— Ну, Миликон! Ну, орясина, млять, без пяти минут царственная! — ворчал я на обратном пути, — Нет, как школу и кадетский корпус в столице отгрохаем — точно, млять, надоумлю бронзовую конную статую ему отлить! Прижизненный памятник, млять!

— За что? — не въехал Васькин, — Если ты говоришь, что он орясина, так разве он заслуживает тогда конного памятника?

— Заслуживает, ещё как заслуживает! Только не «за что», а «для чего», гы-гы!

— Ну и для чего же?

— А вот как раз чтоб по заслугам этой орясине, млять, царственной воздать!

— И каким же образом?

— Элементарно, Хренио! Вот прикинь хрен к носу — отольют его, отчеканят, отполируют — будет блестеть, как у кота яйца. Но надолго ли?

— Ну, хорошая бронза вообще-то долго не тускнеет…

— Вот именно. А вороны и сороки любят всё блестящее…

— Вороны и сороки? А! — испанец наконец въехал и едва удержался в седле от хохота, — А потом ещё и голуби к ним добавятся!

— Точно! — подтвердил я, — И пусть тогда радуется, что коровы и слоны не летают! — и мы заржали оба, а вслед за нами — и наша охрана, не вся ещё по-русски говорящая, но давно уже практически вся понимающая.

— Жестоко! — констатировал Васкес, отсмеявшись.

— Так за то, что у него всё через жопу, и наказание полагается соответствующее! И вдобавок, это ведь ещё не конец, а только начало! Вот прикинь, засрали его пернатые с макушки до конских копыт. Ну, говно-то птичье с него дождями смоет, но говённые разводы останутся. А у меня ж мелкий как раз подрастать будет, да и не только у меня. Ты в детстве что на заборах писал?

— А, понял! — его уже начала мучить икота.

— Да ни хрена ты ещё не понял, потому как это тоже ещё ни хрена не конец! Наша мелкота отучится, пойдёт на выпуск. И как ты думаешь, что я своего отчебучить надоумлю?

— Так, так… Крупными буквами «хрен» на пьедестале написать? Трудносмываемой краской?

— Да нет, это он десять раз в процессе учёбы сделает. А перед выпуском — ну, есть у наших вояк такая традиция. Если поблизости есть конная статуя какого-нибудь страшно знаменитого деятеля, то перед выпуском курсанты — ну, кадеты по-вашему — до зеркального блеска надраивают коню яйца. Вот прикинь — праздник, торжественное построение на площади перед статуей, она вся серовато-зеленоватая от говённых разводов, а конские яйца — блестят… ну, как у кота, короче!

— Ваши кадеты на самом деле так делают? — усомнился он, когда отсмеялся и отъикался, — Не выдумки?

— А хрен их знает, может и выдумки. Но уверяют, что правда. Только нам не один ли хрен, правда это или выдумки? У нас будет правда, млять! Будут глядеть на блестящие конские яйца и уссываться над ним.

Вот так мы с Хренио и коротали обратный путь с горного перевала, смакуя план коварной мести будущему карманному царьку будущего карманного царства. А нехрен быть такой орясиной! Я обо всём позабочусь, я обо всём позабочусь — ага, позаботился, называется! Ещё не царь ни хрена, но облажался уже по-царски. И это — лучшая из всех рассмотренных кандидатур. Каковы ж тогда худшие?

Нет, в принципе-то Миликон своё дело знает. Мы с Васькиным и Велтуром его великого почина не застали, в другом месте и другим делом были заняты, но порассказали нам уже, как дело было. А учитывая, что расклад и подоплёка дела нам хорошо известны, вычислить правду из впаренной нам приукрашенной и преувеличенной официозной версии нам особого труда не составило.

Получив от нас сигнал о надёжно обеспеченном тыле, будущий царь, а пока просто военный вождь пограничной турдетанской автономии немедленно разослал гонцов и собрал всё подготовленное для начала операции «Ублюдок» воинство. Точно ли он вызубрил ту напутственную речь перед армией, которую мы состряпали для него загодя, или напутал и переврал — это нам только Володя расскажет, когда мы нагоним наконец первый эшелон вторжения, а пока мы можем об этом только гадать, поскольку и напутать, и переврать вполне мог и сам поведавший нам об этом раздолбай-пересказчик. Но по его впечатлениям — речугу перед выстроенным на площади у ворот Дахау войском Миликон толкнул отменную. И о былом величии Тартесса говорил, и о счастливой вольной жизни предков турдетан и кониев под властью тартесских царей — ага, прямо так и сказанул, если пересказчик уже от себя не присочинил. Не забыл и о собратьях кониях упомянуть, тяжко страдающих под лузитанским игом, которых турдетанам сами боги велели от означенного ига освободить, а заодно и для себя эти земли у лузитанских разбойников отвоевать — древние земли тартесской державы, по праву принадлежащие потомкам тартессиев. Ведь как же трудолюбивым и рачительным землепашцам быть без земли? Земля — это основа всего, и именно эту основу идут они теперь добывать для себя и своих потомков, достойных жить в возрождённой великой тартесской державе. Тут — точно не переврал рассказчик, мы и сами хохотали, когда эту часть речи для будущего царька сочиняли. Несколько тысяч неумелых ополченцев собрались создавать великую державу на жалком клочке юга современной Португалии! Но простой народ любит пышные фразы, пробуждающие мечты о величии, а чем зачуханнее народец, тем сильнее он о величии мечтает, и глупо было бы этой коллективной манией величия не воспользоваться. Великим демагогом мог бы стать Миликон, если бы специально ораторскому мастерству обучался, но и не обученный — судя по впечатлению пересказчика, куда там до нашего свежеиспечённого «великого» всяким там дуче, фюрерам, каудильо и прочим гениям в кепке! Дранх нах вестен, млять, унд шнеллер!

Шествие выступившего в поход войска, судя по впаренному нам описанию, вполне идее орднунга соответствовало — ряды ровные, щит к щиту, доспехи блестят — рассказчик, похоже, впервые в жизни увидел нормальный воинский строй и выпал от увиденного в осадок. Мы-то миликоновское воинство видали неоднократно. Насчёт ровных рядов — сам никогда особо строевой не блистал и всегда её ненавидел, но если понадобится — прошагаю поровнее большинства из этих свежеиспечённых служивых. Но не видавшего римского строя и сравнивающего с нестройной толпой — согласен, уже впечатляет. Насчёт блестящих доспехов — тоже ни разу не сомневаюсь. Всех, кто их имел, хотя бы бронзовую нагрудную пектораль, поставили в первые шеренги, и ради такого случая весь носимый металл был, ясный хрен, надраен до зеркального блеска. На фоне этих зажиточных ополченцев, не говоря уже о профессионалах, ополченцы в кожаных доспехах или вообще без оных, выглядели бледно, и глаза зевак за них не цеплялись. В том, что в след за конницей сразу же двинулись легионы, пересказчик тоже не соврал — ага, они самые, в количестве аж целой одной штуки. Только Первый Турдетанский и сформирован, да и тот, если разобраться, неполного ещё состава. Нет ещё достаточного числа хорошо обученных бойцов, чтоб довести когорты до нужной численности, и все положенные по штату шестьсот мечей пока имеются только в Первой когорте, а в Десятой нет ещё и четырёхсот. Млять, Серёги с нами нет — вот кто ржал бы, схватившись за живот, сравнивая услышанное от восторженного зеваки с виденным ранее собственными глазами!

Мы ведь с самого начала замышляли армию будущего турдетанского государства в общем и целом по римскому образцу, но не один к одному, а «по мотивам», скажем так. И образец легиона взяли за основу не нынешний дореформенный, а более поздний — после реформ Мария. Ну, пока-что больше в теории, конечно, потому как единообразным вооружением солдат оснастить мы пока не можем и в ближайшие годы точно не сможем, но организационно Первый Турдетанский — уже постреформенного типа. Шесть тысяч собственно легионеров положено ему по штату, разделённых на десять когорт по шестьсот человек в каждой. В когорте — три манипула, состоящих из двух центурий. Внутри манипула мы сохраняем римский принцип старшинства, по которому центурион первой центурии командует и всем манипулом, но когортой командует префект, и в ней нет разделения на гастатов, принципов и триариев — все три её манипула одинаковы, и их первые центурионы равны по рангу в когорте и всём легионе. Сами когорты тоже равны — первая равнее лишь ненамного, поскольку является лучшей и резервом легата — из неё и развёртывается легион при его формировании. Заготовка будущего Второго Турдетанского как раз в виде этой первой когорты и существует — ага, в теории. Как раз её Миликон в числе прочих подкреплений отдал нам в помощь для отражения недавнего лузитанского набега, и её пришлось раздёргать по центуриям для усиления отрядов слабо обученных обычных ополченцев. Потом-то, конечно, снова её свели и вели собранной, да оказалось, что ненадолго — крепко облажался наш будущий царёк. Выправляя его недочёты, нам пришлось снова раздербанивать когорту на центурии для затыкания прорех его блестящего стратегического замысла. Ведь гладко-то всё было только на бумаге — ну, на папирусе, точнее…

Винить Миликона в разномастном вооружении его войска было бы, пожалуй, несправедливо. Что имел, что смог наскрести, что Тарквинии смогли и успели раздобыть и добавить к его арсеналам — тем и вооружил тех, кто не мог вооружиться сам. Лучники, например, вооружены уж всяко не хуже лузитанских, хоть и хромает у них пока выучка, а лучшие, отборные — гораздо лучше, благодаря роговым лукам от Тарквиниев. Неплоха и линейная легионная пехота, хоть и далеко ей ещё до положенного в теории единообразия. Но тут уж — чем богаты. Покажите мне того, кто в эти сроки и с тем, что было, сделал бы больше и лучше! Облажался же наш царёк с прочей амуницией, с оружием напрямую не связанной. Нет, туники-то, пускай даже и потёртые, турдетаны носят все — не дикари всё-таки, и совсем уж нагишом никто на сборный пункт не явился. Но плащей не оказалось у доброй трети, а четверть явилась босиком. А чего её снашивать, дорогую обувь, когда уже тепло? Весна же! Прадеды, деды и отцы босиком воевали, когда припирало — и ничего, побеждали, если расклад удачным оказывался. В легионеры таких умников центурионы, конечно, хрен принимали. Или изволь обзавестись добротным плащом, да обуться, если не в сапоги, так хотя бы в калиги, или марш в обычное ополчение. Поэтому тяжёлая линейная пехота оказалась вполне к походу подготовленной, и на этом Миликон успокоился. А что сельское ополчение крестьянских общин наполовину босоногое — так это ж пейзане! И разве они не правы? Ни при дедах, ни при отцах босоногость не мешала победы одерживать, если была на то воля богов. Вон, как под Кордубой три с половиной года назад… ну, кое-кто кое-кого, неужто не помните? Помним, конечно, как не помнить! И помним, и сами видели с кордубских стен ту мясорубку — хвала богам и Тарквиниям, что самим участвовать в ней не пришлось!

В других делах мы тогда участвовали — в тех, что были нам и тогда уже под наши скромные силёнки и под наш ещё более скромный опыт. Это ведь сейчас только мы уже недурно устроились, освоились и забурели — даже семьями обзавелись и остепенились, можно сказать, а кем мы были тогда? Салагами, и полгода ещё Тарквиниям не прослужившими, и отличиться успевшими лишь благодаря везению. Дуракам ведь и новичкам нередко везёт…

Четырёх лет ведь ещё полных не прошло, как вляпались мы в говно по уши, провалившись из сытого и в целом благополучного, а главное — благоустроенного двадцать первого века в осень сто девяносто седьмого года до нашей эры, да ещё и не имея за душой почти-что и ни хрена — типа сюрприз, млять! Мамочка, скорее роди меня обратно! Спасибо хоть, в тёплую южную Испанию нас тогда закинуло, а не на промозглую горячо любимую родину. В этом, впрочем, есть и наша доля заслуги — не пожлобились на отпуск в Испании, и где были на момент сюрприза, там и провалились в прошлое. К счастью, не слишком отдалённое по геолого-палеонтологическим меркам, так что угодили всё-таки на сушу и в море не утопли. Ну и Васькин с нами заодно, но этот — не по заслугам, а законно. Тутошний он, испанец, не «руссо туристо» вроде нас. С другой стороны, если для нас это оказалось относительно удачное попадалово — хотя бы в плане климата, то для него — чистое попадалово, без малейшей светлой стороны, прямо как в бородатом анекдоте. Не слыхали? Тогда — развесьте ухи и слухайте сюды. Спасаются, значит, на необитаемый остров с затонувшего круизного лайнера русский, француз и американец. Проголодались, мастерят рыболовную снасть, и попадается им в неё золотая рыбка, да обещает каждому по три желания исполнить, если отпустят. Кидают жребий, выпадает первая очередь американцу — тот заказывает три двойных виски, три яичницы с ветчиной и возвращение домой. Выпили, закусили, американец исчез. Снова жребий кидают, выпадает французу. Этому — два бокала крутого шампанского, две порции устриц с шампиньонами и тоже домой. Выпили, закусили, француз исчезает. Сидит русский, балдеет — хорошо ему тут, не то, что дома, вот только скучновато. Ну и заказывает — ящик водки, бочку солёных огурцов и этих двух обратно, гы-гы! Вот так примерно и Васькин с нами попал.

С него и почнём — ага, и как с представителя передовой европейской цивилизации, и как с моего нынешнего сейсекундного напарника, находящегося прямо при моей персоне. Жил себе человек — ну, если мента за человека считать — в солнечной Испании, хоть и не в Мадриде, но и не в каком-нибудь нашем захолустном Урюпинске, а в курортном Кадисе. Получал свои взбучки от своего полицейского начальства, гонял марокканских нелегалов, шлюх и местную шушеру, в курортный сезон «руссо туристо» вроде нас добавлялись, что тоже, признаемся уж честно, ни разу не фунт изюму. Но в остальном — жил он себе благополучно и ни о чём особо не тужил. Служба стабильная и нужная, увольнение не грозило, получка тоже стабильная, да ещё и в евро, не шикарная, но и уж всяко не нищенская, а уж позволить себе на ту получку в евро в сытой и благоустроенной Европе можно по нашим меркам немало. В общем, с попаданием повезло Хулио Васкесу, а для нас — Хренио Васькину, как утопленнику. Нам с ним — куда больше, учитывая его табельную пистоль и баскскую национальность. Хоть и иберы живут на юге Испании, а не прямые предки современных басков, но прежнее население баскам родственно, и баскских слов в местном языке оказалось не столь уж и мало. В общем, и силовая «крыша» на первом этапе, и хоть какой-то переводчик для хоть какого-то общения с хроноаборигенами на втором. Без него — пропали бы на хрен, если и не в первый же день, то через неделю. Да и в дальнейшем — так уж вышло, что в дальние вояжи наниматель всё больше нас двоих откомандировывал, так что сработались в лучшем виде. И ещё один момент нас с ним сближает — семьи. Оба ведь без баб сюда угодили, так что женились на местных хроноаборигенках, и не шибко-то, по правде говоря, этим опечалены. Что моя Велия, что его Антигона — бабы правильные, и проблем с ними у нас как-то не заводится, чего никак не скажешь о чете Игнатьевых.

Эти не с нами сейчас, а в Карфагене, где и наши супружницы обитают. Живём мы там, если кто не в курсах. Жили бы себе и дальше, наслаждаясь благоустроенностью полумиллионного античного города, где всё для блага человека, если он свободен, при связях и при деньгах, да вот беда — Карфаген должен быть разрушен. И это не я решил, если кто с историей не в ладах, это всё проклятый римский сенатор Марк Порций Катон. Точнее — решит лет эдак через сорок, но решит твёрдо, хрен переубедишь — это же Катон! Он там не один, конечно, решения принимает, и мы ещё будем посмотреть, что у него выйдет с учётом той нумидийской интрижки, которую мы замутили, но при всех наших надеждах на лучшее готовимся мы к худшему и настраиваемся на него. Но это будет или не будет ещё нескоро, и пока в Карфагене всё нормально — в самом городе, по крайней мере, и поэтому семьи наши живут там, покуда мы здесь, в полудикой Испании, подготавливаем надёжное и стабильное будущее, не зависящее от всяких там катонов…

Вот там со своей стервой Юлькой и Серёга Игнатьев остался. Если совсем уж честно, то первое время они обузой были, полезной только в перспективе, но до этой перспективы мы, хвала богам, дожили. Серёга — типичный блатной сынок крутых родоков и типичный офисный планктонщик со всеми вытекающими, но геолог по образованию, и пользу от его каких-никаких геологических познаний мы уже поимели, а в дальнейшем рассчитываем поиметь ещё большую. Юлька же Игнатьева, а тогда ещё Сосновская — студентка-историчка, два курса благополучно отучившаяся, и теперь обеспечивающая нам наше историческое послезнание. Но и истеричка при этом такая, что Серёге хрен позавидуешь, и спасибо ему огромное ещё и за то, что живёт с этой стервой, принимая на себя львиную долю её «пиления».

Чета Смирновых разделилась — Володя с нами в Испании, в первом эшелоне вторжения, но на днях мы его, надеюсь, всё-же нагоним, а вот Наташка евонная, бывшая Галкина — тоже в Карфагене, как и остальные наши бабы. Володя в прежней жизни автослесарем был — работа давно уже не столь прибыльная, как во времена позднесовдеповского дефицита автозапчастей, но благодаря изобилию автомобилей — практически стабильная и в некоторых отношениях даже поспокойнее моей. Представляю, каково бы ему пришлось, не отслужи он срочную в спецназе. Разведка — она к любой неожиданности готова. Да и экипирован он оказался для нашего положения прекрасно — и нож, и пила, и топорик. Вместе с моим буржуинским мультитулом этого хватило для нашего первоначального вооружения примитивными самодельными арбалетами, которые и привели нас на службу в частные вооружённые формирования Тарквиниев. Лучники в античной южной Испании — страшный дефицит, и мы с нашими «ручными аркобаллистами» пришлись весьма кстати в качестве эдакого более-менее приемлемого суррогата. Наташка, по правде говоря, поначалу была ещё худшей обузой, чем Юлька, но эту обузу практически целиком вынес на себе Володя, а в дальнейшем нам пригодились её биологические познания — как-никак, студентка Лестеха по лесохозяйственной части. Как Серёга с самоцветами ценными разобраться помог, так и Наташка — с дикими лесными шелкопрядами, и это здорово спрямило наш путь к финансовому благосостоянию.

Ну и я сам, Максим Канатов, технолог-машиностроитель по образованию и старший мастер станочного участка по последней должности, срочную служивший в простых погранцовских «сапогах». Инженер — ну, по сравнению с некоторыми, смею надеяться, не самый хреновый, но и ни разу не жюльверновский Сайрес Смит. Что по моей специализации — всегда пожалуйста, а вот в чём не копенгаген — прошу пардону. А копенгаген я, вообще говоря, только в механической станочной обработке готового металла, и до хрена ли от этой моей специализации толку в античном мире, ни о каких современных металлорежущих станках и не слыхавшем и даже простой слесарный инструмент имеющем лишь такой, что охарактеризовать его адекватно можно только на русском матерном?

А посему, если кто-то на полном серьёзе полагает, что за неполных четыре года мы могли бы тут напрогрессорствовать в разы больше, чем реально напрогрессорствовали — едва наметили, если честно и объективно, так пущай либо берёт флаг в руки и сам показывает, как это делается, либо молча и безо всякого флага прогуляется на хрен. На прежней ещё работе в прежней жизни утомили своим врождённым дебилизмом досужие идиологи-теоретики. А реальная практика заключается в том, что базис у нас — замшелый античный, даже в крутейших культурных центрах, и плясать мы можем реально только от него, и хрен чего надстроишь на него современного, не усовершенствовав сперва до нужного уровня сам базис. Я о технике, если кто не въехал, поскольку с кадрами-то как раз проблем поменьше. Античный раб-ремесленник по своей квалификации не сильно хуже, а то даже и получше позднесредневекового мануфактурного работяги, и это я о среднестатистических говорю, а если штучных уникумов в расчёт взять — таких, как мой старик Диокл, например, бывший раб-механик самого Архимеда — так и мастера средневековые цеховые по большей части могут перекурить, если есть чего. Не в кадрах квалифицированных проблема античной промышленной базы, а в технике. Только благодаря светлой голове и золотым рукам бывшего архимедовского механика у меня есть теперь единственный в античном мире токарный станок с суппортом. Нет, идею-то ему я подсказал, механизм вместе обмозговывали, а вот исполнение — чисто его. Не здесь, правда, а в Карфагене тот уникальный станок находится. По хорошему, так как раз там бы, в этом признанном культурном центре, и закладывать основу нашей будущей промышленности, да нельзя её там закладывать — увы, Карфаген должен быть разрушен. Вот завоюем юг Лузитании, удержим его, слепим на нём карманное турдетанское государство, добьёмся его признания Римом в качестве «друга и союзника римского народа» — тогда в нём уже и промышленность нормальную ваять будем, и на её базе уже прогрессорствовать. А пока — нет у нас ещё ни самой промышленности, ни территории для её развёртывания. И это только «во-первых», а есть ведь ещё и «во-вторых».

Кроме знаний попаданческих, оборудования минимально необходимого и кадров местных подходящих надо для полноценного прогрессорства ещё и досуг достаточный иметь. Скажем, наследственное родовое именьице с сотнями эдак тремя душ крепостных, принадлежащее тебе на правах собственности, охраняемой всей мощью могущественного государства, но при этом никаких обязанностей на тебя не налагающее. Тогда — имея полное право бездельничать и всё остальное — отчего бы в перерывах между тем законным бездельем и не попрогрессорствовать всласть? Но нет у нас права на безделье, мы — на службе, и наниматель наш надолго расслабиться нам не даёт. Только передохнул после исполнения поставленной им задачи, как он тебе уже новую подвешивает, и задачи эти — ни разу не прогрессорские, а всё больше торгово-мафиозные, на решение проблем его бизнеса направленные. И хотя служим мы уже не столько ради звонкой монеты, которой, впрочем, тоже не обделены, сколько ради связей и надёжной «крыши», досуга от этого больше не становится. Только в порядке личного хобби остаётся у нас время на прогрессорство, а планов — громадье…

Так за что я там царька нашего карманного чехвощу и яйца его будущему бронзовому коню надраить грожусь? Ах, да — за обувь обычных турдетанских ополченцев, а точнее — за её отсутствие. Тяжелая линейная пехота, как и конница, в чистом поле сражается и побеждает, а на сильно пересечённой местности, особенно в неудобьях — мало от неё толку. Легкая пехота тут нужна, подвижная, шустро маневрирующая и в любую щель забраться способная, да так, что хрен её оттуда выковырнешь. Не для тяжеловооружённых легионеров такой круг задач, а для легковооружённых вспомогательных войск, а таковыми Миликону служат простые сельские ополченцы-пейзане. А они у него — многие без плащей и босые. Нормальный античный крестьянин — человек крепкий, выносливый, здоровый и закалённый, в нашем современном мире таких днём с огнём искать пришлось бы, а здесь такие обычны и ничем не примечательны. Предки ведь воевали босыми и полураздетыми, а они, их потомки — пальцем, что ли, деланные? Ага, как тогда, три с половиной года назад под Кордубой. Непрошибаемая железная логика, с которой я бы охотно согласился, если бы не маленький пустячок. В тёплой Андалузии, прикрытой от северных ветров горным хребтом Съерра-Морены, по низинке привычный человек может вполне и босиком пошляться. Но то — в равнинной долине Бетиса, исконной стране турдетан, а здесь — уже не Бетика, здесь и северные ветры иногда дуют, и горы на каждом шагу. А в горах даже в тёплой средиземноморской Испании зима бывает, если кто не в курсе — настоящая, со снегом, местами ни назавтра не стаивающим, ни даже через несколько дней, а накапливающимся в течение всей зимы. Вот как раз с одного такого места мы и возвращаемся.

Планировали ведь как? Первая цель — низовья долины Анаса, Гвадианы современной, самая плодородная, пожалуй, местность из намеченных к захвату. Входим, оккупируем, а на новой границе строим форты и размечаем будущий лимес. Миликон с Первым Турдетанским, конницей и частью ополчения после этого рвётся форсированным маршем ко второй цели — финикийской Оссонобе, а оставленные в долине Анаса отряды ополчения те форты достраивают, тот лимес по разметке сооружают, да под охрану и оборону получившийся рубеж берут — ага, граница на замке, называется. Разумно? Ага, в теории! Ровную-то часть долины перегородили рвом и валом без проблем, оба речных берега фортами заперли, но по бокам-то от долины — горы! А там — мало того, что земля каменистая, хрен отроешь тот ров и хрен насыпишь тот вал, там ведь ещё и ощутимо прохладнее! Хвала богам, через горный хребет и пройти-то можно далеко не везде, так что и не нужен там сплошной лимес, но перевалы-то фортами запереть надо. А оставлена Миликоном здесь худшая часть ополчения, полураздетая и полубосая, и этим теперь не надо разжёвывать, почему фрицы не взяли Москву. Едем мы, значит, следом и наблюдаем картину маслом — отряд, выделенный для охраны форта на перевале, почти весь внизу, в долине, а в форту — хорошо, если человек двадцать вместо положенной полусотни. Ну и как они удержат тот форт, если лузитаны вдруг опомнятся, да кинутся горячо любимую родину защищать?

В двух местах и не удержали, и пришлось нам подключаться, дабы новый турдетанский орднунг восстановить. Подступаем, форт со всех сторон обкладываем, многократное превосходство сил демонстрируем, затем — дальнобойность роговых луков, да осадную артиллерию — ага, все три малых онагра. Для пущей доходчивости лучники пускают с десяток горящих стрел, а онагры — залп зажигательными ядрами. Лузитаны, конечно, очаги возгорания тушат, но призадумываются и склоняются к конструктивным переговорам. А конструктив у нас для них один — снимай сапоги, власть переменилась! Это помимо оружия и плащей, которые, ясный хрен, туда же до кучи. Кто-то недоволен оставленной ему жизнью? Парочку особо непонятливых вздёргиваем прямо на ближайшем дубовом суку — ага, высоко и коротко, и один хрен сперва разоружив, раздев и разув, после чего остальные всё и ферштейн, и андестенд, и просто въезжают. Кому холодно — могут остаться, щас сделаем жарко! А, уже согрелись? То-то же! Въехавших и осознавших преимущества нового турдетанского порядка, не дав опомниться, заставляем вести в свою деревню, куда и следуем за ними, оставив в отбитом форту одетый и обутый в лузитанское шмотьё гарнизон. В деревне берём за жопу старосту — твоя община виновна в создании незаконных бандформирований и в разбойном нападении на военнослужащих турдетанской правительственной армии! Известно ли тебе, что за это полагается? Тот, конечно, не только не в курсах, но и вообще словов-то таких ни разу в жизни не слыхал, но кого это гребёт? Сконфуженные рожи раздетых и разутых односельчан говорят сами за себя, и дурака включать поздно, да и не рекомендуется — отныне и впредь здесь свобода, в том числе и свобода слова, и мы не препятствуем докладу о весьма незавидной судьбе двоих, осмелившихся означенного дурака включить. Поэтому и староста, ясный хрен, мигом осознаёт всю серьёзность момента и уже сам затыкает рты не въехавшим. И это — правильно, местного самоуправления никто не отменял. Здесь демократия или нахрена? Дураки и у лузитан в старосты обычно не выдвигаются. Этот мигом просекает, что если бы мы пришли карать, так уже молча карали бы, а не разговоры вели. Так чем община может загладить свою вину перед доблестной турдетанской армией? Вот это — конструктивный разговор, приятно иметь дело с понятливыми людьми. Шмон, конечно, устроили, но щадящий. Где два или три меча или фалькаты находили — один клинок оставляли владельцу. Понятно, что забирали лучший, а оставляли худший, но оставляли, подчёркивая тем самым, что это не разоружение побеждённых, а обыкновенная мародёрка дорвавшихся до добычи победителей. Дикари — они к таким вещам чувствительны. Отнять оружие у взрослого свободного мужика и запретить ему его иметь — это значит опустить его ниже плинтуса, уравняв с рабами — можно ли даже вообразить худшее оскорбление? Но мы не римляне, и нам не унижение лузитан нужно, а добыча и покорность. Оружие реквизированное новым турдетанским ополченцам пойдёт, которых Миликон ещё не раз вербовать будет, а плащи с сапогами — вон сколько ещё с нами босых и полураздетых!

К Илипе — отражать тот лузитанский набег — с нами таких вообще до половины отправилось. Ополчения, конечно, не тарквиниевских наёмников. Ну, там-то лузитан мы навалили порядком, так что было чем прибарахлить бесплащовое и босоногое воинство. Но часть этих, уже прибарахлённых, пришлось оставить в приграничной автономии, которую нельзя было совсем уж оголять, а ещё часть в долине Анаса оставили для усиления жиденьких гарнизонов — уж больно удобна долина для широкомасштабного вторжения, если противник опомнится, да с силами соберётся. Не должен бы, там наш тайный друг Ликут старательно сеет панику, но мало ли, как обстоятельства сложатся? Две центурии из Второго Турдетанского там оставили. Спасибо хоть, устье реки бастулонский десант занял, иначе там пришлось бы и третью оставить. При переправе нам порассказали, как Миликон Анас форсировал, да и собственными глазами увидели — паромов ведь никто не разбирал. Паромы заранее были собраны, ещё в Онобе. Сперва хотели понтонный мост навести, но когда володина разведка замерила ширину Анаса в устье, то жаба задавила половину бастулонской флотилии в тот понтонный мост вбухивать. Ну, половину — это я утрирую, но добрую четверть — точно. Совсем другие планы у нас на ту флотилию были. Прикинув хрен к носу, решили паромы в устье Тинтоса построить, которые с началом операции «Ублюдок» бастулоны затемно отбуксировали в устье Анаса — как раз к подходу Первого Турдетанского и подоспели. Сразу центурию каждый паром на борт принимал, так что все шесть паромов за один рейс когорту переправляли.

Так или иначе, центурию бастулонские морпехи нам сберегли — увы, ненадолго. За Анасом горы пониже Сьерра-Морены, но горы — они и в Африке горы. Одно ущёлье таким оказалось, что малым фортом там было ну никак не обойтись, и третью центурию пришлось оставить в нём в качестве основного костяка гарнизона будущей серьёзной крепости. В результате от Первой когорты Второго Турдетанского, из которой и состоял пока весь легион, у нас осталась только половина. Взяв обратно первый из захваченных лузитанами фортов и наведя порядок в деревне нападавших, мы обошлись оставлением там обутых в снятые с лузитан сапоги ополченцев. А вот со вторым фортом всё вышло и труднее, и хреновее. Лузитаны там упёртыми оказались, и их пришлось поджарить вместе с занятым ими фортом. Из десятка сдавшихся в конце концов семеро обгорели так, что их гуманнее оказалось добить. Двое оставшихся — третьего пришлось повесить для их вразумления — привели в свою деревню, а там — млять, опять защитнички родины выискались, так что пришлось и деревню ту с боем брать. А в ходе боя солдатня наша, как водится, рассвирепела и беспредельчик небольшой учинила, а лузитаны к такому непривычны. Это им в набеге можно, а с ними самими таким же манером — это где ж такое видано? Обиделись разбойнички до глубины души, и теперь уж всей кодлой на защиту родной Лузитанщины и попранной оккупантами самобытности встали — на одной из улочек даже бабы ихние с мотыгами на солдат кинулись, и это обескуражило наших вчерашних пейзан похлеще сопротивления лузитан-мужиков. Легионеры скороспелые — и те стушевались с непривычки, и в конечном итоге давить бунт и наводить порядок пришлось тарквиниевским профессионалам. Наёмники наши всякого навидались, особенно ганнибаловские ветераны Второй Пунической, так что этих с панталыку сбить — посерьёзнее что-то нужно, чем несколько лузитанских стерв с сельскохозяйственным инвентарём наперевес. Всех сопротивляющихся, естественно, показательно вырезали, всех баб, на каких у солдатни вставало их хозяйство, пустили по кругу, помоложе и посмазливее — и не по одному, всё движимое добро на хрен разграбили, всё недвижимое запалили. Недовольных новым порядком развесили на сучьях, умело скрывавших своё недовольство — согнали на площадь и повязали. Рабы на римских рудниках долго не живут, и пополнение рабочей силы им требуется постоянно…

Место ведь для поселения уж больно удобное, а с дикарями половинчатыми мерами не обойтись. Миловать — так миловать, карать — так карать. И если уж приходится карать — так зачищать их тогда надо на хрен под ноль. Нахрена нам тут народные мстители, спрашивается? Поэтому, собственно, и постройки лузитанские рушить и жечь пришлось. Лучше уж пущай потом турдетанские поселенцы с нуля своё собственное поселение возводят, а не чужие дома заселяют, у покойных хозяев которых где-нибудь хоть какая-то дальняя родня, да отыщется. А отыскавшись — рано или поздно о правах своих наследственных вспомнит, турдетанскими мародёрами попранных, и проблемы тогда с ними начнутся нешуточные. Вот когда нет наследства — нет и связанных с ним проблем.

Разбираясь с пленными, выяснили у них и причины их самоубийственного лузитанского урря-патриотизма. Млять, и тут Миликон нахреновертил! Ну всё у нашего будущего царька через жопу! Нет, начал-то он правильно. Разведка его конная не бесчинствовала, разнюхала обстановку, да к основным силам вернулась. Пока лузитаны прочухивались, да репы чесали, что бы это значило, из-за поворота дороги — линейная кавалерия и Первый Турдетанский в полном составе. Ну и сам «великий», как положено, впереди, на лихом коне. Блицкриг, просим любить и жаловать. Пока перебздевшие и прихреневшие аборигены возвращали на место отвисшие челюсти — римский легион претора Дальней Испании их наверняка куда меньше изумил бы — верховный прямо с коня толкнул им речь. Типа, я принёс вам мир, защиту от грабежей и разбоев, твёрдый порядок и передовую турдетанскую культуру. Сохраняйте, типа, спокойствие, ведите себя хорошо и ничего не бойтесь. И вообще, это не завоевание, а мирный аншлюс братской страны. Ведь живут же здесь братские турдетанам конии, да и сами турдетаны тоже? Вот их я и пришёл «аншлюсить», а лузитан местных с кельтиками — так, до кучи. Не выгонять же их взашей из страны, верно? Кто-нибудь против аншлюса, порядка и защиты от разбоев? Ну и, не давая этим разбойникам опомниться и задаться вопросом, нахрена ИМ сдалась эта турдетанская защита от разбоев, повёл колонну дальше — морочить мозги следующим. Наверное, уже этим и занимался в следующей лузитанской деревне, пока хвост легионной колонны всё ещё через эту маршировал. Опешившие от такой силищи дикари впечатлились настолько, что идея примириться с блицкригом и «поверить» в мирный аншлюс многим показалась куда более предпочтительной, чем навлечь на свои задницы все прелести настоящего завоевания. Очко-то ведь ни у кого не железное!

Всё бы, скорее всего, и обошлось, если бы Миликон не воспринял идею блицкрига слишком буквально. Блицкриг блицкригом, но ведь тщательнЕе надо, ребята! Спешка ведь когда только хороша? Правильно, при ловле блох. Но будущий царёк спешил к своей будущей столице — Оссонобе. От этого, наверное, и не поразмыслил здраво. Ладно, лучшего опытнейшего помощника с нами под Илипу отрядил, не оказалось его под рукой, но что мешало, как известие от нас получил, гонца за ним послать? За ним, а не за юным непутёвым наследничком! Но верховный послал за сыном, и не проверенная правая рука, а мальчишка Рузир получил от него поручение заняться устройством дел покорённого мирного населения. Ну, он и занялся. Увидел смазливую дочурку местного вождя и занялся — ага, персонально ей. Та, дурында, вообразила, будто сынок большого человека в жёны её взять вознамерился, ну и не отшила его сразу, а кокетничать с ним принялась, этот вообразил, будто она и так на всё согласная, да в кустики её потащил, а там вдруг оказалось, что согласная она далеко не на всё, и Рузира это страшно разгневало. Ему, без пяти минут ЦАРСКОМУ наследнику — СМЕЮТ отказывать?! И тут ещё можно было бы как-то инцидент уладить, отдери он её только сам. Ну, предъявил бы ейный папаша претензии Миликону, тот заплатил бы хорошую виру за бесчестье или заставил бы придурка взять девку в почётные наложницы — это особый случай, как у моего тестя с тёщей, не путать с рабынями — и на этом наверняка поладили бы. Дело ведь для туземной доримской Испании вполне обычное. Но этот сбрендивший от своего свежеиспечённого величия — ага, из грязи, да в князи — молокосос ещё и своим дружкам её после себя отдал. После эдакой групповухи, ясный хрен, ни о чём подобном и речи уже быть не могло. Пока через деревню проходила последняя легионная когорта, вождь терпел, понимая, что с Первым Турдетанским не забалуешь, но ушёл к Оссонобе легион, отбыл с ним туда же нашкодивший царёныш с дружками, ушли вспомогательные войска, и остались одни только гарнизоны фортов — одно название, что вояки. А дикари тутошние обидчивы и к ситуёвине «горе побеждённым» не приучены…

Порядок-то мы навели — так навели, что надолго запомнят уцелевшие лузитаны и Второй Турдетанский, из одной только когорты ещё состоящий, и армию Тарквиниев, с которыми тоже баловать дружески не рекомендуется. А хрен ли ещё прикажете делать, когда УЖЕ нахреноверчено и УЖЕ миром инцидент не исчерпать? Но конечно, если по уму и по справедливости, то так не делается. Проходя после этого форсированным маршем через следующую лузитанскую деревню, где уже, конечно, обо всём знали, мы объявили им, что орднунг восстановлен, к ним претензий нет, и они могут расслабиться, а если их кто обижать вздумает, так с турдетанским гарнизоном остаётся и чётвёртая центурия Второго турдетанского, центурион которой и будет здесь теперь главным. У кого жалобы — все к нему, он разберётся и накажет виновных, а если сил не хватит, так третий эшелон турдетанской армии уже Анас форсирует, а в нём — Третий Турдетанский. При этом мы, ясный хрен, дипломатично умолчали о том, что состоит он пока всего из двух центурий, как и оставшаяся с нами часть Второго Турдетанского. Ополчения там, конечно, хватает, и надо будет, так числом лузитан задавят. Но это — намёком, вторым смысловым слоем, а формулировка — самая доброжелательная. Типа, всё понимаем и сами не всё одобряем, но — орднунг юбер аллес.

А как нагоним первый эшелон — с Фабрицием обязательно поговорю. А вместе с ним — с Миликоном побеседуем, чтоб среди своих царственных хлопот выкроил время и для воспитания своего обалдуя. Так не делается! Если хочешь, чтоб твою власть признали и приняли — она должна быть справедливой. Да, даже к лузитанам с кельтиками, хоть они и шантрапа ещё та. Хулиганов ихних карай и жестоко карай, но и сам не хулигань, и своим хулиганить не позволяй. А иначе — хрен ли это за порядок, и кому он такой на хрен нужен? Хоть и завоёваны они буквально только что, но УЖЕ завоёваны, а значит — уже ТВОИ люди, а со своими людьми так не обращаются. Законы — на то и законы, чтобы быть едиными для всех. Царёк наш будущий в число посвящённых не входит, и ему всего не расскажешь, а вот Фабриций — в курсе. В реальной истории именно несправедливость и высокомерие римлян привели к многолетней Вириатовой войне. Ведь сколько там с ним было поначалу тех мстителей за избиение, учинённое Гальбой? Горстка! Не единичные инциденты, которые были, есть и будут, и все это прекрасно понимают, а систематическая несправедливая политика порождает массовое недовольство, и именно она породила массовую вириатовщину. Пускай не именно здесь, пускай севернее, но то основной очаг севернее, а отголоски почти половину полуострова захватывали. Лузитаны, как и кельтиберы — прирождённые партизаны, и герилья у них — можно сказать, национальный вид спорта, а местность здесь гористая и лесистая, а скалы в основном известняковые, и карстовых пустот, то бишь пещер, в них хватает. И если обозлим лузитан и кельтиков, если примутся они за партизанщину массово, так судьба создаваемого нами турдетанского государства повиснет на тоненьком волоске.

Тяжко воевать с партизанами в привычной и родной для них местности, если их поддерживает изрядная часть населения. Отдельные мелкие банды, конечно, неизбежны, но с ними мы справимся, а вот вириатовщины допустить нам никак нельзя. Против неё мы не сдюжим, а если мы не сдюжим, то вслед за нами сюда придут римляне. А нахрена нам здесь римляне? Они, конечно, друзья, но ТАКИХ друзей — за хрен, да в музей…

Даже с пайковым довольствием служивых наш верховный, как выяснилось, облажаться исхитрился. Нет, с чисто военной точки зрения он нормально всё сделал, как ему и разжевали. Разжевали, как это у римлян всё налажено, передовая система по нынешним античным временам, так он практически в точности её у себя и воспроизвёл. Но млять, думать же надо своей бестолковкой и о прочих нюансах! Давно ли в Дахау желудями людей кормили? А отчего? Оттого, что пшеницы и даже ячменя не хватало на такую прорву народу, что стянулась тогда в крошечную приграничную автономию. Потом Тарквинии пригнали корабли с закупленным по дешёвке карфагенским и нумидийским зерном, и необходимость кормить людей свинской пищей как-то отпала. Ну и расслабился Миликон, как решился глобальный вопрос с поставками зерна, перепоручив разруливание локальных мелочей уже своему окружению. А оно уж разрулило! Вчера проходим через очередной гарнизонный лагерь и наблюдаем картину маслом — бойцам выдают на текущий прокорм ИСПАНСКОЕ зерно! Охренели, что ли? Африканское же есть! Людей после окончания кампании демобилизовывать, землёй наделять и зерном — не только на прокорм, но и на посев — обеспечивать. Вот сожрут сейчас испанскую пшеницу и какую сеять будут? Африканскую? А как она в испанском климате себя поведёт, какой урожай даст, кто-нибудь подумал своим пустым котелком? Если хреновый урожай с неё будет, так что, опять желудями людей кормить? Нет, свои-то всё поймут правильно, но какой пример для лузитан и кельтиков тогда получится — ага, передовой турдетанской культуры! Типа, вот это я вам и принёс — покоряйтесь, и сами будете жить так же, гы-гы! Они и так-то скоро просекут, что орднунг — это не только когда тебя от чужого хулиганства защищают, но и когда твоё собственное хулиганство тебе хрен спустят, и от этой тонкости они уж точно в восторг не придут. А если при этом ещё и заметного повышения уровня жизни показать не удастся? Млять, ну всё у нашего царька через жопу!

— Мы уже пять дней гнали этих лузеров взашей, — рассказывал Володя, — Только они зацепятся за какой-нибудь рубеж — мы, ясный хрен, останавливаемся, ждём пехоту. Она подходит, лузеры выдвигают лучников, наши — своих, и начинается перестрелка. А эти ж не привыкли, чтобы у кого-то были лучники получше ихних — даже жаль иной раз было наблюдать, как наши их издали укладывали…

— У всех наши роговые луки? — поинтересовался я.

— Хрен там, у половины примерно, у остальных лузерские. Но этого хватило за глаза — у лузеров же вообще ни одного рогового, одни деревяшки. Им далеко, они навесом только хреначат, куда придётся, а наши их прицельно выщёлкивают. Положат наши ихних — пехота поближе подтягивается, и пращники начинают их долбить. А у них — хрен ли это за пращники? Выносят наши их на хрен, пехота снова вперёд — так чаще всего вообще до рукопашки не доходило. Метнут наши дротики — лузеры перебздят и наутёк, кто ещё цел. Ну, это ненадолго — мы же с конницей только этого и ждём…

Лузерами, если кто не въехал, Володя лузитан окрестил. Для спецназеров — дело обычное и естественное. Когда в Чечне заваруха была, так чеченов они «чехами» или «чичами» меж собой называли, а лузитаны для Володи теперь — по тому же принципу — лузеры. И ведь прав, хрен тут чего возразишь. Не то, чтобы я их так уж презирал, но кто они в натуре, раз так воюют? Самые натуральные лузеры и есть! Это ж каким отсеком спинного мозга надо думать, чтоб с голой пяткой переть на шашку? В смысле — толпой на правильно построенные когорты. Отдельный римский манипул так ещё можно смять, если это мальчишки гастаты, но не когорту же! В долине Анаса ещё можно было бы списать их тупизм на нашу внезапность — там Первый Турдетанский обрушился на них как снег на голову, но дальше-то! И время опомниться у них было, и беглецы кое-какие из-под Илипы просочиться успели, да и нагнетавший панику Ликут, хоть и сгущал краски, но говорил им «правду, только правду и ничего кроме правды». Да только не в коня оказался корм.

Наш второй эшелон вторжения как раз подошёл к осаждённой Миликоном Оссонобе, когда лузитаны, осознав наконец, что это уже не набег, а оккупация, собрались с силами и вывели их в чистое поле за родную Лузитанщину. Выглядело это, конечно, красиво, но где были их мозги? Видимо — там же, где и разведка. Иначе въехали бы в крайне неблагоприятный для них расклад и сообразили бы, что ни конии, не говоря уж о местных турдетанах, ни финикийцы оссонобские, впрягаться за них не станут, а будут ждать, чем дело кончится. Даже не зная о нашей с ними договорённости, можно было бы и просечь, что умирать за «свободу и самобытность» вчерашних обидчиков никто из них не жаждет, а без них лузитан с кельтиками даже численно меньше, чем миликоновских турдетан. Против легковооружённого ополчения у них ещё были бы какие-то шансы, но не против легионных же когорт и, тем более, не против матёрых тарквиниевских наёмников. Или они всерьёз рассчитывали, что те останутся на осадных позициях вокруг города? Там — чисто символически, дабы финикийцам Оссонобы было чем объяснить своё бездействие — хватило и лёгких вспомогательных отрядов, а весь Первый Турдетанский с конницей и наёмниками развернулся против толпы лузитан. Но — не сдрейфили они при виде строя тяжёлой пехоты, надо отдать им должное. Сдрейфили и обдристались позже, когда расшиблись в тупой лобовой атаке, а затем схлопотали — ага, неожиданно — фланговые удары конницей. О Каннах кое-кто из их вождей, надо полагать, был наслышан, так что намёк они наконец-то поняли и ломанулись с поля на хрен. Ну, лучше поздно, чем никогда, сказал еврей, опоздав на поезд. А уж нам-то их твердолобость как облегчила жизнь, избавив нас разом от добрых двух третей потенциально опасных, но так и не состоявшихся горно-лесных партизан! Было бы куда хлопотнее, сообрази они сразу и всеми силами рассредоточиться по пещерам и лесным схронам. Но, как говаривал мой дед, нет мозгов — считай, калека. Или, если политкорректнее — инвалид умственного труда, гы-гы!

В общем, погнали наши городских. Ну, если быть точным, так те — ещё большая деревенщина, чем наши, так что деревенщина поприличнее и поорганизованнее погнала бестолковую — ага, лузерскую. Мы уже настраивались гнать и рубить их до самого Тага, если раньше не кончатся, да тут Фабриций нам закругляться велел, найдя для нас дела поважнее, а преследовать и добивать лузитан продолжили передовые отряды, с которыми были и володины разведчики. Не одни, конечно — стоило только обозначиться нашей явной победе, как местные турдетаны и конии уже открыто перешли на нашу сторону и приняли в наведении порядка самое активное участие. Таким образом, беспокоиться было особо не о чем — если не считать того, что встретиться и пообщаться с Володей у нас так и не вышло. Пока он скакал и размахивал мечом где-то там, уже за холмами, здесь открыла ворота и объявила о своей сдаче Оссоноба. Неожиданно? Ну, для кого как. Для некоторых и зима наступает неожиданно, а для нас и наших — как договаривались заранее, так всё и сделалось в лучшем виде. Договорная война, если кто не въехал — просим любить и жаловать.

Потом, наверное, турдетанские историки назовут имевшую здесь место стычку с не охваченными договором и не посвящёнными в него лузитанскими орясинами «великой битвой при Оссонобе» — уж великих и эпических подробностей, надо думать, высосут из пальца предостаточно. И решающим ударом, надо полагать, атаку нашей кавалерии постановят числить. А я в этой атаке, если честно, так и не взмахнул мечом ни разу — ну, если не считать за взмахи его извлечение из ножен и традиционный жест «за мной». Какое там в звизду «за мной»! От силы пару десятков метров моя охрана дала мне — ага, для приличия — проскакать впереди, а потом резко обогнала и расчистила дорогу так, что хрен кого мне оставила. Под самый конец только, когда гонец от Фабриция доставил приказ поворачивать обратно, Бенат, спохватившись и виновато разведя руками, специально для меня поймал одного из улепётывавших, да мне навстречу погнал, но рубить этого и без того насмерть перешуганного горе-вояку было как-то совестно, и я просто наподдал ему по мягкому месту плашмя. В общем, отметился для порядка.

Затем мы принимали капитуляцию Оссонобы и торжественно вступали в её ворота. Чистейший фарс, если разобраться. Селиться на территории тесно застроенного захолустного финикийского городишки Миликон не собирался, да и не договаривались о таком, но по сравнению с его стенами укрепления городища кониев на холме выглядели уж слишком непрезентабельно, да и некуда там было вступить целому легиону, а турдетанское предместье и вовсе таковых не имело и котироваться не могло. Куда можно было вступить — туда и вступили. Кое-кто из пехотинцев, впрочем, ещё и в конское говно вступил, поскольку первой в город вступала, конечно, конница.

После всех этих довольно таки дурацких, но важных для простых маленьких человечков церемоний оказалось, что нас и в самом деле ожидает немало куда более серьёзных дел. Оккупация — это ж разве увеселительная прогулка? Хренову тучу вопросов следовало разрулить сразу же, едва они только возникли, не дожидаясь, пока они вызреют в реальные проблемы. Некоторые требовали нешуточного мозгового штурма, и он поглощал наше время день за днём, и пока мы этим занимались, передний край откатывался всё дальше — сперва на запад, а затем уже и на север вдоль побережья современной Португалии. Гонцы оттуда прибывали ежедневно, но их донесения были скупы, только о самом важном, и о подробностях можно было только гадать. Лишь теперь нам рассказывал о тех событиях подробно и обстоятельно вернувшийся наконец Володя:

— Лузеры, ясный хрен, пытались зацепиться за любую гряду холмов или речушку. Раздолбаи! Нет бы задержать нас на какое-то время у пары-тройки говённых рубежей, которые не жалко нам потом слить, а часть сил выслать дальше на хороший, да толковую оборону на нём подготовить, пока мы с этих их выбиваем — да мы бы лбы там расшибли и встали бы намертво, пришлось бы слать гонца за легионными когортами и артиллерией! Но эти угрёбки хрен допетрили — как хоть какое-то плёвое препятствие, так они и остановить нас на нём норовят — герои-панфиловцы, млять! Преимуществ почти никаких, только лучших бойцов зря кладут, а у них их и так уже с гулькин хрен, один только никчемный сброд и остаётся. Мы их выбиваем, они дальше бегут, на новый рубеж, а там опять хрен кто чего для нашей встречи подготовил. Мы такие рубежи на плечах у них сходу захватывали, что я с них молча охреневал — мне бы четверть их сил, да хотя бы пару-тройку часов времени, и я б ТАКУЮ встречу организовал!

— С кем? — хмыкнул Васькин, — С этими бандитами?

— Да не надо тут никакой супер-пупер-выучки — элементарно всё! — пояснил спецназер, — Даже работы не так уж и много…

— Вот именно — работы, — заметил я, — А где ты видел, чтобы ЭТИ — работали?

— Только в цепях и под бичами надсмотрщиков! — добавил Велтур, — А чтоб по своей воле…

— Так для себя же, не для чужого дяди! Мы ж — оккупанты, нарисовались — хрен сотрёшь, понимать же надо! Ради такого дела…

— Володя, это ж надо подчиняться. А у них каждый вождь — сам себе пуп земли, и никто ещё до сих пор за жопу их не брал, мы — первые. Ну и блицкриг — большая часть вождей-харизматиков в набеге участвовала и под Илипой уконтрапуплена, остались — так, ни рыба, ни мясо, а мы — как снег на голову, да всё время наступаем и времени прикинуть хрен к носу у них нет. И такое ж хрен когда раньше было, так что они просто в осадок выпали. Тут своих-то людей в повиновении держать — и то задача, а ты хочешь, чтоб они ещё и меж собой соподчинение наладили, да ещё и сходу — ага, разбойничье отечество в опасности…

— Так в натуре ж в опасности. Тут не хренами меряться надо, а организовываться…

— А это надо уметь, а они — ни разу не солдаты, которым разжевал задачу, приказал, и они выполнили. Шпана это, самая натуральная шпана.

— Лузеры, млять, — констатировал Володя, и тут нам возразить было нечего.

— В общем, гоним мы их уже на север, — продолжил спецназер, — Их всё меньше и меньше — кого-то уже завалили, кто местный и по своим деревням разбежался — всех ведь хрен переловишь. В долину Тага спускаемся, форсируем мелкие речушки, выходим к самому Тагу, а на той стороне лузеров вдруг поболе нас нарисовалось. Ну, думаю, влипли — оторвались ведь далеко, пехота отстала, как бы драпать не пришлось. А оттуда — парламентёры, и с ними — племяш ликутовский собственной персоной. А мы ж давно уж ждём, когда Ликут на связь выйти соизволит, как и договаривались, а его всё нет, уже и нервничаем. Вот, только у Тага и встретили. А он же теперь — целый царёк местный, патриот родной Лузитанщины, да новыми людьми оброс, которые не в курсах, так что и открыто хрен поговоришь — и он должен на публику играть, и мы. В общем, получаем от него грозный ультиматум — остановиться и не сметь переправляться через Таг, ну а мы ж разве против? Мы ж в долине Сада ещё встретиться договаривались и долину с ним пополам поделить — как раз по реке. Ведём, значит, переговоры, и вдруг выясняется, что долину Сада Ликут нам всю отдаёт, вместе с северной частью — границу по горным грядам и водоразделам установить предлагает. Мы, ясный хрен, рады и премного благодарны, на публику требуем добавки, он грозится нам на публику звиздюлями, если из долины Тага не уберёмся, мы бздим, как и договаривались, оставляем ему эти мелкие речушки, свёртываемся уже, да тут племяш евонный улучил наконец момент с глазу на глаз с нами все эти непонятки перетереть. И говорит — не спешите свёртываться, торгуйтесь за эти речушки, грозитесь, что вот пехота подтянется, так и весь Таг отхватите. Сапроний, командующий наш, вообще в ступор впал. Тут, млять, если до драки со всей этой оравой дойдёт, так и с пехотой хрен своё удержим — какой тут в звизду Таг! Ну а он нам разжёвывает — вожди, что его дядю своим верховным признали, сами бздят, думают, что вслед за нами римляне идут, а ему — в смысле, Ликуту — надо чуток опосля репутацию свою укрепить, авторитет дополнительный наработать. Так он сейчас, когда вожди римлян бздят, эти речушки нам в ходе торга как бы уступит, а через годик, когда до всех дойдёт, что турдетаны сами по себе, а римляне не при делах, он их обратно у нас типа героически отвоюет, и для этого надо, чтобы они этот годик как бы нашими считались. То есть, часть долины с этими речушками мы сейчас оккупируем, но с отдачей, так что губу на них не раскатываем и на обустройство не тратимся — ну, разве только на ту бутафорию, что не жалко будет оставить ему для показательного уничтожения при отвоевании — как и тогда, в долине Тинтоса. Ну, тут просьба законная, надо другану помочь. Только опять ведь непонятка — как с долиной Сада быть? Её он нам — что, тоже на тех же условиях всю отдаёт? Долина ведь отличная, а если по реке лимес ставить, так и в южной её части народ не очень-то обустраиваться захочет. Но оказалось, её Ликут нам дарит с концами. Вождь местный его не признал, а он ведь и с нами борется, и ему бить в спину соплеменнику при таком раскладе западло — пусть уж лучше мы его раздавим и всем прочим вождям наглядно и доходчиво на его примере продемонстрируем, каков их реальный выбор. В общем, на том с ним и порешили — к обоюдному удовольствию…

— Ну, раздавили мы на хрен этого непокорного Ликуту вождя, порядок навели, лимес по водоразделам наметили, форты, гарнизоны — установили, короче, нормальный оккупационный режим. Народ в низовьях и на побережье, кстати, спокойно к этому делу отнёсся — я боялся партизанщины, но за неё только бандюки взялись. А пейзане, вроде, даже и не похожи на лузеров — другое какое-то племя. Язык на турдетанский смахивает, больше половины понятно, только диковаты по сравнению с турдетанами.

— Старые турдулы, — просветил нас Велтур, — Родственны турдетанам и кониям, но древнему Тартессу не подчинялись — как раз от тартесских царей на север и ушли.

— К лузерам, что ли? — прихренел Володя.

— Лузитан там тогда ещё не было, они ведь и в долину Тага с севера пришли. Набеги, конечно, уже устраивали, но ведь и власть тартесских царей, если честно, была не подарок. Старые турдулы — потомки тех, кто выбрал вольницу.

— А сейчас, значит, допекли уже лузитаны даже их? — поинтересовался я.

— Так молодёжь же ихняя безобразничает, — пояснил шурин, — Вожди лузитан, наверное, удовольствовались бы умеренной данью, но бузотёрам мало, на подвиги тянет, и вожди обуздать их не могут.

— Лузеры — они такие, — подтвердил спецназер, — Кого угодно достанут…

Мы уже слыхали от гонцов, что на обратном пути передовым войскам пришлось растянуться облавой и заняться отловом затеявших таки партизанщину лузитан. Из-за этого, собственно, и затянулся этот обратный путь на добрый месяц.

— Они ж, сволочи, местные — и леса свои знают, и горы, и пещеры. Спасибо хоть турдулам этим, помогли, но один хрен приятного мало, — поделился Володя наболевшим, — При их выковыривании из пещер и схронов мы потеряли больше людей, чем когда преследовали всю их толпу.

— Несмотря на превосходство в численности и в оружии? — изумился Велтур.

— Это — герилья, — глубокомысленно заметил Хренио.

— Да всё из-за грёбаной «зелёнки», — пояснил спецназер, — Зимой-то проще было бы — деревья и кусты голые, видно далеко. Но тут-то лето, всё в «зелёнке». Если бы не проводники с собаками и не дальнобойные луки — вообще жопа была бы с этими «бандитен унд партизанен»…

Золотые слова! Партизанщину лузитан и кельтиков мы и здесь уже повидали, и без проводников, собак и лучников до сих пор, наверное, гонялись бы за ними практически безо всякого толку. Там, ближе к Тагу, родственное турдетанам долузитанское население с этим долгим бандитским соседством и само изрядно обандитилось. Сильно ли их обижали пришельцы поначалу — это стариков ихних надо спрашивать, хранителей древних преданий, потому как то — дела давно минувшие. С тех пор не одно поколение прошло и не два, и уцелели те, кого обижать без крайней нужды дружески не рекомендуется. А у поселившихся среди них лузитан — в основном те, кто этим дружеским рекомендациям внимал и следовал. И тем не менее, нашлось у прежних аборигенов, чего припомнить лузитанам, даже там нашлось. А что о здешней местности говорить, где и население куда культурнее, и лузитаны не столь уж давно «понаехали тут»? Я ведь упоминал уже, что местные турдетаны и конии, ещё с прошлого года нашего прихода с нетерпением ждавшие, перешли на нашу сторону сразу же, как только наш силовой перевес убедительно обозначился, и стало ясно, что не будет больше «как раньше»?

Чисто теоретически партизанщины можно было бы избежать. Порку Миликон задал своему непутёвому наследничку Рузиру и его дружкам такую, да ещё и прилюдно, что вождёныш до сих пор на нас с Фабрицием исподлобья поглядывает — за то, что отцу о его художествах «настучали». Можно подумать, тот и без нас не узнал бы! Только узнал бы позже, когда от его новых художеств заполыхало бы уже полстраны, и тогда уж хрен отделался бы он обычной поркой. Тут уже о лишении его наследственных прав вопрос стоял бы, а для кого-то из дружков-прихлебателей — и о крепкой верёвке, перекинутой через крепкий сук.

Человек пять из солдатни, вообразивших, что в завоёванной стране победителю можно всё, пришлось таки вздёрнуть. Так то — дисциплинированные солдаты, ещё перед вторжением должным образом проинструктированные, а вот местных турдетан и кониев никто проинструктировать не успел, а счёты у них к лузитанам и кельтикам накопились немалые. Справедливая месть — дело святое, и там, где таким самоуправным манером просто восстанавливалась справедливость, у нас претензий не было, да и пострадавшим в большинстве случаев хватало ума сообразить, что пострадали они ну никак не безвинно, и не в их интересах права качать. Пару раз только и пожаловались, и в одном из этих случаев ещё и от нас схлопотали, когда расследование выяснило их неправоту. Во втором случае некоторый перехлёст всё-же обнаружился, и плетей получили не в меру ретивые мстители. Руководивший следствием Васкес, правда, ворчал, что покрываемый нами самосуд — это недопустимое беззаконие, на что мне пришлось напомнить бывшему менту, что уровень жизни здесь невысок, и содержать в каждой деревне полицейский участок, судью и адвоката населению едва ли по карману. Справляются в большинстве случаев сами — и прекрасно.

Но конечно, во многих случаях неоспорима и правота нашего испанского законника. Ведь многие маленькие простые человечки понимают справедливость весьма своеобразно — некоторые возомнили, что раз «чужая» власть переменилась на «свою», так теперь их очередь творить беспредел. При расследовании одного из таких эпизодов мы с Хренио на какое-то время вообще дар речи потеряли. В смысле — связной, членораздельной и не матерной. Заявляются к нам жалобщики от кониев и требуют от нас разоружить и примерно наказать — ага, главным образом через сук и верёвку — соседнее селение лузитан, убивших десяток из них и ранивших полтора. Мы направляемся с ними в то селение, а там выясняется, что стычка как раз в лузитанском селении и произошла — конии нагрянули ни с того, ни с сего, принялись грабить, громить и насиловать баб. Ну и схлопотали, ясный хрен, в ответ резню. Разбираемся, какие у этих кониев на этих лузитан были обиды ранее, и выясняем, что кроме нескольких уведённых коз и пары-тройки раненых в честных поединках — больше никаких. Ну и что за хрень, спрашивается? Тут максимум на возврат тех несчастных коз тянет, но никак не на погром с грабежами и изнасилованиями. Прямо на площади того лузитанского селения мы и устроили тогда суд, по результатам которого троих зачинщиков погрома там же и вздёрнули. Всего же по разным местам число повешенных высоко и коротко местных беспредельщиков давно уже перехлестнуло за полусотню. Что характерно, из этой лузитанской общины, как и из других, где мы успели разрулить конфликт, никто партизанить в лес не подался. Но разве ж поспеешь везде?

В добром десятке мест несправедливо обиженные лузитаны с кельтиками устроили настоящие восстания. Два таких отряда нам удалось урезонить раньше, чем они успели натворить слишком много непотребств — в одном из них даже вешать никого не пришлось, хватило пятерых выпоротых. Во втором вздёрнули двоих и высекли пятерых — остальные вполне заслуживали амнистии. Но прочие банды, успевшие сжечь за собой все мосты, вербовали пополнение и явно намеревались учинить небольшую вириатовщину. Хвала богам, меряние хренами — излюбленный вид спорта у лузитанских вождей, так что сорганизоваться и соподчиниться они хрен успели. Облавы с проводниками и собаками, перестрелки в лесах, выкуривание дымом засевших в пещерах — и очередной банды нет. В перестрелках — тут Володя ничего нового нам не сказал — случалось, что и побольше противника теряли, всё-таки выучке турдетанских лучников до лузитанской ещё далеко, но у нас и стрелков больше, и луки у многих лучше, и это не могло не сказываться на конечном итоге. Ведь всеобщей-то поддержки бузотёры не имели, в меньшинстве здесь их соплеменники, вокруг каждой лузитанской деревни — минимум три турдетан и кониев, которые тоже тутошние и местность знают не хуже. Да и луком, что немаловажно, владеют получше турдетан Бетики — было у кого научиться. В общем, с крупными выступлениями за этот месяц — где мирно, где силой — в основном покончили, но всех до единого — тут Володя прав — хрен переловишь, и малые группы уцелевших от тех облав, конечно, всё ещё бузят. Висит на них уже столько всего, что предлагать им сдачу смысла нет. Часть их, возможно, и сдалась бы на условиях амнистии, но таких амнистируй — в десять раз больше нормальных, лояльных и законопослушных возмутится, и это не считая тех, кто реально от них пострадал. Есть вещи, которых в нормальном и стремящемся к порядку социуме спускать нельзя. Жизнь есть жизнь — бандюки были, есть и будут, и их дело — безобразничать и убегать, наше — ловить их и вешать. Лучше — именно вешать, а не в перестрелке убивать, потому как героически павший в бою с превосходящими силами противника — это герой, а вот обосравшийся при вздёргивании высоко и коротко — правильно, засранец, даже умереть достойно не сумевший. Заведомый маргинал, короче. Есть желающие подражать засранцу-маргиналу? То-то же!

Это, конечно, здорово осложняет задачу. Хоть и выдавлены уже уцелевшие герильерос из «политической» ниши в чисто уголовную, родоплеменного уклада ведь никто не отменял. Отменишь его! Скорее, он сам тебя отменит! Не помочь своему родня не может, обычай обязывает, о выдаче и вовсе даже вопрос не ставится, и какими карами им за это ни грози — помогали, помогают и будут помогать. Чтобы не провоцировать дополнительных бунтов, приходится на многие такие случаи, если не попались явно, то и глаза закрывать, а если попались — карать не слишком сурово. Ведь когда разыскиваемый бандюган не у родственника, а у просто знакомого попался — это одно. Тут родовой обычай не при делах, и укрывателя можно по всей строгости судить — хоть в рабство продать, хоть рядом с укрываемым на том же суку вздёрнуть. Соседи в этом случае едва ли впрягутся — к тонким нюансам правоты и неправоты народ здесь чувствительный. А вот если родственники укрывают — тут дело совсем другое. Это — родовой обычай, дело святое, покуситься — никак не можно. Пойманного уголовничка, конечно, вздёргиваем, а укрывателям-родственникам — только штраф, хоть и немалый, максимум — порка. Иначе — несправедливостью будет считаться слишком суровое наказание для исполнивших священный обычай предков. Вот если с оружием в руках при аресте преступника за него впряглись, тут уже они и сами тогда преступники и судьбу непутёвого родственничка должны разделить по справедливости. Тогда — можно и в рабство всю семью продать, а можно и главу преступной семейки вместе с пойманным бандитом вздёрнуть. А ты не впрягайся явно за объявленных вне закона.

Строго говоря, любой вправе такого, обьявленного вне закона, повязать и нам сдать или убить на месте и голову нам принести за объявленную награду. Но это — по законам государства, а по обычаям — пусть только посмеет! Сразу же схлопочет кровную месть! То, что можно исполняющему свой служебный долг представителю власти, никак нельзя желающему подзаработать частнику. Местным турдетанам и кониям лузитанский разбойник — не брат и не сват, а самый натуральный вредитель, мешающий развивать хозяйство для безбедной жизни, но попробуй только его тронь! Если убил, защищая себя, семью или имущество — это святое, за это кровной мести не будет, но если польстился на награду — считай себя покойником. Поэтому если и доносят нам о местонахождении разыскиваемого, то втихаря и прося не афишировать факт выдачи награды, а наоборот, замаскировать его — например, крупно переплатив за реквизированную на армейские нужды козу или овцу. Или, убив бандита, фабрикуют следы самозащиты, а от награды наотрез отказываются — громко и обязательно прилюдно, а являются за ней потом втихаря.

В общем, хренову тучу подобных тонкостей учитывать приходится, выкорчёвывая остатки партизанщины, дабы не посеять при этом ростков новой. А хрен ли делать прикажете, если здесь такие обычаи? Хочешь лояльности завоёванных — изволь управлять ими так, как у них считается справедливым. А справедливо для них — то, что по обычаю. Два шага влево, один назад, три вправо, два вперёд и один влево — ага, вместо просто одного вперёд, который и был нужен по делу — вот как это, наверное, выглядит на неискушённый взгляд со стороны. Но здесь все взгляды — искушённые и все эти нюансы понимающие. А нам не шашечки, нам ехать, то бишь нужный нам результат получать. А нужно нам, чтобы нормальный человек спокойно работал, богател и размножался, чтобы бестолочь вгрёбывала на рудниках и не размножалась, а ущербный урод — висел на суку. Если этот результат достигается — значит, правильно шагаем. Орднунг юбер аллес…

Отсчитывая втихаря премии за головы смутьянов или вычисляя, насколько следует скостить наказание укрывателю преступника в зависимости от степени их родства, Васькин всякий раз морщится. Хоть и понимает всё, но законник ведь до мозга костей! И в подкорку мозга вбито с детства, что закон должен быть един для всех, и по прежней профессии он — блюститель этого принципа. Можно подумать, я против, гы-гы! Увы, мы не в современном, а в античном мире. У современной законности откуда ноги растут? Правильно, из римского права. А какое оно СЕЙЧАС, это римское право, не по кодексу ещё не родившегося Юстиниана, а по двенадцати таблицам? Единое для всех? Хренушки!

Насчёт этого Юлька нас ещё в Карфагене просветила. Истфак Московского пединститута чистым истфаком стал только относительно недавно, а в совдеповские времена был историко-юридическим — выпускник сразу две специальности получал. Она этого порядка, конечно, уже не застала, но сохраняемая путём преемственности от препода к преподу традиция чувствовалась — история и ей преподавалась с сильным юридическим уклоном. Так вот, что мы имеем в нынешнем среднереспубликанском Риме? А имеем мы там форменный бардак. Нет, в теории-то закон есть закон — нужно ли римские афоризмы по этой теме напоминать? Но на практике помимо общегражданских есть ещё и патронажно-клиентские взаимоотношения. И они — освящены богами, а римляне нынешние — народ благочестивый и богобоязненный. Могут даже результаты консульских выборов опротестовать, если при этом какая-то из религиозных церемоний неправильно была проведена. Вот и с патронажем этим, то бишь с клиентелой ихней закон сам по себе, а клиентела — сама по себе. Патрон и его клиент, например не должны свидетельствовать друг против друга в суде. Нормально? Отношения между ними частные, к государству никакого отношения не имеющие, суд — государственный, а свидетельствовать — один хрен не должны. По нынешним римским понятиям — нормально и естественно. Если патрон свидетельствует против клиента — это достаточный повод для разрыва их отношений, после чего клиент больше ничем патрону не обязан. А если клиент свидетельствует против патрона — свидетельство считается не имеющим юридической силы. Нарушение взаимных обязательств — предательство, противное богам, а боги в Риме выше закона. И это — в Риме, который положено считать оплотом законности. Ну и о каком тут единстве закона для всех можно говорить? О полном бесправии не имеющих ни римского, ни латинского гражданства чужеземцев-перегринов вообще молчу — этим в античном мире никого не удивишь. Зря я, что ли, эту бодягу с фиктивным римским рабством затеял? Гражданство римское нужно, пускай даже и вольноотпущенническое, весьма куцее по сравнению с гражданскими правами свободнорожденных граждан. А куда деваться? Купить римское гражданство нельзя, в награду получить — не того я калибра, усыновлять меня никто из римских нобилей не станет, так что — только через фиктивное рабство, пока не прикрыли эту лазейку. Вот разгребёмся тут со срочняком, и надо будет выкроить время с фиктивным хозяином связаться, да в Рим к нему прогуляться для формального «освобождения» из рабства. Больше года ведь моему «рабству» к тому моменту уже будет, для приличия — вполне достаточно. А то умаялся я тут уже на него вгрёбывать, гы-гы!

— У вас тут ещё более-менее, — заценил наши тыловые расклады Володя, — До бугра далеко, и лузеры смирные — оседлые ведь все, в нормальных деревнях живут. А вы видели, какие они там, в долине Сада и у Тага? Нет, огороды они какие-никакие и там заводят, но строят такие халупы, что их и бросить ни разу не жалко. А так — пасут своих коз с овцами, с места на место перегоняют, сами вслед за ними на телегах, а на стоянках палатки ставят. Стационарных ценностей у них, считайте, никаких и нет. Как что не понравилось — собрали манатки, погрузили на телеги, да и уехали на хрен. Как цыгане, млять! Ну и как их таких к порядку приучать? Это оседлому там, где набедокурил, дальше жить и последствия расхлёбывать, а этим — хрен, и в башке — ветер. Сегодня тут насрали, завтра — там, послезавтра один хрен не засранное место найти рассчитывают. Молодёжь — вообще без тормозов. Привыкли, что напакостил и слинял, а о том, что когда-нибудь снова на это место вернуться придётся, хрен кто думает. Вроде бы и белые, блондинистых хватает, а дикари дикарями. Пока их цивилизуешь — сам с ума на хрен свихнёшься.

— Почему и говорю, что тут только с турдетанами и можно хоть какую-то вменяемую кашу сварить, — ответил я, — Бывшие тартессии, к порядку приучать не надо, сами бардака не любят. Мы тут хоть и катим баллоны на Миликона, что всё у него через жопу, но у него всё — через турдетанскую жопу. Ему растолкуешь, так он въезжает, и по уму сделать ему не в падлу. Уже вон и обувные мастерские в лагере наладил, и вояк африканским зерном кормит. Местное, правда, пришлось ещё закупить или на африканское сменять, чтоб всем на посев хватило, когда он на дембель вояк распустит и землёй их наделит, но теперь уж он хрен кому даст его тупо прожрать.

— Да я уж заметил, — кивнул спецназер, — Думаешь, выйдет толк из нашей затеи?

— Выйдет. Загребёмся, конечно, за всем следить и мозги дурачью вправлять, но выйдет…

— С Рузиром могут возникнуть проблемы, — напомнил Хренио.

— Опять чего-то учудил? — Володе уже рассказали о выходке вождёныша и её последствиях.

— Миликон подарил ему двух блондинок лузитанок, но запретил отлучаться надолго без спросу, — сообщил Велтур, — Держит его на коротком поводке, чтоб снова чего-нибудь не отчебучил.

— Ему ж короноваться скоро на царство, и делать он это намерен в Оссонобе, — пояснил я, — А тут праздник Астарты на носу, и если гоп-компания Рузира ещё и финикийцев оссонобских обидит…

— Вообще звиздец будет! — въехал Володя, — Эти финики и меж собой-то по любой хрени собачатся — по Карфагену помню. Или тут не так?

— Меньше, чем в Карфагене, но посильнее, чем в Гадесе, — прикинул я, мысленно сравнив, — Если с ними без такта, то завестись могут запросто. А нахрена это Миликону? Он и так в печали.

— Он-то отчего?

— Да мы тут с Фабрицием его с текстом Хартии ознакомили — как раз на днях её перевод на турдетанский закончили. Ну, общая-то идея вольностей с ним заранее была согласована, и у него возражений не было, но он ведь как рассчитывал? Что пообещает в узком кругу посвящённых устно, а официально будет чуть ли не самодержцем считаться. А мы теперь требуем, чтобы он её подписал, на коронации зачитал и на ней присягу дал — не нам и не окружению ближайшему, а публично, всем подданным чохом, и только после этого на его башку корону взгромоздят. И это станет неизменной частью ритуала и для всех его наследников — сначала присяга на Хартии, потом только корона.

Идею Хартии — по образу и подобию аглицкой «Великой хартии вольностей» от 1215 года — нам тоже Юлька подсказала. Суть там в том, что Иоанн Безземельный — принц Джон из вальтер-скоттовского «Айвенго», если кто не в курсах — просрал не только Нормандию и изрядную часть своих прочих владений во Франции своему французскому коллеге, но и собственным аглицким графам с баронами устроенную ими бучу протеста против его беспредела тоже с треском просрал, и по результатам подписал означенную Хартию, в которой «милостиво даровал» — ага, попробовал бы не даровать — своим вассалам и подданным права и вольности. Ну, этот-то голый факт я и без историчнейшей нашей знал — сам как-никак тот ВУЗовский учебник истории Средних веков в своё время почитывал. Но вот подробности — тут юлькина помощь оказалась неоценимой. У них там не только юридический уклон в преподавании истории сохранялся, но и доклады на семинарах поощрялись, и один из ейных докладов как раз по той Хартии был. В общем, текст Хартии — в ней не так уж и много букв — на ейном телефоне имелся, так что помимо совдеповских идеологических заклинаний о феодальной реакции мы имели возможность и с самим документом ознакомиться. А документ любопытный, особенно концовка. В ней открытым текстом оговорены ГАРАНТИИ соблюдения королём своих обязательств, а не просто «честное королевское». Гарантами являются двадцать пять аглицких баронов — не в узком смысле, а в широком, то бишь включая и вышестоящие титулы — самые крутые и могущественные, короче. Четверо из них — самые авторитетные — постоянно наблюдают за королевской политикой, и если видят в ней какое хулиганство, то остальным о нём сообщают, и тогда от лица всех двадцати пяти монарху замечание объявляется, которое тот в сорокадневный срок устранить обязан. А не устраняет — так строгий выговор ему с занесением в грудную клетку. В смысле — войну ему эти двадцать пять баронов объявляют и ведут до тех пор, пока замечание не будет устранено. И это — совершенно законно, ни разу не измена, так прямо в той Хартии и сказано. А подписана она тем облажавшимся Джоном не только за себя, но и за всех своих преемников, которые с тех пор присягу своим подданным дают при коронации, что будут твёрдо знать и неукоснительно соблюдать — последствия несоблюдения им известны. С аглицких королей это началось, а уже к шестнадцатому веку присяга монарха своим подданным стала общепринятой европейской нормой, о чём и уведомил при случае Стефан Баторий нашего самодержца Ивана нумер Четыре, у которого Елизавета аглицкая была «как есть пошлая девица» — ага, именно за её монаршую «беспомощность». Как раз при своих «беспомощных» королях Англия и пришла к пику своего могущества…

Вот такой же примерно Хартией, только к античным реалиям адаптированной, мы и решили связать по рукам и ногам Миликона и его преемников, дабы они и думать забыли дисциплину баловать и порядок хулиганить, как водится это порой за великими самодержавными монархами. На хрен, на хрен, орднунг юбер аллес. А хулиганская выходка Рузира, ещё царёнышем даже официально не заделавшегося, но уже не в меру властолюбивые замашки продемонстрировавшего, нас изрядно насторожила, и это привело к ужесточению как последней редакции текста Хартии, так и сопутствующих ей законов. Первоначально у нас, например, не было особых возражений против присяги армии лично монарху. Ведь не мешало же это жить и развиваться той же Англии, да и по всей Европе армии веками присягали своим венценосцам, и как-то не превратилась от этого Европа в оплот деспотии. Хотя юридические казусы иной раз такие случались, что хоть стой, хоть падай. У Шамбарова я как-то вычитал, что когда Карл нумер Один со своим парламентом повздорил, так официально объявить войну ему не мог — не допускали аглицкие законы такой формулировки. Объявил её в результате, если верить Шамбарову, какому-то то ли герцогу, то ли графу из сторонников парламента лично — за узурпацию какой-то из его второстепенных монарших прерогатив. А парламентская армия и вовсе выступила против королевских «кавалеров» с формулировкой «на защиту короля» — не оказалось у парламента никаких других законных формулировок. Присяга-то ведь королю давалась, и по факту получается, что пресёкшая попытку абсолютистского переворота армия парламента юридически — изменники, нарушившие данную ими присягу. Ну и нахрена ж нам, спрашивается, сдался такой маразм? Миликон-то, хоть и бывает иной раз орясиной, в целом мужик правильный и порядочный, и в нём сомнений особых нет, но вот сынок евонный — реально настораживает. Как бы не нарисовалась у нас с ним опосля ситуёвина, аналогичная ситуёвине того аглицкого Карлы с тем аглицким парламентом. Нет уж — на хрен, на хрен! Поэтому Фабриций, хоть и выпал в осадок от предложенной мной современной схемы, прецедентов в античном мире не имеющей, но лучшего ничего предложить не смог и с моим вариантом согласился. А суть его в том, что присягу боец должен давать один раз и навсегда. Даже не в армии, учитывая её периодические мобилизации и демобилизации, а ещё на гражданке. Достиг совершеннолетия, признан годным к службе — вот в этот момент и изволь присягу воинскую дать, как раз при вступлении в полные гражданские права. И естественно, не монарху она даваться должна, а государству, которое, в отличие от простых смертных, вечно. Римляне до этого не додумались, и у них солдат всякий раз при призыве на службу лично полководцу присягает, который и отвечает перед ним за его жалованье и пайковое довольствие тоже лично. Ну и чем такая армия принципиально отличается от частной? От этого и паранойя римская перманентная — как бы полководец, империумом наделённый, для захвата царской власти свою армию не использовал. Может запросто — кому солдаты присягали, тому и повиноваться обязаны. И раз уж мы решили, что армия турдетанского государства лично царьку подчиняться не должна — нехрен ей ему и присягать. Правительству пущай присягает, в котором номинальный монарх, конечно, состоять будет, но единолично ничего решать не сможет. Не надо нам даже теоретической возможности самодержавия.

А там ведь не только подчинённость армии, не только право подданных на восстание против царского беспредела с реальной возможностью такого восстания, не только обязанность даже кандидатуру наследника с правительством и прочей элитой согласовывать. Там ещё и экономический пакет такой, что не царство принадлежит царю, а он — царству. А кому царство будет принадлежать — попробуйте угадать с трёх попыток, как говорится. Миликон, конечно, ни разу не в восторге от предложенных ему на подпись будущих кандалов по рукам и ногам, и подписывать ему этот пакет совершенно не хочется, но куда он на хрен денется? Кормить армию надо? Жалованье ей платить надо? Подъёмные сельхозинвентарём, зерном и звонкой монетой дембелям дать надо? Охранять государство при распущенной на дембель армии кто-то должен? Покровителей в Риме подмазывать надо? А за какие шиши? Зашёл ведь уже далеко, назад даже при желании хрен теперь повернёшь, да и не хочется самому, а дальше по намеченному пути двигаться — хрен даже шаг ступишь без помощи некоей частной ТНК «Тарквинии & Ко». А кто девушку ужинает, тот её, ясный хрен, и танцует.

Он, конечно, в означенной ТНК будет и акционером, и даже членом правления — доходов по акциям будет иметь уж всяко поболе, чем от мизерных налогов в мизерную личную царскую казну. Обижать его и совсем уж ниже плинтуса опускать никто не собирается. Будет и жить достойно, и в принятии судьбоносных решений участвовать, но далеко не самым основным он будет в ТНК — даже не в первом десятке. Прикидывая его будущий удельный вес, Фабриций вычислил и сообщил мне, что мой собственный там едва ли меньшим окажется. Ох и поржали же мы с ним, когда я напомнил ему, кто я такой на данный момент строго юридически! Раб простого римского всадника, даже не патриция, а плебея, практически без перспектив на вхождение в римский нобилитет. Ну, без пяти минут вольноотпущенник, конечно, а значит — аж целый римский гражданин, но второсортный, а если за первый сорт только римских нобилей считать, как оно и есть на самом деле, так и вовсе третьесортный. Ладно, как говорится, третий сорт — не брак. Но прикольно выходит — какой-то римский вольноотпущенник, даже полного набора римских гражданских прав не имеющий, будет в означенной ТНК как минимум равен аж целому венценосному монарху. А если этой ТНК и государство евонное фактически принадлежит, то что из этого следует? Ну, для римского протектората — нормально, гы-гы!

— Млять! — Володя, в отличие от меня, непривычен к манерам Бената, и пролетевшая прямо у него перед носом отрубленная кельтибером бородатая башка остроумной шуткой ему не показалась, — Предупреждать надо!

— Я не успел! — отмазался мой главный бодигард, но осклабился при этом так, что в сожалении о случившемся его ну никак не заподозришь.

— Смерть… римским… прихвостням! — прохрипел по-финикийски ещё один недалёкий, но патриотически озабоченный бедолага, захлёбываясь кровью.

— Probatum est! — охотно согласился Тарх, выдёргивая из него меч.

Противник Велтура ничего прохрипеть не мог, а только булькал проткнутым кадыком, пока шурин не проткнул ему ещё и брюхо. Васькин картинно нанизал на меч ещё одного героического борца с римской экспансией, вздумавшего бороться против неё почему-то не там и не с теми, а спецназер, которому больше не мешали летающие головы, заехал наконец сапогом по яйцам «своему» финикийцу, отчего тот с воем согнулся пополам, подставляя шею, по которой Володя и полоснул клинком. Колпак полетел наземь, а полуотрубленная бестолковка повисла на лоскуте кожи.

— Бракодел! — хмыкнул бывший гладиатор, — С оттяжкой же надо!

— Сойдёт! Не на арене перед расфуфыренными римскими кошёлками рисуемся!

— Точно, млять! — выдохнул я, насаживая на меч следующего финикийского урря-патриота. Ну как малые дети! Вместо того, чтоб спокойно всё обмозговать и если выступать, так по делу и осмысленно, этим патриотически озабоченным психопатам театральные шекспировские страсти подавай! Римляне не нравятся? Ну так собирайтесь и записывайтесь, млять, добровольцами куда-нибудь, где кто-то с теми римлянами воюет, а мы-то тут при чём? Мы их покрошим — хрен с ними, сами напросились, а если, не дайте боги, они нас? Но когда ж это подобная публика думала головным мозгом вместо нижних отсеков спинного? Впрочем, не вся…

— Отходим! — рявкнул — по-финикийски, конечно — ихний главный, убедившись, что с нами вышел облом. Видимо, и кроме нас есть им кого римскими прихвостнями назначить — правильных, то бишь неспособных противостоять праведному гневу их возмущённого финикийского разума. Мы-то ведь неправильными оказались, гы-гы!

Поздно он спохватился — уже подоспели и бойцы нашей турдетанской охраны, и отпускать хулиганов просто так было бы даже чисто педагогически неправильно. Если бы не наши пододетые под туники кольчуги — кто-то из нас наверняка уже валялся бы в виде трупа.

— Этого живым! — указал я на него солдатам. Развяжем язык — разберёмся, что за хрень. Это зомбированные болванчики, составляющие массовку, ни хрена толком не знают и обычно используются втёмную. Кукловоды же, в отличие от этого расходного материала, всегда обо всём в курсе и прекрасно знают, что делают. Этот — среднее звено. Знает, конечно, далеко не всё, но кое-что наверняка знает, а что-то — даже и понимает.

Тарквиниевским профессионалам дважды повторять не надо. Разом в клещи этих озабоченных взяли — с явным намерением уконтрапупить всех сопротивляющихся, кроме указанного. Так бы, надо полагать, и случилось, если бы не один из финикийцев, до того особо не активничавший и нашего внимания к себе не привлёкший. Теперь же он вдруг как с цепи сорвался и, надо отдать ему должное, такие мне ещё не попадались. Половины его движений я разглядеть не успел. Пара секунд буквально — и пятеро наших бойцов выведены из строя, а Бенат с Тархом — ВДВОЁМ — не без труда парируют его удары. Млять, если он мне сейчас ещё и их покромсает…

— Не вздумай! — рявкнул я Хренио, который, перебросив меч в левую руку, правой потянулся под плащ. Только пистолет его, о котором даже наш наниматель не в курсах, перед финикийцами засветить ещё не хватало! У меня-то при себе пара пружинных пистолей, одну из которых я и выхватил. Собирался-то ухарю этому болт влепить, да заметил, что главный ихний под шумок слинять намыливается. Ему я и впендюрил железный гостинец. Тот рухнул, уцелевшие соплеменнички — к нему, а я за второй пистолью тянусь.

— Максим, осторожнее! — предостерёг испанец…

— Максим?! — прорычал ухарь-финикиец. Пара молниеносных движений — и меч Тарха отлетает в сторону, Бенат — в полной комплектации — отлетает в другую, а финикиец — млять, такой прыжок и леопёрда не опозорил бы. Вскинуть пистоль и выжать спуск я успел, да хрен ли толку! Он — тоже успел. Плашмя он клинок под мой болт подставил или смахнул его на хрен влёт, я не разглядел, только лязг характерный услыхал — в тот момент, когда уже уворачивался, да с левой руки мечом его удар парировал. А я ведь не левша ни разу! Пока он пронёсся дальше по инерции, я руку сменил и в транс боевой вошёл, но куда там мне до него! Солнечные блики на моём клинке и на его, звон, рукоять отдала в ладонь, его остриё чиркает по моему плечу — спасибо кольчуге. Пытаюсь достать его, он уворачивается, взмах с отблеском — я парирую сильной частью, тут же выпад. Он снова уворачивается и чиркает таки меня кончиком по предплечью, я досылаю клинок и располосовываю ему рукав туники, он отскакивает…

— Убери! — шиплю Васкесу, заметив краем глаза, что он всё-таки достаёт свой табельный «стар». Рядом материализуются Бенат и Тарх — хвала богам, оба целы. Так уже веселее, сделаем мы его. Мы испанская пехота или где? Вон уже скольким, жаждущим героической смерти, их желание исполнили! Главное — держать строй, сеньоры!

Кажется, он тоже в это въехал — отскочил подальше, проворчал что-то себе под нос, зыркает на нас. Володя достаёт свою пружинную пистоль, Велтур за своей тянется, я сменный болт вытаскиваю и перезарядиться прилаживаюсь. Финикиец кидает быстрый взгляд на мою руку, и только в этот момент я ощущаю, что слегка саднит. Скашиваю глаз — скорее царапина, чем рана, но кровь выступила. А этот мгновенно оглядывается, явно высматривая пути отхода — не отчаянно, собранно и деловито, и вид у него человека, выполнившего свою работу, а взгляд — уже не враждебный, а так, несколько озабоченный. Наши вскидывают пистоли, бьют залпом, он с трудом, но уворачивается, я поднимаю свою…

— Довольно! Мир! — выкрикивает он, отступая, — Не отравлен! — указывает на свой клинок, — Потом поговорим! — и пускается наутёк.

— Ну, силён! — чуть ли не хором выдохнули этруск и кельтибер, — И как двигается!

А до меня только тут дошло, что имел в виду скрывшийся финикиец. Царапину-то ведь он мне сделал, и если клинок отравлен — вполне может ведь и хватить.

— Нет, ТАКИЕ воины яда не применяют, — заметил Бенат, — Брезгуют. Если бы он хотел — отправил бы к праотцам нас всех…

— Absque omni exceptione, — неохотно, но уверенно подтвердил Тарх.

Преследовать его никто как-то энтузиазма не проявил — по собственной воле, по крайней мере. По приказу — другое дело, но когда поднялись целыми и даже почти невредимыми пятеро отключенных им ранее, я тоже пришёл к тому же выводу, что и двое наших крутейших рубак. Враг так не поступает, а раз так — пусть скрывается. Что-то подсказывает мне, что скоро мы с ним встретимся, и эта встреча будет не враждебной. А пообщаться с ним будет интересно. Шутка ли — на него НЕ ПОДЕЙСТВОВАЛО моё давление эфиркой, доведённоё практически до совершенства в тренировках с кельтибером и этруском, да ещё и поставленное на рефлекс! Такое возможно лишь в одном случае — только если он сам ТАКОЙ ЖЕ.

После бегства финикийского супербойца прочие мигом потеряли кураж и хотели уже тоже сигануть врассыпную. Ага, так мы им это и позволили! Двоих завалили болтами из пружинных пистолей, а трех оставшихся окружили наши охранники, и те бросили оружие. По хорошему их следовало бы отвести в лагерь, дабы подвергнуть там полноценному форсированному допросу, но уже нарисовалась финикийская городская стража, и пленников, взятых как-никак на территории Оссонобы, пришлось передать ей. Впрочем, начальник оссонобских ментов был в курсе и наших личностей, и наших отношений с суффетами города, так что едва ли финикийские власти спустят это дело на тормозах. А нас и не интересовали особо подробности этой дурацкой заварухи — есть кому озаботиться этим и без нас. Вот этот скрывшийся от нас и не причинивший нам практически никакого вреда элитнейший боец — другое дело. Таких людей — единицы, и начальник стражи сразу же понял, о ком мы говорим. Идобал, сын Сирома — кто ж его не знает в маленькой захолустной Оссонобе! Дом его покажет любой из горожан. У нас есть к нему претензии? Но мы ведь уже успели определиться, что у нас к нему претензий нет, а интерес без претензий в профессиональную компетенцию местных блюстителей порядка не входит. Подсказали, кого искать — и на том спасибо. Улягутся эти дурацкие страсти — найдём и побеседуем, а пока — на хрен, на хрен, скорее в лагерь, там хоть — в надёжном расположении Первого Турдетанского — можно по крайней мере спокойно расслабиться.

Я ведь уже упоминал, кажется, что Оссоноба невелика, и разместиться в ней с нашим войском невозможно, если не выселять её жителей? Ну, это я финикийский город имею в виду — городище кониев, даже полностью очищенное от обитателей, не вместило бы легиона даже чисто теоретически. Да и в финикийской Оссонобе было бы такое столпотворение, что ни о какой нормальной жизнедеятельности не могло бы быть и речи. Поэтому Миликон, поразмыслив здраво, приказал разбить возле города военный лагерь римского типа, который и стал пока его временной столицей. И похоже на то, что как раз этот лагерь и преобразуется в конце концов в турдетанскую Оссонобу — подобно тому, как многие римские города будут вырастать на месте бывших военных лагерей. За примерами и ходить далеко не надо — что римская Кордуба, что Италика близ Илипы. По всей видимости, так будет и у нас. Лагерь достаточно просторен, а его палатки по удобствам едва ли сильно уступают домам глухого финикийского захолустья. С домами Гадеса и Карфагена, конечно, не сравнить, но где тот Гадес и где тот Карфаген?

Но и помимо размещения вопросов с финикийцами приходится решать немало. Оссонобский порт мал, и нам нужен свой собственный, а кто его проектировать и строить будет? Нет, рабов-то мы нагоним, но это для «бери больше, кидай дальше» или для «копать отсюда и до обеда», а для квалифицированных работ? Кто лучше финикийцев наметит и отроет хорошие колодцы, кто спроектирует акведуки, кто наладит работы в каменоломнях и рудниках? И кто переоснастит нашу бастулонскую флотилию новыми судами, пригодными для бурных атлантических волн? Ведь половина уже их посудин разболтана так, что от берега на них отдаляться страшно! Вот и приходится по всей этой хреновой туче проблем наведываться в финикийский город и договариваться с его дельцами, а то и с самими суффетами. Сегодня вот, например, решали вопрос о поставках бронзовых гвоздей для тех новых бастулонских посудин, которых на жёсткий океанский корпус нужно невообразимое по средиземноморским меркам количество.

Договорились с суффетами, выходим, идём себе обратно, никого не трогаем, как и много уже раз до того, и тут — на тебе — заваруха. А финикийская чернь ведь, если заведётся — совершенно невменяемой становится. Взять хотя бы тот давешний хлебный бунт в Карфагене — мы-то там при чём были? Да только разве ж приучены обезьяны башкой думать? Вот не понравилась им твоя благополучная по сравнению с ними и довольная жизнью рожа — и прицепились, как банный лист, и без толку им предлагать нормально разобраться и нормально разойтись. Нет, им принципы свои дурацкие отстоять надо — ага, от тех, кому они и в хрен не упёрлись! И пока не обнажится оружие, не прольётся кровь, не вытеснит всех прочих инстинктов утробный животный страх перед неминуемой расправой — дурачьё не угомонится. Вот и сейчас — чего хотели-то, спрашивается? Римские прихвостни, млять! Да где они у нас хоть одного римлянина увидели?! Где они видели, чтобы царства завоёвывались и создавались для того, чтобы тут же подарить их чужому дяде?! Да, приходится с этим чужим дядей дружбу водить, приходится ему помогать — вместе с посольством и вспомогательный воинский контингент недавно Нобилиору отправили для участия в его походе на Толетум. А куда на хрен денешься? Только «друг и союзник римского народа» может быть уверен на этом полуострове в своей безопасности — неужели так трудно в это въехать? Так нет же, вбили себе в свои дурные бестолковки идею-фикс! Ну и стоило оно того, чтобы десятки человек в стычках потерять и неизвестно сколько — казнёнными за разжигание беспорядков? И ведь придётся — такого спускать нельзя.

Мы как раз с рыночной площади к городским воротам по главной улице направлялись, когда вдруг — ни с того, ни с сего — этот форменный бардак приключился. Только что буквально они спокойно мирно торговали — или торговались, если купилок не хватало. Яростно, на непривычный взгляд — даже агрессивно, но по их собственным понятиям — тихо и мирно. Это же финикийцы! И тут вдруг — к счастью, с дальнего от нас конца рынка — началось безобразие. Рёв, гвалт, лотки переворачивают, горшки бьют, друг друга мутузят — сперва кулаками, затем и дубинки с ножами появились, а там — и мечи. Сунувшийся было к ним патруль городской стражи буквально искромсали на месте, а два других, видя это дело, благоразумно ломанулись за подмогой. А толпа — первоначальная небольшая группа бузотёоров мигом выросла в толпу за счёт праздношатающихся зевак — изрядно воодушевилась своей великой победой над патрулём из трёх человек и сбрендила окончательно. Кто там из наших великих русских классиков писал про русский бунт, бессмысленный и беспощадный? Это он, млять, ещё финикийского бунта не видел!

Мы, конечно, геройствовать не стремились. Оно нам надо, спрашивается? Есть кому за порядок в городе отвечать — за неплохое по местным меркам жалованье, между прочим, а не на бесплатных добровольно-принудительных общественных началах. Вот и пущай теперь своё жалованье отрабатывают, а мы все свои дела здесь уже порешали, и больше нам здесь делать абсолютно нехнен. И — вот мля буду, в натуре, век свободы не видать — так и ушли бы, ни во что не ввязавшись и никого не тронув, если бы нас никто не трогал. Ведь не тронь говно — оно и не воняет. Но похоже, что в финикийском языке подобной пословицы не завелось. В Карфагене, помнится, встречную толпу черни страшно возмутила рука Васькина на бедре честной добропорядочной гражданки, против чего та, кстати, и не думала возражать, но чисто формально — хоть какое-то подобие повода для тамошних борцов за справедливость, а тут-то что? Ведь в натуре — даже ТАК — никого не трогали. Но завёдённые и уверовавшие в свою силу забулдыги решили обойтись и без повода, так что тут уж наша совесть кристально чиста…

— Я разоружу этот проклятый город! — бушевал Миликон в своём большом шатре, временно заменявшем ему ещё не построенный царский дворец, когда ему доложили о случившемся, — С ними как с людьми, а они на голову садятся! Года не прошло, едва только месяц прошёл — и уже бунт! Всех заставлю оружие сдать, кто в городской страже не служит! Как римляне!

— Не заставишь, — спокойно и уверенно возразил Фабриций. Нет, пожалуй, даже и не возразил — поправил, скажем так.

— Это отчего же? — изумился свежеиспечённый царь.

— Ну, во-первых, ты дал присягу соблюдать Хартию, в которой обязался хранить и защищать права и вольности ВСЕХ своих подданных. В том числе и этих финикийцев. Месяца ещё не прошло, как ты присягнул в этом своему народу, и с чего ты взял, что тебе кто-то позволит нарушить присягу? Или ты уже забыл, что сказано об этом в Хартии?

— Забудешь о таком! По рукам и ногам меня связали — царь называется! Помню, всё помню! Но я ж не самовластно, я ж по согласованию с вами!

— Как глава правительства твоего царства, я не дам на это своего согласия, — решительно заявил Фабриций, — Ты, конечно, можешь и преодолеть мой отказ, если всё остальное правительство согласится с тобой. Будешь пробовать?

— Какой смысл?! — махнул рукой Миликон, — Ясно же, что все твои поддержат тебя, и единогласия мне не видать! Но почему ты против?! Я же караю преступников!

— Разве? Значит, это мне послышалось, что ты собрался разоружить ВЕСЬ город?

— Но ведь там бунт!

— На то есть городской Совет Двадцати, два городских суффета и подчинённая им городская стража. Самоуправление города входит в число прав и вольностей его жителей, и ты не вправе вмешиваться в него. Таковы законы твоего царства, и ты — при всём нашем уважении к тебе, великий — первый обязан подавать своим подданным пример в их соблюдении. Кто станет уважать законы царства, если на них плюёт сам царь?

— Хорошо, дадим время городским властям самим покончить с беспорядками, — ворчливо согласился номинальный глава государства. Но если они не справятся…

— То мы окажем им помощь по их просьбе. Но и в этом случае разоружать весь город мы не будем.

— Насчёт моей присяги ты сказал «во-первых», — напомнил Миликон, — Значит, у тебя есть ещё и «во-вторых»?

— Разумеется, великий. Но сперва позволь мне закончить с твоей присягой, раз уж мы начали с неё. Допустим на миг, что мы все дружно сошли с ума и нарушили нашу Хартию, ущемив права и вольности какой-то части твоего народа и объявив её ВСЮ поголовно — без следствия и суда — преступной. В данном случае — этих финикийцев. Как ты думаешь, великий, о чём уже на следующий день после этого заговорят на советах своих общин лузитаны и кельтики? Не о том ли, что если сегодня ты грубо попрал права финикийцев, то где гарантия, что завтра ты не пожелаешь утеснить подобным же образом и их? Надо ли объяснять тебе, что о том же самом заговорят через несколько дней и конии, затем — здешние турдетаны, а после них — и приведённые тобой из Бетики? Для того ли они пошли за тобой сюда, в полудикую Лузитанию, чтобы сменить римский произвол на твой?

— Ну, это ты уж загнул, Фабриций! Местные, которых мы здесь покорили — это я ещё могу с тобой согласиться, но не мои же! Это же совсем другое дело! Это ж — МОИ! Когда же это я их обижал?

— Так ты и финикийцев Оссонобы ни разу ещё не обижал, а сейчас вот хочешь крепко обидеть, хотя и присягал на Хартии ВСЕМУ своему народу, в том числе и им. Если можно обмануть их, почему нельзя прочих? И почему бы не выходцев из Бетики как самых послушных и дисциплинированных? Их же веками притесняли и обманывали, им не привыкать. Сперва цари Тартесса, затем карфагеняне, потом римляне, а теперь вот ещё и ты на очереди. Разве не так рассуждал и ты сам год назад, когда жаловался нам на произвол римлян? И разве не так же рассуждали тогда вместе с тобой и все твои люди? Так как же им рассуждать теперь, если ты дашь им для этого ТАКОЙ повод? А ведь они — твоя главная опора, великий, и не в финикийцах этих дело, а в них, прежде всего в них…

— И в вас — не думай, что я не понял твоего намёка.

— И в нас тоже, — покладисто кивнул мой непосредственный, — Ты присягал всем, в том числе и нам, и мы не позволим тебе создать опасный прецедент.

— Ладно, с присягой понятно, и довольно об этом. Скажи мне лучше, что у тебя «во-вторых».

— А во-вторых, великий, позволь напомнить тебе ещё раз события прошлого года, а точнее — консульства Катона. Он срывал стены неугодных ему испанских городов и разоружал их жителей — и чего добился в результате? Разве не восстали все замирённые им города вновь, стоило только его консульской армии покинуть страну? Люди, прощавшие его предшественникам немалые поборы, не простили ему нанесённого им оскорбления. Ведь лишить свободных и вооружённых людей оружия и права владеть им — тягчайшее из оскорблений, и тебе ли не знать об этом, великий? Не ты ли сам жаловался нам на разоружение римлянами твоих соседей и хороших знакомых и на то, как это оскорбительно — из союзников превратиться в обыкновенных данников? Мы лузитан с кельтиками так не оскорбляем, хоть и ожидаем от них вооружённых бунтов. Ты сам их подавлял и видел, как даже лузитанские женщины бросались в схватку с фалькатами в руках. Представь себе только, что было бы, если бы ты попытался их разоружить. Так то — небольшие сельские общины, а ты сейчас хочешь оскорбить подобным образом целый лояльный тебе до сих пор город — и виноватых, и ни в чём не повинных. Какого отношения к себе ты хочешь от них после этого? А ведь ты — не Катон, великий, и тебя не ждёт отъезд в Рим для триумфа и дальнейшей карьеры. Тебе жить здесь и царствовать над этими людьми, и не в твоих интересах оскорблять их.

— Ну, так уж прямо и оскорблять! Ты преувеличиваешь, Фабриций. Ты был бы прав в отношении коренных испанцев — даже турдетан Бетики и бастулонов, но сейчас мы говорим с тобой о финикийцах. Разве на улицах финикийской части Гадеса не запрещено ношение оружия?

— Ношение — да, но не владение им и не хранение дома. В любом приличном гадесском доме найдётся достаточно оружия, чтобы вооружить всех его обитателей. И это при том, что город вот уже несколько столетий не подвергался нападению со стороны соседей-испанцев. А здесь — Оссоноба. Город только за последние двадцать лет трижды бывал в осаде и один раз отражал приступ. Вряд ли здесь найдётся хоть одна финикийская семья, которая не была бы в родстве или свойстве с окрестными испанцами. Это те же испанцы, только чтящие финикийских богов и живущие по финикийским обычаям, но такие же гордые и воинственные, как и их сородичи вне города. И этих людей ты собрался разоружить? Даже если случится чудо, и город — теперь уже ВЕСЬ город — не восстанет против тебя — какой смысл? Случится то же, что и в разоружённых римлянами испанских городах. Железа в стране достаточно, оружейников — тоже. Взамен отобранного тобой оружия они накуют нового, и уже через пару месяцев город снова будет поголовно вооружён — и при этом ещё и озлоблен на тебя. Разве этого ты хочешь добиться?

— Хорошо, убедил — разоружать город не будем. Но я буду требовать, чтобы городские власти поймали и примерно наказали смутьянов!

— В этом мы поддержим тебя, — пообещал Фабриций.

Пока мы обсуждали, что будет, если мятежники одержат в городе верх, и как нам действовать в этом случае, в наш лагерь прибыл гонец от оссонобских суффетов. В переданном им донесении говорилось, что порядок в городе уже восстановлен, и власти заняты теперь выявлением и арестами бунтовщиков. Городской Совет только просит царя ввести в город отряд турдетанских войск для охраны общественных зданий и рыночной площади, дабы высвободить всю городскую стражу для прочёсвывания городских улиц и кварталов. Ну и прислать своих представителей для присутствия на суде над зачинщиками смуты. Обе просьбы финикийцев Миликон исполнил с удовольствием, отобрав пятерых вождей из своей свиты для «прокурорского надзора» и согласовав с Фабрицием ввод в Оссонобу одной из когорт Первого Турдетанского, выбор которой решили оставить на усмотрение его легата. Судя по доносившемуся из-за городских стен шуму и поднимавшимся в паре мест клубам дыма, зачистка кварталов от бунтовщиков не везде проходила гладко, и поступившая вскоре от префекта введённой в город когорты просьба о подкреплении нас не удивила. По нашему совету Фабриций даже сделал широкий жест, предложив царьку самому выбрать пару центурий лёгкой вспомогательной пехоты для откомандирования в распоряжение префекта, после чего безоговорочно подтвердил царский приказ от себя. Довольный этим шагом навстречу Миликон дал понять, что и сам в свою очередь одобрит отправку туда и любой центурии наших наёмников на усмотрение Фабриция, но мы решили, что без крайней необходимости делать этого не стоит. Что такое частная армия Тарквиниев, здесь и так все уже хорошо знают, её наличие вблизи города учитывается, и пугать жителей вооружёнными до зубов профессиональными головорезами на городских улицах нужды пока-что не просматривается. Мы не тираны и уважаем самоуправление подвластного финикийского города, гы-гы!

Через пару дней, которые было решено дать финикийцам на самостоятельное наведение порядка, заявившись в Оссонобу, мы убедились, что наш расчёт был верным. И Совет Двадцати, и оба суффета прекрасно понимали расклад и старались, как только могли. Расстарались они на славу. На улицах не толпятся, больше трёх не собираются, на рыночной площади не шумят — ну, почти не шумят, это ж всё-таки финикийцы. Тишь, да гладь, да божья благодать, как говорится — даже немецкие марши насвистывать как-то не тянет. Шпана вообще поныкалась и носу из своих берлог не кажет, а патрули — как финикийские, так и турдетанские — бдят и ворон не считают. На площади человек пять — прилично выглядевших, холёных, что самое интересное — висят на принятых у финикийцев косых крестах. Четверо приколочены и уже пованивать начинают — стража ворчит, что давно пора бы уж и убрать эту падаль. Пятый, похолёнее тех четверых, окочурился только недавно — он не приколочен, а только привязан. При распятии на кресте, если кто не в курсах, прибивание к кресту гвоздями — не жестокость, а наоборот, гуманизм. Казнённый от потери крови быстрее загибается и мучается не столь уж долго. Привязывание — куда суровее. Тут нет ран, и гибель наступает от жажды и обезвоживания, и бывает, что дня три распятый страдает. Ну, если здоровья было вагон, конечно — этот при жизни был слишком изнежен и едва ли протянул больше полутора дней. Ещё где-то с десяток хулиганов рангом помельче висят по человечески, то бишь «высоко и коротко». Сразу видно, что при всей своей махровой захолустной традиционности, финикийцы здесь живут — испанские до мозга костей. Испанцы финикийского происхождения, короче, как и растолковывал Фабриций Миликону. Видно это и по петлям — не удавки, в которых смерть от удушения наступает, довольно мучительная, а петли на жёстком узле, переламывающие шейные позвонки при вздёргивании — быстро и легко. Положено вздёрнуть, вот и вздёрнули, без лишних мучений. Этих повесили относительно недавно — ещё не завонялись, и даже глаза вороньём ещё не выклеваны. А у суффетов вожди нашего царька пируют, отмечают восстановленный в городе порядок…

Но мы на сей раз не к суффетам городским, мы — по частному делу. Взглянули на висящих походя, все эти характерные моменты заметили и заценили, да и пошли себе дальше. А путь наш лежит — ну, не в трущобы, конечно, но и не в фешенебельную часть города, где олигархи проживают местечковые, а в район сугубо пролетарский, если не в римском смысле этот термин употреблять, а в куда более привычном нам современном. Ведь чем мастеровой от работяги отличается кроме собственности на свои немудрёные средства производства? Ну так этот сугубо экономический момент только для двух известных бородатых классиков важен, но мы-то — ни разу не классики, мы с людьми дело имеем, а люди тут простые, от высоких материй далёкие, зато душевные, после трудов праведных не дураки выпить, а выпив — покуролесить от всей своей широкой души. Часто — на грани, а иногда и за гранью — вот как на днях, например. Пара домов вон, по правой стороне улицы, до сих пор дымится, хоть и потушены давно пожары. Хорошо погудели, млять! Поэтому без надёжной охраны чужаку по этим улицам гулять не рекомендуется — не любит здешний простой и душевный народ чужаков. Особенно — трудящаяся молодёжь, запросы которой зачастую превышают её скудный честный заработок. Если только кошелёк отберут, да пару раз в зубы дадут — считай, дёшево отделался. Но мы — и сами вооружены, и при охране, и нам дорогу заступать — категорически не рекомендуем. Кошелёк не отберём, не нищие, но проткнуть лишнюю дырку в чрезмерно приставучем и непонятливом организме за нами не заржавеет. Впрочем, такие здесь, если и были, то в аккурат пару дней назад должны были кончиться, а свежая поросль отмороженной шпаны нескоро ещё подрастёт. Да и неуютно сейчас этим робингудам местечковым — пока по улице шли, так с тремя патрулями разминулись — с двумя местными и с одним нашим, турдетанским. Схлопотать добрую испанскую железяку в брюшину или составить компанию висящим на площади — желающих не наблюдается. Правда, тот человечек, к которому мы направляемся, сам в ком угодно лишних дырок наделает, имели уже случай убедиться, но такие люди, как правило, вульгарным уличным гопстопом не промышляют. Не их это уровень. Вот уконтрапупить кого на заказ, причём кого-то очень непростого — это как раз по их части. Но и это, сдаётся мне, не наш случай. Если бы он хотел кого из нас уконтрапупить — уконтрапупил бы. А человек интересный, и пообщаться с ним — весьма любопытно. Есть, правда, риск, что не застанем его дома — если он участвовал в хулиганской заварухе, то небезопасно ему в городе оставаться, но будь он в розыске — мы бы знали об этом от городских властей.

Дом его нам давно уже показали, так что дорогу мы знаем. Финикийцы — умора, млять — зыркают из-за оконных занавесок, но принимают нашу охрану за усиленный патруль и не высовываются. Хрен ведь нас знает, по чью мы душу. Одной неосторожно показавшейся из-за занавески любопытной бабе Володя скорчил зверскую рожу, отчего та отпрянула и задёрнула занавеску — типа, замаскировалась. А если визит изобразить, так она ж небось и обосрётся с перепугу — ага, если кондратий не хватит. Нам оно надо, спрашивается? Да и кому она на хрен нужна, эта перебздевшая лахудра — потасканная и явно кошёлка кошёлкой? Поэтому, поржав, развивать хохму не стали — тем более, что и нужный нам дом уже в двух шагах.

— Максим! Умоляю тебя, не трогай моего отца! Он не хотел причинить тебе зла! — молоденькая финикиянка, куда симпатичнее той, напуганной Володей, вцепилась мне в руку с явной готовностью при необходимости бухнуться и на колени.

— Дидона? — я узнал девчонку, — При чём тут твой отец? Я ищу Идобала, сына Сирома.

— Это и есть мой отец. Он не враг ни тебе, ни твоим друзьям…

— Успокойся, Дидона, я не собираюсь арестовывать его. Так ты, значит, его дочь? Вот так дела! — я добавил и универсальное выражение по-русски.

Не то, чтоб этот расклад сильно менял дело, но… гм… нет, девчонку надо взять на заметку и поразмыслить на досуге на предмет её будущего…

Познакомились мы с Дидоной незадолго до праздника Астарты, и инициатива исходила ну никак не от меня. Нет, серьёзно. Вот мля буду, в натуре, век свободы не видать. Внимание-то я на неё тогда, конечно, обратил и должным образом её внешность заценил, но чисто теоретически, потому как практических планов на неё при этом как-то не образовалось ни малейших. Сиюминутных — оттого, что как раз возвращался с застолья у суффетов, где были и флейтистки, и танцовщицы, и просто шлюхи, а на перспективу предстоящего праздника — оттого, что выбор обещал быть достаточно широким. Это же финикийцы! По древнему финикийскому обычаю в праздник Астарты все бесхозные, то бишь незамужние бабы должны послужить богине передком, если возраст ещё не тот, в котором уже «просьба не беспокоиться». И это — не считая храмовых жриц, которые работают по этой части вообще круглогодично, а в праздник Астарты вообще дают бесплатно, хотя в этот день и не всякому, а кого выберут сами. Ну и благочестивые прихожанки, хоть и имеют обычно на примете заранее, для кого ноги раздвинуть, да только большинство ведь баб — обезьяны обезьянами, и финикийские бабы в этом тоже исключения не составляют. Увидит такая в такой день крутого высокорангового самца — и срабатывает обезьяний самочий инстинкт, и похрен, что уже с женихом или с ухажёром договорилась. Ну, до такой степени — это, конечно, уже не большинство, а меньшинство, но не столь уж и малое — всегда найдётся такая, не головным мозгом думающая, а маточным. Потом, возможно, и пожалеет, и очень горько пожалеет, но это будет потом, а сей секунд ей хочется элитного самца-осеменителя, и похрен инстинкту, что потом будет. Самцы же означенные, ясный хрен, в этот день отовсюду стекаются, дабы уникального шанса не упустить. И пускай не всем, далеко не всем, но некоторым — удаётся. За океаном красножопые чуда в перьях — все, кто хоть мало-мальски крутым в своей общине числится — спешат к этому млятскому празднику поближе к храму млятской богини, дабы млятством этим финикийским воспользоваться. А здесь, в Оссонобе, лузитаны с кельтиками до сих пор крутыми парнями считались и тоже ни одного праздника Астарты не пропускали. В этот раз только облом им вышел — наши нагрянули и крутизну ихнюю убедительно оспорили. Как раз перед этим их в процессе наведения орднунга немножко строили в две шеренги на подоконниках, а особо непонятливых и гоношистых — немножко вешали, и как-то не до финикийских давалок стало в этот раз уцелевшим. А разве ж должна давалка простаивать? Свято место пусто не бывает, и прежних ухарей сменили наши, турдетанские. А уж начальствующий состав, ясный хрен, круче вкрутую сваренных яиц, а мы — уж всяко не рядовая солдатня, даже не центурионы, так что проблем с привлекательностью для местных любительниц этого дела — никаких.

Так вот, значится, иду я через рыночную площадь — нает, напит и натрахан досыта, и ни хрена мне уже не хочется. И тут Дидона эта на глаза попалась, а девка видная, так что глазами раздел и эфиркой полапал чисто машинально, на автопилоте. Ну и иду себе дальше — никуда особо не торопясь, но в направлении ворот. Поухмылялся, глядя на дурачащих ротозеев греков-напёрсточников, погрозил пальцем пытавшемуся подобраться к моему кошельку мальчишке карманнику, кинул медяк расстаравшемуся с кучей ленточек фокуснику, дальше идти собрался, да почуял спиной и бочиной прикосновение — не физическое, эфиркой. Физически-то меня на площади уже две шалавы как бы невзначай задеть успели — одна верхней выпуклостью, другая нижней, да только нахрена они мне сдались? Фигуристые, этого не отнять, но коротконогие, вульгарные и размалёванные как куклы — макаки макаками! Гляну, хмыкну и — от винта! А тут — и на верхнем уровне, и на нижнем разом — аккуратно, скромненько даже, но выразительно — для понимающих, конечно. Оборачиваюсь — как бы невзначай — ага, так и есть — она. Эфирке — до моей далеко, конечно, но ДЭИРовцев в античном мире не водится, а йоги тоже как-то всё больше в Индии кучкуются, ни разу не в Средиземноморье, и с учётом этого — плотненькая, на редкость плотненькая. У Велии — и то порыхлее была исходная, покуда я её по этой части не поднатаскал, но эту-то кто натаскать мог? Тут — явно природное, врождённое и, скорее всего, наследственное. И это невольно вызывает интерес, хоть и не физический ещё пока-что. А она улыбается и спрашивает о моих впечатлениях от проделок фокусника. Фокусник — так себе, в Карфагене и поискуснее видел, но для Оссонобы — очень даже вполне, не ожидал. Так ей примерно и ответил — ну, в максимально щадящих её местечковый патриотизм формулировках. А девчонка снова улыбается, давая понять, что такт оценила, затем таки включает означенный патриотизм и указывает на шатёр заезжей труппы иллюзионистов — типа, доводилось ли мне видеть такое? Вроде бы, и с показушным вызовом, но и намекая, что приглашение на сеанс не будет отвергнуто. Ну, судя по суетящемуся снаружи со сменными картинками работничку зрелищ, там явно уже знакомая по Карфагену камера обскура, эдакий античный аналог нашего современного кинотеатра. Во всех смыслах, кстати, и это — явный намёк. Темнота — друг молодёжи, если кто запамятовал. И всё-таки, чего ей от меня надо? На шлюху непохожа, да и юна для шлюхи, у финикийцев, да ещё и захолустных, с этим строго. На всякий пожарный, отвечая на вопрос об известности мне данного вида зрелищ, как бы невзначай «проговорился», что и с законной супружницей посещать их доводилось. Слегка нахмурилась, но только слегка, обескураженной при этом не выглядя. Ну, раз так — посетим культурное мероприятие…

Наверное, добрая треть зрителей была здесь не столько ради «кина», весьма убогого по сравнению даже с самой простенькой театральной пьеской, сколько ради означенной темноты. По крайней мере — задний ряд, и устроители зрелища это, конечно, учитывали, расстаравшись на скамьи, по причине малой длительности представления не очень-то и нужные. Финикияночка сама конкретизировала цель посещения заведения, физически прижавшись якобы случайно, но эфиркой — уж точно не случайно, а когда я дал волю рукам — уже физическим, так сама же и перенаправила мне их с предварительных целей сразу на основные, дав себя хорошенько ощупать и убедиться в полном соответствии натуры зрительному образу. Под юбку только не до самого конца пустила — в смысле, залезть пальцами под набедренную повязку не дала, только снаружи. Но — тоже с намёком, что всему своё время. Соседи по скамье представляли из себя такие же примерно парочки, занятые тем же самым, так что шептаться мы могли совершенно свободно, и Дидона не стала мурыжить меня неведением.

Ларчик открывался просто. Она просватана за какого-то богатого и влиятельного старпёра, от которого и родители её не в восторге, но которому отказать было никак нельзя. Но брак — это одно, а вот лишение невинности в праздник Астарты — совсем другое. Без этого удовольствия её женишок как-нибудь обойдётся, а если жениться из-за этого откажется, так ни её саму, ни родителей это не сильно огорчит. А почему именно меня выбрала? За «силу» — она имела в виду, конечно, не физическую, а плотную эфирку. Могла бы и не для одного только этого выбрать, но раз я женат — увы. Тогда — хотя бы так, ради эффекта «первой любви». Это она так фактор телегонии обозвала, в который в античном мире верят практически безоговорочно. Про кобылу лорда Мортона слыхали? Хорошая была кобыла, почти чистокровная арабская — у аглицких коневодов с этим строго, так что никаких африканских зёбр у ней в роду уж точно не водилось. Так означенный лорд её в порядке экскремента в первый для неё раз с жеребцом квагги южноафриканской свёл, а потом сводил с жеребцами её же арабской породы, но жеребята и от них рождались с зеброидными признаками вроде полос на ногах. Случай, правда, уникальный и никем впоследствии не повторённый, но факт остаётся фактом. Вот и тут считается, что эффект имеет место быть, и раз уж положено благочестивым финикиянкам Астарте свою целку жертвовать — так не с кем попало. Практикуется это и в Карфагене, и в Гадесе. Даже в заокеанском Эдеме — странно было бы, если бы не практиковалось и в Оссонобе. Так что подвоха тут не просматривалось, и возражений особых у меня не нашлось. Ну, планировал-то я в праздник Астарты с бабой поопытнее перепихнуться, а то и вовсе со жрицей, от которой удовольствия всяко поболе будет, но раз такие дела и такая деваха — надо уважить. Ну и уважил. Млять, не на свою ли голову?

Жили они в трёхэтажке — целая инсула по оссонобским меркам. Как и везде, чем ниже этаж, тем приличнее публика, а на дешёвых верхних только городская чернь обитает, так что проживание семьи Дидоны на первом этаже — тоже своего рода показатель. Средний класс, скажем так. Насколько добропорядочен конкретно ейный папаша — другой вопрос. Судя по самому себе пару лет назад в Карфагене… гм… ладно, замнём для ясности, как говорится.

Внутри жилище оказалось обставленным куда проще, чем можно было ожидать от первого этажа, но мы к подобным мелочам не приглядывались — нас интересовал сам хозяин.

— Я не одобрял этого выступления наших сограждан — это была глупость, — начал Идобал, не тратя времени на церемонные вступления, — Надо быть малыми детьми, чтобы поверить, будто вы и ЗДЕСЬ тоже служите римлянам. Я бы вообще не покинул в тот день дома, если бы не сын. Мальчишка поддался на уговоры таких же балбесов, как и он сам, и мне пришлось выручать его, покуда он не влип в какую-нибудь неприятность. Я нашёл их компанию, надавал ему подзатыльников, отругал и послал домой, но на обратном пути наткнулся на вас. Точнее — на Мазея, нашего знакомого. Это тот предводитель напавших на вас глупцов. Мы не были близкими друзьями, не были и единомышленниками, но его отец был другом моего отца, и я должен был хотя бы попытаться выручить его. И я бы это сделал, если бы не эти ваши маленькие механизмы. Я слыхал о них краем уха, но думал, что это пустая болтовня. Но раз это правда — тогда кое-что становится понятным…

— Это «кое-что» связано с твоим нападением на меня? — поинтересовался я.

— Ну, так уж прямо и нападение, — хмыкнул финикиец, — Когда я НАПАДАЮ — результаты обычно бывают совсем другие…

— Это я понял. Поэтому и странно. В чём смысл?

— Смысл? Я поклялся узнать цвет твоей крови и должен был сдержать клятву. И я её сдержал, как ты мог заметить. Надеюсь, без обид?

— Я не из тех, кто обижается за подаренную жизнь, и претензий к тебе у меня нет. А вот вопросов — много. Ты согласен с тем, что дал мне для них достаточно оснований?

— С этим не поспоришь. Дидона тут ни при чём — ты ведь недавно думал об этом? Нет, тут всё было по обычаю и без обид. Причина — в другом, и гораздо раньше. Я искал тебя три года назад в Гадесе, и если бы застал тебя там — наша встреча могла бы окончиться иначе. К счастью, не застал, а пока выяснял, куда ты отбыл, да ожидал попутного судна в Карфаген — выяснил и обстоятельства дела…

— Три года назад, говоришь? — у меня мелькнуло в башке смутное подозрение, и я повнимательнее всмотрелся в лицо собеседника, в котором мне теперь почудилось что-то неуловимо знакомое…

— Дагон, сын Сирома, — подсказал он мне, — Мой младший брат. Мы не ладили с ним и не понимали друг друга — он считал, что я не умею жить и напрасно растрачиваю данные мне богами способности, а я — что его образ жизни до добра не доведёт. Но брат есть брат — родная кровь, ты же понимаешь. Наша мать была при смерти, когда до нас дошло это известие, и у её смертного ложа я поклялся найти убийцу брата. Я не знал обстоятельств случившегося, но я знал Дагона и знал, какую жизнь он вёл — поэтому и поклялся именно так, как поклялся. Ты взял нашу кровь, и по справедливости я должен был взять твою — столько, сколько окажется справедливым…

— Но в Карфаген ты вслед за мной не отправился?

— Ну, когда я разобрался и решил, что по справедливости смерти ты не заслуживаешь — куда было спешить? Такая месть может подождать. Я догадался, что в Гадес ты, скорее всего, ещё вернёшься, а у меня были дела и поважнее.

— Ты снял с меня тогда обвинение?

— По большей части. Попадись ты мне тогда — убить уже не убил бы, но и царапиной ты бы тогда не отделался. Не могу сказать, чтобы ты был мне тогда симпатичен — такой же наёмник, как и Дагон, и вы оба друг друга стоили. Но в том, что вы служили разным нанимателям, и ваши наниматели не ладили меж собой, нет ни его вины, ни твоей. В том, что ты оказался удачливее, винить тебя тоже было бы несправедливо. В том, что ты одолел его не совсем честно — теперь я знаю, как именно — пожалуй, тоже. Если бы повезло моему брату, он убил бы тебя без колебаний и тоже не был бы излишне щепетилен, но богам было угодно, чтобы повезло тебе. Приковать тебя на пару месяцев к постели, возможно, и стоило бы, а убивать — не за что. Вот так примерно мне представлялось…

— Представлялось тогда? А что изменилось потом?

— Потом? Ну, я ведь продолжал наводить справки о тебе. Потом до меня дошли слухи, что ты остепенился и взялся за ум. Не всякий наёмник на это способен — брат вот не смог. Тебе, конечно, и тут повезло, и крупно повезло, но боги редко помогают тому, кто не старается помочь себе сам. Знаешь, когда я тебя зауважал? Когда мне рассказали об обстоятельствах твоей женитьбы. Когда-то и я стоял перед таким же выбором — не таким роскошным, конечно, как был у тебя, но похожим по сути — и я тоже пренебрёг богатством и связями ради любви и породы. Все считали меня тогда чудаком, а Дагон — выжившим из ума глупцом и твердил, что будь такой выбор у него — уж он-то точно не сделал бы такой глупости, а обязательно вышел бы в люди. Забавно? Я выбрал то, что выбрал, и вполне доволен жизнью, да и по тебе не скажешь, чтобы ты жалел о своём выборе. А Дагон… По правде говоря, далеко ему было до меня и с фалькатой в руках, но и он стоил немалого…

— Да, это был достойный противник, — согласился я, — Клинок против клинка мне с ним ничего хорошего не светило бы. Его уважали — наш наниматель рассказывал, что пытался перекупить его, но он отказался.

— Ну, хоть на это ему хватило порядочности, — проворчал Идобал, — А правда ли, что он пытался перекупить тебя?

— Было дело. Только поздновато…

— В самый последний момент, перед смертью?

— Именно.

— Вот и мне так показалось, когда я поразмыслил над слухами. А теперь вы пришли и сюда. Не всё мне нравится из того, что вы здесь делаете, если честно. Но я догадываюсь, для чего вы это делаете, и если я правильно понял, чего вы хотите, то это мне, пожалуй, по душе.

— А что тогда не понравилось твоим согражданам?

— В прошлом году ваши купцы скупили большую часть зерна у здешних кониев, и хлеб в Оссонобе из-за этого подорожал впятеро. Легко ли перенести это бедноте? А сейчас ваши люди опять закупают зерно и просят его больше, чем им могут продать…

— Местное зерно нужно на семена для наших поселенцев, а вместо него сюда везут африканское. Мало будет — ещё привезут.

— Да, глашатаи Совета говорили об этом. Но они и в прошлом году уверяли, что Совет не допустит спекуляций, а люди три месяца варили кашу из желудей…

— У нас — тоже. И не три месяца, а дольше. Я и сам пробовал…

— Даже так?

— Даже Миликон и его окружение. Зерна не хватало на всех, без желудей — не прокормились бы, и нужно было показать пример остальным.

— В этом году будет так же?

— Постараемся избежать. Но если не удастся — уже решено, что спекулянтов будем вешать, и если придётся — будем снова и сами есть жёлуди, как и все.

— Если так — это другое дело. По крайней мере, никому не будет обидно.

— Абдалоним? Не надо его разыскивать — я прекрасно знаю, где он, — огорошил меня Волний-старший, — Зачем он тебе?

— Он — зачинщик бунта в Оссонобе, досточтимый.

— Я знаю. Ну и что?

— Все прочне зачинщики распяты на крестах или повешены высоко и коротко, а он — вдохновитель и организатор…

— Я знаю. А ещё он — племянник Ратаба Митонида, сын его сестры. Я уже устроил Ратабу скандал в Совете Пятидесяти, и мы договорились — Митониды прекратят свои интриги. Но и вы не должны влазить в их торговлю оловом, за которую они и испугались.

— Да не нужна нам их торговля оловом! — вмешался Фабриций, — Надо будет — у них же его и купим! Но главный преступник не должен разгуливать на свободе, когда его подручные давно висят!

— Здесь Гадес, а не Оссоноба, — заметил глава клана Тарквиниев, — А Митониды в нём — одна из самых почтенных и уважаемых семей, и меня не поймут в Совете, если я продолжу ссору, когда инцидент уже исчерпан. Так и объясните это Миликону и Совету Оссонобы. Там неглупые люди, должны понять.

— Это может вызвать недовольство горожан, у которых погибли родственники и друзья. Мы обещали людям законность и порядок, а тут…

— Ну так объявите Абдалонима вне закона в вашем царстве и учредите награду за его голову. Для успокоения черни этого достаточно.

— Это уже сделано.

— Так чего же вам ещё нужно?

— Ты же сам сказал, досточтимый, что Митониды — одна из самых уважаемых семей в Гадесе, — напомнил я, — Сегодня мы объявили его вне закона и успокоили этим людей, а завтра Ратаб попросит тебя, раз инцидент исчерпан, походатайствовать об амнистии для племянника. Он же прекрасно знает, что ТЕБЕ в царстве Миликона не откажет никто. И как нам тогда быть?

— Ну и в чём проблема? Изобразите дополнительное расследование и «выясните» на нём, что «на самом деле» Абдалоним не виновен.

— Вся Оссоноба знает, что это не так, досточтимый.

— Я говорю не о полном оправдании, а о смягчении обвинения. Пусть его присудят к уплате виры семьям убитых простолюдинов и к штрафу в городскую казну Оссонобы. Для Митонидов это деньги небольшие, и я заставлю Ратаба заплатить их.

— В Оссонобе не привыкли измерять пролитую кровь деньгами.

— Знаю и это. Значит, Ратабу придётся заплатить побольше, чем он привык. Но не могу же я требовать от него выдачи его родного племянника для казни, когда мы уже во всём разобрались и всё уладили. Если бы по его ПРЯМОМУ наущению случилось что-то с кем-то из ВАС — тогда другое дело, но этого ведь не произошло, а так, из-за каких-то обычных простолюдинов, которые мне вообще никто, даже на службе у меня не состоят — меня в Совете не поймут.

— Несчастный случай с ним мог бы решить проблему…

— ЧЬЮ проблему? ТВОЮ?

— Ну, можно сказать и так, — вешать лапшу на уши главе клана я бы не порекомендовал никому, — Нам бы только найти его, досточтимый, а там уж мы и сами, — до трёх способов достаточно «чистого» для античной криминалистики устранения Абдалонима я допетрил и сам, ещё парочку придумал и подсказал Володя и ещё один, хоть и морщась при этом, Васькин.

— Этого нам только ещё не хватало! — возмутился старик, — Фуфлунс! Ты слыхал наш разговор?

— Слыхал, досточтимый, — этруск-бригадир невозмутимо кивнул.

— Вот и займись этим. Но так, чтобы всё было аккуратно и чисто — новая война с Митонидами нам не нужна.

— Сделаем в лучшем виде, досточтимый.

— Тогда приступай. Ты доволен, Максим? А теперь — рассказывай, для чего ТЕБЕ понадобился этот «несчастный случай». И лучше не трать время на рассуждения о справедливости и законности, а начинай сразу с невесты Абдалонима…

Теперь понятно, почему дружески не рекомендуется врать Тарквиниям? Это и с Арунтием практически дохлый и весьма чреватый номер, а Волний — его отец, и это как раз тот случай, когда яблоко от яблони далеко не падает…

— О том, что ты переспал с ней в праздник Астарты, можешь не рассказывать, — помог он мне.

— Сейчас у меня с ней ничего нет.

— Это я понял — иначе ты бы собирался вернуться отсюда в Оссонобу, а не в Карфаген к семье. И тогда моё решение было бы другим. Ну так и в чём тогда смысл? Ради чего мы рискуем войной, если люди Фуфлунса оплошают?

— Порода, досточтимый. Тебе известно, кто её отец?

— Известно, — старик ухмыльнулся, — Мне даже известно, кто её мать. И хотя я не видел их дочери — вполне представляю. Мы все живые люди, и я бы понял твоё увлечение, лишь бы оно было не в ущерб твоей ЗАКОННОЙ семье. Но раз ты не претендуешь на эту девчонку сам — объясни мне, чего я недопонял?

— Порода, досточтимый, — повторил я, — Редкая и ценная порода. Если её муж будет тоже хорошей породы — от них пойдёт хорошее потомство. И если он будет из числа НАШИХ людей — их дети тоже будут НАШИМИ людьми и родниться будут с НАШИМИ детьми. И когда мой сын и твой правнук, носящий твоё имя, вырастет — я хочу, чтобы вокруг него было побольше ТАКИХ невест.

— Тем более, что он у тебя уже и не один, — хмыкнул Волний, демонстрируя осведомлённость и о карфагенских делах, — Мне искать для неё нового жениха или ты уже и об этом позаботился?

— Я дал отпуск Бенату, и если помеха исчезнет — дело будет на мази…

— Ну, Максим! — глава клана Тарквиниев расхохотался, — Идобал не рассказывал тебе, как я пытался нанять его на службу? Три года назад, когда он разыскивал тебя — это была уже не первая моя попытка. Были и до того, и после. Ни с Дагоном не удалось, ни с ним. А ты, значит, вот таким манером решил эту крепость взять? Ну что ж, можно и так…

Это я ещё не посвящал старика во все подробности — хотя, учитывая степень его информированности, не уверен, что сообщил бы ему хоть что-то новенькое. Ага, дело на мази! Теперь-то, когда всё разрулили — ясный хрен, а вот тогда, в самом начале… Млять, это было что-то с чем-то! Во-первых, препятствием оказалась порядочность Идобала — он, как выяснилось, успел поклясться, что отдаст Дидону в жёны Абдалониму. И пока нет приговора суда, клятва формально в силе. А обвиняемый — в бегах, так что судить его проблематично. Объявление беглеца вне закона проблему не решало. Сегодня объявили, а завтра возьмут, да простят — бывало такое не единожды и не дважды. И раз сам преступный жених — ещё и весь город здорово подставивший — разорвать договора не удосужился, решение напрашивалось вполне тривиальное. Во-вторых, едва не попёрла в дурь сама девчонка — переусердствовал я, пожалуй, с биоэнергетической крутизной. Взяла, да прониклась идеей-фикс окрутить какого-нибудь не слишком сообразительного горожанина, да приладить ему с моей помощью ветвистые оленьи рога. Но мне-то она разве как любовница нужна? Я ведь упоминал уже, кажется, что проблем с бабами не слишком тяжёлого поведения у нас в Оссонобе — никаких? Найдётся кому впендюрить, когда сухостой одолеет, а вот детьми таким путём обзаводиться — ага, в преддверии строительства там нормального античного города и переезда в него с семьёй на постоянное жительство — было бы явно опрометчиво, хоть и соблазнительно по соображениям породы. Разумнее было бы заполучить такую породу для своего основного потомства, а разве ж переженишь своих детей с ейными, если и они будут от меня? А посему — не надо нам незадачливых рогоносцев, а надо полноценную благополучную семью — хорошей породы и готовую с нами породниться. На пару с её отцом её убеждали, и удалось это не без труда. Но убедить в принципе — это одно, а вот конкретного будущего тестя для Волния-мелкого выбрать — совсем другое. Кандидатуры-то у меня аж целых две на примете имелись, и не в том проблема, что бледновато они выглядят на фоне Идобала. Я, что ли, круче их? Да и сам финикиец прекрасно ведь знал, что таких, как он — днём с огнём хрен найдёшь. Лучше ведь любой из них этого старого и ничем не выдающегося толстосума? Намного лучше, тут и думать не о чем! Беда оказалась в другом — и Бенат, и Тарх оба положили на неё глаз, да так, что едва въехав в расклад, мигом волками друг на друга глядеть начали.

