Представьте себе такое:

Разглядываете вы себе спокойненько полки в любимом книжном. Добираетесь до секции с книгами своего любимого автора и тут неожиданно находите между знакомыми корешками красную записную книжку.

Что вы сделаете?

Ответ, по-моему, очевиден.

Возьмете и откроете ее.

А потом выполните то, о чем вас в ней просят.

Я обожаю Рождество.

Обожаю в нем все: рождественские огни, веселье, большие семейные посиделки, вкусняшки, горы подарков под елкой и пожелания всем добра. Обычно люди желают добра друг другу, но, по-моему, его заслуживают все живые существа на свете: мужчины, женщины, дети, животные – даже самые противные, как крысы из подземки. Я бы желала добра не только живым, но и покинувшим нас. И если уж обращаться к тем, кто находится на другой стороне, то почему бы не пожелать добра и волшебным созданиям: вампирам, эльфам, фейри и гномам? А давайте заключим в великодушные объятия весь мир? С его куклами и плюшевыми зверушками. (Шлю поцелуйчик моей русалочке Ариэль, возлежащей на потрепанной подушке в цветочек: люблю тебя, девочка!) Уверена, Санта это оценит. Желаю добра всем-всем!

Я обожаю Рождество так сильно, что организовала свою собственную группу распевающих гимны. И хотя живу среди благородной богемы Ист-Виллидж, совершенно не стыжусь славящих песнопений. Наоборот, я этим столь увлечена, что вся моя родня в этом году отказалась выступать со мной, сославшись на «путешествия», «занятость», «личную жизнь» и «мы думали, ты переросла это, Лили». Я решила проблему по старинке. Сделала объявления и развесила их возле кафешек на нашей улице.

Вот так в этом году я и сформировала свою собственную рождественскую группу распевающих гимны. Она состоит из меня, Мелвина (компьютерщика), Роберты (ушедшей на пенсию учительницы пения), Шины (трансвестита, работающего на полставки хореографом, на полставки – официантом), его парня Энтвона (помощника менеджера в магазине хозтоваров), злюки Эрин (вегетарианки, студентки-киношницы и участницы панк-феминистского движения «Бунт девчонок») и моего кузена Марка (оказавшегося в долгу перед дедулей и своим участием в группе вернувшего должок). Меня все зовут Трехкуплетная Лили, поскольку только я помню рождественские песни дальше второго куплета. И это неудивительно, поскольку во время репетиции они все прикладываются к фляжке Роберты с горячим шоколадом и мятным ликером.

Аллилуйя, третий куплет!

Признаться честно, я прочитала достаточное количество научных изысканий, опровергающих существование Бога. Наверное, поэтому и верю в него примерно так же, как в Санту. Я буду искренне и радостно славить имя его от Дня благодарения до сочельника, не забывая о том, что по окончании Рождества и после открытия подарков мы закруглим наши с ним отношения аж на целый год, до следующего парада универмага «Мэйсис».

Я бы с удовольствием простояла все рождественские каникулы у «Мэйсис»: в очаровательном красном наряде, позванивая колокольчиком и собирая пожертвования для Армии спасения, но мама мне запретила. Сказала, что все эти люди с колокольчиками, скорее всего, религиозные фанатики, а мы католики-лишь-на-праздник, поддерживающие гомосексуальность и право женщины на выбор. Так что никакого выпрашивания денег возле универмага! И даже не закупаемся там!

Возможно, из чувства протеста я все-таки пойду попрошайничать к «Мэйсис». Впервые за всю мою жизнь – а именно за шестнадцать лет, – родители проводят рождественские выходные отдельно от нас с братом. Они укатили на Фиджи праздновать двадцать пятую годовщину свадьбы. Женились родители сразу после университета, не имея денег на хороший медовый месяц, поэтому решили на серебряную свадьбу ни в чем себе не отказывать. Вообще, по-моему, свадебные юбилеи празднуются в кругу семьи, вместе с детьми, но меня в этом вопросе никто не поддержал. Все остальные почему-то посчитали, что отдых со мной и братом будет не столь «романтичным». Не пойму, что такого «романтичного» в том, чтобы проторчать в тропическом раю неделю с человеком, с которым не расставался всю последнюю четверть века. Не представляю, чтобы однажды кто-то захотел провести столько времени со мной наедине.

– Лили, ты этого не понимаешь, потому что никогда не была влюблена, – ответил на это мой брат Лэнгстон. – Если бы у тебя был парень, ты бы поняла.

У самого Лэнгстона, кстати, сейчас новый бойфренд. А я во всей этой ситуации вижу лишь прискорбную созависимость. И это неправда, что я никогда не любила. В первом классе я души не чаяла в Дурашке – своей мышке-песчанке. Никогда не перестану винить себя в том, что принесла ее в школу на всеобщий показ домашних питомцев. Стоило мне зазеваться, как Эдгар Тибо открыл клетку со своей кошкой, Дурашка повстречалась с Тигрицей, и… конец истории. Добра моей Дурашке там, в ее мышином раю! Прости, прости, прости! В тот жуткий день кровавой расправы я наказала себя тем, что перестала есть мясо. С шести лет я вегетарианка, и все из любви к своей мышке.

А в восемь лет я влюбилась в книжного персонажа из «Шпионки Гарриет» – Спорти. Я даже начала вести записи в стиле Гарриет – в красных записных книжках из «Стрэнда», покупаемых мне дедулей, – только без обидных замечаний о людях, которые время от времени позволяла себе главная героиня. Я рисовала, записывала понравившиеся цитаты и отрывки из прочитанных книг, идеи рецептов и маленькие, выдуманные со скуки, истории. Мне хотелось показать подросшему Спорти, что я не опускаюсь до обидных замечаний и злобных сплетен.

Лэнгстон был влюблен. Дважды. Его первый бурный роман закончился столь ужасно, что он был вынужден покинуть Бостон сразу после университетского курса и вернуться домой залечивать душевные раны. Ну ее к черту, столь сильную любовь. Брату очень тяжело дался разрыв отношений. Ему причинили такую боль, что он мог лишь плакать и тоскливо слоняться по дому. Время от времени он просил меня поиграть с ним в «Боггл» и сделать ему бутерброды с бананом и арахисовым маслом, срезав корочку с хлеба. Я, как обычно, шла у него на поводу. Постепенно Лэнгстон оправился и снова влюбился. По-моему, новый парень у него ничего. Их первое свидание прошло на симфоническом концерте. Парень, любящий Моцарта, не может быть плохим человеком. Во всяком случае, я на это надеюсь.

К несчастью, теперь, окрыленный новой любовью, брат совершенно забыл обо мне. Он должен все время быть с Бенни. Для него отъезд родителей и дедушки на Рождество – подарок. Для меня – издевательство. И я отчаянно возражала против того, чтобы Бенни расположился у нас как у себя дома на все рождественские каникулы. Я напомнила брату, что мама с папой в Рождество будут на Фиджи, дедушка – в своем зимнем доме во Флориде, а значит, он должен составить мне компанию. В конце концов, в тяжелое для него время я была рядом.

– Лили, ты не понимаешь, – отозвался брат. – Тебе нужна не моя компания, а парень, с которым ты будешь проводить свое время.

Ну да, какой девушке не нужен парень? Всем нужен. Но если смотреть на вещи реально, то эти экзотические создания довольно трудно найти. По крайней мере, достойные экземпляры. Я учусь в школе для девочек, и пусть мои сестры-лесбиянки не сочтут это за неуважение, но не имею ни малейшего желания найти среди них свою половинку. Те же редкие мужские экземпляры, которые я все-таки встречаю на своем пути – не родственники и не геи, – обычно либо слишком увлечены своими приставками, чтобы заметить меня, либо думают, что девчонка-подросток должна выглядеть как модель из журнала «Максим» или сексапильный игровой персонаж.

С дедулей тоже все непросто. Много лет назад он владел семейным продуктовым магазином на авеню-А в Ист-Виллидж. Бизнес он продал, но дом оставил. Теперь в этом доме живем мы, а дедушка переместился на четвертый этаж, заняв мансардную студию, которую называет «пентахусом». На цокольном этаже, где когда-то был продуктовый, сейчас располагается суши-ресторан. Дедуля давно уже председательствует в этом районе, превратившемся из рая для малоимущих иммигрантов в анклав яппи. Его знают все. Каждое утро он встречается со своими приятелями в местной итальянской булочной, где эти здоровенные дородные дядечки пьют эспрессо из изящных миниатюрных чашек. Прям «Клан Сопрано» против «Богемы». Ну и так как на дедулю все взирают с нежностью и любовью, они, естественно, приглядывают и за его любимицей – мной: самой младшенькой из его десяти внуков и внучек. Как рассказал мне брат, нескольких пареньков, проявивших ко мне интерес, быстренько «убедили» в том, что я еще слишком мала для свиданий. И все. Меня перестали замечать симпатичные мальчики. Такое ощущение, будто я теперь расхаживаю по району в плаще-невидимке. Серьезная проблема, скажу я вам.

Лэнгстон решил во что бы то ни стало: во-первых, занять меня каким-нибудь делом, чтобы заполучить себе своего Бенни на все Рождество; и во-вторых, отыскать это самое дело в западной части Первой авеню, подальше от защитного колпака дедули. Брат взял последнюю из моих красных записных книжек и вместе с Бенни выдумал задание с подсказками, чтобы найти мне подходящего компаньона. Во всяком случае, так они мне сказали. Придумав крайне сомнительные подсказки! Французский пианизм? Звучит как-то слегка непристойно. «Радости однополого секса»? Да я краснею от одной мысли об этом. Это уж совершенно точно непристойно. «Гламурная пышка – королева выпускного бала»? Умоляю вас! Я бы никогда не прочитала книжку с подобным названием.

Мне казалось, брата никогда еще не посещала идея глупее этой, пока он не сказал, где собирается оставить молескин. В «Стрэнде» – книжном магазине, куда родители в детстве возили нас по воскресеньям и где мы резвились как на своей личной игровой площадке. Более того, Лэнгстон расположил его рядом с моей книгой-талисманом: «Фрэнни и Зуи».

– Если твой идеальный парень существует, – заявил братец, – то найтись он должен возле старых изданий Сэлинджера. С этого и начнем.

Если бы это Рождество было обычным, с родителями и соответствующими празднику традициями, я бы никогда не согласилась на затею Лэнгстона. Но сейчас мне светили тоскливые дни без открытия подарков и других мелких радостей. В школе я популярностью не пользовалась, поэтому провести праздники было не с кем. Мне хотелось хоть чего-то ждать.

Но я думать не думала, что кто-то (я уж не говорю о невероятно желанном, но совершенно неуловимом экземпляре – парне, который любит читать и обитает на территории «Стрэнда») действительно найдет записную книжку и возьмется разгадывать задание. Я также не думала, что созданная мною группа распевающих рождественские гимны кинет меня после двух вечерних уличных выступлений, чтобы петь ирландские застольные песни в баре на авеню-B. И я уж точно никогда не думала, что кто-то, подобрав ключи к загадкам Лэнгстона, ответит мне той же монетой.

И тут мне на мобильный приходит сообщение от Марка, подтверждающее, что такой человек существует.

«Лили, тут один парень взял твою записную книжку и оставил тебе кое-что взамен. Я положил его передачу в коричневый конверт».

Невероятно!

Я тут же напечатала в ответ: «Как он выглядел?»

«Букой. Хипповатого вида», – ответил Марк.

Ого! Я попыталась представить себе дружбу с угрюмым хипстером. Не получилось. Я девушка правильная: тихоня (если не считать распевания рождественских песен), хорошистка, капитан школьной команды по футболу. Люблю свою семью. Не знаю, что считается у стильной части города крутым. Я довольно скучна и занудна и совсем не похожа на хипстера. Представьте себе одиннадцатилетнюю пацанку-шпионку Гарриет спустя несколько лет: в скрывающей грудь школьной оксфордской рубашке, которую она носит даже вне школы, в потрепанных джинсах брата, с кулоном в форме животного в качестве украшения, в растоптанных кроссовках и очках «ботаника» в черной оправе. Представили? Это я. Белая Лилия, как зовет меня иногда дедуля. Нежная и хрупкая, как считают все.

Иногда мне в голову закрадывается крамольная мысль: а не стать ли темной лилией? Время покажет.

Я помчалась в «Стрэнд» забрать то, что оставил мне таинственный незнакомец. Марк уже ушел, накорябав на конверте послание: «Я серьезно, Лили. Этот чувак – сама мрачность».

Вскрываю конверт и… что? Бука, как мысленно прозвала я незнакомца, оставил мне «Крестного отца» и меню доставки из пиццерии «Два сапога». На меню виднеются следы подошвы – оно, видно, успело поваляться на полу книжного. Тему антисанитарии продолжала и книга: изрядно подержанный, пропахший никотином экземпляр, трухлявые страницы которого дышали на ладан.

Я позвонила Лэнгстону за расшифровкой этой бредятины. Он не ответил. Стоило родителям написать, что они без приключений добрались до Фиджи, как Бенни официально переехал к нам. Теперь дверь брата на замке, мобильный выключен.

Мне не оставалось ничего другого, как отправиться за своей записной книжкой в пиццерию. В любой непонятной ситуации – глотай углеводы.

Я пошла по адресу, указанному в меню доставки, – пиццерия находилась на авеню-А, сразу за Хьюстон-стрит.

– Вы знаете угрюмого парня, которому нравится «Крестный отец»? – поинтересовалась я у официанта за стойкой?

– Если бы, – отозвался он. – Вам простую пиццу или пепперони?

– Кальцоне. – Тут подавали странноватую пиццу с каджунской приправой. Моя чувствительная система пищеварения такого не выдержит.

Заняв угловую кабинку, я принялась листать книгу, оставленную мне Букой. Никаких подсказок. Что ж, похоже, игра окончилась, не успев начаться. Простушке Белой Лилии такие сложности не по плечу.

Однако тут на пол выпало засунутое в книгу меню, и из него показался уголок листка для заметок, который я каким-то образом проморгала. Я подняла его и увидела мальчишеский почерк: небрежный и трудноразличимый.

Ужас какой. Я могу его расшифровать.

На листке был отрывок из стихотворения Мэри Хоу, самого любимого стихотворения моей мамы. Мама – профессор, специализирующийся на американской литературе двадцатого века. В детстве она частенько мучила нас с Лэнгстоном поэтическими пассажами, читая их вместо сказок на ночь. Современную американскую поэзию мы с братом знаем пугающе хорошо.

Стихотворение, упомянутое незнакомцем, мне нравится так же сильно, как и маме. В нем говорится о поэтессе, которая смотрит на свое отражение в витрине видеопроката. Мне всегда это казалось страшно забавным. Представлялась безумица, бродящая по улицам и подсматривающая за собой в витрины видеопрокатов, где рядом с ее отражением видны постеры с Джеки Чаном, Сандрой Буллок или еще какой знаменитостью, не имеющей никакого отношения к поэзии. Угрюмец понравился мне еще больше, когда я увидела, что он подчеркнул в стихе мою любимую строчку:

«Я живу. Я тебя помню».

Не видя связи между Мэри Хоу, пиццерией «Два сапога» и «Крестным отцом», я снова позвонила брату. И он опять не ответил.

Я несколько раз перечитала отрывок стихотворения. «Я живу. Я тебя помню». Поэзию я не особо понимаю, но должна отдать должное поэтессе: звучит красиво.

Двое в соседней кабинке выкладывали на стол взятые напрокат фильмы. Тут меня осенило: «в витрине видеопроката». Прямо в пиццерии располагался видеопрокат.

Я метнулась туда с такой скоростью, словно это туалет, куда мне срочно приспичило, – и сразу прошла в нужную секцию. «Крестного отца» там не оказалось. Тогда я спросила работницу видеопроката, где могу найти этот фильм.

– Он на руках, – ответила та.

Тем не менее я вернулась в секцию и все-таки нашла «Крестного отца – 3», но не на той полке. Открыла коробку и – удача! – увидела еще одну записку с почерком Буки:

– Это что, шутка? – спросил я у Аманды.

И она так на меня посмотрела, что стало ясно: надо мной действительно подшутили.

Вот это дерзость!

На кой черт я упомянул рождественские фильмы? Естественно, Лили не удержалась от подколки. А записка-то!

Я никогда не хожу в кино одна. Обычно я смотрю фильмы с дедушкой, братом, родителями или кем-то из родственников. Больше всего мне нравится ходить в кино всей семьей – эдакой армией попкорн-зомби, в унисон ахающей, и хохочущей, и не брезгующей пить из одной соломинки кока-колу необъятных размеров. Для того семья и нужна.

Я собиралась потребовать у Лэнгстона и Бенни сходить со мной на десятичасовой сеанс. В конце концов, они сами заварили всю эту кашу. Я специально пошла будить их пораньше – в восемь утра, – чтобы они успели покопаться в своих футболках с ироничными надписями и навести на голове творческий беспорядок в стиле «мне пофиг на прическу, на которую ни капли не пофиг».

Вот только Лэнгстон, когда я попыталась его растормошить, швырнул в меня подушку. И даже головы не поднял.

– Прочь из моей комнаты, Лили, – проворчал он. – Иди в кино одна!

Бенни перевернулся и посмотрел на часы рядом с кроватью.

– Ay, mamacita[3], который час? Восемь?! Merde merde merde[4], и это в Рождество, когда не поспать до полудня просто-напросто преступление? Ay, mamacita… Иди спать! – Бенни снова перевернулся на живот, накрыл голову подушкой и, видимо, сразу погрузился в свой испано-английский сон.

Я чувствовала себя разбитой, поскольку встала в четыре утра, чтобы сделать своему таинственному другу особенный подарок. И не отказалась бы, как в детстве, прикорнуть на полу рядом с Лэнгстоном. Но подозреваю, что если заикнусь о таком в это самое утро, в этой самой компании, Лэнгстон повторит свою дежурную фразу:

– Ты слышала меня, Лили? Прочь из моей комнаты!

Ой, он и правда это сказал, а не в моем воображении.

– Но мне нельзя идти в кино одной, – напомнила я брату правило, установленное родителями, когда мне было восемь. Его никто не отменял.

– Тебе можно идти в кино одной. А если даже нельзя, то пока родители в отъезде, за тебя отвечаю я. И чем скорее ты покинешь мою комнату, тем скорее я разрешу тебе гулять до двенадцати, а не до одиннадцати.

– Мне запрещено гулять после десяти, а не одиннадцати.

– Знаешь что? У меня для тебя новое правило: никаких запретов на гулянки. Гуляй до скольких хочешь и с кем хочешь, мне плевать, только мобильный не выключай, чтобы я мог убедиться, что ты еще жива. Веселись на здоровье: напивайся, развлекайся с парнями и…

– Ла-ла-ла-ла-ла, – запела я, заткнув уши ладонями, чтобы не слышать дальнейшие пошлости. Повернулась, собираясь выйти из комнаты, но тут вспомнила: – А что мы будем готовить на предрождественский ужин? Я подумываю о жареных каштанах и…

– Вон! – закричали хором Лэнгстон и Бенни.

Вот тебе и предрождественские пожелания. Когда мы с братом были маленькими, то за неделю начинали готовиться к Рождеству и каждый день приветствовали друг друга за завтраком словами: «Доброе утро! Счастливого тебе пред-пред-пред-предрождественского дня!» И так до самого Рождества.

Интересно, какие монстры поджидают в кинотеатре тех, кто приходит туда в одиночестве, потому что их братья наотрез отказались вылезать из постели? Нужно по-быстрому научиться делать злобную мину, чтобы быть готовой к разного рода опасностям. Я оделась, упаковала свой особенный подарок, а потом покорчила у зеркала страшные рожи, которые должны были отпугнуть любого монстра, нацелившегося на одиночку.

Состроив наистрашнейшее лицо – болтая языком, морща нос, злобно сверкая глазами, – я заметила Бенни, стоящего позади меня в коридоре.

– Зачем ты изображаешь котенка? – спросил он, зевнув.

– Я изображаю страшные рожи!

– Слушай, – отозвался он, – papi[5] скорее отпугнет твой прикид, чем твоя злобная кошачья мордашка. Что ты нацепила на себя, Мисс Безумица?

Я оглядела свой наряд: школьная оксфордская рубашка, заправленная в войлочную желто-зеленую юбку до колен с вышитыми на ней оленями, чулки с узором карамельной трости и поношенные кроссовки.

– А что не так с моей одеждой? По-моему, мой наряд довольно праздничный для пред-предрождественского дня. И для фильма с оленем. И вообще, я думала, ты спишь.

– В туалет захотелось. – Бенни обвел меня с ног до головы оценивающим взглядом. – Нет, – отрезал он. – Обувка у тебя точно не в тему. Если уж собралась идти в таком виде, то уж доработай образ до конца. Идем.

Он взял меня за руку и потащил к шкафу. Там порылся в куче моих кроссовок.

– У тебя что, никакой другой обуви нет? – удивился Бенни.

– Что-то завалялось в сундуке со старьем, – шутливо ответила я.

– Отлично!

Он бросился к старому сундуку, стоявшему в углу комнаты, и принялся выгребать оттуда тюлевые пачки, балахоны, фанатские бейсболки, пожарные каски, туфельки принцессы, туфли на платформе и кошмарное количество резиновых тапочек, пока, наконец, не вытащил на свет божий сапожки мажоретки, принадлежавшие моей двоюродной бабушке Иде. С кисточками и железными набойками на носках и каблуках.

– Они тебе по размеру? – спросил Бенни.

Я примерила их.

– Большеваты, но сойдет. – Сапоги замечательно подходили к чулкам. Прикольные.

– Класс! Они будут отлично смотреться с твоей шапкой.

Шапка у меня забавная – винтажная, красная, с помпонами по бокам. «Винтажная» в том смысле, что я связала ее в четвертом классе для школьного танцевального мюзикла «Рождественская песнь», на который нас, конечно же, вдохновил Диккенс. Пришлось порядком поднасесть на директора школы, чтобы он разрешил нам поставить его на сцене. Некоторые люди слишком узколобы.

Завершив свой образ, я направилась к метро и чуть не потеряла по дороге болтающиеся на ногах сапоги. Уже хотела вернуться домой и переобуться в свои старенькие кроссовки, но передумала: набойки так празднично постукивали по тротуару! Эти сапоги просто созданы для того, чтобы петь… ла-ла-ла… ой, чуть не соскочили… ха-ха-ха.

Должна признаться, что, несмотря на желание следовать указаниям таинственного незнакомца, я понимала: парень, оставивший мне билет на «Бабулю сбил олень Санты», вряд ли окажется тем, кто мне нужен. Меня оскорбляло уже само название фильма. Лэнгстон сказал, что к таким вещам нужно относиться с юмором, но я не понимаю, что такого смешного в наезде оленя на пожилого человека. Олень – травоядное животное и питается исключительно растительной пищей. Он ни за кем не охотится и никого не затаптывает. Мне неприятны мысли об олене, навредившем какой-то старушке, поскольку все мы знаем: случись такое не в кино, а в реальной жизни, Служба охраны диких животных устроила бы охоту на этого оленя и пристрелила бы рогатого беднягу, когда виновником случившегося, скорее всего, была бы сама бабуленция! Которая вечно забывает надеть очки и из-за остеопороза ходит медленно, согнувшись в три погибели. Да она же просто живая мишень для нашего старого доброго Бэмби!

Наверное, в кино я собралась ради одного – возможности встретиться с таинственным парнем. Хотя на листке, оставленном им вместе с записной книжкой в чулке с моим именем, он написал:

В дверь позвонили около двенадцати, как раз когда должен был закончиться фильм «Бабулю сбил олень Санты». Поэтому моей первой (и, признаюсь, нелепой) мыслью было: «Лили меня отследила! Ее дядя работает в ЦРУ, он нашел меня по отпечаткам пальцев, и сейчас меня арестуют за то, что я притворялся кем-то, достойным внимания Лили». К входной двери я шел, заложив руки за спину – практиковался в ходьбе с наручниками. Однако, посмотрев в глазок, увидел не девушку и не агента ЦРУ, а переминающегося с ноги на ногу Бумера.

– Бумер, – сказал я.

– Кто ж еще! – отозвался он.

Бумер. Уменьшительное от «Бумеранг». Кликуха, данная ему не за способность возвращаться после того, как им кто-то кинется, а за сходство по темпераменту с псинкой, гоняющейся за этим самим бумерангом, снова, и снова, и снова. Бумер – мой самый старый друг (разумеется, не в том смысле, что ему ого-го сколько лет, а в том, что мы знаем друг друга уже очень давно). С семи лет у нас появилась наша собственная рождественская традиция – поход в кино на двадцать третье декабря. Вкусы Бумера с того времени почти не изменились, так что я уже знал, какой фильм он выберет.

И точно, переступив порог, друг крикнул:

– Хей! Готов идти на «Братву»?

«Братва» – новый анимационный фильм студии «Пиксар» о степлере, безнадежно влюбленном в бумаженцию и скооперировавшемся со своими дружками-канцтоварами, чтобы завоевать ее сердце. Опра Уинфри озвучила скотч, а Уилл Феррел – охранника, вставляющего влюбленным палки в колеса.

– Смотри! – Бумер выпотрошил свои карманы. – Несколько недель собирал фигурки из «Хэппи мил». У меня есть все, кроме лапульки Лорны Дырокол.

Он сунул пластиковые игрушки мне в руки, чтобы я их рассмотрел.

– А это разве не дырокол? – удивился я.

– Блин! – хлопнул себя по лбу Бумер. – Я думал, это папка для файлов Фредерико.

По воле судьбы, «Братва» шла в том же самом кинотеатре, куда я отправил Лили. Так что я мог убить двух зайцев разом: соблюсти нашу с другом традицию и забрать записную книжку Лили до того, как до нее доберутся какие-нибудь сорванцы или сорвиголовы.

– Где твоя мама? – спросил Бумер.

– На уроке танцев, – солгал я. Пронюхай он, что моих родителей в городе нет, тут же помчится на всех парах к своей маме, и тогда мне гарантировано самое что ни на есть бумеровское Рождество.

– Она оставила тебе денег? Если нет, то я за тебя заплачу.

– Не волнуйся, дружище, – обнял я его рукой за плечи, не давая раздеться. – Сегодня за кино плачу я.

Я не собирался говорить ему о записной книжке, но он шел за мной по пятам, когда я нырнул за своим трофеем за картонную фигуру Мамы.

– Ты чего? Контактную линзу посеял?

– Нет. Для меня тут кое-что оставили.

– Ооо!

Бумера здоровяком никак не назвать, но из-за своей вечной суеты он занимает кучу пространства. Он следил за мной через плечо картонной мамаши, привлекая к нам внимание продавцов попкорна. Не хватало еще, чтобы нас с ним выгнали из кинотеатра.

Записная книжка была там, где и ожидалось. А рядом с ней жестяная банка.

– Вот что я искал. – Я показал другу молескин.

Бумер сцапал банку, открыл крышку и заглянул внутрь.

– Ого! Зачетный тайничок. Забавно, что кто-то оставил печенья там же, где для тебя оставили записную книжку.

– Думаю, печенья тоже для меня. – Что подтверждалось стикером: «Печенья тебе. Счастливого Рождества! Лили».

– Точно? – Бумер достал из банки печенье. – Откуда знаешь?

– Догадываюсь.

Друг помешкал.

– Хм. На коробке должна быть записка с твоим именем. Ну, если это тебе.

– Моего имени не знают.

Бумер сунул печенье обратно в банку и закрыл крышку.

– Нельзя есть печенья от того, кто не знает твоего имени! – заявил он. – Вдруг в них лезвия?

Кинотеатр заполнялся детьми и родителями. Если мы не поспешим, то «Братву» будем смотреть с первых рядов.

Я показал ему стикер:

– Видишь? Они от Лили.

– Лили? Это кто?

– Девушка, кто же еще.

– Ооо… девушка!

– Бумер, так реагирует малышня из началки.

– Ладно. Ты трахаешь ее?

– Уговорил, я был не прав. «Ооо… девушка!» понравилось мне гораздо больше. Давай на этом и остановимся.

– Вы учитесь в одной школе?

– Вряд ли.

– Вряд ли?

– Слушай, лучше нам купить билеты, а то мест не останется.

– Она тебе нравится?

– Да что ж ты пристал, как пиявка. Разумеется, она мне нравится. Но я пока с ней не знаком.

– Пиявки пьют кровь. Я не кровосос, Дэш.

– Я в курсе, Бумер. Это фигура речи. Такая же, как «поварить котелком». Ты же понимаешь, что речь тут вовсе не о «котелке».

– А о чем же! – возразил друг. – Забыл о наших котелках?

Ах да. Мне вспомнились наши старые лыжные шапки (синяя – Бумера, зеленая – моя), которые мы в первом классе называли «котелками» и надевали на головы, чтобы лучше думалось. У Бумера есть чудная черта. Спроси, кто в его частной школе вел уроки в прошлом семестре, и он не сможет вспомнить имен учителей. Зато он помнит цвет и модель каждой игрушечной машинки, с которой мы когда-либо играли.

– Неудачный пример, – согласился. – Признаю свою ошибку.

Заняв свои места (на мой вкус, расположенные низковато, зато с барьером из курток между мной и сопливым мальцом слева), мы накинулись на печенья.

– Очень вкусно, – признал я, съев одно из них – со снежинками из молочного шоколада.

Бумер понадкусал шесть печений с различным вкусом, чтобы понять, в каком порядке их лучше съесть.

– Мне понравилось коричневое, светло-коричневое и почти-коричневое. Насчет мятного сомневаюсь. Но с лебкухен, точняк, самое лучшее.

– С чем?

– С пряничной смесью. Вот это, – показал мне его Бумер.

– Что это еще за смесь такая, «лебкухен»? Сам придумал? Звучит сексуальненько.

– Не пошли! – возмутился Бумер так, словно печенье могло обидеться.

– Ну прости, прости.

Перед фильмом начался показ рекламных роликов, и пока Бумер таращился на «эксклюзивные анонсы» детективных сериалов для кабельных каналов, где играли так себе звезды восьмидесятых, мне наконец удалось прочитать воспоминание Лили. Бумеру бы понравилась история Визгли, вот только он бы ее пожалел, а я же знаю правду: странной девочкой быть куда как круче. Мне безумно импонировало несколько извращенное чувство юмора Лили. Она казалась мне ироничной, резковатой, сексуальной и шальной. Я бы дал ей прозвище Пряность Лебкухен. К тому же, бог ты мой, ее печенья до того вкуснющие, что так и тянет пожелать на Рождество: «Еще печений!»

Но нет. Лили велела не умничать, и, хотя такой ответ был бы искренним, боюсь, она приняла бы его за шутку или, хуже того, за подлизывание.

Непростой вопрос она задала. Особенно учитывая то, что мне приходится сдерживать сарказм. Ведь руки так и чешутся написать пафосный ответ, который любят на конкурсах красоты: «Мира в мире!» Но при этом, конечно же, как-нибудь скаламбурить: «пира в мире», «мира в тире», «сыра Фире» и тому подобное. Также можно было бы разыграть свою «ах ты сиротинушка» карту и пожелать моей семье воссоединения, но на сегодняшний день это было последнее, чего я хотел.

Началась «Братва». Местами она была очень даже забавной, к тому же я ценю иронию, без которой не обходится практически ни один анимационный диснеевский фильм. Но любовная линия хромала на обе ноги. После всех мало-мальски феминистично настроенных героинь дамочка в этом мульте оказалась пустышкой. В буквальном смысле этого слова. Она представляла собой чистый бумажный лист. Пусть она и могла сложиться в бумажный самолетик, чтобы отправиться со своим степлером-бойфрендом в романтический полет по волшебному конференц-залу, и довольно бойко противостояла в финальной сцене злополучному охраннику… но меня она не особо впечатлила. А вот Бумер, степлер и большинство детей в зале были от нее без ума.

Может, мое рождественское желание – кого-то себе найти? Как степлер бумагу. А может, я сам – бумага, и мне как раз нужен степлер? Или я штемпельная подушка, влюбленная в степлер, но не сумевшая завладеть его вниманием. До сей поры я встречался лишь с точилками для карандашей (если не считать Софию, которую можно сравнить с мягким ластиком).

А не поразмышлять ли над тем, что мне действительно хочется на Рождество, в музее мадам Тюссо? Очереди из туристов, фоткающих восковые фигуры, способны подстегнуть чье угодно воображение.

Я знал, что Бумер не откажется от экскурсии, поэтому, как только степлер со своей бумаженцией обрели счастливый конец и на экране пошли титры (под приятный голос Селин Дион, поющей «You Supply My Love»), я потащил друга из кинотеатра на Сорок вторую улицу.

– Откуда тут столько народу? – спросил Бумер, проталкиваясь сквозь толпу.

– Бегают по магазинам, – объяснил я.

– Уже? Не рановато ли для возвращения покупок?

Реально не понимаю ход его мыслей.

В музее мадам Тюссо я был всего раз, в прошлом году. Мы с друзьями тогда пытались установить мировой рекорд по количеству неприличных снимков с восковыми фигурами знаменитостей и исторических личностей. Не буду врать, фотографироваться в непристойных позах с кучей восковых фигур было нервозно. Особый мандраж вызвал Николас Кейдж, от которого у меня и в реальной жизни мурашки по телу. Моя подруга Мона хотела задействовать снимки в своем выпускном проекте, да и охранники не возражали против этого непотребства: им главное, чтобы не было физического контакта. Я тогда изложил подруге одну из своих теорий, что мадам Тюссо затеяла всю эту эпопею с восковыми фигурами ради создания воскового борделя, чьей владелицей впоследствии и стала. Мона пришла от идеи в восторг, однако доказательств мы не нашли и к проекту приплести ее не смогли.

Вход охраняла восковая копия Моргана Фримена. Может, это что-то вроде небесной кары? И каждый раз, как какой-нибудь актер, обладающий хоть каплей таланта, продает свою душу, чтобы заблистать в голливудских кинокартинах, не имеющих никакой социальной ценности, его облик моментально запечатлевают в воске и выставляют в дверях музея мадам Тюссо? А может, руководство музея просто просекло, что все любят Моргана Фримена. Кто ж откажется сфоткаться с ним перед тем, как войти в сам музей?

Забавно, но следующими двумя восковыми фигурами были Сэмюэль Л. Джексон и Дуэйн «Скала» Джонсон, что лишь подтверждало мою душепродажную теорию. А еще возникал вопрос: работники музея спецом держат все чернокожие фигуры в вестибюле? Очень странно. Бумер, похоже, этого не заметил. Он вел себя так, словно попал на парад знаменитостей во плоти и крови. Друг встречал восторженным возгласом каждую новую фигуру… «Вау! Это Холли Берри!»

Мне же хотелось кричать благим матом на цену за билет. Пришлось раскошелиться на двадцать пять баксов. Нужно не забыть сказать Лили, чтобы в следующий раз, когда ей захочется отправить меня полюбоваться восковой фигурой Честного Эйба, она клала в записную книжку наличные на расходы.

Внутри было настоящее фрик-шоу. В прошлое мое посещение музей почти пустовал. Видно, в каникулы дома все сходят с ума, поэтому толпы зевак окружали даже самые сомнительные восковые фигуры. Неужели Ума Турман стоит такой толкотни? Или Джон Бон Джови?

Если честно, музей угнетал меня. Восковые фигуры были и правда суперреалистичными. Но, черт, скажите мне «воск», и я подумаю: «плавится». В настоящей статуе есть что-то постоянное, долговечное. Я про те, которые не здесь. И дело не только в воске. Просто вы же понимаете, что в каком-то уголке этого здания есть кладовая, забитая использованными и ненужными статуями – фигурами тех, чьи дни славы прошли. К примеру, участниками группы «Н Синк» (кроме Джастина Тимберлейка), или «Бэкстрит Бойз», или «Спайс Герлз». Разве кто-нибудь сейчас снимается с восковой группой из сериала «Сайнфелд»? А Киану Ривз хоть раз останавливался возле своей копии, чтобы вспомнить то время, когда люди толпами ходили вокруг него?

– Смотри, Майли Сайрус! – закричал Бумер, и с десяток младшеклассниц подлетели к нему потаращиться на бедняжку, застывшую в нескладном (но для нее – прибыльном) подростковом возрасте. И копия-то вышла неудачной. Что-то в ней было не то. Казалось, это не сама Майли Сайрус, а ее кузина-провинциалка, принарядившаяся и пытающаяся походить на сестру. За Майли застыли восковые фигуры группы «Джонас Бразерс». Однажды и их призовет к себе Кладовая Позабытых Статуй.

Конечно же, прежде чем я найду Честного Эйба, нужно понять, что же я все-таки хочу на Рождество.

Пони.

Бесплатный проездной на все виды транспорта Нью-Йорка.

Обещания, что Лилиного дядюшку Сэла никогда больше не подпустят к детям.

Роскошный желто-зеленый диван.

Новую лыжную шапку-думалку.

Похоже, я просто неспособен придумать серьезный ответ.

Что я действительно хочу – чтобы Рождество поскорее прошло. Может, Лили меня поймет… а может, и нет. Даже самые крутые девчонки обожают Санту. И я не могу винить Лили за ее веру, поскольку понимаю: приятно тешиться иллюзией. Я это не о вере в Санту, а о вере в то, что благодаря какому-то празднику на человека вдруг свалится счастье.

– Дэш?

Я поднял взгляд и увидел Прию с двумя братишками на хвосте.

– Привет, Прия.

– Это она? – спросил Бумер, каким-то чудом сумевший оторвать свое внимание от Джеки Чана, чтобы поставить меня в неловкое положение.

– Нет, это Прия, – ответил я. – Прия, это мой друг – Бумер.

– Я думала, ты в Швеции.

Она была раздражена. Непонятно только, на меня или вцепившегося ей в рукав брата.

– Ты был в Швеции? – влез в разговор Бумер.

– Нет. Поездка отменилась в последнюю минуту. Из-за политических волнений.

– Это в Швеции-то? – не поверила Прия.

– Ага. Странно, что «Таймс» это скрывает. Полстраны бастует из-за того, что кронпринц брякнул о Пеппи Длинный Чулок. Так что никаких фрикаделек на Рождество, если вы меня понимаете[6].

– Печалька, – отозвался Бумер.

– Ну, раз ты не уехал… – начала Прия. – Я устраиваю вечеринку на следующий день после сочельника. София тоже придет.

– София?

– Ты ведь в курсе, что она в городе? Приехала на Рождество.

Бьюсь об заклад, Прия наслаждалась этим. Казалось, даже ее козявки-братья наслаждаются этим.

– Естественно, – солгал я. – Просто… я же должен был уехать в Швецию. Сама понимаешь…

– Вечеринка начинается в шесть. Можешь с другом приходить. – Братья снова начали куда-то ее тянуть. – Надеюсь, увидимся.

– Да, конечно. София.

Я не собирался произносить последнее слово вслух. И не знаю, слышала ли его Прия – так быстро ее утащили мальчишки.

– Мне нравилась София, – сказал Бумер.

– Да, мне тоже.

Странновато было в погоне за Лили уже дважды столкнулся с Прией, однако я все равно списал это на совпадение. София не вписывалась в ту игру, которую мы с Лили вели. Разумеется, все это могло быть большим розыгрышем, однако я прекрасно знаю Софию и ее подружек: шутки – это явно не про них.

Потом я задумался: а хочу ли на Рождество Софию? Повязанную бантом. Под рождественской елкой. Говорящую мне, что я охрененно клевый.

Неа. Не особо.

Она мне нравилась, конечно. Мы были до того хорошей парой, что, по мнению наших друзей, – больше ее, чем моих, – прекрасно вписывались в стереотип, как должны выглядеть влюбленные. Нас таскали на свидания из четырех пар. Мы были замечательными партнерами по настольным играм. Мы переписывались друг с другом перед сном. София провела в Нью-Йорке всего три года, поэтому мне приходилось объяснять ей культурные особенности, а она, в свою очередь, рассказывала мне истории об Испании. Дойдя до «третьей базы»[7], мы там и застряли. Словно боялись, что если продвинемся дальше, нас «осалит» кетчер.

Я почувствовал (легкое) облегчение, когда София сообщила о своем возвращении в Испанию. Мы пообещали поддерживать связь, что и делали около месяца. Потом стали просто читать новости в онлайн профилях друг друга. На этом все.

Нет, мне хотелось на Рождество чего-то большего, чем София.

Может, Лили? Трудно сказать. Разумеется, последнее, что я написал бы в записной книжке: «Все, чего я хочу на Рождество, – это ты».

– Чего я хочу на Рождество? – спросил я Анжелину Джоли.

Ее полные губы не приоткрылись.

– Чего я хочу на Рождество? – спросил я у Шарлиз Терон. И добавил: – Прикольное платье.

Она тоже мне не ответила.

– Они у тебя натуральные? – заглянул я в ее декольте.

Шарлиз даже не попыталась влепить мне пощечину.

Наконец я повернулся к Бумеру:

– Чего я хочу на Рождество?

Он на секунду задумался:

– Мир во всем мире?

– Ну спасибо, ты мне очень помог!

– А что у тебя в амазонском перечне хотелок? – спросил друг.

– Где?

– На «Амазоне». В перечне хотелок?

– Ты про список желаний, что ли?

– Ну да, про него.

И тут меня осенило, чего я хочу. То, что всегда хотел. Но мое желание было невыполнимым, поэтому я даже не внес его в список.

Мне нужно было куда-то присесть, но единственную скамейку тут уже заняли в ожидании автобуса Элизабет Тейлор, Хью Джекман и Кларк Гейбл.

– Я на секунду, – бросил я Бумеру, нырнул за Оззи Осборна со всей его семейкой (приблизительно 2003 года) и начал писать в записной книжке.

В сочельник я проснулась с радостной мыслью: «Ура! Наконец наступил канун Рождества – день, предшествующий самому лучшему дню в году!» Затем радость чуток померкла, ведь разделить мне его было не с кем. И зачем я только отпустила родителей? У них, видите ли, двадцать пятая годовщина. В рождественские дни подобный эгоизм недопустим!

Дедушкин трехцветный кот Ворчун, казалось, был согласен со мной в том, что день начинался не очень-то весело. Он настойчиво потерся о мою шею, положил мордочку на мое плечо и громко хрюкнул мне в ухо. Перевожу с его кошачьего: «Вставай давай и корми меня, человек!»

Так как Лэнгстон был для меня потерян, я провела ночь в своем любимом «укромном уголке Лили», у дедушки наверху. Лилин уголок – древняя кушетка, покрытая вязаным шерстяным пледом и стоящая в мансарде прямо под слуховым окном. В мансарде дедуля устроил для себя «дом престарелых», после того как продал свой бизнес и моя семья заняла третий этаж дома, где когда-то дедушка с бабушкой воспитывали мою маму и ее братьев. Бабушка умерла перед моим рождением, и, возможно, именно поэтому я стала дедушкиной любимицей. Меня назвали в честь нее, и в то время как дедуля переехал наверх, я переехала вниз. Получилось, что, потеряв одну Лили, дедушка сразу обрел другую. Он сказал, что решил отремонтировать мансарду для своих позднехолостяцких нужд и что благодаря ежедневной ходьбе по лестнице сохранит свою молодость.

Когда дедуля уезжает во Флориду, я забочусь о его коте. Ворчун – злобный котяра, но в последнее время нравится мне больше Лэнгстона. Пока я кормлю его и не мучаю нежеланными поцелуями, кот не кинет меня ради какого-то парня. Ворчун для меня почти как мой собственный питомец, так как родители не разрешают мне завести своих зверушек.