Учитывая их мастерство по смертоубийственной части, ничего хорошего от их ссоры ожидать не приходилось. И что-то подсказывало мне, что отговаривать их от поединка без толку — по крайней мере, сходу. Поэтому я и не стал делать такой глупости, а поговорил с Идобалом, и тот объявил обоим, что если один из них убьёт или искалечит другого, то победителю, кто бы таковым ни оказался, его согласия на брак с дочерью не видать, как своих ушей. И вот тогда уж, когда оба выпали в осадок и приуныли, не имея ни малейшего представления, как им теперь выпутываться из создавшейся ситуёвины, я отругал и пристыдил их обоих. Что за хрень, спрашивается? С гойкомитичами за океаном бок о бок сражались? А с лузитанами? А с этими финикийскими психопатами буквально на днях? И теперь, после всего этого — друг на друга оружие подымать из-за какой-то бабы?! Ну, утрирую, конечно, сам знаю, что не «какая-то», а очень даже стоящая, но не таких же жертв, в самом-то деле! Кто-нибудь видел, чтоб я из-за Велии в смертельные поединки ввязывался или чтоб вообще шкурой рисковал сугубо из-за неё? Вообще-то — рисковал, конечно, пока служба была рисковой, но то — исключительно по службе, ни разу не из-за бабы. И что, помешало мне это заполучить её по набранным очкам? А если бы я как дурак звенел из-за неё мечами со всяким встречным — сильно бы это приблизило меня к цели? И это — в лучшем случае, кстати, если бы ещё жив остался. И двенадцати подвигов Геракла я из-за неё тоже не совершал — ни двенадцати, ни десяти, ни пяти. Мне и одного хватило бы, чтоб надорваться, потому как я — ни разу не Геракл. Не силой я своих противников одолевал и не самоотверженным героизмом, а мозгами и хитрожопостью, если по большому счёту, потому как и мои особые способности тоже ими же наработаны. У них, в общем и целом друг друга стоящих, велики шансы перемудрить или хотя бы перехитрожопить друг друга? Сомневаются? Правильно, и я вот тоже почему-то сильно сомневаюсь. Как тогда быть? А вот хрен знает. Я бы на их месте судьбе доверился, но только не в дурацком поединке и не в ещё более дурацких попытках переплюнуть аж самого Геракла. Жребий на то есть — кости кинуть или там монету — способов хватает. И проигравшему — на судьбу пенять, а не на счастливого соперника. И недолго пенять, потому как баб на свете до хренища, и если многие из них никчемные лахудры, это ещё вовсе не значит, что рано или поздно не попадётся стоящая. Ведь эта же попалась? Ну и другая попадётся, а соперника-то равного уже и не будет рядом — вон он, той прежней уже занят — уже растолстевшей, подурневшей, вконец охреневшей и ежевечерне визгливо пилящей его за хроническое безденежье. И нехрен над ним ржать — самого с новой, скорее всего, то же самое ожидает. Не зря же народная мудрость гласит, что лучше держать молоко в холодильнике — ну, или в погребе, чем корову на кухне, гы-гы! Соседа идобаловского видели? А корову евонную, совсем его затюкавшую? Что значит, она не такая? Этот пентюх тоже думал, что евонная — не такая, иначе хрен бы на ней женился. А получил то, что получил, так что зарекаться не рекомендую. И ради этого — мечами друг друга дырявить? В общем, вправил им мозги, кинули они монету, а я ведь ещё и не статер их кидать заставил, даже не шекель, а жалкий медяк, дабы помнили, что не на корову играют, а всего лишь на бабу, и настроем прониклись соответствующим. В результате досталась финикияночка по жребию Бенату, и чтоб он зря время не терял, покуда мы ему законное место расчищаем, я ему отпуск предоставил, а вместо него Тарх меня пока сопровождает. Надо, конечно, и ему кого-то подыскивать, и тоже уж всяко не среднестатистическую кошёлку. Заботиться надо о своих людях, если хочешь, чтобы и они служили тебе на совесть…

— Миликон сильно обижен за золотой рудник в верховьях Тинтоса? — спросил Волний, заминая тем самым тему, касающуюся дел с роднёй.

— Спор был жаркий, но убедили, — ответил Фабриций.

Это была целая эпопея. Ведь единственное месторождение золота в округе! Пока разжёвывали царьку, да убеждали — на говно изошли и едва не разосрались вдрызг. Строго говоря, рудник был за пределами определённой договором границы римской Дальней Испании и юридически вполне мог быть «прихватизирован» в состав вновь образованного государства. Но его территория примыкала к границе практически вплотную, так что скрыть его наличие от завидючих римских глаз было нереально, и глава Тарквиниев — не без зубовного скрежета, конечно — решил, что лучше уж «подарить» его римлянам сразу, дабы не вводить их в будущем в совсем ненужный турдетанскому царству соблазн, а заодно и подсластить им ту пилюлю, которую мы с Миликоном преподносили им сей секунд, уведомляя о создании независимого государства на сопредельной римской провинции территории. Рудник выработан по большей части уже давно, сливки с него ещё при древних тартесских царях сняты, текущая добыча — мизер. Но ведь это же — ЗОЛОТО! Магическое слово, способное напрочь отключить все доводы рассудка. Неискушённому человеку ведь невдомёк, что богатеет на золоте обычно не тот, кто его добывает, а тот, кто его зарабатывает. А посему — на хрен, на хрен, пусть у римлян о его добыче головы болят, а мы себе всегда заработаем. Но «мы» — это Тарквинии и иже с ними, а вот озабоченному пополнением своей казны Миликону всё это разжёвывать и вдалбливать пришлось. Но дело того стоило. Пункт о передаче верховий Тинтоса с этим месторождением «в знак дружбы» в состав римской Бетики предлагался римлянам не сам по себе, а был прописан в предлагаемом сенату и народу Рима договоре о дружбе и союзе — в качестве эдакой доли Большому Брату. Немаловажно было и то, что Марк Фульвий Нобилиор получал этот небольшой, но соблазнительный «довесок» к СВОЕЙ провинции и в дальнейшем мог поставить это приобретение себе в заслугу, и это делало его нашим союзником в вопросе ратификации договора римским сенатом, значительно повышая таким образом и без того высокую вероятность признания Римом свежеиспечённого турдетанского государства. А ведь это — самая рискованная часть всего нашего замысла.

— А что там у вас за идея с многовёсельными гаулами? — поинтересовался старик, — Чем вас обычные не устраивают?

— Это для плаваний на острова в середине Моря Мрака, досточтимый, — пояснил я, — На пути туда нет ни попутного течения, ни постоянных ветров. Акобал говорит, что там и штили нередки, и тогда приходится двигаться только на вёслах.

— Но ведь Акобал же посещает эти острова на обратном пути. Разве этого мало?

— Мало, досточтимый. Экипажи Акобала невелики, и он не может оставлять на островах часть своих людей. Когда мы возвращались, то на двух кораблях смогли перебросить с противолежащих земель только несколько человек. Десять кораблей ты через Море Мрака не пошлёшь — даже если бы у тебя и были эти корабли с экипажами, тебе некому продать привезённый ими груз. Значит — только по нескольку человек в год. Во-первых, этого слишком мало для создания полноценной колонии на островах, а во-вторых — глупо везти этих людей через всё Море Мрака туда и через добрую половину его обратно, когда можно доставлять их на острова прямо из Испании.

— А зачем вам настоящая колония посреди Моря Мрака?

— Ну, во-первых, там можно выращивать ту траву, которая НЕОБХОДИМА… ну, тем, кто платит за неё золотом, — здешним людям Тарквиниев не полагалось знать, кому в конечном итоге сбываются заокеанские «снадобья», а кому положено знать — не положено болтать. Болтун — находка для шпиона.

— И которую ты любишь жечь, чтобы вдыхать её дым, — я как раз, покончив с вином и фруктами, прикуривал сигариллу, и главный босс, конечно же, не упустил случая съязвить по этому поводу, прищучив меня на своекорыстных целях.

— Совершенно справедливо, — признал я очевидное, — Мы с друзьями получим в этом случае более, чем достаточный запас для нашей маленькой слабости. А ты — запас ценного товара на случай, если по той или иной причине вдруг не прибудет очередная партия груза с противолежащих земель. Мало ли что может случиться на этих землях или в Море Мрака? Зачем же твоей торговле зависеть от этих случайностей?

— Гм… Пожалуй, тут есть над чем подумать. А что во-вторых?

— Во-вторых, царство Миликона нужно нам не только для проживания в нём независимо от Рима, но и для развёртывания в нём хозяйственной деятельности. В том числе и такой, которой в цивилизованной Ойкумене не занимается пока никто. Это тоже может стать источником немалых доходов, а заодно и силы, если мы сумеем сохранить в тайне наши секреты. Что-то мы сможем замаскировать под известное и привычное, что-то нет. А что-то — смогли бы, но ценой слишком больших неудобств, которые нам не нужны. То, что можно показать местным испанцам, финикийцам и римлянам, мы разместим в Испании. Но у нас будет и то, что должно быть надёжно укрыто от чужих глаз и ушей, и это лучше всего разместить на островах посреди Моря Мрака.

— А почему не на противолежащих землях? Разве они не удобнее?

— Слишком далеко, досточтимый. Больше месяца туда, больше месяца обратно. Да и не пустуют те земли — зачем нам проблемы с их жителями? Эти же острова, хоть и не так удобны, зато тоже никому не известны, гораздо ближе и никем не населены. Хороший тайник для всего, что должно сохраняться в надёжной тайне.

— Что ж, разумно. Это всё?

— А в-третьих, досточтимый, это ещё и надёжное убежище на случай, если дела наши вдруг пойдут слишком скверно. И то, что доступ к этим островам сильно затруднён для обычных кораблей, в этом смысле скорее их достоинство, чем недостаток. Земля там плодородная, воды достаточно, климат здоровый и для наших людей вполне подходящий, море богато рыбой, а сами острова — хорошим строевым лесом. Там нет только металлов, которые придётся завозить из Испании, а всем остальным — не сразу, конечно, но после налаживания хозяйства — колония без особого труда обеспечит себя сама. Нужны только корабли, на которых туда можно доставлять людей и грузы.

— Чем плоха обычная гаула?

— Она слишком тихоходна, досточтимый. Без попутных течений и ветров она будет идти к тем островам тот же месяц, если не больше. И сколько она сможет оставить там людей?

— Зато она доставит туда и достаточно груза. Людям нужна еда и инструменты — ты же сам говоришь, что там нет металлов. Значит, всё равно придётся пользоваться и обычными грузовыми гаулами. А ты предлагаешь, если я понял правильно, какой-то гоночный кошмар…

В принципе со своей колокольни старик абсолютно прав. И это он ещё весьма тактичен, надо отдать ему должное. Я худшего опасался — Акобал вон, когда с ним этот вариант обсуждали, сперва ржал как сивый мерин, потом руками в ужасе махал. Никто и никогда ещё в привычном им мире не совершал длительных плаваний в открытом море на скоростных гребных судах. И дело не только и даже не столько в их низкой мореходности, сколько в их малой автономности. Ведь грузоподъёмность любого судна ограничена. Так одно дело нагрузить его ценным товаром, который, если очень ценен, так может и за один рейс судно окупить, и совсем другое — жратвой и водой для многочисленных гребцов. Какой же идиот станет гонять дорогое судно порожняком, то бишь не перевозя на нём полезного груза? А это ограничивает еду и питьё экипажа, снижая длительность автономного плавания, и наш вариант «скрещивания ежа с ужом» выглядел с этой точки зрения весьма сумасбродно. А предлагали мы модифицированную «гоночную» гаулу по образу и подобию драккара викингов. Если конкретнее — судна из Гокстада.

Ведь чем хороший скандинавский драккар от финикийской гаулы отличается, если в чисто специализированные конструктивные тонкости не вдаваться? Прежде всего — более обтекаемыми обводами носовой и кормовой части, что добавило бы ему скорости и при равном с гаулой числе гребцов. Но на нём их больше, гораздо больше. Мало того, что вёсла вдоль всей длины борта, так ещё и две смены гребцов, устала одна — её сменяет другая. Соответственно, каждый день плавания драккар в состоянии идти на вёслах вдвое дольше гаулы, что в сочетании с его гораздо лучшей скоростью хода даст, пожалуй, и трёхкратный выигрыш по пройденному за сутки расстоянию. И грузоподъёмность его не так уж и мала — ведь перевозит он вояк, а это значит, что кроме жратвы и воды для них ещё и оружие с какими-никакими доспехами. Судно из Гокстада, если его оценивать по фонфирксовским «Судам викингов», двадцать с чем-то метров в длину, пять с небольшим в ширину, шестнадцать вёсел на борт, всего тридцать два, полный экипаж — семьдесят человек. Копировать его вёсельную схему мы, конечно, не будем. Вместо шестнадцати вёсел мы оставим на одном борту восемь, но увеличенных, двухместных, то бишь два гребца на весле. Это и в чисто силовом плане выгоднее, и в организационном — нам достаточно иметь по одному опытному гребцу на весло, а его помощник может быть и малоквалифицированным. Да и вёсла мы в результате сдвигаем к средней части борта, где грести удобнее. В результате мы можем использовать судно драккарного типа по его прямому назначению — скоростной доставщик десанта. Туда, то бишь из Испании на Азоры, когда твёрдо рассчитывать можно только на вёсла, мы разбавляем постоянную квалифицированную команду вдвое за счёт наспех обученного «десанта», в доставке которого на Азоры и заключается основной смысл рейса. Вместе с ними мы имеем на пути туда две смены гребцов, используя тем самым возможности судна по максимуму. Пожалуй, за десяток дней достичь Азор — вполне реально. Там малоквалифицированных высаживаем — это ведь рабы, нужные для первоначального обустройства колонии, а в обратный путь судно отправляется со своим постоянным высококвалифицированным экипажем. Гребцов — уже одна смена, если число работающих вёсел не уполовинивать, но теперь ведь и жратвы с водой можно больше взять при куда меньшем числе ртов, и сам обратный путь удобнее. Уже есть попутное течение, а поднявшись севернее, попадаешь в его самую стремнину, да и попутные ветра там уже не редкость. Акобал, как я уже упомянул, поначалу в осадок от нашей идеи вывалился, но потом, выслушав до конца и въехав наконец в суть, призадумался и признал, что «в этом что-то есть».

— Значит, три десятка человек за рейс, — подытожил наш главный босс, повторив мыслительно-познавательный подвиг Акобала.

— Если на одном таком судне, досточтимый, — уточнил я, — Но за мореходный сезон оно сделает два, а то и три рейса — это уже почти сотня переброшенных на острова людей. А если таких кораблей будет несколько?

— И куда мне их несколько? Они же больше ни на что другое не годятся. Построили поселение, построили порт, дальше — обживаться надо. Колонистам понадобятся женщины, а их ведь разве посадишь на вёсла? И скота им понадобится немало, и прочих грузов тоже. Значит, в дальнейшем придётся переходить на большие грузовые суда обычного типа. И что мы тогда будем делать с несколькими «гоночными» гаулами?

— В дальнейшем их можно будет использовать для прибрежного плавания в качестве почтовых. Из Оссонобы сюда или обратно такое судно на одних только вёслах доставит срочное донесение за один день.

— А почтовый голубь доставит его в несколько раз быстрее.

— Коротенькую записку, досточтимый. А если нужен подробный доклад? Или если понадобилось срочно доставить наглядный образец?

— Двух таких кораблей для экстренной почтовой связи с островами будет достаточно, — махнул рукой Волний, — Тем более, что голубю такого перелёта не выдержать. Из Гадеса в Карфаген он летит большую часть пути над сушей и может сесть для передышки, а тут — весь путь над морем…

— Для быстрой связи с островами нам нужна «дальнобойная» порода голубей, и в этом нам тоже могут помочь скоростные корабли, — добавил я.

— Ты говоришь о подвозе голубя на какую-то часть пути?

— Да, при выведении породы. Перелёта на всё расстояние сразу, скорее всего, не выдержит ни один, и мы только напрасно потеряем всех выпущенных птиц. Я бы начал с расстояния в одну треть пути. Это тоже немало, но какая-то часть голубей его осилит…

— И их мы разводим дальше? А потом увеличиваем расстояние перелёта, и так до тех пор, пока не получим способных одолеть весь путь? — глава клана Тарквиниев призадумался, — Потери птиц будут большими, и надо начинать работать с сотнями, и все они должны быть испытаны за один мореходный сезон. Раз так — хорошо, убедил, строим три «гоночных» гаулы. Не обрадуется мой голубятник…

— Мне объяснить ему суть замысла, досточтимый? — я опасался, что старик всё-же не так подкован в вопросах биологии и селекции, как наши поголовно образованные современники.

— Не вздумай! — Волний аж подпрыгнул, — Не хочу вместе с сотнями птиц потерять ещё и его!

— Он что, повеситься от огорчения из-за этих пернатых способен?

— Повеситься — вряд ли. А вот схватить что-нибудь поувесистее и броситься на тебя — пожалуй, может. И тогда ты, защищаясь, убьёшь его, а он — лучший в Гадесе и вообще во всей Испании. Я лучше сам ему объясню — не сразу, постепенно. У тебя на это времени нет, ты в Карфаген к семье торопишься, а у меня времени достаточно…

И опять старик прав. За годы, проведённые в этом мире, я ведь совершенно разучился драться, зато научился убивать. С кем поведёшься — от того и наберёшься, а водился я здесь как-то не с драчунами, а с высококвалифицированными специалистами по смертоубийству. Ну, не с такими, как Идобал, этот вообще уникум-самородок, но и Бенат с Тархом — мастера золотые руки по этой части. И случись такая ситуёвина — опосля-то, конечно, пожалею, но это будет опосля, а в тот момент — запросто могу убить на голом рефлексе. А с этими фанатами братьев наших меньших и в натуре ведь всего можно ожидать. Нет, ну я понимаю, конечно, если там слон или ценная породистая лошадь или какой пускай и небольшой, но страшно редкий зверь. Вот как те здоровенные попугаи с Доминики, например, которых мы несколько штук на Азоры завезли. Акобал обещал и в этот сезон ещё нескольких туда привезти, но ведь и это же крохи, а помногу их туда хрен перевезёшь. Что я, сам того геморроя с ними не помню? Каждый из тех выпущенных на Азорах попугаев — как золотой, и если какая сволочь забраконьерит какого-нибудь из них, пока их мало — и сам могу вздёрнуть высоко и коротко. Но то — экзотическая живность, а не эти несчастные сизари, которых повсюду до хренища. Если сидят несколько штук на ветке над дорогой — того и гляди, как бы какой-нибудь не обосрал. Да и размножаются эти летучие засранцы… гм… как голуби. Поэтому фанатичных голубятников мне понять не в пример труднее. Однако ж — существует и такая форма умопомешательства, и с ней тоже приходится считаться. А куда денешься, раз без этих сдвинутых по фазе не обойтись?

— Ну и что там, в замке у шефа? — поинтересовался Володя, когда глава клана отпустил нас с Фабрицием с «оперативки», — Отпускает он нас в Карфаген?

— А я вот возьму и не отпущу! — пригрозил наш непосредственный.

— За что? — спросил Васькин.

— А чтоб вам жизнь мёдом не казалась. Моя семья в Гадесе скучает, мне самому в Оссонобу возвращаться, а вы к своим в Карфаген собрались? Лучше меня жить хотите?

— За такой обезьяний взбрык — сразу в трубу посажу, — предупредил я его, — За праздник Астарты не сажал, там ты был прав, а вот за это — посажу беспощадно. И будешь ты тогда торчать не только в Гадесе, а то и вовсе в Оссонобе, но и в трубе.

Это мы, конечно, шутим. Во-первых, энергетическая труба, которой я «грожу» Фабрицию за «злоупотребление властью», для него не особо-то и страшна. Она только энергетическим вампирам страшна, а Тарквинии такой хренью не страдают. И если одной только трубой ограничиться, без дополнительных воздействий понавороченнее, так он и ощущать-то её будет не всё время. Как-то раз ради эксперимента он сам попросил меня на пробу — ну, некоторую скованность ощущал, отсутствие куража, но терпимо. Во-вторых, куда он на хрен денется? Раз Волний отпускает, то и он не отпустить не может, тем более — к семьям. В-третьих, он знает, что мы не только отдыхать едем, и всё это давно заранее согласовано и с Волнием, и с Арунтием, и с ним самим, а Тарквинии без веских причин своих решений не меняют.

— Ну, раз ты так рассердился, — непосредственное начальство дурашливо изобразило испуг, — Придётся, значит, отпустить. Тем более, что тебя не отпусти — сестра пострадает. Ты ведь — как ты это называешь? Позаботился о страхе?

— Ага, подстраховался.

— Вот, вот. В Оссонобу тебя опять забрать — ты там с этой финикияночкой опять свяжешься, в Гадесе тебя задержать — так ты к этой своей жрице ходить повадишься, — это я ему упоминанием о празднике Астарты невольно и о здешнем её храме напомнил.

А праздник Астарты тут вот с какого боку затесался. Я ведь уже упоминал о том, что до знакомства с Дидоной и договорённости с ней насчёт её «инициации» я на опытных шлюх или на храмовых жриц нацеливался? Тех, оссонобских. Но это не с самого начала, а когда Фабриций мне первоначальный план обломал. А с самого начала я у него на этот праздник в Гадес отпрашивался. А я, когда в Гадесе бываю, так шлюх там не ищу, там Барита — давешняя жрица Астарты, к которой я за счёт нанимателя хаживал, когда Дагона на «живца» ловил — ага, на самого себя в этом качестве. Много воды с тех пор утекло. И я — давно уж не тот бандюган нижнего звена, и она в своём храме, можно сказать, в люди вышла. Не в том смысле, что остепенилась, но всё-же повышение получила по финикийским понятиям почётное — из среднего разряда её в высший успели посвятить, который идёт уже от десяти шекелей за ночь. Но и квалификация у жриц высшего разряда их таксе вполне соответствует, а в праздник Астарты они ведь ещё и на халяву дают — тому, кого сами выберут, а мы ж, чёрные — все хитрожопые, гы-гы! О том, что если я как-нибудь окажусь в нужные дни в Гадесе, то от неё мне отказа не будет, мы с ней давно уж договорились, и хрен бы я такую возможность проворонил, если бы отпуск получил. Но в Гадес Фабриций меня не отпустил, и не по жлобству, а оттого, что запарка тогда была нехилая. На один день в местный храм — это святое и даже не обсуждалось, а в Гадес — это ведь дня на три получалось, не меньше. Он и сам тогда в Гадес не смотался, так что за тот отказ в отпуске я на него не в обиде — слишком уж неотложными были дела, требовавшие нашего присутствия в Оссонобе…

— Счастливчики! — позавидовала нам и Ларит, жена Фабриция, — Мне кажется, я не видела уже Карфагена целую вечность! А Спурий — и вообще не видел.

— Он слишком мал, досточтимая, и не стоит подвергать его трудностям долгого плавания, — сказал я ей в утешение, — Мой вдвое старше, но и его я без крайней нужды через море не потащу. Позже, когда подрастёт ещё, а мне будет куда перевезти семью…

Спурий — это их с Фабрицием первенец, годовалый с небольшим смешной карапуз, родившийся в Гадесе. Пожалуй, оно и к лучшему — здесь всё-таки сгруппирован основной этрусско-турдетанский костяк клана Тарквиниев, и это немаловажный фактор, если учесть, что мать пацанёнка — чистопородная карфагенская финикиянка, да ещё и из олигархического семейства. Мелкий ведь сейчас как губка впитывает в себя менталитет окружающего его микросоциума, и это гораздо важнее такого чисто внешнего признака, как данное ему при рождении этрусское имя. Мой-то спиногрыз по имени тоже этруск. А по менталитету? Ой, что-то сильно сомневаюсь!

— Ты собираешься переселиться в Оссонобу?! — ужаснулась Ларит, — Мне и Гадес после Карфагена захолустной дырой кажется, а уж Оссоноба… Я там не была ни разу, но что-то и не хочется. По рассказам Фабриция, даже по сравнению с Гадесом — деревня деревней! Как там вообще можно жить?

— Ну, нам случалось видеть и ещё более глухое захолустье, — сообщил ей с видом бывалого знатока Велтур, — Но и там люди живут, и не так уж плохо.

— Ты про эту деревянно-глиняную дыру за Морем Мрака? Ужас! Разве это жизнь? Никаких удобств и никаких развлечений!

Я глазами указал Велтуру на снующих по дому слуг, и шурин, мигом въехав, едва сдержал смех. Какие ей ещё нужны удобства? Можно подумать, она сама воду с источника для своей ванны кувшинами таскает! При наличии такого количества рабов ничуть не худший уровень удобств можно иметь даже в палатке нашего военного лагеря у Оссонобы. Причём, я говорю не о здоровенном «дворцовом» шатре Миликона, а именно о палатках — не солдатских, конечно, а командного состава, в которых обитаем там и мы сами. Теснее, не такие красивые занавески, нет эстетичных, но малофункциональных безделушек, но речь-то об удобствах, а не о роскоши. Развлечения — другое дело. Понятно, что махать мечом на тренировочной площадке она не будет. За тренировками солдат наблюдать, слушая скабрезные комментарии таких же солдат из числа зрителей — тоже. Тем более — слушать у костра похабные солдатские байки. А ни театра, ни цирка в лагере как-то не завелось, так что с рафинированными элитными развлечениями — согласен, ни разу не Карфаген. Полноценный город на месте военного лагеря отгрохать — это не один год, если по уму строить, а не спешить к очередной официозной праздничной дате…

— Макс, ты не забыл, что за тобой помощь? — напомнил мне Володя, кивая в сторону фабрицмевского карапуза.

— Ты прямо сходу собрался делать? — первая у него девка получилась, и он теперь хочет, чтобы я ему биоэнергетический фон на пацана настроил.

— А хрен ли резину тянуть? Ты ж потом ещё и в Рим слиняешь?

— Да, если Марций там, то надо будет сплавать и закончить наше дельце, а заодно и насчёт вас всех найти с кем договориться, — самое время было «освобождаться» из фиктивного рабства, и если всё пройдёт без накладок и без подстав, то и остальных наших надо таким же манером римскими вольноотпущенниками сделать.

— А с этим твоим Марцием нельзя, что ли?

— Можно. Только тогда все одинаково именоваться будем. Оно нам надо?

— А чего, разными именами нельзя?

— С одним хозяином — нельзя. Традиция-с. В списках граждан нас всех Гнеями Марциями пропишут, и различаться только когноменами будем — третьими именами. А их в устных обращениях и при переписке часто опускают. Вот прикинь, придёт кому из нас письмо из Рима, а когномен не указан, просто Гнею Марцию, и как мы разберёмся, кому оно адресовано?

— Млять! Ну всё у них не как у людей!

— Ага, дикари-с. Поэтому и надо, чтоб фиктивный хозяин у каждого свой был.

— Так я ж разве против? Но ты тогда, получается, надолго слиняешь, а мне что, опять рисковать? — у его Наташки в нашем прежнем мире братьев не было, а была сестра, как и у него, так что опасения, как бы она не повадилась одних девок ему рожать, пожалуй, небеспочвенны.

— Ты ж понимаешь, надеюсь, что тут никаких гарантий быть не может?

— Ну так с Хренио же получилось.

— У евонной Антигоны брат есть, и шансы были пятьдесят на пятьдесят — тут и небольшого сдвига вероятности достаточно. А у тебя — тяжёлый случай, запросто могу и облажаться. Попробуем, конечно, но гарантировать ничего не могу.

— Понял, — тяжко вздохнул спецназер, — Ну, постарайся хотя бы. А там уж — что выйдет, претензий к тебе не будет.

— Я постараюсь, — пообещал я ему, — Раз уж мы отрываемся, да ещё и надолго, от здешних дел — надо извлечь из этого максимум пользы.

— А что там такого важного, с чем не справятся и без нас? — поинтересовался Васкес, — Или ты о наших собственных делах? Мы же, вроде, договорились с Фабрицием?

— Да, он обещал, что не позволит Миликону начать раздачу земель под латифундии, пока мы не вернёмся, чтобы участвовать в их распределении. Но это, пожалуй, и всё, чем он может нам помочь…

— А тебе этого мало? — не обиделся, но изумился наш непосредственный.

— Земля — это основа, а хорошая земля — хорошая основа, и это уже немало, — пояснил я, — Но на этой основе много чего надо будет построить такого, что сможем только мы сами. Ну, не своими руками, конечно…

— Это я понял. С рабами тоже помогу. И с рабами, и со скотом, и со строительными материалами — всё, что понадобится. Будут и архитекторы — отец обещал найти, нанять и прислать лучших. Вам достаточно будет только поставить им задачу.

— И за это будем премного благодарны, досточтимый. Но я сейчас говорю не об этом. Там ведь ещё и производство нужно будет разворачивать, настоящее полноценное производство.

— Так там же достаточно мастеров. А мало будет — попрошу отца, ещё пришлёт.

— Нет, я говорю о настоящем производстве, а не о ремесленничестве.

— А, понял! Большие мастерские с рабами, на которых — как ты это называешь? Отдельная работа?

— Ага, разделение труда.

— Как в той твоей мастерской, где делают косскую ткань? Что тут сложного?

— Так не только ж это, Фабриций! Металлургия нормальная нужна, а не это… гм… не обижайся, но — убожество.

— Чем она плоха? Ведь лучшие же кузнецы во всём мире!

— Я и не говорю, что хреновые. Но вот сколько дней твой хвалёный кузнец куёт хороший меч?

— Ну, если очень хороший, то и не дней — тут на месяцы счёт может идти. Но ведь и работа того стоит!

— Не сомневаюсь. Но вот сколько лет при таком производстве уйдёт на вооружение всех трёх турдетанских легионов, когда все они будут развёрнуты до полной положенной им численности? Мечи должны быть такими, чтобы ни мне, ни тебе, ни легатам Миликона, ни ему самому не стыдно было в руки взять. Все военачальники от центуриона до царя должны в идеале на войне носить простой солдатский меч, дабы каждый солдат видел и понимал, что вооружён достойно. А ведь им надо дать не только мечи, им надо дать и шлемы, и кольчуги, и всё это должно быть очень хорошего качества. Тут нужна уже совсем другая металлургия и немного другая обработка этого металла. Я знаю, как это сделать, но для этого мы сами должны находиться там до тех пор, пока не будут построены печи и прочее и пока мы не обучим мастеров.

— Печи можно и без вас построить…

— Не такие, как ты думаешь. Очень большие и иначе устроенные — здесь таких нет ни у кого, — я имел в виду, конечно, не мартен и даже не доменную печь, но и позднесредневековый штукофен — невообразимый хайтек для классического античного Средиземноморья. А ведь это — тот минимум, без которого совершенно немыслима даже тигельная плавка стали…

— Дались вам эти железяки! — капризно заметила Ларит, — Ты, Максим, лучше поскорее расширяй производство косской ткани!

— Кто о чём, а женщина — о тряпках, — прокомментировало начальство жену, когда мы все отсмеялись, — Металл — это всё.

— Да и Серёгу спасать надо, пока Юлька его там совсем не запилила, — добавил Володя, — Промышленности сырьё нужно, и мы его хотя бы по основной специальности наконец задействуем. Будет в законные служебные командировки от своей смываться.

— Так есть же сырьё, и много. Если нужно какое-то особое — скажите, что именно, и я прикажу, чтоб разыскали, — предложил Фабриций.

— Вот для этого как раз и нужен Серёга, — объяснил я ему, — Он во всех этих каменюках побольше нас соображает. Ну, разве только белую глину — это, наверное, если ты прикажешь, то и без нас найдут.

— А зачем она нужна?

— Огнеупор, досточтимый. Для плавки железа простая глина не годится — она раньше расплавится сама. А белая — тугоплавкая, как раз из неё плавильные печи и тигли будем делать.

— А зачем вам железо плавить? Чем вам плохо кованое?

— Угля можно добавить при плавке, чтоб лучше закаливалось, да меди, чтоб не ржавело. С углём можно даже такой состав подобрать, чтобы пружинило после закалки.

— Так это просто получше проковать надо.

— И сколько ковать? Холодным способом, уже закалённую заготовку — ты представляешь, что это за работа? — мне-то отец Нирула рассказывал все эти тонкости, когда объяснял, отчего хороший испанский меч стоит таких чудовищных деньжищ, — А как нержавеющий клинок получают, знаешь?

— Ну, на несколько лет крицу в землю закапывают, чтоб слабое железо ржавчина съела, а из оставшегося сильного потом куют.

— Значит, ждать годы и тратить большую часть железа, которого потом ещё и в окалину при ковке уйдёт немало? И таким способом — легионы вооружать?

— Ну, если ты считаешь, что через плавку может получиться быстрее и дешевле — тогда, конечно, надо пробовать. Но если честно, то — не понимаю. Зачем такие сложности, когда вся Испания полна железа и искусных кузнецов?

— А ты, Велтур? — вкрадчиво спросил я шурина, общавшегося с нами больше и теснее и нахватавшегося уже от нас уж всяко поболе.

— А что я? — не въехал тот.

— Ты — понимаешь?

— Ну… гм… Если совсем честно, то тоже как-то не совсем…

— Вот это — хорошо, — осклабился я с довольным видом.

— И что же тут хорошего? — не въехал Фабриций.

— Вы, Тарквинии, на редкость башковиты, и раз уж даже вы с Велтуром не понимаете — римляне тем более не поймут. Можно смело разворачивать нашу хитрую металлургию прямо в Испании, а то на Азоры руду с углём возить — боюсь, накладно выйдет.

— Ясно. Белая глина, говоришь? Кроме цвета она ещё чем-нибудь от обычной отличается?

— Больше ничем, вроде, на вид и на ощупь отличаться не должна. Цвет может быть и не совсем белым, такая редко встречается, может быть сероватым или коричневатым, но должен быть очень светлым. Чем светлее — тем лучше.

— Ладно, если окажется в окрестностях — найдём, — пообещало начальство, — Меня больше другое беспокоит — пока вы в Карфагене с семьями прохлаждаться будете, Нобилиор с нашими вспомогательными отрядами уже на Толетум выступил, и у него, по сведениям нашей разведки, немалые шансы вернуться с победой. Хорошо ли то, что никого из нас при тех отрядах нет, и вся кампания без нашего участия пройдёт?

— Не очень хорошо, — согласился я, — Но в этом году он взять Толетум, вроде, ещё не должен, а на следующий год я уже вернусь аж целым римским гражданином, — ещё перед отправкой в Испанию для участия в операции «Ублюдок» я уточнил по юлькиной выжимке из Тита Ливия, что Нобилиор возьмёт Толетум только на второй год своего наместничества, на который ему продлят полномочия. Как раз во втором походе мы и поможем ему уже получше — чтоб знал, кому обязан окончательным успехом…

— Я бы и больше сделал, но она ж мне совершенно экспериментировать не даёт, — жаловался Серёга.

— Я тебе поэкспериментирую, косорукий! Доэкспериментировался уже! Чуть всю квартиру мне не взорвал! Сначала чуть не отравил меня, а потом чуть не взорвал! — тут же вмешалась Юлька.

— Чем ты её травануть-то ухитрился? — насчёт взрыва я уже слыхал, но вот насчёт отравления — это уже что-то новенькое.

— Да бзик у неё очередной…

— Это у кого бзик?! Сам-то чем думаешь, головой или задницей?! Макс, ну хоть ты ему объясни, что это же хлор! Он же ядовитый!

— Ясно, — я едва сдерживал рвущийся наружу смех.

— Я ей три раза разжёвывал, что хлор сразу же расходуется при реакции, но до неё хрен доходит…

— Повыражайся мне тут ещё! Это у нормальных людей может и расходуется, а не у косоруких вроде тебя!

— Ну, завелась, — страдальчески простонал Серёга.

— Юля, уймись, — кое-как проговорил я, управившись со смехом, — Чтоб тебя тем хлором травануть, электролиз надо в бассейне проводить, а не в горшке.

— Ещё не хватало! Мне волноваться нельзя, а он тут дом взрывает! А всё ты! Нашёл, чем моего косорукого занять!

Удивляться тут, собственно, нечему. Юлька и в нормальном-то — ну, для неё — состоянии стерва ещё та, а уж на последней стадии беременности, когда рожать уже со дня на день, вообще с нарезов сорванная. Я в данном случае — ага, в теории — виноватый в том, что это на моей флэшке оказался рецепт электролиза бертолетовой соли и получения пистонного состава на её основе. Детские пистоны знаете? Вот это как раз их состав и есть — бертолетова соль и красный фосфор. С фосфором — отдельная эпопея, и она на порядок токсичнее того несчастного электролиза. Белый фосфор, который промежуточным продуктом является — отрава похлеще этих микроскопических пузырьков хлора. Счастье Серёги в том, что процедура получения фосфора громоздка, так что вся полностью в моих мастерских проводилась, и Юлька о её подробностях — ни сном, ни духом. Собственно, и электролиз-то тоже там делался, но про хлор наш бедолага неосторожно проболтался, а она ж в этом ни бельмеса, чистая гуманитарша, да ещё и на сносях, и её на том хлоре переклинило, а тут у него ещё и порция смеси шарахнула, гы-гы! Ну, как тот детский пистон примерно — порция-то с гулькин хрен, взрыв — одно название, но хлопок при этом солидный, и даже дымок заметен. Нахрена он домой готовые реактивы приволок и дома их перемешивал, прямо на обеденном столе — я так и не въехал. Что я ему, в мастерских подходящего стола не поставил бы? Бабы вообще обычно пиротехники шугаются, а это ж ещё и Юлька! Раздуть из жирной матёрой мухи махонького такого североафриканского лесного слонёнка её учить не надо — сама, кого хошь, научит.

Но сейчас это всё играет свою роль исключительно в теории, потому как без меня происходило. Мы ведь в Испании в это время действовали-злодействовали, а чтобы в параллель с этим и в Карфагене хоть что-то делалось, я как раз Серёгу с рецептом пистонного состава и ознакомил, а Диокла озадачил в мастерских ему посодействовать. И явно не зря, раз получены и красный фосфор, и бертолетова соль. Похрен, что мизерные количества, главное — рецепт проверен и оказался не туфтовым. Серёга ж — геолог, а химия — смежная дисциплина, да и пиротехника тоже, так что соображает он в этом деле уж всяко поболе меня. Кого ещё и задействовать было на этих экспериментах, если не его? Не Юльку же с Наташкой, верно? Да и добрый месяц уже после того несчастного взрыва прошёл, просто Юльке по делу догребаться больше не до чего, а не по делу — совсем другое её бесит. Мои бабы и потомство, как мне почему-то сильно кажется…

Софониба ещё зимой благополучно разродилась крепеньким мальчуганом и давно уж от родов оправилась. Здоровая античная порода, широкобёдрая, выносить и родить ребёнка — никаких проблем. Встанет у скалы, картинно обопрётся — красота, кто понимает. Она и до беременности-то фигуристая была, а теперь и в бёдрах ещё маленько раздалась, и верхние выпуклости, и ранее-то не маленькие, ещё крупнее стали, а Юлька, хоть и тоже по своему сексапильна, но стати у неё совсем не те, и на фоне роскошной бастулонки она выглядит весьма бледно. Тем более — с таким брюхом. А ещё ж и рожать скоро, а порода ведь — ни разу не античная, и неизвестно ещё, как ей эти роды дадутся, а главное — кого родит. Пятимесячный Икер уже и ворочается активно, на днях разок у меня на глазах сам со спины на живот перевернулся. На четвереньках ползает не особо — пока всё больше на животе по-пластунски, но тоже пробует. А при купании и плавать пробует — Софониба ведь, когда Велии с Волнием возиться помогала, всё подмечала и запоминала, да и Велия теперь помогала ей с Икером, и купания стали неотъемлемой частью его быта. Я разрешил бывшей наложнице, если родится мальчик, назвать его в честь её отца, чистого бастетана без малейшей финикийской примеси. Русские имена давать тем, кому в античном социуме жить — это только лишние проблемы им создавать, да и не склонен я верить в то, что конкретное имя конкретные характер и судьбу предопределяют. Пятерых собственных тёзок знавал, так один заметно побашковитее меня был, другой примерно вровень со мной, а трое — млять, и как только таких тормозов тупорылых земля выдерживает! Так что хрень это всё, и куда важнее, как воспитываться и чему учиться пацан будет. Вот и сейчас, из воды вылазили, я мальца на пальцах буквально в волнах побултыхал, так тот ещё и покидать воду не хотел, когда Софониба его на руки брала. Пока непонятно, унаследовал ли он от меня что-то из моих специфических способностей, но они ведь и у Волния проявились не сразу.

Так разве ж одно только это? Тут, оказывается, и тесть мой успел втянуться в наши пикнички на морском берегу. Не в зимние, конечно, это для средиземноморцев, пожалуй, на уровне экстрима, но в летние — как сейчас — вполне. Велия сперва мать свою в это дело втянула, а вдвоём с ней — уже и отца. Он как раз из поездки в Малый Лептис вернулся, куда ездил в составе карфагенской делегации на переговоры с Масиниссой и сенатской комиссией из Рима — ну, по поводу злостного хулиганства нумидийского с отчекрыживанием у Карфагена земель Эмпория на побережье Малого Сирта. Но об этом позже, а пока — хрен с ним, с тем Эмпорием, не суть важно. Мы уж неделю тут, только из Гадеса прибыли, только доложиться Арунтию успели, как его Совет Ста Четырех в ту делегацию включил, и ему пришлось ехать — вчера только домой и вернулся. Передохнул маленько, короче, да и с нами на пикничок увязался — мы аж в осадок выпали. И это, как выяснилось, не в первый уже раз, а чуть ли не в пятый. Теперь и место уже другое — несколько дальше нашего старого места бухточка небольшая укромная между известняковых скал имеется, так мы теперь у той бухточки и отдыхаем. Но дело-то, конечно, не в самом Арунтии. И даже не в том, что он не только Волния — родного внука как-никак, но даже и Икера разок на руках подержать соизволил. Это Юлька вынесла бы, как привыкла уже выносить и то, что сама Велия и к Софонибе, и к её ребёнку относится совершенно нормально. Но засада в том, что на этот раз с отцом увязалась и гостящая у него Мириам. А Мириам — это нечто.

Хоть и не такая стервозина, как Юлька, но в некоторых отношениях оторва похлеще её — были случаи убедиться. Как и подобает воспитанной в лучших финикийских традициях дочери карфагенского олигарха, Мириам изнежена и избалована сверх всякой разумной меры. А здесь она ещё и вдали от глаз законного супруга, олигарха из Утики, который, кстати, на будущий год городским суффетом избираться намеревается, а раз так — надо полагать, что изберётся. У таких людей обычно всё схвачено — ну, в торговле и политике, по крайней мере. В собственной семье — не всегда. Вот и этому супружница досталась не из тех, с кем порядок в семье будет. Мало того, что бэушная с довеском — весьма избалованному довеску Миркану от её первого брака уже примерно пять с половиной лет, и уже видно, что головной боли с ним будет немеряно — так ещё и весьма своеобразно понимающая свой супружеский долг. Типа, дома-то положение обязывает быть примерной супругой важного и уважаемого в Утике человека, а вот в Карфагене, в гостях у отца, можно вспомнить весёлую беспутную молодость и тряхнуть стариной. А от этого ведь, если не предохраняться, дети бывают! Вот она и решила, что раз новый супруг детей хочет, то будут ему дети — ага, от кого ей самой захочется. А захотелось ей от меня, и заделал я ей где-то примерно в одно время с Софонибой, как раз перед отплытием в заокеанскую командировку. Только с Мириам я облажался, сделав ей девку, и хотя от своей пятимесячной Энушат она тоже в восторге, Арунтий уже намекнул мне, что я бракодел, и это — не в счёт. Типа, за мной должок. Но это, само собой, опосля, а пока примерная супруга будущего суффета Утики балует свою дочурку, реальное отцовство которой ни для кого в нашей компании не секрет, а как устанет от неё — перепоручает служанкам, а сама — купаться, и весь ейный купальник при этом состоит из одной только весьма недешёвой, но абсолютно ничего не закрывающей бижутерии. А баба она тоже очень даже эффектная, и эффект свой направляет в полном соответствии с будущими детородными планами, так и норовя искупаться вместе с нами. Типа, наедине со мной солидной замужней женщине неприлично, а за компанию с моими бабами — совсем другое дело. Ну, если, конечно, лапать её только под водой, дабы с берега видно не было — ага, для приличия. Только всем ведь всё понятно, и Юльке в том числе.

Но Велия, само собой — на первом месте. Фигурой уже Софонибу догнала, хоть и не нынешнюю, конечно, а прежнюю, но финикийской примеси в ней — ни малейшей, чисто этрусско-турдетанская порода. И без финикийской примеси хороша и при этом и умнее, и уравновешеннее. Вся в мать в этом плане, и в её случае это ни разу не попрёк, а серьёзный и главное — правдивый комплимент. Не так расфуфырена, как Мириам, и уж точно не избалована, но настоящая аристократка, не манерно-показушная. Финикийцы всё-таки по этой части — обезьяны обезьянами. К сожалению, не только финикийцы. На Велию Юлька зыркает особенно недовольно. Я сперва даже и не въехал, что за хрень, а когда супружница рассказала — ржал до упаду. Она ж у меня ещё до моего последнего отъезда Дольника осилила и во всех этих обезьяньих инстинктивных тонкостях человеческого поведения разобралась, да так, что определяет и то, о чём сам мэтр этологии человека умолчал. Ну и определила как-то раз — умора, млять! У Арунтия тогда чего-то праздновалось, ну и их всех тоже пригласили. То, что Юлька заявилась завёрнутой в самый блестящий шёлк, какой только откопала в своих сундуках, и увешанной ещё более блестящими побрякушками на манер новогодней ёлки — это ещё ладно. Не всем же хороший вкус дан от природы, да и простительно беременной, так что все только хмыкнули и переглянулись. Её ярко-зелёных ногтей с блёстками тоже дипломатично «не заметили», так что не в этом была проблема. Мероприятие на вторую половину дня намечено было. Утром Велия послала к ней служанку предложить на рынок вместе прогуляться, а та не может — причёску укладывает. В смысле — сидит перед зеркалом, изображая манекен и раздавая двум рабыням ценные указания, а они — ага, над причёской ейной колдуют, подправляя что-то настолько малозаметное, что служанка моей вообще никакой разницы не увидела. Так это нормальными БАБЬИМИ глазами со стороны, а что там Юлька в посеребрённое бронзовое зеркало разглядеть ухитрялась — это её надо спрашивать.

Ну сколько там укладываться-то можно? Ну полчаса, ну час — куда ж дольше-то? У самой Велии на самые навороченные причёски редко когда больше получаса уходило, да и то, проштудировав Дольника и въехав в суть, она и сама со смехом признавалась мне, что из этого получаса от силы половина шла на саму укладку волос, а вторая половина посвящалась исключительно обезьяньему выискиванию. Я ведь упоминал уже как-то давненько, что один из мегарских соседей Арунтия держит в саду своего особняка павианов? Так вот, на них это видно весьма наглядно, когда они шерсть друг другу перебирают, особенно — косматые гривы. Вообще-то они при этом вшей со всякими прочими блохами друг у друга вылавливают, но заодно это и ритуал, завязанный на обезьяньи ранговые заморочки. Высокоранговые особи низкоранговых не выискивают, равные выискивают друг друга в порядке взаимной любезности, а низкоранговые высокоранговых выискивать обязаны. И по сути многочасовой поход наших современных баб в парикмахерскую — это не столько стрижка с укладкой, сколько ощущение себя крутой высокоранговой особью, которую выискивают часами. Вот за это ощущение они и платят такие деньжищи, на которые просто постричься и уложиться раз пять, наверное, можно было бы. И вот, значит, собираются они наконец на то мероприятие, и моя — не в самом зале, конечно, а у входа — возьми, да подгребни Юльку — сколько ж искаться-то можно, гы-гы! Той бы приколоться или хотя бы просто промолчать, и обошлось бы, но она сдуру обиду включила и этим привлекла внимание, а дорога ведь к особняку Арунтия как раз мимо того соседа с павианами, и кто-то въехал в суть намёка, заржал и прочих просветил. В общем, конфуз вышел ещё тот.

А тут ещё и ладная фигура, и волосы погуще юлькиных, и потомство соответствующее. Волний-мелкий в свои два года не просто уверенно ходит, но ещё и как я, эдакими «летящими» полупрыжками. Если кто первого «Хищника» не смотрел, то рекомендую — вот примерно так же, только не за счёт дурной силы, а на антиграве. Ну или как космонавты на Луне с её пониженным тяготением — один из моих знакомых мой шаг как-то раз «космическим» назвал. Такого рода походку, хоть и не до такой степени, и сама Велия уже давно освоила, но наш спиногрыз, сдаётся мне, в этом плане и меня с годами переплюнет. Носиться как угорелому ему рановато, но ему это не очень-то и нужно — не всякий бегает так, как он ходит. А уж плавает — ну, не как тюлень, конечно, но что-то вроде того. Но главное — мозги. Ленка наташкина где-то на пару месяцев только и младше его, но в песке только и делает, что башенки детским ведёрком формует, а Волний уже ступенчатую пирамидальную насыпь неподалёку сооружает. Я ведь, как мы из Вест-Индии вернулись, рассказывал ему и про земляные пирамидальные холмы Чанов, и про настоящие ступенчатые пирамиды ольмеков, которых, правда, не видел, но и слыхал о них, и читал. Ну и на песке ему их показывал — простенькие, в пару-тройку ярусов. А он теперь по их образу и подобию многоярусную выстраивает — не уверен, были ли такие навороченные у реальных мексиканских гойкомитичей. И ведь сам додумался, я намеренно не подсказывал. Достроил, начал камешки подходящие для украшения выбирать, да к себе подтаскивать — ага, телекинезом — не интересно ему просто рукой, хоть и легче. Рядом такого же примерно возраста детвора наших бойцов толпится, и он им архитектурные тонкости песчаного пирамидостроения объясняет — по-русски, что самое прикольное…

— Всё, как вы и предсказывали, — подтвердил Арунтий, — Масинисса напирает на то, что финикийцы — пришельцы на африканской земле, и вся она по праву должна принадлежать нумидийцам как коренным африканцам. А когда мы доказываем, что никакой Нумидии ещё не существовало в те дни, когда строился Карфаген, этот разбойник тут же поминает нам — в присутствии римлян, конечно — и нарушение мира Ганнибалом, и его поход в Италию, и нашу помощь ему — как будто бы он сам в то время не служил Баркидам! А когда мы напоминаем ему об этом, он тут же переводит разговор на тирийца Аристона, посланного к нам Ганнибалом — и снова про ганнибалову войну против Рима. И обвиняет нас в подготовке новой войны, от которой он, оказывается, спасает и Нумидию, и своих римских друзей. Ладно Нумидию, тут, будь у нас прежняя армия, мы могли бы ещё напасть на него, но Рим! Каким образом, спрашивается, с нашими-то десятью триремами? Что толку от перевозящих солдат пузатых и тихоходных «купцов», если их нечем защитить от римского военного флота? Ну какая от нас сейчас угроза Риму? Любому непредвзятому судье было бы ясно, что перед ним разыгрывается фарс, но это же римляне! Гай Корнелий Цетег — цензор прошлого года и верный сторонник Сципиона, но Марк Минуций Руф — сын носившего то же имя начальника конницы при диктаторе Фабии Максиме Медлителе, позднее погибшего при Каннах, так что у него личные счёты и к Баркидам, и к Карфагену, а как плебей он ближе к клике Катона, и его присутствие связывает обоих Корнелиев по рукам и ногам. Надо ли объяснять, как беззастенчиво пользуется этим Масинисса? Ведь один только Малый Лептис платил Карфагену со своей торговли талант серебра в ДЕНЬ! Вдумайтесь — это же триста шестьдесят пять талантов в год, которых теперь недополучит карфагенская казна. Правда, и Масиниссе столько не достанется — ведь его дикари разорили все окрестности, и теперь торговля там будет уже совсем не та, но это слабое утешение. Я понимаю, что это неизбежно, что покорность — единственный шанс спасти город, и сам этому способствую, но когда я вижу, с какой наглостью и бесцеремонностью этот дикарский царёк грабит Карфаген — хочется убить его собственными руками…

— А Сципион Африканский? Разве не он главный в римской сенатской комиссии? — вмешалась Юлька, которой — не как бабе, конечно, а как нашей историчке — в порядке исключения дозволялось встревать в подобные беседы о политике.

— Да, Публий Корнелий Сципион Африканский. А что толку? Да, он завоеватель Испании и победитель Ганнибала, бывший цензор, а после прошлого года — уже двукратный консул и принцепс сената. Но даже такому человеку — первому человеку в Риме, как они сами таких называют — опасно прослыть другом Карфагена. Видели бы вы Сципиона! Я помню его тогдашнего, сразу после Замы! Твёрдого, величественного, уверенного в собственной правоте! А сейчас он прячет глаза от стыда! Он же всё прекрасно видит и понимает, но ровным счётом ничего не может сделать. Ясно же, что сенат потребовал от своих посланцев подыгрывать нумидийцам, и даже сам Сципион не может позволить себе действовать наперекор одобренной сенатом политике. Нет, он, конечно, поговорил с Масиниссой с глазу на глаз и негласно пообещал нам, что новых захватов больше не будет, но и только. Всё, что уже захвачено им — присуждается ему и для Карфагена потеряно безвозвратно.

— Будут и ещё захваты, — напомнила Юлька, — Позже, после смерти Сципиона.

— Лет через десять, кажется? — уточнил я.

— Да, десять лет, — подтвердила она с такой тоской в голосе, что кажется, даже обида на меня и на моих баб отступила у неё на второй план.

— Так это же ещё вагон времени! — махнул рукой Серёга.

— Молчал бы уж лучше — за умного сошёл бы! — тут же накинулась она на него, — Много ты понимаешь! Сципион НИКОГДА больше не побывает в Карфагене! Это ты в состоянии понять своей дурной башкой?!

— Юля, сбавь обороты, — бросил я ей, — Это тебе что, светская тусовка? Типа, подошла с бокалом, поболтала, да автограф у великого человека выпросила? — я уже въехал, что на сей раз она завелась из-за упущенного шанса познакомиться аж с самим Сципионом.

— Ну уж, конечно, не в таком состоянии! — съязвила эта оторва, взглянув на свой выпирающий живот, а затем — чуть ли не с ненавистью — на Серёгу.

— И кто тебя к нему подпустил бы?

— Ну, тебя же впустили к Назике.

— Ага, как мелкого варварского военачальника в свите наследника союзного варварского вождя. И не просто так, а по поводу — вождёныш докладывал пропретору об итогах нашего участия в его операции против лузитан. Думаешь, к нему кто-то пустил бы меня самого по себе и просто так?

— Однако ж выпить с ним и побеседовать тебе удалось.

— Ага, его квестор случайным знакомым оказался. Ну и что с того? Что мне теперь, от гордости по этому поводу лопаться? Как был я для Назики просто союзным варварским воякой, так и остался. Перекинулся со мной парой фраз, а уже на следующий день благополучно забыл о моём существовании — вот тебе и всё знакомство. Нашла чему завидовать!

— Это оттого, Макс, что тебе всё пофиг. Во всём мире для тебя существует только один единственный великий человек — ты сам, а все прочие великие — так, сбоку припёку. Если они тебе чем-то полезны, ты ещё окажешь им честь пообщаться с ними, а если нет — плевать тебе на них на всех с высокой колокольни.

— Ну, насчёт высокой колокольни ты таки преувеличиваешь…

— Ага, их ещё не построили.

— И не надо. Плюнуть я и с места могу.

— Вот о том и речь — плевать тебе.

— Именно. Нахрена они мне сдались, эти великие? Чтоб каждый чих с ними согласовывать? Обойдутся. Чтоб на равных с ними дела вести — я сам не того калибра, а прыгать им в глаза, лишь бы только заметили и кивка удостоили — так у меня есть хренова туча дел поважнее. Я не знаком лично ни с Ганнибалом, ни со Сципионом, ни с Катонном, ни с Антиохом. И что мне, бежать сломя голову знакомиться с ними со всеми, чтоб потом этими знакомствами хвастаться? Так у них таких с позволения сказать знакомых тысячи, и лезть из кожи вон, чтобы стать одним из них — не понимаю. Видимо, умом зело скорбен.

Потом поспела рыба — жареная и варёная. Тесть ведь не просто купаться и загорать с нами выбрался — такого времяпрепровождения как самостоятельной цели в античном мире не понимают. Поэтому Арунтий выехал с нами на рыбалку, с которой и начал запланированный отдых. И пока не закончили рыбачить, никого в воду не пустил, чтоб рыбу не распугали. Его рабы, оказывается, ещё накануне место прикормили, а теперь вот пришло время пользоваться результатами. Кто-нибудь хорошо представляет себе простого карфагенского олигарха с удочкой? И не советую — пальцем в небо попадёте. Нет, сама-то удочка античному Средиземноморью прекрасно известна, и мальчишкой-то он наверняка много раз удил всевозможную рыбью мелюзгу. Но то — мальчишкой, а сейчас он — большой уважаемый человек, и добыча должна быть достойной его — если не кит и не акула, то хотя бы уж тунец. И не малёк, естественно, а нормального размера — для тунца нормального, при котором удочка уже не котируется. Только трезубец! Посейдон греческий, он же — Нептун римский, отчего с трезубцем изображается? Оттого, что это и есть орудие рыбной ловли — гарпун по сути дела или острога. Вот и Арунтий превратил рыбалку в своего рода загонную охоту — рабы-загонщики длинной сетью выход из бухточки перекрыли, да к берегу ту сеть потащили, сгоняя туда же и всю рыбу, а мы, значится, подходящую добычу высматривали, да трезубцами её гарпунили. И пока тесть рыбалкой не пресытился, пока загонщики сеть не убрали и оставшуюся рыбу обратно не выпустили — хрен кто в бухточке купался.

— Теперь можете говорить о политике все, — милостиво разрешил босс, — У вас ведь принято за едой её обсуждать?

— Ага, на кухне, — подтвердил я, — Мы все — кухонные политики.

Вино закусывали, конечно, не только рыбой. Колбасы в Северной Африке как-то не в ходу, и о том, что самая лучшая рыба — это колбаса, местным пришлось бы разжёвывать долго. Но сам принцип прекрасно понятен и хроноаборигенам, так что помимо рыбы был и сыр, и мясо — на все вкусы, как говорится.

— Сципион, конечно, не мог сказать нам всего, но я примерно представляю, как было дело, — рассказывал тесть, — Масинисса ведь именно на его сторону переходил и именно его союзником становился, и троном своим он обязан в первую очередь ему, а потом уж сенату и народу Рима. По всем канонам он — его клиент, и отказать патрону в личной просьбе он не мог. Сципион не мог помочь нам открыто, но в личном разговоре он, скорее всего, взял с Масиниссы слово, что тот удовлетворится захваченным и не будет претендовать на большее.

— Пока жив патрон, которому дано слово, — уточнила Юлька.

— Да, скорее всего, именно так они и договорились. Масинисса ещё не стар и может позволить себе подождать.

— Тем более, что не воевать ни с кем другим он Сципиону не обещал, — добавил я, — С теми же гарамантами, например.

— Может быть, — задумчиво проговорил Арунтий, — Пока у него было одно только ополчение, они были ему не по зубам. Но теперь, с настоящим хорошо обученным войском и слонами…

— А оно у него разве хорошо обучено? — усомнился Володя.

— Похуже римских легионов, но достаточно, чтобы справиться с беспорядочной толпой дикарей. Когда-то гараманты были сильны, но за тысячелетие жизни среди дикарей они одичали и сами. У них есть неплохие лучники на колесницах и хорошая конница, но её не так уж много, а их пехота давно уже не воюет строем и вряд ли сможет противостоять нумидийской коннице и слонам. Кое-чему их там, конечно, подучат наши италийцы, которых мы послали к ним, чтобы не выдавать Риму, но много ли толку было от пехоты Сифакса, обученной римскими центурионами? Я бы не рассчитывал на то, что гараманты разобьют Масиниссу. Пусть хотя бы не дадут ему себя завоевать — уже будет неплохо.

— А хороши ли у них шансы отбиться? — поинтересовался Васькин.

— Если будут партизанить на коммуникациях, а не геройствовать в больших сражениях, то отобьются, — рассудил Володя.

— Да, коммуникации у нумидийцев окажутся растянутыми, — согласился я, — Если пехота забаррикадируется в оазисах, а конница с колесницами устроят противнику партизанщину — вполне может сработать.

— А слоны? У гарамантов ведь их, кажется, нет?

— Там, где они будут, они, конечно, рассеют и конницу, и колесницы, но у Масиниссы их не так уж и много. Марку Гельвию в Дальнюю Испанию давал, и мы видели, чем это кончилось. Фламинину в Македонию тоже давал десяток. Для войны с Антиохом у него, кажется, ещё два десятка вытребуют, а новых ведь не просто ловить, их же ещё и дрессировать надо. Будет у него, скорее всего, пара-тройка десятков, вряд ли больше.

— Он захватит несколько мелких оазисов, но взятая в них добыча не оправдает понесённых при этом потерь, и он уйдёт восвояси, — спрогнозировал тесть.

— Всё-таки жаль Эмпория, — посетовала Мириам, — Как вспомню, какие земли там пришлось продать — жалко становится до слёз.

— Радуйся, что вовремя продала, — хмыкнул я, — Сейчас ты не получила бы за них ни гроша.

— Я всё понимаю и благодарна вам с отцом за добрый совет. Но всё-таки жаль…

— Хватит нам и земель в долине Баграды, — махнул рукой Арунтий, — В конце концов, не на экспорте зерна богатеем. Конечно, я бы с удовольствием прикупил земель и на Великих равнинах, но на них ведь тоже позарится Масинисса?

— Да, через десять лет, сразу же после смерти Сципиона, — подтвердила Юлька.

— Тогда, конечно, нет ни малейшего смысла. Пока там построишься, пока всё хозяйство там как следует наладишь, пока та земля окупится и начнёт давать хорошую полноценную отдачу — как раз те десять лет и пройдут. Обойдутся дикари — пусть сами работать учатся. Жаль, конечно, по дешёвке можно было бы сейчас там земли прикупить, а в низовьях Баграды земля дорогая. Низовья ведь останутся за Карфагеном?

— Наши виллы должны остаться, — кивнула наша историчка.

— Но будут у самой границы, — уточнил я, — Сам Масинисса уже не сунется, но набеги разбойничьих банд будут наверняка.

— Значит, у нас десять лет для переноса всех наших дел в Испанию? — Велия не тратила ни времени, ни нервов на пустые эмоции, — Успеем наладить хозяйство там?

— Успеете, — буркнул тесть, которому было куда труднее свыкнуться с мыслью о неизбежных переменах, — Один набег отразили и не самый мелкий. Ещё полезут — ещё отразим.

— Встанем насмерть, ляжем костьми, но отстоим родную Карфагенщину для новых римских хозяев, — стебанулся Володя.

— Не сыпь соль на рану! — чуть ли не взвизгнула Наташка, — Только обжились, только бананы на грядках прижились — я для кого стараюсь, спрашивается?!

— Это те, которые костлявые? — фыркнула Юлька, — Тоже мне, бананы!

— Да, энсета — абиссинский банан. Ну, это не совсем банан, но близкий к нему. Если он приживётся и плодоносить будет, то и настоящий приживётся, когда достанем.

— Так сразу настоящий бы и доставали, а не эту дрянь, которую есть нельзя!

— Уже вторая попытка провалилась, — проворчал Арунтий, — Опять завернули в Александрии на таможне. Эти-то из Эфиопии — сплавили по Нилу до Нубии, а там через гарамантов к ливийскому побережью доставили. Может, и настоящие — из Индии — так же попробовать, через Эфиопию?

— Не уверена, что получится, — засомневалась Наташка, — Проросшие отводки привезли засохшими, корневища — тоже. Я только семена из плодов и смогла прорастить. Дикий если только, но он ведь тоже костлявый и может даже горьким оказаться — смотря какой вид…

— На фиг он нужен, костлявый! — перебила её Юлька, — Есть у тебя уже костлявые! Теоретически — банан, практически — несъедобен.

— Ну, корневища у него вообще-то съедобные, но — не деликатес.

— Наташка, ну тебя в задницу! Я тебе про бананы говорю, а не про коренья какие-то дикарские, которые только черномазые и могут жрать! Ты что, сама по бананам нормальным человеческим не соскучилась?

— Соскучилась тоже, представь себе, и не меньше твоего. Ну и где я их тебе возьму? Из задницы вытащу, в которую ты меня посылаешь?

— Папа, а сто такое садниса? — спросил меня с детской непосредственностью сидящий у меня на коленях наследник, отчего все наши сперва выпучили глаза, а затем грохнули от хохота.

— Это попа, Волний, — просветил я его самым серьёзным тоном.

— А в попе лазве ластут бананы?

— Нет, они там не растут. Но они оттуда вылазят после того, как их скушаешь и переваришь.

— Ааааа, — кажется, мелкого мой ответ удовлетворил, и хвала богам — я ведь и сам едва сдерживался от смеха. Наши отсмеялись, так тесть заржал — Велия как раз закончила переводить ему на турдетанский. А потом лежмя легла Мириам, которой перевела на финикийский Софониба.

— В общем, нормальные бананы, без косточек которые, только корневищами или проросшими отводками размножаются, а их и от абиссинского банана живыми не довезли, — закончила наконец разжёвывать для особо тупых Наташка.

— Так как всё-таки насчёт Эфиопии? — напомнил свой вопрос Арунтий, — Можно же и не сразу, а в несколько этапов.

— Вырастить в Эфиопии, потом отводки от него — в Нубии, а из неё уже новые отводки в горшках с постоянным поливом через Сахару везти? — конкретизировал я, — Не хотелось бы, досточтимый.

— Макс, так может получиться, — заметила Наташка.

— Это я понял. Но тогда мы, получается, гарантированно дарим нормальные бананы и эфиопским черномазым, и нубийским, а через нубийских — ещё и гребип… гм, — я осёкся, вспомнив о сидящем на коленях пацанёнке, за которым запомнить хрен заржавеет, — В общем — Птолемеям. Зад… тьфу, седалище у них от этого не слипнется?

— Птолемеям, конечно, дарить редкий и дорогой деликатес не хочется, — кивнул босс, — Сами тогда будут выращивать и всю Ойкумену им завалят. Но как нам миновать Египет?

— Через Кирену! — осенило вдруг Васькина, — Не надо никакой Эфиопии, везём обычным путём через Красное море в Дельту, но в обход Александрии, а из Дельты — в Киренаику. Ну, как наши заокеанские снадобья в обход александрийской таможни. Можно даже через тех же жрецов…

— Нет, жрецов я впутывать не хочу, — возразил тесть, — Я понял идею, но жрецы тогда уж точно и в своих храмовых садах выращивать начнут. Можно, конечно, заплатить им не скупясь и договориться, чтобы за пределы их храмовых оград ничего не выходило. Но это сейчас, с нынешними. А потом сменятся поколения, и их преемники начнут шантажировать моих наследников, требуя скидку на наши снадобья. Зачем это нам? Я лучше снова запрягу тех же палестинских финикийцев, но на этот раз доплачу им и за доставку товара мимо Александрии в Кирену. И тогда, в самом деле, зачем нам Эфиопия?

— Эфиопия всё-таки нужна, — спохватилась Наташка, — Там же ещё и кофе.

— Я спрашивал о бодрящих зёрнах всех, кто имел дело с плававшими туда купцами, но никто ничего не знает, — развёл руками Арунтий.

— Их могут и не знать на побережье — это дерево только в горах растёт. Небольшое, иногда вообще кустарник, даёт ягоды, которые краснеют, когда спелые, и зёрна — как раз в этих ягодах.

— Где-то с ноготь мизинца величиной, полукруглое, с ложбинкой по плоской стороне, тёмно-коричневое, — припомнил я.

— Макс, не вноси путаницу, — хмыкнула Наташка, — Во-первых, коричневыми зёрна кофе только после обжаривания становятся, а сырые они серые или зеленоватые. А во-вторых, их никто в таком виде на дереве и не обнаружит — они внутри ягод. Ягоды на дереве скоплениями растут — примерно как виноградные грозди, спелые — ярко-красные, величиной с фалангу большого пальца. Вот их и надо искать, а не зёрна. Пусть ягоды нам привезут, а зёрна мы из них и сами вылущим. Если сухие будут — не страшно, после полива прорастут.

— Хорошо, закажу, чтобы и в горах поискали, — пообещал босс, — Значит, ягоды из Эфиопии, снова — третий уже раз — саженцы бананов из Индии и… гм… Ты ещё про какой-то тростник говорила? Тоже из Индии? Чем тебе папирус плох?

— Она про медовый тростник говорила! — въехал Велтур, — Я читал у Онесикрита про индийский тростник, который даёт мёд без пчёл!

— Обыкновенный тростник? — поразился Арунтий, — Почему о нём не знают птолемеевские финикийцы?

— Нет, это особый тростник, сладкий, — поправила Наташка, — Ну, пусть будет медовый, если вам так привычнее. Вообще-то это не мёд, но упаренный сок, если не очищен, в самом деле похож на мёд — такого же примерно цвета и тоже очень сладкий.

— Вроде арбузного мёда? Так зачем он нужен, когда здесь превосходно растут арбузы? Те, для кого слишком дорог настоящий мёд — варят арбузный, и его хватает.

— У тростника сладкий сок выжимается прямо из стеблей — почти всё растение идёт в дело, а не только плод, как у арбуза, — объяснила Наташка, — И растёт он очень густо, как и обыкновенный тростник — можно получить гораздо больше сладкого сока с одного и того же участка.

— То есть выгоднее, — понял тесть, — Но всё-таки, почему он малоизвестен, если он так хорош? Онесикрит жил во времена Александра и побывал в Индии вместе с ним. Но с тех пор прошло больше сотни лет, и всю эту сотню лет Птолемеи торгуют с Индией. Почему они его тогда до сих пор не вывезли к себе в Египет и не разводят у себя? Они, конечно, ленивы, но не настолько, чтобы упустить источник таких доходов.

— А ведь и в натуре, странно как-то, — добавил я, — Его по всей Индии выращивают?

— Ну, я читала, что его окультурили в Бенгалии, — припомнила наша ботаничка.

— Тогда понятно. При ихних урожаях и бенгальского для всей Индии может за глаза хватать, — дошло до меня, — В этом случае остальной Индии нет смысла им заморачиваться, так что в долине Инда его вполне может и не быть, и тогда никакие птолемеевские купцы его там не найдут.

— А как же тогда Александр и Онесикрит? — не понял шурин.

— Их могли и бенгальским готовым продуктом угостить, а показать им дикий тростник, мелкий и малосочный, от которого толку ничуть не больше, чем от наших арбузов. Иначе его давно бы уже выращивали и Селевкиды, и Птолемеи. А Бенгалия — это низовья Ганга, туда Александр не дошёл.

— А где это?

— Дальше, с противоположной стороны Индии. Если морем, то за Цейлоном… гм… Как вы его называете? Остров такой большой южнее Индии…

— Тапробана. Там ещё самый лучший в мире жемчуг добывают.

— Плевать на жемчуг — по нему там и без нас давно всё схвачено. А вот семена бенгальского тростника как раз ихним купцам заказывать надо — они-то в Бенгалию наверняка плавают и знать этот тростник должны. Если он там и так на всю Индию выращивается, то вряд ли его там строго охраняют — кто его там воровать станет, когда проще готовый сахар купить? Наверняка ведь в самой Бенгалии он жалкие гроши стоит. Глобализация-с. Не сыпьте сахрен на хрен, гы-гы!

— Значит, семена медового тростника ещё через тапробанских купцов заказать, — взял себе на заметку босс, — Здесь он расти будет?

— Должен бы, — прикинула Наташка, — Не знаю, правда, так ли хорошо, как в Индии, но в принципе должен, — сомнения вполне обоснованные, поскольку в реале его в Северной Африке только арабы уже при своём Халифате развели, и для этого наверняка имелись какие-то веские причины.

— Лучше — на Канарах, — мне припомнилось, что как раз оттуда испанцы потом завезли его в Америку, — А то и вовсе на противолежащие земли за Морем Мрака — там-то уж точно прекрасно приживётся, — в совдеповские времена одна несчастная Куба давала нам того сахару больше, чем вся Хохляндия и всё Ставрополье вместе взятые…

— Не слишком далеко? — прихренел Велтур, для которого трансатлантический вояж был уже реально познанной практикой.

— Там — в основном для местных нужд и для торговли с чингачгуками, — пояснил я ему, — А сюда возить с Канар. Готовый продукт надо просто от воды беречь, и тогда он никаких перевозок не боится, зато монополию уж точно сохраним. Вот с бананами — не знаю, как быть. Свежие морем не довезти, они скоропортящиеся, — в нашем современном мире их перевозят на специальных судах-рефрежираторах, о которых в мире античном можно только мечтать, — Сушёные, конечно, тоже дадут хороший доход, и тут тоже напрашиваются Канары, но их возят и из Индии, а вот если мы найдём способ выращивать их тайно здесь, то по свежим бананам будем абсолютными монополистами. Уж очень соблазнительные перспективы вырисовываются…

— Это-то точно, — кивнул Арунтий, — Если уж сушёные вкусны — представляю, как вкусен свежий. Но для сохранения монополии нужно сохранение тайны, а как сохранишь её здесь? На короткое время, пока на Канары не завезём, это ещё можно, но не на века же!

— Если плантации будут небольшими, то можно замаскировать их среди этих костлявых эфиопских, — предложил Володя, — Вот только сами эфиопские надо для этого надёжно залегендировать — в смысле, они сами по себе должны использоваться для чего-то реально нужного, чтоб вопросов ни у кого не вызывали. Но вот как их использовать…

— В принципе плод абиссинского банана, хоть он и считается несъедобным, есть можно, просто очень неудобно из-за косточек, и он не так вкусен, — подсказала Наташка, — За деликатес из-за этого не сойдёт, но рабов кормить можно. Молодые ростки тоже вполне съедобны, как и корневища, и тоже годятся на корм рабам. А ещё из него получается такое же волокно, как и из настоящего текстильного банана…

— О! Как раз то, что нужно! — обрадовался Володя, — Манильский трос как раз из того текстильного банана делается!

— А зачем он нужен? — не понял тесть.

— Для корабельных канатов, досточтимый.

— Финикийцы давно делают канаты из травы эспарто, и они их вполне устраивают.

— За неимением лучшего. Я слыхал, что она гниёт в воде, а манильский трос — не гниёт.

— В самом деле, Акобал возит с собой много запасных канатов, — припомнил Хренио, — Якорный пришлось менять прямо в рейсе, уж очень прогнивший был…

— Тогда — другое дело, — согласился босс, — Не гниющие в воде морские канаты будут пользоваться хорошим спросом, но на Внутреннем море большого преимущества не дадут, так что не жалко их и римлянам поставлять. И подзаработаем на них, и настоящие бананы среди эфиопских спрячем, и на них ещё больше заработаем. Так, а в Испании они будут расти?

— В Испании — вряд ли, — обломила Наташка, — Они и здесь-то будут мелкими и не такими сладкими, как в южных странах, а севернее вообще не будут вызревать, — естественно, она имела в виду открытый грунт, поскольку нормальные теплицы строить в античности банально не из чего.

— Тогда, получается, это только лет на сорок, а потом мы всё равно потеряем Африку, — Арунтий заметно помрачнел, — Ну, точнее — подарим римлянам то, чего не захватят нумидийцы. Может, лучше сразу в Нумидии с Масиниссой договориться и на его территории выращивать?

— Это тоже не навечно, — обломила Юлька, — Позже, ещё где-то примерно лет через тридцать после Карфагена, в войну с Римом ввяжется и Нумидия, — Юлька имела в виду Югуртинскую войну, о которой мы рассказать ему ещё не успели, поскольку у тестя и от предстоящей Третьей Пунической голова шла кругом, — Тогда Рим начнёт захватывать и её, а в дальнейшем овладеет и всей Северной Африкой.

Переваривая эту ещё менее приятную новость, тесть сидел и недовольно сопел, а затем вдруг зыркнул на меня и ткнул в меня пальцем:

— Тебе крупно повезло, Максим! Я всё думал, как мне тебя наказать за эту твою выходку с фиктивным рабством у римлянина. Ты сам-то хотя бы представляешь, КАК ты опозоришь меня и весь наш род, если это получит огласку? Мы — Тарквинии, я — член Совета Ста Четырёх, а мой зять, моя дочь и мой внук — рабы какого-то римского плебея! Слыханное ли дело!

— Мне нужно римское гражданство, досточтимый. И не столько для себя, сколько для потомков. Вот для него в первую очередь, — я приподнял подмышки Волния, — Именно потому, что в перспективе Рим захапает всё, до чего дотянется своими загребущими руками, и многие при этом угодят к римлянам в рабство — настоящее, не фиктивное.

— Это я понял. Твоё счастье, что отец сообщил мне об этом лишь недавно и в оправдывающем тебя свете, иначе тебе бы небо с овчинку показалось! Ты бы хоть со мной сперва посоветовался, прежде чем ТАКОЕ отчебучить!

— И чем бы ты помог, досточтимый? Ты же сам прекрасно знаешь, что деньги тут бесполезны.

— Знаю. Ну, подумали бы, есть же разные способы. Может быть, и пришли бы к этому же решению, если бы не придумали ничего лучшего, но хотя бы уж не в таком постыдном варианте. Я мог бы выйти на самого Сципиона и договориться с ним — он всё-таки знатный патриций, сенатор-консуляр и патрон Испании и Карфагена, а не какой-то занюханный всадник-плебей. А может быть, даже и о твоём усыновлении договорились бы — не самим Сципионом, конечно, а кем-нибудь из его римских клиентов. А ты всё время норовишь все проблемы решить самостоятельно, да ещё и так, как никому бы больше в голову не пришло. Молодец, конечно, за это тебя и ценю, но иногда ты ТАКИЕ способы для этого выбираешь! Я хотел хорошенько отругать тебя перед твоим отбытием в Рим за «освобождением», но тебе крупно повезло. Я только сейчас подумал, как помогло бы нашим потомкам римское гражданство в сохранении нашей африканской собственности, только начал голову ломать, как мне всё это половчее устроить, а ты для себя и своей семьи этот вопрос, считай, и сам уже решил…

— Летиция, я же просил тебя, говори медленнее, — перебил я римлянку, — Ты трещишь, как пулевой полибол. Ну, военная машина такая, очень скорострельная — не забивай себе этим голову. Я хочу сказать, что ты говоришь очень быстро, и я не успеваю понять твою скороговорку. Я же едва говорю на вашей латыни — ну, если приличными словами, конечно. Ты же не хочешь, чтобы я ругался, как портовый грузчик, верно?

Откровенно говоря, сдаётся мне, что она бы не возражала и против портовой брани, если бы при этом я говорил быстрее — ведь на её-то взгляд, надо полагать, это я тяну жвачку как заправский горячий эстонский парень. И собственно, так оно и есть, если честно. А что прикажете делать, если кругом одни римляне, и ни один из них не говорит ни на одном из нормальных человеческих языков, за которые я на сей раз согласен считать кроме русского и турдетанского даже финикийский с греческим. Но ведь эти римские орясины не владеют даже ими и лопочут исключительно на своей идиотской латыни! И ладно бы степенно говорили, размеренно, как ихние ораторы на римском Форуме, так хрен там! Про современных итальянцев фильмы смотрели? С какой скоростью эти макаронники тараторят, слыхали? Вот и эти гордые квириты — в основной своей массе такие же точно звиздоболы, трещащие как пулемёты. Гегемоны ихние, по крайней мере, то бишь простые как три копейки римские пролетарии — типа, если верить двум бородатым, то самые гегемонистые из нынешних средиземноморских гегемонов, гы-гы! Эта — как раз типичная гегемонша, обыкновенная римская кошёлка, и все ейные соседи — такие же, манерами не блещущие и едва ли выражающиеся изысканнее тех портовых грузчиков Остии. Но, как и все кошёлки, она тоже норовит изобразить светскую даму — в меру своего кошёлочьего понимания, конечно, так что мне ещё и от смеха приходится сдерживаться, а не только выражения выбирать. А посему — потерпит мою медленную речь, не сотрётся — особенно, когда я плачу звонкой монетой. Нехрен их баловать, млять, этих макароно-бэро античных. Я вовсе не любитель всевозможных фанатиков-сектантов типа ранних христиан и иудеев, да и гладиаторов вовсе не считаю такими уж несчастными и всеми обиженными, как наши бывшие идиологи-партеичи обожали живописать, но как припомню эти массовые травли в угоду римской черни — млять, скорее бы у нас в Испании всё налаживалось! Страсть, как хочется поскорее нормальный человеческий пулемёт «изобрести». До той травли всех, кто той черни не нравится, ещё далеко, да и гладиаторов тех в Риме пока не густо, но чернь, ради развлечения которой всё это и заведут — вот она, нарисовалась — хрен сотрёшь. Зачуханная, шумная, хамоватая — недалеко от карфагенской ушла. Гегемоны, млять!

С Летицией этой я познакомился буквально вчера у общественного источника воды. Инсулы многоэтажные в Риме уже есть — ну, на безрыбье, как говорится, и это можно считать инсулой. Хрущобы, млять! Дело даже не в том, что из камня у них только цоколь, а стены — из сырцового кирпича и дерева, и даже крыша иногда не черепичная, а местами вообще соломенная. Хрен с ним, недавно ведь только и начали их вообще строить, и требовать от них капитального финикийского качества было бы несправедливо. Как умеют и на что ресурсов хватает, так пока и строят, научатся — лучше строить будут. Не в отделке ведь собака порылась, а в реальных удобствах. Ведь что такое по нашим понятиям многоквартирная высотка? Это прежде всего связанные с ней городские удобства. Лифт — ладно, его и в наших пятиэтажных хрущёвках нет, да и не сильно-то он нужен в пятиэтажке. И в девятиэтажке-то, как отключат лифт на ремонт, так ходишь по лестнице, и хотя добрая половина ворчит, а некоторые и психуют, никто ещё у меня на глазах от этого не скопытился. Но водопровод, кухню, ванную и ватерклозет нам вынь и положь. Без них — хрен ли это за городской дом?

В античном мире, конечно, со всем этим труднее, но не до такой же степени! У меня-то в карфагенской квартире все эти удобства были, и я к ним успел привыкнуть. Правда, моё жильё элитным считается, а гегемоны карфагенские общественными довольствуются, но всё-таки они в доме, а не на улице. Это я прежде всего про ванну и клозет, если кто не въехал. В тутошних инсулах их вообще нет, даже общих на весь дом. Только в натуре общественные, то бишь на улице. Наверное, чтоб римское гражданское самосознание гегемонов подымать. Кухонь-то ведь домашних у них тоже нет, так что кроме как на толчке, больше им мировую геополитику обсудить и негде. Они ж римские пролетарии, в легионах не служат и даже со стороны боёв не наблюдают, но при этом стратегами себя мнят ничуть не худшими, чем хотя бы наблюдавшие. А туалеты у них вплоть до Веспасиана бесплатными будут, так что не столь уж и критично их полное отсутствие в самом доме. Ну, если знать римскую чернь и не щёлкать греблом на улице. Гегемоны ж эти, особенно нищеброды с верхних этажей, ещё и поразительно ленивы и далёкими прогулками утруждать себя не любят. Обязательно найдётся сволочь, которая справит свои дела в горшок, а выносить ведь его потом свободному римскому гражданину в падлу, а рабов-то ведь у него нет, а законная супружница или незаконная сожительница — тоже ж римская гражданка, и ей — тоже в падлу. Ну и выплеснет эта лахудра содержимое горшка прямо в окно — ага, на кого боги пошлют.

Вчера у нас на глазах прямо на башку одному прохожему послали — ага, вот это самое. А он ещё и перегрином италийским оказался, даже не латинянином, так что даже подняться и морду этим уродам набить не мог, а мог только просветить этих гордых квиритов об их породе и происхождении словесно, а разве ж таких этим проймёшь? Это они и от соседей ежедневно слышат и сами в этом вопросе, кого хошь, просветят — ага, на звучной трущобной латыни, недалеко ушедшей от говора грузчиков Остии. Нет, ну можно, конечно, чисто теоретически и к претору по делам чужеземцев с жалобой на них обратиться. Рим ведь — правовое государство, и даже перегрины имеют в нём право на защиту своих законных интересов. Но кто-нибудь верит в то, что аж целый претор станет говённым в самом буквальном смысле вопросом заниматься? А больше для перегрина никакой управы на полноправных римских граждан нет и не предвидится. Рылом не вышел. Меня-то, хвала богам, ещё в Карфагене мой купчина предупредил, который моим шёлком в Риме торгует, так что мы в курсе и греблом не щёлкаем, а рожи у моих спутников такие, что даже словесно их задевать ни у кого желания не возникает. Здесь ведь о варварах наслышаны и «знают совершенно точно», что варвар сперва убьёт на хрен, а потом только о последствиях для своей жопы подумает, если у него вообще есть чем думать. Мы в этом вопросе переубедить гордых квиритов тоже как-то не стремимся…

Где они моются — вообще хрен их знает. Я-то думал, что в термах, но оказалось, что нет ещё пока в Риме ни одной термы. В следующем столетии их только строить начнут, а пока есть только частные купальни в частных же домусах, в которых приличные люди обитают, а не эта шелупонь. Ну, кто возле Тибра обитает — этим-то есть где, если близостью Клоаки не побрезгуют, а вот остальные? Хотя, судя по запашку от некоторых, моется тот, кому лень чесаться. А кумар, учитывая отсутствие кухонь, ещё и от готовки жратвы прямо в жилых комнатах добавляется. Забегаловок-то питейно-жральных хватает, все первые этажи в основном под ремесленные мастерские, торговые лавки, да подобные заведения сдаются. У кого доходы позволяют в них питаться, те так и делают, но позволяют не у всех, и верхние этажи кашеварят в своих комнатушках практически поголовно.

А раз и санитарные удобства все на улице, и кухонь домашних нет, то и водопровод в римских инсулах, получается, не нужен. Акведуки-то в Риме уже есть, собственными глазами видели. Ещё, конечно, далеко не те ажурные трёхъярусные, которыми Империя славиться будет, а попроще, поприземистее, в один ярус, один в один у греков скопированные. Фонтанов нам на глаза не попалось — может и есть где в элитных районах, частными домусами нобилей застроенных, но уж точно не здесь. Здесь — только простые общественные источники для набора воды, подставив кувшин или амфору под вытекающую из каменной львиной пасти струю воды — и это у греков скопировали один в один. Впрочем, и в аристократических районах города технически ситуёвина не лучше — точно такие же источники, даже если и с фонтанами, из которых рабы хозяев точно так же кувшинами и амфорами воду в домусы носят. Разве только некоторые ушлые нобили, кто рядом с акведуком живёт, воду оттуда к себе в домусы отвели, но это противозаконно, а посему — исключительно явочным порядком. Вот заделается Катон цензором и, вместо того, чтоб всем это за плату разрешить, а то и вовсе всеобщее водоснабжение всех домов за ту же плату организовать, заставит те частные водоотводы ликвидировать. Ни себе, ни людям — забота о всеобщем равенстве, млять! Мог бы и казну Рима платой за водоснабжение тех домусов пополнить, и нобили едва ли отказались бы платить — мизер это по сравнению с прочими их расходами, и в инсулы бедноты на те собираемые с нобилей деньги водопровод подвести и водой их снабжать, и всем только лучше бы от этого стало. Но нет, в Риме не надо, как лучше, а надо, чтобы всем хреново было!

О горячем водоснабжении вообще молчу. Его и у меня у самого в моей элитной карфагенской квартире нет, и я вообще не уверен, реально ли оно для античной городской застройки вообще. Централизованное — скорее всего, однозначно нет, если халявы нет поблизости в виде природного геотермального источника. Это — только вблизи вулканов. А вот локальное, на инсулу, за счёт отопления — наверное, возможно. Ведь будут же нагревать воду в термах, когда построят их — не все ж они возле вулканов кучковаться будут. Какие в звизду вулканы возле самого Рима или в той же, допустим, Британии? Но пока этого нет ни в Риме, ни даже в Карфагене. В смысле — отопления инсул. Но у меня-то хоть кухня имеется, где воду для той же ванны и самим можно нагреть, если, допустим, рабов нет. А если бы был победнее и жил на верхних этажах, так и там кухни, а воду и цепным водоподъёмником поднять к себе можно — уж всяко проще, чем по лестнице с амфорой туда-сюда шустрить. Хоть и не люблю финикийцев в их основной массе, то бишь за очень редким исключением, но по части умения наладить удобный массовый быт — надо отдать им должное, римлянам сто очков вперёд дадут.

Я ведь со своими вообще в инсуле разместился вынужденно — нахрена ж нам, спрашивается, такое счастье по доброй воле? Нацеливался-то я на постоялый двор, да все заняты оказались. Готов был и виллу небольшую в предместье снять, да только никто на короткий срок не сдавал. Вот и пришлось соглашаться на инсулу, выбрав район неподалёку от Тибра выше по течению от впадения в него Клоаки. Правда, и тут облом вышел — хотел ведь первый этаж, который поприличнее, но, как уже упоминал, он почти весь под нежилые цели сдаётся, а на жилые остатки раньше меня съёмщики нашлись, да ещё и сразу на год, так что в конечном итоге на нужные мне считанные дни мне сдали только парочку квартирок — одну на втором этаже, вторую — вообще на третьем. Млять! Вселился, разместился, людей разместил, спускаюсь на улицу к источнику воды попить, а там — очередь за ней. Вот в той очереди как раз с Летицией и познакомились.

Собственно, сперва я и не на неё саму даже внимание обратил. А на что его там обращать-то, спрашивается? Ну, не крокодил, конечно, если по справедливости её заценивать, но по моим меркам и ничего хорошего — пигалица субтильная юлькиного примерно телосложения, только ещё и ниже ростом, и ноги покороче, и мордашка попроще — в общем, внешними данными, скажем прямо, не блещет. Бабёнка человек за пять до неё, как раз своей очереди в тот момент дождавшаяся и воду в свой кувшин набиравшая, гораздо симпатичнее выглядела. Интеллектуальными, ясный хрен, тем более. И Велия, и Софониба ей, как и всем прочим тутошним кошёлкам, и в том, и в другом сходу изрядную фору дадут. А внимание я обратил в первую очередь на пацанёнка ейного, которого она на руках держала, усмотрев в нём два весьма важных достоинства. Первое — то, что он пацан, а не девка… Чего?! Аттставить смех в строю! Нехрен по себе судить, извращенцы, млять! А второе — то, что хоть и постарше он моего спиногрыза, но не столь уж критично — как говорится, сойдёт для сельской местности. Ась?! Опять за своё?! Урою, млять!

Короче — мне как раз подставная «семья» из молодой бабы с пацанёнком требовалась, которые при моём «освобождении» из моего фиктивного рабства Велию с Волнием изобразят. Я ведь давеча вместе с собой и их Гнею Марцию Септиму «продал», дабы и им тоже римское гражданство при «освобождении» организовать. А заочно такие дела не делаются. И хотя тесть, проанализировав расклад, тоже пришёл к выводу, что подстава тут крайне маловероятна, рисковать без необходимости я не собирался. Самому-то, без бабы с дитём, смыться в случае чего не в пример проще. Да и утомлять жену с маленьким сыном поездкой в эту занюханную дыру, до превращения которой в толковый сопоставимый с Карфагеном культурный центр мы уж точно не доживём — как-то тоже не вдохновляло. Меня и самого-то нынешний Рим интересует — если по большому счёту — лишь с сугубо утилитарной точки зрения. Вот проверну в нём те свои дела, ради которых в него и прибыл — и нахрена он мне потом вообще сдался, спрашивается?

В общем, в первую очередь на чисто формальную пригодность внимание обратил — молодая баба с мелким пацанёнком подходящего возраста. Не факт, что подойдут именно эти, но других ещё искать надо, а эти уже в поле зрения попались. Не подойдёт сама — так не первый же день здесь живёт, кого-нибудь более подходящего подскажет и познакомит. Потом манеры заценил — ну, интеллигенции-то среди римской черни не водится в принципе, но и совсем уж махровой хабалкой не выглядит — похоже, что не так уж давно в городе обретается. Что одета бедно — это не показатель, я ведь тоже не в шёлковой тунике рассекаю, хотя имею и не одну. Не то место и не та публика, чтоб в лучшее выряжаться. А вот то, что кувшин для воды с явными следами склеивания — это уже как раз показатель весьма незавидного материального положения. Не так уж и дорог керамический массовый ширпотреб, и если склеивают из черепков раскоканный по неосторожности сосуд — обыкновенный местный кувшин, ни разу не какую-нибудь краснофигурную аттическую вазу — вместо того, чтобы наплевать и купить новый — значит, негусто у неё с купилками, и каждый медяк тратится осмотрительно. Такая заработать приличные деньги за один день, да ещё и не передком, уж точно не откажется…

От халявного угощения в таверне она, едва только уяснив, что ей за это не придётся расплачиваться натурой, ясный хрен, тоже не отказалась. Пайковое довольствие римского легионера за год оценивается в сорок пять серебряных денариев, равных по ценности аттическим драхмам. Делим на триста шестьдесят дней, на которые солдатское годовое жалованье в сто двадцать денариев и рассчитывается, и получаем чуть больше одной десятой денария — осьмушку, если точнее. Или один асс с четвертушкой, если на привычные бедноте медяки пересчитать. Это — голые продукты, без готовки, которую солдаты-однопалаточники сами по очереди на всю палатку выполняют. Субтильная баба, даже вместе с малолетним довеском, вряд ли съест больше здорового мужика, так что и их дневной прожиточный минимум можно считать примерно таким же. Но хрен ли это за жратва? Миска ячменной каши, заправленной салом без малейшего намёка на мясо, пресная пшеничная лепёшка, да стаканчик самого дешёвого вина. Так в забегаловке и за это изволь выложить асс — за одно посещение, а не за три. Словом, питаться в римских тавернах — даже так, по-солдатски непритязательно — может позволить себе далеко не всякий обитатель римских инсул. Когда я и заведение выбрал поприличнее, где уж точно не траванёшься, и мясное заказал с хорошим вином — не только себе и ей, но и на всех своих людей, в среднем где-то асса по четыре на человека, а со мной ведь помимо Тарха и четырёх испанских бодигардов ещё и слуга, которого я тоже наравне с бойцами за стол усадил, так что уж всяко поболе двух денариев мне всё это должно было обойтись — у гордой квиритки глаза на лоб полезли.

— Пока муж в гастатах служил, ему хватало и старой отцовской пекторали поверх туники, — делилась Летиция наболевшим, — В долги, конечно, влазили, пока он воевал, но небольшие. Хвала Юпитеру и Фортуне, нам всё время везло — его не посылали ни в Испанию, ни в Македонию, ни в Иллирию. Один раз на Сицилию, да два раза на Сардинию — больше года с небольшим не отсутствовал. Мы как раз перед его вторым призывом на Сардинию поженились — тяжело было, да и добычи он оттуда не привёз. Те, кто с Катоном из Испании вернулись, по двести семьдесят ассов из добычи от него получили, вернувшиеся из Македонии с Квинкцием — по двести пятьдесят, но я не завидую — многие ведь не вернулись, и их семьи не получили ничего. Мой-то хоть живым и невредимым вернулся, и его жалованья хватило, чтобы с долгами расплатиться и хозяйство поправить. Потом деверь, младший брат Луция, в призывной возраст вошёл. Землю ему, конечно, бесплатно дали — десять югеров, как и нам, скотом ему свёкр помог — своим поделился, даже волов ему купил, но его же ещё и для службы снаряжать пришлось! Хвала богам, пока только в велиты, но ведь и это недёшево! Новая туника — денарий, калиги — два денария, плащ — три денария, по денарию за три хороших дротика — это ещё три. Но это ещё мелочи! Щит — деревянный, только в центре железка, да тонкий ободок по краю — восемь денариев, шлем самый дешёвый кожаный — пять денариев, а меч — теперь ведь хороший, испанский требуется — целых пятнадцать денариев! Представляешь?

Я представлял и едва сдержал ухмылку, а Тарх и вовсе прыснул в кулак, и я его очень даже хорошо понимаю. Пятнадцать денариев — это меньше десяти карфагенских или гадесских шекелей, и хрен ли это за меч за такую цену? Испанский, гы-гы! Все двадцать, и шекелей, а не денариев, за хоть более-менее нормальный испанский меч не хочешь, кошёлка? Сколько это в денариях будет? Тридцать четыре, млять. Причём, нормальный — это не тот, который почти не ржавеет и хорошо пружинит, а тот, который хотя бы не согнётся при хорошем ударе! Ту дрянь, которую она называет «хорошим испанским мечом», настоящий испанский боец в руки взять побрезгует. Ну, разве только кузнецу на перековку снести…

— В общем, за всё снаряжение — тридцать семь денариев! И где их взять? Свёкр помочь уже не мог, он ведь и за пару волов для него полторы сотни денариев отдал, да и для этого сорок пять денариев у соседей занять пришлось. Пришлось нам помогать — тоже у своих соседей заняли. Хвала богам, Луция в тот раз в Галлию послали, — она именно так и сказала, не уточняя, что в Цизальпинскую — видимо, о существовании ещё и Косматой Галлии за Альпами даже и не подозревала, — Варваров разбили, и мой живым и здоровым вернулся, но триумфа Флакк не получил, а из всей добычи на долю Луция пришлось всего шестьдесят ассов — шесть денариев. Да только щит ему проклятые бойи весь изрубили так, что он уже никуда не годился, и ему пришлось галльский подобрать, но пользоваться им и дальше ему не позволили — заставили новый покупать, а он ведь большой солдатский — десять денариев стоит, два денария из жалованья доплачивать пришлось.

— И за это ты хвалишь богов? — хмыкнул я.

— А как же! Двое односельчан с той войны вообще не вернулись, и семья одного из них обнищала настолько, что ей землю продать пришлось. Я как раз родила — как представлю себе, что и моего могли убить или искалечить — ужас! А деверя в Испанию послали, и его там варвары убили, да так, что даже найти и похоронить не удалось. Всё пропало — и его жалованье, и оружие…

— Ближняя Испания или Дальняя?

— Какая разница? Говорят, Ближняя. Вернувшийся оттуда сосед рассказывал, что там страшная резня была, много убитых.

— Мы — из Дальней, — уточнил я ей на всякий пожарный, — И мы — свои, друзья и союзники римского народа. По весне как раз Сципиону Назике против лузитан помогали.

— Жаль, что не из Ближней — я бы всё, что хочешь, для тебя сделала, чтобы ты за деверя отомстил! А за Луция — вдвойне! Даже то, чего ни в коем случае не должна делать, — и глядит на меня эдак выразительно, хоть и покраснев, — Его как раз в прошлом году в принципы перевели. Он хотел кожаной лорикой ограничиться — это в двадцать денариев обошлось бы, но его заставили железную покупать, как положено. А свёкр свою дать ему не мог — его тоже в тот год призвали, триарием.

— Это разве законно — требовать от твоего мужа железной лорики, если она вам не по средствам? — поинтересовался я, — Жаловаться не пробовали?

— Сначала так и хотели сделать. У нас же не полный надел в тридцать югеров, даже не двадцать — можно было отвертеться. Но ветераны посоветовали поднапрячься и всё-же экипироваться достойно. Если погибнет, допустим, центурион — новым стать больше шансов у дисциплинированного и хорошо экипированного. А центурион — это двойное жалованье и двойная доля добычи. А не выйдет, так хотя бы в триарии быстрее переведут, а из них ещё больше шансов на повышение пойти. От жалованья Луция у нас почти ничего не осталось, за урожай тоже мало выручили — сицилийское зерно в городе по два асса за модий гражданам продавалось, а железная лорика двести денариев стоит. Хвала богам, покойный деверь жениться не успел, так что продали его волов и прочий скот, и за всё это сто восемьдесят денариев выручили. За сто семьдесят муж у соседа-калеки поношенную лорику купил, а за оставшиеся десять кузнец её ему починил, так что едва хватило, чтоб в долги не влезать. Снарядился, отправился на войну с лигурами, и вот…

О том, чем всё это кончилось, она уже рассказывала. Завалили лигуры ейного ненаглядного Луция-старшего самым варварским образом вместо того, чтобы честно и цивилизованно дать гегемону себя поработить и ограбить, и не помогла ему пресловутая железная лорика — кольчуга, как я понял, и осталась она в результате свежеиспечённой вдовой — без жалованья мужа и без его доли добычи, убитым не положенной, зато с Луцием-мелким на руках. У этих римлян дурацкий обычай — сыну имя в честь отца давать, и так порой из поколения в поколение, так что без дополнительных уточнений зачастую хрен разберёшься, о ком конкретно идёт речь. Ну, насчёт «без жалованья» — это она, конечно, загнула для пущего драматизма. Сама же несколько позже, благополучно забыв о собственных же недавних словах, проболталась, что те двадцать семь денариев и два с половиной асса, которые ейный героически павший за родное рабовладельческое отечество супруг таки успел заработать, ей честно передал его центурион, а друзья-однопалаточники и его оружие со снаряжением в целости и сохранности передали, и от себя по пять денариев сбросились, дав ей таким образом со всех семерых ещё тридцать пять. Так что со всеми долгами, в какие без мужа успела влезть, она расплатилась, но хозяйство-то поправлять некому и работать на поле тоже некому, и как дальше жить, она совершенно себе не представляет. Луций-мелкий ведь лет десять ещё полноценно работать на земле не сможет. Тем более, что и надел-то теперь увеличился — свёкр вернулся из Галлии центурионом, а значит, ещё более уважаемым человеком, чем был до того, и ему удалось добиться, чтобы надел деверя не забрали обратно в общественный фонд, а разделили пополам между ним и ней, так что теперь у неё, а точнее — у Луция-мелкого, аж пятнадцать югеров земли. Но обрабатывать-то её кому? Сил свёкра на два увеличившихся надела не хватит, и хотя в куске хлеба он ни ей, ни внуку, конечно, не откажет, надел за десять лет наверняка придёт в запустение…

— Найм раба стоит самое меньшее два асса в день, и это если у нашего старосты, который всё понимает и лишнего не запросит, — жаловалась на жизнь римлянка, — Но ведь это же тупая, ленивая, неумелая и бессовестная орясина, за которой глаз, да глаз нужен. А как его за нерадивость накажешь, когда он — чужой? А сынок старосты — из молодых, да ранний. Ты только представь себе, что он мне предложил! Что за рабом присмотрит и работать его заставит, если я за это…. ну, с ним… понимаешь? Ну не подлец ли! Молокосос ведь ещё прыщавый, до совершеннолетия ещё два года, и мне, честной порядочной вдове — ТАКОЕ предлагать! Рабыня у них, видите ли, старая и толстая, и ему не нравится, а на шлюху отец ему денег не даёт, а тут я в безвыходном положении, и меня, значит, можно грязно домогаться! Ну не мерзавец ли! Послала я его к воронам и сказала, что если их рабыня для него стара, так среди отцовских коз и свиней наверняка помоложе какая-нибудь найдётся, хи-хи! А что я, неправду сказала? Так знаешь, что эта скотина сделала? Отцу своему нажаловалась, всё с ног на голову перевернув — будто бы я его совершенно незаслуженно грязно оскорбила, да ещё и родителей его при этом будто бы затронула. А наш староста — центурион-примипил, крутой, разбираться не стал — разругался со свёкром и в найме раба отказал наотрез, а больше в деревне ни у кого рабов нет…

— И как ты выкрутилась? — лично мне по ней сразу видно, что пока никак, но её словоохотливость шла в полезном для меня направлении, и её следовало поощрить.

— А как тут выкрутишься? Староста ведь дёшево предлагал, как своим — кто ж дешевле раба в аренду сдаст? Обычная цена — три асса в день, и это считается ещё очень справедливым. В разгар уборки урожая, когда рабы у всех заняты и всем самим нужны, дешевле пяти ассов в день ни с кем чужим не договоришься. Представляешь, за два дня целый денарий! Так что три асса в день — справедливая цена, но для нас и это слишком дорого. Рядом с нашей деревней вилла одного всадника, не очень богатого, но по нашим меркам деньги у него водятся большие. Он в квесторы метит, а после квестуры — в сенат, а сенаторам ведь ростовщичество запрещено, и он о репутации заботится, без процентов ссудить может. Если надо больше, чем у соседей занять можно, то у него одалживаются. Да только ведь по нашей жизни занять легко, а каково отдавать, пускай и без процентов? Надолго он не даёт, отдавать в срок надо, а где возьмёшь? Двое наших односельчан так ему задолжали, что в конце концов землю свою ему заложили, и вряд ли у них когда-нибудь появится столько, чтобы выкупить её обратно. Скорее всего — продадут её ему окончательно. Ещё один тоже, того и гляди, скоро заложит. Ну и как его управляющий прослышал, что и у меня дела плохи, так тоже крупный заём от имени хозяина предложил. А зачем нам такая кабала? Хвала богам, свёкр как центурион двойное жалованье и две доли добычи из Галлии принёс, целых восемьдесят пять денариев. Деньги-то у нас пока есть, нам хорошего раба подешевле нанять хотелось. Так ты представь себе, эта сволочь согласилась предоставить нам раба за два с половиной асса в день, если… ну, если я… ну, мразь! Какой-то грязный раб, представляешь? Мало ему хозяйских рабынь, ему меня, свободную римлянку захотелось! Ну не наглец ли! Он же ещё и пун вдобавок, а моего отца на Ганнибаловой войне убили, и эта пунийская скотина посмела МЕНЯ захотеть! Посоветовала и ему хозяйских коз со свиньями и овцами подомогаться, а свёкр ещё и в зубы ему за его дерзость дал, но теперь ведь нам и на ту виллу хода нет…

— Тебе ещё не наскучила эта меркантильная… как ты таких называешь? Корзинка? — поинтересовался Тарх по-турдетански.

— Ага, кошёлка. Пусть трещит, я как раз и определю, сколько будет стоить её помощь, — ответил я ему на том же языке.

— Мы со свёкром тогда посоветовались, и он решил, что надо собственного раба покупать, — продолжала свою трескотню вдова павшего гегемона, — К тому моменту, как ребёнок вырастет, сам он уже состарится и выйдет из призывного возраста, а других внуков у него нет, и он сможет отдать Луцию-младшему своё собственное оружие. Мы продали лорику, щит и меч моего Луция и выручили за них двести пять денариев. Пятьдесят денариев после уплаты всех долгов у свёкра остались, да у меня пятнадцать — всего двести семьдесят собрали. За такие деньги в Риме можно купить здоровенного галла или лигура, они недорогие, даже осталось бы ещё денариев пятьдесят, если удачно поторговаться. Но свёкр сказал, что нельзя дешёвого варвара покупать — они потому и дёшевы, что их никто покупать не хочет. Сильны, но прожорливы, ленивы и непослушны, а их родина не так уж далека, и из каждых трёх двое способны решиться на побег. А те, которым бежать некуда, гораздо дороже стоят. Крепкого фракийца ещё можно было бы на все наши деньги купить, но они тоже злые и отчаянные, и свёкр решил, что рисковать нам нельзя. Ваши испанцы тоже свирепые, редко когда смирный попадётся, а за сиканов или корсов с сардами уже по четыреста денариев торговцы запрашивают. Представляешь? Это же нам сто тридцать занимать надо! И как потом расплачиваться?

— А вам обязательно прямо здоровенный бугай нужен? — хмыкнул я.

— Да какое там! За такого, да ещё и смирного, вообще шестьсот денариев дерут. Нам хотя бы уж не дряхлого старика и не болезненного доходягу, который через три года вообще сдохнет. Две межрыночных восьмидневки здесь со свёкром проторчали, ждали нового подвоза рабов, но подходящего средненького раба за приемлемую для нас цену так и не нашли. По такой цене — только если оптом брать, не менее десятка, но откуда у нас деньги на десяток и зачем нам десяток? Нам один нужен. Свёкр дальше ждать не мог — надо собирать урожай, так что меня здесь оставил за рынком следить, а сам в деревню вернулся. А жильё в инсуле — даже самый верхний этаж сто двадцать денариев в год. Это треть денария в день — представляешь? Три асса с третью! Мы с ребёнком проедаем в день меньше — полтора асса. Но с жильём — пять ассов, половина денария в день выходит. За восьмидневку в Риме я четыре денария на проживание трачу, и если в рыночный день мне снова подходящего раба не попадётся — получится, что потратила зря…

— Попадётся, если я помогу тебе, — теперь я знал, как её заинтересовать, тем более, что и купить ей раба был бы на крайняк согласен, а тут при моих деловых связях вообще практически халявный вариант мог вырисовываться, — Ты, кажется, говорила, что твой свёкр был в африканской армии Сципиона?

— Да, уже принципом. Свою железную лорику он как раз с той африканской добычи приобрёл. Но при чём тут это?

— При том, что он тогда должен был выучить хотя бы основные фразы на финикийском и может объясниться с африканцем. Значит, вам не обязательно нужен раб, говорящий на вашей латыни. Вас устроит и ливофиникиец, даже просто ливиец, лишь бы по-финикийски говорил и на земле работать умел.

— Свёкр думал об этом, но и такие африканцы тоже дороги. Кто же нам одного по оптовой цене продаст?

— Вам — никто, а вот мне — не любой, конечно, но кое-кто продаст, если я его об этом попрошу, — ухмыльнулся я, — И если ты поможешь мне в моей проблеме, я помогу тебе в твоей…

— И чем я могу тебе помочь? — судя по вскинутым глазам и несколько нервному тону, римлянка «поняла» в самом тривиальном смысле, — Я, между прочим — порядочная женщина… Нет, ну как свободная вдова… Но ты ведь варвар, а я — римская гражданка…

— Набивает себе цену, — прокомментировал по-турдетански Тарх.

— Я не просто варвар, Летиция, — ответил я ей, тоже едва сдерживая смех, — Я ведь ещё и раб…

— Ты?! Ты шутишь? У тебя же свои рабы есть! — она выпала в осадок.

— Ну, из этих людей мой раб — только один, а остальные — свободные, хотя и служат мне охраной. Но ты права, свои собственные рабы у меня есть, и их у меня даже больше, чем ты в состоянии себе вообразить.

— Тогда как же…

— Я — фиктивный раб. Вот, как раз освобождаться в Рим приехал. Освобожусь и получу римское гражданство.

— А, вот оно что! — римлянка понимающе улыбнулась, — Да, некоторые и так делают, хотя обычно это латиняне или другие италийцы — я сама знаю двоих таких. Но чтобы варвар… Ну ты и ухарь, испанец! А за сколько тебе, кстати, продадут подходящего африканца? Может быть…

Тарх, склонившись к самой столешнице и прикрыв рот сразу обеими руками, беззвучно захохотал.

— По оптовой цене, Летиция, — она, похоже, вообразила, что мне могут продать раба вообще за бесценок, и я намерен не только натурой с неё за посредничество взять, но ещё и спекульнуть заодно, — Купец ведь не станет торговать себе в убыток и не откажется от своей прибыли, так что дешевле оптовой цены он не продаст раба и мне.

— Ну, я была бы ОЧЕНЬ благодарна, — судя по блеску глаз, на доплату мне за посреднические услуги натурой римлянка уже согласна безоговорочно, гы-гы!

— Ты же сама сказала, что до розничной цены вам со свёкром не хватает примерно ста тридцати денариев. Тебе не кажется, что это гораздо больше, чем обошлись бы услуги даже дорогой шлюхи за всё время моего пребывания в Риме? Ну, может и не самой дорогой, но уж точно из числа лучших, — поймав её на крючок, я мог теперь позволить себе поприкалываться над её гегемонским римским снобизмом, — Я тебе даже больше скажу — моя наложница получше большинства ваших италиек, — я изобразил раздевание собеседницы глазами, — Гораздо лучше. А обошлась мне, если на ваши деньги, то в восемьдесят пять денариев. И это — в полную собственность, а не на время, — я говорил чистейшую правду, имея в виду Софонибу, купленную в Кордубе за пятьдесят гадесских шекелей, — Так что не обижайся, Летиция, но та «помощь», о которой ты подумала, ста тридцати денариев не стоит.

— Это где ж такие цены?! — кошёлка изумилась настолько, что обидеться на не самую лестную оценку её собственных женских достоинств, как и на сравнение какой-то варварки-перегринки с аж целой гордой квириткой, её уже не хватило.

— Там, где рабов добывают, — разжевал я ей, — Но забудь и думать — поездка туда ради покупки всего одного раба съела бы всю твою экономию.

— Да, свёкр тоже так говорил… Но ты ведь теперь и сам скоро станешь римским гражданином. Разве любовь римлянки не престижнее? Ты будешь вольноотпущенником, а я — свободнорожденная римлянка. И я сейчас свободна от брачных уз, между прочим…

Тарх хохотал уже в голос, да и я прыснул в кулак. Млять, ну что за дежавю! В прежней жизни штук пять бэушных с довесками пытались меня захомутать!

— Летиция, у меня есть жена…

— Варварка! Ваш брак не будет считаться законным!

— Будет. Мы освобождаемся всей семьёй — я, жена и сын. Жена, которую я выбирал сам, и МОЙ сын от неё…

— Понятно… И что же тогда тебе нужно от меня?

— Не от одной тебя, а от тебя с твоим ребёнком. Быть со мной на Форуме в день и час моего освобождения и «освободиться» вместе со мной, назвавшись именами моей жены и сына.

— Мне, свободнорожденной римлянке, назваться рабыней?! Перед толпой сограждан и в присутствии городского претора?! — гегемонша впала в ступор.

— Я понимаю, что ты скорее предпочла бы переспать с рабом, если это будет без свидетелей, — прикололся я, — Но это не стоит ста тридцати денариев, которые я предлагаю тебе сэкономить. А ведь для тебя это всё равно, что заработать их за один день, даже не вспотев. Тебе не кажется, что ты — не единственная молодая римлянка с маленьким сыном в этом городе? Я легко найду и другую, которая за многократно меньшую сумму засунет свою римскую гордыню себе… гм… ну, откуда дети вылазят.

— Похабник! Ладно, считай, что я свою уже засунула… именно туда, хи-хи! Но ты сам-то доверяешь своему фиктивному хозяину? Что, если он обманет тебя и откажется освободить?

— Это — вряд ли. Он — римский всадник и дал на нашем договоре страшную клятву при свидетелях, перед которыми едва ли захочет опозориться. Но я не полагаюсь на его честь полностью — поэтому-то мне и нужны те, кто изобразит моих жену и сына, которые на самом деле далеко отсюда и в полной безопасности.

— Вместо них ты предлагаешь рисковать мне с моим ребёнком?

— А чем ты рискуешь? Разве у тебя нет знакомых, которые подтвердят, что ты — свободнорожденная римская гражданка? Предупреди их и договорись, что если ты не вернёшься в тот же вечер, они явятся на следующий день к городскому претору с жалобой на незаконное порабощение римской гражданки. Твой риск не настолько велик, чтобы возможность купить хорошего раба по доступной тебе оптовой цене не оправдала его. Я рискую гораздо большим. В отличие от тебя — действительно свободой, а точнее — даже жизнью, которой запросто могу лишиться при попытке побега. Ты же не думаешь всерьёз, надеюсь, что я намерен в этом случае смириться с НАСТОЯЩИМ рабством? Ну, это вряд ли, конечно, мои люди своё дело знают, но какой-то риск есть всегда. Тебе же грозят только некоторые неудобства в течение одного дня…

— Пожалуй, ты прав — мой риск невелик. Но как мне быть уверенной в том, что меня не обманешь ты?

— Никак. Я могу, конечно, поклясться своими богами, но откуда тебе знать, как наши боги относятся к ложным клятвам, даваемым чужакам? Поэтому считай, что если я захочу обмануть тебя, то обману. Но в этом случае ты останешься при своём, ничего не потеряв. Ну, кроме унижения оттого, что назвалась рабыней и надела фригийский колпак при освобождении. Я же рискую потерять римское гражданство своих жены и сына, ради которого и затеял всю эту возню с тобой. Ты пожалуешься претору, расскажешь о нашей договорённости, которую я нарушил, и он вполне может объявить заочное освобождение моей семьи недействительным. И тогда мне снова придётся начинать всё сначала. Скорее всего, это обойдётся мне не слишком дорого, но кто заплатит мне за потерянное зря время? Как ты думаешь, мне это сильно нужно?

— Пожалуй, ты и в этом прав, — кивнула римлянка, — Ты не беден и не унижен, и на того, кто получает удовольствие от унижения других, ты тоже не похож, — она указала взглядом на моего слугу, обедавшего вместе со свободными бойцами и евшего то же, что и они, да и мы с ней, — А никакой другой выгоды ты от моего унижения не получишь. Да и свёкр, хоть и не любит испанцев после гибели своего младшего сына, их честности не оспаривает. Поэтому твоему слову я готова поверить, но что, если ты сам ошибаешься? Допустим, тебе продадут раба, но дороже той цены, которая посильна для нас со свёкром. Мне хотелось бы большей уверенности…

— Это справедливо, — согласился я, — Раба, которого мы с тобой выберем, я куплю сам, и если он окажется дороже — это будет моя проблема, а не твоя. С тобой же мы официально заключим сделку, по которой римский вольноотпущенник Гней Марций Максим — так будут звать меня после освобождения — обязуется продать тебе этого раба за… сколько вы там со свёкром на него собрали?

— Было двести семьдесят, но Рим — очень дорогой город, и я уже потратила из них на проживание больше десяти. А в долги влезать не хотелось бы…

— Значит, за двести пятьдесят. Если откажусь, то буду должен вернуть тебе задаток в двадцать денариев, который ты мне за него якобы уже заплатила вперёд.

— Это в качестве гарантии?

— Да, обоюдной. Если случится самое плохое, и меня обманет мой фиктивный хозяин — я не получу того имени, которое будет указано в нашем договоре, и он окажется недействительным. Раз нет человека с таким именем — тебе не на кого подавать в суд. Я не получил своего — и ты не получила того, чего хотела. Вместо этого мы с тобой схлопочем проблемы, но ты относительно пустяковые, а я — посерьёзнее. Факир был пьян, фокус не получился. Справедливо?

— Справедливо, — со вздохом признала Летиция.

— Далее, если освободят меня самого, но не освободят мою семью — это будет значить, что ты не выполнила свою работу. Твоим наказанием за это будет расторжение сделки — ты не купишь нужного тебе раба, а я потеряю двадцать денариев, которые якобы получил от тебя в задаток. Для меня это пустяки по сравнению с моим делом здесь, а тебя они вознаградят за те неудобства, которые ты рискуешь вытерпеть, пока тебя не вызволят твои знакомые. Справедливо?

— Справедливо…

— Вот и постарайся сделать свою работу так, чтобы этого не произошло. Ну и если всё получится так, как мне нужно — ты знаешь, как наказать меня, если я вдруг тебя обману.

— Ну, ты ведь покупаешь раба, который тебе самому совершенно не нужен…

— Я найду ему применение, если что. Но — ты права, это хлопотнее, чем сбагрить его тебе, как мы с тобой договариваемся. А повторных хлопот ради гражданства для жены и сына будет ещё больше. Никаких других гарантий я тебе дать не могу, так что уж изволь удовольствоваться этими…

— Этого, думаю, достаточно. Когда пойдём раба выбирать?

— Да хоть завтра. Тянуть время, сама понимаешь, не в моих интересах — Рим и в самом деле дороговат для долгого проживания.

— Ещё бы! — я как раз расплачивался с хозяином заведения, и глаза гордой квиритки не без душевной муки проводили три денария, что перекочевали из моего кошелька в его шкатулку для выручки, после чего обратный путь проделали лишь полтора асса сдачи. Она со своим пацанёнком как раз на эти полтора асса в день питается, а я тут за разовый обед с ней и шестью своими людьми, включая и раба, девятнадцать её дневных норм питания запросто выложил!

— Я должна тебе что-то за угощение? — поинтересовалась Летиция тихим, но выразительным шепотком, с эдакой хрипотцей.

— Ну, я ж не ставил тебе никаких условий…

— А ты поставь. Купи мне ещё что-нибудь — по мелочи, раз я многого не стою — и поставь условие, — это был уже явный намёк. Вина мы, конечно, все выпили, но немного — так, еду только запить, да жажду утолить. Даже для её хрупковатого телосложения — ну никак не столько, чтоб одуреть и к едва знакомому мужику в койку напрашиваться.

— Ну, раз так… Чего-нибудь сладкого для твоего мальчугана? Хозяин! Что у тебя есть из сладкого?

— Есть морковь, есть сухофрукты, есть печенье на виноградном меду, есть и сам виноградный мёд…

— Небось, в свинцовом чану варился? — заподозрил я.

— А как же ещё? Все так делают, так слаще получается…

— А нормальный пчелиный мёд у тебя есть?

— Да ты что?! — римлянка аж глаза выпучила, — Он же дорогущий, денарий за секстарий, а меньше секстария не продают! Нечего его так баловать, возьми ему лучше вот этого виноградного меду — он ещё слаще, а стоит вчетверо дешевле…

— Не обращай на неё внимания, — я протянул хозяину денарий, — Давай секстарий нормального мёда, — А ты — мой тебе совет — забудь лучше о свинцовых сладостях раз и навсегда. Особенно — для детей. Здоровее будете…

Римлян, конечно, хрен переделаешь. Жрали они «свинцовый сахар», жрут и будут жрать. Не в чистом виде, конечно, но большая часть римских сладостей — не считая слишком дорогого для широких масс мёда и лишь еле-еле сладкой моркови — так или иначе с этой свинцовой отравой связана. По мнению многих историков, с которым согласна и Юлька, как раз тот свинец и является одной из причин будущего вырождения римлян. Свинцовые трубы акведуков — хрен с ними, там вода проточная, и соли кальция на стенках труб осаживаются, воду от свинца изолируя. Но вот дешёвая свинцовая посуда римской черни, свинцовые пробки для винных амфор и «свинцовый сахар» в сладостях и сладких винах — это нечто! Кроме собственно токсичного воздействия, как рассказывал нам препод по охране труда, свинец — ещё и мутагенный фактор. И ведь веками же применяли — неужели заметить не могли, что сами себя же и друг друга медленно травят? Гегемоны, млять!

Мне — хрен с ними, с этими гордыми квиритами. Мне среди них не жить и с ними не родниться, и я римскую историю менять и переделывать не собираюсь — ну, за исключением одного отдельно взятого региона одного отдельно взятого полуострова на крайнем западе античного Средиземноморья. За его пределами всему остальному римскому миру разрешаю травиться свинцом, сколько ему вздумается — судьба у него такая. Самый дешёвый из всех известных им металлов — пущай травятся, раз экономисты такие невгребенные. Пущай экономят серебро на собственном здоровье. Что до этой конкретной римлянки — как я уеду, так один ведь хрен снова будет экономить каждый асс и травить дешёвым свинцовым суррогатом и себя, и своего пацанёнка. Но это будет уже её римская гегемонская дурь, над которой я не властен. Я — предупредил, и моя совесть чиста…

— Что-то, Максим, твой сын не очень-то на тебя похож! — подгрёбывал меня фиктивный хозяин, пока мы стояли в очереди к городскому претору, — Ты точно уверен, что твоя жена не шалила в твоё отсутствие? Я бы на твоём месте обязательно посчитал сроки — не был ли ты в отъезде за девять месяцев до его рождения, хе-хе!

— По срокам у меня сомнений нет, господин, — я старательно для посторонних, но с заметной для него дурашливостью изобразил тон и рожу, которые и должны у тебя быть, когда внешне ты — сама почтительность, но мысленно — медленно и методично перепиливаешь обидчику глотку тупым мясницким ножом, — А сходство придёт с годами, господин. Я и сам в раннем детстве весь в породу матери был, а на отца только позже стал заметно похож…

— Ну, тебе виднее — в конце концов, это твоя семья, — констатировал этот скот с ухмылочкой, изображающей полную уверенность в своей гениальной догадке.

В нашем современном социуме за подобные шутки запросто можно и в морду схлопотать. В позднесредневековом — в соответствующих кругах — со шпагой в руках за базар отвечать пришлось бы. Не знаю пока, как положено реагировать в античном Риме — не актуально это, когда тебя оскорбляет твой хозяин, для которого ты — говорящая вещь по всем законам и «понятиям» античного римского социума. То, что моё рабство на самом деле фиктивное — это наше с ним тайное дело, а для не посвящённых в него посторонних зевак внешний декорум всевластия рабовладельца и бесправия раба должен соблюдаться неукоснительно. Не смеет раб ни оружие на господина поднять, ни голую руку — даже словесно его облаять не смеет. Господину же можно всё, чем этот и пользуется с большим удовольствием, тролля меня посреди толпы Форума самым оскорбительным образом. В интернете — забанил бы на хрен за такое поведение, но тут-то — античный римский реал.

Будь со мной настоящая Велия с настоящим Волнием на руках или пускай даже и Софониба с Икером — млять, один хрен урыл бы! Не физически, конечно, даже не словесно — энергетически. Трубу на него одел бы, как и на любого энергетического вампира, пускай даже и невгребенно крутого начальника — а физически и пальцем бы не тронул, да и словесно промолчал бы, только хрен бы ему стало от этого легче. Доводилось в прежней жизни не одну достаточно высокопоставленную обезьяну подобным образом хорошим манерам учить, и со мной — что самое интересное — быстро учились. Потом, правда, нередко снова забывались, и урок приходилось повторять по углублённой учебной программе, но пары-тройки — редко какой макаке не хватало. Хватило бы и этому, если бы его троллинг был всерьёз. А так, когда мы оба прекрасно знаем, что со мной Лжевелия и Лжеволний, который на самом деле, ясный хрен, ни разу не мой сын — хрен с ним, пущай шутит. Мне как-то правда в глаза не колет — особенно за римское гражданство, гы-гы!

Ох и поржали же мы с ним у него в доме, когда я заявился к нему на днях, дабы засвидетельствовать своё почтение и договориться о процедуре моего «освобождения»! Я ведь тонкостей-то от него и не думал скрывать. На хрен, на хрен! Только не при римских раскладах, о которых и Юлька рассказывала, как сама их понимала, и тесть, и торгующий моим шёлком купчина. Поэтому в подмене «освобождаемых» жены и сына я признался ему сам и сразу же. Вслух я, конечно, озвучил ему «официозную» версию о нежелании подвергать семью тяготам плавания через море — особенно обратного, которое уже на осень приходится, когда высока вероятность осенних штормов. Вот тогда-то он и начал ржать, тут же спросив меня, сколько я привёз с собой собственных вооружённых до зубов испанских головорезов и сколько нанял в помощь им местных бандитов. Потом — где и за сколько я купил тех рабов, которых намерен выдать за свою семью. Он ведь всё прекрасно понял. Мне даже не пришлось объяснять ему, что опасаюсь я с его стороны не прямого клятвопреступления, а сводящей клятву на нет хитрой формулировки, которой я мог не заметить из-за скверного владения языком — он сходу понял и это и сам растолковал этот нюанс жене, после чего поржала и она.

А уж когда я рассказал хозяйской чете, что изображать мою семью будут не рабы, а свободнорожденная римская гражданка с ребёнком-римлянином — они сперва выпучили глаза, а затем хозяин въехал и снова сам разжевал супружнице, что это значит. Что римской гражданке и её сыну порабощение не грозит даже в теории, а значит — мне бросить их в случае чего абсолютно не страшно и абсолютно не стрёмно, а сам здоровый и умеющий обращаться с оружием варвар, имеющий вооружённых сообщников на подхвате и не обременённый женщиной и ребёнком, которых должен непременно спасти, отобьётся и вырвется на свободу почти наверняка. И при этом — даже рабами не жертвуя и сохраняя тем самым особо ценящуюся среди варваров репутацию человека, который своих в беде не бросает, и с которым уж точно не пропадёшь. Эдакий образцовый патрон варварского разлива. И снова римляне посмеялись, а отсмеявшись — уже несколько иначе на меня взглянули — зауважали, млять! Ну, в той мере, в какой надменный гордый квирит вообще в состоянии уважать какого-то варвара.

Особенно, когда я показал ему и тут же подарил хитрую трость со скрытой в ней шпагой — сопровождавший меня слуга сразу же подал мне точно такую же запасную. Против настоящего боевого оружия она, конечно, смехотворна, но кто же в городской черте Рима носит настоящее боевое оружие? В нём даже полиции-то настоящей ещё нет, если ликторов не считать, но сколько там в том Риме тех ликторов? И чем они вооружены? Даже секиры в своих фасциях, с которыми их так любят изображать художники, они носят только сопровождая наделённого империумом полководца в походе, а в городе у ликтора только голая фасция, то бишь пучок розог. Не на них они рассчитывают, а на свою священную неприкасаемость государственного служащего, которого посмей только тронуть! Но мне-то ведь в случае подставы терять нечего, и хрен ли мне тогда их неприкасаемость? В общем — заценил Гней Марций Септим мои приготовления по достоинству, а шпага в трости ему даже откровенно понравилась — незаменимая вещь, если появились вдруг какие-то важные дела в районах с не самой благополучной криминогенной обстановкой. Трость — не меч, и её в городе можно носить где угодно и совершенно открыто — гораздо удобнее, чем прятать под плащом, не говоря уже о тоге, настоящий боевой клинок. Внешне — оригинальный и полезный по римской жизни подарок, но при этом, учитывая наши обстоятельства — с тонким аглицким намёком.

Супружница-то евонная в те тонкости едва ли въехала, да и разве до таких пустяков ей было? Она мои основные подношения глазами пожирала. Главным образом — грубоватый по современным меркам, но тонкий по античным, да ещё и блестящий на свету кусок «косского» шёлка на платье. Ну какие там доходы у её мужа, простого римского всадника с виллой на пару десятков рабов? Он, конечно, тоже в квестуре и проквестуре своих испанских бессеребренником не был, и кое-что, ясный хрен, и к его рукам там тоже прилипло, но разве сравнишь это с целыми состояниями, наживаемыми наместниками провинций? Вот кто деньги гребёт лопатой! Но для этого надо быть минимум претором, а до претуры её супругу — как раком до Луны. А расходы после квестуры стали — под стать доходам. Он ведь теперь — уже целый сенатор! Не важно, что занюханный заднескамеечник, личное мнение которого никому не интересно, а по некоторым вопросам даже права голоса не имеющий. Надлежащий сенатору вид — изволь иметь. Широкая пурпурная полоса на тунике — теперь обязательна, и пурпур этот должен быть настоящим, иначе — засмеют. А настоящий пурпур — на вес золота, и тогу теперь белую изволь постоянно вне дома носить, а она легко пачкается, и их не одну надо иметь. Хвала богам, хоть без пурпурной окантовки по краю — но это только пока. Если в эдилы избираться, так мало того, что на саму предвыборную кампанию и при исполнении должности разоришься — действующий магистрат должен уже и тогу с пурпурной каймой носить. До шёлка ли тут при такой жизни простому римскому всаднику? Я едва удержался от смеха над её рассуждениями, заточенными под нынешние скромные празднества, которые обязан устраивать для горожан эдил, стоимость которых пока-что сопоставима с расходами на «надлежащий вид». Знала бы она, во что будут выливаться Игры буквально через считанные десятилетия, когда Рим захлестнёт принесённая с богатого Востока тяга к роскоши и пышности! Вот когда желающие сделать политическую карьеру начнут люто жалеть о том, что родились не в «старые добрые времена»!

Потом, полностью разобравшись в ситуёвине и отсмеявшись по поводу моих мер предосторожности, будущий патрон устроил им разбор с точки зрения римских законов и обычаев. Меня, конечно, предупреждали о том, что не всё в Риме так просто, как кажется на первый взгляд. Но это были знания людей, смотревших на Рим извне или изучавших его пару тысячелетий спустя — примерно как тот кухонный стратег, видящий бой со стороны. Теперь же меня просвещал человек, знающий римскую жизнь изнутри, да ещё и входящий в число посвящённых во все её нюансы. А собака ведь тут не в законах римских порылась, кратких и простых как три копейки, а в нигде и никем не записанных обычаях. Вот их-то и начал разжёвывать мне Гней Марций Септим, учитывая моё чисто по человечески понятное и простительное для варвара, но в Риме весьма рискованное незнание обычаев. И по его импровизированной лекции выходило, что чуть ли не все наши представления об античном Риме — в той или иной степени ошибочны.

Я уже упоминал, кажется, что юлькин истфак МПГУ — бывший историко-юридический, и история в нём традиционно преподаётся со значительным юридическим уклоном? С одной стороны это задаёт чисто юридический шаблон восприятия, когда за истинную картину принимается теоретическая, обязанная существовать строго по букве действующих в социуме законов. С другой — резче бросаются в глаза известные по историческим источникам случаи несоответствия теории и реальной практики — для того, кто о них знает, конечно. Так один из юлькиных — ну, раз она говорит, что просто хороший знакомый, то хрен с ней, пусть так и будет — юрист, как она рассказывала, вообще считал, что республиканский Рим — даже не государство в современном понимании, а разросшаяся до размеров государства, но живущая реально по уголовно-бандитским «понятиям» большая банда, руководимая паханами составляющих её малых банд. Эдакий, как Юлька процитировала с его слов, Римский Паханат.

Ведь что такое большая римская семья? Это пахан-домовладыка, именуемый патерфамилиа, и полностью подвластные его воле домочадцы — жена с детьми и их семьями, если они уже взрослые, и принадлежащие всему большому семейству рабы. И положение подвластного отцу сына ничем принципиально от рабского не отличается. Может убить, может в рабство продать — его, конечно, «не поймут-с» в случае явного беспредела, но вмешиваться никто не станет — в отношении своих домочадцев патерфамилиа в своём праве, и его права — приоритетны даже над государственными. Ну, не абсолютно, кое в чём государственные законы его таки ограничивают, но хрен ли это за ограничения? Отец вправе трижды сына в рабство продать, и только лишь после третьего раза проданный им сын по законам Двенадцати таблиц окончательно освобождается из-под отцовской власти и становится сам себе патерфамилиа. А много ли у него шансов вообще хотя бы просто дожить до такого момента? Так что по факту выходит, что реальными полноправными гражданами Рима являются только паханы-домовладыки, и это только их священные и неприкосновенные права охраняются и соблюдаются законами римского государства. Все прочие — в той или иной степени подчинены каждый своему пахану и находятся в его, а не государственном, ведении. Если кем-то извне ущемлены интересы подвластного домочадца — истцом за него в суде выступает его домовладыка. Он же — и ответчик за все проступки своих домочадцев перед посторонними. В гораздо меньшей степени, но тоже в немалой, зависят и клиенты от своего патрона. Кое в чём и их взаимоотношения выше государственных законов. Клиент, например, не только не обязан, но и вообще не должен свидетельствовать в суде против патрона, а если свидетельствует — это свидетельство не должно приниматься судом во внимание. Правда, и патрон вредить клиенту не должен — нарушение этого правила освобождает клиента от его зависимости.

Казалось бы, какое отношение это имеет к моему делу? Оказывается, как объяснил мне фиктивный хозяин — самое прямое. Рим не так уж и велик, и немалая его часть толпится ежедневно на Форуме. Что, если в момент моего с моей липовой семьёй «освобождения» рядом вдруг окажется кто-то, знающий мою «жену»? Разве не возникнет у него вопроса, с чего бы это вдруг его знакомая, свободнорожденная римская гражданка, вздумала назваться чьей-то рабыней, да ещё и под чужим именем? Кроме всего прочего, этот достаточно невинный подлог, по букве закона может быть определён и как лжесвидетельство. А лжесвидетеля по законам Двенадцати таблиц полагается сбросить с Тарпейской скалы. Ежу ясно, что по духу закона это не наш случай, но закон есть закон, и исполняться он должен по букве…

Ну, в нашем-то заведомо пустяковом случае по его мнению это нам вряд ли реально грозит, но законность акта об освобождении моей настоящей семьи — Велии и Волния, пожалуй, окажется под вопросом, а уж законность их включения в список граждан какой-нибудь одной из четырёх городских римских триб — однозначно будет оспорена. Вот если бы я состоял с Летицией в законном римском браке, тогда — другое дело. Тогда, как её муж, я считался бы её домовладыкой и имел бы право приказать ей назваться кем угодно и под каким угодно именем, она была бы обязана повиноваться, и поскольку власть домовладыки над домочадцами выше государственной, это не считалось бы лжесвидетельством. Но разве может раб — а я ведь пока-что всё ещё раб — состоять в законном браке со свободнорожденной римской гражданкой? Строго говоря — и это оказалось для меня весьма неприятным сюрпризом — и вольноотпущенник, которым я стану после освобождения, со свободнорожденной вступить в настоящий законный брак не может. Мои сведения о допустимости таких браков оказались из более поздних времён, а пока они запрещены категорически. Иначе говоря, для вступления со мной в брак Летиция должна сперва сама пройти через фиктивное рабство, дабы тоже считаться вольноотпущенницей, что для римской гражданки немыслимо. А без этого возможно только допускаемое законом временное сожительство — конкубинат, который настоящим браком не является и супружеских прав не даёт. Соответственно — не даёт мне прав приказывать ей, а её — не обязывает повиноваться мне, а значит — не избавляет от возможного обвинения в лжесвидетельстве.

Впрочем, мне ведь брак с Летицией не нужен, мне за Велию её выдать нужно, а её пацанёнка — за Волния. И реальная лазейка тут, как Гней Марций мне объяснил, как раз в обязанности подставной «жены» повиноваться воле своего настоящего домовладыки. Для Летиции это её свёкр-центурион, с которым мы и должны согласовать нашу аферу. Если он прикажет ей с её ребёнком замещать моих настоящих жену и сына на церемонии их освобождения и внесения в гражданские списки городской трибы — это будет законно. Центурион, конечно, может и заартачиться, но это — едва ли. Всё-таки предлагаемая мной сделка ему весьма выгодна и решает все его проблемы. Долгую и нудную лекцию о том, кто он и кто я, и какую честь их семья мне оказывает, мне от него, конечно, выслушать придётся, но это ведь не смертельно, верно? Уж всяко ведь не тяжелее, чем ожидание подвоха с освобождением и все мои меры по подстраховке? Я тоже так считал, так что никаких возражений у меня не возникло. Надо согласовать и договориться — согласуем и договоримся. Это обошлось мне ещё в пять дней задержки и ещё в пару десятков денариев дополнительных затрат — главным образом на угощение гордого центуриона и его друзей в их сельской таверне, в результате которого все оказались уважаемыми людьми, и этому нисколько не мешало нахождение доброй половины из них под столом, а я дня три после этого даже смотреть не мог ни на что крепче колодезной воды, но мой вопрос в итоге был решён нужным для меня образом.

Решился он вскоре после того, как выяснилось, что при Заме свёкр Летиции, оказывается, собственной рукой сразил самого Ганнибала. Как он ухитрился это сделать, когда Одноглазый находился в центре своей третьей линии ветеранов, а римские принципы с триариями были задействованы только на флангах — это, сдаётся мне, одному только римскому Бахусу известно. А поскольку мне мой вопрос надо было разруливать, а не историческую истину выяснять — хрен с ним, пусть этот пьяный трёп на их с Бахусом совести и остаётся. Тут за собственным языком следить требовалось, дабы не войти в пьяный раж самому и не проболтаться сдуру о собственных приключениях при освобождении ганнибаловой жены из-под ареста в Карфагене, где для этих гегемонов — от греха подальше — меня нет и не было вообще. Я — испанец-турдетан, и для них этого достаточно. Не следовало и об обстреле слонов со стены Кордубы хвастать — у Кулхаса с Луксинием уж точно не было ни одного слона, все до единого были римскими, а Кордуба ведь там официально на римской стороне отметилась. Тем более — где гарантия, что римский участник тех событий в деревне не отыщется? На хрен, на хрен!

Благоразумно засунув язык в жопу и — дайте боги терпения — сумев выслушать беспардонное хвастовство нажравшегося в хлам гегемона, я заодно договорился и с уважаемой по пьяни компанией свёкра Летиции о фиктивном рабстве и освобождении через год на римском Форуме и всей остальной нашей гоп-компании, включая и подмену отсутствующих в наличии семей, замещение которых уважаемая алкашня бралась обеспечить по сходной цене. Пока, конечно, только в принципе договорились — как прикажете нормальный полноценный договор заключать в ТАКОМ, млять, состоянии? Там ведь дошло уже и до того, что бывший сципионовский герой-принцип — перед тем, как отрубиться и плавно съехать под стол — доверительно поведал мне и о том, как он отважно — ага, за спинами велитов с гастатами — выстоял под натиском слонов Ганнибала и даже завалил пилумом то ли одного, то ли сразу двух. А потом, не мелочась, вознамерился вообще меня усыновить и на Летиции женить. Такая великая честь в мои планы уж точно не входила, и мне пришлось заказать ещё вина, дабы спровадить его к приятелям под стол раньше, чем он успеет в этом поклясться, а я сам — загорланить «Орла шестого легиона» по-русски. Вот освобожусь, гражданством обзаведусь — снова придётся к ним в деревню съездить и на трезвые головы уже детально обо всём договариваться…

Изображающая Велию Летиция откровенно морщилась от троллинга моего фиктивного хозяина, и если бы не приказ свёкра — не уверен, что не пришлось бы ей рот затыкать. Вдобавок, её и в самом деле беспокоила опасность быть узнанной кем-нибудь из случайно оказавшихся поблизости знакомых. Не смертельная, конечно, всё ведь законно, но приятного мало, если поползут пересуды. Третья услыхавшая кумушка наверняка ведь будет рассказывать четвёртой, что «на самом деле» эта бесстыжая Летиция с этим рабом испанцем ещё при живом муже в постыдной связи состояла, и ребёнок её на самом деле от испанца, а не от мужа, а теперь вот земельный надел покойного мужа продала, хахаля своего испанского из рабства выкупила и сама — тоже, надо полагать, через фиктивное рабство — в вольноотпущенницы переводится, дабы замуж за него выйти. Кликуши — они ведь такие, всё обо всех «знают совершенно точно». Чтобы свести риск подобных слухов к минимуму, римлянка закуталась в шаль и повернулась лицом ко мне, пряча его от толпы. Смущали её слегка и мелькавшие то и дело неподалеку явно бандитские рожи — как моих испанцев, так и граждан гегемонов, которых, как совершенно правильно догадался мой будущий патрон, я нанял вполне достаточно для гарантированного успеха операции «Ноги в руки», если таковая понадобится. И напрасно будущий патрон ухмыляется, ловя мои взгляды и окидывая своим орлиным взором всё многолюдье Форума. Как там фриц Аларих лет эдак через шестьсот выразится? Правильно, чем гуще трава — тем легче её косить. Хрен ли толку от безоружной толпы? Пролетарии городские в армии не служат, и нормального боевого оружия, для них слишком дорогого, у них даже дома не водится, а деревенщина в своих сельских домах его держит — в пять минут за ним домой не сбегаешь, ежели чего. Всадники вроде самого Гнея Марция — эти, конечно, и в своих городских домусах оружие имеют, и кое-кто из них в пять минут, пожалуй, обернулся бы, но сколько их тут таких? Пока обернутся — мы и одними только шпагами в тростях дорогу себе проложим. Я ведь уже сказал, кажется, что в Риме даже полиции настоящей нет? Есть только пожарные из государственных рабов — где-то десятка по два на каждые из городских ворот. У них, конечно, есть и топоры, и багры, против которых тоненькая шпажонка из прогулочной тросточки уже не очень-то катит. Но кто сказал, что у нас здесь одни только эти легкомысленные шпажонки?

Рядом мелькнула ухмыляющаяся рожа Тарха, и я дурашливо погрозил этруску кулаком — типа, не смущай бабу, гы-гы! Она же абсолютно не в курсах и принимает его ухмылку на собственный счёт — с учётом «хозяйского» троллинга исключительно в скабрезном смысле. А он — единственный из моих людей, кто латынью получше меня владеет. Когда я скороговорку Летиции понимать не успевал, как раз он мне её на турдетанский и переводил, вот она и думает, что это он по поводу шуточек Марция в наш с ней адрес прикалывается. А прикалывается он на самом деле совсем по другому поводу, потому как он-то как раз — очень даже в курсах. Мой слуга Амбон рядом с нами стоит, держа в руках мою будущую римскую тогу, которую и поможет мне на себя навернуть, как только станет можно и нужно. А из-под этой тоги у него в руках свёрнутый испанский плащ выглядывает, в который два нормальных боевых меча завёрнуты — его и мой. А неподалёку мой африканский раб с нагруженной тачкой околачивается — ага, тот самый, для Летиции купленный. А раз купил и кормлю — пущай отрабатывает. Тачку ему уже нагруженной всучили, и он, конечно, не в курсах, что там в ней под мешковиной. Зато в курсах мои испанцы, как раз вокруг неё круги и наматывающие, дабы в любой момент быть поблизости от приныканных в ней под тряпьём дротиков, мечей и цетр.

Об этом-то всём, как и об очень даже неспроста оказавшихся именно здесь и именно сейчас местных бандюганах с приныканными под шмотьём ножами, кастетами и цепями, мой фиктивный хозяин в общих чертах догадывается, но с чего он взял, что это — всё? Главный сюрприз, о котором ни одна римская сволочь догадаться не в состоянии, у меня при себе. Заряженная трёхствольная кремнёвая «перечница» в подмышечной кобуре под туникой — это слева, а справа — две фитильных ручных гранаты в специальном чехле. Добротные, с литой бронзовой рубчатой «рубашкой» а-ля Ф-1 — серьёзная вещь, кто понимает. А эти гордые квириты ещё ж и ни хрена не понимают, и если вынудят меня опосля стрельбы ещё и гранатой шарахнуть — так кого осколками не посечёт, тот жидко обгадится с такого сюрприза. «Перечница» — это ж не только три достаточно прицельных выстрела. Это ещё и кремнёво-искровая зажигалка для щедро проселитрованного фитиля гранаты. Моя вторая «перечница» и ещё пара гранат — у Амбона вместе с нашими мечами. Он, правда, с этим громовым хозяйством обращаться не умеет, но от него этого и не требуется. Его задача — мне их подать, если понадобятся. Одной, скажем, привратную стражу из рабов-пожарных обезвредить, когда к воротам пробьёмся, а второй — запор самих ворот вынести на хрен. Во имя гуманизма молю богов, чтоб не понадобилось…

— А этот негодяй что здесь делает? — испуганно шепнула мне Летиция, — Это же Лысый Марк, главный бандит Субуры! — типа, Америку мне тут открыла.

С этим лидером местного криминального мира я познакомился ещё раньше, чем с ней. Точнее, мой купчина свёл меня с портовыми бандитами Остии, а уж они — с ним. С кем же ещё-то, если неформальная силовая поддержка по сходной цене требуется? Форум палатинская банда держит, которой на самом Палатине шалить нельзя — уж больно много там нобилей римских обитает, с которыми не очень-то забалуешь. Но и на Форуме им можно не всё — место присутственное, и если беспредел какой на нём случится — первым делом на них власти подумают. Поэтому, если там покуролесить может понадобиться — другую банду нанимать надо, а палатинскую — честно благородно предупредить, дабы надёжное алиби себе на опасное время обеспечила. Вот я и нанял субурских. Мы ведь как раз в Субуре и остановились. Солидных частных домусов там практически нет, почти одни инсулы, точнее — недоинсулы, а между застроенными ими кварталами — вообще трущобы. Собственно, Субуру несколько банд меж собой поделили, и Лысый Марк верховодит в той, что ближе к Форуму территорию контролирует — как раз, где мы и обитаем. Живёшь сам — давай жить и другим, а при случае — и заработать. Вот я и даю ему подзаработать — по денарию двум десяткам его горилл и два денария ему самому вперёд, а опосля отбоя тревоги — ещё по денарию гориллам и три — ему. Это если тихо и мирно всё обойдётся, а если драка выйдет — тут уж по особому тарифу рассчитываться с ними буду, в зависимости от результатов. Но и этот тариф для меня вполне посилен, и подстраховка того стоит.

Маячит же на глазах у римлянки означенный Лысый Марк тоже не просто так, а по поводу. Специально, как мы с ним и договорились — чтоб заметила и узнала. Потом, как с ней рассчитаюсь — его же найму и за ней присмотреть, чтоб благополучно и домой с рабом добралась, и чтоб раб не баловал, пока в городе, и чтоб до возвращения к свёкру в деревню ничего ни с ней, ни с рабом не приключилось. Это — официозная версия, скажем так. А до истинной она потом и сама допетрит… К сожалению, низкопримативные бабы вроде моей Велии — редкость. Куда больше среди них ярко выраженных обезьян, в которых сиюминутный инстинкт запросто может пересилить все доводы разума. Летиция — не исключение, а правило, обыкновенная среднестатистическая кошёлка, да ещё и не аристократка ни разу, инстинкты которой воспитанием сдерживаются. Сегодня ты договорился с такой обо всём честь по чести, условия предложил щедрые, она довольна ими и со всем согласна, даже премного благодарна — но это сегодня. А назавтра ей может захотеться от тебя гораздо большего — такого, чего тебе с ней совершенно не хочется, и ты честно предупреждал её об этом заранее, и вчера она всё понимала и всё признавала, а сегодня — моча в голову и вожжа под хвост, и она уже не согласна, теперь ей большее подавай, о чём не договаривались, а на твой совершенно справедливый отказ — жуткая обида с непредсказуемыми последствиями. Ведь обезьянье «нет» — это во многих случаях «попроси меня получше», и о других обезьяна тоже судит по себе. И страшно обижается, когда обманывается в своих ничем не обоснованных и взятых целиком и полностью с потолка ожиданиях. И не доходит до макаки, что на обиженных воду возят, а надо, чтоб доходило. И как такой втолкуешь, если её переклинило? А точно так же, по-обезьяньи. Клин вышибают другим клином, покрепче, а инстинкт — другим инстинктом, помощнее.

Инстинктом самосохранения, например. Я ведь для чего давеча при заключении договора о перепродаже ей купленного для этого раба САМ себя — на случай расторжения сделки — на двадцать денариев якобы полученного от неё задатка «оштрафовал»? Типа, денег куры не клюют, а понты — дороже? Естественно, в тот момент обезьяна именно так мой широкий жест и расценила. Я ведь специально подчеркнул, что эти двадцать денариев для меня — пустяки. А теперь — пущай разбойничью рожу Лысого Марка полицезрит, для которого эти же двадцать денариев — очень даже приличный заработок. И если я этот его приличный заработок могу и без особого повода потратить, то сколько я не поскуплюсь потратить по серьёзному поводу? Например, если сам крепко обижусь на чьё-то мелочное обезьянье паскудство? Сколько вообще стоит жизнь простолюдина? В Риме — едва ли так уж дорого. Полиции ведь настоящей нет, и расследование убийства частного лица с розыском убийцы — частное дело родственников убитого. А раз риск наёмного душегуба невелик, то невелика и наценка за означенный риск. А посему — я ведь выполняю то, о чём договорились, верно? Ну так и от партнёров по договору я вправе ожидать того же самого, и разочаровывать меня в этом — дружески не рекомендую. Не стоит этого делать в городе с не самой благополучной криминогенной обстановкой…

Приближалась наша очередь. Гай Скрибоний Курион, плебейский эдил трёхлетней давности, прославился на этой должности вместе со своим коллегой Гнем Домицием Агенобарбом тем, что подверг судебному преследованию множество откупавших общественные пастбища скотопромышленников, занижавших их ценность и причитавшуюся с них арендную плату. У большинства, как рассказывал мне будущий патрон, связи оказались крепкими, а махинации — труднодоказуемыми, но тех троих, которых эдилам всё-же удалось осудить, они заштрафовали так, что хватило и на постройку святилища на острове Фавна, и на двухдневные Плебейские Игры с пиром. В этом плане — популист. Впрочем, не больший, чем курульные эдилы того же года, распределившие среди граждан миллион модиев сицилийского зерна по смехотворной цене в два асса за модий. Оба, кстати, «наши» испанские преторы нынешнего года — Гай Фламиний, сын известного консула, и Марк Фульвий Нобилиор. В общем, вместе с Гаем Скрибонием Курионом, нынешним городским претором, из четырёх тогдашних эдилов трое на этот год преторами избрались, да и четвёртый — тот, который Гней Домиций Агенобарб — не отстал от них, а наоборот, опередил. В прошлом году городским претором был, так что как раз его нынешний и сменил. В общем, эдильство — хороший трамплин для будущей претуры, открывающей дорогу к дальнейшему консульству. Тот Агенобарб, например, уже на следующий год в консулы баллотироваться намерен, и его шансы на избрание оцениваются достаточно высоко…

К счастью, плебейство и популизм ещё не означают принадлежности к группировке Катона. Тот же самый Фламиний — бывший квестор Сципиона Африканского в Испании. С Курионом сложнее — он не так родовит, и его шансы на консульство значительно ниже. Это может толкнуть его в число сторонников Катона, но не сейчас — позже. Сейчас он, скорее, нейтрал, так что вредить сторонникам Сципионов у него причин нет, и ничто пока не мешает ему проявить сословную солидарность к такому же малородовитому и не имеющему хороших шансов на политическую карьеру простому всаднику-плебею. Гней Марций, конечно, уже предварительно поговорил с ним, в том числе и о юридически скользком моменте с подменой двух освобождаемых, так что претор в курсе и лишних дурацких вопросов не задаст.

— Наберись терпения, Максим, — предупредил меня фиктивный хозяин, — Тебе придётся сейчас вытерпеть нешуточное оскорбление.

— В чём смысл, господин? — не въехал я.

— Для твоего же блага. Мы же договаривались о том, что твои клиентские обязанности на деле будут символическими, а от всех обременительных ты будешь полностью свободен. Но эта наша с тобой договорённость — тайная, я даже в текст твоей «вольной» включить её не могу во избежание ненужных нам обоим вопросов, и ты не сможешь пожаловаться, если её нарушу я или мой наследник. Поэтому мы её сейчас узаконим. Если я нанесу тебе чувствительное, а главное — ничем тобой не заслуженное оскорбление, то ты будешь вправе возмутиться этим. А претор окажется свидетелем справедливости твоего возмущения, и это даст тебе право не считаться моим клиентом. Вред, причинённый патроном клиенту, по древнему обычаю ведёт к разрыву их отношений. Ты, конечно, как благодарный вольноотпущенник, полного разрыва не потребуешь, но заявишь об ограничении твоих клиентских обязанностей только теми, на которые ты сам будешь согласен добровольно, и претору даже против своего желания придётся признать твою правоту и приказать внести случившееся в протокол и в твою «вольную». И это будет уже законный документ, который надёжно защитит и тебя самого, и твоих наследников от любых злоупотреблений со стороны патрона.

— Я понял, господин, и благодарю тебя, — я обернулся к Тарху, — Ты слыхал? Предупреди наших и Марка, чтоб без моего сигнала не нервничали…

Этруск молча кивнул и растворился в толпе. Тем временем претор закончил дело тех, кто стоял перед нами, и подошла наконец наша очередь.

— Приветствую тебя, почтеннейший Гай Скрибоний Курион! — обратился к нему мой будущий патрон.

— Привет и тебе, Гней Марций Септим! — ответил тот, — Какое у тебя дело к сенату и народу Рима? — он, конечно, загодя знал, что это за дело, но традиция требовала произнесения всех ритуальных фраз.

— Я намерен отпустить на свободу трёх принадлежащих мне рабов, стоящих сейчас перед тобой. Официально, как положено по законам Республики.

— Твои рабы — твоё право, — произнёс претор положенную формулу.

По его знаку один из двух находящихся при нём ликторов — за пределами священного городского померия их при нём было бы шесть — передал свой фасций напарнику, взял в руку ритуальную трость и встал напротив нас.

— Встань перед ним и преклони колено, — подсказал мне фиктивный хозяин, подталкивая вперёд.

Я исполнил требуемое, а ликтор, возложив свою трость мне на башку, изрёк:

— Этот человек свободен!

— Есть ли у тебя возражения, Гней Марций? — спросил претор.

— Никаких, почтеннейший.

— От имени сената и народа Рима объявляю этого человека свободным! Встань с колен, согражданин!

— И обернись-ка ко мне, — добавил патрон, когда я встал…

Млять! Таких пощёчин я, кажется, не огребал ещё никогда и ни от кого! У меня аж башка вправо дёрнулась, когда он меня по левой щеке приголубил, а этот скот тут же и по правой мне добавил, а затем снова по левой. Спасибо хоть, предупредил заранее, что чего-то будет, а то ведь — вот мля буду — иначе запросто мог бы и на автопилоте в челюсть ему засветить! И чего бы потом после этого делал?

— Ты не слишком увлёкся, Гней Марций? — претор и сам обалдел от такого, — Одной лёгкой пощёчины — даже просто касания — было вполне достаточно!

— Разве? — хмыкнул тот и подмигнул мне — возмущайся, мол, только с умом.

— Так-то ты провожаешь меня на свободу, господин?! — промычал я почтительным, но весьма обиженным тоном, старательно держась при этом за башку.

— Так же не делается, Гней Марций! — увещевал его претор, — Я только что объявил этого человека свободным, а ты обошёлся с ним так, как будто он всё ещё твой раб — оскорбил его действием не только публично но ещё и у меня на глазах! И что ты прикажешь мне теперь делать?

— Делай то, что велит закон.

— У него вон даже кровь из носа выступила — слепой только не заметит. Это — уже явный вред. Ты разве не знаешь, что гласят по этому поводу Двенадцать таблиц?

— Надеюсь, не сбрасывание с Тарпейской скалы?

— Нет, конечно, но… Он ведь теперь после этого волен отказать тебе в твоих правах патрона, и я обязан буду в этом случае признать его правоту…

— Да, тут он в своём праве, — и снова подмигивает мне.

— Ты слыхал, согражданин? — промямлил окончательно выпавший в осадок наделённый империумом магистрат, — Нанесённое тебе оскорбление и причинённый тебе вред неоспоримы, и за них ты вправе разорвать все отношения со своим бывшим господином и не признавать его своим патроном. Ты разрываешь отношения с ним?

— Нет, почтеннейший. Свобода — это самое ценное, что может быть у человека, и мой бывший господин подарил мне её. Справедливо ли будет, если я лишу его почётного права числить и меня среди своих клиентов? Пусть моё имя остаётся в списках его клиентелы, и будет таким, как положено благодарному за свободу вольноотпущеннику, но обязан я ему как клиент буду теперь лишь то, что приму добровольно сам. Справедливо ли будет так?

— Я согласен с этим, — кивнул патрон, не дожидаясь ответа претора, — Мой бывший раб ничего больше мне не должен сверх того, что пожелает воздать мне сам, и я не вправе требовать от него большего. Мне достаточно формального почтения, в котором он мне не отказывает.

Таким образом, претору ничего больше не оставалось, кроме как узаконить достигнутое «только что» соглашение, которое его квестор и внёс в протокол и в текст моей «вольной». Потом тем же примерно манером занялись моей «семьёй». Летиция было испугалась, что и ей собираются «скостить клиентские обязанности» тем же способом, но Гней Марций, усмехнувшись, лишь лёгким касанием двумя пальцами обозначил чисто символическую пощёчину, а ребёнку — и вовсе одним. После чего объявил, что освобождённые женщина и ребёнок являются женой и сыном освобождённого ранее раба Максима, и их имена, как и клиентские обязанности, целиком в воле мужа и отца.

После того, как претор зафиксировал должным образом и этот акт, он поручил своему квестору внести нас в гражданские списки, а сам занялся следующими посетителями.

— Как вольноотпущенник, ты со своей семьёй не можешь быть включён ни в одну из почтенных сельских триб, — сообщил мне квестор то, что я знал уже и без него, — Тебе доступны только четыре городские трибы — Субуранская, Эсквилинская, Коллинская и Палатинская. Ты испанец и нашим языком пока владеешь плохо. С другой стороны, ты не выглядишь нищим, — чиновник озадаченно уставился на мою маленькую серебряную бирку с именем хозяина на серебряной же цепочке, которую я «забыл» снять, — Если бы ты был латинянином и хорошо знал язык, я бы вписал тебя в Палатинскую — там публика поприличнее, чем в прочих, а так — даже и не знаю, как с тобой быть. Ну какой из тебя к воронам палатинец, когда ты даже слова коверкаешь? Ты — вот что, подучи-ка язык как следует и пообтешись с манерами, а я пометку сделаю — при очередном пересмотре гражданских списков цензорами подашь им прошение о переводе в Палатинскую. Если хорошо освоишься и пообтешешься — могут и удовлетворить. А пока… гм… Выбирай сам — в Коллинскую или в Эсквилинскую?

— А в Субуранскую нельзя, почтенный?

— Можно, конечно, но это ведь самая худшая из триб — там такое отребье! Чудак ты, испанец! Я же тебе лучшую предлагаю.

— Пусть будет Субуранская, почтенный. Я там уже живу, уже знакомые там появились, соседи…

— Ну, раз ты сам так хочешь — будь по-твоему, — квестор потянулся за списком Субуранской трибы, — В инсуле будешь жить?

— А где там ещё можно?

— Ну, не в трущобах же! Приличные люди в Субуре живут только в инсулах, хоть это и недёшево.

— Вон в тех? — я указал на ближайшие к Форуму кварталы Субуры, где дома выглядели посолиднее, — Интересно, какая из этих инсул продаётся… Ты не знаешь, почтенный?

— Гм… А зачем это тебе? Это ведь… Гм…

— Ну, ты же сам сказал, что приличные люди живут в инсулах — что же мне ещё остаётся? Только — купить себе инсулу и жить в ней, как и все приличные люди…

Первым загоготал стоящий у меня за спиной Тарх, за ним — писцы квестора, после них захихикала в кулачок Летиция, и лишь тогда до озадачившегося прикидкой хотя бы примерной стоимости инсулы чиновника наконец дошло, что это едва владеющий латынью свежеиспечённый гражданин Рима, оказывается, шутить изволит. Зато и хохотал он потом дольше всех остальных. Придя в хорошее настроение и раскрыв поданный ему писцом список, он спросил:

— Твой бывший хозяин — Гней Марций? По обычаю вольноотпущенник берёт себе преномен и номен бывшего господина.

— Пусть так и будет, почтенный — Гней Марций Максим.

— Хорошо, — квестор подал знак писцу, и тот, высунув от усердия язык, начал выводить каллиграфические завитушки, — Твоя жена — Марция?

— Велия Марция, почтенный.

— Это как-то не по обычаю…

— Мой патрон оставил этот вопрос на моё усмотрение.

— Да, я слыхал — хорошо, будь по-твоему. А сын?

— Волний Марций Максим, почтенный.

— Гм… Этрусские имена? Я думал, ты испанец…

— Мы — из испанских этрусков. Уже по-этрусски и не говорим, на турдетанский давно перешли, имена только этрусские продолжаем детям давать…

— Так в Риме не делают, но… гм… запрета в обычаях тоже нет. Получается — необычно, но можно. Раз так — от имени сената и народа Рима поздравляю тебя, гражданин Гней Марций Максим, с зачислением тебя и твоей семьи в Субуранскую трибу! Надеюсь, Рим приобретает в вашем лице добропорядочных граждан…

— Благодарю тебя, почтенный.

— Да, вот что ещё тебе следует знать. Как и все граждане городских триб, ты попадаешь в разряд эрариев, не подлежащих военной службе, но обязанных платить налоги в назначенном цензорами размере сообразно их доходам и имуществу.

— А если я буду жить не в Риме?

— Всё равно. Где будешь жить, там и налоги будешь платить. Если вдали от Рима — ценз будешь проходить у местных магистратов. И ещё — ты не подлежишь призыву в легионы, но как вольноотпущенник — в исключительных случаях можешь быть призван во флот — гребцом, матросом или морским пехотинцем, если тебе по средствам оружие и снаряжение. Как экипируешься — тем и будешь.

— Вот как даже? Гм… Ну, квинкерему я, конечно, не осилю, — Тарх заржал, — Трирему — ну, если только лет через пятнадцать, — писцы заржали, — Бирему — лет, пожалуй, через пять, — Летиция захихикала, — Не обессудь, почтенный, но если завтра война — ничего крупнее униремы я пока снарядить не смогу, гы-гы!

— Да, вот что ещё! — спохватился квестор, когда отъикался после хохота, — При освобождении рабов я должен взыскать в казну Республики налог в размере пяти процентов от их рыночной стоимости. Кто его заплатит?

— Думаю, это посильно и мне самому — не стану обременять этим патрона. Сколько с меня причитается Республике?

— Ну, цена хорошего раба — от четырёхсот денариев. Беру по нижнему пределу, чтобы не разорять тебя. Женщины — от ста пятидесяти денариев, но молодая с маленьким ребёнком — здоровым, из которого со временем может вырасти хороший раб — меньше, чем двести денариев по справедливости стоить не может. Вместе получается шестьсот. Налог за всех вас, вместе взятых — тридцать денариев.

— Амбон! — я развязал поданный мне слугой кошель и аккуратно выложил перед чиновником строй из пяти шеренг по шесть монет в каждой, — Пусть Республика будет богата и ни в чём себе не отказывает!

Разгребавшись со всем этим бюрократизмом, я вышел на простор, снял с шеи и кинул в кошель цепочку с рабской биркой, сунул за пазуху оформленные и запечатанные «вольные», завернулся с помощью Амбона в поданную им тогу и с дурашливой торжественностью водрузил себе на макушку маленький — пришлось фибулой к волосам прихватить, чтоб от ветра не сваливался — красный фригийский колпачок. Римское гражданство! Красота, млять, кто понимает…

— Деревенские увальни! — презрительно процедил Тарх, — Руки бы им обоим за такой бой оторвать! Гладиаторы называются! Обезьяны, вооружённые зелёными ветками, больше похожи на бойцов, чем эти!

Это он, конечно, утрирует. По сравнению с ним — конечно, увальни ещё те, но в принципе-то для непрофессионалов дерутся они неплохо. А профессионалам — откуда им взяться в нынешнем Риме? Гладиаторские бои ещё не стали и долго ещё не станут частью развлекательных римских Игр, пока-что это только часть роскошного погребального или поминального обряда, совершаемого родными и близкими выдающегося покойника в его честь. И вырос этот обряд из древних человеческих жертвоприношений, устраиваемых на тризне, котоым этруски придали характер состязания — побеждённый гибнет и становится той ритуальной жертвой, которую боги выбрали себе сами. Как раз в этом виде римляне и собезьянничали этот обычай у этрусков. А раз это — жертвоприношение, которое требует в обязательном порядке свежий труп побеждённого — кому ж охота становиться настоящим профессионалом по этой части? Содержать и обучать дорогостоящего профессионала на весьма вероятный убой в первом же бою — тем более. Это в современных художественных фильмах прекрасно обученные и стоящие немерянных денег бойцы кромсают друг друга на арене насмерть, а в реале их будут беречь, и договорные бои с имитацией гибели будут происходить куда чаще настоящих. Но это — сильно позже, когда гладиаторские бои превратятся в развлекательное зрелище, а пока это — всё ещё жертвоприношение. Поэтому и дерутся на подобных представлениях обычно практически не обученные толком бою недорогие рабы, которыми не так давит жаба пожертвовать. Редко когда военнопленные попадутся или проданные в рабство за воинские преступления солдаты.

Массовостью нынешние гладиаторские бои тоже пока не блещут. На первом, состоявшемся лет семьдесят назад, в год начала Первой Пунической, сыновья некоего Брута Перы представили в честь умершего отца бой трёх пар рабов на Бычьем рынке, и это считалось тогда выдающимся событием. Даже те, кто мог позволить себе подобную тризну, чаще одной или двумя сражающимися парами ограничивались, редко кто тех Брутов переплёвывал. Лишь почти полвека спустя, то бишь двадцать четыре года назад, сыновья известного консула Марка Эмилия Лепида выставили на Форуме по случаю его гибели при Каннах уже двадцать две пары рабов-смертоубивцев, и пока-что никто ещё этих младших Лепидов не переплюнул. Сципион Африканский — не в счёт, он не в Риме, а в Новом Карфагене свои игрища устроил, и там у него не рабы, а добровольцы из числа испанцев счёты с недругами сводили.

Сегодня на Форуме звенели мечами четыре пары, выставленные каким-то из метящих в преторы сенаторов-эдиляров, имени которого я не разобрал, в честь недавно помершего папаши, носившего, как и следовало ожидать, то же самое имя, на которое мне, если совсем уж честно, то глубоко насрать. В основном, конечно, родственники и друзья покойничка мясорубку эту наблюдали, но никто не гнал взашей и посторонних зевак вроде нас. На бой первой пары мы опоздали — увидели только, как уволакивали готовенького, так что раскритиковывал наш этруск в пух и прах уже эту вторую пару.

— Раззява! Мог бы сейчас насадить этого раскрывшегося олуха на меч и закончить бой, — комментировал Тарх, — А этот что делает! Теперь ещё и упёрся щитом в щит! Дальше-то что? Нет, если бы я так дрался — давно б уже гостил у Харона!

Он ведь сам — бывший гладиатор, и уж всяко не из худших — ага, так прямо и стали бы Тарквинии худшего за немалые деньги выкупать и на службу к себе брать! А у этрусков это дело и поразвитее было, чем у нынешних римлян. Не в том плане, чтоб прямо уж обучающие профессионалов гладиаторские школы были — не рентабельно это, столь дорогостоящих смертников готовить, а участие в погребальном поединке смерть ведь предусматривает обязательную — в этом весь его смысл. Поэтому насмерть на погребальных тризнах сражались, конечно, тоже рабы — победителя, если он показал себя достойно, считалось хорошим тоном освободить, так что было ради чего геройствовать. Но кроме смертельных поединков рабов существовали и чисто состязательные, без стремления к смертям и увечьям, и в таких боях, с погребальными церемониями никак не связанных, охотно участвовали свободные этруски. Эдакий античный турнир ради демонстрации удали. Но если не считать тупого «турнирного» оружия, во всём остальном это был настоящий бой — одновременно и увлекательное зрелище, и учёба военному делу.

Устраивались и звериные травли, так что гладиатор-венатор — тоже одна из древнейших гладиаторских специальностей. Римляне переняли, конечно, и это — до экзотической живности, правда, как это будет позднее, пока ещё не доросли, а вот с кабанами, волками, да боевыми псами их венаторы сражаются частенько. Реже — с быками или медведями. Всё это было, конечно, и у этрусков, но куда великолепнее — ведь в ту седую старину в Италии всё ещё водились и дикие туры, и зубры, и даже львы! Упоминая о них, Тарх даже посетовал на то, что всех предки истребили, не оставив ни одного на его долю. Он ведь был гладиатором-универсалом — и с людьми сражался, и со зверями, и хотя в общем и целом о былой участи раба-смертника нисколько не сожалел, гордость за одержанные победы в его рассказах проскальзывала то и дело. Наверное, как раз такие и станут в период расцвета римских гладиаторских Игр гордящимися своим мастерством профессионалами арены. Насчёт львов, правда, он уверял, что не на аренах их его предки истребили, а в ходе обычных охот аристократов, но разве в этом суть? Этруски в Италии истребили, а римляне для своих Игр истребят их вообще по всей остальной Европе. Не то, чтобы я был таким уж гринписанутым, да и знаю я прекрасно, какие проблемы бывают со львами у скотоводов — всё понимаю, млять, но не жирно ли будет римлянам ещё и нашего испанского льва всего подчистую для забав своей черни повылавливать? Что-то меня жаба давит, если честно. Разгребусь с делами поважнее — надо будет помозговать на досуге, как бы нам сохранить европейского льва хотя бы в нашей части Испании…

Собственные предки Тарха, как он рассказывал мне, были родом ещё из Вей — самого южного из городов Этрурии и давнего соперника Рима. И из-за территории — расстояние-то между ними всего пара десятков километров, и из-за дающей таможенные сборы с торговцев переправы через Тибр, но прежде всего — из-за соляных копей на спорных землях. Человек, питающийся мясом и рыбой, в соли практически не нуждается, но земледельцу с его преимущественно растительной пищей соль жизненно необходима. Вдобавок, это ещё и практически единственный консервант, без которого в тёплом средиземноморском климате и того же мяса впрок не заготовишь. В общем, товар это важный, нужный и ценный, а по ликвидности настолько мало уступает звонкой монете, что при её нехватке римляне и солдатам своим платят жалованье солью, и те обычно не возражают. И так было испокон веков. Римом ещё правили этрусские цари, когда начались первые войны Рима с Вейями, и смена монархии республиканским строем ничего в их отношениях не изменила. Силы были примерно равными, и даже Республике пришлось вести с соседом-соперником три больших войны. Только последняя из них, продлившаяся десяток лет, окончилась падением Вей, и случилось это почти два столетия назад. Доставшийся римлянам этрусский город оказался величественнее самого Рима, и поначалу гордые квириты, незадолго до того пережившие падение собственного города и его разграбление галлами Бренна, даже обсуждали вопрос о переносе в Вейи столицы собственного государства. Но в итоге перебздели возможных из-за этого в будущем распрей уже между собственными согражданами и, дабы даже соблазна такого впредь не возникало, город постановили разрушить. Вот так — ни себе, ни людям. Потом всё-таки вывели туда колонию, но римские Вейи — лишь жалкое подобие былых этрусских — убогое и не занимающее и пятой части площади прежнего города…

Предок Тарха оказался в числе тех немногих вейян, которые сумели проложить себе мечами дорогу сквозь ворвавшихся в город римлян и уйти, сохранив и жизнь, и свободу. Цере, их ближайший сосед, был союзником Рима, и туда путь беглым вейянам был закрыт. Пришлось податься на север, в Фалерии, но вскоре римляне вторглись и туда. Город сдался им на правах зависимого союзника, а те, кого не устраивала зависимость от племени квиритов, покинули его земли. В их числе были, конечно, и вейяне. Найдя приют в ожесточённо сопротивляющихся римской экспансии Тарквиниях, семья предков Тарха осела там, но спустя сорок лет новая тяжёлая война вынудила покориться Риму и этот этрусский город. Но разве для этого они оставили павшие Вейи? Вульчи стали новым пристанищем свободолюбивых вейян. Казалось бы, на этот-то раз, спустя почти столетие после падения Вей, будет положен конец натиску римлян. Не только сохранившие ещё свободу этрусские города, но и умбры с самнитами и даже дикие цизальпинские галлы, до той поры лишь разорявшие своими набегами культурных соседей, решили объединить свои силы против жадного захватчика. Но римляне не считались с потерями — как своими, так и союзников, и в конце концов железная дисциплина возглавляемого ими союза латинов снова одержала верх. Покорились умбы и самниты, галлы вернулись в долину По, а в Этрурии с властью Рима смирились и Вульчи, и Перуджа с Кортоной и Аррецием, и лишь полуокружённые новыми римскими союзниками Вольсинии оставались оплотом этрусского сопротивления. Даже тогда, когда в союз с Римом вступили уже и остальные этрусские города, замкнув кольцо окружения, Вольсинии всё ещё удерживали свою независимость. Но спустя тридцать лет — примерно семьдесят лет назад — пал и этот последний осколок прежней Этрурии. В выигрыше оказались те, кто этого неизбежного уже конца не дожидался, а решился покинуть Италию раньше. Деду Тарха, остававшемуся в Вольсиниях до конца, податься оказалось некуда. Не к галлам же или к почти таким же дикарям лигурам, в самом-то деле! Тем более, что не только жадно разграбившие, но и беспощадно разрушившие этот доставивший им столько хлопот город римляне с его жителями обошлись не в пример милостивее, чем с вейянами — переселили их в другое место на берегу богатого рыбой озера и позволили построить там новый город, хоть и не укреплённый и полностью зависимый от Рима. А куда было деваться? Может быть, и примирились бы в конце концов с римской властью, если бы не тупая и воинствующая заносчивость — ага, цивилизаторская — неотёсанной римской деревенщины, поселившейся рядом в качестве колонистов. Их терпели, сколько могли, но всякому терпению рано или поздно наступает предел…

На Первую Пуническую деду Тарха терпения ещё хватило — даже повоевал на Сицилии за Рим в составе союзнического этрусского контингента. Отец из последних сил терпел в промежутке между войнами, но во Вторую Пуническую его терпение лопнуло. Хоть и понимал прекрасно и то, что ничуть не о свободе угнетённых Римом италийских народов печётся Ганнибал, и то, что пуны, достанься победа им, угнетателями окажутся похлеще римлян, но уж очень много накопилось раздражения на этих не в меру наглых и настырных непрошенных цивилизаторов. Да и по всем видам выходило, что римляне сильнее, и без поддержки италийцев Карфагену их не одолеть, а справившись общими усилиями с Римом, не в пример легче будет потом скинуть со своей шеи и куда менее сильного заморского победителя. Увы, далеко не вся Этрурия мыслила так же, так что массового перехода этрусков на сторону Ганнибала не произошло. Ни один этрусский город не восстал против Рима открыто — все предпочитали выжидать. Но добровольцы, конечно, были, и в их числе оказалась и семья Тарха. Отец, уцелев при Каннах, погиб под Нолой, они со старшим братом эвакуировались с Ганнибалом в Африку, и брат погиб при Заме, а сам Тарх был выдан римлянам в числе римских перебежчиков. Окажись у него знакомые, которые дали бы знать о нём моему тестю — тот наверняка выкупил бы и его, как выкупил многих соплеменников. Но в этом Тарху не повезло — не оказалось у него на тот момент таких знакомых. Зато повезло в другом — в отсутствии как римского, так и латинского гражданства. Ведь предателей-сограждан римляне тогда распяли на крестах, а латинян — обезглавили, в том числе пятерых сослуживцев Тарха из Цере, которые имели латинское гражданство, и только италийцев-перегринов «всего лишь» продали в рабство. Кто был покрепче физически, поискуснее в обращении с оружием и посвирепее нравом — как раз вроде Тарха — угодили в гладиаторы.

— Вот рублюсь я как-то с одним галлом, — рассказывал этруск, — Я сам не мелкий, но тот покрупнее меня был. Хвала богам, не из ганнибаловских ветеранов, а молодой ещё, свежепойманный. Покойничек, в честь которого бои давались, как раз на войне с галлами к праотцам отправился, так что галл самого себя изображал — с фиреей и длинным мечом, а меня, значит, римлянином изобразили. Для зевак вооружение схожее, но какое там сходство! Мой скутум громоздче и тяжелее, а меч — гладиус старого «галльского» типа — и короче, и остриё тупее, а уж о качестве железа вообще молчу…

— Дурацкое оружие, — кивнул я, припомнив случай в Кордубе, когда на меня попёр повстанец-пейзанин с трофейным старым гладиусом, — И что тебя тогда спасло?

— Да вот это самое как раз и спасло. Дурню измотать меня надо было, и тогда он меня, пожалуй, сделал бы. А ему захотелось разделаться со мной побыстрее и покрасивее. Сперва щит мне хотел в щепы измочалить, да только у него ведь меч тоже не роскошный, а самый обычный — лучше моего, конечно, но не настолько. Погнуть не погнул, но оба лезвия затупил. И вот тогда этот дикарь решил — точно так же, как и эти — мой щит своим отжать, да остриём меча меня проткнуть. Ну не глупец ли?! Мой-то короткий клинок как раз в тесноте удобнее! Пока он замахивался для укола, я перекрестьем парировать успел и тут же по руке его пластанул — мой-то клинок не был затуплен. Ну а дальше уж — ты и сам ведь всё понимаешь…

Ещё бы! Хрен ли тут не понимать? Когда у противника кровоточащая рана, надо просто держаться начеку, дабы самому дурацкую рану не схлопотать, да терпеливо ждать, пока тот не ослабеет от потери крови, и как дождался — делай тогда с ним всё, что хошь…

— Мне ведь — как осуждённому перебежчику — освобождения за доблесть всё равно не светило, так что и развлекать эту чернь молодецкими выкрутасами смысла не было ни малейшего. В общем, тупо дождался и тупо дорезал… Так-так… Сейчас…Ага! Так и знал! — раб, изображавший самнита, резко оттянул своим щитом щит противника и ткнул того остриём ксифоса греческого типа, — Наконец-то дошло до недотёпы! Ну куда ж ты второй раз в пектораль, орясина! В горло же надо или хотя бы в плечо! А этот что творит! Ну, мазила! — противник «самнита» попытался поразить того в морду лица, но промахнулся, и его клинок скользнул по шлему.

Кончился поединок второй пары тем, что «самнит» в конце концов подловил противника на очередном раскрытии и продырявил ему не защищённый пекторалью бок, после чего добил его, но так неумело, что и сам успел получить рану средней тяжести, так что все его надежды на освобождение пошли прахом. Жив остался — и то ладно.

— После того поединка меня против противников посерьёзнее ставить начали, — продолжал Тарх, пока уносили готовенького, — Боя через три снова достался галл, но уже в полном тяжёлом снаряжении. Чтоб вождь — это вряд ли, скорее — кто-то из дружинников вождя. Фирея с железной окантовкой, бронзовый шлем, кольчуга, меч — даже по блеску видно было, что не простым деревенским кузнецом сработан. Ну и меня, конечно, для боя с ним экипировали потяжелее — «македонцем». Шлем и небольшой круглый щит, льняной греческий панцирь и махайра — хорошо хоть, не сильно кривую дали, да и железа оказалась неплохого — я после того старого гладиуса гораздо худшего опасался. Наверное, рассчитывали, что с кривым клинком я обращаться не умею, да только я ведь ещё во время боёв в Таренте свой меч сломал и полтора года греческой махайрой пользовался, пока новым нормальным мечом не обзавёлся. Ну, раз римлянам так хотелось — сделал вид, что оружие мне непривычно, и я растерян. Самое интересное — галл тоже на этот мой розыгрыш купился и решил, что справится со мной легко. Я даже рискнул ему немного подыграть — дал плечо себе оцарапать, пару раз спотыкался, потом даже шлем позволил ему с моей головы сбить. Дикарь уверился, что я — лёгкая добыча, и принялся со мной играть, рисуясь перед публикой — мне как раз это и требовалось. Пару раз я при ударах нарочно промазал, и в конце концов он ко мне таким презрением проникся, что даже щитом прикрываться перестал. Ну, тут-то я и улучил момент, да и отмахнул ему щитовую руку. Махайра ведь, если на совесть сработана — считай, та же самая испанская фальката. У него кровища фонтаном, ему сразу не до зрителей и даже не до меня, меч — и тот выронил. Ну, я его мучить не стал — примерился потщательнее, да и голову ему смахнул…

Третья и четвёртая пара выступали вместе — двое на двое. Причём, одна из сторон была скована вместе цепью за левые руки — млять, умеют римляне извращаться. Я-то думал, что такой хренью они только спустя столетие страдать начнут, а оказывается — уже начали. Ну-ну… Легковооружённые, с одними мечами, даже без щитов — да и хрен ли толку было бы от тех щитов при скованных левых руках!

— Смотри-ка! Ещё живой! — изумился Тарх, указывая мне на бойца постарше, — Это же Лисимах из Тарента! Я думал, ему давно конец настал, а он всё ещё трепыхается! Ну, живучий! Кажется, нас ждёт увлекательное зрелище!

— Ты знал его? — поинтересовался я.

— Ещё бы! Тоже из перебежчиков. Мой третий бой был с ним — никогда не забуду!

— Ты хочешь сказать — против него? И вы оба живы?

— Ну, там иначе немного было — тоже двое на двое дрались. С ним — мой напарник, тоже хороший боец, я — с его напарником. Тот побестолковее оказался, и я его сделал быстро. А двое на одного — мы решили, что победа в руках. Как бы ты сам считал на нашем месте? Заходим с разных сторон — что тут поделать можно? Мы ж тоже не новички, против которых ещё как-то извернёшься, если они оплошают. Так он — ты только представь себе, чего отчебучил — под ноги мне кинулся! Я спотыкаюсь и падаю поверх него, едва успеваю увернуться от его меча в бок, напарник подскакивает, но из-за меня ему бить неудобно, а этот — по ноге его пластанул. Я откатываюсь, вскакиваю, он тоже, а напарник ковыляет, нога-то ранена, и с разных сторон уже не зайдёшь — мне ж напарника прикрывать приходится. А он — песком мне в глаза, я вслепую уворачиваюсь, так он меч мне из руки выбил. Я отскакиваю, так пока глаза протёр и меч собственного противника убитого подхватил — он уже с моим напарником разделался. В общем — снова один на один. Силы равные, но настрой уже — сам понимаешь…

— И чем кончилось?

— Да вот этим и кончилось — распорядитель остановил бой. Две пары, двое убитых — он решил, что достаточно. А потом — ещё через пять боёв — мы уже с ним в паре оказались…

Тут Тарх замолк, поскольку началась драка. Противники скованной пары не только не были скованы сами, но и имели небольшие щиты. Явное преимущество, и как раз оно-то и настораживало. Даже если бы этруск и не рассказал о случае из собственного опыта, я б один хрен заподозрил в скованных незаурядных бойцов. Ведь не просто же на убой вывел их устроитель зрелища, верно? Чую, непрост этот Лисимах, очень непрост…

Что противники зайдут с разных сторон, этруск даже предсказывать не стал — это ясно было и так. Мы с ним и сами разве не поступили бы в аналогичном случае аналогичным же манером? А вот дальше начались сюрпризы. Я-то думал, что при такой помехе, как сковывающая их цепь, Лисимаху и напарника дадут стоящего, но то ли я чего-то в планах устроителя игры недопонял, то ли бойцу просто фатально не повезло. Он, конечно, и выглядел помоложе матёрого волчары тарентийца, но нам ли не знать, как обманчив порой бывает внешний вид? Оба противника, как и следовало ожидать, напали на них одновременно, но Лисимах сработал мастерски, едва не проткнув своего и заставив его отпрянуть, а вот его напарник преподнёс совсем не тот сюрприз, какого я от него ждал — облажался он по полной программе. Уворачиваясь от копья, он не удержал равновесия и нагребнулся. Тут бы увальню и звиздец, но в последний момент напарник резким рывком за цепь буквально выдернул неудачника из-под второго и уже окончательного удара, а самого копейщика, обманув финтом, звезданул набалдашником рукояти меча в челюсть и пнул в брюхо ногой. Тот рухнул, и Лисимах уже замахнулся добить его, но его самого снова атаковал первый противник. Восторженно ревевшие при спасении его упавшего напарника зрители заржали и заулюлюкали, когда тарентиец снова молодецким выпадом заставил его отскочить, но при этом невольно дёрнул за цепь, отчего скованный с ним недотёпа, уже поднявшийся на ноги, снова растянулся на импровизированной арене.

— Второй доброго слова не стоит, — прокомментировал Тарх, легко угадав мои соображения, — Дали Лисимаху в нагрузку, чтобы ему было потруднее…

— С таким помощничком ему не позавидуешь, — согласился я, — Обуза в чистом виде…

Тарентиец, похоже, и сам себе не завидовал. Пока его напарник снова подымался на ноги, ему пришлось отбиваться от двоих сразу. Один из них, вооружённый махайрой, даже успел ранить его в плечо — не тяжело, но потеря крови — она ведь и в Африке потеря крови. На его счастье копейщик ещё не вполне оправился от удара в челюсть и промазал, а потом его отвлёк на себя прикованный к Лисимаху горе-помощник. Впрочем, ненадолго — видимо, не только иудео-христианский бог троицу любит. Рухнул и этот в третий уже раз, и снова Лисимах выдернул его буквально из-под копья, а затем, резко дёрнув цепь обратно, забросил прикованного копейщику под ноги. Тот, не успев затормозить, споткнулся и грохнулся, тарентиец отбил махайру второго и заехал ему ногой по яйцам. Напарник тем временем вцепился в ноги упавшему копейщику, не давая ему встать, тот лягался — зрители ржали, схватившись за животы. Скукожившийся от боли в причинном месте боец с махайрой загородился щитом, и Лисимах от души пнул его прямо в умбон, тоже повалив с ног, но воспользоваться этим не смог — помешала цепь, отягощённая уже двойным грузом — те двое, побросав бесполезное в тесной свалке оружие, уже мутузили друг друга кулаками. Выругавшись, тарентиец подскочил к ним, перехватил меч обратным кинжальным хватом и всадил клинок в бочину копейщику. Оглянулся на тяжело подымающегося второго, прикинул дистанцию, въехал, что не достать — и ещё разок проткнул лежачего, понадёжнее. И правильно сделал — от трупов сюрпризов не бывает. Потом дал подзатыльник напарнику, дабы поскорее прочухался и меч подобрал — ведь оставался ещё противник с махайрой. Один против двоих, но ни с кем не скованный, подвижный и со щитом. Римские зеваки, притихшие было, когда Лисимах разделался с копейщиком, снова засвистели и заулюлюкали, требуя зрелища поувлекательнее.

Уцелевший противник скованной пары был, похоже, из тех, кому имело смысл добиваться симпатий публики. Он и раньше-то старался, а теперь и вовсе из кожи вон полез. Подскочил, парировал щитом удар тарентийца, едва не отмахнул ему махайрой ногу, когда тот попытался снова хорошего пинка ему отвесить, сам пнул в брюхо увальня и вышиб у него из рук меч — даже теперь шансы у него в принципе были неплохие…

К нам как раз подошёл в этот момент жирный тип в засаленной тоге и шёпотом предложил сделать ставки — два денария против трёх за бойца с махайрой. Мы с Тархом отмахнулись, и вовсе не оттого, что нехорошо превращать погребальные игры в тотализатор — плевать нам по большому счёту и на этого конкретного римского покойника, и на всех прочих. Но этруск принципиально не играл на кровавых поединках бывших товарищей по ремеслу, а я вообще не понимаю подобного азарта. Понаблюдать за применяемыми приёмами, заценить мастерство бойцов — это да, а вот «болеть», да ещё и деньги ставить — увольте. В прежней жизни и в школьные-то годы спортивным болельщиком-фанатом никогда не был и никогда этого не понимал…

Прикованная к Лисимаху обуза была, конечно, его основным слабым местом. Удайся противнику завалить недотёпу — волочащийся на цепи труп сделал бы его шансы практически нулевыми, и это прекрасно понимали обе стороны. Кандидат в трупы ещё тянулся подобрать оброненный меч, когда противник замахнулся на него махайрой, и лишь в последний момент тарентиец успел отразить грозящий напарнику удар. Тут же замахнулся ногой — тот резко опустил щит, и Лисимах сразу же чиркнул его остриём меча по брюшине. Неглубоко, но противник от неожиданности выронил щит, который был немедленно зафутболен в сторону. Впрочем, теперь боец с махайрой держал своё и без того страшное оружие обеими руками и явно намеревался заняться расчленением обоих недружественных организмов. Он так и бросился на них, занеся клинок обеими руками. Наверное, такого удара не смог бы уже парировать и тарентиец, да только он и не стал этого делать, а извернулся, оттолкнул в сторону напарника и подставил под удар туго натянутую цепь, потом увалень, бросив свой меч, вцепился в руки противника, а Лисимах взял его в жёсткий локтевой зажим за шею. Тот исхитрился оттолкнуть недотёпу ногой, да так удачно, что почти освободился, но тарентиец не стал дожидаться, чем это кончится, а резким рывком сломал ему шею. Свежий труп тяжело осел, зрители разразились восторженными воплями, спасённый увалень чуть ли не приплясывал, а настоящий победитель лишь окинул их всех угрюмым взглядом, да устало перевёл дух, даже не думая торжествовать — это был не его праздник…

— Он же осуждённый перебежчик, и ему освобождения не светит, — напомнил Тарх, — Просто в очередной раз отстоял свою жизнь. Но с каждым разом его испытания будут всё труднее и труднее, и когда-нибудь он не справится…

— Так что ты там говорил про бой в паре с ним? — вернул я его к прерванной схваткой теме.

— Да было дело. Выставили нас с ним тоже двое на двое против двух лигуров. Оба — матёрые военнопленные, постарше и поопытнее меня. Ни нас, ни их никто, конечно, вместе не сковывал — у них их традиционные мечи и фиреи, у Лисимаха — махайра и пельта, а мне опять скутум и гладиус старого типа дали. Ненавижу это римское оружие! В строю оно ещё ничего, но не в поединке же! Мне ещё и лигур посноровистее достался вдобавок — наседает на меня, а я этой громоздкой заборной калиткой защищаться вынужден. Мне то и дело мечом удары отбивать приходилось, когда щитом не успевал, а ты ведь и сам знаешь качество римского железа — мягкую деревяшку тем клинком уже и пилить можно было. Тут бы мне, наверное, и конец настал, да Лисимах выручил — своего лигура подальше отманил и песком в глаза, как и мне в тот раз — его лигур отскочил глаза продрать, а он ко мне, да моего лигура махайрой по шлему. Тот обгадился, щитом от следующего удара загораживается, тут я добавил, чуть не достал его, он щит выронил и бежать. Лисимаху добивать его вместе со мной некогда было, на своего снова пришлось отвлечься, но и ладно — и так здорово помог. Я свой скутум тогда бросил к воронам, да его фирею вместо него подхватил, а она ведь легче скутума — мне с ней сразу ловчее стало. Моему лигуру без щита совсем невесело стало, уже и на мой скутум согласен, но я ведь не дурак пускать его к нему. Меч-то ведь у меня хуже, так зато щит нормальный есть. Мне ж его преследовать не нужно, он сам атакует без щита, я обороняюсь на пути к этому несчастному скутуму — это же просто подарок, я и мечтать не смел о такой ситуации в начале боя. Пока дрались, он мне фирею, конечно, изуродовал, но и свой меч затупил — мне как раз это и нужно было. Отступать ведь ему нельзя, Лисимах уже его напарника ранил, если один останется против двоих — верная смерть, и сделать меня поскорее — его единственный шанс. А клинок уже тупой, и колоть неудобно из-за щита. Ну, он его обеими руками взял, чтоб рубить посильнее, и фирею мне окончательно размочалить, но это ж — представляешь, какой размах нужен? Вот на размахе я его и подловил…

— Резкий выпад и остриём в брюшину? — сообразил я.

— Ну, почти, — кивнул этруск, показав ещё и рукой для наглядности, — Какое там остриё у этого ублюдочного «галльского» гладиуса! Им разве проткнёшь? Под дых я его ткнул, он согнулся, его удар смазанным вышел, я ему ногой добавил, да по шее своим зазубренным клинком. Толку — сам понимаешь, так что только с пятого удара его и завалил. Ещё и гладиус при этом погнул. Бросил его к воронам, подобрал меч лигура — тоже тупой, но длиннее, с нормальным остриём и не такой гнущийся. Оборачиваюсь Лисимаху помочь, захожу к его лигуру сбоку, да тут он и сам справился — подловил на попытке укола, да по руке махайрой. Видел бы ты, как он после этого одним ударом голову ему снёс!

— А то я не видел, как снесённая башка летает! — хмыкнул я, — Есть у нас один любитель этого дела…

— Ах, да, Бенат! Он — да, умеет. Из него вышел бы отличный гладиатор…

— Сдаётся мне, ему как-то и без этого живётся неплохо, гы-гы!

— Что верно, то верно — не самый лучший образ жизни. Надо совсем уж выжить из ума, чтобы завидовать нашей участи…

— Ну, по тебе-то этого не скажешь…

— По теперешнему — да, не скажешь. Но видел бы ты меня тогдашнего! Живёшь от боя до боя. Выдержишь один — перепродают следующему устроителю погребальных или поминочных игр. И никто тебя не бережёт, ведь ты для этих римлян — предатель и перебежчик, и твоя судьба — встретить смерть на арене во славу очередного римского мертвеца. На каждых новых играх тебя ставят во всё худшие и худшие условия, и уцелеть становится всё тяжелее и тяжелее.

— В последнем бою я словил рану в бок, и быть бы мне покойником, если бы мой победитель сперва добил меня, а потом уж рисовался перед публикой, поставив мне на грудь ногу. Догадываешься, куда я всадил ему свой зазубренный… как ты думаешь, что?

— Опять гладиус старого типа?

— Он самый — и опять с этим неповоротливым скутумом. Эти скоты так и повадились всякий раз вооружать меня этой дрянью. В общем, кастрировал я его этим издевательством над самой идеей оружия, он рухнул в корчах, визжит, а у меня заколоть его этой тупой железякой уже и сил не осталось. Кое-как глотку ему перпилил, и тут самому скверно стало — прямо на его труп и сам свалился. А потом ещё и рана у меня воспалилась, и римляне решили, что я своё отсражался — чтоб не зря пропал, хотели псами меня на следующих играх затравить. И затравили бы, если бы меня не увидели и не выкупили люди Тарквиниев…

— Тебе повезло.

— Мне — да. Прямо из-под носа у смерти вытащили, не дали додавить. Теперь вот Лисимаха давят и когда-нибудь додавят…

— Пожалуй. Если мы им это позволим. Судя по тому, что ты мне рассказал, ты знаешь его неплохо. Что ты мне о нём скажешь — стоящий ли это человек?

— Ну, в деле ты только что видел его и сам. В настоящих боях — я сужу по стычкам у Тарента и по Заме — тоже был хорош.

— Это я понял. Меня интересует, порядочен ли он. Можно ли на него положиться?

— Насколько я знаю, никто на него не жаловался. Если ты не ошибёшься сам и поручишь ему дело по способностям — он не подведёт тебя.

— Если так — считай, ему только что тоже крупно повезло, — ухмыльнулся я, — Я вижу, его плечо кровоточит — поговори-ка с ним и посоветуй ему старательно изобразить крепко занедужившего…

Турдетанским, на котором мы говорили с Тархом, тарентиец, конечно, не владел, но бывшего соратника и товарища по ремеслу узнал сразу. Я так и не въехал сходу, на какой тарабарщине они разговаривали. И греческие слова там мелькали, и финикийские — я только их и вылавливал, поскольку тараторили они со скоростью пулемёта, и общий смысл их речи от меня ускользнул.

Распорядитель игр тем временем, подчёркнуто игнорируя реально выигравшего бой, но обречённого на смерть перебежчика, объявлял победителем его горе-напарника и поздравлял его с честно заслуженным освобождением — ага, с картинными жестами и на торжественной латыни. И хоть бы одна сволочь квиритская возмутилась настолько явной несправедливостью! Уроды, млять! Вот болтают у меня на глазах двое изменивших Риму — и почему-то меня совершенно не удивляет совершённое ими. И с чего бы это? Лисимах, впрочем, тоже обиды не демонстрировал, а его рожа, когда они закончили беседовать с этруском, показалась мне даже довольной. И почему меня это не удивляет?

— Он всё понял и всё сделает в лучшем виде, — подтвердил Тарх.

Разобравшись с тарентийцем и наметив крутой поворот в его дальнейшей судьбе, мы пообедали в приличной забегаловке и подытожили результаты наших дел в логове гордых квиритов. Римское гражданство себе и своей семье я выправил, для остальных наших тем же примерно макаром — организовал. Теперь вот заодно и ещё одного достаточно крутого гладиатора заполучу. Такому бойцу, да полезного применения не найти — это ж истинными римлянами для этого надо быть! Нам же, варварам, гробить таких людей почём зря — как-то не пристало. Бесхозяйственность это какая-то…

— Он как, кстати, на твой взгляд — такой же природный самородок, как и Бенат, или просто очень хорошо обучен?

— Лисимах? Нет, такой быстротой движений он никогда не блистал — обычно он обманывает финтами и неожиданными приёмами. Будь он таким, как Бенат — не нуждался бы в этом, — проконсультировал меня этруск.

— Так это же тогда, считай, готовый учитель фехтования для основной массы не блещущих особыми талантами обычных ополченцев, — Тарху неоткуда было знать, что после реформы Мария римляне, удручённые крайне низкой индивидуальной выучкой своих хвалёных легионеров, как раз гладиаторов для обучения солдатни индивидуальному бою и задействуют, но мне-то ведь читать об этом доводилось. А посему — ждать, пока до этого дотемяшатся своими квиритскими бестолковками сами римляне, мы не будем…

Пообедали, вышли снова на Форум, где уже прибрали все следы боя, а глашатай объявляет, что ещё одно зрелище намечается — травля псами провинившейся рабыни. Даже, типа, не беззащитной — ей дадут меч. Об этой римской забаве мне уже рассказывали. До экзотической живности типа львов и леопёрдов Рим ещё не дорос, но порода боевых псов у начинающих цивилизаторов уже имеется. Те мастино неаполитано, которыми впоследствии конкистадоры будут травить красножопых и беглых черномазых в Америке — как раз от этих римских и происходят.

Травлю давали в общественных садах — видимо, для создания ландшафтного соответствия охотничьему характеру зрелища. Тарху, как он рассказывал, доводилось участвовать в пяти таких боях с римскими пёсиками — меньше трёх на человека обычно не выпускают, а никакого защитного вооружения бойцу-бестиарию не положено. Если дадут ещё один меч или хотя бы нож для второй руки — считай, с тобой обошлись справедливо. Для обученного обращению с оружием мужика это примерно равные шансы, а для бабы? Это же просто изощрённый способ казни в самом неприкрытом виде! Этруск откровенно морщился, всем своим видом показывая, что сам глазеть на подобное издевательство не желает и если пойдёт, то только со мной и исключительно из-за меня.

В принципе-то оснований оспаривать его мнение у меня не было — кто из нас гладиатор в конце-то концов — он или я? Я и от этих-то боёв на Форуме, ещё весьма бледных и незамысловатых по сравнению с будущей позднереспубликанской и имперской классикой, ничего особенного не ждал, но наши-то ведь расспрашивать будут! Побывать в Риме и не посмотреть гладиаторских боёв — хрен с ней, с Юлькой, которая периодически и проигнорированными в Гребипте пирамидами меня попрекает, но с гладиаторами в Риме меня и остальные наши не поймут-с. Такая же хрень и с травлями этими звериными. До звизды, что в Карфагене преступников давненько уже львами травят, то Карфаген, а это — Рим, классический законодатель мод в подобных зрелищах. И похрен то, что пока-что он далеко ещё не таков — стереотипный образ силён, и надо собственными глазами увидеть, чтоб убедиться. Вот и приходится убеждаться. Ну, с гладиаторами-то этими ранними всё-же, надо отдать им должное, нашлось на что посмотреть, да и человека вот подходящего увидел. Нет уж, придётся Тарху потерпеть и эту псовую травлю — ага, вместе со мной и исключительно из-за меня…

Сады в Риме — ну, как сады. В смысле, ещё не те роскошные парки с цветами, фонтанами, статуями и колоннадами, которые в имперский период появятся и в которых собственно сад будет просто зелёным украшением соответствующей архитектуры. Сейчас это просто сады или даже нормальные парки с мощёными аллеями, обсаженными деревьями и кустарниками — место отдыха граждан от суеты и толчеи городских улиц. Вот только отдых у гордых квиритов временами бывает весьма своеобразный…

Ошибиться с местом проведения мероприятия было невозможно — толпа туда валила преизрядная. Видимо, считала предстоящее зрелище весьма увлекательным. Хотя — не могу сказать, чтоб они так уж сильно ошибались. По крайней мере — с начальной стадией. Это в том смысле, что баба не безобразной старухой оказалась, а молодой и симпатичной. При императорах, если верить Даниэлю Манниксу, травлю зверями христиан и прочих государственных преступников тоже любили травлей молодых симпатичных девок поразнообразить — причём, те обычно бывали не в курсах о своей реальной роли и были уверены, что вот пройдутся сейчас по арене, попоют, попляшут, выпуклостями своими соблазнительными повиляют, толпу заведут — и в безопасное место слиняют, а травить зверями совсем не их будут. Ожидавший их сюрприз и их реакция на него в итоге заводили толпу похлеще их телесных достоинств. Дальнейшее было уже, конечно, сильно на любителя, но римская чернь как раз из таких любителей в основном и состояла — обезьяны вообще любят, когда кому-то, хоть в чём-то их превосходящему, приходится хреновее ихнего. Вот и тут что-то вроде этого намечалось, хотя и попроще — вряд ли от симпатичной девчонки скрывали, что её ожидало. Не тот пока ещё Рим.

— Кого-то она мне напоминает, — пробормотал Тарх, когда её вели через толпу неподалеку от нас.

— Знакомая? — поинтересовался я.

— Вряд ли — что ей здесь делать? — усомнился этруск, — Но эта похожа, очень похожа, и это мне очень не нравится…

— Пошли-ка лучше отсюда, — предложил я ему во избежание осложнений — на хрен, на хрен!

Он не был против, и скорее всего, я бы так и увёл его, если бы не глашатай, объявивший, по какому поводу даётся травля и назвавший имя осуждённой…

— Туллия?! — прорычал бывший гладиатор, и теперь уже увести его от греха подальше нечего было и думать.

— Твою знакомую звали так же?

— Так же! Это она! Не знаю, каким образом, но — она!

— Стоп! Успокойся и не психуй! Переведи-ка мне лучше на нормальный человеческий язык, о чём болтает этот надутый попугай! — это я о глашатае, который как раз и рассказывал, «каким образом» рабыня Туллия из Вольсиний — млять, этого ещё только не хватало — навлекла на свою бедовую бестолковку травлю римскими боевыми псами. Это римлянам даже сквозь гвалт и свист толпы всё понятно даже по обрывкам фраз, а я пока-что ещё не настолько силён в ихней уродской латыни.

— Я не понял, как она попала в рабство — об этом он не говорит, — сообщил этруск, — Он говорит, что Туллия оказалась неблагодарной тварью и не только грязно оскорбила, но и осмелилась поднять руку на сына своего господина…

— Надо думать, было за что?

— Об этом он тоже не говорит, но сопляк — её ровесник, и я догадываюсь…

— Ясно, — мне тоже не составило труда догадаться, что домогательства этого сопливого и выглядевшего довольно чмошно рохли не привели девчонку в восторг, и отреагировала она на его настойчивость совсем не так, как тому бы хотелось. Как раз рядом один полупьяный римский гегемон уведомлял такого же приятеля, что и он тоже впендюрить такой не отказался бы. Скорее всего, как единодушно решили оба, там был не просто отказ с пощёчиной, за которую просто высекли бы, и дала бы она после этого как шёлковая, а явно вышло что-то похлеще и куда поунизительнее для господёныша, но об этом, ясный хрен, официальная история умалчивает, а выяснить не у кого, да и некогда…

С девчонки сорвали одежду, дали ей в руки меч и вытолкнули её на площадку. Нет, римляне уже явно на пути к своим имперским забавам — у жертвы не только мордашка, но и фигурка очень даже аппетитная. И едва ли хоть один шанс из сотни — ни второго меча, ни даже ножа ей никто, конечно, не дал. Вывели и собачек — мощных, ни разу не дворняг, настоящих боевых псов, и как раз трёх, против которых и мужику-то выстоять нелегко. Хрен ли толку от её весьма привлекательной внешности, если порвут её сейчас на хрен? Судя по окружавшим хозяйское семейство рабам, тоже приведённым смотреть, замышлялась именно показательная казнь, а никакой не «божий суд».

— Я не могу этого допустить! — процедил Тарх, в которого тут же вцепились двое из моих турдетан, да только если он в ярость придёт — не уверен, хватит ли и всех четверых. Вот проблема, млять, на ровном месте нарисовалась! Хоть Туллия, хоть Хренуллия, хоть Звиздуллия — хоть и жаль её, конечно, но насрать бы по хорошему и не вмешиваться, ведь не наше же дело ни разу, да только разве ж этого теперь урезонишь?

— Уймись! Этим ты её не спасёшь, а только сгубишь понапрасну и себя, и нас!

— Но я же не могу просто так смотреть на это и ничего не делать!

— Тогда помоги мне! — млять, не готовился ведь ни хрена, но придётся вот так, спонтанно, без подготовки — некогда раскачиваться…

— Что нужно сделать? — этруск настолько опешил от моего неожиданного решения, что мигом опомнился.

— Встаньте все пятеро так, чтобы я видел всё, а меня — ни одна сволочь из всей этой толпы уродов! — хвала богам, по-турдетански в Риме можно говорить, не фильтруя базара, на что меня сейчас уж точно хрен хватило бы, — И учти — я сделаю, что смогу, но ничего не обещаю…

В прежней жизни мне случалось шугать эфиркой расшалившихся собак, но не так и не таких. Там были просто офонаревшие дворняги, а энергетическое давление я дополнял угрожающими действиями, чего здесь позволить себе, конечно, не мог. Здесь я — такой же зевака, как и все эти уроды, и ни один из них не должен даже заподозрить иного. А то, если верить Гумилёву, так милый обычай жечь на костре за колдовство христиане не сами изобрели, а от римлян-язычников унаследовали, и мне как-то совершенно не хочется проверять, есть он у них уже или появится позже. На хрен, на хрен!

Пёсиков тем временем — всех трёх сразу — натравили на девчонку и спустили с поводков. Я даванул одновременно и эфиркой, и более тонкими слоями энергетики, но это ведь срабатывает не сразу. Тем более, когда внимание надо рассредотачивать натрое… Ей хватило ума не броситься бежать, да и меч она, как мне показалось, держала грамотно, но понятно ведь, что бздит, а собаки к таким делам чувствительны. Так, две псины заходят с боков, третья держится в середине и чуть позади, хотя и спустили её с поводка первой — явный доминант в этой троице. Когда с собачьей сворой дело имеешь, главное — сразу доминанта вычислить, и если его подавил — две трети дела, считай, сделано. Вот им мы и займёмся поплотнее…

Я надел на него жёсткую энергетическую трубу и перекрыл ему основные энергопотоки — ага, забеспокоился! Так, теперь энергосгусток ему внизу брюшины, да потяжелее — как раз такой, который бывает, когда стрёмно. Теперь повибрируем им, чтоб почуял — ага, перебздел! Правильно, и обезьяна двуногая, разумной себя возомнившая, стремается от непривычного, а тут — обыкновенная живность, голыми инстинктами только и живущая. Устроил то же самое и двум остальным, а то ведь их же тоже подзуживают, и могут сами атаковать, и хрен девчонка отразит атаку сразу двух. Ага, тоже перебздели, здесь вам — не тут! Но млять, я же не могу держать их так до бесконечности! Алан Чумак я вам типа, что ли?

— Тарх! Она из ваших? По-этрусски понимает? Скажи этой зассыкухе, чтоб засунула свой страх себе в свою дыру, изобразила крутую амазонку и сама напала на любую из этих двух обосравшихся псин!

Этруск изумлённо уставился на меня…

— Живее, дебилоид, млять, вращения! — это я прошипел ему по-русски, потому как Гаем Юлием Цезарем я бываю только на толчке, и одновременно держать в мандраже трёх здоровенных собак, да ещё и прописные истины с русского на турдетанский всяким тугодумам переводить — увольте на хрен.

Въехал он или чисто на автопилоте повиновался — это уж пущай остаётся его личной сокровенной тайной, на которую мне глубоко насрать. Главное — выкрикнул ей чего-то по-этрусски, что толпа не очень-то и заметила, поскольку каждый второй гегемон либо науськивал реально перебздевших животин, либо освистывал их. Но девчонка услыхала, тоже изумлённо уставилась — на Тарха, конечно, не на меня, тот ещё ей чего-то выкрикнул — и судя по тону, тоже не слишком куртуазное, да ещё и ладонью себя хлопнул рядом со своим хозяйством, и это сработало. Подобралась, надулась, скорчила зверскую рожу, на одного пса зыркнула, на другого, да и двинулась на правого. Ну, в смысле — на неправого, они ведь оба неправы, но этот был от неё справа. И это правильно, налево только мужики ходить должны, а бабы — порядочные, по крайней мере — только направо, гы-гы! Псина, и без того сбитая с панталыку, озадачилась, а эта как размахнётся мечом — ага, с обеих рук, как двуручником рыцарским! Промазала, конечно — при таком размахе от её легко предсказуемого удара и ребёнок увернулся бы, но перебздевшему псу хватило — отпрянул, хвост поджал, а когда она снова размахнулась — пустился наутёк. Она — за ним, он — к доминанту, тот, тоже ошарашенный — в сторону, эта на него замахнулась, он тоже наутёк, она к третьему, и тоже с аналогичным результатом. Короче, принялась их гонять, и кажется, начала входить во вкус.

Половина толпы молча охреневала, вторая — свистела или уже ржала. Кто-то, когда девчонка приблизилась к одному из псов и замахнулась, рявкнул:

— Убей! — ей, не псу.

— Убей! Убей! Убей! — заскандировала толпа.

Эта амазонка, млять, в натуре собралась располовинить животину. Та, конечно, дожидаться этого не стала, а заскулила и юркнула между ног толпы — тут уже захохотало две трети. Она на вторую — та туда же. А доминанта она и вовсе не обнаружила — этот, как и подобает элите животного мира, ретировался незаметно. Ржала уже вся толпа. И тогда захохотала и она сама — заливисто и истерично. Видок у неё был ещё тот — растрёпанная, потная, в пыли — даже не воспринималась в этот момент как голая…

Я заценил настрой толпы, прощупал энергетикой её эгрегор и понял, что шансы на срабатывание возникшей у меня задумки неплохие.

— Тарх! Теперь кричи «Свободу!», да на латыни, не на этрусском! Понял? — если верить Гумилёву, энергосвязь полнее у носителей одного и того же этнического поля, то бишь эгрегора, а не одного — так близких, а этруски как италийцы к римлянам уж всяко ближе…

Он понял и закричал, ближайшие соседи рефлекторно подхватили, я надавил на эгрегор всеми слоями энергетики, и вся толпа вскоре заскандировала:

— Свободу! Свободу! Свободу!

Не только освобождать, но и просто щадить приговорённую к смерти, конечно, не входило в планы её хозяев, но против дружного коллективного напора не выстоит и крутой обезьяний доминант — не прописано такого в обезьяньих инстинктах. И хозяин — папаша отвергнутого девчонкой чмошника — сдался. О том, чтобы вывести её на Форум и освободить официально в присутствии городского претора, не было, конечно, и речи — толпа этого не требовала, а по собственной инициативе такое великодушие проявлять, да ещё и пятипроцентный налог в казну за это платить тот, ясный хрен, не собирался. Он просто объявил её свободной в присутствии свидетелей, которых здесь было уж всяко побольше требуемых законом пяти. Права на римское гражданство такая форма освобождения не давала, и девчонка оставалась по римским законам такой же точно перегринкой, как и была до обращения в рабство. Но это было уже не столь важно. Куда важнее было то, что бывший хозяин не собирался проявлять никакого участия в её дальнейшей судьбе, что автоматически освобождало её и от клиентских обязанностей. Некоторые, поняв эту ситуёвину на свой манер, уже рекомендовали ей приличные лупанарии, набиваясь в первые заказчики, а пара ухарей даже конкубинат предлагали.

— Ну-ка, накидывай на неё свой плащ и уводи отсюда, пока она не растерялась, — велел я Тарху, и тут уж его не пришлось понукать.

— Туллия в Вольсиниях жила, и её отец знал моего отца, — рассказывал мне этруск, когда мы уже шли восвояси, — Я там выступал шесть лет назад — против галлов и в охоте на вепрей — догадываешься, чем меня против тех вепрей вооружали?

— Как всегда, твоим любимым комплектом?

— Точно, им самым! Так вот, именно её отец тренировал меня перед теми боями. Он был великим воином…

— Тарх, потом расскажешь, — отмахнулся я, — Неинтересно это мне сейчас — тем более, что не надо мне врать, будто ты только из-за этого за неё впрягся. Скажи уж прямо, что слюну на неё пустил!

— Ну, она ведь этого стоит…

— Ага, по тебе видно сразу.

— А что ты с этими собаками сделал?

— То, что с тобой следовало бы сделать, если по справедливости…

— Ну, я не мог иначе, ты же понимаешь?

— Поэтому и сделал это с ними, а не с тобой.

— Максим, ты теперь приказывай мне всё, что хочешь — всё сделаю…

— Иди ты на хрен! — направил я его по-русски. Ведь утомили же в натуре!

— Папа! Хасю бабах! — пищит мой наследник, — Пасли в мастилскии!

— Волний, там больше нет бабахов — мы с тобой вчера их все бабахнули, — урезониваю я его, — Новых ещё не сделали…

— А ты пликазы, стоб сдеали! Хасю бабах! — умора, млять! Типа, разрулил производственную проблему, гы-гы!

— Большим начальником будёт! — предрёк Володя, — Мозгов уже достаточно — не колышит, как, но шоб було! У нас директор на автосервисе как раз такой был…

— Ага, и у нас главная менеджерша офиса, — прикололся Серёга, — Такая стерва! Все от неё на Луну выть готовы были…

— У нас, думаете, начальство другое было? — хмыкнул Васькин.

— Я — не думаю, — заверил я его, — У тебя военизированная структура, а там с этим служебным маразмом — вообще жопа. Что я, сам срочную не служил?

— И чем ущербнее урод — тем хлеще выносит мозги всем, кто от него зависит, — добавил Володя, — И как раз таких вышестоящее начальство и ценит.

— И продвигает, — подтвердил я, — Начальник цеха частенько дурака включал, но хоть иногда терял бдительность и вникал в суть проблемы, а начальник производства только и знал, что нежелание работать и саботаж изобличать. А уж директор завода — вообще неадекват был, от которого даже эти обезьяны стонали. Он на полном серьёзе полагал, что любая проблема разрулится сама, если он поставит на уши её конечных исполнителей. И похрен, что реально от них максимум полдела зависит.

— Ты не преувеличиваешь? — усомнился Серёга.

— К сожалению — только чуть-чуть, для пущей наглядности.

— А в чём это выражалось?

— Ну, представь себе — тебе ставят задачу, с которой ты справишься только при условии незамедлительной помощи тебе со стороны всех смежников. При этом ты от начальника команду получил — со сжатым сроком исполнения и с твёрдо обещанной тебе карой за неисполнение, а они помогать тебе — нет. Им он команды такой не дал и ничем за неоказание тебе помощи не пригрозил. Ну и сам посуди, кинутся они сломя голову тебе помогать, если это геморройно?

— Но ведь должны же! Так же нельзя — это же подстава получается. Что ж они, не понимают?

— Всё они понимают. Но они и сами не хрены валяют, им тоже нехилые задачи поставлены и тоже со сжатым сроком и карами за неисполнение. В большинстве случаев никто не задаётся целью тебя подставить, но собственные проблемы всегда ближе к очку. Тебя озадачь чем-нибудь серьёзным, за что с тебя и спросят серьёзно — бросишь ты это дело ради чужой мороки, за которую ты не отвечаешь?

— Нет, конечно. Но ведь так же быть не должно. Начальство же должно такие вещи понимать…

— Оно кому должно — всем прощает. В армии, конечно, тоже начальство не гребут…

— Макс, ты бы хоть при ребёнке не выражался! — вмешалась Юлька.

— А, млять… тьфу! — в натуре ведь увлёкся и упустил из виду, что спиногрыз присутствует, — Волний, заткни ухи, ты ничего не слышишь. Тут тетя Юля права — так, как твой папа выражается, выражаться не надо. Так о чём это я… гм… балаболил?

— О том, что начальство в армии… гм… не колышит, — напомнил Серёга.

— Ага, не сношают проблемы подчинённых, и в этом смысле маразм, конечно, похлеще, чем на гражданке. Но у армейского офицера в подкорке прописано, что без команды ни одна свинья лишнего раза не хрюкнет, и дать команду там не забывают и не ленятся. А на гражданке и начальство — раздолбаи. Последнее время даже ещё и не служивших срочную понабирать ухитрились — до этих вообще не доходит…

— Так погоди, ты же про большой завод говоришь, — спохватился Володя, — А там, будь ты даже хоть тыщу раз блатным сынком, до директора в молодом возрасте не дорасти. Значит, он наверняка служил.

— Я не интересовался, но наверняка. Естественно, наш бабуин, скорее всего, включал дурака. Легче прессовать тех, кто кругом виноват — в любой момент есть за что вздрючить. А чтобы ты был кругом виноват, тебя надо загнать в ситуёвину, когда не облажаться невозможно в принципе. Вот этим наши обезьяны и занимались. Это их любимый вид спорта…

— Папа! Хасю бабах! — напомнил пацанёнок, — Пликазы, стоб сделали!

— А ты маму слушался? — Велия мне на него не жаловалась, но орднунг ведь юбер аллес, так что лишний раз на дисциплину его сориентировать не повредит.

— Слюсался!

— А кашу доел? — перловку он, конечно, не любит, и нам не составило бы ни малейшей трудности исключительно лакомствами его кормить, но нехрен баловать будущего мужика и вояку. И сам, помнится, жёлуди в Дахау лопал и буду лопать, если понадобится — хоть и чисто символически, напоказ перед служивыми, но всё-же, и он тоже должен быть к этому готов.

— Даел!

— Точно?

— Пришлось, конечно, заставить, но доел, — подтвердила супружница.

— А латынь учил? Что такое «Disce, sed a doctis, indoctos ipse doceto»?

— Эээ… Усись… у тех… кто снаит… эээ…

— А тех, кто не знает, сам учи, — закончила за него Юлька, — Макс, ты хоть соображаешь, чего от ребёнка требуешь? Ему же на турдетанский с латыни переводят или на этрусский, а ты его по-русски спрашиваешь! Как ему справиться сразу с двумя переводами?

— Пусть привыкает, что не всё в жизни легко и просто. Тем более, у него стимул — заслужить свои «бабахи». Ты слыхал, Волний? Завтра я проверю, как ты занимался латынью. Если дядя Тарх и тётя Туллия будут тобой довольны — будут тебе бабахи.

— Папа, я осинь пасталаюсь! Пликазы, стоб сделали много бабахов!

— Ухи у тебя не лопнут от многих бабахов?

— Ни лёпнут!

— Ну, смотри мне — ты ОБЕЩАЛ постараться. Ты помнишь, кто у тебя здесь родственники?

— Тялквинии!

— А слово Тарквиниев — что?

— Клепсе галёха!

— Вот и постарайся так, чтобы заслужить целых десять бабахов. Десять — это сколько? — мелкий тут же в восторге показал мне две растопыренных пятерни.

— Макс, ну чему ты ребёнка учишь! — прихренела Юлька, — Ему трёх лет ещё нет, в кубики только играть, а ты из него готовишь полиглота и террориста-подрывника!

— Нет, пиротехника я из него пока ещё не готовлю — пока только вкус к этому делу прививаю. Вот как подрастёт — будет и сам делать.

— А если взорвётся? — ужаснулась наша педагогичка.

— А кто его до взрывчатки допустит, пока он техники безопасности не изучит?

— Но Макс, это же неправильно! Детей, особенно маленьких, надо учить только хорошему и доброму! А ты его чему учишь? Ну кто так делает?

— Я делаю. Свою ты можешь учить играть в куклы хоть до шестнадцати лет, если тебе без разницы, что за чудо из неё вырастет, а из моего должен вырасти «водитель руками», и не такой, как «все большие начальники», а такой, которого будут реально уважать, а не воспринимать как стихийное бедствие. И для этого он должен соображать во всём, чем ему придётся руководить.

— И для этого из маленького ребёнка надо делать прямо какого-то ницшеанского сверхчеловека и вообще фашиста? Ты хоть понимаешь, кто из него тогда вырастет?

— Вырастет улучшенная модификация меня самого. Прокачанная, скажем так. В Испании ему это пригодится…

— Фашист из него испанский вырастет! Прокачанный фашист!

— Фалангист, — поправил её Хренио, — В Испании — фалангисты.

— Ещё один дуче мне тут выисался! — фыркнула Юлька.

— Каудильо, — невозмутимо поправил испанец, — Франко был каудильо.

— Да ну тебя на фиг, франкист недорезанный!

— Ав-ав-ав-ав-ав! — передразнил я её тявканье.

Наши расхохотались, я увернулся от брошенного в меня яблока, а грудная юлькина Ирка скуксилась и заревела, в результате чего наша истеричка закудахтала над ней и отвлеклась от своего излюбленного троллинга…

«Бабахи», которые у меня выклянчивает мой спиногрыз — это на самом деле капсюль-пистоны, как мы их называем. В смысле — капсюли, но не на гремучей ртути, а на пистонном ударном составе из бертолетовой соли и красного фосфора. Пока они у нас экспериментальные, их металлические колпачки мы из свинца штампуем. В перспективе серийные, конечно, только из меди будем делать, а для экспериментов нет смысла заморачиваться. С медью ведь в античном мире засада. Это в нашем современном мире хорошо известная нам медь — высокорафинированная электротехническая, и это именно она пластична и легко куётся или штампуется. Здесь же медь достаточной чистоты и пластичности бывает только из некоторых достаточно редких месторождений, а основная её масса с такими примесями, что хорошо она только льётся, а ковать или чеканить её можно только в горячем виде, в холодном — сразу трескается. Месторождения хорошей чистой меди давно уже целиком выработаны или близки к полной выработке, спрос на металл из них повышенный, и цена — соответствующая. И хрен бы с ней, с ценой, не золото ведь и не серебро, а мы давно уж не нищая рядовая солдатня, но из-за высокого неудовлетворённого спроса её иногда просто нет, а нам этих серийных капсюлей нужны будут тысячи. Поэтому медные колпачки, как и саму медь для них, мы бережём и копим про запас, а на эксперименты расходуем дешёвый и бросовый свинец. А тысячи капюлей — это поначалу, только для себя любимых, а в дальнейшем — и десятки тысяч. Ведь мы собираемся вооружиться хоть и примитивными капсюльными, но револьверами, а заряженный револьвер — это шесть капсюлей, насаженных на брандтрубки его барабана.

Строго говоря, револьверы до Самуэля Кольта делались и кремнёвыми, но то гладкостволки с разомкнутой рамкой и необходимостью подсыпать затравочный порох на полку перед каждым выстрелом — хрен ли это за скорострельность? Делались отдельные единицы и с индивидуальными крышками полок на каждую камору барабана, но это чисто геометрически ограничивало число зарядов тремя, максимум — четырьмя. Хрен бы даже с этим, ведь пара таких револьверов — это всё-таки от шести до восьми выстрелов, но это ведь однозначно слабенькая разомкнутая рамка, а нам нужна сплошная, жёсткая, на нагрузки нарезного ствола рассчитанная. Все мои попытки вписать откидывающиеся при выстреле крышки полок в габариты барабанного окна сплошной жёсткой рамки постиг жестокий облом ещё до нашего с Васкесом и Велтуром плавания в Америку, в результате чего нам пришлось тогда удовольствоваться грубым паллиативом в виде трёхствольных «перечниц». Настоящий же полноценный револьвер требовал капсюльного воспламенения заряда, до которого мы на тот момент ещё не доросли. В смысле — до ударного состава не доросли, потому как сам капсюльный замок прост, даже проще ударно-кремнёвого.

Самое смешное, что в начале девятнадцатого века — как раз на излёте эпохи кремнёвого оружия — появился таки более-менее вменяемый револьвер с кремнёвым замком, и не будь в то время уже изобретён капсюль — популярность в Европе и Америке вполне мог бы завоевать доведённый до ума и усовершенствованный кремнёвый револьвер Коллиера образца 1818 года, изобретённый американцем, но запатентованный и производившийся в Англии. Его пятизарядный барабан, как и в прежних конструкциях, всё ещё требовалось проворачивать вручную, но после поворота очередная камора не только фиксировалась пружинной защёлкой, но и надвигалась на ствол с сопряжением по конусу, благодаря которому вставала соосно стволу, да ещё и прижималась клиновым зажимом. Более того, крышка полки с огнивом имела внутри маленькую пороховницу с дозатором, просыпавшим на полку верхней каморы при её закрытии порцию затравочного пороха. У меня ведь статья с форумных срачей про него на моей флэшке была, и когда я недавно снова на неё наткнулся и перечитал — слюной изошёл. Ведь то, что ствол гладкий из-за разомкнутой снизу рамки — это только от дурацкого стремления вписаться в габариты традиционного однозарядного кремнёвого пистолета, на которые мне глубоко насрать. Этим же обусловлено и отсутствие храповика. Придав рамке револьвера современную компоновку — хрен с ним, с увеличившимся габаритом по высоте, её можно было бы эдементарно замкнуть и снизу, гладкий ствол заменить нарезным, а уменьшив калибр, сделать барабан шестизарядным. Был в принципе изобретён уже и храповик, да и знаю я его прекрасно — ничего там сложного нет. Добавить ещё мягкую, уминающуюся по месту, свинцовую прокладку на пенёк ствола — и вот она, обтюрация не хуже знаменитой нагановской. Чего ещё нужно, спрашивается, для полного счастья?

И наверняка ведь всё это было бы сделано, не появись на оружейном рынке капсюль и простой как три копейки капсюльный замок. И так-то, несмотря на сложность и дороговизну коллиеровского агрегата, британская армия заказала некоторое количество в 1819 году, а всего их было выпущено в двадцатые годы около десяти тысяч штук — в основном для богатой Ост-Индской компании. Никто, надеюсь, не думает всерьёз, что эти умеющие считать деньги прожжённые дельцы стали бы тратиться на никчемное говно? Млять, будь у меня чертежи этого револьвера Коллиера — даже хрен с ними, с размерами, хотя бы взрыв-схема с деталировкой — точно заморочился бы подобной конструкцией. Но не было у меня ни чертежей, ни взрыв-схемы, а была только куцая статья с не очень-то подробным описанием и фотками внешнего вида, а самому с нуля изобретать — не было времени. Сейчас, пожалуй, выкроил бы, да только история повторяется — нахрена он нужен, сложнонавороченный кремнёвый, когда есть капсюли, под которые конструкция не в пример проще?

Деревянный макет по нашим с Володей эскизам Диокл и Такел спроворили в основном ещё пока мы в Испании операцию «Ублюдок» проводили. Тогда же и Серёга справился с пистонным составом. Вернувшись, я ознакомился с их изделием, внёс кое-какие коррективы и озадачил их штампиком для штамповки металлических капсюльных колпачков. Смысл тут в том, что какой будет штампик, такие и колпачки будут выходить, а уж от них надо с размерами брандтрубки плясать. Ну, точнее, с её посадочным пеньком под капсюль, потому как остальное — особая песня. И запальное-то отверстие малого диаметра оказалось нешуточной проблемой — о спиральном сверле нечего было и думать, а перовое сверлит в час по чайной ложке. Так это даже при сверлении в хороших условиях — когда поверхность детали однородна и перпендикулярна оси отверстия. А уж под углом, да в разнородном материале — не будем о грустном. Поэтому о запрессовке брандтрубок по гладкому диаметру с их фиксацией штифтом пришлось забыть сразу же. Может быть, когда-нибудь в будущем, но уж точно не на этом оборудовании и не этим инструментом. Собственно, этой проблемы и в девятнадцатом веке не осилили, и реальные брандтрубки ввинчивались в капсюльный замок на резьбе. Резьбы малых диаметров при нашем самопальном инструменте — тоже задачка не из простых. Габариты и вес револьвера не должны быть чрезмерными, так что длинного барабана делать не будешь, а десять витков резьбы — вынь и положь. Это я институтскую лекцию по деталям машин припомнил — там препод говорил, что при десяти витках крепёжной резьбы метрического типа легче сам болт порвать, чем из резьбы его вырвать. А нам ведь разве надо, чтобы брандтрубка при выстреле в морду полетела? По этой же причине — поскольку работать резьбе предстоит под нехилой нагрузкой — нас ни в коем разе не устраивают рваные витки, а значит — малые диаметры идут однозначно на хрен. Раз так — напрашивается диаметр по калибру, то есть брандтрубка будет одновременно и заглушкой казённой части каморы.

Шаг реззьбы для девяти миллиметров меньше полутора нам качественно не сделать, а это для десяти витков означает пятнадцать миллиметров полного профиля резьбы. Плюс — зарезьбовая канавка для выхода инструмента минимум миллиметра три. Восемнадцать миллиметров, то бишь два калибра, что называется, вынь и положь. Это я ещё пару миллиметров на фаски не посчитал, с ними — все двадцать набегают. Я-то, само собой, схитрожопил, сделав спереди брандтрубки пологий конус почти от внутреннего диаметра резьбы и до запального отверстия, которое заодно и сверлить тогда придётся на гораздо меньшую глубину. Но главный выигрыш не в этом, а в том, что в этом конусе как раз и разместится значительная часть порохового заряда. Это и по силе выстрела при том же заряде выгоднее — у продвинутых дульнозарядных пушек казённая часть как раз такой и делалась, но главное — я экономлю на длине барабана, от которой пляшут все габариты револьвера. Второй по значимости выигрыш в том, что заряд размещается поближе к капсюль-пистону, пламя от которого достанет его гарантированно. Ну и уже упомянутый чисто технологический бонус с меньшей глубиной сверления малого диаметра. По работе в прежней жизни помню, сколько деталей уходило в брак при заламывании мелких свёрл в отверстии. Нам такого счастья и на хрен не надо.

Всё это было бы хорошо, если бы не одно досадное обстоятельство. Чтобы до упора в торец брандтрубку завинтить, на ней нужна зарезьбовая канавка, в которую и должен выходить полный профиль резьбы. Я уже сказал про три миллиметра — вот это как раз они и есть. Соответственно, заборный конус нарезающей резьбу плашки получается крутым, а это не есть хорошо. Чем круче заборная часть — тем труднее ей резать и тем хуже качество витка. По аналогии с нарезкой гайки метчиками — лучше всего её режет специальный машинно-гаечный метчик с длинным и пологим заборным конусом, но у него в случае глухого отверстия и сбег резьбы соответствующий, и если мы режем резьбу на выход в узкую канавку — надо после него обычными метчиками её последние витки дорезать. Такая же хрень и с нарезкой винта плашкой выходит, и из-за этого три плашки для наших брандтрубок городить пришлось — с пологим заборным конусом, со средним и с крутым, дорезающим профиль последней пары витков на выход в канавку. После этого геморроя припиловка лысок под торцевой ключ для завинчивания готовых брандтрубок в каморы барабана — уже мелочь…

До нормальной стали нам ещё как раком до Луны, а кричное железо таково, что ну его на хрен. Мало того, что неоднородное, так ещё и с неметаллмческими шлаковыми включениями. Сколько тех же заготовок метчиков с плашками пришлось из-за этих грёбаных включений забраковать! Но с инструментом деваться некуда, ведь и железо, и бронзу только хорошо науглероженной и закалённой железякой и угрызёшь, а вот на то изделие, из которого стрелять предстоит, пальцами и глазами рискуя — на хрен, на хрен! Из доступных нам на данный момент материалов — только бронза. Я ведь уже упоминал, кажется, что тесть мне квалифицированнейшего раба-скульптора по бронзе раздобыл? Так если кто думает, что на этом и все проблемы закончились, то напрасно. Скульптор ведь — натура творческая и сугубо гуманитарная. Не в том смысле, что претит его тонкой натуре грубое утилитарное технарство, хоть и не без этого, конечно, но прежде всего в том, что и видение задачи у него — ага, гуманитарное.

Хвала богам, мне вовремя настучали, что это чудо мало того, что в чистовые размеры револьверный барабан лить намылилось, так ещё и из навороченного чисто скульптурного сплава! Типа, как лучше хотел, гы-гы! И цвет металла красивый, и все тонкие места формы заполняет при заливке прекрасно, и пластичный, чеканится и полируется хорошо, а то, что ведёт его при затвердевании на целые миллиметры — так кто ж это увидит на статуе? И невдомёк квалифицированному гуманитарному чуду, что мне точность важнее красоты. Как я совмещу камору барабана со стволом, если её на пару миллиметров повело, а мяса для чистовой обработки на станке он мне не оставил? Износостойкость у его хвалёного сплава тоже ниже плинтуса — кто ж произведение искусства в работе на трение использует? А у меня там зубья храповика как раз на трение и будут работать. А при выстреле, млять, мягкую и пластичную камору ещё и подует на хрен. Вдобавок, там и раковинки небольшие литейные бывают. На статуе они зачеканятся, но мне-то эти концентраторы напряжений нахрена сдались? Чтобы изделие разорвало на хрен? Или чтоб поры между соседними каморами образовались, через которые искра при выстреле к соседним зарядам проскочит — с аналогичным, только ещё и гораздо худшим результатом? И ведь видит же прекрасно, что несвойственное ему дело поручено, явно не статуя и не художественная безделушка — неужто спросить не мог непонятные моменты? Нет, надо творческий подход проявить и «как лучше» сложную задачу выполнить! У кого-нибудь ещё остались вопросы, почему у технарей слово «гуманитарий» — это ни разу не комплимент, а грязное и циничное ругательство?

К счастью, окромя штучных шедевров искусства античные скульпторы и ширпотребом балуются — ну, не так, чтоб массовым, но более-менее серийным, скажем так. А на ширпотреб — относительно дешёвый, зато куда чаще заказываемый — и бронзы идут ширпотребовские, то бишь без этих навороченных присадок вплоть до серебра, а простые оловянистые. От десяти до двадцати процентов олова — в зависимости от того, какова специфика изделия. Двадцать процентов олова, например — это классическая колокольная бронза — твёрдая, дающая мелодичный звон, но хрупковатая, и оттого не любящая сильных ударов. Царь-колокол наш с отколовшимся куском хотя бы на фотках все видели? Есть у нас самый большой в мире колокол, который не звонит — это как раз о нём сказано. А у меня из этой хрупкой колокольной бронзы несколько самых уникальных в античном мире гранат отлиты, которые не взрываются, гы-гы! Просто не пришлось по назначению их применить, хвала богам. Ещё у нас в Москве самая большая в мире пушка стоит, которая не стреляет. За точный состав её бронзы не поручусь, потому как не интересовался, но отливали ведь её не просто чтоб стояла, хоть и вышло по факту именно так. Меньшую по размерам бомбарду Урбана у турок восемь десятков волов таскало и три сотни человек всё это хозяйство обслуживало, а тут ещё здоровеннее дура, и если такую махину нереально оказалось ни на один театр военных действий доставить, так мастера ли в этом вина? Что ему было велено, то он и отлил, попробовал бы он самовольничать, так что все претензии — к венценосному заказчику. А коль скоро лили Царь-пушку всё-же для функционального использования, то по идее её бронзе пушечной полагается быть — десять процентов олова. Разумный компромисс между твёрдостью и пластичностью, когда ствол не на осколки рвёт при передозировке пороху, а только раздувает и лишь в крайнем случае цветочными лепестками разворачивает. Вот из такой пушечной бронзы и револьверы наши будут.

За основу нашего первого револьвера мы с Володей взяли реальный аглицкий капсюльный револьвер Адамса — весьма популярный в своё время образец с цельной жёсткой рамкой, одинарного действия, но вполне пригодный к модернизации в двойное. Ну, за основу — это, конечно, громко сказано. Какая тут в звизду основа, когла у нас ни реальной железяки нет, ни даже чертежей? Скорее — концепт. А внутри — буйная смесь бульдога с носорогом, то бишь всех револьверов, какие нам только доводилось лапать и разбирать, включая стартово-сигнальные и газовые «пердунки». Тем более, что модель замышлялась как универсальная многоцелевая, в том числе и для терактов, если чья рожа нам уж очень сильно не понравится, а для таких дел глушак желателен, к которому и обтюрацию нагановского типа вынь, да положь. Ну и как тут без надвигания барабана на ствол обойтись? Сделали мы его, конечно, попроще, чем в нагане, чисто клиновым и с сопряжением по конусу. Я ведь уже упоминал об особенностях кремнёвого револьвера Коллиера и о том, как бы я его усовершенствовал? Вот и в нашем капсюльном то же самое будет. Когда полностью его в металле воплотим, будет и свинцовая прокладка-обтюратор, а пока — в деревянном действующем макете — она без надобности. Один барабан и детали механизма в штатном бронзовом исполнении уже есть, и под них как раз на днях Диокл с Такелом доделали новые корпусные деревяшки макета, на котором мы и испытываем механизм на работоспособность. В том числе и капсюль-пистонами бабахаем.

Проблем с нашим будущим РК-1 — Револьвер Капсюльный, первая модель — пока хватает. Многие только в полностью металлическом образце и можно будет до ума довести. Например, пружины. В нагане та, что возвращает барабан в исходное положение после выстрела — витая проволочная. Но с проволокой малых диаметров — даже из нашей «фирменной» бериллиево-алюминиевой бронзы — у нас проблемы. Даже в отожжённом состоянии эта бронза не настолько мягка, чтобы тянуться через реально доступные нам закалённые стальные фильеры на имеющейся у нас оснастке. Это грубые тугие пружины наших пистолей и из кованой проволоки нормально работают, но тонкую проволоку так не сделать, а там тонкая нужна. Поэтому тупо скопировать тот нагановский узел мы не можем, а вынуждены импровизировать с пластинчатой пружиной. Размещаем мы её, естественно, не в барабане, а на рамке у его оси, и на деревяшке непонятно, насколько избыточна её жёсткость, которую мы заложили с гарантированным запасом. На металле всё это будет виднее, и тогда уж мы припилим её до оптимальной жёсткости. Такая же хрень и с пружинкой клинового зажима продвигающего барабан вперёд казённика. Но там ещё хлеще — узел получается громоздкий, а я ведь над ним в штатном исполнении хочу ещё и регулируемый прицел разместить. Боюсь, как бы не пришлось ради этого городить надствольную планку а-ля «Смит&Вессон» с соответствующим утолщением и верхней перемычки рамки. Хрен с ними, с габаритами, но ведь и вес прибавится! Ох, не зря я настоял на калибре девять миллиметров…

Целый срач у нас вышел по поводу калибра. Ну, точнее — дискуссия по мотивам давнего форумного срача, о котором мы были в курсах. Суть того срача была в том, что признанный в наше время оптимальным для короткоствола калибр девять миллиметров, он же — тридцать восьмой по американской системе, в некоторых случаях оказывался недостаточным. Например, если противник обкурен наркотой, то его болевой порог резко повышается, а чисто механического ударного импульса у тридцать восьмого калибра может и не хватить. С этим неприятным сюрпризом американцы столкнулись в начале двадцатого века где-то в Южной Азии, в результате понесли потери, и это сказалось на выборе основной табельной модели пистолета, которой стал знаменитый кольт сорок пятого калибра — М1911. «Этот пистолет свалит и быка, если хоть одна пуля попадёт ему в кончик рога; поэтому, стреляя по противнику, старайтесь попасть ему хоть куда-нибудь первыми тремя выстрелами. Сделать это совсем непросто, и в случае неудачи самое лучшее, что вы ещё сможете сделать в жизни — бросить проклятую железяку в своего врага» — прямо так и сказано в американском наставлении к этому агрегату. Само по себе останавливающее действие пули — штука, конечно, прекрасная, но ведь и отдача у подобных слонобоев практически артиллерийская. И если ты не качок вроде Шварца, то первым же выстрелом забьёт руку так, что коли этим первым не попал — вторым тем более хрен попадёшь. Так это если ты мужик, а бабе или подростку может и вовсе суставы вывихнуть. Собственно, этот аргумент и оказался у нас решающим.

Хоть и не очень-то я представляю себе, например, тех же Юльку или Наташку стреляющими из револьвера посерьёзнее мелкашечного, а хорошо ли они сами себя таковыми представляют, это вы уж у них спросите, но против «дискриминации по половому признаку» они выступили единым фронтом, и в данном случае — в кои-то веки — меня это феминистское по своему духу выступление вполне устроило. Хотя думал-то я при этом, если совсем уж честно, не столько о них и уж, тем более, не столько об их равноправии с нами, сколько о своих бабах и своих детях. Как производственнику, мне не нужно объяснять преимуществ единой унифицированной модели изделия, а раз так — оно должно подходить всем, кому положено. А что до недостаточности останавливающего действия девятимиллиметровой пули, так это к оболочечным пулям для автоматических пистолетов относится, а не к свинцовым безоболочечным. Или кто-то всерьёз полагает, что я из бронзового ствола оболочечной пулей стрелять буду? Я ещё, хвала богам, с ума не свихнулся! Мало будет просто свинцовой — так ещё и надпилю её головку крест-накрест или просто надсверлю спереди, и насрать мне на дурацкие международные конвенции, которых я не подписывал. А бронебойная пуля понадобится — так и с твёрдым сердечником сделаем. Надо будет — сделаем и фугасную — ага, назло всем конвенциям и досужим гуманистам. Бабы, правда, войдя в раж, хотели ещё меньший калибр продавить, но тут уж и я восстал — только через мой труп, млять! Дело даже не в одном только останавливающем действии пули, а ещё и в чисто технологическом геморрое. На этом оборудовании и этим инструментом девятка — минимум, при котором я возьмусь гарантировать приемлемое качество. Всё, что мельче — делайте себе сами, мазохистки хреновы! И от девятки вам отдача велика? Так и быть, для укороченной женско-подростковой модификации дульный тормоз соорудим, и баста!

Хотя на перспективу мы предусматриваем и модернизацию нашего спускового механизма до двойного действия — не уверен, что это случится уже на этом образце. При стрельбе самовзводом мы исключительно за счёт выжимания пальцем «свободного хода» спуска и курок взводим, и барабан проворачиваем, и на ствол его же надвигаем, да ещё и плотненько его к нему прижимаем для обеспечения обтюрации. И это, млять, «свободный ход» называется! Любой, кому доводилось выжимать в этом режиме тугой нагановский спуск, знает, каков этот «свободный ход» на самом деле. Не всякая баба его и выжмет-то, да и для мужика, если не пижонить, а на результат стрелять, то для нагана штатный эксплуатационный режим — одинарный, то бишь с предварительным взводом курка, а самовзвод — так, на всякий пожарный. И ведь это — наган, конструкция давным давно отработанная и до ума доведённая, ни разу не наше весьма сырое ещё творение. Нам на нём и нагановское-то спусковое усилие получить большой удачей было бы, на которую я всерьёз не рассчитываю — скорее всего, ещё потуже нагановского будет спуск у нашего буйного бронзового монструса. Какой тут в звизду самовзвод? Пальчиком курок взводим, пальчиком! Ведь скорострельнее кремнёвой «перечницы», не говоря уже об однозарядной пистоли? Точнее? Дальнобойнее? Вот и будьте довольны. А то зажрались тут некоторые, раскапризничались, хрен за мясо не считают, гы-гы!

Вообще говоря, я исходно приобщать своего мелкого к пиротехнике в этом возрасте не собирался. Планировал — лет в пять самое раннее, да и то — исключительно под собственным непосредственным руководством. Но разве ж тут за всем уследишь, когда сам месяцами, а то и по полгода дома не бываешь? Млять, надо было Велтура с собой в Рим вытаскивать, потому как это всё он. Но разве ж его оторвёшь надолго от его Милькаты, которая тоже на сносях? Да и кто ж мог знать, что он вот такое отчебучит? Незадолго до моего отъезда в Рим я подключил и шурина в помощь Серёге — не столько ради самой помощи, поначалу заключавшейся исключительно в «не путайся под ногами и руками ничего не трогай», сколько ради его обучения. Ведь раз он теперь один из нас — должен соответствовать. А Серёга как раз к тому моменту, отработав сам пистонный состав и получив от меня приспособу для штамповки капсюльных колпачков, приступил к работе с самими капсюлями. Свинцовые, конечно, не на револьверном деревянном макете испытывали, который не был ещё для этого пригоден, потому как не имел ещё бронзового барабана с брандтрубками и прочей штатной начинки, а на ввинченной в зажатую в тисках гайку единственной на тот момент экспериментальной брандтрубке. Насаживали на неё свинцовый капсюль-пистон и тупо шлёпали по нему молоточком.

А Велтуру это дело чрезвычайно понравилось. Я-то рассчитывал, что взрослый ведь уже мужик, не пацан сопливый, да только из виду упустил, что мужик-то — античный и привычными нам современными пиротехническими игрушками не избалованный. Для него подобная хренотень — чуть ли не божественное чудо. А всё отчего? Оттого, что гребипетские жрецы только в античном мире и знакомы с хитрыми огненными составами, но рецепт их держат в строжайшей тайне — могут только готовый товар продать, на котором и зарабатывают специализирующиеся на огненных штучках храмы. Жрецы Амона, например. В наш с Васькиным гребипетский вояж мы в Мемфисе пару раз даже фокусников ихних уличных видели. В смысле — не всяких, всяких-то там до хренища, в том числе и по огненной части. В основном размахивающих факелами или глотающих огонь, иногда выдувающих его — таких видели чуть ли не каждый вечер — любят эти огненные массовики-затейники вечернюю темноту ради большей зрелищности своих огненных фокусов. А вот пару раз видели затейников и по настоящей пиротехнической части — сыплющих в костерок щепотки ярко вспыхивающего порошка ради пламени какого-нибудь экзотического цвета или ради причудливой игры светотеней на стене, но один ещё и шарики какие-то серые маленькие либо об стену шарахал, либо вообще меж пальцев раздавливал, и они от этого взрывались с хлопком и дымком. А в конце своего выступления он вообще приличный зарядец об землю громыхнул и эффектно «исчез» в облаке дыма. При других обстоятельствах мы бы, конечно, наверняка заинтересовались увиденным — ясно же, что какой-то хитрый состав, взрывающийся от удара, для капсюлей — как раз то, что доктор прописал, но до того ли нам тогда было? Нас было двое, мы были в чужой стране и не хреном груши околачивали, а рисковали своей драгоценной шкурой, выполняя немаловажную и небезопасную тайную миссию с ценой вопроса во многие таланты золота. За многократно меньшие суммы люди без вести пропадают, и концов не сыскать, а тут — тайны жрецов, на сохранении которых божьи слуги особенно помешаны, и за которые сгинуть — тоже элементарно можно. Так что не тянуло нас как-то отвлекаться на детские забавы с хлопушками и прочими недофейерверками, а тянуло поскорее сделать в том грёбаном Мемфисе свою работу и поскорее унести оттуда ноги подобру-поздорову.

Я, значится, к гегемонам в Рим отбываю лимитой римской заделываться, а Волний как раз в это время бегать начал. И не просто бегать, а носиться как в одном месте наскипидаренный. Мелкая детвора — она вся такая, а мой же ещё и на антиграве, так что пока ухайдакается сам — всех остальных раньше ухайдакает. А у Велии то с Софонибой посиделки, у которой совсем мелкий Икер на руках, то с Милькатой велтуровской, тоже с её пузом не шибко мобильной — в общем, иногда сбагривала пацана брату, а в том, что тот в мастерские его таскал, никто вреда не видел. Что я, сам его туда не таскал? Ядовитый белый фосфор давно уже из фосфата выделен и в безвредный красный переделан, да и электролиз бертолетовой соли тоже закончен, хранится в воде, хрен звезданёт, и всего этого — солидный запас, так что ничего такого уж опасного или хотя бы просто вредного для спиногрыза там не делалось. Вот и Велтур безо всякой задней мысли взял, да и привёл его туда, а там — ага, бабахают. И для взрослого-то античного мужика диковинное чудо, а уж для мелкого обезьянёнка — тем более. Вот эдакую сюрреалистическую картину маслом я и застал, вернувшись из Рима — поставили, млять, что называется, перед фактом. Ну а раз некое нежелательное явление запретить и не пущать уже нельзя, то его надо — что? Правильно, возглавить. А то ещё нахреновертят тут без присмотра…

Впрочем, и при мне разок ухитрились. Закруглял как раз на днях очередную бабахальную развлекуху — хорошего понемножку, как говорится. Мелкий в раж вошёл, и ему ещё подавай, а все свинцовые уже перехреначили, остались только штатные медные, которые мы уже для макетных испытаний накапливали. А он же не понимает, ему ж ещё хочется, и он видит добрый десяток, а я ж его оттаскиваю — так он их, стервец, шарахнул дистанционно пирокинезом. Ладно бы один, а он их сразу все, а от них — млять! Когда к перебздевшему Такелу вернулся дар речи, он объяснил мне, что у них там ещё и вынутая из воды завтрашняя порция бертолетовой соли сушилась и практически уже досушилась. Ох и отругал же я ливийца, едва морду ему не набив — млять, это ж надо было додуматься — взрывоопасный реактив хранить вместе со взрывоопасными изделиями! Хотя жертв и серьёзных разрушений, хвала богам, не случилось, но за этот фортель я спиногрыза впервые за его короткую ещё жизнь отшлёпал. А чтобы понял — мне ж надо, чтоб всё-таки понимал, а не тупо наказания боялся — дав ему прореветься и успокоиться, зарядил после этого «перечницу», навёл на пустой горшок и велел ему точно так же заряд в стволе спирокинезить. Потом на примере черепков от несчастного горшка разжевал ему, что было бы с человеческой башкой, окажись она на пути пули. Ежу ясно, что взрыв — одно, а выстрел — другое, но грохнуло в обоих случаях внушительно, и аналогию он уловил. На уровне «маленький бабах можно, большой — нельзя», но для мелкого пока и этого достаточно. После этого, по пути домой, специально сделал крюк и купил ему на рынке кулёк медовых сладостей, объяснив, что это — за освоенную самостоятельно ценную способность, потому как в этом он — однозначно молодец, и если бы он не хулиганил, а сказал мне, что хочет попробовать сделать вот так — я бы плюнул на запас и уж парой-тройкой капсюль-пистонов ради такого дела пожертвовал бы без сожалений.

Вот с тех пор Юлька и завела свою пластинку насчёт обезьяны с гранатой, как она изволит представлять себе ницшеанского сверхчеловека, а заодно и насчёт того, что нельзя наказывать малышей до трёхлетнего возраста. Млять, её бы в ту мастерскую в тот момент! Так и быть, не к самому эпицентру, а в дальний угол — вот почему-то уверен на все сто, что и там ей впечатлений хватило бы. Обычную мелюзгу — может ей и виднее, педагогичка как-никак, но у меня-то ведь ходячая аномалия растёт! И учить его уму-разуму надо уже сейчас, пока он ещё обезьянёнок, и у него всё практически напрямую в подкорке прописывается. Вот если упустить и прогребать — тогда точно обезьяна с гранатой вырастет. А насчёт фашиста — это она до кучи другой эпизод припомнила.

Как-то прогуливаемся мы всей компанией, Волний у меня на плечах восседает, а на улице бухой в ломину карфагенский гегемон валяется. Мелкий спрашивает меня — по-русски — чего это дядя прямо на мостовой спит, а я ему отвечаю, что это не дядя и вообще не человек, а обезьяна такая человекообразная, на человека похожая. И тут же рассказал ему, как в Индии обезьян ловят. Оставляют им выпивку и вкусняшки в тыквенных сосудах, в которые руку едва-едва просунешь. Назюзюкаются приматы до полной невменяемости и лезут за закусью, набирают полную горсть, а вытащить не могут. Тут-то и приходят за ними звероловы. А для обезяны же, что в руку взято — то свято. Трезвая она — может и преодолела бы свою жадность, а пьяная — ни в жизнь. Так и попадаются на элементарной жадности. Вот и этот валяющийся прямо на улице примат допился до того, что любой встречный делай с ним, что хошь, и этим как раз прежде всего и отличается обезьяна от человека.

Это педагогичнейшая наша ещё стерпела, потому как сама подобную алкашню на дух не переносит, но затем через пару кварталов мы двух хабалок увидели, которые, уперев руки в боки, лаялись меж собой на всю улицу. Прямо всему кварталу сообщали всю подноготную друг о дружке — со сколькими переспала, сколько раз и от кого залетала, как от плода нежеланного избавлялась, каким способом на приданое себе зарабатывала — прямо, и никакой жёлтой прессы не надо — и так обо всём и обо всех просветят. Ну, мелкий спрашивает, чего это тёти ругаются, а я ему отвечаю, что это не тёти, а обезьяньи самки. Макаки такие большие, здорово на тёток финикийских похожие. А кто ж они ещё есть, раз ведут себя как макаки?

Вот тут-то Юлька и взвилась на дыбы — типа, как так можно, это же женщины! Ага, с мужиками так, значит, можно. Мужик, значит, чтобы считаться мужиком, обязан этому соответствовать, а баба, чтобы считаться женщиной — не обязана? Что за хрень, спрашивается? Ну, я ей так примерно и ответил — что как не всякая особь мужеска полу является мужиком, так и не всякая особь женска полу — женщиной. Эти две лахудры — уж точно не являются. В принадлежности к женскому, а точнее — в их случае — к самочьему полу я им, ввиду наличия очевидных половых признаков, не отказываю, в отнесении их к отряду приматов и даже к семейству гоминид — тоже. Может быть, даже и к роду люди их можно отнести — это уж пущай биологи разбираются, потому как мне недосуг, но вот в принадлежности к моему и вот этого парня у меня на плечах биологическому виду я им отказываю наотрез — увольте. Не соответствуют-с. Вот за это я у Юльки и фашист, да ещё и — о ужас — ребёнка тому же учу, такого же фашиста и из него делаю. Делаю, конечно, как не делать? Закон природы — яблоко от яблони далеко не падает.

Ох и ржали же мы, включая даже Наташку, когда гуманитарнейшая наша завелась после этого не хуже тех двух хабалок! Я и сам-то матерщинник ещё тот, но тут она меня убедительно переплюнула — видно, за живое задело. Никто не задумывался, почему труды Дольника и Новосёлова обильно проиллюстрированы, а протопоповский «Трактат» — нет? Вот, как раз поэтому — куда ни взгляни, в очередную наглядную иллюстрацию к нему взглядом упрёшься…

Я ни разу не спорю с ней в том, что детей надо учить хорошему и доброму. Вот только что под этим хорошим и добрым понимать прикажете? Если верить Гумилёву, то когда миссионер-наставник спросил новообращённого в христианство южноафриканского готтентота, понял ли он, что такое добро и зло, тот ответил, что прекрасно понял. Зло — это если зулус убьёт его своим ассегаем и угонит в свой крааль его коров. А добро — это если он сам уложит того зулуса из полученного от миссионера ружья и заберёт себе его коров. Нам выпало жить в античном Средиземноморье, в этом смысле не так уж сильно от той Южной Африки отличающемся, и добро в нём — когда МОЙ сын и все его потомки сильнее, ловчее, умнее и изобретательнее любого потенциального противника, а не наоборот. А это требует и качества породы, и знаний, и навыков, и хорошей тренировки, и оснащения соответствующего. И я позабочусь, чтобы всё это у моих детей и внуков было в лучшем виде. Это и есть добро. А в юлькином гуманитарном смысле — тоже в принципе ни разу не против, но — с умом, и уж всяко сверху, а не вместо. С кулаками должно быть добро в этом несовершенном мире. Как говаривал классик жанра Аль Капоне, с помощью доброго слова и револьвера можно добиться гораздо большего, чем с помощью одного только доброго слова. По этой части — мудрейший был человек, гы-гы!

— Что это — глупость или предательство?! — бушевал успевший уже крепко выпить Сапроний, один из опытнейших военачальников Миликона, — Он украл у меня верную победу! За что боги наказали нас таким никчемным царьком?!

— Уймись, Сапроний! — одёрнул его Фабриций, — Ты говоришь о своём и нашем царе. Ни тебе не подобает говорить о нём такие речи, ни нам — слушать их…

— Да ладно тебе, Фабриций! Можно подумать, я неправду сейчас сказал! Разве я не отразил все набеги лузитан с одним только своим легковооружённым ополчением? Разве устояли бы эти разбойники перед когортами Первого Турдетанского? Разве трудно было бы Миликону послать мне его в помощь, как я и просил? Разве не хватило бы ему за глаза в случае чего уже развёрнутых шести когорт Второго и двух когорт Третьего, не говоря уже о ваших наёмниках? Какие черви сожрали его разум? С Первым Турдетанским я вышвырнул бы проклятых лузитан из низовий Тага и взял бы Олисипо!

— Не взял бы, — хмыкнул босс, — Без осадных машин не взял бы.

— Ну, осадил бы город в ожидании их подвоза.

— Которого ты так и не дождался бы, как не дождался и Первого Турдетанского.

— Вот я и спрашиваю, что это — глупость или предательство?

— Это — политика, Сапроний.

— Политика?! К воронам такую политику и такого царя!

— Полегче, Сапроний. Да и при чём тут Миликон? Уж ты-то должен бы знать, что без правительства у нас царь никаких важных решений не принимает…

— Да знаю я это, знаю!

— А правительство — это я. И как видишь, я сижу перед тобой и готов выслушать все твои претензии.

— Гм… Да я, собственно, и так уже всё тебе высказал, хе-хе! Но, хоть ты на суку меня вздёрни высоко и коротко, я не понимаю! Какая муха вас с Миликоном укусила?! Если вы хотели прославиться сами — так сами бы и возглавили подкрепления — хоть он, хоть ты. Я бы понял и подчинился, богами клянусь, хоть это и было бы несправедливо. А вы с ним и сами этого не сделали, и мне не дали, и в чём смысл такой политики?

— Ты обойдён наградой? Или она мала?

— Да разве в этом дело? За то, что я сделал — что вы мне ДАЛИ сделать — даже слишком велика…

— Кто-нибудь из твоих солдат обойдён наградой?

— Да нет, все достойные получили сполна. Ропщут не на это, а на то, что нам не дали победить. Люди рвались в бой, я просил у вас с Миликоном только подкреплений и приказа — ПРИКАЗА, понимаешь? Мне достаточно славы исполнителя, я же всё понимаю, но вы не дали мне и этого! Главную славу — плевать, берите её себе и делите, как хотите, это я мог бы ещё хоть как-то понять, но вот так — ни себе, ни людям — так разве делается?

— Делается, Сапроний. К сожалению — делается…

— Но почему? Чем был плох мой план?

— Он не был плох. Он был СЛИШКОМ хорош. Если это утешит тебя — мы его обсуждали и разбирали, даже разыгрывали на карте — ни одного изъяна, о котором стоило бы упоминать. Видел бы ты, с каким сожалением мы от него отказались!

— Вот я и не могу понять — почему? Я был готов преподнести вам с Миликоном низовья Тага и Олисипо! А вместо этого получил приказ оставить занятую нами часть долины и отвести войска за линию укреплений! Завоевание новых земель и расширение царства вам, получается, не нужно?

— Пока — не нужно. Во-первых — подавимся. Мы ещё этот кусок толком не переварили, а ты уже новый глотать предлагаешь. Мы и так — по твоей же инициативе, кстати — захватили гораздо больше, чем планировали первоначально. Во-вторых — в низовьях Тага царствует Ликут, с которым у нас, как ты должен бы знать, негласный договор. Хорошо ли это — нарушать договоры?

— А лузитанам, значит, можно? Они же совершенно недоговороспособны! Я уже три их набега отразил — один осенью и два уже по весне. Почему мы должны соблюдать договор, уже трижды нарушенный ими самими?

— Но ведь не Ликутом же!

— Ну, его подручными вождями — какая разница? А потом и он сам подступил с войском и потребовал оставить притоки Тага. Я бы и своими войсками его смял в случае чего, но тут — вместо подкреплений — этот ваш приказ отступить!

— А в-третьих, Сапроний, у нас ещё есть наш самый большой друг — Рим. Он настолько большой, что не в наших интересах заставлять его нервничать. А он уж точно занервничает, если мы покажемся ему СЛИШКОМ сильными. Сам посуди, хорошо ли это — нервировать ТАКОГО большого друга.

— Это верно, такого — не стоит. Но обидно же!

— Лузитания никуда не денется от нас. Не сейчас, так позже — нам гораздо ближе дотянуться до неё, чем Риму. Но я тебе даже больше скажу — вот представь себе такое чудо, что Ликут вдруг САМ попросится со своим царством к нам в подданство. Так мы его даже в этом случае не возьмём. Если его трон зашатается под ним — мы поможем ему деньгами, поможем даже войском, но царства его брать к себе не станем. Не нужно оно нам… гм… ПОКА. Пока-что нам важнее земли западнее — та линия, по которой пойдёт раздел наших новых завоеваний с Римом. Римский сенат признал наше царство и утвердил нашу границу со своей провинцией, но о линии раздела ещё не завоёванных земель договор пока не заключён. Мы ведь претендуем в будущем и на земли веттонов и сейчас стремимся закрепить за собой подступы к ним, а в Риме считают, что это нам будет слишком жирно. Кто убедит римский сенат в том, что наши притязания не противоречат интересам Рима, если ты завоюешь и покоришь лузитан? Если бы не тот большой лузитанский набег на Бетику — разве согласился бы Рим на создание нашего царства? Вот поэтому и нужен нам Ликут не завоёванным и не покорённым…

— Вот так-то, — констатировал Фабриций, когда получивший исчерпывающие — для его «формы допуска» — объяснения военачальник ушёл от нас к себе, — Люди рвутся в бой, хотят поскорее разделаться с противником и расширить государство, а мы — вместо того, чтобы поддержать их порыв — сдерживаем его…

— Так надо, досточтимый, — напомнил я ему то, чем и так давно уж все уши ему прожужжал.

— Да, я… это… как ты это называешь? На пути?

— Ага, в курсе.

— Как ти сказать? Бистро есть карашо только для поймать клёп? — у охраны палатки «форма допуска» тоже была далека от нашей, и босс перешёл на русский язык, которым постепенно овладевал, общаясь с нами.

— Ага, при ловле блох, — поправил я его.

— Два сотня год?

— Ага, двести лет…

Два столетия в реальной истории Рим завоёвывал Испанию, закончив это завоевание лишь при Октавиане Августе, и мы вовсе не заинтересованы в форсировании событий даже в нашем «секторе» полуострова. Почему, например, в нашем современном мире даже в самых развитых и богатых государствах их прекрасно оснащённая и щедро финансируемая наркополиция не в состоянии покончить с наркомафией? Да потому, что ей это и на хрен не нужно. В смысле — самой наркополиции. И даже не в коррупции тут дело. Даже самый честный полицейский, живущий на одно жалованье и не берущий на лапу ни гроша, один хрен едва ли захочет остаться без работы. Ведь он любит свою работу, куда ж он без неё-то? А кому он будет нужен, если ему вдруг станет нехрен делать? Поэтому он будет давить наркомафию годами и десятилетиями, но так никогда и не додавит её до конца. Уничтожать собственных кормильцев — дураков нет. В таком же примерно положении и наше «карманное» турдетанское государство. Друзья и союзники нужны Риму лишь до тех пор, пока их существование оправдано выполняемой ими работой. Наша работа — прикрывать от лузитанских набегов римскую Дальнюю Испанию. Есть лузитаны — есть работа, нет лузитан — нет работы. Собственными руками работы себя лишать — дураков нет.

Поэтому в идеале нам следует завоёвывать свою часть полуострова, двигаясь с римлянами «ноздря в ноздрю». Если дольше затягивать — плохую работу большому другу продемонстрируем, а на кой хрен римлянам ленивый союзник, занимающий без толку неплохие земли? А форсировать завоевание — и Рим насторожим, и время своей нужности и полезности ему сократим, а на кой хрен это нам самим? Двести лет — хороший срок, круглый, за это время наши потомки такими связями в Риме обзаведутся и так тамошних могущественных покровителей прикормят, что под их «крышей» смогут и дальше формальную независимость сохранять. Иудейские царьки Иродиады, и подданными своими ненавидимые, и Риму из-за этого совершенно бесполезные, сколько тем не менее продержались на троне лишь благодаря личным патронажно-клиентским отношениям с императорами? Так это им ещё с подданными крупно не повезло — уж очень фанатичными и непримиримыми к греко-римской культуре оказались. Даже лузитаны в этом смысле получше будут, когда мы особо закоренелых разбойников перевешаем, а уж когда их наши турдетаны ассимилируют — можно будет забыть об этой проблеме. А то, что не столь богата Лузитания, как Палестина, да и по сравнению с римской Бетикой бедна, так это тоже к лучшему — меньше соблазна для римских любителей снятия жирных сливок. С учётом этого, нашим потомкам полегче будет, чем тем палестинским Иродиадам, если сами глупостей не наделают. А нам сейчас надо надёжную основу этому заложить — и в идеологическом смысле, и в территориальном. В идеологическом — подробную и хорошо обоснованную нашим послезнанием политическую «шпаргалку» потомкам оставить — эдакое тайное Пророчество типа римских Сивиллиных книг. А в территориальном — хорошую демаркационную линию раздела полуострова с Римом всеми правдами и неправдами у гордых квиритов выторговать. В общем и целом — примерно в границах поздних имперских Лузитании и Галисии. Больше Рим уж точно не уступит, и не стоит нашим потомкам брать пример с того фраера, которого сгубила жадность. Рухнет Рим — вся римская Испания и так к их ногам упадёт, дождаться только надо, а дурная спешка — в натуре только «для поймать клёп», гы-гы!

Основным камнем преткновения являются земли живущих между лузитанами и кельтиберами веттонов. Откровенно говоря, тоже дикари ещё те, и ни хрена у них там нет такого, чего не нашлось бы и в Лузитании. Но без них наше «карманное» турдетанское государство будет представлять из себя слишком уж узкую полосу примерно в границах современной Португалии. Мало того, что это повысило бы нашу уязвимость, так и сама граница ведь — вещь весьма спорная. Что-то при её окончательном уточнении римляне нам уступят, но что-то ведь и нам им уступить придётся, и лучше уж делать эти уступки на не очень-то важной для нас веттонской территории. Серёга, порывшись в загашниках своей флэшки, откопал там крупные даже по современным меркам месторождения каолина и доломита — огнеупоров, без которых немыслима более-менее нормальная чёрная металлургия. Железо ведь для получения вменяемой стали плавить надо, а не просто из руды восстанавливать, а оно тугоплавкое, сволочь — обычная керамика раньше расплавится, чем оно. Так что огнеупоры нам нужны позарез, а месторождения Борба, Вила-Висоза и Эштремош, хоть и на территории современной Португалии расположены, но почти у самой испанской границы, так что нашу границу желательно от них подальше вглубь полуострова отодвинуть. Там же, кстати, и мрамор имеется, а какая же парадная античная архитектура без мраморной облицовки? Моветон-с! Этим заодно и римлянам наш интерес к району залегендировать можно — типа, у вас своего мрамора до хренища, и нам тоже античной классики хочется. Но главное, конечно — огнеупоры. На дальнюю перспективу нам до хрена и больше хорошей стали понадобится…

На ближайшее же время нам хватит и местного южнолузитанского каолина, то бишь белой глины. Мелких-то месторождений, промышленного значения не имеющих, и здесь хватает. И не беда, что Серёга о них не в курсах — местные на что? Ещё прошлым летом, когда я в Риме гражданство себе и семье выправлял, Фабриций здесь разведку белой глины организовал. Изучая керамические поделки окрестных гончаров, его люди быстро нашли изделия светло-серого и бежевого цветов, а уж выяснить те места, откуда бралась глина, было делом техники. Нашлось небольшое месторождение очень светлой глины и буквально рядом с Оссонобой. И не такие задачи решала разведка Тарквиниев — нам ли об этом не знать? А что каолин местный не совсем чистый — так нам ведь не фарфор с фаянсом, нам огнеупоры для металлургии.

Васькину-то похрен, он не в теме, а вот мы с Володей и Серёгой успели уже заранее проникнуться лютой ненавистью к Риму. За что? А за то, что из-за римских завидючих глаз нам всё наше прогрессорство — то, которое невозможно хорошенько приныкать — придётся маскировать под эдакий «псевдоантичный ампир», тратя немалую часть сил и ресурсов не на дающую практический результат суть, а на стиль оформления «под античность». А в чёрной металлургии это и вовсе ретроградством оборачивается. Домну римлянам показывать нельзя, кислородный конвертер — тем более. Максимум, что можно — это уже известный в Индии, но так и не перенятый у индусов в реальной истории ни греками, ни римлянами штукофен, да известную в принципе и грекам тигельную плавку, дающую хорошую сталь по цене серебра. Тигельную плавку, насколько помню по форумным срачам, знали и раннесредневековые баски, а штукофен в Испании мавры внедрили, откуда он и распространился потом по всей Европе. В общем, средневековый уровень металлургии мы только и можем позволить себе на глазах у римлян. Без тигельной плавки немыслим ни вменяемый инструмент, без которого нам не удастся усовершенствовать металлообработку, ни устойчивая к ржавлению легированная сталь, а до хрена ли её выплавишь, если она по цене серебра? В основном — из-за чудовищной прорвы древесного угля, которую жрёт античная тигельная печь. Тут мы, конечно, слегка схитрожопим — и печь будем использовать того же штукофенного типа, то бишь с естественной тягой в трубе, и поддув воздуха механизируем от того же водяного колеса, а мало будет — так и подогрев того дутья внедрим. Где-то раза в два эти меры должны нам древесный уголь сэкономить, но даже и вдвое дешевле серебра — один хрен дорого. Ну и как тут не возненавидеть нынешнего средиземноморского гегемона?

Серёга, правда, говорит, что в горах Португалии хватает и каменного угля, но конкретных месторождений он не знает — мелкие они и не широко известные, так что в его обзорный ликбез не попали. Если найдём хороший угольный пласт — нам ведь для наших нужд и мелкого по современным меркам за глаза хватит — вот тогда и тигельную сталь основательно удешевим. Это в штукофен и в домну каменный уголь нежелателен, где он с рудой напрямую контачит, потому как он серой металл нам засрёт, а она, сволочь, красноломкость у стали вызывает, то бишь хрупкость в раскалённом докрасна состоянии. Ну и как тогда её такую ковать прикажете? Так что при первоначальном восстановлении железа из руды углеродом — ну его на хрен, этот каменный уголь. А вот при тигельной плавке, когда уголь с металлом не контачит — тут совсем другое дело. Нахрена ж мы будем леса на уголь сводить, когда с тем же успехом и каменный жечь можно? Ну и для обжига известняка и тех же огнеупоров он тоже напрашивается — там плевать на содержащуюся в нём серу. Одна только беда — нельзя и каменный уголь римлянам показывать, так что где-нибудь в глуши нам его использовать можно, а вот поблизости от Оссонобы — никак не можно. Млять, шестьсот лет ещё до Алариха с Гензерихом, которые ужо поквитаются с этим угрёбищным Римом за наши нынешние муки!