Когда я была маленькой, мы взяли двух кошек из приюта: Холли и Хобби. Они быстро покинули нас. Обе умерли от лейкоза, но я тогда этого не понимала. Мне сказали, что Холли и Хобби закончили «учебу» у нас и поступили в «кошачий колледж», поэтому я их больше никогда не увижу. Это случилось всего спустя пару лет после происшествия с мышкой. Понятное дело, что реальную причину исчезновения кошек от меня скрыли. И позже об этом пожалели. Уж лучше бы они были со мной честны. Когда мне было восемь, мы с дедушкой поехали в Уильям-колледж навестить моего кузена Марка – первокурсника. За выходные я обшарила чуть ли не весь кампус в поисках своих кошек, а в библиотеке вообще заглянула в каждый уголок. Тогда-то Марк при всех, прямо в общей столовой, популярно объяснил мне, почему бедные животинки не могут быть ни здесь, в его колледже, ни в каком другом колледже, кроме небесного. Тут начался второй акт действия под названием «Лили Визгля». Короче говоря, Уильям-колледж будет рад, если я в следующем году не подам в него документы.

С тех пор я время от времени умоляла родителей позволить мне завести котенка, черепашку, собаку, попугая или ящерку, но все мои просьбы отклонялись. И после этого родители, как ни в чем не бывало, укатили вдвоем праздновать Рождество. А я их отпустила! И вот у кого тут грешок за душой, а?

Я считаю себя жизнерадостным человеком, особенно в праздничные дни, но как тут радоваться Рождеству, когда от него веет холодом и одиночеством? Родители отдыхают на Фиджи, Лэнгстон не отлипает от Бенни, дедуля сидит во Флориде, а все остальные родственники разъехались кто куда, подальше от Манхэттена. Двадцать четвертое декабря – обычно Самый Потрясающий День перед Самым-Самым Потрясающим Днем Года – обещает мне скуку смертную.

Сейчас бы мне очень пригодились подружки, с которыми можно погулять и развеяться, но в школе я человек незаметный, что меня в принципе устраивает. Я только на футбольном поле суперзвезда. Странно, но мой талант в игре не сделал меня популярной. Меня уважают, да. Однако не приглашают в кино и на внеклассные посиделки. Наверное, тут еще немаловажную роль играет то, что мой папа – замдиректора школы. Видимо, дружить со мной в каком-то смысле рискованно. Мои спортивные способности в комплекте с полной социальной апатией сделали меня капитаном футбольной команды. Я единственная, кто ладит абсолютно со всеми, при этом ни с кем не дружа.

Утром в канун Рождества я пообещала себе в новом году поработать над собой: стать более общительной и дружелюбной, чтобы на важные праздники, если семья снова бросит меня, больше никогда не остаться одной.

На сегодняшний день моей компанией была лишь записная книжка.

И хотя ведущий со мной игру Безымянный-Он интриговал меня до того, что я каждый раз безумно волновалась, получая сообщение о возврате записной книжки Той-Которая-Вежливо-Назвала-Свое-Имя, он также вызывал у меня некое беспокойство. Уже не один, не два, а три моих родственника (кузен Марк из «Стрэнда», дядя Сэл из «Мэйсис» и двоюродная бабушка Ида из музея мадам Тюссо), независимо друг от друга, при описании этого таинственного парня, слишком «загадочного» и «мудреного», чтобы просто взять и представиться, использовали одно и то же слово: «бука». И вот я думаю: а стоит ли продолжать всю эту шараду? Мне даже не сказали, симпатичный ли он.

Это плохо, что я мечтаю об идеальной и чистой любви, как в мультфильме «Братва»? О, как же мне хочется быть бумажным листом, парящим со степлером по конференц-залу, видящим лишь великолепные городские небоскребы в окне и ежегодные доклады с радужными прогнозами о прибыли и совершенно не замечающим на столе злодейский интерком, Данте, озвученный Кристофером Уокеном, – корпоративного рейдера, тайно планирующего захват компании. Я бы с удовольствием попала в плен к Данте, чтобы быть спасенной героем степлером. Похоже, мне хочется быть… скрепленной степлером. (Это глупо? Антифеминистично? Жаль, если так.)

Бука вряд ли похож на мечтателя-степлера, но все равно нравится мне. Даже если он слишком претенциозный, чтобы назвать свое имя.

Здорово, что на Рождество он хочет словарь. Это так эксцентрично. Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что я могу дать ему желаемое и при этом совершенно бесплатно. Но сначала он должен доказать, что достоин этого. А то пока я вся в сомнениях, ведь он даже не назвался.

«Мое имя – соединитель для букв».

И что это значит??? Я тебе не Эйнштейн, Бука! И не Парень из Электрички[12], кем бы ты там ни был.

Бумер наотрез отказался что-либо рассказывать мне.

– Она высокая?

Друг покачал головой.

– Значит, маленькая?

– Нет… Не скажу.

– Симпатичная?

– Не скажу.

– Стремно-престремная?

– Не сказал бы, даже если бы знал, что это значит.

– Светлые волосы падали ей на глаза?

– Нет… Подожди, пытаешься меня одурачить? Ничего тебе не скажу! Вот, держи. Она передала.

Вместе с записной книжкой он отдал мне… куклу?

– Это что, плод сексуальных утех мисс Пигги и безумного барабанщика? – удивился я.

– Мои глаза! – закричал Бумер. – Мои глаза! Как мне теперь это развидеть?!

Я посмотрел на часы.

– Тебе нужно вернуться домой до ужина, – напомнил я другу.

– А твоя мама с Джованни скоро придут?

Я кивнул.

– Рождественские обнимашки! – воскликнул Бумер и тут же заключил меня в объятия, которые никак, кроме рождественских, не назовешь. Знаю, они должны бы были наполнить мое сердце радостью, вот только ничего, связанное с культурой Рождества, не могло этого сделать. Для меня это все – чепуха. И все же я крепко обнял друга в ответ. Сейчас он уйдет, и квартира снова будет в моем распоряжении.

– Увидимся после Рождества? На вечеринке? – спросил Бумер. – Когда она там? Двадцать седьмого?

– Двадцать шестого.

– Нужно записать.

Он схватил со стола у двери ручку и написал у себя на руке: «26».

– А что именно будет двадцать шестого, писать не будешь?

– О нет. Такое я не забуду. Это же вечеринка твоей девушки!

Я не стал его поправлять, но понимал, что позже это все равно придется сделать.

После благополучного ухода Бумера я окунулся в благословенную тишину. Канун Рождества, и мне никуда не нужно идти. Довольный собой, я скинул обувь, затем – штаны и рубашку. И нижнее белье. После чего стал расхаживать по дому в чем мать родила. Чувство было необычным: я немало раз оставался в доме один, но никогда не ходил по нему обнаженным. Было холодновато и между тем прикольно. Я помахал соседям. Съел йогурт. Включил диск мамы с саундтреками к фильму «Мамма Миа» и немного покружил по комнате. Слегка смахнул пыль.

Потом я вспомнил про записную книжку. Казалось неправильным открывать ее голым, поэтому я натянул нижнее белье. Накинул рубашку (не застегивая) и надел штаны.

В конце концов, Лили заслуживает уважения.

Написанное поразило меня до глубины души. Особенно часть, касающаяся Фрэнни. Всегда питал к ней слабость. Как и большинство героев Сэлинджера, она не была бы безумной, если бы с ней не случились безумные вещи. Читателю совершенно не хочется, чтобы она осталась с придурком Лейном. И если Фрэнни все-таки поедет в Йель, то лучше бы она сожгла это место дотла.

Образ Лили в моем сознании наложился на Фрэнни. Вот только Лили не влюбилась бы в Лейна. Она бы влюбилась в… Понятия не имею, в кого бы она влюбилась и был бы ее избранник похож на меня.

В это Рождество я решила сделать себе подарок. Решила весь день общаться только с животными (настоящими и игрушечными) и Букой из записной книжки – если та вернется ко мне, – а разговоров с людьми (пусть даже это родители или брат) по возможности избегать.

Когда я научилась читать и писать, родители вручили мне доску для записей, которую я с тех пор всегда держу в своей комнате. Мысль состояла в том, чтобы я, Лили, в трудные для себя моменты вместо того, чтобы давать волю жуткой Визгле, изливала свои чувства на доску. Таким образом, она служила чем-то вроде терапевтического инструмента.

Так вот, когда этим рождественским утром родители позвонили мне по видеочату, я уже сидела наготове с доской. Я еле узнала их на экране компьютера. Предатели выглядели такими здоровыми, загорелыми и отдохнувшими! Не по-рождественски вообще!

– Счастливого Рождества, милая! – поздравила меня мама. Она сидела на террасе бунгало, или как там эти домики называются, и за ее спиной плескался океан. За эту неделю мама сбросила лет десять.

Рядом с ней, закрыв мне вид на океан, появилось сияющее лицо папы.

– Счастливого Рождества, родная! – сказал он.

Я написала ответ на доске и развернула ее к экрану:

«Вам тоже счастливого Рождества!»

Родители, увидев доску, нахмурились.

– О-о, – отреагировала мама.

– О-о, – вторил ей папа. – Медвежонок Лили сегодня не в настроении? И это несмотря на то, что мы готовили тебя морально к нашей поездке с прошлого Рождества, и ты уверила нас, что это Рождество без проблем проведешь самостоятельно?

Я стерла написанное на доске и заменила поздравление словами:

«Лэнгстон рассказал мне о частной школе».

Они поменялись в лицах.

– Позови брата! – потребовала мама.

«Он простыл. Сейчас спит», – написала я.

– Какая у него температура? – спросил папа.

«38.3»

Раздражение на лице мамы сменилось беспокойством.

– Бедняжка. И это в Рождество. Да еще и без подарков, которые мы договорились открыть в Новый год. Теперь тебе совсем грустно, да?

Я покачала головой.

«Вы переезжаете на Фиджи?»

– Пока еще не решили, – ответил папа. – Поговорим об этом в семейном кругу после возвращения.

Я спешно стерла надпись и вывела новую:

«Меня расстраивает, что вы ничего мне не сказали».

– Прости, Медвежонок, – извинилась мама. – Мы не хотели тебя огорчать прежде времени.

«Значит, для огорчения все-таки есть причина?»

У меня уже рука устала стирать и писать. Поменьше бы упрямства, стало бы легче.

– Сегодня Рождество, – сказал папа. – Отставить расстройство! Мы будем принимать решение всей семьей…

– В морозилке есть куриный бульон! – перебила его мама. – Разогрей его для брата в микроволновке.

«Поделом Лэнгстону, пусть болеет», – написала я, стерла надпись и заменила ее другой: «Ладно, разогрею».

– Если температура еще поднимется, вызови врача, – продолжила мама. – Справишься?

– Разумеется, справлюсь, – рыкнула я, не выдержав. Боже, сколько, по их мнению, мне лет? Десять?

И доска, и моя решимость обе разозлились на предательский голос.

– Прости, что это Рождество не задалось, родная, – произнес папа. – Обещаю, празднование Нового года все окупит. Позаботься сегодня о брате, а потом сходи на вкусный рождественский ужин к бабушке Иде. Это поднимет тебе настроение.

Я молча кивнула.

– Милая, чем ты себя занимаешь? – спросила мама.

У меня не было ни малейшего желания рассказывать ей о записной книжке. Не потому, что я расстроена из-за Фиджи. А потому, что молескин и Бука пока были самой лучшей частью этого Рождества, и мне хотелось сохранить их только для себя.

Из комнаты брата послышался стон:

– Ли-ли-и-и-и…

Чтобы не говорить, но при этом сэкономить время, я не стала писать сообщение на доске, а напечатала его на компьютере:

«Ваш больной сын зовет меня со своей постели. Мне нужно бежать. Счастливого вам Рождества! Люблю вас. Пожалуйста, не переезжайте на Фиджи».

– Мы тоже любим тебя! – закричали родители с другого конца мира.

Я выключила видеочат и пошла в комнату брата. Но сначала заглянула в ванную взять в аптечке одноразовые перчатки и маску. Не хватало еще заразиться от него и заболеть, когда ко мне вот-вот должна вернуться записная книжка.

Я вошла к Лэнгстону и села рядом с его постелью. Бенни, к счастью, решил болеть у себя дома. Ухаживая в Рождество за двумя пациентами, я могла с легкостью слететь с катушек. Брат не притронулся ни к апельсиновому соку, ни к крекерам, которые я принесла ему утром, когда он в последний раз призывал меня к себе своим «Ли-ли-и-и-и…». В нормальное Рождество мы бы в это самое время разворачивали подарки.

– Почитай мне, – попросил Лэнгстон. – Пожалуйста!

Разговаривать я с братом не собиралась, но в чтении отказать не могла. Я продолжила читать «Рождественскую песнь в прозе» с того места, на котором мы остановились вчера вечером.

– «Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа, и я усматриваю в этом целесообразное, благородное и справедливое устройство вещей в природе»[16].

– Красивая цитата, – заметил Лэнгстон. – Подчеркнешь и загнешь для меня уголок страницы?

Я выполнила его просьбу. Никак не могу решить, как же все-таки отношусь к этому странному хобби брата подчеркивать цитаты. Порой меня раздражает то, что какую бы книгу я в нашем доме ни открыла, везде найду пометки Лэнгстона. Мне бы самой хотелось поразмышлять над написанным, не отвлекаясь на комментарии брата, вроде: «чудесно» или «слишком напыщенно». А иногда я с интересом ищу пометки Лэнгстона, читаю отрывки, к которым они относятся, и пытаюсь понять, чем они заинтриговали или вдохновили его. Прикольный способ забраться к нему в мозги.

На мобильный Лэнгстона пришло сообщение.

– Бенни! – схватил он телефон и забегал большими пальцами по кнопкам.

Ясное дело, мне и мистеру Диккенсу придется подождать.

Я вышла из комнаты.

Брат даже не спросил, не обменяться ли нам подарками. Да, мы обещали родителям открыть все подарки на Новый год, но я бы не отказалась смухлевать.

Я вернулась в свою комнату и увидела на мобильном пять голосовых сообщений: два – от дедушки, одно – от кузена Марка, одно – от дяди Сэла и одно – от бабушки Иды. Понеслась великая рождественская карусель звонков.

Сообщения я слушать не стала. Выключила телефон. Решила устроить рождественскую забастовку.

Сказав родителям в прошлом году, что не против более позднего отмечания Рождества в этом году, я, естественно, покривила душой.

Как они не догадались?

Этим утром мы должны были раскрывать подарки, лопать вкусный завтрак, смеяться и петь всей семьей.

К своему удивлению, я вдруг поняла, что есть кое-что, чего я хочу больше этого.

Свою записную книжку.

От нечего делать я завалилась на постель. Как, интересно, празднует Рождество Бука? Мне представилось, что он живет в Челси, в каком-нибудь стильном лофте со своей суперхипповой мамой и ее суперклевым новым бойфрендом, у них всех асимметричные стрижки и, возможно, они говорят по-немецки. Представилось, как они сидят у очага, попивают горячий сидр и едят мои лебкухенские печенья, пока в духовке готовится индейка. Бука, с беретом набекрень, играет на трубе – мне почему-то захотелось вообразить его музыкальным вундеркиндом в шляпе. И вот, когда он заканчивает играть мелодию своего собственного сочинения, являющуюся рождественским подарком родным, они плачут и твердят: «Danke! Danke![17]» Мелодия была столь прекрасна и совершенна, его игра столь виртуозна, что даже сидящий вместе с ними кукольный Бука хлопает в свои кукольные ладоши и от чарующей музыки оживает словно Буратино.

Поскольку с Букой возможности поговорить нет, а значит, нельзя узнать, как проходит его Рождество, я решаю одеться и прогуляться в Томпкинс-сквер. Я там всех собак знаю. После прискорбного инцидента с мышкой и кошкой родители запретили мне заводить питомцев, поскольку я к ним сильно привязываюсь. В качестве компромисса они разрешили мне подрабатывать выгулом тех соседских собак, чьи хозяева знакомы им самим или дедуле. Мне такой вариант пришелся по душе: за последние пару лет я не только перезнакомилась с множеством четвероногих, с которыми замечательно проводила время, но и обзавелась неплохими деньгами.

Погода для Рождества была невероятно теплой и солнечной. Казалось, на дворе июнь, а не декабрь – еще один признак неправильности этого Рождества. Расположившись на скамейке, я встречала всех знакомых и незнакомых собак ласковым воркованием: «Привет, щеночек!» Знакомых я к тому же тискала, чесала за ушами и угощала праздничными красно-зелеными печеньями в форме косточек, которые напекла вчера вечером. С прохожими я почти не разговаривала, но внимательно слушала. Похоже, только у меня Рождество вышло отстойным. Я видела их новые свитера и шляпы, их новые часы и кольца, слушала рассказы об их новых телевизорах и ноутбуках.

Но мысли мои были заняты Букой. Он представлялся мне в окружении безумно любящих родителей, с желанными подарками в руках. Я воображала, как он распаковывает мрачные черные водолазки, гневные романы, написанные сердитыми молодыми людьми, лыжную экипировку (мне нравилось думать, что однажды мы, возможно, прокатимся на лыжах вместе, хоть я и не умею кататься) и стопку англо-каталонских словарей.

Бука уже побывал в Дайкер-Хайтс? Поскольку я выключила мобильный и оставила его дома, единственный способ узнать это – повидаться с бабушкой Идой, входившей в список людей, с которыми я себе сегодня разрешила говорить.

Бабушка Ида живет в особняке на Восточной двадцать второй улице около Грамерси[18]. Моя семья из четырех человек живет в маленькой тесной квартире (без животных, гррр…), которую мои ученые родители могут позволить себе только потому, что дедуля – владелец здания. Вся наша квартирка размером с один этаж особняка бабушки Иды. Особняка, занимаемого ею единолично. Она никогда не была замужем, и у нее нет детей. Бабушка Ида в свое время была фантастично успешной владелицей художественной галереи. Она так преуспевала, что смогла приобрести на Манхэттене свой собственный дом. (Хотя дедушка не устает повторять, что она купила этот дом, когда город постиг экономический кризис и прежние владельцы особняка чуть ли не сами приплатили бабушке Иде, лишь бы сбагрить дом с рук. Вот счастливица!) Шикарный особняк в шикарном районе не сделал бабушку Иду снобкой. Наоборот, она до того не снобка, что, имея кучу денег, один день в неделю работает в музее мадам Тюссо. Говорит, ей необходимо какое-то занятие и ей нравится находиться среди знаменитостей. Мне кажется, она пишет скандально откровенную книгу о том, чем занимаются восковые фигуры, когда их не видят.

Мы с Лэнгстоном зовем бабушку Иду миссис Бэзил. Так звали героиню нашей любимой в детстве книги «Из архива миссис Бэзил Франквайлер, самого запутанного в мире». Книжная миссис Бэзил – богатая пожилая дама, отправляющая двух детей, сестру с братом, на поиски сокровищ в нью-йоркский музей Метрополитен. Наша с братом «миссис Бэзил» устраивала для нас во время школьных каникул целые музейные приключения. И каждый раз они заканчивались путешествием за огромными порциями сливочного мороженого с фруктами. Насколько замечательной должна быть бабушка, кормящая своих внучатых племянников на ужин мороженым? По-моему, невероятно замечательной!

Бабушка Ида/миссис Бэзил заключила меня в радушное рождественское объятие. Мне так нравится, как она пахнет! Губной помадой и элегантным парфюмом. И она всегда облачена в костюм истинной леди – даже в Рождество, когда можно расхаживать по дому в пижаме.

– Привет, Медвежонок Лили. Смотрю, ты нашла мои сапожки, оставшиеся со школьных дней в Вашингтон-Ирвин-Хай.

Я потянулась за еще одним объятием. Обожаю ее обнимать!

– Да, – кивнула я бабушке в плечо. – Откопала их в нашем старом сундуке с одеждой. Они мне великоваты, но с толстыми носками на колготки хотя бы не спадают с ног. Моя новая любимая обувка.

– Отличная идея – золотая мишура со шнурками. А мы с тобой так до Нового года обниматься будем? – пошутила она.

Я неохотно отпустила ее.

– А теперь, пожалуйста, сними сапоги. Не хочу, чтобы на паркете остались следы от набоек.

– Что у нас на ужин?

По традиции рождественский ужин у миссис Бэзил означал кучу гостей и тонну еды.

– Все, как обычно, – ответила она.

– Помочь?

– Я не против. – Бабушка повернула в сторону кухни, но я за ней не пошла. Она обернулась. – Да, Лили?

– Он вернул записную книжку?

– Еще нет, милая. Но я уверена, что вернет.

– Как он выглядит? – спросила я уже не в первый раз.

– Сама увидишь.

Хоть Бука и был с виду угрюмым, но, видимо, на чудище не тянул, раз миссис Бэзил согласилась стать соучастником моего последнего задания.

Мы прошли в кухню, где кулинарили, припевая, подготавливая вместе с шестью другими помощницами грандиозное пиршество для грандиозного дома.

Мне хотелось визжать: «А если он не вернет записную книжку?!» Но я сдерживалась, поскольку бабушка ничуть не волновалась об этом. Словно верила в него, и поэтому я тоже должна была верить.

Наконец в семь вечера – так долго я, наверное, ни разу в жизни не ждала, – прибыло семейство, проживающее на Дайкер-Хайтс: загруженные подарками дядя Кармин с женой и их многочисленным потомством.

Я свой подарок даже открывать не стала. Дядя видит во мне восьмилетку, которой продолжает дарить кукольные принадлежности. Мне это нравится, просто я и так догадываюсь, что лежит в моих подарочных коробочках.

– Принес? – бросилась я с места в карьер.

– За так не отдам, – ответил дядя Кармин и подставил мне щеку.

Я подарила ему рождественский чмок. Получив свою таксу, дядя вытащил из мешка записную книжку и протянул ее мне.

Казалось, я больше ни секунды не проживу, если сейчас же в нее не загляну. Но я не могла этого сделать при всех.

– Всем пока! – радостно попрощалась я.

– Лили! – нахмурилась миссис Бэзил. – Ты ведь не думаешь уходить?

– Забыла сказать тебе, что я сегодня ни с кем не разговариваю! У меня рождественский бунт! Так что компания из меня не очень. К тому же Лэнгстон приболел, мне нужно о нем позаботиться. – Я послала ей воздушный поцелуй.