А пока-что и безо всякого прогрессорства по вполне античным технологиям строится город. Миликон ещё в прошлом году сподвигся перенести свой военный лагерь несколько поодаль, а на его месте начать капитальное каменное строительство своей будущей столицы. С известняком, нужным и на строительные блоки, и на связующий раствор, проблем вообще никаких. Большая часть южнолузитанского побережья как раз из скал известняка и состоит, да и тянущаяся параллельно берегу горная цепь в основном из него же. Оссонобские финикийцы помогли наладить каменоломни — не катакомбные, мало от рудников с их каторжным трудом отличающиеся, а открытые карьерного типа. Там и вырубать блоки легче, и транспортировать их к месту погрузки, и грузить на запряжённые волами телеги. Рычажно-блочные деревянные подъёмные краны античному миру прекрасно известны, а переплюнуть величиной блоков строителей гребипетских Великих пирамид здесь никто не стремится, так что и корячиться с ними, надрывая пупки, особо не приходится. Хотя и не из лёгких работёнка, это надо признать. Ведь вся Испания входит в сейсмически активную зону, и по мелочи за год потряхивает не раз, а разок за несколько лет может и посерьёзнее встряхнуть.

В Италии вон тоже второй уж год нехило трясёт — я застал в Риме очередные молебствия с жертвоприношениями Вулкану, смилостивился над квиритами. Млять, чтоб их там ещё как следует тряхануло, уродов этих ущербных! Не сейчас, конечно, и не через год — надо ещё нашу гоп-компанию из фиктивного рабства освобождать, да в римских городских трибах прописывать, и не надо нам пока таких сюрпризов со скоропостижной гибелью фиктивных хозяев. Вот позже, когда все уже римской лимитой пропишемся — тогда уж и хрен с ними. Ведь пока договаривался со всеми этими поголовно уважаемыми, млять — упарили на хрен. Даже не пьянками, без которых решать ни хрена не хотели, и не латынью этой своей уродской, а прежде всего — своим римским снобизмом. Деревенщина ж античная, дуболомы самые натуральные, любой наш колхозник, если только ещё не в стельку пьян, грамотнее и сообразительнее этих, а гонору-то, гонору! Соль земли, млять!

Но нам хрен с ней, с Италией, нам испанские землетрясения куда ближе к жопе. То, что Миликон первым делом не свой царский дворец, а храм Нетона заложил — это он молодец, конечно. Нетон у турдетан и за морскую стихию отвечает, и за подземную, так что всё правильно — надо подавать подданным пример благочестия, а то ведь случись чего — тут же найдутся кликуши, которые на непочтительность к богам баллоны покатят. Оно нам надо, спрашивается? У лузитан вон до сих пор человеческие жертвоприношения всё ещё практикуются, да и финикийцы оссонобские тоже запросто могут о старой доброй традиции вспомнить, если припечёт. И у турдетан во времена Тартесса подобный милый обычай тоже имелся, так что на хрен, на хрен — богов надо чтить заблаговременно.

Но боги богами, а лажаться не рекомендуется и благочестивым. Если жрецов поспрошать, так любой скажет, что никакие боги не помогут придурковатой бестолочи. Поэтому тесть в Оссонобу не одного, а двух зодчих направил — карфагенянин Баннон организацией работ и общей планировкой города и зданий заведует, а грек Павсаний — тонкостями, в том числе и антисейсмической кладкой. Греция ведь реально потрясающая страна — ага, в самом прямом смысле, то бишь в сейсмическом, гы-гы! Её трясёт особенно немилосердно — на первом месте она в Европе по сейсмической активности. Не зря ведь у греков не один, а целых два их бога за землетрясения отвечают — и Гефест, и Посейдон. Тяжкая там по этой части ответственность, одному не потянуть, вот и разделили её на двоих. Италия — и та в этом плане поспокойнее, Испания — тем более, но потряхивает и её.

Пара-тройка баллов по Рихтеру — явление для неё вполне обычное, а осенью 2008 года Васкес в Кадисе почти пятибалльное пережил, и ему впечатлений хватило. Пять баллов ощущаются всеми и везде, качаются люстры, скрипят полы, дребезжат стёкла — в общем, сильно на любителя. Так это он одними только впечатлениями отделался, а были ведь и реально пострадавшие — всегда ведь найдётся что-то ветхое или увесистое, но хреново закреплённое. Почти такое же летом 1988 года приключилось — Хренио тогда пацаном ещё был. Более сильных он не помнил, но весной 1954 года было семибалльное, и хотя эпицентр был на средиземноморском побережье, в Мурсии — и в Кадисе тоже мало не показалось никому. Ну и, конечно, все мы в компании люди образованные и начитанные и уж о знаменитом Лиссабонском землетрясении 1755 года в курсе. Лиссабон тогда более восьми баллов схлопотал с шестиметровыми цунами, и счёт жертв сразу на десятки тысяч пошёл — большой был город по тем временам. Кадис был не в пример помельче, но и там тогда более двух тысяч человек как корова языком слизала — хорошим таким языком, двадцатиметровым — видимо, узенькая бухта сыграла для волны роль концентрирующей воронки. Нам такого счастья и на хрен не надо, так что мы лучше перестрахуемся, и кому же ещё поручить проектировать и строить противосейсмические здания и сооружения, как не привычному к подобным природным шалостям греку?

Собственно, землетрясения — основная причина, по которой в античном мире капитальное строительство предпочитают крупноблочное. Хоть и громоздко это — одному человеку такой блок хрен поднять, зато и далеко не всякое землетрясение такую кладку разрушит. Особенно, если Т-образные пазики в соседних блоках выдолбить, да свинец в них залить, как это греческие строители и делают. В порту, когда до него дело дойдёт, тоже на хорошие волноломы не пожлобимся — не надо нам здесь генеральной репетиции Лиссабона-1755…

А ещё в Лузитании социальных катаклизмов ожидать следует. Не в том смысле, что будут наверняка — до этого постараемся не довести, но лузитаны есть лузитаны, и за ними такое водится. Непривычны они к твёрдому государственному порядку и в любой момент могут вспомнить, что раньше и небо было голубее, и трава зеленее, и вода мокрее, а главное — хулиганить можно было невозбранно. Сейчас они ещё бздят, ещё свеж в памяти прошлогодний урок, но что будет, если ситуация изменится? Потому-то и не надо нам большой войны с сопредельными северными лузитанами, потому-то и попридержали Сапрония, не дав ему там погеройствовать. Ведь не сделать Ликуту той уступки, что была с ним втайне оговорена — это значит выставить его перед соплеменниками облажавшимся. Скинут они его, другого выберут, повоинственнее и поамбициознее, да навалятся на нас всеми силами. А лимес у нас там жиденький, одно название, войска там тоже не шибко мощные, а легионы у нас призывные, крестьянские, их на период сельхозработ распускать надо, и если в такой момент большой лузитанский набег случится — и лимес тот чисто символический волна разбойников захлестнёт, и вглубь страны выплеснется, и тогда есть кому тут к ним присоединиться. Потом-то, конечно, горько пожалеют, но это потом, когда мы опомнимся, организуемся и армию мобилизуем, но до этого дел они наворотить успеют — мама, не горюй. А нам не до того — нам город строить надо, нам хозяйство налаживать надо, нам самим обустраиваться надо и промышленность наконец-то хоть более-менее нормальную заводить и обустраивать — не надо нам сейчас большой войны.

Потому-то и строится турдетанская Оссоноба весьма своеобразно. О том, что первым храм Нетона заложен, я уже упоминал. Следом — царский дворец. Тут всё логично — богу богово, кесарю кесарево. Но вот дальше-то должно бы быть слесарю слесарево, то бишь надо бы теперь и жилыми домами озаботиться, в которых населению города жить предстоит, да только хрен там — безопасность важнее. Нет, дома, конечно, в планировке предусмотрены и даже на местности размечены, но их строительство ждёт своей очереди. Люди и в палатках пока пожить могут, а строятся первым делом городские стены. Даже с опережением храма и дворца, хоть и заложены после них. Храм где-то примерно на две трети построен, царский дворец — наполовину, а стены с башнями уже достраиваются. Ещё вчерне, конечно, ещё к отделочным работам даже не приступали, но в принципе, если запасы туда завезти, да сильный гарнизон в палатках разместить — обороняться на этих стенах уже можно вполне. Скрыть такую мощную фортификацию от соседей невозможно в принципе, да и не нужно. Наоборот, пусть знают и учитывают. Римлянам мы их всегда лузитанской опасностью объясним, а когда она минует — так ведь построены же уже. Не разрушать же их теперь, верно? Да и нормально римляне относятся к укреплённым городам у тех своих союзников, с которыми союз добровольно заключён, а не силовым принуждением им навязан. А это ведь ещё и столица как-никак, а какая же столица без солидных городских стен? Даже если реальная опасность и невелика, государственный престиж — не пустой звук. А лузитаны местные, да и северные тоже, зная о городских стенах турдетанской столицы, будут понимать, что сналёту города им не захватить, а штурмом такие укрепления и с осадными-то машинами далеко не враз возьмёшь, а без них вообще нечего и думать. Ганнибал с куда более серьёзной армией к городским стенам Рима подступал, да так и отошёл, не решившись на штурм. А ведь не будь у Рима тех стен — в тот же день вошёл бы в город…

Высвободившиеся со строительства почти законченных городских стен люди уже задействованы на закладке колодцев с цистернами, канализации и водопровода. На случай возможной осады решено строить не открытый акведук, который вывести из строя — как два пальца обоссать, а нормальный подземный водопровод современного типа с водонапором. Для этого выше города предусматривается крупное водохранилище с мощной каменно-насыпной дамбой — такой, чтоб никакое землетрясение ей не было страшно. Но на всякий случай предусматривается и дополнительная защитная дамба вокруг города, которая и предпольным укреплением на случай войны послужит, и поток воды в случае разрушения плотины до города не допустит. Можно было бы, конечно, и нормальную водокачку построить, и она давно уже была бы готова, но тут объёмы важны — городу столько воды понадобится, что и десятка водокачек хрен хватит. Мы ведь хотим нормального современного водоснабжения, когда вода в кране есть во всех домах и на всех их этажах, включая и самые верхние. Баннон сперва, когда мы ему эту идею впервые озвучили, в ступор впал, а потом руками замахал — типа, нет такого ни в Карфагене, ни в Тире, ни у греков. Везде воду на верхние этажи или кувшинами таскают, или цепным водоподъёмником в лучшем случае, а такого водопровода, как мы хотим, нет ни у кого. А нам — хрен с ними со всеми, даже вместе взятыми. Это у них ни у кого нет, а у нас — будет.

Ватерклозетами и тепловой вентилляцией стен и полов мы карфагенянина даже и не заморачиваем — грек на то есть. Идею многоэтажной инсулы как места компактного проживания большого числа семей свободных и добропорядочных граждан он понял, хоть и мало распространены жилища такого типа в греческих городах, а уж необходимость удобств для достойной жизни порядочного человека ему и так понятна. Это ведь сугубо греческий принцип, что в идеальном городе все должны быть равны, и у каждого — не менее трёх рабов, гы-гы! Доступность одинакового набора удобств для всех горожан для его мировоззрения оказалась вполне приемлемой — ясно же и ежу, что чем меньше в городе поводов для социальной напряжённости, тем лучше. Конечно, остаются такие различия, как площадь жилья и роскошь его отделки, но все основные потребности должно удовлетворять и дешёвое жильё простого небогатого горожанина. А добротная не протекающая в дождь черепичная крыша, как и возможность отопления дома — ни разу не роскошь. Климат здесь ближе к греческому, чем к североафриканскому — и дожди чаще и сильнее, и зимы прохладнее. А впереди по графику, который я нарыл у себя на флэшке в никоновской «Истории отмороженных», период заметного похолодания климата — не такого, как Малый ледниковый, далеко не такого, но всё-таки ощутимого — даже снег будет зимой выпадать, хоть и таять практически сразу. Промозглые будут зимы, и без отопления жизнь мёдом уж точно не покажется — мы-то знаем, почему фрицы не взяли Москву. И хотя наступить это похолодание должно не через год, а через десятилетие — готовиться к нему надо загодя. Античное капитальное строительство — оно добротное, на века, и до того похолодания наши инсулы уж точно простоят и уж точно пустовать не будут. А римляне — пущай себе мёрзнут, раз считают, что гегемонам положено.

По этой же причине и крыши домов должны быть наклонными и черепичными — не финикийского, а греческого типа. С одной стороны неудобство — не разляжешься на такой крыше в летнюю жару. Но на то в нормальных домах балконы или лоджии должны быть, и проектом они предусмотрены, а на покатой крыше зато дождевая вода ни в какой ливень не задерживается и не успевает найти дырку для протечек. Зимой, правда, когда климат похолодает, снег будет задерживаться, и это хорошо, что строительство инсул ещё не начато — надо будет озадачить Павсания небольшой переделкой в его проекте системы отопления инсул, чтоб и крышу можно было при необходимости легко прогреть. Не надо нам ежегодного каторжного труда по оббиванию с краёв крыш нарастающих в каждую оттепель сосулек.

Кто-нибудь скажет, что никчему все эти хитрожопые технические штучки в рабовладельческом античном социуме? В чисто античном — может и никчему, но мы-то ведь свой социум строить намереваемся, лишь внешне под античный маскирующийся, а по сути — куда более современный. Рабы у нас, конечно, есть и будут, и эксплуатировать мы их, конечно, будем, но эксплуатация эксплуатации рознь. Глупо гнобить человека на тупой ручной работе, с которой справится и простейший механизм, а тем более — на такой, которой вообще можно избежать — вот как этих дурацких зимних сосулек, например. Если раб видит, что его хозяин умён и заботится об облегчении его труда, делать заставляет его только то, что реально нужно, да ещё и учит его множеству полезных навыков, а время от времени он наблюдает и бывших рабов этого же хозяина, получивших свободу, ставших полноправными гражданами и вполне своей жизнью довольных — это ведь уже совсем другие отношения получаются, хоть и те же рабовладельческие чисто внешне. Рабство в нормальном здоровом социуме — это же не только и не столько дармовой труд, сколько самоокупающийся способ оцивилизовывания дикарей и пополнения гражданской общины нормальными вменяемыми людьми. Собственно, этот механизм работает в принципе и у римлян. Подавляющее большинство римских плебеев — это потомки отпущенных своими хозяевами на свободу патрицианских рабов, и далеко не у всех их предков рабство было фиктивным вроде моего. Но у римлян этот механизм не оптимален, да и охватывает чем дальше, тем меньшую часть их рабского поголовья. Если у домашнего раба-слуги шансы на освобождение вполне реальные, то у сельскохозяйственного раба на вилле — более, чем призрачные, а с развитием римских латифундий с их товарным хозяйством они станут вообще нулевыми. Ну и со всеми вытекающими в виде технического застоя, угробленной нерадивым трудом из-под палки земли, спартаковщины, а главное — того самого Кризиса Античности, когда римская имперская экспансия захлебнётся, приток новых рабов резко сократится, а имеющиеся многократно подорожают, и на этом раз и навсегда закончится классическая античная лафа. Нам такого уж точно не надо, и уже хотя бы поэтому наше рабство должно быть другим, и тут важно всё, включая и отопление с крышами домов.

Прежде всего нам нельзя допустить разорения турдетанских крестьян и их вытеснения латифундиями. У римлян это безобразие произойдёт в результате запустения крестьянских наделов из-за многолетней непрерывной службы их хозяев в заморских провинциях. Собственно, этот процесс у них уже начался, но основной его размах ещё впереди. Ещё не успели настолько подешеветь рабы на римских невольничьих рынках, чтобы хозяйство рабовладельческих вилл стало значительно прибыльнее, чем простое крестьянское. Когда подешевеют — этот процесс станет лавинообразным. Турдетанские легионеры-призывники не будут служить за морями, а в пределах Испании их всегда можно будет дембельнуть после года службы, заменив другими. Это значительно снизит ущерб их хозяйствам, но не устранит его полностью. Кроме того, на войне ещё иногда и убивают, и семьям погибших придётся несладко. Государственного раба для семей погибших солдат до совершеннолетия наследников предусмотреть, что ли? Римляне даже вопроса о таком мероприятии не ставили — то ли не допетрили, то ли пожлобились. У нас местные испанские рабы уже сейчас гораздо дешевле, чем в Риме — просто в силу того, что ловят их неподалёку, а не везут за тридевять земель — нередко сам же ловец и продаёт свой улов. К счастью, их не так много, чтобы заметно повлиять на хозяйственный уклад, да и опасно их таких держать помногу — бежать-то им до дому всего ничего. Вряд ли будут сильно дороже североафриканские берберы — ливийцы и мавры, которых с каждым годом всё больше и больше пригоняют в прибрежные портовые города нумидийцы Масиниссы. При этом им ещё и бежать в Испании некуда, и это позволит обеспечить рабочей силой осиротевшие солдатские семьи, но одновременно может создать и весьма чреватый в перспективе соблазн для турдетанской элиты. Выход я тут вижу только один — целенаправленное культивирование традиций гуманного патриархального рабства, по которым раб — тоже член семьи, и с ним надо обращаться соответственно. Пожалуй, даже и законодательно кое-какие права для рабов с хорошим работоспособным механизмом их реализации следует предусмотреть. В этом случае эксплуатация дешёвого раба не несёт владельцу таких выгод, как при классическом античном рабовладении, и преимущества латифундии перед крестьянским хозяйством не столь велики. Но и это ещё ничего не гарантирует, если основой доходов турдетанской элиты будет сельское хозяйство. Даже незначительное преимущество в эффективности рабовладельческой латифундии будет тогда один хрен работать на разорение и вытеснение крестьян, хоть и не так быстро, как у римлян. А нам не замедлить этот процесс нужно, а вообще его в зародыше блокировать.

Для этого нужно, чтобы хозяйство латифундий элиты было не товарным, а для самообеспечения сельхозпродукцией. В этом случае гнаться за наращиванием выпуска продукции до бесконечности никто не станет, и размеры латифундий наращивать смысла нет никакого. Но возможно это только в том случае, если основные свои доходы крупный землевладелец получает не от сельского хозяйства, а от чего-то другого, в разы более доходного. В общем, надо подсаживать турдетанскую элиту на несельскохозяйственные источники доходов. Иначе говоря — втягивать её в нашу «мафию» с участием в прибылях от торговли экзотикой и от промышленности. Та же Голландия — самая развитая страна в то время — отчего в позднем Средневековье на импорт русского зерна подсела? Неужто слабее Московии в сельскохозяйственном отношении была? Ой, не смешите мои тапочки! Подсела оттого, что невыгодно стало зерно у себя выращивать. Даже тогдашняя хилая мануфактурная промышленность с тех же площадей многократно большие доходы давала. Выращивание экзотических по тем временам, а значит — баснословно дорогих тюльпанов ещё могло с ней за земельные площади конкурировать, стойловое мясное и молочное животноводство на привозных кормах — тоже, знаменитые голландские сыры как раз с тех времён и пошли, а вот традиционное зерновое земледелие — уже нет. Какой смысл самим его выращивать, когда московиты его за сущие гроши предлагают? Вот примерно такую же ситуёвину и нам у себя создать нужно, когда крупный землевладелец серьёзными делами занят, а на вилле отдыхает, традиционным же сельским хозяйством занимается исключительно «для души» и с крестьянами своей сельхозпродукцией уж всяко не конкурирует. Типа наших современных дачников, скажем так. Хобби такое, при котором урожай — не источник дохода и уж всяко не средства к существованию, а просто предмет хвастовства перед недотёпистыми соседями.

Кто-нибудь скажет, зачем такие сложности, когда эти латифундии можно тупо «запретить и не пущать»? Запретить-то можно, а толку? Элита — на то и элита, чтобы на те запреты плевать и чихать. Это простонародью нельзя, а ей — можно. И в Риме запрещали — был закон, запрещающий одному владельцу иметь более пятисот югеров земли. Югер — это четверть гектара, сто двадцать пять гектаров получается. Но закон ведь — что дышло. Это в собственности больше иметь нельзя, а где сказано, что нельзя арендовать? Вот латифундисты и арендовали, да так хорошо арендовали, из поколения в поколение ту аренду продлевая, что и сыновьям эту «лишнюю» землю выделяли, и за дочерьми в приданое давали, и просто продавали или дарили. В общем, распоряжались как полной собственностью, и когда братья Гракхи вздумали тот давно уже не работавший закон реанимировать — смута в результате вышла грандиозная. А не стало их — всё вернулось на круги своя. В общем, малоэффективны запреты с сильными мира сего. Это во-первых. А во-вторых — кто сказал, что крупное землевладение — зло в чистом виде? А агротехнику совершенствовать кто будет? Крестьянин? Ага, щас! Прямо делать ему больше нехрен, кроме как рискованными экспериментами на своём крошечном наделе баловаться! Он с этого урожая живёт и рисковать им уж точно не станет. А вот латифундист, этот элитный «дачник», на малой части своей земли — не более того же крестьянского надела — рискнуть может вполне. Облажается — так облажается, он не с земли живёт, и от него практически не убудет, да и кто эту его лажу на небольшом клочке заметит? Зато если эксперимент успешным окажется — он же весь год перед соседями им хвастаться будет, как и наши современные дачники хвастаются своим урожаем картофана с огорода или яблок с сада. И вот тогда уже удачную задумку переймут и другие такие же «дачники», а когда получится и у них — присмотрятся и зачешут репу крестьяне. И найдётся кто-нибудь, кто решится у себя внедрить, а за ним уж и прочие потянутся. Так что латифундии — это испытательный, обкаточный и внедренческий полигон для новых агротехнологий. И это — запрещать?

Я ведь уже сказал, что похолодание климата на носу? Небольшое, хвала богам, и насчёт перманентного сбивания сосулек с крыш — это я утрирую, конечно. Прежней жизнью навеяно — у здания цеха крыша была неотапливаемая, и сосульки, если их не сбивать сразу же, целые ледяные колонны вскоре образовывали, а как рушились по весне, так оконное стекло могли высадить запросто. Вот и корячились всё время с пешнями, чтоб до такого не доводить. Высокотехнологическая промышленность называется, млять! Тут, хвала богам, не Подмосковье, климат средиземноморский, и секс с сосульками только после аномально сильных снегопадов возможен, которые частыми не будут. Но и несколько раз за зиму — тоже не хрен собачий. Мне что, людей занять больше нечем? Так то с домами и прочими зданиями, но похолодание неизбежно скажется и на урожайности. Понятно, надеюсь, в какую сторону? Самая жопа лет через сорок наступит, когда Катон, только что вернувшийся из Карфагена, перед сенаторами будет карфагенским инжиром трясти. Италийский — там, где он ещё будет вызревать — бледный вид будет иметь на фоне африканского…

Жратвы, стало быть, станет меньше. Не знаю, насколько, но меньше. А у нас крестьяне в войско мобилизовываться будут, и во время службы их кормить надо. У нас промышленность намечается, а это — изрядная прорва как рабских, так и вольнонаёмных голодных ртов, которые тоже кормить надо. У нас флот для колонизации тех же Азор запланирован, а это — кораблестроители и моряки, которых — ага, тоже надо кормить. И новые переселенцы из Бетики всё идут и идут, и они, пока зеилёй не наделены и первого урожая с неё не получили, тоже святым духом хрен прокормятся. А ещё Рим, у которого тоже с урожайностью проблемы, а войск до хренища, и их тоже кормить надо, будет у союзников продовольственных поставок просить, а когда ТАКОЙ большой друг просит — отказывать дружески не рекомендуется. В основном это, хвала богам, Африки коснётся, но в меньшей степени затронет и Испанию. А нам и эта меньшая степень будет весьма некстати. Ну и как тут прикажете прожить без совершенствования агротехнологий?

И кому ещё затевать эту бодягу, как не нашей гоп-компании, без пяти минут турдетанским торгово-промышленным олигархам и латифундистам? Других-то ведь достаточно образованных и прошаренных олигархов на нынешней Турдетанщине — кот наплакал. Если не мы, то кто же?

В некоторых отношениях — хорошо быть олигархом. Я ведь уже упоминал, что многое из того, что простонародью нельзя, элите — очень даже можно? Корруппция и блат, млять, в чистейшем и незамутнённейшем виде! Безобразие конечно, но иногда без него хрен обойдёшься. Пока городские стены турдетанской Оссонобы ударными темпами строились, мы терпели. Понимаем ведь прекрасно, что городская фортификация — это святое. Но теперь, когда они практически закончены — можно нам наконец звериный лик античного олигархического капитализма проявить? Храм с дворцом — это само собой, тоже ведь всё понимаем, а жилые дома один хрен никто не начнёт, пока канализацию с водопроводом не закончат, и обслуживать этой инфраструктуре, пока те жилые дома не построятся и не заселятся, один хрен некого. И никто особо не пострадает, если мы на этом этапе вклинимся и по блату часть трудовых и строительных ресурсов на личное строительство своих олигархических дач отвлечём. Тем более, кстати, что и родной Турдетанщине от этого сплошная польза выходит — чем скорее мы построимся, вселимся, семьи перевезём, да хозяйство дачное наладим, тем скорее и общественно полезную функцию совершенствования агротехнологий исполнять почнём. Кто-нибудь что-нибудь против этого имеет? То-то же, гы-гы!

Я уже объяснял, почему строительство столицы — не по закладке фундамента, а по сдаче готовых объектов — с городских стен начато? Так и у меня, между прочим, тоже очко не железное. Здесь моя семья обитать будет, если кто не въехал. Римляне, кстати, любят на своих виллах высокие башенки крепостного типа сооружать, дабы с их высоты владения свои гордым орлиным взором окидывать. Ну и чем это не античный прототип средневекового рыцарского донжона? А у нас тут лузитаны шаловливые неподалёку водятся, так что мне на даче не бутафорский, а самый натуральный донжон нужен, а где донжон, там до кучи и прочие полагающиеся ему в комплекте прибамбасы. Я ведь вам уже все уши прожужжал своими повторами, как я ненавижу эти открытые античные портики? Но дарёному коню в зубы не смотрят, и в Африке, да ещё и на халяву, я брал то, что дают, и уже за это был премного благодарен тестю-благодетелю. Я и сейчас ему за тот подарок премного благодарен, но здесь, да ещё и за свои кровные, я хочу иметь ВЕЩЬ. Внутри — так и быть, пусть будет комфортабельная средиземноморская вилла со всеми античными удобствами, но снаружи — эдакий средневековый баронский замок, который запросто двухсотенный гарнизон вмещает, а надёжно обороняться и полусотенным может, и если запасов в нём достаточно, то хрен возьмёшь его без тяжёлой осадной артиллерии.

Ежу ясно, что такие твердыни не враз строились — отец-основатель начинал, дети и внуки заканчивали, и не факт, что при них родовое гнездо свой окончательный неприступный вид приобретало. Правнуки и последующие поколения первоначально небольшую толщину стен дополнительно наращивали, и вот в таком уже окончательно доведённом до ума виде эти баронские замки и стоят потом века, поражая воображение современных ротозеев. Восьми метров толщина стен у некоторых достигала — неспроста Ришелье заставил срыть те из них, что не успели ещё к его временам перейти в казённую или личную королевскую собственность. Попробуй-ка проломи восемь метров булыжника на известковом растворе из тогдашних пушек! Мало того, что на порох с ядрами быстрее разоришься, так ещё и ресурса стволов хрен хватит. Но тяжёлых бомбард и у римлян-то даже в их лучшие времена не появится, а лузитанам и баллисты-то римские с онаграми не светят, так что не надо мне восьмиметровых стен — хватит за глаза и трёхметровых. Это с заведомым запасом — против тех римских баллист и онагров. А поскольку до пресловутого Кризиса Античности и до Тёмных веков ещё далеко, то и строительные технологии пока поразвитее средневековых, и мои финансы не из оброка с полунищих пейзан состоят — справлюсь и сам, Волния достраивать не заставлю.

Ещё прошлым летом, когда мы в Карфаген отбыли, Фабриций в Испании дела Тарквиниев вершил, всё лето между Оссонобой и Гадесом мотаясь. При нашем отъезде он обещал нам тогда и землю хорошую для наших латифундий застолбить, и с постройкой помочь. Сам я землю, возможно, и другую немного выбрал бы, будь у меня на это время — есть пара несколько лучших на мой взгляд местечек подальше от города. Но тогда рано ещё было землю делить, а потом мы в Карфаген отплыли, так что пришлось Фабрицию довериться. Места он выбирал с учётом наших пожеланий, но в меру своего понимания. Я просил плоскую скалу под свой замок, и это он мне организовал — не на том месте, где мне мечталось, но тоже очень даже неплохом. Как он потом объянил мне, то место, что я хотел, ещё легче получить было бы, но оно ведь от Оссонобы гораздо дальше, а тут и город в двух шагах, и каменоломни поблизости, и будущее водохранилище рядом. Зря мы, что ли, на избыточные мощности по водоснабжению города нацелились? Он, прикинув хрен к носу, и сам неподалёку строиться собрался — по тем же примерно соображениям.

А затягивать со строительством дачи нельзя — жилые инсулы в Оссонобе ещё нескоро появятся, едва ли в этом году, наши дачи явно быстрее ко вселению готовы будут. А вчера известие пришло, что Велия с Волнием-мелким — уже в Гадесе. Она мне ещё перед моим отплытием по весне сказала, что месяцами не видеться — это не дело, да и ребёнку отец нужен не урывками, так что как погода на море установится — они отплывают в Гадес, где и ждут, когда я в Оссонобе приемлемо для семейной жизни обустроюсь. В Гадес мне, по крайней мере, не проблема и почаще мотаться, как Фабриций мотается. А если со строительством задержка выйдет, так где я там пока обитаю? В палатке военного лагеря? Ей — тоже не привыкать, как я должен бы неплохо помнить. Млять, ещё бы мне не помнить ту дорогу с рудника в Кордубу — вот было времечко!

— Живее, придурок! — для ускорения Володя наподдал мечом плашмя под зад серёгиному коню, — Герой-панфиловец, млять, мне тут выискался!

— Мы бы отбили эту атаку! — обиженно отозвался Серёга, — Они уже колебались и замедляли разбег!

— Приказ какой был?!

— Ну, обстрелять, потом изобразить испуг и отступить…

— Так какого ж ты тогда хрена, идиот, героя из себя корчить вздумал?!

— Ну, опрокинули бы этих, больше урона им нанесли бы, а уж при второй атаке — уже большими силами — отступили бы…

— Млять, сразу видно, что срочную ты ни хрена не служил! Что велено — то и исполняй, дурья башка! Стратегов, млять, тут и без тебя хватает!

— Ты мог зря потерять людей и погибнуть сам, — разжевал я нашему рвущемуся в герои, — Это тебе что, реал-тайм-стратегия на компе? Словишь, млять, шальной дротик не той частью тушки, которой хотелось бы, и звиздец!

— Ты видел, как они дротики мечут? — добавил Володя.

— Ну и хрен ли? Револьвер у меня на что? Я на стрельбище, между прочим…

— Мыылять! — простонал спецназер, схватившись за башку, — Ну вот как ему растолковывать?!

— Серёга, я тебе сколько раз уже разжёвывал, что револьвер — только на самый крайний случай? — напомнил я, — Допустим, тебе повезло — и осечки не случилось, и не промазал на хрен — шмальнул и завалил урода. Так один он там такой, что ли?

— Ну так и у меня же в барабане шесть зарядов!

— Вот именно! Возьмёшь, да и шмальнёшь сгоряча ещё разок, а то и пару раз. Один раз — ладно, послышалось, бывает, а два или три? И что потом прикажешь нашим заклятым большим друзьям объяснять? Что есть тут у нас один такой доморощенный, млять, мечущий молнии громовержец, которому и дождя для этого на хрен не нужно?

— Да, это было бы палево, — сокрушённо признал наш несостоявшийся герой.

— Ты чего обещал, когда в поход с нами напрашивался? — напомнил ему Володя.

— Ну, слушаться, не путаться под ногами и не куролесить…

— На полах бы тебя задрочить, млять, для вразумления…

Володя ещё целую лекцию прочитал бы ему об армейской дисциплине, и она бы Серёге уж точно не повредила, но уже не было времени — с гребня холма уже галопом понёсся наш последний заслон из конных лучников, и это означало, что сейчас начнётся! Следом не заставил себя ждать и противник — конница веттонов. Лёгкая, похожая на лузитанскую — точно такие же практически бездоспешные конные копейщики, но имеющие и дротики, и мечи, и в схватке задать жару вполне способные. Но тут хрен они угадали — у нас разве кто-то собирается схлёстываться с ними лоб в лоб по рыцарским турнирным правилам?

Не нужно было даже команд подавать — все были проинструктированы заранее. Наши балеарцы угостили их залпом свинцовых «желудей» и ретировались в интервалы между лучниками, те дали три залпа стрелами и последовали за пращниками в специально для них оставленные интервалы между рядами тяжёлой пехоты. Потом — по слаженному свистку центурионов — сдвоенные для образования интервалов шеренги центурий слились, раздвинули строй и перекрыли интервалы, с телег позади строя защёлкали три пулевых полибола, легионеры приняли на стену сомкнутых щитов веттонские дротики и метнули свои — горячим веттонским наездникам стало сразу не смешно. Ещё один залп дротиков, и они заметались, явно не решаясь атаковать пехотный строй в лоб. Но через гребень холмов уже перекатывался новый отряд веттонской конницы, помногочисленнее этого…

Лучники уже встали на телеги для стрельбы поверх голов линейной пехоты — не легионные, а тарквиниевские — две сотни отборных стрелков с тугими роговыми луками, похожими на знаменитые критские. Если наконечник у стрелы не говённый, так из такого лука она и цетру пробьёт, и кожаный панцирь, а на близком расстоянии — даже бронзовую пектораль. Ну, не любую, конечно, но дешёвую жестянку пробьёт. Хвала богам, нет таких луков у противника, есть только простые деревянные лузитанского типа, тоже неплохие, но далеко им до роговых. А противник хорошо пошёл, густо, нашим лучникам даже и целиться-то особо не надо, и их стрелы льются густым дождём. Валятся с коней люди, валятся на всём скаку кони, и всё это прямо под ноги следующим, те спотыкаются и тоже летят наземь со всего маху, и в эту орущую кучу с сочным чмоканьем впечатываются новые стрелы и новые пули из полиболов…

Среди атакующих тоже есть лучники, и они не бездействуют, но хрен ли это за луки и хрен ли это за стрельба на скаку? Не монголы ведь ни разу, не саки с массагетами, даже не причерноморские скифы, которые с детства только с коня и стреляют. Вот как дротики основная масса метнёт — это да, это они умеют, и уже замахиваются для броска…

— Черепаха! — рявкают центурионы, и задние шеренги тут же выстраивают из своих щитов непроницаемую крышу над головами всего строя. Всё давно отработано до автоматизма, ведь здесь стоят в полном составе все чётные — вторые, четвёртые и шестые — центурии трёх первых когорт Первого Турдетанского и двух первых — Второго. В этот сезон их очередь — нечётные в прошлогоднем походе участвовали. Дротики веттонов ударяют в щиты первой шеренги — некоторые отскакивают от металлических умбонов, другие вонзаются в бычью кожу, некоторые даже пробивают её, хоть и неглубоко — всё-таки испанскими кузнецами их наконечники выкованы, не африканскими неграми, для копий которых щит из коровьей кожи непроницаем. А вот от выставленных наклонно щитов второй шеренги они уже в основном рикошетируют, редко какой вонзится в кожу, а от горизонтальной крыши последующих шеренг — и подавно. А потом щиты пехоты слегка размыкаются, и в веттонов летят дротики наших легионеров. У них ещё остаётся по одному дротику, но некогда уже его метать — по свистку центурионов пехотный строй ощетинивается уже нормальными копьями, на которые и напарывается волна веттонской конницы. Рёв, ржание, лязг, треск — и размеренные команды видавших виды центурионов, сплошь из числа тарквиниевских наёмников. А ещё четыре сотни профессионалов частной армии Тарквиниев выдвигаются на флангах, готовя веттонам «котёл».

С той стороны хоть и дикари, но тоже не совсем уж дураки — такие в этой среде обычно долго не живут. Кто-то из вождей что-то просёк, задние веттоны начали кое-где оттягиваться назад, освобождая передним простор для выхода из боя — противник явно склонялся к решению ретироваться. Ага, так мы им это и позволим! Сзади, с разборной вышки, на которой обозревал поле боя Сапроний, глухо протрубил турий рог, и это был сигнал уже для нас…

— Мечи — вон! — рявкнул я своим, выдёргивая из ножен собственный, — Рысью — марш! — и сам дал шенкелей давно уже нетерпеливо пляшущему подо мной Мавру. За свистопляской боя и нащей пехотой мне с нашего левого фланга не видно, что творится на правом, но там распоряжается Тордул, и значит, беспокоиться не о чем — мой первый в этом мире отец-командир своё дело знает. На рысях две моих турмы тяжёлой кавалерии Тарквиниев и пять приданных мне турм легионной кавалерии, за которыми следовали ещё три турмы конных лучников, обошли нашу фланговую пехоту и выкатились на гребень холмов. Порядок! Больше всего Сапроний, как и мы, опасался, как бы веттоны не выслали сюда ещё подкрепление, с которым нам и пришлось бы тогда сейчас схлестнуться с едва ли предсказуемым результатом — это была самая рискованная часть нашего плана. Но наша разведка не ошиблась — основная масса веттонов двигалась мимо нас на свою основную цель — римскую армию Марка Фульвия Нобилиора. Нас же посчитали тем, что мы и изобразили — жиденьким сторожевым заслоном, через который и выдвинутой против нас коннице прорваться — пара пустяков. Что ж, не они первые, не они последние.

— Лучники и третья турма Второго Турдетанского — занять и держать позицию! Остальные — за мной галопом — марш! — нехрен было терять время и давать шанс кому-нибудь из окружаемых нами веттонов улизнуть из «котла».

Те же самые действия на правом фланге проделал и равный по численности и составу моему отряд Тордула, мы замкнули кольцо окружения и понеслись навстречу уже начавшим отходить веттонам.

— Серёга, млять, держись позади! — одёрнул я норовящего обогнать меня нашего героического увальня, — Срубят на хрен — на глаза не показывайся!

— Ты сам-то тоже лихачеством не увлекайся! — хохотнул Бенат, обгоняя меня с другого бока, — Ты командуй, тут есть кому рубиться!

— Млять! Мне хоть кого-нибудь оставь! — кельтиберу ведь если дать волю, так он службу знает, а его служба — оберегать мою жопу от всяческих опасностей, и хрен я тогда с кем мечом позвеню, не говоря уже о том, чтобы его окровавить, как и было уже в прошлом году при Оссонобе в ходе операции «Ублюдок». И хрен ли это я тогда буду за префект союзной кавалерийской алы, если сам ни одной веттонской сволочи за весь бой не срублю? Мы здесь друзья и союзники Рима или так, погулять вышли?

Бенат есть Бенат, да и Тарх, вырвавшийся вперёд следом за ним — в общем, оба друг друга стоят. А оттого, что считают себя крупно мне обязанными — за своих баб — их служебное рвение удваивается. Их мечи так и мелькают впереди, расчищая мне дорогу — млять, ведь просил же по человечески! Ага, вспомнили наконец-то! Этруск выбил одному из рук фалькату, звезданул его по башке плашмя и шлёпнул его коня по крупу, направляя полуоглушённого седока под мой удар.

— Серёга! Этот — твой! — пусть потренируется, раз уж так личными подвигами отметиться рвётся, а то ведь наскочит сдуру неподготовленным на рубаку типа Бената, а он нам живым нужен и по возможности здоровым. За ним, правда, Володя приглядывает, но мало ли чего приключиться может? Мы ведь на войне, а на ней иногда и убивают…

Кельтибер сработал тоньше — обезоруживать очередного веттона, да ещё и достаточно представительного с виду, не стал, а просто добротно расквасил ему морду набалдашником рукояти и придал ускорение ко мне. Вот это — уже совсем другое дело! Я вскинул Мавра на дыбы, привстал в стременах и по всем правилам искусства — с оттяжкой — отмахнул полуослепшему, но имевшему достаточно грозный вид бедолаге башку. Тарх, успевший скосить взгляд и заценить моё упражнение, даже одобрительно ухмыльнулся.

Потом мы, вырубив уже успевших броситься на прорыв, врезались в скопление бестолково мечущихся, и тут уж работы хватило всем. Один замахнулся на меня копьём, но оно так и продолжило движение назад — вместе с отрубленной Бенатом рукой. Самого же калеку, некстати оказавшегося на пути, снова взмывший на дыбы Мавр сшиб наземь передним копытом, а я воспользовался этим моментом, чтобы достать его соседа, только что лишившегося меча и тянувшегося за секирой. Даже Серёге попался под удар какой-то насмерть перешуганный оборванец, и тот успел справиться с ним сам, пока к нему на выручку яростно пробивался Володя. А слева проткнул кого-то Васькин, который был с отрядом Тордула, и это значило, что мы плотно сжали оставшихся веттонов, и развязка близка. Так оно и вышло. Я ещё успел всадить клинок почти на половину длины в бочину попавшемуся под руку противнику, а когда он грузно свалился с лошади, нового я так и не обнаружил — передо мной были только наши улыбающиеся пехотинцы, так даже и не обнажившие мечей — всю свою часть работы они выполнили копьями. Вот что значит выучка у матёрых тарквиниевских профессионалов! На гребне, судя по спокойствию выставленных там турм, всё шло без отклонений от плана. Ну, тем лучше — передохнём маленько перед следующим этапом, который будет потруднее…

— Ты уже неплохо освоился, Курий! — я узнал крепкого усача в годах, бывшего с нами в деле у Илипы свежемобилизованным ополченцем, да ещё и босяком из числа тех, кого пришлось потом обувать в снятые с лузитан сапоги, а теперь очень даже неплохо экипированного и стоящего в первой шеренге второй центурии третьей когорты Второго Турдетанского легиона.

— Как видишь, почтенный, — ответил легионер, — Вот только скажи мне как учёный и знающий человек, за чью землю мы воюем ЗДЕСЬ? — и снова с ухмылкой, но уже доброжелательной, без того прежнего подкола.

— Здесь — за ту, которая будет принадлежать нашим внукам и правнукам, — это крестьянин понял без разжёвывания. Семьи ведь в сёлах многодетные, и если детям земли поблизости ещё хватит, то куда более многочисленным внукам может уже и не хватить.

Тогда, у Илипы, когда мы отдыхали после того боя с лузитанами, он всё допытывался, за что же мы всё-таки воюем, если не за севших на их шеи римлян, и я сказал ему, что воюем мы за свободу и землю. Я же не мог тогда, конечно, сказать ему всего, что знал, всё полагалось знать лишь немногим, и на его каверзный вопрос, за чью же всё-таки землю мы воюем в принадлежащей римлянам Бетике, внятно и убедительно ответить ему, естественно, тоже не мог. Пришлось тогда, говоря по-русски, отбояриться общими демагогическими фразами типа союзнического долга и награды, котораая не минует достойных. И это — матёрому и всякого повидавшему за свою жизнь мужику, ни разу не желторотому пацану! Он, конечно, не дерзил, но по его презрительному взгляду было видно, в какие пустобрёхи он меня тогда зачислил. Наверное, хрен бы он пошёл с нами дальше, будь у него выбор. Но выбора у него не оказалось, и он пошёл — скрипя зубами и никому из нас не доверяя, но где-то в глубине души надеясь хоть на какое-то везение. Да и разве один только Курий тогда таким был? Не удивлюсь, если добых две трети шли тогда с нами лишь от лютой безнадёги. А потом операция «Ублюдок» началась и перестала быть секретом, и когда — уже на подходе к Оссонобе — мне снова довелось поболтать с ним на привале у костра, я уже мог сказать ему куда больше — что там, в Бетике, мы воевали за свободу и право на СВОЮ землю, а вот здесь, в южной Лузитании, мы и берём теперь эту землю, которая отныне станет нашей. Вот завоюем, закрепимся, порядок наведём, и все получат свои наделы, которых никто уже у них не отнимет. Не знаю, в какой степени он поверил мне тогда, но глядел уже не презрительно, а задумчиво. Потом меня закрутили дела и поездки, и до того ли мне было, чтобы интересоваться наделением землёй каждого из сопровождавших нас тогда ополченцев? Земля — вот она, завоёвана, и её достаточно, чтобы хватило всем, так что уж всяко должны были дать и Курию. Чем он, спрашивается, хуже других? Дали, конечно — вернувшись незадолго до этого похода из короткого отпуска к семье в Гадес, я видел его мельком в деревне рядом с моей будущей «дачей», и недовольным он не выглядел, но поговорить с ним было недосуг — весь в хлопотах был, как дачных, так и служебных, так что только кивками с ним и обменялись. В походе вот только снова и встретились…

Строго говоря, если одних только основных участников конфликта в расчёт брать и не учитывать их союзников, то война эта не наша и даже не веттонская, и какого хрена мы с ними тут сейчас кровь друг другу пускаем — хрен нас знает. Воюют меж собой номинально римляне с кельтиберским племенем карпетан, которых по-свойски и соседние кельтиберские племена поддерживают — вакцеи, например. Ну и веттоны тоже до кучи за них впряглись, хоть и не входят в кельтиберский союз племён. Римляне, само собой, тоже союзников припахали — как италийских, так и испанских, в числе которых и турдетаны Бетики. Мы, южнолузитанские турдетаны, формально могли бы и отмазаться от участия — не наш сектор ответственности по заключённому и ратифицированному римским сенатом договору. Но я ведь упоминал уже о наших перспективных притязаниях заполучить по честному благородному разделу и земли веттонов? Вот в них-то — для нас — и порылась собака. Побив веттонских союзников карпетан, мы убьём разом нескольких зайцев. И римлянам нелицемерную дружбу продемонстрируем, а нынешний Рим ещё не испорчен и такие вещи ценит, так что это нам при решении вопроса о демаркационной линии очень даже зачтётся. И веттонов в военном отношении заметно ослабим, что облегчит нам в дальнейшем их завоевание. И к пониманию того, что мы сильнее их, задолго до самого завоевания их приучим, что облегчит нам удержание завоёванного. И разницу между собой и римлянами в плане обращения с побеждёнными тоже ненавязчиво им покажем, дабы мотали на ус, делали правильные выводы и принимали правильное решение, когда въедут, что их реальный выбор не из трёх, а всего лишь из двух вариантов — или римская власть, или наша. А заодно и войска свои обучим совместным боевым действиям с вымуштрованным и слаженным дальнеиспанским преторским Пятым легионом — пусть смотрят и учатся действовать так же. Попутно и слабые места римской организации и тактики пусть подмечают и на ус мотают — дайте боги, чтобы никогда не пригодилось, но мало ли что в жизни произойти может?

Самое смешное, что и карпетаны не были основными участниками конфликта на момент его начала. Они сами в прошлом году за оретан впряглись, своих южных чисто иберийских соседей, которые, собственно, и повздорили с римлянами. Их земли — как раз с римской Дальней Испанией сопредельные, к северо-востоку от Бетики, и уж кто там на границе первым хулиганить начал, теперь уже не столь важно. Теперь — эта кровавая каша уже заварена, и приходится её расхлёбывать, чем и заняты все втянутые в неё стороны. И уж ясный хрен, каждая из сторон отстаивает при этом свои собственные интересы. Наша — уж всяко сугубо свои собственные, хоть этого и не афиширует. В прошлом году Марк Фульвий Нобилиор, претор Дальней Испании, отгородившись нашим буферным союзным царством от лузитан, решил заняться оретанами. Собственно, он и без нас в реальной истории ими занялся, явно имея на то достаточно веские причины, так что мы ему только головной боли о лузитанской границе поубавили и побольше союзников против оретан мобилизовать позволили. Оретаны, как и в реальной истории, хрен к носу прикинули, соотношение сил заценили, да к карпетанам за помощью обратились. А у тех, как и у лузитан, молодёжи самоутверждаться надо, и если её неуёмный гонор во внешнем направлении не спровадить, так внутренних безобразий жди. Ну и спровадили — ага, на подмогу к оретанам. А римляне такого юмора не понимают, так что и карпетан заодно до кучи на заметку взяли, и дошёл в результате Нобилиор аж до карпетанской столицы — Толетума, будущего современного Толедо. Под Толетумом его встретило объединённое войско карпетан, вакцеев и веттонов, которое он и опрокинул в чистом поле — не без участия небольшого нашего контингента, но в реальной истории он справился и без него. Дикари, у которых объединение сил ещё вовсе не означает соподчинения, не говоря уже о слаженности действий, брызнули врассыпную, чей-то царёк Гилерн даже в плен угодил, но Толетума претор брать в осаду тогда не стал — заранее ведь не собирался и к этому не готовился, так что один хрен до окончания сезона и ухода на зимние квартиры не успевал, а для сменщика напрягаться — какой ему смысл? Вот она, политика ежегодно сменяемых временщиков во всей её красе!

Собственно, Нобилиора и должны были сменить — на этот год Дальняя Испания по жребию досталась вновь избранному претору Авлу Атилию Серрану. Он бы и правил сейчас провинцией, если бы не события в Греции. Там — в расчёте на явно неизбежное вступление в войну с Римом Антиоха — снова принялся мутить воду спартанский тиран Набис, сколачивая местную антиримскую коалицию из городов Этолийского союза и Македонии. И хотя ни Филипп пока его предложения не принял, ни Антиох войны не объявил, в Риме уже в предстоящей большой войне с ним не сомневались, и оба новых испанских претора получили другие задачи — готовить армию и флот для отправки в Грецию. В Испании же власть была продлена на этот год прежним наместникам, так что Дальней Испанией в этом году по прежнему управляет Нобилиор. Более того, он теперь числится даже аж целым проконсулом, потому как полномочия в провинции ему не просто продлены, а ещё и к консульским приравнены. И теперь он завершает так и не законченную в прошлом году войну — отбил новое нападение оретан и карпетан на провинцию, разгромив два их войска, взял — теперь-то уж были подготовлены и осадные машины — несколько оретанских городов, снова вторгся на территорию противника, и его Пятый легион с союзными вспомогательными войсками снова у Толетума…

Город был им уже осаждён, когда на помощь карпетанам снова выдвинулось большое войско веттонов, и теперь судьба кампании зависит от результатов сражения с ними. Это нам от Тита Ливия известно, что в реальной истории Нобилиор с веттонским войском и без нашей помощи справился, после чего взял наконец и Толетум, но ему-то самому, Тита Ливия не читавшему, откуда заранее об этом знать? Самое время нам ковать железо, не отходя от кассы, то бишь оказать ему помощь, вполне способную выглядеть в его глазах если и не решающей, то достаточно существенной. По-русски это называется — примазаться к чужой славе. А зачем, спрашивается, нашему послезнанию зря пропадать?

Войско веттонов ещё двигалось на римские позиции у Толетума, наше конное охранение на гребне холмов не сильно от них внешне отличалось, да и воинственных намерений никаких, естественно, не демонстрировало, так что дикари принимали его за своих и не беспокоились. Сменяя центурии и турмы, Сапроний даже рискнул накормить людей и лошадей. Если уж вступать в новый бой — так сытыми и отдохнувшими. Потом гонец с холмов доставил известие, что всё веттонское войско уже прошло мимо нас, а движутся следующие за ним слабозащищённые обозы. Вот это — приятная новость! С них-то мы и начнём! В любую тяжёлую работу лучше втягиваться после лёгкой разминки.

Когда на веттонский обоз выкатилась наша лёгкая конница и легковооружённое ополчение, тыловые крысы ещё ни во что не въехали, а когда показались линейные подразделения, ну никак на их соплеменников непохожие — поздно было уже метаться. Так их и повязали практически всех, завалив не более двух десятков вздумавших взяться за оружие, да ещё пару-тройку отчаянно рванувшихся к ушедшему вперёд войску конных беглецов уложили наши лучники. Часть легковооружённых Сапроний выделил для увода и охраны обозных телег, пленников и скота, а наши основные силы, не особо торопясь, двинулись следом за веттонами. Пусть втянутся в бой с римлянами, да увязнут в нём как следует, тут-то мы и подоспеем в качестве сюрприза — для кого приятного, а для кого и не очень. Тут уж — каждому своё.

Примерно через полчаса неспешного марша — даже конница двигалась шагом, мы с очередного холма увидели картину маслом — очередную веттонскую атаку, уже увязшую и захлёбывающуюся, на сторй римских легионеров. Это было что-то с чем-то! У римлян уже кончались пилумы, гастаты вместе с занявшими интервалы между ними принципами давно уже орудовали гладиусами, а дикари даже не соображали, что им бы сейчас конницу отвести, да лёгкую пехоту подтянуть, чтоб дротиками и саунионами римский строй забросала, а потом напором его смяла — лошади-то ведь такого напора создать не могут. Но веттоны пытались таранить стену римских скутумов конями — нельзя сказать, чтоб совсем уж безуспешно, но эффект явно не оправдывал потерь. Так это ведь ещё и само римское командование тормозило, традицией зашоренное — против конницы сейчас триарии с их нормальными копьями — гастами — весьма кстати оказались бы, но разве ж можно нарушить священную традицию, велящую держать их в резерве на самый крайний случай? Усовершенствовали, называется, вооружение гастатов с принципами, заменив дротик и гасту пилумом!

Наша лёгкая пехота заняла позицию — у самого гребня лучники, а ниже их по склону — балеарские пращники. Чем больше легковооружённых пеших веттонов они сейчас вынесут, тем меньше потом будут потери нашей конницы и линейной пехоты. По свистку центурионов стрелки приступили к работе, стараясь выбить в первую очередь вождей, после них — коллег, то бишь лучников с пращниками, а затем — метателей дротиков. Но основная масса, конечно, не будучи настоящими снайперами, попадала, куда судьба и боги направляли, и это нас тоже устраивало — наших собственных метателей дротиков Сапроний задействовал в качестве подносчиков боеприпасов, в которых у нас недостатка не было. Тяжёлая же пехота, подтянувшись последней, выстроилась на самом гребне с интервалами, достаточными для отхода через них легковооружённых, если это понадобится. Но пока это явно не требовалось — веттоны даже не сразу въехали, что их кто-то совсем не по-рыцарски расстреливает в спины. А когда въехали, да оглянулись, да выстроившегося в их тылу организованного противника увидали — командовать и организовывать их было уже практически некому, а каждый новый миг всё более убавлял их число. Сначала они пытались прикрыться цетрами, кто-то даже сообразил и соседей настропалил выстроить какое-то подобие «черепахи», но разве с этими малоразмерными недощитами её выстраивать?

Кто-то попытался организовать ответный обстрел, но куда там! Большая часть веттонских стрелков была уложена первыми, а оставшиеся, едва обнаружив себя в толпе, тут же становились очередной первостепенной целью. Наконец подкатились и пулевые полиболы, добавив и свой вклад в вынос дикарей — не сильно ощутимый по общей численности вынесенных в сравнении с работой стрелков, но весьма заметный в тех локальных местах, по которым они били и в которых выкашивали целые коридоры. Тут уж дикари взвыли и отчаянно ломанулись на прорыв. Нет, в этом плане — молодцы всё-таки. Кто ещё, буквально только что лишившись признанных всеми вождей, смог бы так моментально самоорганизоваться? Нашим пращникам пришлось спешно отойти, за ними отошли лучники, втянулись в интервалы и полиболы, и яростную атаку веттонов принял на себя сомкнутый строй наших легионеров. Пехота — не конница, и напор у толпы пеших похлеще, да и перебираться через завалы трупов им проще. Завал им наши легионеры и на подступах организовали в лучшем виде, дружно метнув дротики, затем приняли напор толпы на щетину копий, но — это не конница. Пришлось взяться и за мечи, и хвала богам, что это уже не два года назад, когда тренировавшиеся в Дахау вчерашние мирные пейзане представляли из себя довольно жалкое зрелище. Тех — тогдашних — веттоны, скорее всего, смяли бы на хрен, но эти — уже выдержали. Строй, хоть и прогнулся слегка назад, остался строем, а не беспорядочной толпой, стена щитов сохранила свою целостность, а мечи — хотя до единобразия было ещё далеко, и у многих были фалькаты — работали споро и слаженно. Пусть ещё и не римский Пятый дальнеиспанский, но уже что-то немножко типа того. Потом центурии тарквиниевских наёмников на флангах, переработав на котлетный фарш всех рвущихся в герои посмертно, перешли в наступление, а уже на их флангах высыпали наши легковооружённые пехотинцы, и до кого-то из веттонов дошло, что для них намечаются эдакие маленькие Канны. В их планы такой вариант, естественно, не входил, а своего доморощенного веттонского Гая Теренция Варрона у них не оказалось, и они начали отходить. Точнее — честно попытались. Но кто собирался их отпускать?

Свистнули центурионы, легионеры перестроились, и в открывшиеся между их центуриями интервалы снова высыпали лучники. Под градом стрел веттоны побежали, но там их истекающая кровью конница отступала под натиском перешедшего в наступление преторского Пятого легиона. Дикари снова заметались и начали разбегаться в обе пока ещё свободные стороны, и тогда протрубил рог, подавая сигнал для нашей кавалерии…

Я не видел, чего творилось на другом фланге, но скорее всего — примерно то же, что и на нашем. А перед нами металась обезумевшая смешанная конно-пешая масса, в которую и врезалась наша кавалерийская лава. Ну, некоторое подобие конной контратаки они изобразить попытались, и попытка была бы неплохой, начни они её раньше. А так — они и разогнаться-то толком не успели, как мы их смяли сходу. Ну и бардак их, конечно, подвёл — вроде бы, и не горстка их, численность сопоставимая, и наездники они, тут надо отдать им должное, великолепные, и не трусы ни разу, но каждый сам по себе, а у нас впереди плотно сгрудившиеся турмы тяжёлой конницы, как раз для такого типа боя и обученной, лошади к тесной схватке привычны, и она их с панталыку не сбивает. И хрен ли толку от природной ловкости дикарей, когда каждый из оказавшихся впереди имеет дело не с одним, а одновременно с двумя, если не с тремя нашими, а задние, не говоря уже о путающихся без толку под ногами пеших, только мешают? Тесни и руби, руби и тесни, не подставляется противник под твой удар — отвлеки на себя, чтобы ударил сосед. Мы ж не на рыцарском турнире, нам общий результат важнее, и получить его в таких условиях — несложная работёнка. Хотя — щёлкать греблом всё-же не рекомендуется.

Бодигарды так и норовили всё время держать меня в «коробочке», но всегда ли удержишь её в такой свистопляске? Отвлёкшись на нескольких конных, Бенат и Тарх упустили парочку пеших, проскользнувших ко мне. Впрочем, им это счастья не принесло — одного я снёс конём, второго пластанул по плечу клинком — я не видел, кто там уже доделал обоих позади, поскольку мы тем временем продвинулись вперёд. Потом передо мной нарисовался конный веттон, и я схлестнулся с ним. Сам-то противник оказался достойным, даже в грудь меня кончиком фалькаты достал, и спасла меня только бронзовая кольчуга, но вот конь его подкачал, оказавшись помельче и похлипче моего Мавра, который его попросту опрокинул, ещё и куснув заодно хорошенько. Его седок, дабы не полететь кубарем, сбалансировал цетрой и раскрылся — я тут же ткнул его остриём меча чуток пониже медной пекторали, под которой не было ни кольчуги, ни даже кожаного панциря. Он ещё валился набок, когда подоспел Бенат и в своей неподражаемой манере картинно смахнул ему башку, после чего сокрушённо потупился — типа, облажался, не уследил. Я махнул рукой — в конце концов, все живые люди, и со всяким бывает…

Потом конные веттоны как-то резко кончились, а пешие начали один за другим бросать оружие. И не могу сказать, чтобы у них не было на это достаточно веских причин — с одного боку мы, с другого такая же конница Тордула, спереди наши турдетанские легионеры и наёмники, сзади — римский Пятый. Вождей не осталось, героев тоже как-то неосмотрительно подрастранжирили, и у оставшихся обыкновенных раздолбаев как-то повыветрилось из башки, каким ветром и за каким хреном их сюда нелёгкая принесла.

В наш «котёл» угодило, конечно, далеко не всё веттонское войско, а лишь небольшая его часть примерно по центру — многих римляне и их союзники-ауксиларии и без нашей помощи уконтрапупить успели, и ничуть не меньшее число по бокам от нас теперь спешно брало ноги в руки на предмет смыться, потому как с флангов их начала обходить римская и союзная конница, и повторять незавидную судьбу товарищей в центре им совершенно не хотелось. Они и в реальной истории большей частью разбежались, и мы лишь слегка уменьшили их число, но в наши планы и не входило нести лишние потери, решая исход сражения и судьбу всей кампании, а входило просто эффектно отметиться, да людей своих потренировать, что мы и сделали.

Ну и на саму реальную историю Рима нам желательно было при этом повлиять как можно меньше, и это у нас, кажется, тоже получилось. Мы ведь кому из римлян жизнь в этом сражении сберегли? Паре сотен простых пехотинцев-легионеров, максимум — паре-тройке центурионов, а карьеру в Риме делают и в политике участвуют в основном сынки нобилей, если и не сенаторские, то всаднические. Рядовыми легионерами такие не служат, центурионом же чтоб сразу назначили — это блат нехилый нужен, а с таким блатом можно и в контуберналы к полководцу угодить, то бишь в его личную свиту, служба в которой засчитывается и в служебный стаж, и в командный — после службы контуберналом можно уже и сразу младшим военным трибуном избраться, раз и навсегда выбившись в высокие чины. А у кого нет такого блата, те в коннице легионной службу начинают — кавалеристу как-никак раба-слугу иметь положено, да и освобождение от караульных и лагерных тягот — всяко легче, чем в пехоте. Так что вряд ли мы спасли хоть кого-то из таких, кому пасть за родное рабовладельческое отечество следовало, дабы в политику римскую потом не влезть и у реальных римских политиков под ногами не путаться…

Уцелевшие веттоны уже по всему фронту обратились в беспорядочное бегство. Конные, конечно, имели все шансы уйти, но пеших преследовала римская и союзническая конница, к которой присоединились и наши легковооружённые кавалерийские турмы. Три моих увёл Володя, три тордуловских — Васкес, а Серёгу я решил попридержать при себе — хватит с него для начала. Даже крыса, загнанная в угол, становится опасной, а веттоны — уж всяко покруче тех крыс будут, и хрен ли толку с того, что они перебздевшие? Завалить зазевавшегося противника и с перепугу на автопилоте можно, и кого-то из преследующих веттонские беглецы наверняка именно так и завалят, и нехрен среди таких погибших дурацкой смертью оказываться ещё и нашему единственному геологу. Во-первых, он наш, во-вторых — реально нужен, а как нормальной промышленностью займёмся — станет ещё нужнее, а в-третьих — случись с ним чего, так ещё ж и Юлька нам потом мозги вынесет на хрен до такой степени, что впору будет саму её пристрелить, и останемся мы тогда в итоге и без геолога, и без исторички, гы-гы! Нет уж, на хрен, на хрен!

Пока наши легионеры с римскими «братание на фронте» изображали, пока их и наши легковооружённые пехотинцы пленников вязали, да трофеи собирали, Сапроний к Нобилиору поехал, дабы почтение союзническое засвидетельствовать, да о дележе добычи договориться, а мы с нашей тяжёлой кавалерией просто спешились, дабы передохнуть.

— С дикарями-то чего делать будем? — поинтересовался Серёга, указывая на приличную толпу уже связанных, а то и закованных в цепи веттонов, — Куда их такую прорву девать?

— Это разве прорва? — хмыкнул я, — Вот когда ещё и конные свой улов пригонят — тогда будет прорва.

— Ещё хлеще! Их же тогда хрен прокормишь! Сапроний, вроде, жаловался, что жратва на исходе…

— Он уже решил отправить пустую часть обоза на юг к Анасу — туда на ладьях должны доставить припасы. Как раз заодно и нашу долю пленников с этим караваном сбагрим. Нам же в лучшем случае половина достанется, а скорее — ближе к трети.

— Тоже немало! И нахрена они нам сдались? Тем более, ты сам говорил, что на обратном пути ещё и через их земли крюк сделать планируется, и тоже с захватом людей. И куда их столько?

— Так там уже мирняк в основном будет — бабы с детворой, да те мужики, что посмирнее. Кто-то, помнится, говорил, что многие месторождения ништяков не совсем на поверхности, и придётся рыть шахты?

— Ну, говорил. Но ты представь себе, какой надзор нужен за этими уркаганами!

— А кто сказал, что в НАШИ шахты кто-то ЭТИХ загонять собирается? Мирняк ихний туда пойдёт, а этих — тем же римским работорговцам сбагрим на хрен.

— А хватит мирняка? Туда же много народу надо…

— Так не задарма же сбагрим, а за звонкую монету, а на неё берберов закупим, что нумидийцы ловят. Вот ими смирных веттонов и разбавим.

— Так смысл тогда какой с местными дикарями связываться, когда один хрен африканских покупать? Тем бежать некуда, а этим — два шага, считай.

— Ну, не два, допустим, если с семьёй — мы семейных туда определим, а далеко ли убежишь с бабой и детьми на шее?

— А чем тогда семейные берберы хуже этих?

— Тем, что их будет гораздо меньше — баб нумидийцы в основном себе берут, а продают только мужиков. Разве только на веттонок поблондинистее — у них таких мало — можно будет берберок у них выменять. Но лучше, сам понимаешь, берберов на веттонках женить, а веттонов на берберках, чтоб только по-турдетански и могли общаться — скорее ассимилируются.

— Так разве ж не проще тогда этих берберов ассимилировать? Они же, вроде, к нашим испанским иберам ближе? А веттонов — всех на хрен римлянам или в Африку…

— Всех один хрен не получится. Вот представь себе, зажиточный веттон выкуп за своё освобождение предложил. Нам бы и хрен с ним, с его выкупом, не озолотит он нас ни разу, но отказать — не по понятиям будет. Дают тебе достойный по тутошним меркам выкуп — бери, отпускай и не греши, а иначе нас просто не поймут-с. А потом мы ещё и сами начнём освобождать тех рабов, кто заслужил, и кто-то тоже захочет домой к своим соплеменникам вернуться. Мы, конечно, для того и будем стараться их на чужих бабах женить, чтобы таких упёртых местечковых патриотов поменьше оставалось, но кто будет настаивать — вольный человек, имеет право, и тут уж — тоже отпускай и не греши. И это — тоже часть глобального плана.

— Какого плана? — не въехал Серёга.

— Ну, представь себе, вернулись в свою общину несколько наших пленников — пяток, допустим, и один римский — у них-то вряд ли кого как у нас за хорошую работу освободят, но за выкуп — могут. Ну, или сбежит кто-то особо везучий. Так наши вернутся нормальными и даже с кое-какими пожитками, парочка из пяти — ещё и с семьями, а тот, который римский — худым и оборванным, а часто — ещё и больным. А когда их спросят о судьбе не вернувшихся — догадываешься, что расскажут наши и что расскажет римский? Вот и пущай слушают и мотают на ус. Когда завоёвывать придём — радоваться будут, что нашим достались, а не римлянам.

— Ну, радоваться — это ты уж загнул…

— По сравнению с соседями кельтиберами, которые римлянам достанутся…

Тут нас прервали — гонец от Сапрония передал приказ спешить к римскому лагерю у Толетума, на который напали сделавшие вылазку осаждённые карпетаны. А там одни только вспомогательные войска остались — италийцы и испанцы, и легионерам на помощь точно не успеть — только коннице. Сам проконсул спешно всех конных, каких только может наскрести, собирает, вместе со своими контуберналами, и тоже к лагерю их поведёт. Млять! Это в наши планы не входило. Планировали ведь в сражении с веттонами Нобилиору помочь, да и тут же обратно отпроситься — по горячим следам веттонские земли погромить, да рабов наловить, а тут теперь как бы не пришлось ещё вместе с ним и Толетум осаждать. А нахрена он нам нужен, спрашивается? Пошлёт на приступ — хрен ведь откажешься, и сколько людей зря потеряем? Карпетаны ведь не веттоны, что просто помочь пришли, они свои дома и семьи защищают и драться будут как черти. Но хрен ли тут делать, раз вляпались? Назвались друзьями и союзниками Рима — обязаны помогать, хоть и категорически не хочется…

К римскому лагерю неслись галопом — тут успеть главное, а конница у карпетан в осаждённом городе если и есть, то с гулькин хрен — и на усталых конях числом задавим. Мы бы и не сильно торопились, да уж больно Нобилиор со своими поспешал, и некрасиво было бы слишком уж от него отстать. Млять, и у Тита Ливия ни хрена об этой вылазке не упомянуто! У него вообще про этот поход Нобилиора на Толетум только вкратце сказано. Наверное, оттого, что и добыча была невелика, и потери самих римлян не впечатляли, а на потери союзников он частенько плевал и чихал, нередко и вовсе их не касаясь. Под Замой вон только две тысячи погибших римских граждан и назвал, будто бы только они и гибли под мечами ветеранов Ганнибала. Ладно, хрен с ним, с националистом этим римским, оставим это на его кристально чистой квиритской совести.

Нельзя сказать, чтоб совсем уж не успели. Лагерь горел не весь, а только часть, но где горело — хорошо горело, от души. А в оставшейся части шёл бой, в который мы и вступили сходу, едва только нас впустили в ворота. Я опасался яростной схватки и больших потерь, но оказалось легче — карпетаны эту часть лагеря штурмовали явно ради чистой мародёрки и уменьшения числа осаждающих и особо геройствовать как-то не сильно и стремились. Увидев нашу конную лаву, они задали стрекача врассыпную между палатками, и кого мы нагнали, тех порубили на хрен, а кто сбёг — тот сбёг. Преследовать бегущих до самых ворот Толетума, рискуя подставиться под плотный обстрел с его стен, приказа не было, а по собственной инициативе этого делать никто не собирался.

А вот в огонь — в буквальном смысле, то бишь в горящую часть самого лагеря и осадных палисадов — сунуться пришлось. Тут римский проконсул скомандовать не забыл, да ещё и орал как наскипидаренный, и вскоре мы въехали, в чём тут дело — горела добрая половина с таким трудом доставленных Нобилиором под Толетум осадных машин. Часть римского артиллерийского парка была ещё цела, и её отчаянно защищала орудийная прислуга и легковооружённые испанские ауксиларии, а карпетаны не менее отчаянно стремились ликвидировать грозящую их городу опасность, как раз в этих машинах в основном и заключающуюся. Тут они стояли насмерть, и хрен бы с ними по большому счёту — ведь справились же римляне в реальной истории и без нас, верно? Пожалуй, я наплевал бы даже и на то, что испанский отряд здорово смахивал на турдетан Бетики, без которых не обходилась ни одна римская армия наместников Дальней Испании — то уже римские турдетаны, а мне дороже наши. Своих ради этих класть и самому рисковать не хотелось совершенно, и я бы нашёл абсолютно уважительную причину, по которой нам атаковать было ну никак невозможно — например, лошади наши огня перебздели, потому как ни разу к нему не приучены — кто проверит, так это на самом деле или звиздёж? Мы ж варвары, и войску нашему от роду всего ничего, так что нам и не такое ещё простительно. Так бы я, скорее всего, и продинамил слишком уж рьяное исполнение союзнического долга, если бы не увидел вдруг знакомый шлем и знакомый плащ…

Серёга выпал в осадок, когда я неожиданно для него вдруг скомандовал атаку. Мы стоптали и вырубили почти половину наседавших на наших союзных соплеменников, но от знакомого плаща со шлемом, рубившегося с пятью бойцами против почти десятка карпетан, нас отделял завал из двух не догоревших ещё римских баллист и трёх онагров с положенными им прибамбасами, а в обход мы не успевали, и лучников с нами не было. У Серёги отвисла челюсть, когда я оглянулся вокруг, заценил шум боя, вопли, лязг клинков, треск горящего дерева и дым, а затем достал из-под плаща револьвер и методично, взводя курок, разрядил его барабан в шестерых противников знакомого турдетана. В одного из них, правда, промазал, а двоих только ранил, но троих уложил точно. Перезаряжаться было, конечно, некогда, и я просто быстренько сунул пушку обратно в подмышечную кобуру, а на Серёгу шикнул, чтоб не вздумал свой доставать — там теперь и так справятся, а нам нехрен лишнее внимание привлекать. Дабы замаскировать меня, Бенат и ещё пара моих бодигардов метнули туда же свинцовые «жёлуди» из пращей, стараясь не столько в противника попасть, сколько своих не задеть, но одного карпетана свалить таки сумели, так что с оставшимися знакомый и его люди без особого труда справились и сами.

— Я твой должник, Максим! — сказал мне кордубец Трай, префект турдетанской когорты ауксилариев, — Если бы не твои пращники…

— Пустое, Трай! Какие могут быть счёты между союзниками? — ухмыльнулся я, — Одно дело делаем…

— Он, кажется, был в Кордубе среди гостей на пиру у Ремда? — припомнил его и Серёга, — Кто он тебе, чтобы ради него рисковать засветить пушку? Ведь не сват же и не брат, а ты, насколько я тебя знаю, не очень-то похож на бескорыстного альтруиста. Сам же на высокомерие его ворчал, когда он узнал, каким путём ты римское гражданство себе выправил. И из-за какого-то чванливого надутого индюка…

— Этот — не «какой-то», Серёга. Это — Трай. Не ручаюсь, что именно ТОТ — тут нам, боюсь, и Юлька разобраться не помогла бы, их ведь целое семейство, но если и не ТОТ, так достаточно близкий родственник ТОГО. Разве помешает нашим потомкам дружба с ТАКИМ родом?

— С каким это «таким»?

— Юльку потом спросишь, она тебя просветит…

— Да ты мне чего, возвращения в Карфаген ждать предлагаешь? Задолбал ты темнить! Колись уж, чего это за род-то такой?

— Ну, пока-что он ещё ничем особо не знаменит — так, идейные проримские коллаборационисты из числа турдетанской знати. Их даже и прихвостнями-то римскими не назовёшь — служат новым хозяевам не за страх, а за совесть.

— Так кто они такие?

— Ну, всего-навсего предки императора Траяна…

— Эх, бога-душу-мать! Промазал! — схохмил я, ради пущего прикола даже по ляжке ладонью себя хлопнув, когда глиняное ядро из баллисты звездануло ниже, чем метили — не в деревянный парапет, а в саму глинобитную стену, сделав в ней заметную выбоину, но более ощутимого вреда не причинив — не тот калибр, — Прицел на два пальца выше! — не факт, что это из-за ошибки прицеливания, тут и ядра-то одинаковыми можно считать лишь весьма условно, и разброс у них соответствующий, но всё-же…

Володя и Васькин лишь ухмыльнулись от хохмы, а Серёга расхохотался, как хохотал и тогда, когда я рассказывал им этот анекдот. Не слыхали? И чему вас только в школе, млять, учили? Тогда — развесьте ухи и слухайте сюды. Режутся в бильярд весь из себя правильный и благочестивый священник и пьяный раздолбай-бомжара. Бомжара облажался и орёт: «Эх, бога-душу-мать! Промазал!» Священник ему: «Не богохульствуй, сын мой, это страшный грех!» Бомжара опять лажается: «Эх, бога-душу-мать! Промазал!» Священник: «Сын мой, побойся гнева божьего!» Тому похрен — в третий раз лажается и снова: «Эх, бога-душу-мать! Промазал!» Тут разверзаются небеса, и ударяет молния в лысину… священнику. Естественно, испепеляет его на хрен. И громовой голос с небес: «Эх, бога-душу-мать! Промазал!»

После той лихой вылазки карпетан, когда они подло и вероломно напали на мирно бомбардирующую Толетум римскую камнемётную артиллерию, сожжёнными оказались почти две трети римских осадных машин. Ну, железные-то части механизмов сгореть не могли, а лесами Испания пока-что ещё не оскудела, в том числе и дубовыми. Расплодившиеся в нашем современном мире ниспровергатели исторических мифов обожают доказывать лживость сведений о древней камнемётной артиллерии, ссылаясь на любительские эксперименты с воспроизведением античной осадной техники, у этих любителей окончившиеся полной неудачей. А чем ещё они могли у них окончиться, если строились машины из самых ОБЫЧНЫХ для нашего мира пиломатериалов — в лучшем случае из обыкновенной сосны, если не вообще из ели. А хрен ли это за материал для конструкции, работающей на удар? Они бы ещё из тополя те камнемёты соорудили, гы-гы! Тут ведь дело всё в правильной древесине, у нас либо малодоступной, либо недоступной вообще. Даже дуб, если его наш обычный взять, тут хреновенько будет работать, а нужен в идеале — ну, из доступных для античных механиков — так называемый каменный, не зря именно так названный, а вполне по заслугам — его древесина ещё твёрже и тяжелее, чем у нашего обычного — даже сухая в воде тонет. В лесах нашей Средней полосы его хрен отыщешь, не выдерживает он наших зим, а вот в средиземноморских субтропиках его хватает. Я уже как-то упоминал, кажется, что есть тут такие дубы, по листьям которых хрен догадаешься, что и это тоже дуб, если желудей его не увидишь? Вот и этот каменный — как раз из таких. Но нам насрать на его неправильные листья, нам важна его правильная древесина. Если по уму, так её ещё и просушить хорошенько следовало бы, но на это, увы и ах, не было времени, так что сделали новые деревянные части из сырой — на одну осаду, будем надеяться, их хватит и таких. Тем более, что говна не жалко, а я уже надоумил Сапрония после взятия города попробовать выцыганить у Нобилиора несколько штук. Тут, конечно, не эти конкретные экземпляры важны, а важен сам факт получения тем самым санкции римского наместника на оснащение турдетанской армии осадной камнемётной артиллерией. Она у нас, конечно, и так есть, карфагенского производства, Сапроний ведь не с бухты-барахты для осады Олисипо её просил, но есть явочным порядком, без согласования с Римом, и засвечивать её поэтому нежелательно. Если официальную санкцию, пускай даже и не от сената, а от наместника Дальней Испании, на неё получим — это тогда уже совсем другое дело будет.

Так или иначе, осадный артиллерийский парк худо-бедно восстановлен, а вот с персоналом обученным — беда. Немалая его часть погибла в той схватке с карпетанами, защищая свои орудия, даже на уцелевшие машины оставшихся не хватало, и возникла реальная угроза взять город лишь к осени, как раз перед уходом на зимние квартиры. А оно нам сильно надо, спрашивается? А по веттонским землям нам тогда уже только на следующий год прогуляться предлагается, когда они от разгрома очухаются и снова с силами соберутся? На хрен, на хрен! Тут мы и подсуетились, предложив и сожжённые машины восстановить, и помощников уцелевшим римским механикам дать, дабы можно было перераспределить квалифицированных артиллеристов во все орудийные расчёты. А инициатива в армии наказуема чем? Правильно, исполнением. Сам предложил — сам и делай. Римляне, надо думать, на полном серьёзе рассчитывали посмотреть и посмеяться над бестолковыми варварами, взявшимися сдуру за непосильную для их тупых варварских мозгов задачу. А мы сделали просто — разобрали полусгоревшие, для работы один хрен непригодные, но с исправными отдельными деталями, которые и скопировали в нужном числе — примерно так, как сами римляне в Первую Пуническую копировали и размножали выброшенную на берег бурей карфагенскую квинкерему.

Сухожильных канатов нам взять было, конечно, неоткуда, но вместо них ведь и волосяные годятся, и тут уж, глядя на наш успех с деревяшками, сам Нобилиор прихренел и спохватился, как бы эти хитрожопые варвары вообще без римской помощи не обошлись. Поэтому, не дожидаясь, пока мы сами сообразим и сделаем, он послал за материалом для канатов собственных конных фуражиров, и мы едва сдерживали смех при виде не только остриженных конских хвостов, но и женских кос. Вот она, тупая долдонистая римская бесцеремонность! Потерпев лишнюю пару дней, можно было бы и одним только конским волосом обойтись, не нанося оскорбления местным сельским бабам, которое их мужья и отцы с братьями хрен простят. Но гегемоны ждать не любят, им всё поскорее подавай, а за ценой — особенно, если её не звонкой монетой и не сей секунд платить предстоит, да ещё и не лично им — они стоять тоже не привыкли.

От нас же и помощников римские артиллеристы получили, а реально — для нас — учеников. Спецов мы потом и в Карфагене наймём, там теперь хренова туча ставших безработными артиллеристов, а вот умеющих обращаться с этой техникой солдат нам и самим заблаговременно обучать надо, дабы имелись в нужный момент в достаточном числе. Ведь план Сапрония по захвату низовий Тага и взятию Олисипо вовсе не отвергнут и не навсегда похерен, а лишь отложен до более подходящих времён. Да и разве один только Олисипо, будущий современный Лиссабон, потребует для своего взятия осадных машин? Любой испанский городишко стенами окружён, и взять нам и нашим потомкам предстоит их немало, и нести лишние потери на штурмовых лестницах при ни хрена не подавленной обороне противника — не надо нам таких героических побед, после которых остаёшься с одними только не подлежащими призыву инвалидами, только таких же точно инвалидов себе на смену породить и способными. Нам здоровая порода нужна, а для этого турдетанские солдаты должны возвращаться с войны пускай и не шибко прославленными, зато живыми и по возможности здоровыми. А бог войны для того и нужен, чтобы царица полей не сильно кровью истекала. Чтоб Нобилиор совсем уж не догадывался о наших хитрожопых артиллерийских планах — это едва ли. Редко кто в Риме избирается претором, не побывав до того квестором и эдилом, так что в сенате он, пускай и на задних скамьях, наверняка не один год прозаседал, и если не сам интриги политические разбирал, так уж всяко смотрел и слушал, как другие это делают. Нагребать его настолько незамысловато нехрен и мечтать, тут с открытыми картами шансов поболе будет, и предложение людей в артиллерийские расчёты от нас как раз и стало пробным камешком. Раз это принял — примет, скорее всего, и просьбу Сапрония дефектными орудиями с ним поделиться…

— Класс! — следующее ядро с грохотом и треском впечаталось в деревянный парапет, разнеся в щепы один зубец. Убило за ним кого из карпетан или все только мокрыми штанами — точнее, набедренными повязками — отделались, пока не столь важно. Главное — укрытия карпетанских защитников стены лишить, а там уж их наши лучники с пращниками вынесут. Третья баллиста по высоте пристреляна, и теперь только и остаётся, что из всех трёх выделенный нам участок стены тщательно и методично обработать, ни одного зубца целым не оставив, а в идеале — вообще от всей деревянной надстройки стену очистить. Раз там герои — пущай геройствуют, подставляя голую грудь под наши стрелы и пули. Этим и занялись наши артиллерийские расчёты, вот уже третий день действующие самостоятельно, без римских наставников. Их всех Нобилиор на направление главного удара — напротив ворот — стянул, и там, судя по приготовлениям, что-то грандиозное намечается. Но когда он решится на приступ — аналогичный приказ получит, скорее всего, и Сапроний. Видимо, для вспомогательного отвлекающего удара, но бой-то ведь будет и в этом случае вполне реальным, и люди в нём будут гибнуть ни разу не понарошку, а это ведь будут не чьи-то там посторонние, а наши люди. А приступ намечен явно на сегодня — там, напротив ворот, не только баллисты с онаграми каменюки мечут, там уже и наспех построенную гелеполу — башню со штурмовым мостиком — поближе подкатывают, и пехота римская подтягивается. Нет, надо форсировать обстрел, пока ещё есть время!

Рим есть Рим. Натуральный гегемон — ещё не скурвившийся, но уже порядком забуревший и проникшийся имперским гонором. Их раннереспубликанские предки — те самые, которым не стыдимся подражать в этом и мы — стремились побеждать эффективно, а этим уже не надо эффективно, этим надо — эффектно. Народу пригнать побольше, рядами выстроить поровнее, а если не так много его окажется, как хотелось бы, так растянуть строй, чтоб площадь хотя бы побольше занимал и внушительнее выглядел. Если так и пойдут на приступ — представляю, какие у них будут потери. А знамён-то, знамён! У каждой центурии собственный значок, к полноценному знамени приравниваемый, и культ знамени у римлян уже цветёт пышным цветом. Бывает, что центурион или военный трибун, если солдаты выдохлись и кураж потеряли, вырывает знамя у знаменосца и швыряет его в противника — чтоб легионеры, значит, бросились отбивать захваченное врагом знамя. И ведь покорно бросаются, что характерно, и гибнут за эту длинную палку с блестящей побрякушкой и клочком пурпурной ткани — ну не зомбики ли? Ведь ни один не догадывается, что вот в этот самый момент у любого, находящегося рядом, есть все законные основания всадить свой табельный гладиус в бочину предателя, УМЫШЛЕННО отдавшего знамя врагу на глазах у всей центурии. Отбивать-то его, конечно, и в этом случае один хрен потом придётся, но — последний раз, потому как следующего не будет — не окажется желающих подобные художества вытворять с подобным же риском для собственной шкуры и репутации. Тот опцион, под командованием которого центурия знамя своё вернёт, и которого, скорее всего, после боя новым центурионом назначат — уж точно ТАК экспериментировать заречётся. И ведь быть такого не может, чтобы во всей многотысячной армии совсем уж никто на эту тему не призадумался. Наверняка ведь и задумывались, и ворчали, но как представлялся случай — покорно терпели и покорно гибли, расхлёбывая последствия. Зомбики есть зомбики — им не так страшно быть как все и гибнуть как все, как оказаться вдруг первым, создающим тот исторический прецедент, которого никто ещё до тебя не создал. Слыханное ли дело? Вот и проходят у римских отцов-командиров подобные номера безнаказанно, даже в прославленные герои таким манером выбиваются и в историю попадают — ага, за счёт чужих смертей, о которых кроме родных и близких погибшего никто потом и не вспомнит…

Счастье наше оказалось в том, что в период собственной срочной я всегда проклинал. В медлительности и неповоротливости большого войска, вызванных неизбежными при таком столпотворении бардаком и неразберихой. Где-то посыльный передаваемый приказ переврал, и его поняли неправильно, гдё-то «гладко было на бумаге, да забыли про овраги», тут разрыв, там затор, добрая половина начальства, не въезжая в ситуацию, орёт и ставит на уши всех, кого надо и кого не надо, лишь усугубляя сумятицу — в общем, как и всегда в подобных случаях. О нас, кажется, пока вообще забыли — во всяком случае, никаких приказов Сапронию не поступило, и непохоже было, что поступят в ближайшее время, так что свою артподготовку мы вели исключительно по собственной инициативе, на всякий пожарный, ни на какой приступ без приказа идти не собираясь. Но мало ли, вдруг вспомнят и спохватятся — с этих идиотов станется! Пока же наши баллисты сносят парапет, а пехоту и кавалерию Сапроний, пользуясь отсутствием чёткого приказа о подготовке к штурму, велел кормить — война войной, а обед — по распорядку. Придраться не к чему, и если вдруг поступит внезапно приказ — есть чем оправдать дополнительную задержку. А римляне и сами пробуксовывали, и хотя это счастье не могло продолжаться до бесконечности, нам каждая минута задержки приступа облегчала жизнь, всё добавляя и добавляя разрушений измочаленному парапету крепостной стены, от которого на нашем участке осталось меньше половины. А посему — хвала богам за эту римскую неразбериху, сберегающую сейчас турдетанские жизни.

Зубцов на нашем участке стены осталось уже меньше четверти, а остатков парапета — едва треть по длине, когда римляне наконец изготовились и начали штурм. К Сапронию от Нобилиора так пока никто и не прискакал, наши пехотинцы спокойно дообедали, и некоторые даже шутили, что теперь неплохо было бы и немного вздремнуть. Кавалерия накормила и напоила лошадей и теперь сменила пехоту у кухонных котлов. Ну а нам-то наши порции принесли слуги, так что мы тоже успели и наесться, и выкурить по сигарилле, а теперь наблюдали, что творится напротив ворот Толетума. А там затрубили наконец горны и букцины, засвистели центурионы, и римская пехота пошла на приступ.

Ну, римская — это условно, потому как на самом деле Нобилиор свой Пятый легион решил поберечь — типа, в резерве попридержать, а на штурм послал италийских союзников. Но если в эти нюансы не вдаваться, то все характерные признаки римской военной машины, не столько на эффективность, сколько на показушную эффектность ориентированной, видны невооружённым глазом. И баллисты в саму стену каменюки мечут, выбивая из неё клубы пыли и снопы осколков, и гелепола неторопливо к стене ползёт здоровенная и высоченная, куда там до неё той стене, сразу видно — гегемоны строили, величием имперским озабоченные. Такой высоты её отгрохали, что представляю, каково приходится бойцам на её верхней площадке, когда она на каждой рытвине или колдогрёбине раскачивается — не пришла ещё сюда имперская цивилизация в виде мощёных римских дорог, гы-гы! И пехота хорошо пошла, красиво — ровными рядами, чуть ли не шаг печатая — ага, со штурмовыми лестницами на плечах, под букцины и барабанный бой, впереди куча знамён, и сами знаменосцы как павлины расфуфыренные — психическую атаку проконсул устроить решил, что ли? Это вместо того, чтоб основную массу в «черепахи» построить, дабы потерь поменьше было, как наверняка Нобилиор и сделал бы, если бы не италийских перегринов, а соплеменных римских легионеров сейчас на эти стены посылал. Видимо, не шибко жаль гордым квиритам союзников-перегринов — понты гегемонские дороже, а людишек италийские бабы ещё нарожают…

Идут они, значится, под стрелами и каменюками пращников валятся, у самой стены — уже и под дротиками, а шагают размеренно, в ногу, только щитами сверху прикрылись, когда до начальства дошло наконец-то скомандовать. Приставили лестницы — здоровенные, человек по десять каждую тащило, хрен опрокинешь такую жердью хоть в одиночку, хоть вдвоём, полезли — прямо так и полезли, на не разрушенный баллистами парапет и на укрывшихся за ним так и не вынесенных ни лучниками, ни пращниками защитников стены. Млять, это же почти один хрен, что на пулемёты с криком «Урря!» во весь рост бежать! Типа, не заслужить надёжной славы, покуда кровь не пролилась. Века и тысячелетия, млять, проходят, а психология очередных имперцев ни хрена не меняется!

Сверху валуны уже швырять на них принялись, да кипятком из бадеек плескать — ошпаренные с воплями с самой верхотуры валятся, иногда и следующего кого сшибая, а за ними лезут всё новые и новые — римская дисциплина, млять. Подползла наконец к самой стене и величественная, но неуклюжая гелепола, сзади в неё солдатня попёрлась и по её лестницам наверх полезла, лучники с верхней площадки парапет обстреливают и кого-то даже завалили, но их-то самих обстреливают и со стены, и с двух башен, и уж кто там чью стрельбу на самом деле подавляет — дипломатично промолчим. Мы ведь друзья и союзники римлян, а не карпетан, верно? К сожалению, не все наши солдаты этот тонкий политический нюанс понимают, и некоторых, особо откровенно глумящихся над римской бестолковостью, приходится одёргивать…

— Аттставить смех в строю! — весело рявкнул сам едва удержавший серьёзный вид центурион, когда штурмовой мостик с гелеполы, не достав до стены — облажались тут осаждающие, съехал ниже парапета, а оставшихся на верхней площадке без прикрытия и лишённых возможности атаковать италийцев забросали дротиками, в том числе и тех, что держали канаты мостика, отчего он вообще рухнул вниз. Но солдат одёргиваем, а сами-то!

— Чего ты там такого прикольного разглядел? — спросил я Серёгу, пялившегося на эту картину маслом в мою трубу и прыскавшего в кулак.

— Да римлянин этот ихний главный! — и давится от едва сдерживаемого хохота.

— Префект союзной когорты? — я въехал, что он не о проконсуле, а о том, что в башне, а там ведь не римский отряд, а италийцы.

— Ага, он самый! Прикинь, чего отчебучил — мостик ещё опускается, ещё не видно, что хрен достанет, а этот обалдуй швырнул на стену знамя отряда! — тут Серёга аж пополам сложился, мы с Володей в кулаки прыснули, а Хренио, ухмыляясь, понимающе покачал головой. По полной программе облажался префект италийских ауксилариев! И мостик наверняка по его команде опускать начали, и знамя он САМ противнику забросил, не имея теперь физической возможности обратно его отбить. Не поздоровится ему теперь, если выживет — такого в римской армии не прощают. Это победителей в ней не судят, а не позорно просравших, да ещё и чином не вышедших, чтобы на какого-нибудь бедолагу из числа подчинённых собственную лажу свалить…

— Башня горит! — воскликнул продолжавший разглядывать её в трубу Серёга, — Мля буду, в натуре — они её подожгли!

Я прищурился и тоже увидел подымающийся над гелеполой жиденький пока ещё дымок, постепенно набиравший мощь.

— Эти олухи что, даже водой её перед атакой не облили? — поразился Володя.

— Её полагается даже сырыми шкурами обвешивать или глиной обмазывать, — добавил Васкес.

— Наверное, решили, что для варваров и так сойдёт, — хмыкнул я, — А может и не поленились водой облить, да только с утра, а время со всем этим своим долбогребизмом до полудня продинамили, так она тогда и обсохнуть под солнцем десять раз успела.

Пока мы строили версии, римская гелепола раскочегарилась уже капитально. С её нижнего яруса хлынула наружу — толкаясь, спотыкаясь и давя друг друга — ещё недавно набивавшаяся в неё солдатня. Со второго яруса, не дожидаясь, пока рассосётся этот затор, начали уже и выпрыгивать, а кое-кто — пытаться слезть по наружной стенке и с верхних ярусов, где уже поджаривало всерьёз. Некоторые срывались и падали, кое-кому из них в этом помогали карпетанские лучники и пращники, а один с уже горящим плащом и сам отчаянно сиганул прямо с самой верхотуры. Да и у лестниц штурмующие явно потеряли кураж, а с ним и наступательный порыв — первый приступ, похоже, выдыхался.

Видимо, это понял и римский проконсул, и его решение послать на штурм второй эшелон меня не удивило — потери ведь при подходе к стенам и подтаскивании лестниц уже понесены немалые, и если сейчас отступить — все они окажутся зряшными, и новый приступ с нуля снова с таких же точно потерь начнётся. Хоть и не сильно берегут римляне своих италийских союзников, тратить перегринский людской ресурс совсем уж не по делу жаба давит даже их. Рациональнее стала и артиллерийская поддержка — две баллисты перенесли стрельбу на ворота, к которым уже полз накрытый деревянным навесом таран, а прочие принялись метать «зажигалки» поверх стены в надежде отвлечь если и не всех, то хотя бы солидную часть её защитников на тушение многочисленных пожаров. Хотя — не думаю, чтоб это сильно помогло. Крепостными стенами испанские городки не для красоты окружены и не для дешёвых понтов. Это сейчас соседние племена помогают карпетанам против общего врага, а когда таковой общий враг отсутствует, то сосед соседу — волк, и наверняка эта нынешняя осада для обитателей Толетума не только не первая, но даже и не пятая…

Тем временем наши баллисты снесли на хрен остатки парапета с обращённого к нам участка городской стены и переключились на одну из башен. Там, правда, были и навесы, укрывающие караульных от непогоды, и под их тенью не было видно, что там творится на верхних площадках, а посшибать ядрами поддерживающие их столбы — явно из области ненаучной фантастики. Тут и по самому парапету не одно ядро на пристрелку потратили. А ведь надо чем-то сносить и эти навесы, под которыми иначе не разглядят карпетанских стрелков и наши лучники с пращниками.

— Спалить бы их к гребениматери! — буркнул Володя, думавший в том же направлении, что и я, — Хренакнуть туда по ним «зажигалками», и дело с концом.

— У нас зажигательных снарядов десятка полтора, не больше, — заметил Хренио, — Остальные или сгорели вместе с орудиями при той вылазке, или римляне к себе забрали. Половину на пристрелку потратим…

— Это в лучшем случае, — мрачно добавил Серёга.

— Стоп! — я заценил идею, — Из одной будем «зажигалками» хреначить по навесам, а две продолжат ядрами парапет мочалить.

— А хватит одной? — засомневался Володя, — Скорострельность-то у неё — так, на троечку с минусом, а дикари ведь не будут стоять и смотреть, как мы им навес поджигаем.

— Вот и прекрасно, — ухмыльнулся я, — Крупная горящая «зажигалка» отвлечёт их внимание, и они проворонят мелочёвку.

— Горящие стрелы! — сообразил Серёга.

— Не опасно лучникам? — обеспокоился испанец, — У тех луки хуже, но они ведь сверху стрелять будут! С таким трудом учили наших и оснащали…

— Не будем ими рисковать, — собственно, я и не думал об этом варианте всерьёз, — Я вижу перед собой три наглых и забуревших морды — ваших, кстати говоря, если кто из вас не въехал. А вы видите перед собой точно такую же четвёртую, то бишь мою. Нас четверо, господа, и самое время тряхнуть стариной. Мы с вами арбалетчики или нахрена?

— Ты же сам всегда говорил, что не стоит показывать арбалеты римлянам, — напомнил спецназер, — Проболтается им кто-нибудь, неровен час…

— Я видел у них три греческих гастрафета — один у префекта тарентийской алы и два у контуберналов Нобилиора, — пояснил я, — Я говорил о МАССОВОМ арбалете, когда вы предлагали вооружить ими всю нашу охрану, а затем и целые отряды арбалетчиков — это было бы чересчур, а наши четыре штуки в наших же руках, давно уже не простых солдатских, вполне сойдут за такую же редкую и дорогую экзотику, как и те гастрафеты.

Хоть и выросли мы давно уж из солдатчины, забронзовели, можно сказать, и давно уж есть кому стрелять без нас, наши арбалеты мы с собой один хрен прихватили — по старому куркульскому принципу «а шоб було». Слуги принесли нам наши агрегаты, мы натянули на них боевые тетивы с помощью более длинных вспомогательных, они тем временем обернули наконечники болтов промасленной паклей, которой с нами щедро поделились лучники — прямо как в старое время самого начала нашей службы, когда мы обстреливали горящими болтами «город» самозваного царька Реботона, мир его праху.

Первые пристрелочные болты мы шмальнули не поджигая, и внимания они не привлекли. А зря, очень зря! Пока летели пристрелочные «зажигалки» из баллисты, уже горящие и приковывающие к себе всё внимание противника, мы прикинули поправку прицеливания и дали первый залп горящими болтами. Потом добавила баллиста, влепив горящий снаряд под навес, и карпетаны на башне занялись его тушением, а мы дали ещё пару залпов, затем ещё одна «зажигалка» чего-то там у них даже запалила, а два глиняных ядра из двух других баллист хорошенько взлохматили навес и чего-то сломали, так что скучать защитникам башни не пришлось и без наших болтов, а мы ведь добавили ещё пару залпов…

У наших заклятых римских друзей тем временем произошла пересменка — сильно поредевший первый эшелон уступил место ещё не потрёпанному второму, тоже состоящему из союзников-ауксилариев. Брошенная горящая гелепола так и продолжала полыхать, но к воротам уже подполз и начал работать таран, баллисты уже все пренесли обстрел повыше, через стену, и где-то в городе таки занялись пожары, а по лестницам снова полезли густые вереницы штурмующих. Снова полетели стрелы, дротики и камни, снова полился кипяток, снова повалились зашибленные и ошпаренные, место которых тут же занимали всё новые и новые.

— Возьмут город в этот раз? — поинтересовался Серёга.

— Возьмут, людишек хватит, — предрёк Володя.

В этом и я не сомневался — у Нобилиора ещё собственно римские легионеры в штурме не задействованы, и если второй эшелон тоже облажается — он ещё и их третьим эшелоном послать может, и едва ли он заинтересован класть драгоценных сограждан на подступах к стенам, так что хрен он прервёт штурм. Млять, подольше бы при этом о нас не вспоминал! Мы ведь под ногами не путаемся, глаза не мозолим и даже номинально не числимся в армии римской Дальней Испании, верно? И вообще, мы маленькие-маленькие, нас толком и не видно, гы-гы!

Навес на обстреливаемой нами башне наконец задымился, а затем и явно загорелся, мы добавили ещё пару залпов горящими болтами, а баллиста — ещё одну «зажигалку», и ясно уже было, что хрен там теперь кто этот огонь потушит. Начало это доходить и до самих карпетан — несколько человек оттуда выбежало и парочку вытащили.

— Хорош! — остановил я очередной залп, — Этим хватит, теперь — вон тех! — я указал на вторую башню, пока ещё никак нами не затронутую.

Снова пристрелочные выстрелы баллисты и наши залпы, снова прицельный обстрел — будем надеяться, хватит боеприпасов. Собственно, не хватить может разве только «зажигалок» к баллисте, запасные колчаны с болтами у нас и ещё в обозе имеются, и их-то точно хватит с избытком — главное, чтоб времени хватило. Не вспоминай о нас, Нобилиор, не вспоминай, мы маленькие и незаметные и вообще какие-то совершенно неинтересные варвары, а у тебя вся твоя большая проконсульская голова забита мечтами о триумфе, дальнейшей политической карьере, да ещё и и неусыпной отеческой заботой о согражданах-квиритах и прочих италийцах. До нас ли тебе, почтеннейший проконсул?

Судя по всему, ему и в самом деле не до нас. Карпетаны сообразили, что таран, того и гляди, разнесёт их ворота, и принялись забрасывать его сперва факелами, а затем и горшками с чем-то горючим. Римские союзники принялись отчаянно тушить огонь. Стрелки с обеих сторон занялись отстрелом поджигателей и тушителей, после чего занялись заодно и друг другом. Полетели горящие горшки и под лестницы, и пара из них загорелась. Солдатня замандражила, освирепевшие центурионы и префекты союзных когорт активно заработали своими витисами. Какие угрозы они при этом выкрикивали солдатам, в этом гвалте, наверное, было не разобрать и вблизи, но цели они добились. Штурмующие, толкая и тесня друг друга, полезли по оставшимся лестницам ещё быстрее и яростнее, кто-то падал, кого-то сшибали или ошпаривали, но на парапете давно уже лязгали клинки, и кое-кто уже проник между зубцами на саму стену…

Поглядывая время от времени на эту картину маслом, мы продолжали обстреливать горящими болтами навес второй башни, по нему же била «зажигалками» и баллиста, а по её парапету начали пристреливаться уже и две других, которым уже нечего было делать с первой — там полыхало уже всё, что только могло гореть. И похоже, занялся наконец навес и второй башни. Одна не исчезающая, а усиливающаяся струйка дыма, ещё одна, третья, из-под первой, вроде, уже и огонёк показался — пошло дело. Один карпетан полез было наверх тушить, но рухнул, словив один из наших болтов. От изумления наши бойцы разинули рты, а мы переглянулись и прикололись — хрен его знает, чей это был выстрел, ведь с такой дистанции — мы били навесом — попасть из арбалета в отдельного человека можно только случайно. Короче, крупно не повезло бедолаге. Хотя, даже если бы и повезло, то что бы он сделал? Горело уже в трёх местах, а тут ещё и «зажигалка» очередная туда же влетела, и вскоре левая часть навеса заполыхала полностью — хрен его теперь потушат.

— Осталось два снаряда! — доложил старший расчёта «зажигательной» баллисты.

— Хватит с них, пусть остаются, — решил я. Хоть они и халявные, и их ни разу не жаль, нехрен приучать наших будущих артиллеристов бездумно транжирить боеприпасы.

Римские союзники тем временем ворвались наконец на стену, и там закипела ожесточённая резня, в исходе которой сомневаться не приходилось — вслед за первыми ворвавшимися взбирались всё новые и новые ауксиларии. Дважды загорался навес тарана, и оба раза его тушили. Там, похоже, дело тоже близилось к развязке, судя по двинувшейся к воротам колонне римских легионеров, голова которой начала выстраивать из солдатских скутумов «черепаху»…

Туда же посылали подмогу и карпетаны — видно было, как бегут в ту сторону люди с соседнего с нашим участка стены. Пытались и с нашего, да остановились перед не догоревшими ещё до конца деревяшками на первой башне. Потом, вроде, нашли спуск со стены вниз — во всяком случае, на стене их заметно поубавилось.

— Кстати, господа! — я обернулся к нашим, — Возьмите на заметку! Когда мы вернёмся в Оссонобу — обязательно напомните мне, чтобы я поговорил и с Банноном, и с Павсанием — хрен ведь знает, кому из них поручат.

— Чего поручат? — спросил Володя.

— Да навесы на башнях городской стены сделать, чтоб караульные зимой под дождём не мокли. Надо заранее договориться, чтоб при их строительстве ни одна сволочь не смела экономить — никакой деревянной кровли, только глиняная черепица!

Наши заржали, тыча пальцами в горящие навесы башен Толетума, а Серёга вообще сложился пополам, схватившись за живот.

— Ты у себя на даче, небось, вообще медными или бронзовыми листами крышу настелишь? — подгребнул меня Володя.

— Не, в звизду — их тогда строители себе коммуниздить повадятся, а и на себя, и на них этих жестянок хрен напасёшься. А вот насчёт хитрой черепицы, армированной проволокой, я подумаю! — отшутился я.

— Типа железобетона?

— Ага, наподобие, гы-гы!

А потом мы сложились пополам от хохота уже все четверо, и прибывший от Сапрония гонец лишь хлопал глазами, не понимая, что он сообщил нам такого смешного. А мы и объяснить-то словами не могли и лишь, давясь от смеха, тыкали пальцами в очищенную от парапета стену и догорающие навесы и парапеты башен, по которым всё ещё лениво постреливали глиняными ядрами две баллисты. И тогда, въехав, захохотал и гонец, доставивший приказ о штурме стены — Нобилиор таки вспомнил наконец, что у него, оказывается, есть ещё и союзный контингент турдетанских друзей. Разгадать смысл приказа проконсула было нетрудно — карпетаны стянули к воротам и стенам возле них всех своих бойцов, каких только могли, и наша атака должна была отвлечь на себя хоть какую-то их часть. А ведь наверняка аналогичный приказ получили или вот-вот получат и другие стоящие вокруг города контингенты. Млять, вот кому не позавидуешь — мы-то ожидали подобной дружеской римской подлянки и подготовились загодя, даже вот и с артиллерией какой-никакой своевременно подсуетились, и результаты — вон они, видны невооружённым глазом, а каково им сейчас будет без подготовки штурмовать? На так и не подавленную оборону противника с криком «За Рим, за Нобилиора!», млять! Что-то мне это напоминает из куда более современного и оттого ничуть не менее омерзительного…

Нам-то было не в пример проще. И лестницы давно заготовлены не хуже тех римских, и люди ещё до похода более-менее на такие действия поднатасканы. Хоть и не сравнить их подготовки с реальным штурмом, который для всех их будет первым, но хоть знают, что и как делать, и совсем уж в ступор не впадут. Да и оборона-то карпетанская им нашими стараниями противостоит смехотворная, а будет, как пойдут — ещё смехотворнее. Есть ведь у нас и лучники с дальнобойными роговыми луками, и балеарские пращники, и преимуществ перед ними у карпетанских стрелков теперь никаких. И самих их во много раз меньше, и оружие похуже, и укрытия у них никакого — много ли тут компенсируешь за счёт не столь уж и значительной высоты стены? Да и сколько их там вообще останется, когда штурмовые отряды приставят лестницы?

Так оно примерно и вышло. Даже высота оказала противнику хреновую услугу — стреляя вверх, наши лучники и пращники ничуть друг другу не мешали — никто друг у друга на прицельной линии не маячил. Колонны наших легионных центурий со своими лестницами ещё только треть пути к стене прошли, когда стрелы и свинцовые «жёлуди» уполовинили число защитников и заставили пригнуться уцелевших — какой уж там в звизду ответный обстрел! Стоило кому-то хоть башку поднять, как ему посылали свой персональный гостинец наши лучшие стрелки, и ему ещё крупно везло, если попадали в шлем. Хотя — смотря чем и смотря под каким углом. Хрен ли там за толщина у того шлема, даже если он и бронзовый? Если «жёлудь» пращника не рикошетировал, то проминал эту жестянку с соответствующими результатами для прикрытой ей черепушки. Лучника карпетан-сосед ещё мог — не забывая и о себе, конечно — прикрыть большим щитом кельтского типа, аналогичного фиреям наших легионеров, но ведь не в момент же самого выстрела. Так что даже их весьма малочисленные лучники на прицельную стрельбу времени не имели, а что уж тут говорить о пращниках и метателях дротиков?

— Разомнёмся, что ли? — предложил я нашим, указывая на тарквиниевских наёмников, полезших на стену первыми — не ополченцев же малоопытных под первые удары подставлять! Серёга вон то и дело нудит, что в поход просился, дабы в настоящем деле поучаствовать, а не в тылу за чужими спинами отсиживаться, а мы тут носимся с ним как с писаной торбой, не оставляя ни малейшего шанса отличиться. Отдав арбалеты слугам, мы тоже побежали к стене.

Уже на ходу я заценил общие децибеллы штурмового гвалта и посчитал его вполне достаточным:

— Глушаки у всех при себе? Пушки достали, гайки свинтили! — резьба под глушак на кончике ствола у нас защищена от случайных ударов специальной накидной гайкой, которую перед навинчиванием глушака надо свинтить, — Гайки сразу в карман, не сеем — дерево нескоро вырастет! — Серёга одну уже ухитрился где-то посеять, а запасных у всех только по одной.

Навинтив на револьверы глушаки, мы полезли наверх. Первые из атаковавших стену наёмников были уже там, и лучники с пращниками прекратили обстрел, дабы не зацепить своих, но их поддержки уже и не требовалось — карпетан наверху осталась горстка. Нам там даже и шмалять оказалось не в кого — редко на кого наседал один из наших головорезов, чаще двое, а то и трое, и результаты сомнений не вызывали — не оставлять же без тренировки этих матёрых профессионалов. На спуске внутрь города дело тоже оказалось на мази — на стену пыталось подняться карпетанское подкрепление, но жиденькое какое-то, для тарквиниевских бойцов несерьёзное. Залпа их дротиков хватило, чтобы очистить лестницу, а уж перестроение в «черепаху» у них давно на рефлекс поставлено — даже среди рядовых солдат ветераны Ганнибала имеются, не говоря уже о центурионах. Спустились вниз, зачистили плацдарм, а на стену снаружи уже и легионеры наши карабкаются…

Уличные бои — это что-то с чем-то! Хвала богам, нет пока в испанских городах высокоэтажной застройки — такие же одноэтажки в основном, как и в деревнях. Ну, разве только глинобитных хижин поменьше, а добротных каменных побольше. Кто-то пытается на крыши взобраться, да оттуда нас обстрелять, да только неудобные они для этой цели, не плоские финикийские, а на стене уже и лучники наши появились, и попадать в поле их зрения противнику дружески не рекомендуется. Но и так сюрпризов хватает — улочки-то узкие, строй не везде и развернёшь, да ещё и кривые, и чего там за поворотом — хрен его знает. Где-то крыша деревянно-соломенная горит, и хрен подступишься, а в дыму ещё и хрен разглядишь, что там за ним. А где-то через узенькое окошко в тебя дротик метнуть норовят — размах-то в тесноте у того метателя голимый получается, отчего и сам бросок слабеньким и кривым выходит, но один ведь хрен напрягает! Собственно, как раз по этим соображениям мы и решили, что без револьверов тоскливо будет, а раз так, то и глушаки к ним на сей раз прихватить не поленились. Рискнул я разок спалиться, спасая жопу Трая, так там и дело того стоило, всё-таки возможный предок самого Траяна, да и везёт обычно, когда в первый раз рискуешь, а вот всё время так рисковать — на хрен, на хрен! Тут и моей ДЭИРовской везучести хрен хватит!

В одну халупу с не в меру героическими обитателями Володя, рассвирепев от едва не порвавшего ему ухо копья, даже гранату забросить не пожалел — нашу фитильную бронзовую. Запалил фитиль от бычка сигариллы, да и закинул в окошко. Шандарахнуло добротно, от души — если даже и уцелел там кто, то уж геройствовать дальше наверняка передумал. Снаружи, правда, тоже громче получилось, чем хотелось бы, но наши болтать не приучены, а издали — ну, упало там что-то, сгоревший дом обрушился, на войне ведь как на войне.

Потом из-за поворота небольшой карпетанский отряд на нас выкатился, причём сами они прихренели не меньше нашего — видимо, не полагалось нам здесь быть по расчётам ихнего командования. Легионерам нашим ополченческим, наверное, тяжело пришлось бы, но тарквиниевские наёмники сориентировались моментально. Никто из нас и прицелиться-то не успел — не очень-то удобно это с глушаком, как они выстроили стену щитов и приняли атаку на мечи. Стрелять тут было невозможно, свои бойцы весь сектор обстрела перекрыли, а когда эта свалка рассосалась — уже и не в кого было. Карпетаны явно рвались на помощь своим у ворот, наши случайно на их пути оказались, ну и нашла, как говорится, коса на камень. Храбрые и отчаянные ребята, этого у них не отнять — ага, были при жизни…

Но представился наконец и случай пострелять. Выбираемся на одну из главных улиц, пошире и попрямее прочих, а там — млять! И не одна, кстати говоря, а целая толпа. Есть и очень даже симпатичные, да только в данный конкретный момент они совсем не по этой части, а как раз по противоположной — нам задницы надрать вознамерились — ага, на полном серьёзе! Ну, едва ли конкретно нам и едва ли сей секунд, скорее — несколько опосля тем, кого боги ихние им пошлют, но послали-то им ихние боги именно сейчас и именно нас, так что просим любить и жаловать, как говорится. Бабье ополчение в городе явно в качестве последнего резерва, мужиков-то ведь всех уже, каких могли, в мясорубку бросили, и прут на нас теперь вот эти корчащие из себя амазонок бой-бабы. В лузитанских деревнях попадались такие, но немного и чаще с дрекольем, а тут — не один десяток, да ещё и с фалькатами почти все, и задорно эдак атакуют! А вояки-то наши и прихренели от такого сюрприза, и не получается у них как-то даже боевой строй против ЭТИХ. А зря, ведь налетит такая амазонка доморощенная, да церемониться не станет, а отмахнёт на хрен растерявшуюся башку своим толедским клинком. Мы ведь тут вообще-то Толетум берём, то бишь будущий Толедо, если кто запамятовал. В общем, нехорошо получается, очень нехорошо, но деваться некуда — мы не в поддавки играть сюда пришли, и нехрен тут миндальничать.

— Готовьсь! По готовности — самостоятельный огонь! — и сам, взведя курок, целюсь в лобешню одной коровоподобной стерве из явных доминанток этого не по делу офонаревшего самочьего обезьянника — с полусогнутой руки, как в старой царской ещё армии господа офицеры из револьверов стреляли. Если правильный угол сгиба подобран — жёстче хват получается и точнее стрельба…

Глушак не только звук выстрела гасит, но и отдачу заметно снижает, работая как дульный тормоз. Шлёп — и во лбу не в меру свирепой коровы образуется аккуратная дырка, саму её отшатывает назад, а из затылка брызжет кровавая каша — пуля-то ведь экспансивная, не на бабу рассчитанная, а на здорового и малочувствительного к боли мужика. Я ведь упоминал уже, кажется, о давнем форумном сраче о калибрах? Вот мы и подстраховались дополнительно. Корова падает, я взвожу курок, рядом ещё два глухих хлопка, после них — третий. Ещё одну, заметно посубтильнее, отшвыривает назад, другая складывается пополам и оседает, третья валится как-то вбок, словив пулю прямо в раззявленное хлебало. Тут уже и некоторые из наших бойцов опомнились, выступили вперед и выстроились перед нами в шеренгу — сомкнув щиты и выставив острия мечей, но оставляя нам место для стрельбы меж своих голов. Снова взвожу курок, целюсь в грудную клетку ещё одной расхристанной лахудре — не сговариваясь, мы стараемся выбивать именно таких, постервознее и побезобразнее. Ещё залп, уже слитнее, и ещё четыре валятся под ноги задним, обдав их перед этим кровавой юшкой. Такого эти доморощенные толетумские амазонки уж точно не ожидали, явно ведь рассчитывали своими женскими телесами с панталыку наших сбить, и ведь почти даже сбили, но почти — не в счёт. Вот одна обратила внимание на забрызгавшую её кровь, вот другая, вот третья сообразила, обо что это она такое споткнулась, вот четвертой прямо в мордашку кровавые ошмётки из затылка бегущей впереди при нашем третьем залпе влетели, вот пятая приняла споткнувшуюся и навернувшуюся за убитую — и дошло наконец до стерв, что здесь им — не тут.

Сразу же затормозили — слёзы, сопли, визг такой, что куда там до него той володиной гранате! А шеренга нашего прикрытия по команде центуриона делает пару шагов вперёд, мы следуем за ними, кое-кто из ошалевших толетумских баб при виде убитой подруги приходит в ярость, но у нас ещё по три зарада в барабанах, и парочка наиболее неугомонных добавляется к пущенным в расход, а третью, накинувшуюся с фалькатой на шеренгу солдат, протыкают сразу три меча. И этого — хватает. Ещё визжат, ещё голосят, ещё насылают на наши головы проклятия и своих и чужих богов, но фалькаты одна за другой летят на землю — героини типа Долорес Ибаррури среди них кончились. Оставшихся выдёргивают из толпы по одной и вяжут. Одна, не до конца понявшая всю серьёзность момента, пытается качать права, и солдатня тут же деловито раскладывает её и применяет по прямому назначению — для вразумления и в назидание другим — прямо на пыльной и забрызганной кровью улице…

А со стороны ворот усиливается гвалт, из которого вскоре выделяется отчётливый торжествующий рёв вступивших наконец в город римских легионеров. Кто-то там ещё продолжает героически сопротивляться, но по большому счёту — Толетум пал. Уже бегут по всем улочкам беглецы из мирняка, кто посообразительнее — где-то в противоположном конце города, видимо, есть какая-то лазейка, которой они надеются воспользоваться. Млять, раньше надо было соображать, догадливые вы наши! Весь город обложен, и хрен кто теперь вот так вот поодиночке из него улизнёт. Вот с боем прорваться — на это шансы были, пока оставались ещё бойцы, а голому мирняку даже приличной толпой ловить уже нечего. Наши солдаты выхватывают из бегущих верениц тех, кто приглянётся, но основная масса достанется, конечно, римлянам. Им вообще львиная доля и самая ценная часть добычи достанется, включая все драгметаллы из дворца местного царька. Да и хрен с ними, пусть берут. Говорил, говорю и буду говорить, что по нашей жизни драгметаллы выгоднее зарабатывать, чем добывать. Мы же берём самое ценное из того, что нам позволят прихомячить, но это уж — наше по праву.

— Этих — в наше расположение! — я указал центуриону на горе-амазонок, к которым добавился и свежий улов посимпатичнее и поздоровее. Нехрен их римлянам отдавать. Бабы есть бабы, и слёзно-сопливый финал их выступления был неизбежен, но эти — хотя бы попытались за себя постоять, и уже за это по справедливости честь им и хвала. От таких и дети пойдут такие же, и если воспитать их правильно, да подучить уму-разуму и ещё кое-чему — пополнение выйдет неплохое, и у нас таким пополнением уж всяко получше римлян распорядиться сумеют.

— Так, господа! Глушаки свинтили и в карман кобуры! Гайки — достали и навинтили! Пушки — в кобуру и под плащ! — судя по сгустившимся вереницам беглецов и по приближающейся мерной поступи, на подходе наши римские друзья с их не в меру зыркучими и завидючими глазами. Я ведь уже говорил, кажется, что таких друзей — за хрен, да в музей?

— Нет, ну прямо как малые дети, млять! — заценил Серёга героические военные приготовления противника.

— Несерьёзно как-то, — согласился Васькин, — Если только тут нет подвоха…

— Да, я бы понял ещё, если бы они нас таким манером заманивали в засаду, — кивнул Володя, — Но хрен там! Наши разъезды перешерстили всё вокруг — нет больше поблизости никакого веттонского войска, да и заныкаться ему тут особо негде…

— Ты хочешь сказать, что перед нами ВСЕ их силы? — прихренел я, — И на что ж они тогда рассчитывают? Может, они просто не поняли наших парламентёров и ждут тех, кто растолкует им условия их сдачи понятнее? Подождём немного — как-то совестно даже с ними расправляться, не дав им шанса одуматься и избежать расправы, — я махнул рукой Бенату, чтоб проехался к Сапронию и прояснил обстановку.

Но вообще — молодцы, грамотно демонстрируют свою готовность сражаться до последнего. При других обстоятельствах могли бы за счёт этого выторговать себе условия помягче. Вся беда в том, что смягчать условия — для них — и так уже некуда. Конечно, они уже знают наше общее требование ко всем сдающимся веттонским деревням — о выдаче нам всех зачинщиков и участников набегов на нашу территорию, и не только их самих, но и с семьями. В этом мы не уступим — надо раз и навсегда отучить местных хулиганов даже думать о подобных выходках. Кто не был убит или не попал в плен и рабство в самом набеге — пускай и смылся, но один хрен не спасся от заслуженного наказания. Вот оно, пришло за ним следом и нарисовалось — хрен сотрёшь. И если вся община вступится за своих хулиганов — всю на ноль и помножим вместе с ними. Это — помимо довершения общего разгрома и ослабления недавнего противника — ещё одна цель сделанного нами крюка на обратном пути из-под взятого и разграбленного карпетанского Толетума. Там мы римлянам помогали, заслуживая своё право в будущем вот на эти веттонские земли, а здесь, как раз на них — заранее приучаем веттонов к чёткому пониманию, что дисциплину баловать и порядок хулиганить с нами не рекомендуется, потому как чревато боком. Но успевших уже заслужить наказание хулиганов в каждой общине не так уж и много, так что выбор — страдать им всем или только немногим нашкодившим — за ними…

Вернувшийся Бенат так и не успел толком ничего доложить, как подъехал и сам Сапроний со своей свитой.

— Они всё поняли правильно и знают наши условия, — развеял наши сомнения военачальник, — Их вождь и ещё несколько человек хорошо понимают по-турдетански. Они решили драться? Хорошо, пусть будет так — сейчас подойдёт и наша пехота…

В принципе мы смяли бы эту нестройную толпу и одной только кавалерией, но это лишние потери. Нахрена, спрашивается, когда есть лучники и пращники, которые могут хорошенько проредить их ещё до рукопашки? Это героическое веттонское дурачьё само облегчает нам задачу, выйдя в чистое поле под удар наших линейных пехотных центурий и кавалерии. Ныкалось бы за частоколом своей деревни вместе со своим мирняком — пришлось бы с ними повозиться, да и потери в уличных боях были бы куда больше, а так — есть даже шансы вообще всех их в поле положить. Оглядев деревню в трубу, я только хмыкнул — частокол жиденький, даже легионеры плотным строем щитами его опрокинуть в состоянии. За ним, правда, лучники видны, да и мужики с копьями среди мирняка мелькают, но один хрен несерьёзно это. И фортификацию могли бы потолковее наладить, и сами на стенах наш натиск встретить — уж всяко ловчее вышло бы, чем вот так. Или они ни на что уже и не надеются, а просто хотят пасть с честью? Ну-ну!

Мы с нашей конницей разъехались на фланги, тяжёлая пехота выстроилась по фронту, в интервалы выдвинулись вперёд стрелки — тактика давно отработана до мелочей. Балеарцы всыпали свинцом, лучники — стрелами. По такой толпе можно было спокойно бить навесом, не приближаясь на прицельный выстрел. Оттуда попытались изобразить что-то в ответ, но куда деревянному луку против рогового, а гальке — против свинцового «жёлудя»? Несколько человек нам только слегка подранили, из которых половина в строю осталась и обстрел продолжила, а с той стороны полегло немало. Там занервничали, заметались, и мы уж начали опасаться, не побегут ли они в свою деревню прямо сейчас. Этого не хотелось бы — конницей тогда перехватывать их придётся, подставляясь под обстрел лучниками из деревни. Но веттонов обуяла гордыня, и они решились атаковать. Храбрые ребята, за это честь и хвала, но нам именно это от них и требовалось. Стрелки дали последний залп и отошли через интервалы, строй тяжёлой пехоты сомкнулся, толпу встретили градом дротиков и приняли на стену щитов и щетину копий, а наши кавалерийские отряды тут же ударили по флангам, смяли их и вышли в тыл, замыкая «котёл». Попались, голубчики! Задние, конечно, въехав в расклад, попытались было развернуться и ретироваться, но поздно — сразу это надо было делать и всем вместе. С полтора где-то десятка только и проскочило конных, да и из них троих лучники уложили, а пеших беглецов мы вырубили всех. Окружённые рубились яростно, но что они могли поделать против строя легионеров с фронта и конницы с флангов и тыла? Разве только погибнуть с честью, что и сделало большинство. А когда кончились заражающие толпу своей яростью герои — уцелевшие, как и всегда в таких случаях, запоздало опомнились и начали бросать оружие. Этих повязали, добив только тяжелораненых, с которыми некому было возиться.

Убедившись, что тут работа выполнена, мы повели конницу на охват деревни. Я бы на месте её обитателей сбёг оттуда со всеми ценными манатками загодя, и какого хрена они этого не сделали, у них спрашивать надо. Ладно бойцы, которым бежать западло, но мирняк-то! Ведь разбежались бы по лесам и холмам с оврагами, а то и до гор добраться могли бы — хрен бы мы их всех повылавливали, а скорее всего — и пытаться бы не стали. Так, отловили бы максимум пару десятков попавшихся случайно по глупости, а основная масса спокойно пересидела бы в своих нычках. Но они прощёлкали греблом эту возможность. Ага, додумались таки некоторые! Типа, лучше поздно, чем никогда, сказал еврей, опоздав на поезд, гы-гы!

Бежавшую первой стайку мелкой детворы можно было бы и перехватить, и наши даже выехали наперерез, но я махнул им рукой — этих отпустим, мы ж не звери. Мелюзгу развернули мордой к лесу и легонько пнули под зад, гикнув пострашнее, чтоб не мешкали. А потом едва не попадали со смеху, когда наткнулись на девку повзрослее. Смывалась-то она грамотно, огородами и кустами, и шансы проскользнуть незамеченной у неё были бы неплохие, если бы её не выдала коза, которую эта дурында тащила за собой на верёвке. Точнее, тащила она козла, который, явно не въезжая в расклад, не очень-то повиновался хозяйке, а коза семенила рядом, и кто-то из них в не самый подходящий момент заблеял. В общем, и сами спалились, и хозяйку спалили. Мы ржали так, что брось она свою скотину и побеги — скорее всего, отпустили бы тоже, но эта кошёлка вцепилась в верёвку мёртвой хваткой. Блондинка, млять! Как есть блондинка из анекдотов! Перехватили, кое-кто и рукам уже волю дал, примериваясь на предмет поваляться с ней в кустиках, даже под подол полезли…

— Пока не трогать! — одёрнул я этих обормотов.

— Девчонку или козу? — ехидно уточнил Тарх.

— Обеих, млять! — и я сам заржал вместе с ними.

Следом за ней перехватили ещё пару баб и пятерых подростков, остальные беглецы метнулись обратно в деревню, и их пока не стали преследовать — куда они на хрен денутся с подводной лодки? По-турдетански никто из захваченных ни бельмеса не понял. Подъехавший Бенат заговорил с блондинкой по-кельтиберски, та чего-то поняла, кажется, с пятого на десятое, и он начал что-то у неё выяснять.

— Спроси её, отчего они раньше не сбежали, — поинтересовался я.

— Да это я тебе и сам объясню, — осклабился кельтибер, — Они подумали, что это просто набег вроде тех, что и они устраивают иногда на соседей, и соседи на них. А в набеге ведь как делается? Сперва скрытно проникают как можно дальше, никого не трогая и убивая только случайных свидетелей, а потом, уже на обратном пути, разворачиваются облавой, и тогда уже только обижают всех подряд, кто попадётся. Бежать, если уж враг нагрянул — поздно, да и некуда — он повсюду и везде перехватит, а беззащитных беглецов, всё самое ценное с собой тащащих, грабить — самое милое дело. И если есть хоть какие-то укрепления — за ними отсидеться надёжнее. В набег ведь не геройствовать ходят, а за добычей, и рисковать жизнью при штурме укреплений, когда есть чего пограбить и вне их, желающих мало. Вот они и надеялись отсидеться, а поняли, что не удастся — только сейчас. Они же, считай, впервые в жизни настоящую армию увидели, которая пришла воевать всерьёз, а не хулиганить.

Он ещё о чём-то поговорил с ней, а после неё — с захваченными бабами и подростками, помозговал и перевёл результат на турдетанский:

— Они говорят, что в поле нас встретило ополчение из доброго десятка деревень, которое мы и уничтожили. Остальные деревни теперь, получается, защищены так же плохо, как и эта. Сколько было в этой и сколько осталось, они говорить не хотят, но пытать их я не вижу смысла — и так видно по числу домов, что было около полусотни боеспособных мужчин. Из них, думаю, человек пятнадцать погибло или попало в плен в набегах и у Толетума, а из оставшихся тридцати пяти — около половины должны были влиться в общее ополчение, так что вряд ли в деревне сейчас осталось больше двух десятков умеющих воевать. Скорее всего, ещё меньше. Оружие у них, конечно, найдётся и для стариков с молодняком, но что это за бойцы? Хотя, кого-то из наших, если зазевается, могут уложить и они…

— А вообще, я с них хренею, — заявил Володя, — Прямо как те карпетаны тогда в Толетуме! Они даже и сейчас, если бы не перебздели, так вполне могли бы и большей частью прорваться. Ломанулись бы через нас всей кодлой, а сколько у нас тут той конницы-то? Ну, кого-то поймали бы, кого-то стоптали бы конями или срубили, кого-то пристрелили бы конные лучники — ну и насрать на потери. Кому не повезло, у того судьба такая, а остальные проскользнули бы, и хрен бы мы их всех сдержали, а преследовать по зарослям — на хрен, на хрен. А так — все теперь в жопе.

— Ага, просрали они свой последний шанс спастись, — согласился Серёга.

Тут прискакал гонец от Сапрония, передавший мне вызов к начальству, и я передал задачу по блокированию деревни с тыла Тордулу, при котором остался и Хренио, а сам с остальными нашими и бодигардами поспешил к основной позиции.

— Сапроний гадает, как бы ему снизить потери при штурме? — предположил спецназер.

— Скорее всего, — кивнул я, — Ведь как вспомнишь, сколько союзников Нобилиор под Толетумом положил — млять, оторопь берёт!

— А хрен ли тут гадать? Ядерное оружие — наше всё! — схохмил Серёга, — Ядер к баллистам налепили и насушили перед отъездом на две хороших телеги!

Подъехали — так и оказалось. До самой-то идеи применить «ядерное» оружие Сапроний додумался и без нас, после Толетума задача как-никак выглядит вполне себе тривиальной — ага, при наличии в обозе двух выцыганенных таки у Нобилиора баллист. Третью проконсул зажал, дав вместо неё два «скорпиона», тоже из числа восстановленных нашими людьми. Скорее всего, чисто из вредности, дабы значимость свою лишний раз подчеркнуть, потому как по сути-то — абсолютно без разницы, одну он нам даёт, две, три или целый десяток. Не может он не понимать, что тут сам факт на порядок важнее. Ну, захотелось ему, видимо, хоть в чём-то СВОЮ волю варварам-союзникам навязать — хрен с ним, от нас не убудет. Даже «скорпионы» эти на прямой наводке этот жиденький частокол прострелят на хрен, а уж баллисты — тем более. Оба «ядерных» орудия с орудийными расчётами оказались к нашему прибытию уже выдвинутыми на позицию, как и обе телеги с ядрами, а сами мы понадобились военачальнику в качестве советчиков-консультантов — на предмет, как бы половчее эту артиллерию в данной конкретной ситуёвине применить. Частокол-то у деревни реденький, ядро и между кольями просвистеть может, так ни одного и не повалив — уж лучше бы перед нами городишко какой-никакой оказался со стеной покапитальнее этого убожества. Чешет загривок он, чешем мы…

— Книппеля! — осенило вдруг Серёгу, — Адмирал Ушаков на море мачты туркам ими сносил!

— Два полуядра с цепью? — уточнил Володя.

— Ага, они самые! Вот только как их сделать…

— Два ядра верёвкой связать, — сообразил я.

На самом деле вышло, конечно, посложнее — сперва каждое ядро верёвкой обвязывали, делая что-то вроде сетки, а потом уж два обвязанных таким манером двумя верёвками ядра связывали вместе третьей верёвкой. Из-за увеличившегося вдвое веса снаряда прицел пришлось брать повыше, и с первым выстрелом мы, конечно, нагребались — связка из двух ядер просвистела выше частокола, разворошив крышу одной из сельских халуп. Прикинули хрен к носу, слегка снизили прицел — вторая связка снесла на хрен три или четыре кола сразу, да ещё и аналогичную брешь в толпе за оградой проделала. Оттуда раздались вопли и визг, потом полетели стрелы, воткнувшиеся в землю перед нами с заметным недолётом. Следом проделала тукую же работу и вторая баллиста — там, правда, веттоны сообразили, что сейчас мало не покажется и им, и попытались расступиться, так что народу потеряли поменьше, но кое-кого один хрен уложило и у них. После этого они разогнали большую часть баб с детворой ныкаться между хижин, и от нашего второго залпа только трое и полегло, но колья ограды наши импровизированные связки ядер продолжали исправно сносить, расширяя брешь в частоколе. Стоило в неё выглянуть кому-то из веттонов, как по нему тут же стрелял кто-нибудь из наших лучников, и не всегда промахивался. Каждое попадание с нашей стороны вызывало яростные вопли и залп стрел, которые противнику приходилось пускать навесом — с соответствующим результатом. И неприцельно, и на излёте — пару человек нам только слегка и подранили.

— Вот это — правильно, ребята, молодцы! — съязвил спецназер, — Тратьте стрелы, тратьте! Меньше нашей пехоте достанется, как в атаку пойдёт… Млять! — очередная веттонская стрела отрикошетировала от его шлема.

— Щитом прикрывайся, когда лекции им читаешь, — подгребнул его Серёга, ухмыляясь на все тридцать два зуба.

— За собой следи, балбес! — отбрил его Володя, — Раззявил тут хлебало так, что не одна, а сразу две стрелы влетят запросто! Откуда мне, кстати, прилетело-то?

— Вон, метра на три левее края бреши, — подсказал я ему, — Видишь, столпились там? Так, Серёга, млять, пальцем туда не тычь! Щас мы им сюрприз организуем…

Расчёту правой баллисты я велел целиться в самый краешек бреши, дабы оправдать ожидания столпившихся поодаль веттонов и не спугнуть их. Типа, мы не въехали, откуда ихний «снайпер» шмаляет, и продолжаем тупо сносить ограду. А вот левой — не показывая пальцем, растолковал цель и велел, как наведут орудие, не спешить с выстрелом, а подождать и стрелять залпом. Правая тем временем шмальнула, снеся ещё несколько кольев по краю, и я так же, без жестикуляции, объяснил им задачу. Обе затем нацелились на скопление с веттонским «снайпером». Пока заряжались, да наводились, тот, сволочь эдакая, сперва Серёгу высмотрел, да продырявить попытался, затем снова Володю. Да только наши ведь начеку уже были, так что хрен он тут угадал. Потом этот фантазёр — уже перед самым залпом баллист — ещё и в меня стрельнул. Я, значится, над орудием склоняюсь прицел проверить, затем выпрямляюсь, а сзади боец по-турдетански ругается, стрелу из цетры выковыривая. Зацениваю эту картину маслом, прикидываю траекторию выстрела — млять, стоял бы на месте, так мне прилетело бы! Ну, кольчуга-то от серьёзного ранения спасла бы, но тюкнуло бы от души, и фингал один хрен был бы приличный. Ладно, Гагарин, говорят, долетался, а этот сейчас достреляется, вот мля буду! Даю отмашку, оба орудия шмаляют, две связки впечатываются в ограду и толпу за ней — судя по воплям, хорошо им прилетело. Не удивлюсь, если и десяток разом уконтрапупили. А кто их просил там толпиться, спрашивается? Небось ещё и под руку своему стрелку звиздели — с дурачья ведь станется. В общем, по заслугам схлопотали.

И практически сразу же затрубил рог, подавая нашей тяжёлой линейной пехоте сигнал к атаке. Не беспорядочной, конечно — плотным строем, прикрывшись стеной щитов, центурия за центурией. Веттоны, конечно, попытались обстрелять атакующих, но жиденько, да и что сделается крепкой пехотной фирее от слабенького деревянного лука? Баллисты ещё пару раз добавили навесом поверх голов пехоты, расширяя брешь, по сунувшимся в неё ударили навесом наши пращники и лучники, а там уж коробки наших центурий подошли вплотную, и в ход пошли дротики. Нам не было видно, что там творилось, но догадаться было несложно — веттоны, скорее всего, попытались задержать врывающихся в пролом легионеров, и те их вынесли по большей части дружным залпом. Ага, так и есть — передняя центурия, практически не замедлив шага, проникла в брешь, и за ней направилась следующая. В тесных уличных боях одними копьями, конечно, не обойтись, и дело дойдёт до мечей, но что веттоны поделают против строя? Тут даже и у настоящих-то ихних вояк шансов нет, а уж у наспех вооружённого мирняка — тем более.

Когда мы въехали в пролом вслед за пехотой, там, собственно, всё было уже в основном кончено. Откуда-то с дальних улочек ещё доносился лязг и гвалт скоротечных схваток, но постепенно шум стихал и там. Легионеры деловито хозяйничали, сгоняя на площадь селения пленных, шмоная мазанки и обезоруживая трупы. Подъехал Сапроний, распорядился насчёт разбивки лагеря, спешился, ему быстренько соорудили помост и водрузили на него походное кресло, в которое он и уселся — вершить суд и расправу. Подсудимых уже волокли отовсюду…

— Ты! Подойди-ка сюда! — военачальник ткнул пальцем в одного из пленников, дюжего мужика с весьма разбойничьей физиономией, — Где и от кого ты получил свою рану? — тот был перевязан и поправлялся, так что явно схлопотал её не сейчас, а раньше.

— Толетум, прошлый год, от римлян, — буркнул веттон.

— Врёт! — заметил распоряжавшийся пленниками центурион, — Рана от копья вроде наших, а не от пилума. Римские триарии там не были задействованы, а конница преследовала уже бегущих…

— За враньё — пять палок! — приговорил Сапроний, — И пока ты будешь получать их, хорошенько подумай над правильным ответом. Соврёшь ещё раз — повесим высоко и коротко. Все слыхали? Этому я даю шанс исправиться как первому, но вы, остальные — уже предупреждены, и за враньё я любого из вас повешу сразу же…

— От ваших я этот удар получил, — прокряхтел схлопотавший витисом по спине веттон, — Под Толетумом дело было, в прошлом…

— Точно в прошлом? Смотри мне! — рана была явно свежее прошлогодней.

— Да, уже в этом году. Но под Толетумом, богами клянусь!

— Молодец, так бы и сразу. Ты — направо. Следующий!

Со следующим всё было понятно — ранен буквально сегодня и слишком молод, чтобы иметь длинный «послужной список».

— Сразу направо! — махнул рукой Сапроний, — Следующий! Ты! Где и когда ты лишился уха?

— В Бетике два года назад.

— Участвовал в том лузитанском набеге?

— В нём… Едва ноги унёс из-под Илипы…

— А с кем сражался?

— С римлянами.

— Прямо с легионерами?

— Да, с легионерами.

— А рана — явно от фалькаты! Зачём врёшь? Вздёрнуть! — солдаты поволокли приговорённого к дубу.

— С вашими сражался, с вашими! — запоздало выкрикнул тот, когда ему уже надевали на шею петлю.

— Поздно! Я предупреждал всех, чтобы не смели мне врать. Сказал бы правду сразу — тоже пошёл бы направо и ещё пожил бы, а теперь, когда соврал — только верёвка.

После того, как повешенный закачался на суку, прочие веттоны сразу оценили все преимущества честности и быстренько взялись за ум. Один, практически ни бельмеса не понимавший по-турдетански, трижды повторил переводчику, дабы тот даже случайно не переврал перевода, что участвовал в прошлом году в набеге на нашу часть Лузитании, а недавно — в неудачной попытке напасть на наш обоз.

— Налево! — решил наш командующий, — И не трясись, тоже будешь жить, — этот оказался первым и пока единственным, направленным налево, и это его здорово напрягло.

Следующий оказался лузитаном, сбежавшим с нашей территории и осевшим в конце концов среди веттонов — эдаким политическим эмигрантом. В набегах на нас не участвовал, но под Толетумом был оба раза, и оба раза сражался против нашего союзного римлянам контингента.

— Направо! — постановил Сапроний после некоторых раздумий.

А вот лузитана помоложе, точно так же ушедшего от нашего завоевания, но участвовавшего в попытке набега на наши рубежи, он завернул налево.

— В чём смысл разделения? — не въехал Серёга.

— Увидишь, когда он рассортирует всех, — хмыкнул я, — Тут тонкая политика…

Толпа ожидавших решения своей участи была ещё приличной, и разбор их дел мог затянуться надолго. Человек пять только и рассортировали, когда к разбиваемому у самой деревни лагерю подтянулся и наш обоз, а к нам подъехал Трай, отряд которого Нобилиор после взятия Толетума послал с нами в качестве ответной союзнической помощи. Как раз наш обоз вместе с частью наших легковооружённых его кордубцы и охраняли.

— Я бы просто повесил каждого десятого, а из оставшихся половину угнал бы в рабство, — проворчал кордубский аристократ, наблюдая это медленное судилище.

— И я бы тоже, если бы мы не имели видов на эти земли и на всех этих людей в будущем, — ответил я ему, — Но мы надеемся, что когда-нибудь все они станут нашими, и поэтому с ними у нас — тонкая политика, — напустил я ему тумана, как и Серёге.

— Приучаете будущих подданных к справедливости их будущей власти? — тут же въехал в суть Трай.

— Вроде того. Что вины не спустим, но и безвинно не обидим.

— Ну, если вы рассчитываете их заполучить — тогда, конечно, смысл есть…

Мы прошлись по захваченной деревне, которую солдатня походя избавляла от лишнего имущества, а заодно и приводила в относительный порядок, разбирая трупы. Наших пало немного — со своего места мы не насчитали и десятка, так что, скорее всего, десятка полтора окажется, максимум — два. Тоже безобразие, если учесть, что настоящих вояк в деревне на момент её штурма оставалось уж всяко не больше, но уличные бои и зачистка — занятие сволочное, и у солдат в нём преимущества перед знающей здесь каждый угол деревенщиной невелики — не то, что в чистом поле. Да и раненых для этой дыры что-то многовато получилось…

— Твоя центурия, кажется, разместилась поодаль, Курий? — я узнал легионера, склонившегося у костра над одним из раненых.

— Я отпросился у центуриона, почтенный, — ответил знакомый, — Сына вот зацепило. В первый раз призван, так весь поход везло, а сейчас вот, на пути домой…

— Рана серьёзная?

— Неприятная, почтенный. Остриём фалькаты в бок — небольшая, но глубокая. Вроде бы, ничего важного и не задето, но плохо будет, если загноится…

— Что ты ему под повязку кладёшь?

— Да вот, лист подорожника разжевал…

— Пыльный, даже в воде не промыл! Выбрось-ка эту дрянь! Амбон! Ну-ка, неси сюда мою сумку — ту небольшую, которая со всякой мелочёвкой! — слуга быстро нашёл и принёс требуемое, — Так, для начала промоем рану вином, — я достал серебряную фляжку, — Нет, сперва дадим глотнуть — осторожнее, не захлебнись! Небось, ни разу в жизни такого не пробовал? Потом будешь хвастаться друзьям, что пил в походе элитное карфагенское, гы-гы! А теперь — терпи, боец, центурионом будешь…

Вино, конечно, не чистый спирт — на будущее, кстати, надо обязательно взять на заметку, но сколько-то спирта в нём всё-же есть — не зря же южане пьют слабенькое вино вместо воды, хоть какое-то обеззараживание. Но и щиплет маленько, не без того — вон как парень поморщился, когда рану ему промывали. В качестве награды за терпение я дал ему глотнуть ещё. Потом достал маленькую тыквенную баклажку, вытащил пробку и вытряс из неё пару кусочков застывшей красноватой смолы, при виде которой у Трая аж челюсть отвисла. А я расстелил поданную мне Амбоном чистую тряпку, положил на неё плоский камешек и растолок на нём смолу в порошок набалдашником рукояти кинжала. Потом капнул туда несколько капель оливкового масла и хорошенько размешал в нём порошок, получив густую мазь.

— Вот этим мы ему сейчас рану смажем — вот так, много не надо. А эти остатки, Курий, спряч — используешь потом для следующих перевязок. И на вот ещё на запас, — я вытряхнул ему ещё три кусочка смолы, — Ты запомнил, как это делается? Если не найдёшь масла, то годится и свежий жир — лучше овечий, но сгодится в случае чего любой, хоть кроличий, лишь бы свежий был…

— Постой, Максим! Это же… Это же драгоценная кровавая смола с далёких Островов Блаженных, которую привозят финикийцы?! — Трай, похоже, не верил своим глазам.

— Ага, она самая, если жена ни с чем не перепутала, — ответил я ему с самым невозмутимым видом, хотя едва сдерживал смех от его ошарашенной физиономии, — Дала вот с собой на всякий случай, но нам никому не понадобилось. Не пропадать же добру впустую, верно?

— Аааа, — кордубец добротно выпал в осадок.

— На вот и тебе — вдруг пригодится? — я отсыпал несколько кусочков и ему, добивая его окончательно.

— Это же смола страшно редкого дерева, которое должно расти тысячу лет, пока не начнёт выделять её…

— Ну, не тысячу — это финикийцы врут развесившим уши ротозеям, чтоб цену своему редкому товару ещё набить. Всего-то пару-тройку столетий…

Курий от услышанного прихренел, конечно, похлеще Трая, и я махнул ему рукой — не зевай, типа, а то ещё, чего доброго, муха в рот залетит.

— Макс, а чего это за хрень такая? — заинтересовался Володя.

— А тебе разве Наташка не рассказывала? Есть такое «драконово дерево» — на Канарах растёт и местами на африканском берегу, но на материке редкое. Растёт, сволочь, медленно, а вот эту смолу начинает давать только в старости, в возрасте эдак пары-тройки столетий. В общем, все смолоносные деревья у дикарей наперечёт, так что бесхозное ты у них хрен найдёшь. А смола целебная, и на её основе бальзамы всякие делают, а добывают её мало, так что ценится высоко. А финикийцы ей ещё и спекулируют…

— Так, перевязку закончили? А теперь — рассказывай, боец, как ты ухитрился в первом же походе лишнюю дырку схлопотать?

— Да сдуру, почтенный. Пока было с кем сражаться — сражался, как учили, даже уложил одного и ранил двоих, а тут настоящие противники кончились, остались одни неумехи, ну я и расслабился. Почти все оружие побросали, мы уже пленников на площадь сгонять начали, и тут баба на глаза попалась, а может и девка ещё — красивая, сучка, я и положил на неё глаз. Хотели с приятелями её полапать, да в ближайшую халупу затащить, чтоб поближе познакомиться, а она с фалькатой оказалась. Одному из наших плашмя по шлему заехала, другому даже меч выбила — ловкая, стерва! Можно было, конечно, мечом проткнуть её запросто, но ведь не хотелось же! И плашмя клинком глушить тоже не хотелось. Хотел щитом её фалькату в сторону отжать, а она — хвать левой рукой за край щита, а рукоятью фалькаты мне по лбу! Я растерялся, а она выскользнула и в бочину мне ткнула. Я тогда и не понял, что произошло — не почувствовал в тот момент, просто рассердился, хотел фалькату ей из рук выбить как учили, размахиваюсь — больно! Тут ваши наёмники подоспели и сразу же её обезоружили, вязать начали — а меня закружило, в боку болит, щупаю — кровь. Тогда только и понял, что она меня продырявила. Потом свалился, очнулся вот — отец уже со мной возится как с малым ребёнком. Плевать на боль, но обидно же! Какая-то баба!

— Бывает, гы-гы! Но наверное, не такая уж и «какая-то», раз уж ты глаз на неё положил? Как выглядит, запомнил?

— Запомнил — красивая, сучка! Светленькая такая — ну, не совсем уж светлая, но посветлее наших. И в синеватой тунике с широким тёмным поясом, а поверх неё — чёрный плащ с ремёнными лямками на плечах…

— Кажется, я видел одну такую в толпе пленных — эффектная! — припомнилось Серёге.

— Точно, была там такая! — вспомнил и я, — Я могу уточнить, и если та самая, так выпросить у Сапрония в счёт моей доли добычи, что ли? Подарить её тебе, боец?

— Да ну её, почтенный! — простонал парень, — Видеть не могу! Это ж надо было — так меня опозорить! С веттонами этими дрался, потом с карпетанами, на стену Толетума лез, потом снова с этими веттонами, и только пара ссадин, уже на следующий день заживших, а тут — какая-то баба!

— Пожалуй, и в самом деле не надо, почтенный, — согласился с сыном и Курий, — Ты и так слишком щедр к нам, и мне нечем воздать тебе за это — надеюсь, воздадут боги. А эту девку не надо нам дарить. Если ему станет хуже — я ведь рассвирепею и убью её, и хорошо ли это будет? Я ведь смекаю, не просто так ваши головорезы аккуратно её скрутили и даже сами с ней не позабавились? Какие-то виды на таких имеете, как и на тех карпетанок из Толетума?

— Правильно смекаешь — имеем виды. От таких баб и дети такие же пойдут, и если их по-турдетански воспитать — хорошее пополнение нашему народу из них выйдет… Да, кстати, твой парень у тебя уже самостоятелен? Собственную землю получил?

— Получил, почтенный. Но я ещё не выделил его пока в отдельное хозяйство — вместе пока оба надела обрабатываем. Вот думал после этого похода его женить, да волов ему прикупить и тогда уж выделить, а оно вон как теперь выходит…

— Это не важно, главное — имеет землю, которую должен обрабатывать. Как вернёмся домой — не забудь мне напомнить, что ему как раненому на войне, пока сам в поле работать не может, государственный раб в помощь полагается. И про остальных ваших, кто убит или ранен, тоже скажешь. А то знаю я этих, которые в казначействе — как им от тебя чего-то надо, так они тут как тут, а как тебе что-то нужно от них, так днём с огнём их не найти.

— Это точно, почтенный. Власть — она такая…

— Вот и напомни мне, как вернёмся — я найду, с кем поговорить…

Веттонку эту смазливую мы потом быстро нашли — одна только такая из всех и оказалась. Наши наёмники, как раз эту группу молодых баб и стерёгшие, полностью подтвердили рассказ раненого сына Курия.

— Мы подходим, а тут этот раззява как раз по шлему от неё схлопотал, — сказал нам их центурион, — Пока он глазами хлопал, она ему остриём в бочину — хвала богам, силёнок ей не хватило глубже клинок всадить. Ведь грамотно ткнула, в убойное место, мы даже сами ошалели, так что счастливо ещё парень отделался. Ну, после той толпы этих карпетанок в Толетуме мои орлы уже ко всему привычны, а эта ещё и одна была — мигом фалькату ей выбили и саму скрутили. Парень сомлел, мы его перевязали наскоро, чтоб кровищей не изошёл, да товарищам его с рук на руки передали, а эту тащим — так она ж не просто брыкается, а ещё и кусается! Пришлось ещё под зад её мечом плашмя отшлёпать, подзатыльников ей надавать и рот завязать, а то ведь обозлила бы мне моих орлов до полного озверения — живой и целой точно не довели бы…

— А хороша, чертовка! — уже откровенно пустил на неё слюну Серёга, — С такой в постельке покувыркаться…

— Ага, покувыркаешься — яйца тебе ночью ножом отчекрыжит и тебе же в рот их рукояткой вколотит! — съязвил Володя, — Ты готов раз и навсегда пожертвовать самым ценным ради минутного удовольствия?

— Ну, ты уж скажешь…

— Аккуратнее с такими надо, — поддержал спецназера Васкес, — Кстати, Макс, тебе не кажется, что она немного похожа на жену твоего первого кузнеца?

— На Эссельту нируловскую? Ага, чем-то напоминает, — согласился я.

— И ту рабыню, которую ты тогда тому римлянину Марцию подарил…

— Так ясный же хрен! Я ж как раз похожую для него и искал — чтоб и эта точно понравилась, и ту чтоб из башки выкинул на хрен, а то мало ли чего…

— Мне бы лучше подарил или продал, — пожалел Серёга, — Если была похожа на эту…

— Юлька сожрала бы живьём и её, и тебя, — заметил спецназер, — И так-то мозги тебе то и дело выносит, а представь себе, как вынесет, если ещё и будет за что.

— Задолбала в натуре! — вырвавшись с нами из-под юлькиного каблука, Серёга явно не ностальгировал даже по благоустроенному карфагенскому быту, — Вот назло моей стерве наложницу теперь куплю! Вот вроде твоей Софонибы, Макс!

— Ну, ты сравнил! — прикололся я, — Во-первых, я ещё не был женат и мог воротить всё, чего захочу, лишь бы купилок хватило, так что для Велии наличие у меня наложницы было уже данностью, которая не обсуждается. Во-вторых — не забывай, на ком я женат. Античные бабы, да ещё и аристократки, совсем по-другому на это дело смотрят. А в-третьих, Софониба — бастулонка, то бишь обфиникиенная бастетанка.

— Офиникиевшая, короче.

— Ага, офиникиевшая. По культуре и обычные-то бастетаны где-то на том же турдетанском примерно уровне, а уж офиникиевшие — тем более, так что Софониба — не дикарка ни разу. Да ещё и не деревенская, а горожанка из Секси. Воспитана, с городской жизнью знакома — с чего бы им с Велией скандалить? А где ты ТУТ такую найдёшь? Раз уж ты так загорелся — вернёмся в Оссонобу, напомнишь — поищем тебе нормальную наложницу, хотя бы к элементарному порядку приученную…

— Да хрен ли мне тот порядок? Что я, на геологической практике в институте не был? И в экспедиции ездил, и в палатке спал — всё было. Платили бы нормально для такой работы — может, и работал бы по специальности. Что я, не понимаю разницы между настоящим делом и перекладыванием бумажек? Нормальную наложницу, как ты это понимаешь, Юлька мне в натуре зачморит, а вот такую, вроде этой — ага, пусть попробует!

Тут уж мы всей компанией со смеху грохнули — даже Трай, по-русски ни слова не понимавший и улавливающий суть лишь из общего контекста, да нашей жестикуляции. Посмеялись, пообсуждали достоинства веттонки и шансы Серёги усмирить её, оценив их — ну, всё-же несколько выше нуля, скажем так. А тут как раз и Сапроний с мужиками наконец разобрался, и очередь дошла до баб. Я подмигнул центуриону, и тот вытолкнул вперёд эту амазонку местечковую. Когда ей развязали рот, оказалось, что она ещё и по-турдетански изъясняться может — ну, примерно как наши среднеазиаты или кавказоиды по-русски.

— Отец Бетика ходи, домой не вернись. Брат Лузитания на вас ходи, домой не вернись. Жених Лузитания ходи, Толетум два раз ходи, домой раненый вернись — ваш большой камень его здесь совсем убивай. Друзья жених — два Лузитания ходи, домой не вернись, два Толетум ходи, домой не вернись, один здесь в поле ваш солдат убивай. Один подруга ваш стрела убивай, второй — ваш большой камень убивай, — выложила она нашему командующему свой «перечень претензий», — Здесь ваш солдат третий подруга обижай и я обижай захоти, я не дайся…

— Одного фалькатой серьёзно ранила, — заложил её центурион.

— И сама разбойница, и семейка у неё разбойничья, — констатировал Сапроний, — Налево её! Следующая!

Следующая по-турдетански не понимала ни бельмеса, и её опрашивали через переводчика на лузитанском, который на веттонский похож, да и остальные в основном такими же примерно оказались. Одна на вранье спалилась и повисла на суку вместе с уже тремя мужиками, а прочих распределили — кого направо, кого налево. С бабами-то проще — чаще всего, где мужик ейный, туда же и её. Ещё проще — по тому же самому принципу — оказалось с веттонской детворой. Рассортировав таким образом население деревни — примерно две трети справа и треть слева, военачальник приступил наконец к решению их участи:

— Вы, стоящие справа! Некоторые из вас сражались с нами. Может быть, даже ранили или убили кого-то из наших. Но это была честная война. Одни из вас защищали свою землю и своё селение, другие помогали союзникам на их земле, и за это у нас нет к вам претензий. Мы помогали нашим союзникам, вы — своим, а перед нашим народом и государством на вас вины нет. Вы свободны! Можете остаться здесь или уйти, куда пожелаете! Ведите себя впредь хорошо, и никто из вас больше от нас не пострадает.

— В этой толпе есть несколько человек, участвовавших в лузитанском набеге на Бетику, — заметил Трай, пока оправданным переводили их приговор на лузитанский, — Их вы, получается, прощаете?

— Перед НАШИМ народом и НАШЕЙ страной они ни в чём ещё провиниться не успели, — пояснил я ему, — Если они пойдут в новый набег на Бетику через НАШИ земли — это будет уже нападение на НАС, и тогда разговор с ними будет уже другим…

— А в обход ВАШИХ земель, значит — можно? — сразу же уловил суть кордубец, — Тонкая политика?

— Она самая. Пока эти земли ещё не наши — можно ходить в набеги через них, если эти набеги не на нас. Станут нашими — будет уже нельзя. И чем скорее в Риме это осознают и примут правильное решение, тем раньше РИМСКАЯ Бетика заживёт тихо и спокойно под НАШИМ прикрытием. А какую политику проводил бы ты сам на НАШЕМ месте и в НАШИХ обстоятельствах?

— Ну, тоже в интересах своего государства, конечно. Но у вас как-то слишком уж цинично получается. Вам сейчас не составило бы ни малейшего труда повесить и этих бандитов или продать их в рабство. Ну, пусть не всех, раз у вас такая политика, но хотя бы уж одного, самого неисправимого — сейчас никто из них и не пикнет.

— Сейчас — в окружении копий и мечей наших солдат — да, никто не пикнет. А позже, когда мы уйдём? Эти дикари не мыслят пока своей жизни без войн и набегов, и удачливый бандит — один из самых уважаемых и авторитетных людей в их среде. Разве можно искоренить это в одночасье? Мы ещё не настолько сильны, чтобы делать своими врагами ВСЕХ веттонов, да и зачем это нам и позже, когда мы будем сильнее? Зачем нам вообще лишние враги? Вот этим двум третям мы сейчас показали, что с нами, если нас не злить, то можно уживаться и мирно. Не все они, конечно, поймут всё правильно, но кто-то поймёт, и такие нашими врагами уже не будут.

— А вот эта треть слева?

— Сейчас увидишь…

— Вы, стоящие слева! — обратился Сапроний к ним, — С вами разговор будет другой. Вы сами — или ваша ближайшая родня — нападали на наши земли. И вы нападали первыми — мы пришли сюда только сейчас и пришли только из-за вас. Только из-за ваших набегов мы напали сегодня на ваше селение, как и на селения ваших соседей, люди из которых тоже участвовали в набегах на нас. Это на вашей совести все ваши убитые нами в эти дни соплеменники. Простят ли вам это остальные — это их дело, но мы прощать вам ущерб, причинённый нам, не собираемся. Вы все уйдёте с нами и будете искупать свою вину перед нашим государством тяжёлым и честным трудом. Или своей ценой, которую за вас заплатят на невольничьем рынке. Я знаю, о чём вы все сейчас думаете. Надеетесь сбежать или взбунтоваться? Карпетаны, которых мы ведём с собой из самого Толетума, расскажут вам о судьбе тех, кто на это решился. Но вы, конечно, храбры и отважны, и вас это не пугает? Вот и прекрасно! Моим лучникам и кавалерии будет как раз кстати ещё одна хорошая тренировка, и я буду с нетерпением ждать, когда же вы им её предоставите. Я смотрю на вас и думаю — а стоит ли вообще с вами возиться? Ведь все вы — наши враги, а хороший враг — мёртвый враг, не правда ли? Не лучше ли перебить вас прямо сейчас и забыть о вас раз и навсегда? Но — к счастью для некоторых из вас — у нас так не принято, и с вами будут обращаться справедливо. Кто заслужит смерть — умрёт, а достойный жить — будет жить. Многие из вас — кого мы не убьём по дороге за попытку бунта или побега — будут ленивы и непослушны. Такие рабы нам не нужны, и мы их продаём — одних за море маврам, других — римлянам. У римлян работают и такие — да, даже такие, в цепях и под бичами надсмотрщиков — правда, обычно почему-то недолго. Рабы у римлян почему-то мрут как мухи, и им всё время требуются новые. А нам столько не нужно, и мы всегда готовы продать им тех, кто не подходит нам. Так что если кому-то из вас придётся не по вкусу рабство у нас — вы знаете теперь, как вам сменить нашего хозяина на римского или мавританского. Я не знаю, многие ли из вас сумееют, а главное — захотят быть хорошими рабами, послушными и усердными. Думаю, что очень немногие. Но кто захочет и сумеет — с теми будут обращаться хорошо. Такой раб у нас может заслужить освобождение и стать приличным человеком, которого никто и никогда не попрекнёт его рабским прошлым. Вы услыхали всё, что я хотел вам сказать. Судьба каждого из вас — в его собственных руках. Думайте и выбирайте.

— Это и есть знаменитая лаконская сталь? — спросил Трай, задумчиво взвешивая в руке маленький слиток, извлечённый из разбитого тигля и охлаждённый в воде.

— Лаконского типа, — уточнил я, — Тигельная.

— Да, металл совершенно однородный — видно, что был расплавлен, — заценил кордубец качество слитка, — Но и угля ты затратил на получение нужного для этого жара столько, что вполне хватило бы на те самые несколько хороших криц.

Это было продолжение нашего давнего ещё разговора, когда он похвастался своим дорогущим элитным пружинящим, а главное — нержавеющим мечом, а я указал ему на совершенно неприемлемые для массового оружия затраты — и на уголь, и на каторжный труд высококвалифицированнейшего кузнеца, и просто времени — несколько лет должны пролежать в земле эти несколько железных криц, чтобы большую часть железа выела ржавчина, а осталось только высоколегированное, из которого и куётся потом элитный клинок.

— И смотри, Максим, что получается — вот ты ещё говорил про труд кузнеца. Я бы понял тебя, если бы твои люди отлили сейчас почти готовый меч, которому только будущие лезвия проковать — вот тогда это был бы большой выигрыш в работе. Но ведь эта сталь не льётся в форму, а просто стекает на дно тигля, где и застывает в виде простого куска, который тоже ещё ковать и ковать. И при этой ковке немалая часть этого с таким трудом полученного металла точно так же уйдёт в окалину, как и при нашем способе. Ну и в чём же тогда выигрыш? По времени — твоя правда, добавил меди сразу, и не нужно закапывать слиток в землю и ждать несколько лет. Но ведь ты же говоришь о массовом производстве, которое всё равно растянется на годы. Можно хоть каждый день закапывать несколько новых криц, а откапывать остатки тех, что уже пролежали и проржавели нужный срок, и уже их брать в работу. И в чём тогда разница? Зачем нужны сложные методы работы, когда можно обойтись простыми и хорошо знакомыми?

— Ну, инструменты ведь и ваши кузнецы — кто может себе позволить — почему-то предпочитают покупные лаконские, — изобразил я не слишком убедительную отмазку, одновременно грозя за спиной кулаком Нирулу, чтоб не смел раскрывать рот.

— Да, лаконские инструменты хороши, гораздо лучше наших, — охотно признал мой собеседник, — Ну так и покупай их. Разве это не проще, чем возиться с ними самому? Ни дешевле, ни быстрее, чем делают в Лакедемоне, тебе их всё равно не сделать, а тратить вот ТАКОЙ слиток на какой-то несчастный кузнечный молот… Ну, хорошо, пусть не на молот, пусть на зубило и пробойник или там на пару напильников — это же абсурд, когда из него можно выковать меч не хуже моего!

Я снова показал за спиной кулак своему главному металлургу, у которого так и чесался язык возразить по существу и веско, а мне не надо веско, мне надо вот так:

— Мы все ходим под богами, Трай — и турдетаны, и римляне, и греки. Ты ведь образованный человек и наверняка слыхал о судьбе Колосса Родосского. Стоял, поражал воображение приезжих иноземцев, а потом боги встряхнули землю, и он упал. Видел я его валяющимся — неприятное зрелище. Больше тридцати лет уже валяется, а все разговоры о восстановлении так до сих пор и остаются пока пустыми разговорами. Теперь представь себе хотя бы на миг — что будет, если боги разгневаются на Лакедемон и сотрясут землю так, что не оставят там камня на камне? Где мы будем тогда брать хорошие инструменты, если не научимся делать их сами?

— Ну, ты прямо к совсем уж немыслимой катастрофе готовишься! — прикололся кордубец, — Мастерские лаконских металлургов — не Колосс Родосский. Их восстановят куда легче и куда быстрее. Год, самое большее — два. Купи с запасом на эту пару лет и не переживай за Лакедемон.

— Катастрофы разными бывают. Был ведь когда-то и Девкалионов потоп, да и здесь ведь тоже был провал древнего Тартесса. Что бывало раньше — может случиться и впредь, и я не хочу зависеть от подобных капризов судьбы.

— Ты замахиваешься на то, чтобы потягаться с судьбой? Ну, желаю удачи! — по его физиономии было ясно, что ни хрена я его в своей правоте не убедил, а убедил лишь в наличии у меня эдакой чудаковатой идеи-фикс, от которой я хрен отступлюсь.

Что мне и требовалось, собственно говоря, и я для надёжности ещё разок незаметно погрозил кулаком успевшему уже просветиться и стать шибко грамотным Нирулу, чтоб не вздумал привести аргументы поубедительнее. Не надо мне знакомить Трая, а через него и римлян, с этими аргументами, а надо, чтоб посмеивались и считали меня чудаком, слегка сдвинутым по фазе на почве внедрения передовых античных технологий, без которых все нормальные античные люди прекрасно себе обходятся. Я ведь упоминал уже, кажется, как осмеяли Архимеда дражайшие сиракузские сограждане, когда он предложил свой винтовой насос для орошения полей? Типа, что лучше бы он вместо этого насоса-водоподъёмника механического надсмотрщика изобрёл, который бы без устали погонял нерадивых рабов-водоносов. Таков уж этот античный мир, и в данном случае нам это на руку. Всего-то и надо — показать уже известные в принципе, по-своему передовые, но не доведённые до ума технологии, какие-то преимущества даже в таком виде дающие, но настолько мизерные, что мороки с внедрением не оправдывают. Охота этому чудаку этой блажью заниматься — пусть занимается, этим он никому не мешает…

Вот эдакой показухой я и занимаюсь на своём показушном металлургическом предприятии близ Оссонобы. Нет, в принципе-то и тут можно немалую рационализацию применить, и со временем мы это сделаем, но не на римских же глазах и не на глазах служащего римлянам верой и правдой Трая. Вот поглядят, посмеются, утолят своё любопытство, утратят интерес к моим чудачествам — тогда уж и усовершенствуем нашу показушную технологию. А сейчас, в своём нынешнем виде, она разве только дикарей вроде негров африканских впечатлить и способна, но уж всяко не съевших целую свору собак на традиционной античной металлургии испанских иберов, не говоря уже обо всех прочих римлянах с греками.

Лаконская тигельная плавка стали, которую я и продемонстрировал кордубцу, известна в принципе и финикийцам, у которых греки её, собственно, и переняли. Просто в Карфагене эта технология потом деградировала — сказалась чисто коммерческая тяга к производству массового дешёвого ширпотреба. А на Ближний Восток, где финикийцы с ней и познакомились, тигельная плавка из Индии распространилась. Там её изобрели или в Иране — индусы с персами и в наши времена всё ещё продолжают спорить, но для нас их спор не суть важен, а важно то, что в каком виде они её где-то там изобрели, в таком и продолжали потом применять долгие века. Вплоть до времён Хромого Тимура — ну, не везде, конечно, но местами — именно по этой примитивной по сути технологии «варились» знаменитые индийские и персидские булаты. В смысле, состав шихты и режимы плавки ихние металлурги, конечно, опытным путём за века усовершенствовали, иначе хрен бы свой булат получили, но вот технически — самый что ни на есть натуральный примитив. Какой была эта их технология вот с этих античных времён, такой она у них на века и осталась.

Суть её в том, что шихта, то бишь смесь железной руды, древесного угля и молотого известняка, закладывается не в саму печь, а в керамические тигли из белой огнеупорной глины — высокие и относительно малого диаметра. Высота более метра, диаметр — миллиметров около ста. Тигли одноразовые — после заполнения закрываются крышками и замазываются, и в печь их ставят сразу несколько штук вертикально, а всё пространство между ними и вообще весь оставшийся объём печи заполняется тем же древесным углём. Сама же печь от простой сыродутной принципиально отличается только большими размерами, да огнеупорным материалом.

По мере того, как горящий в печи уголь поднимает температуру в ней, в тиглях начинается сперва самый обычный процесс восстановления металла из руды — образуется точно такая же губчатая, неоднородная по составу и перемешанная со шлаком железная крица, как и в простой сыродутной печи. Но печь большая, угля в ней много, а поддув воздуха проводится усердно, и температура в ней растёт дальше. Как и в более поздних средневековых металлургических печах — штукофенах и блауофенах — первым плавится и стекает вниз тигля шлак, а вслед за ним — более легкоплавкий по сравнению с железом за счёт повышенного содержания углерода чугуний. Если, допустим, с составом шихты в тигле облажаться, как мы с Нирулом в первый раз облажались, переборщив с углём, так всё железо как раз в виде чугуния и стечёт, и получится в результате однородный, но хрупкий и не поддающийся ковке слиток, годный лишь в переплавку. Так и лежат у нас эти несколько небольших чугуниевых чушек, ожидая, пока у нас дойдут руки заняться наконец и ими. Но если шихта подобрана правильно, а угля и поддува воздуха в печи достаточно, то процесс идёт дальше — начинает плавиться средняя по содержанию в ней углерода сталь, а за ней — и малоуглеродистое железо. Весь металл, короче говоря, стекает вниз тигля, вытесняя наверх более лёгкий расплав шлака, а внизу перемешивается до однородного состава, в котором и кристаллизуется по мере выгорания угля в печи и её остывания. Всё, процесс закончен. Разбираем верх печи, извлекаем тигли, разбиваем их на хрен и откалываем от верхней поверхности слитка хрупкий и куда более объёмистый столбик шлака. Охлаждаем слиток в воде, берём в руку, взвешиваем в ней — и разражаемся трёхэтажным матом, сперва сравнив размеры слитка с величиной загубленного ради него тигля, а затем размеры всех слитков изо всех тиглей — с чудовищной прорвой сожжённого ради них угля.

Вот поэтому, собственно, тигельная плавка стали и не получила широкого распространения в Средиземноморье, да и в Индии с Ираном лишь для редких элитных стальных изделий использовалась. Сыродутный-то процесс, хоть и говённое по качеству железо в основном даёт, зато в разы производительнее и экономичнее. А что не всю руду в металл восстанавливает и часть металла из каждой крицы в хрупкий чугуний переводит, так чего её экономить, эту железную руду, которой в земле — хоть жопой её жри? Ну, по сравнению с рудами других металлов, конечно…

Как я уже сказал, усовершенствовать эту индо-ирано-финикийско-лаконскую тигельную плавку можно вполне. Во-первых, сменить топливо в печи. Никто никогда не задумывался, почему только в 18-м веке металлурги с древесного угля на каменный перешли? Он ведь прекрасно известен и в качестве топлива давным-давно применяется везде, где имеются его открытые месторождения. Уж бриттам ли древним его не знать! Да и разве сошёлся свет клином на тех бриттах? Это крупные угольные месторождения с толстенными пластами неглубокого залегания в мире наперечёт, а мелких, в современном смысле промышленного значения не имеющих, но для небольших местных нужд вполне пригодных, хватает почти повсюду. Есть и поверхностные обнажения, где его спокойно ломом или киркой откалывать можно. В общем и целом он как топливо ничем не хуже древесного, а хороший антрацит — гораздо лучше, но собака, как говорится, порылась в нюансах. Я ведь говорил уже, помнится, что серы до хрена в этом каменном угле, а сера — это такая сволочь, которая в стали на хрен не нужна. Красноломкость она в ней вызывает, то бишь хрупкость в раскалённом докрасна состоянии. Ну и как прикажете ковать такую трескающуюся под ударами молота сталь? Вроде бы и сталь, а не сильно лучше ни на что дельное — ну, для этих времён — непригодного чугуния. Ведь даже при коксовании далеко не вся сера из каменного угля удаляется, и американцы, например, повадились — ну, в наше время повадятся — закупать особо высококачественную сталь в Бразилии, где она на древесном угле выплавляется. Да и у массовой закупки Англией в том же 18-м веке русского уральского железа ноги в принципе растут оттуда же. Тот чугуний, который не куётся вообще, и ту говённую сталь, что куётся мало, потому как идёт на совсем уж дешёвый массовый ширпотреб, можно и на каменном угле выплавить, а хорошую сталь пущай лучше русский Иван выплавляет на своём древесном угле, пущай сводит свои леса и возится с их пережиганием на уголь для промышленного подъёма Великобритании. Как говаривал Джеймс Бонд — чего только не сделаешь ради Англии! Но, как я уже сказал, собака порылась в нюансах. Это в шихту, где уголь с восстановленным из руды металлом напрямую контачит, каменный уголь вместо древесного пихать нежелательно, и в тигель мы его, ясный хрен, пихать не будем, а саму печь при тигельной плавке — абсолютно похрен, чем именно топить, лишь бы температуру нужную получить. И вот её, печь эту, мы запросто каменным углём отапливать можем там, где лишних римских глаз и ушей рядом не околачивается. А где околачиваются, там мы древесным углём его сверху присыпем для маскировки. Чего только не сделаешь ради родной Турдетанщины, гы-гы!

Во-вторых, а нахрена нам, спрашивается, именно в самом тигле металл из руды восстанавливать? Нет, ради показухи перед римлянами — понятно нахрена, ради них мы и не такой ещё показушный долбогребизм изобразим, чтоб посмеялись и не подумали даже перенимать, а вот для себя любимых — мазохисты мы, что ли? Раз простая сыродутная технология по выходу металла гораздо производительнее тигельной, так мы лучше в тигель не руду положим, а восстановленную в сыродутной печи и отбитую кузнецом от основной массы шлака готовую крицу. Ну, точнее, её мелкие осколки в тигель насыпем, потому как реально-то при проковке сыродутной крицы не столько шлак из металла выколачивается, сколько металл из шлака. Причём, похрен нам, что в тигель попадут и нековкие кусочки хрупкого чугуния — мы их даже специально туда положим, потому как в нём всё, включая и легирующие добавки вроде той же меди, переплавится до однородного состава. Зато тигель будет заполнен металлом почти на весь свой объём, что во много раз повысит нам производительность процесса. А уж производительностью этой правильно и рационально распорядиться — дело техники. Ведь есть же ещё и в-третьих.

А в-третьих, какая религия запрещает нам усовершенствовать как печь, так и тигли? Я ведь упоминал уже, что и в Индии с Ираном далеко не вся их сталь тигельным способом изготавливается? Как раз в эти примерно времена в Индии уже изобрели и начали применять усовершенствованную сыродутную печь — крупную, в несколько метров высотой, что даёт хорошую прибавку к поддуву за счёт естественной тяги, да и крица там в несколько десятков кило уже получается. И удельный расход угля на кило полученного железа там куда меньшим выходит. Парадокс, но увеличение размеров даёт существенную экономию топлива. Собственно, это уже и не простая сыродутная печь, а прототип средневекового штукофена, который римские купцы не могли не видеть, но то ли сами внимания на него не обратили, то ли не заинтересовал он римскую разведку. Даже имперскую — какой спрос с республиканской, которая, как мне доводилось читать на исторических форумных срачах в интернете, вообще доброго слова не стоила? Но и куда лучше налаженная имперская разведка римлян это индийское изобретение проворонила. А зря! Ведь могли бы уже в своей Античности развитую средневековую металлургию иметь, если бы греблом не щёлкали. Впрочем, тут и Птолемеи гребипетские не далеко от римлян ушли. В чём-то — молодцы, те же индийскую колёсную прялку и горизонтальный ткацкий станок слямзили у индусов и у себя внедрили, тот же хлопок, а вот с чёрной металлургией — тоже облажались, как и римляне. Таков уж, видимо, греко-римский античный менталитет.

Впрочем, недооценивать римлян тоже не стоит. Это их торгаши и шпиены — люди, далёкие от металлургии и от понимания её проблем, а вот металлурги — совсем другое дело. А ведь римская Испания — это прежде всего будущий металлургический регион Империи, и спецов по этому делу в ней будет достаточно. Поэтому штукофен им показать можно — не сильно он бросится в глаза на фоне испанских медеплавильных печей с высокими трубами, а вот дальнейшие его усовершенствования — не стоит. Как и использование его в качестве тигельной печи. На глазах у них будем только крицы большие в нём делать, которые ещё и дробить для удаления остатков шлака загребёшься, а тигельную плавку — только втихаря, а значит — не здесь, не вблизи от Оссонобы, где римских шпиенов будет крутиться достаточно, а где-нибудь подальше, в глуши. Глушь ведь отчего так называется? Оттого, что глухое захолустье, где ничего продвинутого и интересного нет и быть не может по определению. Вот где-нибудь позападне, в районе Лакобриги, будущего португальского Лагуша. Лакобрига эта — занюханный туземный городишко кониев, а у финикийцев там посёлок ещё занюханнее — даже и не городишко, а просто торговая фактория, в которой постоянного населения и двух сотен не наберётся. Большая деревня, скажем так. В общем, места достаточно глухие и вполне подходящие, чтоб как раз там и нормальный промышленный центр небольшой подальше от римских глаз разместить. Ещё до похода на Толетум я насчёт этого с Фабрицием переговорил, и он мне этот вопрос теперь уже почти решил. Мне ведь не сельскохозяйственная латифундия там нужна, вполне сойдут и неудобья, так что ни с финикийцами, ни с кониями проблем возникнуть не должно…

Вот там я, пожалуй, и поставлю более-менее продвинутый металлургический и металлообрабатывающий заводик, где замаскированные под примитивный индийский штукофен печи будут и не штукофенами даже, а блауофенами, если не вообще домнами, потому как там мы и трубы повыше подымем, и от водяного колеса поддув наладим, и подогрев его — скрытый, конечно — перед подачей в печь организуем. Что там Трай насчёт литья почти готовых изделий говорил? Вот там как раз и этим займёмся. И сами тигли там у нас совсем другие будут — немного пониже, зато гораздо шире, да с хорошо пригнанной съёмной крышкой. И вот из них мы как раз расплавленный металл будем уже и в формы разливать, после чего уже и ковка не для всякого изделия и понадобится, а если где она и понадобится, так совсем не такая, как для кричного металла. А где такая — так не вручную же, в самом-то деле! При механизации накачки мехов поддува от водяного колеса, да не задействовать от него ещё и большой механический молот — это ж настоящим античным аборигеном надо быть, а не липовым вроде нас! Каменные тут, конечно, хрен прокатят, даже чугуниевые хрен прокатят — тут стальные уже нужны. Ну так их мы в первую же очередь из первой же нормальной разливной плавки и отольём. Это у Трая в башке не укладывается, как это так можно — драгоценную литую сталь на какой-то инструмент тратить, а для меня приоритет технологической оснастки самоочевиден. Производство группы А, как оно называлось в Совдепии, то бишь производство средств производства. С этого начинается прогресс, и хорошая металлургия с хорошим инструментом — его истоки.

Хотя, надо отдать Траю должное — один хрен молодец. Потому-то и приходится мне одёргивать Нирула, который в курсе моих замыслов, что разболтай их техническую суть кордубцу — вполне въехать может. И не столь важно тут то, что Трай — аристократ, а не металлург. Прежде всего он — кордубец, а турдетанская Кордуба ещё в седые времена Тартесса основана, и основана именно как город металлургов, которым и остаётся по сей день. Там что ни разговор о делах — так по большей части о металлургических делах, и хотя не все в тех разговорах участвуют, практически все их слышат, а услыхав — волей-неволей на ус мотают. Пусть и не самые тонкости типа определения времени выдержки металла в печи или его температуры по цвету накала, но уж основные-то толстости там знает если и не каждая собака, то уж всяко каждый сопливый пацан, не говоря уже о каждом взрослом мужике.

Да хрен ли тут о мужиках кордубских говорить? За каждую кордубскую бабу не поручусь, а вот за собственную супружницу — запросто. Хоть и не кордубка Велия, строго говоря, но родня со стороны матери у неё в Кордубе имелась. Ну, не в самой Кордубе, в окрестностях, но тоже очень даже околометаллургических, где мы с ней, собственно, и познакомились — помнится, при не самых приятных обстоятельствах, но это уже не суть важно. А важно то, что и родня та близ Кордубы обитала, и Ремд, как-никак родственник ейный по отцовской линии, в самом городе проживал, и гостила моя будущая супружница и у них, и у него достаточно частенько, да ещё и в том самом детско-шмакодявистом возрасте, когда и в корку, и в подкорку, впитывается буквально всё. Что ж я, по себе не помню, да по нашему с ней отпрыску не вижу?

Это ж умора, как он по-русски говорит — в зависимости от того, с кем именно! С солдатнёй нашей из бодигардов — точно так же коверкая русские слова и разбавляя их турдетанскими, да ещё и с таким же акцентом, как и они. С матерью, когда она говорит с ним на русском языке — почти правильно, но с таким же акцентом, как и она. Со мной и нашими — ну, тоже с акцентом, конечно, но с наименьшим. Полностью его, наверное, от акцента не отучить, но мне насрать на акцент. Главное — чтоб понимал правильно и сам говорил понятно, а как дорастёт — так ещё и читал и писал. Сейчас-то куда его ещё и этому учить? Четвёртый год только пацану! Иной раз кажется, что вообще ни хрена не соображает и запоминает только с пятого на десятое, а потом, через какое-то время, вдруг замечаешь, что что-то там таки отложилось, и не так уж и мало отложилось. Мелкая детвора — она ж такая, всё впитывает как губка. А яблоко ж от яблони далеко не падает.

Ясно, что и Велия мелкой шмакодявкой такой же точно была. Хоть и не учил её никто целенаправленно тому, что не по женской части, но ведь говорили же о делах и в её присутствии, и всё это капля за каплей у неё в голове и откладывалось. А вдобавок, и не заведено у Тарквиниев детскую любознательность пресекать. При чужих ей во взрослые разговоры встревать никто, конечно, не позволял, с этим в античных семьях строго, но в узком семейном кругу она могла спрашивать практически о чём угодно, и ей отвечали. И всё это откладывалось и копилось. Я и сам прихренел в своё время, когда обнаружил, что и в торговых вопросах моя ненаглядная толк понимает, и во всевозможных политических и им подобных интригах разобраться вполне способна, а тут вдруг выяснилось, что и в металлургии даже античной она не профанка. А выяснил как? Вернулись мы из похода, делаю с Нирулом вот эту первую экспериментальную плавку, с которой мы облажались, достаём и разбиваем тигли, извлекаем слитки, видим, что чугуний вместо стали у нас получился, досадуем, а Волний вдруг возьми и спроси, что такое свиное железо. Я слова мысленно подбираю попроще, чтоб ему объяснить, а Велия вдруг сама ему объснять начала, что это такое неправильное железо, которое не куётся, а крошится, и получается оно, если печь слишком перегреть. Ну, в нашем-то случае дело, конечно, не так обстояло, но наш случай ведь особый, для местной металлургии экзотический, а в рамках понятий обычной сыродутной металлургии она, получается, всё правильно мелкому объяснила. Я как просёк это дело, так и в осадок выпал, а она мне тогда так и сказала с усмешкой, что Кордуба — город металлургов…

А вообще — сюрприз супружница мне преподнесла первостатейный. В Гадес-то она с Волнием-мелким ещё в начале лета прибыла — и чтоб самим видеться почаще, и чтоб Волний-старший поскорее тёзку-правнука повидал. Как раз перед походом на Толетум я в Гадес наведался и с семейством пообщался. Но я ведь как рассчитывал? Что пока я воюю, а город ещё только строится, да и даче до завершения далеко, так Велия в Гадесе пока у деда и будет обитать. Хрен ли ей делать в Оссонобе? Хоть и давала она понять, что и наш военный лагерь — оссонобский, конечно, а не походный — ничуть её не напряжёт, но Гадес есть Гадес, настоящий город со всеми античными удобствами, особенно в дедовском олигархическом особняке. Разве сравнить с ним лагерную палатку? Возвращаемся мы, короче, я прикидываю хрен к носу, как бы мне спланироваться так, чтобы и по всем делам накопившиеся вопросы быстренько разрулить, и в Гадес к семье поскорее вырваться. За дневной переход до лагеря встаём биваком, приводим себя в порядок, посылаем гонцов с донесениями — Сапроний к Миликону, я к Фабрицию, там решается вопрос о размещении нашего войска перед роспуском на дембель его призывной части, заодно и с размещением союзнического отряда Трая вопрос разруливают, нам даётся «добро», мы прибываем, я отсылаю слугу с пожитками к своей палатке, сам — к Фабрицию на доклад с отчётом о прошедшей военной кампании, да на выслушивание начальственных задач с ЦУ, между которыми надо ещё и отпуск в Гадес выхлопотать. Фабриций ведь хоть и шурин, свой человек, но дело превыше всего, так что и мне у него отпроситься — задача не столь уж тривиальная. Докладываюсь, выслушиваю, об отпуске заикаюсь, а он, стервец, с каменной рожей отсылает передохнуть маленько после похода, а с отпуском — даже и сам не знает, получится ли — типа, потом решим. Иду к себе, мысленно его в три этажа кроя и гадая, что бы это значило, а там — ага, сюрприз!

У входа в палатку рабыни какие-то незнакомые суетятся, я юмора не понял, а Амбон с хитрым видом на небольшую подсобную палаточку показывает, которой при моём отъезде тут не было. Захожу туда, там — Велия собственной персоной. Подскочила, с визгом на шее повисла. Ну, тут нам с ней, ясный хрен, сразу же нашлось чем заняться, в результате чего вопрос о моём отпуске в Гадес как-то отпал сам собой…

Ну, если, точнее, то не совсем отпал, а отсрочился по времени и здорово сократился в запрашиваемой продолжительности. Я спокойно разрулил вопросы с дачным строительством, по служебным вопросам по указаниям Фабриция перетёр, с кем по делу требовалось, самого босса на казначейских бюрократов натравил, как и обещал Курию по поводу предоставления государственных рабов семьям «двухсотых» и «трёхсотых», чтоб и разговоров никаких не было типа «рабов нет, ждите, когда появятся». С эдаким хитрым подмигиванием, намекающим, что найти-то и сейчас можно, но что я с этого иметь буду?

Одного такого предприимчивого ухаря, совсем уж откровенно вымогавшего на лапу, показательно судили и показательно вздёрнули на суку. Вот казалось бы, шли ведь в полную неизвестность, многим, кто не был посвящён во все тонкости нашего плана и всего расклада не знал, представлявшуюся практически безнадёжной. В такие дела паразиты обычно не ввязываются, потому как мёдом там не намазано, а шкуру в целости сохранить проблематично. Детский прикол помните? «Вперёд, орлы, а я за вами. Я смело постою за вашими спинАми.» Все такие должны были по идее найти себе архинужное и архиважное дело в Онобе или хотя бы уж в Дахау. Однако ж, как ни странно, затесалась сволочь и сюда, в участники операции «Ублюдок», а как начало здесь всё более-менее устаканиваться, так и повсплывала. Говно — оно такое, не тонет. Вылавливать его надо…

Потом с Нирулом тигельную печь осмотрели — не совсем так он её соорудил, как мы с Серёгой ему изобразили, но тоже приемлемо, а нам ведь не шашечки, нам ехать. Плавку эту пробную провели, в которой чугуний получился и после которой Велия начала мне мелкого в металлургических вопросах просвещать, разобрались, что угля поменьше в несколько раз в тигель класть надо — вторая плавка уже отличную высокоуглеродистую сталь дала, ничем не хуже той хвалёной лаконской.

После этого как раз и наведались на несколько дней в Гадес всем семейством. Старик Волний старался держаться бодро, но видно было, что даётся это ему нелегко. В нашем современном мире в его годы давно уж на пенсию уходят, которую, как известно, просто так не дают, но какая пенсия в Античности? Да и кланом Тарквиниев продолжать управлять — работёнка уж всяко не из спокойных и размеренных. Кто не верит — участком производственным с парой-тройкой десятков работяг поуправлять попробуйте, не говоря уже о цехе сотни эдак на полторы работников минимум! И не просто временно замещая настоящего начальника считанные недели, пока тот в отпуске или на больничном, а вся реальная ответственность один хрен на нём остаётся, а всерьёз, под свою собственную персональную ответственность, и так годами и десятилетиями непрерывно! А тут ещё и далеко не одно только производство, тут ещё и торговля с политикой — один только гадесский Совет Пятидесяти чего стоит! Это же пауки в банке! Хоть и берёт Фабриций постепенно всё больше и больше рутины на себя, но ведь и Фабриций — ни разу не тот колдун из «Волшебной лампы Аладдина», и не под силу ему разойтись на все четыре стороны, клонировавшись для этого в четырёх экземплярах. Даже надвое разорваться он не в силах, как и любой из нас. Млять, как только у Велтура в Карфагене его мелкий подрастёт — надо будет и его с семьёй поскорее в Испанию вытаскивать! Реально нужен! Тяжело старику управляться с тем, чего Фабриций не успевает, но тянет, пока ещё тянет. В том числе и кое-какие специфические вопросы из тех, что мы с ним обуждали год с небольшим назад. Волний не хвастался, хоть и очень даже было чем, он просто предложил мне прогуляться на верфь самому и посмотреть собственными глазами.

На гадесской верфи Фуфлунс, наш бывший «бригадир» на бандитском этапе нашей служебной карьеры, показал мне остовы трёх строящихся судов — даже по голым каркасам уже угадывались не характерные для обычной финикийской гаулы остроносые и обтекаемые обводы высокоскоростных «гаулодраккаров». Впрочем, один из них уже и обшивался, и по нему было видно, что и корпуса этих кораблей будут жёсткими, не на традиционных для Средиземноморья деревянных шпонках, а на добротных бронзовых гвоздях и заклёпках. Гадес на Атлантике стоит, а не на внутренней луже, и корабли в нём строятся на океанскую волну рассчитанные.

А рядом со строящимися «гоночными» судами крутился и Акобал, как раз на днях вернувшийся из очередного плавания в Вест-Индию и выгуливавший семейство. Поболтали с ним, новостями обменялись. Он и в этот раз ещё нескольких здоровенных жёлто-зелёных ара с Доминики на Азоры забросил — ну, подростков, конечно, а когда выпускал их, то видел и двух уже выросших из прежних завозов — явно прижились. Ещё несколько завозов, эдак до десятка хотя бы — и пожалуй, появится на азорском архипелаге собственная устойчивая популяция больших жёлто-зелёных вест-индских попугаев. Но главное, конечно, не это. Главное — ещё несколько сведущих в разведении вест-индской растительности эдемских гойкомитичей на Азоры переброшено. У тех, первых, табак уже прижился, даже небольшую плантацию развести успели, с которой Акобал уже привёз первую продукцию на пробу. Растёт и кока, но там результатов ждать ещё не один год. В Эдеме же он и в прошлом году застал уже привезённых с материка ольмеков — немного, правда, поскольку добрая половина из них скопытилась от какой-то хвори, так что для вывоза на Азоры ему ни одного из них никто не продал, но там они нужной и полезной деятельностью заняты — ведь нашли уже местные торговцы на материке и помидоры те мелкие, и перец тот красный стручковый, и какаву, и теперь всё это уже выращивается в садах Фамея, который — после годового перерыва — снова суффет города. Заодно наконец и кукурузу на небольшом поле посеяли, раз уж есть теперь кому с ней возиться. А в горах у Чанов Фамей, как и обещал, маленькую плантацию коки заложил, пересадив туда прямо на горную вершину молодые деревца из тех, что являются прямыми потомками добытых ранее ещё предшественниками андских саженцев. Им там ещё расти и расти, как и тем росткам на Азорах, и неясно ещё, выйдет ли из этой затеи толк, но поживём — увидим.

Бобов какавы Акобал уже и сейчас мешок привёз — не кубинской, конечно, та тоже нескоро ещё вырастет и плодоносить начнёт, а материковой, ольмекской. Десяток крупных шаров каучука тоже нас дожидаются, а на будущее эдемцы и на саженцы гевеи готовы заказ принять — просто смысла пока нет. Мало ещё ольмеков на Кубе, некому ещё и каучуконосами заниматься. К этому сезону ещё привезли с десяток семей, но опять половина перемёрла не пойми от чего, так что и в этот раз перевозить на Азоры пока некого оказалось. А из-за этого нет пока смысла завозить туда ни помидоры, ни перец, ни кукурузу. Кому ими там заниматься? Большого солнечного цветка — в смысле, подсолнуха — так нигде пока и не нашли, и даже сами ольмеки ничего о таком не знают, так что едва ли его и в будущем найдут. Ничего не слышно пока и о больших пальмовых орехах — о кокосах, в смысле, так что и они под большим вопросом. Ананас, как ни странно, нашли за южным морем, но оказался он не совсем таким, как мы описывали — мелкий, не очень-то и сладкий, да ещё и с косточками. Есть можно, но как-то не впечатляет. Привезли, конечно, и такой, даже посадили, дабы развести, но смысл? Нашли и ещё один сорт, но тот ещё мельче и костлявее оказался, а вдобавок — ещё и горчит на вкус. Этот даже везти на Кубу не стали — понятно же и так, что явно не то. В общем, движется дело, но пока порадовать особо нечем.

Потом Акобал представил нам свою старшую дочурку, явно уже невесту на выданье. Та зыркнула на меня заценивающе, потом на Велию с нашим спиногрызом взгляд скосила — и как-то поскучнела. Мы с Акобалом переглянулись и ухмыльнулись, моя благоверная в кулачок прыснула, но затем они как-то разговорились «о своём, о женском», а финикиец меня отвёл немного в сторону что-то в остовах кораблей заценить. Только просветил он меня не о кораблях, а о прибавлении в эдемском семействе Фамея. Прошлым летом он застал его дочь Аришат с родившимся в середине весны мальчонкой на руках, и по срокам получается — тут моряк многозначительно подмигнул.

Мальчика назвали Маттанстартом, то бишь даром Астарты. Первые месяцы жизни младенца — самые рискованные, особенно в тропиках, и не было уверенности в том, что ребёнок выживет, поэтому Аришат и не велела тогда Акобалу сообщать мне о его рождении. Теперь же ему уже полтора года, и крепенький такой — видно, что хорошей породы, и Фамей внуком страшно доволен. Лучше было бы, конечно, если бы он хотя бы месяцем раньше родился, тогда его зачатие по срокам нетрудно было бы и к празднику Астарты подтянуть, что для свято чтущего древние обычаи Эдема считалось бы целиком и полностью законным — там ведь в праздник Астарты женщинам и девицам в храме при этом деле предохраняться не положено, и если какая из них в те дни залетит, то такова, значит, была воля богини. Но ничего, сошло и так — Аришат ведь в городе не кто-нибудь, а верховная жрица Астарты, и кому, как не ей, виднее воля её божества? Млять, ох уж эти мне древние финикийские обычаи! В общем, я и по ту сторону Атлантики, выходит, немножко поразмножался. Теперь надо будет и о тамошнем отпрыске должным образом помозговать и позаботиться, а то ведь воспитают его там иначе не просто финикийцем, а замшелым фанатичным мракобесом, и как тогда такого в нормальный прогрессорский социум встраивать? Лет через пять самое позднее, получается, кровь из носа надо там и нашу уже колонию основывать — вива Куба, короче…

Этим сюрпизы не ограничились. Кого я уж точно не ожидал увидеть на верфи — гадесской, по крайней мере, так это Турмса, моряка-этруска, перевозившего нас в самый первый раз из Гадеса в Карфаген и просвещавшего меня в рейсе о торговых и таможенных тонкостях. Его «Любимец Нефунса» представлялся мне тогда новым и крепким судном, которому ещё плавать и плавать, особенно по тихому Средиземному морю в основном, и рановато бы ещё Турмсу новый корабль себе присматривать. Так оно и оказалось, да только служба есть служба, а начальство есть начальство. Велел ему Арунтий корабль помощнику передать, а самому в Гадесе новый корабль принимать, которым затем впредь и командовать. И будет это как раз один из этих трёх строящихся кораблей, при виде которых этруск сразу же понял, в чём тут дело. Я ведь уже упоминал, кажется, как раз когда о нашем переводе в Карфаген речь шла, что этрусские суда — типа турмсовского «Любимца Нефунса» — здорово скандинавские драккары с кноррами напоминают? А его корабль — ещё и с теми усовершенствованиями по гребной части, что и на этих новых предусмотрены. Ну и у кого ж ещё столько опыта в командовании подобным судном, как у него? Хоть и не грузил я тестя чисто гадесской частью проблем, которыми сам Волний занялся, но связь ведь у отца с сыном налаженная, так что они и сами кадровый вопрос разрулили. Видно, что не зря я о подстраховочных собственных плантациях заокеанских вкусностей им талдычил — всерьёз заинтересовались Тарквинии идеей тайной азорской базы.

А Фуфлунс, раз уж на это разговор свернулся, добавил ещё, что и с голубиной почтой трансокеанской дело на месте не стоит. Не стал Волний дожидаться, пока эти высокоскоростные корабли достроятся, а начал первый этап отбора почтовых голубей на дальнобойность ещё на обычных финикийских гаулах. Треть дистации, которую старик, посовещавшись со своим голубятником, решил для этого первого этапа назначить, вполне ведь и этим обычным гаулам посильна, так чего же время-то зря терять? Голубей для этого дополнительных ещё прошлым летом докупили до трёх сотен и в течение полугода к новой голубятне их приучили, а уже по весне этого года первое испытание им устроили — пока налегке. Изо всех трёхсот, вывезенных порциями по пятьдесят и выпущенных с заданного расстояния в открытом океане, долетело где-то двести пятьдесят с небольшим. В этот же сезон им и их подросшему потомству и второе испытание устроили, уже потяжелее — с грузом, имитирующим письмо. Из шестисот — с учётом не отбракованного и допущенного к испытаниям потомства — где-то четыре с половиной сотни долетело. Намечается по осени и третье испытание — с грузом полуторного веса. Если хотя бы пара сотен его выдержит — будет хорошо. За зиму они снова размножатся, и тогда уж им с половинной дистанции испытания предстоят — это расстояние обычным финикийским гаулам ещё доступно. Дальше — уже вот эти «гоночные» корабли понадобятся…

Возвращаемся в Оссонобу, дел ведь тоже невпроворот, а тут ещё и Трай на хвоста сел. Наскучило ему, пока нас не было, с Миликоном дипломатию разводить, да и одно расстройство — видно же, как основательно здесь государственное строительство ведётся. Ну и ещё одна причина у него нашлась — Велия мне по секрету рассказала. Он ведь ещё по Кордубе её с детства знал, да ещё и какой-то очень дальней роднёй ей по линии матери приходился. У турдетанской знати довольно-таки распространены браки между дальней роднёй, а тут ещё и невеста очень даже соблазнительная — мне ли не знать! В общем, клинья он к ней подбивал капитально, и не только напрямую, но и через родоков, да только Криула и Ремд им от ворот поворот дали — в максимально мягкой и вежливой форме, но решительно. У них ведь совсем другие планы на судьбу девчонки были, и уж всяко не захолустного кордубского вождёныша они ей в мужья прочили, а прочили какого-нибудь гадесского олигархёныша, если Арунтий ещё лучшего варианта не найдёт. Это ещё за год где-то до нашего появления происходило. Потом и мы как чёрт из табакерки внезапно нарисовались, и Арунтий лучший вариант нашёл, а на мой взгляд — так и ГОРАЗДО лучший, гы-гы!

Ну, Трай-то уже и тогда смирился, что здесь ему ни хрена не светит, так что реальным соперником мне и не был — дело как раз шло к его помолвке с другой невестой, которую ему родоки сосватали. А сейчас он просто понять захотел, чем же это вчерашний наёмный солдат, даже не вождь, оказался вдруг лучше не только его, но и тех купающихся в серебре гадесских олигархёнышей. Ну, я и показал ему, чем именно. Сам-то он неглуп, очень даже неглуп, но при всей своей тяге к передовой для Испании римской культуре традиционен до мозга костей, шаг влево, шаг вправо — попытка побега, а мне абсолютно похрен, для меня что умнее и рациональнее вот в моих конкретных обстоятельствах — то и есть МОЯ традиция. И знания, опять же, и стремление всё время что-нибудь новенькое придумать и применить. Ну и с кем оказалось — и не могло не оказаться — интереснее девчонке с живым и любознательным умом? Может, и не сильно лучше, но — интереснее! Вот в числе прочего как раз и тигельную плавку стали ему сегодня показал — в том виде, в котором не страшно её перед римскими глазами и ушами засветить.

Поглядели с ним и мою строящуюся «дачу». До полного завершения ей ещё как раком до Луны, но располагающиеся вокруг вполне античного атриума жилые помещения уже в принципе готовы. Ну, по большому счёту готовы, без отделочных работ. Если бы не продолжавшееся строительство вокруг, так в некоторых из них даже и жить уже можно было. В бассейне атриума уже и вода есть, водопровод-то ведь загодя проведён, даже с фонтаном, если кран открыть. Садик атриумный, конечно, ещё только намечен, будущая растительность пока всё больше в горшках, но кордубца и это впечатлило. А уж от того, что строится вокруг — КАК строится, он вообще в осадок выпал. Хоть и ничего такого, что выходило бы за рамки античной техники, но в Кордубе-то — даже в римской, в которую постепенно перестраивается бвыший преторский лагерь — нет и этого! Там рабы и солдаты каменюки вручную таскают или на салазках волокут, а у нас тут — подъёмные краны!

— А зачем тебе такие толстые наружные стены? — не понял Трай.

— А это, чтобы зимой было не так холодно, а летом — не так жарко, — это они ещё едва только до половины возведены, так что до зубчатого парапета ещё далеко.

— А вон та вторая стена зачем? — это он внешний ряд увидел, который пониже основного будет.

— А у меня в этом дворике за этой второй стеной хозяйственные пристройки будут, чтоб внутри попросторнее было. А там ведь тоже немало ценного будет храниться — как тут без стены обойдёшься?

— А зубчатый парапет на ней — для красоты? — он, конечно, заценил и величину вполне крепостных зубцов, и их толщину, и бойницы, — И башни тоже для красоты? — как раз участок между двумя башнями и был уже достроен вплоть до парапета.

— Ну, ты ведь и сам прекрасно помнишь, Трай, как красив был парапет стен Толетума, пока мы не попортили его внешний вид из баллист, — ухмыльнулся я.

— И откуда же возьмутся баллисты у лузитан или веттонов? У них ведь и людей таких образованных нет, которые могли бы их построить!

— Как знать, Трай? Жизнь иной раз меняется достаточно причудливо. Вот сейчас Бетикой владеют римляне, и их власть представляется прочной и незыблемой. Твои дети, наверное, уже будут думать, что иначе и быть не может, но ты сам — ты ведь наверняка помнишь свои детские годы, когда Сципион ещё только отвоёвывал Испанию у Баркидов, и неясно ещё было, за кем будет победа. Каковы были бы его шансы, не перейди на его сторону сами испанцы? А твой отец наверняка без труда вспомнит и те времена, когда прочным и незыблемым казалось господство Карфагена. А твой дед — то время, когда Бетика была свободна и от тех, и от других, и многим наверняка казалось, что так будет всегда. Но пришёл Гамилькар Барка…

— Ну, ты сравнил, Максим! У Барки был флот, тяжёлая африканская пехота, лёгкая нумидийская и тяжёлая финикийская конница, балеарские пращники, осадные машины и боевые слоны! Как можно было выстоять против такой силы! А что из всего этого у лузитан с веттонами?

— А что было у Масиниссы кроме его легковооружённой конницы и точно такой же пехоты? И давно ли это было? А теперь у него вполне приличная армия римского типа, да ещё и со слонами. Римляне своих слонов у кого берут? Флот у него, правда, пока ещё слабоват, да и осадных машин пока нет, но надолго ли? Велики ли шансы выстоять против него, допустим, у соседней Мавритании?

— Ты думаешь, Рим позволит ему?

— Ограбить Карфаген Рим ему позволил. Мавритания чем-то лучше?

— Ты намекаешь на то, что между Мавританией и Испанией лишь узкий пролив? Но за проливом Бетика, которая принадлежит Риму! Кто пустит его туда?

— Масиниссу я привёл тебе просто в качестве примера. Он или кто-то другой — какая разница?

— Здесь настоящая армия с осадными машинами есть только у Рима, который вам — друг и союзник. Так от кого же Миликон огораживает свою столицу настоящими крепостными стенами, а ты почти такими же — свою виллу?

— Нужен ли тебе мой ответ, Трай? Ты ведь умный человек, и ты всё прекрасно понял и сам. Дайте боги, чтобы эти стены никогда не понадобились нам по их прямому назначению и остались просто символом нашей государственности. Мы ценим союз и дружбу с Римом, но ещё выше мы ценим свободу — как и сами римляне, кстати. Поэтому мы и здесь, а не в Бетике. Так ведь лучше для всех, верно?

— И у вас уже три легиона…

— Неполных.

— Надолго ли? К вам всё идут и идут переселенцы. Только сегодня пятеро моих солдат подошли ко мне и попросили отпустить их с семьями к вам. Думаю, вам уже скоро будет кем укомплектовать и свои легионы, и вспомогательные войска. А теперь у вас есть и крепости, и осадные машины, да и вообще машины. Металлургию вот посовершеннее сделать пытаетесь — не очень это пока у вас получается, но когда-нибудь, наверное, вы это сделаете. А с тремя легионами…

— Люди, даже хорошо вооружённые — это ещё не всё. Им нужно дать землю, которая будет их кормить, а так ли уж много ли её у нас? Три легиона — ну, пускай даже со вспомогательными войсками — это всё, на что у нас хватит людей, обеспеченных землёй, а Рим, если понадобится — и так уже было в Ганнибалову войну, наберёт хоть двадцать легионов. Мы знаем наши возможности, Трай, и мы не станем замахиваться на то, что нам не по зубам. Рим велик, мы малы, и от этого никуда не деться. Поэтому нам и нужно развитие не хуже, чем у греков с римлянами, а если сумеем, то и получше. А пока мы только у его истоков…

— «Я почти уверен, досточтимый, что и Юлия не забыла напомнить тебе, но не сочти за назойливость и моё напоминание. Слишком важно это дело, чтобы пренебречь в нём надёжностью», — диктовал я по-турдетански письмо тестю, прохаживаясь по палатке и покуривая сигариллу.

— Руку за спину и сталинский акцент! — подгребнул меня Серёга по-русски.

— Ну, я ж не с трубкой, а с сигариллой! — отшутился я.

— Так трубку ж возьми, а я тебя спорнографирую для истории! — и они с Володей заржали.

— В другой раз спорнографируешь, — я и сам, наверное, сообразил бы схохмить с пародированием Сталина, если бы диктовал по-русски, но русским тесть почти не владеет, а какой смысл изображать сталинский акцент на турдетанском?

Этот приколист, впрочем, таки щёлкнул меня на мой же коммуникатор даже и с сигариллой, хотя в чём тут прикол, когда на мне не полувоенный френч середины 20-го века, а античная испанская туника?

— Я уже дописала, — напомнила Велия, которая по соображениям секретности строчила под мою диктовку сама, да и ловчее у неё выходили эти иберийские кракозябры, здорово смахивающие на более поздние германо-скандинавские руны.

— «Как ты знаешь уже, война одного известного тебе города с одним известным тебе царём уже объявлена, и скоро в другой известный тебе город должны прибыть послы из первого города с просьбой о поставке зерна для армии», — продолжил я диктовку, — «И именно сейчас особенно важно, чтобы второй город не совершил той ошибки с деньгами и кораблями, о которой мы уже говорили с тобой ранее…»

— А чего там эти финики карфагенские отчебучить могут? — спросил Володя, прекрасно въехавший, о каких городах идёт речь, но забывший об одном не попавшем в школьные учебники и оттого малоизвестном вне исторических кругов обстоятельстве.

— Да то, что в реале и отчебучили, идиоты. Прикинь — мало того, что бесплатно хренову тучу зерна Риму предложили…

— То есть засветили богатство! — сообразил спецназер.

— Ага. Так хрен бы с этим — и так зерно уже полным ходом экспортируют, так что этим они, считай, не сильно спалились. Но ведь эти придурки ещё предложили Риму снарядить флот, да ещё и выплатить РАЗОМ всю оставшуюся сумму контрибуции, которая им ещё на СОРОК лет рассрочена! Пятую часть, грубо говоря, только и успели в рассрочку выплатить, и при сборе первого взноса стонали и плакали — помнишь ведь и сам, чего в Карфагене творилось, когда Ганнибал порядок с финансами в городе наводил, чтоб больше такого не происходило. А тут, прикинь, оставшиеся четыре пятых — восемь тысяч талантов серебра, кстати — вдруг предлагают одним махом отдать, когда должны по двести талантов в год отдавать. И это, прикинь, ПОСЛЕ потери Малого Лептиса, который один по таланту в день в виде налогов Карфагену платил…

— Вот это палево! — аж присвистнул Серёга, — В натуре лопухнулись, жополизы!

— Может и был смысл дружественное рвение продемонстрировать, но не до такой же степени! — добавил Володя.

— Удвоенный годовой взнос предложить хватило бы за глаза, — заметил Васькин.

— Точно, Хренио, и это — отличная идея! — одобрил я, — Примерно как с Сицилии и Сардинии римляне сейчас удвоенный хлебный налог на войну собирают. В самом деле, Велия, допиши ещё вот так: «Предложить за этот год двойную выплату для выражения дружеских намерений будет вполне достаточно.» Сенат ведь один хрен предложенного не примет, у них же пунктик насчёт скрупулёзного соблюдения договора, они даже за зерно и Карфагену, и Масиниссе обычную цену заплатят, так что очко у Рима словить не выйдет, а вот всполошат его этой демонстрацией богатства — мама, не горюй.

— Ты ещё что-то насчёт флота говорил, — напомнил Серёга.

— Ага, и это — вообще хоть стой, хоть падай! Вот какой частью спинного мозга они там думали? Им по договору больше десяти трирем иметь запрещено, могут только списанные на слом новыми заменять, а это по одной, самое большее — по две. И мощности кораблестроительные для этого нужны мизерные. А эти дебилы предлагают вдруг СРАЗУ целую флотилию снарядить — которой у них нет и которую, значит, в темпе вальса надо строить и оснащать, если их предложение вдруг будет принято. То бишь, иначе говоря, демонстрируют свою СПОСОБНОСТЬ быстро обзавестись полноценным военным флотом. Давно ли тот скандал вокруг посланца Ганнибала был, который агитировал в Карфагене за тайный союз с Антиохом? В Риме ведь всё запомнят и всё на ус намотают…

— Несколько кораблей предложить всё-таки стоило бы, — заметил Володя.

— Ну, несколько-то можно, — согласился я, — В реале на второй год войны в составе римского флота шесть карфагенских кораблей с экипажами будет. Так, Велия, давай вот ещё что допишем: «Можно было бы предложить первому городу и шесть кораблей из имеющихся десяти и попросить увеличить дозволенную второму городу флотилию на это число для поддержания его безопасности.»

— А это зачем? — не понял Васкес.

— Ну, ежу ведь ясно, что Карфаген мечтает увеличить флот, и отсутствие такой просьбы выглядело бы подозрительно. Тут не столь важно, позволит сенат или откажет, тут важны масштабы. Шесть — это же не шестьдесят, которые Ганнибал просил, будучи суффетом города, и эта цифирь никого не напугает и не напряжёт. Да и не Ганнибал же теперь будет их просить, а вполне проримское правительство. Военную гавань Карфагена с ангарами на двести двадцать квинкерем вы все видели и сами, и римляне о ней, конечно, прекрасно знают. О запасах выдержанного леса и готовых комплектующих вы тоже наслышаны, и наверняка наслышаны и римляне. Мизерность запроса — вполне в пределах нормальных запасов для замены нескольких кораблей — как раз и успокоит их подозрения. Велия, это дописывать уже не надо — такие вещи твой отец знает и понимает получше всех нас, вместе взятых. Наше дело — просто напомнить о недопустимости демонстрации Риму ЧРЕЗМЕРНЫХ финансовой и кораблестроительной мощи Карфагена…

— Ты думаешь, это спасёт Карфаген? — поинтересовался спецназер.

— Повысит шансы, скажем так. Там ведь и Ганнибал успел уже нахреновертить, и это уже хрен исправишь, и эта, млять, «народно-демократическая партия», которая на самом деле безмозгло-урря-патриотическая, ещё хлеще понахреновертит. Это-то, конечно, ещё можно попытаться предотвратить, но хрен знает, удастся ли. Их же до хренища, а дикари Масиниссы своими захватами и набегами даже дохлого достанут, и это работает на популярность урря-патриотов. Запущенный случай, млять — тут хотя бы от разрушения только город спасти, и то задача — ценой его полной и безоговорочной капитуляции.

— А Ганнибал-то чего натворил? — не понял Серёга, — Ты же уже послевоенные дела имеешь в виду?

— Ага, они самые…

— Так вроде, толково же городом управлял?

— Ну так и ограничился бы этим, млять! Гусей-то нахрена дразнить было? Ты думаешь, отчего римляне на него тогда взъелись? За его интриги! Он же через Сципиона хлопотал, чтоб и оборонительные войны разрешили, и шестьдесят кораблей, и полсотни слонов!

— По-моему — умеренно и разумно.

— Ага, если бы исходило от кого-то другого, и лучше бы из проримской партии. А это — ТОТ САМЫЙ Ганнибал, которому лучше было бы вообще уйти в частную жизнь и не отсвечивать. Влиял бы, конечно, на политику, но только втихаря, ни в коем случае не открыто и не от собственного имени. А так — он и себя только подставил, и весь Карфаген. Он отличный полководец, неплохой администратор, но как политик он доброго слова не стоит. Нахрена его, спрашивается, вообще в большую политику понесло?

Я ещё надиктовал супружнице кое-что из вопросов, требующих согласования с Арунтием, а затем перешёл к мелочному выцыганиванию:

— «Ещё прошу тебя, досточтимый, поднапрячь твои связи и раздобыть для меня, если это возможно, рассаду винограда и оливы из северной Греции или каких-нибудь иных стран с суровым климатом. Я также буду благодарен тебе, если ты достанешь мне семена пшеницы и ячменя из Македонии или Боспора — или, говоря просто и коротко, самые холодостойкие сорта всех указанных культур.»

— Я думала, ты попросишь отца раздобыть крупных нисийских лошадей, о которых ты как-то раньше говорил, — удивилась моя ненаглядная, — Как раз ведь война с Антиохом начинается…

— Не в этот раз. Кампания ближайшего года будет проходить в Греции, а не в Азии. Зачем беспокоить твоего отца теми просьбами, которых он сейчас выполнить не сможет? Через год, когда война переместится в Азию, я обязательно попрошу его и об этих лошадях, а сейчас разумнее позаботиться о холодостойких сортах полезных для нас растений.

— Ты прямо к Ледниковому периоду готовишься! — прикололся Хренио.

— Так Малый Ледниковый давно ли в нашей истории был? Ведь по большому-то счёту только в двадцатом веке и закончился.

— Ну так здесь же Испания, Максим! Испания, а не Россия! Снега по колено здесь никогда не было и никогда не будет. И в шестнадцатом веке, и в семнадцатом, и в восемнадцатом с девятнадцатым испанцы продолжали пить вино, приправлять свои блюда оливковым маслом и есть их с белым пшеничным хлебом.

— Но каких сортов, Хренио? Ведь давно уже не античных! С Античности до Малого Ледникового было несколько похолоданий климата, и в ходе каждого выводились всё более холодостойкие сорта, которых сейчас здесь просто нет. А на носу похолодание, до которого пять, в лучшем случае — десять лет. Мы сейчас на пике тепла, но до него было холоднее, и после тоже похолодает.

— Да, дедушка Волний рассказывал, что в годы его молодости зимы холоднее были, и урожаи были меньше — людям даже в Бетике приходилось часто есть жёлуди, чтобы поберечь зерно, — припомнила Велия.

— Вот о том и речь, — подтвердил я, — И по графику мы скоро снова в холода должны скатиться, — я имел в виду график колебания среднегодовых температур для Северного полушария как раз за античные времена из имевшейся у меня на флэшке никоновской «Истории отмороженных».

— Сильно подморозит? — встревожился Володя.

— По графику у Никонова — на одну десятую градуса с небольшим. Но это — среднегодовая температура по нашему полушарию. А реально это что значит? Что над океаном разницы никакой, а в глубине материков и целые градусы разницы набегают.

— Какая-нибудь пара-тройка градусов? — ухмыльнулся Серёга.

— Это тоже в среднем. Там, где у Никонова плавная линия — это из-за малого числа данных по Античности, а на самом деле там должны быть нехилые зигзаги год от года. Причём, сам понимаешь, лето от лета не сильно отличается, а вот зима от зимы — иногда ого-го! И похолодание коснётся реально не всех зим, а отдельных, но для них оно будет ощутимым…

— Макс, ты лучше скажи проще — нам придётся в меховые шубы кутаться?

— В меховые не придётся. В этом смысле Хренио прав — мы в Испании, а не в России. Вдобавок — ближе всего остального Средиземноморья к Атлантике, и это, если верить Паршеву, должно дополнительно смягчить похолодание для нас. Но вот какова будет наша реальная разница с Италией, я прикидывать не возьмусь. А там вот в то похолодание, что было до нашего пика тепла, италийские греки не могли выращивать виноград севернее Неаполя. Сейчас, вот в это наше время, Катон либо недавно написал, либо пишет, либо скоро напишет для сына свой трактат «О земледелии», и по нему получается, что в Средней Италии сейчас нет никаких проблем ни с виноградом, ни с оливками. Думаю, что и в Северной тоже, если на равнине. А Никонов на Колумеллу ссылается, который будет жить уже при новом потеплении времён Октавиана Августа, так этот Колумелла будет плакать от счастья, что теперь наконец-то можно распространить виноградарство и оливководство туда, где они ещё недавно были нереальны из-за суровых зим. Неслолько лет нормальной жизни, и вдруг — бац! — аномально холодная зима. Всего одна на несколько лет, но её и одной за глаза хватит, чтобы выморозить на хрен и оливы, и виноградники. Вот вам и «всего» одна десятая градуса среднегодовой температуры…

— Так тогда ж северные сорта нужны, а ты такие же средиземноморские тестю заказываешь…

— А какие северные? Я бы с удовольствием, да нету их в природе! Нам с вами их выводить предстоит, потому как ни одна сволочь ещё за нас этой работы не сделала. А пока самые холодостойкие сорта — восточные.

— Да насколько там холоднее-то? — хмыкнул спецназер.

— Ну, Овидий, которого тот же Октавиан Август на черноморское побережье нынешней Румынии сослал, плакался на чуть ли не сибирский климат — ага, на том самом пике тепла, который похлеще нашего будет. По нашим расейским меркам — солнечный южный курорт, млять! А он жалуется на замёрзшее море и на замёрзший Дунай, который форсируют по льду сарматы. Ну, Овидий у нас поэт, а поэт — это диагноз. Натура тонкая, ранимая и истеричная, и на это спишем его обобщение о местном климате, но разовый случай в единичную аномально холодную зиму, надо думать, всё-таки был. Так в Италии таких зим не случалось, а там — хоть изредка, но случались, а поумереннее, но тоже не подарок — наверняка случались гораздо чаще. И значит, те сорта полезной растительности, что поближе к тем местам возделываются, уж всяко получше тутошних сортов холода выдерживают.

— Короче, восточные сорта как замена северным? — обобщил Володя.

— Ага, для начала хотя бы так схитрожопим.

— Думаешь, у них будет лучше урожайность?

— Прежде всего — меньше риск остаться вообще без урожая. А сама урожайность — хрен её знает. Всё-таки при похолодании климата она — сам понимаешь…

— Значит, улучшать надо агрономию. Млять, Наташку надо сюда вытаскивать! Она ж в этом шарит! Удобрения там, севооборот грамотный…

— Хорошо бы. А то ведь только с ячменем пшеницу и чередуют, да и это-то, небось, хрен делали бы, если бы пшеницу можно было дважды подряд на одном и том же поле сеять. Потом истощат землю и забросят на несколько лет под пар, а новую расчистят и выжгут — уроды, млять!

— Ага, я помню, как ты тому бойцу знакомому объяснял…

— Курию, что ли?

— Ну да. И то, сдаётся мне, что ни хрена он в суть не въехал, и поверил он не столько твоей лекции, сколько лично тебе — круто он тебя зауважал после похода.

— Похоже на то, млять! Ладно, пока хотя бы так, а там уж — на нашем примере увидят и убедятся. Трай при отъезде обещал в Италике сципионовской с колонистами переговорить насчёт бобов и гороха…

Суть проблемы в том, что подсечное земледелие искоренять надо на хрен, пока леса не свели, да землю не истощили. Долго ли это в тёплом климате густонаселённого Средиземноморья? Урожаи ведь неплохие, и если нет войн, то население растёт быстро. Это не горячо любимый родной российский холодильник, где лесов до хрена, а народу — хрен, да ни хрена. В нём и до самого конца Средневековья местами подсека сохраняться будет. Ведь самый урожайный способ хозяйствования! В удачный год по свежему палу и сам-сто получить вполне реально, да и на следующий год сам-тридцать где-то, а это запас на несколько лет — как раз пока урожаи на истощённой земле уже снижены, а новый участок ещё не готов. Ну и нахрена крестьянам вот сей секунд сдались эти многополья с севооборотами, когда работать надо больше, а урожаи меньше? Полибий вон в реальной истории полвека спустя охренеет от лузитанских цен на зерно, в разы меньших даже по сравнению со льготными римскими раздачами гражданам. В этой дешевизне, конечно, и повышенная покупательная способность звонкой монеты в глухом захолустье свою роль сыграет, но и высокая урожайность подсечного земледелия тоже. И от такой благодати отказываться? Охота этим дурным грекам с римлянами горбатиться и жить впроголодь — их дело, а турдетаны-то тут при чём? Ведь хватает же пока лесов!

Даже Фабриция нелегко было убедить, что нельзя нам иначе, если мы хотим сохранить для потомков и испанские леса, и плодородие испанских земель, и если совсем честно, то не аграрными соображениями я его убедил, а перспективой жёсткого дефицита древесины, которой и на уголь для металлургии прорва понадобится. А уж как мы с ним потом Миликона убеждали — млять, слов нет, одни выражения! Его убедили только одним — при более стабильных урожаях и налоговые поступления в казну стабильнее будут, а не как при подсеке — то густо, то пусто. Хотя можно, конечно, и его понять — указ-то ведь не только Фабрицию, но и ему подписывать, а нововведение, говоря современным языком, весьма непопулярное. Каждой общине теперь в соответствии с этим указом выделяется дополнительная площадь лесов и пустошей, равная уже распаханной, и на этом — всё, халява заканчивается. За самовольную же подсеку вне этих добавленных общинам земель — батоги за первую попытку и сразу виселица за вторую. Едва бунт не случился, когда указ этот обнародовали. Народец в осадок повыпадал — как дальше жить? Курий вон как раз тогда ко мне сразу же и зашёл — на жизненные тудности пожаловаться, да это дурное правительство покритиковать — ага, прямо за столом как на современной кухне политику с ним и обсуждали. Прям, горячо любимой родиной повеяло, гы-гы!

Так это ещё не сей секунд новый пал пейзанам нужен, а через пару-тройку лет, так что вовремя мы с этой аграрной реформой подсуетились, иначе точно крестьянскую войну схлопотать рисковали бы. С учётом этого выделенного им заранее пала лет пять или шесть мы на устаканивание новой агрономии выиграли, и за это время надо позарез её отработать и внедрить. Для начала вот хотя бы такое трёхполье с чередованием пшеницы, ячменя и бобовых по пару. Этому пейзан научить, пожалуй, можно, и выгоды они сразу же оценят, а вот всё, что сложнее и не столь самоочевидно — только на наших «дачных» латифундиях экспериментировать, отрабатывать и внедрять придётся, и лишь потом самые смелые из окрестных крестьян перенимать это дело у нас почнут. А пока основная масса лишь похмыкивает, да посмеивается — это до указа, а после — ещё и ворчит. Хвала богам, только ворчит — сказалась благодарность за правительственную заботу о семьях убитых и раненых, которой всерьёз никто не ожидал. Мало ли, чего там то правительство понаобещает! Но когда семьи указанных категорий вдруг НА САМОМ ДЕЛЕ получили государственных рабов, а с семей всех призванных на службу в этот год НА САМОМ ДЕЛЕ вдруг не потребовали за этот год налогов — народ оценил. Никогда ещё такого не было, а все заботы о семьях мобилизованных всегда возлагались на саму общину. Вот вам разнарядка на мобилизацию, вот вам разнарядка по налогам, и как хотите, так из этой жопы и выкручивайтесь. И хотя обещаниям новых продвинутых способов хозяйствования по-прежнему не очень-то верят, теперь верят в другое — что так или иначе об их нуждах как-то позаботятся, и совсем уж пропасть правительство не даст. Ну, для начала и это неплохо…

Курий мне тогда рассказывал, как над ним и надо мной его соседи в деревне прикалывались, когда он у себя во дворе несколько молодых кустиков дикого лесного винограда посадил. Мы с ним аж из-под Толетума их с пару десятков привезли, так он пяток у себя посадил, а я остальные у себя на «даче». Его и в здешних лесах полно, и вино из него тоже неплохое выходит, если лето выдалось солнечным, так что подавляющее большинство турдетан и в Бетике-то культурным виноградарством не заморачивается, а просто дикий лесной собирает, а тут эти два чудака зачем-то издали точно такой же везти вздумали! Особенно вот этот богатенький рабовладелец-латифундист, у которого на его земле привезённые из Африки рабы-ливийцы вместе с нанятыми в качестве подёнщиков оссонобскими финикийцами ещё и настоящий культурный виноградник возделывают!

А я ж чего с этим толетумским виноградом заморочился, да и Курия ещё настропалил? Климат в Толетуме посуровее нашего приморского — и севернее, и от Атлантики дальше, и местность над уровнем моря повозвышеннее и горами от северных ветров не прикрыта. Там и летом-то ночью заметно попрохладнее, а уж зимой разница наверняка ощутимая. Я ведь упоминал уже, что климатические колебания на зимних температурах главным образом сказываются? Прохладное лето винограду не страшно — ну, не таким сладким вызреет, только и всего, а вот морозная зима вообще загубит его на хрен. Так у того толетумского винограда шансов пережить зимние холода уж всяко поболе будет, чем у здешнего. А уж культурные виноградники, если судьба им такая выпадет незавидная, вообще первыми повымерзают, так что с холодостойким диким виноградом я получаю наибольшие шансы не остаться без собственного вина. Ну, мои дети и внуки, точнее — самый-то пик холодов не сразу наступит. Забавно, конечно, со стороны выглядит, когда у меня сама «дача» ещё и до половины не достроена, сам всё ещё в лагерной палатке с семьёй обитаю, а уже дачное хозяйство полным ходом налаживаю. А хрен ли прикажете делать, когда лет через пять уже то похолодание начаться может? Нет у меня времени на раскачку! Оттого и тестя с холодостойкими сортами нужной нам полезной растительности напрягаю, оттого и «дички» подходящие собираю, оттого и Трая вон договориться с италийскими колонистами насчёт бобов и гороха для севооборота на полях настропалил. И прав Володя, надо Наташку евонную сюда вытаскивать! Она во всём этом получше нас соображает, и знания ейные позарез нам тут скоро понадобятся. Когда похолодание заметно на урожаях скажется, и самые прозорливые из пейзан репу зачешут, приходя к тянущему на Нобелевскую премию гениальному озарению, что «так дальше жить нельзя», нам надо будет уже и хозяйство отлаженное иметь, и продукцию холодостойких сортов в товарных количествах, чтоб хотя бы семенным материалом тех прозревших пейзан обеспечить. Иначе ведь — жопа будет!

Заметил Курий, конечно, да и не один только он, и явно фортификационный характер моего «дачного» строительства. Обычная-то античная вилла давно бы уже была достроена или достраивалась, и я бы на ней уже жил, а этот мой мощно укреплённый «виллозамок» ещё строить и строить. Таких жилищ в античном Средиземноморье ни у кого нет, наши — и те прикалываются, даже Хренио свой «кастелло» не столь капитально сооружает, и в окрестных деревнях по словам моего знакомого некоторые тревожиться начинают, к каким это бедам их сосед-латифундист готовится, и что тогда простых пейзан ожидает, подобных твердынь не имеющих? Ну, я и растолковал Курию, что чем больше таких «виллозамков» вроде моего в округе будет, тем безопаснее будет и крестьянам возле них в случае крутой заварухи. До города ведь ещё добежать надо, а успеешь ли с семьёй и манатками, когда УЖЕ началось? Вот, кому до города добраться проблематично будет, как раз в таком ближайшем «виллозамке» тогда и укроются. Мой, например, когда я его дострою, если как следует людей уплотнить, так и несколько сотен семей вместит, и запасов в нём на эту прорву на эти несколько дней хватит, так что перекантуются, а за эти несколько дней несколько сотен вооружённых мужиков, собранных вместе, избавленных от страха за свои семьи и порядком рассвирепевших на тех, кто учинил это безобразие, горы своротят! И сотни — это из одного «виллозамка», а из десятка таких «виллозамков» их будут тысячи. Есть желающие иметь с ними дело? И это только с ними, а ещё ведь и город, того и гляди, минимум столько же им на помощь выплеснет. А ещё ведь и в соседние города гонцы ускакали, и там уже настоящая армия мобилизуется. Вот что такое густая сеть надёжных убежищ хотя бы на несколько дней. И уже само их наличие — ага, с учётом всех вытекающих — резко снижает вероятность тех заварух, на которые они рассчитаны. Кому охота подобных приключений на свою драгоценную задницу?

Но для этого такие убежища должны быть надёжными, а это уже солидная фортификация, которую осилить нелегко. Тут не плетень с саманом и не булыжник на глинистом растворе, тут массивные каменюки на известковом растворе требуются, а это и каменоломни, и печи для обжига известняка, и строительная техника. Ну, блоки-то известняковые в основном прямо из будущего крепостного рва выламываются, щёбёнка и пыль от них как раз в печи для обжига на раствор и идут, а техника — вот она. И рычаги, и телеги, и салазки на катках и на деревянных «рельсах», и лебёдки с воротом, те салазки тянущие, и подъёмные краны с приводом от большого ступального колеса. Белку в колесе все видели? Вот и у крана такое же примерно колесо, только здоровенное, и в нём человек со ступеньки на ступеньку переступает, вращая колесо, а вместе с ним — и вал мощной лебёдки. Работа, конечно, скучная и монотонная, но не изнуряющая — ведь работает тут больше вес человека, чем его мускульные усилия. С одним одноместным колесом такой кран несколько тонн поднять в состоянии, а с двумя двухместными — то бишь с четырьмя переступающими в них людьми — и полтора десятка тонн подымет. Главное — чтоб место нашлось для такого механизмуса, который и габариты имеет соответствующие — в высоту самые здоровенные и поболе двадцами метров бывают. Я уже упоминал, кажется, как Трай в осадок выпал, эти подъёмные краны у нас увидав? Ещё бы! Во всей Испании только у нас они и есть — благодаря карфагенянину Баннону, сманенному Арунтием как раз со строительства карфагенских многоэтажных инсул. Не уверен, что и в самом Риме успели уже ступальный кран перенять — не начался там ещё настоящий строительный бум, и лично я там видел только обычные греческие краны с воротковой лебёдкой, рычаги которой руками крутить надо. Так что тут мы, можно сказать, уже и гегемонов обскакали.

И это — я имею в виду внедрение чисто античных, но передовых для античного мира технологий — тоже немаловажно. Есть максимальный уровень знаний и умений — это тот, которым владеем мы сами плюс содержимое наших телефонов с флэшками. И есть минимальный — это уровень окружающего нас античного социума. В нашем случае — не греческого и не римского, а турдетанского, то бишь хоть и не варварского, но и ни разу не передового, а эдакого полуварварского. До максимума мы наших детей и внуков хрен дотянем. И содержится в наших аппаратах с флэшками далеко не вся интеллектуальная мощь нашей современной цивилизации, и переписать то, что имеем, в виде бумажных или там папирусных книг, пока аппараты наши не сдохли, мы едва ли успеем всё, и сами мы — ни разу не академики, не профессора и даже не простые ВУЗовские преподы. Так что будет реальный уровень наших потомков где-то между этими двумя — ага, между небом и землёй поросёнок вился. В идеале — поближе к тому, максимальному, хотя бы уж уровень второй половины девятнадцатого века, вроде эдакого добротного паропанка, от которого они смогут уже развиваться и дальше — заделов и научной базы достаточно. Но что, если нам это вдруг по каким-то причинам не удастся? Мало ли, отчего мы раньше времени сгинуть можем? От эпидемии какой-нибудь неожиданной, от которой у нас имунитета не окажется, от цунами внезапных, нигде в дошедших до нас трудах античных историков не зафиксированных, от войнушки какой-нибудь внеплановой, если мы с нашей охраняющей реальную историю подстраховкой облажаемся и чего-нибудь непотребное своими делами нахреновертим — что угодно ведь может случиться. И в самом хреновом случае, если мы все вдруг разом скопытимся, ничему практически своих детей научить и не успев, они на минимальном уровне окажутся. Ну, не на самом минимальном, до него-то Тарквинии им деградировать не дадут, уж до своего-то всяко подтянут, но хрен ли даже это за уровень?

Хороший античный он у них, с греко-римским сопоставимый, но ни в чём практически его не превосходящий. А надо бы, чтобы превосходил, и весьма сильно превосходил. Чем больше будет превосходить, тем лучше — ведь это и есть как раз тот минимальный уровень, до которого рискуют скатиться наши потомки в самом хреновом случае. И значит, подтянуть надо этот минимальный уровень окружающего их социума повыше, насколько удастся. Для начала — на самый передовой античный уровень его вытянуть. Собственно, этим нам и пришлось бы в основном ограничиться, если бы мы не оживили наших аппаратов, потому как того, что мы из башки вспомнить в состоянии, слишком мало для закладки полноценных основ нашей технической цивилизации. Даже послезнание наше было бы весьма фрагментарным и для практического применения малопригодным, если бы мы с Юлькой только из башки ту историю вспоминали, не получив доступа к Титу Ливию и прочим нашим «шпорам», и так ведь примерно у нас дело обстоит практически во всём. Ну, вытянули бы отдельные элементы, но единую взаимоподдерживающуюся систему, которой и является полноценная цмвилизация, хрен осилили бы, так что имели бы в этом случае наши потомки передовой античный уровень с лишь отдельными фрагментарными и оттого обречёнными на застой, если вообще не на деградацию, улучшениями. А так, с нашими «шпорами» по всем основным составляющим цивилизации — ещё потрепыхаемся, млять! До максимума потомков не дотянем, так хоть приблизим к нему, дав им старт повыше, но для подстраховки и от минимальной задачи не откажемся, подняв повыше и тот базовый местный уровень, ниже которого они уж точно не просядут…

Ещё же одна немаловажная фишка этих передовых античных технологий в том, что их-то уж всяко не страшно римлянам показать — знают они их и без нас. Знают, даже используют местами или будут использовать, но не широко, а только там, где без них не обойтись. У них ведь та же самая хрень, что и у греков, у которых даже жернова мельниц для размола руды на рудниках Лавриона вращали рабы, поскольку обходились дешевле даже ишаков. Когда рабов много, и они дёшевы, а техника примитивна, нет смысла в её массовом внедрении.

Жатка, толкаемая волом или ишаком и срезающая хлебные колосья? Знают, в Галлии даже внедрят кое-где, но местами даже пахать будут не на волах, а на рабах, которые дешевле волов. Водяное колесо? Прекрасно знают они его, даже на водяных мельницах кое-где используют, местами и для водоподъёмников из водоёма наверх акведука, но на поля и на верхние этажи жилых инсул воду таскают рабы. «Наш» подъёмный кран со ступальным колесом? Тоже прекрасно знают, даже внедрят у себя, но только для подъёма уж очень крупных каменных или бетонных блоков, а всё, что под силу перетащить рабу — так и будут у них таскать рабы. Гребное колесо на морском и речном транспорте? Знают и его, даже применили разок массово в Первую Пуническую при первой попытке десантирования на Сицилию. Целую флотилию паромов с таким гребным колесом отгрохали, которые через зубчатую передачу волы вращали, но разметало ту флотилию волнами в Мессинском проливе, и остался этот эксперимент единственным в своём роде. И вот ведь парадокс — и ступальное колесо знают, и гребное, а совместить их в одно, заменив одним или двумя ступальщиками целый ряд гребцов по борту судна — чего им не хватило? Желания или мозгов? То же самое и с тигельной плавкой стали, то же самое и с индийским прототипом штукофена, то же самое и с внедрёнными в Гребипте, но так и не распространёнными римлянами по всей их империи индийскими же колёсной прялкой и горизонтальным ткацким станком. Так что спокойно можно внедрять всё это на глазах у римлян в нашем турдетанском государстве, не боясь изменить этим историю всего античного мира в целом. А ведь это не только передовой античный уровень. Это — ещё и уровень позднего Средневековья, то бишь Ренессанса, с которого и началось то самое технологическое лидерство Европы, её Промышленная революция. А началась она всего лишь с массового внедрения вот этих вот простых технологий, прекрасно известных римлянам, но так ими массово у себя и не внедрённых…

Конечно, и нам без рабов не обойтись. На рудниках вгрёбывать кто-то должен? А в каменоломнях? А на тяжёлых строительных работах? А канализацию ту же самую в городе чистить, когда она заработает? Теперь вот ещё и казённых рабов семьям убитых и раненых на войне солдат в помощь даём. И на наших сельскохозяйственных латифундиях, и на наших промышленных предприятиях мануфактурного типа — везде будут работы либо тяжёлые, либо грязные, либо скучные, для свободного вольнонаёмного работника ни разу не соблазнительные. В Совдепии такие работы выполняли зэки или солдаты-срочники, то бишь люди подневольные — те же самые государственные рабы по сути дела. В городах — лимита из глуши, согласная на всё ради городской прописки. Когда этот источник иссяк, гастарбайтеров с юга набирать стали, а как с ними проблем нахлебались — собственную безработицу создавать принялись, ради чего целый кризис устроили. Нам тут это надо, спрашивается, над свободными и ни в чём не повинными людьми самое натуральное излевательство устраивать? Тем более, что рабы-то один хрен есть, и один хрен их надо к какому-то делу приставлять, раз уж их живыми в плен взяли, а не поубивали на хрен на месте. Как прикажете оцивилизовывать дикарей вроде тех же лузитан с кельтиками и веттонами, которые сами оцивилизовываться не хотят, а хотят безобразничать как отцы и деды с прадедами безобразничали? Типа, национальная самобытность, которая их самих вполне устраивает, да только вот для нас их такого рода самобытность неприемлема, так что выбор у них небогатый — на север, пока ещё есть куда, под меч или в рабство.

Как Сапроний и разжёвывал тем веттонам, рабство — тоже не без вариантов. Ну, насчёт того, что мало кто из них на что дельное сгодится — это он, конечно, весьма сильно утрировал для их пущего вразумления. Мы ведь прямо целыми семьями в основном их брали, а семейные без крайней нужды буянить не склонны — бежать им затруднительно, бунтовать — тем более. Одиноких мужиков не так уж и много к нам в плен попало, и не все они отморозки. Такие обычно быстро выявляются — кто не уложен на месте при попытке побега или за очень уж активное неповиновение, а уже на работах буйным и ни на что не годным себя показал — в цепи и на продажу римлянам. Баб таких побольше оказалось — они же в чистом поле не воюют и в боях не гибнут, но с ними и проще, потому как они-то жизнью дорожат куда больше мужиков. Какие постарше, да поуродливее — сразу в цепи и туда же, на продажу римлянам. Какие помоложе, да посимпатичнее — к таким подход подифференцированнее. Самых стервозных — солдатне для пускания по кругу, после чего — туда же, в «римскую» кучу. Но таких, хвала богам, немного. Тем, кого вразумил пример этих, находится применение получше. Я ведь уже упоминал, кажется, что мы берберов у нумидийцев покупаем? Вот им в жёны, кто заслуживает, брюнетки идут, а посветлее — обратно через море, к тем же нумидийцам или маврам. Там светленьких мало, так что их с руками рвут. За шатенку двух берберок-брюнеток дают, за блондинку — от трёх до пяти. В смысле — сопоставимых, то бишь молодых и симпатичных. Усердных и послушных рабов испанцев женить ведь на ком-то надо, верно?

Смысл тут в том, чтобы те рабы, которые только у нас семьями и обзаводятся, смешанные семьи образовывали, родных языков друг друга не знающие и вынужденные по этой причине общаться по-турдетански. И сами в какой-то мере отурдетанятся, а уж для их детей турдетанский родным будет, да и сама родина — вот она, прямо под ногами. Заработает глава такого смешанного рабского семейства свободу себе и семье — если на прежнем месте вольнонаёмным не остаётся и на прежнюю родину лыж не навострил, то дорога ему в турдетанскую или бастулонскую общину — ага, по одной семье на деревню, чтоб ассимилировались там окончательно и бесповоротно. Нахрена ж нам тут сдались, спрашивается, иноплеменные диаспоры? Тут и лузитан-то этих с кельтиками, что у нас живут, за глаза хватает, тоже ассимилировать как-то надо, и дополнительные проблемы того же сорта — на хрен, на хрен! Фабриций вон рассказывал, что когда мы с Нобилиором в тот толетумский поход ушли, который с погрома оретанских земель начался, так как разделались мы с ними, да на карпетан дальше пошли — к нашей восточной границе более трёх сотен оретанских семей пришло в подданство и на поселение проситься. И встали табором у границы, ожидая, пока в Оссонобе их участь решится. Так даже им, хоть и близкие по крови, языку и культуре иберы, один хрен условие поставили — расселяться по одной семье в общины турдетан, бастулонов и кониев и в них натурализовываться — не будет никакой оретанской диаспоры в турдетанском государстве. Те пошушукались меж собой, вождь ихний обиделся и с полсотни где-то семей обратно увёл, ещё столько же на север подалось, а две сотни семей условие приняли и послушно расселились, как им было указано. И не будет у нас теперь никаких оретан и никакой оретанской проблемы.

К нормальным рабам у нас и отношение нормальное. Та блондинка с козами, что в той веттонской деревне нам попалась при попытке слинять из неё, тоже в числе родственниц наших вражин оказалась и в рабство к нам угодила. Проревевшись, унялась, и в принципе-то оснований за бугор её продавать не было, да и сама она в Африку не хотела — мы прямо башку ломали, чего с ней делать. Штуки четыре берберок за такую точно выменяли бы у нумидийцев, да она снова в рёв, а так-то ведь хорошо себя вела, нареканий не было. Таких мы стараемся не неволить, дабы прочие на них смотрели, на ус мотали, да пример с них брали. Как раз очередное «собеседование» с ней проводили, тут Трай зашёл, заценил её, послушал, да и попросил нас ему её продать. И видно, что слюну на неё пустил, так что явно в наложницы наметил. Ну, предложили ей этот вариант, она его заценила — в смысле, и сам вариант в общем, и кордубца в частности, да и как-то не опечалилась предложенной ей перспективой. Ну, раз так, то Траю её и подарили.

Самый же прикол с другой веттонкой вышел — с той местечковой амазонкой, что куриевского сына фалькатой ткнула. После того, как на первом предварительном «распределении» двух её не в меру гоношистых односельчанок прямо на глазах у всей их толпы солдаты на травке разложили и коллективно попользовали, а затем в «римскую» партию их включили, она их судьбой не соблазнилась и гонор-то свой поумерила, но побрыкивалась периодически в безопасных пределах. Это была явная кандидатура в Африку, там и не таких усмиряют быстро, а внешне — хоть и не блондинка, но хороша, и думаю, что уж трёх-то берберок брюнетистых за неё бы нумидийцы дали. И туда бы ей давно и отправиться, если бы наш Серега слюну на неё не пустил. Втолковывали мы ему, что поспокойнее ему наложница нужна, даже варианты ему подыскивали и предлагали, но он уже втрескался и упёрся рогом — типа, только эту, и баста! Мало ему Юльки, млять, от пиления которой он и слинял с нами, как только дело ему в Испании нашлось! Карма такая, что ли?

Пришлось из-за этого ей мозги вправлять. Разжевали ей перспективы для разных вариантов её поведения, объяснили популярно, что ей шикарный по сути дела вариант предлагают, ничуть не худший, чем той блондинке, хоть и не заслуживает она его. Другая бы на её месте радовалась, что не к нумидийцам и не к маврам, а эта оглядела нас заценивающе, да уведомила эдак сквозь оттопыренную губу, что вот если бы кто из нас её взял, так со мной она бы смирилась, с Володей смирилась бы, с Васькиным, пожалуй, тоже — ну, разве что побрыкалась бы немножко для порядка, но после этого уж смирилась бы с любым из нас троих, а вот с этим — не хочет и по доброй воле не даст. Разжёвываем снова, что Серёга — один из нас и такой же точно, как и мы. Ну, не столько вояка, сколько учёный, умная голова, но у нас именно такие и ценятся — вояк-то вон целая армия, а мыслителей — с гулькин хрен. Намекнули даже, что при хорошем поведении есть у неё шансы и не просто рабыней для постели оказаться — у испанских иберов ведь ещё и почётные наложницы бывают, фактически — эдакие младшие жёны, и даже берут таких зачастую из свободных, и это мало отличается от брака. Ну, как у моих тестя с тёщей, например. Призадумалась, даже въехала, кажется, но один хрен фыркнула — добровольно ноги не раздвинет. Ну, раз такие дела — предупредили, что если чего с Серёгой сделает, так судьбе тех двух стерв позавидует, а ему намекнули, что таких баб не спрашивают, а просто раскладывают, да впендюривают…

Он честно попытался — визг, вопли, грохот, эта из палатки вылетает — ну, такой вариант мы тоже предусмотрели, да с солдатнёй нашей заранее договорились. Её тут же хвать за руки, она визжать и вырываться — от одного вырвется, другой ловит, того и гляди, по кругу сейчас пустят — это наши бойцы изобразили убедительно. Тут Серёга из палатки вылазит с фингалом на лбу, да ещё и за яйца держится, и турдетанских слов у него нет — одни русские. Мы ей их перевели с соответствующей отсебятиной, а она шипит, что дважды промахивалась, всё ждала, когда ж он сообразит оплеух ей надавать, да руку заломить — чтоб ей хоть не так стыдно сдаться ему было, гы-гы! Всыпали ей розог — ну, в щадящем режиме, больше для вида, Серёге расклад растолковали, ей в рот приличную чашу вина влили — типа, пьяная баба звизде не хозяйка, да и направили их на второй заход. Серёга потом рассказывал, что один хрен связать её пришлось, да на кушетке связанную растянуть — умора, млять! Но вчера, когда подгребнули, не хочет ли сменять эту стерву на кралю посмирнее и поподатливее — не захотел. Видимо, сладилось таки у них наконец…

Кстати, вчера он и письмо от Юльки получил. И надо отдать нашей историчной истеричке должное — кое в чём она таки соображает. Вот мы тут глобальные вопросы геополитики и государственного строительства решаем, в том числе по отурдетаниванию угодивших к нам в рабство дикарей, а она там над узколокальным, но не менее важным вопросом призадумалась — как бы нам наших потомков от полного отурдетанивания подстраховать. Как родила Ирку, так и призадумалась. Когда Серёга рассказал, чего она там для этой цели отчебучила, мы сперва со смеху попадали, но потом, призадумавшись сами, пришли к выводу, что что-то в этом есть. Короче говоря, она взяла, да и купила на невольничьем рынке двух девчонок-рабынь — мелких пятилетних шмакодявок. Одна — то ли кельтка, то ли италийка из тех, что римляне в порядке репрессий за какие-то только им и известные провинности в рабство распродают, а вторая — негритянка. Причём, обе они свежепривезённые, так что ни по-финикийски, ни по-гречески обе ни в зуб нога, а их родных языков, ясный хрен, тоже никто в Карфагене не знает. А Юльке как раз этого и надо. Она их русскому учит, а на улицу не только не посылает, но и не выпускает, чтоб лучше русского никаким другим языком и не владели и только на нём меж собой и общались. Подрастёт Ирка, подойдёт время говорить начинать, а она их няньками к ней и приставит, чтоб только по-русски вокруг неё все и говорили. И резон-то тут явный.

Вот Волния моего взять. Дома-то он по-русски нормально говорит, когда мы с ним по-русски, а на улице, когда с такой же пацанвой наших бодигардов играет — тут не хватает его надолго. Начинает-то он и с ними по-русски, но они-то ведь только те рууские слова знают, которых от него же и нахватались, и их им, ясный хрен, не хватает, вместо них турдетанские в ход идут, а стоит к их компании ещё кому-нибудь присоединиться, кто по-русски вообще ни бельмеса — вся компания вскоре на турдетанский переходит. Нет, то, что все на нём хорошо понимают и говорят — это я и сам обеими руками за. Не надо нам такой ситуёвины, как в России после «пёрднувшего первым» сложилась, когда РУССКОЕ дворянство не только по-европейски одевалось и бороды брило, но и шпрехало меж собой на лягушачьем, то бишь на хренцюзском, пускай даже и с неистребимым нижегородским акцентом, да так к этому с самого раннего детства привыкало, что по-русски некоторые и двух слов связать не могли. А потом эти же самые люди совершенно искренне удивлялись пугачёвщине. А ведь по справедливости им бы следовало на золотой памятник Наполеону скинуться — за то, что объединил их с народом против себя и тем самым спас их на целое столетие от второй пугачёвщины. Вот такого нам на Турдетанщине не надо. Лучше — как в средневековой Европе, где все образованные люди говорили на латыни, но каждый из них прекрасно владел и языком своего народа. Русский язык нужен для нашего продвинутого попаданческого образования, которое только на нём и возможно, и это — экологическая ниша той средневековой латыни, а никак не хренцюзского Нового времени. Для общения же с народом — СВОИМ народом — нужен турдетанский, и он тоже должен быть родным.

Тем не менее, у нас не с турдетанским сейчас проблемы, а с русским. Надо, чтоб годам к семи он у этой пацанвы от зубов отскакивал, а для этого хорошо бы как-нибудь повысить удельный вес русскоязычных в их компании. Купить, что ли, и мне пару пятилетних сопляков, да по-русски их выдрессировать?

— Тарх, ты бы поосторожнее всё-таки, — попросил я этруска, убедившись, что совсем отговорить его от этой не самой умной на наш взгляд затеи не удастся. А власть начальственную применять и тупо запрещать и не пущать — не тот случай.

— Максим, ну ты пойми! Пра-пра-прадед Туллии со львом сражался — наверное, с одним из последних в Италии, и её род страшно гордился своим предком. Мой предок в седьмом поколении тоже убил льва, а его дед — целых трёх, и в моём роду тоже страшно гордятся ими, — он мне уже раза три об этом рассказывал, — Вот родит мне Туллия сына, он подрастёт и спросит меня, сколько львов убил я. И что я отвечу ему? Что имел такую возможность, но не воспользовался ей? Это же всего один лев, а их в Испании ещё полно! — он на полном серьёзе полагает, что это я кошака этого здоровенного и нестриженного от него уберечь пытаюсь, а мне — хрен с ним, с этим кошаком.

Не то, чтобы львов в Испании прямо совсем уж до хренища, это Тарх, конечно, здорово преувеличивает, но встречаются, скажем так. Чтобы встречались и впредь, то бишь сохранились и для наших потомков, как и прочая экзотическая по современным меркам живность, я тут Фабриция на идею большого государственного заповедника настропалил, где охота без специального разрешения будет весьма чревата, вплоть до повисания высоко и коротко. В принципе и с Миликоном уже это дело предварительно согласовано, а указ выйдет, когда конкретику наметим — территорию, охранную службу и те конкретные виды живности, которые там браконьерить дружески не рекомендуется. Но хотя нет ещё ни самого заповедника, ни егерей, ни указа, слухи-то расползлись — вон уже и конии местные чуть ли не в каждой деревне спрашивают, как же им теперь дальше свой скот пасти, если убивать львов скоро запретят и вешать за это будут. Это же тогда ни лошадь, ни корову, ни ишака даже на луг не выгонишь! Вот и приходится нам повсюду разжёвывать, что это в заповеднике львов трогать нельзя будет, но там и скот пасти будет запрещено, а вот на пастбищах вне заповедника при нападении на пасущийся скот — как убивали, так и будут убивать невозбранно.

Тарх, дело которого — охранное, тоже лишь по тем дурацким слухам с вопросом и знаком, ну и вообразил, что я ему прямо сейчас уже и на этого льва пожлоблюсь, а мне ж разве льва для него жалко? Он того льва героически заколет — молодец, и хрен с ним, с тем львом. А если лев его самого задерёт на хрен? На кабаньей-то охоте гибнут иной раз! По мне, так расстрелять бы сейчас этого вздумавшего охотиться не в том месте и не на ту дичь кошака-переростка из арбалетов, да из револьвера потом добить, чтоб не мучилась животина понапрасну, а если наш этруск хочет шкуру его дома заместо коврика на полу постелить, так и пущай свежует и забирает ту шкуру, мне ни разу не в падлу. Но его-то ведь на подвиги тянет в духе славных предков — как собственных, так и супружницы! Так древние герои с вельможами в основном из луков с колесницы тех львов расстреливали или по несколько человек с копьями, прикрывшись большими щитами, а он в одиночку мечом завалить эту зверюгу собрался!

А представшая перед нами картина маслом — как раз наглядная иллюстрация той самой ситуёвины, которой и опасаются тутошние пейзане. В Африке львы по большей части на зебр, да на крупных антилоп вроде гну охотятся, реже на чёрных африканских буйволов. Европейский же лев специализируется на диких лошадях вместо зебр, да на оленях вместо гну, а вместо буйволов ему годятся и туры с зубрами. Но это пока их хватает, а при нехватке некоторые из этих больших гривастых кошаков так и норовят на аналогичную им домашнюю скотину переключиться — что в Африке, что в Европе. За это, собственно, они и истреблены уже в Италии и основательно повыбиты в Греции — ведь пастухи-крестьяне, в отличие от аристократов рафинированных, не к подвигам стремятся в духе Геракла, а к результату, и отравленные стрелы с дротиками, а чаще отравленная приманка, косят львиное поголовье похлеще тех аристократических охот. Аристотель уже льва в Греции редким зверем числил, хоть в Красную книгу заноси, а римляне для своих амфитеатров уже остатки бывшей роскоши окончательно повылавливают, да на аренах на потеху своей черни уконтрапупят. Ясно, что и со своей части Испании последних повылавливают, и тогда на наших зариться почнут, так что надо нам иметь их в достаточном числе, чтоб и Большого Брата отказом не обидеть, и собственную популяцию не подорвать. Разводить их в перспективе, что ли? Пока же вот нарисовался перед нами гривастый безобразник, да не один, а с самкой, с которой на пару уже завалил ни в чём не повинную крестьянскую бурёнку и явно на полном серьёзе полагает, что всё сделал правильно. У пастухов на сей счёт своё особое мнение, но оружием оно подкреплено не таким, каким следовало бы, чтобы оказаться правильным, и они побежали за лучшим оружием и подмогой. А Тарх, глядя на это дело, взял, да и о своих героических предках совершенно некстати вспомнил. Вот неймётся человеку!

— Ладно уж, хрен с тобой, иди добывай себе свой коврик под ноги, — направил я его, — Только стоп, не так сразу! Володя, давай-ка шуганём львицу!

Мы достали револьверы и взвели курки, я прицелился в каменюку у неё под лапами и плавненько выжал спуск. Грохот выстрела ошарашил обоих хищников, но если самец замер, то самка метнулась в сторону. Пуля, отрикошетировав от камня, с визгом ушла в воздух, а Володя, улучив момент, шмальнул чуть позади львицы, придавая ей решимости слинять и дополнительное ускорение. Ну и пущай себе улепётывает. Если уже брюхатая, так и выводок свой научит поразборчивее выбирать и места охоты, и добычу…

Лев тем временем пружинисто вскочил и зарычал так, что наши лошади всхрапнули и попятились. Мы спешились, передав поводья слугам и держа ладони левых рук на спицах револьверных курков, дабы мигом взвести их, если понадобится. Один из наших бойцов предложил Тарху свои копьё и фирею, но тот, благодарно кивнув, не взял.

— Пошёл! — скомандовал я этруску, одновременно свинчивая накидную гайку с револьверного дула.

Бывший гладиатор с лязгом обнажил меч и выставил вперёд цетру — лучше бы он, млять, фирею пехотную взял, она хоть побольше, да покрепче, да и на копьё львиную тушу принять уж всяко повеселее было бы, но разве ж его урезонишь? Он же у нас герой, млять! Свинтив гайку, я сунул её в кармашек кобуры и подождал, покуда то же самое сделает Володя, а затем, пока он страховал меня, достал и навинтил глушак. Потом те же действия повторил и спецназер, мы подмигнули друг другу и подались в стороны. А Тарх уже медленно, но решительно шёл вперёд — ага, совершать свой достойный его предков подвиг…

Лев заурчал и совершенно по-кошачьи припал к земле, готовясь к прыжку. Мы с Володей переглянулись и тихонько, чтоб не щёлкнули, взвели курки. Я указал на свою левую ногу, он кивнул в знак понимания и указал на свою правую руку, я тоже кивнул — договорились. А у зверюги уже вздрогнула кисточка на хвосте — млять, ещё сопливым пацаном я читал в какой-то детской книжке, что лев якобы прыгает в тот момент, когда кисточка вздрагивает в третий раз. Проверять именно сейчас, правда это или нет, мне не хотелось категорически, и я прицелился в «свою» конечность, то бишь в левую заднюю лапу. Негромкий хлопок, револьвер мягенько — сказался дульнотормозящий эффект глушака — отдал в руку, а лев взревел и сиганул — внушительно, но как-то несуразно и кривовато. Все видели, надеюсь, как кошка на зазевавшегося воробья или голубя прыгает? Этот здоровенный лохматый кошак явно намеревался то же самое примерно изобразить, только в масштабе, соответствующем своему размерчику, только вот не заладилось у него маленько — типа, Акела промахнулся, гы-гы! Безоболочечные экспансивные пули — просим любить и жаловать, как говорится. Только край щита он Тарху когтями и задел, а тот как раз не промахнулся — ловко сдвинувшись в сторону, ткнул остриём меча в львиную шею и резко отскочил. Мы со спецназером снова взвели курки и прицелились в оставшиеся здоровыми львиные конечности по «своим» сторонам.

Лев поднялся — тяжеловато-как-то, башкой мотает, рычит — но тоже как-то не слишком впечатляюще. Мы выстрелили, хищник дёрнулся и взревел, попытался прыгнуть, но опять как-то кривовато. Достать-то достал, даже щит молодецким рывком у этруска выдрал, оставив ему лишь рукоятку в руке и полоснув когтями левой лапы по намотанному на его руку плащу — в тот самый момент, когда Тарх погрузил клинок прямо в раззявленную пасть. Зверь с рёвом отпрянул, неловко приземлившись на пятую точку. Мы с Володей переглянулись, кивнули друг другу и не стали взводить курки — ясно же, что теперь бывший гладиатор вполне справится и сам. Сорванный с правой руки этруска полуразодранный плащ так и остался у льва, но на самой руке крови не наблюдалось, а Бенат уже подал ему свою цетру взамен вышедшей из строя. Злосчастный лев всё-же поднялся, намереваясь если и не победить, так продать жизнь подороже, даже атаковать попытался — ага, на раненых лапах. Естественно, ничего хорошего из этого не вышло — его занесло, Тарх отскочил, заходя слева, да и вогнал меч почти по самую рукоять ему в левую бочину — едва сумел выдернуть. Из раны толчками полилась струя крови, лев взревел, вскинулся, но тяжело завалился на другой бок, содрогаясь в конвульсиях.

— Добивай, млять! — рявкнул я этруску. Расстреляли бы из арбалетов, как мне и хотелось с самого начала, так давно бы уже и завалили, и добили, и не мучилась бы животина столько. Так нет же, есть тут у нас такие, которых на героические подвиги тянет!

Хвала богам, о таких вещах его дважды просить не надо. Подошел, примерился, всадил меч в львиное горло, провернул клинок, выдернул — спустя несколько секунд зверь испустил дух. А Тарх стоит над ним и ухмыляется — довольный, как слон. Потом глянул на наши с Володей револьверы, с которых мы как раз свинчивали глушаки, въехал в суть и помрачнел:

— Это нечестно! Я же просил не помогать мне!

— УБИВАТЬ этого льва мы тебе не помогали, — заверил я его, — ЭТО ты сделал сам. Снимай с него свой будущий коврик…

Нельзя сказать, чтобы народец здешний беспокоился совсем уж на пустом месте. Хоть и не прямо здесь намечается будущий заповедник или Плейстоценовый парк, как Серега меня подгрёбывает, а западнее, но не так уж и далеко отсюда. Там и так места необжитые, населения с гулькин хрен, а живности всевозможной видимо-невидимо, в том числе и такой, с которой у тутошних пейзан проблемы нехилые бывают. Львы, например, то и дело скотину домашнюю промышляют, кабаны в огородах порыться норовят, туры с дикими жеребцами мало того, что крестьянские поля время от времени с лугами путают и потравы посевов устраивают, так ещё и коров с кобылами увести пытаются. Зубры в этом смысле безвреднее, малоинтересны им домашние коровы, но на полях и они пакостят не меньше тех туров, и тоже не столько даже пожирают, сколько вытаптывают, что самое обидное. Ответный крестьянский промысел этого зверья поддерживает ситуёвину в более-менее приемлемых рамках, но когда испорченный телефон или — точнее — испорченное сарафанное радио разнесло молву о предстоящем запрете охоты, якобы полном и огульном, то народ, ясный хрен, всполошился. Как там в том анекдоте про Рабиновича? Не слыхали? Тогда развесьте ухи и слухайте сюды. «Алё! Это правда, что Рабинович выиграл в лотерею машину?» «Правда. Только во-первых — не машину, а тысячу рублей, во-вторых — не в лотерею, а в карты, в-третьих — не выиграл, а проиграл.» Вот и тут такая же примерно хрень. Некоторые даже на полном серьёзе спрашивали, точно ли теперь и за какого-нибудь несчастного пойманного в силки кролика петля грозить будет! И что за идиоты подобные слухи распускают?

Самое же смешное, что мы здесь, в окрестностях Лакобриги, вообще даже не по этому вопросу, а совсем по другому. Я ведь уже упоминал, кажется, что как раз примерно в этих местах НАСТОЯЩУЮ промышленность развёртывать собираюсь — в отличие от той показушно-несуразной, что близ Оссонобы развёртывается. А теперь вот, пока зима, как раз и выехал сюда, чтоб уже не примерное, а конкретное место наметить. Собственно, уже наметил. Когда с местными вождями кониев свой замысел согласовывал, они сразу несколько подходящих на их взгляд и не ущемляющих интересов здешнего населения мест предложили, я их заценил, и вот это больше остальных приглянулось.

И деревень поблизости хватает, а это ведь и жратва, и вольнонаёмная рабочая сила, пускай даже и сезонная, и подходящий скальный выступ для размещения на нём местного «виллозамка» имеется. О рудных месторождениях и говорить нечего — местное население и четверти их не разрабатывает, так что хватит той руды за глаза и им, и мне. Нашёл Серёга с помощью местных и белую каолиновую глину — не особо чистую, серовато-коричневатую, но на огнеупоры и такая сойдёт. Кругом — обширнейшие леса, преимущественно дубовые, а это и стройматериалы, и древесный уголь, и жёлуди. Я ведь разве ради одних только бобовых Трая на переговоры с италийскими колонистами в Бетике нацелил? Я ещё и на свинтусов ихних виды имею, которым желудями в дубовых лесах подкормиться — самое милое дело, а это, опять же, сытная и питательная жратва — будет чем и самим полакомиться, и своих работяг побаловать. Так что и со жратвой тут полный порядок намечается, и с трудовыми ресурсами, и с сырьём всевозможным. А главное — и спокойная речка тут есть, для малых гаул вполне судоходная, хоть уголь древесный и руду с верховьев сплавить, хоть готовую продукцию к морю вывезти. И притоки в неё с ближайших предгорий достаточно бурные впадают — хоть сейчас какой-нибудь запруживай, да отводи желоб под верхнебойные водяные колёса, которые гораздо эффективнее обычных нижнебойных. А вдобавок, мы с Серёгой тут ещё и приличный по нашим меркам выходящий на поверзхность пласт каменного угля обнаружили. Я ведь упоминал уже, что там, где уголь с рудой и металлом не контачит, он и каменный вполне годится? Домну им топить не стоит, а вот тигельную печь или печь для обжига известняка и огнеупоров — никаких проблем. В общем, наилучшее место для металлургической и металлообрбатывающей мануфактуры, а значит — и для задуманной под это дело не шибко традиционной для античного мира промышленной латифундии. Обыкновенной, то бишь сельскохозяйственной, мне и под Оссонобой вполне достаточно…

Пока Тарх с помощью двух наших бойцов свежевал убитого льва, мы спокойно и тщательно прочистили стволы и стрелянные каморы барабанов наших револьверов и дозарядили их. Затем выкурили по сигарилле и пообсуждали с Серёгой особенности этой местности — он считает, что здесь и небольшие выходы доломитов среди известняка местами должны быть, а доломитовые огнеупоры — даже лучшие, чем чисто каолиновые. Ещё лучше было бы найти месторождение хорошего графита, который в смеси с каолином дал бы прекрасные сталеплавильные тигли — у нас у обоих, что самое смешное, оказалась на флэшках одна и та же статья про тигельную плавку стали на Обуховском заводе. Но там автор статьи, один из ведущих заводских инженеров, указывал, что и графит на тигли не всякий годится, а только особо жирный, и реально использовался привозной с Цейлона. В Испании же неизвестно ни одного месторождения природного графита — ну, имеющего промышленное значение, как уточнил не без ехидной ухмылки наш геолог, что ещё вовсе не означает его полного отсутствия. В южной части Пиренейского полуострова окромя Андалузии, то бишь Бетики, и каменному углю иметься «не положено», а на самом деле он не просто есть, но и прямо на поверхность кое-где выходит. Не далее, как сегодня как раз один такой выход и наблюдали — ну, может и не антрацит, но один хрен хороший уголь, качественный. Маленькие пласты, жиденькие, для привычной нам современной промышленности абсолютно никакого интереса не представляющие, отчего ни в какие геологические справочники с энциклопедиями и не попали, но нам для нашей античной недопромышленности вполне достаточные. Такая же хрень вполне возможна и с графитом — бывает он в виде небольших включений в мраморах, сланцах и в плотных известняках, которых здесь полно. Вот только качество его для наших целей под вопросом.

Потом зарядил мелкий, но холодный дождь — зима на дворе, между прочим. Мы укрылись от непогоды под кроной здоровенного раскидистого каменного дуба — ага, того самого, по листьям которого хрен скажешь, что это дуб. Сгребли в кучи опавшие листья — они и у вечнозелёной растительности не вечные и время от времени опадают, заменяясь новыми, расстелили на них плащи и уселись на них почти как белые люди. Чуть поодаль от корней, но ещё под кроной, наши бодигарды развели костерок для хорошего перекуса.

— Наташка тут мне написала, что твой тесть наконец-то раздобыл и нормальные бананы, — сообщил мне Володя, — Ещё неясно пока, фруктовые или овощные, но какие-то теперь точно есть. Сахарный тростник ещё не добыли, но на Цейлоне о нём хорошо знают и обещали достать. Кофе из Эфиопии тоже пока не привезли, но нашли людей, слыхавших о бодрящих ягодных косточках, и те тоже обещали раздобыть. Кстати, Наташка на тебя баллоны катит…

— За то, что я попросил тестя только о зерновых и винограде?

— Ага, именно за это. Она там ТАКОЙ список ещё к твоему запросу добавила…

— Представляю, гы-гы! — всем в детстве случалось по поручению матери в магазин или на рынок за жратвой прогуливаться? Ага, столько-то того, столько-то этого, столько-то ещё вот этого, столько-то ещё вон того — и такой перечень даст, что с ним и в письменном-то виде иной раз перепутаешь чего-нибудь, а уж если написать поленится и только устно тебя загрузит — млять, туши свет, сливай воду! Как ещё только сами-то всю эту хрень запоминают? За одной-то бабой в очереди к прилавку оказаться — упаришься ждать, пока она по всему своему перечню отоварится, а она же ещё и перебирает, а если их перед тобой две или три таких оказалось? Тут из собственного перечня, если он на бумажке у тебя не записан, половину забудешь на хрен! Я как-то уже упоминал, кажется, что лучше за пятью мужиками в очередь за жратвой встану, чем даже за одной бабой?

— Грецкие орехи, например…

— Млять, они-то ей нахрена сдались? И из Карфагена привезли, и из Майнаки, и из Массилии! Чем они от тех греческих отличаются?

— Так она пишет, что там уже культурный персидский сорт должен быть, он покрупнее и помаслянистее этих.

— Зажрались они там, млять, хрен за мясо не считают, — проворчал я, — Тут самое важное надо первым делом успеть, без чего вообще жопа будет полная…

— Да я-то твою логику понял и сам своей точно так же в ответ и отписал — типа, что грецкий орех мы и полудикий пока поедим, покуда колхозники тутошние обращаться с ним учиться будут, а без зимостойких зерновых опять жёлуди жрать будем. Ну и с остальным всем примерно такая же хрень.

— Правильно сделал. А то ведь засрёт тестю мозги, так и он чего-нибудь при заказе перепутает, и агентура евонная тоже заказ переврёт, и привезут в итоге вообще хрен знает чего, да ещё и не самое срочное, а о срочном-то по закону подлости и забудут на хрен. А чего она там ещё захотела-то?

— Ну, про бобы писала…

— Млять, его-то этим нахрена грузить? Их уже и италийцы в Бетику завезли, с Траем вон договорился, и он как раз пишет, что скоро к нам прибудут. Чего ещё?

— Про вишню с черешней…

— Так полно же тут той вишни, как и в Карфагене! Ну, почти дикая, согласен, мелкая и не очень сладкая, но ведь есть же! Греческая, что ли, сильно лучше этой?

— На Родосе почти такая же, — подтвердил Васькин, с которым мы как-никак на том Родосе побывали перед тем, как в Гребипет по торговым делам Тарквиниев уже оттуда сплавать.

— Так моя вам обоим как раз и тот Родос поминает, — хмыкнул спецназер, — От него же до Малой Азии рукой подать, и вы в двух шагах оттуда были…

— Делать нам, что ли, было больше нехрен? И хрен ли там за вишня? Наверняка такая же точно, как и на островах.

— Не скажи. Наташка пишет, что крупная и сладкая, как и черешня. Помнишь ту узбекскую, которой урюки на подмосковных рынках торговали?

— Ага, аж приторная, до хрена за один присест и не слопаешь…

— Вот, моя считает, что там уже и почти такая должна быть — Лукулл, вроде, как Митридату звиздюлей надаёт, так привезёт оттуда к себе в сады и вишню, и черешню.

— Так это же через столетие примерно. Если эти сорта есть уже теперь — с хрена ли их нет на Родосе и в остальной Греции? Долго ли через пролив-то перевезти?

— Да там не сразу за проливом, а где-то около Трапезунда…

— Млять! Всего-навсего на противоположном конце Малой Азии! Что у твоей в школе по географии было? Прикинь, Хренио, мы с тобой там, оказывается, дурью маялись вместо того, чтобы настоящим делом заняться — прогуляться всего-то через всю Малую Азию в Понт, там вспомнить детство, ночью забраться через забор в сад к предку того Митридата и скоммуниздить у него вишню с черешней! — и мы с испанцем расхохотались.

— И ещё в ночной темноте их не перепутать! — добавил Серёга, присоединяясь к нашему зубоскальству.

— А вы на вкус их, на вкус! — прикололся и Володя, — Для этого в темноте видеть не надо!

— Это всё? — ехидно поинтересовался я, когда мы отсмеялись.

— Хрен там! Моя ещё про абрикосы писала и про фундук…

— Чего?! — у меня аж челюсть отвисла от возмущения, — Обыкновенный лесной орех, млять! Да его тут — хоть жопой жри!

— Ну, не совсем. Моя пишет, что там он уже окультуренный — крупнее, вкуснее и гораздо урожайнее нашей обычной лещины.

— Мыылять! Говорю же — зажрались! Прямо делать нашим крестьянам больше нехрен! Тут без хлеба бы не остаться, как похолодает, а твоей — лесные орехи какие-то не такие! Спасибо хоть, за лимонами и апельсинами уже в Китай не посылает…

— Нет, про это она в прошлом письме нудила — жаловалась на твоего тестя, что отмахивается, так я ей и сам втолковал, что хватит с неё пока и цитрона, а теперь — только про вишню, черешню и этот орех. Типа, не так далеко, достать легче…

— Ага, легче — через половину Азии за ними пробиваться не надо, — хмыкнул я, — Ну подумаешь, война там давно уже идёт, и торговой агентуре путаться под ногами у вояк дружески не рекомендуется!