Бабушка покачала головой и сказала Кармину:

– Лили еще такое дитя. Чудо ты наше! – всплеснула она руками и тоже послала мне воздушный поцелуй. – И что же мне сказать твоим распевающим рождественские гимны друзьям, которых ты пригласила на ужин?

– Пожелай им от меня счастливого Рождества! – крикнула я, уходя.

Когда я вернулась домой, брат спал. Я наполнила его стакан водой, оставила на тумбочке жаропонижающие таблетки и уединилась в своей комнате, чтобы прочитать записную книжку.

Наконец, она снова у меня – мой самый желанный рождественский подарок: его слова.

Я никогда еще ни по кому не скучала так сильно.

Так странно, что Бука провел Рождество в одиночестве… и доволен этим. Он даже и мысли не допускает, что его нужно из-за этого жалеть.

Я вот тоже впервые в жизни почти все Рождество провела в одиночестве.

И мне самой себя жаль.

Однако должна признать, что все было не так уж ужасно.

Я пообещала себе в будущем воспринимать одиночество более позитивно, если, конечно, оно будет включать в себя прогулку по парку с поглаживанием и угощением собак.

Я проснулся в восемь утра от того, что кто-то барабанил в мою дверь. Полусонный, потащился в коридор и, посмотрев в глазок, обнаружил уставившихся на меня в шляпах набекрень Дова и Джонни.

– Привет, – открыл я дверь. – Не рановато для вас?

– Так мы еще не ложились! – сообщил Дов. – Мы порядком накокаколились и наредбуллились, если ты понимаешь, о чем я.

– Можно прикорнуть у тебя? – спросил Джонни. – Нас скоро вырубит. Минуты через две.

– Ну не выгонять же вас. Как прошла вечеринка?

– Ты зря ушел! – сказал Дов. – «Глупый раввин» – офигенная группа. До «Горстки придурков» им, конечно, далеко, но они в сотню раз круче «Азраила». А как танцует твоя девчонка!

– Хорошо? – улыбнулся я.

– Она задает «хо» танцу хора! – воскликнул Дов.

– По мне, так она больше похожа на «ра», – возразил Джонни.

Дов хлопнул его по плечу каким-то сапогом:

– Молчи! Я сейчас говорю!

– Кому-то сегодня не обломится, – проворчал Джонни.

– Парни! – прервал я их. – Вы мне что-нибудь принесли?

– Ага. – Дов протянул мне сапог. – Это.

– Что это? – удивился я.

– Что это? – скучно посмотрел на меня Дов. – Дай-ка подумать…

– Записную книжку мы не принесли, – сказал Джонни. – Лили протянула ее Дову, а потом вместе с ней и умчалась. По дороге потеряла сапог. Не спрашивай как, понятия не имею. Слетающий с ноги сапог противоречит всем законом физики. Может, она хотела оставить его для тебя?

– Золушка! – закричал Дов и скаламбурил: – Тебя ждет подушка!

– Да, – подхватил Джонни, – пора нам прилечь. Не против, чтобы мы завалились на боковую?

– Поспите в маминой комнате. – Я взял у Дова сапог и заглянул в него.

– Книжки там нет, – заметил Джонни. – Я тоже проверил. Даже пол осмотрел – опыт, скажу тебе, так себе. Если бы она упала на пол, то далеко бы не улетела – прилипла на месте.

– Фу. Прости. Ну, то есть спасибо.

Я проводил ребят в мамину спальню. С одной стороны, нехорошо было отдавать ее постель парням, а с другой стороны, на ней спал и Джованни. Я уже предвкушал, как потом невзначай упомяну о том, что в его постели нежились два неортодоксальных еврея-голубка.

Джонни уже приходилось поддерживать засыпающего на ходу Дова – у того при виде кровати, видно, разом выветрился из крови весь «Ред Булл». Я скинул покрывало.

– Во сколько вас будить? – спросил я.

– Ты идешь сегодня на вечеринку Прии? – ответил вопросом на вопрос Джонни.

Я кивнул.

– Тогда разбуди незадолго до этого.

Джонни осторожно снял свою шляпу, затем – шляпу с головы Дова.

Я пожелал им спокойной ночи, хотя только начиналось утро.

Я рассмотрел сапог со всех сторон. Взвесил его в руке. Поискал тайные послания на коже. Вытащил стельку посмотреть, нет ли чего под ней. Я вопрошал у сапога, что мне делать. Перебирал его шнурки. Похоже, Лили меня переиграла.

Если бы она ничего не оставила, я бы подумал: «Вау. Вот и все. Игра окончена». Но сапог был подсказкой, а если есть подсказка, то игра продолжается.

Я решил повторить пройденные шаги. Начал с «Мэйсис», подумав, что в послерождественское утро универмаг должен открываться рано. Я набрал номер магазина… и пятнадцать минут висел на трубке в ожидании ответа.

Наконец, мне ответил раздраженный женский голос:

– Универмаг «Мэйсис». Чем я могу вам помочь?

– Доброе утро, – поздоровался я. – Санта еще в магазине?

– Сэр, Рождество прошло.

– Я в курсе, но, может, вы подскажете, как мне отыскать Санту?

– Сэр, мне не до шуток.

– Вы не понимаете… Мне правда нужно поговорить с мужчиной, изображавшим четыре дня назад Санту.

– Сэр, я ценю ваше желание пообщаться с Сантой, но сегодня у нас самый занятой день в году и покупатели обрывают телефоны. Может, вы просто напишете Санте письмо? Подсказать адрес?

– Северный полюс? – догадался я.

– Именно. Хорошего вам дня, сэр.

И женщина повесила трубку.

«Стрэнд», конечно же, так рано не открывался. Пришлось ждать до половины десятого.

– Доброе утро, – поздоровался я в трубку. – Марк сегодня работает?

– Марк? – переспросил скучающий мужской голос.

– Да. Сидит за стойкой информации.

– У нас тут куча Марков. Поточнее можно?

– Темные волосы. Очки. Щетина. Весь в себе.

– Этого мало.

– Возможно, он пухлее остальных?

– О, кажется, я понял, о ком вы. Нет, сегодня он не работает. Сейчас проверю… Да, его смена завтра.

– Не подскажете его фамилию?

– Прощу прощения, но мы не раскрываем сталкерам личную информацию о сотрудниках. Если хотите, оставьте сообщение. Я передам его Марку завтра.

– Нет, спасибо.

– Так и думал.

И тут ничего. Но хотя бы узнал, что Марк будет в «Стрэнде» завтра.

Остался последний шаг. Я снова спустил двадцать пять баксов, чтобы потусить среди восковых знаменитостей, однако нужную мне смотрительницу не нашел – ее словно вместе со спасателями Малибу переместили в Кладовую Позабытых Статуй.

Вернувшись домой, я написал Лили:

– Ты наказана.

Дедуля уставился на меня со всей серьезностью. Я, не сдержавшись, прыснула.

Дедушки засыпают внуков подарками – деньгами, велосипедами и объятиями. Они не наказывают их! Все это знают.

Он неожиданно вернулся в Нью-Йорк, проехав сутки за рулем от самой Флориды! А добравшись до дома, сразу пошел проведать нас с братом. Лэнгстона он нашел сопящим в кровати под кучей одеял и сопливых салфеток, а своего Медвежонка Лили не нашел ни в семейной квартире, ни у себя наверху.

К счастью, я приехала домой около половины четвертого утра, спустя несколько минут после обнаружения моей пропажи. Дедуля, чуть не отхватив сердечный приступ, успел обшарить весь дом сверху донизу, но не успел навести всемирную панику обзвоном полицейских, родителей и бесчисленной родни.

Когда я впорхнула домой, учащенно дыша, взбудораженная и раскрасневшаяся после пережитого в клубе, первыми словами дедули были не: «Где ты была?» – их он оставил на потом, – а: «Почему ты в одном сапоге? Господи помилуй, это что, сапог моей сестры, оставшийся со школьных времен?»

Он говорил из кухни, лежа на животе – видимо, пытался отыскать меня под раковиной.

– Дедуля! – закричала я и бросилась осыпать его рождественскими поцелуями. Я была так рада его возвращению! Даже забыла о пожертвованном агенту сапоге и так и не возвращенной Буке записной книжке.

Дедушка не оценил мой душевный порыв. Он подставил мне для поцелуя щеку, потом заявил, что я наказана и буду теперь сидеть под замком. Когда я никак не отреагировала на это, дедуля нахмурился и требовательно вопросил:

– Где ты была? Сейчас четыре утра!

– Полчетвертого, – уточнила я. – Сейчас полчетвертого утра.

– У тебя крупные неприятности, юная леди, – отчеканил он.

Я хихикнула.

– Я серьезно! Надеюсь, у тебя достойные оправдания происходящему.

Ну… Я переписывалась с совершенно незнакомым парнем, делилась с ним своими сокровенными чувствами и мыслями и слепо бродила по тайным местам, куда он меня отправлял…

Нет, такое точно не пойдет.

И я впервые в жизни солгала дедушке:

– Подруга из моей футбольной команды устроила вечеринку в честь Хануки, где играла еврейская группа. Я пошла послушать выступление.

– Эта группа что, играет только по ночам? И с ее выступлений возвращаются в четыре утра?

– В полчетвертого, – снова поправила я дедулю. – Это религиозное. Нельзя было начинать выступление раньше полуночи.

– Понятно, – неверяще произнес дедушка. – А тебе, юная леди, разве можно выходить из дома так поздно?

Дважды произнесенное милое и ужасное «юная леди» должно было бы встревожить меня, но я еще не пришла в себя после ночных похождений.

– Уверена, что правило не покидать дом поздно вечером не распространяется на праздники, – ответила я. – Как и правила уличной парковки.

– Лэнгстон! – заорал дедушка. – Иди сюда!

Брат притащился в кухню несколько минут спустя, волоча за собой одеяло. Выглядел он так, словно только что вышел из комы.

– Дед! – удивленно прохрипел он. – Что ты тут делаешь?

Бьюсь об заклад, Лэнгстон возрадовался своей болезни, поскольку, не заболей он, Бенни бы спал сейчас в его комнате, а ночные компаньоны романтического толка еще не были одобрены авторитетными фигурами нашего дома. Нам с братом хорошенько бы влетело.

– Речь не обо мне, – отозвался дедушка. – Ты разрешал Лили пойти ночью послушать какую-то там группу?

Мы с братом обменялись понимающими взглядами: наши секреты и дальше должны оставаться секретами. Я с детства придумала для нас тайные знаки. Если я похлопала ресницами, значит, от брата требуется подтверждение моих слов.

– Да. – Лэнгстон покашлял. – Я заболел и не хотел, чтобы из-за меня Лили в праздник скучала. Группа выступала в особняке на Верхнем Вест-Сайде. Я вызвал Лили такси. Ей ничего не угрожало, дед.

Для больного брат соображал довольно быстро. Иногда я просто обожаю его.

Дедуля с подозрением оглядел нас обоих, размышляя, не угодил ли в паутину братско-сестринской лжи и всяческих «я-тя-прикрою-бро».

– Спать! – гаркнул он. – Оба. Утром с вами разберусь!

– Почему ты вернулся, деда? – спросила я.

– Не важно. Ложись.

После клезмерской ночи мне не спалось, поэтому я взяла молескин и начала писать:

И вот я снова в «Стрэнде».

Вчера мы недолго пробыли у Прии: вечеринки у нее всегда заканчиваются до «часа Золушки», и вчерашний день – не исключение. Большую часть вечера я провел с Софией, но стоило нам покинуть спальню и начать разговаривать с остальными, как мы перестали обращаться напрямую друг к другу. Джонни с Дэвом отчалили к своему другу Мэттью на поэтический слэм, а Тибо так на вечеринку и не пришел. Я бы, может, задержался, чтобы снова остаться наедине с Софией, но Бумер обпился газировкой и грозил пробить головой потолок. Так как София собиралась пробыть в Нью-Йорке до Нового года, я предложил ей встретиться снова, и она ответила: «Да, это было бы неплохо». На этом мы и расстались.

В одиннадцать утра я уже был в книжном и изо всех сил сопротивлялся непреодолимому зову стеллажей, чтобы найти и, если потребуется, допросить Марка. Расхаживал я по магазину с женским сапогом под мышкой, словно участник траурной процессии, несущий пожитки растаявшей Злой Ведьмы Зелины.

За информационной стойкой сидел светловолосый и тощий парень в очках и твидовом костюме. Другими словами, не тот, кого я ищу.

– Привет, – поздоровался я. – Марк здесь?

Парень мазнул по мне взглядом, еле оторвав его от лежавшего на коленях романа Жозе Сарамаго.

– О, так это ты – сталкер?

– Мне нужно задать ему всего один вопрос. Вряд ли это делает меня сталкером.

Теперь парень обратил на меня все свое внимание.

– Это зависит от вопроса. Уверен, у сталкеров тоже есть вопросы.

– Да, – согласился я, – но они в основном крутятся вокруг одного: «Почему ты меня не любишь?» и «Почему мне нельзя умереть подле тебя?» У меня вопрос другого рода: «Что ты можешь рассказать мне об этом сапоге?»

– С этим я, наверное, не смогу тебе помочь.

– Это информационная стойка. Разве в твои обязанности не входит давать информацию?

– Ладно, – вздохнул парень. – Он расставляет книги на полках. А теперь дай мне дочитать главу.

Я скупо поблагодарил его.

«Стрэнд» гордо величает себя домом книг в восемнадцать миль. Понятия не имею, как они это сосчитали. Восемнадцать миль выйдет, если поставить все полки друг на дружку? Или уложить их рядком, проложив ими своеобразный мост между Манхэттеном и, скажем, Шорт Хилсом в Нью-Джерси? Это полки с книгами протянутся на восемнадцать миль? Никому не известно.

Вне зависимости от непонятных измерений один факт неоспорим: в «Стрэнде» полным-полно проходов. Из-за чего мне пришлось заныривать и выныривать из десятков пятачков и петлять по узким местам, огибая недовольных и ворчливых посетителей, лестницы и хаотично построенные книжные пирамиды. Марка я нашел в отделе военной истории. Он сутулился, держа в руках внушительный том иллюстрированной истории Гражданской войны, но в остальном ни видом, ни поведением не отличался от того парня, которого я уже встречал.

– Марк! – радостно возопил я, словно мы с ним члены одного обеденного клуба и тут вдруг встретились в борделе.

Он бросил на меня взгляд и отвернулся к полке.

– Весело провел праздник? – продолжал я. – Сделал Рождество голубым?[22]

Марк угрожающе взмахнул книгой Уинстона Черчилля. С обложки на меня бесстрастно уставился щекастый премьер-министр, будто ставший судьей нашего с Марком внезапного состязания.

– Что тебе надо? – спросил Марк. – Я тебе ничего не скажу.

Я вытащил из-под руки сапог и поставил его на лицо Черчилля.

– Скажи мне, чей этот сапог.

Он (Марк, а не Черчилль) сильно удивился появлению обувки. В его глазах промелькнуло узнавание, но он попытался это скрыть. Марк точно знал хозяйку сапога, однако признаваться в этом не собирался. Упрямец из тех, какими бывают только по-настоящему несчастные люди.

– С чего это я должен тебе что-то рассказывать? – раздраженно спросил он.

– Если скажешь, я оставлю тебя в покое. А если не скажешь, схвачу любовный роман литературного раба Джеймса Паттерсона и буду читать тебе его вслух. Что предпочтешь: «Три месяца нежности Дафны с Гарольдом» или «Дом вечной любви Джона»? Гарантирую, твоя психика не выдержит даже одной главы. А главы там очень, очень короткие.

За упрямством Марка проглянул страх.

– Ты – зло, – буркнул он. – Знаешь об этом?

Я кивнул, хотя слово «зло» обычно приберегал для виновных в геноциде.

– Если я дам тебе ответ, ты перестанешь звонить и приходить сюда? Даже если тебе не понравится услышанное?

Мне уже не понравилось услышанное, но я не дал прорваться своему раздражению и бесстрастно отозвался:

– Я как приходил в «Стрэнд», так и дальше буду приходить. Но я перестану звонить сюда и обещаю обходить информационную стойку стороной, если увижу за ней тебя. Если же ты будешь работать на кассе, будь спокоен, к твоей кассе я не приближусь. Тебя это устроит?

– Огрызаться совершенно ни к чему.

– А похоже на то, что я огрызаюсь? Если хочешь преуспеть на книжном поприще, советую научиться отличать огрызания от метких острот. Это разные вещи.

Я вытащил ручку и протянул ему руку:

– Пиши адрес, и на этом мы разойдемся.

Марк взял ручку и, нарочно надавливая на стержень, записал адрес на внутренней стороне моей руки.

– Спасибо, сэр. – Я подхватил сапог. – Как-нибудь замолвлю за тебя словечко мистеру Стрэнду!

Когда я шел по проходу назад, мимо моей головы просвистел трактат об американских военно-морских злоключениях. Я оставил книгу на полу – пусть ее поднимает тот, кто пулялся.

Признаюсь честно, мне хотелось вымыть руку. Не из-за почерка Марка, писавшего, как курица лапой. Такие каракули больше подошли бы приговоренным к казни преступникам, нежели книжным клеркам. Нет… не из-за почерка, который хотелось стереть, а из-за информации, содержавшейся в этой писанине. Поскольку в ней заключался ключ ко встрече с Лили, а я не был уверен, хочу ли вставить его в замок.

Меня тревожили слова Софии: действительно ли Лили – образ в моей голове? И если да, то не разочарует ли меня реальность?

«Нет, – уверял я себя. – Послания в записной книжке оставляла не выдуманная мной девушка. Нужно верить её словам. Они говорят сами за себя».

Я позвонил в дверь. Тембр разнесшегося по особняку звонка был таким, что показалось: сейчас на порог ступит дворецкий. С минуту царила тишина. Я переложил сапог из руки в руку, раздумывая, позвонить ли еще раз.

Обычно я не столь спокоен, но сейчас вежливость одерживала редкую победу над целесообразностью. И наконец я был вознагражден донесшимся из-за двери шарканьем и звяканьем замков и запоров.

Дверь открыл не дворецкий и не служанка. Дверь открыла смотрительница из музея мадам Тюссо.

– Я вас знаю! – вырвалось у меня.

Пожилая женщина пристально меня оглядела.

– А я знаю этот сапог, – отозвалась она.

– За тем и пришел!

Понятия не имею, помнила меня эта женщина или нет, но она распахнула дверь пошире и пригласила меня внутрь.

Я почти ожидал увидеть на пороге восковую фигуру Джеки Чана. (Другими словами, я ожидал, что она берет часть работы на дом.) Однако вместо этого я словно шагнул в дюжину разных десятилетий одновременно: прихожая полнилась антикварными вещами, и ни одна из них не была сделана после 1940 года. Возле двери стояла подставка, заполненная зонтами – их было не меньше дюжины, и каждый с деревянной изогнутой ручкой.

Женщина поймала мой потрясенный взгляд.

– Никогда раньше не видел подставку для зонтов? – надменно спросила она.

– Да нет, просто пытался представить ситуацию, в которой одному человеку потребуется сразу двенадцать зонтов. По-моему, даже неприлично иметь столько зонтов, когда у кучи людей нет ни одного.

Смотрительница музея кивнула, затем спросила:

– Как вас зовут, молодой человек?

– Дэш.

– Дэш?

– Сокращенно от Дэшил, – пояснил я.

– Понятно, – безразлично отозвалась она.

Я прошел за ней в гостиную, которую иначе как комнатой отдыха не назвать. Шторы были настолько плотными, а мебель настолько древней, что мне так и чудились борющиеся в углу на пальцах Шерлок Холмс с Джейн Остен. Тут не было особенно пыльно или накурено, но на дереве остался след от карточных каталогов, а на тканях – следы вина. Пахло старыми денежными купюрами. По углам и у камина стояли скульптуры высотой по колено, с переполненных полок смотрели вниз книги – точно старые профессора, слишком уставшие, чтобы говорить друг с другом.

Я почувствовал себя почти как дома.

Женщина сделала приглашающий жест, и я опустился на канапе.

– Лили дома? – спросил я.

Она села напротив меня и рассмеялась.

– А откуда тебе знать, что я – не Лили?

– Мои друзья видели Лили и, хочется думать, не скрыли бы от меня ее возраст, будь ей восемьдесят.

– Восемьдесят?! – в притворном ужасе воскликнула женщина. – К твоему сведению, мне ровно сорок три и ни годом больше.

– Со всем моим уважением, – отозвался я, – если вам сорок три, то тогда я еще эмбрион.

Она откинулась на спинку кресла и оценивающе уставилась на меня, словно обдумывая покупку. Ее волосы были туго стянуты на затылке, и под ее цепким взглядом я тоже чувствовал себя скованным.

– Серьезно, где Лили?

– Я должна разгадать твои намерения, чтобы понять, позволять ли тебе вести шуры-муры с моей внучкой.

– Уверяю вас, у меня нет на уме никаких ваших «шур» и «мур». Я просто хочу встретиться с ней. Лично. Понимаете, мы…

Женщина подняла руку, прерывая меня:

– Я знаю о вашем эпистолярном флирте, который целомудрен и прекрасен… пока он целомудрен и прекрасен. Я задам тебе несколько вопросов, но прежде спрошу: хочешь чаю?

– Зависит от того, какой у вас чай.

– Да ты сама скромность! Как насчет «Эрл Грей»?

Я покачал головой:

– На вкус как опилки.

– «Леди Грей»?

– Не пью напитки, названные в честь обезглавленных королевских особ. Это как-то… безвкусно.

– Ромашковый чай?

– Все равно что чай из крылатых насекомых.

– Зеленый?

– Вы шутите?

– Ни в коем случае, – серьезно кивнула женщина.

– Вы видели, как корова жует траву? Жует, и жует, и жует. Так вот, пить зеленый чай все равно что целоваться с коровой, которая сжевала тонну травы.

– Мятный чай выпьешь?

– Если только насильно.

– «Английский завтрак»?

Я хлопнул в ладони:

– Вот это уже другой разговор!