— Так ты же, вроде, говорил, что первый этап как раз в Греции будет, а не в Малой Азии.

— Это римляне в Греции с Антиохом воевать будут, а в Малой Азии его войска с Пергамом уже воюют. А у Антиоха при его штабе один одноглазый состоит, к которому римляне как-то ну уж очень неровно дышат.

— Ганнибал, что ли?

— Ага, он самый. А теперь прикинь хрен к носу. Ловят римляне карфагенского агента в Греции, и какой у них к нему вопрос сразу же? Не к Ганнибалу ли он с тайным посланием пробирается, верно? Но допустим, миновал он благополучно римлян и их союзников, перебрался в Малую Азию и попался там патрулям Антиоха. А Карфаген кем нынче числится? Не другом ли и союзником Рима? Ну и что, спрашивается, делает шпиен римских союзников в глубоком тылу Царя царей? И какого хрена Юлька там твою не урезонила и на сей счёт не просветила, это уже её надо спрашивать…

— А то вы Юльку не знаете! — хохотнул Серёга, — Ей самой чего захотелось, то вынь и положь, а какими трудностями это чревато, её разве гребёт? Вы, типа, мужики — вы и думайте, как это сделать и все трудности преодолеть. Она мне тут тоже написала и на Арунтия нажаловалась, что добрую половину просьб отклоняет как невыполнимые. Что там война, она прекрасно знает — в теории. А на практике — разве она её видела? Ей это как представляется? Типа, маршируют там по дорогам эдакие ряженые в доспехах. Ну, позвенят мечами там, где встретились и чего-то там не поделили, а шаг влево, шаг вправо — жизнь идёт своим чередом, и деловые люди спокойненько дела свои проворачивают…

— Ага, сплошного же фронта нет! — понимающе кивнул спецназер.

— Вот именно! Вдобавок, известно, что римляне всех побьют — двигайся за ними прямо в их обозе и скупай за бесценок всё, что награбит их солдатня. А то и вовсе заранее заказывай им, чего награбить для продажи тебе — типа, какие проблемы?

— Да никаких — в теории, млять, — кивнул я, — Только на практике тем римлянам никто ещё не подсказал, что они всех один хрен побьют, и они на полном серьёзе войной озабочены, а не дурацкими хотелками торгашей и их заказчиков. Ещё из Греции, млять, тот Антиох не выбит, и Этолийский союз не приструнён, а им грецкие орехи подавай. Ещё в Азии Антиоха не утихомирили, а им подавай вишню с черешней…

— Так это ведь, ты сам говоришь, другое государство? — уточнил Васкес.

— Скорее всего, Понт или кто-то из его мелких соседей. Их эта Сирийская война непосредственно не затронет, но им-то самим сейчас откуда об этом знать? Антиох ведь как-никак — признанный местный гегемон. Сейчас он с Пергамом воюет, да в Греции ради престижа такой же гегемонии добивается, а когда добьётся? Ведь добьётся же, если вдруг римлян с их союзниками побьёт. И за кого он тогда следующего примется? Они там все сейчас следят за событиями и бздят, чего дальше будет. Ну и все силёнки свои на всякий пожарный собирают и наращивают. Были бы уверены, что Рим победит — наверное, уже сейчас ломанулись бы союз с ним заключать, как и Эвмен Пергамский, кторому деваться уже некуда. Но у того выбора уже нет, на него Антиох УЖЕ напал, а на них — ещё нет, и этой шелупони боязно рассердить Антиоха раньше времени.

— А они ему на самом деле нужны?

— Да хрен их знает — и их, и его. Они считают, что нужны. Пергам ведь зачем-то понадобился.

— Геополитика?

— И это тоже. Всё-таки империя Селевкидов с полузависимыми данниками составляет основную часть бывшей империи Ахеменидов, и уже одно это — тоже не хрен собачий. Восточные окраины у границ с Индией отвоевал, из Парфии с Греко-Бактрией и Арменией признание зависимости от него выдавил, Палестину у Птолемеев отвоевал и сам Гребипет в некоторую зависимость от себя поставил, в Южной части Малой Азии до самого Эгейского моря дошёл, а на северную не претендует? Ты бы в такое поверил?

— Ну, с трудом…

— Вот и они — тоже с трудом. И вдобавок, они ж все восточные деспоты, хоть и эллинизированные, и каждый из этих прыщей себя местечковым пупом земли считает. А как же может пуп земли быть кому-то на хрен не нужным? Вот и боязно им…

— Логично, — кивнул Хренио.

— И когда лучше эти вкусности восточные добывать? — поинтересовался Володя.

— Ну, зерно с виноградом можно и сейчас уже в Македонии заказывать — ну так поэтому я и напряг уже ими тестя. Через Италию и Иллирию вместе с римскими купцами его агент без труда доберётся до Македонии и закупит требуемое. А вот с греческими ништяками вроде больших орехов я бы обождал до следующего года — в этом Глабрион будет воевать, и его тыловикам будет реально не до наших запросов. А вот на следующий год, когда уже армия Сципионов через Грецию и Македонию в Азию двинется и будет пока проходить по дружественной и замирённой территории — вот тут можно будет уже и с нашими хотелками подсуетиться.

— А как насчёт тех больших лошадей? Нисийских или нисейских — как, кстати, правильно?

— Да хрен их знает, как они там правильно называются. Нам-то не один ли хрен?

— Так ведь если в Греции Антиоха побьют — значит, побьют и его тяжёлую кавалерию? Будут трофейные лошади, которых лучше бы сразу и скупить, пока другие не опередили.

— Забудь. Он в Греции с малыми силами высадится — в основном этолийцы и прочие греческие союзники будут за него воевать, и тех его хвалёных катафрактов с ним будет с гулькин хрен. Ну и сколько там тех больших лошадей римлянам и их союзникам достанется? Им самим хрен на всех хватит, и это я только шишек имею в виду, которым по рангу положено. Думаю, что хрен их кто продаст, разве только несколько голов, а нам их мало. Вот позже, когда Сципионы уже в Азии его отметелят — там счёт на тысячи тех катафрактов уже пойдёт, и среди римских трофеев не одна сотня их скакунов окажется — тогда и закупим часть для себя…

— А заодно и вишню с черешней?

— Ага, можно будет заодно и их. Шелупонь северная жидко срать перестанет и успокоится, и с ней можно будет уже иметь дело как с нормальными людьми.

— У них разве серьёзные основания сомневаться в победе Рима? — удивился Серёга, — После Македонии-то!

— Так Антиох-то уж всяко посильнее Филиппа! И союзники-этолийцы в тот раз с Римом против Филиппа были, а сейчас с Антиохом против Рима, и сами царские армии не сравнить. Фаланга у Селевкидов того же македонского типа, только многочисленнее и лучше одоспешена — те же кольчуги, например, римские легионеры приобретают за свой счёт, а фалангистам Антиоха они с казённых складов выдаются. Государство богатое, и не такое может себе позволить. Конница у Селевкидов и традиционная греческая, и степная, и катафракты, а хрен ли за конница у Рима с союзниками? И пехоты — такие же точно два консульских легиона, как и у Фламинина были…

— И слоны, которые Фламинину здорово при Киноскефалах помогли, — заметил спецназер, — Ты как-то говорил, что Масинисса им ещё подбросит?

— Ага, пару десятков, кажется. Но хрен ли это будут за слоны и хрен ли у них за выучка?

— Ну, в Нумидии мы, помнится, и неплохо обученных уже видели.

— Так разве ж Масинисса отдаст лучших? Отдаст, скорее всего, примерно таких, как и в реале отдал, которых римляне в реале даже не рискнули против слонов Антиоха выпускать. У него-то они индийские — и крупнее, и обучены лучше, и погонщики у них уж всяко поквалифицированнее тех нумидийцев. И к этому, кстати, ещё и его верблюжью кавалерию добавь — верблюдов лошади, кстати, тоже с непривычки бздят. Ну и денег у него куры не клюют, так что и наёмников он наберёт всяко побольше и получше. Тех же галатских кельтов, тех же критских лучников, да и сакско-массагетские конные лучники ничем не хуже скифских. По всем видам получается, что Антиох — это силища, против которой выстоять — задача нетривиальная. Пожалуй, потруднее, чем некоему гражданину Аргеадову Ляксандру Филиппычу при Гавгамелах, когда добрая половина его командного состава в его победу не очень-то верила…

— А слонов его римляне захватят? — спросил Серёга.

— По условиям мира заставят Антиоха вообще всех оставшихся у него слонов отдать и новых не заводить. Он, конечно, нагребёт — то ли утаит часть имеющихся, то ли успеет новых приобрести, но и выдаст для вида, надо думать, не один десяток.

— А купить нескольких никак не удастся?

— Во-первых, хрен продадут — стратегический ресурс как-никак. Во-вторых, они же не вечные, а для боя обучают только самцов, так что развести их — забудь и думать.

— А с африканскими самками скрестить, чтоб гибриды покрупнее были?

— Слишком разные виды. Единственный живой детёныш-гибрид, о котором я читал, не прожил и двух недель. То ли имунитет никудышным оказался, то ли ещё какие внутренние патологии. Было, вроде, ещё несколько случаев с мертворожденными — и всё. Это даже хуже, чем у лошадей с ишаками, у которых гибриды-самцы вообще стерильные, но хотя бы крепкие и здоровые. Но за идею — спасибо, молодец…

— Так, ты что-то хитрожопое таки задумал?

— Ага. Погонщики-индусы. В реале, кажется, римляне захватили в главном сражении пятнадцать слонов вместе с погонщиками. Убили или смертельно ранили в бою наверняка побольше. Но погонщики-то ведь тех убитых слонов вряд ли погибли все до единого, верно? Кто-то и в плен должен был попасть, а значит — в рабство. Вот их — найти и купить втихаря…

— Так толку-то нам от них без самих слонов?

— А слоны будут африканскими. Для Карфагена первых боевых слонов индусы обучали. Кто-то, помнится, подгрёбывал меня недавно Плейстоценовым парком? Львов для него мы, надеюсь, и местных сохраним, а вот слонов завозить надо…

— Я вообще-то диких имел в виду.

— Диких ты хрен перевезёшь через море. Нет, надо где-нибудь в Мавритании сразу целое стадо потихоньку приручать, но оставляя его на вольном выпасе, а вот потом, уже прирученных и привыкших слушаться погонщиков — уже и перевозить можно будет.

— Думаешь разводить их тут в таком же полуприрученном виде?

— А почему бы и нет? Где-то я читал, что и в Индии пойманный дикий слоновый молодняк не сразу в дрессировку брали, а пополняли им вот такие примерно полуручные стада в специальных заповедниках, где пополнение ещё и само уже приученное ладить с людьми стадо воспитывало, а уж из этого стада потом отбирали подростков в дальнейшую дрессировку по специальности. Вот и мы примерно так же это дело организуем…

— А именно в этих местах ты хочешь этот Плейстоценовый парк замутить по тем же причинам, по которым и промышленность именно сюда переносишь?

— Ага, подальше от столицы и от завидючих римских глаз…

— Боевых хочешь из них готовить?

— С этим спешить не будем — сперва в основном рабочих. Но конницу, конечно, будем ими обкатывать. Тут же и нумидийский скот будем разводить — тот большерогий, вместо буйволов.

— Чтоб львы его не сильно прореживали?

— Ага, это им не европейские крестьянские бурёнки, гы-гы! Но прежде всего это то же самое молоко, то же самое мясо, а заодно — ну совершенно случайно, мы не хотели, оно само так выходит — и длинные роговые пластины для луков.

— А не проще ли тогда обычных африканских буйволов завезти?

— Во-первых, не проще — они гораздо дальше обитают, чем эти большерогие африканские коровы, а во-вторых — ну их таких на хрен! Самый опасный зверь в Африке — не слон и не носорог, а именно буйвол. Вот прикинь, их даже в наше время никто так и не одомашнил, хотя обычных коров и черномазые, считай, уже два тысячелетия разводили и обращаться с ними умеют. О чём-то это говорит?

— А индийские буйволы? Их же, вроде, в Индии приручили — и пашут там на них, и ездят. Помнишь детские мультфильмы «Золотая антилопа» — там тот пацан как раз на буйволе пахал — и «Маугли», где он на вожака стада уселся и всё стадо на тигра погнал? Вот зуб даю, там в натуре домашние буйволы показаны — рога у них точно буйволиные.

— Да знаю я о них, не парься. Они по всей Южной Азии используются. Слыхал, что и в Средней Азии местами есть, а кавказоид знакомый рассказывал, что есть они и в Грузии. Но индийский буйвол — это же совершенно другой вид. У него с этим грёбаным африканским, наверное, такая же примерно разница в генетике, как и у индийских слонов с африканскими. Вот насчёт этих индийских буйволов — уже одомашненных индусами, конечно — я бы со временем с удовольствием помозговал…

Идея заповедника, который Серёга чисто ради хохмы обозвал Плейстоценовым парком, возникла у нас поначалу именно как чистая идея, безо всяких утилитарных целей. Раз уж мы леса испанские, в реале римлянами почти полностью сведённые, в своей части полуострова сохранить хотим, так заодно уж и истреблённую римлянами фауну сохранить захотелось. Тот же тур, которого владельцы коровьих стад люто ненавидят, тот же тарпан, к которому столь же неровно дышат владельцы конских табунов, да и тот же европейский лев наконец. В Греции — ага, в той самой Греции, где Геракла ведь не просто так, а очень даже по поводу первым делом на Немейского льва натравили — так вот, он даже там уже добрую сотню лет редкий зверь. Даже если бы и не повадились потом римляне для своих цирковых Игр его вылавливать — не факт, что не вымер бы он там и сам от генетического вырождения из-за своей малочисленности. Оно нам надо, спрашивается, до подобной ситуёвины дело доводить? Тем более, что когда обмозговали идею как следует, то к тем чисто природоохранным соображениям в духе Гринписа добавились и утилитарные. Кто-нибудь спросит, нахрена нашим скотоводам проблемы со львами, когда для зоопарков с цирками их много не надо, и туда-то вполне можно и африканских привезти? Можно, но в имперские времена они и там редкими станут, и если бы не пополнение из не подвластной Риму части Африки — вовсе не факт, что не исчезли бы окончательно и там. Это во-первых, а во-вторых — нам желателен всё-же местный дикий вид, адаптированный к жизни в местных условиях. Хрестоматийный фактор санитарной роли хищников даже разжёвывать не буду — это и так у каждого от зубов отскакивать должно. Но есть и ещё один — не столь самоочевидный — фактор, который тоже из виду упускать не следует. И между хищниками идёт довольно напряжённая межвидовая борьба за пищевые ресурсы. Вид покрупнее прессует тот, что помельче и послабже, вплоть до физического умножения на ноль, если в лапы попадётся, и не для того он это делает, чтобы слопать убитого, а для устранения пищевого конкурента. Да и тот мелкий конкурент тоже в долгу не остаётся, а так и норовит при случае уконтрапупить молодняк прессующего его крупного вида. Но в основном, конечно, сильный крупняк одолевает. Помню, как-то раз скачал я в интернете буржуинский сериал «Доисторические хищники», так там серия про североамериканского «ужасного» волка была, который обычного серого прессовал так, что его численность была на порядок меньшей, чем у того «ужасного». И у кошаков такая же примерно хрень. В Африке львы леопёрдов и гепардов прессуют, а в Европе, надо думать, давно уже и допрессовали окончательно до полного загеноциживания.

Нынче же расклад с этими межвидовыми войнами диких кошаков очень даже наших сельскохозяйственных интересов касается. Во-первых, своей охотой местные львы регулируют численность зубров, туров и тарпанов, от которых у наших скотоводов одни неприятности. А во-вторых, они же и рысей местных испанских прессуют, не давая тем размножиться сверх меры. И не в том даже дело, что рыси с удовольствием на домашнюю птицу охотятся — эту проблему мы решим, когда промышленность разовьём и дешёвой стальной проволокой для клеток курятников и крольчатников наших пейзан обеспечим. Тут важнее то, что рыси диких лесных кошек прессуют — в нашей Средней полосе так запрессовали, что ни один из знакомых охотников о них даже и не слыхал. Я ведь уже упоминал об этом, кажется? А местный дикий кошак — как раз прямой предок тартесского охотничьего кота, с которым турдетанская знать обожает на кроликов охотиться. Народ с хорьками, а они — с кошаками. Вплоть до Средневековья гребипетская домашняя мурка редкой и дорогой будет, а мышей с крысами, охраняя от них урожай в амбарах, хорьки домашние будут давить. Но от хорька и воняет… гм… как от хорька, отчего и заменят их кошками, как только это станет возможно, но какими кошками? Вот этими домашними гребипетскими, давно изнеженными и в большинстве своём на матёрых крыс охотиться непривычными. Вот до хренища кошек в нашем современном мире, реально до хренища, а хороший кошак-крысолов — большая редкость. А посему — нахрена они нам сдались, эти избалованные гребипетские мурки, когда у нас куда лучшая кандидатура на их место имеется? Но чтобы она и дальше имелась, чтобы наша порода кошаков-крысоловов не вырождалась и поддерживалась в тонусе, надо и дикого лесного кошака сохранять и не позволять ему становиться слишком редким, а для этого рысь не должна чересчур уж размножаться, и ограничение её численности как раз и будет главной работой специально для этого и сохраняемой нами испанской популяции европейского льва.

По аналогичным соображениям я и туров с тарпанами сохранить хочу. Казалось бы, истреби их на хрен, и не будет проблем у владельцев коров и лошадей. Нет человека — нет проблемы, как якобы говаривал один усатый политик с трубкой. Но я-то ведь давно уж не с трубкой, а с сигариллой, гы-гы! Истребить-то недолго, если целью такой задаться, но кем тогда породы домашней скотины оздоровлять будем, когда вырождаться начнут? Да и зубр тоже пригодится — его вон у нас с коровой тоже скрещивали для получения быстрорастущей и неприхотливой к пастбищам мясной породы, а в Америке с бизоном такую же хрень замутили и породу таки вывели — бивал называется. Нам тут такая порода разве помешает? И лошади нам тут здоровые нужны, а не изнеженные и болеющие от любого чиха. Те крупные азиатские кони, которых мы планируем завезти и разводить в качестве тяжеловозов для тяжёлой панцирной кавалерии — они ведь только на фоне мелких средиземноморских лошадок тяжеловозами будут выглядеть, а так, по делу и по нашим современным меркам — хрен ли это за тяжеловозы? Предок лёгкого и тонконогого туркменского ахалтекинца — вот кто он есть, этот крупный конь селевкидских и будущих парфянских катафрактов. Прибавить в размерах он нашим местным породам поможет, но стати нам нужны те, что к местным поближе. Вот тарпана бы нам эдакого таких размеров — крепкого, коренастого, неприхотливого в уходе, с твёрдыми копытами и стоячей гривой. И чья конница тогда устоит перед такой? Да и крестьянам нашим разве помешают в поле рабочие лошади-тяжеловозы, пашущие в разы быстрее сильных, но медлительных волов?

Ну а слоны — это, конечно, особый разговор. На традицию тут хрен сошлёшься — хоть и были в Испании слоны в том плейстоцене, но до прихода кроманьонцев едва ли дожили, и не факт, что даже неандертальцы их живыми тут застали. Вот хомо эректусы — да, эти на них поохотиться определённо успели. Но то эректусы питекантропообразные, а из нынешнего испанского населения никто ни о каких испанских слонах и не слыхивал, а знают только о североафриканских слонах Баркидов, а теперь — римских, Масиниссой им подаренных. Но нам насрать на традиции, нет в Испании слонов — значит будут. В самой Северной Африке кончатся, а у нас — останутся, и будут опосля наши потомки говорить, что Испания — родина слонов. И быть их первой испанской родине — примерно в этих вот местах, у захолустной и мало кому известной Лакобриги…

Дразнить гусей, то бишь римлян, мы раньше времени не будем. Ещё живы в Риме те, чьих товарищей топтали слоны Ганнибала, как раз из Испании им, кстати, и приведённые. При жизни этих людей десятками обученных и экипированных для войны боевых слонов обзаводиться — это один хрен, что ссать против сильного ветра. Масиниссе можно, он первый друг и союзник Рима, да ещё и его единственный слоновый поставщик. Мавританским царькам за Гибралтаром тоже можно — с их территории и с их слонами в римские владения никто ещё не вторгался и римских легионеров теми слонами не давил. А вот нам в Испании — пока не стоит. Да и не надо нам пока. Для обкатки конницы нам и одного десятка обученных лишь имитации боя цирковых слонов хватит за глаза, а прочие, сколько завезём, пущай себе пасутся и плодятся в Плейстоценовом парке Лакобриги. Не им, а их потомкам предстоит стать «живыми танками» турдетанской армии. Всему своё время…

— Осторожнее, млять! — предостерёг я, когда рабы слишком уж резво принялись наклонять вытащенный из печи большой тигель. Нирул добавил им ценных указаний на турдетанском вперемешку с русским матерным и парой подзатыльников, предотвратив неудачу, и наконец струя ослепительно белой расплавленной стали полилась в форму. Эх, Трай не видит, гы-гы! Ну и хвала богам, иначе из-за его истовой проримской ориентации пришлось бы опять дебильную показуху устраивать, отложив в долгий ящик настоящую работу. Сколько ж можно, в конце-то концов!

Здоровенный каолиновый тигель примерно на сотню кило расплавленного металла ворочает четвёрка дюжих рабов, от которых кроме силы требуется ещё и немалая согласованность действий — ведь тигель заполнен жидкой сталью почти доверху, так что пролить по неосторожности часть металла мимо формы — нехрен делать. А мне этого не надо, мне вся эта сотня кило в той форме нужна — ведь отливается стальная наковальня под большой механический молот. Два самих молота — второй запасной — и ещё кое-что по мелочи отлиты со второй большой плавки, а эта — уже третья. Присутствовавший на первой плавке Миликон едва на говно не изошёл при виде продукции, даже отдалённо не похожей на обещанное ему в перспективе первоклассное оружие для армии, и урезонивать его, растолковывая необходимость для массового производства хороших инструмента и оснастки, нам пришлось вдвоём с Фабрицием. Производство средств производства, прошу любить и жаловать…

Самое обидное, что не для тутошнего оссонобского производства все эти вкусности предназначены, а для того, дальнего, что у Лакобриги будет развёртываться. Пока там только строительство идёт, да и то — нулевой цикл ещё в основном, а оснастка — вот она, уже полным ходом изготавливается. Пока нет поблизости лишних глаз — можно и здесь её изготовить, не дожидаясь, пока тамошние металлургические мощности в работу включатся. А вот применять её здесь нельзя категорически — увидит какой римский шпиен или просто доброжелатель вроде Трая, как бухает по стальной наковальне стальной же молот, приводимый в движение водяным колесом, да и расскажет, где следует. А там это дело воспроизведут — ага, с каменными наковальней и молотом, которые и расколются на хрен при первых же испытаниях. Хрен бы с ними, да только у римских кузнецов ведь сразу же законный вопрос возникнет, почему у этих турдетанских варваров в Оссонобе подобной хрени не происходит. И вот тут-то окромя толстостей в виде водноколёсного привода обратит ихний шпиен внимание и на тонкости — что молот-то с наковальней ни разу не каменные, а вполне себе железные, да ещё и не очень-то похожие на выкованные из сваренного кузнечной сваркой множества маленьких сыродутных железных криц. А оно нам надо — в продвинутой металлургии римлян просвещать? На хрен, на хрен!

Реально примерно полторы больших штукофенных крицы в большой тигель на переплавку идут, а остатки металла собираем для очередной плавки. С первой же — отчего наш царёк так и бесновался — отлили пять малых стальных наковален для обычной ручной ковки, без которой тоже не обойтись. Современного типа, с коническим «рогом» для гибки по дуге и квадратным отверстием для гибки под углом — эти тоже все в Лакобригу вывезем, нехрен тут такими вкусностями римским шпиенам глаза мозолить.

А здесь со следующей плавки отольём наковальни с кувалдометрами попроще, да ещё и следы кузнечной сварки на них изобразим, дабы казались дилетанту из обычных сыродутных криц героически сваренными. Вот такой героический подвиг, которым, как склоняются многие исследователи, и знаменитая Делийская железная колонна в Индии сварганена, пущай повторяют, если решатся на такой труд, и пупок от него не развяжется. Ну, мелкий инструмент типа малых молотов, зубил, пробойников, клещей и напильников с ножовочными полотнами, на которые хватило бы в принципе и маленьких тигельных слитков, полученных известным античному миру архаичным способом, можно и здесь применять. Один хрен он проковываться будет для упрочнения, и следы ковки надёжно замаскируют «неправильное» литьё. Можно использовать возле Оссонобы и нижнебойное водяное колесо, тоже грекам с римлянами известное. Но прятать от них в Лакобриге или маскировать под архаику здесь столько всего приходится, что зло на них берёт! Чтоб им ни дна, ни покрышки, чтоб их тряхануло хорошенько, чтоб у них снова Санторин рванул! Псевдоантичный ампир, как мы давненько уже окрестили всю эту нашу маскировку под античные греко-римские технологии, которые нам приходится имитировать, млять!

На накачание больших воздуходувных мехов для двух штукофенов и для замаскированной под третий штукофен большой тигельной печи хватает, конечно, и этих нижнебойных колёс, но вот ковать рабам приходится врукопашную. Как раз рядом куют литые полуфабрикаты инструментов, а один из самых квалифицированных работяг, вольнонаёмный кузнец из кониевского городка, выполняет специальным зубилом насечку на пока ещё не закалённых заготовках напильников — двойную, крест-накрест, только в Средневековье изобретённого современного типа. Это уж, если судьба римлянам увидеть и слямзить — хрен с ними, не сильно-то это им само по себе производительность повысит. А вот большой машинный напильник, аналогичный машинному ножовочному полотну, я им хрен покажу — обойдутся. Это — только для производства в Лакобриге. Фокус тут в том, что и в реале нормальный фрезерный станок с нормальными фрезами только ближе к середине девятнадцатого века изобретён, хотя пытались безуспешно ещё с Ренессанса, то бишь с практически античной технологической базы. А до того всевозможные плоскости и пазы, где точные размеры и геометрия требовались, по всему промышленно развитому миру высококвалифицированные слесаря напильниками припиливали — пилите, Шура, они золотые. Но исключительно врукопашную напильниками шкрябать — это только тут будем, где лишние глаза с ушами околачиваются, а в Лакобриге и эти слесарные работы по возможности механизируем…

Здесь же всё это — на уровне эдаких безобидных чудачеств богатого местного латифундиста, в силу варварского комплекса неполноценности перед римской культурой помешанного на создании самого передового античного хозяйства — такого, чтоб за него и перед теми означенными римлянами стыдно не было. На это и большая металлургическая мастерская мануфактурного типа направлена, каких в самом Риме ещё единицы, на это же и основная — сельскохозяйственная — часть нацелена. Ещё только ранняя весна, но уже идут в буйный рост зелёные всходы озимой пшеницы, на втором поле после вспашки высаживают привезённые из Италики бобовые, а третье вспахивается под засев яровым ячменем. В самом Риме крестьяне только до двуполья доросли, бобовые на отдельных огородах выращивают, даже не подозревая пока об их способности повышать плодородие почвы под зерновые, и латифундисты римские начинающие недалеко ещё от тех крестьян ушли, а я у себя сразу трёхпольный севооборот ввожу с бобовыми вместо «голого» пара. На винограднике аккуратно отгребают землю, которой на зиму присыпалась корневая часть виноградных кустов, в будущем саду осторожно пропалывают ростки сорняков и рыхлят землю у корней посаженных в прошлом году молодых ещё деревьев. Ещё не по науке, далеко не по науке, Наташку-то ведь только в этот сезон и надеемся из Карфагена сюда вытащить, а без её знаний — какая тут в звизду агрономическая наука? Так, самые общие соображения из случайно услышанного краем уха или вычитанного в прежней жизни и ещё случайнее отложившегося в памяти. Для начала и так сойдёт. В лесу уже пасутся десятка два купленных у италийских колонистов хавроний — небольших и не особо жирных по современным меркам, но таковы же примерно — по словам Васькина — и современные испанские свиньи, окорока которых идут на знаменитый испанский хамон. Раз так — знатоку, надо полагать, виднее. А над всем этим хозяйством господствует возвышающийся на скальном выступе мой «виллозамок», уже наконец в общем и целом достроенный и снаружи похожий исключительно на средневековый замок, а никак не на встроенную в него внутри классическую античную виллу греко-римского типа.

— Иди ты к грёбаный мать! — раздался сзади детский голос, отчего мои бодигарды прыснули в кулаки.

— А ну-ка оба ко мне! — рявкнул я, вызывая на суд и расправу двух купленных ещё зимой пятилетних оболтусов.

— За что это ты так далеко послал Мато? — поинтересовался я у малолетнего сквернослова-веттона.

— Он мне шалабан по голова делал, господин! Зачем делал?!

— Это тебе за шалабан, Мато! — я отвесил его обидчику-ливийцу добротный для его лет подзатыльник, — Ещё раз будешь задирать Кайсара — получишь за это хорошего ремня! Ты понял?

— Понял, господин! — простонал тот, потирая затылок.

— А ты зря хихикаешь, Кайсар! — я отвесил веттону сперва один шалабан по лбу, а потом, подумав, и второй добавил, — А теперь скажи-ка мне сам, за что я тебе сейчас дал эти два шалабана?

— За плохой слово, господин?

— Не за само плохое слово, а за то, что ты выкрикнул его громко, — разжевал я ему, — Ни я, ни другие взрослые не должны слыхать от вас таких слов, и если вам есть за что сказать их друг другу — говорите их так, чтобы их никто больше не слыхал. Это во-первых, и именно за это ты получил от меня свой первый шалабан. А во-вторых — не «к грёбаный мать», а «к гребениматери», оболтус! Если уж ругаешься, так ругайся хотя бы правильно! Вот за это ты получил второй. Понял?

— Понял, господин!

— А теперь подойди-ка ко мне ты, Волний! Если ты младше их — это не значит, что ты вправе прятаться за ними! Почему ты не разобрался с их ссорой сам? — я щёлкнул его по лбу — не со всей дури, конечно, но для него достаточно ощутимо, — И почему ты не бросился ко мне первым, когда я их вызвал, чтобы защитить их от моего наказания? — я добавил ему ещё один такой же щелчок, — Это твои люди, Волний! Ты должен требовать от них порядка и повиновения, но ты же должен их и защищать — даже от меня, если это понадобится. Именно таким должен быть для своих людей настоящий вождь! Ты понял?

— Понял, папа!

Въехав в суть рассказанного Серёгой педагогического эксперимента Юльки, я купил этих двух пацанят, руководствуясь принципом полного незнания ими как родных языков друг друга, так — на момент их покупки — и турдетанского. Сейчас-то они, конечно, и на нём уже способны более-менее понятно изъясняться, но русским владеют заметно лучше — и слов знают больше, и коверкают их меньше, и их появление в компании моего спиногрыза сдвинуло языковый баланс в русскоязычную сторону. В Греции или Риме это не прокатило бы, там раб за человека не считается и веса никакого не имеет, но в Испании другие обычаи. Многие из северных дикарей вообще рабства не знают, а у турдетан рабство носит не общественный, а сугубо личный характер. В смысле, и у турдетан свободный — это свободный, а раб — это раб, но раб он только по отношению к своему хозяину и его семье, а для всех прочих он рабом не является и по обычаю считается условно равным им. Часто ли в Риме встретишь вооружённого раба, если он не гладиатор и не телохранитель богатого хозяина? Большинство даже ножей на поясе не носит, что для Испании попросту немыслимо. Есть в Бетике почти напротив Гадеса такой городок — Гаста. Так там всё население города снизу доверху — рабы турдетанской знати. Сильно это похоже на классическое античное рабство? Так что турдетанский раб, пожалуй, куда ближе к крепостному Средневековья, а в некоторых отношениях и повыше его. На самом деле, конечно, рабское положение учитывается и у турдетан — если бы я не освободил Нирула, хрен отдали бы ему в жёны его невесту, дочь уважаемого в Кордубе человека, но публично попрекать чужого раба его рабским положением у турдетан как-то не заведено. В общем, нет в Испании такой социальной пропасти, как у греков с римлянами. Поэтому и в компании Волния детвора наших вояк даже и не думает шпынять его приятелей-слуг, а воспринимает их как равных членов их мальчишеской стаи. И именно это обстоятельство не только способствует русскоязычности компании, но и удельный вес самого моего наследника в ней повышает, раз для этих двоих он — вожак по определению. Надо только воспитывать его так, чтобы был таковым и по личным качествам…

Нирул тем временем определил по светло-красному цвету застывшего металла, что пора, и рабы по его команде разлбили ломами и кирками верхнюю часть формы, после чего вооружились молотами и начали проковывать ими верх остывающей наковальни, уплотняя металл и придавая ему более ровную плоскую поверхность. Затем, когда металл остыл уже до малинового цвета, его облили из приготовленной заранее бадьи водой, тут же отскочив, дабы не обжечься густым шипящим облаком пара. Тем самым и отливку быстрее охладили, и закалку её будущей рабочей поверхности дали. Потом её, конечно, придётся ещё притереть шероховатой песчаниковой плитой для придания плоскости более точной геометрии, но это уже вопрос скорее общей культуры производства, чем насущной необходимости. И без этих отделочных работ любой античный кузнец обрадовался бы до пускания слюны даже просто вынутой из формы нашей отливке. Ведь не только стальных — даже чугуниевых молотов и наковален в античном Средиземноморье не знают. Куют на каменных, а нередко ещё и каменным молотом, изготовленным по седым технологиям замшелого неолита. Ну, молот-то из кричного железа отковать ещё можно, и потихоньку такие молоты всё-же внедряются, а до таких наковален дело ещё не дошло и дойдёт нескоро. Хрен хватит на хорошую наковальню одной сыродутной крицы, на неё минимум несколько их надо, и загребёшься соединять их кузнечной сваркой, а если и сваришь — сколько металла в окалину успеет уйти? Не Делийская колонна, чай, на которую ради государственного престижа все затраты царская казна оплачивает…

Дальше оставалась уже давно отработанная обыденная рутина, особого моего присмотра не требовавшая, и мы направились на виллу. Миновав опущенный по мирному времени подъёмный мост, мы прошли в ворота, которым для средневекового вида только окованной железом подъёмной решётки не хватало, и лишь за внешним рядом стен стало видно, что достроен «виллозамок» пока только «в общем и целом», то бишь жить и даже наслаждаться комфортом античной виллы в нём можно, но вот полностью законченным его считать пока нельзя. Ещё наращиваются и долго ещё будут постепенно наращиваться в толщину его стены — как внешнего ряда, так и внутреннего. Ну, я ведь уже упоминал, кажется, что и настоящие средневековые замки не враз строились, а зачастую не на одно поколение их достройка затягивалась. Мне это, в отличие от хронически безденежных средневековых землевладельцев, не грозит, но сделать предстоит ещё немало. И это не только фортификации касается. Колодец, например, в подвале донжона сквозь скалу до водоносного слоя уже продолблен и даже цепным водоподъёмником оснащён, а вот нормальный водопровод от водохранилища ещё не проведён. Каналлы отопления в стенах и под полами при строительстве оборудованы, но сама топочная печь ещё до ума не доведена. В принципе-то можно и обыкновенный костёр в ней развести, и система худо-бедно будет работать, но пока-что удобнее обычные для античного мира угольные жаровни. Вся толща внешних стен, как уже сказал, ещё до конца камнем не заполнена — в первую очередь внутренний облицовочный слой возводится, к которому складские помещения пристраиваются. А то ведь иначе просто смешно выходит — уже сейчас мои укрепления для не обладающего осадными машинами противника — вроде тех же лузитан с веттонами — практически неприступны, но запасы разместить пока негде, и взять меня осадой можно как нехрен делать. Естественно, первым делом именно это безобразие и устраняется. Не готовы ещё окончательно и казармы гарнизона. Нет, в современном-то смысле их хоть сейчас уже можно заселять, но кем? Задроченными до состояния зомби пацанами-срочниками разве только? Но мне-то ведь в моём «виллозамке» полноценные бойцы нужны, а полноценный боец в античном мире — это матёрый мужик-профессионал, преимущественно семейный, и такой с семьёй в современного типа казарме, то бишь в бараке по сути дела, жить не будет. Для такого контингента казармы общажного типа нужны, а до этого состояния они ещё не доведены. Не выстроены ещё, конечно, в полную толщину и внутренние стены, окружающие собственно античную часть виллы.

По сравнению с этим отделочные работы в этой комфортабельной собственно жилой части практически завершены. Кое-где даже стены расписаны, хоть и не спешил я с этим абсолютно. В прихожей один из греческих мастеров Павсания с помощником ещё выкладывает мозаичный пол в стиле греческой классики, но уже полностью готовы и обставлены наши комнаты и мой кабинет, уже работает кухня, функционирует купальня — ага, если воды из колодца натаскать и на кухне в чанах нагреть, и вполне закончена добрая половина галереи вокруг атриума. Собственно, мы уже вселились и ночуем здесь, Волний с Кайсаром и Мато уже все закоулки облазил и изучил, Велия со служанками уже и домашний уют в обжитой части навести успела. На кухне и в кладовой ещё хорёк от грызунов запасы охраняет, но наверху территорию патрулирует уже крупный тартесский кошак, присланный нам с оказией Волнием-старшим. Мало того, он уже и пойманных в саду кроликов пару раз на кухню притаскивал…

Глядя на мой «виллозамок», да на того же примерно типа «кастелло» Хренио, тоже уже в основном выстроенный, но тоже ещё нуждающийся в дополнительном наращивании толщины стен, загорелись и остальные. Володя заморочился обстраиванием замкового типа стенами построенной первоначально чисто античной виллы, потом и Серёга тоже последовал его примеру, а Фабриций, объехав и обозрев всё это наше дачное фортификационное строительство, прикинул хрен к носу и — ну весь в отца — затеял и вовсе нечто грандиозное. У меня-то границы латифундии только колышками обозначены, и лишь местами огорожены плетнём, и только на дальнейшую перспективу я планирую обсадить весь периметр какой-нибудь колючей живой изгородью вроде боярышника, а он — и не в перспективе, а сразу, одновременно с «замком» — на каменный забор вокруг своих владений замахнулся. Сперва он вообще хотел из тёсаных известняковых блоков его отгрохать, но мы отговорили — слишком помпезно выйдет, будет раздражать окрестных пейзан. Подумав, Фабриций согласился «урезать осетра» до кладки из простого дикого камня вроде той, что на цокольную часть крестьянских домов идёт.

А в самом городе закончили наконец и оборонительный периметр, и храм с дворцом, и канализационно-водопроводные коммуникации — как раз засыпают землёй последний участок проложенных под ней труб, а поверх подземного водопровода начали уже возводить и наземный акведук — небольшой, одноярусный, но добротный, который и водоснабжение города увеличит, и наличие подземного водопровода замаскирует, и доступ к нему несанкционированный затруднит. А параллельно закладываются уже и фундаменты первых жилых инсул.

В Риме настоящие каменно-кирпичные инсулы — если, конечно, за настоящий кирпич только обожжённую плинфу признавать — пока ещё, как мне в мой приезд туда показалось, на пальцах одной пары рук пересчитать можно. Основная же масса только цоколь каменно-кирпичный имеет, а всё, что выше — сырцовый кирпич, а то и вовсе мазанка на плетёной из прутьев основе, и держится всё это на каркасе из деревянных балок. Снаружи, конечно, стена штукатурится и внешне вполне может выглядеть каменной — особенно, если декоративные швы между «блоками» для красоты сделаны, но при первом же пожаре этот «каменный» дом рассыплется как карточный домик. Да и проливные дожди такому зданию опасны — вода один хрен найдёт мельчайшие трещины в штукатурке и проникнет в глину, размачивая её раз за разом, и добром это, конечно, не кончится. Гореть и рушиться от дождей эти строения будут с завидной регулярностью, и некий Марк Лициний Красс — тот самый, который в нашей истории разгромом Спартака знаменит, в самом Риме будет знаменит ещё до Спартака и совсем не этим, а массовым строительством добротных жилых инсул на месте разрушившихся ветхих, на котором и разбогатеет. Ну, относительно добротных, конечно, и злые языки будут поговаривать, что не без помощи его рабов те старые инсулы рушатся, но это уже тонкости. Толстости же в том, что и без всякой помощи того Красса не могут сырцовые постройки в италийском климате стоять вечно — не Каракумы, чай, и не внутренние районы Сахары. В Испании вон тут и там сырцовые сторожевые башни Баркидов понаставлены, так те из них, что римлянами или местными не подновляются, уже оплыли и полуразрушены, хоть и не тропические здесь бывают ливни, а самые обычные средиземноморские дожди.

Нам в Оссонобе такого сомнительного трущобного римского счастья на хрен не надо, да и не собираемся мы заселять город нищими бездельниками греко-римского типа, только халупы сырцовые и способными оплатить, да и те — с задержкой. Поэтому и жилые инсулы у нас планируются в расчёте на людей серьёзных, с востребованной профессией и соответствующими заработками. Никакого сырца, никакого самана, только камень, бетон на известковом растворе и обожжённый кирпич. Естественно, будут и малоимущие, и их будет, конечно, гораздо больше, но дешёвое жильё для работающих руками и в серебре не купающихся будет отличаться только площадью, планировкой, да внутренней отделкой. Что-то вроде современных общаг для семейных — не шибко просторных, не шикарно отделанных, с удобствами не индивидуальными, а на несколько семей, но практически с таким же их полным набором, как и в солидных квартирах солидных жильцов. И по этим соображениям за образец мы берём не римские инсулы, а карфагенские, лишь слегка модифицированные в плане удобств и с учётом более прохладного и влажного климата.

Насчёт этих инсул у нас ещё до операции «Ублюдок» целая дискуссия была. Юлька из Гумилёва припомнила рассуждения о том, что городское население себя не воспроизводит, постепенно замещаясь «понаехавшими» из деревень, что, собственно, и реальным опытом современных мегаполисов с их отрицательным приростом населения вполне подтверждается. Европа современная отчего вымирает? Оттого, что подавляющее большинство её населения в городах скучено и размножается слабо, а сельского населения там с гулькин хрен, и его прирост не в состоянии компенсировать убыль среди горожан. Отсюда, вроде бы, вполне логичный на первый взгляд вывод напрашивается, что именно скученность и подавляет инстинкт размножения. Согласен с этим, вроде бы, и Дольник, сравнивавший современные мегаполисы с не размножающимися, а коллапсирующими скоплениями той же саранчи, например. И хотя в нашем случае сельского населения более, чем достаточно, и депопуляция турдетанам не грозит, речь-то ведь у нас шла совсем о другом. Говорили мы о том, что именно горожане — самая образованная часть народа, самая просвещённая, с самым широким кругозором, и именно из неё будет пополняться попаданческий анклав наших потомков, и не хотелось бы допускать сокращения её численности и замены малообразованной деревенщиной с её замшелым стереотипным мышлением. А как горожанам размножаться, если они будут скучены как сельди в бочке в тесных коробках городских многоэтажек? Причём, о расселении по маленьким посёлкам сельского типа речи не вела и Юлька — и для неё очевидно, что полноценное образование можно получить только в серьёзном учебном заведении с библиотеками и всем прочим, а это — однозначно город. Выступала она за другое — за одноэтажную застройку коттеджного типа аналогично большинству греческих полисов, а не Рима с его переполненными нищей чернью верхними этажами инсул. Или, если всё-же римский аналог рассматривать, то индивидуальные домусы для всех его жителей.

Моя же точка зрения заключалась вот в чём. Одноэтажная застройка — это же огроменная площадь города, который как раковая опухоль расползётся по всей округе. И ведь не только площадь, но и непомерная длина периметра городских стен, которые кто-то должен охранять и оборонять в случае нападения на город, а значит — непомерно высокая численность минимально необходимого городу гарнизона, который нельзя вывести в чистое поле на вылазку, дабы не оставить без защиты стены. Я ведь приводил уже пример со средневековым баронским замком, высокоэтажная застройка которого как раз и обеспечивает его высокую вместительность при малом обороняемом периметре — одного из каждых четверых можно на стенах оставить, а трех на вылазку вывести. Вот и с городом такая же примерно хрень получается. При одном и том же населении чем вместительнее его жилые здания, тем меньше площадь и периметр стен и тем меньшая доля его мобилизационных ресурсов требуется для их защиты. И значит, опять же, куда больше защитников можно вывести в чистое поле для наведения порядка в окрестностях. Что же до связанного с высокоэтажной застройкой ощущения тесноты и скученности, то и с этим не так тут всё просто и однозначно.

Деревенская хата или изба сильно просторнее городской квартиры? Ой, что-то сильно сомневаюсь — особенно в случае старинных русских изб, где на полатях спали вповалку. И что, мешало это расти русскому сельскому населению? То же самое можно сказать и о кавказской сакле, и о казахской юрте. Значит, не в тесноте самого жилья, получается, дело. Пресловутое деревенское ощущение простора — оно не внутри жилища, а снаружи его. Выходит человек из своей тесной и ну никак не розами пахнущей клетки, вдыхает чистый воздух, оглядывает не заполненный собратьями по биологическому виду окрестный ландшафт — и наслаждается ощущением простора. Теперь сравниваем это дело с высоткой современного мегаполиса. Сама-то квартира уж точно не теснее деревенской халупы и уж всяко удобнее её, но вот снаружи — да, картина удручает. Даже если этот человек и на верхних этажах живёт, то что он видит с балкона или пускай даже с крыши? Точно такие же высотки, дымящие вдали трубы заводов и котельных, а внизу, на улице — столпотворение людей и машин, в котором не продохнуть, в том числе и в буквальном смысле — не будем забывать и о городском смоге. А теперь берём античный город, но не совсем уж маленький центр мелкого занюханного полиса, а солидный город, большой, типа Александрии или там Антиохии — у нас ведь столица, как-никак, и надо учитывать её перспективы на вырост. Вот вылазит среднестатистический горожанин, как есть из себя уважаемый полноправный гражданин, пусть даже владелец трёх рабов — раз уж так сам Платон велел, то и нам для хорошего человека не жалко, подышать воздухом на крышу собственного домика греческого типа, даже с парой-тройкой деревьев в дворике — уж точно не бетонные джунгли, отравленные смогом, так что подышать ему там найдётся чем. Но вот подышит он, надышится, оглядит ландшафт — ага, из многих тысяч таких же крыш таких же домов, раскинувшихся не на один километр. Вот что такое одноэтажная городская застройка. Ну и какое тут в звизду ощущение простора? В нашем же случае площадь города будет не столь велика, а с пятого, допустим, этажа — по проекту там как раз общественные лоджии предусмотрены — видны будут кому окрестные поля с рощами и лесами, кому море, а кому и горы. Красота, млять, кто понимает!

И это я ведь исключительно городское жильё рассматриваю, без учёта того, что у многих будет и загородное. Ну, пусть не такой «виллозамок», как у меня, который у меня будет ещё и не один, ну так не всем же быть олигархами. Да и не обязательно быть олигархом, чтобы иметь просто обычную загородную усадьбу, эдакую уменьшенную и упрощённую разновидность классической античной виллы. Такие, пожалуй, смогут позволить себе достаточно многие. Конечно, ещё больше будет малоимущих, которым нормальное загородное жильё окажется не по карману, да только ведь у подавляющего большинства из них наверняка окажется родня в какой-нибудь из окрестных деревень, у которой они всегда смогут погостить. Так что не такая уж это и серьёзная проблема с городской теснотой. Тем более, что теснящуюся по углам и превращающую в результате нормальный городской квартал в эдакий Гарлем чернь вроде тех римских городских гегемонов, у нас плодить никто не собирается. Не исключено, конечно, нечто подобное в случае широкомасштабного нападения на нас, если город примет беженцев со всей округи, которых придётся размещать хоть как-то в подвалах и на чердаках, но это временно, а временные трудности всегда можно пережить. Не смертельно это…

Те, у кого загородное жильё вблизи города окажется, в нормальное спокойное время смогут вообще в нём в основном и жить. Я ведь уже упоминал, что сперва на совсем другой участок для своей оссонобской латифундии губы раскатывал? И когда Фабриций мне вот этот зарезервировал вместо того, я ведь даже махнуться с хозяином того участка хотел, да Фабриций тогда и сам упёрся рогом, и Володю с Васькиным на меня натравил — типа, участки выбраны с таким расчётом, чтобы мы все соседствовали, да ещё и к городу поближе были на случай экстренного вызова по какой-нибудь архинужной и архиважной государственной необходимости. Только этими соображениями меня тогда и убедили — типа, раз уж выбился в большие люди и вершители судеб, так изволь терпеть и связанные с этим неудобства. А теперь вот зацениваю близость своей «дачи» к городу и радуюсь. И пешком-то — ну, моим шагом, конечно — минут за двадцать дойду, если по пути заторов не окажется, а уж верхом, если вдруг форс-мажор какой, так и за пять минут доскачу запросто. То бишь спокойно могу и проживать с семьёй в своём «виллозамке» постоянно, а городская квартира в элитной инсуле — так, перекантоваться пару-тройку дней, если вдруг запарка какая авральная в городе случится. Ну и Волний, как подрастёт, спокойно и с «дачи» в школу ходить сможет.

Да и разве один только Волний? Ещё по осени мы с Велией — ага, в лагерной палатке, типа большой привет всем, кому скученность детей заводить мешает — занялись вопросом дальнейшего размножения, и в начале зимы, как раз незадолго до моего выезда на рекогносцировку в Лакобригу, супружница сообщила мне, что у нас ожидается ещё одно прибавление в семействе. Да и у остальных ведь детвора имеется, и перевоз семей сюда запланирован. И не только законные жёны нам в вопросе размножения помогают — я и Софонибу с Икером вытащить к себе подумываю и одним только Икером у нас с ней дело уж точно не ограничится. И у Фабриция помимо законного первенца ещё двое детей от наложниц, у Хренио тутошняя наложница уже на сносях, да и Володя тоже намылился с пока ещё неясным результатом. Велтур, надо думать, тоже едва ли допустит, чтобы его шикарная подаренная ему отцом наложница, о которой я, кажется, уже упоминал как-то, так и зачахла, не оставив после себя потомства. А на днях ещё и Серёга рассмешил нас с Велией до слёз — прибегает к нам и жалуется, схватившись за голову, что Юлька его теперь живьём без соли и без лука съест — веттонка евонная от него залетела и намерена донашивать и рожать. Вот проблему-то нашёл, гы-гы! Другой бы радовался на его месте, что от здоровой и неизбалованной античной бабы таких же здоровых детей иметь будет — от Юльки-то ведь неизвестно ещё, какие окажутся. Отсмеявшись, я посоветовал ему валить всё на меня — типа, он не хотел, да только я вот, как есть бабник, сволочь и эгоист, своим дурным примером всех тут заразил, и его в том числе. Но смех смехом, а главное — и нашего собственного молодняка набирается прилично, и компания у них из детворы наших турдетанских вояк тоже немалая наклёвывается, от которых наверняка и элита нашего карманного царства отстать не захочет, да и купленную и дрессируемую на русском языке рабскую мелюзгу тоже со счёту сбрасывать не будем — Володя, кстати, послушав Серёгу и поглядев на меня, тоже прикупил парочку, а теперь ещё и Васькин подумывает. В общем, будет для кого нашу попаданческую русскую школу открывать — заодно и Юльку полезным преподавательским делом займём по уши. Наорётся там на всех этих обалдуев-двоечников — меньше сил на вынос мозгов Серёге останется…

Школу, конечно, тоже под псевдоантичный ампир маскировать придётся, но это-то как раз не проблема. Жить-то ведь нашим потомкам в античном мире, и античное образование «как у всех приличных людей» им, конечно, тоже понадобится. Да хотя бы и те же языки в конце концов. Могут друзья и союзники Рима обойтись без латыни? Могут просто культурные люди античного Средиземноморья обойтись без греческого? Мыслимо ли в торговых делах с Карфагеном, Утикой и Гадесом обойтись без финикийского? Да и кельтский язык разве помешает соседям лузитан с веттонами и кельтиберов, не говоря уже о всяких прочих галлах с бриттами? А на его фоне и русский язык не так сильно внимание посторонних вроде римлян к себе привлекать будет. Ну и прочими античными науками тоже надо владеть, чтоб первым делом все самые передовые античные изобретения всюду разыскать и себе захапать, дабы было чем и собственное прогрессорство замаскировать и залегендировать — типа, это ж греки изобрели, а мы — так, импровизируем на этой основе. Собственно, для школы в основном этого будет достаточно — слабенькую и примитивную учебную пиротехнику можно аналогичным макаром на тех же гребиптян свалить.

Вот с ВУЗом ситуёвина посложнее будет. Там уже без дураков современное образование давать нужно, лишь слегка к реалиям античного мира адаптированное, и далеко не всё в нём удастся под тот означенный псевдоантичный ампир замаскировать. Нет, многое, конечно, в нём заныкать и залегендировать можно будет — особенно, если не в виде платоновской Академии и даже не в виде александрийского Мусейона его лепить, а в виде эдакого кадетского корпуса, готовящего разом и командный состав для армии, и управленческие кадры для замилитаризованного до предела государства — римского боевого хомяка как-никак. Вот есть, к примеру, паровая пушка Архимеда — так воссоздать её, да и экспериментировать на её основе и с паром, и с пневматикой, и не только в оружейном направлении, но и по части двигателестроения — даже того парового ротора Герона Александрийского дожидаться не надо.

Естественно, всё это в оссонобском ВУЗе должно оставаться примитивным, до ума не доведённым, примерно как моя оссонобская показушная промышленность — как наглядные учебные пособия, чтоб изучать основные физико-химические и технические принципы годилось, а вот эффективно использовать на практике — нет. Разузнает римский шпиен, расскажет в сенате, оттуда сенатора с инспекцией пришлют, тот собственными глазами поглядит, даже пару рациональных советов даст, а в Риме потом, рассказывая обо всём увиденном, от смеха давиться будет — варвары, что с них взять! Их бы энергию и упорство — да на налаживание классической рабовладельческой экономики а-ля Рим! Так же и с огнемётом тем александрийским, что мы с Васькиным вместе с той архимедовской пушкой в Мусейоне тамошнем видели — клёпаный из медных и бронзовых жестянок примитив с поршнем и горелкой типа масляной лампы у «дульного» среза — на несколько метров только и работает, так что в реальном бою тех огнемётчиков не только лучники, но и метатели дротиков вынесут на хрен. Так же и с пиротехникой — специально для этого гребипетским жрецам Амона, которые там как раз по этой части, заказать и ударный состав, которым они фокусников уличных снабжают, и примитивный порох на основе аммиачной селитры, вполне подхлдящий для фокусов, но никуда не годный для реального военного применения — и слабенький, и отсыревает мигом. А куда деваться, если даже в продвинутом Гребипте ничего лучшего нет и не предвидится? Это же вершина античного прогресса, млять! Типа, армия вот у нас маленькая, большую ведь нам на нашей куцей территории не прокормить, так мы в техническом плане усовершенствовать её пытаемся, да только вот хреново это у нас пока-что получается, гы-гы! Но мы стараемся, очень стараемся — пару-тройку показушных взрывов с небольшими разрушениями, и лишь как бы по чистой счастливой случайности без жертв, надо будет специально для римских шпиенов организовать…

Но ведь в ВУЗе-то надо будет и дельным вещам наш молодняк учить, верно? Значит, помимо открытого для посторонних глаз и ушей оссонобского надо и закрытый иметь. Настоящую промышденность я возле Лакобриги размещаю, а вот куда бы нам закрытый филиал Оссонобского кадетского корпуса заныкать? Напрашиваются Азоры. Как раз по весне, как сезон более-менее наладится, сделают туда свой первый рейс уже построенные скоростные «гаулодраккары» с первой сотней рабов-строителей, которые займутся обустройством рабочего посёлка и хозяйства для приёма туда дальнейшего пополнения, а уже оно-то потом и начнёт собственно строительство колонии. Там, вдали от античного Средиземноморья, не нужно будет ни от кого шифроваться, и можно будет свести к минимуму этот маскировочный псевдоантичный ампир. Ну, разве только чисто для эдакого эстетического культурного стиля, только и всего. Вот там мы себе и город практически современный отгрохаем, и промышленность хайтечную, и машиностроение настоящее, как только силёнки до этого дорастут. Ну и образование там будет, ясный хрен, соответствующее. Отучивается наш молодняк в Оссонобе по открытой показушной учебной программе, затем — на Азоры, знания углублять и настоящему делу учиться — уже без дураков и без этой идиотской показухи. Вот, как-то так придётся это дело налаживать.

Полного псевдоантичного ампира на Азорах даже и при желании не создать. Там и известняк-то только на одном острове и имеется, а мрамора и вовсе нет. Не везти же туда в натуре даже стройматериалы через половину Атлантики! На отделочные плиты для некоторых особо важных общественных зданий того местного азорского известняка ещё хватит, а так он в основном на известковый раствор пойдёт — ага, в смеси с вулканическим туфом, которого на Азорах до хренища, смесь гораздо ближе к современному цементу выйдет. Если каменную крошку нужного цвета в тот раствор замешивать — можно бетон получить, очень похожий на естественный природный камень, издали хрен отличишь, да и вблизи не без труда. Но видок у таких зданий будет уже не вполне античным, точнее — не классическим. Эдакие региональные особенности античной культуры.

Самое смешное, что название будущему главному городу азорской колонии уже определено — Нетонисом ему быть, а вот место его расположения — ещё нет. Пока строители на Сан-Мигел направляются, который поближе и попригоднее в качестве первоначальной базы для освоения архипелага, и там само собой напрашивается место реального порта Понта-Дельгада, так что там и быть первому из наших азорских городов. Скорее всего, он и станет в конечном итоге Нетонисом — кроме близости к Европе остров Сан-Мигел наиболее близок и к Санта-Марии — той самой, единственной из всего этого вулканического архипелага, что известняками сложена. Пока до этого ещё далеко, но как дойдёт наконец дело до полноценного освоения и постройки собственно города — далеко не последним станет фактор близости важного для строительства стройматериала. Можно, конечно, и сымпровизировать — гребиптяне, например, известняк не обжигали, а мешали свой «бетон» на нильском иле. На Азорах проблем с илом особых не будет — есть там и морской, и озёрный, но приходится считаться и с навыками античных строителей, для нас — финикийцев и греков, которые только с известковым раствором работать умеют. Хотя в принципе-то все трудности преодолимы, а на реальных современных Азорах есть порты и помимо Понта-Дельгада. Есть ещё Ангра-ду-Эроишму на Терсейре, есть Сан-Матеуш на Пику, есть практически напротив него Орта на Фаяле. Есть и Вило-ду-Порту на самой известняковой Санта-Марии, и с точки зрения привычных для античных архитекторов стройматериалов как раз он и был бы наиболее подходящим, но сам остров невелик, да ещё и низменный — и ресурсами беден, и промазать мимо него с примитивной античной навигацией проще простого. То ли дело Сан-Мигел и Терсейра с их километровыми вершинами и Пику с его вообще двухкилометровой! Но это уже архитектор совместно с мореманами решать будет, какие соображения предпочесть, а какими пренебречь как второстепенными. Будь эти порты плохи — не было бы их в реале, а были бы вместо них какие-то другие, и значит, любой из них, выбранный на усмотрение архитектора, будет достаточно хорош в качестве будущего азорского Нетониса.

Нетонисом же его решили обозвать вот почему. Азоры ведь прямо посреди Атлантики расположены, и если плюнуть на все современные научно-рациональные доводы, а воспринимать их чисто эстетически, то чем это не платоновская Атлантида? Тем более, что и в кругах атлантологов — не совсем уж сдвинутых по фазе, а относительно вменяемых — азорская версия, пусть и не господствует, но тоже вполне котируется. Вот и будут Азоры нашей культурной Атлантидой. А раз главный город своей вымышленной Атлантиды Платон Посейдонисом обозвать соизволил в честь греческого морского бога Посейдона, так мы ж разве против? Только наш базовый социум — турдетанский, а не греческий, а у турдетан по этой части Нетон специализируется, и нехрен нам слишком уж страдать низкопоклонством перед Западом… тьфу, Грецией, а посему вместо греческого Посейдониса на наших Азорах будет турдетанский Нетонис…

Но полноценная колонизация Азор — дело не ближайшего года и даже не ближайшей пары-тройки лет. Ведь работы там — выше крыши, и всю её не переделать там и за десятилетие. Да и до колоний ли нам сейчас, когда сама метрополия ещё толком не обустроена? Тут и Оссонобу-то саму ещё строить и строить — те же жилые инсулы, ту же школу, тот же кадетский корпус, а вне периметра городских стен — тот же порт, дабы не зависеть от тесного и примитивного финикийского. И латифундии обустраивать надо — и здешнюю сельскохозяйственную, и промышленную у Лакобриги. Этим бы всем по хорошему нам и заняться, да только хрен выйдет. Семьи всем нашим вытаскивать сюда из Карфагена надо? В Рим всей компанией проехаться, дабы из фиктивного рабства освободиться и гражданство римское получить, надо? А по закону подлости наверняка ведь и ещё какие-нибудь срочные и неотложные дела наклюнутся, которых без нас ну никак не сделать. Пустяковые какие-нибудь и несложные — хрен бы с ними, это мы быстро разрулим, но боюсь, как бы сложнонавороченное чего-нибудь не наклюнулось — ага, вроде тех вояжей на Родос с Гребиптом или в Вест-Индию. О какой-нибудь войне неожиданной, все планы нам похерить способной, даже думать не хочется. Вроде бы, Тит Ливий ей не грозится, но мало ли чего узколокального, Рим не затронувшего и римских историков не заинтересовавшего, вдруг произойти может? Собственно, как раз на подобный случай я и «виллозамок» свой укрепляю и остальных делать то же самое настропаляю, но всё-таки — на хрен, на хрен! Млять, когда ж мы наконец со всеми этими античными заморочками разгребёмся, чтобы окончательно остепениться и зажить наконец нормальной спокойной и размеренной жизнью?

— Сволочь ты, Макс! Проклятый бабник, сволочь и эгоист! — оттого, что мы всей компанией заржали, Юлька взбесилась ещё хлеще, — Ты сам, Канатбаев, татаро-монгол хренов, и тебя уже проще расстрелять, чем перевоспитать, так мало тебе того, что ты себе гарем восточный завёл, ты ещё и других подзуживаешь! — это её ввели в курс о некоторых переменах в их с Серёгой семействе, а чтобы для него не настал за это полный звиздец, ей скормили версию о моей злодейской подстрекательской роли, — Восточный деспот! Тиран! Мракобес! Ретроград! Развращённый рабовладелец! Чурка немытый!

— Ага, он самый, гы-гы! — мне ведь правда в глаза абсолютно не колет, — Кстати, ты знаешь, Юля, где мне тебя катастрофически не хватало?

— И где же это? — мой вопрос озадачил её настолько, что она даже угомонилась.

— На моей оссонобской вилле, когда в жилых комнатах стены расписывали.

— Ты думаешь, я расписала бы лучше? Я тебе что, художница?

— Нет, это было кому, хвала богам, и без тебя. Но вот когда стены расписали, и штукатурка уже сохла — ты только представь себе, как неоценима была бы твоя помощь…

— В чём?

— В акустической обработке помещения. Представляешь, насколько плотнее стали бы фрески на стенах после звуковых волн от твоего визга?

Остальные наши заржали, Серёга схлопотал за это оплеуху, а в меня полетело яблоко, от которого я уклонился. Следом могло полететь массивное бронзовое блюдо, но тут уж Юльку удержали Володя с Наташкой.

— А, вам тоже смешно, негодяйки! — обернулась она к своим двум шмакодявкам — беленькой и чёрненькой, — А ну-ка подойдите ко мне! — и надавала по щекам им обеим, отчего они заревели, — Вон отсюда, мерзавки! А тебе, Канатбаев, хоть ты и чёрный, явно не зря римское гражданство дали — ты вон уже и фресками себе виллу расписал прямо как заправский римский рабовладелец!

— Уж чья б корова мычала…

— Не твоё дело, Канатбаев! Мои рабыни, как хочу, так с ними и обращаюсь! За своими лучше следи! Если наложниц-малолеток в гарем захотелось — сам себе покупай!

Мы снова схватились за животы со смеху, и в меня снова едва не полетело то блюдо, но меня снова спасли от этой участи Володя с Наташкой:

— Да уймись же ты наконец, Салтычиха доморощенная!

— И кстати, в городских квартирах я бы тоже порекомендовал стены фресками расписать, а ещё лучше — мозаикой выложить, — добавил я, — Тебя, Серёга, это в первую очередь касается. Тебя, Володя — во вторую…

— В смысле? Дорого же!

— Ага, недёшево. Но зато — один раз…

— Один раз?.. А, понял! — и спецназер залился хохотом.

— Что ты понял? — насторожилась Наташка.

— Что один раз, — он продолжал хохотать.

— Почему?

— Так дорого же! Обои тебе уже на следующий год наскучат, и ты насчёт ремонта для их смены начнёшь нудить, а фрески с мозаикой менять тебя жаба задавит.

— А тебя, Юля — в особенности. У тебя же, историчнейшая ты наша, просто рука не подымется настоящие античные фрески с мозаиками рушить, — предсказал я, — И таким образом мы раз и навсегда закроем проблему с этим перманентным ремонтом, который принципиально никогда не может быть закончен, а может быть только прерван.

— Ох и хитрожопая ж ты сволочь, Макс, — констатировала Юлька, когда мы все отсмеялись и отъикались.

— Ага, мы ж, чёрные — все хитрожопые, — охотно согласился я.

— Но ни черта не знаете и всё путаете! — наехала она буквально сходу.

— А это ты к чему?

— А к тому, что моя выжимка из Тита Ливия у тебя тоже русским по белому переписана, но ты или читать по-русски не умеешь, или путаешься в прочитанном.

— В чём именно?

— В чём, в чём… Про корабли карфагенские тестю писал?

— Про предложение снарядить для Рима флот?

— Нет, тут ты молодец, я ведь чуть не забыла напомнить, а вот про те шесть кораблей, что реально поступили на помощь римскому флоту…

— На следующий год которые?

— А вот и фигу тебе с маслом, а не на следующий год! На этот год не хочешь?

— Так погоди, они же в первых морских боях не участвовали…

— Правильно, не успели. Первые бои вёл флот прошлогоднего претора Авла Атилия Серрана. А в этом году его сменит Гай Ливий Салинатор, и вот к его кораблям, которые он поведёт в подкрепление к старому флоту, у Сицилии присоединятся и эти шесть карфагенских. Они уже снаряжены, кстати, и ждут только приказа к отплытию…

— Ну, облажался я тут, — развёл я руками, — Главное ведь было не допустить большого палева с флотом и контрибуцией, вот я на этом и зациклился, а про эту вот мелочь читал уже не так внимательно, ну и попутал и облажался…

Строго говоря, война Рима и его союзников с Антиохом шла ещё с прошлого года. Осенью царь по приглашению переметнувшегося на его сторону Этолийского союза высадился в Греции. Рассчитывая на обещанную ему этолийцами всемерную поддержку, он поспешил и собрал лишь относительно небольшие для его царства силы — тысяч десять пехоты, полтысячи конницы и шесть слонов. Это было его первой серьёзной ошибкой. Как оказалось, этолийцы понадеялись на его несметные силы и собственной полноценной мобилизации провести не удосужились. Не имея под рукой достаточно войск, Антиох добился в Беотии и Фессалии лишь незначительных успехов, да ещё и сделал вторую ошибку — увлёкся в Халкиде какой-то молоденькой гречанкой и затеял женитьбу. То, что самому ему под пятьдесят — хрен бы с ним, для Востока это нормально, но не забрасывать же при этом военные дела в разгар войны! А именно это царственный жених и учудил, устроив себе на халкидских зимних квартирах медовый месяц, да ещё и армии позволив расслабиться. А попутно ещё и третью ошибку до кучи допустил, устроив за собственный счёт пышное погребение павших под Киноскефалами македонян, чем изрядно уязвил не сделавшего этого своевременно Филиппа. И теперь вот, когда уже новый консул Маний Ацилий Глабрион высадился в Эпире, армия Антиоха к серьёзной войне катастрофически не готова, а Филипп Македонский на него крепко обижен и готов поддержать римлян активно, а не просто дружественным нейтралитетом. В общем, нахреновертил «царь царей» — мама, не горюй, и ожидающий его конфуз при Фермопилах вполне закономерен. Ну и кто ему теперь после этого доктор, спрашивается?

— И кстати, я бы на твоём месте дождалась отплытия этих кораблей, — добавила Юлька, — Это уже гарантия того, что из Остии флот Салинатора точно отчалил…

— Понял, спасибо, — кивнул я, потому как этот совет был дельным — уж этот-то эпизод я у Тита Ливия запомнил получше, чем время отправки карфагенских кораблей.

А запомнил оттого, что моих шкурных интересов он напрямую касался. Ведь кто я такой для римлян? Простой римский вольноотпущенник, призыву в легионы не подлежащий, зато в экстренных случаях рискующий быть забритым во флот, а война с Антиохом в силу своих масштабов — случай как раз экстренный. Шутка ли — под сотню новых квинкерем римляне прошлым годом построили, и это только новых, без учёта ремонта старых. В этот сезон тоже, надо думать, сколько-то добавили, и не одних только квинкерем. На триреме сто семьдесят одних только гребцов, да центурия морпехов — от шестидесяти до восьмидесяти мечей, да матросни, надо полагать, десятка два наберётся — больше двух с половиной сотен, если всех чохом брать. А квинкерема повместительнее той триремы — гребцов и матросни человек триста, да морпехов две центурии, то бишь от ста двадцати до ста шестидесяти — под пять сотен набегает, если округлить. И эдакий плавучий «полутысячник» — основной в римском флоте, на который целиком хренова туча народу требуется. И где ж его столько набрать?

Как раз о связанном с этим скандале у Тита Ливия и упомянуто — Гай Ливий Салинатор набирал в экипажи для своей эскадры из тридцати новых квинкерем граждан приморских римских колоний, включая Остию, и набирал в принудительном порядке, по принципу «не гребёт». Те ходоков в Рим направили плебейским трибунам на преторский беспредел жаловаться, и при других обстоятельствах они бы наверняка справедливости добились. Ведь плебейский трибун — популист по определению, его хлебом не корми, а дай только прославиться бескомпромиссной борьбой за ущемляемые нобилями интересы простого народа. Но на сей раз ситуёвина крайне неудачной оказалась — война с Антиохом самим народным собранием одобрена, и урря-патриотический угар при этом разгорелся нешуточный, а флот означенного Салинатора как раз туда на подкрепление направляется. В результате, прикинув хрен к носу, трибуны тех ходоков к сенату на разбор этого дела отослали, где жалобщиков и постиг окончательный облом. Так это речь о полноправных свободнорожденных римских гражданах, имеющих святое право к плебейскому трибуну за защитой своих интересов обратиться, а на что при таком раскладе надеяться какому-то вольноотпущеннику? Так что пока флот Салинатора не укомплектован людьми полностью и не отплыл — нехрен мне туда рыпаться. У меня пока-что и в Карфагене дела поважнее и понеотложнее имеются, гы-гы!

Строго говоря, некоторый риск для меня и после отплытия флота Салинатора остаётся, потому как городской претор Марк Юний Брут помимо всего прочего ещё и ремонтом старых кораблей занят, и их экипажи ему как раз вольноотпущенниками комплектовать предстоит. Но это уже резервный флот, который то ли отправят в Эгейское море, то ли нет, это как военные действия на море пойдут, а значит — его уже не с такими квадратными глазами оснащают и комплектуют, без этой истеричной ррыволюционной чрезвычайщины. А когда вопросы решаются спокойно и вдумчиво — это же совсем другое дело. Сципион Назика — как раз второй консул этого года, и кто-то из той его преторской испанской команды, видавшей меня в деле, а точнее — вскоре после дела под Илипой, наверняка в Риме отыщется. А там несколько опосля и сменённый Луцием Эмилием Павлом проконсул Марк Фульвий Нобилиор должен в Рим с овацией вступить, а среди приведённых им дембелей тоже знакомые найдутся, которые подтвердят, что простой римский вольноотпущенник Гней Марций Максим — ни разу не уклонист от священного гражданского долга защиты родного рабовладельческого отечества, даже вот в деле под Толетумом в качестве целого префекта союзников в прошлом году отметился, что, правда, не совсем по установившимся правилам, по которым префектами союзнических пехотных когорт и кавалерийских ал римских всадников назначать полагается, но для Испании и так сойдёт — там пока-что далеко не всяким плевком в римского гражданина попадёшь…

Собственно, на это я в основном и рассчитываю — Испания важна для Рима, и людей, нужных там, в другое место без крайней нужды не дёрнут. Весь юмор ситуёвины в том, что освобождать наших из фиктивного рабства, превращая их тем самым из рабов в потенциальных призывников для римского флота, будет как раз городской претор — тот самый Марк Юний Брут, которому помимо всех судебных дел ещё и формирование резервного флота поручено, и если он попрёт в дурь, то из-за этого совмещения функций — и морской министр, и генеральный прокурор одновременно — управу на его возможный беспредел хрен отыщешь.

Но это, хвала богам, только в теории — для нас в теории, потому как мы же ни разу не гегемоны-пролетарии и на крайняк всегда можем нанять и выставить вместо себя наёмников. Такой фортель официально не одобряется — отслуженной военную кампанию такому уклонисту никто не засчитает, и в нужный для политической карьеры военный стаж она не войдёт, но если на это насрать, а надо только хреновой службы избежать, то реально это прокатывает, если есть на что замену себе нанять, а нам-то есть на что, да и желающих найти — не проблема. Это по официальному призыву малопрестижная по сравнению с легионами служба во флоте никого не радует — даже морпех получает ту же треть денария в день, что и легионер, а матрос и гребец не имеют и этого, риска же пойти на корм рыбам вместе с затонувшей посудиной получается поболе, чем в сухопутном сражении. Но если наёмником, когда к официальному жалованью добавляется ещё более щедрое от уклониста-нанимателя, то это ведь уже совсем другой расклад. Пять ассов или полденария в день — это чуть меньше трети нашего былого наёмнического заработка рядовыми арбалетчиками, и сейчас для нас это пустяки, а для нищего римского рыбака, которому только в гребцы или матросы и светит, это полуторный заработок морского элитария морпеха, а вместе с официальным жалованьем — и двойной, то бишь вровень с центурионом тех морпехов, традиционно получающим вдвое больше своего рядового солдата — есть на что соблазниться годами не видящему серебра нищеброду!

— А вообще-то — перестрелять вас мало! — заявила Юлька, — Ну куда вы так торопитесь? Неужели нельзя было в Карфагене эту школу открыть? — ей, конечно, не по вкусу перспектива скорого переезда из большого и благоустроенного Карфагена в какую-то Оссонобу, которая представляется ей эдакой пыльной большой деревней, даже до Кордубы не дотягивающей. Это же всё равно, что из Москвы в какой-нибудь занюханный Мухосранск жить переехать!

— Нельзя, Юля — «Карфаген должен быть разрушен», — процитировал я ей в очередной раз Катона.

— Так спасать же город надо, а не опускать руки и смиряться с исторической неизбежностью!

— А мы что делаем? Для этого и предостерегали от палева с контрибуцией и флотом, если ты в это до сих пор не въехала.

— Да въехала я во всё это! Но этого же мало! Надо эллинизировать город и порядок в нём настоящий налаживать, олигархов как-то организовывать и урезонивать, чтоб простых горожан не раздражали, что-то с Масиниссой решать, чтоб не трогал больше карфагенских земель, а собственную страну развивал…

— Классно придумала! — хмыкнул я, — Только как ты себе это представляешь? Ты хоть понимаешь, что такое Нумидия? Это же примерно как Крымское ханство из истории нашего Средневековья! Ты думаешь, с ханом не договаривались о прекращении набегов? Договаривались и не раз, да толку-то от тех договоров? Если его беки и мурзы не очень-то его слушают, как он запретит им ходить в собственные частные набеги? Будут ходить без него, а там ещё и прикинут, нахрена им сдался такой хан, да нового подыщут, а этот либо съест чего-нибудь не то, либо на охоте с коня нагребнётся неудачно, а ему самому оно сильно надо? Вот и в Нумидии такая же примерно хрень. Масиниссе нумидийские вожди служат и повинуются до тех пор, пока он правит в их интересах, а сейчас в их интересах грабить и отбирать хорошие земли у слабого и беззащитного Карфагена.

— Ну, царские ведь набеги пока прекратились, а один частный вы отбили, — возразила Юлька, — Можно и дальше продолжать отбивать мелкие набеги частными отрядами, пока жив Сципион, а там и ещё что-нибудь придумать…

— А потом пожалует сам Масинисса со своей царской армией и слонами, и не в том даже дело, что отразить его сил не хватит, а в том, что это будет уже настоящая война, Карфагену строго-настрого запрещённая. Риму только повод дай, сама же знаешь…

— Но у вас же в Нумидии есть прикормленная знать?

— Не до такой степени. Сам царь не может идти против интересов основной массы своей знати, а уж эти отдельные вожди — тем более. Да и римляне наверняка будут втихаря подзуживать нумидийцев на новые захваты, чтобы спровоцировать Карфаген…

— Надо, чтобы эти крикливые идиоты из финикийских националистов к власти не пришли — в реале ведь именно они дали повод к Третьей Пунической. Вы же с Володей и Васькиным могли бы нормальную полицию в Карфагене организовать?

— А потом что? Повальные аресты всех недовольных с выколачиванием из них признаний в шпионаже и массовыми расстрелами «врагов народа»? — прикололся Володя.

— И прекрасный повод для Рима вступиться за попранную кровавыми тиранами карфагенскую демократию! — добавил Серёга.

— Да ну вас на фиг с вашими дурацкими шутками! — возмутилась Юлька, — Я тут думаю, как город спасти, а вам всё смех!

— Юля, мы же уже не раз обсуждали, что спасти можно только сам город, и для этого его придётся сдать Риму со всеми потрохами, — напомнил я ей, — Карфаген должен САМ попросить Рим принять его в подданство на правах провинции ради защиты от вконец офонаревших нумидийских дикарей — другого пути нет. Любой другой путь — это Третья Пуническая, разрушение города и продажа уцелевших горожан в рабство.

— Ну, это когда ещё будет-то? А вы уже сейчас в Испании обосновываться намылились, среди этих испанских дикарей. Можно же было бы здесь всё наладить, среди культурного финикийского населения…

— Ты уже благополучно забыла тот не столь уж давний хлебный бунт именно этого культурного финикийского населения?

— Ну ты и сравнил, Макс! Это же хлебные спекулянты своей жадностью народ спровоцировали! Для этого и нужен порядок в городе, чтобы подобного не допускать! Ну и не допускать разорения римских крестьян чрезмерным экспортом хлеба…

— Ага, не допустишь тут, когда уже у доброй половины тутошних олигархов их основные доходы идут от сельского хозяйства! Это они тебя не допустят, если ты им всю их малину шухерить вздумаешь!

— Нет, ну я это понимаю, но можно же и более прибыльными делами их увлечь. И кстати, когда я про культуру города говорю, то имею в виду не эти финикийские массы, а эллинизированную верхушку социума. Помнишь, когда мы в первый раз сюда попали, я ещё поражалась, насколько город на греческий похож? Вот эта культура, да плюс к ней ещё и богатства от торговли, да наши знания — ты только представь себе, сколько всего здесь сделать можно. Вот взять хотя бы твой «косский» шёлк — да, спецов ты на Родосе нашёл и сюда привёз, но теперь-то у тебя здесь целая мануфактура, и это благодаря местным квалифицированным кадрам. В Испании их ещё искать и учить, а в Карфагене они уже готовые есть.

— Ну так этих туда перевезу, а они уж и местных научат.

— А зачем, когда здесь производство расширить гораздо легче? И разве одно только производство? А моды? Вот вспомни Францию Нового времени — ведь несколько веков была законодательницей мод! Даже не с производства, считай, доходы имела, а как современные брендовые фирмы — с создания и раскручивания брендов. В дикой Испании ты такое если и замутишь, то разве только под конец жизни, а здесь — хоть сейчас можно!

— Юля, ну тебя на хрен! Мне тяжёлая промышленность первым делом нужна, она — основа всего, в том числе и этих твоих понтов, если уж бизнес на этом делать, а не просто в одном экземпляре сляпать и рассекать по улице, дразня прохожих, как ты об этом наверняка и мечтаешь. Хрен с тобой, мечтай, со временем и сделаем, но сперва — то, что важнее. А важнее — модернизация всей нашей жизни, а не одних только тряпок с бижутерией. Металлургия, инструменты, оружие, транспорт — вот это основа, а не всякая хрень. Я не против её, ещё раз повторяю, но всему свой уровень приоритетов и своя очередь. Промышленность для меня, сама понимаешь, впереди.

— Макс, ну я ж не против! Ты технарь, тебе виднее. Но в Карфагене ты всё это сделаешь и развернёшь гораздо быстрее и легче, чем среди испанских дикарей!

— Уже нет. Там я уже начал и основу заложил. Это во-первых. А во-вторых, текстильную мануфактуру я свернуть и вывезти отсюда ещё смогу, как и мой токарный станок, а как ты представляешь себе вывоз развёрнутой тяжёлой промышленности?

— А зачем её вывозить?

— Затем, что «Карфаген должен быть разрушен», — напомнил я ей, — Даже если нам и удастся спасти город, то только в качестве центра римской Африки — вместо Утики. Вот засядет на Бирсе римский претор или даже целый проконсул, город наводнят римские купцы, а за городом разобьёт лагерь римский оккупационный легион. И что я тогда смогу поделать среди стольких завидючих римских глаз? Серёга не писал тебе, на какое говно я исходил оттого, что вынужден городить под Оссонобой не настоящую промышленность, а показушный примитив, а саму промышленность ныкать подальше, у Лакобриги? Так там, в отдельном государстве, которое мы имеем в Испании, это прокатит, а тут, в подвластной Риму провинции — ну, я перспективу имею в виду — хрен оно прокатит. Ну и оно мне надо?

— Да фиг с тобой, Макс, размещай свою тяжёлую промышленность, где хочешь, но я же тебе о брендовом бизнесе говорю. То же золотое шитьё, допустим, которое у греков примитивнейшее, а ты, если как следует помозгуешь, то наверняка его технологию усовершенствуешь. Или «золотой» виссон, который дороже даже привозного китайского шёлка — ну, который здесь индийским называют. Ведь можно же придумать что-то, чтобы его заготовку удешевить? Или, если уж ты этим заморачиваться не хочешь, так краситель золотой для той же шёлковой нити изобрети — тоже роскошно выглядеть будет. А мы с Наташей такие новые фасоны для платьев напридумаем — римские матроны от зависти лопнут и всю плешь своим мужьям-сенаторам проедят! Или вот скульптуру возьми — греки на ней, казалось бы, собаку съели, но я тебе на моём телефоне несколько фоток современной скульптуры покажу — эти греки в осадок бы выпали от такого реализма, а о римлянах я вообще молчу. Причём, грекам-то этот уровень мастерства вполне посилен, просто неканонично это по их понятиям, и тут у нас, пока они на свой классический канон молятся и пылинки с него сдувают, все шансы опередить их и наш собственный бренд раскрутить. Так в Испании тебе этих греческих скульпторов днём с огнём искать, а в Карфагене их достаточно, а их финикийских учеников — ещё больше. Вот на это и надо переключаться самим и весь Карфаген переключать с экспорта зерна. Вот, взгляни-ка сам! — она включила свой аппарат, нашла и раскрыла папку с фотками, — Вот это «Афродита в садах» Каллимаха, а вот это — «Вирсавия» Бенджамина Виктора — сравни и почувствуй разницу, — и тут она показала мне ТАКОЙ образчик современной скульптуры того же примерно стиля, что членораздельных слов у меня не нашлось даже матерных — одни междометия, да и остальные наши прихренели…

— Законодатель мод, говоришь? — я призадумался, — Расписала ты этот вариант, конечно, красиво и заманчиво, но знаешь, что меня смущает? Такого рода законодатель брендовых мод в Средиземноморье, сдаётся мне, уже есть. И в архитектуре, и в тряпках с побрякушками, и в статуях с картинами. Город такой в Греции, не самый сильный и не самый крутой в политике, но по этой части очень даже знаменитый. Ты не напомнишь мне его название, а то я его что-то запамятовал, гы-гы!

— Коринф, конечно. Но к чему это твоё паясничание, Макс?

— А к тому, что подумай сама, за что он так круто пострадал? Что он, самым крутым основняком был в том Ахейском союзе или самым зачинщиком войны с Римом?

— Да нет, основняки там Сикион, Аргос и Мегалополь — как раз из него Диэй, один из лидеров антиримской партии. В Коринфе, правда, было то самое общеахейское собрание, которое и поссорилось с римским посольством, но вряд ли из-за этого. Скорее всего, ради грабежа — те же статуи, те же картины, на которые ты и намекал. Кстати, этого ты у Тита Ливия вычитать не мог — его книги про эти времена не сохранились. Слушайте все прикол! В общем, когда Луций Муммий, консул римский тогдашний, грабил Коринф и руководил погрузкой статуй с картинами, все сплошь штучные шедевры знаменитых мастеров, так он грозил солдатне, этой косорукой деревенщине, что если они что-нибудь сломают или испортят, то он их самих заставит сделать новые! Представляете?

— Ага, сразу видно, что человек вышел родом из народа! — прокомментировал я, когда мы отсмеялись.

— Так ты представляешь, СКОЛЬКО всего римляне оттуда вывезли? Там было что грабить…

— Это-то я понял. Ты мне другое объясни — зачем было резать курицу, несущую золотые яйца? Разве не логичнее было бы Коринф только разграбить и оставить как есть нагуливать новый жирок для следующей конфискации, а репрессировать разрушением и распродажей в рабство те другие города-основняки?

— Верно, странно как-то получается, — озадачилась Юлька, — Прямо глупость какая-то, на римлян непохожая. Ведь прагматики же до мозга костей…

— В том-то и дело. И раз уничтожен именно Коринф, значит — это и требовалось. И сдаётся мне, что как раз за его моднозаконодательские замашки. Представляешь, как он раздражал своими модными и страшно дорогими цацками, на которые у сенаторских жён аж слюна капает и глаза разбегаются, и они включают свою циркулярку? Тут и похлеще хлебного демпинга карфагенского заноза в заднице получается, просто в Карфагене урря-патриоты раньше повод для расправы дали, а коринфские — чуток опосля.

— Это ты на что намекаешь?

— Да на то, что Коринф хулиганит со своими дразнящими брендами, не выходя из канонических рамок, но и это ему, как мы знаем, выйдет боком, а ты мне предлагаешь всему греко-римскому миру порвать его жопный шаблон на мальтийский крест. Если это сделать, как ты предлагаешь, в Карфагене — боюсь, что праведный гнев национально озабоченных, бунт и приход этих дебилов к власти, считай, гарантированы. Ненадолго, конечно, но нахреновертить с поводом для Третьей Пунической они успеют, и случится это гораздо раньше, чем в реальной истории.

— А в Испании?

— Примерно так же. Другими способами, конечно, но с тем же примерно результатом. За римлянами ведь и организовать нужный повод самим не заржавеет…

— Значит, не будем этим заниматься?

— Будем, оно того стоит, но не в Карфагене и не в Испании. На Азорах.

— Так это ж сколько ждать-то!

— Зато безопаснее. Типа — вот, купцы наших торговых партнёров из-за Моря Мрака привозят, страшно дорого, но нам понравилось. Они там и на заказ могут сделать, если надо. Раздражает? Ну, извините, это не мы, это всё они, больше тогда к вам этого безобразия привозить не будем. Раз это «через наше посредничество» идёт, то римлянам проще будет на нас прикрикнуть, чтоб не пропускали больше в их Ойкумену рвущую шаблоны крамолу, чем самим переться в Атлантику для ликвидации её источника. Ну а мы — возьмём в этом случае под козырёк и больше «не пустим». Вот таким примерно манером подстрахуемся…

— Кстати, как раз в Коринфе скульпторы и балуются подобными вольностями больше всех, так что возьми на заметку.

— Ага, обязательно.

— Только уговор — моего в Коринф с собой не брать!

— Это ещё почему? — возмутился Серёга.

— Потому что! — отбрила Юлька, — Хватит с меня и твоей дикой испанки, с которой мне теперь придётся уживаться! А всё ты, Макс!

— Ага, кто бы сомневался!

— Вот и нечего его ещё и к коринфским гетерам водить!

— Гм… Да я, вроде как, и сам туда не собираюсь…

— Собираешься, просто пока ещё об этом не знаешь. Арунтий пошлёт как раз за мастерами и гетерами для развития оссонобской культуры. Он уже консультировался…

— Так! А ну-ка, подробнее! — млять, начинаются тут мне сюрпризы!

В Рим, конечно, один хрен плыть надо, но там я рассчитывал управиться поскорее, да и обратно слинять. Надо Софонибу с Икером отсюда в Оссонобу забирать, и желательно бы все эти сборы без лишней суеты вести. Так с ней-то как раз не проблема, озадачу — и сама в основном подготовится, пока я в Италию мотаться буду. Тут у Володи с Серёгой куда больше трудностей с вытаскиванием своих баб наклюнется, и не потому даже, что им не очень-то «из Москвы в Мухосранск» хочется, а из-за пожитков. Я не о тряпках с побрякушками ихними, если кто не въехал, а о накопившихся папирусных архивах. И Юлька успела уже немало полезного по истории со своего аппарата на папирус перенести, и Наташка по биологии и сельскому хозяйству, да и у Серёги карты и кое-что из геологических записей поднакопилось, и всё это надо теперь аккуратно упаковать, дабы перевезти без повреждений. А мне токарный станок ещё вывозить с инструментом и оснасткой, да кадры производственные, которые уже и семьями обзавестись успели, и всё это с умом надо, вдумчиво, и это немалого времени требует. И тут — на тебе — прогуляйся-ка ты, дорогой зятёк, на обратном пути, чтоб два раза не ездить, в Коринф!

— В общем, как я поняла со слов твоего тестя, там у вас ваш царёк, Миликон который, попросил Фабриция помочь ему с передовой греческой культурой. Тот отцу насчёт его просьбы отписал, а Арунтий консультироваться начал, в том числе и у меня. Он ведь в курсе уже, что римляне Коринф разграбят и разрушат и хотел от меня список всего, что они оттуда вывезут — наверное, чтоб опередить их, что ли? А откуда я ему такой список рожу? Ну, объяснила я ему, что даже после всех многочисленных римских копий мало что сохранится даже в упоминаниях, а самых знаменитых произведений всё равно не купить и не выкрасть. Он подумал над этим и решил, что надо тогда образцы добывать и искусных мастеров, чтобы собственную школу в Испании создавать. Ну и школу гетер по образцу той знаменитой коринфской заодно. Вот, как я поняла, за этим он и собирается тебя прямо из Рима в Коринф послать…

— Мыылять! Делать мне, что ли, больше нехрен! — я и сам прекрасно знаю, что хрен откажу столько всего для меня сделавшему тестю, тем более, что и напрягаться-то для нашего же будущего предстоит, но поворчать-то надо для порядка, — На что там в первую очередь внимание обратить?

— Ну, керамикой особо не заморачивайся. Все эти знаменитые коринфские вазы — давно уже одно название. Чернофигурный стиль уже не делают, краснофигурный тоже выродился, а старинные раритеты, сам понимаешь, стоят соответственно, да ещё и никто не продаст. Хоть и не статуи с картинами, но тоже штучная художественная ценность. Глазированные вазы хорошие делают, но ты сперва посмотри продукцию карфагенских вазописцев — это, считай «китайский контрафакт» греческих оригиналов, рассчитанный на не умеющих их различать дилетантов вроде тебя. Так ты глаза не ломай, а просто к типам посуды и росписи присмотрись, и в Коринфе на такую же массовку не отвлекайся, а ищи оригинальные штучные изделия, каких здесь не увидишь, и из них уже сам на собственноё усмотрение выбирай, какие приглянутся. Хоть ты и не искусствовед, а самый что ни на есть натуральный солдафон, вкус у тебя имеется, вот и пользуйся им, и в большинстве случаев не ошибёшься…

— Ладно, с горшками ихними расписными понял. А чего с порнухой ихней?

— Похабник, хи-хи! Со статуями и картинами принцип примерно тот же — канон посмотри у здешних контрафактников, а там ищи оригинальные произведения в стиле поближе к современному реализму. «Вирсавию» ты оценил? Вот примерно такого типа и в Коринфе высматривай и статуи, и картины — на это у тебя тоже вкус правильный…

— Ясно. А с гетерами чего? Я их что, перепробовать всех там должен? А если какая не в моём вкусе окажется? Я как-то, знаешь ли, не в восторге от этого ихнего канона — ни от Венеры Милосской, ни от Афродиты Книдской. Малогрудые они какие-то, талия едва намечена, жидковолосые…

— Ты как есть бабник, Канатбаев! Знаю я твой вкус! Там всякие будут, но ты учитывай, что тебе к выпускницам их школы присматриваться и прежде всего их умения оценивать, а это не только и не столько кувыркание в койке. А что до их статей, то не забывай, что это пятнадцатилетние шмакодявки…

— Млять! Вы что с Арунтием, педофила из меня сделать решили?

— Твоей сколько было, когда ты ей увлёкся? Это во-первых, а во-вторых, в Греции уже и в четырнадцать могут запросто замуж выдать. Так что учитывай…

— Так смысл-то в чём?

— Тебе кадры толковые искать для сманивания в Испанию. Состоявшаяся и популярная гетера в ваш испанский Урюпинск поедет? А тебе нужна ещё не забуревшая, но по реальным знаниям и навыкам не хуже той забуревшей. Ну, по внешности на свой вкус полагайся, в этом-то он тебя уж точно не подведёт. Да, вот ещё что. Вот у меня тут есть на аппарате две книжки Арсеньевой — «Школа гетер» и «Лаис Коринфская». Сдуй их к себе и потрудись проштудировать.

— Стоп! Ты мне чего, женские любовные романы предлагаешь изучать?

— А где я тебе лучшее что-то по этой теме найду? Всего, конечно, на веру не бери, книжки художественные, но в духе эпохи и с реальными историческими сведениями согласуются хорошо. Эта Лаис, только Сицилийская на самом деле, а не Коринфская — в реале была, и у Плутарха, например, упоминалась. Большая часть приключений, конечно, выдумка Арсеньевой, но ты не на них внимание обрати, а на описание порядков и города — там у неё всё чётко. Не забывай, что Коринф, как и Карфаген, был полностью разрушен, и почти вся коринфская археология — это археология уже римского города, который при Цезаре только и будет основан, а от того греческого Коринфа там ничего и не осталось…

— В общем, на безрыбье и сам раком станешь, — констатировал я.

Политическую обстановку там я в общих чертах представлял, поскольку в преддверии Антиоховой войны интересовался и сопутствующими ей обстоятельствами. Коринф, хоть и существовал ещё в микенские времена задолго до вторжения в Грецию дорийцев, в классическую греческую историю вошёл как уже дорийский город. Но его расположение на Пелопоннесе и общие политические интересы с соседними ахейскими городами предопределили его присоединение к Ахейскому союзу. В ходе войны союза со Спартой пришедший на помощь ахейцам Филипп Македонский заодно прихомячил себе и несколько ахейских городов, включая и Коринф, но в ходе Второй Македонской войны, пока Филипп был связан военными действиями против римлян, войска перешедшего на их сторону Ахейского союза освободили город, и Коринф снова присоединился к ахейцам, а победитель Филиппа римский консул Тит Квинкций Фламинин, объявивший после этой победы о «свободе эллинов», узаконил это воссоединение со стороны Рима. Теперь же — с высадкой в Греции Антиоха и переходом на его сторону Этолийского союза — ситуёвина стала и вовсе парадоксальной, потому как в качестве римских союзников Македония и Ахейский союз снова в одном лагере.

С приходом весны военные действия возобновляются, но сил у Антиоха не густо, и в ожидании подкреплений из Азии он занял Фермопилы, заодно тем самым и отделив римлян с македонянами от ахейцев. И хотя даже один Ахейский союз способен собрать войско поболе, чем сейчас у Антиоха, да и вот уже пятнадцать лет, как оно реформировано Филопеменом по македонскому образцу, выступать против его хоть и небольшой, но крепкой армии ахейцы как-то не спешат. И пожалуй, правильно делают — всё-таки механическое объединение маленьких армий кучи союзных полисов ещё не превращает их в единую армию, а о предстоящем сокрушительном поражении сирийского царя знаем только мы, греки же вынуждены рассматривать и вероятность его победы. А в случае его победы — и высокую вероятность его похода на Пелопоннес, на котором наверняка настояли бы его союзники этолийцы. А посему — думаю, что сейчас силы Ахейского союза стягиваются к Истмийскому перешейку, дабы занять на нём надёжную оборону примерно по линии современного Коринфского канала. Коринф получается как раз в зоне повышенной боеготовности и сопутствующей этому военной паранойи, но нам ведь не прямо сейчас туда переться, нам сперва в Рим, а потом уж только туда. Надавать Антиоху звиздюлей у Фермопил армия Глабриона должна то ли уже поздней весной, то ли с весны на лето, и едва ли мы попадём в Коринф раньше, а как придут известия о разгроме сирийца, там расслабятся и паранойю выключат. Может быть, даже и своих служивых на дембель распустить успеют, так что прибудем мы, скорее всего, уже во вполне мирный и успокоившийся город, и проблем с изучением коринфских искусств и подысканием по этой части перспективных кадров у нас там, вроде бы, возникнуть не должно.

— Кстати, с июля прошлого, сто девяносто второго года до нашей эры по июль нынешнего, сто девяносто первого, в Греции продолжается первый год сто сорок седьмой Олимпиады, — сообщила Юлька, уточнив по своему аппарату, — Игры проходили в начале года, тем летом. Победители — Агемах из Кизика в беге на стадий и Клейтострат с Родоса в борьбе. Ваша Фермопильская бойня, если не ошибаюсь, должна произойти ещё в апреле, а где-то с двадцатых чисел апреля по двадцатые числа мая — месяц Афродиты. Праздник Афродиты, скорее всего, придётся на его начало, и в это время должны начаться первые выпускные экзамены в коринфской школе гетер…

— Тут мы в пролёте, — заметил я.

— Это будут, если верить Арсеньевой, конкурсы теологии и танцев.

— Жаль. «Танец осы» я бы поглядел с удовольствием.

— Нет, ещё не стриптиз, а самые обычные танцы.

— Тогда — хрен с ними, не очень-то и хотелось.

— Развратник, хи-хи! Если ты, Макс, сумеешь управиться в Риме быстро, то на конкурс эротических танцев и первые симпосионы выпускниц — ещё без интима, конечно — ты можешь в принципе и успеть…

— Слышь, Макс, может подождёт наше освобождение? — оживился Серёга, — Я уж как-нибудь потерплю, давай лучше сперва в Коринф смотаемся!

— Я тебе смотаюсь! — аж взвизгнула Юлька, — Макс, не вздумай! Освобождаетесь — и сразу же отправляй его обратно в Карфаген!

— Ну, я постараюсь, — хмыкнул я, — Но что прикажешь делать, если его «хозяин» вдруг окажется мобилизованным и проходящим службу? — на самом деле я такой вариант, конечно, предусматривал, и не только для Серёги, а и для любого из наших, и на всякий пожарный моя договорённость с римскими гегемонами включала и «заочный» вариант освобождения, которое должен был осуществить оставленный за старшего хозяйский домочадец в присктствии свидетелей, на что хозяин оставлял ему доверенность, но зачем грузить её такими подробностями?

— Ну, если только так…

— Ладно, ты рассказывай, чего там дальше с этими гетерами.

— Ещё не гетерами. Пока они не сдали всех выпускных экзаменов, они ещё ученицы — аулетриды. Следующий месяц — со второй половины мая по вторую половину июня — это экзамен по общим знаниям, на который допускаются зрители, и на него ты, скорее всего, успеваешь. Учитывая, как ты не любишь дурочек, для тебя это важный момент…

— Точно! Нам не надо среднестатистических, нам надо лучших, — подтвердил я.

— Гурман! Успокойся, с тем образованием, которое даётся в этой школе, там пустышек не будет. Но — в кои-то веки я с тобой соглашусь — нам в самом деле нужны выдающиеся, которым будет чему научить других.

— И как они сдадут этот экзамен, на этом — всё, выпуск?

— Для тех, кто успел уже пройти главное испытание — соблазнение по жребию или кого укажут жрицы-наставницы. Если верить Арсеньевой — но за точность я тебе, сам понимаешь, ручаться не могу, то задания выдаются заранее, и некоторые могут успеть выполнить их до этого публичного экзамена. Но едва ли все, и скорее всего, даже не большинство — лёгких заданий им не дают. Поэтому я думаю, что им дадут на это ещё какое-то время после публичного экзамена — несколько дней, наверное…

— А кто не успеет?

— Как раз в этом и смысл испытания. Прошедшие его получают посвящение в высший разряд и становятся настоящими гетерами — все знаменитые гетеры как раз из их числа. А кто провалит — получают низший разряд, и их отягощают обязанностью во все празднества в честь Афродиты ублажать любого желающего прямо на ступенях храма…

— Неплохо живут коринфяне! — заметил Серёга.

— Повышенная вероятность подцепить триппер, — хмыкнул Володя.

— Именно, — подтвердила Юлька, — Причём, это ещё не самый рискованный вариант. Те, что проваливают и другие испытания или изгоняются из школы за серьёзную провинность в процессе учёбы, попадают вообще в портовые проститутки, и там уж, с этой разноплемённой матроснёй — сами понимаете…

— Сколько их, кстати, всего выпускается? — поинтересовался я.

— Год на год не приходится — принимают в обучение от одного десятка до трёх, а там уж — как учиться будут и как судьба сложится.

— И скольких подставят соперницы? — предположил Васькин, — Конкуренция ведь после выпуска их ожидает ещё та…

— Да, и это тоже. У Арсеньевой как раз описаны интриги, тянущие на целый детектив. Понятно, что это её творческий домысел, как и все приключения, но сочинила она правдоподобно и логично — думаю, что что-то в этом роде должно там происходить и на самом деле. Вполне в духе эпохи и ситуации…

— Поэтому ты и сватаешь мне так настойчиво этот ейный чисто художественный опус? — ухмыльнулся я.

— Ну, не такой уж и чисто художественный — как раз проработка исторического материала у неё неплохая. Но ты прав — это тоже возьми на заметку. Может статься, что очень толковая, но подставленная соперницами выпускница как раз и окажется для тебя настоящей находкой. Это же Греция, а какую гречанку, да ещё и из знающих себе цену элитных гетер, ты сманишь в варварскую глушь? Им и в греческих городах хорошо!

— Млять! И что у Арунтия, своих подходящих людей под рукой нет? — я-то рассчитывал перед поездкой в Рим отдохнуть, с Софонибой и Икером пообщаться — ведь почти полтора года пацану, уже ходит, уже говорит, но по-русски похуже, чем Волний в его возрасте — сразу видно, что гораздо меньше с ним занимались, и самое время бы наверстать этот пробел, да только не получается сейчас, надо потораплмваться…

— Он считает, что ты — самый подходящий, — пояснила Юлька, — Ты же у нас ещё и экстрасенс, а в коринфской школе этих будущих гетер и этому делу учат, и Арунтий решил, что ты поустойчивее к их воздействию будешь — не дашь башку себе задурить.

— Инквизиции на них нет! — проворчал я.

— Как и на тебя, хи-хи! Или очкуешь?

— Типа, на «слабо» меня поймать решила?

— Поймаешь тебя! Но больше-то ведь в натуре некому.

— Ну, вряд ли они там по этой части сильнее того старика шамана-гойкомитича, — я припомнил пытавшегося воздействовать на меня Чана на Кубе, когда они после той мясорубки сподвиглись таки на переговоры.

Вот, чего-то вроде этого я и опасался, когда собирался в Карфаген — млять, как предчувствовал! Ладно уж, Коринф — не Гребипет всё-таки и не Вест-Индия, спасибо, как говорится, и на этом…

— С пробуждением тебя, гражданин Луций Авлий Серг, — подгребнул я Серёгу, когда он продрал глаза, — Как тебе спалось с нечистой совестью?

— Спасибо, неплохо, гражданин Гней Марций Максим, — вернул он мне мою подгрёбку, — Только с чего бы это моей совести быть нечистой?

— Мы когда миновали Мессинский пролив и зашли в Регий?

— Ну, вчерась. Хорошо идём — третий день только, как из Остии отплыли…

— А кто должен был пересесть там на корабль, идущий в Карфаген? — съязвил Володя.

— Что за вздорные обвинения, гражданин Марк Варен Валод? Во-первых, в Регии не было кораблей, идущих в Карфаген…

— Мессина буквально через пролив! Уж там-то точно нашёлся бы, — заметил с ухмылкой Велтур.

— При чём тут Мессина, гражданин Тит Клувий Велтур? Мы туда не заходили, и речь идёт исключительно о Регии. А во-вторых, гражданин Гней Марций Максим обещал моей супружнице спровадить меня в Карфаген только в том случае, если мой почтенный бывший хозяин, а ныне патрон Луций Авлий окажется дома, а не на военной службе…

— Имелось в виду, что у тебя могут возникнуть проблемы с освобождением и гражданством, если твоего хозяина не окажется дома, — уточнил Васькин, — А у тебя таких проблем из-за этого не возникло.

— Как и у тебя, гражданин Публий Ноний Васк, — для Хренио мы договорились в порядке исключения образовать его римский когномен от его фамилии, а не от имени, по-русски звучавшего весьма двусмысленно, — Но ведь тебе же это не мешает плыть вместе со всеми в Коринф! А я что, рыжий?

— Но имелось в виду, что ты вернёшься в Карфаген сразу же, как получишь римское гражданство.

— Я не знаю, что имелось в виду у Юльки, а у меня имелось в виду только то, что и было обещано буквально. И не мной, кстати, обещано, так что это не я, это всё он — гражданин Гней Марций Максим! Вот у кого совесть должна быть нечиста!

— И с чего бы это вдруг? Я что обещал, то и сделал — ну, точнее, чего не обещал, того и не сделал. А вот ты — позьзуешься недостойными увёртками для уклонения от супружеского долга, гы-гы!

— Хорошо, не буду. Сам — не буду. И поэтому впредь все подобные вопросы попрошу адресовать исключительно моему адвокату! — тут уж мы всей нашей компанией грохнули со смеху — граждане Рима без году неделю, а сутяжничать уже научились!

Путь же, который мы выбрали в Коринф, необычен лишь на первый взгляд. В том смысле, что войска Глабриона, например, топали на своих двоих в Брундизий, откуда и переправились уже морем в Грецию, и тем же путём на следующий год туда отправится армия братьев Сципионов. Но то солдаты, которым что велено, то они и исполняют, и их командование бессовестно этим пользуется. В нашем ведь современном мире как? Явился ты по повестке в свой районный или городской военкомат, сдался местному военкому, и с момента твоей сдачи это уже проблема военкома — поскорее на автобус тебя усадить, да в областной военкомат отправить, а там это уже проблема областного военкома — поскорее сбагрить тебя «покупателю», который и повезёт тебя в часть. И всё это — уже за казённый счёт. Ну, в теории, потому как на самом деле, скорее всего, вместо сухпая дадут мизерные суточные в размере официальной стоимости суточного солдатского пайка, на которые реально в дороге хрен прокормишься, и реально один хрен придётся за тот прокорм из собственного кармана доплачивать, но что-то горячо любимая родина всё-же даст, а с дурной овцы, как говорится, хоть шерсти клок.

У римлян же — хренушки. Сперва, как получила твоя община разнарядку на рекрутов, и тебя угораздило в неё попасть, изволь к указанному дню явиться в Рим, и никого не гребёт, сколько тебе из дому до него топать и чем в дороге питаться. Ты ещё не на службе. Явился, распределили тебя в конкретный легион, конкретный манипул и конкретную центурию, назначили тебе центуриона, занесли в списки — и отправили домой, обязав к указанному дню явиться в указанный сборный пункт уже вооружённым, и только там и с того дня начинается твоя служба, на которой тебе положены паёк и жалованье. И опять же, никого не гребёт, сколько тебе до того пункта добираться и чем в дороге питаться — ты ещё не на службе, и всё это — твои личные проблемы. А Брундизий, например, в который и велят явиться для отправки в Грецию — на самом юге Италии. Ну не на самом «каблуке сапога», но у его основания, так что один хрен звиздюхать до него через полстраны. А у хорошего ходока только до Капуи из Рима дней пять уйдёт, и это по добротной мощёной Аппиевой дороге. Ну, камнем-то она только в городской черте, да на километр примерно от неё с обоих концов вымощена для солидности, а между ними вся дорога — гравий пока в основном, но и то хлеб, как говорится. В таком же виде её ещё и до Беневента продолжить успели, к которому и старая Латинская дорога проложена, а вот дальше — всё, халява кончилась, по бездорожью чапать придётся. В смысле, дорога-то до Брундизия ещё до Второй Пунической и спланирована, и размечена, но строительство её ещё не закончено. Это же охренительнейший объём работ! Гегемоны ж не просто трассу расчищают, да гравием её посыпают, и даже не просто в грунт заглубляются, чтоб и слой гравия помощнее был, и опора под ним пожёстче. Они же при этом ещё и спрямить трассу норовят, и её подъёмы со спусками поположе сделать — рельеф местности подправляют, короче. Да и гравий тот не просто сыпят, а ещё ж и утрамбовывают — адова работа, млять! И всё это на многих участках одновременно — тут уже сделали, там ещё только копают, а вон там — сыпят и трамбуют, и хрен ты по этим участкам проберёшься — сворачивай на хрен и звиздуй по бездорожью, если не намерен целую вечность на месте проторчать. Ну, это я утрирую, конечно, какие-то грунтовки там, ясный хрен, есть, и какие-то постоялые дворы на них тоже, но разве сравнишь те петляющие и размокающие в дожди грунтовки с настоящей прямой и хотя бы этим гравием мощёной дорогой?

Ехать, естественно, уж всяко лучше, чем идти, и мы, в отличие от забриваемого в легион римского бедолаги, поездку позволить себе вполне могли бы, но и мы ведь не сенаторы по важному государственному делу, которым ради такого случая почтовый экспресс положен, и горе тому, кто не окажет столь важной государственной персоне всяческого содействия. Если же ехать частным образом в обыкновенном дорожном экипаже, для которого никто не кинется с квадратными глазами спешно менять лошадей и возничего, то со слов Юльки не менее десяти дней та дорога из Рима в Брундизий займёт. Это в лучшем случае, если не скупиться и менять лошадей с возничим почаще, потому как устают они, бедные, изрядно. Упряжь ведь примитивная, ошейниковая, ещё ассирийцами, гиксосами и всеми прочими хеттами применявшаяся, с воловьего ярма скопированная. Так волу это похрен, он плечами в то ярмо упирается, а лошадь тот ошейник душит, и чем сильнее она тянет повозку — тем сильнее душит. Раза в три меньший груз она из-за этого первозить способна, чем с современным хомутом, и если это не лёгонькая беговая колесница, а хорошо нагруженная телега, то всадника ей нести уж всяко легче. Но и верхом на этом не очень-то выгадаешь, потому как без багажа ведь один хрен не поедешь, а вьючные мулы — это же по сути своей ишаки величиной с лошадь — быстрой езды не любят и заупрямиться в любой самый неподходящий момент способны, что твой ишак. Особенно, если уже по бездорожью после Беневента, так что десять дней пути — это ещё весьма оптимистично. И я сильно подозреваю, что цифирь эту Юлька для имперских уже времён имела, когда дорогу уже до ума довели и полноценным камнем поверх того гравия вымостили, а сколько этот путь сейчас занял бы, по этому раздраю — я даже представить себе боюсь. Как бы не все двадцать, млять!

Морем же из Брундизия на Керкиру, что на греческой уже стороне, при попутном ветре за день доберёшься. Катон, когда с сенатской комиссией в Карфаген прогуляется, так за три дня до него из Остийской гавани доберётся. Но то — официальное высокопоставленное лицо, которое на военной квинкереме в свой вояж отправится, и если с попутным ветром вдруг не повезёт, так это гребцам той квинкеремы не повезёт, а не ему. Впрочем, при хорошем попутном ветре грузовая корбита туда и за два дня домчит. Вот в штиль или при встречных ветрах — тут печальнее, но чтоб за несколько дней, да ветер не переменился — это уж очень круто не повезти должно. Вот покумекали мы на сей счёт всей нашей компанией, да и решили, что ну её на хрен, эту Аппиеву дорогу и Брундизий, морем из Остии и удобнее должно выйти, и быстрее.

Ведь как отплыли те шесть карфагенских трирем к Мессине, дабы у неё к той римской эскадре Салинатора присоединиться, так на следующий же день и мы в Остию отчалили. Добрались, конечно, не за два дня, а за три с половиной. Оставшиеся полдня до Рима добирались и на постоялый двор устраивались — на сей раз нашёлся подходящий из числа приличных, так что в инсулах жильё подыскивать и в забегаловках питаться нам не понадобилось. На следующий день я навестил патрона, дабы засвидетельствовать своё клиентское почтение, вручить подношения, да перетереть насчёт нашей ситуёвины. Типа посоветоваться, а фактически — попросить о поддержке на всякий пожарный. Остаток дня Рим с компанией смотрели — после Карфагена он, скажем прямо, хоть и не показался совсем уж Мухосранском, но особо никого и не впечатлил. Потом все отправились в ту деревню к фиктивным хозяевам, а там ведь люди живут простые, и нравы у них простые, так что без пьянки с ними в давешней местной таверне, ясный хрен, не обошлось. Дела решать пришлось, естественно, уже на следующий день — тут как раз и спохватились, что фиктивные хозяева Васкеса и Серёги в этом году мобилизованы — один на войну с бойями в Цизальпинской Галлии, другой в Грецию с Глабрионом. Ну, это-то с самого начала было предусмотрено — «хозяина» Хренио старший сын евонный замещал и доверенность на то от отца имел, да и соседи в курсе были, включая и старосту-примипила. С Серёгой же ещё проще оказалось — его «хозяин» ещё от собственного отца не отделился, так что тот и так имел право распоряжаться имуществом сына как патерфамилиа.

Вот с «семьями» нашими пришлось головы поломать. Изображать на сей раз васькинскую Антигону с сыном снова Летицию с её мелким Луцием наняли, чем ейный свёкр был весьма доволен, поскольку после расчёта мог купить ещё одного вола на смену старому. Для Володи в аналогичном качестве нашлась блондинка с мелкой шмакодявкой и совсем уж крошечным пацаном, как ему и требовалось вместо Наташки. Законный муж означенной блондинки за аналогичную оплату, ясный хрен, тоже ничего не имел против. Но в основном-то дефиците оказались молодые симпатичные брюнетки с подходящей мелкой детворой, потому как срамиться на Форуме с дурнушками нам всем было как-то в падлу. Для Серёги в качестве юлькиной заместительницы пришлось кузину Летиции с её мелкой девкой в соседней деревне разыскивать, там же нашли — не без труда — и такую же примерно с мелким пацанчиком для Велтура вместо его Милькаты. И тут, пока мы мозги сушили и хлопотали со всеми этими поисками и сговорами, на что ещё день ушёл, меня вдруг осенило, что и Софонибе с Икером абсолютно нехрен перегринами оставаться, когда можно заодно и их римскими гражданами заделать, а я хоть и вольноотпущенник-эрарий, но во всём прочем весь из себя как есть римский гражданин, в квиритской трибе прописанный, и сам теперь на римском Форуме своих рабов освобождать имею полное законное право. То, что я её ещё беременной в Карфагене освободить успел — кто об этом в Риме знает и кому это вообще интересно?

Вот только где теперь фигуристую смуглую брюнетку с мелким пацанчиком искать, когда из ближайших деревень весь этот редкий для Лациума ресурс мы выбрали почти подчистую? Но кто ищет, тот ведь всегда найдёт. Один из соседей свёкра Летиции припомнил, что у старосты-примипила через две деревни живёт племянница смугленькая и с подходящими статями, да ещё и с подходящим по возрасту спиногрызом. Поговорили с примипилом, прогулялись с ним туда, посмотрели евонную племянницу. Ну, она скорее тёмной шатенкой, чем брюнеткой оказалась, но это-то — хрен бы с ней. Хуже оказалось то, что у мужа примипиловой племянницы отец и дядя при Каннах убиты, и как тот услыхал, что его супружнице на Форуме финикийским именем назваться предлагается, так упёрся рогом и едва совсем уж в дурь не попёр. Я уже хотел переключиться на другое семейство, во дворе которого заметил мельком тоже более-менее подходящую бабёнку, но примипил поклялся, что всё уладит, и полдня втолковывал упрямцу, что ему нового вола покупать взамен павшего и в долги влазить, а он за кольчугу ещё из долгов не вылез, и за такой подарок судьбы богов благодарить надо, а не фыркать. Решили вопрос, как и следовало ожидать, в местной таверне за кувшином вина, после которого национально озабоченный гегемон, почесав загривок, признал, что финикийские имена и в самом деле могут быть не у одних только проклятых карфагенских пунов. А примерно на половине второго кувшина он потребовал от меня клятвы в том, что ни один из родственников означенной Софонибы в Ганнибаловой войне не участвовал. Мне, конечно, нетрудно было в этом поклясться, но для пущей убедительности я настоял на несколько иной формулировке — что ни о каком участии хоть кого-то из её родственников в ИТАЛИЙСКОЙ кампании Ганнибала я не слыхал даже краем уха. И тут я был кристально честен — бастулоны из Секси, в том числе и дядя Софонибы по матери, служили на флоте, в том сухопутном походе Ганнибала никак не задействованном…

— Ну и гадюшник же этот ихний Нерезиновск! — в очередной раз поведал нам своё эпохальное открытие Серёга, — Юльке рассказать — хрен поверит! Тесный, пыльный, столпотворение даже на Форуме! И так-то жарко, а тут ещё эти римские гегемоны, млять, столпятся как сельди в бочке, надышат и напердят…

— Я тебе советовал лёгкую полотняную тогу приобрести, — напомнил я ему, — Нахрена ты в эту официозную — здоровенную и шерстяную — вырядился?

— Ну так положено же!

— Кому положено? Пока ты ещё не освобождён и не внесён в списки граждан, ты ЕЩЁ не участник судебной процедуры, а её предмет. А когда ты уже освобождён — всё, процедура закончена, и ты УЖЕ не её участник — я ж тебе разжёвывал. А внесение налога и прописка в трибе — обычная бюрократическая рутина, а не какое-то там тебе ВИП-мероприятие с дресс-контролем. Ну и ради чего было в собственном поту вариться?

— Ну, для солидности…

— Для солидности, млять! Я Софонибу освобождал, так и то в полотняной тоге был, и нормально всё прокатило.

— Так ты ж не сравнивай! Это у тебя прокатило с твоей перекачанной харизмой, и кто там глядел на твою полотняную тогу?

— Да брось ты эту ерунду! А то по нам не видно, что мы ни разу не патриции и даже не старожилы, а как есть свежеиспечённая лимита из вчерашних варваров! А то по нашему акценту и медленному говору на латыни этого не слышно! А для вчерашнего варвара и не такое, как тога не по форме, простительно…

— Ну, вообще-то Сергей прав — эта Верания, которая твою Софонибу на Форуме изображала, ТАК на тебя украдкой посматривала! — заметил Хренио.

— Ага, едва не текла! — добавил Володя, — Если бы не муж ейный рядом…

— Ну, тёрлась то плечиком, то буфером, — припомнил я, — Нашли, на что глазеть!

— Так она и с той Летицией потом явно насчёт тебя шепталась, судя по взглядам, я же говорил тебе — у тебя был верный шанс! — напомнил испанец.

— Ну так я ж объяснял тебе, почему ну их на хрен, такие шансы…

Он имел в виду ту пьянку в более-менее солидной забегаловке, когда мы отмечали с гегемонами-патронами наше «освобождение» и гражданство, после которой мы им ещё и поход в ближайший лупанарий проспонсировали — тем, кто после пьянки был ещё в состоянии. Муженёк той Верании оказался в числе тех, кто был уже не в состоянии — и в таверне-то, дорвавшись до халявного фалернского, налакался его так, что едва под стол не свалился, и в принципе-то воспользоваться этим можно было вполне. Ага, не заметишь тут, как эта течная сучка так и норовит всеми своими выпуклостями об тебя потереться! Но только — на хрен, на хрен, потому как и я заметил, что они с Летицией шепчутся, а с ней мы, помнится, в тот раз пошалили маленько. Бабы есть бабы — сегодня дружат, а завтра не поделят чего-то и полаются, а полаявшись — заложат друг дружку со всеми потрохами, да даже и без ссор языки у них куда длиннее, чем следовало бы. А деревня есть деревня — мало того, что слух разнесётся, так ещё ж и отсебятиной почти от каждого передавшего приукрасится. И если эта вертихвостка ещё хоть какой-то повод для подобных сплетен даст, так и это ещё до кучи вспомнят — ага, преувеличенным минимум в «стандартные» три раза. А это ж не кто-нибудь, это ж всё-таки бывшие «хозяева», а у римлян в их законах и обычаях пунктик такой есть, по которому если вольноотпущенник к бывшему хозяину непочтителен, так тот может своё былое решение об освобождении неблагодарного раба и пересмотреть. Так что — на хрен, на хрен!

Одно дело Летиция, которая как вдова формально бесхозна и «по понятиям» вроде как вправе своей звиздой распоряжаться, и если впендюрил ей какой залётный молодец, так некому быть на него за это в обиде, и совсем другое — замужняя матрона Верания, принадлежащая законному супругу. Времена же в Риме ещё далеко не те млятские позднереспубликанские и раннеимперские, пока у них с этим строго и весьма чревато. Если невтерпёж ей на стороне пошалить, пущай лучше с соседом шалит, с которым и пущай потом ейный муженёк отношения выясняет. Нам же там и без этих патронских баб было кому впендюрить. Ещё как раком до Луны тому Риму до мирового культурного центра, но с этим делом там проблем никаких — уже хватает всевозможных шлюх на все вкусы и во всех ценовых диапазонах. Есть и любительницы, которым и самим охота, и там уж платишь не ей, а сводне, которую найти нетрудно. В той же Субуре достаточно было только свистнуть тому же давешнему Лысому Марку…

— Монера слева по борту! — выкрикнул наблюдатель с мачты.

Монера — это унирема, быстроходное гребное судно с одним рядом гребцов на борт, только на греческий лад обозванное. Биремы, например, греки диерами называют, триремы — триерами, а квинкеремы — пентерами. Ведь практически все морские порты на юге Италии — бывшие греческие колонии, и их население, если даже и не чистые греки, то эллинизированные италийцы. Со временем, конечно, все эти города романизируются и заговорят на латыни, но пока-что — в частных разговорах, по крайней мере — их жители болтают меж собой по-гречески. Капитан и навигатор, то бишь владелец перевозящего нас судна и начальник его команды — имеющий римское гражданство грек из Локр, в которых мы и останавливались вчера на ночёвку.

Городишко — так себе, знаменитый только родившимся в нём ещё в лохматые времена — пару столетий назад — философом Тимеем Локрийским, да тем, что как раз туда карфагенский флотоводец Бомилькар во время Второй Пунической на следующий год после Канн сумел доставить единственное за всю войну существенное подкрепление Ганнибалу — сорок боевых слонов и четыре тысячи конницы. Претор Сицилии Аппий Клавдий Пульхр пытался тогда взять город, дабы воспрепятствовать выгрузке этих войск, но и с самой операцией по срокам опоздал, и с попыткой взять город сналёту облажался. Спустя семь лет римляне снова пытались овладеть Локрами, но тоже неудачно, и лишь спустя ещё три года город был отбит у Ганнибала Сципионом Тем Самым — как раз в его консульство. Ну, скандалом ещё нешуточным Локры прославились, когда там легат Квинт Племиний, оставленный Сципионом для управления городом, учинил в нём форменный беспредел с грабежами и вымогательствами, а сам консул, не разобравшись толком, его оправдал, и это едва не стоило должности и дальнейшей военно-политической карьеры ему самому. И если бы не это обстоятельство, ставшее единственным тёмным пятном на биографии самого великого Сципиона — кто помнил бы теперь о каких-то там Локрах?

— Монера сближается с нами! — сообщил наблюдатель, и наш локрийский капитан и навигатор в одном флаконе как-то ощутимо забеспокоился.

Вроде бы, и не велел Тит Ливий флоту Антиоха в этих водах пошаливать, да и пиратам по идее нехрен делать в море, нашпигованном римским флотом, у которого с морскими хулиганами разговор короткий, но мало ли чего может быть? Опытному местному мореману, надо думать, местная обстановка всё-таки виднее, чем историку времён Октавиана Августа. Я достал трубу и пригляделся к насторожившему наших моряков судну. Разглядываю его и как-то юмора не понимаю — что с ним не так-то? Нормальный малый корабль военного или полувоенного типа — длинный, узкий, с тараном, маловместительный и не особо-то мореходный, и попадать в шторм ему явно противопоказано, автономность плавания из-за многочисленных гребцов вообще ниже плинтуса, но зато скоростной, что и требуется для вояк. Размеры у него, конечно, далеко не те, чтобы с триремой тягаться, не говоря уже о квинкереме, но он ведь и не для боёв в составе эскадры предназначен, а для разведки, патрулирования и курьерской службы, и этот тоже больше всего смахивает на морской патруль какого-то из союзных Риму южноиталийских городов бывшей Великой Греции. Крупные корабли вроде бирем и трирем Салинатор по пути для усиления своего преторского флота мобилизовал, а этой мелюзги, которой поболе, чем крупняка, ему много не надо, и вот эти оставшиеся как раз и должны по логике вещей заступить вместо мобилизованных Римом на охрану порядка в окрестных водах. Пираты — они ведь помимо профессионалов ещё и любителями бывают. Как наши бастулоны примерно, которые в основном-то каботажной торговлей и рыбным промыслом заняты, но при удобном случае и чужака какого-нибудь с той промысловой рыбой спутать вполне способные. И если профессионалов римский флот изничтожил, то таких любителей изничтожить полностью невозможно в принципе. Но такие и плавают уж всяко не на длинных военных кораблях, которых не спутать ни с купцом, ни с рыбаком. А наш мореман отчего-то явно бздит — оружие своей матросне велел раздать, а на носу с чехлом каким-то из мешковины на чём-то громоздком пара человек возится, и видок у того чехла весьма характерный — ага, так и знал — малый компактный онагр…

Присматриваюсь потщательнее к уже заметным на сближающейся с нами униреме людям — и тут начинаю наконец что-то понимать. Не похожи они на вояк! И вояки, конечно, в античном мире экипируются кто во что горазд — кто в кольчугу, кто в «анатомическую» кирасу, кто в греческий льняной панцирь, кто в кожаный, кто вообще пекторалью поверх туники довольствуется, а кто даже и без неё обходится, но чтоб голышом, даже без туники — не принято такого у вояк. Гребцы разве только, но то на крупных кораблях, где и без них морпехов хватает, а не на униремах, где как раз они и есть главная абордажная сила, обязанная быть наготове. Да и оружие у этой банды уж больно разномастное — явно пираты, и остаётся только гадать, где они взяли военную унирему. А там уже, идя на обгон параллельным курсом, и парус начали убирать — как наперерез пойдут, он будет уже бесполезен, но у них и на вёслах скорость хорошая, наш же пузатый «купец» только при попутном ветре и способен дать хорошего ходу, а вёсла — ну, нельзя сказать, что их нет, по четыре на борт имеется, но хрен ли это за движитель для такой махины! В узостях маневрировать, да причаливать и отчаливать в порту можно, но от настоящего гребного судна на них хрен уйдёшь. И судя по раздаваемым матросне лукам и расчехлённой метательной машине, вся надежда нашего капитана-навигатора на перестрелку при сближении. Что ж, разумно — ведь пока гребцы противника заняты на вёслах, в качестве бойцов их у него, можно считать, что и нет, и преимущества в числе стрелков он перед нами не имеет. А учитывая наших испанских бодигардов с их роговыми луками не хуже знаменитых критских, преимущество в перестрелке однозначно за нами. Вот когда сблизятся, да крючья абордажные закинут — тут, конечно, их преимущество в численности неоспоримо. Но надолго ли, учитывая наши револьверы? Хоть и не хотелось бы их засвечивать, откровенно говоря, перед командой судна, и лучше было бы обойтись в предстоящем нам приключении как-нибудь без них.

Убрав трубу, в которой уже не было необходимости, я скинул и передал слуге свою лёгкую полотняную тогу, затем принял у него и надел кольчугу. Пока наши делали то же самое, Амбон изобразил готовность закрепить мне на плечах плащ, приподняв его так, что совершенно скрыл меня от посторонних глаз, чем я и воспользовался, надевая подмышечную кобуру с револьвером и глушаком. Потом я накинул перевязь с мечом и «заметил» наконец-то предлагаемый мне плащ, в который слуга и облачил меня, скрывая секретную часть моего вооружения. Пока я важно и торжественно — ведь целый римский гражданин, млять, перергинам честь оказывает — водружал на башку шлем, завязывал на подбородке ремешки его нащёчников и проверял, как выходят из ножен меч и кинжал, аналогичным макаром с помощью слуг вооружилась и остальная компания. Затем я подмигнул им, и они тоже старательно изобразили аналогичные ужимки в духе «из грязи, да в князи». Разве не такого поведения ожидают от пыжащихся в сознании собственной важности свежеиспечённых граждан великого Рима? Вот мы и не стали обманывать ожиданий окружающих, гы-гы!

А перестрелка тем временем уже началась. Вонзились в борта и просвистели над головами первые стрелы пиратов, в ответ полетели первые стрелы с нашего «купца» — с точно таким же результатом.

— Бить по гребцам! — скомандовал я нашим испанцам, когда и они изготовились к стрельбе. Роговой лук, конечно, посильнее деревянного, но прицельность-то у него — та же самая, и вероятность попасть с такой дистанции в отдельных стрелков противника при этой качке удручающе мала, а гребцы на униреме сидят открыто, сверху палубы, и деться им со своих скамей некуда, а она уже наперерез идёт, подставляя под наши выстрелы весь ряд — в кого-нибудь, да попадёшь.

Так оно примерно и вышло — не все стрелы наших бодигардов нашли свои жертвы, но половина — нашла, и на униреме замешкались, пересаживая здоровых гребцов посимметричнее. А наши испанцы дали ещё залп, замедляя сближение, а потом мореманы принялись метать горящие стрелы, заняв пиратских стрелков предотвращением пожара. Потом артиллеристы капитана навели онагр, взвели его рычаг, вложили в широкую петлю его пращи обвязанный промасленной паклей снаряд, подправили наводку и подожгли снаряд факелом. Выстрел — рычаг резко ударил в упор-ограничитель, праща описала дугу и раскрылась, и горящий снаряд, оставляя за собой дымный след, полетел к пиратам. Увы, промах — только вёсла задел и утонул, оставив после себя только маленькое облачко пара. Разразившись проклятиями, здорово смахивающими на святотатственное богохульство в адрес Посейдона, старший из артиллеристов ещё раз поправил наводку, а младший снова взвёл рычаг. Пока они выбирали новый снаряд и укладывали его в пращу, я подошёл и взял один из их боеприпасов, взвешивая его в руке…

— Мы с тобой думаем об одном и том же? — поинтересовался подошедший следом Володя, выразительно похлопывая себя по правому боку, где у нас к правой лямке кобуры были подвешены кармашки с нашими фитильными гранатами.

— Ага, лучше уж засветить их, чем наши машинки, — подтвердил я, — Бомбы мы на гребипетских жрецов свалим, у которых по слухам что-то эдакое имеется, и насрать на то, что слухи наверняка преувеличены.

— Как положено, в «стандартные» три раза! — хохотнул спецназер.

Второй зажигательный снаряд тем временем ушёл вслед за первым, и на сей раз угодил на палубу пиратов. Там засуетились, даже несколько гребцов бросили вёсла и кинулись тушить огонь, ещё пара человек попыталась прикрыть щитами продолжавших грести, но сократившаяся дистанция позволила уже и лучникам бить прицельнее. Рухнул со стрелой в глазнице один из матросов, выругался второй, которому стрела оцарапала плечо, помянул Нетона и чью-то мать один из наших испанцев, от шлема которого тоже отрикошетировала стрела. Но на униреме сквернословили куда хлеще, и для этого у них там были все основания — свалился за борт один из держащих щиты, рухнули двое из тушивших огонь и один из гребцов, а парочка, кажется, получила ранения…

— Нет, заряжай вот это! — я протянул старшему артиллеристу одну из своих гранат, — Весит примерно на треть тяжелее ваших снарядов.

— Я могу промахнуться, — предупредил грек, — Не жалко будет, если утоплю без пользы? — он, конечно, сходу заценил примерную стоимость ребристого бронзового кругляша, хотя и понятия не имел, насколько дороже для нас его содержимое.

— Промахнёшься — так промахнёшься, приходится рисковать. Не бойся, у нас ещё есть. Поджигай вот это, — я указал ему на торчащий из корпуса гранаты фитиль.

Артиллерист как в воду глядел — конечно, первая граната ушла в чистые потери на пристрелку. Причём, самое-то обидное, что она бы легла на палубу пиратов, если бы не попала в натянутый канат такелажа униремы, который и отклонил её в сторону. Но пристрелка есть пристрелка, и на полный эффект от первой же гранаты никто всерьёз и не рассчитывал. В тот момент, когда она булькнулась в воду, Володя уже протянул греку другую. Снова просвистели над головами стрелы, снова выругался новый подраненый, снова досталось кому-то и у противника. Потом артиллеристы подправили наводку своего орудия, и вторая граната упала на палубу униремы, подскочила, упала снова ближе к корме и закатилась под скамьи гребцов левого борта. Им бы ноги поднять, и могли бы вообще лёгким испугом отделаться — ну, разве только по правому борту кого-нибудь случайно зацепило бы. Мы уже как раз на такой вариант и настраивались — Васькин достал ещё одну гранату, готовясь подать артиллеристу, и Серега тянулся уже к кармашку со своей, но тут один из пиратских гребцов то ли любознательность проявить решил, в данном случае неуместную, то ли на металл корпуса гранаты польстился в надежде себе его прихомячить, а для начала разглядеть получше, чего это такое блестящее ему боги послали. Оловянистая бронза — она ж такая, долго не тускнеет, а ведь маленький простой человечек в массе своей любит всё блестящее, а оно ж не всё золото, что блестит, гы-гы! В общем, подобрал этот олух царя небесного наш гостинец-сюрприз, да ещё и на уровень пояса его примерно приподнял, то бишь выше скамей, и вот тут-то граната и рванула — грохот, дым, вопли. Наш артиллерист — и тот прифонарел, а уж в какой осадок там выпали — ага, те, кто осколок не схлопотал!

— Нет, теперь ваш зажигательный! — подсказал я греку.

— А что это было? — ошарашенно спросил тот, указывая глазами на дым.

— Это — «Гром Амона», — ответил я ему с таким видом, будто означенный гром означенного египетского бога должен быть хорошо известен если и не всей античной Ойкумене, то хотя бы уж доброй её половине, — Влепи им теперь ваш огонёк, пока они сбиты с толку.

Артиллерист тут же оценил всю уникальность ситуёвины и ждать себя не заставил. А следом по моему кивку ему подал гранату Хренио, которая угодила на корму аж под рулевой помост, но ударилась там обо что-то и отскочила обратно на палубу, по которой и покатилась. Снова грохот, дым и вопли, снова замешательство, а затем — одна за другой две «зажигалки». Прежняя к тому моменту как раз раскочегарилась, и от неё что-то загорелось, наши лучники, оправившись от собственного ступора, возобновили свою стрельбу с удвоенным рвением, так что скучать пиратам уж точно не пришлось.

— Вон того! — указал я нашему лучшему стрелку, разглядев наконец, кто там на той униреме командует, — В шлеме с бляшками и изукрашенном панцире который!

Здоровенный франтоватый громила рухнул на палубу, получив стрелу в горло, и пираты, как это и характерно для обезьян, оказались вдруг предоставленными самим себе. Нет, замещать-то выбывшего из строя доминанта новым стадо приматов учить не надо, умеют на уровне инстинктов, но у двуногих и безволосых — не прямо сей же секунд. Для этого заранее заместитель должен быть намечен и всеми в качестве такового заранее же и признан, но какой же обезьяний доминант потерпит в своём стаде столь явного претендента на своё же собственное место? Вот и не оказалось у них такого сей секунд. Со временем — за день или за два — разобрались бы, конечно, это они умеют, но кто собирался давать им эти день или два? Их корабль загорелся уже в трёх местах, а пытающихся тушить огонь укладывали наши лучники…

— Убрать парус! Вёсла на воду! — скомандовал вдруг наш капитан-навигатор, опередив меня буквально на считанные секунды — я как раз пришёл к выводу, что уйти от нас на вёслах эти горе-флибустьеры ещё могут, если захотят, а в наших ли интересах их болтовня в портовых кабаках?

— Выбиваем гребцов! — указал я нашим стрелкам.

Выбить их всех было, конечно, нереально — они пригибались и ныкались за бортом, но главное — не могли ни грести, ни организоваться, что нам и требовалось. Наше судно, описав дугу, теперь уже само зашло им наперерез, отсекая их от спасительного берега и прибрежного мелководья, на котором они могли бы отделаться от нас благодаря своей гораздо меньшей осадке. Там кто-то, вроде бы, даже и соображать это начал — видно было, что о чём-то яростно дискутируют, указывая в сторону берега, но тут мы их от него отрезали, разом исчерпав им разногласия и приведя их к единому мнению типа «звиздец нам теперь». Так оно, собственно, и было. Артиллеристы добавили ещё пару «зажигалок», лучники пресекли организацию пожарной команды, и унирема заполыхала весело и от души. Пираты, кто ещё уцелел, заметались и начали прыгать в воду, направляясь к нам.

— Уничтожить этих негодяев! — велел мореман.

— Тебе не нужны рабы? — спросил я его, поскольку ожидал ловли спасающихся с целью их дальнейшей продажи на Родосе, куда судно и должно было направиться после захода в Коринф.

— Только не эти! Пусть все отправляются на корм рыбам! — ответил капитан, — Я потом объясню тебе…

— Ну, как скажешь — тебе виднее, — кивнул я, давая отмашку нашим лучникам присоединиться к этому расстрелу.

Двигаясь на вёслах, наше судно методично перехватывало пловцов. Дальних выщёлкивали лучники, ближних матросня либо топила ударом весла, либо гарпунила трезубцем на верёвке. К вечерним сумеркам всё было кончено. Вся пиратская унирема была уже охвачена бушующим пламенем, в треске которого потонули и вопли последних сгорающих заживо. Убедившись, что вечерний бриз относит горящее судно пиратов в открытое море, и столкновение с ним нам не грозит, наш навигатор приказал встать на якорь.

— Эти разбойники из Кротона, и я не хочу заходить туда, — объяснил он мне, когда я не понял его намерения ночевать прямо в море, — Приберёмся, уничтожим все следы — меньше будет проблем…

— Непростые пираты? Я думал, на таких кораблях плавает только морская стража…

— А это и есть морская стража Кротона — в том-то всё и дело. Настоящих пиратов в этих водах давно уже не осталось, и несколько лет всё было спокойно, пока в позапрошлом году не начали бесследно исчезать корабли. В спокойном море, безо всякого шторма. С караванами из нескольких судов ничего не случалось, а вот одиночные — начали пропадать. Я знавал одного из их навигаторов — это был опытнейший и хорошо знающий своё дело моряк, и когда вдруг исчезло и его судно — многие у нас в Локрах заподозрили неладное. В прошлом году я стал плавать только в составе караванов, но на всякий случай заказал себе в Сиракузах и вот эту катапульту — сто двадцать полновесных денариев за неё отдал, представляешь? И ещё две сотни потом отдал за оружие для моих людей. Для меня это совсем не пустяковая трата, но я решил, что безопасность дороже. И как видишь, не ошибся…

— Ты с самого начала подозревал кротонских морских стражников?

— Нет, в позапрошлом году мы ещё думали на каких-нибудь повадившихся заглядывать в наши воды пиратов. Но пираты не топят кораблей и не убивают всех людей на них — ведь это же добыча, которую можно с выгодой продать. Только в прошлом году, когда снова пропали несколько одиночных судов, у нас заговорили об этом Прокле, сыне Аристида. Вот этот их главный в шлеме и панцире, которого подстрелил твой человек — это как раз он и был… Он всегда имел дурную репутацию, с ним никто не хотел иметь никаких дел, и дела его были особенно плохи. Но три года назад, когда Рим вывел в Кротон колонию граждан, дела пошли не лучшим образом у всех кротонских старожилов, а этого негодяя, которому порядочный человек и медного асса не доверил бы, вдруг приняли на службу в морскую стражу города, а на следующий год уже поставили командовать вот этой монерой. Говорили, что он останавливал купцов и обвинял их в контрабанде запрещённых товаров, вымогая щедрое подношение, и был немалый скандал по этому поводу, но за Прокла вступилась римская администрация колонии, и дело замяли. Заслуги у него какие-то никому не известные перед римлянами оказались, и доказать расследовавшему это дело римскому префекту ничего не удалось А потом начали пропадать без следа одиночные корабли. А мыслимое ли дело найти законную управу на пирата, пользующегося такой поддержкой? Так что как оно вышло сегодня, так оно и к лучшему — исчезла эта монера без следа в море, исчез вместе с ней неуязвимый для правосудия пират — и хвала за это справедливым и милостивым богам…

— А почему в пиратстве заподозрили именно его?

— А кого же ещё? Крепкое морское судно не так-то легко пустить на дно, а у него и инструмент для этого подходящий — таран военной монеры, и необходимость не оставлять следов после того скандала, да и дела его как раз к концу позапрошлого года как-то вдруг резко поправились. У всех сейчас здесь после Ганнибаловой войны дела не очень хороши, а этот негодяй вдруг разбогател, даже новый хороший дом купил. Даже наши муниципальные магистраты подозревали в этих делах Прокла, но следов не было, и доказать ничего было нельзя, а ссориться с поддерживающими его римлянами из Кротона — ещё и небезопасно…

— И ваши с этим смирились?

— Ну, был у нас план. Как раз в этот сезон хотели на «живца» его выманить, чтоб с поличным поймать, три наших локрийских диеры в засаду готовили, да только Салинатор нам всё дело испортил — взял и мобилизовал наши диеры в свой флот. Я как раз вчера в Локрах только и узнал об этом…

— Тогда почему ты в этот раз рискнул плыть один, а не подождал попутчиков?

— Ну, вы ведь просили меня поспешить, а заплатили вы хорошо, и я понадеялся, что проход флота Салинатора насторожит Прокла и заставит его пока воздержаться от своих пиратских налётов…

— А он, похоже, тоже рассчитал, что кто-то обязательно на это понадеется…

— Похоже на то. Только на этот раз он сам пропал в море без следа. На море это бывает — вот, только за последние пару лет восемь кораблей пропало, хе-хе! Кстати, что это у вас за громовые снаряды такие?

— «Гром Амона», — повторил мою версию с видом бывалого знатока старший артиллерист.

— Из Египта? — заинтересовался купец, — Дорогие? Я купил бы пару десятков и не постоял бы за ценой…

— Ты не представляешь себе, какова их цена, — я изобразил снисходительную усмешку, — Пара десятков стоит целого состояния. Мы купили в своё время пятнадцать штук в надежде разобраться, как их делать, чтобы потом делать и продавать их самим — представляешь, какое это было бы золотое дно? В металлическом сосуде, сам понимаешь, никакой тайны нет — его сделает любой хороший литейщик по бронзе. Можно даже и удешевить его, отлив вместо бронзы из сплава меди со свинцом или вообще из свинца — работать будет хуже, но ненамного. Но главная-то ведь трудность не в сосуде, а в его начинке, в которой и заключена громовая сила. А она — тайна жрецов Амона…

— И её никак нельзя узнать?

— Несколько человек гораздо ловчее и бывалее нас погибли, пытаясь раскрыть её. Тебе даже и не снились те деньги, которые мы после этого честно предлагали жрецам в уплату за их секрет. Но ведь это же египетские жрецы, помешанные на сохранении своих тайн! Только готовые изделия они и согласились продать нам, да и то — только потому, что тогда у нас было с ними одно дело, важное для них. Не уверен, что они согласятся продать ещё даже нам…

— И такую ценность вы так легко потратили на пиратов?

— Ну, ты же сам говоришь, что безопасность дороже. Да и в деле надо было эти снаряды проверить, а тут как раз подвернулся случай. Как видишь, работают они неплохо. Но если не выведать тайну громовой начинки, а только покупать готовые у жрецов — это слишком дорого выходит…

— А для настоящей войны нужно много, — с понимающим видом кивнул грек.

— И Птолемеям они уж точно пригодились бы против Селевкидов. Будь они у Эпифана — разве отнял бы Антиох у него Финикию? Но даже Птолемеи не заставили жрецов поделиться с ними тайной громовой начинки…

Этот довод оказался для нашего навигатора решающим — раз уж тут и цари бессильны, что тут ловить прочим? Финикийские города с их доходами от торговли — лакомый кусочек для властителя, за который стоит держаться зубами и когтями. И Тир, и Сидон Птолемеи теряли уже не впервые — ещё Филопатор, отец нынешнего Эпифана, и потерять их успел, и вернуть, но незадолго до нашего попадания, года где-то за четыре — Эпифан ещё мелким был, и в стране всем временщики-регенты заправляли — Антиох с Филиппом основательно Птолемеевский Гребипет обкорнали — Филипп заморские владения отобрал, а Антиох вожделенную Финикию. Правда, спешно нанятый регентом Агафоклом этолиец Скопас вернул было Палестину с Тиром и Сидоном, но вскоре был разгромлен, и Антиох овладел этими землями и городами окончательно, что потом и было зафиксировано в его мирном договоре с Эпифаном, когда он его, кстати говоря, и с Клеопатрой — не Той Самой, а дочуркой своей обручил. До неё никаких Клеопатр в Гребипте не водилось, в царском роду по крайней мере, а вот после неё — косяком пойдут, вплоть до Той Самой, которая «и Цезарь с Антонием», Седьмой по инвентарному номеру.

Но то проблемы Птолемеев, на которые нам глубоко насрать, а нас они совсем другим боком касаются. Наташка володина на гречиху нас настропаляла, даже статью на своём аппарате нашла, где польза её расписана, особенно для пшеничного севооборота. Млять, можно подумать, мы и без того по гречке не соскучились! Но как разобрались в раскладе, да прикинули хрен к носу — удручающая картина маслом нарисовалась. Ведь где сейчас та привычная нам гречиха посевная возделывается? В предгорьях Гималаев! Иначе говоря, всю империю Антиоха протопать надо из конца в конец, чтобы ту вожделенную гречиху заполучить…

Об этом, конечно, нехрен и думать, даже и не будь сейчас этой грёбаной войны. Как, спрашивается, прикажете ведущего караванную торговлю тирского или сидонского купца озадачивать? Съезди туда, не знаю куда, привези то, не знаю что? А те купцы из Тира, что морем с Индией торгуют, в Александрию перебрались, потому как сам-то Тир у Антиоха, а вот выхода к Красному морю у него как не было, так и нет, и для морских торгашей это изрядное неудобство. А связи у Арунтия только с теми из них, кто с побережьем индийским торгует, а не с долиной Инда, по которому только и можно до его верховий с той гречихой добраться. Через Тир их можно было бы установить, да тут война эта грёбаная Сирийская началась, и пока она не кончится — не до того всем будет. Ведь Гребипет птолемеевский, хоть и не участвует в военных действиях, помощь зерном и финансами Риму уже предлагал, а значит — среди римских друзей и союзников числится, и отношения с Антиохом у него сейчас тоже напряжённые. Вот закончат войну основные противоборствующие стороны, помирятся — тогда и отношения между всеми до кучи замешанными наладятся, и вот тогда только и можно будет пробовать связи искать, чтоб до той гречихи гималайской дотянуться. А до тех пор — ждём-с. Первой звезды-с.

— Вот нахрена мы, спрашивается, в доспехи облачались и кобуры нацепляли? — ворчал Серёга.

— Гранаты у тебя где были? — напомнил ему Володя.

— Ну, кобуры — ладно, разве только ради гранат. А кольчуги со шлемами?

— Ну так радуйся, что не понадобились! Словил бы на хрен шальную стрелу…

— Нас бы не поняли, если бы мы не приготовились к бою вместе со всеми, — добавил Васкес.

— И вообще, лучше перебздеть, чем недобздеть, — резюмировал я, — Закон Мерфи помнишь?

— По которому, если у неприятности есть шансы случиться, то она непременно случается?

— Ага, он самый. Считай, что приготовившись к ближнему бою и рукопашке как следует и с гарантированным успехом, мы их предотвратили…

— Не понимаю я, сеньоры, почему вы говорите, что в Греции есть всё, — пожал плечами Васькин, — Они не то, что настоящего хамона — они даже обыкновенной ветчины, оказывается, не знают! Я бы ещё понял, будь это какая-нибудь глухая горная деревушка, но ведь это же Коринф, чёрт возьми!

— Дикари-с! У них даже водки нет! — прикололся Серёга.

— То-то, сынку, дурни были твои латынцы! — процитировал Володя гоголевского Тараса Бульбу, — Они и не знали, есть ли на свете горилка! — зубоскалим-то мы в данном случае о греках, а не о римлянах, но в ЭТОМ смысле — не один ли хрен?

— Вам разве мало вина? — поинтересовался Велтур, когда отсмеялся.

— А из прынципа! — пояснил Серёга, — Прынцип у меня такой! Эти дикари даже яичницы не знают! Как ты ему разжёвывал, Макс? — и наши все заржали.

Короче говоря, не наелись мы традиционным греческим жареным на оливковом масле тунцом, и нам захотелось ещё чего-нибудь эдакого. В идеале — наш прежний современный мир напоминающего. А я ведь уже упоминал, кажется, что эти древние греки совершенно названия своего не оправдывают и древней гречкой не питаются? Даже понятия о ней не имеют ни малейшего. Дикари-с! Тут Володя вдруг вспомнил о яичнице, да непременно на сале, мы с Серёгой его с энтузиазмом поддержали, а глядя на нас, идею одобрил и обломившийся на предмет хамона Хренио. Велтур, помозговав, тоже пришёл к выводу, что раз мы в таком восторге, то это явно стоит попробовать. Но какого же труда стоило объяснить хозяину постоялого двора, чего мы от него хотим!

Мы-то ведь на что рассчитывали? На опережающее развитие греческой, млять, культуры по сравнению с римской. Ведь если Рим — силовой гегемон Средиземноморья, то Греция — культурный. И если в Риме спустя столетие таки будут знать омлет — ну, не совсем такой, который мы знаем, а сладкий — яцца у них будут взбиваться с молоком и мёдом, а после жарки всего этого — перчиться, так то ж загнивающий римский нобилитет времён буржуазного… тьфу, рабовладельческого разложения, а Греция-то как культурный гегемон должна бы по идее и этот рецепт знать, и немало других, включая и нормальную яичницу, пускай даже и не на сале, а на оливковом масле. Но оказалось, что та идея не имеет ничего общего с куда более печальной реальностью — не знают, как выяснилось, эти хвалёные высококультурные греки даже того медового римского омлета. Спрашиваю хозяина, какие яичные блюда он вообще знает. Ну, варёные вкрутую яйца знает, а греческий прототип того римского омлета, о котором он в конце концов соизволил вспомнить — вообще даже и не омлет никакой. Те же варёные яйца мелко нарезаются — и опять же, на меду замешиваются, а часто ещё и с кусочками жареной рыбы, и всё это снова жарится на оливковом масле. Извращенцы, млять!

Но мы ведь отсупать перед трудностями не привыкли, верно? Это не знать некоторых элементарных вещей греки могут, но так-то ведь в Греции есть всё! Кур с петухами мы и сами здесь видели — петушиные бои эти греки, оказывается, очень даже уважают. Видели и пригоняемых окрестными пейзанами в город свинтусов. Раз есть куры — есть и яйца, а раз есть хавроньи — есть и сало. И дело, собственно, остаётся за малым — научить этих безграмотных античных греков складывать два плюс два, гы-гы!

Вот с этого-то наши и ржут — как я растолковывал представителю передовой в культурном отношении эллинской цивилизации рецепт приготовления яичницы на сале. Как малому ребёнку растолковывал, включая и то, что сало жарится до тех пор, пока вытопленный жир ВСЁ дно сковородки не покроет, а яйца — ага, сырые, а не варёные — разбивается ножом НАД сковородкой, а не на ней — я ещё и руками ему все движения показал для пущей наглядности. А то хрен ведь его знает, этого грека, собразит он сам или нет, если он никогда этого не делал и даже со стороны не видел, как это делается. Возьмёт ещё, чего доброго, да и расколотит то яйцо прямо на сковородке, и выковыривай потом из яичницы не замеченные его поваром мелкие кусочки скорлупы! Ведь дикари-с!

Сидим, значится, ждём-с исполнения заказа. Приносят, млять — мой повар на вилле за это время дважды уже ту яичницу пожарить успел бы, я сам для себя, пожалуй, и трижды, но — хрен с ними, справились наконец-то и они, несут прямо как королевское блюдо на пир — торжественно, на вытянутых руках — ага, прямо в сковородках, как я и велел. Мы ведь с Володей как поглядели, из чего тут едят, так и прикинули, что тарелок же нормальных ни хрена нет, с глубокой миски для каши ту яичницу жрать неудобно, а с лепёшки, которая для порционных блюд ту тарелку и заменяет, весь жир растечётся на хрен. Прикинули, переглянулись, да и решили, что луше уж тряхнуть стариной, да прямо со сковородок и есть, как в старые добрые холостяцкие времена, когда тарелку мыть лениво, и пачкать её лишний раз не хочется. А эти — ну вот сразу видно, млять, что со сковородки есть не умеют! Дощечку кухонную разделочную подложить под неё мозгов не хватает, прямо на стол и выставили те горячие сковородки, идиоты. Ну и стоят, глаза вылупили — типа, что эти неразумные варвары заказали, то они в лучшем виде и сделали, а вот теперь им любопытно, как варвары ЭТО есть собираются?

А мы глянули на их озадаченные эллинские хари, въехали, переглянулись меж собой, прыснули со смеху, да и вилки свои достали. Ложки античное Средиземноморье знает прекрасно, а вот с вилками в нём куда труднее. В принципе-то вилка тоже известна — мало того, что двузубая, так ещё и с тонкими прямыми игольчатыми зубьями, которыми наколоть-то жратву можно, но хрен зачерпнёшь, как современной вилкой, уплощённой и изогнутой. Но даже и такая недовилка известна античной Ойкумене исключительно в качестве кухонного инструмента, а ни разу не столового прибора. Позже, спустя века, уже в Поздней Империи, додумаются наконец и за обеденным столом её применять, и даже достаточно широко её применять будут, судя по комбинированной римской ложко-вилке, да по известному римскому «мультитулу», а уж от позднего Рима ту несовершенную римскую вилку и Византия унаследует, от которой её уже и макаронники венецианско-генуэзские переймут, да по всей Европе распространят. Но до тех позднеримских вилок ещё века, и мы решили, что нехрен из-за косности античной в бытовых удобствах себе любимым отказывать. В самом начале нам ещё не до того было — не до жиру было, как говорится, быть бы живу, но уже в Карфагене, когда основной быт у нас наладился, мы вспомнили и о мелких подробностях, в том числе и о столовых вилках.

Юлька сперва предлагала эти двузубые в позднеантичном стиле «изобрести», но против этой идеи восстали и Володя с Хренио, и даже Наташка. Ведь что гласит наша русская народная мудрость? Ножа не бойся, бойся вилки: один удар — четыре дырки. Вот нормальную современную четырёхзубую им и захотелось, и я, конечно, тоже был готов принять их сторону, но тут Юлька привела аргумент, который совсем уж без внимания оставлять не следовало. Про культурошок хроноаборигенов она заговорила, и тут нам крыть было нечем. Ведь в натуре же будут видеть — не втихаря же нам питаться в своём же собственном доме и за собственным столом, верно? Так двузубую в качестве эдаких ритуальных символических крестьянских вил, таких же двузубых в этом мире, хоть как-то залегендировать можно, когда на любопытные вопросы отвечать придётся. И тогда я предложил компромисс — вилка будет современного типа, но не с четырьмя, а с тремя зубьями. Трезубец рыбацкий символизирует, короче. Типа, наши далёкие легендарные предки на нашей далёкой легендарной прародине были рыбацким народом и питались исключительно рыбой, которую как раз трезубцами и гарпунили. Вот в память о тех легендарных и, ясный хрен, божественных предках, наша религия и велит нам считать всякую пищу рыбой и «ловить» её с символизирующего море вогнутого блюда эдаким ритуальным трезубцем. А религия — это ж святое, это ж все — ага, даже такие дикари, как эти античные греки — поймут правильно и уважат. Не докатился пока ещё античный мир до «единственно верного» учения. Ну, римских-то богов мы, конечно, как граждане Рима, почитать обязаны, но никому и в голову не придёт запретить нам чтить и каких-нибудь других богов, а уж тем более — собственных, пускай даже и ни разу не римских, предков. Культ предков для любого добропорядочного римлянина — это святое.

Жрём мы, значится, своими «трезубцами» ту яичницу прямо со сковородок, сало растопленное хлебом вымакиваем и тоже с удовольствием поглощаем — красота, млять, кто понимает! Правда, эти дебилы античные её немного пережарили, да и пара маленьких кусочков скорлупы нам в ней таки попалась, но никто ведь и не ожидал от дикарей идеального исполнения. Сами, что ли, не лажались в холостяцком прошлом, когда сделаешь всё и спешишь за комп, а за ним увлечёшься и засидишься, прогребав тот оптимальный момент, когда плиту на кухне выключить следовало? Сало до угольного состояния не сожгли — и на том спасибо. Ведь не готовят греки ничего на сале, только на оливковом масле, так что для них и это — уже немалое достижение. Я-то своих — и Велию с Софонибой, и повара на вилле — яичницу на сале жарить сам учил…

Греки — то на нас глазищи изумлённые вылупят, то меж собой переглянутся. Наверняка охарактеризовали бы нас с нашими варварскими обычаями вслух прямо здесь, да только бздят эти рафинированные эллины. Не столько нас самих, конечно, и даже не столько наших испанцев, сколько наших, пускай и не официальных, а облегчённых полотняных, но всё-же вполне римских тог. Зауважали в привыкшей считать все прочие народы варварами Греции с некоторых пор римских граждан! Ведь всего шесть лет только и прошло после Киноскефал, а после Фермопил — и вовсе неполный месяц, а впечатление на греков эти Фермопилы произвели похлеще тех Киноскефал. Не кто-нибудь, а сам надёжа и опора эллинистического мира Антиох Великий в том прославленном проходе жидко обгадился, и уделали его там римляне — ну, не с чистым счётом, конечно, но с близким к чистому, скажем так.

Катон Тот Самый, даже сам пока ещё не знающий, что он — Тот Самый, там отличился. Хоть и не перевариваю я этого зловредного долбогрёба, но тут — молодец, надо отдать ему должное. Во-первых, молодец уже тем, что местничать не стал, когда легатом его Глабрион не пригласил, хотя как сенатор-консуляр вполне мог бы и не согласиться на меньшее, и никто бы в Риме слова ему за это не сказал. А он взял, да и пошёл старшим военным трибуном, которых вместе с таким же количеством младших шесть штук на легион приходиться и двенадцать — на всю двухлегионную консульскую армию. Военным трибуном он ещё до квестуры своей был, а квестор — это самая низшая ступенька римской гражданской карьеры, и для бывшего консула это изрядное понижение. Но — вызвался, избрался и пошёл. В чём-то он обезьяна ещё та, даже во многом, но в этом — молодец. А во-вторых — ведь реально же отличился у Фермопил. Антиох ведь к героической гибели не стремился и повторять подвиг того спартанского Леонида не собирался, и чтобы римляне не обошли его, как персы того Леонида, он на те горные тропы союзников-этолийцев выдвинул. Вот на то, чтобы выбить их оттуда, как раз и вызвался Катон.

Ну, дебилизм тех этолийцев — особая песня. Горы — не равнина, и далеко не везде там даже просто пройти можно, не говоря уже о том, чтобы тысячный отряд — как раз столько легионеров и повёл Катон — тяжёлой линейной пехоты провести. Та обходная тропа только одна там такая и была, и уж не забаррикадировать её хорошенько, если уж получили задачу занять, охранять и оборонять — это кем, спрашивается, надо быть? Это Леониду было простительно, он от не знающих прохода и троп чужеземцев Фермопилы оборонял и на предателя-проводника не рассчитывал, как и на то, что противник при эдаком-то превосходстве в силах вообще додумается в обход пойти — не было такого никогда до него. Обычто ведь тот, кто в своём превосходстве уверен, так и пёр напролом, дабы превосходство означенное наглядно продемонстрировать. Но теперь-то, спустя более трёхсот лет после того прецедента, которым Фермопильский проход, собственно, и знаменит, и о котором сами же греки все уши всему Средиземноморью прожужжали, кем надо быть, чтобы не предусмотреть того же самого и вообразить, будто римляне в обход не попрутся, а тупо в лоб укреплённый валом проход и эллинистическую фалангу македонского типа на нём штурмовать будут? Получается, что этолийцами. Эти олухи даже дозорами не озаботились, а просто и незатейливо разбили на тропе бивак, на котором Катон и взял их буквально тёпленькими. Чтоб так уж прямо и дрыхли все — это Тит Ливий, скорее всего, заливает, дело-то ведь днём уже было, но служба неслась ими явно небдительно. Ну и не дикари ли они после этого?

Как и следовало ожидать, лобовая атака основных сил Глабриона успехом не увенчалась — фалангу Антиоха лишь потеснили к валу, за который она и зацепилась, но тут с гор начал спускаться колонной отряд выполнившего свою задачу Катона, и этого хватило. Перебздел великий царь от перспективы угодить в окружение и повторить судьбу Леонида, да и задал стрекача первым, даже не попытавшись перекрыть хотя бы небольшой частью фаланги — пары задних шеренг наверняка хватило бы — выхода с той узенькой тропинки. Вояки евонные тоже повторять судьбу тех трёхсот леонидовых спартанцев желанием не горели и тоже последовали царскому примеру, включая и хвалёную фалангу, побросавшую свои хвалёные сариссы. Но разве ж смоешься такой толпой из узкого прохода? Только с пятью сотнями конных и удрал Антиох в Халкиду, откуда и эвакуировался в спешном порядке в Азию. Теперь вот римляне с этолийцами разбираются, которым смываться некуда, а те, срочно «забыв» о своей же собственной подстрекательской роли, валят всё на тирана Антиоха, а сами всячески отмазываются, отбрехиваются и у Тита Квинкция Фламинина заступничества просят. В общем, зауважали римлян рафинированные эллины, крепко зауважали…

Собственно, это видно было ещё в порту. Доставивший нас капитан ещё на палубе предупредил, что в Лехейской гавани надо и ухо держать востро, и глазами не хлопать. Воры в этом главном коринфском порту славятся на весь Пелопоннес — чуть зазеваешься, и забудь о том, что буквально только что на твоём поясе висел увесистый кошелёк.

— А как они перед нами расступались! — припомнил со смехом Серёга, — Прямо как перед царями дорогу очистили!

— Ну, не как перед царями, допустим, — уточнил Володя, — Но — ага, маленько посторонились.

Серёга, конечно, круто преувеличил. Эти греки ещё заносчивее римлян, чуть ли не пупами земли себя мнят, особенно полноправные граждане полисов, и это заметно по толчее во всех греческих портах, сквозь которую приходится пробираться любому чужеземцу и которой беззастенчиво пользуются портовые воры-карманники. Так было и в Неаполе, и в Регии, и в Локрах, и только «коробочка» наших испанских бодигардов страховала нас от вполне возможных неприятностей. То же самое творится и в портах собственно балканской Греции, даже хлеще, учитывая куда большую социальную пропасть между гражданами и метеками, чем в заморских колониях. В полной мере это касается и Коринфа, и мы ожидали здесь полновесной порции рафинированного греческого высокомерия. Но завидев наши римские тоги, перед нами и нашей охраной — без показного подобострастия и не особо широко, но расступались. Всем уже известно и на Балканах, что тогу носят только граждане Рима, обижать которых весьма чревато. Мы заметили и пару моментов, когда рожи местных коринфских граждан явно криминального вида начинали к нам приглядываться, но другие — абсолютно того же сорта, но постарше и поопытнее — тут же их останавливали. Наверняка от городского архонта указание имеют соответствующее — римлян не обижать. И так Ахейский союз не очень-то хорошо себя в качестве римского союзника в этот раз показал, и особенно Коринф, войскам которого к тем Фермопилам ближе всех было, так что не с руки коринфским властям лишние поводы для трений с Римом, абсолютно не с руки…

— А как их ополчение лихо тренировалось! — припомнил Хренио.

— Когда опасность уже миновала! — хохотнул Велтур.

Это мы уже на выходе из порта видели, когда миновали Тению — район с небогатым в основном населением, в котором и проживает, собственно, основная масса тех лехейских ворюг. Там за той Тенией парковая зона оказалась, и вот на её площадке как раз и тренировались коринфские эфебы с изображающими сариссу длиннющими жердями — ага, длинным коли, коротким коли. Фаланга, короче, которая, как я упоминал уже, кажется, и у ахейцев теперь по македонскому образцу реформирована. Молодёжь, значит, тренируется, вояки из числа профессионалов руководят, а зеваки наблюдают — будущие свидетели, которые подтвердят, что Коринф к оказанию помощи союзникам, буде она понадобится, очень даже готовится, а не просто отсиживается за чужими щитами, выжидая, чья возьмёт. Ну прямо как малые дети, млять!

Тения нам, конечно, из-за своих гегемонов не очень-то подходила, не говоря уже о расположенных у самого Лехея лачугах забулдыг — на чернь местную глазеть мы, что ли, приехали? Но и на Акрокоринф, акрополь коринфский, у подножия которого аристократические кварталы располагаются, переться смысла не было. Постоялых дворов там нет, а к храму Афродиты, на ступенях которого и проводится по традиции открытый экзамен очередного выпуска знаменитой коринфской школы гетер, пока рано. Самые первые конкурсы по знанию теологии и по обычным танцам мы, конечно, прогребали, как я и ожидал, но и хрен с ними, главное — вот на это мероприятие с запасом успели, которое и является главными смотринами. Ну, не считая симпосионов, на которые выпускницы вместе с уже практикующими гетерами приглашаются в порядке стажировки. Но на те симпосионы ещё попасть надо, а это даже при том рекомендательном письме, что дал мне Арунтий к одному достаточно влиятельному в городе торговцу, не враз организуешь. Он хоть и влиятелен, но не всемогущ, и не всё сразу — на всё требуется время. Пока же мы подыскали себе приличный постоялый двор у Лехейской дороги к Акрокоринфу, на котором и решили остановиться. Так что поглазели мы пока ещё далеко не на всё…

Впрочем, какой-никакой симпосион мы и свой собственный позволить себе могли. Гетерой здесь, как и повсюду в греческом мире, норовит назвать себя любая профессиональная шлюха, включая портовых и уличных порн, то бишь рабочих дырок, исключительно дырками своими и торгующих. Тоже, кстати говоря, жрицами Афродиты в Коринфе считаются — Афродиты Порны. Но такие нас, конечно, не интересовали. Нас интересовали исключительно настоящие гетеры, не столько работницы койки, сколько массовички-затейницы, хоть и не высшего разряда, а среднего, скажем так. Провалившие какое-то из выпускных испытаний, но обучение прошедшие полностью, и в этом смысле не уступающие высшему разряду в квалификации. Такие не столь престижны и куда менее популярны, а посему и берут за свои услуги куда меньше своих высшеразрядных товарок. Фактор не последний даже для нас, ведь цены в Коринфе — бешеные. Ну, на цифирь, конечно, и номинал коринфской драхмы влияет, который ближе к родосскому и птолемеевскому — три коринфских драхмы двух аттических стоят или равных им двух римских денариев. Но и с учётом этого цены немилосердные. Ведь Коринф — признанный в Греции законодатель мод, гетерами же коринфскими в основном и задаваемых, а раз так, то в нём, ясный хрен, всё самое лучшее и самое дорогое. Но разве ж дело в одной только коринфской наценке? Не так уж она и велика.

По сравнению с Испанией и даже Италией, более того — даже с Римом, не только Коринф, но и вся остальная балканская Греция — дорогая для проживания страна. Тут и специализация её на производстве предметов роскоши на экспорт сказывается, отчего дорожает производящийся в недостаточных объёмах и ввозимый в основном извне ширпотреб, включая жратву, от цен на которую и пляшет всё, но в особенности тут ещё доброе столетие назад один крайне несознательный гражданин подсуропил. Это я некоего Аргеадова Ляксандра Филиппыча имею в виду, если кто не въехал, потому как это всё он. Ведь что этот стервец отчебучил? Взял, да и завоевал богатый Восток, наводнив и свою Македонию, и Грецию не обеспеченными товаром драгметаллами. Ну и — на-ка, получи, фашист, гранату, то бишь нехилую инфляцию. В истории позднего Средневековья такая же точно хрень по всей Европе приключилась, когда в Испанию хлынули драгметаллы из Нового Света, а испанские короли принялись звонкую монету из них чеканить и на свою европейскую политику её тратить — революция цен называется. На отдельные товары тогда аж в пять, а то и в шесть раз цены взлетели. Филиппыч, хвала богам, не столько тех драгметаллов захватил и далеко не все их своим возвращающимся на Балканы дембелям раздал, так что такой революции цен всё-же не вызвал, но тоже набедокурил ощутимо. До того грандиозного транжирства, как мне тут уже успели рассказать, коза двенадцать драхм стоила — ага, «всего лишь», что называется. Это коринфских драхм, не аттических, а в аттических или в римских денариях на треть меньше. А теперь эта несчастная коза уже и в аттических драхмах столько стоит, и это ещё если хорошо поторговаться или оптом стадо брать, а так — и все пятнадцать запрашивают. На коринфские — увеличиваем в полтора раза и получаем восемнадцать драхм, до которых надо ещё доторговаться с двадцати двух с половиной. Это ли не беспредел? Ведь в нашей части Испании точно такая же коза шекель с небольшим стоит, и это в районе двух римских денариев или аттических драхм — три коринфских, млять!

Соответствующие запросы и у высококлассных коринфских шлюх. Рассказали мне тут и о той Лаис Сицилийской такое, чего у Арсеньевой не было. Когда Демосфен — ага, тот самый, афинский — опробовать её захотел, так она с него за одну ночь десять тысяч драхм затребовала. Ну, это-то, конечно, случай экстремальный, потому как таких денег у того заведомо не было, так что это она его таким манером просто отшила, но полсотни драхм у какой-нибудь знаменитой гетеры — ставка умеренная, а так до сотен доходит запросто, если клиент ей не шибко нравится, но не настолько, чтоб на нём не подзаработать. И это за одну ночь, млять! Мне Софониба — целиком и насовсем — в сто двадцать обошлась, если на эти коринфские драхмы пересчитать! Здесь, конечно, цены другие, и за такую классную рабыню тысяча драхм — по-божески считается, но всё-же…

Поэтому мы и нацелились на второй сорт, условно говоря. Как и в Афинах, в Коринфе тоже есть свой Керамик, стена которого служит эдакой доской объявлений. Не только гетер, конечно, даже не столько, но и их тоже. Там они платные для посторонних, потому как стена гончарам принадлежит, и низкопробным портово-уличным порнам те объявления не по карману, так что этим и квалификационный ценз обеспечивается. И если там накорябано, что некая Хриза Аргосская за двадцать пять драхм явится на симпосион сама, а за сорок пять — с двумя «девочками», которые, ясный хрен, давно уже не девочки, то это значит, что сами «девочки» в оплаченное «меню» входят, а вот сама их хозяйка в том же качестве пойдёт уже по отдельной договорённости. Может отказаться наотрез, может цену своей звизде объявить, а может и за просто так кому-нибудь дать, если кто понравился. Это у настоящих гетер прынцип такой — не столько звиздой, сколько мозгами зарабатывать, которым они, собственно, и отличаются от обычных подстилок-порн. Тело же какая-нибудь знаменитая гетера норовит какому-нибудь богатенькому любовнику в постоянную аренду сдать, за время которой тот целое состояние на неё саму и её хотелки спустит. И спускают ведь на таких нажитое в поте лица отцами и дедами, что самое-то интересное, а как приглядишься, да заценишь её — хрен её знает даже, чем взяла. Я ведь уже упоминал, кажется, что этот греческий канон женской красоты по меркам нашего современного мира — сильно на любителя? Мелкогрудые коротконогие толстушки, часто с жидкими волосами, и чем они этих греков с ума сводят — их спрашивайте. Дикари-с!

Доедаем мы, значится, свою яичницу, допиваем вино, заказываем еще с лёгкой закусью в комнаты, чтоб не скучно было, облегчаемся в отхожем месте, перекуриваем. Припоминаем вчерашний шум до полуночи в другом крыле здания, где какие-то купцы-толстосумы из Афин расквартировались, здорово как раз на симпосиончик с гетерами смахивавший — значит, практикуется тут такое. Спрашиваем хозяина — никаких проблем, говорит, обычное дело. У второсортных гетер ведь постоянный богатый любовник — явление нечастое, всех первосортные и свеженькие перехватывают, так что подобные мероприятия с заезжими купцами — их основной заработок. Особенно сейчас, в эти дни, в преддверии празднеств Афродиты, когда и высший-то разряд предоставляет клиентам традиционную скидку, а эти и вовсе бесплатно обслуживать желающих будут обязаны, и желающих тех, конечно, набежит на дармовщинку немало. Как раз в эти последние перед этой повинностью дни им и самое время подзаработать. Ну, поконсультировались мы с ним на предмет конкретных кандидатур, которых он, конечно, знал неплохо. Хризу ту Аргосскую он нам отсоветовал. Нет, баба-то она искусная и заводная, скучно не будет, и будь нас двое или даже трое — отличный был бы выбор, но ведь «девочек» у неё всего две, даже с ней самой всего три получается, а нас — пятеро. Надо, получается, двух таких как она приглашать, а эта Хриза с другими не ладит и обязательно повздорит — случалось ему уже убеждаться, и получится с ней в результате не симпосион, а базарная бабья склока. А нам ведь разве это нужно? Подумав, хозяин посоветовал нам двух хорошо ладящих друг с дружкой и часто сотрудничающих меж собой подружек — Гелиодору Гитийскую и Меропу Гортинскую, у первой из которых было две «девочки», а у второй — три, так что должно было хватить на всех даже и без их хозяек. На том мы и порешили, заказав обеих со всеми ихними «девочками» оптом за сотню коринфских драхм. Гулять — так гулять…

Хозяин послал за ними раба, и где-то примерно через час заявилась со своими двумя «постельными амазонками» первая, которая Гелиодора Гитийская, оказавшаяся шатенкой ближе к блондинке, чем к брюнетке, не толстухой, но всё-же слегка излишне плотноватого на мой взгляд телосложения и с коротковатыми ногами, хоть это и не особо бросалось в глаза благодаря котурнам — обуви на толстой подошве-платформе, в античном мире заменявшей современные туфельки на шпильках. У меня-то давно уж глаз намётан высоту каблуков или толщину подошв из длины ног вычитать при их заценке, но греки, судя по их статуям богинь, уж всяко не с уродин ихних ваявшимся, внимания на это не обращают, зацикливаясь в основном, как и многие наши современные «маленькие простые человечки», на отдельных деталях типа верхних или нижних выпуклостей женской фигуры. Дикари-с! Её «девочки» тоже внешностью на мой вкус не особо блистали, но оно и понятно — какая ж гетера станет обзаводиться для участия в своём ремесле рабынями, способными затмить её саму?

В ожидании подруги с ещё тремя «девочками» гитийка попыталась развлечь нас светской беседой, то бишь пустопорожним трёпом, а когда это не очень-то удалось, то принялась торжественно и с выражением декламировать что-то стихотворное, но такое вычурное, что даже мы с Васкесом, штудировавшие греческий для той давней родосской командировки, понимали лишь с пятое на десятое, а Володя с Серёгой и вовсе наморщили лбы, силясь понять хоть что-то. Заметив это, владеющий греческим получше нас Велтур, начал переводить нам с этого чересчур высокого для нас греческого штиля на нормальный человеческий, то бишь на турдетанский — нескладно, конечно, просто передавая смысл:

— Хорошо кузнечику — у него немая жена. А меня моя жена всё время попрекает неверностью, и подросшая дочь вслед за ней всё туда же. С чего они взяли, что мужчина должен сидеть сиднем и скучать дома, да ещё и выслушивая бабью трескотню? От такой жизни поневоле взвоешь волком и сбежишь в храм Афродиты к красавицам, что сумеют развлечь и своей красотой, и вином, и музыкой с песнями, а потом сыграть и на нашей флейте — вот на этой имеется в виду, — шурин хлопнул себя рядом с причинным местом в качестве пояснения, — Они сыграют на ней и губами, и пальцами, и сделают мужчину счастливым…

Мы посмеялись, но не особо — гречанка явно рассчитывала на куда больший эффект и была заметно сконфужена. Сразу танцы своих «девочек» для нас устраивать по стандартной программе симпосиона было бы преждевременно, требовалось разогреть нас для начала словесно, а с этим-то как раз и проблема намечалась — ну не рассчитана эта стандартная программа на неотёсанных варваров, едва владеющих языком эллинов и неспособных оценить в должной мере эллинскую поэзию. Пару раз она тоскливо скосила взгляд в сторону входа, явно с нетерпением ожидая прихода напарницы, дабы не одной тут отдуваться. Переглянувшись, въехав в ситуёвину и поухмылявшись, мы решили её выручить, предложив рассказать нам просто и незатейливо, «как же это она докатилась до такой жизни», гы-гы! Видимо, и у греческих шлюх это излюбленная тема, судя по тому, как она тут же приободрилась:

— Наша семья родом из Гития. Ах, да, вы ведь… гм… чужеземцы и не знаете… Гитий — это главная морская гавань Лакедемона. Мы не были спартиатами, но среди периеков Гития наша семья была в числе самых почтенных и уважаемых. Потом власть в Спарте захватил этот тиран Набис, и для лучших граждан Лакедемона настали тяжёлые времена, как и при Клеомене. Отец и его друзья надеялись, что отъём денег и земель коснётся только богатых и именитых спартиатов, как и полагалось по старинным и давно уже не действовавшим законам Ликурга, которые тиран вновь решил возродить. О чём было беспокоиться периекам, которых законы Ликурга и в ту седую старину никогда не касались? Мы всегда делали, что хотели, и жили, как хотели, обязанные только платить налоги в годы мира и давать Спарте воинов во время войны, и пока мы это исполняли, никто никогда не вмешивался в нашу жизнь. Мы были уверены, что так будет и теперь. Как и Клеомен, кого-то из своих недругов Набис казнил, кого-то изгнал, их имущество роздал своим приспешникам и поддержавшей его спартиатской черни — мы думали, что этим всё и ограничится, как и прежде. Но после неудачной войны за Мессению, когда тирану не хватило ни людей, ни награбленного у богатых спартиатов, он вдруг вздумал пополнить число граждан достойными из числа периеков. Это отца тоже не обеспокоило — так не раз бывало и в прежние времена, но всегда перевод в спартиаты касался только тех, кто хотел этого сам, и никогда не был принудительным. Но на этот раз всё было не так — знатных периеков объявили спартиатами, не спрашивая их согласия, отобрали имущество, которое посчитали излишним и заставили вести эту ужасную жизнь по законам Ликурга. Представляете, мало тирану того, что вверг нас в постыдную нищету, так даже девушек заставили изнурять себя гимнастическими тренировками и — вы представляете? Даже бороться и драться! Да разве к такой жизни я привыкла? Раньше мы никогда ни в чём не нуждались, нас никто не изнурял и не держал впроголодь, мы ели рыбу и мясо, а не эту ужасную похлёбку с чёрствыми лепёшками, у нас в доме стояли красивые аттические вазы и коринфские статуэтки…

— И хруст французской булки! — прокомментировал Серёга по-русски, отчего мы расхохотались, а рассказчица испуганно захлопала глазами.

— Продолжай, Гелиодора, — успокоил я её, — Это мы шутим кое о чём из нашей собственной жизни, о которой ты нам невольно напомнила…

— Многие знакомые отца бежали в ахейские города, но он, хоть и поддерживал с ними связь, был в числе тех, кто хотел свергнуть тирана здесь. После войны с Македонией на помощь ахейцам вот-вот должен был прийти и Рим, и в Гитии готовилось восстание. Но Набис раскрыл заговор и казнил всех его участников, в том числе и моего отца с братом. Нас с матерью при этом — ну, вы сами понимаете… Друзья нашей семьи помогли нам бежать из Лакедемона, и некоторых припрятанных отцом ценностей хватило на то, чтобы как-то устроиться в Коринфе и даже оплатить храму Афродиты моё обучение в школе гетер. Ведь я была опозорена, и на достойное замужество рассчитывать уже не могла…

Тут Володя, подманив пальцем одну из рабынь гетеры с кифарой, забрал у неё инструмент, взял пару «блатных» аккордов и загорланил, подражая Гулько:

— Не смотрите вы так, сквозь прищуренный глаз,

Джентльмены, бароны и леди.

Я за двадцать минут опьянеть не смогла

От бокала холодного бренди.

Мы с Серёгой прыснули в кулаки, одобрительно отогнули большие пальцы, и я присоединился:

— Ведь я институтка, я дочь камергера,

Я чёрная моль, я летучая мышь.

Вино и мужчины — это моя атмосфэра.

Приют эмигранта — свободный Париж!

Справившись с подавляемым для приличия смехом, к нам присоединился и Серёга, а вторая рабыня гитийки, уловив мотив, принялась аккомпанировать Володе на греческой двойной флейте:

— Мой отец в октябре — он убежать не успел,

Но для белых он сделал немало.

Срок пришёл, и холодное, холодное слово «расстрел» —

Прозвучал приговор трибунала.

Вспомнив наконец эту песню, которую мы пару-тройку раз уже горланили под настроение на наших посиделках, присоединился и Хренио:

— И вот я — проститутка, я фея из бара,

Я чёрная моль, я летучая мышь.

Вино и мужчины — это моя атмосфэра.

Приют эмигранта — свободный Париж!..

Догорланивали мы уже сквозь почти не сдерживаемый смех. Тут, как раз под заключительные аккорды и наш хохот, заявилась наконец и вторая «фея из бара», которая Меропа-Чья-то-Там, надо полагать. Ага, так и есть — Меропа Гортинская, как она нам и представилась, когда мы отсмеялись и соизволили обратить внимание на её появление. Ну, в общем-то она того стоила. Смугленькая брюнетка, постройнее товарки, ноги тоже подлиннее — далековата от классического греческого канона, зато отклонение как раз в правильную на мой вкус сторону. Ей тут же налили неразбавленную «штрафную», после чего выпили уже все вместе — ага, за мир и порядок во всём мире. А то развели тут эти политиканы бардак, мешающий порядочным людям серьёзными делами заниматься…

— А что вас здесь так развеселило? — поинтересовалась новенькая.

— Не стихи, Меропа! — ответил я ей, — Мы — грубые и неотёсанные римляне, да ещё и такие же примерно, как вы — коринфянки, — хрен её знает, где там этот ейный Гортин находится, но наверняка не на коринфской территории, — Языком Эллады мы владеем совсем не так, чтобы оценить все тонкости её поэзии. Нам, чтобы мы поняли, нужно коротко и просто. Твоя подруга развеселила нас, рассказав о своём прошлом. Расскажи-ка нам и ты, «как ты докатилась до такой жизни» — как знать, вдруг и ты сумеешь нас развеселить? — млять, вот ведь в натуре будет юмор, если ещё и эта вдруг тоже окажется «дочерью камергера», гы-гы!

Оказалось, что ейная Гортина — в женском роде, а не в мужском, если кто не въехал — на Крите находится, ближе к южному побережью его центральной части. Но ближе — это весьма относительно, в том смысле, что всё-же на Мессарской равнине южнее гор, а так — куда дальше от моря, чем развалины минойского ещё дворцового комплекса Феста. А чему удивляться? Пираты! Это Кносс, Гераклея, то бишь будущий современный Ираклион, и им подобные северные критские города могут позволить себе находиться вблизи от морского побережья. Там оживлённый торговый путь, и тамошние воды постоянно патрулируются охраняющими купцов военными судами материковых и островных полисов. Сейчас, например, на востоке острова Родос порядок поддерживает, в центре — Кносс окрестные города под себя подмял и тоже хулиганов не жалует, на западе до недавнего времени Набис спартанский, хоть и покровительствовал пиратам, но только тем, что ему служили, а самодеятельности ихней творческой и он не поощрял. А южное побережье острова никому особо и не интересно, и пираты в его гаванях как у себя дома. А многие из них и безо всяких «как» — живут они там. Примерно как наши испанские бастулоны, только ещё сорвиголовистее, и даже бутафорской маскировкой под купцов или рыбаков редко кто из них себя утруждает.

«Дочерью камергера» Меропа не оказалась. Её отец был из простых критских лучников — ага, тех самых, что не просто так знамениты. Но их таких на Крите многие тысячи, в том числе и полноправных граждан полисов, потомков дорийцев, рядом с которыми не на что было особо рассчитывать выходцу из семьи простых мноитов. Это, как нам объяснила гортинка, критский аналог спартанских илотов, и сходство критских полисов со Спартой не случайно — бытует легенда, согласно которой Фалет Критский, гортинец, кстати, будучи приглашённым в Спарту, помогал Ликургу в разработке и внедрении его законов. Их критский образец-первоисточник, правда, не столь суров, но по своей сути примерно таков же. Расизм дорийцев по отношению к прежнему населению там помягче, но тоже имеет место быть, да и фактора блата тоже ведь никто не отменял. И вряд ли светило бы лучнику-мноиту выслужиться хотя бы в декархи, не говоря уже о гекатонтархах, если бы не катастрофические потери на войне. Не зря ведь и у молодых аглицких офицеров викторианской эпохи был излюбленный тост: «За внезапную чуму и кровавую войну!» — иного варианта продвинуться по службе практически не было. Нанял их отряд всё тот же спартанский тиран Набис, схлопотавший из-за занятого им Аргоса войну не только с ахейцами, но и с Римом. В решающем сражении критский отряд попал под удар ахейской конницы и потерял стольких бойцов, что дорийцев не хватало уже и на все десятки, а затем по условиям мира тиран должен был распустить большую часть своих наёмников, и коснулось это, конечно, критян второго сорта, то бишь мноитов. Те же, не будь дураки, предложили свои услуги ахейцам, и отец нашей гортинки, ещё в армии Набиса — как раз перед роспуском его наёмников — успевший выдвинуться в декархи, теперь дорос и до гекатонтарха, о чём за год до того не только не помышлял, но даже и не мечтал. Но хрен ли это за шишка — какой-то сотник?

Казалось бы, при чём тут оставшиеся на Крите семьи наёмников? Но вышло так, что всё-же при отцах, мужьях и братьях. Часть распущенных Набисом лучников на службу к победителям-ахейцам не перешла, а решила дембельнуться, и уж дома-то те дембеля порассказали о событиях за морем, преувеличив их, как водится в «стандартные» три раза. А в результате семьи погибших за спартанского тирана страшно обиделись на семьи «предателей» и выразили свою обиду весьма бурно, так что дальнейшая судьба Меропы, если и отличалась от судьбы Гелиодоры, то только в мелких малозначительных деталях. Дикари-с! По пути с Крита в Ахайю беглецы еще и к пиратам в лапы угодили — ведь Набису пришлось распустить не только сухопутных наёмников, но и морских, и те, само собой, тут же вернулись к прежнему ремеслу. Меропе ещё повезло, поскольку успевший уже подзаработать у новых нанимателей отец смог уплатить за неё выкуп, а многие ведь отправились и на невольничий рынок Родоса. Но это было уже «после того» — спасибо хоть, ни изобиженные сограждане, ни морские хулиганы скверной болезнью как-то ухитрились не наградить…

— Пятнадцать человек на сундук мертвеца,

Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Пей, и дьявол тебя доведёт до конца,

Йо-хо-хо, и бутылка рому! — тут же спародировал Володя, сбренчав на кифаре, чем изрядно нас развеселил, так что мой прогноз оказался вещим.

Потом, после очередного тоста «за тех, кто в море», настала очередь танцев. Кифаристка забрала у спецназера свою бренчалку, и они с флейтисткой изобразили музон, а «девочки» критянки — «танец осы». В принципе это стриптиз на античный лад, но не просто так, а по поводу — полагается считать, что под одёжку танцовщице забрался ос — не тот, который «такой палочка», а тот, который «жёлтый полосатый мух». Ради наглядной убедительности музыкантши даже время от времени жужжание зловредного насекомого изображали — как раз в те моменты, когда танцующая трясла краем ткани, как бы пытаясь вытряхнуть это шестиногое безобразие. Разумеется, это не удавалось, и ей приходилось вообще снимать с себя эту часть одёжки, а проклятый кусючий ос заползал всё глубже и жужжал уже оттуда — ага, со всеми вытекающими. С современным стриптизом сходство в том, что «мы ж скромные и стеснительные», гы-гы! Танцовщица ж не просто тряпку с себя снимает, а то снимет, то вновь наденет, и так несколько раз — типа, хрен бы я тут перед вами разделась, если бы осиного жала не боялась. Нас-то, современным стриптизом избалованных, сие действо не шибко впечатлило — кто не вживую его наблюдал, тот хотя бы видео с интернета качал, и у меня на флешке, например, хороших стриптиз-роликов добрый десяток. А вот на Велтура, смотревшего их у меня всего один раз, а вживую наблюдавшего «танец осы» только в Карфагене, то бишь на отшибе эллинистического мира и с соответствующим уровнем квалификации исполнительниц, здешнее коринфское исполнение впечатление произвело ощутимое. Греков же наверняка цепляет ещё хлеще…

А вот когда «отстрелялись» все пять рабынь — музыкантш Гелиодоры для этого сменили две уже полностью разоблачившиеся «девочки» Меропы — тут настала очередь метресс, то бишь самих хозяек. И уж они, надо признать, показали класс коринфской школы. Сперва — обычный «танец осы», но и тут ведь фокус в том, что хозяйки-то внешне куда эффектнее своих служанок, и это само по себе немалую роль играет, а потом ведь и продолжение последовало. Первой выступала гитийка. Оставшись в ходе «вытряхивания жёлтого полосатого муха» в одних только котурнах, да в браслетах с ожерельем, она тут же сменила стиль, выдав вдруг что-то близкое к современному с подбрасыванием ног вверх а-ля французский канкан, а затем перешла к собственно «изюминке». Вся верхняя часть неподвижна как статуя, а по всей нижней части мышца играет в духе бегущей волны. Потом наоборот — нижняя часть застывает, а двигается в том же духе верхняя. Вот не грек я ни разу, и не в моём вкусе баба, говорил ведь уже, да ещё и ни разу я не тонкий ценитель танцевального мастерства, так что внешность исполнительницы для меня куда важнее, но тут — зацепило без базару. Умеют коринфские шалавы! А потом всё то же самое гортинка исполнила, и уж всяко не хуже — хрен ли, одна и та же школа! Причём, обе исполняли этот номер так, что как взглянет на тебя, так кажется, что только персонально для тебя и исполняет. Дело-то ведь к развязке близится — ближе к телу, как говорится.

Тем более, что и «девочки» уже распределяются — кифаристка-блондинка вон к Володе на колени уселась, миниатюрную брюнетку-флейтистку Серёга оглаживает, и та явно не против, Васькин колеблется между двумя рабынями критянки, да и я схватил за руку и притянул к себе грудастенькую третью, которая ещё когда «осу вытряхивала», то дёрнулась так, что всё её верхнее хозяйство из нагрудной повязки вывалилось. Потом заметил краем глаза, что на неё же и мой шурин облизывается — ну, нам не жалко. К нему её развернул, да шлепком по филейной части ускорение ей придал. В принципе-то ни одна из них не дурнушка, да и трахать-то один раз, а завели нас гетеры своим выступлением так, что тут в любую подходящую дыру впендюришь — вот дам Хренио определиться и оставшуюся оприходую… И тут вдруг ощущаю попытку прощупать мою эфирку. Гляжу в направлении воздействия — Меропа на меня смотрит и улыбается эдак едва заметно, но весьма намекающе. Протягиваю руку — подаёт свою и на колени ко мне усаживается. А глядя на неё, и Гелиодора вдруг решилась, рабынь отогнала, да сама на колени к испанцу плюхнулась. В общем, баб распределили, и теперь самое время самим по комнатам с ними рассредотачиваться…

Не зря финикийцы утверждают, что греческая Афродита с Астарты ихней творчески сплагиачена, а её первых жриц как раз финикийские жрицы Астарты по этому делу и натаскивали. На ложе гортинка своим искусством здорово напомнила мне Бариту из Гадеса. Перепихнулись, выпустили пар, спрашиваю её:

— А почему тебе не дали в школе высшего разряда?

— Я провалила выпускное испытание.

— Гм… И в чём же ты оказалась плоха?

— В чём плоха? Наверное, в том, что не собиралась возвращаться в Гортину и вообще на Крит, а рассчитывала остаться в Коринфе.

— К таким повышенные требования?

— Нет, требования ко всем одинаковы. Но видишь ли, римлянин, иногда в нашей школе проваливаются и не самые плохие. Некоторым даются и невыполнимые задания. Они должны выпадать по жребию, но на деле часто бывает, что такое задание достаётся не кому попало, а той, которая… ну, как бы это сказать?.. Ну, кажется наставницам опасной соперницей в будущем, что ли? Именно поэтому в качестве наставниц школы приглашают обычно знаменитых гетер из других городов, а не коринфянок, но не всегда помогает и это. Все ведь учились в одной школе, и у многих здесь хорошие знакомые…

— И поэтому СЛИШКОМ хороших тоже заваливают?

— Да, слишком хорошо — тоже очень плохо. Ты ведь ощутил моё НЕЗРИМОЕ воздействие? Ты ведь знаешь, что это такое? И судя по твоей силе того же рода, ты ведь наверняка знаешь и о возможности управлять случайностью? Вот и скажи мне, римлянин, могло ли невыполнимое задание СЛУЧАЙНО достаться МНЕ?

— И что же тебе досталось?

— Мне выпало соблазнить старика! Мало того, что лысого, морщинистого и бородавчатого, так ещё и совершенно бессильного по этой части! Я сделала всё, что могла, он — тоже. Всю меня общупал и обслюнявил, я едва выдержала, но проникнуть в меня он так и не смог, и виноватой я оказалась не только у него, но и у наших наставниц — выполнения задания мне так и не засчитали…

— И часто бывают такие, СЛИШКОМ хорошие для высшего разряда? — и у Арсеньевой упоминалось об умышленном заваливании наставницами школы чересчур перспективных выпускниц.

— Наша школа — единственная во всём эллинском мире, римлянин, и в неё отбирают учениц со всей Эллады, а учат их лучшие из лучших. Почти в каждом выпуске бывает хотя бы одна такая, которую слишком опасно иметь в соперницах и которой поэтому наверняка что-то помешает выдержать все испытания. В этом выпуске, например, который будет скоро, таких целых две. И хотя я не дельфийская пифия — вот увидишь, им высшего разряда не получить…

— А ты откуда о них знаешь?

— Я подменяла их наставниц по танцу ног и НЕЗРИМОМУ воздействию, когда те болели или бывали в отъезде…

— Ты? Разве твой разряд допускается к обучению аулетрид?

— Нет, только высший. Но наставницы ведь знают, ПОЧЕМУ я его не имею…

— Ну, раз так — расскажи-ка ты мне теперь, Меропа, ВСЁ, что ты знаешь об аулетридах этого выпуска! — ради такого дела я решил повременить со вторым заходом в весьма того стоящее нутро критянки и даже временно убрал руки с её весьма аппетитных выпуклостей. Наверное, с точки зрения правильного рафинированного грека я совершал тем самым изрядное святотатство, но хрен ли мне эти греки? Дикари-с!

— Вон та первая — Гелика из Фив, — представила мне Меропа довольно-таки эффектную блондиночку, учившуюся по её характеристике успешно, но звёзд с неба ни в чём особо не хватавшую, — За ней, вот эта рыжая — Дельфина из Мегалополя. Помнишь, я говорила тебе — сильна в стихотворных импровизациях и в «танце осы», но в остальном — средненькая.

— И ноги для её роста коротковаты, — заметил я.

— Третья, тоже рыжая — Хития, спартанка…

— Та самая? — как раз её, если я не перепутал, гортинка назвала мне в числе двух кандидаток на вылет по причине пугающей наставниц ЧРЕЗМЕРНОЙ перспективности.

— Да, это она и есть.

— Я думал, она будет выглядеть мужиковато, а она — очень даже вполне…

— Была немного мальчикоподобна, когда только поступила. Как ты это называешь — перекручена?

— Ага, перекачана.

— Это было у неё поначалу, но сейчас — сам видишь, всё соразмерно. Снаружи, но внутри — по-прежнему сильна, хи-хи! Мне так не суметь — я ведь рассказывала тебе?

— Ага, — их там, как и финикийских жриц Астарты, учат и мышцами своей звизды владеть так, чтоб даже лёжа под мужиком неподвижно, одними только ими могли его по высшему классу обслужить, и этим Меропа меня тоже ублажала, и если уж она в этом плане послабже этой Хитии, то какова ж спартанка?

— Когда она с «игрушкой» занималась, так всё занятие работала с ней непрерывно, и когда она слишком увлекалась — вода, бывало, выплёскивалась фонтаном! — игрушкой у греческих гетер вовсе не хрен-самотык деревянный называется, как кто-то тут, небось, подумал. Есть у них, конечно, и настоящие фаллоимитаторы — деревянные или керамические, но они у них «лоури» называются. А «игрушка» у них — это прозрачная баранья кишка, заклеенная с одного конца, которым она и вставляется внутрь. Потом туда заливается вода — до половины примерно, и задача тренирующейся ученицы — сжимать кишку исключительно мышцами своей звизды, чтобы вода в ней поднималась и начинала вытекать из открытого конца. В общем, эта Хития была чемпионкой по силе звизды и по искусству управления её мышцами, да ещё и по многим видам танцев вдобавок. Разве ж можно такой высший разряд давать, чтоб она, молодая и свежая, да ещё и столь искусная по этому делу, у прославленных гетер лучших любовников поотбивала? Никак не можно!

Одну за другой гортинка представляла мне выходящих из храма Афродиты аулетрид в том порядке, в котором они выходили — все в скромненьких таких белых пеплосах с узеньким золотистым пояском, длинных, но с разрезом внизу до бедра, из которого то и дело показывались ноги. Четвёртая, Юмелия из Родоса, тёмная шатенка, была отличной флейтисткой — музыкантшей, а вовсе не тем, о чём тут могли подумать некоторые особо испорченные, но в остальном — прилежной, но не выдающейся ничем особо середнячкой. А вот пятая, Аглея из Массилии, высокогрудая длинноногая и пышноволосая брюнетка — на неё Меропа посоветовала мне обратить особое внимание. Причём, именно мне — это она подчеркнула, намекая, что дело тут вовсе не во внешности, наиболее соответствующей моему вкусу, а в её ОСОБЫХ способностях. В них-то и её беда, делающая её второй «той самой» в этом выпуске, которой тоже никак не можно дать высшего разряда. Шестая, Филомела из Афин, тоже брюнеточка, но с волосами пожиже и ногами покороче, была выдающейся декламаторшей и певицей, но средненькой по всему остальному. Вышли из храма, продефилировали пританцовывая, потом в кучку собрались покомпактнее, но приняв наиболее выигрышные для своей внешности позы. Ведь этот конкурс, на который со зрителей по драхме с носа за вход берут — по сути дела главные смотрины будущих гетер, на которых они и показывают себя будущим любовникам…

— А почему их только шесть? — не въехал я, — Ты же, кажется, говорила мне о гораздо большем их числе?

— Да, их было больше, — подтвердила критянка, — Но одна сумела вскружить голову перспективному жениху так, что тот предложил руку и сердце ей, а не сговоренной уже невесте. Нравы в Коринфе уже не те, что в прежние времена, и теперь такое бывает чаще. Две попались на преждевременной любовной связи, а это до выпуска строжайше запрещено, и сейчас они сидят под замком, а их судьба будет решаться позже. Одной, может быть, ещё и дадут низший разряд, за неё есть кому заступиться, а вторую уж точно выгонят в портовые порны. Ещё одна сумела не попасться на самих шашнях, но не сумела уберечься от их последствий и попалась на избавлении от плода — её уже выгнали. Одна тяжело больна — уже выяснили, что отравлена соперницей, и сама эта соперница тоже под арестом. Если отравленная поправится — отравительницу выгонят в порны, если нет — повесят на городской стене…

Повешение у рафинированных светочей средиземноморской цивилизации — совсем не то, что у неотёсанных варваров. Это у нас просто и незатейливо вздёрнут на суку, а у этих цивилизованных повешением распятие называют. Прикуют или привяжут к кресту или на той же стене — и виси подыхай от жажды, да ещё и вороньё заживо клевать слетится. Бррррр!

— Так это из тех, о ком я тебе рассказывала, а ещё пятерых и я там не застала — они раньше отсеялись как ни на что не годные. Вместе с ними, получается, в школе было семнадцать, а теперь вот, как видишь, осталось шесть, и высший разряд из них получат только четыре — если не случится какого-нибудь невероятного чуда для этих двух и не провалит испытания никто из этих четырёх…

Подразнили эти шесть девиц своими ужимками толпу, пока вся комиссия наставниц подтягивалась, затем выстроились в ряд и накинули на головы покрывала.

— Сейчас будут проверять их знания, и те, кто не знает ответа на заданный вопрос, по традиции школы должны закрыть лицо, — пояснила Меропа.

Так оно и оказалось. Первой спрашивала верховная наставница школы по теологии и мифологии — тут многие подымали руки и отвечали правильно, и лишь две слегка ошиблись, да одна уклонилась от ответа. Но потом их начали терзать наставницы-специалистки. Если с Гомером тоже справились практически все, то в истории Эллады половина откровенно плавала, но и эти норовили ответить бойко и находчиво. Зрители хохотали, когда очередная отвечающая несла явную чушь, но весело, и поди докажи, что это она не шутит нарочно, дабы развеселить толпу и привлечь к себе внимание будущих поклонников, а заодно и приметить тех, кто пытается подсказать им правильный ответ. Ну, шутка о связи окончания Пелопоннесской войны с небезызвестными кознями той самой аристофановской Лисистраты была у греков, видимо, уже изрядно затасканной, так что смешки она вызвала довольно вялые, а вот когда начало означенной войны вдруг оказалось связанным с тем, что Аспазия Милетская — любовница бессменного афинского стратега Перикла, если кто не в курсах — растеряв былую привлекательность, удерживала сожителя красотой двух молоденьких служанок, которых и похитили пелопоннесцы — тут хохотала почти вся толпа. Даже мы, понимавшие из-за плохого знания греческого далеко не всё, заржали, когда — Юмелия Родосская, кажется — на вопрос о причинах сожжения персепольского дворца Александром ответила, что у знаменитой Таис Афинской как раз в те дни случились месячные, и оттого она была крепко не в духе.

Потом их стали спрашивать о возбуждающих блюдах и напитках, и тут снова большинство аулетрид оказалось на высоте, но затем настала очередь экзамена по поэтической импровизации, и в этом, конечно, оставила всех далеко позади та рыжая коротконогая Дельфина Мегалопольская. Остальные, конечно, тоже старались не отстать, но судя по реакции толпы у них преобладали не блещущие оригинальностью и довольно затасканные компиляции.

— У Дельфины, конечно, тоже заготовки, но собственные и сохраняемые ей в тайне специально к этому экзамену, — прокомментировала гортинка, — А вот сейчас — смотри и слушай внимательно и спрашивай всё, чего не поймёшь…

Начался экзамен по любовной магии. Когда спрашивали о заклинаниях и магических жестах, критянка улыбалась — ясно же, что не в них суть, и это так, для затравки. А вот дальше пошли вопросы, связанные с общей биоэнергетикой, и я то и дело просил Меропу разжевать тот или иной момент, а затем выпадал в осадок, когда по её пояснениям выявлял постоянные параллели с младшими ДЭИРовскими ступенями. Такой стройной и слаженной системы у этих недоведьм, конечно, не было, да и мистика явно преобладала над рационализмом современной школы, но многие элементарные приёмы — млять, ну почти один в один ДЭИРовские! И лучше всех по этой теме отвечала, конечно, показанная мне Аглея Массилийская. Ну, по теории-то ещё две ей буквально на пятки наступали, а вот когда пару-тройку практических приёмов потребовалось показать — тут они сдулись, и массилийка оказалась вне конкуренции. Ещё бы! Эфирка у ней — ого-го!

Внезапно я ощутил прощупывание собственной эфирки — сильное, напористое. Блокировав его на автопилоте, я затем вернул его взад, да ещё и с хорошими процентами — и тут, млять, кто-то энергетическим вампиризмом побаловаться любит! Охренели, что ли?

— Это не она! — шепнула мне критянка, имея в виду энергетически прокачанную шмакодявку, на которую я и не думал грешить. Ага, так и есть! Заметно напряглась, явно сдерживая позывы к кашлю, ихняя наставница по магии. Правильно, здесь тебе — не тут! Старая ведьма отступила за спины прочих наставниц школы, под их прикрытием как следует высморкалась, прокашлялась и зыркнула эдак оценивающе…

— Ты заметил это, римлянин? — поинтересовалась Меропа.

— Ещё бы! Если бы не её старость и сан — добавил бы ей сейчас, чтоб впредь неповадно было! — проворчал я, — Вампирят тут всякие, вконец обнаглели…

— Она просто хотела проверить твою силу по этой части, — пояснила гетера, — Может быть, теперь юной массилийке и повезёт…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Теперь тебя могут посчитать как раз той добычей, которая ей не по зубам. Она — лучшая из всех как раз по этой части, и это помогает почти всегда — ну, если только не нарваться на такого, как ты. С тем стариком, с которым не смогла справиться я, она могла бы и справиться. И если бы ты был женщиной — наверное, тоже справился бы…

— Ну, спасибо! — хмыкнул я.

— Прости, не хотела обидеть…

— Не тревожься, я понял твою шутку. Ты думаешь, ей теперь могут поручить соблазнить меня?

— Могут, если ты будешь сейчас раздевать глазами не её, а кого-нибудь из наставниц помоложе, но в теле, и при этом лапать меня так, чтобы это заметили.

— А что тут невыполнимого, если девчонка вполне симпатична?

— Скорее всего, ваша встреча на симпосионе будет подстроена так, что её соперницами за твоё внимание будут красавицы поэффектнее и познаменитее её, а то, в чём она сильнее их, именно с тобой ей и не поможет. Если, конечно, ты сам не захочешь помочь ей. Но я была бы тебе ОЧЕНЬ благодарна…

— А какое тебе дело до её судьбы? Только не ври мне, ладно?

— Я ведь низшего разряда, и если она получит высший — у нас будут разные поклонники, и мы не будем соперничать с ней из-за одних и тех же ценителей умелой женской ласки. А вредить ей, как это любят делать другие, мне бы не хотелось…

— Ну, если так — это достойно уважения, и я над этим, пожалуй, подумаю, — я запустил руку в разрез её пеплоса выше пояса, ухватившись за верхнюю выпуклость, а вторую руку разместил на её крутом бедре, — Ну-ка, показывай, кого мне тут глазами пораздевать и НЕЗРИМО отыметь?

— Развратник, хи-хи! Вон ту наставницу по поэзии видишь? — она указала на довольно молодую бабу, но фигуристую, всё при ней, как говорится.

— Ты что, издеваешься? Она же коротконогая!

— На котурнах не особо заметно, да и кто на это внимание обратит? Она, кстати, очень популярна у себя в Арголиде…

— Да плевать мне на ваших эллинских извращенцев! У МЕНЯ «инструмент» на такую не встанет!

— А ты об меня им потрись, хи-хи! На меня-то ведь он у тебя встал! А её отымей НЕЗРИМО — уж с этим-то у тебя всё должно быть в порядке…

— Так удовольствия ж никакого! Давай-ка лучше какую-нибудь другую. Вон та, которая никого не спрашивала — кто такая?

— Она по танцам — как раз её я заменяла, когда она болела. Лицо у неё, правда…

— Вот этого-то как раз издали и не видно! — хорошенько облапив Меропу, я дотянулся эфирными щупальцами до ихней длинноногой фигуристой танцорши и занялся ей так, что та вздрогнула, а ихняя колдунья взглянула сперва на неё, потом — на меня.

— С этой достаточно. Теперь — какую-нибудь блондинку.

— Погоди, дай с этой закончить, — я ещё хорошенько повпендюривал эфирное щупальце той танцорше, отчего она напряглась, а затем, опомнившись, отступила за спины товарок к колдунье, — Вот теперь это выглядит убедительно. Блондинку теперь, говоришь? Да они же там все старухи!

— Храмовые жрицы-иеродулы по бокам от аулетрид, — подсказала критянка.

Я глянул туда, нашёл в левой куче такую, которая окромя масти в остальном моему вкусу более-менее соответствовала, и проделал с ней то же самое, что и с той брюнетистой танцоршей, доведя дело до того же примерно результата.

— Теперь — рыжую какую-нибудь…

Более-менее подходящая рыжая обнаружилась в куче справа, и с ней я тоже обошёлся аналогичным манером. Так, что бы ещё такого сделать плохого?

— Достаточно уже! — тормознула меня спутница, — Все наставницы уже и так на тебя поглядывают! — а ведь она права, в натуре поглядывают, меж собой переглядываются и кивают друг дружке с умудрённым и всё понимающим видом, — Нет, меня продолжай лапать! Ты ведь должен быть возбуждён как жеребец при виде течной кобылы! Мы ведь договорились! — договорились мы с ней о том, что «всеми желающими» в числе не менее трёх рыл, а точнее — хренов, будем мы — я сам, Велтур и один из наших испанцев, ей самой в качестве третьего для этой цели и выбранный.

Я ведь уже упоминал, кажется, что гетеры низшего разряда в празднества Афродиты обязаны прямо на ступенях храма всем желающим бесплатно давать? По старинной традиции — не менее трёх, чтоб повинность честно отбытой считалась. Ну и Меропа, чтоб кому попало не давать изо всей шелупони, которая со всего Коринфа и окрестностей на дармовщинку стеклась, тоже схитрожопить решила, отработав свой лимит с теми, кто хотя бы уж омерзения не вызывает. А то ведь, как закончится сие мероприятие, за вход на которое драхму вынь, да положь, как удалятся аулетриды с наставницами обратно в храм, а оттуда крытым боковым переходом в свою школу, так и начнётся эта оргия — городская стража расступится, и толпа черни хлынет на площадь впендюривать свою елду всем гетерам низшего разряда и храмовым иеродулам, какие попадутся. И хрен бы с ним, с их чесночным духом и винным перегаром, хрен даже с их грубостью и уродствами, но ведь от них же и триппер или ещё какую хрень подцепить можно запросто. Проблема, конечно, не новая и давно храму знакомая, и как-то в нём это безобразие, конечно, лечат, но как лечат? Ртутью, небось, которой и сифилис потом с шестнвдцатого по девятнадцатый века лечить будут, пока нормальные антибиотики не появятся. Естественно, ни одной из вольных или невольных служительниц блудливой богини такой вариант совершенно не улыбается, и моя спутница тут вовсе не открыла никакой Америки — таким же примерно образом норовят схитрожопить все. Гетеры в основном находят, с кем договориться, и редко какая из них в такой «коммунистический субботник» нехорошую болячку заработает, а вот храмовым иеродулам не позавидуешь — слишком уж их при храме до хрена, чтобы на всех их «договорных желающих» хватило…

Но это будет несколько опосля, а пока мероприятие ещё не закончено. Дело шло к развязке — аулетриды снова выстроились в прежнем порядке — типа, в очередь, а наставницы сгрудились у горшка с чем-то непонятным и что-то там перемешивали.

— Розыгрыш испытаний аулетридам, — пояснила гортинка.

— Будут подходить по очереди и тянуть жребий?

— Если бы! Наставницы за них будут тянуть, и что им нужно, то и вытянут — как мне в мой выпуск немощного старика вытянули. Вот увидишь…

Так оно и оказалось. Выходит первая, блондинка-фиванка, останавливается в трёх шагах от наставниц, те вытягивают, главная подзывает её поближе, что-то объясняет ей и показывает вглубь толпы, та не то, чтоб сильно обрадована, но и не опечалена.

— Ей указали, кого она должна соблазнить, — прокомментировала Меропа, — Кого-то из достаточно придирчивых, так что задание не из лёгких, но выполнимо.

Выходит вторая, с ней процедура повторяется с аналогичным результатом, она довольна. Третья — спартанка, вытягивают для неё, объявляют — та раздосадованно топает ногой и бьёт себя ладонью по бедру, чуть ли не в слёзы, и остальные аулетриды глядят на неё сочувственно.

— Ну, что я тебе говорила? Ей вытянули верный провал! Видишь, ей даже не показывают никого!

— И что это означает?

— Так бывает только тогда, когда задание — соблазнить кинеда. Любого, по её выбору, но чтоб было достоверно известно, что он — кинед. Вот как раз этого задания я и боялась для массилийки…

— А кто такие эти кинеды?

— Любители мальчиков…

— Мыылять! Ну, попала девка как кур во щи! — охарактеризовал я ситуёвину по-русски, и перевести ей на греческий критянка не попросила.

Четвёртой тоже не самый приятный вариант достался, но не провальный.

— Старика ей поручили, — сообщила мне спутница, проследившая взглядом за указующим жестом наставницы, — Но не такого дряхлого, как мне — противно, конечно, придётся пересилить себя, но должна справиться. А теперь — облапь-ка меня покрепче, да поувлечённее, и не туда смотри, а на меня…

Пятой была массилийка, из-за которой мы и затеяли весь этот спектакль, и ради такого дела я даже в вырез ниже пояса к Меропе рукой залез.

— Отлично сработали! Тебя ей показывают! Ну-ка, взгляни на неё мельком, а потом меня поцелуй и облапь поразвратнее!

— Могут передумать?

— Не должны бы, раз «выпавший» жребий уже объявлен, но мало ли что…

Инструктируемая как раз высматривала меня, когда я, бегло «заценив» её, снова переключился на свою спутницу, едва не задирая ей подол пеплоса. Я ощутил осторожное прощупывание эфирки — деваха оценивала шансы на успешность своих магических чар.

— Скисла! — заметила гетера, — Теперь меня глазами прожечь норовит как врага — вот и помогай таким после этого, хи-хи! — я раздул эфирку, прикрыв и её, потому как эфирку массилийки тоже заценить успел — сильна, чертовка! Если таковы же были и те средневековые ведьмы — млять, можно тогда понять и тех средневековых инквизиторов!

Шестая, как и ожидалось, получила нормальный вариант, аналогичный двум первым. Собственно, по мнению гортинки, и четвёртой наставницы «вытянули» старика исключительно «для приличия» — чтоб не так резко бросалось в глаза явное заваливание СЛИШКОМ перспективных спартанки и массилийки.

На этом фиктивном розыгрыше выпускных испытаний, вообще-то говоря, и заканчивалась культурная программа смотрин свежего пополнения гетер. Удалились с пением хвалебного гимна в честь Афродиты получившие свои задания аулетриды, удалились вслед за ними и их подставницы… тьфу, наставницы, гулко ударил бронзовый гонг, и с края площади раздались восторженные вопли — это толпа коринфских гегемонов хлынула к храму, спеша принять участие в служении богине через многострадальные передки второсортных гетер и храмовых жриц-иеродул.

— Скорее! — поторопила гортинка, — Здесь сейчас будет не продохнуть!

Мы устремились к ступеням храма, на которых и полагалось послужить богине, стремясь попасть первыми — я резко вырвался вперёд и буквально выдернул критянку на буксире так, что у той глаза на лоб полезли. Млять, сразу видно, что не выстаивали эти античные греки в советских очередях и не штурмовали битком набитые дражайшими согражданами советские автобысы и электрички! Но сориентировалась она быстро — выбрала местечко почище, уселась поудобнее почти на краешек, задрала подол пеплоса, откинулась назад, опёрлась на локти и раздвинула ноги:

— Пристраивайся!

На каменюках, конечно, смак совсем не тот, но она мне помогла — ага, своими нутряными мышцами, пускай и ни разу не чемпионскими, но тоже тренированными, и вышло очень даже неплохо…

— Нет, в меня! Всё должно быть по-настоящему! — гетера обхватила меня ногами, не давая вытащить «инструмент», да с такой силой, что пришлось в натуре кончать в неё, — Вот так… Таков обычай… А теперь — посторонись-ка!

Только я последовал доброму совету, как эта оторва — ага, исключительно нутряными мышцами — «выплюнула» из звизды всё, что я ей туда впрыснул. Читал в своё время и про такой ихний профессиональный навык, но прочитать — одно, а собственными глазами увидеть — совсем другое. Понятно, что это не для предохранения, а для понтов, но понты эффектные, надо отдать должное…

Следующим она обслужила моего шурина, вслед за ним приняла выбранного третьим испанца-охранника. Рядом ухмыляется уже «отстрелявшийся» в её подругу Гелиодору Васькин, близится к финалу Володя, готовится сменить его Серёга. А кругом рёв, гвалт, бабий визг — гегемоны дорвались до халявы. Слева в десятке шагов лаются, не поделив бабу, чуть дальше уже и дерутся, справа на таком же примерно расстоянии бабу поделили к обоюдному согласию, но своему, а не ейному, и она уже не визжит, а ревёт белугой — млять, не иначе, как производственная травма назревает. Сзади одну вообще вниз стащили, и ей явно предстоит быть пущенной по кругу…

— Ты-то куда лезешь?! Не видишь, что ли — я уже троих обслужила! — очистив нутро от «подарка» моего бодигарда, Меропа решительно одёрнула подол и встала, — Вот так-то и приходится служить Афродите тем из нас, кто не справляется с заданием и не получает высшего разряда, — она приняла от ведущей учёт жрицы медный жетон на шнурке и торжественно надела его на шею, — Уфф, хвала Афродите! Что мне теперь нужно — так это хорошая ванна!

Рядом аналогичным манером получила свидетельство о честно отработанной сексуальной повинности и Гелиодора, и мы принялись проталкиваться с обеими гетерами через царящий на площади бедлам к выходу — прямо сквозь прущую навстречу толпу всё новых и новых коринфских гегемонов. Представляю, что там вскоре будет твориться! В общем, покидали мы Акрокоринф в хорошем настроении и с твёрдым сознанием хорошо исполненного долга…

Зарулили в баню — и не «заодно и помыться», а просто помыться, потому как ни на баб уже не тянет, ни на бухло. Ну, разбавленного только винца попили исключительно для утоления жажды. Я ведь уже упоминал, кажется, что не пьют обычно на югах просто воду? Хреновая она там, так что слабенькое вино как раз и предназначено для разбавления и питья вместо воды. В общем, помылись, освежились — красота, кто понимает. Ну, не сауна, конечно, ни разу, больше турецкую напоминает. Точнее — это турецкая напоминает греческую, потому как с неё практически один в один и слизана. Но дикари, млять, ещё те — они даже мыла не знают! Гребиптяне знают, финикийцы знают — ну, не такое, как привычное нам современное кусковое, а вроде геля на оливковом масле, но во всём остальном это именно мыло, нормально мылящееся. А эти олухи царя небесного вместо мыла чистым оливковым маслом пользуются. Натрёшься им и отскребаешь его потом вместе с грязью специальной деревянной или костяной лопаточкой. Извращенцы, млять!

Вернулись на постоялый двор, плотненько пообедали, перекурили, даже сиесту после трудов праведных себе позволили, в ходе которой и продрыхли мирно до ужина. Ну, я-то больше дремал, да медитировал, но не один ли хрен? Поужинали, курим, да над греками зубоскалим:

— Римляне ведь у кого свой разврат переймут? — риторически вопрошал Серёга, — Разве не у этих культурных гегемонов?

— Но у римлян он будет масштабнее, — заметил Володя.

— Ну, не скажи! Ну, будут оргии в домусах и на виллах отдельных шишек — хрен ли это за масштабы? Пара сотен от силы будет шалить, а весь остальной миллионный город — только судачить об ихних шалостях. И наверняка в сильно преувеличенном виде.

— А по лупанариям шляться тоже одни только шишки римские будут?

— Ну и хрен ли те лупанарии? Тут, можно подумать, борделей меньше! А в храме сколько шлюх? Ну, не тысяча, конечно, это тоже здорово преувеличивают, но несколько сотен реально ведь есть!

— В карфагенском храме Астарты — и то гораздо меньше, — добавил я.

— Вот именно! А у римлян жрицы ихней Венеры разве ж такие шалавы? Да и тоже их там с гулькин хрен! А что мы тут сегодня наблюдали? Если это не массовая «народная» оргия, то что это тогда?

— А римские Вакханалии? — напомнил Васкес.

— Так они когда ещё будут-то? И опять же, у кого переймут? У тех же греков — с Дионисий греческих и будут слямзены! Так что римляне — жалкие подражатели, а греки, получается, по части массового млятства — впереди планеты всей!

— Вдобавок, у римлян Вакханалии будут запрещены, и их участников будут преследовать как тоталитарную секту, а у греков их Дионисии считаются нормальным явлением — солидные замужние бабы — и те участвовать могут, — припомнилось мне, — И кажется, вплоть до христианских времён хулиганить будут…

— Ага, Юлька рассказывала, — подтвердил Серёга, — Да ещё и гомосятина эта…

— Мальчиков видели на ступенях храма среди иеродул-женщин? — напомнил Велтур, — Тоже ведь Афродите своими задницами служат…

— Ага, бисексуалка она у них, получается! — прикололся спецназер, — Римской деревенщине не понять!

— Точно! А я всё башку ломаю, за что Муммий Коринф разрушит! — схохмил и я, — А вот как раз за это — нехрен было рассадник распутства в городе устраивать, гы-гы!

Поприкалывались, поржали, расходимся на боковую, и тут вдруг — ага, на ночь глядя — Меропу принесло:

— Пустишь переночевать?

— Да с удовольствием! Только не рассчитывай сегодня больше, чем на один раз. Ну, разве только с утреца ещё разок…

— Ты думаешь, меня сегодня на большее хватит? Сыта по горло! Нет, ну я тебе, конечно, не откажу, но не рассчитывай сегодня на мою пылкую страсть — я только ноги раздвину и буду лежать бревном, и делай со мной, что хочешь. Но зато посплетничаем мы с тобой сегодня от души! Я ведь, собственно, за этим и пришла…

Ну, насчёт «буду лежать бревном» — это она, конечно, изрядно преувеличила. Нормально дала, хоть и далеко не так, как когда была в ударе. Но — хрен с ней, с той страстью, когда тут такая информация!

— Возвращаюсь я к себе, мои девочки мне тут же таз с водой, подмываюсь хорошенько, потом они меня моют наскоро, обедаю, они тем временем воду мне уже для ванны греют, окунаюсь в неё и балдею — красота! Так что бы ты думал? Старая Фрина ко мне припёрлась! Ах, да, ты ж её не знаешь — сводня она известная, весь Коринф её знает. Когда-то тоже знаменитой гетерой была, но с тех пор лет тридцать уже прошло, и давно уже эта старуха никому и даром не нужна, вот и зарабатывает она теперь сводничеством. И — представь себе только — предлагает мне ПОДЗАРАБОТАТЬ прямо сегодня! Смешно? — я в натуре ржал, прекрасно помня первую половину дня, — Вот и я чуть со смеху в ванне не захлебнулась, да ещё и об её край затылком стукнулась — больно, между прочим! Ну, я решила, что она с похмелья не помнит, что сегодня за день — ведь с тех пор, как мужчины перестали обращать на неё внимание, она стала частенько к кувшину прикладываться. Я приказала девчонкам принести мою тессеру — ну, жетон этот сегодняшний, который мне в храме дали. Сую её ей под нос — не настолько же она допилась, чтобы не вспомнить, что это такое! Тут она расхохоталась — оказывается, она не ТАКУЮ работу имела в виду. В общем, сведения от меня нужны тем, кто ей платит. И как ты думаешь, о ком? Об одном римлянине, некоем Гнее Марции Максиме — представляешь, они все три твоих имени знают, которые и я-то все только с пятого раза запомнила! Но это, конечно, не Фрина мне сказала, а позже уже выяснилось, когда я с нанимателем её встретилась. В общем, ведёт она меня в условленное место встречи — и как ты думаешь, кого я там увидела? Аглею Массилийскую собственной персоной! Девчонке в самом деле велено соблазнить тебя, и срок на это ей дан обычный — десять дней.

— Ну так и что ж ты сразу её с собой не привела? Может быть, она и сегодня уже выполнила бы своё задание, — прикололся я.

— Шутник ты, римлянин! Это должно произойти не тайком, а при достойных доверия свидетелях — лучше всего на симпосионе. Ну, ей, конечно, помогут, но помогут так, что лучше бы не помогали вовсе — организуют симпосион, и тебя на него пригласят, и она там будет, но с такими соперницами, что шансов у неё будет не намного больше, чем у её подруги спартанки. И ей теперь нужно знать о тебе всё, что может помочь ей найти к тебе подход и выполнить задание. Представляешь, она пообещала мне двадцать драхм, если я разузнаю для неё то, что поможет ей! Смешно? Мне тоже было забавно. Но это я редко когда зарабатываю меньше, а для неё ведь это целое состояние. Ну, я сказала ей, что ничего не обещаю, но подумаю. Вернулась домой, поужинала — и сразу к тебе…

Мы посмеялись и принялись намечать и согласовывать, что она расскажет обо мне массилийке накануне судьбоносного для неё симпосиона — эдак через пару дней. И тут — стук в дверь.

— Надеюсь, это не твой ревнивый поклонник из местных? — схохмил я, — Кто по вашим обычаям должен в этом случае прятаться под кровать — я или ты?

— У нас не в обычае ревновать гетер, — пожала плечами критянка.

— Макс, хорош там прошмандовку свою развлекать! — раздалось из-за двери по-русски голосом Володи, — Тут дело, млять, серьёзное!

— Понял! Айн момент! — я махнул гетере рукой, чтоб хотя бы уж чем-нибудь прикрылась чисто символически, сам тогу на плечо накинул — ага, прямо сложенную, некогда разворачивать, лишь бы яйца прикрыла, открываю задвижку, распахиваю дверь, — Ну, рассказывай, где извергается вулкан и какой высоты ожидается цунами!

— За вулкан и цунами не поручусь, но в дом, кажется, пробрался вор. Может, и не к нам, но бережённого — сам понимаешь…

— Ага, бережённого и бог бережёт, сказала монашка, натягивая на свечу изделие номер два. Вор, говоришь? Так, шум не подымаем, имитируем беспечность, но бдим в оба, и если к нам — тихо берём с поличным. Он один?

— Пока-что наши бойцы заметили только одного, но конечно, у него могут быть и подельники. Бойцы выясняют…

По греческим законам хозяин дома имеет полное право убить пойманного в своём доме с поличным вора. Мы, конечно, без крайней необходимости убивать его не будем, но побеседовать с ним — побеседуем, и в его интересах будет запеть соловьём.

Я оделся, Меропа светильник притушила, мы с нашими заныкались в засаде — тихие осторожные шаги в коридоре. Медленно и аккуратно приоткрывается дверь — ага, ко мне — и некрупная фигурка в тёмном плаще проскальзывает в комнату…

— Тссс! — остановил меня спецназер, — Лучше я сам, — и тихонечко скользнул к двери. А оттуда уже шуршание доносится, которым он и воспользовался. Сдавленный крик, шум драки — ну, это громко сказано, какая там может быть в звизду драка у тщедушного воришки-молокососа с матёрым головорезом? Снова сдавленный крик, мы заскакиваем, но, как и следовало ожидать, исключительно для порядка — помощь наша абсолютно не требовалась.

— Шмакодявка, млять! В папирусах твоих рылась! — Володя указал на мою шкатулку для «бумаг», раскрытую настежь, — Кто-нибудь, зажгите эту грёбаную лампу!

— Предательница! — прошипела пойманная, когда так и остававшаяся на моём ложе гортинка сбросила покрывало, высекла огонь и раскочегарила масляный светильник. А я окинул взглядом растрёпанную горе-воровку — симпатичную брюнеточку, кстати, узнал её, переглянулся с гетерой, въехал в расклад и расхохотался.

— Итак, моё скромное пристанище почтила своим визитом сама несравненная Аглея Массилийская! — я даже символические аплодисменты изобразил ради пущего прикола, — Присаживайся и устраивайся поуютнее. Вина?

— Ты, конечно, уже всё знаешь, — проговорила массилийка с тоской в голосе.

— Всё на свете — это вряд ли. Всего на свете, боюсь, не знают даже боги. Кое-что — да, знаю. О том, что ты имеешь в виду — не всё, конечно, но в общих чертах. И надеюсь, что теперь ты сама просветишь меня о неизвестных мне подробностях.

— Я не успела рассказать тебе, что может произойти и это, — едва выдавила из себя сквозь смех Меропа, — Не думала, что она придёт шпионить за тобой уже сегодня. Прямо как мы с подругами по выпуску, когда получили свои задания…

Нечто подобное я ожидал, откровенно говоря, и без предупреждения критянки, поскольку и у Арсеньевой описано, как ейная главная героиня, схлопотав по жребию выпускное задание соблазнить «неприступного» мужика, ночью — они ведь в школе гетер на казарменном положении, и хрен кто их без присмотра выпустит — сбегает со своей лучшей подругой в самоход, дабы пошпионить за этим мужиком. В смысле, она — шпионить, а подруга — подстраховывать её. И кстати…

Судя по шуму со двора и тут же занервничавшей нашей ночной визитёрше, была подстрахренша и у неё. Но хрен ли это за подстрахренша, которая и себя-то саму подстраховать не сумела? Уже скрутили и волокут… так, там заминка возникла, судя по характерным звукам и сдавленному выкрику «Милят!»… а теперь, судя по звуку удара и взвизгу, порядок восстановлен, и облажавшуюся подстрахреншу тащат прямиком сюда. И то, что она оказалась рослой и рыжей, меня уже не удивило.

— Несравненная Хития Спартанская тоже решила удостоить своим визитом моё скромное обиталище? — я снова изобразил дурашливые аплодисменты, за которые вторая пленница тут же попыталась прожечь во мне дырку взглядом.

— Я не горючий, — сообщил я ей, чтоб зря не тужилась, — И в огне не горю, и в воде не тону — примерно, как свежевысранное говно, — судя по её раздосадованному виду, я только что отсёк ей возможность съязвить на предмет того, что таки да, говно не тонет, — Но объясни мне, ТЕБЯ-то что ко мне привело? Я что, так сильно похож на этого… гм… как вы там называете любителей мальчиков?

К счастью, пирокинезом спартанка не владела — иначе нам наверняка пришлось бы бросить всё и тушить нешуточный пожар.

— Да ты присаживайся, присаживайся — в ногах ведь правды нет, — я указал ей на свободное сидение.

— А в заднице она, значит, есть? — ехидно поинтересовалась Хития, но всё-таки успокоилась и присела, — Ты прав, римлянин, на кинеда ты непохож нисколько…

— Ты, надеюсь, не обидишься на меня, если я не проявлю галантности и не стану врать тебе, уверяя, будто бы вот прямо сейчас очень об этом жалею?

— Тут обижаться не на что, — она даже усмехнулась, — Но если бы среди твоих варваров, что исполнят ЛЮБОЙ твой приказ, нашёлся кинед, то за один твой отданный ему приказ я была бы тебе ОЧЕНЬ благодарна. Ну, не сразу только, а через некоторое время, когда будет уже можно…

— Тогда, спартанка, тебе не повезло дважды. Во-первых, я не терплю подобных извращенцев, и среди моих людей таких не водится. А во-вторых, если бы даже и был — у нас не заведено ТАК обращаться со СВОИМИ людьми. Так что боюсь, тебе придётся искать такого среди ваших и соблазнять его, а я могу лишь пожелать тебе в этом удачи…

— Ты издеваешься надо мной, что ли?! Ну какие у МЕНЯ шансы соблазнить НАСТОЯЩЕГО кинеда?! — Хития вскочила, сбросила застёжки пеплоса с плеч, а затем расстегнула поясок и осталась в чём мать родила, продемонстрировав весьма незаурядную и уж точно не в гомосечьем вкусе фигурку.

— Ты с ума сошла! — ахнула её подруга.

— Какая разница! Всё равно я провалю задание, и высшего разряда мне не видать как собственных ушей!

— Ну, ты можешь попробовать заручиться помощью тех мальчиков, что торгуют своими задницами, — у Арсеньевой как раз была описана подобная попытка ейной главной антигероини, хотя и неудачная.

— Невозможно! — вмешалась Меропа, — За все столетия существования нашей школы был лишь один случай удачного соблазнения кинеда, да и тот — обманом. Елена Милетская, примерно пятьдесят лет назад. Она именно так и сделала — договорилась с мальчиками, тайком проникла на симпосион кинедов и в темноте подменила собой мальчика, с которым пожелал уединиться один из гостей. Тот обнаружил обман лишь тогда, когда УЖЕ проник ей — ну, туда же, куда проник бы и мальчику. Был страшный скандал, но она как выполнившая задание всё-же получила свой высший разряд. Правда, впрок он ей не пошёл, и ничем кроме этого она больше знаменита не была — настоящим мужчинам не очень-то нравятся женщины с мальчишеской фигурой…

— Ну, Хитии-то это вряд ли грозит…

— Как ты это себе представляешь? Я же сказала уже, что и тогда был страшный скандал. Школа и храм Афродиты защитили Елену, но с тех пор аулетридам строжайше запрещено действовать подобным обманом, и успех, достигнутый с его помощью, не засчитывается. А без обмана — как она соблазнит кинеда своим совсем не мальчишеским телом?

— Да я и не надеюсь даже, — обречённо махнула рукой спартанка, — Вот, решила хотя бы Аглее помочь — у неё-то всё-таки шансы не так плохи, как мои, и если хоть одна из нас получит высший разряд, то сможет помочь и второй, нанимая её в помощницы на своих симпосионах…

— Примерно как мы с Гелиодорой в паре работаем, — пояснила гортинка, — Но у гетер высшего разряда и симпосионы пороскошнее, и публика на них побогаче…

— С тобой, Хития, всё ясно, — резюмировал я, — Ну а ты, Аглея, что искала в моих записях? Точнее — что ты ХОТЕЛА в них найти ПОЛЕЗНОГО для тебя? Может быть, мою любовную переписку, а? — наши ухмыльнулись, — У ваших эллинских путешественников принято возить её с собой по чужим странам? — наши прыснули в кулаки, — И кстати, на каком языке они её пишут? Неужто на языке той чужой для них страны, которую они собрались посетить, а не на своём родном эллинском? — наши заржали в голос.

— Я понимаю, что едва ли твои папирусы исписаны на эллинском, — кивнула массилийка, достойно выдержав моё глумление, — Но в Коринфе немало людей ведёт торговые дела с римскими купцами, и не так уж трудно найти в городе человека, сносно владеющего латынью и готового прочитать и перевести требуемое за несколько драхм…

— Ну, попытайся! Я даже помогу тебе с таким человеком, и тебе не придётся ни бегать со шкатулкой по городу, ни тратить своих скудных сбережений, — я продолжал прикалываться, а наши — ржать, — Эй, кто-нибудь! Вызовите ко мне Лисимаха! — и Бенат, и Тарх у меня были в отпусках с семьями, и в этой поездке их подменял вызволенный нами в прошлый раз тарентиец — ему, типа, ещё положено по сроку службы.

Поставив бывшему гладиатору задачу послужить Аглее чтецом и переводчиком с латыни на греческий, я предложил ей самой выбрать из шкатулки любой папирус, какой покажется ей наиболее содержательным.

— Максим, это же не латынь! — совершил открытие тарентиец, — Буквы больше на эллинские похожи, но я не вижу ни одного знакомого слова.

— Я знаю, — успокоил я его, — Какой-нибудь другой папирус будем выбирать? — это я уже девчонку подгребнул, — Я для тебя даже лампу сейчас побольше зажгу, чтобы тебе было лучше видно, — наши уже пополам складывались от смеха.

— Да, буквы похожи на наши, но язык какой-то совершенно непонятный, — покачала головой массилийка, — И если это не латынь… Ты, получается, не римлянин?

— Я римлянин по гражданству, но по происхождению я ещё меньший римлянин, чем ты — коринфянка. Как видишь, со моими папирусами тебе не помог бы и знаток латыни. Но — будем считать, что в Элладе есть всё, а уж в Коринфе — тем более. Допустим, тебе повезло, и тебе вдруг каким-то чудом попался знаток вот именно этого никому не известного и совершенно варварского языка, — наши уже держали друг друга, чтобы не упасть от хохота, — Какой папирус тебе прочитать и перевести на понятный тебе язык? Вот этот? — я забрал у неё тот, что был у неё в руках и поднёс к свету…

— Голые бабы — у Леонтиска, улица Бронзовщиков, шестая лавка слева от входа, лысый старик. Одетые бабы — у Ясона, там же, восьмая лавка справа, бородач средних лет. Живность — у Диэя, там же, пятнадцатая лавка слева, крепкий старик без лысины — строго ДО обеда, пока ещё трезв. Расписные горшки — у Метробия и Никона, Керамик, переулок вазописцев. Третья лавка справа — Метробий, молодой задохлик, через день бывает пьян с утра. Седьмая лавка слева — Никон, постарше и покрепче, тоже строго до обеда, — я читал по фразам и тут же переводил их с русского на вульгарный греческий.

Поначалу Аглея забавно морщила лоб, затем заулыбалась, а потом наконец и рассмеялась:

— Ты выражаешься, как торгаш средней руки, но имена этих мастеров мне известны, и я знаю, чем все они отличаются от остальных, не названных у тебя. Их творения далеки от нашего традиционного канона, и покупателей у них немного, но у любителей необычного их изделия ценятся. Они — ну, более живые, что ли? Тебе нравятся именно такие? Теперь я, кажется, знаю, какой беседой развлечь тебя на симпосионе…

— Там больше никого нет, их было только две! — доложил по-турдетански боец, молодой и новенький, ещё не говорящий даже на ломаном русском.

— Да, я уже знаю — отбой тревоги, — ответил я ему на том же языке.

— Ми — толка два, болсэ нэт, — проговорила вдруг массилийка, после чего наши турдетаны остолбенели, а до меня лишь при виде их отвисших челюстей дошло, что фраза произнесена не по-гречески, а по-иберийски — не по-турдетански, конечно, но понятно.

— Так, так! А ну-ка, встань боком! — то-то её мордашка показалась мне куда симпатичнее этих длинноносых греческих — ага, так и есть, — Я думал, возле Массилии живут только кельты, а там, оказывается, есть и испанцы?

— Наша семья перебралась в Массилию из Эмпориона, что вблизи устья Ибера, — ответила Аглея, — Часть города населена эллинами, часть — варварами-индикетами, и их язык нам хорошо известен. Твои воины говорят не на нём, но похоже и понятно, и ты его тоже понимаешь — думаю, нам будет о чём поболтать с тобой, Гней Марций Максим…

— Обезьяны! Ну как есть обезьяны! — охарактеризовал я увиденное.

— Так гегемоны ж всюду одинаковы, — хмыкнул Володя, — Что карфагенские, что римские, что греческие. С хрена ли Коринфу быть тут исключением?

— Да хрен с ними, с гегемонами, млять! Аристократия-то тутошняя, мать её за ногу, далеко ли от них ушла? Ладно Лехей, ладно Тения — понятно, что гадюшники это, хрущёбы, млять, местные, и контингент в них в основном соответствующий…

— Ага, вышедший родом из народа! — прикололся Серёга, — Примерно как и наши современные гегемоны после получки!

— Есть такое дело. Ну так этим-то простительно, им другого и не дано, и вряд ли кто-то из них даже представить себе в состоянии, что жизнь в городе можно наладить и иначе. Типа, отцы и деды так жили, и мы так живём, и нехрен тут выгрёбываться и шибко умных из себя корчить. Но архонты-то, млять, ихние! Я понимаю, что им, как бывшей «золотой молодёжи», то бишь блатным сынкам больших и уважаемых дядек, по приколу наблюдать этот обезьянник «малых сих» и видеть в нём подтверждение своей элитной исключительности…

— Так а у нас что, не то же самое было? — припомнил спецназер, — Разъёзжают сами, сволочи, по «запреткам», на которые тебя менты без аусвайса хрен пустят, а ты маринуйся в автопробках и чувствуй разницу между собой и ими. Уроды, млять!

— Ну так у нас этих грёбаных бабуинов ещё хоть как-то понять можно. Страна большая, ядрён-батонистая, хрен чего с ней сделается, и с их властью и элитностью — тоже. А тут-то ведь — полис, млять, голимый, да ещё и античный! Возьмёт его кто-нибудь приступом и хрен посмотрит на их элитность — вместе с теми гегемонами и сами запросто на невольничий рынок угодят. Филипп его брал, ахейцы брали, не обломили бы Набиса с римской помощью — так и тот, скорее всего, взял бы. Видели ведь эти длиннющие стены? Ну и как их оборонять этим населением?

— Ну так они ж и оборонять их не будут, а на Акрокоринф свой сбегутся, — заметил Васькин, — Скала крутая, стены неплохие, и уж на их оборону людей хватит.

— Ага, на пару-тройку дней. А потом сами сдадутся, когда от жажды языки повываливаются. Воду-то они откуда берут? Скала, млять, известняковая, пещер в ней наверняка полно, источников воды в них должно хватать. Выдолбить пруд, чтоб вода там сразу из нескольких собиралась, да водоподъёмник цепной с черпаками соорудить — и качай её себе наверх! Если даже и нет там такого потока, чтоб водяное колесо крутил, так с парой ступальных колёс четырёх рабов на это дело хватило бы за глаза, да и без них — десятка с небольшим, а у этих элитных обезьян, как и пятьсот лет назад, добрая сотня рабов-водоносов амфорами ту воду из нижнего города на Акрокоринф таскает!

Это мы водоснабжение города обсуждали после того, как на одной из улочек безобразную обезьянью свару у общественного источника воды понаблюдали. Казённый раб-водонос для казённой же надобности без очереди свою амфору наполнять влез, а кругом граждане гегемоны собачатся — ага, меж собой, что характерно, кто тут стоял, а кого тут не стояло. Этот водонос свою амфору набрал, да понёс, но пока набирал — второй уже подошёл и тоже без очереди — дело-то ведь общественное, а сознательный гражданин разве не обязан общественные интересы выше своих личных ставить? Вот они и ставят — ага, сознательно, и нет ведь ни малейшей гарантии, что и третий казённый водонос вслед за вторым не подойдёт, но срутся граждане от раздражения — правильно, опять меж собой. Того и гляди, подерутся ещё! Баба рядом вообще помалкивает, а парень, успевший таки набрать свою пару амфор до подхода этих общественных и только что нагрузивший их на своего ишака — так прямо и светится от счастья, гы-гы! С точно такими же счастливыми и одухотворёнными мордами лица выходили, помнится, в прежние совдеповские времена из колбасного отдела те, кому ХВАТИЛО колбасы «за два девяносто», да и у меня разве не такая же была, когда сам в числе таких счастливчиков оказывался? Млять, и находились ведь ещё потом ностальгирующие по тем «старым добрым временам»!

Тут-то, конечно, не хватить воды не может, да и источников общественных хватает, так что и очереди за ней ни разу не совдеповские, но пока эта тоненькая струйка наполнит твою амфору — ждать умаешься. Так то даже если уже твою, а если всё ещё чужую? И ведь не первое столетие уже от этих неудобств страдают. Ладно при царях, ладно при тиранах, но теперь-то что мешает постановить на собрании, чтоб Акрокоринф водоподъёмником обеспечить и больше в очередях граждан нижнего города не томить? Но как элите не надо — для неё рабы таскают, а за мытарствами черни наблюдать по приколу, так и гегемонам не надо — нет уж, как мы себе с общественных источников воду амфорами таскаем, так пускай и эти от тех же источников зависят! Нехрен тут отделяться от сограждан! Так нам тут недалеко до дома донести, а им — вон туда, аж на Скалу! Рабам ихним, конечно, а не им самим, но один хрен «маленькому простому человечку» приятно. И таким манером обезьянник из поколения в поколение воспроизводит сам себя…

Дорогу на Скалу мы помним ещё по тому дню «смотрин», когда к тому храму Афродиты на тот Акрокоринф пёрлись. Крутая дорога и длинная, и с увесистым грузом по ней звиздюхать — удовольствие ниже среднего. Но мы-то налегке, и сегодня нам, хвала богам, не на саму Скалу. Там чисто общественный центр города, а частные дома элиты — у подножия. Ещё чуть ниже — дома богатых купцов, эдакой античной «первой гильдии», и нам как раз в один из них. Симпосион даёт крупнейший коринфский торговец винами, у которого отоваривался оптом и «наш» купец для поставок изысканного питья на пиры карфагенских олигархов. Я ведь упоминал уже, кажется, что карфагенская элита давно уже эллинизирована и в этом смысле тоже является частью эллинистического мира? Ну, он и нам приглашение туда выхлопотал, точнее — остальным нашим, потому как насчёт меня персонально ему и так намекнули, что очень ждут-с. Учитывая наше римское гражданство, неподдельное уважение с некоторых пор к Риму, а главное — отсутствие в городе как раз в эти дни римских граждан погражданистее нас, этот номер прокатил, и мы направляемся на данное культурное мероприятие всей компанией.

Дом — это мягко сказано. Я примерно с такой же ухмылочкой свой оссонобский «виллозамок» дачей называю. Вот и тут тоже эдакий домишко местечкового коринфского олигарха, рядом с которым хоромы большинства родовитых аристократов выглядели бы весьма непритязательно. Портик у входа — такой, что не только частному дворцу, но и небольшому храму вполне приличен был бы, и даже очень приличен — храм Аполлона на Акрокоринфе имеет простые дорические капители на колоннах, а тут — исключительно резные того самого вычурного коринфского стиля. А между колоннами — теми, что не у самого входа, а по бокам — статуи богов и героев. Одних Афродит среди них целых две — и голая Книдская, и одетая, но с задранным подолом Жопастая, то бишь Каллипига. Копии, конечно, но добротные, мраморные — млять, я бы пожлобился такие глыбы мрамора на таких коротконогих страхолюдин переводить! Неужели нельзя было за такие-то бешеные деньжищи нормальных длинноногих заказать? Но таков этот хвалёный греческий канон и таковы уж, видимо, все преуспевающие олигархи — им нужна общепринятая солидность, и шаг влево, шаг вправо от канона — попытка побега…

Внутреннее убранство простого олигархического домишки — вполне под стать его внешнему виду. Фрески и мозаики на стенах, занавески — вот только, что не шёлковые — видимо, не заработал ещё человек на шёлковые, статуи с картинами, декоративные вазы, резные столы и ложа с сидениями — всё роскошное, но каноническое до ломоты в зубах. И на всю эту роскошь во всём особняке приходится лишь одна книжная полка — правда, заставленная тубусами со свитками полностью. Тубус к тубусу — размер к размеру и цвет к цвету, прямо как у наших позднесовдеповскихх торгашей в те благословенные для них позднесовдеповские времена дефицитные роскошно изданные многотомники классики на полках размещались, рассортированные по формату и корешкам, чтоб покрасивее всё это выглядело, и похрен на содержимое. Что Гомер есть — это к бабке не ходи, что Платон с Аристотелем имеются — тоже можно не сомневаться, как и в паре-тройке классических поэтов и в одном-двух новомодных — надо же занятому бизнесом человеку откуда-то не слишком затасканных цитат надёргать для очередной светской беседы. Всё, что положено по канону и по принятым в социуме правилам хорошего тона — как в лучших домах.

Ну и основной костяк публики, конечно, тоже соответствующий хозяйским запросам. Деловые партнёры, «нужные» люди, знаменитости, холуи-прихлебатели — полный «джентльменский» набор. Не будь я «как бы римлянином» и не будь интереса со стороны приглашённых на симпосион знаменитых в городе гетер именно к моей персоне, а точнее — заинтересованности в том, чтобы завалить с моей помощью СЛИШКОМ уж выдающуюся выпускницу школы гетер — хрен бы и я-то, скорее всего, сюда попал, в эдакое-то «высшее» общество. Целый архонт города присутствует, вся купеческая верхушка, начальник таможни, три наставницы школы, две заезжих знаменитых гетеры, три местных коринфских, и все со своими «девочками», две важных шишки из Афин, одна — из Мегалополя, один популярный комедиограф и один не менее популярный поэт. Прямо богемная тусовка, млять, на которой я с моим хреновым греческим, откровенно говоря, как не пришей к звизде рукав…

Ну, началось всё, как водится, с торжественной части, то бишь с длинных и нудных речей, до которых и греки, как выяснилось, ничуть не менее охочи, чем римляне. Хозяин сперва архонту почтение выразил, затем шишкам из других полисов, после них — начальнику таможни и деятелям искусств, затем гетер приезжих публике представил, и судя по неподдельному восторгу означенной публики, обе оказались весьма знаменитыми, не обошёл вниманием и местных, особенно наставниц школы гетер. После них тусовке были представлены аулетриды-выпускницы, и никто не делал секрета из того, что как раз на этом симпосионе они не только стажироваться будут, но и своё выпускное испытание проходить. Естественно, эта новость вызвала живейший интерес — ведь кто конкретно будет объектом «охоты» той или иной аулетриды, никто не объявил. А потом хозяин вдруг велел «нашему» купцу представить обществу и нас, граждан дружественного Ахейскому союзу и Коринфу и стойко защищающего свободу всех эллинов Рима.

И вот тут, когда купец нас представил, как раз и подкрался звиздец — ага, почти-что незаметно. Архонту города, видимо, никто не объяснил, что мы за римские граждане и какого хрена здесь делаем, и тот, похоже, принял нас за вояк-отпускников из армии Глабриона, то бишь за участников означенной защиты эллинской свободы от варварской восточной деспотии, да ещё и за достаточно крутых, раз именно на эти дни отпуск в Коринф получили. Дело запахло нешуточными неприятностями — не сей секунд, конечно, а как слухи о симпосионе разнесутся и ушей настоящих глабрионовских вояк достигнут. Изворачиваясь ужом, я в ответной речи посетовал на то, что именно нам-то и не довелось поучаствовать в защите эллинской свободы — не всем же всё-таки Элладу защищать, верно? Должен же кто-то и диким испанским варварам культуру и цивилизацию нести? А это ведь такие дикари, что да простит нам почтенное высококультурное собрание нашу неотёсанность и скверное владение языком — ведь с кем поведёшься, от того, как известно, и наберёшься. Об Испании здешняя рафинированная публика знала всё, что и полагалось о ней знать всякому образованному греку — что находится она у самого края света, на самом же краю — только Гадес, который многие здесь на полном серьёзе полагали местом спуска в Аид, то бишь в царство мёртвых ихнее. И это, похоже, оказалось по их понятиям даже круче, чем участие в войнах с Филиппом и Антиохом — на нас глядели чуть ли не как на побывавших на том свете вроде тех же Геракла с Одиссеем и кем-то там ещё из ихних крутых и тоже там отметившихся. Сыграло тут свою роль и то, что в тот самый год, когда Фламинин после победы над Филиппом на Пелопоннесе порядок наводил и спартанского Набиса урезонивал, такая же консульская армия Катона в Испании воевала, что как бы уравнивало оба театра военных действий по значимости. О подробностях же, типа в его армии мы служили или в чьей ещё, нас никто не спрашивал, так что принцип кристальной честности мне соблюсти удалось. И при этом один хрен за героев для этой богемы сошли, кое-кто из гетер аж рты разинули, и лишь стоящая среди аулетрид Аглея улыбалась.

Сам же симпосион, хоть и был ни разу не полуварварским подражанием, а самым настоящим греческим, ничем на мой взгляд от тех полуварварских подражаний и не отличался — точно такая же пирушка с элитными шлюхами, только пьянствуют на ней рафинированные греки, а шлюхами работают рафинированные гетеры. Как у Ремда в Кордубе полукровка местная, о коринфской школе только наслышанная, стихи греческие декламировала так, что хрен разберёшь, об чём они, так и тут лишь немногим лучше — уж больно злоупотребляют они своим высоким штилем вместо того, чтобы говорить по-человечески, то бишь просто и понятно. Судя по шуточкам, куда более плоским и никак с поэзией не связанным, не одни только мы терпели её как неизбежное зло. Впрочем, и в банальную пьянку мероприятие тоже не превратилось — разливаемое по чашам вино тут же разбавлялось до половины холодной колодезной водой, да и непременно до дна пить тоже никто не заставлял…

В жратве нынешняя греческая элита толк понимает, тут уж надо отдать ей должное. Мы-то грешным делом опасались всех тех декадентских извращений типа соловьиных язычков или напоенных гусиной кровью и зажаренных пиявок со всеми прочими мозгами фламинго, которые римский нобилитет от тех же греков и переймёт, но оказалось, что то ли это всё будет перенято не у этих греков, то ли они и сами пока ещё до этого безобразия не докатились. После фруктового десерта последовали рыбные блюда, а затем внесли жареного на вертеле целого свинтуса, который оказался вдобавок щедро наперченным чёрным индийским перцем. Гарум кисло-солёный, из рыбьих внутренностей который, тоже присутствовал, но принудительно им никто не пичкал — так, попробовали чуток для приличия, и от нас отстали. Всё это перемежалось тостами, которые всё чаще предлагали уже гетеры, и каждый следующий был шутливее и фривольнее предыдущего.

Вино и воду разносили сперва хозяйские рабыни, хотя кое-где — и мальчики, особенно возле театрала ихнего — млять, прямо как в нашем современном мире. Потом, когда публика уже достаточно разогрелась и начала лапать разносчиц, а творческая театральная натура — и разносчиков, подключились и «девочки» гетер, затеяв музыку и танцы. После тоста, наиболее близкого к нашему «чтоб и хрен стоял, и деньги были», они переключились с обычных танцев на «танец осы», сменяя друг дружку на кифарах и флейтах. Потом начали выступать аулетриды, которых здесь оказалось четыре из шести — не было фиванки и родоски. Дельфина Мегалопольская не упустила случая блеснуть очередной оригинальной стихотворной импровизацией, после чего обычные танцы как-то быстренько закруглила, а стриптиз исполнила отменно, заведя всю публику, и я, вспомнив пояснения Меропы, сообразил, что не случайно её выпустили первой — теперь и стихи, и стриптиз остальных на её фоне будут выглядеть бледненько. Мы когда дипломы свои в институте защищали, так меня одногруппники просили обождать и выходить защищаться последним, потому как я свой делал сам, и после меня их купленные или списанные были бы ни в звизду, ни в Красную Армию. А тут, если тоже из этоо принципа исходить, так преднамеренная подстава получается. Спартанку Хитию мы даже и узнали-то как-то не сходу — и прикид понаряднее, и причесон завитый, прямо светская львица, женственнее уже просто некуда. И в таком виде ей, значится, гомосека соблазнять велено? Ну, уроды, млять! Естественно, ни стихами она после предыдущей не блеснула, ни фигурой, которую мы уже имели возможность лицезреть, гомика-театрала не поразила, и мало чем после обнажившего означенную фигуру «танца осы» помог ей танец со вскидываемыми ногами. Нет, вышел-то он у неё здорово — даже меня, ни разу не любителя блондинок, зацепил. Но хрен ли ей с того толку, и даже с умело продемонстрированной при этом искусной игры ягодичными мышцами, если всё это у неё ну никак не в пидорском вкусе?

Вслед за Хитией на разгорячённую публику Аглею выпустили. Ну, стихами после той Дельфины и она, конечно, блеснуть не могла. Песня у неё получше даже вышла, разделась уж всяко не хуже спартанки, хотя ноги повскидывала не так задорно, но тоже очень даже неплохо. Да и эфиркой, конечно, повоздействовала нехило, и завела толпу в целом даже посильнее. Выступай массилийка последней — имела бы почти верные шансы произвести наилучшее впечатление, но после неё выступила афинянка Филомела. Вроде бы, и стихи-то затасканные, но как декламировала! Вроде бы и песенка-то так себе, но как пела! Даже гомик-театрал рот разинул — не забывая, впрочем, при этом лапать за задницу мальчика. Стриптиз и прочая танцевальная эротика у неё, конечно, послабже предыдущих вышли, но глаза ведь у публики были уже замылены тремя первыми, а главное — все ведь с нетерпением ожидали гвоздь программы — выступление ИЗВЕСТНЫХ гетер.

Для лучшего разогрева зрителей все четыре аулетриды собрались теперь кучкой и исполнили уже групповой танец — ага, сугубо нагишом, потому как обратного одевания после стриптиза для них программой не предусматривалось. Как раз после этого танца они и рассредоточились каждая к своему объекту охоты — Аглея ко мне, Хития к театралу, к кому-то скользнули и две других, а в бой вслед за ними вступила тяжёлая артиллерия — не только искусная, но и опытная в подаче себя, а главное — популярная, окружённая ореолом знаменитости и массового поклонения. Это же мощнейший эгрегор, если кто не в курсах. Наши — и те поддались, чего уж тут было ожидать от греков? Вроде бы, и не особо старалась Элисса Аргосская, поэтесса ихняя школьная, декламируя свои стихи с эдакой великосветской небрежностью — и сами стихи ничуть не лучше, чем у мегалопольки, и исполнение поскомканнее, чем у афинянки, но фурор произвела похлеще их обеих вместе взятых — вот что значит раскрученный бренд! Танец — так себе, стриптиз — ну, разве только роскошными формами тела и взяла, а вот ноги вверх вскидывать — ну не такие же, гы-гы! Я ведь упоминал уже, кажется, что она коротконогая? Так под длинным подолом высокие котурны не сильно заметны, и не у всякого так глаз намётан, как у меня, а вот голышом — всё ведь прекрасно видно! Но — это ж бренд и это ж греки. Толпа ревела и стонала от восторга, а эта сучка ещё и перед нами кренделя свои выкидывать продолжила — видимо, мой намёк на симпатии к фигуристым был понят, а вот другой — на антипатии к коротконогим — нет. Не уложился, надо полагать, в рафинированных греческих мозгах. Слишком тонким для них оказался, что ли? Впрочем, её-то выпустили для затравки…

Следующей была «несравненная» Клития Халкидская — та самая танцорша их школы, которую я на «смотринах» эфирно отДЭИРил первой. Мордашка — да, тут Меропа была права — слишком греческая, но в остальном баба эффектная. И тоже — стихи и песня даже послабее, чем у той Элиссы, исполнение — тоже эдакое звёздно-небрежное, любую аулетриду за такое освистали бы на хрен, а у этой — за счёт раскрученной популярности — прокатило запросто и вызвало шквал аплодисментов. Вот танцевальные номера — тут она, конечно, оказалась на высоте. И фигура отменная, и владеет телом мастерски — Аглея рядом со мной заметно напряглась, когда и эта тоже кульминацию стриптиза как бы случайно прямо перед нами исполняла, а на его окончание и разминку перед эротической игрой мышцой и вскидыванием ног как раз дала круг и снова перед нами очутилась — ага, все так и поняли, что как бы невзначай. Ну так и было ведь на что попялиться! Серёга, кажется, даже кончил, а из греков добрый десяток последовал его примеру безо всяких «кажется». После неё выступала — тоже, ясный хрен, «несравненная» — коринфянка блондинистая, имени которой я не запомнил. Не школьная наставница, а просто местная частнопрактикующая, но тоже страшно популярная, судя по реакции публики. Правда, и старалась она потщательнее двух первых. Передо мной особо не выламывалась — видимо, они там всё-таки пронюхали откуда-то, что мне по вкусу брюнетки. Не особо пробовала меня раздраконить и следующая — огненно-рыжая Ифигения Чья-то-Там, не запомнил я, откуда взялась эта заезжая гастролёрша. Но греков она завела ничуть не хуже предыдущей блондинки — ага, тоже ж «несравненная», хоть и ноги у неё коротковаты, да и волосы жидковаты, но старалась, тоже старалась.

А затем выступила их главная ударная сила — тоже просто гастролировавшая в Коринфе, но только пока гастролировавшая, а так — приглашённая в качестве наставницы школы для следующего потока аулетрид «несравненнейшая из несравненных» Федра Александрийская. Эффектная, стерва, хороша без дураков. Ну, бёдра разве только для её роста несколько узковаты, но именно несколько — на мой намётанный глаз. В целом же — шикарна, а народец ведь уже и не только пляшущими женскими телесами разогрет, но и вином, так что сочетание выходило убойнейшее. Даже её плосковатые шутки полупьяные греки воспринимали с восторгом, а уж когда она плясать принялась — их вообще с нарезов посрывало.

Во-первых, она не сама вышла, а её вынесли двое дюжих рабов, выряженных сатирами. Во-вторых, она сразу же начала со стриптиза, переросшего в античный аналог канкана, а ряженые сатиры плясали вокруг неё и лапали, изображая эротическую страсть. Стандартный обезьяний приём, когда самцы, не допущенные к телу элитной самки, страшно завидуют допущенным, и оттого желают её многократно сильнее. Элементарно, примитивно, но — работает. Затем Федра разлеглась прямо на полу между столами, а эти ряженые, дав ей соблазнительно подвигать ногами, снова подхватили её на руки и вынесли обратно. Но ошибались те, кто решил, будто бы это и конец её выступления. У правого конца стола александрийку подсадили прямо на стол, и она пошла прямо по нему, всё с той же разнузданной пляской. Публика лапала её за ноги, за бёдра, за талию, кое-кто дотягивался и до верхних выпуклостей, а она смеялась и к некоторым даже наклонялась пониже, дабы тем удобнее было. Как рах шагах в трёх от нас очередной раз наклонилась, дав всю себя ощупать — а глядит при этом на нас и улыбается эдак многообещающе — Аглея рядом со мной заметно занервничала.

Следующая остановка, как и следовало ожидать, перед нами. Ножку выставляет — ну, я и огладил от щиколотки и до промежности, а эта оторва смеётся и вообще на корточки опускается — до верхних выпуклостей даже тянуться далеко не надо. Ну, раз так — «по многочисленным просьбам трудящихся» оглаживаю и там. Пока Серёга лапает её за коленку, Володя — за нижние выпуклости, Велтур к верхним тянется, а Васькин тоже за промежность ухватить примеряется, массилийка взглядом её эфирку сверлит, но у той эфирка тоже не сильно её собственной уступит. Ну, не одна только собственная, конечно — собственная у неё хоть и заметно выше среднего, но явно ведь наставниц её выпуска не испугала. Тут, скорее, эгрегор её так подпитывает. Шутка ли — примитивнейшим по сути и исполнению приёмом всех предыдущих затмила, включая и таких же носительниц бренда? В мощнейшей природной харизме хрен откажешь — млять, не так уж и глупы оказались жрицы-наставницы школы гетер, клюнуть-то клюнули, но и подстраховались добротно. А она каждому из нашей компании хорошенько полапать себя дала, а потом, пройдя в своём плясе всего-то пару шагов, остановилась перед каким-то расфранчённвм греком и даже обнялась с ним — и поглядывает на меня из-за его плеча, всё так же улыбаясь. А я ощущаю ногой ножку Аглеи и плечом — её тугую верхнюю выпуклость…

Федра, пообнимавшись с греком, дальше плясать пошла, направляясь уже к тому концу стола, где большие шишки на ложах примостились, возле них поизвивалась и тоже каждому полапать себя дала, потом для приличия и до конца дошла, где театрал-извращенец мальчиков лапал, а злосчастная Хития с их задниц на свою его внимание переключить пыталась. Чувствую — массилийка напряглась и смотрит в ту сторону уж больно сосредоточенно. Слежу за направлением её взгляда и наблюдаю, как один из мальчиков-виночерпиев возле творческой театральной натуры как-то заёрзал беспокойно, а затем и закашлялся, передал кувшин другому и пошёл прочухиваться.

— Ты решила расчистить для подруги пространство? — спрашиваю её шёпотом.

— Да, это её единственный шанс…

Я помог ей привести в небоеспособное состояние и второго, а затем нащупал рукой тугую и округлую ягодицу Аглеи, ухватился покрепче и, преодолевая брезгливость, транслировал свои ощущения театралу. Тот как раз пребывал в растерянности, а рядом — спартанка с нижними выпуклостями пороскошнее, чем у тех исчезнувших мальчиков, да ещё и полностью идентичными им анатомически. Хлопает глазами, раздумывает, затем нерешительно тянет руку, прикасается — млять, неужто прокатит? Усиливаем с соседкой энергетический натиск, я уж чуть ли не в анус ей палец пихаю, а его эфирную руку до половины в эфирную прямую кишку спартанке запихиваю. Смотрим, взялся уже смелее, оглаживает — но нет, опомнился, отдёрнул руку и отшатнулся. Всё-таки мы облажались…

— Это было безнадёжно с самого начала, — утешил я массилийку, перемещая руку от её нижних выпуклостей к верхним, — Мы сделали всё, что могли. Так что ты там говорила о механике?

— Ну, мой отец был главным механиком в Эмпорионе и занимался всеми машинами в городе. Представляешь — ему даже САМОМУ приходилось иногда их чинить. Конечно, свободному и уважаемому гражданину такое не пристало, рабы на то есть, но разве можно доверить тонкий механизм этим тупым варварам? Вернётся отец со службы, рассказывает за ужином о трудностях, так мама вполуха слушает, лишь бы внимание своё показать, а мне интересно было — слушаю и спрашиваю всё, что непонятно. Несколько раз он с собой меня в мастерские городского арсенала брал, и я видела и сами эти машины, и как их ремонтируют…

— Ты хочешь сказать, что и устройство их понимаешь?

— А что тут такого? Вот, смотри, — она вытянула две пряди собственных волос, — Вот здесь я их держу, здесь — закручиваю потуже. Теперь вставь между ними рукоятку вот этой ложечки для мёда и закрути оставшуюся часть до конца — да, вот так, потуже. Я держу свою часть, и больно ты мне не сделаешь. Держишь концы крепко? Теперь смотри, — она оттянула пальцем ложечку на полоборота назад и отпустила, закрученные волосы спружинили, и ложечка завертелась вперёд, — Если бы впереди был упор, а в ложечке камешек, то он бы полетел вперёд…

— Необычные у тебя были увлечения для девчонки, — ухмыльнулся я.

— Да, на меня смотрели как на ненормальную. А мне прясть, ткать и шить было просто скучно. Нет, я всё это умею, и никто ещё не жаловался на качество моей работы, но мне это неинтересно. А уж слушать за веретеном или за ткацким станком все эти женские разговоры о том, кто что и за сколько купил и во что вчера была одета соседка — ну сколько можно об этом говорить? Ведь не целыми же днями! Да я лучше книжку почитаю! Ну, интереснее всего мне было, конечно, про богов и героев, но таких книг у отца было мало, и когда я перечитала их все, взялась и за остальные. Философия тоже интересна, но не так — далека от жизни, хоть и пытается объяснить её…

— Двуногое существо без перьев, — припомнил я платоновское определение человека, и мы с ней расхохотались.

— Весело здесь у вас! — раздался вдруг сзади грудной и томный женский голос, — Дайте-ка, и я к вам присоединюсь! — Федра Александрийская, уже одетая — ну, по сравнению с тем, в каком виде выступала, хотела втиснуться между мной и массилийкой, но аулетрида тут же прильнула ко мне поплотнее и рукой зацепилась за мою. Фыркнув, гетера разлеглась тогда между мной и Володей — и тоже выпуклостями как бы невзначай касается. Типа, сравни и сделай правильный выбор.

— А механика — вполне жизненна, — продолжила Аглея, — Ну, иногда, конечно, и не получается. Отец как-то предложил ещё в Эмпорионе для подъёма воды из речки в городской водопровод сделать винт Архимеда, но бестолковые рабы сделали его скверно, и механизм работал еле-еле и оказался даже хуже прежних водоносов…

— Слишком большая щель между винтом и трубой?

— Ну да, я тогда маленькая была, так моя ладонь туда легко просовывалась. А воде много ли надо, чтобы стечь обратно вниз?

— А цепной подъёмник с ковшами не пробовали?

— Отец предлагал его уже в Массилии — в Эмпорионе после неудачи с винтом Архимеда его новых идей никто не хотел слушать. Но там ведь деревом не обойдёшься, нужно ещё и много бронзы, а она очень дорогая…

— Прямо настолько, что совсем никак неприемлемо?

— Ну, гадесское олово по обычной нормальной цене идёт, но его редко когда достаточно закупить удаётся — почти всё идёт в Рим или в Карфаген и дальше — в Элладу и Египет, и получается, что мимо Массилии. А то олово, что привозят с севера кельты, в три раза дороже гадесского, и его тоже очень мало. А рабов те же самые кельты продают недорого, и проще использовать их. Даже ослы себя не оправдывают — рабы дешевле…

— Аглея, не утомляй нашего римского гостя этими низменными разговорами о рабах и механизмах! — вмешалась александрийка, — Разве за этим мужчины приезжают в Коринф? И о том ли должна говорить с мужчиной красивая и образованная коринфянка? Ну, не сразу о любви, конечно, это было бы слишком вульгарно, но хотя бы уж о высоком искусстве! — ага, и трётся при этом выпуклостями так, что ясно и ежу, на какое искусство она намерена вскоре свернуть беседу.

— Ну, об искусстве — так об искусстве, — покладисто согласился я, — Захожу вчера в лавку бронзовщика Леонтиска, а у него закрыто — он, скотина лысая, говорят, уже пьян! А я так хотел посмотреть его новую Артемиду Охотницу, которую он отлил на днях…

— А я видела её позавчера! — тут же лихо оседлала тему александрийка, — Но что в ней хорошего? Это же просто ужас какой-то!

— Странно, я слыхал — отличная работа.

— Нет, ну он, конечно, искусный мастер, и натурщица ему позировала красивая, но ведь так же нельзя! Это же прямо подрыв устоев какой-то! Будь моя воля — я обвинила бы его в святотатстве!

— И в чём ты усматриваешь святотатство?

— Ну, во-первых, он беззастенчиво отступил от канона. Кто и когда изображал Артемиду полностью обнажённой? И где её лук со стрелами? Всё, что имеет хоть какую-то связь с охотой — это наброшенная ей на ногу львиная шкура. Но когда же это Артемида охотилась на львов? Во-вторых, разве его Артемида — эллинка? Где у него канонический эллинский профиль её лица? Это же варварка какая-то, и разве это не оскорбительно для великой эллинской богини? И как она стоит! В разнузданной вызывающей позе — не в охотничьем смысле, а в эротическом. Поза подчёркивает её телесные достоинства и вызывает вожделение к ней как к обыкновенной земной женщине! Даже Афродиту не пристало изображать подобным образом, а тут — Артемида, никак не связанная с плотской любовью. Так богинь не изображают!

— Ну, красивая женщина разве не должна вызывать вожделение у мужчин?

— Земная женщина, но не богиня. И в-третьих, даже сама красота его модели-натурщицы святотатственна. Она оскорбительна для эллинских женщин!

— И чем же она для них оскорбительна?

— Слишком длиннонога, слишком полногруда, слишком крутобёдра — в общем, слишком красива. И при этом она какая-то — ну, слишком живая, что ли? Так нельзя! По сравнению с ней священный эллинский канон выглядит каким-то бесформенным…

— Ну так тебе-то что до того? Ты и сама не вполне канонична и как-то, я бы сказал, не проигрываешь от этого…

— Верно, но мне это можно — я ведь земная женщина, а не богиня, — гетера явно набивалась на комплимент по поводу своей «сверхбожественной» внешности.

— Тогда что именно тебя оскорбляет в этой работе Леонтиска?

— Но я ведь не о себе говорю, а вообще…

— А «вообще» красивых эллинок статуя красавицы оскорблять не должна, а некрасивым никто не виноват в том, что они уродились такими, а не лучшими. Я же считаю, что хорошая женская скульптура должна формировать у мужчин хороший вкус к женской красоте, и если эта последняя работа Леонтиска хотя бы вполовину такова, как ты мне описала — она должна мне понравиться.

— Ну, я ведь и не говорю, что Леонтиск бездарен. Он, конечно, талантлив, но лучше бы он применял свой талант в общепринятых рамках. Ты ведь уже видел, конечно, его Медузу Горгону? Это же просто ужасно!

— А по-моему — очень даже хороша.

— Так ведь в этом-то и весь ужас! Чудовище, которое должно вызывать страх и отвращение, он изобразил красавицей! А самое ужасное — это её волосы-змеи, которые выглядят как пряди пышных густых волос — таких, какие редко увидишь у эллинок…

— Именно! И этим — особенно хороша!

— Да кому она такая нужна! За два года так никто и не купил!

— Вот и прекрасно! Прямо как нарочно меня дожидалась. Вот, представь себе, Аглея, — я обернулся к массилийке, — У всех общественные источники воды — тонкая струйка, слабенько вытекающая из пасти львиной морды. А я вот теперь хочу сделать у нас на городской площади фонтан — заказать тому же Леонтиску или кому-нибудь вроде него сногсшибательную бронзовую красотку с амфорой на плече — и чтоб фонтан бил прямо из горлышка амфоры.

— Такого нет нигде в Элладе, и это выглядело бы чудесно, — оценила идею аулетрида, — Но Леонтиск не работает с большими размерами. У него и небольшие-то статуэтки покупают нечасто…

— Тем лучше — нам больше достанется, гы-гы!