Женщина не сдвинулась с места.

– Боюсь, он закончился, – заявила она.

– Бывает, – отозвался я. – Вам сапог вернуть?

Я протянул ей сапог, она взяла его и тут же отдала обратно.

– Эти сапоги я носила, будучи мажореткой.

– Вы были в армии?

– В армии поддержки, Дэш. Поддержки.

Позади нее на книжной полке стояли урны. Интересно, декоративные или с прахом родственников?

– Что вы хотите узнать обо мне? – спросил я. – Ну, для того чтобы рассказать мне о Лили.

– Дай подумать. – Женщина сцепила пальцы под подбородком. – Ты писаешься во сне?

– Что?..

– В постель во сне писаешь?

Она пытается смутить меня? Не выйдет.

– Нет, мэм. Моя постель всегда сухая.

– Ни капли прям? Время от времени?

– Что-то я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему делу.

– Я вывожу тебя на честность. Какой журнал ты читал последним?

– «Вог». И раз уж вы требуете полной откровенности, то это мамин журнал, и читал я его, потому что надолго застрял в туалете по нужде. По большой нужде, если вы меня понимаете.

– Какое прилагательное тебе по душе?

Легкий вопрос.

– Должен признаться, что питаю слабость к слову «причудливый».

– Представь, что у меня есть миллион долларов и я предлагаю его тебе с одним условием: если ты его примешь, в Китае какой-нибудь велосипедист свалится с велосипеда и умрет. Возьмешь деньги?

– Почему именно в Китае? Конечно, я не возьму эти деньги.

Женщина кивнула.

– Как думаешь, Авраам Линкольн был гомосексуален?

– Я знаю лишь одно – ко мне он не приставал.

– Ты бываешь в музеях?

– Папа римский бывает в церквях?

– Какие ассоциации у тебя вызывает цветок, нарисованный Джорджией О'Кифф?

– Очевидно, вы пытаетесь заставить меня сказать слово «вагина»? Ну вот. Я произнес его. Вагина.

– Что ты всегда делаешь, выходя из автобуса?

– Благодарю водителя.

– Хорошо. А теперь расскажи мне о своих намерениях в отношении Лили.

Последовала пауза. Очень долгая пауза. Поскольку, откровенно говоря, до этого я вообще не думал о своих намерениях. Пришлось поразмыслить.

– Ну, я точно пришел не для того, чтобы потащить ее на какую-нибудь вечеринку или обжиматься с ней по углам, если вы намекаете на это. Про шуры-муры мы уже прояснили. Сейчас у нас с Лили целомудренные отношения, у которых есть шанс перерасти в пылкую страсть. Все зависит от нашей первой личной встречи. Человек, которому я доверяю, посоветовал мне не рисовать образ Лили в своей голове, поскольку я могу ошибаться. И я собираюсь последовать этому совету. Скажу честно, для меня все это – неизведанная территория. Terra enigma. И нас с Лили может ждать как будущее, так и тупик. Если вы с ней сделаны из одного теста, то, скорее всего, мы поладим. Мне так кажется.

– Из какого она теста, еще не ясно, – ответила женщина. – Но для меня она – чудо. Чудеса, они…

– Дивные? – предложил я.

– Светлые. Сияющие надеждами.

Я вздохнул.

– Что такое?

– Я страшно дотошный, – признался я. – И замысловатый. Дивность и замысловатость не очень сочетаются.

– Хочешь знать, почему я никогда не была замужем?

– Этот вопрос волнует меня меньше всего.

Женщина посмотрела мне в глаза.

– Послушай меня: я никогда не была замужем, потому что мне слишком быстро становится скучно. Это ужасная, пагубная черта. Намного лучше тем, кого легко всем заинтересовать.

– Понятно, – сказал я, хотя ничего не понял. Ни тогда. Ни сейчас.

Я оглядел комнату. Из всех мест, где я побывал, оно было самым подходящим для красной записной книжки.

– Дэш, – произнесла женщина. Она словно протянула мне мое имя в руке, как до этого я ей – сапог.

– Да?

– Да? – эхом повторила она.

– Думаете, мне пора?

Женщина поднялась и сказала:

– Я только сделаю один звонок.

– Ты все еще убиваешь мышек? – спросила я Эдгара Тибо.

Мы стояли возле дома его одноклассницы, устроившей сегодня вечеринку, глядя на эту самую вечеринку с улицы через окна гостиной. Все было довольно прилично. Никакого шума, который обычно устраивают подростки и который слышит вся улица. По гостиной расхаживали двое взрослых – видимо, родителей, – предлагая на серебристых подносах соки и газировку. Наверное, это объясняло распахнутые в гостиной шторы и отсутствие шума.

– Не вечеринка, а черте что, – проворчал Эдгар. – Пойдем в другое место?

– Ты не ответил на мой вопрос. Эдгар Тибо, ты все еще убиваешь мышек?

Если он сейчас как-нибудь сострит, то установившееся между нами перемирие закончится так же быстро, как началось.

– Лили, – со всей серьезностью произнес Эдгар, взяв мою руку в свою. От его прикосновения моя ладонь мгновенно покрылась потом и задрожала. – Мне очень жаль твою мышку. Правда. Я бы никогда намеренно не причинил вреда разумному существу. – Он коснулся легким поцелуем каждого пальчика.

Вообще-то я знала, что из первоклассника, убивающего мышек, Эдгар Тибо вырос до четвероклассника, поджаривающего лучами солнца через лупу червяков и других насекомых.

Возможно, приятели дедушки были правы, талдыча мне о том, что парням нельзя доверять. Их намерения не так уж чисты.

Наверное, таков грандиозный план Матери Природы: сделать парней настолько неотразимыми, дерзкими и бесстыжими, что чистота их намерений уже не имеет значения.

– И куда же мы пойдем? – спросила я Эдгара. – Мне нужно вернуться домой к девяти, не хочу пугать дедушку.

Я обманула дедулю. Уже второй раз. Сказала, что нашей футбольной команде устроили тренировку, поскольку она раз за разом проигрывает. Дедушка купился на это только потому, что все еще не может отойти от отказа Мэйбл.

– Дедуска не лазлешает маленькой Лили гулять допозна? – детским голоском, коверкая слова, спросил Эдгар.

– Издеваешься?

– Нет, – посерьезнел он. – Я уважаю тебя и правила твоего дома, Лили. И приношу извинения за свое бесцеремонное сюсюканье. Если тебе нужно вернуться домой к девяти, значит, у нас есть лишь один вариант – сходить в кино. Видела «Бабулю сбил олень Санты»?

– Нет.

Похоже, я навострилась лгать.

«Я пытаюсь открыться опасности».

– Откуда ты знаешь Лили? – спросил меня Тибо.

– Не уверен, что знаю ее, – ответил я. И правда, чего я ожидал?

Тибо покачал головой:

– Не бери в голову. Хочешь выпить? Красотке Эрин исполнилось двадцать один, она всех угощает.

– У меня сегодня день чая.

– Из чая у них тут может быть только «Лонг-Айленд»[25]. С этим ты уж как-нибудь сам, дружище.

Похоже, как и Лили. Тибо усадил ее на ближайшую скамейку.

– Ты поцелуешь меня? – прошептала она в полубессознательном состоянии.

– Пока нет, – шепнул он в ответ.

Я уставился в небо. Пьяная вдребезги. Это про Лили. Вообще, гениальное слово – «вдребезги». Попадает в самое яблочко. Вдребезги пьяная девчонка. Вдребезги разбитые надежды. Все вдребезги.

Адекватным ответом лоха в такой ситуации стал бы уход. Но я, не желая казаться лохом, не смог заставить себя это сделать. Вместо того чтобы уйти, я снял с ноги Лили кроссовку и обул ее в сапог.

– Он вернулся! – пробормотала Лили.

– Идем, – весело позвал ее я, пытаясь скрыть терзавшее меня сильное разочарование. Хотя в ее состоянии она бы все равно ничего не заметила.

– Идем, – ответила она. И не сдвинулась с места.

– Нужно отвезти тебя домой.

Лили начала вертеться. До меня не сразу дошло, что она так качает головой.

– Нельзя домой. Нельзя. Дедушка меня убьет.

– Я не испытываю ни малейшего желания стать свидетелем твоего убийства, поэтому отвезу тебя к твоей бабушке.

– Хорошая идея. Очень, очень, очень хорошая.

Друзья Лили, надо отдать им должное, беспокоились за нее и хотели удостовериться, что она доберется до дома в целости и сохранности. Тибо, позор ему, даже не заметил нашего ухода, уговаривая именинницу примерить костюм Евы.

– Дрозофила, – проворчал я пришедшее на ум слово.

– Что? – спросила Лили.

– Почему девчонки всегда западают на парней с устойчивостью внимания дрозофилы?

– Что?

– Плодовой мухи. На парней с устойчивостью внимания, как у плодовой мухи.

– Потому что они классные?

– Сейчас неподходящее время для честности, – с нажимом сказал я.

Время поймать такси. Несколько таксистов проехали мимо, видя Лили, стоявшую в положении уличного знака, в который врезался автомобиль. Наконец к нам подъехал порядочный таксист, и мы залезли в машину. По радио играло кантри.

– Восточная двадцать вторая улица, возле Грамерси, – назвал я водителю адрес.

Я думал, Лили уснет, но нет, все было несравненно хуже.

– Прости меня, – начала она, и дальше ее словно прорвало: – Пожалуйста, прости меня. Мне так жаль. Боже мой, мне безумно жаль. Я уронила ее нечаянно. Я не хотела. Я… прости меня. Я не ожидала увидеть тебя там. Я была там и… боже, мне так жаль. Мне очень, очень жаль. Если ты хочешь сейчас же выйти из такси, я тебя пойму. Я все понимаю. Прости меня. Ты же веришь мне? Я искренне сожалею обо всем. Очень сожалею.

– Все хорошо, – сказал я ей. – Все нормально, правда.

И, как ни странно, так оно и было. Я винил не ее, а лишь свои глупые ожидания.

– Нет, ничего не нормально. Пожалуйста, прости меня. – Лили наклонилась вперед. – Водитель, пожалуйста, скажите ему, что мне очень жаль. Я сегодня сама не своя. Клянусь.

– Девушка просит прощения, – сообщил мне водитель, бросив в зеркало заднего вида сочувствующий взгляд.

– Видишь? – Лили откинулась на спинку сидения. – Я просто…

Я усиленно пытался отвлечься, чтобы не слышать поток ее извинений. Смотрел на прохожих и проезжающие мимо машины. Говорил таксисту, где повернуть, хотя он и сам наверняка прекрасно знал маршрут. Я все еще пытался не слышать Лили, когда такси подъехало к нужному дому, когда я оплачивал проезд (хотя это вызвало новую волну извинений), когда помог ей выбраться из машины и подняться по ступенькам. Было физически непросто не дать ей удариться головой о дверцу и взобраться с ней на крыльцо, не выронив кроссовку, которую я держал в руке.

Входная дверь открылась, прежде чем я позвонил в звонок. Бабушке Лили хватило лишь одного взгляда на внучку.

– О боже, – вздохнула она.

Поток извинений тут же принял новое направление и обрушился на пожилую женщину. Если бы я не держал Лили, то воспользовался бы моментом и распрощался.

– Иди за мной, – велела мне бабушка Лили. Она проводила нас в спальню в задней части дома и помогла мне усадить Лили на кровать. Та уже чуть не плакала.

– Все должно было сложиться иначе, – твердила она. – Иначе.

– Все хорошо, – повторял я ей. – Все хорошо.

– Лили, – сказала ее бабушка, – твоя пижама лежит во втором ящике комода. Переодевайся, а я пока провожу Дэша. Потом я позвоню твоему деду, чтобы он не беспокоился за тебя. Скажу, что ты у меня. Утром мы придумаем тебе алиби, когда ты будешь в состоянии его запомнить.

Я совершил ошибку: перед уходом повернулся в последний раз взглянуть на Лили. Сердце сжалось. Она оцепенело сидела на постели. Ошеломленная, потрясенная. Словно очнулась после долгого сна в незнакомом месте, вот только понимала, что вовсе не спала, и это место – ее собственная жизнь.

– Все хорошо, правда, – в который уже раз повторил я.

Вынул из кармана записную и положил на комод.

– Я не заслуживаю ее! – воскликнула Лили.

– Конечно, заслуживаешь, – мягко возразил я. – Без тебя нашей переписки бы не было.

Наблюдавшая за мной из коридора бабушка Лили призывно махнула рукой. Удалившись от спальни, она заметила:

– Такое поведение ей не свойственно.

– Глупо как-то вышло, – отозвался я. – Пожалуйста, скажите Лили, что ей совершенно не за что извиняться. Никто из нас ни в чем не виноват. Я – не парень ее мечты. Она – не девушка моей мечты. И в этом нет ничего плохого. Просто так вышло.

– Почему бы тебе самому не сказать ей это?

– Потому что не хочу. Не из-за того, в каком она сейчас состоянии – я знаю, это не похоже на Лили. Просто в реальной жизни будет далеко не так просто, как в записной книжке. Сейчас я это понял.

Я направился к двери.

– Приятно было познакомиться с вами. И спасибо за чай, которым вы меня так и не угостили.

– Взаимно, – ответила бабушка Лили. – Приходи еще.

Я не знал, что на это сказать. Наверное, мы оба понимали: я сюда не вернусь.

На улице мне захотелось с кем-нибудь поговорить. Но с кем? В моменты, как этот, когда тебе очень нужен кто-то рядом, мир оказывается маловат. Бумер никогда в жизни не поймет, что я сейчас переживаю в душе. Джонни и Дов могли бы понять, но они настолько увлечены друг другом, что не видят никого, кроме себя самих. Прия, расскажи я ей о своих чувствах и мыслях, просто уставится на меня странным взглядом. И этот ее взгляд я почувствую, даже если мы будем говорить по мобильному. А у Софии нет телефона. Больше нет. Во всяком случае, в Америке.

Поговорить об этом с мамой или отцом?

Какая нелепость.

Я пошел домой.

Зазвонил мобильный.

Я посмотрел на экран: Тибо.

Несмотря на глубокую неприязнь, ответил на звонок.

– Дэш! – закричал Тибо. – Вы где?

– Я отвез Лили домой.

– Она в порядке?

– Уверен, она оценит твою заботу о ней.

– Да я лишь отвлекся на секунду, а вас уже нет.

– Даже не знаю, что тебе на это ответить.

– О чем ты?

Я вздохнул.

– О том, что не понимаю, как девчонки мирятся с таким наплевательским отношением.

– Ты несправедлив ко мне, Дэш, – обиженно ответил Тибо. – Я правда волновался за Лили. Потому и позвонил тебе. Потому что волнуюсь.

– Да, но, видишь ли, ты позволяешь себе такую роскошь, как выбор, когда тебе волноваться, а когда – нет. И когда ты не находишь нужным волноваться, достается остальным.

– Ты слишком много думаешь, дружище.

– Ты прав. Зато ты не думаешь вообще. И то, и другое делает нас обоих глупцами.

– Она расстроилась?

– Тебе не все равно?

– Не все равно! Она сильно повзрослела, Дэш. Стала классная. По крайней мере, я так думал, пока она не отрубилась. Нельзя же мутить с девчонкой, когда она в таком состоянии.

– Да ты у нас джентльмен!

– Ну что ты бесишься? Вы что, встречаетесь? Она о тебе ни разу не упомянула. Если бы я знал, что вы вместе, никогда бы к ней не подкатил.

– Говорю же, джентльмен! Да что уж там – рыцарь!

Тибо вздохнул.

– Слушай, я просто хотел удостовериться, что с ней все в порядке. Вот и все. Передай, что я ей потом позвоню. И что, надеюсь, утром у нее не будет бодуна. Пусть пьет много воды.

– Сам ей это скажи, Тибо.

– Она не взяла трубку.

– Ну а я уже не с ней. Я ушел, Тибо. Ушел.

– У тебя грустный голос, Дэш.

– Усталость часто по телефону принимают за грусть. Но спасибо за беспокойство.

– Мы еще не разошлись. Возвращайся, если хочешь.

– Говорят: «Пути назад нет». Так что я пойду вперед.

Я нажал отбой. Устал и не хотел больше говорить. Во всяком случае, с Тибо. И, да, я чувствовал грусть. И злость. И растерянность. И разочарование. И все это страшно выматывало.

Я продолжил путь. Для двадцать седьмого декабря было довольно тепло, и улицы заполонили гости, приехавшие на Рождество. Мне вспомнилось, где остановилась семья Софии – в гостинице «Бельведер» на Сорок восьмой улице, – и я пошел в том направлении. Сияние огней Таймс-сквер виднелось издалека, и я двигался к его манящему свету. На улицах по-прежнему толклись туристы, но Рождество прошло, и меня они не раздражали. Таймс-сквер всех приводила в восторг, и люди запрокидывали головы, завороженные неоновой красотой. Даже моя усталая душа, видя эту пронзительную радость, оттаивала. А мне бы хотелось иметь черствое сердце. Человеческий сосуд крайне слаб.

Дойдя до гостиницы, я нашел внутренний телефон и попросил соединить меня с номером Софии. После шести гудков включился автоответчик. Я опустил трубку на рычаг и уселся на диванчике в холле. Не для того чтобы ждать – я просто не знал, куда идти. В холле стояли шум и толкотня: одни оживленно делились впечатлениями о городе, другие готовились снова нырнуть в городскую жизнь. Родители тащили за собой уставших детей. Одни парочки обсуждали в укромных уголках, что успели сделать и чего еще не успели, другие держались за руки словно подростки, хотя перестали ими быть лет так пятьдесят назад. Больше не играла рождественская музыка, а значит, с рождественской добротой покончено – да здравствует истинная доброта! А может, все это в моей душе? Все, что я вижу?

Мне захотелось это записать. Захотелось поделиться этим с Лили, даже если Лили была лишь созданным мною образом, моей идеей о том, какой должна быть Лили. Я пошел в гостиничный магазинчик подарков, купил шесть открыток и ручку, а потом снова устроился на диване и излил на бумагу свои мысли и чувства. Не обращаясь ни к Лили, ни к кому-то другому. Просто дав волю словам, которые текли из меня будто вода. Или кровь.

Причудливый (прил.)

1. Необычный, замысловатый, затейливый

2. Чудной, со странными прихотями, фантазиями

Я проснулся рядом с Софией. Ночью она отвернулась от меня, но ладонью продолжала касаться моей руки. Сквозь шторы пробивалось солнце: наступило утро. Я чувствовал прикосновение Софии и наше совместное дыхание. Чувствовал себя умиротворенным и благодарным. С улицы доносились шум машин и обрывки разговоров. Я нежно убрал с шеи Софии волосы, чтобы поцеловать. Она напряглась. Забавно. Мы даже не разделись. И, прижавшись друг к другу, искали не секса, а утешения. Никогда бы не подумал, что мы просто задремлем, ощущая в объятиях друг друга уют и покой.

Тук. Тук. Тук.

БУМ. БУМ. БУМ.

Дверь. Кто-то стучит в дверь.

– Sofia? – спросил мужской голос. – ¿Estás lista?[27]

Она вцепилась в мою руку. Сжала.

– Un minuto, Papa![28]

Оказалось, горничные в гостинице «Бельведер» пылесосили на «отлично», поэтому, спрятавшись под кроватью, я был атакован не крысами и пылевыми клещами, а лишь страхом попасться на глаза разгневанному и объятому желанием мести отцу Софии.

Снова стук в дверь. София пошла открывать.

И тут я заметил свои ботинки, торчавшие на видном месте. Когда отец Софии ввалился в комнату – солидный такой мужчина, размером с автобус, – я отчаянно протянул руку за ботами. Ее тут же лягнула босая нога Софии. Следующим пинком София загнала мои ботинки под кровать. Получив ими по физиономии, я невольно вскрикнул от боли, и София громко начала объяснять отцу, что она почти собралась.

Если он и заметил, что она не сменила с вечера одежду, то ничего не сказал. Вместо этого он все ближе и ближе подходил к кровати. После чего плюхнулся всей своей тушей на матрас, чуть не размазав меня по полу.

– ¿Dónde está Mamá?[29] – спросила София.

Наклонившись за своей обувью, она послала мне предупреждающий взгляд: не вылезай. Как будто у меня был выбор. Меня практически пригвоздили к полу, из ссадины на лбу текла кровь.

– En el vestíbulo, esperando[30].

– ¿Por qué no vas a esperar con ella? Bajo en un seg undo.[31]

Я не вслушивался в их разговор, лишь молил о том, чтобы он поскорее закончился. Наконец отец Софии встал, и на меня перестал давить матрас. Теперь место под кроватью казалось хоромами. Захотелось перевернуться.

Как только отец Софии ушел, она залезла ко мне под кровать.

– Прикольное пробуждение, – рассмеялась она и, убрав с моего лба волосы, воскликнула: – Боже, ты поранился! Как?

– Ударился головой. Такое бывает, когда спишь с бывшими подружками. Как говорится, издержки профессии.

– И хорошо такая профессия окупается?

– А то! – Я потянулся ее поцеловать и… снова ударился головой.

– Идем в место побезопаснее, – позвала София, вылезая из-под кровати.

Я выполз на животе вслед за ней и пошел в ванную вымыть лицо. София в комнате переодевалась, а я подглядывал за ней в ближайшее зеркало.

– Я вижу тебя так же хорошо, как ты – меня, – заметила София.

– Ты против?

– Вообще-то, – ответила она, снимая рубашку через голову, – нет.

Пришлось напоминать себе, что внизу Софию ждет отец и сейчас не время для милований, как бы на них ни тянуло.

Надев новую рубашку, София подошла ко мне вплотную и посмотрела на наше отражение в зеркале.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – отозвался я.

– Когда мы встречались, так весело не было.

– Это точно. Так – не было.

Я знал, что она уезжает. Знал, что мы не будем поддерживать отношения на расстоянии. Знал, что, продолжай мы встречаться, так весело уже все равно не будет, поэтому и не о чем сожалеть. Наверное, происходящее в гостиничных номерах дальше этих самых номеров не выходит. Наверное, если что-то начинается и одновременно заканчивается, оно может существовать только лишь в настоящем.