— К счастью, мастера по крупным скульптурам в манере Леонтиска не работают, — злорадно сообщила Федра, — Не найдёшь ты в Коринфе скульптора для задуманного тобой фонтана.

— Ну, не найду — так не найду. Тогда — тем более нужны образцы, на которых будет учиться наш собственный.

— И в Риме одобрят такие неканонические работы?

— А кто их там увидит? Мы — испанские римляне и живём в Испании. И всё, что мы ищем и приобретаем здесь — для нашего испанского города, а не для Рима.

— Ну, разве что так… Варварам — да, должно понравиться, — понимающе кивнула александрийка, — Но что мы всё о каких-то диких и грязных варварах? Если уж тебе по вкусу только варварское искусство, так может быть, поговоорим лучше об истории?

— В интерпретации гетер?

— А чем она плоха?

— Ну, если в сожжении Александром Персеполя повинны месячные Таис Афинской, то чьи месячные или климакс повинны в отравлении самого Александра?

— Ты считаешь, что его отравили? Есть, конечно, и такая версия — у нас немало таких людей, которые в любой исторической случайности усматривают чьи-то тайные козни. Но даже будь это и правда, то Таис тут совершенно ни при чём. Она, конечно, была одно время любовницей Александра, но расстались они без ссор, и ей абсолютно не за что было ему мстить.

— А кроме той Таис, значит, больше и некому было? — ухмыльнулся я.

— Версия о карфагенском посольстве и вовсе смехотворна! Нет, ну я, конечно, понимаю, что вы, римляне, вынесли две тяжёлых войны с Карфагеном, и для вас вполне естественно приписывать своему недавнему врагу любые мыслимые и немыслимые злодеяния. И заинтересованность в смерти Александра у Карфагена, конечно, была. Но хотеть и мочь — далеко не одно и то же. Кто допустил бы их к питью или пище великого царя? Подкуп царского виночерпия? Сильно сомнительно!

— Согласен.

— А почему? — не поняла Аглея.

— Не пойдёт на это слуга, — пояснил я ей, — Ясно же, что царский виночерпий и так вознаграждается щедро, а служба непыльная, и он ей дорожит. Чем его соблазнять? Повышением по службе? Так по СВОЕЙ службе он и так уже на самом верху, а другой, на которой будут и ответственность, и суровый спрос за упущения, ему и даром не надо. Это же слуга, который привык ПРИСЛУЖИВАТЬ, а не СЛУЖИТЬ. Царь к нему милостив, иначе не держал бы в виночерпиях, а у нового и любимчики новые будут — тут он рискует потерять от смены царя гораздо больше, чем приобрести…

— А в чём был выигрыш Карфагена от смерти Александра?

— Это срывало его поход на Запад, который он не только замышлял, но и уже полным ходом к нему готовился. Строился мощный флот, в Эритрейском море абсолютно ненужный, а в Египте восстанавливался старый канал из Аравийского моря в рукав Нила, по которому этот флот можно было вывести уже в Ливийское море. А какая ещё цель на западе была достойнее богатого Карфагена? Тем более, что Александр уже объявил городу войну за его помощь Тиру, просто отложил её до окончания своего восточного похода. Да и по суше до города было не так уж далеко от уже подвластного Александру Египта. Кроме того, судя по пропавшему флоту Неарха, часть флота наверняка должна была обогнуть Африку, чтобы неожиданно для всех войти во Внутреннее море с запада. Зачем такие трудности, если не замышлялось противоборство с карфагенским флотом? Каковы бы ни были дальнейшие планы царя, первой жертвой готовящегося похода должен был стать Карфаген…

— Но при этом ты согласен с Федрой в том, что вряд ли это были карфагеняне?

— Их заинтересованность была очевидна, и за ними наверняка хорошо следили. Если тут и был заговор, то не внешний, а внутренний — в самом царском окружении.

— Но ведь это же были его друзья и сподвижники!

— Да, и они же — будущие цари-диадохи. Как говорят в Риме, если хочешь найти преступника — ищи, кому это преступление выгодно…

— И ты считаешь, что заговор всё-таки был? — снова перехватила инициативу александрийка.

— У нас тоже немало людей склонно усматривать заговоры в любом поворотном историческом событии, и обычно мы смеёмся над ними. Но в данном случае — да, считаю. С такими планами Александр просто НЕ МОГ не заболеть и не умереть.

— Ты думаешь, что Карфаген подкупил будущих диадохов?

— Да при чём тут Карфаген? Может быть, у него и взяли деньги, но дело было бы сделано и без них. Ганнибалова война длилась семнадцать лет, но от её итога зависело само существование Рима, и в таких случаях деваться некуда, как бы ни было тяжело. При моих дедах была четырёхлетняя война с примерно равным по силе противником — тут тоже деваться было некуда, и её выдержали, но устали от неё так, что долго ещё потом говорили «будь, что будет, лишь бы не было войны», — дедов я имел в виду, конечно, не мнимых римских и даже не испанских, а самых натуральных из нашего современного мира, да и саму войну имел в виду, конечно же, соответствующую, ни разу не античную, — А восточный поход Александра длился почти десять лет. Уставали ведь не одни только солдаты, но и их военачальники, включая и высших из царского окружения. Уже после Гавгамел ничто больше не могло угрожать с востока ни Македонии, ни Элладе, уже после Персеполя они награбили более, чем достаточно для роскошной жизни, уже в Бактрии и Согдиане, как только Александру принесли голову Бесса, ничто больше не угрожало и его власти над персами. А этот одержимый зачем-то попёрся в холодные степи массагетов, а после них — в Индию. Только из уважения к нему и ради дружбы с ним за ним туда последовали и его друзья — и сами последовали, и войско заставили, но сколько же можно, в конце-то концов? После десятилетней войны со всеми её тяготами и лишениями сами боги велели им наслаждаться честно заслуженным отдыхом, безбедно живя на добытые на ней сокровища, а этот безумец затевает новую большую войну с новыми тяготами и лишениями, и ладно бы сам по себе, с новым молодым войском, как-нибудь без них — так нет же, он и их опять тащить на неё собирается! И иди знай, хватит ли ему Карфагена, или его опять понесёт нелёгкая на самый край света? Зная его — а уж они-то его знали как облупленного — невольно заподозришь худшее. И по-хорошему его не переубедишь, а спорить с ним опасно, он ведь давно уже не прежний царь-товарищ, а самый натуральный восточный деспот, и способ угомонить этого ненормального — только один…

— Что-то у нас мрачные какие-то разговоры получаются! — нарочито поёжилась гетера, — Мы здесь вообще-то для того, чтобы веселиться! Может быть, пора поговорить…

— Пьём за милость Афродиты и за даримое ей счастье любви! — предложила вдруг всей публике тост наставница-поэтесса школы.

— Вот, точно! — подхватила Федра и тут же развалилась поэротичнее, — Нельзя же гневить Афродиту! Самое время почтить её добрым возлиянием, а затем и…

Тут она права, время — именно «самое». Архонт города уже лезет рукой в разрез пеплоса танцорши, две аулетриды уже возлежат в обнимочку с обхаживаемыми ими шишками, и одна уже тянет своего встать, указывая глазами на комнату за занавеской. По словам Меропы это не совсем по правилам — на самом симпосионе полагается добиться от своего кавалера публичного заявления о желании перепихнуться с ней, а затем уж он придёт в храм, где его желание и исполнится, но на нарушения давно уже смотрят сквозь пальцы. Главное ведь — результат. Судя по тому, как плотненько прижалась ко мне своими выпуклостями Аглея, по её мнению тоже настал момент истины…

Александрийка явно была уверена, что этот испанский римлянин-полуварвар наверняка предпочтёт «почтить Афродиту» в горизонтальном положении с раскрученной и далеко ещё даже не начавшей увядать знаменитостью, дабы всю оставшуюся жизнь потом только этим и хвастаться перед всеми своими друзьями и знакомыми, но это потом, а вот прямо сейчас — дабы показать всей здешней публике, насколько он неотразим, что вот даже саму Федру Александрийскую, на которую тут все недавно чуть ли не дрочили, с кем попало на ложе не кувыркающуюся, на любовь раскрутил. Да разве сравнить ЕЁ с какой-то там никому ещё толком не известной шмакодявкой-аулетридой! Она так и не поняла, что произошло, когда я встал и протянул руку не ей, а массилийке, а ей кивнул на наших — типа, почти-ка Афродиту с кем-нибудь из них. Володя, конечно, тут же с удовольствием её облапил, и гетере, конечно же, ничего больше не оставалось, кроме как — ага, назло мне, чтоб осознал, от ЧЕГО отказался и горько пожалел о своём дурацком выборе — продемонстрировать ему жаркую взаимность. Даже Аглея едва сдержала смешок от столь предсказуемой обезьяньей реакции.

Какова в постели сия Федра, и много ли я потерял от своего выбора — это мне, надо думать, спецназер завтра расскажет. Я-то ведь сам её теперь хрен опробую — она ж на меня изобижена до всей глубины своей обезьяньей души. Да и хрен с ней — на обиженных, как гласит народная мудрость, воду возят. Вот судя по Меропе — не очень-то я и прогадал. Опыт у девчонки, конечно, ещё не тот, но школа-то — та же самая, и выпускница уж точно не из худших, и старалась она на совесть. И если блокировать этот завязанный на ореол знаменитости раскрученных гетер греческий эгрегор, что для меня ни разу не проблема, то разница на мой взгляд — вполне в пределах допуска. Сделали доброе дело, ублажили их шаловливую греческую богиню, отдыхаем…

— А знаешь, Аглея, что самое занятное? Я ведь сейчас в Коринфе затем, чтобы толковых выпускниц вашей школы присмотреть, да сманить какую-нибудь из них к нам в Испанию. Вот такую, как ты, например — было бы просто идеально. Получается, в моих интересах было дать тебе провалить испытание — были бы тогда шансы сманить и тебя. А теперь ведь и Хитию не сманишь — она с тобой в паре работать будет. И почему я об этом не жалею?

— Правильно делаешь. Всякий раз, когда будешь в Коринфе — клянусь милостью Афродиты, ни в чём от нас с Хитией отказа тебе не будет…

— Я ведь воспользуюсь. Думаю вот, не прислать ли к тебе нескольких красивых рабынь испанок, чтобы вы с Хитией научили их вашим премудростям…

— Именно испанок? А, поняла — тебе нужны ИСПАНСКИЕ гетеры. Присылай! Мы их всему научим, что сами умеем — будешь доволен…

— Я тебя запорю! Я тебе пальцы переломаю! Я тебя на рудники продам, негодяй!

— За что, господин?!

— Вот за это, мерзавец! Ты что, погубить меня задумал?!

— Я хотел, как лучше!

— Да кто тебя просил как лучше?! Зевс всеблагой! Всё, что от тебя требовалось — это выполнить то, что тебе приказано! Сколько раз я уже прощал тебе твоё самовольство! Ты решил, что так будет продолжаться вечно?! Что я приказал тебе?!

— Ну, доработать модель, чтобы она стала пристойнее. Разве я не сделал этого, господин?

— Как ты посмел ОТЛИТЬ по модели статуэтку, не показав уже доработанную модель мне?!

— Ну, тебе было не до того, господин…

— Правильно, я был пьян! И ты подло воспользовался этим, неблагодарный раб! Я пожалел твоего труда и позволил тебе не уничтожать твою возмутительно развратную модель, а доработать её! Ты хоть понимаешь, глупец, что я хотел СПАСТИ твой труд?! Я едва упросил архонта, чтобы он мне это позволил! И такова твоя благодарность?!

Мы слушали и прихреневали, не улавливая логики происходящего. В руках старого Леонтиска превосходнейшая из статуэток — даже для его лавки превосходнейшая, и это видно даже издали, а он недоволен отлившим её мальчишкой-рабом, да ещё и так недоволен, что того и гляди применит скульптуру не по прямому назначению, а в качестве ударно-дробящего холодного оружия. Ну, это-то едва ли, конечно, если его очень уж не раздраконить, но ведь и в переносном смысле мозги парню выносить, на мой взгляд, явно не за что. Да и орать-то так зачем, спрашивается? Достойно ли солидного и уважаемого человека драть глотку и исходить на говно, проводя акустическую обработку помещения?

— Прости меня, почтенный Леонтиск, за то, что я вмешиваюсь не в своё дело, — обратился я к скульптору, — Но позволь узнать малознакомому с коринфскими обычаями чужеземцу, чем плоха вот эта девица, которой ты размахиваешь, как боевой палицей?

— Чем плоха? А ты разве сам не видишь, римлянин?

— В упор не вижу, хоть и не жалуюсь на зрение. А вижу обворожительнейшую девчонку, которую тут же хочется заполучить в натуральный размер и живую, гы-гы!

— Скажи лучше «распутную шлюху» — так будет точнее, — хмыкнул старик, — Афродита, конечно, не очень-то добродетельная супруга Гефесту, но шалит-то ведь она потихоньку, а не так вот напоказ! А что сделал этот негодяй? Одел её, называется! Мало того, что эта узенькая и тоненькая накидочка ничего не скрывает, а только внимание к якобы скрытому привлекает, так он ещё и якобы прикрыл груди богини и оставил полностью обнажёнными её ноги — это же верх непристойности! Уж лучше бы он полностью обнажённой её сваял — по крайней мере, её распутность тогда не так бросалась бы в глаза. Я и сам, признаться, далеко не безупречен в соблюдении нашего священного канона, и мне частенько за это пеняют, но когда же это я позволял себе ТАКОЕ?

— Ну, может богиня просто раздевается для купания на пляже?

— Опираясь на декоративную колонну с вазой и поправляя волосы явно перед кем-то? И ладно бы ещё одно только это…

— А что твой раб ещё натворил?

— А ты взгляни, римлянин, сзади и снизу!

Я последовал совету мастера и ухмыльнулся — несмотря на небольшие размеры статуэтки, звиздень у девчонки и отлита правильно, да ещё и тщательно прочеканена, и прочеканена совсем недавно, так что блестит это великолепие — ну, как у кота яйца. Наши глянули и тоже посмеялись, одобрительно оттопыривая большие пальцы.

— А сколько парню лет? — спрашиваю скульптора.

— Четырнадцать.

— Ну, в его годы вполне естественно проявлять особый интерес к красивому женскому телу и к некоторым его отдельным частям.

— Но не тогда же, когда ваяешь богиню! Ты только представь себе, римлянин — архонт города видит восковую модель вот с ЭТИМ, впадает в гнев и приказывает мне немедленно уничтожить её, если я не хочу предстать перед судом за святотатство. Я с огромным трудом уговариваю его позволить доработать модель попристойнее — и разумеется, убрать ЭТО и вообще прикрыть само нескромное место и ноги. И что делает этот негодный мальчишка? Мало того, что он лишь слегка прикрывает нескромное место спереди, а ноги оставляет обнажёнными, так он ещё и не убирает ЭТО, а лишь маскирует слегка сзади! И КАК маскирует! Нарастив этой бесстыжей и без того немыслимо длинные и пышные волосы! Я и сам этим злоупотребляю — и длинными ногами своих моделей, и формами тела, и пышными волосами — видел бы ты, как негодуют на меня те коринфянки, которых природа наделила всем этим гораздо скупее! А уж как негодуют на меня — по их наущению — их мужья! И тут этот мерзавец, эта змея, которую я пригрел на своей груди, не только лепит из воска, но и отливает ТАКОЕ в бронзе!

— Ну, я бы его за это не порицал, — и мы расхохотались всей компанией.

— И я бы не порицал, если бы не имел из-за него неприятностей, — хмыкнул Леонтиск, — Научил на свою голову! Меня и моей Медузой Горгоной всё ещё попрекают, на днях за мою Артемиду Охотницу отругали, а тут теперь ещё и вот эта непристойная Афродита! Сегодня утром архонт прислал своего помощника проверить, как исполнено его повеление, и что увидел помощник? Что она уже отлита и ЧЕКАНИТСЯ! Этот юный похабник ещё и лицо своего творения до конца прочеканить не успел, но прочеканить ЭТО ему времени хватило!

— Ну так понятно же, что именно с ЭТОГО он и начал! — мы снова рассмеялись.

— А мне теперь грозит обвинение в святотатстве, и вряд ли я оправдаюсь, если не избавлюсь и от этого похабного творения, и от его похабного творца. Убивать или калечить его я, конечно, не буду, но продать его мне придётся, и уж точно не скульптору по бронзе. Ни один скульптор не купит его у меня — ему ведь тоже жить и работать в этом городе, и зачем ему неприятности? Даже не знаю, кому теперь его и предложить, чтобы и купили, и жизнь дальнейшую парню не изломать…

— А сколько ты за него хочешь? — я сходу сделал охотничью стойку.

— Ну, когда я покупал его, то он обошёлся мне в две мины — обычная цена за ничего не умеющего слабосильного мальчишку-варвара. Но теперь он и постарше, и покрепче, и я научил его искусству — ты сам видишь, римлянин, на что он способен. Будь он свободным эллином — из него хоть сейчас вышел бы великий скульптор, если бы не его дурное самовольство, ещё худшее, чем моё. По справедливости — как скульптор — он должен бы теперь стоить раза в три дороже, и это было бы ещё очень дёшево, но я не могу продать его как скульптора — весь город тогда поймёт, что я спасаю дурня от заслуженной им кары, а значит — соучастник его святотатства. Парень достаточно крепок для своих лет. Дай мне за него три мины — это справедливая цена раба для тяжёлых работ — и забирай его себе со всеми потрохами…

— Три мины — это триста драхм? Договорились! А как ты намерен поступить с вот этой его работой?

— С ЭТОЙ? Переплавить на металл! Или продать по цене металла — пятнадцать драхм, и она твоя. Зло берёт, но если я продам её дороже — мне несдобровать…

— Вот и прекрасно! А чтобы тебя не так сильно брало зло — сколько ты хочешь вот за этих двух «распутных шлюх»? — я небрежно указал на его Артемиду с Горгоной, едва удерживая серьёзное выражение морды лица.

За недавно отлитую Артемиду старик запросил было двести драхм, но в ходе торга скостил до полутора сотен и как-то не сильно при этом скис. За Медузу Горгону, порядком у него застоявшуюся, он просил сто двадцать, но уступил и за восемьдесят, не особо при этом огорчившись. В принципе примерно такие же цены были и у его соседей, торгующих идеологически… тьфу, канонически выдержанными бронзовыми голыми бабами, то бишь мелкогрудыми, жидковолосыми и коротконогими толстухами, так что за эти две ВЕЩИ — именно так, крупными буквами — я уж всяко не переплатил. А уж за эту свежую девку — млять, мне ведь хрен кто поверит, гы-гы!

— Так, Амбон, забирай-ка вот этих двух, — велел я слуге, отсчитывая скульптору серебро, — А вот эту, почтенный Леонтиск, прикажи парню дочеканить и вообще довести её до ума, и тогда пришлёшь его ко мне вместе с ней.

Потом мы, обойдя его соседей, присмотрелись получше и приценились уже к их товару. Те же цены, что и у Леонтиска, относились только к оригинальным авторским работам, а уменьшенные копии знаменитых скульптур прошлого шли гораздо дешевле — редко какая стоила больше сорока драхм. Прикинув хрен к носу и посмеявшись, мы купили в мелкомасштабном бронзовом исполнении и Афродиту Книдскую, и Каллипигу, и фидиевскую, с Фрины изваянную, и Милосскую, больше известную как одноимённая Венера. Последняя, как прекрасно помнит всякий, видевший ейные фотки — прямо-таки воплощение греческого канона, тоже жирная, с мелкими верхними выпуклостями, едва намеченным слабеньким намёком на талию и жиденькими волосами, и в каком состоянии надо быть, чтобы хрен на такую встал — это греков спрашивайте, потому как ни один из наших не заявил о своей способности выпить СТОЛЬКО. И купили мы ейную копию лишь потому, что она — в отличие от доставшегося нашим современным историкам мраморного оригинала — оказалась в полной комплектации, то бишь с руками. Юлька хрен простила бы нам, если бы мы сию Венеру Милосскую не раздобыли и не привезли.

А так вообще-то мы этой классикой канонической заморочились просто для наглядного сравнения — чтоб сравнивали её наши потомки со статуями в натуре классных баб и понимали, чем отличается нормальный здоровый вкус от канонического греческого. А с учётом услышанного от Федры Александрийской, а теперь вот и от Леонтиска, я тут въехал наконец-то, отчего этот греческий канон столь неаппетитен. Ведь, казалось бы по логике вещей, разве не с первых красавиц должна ваяться статуя богини красоты, коей и числится у греков та Афродита? Та же самая Каллипига по легенде ваялась в Сиракузах с победительницы специально для этого устроенного «конкурса красоты», и не звиздите мне, будто не оказалось среди сиракузских гречанок никого красивее этой низкожопой жирной коровы. Быть такого не могёт, потому как не могёт быть никогда. Есть среди гречанок такие бабы, рядом с которыми нервно курит в сторонке их официозный канон, и все наши тому свидетели. А раз так, то и вывод тут напрашивается только один — что проводятся те «конкурсы красоты» с таким расчётом, дабы ни одну бабу из почтенных и уважаемых городских семейств — ага, реальную, включая и мелкогрудых, и жирных, и низкожопых, и редковолосых — не обидеть и в комплекс неполноценности не ввергнуть. Ну и чтоб никто потом не считал таких обладательниц «божественной» фигуры за уродин и не брезговал ими при выборе невесты. Политкорректно и толерантно проводятся, говоря современным языком, и если итоги такого конкурса необъективны — тем хуже для той не нужной никому, как выясняется, объективности. Млять, скорее бы римляне этих грёбаных политкорректных к уродам вырожденцев прижучили на хрен!

Потом заглянули в лавку Диэя, спеша успеть до обеда. Почему-то среди этих деятелей искусства полным полно алкашей, и греки в этом плане ничем не отличаются от наших дражайших современных соотечественников. Ну, разве только водки у них нет, а есть только вино, ну так они и пьют его так, как наши любители этого дела — пиво, когда «попить пива» — это занятие на весь остаток дня, а то и на следующий продолжится, если запаслись с избытком. А если цель — именно нажраться, так грек пьёт неразбавленное вино и закусывает хлебом, смоченным в том же вине, и срабатывает этот немудрёный в общем-то трюк безотказно. Вот и Диэя этого надо застать до того, как он «дегустировать» начнёт, потому как если он начал, то остановиться уже не в состоянии — тонкая творческая натура, млять! К сожалению, этот героический борец с зелёным змием — единственный в Коринфе скульптор по животным, у которого они реалистичные, а не стилизованные чуть ли не до детского мультяшного уровня.

Тут-то меня и подстерегал жестокий облом. Нет, самого-то Диэя мы застали и живым, и трезвым, и даже увлечённо работающим над чем-то пока еще неопределённым и понятным только ему самому, но вот слона евонного, на которого я слюну пустил, мы у него в лавке уже не увидели. Продан элефантус — в тот самый день, оказывается, когда мы на симпосионе гетер греческих в деле наблюдали. А слонопотам был классный! Типичный «лесной африканец», матёрый самец, да ещё и прекрасно проработанный скульптором во всех подробностях — грек в натуре сотворил шедевр, хоть и наблюдал тех слонопотамов недолго — как раз когда близ Коринфа разбивала лагерь консульская, а точнее — на тот год давно уже проконсульская армия Тита Квинкция Фламинина. Того самого, который этими элефантусами при Киноскефалах не успевшее ещё перестроиться в боевой порядок левое крыло фаланги Филиппа смял, с чего и начался разгром доселе непобедимой македонской армии. Вот стояли те слоны в римском лагере, да выгуливали их время от времени, а Диэй наблюдал, да старательно зарисовывал всё, что запоминалось с трудом. И не зря зарисовывал! Элефантус явно стоил запрашиваемых за него двухсот драхм, и моя жаба помалкивала, не имея ни малейших возражений, но на тот момент столько не было, и это к менялам надо было идти, чтоб карфагенские шекели на те коринфские драхмы обменять, и я, понадеявшись на то, что цена приличная, и не всякий её сходу отвалит, не догадался договориться о покупке заранее. А теперь вот и драхм наменял достаточно, да только этот слонопотам, млять, хрен меня дождался, а сделал мне ручкой, точнее — хоботом. Впрочем, и без него нашлось у Диэя на что внимание обратить. Вепрь евонный — так это вепрь! В общем-то обыкновенный дикий кабан, но какой кабан! Ведь настоящий матёрый секач — плотно сложенный, щетинистый, ощущение мощи от него так и прёт, клыки — что твои бивни, эдакий маленький носорог. Лев у него — так это лев! Говорят, осталось их уже на Пелопоннесе с гулькин хрен, но где-то грек явно понаблюдал этого гривастого кошака как следует. В принципе-то титульный для Коринфа зверь — как раз неподалёку от города та Немея находится, в которой согласно мифу Геракл своего Немейского льва промышлял, и наверняка при каком-нибудь из коринфских храмов хоть одного ручного льва, да держат. Но у Диэя — явно не тот случай. Поджарый, мускуистый, уж точно не раскормленный на халяву ручной, и вся его поза наглядно демонстрирует деловитый поиск на предмет эдак плотненько пожрать. Понравился мне и конь евонный. Ну, точнее — жеребёнок-подросток, судя по пропорциям. Вроде бы, и в типично греческом стиле — крупная голова, коренастая шея, стоячая грива, толстые крепкие ноги, но обычно у греков всё это стилизованное и схематичное, а тут, судя по играющей мышце — или настоящий дикий тарпан, или хотя бы похожий на него полукровка. Вот таких бы нам у себя развести, только крупного размера.

После закупки голых баб у Леонтиска с коринфской наличностью при себе было уже негусто — только на тарпанчика этого и хватило, но уж на сей-то раз я с Диэем и насчёт его вепря со львом договорился заблаговременно — хватит с меня и одного облома! Идём до дому, до хаты, прикалываемся над каноническим греческим искусством, которое так и не вберёт в себя этих передовых достижений единичных новаторов. А ведь могли бы греки запросто выйти на такой уровень, что современным скульпторам по сравнению с ними уже и ловить было бы нечего…

— Федра эта Александрийская в постели, конечно, высший класс показала, — рассказывал Володя, — Ты её в такой ступор своим выбором шмакодявки вогнал, да ещё и при всём честном народе — это ж, можно сказать, репутацию ейную профессиональную сомнению подверг! — мы рассмеялись всей компанией, — Ну, она и зациклилась на идее-фикс — доказать, что это не она второсортная, а типа ты дикарь необразованный и ни хрена в бабах не понимаешь. Типа, соблазнился на свеженькую юную мордашку и не ценишь их великого искусства. Моешь представить себе, как она из кожи вон лезла — куда там до неё кордубским, гадесским и даже карфагенским шлюхам! Такое я в натуре хрен где встречал, и теперь я въехал, нахрена нам в Испании гетеры коринфской выучки. Она того, млять, стоит! Но при этом — мыылять! Стерва первостатейнейшая, куда там до неё нашим современным! Ты её тем, что девчонку выбрал, а не её, раздраконил так, что от неё прикуривать было впору. Представляешь, как должна шипеть королевская кобра? А я как раз это примерно и наблюдал, млять, собственными глазами. Видел бы ты, как она шипела и на какое говно исходила — я всё ждал, когда ж яд с зубов у ней закапает! Обхаживает меня — и нашетывает то и дело, какой ты редиска, — мы снова расхохотались, — Ублажает меня своей звиздой и шипит мне прямо в ухи, какая ты сволочь, как ты ЕЁ оскорбил и какой участи ты за это заслуживаешь…

— Кинжала в брюхо или яду в чашу? — поинтересовался я.

— Ну, с моим греческим я подробности только с пятого на десятое и разбирал, но кажется, и того, и другого, и ещё хреновой тучи всевозможных неприятностей. Досталось от неё, конечно, аналогичных пожеланий и твоей шмакодявке, но на порядок меньше. И так, прикинь, всё время! Капает и капает мне на мозги, и если бы я греческий как следует знал — наверное, вынесла бы мне их на хрен. Давненько уже, млять, ни одна шалава так примитивно вертеть мной не пыталась. И адресок свой давала, и к себе приглашала, да только нахрена она мне сдалась, эта манипуляторша хренова? Не люблю, когда мне мозги компостируют! Так знаешь, чего меня больше всего прикололо? Ейная ВЕРА в то, что я прям вот сей секунд проникнусь и зациклюсь, как бы мне тебе за её обиды насолить и её этим угодить! Такое впечатление, что хренову тучу раз уже таким манером мужиков на своих недругов настропаляла, и всякий раз у ней этот номер без проблем прокатывал. Неужто на греков этот вынос мозгов так безотказно действует?

— Получается, что действует, раз она на это рассчитывала, — рассудил Васькин.

— А чему удивляться? — хмыкнул я, — Жёны у них дома сидят — самые, что ни на есть натуральные домашние курицы. Внешне — не все, конечно, но по большей части — примерно такие, как этот ихний «политкорректный» к ним канон, который вы видели по их классике. Мозгов — тоже не сильно больше, чем в этих статуях. Книг они в основном не читают, а многие и вовсе неграмотные, и что они знают окромя своей кухни, тряпок с побрякушками, да сплетен, что слуги с рынка приносят? Чем они могут мужика развлечь? А тут — гетеры, высококлассные шлюхи, образованные, знающие — ну, по дилетантским меркам обычного всезнайки-обывателя — до хренища всякой умной всячины, да ещё и превосходнейшие массовички-затейницы. Кому ж ещё и вертеть греческими мужиками, как не им? Вот они-то как раз этим и заняты…

— Да как-то уж слишком у них, как ты это называешь, по-обезьяньи выходит, — заметил спецназер.

— А чего ты ожидал? Как умеют, так и вертят, а умеют — вот так, по-обезьяньи. Чтобы быть хорошим массовиком-затейником — а настоящую высококлассную гетеру от обычной прошмандовки отличает ведь прежде всего именно это — нужен актёрский талант, а для него — хорошие врождённые задатки. Надо уметь и любить играть на публику, чувствовать её настроение, а это как раз и есть высокая примативность. Вся эта стервозность и истеричность — неотъемлемая обратная сторона хорошей артистичности. Вот и получайте в результате обезьяну — ага, по многочисленным просьбам трудящихся.

— Так погоди, это ж чего тогда получается? — вмешался Серёга, — Ты говорил, что нам в нашей части Испании надо строить низкопримативный социум. Так?

— Абсолютно верно. Говорил, говорю и буду говорить.

— Но тогда ведь у нас, получается, актёрское искусство будет слабеньким?

— Ага, чахлым и рахитичным. Но это я утрирую, конечно, для наглядности. На самом деле всех обезьян хрен изведёшь, если тотального геноцида не устраивать, а на это мы пойти не можем — за бугром другие, лузитанские и им подобные обезьяны только того и ждут, чтоб тоже к нам наведаться и от всей своей обезьяньей души покуролесить. Да и римских обезьян тоже со счёту сбрасывать не след. Одно дело, когда договор о дружбе и союзе подкреплён несколькими сильными, боеспособными и готовыми драться за родную Турдетанщину легионами, и совсем другое, когда есть один только этот голый договор, ратифицированный сенатом со стандартной формулировкой «до тех пор, пока это будет угодно римскому народу». А для прокорма и комплектования массовой армии нужно и массовое население, среди которого — ага, правильно, хренова туча обезьян. И максимум, что тут можно сделать — это постепенно маргинализировать этих приматов малыми порциями, опуская самых обезьянистых ниже плинтуса и загоняя их под шконку, чтобы они сами не размножались, а заменялись естественным приростом ну хотя бы уж среднепримативных. И так — из года в год и из поколения в поколение, постепенно снижая примативность всего народа в целом, но без снижения его общей численности…

— Так это ж мы хрен доживём до результата.

— Ага, мы сами — хрен доживём. Доживут наши потомки, для которых мы и затеваем весь этот геморрой. При жизни мы можем только для нашего русскоязычного анклава чистоту от обезьян обеспечить. Обезьяна ведь сложную для неё учёбу хрен осилит на хорошем уровне, а не перебиваясь с тройки на двойку. А если ещё и все её обезьяньи ужимки будут презрение вызывать, для чего и нужен этологический ликбез, так ей и не видать хорошего аттестата, да и самой не захочется служить среди тех, кто её знает и презирает.

— И тогда она подастся в те же актёры, где её высокая примативность — большой плюс, — предрёк Хренио, — Может и немалой популярности добиться, как и в нашем современном мире. А это и деньги, и связи, и влияние.

— Вот оно, ключевое! — я даже палец кверху воздел, — Вот этого мы как раз в нашем социуме и не должны допустить. Деньги — хрен с ней, пусть зарабатывает, если окажется достаточно талантлива, но никакого ей доступа в элиту! Не должно быть такого, чтобы какой-то актёришка, пускай даже и супер-пупер-популярный, мог получить за своё лицедейство высшую государственную награду, как и рисковавший на войне жизнью вояка или совершивший эпохальное открытие исследователь.

— Как Ален Делон свой орден Почётного легиона? — просёк Володя.

— Ага, он самый, — я как раз именно на этот случай и намекал, — И ещё не должно быть такого, чтобы настоящий элитарий не только считал престижным, но и вообще допускал даже саму мысль о женитьбе на какой-нибудь актриске, пускай даже очень смазливой и очень раскрученной, от которой балдеют толпы народа. Обезьяна вообще не должна восприниматься как годная для брака особь своего биологического вида…

— С твоим подходом — в смысле, в таком социуме — Таис Афинская уж точно не стала бы женой Птолемея, — аж присвистнул Серёга.

— Однозначно нет. Любовницей — максимум, да ещё и непрестижной и в силу этого практически никак на его решения не влияющей. А если учесть, что достоверно о ней известно мало, и практически всю её Ефремов высосал из пальца, то вряд ли она в реале была именно такой, и тогда всей своей «политической» карьерой она обязана только популярности своей профессии у греческой элиты. Если сам Перикл женился на Аспазии, то почему бы и Птолемею не жениться на Таис? А вот если гетера выше портовой шлюхи, но ниже циркового дрессировщика львов или слонов, которого ни один элитарий уж точно за ровню себе не посчитает, то какой ей тогда в звизду брак с элитарием? Тогда — никакой Таис на александрийском троне и никакой Феодоры на константинопольском. Рылом и звиздой — может и вышли, а вот тяжестью поведения — однозначно нет.

— А тогда нахрена такому правильному социуму вообще сдались коринфские гетеры? — прикололся спецназер.

— Правильному социуму они и на хрен не нужны, но где он, тот правильный? Пока его нет — как раз они и помогут нам в обучении тех правильных порядочных баб, рядом с которыми следующему поколению классических греческих гетер ловить будет уже нечего. Нахрена нужна дорогая, капризная и стервозная шлюха, если всё, в чём она сильна в обеденном зале и в постели, ничуть не хуже её умеет и законная жена, а умных вещей знает и поболе её? Ты заметил, чем «наши» тутошние прошмандовки отличаются от греческого идеала гетеры?

— Ага, у «наших» ноги длиннее, поскольку низкожопых ты всех забраковал на хрен! — подгребнул этот стервец.

— И ты этим сильно опечален? — принял я его шутку.

— Я-то — уж точно нет. Я же прекрасно помню анекдот про главный недостаток «Феррари», гы-гы!

— По-моему, отличная машина для того, кто в состоянии её купить, — пожал плечами Васкес, — В чём недостаток?

— Да салон у неё маловат, — Володя едва держался, чтобы не рассмеяться.

— Разве?

— Катастрофически! Те женские ноги, которые были бы ДОСТОЙНЫ занять кресло рядом с водилой ТАКОЙ машины, в её салоне не помещаются!

— Аааа! — и испанец сложился пополам от хохота.

— А на самом деле в чём отличие «наших» гетер? — поинтересовался Велтур, тоже въехавший, что насчёт длины ног мы просто шутили.

— Они выдающиеся специалистки в постельных делах, в танцах и в прикладной женской магии — в том, чему было бы полезно подучиться и нашим бабам, чтобы быть ни в чём не слабее их. Этому учиться до такого уровня нелегко, и не всякая осилит. А вот как массовички-затейницы, а значит, и как актрисы они…

— Слабоваты, — закончил за меня шурин, — И это означает… гм…

— Пониженную примативность, — подсказал ему Серёга.

— Именно! — подтвердил я.

— Тогда я, кажется, догадываюсь, почему отец поручил поиск подходящих гетер именно тебе, а не грекам или этрускам, которых у него на службе хватает…

— Ну так просвети меня тогда, а то я всё никак не въеду, в честь какого хрена я ему показался самым подходящим в Греции при моём-то слабеньком греческом.

— Именно поэтому. Плохо владея греческим языком, ты не можешь оценить по достоинству ни их стихов, ни их песен, ни их рассуждений о мифологии, и поэтому ты оцениваешь гетер по совсем другим их качествам…

— Точно, млять! — я аж по лбу себя ладонью хлопнул, когда до меня дошло, — Ну, Арунтий! Ведь и понял-то из наших объяснений наверняка далеко не все тонкости, но как при этом уловил самую суть! Правильно, любой грек и любой образованный этруск с хорошим знанием греческого запали бы — ну, кроме внешности, конечно — прежде всего на их актёрские таланты, которых нам от них как раз и на хрен не надо!

— А мы, едва владея греческим, воспринимаем это дело как шумовой фон и не отвлекаемся на него, — осенило и спецназера, и мы расхохотались всей компанией.

— Да, отец строго запретил мне даже пытаться хоть как-то повлиять на ваши предпочтения, и теперь я понимаю, почему он так решил, — ухмыльнулся Велтур.

Возвращаемся к себе на постоялый двор, разгружаемся, обедаем, перекуриваем — млять, ведь реально загребали эти Рим с Грецией, на которые ещё шесть столетий не будет Алариха! Взрослые состоявшиеся мужики, семейные, в турдетанской Оссонобе ещё и в числе весьма уважаемых, а тут вынуждены курить втихаря, заныкавшись от лишних глаз как какие-то сопливые малолетние школяры! Причём, что самое-то смешное, курили бы мы коноплю трубками или даже вообще опиум — всё было бы нормально, и хрен бы кто хоть слово сказал, а вот обыкновенные табачные сигариллы — низзя, млять! Ну и не уродская ли это цивилизация, в которой нельзя просто покурить, но можно наркоманить?

На вечер у нас маленький собственный симпосиончик был запланирован с «нашими» свежеиспечёнными гетерами, то бишь с получившими наконец недавно свои «дипломы» с соответствующими разрядами Аглеей и Хитией. И самим с очень даже для античного мира неглупыми девками поразвлечься, и им заодно дать подзаработать на хлеб с маслом, и последнее даже важнее, учитывая, ради чего всё затевалось. Если сразу же и приподымутся, так и дальше преуспевать им проще будет, а преуспевая — легче и тех рабынь испанок нам в лучшем виде обучать, которых мы к ним для этого посылать будем. А может быть, даже и на гастроли их к нам в Оссонобу сагитировать удастся, что было бы ещё лучше — как раз сами бы и нашим бабам их сексуальную квалификацию повысили, и своих будущих испанских рабынь-учениц помогли бы нам потолковее выбрать.

Подойти девчата должны были попозже, но мы с Васькиным решили заглянуть к ним загодя и их выход к нам несколько ускорить, дабы по пути сделать небольшой крюк и прогуляться по Керамику и по улице Медников. Нам ведь и хорошими образцами их продукции отовариться предстояло, а хрен ли мы в ней смыслим? Ну, посоветовали мне уже в Коринфе по горшечной части этих Метробия с Никоном, но это же только с чужих слов, а надо ведь и собственными глазами увидеть, в чём их хвалёная оригинальность заключается и в ту ли она сторону, которая нас интересует. И при этом желательно бы иметь за компанию кого-то, кто соображает в этих греческих расписных горшках поболе нашего, чьё мнение будет уж всяко покомпетентнее нашего дилетантского «нравится / не нравится». Ну и по медникам аналогично, только по их чеканным медным и бронзовым сосудам у нас даже предварительной наводки не было, и тут, получается, надо смотреть с нуля всё подряд и консультироваться уже прямо по ходу осмотра.

По первости, ещё не заработав на лучшее, Аглея с Хитией сняли дешёвый домишко в Тении — районе не таком совсем уж гегемонском, как припортовый Лехей, но тоже достаточно гегемонистом, скажем так. В бочках, а точнее, в больших глиняных пифосах — подобно бомжу-философу Диогену, тоже в Коринфе, кстати, жившему — здесь никто не обитает, но народец — всякий, в том числе и не столь уж далеко от тех бомжар-трущобников ушедший. Хотя — вполне возможно, что это и из Лехея шантрапа забредает. Тут-то настоящих трущоб нет. Есть довольно приличные улицы с очень даже приличными домами, принадлежащими тем купцам и прочим деловым людям, что уже собственно в люди выбились, но на жильё в районе попрестижнее, поближе к Акрокоринфу, ещё не заработали. Но есть и гадюшники типа того, в котором мы давеча ту обезьянью сцену с очередью гегемонов за водой наблюдали. Дома же сиднем сидеть у греков-мужиков как-то не заведено, и все, кому делать больше нехрен — по городу шляются. Но если люди поприличнее всё больше по Агоре прогуливаются, которая у античных греков не просто базар-барахолка, но и основное место тусовки, где и свежие новости узнать можно, и других посмотреть, и себя показать, как говорится, то гегемоны обычно в такую даль не прутся. Им и от сидения-то жопу оторвать — уже героический подвиг в духе Геракла, а тут ведь ещё же и погода шепчет «займи, да выпей». «Занимать» же такие норовят, как и наша современная алкашня — и тоже с самой торжественной клятвой всенепременно отдать при первой же возможности, а перед этим поздравив с каким-нибудь давно уже прошедшим праздником — буквально рядом с винной лавкой или постоялым двором понизкопробнее нашего, где хозяйские рабы подобную публику не гоняют, потому как здесь это основной контингент покупателей. С кого-нибудь особо беззащитного могут запросто и плату «за проход по чужой улице» стребовать…

Нам-то эти гегемоны глубоко похрен — и сами кое-что умеем, и Лисимах при нас с тремя мало уступающими ему по телосложению испанцами, а наши римские тоги — наглядная демонстрация того, что — даже и в случае разборок с коринфскими властями — неправыми по самому факту отсутствия у нас коринфского гражданства мы уж точно не окажемся. Снятый «нашими» гетерами обшарпанный домишко — как раз на относительно приличном островке между несколькими гадюшниками, но островок этот невелик, и судя по шуму, какая-то непотребная хрень происходит как раз там, куда мы и направляемся. Ускоряем шаг, выходим из-за поворота — млять, так и есть! Кучка забулдыг вцепилась в двух прилично одетых бабёнок, уж очень похожих на наших массилийку со спартанкой. Кто-то уже от одной явно в нервный центр схлопотал, судя по воплю, кто-то от другой тоже куда-то не туда, куда ему хотелось бы, но в общем и целом, конечно, сила солому ломит. Соседи, что характерно, из двориков своих выглядывают, но хрен кто вышел…

Врываемся, одного за шиворот рывком, другому хрясь сразмаху кулаком в пятак, третьему ногой по яйцам — гегемоны выражают недовольство, один палкой трясёт. Ну, раз он такой герой, то набалдашником трости ему по лбу и тут же ногой — правильно, значительно ниже. Ась? Чегось? Ножи вытаскиваем? Млять, да хрен ли это за ножи! Жму на предохранительный рычажок и выдёргиваю из трости скрытую в ней шпагу, у которой с лязгом раскрываются подпружиненные половинки гарды-крестовины, рядом обнажает аналогичный клинок Хренио, а чуть позади лязгают обнажаемыми из тростей шпагами и Лисимах с турдетанами. Есть желающие заработать лишнюю дырку в пьяном организме? Таковых, естественно, не оказалось, но при их ретираде нам, как и всегда в подобных случаях, было клятвенно обещано, что живыми мы с этой улицы хрен уйдём. Ага, свежо предание, гы-гы!

— Так, ну и чего вы тут с этими… гм… перепившими вина гражданами славного Коринфа не поделили? — спрашиваю девчат.

— Улицу, — усмехнулась Аглея, — И наши планы на сегодняшний вечер.

— Эта пьянь подкатилась к нам сразу же, как только мы здесь поселились, — пожаловалась Хития, — И заявляют, что мы должны им проставиться «за новоселье». Ну, в принципе такой неписаный обычай в таких районах есть во всех эллинских городах, и мы купили им большой кувшин хорошего вина — по обычаю этого достаточно. А им мало…

— Ну, сперва они удовлетворились этим, — уточнила массилийка, — Но вот, мы зарабатываем у вас свои первые драхмы, жертвуем их, как и положено по обычаю, храму Афродиты, а на следующий день нас приглашают на симпосион молодёжи — ну, этих беспутных сынков всех больших людей города. Весь Коринф знает, что у них там на их симпосионах происходит — накачивают свеженьких гетер вином и пускают по кругу, не спрашивая согласия. И управы не найти — считается, что знала, и раз пришла, значит — на всё согласна. Мы, конечно, отказались, предпочитаем зарабатывать поменьше, но другим способом. Так тут снова подкатываются эти — с нас, говорят, как с гетер, причитается более щедрое угощение. А с какой стати, спрашивается? Мы специально спросили у соседей — нет, говорят, такой традиции и никогда не было.

— А вчера ко мне на улице их главный пьяница подкатился и лапать полез, — добавила спартанка, — И мычит, что мы им ещё и своим телом проставиться должны. Ну, я этому уроду в глаз пальцем ткнула и пониже коленом двинула, потом через бедро рылом в мостовую швырнула — ему хватило, и я надеялась, что теперь отстанут. А сейчас вот перед заходом к вам захотелось по Агоре прогуляться, выходим, а эти нас тут, оказывается, всей толпой подкарауливали…

— Значит, говорите, нет в городе такой традиции? — ухмыльнулся я, — Я не знаток коринфских обычаев, но и мне почему-то тоже так кажется, — оборачиваюсь к Васкесу, — Ты думаешь то же, что и я?

— Явный заказ, — кивнул испанец, мигом включивший мента, — И наверняка со стороны какой-нибудь местной гетеры-конкурентки. Эти хулиганы, значит, не впервые уже к вам пристают? — это он уже девчат спросил, — Кто их главный?

— Да Андрокл этот, тёмно-рыжий с трёхдневной щетиной и в чёрной накидке на левом плече, его вся Тения знает. Вон там за углом забегаловка Лаэрта, так он со своей компанией обычно всегда в ней или возле неё…

— Ясно, — мы с Васькиным переглянулись, — Ваша прогулка по Агоре отменяется. Лисимах и ты, Терион! — я ткнул пальцем в одного из наших турдетан, — Проводите обеих прямо к нам, да побыстрее и никуда не сворачивая. А нам явно есть смысл побеседовать по душам с этим хулиганистым гражданином Андроклом…

Алкашня — она всюду одинакова, и кто видел нашу, тот видел, можно сказать, и античную. Не только от обезьян, но и от безмозглой домашней птицы эта пьяная публика недалеко ушла. Вот и эти тоже — смылись и буквально через пару минут уже и думать забыли об инциденте. Прямо у самой лавки означенного Лаэрта прохожего какого-то уже тормознули — погода-то ведь всё ещё шепчет. Подходим, да молча набалдашниками тростей по рафинированным эллинским черепушкам им засвечиваем — двое рухнули, и один из них тут же проблевался, третий, кажись, обгадился, так его в его же кучу и уронили, чтоб тоже не скучал. Ну а Андроклу — в зубы для вразумления, да широкий иберийский кинжал под кадык, дабы проникся и осознал всю серьёзность момента.

Примерно на полпути до ближайшего тупичка он осознал её как раз примерно наполовину. За ножиком, в смысле, потянулся — ну не фантазёр ли? Дали ему тростью по рукам, затем по кумполу, отобрали ножик — млять, обыкновенный античный ширпотреб! Согнули его клинок в кольцо, за ближайший забор забросили, придурку руки заломили, чтоб больше не шалил, да пинком в тупичок ускорение придали. Глядит затравленно — теперь явно осознал.

— Как видишь, Андрокл, тебя сдали нам со всеми потрохами, — у алкашни ведь, стоит ей залететь и попасться, сразу же идея-фикс появляется, что какая-то паскуда её подло заложила, и разубеждать в этом расхожем стереотипе подгулявшего коринфянина я не собирался — пусть лучше гадает, до какой степени его заложили, — А у нас ведь с тобой так и осталось незаконченное дельце…

— Какое?! — вылупил глаза гегемон.

— Ну, кто-то ведь грозился, что живыми мы с этой улицы не уйдём. Ты напугал нас, Андрокл, а когда мы пугаемся, то становимся очень нервными и мнительными. Мне вот почему-то мнится, что самый лучший способ избежать опасности — это отправить к праотцам тебя. И мне нужна ОЧЕНЬ веская причина, чтобы передумать и не делать этого.

Я дал угрёбку переварить услышанное, затем продолжил:

— Я шёл к этим двум гетерам, и у меня было хорошее настроение, а ты мне его испортил. На твоё счастье, это пока ещё поправимо. Тебя сдали мне со всеми потрохами, и я догадываюсь, кто мог нанять тебя, чтобы отравить девчонкам жизнь. Но я хочу знать точно, и берегись соврать мне — тогда я уже рассержусь…

— Какое тебе дело, римлянин?

— Зря ты начинаешь меня сердить, — я наступил ногой ему на пальцы, а моя шпага наполовину выскользнула из трости, — Заметь, я ведь не спрашиваю тебя, сколько ОНА тебе обещала и сколько дала вперёд — это твои дела с НЕЙ, и меня они совершенно не интересуют. Но ЕЁ имя ты мне назовёшь, и только от тебя зависит, насколько цел ты останешься к тому моменту, — понятно же, что деньги для забулдыги ещё святее, чем для его заказчицы, а мы ж не посягаем на святое, — Ну, не испытывай моё терпение, Андрокл.

— Да Фрина это, старая сводня! Когда-то известной гетерой была, весь город её знает! Дала мне десять драхм и пообещала ещё тридцать, если мы этих двух новеньких шлюшек по кругу пропустим!

— Старуха соперничает с молодыми? Расстраиваешь ты меня, Андрокл! — моя шпага выскользнула из трости окончательно, и её остриё приблизилось к самому святому для грека месту — после кошелька, конечно, — Если ты сейчас не образумишься и не дашь мне правильного ответа, я тебя для начала кастрирую. Но кастрирую я тебя не обычным способом — я отрежу тебе не яйца, а кое-что другое, и если ты не сдохнешь, то и голос у тебя останется нормальным, а не писклявым, и хотеть женщин ты будешь по-прежнему, но вот вставлять им внутрь тебе будет нечего…

— Да Фрина это, богами клянусь! Старуха не сказала мне, чьи это деньги! Нет! Не надо! Я же сказал правду! — я пока-что взрезал ему только набедренную повязку, но решительно и деловито, — Я не знаю, кто ей заказал этих девок! Знал бы — сказал бы!

— Скорее всего, не врёт — насчёт Фрины не врёт, — заметил наш испанский мент, — В таких случаях обычно действуют через посредника. Исполнитель не знает заказчика, заказчик не знает исполнителя. Но, с другой стороны, город ведь — по нашим меркам большая деревня. Все знают всех, если и не напрямую, то через общих знакомых. Какие-то слухи должны были пройти…

— Ну что ж, Андрокл, я спрашивал у тебя ТОЧНЫЕ сведения, и по ним ты моё любопытство утолил, — я слегка отдалил остриё шпаги от его «комка нервов», но не убрал её в трость, — ПОЧТИ утолил. Теперь меня интересуют слухи — кому из коринфских гетер перешли дорогу эти две девчонки? Не тревожься за свой отросток, его ты, считай, спас, и теперь на кону всего лишь твои яйца. В твоём кругу ведь ОЧЕНЬ любят слухи, и ты не мог не слыхать совсем уж ничего. А я ведь тоже очень люблю НЕКОТОРЫЕ слухи…

— Египтянка! Федра эта смазливая из Александрии! Она обижена на чернявую! Я правду говорю, римлянин! Я знаю, она богата и наверняка дала больше, но ведь это же старая Фрина! И в молодости, говорят, жадна была до денег, а уж в старости и вовсе на них помешалась! Наверняка больше половины себе зажала! Правда, богами клянусь!

К моменту нашего возвращения на постоялый двор девчата уже оправились от испуга и даже развлекали Володю, Серёгу и Велтура беседой о высоком коринфском искусстве. Все наши статуэтки, в первой половине дня купленные, на столике стоят, и они их увлечённо обсуждают. Ну, применительно к канонической классике имеются в виду, конечно, оригиналы, а не эти маленькие копии, но какая разница? И гетеры наши тоже, оказывается, не в восторге от канона, да и мало кто на самом деле в восторге, но такова уж официальная позиция и властей, и жрецов, озабоченных социальным миром и согласием в своих полисах, и любой добропорядочный гражданин, если не хочет прослыть смутьяном и опасным вольнодумцем, сей канон должен официально одобрять. Дикари-с! А вот та статуэтка «развратной» Афродиты, хоть мы и не принесли её с собой, оставив у Леонтиска дочеканиваться, оказалась обеим прекрасно известной, и более того — гораздо известнее, чем кому бы то ни было…

— Восковая модель с нас же и лепилась, хи-хи! — призналась Аглея, — Леонтиск давал мальчишке деньги на покупки для мастерской и на мелкие собственные расходы, а он экономил их, как мог. А нам же на наши покупки того, что в школе выдавали, не хватало, ну мы и искали способ подзаработать. Вот, к нему приходили, когда его хозяин бывал пьян, и позировали. Ну, в основном я позировала, а Хития в это время покупала на Агоре нужное для нас обеих, но иногда мы с ней менялись, так что кое-что в статуэтке и от неё. Всё ведь тайком, конечно — если бы в школе узнали, нас бы выпороли и перестали бы выпускать в город…

— Нам на месяц выдавали тридцать драхм, — поснила Хития, — Что сейчас на них можно купить? У кого-то родители достаточно богаты и присылают из дому, а кому-то приходится выкручиваться и зарабатывать самим. А как зарабатывать? Ведь не телом же торговать — за это, если узнают, сразу выгонят в портовые порны. Одна у нас как раз за это так и вылетела. Вот, мы позированием зарабатывали…

Потом мы рассказали о результатах нашего предварительного расследования и стали прикидывать, чего с этой Федрой Александрийской делать — уконтрапупить на хрен, изувечить или просто шугануть до жидкой усрачки. Ясно ведь и ежу, что даже и расколи мы старую Фрину — доказать официально ничего не удастся. Ну кто пойдёт на осуждение знаменитой гетеры, одной из тех, которыми и славен Коринф, ради каких-то ничем ещё не прославленных и никому ещё неизвестных выпускниц? Даже Володя, получивший от той александрийки как-никак давеча изрядное удовольствие, пришёл к выводу, что так это дело оставлять нельзя, и если будет принято радикальное решение — заявил, что готов пристрелить эту стерву или прирезать собственноручно.

— Да разве в одной только ей дело? — сокрушённо махнула рукой массилийка, — Нас когда в гетеры посвящали, так её при этом не было — она ведь только для следующего потока наставницей будет. И вот, вручают мне пояс, поздравляют с получением высшего разряда — и желают мне поскорее найти город, в котором я окажусь самой лучшей и неотразимой. И — на случай, если вдруг намёка не пойму — добавляют, что Коринф не столь велик, чтобы вместить всех выпускаемых школой гетер.

— И мне то же самое сказали, хоть и дали только низший разряд, — сообщила спартанка, — Я даже удивилась, когда и мне намекнули на необходимость подыскивать себе город. Получается, храм даже освобожданет меня от обязанности служить телом в празднества Афродиты и от немалого налога с доходов, лишь бы спровадить из Коринфа? Но ведь и в других городах хватает своих гетер, которые нигде нам не будут рады. И вот что нам теперь делать?

— Что делать? Ну, для начала расскажите-ка мне, девчата, как вы вообще-то представляете себе своё ремесло в самом идеальном для вас варианте. Или — я задам вам тот же самый вопрос иначе — до какой жизни вы ХОТИТЕ докатиться, занимаясь своим ремеслом? — я развалился поудобнее в кресле и прикурил от светильника сигариллу…

— Вот это — совсем другое дело! — воскликнула Аглея, указывая на уже почти спокойное море, — И болтанки этой невыносимой больше нет! — качка в самом деле стала мягкой и плавной — не то, что со вчерашнего вечера, всю ночь и сегодняшнее утро.

— Это разве болтанка? — ухмыльнулся Велтур, — Вот за Геракловыми Столбами — там будет настоящая болтанка!

— Ещё сильнее?! И как же это можно выдержать?! — ужаснулась Хития.

— Сильнее, чем сейчас, — пояснил ей Васькин, — Волны больше, и качка сильнее, но тоже плавная, если не штормит…

— А если штормит?

— Тогда — как было с вечера, только сильнее…

— И как же там по морю плавают, за этими Столбами Геракла?

— Человек ко всему привыкает, — пожал плечами испанец.

— Ага, всё дело в привычке, сказал ополченец и наступил на мину, — добавил я по-русски, отчего наши заржали, а шурин перевёл обеим гетерам на греческий, заменив ополченца охотником-следопытом, а мину — ямой-ловушкой.

— Может быть, оно для вас и к лучшему, — задумчиво проговорила массилийка, — Меньше ЭТИХ плавает…

Я как-то даже и не сразу въехал, что она имеет в виду конвоирующую наш караван пузатых «купцов» римскую трирему, к виду которых мы уже давным давно привыкли и практически не обращали на них внимания. На этой как раз, пользуясь ослабшим волнением, отдраили порты нижнего яруса, которые в прошедший недавно недошторм у этой низкобортной посудины вполне могло и захлестнуть волной, да спустили на воду вёсла, после чего начали убирать верхние. Начальник судна явно решил потренировать сидящих на нижнем ярусе гредцов-новичков.

— За что ж ты так римлян не любишь? — поинтересовался я с усмешкой.

— Не всех — к тебе и к твоим друзьям это не относится, — уточнила Аглея, — А этих и им подобных — есть за что…

— Чем-то насолили тебе? Вроде бы, в Масиилии их нет…

— В Эмпорионе — я ведь говорила уже, что наша семья родом оттуда? Вот из-за них как раз мой отец решил в Массилию перебраться. У нас в Эмпорионе, правда, не сами римляне гарнизоном стояли, а их союзники-италийцы — самниты, кажется — так они ещё хуже. Римляне только высокомерием своим раздражают и дурными манерами, но хотя бы дисциплинированы, а эти — наглые, разнузданные, к женщинам пристают, воруют, грабят, за любую мелочь, которую по службе выполнять обязаны, взятки вымогают, и управы на их бесчинства у их командиров не сыскать — те сами такие же, а их к главному начальнику римлянину по любой мелочи ведь не набегаешься. Отец говорил, что даже варварская солдатня Ганнибала, когда была в городе, вела себя гораздо приличнее этих…

— Гегемоны! — хмыкнул я, — Обыкновенная дорвавшаяся до власти деревенщина, да ещё и второсортная, а тут вдруг пупами земли среди вас оказавшаяся.

— Первосортная, можно подумать, лучше! — фыркнула спартанка, — У нас сами римляне проходили, так тащили всё, что плохо лежит, ещё хлеще наёмников Набиса! И тоже грабили и вымогали! Так от наёмного разбойничьего сброда иного и не ждёшь, но эти-то — освободители от тирании, называется!

— Так разве ж от хорошей жизни?

— Ты их, получается, оправдываешь?

— Не оправдываю, но понять как солдат солдата — могу. Наёмник сколько за свою службу получает? Драхму в день? Мы, когда рядовыми солдатами служили — ну, неважно, где и кому — и то больше получали. Но — пусть будет ваша эллинская драхма в день. Римский легионер свой денарий, равный вашей драхме, получает не за один день, а за три — сто двадцать денариев или ваших драхм в год. Но и из них у него сразу же высчитывают сорок пять денариев за паёк…

— То есть, его кормят, и он не голодает! — заметила Хития.

— Да разве ж в этом дело? За паёк — заплати, за новую тунику или обувь взамен сношенной — заплати, за починку испорченного оружия — заплати. И что после всех этих вычетов останется от его и без того скудного жалованья? Что он привезёт домой семье? А дома его земля никем не обрабатывается, семья бедствует и в долги влазит, и тут хотя бы с долгами этими расплатиться — и то задача! — я припомнил жалобы давешней солдатской вдовы Летиции на тяжкую крестьянскую долю гордых квиритов, — А сколько лет солдаты Тита Квинкция Фламинина не были дома? Три года? Так это те, которых он сам привёл, а те, которых он получил от предшественника? Некоторые, наверное, и все пять лет. А из добычи после триумфа своего полководца они получили аж по целых двести пятьдесят ассов. Это двадцать пять денариев или ваших драхм — меньше месячного жалованья вашего наёмника. Сильно они поправили их пришедшие за эти годы в полное запустение хозяйства? Римский сенат получает величие и международное признание, консулы — триумфы, славу и почёт, их родственники и друзья богатеют на военных подрядах и на приобретаемых за бесценок трофеях, а что получают добывшие для них всё это солдаты кроме тягот службы и разорения своих семей? Как тут не помародёрствовать при случае?

Бренча на кифаре, Володя загорланил, нарочито подделываясь под сильный и торжественный голос некоего Гостя Будды, исполнителя наиболее цепляющего варианта популярного среди наших историков «Орла шестого легиона» — натурального, конечно, а не нашего похабно-пародийного:

Типа, римская «золотая молодёжь» — сынки крутых нобилей, эдакая клубная тусовка высокоранговых павианышей — пирует, веселится, а заодно и цинично глумится над подневольными низкоранговыми зомбиками, своими тяжкими трудами и кровью добывающими богатства для ихних сановных папаш, высокоранговых хозяев жизни.

А ведь так оно в принципе и будет, и не с имперских даже времён начнётся, а ещё с позднереспубликанских. Нынешняя средняя Республика до этого свинства ещё не докатилась, но поздняя, опосля Третьей Пунической — докатится, дайте только срок! Да уже сразу после той Третьей, мохно сказать — Тиберий Гракх в осадок выпадет, когда увидит в сенаторских домах те самые роскошные ништяки, что на его же собственных глазах так старательно собирались и стаскивались в лагерь легионерами со всего взятого наконец Карфагена перед его разрушением по постановлению сената и народа Рима. В той реальной истории, конечно, которая в нашей реальности, как мы крепко надеемся, для некоторых городов и регионов сложится несколько иначе. Не сильно иначе, в глобальном мировом масштабе — совсем чуть-чуть, и Риму от этих изменений легче не станет…

Тут, конечно, сочинявшие, а точнее — досочинявшие того натурального «Орла» студенты-историки схалтурили, пожертвовав достоверностью ради стихотворного размера и рифмы. Ахерон — если реальный, а не мифологический, через который Харон мертвяков греческих в Аиде перевозит — речушка в Эпире, но завоюют его римляне ещё до Третьей Пунической, когда не будет ещё «того самого» Шестого легиона и в помине, а если речь о набегах даков, что куда вероятнее, так это уже времена ихнего Децебала и римских Домициана и Траяна, до которых при Тиберии ещё далеко…

В этом, собственно, и секрет непобедимости ранней Империи — УЖЕ есть та элита, которая лоббированием своих интересов как раз и обеспечивает последовательную неизменность имперской политики от императора к императору, но ЕЩЁ есть в товарных количествах и те дрессированные зомбики, которые свято верят во впаренные им идеалы и готовы терпеть тяготы и лишения, а то и жизнь отдать — ага, за священный Рим и его цивилизаторскую миссию.

Но это в конечном итоге и надорвёт империю, когда кончатся у неё бездумно растраченные зомбированные герои, вместо которых «римские бабы ещё нарожают», но не от них ведь нарожают, а от просёкших суть жизни умудрённых циников, страдать и гибнуть за чужие ништяки не желающих, а яблоко ведь от яблони далеко не падает. Типа, «когда стране нужны герои, звизда рожает дураков». Легковерные восторженные балбесы — ценнейший ресурс любой империи, но он трудновозобновим, если его такими темпами транжирить, а ведь каков народ, такова и его элита, не приученная считать потери и соразмерять с приростом — бабы ведь ещё нарожают. Но верно и обратное — какова элита, таков и её народ, и если сама элита цинична, да ещё и бравирует своим цинизмом напоказ, то кто ж будет верить во впариваемые той элитой заведомо брехливые идеалы? Вот так и рушатся могущественнейшие, казалось бы, империи…

Этот последний латинский куплет мы не переделывали, оставив его, как он и был. Хотя тут, сдаётся мне, сочинивший его студент-историк то ли схалтурил, то ли попутал, потому как — судя по схематично набросанному боевому пути легиона — имелся в виду Шестой Железный, в натуре отметившийся и в Дакии, и в Сирии с Иудеей, где он образцово-показательно усмирил очередную еврейскую бузу. А «Победоносным» был прозван не он, а Шестой Испанский, кроме Испании действовавший в Галлии и Британии. Этот — не единственный, кстати — случай двойных номеров в римской имперской армии — наследие как раз и породившей Империю распри между Антонием и Октавианом. Шестой Железный достался Антонию, и когда Октавиан разлаялся с ним окончательно, то в пику ему мобилизовал поселённых в Испании дембелей-ветеранов того Шестого и на их базе сформировал свой собственный Шестой — Испанский. Ну а потом, когда Антоний войну просрал, а его армия сдалась победителю — ведь не расформировывать же теперь легионы-двойники, верно? Так они и остались в имперской армии с дублирующими друг друга номерами, но с разными названиями-эпитетами, да и расквартировывали их обычно в разных и далеко отстоящих друг от друга провинциях, так что путаницы это в Империи не вызывало. Дакия и Иудея — это Шестой Железный.

Но пока у нас на дворе, хвала богам, лето сто девяносто первого года до нашей эры, и времени на то, чтобы не допустить такого безобразия у себя — ещё вагон. И пародия эта наша похабная на того «Орла Шестого легиона» — как раз наглядное напоминание о том, чего нам никак нельзя допустить в нашем турдетанском государстве. Хотя, если уж честно признаться, ни о чём таком мы и не думали, когда «Орла» похабили, а похабили — просто, чтоб поржать. И тут добрая половина юмора — именно в манере исполнения на официозно-торжественный лад а-ля Гость Будды. Это ж всё равно, что «Однажды, в студёную зимнюю пору» на мотив гимна совдеповского горланить — и незамысловато, и старо, но ведь хрен догорланишь до конца, не заржав при этом как сивый мерин. Вот и мы тут таким же примерно образом прикалываемся. Юлька — и та в конце концов в юмор въехала и прикололась, хотя в первый раз была жутко возмущена этим нашим «попранием святого», а теперь вот и обе гречанки хохочут, пока Велтур — нескладно, конечно, и без некоторых выдающих наше знание будущего подробностей — переводит им смысл песни на греческий. Типа, не знаем мы будущего ни хрена и не предвидим, просто два плюс два складывать умеем и тенденцию вычислять…

— Так вы, значит, считаете, что Рим овладеет даже Сирией и дойдёт до Евфрата? — поинтересовалась Аглея.

— Ну, дойти-то он, может быть, даже и ещё дальше дойдёт, — огорошил я её, имея в виду пик римской имперской экспансии, когда при Траяне захватили Месопотамию, а при Адриане даже к берегу Каспия вышли в Закавказье.

— Неужели как Александр?

— Думаю, что попытки будут, — ага, в реале Красс Тот Самый обломится, Цезарь Тот Самый готовиться будет и как раз из-за этого с царскими амбициями переборщит, что его и сгубит, да Антонин Каракалла уже после Траяна с Адрианом — ну, того тоже грохнут превентивно в процессе подготовки, — Но вряд ли они будут настолько же удачными — слишком много будет забот дома, которых не было у Александра. Ведь все земли вокруг Внутреннего моря в руках будут, а не одна только маленькая Македония…

— Вместе с Элладой она не так уж и мала, — возразила Хития, — Добрая половина полисов спала и видела, как бы им из-под этой македонской гегемонии выскользнуть, а Лакедемон и вовсе оставался непокорным ни Филиппу, ни Александру…

— И какое войско мог выставить тот Лакедемон, давно уже лишившийся даже Мессении? — хмыкнул я, — Сколько там оставалось тех спартиатов?

— Маловато, конечно, — признала спартанка, — Алчность немногих, порождённая богатой добычей Пелопоннесской войны, погубила Спарту и её народ.

— Ты считаешь, что всему виной алчность?

— А разве нет? Хорошо ли это, когда вся земля, принадлежавшая при Ликурге десяти тысячам семей, стала принадлежать всего лишь сотне скупивших её?

— Так разве в алчности дело? Что, если не та же самая алчность, привело ваших дорийских предков в Лакедемон? Получается, тогда она не губила страну, а создавала её?

— Да, но тогда она была умеренной — каждый получил свою землю и своих илотов и не стремился овладеть землёй и илотами соседа. Да и купить ему их было не на что. А потом пришло богатство, разрешили золотую и серебряную монету, и с этим пало былое братство спартиатов — богатые скупили землю у бедных и ущемили их в правах…

— По вашим же законам, кстати, по которым не владеющий землёй не может быть и полноправным гражданином. Так может быть, законы были плохи, а не алчность, которая естественна для человека?

— Наши законы сдерживали её…

— Вот именно — тупо сдерживали, запрещали и не пущали, вместо того, чтобы направить её на другие и более полезные для страны и народа цели. Спарту это уже сгубило, и это же, мне кажется, сгубит и Рим…

— Что именно?

— Презрение к любым другим доходам кроме доходов от земледелия, которым у вас только и достойно обеспечивать себя благородному человеку. Всегда были, есть и будут люди, к которым липнут деньги, и когда денег становится достаточно — им хочется почёта, и если почёт связан с владением землёй, то получается, что чем больше земли, тем больше и почёта. И чтобы заполучить больше земли, они всеми правдами и неправдами отторгают её у соседей победнее.

— Так я ведь об этом и говорю тебе! Их алчность не знает пределов!

— А я тебе — о том, что сами законы вынуждают их к этому. Земледелие — самый малоприбыльный вид деятельности, и никто из любящих деньги не вкладывал бы их в него, если бы не порицалось их вложение во что-то подоходнее — в ту же торговлю, в то же крупное ремесленное производство ценных и нужных всем товаров…

— Как это делают богатые афиняне?

— Почему бы и нет? Напрасно вы презираете их за это — они нашли богатству применение, не подрывающее основ их государства. Большая мастерская с рационально организованным производством занимает меньше земли, чем крестьянский надел, а доходов даёт во много раз больше, и её владельцу не нужно округлять свои владения за счёт земли соседей. И его соседи-земледельцы продолжают владеть своей землёй, как владели ей и их предки, ни в чём им не утесняемые.

— Но при этом ты говоришь, что ту же самую ошибку, которой ты считаешь наши законы, делает и Рим?

— Да, даже ещё худшую. У вашего спартиата, пока он на войне, землю всё равно обрабатывают живущие на ней илоты, а землю римского крестьянина, пока он служит в легионе, без него обрабатывать некому, и она приходит в запустение. И даже в случае его гибели или тяжёлого увечья никто не даст его семье государственного раба, который бы хоть как-то обрабатывал его землю вместо него. Поэтому, думаю, римские крестьяне разорятся гораздо быстрее, чем разорялись ваши спартиаты, а скупить их заброшенные земли в Риме давно уже есть кому.

— И этому никто не препятствует?

— А кто будет препятствовать? Те, кто заседает в сенате, сами же и скупают.

— И в этом, ты считаешь, виноваты римские законы, а не их алчность?

— А что же ещё? Ты думаешь, я менее алчен, чем они? Но я живу не в Риме и я не сенатор, и как вольноотпущеннику мне никогда в римский сенат не попасть. А будь я свободнорожденным римлянином, живи в Риме и владей землёй — ну и имей, допустим, кругленькую сумму в звонких римских денариях — мог бы, отслужив положенное число военных кампаний, избраться квестором, и уже одно это — по истечении годичного срока исполнения должности — сделало бы меня сенатором. Второсортным заднескамеечником, конечно, ни на что реально не влияющим, но — всё-таки уже сенатором. А сенатору по римским законам не просто неприлично, а даже прямо запрещено иметь доходы помимо традиционных земледельческих доходов от своей земли, и чтобы увеличить их, он должен увеличить сами свои земельные владения. Так как же он при этом будет препятствовать своему же собственному обогащению? Вот это и сгубит Республику, как сгубило Спарту.

— А как же тогда господство Рима над всем Внутренним морем — ты ведь о нём говорил? — удивилась Аглея.

— Рима, но уже не Республики.

— Ты считаешь, что в Рим вернутся цари?

— Ну, НАЗЫВАТЬСЯ царями им, думаю, никто в Риме не позволит, да и сами они не захотят. Но разве в названии суть? Так или иначе, установится монархия, иногда довольно тираническая, и привычным вам свободолюбивым людям жить при ней будет неуютно. Такова цена государственного величия…

— Но ведь то же самое было и в Спарте! — тут же уловила суть Хития, — Лисандр, Агис, Клеомен, Набис — почему у них не получилось?

— Думаю, что из-за масштабов, — прикинул я, принимая предложенную мне задачу, — У них были бы куда лучшие шансы, будь под их властью — и признавай её добровольно — вся Эллада или хотя бы уж весь Пелопоннес, как вся Италия сейчас под властью Рима. Но у них был только ваш маленький Лакедемон, и их враги всякий раз оказывались сильнее их.

— Но какие-то шансы у Набиса всё-таки были? — не сдавалась спартанка.

— Ну, смотря на что. На гегемонию во всей Элладе у него не было ни единого шанса — этого не позволили бы ему ни Филипп, ни Антиох, ни Рим. А вот удержаться и основать свою династию в Лакедемоне, даже расширив владения Спарты, допустим, до половины Пелопоннеса — какие-то шансы у него, пожалуй, были. Не наживи он себе столько врагов, не напугай ахейских аристократов своими кровавыми расправами и не ошибись в выборе друзей и союзников — возможно, Рим и признал бы его захваты. Ведь числится же у Рима в друзьях нумидийский разбойник Масинисса, а чем Набис хуже его?

— Как можно сравнивать эллина с каким-то варваром?!

— МНЕ — можно.

— Ну да, ты ведь и сам… прости, не хотела обидеть…

— Пустяки, мне правда в глаза не колет. Да, я — варвар, и для меня нет особой разницы между спартанским тираном и нумидийским, да и римским тоже, если совсем уж начистоту. Но разве в этом суть? Допустим на миг, что вашему Набису повезло, и он ни в чём не ошибся. Но дальше-то что? Ну, восстановил былую численность спартиатов за счёт приёма в их число части илотов и периеков. Ну, поделил между ними отнятую у богатеев землю. Ну, возродил законы Ликурга. Ну, удержал власть и передал её потомкам, которые продолжат ту же политику. Но ведь всё это — устранение ПОСЛЕДСТВИЙ спартанских бед, а не их ПРИЧИН. Причину я тебе назвал, она — в ваших законах, в том числе и в тех самых законах Ликурга. Не может земля оставаться навечно в руках многих, если она — единственный дозволенный законами и одобряемый общественным мнением источник доходов благородного человека. Спустя полвека или век, пускай даже и два, но все беды Спарты возродились бы вновь…

— И это же, ты считаешь, ждёт и Рим?

— Да, думаю, что то же самое ждёт и Рим. Не так скоро — за счёт масштабов, но тоже неизбежно. Поэтому я и, невзирая на всё его грядущее величие, не хочу жить в Риме сам и уж точно не посоветую этого своим потомкам.

— Ты рассчитываешь, что ваше государство в Испании избежит той же участи? — спросила массилийка.

— Да, если наши потомки сумеют сохранить его независимость от Рима. Друг и союзник Рима, неизменно помогающий ему в Испании, но при этом отдельный от него и живущий по своим собственным законам. Государство только-только создано, законы только вырабатываются, и традицией в нём станет то, что будет установлено сейчас, вот в эти ближайшие годы. И если мы знаем главные ошибки и Спарты, и Рима — зачем же мы будем повторять их у себя? Нам такого не надо. Наш царь с самого начала ограничен в своих властных полномочиях и один, по собственному произволу, не может почти ничего. Поэтому нам не грозит тирания, и нет необходимости устанавливать республиканский идиотизм с ежегодно сменяемыми правителями. В небольшое по численности постоянное правительство легче набрать неглупых людей, дурные амбиции которых не повредят народу и государству, а о царском троне никто из них даже мечтать не будет, ведь трон — наследственный царский. Не будет у наших аристократов и стремления отобрать землю у крестьян — ведь у нас не будут презираемы ни торговля, ни ремесло, и не с малодоходного земледелия будут основные прибыли аристократии. А соседство с заведомо сильнейшим Римом избавит наших правителей от несбыточных великодержавных амбиций, и никто не пошлёт наших солдат-ополченцев воевать за пределами Испании. Ведь если нам нельзя завоевать окрестные страны для себя — зачем нам напрягаться, завоевывая их для Рима? Римские крестьяне не разорялись, пока воевали в пределах Италии — не то, что теперь, когда попав на службу в заморские провинции, они годами не видят дома, семьи и своего надела. Не разорятся, думаю, и наши крестьяне, проходя военную службу недалеко от дома и возвращаясь домой в тот же год. А положенный семьям убитых и тяжелораненых государственный раб — хороший стимул для государства беречь солдат, не жертвуя ими понапрасну в не обдуманных как следует и не очень-то нужных ему военных авантюрах.

— У вас, получается, всё продумано, — поразилась гетера, — И если это удастся, то выходит, что в какой-то момент, когда Рим, как ты считаешь, надорвётся и ослабеет…

— Очень нескоро, Аглея. Мы — уж точно не доживём.

— Но когда-нибудь это ведь случится? И ваше государство в Испании, сохранив свои силы, окажется сильнее Рима?

— Рим очень велик и ещё ОЧЕНЬ долго будет силён. А мы — не враги Рима, мы — его друзья и союзники, — напомнил я, назидательно воздев кверху палец, но ухмыляясь при этом как можно лицемернее.

— И все ваши расчёты — только на эту хорошо продуманную политику?

— В основном, но не только. Ещё — на механику, — на сей раз я ухмыльнулся хитро, а Володя и вовсе расхохотался, и причина у него на то была достаточно веская…

Я ведь упоминал уже, что выяснив причастность к инциденту с «нашими» гетерами Федры Александрийской, мы пришли к выводу, что так этого дела оставлять нельзя? Естественно, мы его так и не оставили. Разузнать, где эта стерва обитает, было нетрудно. Поздно вечером мы со спецназером, оставив пару наших испанцев на шухере, перемахнули через забор снятого ею шикарного особнячка. Забрехавшая было собака брехала недолго — револьверная пуля угомонила её, а глушак обеспечил приемлемый для приличной улицы уровень шума. Мы ведь люди воспитанные, правила хорошего тона понимаем и без необходимости не шумим. В саду пришлось, правда, подзадержаться, дабы расширить пулевую дыру в собачьем трупе купленным специально для этого обыкновенным греческим ножом — нехрен оставлять после себя слишком уж характерные следы. Точнее — слишком нехарактерные для местных коринфских хулиганов. Я вам уже все ухи, кажется, прожужжал, как я не люблю этих открытых греческих портиков при входе? А хрен ли делать, когда как раз тот случай — входи, кто хочешь, и твори всё, что хочешь? Именно это мы и сделали. Входим, дюжемго раба-привратника Володя вырубил рукояткой по кумполу, я рабыне-служанке рот зажал и припугнул, чтоб не вякала, пока спецназер привратника вязал и кляпом пасть ему затыкал, затем и эту так же упаковали. По голосам обнаружили и вырубили двух других мордоворотов — тех самых, что на том давешнем симпосионе сатиров ейных изображали, и на их аналогичной упаковке силовая часть акции, собственно, и закончилась. Заявляемся в собственно ейные апартаменты, где эта сучка как раз вечернюю ванну принимать изволила — ага, типа сюрприз. Две ейных служанки, что мыться ей помогали, едва не обгадились, одна чуть в обморок не рухнула — пришлось спасать от вполне возможного утопления. Ну и сама Федра, конечно, изрядно перебздела, когда я повернул барабан той помеченной каморой, в которой у меня заряд с фугасной пулей был, навёл пушку на какую-то ейную склянку с какой-то хренью, да и шмальнул, разнеся её вдребезги, после чего с самой любезной улыбочкой предложил александрийке помозговать над интереснейшим и познавательнейшим вопросом, что было бы с её несравненной черепушкой, окажись она на месте той злополучной склянки, гы-гы!

В общем, продемонстрировали сучке нагляднейшим образом, как легко могли бы спровадить её в ихний греческий Аид, если бы вдруг по какой-то причине задались такой целью. Причём, не сами, а исключительно по воле могущественнейшего божества. Разве она не знала, что такое «молния Амона»? Нет? Ну, это совсем уж ни в какие ворота! Жить в Египте и таких элементарных вещей не знать — где ж это такое видано? Мы вот там не живём, а ведь знаем же! Вот как раз это самое и есть, что склянку разнесло — пока только склянку. И кстати, хоть мы в Египте и не живём, но Александрию знаем — я перечислил ей запомнившиеся по своей давней гребипетской командировке названия нескольких городских кварталов, включая и пару тех, в одном из которых и она должна была там постоянно проживать — и найти в городе заинтересовавшего нас по какой-нибудь надобности хоть мало-мальски известного там человечка для нас абсолютно не проблема. А молний у Амона много, и не стоит, пожалуй, гневить столь могучего бога без крайней в том нужды…

Обезьяна вовсе не обязательно должна быть тупицей, а уж гетера высшего разряда — и подавно, и наш тонкий аглицкий намёк на некие толстые обстоятельства она, конечно, поняла, после чего дальше пошла уже конструктивная беседа. Спецназер ведь сперва предлагал проучить её «по специальности», то бишь заявиться минимум впятером, да по кругу её вздрючить так, чтоб на всю оставшуюся жизнь запомнила. И в принципе-то по форме идея была остроумной, да только вот по сути бессмысленной. Ведь тогда валить её пришлось бы на хрен, и хрен бы с ней, так ведь и всех ейных слуг до кучи тоже, а их-то за что? До такой степени, чтоб ни в чём не повинных в расход пускать, мы пока-что ещё не озверели. Вот и получалось, что надо или просто валить её шито-крыто, но тогда воспитательного эффекта не получится, или разъяснять ей по-хорошему всю глубину ейной неправоты. Или то, или это, а половинчатость — она ведь неприятностями чревата.

Был в юлькиной выжимке из Тита Ливия случай один упомянут, который года через три примерно ожидается. Там два римских гражданина — видимо, решив по пьяни, что как победители имеют право — возьмут, да и дадут звизды карфагенским послам, а те претору городскому пожалуются, и претор выдаст обоих граждан — уже бывших граждан на момент выдачи, как я сильно подозреваю — тем послам для отправки в Карфаген на суд и расправу. Так то в Карфаген, совсем недавно, десять лет только и прошло, побеждённый в войне, сдавшийся безоговорочно на милость победителя и ниже плинтуса по условиям мира опущенный. А Коринф — друг и союзник, ни разу с Римом не воевавший, и Птолемеи гребипетские — тоже друзья и союзники Рима и тоже греки, с которыми Рим носится как с писаной торбой, и хотя вот эта конкретная гетера — ни разу не посол, но один хрен крутая знаменитость и там, и там, и если по её жалобе коринфские власти пожалуются на нас в Рим — ну, не хотелось бы до этого доводить. Сейчас, когда мы ей ни хрена ещё не сделали, а все угрозы лишь тонкими аглицкими намёками обозначены, типа пошутили — это по античным понятиям ещё мелкое хулиганство, на которое в римский сенат жаловаться смешно, а вот если посерьёзнее обидим — это уже злостное хулиганство будет, которого в Риме не поймут-с. Выдать-то — это вряд ли, но гражданства лишить могут, а оно нам надо?

Поэтому побеседовали мы с ней культурно, даже почти куртуазно. Объяснили, в чём она не права, заслушали и ейные соображения, из которых вытекало, что хоть она и погорячилась, конечно, но один хрен обе свежеиспечённых гетеры в Коринфе лишние, и не она, так кто другой несколько позже обязательно выразил бы им своё неудовольствие таким же примерно образом, если не худшим, а мы ведь — люди занятые и едва ли надолго в Коринфе задержимся, и подружкам нашим желательно бы это обстоятельство понимать и учитывать. Если они это уже поняли и приняли правильное решение — никаких проблем, достаточно показаться на Агоре и продемонстрировать приобретение вещей, нужных в дороге, и не надо тогда никаких переговоров, все и так всё поймут правильно. Никто ведь вовсе не стремится непременно сжить их со света, просто конкуренция в Коринфе уж очень велика, и они в нём — явно лишние.

Главное же — пришли с ней к полному взаимопониманию и договорились и в том вопросе, ради которого я, собственно и настоял на варианте «поговорить», а не тупо «валить». Ведь раз ей наставницей школы для будущего потока быть предстоит — значит, знать всех новых аулетрид она будет, как облупленных, и если в том потоке тоже какая-нибудь СЛИШКОМ выдающаяся попадётся и планов на выезд не имеющая, то есть ведь адресок одного коринфского купца и есть ещё в городе и некая Меропа Гортинская. Ах, она, оказывается, хорошо александрийке знакома? Обе из одного выпуска? Ну так и прекрасно, лучшего и желать не надо. Им — информацию и как можно более подробное «досье» на очередную потенциальную жертву травли, виновную в том, что СЛИШКОМ хороша для ремесла преуспевающей гетеры, и хорошо бы не под самый выпуск, а чем раньше, тем лучше, а они уж передадут те сведения «куда следует». Как знать, вдруг нас заинтересует, и тогда не надо будет такую ни затравливать, ни на выпускном испытании заваливать, а надо будет просто с Меропой Гортинской её свести. Мы же тоже понимаем, что Коринф — не женская матка и растянуться на всех желающих не может, гы-гы! На способ, которым мы проникли к ней для беседы, надеемся, обид нет? На не сумевших воспрепятствовать нашему проникновению слуг тоже гневаться не надо. Они сделали всё, что могли, и не их вина в том, что мы смогли больше. Здесь ведь Эллада, а мы — испанцы, а в Испании жизнь совсем другая и навыки у тамошних людей тоже совсем другие…

Посмеявшись, рассказали девчатам вкратце о том нашем визите перед отъездом к Федре Александрийской и о роли механики в достижении полного взаимопонимания по всем возникшим разногласиям. Сам механизм, конечно, показывать не стали — рановато. Не стали и Аля Капоне цитировать насчёт доброго слова и револьвера, просто объяснили, что есть такие механизмы, которые означенному полному взаимопониманию весьма способствуют. В основном, конечно, у египетских жрецов, которые тайны свои хранить умеют, но за тысячелетия кое-что всё-таки утекло, а кое-кто — к рукам утёкшее прибрал. Подробности же — зачем их знать людям, прямого отношения к ним не имеющим? Тут ведь меньше знаешь — спокойнее спится. В Карфагене, куда мы направляемся, тоже много чего механического есть — нет, не такого плана, попроще и потрадиционнее, но тем не менее. В Элладе ведь нет многоэтажных жилых домов. Нет, мы не про те двух или даже трёхэтажные особняки богатеев, которые есть повсюду, где есть люди при достаточных деньгах. Мы про настоящие жилые многоэтажные дома — пяти, шести, а то и семиэтажные домины, в которых проживают сотни людей. Выше в Карфагене нет, а вот в старом Тире, который Александр разрушил, говорят, были и восьмиэтажные здания. Вот сколько всего населения в Коринфе? Почти миллион, если всё поголовье подряд считать — с семьями, метеками и рабами? Нет, мы только сам город имеем в виду, без его сельской хоры. Тысяч сто пятьдесят? Немало, согласны, но только вот в Карфагене на гораздо меньшей площади полмиллиона проживает — ага, только в самом городе. И это — как раз за счёт настоящей многоэтажной застройки и механизации. Канализация, водопроводы, цистерны, цепные водоподъёмники — разве натаскаешься на пятый хотя бы этаж воды в кувшинах? Да и на Бирсу, в отличие от Акрокоринфа, уж всяко не рабы-водоносы амфорами воду таскают. А уж порт Котон — где ещё такой сыщется? Всем был бы хорош город, если бы не эти сварливые финикийские гегемоны, да не особо пристрастное отношение к нему Рима.

— И всё это вы хотите построить в вашем испанском городе? — поразилась Аглея, об особенностях Карфагена не только от нас наслышанная, но и в школе гетер, некоторые выпускницы которой и там промышляли, пользуясь эллинизацией культуры карфагенской элиты.

— Ну, карфагенский Котон мы копировать не будем, — ухмыльнулся я, — Зачем же нам заставлять наших римских друзей нервничать? И так ведь в городе сразу бросается в глаза работа не только ваших эллинских, но и карфагенских зодчих. Но дома, водопровод с канализацией и все обслуживающие город механизмы мы в основном по карфагенскому образцу строим — у нашего римского друга и союзника тут пока-что перенимать, скажем прямо, нечего. В Риме даже общественных бань пока ещё нет…

— Не может быть! — не поверила Хития, — Как же они там тогда моются?

— У кого нет собственной купальни, те в реке. А так, вообще-то, в Риме моется тот, кому лень чесаться, — и мы расхохотались.

Я ведь упоминал уже, кажется, что в Риме в натуре нет ещё никаких римских терм, и даже обыкновенных куда менее помпезных греческих бань всё ещё нет? В Капуе есть, во всех южноиталийских греческих городах есть, а в Риме — хрен. В смысле, обычные греческие бани в южной Италии есть, ни разу не настоящие термы, которые в Риме только впервые и появятся, и появятся они там только с началом Империи — термы Агриппы, зятя Октавиана Августа, будут первыми и сперва закрытыми элитными, и лишь после смерти того Агриппы по его завещанию будут открыты для всего римского населения. Со слов Юльки, если не путаю, то это двенадцатый год до нашей эры, кажется — млять, почти сто восемьдесят лет ещё, получается, до тех первых римских терм! И вплоть до Нерона эти термы Агриппы так и останутся единственными, пока этот император-артист не решит собственные отгрохать, покруче и пороскошнее, а уж вслед за ним только и запустится этот римский термостроительный конвейер, когда чуть ли не каждый император будет либо термы кого-нибудь из предшественников ремонтировать и улучшать, либо новые строить, больше и лучше прежних, а там уж и до других имперских городов дойдёт, и будут эти термы не просто банями, а целыми тусовочными клубами, в которых можно будет хоть целый день провести, не скучая, и наше послание «иди ты в баню» станет просто калькой с римского «иди ты в термы». Но до этого — ещё более двухсот лет.

Ждать, когда в Риме строительством терм озаботятся, мы в Оссонобе, конечно не будем. Пара небольших бань греческого типа в городе уже есть, термы тоже проектом с самого начала предусмотрены — водоснабжение и канализация, например, с их учётом заложены, так что не проблема это для нас, дайте только срок. Конечно, далеко им будет до тех имперских, ну так и город ведь невелик, да и нехрен баню в средоточие культурной жизни превращать. Библиотека, например, которую, правда, пока ещё заполнять нечем, у нас отдельная будет, никак с термами не связанная. А то досовмещаются римляне до того, что дикари — сперва христианские, а потом и правоверно-арабские — и Александрийскую библиотеку на отопление терм пустят, когда в библиотекеах при самих термах «топлива» не хватит. Вот и нехрен подсказывать дебилам фанатичным, где то топливо взять можно.

— Это же просто варварство какое-то! — охарактеризовала спартанка нынешнюю римскую безбанную ситуёвину, когда отсмеялась.

— Ну, этот ваш Андрокл, как и его компания, как-то тоже не показался мне завсегдатаем ваших бань, — хмыкнул я.

— Это оттого, что бани платные, хи-хи! — хохотнула массилийка, — Они лучше почешутся, зато лишнюю чашу выпьют. Вот было бы бесплатно, за счёт казны…

— То есть люди, умеющие работать и зарабатывать, должны оплачивать приличный внешний вид бездельников? — ехидно поинтересовался Васькин.

— А при чём тут люди? Я же про казну города говорю.

— А она откуда наполняется?

— Ну, с налогов и таможенных сборов…

— А налоги и сборы кто платит?

— Ну, в основном метеки и чужеземные купцы, — можно было бы уже и тут съязвить, сильно ли лучше гражданин-бездельник работящего и оборотистого метека или чужеземца, но для античного менталитета любой свой говнюк всегда лучше даже самого лучшего чужака уже тем, что — свой. Примитивные пещерные националисты, млять!

— А они разве не повышают из-за этого цены на свои товары и работу? — зашёл я, раз уж таков античный менталитет, с другого боку.

— Повышают, конечно, им же надо как-то выкручиваться…

— И кто платит эти повышенные цены?

— Все, конечно…

— В том числе и граждане?

— Ну да. А как же ещё может быть?

— И чем это тогда отличается от налога с граждан? И за какую провинность ты хочешь заставить трезвых и работящих граждан оплачивать ещё и приличный внешний вид такой бездельной пьяни, как этот Андрокл? А почему бы им тогда вообще на полное содержание всех таких не взять, чтоб на улице к порядочным людям не приставали?

— Но ведь они же не возьмут. Зачем им нахлебники?

— Так не напрямую же, а через казну, гы-гы!

У социализма, если кто не в курсах, как раз из античности ноги и растут. В греческом случае это национал-социализм — жёсткий в Спарте с её закрепощёнными и опущенными ниже плинтуса илотами и мягкий в Афинах, где бесплатное посещение неимущими гражданами театров, например, тот же Перикл заставлял спонсировать богатых метеков. А в римском случае социализм поинтернациональнее, потому как в граждане и чужеземецы вроде нас пролезть могут, и если сумели, то уже свои без дураков, и никто происхождением уже не попрекнёт, но в остальном принцип тот же — халява неимущих граждан обеспечивается за счёт неграждан. Ну, пока-что ещё до люмпен-коммунизма с вообще бесплатными раздачами гегемонам хлеба Рим не докатился, пока только до продаж по льготной цене докатился — ага, по одному или двум ассам за модий зерна и не более трёх модиев в одни руки, и если бы я жил в Риме, то тоже имел бы полное право получить жетон по спискам своей Субуранской трибы и отоварить его по означенной льготной цене. Ну, в смысле, если бы нуждался в этом и не поленился бы за тем жетоном очередь выстоять. Зерно — либо сицилийское, в виде дани Римом оттуда полученное, либо приобретённое за гроши африканское. Шикарно? Для городских гегемонов — однозначно, а для римских крестьян, урожай которых обесценивается этим демпингом? Вот она, ещё одна причина их разорения! Самое смешное, что именно радетель за римских крестьян Гай Гракх — тот самый, который «и Тиберий» — сделает эти демпинговые продажи из разовых регулярными ежемесячными, то бишь многократно увеличит эффект от демпинга. После него эта практика будет то отменяться, то снова восстанавливаться, пока не утвердится окончательно, а незадолго до Цезаря Того Самого и плату для граждан вообще отменят, и с этого начнётся порождающий бездельников римский люмпен-коммунизм. А императоры, радея о народе, и нормы раздач повысят, и даже проживание в инсулах начнут этим профессиональным тунеядцам оплачивать, что и позволит им не работать вообще. В общем, создадут сдуру экологическую нишу для размножения римской черни, которая, размножившись, и прожрёт все ресурсы Империи.

— Вот оно, римское величие! — объявил Серёга, указывая на «смену караула» — вышедшая наперерез нашему каравану римская трирема сблизилась с той, что до сих пор конвоировала нас, обменялась с ней сигналами, а затем наш старый конвоир развернулся и отправился обратно, оставляя караван под конвоем нового, — Бань нет, кто от Тибра далеко живёт — неделями чесаться предпочитают, но на море — господствуют! Гегемоны! Всё во имя римлян, всё для блага римлян, всё для величия римлян!

— Ага, и мы даже знаем имена этих великих римлян, гы-гы! — вот как тут было, спрашивается, не схохмить?

— Семья моего отца из числа тех спартиатов, что разорились и лишились своей земли с илотами, а предки семьи моей матери были из илотов Мессении, — рассказывала Хития, — Вы только представьте себе — такие же дорийцы, как и эти, из Лакедемона, и точно так же владели покорёнными местными ахейцами и пеласгами, как и они своими лаконскими. И тут вторгаются к нам в Мессению эти лакедемонцы, завоёвывают нас, делят между собой наши земли — так ладно бы ахейцев наших с пеласгами илотами сделали, это уж по праву победителя, но нас-то за что? Вы представляете? Дориец порабощает своего же собрата дорийца! Где же это такое видано? Где справедливость?

— Именно! — прикололась даже Наташка — по-русски, конечно, — Ладно чужих, но свои же своих угнетают — ну разве не обидно?

— Ага, им хотелось в спартиаты, а их даже в периеки не взяли, — кивнула Юлька.

— А главное — их, расово полноценных, не просто опустили ниже себя, а вообще уравняли с какими-то недогреками! — прикололся и Володя.

— Старик Алоизыч не одобрил бы, — заметил Серёга.

— Точно! Тот всю войну переживал, что фрицам приходится воевать с братским — даже не просто арийским, а германским — народом Англии, — согласился и я, — Видишь, Хития, уже и в этом была первая ошибка Ликурга, не запретившего спартиатам унижать и порабощать таких же дорийцев, как и они сами, — это я ей сказал, конечно, по-гречески, — Я ведь говорил тебе, что у Спарты было слишком много врагов? Но кто сделал их всех её врагами, если не сама же Спарта?

— Может быть, — не стала спорить спартанка, — Получи дорийцы Мессении права спартиатов — разве выступали бы они против власти Спарты? Возможно, Мессения и не отделилась бы. Но после Третьей Мессенской войны началась Пелопоннесская, и предков матери всё чаще стали брать в походную обслугу, а там и вовсе перевели в Лакедемон, хоть и оставили в илотах. В Лакедемоне стало даже хуже — мессенские дорийцы слишком выделялись среди илотов-ахейцев и этим привлекали к себе внимание спартиатов. И не такое, какого им хотелось бы…

— Криптии? — догадалась Юлька, — Тайные убийства тех выдающихся илотов, которые сочтены опасными для господства спартиатов, — пояснила она нам по-русски.

— Да, иногда и криптии. Ворвутся ночью, убьют мужчин, перенасилуют всем отрядом женщин, потом могут и их перебить вместе с детьми. Но криптии грозят не всем, а вот унижают всех. То на унизительную работу погонят, то заставят пить неразбавленное вино допьяна, а затем издеваются над пьяными и показывают их непотребное состояние своей молодёжи. И не откажешься ведь — тогда за это точно будет криптия…

— Ну, мы как-то тоже вино водой разбавлять не очень-то приучены, — заметил я.

— Но вы и пьёте его немного — совсем не так, как пьют на пирах и симпосионах в Элладе, а илотов заставляют пить помногу, как на пирах, только неразбавленное. Моего прадеда — деда матери — заставляли, деда — отца матери — тоже. Клеомен освободил семью деда в числе тех илотов, которым решил дать гражданство, чтобы восстановить прежнюю численность спартиатов, ведь даже с безземельными их оставалось уже меньше тысячи, но когда ахейцы с македонянами разбили его у Селассии и вынудили его к бегству в Египет, все его реформы отменили. Гражданство — из тех, кто получил его от Клеомена — оставили только тем периекам, что имели свою собственную землю, а не полученную от раздела конфискованной у богачей — её всю отобрали и вернули прежним хозяевам, а всех бывших илотов — ну, кроме разве что полукровок, рождённых илотками от спартиатов и воспитанных по-спартански — низвергли обратно в илотское сословие…

— Вообще всех? — не поверилось мне, — Я, вроде бы, слыхал, что и задолго до реформ спартиаты время от времени пополнялись из числа подходящих илотов.

— Единично в порядке исключения, — уточнила Юлька, — В основном тех же полукровок, которых женили на овдовевших или оставшихся без женихов спартиатках. Массово — только освобождали для включения во вспомогвтельные войска, но ни земель с илотами, ни гражданства им не давали. Неодамоды, например, как раз из таких бывших илотов, их у границ расселяли…

— Да, в основном полукровок, — подтвердила Хития, — Особенно, если отец-спартиат из числа знатных. Вот им и оставили гражданство, но без земли и без всей полноты прав, которую даёт только владение землёй. Законы Ликурга снова забросили и перестали соблюдать, но криптии возобновили — как раз против тех илотов, что побывали при Клеомене спартиатами. Мой дед со своей семьёй чудом избежал расправы, но многие его знакомые пострадали — до деда, наверное, просто не успела дойти очередь…

— Маханид? — спросила наша историчка.

— Да, Маханид.

— Это ещё кто такой? Почему не знаю? — поинтересовался я.

— Опекун малолетнего царёныша Пелопса и регент при нём, — просветила историчка, — Предшественник Набиса и тоже реформатор.

— Он просто сохранил те остатки от реформ Клеомена, которых не успели отменить, но новых не затевал, — уточнила спартанка, — Ну и криптии эти против бывших граждан прекратил, что и спасло, наверное, моего деда. А Маханид потом вступил в войну с ахейцами и Македонией в союзе с этолийцами и Римом, но погиб на ней…

— Первая Македонская, — прокомментировала Юлька.

— Потом Набис власть захватил, устранил Пелопса и сам занял царский трон. Вот он как раз и возобновил реформы Клеомена даже в ещё большей мере. Эфоров казнил всех, олигархов кого казнил, кого изгнал, всем лишённым гражданства и земли снова их вернул, и мой дед снова стал спартиатом…

— То-то ты к Набису так неровно дышишь. А вот Гелиодора Гитийская нам на него слёзно жаловалась, — мне припомнился рассказ гитийки, "как она докатилась до такой жизни", — Рассказывала, что принудительно богатых периеков в спартиаты поверстал, чтоб и у них тоже "излишки" имущества отобрать, а с несогласными расправиться.

— Этим ахейцам гордиться следовало бы тем, что их достойными гражданства наравне с дорийцами посчитали! — фыркнула гетера, — А они вместо этого об имуществе своём плакались, да о роскошной жизни, да жир свой растрясти боялись! Да, Набису нужны были их земли и деньги, но ведь не для себя же, а для страны, для новых граждан из числа неимущих. Он одних только илотов освободил больше, чем все, кто это делал до него, вместе взятые…

— И всё между всеми разделил поровну? — подгребнул я, имея несколько иные сведения на сей счёт.

— Ну, не совсем поровну, некоторым дал побольше других…

— Ага, командирам своих наёмников, включая и иноземных. И больше-то на самую малость — дворцы казнённых и изгнанных олигархов, некоторым — даже их жён в придачу отдал, гы-гы!

— Ну, должен же он был наградить и возвысить своих соратников…

— Ага, и создать из них новую олигархию взамен вырезанной или изгнанной старой Вот они, предпосылки будущего краха, когда кому-то — в нарушение официально принятых законов Ликурга — можно то, чего — по ним же — нельзя остальным!

— Ну, ты уж преувеличиваешь! Видел бы ты, как весь народ сплотился вокруг Набиса! Ведь даже римляне не сумели взять Спарту!

— Ага, с первого приступа таки не сумели. А после него Набис сразу же мира запросил и все их условия принял, лишь бы власть сохранить…

— Чтобы сохранить свободу государства и народа, — возразила Хития.

— Ага, под своим мудрым и чутким управлением, — хмыкнул я, уже не заостряя вопроса о самой возможности свободы народа под государственной властью. Смешно же, если вдуматься! Нет, ну какая-то относительная свобода, конечно, возможна, и свободным в нашем современном понимании можно считать то государство, которое оставляет своим гражданам больше свободы, чем другие. Но много ли той свободы при законах Ликурга, чуть ли не каждый чих спартиата регламентирующих — ага, разумеется, для его же блага, раз и навсегда определённого законодателем за него? Лишённые гражданских прав и, следовательно, даже теоретической возможности влиять на политику государства, но зато и не связанные по рукам и ногам этими ликурговскими законами периеки — не в пример свободнее полноправных спартиатов! Что удивительного в том, что сама же спартанская верхушка ими тяготится и так и норовит их похерить? А кто не норовил бы на их месте?

— А что хорошего сейчас, когда после убийства Набиса этолийцами Лаконик вынужден смотреть в рот ахейцам и смиряться с возвращением недорезанных Набисом олигархов? А те со своими приспешниками уже требуют возврата им отобранных земель. Скоро, наверное, и лишить гражданства бывших сторонников Набиса тоже потребуют, а уж бывших илотов — наверняка. И кем я тогда буду считаться?

— Поэтому мы и застали тебя в коринфской школе гетер?

— Да, именно поэтому…

— Видишь, ты и сама не ждала от ваших событий ничего хорошего.

— Народ всё равно не смирится…

— А что он ещё МОЖЕТ сделать?

— Года через три Лаконик снова попытается выступить против Ахейского союза, — припомнила Юлька — по-русски, конечно, — И тогда Филопемен даже без римской помощи возьмёт Спарту, заставит срыть стены, упразднит окончательно царскую власть и законы Ликурга, вернёт изгнанных олигархов, установит ахейские порядки, а сам город включит в Ахейский союз. Все, кто получил гражданство при Набисе, будут изгнаны и уведены под конвоем в Ахайю. Спартанская беднота, конечно, будет ещё выступать, но олигархия с ней справится, и больше там переворотов не будет.

— В общем, не так всё это по уму делается, — констатировал я, — Спартанских реформаторов сгубила их тупая долдонистая прямолинейность и непонимание того, что жизнь и мир вокруг них изменились. Тоньше надо было и гибче…

— А как именно? — поинтересовалась Аглея, когда Велтур перевёл обеим гетерам наши рассуждения на греческий.

— Ну, я же уже объяснял тебе, как это планируем сделать мы. Нам это, конечно, в некотором смысле легче — мы строим государство там, где его никогда не было, и нам не надо ничего ломать, чтобы построить новое. Даже сам народ, с которым мы будем строить наше государство, мы привели с собой из Бетики — работящий, дисциплинированный и привычный к порядку. И при этом все понимают, что на новом месте и порядки должны стать в чём-то новыми, да и не хочет никто жить так, как жили в Бетике в ПОСЛЕДНИЕ годы — иначе разве снялись бы с насиженных мест? В этом смысле нам гораздо легче.

— А что должен был — по-твоему — сделать Набис? — спросила Хития.

— Прежде всего — взяться за ум и не повторять ошибок своих предшестенников. Спарта прогнила не за год и не за десять лет, а за века, и наивно было надеяться исправить всё за считанные годы. Нельзя было спешить в таком большом и серьёзном деле. Для начала — не нужно было плодить себе врагов. Не надо было ему снова начинать войну с Ахейским союзом, который всё равно сильнее его, и не надо было трогать собственных олигархов. Он ведь владел приморскими городами в самом Лакедемоне и на Крите, имел торговый флот, да и с критскими пиратами договорился — ну так и наполнял бы себе свою казну доходами от морской торговли. Пусть и не так быстро, как в реальности, но он бы её всё равно наполнил и без ограбления богатых крупных землевладельцев, без этих казней, а главное — без этих бессудных расправ, которыми он и нажил себе больше всего врагов.

— А откуда бы он тогда взял землю для безземельных спартиатов?

— А зачем? Что они, работать на ней стали бы? Веками не работали, а только илотов гоняли и доводили их своими издевательствами до бунта! Ну так и зачем тогда им земля? В наёмное войско их вместо чужеземцев, а оружие и традиционные общественные трапезы — от казны. Разве не так было на Крите, порядки которого Ликург как раз и взял за образец? Вот и преподнести всем это дело так, будто это довершение до конца того, что и сам Ликург хотел, да не смог почему-то. И крупные землевладельцы тогда — не враги царю, а друзья. От него новых грабежей ждали, а он — молодец, вон как хитро выкрутился.

— Но смысл ведь был в увеличении войска, — заметила спартанка.

— Ну так если не спешить с войнами — куда спешить с увеличением войска? Взять в него и сделать спартиатами тех же периеков и освобождённых илотов столько, сколько в состоянии позволить себе казна. Главное ведь — показать, что всё обещанное выполняется без обмана и шанс со временем получат все достойные из числа желающих. А что медленнее, чем им хотелось бы — так все же и так понимают, что не настолько всё это просто, раз веками не делалось. Любой достойный, кто хочет стать спартиатом — со временем обязательно станет, надо только потерпеть и доказать этим свою лояльность и послушание. Вот пополнится казна — ещё сколько-то в спартиаты переведут…

— И что, всё это за счёт одних только доходов от торговли?

— Не только, конечно. Землевладелец — такой же спартиат, как и принятый на службу безземельный, и ему тоже можно дать такое же содержание от казны. Разве не все спартиаты равны по законам Ликурга? Сколько их там, всё ещё владеющих землёй, сотня? Разорит это казну? А за это — ввести с земельных владений налог в казну в размере — ну, скажем, десятой доли от доходов с них. Десятая доля — это немного, и из-за такого налога никто не взбунтуется. Ожидали-то ведь и опасались гораздо худшего…

— Но раз это немного, то сильно ли это обогатит казну?

— Ну, в целом-то со всех владений это выйдет не так уж и мало. Но главное — это я пока-что назвал тебе только то, что Набис мог бы сделать СРАЗУ же, едва только придя к власти. А со временем он смог бы и гораздо больше. Разве не получал он и в реальности немалых доходов от работорговли?

— Но ведь рабов он добывал на войне, а ты же сам говоришь, что с войнами ему спешить не стоило.

— У пиратов он ведь их за бесценок скупал? Вот и скупал бы больше. А вот с войнами — да, спешить не стоило. С настоящими войнами против того же Ахейского союза или против Мессении. Зачем это? С соседями дружить надо. А вот за морем, на Крите — можно было бы и потеснить Кносс, а то и вовсе честно и благородно поделить весь остров по-братски напополам с Родосом. Разве половина Крита не лучше трети? Как раз и от торговли доходы заодно увеличились бы…

— А чем Спарте торговать? Наш хлеб нужен нам самим, да и не купит его никто — египетский и боспорский дешевле. А изделия наших периеков-мастеровых хороши для нас, но за пределами Лакедемона ценятся изделия Аттики, например, или коринфские…

— А ваша лаконская сталь? Разве она не ценится повсюду?

— Лаконская сталь — единственное, что даже наши олигархи предпочитают своё, а не привозное! Но что же нам теперь, вооружать ей наших возможных врагов?

— Разве вы не вооружаете их ей и так?

— Но мы продаём её немного, а ты предлагаешь продавать больше?

— Не обязательно. За морями ваша сталь ценится высоко, но разбогател ли на ней хоть один из ваших металлургов? Богатеют иноземные купцы, покупающие её у вас за гроши и продающие за морями дорого. Почему бы вместо них этого не делать вашему царю и не обогащать этим свою казну?

— Может быть, но как-то это не по спартански. Спарта всегда славилась своими воинами, а не торговлей…

— И они тоже могут обогатить её. Я ведь сказал тебе уже, что с соседями надо дружить? Но вот беда — сами соседи ведь иной раз меж собой вздорят, и кто же откажется от первоклассных спартанских наёмников? Вот кто из них предложит лучшую плату или долю в добыче, в том числе и в рабах — тому их и дать на предстоящую кампанию. А самому не воевать, никчему это раньше времени…

— А землю — что, так всю и оставить толстосумам? И всего лишь за жалкую десятую долю доходов с неё?

— Ну куда ты так торопишься, Хития? Тише едешь — дальше будешь. Тут надо тоньше и гибче. Я ведь говорил тебе уже, что земледелие — самый малодоходный из всех видов хозяйственной деятельности? И хорошо ли то, что благородные люди не получают тех доходов, которые могли бы? Морская торговля — это, конечно, царская монополия, но почему бы не предложить большим и уважаемым людям заняться производством товаров? А самым лояльным из особой милости — и в царскую торговлю немножко своих денег вложить.

— Они и так не бедны! Куда им ещё?

— А туда же, в те же самые сундуки. А если у кого из них сундук и так полон, так ты за него не переживай — он ещё один купит и рядом поставит, гы-гы!

— Да я за них и не переживаю, — рассмеялась она, — Но в чём смысл?

— Так как раз в этом и смысл. Вот представь себе, проходит лет пять или шесть, открывает спартанский олигарх свой сундук, и что он в нём видит?

— Кучу денег!

— Правильно. Причём, гораздо большую, чем была бы от одних только доходов с земли. И если царь вдруг попросит его — не потребует, заметь, а попросит с полным уважением к его правам собственника — уступить часть его земли казне за справедливый выкуп, то станет ли этот толстосум упираться, когда полученные за неё деньги и в торговле, и в производстве дадут гораздо большую прибыль? И тогда земля начнёт возвращаться к государству, а илоты на ней — избавляться от издевательств со стороны спартиатов, которым они больше не будут принадлежать. Разве это не облегчит жизнь тем из них, кто не так крепок, ловок и храбр, чтобы перейти в спартиаты? И не справедливо ли будет, если за это им придётся платить в казну и две десятых со своего дохода? Тем, кто не служит, конечно…

— Ты имеешь в виду службу в войске?

— Да, в лёгкой пехоте во время войны. Лет через десять, когда подзабудутся их былые обиды — почему бы и не дать им лёгкого вооружения? Когда там Набис пришёл к власти? Шестнадцать лет назад? Если бы он действовал так — сейчас он УЖЕ мог бы создавать эту лёгкую пехоту.

— Если бы сохранил жизнь и власть.

— А что угрожало бы тогда его жизни и власти? Пожалуй, даже Аргос он мог бы за собой удержать, если бы не устроил и там своих напугавших Ахейский союз реформ.

— Ну а Мессения?

— Верно, чуть не забыл — у вас же это навязчивая идея, гы-гы! Ну зачем она вам?

— Мы владели Мессенией столетиями, и для нас она — наша земля! И если бы не фиванцы, она так и осталась бы нашей.

— Ты серьёзно? — я едва сдержал смех, да и Юлька прыснула в кулачок, — А вот подскажи-ка ты мне тогда, Хития, из-за чего это Филипп Македонский, отец Александра, с Фивами повздорил? Что Македония с Беотией не поделила?

— Гегемонию над Элладой, конечно. К чему твой вопрос?

— Да к тому, что до Македонии гегемоном, получается, была Беотия, а до неё — разве не Лакедемон? Ну, допустим на миг, что спартанцам повезло при Левктрах, и не Эпаминонд одолел Агесилая, а тот — его. Разве не сохранилась бы тогда гегемония Спарты? И если бы она сохранила её и в дальнейшем, то с кем тогда воевал бы за неё Филипп Македонский? Он ведь и так едва не уничтожил Спарту…

— Но ведь не уничтожил же!

— Не уничтожил, но отколол от неё даже часть лакедемонских земель. И будь у неё всё ещё власть над Мессенией — разве не отколол бы он от Спарты и её, как это сделал Эпаминонд с его куда более слабым войском?

— И что же мы тогда, должны были отказаться от мечты вернуть Мессению?

— Да мечтайте вы себе о ней, сколько влезет, ваше право. Но воевать-то из-за неё с заведомо более сильным противником зачем?

— Мессения вообще готова была заключить союз с Набисом против Ахейского союза, — прокомментировала Юлька, — И заключила бы, если бы он сам на неё не напал.

— Ага, поторопился, а зачем, спрашивается? — кивнул я, — Что мешало ему хоть немного подождать, когда война Мессении с Ахейским союзом станет неизбежной? Раз уж Мессения настолько не хотела вступать в Ахейский союз, что готова была на союз со Спартой, то разве не предпочла бы тогда хотя бы часть мессенских городов принять его власть? Ну а нет, так договорился бы с ахейцами и вторгся бы в Мессению одновременно с ними. Не всю её, так половину бы хотя бы уж вернул. Чем вас половина не устраивала?

— А вторую половину, значит, ахейцам отдать?

— Ну а так вы им из-за своей жадности в итоге не половину, а всю Мессению отдали, да ещё и по шее от них получили, даже гордыню свою спартанскую не потешив. Думать же надо и силы свои с мечтами соразмерять. Наши турдетаны вон тоже мечтают Бетику вернуть, да только разве ж нам по силам с Римом справиться? Вот и мечтаем себе дальше — молча и не дёргаясь. И вот тут вашему Набису проще было, если бы терпения хватило. При жизни взял бы половину Мессении и половину Крита, удержал бы Аргос, усилил бы государство, а дальше уж наследник бы продолжил и добрал бы при удобных случаях недобранное отцом. Но он пожадничал, захотел всё сделать сам, поспешил и в результате проиграл всё. Говорю же, тоньше надо было действовать и гибче…

— Так — может быть, и вышло бы, — задумчиво проговорила Аглея, — Ну, не весь Пелопоннес, конечно, этого никто бы Спарте не позволил, но и половина его с половиной Крита — было бы очень даже неплохо!

— И постепенный выкуп государством земли у олигархов, пока не выкупит её всю? — предположила спартанка, для которой обезземеливание олигархов явно так и осталось идеей-фикс.

— Ну, зачем же всю? — ухмыльнулся я, — Сколько полагалось на семью спартиата по вашей давней традиции?

— Столько, сколько могли обработать пять или шесть семей илотов.

— Я бы оставил вашим олигархам по три или даже по четыре таких участка, да ещё и соединённых вместе, а не разбросанных.

— Это ещё зачем? Ты же сам говоришь, что не с них будет их основной доход.

— Ну, во-первых, чтоб они не чувствовали себя совсем уж обездоленными и придавленными по сравнению с предками. А во-вторых — чтоб было кому культуру землепользования совершенствовать. Её ведь, если до ума довести, так в несколько раз выше урожайность получить можно, чем у крестьян, да ещё и саму землю при этом не истощая. Но илот на своей земле разве станет этим заниматься? Ему и не до того, и знаний нужных у него нет. А вот владелец крупного хозяйства позволить это себе может.

— Да зачем это ему, когда он подати с илотов получать привык?

— Так ведь илотов же на его земле с каждым поколением всё меньше и меньше оставаться будет — то и дело кто-то, да выиграет состязания на пригодность в спартиаты. И вот тогда хозяину придётся убыль в илотах покупными рабами восполнять, а они ведь навыков илотских не имеют, и над ними надо сведущего в земледелии управляющего ставить. Вот тогда-то и повысится культура землепользовани, а с ней — и урожайность. Сперва только в его крупном хозяйстве, конечно, но ведь это увидят и позавидуют ему его соседи — государственные илоты. И кто-нибудь из них, глядишь, и рискнёт перенять полезный опыт, а у него уже начнут перенимать и другие.

— Ты думаешь, этим займутся все наши олигархи?

— Нет, я не настолько наивен. Но сколько их у вас? Сотня? И ведь наверняка не у всех их окажутся хорошие задатки торговца или хозяина большой промышленной мастерской. Пусть развитием землепользования займётся хотя бы каждый пятый — это будет два десятка таких хозяйств. Думаю, вполне достаточно.

— Ты это сейчас придумал или так уже где-то сделано? — поинтересовалась массилийка.

— Это придумано задолго до нас. Вы ведь видели уже наши здешние виллы? — как раз на днях мы и вернулись с ними из поездки на наши карфагенские "дачи", — Там мы не придумали почти ничего такого, чего не применялось бы уже раньше нас, — собственно, так ведь оно и есть, ведь единственное, что я там "изобрёл" — это вентилятор от ветряка, который ну никак к совершенствованию агротехнологий не отнесёшь — так, чисто бытовое удобство. Кое-что из заброшенного прежним владельцем реанимировал — это да, но это ведь именно, что восстановление прежних достижений, а вовсе не внедрение нового.

— Но у вас ведь там рядом нет крестьян, которые могли бы всё это перенять.

— Чего нет, того нет, — охотно признал я очевидное, — Ливийцы хозяйствовали настолько примитивно, что разорились и лишились земли задолго до нас. Но в Испании, куда мы собираемся внедрить все здешние приёмы, крестьян хватает, в том числе и соседствующих с нами. Там у нас, конечно, пока всё попроще и попримитивнее, но зато и соседи уже присматриваются, и некоторые тоже хотят попробовать, — я имел в виду Курия, уже попросившего меня поделиться с ним ожидавшимся урожаем бобовых для посева, — Да и у римлян тоже с крестьянскими наделами соседствуют виллы граждан побогаче — где-то с парой десятков рабов в среднем и с соответствующей площадью угодий. Там, правда, никто толком не следит за сохранением крестьянского землевладения, и из-за этого в конце концов те виллы разрастутся и вытеснят разорившихся крестьян, но это их проблемы, а мы у себя этого не допустим. Ну, будет, конечно, разоряться единичная бестолочь, которая всё равно разорилась бы при любых обстоятельствах, но это не в счёт — главное, чтоб основная масса оставалась крепкими хозяевами и перенимала у нас наши приёмы хозяйствования…

— В общем, ты хочешь законсервировать аграрную ситуацию, аналогичную ситуации царского и раннереспубликанского Рима, — констатировала Юлька, — Да ещё и качественно развивать её в этом состоянии.

— Ага, вроде того.

— Макс, это сложнее, чем тебе кажется, — вмешалась Наташка, — Нет, с самой консервацией системы землевладения я особых проблем не вижу — если задаться целью и последовательно её добиваться, то всё так и будет. Но вот с развитием…

— Ну, моё испанское трёхполье с "зелёным" паром из бобовых там кое-кто уже примеривается перенять, — возразил я, — Внедрим у себя систему посовершеннее — и её переймут. Ты, главное, схему наметь дельную, чтоб хорошо в Испании внедрялась.

— Макс, да равзве в схеме дело? Давно уже наметила, и на виллах наших её внедрить — дело техники, но вот как крестьянам её перенять?

— А в чём трудность, если будет кому показать им и объяснить тонкости?

— Да в размерах их наделов "всего навсего". Твоё кажущееся тебе продвинутым "зелёное" трёхполье — это примитив на безрыбье. Настоящий грамотный современный севооборот — это шестиполье, семиполье, а то и вовсе восьмиполье.

— Ого! Охренела, что ли? Куда столько?

— Ну так прикинь сам. Смысл ведь севооборота в чём? Прежде всего — чтобы восстановить плодородие почвы без внесения в неё минеральных удобрений, с которыми у нас, сам понимаешь, проблемы. Ты же, милитарист ты наш доморощеннвй, только о селитре небось и подумал, которую ещё и для пороха сэкономить хочешь…

— Ага, и на порох, и на кислоту для химии.

— Тут — согласна, твой "зелёный" пар из бобовых проблему азота решает…

— Ну, мы же ещё после сбора стручков ботву обратно в землю запахивать будем. А в ней же, считай, всё, что из почвы высасывается.

— По составу, но не по количеству. Сущий мизер ты с той ботвой в землю вернёшь. А раз вы там и подсечное земледелие уже запретили, то и с калием могут быть проблемы.

— Нет, зола будет. И от углежогов, и от сжигания древесной некондиции, и от тигельных печей.

— Ну и сколько её там будет на удобрения, той золы? Ты ведь говорил как-то, что она ещё и на селитру понадобится?

— Ага, на её переделку в нужную нам калийную. Она же исходно в тех пещерах, кажется, натриевая будет, так что переделывать надо.

— Если вообще не кальциевая, — уточнил Серёга, — Пещеры-то эти ведь, считай, известняк, а это — кальций.

— Тем более. Но раз проблему с азотными удобрениями нам решают бобовые, то селитра нужна только на порох и химию, а значит, её нужно гораздо меньше. Меньше и золы, соответственно, на её переделку уйлёт, больше на удобрения останется.

— Ну, допустим, — кивнула Наташка, — На наши виллы точно хватит, может быть, что-то и на крестьян останется. Но не уверена, что достаточно.

— У них и своя зола в их очагах образуется.

— Забуль о ней, Макс, её их женщины на стирку расходуют. Мыла-то ведь нет.

— Млять, надо и производством мыла ещё заморачиваться, — проворчал я.

— А ты как думал? Тут столько всего накручено, и одно за другое цепляется.

— Возле Оссонобы есть соляная шахта, — припомнил Серёга, — Раз есть каменная соль, то там же должна быть и калийная — тонкий слой сразу над пластом каменной. Так что если и не хватит золы — не проблема.

— Соли магния ещё нужны, — добавила наша главная ботаничка.

— Там же, — махнул рукой геолог, — Самый верхний слой, горький на вкус.

— Ну а с фосфором как?

— Труднее. Фосфаты — в Марокко, и их там до хрена, но у нас будут проблемы с логистикой. Проще, мне кажется, из костей и рыбьей чешуи их пережигать, это мы уже умеем — на ударный пистонный состав пережигали. Просто на удобрения их понадобится гораздо больше.

— Всё с вами ясно, — хмыкнула Наташка, — В общем, не только азотом, но и калием, и фосфором почву можно обогатить и так называемыми зелёными удобрениями — такими культурами, которые специально для этого и служат. А заодно рыхлят почву, подавляют сорняки и вредителей. Но они не все дают годный в пищу урожай как горох или конские бобы или хотя бы гречка — многие только под запашку и годятся. И вот как раз ради них и нужен многопольный севооборот, которого крестьянину на его маленьком наделе не осилить — это вам не пшеницу с ячменем и горохом чередовать. И сложно, и муторно, а главное — мала общая площадь пашни, и урожая основной культуры может не хватить. Поэтому простой крестьянин никогда и нигде не сможет получить такую же хорошую урожайность, как крупный латифундист или наш колхоз. Ему просто негде вести правильный многопольный севооборот.

— Так погоди, — спохватился я, — А те же голландцы и фрицы как выкручивались? Ведь не только ж помещики, но и бауэры как-то исхитрялись тот севооборот наладить.

— У них кооперация между соседями со Средневековья, считай, применяется, — объяснила она, — У одного, допустим, пара тяжеловозов есть, но плуга колёсного нет, у другого есть этот плуг, но лошади полудохлые, у третьего есть жатка и ещё что-нибудь в этом роде, но и лошади слабые, и плуг никакой. Вот они и договариваются меж собой о взаимопомощи. Официально общины у них давно уже нет, каждый сам по себе, но реально работают вместе, и традиции у этой кооперации — вековые, безо всяких наших общин и колхозов. Так же и о севообороте договариваются — один пшеницу сеет, второй ячмень, третий горох, еще несколько человек — всё остальное, что требуется для полного комплекта — каждый что-то одно, естественно. Те, у кого основные урожайные культуры, делятся урожаем с другими, потом на следующий год чередуются. Вот, только таким путём — коллективная латифундия из нескольких единоличных крестьянских наделов…

— Мыылять! Так, так! — я призадумался, — Получается, надо будет ещё и систему призыва крестьян на службу до ума доводить.

— А это тут каким боком? — не понял Серёга.

— Чтоб не разрывать "кооперативные" компании по севообороту? — догадался Володя, — А то ведь мобилизуй из такой семёрки или восьмёрки одного или двух — и вся система, считай, звиздой накрылась.

— Тут ещё сложнее, млять, получается, — добавил я, — Те компании ещё создавать надо, и это должны быть именно компании соседей, которым несложно скооперироваться и чисто территориально. Ну, если не соседей, то хотя бы уж односельчан. А это что значит? Что с одной общины надо призывать людей не только в один и тот же легион, но и в одну и ту же когорту, а в идеале — даже в одну и ту же центурию. Самый идеальный вариант, когда такая компания — вообще однопалаточники. Внутри центурии растасовать по палаткам компаниями нетрудно, если палатка как раз на нужное число мест по числу полей в севообороте.

— То есть, ты предполагаешь мобилизовывать на службу всю "кооперативную" компанию целиком?

— Ага, именно целиком. На службе и получше друг друга узнают, и сдружатся, и сработаются, и понимать друг друга будут с полуслова. Потом и на гражданке будут и дружнее, и сплочённее. Не подходит кто-то остальным по своим личным качествам — так в первой же военной кампании это проявится, и на гражданке они такого из "кооператива" вытурят и заменят более подходящим и уже с ним в следующую мобилизацию служить пойдут…

— Разумно, — одобрил спецназер, — Геморроя с отлаживанием системы, конечно, будет выше крыши, но зато когда отладится — дальше само покатится как по рельсам.

— Да что же тут разумного? — не въехала Наташка, — Убьют кого-то на войне, и конец вашей отлаженной системе.

— Нет, работать будет, если хотя бы половина уцелела, — возразил я, — У нас ведь семье убитого до совершеннолетия наследника или тяжелораненого до выздоровления государственный раб положен, так что будет кому пахать за выбывших из строя, а прочие проследят, чтоб пахал на совесть — это же и в их интересах будет, чтоб не подвёл.

— Так это что значит, что когда вся компания ваших крестьян служит, то никто их землю не обрабатывает? — спросила Аглея, когда Велтур перевёл обеим гетерам наши рассуждения с русского на греческий.

— Смотря какая военная кампания получается, — ответил Володя, — У нас же недалеко от дома, уж всяко не за морем, и если войну начинаем мы, так начинаем ведь тогда, когда нам удобно, то есть дав крестьянам выполнить все весенние полевые работы. Ну и, само собой, постараемся закончить и вернуть войско домой к началу осенних. Летом-то — так, по мелочи, справятся и семьи. Вот если на нас нападут не в сезон — тогда, конечно, труднее. Поэтому мы и стараемся избегать больших войн, если это зависит от нас. Ну и, естественно, чередуем призыв, чтоб не одни и те же каждый год призывались.

— И как раз из-за этого наши легионы всё время неполного состава, — добавил я, — В теории у нас уже достаточно людей для укомплектования трёх полных легионов — по шесть тысяч человек каждый…

— Восемнадцать тысяч! — аж присвистнула Хития, — Почти вдвое больше, чем у Спарты было в её лучшие времена!

— Ну так у нас и территория не меньше, чем ваши Лаконика с Мессенией вместе взятые. И у нас нет ваших илотов, которых тоже надо кормить. Но восемнадцать тысяч — это только при всеобщей мобилизации, на которую мы пойдём только в самом крайнем случае — если иначе погибнет государство. Если, допустим, на нас нападёт… ну, неважно кто именно. Кто-нибудь, достаточно сильный для того, чтобы представлять для нас такую угрозу, скажем так, — наши хмыкнули, Серёга даже в кулак прыснул, а я сам с усмешкой изобразил поправление рукой несуществующего края отсутствовавшей на мне в данный момент римской тоги, отчего прыснула в кулачок сперва понявшая намёк Аглея, а вслед за ней и Хития, — Нельзя оставлять всю землю без обработки, если этого можно избежать.

— А вот будь у вас илоты, вы могли бы мобилизовать все три ваших легиона, не боясь за обработку земли, — заметила спартанка.

— Но тоже в неполном составе — кормя ещё и илотов, наша земля не смогла бы прокормить столько солдат. Ну и какой смысл заменять солдат-граждан рабами?

— А если вдруг военное поражение и большие потери, так илоты ведь могут ещё и восстать, — добавила Юлька, — Как в Третью Мессенскую войну. Даже внешней войны никакой ни с кем тогда не было, просто в Спарте случилось сильное землетрясение — с большими жертвами, разрушениями и паникой. Илоты вокруг тут же восстали. Пошли на город, но там их отразили, и они ушли в Мессению в надежде взбунтовать её всю. Может, и вообще отделились бы от Спарты уже тогда, если бы спартиатам другие полисы помощь не оказали, включая даже Афины. На равнине илотов разбили, но потом на горе Итома они укрепились так, что продержались почти десять лет, и спартиатам с ними пришлось договариваться.

— А чем там кончилось? — я смутно припомнил тот урок истории в пятом классе школы и даже картинку в учебнике, где как раз были показаны илоты, отбивавшиеся кто чем, вплоть до камней, от наступавших спартанских гоплитов, но о мирных переговорах как-то не вспомнилось — то ли не было этого в школьном учебнике, то ли запамятовал.

— Договорились о том, что восставшим дадут уйти из спартанских владений.

— Странно! По идее, спартиаты должны были додавить их — кровь из носу, не считаясь ни с какими потерями, — удивился Володя, — Чтоб другим неповадно было.

— В самом деле, нехороший пример для прочих получился — что против Спарты можно восстать и добиться свободы, — согласился и я, — Опасный прецедент…

— Да, как раз после этого резко участились и начали особенно свирепствовать криптии, — кивнула Хития, — До этого они были просто тренировкой молодых спартанцев в искусстве разведчика и следопыта, а после стали важной мерой устрашения для илотов.

— Ну так и зачем было до этого доводить? — поинтересовался Хренио, — Надо было просто довести подавление бунта до конца.

— Я слыхал, что спартанцы сперва так и хотели сделать и уже почти разделались с ними — там уже больше женщин с детьми оставалось, чем боеспособных мужчин, так что спартанцам уже только и требовалось, что последних бежавших с поля боя переловить и добить, — сообшил Велтур, — А передумали, вроде бы, из-за того, что испугались гнева богов — странно это, конечно, но подробнее я не знаю, в чём там было дело.

— В святилище Посейдона на вершине горы, — объяснила спартанка, — Бежавшие укрылись в нём и возле него, и спартиаты не решились прогневить бога нарушением священного права убежища. Перед этим бунтом илотов были обманом убиты беглые, укрывшиеся в другом его святилище на Тенаре и поверившие обещанию пощадить их, и как раз вскоре после этого произошло то землетрясение, почти разрушившее Спарту. Как было не связать его с гневом Посейдона? Вот поэтому только и не решились уничтожить последних илотов на Итоме. Запросили герусию, что с ними делать, и в герусии решили, что пусть уходят из страны, куда хотят. Афиняне предложили им поселиться на севере Пелопоннеса, в недавно отвоёванном ими у локров Навпакте, и они все ушли туда…

— В общем, нам такого спартанского счастья и даром не надо, — резюмировал я, — есть у нас крестьяне-ополченцы, которые и землю обрабатывают, и служат в обычном войске, есть наёмники для таких операций, которые требуют особого воинского умения, и есть рабы для прислуживания и для тех работ, которых не станет по доброй воле делать свободный. Рабов у нас, хвала богам, немного, а механизация и нужду в них снизит, и труд им облегчит. Непокорных или нерадивых будем римлянам продавать, послушных и усердных — освобождать, и пусть остальные видят, что послушанием и усердной слкжбой можно добиться свободы вернее и надёжнее, чем побегом или бунтом. Да, кстати! Амбон, поди-ка сюда! — подозвал я слугу, — Ты ведь давненько уже служишь мне, и служишь хорошо. Как ты считаешь, достоин ты свободы?

— Тебе виднее, господин. Но служится мне у тебя неплохо…

— А кто тебя гонит взашей? Захочешь — останешься вольнонаёмным. Так как?

— Ну, хорошо бы, господин…

— Вот и прекрасно! Вернёмся в Оссонобу — напомнишь мне, что пора бы нам подыскивать и учить парня тебе на смену, а себе начнёшь присматривать невесту.

Говорил я с ним, конечно, на русском языке, которым он на бытовом уровне давно уже очень даже неплохо владел. Наши подняли одобрительный гвалт, Юлька тут же воспользовалась случаем для нравоучительной лекции обеим своим шмакодявкам о пользе послушания и усердного овладения языком, а Велтур перевёл всё это обеим гетерам на греческий. Те переглянулись и вдруг затараторили меж собой по-гречески с такой скоростью, что даже мой шурин, судя по его наморщенному лбу, успевал понять только с пятого на десятое, а мы и вовсе хлопали глазами, улавливая только отдельные слова. Потом Хития, обернувшись к нам, заговорила медленнее, учитывая наше слабое владение языком:

— Вы берёте для армии своего государства пример с Рима. Но Рим, хоть и тоже воюет собираемой и распускаемой крестьянской армией, ни против Филиппа, ни против Набиса не мог обойтись без союзников-эллинов. Вряд ли обойдётся и против Антиоха.

— В Элладе, где у всех его противников фаланга македонского типа, против которой римский легион в лобовом столкновении слабоват, — уточнил я, — Но в Италии именно эта армия привела Рим к господству над всей страной. В Испании тоже никто не воюет фалангой с сариссами длиной в три человеческих роста, а нам не нужны земли за пределами Испании, нам даже сама она нужна не вся, даже половина её нам не нужна, и то, что подошло Риму в Италии, подойдёт и нам в нашей части Испании. Мы не станем хватать того, что не в состоянии проглотить и переварить, и нам не нужно сейчас трёх полностью развёрнутых легионов. Мы не станем развёртывать их до тех пор, пока у нас не будет достаточно военнообязанных крестьян на их утроенный полный состав. Нам не нужно изнурять наших людей ежегодными мобилизациями — мы хотим, чтобы одни и те же люди призывались не каждый год и не через год, а хотя бы через два года на третий…

И снова обе гречанки затараторили меж собой с пулемётной скоростью, даже с жестикуляцией в духе современных итальянок, что особенно забавно выглядело в исполнении обладавшей истинно арийской внешностью спартанки. А потом к нам обернулась Аглея:

— То, что вы задумали — неслыхано. Так не делал ещё никто и нигде. Но если вы это сделаете — у вас МОЖЕТ получиться. И нам с Хитией интересно посмотреть, как вы это будете делать.