И все же. Мне хотелось большего.

– Построим планы? – решился спросить я.

И София с улыбкой ответила:

– Нет, положимся на волю случая.

Шедший на улице снег дарил ощущение покоя и волшебства, разделяемого всеми прохожими. Домой я вернулся с противоречивыми чувствами в душе: счастливый и взволнованный, но смятенный. Мне не хотелось оставлять что-либо, касающееся Софии, на волю случая, и в то же время я радовался этому шагу прочь от отношений. Напевая себе под нос, я сначала прошел в ванную полюбоваться ссадиной от ботинка, а потом отправился на кухню, открыл холодильник и обнаружил, что йогурты кончились. Утеплившись полосатыми перчатками, шапкой и шарфом – такой видок очень напоминал детсадовские годы, – я прогулялся по Юниверсити-плейс, через Вашингтон-сквер к супермаркету «Мортон Уильямс».

И только на обратном пусти столкнулся с мелкой шпаной. Понятия не имею, чем я спровоцировал их. По правде говоря, хочется верить, что дело было вовсе не во мне и жертву они выбрали наугад.

– Враг! – закричал один из мальчишек.

Я даже не успел прикрыться пакетом с йогуртами, как меня закидали снежками.

Дети, подобно собакам и диким кошкам, отлично чувствуют страх. Стоит вздрогнуть, замешкаться, и они тут же набросятся на тебя и сожрут. Я весь теперь был в снегу. Мальчишек было девять-десять, и лет им было по девять-десять. Никого из них я не знал.

– В атаку! Вон он! – кричали они, хотя я не пытался прятаться.

Ну ладно. Я наклонился за снегом, хоть и пришлось подставить зад под обстрел.

Нелегко, скажу я вам, бросать снежки с пакетом в руке, поэтому сперва я страшно косил и в цель не попадал. А эти девяти-десятилетки издевались надо мной: стоило повернуться к одному из них, как остальные обходили меня с боков и закидывали снежками сзади. Началась баталия. Ребятня сама напросилась! Более надменный подросток давно бы ушел, а более агрессивный бросил пакет и надрал бы молокососам задницы, я же отвечал на снежки снежками, смеясь так, словно играю с Бумером в школьном дворе и жалея, что рядом нет Софии…

Пока не попал снежком мальчишке в глаз.

В лицо я не целился. Просто кинул в него снежком и – бух! – он шлепнулся. Остальная мелочь, побросав в меня последние снежки, сбежалась к нему узнать, что случилось.

Я тоже подошел, спросил, в порядке ли он. Выглядел он нормально, и глаз не пострадал. Вот только теперь лица девяти-десятилеток искажала жажда мести, и это было ни черта не смешно. Одни вытащили мобильные фотографировать меня и звонить мамашам. Другие начали сгребать снег вместе с гравием, чтобы слепить снежки потяжелее.

И я дал деру. Стремглав пробежал по Пятой авеню, свернул на Восьмую улицу, где спрятался в кафешке, выжидая, когда шайка сорванцов пройдет мимо.

В вестибюле маминого дома консьерж протянул мне сверток. Я поблагодарил его, решив развернуть сверток в квартире, поскольку именно этот консьерж брал с жителей «десятину», утаскивая по одному журналу из десяти, а я не собирался делиться с ним своим добром.

Стоило мне зайти в квартиру, как зазвонил телефон. Бумер.

– Привет, – сказал он, – у нас на сегодня есть планы?

– По-моему, нет.

– Как это нет? Должны быть!

– Ну хорошо. Чем занят?

– Слежкой за ростом твоей популярности! Пришлю тебе ссылку!

Я скинул ботинки, стянул перчатки, шапку и шарф. Пройдя к ноутбуку, открыл почту Бумера.

– «Мамочки с Вашингтон-сквер»? – спросил в трубку.

– Ага! Открывай!

Сайт оказался форумом мамашек с огромным заголовком на главной странице:

На прикрепленных к посту фотографиях можно было разглядеть разве что шапку и шарф.

– Как ты понял, что это я? – спросил я Бумера.

– По одежде, твоему любимому йогурту и тому, что ты вечно мазал, пока не зарядил снежком пацану в лицо.

– А что ты забыл на форуме для мамашек?

– Мне нравится их взаимная ненависть друг к другу. Я даже в закладки сайт добавил.

– Ну, если ты не против потусить с тем, кто вызвал красный уровень опасности, приходи.

– Какой там против. Я очень даже «за»!

Закончив разговор, я развернул сверток (перевязанную веревкой коричневую бумагу) и нашел молескин. Он снова вернулся ко мне.

А поскольку вот-вот придет Бумер, я сразу окунулся в чтение.

Мужчины – самые непостижимые создания.

Дэш так и не пришел знакомиться со своим снеговиком. Я бы обязательно пришла, если бы кто-то слепил для меня снеговика, но я женщина. Логичная.

Миссис Бэзил позвонила сказать, что снеговик растаял. Фигово быть тобой, Дэш. Девушка слепила снеговика, лебкухенскими специями нарисовав ему глаза, нос и рот. И все это – только для тебя. Ты не знаешь, что потерял. Миссис Бэзил посоветовала не расстраиваться из-за кончины снеговика.

– Растаял этот, слепишь нового, – сказала она.

Очень по-женски: логично.

Нелогичный Лэнгстон, выздоровев, первым делом разорвал отношения с Бенни, поскольку Бенни укатил на две недели в Пуэрто-Рико навестить свою abuelita[33]. Бывшие возлюбленные решили, что их отношения слишком новы и хрупки, чтобы пережить двухнедельное расставание, поэтому их компромиссом стало расставание. Расстались они с обещанием возможного воссоединения, когда Бенни вернется домой, однако если один из них встретит кого-то другого в этот короткий двухнедельный промежуток, они должны дать друг другу зеленый свет. По мне, так бред. С такой логикой они заслуживают друг друга – а скорее, заслуживают не иметь друг друга, как, возможно, и будет. Парни – чокнутые. Раздули из мухи слона.

А кто из известных мне мужчин самый чудной? Дедуля. Ухал на Рождество во Флориду делать предложение Мэйбл и, когда она отвергла его предложение, тут же умчался обратно в Нью-Йорк, убежденный, что их отношения разрушены. А четырьмя днями позже, двадцать девятого декабря, кардинально изменив свое мнение, снова укатил во Флориду.

– Хочу уладить все с Мэйбл, – объявил он нам с братом за завтраком. – Уезжаю через пару часов.

Хоть меня и не прельщала идея вечного союза дедули и Мэйбл, наверное, я смогу привыкнуть к нему, если он сделает моего любимого старичка счастливым. К тому же, если смотреть на это с практической точки зрения, то я даже получаю бонус: уехав, дедушка перестанет постоянно спрашивать, куда я иду. А то ведь у обновленной Лили начинается все самое интересное.

– Как собираешься налаживать отношения? – поинтересовался Лэнгстон у деда. Все еще бледный, охрипший и сопливый. Однако он уже доедал омлет, а до этого умял кучу тостов с джемом. Ему явно намного лучше.

– Ты о том, буду ли я снова делать предложение? Я пришел к мнению, что брак – устаревшее понятие. Я хочу, чтобы мы с Мэйбл пообещали хранить друг другу верность. Никаких колец и свадеб, просто… партнерство. Я буду ее единственным возлюбленным.

– Угадай, кто еще у нас обзавелся возлюбленным, дед, – заявил брат. – Лили!

Вот засранец.

– Неправда! – возразила я тихо, тоном Не-Визгли.

Дедушка повернулся ко мне:

– Я запрещаю тебе встречаться с парнями следующие двадцать лет, Медвежонок. На самом деле, дай бог памяти, твоей маме до сих пор запрещено это делать. Но она каким-то образом обошла этот запрет.

При упоминании мамы я внезапно осознала, как сильно по ней соскучилась. Ужасно соскучилась. На прошлой неделе я до того была поглощена своей записной книжкой и внезапными приключениями, что совсем не скучала по родителям, но тут мне захотелось, чтобы они сейчас же вернулись. Захотелось узнать, почему они считают переезд на Фиджи хорошей идеей, увидеть их загорелые лица и поболтать о том о сем, весело смеясь. Мне хотелось наконец открыть свои рождественские подарки!

Уверена, они так же сильно скучают по мне. Уверена, они ужасно скучают по мне и жалеют о том, что бросили меня на Рождество и что, возможно, потащат в отдаленный уголок на другом конце света, когда я более чем довольна жизнью здесь, в самом центре мира на острове Манхэттен.

(А может, и неплохо устроиться на новом месте? Может, и нет.)

И потом, стоит признать очевидное: из этой ситуации я уж точно извлеку выгоду в виде щенка. Родители будут так виноваты, а Лили так хочет собаку! Став хозяйкой собаки, а не выгульщицей чужих животных, я скорее стану положительным человеком. Сейчас я стопроцентно готова завести питомца.

Счастливого Рождества, Лили.

И кстати, нет, на кролика я не соглашусь.

Только я засела за поиск пушистика в собачьих приютах Фиджи, как мне пришло сообщение от кузена Марка.

Мы оба чувствовали себя немного скованно, балансируя между возможным чем-то и возможным ничем.

– Так куда пойдем? – поинтересовалась Лили.

– Не знаю. А ты куда хочешь?

– Мне все равно.

– Уверена?

Трезвой она точно была гораздо привлекательнее, чем пьяной. Как и большинство людей. По-детски непосредственная, но не глупая, а умная и обаятельная.

– Тогда идем в парк Хай-Лайн, – предложил я.

– Это с Борисом-то?

А, Борис. Он уже, похоже, начал терять терпение.

– Может, есть особый маршрут, по которому ты обычно выгуливаешь собак?

– Да. Но мы по нему не пойдем.

Стазис. Полный стазис. Я украдкой бросаю взгляды на нее. Она – на меня. Мы оба колеблемся.

Наконец, один из нас принимает решение.

И это не я и не Лили.

На другой стороне Вашингтон-сквер собачий оркестр вдруг выдал концерт – нечто вроде увертюры Чайковского «1812 год». Или устроили парад белки. Борис стрелой помчался туда по мокрой снежной дорожке. Лили потеряла равновесие и шлепнулась на землю. В воздух полетел пакет с собачьим дерьмом. Падая, Лили, к моему глубокому восхищению, ругнулась незнакомым мне крепким словцом.

Она приземлилась весьма неграциозно, зато не пострадав. Пакет с пометом пролетел всего в дюйме от ее виска. Естественно, Лили выпустила из рук поводок, который я, по глупости своей, схватил. Теперь пес волок вперед меня, и было стойкое ощущение, что я качусь на водных лыжах по асфальту.

– Останови его! – крикнула Лили, как будто у собаки есть тормоз, на который я могу нажать.

Я просто висел позади пса бесполезным балластом, который он упрямо тащил вперед.

Понятное дело, Борис рвался к какой-то цели. Он несся к группе мамочек с малышней. И я с ужасом увидел, что он нацелился на самую легкую добычу – мальчишку с повязкой на глазу, лопающего овсяный батончик.

– Нет, Борис! Нет! – закричал я.

Мои крики были псу по барабану. Мальчишка увидел летящую на него громадину и завизжал как девчонка, да еще и младше его раза в два. Прежде чем его мама успела как-то среагировать, Борис врезался в мальчишку и сбил его с ног.

– Простите, простите, – извинялся я, пытаясь оттащить Бориса. С таким же успехом я мог бы перетягивать канат у полузащитников НФЛ.

– Это он! – завизжал мальчишка. – Это он на нас напал!

– Ты уверен? – спросила его мама.

Мальчишка сдвинул повязку, открывая совершенно здоровый глаз. Ни ссадины, ни синяка.

– Это он, клянусь.

Подошла еще одна женщина с объявлением о розыске с моим фото.

– Тревога! – заорала она на весь парк. – Красный уровень опасности!

Еще одна мамашка, вытаскивающая из коляски ребенка, отпустила малыша и коротко свистнула четыре раза. Видно, у них так передают сигнал об опасности.

Свист был плохой идеей. Борис навострил уши, повернулся и бросился на нее.

Мамашка отскочила в сторону, но ее малыш в коляске отскочить не мог.

Я шмякнулся на землю, пытаясь удержать пса всем своим весом. Удивленный Борис врезался прямо в коляску, вытряхнув оттуда малыша. Я словно в замедленной съемке смотрел, как тот с потрясенной мордочкой летит в воздухе.

Мне хотелось закрыть глаза. Я никак не смог бы его поймать. Нас всех буквально парализовало. Даже Борис застыл.

Краем глаза я уловил движение. Крик. А затем моему взгляду открылась завораживающая картина: летящая в прыжке Лили. С развевающимися волосами. И протянутыми руками. Но ей, конечно, было не до того, как потрясающе она выглядит. Она сделала невероятный прыжок. Умопомрачительный прыжок. На ее лице не было ни капли паники. Только решимость. И она поймала малыша. А тот, очутившись в ее руках, тут же начал верещать.

– Боже, – выдохнул я. Не видел ничего более ошеломляющего.

Я думал, толпа взорвется аплодисментами, но как только Лили, оправившись от прыжка, сделала несколько шагов вперед, позади меня заорала мамаша:

– Похитительница детей! Держите ее!

Все вокруг повытаскивали мобильники. Мамашки начали спорить о том, кому снова поднимать тревогу на форуме, а кому вызывать полицию. Счастливая Лили не видела этой суеты. Она прижимала к себе малыша и пыталась его успокоить.

Я попробовал встать с земли, но меня сверху придавили.

– Лежи, где лежишь, – заявила усевшаяся на меня мамаша. – Считай это гражданским арестом.

На меня навалилась еще парочка матерей и мальчишка с повязкой на глазу.

Я чуть не отпустил поводок. К счастью, Борису хватило впечатлений на сегодняшний день, и теперь он просто гавкал.

– Полиция! – крикнул кто-то.

Мамаша малыша подбежала к Лили, которая знать не знала, что это его мама.

– Секундочку, – попросила она, продолжая успокаивать карапуза.

Я думал, мама благодарит ее, но потом увидел, что Лили со всех сторон окружили.

– Я видела такое в новостях, – сказала одна из тех мамаш, что поднимала шум. – Сначала они отвлекают внимание, а потом крадут детей. Прямо посреди дня!

– Это бред! – закричал я.

Мальчишка с повязкой начал прыгать на моем копчике.

Подошедших полицейских завалили разными версиями случившегося. Ни одна из них не была правдивой. Лили отдала малыша. Она выглядела смущенной и озадаченной, не понимая, в чем провинилась. Полицейские спросили ее, знает ли она меня, и она ответила, что, конечно же, знает.

– Видите? – влезла одна из мамаш. – Она с ним заодно!

Земля была холодной и мокрой, мамаши своим весом уже расплющили во мне все что можно. Я уже готов был признаться в преступлении, которого не совершал, лишь бы убраться отсюда.

Мы так и не поняли, арестовывают нас или нет.

– Думаю, вам следует пройти с нами, – сказал один полицейский.

Ответ «я лучше не пойду» показался мне неподходящим.

Наручники на нас не надели, но сопроводили к патрульной машине и усадили вместе с Борисом на заднее сиденье. Несколько мстительных мамаш шли за нами, мамочка летающего малыша проверяла, все ли с ним в порядке. Только в тишине машины я наконец смог заговорить с Лили:

– Круто ты поймала его.

– Спасибо. – Она находилась в состоянии шока и глядела в окно.

– Это было красиво. Правда. Невероятно красиво.

Лили посмотрела на меня так, словно впервые видела. И мы несколько долгих мгновений не отрывали друг от друга глаз.

Патрульная машина тронулась. Полицейские даже не включили сирену.

– Ну, теперь-то мы знаем, куда держим путь, – пошутила Лили.

– У судьбы свои планы и порой необычные, – отозвался я.

У Лили по всей округе родственники, но, к сожалению, ни один из них не работает в правоохранительных органах.

Она составила для меня длиннющий список, пытаясь понять, кто сможет помочь нам выбраться из этой передряги.

– Дядя Мюррей как-то был обвиняемым. Такой помощник нам нужен меньше всего. Бабушка миссис Бэзил какое-то время встречалась с кем-то из окружной прокураторы… вряд ли это закончилось хорошо. Один из моих кузенов работает в ЦРУ, но мне нельзя упоминать его имя. Все это так нервирует!

К счастью, нас не заперли в камере, а проводили в комнату для допросов. Пока еще нас никто не допрашивал. Может, за нами наблюдают по другую сторону зеркала, на случай если мы что-нибудь сболтнем друг другу?

Меня удивляло то, насколько спокойно Лили воспринимала наше заключение. На робкого пугливого зверька она нисколько не походила. Наоборот, это я сидел как на иголках. Полицейские не пришли в восторг от того, что наши родители не бегут нас спасать, находясь слишком далеко. Наконец Лили решила позвонить брату, а я – Бумеру, который в это время был в компании Джонни и Дова.

– Вас показывают в новостях! – сообщил друг. – Одни называют вас героями, другие – преступниками. Видео ходит по всей Сети. Вы так в шестичасовые новости попадете.

Не таким я представлял сегодняшний день.

Нам с Лили не зачитали наши права, не предложили воспользоваться услугами адвоката и не предъявили пока никаких обвинений.

А Борис уже проголодался.

– Знаю, знаю, – отвечала Лили на его поскуливание. – Надеюсь, у твоего папочки сейчас нет Интернета.

Я стал перебирать в уме интересные темы для разговора. Лили назвали в честь цветка? Как давно она выгуливает собак? Хорошо, что обошлось без полицейских дубинок?

– Ты такой молчаливый. Не похоже на тебя, – сказала Лили, сев за стол и достав из кармана куртки красную записную книжку. – Хочешь что-нибудь написать мне?

– У тебя есть ручка?

Она покачала головой.

– Осталась в сумке. А сумку у меня забрали.

– Тогда придется разговаривать.

– Еще можно воспользоваться пятой поправкой.

– Ты впервые попала в полицейский участок? – спросил я.

Лили кивнула.

– А ты?

– Однажды маме пришлось вызволять отсюда отца. Дома некому было за мной присмотреть, поэтому она взяла меня с собой. Мне было семь или восемь. Мама сказала, с ним случилась нелепая оплошность. Я подумал, что он прилюдно описался. А потом мне сообщили, что его взяли за «нарушение общественного порядка». До суда дело не дошло, и документальных свидетельств не осталось.

– Это ужасно.

– Наверное. Тогда мне это казалось нормальным. Вскоре родители развелись.

Борис залаял.

– Похоже, он не фанат разводов, – заметил я.

– В сумке осталось и угощение для него, – вздохнула Лили.

Она на минуту-две прикрыла глаза. Просто молча сидела, отрешившись от всего вокруг. Меня не расстроило то, что я для нее тоже на некоторое время исчез. Ей нужна передышка, и я не собирался мешать.

– Ко мне, Борис, – дружелюбно позвал я это чудовище.

Он глянул на меня с подозрением и принялся вылизывать пол.

– Я слегка нервничаю от встречи с тобой, – призналась Лили, не размыкая век.

– Взаимно, – уверил ее я. – Мне кажется, я редко соответствую тому, что говорю. А поскольку ты знаешь меня в основном по моим же словам, я боюсь тебя разочаровать.

Лили открыла глаза.

– Дело не только в этом. Когда ты видел меня в прошлый раз…

– Ты была сама не своя. Неужели ты думаешь, я этого не понимаю?

– Я так не думаю. Но, возможно, именно тогда я и была собой? Может, я такая и есть, просто стараюсь ту Лили не выпускать?

– Скажу честно, мне гораздо больше нравится Лили-выгульщица-собак, ловительница-карапузов и говорительница-правды, – ответил я. – Это же чего-то стоит?

– Из-за этой Лили мы оказались в полицейском участке.

– Ну, ты же искала опасности, верно? И в полицейском участке мы оказались не из-за тебя, а из-за Бориса. Кстати, переписка через записную книжку – идея что надо.

– Это идея моего брата, – призналась Лили. – Прости.

– Но ты же ее подхватила?

Лили кинула.

– Это же чего-то стоит? – повторила она мои слова.

Я подтащил свой стул к столу, чтобы сесть рядом с ней.

– Это совершенно точно чего-то стоит, – сказал я. – На самом деле, многого. Мы все еще не знаем друг друга. И, признаюсь, я подумывал о том, что лучше нам продолжать переписываться и передавать друг другу записную книжку до самой старости. Но судьба явно уготовила нам другое. А кто я такой, чтобы спорить с судьбой?

Лили покраснела.

– «Расскажи о своем первом свидании, Лили?» – начала она так, словно давала интервью. – «Мы провели его в полицейском участке, попивая воду из пластиковых стаканчиков». – «Очень романтично». – «О да!»

– «А что вы делали на втором свидании?» – подхватил я. – «Ну, мы решили ограбить банк. Только им оказался банк спермы, и на нас напали сидящие в приемной злобные будущие мамашки. Из-за чего мы снова оказались в полицейском участке». – «Звучит захватывающе». – «О да! Потому мы и продолжаем в том же духе. Теперь, если нужно вспомнить какое-нибудь свидание, мне нужно всего лишь посмотреть свой список приводов в полицию».

– «И чем же она вас привлекла?» – подыграла дальше Лили.

– «Ну… – ответил я воображаемому интервьюеру, – наверное, тем, как она ловит детей. А делает она это превосходно». – «А вас? Что вас навело на мысль: Ух ты, такого молодчика неплохо бы оставить при себе!»

– «Мне нравятся мужчины, не отпускающие поводка, даже когда это ведет их к катастрофе».

– «Браво!» – сказал я. – «Вы просто молодец».

Я думал, Лили порадует комплимент, но она со вздохом обмякла на стуле.

– Ты чего?

– А что насчет Софии? – спросила она.

– Софии?

– Да. Бумер говорил о какой-то Софии.

– А, Бумер…

– Ты любишь ее?

Я покачал головой:

– Я не могу любить ее. Она живет в Испании.

Лили рассмеялась:

– Твоя честность – это что-то.

– Нет, правда. София замечательная. И, если честно, сейчас нравится мне в двадцать раз больше, чем когда мы с ней встречались. Но у любви должно быть будущее. У нас с Софией его нет. Мы хорошо провели с ней время, разделив настоящее, вот и все.

– Ты правда думаешь, что у любви должно быть будущее?

– Абсолютно.

– Хорошо. Я тоже так думаю.

– Хорошо, – эхом отозвался я, наклонившись к ней, – что ты тоже так думаешь.

– Не повторяй за мной, – хлопнула Лили меня по руке.

– Не повторяй за мной, – повторил я, улыбаясь.

– Дурачок, – совершенно не обидно, даже с нежностью сказала она.

– Дурочка, – тоже с нежностью отозвался я.

– Лили – самая прекрасная девчонка на свете.

Я придвинулся к ней:

– Лили – самая прекрасная девчонка на свете.

На мгновение мы забыли, где находимся.

А потом нам напомнили об этом вернувшиеся полицейские.

– Что ж, – начал чернокожий офицер Уайт[34], – вам, наверное, будет приятно, что видео о ваших сегодняшних подвигах разлетелось по Интернету и на Ютубе уже набрало две тысячи лайков. С каких только ракурсов вас не сняли! Мы удивляемся, как так вышло, что статуя Джорджа Вашингтона не выхватила мобильный, чтобы разослать фотки своим друзьям.

– Мы внимательно изучили все записи, – сказал белокожий офицер Блэк[35], – и пришли к заключению, что в этой комнате находится только один виновник происшедшего.

– Я знаю, сэр, – тут же влез я. – Это я во всем виноват. Она тут совершенно ни при чем, правда!

– Нет, нет, нет, – возразила Лили. – Объявление повесила я. В шутку. Но из-за этого мамы в парке посходили с ума.

– Слушай, – повернулся я к ней, – ты не сделала ничего плохого. Ты, наоборот, помогла! Они были настроены против меня.

– Нет, они думали, что я собираюсь украсть ребенка. Но, поверь мне, я совершенно не хочу ребенка.

– Никто из вас не виноват, – прервал наш спор офицер Уайт.

– Если кто и виноват, то этот четвероногий, – указал офицер Блэк на Бориса.

Пес смиренно отполз назад.

– По поводу Одноглазого Джонни к тебе тоже никаких претензий, – посмотрел на меня офицер Блэк. – Если ты и попал в него снежком во время снежного боя – а я, заметь, не говорю, что это был ты, – то он от этого не пострадал.

– Значит, мы свободны? – спросила Лили.

Офицер Блэк кивнул:

– И вас там ждет целый отряд.

Офицер Блэк не шутил. Меня ждали не только Бумер с Джонни и Довом, но и София с Прией. А в ожидании Лили, похоже, собралась вся семья, включая миссис Бэзил.

– Вы только гляньте на это! – Бумер поднял две распечатки: одну с сайта «Пост», другую – с «Дейли ньюс».

На обоих красовалось фото падающего в руки Лили ребенка.

«Наша героиня!» – кричал заголовок газеты «Дейли ньюс».

«Похитительница детей!» – кричал заголовок газеты «Пост».

– Снаружи репортеры, – сообщила бабушка Лили. – В большинстве своем люди наглые и непорядочные.

К нам повернулся офицер Блэк:

– Ну что, хотите стать знаменитостями?

Мы с Лили переглянулись.

Ответ был очевиден.

– Нет, – ответил я.

– Точно нет, – поддержала меня Лили.

– Тогда выйдите через заднюю дверь, – сказал офицер Блэк. – Следуйте за мной.

Мы с Лили потеряли друг друга в суматошной толпе из друзей и родных. София спросила, в порядке ли я. Бумер радовался тому, что мы с Лили наконец-то встретились, остальные переваривали случившееся.

Мы даже не смогли попрощаться. Двери открылись, полицейские попросили нас пошевеливаться, пока не опомнились репортеры.

Лили повернула в одну сторону со своими родными, я – в другую со своими друзьями.

И тут я почувствовал что-то в кармане.

Вот хитрюшка! Засунула туда записную книжку.

Мировые новости разлетаются со скоростью света. И долетают даже до Фиджи.

Родители, конечно, не знали этого, но во время нашего с ними разговора в видеочате я периодически выключала звук на компьютерных колонках. Включаю звук, слышу тираду вроде: «Как мы теперь сможем доверять тебе, Лили, когда…», снова выключаю.

Они лихорадочно махали руками с другого конца мира, я же сосредоточенно вязала новую вещь.

– Кто такой Дэш? Дедушка знает о…

Звук выключен. Тишина.

Мама с папой негодующе кричали в компьютер, яростно упаковывая багаж:

– Мы опаздываем на самолет! Нам повезет, если мы все-таки успеем на посадку. Ты знаешь, сколько звонков мы…

Звук выключен. Тишина.

Папа, похоже, наорал на свой мобильный из-за того, что тот снова звонит. Мама уставилась в экран.

– Где все это время был Лэнгстон?!

Звук выключен. Тишина.

Я продолжала вязать тюремную полосатую собачью робу для Бориса. Подняв взгляд, увидела, как мама грозит мне пальцем.

Звук включен.

– И последнее, Лили! – Мама придвинулась насколько возможно близко к экрану компьютера. Никогда раньше не замечала, но у нее чудесная кожа. Надеюсь, у меня в ее возрасте тоже будет такая.

– Да, мам?

Папа уселся на гостиничную кровать позади нее и вновь эмоционально замахал руками, объясняя ситуацию кому-то по телефону.

– Ты потрясающе ловко поймала его, родная.

Дедуля пересекал на машине Дэлавер (по его словам, столицу пошлин в мире автострад), когда ему позвонил рассказать о статьях мистер Борщ, которому оборвали телефон шокированные мистеры Карри и Канноли. Дедушку за рулем едва удар не хватил. Он заехал в «Макдональдс» успокоить себя биг-маком, после чего позвонил Лэнгстону и наорал на него за то, что по его недогляду я стала арестанткой и международной знаменитостью. Затем помчался обратно на Манхэттен и приехал домой как раз к нашему с Лэнгстоном и миссис Бэзил возвращению из полицейского участка.

– Будешь сидеть дома до возвращения родителей! Пусть сами разбираются с этим безобразием! – проскрежетал дедушка и грозно указал на бедного маленького Бориса: – И держи этого террориста подальше от моего кота!

Борис громко гавкнул и нацелился на дедулю.

– Сидеть! – приказала я этому чудовищу.

Тот распластался на полу, положил морду мне на ноги и тихо зарычал на дедушку.

– Похоже, мы с Борисом оба не хотим сидеть дома, – сообщила я.

– Не глупи, Артур, – вступилась за нас миссис Бэзил. – Лили не совершила ничего плохого. Произошло большое недоразумение. Лили спасла ребенка! А ты ведешь себя так, словно она угнала машину, чтобы прокатиться с ветерком.

– Всем давно известно: не жди ничего хорошего от юной леди, появившейся на первой полосе «Нью-Йорк пост»! – взвыл дедушка. И тыкнул в меня пальцем: – Наказана!

– Иди к себе в комнату, Медвежонок, – шепнула мне миссис Бэзил. – Я разберусь с этим. И забери с собой своего пони.

– Пожалуйста, не говори дедуле о Дэше, – шепнула я в ответ.

– Я такую зверюгу на поводке не удержу, – громко ответила она.

В результате всеобщей истерики родных под замок меня все же не посадили. Лишь наказали сидеть тихо, пока не вернутся с Фиджи мама с папой. И посоветовали до тех пор оставаться дома.

Также мне велели не общаться с прессой, отправить весь бумажный мусор в шредер и не мечтать о том, как я буду выглядеть на обложке журнала «Пипл» (с эксклюзивным интервью, оплата за которое вполне себе может одним махом покрыть все мое обучение в университете), а если позвонит Опра, то без лишних слов направить ее к моей маме. Сказать по правде, вся семья надеялась на то, что помрет какая-нибудь знаменитость или разразится непристойный скандал, чтобы таблоиды забыли о Лили Выгульщице Собак.

Для моего эмоционального благополучия мне предложили не гуглить себя.

По словам родных, в мире мало кому можно доверять. Лучше держаться в кругу семьи, пока не уляжется шумиха.

В чем я уверена сама: собаке можно доверять всегда.

А Борису понравился Дэш.

Можно многое сказать о человеке по тому, как он относится к животным. Когда «грянул гром», Дэш не мешкая схватил поводок Бориса. Он определенно из тех, на кого можно положиться (или на ком можно посидеть, как это сделали мамочки в парке).

Бумер, похожий на собачку, тоже любит Дэша.

Собачьи инстинкты не подведут.

Дэш, наверное, многим нравится.

Мир дарит множество возможностей. Дэш. Борис. Нужно открываться этим возможностям, и, если что-то, чего ты ждешь, не случается, не считать мир безнадежным. Поскольку с тобой может произойти что-то другое, не менее замечательное.

Потому в отношении Бориса вердикт безоговорочен: оставлю его себе.

Хозяин пса, сослуживец моего кузена Марка из «Стрэнда», нелегально держал Бориса в своей квартире-студии, в здании, где любые животные запрещены. Раньше ему сходило это с рук, так как управляющая компания занималась зданием дистанционно и владелец дома там не жил. Но теперь, когда Борис прославился (согласно онлайн опросу в «Нью-Йорк пост» шестьдесят четыре процента опрашиваемых считают Бориса угрозой для общества, тридцать один процент – жертвой собственной силы и пять процентов – что он должен встретиться со своим создателем сами знаете каким путем), второй Марк явно не сможет привести его к себе домой.

И это не страшно, ведь я приняла исполнительное решение: мой дом – дом Бориса. Меньше чем за сутки со мной Борис выучил команды: «сидеть», «к ноге», «не выклянчивать еду» и «фу!» (на чуть не зажеванную обувь дедушки). Проблема в том, что хозяин пса не уделял ему достаточного внимания и ни к чему его не приучал, не давая псу возможности возмужать и стать достойным членом общества. К тому же, согласно Интернету, Марк не собирал собачий помет и использовал Бориса как наживку для знакомства с девушками. А еще меня беспокоит то, что он уже отправил мне несколько сообщений, в которых написал, что я могу держать у себя Бориса сколько захочу и что этого пса слишком сложно и затратно содержать. Марк совершенно точно не заслуживает такой собаки.

Мы с Борисом весь вечер провели за решеткой. Мы навечно повязаны. Ну, на самом деле мы провели несколько часов в комнате для допросов в компании невероятно очаровательного парня. В общем, стали достаточно близки. Теперь Борис будет жить со мной, так что пусть родители и остальные к этому привыкают. Семья заботится о своих близких, а Борис теперь – член моей семьи.

Моей группой поддержки по выходу из кризиса оказались Элис Гэмбл, Хизер Вонг и Никеша Джонсон – девочки из команды по футболу.

– Знаешь, Лили, – сказала Элис, когда мы устроились в моей комнате, – мы с тобой давно знакомы, но в действительности практически не знаем тебя. И раз уж твой дедушка пригласил нас на пижамную вечеринку, чтобы удержать тебя дома…

– Пижамная вечеринка была моей идеей, – прервала я ее. – Просто дедушка спрятал мой мобильный и я не успела позвать вас сама.

– Ты его нашла?

– Конечно. В банке с печеньем. По-моему, дедуля не особо напрягался.

Элис улыбнулась.

– Мы с девчонками сделали для тебя кое-что приятное. – Она села за мой ноутбук и нашла на Ютубе видеоклип. – Поскольку тебе запретили общаться с прессой, наша футбольная команда решила сама защитить твое честное имя.

– Что?

– Ты сногсшибательный вратарь! Только самый наикрутейший вратарь смог бы поймать так ребенка! Вратари ловят малышей инстинктивно. Не потому, что пытаются их украсть, а потому что пытаются их спасти.

– Готова? – спросила Хизер и запустила видео.

На экране ноутбука под песню «Stop» группы «Спайс Герлз» мелькали фотографии и нарезки из разных видео, демонстрировавшие меня как первоклассного вратаря: бегущую, подпрыгивающую, парящую в воздухе, отбивающую мяч.

Понятия не имела, что так здорово играю.

Понятия не имела, что мои сокомандницы это замечают и что им не все равно.

Возможно, я сама раньше не считала их своими настоящими сокомандницами? Возможно, я сама виновата в том, что у меня ни с кем не складывалось дружбы?

Как говорится, в команде нет места для «я».

Когда видеоклип закончился, девчонки заключили меня в победное кольцо, чего никогда не случалось на поле. И я не выдержала. Я разрыдалась – не от стыда или жалости к себе, а от радости и благодарности.

– Ничего себе. Спасибо, – только и смогла пробормотать я.

– Мы выбрали песню «Stop», потому что именно это ты и делаешь – останавливаешь соперников, не даешь им забить гол, – объяснила Хизер. – Точно так же ты остановила падение ребенка.

– Ну и в дань уважения Бекхэму, – добавила Никеша.

– Конечно, – отреагировали мы вместе с Элис.

– Если почитаешь комменты… – начала Хизер и передумала: – Нет, не стоит тебе этого делать, там их за восемьсот. Короче, когда мы только запостили видео, чтобы защитить твое честное имя, я внимательно просматривала все комментарии. Так вот, к тому времени уже пятеро человек позвали тебя замуж. А сейчас видео просмотрено девяносто пять тысяч двести двадцать три раза… нет, уже девяносто пять тысяч двести двадцать пять раз. В общем, не знаю даже, сколько там сейчас у тебя предложений выйти замуж и признаний в любви. Кстати, несколько университетских рекрутов написали, что тебе надо попробовать пройти отбор в их команды.

Со своей новой лежанки в углу комнаты одобрительно гавкнул Борис.

– Мы с Бенни снова вместе, – объявил Лэнгстон за обедом.

Наша пижамная вечеринка закончилась, и девчонки разошлись по домам готовиться к празднованию Нового года. Дедуля наверху уговаривал Мэйбл махнуть рукой на Майами и навестить его в Нью-Йорке – это в январе-то! – чтобы ему не пришлось мотаться туда-сюда из Флориды в Нью-Йорк.

Мужчины вечно не знают, чего хотят.

– Что, не выдержал двух дней разлуки? – спросила я брата.

– Не выдержал. Но мы вот еще что поняли: игру с твоей записной книжкой придумали мы вдвоем, а значит, нам судьба быть вместе.

– А еще вы ужасно соскучились! И, признавшись в этом, решили хранить друг другу верность?

– Ну, так далеко бы я не пошел. Скажем так: у нас с Бенни сегодня назначено интимное свидание по скайпу. Так что никакого нянченья с тобой и твоими глупостями.

– Фу! И ты никогда не нянчился со мной.

– Знаю. И, поверь, теперь меня всю жизнь будут винить в случившемся.

– Спасибо за то, что так плохо приглядываешь за мной, братец. Я классно повеселилась. – Меня не оставляла в покое одна мысль по поводу записной книжки. – Лэнгстон?

– Да, Звездный Медвежонок Лили? О! Звездвежонок! Я придумал тебе новое прозвище.

Я проигнорировала его слова.

– Что, если на самом деле ему нравишься ты, а не я?

– Кому? О чем ты вообще?

– Дэшу. Который нашел записную книжку. Это ведь была твоя идея. Я сама записала первое послание-задание, но слова и идея были твоими. Может, приглашая меня на свидание в новогоднюю ночь, Дэш держал в уме придуманный тобой образ?

– И что с того? Ты вела переписку. Ты продолжала это приключение. И посмотри, как все обернулось! Пока я, кашляя в своей спальне, расставался со своим бойфрендом, ты благодаря записной книжке творила свою собственную судьбу!

Он ничего не понял.

– Лэнгстон… Что, если совсем не я нравлюсь Дэшу? А мой образ, придуманный им?

– И что с того?

Я думала, брат бросится на мою защиту и станет уверять меня, что Дэшу, конечно же, нравлюсь я сама.

– Как это? – обиделась я.

– Что с того, если ты не понравишься Дэшу, когда он узнает тебя получше?

– Не уверена, что хочу рисковать. – Быть отвергнутой. Раненой в самое сердце. Как когда-то Лэнгстон.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Ты же не можешь вечно прятаться под защитным колпаком деда. По-моему, ты уже достаточно выросла. Отъезд мамы с папой, переписка в молескине – все это лишь помогло тебе повзрослеть. Теперь пора выяснить, есть ли место Дэшу в картине твоего мира. И как тебе самой обустроиться в этом мире. Рискни.

Мне очень хотелось рискнуть, но страх был не менее велик, чем это желание.

– А если все это было мечтой? Если мы лишь попусту тратим время друг друга?

– Как ты узнаешь это, не попробовав? – И брат процитировал поэта, в честь которого его назвали – Лэнгстона Хьюза: «Мечта отложенная – мечта несбывшаяся».

– Ты разлюбил его? – спросила я.

Мы оба знали, что я говорю не о Бенни, а том парне, который жестоко разбил сердце брата – его первой любви.

– В каком-то смысле я всегда буду его любить, – ответил Лэнгстон.

– Мне не нравится твой ответ.

– Потому что ты неправильно его интерпретируешь. Это не какое-то там печальное и трагичное заявление. Я говорю о том, что любовь, которую я испытывал к нему, была настоящей и сильной, пусть и болезненной. Она навсегда изменила меня. Точно так же меня меняет то, что происходит с тобой, моей сестрой. Важные и близкие люди оставляют отпечаток в нашей жизни. С тобой ли они или оставили тебя – они всегда в твоем сердце, поскольку именно они меняют и наполняют его. Их нельзя просто взять и вычеркнуть.

Мое сердце без всякого сомнения желало наполниться Дэшем. Даже если это грозит тем, что его потом растопчут. А значит, стоит рискнуть.

Борис под столом принялся лизать мне лодыжки.

– Борис останется с нами, он запечатлен в моем сердце, и маме с папой придется с этим жить.

– Смешно, Звездвежонок. Твоим рождественским подарком от родителей как раз должно было стать разрешение завести своего собственного питомца.

– Правда? А если мы переедем на Фиджи?

– Родители что-нибудь придумают. Если они все-таки решат туда ехать, то эта квартира никуда не денется. Я буду тут жить. Да и мама с папой, скорее всего, планируют жить на Фиджи не круглый год, а только в учебное время. Я позабочусь о Борисе в твое отсутствие, если ты все-таки поедешь с ними и Бориса не пропустит таможня. Как тебе такой рождественский подарок от меня?

– Ты так увлекся Бенни, что забыл купить мне подарок?

– Ага. Ты не против, если твоим подарком мне станет не кофта, которую ты, несомненно, уже связала, и не море печенья, которое ты, несомненно, напекла? Попроси, пожалуйста, деда, чтобы он не винил меня во всех твоих выходках и перестал меня этим изводить.

– Хорошо, – согласилась я. – Пусть правила устанавливают женщины. Как оно и должно быть.

– Кстати, о правилах…Что собираешься делать в новогоднюю ночь? Тебя же к тому времени выпустят из-под замка? Месье Дэшил прогуляется с тобой по нашему чудному городу?

Вздохнув, я покачала головой. Чего скрывать правду?

– Он не звонил и не писал мне после того, как мы расстались у полицейского участка.

Я резко поднялась, чтобы вернуться в свою комнату и там втихомолку пожалеть себя, обильно заедая грусть шоколадом.

Наверное, я сама могла бы послать Дэшу сообщение или письмо (даже позвонить ему – ни за что!!!), но я не хотела навязываться ему после всего, через что мы прошли. После переписки в записной книжке. Дэш из тех, кто ценит личное пространство и наслаждается одиночеством. Мне следует уважать это.

Он сам должен связаться со мной.

Верно?

Но он этого не сделал, и что это может означать?

Что, скорее всего, я ему не нравлюсь так сильно, как мне начал нравиться он. Что я никогда не стану такой же видной и интересной, как та девушка София, в то время как красивое лицо Дэша будет являться теперь мне во сне.

Мое чувство к нему безответно.

Несправедливо, что я в какой-то мере уже скучаю по нему. Не по его присутствию – я едва его знаю, – а по нашей с ним связи через записную книжку. По приятным мыслям: он где-то там, думает или делает что-то, удивительным образом связанное со мной.

Я лежала на постели, мечтая о Дэше. Опустила руку, чтобы Борис ее успокаивающе лизнул, но его рядом не оказалось. Убежал куда-то по своим собачьим делам.

Громко прозвенел дверной звонок. Я вскочила и выбежала в коридор.

– Кто там? – спросила, не открывая дверь.

– Твоя любимая бабушка. Оставила у вас ключи от своего дома, когда пришла выгулять Бориса.

Борис!

Я успела испереживаться за те двадцать минут, что его не было со мной. Борис никогда не игнорировал меня, в отличие от Дэша.

Я открыла дверь, чтобы впустить миссис Бэзил и пса.

Борис настырно касался лапой моих ног, привлекая внимание. Я опустила на него взгляд.

Он держал что-то в зубах. И не косточку или клок чьей-то одежды, а обслюнявленную записную книжку, перевязанную красной лентой.

После полицейского участка мы всей компанией пошли в квартиру моей мамы. Бегущий по венам адреналин творил чудеса: мы то летели как на крыльях, то скакали вприпрыжку. Когда мы улизнули из участка, охватившее нас возбуждение словно превратило весь мир в гигантский трамплин.

Дома Джонни с Довом первым делом кинулись к холодильнику. Найденное их не впечатлило.

– Макаронная запеканка? – проворчал Джонни.

– Мама приготовила. Всегда оставляю ее напоследок.

Прия пошла в туалет, Бумер залез в мобильный проверить почту. София зашла в мою комнату. Не с неприличными мыслями, а просто посмотреть.

– Тут почти ничего не изменилось, – огляделась она, остановив долгий взгляд на вырезках с цитатами, которые я кнопками пришпилил к стенам.

– Почти. На стене есть новые цитаты. На полках – новые книги. Потерялось несколько ластиков с карандашей. Да и постельное белье я каждую неделю меняю.

– То есть, хоть и кажется, что ничего не изменилось…

– Все постоянно меняется, просто незаметно, по мелочам. Жизнь идет, как говорится.

София кивнула:

– Забавное выражение: «жизнь идет».

– «Жизнь продолжается» звучит еще страннее.

– А бывает, она показывает нам наше будущее. И это будущее, к примеру, ловит ребенка.

Я всмотрелся в ее лицо, ища в нем сарказм или злость. И грусть… еще я искал в нем грусть или сожаление. Но нашел лишь радостное удивление.

Сев на постель, я обхватил голову руками. Затем, осознав, как драматично выгляжу, посмотрел на Софию.

– Вот честно, я ничего не понимаю, – признался я.

Она продолжала стоять, глядя мне в глаза.

– Я не могу тебе с этим помочь, прости. Не могу.

Понятно. Давным-давно, как говорится в сказках, встречаясь с ней, я притворялся, что смогу полюбить ее, всего лишь симпатизируя ей. А теперь, когда у меня нет ни малейшего желания притворяться в том, что мы когда-то любили друг друга, она мне безумно нравится.

– Может, на этот раз попробуем сохранить разумные отношения на долгое время? Морально поддерживать друг друга, советоваться?

София рассмеялась:

– Делиться неудачами, учиться на ошибках и извлекать уроки из опыта?

– Да. Это было бы здорово.

Мне хотелось закрепить наше новое соглашение. Поцелуй исключался. Объятие тоже ни к чему. Поэтому я протянул Софии руку. И она ее пожала. А потом мы присоединились к нашим друзьям.

Меня никак не оставляли мысли о Лили. Чем она занята? Как себя чувствует? Что она чувствует? Меня охватывало смятение, но это чувство не было неприятным. Никогда еще я не жаждал увидеть ее так сильно, как сейчас.

Записная книжка у меня. Только нужно подобрать правильные слова.

Позвонила мама, узнать, как у меня дела. В ее спа-курорте нет доступа в Интернет, и телевизор она вне дома не смотрит, поэтому мне не пришлось ей ничего объяснять. Сказал, что ко мне пришли друзья, но мы ведем себя прилично.

Отец обычно каждые пять минут смотрит новости на мобильном. Наверное, он видел и заголовки на сайте «Пост», и фотографии. Просто не узнал сына.

Позже этим вечером, после киномарафона фильмов Джона Хьюза, я собрал Бумера, Софию, Прию, Джонни и Дова в гостиной, притащив из маминого кабинета маркерную доску.

– Прежде чем вы уйдете, – сказал я, – мне хотелось бы устроить короткий симпозиум на тему любви.

Я взял красный маркер – почему бы и нет? – и написал на доске слово «любовь».

– Вот она. «Любовь». – Для пущего эффекта я заключил его в рамку в форме сердца. Не анатомического, конечно. – В своем первозданном виде, со своими идеями и представлениями. Но потом… приходят слова.

Я всю доску исписал словом «слова» – даже поверх слова «любовь».

– И чувства.

Я покрыл доску словом «чувства», поверх всего уже написанного.

– И ожидания. И история. И мысли. Помоги мне, Бумер.

Мы с ним раз двадцать написали каждое из этих трех слов.

Каков результат?

Полная белиберда. Невозможно прочитать не только слово «любовь», но и все остальное.

– Вот, – поднял я доску, – с чем мы имеем дело.

Прия выглядела недовольной – скорее мной, чем тем, что я говорил. София – изумленно-радостной. Джонни с Довом придвинулись друг к дружке. Бумер, все еще с маркером в руке, о чем-то задумался.

Он поднял руку.

– Да, Бумер? – спросил я.

– Ты хочешь сказать, что: либо ты влюблен, либо нет? И если влюблен, то у тебя в душе такая неразбериха?

– Мысль примерно такая, да.

– Но что, если в этом вопросе нельзя делить все на черное и белое, на «да» или «нет».

– Не понимаю, о чем ты.

– Что, если с любовью так нельзя: влюблен или не влюблен, и точка. Любовь бывает разной, и у нее разные оттенки. И может, все это – слова, ожидания и остальное – вовсе не накладывается на любовь, а имеет свои собственные места, как на карте. И если посмотреть на эту карту сверху, то… вау… обалдеешь!

Я взглянул на доску.

– Если сделать из этого карту, то все будет куда как чище и разборчивее, – признал я. – Но разве не именно так будет смотреться столкновение двух подходящих друг другу людей в подходящее время? Хаосом.

София тихонько рассмеялась.

– Что?

– Подходящий человек в подходящее время – неверная концепция, Дэш, – объяснила она.

– Точно, – согласился Бумер.

– О чем это она? – поинтересовался я у него.

– Я о том, что «подходящий человек в неподходящее время» или «неподходящий человек в подходящее время» – это просто отговорка. Говоря так, люди думают, что судьба с ними играет. Что все мы – участники какого-то романтического реалити-шоу, которое смотрит Бог. Но вселенная не решает, кто подходит тебе, а кто – нет. Ты сам это решаешь. Да, ты можешь до посинения рассуждать о том, сложились бы у тебя отношения с этим человеком в другое время или с другим человеком в это время. Но знаешь, чего добьешься этими рассуждениями?

– Посинения?

– Ага.

– Записная книжка ведь у тебя? – вклинился Дов.

– Надеюсь, ты ее не потерял? – присоединился к нему Джонни.

– У меня. Разумеется, нет.

– Тогда чего ты ждешь? – спросила София.

– Когда вы все уйдете? – предположил я.

– Тогда мы пошли! Тебе есть что написать. И не забывай: все зависит от тебя, а не от судьбы.

Я все еще не знал, что писать. Так и заснул, с записной книжкой под боком, глазея в потолок.

На следующее утро за завтраком мне в голову пришла великолепная идея.

Я немедленно позвонил Бумеру:

– Мне нужна услуга.

– Какая? – спросил он.

– Твоя тетя в городе?

– Моя тетя?

Я выложил ему мою идею.

– Ты хочешь пойти на свидание с моей тетей?

Пришлось снова все повторить.

– Оу. Скорее всего, я это устрою.

Мне не хотелось выдавать в записной книжке слишком много. И я лишь написал Лили время и место встречи. Дождавшись более приличного часа для визита, я направился к миссис Бэзил и наткнулся на нее на улице – она выгуливала Бориса.

– Родители не наказали тебя, раз ты свободно разгуливаешь по городу? – спросила она.

– Сами видите, – ответил я и протянул ей записную книжку. – Думаю, она готова к следующему приключению.

– Говорят, обыденность придает жизни остроту. По-моему, лучше использовать другие специи. – Бабушка Лили протянула за книжкой руку, но Борис ее опередил. – Плохая девочка! – побранила она пса.

– Я уверен на сто процентов, что Борис – кобель, – заметил я.

– О, я это знаю, – уверила она меня. – Мне нравится сбивать его с толку.

И они с Борисом ушли, прихватив мое будущее.

Когда Лили пришла к пяти часам, видно было, что она слегка разочарована.

– Смотри, сколько здесь народу катается, – оглядела она ледовый каток в Рокфеллер-центре. – Миллион. И, судя по свитерам, со всех пятидесяти штатов.

Я был как на иголках. Очень нервничал. Мы с Лили впервые встретились при нормальных обстоятельствах, без всяких собак и чокнутых мамашек, и вели обычный, нормальный разговор. А я не очень-то хорош в обычных, нормальных разговорах. Мне лучше удаются письменные беседы или рассуждения, вызванные приливом адреналина в сюрреалистические мгновения. Мне хотелось понравиться Лили и хотелось, чтобы она понравилась мне. Так страстно мне давно уже ничего не хотелось.

«Все зависит от тебя, а не от судьбы».

Так и есть. Правда, все зависит не только от меня, но и от Лили.

И в этом главная сложность.

Я сделал обиженный вид, вроде как задетый ее безрадостной реакцией на выбранное мною для свидания банальное место.

– Не хочешь кататься на коньках? – надулся я. – Мне казалось, это будет так романтично. Как в кино. С наблюдающим за нами Прометеем[36]. Ведь Прометею самое место на ледовом катке, как думаешь? Он, наверное, затем и украл для нас огонь, чтобы мы могли делать ледовые катки. Кстати, накатавшись в этой пробке из конькобежцев, мы обязательно сходим на Таймс-сквер, чтобы следующие несколько часов провести среди двух миллионов людей, где нет ни одного туалета. Идем же, я знаю, ты этого хочешь.

Забавно. Лили явно не знала, как нарядиться на свидание, поэтому оделась как обычно, по-Лилиному. Меня это приводило в восторг. Как и нескрываемое отвращение, которое она испытала при мысли оказаться не наедине со мной, а в толпе.

– Или… – начал я, – мы воспользуемся планом Б.

– Да! – мгновенно воскликнула она.

– Сказать, куда идем? Что тебе нравится больше: сюрпризы или предвкушение?

– Сюрпризы.

Мы пошли прочь от статуи Прометея и ледового катка. Шага через три Лили остановилась.

– Знаешь, я солгала. Мне больше нравится предвкушение.

И я рассказал ей, куда мы идем.

– Ну да, конечно, – хлопнула она меня по руке, не поверив.

– Ну да.

– Не верю ни единому слову, но… повтори-ка.

И я повторил. Только в этот раз вынул из кармана ключ и покачал им перед ее лицом.

Тетя Бумера – знаменитость. Не буду называть ее имя, но это имя известно всем. У нее свой собственный журнал. И кабельный канал. И линия хозтоваров в крупнейшей сети магазинов. Ее кухню-студию знают во всем мире. И в моей руке лежал ключ от этой кухни.

Я включил везде свет. Мы стояли в центре самой гламурной кухни Нью-Йорка, практически в королевстве выпечки.

– Что хочешь приготовить? – спросил я Лили.

– Шутишь? Тут можно все потрогать?

– Это тебе не экскурсия по Эн-би-си, – уверил я ее. – Смотри. Трогай. Ты – ас по части выпечки, бери и пеки что хочешь.

Тут были кастрюли и сковородки всевозможных размеров. Сладкие, соленые, кислые и любые другие ингредиенты, какие только можно найти в США.

Лили сияла от восторга. Пару минут поколебавшись, она начала заглядывать в разные ящики, изучая их содержимое.

– Там – секретная кладовка, – показал я на незаметную дверь.

Лили сразу же открыла ее.

– Ух ты! – изумилась она.

В детстве для нас с Бумером это было самое волшебное место. Сейчас я снова ощущал себя восьмилетним, видимо, как и Лили. И мы оба стояли, восхищенно глазея на представшие нашим глазам сокровища.

– Никогда не видела так много коробок с рисовыми хлопьями, – сказала Лили.

– А как тебе горы зефира и всяких добавок? Тут все виды зефира и все виды добавок.

Вот так-то. В честь тети Бумера давали винные туры и делали цветочные композиции, и при этом ее любимой едой были рисовые хлопья, а целью в жизни – их вкусовое усовершенствование.

Я рассказал об этом Лили.

– Вот ими и займемся, – ответила она.

Рисовые хлопья можно есть сразу, не готовя – никакой тебе муки, просеивания, выпекания.

И все же мы с Лили умудрились устроить ужасный бардак.

Частично из-за того, что открывали коробки и банки с разными добавками: от арахисового масла до сухих вишен, ухитрившись даже опрометчиво взяться за картофельные чипсы. Я позволил Лили верховодить, а она взяла да и выпустила на волю своего внутреннего пекаря-маньяка. Не успел я опомниться, как все было завалено тающим зефиром и коробками, а рисовые хлопья оказалась в наших волосах, ботинках и – я почти не сомневаюсь в этом – в нижнем белье.

Но все это ерунда.

Я думал, Лили методичный и кропотливый пекарь. Но, к моему невероятному удивлению – и восторгу, – она оказалась совершенно другой: импульсивной, порывистой, смешивающей ингредиенты чисто интуитивно и по желанию. В ее хлопотах чувствовалась и серьезность – она хотела, чтобы у нее все получилось, – и некая игривость. Поскольку, в конце концов, это и была игра.

– Хрум! – скормила она мне хрустящую рисовую печеньку.

– Ам! – скормил я ей пирожное с банановым кремом.

– Ням! – сказали мы в унисон, скормив друг другу с противня прикольные сливово-сырные печенья.

Лили поймала на себе мой взгляд.

– Что?

– Твоя легкость обезоруживает, – признался я.

– Ну… такой комплимент заслуживает угощения.

Я обвел взглядом кучу противней с выпечкой.

– У нас тут столько угощений, что хватит на все твое семейство. А это о многом говорит.

Она покачала головой:

– Нет. Я о другом угощении. О пище для ума. Не только ты умеешь строить тайные планы.

– Ого!

– Итак, что тебе нравится больше: сюрпризы или предвкушение?

– Предвкушение, – ответил я. Но только Лили открыла рот, как я передумал: – Нет, нет, нет. Пусть это будет сюрприз.

– Как пожелаешь, – озорно улыбнулась она. – Давай упакуем сладости, уберемся в кухне и продолжим шоу в другом месте.

– Нас ждут младенцы, которых нужно поймать? – пошутил я.

– И слова, которые нужно отыскать, – лукаво отозвалась она. Но больше ничего не сказала.

Я приготовился к сюрпризу.

Вот представьте себе:

У вас нет такого потрясающего друга, как Бумер, который может достать ключ от кулинарной студии.

А вы более чем готовы с наслаждением накинуться на сокровища, сокрытые за дверью, открываемой этим самым ключом.

Хрум! Ам! Ням!

В обмен же на эту привилегию вы можете позвонить бабушке с прозвищем миссис Бэзил и горячо попросить ее раздобыть у кузена Марка ключ от совершенно другого королевства.

Как вы поступите?

Ответ очевиден:

Достанете этот ключ.

– Грязный приемчик, Лили, – проворчал Марк, стоя у входа в «Стрэнд». – В следующий раз обращайся ко мне лично.

– Ты бы мне отказал.

– Так и есть. Представляю, кем ты меня выставила перед бабушкой Идой. – Марк смерил взглядом беднягу Дэша, затем предостерегающе указал на него пальцем: – Ты! Чтобы без глупостей тут!

– Какие глупости я мог, по-твоему, задумать, если понятия не имею, зачем мы сюда пришли, – ответил Дэш.

– Книжный извращенец, – фыркнул Марк.

– Благодарю, сэр! – просиял Дэш.

Марк повернул ключ в замочной скважине входной двери, открыв для нас магазин. Было одиннадцать часов. По Бродвею потоком шли гуляки, с Юнион-сквер в двух кварталах от нас доносился праздничный шум.

Тихий книжный – место нашего назначения – закрылся несколькими часами раньше.

И открылся в новогоднюю ночь для нас и только для нас одних.

Здорово иметь везде своих людей.

Или здорово знать людей, которые могут позвонить кое-каким кузенам, напомнить им, кто оплатил их обучение в университете, и попросить о малюсенькой услуге для Медвежонка Лили.

Мы с Дэшем вошли в «Стрэнд», а Марк запер за нами дверь.

– За то, что я впустил вас в магазин, начальство потребовало от вас двоих участие в рекламных снимках: в футболках «Стрэнда», с фирменными пакетами в руках. Хотим извлечь выгоду из вашей славы, прежде чем таблоиды забудут о вас.

– Нет, – мгновенно отреагировали мы с Дэшем.

Марк закатил глаза.

– Ну и дети пошли. Все им нужно задаром.

Он подождал, когда мы передумаем.

Подождал еще чуть-чуть. И, не дождавшись, махнул на нас рукой.

– Лили, когда будешь уходить, закрой магазин, – сказал он мне, потом повернулся к Дэшу: – Только пальцем тронь нашу драгоценную малышку и…

– Перестань сдувать с меня пылинки! – прорвалась наружу Визгля.

Упс.

– Все будет хорошо, Марк, – уже тише добавила я. – Спасибо. Пожалуйста, иди. Счастливого Нового года!

– Не передумаете насчет рекламных снимков?

– Нет, – снова хором ответили мы с Дэшем.

– Похитители детей, – буркнул Марк.

– Ты завтра придешь к нам на праздничный ужин? – спросила я его. – Утром возвращаются мама с папой.

– Приду. – Он наклонился поцеловать меня в щеку. – Люблю тебя, малышка.

– И я тебя. – Я чмокнула его в ответ. – Осторожней, а то станешь таким, как дедуля.

– В таком случае, мне повезет, – отозвался он.

Марк отпер входную дверь и вышел в новогоднюю ночь.

Мы с Дэшем остались внутри, глядя друг другу в глаза.

Совершенно одни на священной книжной земле, в преддверии большого праздника.

– Что теперь? – улыбнулся Дэш. – Еще один танец?

В метро, по дороге от кулинарной студии до «Юнион-сквер» и «Стрэнд», в нашем вагоне играли мексиканские мариачи. Целая группа из пяти человек. Красивый усатый певец в сомбреро пел красивую песню о любви. Наверное, о любви – он пел на испанском, поэтому я не уверена (нужно учить испанский!). Две сидящие поблизости парочки под эту песню начали целоваться. Хочется думать, из-за романтичных слов песни, а не из-за того, что они не хотели платить dinero[37] музыкантам, идущим по вагону с шляпой для пожертвований.

Дэш бросил в шляпу доллар.

Я рискнула и подняла ставку:

– Cinco[38] долларов, если разделишь со мной танец.

Он пригласил меня на свидание в новогоднюю ночь. Меньшее, что я могу сделать, – пригласить его на танец. В конце концов, кому-то нужно сделать следующий шаг.

– Здесь? – ужаснулся Дэш.

– Здесь! Рискнешь?

Он покачал головой. Его щеки залил яркий румянец.

Сидящий в углу бродяга крикнул:

– Да потанцуй уже с девушкой, дурень!

Дэш взглянул на меня. Пожал плечами.

– Что ж, плати, дамочка.

Я бросила в шляпу музыкантов пятидолларовую банкноту. Группа заиграла с удвоенной энергией. В воздухе остро чувствовалось всеобщее ожидание.

– Это похитительница детей? – тихо произнес кто-то.

– Спасительница! – тут же встал на мою защиту Дэш и протянул мне руки.

Не думала, что он примет мой вызов.

– Я ужасно танцую, – шепнула я ему на ухо.

– Я тоже, – шепнул он мне в ответ.

– Танцуйте же уже! – не выдержал бродяга.

Пассажиры в вагоне начали аплодировать, побуждая нас к действию. Группа играла громче и яростней.

Поезд остановился на станции «Четырнадцатая улица Юнион-сквер».

Двери открылись.

Я положила ладони на плечи Дэша. Он обнял меня за талию.

Во время остановки мы станцевали польку.

Двери закрылись.

Мы выпустили друг друга из рук.

Мы стояли у двери в особое складское помещение на цокольном этаже «Стрэнда».

– Попробуешь угадать, что там? – спросила я Дэша.

– Думаю, я уже догадался. Новая стопка красных записных книжек, которую ты хочешь заполнить цитатами из произведений, скажем, Николаса Спаркса.

– Кого? – Прошу, только не надо разговоров о томных поэтах. Я ничегошеньки о них не знаю.

– Ты не знаешь, кто такой Николас Спаркс?

Я покачала головой.

– Тогда лучше и не узнавай.

Я сняла с крючка у двери ключ от склада.

– Закрой глаза, – попросила Дэша.

Можно было обойтись и без этого. В помещении было холодно, темно и страшновато, но очень приятно пахло книгами. Однако мне хотелось эффекта неожиданности. А еще – незаметно вытряхнуть из лифчика рисовые хлопья.

Дэш прикрыл веки.

Я провернула ключ и распахнула дверь.

– Пока не открывай.

Избавившись от застрявших в лифчике хлопьев с зефиром, я достала из сумочки свечку и зажгла ее.

В холодной затхлой комнате заплясал огонек.

Я взяла Дэша за руку и повела за собой.

По пути сняла очки, чтобы выглядеть, ну не знаю… сексуальнее?

Позади закрылась дверь.

– Можешь открыть глаза, – сказала я и поспешила предупредить: – Это не подарок. Книги нельзя выносить, но их можно навещать.

Дэш послушался.

Он не заметил мой новый облик без очков (или это я сослепу не разглядела его реакцию).

– Не может быть! – закричал Дэш. Даже при столь тусклом освещении ему не было нужды объяснять, что за стопки книг лежат у бетонной стены. Он сразу бросился к ним. – Полное собрание Большого оксфордского словаря! Ничего себе! Боже мой! Ничего себе! – блаженно повторял он, потеряв голову от счастья. Так Гомер Симпсон пускал слюни по пончикам: «Ммм…. пончики».

Счастливого Нового года, Дэш!

Прошу прощения за очевидное заявление от влюбленной девушки, но Дэш такой… привлекательный. И дело не в фетровой шляпе и не в синей рубашке, оттеняющей его темно-синие глаза, а в общем строении лица: красивом, нежном и юном, с выражением мудрым и добрым.

Мне хотелось казаться спокойной и равнодушной, словно подобное со мной случается постоянно, но не получилось.

– Тебе нравится? Нравится? – спрашивала я, и, наверное, глаза у меня горели, как у ребенка, пробующего самый вкусный в мире кекс.

– Нравится? Да я в экстазе, черт возьми! – Дэш взмахнул шляпой в знак признательности.

Ой. Чертыхания ему не к лицу.

Я пропустила последние слова мимо ушей.

Мы уселись на полу и взяли один из томов.

– Мне нравится этимология слов, – призналась я Дэшу. – Люблю представлять, каким образом возникло то или иное слово.

Из моей сумочки выглядывала записная книжка. Дэш вытащил ее, выбрал какое-то слово на «К» и записал его в нашу книжку.

– Как насчет него? – спросил он.

Дэш записал слово «Кутеж». Я взяла словарь с его коленей и прочитала про это слово:

– Хмм… Кутеж – шумная, разгульная попойка. Существительное. Произошло от глагола «кутить».

Я написала рядом со словом «кутеж»: