(1) Эзоп-баснописец, величайший благодетель человечества, по доле своей был раб, а по роду своему — фригиец из самой Фригии. С виду он был урод уродом: для работы негож, брюхо вспученное, голова что котел, курносый, грязный, кожа темная, увечный, косноязычный, руки короткие, на спине горб, губы толстые — такое чудовище, что и встретиться страшно. А еще того хуже — был он немой и совсем не мог разговаривать.

(2) Увидел хозяин Эзопа, что раб у него вовсе бессловесный и для службы в городе негодный, и послал он его к себе в имение землю копать. И вот однажды приехал хозяин в это имение, и один мужик поднес там ему замечательные фиги, которых сам набрал; поднес и говорит:

— Вот тебе, хозяин, начатки от плодов твоего урожая.

Хозяину фиги понравились.

— Клянусь жизнью, — говорит он, — славные фиги! — И приказывает рабу: — Агафопод, возьми-ка эти фиги и спрячь для меня, а как я помоюсь да пообедаю, ты мне их подашь.

А случилось, что как раз в это время Эзоп бросил свою работу и пришел туда перекусить, как обычно. Взял Агафопод фиги да с голоду и съел парочку: ему очень хотелось съесть и остальные, но он боялся. Увидел другой раб, как он мучится, и говорит товарищу:

— А я знаю, приятель, что у тебя на уме: ты хочешь съесть эти фиги.

— Клянусь Зевсом, верно, — отвечает тот, — но как ты угадал?

А тот говорит:

— У тебя такой вид, что невелик труд понять, чего тебе хочется. Так послушай-ка, я тебе скажу, как нам можно будет взять и съесть их вдвоем.

Агафопод говорит:

— Ничего хорошего не выйдет: как прикажет хозяин принести ему фиги да как придем мы с пустыми руками, что тогда будет?

А приятель говорит:

— А ты скажи, что это Эзоп увидел ненароком в кладовке дверь открытой, забрался туда и сожрал все фиги. Эзоп говорить не умеет, вот ему и будет трепка, а ты себе наешься вволю.

С такими словами подсели они к фигам и принялись за них, а потом сказали:

— Ну, Эзопу теперь крышка! знать, и впрямь ни на что он больше не годится, кроме как для порки. Давай же теперь договоримся раз и навсегда: как у нас что-нибудь разобьется, разольется или пропадет, мы скажем: "Это наделал Эзоп" — и выйдем из воды сухими. — Так они и умяли все фиги дочиста.

(3) Между тем пришел назначенный час, хозяин вымылся, пообедал, и захотелсь ему фиг; вот потребовал он угощения и говорит:

— Агафопод, давай сюда фиги!

А как увидел, что его обманули, да как узнал, что это Эзоп сожрал фиги, рассердился и приказал:

— Позвать сюда Эзопа!

Позвали Эзопа, пришел он, и хозяин ему говорит:

— Мерзавец, видно, ты меня ни в грош не ставишь, коли залезаешь в мою кладовку и жрешь там мои фиги.

Услышал это Эзоп: говорить он не мог по своему косноязычию, но увидел он перед собой своих обвинителей, понял, что будет ему трепка, и бросился хозяину в ноги, как бы умоляя чуточку подождать. Тот уступил. Тогда схватил Эзоп ковшик, приметив его поблизости, и знаками попросил горячей воды; принесли лохань, он поставил ее перед собою, выпил воду, а потом запустил пальцы в глотку и выблевал всю воду, которую выпил, а больше ничего, потому что ничего он и не ел. Так он спасся через свою догадливость. А затем потребовал он, чтобы и другие рабы сделали то же самое, — тогда сразу станет ясно, кто съел фиги. Понравился хозяину такой способ, и он велел двум другим рабам тоже выпить воду и выблевать ее.

Говорят рабы друг другу:

— Что делать, Герма? Давай выпьем, только пальцы запустим не в горло, а за щеку.

Но фиги у них в животе уже вызвали желчь, и как только выпили они горячей воды, фиги всплыли, а едва они вынули пальцы изо рта, фиги сами выскочили наружу. Тут сказал хозяин:

— Так вот как оболгали вы того, кто и защититься не может? А ну, раздеть их!

И когда их выпороли, то запомнили они на всю жизнь: кто другому роет яму, тот сам первый в нее попадет. (4) Так поплатились они за то, что хотели сделать зло бессловесному человеку.

<На другой день хозяин уехал> в город. А Эзоп копал и копал землю в поле. И вот случилось, что одна жрица богини Исиды заблудилась, сбилась с большой дороги и очутилась на том самом поле, где работал Эзоп. Смотрит она — надсаживается человек над работой, а о ее беде ничего не знает, и сказала:

— Добрый человек, коль есть в тебе сострадание к смертным — покажи мне дорогу в город, а то я заблудилась.

Обернулся Эзоп и увидел женщину в платье богини; и как был он человек богобоязненный, то бросился к ее ногам и знаками принялся спрашивать: "Отчего покинула ты большую дорогу и пришла к нам в усадьбу?" Догадалась женщина, что слышать он слышит, а говорить не говорит, и сперва знаками, а потом и словами стала ему объяснять:

— Ты видишь, я — жрица; этих мест я не знаю; поэтому, прошу тебя, покажи мне дорогу, ведь я заблудилась.

Тут Эзоп схватил свой заступ, взял женщину за руку, отвел ее под деревья, положил перед нею из своей сумы хлеб и маслины, сорвал и поднес ей диких овощей, заставил ее поесть, и она поела. Потом он отвел ее к роднику и показал ей воду, чтобы она могла напиться. Поев и попив, помолилась она богам за Эзопа, а потом опять знаками попросила его оказать ей последнюю услугу и вывести ее на дорогу. Тогда он вывел ее на большую проезжую дорогу, показал, куда идти, и вернулся опять к своей работе.

(5) Так выбралась жрица Исида на правильную дорогу. И в благодарность за Эзопову доброту воздела она руки к небу и воскликнула:

— О венец Вселенной, Исида многоименная, будь милостива к этому труженику, столь страждущему и столь благочестивому: ибо не меня он почитал, а твой, владычица, облик. И если не угодно тебе осчастливить жизнь его теми многими дарами, каких лишили его остальные боги, то пожалуй ему хотя бы один только дар речи: ибо не ты ли властна скрытое тьмою выводить к свету?

Так молилась жрица, и услышала ее владычица Исида, потому что быстро достигает божественного слуха слово благочестия.

(6) А Эзоп тем временем почувствовал, что жара стоит уже сильная, и подумал так: "Надсмотрщик дает мне на отдых два часа; посплю-ка я эти два часа теперь, чтобы переждать жару".

Он выбрал себе близ поля хорошее местечко: зеленое, укромное, тенистое, под сенью деревьев; среди свежей травки там цвели пестрые цветочки, а по опушке леса извивался ручеек. Тут Эзоп опустился на траву, бросил наземь свой заступ, подложил под голову суму и овчину и заснул. Ручеек журчал, зефир ласково веял, зеленая листва трепетала и дышала ароматом цветущего леса, сладостным и свежим. На ветвях стрекотали цикады и щебетали птицы, разные и многообразные; пел звонкий соловей, и ветви олив сочувственно вторили его песне, а стройная сосна под дыханием ветра скрипела, подобно крику черного дрозда. Все эти голоса, сплетаясь, повторялись в откликах переменчивого эха и сливались в сладкозвучный шум, услаждавший душу и навевавший Эзопу спокойный сон.

(7) Вот тогда-то владычица Исида, в сопровождении всех девяти Муз, явилась и вещала:

— Посмотрите, дочери мои, на этого человека: видом он безобразен, но благочестие его неуязвимо для хулы. Это он вывел на дорогу мою заблудившуюся прислужницу, и я пришла сюда с вами, чтобы вознаградить его. Я дарую ему голос, а вы подарите достойные этого голоса речи.

Так сказала она, а потом сняла с его языка все наросты, которые мешали ему говорить, и затем сама вложила в него голос, а Муз побудила наградить его дарами, приличествующими каждой из них. И они наделили его уменьем находить слова и слагать басни на греческом языке. А затем богиня вознесла к небу мольбу, чтобы Эзоп снискал себе славу, и удалилась своим путем, а Музы, оставив каждая свой дар, поднялись на свой Геликон.

(8) Между тем Эзоп поспал, сколько ему хотелось, а потом проснулся и молвил:

— Крепко же я спал!

И тут он расхохотался и стал называть своими именами все, что было перед ним, — заступ, сумку, овчину, мешок, быка, осла, овцу, — а потом вскричал:

— Я говорю! клянусь Музами, я говорю! Но отчего же я заговорил? Отчего? Ах, я понял! Не иначе, это за ту благочествую услугу мою жрице Исиды! Стало быть, какая же это распрекрасная вещь — благочестие! Ну, значит, сами боги подают мне добрую надежду.

(9) Весело схватил он заступ и опять принялся копать. А в это время староста именья обходил своих работников и как раз одного из них на глазах у Эзопа хватил палкой. Этого Эзоп не мог стерпеть и сказал:

— Приятель, ведь этот человек ничего тебе не сделал, что ж ты его так обижаешь, да еще и бьешь без стыда и жалости? А ведь сам ты с ними всегда что хочешь, то и делаешь, и никто тебя за это не бьет!

"Что такое? — подумал Зенас. — Эзоп разговаривает! И мало того, что разговаривает: клянусь богами, он еще и перечит мне, когда я с ним говорю и ему приказываю! Ну, видно, придется мне взвести на него какую-нибудь вину, не то не быть мне в старостах, — ведь еще когда он был немой, то делал мне знаки, словно говорил: "Вот ужо придет хозяин, и не быть тебе старостой: я-де и знаками на тебя донесу!" Если он и знаками донес бы, то словами и подавно своего добьется. Стало быть, надо мне опередить его".

(10) Вот вскочил староста на коня и во весь опор пустился в город. Подскакал к хозяйскому дому, спрыгнул с коня, повод привязал к кольцу у дверей и бросился в дом. Отыскал хозяина и кричит ему:

— Хозяин!..

— Что ты переполошился, Зенас? — спрашивает хозяин.

— Диковенное чудо случилось у тебя в именье!

— Что? — спрашивает хозяин, — на дереве, что ли, плод не по времени вырос? или скотина человечьим детенышем объягнилась?

— Нет, хозяин, — говорит Зенас.

— Что же у тебя за чудо? — спрашивает хозяин. — Выкладывай мне всю правду.

Начинает Зенас объяснять:

— Эзоп, этот бездельник, которого ты в поле послал землю копать, тот, со вспученным брюхом...

— Что? родил кого-нибудь? — спрашивает хозяин.

— Ничего подобного, — говорит Зенас, — только был он немой, а теперь заговорил.

А хозяин на это:

— Так чего же ты от меня хочешь? По-твоему, это чудо?

— Еще бы! — говорит Зенас.

— С какой стати? — спрашивает хозяин. — Допустим, боги разгневались на человека и отняли у него голос на время, а потом смилостивились и вернули ему голос: разве не так дело было? И ты думаешь, это чудо?

— Конечно, хозяин, — говорит Зенас. — Потому что едва он раскрыл рот, как начал говорить самые немыслимые вещи: и меня честит нещадно, и тебя, да так, что сил нет слушать.

(11) Это уже хозяина встревожило; говорит он Зенасу:

— Тогда ступай, продай его.

А Зенас в ответ:

— Шутишь, хозяин! Ты что, не знаешь, какой он урод? Да кто же себе купит этакую обезьяну заместо человека?

— Все равно, — говорит хозяин, — тогда отдай его даром; а не захочет никто брать — запори его насмерть.

Так получил Зенас полную власть над Эзопом. Влез он опять на коня и отправился обратно в именье. Едет и думает: "Вот теперь Эзоп у меня в полной власти: хочу — продам, хочу — подарю, хочу — убью. Но с какой стати убивать его, коли он мне ничего не сделал? Лучше продам его!"

Вот какую пользу принесли Эзопу дары богов.

(12) Как раз в это время один работорговец ехал верхом их деревни в город. Чтобы не изматывать своих рабов тяжелым грузом, он хотел принанять в деревне скотину, но ничего не нашел и возвращался в город. Зенас его знал; вот встретились они, и Зенас с ним поздоровался:

— Торговцу Офелиону привет!

— Старосте Зенасу привет! — отвечает тот. — А нельзя ли у тебя, Зенас, какой-нибудь скотины нанять или купить?

— Нет, клянусь Зевсом, — говорит Зенас, — а вот есть у меня по дешевке раб-мужчина, коли желаешь.

А работорговец, который только этим и промышлял, говорит:

— И ты еще спрашиваешь, желаю ли я раба по дешевке, — я, работорговец?

— Ну, так идем со мной в соседнее именье, — говорит Зенас.

(13) Привел его Зенас в поле и говорит рабам:

— Сбегайте кто-нибудь и кликните с работ сюда Эзопа.

Побежал один раб, отыскал Эзопа с заступом в руках и кричит:

— Эзоп, бросай заступ, иди за мной, хозяин зовет!

А Эзоп говорит:

— Какой хозяин? Настояший или только управляющий? Коли это не хозяин, а управляющий, — говори ясней и не путай: ведь и он такой же подъяремный раб, как и мы.

"Вот те на! — подумал раб, — и что это с ним приключилось? Едва говорить научился, а уже ко всему придирается".

Бросил Эзоп свой заступ и говорит:

— До чего же это тяжко — быть рабом у раба! Сами боги этого не любят. "Эзоп, прибери в столовой! Эзоп, истопи баню! Эзоп, принеси воды! Эзоп, покорми скотину!" Все, что ни есть грязного, низкого, мерзкого, рабского, все валят на Эзопа. Но зато теперь по божьей милости я могу говорить; и уж как приедет хозяин, я ему выложу все как есть, и не быть тогда этому молодцу старостой! Ну, а покуда приходится делать, что велят. Идем, товарищ!

Вот пришли они, и раб говорит:

— Добрый господин, вот Эзоп.

А Зенас говорит:

— Эй, друг-торговец, посмотри-ка на него!

(14) Повернулся торговец, посмотрел на Эзопа, увидел, что это за отродье, и говорит:

— Ну, когда карлики будут воевать с журавлями, этот будет у них трубачом. Да что же это такое: человек или репа? Кабы он еще не говорил, я решил бы, что это котел на ножках, мешок со снедью, яйцо из-под гусыни! Ну, Зенас, я на тебя в обиде. Я давно бы уж мог быть дома, а ты у меня только время отнимаешь, и продавал бы хоть что-то путное, а не это отребье.

Так сказал он и пошел прочь. (15) Но Эзоп ухватил его за край плаща и сказал:

— Послушай-ка!

— Пусти, — говорит торговец, — и чтоб тебе не видать ничего хорошего! Какого черта ты меня задерживаешь?

А Эзоп говорит:

— Скажи, зачем ты сюда пришел?

— За тобой, — говорит работорговец, — чтобы купить тебя.

— Почему же, — спрашивает Эзоп, — ты не купил меня?

— Не твое дело, — говорит торговец, — не хочу я тебя покупать.

А Эзоп ему:

— Купи меня, хозяин: клянусь Исидой, от меня будет много пользы!

— Какая же это будет от тебя польза, — спрашивает торговец, — коли я сдуру передумаю и куплю тебя?

— Скажи, — говорит Эзоп, — разве нет среди твоих рабов таких мальчишек, которые ничего еще не умеют, а только просят есть?

Говорит работорговец:

— Есть.

— Так вот, — говорит Эзоп, — купи меня и приставь к ним дядькой. Как увидят они этакую мою рожу, так сразу испугаются и перестанут безобразничать.

— Неплохо придумано, — говорит работорговец, — клянусь твоей мерзкой рожей! — И спрашивает Зенаса: — Сколько ты хочешь за эту образину?

— Три обола, — говорит Зенас.

— Шутки в сторону, — говорит торговец, — сколько?

— А сколько хочешь, столько и дай, — говорит Зенас.

Заплатил работорговец самую малость и купил Эзопа.

(16) Привез он Эзопа в город и привел к своим рабам. Было там двое мальчиков, которых кормила мать; как увидели они Эзопа, тут же заревели и уткнулись в мать.

— Видишь, — говорит Эзоп работорговцу, — я тебе правду сказал: теперь у тебя для непослушных детей есть готовое пугало.

Рассмеялся работорговец и говорит:

— Вон там в столовой сидят твои товарищи — рабы: ступай, поздоровайся с ними.

Вошел Эзоп и видит: сидят молодцы один другого краше, все на подбор, не то Дионисы, не то Аполлоны. Здоровается:

— Привет, — говорит, — товарищи по неволе!

Те зашумели все разом. А Эзоп говорит:

— Я тоже, товарищи мои, такой же раб, как и вы, хотя ни к чему и не пригоден.

А рабы меж собою толкуют.

— Клянусь Немезидой, — говорит один, — и что это взбрело хозяину купить такое страшилище?

— А знаешь, — говорит другой, — зачем его купили?

— Зачем?

— От дурного глаза, чтоб никто не сглазил нашу компанию!

(17) Тут входит к рабам работорговец и говорит:

— Ну, рабы, пришло ваше рабское счастье: клянусь вашим спасением, ни одной скотины ни нанять, ни купить я не смог. Поэтому разбирайте поклажу сами, а завтра утром отправляемся в Азию.

Рабы, разделившись по двое, разбирают поклажу. А Эзоп вдруг падает перед ними на колени и просит:

— Товарищи мои, умоляю вас, я здесь человек новый, слабосильный, дайте мне нести что-нибудь полегче.

— Да хоть ничего не неси, — говорят рабы.

— Нехорошо, — говорит Эзоп, — увидит хозяин, что все рабы дело делают, а я один болтаюсь зря.

Рабы меж собою толкуют:

— И чего это он из кожи вон лезет? Неси что хочешь!

(18) Оглядывает Эзоп весь дорожный скарб работорговца: сундук, циновки, мешки, набитые всякой утварью, тюфяки, горшки, корзины. И увидел он корзину с хлебом, такую, что ее вчетвером собирались нести.

— Приятели, — говорит Эзоп, — дайте-ка я возьму одну только эту корзину!

— Ну, — толкуют рабы, — глупей этого парня мы никого не видывали: просил чего-нибудь полегче, а выбрал самое тяжелое.

— Нет, — говорит один из них, — он не дурак: просто он голодный и хочет иметь хлеб под рукой, чтоб наесться больше всех: пускай себе несет эту корзину!

Обступили Эзопа рабы и скопом взгромоздили на него корзину. И пошел Эзоп с корзиною, как Атлант-страдалец, шатаясь туда и сюда. Работорговец это увидел, подивился и говорит:

— Ишь ты! как Эзоп-то ретиво работает, — и другим свою ношу нести веселей! Знать, и впрямь сэкономил я на такой покупке: ведь эта ноша скотине впору!

(19) А рабы шли по двое со своей поклажей и потешались над Эзопом. только он вышел на дорогу, как начал учить свою корзину ходить. Когда дорога шла вверх, он ее и тянул, и толкал, и даже зубами себе помогал; втащит так ее на гору, а потом спускается с нею легко и без труда, потому что теперь корзина катилась сама собой, а он на ней — верхом.

Худо ли, хорошо ли, добрались они до харчевни. Тут работорговец говорит:

— Эй, Эзоп, дай теперь по хлебу каждой паре.

Рабов было много, и когда все получили хлеб — корзина наполовину опустела. Затем взвалили они поклажу на плечи и снова пустились в путь. И Эзоп теперь шагал куда проворнее. А потом опять пришли они в харчевню, и опять Эзоп раздавал хлеб — и корзина стала совсем пустой. Тут вскинул он ее на плечо и припустился рысцой впереди всех. Рабы меж собой говорят:

— Кто это там бежит впереди? Наш или чужой?

— Не знаю, — говорит один, — но, по-моему, это наш новичок, тот, слабосильный, который тащил такую корзину, что и мул бы не снес.

— Да, — говорит другой, — а у человечка-то умишко не промах!

— Такие человечки, — говорит третий, — с виду неказисты, а умом куда как проворны! Он же нарочно попросился нести хлеб, и теперь хлеба-то у него — все меньше да меньше, а мы наши дрова, горшки да тюфяки как взвалили, так и несем.

— Эх, — говорит четвертый, — распять его мало!

(20) Кончился их путь, и пришли они в Эфес. Работорговец распродал своих рабов за хорошую цену, и осталось у него только трое: два парня, один учитель, другой музыкант, да третьим — Эзоп. Ни за тех, ни за этого никак не давали нужную цену.

Тут один знакомый сказал работорговцу:

— Если хочешь получить за них настоящую цену, поезжай на остров Самос: место это богатое, там держит школу Ксанф-философ, и к нему много народу приезжает и из Греции и из Азии. Кто-нибудь из них да купит у тебя учителя, чтобы легче было заниматься, а еще кто-нибудь — музыканта, чтобы жилось веселей. А может быть, найдется и такой, богом обиженный, который купит у тебя и этого, третьего, чтобы сделать из него старосту, привратника или повара.

Работорговец послушался доброго совета, сел с рабами на корабль и перебрался на Самос. Там высадился, нашел себе пристанище и стал готовить рабов для продажи. (21) Музыкант был пригож собою, — и вот хозяин нарядил его в белый хитон, обул в тонкие сандалии, расчесал волосы, накинул оплечье и вывел на помост. А у другого были тонкие ноги, — и вот хозяин дал ему хитон подлинней и башмаки повыше, чтобы длинный подол и высокие голенища прикрыли неказистые его подколенья, а потом расчесал ему волосы, накинул оплечье и вывел на помост. Только Эзопа он никак не мог ни прикрыть, ни принарядить — ведь он весь был сплошное уродство; поэтому одел он его в дерюгу, тряпьем подпоясал и так поставил стоять между двух красавчиков. Глашатай объявил торг, народ стал оглядываться и толковать: "Ну что за молодцы! Только что это за урод между ними? Он один весь вид портит! Эй, уберите среднего!" Многие так издевались, но Эзоп стоял как ни в чем не бывало.

(22) Как раз в это самое время оказалась на рынке жена философа Ксанфа. Она со своих носилок слышала крик глашатая, и когда вернулась домой, то пошла к мужу и сказала:

— Муженек, ты знаешь: рабов-мужчин у нас в доме мало, и ты все время отбираешь у меня служанок. А тут как раз продаются рабы: ступай-ка да купи нам хорошего парня для услуг.

Ксанф говорит:

— Ладно.

Сперва он пошел к своим ученикам, поздоровался с ними, побеседовал немного, а потом кончил занятия и пошел на рынок, а учеников прихватил с собою. (23) Еще издали приметил он там рабов, двух красавцев и одного урода; подивился догадливости продавца и воскликнул:

— Славно придумано, клянусь Герой! Молодец работорговец: хитер и себе на уме, настоящий философ — даже удивительно!

— О чем это ты говоришь, наставник? — спрашивают ученики. — Что же здесь удивительного? Скажи нам, не скрывай от нас, что знаешь хорошего.

Ксанф говорит:

— Господа мои ученики, не думайте, что философия состоит в одних толко рассуждениях; нет, бывает философия и в делах, и нередко философия бессловесная одолевает философию словесную. Это можно видеть хотя бы у танцоров; руки их в непрерывном движении передают самую сущность явлений и тем самым являют взгляду подлинную философию без слов. А здесь у продавца было двое рабов-красавцев и один урод, и он поставил урода между красавцев, чтобы его безобразие оттеняло их красоту: если бы он не поместил худшего рядом с лучшим, красота их была бы не так заметна.

Ученики говорят:

— Божественно, учитель! Как ты мудр и как проницателен, как постиг ты его тайную цель!

— Идемте же, — говорит Ксанф, — надо купить одного из этих рабов, потому что мне нужна прислуга.

(24) Подошел он к первому рабу и спросил:

— Ты откуда?

— Из Каппадокии, — отвечает тот.

— А как тебя зовут?

— Лигурин.

— А что ты умеешь делать? — спрашивает Ксанф.

— Все! — отвечает раб.

Тут Эзоп расхохотался; но лицо его оставалось мрачным и угрюмым, и только зубы сверкали. Ученики как посмотрели, так подумали, что это какое-то чудовище.

— Что это за грыжа с зубами? — говорит один.

— С чего это он закатился? — говорит другой.

— Да он и не смеется, а трясется, — говорит третий. — Ну-ка, что он скажет?

Подошел он поближе, потянул Эзопа сзади и спрашивает:

— Чему смеешься красавчик?

Эзоп обернулся и говорит:

— Пошел прочь, баран!

Такого отпора школяр не ждал, растерялся и отступил.

А Ксанф спрашивает продавца:

— Сколько стоит этот музыкант?

— Тысячу денариев, — отвечает тот.

Услыхав такую цену, подошел Ксанф к другому рабу и спрашивает:

— Ты откуда?

— Из Лидии, — отвечает тот.

— А как зовут тебя?

— Филокал.

— А что ты умеешь делать? — опять спрашивает Ксанф.

— Все! — отвечает раб.

Тут Эзоп опять расхохотался. А ученики видят это и толкуют:

— И чего это он на все смеется?

— Я бы его спросил, — говорит один, — да неохота барана услышать.

Ксанф спрашивает продавца:

— Сколько стоит этот учитель?

— Три тысячи денариев, — отвечает тот.

Услыхав такую цену, Ксанф ни о чем уже больше не спрашивал, а повернулся и пошел прочь. Ученики ему говорят:

— Учитель, разве рабы тебе не понравились?

— Понравились, — отвечает Ксанф, — только у меня есть такое правило: не покупать дорогих рабов, а пользоваться дешевыми.

На это один из учеников говорит:

— Ежели ты решил дорогих не покупать, то купи вон того урода: работать он будет не хуже, а деньги мы тебе соберем в складчину.

— Смешно будет, — отвечает Ксанф, — коли деньги соберете вы, а раба куплю я; да к тому же и жена у меня привередливая и не потерпит в доме раба-урода.

— Учитель, — говорят ученики, — разве не ты говорил нам много раз, что не надо слушаться женщин?

(25) — Ладно, — говолрит Ксанф, — посмотрим, что он умеет, чтобы не тратить ваши деньги на пустую забаву. — И, подойдя к Эзопу, говорит ему: — Здравствуй!

— А разве я болею?

А ученики толкуют: "Верно, клянусь Музами! Разве он болеет?" — так поражены были метким ответом.

Между тем Ксанф спрашивает:

— Кто ты такой?

— Человек из плоти и крови, — отвечает Эзоп.

— Не о том говорю, а откуда ты родом?

— Из утробы матери, — отвечает Эзоп.

— Чтоб ему пусто было! — говорит Ксанф. — Не о том я тебя спрашиваю, а в каком месте ты родился?

— Этого мне мать не говорила, — отвечает Эзоп. — Может быть, в спальне, а может быть, и в столовой.

— Из какого ты племени, я тебя спрашиваю, — допытывается Ксанф.

— Фригиец, — отвечает Эзоп.

— А что ты умеешь делать?

— Ничего! — отвечает Эзоп.

— Как так ничего? — удивляется Ксанф.

— А вот так, — говорит Эзоп, — ведь эти два парня и без меня умеют делать все!

А ученики толкуют: "Вот это ловко! Да, те два парня просчитались: нет такого человека, который умел бы делать все. Потому он и сказал, что ничего не умеет, потому и смеялся"

(26) — Хочешь, я куплю тебя? — спрашивает Ксанф.

А Эзоп ему:

— Ты что, уже купил меня в советники? На что тебе мои советы? Хочешь купить — покупай, не хочешь — проваливай: мне до этого никакого дела нет. Продавец мой покупателей крючьями к себе не тащит, никто тебя не неволит покупать меня: как сам решишь, так и поступай. Хочешь иметь меня — раскошеливайся и плати сколько надо, не хочешь — так нечего зубоскалить.

— Ты всегда такой разговорчивый? — спрашивает Ксанф.

— За говорящих птиц дороже платят, — отвечает Эзоп.

А ученики меж собою: "Клянусь Герой, славно этот Эзоп отчитал учителя!"

— Я готов тебя купить, — говорит Ксанф, — только не удерешь ли ты?

— Захочу удрать, так не спрошу тебя, как ты меня спрашиваешь, — говорит Эзоп. — Да и от кого зависит, убегу я или нет: от тебя или от меня?

— Понятно, от тебя! — говорит Ксанф.

— Нет, — говорит Эзоп, — от тебя.

— Как так от меня? — спрашивает Ксанф.

Эзоп говорит:

— Если ты с рабами хорош, то никто от тебя и не убежит: кому охота от добра искать худа, плутать, голодать и всего бояться? Если же ты с рабами жесток, то я у тебя ни часа не останусь, ни минуты даже.

"Да, — думает Ксанф, — этот парень рисковать собой не хочет". И говорит:

— Все, что ты говоришь, хорошо для человека, но ты-то ведь урод!

А Эзоп ему:

— Ты не смотри на мое обличье, а приглядись лучше, какая под ним душа!

— Что же такое, по-твоему, обличье? — спрашивает Ксанф.

— А вот бываешь ты частенько в винных лавках, — говорит Эзоп, — и покупаешь вино: так разве винные бочки не безобразны, между тем как вино в них отменное?

(27) Похвалил Ксанф, что у него на все готов ответ, а потом подошел к торговцу и спрашивает:

— Сколько у тебя стоит вот этот?

— Ты что, — говорит работорговец, — смеешься, что ли, над моим товаром?

— Как так? — спрашивает Ксанф.

— Мимо таких отличных парней проходишь, а этого плюгавого берешь? Да купи ты одного из этих двоих и получай этого в придачу хоть даром!

— И все-таки, — говорит Ксанф, — сколько ты за него хочешь?

Говорит работорговец:

— Я за него заплатил шестьдесят денариев, да на прокорм пошло пятнадцать, а больше мне за него ничего не надо.

Сборщики податей услышали, что сделка сделана, подошли, спрашивают, кто продавец, кто покупатель. А Ксанф не решался признаться, что купил раба за каких-то семьдесят пять денариев, да и продавцу было стыдно. Мялись они, мялись, пока Эзоп сам не крикнул:

— Продан здесь я, продавец — вот, покупатель — вот, а коли они молчат, то, стало быть, я — свободный человек.

Тут уж и Ксанф сказал:

— Покупаю этого раба за семьдесят пять денариев!

Посмеялись сборщики, взяли с Ксанфа и его учеников пошлину за Эзопа, попрощались и пошли себе прочь.

(28) Пошел Эзоп за Ксанфом. Время было жаркое, солнце стояло прямо над головой, на дороге из-за жары никого не было; и вот Ксанф, приподняв подол, стал прямо на ходу мочиться. Эзоп это увидел и рассердился. Ухватил он Ксанфа за откинутый плащ, дернул и сказал:

— Продай меня лучше, не то убегу, и ты меня не удержишь.

— Что с тобой, Эзоп? — спрашивает Ксанф.

— Продай меня, — говорит Эзоп, — не могу я у тебя служить.

Ксанф говорит:

— Верно, меня очернил кто-нибудь из тех, кто всегда клевещет на порядочных людей? Подошел небось и стал тебе наговаривать, что и с рабами я жесток, и пьяница, и драчун, и сварлив, и самодур? Не верь напраслине! Послушать ее приятно, но переживать из-за нее не стоит, вот тебе мое поучение.

А Эзоп в ответ:

— Моча твоя тебя очернила, Ксанф! Ты хозяин, ты сам себе господин, тебе нечего бояться, что за малое опоздание ждут тебя палки, колодки или что-нибудь еще похуже, — и все-таки ты даже по малой нужде не хочешь на минуту остановиться и мочишься на ходу. Что же прикажешь делать мне, рабу, когда я у тебя буду на посылках? Видно, мне придется даже испоражниваться на лету!

— Так вот чего ты боишься! — говорит Ксанф.

— Как же не бояться? — говорит Эзоп.

— Оттого я мочусь на ходу, — говорит Ксанф, — что хочу избежать трех неприятностей.

— Каких же трех? — спрашивает Эзоп.

— Раскаленной земли, вонючей мочи и палящего солнца, — говорит Ксанф.

— Как это так? — спрашивает Эзоп.

— Ты видишь, — говорит Ксанф, — солнце стоит прямо над головой, земля от жары вся раскалилась; так вот, если бы я мочился стоя, то земля бы мне палила ноги, а моча воняла бы в ноздри, а солнце пекло бы голову. Вот от этих-то трех неприятностей я и хотел избавиться, когда мочился на ходу.

— Вот теперь все ясно, — говорит Эзоп, — больше не спорю: ступай себе дальше.

— Ого! — говорит Ксанф, — видно, я купил себе не раба, а хозяина.

(29) Добрались они до дома. Тут Ксанф говорит:

— Эзоп, жена у меня — привереда. Поэтому ты подожди здесь, у ворот, пока я ее предупрежу, а не то как увидит она вдруг твою рожу, так сразу заберет приданое и убежит.

— Что ж, — говорит Эзоп, — коли ты у жены под башмаком, ступай и делай как знаешь.

Ксанф входит в дом и говорит:

— Ну, милая, больше ты не будешь на меня дуться и говорить, будто я у тебя отбираю служанок: теперь я себе купил раба-мужчину.

— Благодарение владычице Афродите! всевластна ты и сны от тебя не лгут! — говорит жена. — Недаром видела я сон, муженек, будто ты купил раскрасавца раба и подарил его мне.

— Ты только подожди, милая, — говорит Ксанф, — и такую узришь красоту, какой сроду не видела: как посмотреть — ни дать ни взять не то Аполлон, не то Ганимед, не то Эндимион.

(30) Служанки тоже обрадовались, и одна молоденькая сказала:

— Это хозяин купил мне мужа!

— Нет, мне, — говорит другая, — я его во сне видала!

— Кто сумеет его себе выпросить, — говорит третья, — тот и получит.

— Уж не ты ли сумеешь?

— А может быть, ты?

И пошли они ссриться.

А жена Ксанфа спрашивает:

— Ну, где же этот подарок, которым ты так похваляешься?

— У ворот, моя милая, — отвечает Ксанф. — Первое правило воспитания: не входить в чужой дом без приглашения: вот он и дошел со мною до ворот, а теперь ждет, пока его позовут.

Тут жена Ксанфа говорит:

— Позовите кто-нибудь этого новенького!

А одна служанка, не будь дура, пока другие ссорились, подумала так: "Выйду-ка я да сама сведу с ним знакомство". Выходит и спрашивает:

— Где тут новый раб?

Эзоп обернулся и отвечает:

— Здесь, девочка!

— Это ты и есть новый раб? — спрашивает та.

— Это я и есть, — говорит Эзоп.

— А где же у тебя хвост? — спрашивает служанка.

Эзоп на нее посмотрел, понял, что это она обзывает его обезьяною, и отвечает:

— Совсем не там, где ты думаешь: ты думаешь, он сзади, а он — спереди!

А служанка говорит:

— Стой, пожалуйста, здесь, и не входи, не то все в доме разбегутся, как увидят этакое чудище.

Бежит в дом, а там другие служанки еще ссорятся из-за нового раба. Она им говорит:

— Ох, подружки, забудьте лучше, о чем мечтали! И охота вам драться из-за этого парня? Посмотрите-ка сперва сами, какой это красавец!

Вот одна выбегает и говорит:

— Где тут мой новенький, мой миленький, мой хорошенький?

Эзоп ей отвечает:

— Вот!

А служанка на это:

— Чтоб тебя Афродита отшлепала по твоей мерзкой морде! Так это из-за тебя, значит, мы ссорились, дерьмо ты этакое! Чтоб тебе свету белого не видать! Ступай сюда, да смотри меня не трогай: и подходить не смей!

Вошел Эзоп и стал прямо перед хозяйкой. (31) Как увидела жена Ксанфа его образину, повернулась она к мужу и говорит:

— Ну, Ксанф, вижу я, ты хитер, настоящий философ и пройдоха! Ты решил завести другую жену; но тебе стыдно было мне сказать в глаза: убирайся отсюда, — и вот ты, отлично зная мой тонкий вкус, покупаешь эту тварь, чтобы мне невмоготу было выносить такого раба в доме и я сама убежала бы отсюда? Хорошо! Отдавай мне мое приданое, и я ухожу к отцу.

Ксанф говорит Эзопу:

— Ну, что же ты? Стоило мне на ходу помочиться, как ты мне семимильные речи стал говорить, а теперь для этой бабы у тебя и словечка нет?

— Зачем? — говорит Эзоп. — Пусть себе проваливает, туда ей и дорога.

— Молчи, тварь! — говорит Ксанф. — Ты что, не видишь, что я ее люблю больше жизни?

— Ты, — спрашивает Эзоп, — любишь женщину?

— Ну да, — говорит Ксанф.

— И ты хочешь, — спрашивает Эзоп, — чтобы она от тебя не ушла?

— Ну да, дурак ты этакий, — говорит Ксанф.

— Что ж, — говорит Эзоп, — я отвечу ей, как ты того желаешь.

Вышел он на середину, топнул ногою и вскричал:

— Ежели философ Ксанф живет под башмаком у своей жены, то завтра же я оповещу по всем училищам, какой он ничтожный человек!

— Что это значит, Эзоп? — спрашивает Ксанф.

(32) А Эзоп обращается к хозяйке.

— Женщина, — говорит он, — вот что тебе нужно сделать: когда твой муж куда-нибудь уйдет, купи ты себе раба — молоденького, хорошенького, послушного, глаза ясные, кудри золотистые.

— Зачем? — спрашивает жена Ксанфа.

— А затем, — говорит Эзоп, — чтобы красавчик этот и в баню за тобой ходил, чтобы красавчик этот и одежду от тебя принимал, чтобы красавчик этот после бани и одевал тебя, и сандалии тебе на корточках шнуровал, и заигрывал бы с тобой, и в глаза бы заглядывал тебе, словно ты ему по сердцу, словно и ты с ним куплена; а ты бы ему улыбалась, а ты бы на него стала зариться, а ты бы его кликнула в спальню — растирать тебе ножки, а там и затомилась бы, а там и приобняла бы его, а там и поцеловала бы, а там и до всего бы дошла в своем бесстыдстве мерзостном; а философ пусть себе остается опозоренный и осмеянный. О славный Еврипид, золотые были твои уста, сказавшие:

Неужели это ты, жена философа, умная женщина, хочешь, чтобы тебе прислуживали только хорошенькие рабы, и не понимаешь, какие сплетни и какой позор навлекаешь ты на мужа? Нет, вижу я, просто ты шлюха и потому только не даешь себе воли, что еще не знаешь, на что способен твой новый раб.

Говорит жена Ксанфа:

— Откуда такая напасть?

А Ксанф ей:

— Он и сейчас славно говорит, но ты смотри, милая, не попадайся ему на глаза, когда будешь мочиться или испоражниваться: вот тогда-то он станет настоящим Демосфеном.

— Клянусь Музами, — говорит жена Ксанфа, — этот человечек, по-моему, хоть и страшен, да умен. Что ж, я готова помириться с ним.

— Ну, Эзоп, — говорит Ксанф, — хозяйка с тобой мирится.

— Видишь, хозяин, — говорит Эзоп, — поразить и укротить женщину — это надо уметь!

— Ах ты, разбойник! — говорит Ксанф.

(33) А жена Ксанфа говорит:

— По твоим речам я вижу, Эзоп, что говорить ты умеешь, но меня обманул сон: я думала, мне купят раба хорошего, а ты урод.

— Не удивляйся, хозяйка, — говорит Эзоп, — коли сон тебя обманул: не всякий сон сбывается. Аполлон, предводитель Муз, попросил однажды у Зевса дар прорицания и получил его; с тех пор с ним никто не мог сравниться в предсказаниях. Но так как все ему дивились и на всех он стал посматривать свысока, стал предводитель Муз слишком заносчив и во всем остальном. Разгневался владыка, не хотел он, чтобы Аполлон был у людей в такой силе, и создал он вещие сны, которые по ночам открывали людям будущее. Почувствовал предводитель Муз, что никому не нужны больше его прорицания, и стал упрашивать Зевса простить его и не уничтожать веры в его слова. Простил его Зевс и создал для смертных другие сны, обманчивые, чтобы, обманувшись ими, люди снова обратились к своему прежнему прорицателю. Вот почему только первый сон, приснившись, сбывается; вот почему и не приходится удивляться, коли приснилось тебе одно, а сбылось другое, — значит, просто приснился тебе не первый сон, а второй, ложный, тот, что вводит в обман лживыми видениями.

IX

(34) Похвалил Ксанф Эзопа и, видя, что он и умен и находчив, говорит ему:

— Бери, Эзоп, мешок и ступай за мной — нам надо купить у огородника овощей на обед.

Эзоп вскинул мешок на плечи и пошел следом. Ксанф пришел на огород, нашел огородника и говорит ему:

— Дай нам, пожалуйста, овощей на обед.

Огородник взял свой нож, срезал капусты, набрал свеклы, спаржи и других всяких овощей, связал их в красивую связку и дал Эзопу. А Ксанф развязал кошелек и хотел заплатить за овощи.

(35) — За что это учитель? — спрашивает огородник.

— За овощи, — говорит Ксанф.

— На что мне это? — спрашивает огородник. — Весь мой огород и все мои овощи даже взгляда твоего не стоят. Скажи мне лучше одну только вещь.

— Клянусь Музами, — говорит Ксанф, — не нужно мне ни овощей, ни денег, только объясни мне, огородник, что я могу тебе сказать полезного? Я ведь не ремесленник, не кузнец, не могу тебе сделать ни серпа, ни лопаты: я философ!

— Добрый господин, — говорит огородник, — ты очень даже можешь мне помочь. Мучит меня один вопрос и не дает мне покоя ни днем, ни ночью, все я думаю и гадаю вот о чем: сажаю я мои растения в землю, окапываю их, поливаю их, ухаживаю за ними, как могу, — и все-таки сорные растения вылезают из земли быстрее, чем мои. Почему так?

Услышал Ксанф такую философскую задачу, не нашелся сразу, что ответить, и говорит:

— Так уж все устроено божественным провидением.

(36) А Эзоп стоял за спиной у Ксанфа и вдруг расхохотался. Ксанф его спрашивает:

— Эзоп, это ты со мной или надо мной смеешься?

— Нет, — говорит Эзоп, — не над тобой.

— А над кем же?

— Над твоими учителями, — отвечает Эзоп.

— Бездельник, — говорит Ксанф, — ты что, всю Элладу охулить хочешь? Да ведь я учился в самих Афинах у лучших философов, грамматиков и риторов. Уж тебе ли соваться в этот хор геликонских Муз?

— А если ты говоришь чепуху, — отвечает Эзоп, — то как же над этим не смеяться?

Ксанф говорит:

— Но разве можно на такой вопрос ответить по-другому? Что устроено божественной природой, в том философы разбираться не могут. А может быть, ты знаешь другой ответ?

— Предложи, — говорит Эзоп, — и я отвечу.

(37) — Пройдоха ты этакий, — говорит ему Ксанф растерянно, — мне приходилось философствовать в стольких училищах, что вроде бы и не к лицу теперь философствовать на огороде, — но пусть будет так, ступай за мной.

Приходят они к огороднику, и Ксанф ему говорит:

— Вот со мною здесь раб, он смекалистый, спроси его, и он тебе ответит.

— Как, — спрашивает огородник, — это чучело у тебя грамотное?

А Эзоп смеется:

— Так-то ты со мною разговариваешь, несчастный?

— Это я-то несчастный? — говорит огородник.

— Разве ты не огородник? — спрашивает Эзоп.

— Огородник, — отвечает тот.

— А коли ты огородник, что ж ты сердишься, когда тебя зовут несчастным? — говорит Эзоп. — Так ты, стало быть, хочешь узнать, почему ты свои растения и сажаешь, и окапываешь, и поливаешь, и ухаживаешь за ними как можешь, — и все-таки, говоришь ты, сорные растения вылезают из-под земли быстрей? [Слушай же внимательно. Это так же, как женщина, которая второй раз выходит замуж, причем у нее уже есть дети от первого мужа, а у ее мужа — от первой жены: первым она мать, вторым — мачеха. А это большая разница. Которых детей она сама родила, тех она любовно выкармливает, а которые рождены от чужих мук, тех она завистливо ненавидит и рада отнять у них пищу, чтобы дать своим. И все оттого, что своих она любит, как кровных, а мужниных ненавидит, как чужих. Вот так же, говорю я, и земля для тех, кого сама родит, будет матерью, а для тех, кого ты в нее сеешь, — мачехой; поэтому она и кормит их так, чтобы лучше росли ее родные питомцы, чем тобою посаженные приемыши.

Огородник это выслушал и говорит:

— Ты меня избавил от великой заботы. Бери эти овощи в подарок, а если тебе еще что-нибудь понадобится, можешь заходить сюда, как в собственный огород.]

(38) [ — И не рассуждай, пожалуйста, слишком много, — говорит Ксанф, — ] делай только то, что тебе приказано, ни больше, ни меньше, а то от этого добра не будет! Ну, а теперь возьми пузырек и полотенце, и идем в баню.

Ксанф разделся, отдал одежду Эзопу и говорит:

— Давай сюда пузырек.

Эзоп дает. Ксанф его взял, опрокинул и видит, что он пустой.

— Эзоп, — говорит он. — а где же масло?

— Дома, — отвечает Эзоп.

— Почему?

— А потому, что ты мне сказал: "Возьми пузырек и полотенце", а про масло ничего не сказал. А делать больше, чем приказано, мне нельзя, не то получится, что я тебя не слушаюсь, а моей спине за это достанется. — Так сказал Эзоп и умолк.

(39) В бане Ксанф повстречал приятелей. И вот он приказывает Эзопу передать его одежду их рабам, а самому говорит:

— Эзоп, ступай домой: и раз уж жена моя до того взбесилась, что потоптала наши овощи, ты свари нам на обед одну чечевицу. Брось ее в котел, залей водой, поставь на очаг, подложи дров, разведи огонь, а если будет убегать, подуй. Ступай, делай все, как я сказал.

— Ладно, — говорит Эзоп.

Отправился он домой, пошел в кухню, бросил в котел одно чечевичное зерно и сварил.

Тем временем Ксанф со своими приятелями помылся и говорит:

— Друзья мои, не раделите ли вы мою скромную трапезу? У нас на обед только чечевица, но ведь друзей ценят не за пышное угощение, а за доброе расположение: порой простое кушанье милей богатого, когда предложено с любовью!

— Идем! — говорят друзья.

(40) Ксанф привел их домой и говорит Эзопу:

— Эзоп, дай попить людям прямо из бани.

Эзоп зачерпнул ковшом грязной воды из банной лохани и подает Ксанфу. Ксанф спрашивает:

— Это что значит?

— Попить прямо из бани, — говорит Эзоп.

Нахмурился Ксанф и говорит:

— Подай сюда лохань, в которой ноги моют.

Эзоп выплеснул из нее воду и подал сухую. Встал и стоит.

— А это что еще значит? — спрашивает Ксанф.

Эзоп говорит:

— Ты же мне сказал: "Подай лохань", а не сказал: "Налей воды и вымой ноги".

— Сними с меня сандалии, — говоит Ксанф, — и делай все, что пологается. — А потом обращается к гостям: — Как видите, друзья мои, я себе не раба купил, а наставника. Ну, а теперь, коли угодно, идемте к столу.

(41) Когда все уже успели выпить раз-другой, Ксанф спрашивает:

— Эзоп, чечевица сварилась?

Эзоп отвечает:

— Да.

— Дай сюда, — говорит Ксанф, — я проверю.

Эзоп выловил ложкой чечевичное зернышко и подает его Ксанфу. Ксанф съел зернышко и говорит:

— Хорошо сварилось, в самый раз. Неси, подавай.

Эзоп расставил тарелки, разлил в них пустой кипяток и приглашает:

— Угощайтесь, — кушать подано!

— Как, — говорит Ксанф, — это же пустой кипяток: а где чечевица?

— А чечевицу, — говорит Эзоп, — ты сам только что съел.

— Ты что, — спрашивает Ксанф, — одно только зерно и сварил?

— Конечно, — говорит Эзоп, — ты же мне сказал: "Свари одну чечевицу", а не "Свари похлебку из чечевицы"; то единственное число, а то множественное.

(42) Говорит Ксанф:

— Тогда, чтобы мои гости не обиделись, беги скорей и приготовь нам четыре свиные ноги, что недавно купил, — с уксусом и с зеленью.

Эзоп положил свиные ноги в котел и стал варить. А Ксанф все искал повода выпороть Эзопа; встал он и говорит ему:

— Беги, Эзоп, возьми в кладовке уксус и подлей в котел.

Эзоп побежал в кладовку, а Ксанф подошел, вытащил из котла одну ногу и припрятал.

Вернулся Эзоп и видит: в котле только три ноги. Догадался он, что это Ксанф нарочно стащил ногу, чтобы подвести его под порку; оглянулся, видит: бегает по двору поросенок Ксанфа, которого откармливали ко дню рождения хозяйки; схватил он его скорей, завязал ему морду веревкой, отрубил ему одну ногу, сунул ее в огонь, опалил и бросил в котел вместо недостающей.

А Ксанф между тем подумал, что Эзоп, чего доброго, убежит, если недосчитается ноги, вытащил припрятанную ногу, подошел к котлу и подбросил ее обратно. Так стало в котле пять ног, но этого не знали ни Эзоп, ни Ксанф.

(43) Прошло немного времени, говорит Ксанф Эзопу:

— Сварились у тебя свиные ноги?

Эзоп отвечает:

— Да.

— Давай их сюда, — говорит ксанф.

Эзоп поставил блюдо, опрокинул котел, и вывалились из котла пять свиных ног. Увидев такое, Ксанф побледнел и спрашивает:

— Эзоп, сколько ног у одного поросенка?

— В среднем в самый раз, — говорит Эзоп, — у этого пять, но у того, что во дворе, три.

— Ну, друзья мои, — говорит Ксанф, — этот парень меня скоро с ума сведет.

А Эзоп говорит:

— Так зачем же ты сам завел такой порядок? кабы не это, от моей службы больше было бы толку. Но не горюй, хозяин, твои правила тебе же пойдут впрок: теперь ты и в училище не будешь делать ошибок. Потому что давать определения слишком узкие или слишком широкие — это ошибка, и немалая.

Так Ксанф и не нашел повода выпороть Эзопа; пришлось ему смириться.

(44) С этих пор Эзоп стал ходить за Ксанфом по училищам, и скоро его уже все знали.

XI

Вот однажды кто-то из учеников задал обед и позвал на него Ксанфа и других учеников. Ксанф говорит Эзопу:

— Возьми все, что нужно для обеда, и ступай за мной. "Все, что нужно" — это значит: корзину, блюдце, полотенце, сандалии, факел и еще все, что я мог забыть.

Эзоп собрал что надо и пошел за ним.

За едой Ксанф выбрал несколько кусков и передал Эзопу; Эзоп их взял и положил в корзину. Ксанф обернулся и спрашивает:

— Все у тебя есть, и первое, и второе, и третье?

— Все, — говорит Эзоп.

— Отнеси теперь все это моей благоверной, — говорит Ксанф.

— Ладно, — отвечает Эзоп.

Пошел он прочь, а сам думает: "Вот теперь я могу отплатить моей хозяйке. Ничем ей не угодишь: когда меня купили, она надо мной смеялась и ругалась, а когда огородник подарил мне овощи, она их расшвыряла и растоптала, так что я даже не мог сделать приятное хозяину. Вот теперь я покажу ей, что против верного раба жена ничего не стоит. Зря, что ли, мне хозяин сказал: "Отнеси моей благоверной"; посмотрим теперь, кто у него благоверная!"

(45) Пришел Эзоп домой, вошел, поставил перед собой корзинку и кликнул Ксанфову жену. Показал ей на куски и говорит:

— Смотри, хозяйка, я тут ничего не потерял и не подъел.

— Вижу, — говорит хозяйка, — все на месте и все в порядке. Так это мне посылает хозяин?

— Нет, — говорит Эзоп.

— Кому же, коли так? — спрашивает хозяйка.

— Своей благоверной, — отвечает Эзоп.

— Ах ты, разбойник, — говорит жена Ксанфа, — так кому же это, как не мне?

— Вот обожди немного, — говорит Эзоп, — и посмотрим, кто ему благоверная.

Тут увидел он домашнюю собаку, что у них выросла, кликнул ее и говорит:

— Сюда, Волчок, на, на!

Собака подбежала, и Эзоп скормил ей всю еду. Наелась собака, а Эзоп пошел обратно на пирушку и встал у Ксанфа в ногах.

(46) — Ну, как, — спрашивает Ксанф, — отдал?

— Отдал, — говорит Эзоп.

— Съела? — спрашивает Ксанф.

— Все съела, — отвечает Эзоп.

— И не лопнула? — спрашивает Ксанф.

— Нет, — говорит Эзоп, — она была голодная.

— С удовольствием съела? — спрашивает Ксанф.

— Еще как! — говорит Эзоп.

— И что она сказала? — спрашивает Ксанф.

— Ничего не сказала, — говорит Эзоп, — но всем видом выражала благодарность.

— Ну, и я ее отблагодарю, — говорит Ксанф.

Между тем жена Ксанфа сказала своим служанкам:

— Ну, девушки, больше я с Ксанфом оставаться не могу. Забираю мое приданое и ухожу. Как? чтоб я жила с ним, когда собака дороже меня! — И она в ярости затворилась у себя в спальне.

(47) А пирушка продолжалась, пошел живой разговор, начались споры о разных интересных материях, как водится у людей ученых. Вот один из учеников спрашивает:

— Какой самый большой переполох может случиться меж людьми?

А Эзоп из-за спины хозяина отвечает:

— Когда мертвые оживут и потребуют свое добро обратно.

Все расхохотались, и пошла за столом болтовня.

— Это новый раб, — говорят ученики, — его Ксанф еще при нас покупал.

— А меня он тогда бараном обозвал, — говорит один.

— Только он не все ведь сам выдумывает, — говорит другой, — а иное и от учителя перенимает.

— Как и вы все, — отвечает Эзоп.

— Учитель, — просят ученики, — ради всех Муз, разреши Эзопу выпить с нами.

Разрешид Ксанф, и Эзоп выпил.

(48) Тут один из учеников говорит другому:

— Отчего это, скажи на милость, когда овцу ведут к мяснику, она молчит, а когда свинью ведут, она визжит во всю глотку?

Никто не мог ответить. А Эзоп говорит:

— Оттого, что у овцы и молоко полезное, и шерсть отличная, так что ее время от времени стригут и доят, и от этого ей становится только легче: вот она и идет под нож спокойно, ничего худого не думая, и при виде железа не трусит. А от свиньи ни шерсти, ни молока, вот она и визжит, когда ее ведут, так как знает, что годится она лишь на мясо.

И ученики воскликнули:

— Славный ответ, клянемся всеми Музами!

(49) Кончилась пирушка, все разошлись, и Ксанф отправился домой. Входит к себе в спальню и начинает приставать к жене с нежностями и поцелуями. А она от него отворачивается и говорит:

— Прочь от меня! любись себе со своими рабами, целуйся со своими псами, а мне отдавай мое приданое!

— Вот тебе раз! — говорит Ксанф. — Что мне тут еще натворил мой Эзоп?

— Прочь! — кричит жена Ксанфа, — ты эту суку кормишь, ты с ней и живи!

— Ну вот, — говорит Ксанф, — говорил я, что это Эзоп заварил кашу! Позвать сюда Эзопа1

(50) Эзоп явился. Ксанф к нему:

— Эзоп, ты кому еду отдал?

— Ты же сам мне сказал, — отвечает Эзоп, — "отнеси моей благоверной".

— Ни крошки он мне не дал! — кричит жена Ксанфа. — Вот он стоит, пусть только попробует отпереться!

— Видишь, разбойник, — говорит Ксанф, — а она говорит, что ты ничего ей не дал!

— Постой, — говорит Эзоп, — ты кому велел отдать еду?

— Моей благоверной, — отвечает Ксанф.

— Так это она-то благоверная? — спрашивает Эзоп.

— А кто же, по-твоему, злодей ты этакий! — кричит Ксанф.

— А вот сейчас увидишь, — говорит Эзоп. Подзывает собаку и показывает Ксанфу: — Вот кто у тебя благоверная! Жена у тебя тоже притворяется благоверной, но это ложь: из-за крошки еды она требует обратно приданое и хочет от тебя уйти, — и это, по-твоему, верность? А собаку ты можешь бить, лупить, драть и гнать, и она тебя не бросит, а все простит, прибежит к хозяину и будет вилять хвостом. Ты должен был сказать "моей жене", а не "моей благоверной", потому что благоверная у тебя не жена, а собака.

— Видишь, голубушка, — говорит Ксанф, — вовсе это и не я виноват, а все этот пустобрех. Ты не сердись, я тебя не дам в обиду, а этот малый у меня еще дождется порки.

(50а) — Нет! — кричит жена, — с сегодняшнего дня ноги моей не будет у тебя в доме! — И, выскользнув вон, она убежала жить к своим родителям.

А Эзоп говорит хозяину:

— Ну вот, разве я не правду сказал, что благоверная у тебя — не жена, а собака?

Прошло несколько дней, а жена Ксанфа все упрямилась и упрямилась. Ксанф подсылает к ней приятелей — уломать ее вернуться, а она не идет. Видит Эзоп, что от такой беды хозяин совсем приуныл, подходит и говорит:

— Не горюй, хозяин! Завтра я устрою так, что она сама к тебе прибежит!

Взял он денег, пошел на рынок, накупил кур, гусей и прочей снеди и пошел со всем этим восвояси, словно невзначай, мимо того дома, где жила Ксанфова жена. Тут он повстречал кого-то из челяди ее родителей и спрашивает:

— Слушай, братец, у вас тут не продают ли гусей, кур и что там еще подается на свадьбе?

— А на что тебе? — спрашивает тот.

— Мой философ Ксанф завтра женится! — отвечает Эзоп.

Тот бегом к Ксанфовой жене и обо всем ей докладывает. Только она это услышала, как бросилась со всех ног к философу и кричит на него:

— Ксанф, пока я жива, не бывать в этом доме другим женщинам!

(51) На другой день Ксанф решил отблагодарить своих учеников угощением за угощение и говорит Эзопу:

— Эзоп, сегодня к обеду придут мои друзья, так ты ступай и свари нам самого лучшего, самого прекрасного, что есть на свете!

"Ладно, — думает Эзоп, — ужо я научу его не давать глупых приказаний". Пошел он в мясную лавку, купил языков от свежезаколотых свиней, и когда пришел домой, то одни приготовил жареными, другие — вареными, третьи — холодными с приправой. Вот к назначенному часу сходятся гости4 Ксанф говорит:

— Эзоп, принеси нам поесть!

Эзоп подает каждому вареный язык под соусом.

— Ого, учитель! — говорят ученики, — даже обед у тебя философический: ничего не упустишь из виду! Только мы устроились за столом, а нам уже подают язык!

(52) Выпили они раза два или три, потом Ксанф говорит:

— Эзоп, принеси же нам поесть!

Эзоп опять подает каждому жареный язык под перцем с солью.

— Божественно, учитель, великолепно! — говорят ученики. — От огня да еще от перца с солью у языка всегда острее вкус: едкость соли с природной остротой языка, соединяясь, дают вкус приятный и пряный.

Выпили они еще раз, и в третий раз Ксанф говорит:

— Эзоп, принеси нам, наконец, поесть!

А Эзоп подает каждому холодный язык с кореньями.

Ученики меж собой говорят:

— Ох, Демокрит, у меня уж у самого язык болит от стольких языков!

— Неужели тут больше ничего нет? Видно, где старается Эзоп, там добра не жди!

От холодных языков всем уже тошно стало. Ксанф говорит:

— Эзоп, подай нам похлебки!

Подает Эзоп отвар, оставшийся от языков. Гости и смотреть не хотят, разговаривают:

— Ну. вот и последний удар на нашу голову: доконал нас Эзоп своими языками.

— Эзоп! — говорит ему Ксанф, — больше у нас ничего нет?

— Больше у нас ничего нет, — отвечает Эзоп.

(53) — Больше ничего, мерзавец? — говорит Ксанф. — Да разве не сказал я тебе: "Купи всего самого лучшего, самого прекрасного на свете!"

Эзоп отвечает:

— Счастье мое, что ты меня попрекаешь в присутствии этих ученых господ. Подумай: ты мне сказал: "Купи самого лучшего, самого прекрасного на свете". А есть ли что на свете лучше и прекраснее, чем язык? Разве не языком держится вся философия и вся ученость? Без языка ничего нельзя сделать — ни дать, ни взять, ни купить; порядок в государстве, законы, постановления — все это существует лишь благодаря языку. Всей нашей жизни основа — язык; нет ничего лучше на свете.

Ученики говорят:

— Клянемся Музами, он отлично рассуждает! Ты не прав, учитель.

Разошлись ученики по домам, и всю ночь у них болел живот. (54) Утром стали они жаловаться Ксанфу. А тот говорит:

— Мои ученые друзья, не я виноват, а негодный раб Эзоп. Но уж сегодня зато я угощу вас настоящим обедом: вот послушайте, как я распоряжусь! — И, кликнув Эзопа, он ему говорит: — Так как все, что тебе говорят, ты выворачиваешь наизнанку, то вот тебе мой приказ: ступай на рынок и купи там самого дрянного, самого негодного на свете!

Эзоп это выслушал и бровью не повел. Он опять пошел в мясную лавку, опять купил языков от всех заколотых свиней и опять состряпал из них обед. Тем временем явился Ксанф с учениками, устроились они за столом, выпили по первой чаше, и Ксанф сказал:

— Эзоп, принеси нам поесть!

Эзоп подает каждому соленый язык в уксусе.

— Как? — говорят гости, — опять языки?

Ксанф побледнел. А ученики толкуют:

— Не иначе, он этим уксусом нас хочет исцелить после вчерашнего поноса.

Выпили они еще раза два, и Ксанф опять говорит:

— Принеси же нам поесть!

Эзоп подносит каждому жареный язык.

— Что это значит? — говорят ученики. — Этот вчерашний болван хочет нас своими языками вконец уморить?!

(55) Ксанф говорит:

— Ты опять за старое, злодей? Да как ты смел это покупать? Разве я не сказал тебе: "Ступай на рынок и купи самого дрянного, самого негодного на свете!"?

Эзоп отвечает:

— Что же на свете хуже языка? Язык нам несет раздоры, заговоры, обманы, побоища, зависть, распри, войну; разве может быть что-то еще хуже, еще презреннее, чем язык?

Тут один из учеников за столом говорит Ксанфу:

— Учитель, если ты этого малого будешь слушать, он тебя скоро с ума сведет. каково лицо, такова душа: злобный, ничем не довольный, гроша я за него не дал бы.

— Помалкивай, школяр, — отвечает Эзоп, — по мне, так ты куда более злобен! Ксанфу ты чужой, а все-таки разжигаешь в нем гнев дурными словами и подстрекаешь хозяина на раба. Не серьезный ты человек, а пролаза и любознайка, коли суешь нос не в свое дело!

(56) А Ксанф, который все искал, за что бы выпороть Эзопа, услышал это и сказал:

— Ты, Эзоп, моего друга назвал пролазой и любознайкой? Ну, коли уж доля моя такова — с собственным рабом ученые споры вести, то объясни мне: почему же он любознайка, а другие нет?

— Конечно любознайка! — отвечает Эзоп. — Много есть охотников есть и пить на чужой счет, да не все суют нос в чужие дела, иным и своих хлопот достаточно.

— Так, по-твоему, — говорит Ксанф, — бывают на свете люди нелюбопытные? Ну, так вот тебе мой приказ, в отмену прежнего: обед нам сварит кто-нибудь другой, а ты ступай, найди мне человека нелюбопытного и пригласи на этот обед. Тут мы и посмотрим, как это он не будет соваться в чужие дела: сунется раз — смолчу, сунется два — прощу, а сунется три — быть тебе битому, и поделом.

(57) Эзоп все это выслушал, а на следующий день пошел на рынок искать человека нелюбопытного. <Пришел на площадь и видит: двое дерутся, вокруг толпа народу, и только один человек сидит себе в сторонке и читает книжку. Эзоп думает: "Вот этого я и позову: на любознайку он не похож, и бить меня будет не за что". Подходит и говорит:

— Почтеннейший, философ Ксанф наслышался о твоем добром нраве и зовет тебя к обеду!

— Приду, — отвечает ото, — и буду ждать у ворот.

Эзоп пошел домой, сварил обед; Ксанф его спрашивает:

— Эзоп, а где же тот гость, который не любопытный?

— Ждет у ворот, — отвечает Эзоп.

Пришло время обеда, гостя впустили, и он устроился за столом вместе со всеми. (58) И вот Ксанф приказывает подать сладкого вина ему первому. А тот отказывается:

— Что ты, хозяин, сперва выпей ты, потом твоя жена, а потом уж и мы, гости.

"Раз!" — подмигивает Ксанф Эзопу: вот, мол, и сунулся твой гость не в свое дело.

Потом подают рыбную похлебку. А Ксанф ищет, к чему бы придраться, и говорит:

— Сколько я давал повару кореньев, а теперь, видно, он надо мною издеваться решил? Ни трав, ни масла, и похлебка прокислая! Выпороть повара!

— Что ты, хозяин, — говорит гость, — все как следует, отличная похлебка!

А Ксанф опять подмигивает Эзопу: "Два!"

Потом подают кунжутный пирог. Ксанф его отведал и говорит:

— Позвать сюда пирожника! Почему в пироге нет ни меда, ни изюма?

— Что ты, хозяин, — опять говорит гость, — отменный пирог, да весь обед на славу: не за что пороть твоих рабов!

Тут Ксанф опять подмигивает Эзопу: "Три!"

— Твоя правда, — говорит Эзоп.

Вот встали все из-за стола, а Эзопа разложили и высекли.

— Вот тебе! — говорит Ксанф. — Теперь изволь мне отыскать человека нелюбопытного, а не то посажу в колодки и запорю насмерть!

(59) На другой день пошел Эзоп за город — искать нелюбопытного.> И видит человека: по виду мужик, а ведет себя чинно, погоняет себе ослика с вязанкой дров, сторонится толпы и беседует со своим осликом. "Вот, — думает Эзоп, — делает человек свое дело и в чужие дела не лезет", — и пошел следом. А мужик трусит себе на ослике и приговаривает:

— Едем, брат, едем, а вот приедем, и продам я наши дрова за двенадцать ассов: пару монет тебе на овес, пару монет мне на пропитание, а восемь отложим про черный день: вдруг захвораем или вдруг непогода нас из дому не выпустит. А не то сегодня как наешься ячменя, а завтра как накатит беда, и не будет тебе ни ячменя, ни овса.

(60) Послушал Эзоп такие речи и думает: "Клянусь Музами, вот человек, непохожий на любознайку: подойду-ка я к нему!" Подошел и говорит:

— Здорово, папаша!

Мужик здоровается. А Эзоп спрашивает:

— Почем дровишки?

— Двенадцать ассов! — говорит мужик.

"Верно, — думает Эзоп, — сколько про себя говорил, столько и вслух просит". И спрашивает:

— Папаша, а Ксанфа, философа, ты знаешь?

— Не знаю, сынок, — говорит мужик.

— Как, неужели не знаешь? — спрашивает Эзоп.

— Да я человек нелюбопытный, — говорит мужик. — Слышать слышал, это правда.

— Награди тебя бог за это! — говорит Эзоп. — А я его раб.

— А мне что за дело? — мужик ему в ответ. — Что ли я тебя спрашивал, раб ты или не раб ?

"Ну, — думает Эзоп, — вот кто и впрямь нелюбопытный!" И говорит:

— Покупаю твои дрова. папаша. Гони своего осла к философу Ксанфу.

— А откуда я знаю, где он живет? — говорит мужик.

— Ступай за мной и узнаешь, — отвечает Эзоп.

(61) Привел он мужика к дому Ксанфа, забрал у него дрова, расплатился и говорит:

— Папаша, мой хозяин просит тебя откушать вместе с ним. А осла оставь во дворе, о нем тут позаботятся.

Мужик даже не полюбопытствовал, за что это ему такая честь, а так и пошел к столу, как был, с башмаками в глине. "Да, — думает Эзоп, — вот это не любознайка!"

Видит Ксанф, что на этого мужика у Эзопа немалые надежды, и говорит жене:

— Хочешь, голубушка, проучить Эзопа?

— Мечтаю! — говорит жена.

Ксанф ей говорит:

— Тогда сделай так, как я тебе скажу. Ты встанешь и подашь этому гостю лохань, словно сама хочешь вымыть ему ноги. Он по твоему виду, конечно, угадает хозяйку и откажется: что, мол, хозяюшка, раба у вас не найдется вымыть мне ноги? Вот он и сунется не в свое дело, а Эзопа за это выпорю.

Жена Ксанфа до того терпеть не могла Эзопа, что слова не сказала: повязала полотенце вокруг пояса, другое на плечи и подходит к гостю с лоханью. тот видит, что это сама хозяйка, но думает: "Ксанф — человек ученый: кабы должен был раб мне вымыть ноги, он бы так и распорядился; а коли он решил, чтобы жена оказала мне честь вымыть ноги, то зачем мне быть невежой и соваться не в свое дело? Дам ей ноги, пусть моет". И с вымытыми ногами улегся за стол.

(62) "Хитер, — думает Ксанф, — клянусь Музами!" И приказывает подать гостю первому сладкого вина.

Гость думает: "Вообще-то первым пьет хозяин; но Ксанф человек ученый, видно, он решил оказать мне честь — поднести первому; нечего мне соваться не в свое дело". Взял и выпил.

Ксанф приказал подавать обед. Подали рыбную похлебку. Ксанф угощает мужика:

— Ешь!

И мужик глотает себе похлебку, как Харибда.

А Ксанф отведал немного и хочет вызвать мужика на любопытство.

— Эй, — кричит он рабу, — позвать сюда повара!

Пришел повар. Ксанф к нему:

— Отвечай, мошенник, все приправы ты у меня получил, что же нет в похлебке ни рыбного соуса, ни масла, ни перца? Раздеть его и выпороть!

Мужик думает: "Отлично сготовлено, и всего положено в меру; но, коли Ксанф обозлился на своего повара и хочет отлупить его, зачем мне соваться не в свое дело?"

Выпороли бедного повара. А Ксанф думает: "Не иначе, этот гость глухой или немой или вовсе бессловесный".

Вот приносят на закуску пирог. Мужик таких пирогов и на картинках не видывал: отламывает себе куски с кирпич величиной и жрет за обе щеки.

(63) А Ксанф отведал и опять кричит:

— Пирожника сюда!

Пирожник явился, Ксанф к нему:

— Мерзавец, — кричит, — отчего у тебя в пироге ни меда, ни перца, ни патоки и все тесто прокисло?

— Хозяин, — говорит пирожник, — коли пирог сырой вышел — моя вина, а коли меда мало и тесто прокисло — не моя, а хозяйкина. Делал я пирог и попросил у нее меда, а она: "Приду из бани, тогда дам". В бане она замешкалась, а пирог без меда тем временем прокис.

— Ну, — кричит Ксанф, — коли это моя жена виновата, я ее сейчас живьем сожгу! — А жене потихоньку говорит: — Ну, голубушка, играй свою роль. — И приказывает Эзопу: — Тащи сюда хворосту и сложи костер прямо посреди комнаты.

Эзоп приволок хворосту, сложил костер. Ксанф хватает жену, тащит на середину комнаты, а сам следит за мужиком — не возмутится ли он, не вскричит ли, не вмешается ли? (64) А мужик внимания не обращает, лежит себе за столом, доедает, допивает. Наконец догадывается, что это Ксанф испытать его хочет, и говорит:

— Хозяин, коли ты решил ее сжечь, обожди немного, я сбегаю домой и приведу мою жену тоже: сожжем их вместе!

Изумился Ксанф такому равнодушию и такому нелюбопытству и говорит:

— Ну, Эзоп, твоя взяла. Хватит, полно тебе издеваться надо мной: брось свои фокусы и служи мне по-хорошему.

— Ладно, хозяин, — говорит Эзоп, — больше тебе на меня жаловаться не придется: увидишь, как я умею служить.

(65) На другой день говорит Ксанф Эзопу:

— Ступай, посмотри, много ли народу в бане.

Пошел Эзоп и по дороге встретил градоначальника. Градоначальник его узнал и спрашивает:

— Эзоп, куда путь держишь?

— Не знаю!

— Как так не знаешь? — говорит градоначальник. — Я тебя спрашиваю, куда ты идешь, а ты говоришь: не знаю.

— Клянусь Музами, не знаю! — говорит Эзоп.

— Взять его, — приказывает градоначальник, — и отвести в тюрьму!

— Вот видишь, начальник, — говорит Эзоп, — я тебе правду сказал: знал ли я, думал ли, что иду в тюрьму?

Подивился градоначальник и отпустил его.

(66) Пришел Эзоп в баню и видит: народу моется множество, а перед входом в баню лежит камень, прямо на дороге, и каждый входящий об него спотыкается, ругается на того, кто этот камень сюда бросил, а взять да откинуть в сторону никому на ум не приходит. Стоит Эзоп, дивится их глупости; наконец, споткнулся один, выругался: "Чтоб ему пусто было, кто сюда этот камень бросил!" — взял, отшвырнул камень и вошел в баню.

Воротился Эзоп, говорит Ксанфу:

— Хозяин, в бане был один только человек.

— Как один? — спрашивает Ксанф. — Вот удача: можно помыться на свободе! Собирай вещи.

Пришли они в баню, видит Ксанф: народу моется множество. Говорит Эзопу:

— Что же ты мне сказал: "Один только человек"?

— А как же? — отвечает Эзоп. — Видишь вон тот камень? Он лежал на самой дороге, все об него спотыкались, и ни у кого ума не хватало отбрость его в сторону. Столько народу об него било ноги, а нашелся только один, который как споткнулся, так тут же взял его и отбросил, чтобы другие не спотыкались. Я и подумал, что из всего народа он один лишь был человеком; так я тебе и доложил.

— Ну, — говорит Ксанф, — у Эзопа на всякую вину готово оправданье.

(67) Ксанф помылся, велел Эзопу сготовить обед и явился к столу. Выпил, потом еще выпил и почувствовал брюхом, что пора выйти за нуждой. А Эзоп вышел следом и стоит рядом с водою и полотенцем.

— Скажи, Эзоп, — говорит ему Ксанф, — почему это, когда человек испорожнится и встанет, то непременно оглянется и посмотрит, что из него вышло?

А Эзоп ему:

— Жил-был в древние времена царский сын, и так он объедался и опивался, что сидеть за нуждой ему приходилось очень долго; так долго, что однажды у него и мозги через брюхо вытекли, а он и не заметил. Вот с тех пор люди, сделав дело, и оборачиваются всякий раз посмотреть, чтобы и у них мозги не вытекли. Но ты, хозяин, об этом не беспокойся: у тебя мозги не вытекут, у тебя их нету.

(68) Вернулся Ксанф к столу, пошла выпивка своим чередом, и скоро напился он пьян. А между тем начали сотрапезники друг другу задавать задачи загадывать загадки, как водится у людей ученых. Завязался спор. Ксанф тоже вмешался и пошел рассуждать, словно был не за столом, а в училище. Эзоп заметил, что он так и рвется в бой, и говорит:

— Когда Дионис подарил людям вино, он налил им три чаши и показал, как пить: первую — для вкуса; вторую — для веселья, третью — для похмелья. Ты, хозяин, для вкуса и для веселья уже выпил, а для похмелья пускай молодые пьют. А коли ты их поучить хочешь, так на то училища есть.

А у Ксанфа уже язык заплетается.

— Заткнись, — говорит, — чтоб тебе на том свете быть советником!

— Что ж, — говорит Эзоп, — до того света и тебе недолго.

(69) Тут один из учеников видит, как Ксанф разошелся, и говорит:

— Скажи, учитель: человек все может сделать?

— Кто там еще говорит про человека? — шумит Ксанф. — Человек — на все руки мастер и все может сделать.

А ученик хочет его загнать в тупик и спрашивает:

— А может человек море выпить?

— Почем зря! — отвечает Ксанф. — Да хоть я возьму и выпью.

— А если не выпьешь, — спрашивает ученик, — что тогда?

Ксанф с похмелья уже себя не помнит и говорит:

— Бьюсь об заклад на все, что у меня есть! Не выпью — пусть я нищим буду!

Побились об заклад, а для верности сняли кольца с пальцев. А Эзоп стоял у Ксанфа в ногах: потянул он его за щиколотку и говорит:

— Ты с ума сошел, хозяин? Что ты делаешь? Да как же ты собираешься море выпить?

— Молчать, выродок! — отвечает Ксанф. И сам не понимает, о чем заклад держит.

(70) На следующее утро Ксанф встал и хотел умыться. Кличет:

— Эзоп!

— В чем дело, хозяин? — откликнулся Эзоп.

— Полей мне на руки, — говорит Ксанф.

Эзоп берет ковш и поливает. И вот, умывая лицо, Ксанф заметил, что кольца на пальце нет.

— Эзоп, — спрашивает, — где мое кольцо?

— Понятия не имею, — отвечает Эзоп.

— Вот тебе раз! — вздыхает Ксанф.

— А тебе, хозяин, — говорит Эзоп, — не мешало бы потихоньку собрать да припрятать, что можно, из твоего добра, потому что теперь уж оно не твое.

— Что ты говоришь? — не понимает Ксанф.

— А то, — говорит Эзоп, — что вчера за выпивкой ты побился об заклад на все, что у тебя есть, будто выпьешь море, и дал кольцо в залог своего имущества.

— Да как же это я выпью море? — спрашивает Ксанф.

Эзоп говорит:

— Я стоял у тебя в ногах и говорил: "Не надо, хозяин! что ты делаешь! это же невозможно!" А ты меня не слушал,

Тут Ксанф как рухнет прямо в ноги Эзопу.

— Эзоп! — стонет, — умоляю, постарайся, ты же умница, придумай мне какой-нибудь способ выиграть или отделаться от этого спора.

— Выиграть, — говорит Эзоп, — никак нельзя, а вот отделаться — это я устрою.

— Как же? — спрашивает Ксанф. — Объясни мне.

(71) Эзоп объясняет:

— Вот придет к тебе судья с другим спорщиком и прикажет выпить море. Ты не отказывайся: что пьяным говорил, то и трезвым повтори. Пусть поставят стол, пусть рабы встанут вокруг: это произведет впечатление. Ведь весь народ сбежится к берегу посмотреть, как это ты выпьешь море. Когда уже будет полно народу, тогда ты наберешь чашу морской воды, поставишь ее перед судьей и спросишь: "Так какие у нас условия?" Он ответит: "Чтобы выпить море". Ты спросишь: "И все?" Он ответит: "Все". Тогда ты обратишься к свидетелям и скажешь: "Дорогие мои граждане, в море много впадает рек, и полноводных и многоводных, а я поклялся выпить только море, а не реки, что в него впадают. Пусть мой противник затворит все реки, и тогда я выпью море!" Невозможно затворить все реки в мире, невозможно и выпить море, — вот так, нет на нет, ты и разделаешься с этим спором.

(72) Изумился Ксанф такой хитрой выдумке и воспрянул духом.

Вот приходит к его воротам второй спорщик с самыми именитыми гражданами и вызывает Ксанфа:

— Или выпей море, или отдавай мне все твое добро.

Эзоп ему говорит:

— Это ты отсчитывай свое добро, а море, считай что, уже наполовину выпито.

— Ого, Эзоп, — смеется ученик, — теперь ты мой раб, а не Ксанфа!

— Не болтай чепухи, — говорит Эзоп, — отдавай лучше свое добро моему хозяину.

И приказывает он вынести ложе, поставить на берегу моря, принести стол, расставить чаши; весь народ сбежался поглазеть. Вот выходит Ксанф, устраивется за столом, Эзоп становится рядом, набирает в чаши морской воды и подает хозяину.

— Провались я на месте, — говорит ученик, — никак он и впрямь хочет выпить море?

(73) Вот Ксанф уже подносит чашу к губам, но вдруг останавливается и говорит:

— А судья где?

Судья выходит. Ксанф его спрашивает:

— Так какие у нас условия?

— Чтобы выпить море, — говорит ученик.

— И все? — спрашивает Ксанф.

— Все, — говорит судья.

Ксанф поворачивается к народу и говорит:

— Дорогие мои граждане, вам известно, что в море много впадает рек, и полноводных, и многоводных. А я поклялся об заклад, что выпью только море, а не реки. Так пускай же мой противник затворит все реки, чтобы мне не пришлось пиьть их вместе с морем!

Вот так философ и выиграл спор. Народ во славу Ксанфа поднял громкий крик, а ученик повалился Ксанфу в ноги и говорит:

— Ах, учитель, ты великий человек! Ты победил, признаю это, признаю! А теперь, умоляю, возьмем свои слова обратно!

(74) А Эзоп Ксанфу говорит:

— Ты видишь, хозяин, я спас тебе все твое добро; теперь за это ты должен отпустить меня на волю.

— Молчать! — говорит Ксанф, — без тебя знаю, что мне делать.

Помрачнел Эзоп — не оттого, что его не отпустили, а оттого, что Ксанф оказался таким неблагодарным, — но смолчал. ["Погоди, — думает, — я с тобой еще рассчитаюсь!"]

(75) Однажды Эзоп, оставшись один, задрал себе подол и взял в руку одну свою штуку. Тут вдруг входит жена Ксанфа и спрашивает:

— Эзоп, что это у тебя?

— Дело делаю, — говорит Эзоп, — полезное для здоровья и для желудка.

А она увидела, какая у него эта штука добротная да крепкая, и взыграла в ней кровь; даже про уродство забыла думать.

— Слушай, Эзоп, — говорит, — сделай то, о чем я тебя попрошу, и увидишь, тебе будет послаще, чем хозяину.

— Ты же знаешь, — говорит Эзоп, — как проведает про это хозяин, достанется тогда мне, и поделом.

А она смеется и говорит:

— Удовольствуй меня десять раз — получишь плащ.

— Побожись, — требует Эзоп.

А она до того вся распалилась, что взяла и побожилась, и Эзоп поверил; да и хотелось ему отомстить хозяину.

Вот удовольствовал он ее девять раз и говорит:

— Хозяйка, больше не могу!

А она, испытав его силу:

— Десять раз, — говорит, — а не то ничего не получишь.

Поднатужился он в десятый раз и попал, да не туда. Но говорит:

— Давай теперь плащ, не то пожалуюсь хозяину!

А она ему:

— Я тебя позвала мое поле вспахать, а ты за межу заехал и на соседнее попал! Давай еще раз, и получай плащ!

(76) Тут пришел домой Ксанф, Эзоп ему и говорит:

— Рассуди меня, хозяин, с твоей хозяйкой!

— В чем дело? — спрашивает Эзоп.

— Слушай, хозяин, — говорит Эзоп. — Пошли мы с твоей хозяйкой в сад, и увидела она яблоню, всю в яблоках. Посмотрела она на ветку, захотелось ей яблочка, и говорит она мне: "Коли сможешь запустить камнем и стряхнуть мне десять яблок, я тебе плащ подарю". Запустил я камнем и стряхнул ей ровно десять, да одно из них в навоз упало. А теперь она не хочет мне плащ давать.

Хозяйка слышит и говорит мужу:

— Конечно: я-то получила только девять, а то, которое в навозе, не в счет. Пусть он еще раз бросит камень и еще одно мне стряхнет, тогда дам ему плащ.

— Да яблоко-то еще не вызрело, — отвечает Эзоп.

Ксанф выслушал их обоих, приказал дать Эзопу плащ и говорит:

— Ступай, Эзоп, сейчас на рынок, а то мне невмоготу; потом стряхнешь то яблоко и отдашь хозяйке.

— Непременно, муженек, — говорит хозяйка, — только ты сам не тряси, пускай Эзоп стряхнет, а я тогда и отдам ему плащ.

(77) Ксанф говорит Эзопу:

— Знаешь ли ты, что я — птицегадатель? Ступай за ворота и посмотри, нет ли там какой недоброй птицы. Если же увидишь, что две вороны сидят рядом, тогда сразу зови меня: это сулит удачу тому, кто увидит.

Эзоп вышел и ему повезло: он увидел перед воротами как раз двух ворон рядышком. Бежит к Ксанфу и зовет:

— Хозяин, скорей выходи: две вороны сидят!

— Идем! — говорит Ксанф.

Но пока они выходили, одна ворона улетела, и Ксанф, выйдя, увидел только одну.

— Мерзавец, — говорит Эзоп, — я же тебе сказал: увидишь двух — зови; а ты увидел одну и позвал?

— Другая улетела, хозяин, — объясняет Эзоп.

— Все время ты мне голову морочишь! — кричит Ксанф. — Раздеть его! Плети сюда!

Выпороли Эзопа очень основательно. И еще не кончили его пороть, как приходит раб от приятелей Ксанфа и приглашает философа на обед. Эзоп говорит:

— Хозяин, незаконно меня дерешь!

— Как так незаконно? — спрашивает Ксанф.

Эзоп говорит:

— Ты сказал: кто увидит двух ворон, тому это сулит удачу. Я увидел двух ворон, побежал сказать тебе, а одна тем временем улетела. Ты вышел, увидел только одну, и тебя позвали на обед; а я вышел, увидел двух, и меня выпороли. Что же, после этого не пустое ли дело твое птицегадание?

Подивился Ксанф и говорит:

— Отпустите, хватит его пороть! — А сам пошел на обед.

(77а) Через несколько дней Ксанф позвал Эзопа и говорит:

— Приготовь нам завтрак на славу, сегодня мои ученики придут.

Эзоп приготовил в столовой все, что было надо, а хозяйка тут же отдыхала на ложе. Эзоп ей говорит:

— Хозяйка, посмотри, пожалуйста, за столом, как бы собака чего не утащила.

— Ступай и не беспокойся, — говорит хозяйка, — у меня будут глаза и спереди и сзади.

Эзоп побежал по другим делам, замешкался, а когда опять пришел в столовую, то видит: хозяйка лежит к столу спиною и спит. Испугался он, как бы собака чего не утащила, и вдруг вспомнил, как хозяйка говорила: "У меня глаза и спереди и сзади". Задрал он на ней платье, заголил зад и оставил спать дальше.

Вот приходит к завтраку Ксанф и его ученики и видят: хозяйка лежит, заголившись, и спит. Отворачиваются они от такого срама, а Ксанф Эзопу говорит:

— Что это значит, мерзавец?

— Хозяин, — говорит Эзоп, — я тут замешкался по хозяйству, а хозяйку попросил последить за столом, чтобы собака чего не утащила. Она мне говорит: "Ступай и не беспокойся, у меня будут глаза и спереди и сзади". А теперь, видишь, она заснула: вот я ее и заголил, чтобы она видела стол теми глазами, которые сзади.

— Разбойник! — кричит Ксанф, — сколько раз ты меня уже позорил, а хуже этого — никогда: и меня осрамил, и хозяйку! Только ради гостей я тебя сейчас не трогаю, но ужо погоди, будет время — отлуплю не на жизнь, а на смерть!

(77б) Немного спустя пригласил Ксанф к завтраку философов и риторов, а Эзопу говорит:

— Стань у ворот и смотри, чтоб никто из простых людей не прошел, а одни только ученые!

Подошел час завтрака, Эзоп запер ворота и уселся неподалеку. Вот подходит первый гость, стучит в ворота, а Эзоп его спрашивает:

— Чем собака поводит?

А тот отвечает:

— Хвостом и ушами!

Услышал Эзоп такой хороший ответ, отворил и впустил его, а сам идет к хозяину и докладывает:

— Хозяин, вот пришел к тебе философ, а больше никого ученых не было.

Огорчился Ксанф и подумал, что они его обманули. Но на другое утро пришли они слушать Ксанфа обиженные и говорят:

— Учитель, ты, верно, решил надсмеяться над нами, только самому-то стыдно было, вот ты и поставил у ворот своего негодного Эзопа ругаться на нас и собачиться?

— Что это вам во сне приснилось?

— Мы не спим, — отвечают ученики, — так что дело было наяву.

— Позвать сюда Эзопа! — приказывает Ксанф.

Эзоп явился; Ксанф к нему:

— Отвечай, выродок, ты почему моих друзей и питомцев ругал, оскорблял и гнал с позором вместо того, чтобы с честью впустить в мой гостеприимный дом?

— Хозяин, — говорит Эзоп, — ты же сам мне велел: "Никого неученого не впускай, а только риторов да философов".

— Конечно, пугало ты этакое! — кричит Ксанф. — Что же, по-твоему, это люди неученые?

— Ни на грош, — отвечает Эзоп, — сплошные неучи! Они постучались у ворот, а я сидел во дворе. Я их спрашиваю: "Чем собака поводит?" — и никто из них не сумел ответить. Я увидел, что никакие они не ученые, и не впустил их, а впустил только одного, который мне ответил, как следует, — и показал на вчерашнего гостя.

Услышали ученики такой ответ и согласились, что Эзоп был прав.

(78) Через несколько дней пошел Ксанф с Эзопом гулять за город. Развлекаясь разговором, забрели они на кладбище, и Ксанф для интереса стал читать надгробные надписи. Вдруг Эзоп увидел на одной гробнице беспорядочно вырезанные буквы: ОПДНЗ. Показывает он их Ксанфу и спрашивает:

— Что это такое?

Задумался Ксанф, что это за надпись и что она означает, но ничего не мог сообразить и только зря измучился. Приуныл он от такого неприятного положения: философ, а в простых буквах разобраться не может!

— Эзоп, а ты как думаешь? — спрашивает.

Увидел Эзоп, как он мучится, и тут вдруг Музы в своей божественной милости осенили его разумением. Говорит он:

— Хозяин, а если я по этой надписи для тебя клад найду, что ты мне дашь?

— Половину клада и свободу! — говорит Ксанф.

(79) Услышал это Эзоп, подобрал с земли хороший черепок, отошел в сторонку правей большого дерева, стал копать землю и выкопал большой клад золота. Подносит золото хозяину и говорит:

— Ну, хозяин, исполняй теперь обещание.

— Клянусь богами, — говорит Ксанф, — и не подумаю, пока ты мне не скажешь, как ты догадался, где зарыт клад. Мне интересней догадка, чем находка!

— Слушай, хозяин, — говорит Эзоп. — Тот, кто закопал здесь клад, верно, сам был философом и свое тайное место он скрыл вот за этими буквами. Смотри, от каждого слова он написал здесь первую букву: О — отойдя; П — правей; Д — дерева; Н — найдешь; З — золото.

— Клянусь Зевсом, — говорит Ксанф, — коли ты так умен и догадлив, я тебя на свободу не отпущу!

Видит Эзоп, что хозяин не собирается исполнять обещание, и говорит:

— Тогда, хозяин, я тебя сразу предупреждаю: золото нужно отдать его владельцу.

— Какому такому владельцу? — спрашивает Ксанф.

— Дионисию, правителю Византия, — говорит Эзоп.

— Откуда ты это знаешь? — спрашивает Ксанф.

— Из этих же самых букв, — говорит Эзоп, — в них все сказано.

— Как? — удивляется Ксанф.

— А вот так, — говорит Эзоп. — Слушай: О — отдай; П — правителю; Д — Дионисию; Н — найденное; З — золото.

(80) Ксанф видит, как это у Эзопа складно получается, и говорит:

— Бери, Эзоп, половину золота и помалкивай.

— Я и так должен ее получить, — говорит Эзоп, — и не из милости твоей, а по воле закопавшего.

— Как? — опять удивляется Ксанф.

— По этим самым буквам, — говорит Эзоп. — Слушай: О — откопав; П — поделите; Д — добром; Н — найденное; З — золото.

— Ты великий мудрец! — говорит Ксанф. — Идем скорее домой, поделим золото, и я тебя отпущу на волю.

Но когда пришли они домой, испугался Ксанф, что отпустит он Эзопа, а тот пойдет и расскажет правителю Дионисию о найденном кладе; и приказал он Эзопа связать и держать под замком.

— Бери себе все золото, — говорит Эзоп, — только дай мне свободу.

— Славно придумано! — отвечает Ксанф. — Ты получишь свободу, на свободе потребуешь от меня золота, а с золотом ты наговоришь на меня правителю, — нет уж, не дождешься!

— Смотри, хозяин, — предупреждает Эзоп, — не отпустишь меня по доброй воле — заставят тебя отпустить меня силой.

— Молчать, ничтожество! — отвечает Ксанф.

(81) В то время в городе были выборы, и весь народ собрался в театр. Законохранитель принес книгу с государственными законами и большую печать, положил их перед собранием и говорит:

— Сограждане, вы должны избрать по вашей воле нового законохранителя, дабы он был блюстителем законов и хранил государственную печать для будущих дел.

И вот, между тем как народ обсуждал, кому оказать такое доверие, вдруг с высоты налетел орел, схватил государственную печать и взмыл ввысь. Самосцы были в великом смятении, полагая, что это важный знак немалых бедствий. Тотчас созвали жрецов и гадателей, чтобы истолковать знаменье, но никто не мог этого сделать. Тогда встал среди толпы один старик и сказал:

— Граждане самосцы, зачем нам слушать этих людей, которые набивают брюхо от жертвоприношений и проматывают свое добро, притворяясь благонравными? Разгадать такое знаменье, разумеется, нелегко, нужно превзойти все науки, чтобы с этм справиться. Но ведь у нас есть философ Ксанф, его знает вся Эллада, давайте его и попросим разгадать нам знаменье.

Он сел, а народ шумно обратился к Ксанфу и настойчиво просит его разрешить задачу. (82) Ксанф вышел к собранию, но не нашелся ничего сказать и только попросил отсрочки, чтобы разгадать знаменье. Собрание уже хотело расходиться, как вдруг опять с высоты налетел тот же орел и выронил из когтей большую печать за пазуху одному государственному рабу. Народ попросил Ксанфа заодно истолковать и это второе знамение; Ксанф пообещал и пошел домой мрачный и озабоченный.

(83) Вот приходит он домой и говорит:

— Видно, опять мне надо кланятся Эзопу, чтобы получить разгадку этого знаменья.

Входит и приказывает:

— Позвать сюда Эзопа!

Приводят Эзопа, связанного.

— Развяжите его, — приказывает Ксанф.

— А я не прошу, чтоб меня развязывали! — говорит Эзоп.

— Я тебя развязываю, чтоб и ты мне помог развязаться с одной задачей, — говорит Ксанф.

— Стало быть, ты меня развязываешь только из корысти, — отвечает Эзоп.

— Перестань, Эзоп, — просит Ксанф, — смени гнев на милость.

Развязали Эзопа, он спрашивает:

— Ну, чего тебе надо, хозяин?

Ксанф рассказал ему про знаменья, и Эзоп обещал помочь. (84) Но сперва он решил помучить хозяина. Вот на другое утро он ему и говорит:

— Хозяин, если бы нужно было разгадать слово, как ты говоришь, я в гадатели не гожусь, тут я ничего не понимаю.

Услышал это Ксанф, пришел в отчаянье; и так ему было стыдно перед самосцами, что решил он наложить на себя руки. "Время на размышления у меня уже кончается, — думает он, — и не переживу я, что со всей моей философией я не смог сдержать своего обещания". И, подумав так, дождался он ночи, взял веревку и ушел их дома.

(85) Эзоп из своей каморки, где он спал, увидел, что хозяин в недобрый час вышел из дома, и догодался, в чем тут дело; забыл он свою обиду из-за клада, выскочил и побежал следом. Настиг он его за воротами, когда тот уже привязал веревку к суку и хотел сунуть голову в петлю.

— Стой, хозяин! — закричал Эзоп еще издали.

Обернулся Ксанф и при лунном свете видит: бежит к нему Эзоп.

— Ну, — говорит, — поймал меня Эзоп. Зачем ты, Эзоп, сбиваешь меня с пути истинного?

— Хозяин, — говорит Эзоп, — да где же вся твоя философия? Где же твоя хваленая ученость? Где твое самообладание? Неужели, хозяин, ты такой малодушный и опрометчивый, что от хорошей жизни в петлю лезешь? Опомнись, хозяин!

— Пусти меня, Эзоп, — говорит Ксанф, — лучше мне умереть достойной смертью, чем постыдно влачить бесславную жизнь.

— Вылезай из петли, хозяин, — говорит Эзоп. — Я уж за тебя постараюсь разгадать знаменье.

— Как же это? — спрашивает Ксанф.

Эзоп говорит:

— Ты возьмешь меня с собою в театр; для народа ты придумаешь благовидную отговорку: гаданье — это, мол, недостойно философии; а потом предложишь им меня, будто я твой ученик. Они меня вызовут, и я как раз им все и растолкую.

(86) Так он уговорил Ксанфа.

А на следующий день Ксанф вышел к народу и начал так:

— Так как правила наши устанавливают известные пределы логической философии, <то не могу я быть ни толкователем, ни птицегадателем;> однако в доме у меня есть кому оказать вам достойным образом и эту услугу. И вот я, чтобы не умалить моего философского достоинства, предлагаю вам моего раба, который, пользуясь моими философскими наставлениями, истолкует вам знаменье. — И с этими словами он вывел веперед Эзопа.

(87) Но самосцы едва увидели Эзопа, как начали хохотать и кричать: "Давайте нам другого толкователя знамений! Да этот сам дурное знаменье! Ах он, дикобраз этакий, горшок толстопузый, обезьяний староста, мешок наизнанку, собака в корзинке, кухонный огрызок!" Но Эзоп все это выслушал глазом не моргнув, а потом дождался тишины и начал так:

(88) — Граждане самосцы, что вы глазеете на меня и хохочете? Не на вид надо смотреть, а на ум. Не всегда ведь тот дурак, у кого лишь лицо неказистое. Много есть людей мерзкого вида, но здравого ума. Что у человека рост невелик, видно сразу, а каков у человека ум, никому сразу не видно, так и нечего его ругать. Ведь и врач о больном не по виду судит, а сначала пульс пощупает, потом уж болезнь распознает. Кому придет в голову судить о вине в бочке не на вкус, а на глаз? Муза познается в театре, Киприда — в постели, а ум человеческий — в речах.

Самосцы усышали, что слова его лучше, чем лицо его, и говорят:

— Клянемся Музами, он не дурак и говорить мастер. — И кричат ему: — Не бойся, разгадывай!

Эзоп видит, что его уже не бранят, пользуется случаем и начинает говорить смелее:

(89) — Граждане самосцы, не пристало рабу толковать знаменья перед свободным народом. Поэтому прошу: позвольте мне говорить как свободному человеку и, если мой ответ будет хорош, наградите как свободного человека, а если ответ будет плох, накажите как свободного человека, а не как раба. Дайте свободу речи, чтобы мог я говорить, не боясь за себя!

(90) Самосцы говорят Ксанфу:

— Ксанф, мы просим тебя: отпусти Эзопа на волю!

И председатель говорит Ксанфу:

— Отпусти Эзопа на волю.

— Не хочу, — говорит Ксанф, — уж очень давно он мне служит.

Председатель видит, что Ксанф не согласен, и говорит:

— Получи его цену и передай его мне, а я освобожу его от имени государства.

Припомнил Ксанф, что купил когда-то Эзопа за семьдесят пять денариев, и, чтобы не думали, будто он его освобождает ради денег, вывел он Эзопа вперед и говорит:

— Я, Ксанф, по просьбе самосского народа, отпускаю Эзопа на волю.

(91) После этого Эзоп обратился к народу и говорит:

— Граждане самосцы, пришло время вам самим о себе заботиться и самим о своей свободе задумываться, ибо знаменье вам возвещает войну и рабство. Война придет первой. Знайте, что орел — это царь птиц, так как он сильнее всех. И вот орел налетел, схватил с книги законов государственную печать, знак власти, и бросил ее за пазуху государственному рабу, а это значит, что надежная участь свободы сменится безнадежным игом рабства. Вот вам и разгадка знаменья: несомненно, что некий царь пожелает лишить вас свободы, отменить ваши законы и наложить на вас печать своей власти.

(92) Не успел Эзоп договорить, как является от царя Креза гонец в плаще с белой каймой и спрашивает, где найти правителя Самоса. А услышав, что они ведут народное собрание, входит в театр и подает им грамоту. Те распечатывают грамоту и читают. А было в ней написано вот что:

"Крез, царь лидийский, самосским правителям, совету и народу шлет привет. С этого дня повелеваю вам платить мне подати и налоги, буде же вы не пожелаете, то вся моя сила будет против вас"

(93) Правители посоветовали народу согласиться на требуемые подати, чтобы не навлекать на государство вражду такого сильного царя. А Эзопу после такого исхода знаменья народ оказал почести, как истинному пророку, и попросил его дать совет, что лучше, согласиться или отказаться? На это Эзоп сказал:

— Граждане самосцы, лучшие ваши сограждане посоветовали вам согласиться на подать, что же вы спрашиваете у меня, согласиться или нет? Ведь если я скажу: "Не соглашайтесь", — я буду врагом царю Крезу!

Но народ продолжал кричать:

— Все равно дай совет!

Тут Эзоп сказал:

— Совета я вам не дам, а лучше расскажу басню. (94) Некогда Прометей по повелению Зевса показал людям две дороги, дорогу свободы и дорогу рабства. Дорогу свободы он представил поначалу неровной, узкой, крутой и безводной, усеянной шипами и полной опасностей, к концу же — ровной и гладкой, легкопроходимой, с плодоносными рощами и обилием влаги, чтобы все страдания завершились там отдохновением. А дорогу рабства он представил поначалу ровной и гладкой, поросшей цветами, приятной на вид и полной наслаждений, к исходу же — узкой, крутой и каменистой.

(95) Самосцы поняли из слов Эзопа, что для них лучше, и в один голос закричали гонцу, что они избирают труднейший путь. И гонец, воротившись, доложил царю обо всем, что говорил Эзоп.

Услышав это, Крез созвал войска и велел им вооружаться. Все царские друзья поощряли его к войне и говорили:

— Вперед, государь, вперед на этот остров! Заберем его и оттащим его в Антлантический океан, пусть это будет уроком для остальных народов, чтобы никому не приходило в голову идти против такого великого царя!

Один только царский родич обратился к царю и сказал так:

— Клянусь этой священной диадемой, которой ты себя увенчал, ты не сможешь подчинить себе самосцев, покуда жив и дает им советы названный Эзоп. Отправь грамоту, чтобы они выдали Эзопа, и предложи: "Просите за него что хотите, и я дам вам все, что попросите".

(96) Крез это выслушал и повелел этому советнику самому отправиться на Самос, потому что не было у царя посланца преданнее и разумнее, чем он. Без промедления посланец отплыл на Самос, созвал народное собрание и предложил самосцам лучше выдать Эзопа, чем потерять дружбу царя. И народ сразу стал кричать:

— Бери его, отдаем царю Эзопа!

Но Эзоп вышел к народу и сказал:

— Граждане самосцы, я охотно готов умереть у ног царя; но сперва я вам хочу рассказать басню, а когда я умру, вы ее вырежьте на моем могильном камне. (97) Когда звери еще говорили по-человечьи, была у волков с овцами война. Волки одолевали, и плохо пришлось овцам, но тут на помощь пришли собаки и отогнали волков. Опасаясь собак, волки отправили к овцам посла. Вот приходит этот волк и, став перед народом, говорит овцам, как настоящий оратор: "Если хотите вы, чтобы не было между нами войны, выдайте нам собак, и можете спать спокойно, не боясь никакой вражды". Овцы были глупые, послушались и выдали волкам собак, а волки их растерзали; а прошло немного времени, как достались волкам и овцы. Так и вам, судя по этой басне, не следовало бы выдавать врагу полезных людей.

(98) Самосцы догадались, что басня рассказана для их же пользы, и решили не выдавать Эзопа. Однако Эзоп сам не захотел остаться и вместе с посланцем отправился к царю Крезу.

Когда царь увидел Эзопа, он пришел в ярость и воскликнул так:

— Вот кто, оказывается, не дает мне покорить Самос и мешает собирать с него подати! И добро бы еще это был человек, а не этакое чудище, ошибка рода людского!

На это Эзоп сказал:

— Государь, меня не силой привели сюда, по доброй воле я пришел припасть к твоим ногам. Ты, как человек, неожиданно раненный, кричишь, внезапно почуяв боль. Но раны лечат врачи, а от гнева исцелит мое слово. Если я погибну у твоих ног, это омрачит твое царствование, потому что с этих пор от друзей ты уже не дождешься добрых советов: они увидят, как погибают те, кто желает тебе добра, и будут советовать только вредное для твоей царской власти.

(99) Подивился царь на Эзопа и с улыбкой сказал:

— Продолжай, и расскажи мне какую-нибудь притчу о человеческой судьбе.

Эзоп сказал:

— Когда животные еще говорили по-человечьи, один бедняк, которому нечего было есть, ловил кузнечиков, которых называют цикадами, сушил их и продавал по дешевке. Однажды поймал он такого кузнечика и хотел убить. Но тот, видя, что ему грозит, обратился к человеку так: "Не казни меня напрасно, ведь я не делаю вреда ни колосьям, ни сучьям, ни листьям, я только двигаю в лад крыльями и лапками, рождая сладкие звуки прохожим на утеху". Человека тронула такая речь, и он отпустил его в родные кущи. Вот так и я припадаю к ногам твоим. Смилуйся надо мной! Я человек не сильный и не буду помехой твоим воинам; я человек некрасивый и не буду клеветником, обольщающим судей пригожим видом. Телом я убог и только рождаю разумные речи, несущие пользу смертным.

(100) Царя тронула такая речь, и он сказал:

— Дарую тебе жизнь: проси чего хочешь, и я сделаю.

— Помирись с самосцами.

— Мирюсь, — сказал царь.

И Эзоп, упав ему в ноги, благодарил его.

Тут Эзоп записал для царя свои притчи и басни, которые и сейчас ходят под его именем, и оставил их в царском книгохранилище. Потом он получил от царя грамоты к самосцам, где царь писал, что примиряется с ними ради Эзопа, и с богатыми дарами отплыл на Самос. Здесь он созвал народное собрание и огласил царские грамоты. И самосцы, узнав, что это благодаря Эзопу Крез с ними заключает мир, назначили ему великие почести, а то место, где было дело, назвали "Эзопеон". А Эзоп принес жертву Музам и посвятил им храм, где были их статуи, а посредине — статуя Мнемозины, а не Аполлона. И с этих пор Аполлон разгневался на него, как некогда на Марсия.

(101) Много лет жил Эзоп на Самосе, много снискал там почестей, а потом решил поездить по свету. Всюду он вел беседы в училищах, ему платили большие деньги; так он объехал всю землю и прибыл наконец в Вавилон, где царем в это время был Ликург. Там он рассуждал о философии, и вавилоняне провозгласили его великим человеком. Самому царю он пришелся по душе за его нрав и разум, и назначил царь его своим казнохранителем.

(102) В те времена у царей был обычай получать друг с друга дань в войне умов: они не ходили в походы и сраженья, а посылали друг другу в письмах философические задачи, и кто не мог решить, тот платил дань пославшему. Эзоп решал все присылаемые Ликургу задачи и тем снискал ему громкую славу; а когда он сам через Ликурга посылал задачи другим царям, те не могли ответить и платили дань. Так вавилонское царство сильно расширилось и покорило себе не только варварские народы, но и многие области вплоть до самой Греции.

(103) В Вавилоне Эзоп свел знакомство с одним знатным юношей и усыновил его, так как своих детей у него не было. Царю он его представил как наследника собственной мудрости и много заботы положил на его воспитание. Однако юноша слишком много возомнил о себе. Он понравился царской наложнице, слюбился с нею и был счастлив, хотя Эзоп, видя это, много раз сурово грозил ему, что коснуться царской женщины — значит идти на верную смерть. (104) Юноше стали обидны слова Эзопа, и вот, подстрекаемый друзьями, он решил оболгать Эзопа перед царем. Он написал подложное письмо от имени Эзопа к врагам царя с обещанием помочь им, запечатал это письмо печатью Эзопа и отдал Ликургу с такими словами:

— Вот каков твой преданный друг: смотри, как он ищет погибели твоему царству!

Царь увидел Эзопову печать, поверил, вспыхнул гневом и приказал Гермиппу, начальнику стражи, казнить Эзопа как изменника. Однако тот не казнил его, потому что был ему верный друг. Царю он доложил, что Эзоп погиб, а сам тайно от всех скрывал его в тюрьме. А казнохранителем вместо Эзопа стал Гелий.

(105) Прошло немного времени, и вот египетский царь Нектанебон, прослышав о гибели Эзопа, присылает к Ликургу послов с письмами, а в письмах задача; он знал, что после Эзопа уже никто в Вавилоне не сумеет ее решить. А задача была такая:

"Нектанебон, царь Египта, Ликургу, царю Вавилона, шлет привет. Задумал я построить высокую башню, чтобы не касалась она ни земли, ни неба. Пришли мне людей ее строить и человека, который бы ответил на мои вопросы, и я буду платить тебе дань <с моей столицы десять лет; если же не пришлешь, то ты мне плати дань> со всей твоей страны десять лет".

(106) Прочитал Ликург это письмо, и горько ему стало от такого внезапного оборота. Вот созвал он своих советников, и Гермиппа среди них, и спрашивает:

— Можете вы решить задачу о башне, или придется отрубить вам всем головы?

— Нет, — говорят советники, — не знаем мы, как построить башню, чтобы не касалась она ни земли, ни неба.

А один, кто был более робок, тот говорит:

— Государь, все, что ты прикажешь, мы готовы выполнить, но такого мы не можем и не умеем: смилуйся же над нами.

Разгневался царь и приказал страже казнить их всех. А сам стал бить себя по лицу, рвать на себе волосы и оплакивать Эзопа.

— Ах, — говорил он, рыдая, — лучший оплот моего царства погубил я по собственному неразумию! — И не брал больше в рот ни еды, ни питья.

(107) Уидел начальник стражи, в какой беде оказался царь, и решил, что настала пора исправить его ошибку. Говорит он:

— Государь мой, я знаю: пришел нынче мой последний день.

— В чем дело? — спрашивает его Ликург.

— Я ослушался царского приказа, — говорит тот, — и теперь горе моей бедной голове!

— Что же такое у тебя на совести? — спрашивает царь.

— Эзоп жив, — отвечает начальник стражи.

Услыхав такую неожиданную весть, возликовал Ликург и говорит Гермиппу:

— О, если это правда, что Эзоп жив, то я хотел бы этот твой последний день превратить в вечность: ведь, спасая Эзопа, ты спас меня самого! Но ты не останешься без награды, отныне ты будешь зваться Царским спасителем. — И тотчас приказывает привести Эзопа.

Вот является Эзоп. бледный, косматый и грязный от долгого заточения; и сначала царь отвратил лицо свое и зарыдал, а потом повелел приодеть его, приубрать его и привести для царской ласки. (108) И когда Эзоп пришел в себя, то вошел он к царю, обласкал его царь, а Эзоп ему рассказал, как оболгал его приемный сын, и клятвою подтвердил истинность своих слов. Царь тотчас хотел казнить Гелия за такой умысел против отца, но Эзоп его отговорил: если Гелий умрет, сказал он, то смерть прикроет позор его жизни, если же он останется жить, то сам себе будет живым угрызеньем совести. Согласился царь его помиловать и сказал Эзопу:

— Вот прочти, что пишет нам царь Египта.

Прочитал Эзоп задачу, улыбнулся и говорит:

— Ответь ему так: "И строителей для башни, и ответчика для вопросов пришлю к тебе, как только минет зима".

Царь так и написал и отправил письмо с посланцами в Египет.

Эзопа царь вновь сделал своим казнохранителем, а Гелия отдал ему самому на суд. Эзоп призвал к себе юношу и произнес ему наставление. Вот что он сказал:

(109) — Сын мой Гелий, выслушай мои слова, хоть ты и раньше на них воспитывался, а отплатил за них злой неблагодарностью. Услышь их вновь и сбереги, как доверенный клад.

Первым делом чти богов подобающим образом. Затем чти царя, ибо царская власть и божеская равны. Чти наставника своего наравне с родителями: родителей тебе дала природа, наставник же любит тебя по доброй воле, и за это ты должен быть ему вдвойне благодарен.

Твоя повседневная пища пусть будет хороша и достаточна, чтобы у тебя хватало и здоровья и сил для завтрашней работы. Когда ты при царском дворе, то все, что ты слышишь, пусть в тебе и умрет, чтобы самому тебе не пришлось безвременно умереть.

С женою будь хорош, чтобы не захотелось ей испытать и другого мужчину: легкомыслен женский род, и лестью можно его удержать от ошибок.

За вином не выставляй напоказ свою ученость: разглагольствования твои будут неуместны, и тебя осмеют. Язык держи на привязи.

Если кому-нибудь везет, не завидуй ему, а порадуйся с ним вместе, и его удача будет твоей; а кто завидует, тот себе же делает хуже.

Заботься о рабах, уделяй им от своего добра, пусть они не только покорствуют хозяину, но и почитают в тебе благодетеля.

Владей собой.

Не стыдись учиться и в зрелом возрасте: лучше научиться поздно, чем никогда.

Не открывайся жене и не делись с нею никакими тайнами: в супружеской жизни жена — твой родственник, который всегда при оружии и все время измышляет, как бы тебя подчинить.

(110) Живи тем, что у тебя есть, а сегодняшний излишек сохраняй на завтра: лучше добро оставить врагам, чем самому побираться по друзьям.

С кем приходится иметь дело, с теми будь сговорчив и учтив: ведь и собака, виляя, видит ласку, а кусаясь — палку.

Старайся стать разумным, а не богатым: богатства можно лишиться, разумность всегда с тобой.

В счастье не будь злопамятен, а относись к недругам по-доброму, и они раскаются, увидев, какого человека обижали. Если можешь оказать милость, не медли: действуй и помни, что судьба переменчива.

Сплетника и болтуна, будь это даже твой брат, изведав, тотчас гони прочь: он болтает не из добрых чувств, а чтобы выдать другим твои слова и дела.

Если много денег — не радуйся, если мало — не горюй.

Так сказал Эзоп и расстался с юношей. Однако Гелий так раскаивался в своем поступке и так мучился, думая о его наставлениях, что покончил с собою, отказавшись от пищи. Эзоп его оплакал и похоронил с пышностью.

(111) После этого Эзоп несколько птицеловов и велел им поймать четырех орлов. Когда орлов поймали, он выщипал им длинные перья, маховые, и распорядился их кормить и учить, чтобы они носили на себе мальчиков. И когда перья снова отросли, орлы уже носили на себе мальчиков, взлетали с ними в воздух, а мальчики к ним привязывали веревки и веревками направляли, в какую сторону лететь. А когда наступило лето, Эзоп простился с царем и отчалил в Египет — вместе с орлами, с мальчиками, со множеством рабов и всякого снаряжения, чтобы удивить египтян.

(112) Когда он приехал в Мемфис, то царю Нектанебону доложили, что к нему прибыл Эзоп. Встревожился царь при этой вести, созвал своих советников и говорит:

— Господа. я послал письмо Ликургу с вызовом, но весть о смерти Эзопа обманула меня. — И распорядился, чтобы Эзоп сошел с корабля.

На следующий день Эзоп явился приветствовать царя. А Нектонебон приказал всем своим наместникам и военачальникам облачиться в белое и сам надел белое покрывало, а на голову — рога, воссел на трон и велел впустить Эзопа. (113) Изумился Эзоп при таком виде, а царь его спрашивает:

— На кого я похож и каковы мои спутники?

— Ты подобен луне, — отвечает Эзоп, — а спутники твои — звездам: <как луна сияет среди иных светил, так ты в твоем двурогом уборе являешь вид луны, а спутники твои — окружающих ее звезд.

При таких словах подивился Нектанебон и богато одарил Эзопа.

(114) На лругой день Нектанебон облачился в порфирное одеяние, взял в руки цветы, воссел на трон среди своих приближенных и велел впустить Эзопа. Вошел Эзоп, а царь его спрашивает:

— На кого я похож с моими спутниками?

— Ты похож на весеннее солнце, — говорит Эзоп, — а спутники твои — на плоды земные: как властелин, ты радуешь взор пурпурным блеском, а расцветающая земля несет тебе свои плоды.

Подивился царь его уму и одарил его.>

(115) На третий день Нетанебон облачился в белое одеяние, приближенных одел в багрец и воссел на трон. Вошел Эзоп, и опять царь спрашивает:

— На кого я похож?

— Ты подобен солнцу, — отвечает Эзоп, — а спутники твои — лучам его: как солнце сияет нам блистательно и ясно, так и ты являешь свой чистый блеск взирающим на тебя и светел, как солнце, а спутники твои огнецветны, как лучи его.

Подивился ему царь и ответил:

— Вот каково мое владычество; не ясно ли, что Ликург передо мною — ничто?

Но Эзоп улыбнулся и ответил:

— Не произноси его имя всуе: настолько выше тебя Ликург, насколько Зевс выше Вселенной. Это он заставляет солнце и луну сиять, а времена года сменять друг друга. Если же он гневается, то сотрясет свою храмину, низвергает страшный гром и ужасную молнию, а земля колеблется землетрясением. Так и Ликург блеском своего владычества темнит и помрачает твой блеск, ибо все принижается перед его величием.

(116) Увидел Нектанебон, как тонок его ум и как ловок язык, и спрашивает:

— Привез ли ты мне тех, кто построит башню?

— Они готовы, — отвечает Эзоп. — укажи им только место.

Изумился царь, вышел с Эзопом за город и показал ему размеры постройки. Эзоп по углам этого пространства расставил своих орлов и велел мальчикам сесть на них и взлететь на воздух. Взлетели они и с высоты закричали:

— Подавайте сюда глину, балки, кирпичи и всю строительную снасть!

— Как! — воскликнул Нектанебон. — Что это за крылатые люди?

— У царя Ликурга, — отвечает Эзоп, — и такие есть крылатые люди! Так ужели ты, человек, станешь тягаться с владыкой, что равен богам?

Говорит Нектанебон:

— Ты победил, Эзоп! Однако ответь мне еще на мой вопрос.

— Спрашивай, о чем пожелаешь, — говорит Эзоп.

(117) — Есть у меня, — говорит Нектанебон, — кобылицы, привезенные из Греции; так вот, стоит им заслышать ржанье жеребцов из Вавилона, как они родят, недоносив.

— Хорошо, — говорит Эзоп, — я тебе отвечу завтра.

Пошел Эзоп домой и приказал слугам поймать ему живую кошку. <Поймали ему самую большую кошку и стали у всех на глазах стегать ее бичем.> Увидали это египтяне, сбежались к дому Эзопа и подняли крик. Эзоп велел отпустить кошку. Но египтяне бросились к царю и стали громко жаловаться на Эзопа. Позвал царь к себе Эзопа и, когда тот явился, говорит ему:

— Нехорошо ты делаешь! Кошка — это образ святой богини Бубастис, и египтяне ее почитают.

(118) А Эзоп отвечает:

— Нынче ночью эта кошка позарилась на добро царя Ликурга: был у него молодой петушок, храбро бился и время царю выкликал, а эта кошка нынче ночью его задушила.

— И не стыдно тебе так лгать? — спрашивает Нектанебон. — Да как же может кошка за одну ночь добраться до Вавилона?

— А как же могут, — говорит Эзоп, — здешние кобылы слышать наших жеребцов, да еще и родить, недоносив?

Увидел царь, как умен Эзоп, и стал бояться, что не переспорит его, и тогда придется ему платить дань царю Ликургу.

(119) Послал он в город Гелиополь за прорицателями, которые и в явлениях природы были сведущи; посовещался с ними об Эзопе, а потом велел прийти к нему на пир, вместе с Эзопом. В положенный час пришли гости на пир, возлегли за столом, и вот один из гелиопольских жрецов говорит Эзопу:

— Бог прислал нас задать тебе задачи, чтобы ты их разрешил.

— Клевещете вы и на себя, и на вашего бога, — говорит Эзоп, — ибо если он бог, то ему должна быть открыта всякая мысль всякого человека. Но спрашивайте меня о чем угодно.

(120) Говорят жрецы:

— Есть на свете храм, а в храме столб, а на столбе двенадцать городов, а над каждым в кровле тридцать балок, а вокруг каждой балки бегут две женщины.

Отвечает Эзоп:

— Такую задачу у нас и ребенок решит. Храм — это мир, потому что в нем заключено все; столб — это год, потому что он стоит непоколебимо; двенадцать городов на нем — это месяцы, потому что они все время заняты своими гражданскими делами; тридцать балок над ними — это тридцать суток, покрывающих время; две женщины — это день и ночь, потому что они все время спешат друг за другом.

С тем и стали они из-за стола.

(121) На следующий день царь Нектанебон созвал своих советников на совет и говорит:

— Что же, как видно, из-за этого мерзкого урода придется мне дань платить царю Ликургу?

А один из советников говорит:

— Зададим ему вот такую задачу: "Что такое то, чего мы не видели и не слышали?" И что бы он на это ни выдумал, мы ответим, что видели это и слышали; ему некуда будет деваться, и мы выиграем.

Царю понравилось, и он уже решил, что победа в его руках. Вот приходит к нему Эзоп, и Нектанебон ему говорит:

— Еще разреши мне одну задачу, и я буду платить дань Ликургу. Назови нам то, чего мы не видели и не слышали.

— Дай мне три дня на размышление, — говорит Эзоп, — и я отвечу.

Вышел Эзоп от царя и стал раздумывать: "Что бы я ни назвал, они ведь скажут, что это видели". (122) Но он был великий хитрец; и вот он садится и делает сам долговую расписку такого содержания: "Царь Нектанебон получил в долг от царя Ликурга тысячу талантов золота", а срок платежа помечает такой, который уже прошел.

Прошли три дня, идет Эзоп к царю Нектанебону, а тот уже сидит среди своих советников и предвкушает, как Эзопу некуда будет податься. Вынимает Эзоп расписку и говорит:

— Прочти-ка этот договор!

Советники царя Нектанебона говорят, не краснея:

— А мы не раз его видели и о нем слышали!

— Что ж, — говорит Эзоп, — я рад, если вы будете свидетелями. Тогда платите эти деньги тут же на месте, потому что срок расписки давно прошел.

Слышит это царь Нектанебон и говорит:

— Как? Вы свидетельствуете долг, которого я никогда и не думал делать?

— Нет, нет, — говорят советники, — мы его не видели и о нем не слышали.

— А коли вы так думаете, — заявляет Эзоп, — то вот вам и решение задачи.

(123) Говорит Нектанебон:

— Счастлив царь Ликург, что в его царстве живет подобная мудрость!

Заплатил он Эзопу дань за три года, отпустил и дал ему письмо с просьбой о мире. А Эзоп вернулся в Вавилон, передал Ликургу деньги и рассказал царю все, что с ним было в Египте. И Ликург приказал поставить золотую статую Эзопа среди Муз, а в честь Эзоповой мудрости устроил великолепный праздник.

(124) Но Эзопу хотелось побывать в Дельфах, и вот он распрощался с царем, пообещал вернуться потом к нему в Вавилон и жить здесь до конца жизни, а сам поехал по греческим городам, всюду показывая свою мудрость и ученость. Наконец приехал он в Дельфы и начал там выступать. Народ поначалу слушал его с удовольствием, но платить за это не платил.

Между тем Эзоп заметил, что от местных овощей здесь лица у людей землистые, и сказал им:

— Листьям древесным в дубраве подобны сыны человеков! (125) — А потом в насмешку над ними сказал так: — Вы, дельфийцы, похожи на бревно, которое носит по морю: если смотреть издали, как оно плавает по волнам, можно подумать , что это что-то стоящее, а стоит подойти поближе — и увидишь, что это дрянь, за которую и гроша не дашь. Так и я издали дивился на ваш город и думал, что вы богаты и благородны, но теперь вижу, что ошибся и в вас, и в вашем городе: ничего в вас не видно хорошего, живете вы хуже всех людей на свете и ведете себя так, что и предков своих превзошли.

— О каких это ты предках говоришь? — спрашивают его дельфийцы.

(126) — Рабы ваши предки, — говорит Эзоп, — а коли вы того не знаете, узнайте. Издавна у греков повелось: захватив неприятельский город, десятую часть добычи отсылать в дар Аполлону — и от каждой сотни быков десяток, и от коз, и от всего остального, будь то деньги, будь то рабы или рабыни. От этих-то рабов вы и родились, и стало быть, и сами вы люди не свободные, а все равно как невольники: по рождению своему вы — рабы всех эллинов, вместе взятых. — Так сказал Эзоп и стал собираться прочь.

(127) Правители города услышали, какого о них мнения Эзоп, и подумали: "Если мы позволим ему уйти, он пойдет по другим городам и будет предо всеми нас порочить!" И решили они коварно с ним расправиться; а помогал им сам Аполлон, которого Эзоп прогневал, не поставив на Самосе его статую среди Муз. Благовидного предлога у них не было, и, чтоба за Эзопа не заступились другие паломники, они измыслили хитрость. Выждав, пока раб у дверей Эзопа заснет, они сделали злое дело: спрятали в поклаже Эзопа золотую чашу из храма. А Эзоп об этом ничего не знал.

Вот пустился Эзоп своей дорогой в Фокиду. (128) А дельфийцы бросились за ним по пятам, связали его и привели обратно в город.

— За что вы меня связали? — взывает Эзоп.

— Ты украл из храма золото! — говорят они ему.

Эзоп, не зная за собой никакой вины, со слезами им говорит:

— Казните меня, если хоть что-нибудь у меня найдете!

Дельфийцы перерыли его поклажу, нашли чашу, показали всему городу и выставили Эзопа на позор м побоями и бранью. Понял Эзоп, что чаша была подброшена нарочно, стал говорить об этом дельфийцам, но те не слушали. Говорит им Эзоп:

— Вы люди, так и заботьтесь о людских делах, а боги о своих сами позаботятся.

Но они бросили его в тюрьму и собирались казнить. Увидел Эзоп, что спасенья нет, и говорит:

— Я смертный человек, и от судьбы не мне не уйти.

(129) Был у Эзопа один друг; он уговорил стражу, пришел к Эзопу и со слезами на глазах воскликнул:

— Что же это с нами такое!

На это Эзоп рассказал ему басню:

— У одной женщины умер муж, она сидела на его могиле и горько плакала. Крестьянин, пахавший в поле, увидел ее и почувствовал желание. Вот оставил он своих быков на пашне, подошел к ней и притворился, что тоже горько плачет. Перестала женщина рыдать и спросила его: "О чем горюешь?" Пахарь говорит: "Была у меня жена, добрая и умная, а теперь вот умерла она, и когда я плачу, мне становится легче". — "И я, — говорит женщина, — потеряла моего милого мужа и тоже плачу, чтобы стало легче". Тогда он ей и говорит: "Если у нас у двоих одна и та же горькая доля, отчего бы нам не подружиться? Я тебя буду любить, как мою покойницу, а ты меня люби, как своего мужа". Такими речами и убедил он ее. Но пока они любились, пришел вор, отпряг у мужика быков и угнал. Встал пахарь, увидел, что быков его след простыл, и стал рыдать уже по-настоящему. Спрашивает опять его женщина: "О чем горюешь?" А он отвечает: "Эх, женщина, вот теперь мне и вправду есть о чем горевать!" Зачем же спрашивать, о чем я горюю, коли сама видишь, что за напасть со мною приключилась!

(130) Горестно спрашивает друг Эзопа:

— С какой же стати ты вздумал оскорблять здешний народ в его родном городе, да еще когда сам был всецело у них в руках? Где твоя мудрость? Где твоя ученость? Ты давал наставления и народам, и городам, а для себя самого не нашел?

На это Эзоп рассказал ему другую басню:

(131) — У одной женщины была глупая дочь, и мать все время молила богов наставить ее дочку на ум, а дочь все это слышала. Вот однажды поехали они в деревню. Мать осталась в хижине, а дочь вышла за ворота и увидела, как мужчина насиловал ослицу. Спросила она: "Что ты делаешь?" А он в ответ: "На ум ее наставляю". Вспомнила глупая, о чем мать молилась, и говорит: "Наставь и меня на ум". Тот гордо отказывается: "От женщин, говорит, никогда не увидишь благодарности". А она ему: "Не говори так, добрый человек; мать моя так уж отблагодарит тебя и заплатит, сколько попросишь: она ведь только и мечтает, чтобы меня наставили на ум". Тот и лишил ее невинности; а она, обрадовавшись, бежит к матери и кричит: "Ну, вот и наставили меня на ум!" — "Как же это случилось?" — спрашивает мать. Объясняет ей глупая: "Один мужчина наставил в меня одну штуку, большую, толстую и красную, и двигал ею туда-сюда". Услышала мать такое объяснение и говорит: "Эх, дочка, знать, ты и того ума лишилась, какой был у тебя!" Вот и я, друг мой, как пришел в Дельфы, так и лишился даже того ума, какой был.

И с горькими слезами друг Эзопа пошенл от него прочь.

(132) Дельфийцы пришли к Эзопу и сказали:

— Сегодня ты будешь сброшен со скалы: так порешили мы тебя казнить за святотатство и злоязычие, ибо погребения ты не достоин. Приготовься к смерти.

Эзоп слышит эти угрозы и говорит:

— Послушайте-ка басню.

Они разрешили ему говорить, и он начал:

(133) — Когда животные еще умели разговаривать, одна мышь подружилась с лягушкой и пригласила ее на угощенье. Привезла она ее в большую кладовую, где были и хлеб, и мясо, и сыр, и оливки, и фиги, и говорит: "Ешь на здоровье!" Угостившись хорошенько, лягушка говорит: "Приходи и ты ко мне на угощенье, я тебя приму не хуже". Вот привела она мышку к пруду и говорит: "Плывем!" — "А я не умею плавать", — говорит ей мышь. "Ничего, я тебя научу", — говорит лягушка. Привязала она ниткой мышиную лапку к своей и прыгнула в пруд, а мышку потянула за собой. Захлебываясь, сказала мышь: "Я умираю, но и мертвая отомщу тебе!" Тут лягушка нырнула, и мышь утонула. Но когда ее тело всплыло и лежало на волнах, налетел ворон и схватил мышь, а с нею и привязанную лягушку: сперва сожрал мышь, а потом добрался и до лягушки. Так отомстила мышь лягушке. Вот и я, граждане, если вы меня убьете, стану вашей злой судьбой: и лидийцы, и вавилоняне, и едва ли не вся Эллада пожнет плоды моей смерти.

(134) Так сказал Эзоп, но дельфийцы его не послушались и потащили его на скалу. Эзоп вырвался и убежал в святилище Муз, но и тут над ним никто не сжалился. Тогда он сказал тем, кто вел его силою:

— Граждане дельфийцы, не надо презирать это святилище. (135) Так же вот однажды заяц, спасаясь от орла, прибежал к навозноу жуку и попросил заступиться за него. Жук просил орла прислушаться к его заступничеству, именем Зевса убеждая орла не презирать его ничтожества. Но орел крылом отшвырнул жука, схватил зайца, растерзал и сожрал. (136) Возмутился жук, полетел следом за орлом, высмотрел его гнездо, где лежали орлиные яйца, и разбил их, а сам улетел. Вернулся орел, пришел в ярость, хотел найти и растерзать злодея; а на другой год он снес яйца на более высоком месте. А жук опять прилетел, опять их разбил и скрылся. Горько сетовал орел, говоря, что Зевс в гневе решил перевести орлиный род. (137) И на следующий год несчастный орел не в гнездо уже снес свои яйца, а взлетел на Олимп и положил их на колени Зевсу: "Два раза уже погибали мои яйца, в третий раз я вверяю их тебе: спаси их". Узнал об этом жук, ухватил навозный ком, взлетел к Зевсу и стал летать у самого его лица. Увидел Зевс нечистую тварь, вскочил с отвращением и забыл, что на коленях у него лежали яйца; яйца и разбились. (138) Тут понял Зевс, что жук мстит за обиду, и, когда вернулся к нему орел, сказал ему: "Поделом потерял ты свои яйца за то, что обидел жука". А жук добавил: "Не только меня он обидел, но и тебя жестоко оскорбил: ведь я заклинал его твоим именем, а он не побоялся и убил моего просителя. И теперь я не успокоюсь, пока не отомщу ему полной местью". (139) И тогда Зевс, чтобы не перевелся орлиный род, попросил жука сменить гнев на милость; но жук не согласился, и пришлось Зевсу устроить, чтобы орел нес яйца в другое время, когда жуки не летают. Вот и вы, граждане дельфийцы, не оскверняйте это святилище, где я искал спасения, хоть и невелик его храм: помните о навозном жуке и чтите Зевса — Гостеприимца Олимпийского".

(140) Дельфийцев это не остановило, они отвели его на скалу и поставили над обрывом. Увидел Эзоп, что пришел его час, и говорит:

— Уговариваю я вас на все лады, и все понапрасну: поэтому дайте мне сказать хотя бы только басню. Один крестьянин прожил всю свою жизнь в деревне и ни разу не был в городе. Вот он и попросил детей на старости лет отпустить его посмотреть город, покуда он жив. Запрягли ему домашние в телегу ослов и сказали: "Ты их только погоняй, а они уж сами тебя довезут до города". Но по дороге застигла его ночь и непогода, ослы заблудились и завезли его на самй край какого-то обрыва. Увидел он, в какую беду попал, и воскликнул: "Владыка Зевс, и за что мне такая злая гибель? Добро бы еще от лошадей, а то ведь от негодных ослов!" Вот и мне обидно, что я погибаю не от достойных людей, а от рабского отродья.

(141) И наконец, уже готовый броситься с обрыва, рассказал он еще одну басню:

Один человек влюбился в собственную дочь; и до того довела его страсть, что он отослал свою жену в деревню, а дочь схватил и овладел ею насильно. Сказала дочь: "Нечестиво твое дело, отец: лучше бы я ста мужчинам досталась, чем одному тебе". Так и я вам говорю,> граждане дельфийцы: лучше бы мне скитаться по Сирии, Финикии, Иудее, чем нежданно и негаданно погибнуть здесь от ваших рук.

Но дельфийцы стояли на своем. (142) И тогда Эзоп проклял их, призвал Феба, водителя Муз, в свидетели своей неповинной гибели, бросился вниз с края обрыва и так окончил свою жизнь.

А дельфийцев потом постигла чума, и оракул Зевса вещал им, что они должны искупить убийство Эзопа. Об этом услышали люди и по всей Элладе, и в Вавилоне, и на Самосе и отомстили за Эзопову смерть.

Таково происхождение, воспитание, деяния и конец Эзопа.

Орел и лисица решили жить в дружбе и сговорились поселиться рядом, чтобы от соседства дружба была крепче. Орел свил себе гнездо на высоком дереве, а лисица родила лисят под кустами внизу. Но вот однажды вышла лиса на добычу, а орел проголодался, слетел в кусты, схватил ее детенышей и со своими орлятами их сожрал. Вернулась лисица, поняла, что случилось, и горько ей стало — не столько оттого, что дети погибли, сколько оттого, что отомстить она не могла: не поймать было зверю птицы. Только и оставалось ей издали проклинать обидчика: что еще может делать беспомощный и бессильный? Но скоро орлу пришлось поплатиться за попранную дружбу. Кто-то в поле приносил в жертву козу; орел слетел к жертвеннику и унес с него горящие внутренности. И только донес он их до гнездовья, как дунул сильный ветер, и тонкие старые прутья всполыхнули ярким пламенем. Упали опаленные орлята наземь — летать они еще не умели; и тогда лисица подбежала и съела их всех на глазах у орла.

Басня показывает, что если предавшие дружбу и уйдут от мести обиженных, то от кары богов им все равно не уйти.

Орел слетел с высокой скалы и унес из стада ягненка; а галка, увидя это, позавидовала и захотела сделать то же самое. И вот с громким криком бросилась она на барана. Но, запутавшись когтями в руне, не могла она больше подняться и только била крыльями, пока пастух, догадавшись, в чем дело, не подбежал и не схватил ее. Он подрезал ей крылья, а вечером отнес ее своим детям. Дети стали спрашивать, что это за птица? А он ответил: "Я-то наверное знаю, что это галка, а вот ей самой кажется, будто она — орел".

Соперничество с людьми вышестоящими ни к чему не приводит и неудачами только вызывает смех.

Орел гнался за зайцем. Увидел заяц, что ниоткуда нет ему помощи, и взмолился к единственному, кто ему подвернулся, — к навозному жуку. Ободрил его жук и, увидев перед собой орла, стал просить хищника не трогать того, кто ищет у него помощи. Орел не обратил даже внимания на такого ничтожного заступника и сожрал зайца. Но жук этой обиды не забыл: неустанно он следил за орлиным гнездовьем и всякий раз, как орел сносил яйца, он поднимался в вышину, выкатывал их и разбивал. Наконец орел, нигде не находя покоя, искал прибежища у самого Зевса и просил уделить ему спокойное местечко, чтобы высидеть яйца. Зевс позволил орлу положить яйца к нему за пазуху. Жук, увидав это, скатал навозный шарик, взлетел до самого Зевса и сбросил свой шарик ему за пазуху. Встал Зевс, чтобы отрясти с себя навоз, и уронил ненароком орлиные яйца. С тех самых пор, говорят, орлы не вьют гнезд в ту пору, когда выводятся навозные жуки.

Басня учит, что никогда не должно презирать, ибо никто не бессилен настолько, чтобы не отомстить за оскорбление.

Соловей сидел на высоком дубе и, по своему обычаю, распевал. Увидел это ястреб, которому нечего было есть, налетел и схватил его. Соловей почувствовал, что пришел ему конец, и просил ястреба отпустить его: ведь он слишком мал, чтобы наполнить ястребу желудок, и если ястребу нечего есть, пусть уж он нападает на птиц покрупней. Но ястреб на это возразил: "Совсем бы я ума решился, если бы бросил добычу, которая в когтях, и погнался за добычей, которой и не видать".

Басня показывает, что нет глупее тех людей, которые в надежде на большее бросают то, что имеют.

В Афинах один человек задолжал, и заимодавец требовал с него долг. Сперва должник просил дать ему отсрочку, потому что у него не было денег. Не добившись толку. вывел он на рынок свою единственную свинью и стал продавать в присутствии заимодавца. Подошел покупатель и спросил, хорошо ли она поросится. Должник ответил: "Еще как поросится! даже не поверишь: к Мистериям она приносит свинок, а к Панафинеям кабанчиков". Изумился покупатель на такие слова, а заимодавец и говорит ему: "Что ты удивляешься? погоди, она тебе к Дионисиям и козлят родит".

Басня показывает, что многие ради своей выгоды готовы любые небылицы подвердить ложной клятвою.

Пастух выгнал своих коз на пастбище. Увидав, что они пасутся там вместе с дикими, он вечером всех загнал в свою пещеру. На другой день разыгралась непогода, он не мог вывести их, как обычно, на луг, и ухаживал за ними в пещере; и при этом своим козам он давал корму самую малость, не умерли бы только с голоду, зато чужим наваливал целые кучи, чтобы и их к себе приручить. Но когда непогода улеглась и он опять погнал их на пастбище, дикие козы бросились в горы и убежали. Пастух начал их корить за неблагодарность: ухаживал-де он за ними как нельзя лучше, а они его покидают. Обернулись козы и сказали: "Потому-то мы тебя так и остерегаемся: мы только вчера к тебе пришли, а ты за нами ухаживал лучше, чем за старыми своими козами; стало быть, если к тебе придут еще другие, то новым ты отдашь предпочтенье перед нами".

Басня показывает, что не должно вступать в дружбу с теми, кто нас, новых друзей, предпочитает старым: когда мы сами станем старыми друзьями, он опять заведет новых и предпочтет их нам.

Кошка прослышала, что на птичьем дворе разболелись куры. Она оделась лекарем, взяла лекарские инструменты, явилась туда и, стоя у дверей, спросила кур, как они себя чувствуют? "Отлично! — сказали куры, — но только когда тебя нет поблизости".

Так и среди людей разумные распознают дурных, даже если те и прикинутся хорошими.

Баснописец Эзоп однажды на досуге забрел на корабельную верфь. Корабельщики начали смеяться над ним и подзадоривать. Тогда в ответ им Эзоп сказал: "Вначале на свете были хаос да вода. Потом Зевс захотел, чтобы миру явилась и другая стихия — земля; и он приказал земле выпить море в три глотка. И земля начала: с первым глотком показались горы; со вторым глотком открылись равнины; а когда она соберется хлебнуть и в третий раз, то ваше мастерство окажется никому не нужным.

Басня показывает, что, когда дурные люди насмехаются над лучшими, этим они, сами того не замечая, только наживают себе от них худшие неприятности.

Лисица упала в колодец и сидела там поневоле, потому что не могла выбраться. Козел, которому захотелось пить, подошел к тому колодцу, заметил в нем лисицу и спросил ее, хороша ли вода. Лиса, обрадовавшись счастливому случаю, начала расхваливать воду — уж так-то она хороша! — и звать козла вниз. Спрыгнул козел, ничего не чуя, кроме жажды; напился воды и стал с лисицей раздумывать, как им выбраться. Тогда лисица и сказала, что есть у нее хорошая мысль, как спастись им обоим: "Ты обопрись передними ногами о стену да наклони рога, а я взбегу по твоей спине и тебя вытащу". И это ее предложение принял козел с готовностью; а лисица вскочила ему на крестец, взбежала по спине, оперлась о рога и так очутилась возле самого устья колодца: вылезла и пошла прочь. Стал козел ее бранить за то, что нарушила их уговор; а лиса обернулась и молвила: "Эх ты! будь у тебя столько ума в голове, сколько волос в бороде, то ты, прежде чем войти, подумал бы, как выйти".

Так и умный человек не должен браться за дело, не подумав сперва, к чему оно приведет.

Лисица никогда в жизни не видела льва. И вот, встретясь с ним нечаянно и увидав его в первый раз, она так перепугалась, что еле осталась жива; во второй раз встретясь, опять испугалась, но уже не так сильно, как впервые; а в третий раз увидав его, она расхрабрилась до того, что подошла и с ним заговорила.

Басня показывает, что и к страшному можно привыкнуть.

Один рыбак был мастер играть на дудке. Однажды взял он дудку и невод, пошел к морю, встал на выступе скалы и начал играть на дудке, думая, что рыбы сами выйдут из воды на эти сладкие звуки. Но как он ни старался, ничего не получалось. Тогда он отложил дудку, взял сети, забросил в воду и вытащил много разных рыб. Вывалил он их из невода на берег и, глядя, как они бьются, сказал: "Негодные вы твари: играл я вам — вы не плясали, перестал играть — пляшете".

Басня относится к тем, кто все делает невпопад.

Лисица и барс спорили, кто красивей. Барс на все лады хвастался своей испещренной шкурой; но лиса ему на это сказала: "Насколько же я тебя красивее, раз у меня не тело испещренное, а душа изощренная!"

Басня показывает, что тонкость ума лучше, чем красота тела.

Рыбаки тянули сеть; сеть была тяжелой, и они радовались и приплясывали, предвкушая богатый улов. Но когда сеть вытащили, оказалось, что рыбы в ней совсем немного, а полна камнями и песком. И стали рыбаки безмерно горевать: досадовали они не столько из-за самой неудачи, сколько из-за того, что надеялись совсем на другое. Но был среди них один старик, и сказал он: "Полно, друзья: думается мне, что радость и горе друг другу сестры, и сколько мы радовались, столько должны были и горевать".

Так и мы должны взирать на изменчивость жизни и не обольщаться успехами, словно они наши навек: даже после самой ясной погоды приходит ненастье.

Лисица и обезьяна шли вместе по дороге, и начался у них спор, кто знатнее. Много наговорил каждый про себя, как вдруг увидели они какие-то гробницы, и обезьяна, глядя на них, принялась тяжко вздыхать. "В чем дело?" — спросила лисица; а обезьяна, показав на надгробия, воскликнула: "Как же мне не плакать! ведь это памятники над могилами рабов и вольноотпущенников моих предков!" Но лиса на это ответила: "Ну, ври себе, сколько хочешь: ведь никто из них не воскреснет, чтобы тебя изобличить".

Так и у людей лжецы всего больше бахвалятся тогда, когда изобличить их некому.

Голодная лисица увидела виноградную лозу со свисающими гроздьями и хотела до них добраться, да не смогла; и, уходя прочь, сказала сама себе: "Они еще зеленые!"

Так и у людей иные не могут добиться успеха по причине того, что сил нет, а винят в этом обстоятельства.

Кошка поймала петуха и хотела сожрать его под благовидным предлогом. Сперва она обвинила его в том, что он беспокоит людей, когда кричит по ночам, и не дает спать. Петух ответил, что он это делает им же на пользу: будит их для привычной дневной работы. Тогда кошка заявила: "Но ты еще и нечестивец; наперекор природе ты покрываешь и мать, и сестер". Петух ответил, что и это он делает на благо хозяев — старается, чтобы у них было побольше яиц. Тогда вскричала кошка в замешательстве: "Так что же ты думаешь, из-за того, что у тебя на все есть отговорки, я тебя не съем?"

Басня показывает, что когда дурной человек решит сделать зло, то он поступит по-своему, не под благовидным предлогом, так в открытую.

Лисица потеряла хвост в какой-то западне и рассудила, что с таким позором жить ей невозможно. Тогда она решила склонить к тому же самому и всех остальных лисиц, чтобы в общем несчастье скрыть собственное увечье. Собрала она всех лисиц и стала их убеждать отрубить себе хвосты: во-первых, потому что они некрасивые, а во-вторых, потому что это только лишняя тяжесть. Но одна из лисиц на это ответила: "Эх ты! не дала бы ты нам такого совета, не будь тебе самой это выгодно".

Басня относится к тем, кто подает советы ближним не от чистого сердца, а ради собственной выгоды.

Рыбак забросил невод и вытащил маленькую рыбешку. Рыбешка стала умолять, чтобы он пока отпустил ее — ведь она так мала, — а поймал бы потом, когда она подрастет и от нее больше будет пользы. Но рыбак сказал: "Дураком бы я был, если бы выпустил добычу, которая уже в руках, и погнался бы за неверной надеждой".

Басня показывает, что лучше выгода малая, но в настоящем, чем большая, но в будущем.

Лисица карабкалась через забор и, чтоб не оступиться, ухватилась за терновник. Колючки терновника искололи ей кожу, стало ей больно, и начала она его попрекать: ведь она к нему обратилась как будто за помощью, а от него ей стало еще хуже. Но терновник возразил: "Ошиблась ты, голубушка, вздумав за меня уцепиться: я ведь сам привык за всех цепляться".

Так и среди людей лишь неразумные просят помощи у тех, кому от природы свойственнее приносить вред.

Лисица и крокодил спорили, кто знатней. Много наговорил крокодил о славе своих предков и, наконец, заявил, что праотцы его были гимнасиархами. Лисица на это ответила: "И не говори! даже по шкуре твоей видно, как усердно ты трудился в гимнасии".

Так действительность всегда изобличает лжецов.

Рыбаки поехали ловить рыбу, но, сколько ни мучились, ничего не поймали и сидели в своей лодке унылые. Как вдруг тунец, уплывая с громким плеском от погони, нечаянным прыжком попал прямо к ним в челнок. А они его схватили, отвезли в город и продали.

Так часто случай нам дарует то, чего не могло принести искусство.

Лисица, убегая от охотников, увидела дровосека и взмолилась, чтобы он ее приютил. Дровосек велел ей войти и спрятаться в его хижине. Немного спустя показались охотники и спросили дровосека, не видал ли он, как пробегала здесь лисица? Тот отвечал им вслух: "Не видал", — а рукою меж тем подавал знаки, показывая, где она спряталась. Но знаков его охотники не приметили, а словам его поверили; вот дождалась лисица, чтобы они ускакали, вылезла и, не говоря ни слова, пошла прочь. Дровосек начал ее бранить: он-де ее спас, а от нее не слышит ни звука благодарности. Ответила лиса: "Уж поблагодарила бы я тебя, если б только слова твои и дела рук твоих не были так несхожи".

Эту басню можно применить к таким людям, которые речи говорят хорошие, а дела делают дурные.

Были у человека петухи. Однажды попалась ему на рынке ручная куропатка, он ее купил и понес домой, чтобы держать вместе с петухами. Но петухи стали ее бить и гнать, и с горечью куропатка подумала, что невзлюбили они ее за то, что она не из их породы. Но немного спустя увидела она, как петухи друг с другом бьются до крови, и сказала про себя: "Нет, больше я не жалуюсь, что петухи меня бьют: теперь я вижу, что и себя они не щадят".

Басня показывает, что умным людям легче переносить обиды от соседей, если они видят, что те и ближних своих не щадят.

Голодная лисица увидела в дупле дерева хлеб и мясо, которые оставили там пастухи. Она влезла в дупло и все съела. Но утроба у нее раздулась, и вылезти она не могла, а только стонала и охала. Другая лисица пробегала мимо и услышала ее стоны; подошла она и спросила, в чем дело. А узнав, что случилось, сказала: "Придется тебе здесь сидеть, пока снова не станешь такою, какой вошла; а тогда уж нетрудно будет выбраться".

Басня показывает, что трудные обстоятельства со временем сами собой делаются легче.

Зимородок — это птичка, которая любит уединение и всегда живет в море; и чтобы укрыться от птицеловов, она, говорят, вьет себе гнездо в прибрежных скалах. И вот, когда пришла ей пора нести яйца, она залетела на какой-то мыс, высмотрела себе над морем утес и свила там гнездо. Но однажды, когда она вылетела на добычу, море от сильного ветра разбушевалось, доплеснуло до самого гнезда, залило его, и все птенцы потонули. Вернулась птичка, увидела, что случилось, и воскликнула: "Бедная я, бедная! Боялась я опасности на суше, искала прибежища у моря, а оно оказалось еще того коварнее".

Так и некоторые люди, опасаясь врагов, неожиданно страдают от друзей, которые много опаснее.

Рыбак ловил рыбу в реке. Он растянул свой невод, чтобы перегородить течение от берега до берега, а потом привязал к веревке камень и стал им бить по воде, пугая рыбу, чтобы та, спасаясь бегством, неожиданно попадалась в сети. Кто-то из местных жителей увидал его за таким занятием и стал его бранить за то, что он мутит реку и не дает им пить чистую воду. Ответил рыбак: "Но ведь если бы не мутил я реку, то пришлось бы мне с голоду помереть!"

Так и демагогам в государствах тогда живется лучше всего, когда им удается завести в отечестве смуту.

Лиса забралась в мастерскую лепщика и обшарила все, что там было. И тут ей попалась трагическая маска. Подняла ее лисица и сказала: "Какая голова, а мозгу в ней нет!"

Басня относится к человеку, который телом величествен, а душой неразумен.

Один бедняк занемог и, чувствуя себя совсем дурно, дал обет богам принести им в жертву гекатомбу, ежели они его исцелят. Боги пожелали его испытать и тотчас послали ему облегчение. Встал он с постели, но так как настоящих быков у него не было, слепил он сотню быков из сала и сжег на жертвеннике со словами: "Примите, о боги, мой обет!" Решили боги воздать ему обманом за обман и послали ему сон, а во сне указали пойти на берег моря — там он найдет тысячу драхм. Человек обрадовался и бегом побежал на берег, но там сразу попался в руки разбойников, и они увезли его и продали в рабство: так и нашел он свою тысячу драхм.

Басня относится к человеку лживому.

Угольщик работал в одном доме; подошел к нему сукновал, и, увидев его, угольщик предложил ему поселиться тут же: друг к другу они привыкнут, а жить под одной крышей им будет дешевле. Но возразил на это сукновал: "Нет, никак это для меня невозможно: что я выбелю, ты сразу выпачкаешь сажею".

Басня показывает, что вещи несхожие несовместимы.

Один богатый афинянин вместе с другим плыл по морю. Поднялась страшная буря, и корабль перевернулся. Все остальные пустились вплавь, и только афинянин без конца взывал к Афине, обещая ей бесчисленные жертвы за свое спасение. Тогда один из товарищей по несчастью, проплывая мимо, сказал ему: "Афине молись, да сам шевелись".

Так и нам следует не только молиться богам, но и самим о себе заботиться.

У человека с проседью было две любовницы, одна молодая, другая старуха. Пожилой было совестно жить с человеком моложе ее, и потому всякий раз, как он к ней приходил, она выдергивала у него черные волосы. А молодая хотела скрыть, что ее любовник — старик, и вырывала у него седину. Так ощипывали его то одна, то другая, и в конце концов он остался лысым.

Так повсюду неравенство бывает пагубно.

Некий человек совершил убийство, и родственники убитого его преследовали. Он прибежал к реке Нилу, но тут столкнулся с волком. В страхе он забрался на дерево, нависшее над рекой, и спрятался на нем, но увидел змею, которая там раскачивалась. Тогда он бросился в воду; но и тут подстерег его крокодил и сожрал.

Басня показывает, что для человека, запятнанного преступлением, ни земля, ни воздух, ни вода не будут убежищем.

Одного пятиборца земляки все время попрекали, что он трус. Тогда он на время уехал, а воротившись, стал хвастаться, что в других городах совершил он множество подвигов и на Родосе сделал такой прыжок, какого не делывал ни один олимпийский победитель; подтвердить это вам могли бы все, кто там были, если бы они приехали сюда. Но на это один из присутствующих ему возразил: "Дорогой мой, если ты правду говоришь, зачем тебе подтверждения? Вот тебе Родос, тут ты и прыгай!"

Басня показывает: если что можно доказать делом, то на это незачем тратить слова.

Один бедняк занемог и почувствовал себя совсем дурно; врачи от него отступились; и тогда он взмолился к богам, обещая принести им гекатомбу и пожертвовать богатые дары, если выздоровеет. Жена его, оказавшись поблизости, спросила: "Да на какие же деньги ты это сделаешь?" — "Неужели ты думаешь, — ответил он, — что я стану выздоравливать лишь затем, чтобы боги с меня это потребовали?"

Басня показывает, что люди легко обещают на словах то, чего и не думают выполнить на деле.

Говорят, что когда-то человек с сатиром решили жить в дружбе. Но вот пришла зима, стало холодно, и стал человек дышать себе на руки, поднося их к губам. Спросил его сатир, зачем он это делает; ответил человек, что так он согревает руки в стужу. Потом сели они обедать, а еда была очень горячая; и стал человек брать ее понемножку, подносить к губам и дуть. Снова спросил сатир, что это он делает, и ответил человек, что так он охлаждает кушанье, потому что ему слишком горячо. Сказал тогда сатир: "Нет, приятель, не быть нам с тобой друзьями, если у тебя из одних и тех же губ идет и тепло и холод".

Так и мы должны остерегаться дружбы тех, кто ведет себя двулично.

Некий коварный человек побился с кем-то об заклад, что покажет, как лживы предсказания дельфийского оракула. Он взял в руки воробья, прикрыл его плащом, вошел в храм и, став против оракула, спросил, что он держит в руке — живое или неживое? Если ответ будет: "Неживое" — он хотел показать живого воробья; если: "Живое" — задушить его и показать мертвого. Но бог понял его злой умысел и сказал: "Полно, голубчик! ведь от тебя самого зависит, живое оно или неживое".

Басня показывает, что божество обмануть невозможно.

Один человек незрячий умел про каждое животное, которое ему давали в руки, на ощупь угадать, что это такое. И вот однажды ему подложили волчонка; он его ощупал и сказал, раздумывая: "Не знаю, чей это детеныш — волка, лисицы или еще какого подобного животного, — и одно только знаю: в овечье стадо его лучше не пускать".

Так свойства дурных людей часто бывают видны и по их наружности.

Пахарь распряг волов и погнал их на водопой. А голодный волк в поисках поживы набрел на брошенный плуг, стал лизать бычье ярмо, потом понемногу, сам того не замечая, просунул в него голову и, не в силах высвободиться, поволок плуг по пашне. Вернулся пахарь, увидел его и воскликнул: "Зловредная ты тварь! вот кабы ты на самом деле забросил разбой и грабеж и взялся бы вместо этого за землепашество!.."

Так и нраву дурных людей нельзя доверять, даже если они обещают стать хорошими.

Как только зацвела омела, ласточка догадалась, какая в ней таится опасность для пернатых; и, собрав всех птиц, она стала их уговаривать. "Лучше всего, — говорила она, — вовсе вырубить дубы, на которых растет омела, если же это невозможно, то нужно лететь к людям и умолять их не пользоваться силой омелы для охоты на птиц". Но птицы не поверили и осмеяли ее, и она просительницей полетела к людям. За ее сообразительность люди ее приняли и оставили жить у себя. Вот почему остальных птиц люди ловят и едят и только ласточку, просившую у них убежища, не трогают, позволяя ей спокойно гнездиться у них в домах.

Басня показывает: кто умеет предугадывать события, тот легко уберегается от опасностей.

Один звездочет имел обыкновение каждый вечер выходить из дому и смотреть на звезды. И вот, прогуливаясь однажды по окраине и всеми мыслями устремившись в небеса, он нечаянно провалился в колодец. Тут он поднял крик и плач; и какой-то человек, заслыша эти вопли, подошел, догодался, что случилось, и сказал ему: "Эх ты! хочешь рассмотреть, что делается в небе, а что на земле, того не видишь?"

Эту басню можно применить к таким людям, которые хвастаются чудесами, а сами не в силах сделать и того, что может всякий.

Лисица пристала к стаду овец, ухватила одного из ягнят-сосунков и сделала вид, что ласкает его. "Что ты делаешь?" — спросила ее собака. "Нянчу его и играю с ним", — отвечала лисица. Тогда собака сказала: "А коли так, отпусти-ка ягненка, не то я приласкаю тебя по-собачьему!"

Басня относится к человеку легкомысленному, глупому и вороватому.

Крестьянин собрался помирать и хотел оставить своих сыновей хорошими земледельцами. Созвал он их и сказал: "Детки, под одной виноградной лозой у меня закопан клад". Только он умер, как сыновья схватили заступы и лопаты и перекопали весь свой участок. Клада они не нашли, зато перекопанный виноградник принес им урожай во много раз больший.

Басня показывает, что труд — это клад для людей.

Две лягушки, когда пересохло их болото, пустились искать, где бы поселиться. Пришли они к колодцу, и одна из них предложила, недолго думая, туда и прыгнуть. Но другая сказала: "А если и здесь вода пересохнет, как нам оттуда выбраться?"

Басня учит нас не браться за дело, не подумав.

Лягушки страдали оттого, что не было у них крепкой власти, и отправили они к Зевсу послов с просьбой дать им царя. Увидел Зевс, какие они неразумные, и бросил им в болото деревянный чурбан. Сперва лягушки испугались шума и попрятались в самую глубь болота; но чурбан был неподвижен, и вот понемногу они осмелели настолько, что и вскакивали на него, и сидели на нем. Рассудив тогда, что ниже их достоинства иметь такого царя, они опять обратились к Зевсу и попросили переменить им правителя, потому что этот слишком уж ленив. Рассердился на них Зевс и послал им водяную змею, которая стала их хватать и пожирать.

Басня показывает, что правителей лучше иметь ленивых, чем беспокойных.

Волы тянули телегу, а ось скрипела; обернулись они и сказали ей: "Эх ты! мы везем всю тяжесть, а ты стонешь?"

Так и некоторые люди: другие тянут, а они притворяются измученными.

Борей и Солнце спорили, кто сильней; и решили они, что тот из них победит в споре, кто заставит раздеться человека в дороге. Начал Борей и сильно подул, а человек запахнул на себе одежду. Стал Борей еще сильнее дуть, а человек, замерзая, все плотнее кутался в одежду. Наконец, устал Борей и уступил человека Солнцу. И Солнце сперва стало слегка пригревать, а человек понемногу принялся снимать с себя все лишнее. Тогда Солнце припекло посильнее, и кончилось тем, что человек не в силах был вынести жары, разделся и побежал купаться в ближайшую речку.

Басня показывает, что часто убеждение бывает действеннее, чем сила.

Зарезали люди в жертву богам быка в поле и созвали соседей на угощение. Среди гостей пришла и одна бедная женщина, а с нею сын. Во время долгого пира наелся мальчик до отвала потрохов, напился вина, заболел у него живот, и закричал он от боли: "Ой, мама, из меня потроха лезут!" А мать и говорит: "Не твои это потроха, сынок, а те, которые ты съел!"

Эту басню можно применить к должнику, который берет чужое с охотою, а когда приходит пора платить, страдает так, словно отдает свое собственное.

Чиж в клетке висел на окне и пел среди ночи. На голос его прилетела летучая мышь и спросила, почему это днем он молчит, а ночью поет? Ответил чиж, что есть у него на то причина: пел он когда-то днем и попался в клетку, а после этого стал умнее. Сказала тогда летучая мышь: "Раньше бы ты был таким осторожным, пока тебя еще не поймали, а не теперь, когда это уже бесполезно!"

Басня показывает, что после несчастья раскаянье никому не нужно.

У пастуха, который пас стадо волов, пропал теленок. Он искал его повсюду, не нашел и тогда дал обет Зевсу принести в жертву козленка, если вор отыщется. Но вот зашел он в одну рощу и увидел, что его теленка пожирает лев. В ужасе возвел он руки к небу и воскликнул: "Владыка Зевс! обещал я тебе в жертву козленка, если смогу отыскать вора; а теперь обещаю вола, если смогу от вора спастись".

Эту басню можно применить к неудачникам, которые ищут то, чего у них нет, а потом не знают, как избавиться от того, что нашли.

Ласка влюбилась в прекрасного юношу и взмолилась к Афродите, чтобы та превратила ее в женщину. Богиня сжалилась над ее страданиями и преобразила ее в прекрасную девушку. И юноша с одного взгляда так в нее влюбился, что тут же привел ее к себе в дом. И вот, когда они были в опочивальне, Афродите захотелось узнать, переменила ли ласка вместе с телом и нрав, и пустила она на середину их комнаты мышь. Тут ласка, позабыв, где она и кто она, прямо с постели бросилась на мышь, чтобы ее сожрать. Рассердилась на нее богиня и вновь вернула ей прежний облик.

Так и люди, дурные от природы, как ни меняют обличье, нрава изменить не могут.

Змея подползла к сыну крестьянина и ужалила его насмерть. Крестьянин, не помня себя от горя, схватил топор и засел возле ее норы, чтобы убить ее сразу, едва она покажется. Выглянула змея, и ударил он топором, но по змее не попал, а расколол возле норы камень. Однако потом стало ему страшно, и стал он просить змею помириться с ним. "Нет, — ответила змея, — ни я не могу тебе добра желать, глядя на трещину в камне, ни ты мне — глядя на могилу сына".

Басня показывает, что после сильной вражды не легко бывает примирение.

Крестьянина на пастбище застигла непогода, и он не мог выйти из хижины, чтобы достать пропитание. Тогда он съел сначала своих овец. Буря не унималась; тогда он поел и коз. Но непогоде конца не было видно, и тогда, в третью очередь, взялся он за пахотных волов. Тут собаки, глядя, что он делает, сказали друг другу: "Пора нам отсюда бежать: коли хозяин не пожалел и волов, что с ним работают, то нас и подавно не пощадят".

Басня показывает, что остерегаться более всего надо тех, кто даже своих близких не колеблется обидеть.

Сыновья у крестьянина вечно ссорились. Много раз уговаривал он их жить по-хорошему, но никакие слова на них не действовали; и тогда он решил убедить их на примере. Он велел им принести пучок прутьев; и когда они это сделали, дал он им эти прутья все разом и предложил переломить. Как они ни силились, ничего не получилось. Тогда отец развязал пучок и стал им давать прутья по одному; и они без труда их ломали. Тогда сказал крестьянин: "Так и вы, дети мои: если будете жить дружно меж собою, то никакие недруги вас не одолеют; если же начнете ссориться, то осилить вас будет всякому легко".

Басня показывает, что насколько непобедимо согласие, настолько бессилен раздор.

Крестьянский мальчик жарил улиток. И, услыхав, как они шипят, воскликнул: "Негодные твари! у вас дом горит, а вы еще песни петь вздумали?"

Басня показывает, как непристойно все, что делается не ко времени.

У одной рачительной вдовы были служанки, и она каждую ночь, едва запоет петух, будила их на работу. Измученные работой без передышки, решили служанки задушить домашнего петуха; в нем вся беда, думали они, потому что это он будит по ночам хозяйку. Но когда они это сделали, пришлось им еще хуже: хозяйка теперь не знала ночного времени и будила их не с петухами, а еще того раньше.

Так для многих людей собственные хитрости становятся причиной несчастий.

Одна ворожея бралась заговорами и заклинаниями отвращать гнев богов и этим отлично жила и немало наживалась. Но нашлись люди, привлекли к суду, осудили и приговорили к смертной казни. И, видя, как вели ее на суд, кто-то сказал: "Как же ты бралась отвращать гнев божества, а не смогла унять даже гнев людей?"

Басня обличает обманщиков, которые сулят великое, а попадаются на малом.

У старухи болели глаза, и она приглашала лекаря, обещав ему заплатить. А он всякий раз, как приходил и намазывал ей глаза, уносил что-нибудь из ее вещей, пока она сидела зажмурившись. Когда он унес все, что можно, то закончил лечение и потребовал обещанную плату; а когда старуха отказалась платить, он ее потащил к архонтам. И тут старуха заявила, что она обещала заплатить, лишь если ей вылечат глаза, а она после лечения стала видеть не лучше, а хуже. "Раньше я видела у себя в доме все свои вещи, — сказала она, — а теперь ничего не вижу".

Так дурные люди из корысти нечаянно сами себя разоблачают.

У одной вдовы была курица, которая каждый день несла по яйцу. Вдова подумала, что если курицу кормить побольше, то она будет нести и по два яйца в день. Так она и сделала; но курица от этого разжирела и вовсе перестала нестись.

Басня показывает, что многие люди, стремясь из жадности к большему, теряют и то, что у них есть.

Ласка вошла в кузницу и стала облизывать пилу, которая там лежала. Она порезала об нее язык, потекла кровь; а ласка думала, что это она что-то высасывает из железа, и радовалась, пока не осталась совсем без языка.

Басня рассказывает о тех, кто сам себе вредит страстью к препирательству.

Старик нарубил однажды дров и потащил их на себе; дорога была дальняя, устал он идти, сбросил ношу и стал молить о кончине. Явилась Смерть и спросила, зачем он ее звал. "Чтобы ты подняла мне эту ношу", — ответил старик.

Басня показывает, что всякий человек любит жизнь, как бы он ни был несчастен.

Крестьянин, вскапывая поле, нашел клад; за это он стал каждый день украшать Землю венком, полагая ее своей благодетельницей. Но явилась к нему Судьба и сказала: "Друг мой, зачем ты благодаришь Землю за мой подарок? ведь это я его тебе послала, чтобы ты разбогател! А ведь если случай переменит твои дела и окажешься ты в нужде и бедности, то опять бранить ты будешь меня, Судьбу".

Басня показывает, что надо знать своего благодетеля и ему воздавать благодарность.

Дельфины и акулы вели меж собой войну, и вражда их была чем дальше, тем сильнее; как вдруг вынырнул к ним пескарь (это такая маленькая рыбешка) и стал пытаться их помирить. Но в ответ на это один дельфин сказал: "Нет, лучше мы, воюя, погибнем друг от друга, чем примем такого примирителя, как ты".

Так иные люди, ничего не стоящие, набивают себе цену в смутные времена.

Оратор Демад говорил однажды перед народом в Афинах, но слушали его невнимательно. Тогда он попросил позволения рассказать народу Эзопову басню. Все согласились, и он начал: "Деметра, ласточка и угорь шли по дороге. Очутились они на берегу реки; ласточка через нее перелетела, а угорь в нее нырнул..." И на этом замолк. " А что же Деметра?" — стали все его спрашивать. " А Деметра стоит и гневается на вас, — отвечал Демад, — за то, что Эзоповы басни вы слушаете, а государственными делами заниматься не хотите".

Так среди людей неразумны те, кто пренебрегают делами необходимыми, а предпочитают дела приятные.

Одного человека укусила собака, и он бросился искать помощи. Кто-то ему сказал, что надо вытереть кровь хлебом и бросить хлеб собаке, которая укусила. "Нет, — взразил он, — ежели я так сделаю, то меня кинутся кусать все собаки в городе".

Так и злонравие в людях, если ему угождать, становится только хуже.

Два приятеля шли по дороге, как вдруг навстречу им медведица. Один тотчас забрался на дерево и там спрятался. А другому бежать уж было поздно, и он бросился наземь и притворился мертвым; и когда медведица придвинулась к нему мордой и стала его обнюхивать, то задержал дыхание, потому что, говорят, мертвецов зверь не трогает.

Ушла медведица прочь, спустился приятель с дерева, спрашивает, что это ему медведица шептала на ухо? А тот в ответ: "Шептала: впредь не бери в дорогу таких приятелей, которые тебя бросают в беде!"

Басня показывает, что настоящие друзья познаются в опасности.

Двое юношей покупали в лавке мясо. Пока мясник хлопотал, один из них ухватил кусок мяса и сунул другому за пазуху. Обернулся мясник, заметил пропажу и начал их уличать; но тот, который взял, божился, что мяса он не брал. Догадался мясник об их хитрости и молвил: "Что ж, от меня вы ложными клятвами спасаетесь, да от богов не спасетесь".

Басня показывает, что ложная клятва всегда нечестива, как ее ни прикрывай.

Шли два путника по дороге. Один из них нашел топор, а другой воскликнул: "Вот нам и находка!" Первый ответил: "Неверно говоришь: не нам находка, а мне находка". Немного спустя столкнулись они с хозяевами, потерявшими топор, и те погнались за ними. Тот, у кого был топор, крикнул другому: "Вот нам и погибель!" Другой ответил: "Неверно говоришь: не нам погибель, а тебе погибель, — ведь когда ты нашел топор, то не взял меня в долю!"

Басня показывает: кто в счастье не делится с друзьями, тот в несчастье будет ими покинут.

Двое врагов плыли на одном корабле. Чтобы держаться друг от друга подальше, один устроился на корме, другой — на носу; так они и сидели. Поднялась страшная буря, и корабль опрокинуло. Тот, что сидел на корме, спросил у кормчего, какой конец корабля грозит потонуть раньше? "Нос", — ответил кормчий. Тогда тот сказал: "Ну, тогда мне и умереть не жалко, лишь бы увидеть, как мой враг захлебнется раньше меня".

Так иные люди из ненависти к ближним не боятся пострадать, лишь бы увидеть, как и те страдают.

Две лягушки жили по соседству: одна — в глубоком пруду в стороне от дороги, другая — на самой дороге, где воды было мало. Та, которая жила в пруду, уговаривала другую перебраться к ней, чтобы жить и сытнее и спокойнее. Но другая не соглашалась и все говорила, что привыкла к своему месту и не может расстаться с ним, — пока, наконец, случайно проезжавшая телега ее не раздавила.

Так и люди с дурными привычками погибают раньше, чем приобретают хорошие.

Дуб и тростник спорили, кто сильней. Подул сильный ветер, тростник дрогнул и пригнулся под его порывами и оттого остался цел; а дуб встретил ветер всей грудью и был выворочен с корнем.

Басня показывает, что с сильнейшими не следует спорить.

Некий сребролюбец робкого нрава отыскал льва из золота и начал так рассуждать сам с собою: "Что же теперь со мною будет, не ведаю. Я сам не свой, и что мне делать, не знаю. Алчность моя и робость моя раздирают меня на части. Какой рок или какой бог сотворил из золота льва? Душа моя теперь борется сама с собой: золото она любит, а обличья этого золота страшится. Желание побуждает ее схватить находку, привычка — не трогать находки. О, злая судьба, что дает и не позволяет взять! О, сокровище, в котором нет радости! О, милость богов, обернувшаяся немилостью! Что же? Как мне овладеть им? На какую хитрость пойти? Пойду и приведу сюда рабов: пусть они разом все за него возьмутся, а я буду посматривать издали".

Басня относится к богачу, который не смеет пользоваться и наслаждаться своим богатством.

Какой-то человек пришел на пасеку, когда пасечника не было, и унес с собой соты и мед. Вернулся пасечник, увидел, что ульи пустые, остановился и начал их осматривать. А пчелы прилетели с поля, заметили его и стали жалить. И пасечник, больно искусанный, сказал им: "Негодные вы твари! Кто украл ваши соты, того вы отпустили, не тронув, а меня, кто о вас же заботится, кусаете!"

Так иные люди, не умея разобраться, от врагов не защищаются, а друзей отталкивают как злоумышленников.

Морские путешественники обычно возят с собой обезьян и мальтийских собачек, чтобы развлекаться в плавании. И один человек, отправляясь в путь, взял с собой обезьяну. Когда они плыли мимо Суния — это мыс неподалеку от Афин, — разразилась сильная буря, корабль перевернуло, все бросились вплавь, а с ними и обезьяна. Увидел ее дельфин, принял за человека, подплыл к ней и повез ее к берегу. Подплывая уже к Пирею, афинской гавани, спросил ее дельфин, не из Афин ли она родом? Ответила обезьяна, что из Афин и что там у нее знатные родственники. Еще раз спросил ее дельфин, знает ли она Пирей? А обезьяна подумала, что это такой человек, и ответила, что знает — это ее добрый знакомый. Рассердился дельфин на такую ложь, потащил обезьяну в воду и утопил.

Против лжеца.

Олень, томимый жаждой, подошел к источнику. Пока он пил, заметил он свое отражение в воде и стал любоваться своими рогами, такими большими и такими ветвистыми, а ногами остался недоволен, худыми и слабыми. Пока он об этом раздумывал, появился лев и погнался за ним. Олень бросился бежать и далеко его опередил: <ведь сила оленей — в их ногах, а львов сердцах.> Пока места были открытые, олень бежал вперед и оставался цел, но когда добежал до рощи, то запутались его рога в ветвях, не мог он дальше бежать, и лев его схватил. И, чувствуя, что смерть пришла, сказал олень сам себе: "Несчастный я! в чем боялся я измены, то меня спасло, а на что я больше всего надеялся, то меня погубило".

Так часто в опасностях те друзья, которым мы не доверяли, нас спасают, а те, на которых надеялись, — губят.

Олень, незрячий на один глаз, пришел на берег моря и стал пастись, зрячим глазом повернувшись к земле, чтобы следить, не появятся ли охотники, а слепым глазом — к морю, откуда он не чаял никакой беды. Но мимо проплывали люди, заметили его и подстрелили. И, уже испуская дух, сказал он сам себе: "Несчастный я! земли я остерегался и ждал от нее беды, а море, у которого я искал прибежища, оказалось куда опаснее".

Так часто, вопреки нашим ожиданиям, то, что казалось опасным, оказывается полезным, а то, что казалось спасительным, оборачивается коварным.

Олень, убегая от охотников, очутился около пещеры, в которой жил лев, и вбежал туда, чтобы спрятаться. Но схватил его лев, и, погибая, олень молвил: "Злополучный я! убегал от людей, а попал зверю в когти!"

Так иные люди из страха перед малыми опасностями бросаются в большие беды.

Олень, убегая от охотников, спрятался в винограднике. Прошли охотники мимо, и олень, решив, что его уже не заметят, стал объедать виноградные листья. Но один из охотников обернулся, увидел его, метнул оставшийся дротик и ранил оленя. И, почувствовав смерть, олень со стоном сказал сам себе: "Поделом мне: виноград меня спас, а я его губил".

Эту басню можно применить к людям, которые обижают своих благодетелей, и за это их наказывает бог.

Взошли люди на корабль и пустились в плавание. Когда они были уже далеко в море, поднялась страшная буря, и корабль чуть не потонул. А один из пловцов стал рвать на себе одежду и с плачем и стоном взывает к отеческим богам, обещая им благодарственные жертвы, если корабль уцелеет. Утихла буря, море снова успокоилось, и пловцы, неожиданно избежав опасности, принялись пировать, плясать и прыгать. Но суровый кормчий властно им сказал: "Нет, друзья, и в радости должны мы помнить, что снова может разразиться буря!"

Басня учит не радоваться чрезмерно своим удачам, памятуя, как переменчива судьба.

В одном доме было много мышей. Кошка, узнав об этом, явилась туда и стала их ловить и пожирать одну за другою. Мыши, чтобы не погибнуть вконец, попрятались по норам, и кошка не могла до них там добраться. Тогда она решила выманить их хитростью. Для этого она ухватилась за гвоздь, повисла и притворилась мертвой. Но выглянула одна из мышей, увидела ее и сказала: "Нет, любезная, хоть и вовсе мешком обернись, а я к тебе не подойду".

Басня показывает, что разумные люди, испытав чье-нибудь коварство, не дают больше ввести себя в обман.

В одной кладовой пролился мед, и на него налетели мухи; они его отведали и, почуяв, какой он сладкий, набросились на него. Но когда увязли у них ноги и не могли они улететь, то сказали, утопая: "Несчастные мы! за недолгую сладость погубили мы свою жизнь".

Так для многих сластолюбие становится причиной великих несчастий.

Была у неразумных животных сходка, и обезьяна отличилась перед ними в пляске; за это они выбрали ее царем. А лисице было завидно; и вот, увидев в одном капкане кусок мяса, привела к нему лисица обезьяну и сказала, что нашла она этот клад, но себе не взяла, а сберегла для царя как почетный дар: пусть же обезьяна возьмет его. Та, ничего не подозревая, подошла и угодила в капкан. Стала она корить лисицу за такую подлость, а лисица сказала: "Эх, обезьяна, и с таким-то умом будешь ты царствовать над животными?"

Так и те, кто берется за дело неосмотрительно, терпят неудачу и становятся посмешищем.

На скотном дворе были осел и петух. Голодный лев увидел осла и хотел уже подкрасться и растерзать его. Но в этот самый миг запел петух, — а львы, говорят, петушиного пения боятся; припал лев к земле и пустился бежать. А осел воспрянул духом, видя, что лев петуха боится, и бросился в погоню; и тут-то, когда они отбежали подальше, лев повернулся и сожрал осла.

Так и некоторые люди, видя унижение своих врагов, преисполняются самоуверенности и, сами того не замечая, идут к гибели.

Была у неразумных животных сходка, и обезьяна пустилась перед ними плясать. Пляска всем очень понравилась, и обезьяну хвалили. Верблюду стало завидно, и он тоже захотел отличиться: встал и сам пустился в пляс. Но был он такой неуклюжий, что животные только рассердились, побили его палками и выгнали прочь.

Басня относится к тем, кто из зависти пытается соперничать с сильнейшими и попадает в беду.

На островке пасся бык, а его навозом кормилась два жука. Когда наступила зима, один жук сказал другому: "Я хочу перелететь на берег, чтобы здесь тебе хватило корму; сам я перезимую там, а если найдется много еды, то и тебе принесу". Перелетел жук на берег, нашел большую кучу свежего навоза и остался там кормиться. Прошла зима, и вернулся он на остров. Товарищ увидел, какой он жирный да крепкий, и стал его корить за то, что обещал, а ничего не принес. Жук отвечал: "Не меня брани, а природу: место было такое, что есть было можно, а унести нельзя".

Эта басня относится к тем, кто ласков, пока речь идет лишь об угощениях, и бросает друга, когда нужно помочь чем-нибудь поважнее.

В одном овечьем стаде пасся поросенок. Однажды схватил его пастух, а он стал визжать и упираться. Стали овцы укорять его за такой крик: "Мы ведь не кричим, когда он то и дело хватает нас!" Ответил им поросенок: "Меня он не так хватает, как вас; от вас ему нужна шерсть или молоко, а от меня ему нужно мясо".

Басня показывает, что недаром плачутся те, кто рискует потерять не деньги, а жизнь.

В миртовую рощу повадился дрозд и сладкими ягодами наедался до отвала. Птицелов его приметил, подстерег и поймал на птичий клей. Сказал, умирая, дрозд: "Несчастный я! погнался за сластью, а лишился жизни".

Против человека распущенного и сластолюбивого.

Один человек особенно чтил Гермеса, и Гермес за это подарил ему гусыню, которая несла золотые яйца. Но у того не было терпения богатеть понемножку: он решил, что гусыня внутри вся из золота, и, недолго думая, зарезал ее. Но и в ожиданиях он обманулся, и яиц с этих пор лишился, потому что в гусыне он нашел одни потроха.

Так что люди корыстолюбивые, льстясь на большее, теряют и то, что имеют.

Гермес хотел узнать, насколько его почитают люди; и вот, приняв человеческий облик, явился он в мастерскую скульптора. Там он увидел статую Зевса и спросил: "Почем она?" Мастер ответил: "Драхма!" Засмеялся Гермес и спросил: "А Гера почем?" Тот ответил: "Еще дороже!" Тут заметил Гермес и собственную статую и подумал, что его-то, как вестника богов и подателя доходов, люди должны особенно ценить. И спросил он, показывая на Гермеса: "А этот почем?" Ответил мастер: "Да уж если купишь те две, то эту прибавлю тебе бесплатно".

Басня относится к человеку тщеславному, который рядом с другими ничего не стоит.

Гермес захотел испытать, безошибочно ли ведовское искусство Тиресия. И вот украл он у него с поля волов, а сам в человеческом облике пришел в город и остановился у него в гостях. Дошла до Тиресия весть, что быки его похищены; взял он с собою Гермеса и вышел за город, чтобы по птичьему полету погадать о пропаже. Спросил он Гермеса, какую он видит птицу; и сперва сказал ему Гермес, что видит орла, летящего слева направо. Ответил Тиресий, что это их не касается. Тогда сказал Гермес, что теперь он видит ворону, которая сидит на дереве и глядит то вверх, то вниз. Тиресий в ответ: "Ну, так это ворона клянется небом и землей, что только от тебя зависит, верну я моих быков или нет".

Эта басня применима против вора.

Гадюка ползла на водопой к источнику. А водяная змея, которая там жила, не пускала ее и негодовала, что гадюка, словно мало ей у себя пищи, забирается и в ее владения. Ссорились они все больше, больше и, наконец, условились решить дело схваткой: кто одолеет, тот и будет хозяином и земли и воды. Вот назначили они срок; а лягушки, которые водяную змею ненавидели, прискакали к гадюке и стали ее ободрять, обещая, что они ей помогут. Началась схватка; гадюка билась с водяной змеей, а лягушки вокруг подняли громкий крик — больше они ничего и не умели. Победила гадюка и стала их попрекать, что обещали они ей помочь в бою, а сами не только не помогали, но даже песни распевали. "Так знай же, любезная, — отвечали лягушки, — что наша помощь не в руках наших, а в глотках".

Басня показывает, что где нужда в делах, там словами не поможешь.

У одного человека была мальтийская собачка и осел. С собачкою он все время возился и всякий раз, обедая во дворе, бросал ей кусочки, а она подбегала и ласкалась. Ослу стало завидно, он подскочил и тоже стал прыгать и толкать хозяина. Но тот рассердился и велел прогнать осла палками и привязать к кормушке.

Басня показывает, что от природы не всем дается одинаковый удел.

У одного человека были две собаки: одну он приучил охотиться, другую — сторожить дом. И всякий раз, как охотничья собака ему приносила добычу с поля, он бросал кусок и другой собаке. Рассердилась охотничья и стала другую попрекать: она, мол, на охоте каждый раз из сил выбивается, а та ничего не делает и только отъедается на чужих трудах. Но сторожевая собака ответила: "Не меня брани, а хозяина: ведь это он приучил меня не трудиться, а жить чужим трудом".

Так и сыновей-бездельников нечего ругать, если такими их вырастили сами родители.

Забралась гадюка в кузницу и стала у всех кузнечных орудий просить подачки; собрав, что давали, подползла она к напильнику и его тоже попросила подать ей чего-нибудь. Но тот возразил ей так: "Глупа ты, видно, коли от меня поживы ждешь: я ведь не давать, а только брать ото всех привык".

Басня показывает, что глупы те, кто надеется разжиться у скряги.

У отца были две дочери. Одну он выдал за огородника, другую — за горшечника. Прошло время, пришел отец к жене огородника и спросил, как она живет и как у них дела. Она отвечала, что все у них есть, и об одном только они молят богов: чтобы настала гроза с ливнем и овощи напились. Немного спустя пришел он и к жене горшечника и тоже спросил, как она живет. Та ответила, что всего им хватает, и об одном только они молятся: чтобы стояла хорошая погода, светило солнце и посуда могла просохнуть. Сказал ей тогда отец: "Если ты будешь просить о хорошей погоде, а сестра твоя о ненастье, то с кем же должен молиться я?"

Так люди, которые берутся за два разных дела сразу, понятным образом терпят неудачу в обоих.

Была у человека жена, нрава которой никто вынести не мог. Решил он проверить, будет ли она так же вести себя и в отцовском доме, и под благовидным предлогом отослал ее к отцу. Через несколько дней она вернулась, и муж ее спросил, как ее там приняли. "Пастухи и подпаски, — отвечала она, — смотрели на меня очень сердито". — "Ну, жена, — сказал супруг, — уж если на тебя сердились те, кого с их стадами и дома не бывает с утра до вечера, то что скажут другие, от кого ты целый день не отходила?"

Так часто по мелкому можно узнать важное, по явному — скрытое.

Змея плыла по реке на пучке терновника. Лисица увидела ее и сказала: "По пловцу и корабль!"

Против человека дурного, что берется за злые дела.

Козленок отстал от стада, и за ним погнался волк. Обернулся козленок и сказал волку: "Волк, я знаю, что я — твоя добыча. Но чтобы не погибнуть мне бесславно, сыграй-ка на дудке, а я спляшу!" Начал волк играть, а козленок — плясать; услышали это собаки и бросились за волком. Обернулся волк на бегу и сказал козленку: "Так мне и надо: нечего мне, мяснику, притворяться музыкантом".

Так люди, когда берутся за что-нибудь не вовремя, упускают и то, что у них уже в руках.

Волк проходил мимо дома, а козленок стоял на крыше и на него ругался. Ответил ему волк: "Не ты меня ругаешь, а твое место".

Басня показывает, что выгодные обстоятельства придают иным дерзости даже против сильнейших.

Один человек сделал деревянного Гермеса и понес на рынок. Ни один покупатель не подходил; тогда чтобы зазвать хоть кого-нибудь, он стал кричать, что продается бог, податель благ и хранитель прибыли. Какой-то прохожий спросил его: "Что же ты, любезный, продаешь такого бога, вместо того чтобы самому им пользоваться?" Ответил продавец: "Мне сейчас польза от него нужна скорая, а свою прибыль он обычно приносит медленно".

Против человека корыстного и нечестивого.

Зевс сотворил быка, Прометей — человека, Афина — дом, и выбрали они в судьи Мома. Позавидовал Мом их творениям и начал говорить: Зевс сделал оплошность, что у быка глаза не на рогах и он не видит, куда бодает; Прометей — что у человека сердце не снаружи и нельзя сразу отличить дурного человека и увидеть, что у кого на душе; Афине же следовало снабдить дом колесами, чтобы легче было переехать, если рядом поселится дурной сосед. Разгневался Зевс за такую клевету и выгнал Мома с Олимпа.

Басня показывает, что нет ничего столь совершенного, чтобы быть свободным от всяких упреков.

Зевс пожелал назначить птицам царя и объявил день, чтобы все явились к нему. А галка, зная, какая она некрасивая, стала ходить и подбирать птичьи перья, украшая ими себя. Настал день, и она, разубранная, предстала пред Зевсом. Зевс за эту красоту уже хотел ее выбрать царем, но птицы, вознегодовав, обступили ее, каждая вырывая свое перо; и тогда, голая, она снова оказалась простой галкой.

Так и у людей должники, пользуясь чужими средствами, достигают видного положения, но, отдав чужое, остаются такими же, как были.

Зевс сотворил мужчину и женщину и призвал Гермеса отвести их на землю и показать, где им ее пахать, чтобы вырастить хлеб. <...> Гермес исполнил приказание. Земля сначала противилась, но потом, когда Гермес сказал, что таков приказ Зевса, уступила понужденно и сказала: "Пусть пашут, сколько угодно им: но с плачем и стоном они отдадут, что взяли".

Басня относится к тем, кто с легким сердцем берет деньги в долг и с печалью их возвращает.

Зевс приказал Гермесу отсыпать всем ремесленникам волшебное снадобье лжи. Гермес растер его и отсыпал по равной мере каждому. Наконец, остался только сапожник, а снадобья было еще много; и тогда Гермес взял да и высыпал всю ступку перед сапожником. Вот почему все ремесленники — лжецы, а сапожники — больше всех.

Басня обращена против лжеца.

Зевс иАпаллон спорили, кто лучше стреляет из лука. Натянул Апаллон лук и пустил стрелу, а Зевс одним шагом взял и шагнул на столько, сколько пролетела его стрела.

Так и всякий, кто тягается с сильным, лишь потерпит неудачу и станет посмешищем.

Зевс сотворил человека, но жизнь ему дал недолгую. А человек, по своей сообразительности, с наступлением холодов построил себе дом и поселился там. Стужа была сильная, лил дождь; и вот конь не мог больше это выдержать, прискакал к человеку и попросил приютить его. А человек сказал, что пустит коня, лишь если тот подарит ему часть своей жизни: и конь охотно согласился. Немного спустя появился и бык, тоже не в силах более терпеть непогоду, и человек опять сказал, что пустит его, лишь если тот отдаст ему столько-то лет своей жизни; бык отдал, и человек его пустил. Наконец, прибежала собака, измучась на холоду, тоже отдала частицу своего века и тоже нашла приют. Так и получилось, что только назначенные Зевсом годы живет человек по-хорошему и по-настоящему; дожив до конских лет, делается хвастливым и чванным; в бычьи годы становится тружеником и страдальцем; а в собачьи годы оказывается сварливым и ворчливым.

Эту басню можно применить к человеку старому, злонравному и несносному.

Зевс справлял свадьбу и для всех животных выставил угощение. Не пришла одна черепаха. Не понимая, в чем дело, на следующий день спросил ее Зевс, почему она одна не пришла на пир. "Свой дом — лучший дом", — ответила черепаха. Рассердился на нее Зевс и заставил ее повсюду носить на себе собственный дом.

Так многим людям приятнее жить скромно у себя, чем богато у чужих.

Зевс, восхищаясь умом и хитростью лисицы, поставил ее царем над неразумными животными. Но ему хотелось узнать, с переменой судьбы переменилась ли у лисицы и низкая ее душа? И вот, когда ее несли в носилках, он выпустил перед нею жука; жук закружился над носилками, а лиса, не в силах сдержаться, позабыла всякую царскую честь, выскочила из носилок и бросилась его ловить. Разгневался Зевс и обратил лисицу в ее прежнее состояние.

Басня показывает, что дурные люди даже среди пышности и блеска не меняют своего нрава.

Зевс сотворил людей и приказал Гермесу влить в них разум. Гермес сделал себе мерку и в каждого вливал поровну. Но получилось, что людей малого роста эта мерка наполнила до краев, и они стали разумными, а людям рослым питья на все тело не хватило, а хватило разве что до колен, и они оказались глупее.

Против человека, могучего телом, но неразумного духом.

Зевс, сотворив людей, тотчас вложил в них все чувства и забыл только одно — стыд. Поэтому, не зная, каким путем его ввести, он велел ему войти через зад. Сначала стыд противился и вомущался таким унижением, но так как Зевс был непреклонен, то он сказал: "Хорошо, я войду, но на таком условии: если еще что войдет туда после меня, я тотчас удалюсь". Оттого-то все развратные мальчики и не знают стыда.

Эту басню можно применить к развратнику.

У одного человека в доме обитал герой, и человек приносил ему богатые жертвы. А так как тратил он все больше и больше, не жалея денег на жертвоприношения, то вот явился ему герой однажды во сне и говорит: "Перестань, любезный, разоряться: ведь если ты совсем истратишься и останешься нищим, то меня же будешь в этом винить!"

Так многие попадают в беду по собственному неразумию, а винят в этом богов.

Когда Геракл был принят в сонм богов, то на пиру у Зевса он с великим радушием приветствовал каждого из них; но когда последним подошел к нему Плутос, то Геракл опустил глаза в землю и отвернулся. Удивился на это Зевс и спросил, почему он всех богов радостно приветствует и только на Плутоса не желает смотреть. Ответил Геракл: "Когда я жил среди людей, видел я, что дружит Плутос чаще всего с теми, кто отличается злонравием; потому не хочу я на него смотреть".

Басню можно применить к человеку, богатому деньгами, но дурному нравом.

В летнюю пору гулял муравей по пашне и собирал по зернышку пшеницу и ячмень, чтобы запастись кормом на зиму. Увидал его жук и посочувствовал, что ему приходится так трудиться даже в такое время года, когда все остальные животные отдыхают от тягот и предаются праздности. Промолчал тогда муравей; но когда пришла зима и навоз дождями размыло, остался жук голодным, и пришел он попросить у муравья корму. Сказал муравей: "Эх, жук, кабы ты тогда работал, когда меня трудом попрекал, не пришлось бы тебе теперь сидеть без корму".

Так люди в достатке не задумываются о будущем, а при перемене обстоятельств терпят жестокие бедствияю.

Тунец, спасаясь от дельфина, с громким плеском несся прочь; дельфин чуть было не схватил его, как вдруг тунец с разлету выскочил на берег, а вслед за ним, разогнавшись, вылетел и дельфин. Оглянулся тунец, увидел дельфина уже при смерти и сказал: "Теперь мне и умереть не жалко, раз я вижу виновника моей гибели гибнущим вместе со мной".

Басня показывает, что люди легче переносят свои несчастья, если видят, как бедствуют и виновники этих несчастий.

Выносили покойника, и домочадцы шли за носилками. Лекарь сказал одному из них: "Если бы этот человек не пил вина и ставил клистер, он остался бы жив". — "Любезный, — отвечал ему тот, — ты бы ему это советовал, пока еще не поздно было, а теперь оно уже ни к чему".

Басня показывает, что нужно помогать друзьям вовремя, а не смеяться над ними, когда их положение безнадежно.

Птицелов взял птичий клей и прутья и отправился на охоту. Увидел он дрозда на высоком дереве и захотел его изловить. Он связал свои прутья конец с концом и стал зорко всматриваться вверх, ни о чем более не думая. И, засмотревшись ввысь, не заметил он у себя под ногами лежащего аспида, наступил на него, а тот извернулся и его ужалил. Испуская дух, сказал птицелов сам себе: "Несчастный я! хотел поймать другого, а не заметил, как сам попался и погиб".

Так и те, кто стоит козни против ближних, сами первыми попадают в беду.

Краб выполз из моря и кормился на берегу. А голодная лисица его увидела, и так как ей есть было нечего, то подбежала она и схватила его. И, видя, что сейчас она его съест, молвил краб: "Что ж, поделом мне: я житель моря, а захотел жить на суше".

Так и у людей — те, кто бросает свои дела и берется за чужие и несвойственные, поделом попадают в беду.

Верблюд увидал, как чванится бык своими рогами; стало ему завидно, и захотел он и себе такие добыть. И вот явился он к Зевсу и стал просить себе рога. Рассердился Зевс, что мало верблюду его роста и силы, а еще он и большего требует; и не только не дал он верблюду рогов, но и уши ему обкорнал.

Так и многие, заглядываясь в жадности на чужое добро, не замечают, как теряют свое собственное.

Бобр — это животное четвероногое, живет в прудах. Говорят, что из его яичек приготовляют некоторые лекарства. И когда кто-нибудь его увидит и погонится, чтобы убить, то бобр понимает, ради чего его преследуют, и сначала бежит прочь, полагаясь на свои быстрые ноги и надеясь уйти целым; а оказавшись уже на краю гибели, он откусывает и отбрасывает свои яички и этим спасает себе жизнь.

Так и разумные люди для спасения жизни ни во что не ставят богатство.

Огородник поливал овощи. Кто-то к нему подошел и спросил, почему сорные растения бывают такие здоровые и крепкие, а домашние — тонкие и чахлые? Ответил огородник: "Потому что земля для одних — мать, а для других — мачеха".

Так несхожи бывают и дети, которых растит мать и которых растит мачеха.

У огородника собака упала в колодец. Чтобы ее вытащить, он полез за нею сам. Но собака не поняла, зачем он спускается, подумала, что он ее хочет утопить, и укусила его. Сказал огородник, почуяв боль: "Поделом мне: если она сама решила утонуть, зачем мне было ее спасать?"

Против человека неблагодарного, который за добро платит злом.

Один бездарный кифаред пел свои песни с утра до вечера в доме с оштукатуренными стенами; голос отражался от стен и казался ему необычайно благозвучным. Это придало ему духу, и он решился выступить в театре. Но когда он вышел на сцену и невыносимым голосом завел свою песню, его забросали камнями и выгнали.

Так и некоторые риторы: пока они в школе, то кажутся талантливыми, но едва возьмутся за государственные дела, как оказываются ничтожными.

Воры залезли в дом, но ничего не нашли там, кроме петуха; схватили его и пошли вон. Петух увидел, что его зарежут, и стал умолять о пощаде: он-де птица полезная и ночью будит людей на работу. Но воры сказали: "Вот за это мы тебя и зарежем, раз ты будишь людей и не даешь нам воровать".

Басня показывает: все, что полезно хорошим людям, бывает особенно ненавистно дурным.

Одна галка была ростом больше всех других галок; и вот, воспылав презрением к своей породе, отправилась она к воронам и попросилась жить вместе с ними. Но вид ее и голос был воронам незнаком, и они побили ее и прогнали. Отвергнутая, вернулась она к своим галкам: но те, негодуя на ее спесь, отказались ее принять. Так и осталась она ни при тех и ни при этих.

Так и с людьми, покидающими отечество для чужих краев: на чужбине их не уважают, а на родине чуждаются.

Ворон унес кусок мяса и уселся на дереве. Лисица увидела, и захотелось ей получить это мясо. Стала она перед вороном и принялась его расхваливать: уж и велик он, и красив, и мог бы получше других стать царем над птицами, да и стал бы, конечно, будь у него еще и голос. Ворону и захотелось показать ей, что есть у него голос; выпустил он мясо и закаркал громким голосом. А лисица подбежала, ухватила мясо и говорит: "Эх, ворон, кабы у тебя еще и ум был в голове, — ничего бы тебе больше не требовалось, чтоб царствовать".

Басня уместна против человека неразумного.

Вороне было завидно, что ворон дает людям знаменья при гаданиях, предсказывает будущее, и за это люди даже в клятвах его поминают; и решила она добиться того же и для себя. И вот, увидев прохожих на дороге, села она на дерево и начала громко каркать. Обернулись путники и удивились, но один из них воскликнул: "Идемте, друзья: это ворона, а от ее крику — никакого толку".

Так и люди, когда тягаются, чтобы сравняться с сильнейшими, терпят неудачи и становятся посмешищем.

Голодная галка уселась на смоковницу. Там она увидела смоквы, зимние, недозрелые, и решила дождаться, пока они созреют. Увидела лисица, что галка сидит и не улетает, узнала у нее, в чем дело, и сказала: "Напрасно ты, любезная, на что-то надеешься: потешиться такой надеждой, пожалуй, можно, но насытиться — никогда".

Против человека, ослепленного жадностью.

Ворона приносила жертву Афине и звала собаку на жертвенный пир. Собака ей сказала: "Зачем тратишься на напрасные жертвы? Ведь богиня тебя ненавидит, что даже знаменьям твоим не дает веры". Ответила ворона: "Оттого-то я и приношу ей жертву: я знаю, что она меня не любит, и хочу, чтобы она ко мне смягчилась".

Так многие из страха готовы услужить собственным врагам.

Ворон, не видя нигде добычи, заметил змею, которая грелась на солнце, налетел на нее и схватил; но змея извернулась и его ужалила; и сказал ворон, испуская дух: "Несчастный я! такую нашел добычу, что сам от нее погибаю".

Басню можно применить к человеку, который нашел клад и стал бояться за свою жизнь.

Галка увидела, как голубей в голубятне хорошо кормят, и покрасилась белилами, чтобы зажить вместе с ними. И пока она молчала, голуби принимали ее за голубя и не гнали; но когда она забылась и каркнула, они сразу узнали ее голос и выгнали ее прочь. Оставшись без голубиного корму, вернулась галка к своим; но те не признали ее из-за белых перьев и не пустили жить с собой. Так галка, погнавшись за двумя выгодами, ни одной не получила.

Следственно, и мы должны довольствоваться тем, что имеем, памятуя, что алчность ничего не приносит, а только отнимает последнее.

Живот и ноги спорили, кто сильнее. Ноги каждый раз хвастались, что столько в них силы, что они и самый живот на себе носят; но живот отвечал: "Эх, любезные, кабы я не принимал пищу, ничего бы не могли вы носить".

Так и в войсках количество ничего не значит, если воины лишены благоразумия.

Один человек поймал галку, связал ей веревкой ноги и отдал своему сыну. Не в силах была галка жить с людьми, и при первом же случае она и вернулась в свое гнездо. Но веревка ее запуталась в ветвях, взлететь она уж не могла, и, видя свою гибель, сказала галка сама себе: "Несчастная я! у людей жить в рабстве не захотела, а как жизни себя лишила — и не заметила".

Басня относится к таким людям, которые хотят спастись от малой беды, а негаданно попадают в большую.

Охотничья собака увидела льва и бросилась за ним. Обернулся лев и рявкнул; перепугалась собака и помчалась прочь. Лисица ее увидела и говорит: "Дурная ты голова: гонишься за львом, а сама даже голоса его слышать не можешь!"

Басню можно применить к человеку дерзкому, который берется клеветать на того, кто гораздо сильнее; но стоит тому дать отпор, и клеветник смолкает.

Собака с куском мяса в зубах перебиралась через речку и увидела в воде свое отражение. Она решила, что это другая собака с куском побольше, бросила свое мясо и кинулась отбивать чужое. так и осталась она без того и без другого: одного не нашла, потому что его и не было, другое потеряла, потому что его унесла вода.

Басня направлена против человека жадного.

Собака спала перед хижиной; волк ее увидел, схватил и хотел сожрать. попросила собака отпустить ее на этот раз. "Сейчас я худая и тощая, — говорила она, — но у моих хозяев скоро будет свадьба, и если ты меня сейчас отпустишь, то потом сожрешь пожирнее". Поверил волк и пока отпустил ее. Но когда он вернулся через несколько дней, то увидел, что собака спит теперь на крыше; стал он ее звать, напоминая об их уговоре, но собака отвечала: "Ну, любезный, если ты еще раз увидишь, что я сплю перед домом, то уж до свадьбы не откладывай!"

Так и разумные люди, раз избежав опасности, остерегаются ее потом всю жизнь.

Голодные собаки увидели в реке шкуры, которые там отмачивались, но не могли их достать и тогда сговорились сначала выпить воду, а потом уже добраться до шкур. Принялись они пить, но только лопнули, а до шкур не добрались.

Так иные люди в надежде на прибыль берутся за опасные труды, но скорее губят себя, чем добиваются желаемого.

Охотничья собака поймала зайца и то его кусала, то его лизала в губы. Измучился заяц и сказал: "Любезная, уж ты или не кусайся, или не целуйся, чтобы я знал, враг ты мне или друг".

Басня относится к человеку двуличному.

Комар уселся на рог быка и долго там сидел, потом, собираясь взлететь, спросил быка: может быть, не улетать ему? Но бык в ответ: "Нет, любезный: и как ты прилетел, я не заметил, и как ты улетишь, не замечу".

Эту басню можно применить к человеку ничтожному, от которого, есть ли он, нет ли, не может быть ни вреда, ни пользы.

Поняли зайцы, какие они трусливые, и порешили, что лучше им всем разом утопиться. Пришли они к обрыву над прудом, а лягушки у пруда как заслышали их топотанье, так и попрыгали в самую глубь. Увидел это один заяц и сказал остальным: "Давайте не будем топиться: смотрите, и трусливее нас есть твари на свете".

Так и для людей зрелище чужих несчастий служит ободрением в собсвенных невзгодах.

Чайка схватила из моря рыбу, но разодрала себе ею глотку и упала мертвой на морском берегу. Увидел это коршун и сказал: "Поделом тебе: родилась ты птицей, зачем же было тебе кормиться в море?"

Так справедливо попадает в беду тот, кто бросает свои занятия и берется за совсем ему не свойственные.

Лев влюбился в крестьянскую дочь и посватался к ней. Крестьянин и не решался отдать хищнику дочь, и боялся отказать ему; поэтому вот что он придумал. Когда стал лев настаивать, сказал крестьянин, что жених-то он для дочери подходящий, но выдать ее может он только тогда, когда лев даст вырвать себе зубы и обрезать когти, а то девушка их боится. Лев, ослепленный любовью, с готовностью перенес и то и другое; но после этого крестьянин его уже не боялся, и когда лев опять явился к нему, то палками прогнал его со двора.

Басня показывает, что даже тот, кто был страшен врагам, станет для них легкой добычей, если необдуманно им поверит и сам себя лишит всего, чем был страшен.

Лев услышал кваканье лягушки и обернулся на голос, подумав, что это какой-то большой зверь Но когда, подождав, он увидел, что это лягушка вылезла из пруда, то подошел и растоптал ее, промолвив: "Не слуха надо пугаться, а вида".

Против человека болтливого, который только языком и умеет работать.

Лев состарился, не мог уже добывать себе еду силой и решил это делать хитростью: он забрался в пещеру и залег там, притворяясь больным; звери стали приходить его проведать, а он хватал их и пожирал. Много зверей уже погибло; наконец, лисица догадалась о его хитрости, подошла и, встав поодаль от пещеры, спросила, как он поживает. "Плохо!" — ответил лев и спросил, почему же она не входит? А лисица в ответ: "И вошла бы, кабы не видела, что в пещеру следов ведет много, а из пещеры — ни одного".

Так разумные люди по приметам догадываются об опасности и умеют ее избежать.

Лев задумал злое против огромного быка и хотел залучить его хитростью. Поэтому он сказал быку, что принес в жертву овцу и зовет его на угощенье, а сам решил расправиться с гостем, как только тот уляжется за стол. Пришел бык и увидел: котлов много, вертелы огромные, а овцы нет; не сказал он ни слова и пошел прочь. Стал его лев упрекать и спрашивать, почему это он молчит и уходит, хоть никто ему худого не делает. Ответил бык: "Есть у меня на то причина: вижу я, что не овцу тут в жертву замышляют, а быка".

Басня показывает, что от разумных людей хитрости злодеев не укроются.

Лев забрел к крестьянину на скотный двор; а тот захотел его поймать и запер за ним ворота. Не в силах выйти, лев сперва растерзал овец, потом набросился на волов; испугался крестьянин, что и на него лев нападет, и открыл ему ворота. Удалился лев; а жена крестьянина, глядя, как муж ее убивается, сказала: "Поделом тебе: зачем нужно было запирать со скотиною такого зверя, перед которым даже издали дрожишь?"

Так и те, кто раздражает сильнейших, сами от этого страдают.

Лев, гуляя по берегу моря, увидел в волнах дельфина и предложил ему заключить союз: кому, как не им, больше всего пристало быть друзьями и товарищами — царю морских животных и царю земных? И дельфин охотно согласился. Немного спустя случилось льву биться с диким быком, и кликнул он дельфина на помощь. Хотел дельфин выйти из моря, но не мог, а лев его стал винить в измене. Ответил дельфин: "Не меня брани, а природу, которая сотворила меня морским животным и не позволяет мне выйти на сушу".

Так и мы, уговариваясь о дружбе, должны выбирать себе таких союзников, которые в опасности могут нам помогать.

У спящего льва по морде пробежала мышь. Вскочил лев и стал бросаться во все стороны, разыскивая, кто посмел к нему подойти. Увидела это лиса и начала его стыдить: он, лев, и вдруг испугался мыши! "Не мышь меня испугала, — ответил лев, — а наглость ее меня разгневала!"

<Басня показывает, что разумные люди и мелочами не пренебрегают.>

Лев и медведь затравили молодого оленя и стали за него драться. Бились они жестоко, пока не потемнело у них в глазах и не упали они наземь полумертвые. Проходила мимо лисица и увидела, что лев и медведь лежат рядом, а между ними — олень; подхватила оленя и пошла прочь. А те, не в силах подняться, промолвили: "Несчастные мы! выходит, это для лисицы мы трудились!"

Басня показывает, что не зря горюют люди, когда видят, что плоды их трудов достаются первому встречному.

Лев нашел спящего зайца и уже хотел его сожрать, как вдруг завидел, что бежит мимо олень. Лев бросил зайца и погнался за оленем, а заяц от шума проснулся и убежал. Долго гнался лев за оленем, но поймать его не смог и вернулся к зайцу; а увидев, что и того уже нет, сказал: "Поделом мне: добычу, что была уже в руках, я выпустил, а за пустою надеждою погнался".

Так иные люди, недовольные умеренным доходом, не замечают, как теряют и то, чем владеют.

Лев, осел и лисица решили жить вместе и отправились на охоту. Они наловили много добычи, и лев велел ослу ее поделить. Осел поделил добычу на три равные доли и предложил льву выбирать; рассердился лев, сожрал осла, а делить приказал лисе. Лисица собрала всю добычу в одну кучу, а себе оставили лишь маленькую частичку и предложила льву сделать выбор. Спросил ее лев, кто научил ее так хорошо делать, а лисица ответила: "Погибший осел!"

Басня показывает, что несчастья ближних становятся для людей наукою.

У спящего льва по телу пробежала мышь. Лев проснулся, схватил ее и готов был сожрать; но она умоляла отпустить ее, уверяя, что еще отплатит добром за свое спасение, и лев, расхохотавшись, отпустил ее. Но случилось так, что немного спустя мышь и в самом деле отблагодарила льва, спасши ему жизнь. Попался лев к охотникам, и они привязали его веревкой к дереву; а мышь, заслышав его стоны, тотчас прибежала, перегрызла канат и освободила его, сказав так: "Тогда ты надо мною смеялся, словно не верил, что я смогу отплатить тебе за услугу; а теперь будешь знать, что мышь умеет быть благодарной".

Басня показывает, что порой при переменах судьбы даже самые сильные нуждаются в самых слабых.

Лев и осел порешили жить вместе и отправились на охоту. Пришли они к пещере, где были дикие козы, и лев остался у входа, чтобы подстеречь выбегающих коз, а осел забрался внутрь и начал голосить, чтобы напугать их и выгнать. Когда лев переловил уже немало коз, вышел к нему осел и спросил, славно ли он бился и хорошо ли гнал коз. Ответил лев: "Еще бы! я и сам испугался, кабы не знал, что ты — осел".

Так многие выхваляются перед теми, кто их отлично знает, и по заслугам становятся посмешищем.

Разбойник убил на дороге человека; люди это увидели и погнались за ним, а он бросил убитого и, весь покрытый кровью, пустился бежать. Встречные спросили, почему у него руки в крови; он ответил, что это он лазил на тутовое дерево. Но пока он с ними говорил, набежали преследующие, схватили его и распяли как раз на тутовом дереве. И сказало тутовое дерево: "Я не жалею, что стало орудием твоей смерти: ведь ты совершил убийство, да еще на меня хотел его свалить".

Так люди, от природы добрые, часто становятся злыми в ответ на клевету.

Волки хотели напасть на стадо овец, но никак это им не удавалось, потому что овец сторожили собаки. Тогда решили они добиться своего хитростью и послали к овцам послов с предложением выдать собак: ведь из-за них-то и пошла вражда, и если их выдадут, то меж волками и овцами водворится мир. Овцы не подумали, что из этого получится, и выдали собак. И тогда волки, оказавшись сильнее, без труда расправились с беззащитным стадом.

Так и государства, которые без сопротивления выдают народных вождей, незаметно для себя становятся вскоре добычей врагов.

Волк бродил по полю и увидел ячмень; есть его он не мог и потому повернул и пошел прочь. Встретив по пути коня, он привел его к этому полю и сказал, что нашел здесь ячмень, но сам есть не стал, а сберег для коня: так уж приятно ему слышать, как конь жует колосья. Ответил на это конь: "Ну, любезный, кабы волки могли ячменем кормиться, не стал бы ты ухо прежде брюха услаждать".

Басня показывает, что человеку, дурному от природы, доверия не будет, что бы он ни обещал.

Волк увидел ягненка, который пил воду из речки, и захотелось ему под благовидным предлогом ягненка сожрать. Встал он выше по течению и начал попрекать ягненка, что тот мутит ему воду и не дает пить. Ответил ягненок, что воды он едва губами касается, да и не может мутить ему воду, потому что стоит ниже по течению. Видя, что не удалось обвинение, сказал волк: "Но в прошлом году ты бранными словами поносил моего отца!" Ответил ягненок, что его тогда еще и на свете не было. Сказал на это волк: "Хоть ты и ловок оправдываться, а все-таки я тебя съем!"

Басня показывает: кто заранее решился на злое дело, того и самые честные оправдания не остановят.

Волк подавился костью и рыскал, чтобы найти кого-нибудь себе в помощь. Встретилась ему цапля, и он стал сулить ей награду, если она вытащит кость. Цапля засунула голову в волчью глотку, вытащила кость и потребовала обещанной награды. Но волк в ответ: "Мало тебе, любезная, что ты из волчьей пасти голову целой вынесла, — так тебе еще и награду подавай?"

Басня показывает, что когда дурные люди не делают зла, это им уже кажется благодеянием.

Волк увидел козу, которая паслась над обрывом; добраться до нее он не мог и стал ее упрашивать спуститься вниз: там, вверху, можно и упасть ненароком, а тут у него и луг, и травы для нее самые прекрасные. Но ответила ему коза: "Нет, не в том дело, что пастись у тебя хорошо, а в том, что есть тебе нечего".

Так, когда дурные люди замышляют дурное против разумных, то все их хитросплетения оказываются ни к чему.

Голодный волк рыскал в поисках добычи. Подошел он к одной хижине и услышал, как плачет ребенок, а старуха ему грозит: "Перестань, не то выброшу тебя волку!" Подумал волк, что она правду сказала, и стал ждать. Вечер наступил, а старуха все не исполняла обещанного; и ушел волк прочь с такими словами: "В этом доме люди говорят одно, а делают другое".

Эта басня относится к тем людям, у которых слово расходится с делом.

Наевшийся волк увидел овцу, лежавшую на земле; догадался он, что это она со страху упала, подошел и ободрил ее: если она ему трижды молвит правду, сказал он, то он ее не тронет. Начала овца: "Во-первых, не встречать бы мне тебя вовсе! Во-вторых, коли уж встретить, то слепого! А в-третьих, сгинуть бы всем волкам злою гибелью: мы вам ничего не сделали, а вы на нас нападаете!" Выслушал волк ее правду и не тронул овцу.

Басня показывает, что нередко и враг уступает правде.

Волк, искусанный собаками, лежал без сил и не мог себе даже еды промыслить. Увидел он овцу и попросил принести ему хоть попить из ближайшей речки: "Ты мне дай только пить, а еду тогда я сам найду". Но овца отвечала: "Если я тебе пить дам, то едой тебе сама стану".

Басня обличает человека злобного, который действует коварно и лицемерно.

Гадатель сидел на площади и давал предсказания за деньги. Вдруг к нему подбежал человек и крикнул, что грабители взломали его дом и унесли все добро. В ужасе гадатель вскочил и с воплем бросился со всех ног посмотреть, что случилось. Увидел это кто-то из прохожих и спросил: "Любезный, как же ты берешься гадать о чужих делах, когда о своих ничего не знаешь?"

Эта басня относится к таким людям, которые и сами не умеют жить, и за чужие дела берутся, их не касающиеся.

Одна женщина гадала о судьбе своего малютки сына, и гадатели ей сказали, что смерть ему принесет ворон. В страхе она изготовила большой ларец и посадила туда сына, чтобы уберечь его от ворона и смерти. А в назначенные часы она этот ларец отворяла и давала сыну необходимую пищу. И вот однажды отворила она ларец, чтобы дать ему пить, а мальчик неосторожно высунулся; и крючок от дверцы, который тоже называется "вороном", упал ему на темя и убил его насмерть.

Басня показывает, что от судьбы уйти невозможно.

Пчелам было жалко отдавать людям свой мед, и они явились к Зевсу с просьбой дать им силу поражать жалом всякого, кто подойдет к их сотам. Рассердился на них Зевс за такую злобу и сделал так, чтобы, ужалив кого-нибудь, они тотчас теряли жало, а вместе с ним и жизнь.

Эта басня относится к людям злобным, которые сами себе приносят вред.

У жрецов Кибелы был осел, на которого они навьючивали поклажу в своих странствиях. А когда осел измучился и околел, они содрали с него шкуру и сделали из нее бубны для своих плясок. Встретили их однажды другие бродячие жрецы и спросили, где же их осел; а они ответили: "Он умер, но побоев ему, мертвому, достается столько, сколько и живому не доставалось".

Так иные рабы хоть и получают вольную, но от рабской своей доли избавиться не могут.

У мышей была война с ласками, и мыши терпели поражения. Собрались они однажды и решили, что причина их несчастий — безначалие. Тогда они выбрали полководцев и поставили их над собой; а полководцы, чтобы выделяться среди всех, раздобыли и привязали себе рога. Произошла битва, и снова все мыши потерпели поражение. Но простые мыши разбежались по норам и легко в них попрятались, а полководцы из-за своих рогов не могли туда залезть, и ласки их схватили и сожрали.

Тщеславие многим приносит несчастия.

Муравей некогда был человеком и занимался хлебопашеством; но, не довольствуясь плодами своего труда, он завидовал другим и все время их обкрадывал. Рассердился на него Зевс за такую жадность и превратил его в насекомое, которое мы называем муравьем. Но и в новом облике нрав у него остался прежний: он и по сей день бегает по полям и собирает по гумнам пшеницу и ячмень себе про запас.

Басня показывает: кто от природы злонравен, того никакое наказание не исправит.

Муха попала в горшок с мясом и, уже захлебываясь в отваре, сказала сама себе: "Что ж, я наелась, напилась, искупалась, теперь и помереть не жаль!"

Басня о том, что людям легче принять смерть, когда она неожиданная.

Человек, потерпевший кораблекрушение, доплыл до берега моря и заснул там, измученный; а немного спустя проснулся, увидел море и стал его бранить за то, что оно завлекает людей своим мирным видом, и стоит им отплыть, как оно начинает яриться и их губит. Тогда море, приняв женский образ, обратилось к нему так: "Не меня брани, любезный, а ветры! Само я от природы таково, каким ты меня видишь, но ветры налетают на меня мгновенно, и от них я становлюсь бурным и яростным".

Так и нам при виде беззаконий следует винить не тех, кто бесчинствует по чужому подстрекательству, а тех, кто их к этому побуждает.

Юноша-расточитель промотал все свое добро, и остался у него только плащ. Вдруг он увидел ласточку, которая прилетела раньше времени, и решил, что уже лето и плащ ему больше не нужен; отнес он плащ на рынок и продал. Но потом опять вернулась зима и сильные холода, и юноша, бродя тут и там, увидел ласточку на земле мертвой. Сказал он ей: "Эх ты! и меня, и себя погубила".

Басня показывает, как опасно все, что делается не вовремя.

Один человек был болен. Лекарь спросил, как он себя чувствует; больной ответил, что слишком потеет; лекарь сказал: "Это хорошо". В другой раз спросил лекарь, как дела; больной ответил, что его все время бьет озноб; лекарь сказал: "И это хорошо". В третий раз явился лекарь и спросил, как болезнь; больной ответил, что у него водянка; лекарь сказал: "Это тоже хорошо". И когда навестил больного кто-то из родственников и спросил, как здоровье, то ответил больной: "До того уж хорошо, что помирать впору".

Так многие, поверхностно судя, считают своих ближних счастливыми как раз за то, от чего они больше всего и мучатся.

Летучая мышь, терновник и нырок решили сложиться и торговать заодно. Летучая мышь заняла денег и внесла в товарищество, терновник дал свою одежду, а нырок купил меди и тоже внес. Но когда они отплыли, разразилась сильная буря, и корабль перевернулся; сами они выбрались на сушу, но все добро потеряли. С тех самых пор нырок все ищет свою медь и ныряет за ней в морскую глубину; летучая мышь боится показаться заимодавцам и днем прячется; а ночью вылетает на добычу; а терновник, отыскивая свою одежду, цепляется за плащи прохожих, чтобы найти между ними свой.

Басня показывает, что больше всего мы заботимся о том, в чем когда-то сами понесли ущерб.

Летучая мышь упала на землю, и ее схватила ласка. Видя, что смерть пришла, взмолилась летучая мышь о пощаде. Ответила ласка, что не может ее пощадить: от природы у нее вражда со всеми птицами. Но сказала летучая мышь, что она не птица, а мышь, и ласка ее отпустила. В другой раз летучая мышь упала на землю, и ее схватила другая ласка. Стала просить летучая мышь не убивать ее. Ответила ласка, что у нее вражда со всеми мышами. Но сказала летучая мышь, что она не мышь, а летучее животное, и опять отпустила ее ласка. Так, дважды поменяв имя, удалось ей спастись.

Так и нам нельзя всегда быть одинаковыми: те, кто умеет применяться к обстоятельствам, часто избегают больших опасностей.

Один дровосек рубил дрова на берегу реки и уронил свой топор. Течение унесло его, а дровосек уселся на берегу и стал плакать. Пожалел его Гермес, явился и узнал у него, почему он плачет. Нырнул он в воду, и вынес дровосеку золотой топор, и спросил, его ли это? Дровосек ответил, что не его; во второй раз нырнул Гермес, вынес серебряный топор и опять спросил, тот ли это, который потерялся? И от этого отказался дровосек; тогда в третий раз вынес ему Гермес его настоящий топор, деревянный. Признал его дровосек; и тогда Гермес в награду за его честность подарил дровосеку все три топора. Взял дровосек подарок, пошел к товарищам и рассказал все, как было. А одному из них стало завидно, и захотел он сделать то же самое. Взял он топор, пошел к той же самой речке, стал рубить деревья и нарочно упустил топор в воду, а сам сел и стал плакать. Гермес явился и спросил его, что случилось? А он ответил, что топор пропал. Вынес ему Гермес золотой топор и спросил, тот ли это, что пропал? Обуяла человека жадность, и воскликнул он, что это тот самый и есть. Но за это бог не только не дал ему подарка, но и собственный его топор не вернул.

Басня показывает, что насколько боги помогают честным, настолько же они враждебны нечестным.

Путник, уставший после долгой дороги, бросился наземь возле колодца и заснул. Во сне он едва не скатился в колодец; но подошла к нему Судьба, разбудила и сказала: "Любезный, если бы ты свалился, ведь ты бранил бы не себя за свою неосторожность, а меня!"

Так многие люди винят богов, когда виноваты сами.

Путники шли дорогою в летнюю пору, в полдень, изнемогая от жары. Увидели они платан, подошли и легли под ним отдохнуть. Глядя вверх на платан, стали они между собою говорить: "А ведь бесплодное это дерево и бесполезное для людей!" Ответил им платан: "Неблагодарные вы! сами пользуетесь моей сенью и тут же обзываете меня бесплодным и бесполезным!"

Так не везет и некоторым людям: они делают ближним добро, а благодарности за это не видят.

Путник шел зимой по дороге и увидел змею, которая погибала от стужи. Пожалел он ее, спрятал за пазуху и стал отогревать. Пока змея была замерзшая, она лежала спокойно, а как только отогрелась — ужалила его в живот. Почувствовав смерть, сказал путник: "Поделом мне: зачем я спас умирающую тварь, когда ее и живую-то надо было убить?"

Басня показывает, что злая душа не только не платит благодарностью в ответ на добро, но даже восстает против благодетеля.

Путники шли по берегу моря. Взошли они на холм и заметили вдали плывущую вязанку хвороста, а подумали, что это большой корабль, и стали ждать, пока он причалит. А когда ветер пригнал хворост поближе, то они решили, что это плот, и поменьше, чем казалось, но продолжали ждать. Наконец, прибило хворост к берегу, увидели они, что это такое, и сказал один другому: "Зря мы дожидались: ничего тут нет!"

Так и некоторые люди издали кажутся грозными, а как посмотреть поближе, оказываются ничтожествами.

Путник в дальней дороге дал обет, что если найдет что-нибудь, то половину пожертвует Гермесу. Наткнулся он на суму, в которой были миндаль и финики, и поспешил поднять ее, думая, что там деньги. Вытряхнул он все, что там было, и съел, а скорлупки от миндаля и косточки от фиников положил на алтарь с такими словами: "Вот тебе, Гермес, обещанное от находки: делюсь с тобой и тем, что было снаружи, и тем, что было внутри".

Басня относится к человеку жадному, который ради наживы и богов перехитрить готов.

Был осел у садовника; есть ему приходилось мало, а мучиться много, и взмолился он, чтобы Зевс отобрал его у садовника и передал другому хозяину. Послал Зевс Гермеса и велел продать осла горшечнику. И здесь ослу тяжело пришлось, и страдал он гораздо больше; вновь стал он призывать Зевса, и, наконец, Зевс распорядился продать его кожевнику. Увидел осел, чем занимается его хозяин, и сказал: "Ох, лучше мне было у прежних моих хозяев: ведь этот, как я погляжу, и вовсе шкуру с меня сдерет".

Басня показывает, что стоит рабам узнать своих новых хозяев, и они начинают жалеть о старых.

Осел, навьюченный солью, переходил через реку, но поскользнулся и упал в воду; соль растаяла, и ослу стало легче. Обрадовался осел, и когда в следующий раз подошел к реке, навьюченный губками, то подумал, что если он опять упадет, то снова встанет с облегченной ношей; и поскользнулся уже нарочно. Но вышло так, что губки от воды разбухли, поднять их было уже невмочь, и осел утонул.

Так не следует завидовать выгодам, которые сопряжены с опасностями и несчастьями.

Погонщик навьючил осла и мула и погнал их в путь. Пока дорога была ровная, осел еще держался под тяжестью; но когда пришлось идти в гору, то выбился он из сил и попросил мула взять у него часть поклажи: тогда он-де сможет донести остальную часть. Но мул такие его слова и слушать не захотел. Рухнул осел с горы и убился насмерть; а погонщик, не зная, как теперь быть, взял и перевалил ношу осла на мула, да еще вдобавок навьючил на него и ослиную шкуру. Нагруженный сверх всякой меры, промолвил мул: "Поделом мне: кабы я послушился осла и принял малую часть его груза, не пришлось бы мне теперь тащить и всю его ношу, и его самого".

Так некоторые заимодавцы, не желая сделать должникам ни малейшей уступки, нередко теряют на этом весь капитал.

Один человек поставил на осла статую бога и погнал осла в город. И каждый встречный этой статуе низко кланялся; а осел решил, что это кланяются ему, возгордился, начал реветь и не захотел идти дальше. Догадался погонщик, в чем дело, и отколотил осла палкою, приговаривая: "Дурная ты голова! только этого не хватало, чтобы люди поклонились ослу!"

Басня показывает, что люди, которые хвастаются чужими заслугами, становятся посмешищем для всех, кто с ними знаком.

Дикий осел повстречал домашнего осла, который грелся на солнце, подошел к нему и позавидовал, что у него такой хороший вид и так много корму. Но потом увидел он, как домашний осел тащит тяжесть, а погонщик идет сзади и колотит его палкой, и сказал: "Нет, больше я тебе не завидую: вижу, что твоя привольная жизнь дорогой ценой тебе достается".

Так не следует завидовать выгодам, которые сопряжены с опасностями и несчастьями.

Осел услышал, как стрекочут цикады; понравилось ему их сладкое пенье, стало ему завидно, и спросил он: "Чем вы питаетесь, чтобы иметь такой голос?" — "Росою", — ответили цикады. Стал осел и сам кормиться росою, но околел с голоду.

Так люди, добиваясь того, что противно их природе, не достигают цели и к тому же терпят великие бедствия.

Ослы, измученные постояннымм страданиями и невзгодами, отправили к Зевсу послов и просили у него избавления от трудов. Зевс, желая дать им понять, что это дело невозможное, сказал: тогда наступит перемена в их горькой судьбе, когда им удастся напрудить целую реку. А ослы подумали, что он и вправду это обещает; и вот до сих пор, где помочится один осел, туда сбегаются прудить и другие.

Басня показывает: кому что суждено, того не изменить.

Погонщик гнал по дороге осла; но тот прошел немного, свернул в сторону и помчался к обрыву. Он должен был вот-вот свалиться, и погонщик стал его оттаскивать за хвост, но осел упрямо упирался. Тогда погонщик отпустил его и сказал: "Будь по-твоему: тебе же хуже!"

Басня относится к человеку упрямому.

Осел пасся на лугу и вдруг увидел, что на него бежит волк. Осел притворился, что хромает; а когда волк приблизился и спросил, почему это он хромает, осел ответил: "Скакал через плетень и занозился колючкой!" — и попросил волка сперва вытащить колючку, а потом уж его съесть, чтобы не уколоться. Поверил волк; задрал осел ногу, и стал волк старательно разглядывать его копыто; а осел как ударил его копытом прямо в пасть, так и вышиб ему все зубы. Мучаясь от боли, промолвил волк: "Поделом мне! Отец меня вырастил мясником — не к лицу мне делаться лекарем!"

Так и люди, которые берутся за несвойственное им занятие.

Осел натянул львиную шкуру и стал расхаживать, пугая неразумных животных. Завидев лисицу, он и ее хотел напугать; но та услышала, как он ревет, и сказала ему: "Будь уверен, и я бы тебя испугалась, кабы не слышно было твоего крику!"

Так иные неучи напускной спесью придают себе важность, но выдают себя своими же разговорами.

Осел, навьюченный дровами, переходил через болото. Поскользнулся он, упал, не смог подняться и начал стонать и кричать.

Болотные лягушки услыхали его стоны и сказали: "Любезный, ты только что свалился, и уже так ревешь; а что бы ты делал, если бы сидел здесь столько, сколько мы?"

Эту басню можно применить к человеку малодушному, который падает духом от самых малых неприятностей, между тем как другие спокойно выносят и более тяжкие.

Пасся на лугу осел, у которого вся спина была в ранах. Сел ему на спину ворон и стал их расклевывать. Осел ревел и бился, а погонщик стоял поодаль и хохотал. Увидел это, проходя мимо, волк и сказал сам себе: "Несчастные мы! нас увидят и бросаются в погоню, а ворон как ни вцепись, над ним только смеются".

Басня показывает, что злых людей издалека видно.

Осел и лисица решили жить в дружбе и отправилась на охоту. Встретился им лев. Лисица, завидев грозящую опасность, подбежала к нему и пообещала выдать осла, если он за это ее не тронет. Лев объявил, что отпустит ее; и тогда лиса подвела осла к ловушке и заманила его туда. Увидел лев, что осел уже убежать не может, и растерзал сперва лисицу, а потом уж набросился на осла.

Так люди, замышляющие зло против товарищей, часто не замечают, как и сами себя губят.

Курица нашла змеиные яица, бережно их высидела, и они треснули. Увидела это ласточка и сказала ей: "Глупая! зачем вырастила ты таких детенышей, которые, чуть подрастут, тебя же загубят первую!"

Так никакие благодеяния не могут укротить дурной нрав.

Птицелов ставил на птиц силки. Увидел его жаворонок и спросил, что это он делает. Ответил птицелов: "Город строю!" — и отошел в сторонку. Поверил жаворонок, подошел, клюнул приманку и неожиданно попался в силок. Подбежал птицелов и схватил его, а жаворонок и говорит: "Ну, любезный, если такие ты города строишь, то немного у тебя будет жителей!"

Басня показывает, что люди покидают дом и родину чаще всего тогда, когда у власти стоят дурные правители.

Птицелов расставил на журавлей сети и издали наблюдал за ловлей. Вместе с журавлями опустился на поле и аист, и птицелов, подбежав, поймал его вместе с ними. Стал аист просить не убивать его: ведь людям он не только не вреден, но даже полезен, потому что ловит и убивает змей и прочих гадов. Ответил птицелов: "Будь ты хоть трижды полезен, но был ты здесь среди негодяев, а потому все равно заслужил наказание".

Так и мы должны избегать общества дурных людей, чтобы самим не прослыть их сообщниками в недобрых делах.

Когда люди в первый раз увидели верблюда, они испугались его роста и в ужасе разбежались. Но прошло время, узнали они его смирный нрав, осмелели и стали к нему подходить; а еще немного спустя поняли они, что верблюд и вовсе не способен злиться, и дошли до такого к нему презрения, что надели на него уздечку и дали детям его погонять.

Басня показывает, что даже страх смягчается привычкой.

Змея и краб жили вместе. Но краб относился к змее бесхитростно и дружелюбно, а змея всегда была злонравна и коварна. Краб не раз просил ее не таить против него зла и быть с ним такою, каков он с ней; но она не слушалась. Рассердился краб, подстерег ее во время сна, ухватил за глотку и задушил. И, глядя, как она вытянулась, он молвил: "Эх, любезная, не теперь, после смерти, быть бы тебе такой прямой, а тогда, когда я тебя об этом просил, а ты все не слушалась!"

Эту басню можно применить к людям, которые при жизни обращались с друзьями дурно, а после смерти хвалятся благодеяниями.

В одном доме бились друг с другом змея и ласка. А мыши этого дома, которых и ласка и змея истребляли, выбежали посмотреть на их битву. Но, завидев это, ласка и змея перестали биться и набросились на них.

Так и в государствах те граждане, которые вмешиваются в распри демагогов, сами того не желая, становятся их жертвами.

Змея, которую люди топтали один за другим, стала жаловаться Зевсу. Но Зевс ей ответил: "Укусила бы ты первого, кто на тебя наступил, тогда второй бы уже не посмел".

Басня показывает: кто дает отпор первым обидчикам, того боятся и остальные.

За городскою стеною мальчик ловил кузнечиков. Поймал он уже немало, как вдруг увидел скорпиона и, приняв его за кузнечика, сложил уже было руку, чтобы его накрыть. Но скорпион поднял жало и сказал: "Попробуй только это сделать! тотчас потеряешь и тех кузнечиков, которых наловил".

Эта басня учит, что с добрыми и злыми нельзя вести себя одинаково.

Мальчик в школе украл у товарища дощечку и принес матери. А та не только его не наказала, но даже похвалила. Тогда в другой раз он украл плащ и принес ей, а она приняла это еще охотнее. Время шло, мальчик стал юношей и взялся за кражи покрупнее. Наконец, поймали его однажды с поличным и, скрутив локти, повели на казнь; а мать шла следом и колотила себя в грудь. И вот он сказал, что хочет что-то шепнуть ей на ухо; подошла она, а он разом ухватил зубами и откусил ей кусок уха. Стала мать корить его, нечестивца: мало ему всех его преступлений, так он и родную мать еще увечит! Перебил ее сын: "Кабы наказала ты меня, когда я в первый раз принес тебе краденую дощечку, — не докатился бы я до такой судьбы и не вели бы меня сейчас на смерть".

Басня показывает: если не наказать вину в самом начале, она становится все больше и больше.

Голубь, измученный жаждой, увидел картину, изображавшую чашу с водой, и подумал, что она настоящая. Он бросился к ней с громким шумом, но неожиданно наткнулся на доску и разбился: крылья его переломались, и он упал на землю, где и стал добычею первого встречного.

Так иные люди в порыве страсти берутся за дело опрометчиво и сами себя губят.

Голубка, откормленная в голубятне, хвасталась, как много у нее птенцов. Ворона, услыхав ее слова, сказала: "Перестань, любезная, этим хвастаться: чем больше будет у тебя птенцов, тем горше будешь ты оплакивать свое рабство".

Так и среди рабов несчастнее всех те, кто в рабстве рождает детей.

Обезьяна, сидя на высоком дереве, увидела, как рыбаки забрасывают в реку невод, и стала следить за их работой. А когда они вытащили невод и сели поодаль завтракать, она соскочила и захотела сама сделать, как они: недаром говорят, что обезьяна — переимчивое животное. Но чуть взялась она за сеть, так в ней и запуталась; и сказала тогда она сама себе: "Поделом мне: зачем я полезла ловить рыбу, не зная, как за это взяться?"

Басня показывает, что браться за дело непривычное не только бесполезно, но даже пагубно.

Богач поселился рядом с кожевником; но, не в силах выносить вонь, стал его уговаривать переехать отсюда. А тот все время откладывал, обещая со дня на день переехать. Так оно и шло, пока не кончилось дело тем, что богач привык к запаху и перестал докучать кожевнику.

Басня показывает, что привычка и неудобства смягчает.

У богача было две дочери. Одна из них умерла, и он нанял по ней плакальщиц. Вторая дочь сказала матери: "Бедные мы! У нас горе, а мы и плакать не умеем, между тем как эти женщины, совсем чужие, так рыдают и бьют себя в грудь". Ответила мать: "Не дивись, мое дитя, что они так надрывются: им за это деньги платят".

Так иные люди из корыстолюбия не гнушаются наживаться и на чужом горе.

У пастуха была огромная собака, и он всегда давал ей на съедение мертворожденных ягнят и околевших овец. Однажды, загнав уже стадо, увидел пастух, как собака ходит меж овец и виляет им. "Эй, любезная! — крикнул он, — самой бы тебе того, чего ты им желаешь!"

Басня относится к льстецу.

Пастух пас стадо на берегу моря. Увидел он, какое море спокойное и тихое, и захотелось ему пуститься в плавание. Продал он овец, купил фиников, погрузил их на корабль и отплыл. Но разразилась страшная буря, корабль перевернулся, весь товар погиб, и сам он едва доплыл до берега. А когда снова наступила тишь, увидел он, что стоит на берегу человек и восхваляет спокойное море. И сказал ему пловец: "Эй, любезный, никак морю и от тебя фиников захотелось?"

Так часто разумным людям мука бывает наукой.

Пастух пригнал своих овец в рощу и увидел там огромный дуб, весь в желудях. Расстелил он плащ, влез на дерево и начал стряхивать желуди. А овцы стали эти желуди подъедать и незаметно вместе с ними съели плащ. Спустился пастух, увидел, что случилось, и говорит: "Зловредные вы твари! другим людям вы шерсть для плащей даете, а у меня, который вас кормит, и старый-то плащ отнимаете?"

Так многие люди по глупости чужим услуживают, а ближних обижают.

Пастух нашел волчат и выкормил их с великим старанием: он надеялся, что когда они вырастут, то не только будут охранять его овец, но даже добывать ему и чужих. Но как только волчата выросли, они при первом удобном случае набросились на его собственное стадо. Со стоном сказал пастух: "Поделом мне: зачем я спас маолетками тех, кого надо было бы убить и взрослыми?"

Так, спасти дурных людей — это значит укрепить их силы против себя же первого.

Пастух выгонял свое стадо от деревни подальше и частенько развлекался вот каким образом. Он кричал, будто волки напали на овец, и скликал поселян на помощь. Два-три раза крестьяне пугались и прибегали, а потом возвращались по домам осмеянные. Наконец, волк и в самом деле появился: он стал губить овец, пастух стал звать на помощь, но люди подумали, что это его всегдашние шутки, и не обратили на него внимания. Так и потерял пастух все свое стадо.

Басня показывает: вот чего достигают лжецы, — им не верят, даже когда они говорят правду.

Мальчик однажды, купаясь в реке, стал тонуть; заметил он прохожего и позвал его на помощь. Тот начал бранить мальчика за то, что он полез в воду, не подумав; но мальчик ему ответил: "Сперва ты мне помоги, а потом, когда вытащишь, тогда и ругай".

Басня направлена против тех, кто сам дает повод себя бранить.

Овца, которую неумело стригли, сказала стригальщику: "Если тебе шерсть нужна, держи ножницы повыше; а если мясо, то режь меня сразу, чем мучить так, укол за уколом".

Басня относится к тем, кто берется за дело не умеючи.

Гранатовое дерево и яблоня спорили, у кого плоды лучше. Спорили они все жарче, пока терновник с ближней изгороди не услышал их и не объявил: "Перестанем, друзья: зачем нам ссориться!"

Так, когда лучшие граждане в раздоре, то даже люди ничтожные набираются важности.

Крот, слепая тварь, сказал однажды своей матери: "Я прозрел!" Она решила проверить и дала ему зернышко ладана, спросив, что это такое? Ответил крот, что это — камешек. А она ему: "Дитя мое, не только зрения ты не получил, но еще и нюх потерял!"

Так иные хвастуны обещают невозможное, а сами оказываются бессильными и в малом.

Однажды осы и куропатки, томясь жаждой, пришли к крестьянину и попросили у него попить воды; за это куропатки обещали ему вскопать виноградник и ухаживать за лозами, а осы — летать кругом и жалом отгонять воров. Ответил крестьянин: "Но у меня есть двое волов, они мне ничего не обещают, а все делают: лучше уж им я и дам пить".

Басня относится к человеку неблагодарному.

Оса уселась на голову змее и все время ее жалила, не давая ей покоя. Змея обезумела от боли, а отомстить недругу не могла. Тогда она выползла на дорогу и, завидев телегу, сунула голову под колесо. Погибая вместе с осою, она молвила: "Жизни лишаюсь, но с врагом заодно".

Басня против тех, кто сам готов погубнуть, лишь бы врага погубить.

Бык, спасаясь от настигающего льва, забежал в пещеру, где жили дикие козы. Козы стали его лягать и бодать, но он на это только сказал: "Я терплю это, потому что боюсь, но не вас, а того, кто стоит перед пещерой".

Так многие из страха перед сильнейшим терпят обиды от слабейших.

Обезьяны, говорят, рождают двух детенышей, и одного из них любят и бережно выхаживают, а другого ненавидят и не заботятся о нем. Но некий божественный рок устраивает так, что детеныш, которого холят, погибает, а который неухожен, остается жив.

Басня показывает, что всякой заботы сильнее рок.

Птицы держали совет, кого избрать царем, и павлин настаивал, чтобы выбрали его, потому что он красивый. Птицы уже готовы были согласиться, но тут галка сказала: "А если ты будешь царем и на нас нападет орел, то как ты нас спасешь?"

О том, что не красота, а сила должна украшать правителей.

Животные держали совет, кого избрать царем, и слон с верблюдом выступили и спорили друг с другом, думая, что всех превосходят и ростом и силою. Однако обезьяна заявила, что оба они не подходят: верблюд — оттого, что не умеет гневаться на обидчиков, а слон — оттого, что при нем на них может напасть поросенок, которого слон боится.

Басня показывает, что часто малая помеха останавливает большое дело.

Зевс справлял свадьбу, и все звери приносили ему подарки, кто что мог. Приползла и змея, держа в зубах розу. Увидел ее Зевс и сказал: "У всех остальных приму я подарки, но из твоих зубов не приму".

Басня показывает, что любезности дурных людей опасны.

Свинья и собака бранились. Свинья поклялась Афродитою, что если собака не замолчит, она ей выбьет все зубы. Собака возразила, что свинья и тут неправа: ведь Афродита свинью ненавидит, да так, что не позволяет входить в свои храмы тем, кто отведал свиного мяса. Свинья в ответ: "Не из ненависти, а из любви ко мне она это делает, чтобы люди меня не убивали".

Так искусные риторы даже оскорбление, услышанное от противников, часто умеют обратить в похвалу.

Свинья и собака спорили, у кого лучше дети. Собака сказала, что она рожает быстрее всех зверей на свете. Но свинья ответила: "Коли так, то не забудь, что рожаешь ты детенышей слепыми".

Басня показывает, что главное не в том, чтобы делать быстро, а в том, чтобы сделать до конца.

Кабан стоял под деревом и точил клыки. Лисица спросила, зачем это: ни охотников не видно, ни другой какой беды, а он клыки точит. Ответил кабан: "Не зря точу: когда настанет беда, не придется мне тратить на это времени, и будут они у меня уже наготове".

Басня учит, что к опасностям надо готовиться загодя.

Один скряга обратил все имущество в деньги, купил слиток золота, закопал его под стеною и каждый день приходил туда посмотреть на него. Поблизости работали люди; один из них приметил его посещения, догадался, в чем дело, и, когда скряга был в отлучке, украл золото. Вернулся хозяин, увидел пустое место и начал рыдать и рвать на себе волосы. Кто-то увидел его отчаянье, узнал, в чем дело, и сказал ему: "Не горюй: возьми камень, положи на то же место и мечтай, что это золото. Ведь когда и лежало тут золото, то ты не пользовался им".

Басня показывает, что обладание без пользования ни к чему.

Черепаха и заяц спорили, кто из них быстрей. Назначили они для состязания время и место и разошлись. Но заяц, полагаясь на свою природную резвость, не старался бежать, а улегся возле дороги и заснул. А черепаха понимала, что двигается она медленно, и потому бежала без передышки. Так обогнала она спящего зайца и получила победную награду.

Басня показывает, что нередко труд берет верх над природными способностями, когда ими пренебрегают.

Ласточка свила себе гнездо под крышею суда. Однажды, когда она улетела, заползла в гнездо змея и съела ее птенцов. Вернулась ласточка, увидела пустое гнездо и стала горько плакать. Другие ласточки старались ее утешить, ведь не ей одной довелось терять детенышей. Но она ответила: "Не столько о детях я плачу, сколько о том, что стала я жертвой насилия в таком месте, где другие жертвы насилия находят помощь".

Басня показывает, что тогда тяжелее всего людям обиды, когда они приходят от того, от кого их меньше всего ждешь.

Гуси и журавли паслись на одном лугу. Вдруг появились охотники; легкие журавли взлетели в воздух, а гуси были грузные, замешкались и попались в плен.

Так и у людей: во время государственных смут бедняки, легкие на подъем, без труда спасаются из одного города в другой, а богачи от избытка имущества остаются и часто попадают в рабство.

Ласточка и ворона спорили, кто красивее. И ворона ласточке сказала: "Твоя красота цветет лишь весной, а мое тело и зиму выдерживает".

Басня показывает, что долголетие лучше красоты.

Черепаха увидела в небе орла, и захотелось ей и самой летать. Подошла она к нему и попросила за какую угодно плату научить ее. Сказал орел, что это невозможно, а она все настаивала и упрашивала. Поднял тогда орел ее в воздух, унес в вышину и бросил оттуда на скалу. Рухнула черепаха, разбилась и испустила дух.

О том, что многие люди в жажде соперничества не слушают разумных советов и губят самих себя.

Блоха однажды вспрыгнула на ногу разгоряченному атлету и на скаку укусила его. Он рассердился и уже сложил ногти, чтобы ее раздавить, а она опять прыгнула так, как от природы дано ей прыгать, и ускользнула от гибели. Застонал атлет и молвил: "О Геракл! если ты против блохи мне не помогаешь, то как же ты поможешь мне против соперников?"

Басня показывает, что богов следует призывать не ради пустячных и безвредных мелочей, а только при важной необходимости.

Собрались однажды лисицы на берегу Меандра, чтобы напиться; но река неслась с таким шумом, что как они друг друга ни подбадривали, никто не решался сойти к воде. Но вот одной из них захотелось унизить других: она вышла вперед, стала насмехаться над их трусостью, а сама, гордясь своей отвагой, смело бросилась в воду. Течение вынесло ее на середину реки, а остальные лисы, стоя на берегу, кричали ей: "Не покидай нас, вернись, покажи, как вернее спуститься к воде?" Отвечала лисица, увлекаемая течением: "У меня есть весточка в Милет, и я хочу ее туда снести; когда буду возвращаться, покажу!"

Против тех, кто своей похвальбой сам себя вводит в опасность.

Говорят, что лебеди перед смертью поют. И вот один человек увидел, как на базаре продавали лебедя, и купил его, потому что наслышался его пения. Однажды, собираясь угощать гостей, попросил он лебедя спеть на пиру; но тот отказался. Однако вскоре потом, почуяв свою близкую смерть, стал он себя оплакивать песней; и, услышав это, сказал хозяин: "Ежели поешь ты только перед смертью, надо было тогда мне, дураку, не просить тебя о песне, а зарезать".

Так и некоторые люди, не пожелав что-нибудь сделать по доброй воле, должны бывают это сделать по принуждению.

Волк шел за стадом овец, но никого не трогал. Пастух сперва заподозрил в нем врага и с опаской выжидал; но, увидев, что волк идет все время следом, а ни на кого не нападает, пастух решил, что нашел в волке не врага, а сторожа. И когда пришла ему нужда отлучиться в город, оставил он своих овец волку и ушел. Понял волк, что пришел его час, и прикончил чуть ли не все стадо. Вернулся пастух, увидел, что овцы его погибли, и сказал: "Поделом мне: как я мог овец доверить волку?"

Так и люди, которые доверяют свое добро жадным, поделом его теряют.

Муравью захотелось пить; спустился он к источнику, чтобы напиться, но упал в воду. Голубь с ближнего дерева оторвал листок и бросил ему; муравей выбрался на листок и спасся. В это время остановился поблизости охотник, приготовил свои прутья и хотел уже голубя изловить; но тут муравей укусил птицелова в ногу, прутья у него дрогнули, и голубь успел улететь.

Басня показывает, что при случае и от бессильных бывает помощь.

Шли люди по своим делам, и попался им ворон, слепой на один глаз. Стали они следить за ним, а один даже предлагал вернуться: этого, мол, требует примета. Но другой возразил: "Как же может ворон предвещать будущее нам, коли собственного увечья он не мог предвидеть и не остерегся?"

Так люди, беспомощные в собственных делах, не годятся и близким в советчики.

Один человек, покупая осла, взял его на испытание — привел к своим ослам и поставил возле кормушки. А осел сразу стал рядом с самым ленивым и прожорливым, от которого не было никакого толку, а на других ослов даже не посмотрел. Взял покупатель осла за привязь и отвел обратно к хозяину. тот спросил, чем же кончилось испытание; ответил покупатель: "Мне теперь никаких испытаний не надо: как я погляжу, он такой же, как и тот, кого он из всех одного выбрал себе товарищем".

Басня показывает, что о человеке судят по его друзьям.

Птицелов раскинул сети и привязал к ним домашних голубей, а сам стал поодоль и принялся ждать. Дикие голуби подлетели к домашним и запутались в сетях, а птицелов подбежал и начал их ловить. Дикие стали корить домашних за то, что они не предупредили соплеменников о западне; но те отвечали: "Нет, нам важнее не ссориться с хозяином, чем заботиться о соплеменниках".

Так и слуг не следует бранить за то, что из верности своим господам они отступают от любви к своим родичам.

Один человек получил от приятеля на хранение деньги и задумал их присвоить. Друг призвал его к клятве; тогда он забеспокоился и отправился к себе в деревню. У самых городских ворот увидел он какого-то хромого, который шел из города, и спросил его, кто он и куда идет. Ответил хромой, что зовут его Клятва и идет он в погоню за клятвопреступниками. Спросил тогда человек, через сколько же времени возвращается обычно хромой в город. Ответил тот: "Лет через сорок, а то и через тридцать". И тогда человек, не беспокоясь о будущем, пошел и дал клятву, что никаких денег на хранение не брал. Но тут же Клятва на него накинулась и погналась, чтобы сбросить с обрыва. Стал он жаловаться, что обещала Клятва вернуться через тридцать лет, а сама не дала ему даже и дня. Отвечала Клятва: "Знай же, что если кто против меня жестоко провинится, то и дня не проходит, как я возвращаюсь".

Басня показывает, что не писаны сроки божьего наказания, посылаемого злодеям за их нечестие.

Преметей по повелению Зевса вылепил из глины людей и животных. Но увидел Зевс, что неразумных животных получилось гораздо больше, и велел ему часть животных уничтожить и перелепить в людей. Тот повиновался; но получилось так, что люди, переделанные из животных, получили облик человеческий, но душу сохранили зверообразную.

Басня направлена против человека грубого и глупого.

Цикада пела на высоком дереве. Лисице захотелось ее съесть, и пошла лисица на такую хитрость. Став перед деревом, стала она восхищаться дивным голосом и упрашивать цикаду спуститься: хочется ей посмотреть, какое существо так прекрасно поет. Догадалась цикада, что лиса хитрит, оторвала с дерева листок и бросила. Кинулась на него лисица, как на настоящую цикаду; а та сказала: "Ошиблась ты, любезная, если возмечтала, что я сойду: лисиц я остерегаюсь с тех самых пор, как в лисьем навозе заметила я крылышки цикад".

О том, что разумные люди учатся на несчастьях ближних.

Говорят, что гиены каждый год меняют свой пол и становятся то самцами, то самками. И вот однажды гиена, встретив лисицу, стала ее корить: она, гиена, хочет стать ей подругой, а лисица ее отвергает. Но та ответила: "Не меня кори, а свою породу — из-за нее не могу я знать даже, будешь ли ты мне подругой или другом.

Против человека двуличного.

Говорят, что гиены каждый год меняют свой пол и становятся то самцами, то самками. И вот однажды гиена-самец полезла к самке недолжным образом. Но та ответила: "Делай что хочешь, любезный, но скоро я с тобой буду делать что захочу".

Так выборному чиновнику может сказать его преемник, если тот его обидит.

Купил человек попугая и пустил его жить в своем доме. Попугай, привычный к домашней жизни, взлетел на очаг, примостился там и стал верещать своим звучным голосом. Увидела его ласка и спросила, кто он такой и откуда явился. Ответил попугай: "Меня только что купил хозяин". Сказала ласкм: "Наглая тварь! тебя только что купили, и ты так кричишь! А мне, хоть я и родилась в этом доме, хозяева и пикнуть не позволяют, и стоит мне подать голос, как они начинают сердиться и гонят меня прочь". Попугай на это отвечал: "Ступай себе, хозяюшка: мой-то ведь голос совсем не так противен хозяевам, как твой".

Басня относится к человеку сварливому, который всегда бросается на других с обвинениями.

Кто пострадал, тот избегает даже места, где испытал страдание.

Соловья уговаривала ласточка жить в одном доме и под одной крышей с людьми, как живет она сама. Но соловей ответил: «Не хочу я вспоминать всю муку былых моих несчастий, потому и живу в одиночестве».

Кто измышлял козни против другого, тот сам становится виновником собственных бед.

У одного человека были коза и осел. Коза позавидовала, что осла так сытно кормят, и сказала ему: «До чего дурно с тобой обращаются! то ты ворочаешь жернов, то таскаешь вьюки!» И посоветовала ему притвориться припадочным и упасть в яму, чтобы отдохнуть. Осел поверил, упал в яму и расшибся. Хозяин позвал лекаря и попросил его помочь. Тот сказал, что для осла нужно приготовить снадобье из козьего легкого и тогда он выздоровеет. И они, чтобы вылечить осла, зарезали козу.

Когда вина очевидна, то скрыть ее невозможно.

Пастух зазывал своих коз в загон; а одна из них щипала вкусную траву и отстала. Пастух бросил в нее камнем, попал прямо в рог и сломал его. Стал он в смущении и страхе просить козу не выдавать его хозяину. А коза сказала: «Но ведь если даже я промолчу, рог-то мой сломанный

Кто сам виновник своих бед, тот несправедливо за это хулит богов.

Дубы жаловались Зевсу: «Зачем ты сотворил нас вместе с другими растениями, коли нас все равно рубят?» Ответил Зевс: «Вы сами виноваты, если вас рубят: не расти на вас топорища, не нашлось бы на вас и топоров».

Не к лицу гордыня тому, кто разбогател дурными средствами, да еще вдобавок сам дурного нрава и дурного вида.

В одну рабыню, дурную и безобразную, влюбился хозяин. Она брала у него деньги, ходила разодетой и разубранной и даже с самой хозяйкой заводила ссоры; а богине Афродите без устали приносила жертвы и обеты, будто та даровала ей красоту. Но богиня явилась ей во сне и сказала: «Не с чего тебе меня благодарить, не сделала я тебя краше: лишь тому ты хороша, кто мне противен».

Легко спастись тому, кто небогат; а кто важен и на виду, тот редко, как мы убеждаемся, избегает опасностей.

Рыбак вытянул из моря невод с добычею. Всю крупную рыбу он забрал и вывалил на землю. А мелкая рыба сквозь ячейки сети успела легко ускользнуть в море.

Человек должен быть кроток и не гневаться без меры. А кто несдержан в гневе, тот нередко за это платится немалыми несчастиями.

Один человек лютой ненавистью ненавидел лисицу за то, что она портила его посевы. И вот, поймав ее, захотел он казнить ее страшной казнью: привязал к ее хвосту паклю, политую маслом, и поджег. Но злой бог погнал лисицу прямо на поле хозяина; и пришлось ему горько плакать, ибо ни единого зерна он с того поля не собрал.

Когда ссорятся слуги, тогда и хозяева начинают враждовать из-за своих подчиненных.

Два человека поспорили, который из богов сильнее, Тезей или Геракл? И оба эти бога, рассердившись каждый на своего хулителя, выместили гнев на его стране.

Начиная дело, думай, как его кончить, и постарайся остаться невредимым.

Один умелый стрелок пошел на охоту в горы. Все звери бросились перед ним в бегство. Только лев вызвал его на бой. Но тот пустил стрелу, ранил льва и сказал: «Прими сперва гонца моего да посмотри, каков он есть; а там и я к тебе пожалую». Лев раненый пустился бежать. Лиса его стала уговаривать остановиться и опомниться; а он ей: «Нет, меня не проведешь: коли от гонца мне так больно, то что же со мной будет, когда он сам пожалует?»

Эта басня изобличает лихоимцев, лицемерных и тщеславных.

Медведь расхвастался, будто он любит людей и потому не трогает их трупов. Лиса на это отвечала: «Уж лучше бы ты терзал мертвых, да живых не трогал».

Часто люди легкомысленные радуются там, где радоваться вовсе нечему.

Однажды летом Солнце справляло свадьбу. Все животные были в восторге, и лягушки тоже ликовали. Но одна из них сказала: «Чему радуетесь, глупые? Солнце и в одиночку сушит нашу тину; что же с нами будет, если оно в браке еще сына родит себе под стать?»

Не следует превозноситься, когда находишься в расцвете сил и славы: многим достается старость, полная страданий.

Старого коня продали на мельницу. И когда припрягли его к жернову, воскликнул он скорбно: «Какие широкие круги отмеривал я на бегах, и какие узкие будут здесь!»

Крестьянин нашел з силке орла, но, изумленный его красотою, отпустил его на волю. И орел показал, что ему знакомо чувство благодарности: увидев, что крестьянин присел как-то под стеною, которая едва держалась, он подлетел и когтями сорвал с его головы повязку. Тот вскочил и погнался за орлом, и орел бросил ему свою добычу. А когда крестьянин, подобрав ее, обернулся, то увидел, что стена, под которой он сидел, рухнула, и был растроган такою благодарностью орла.

Кому сделали добро, тот должен отплатить добром же; а кто сделал зло, тому воздастся тем же.

Кто работает и трудится, тому хвала, а кто бездельничает, тому невзгоды и плети.

Теленок, не бывавший в ярме, посочувствовал пахотному быку в его тяжкой доле и сказал: «Ах, как страдаешь ты и как выбиваешься из сил!» Но бык молчал и вел свою борозду. А когда собрались крестьяне приносить жертвы богам, то старого быка они выпрягли из ярма и пустили пастись, а теленка на веревке потащили на заклание. И сказал ему бык: «Так вот на что тебя берегли! Видно, твоя шея не ярма дожидалась, а ножа!»

Басня относится к государству, в котором властвуют недостойные и неразумные вместо достойных и разумных.

Верблюд переходил реку с быстрым течением, и когда он стал испражняться, то быстрое течение вынесло его навоз ему перед глаза. Сказал верблюд: «Что это значит? что было сзади, то вдруг оказалось спереди!»

Каждому ясно, что драки и раздоры бывают причинами большого зла.

Геракл шел по узкой тропе и вдруг заметил на земле что-то похожее на яблоко. Он попробовал раздавить его ногой, но увидел, что оно только стало вдвое больше. Тогда он пошел на него с палицей и ударил его. Но оно раздулось на всю ширину тропы и загородило ему путь. Геракл отбросил палицу и стоял в изумлении. Тут явилась ему Афина и сказала: «Остановись, брат! Это — Распря и Раздор: если его не трогать, он останется таким, как был, если же с ним биться, то вот так он и будет расти».

Часто люди, которых выгнали как недостойных, от стыда принимаются за хвастливые речи.

В одном доме был пир. Хозяйская собака позвала на угощенье другую собаку, свою приятельницу. Та пришла. Но повар ухватил ее за лапу и вышвырнул вон. Собаки стали ее расспрашивать, как она угостилась. «До того угостилась, — отвечала она, — что даже выхода найти не могла».

Если хочешь жить в безопасности, то врагам не доверяй, а друзьям верь и заботься о них.

Трое быков всегда паслись вместе. Льву хотелось их съесть, но из-за их единодушия это не удавалось. Тогда коварными наговорами он их перессорил. И когда они стали пастись поодиночке, он стал нападать на них по очереди и так сожрал всех.

Арабы — самые большие лжецы и обманщики из всех народов: ни слова правды нет у них на языке.

Гермес нагрузил однажды целую телегу ложью, обманами, плутовством и поехал с нею по всей земле, каждой стране уделяя частицу груза. Но когда достиг он страны арабов, то сломалась, говорят, у него телега; а арабы подумали, что груз на ней лежит богатый, и всё с нее порасхватали, так что нечего было уже и везти к остальным народам.

Надежда одна живет среди людей и сулит им достигнуть ускользнувшего от них счастья.

Зевс запечатал все человеческое счастье в бочку и отдал одному человеку. А человек был любопытный и захотел узнать, что там внутри. Сбил он печать, и счастье улетело в обитель богов.

Хвастуны своими выдумками и похвальбой сами лишают себя доверия.

Ласточка сказала вороне: «Я — девушка, и афинянка, и царевна, и дочь афинского царя!» — и рассказала, каким насильником был Терей и как он вырвал у нее язык. Ворона в ответ: «Какова же ты была бы с языком, если ты и без языка столько болтаешь!»

Даже если случай вознесет тебя высоко, не забывай, кто ты есть по природе своей, ибо все блага жизни преходящи.

Мул, разъевшись от ячменя, пустился бежать вскачь, громко крича: «Мать моя—лошадь, и я ничуть не уступаю ей в беге!» Но когда остановился он, то сразу понурился, потому что припомнил, что отцом-то его был осел.

Лучше быть достойным человеком под убогой одеждой, чем бесчестно жить в богатом наряде.

Со скромным журавлем спорил золотокрылый павлин, насмехаясь над его опереньем. Журавль ответил: «Зато я взлетаю с криком до самых звезд, а ты, как петух, еле поднимаешься над землей, и тебя никогда не видели в небе».

Дурные раздоры и распри лучше прекращать, потому что они ведут к беде.

В летнюю пору, когда от зноя всех мучит жажда, лев и вепрь пришли на водопой к маленькому источнику и заспорили, кому из них первому пить. И так распалились, что дело дошло до смертного боя. Но вот они повернули головы, чтобы дух перевести, и увидели коршунов, которые выжидали, кто из них падет, чтобы его сожрать. Тогда, прекратив раздор, они сказали: «Лучше нам стать друзьями, чем снедью для коршунов и воронов».

Когда приходит спесь к государствам и народам, тогда по пятам за нею идет война.

Боги устроили свадьбы по жребию, кому какая невеста достанется. Последним тянул жребий бог войны, и досталась ему последняя невеста — Спесь. Он влюбился в нее безмерно, женился на ней и с тех пор, куда бы она ни шла, ходит за нею следом.

Следует соразмерять свое поведение со своими силами, а с теми, кто сильней, не дружить и не враждовать.

Лев и дикий осел охотились вдвоем: лев был сильней, а осел быстрей бегал. Когда набралось у них добычи, лев начинает ее делить и делит на три части. «Вот эту часть, — говорит он, — беру я как самый главный, потому что я — царь; вторую беру как участник охоты; а третья часть дорого тебе обойдется, коли ты не уберешься отсюда!»

Эта басня обличает лекарей, неученых, невежественных и хвастливых.

Жил-был неумелый врач. Однажды пришел он к одному больному, про которого все говорили, что опасности для него уже нет и только выздоровеет он не сразу. А этот врач взял и сказал ему: «Будь готов ко всему: жить тебе осталось не дольше дня». И с этими словами он вышел. Прошло время, больной встал с постели, но был еще бледен и еле волочил ноги. Однажды повстречал его врач. «Здравствуй, — говорит, — как там поживают покойники?» Ответил больной: «Кто пьет воду Леты, у того забот не бывает. Но скажу тебе, недавно Смерть и Аид сильно разгневались на всех врачей за то, что они не дают больным умирать, и записали их всех в большой список. Хотели они и тебя записать, но уж я упал к их ногам и, как ни стыдно мне было, поклялся им, что вовсе ты не врач, и что это напрасно на тебя наклеветали».

Когда человек маленький и завистливый льстится на то, что ему не дано, он теряет и то, что ему дано.

У коршуна был когда-то голос громкий и не похожий на теперешний. Но случилось ему услышать, как ржет лошадь, стал он ей подражать, подражал без конца, но и ржать как следует не научился, и собственный голос потерял. Так не стало у него ни лошадиного голоса, ни своего прежнего.

Нельзя забывать, что за трудами должно следовать успокоение и отдых.

Пока шла война, всадник вволю кормил зерном своего коня, потому что конь ему служил, как друг, во всех опасностях. Когда же война кончилась, стал ему конь служить, как раб, таская большие тяжести, а кормясь одной мякиной. Но когда снова заслышалась война и затрубили трубы, взнуздал он коня опять и в оружии сел на него верхом. Но конь не мог его выдержать, все время падал и сказал, наконец, хозяину: «Ступай к пешим воинам и сражайся среди латников: меня ты из коня превратил в осла, но сумеешь ли из осла превратить в коня?»

Кто не почитает своих благодетелей, тот в несчастии не найдет себе заступников.

Ворон, попав в силок, взмолился к Аполлону, обещая принести ему жертву ладаном. Но, избавившись от опасности, он забыл об обещании. Снова попав в другой силок, он, не поминая Аполлона, стал сулить жертву Гермесу. Но тот ему сказал: «Как я тебе поверю, негодный, если ты отрекаешься от своего прежнего господина, да еще и оскорбляешь его?»

Кто повсюду имеет врагов, тот в беде не найдет друзей.

Больной ворон сказал своей плачущей матери: «Не плачь, мать, а лучше помолись за меня богам!» Отвечала мать: «Кто же из богов тебя пожалеет, сынок? Разве ты хоть чей-нибудь жертвенник оставил неограбленным?»

Не следует навлекать на себя опасности роскошью и тщеславием, а надо избегать их.

Собака была выкормлена для того, чтобы драться с дикими зверями. Но, увидав их во множестве, одного за другим, разорвала она ошейник на горле и бросилась бежать по окольным переходам. Другие собаки, видя, что она откормлена, как бык, спросили: «Почему ты бежишь?» Та ответила: «Я знаю, что корму у меня вдоволь и что тело мое в холе; зато я всегда на волосок от смерти, потому что должна биться с медведям« и львами». И собаки сказали друг другу: «Как мы ни убоги, а хорошо нам живется, потому что нам не приходится биться ни с медведями, ни с львами».

Тщеславные повадки хвастунов явственно изобличают их тайное злонравие.

Собака кусала прохожих врасплох. Тогда хозяин привязал ей к шее бубенец, чтоб ее было заранее слышно. Хвастливо позвякивая бубенцом, вышла собака на площадь; но тут старая сука ей молвила: «Чем ты хвалишься? ведь не за доблесть ты это получила, а в обличенье тайного твоего злонравия».

Когда у власти и правления оказывается человек своенравный и несправедливый, то всякому лучше его сторониться.

Лев сошел с ума. Глядя на него из чащи, олень промолвил: «Горе нам, бедным! Что он натворит, обезумев, если его и в своем-то уме едва можно было терпеть!»

Любовь к славе помрачает человеческий ум и не дает ему увидеть грозящую опасность.

Лев заболел и залег в пещеру. И сказал он лисице, своей наперснице и собеседнице: «Если ты хочешь, чтобы я остался жив и здоров, замани мне в лапы того огромного оленя, что живет в роще, обманув его своими медовыми речами: я хочу насытиться его потрохами и сердцем». Отправилась лиса и отыскала оленя, который резвился в лесу. Она ему поклонилась, поздоровалась и сказала: «Пришла я к тебе с хорошей вестью! Ты знаешь, что царь наш, лев, — твой сосед; так вот, сейчас он занемог и ждет кончины. Стал он думать, кто же из зверей станет царем после него? Кабан, говорит он, глуп; медведь — лентяй; барс — вспыльчив; тигр — чванлив; а вот олень больше всех достоин быть царем: ростом он выше всех, живет он долго, а рога его ужасны для змей. Но зачем долго говорить? ты выбран им на царство! Не обойди же меня наградой за такую весть. Но теперь прощай, я спешу, а то лев давно меня ищет: ведь я у него советница во всех делах. И если хочешь, то послушайся меня, старухи; ступай и ты к нему и будь при нем в час кончины». Так говорила лисица. От таких слов пошла у оленя голова кругом, и побежал он к пещере, не чуя никакой беды. А лев и бросился прямо на него, но от нетерпения только и успел располосовать ему когтями уши. Олень со всех ног умчался в лес; лисица только лапами всплеснула, видя, что все ее труды пошли прахом; а лев рычал и стонал, разом терзаясь и досадой, и голодом. И вот снова попросил он лисицу что-нибудь устроить и заманить к нему оленя новой хитростью. Говорит лисица: «Не радостное это дело и не легкое, но все-таки помогу тебе». И пошла она, как охотничий пес по следам, плетя в уме козни, а пастухов расспрашивала, не попадался ли им олень, весь в крови? Они показали ей рощу, и в роще она нашла оленя, который там переводил дух. Встала она перед ним без зазрения совести; а у оленя от ярости вся шерсть поднялась дыбом, и крикнул он ей: «Негодная, больше ты меня не обманешь! Посмей только подойти ко мне — не уйдешь живою! Ступай морочить тех, кто тебя не знает: их и заманивай в цари!» Но лиса на это: «Так вот какой ты трус, какой малодушный! Так вот как мало веришь ты твоим друзьям! Лев тебя взял за ухо, чтобы дать тебе перед смертью добрый совет и наставления о том, как блюсти столь великое царство; а ты и малую царапину побоялся принять от его лапы! Теперь за это он на тебя разгневался и хочет поставить царем волка — ох, недобрый это будет царь! Но ступай же, не пугайся, не будь, как овца; клянусь тебе всеми ручьями и всеми листьями, что лев тебе не сделает ничего дурного: только для тебя ведь я и стараюсь!» Так обманула она робкого оленя и уговорила вторично пуститься в путь. А как вошли они в пещеру, тут-то лев и попировал вволю и костями, и костным мозгом, и потрохами. А лисица только стояла и смотрела; но когда выпал у оленя череп, она потихоньку его подхватила и выпила весь мозг в награду за свои труды. Лев тем временем перетрогал все и не мог доискаться только мозга. А лиса встала в сторонку и сказала ему: «Да право же, мозга у него и не было! Напрасно ищешь: откуда быть мозгу у такого зверя, который, спасшись, снова лезет прямо в лапы льву?»

Когда в государстве царит справедливость и все судьи судят по совести, тогда даже простые люди живут без тревоги.

Царствовал лев без гнева, без свирепости, без насилия, кротко и справедливо, словно человек. И все звери стекались к его дворцу, чтобы призвать друг друга к ответу и ответить друг другу за все: волк овце, барс дикой козе, тигр оленю, собака зайцу. Молвил тогда пугливый заяц: «Ах, как мечтал я дожить до такого дня, когда и слабых зверей будут бояться сильные!»

Басня изобличает наглых трусов — тех, кто храбр на словах, а не на деле.

Один охотник искал львиный след. Спросил он дровосека, не видал ли тот львиных следов или львиного логова? Дровосек ответил: «Да я тебе сейчас и самого льва покажу!» Побелел охотник от страха и, стуча зубами, молвил: «Да нет, мне нужен только след, а совсем не лев!»

Кто делает вид, что устанавливает законы по справедливости, те на деле часто сами не верны своим же установлениям.

Волк, начальствуя над остальными волками, издал для всех закон: все, что каждый волк добудет на охоте, он должен принести в стаю и каждому дать по равному куску, чтобы остальные волки с голоду не стали поедать друг друга. Осел, проходя мимо, тряхнул головой и сказал: «Отличная мысль для волка! Но как же ты сам припрятал у себя в логове вчерашнюю добычу? ну-ка, раздели ее между всеми!» И волк, разоблаченный, отменил закон.

Басня изобличает хищных и жадных грабителей, которые, попав в беду, сами бранят других.

Однажды волк унес овцу из стада и тащил ее к себе в логово; но тут ему встретился лев и отбил у него овцу. Волк отбежал и крикнул: «Нечестно ты отнял мое добро!» Лев со смехом отвечал: «А ты-то разве честно получил его в подарок от приятеля?»

Только единодушие и единомыслие целого войска приносит победу над врагами.

Была война между волками и собаками. Собаки выбрали своим военачальником греческого пса, но он не спешил вступать в сражение, и собаки громко роптали. Вождь сказал: «Послушайте, почему я медлю. Обо всем надо думать заранее. У волков и порода, и масть у всех одна, а мы и с виду разные, и из мест разных, и даже мастью несхожи: одни черные, другие рыжие, третьи белые, четвертые серые. Как же я сумею начальствовать вами на войне, если у вас у всех все разное и ни в чем нет согласия?»

Иные из людей, которых боги наделили разумом, не сознают этой чести и завидуют животным неразумным и бессловесным.

Говорят, что бог создал животных раньше, чем человека, и одарил их кого силой, кого быстротой, кого крыльями. А человек, стоя нагой, сказал: «Только я один и остался не одаренным!» Зевс ответил: «Ты сам не замечаешь, какого удостоился величайшего дара: ты наделен и владеешь речью, которая и у богов, и у людей сильнее всякой силы и быстрее всякой быстроты». Тогда, ощутив этот дар, человек преклонился и, исполненный благодарности, удалился.

Тем, кто от природы робок, никакое разумное увещевание не придаст силы, будь тот даж с виду и велик, и крепок.

Теленок сказал оленю: «Ты и ростом больше собак, и быстротою их превосходишь, и рога у тебя есть для защиты; отчего же ты их так боишься?» Олень отвечал: «Что все это так, я знаю: но стоит мне заслышать собачий лай, как все у меня в голове помрачается и, кроме бегства, я ни о чем уже не думаю».

Близость с дурными людьми несет великие несчастия и даже гибель.

Пастух загонял овец в овчарню и вместе с ними чуть не запер там волка. Но собака это заметила и сказала ему: «Если ты хочешь уберечь овец, то зачем впускаешь этого зверя?»

Слава и жизненный блеск не должны ослеплять человека: никакие блага не принадлежит ему навеки.

Фитилек в светильнике, упившись маслом, разгорелся и стал хвастаться, что сияет он ярче солнца. Но дохнул чуть слышный ветер, и он погас. И сказал кто-то, прилаживая его опять: «Свети и молчи: не затмить тебе блеска светил».

Кто бранит обиженных судьбою, тому следует сперва самому жить правильно и ходить прямо, а потом уже учить других.

«Не ходи боком, — говорила мать крабу, — и не волочи брюхо по мокрым камням». А тот в ответ: «Сперва ты, наставница моя, ступай прямо, а я посмотрю и тогда уж пойду за тобой».

Жить скромно и спокойно лучше, чем предаваться роскоши среди опасностей и страхов.

Две мыши, одна полевая, другая домашняя, гостили друг у друга. Домашняя первой пришла к подруге, чтобы угоститься у нее, пока хлеба на поле стоят спелыми. Погрызла она зерен и корешков с налипшими комьями и говорит: «Живешь ты, как несчастный муравей! А вот у меня добра сколько угодно: сравнить с тобой, так я живу прямо в роге изобилия! Приходи ко мне, когда захочется: попируем!» Уговорила и повела мышку к себе домой. Показала ей и хлеб, и муку, и бобы, и фиги, и мед, и финики, а у той от удовольствия так глаза и разбегаются. Взяла она сыр из корзины и потащила к себе. Вдруг кто-то открыл дверь; мыши бросились бегом в узкую щелку и забились туда с писком, тесня друг друга. Потом снова высунулась мышка, потянулась к сушеной маленькой фиге, но опять кто-то зачем-то вошел, и опять обе мышки попрятались. И тут полевая мышь, хоть и была она голодная, сказала так: «Прощай, оставайся со всем твоим богатством и довольством, коли оно не дается без опасностей. А я лучше буду грызть мои корешки да травки и жить небогато, да зато в безопасности».

Пусть никто не хулит богов в несчастии, а лучше оглянется на то, в чем сам виноват.

Один человек увидел, как тонул корабль со множеством людей, и сказал: «Неправедно судят боги: из-за одного нечестивца сколько гибнет невинных!» А на том месте, где он стоял, было множество муравьев, и только он это сказал, как какой-то муравей укусил его. И хоть укушен он был одним только муравьем, но раздавил за это многих. Тогда предстал ему Гермес, ударил его жезлом и сказал: «Почему же ты сердишься, что боги вас судят так же, как ты — муравьев?»

Обращаться с дурным человеком по-хорошему — бесполезно; поступить с ним по-свойски — гораздо лучше.

У человека была деревянная статуя бога. Каждый день он приносил богу жертвы и умолял ниспослать ему богатство. Так прошло много времени, а он только еще больше обеднел. Тогда разозлился он, схватил статую за ногу и швырнул оземь. А из разбитой ее головы так и посыпались деньги. Человек подобрал их и говорит: «Мошенник ты, видно, и упрямец: пока я тебе кланялся да жертвы приносил, от тебя никакого толку не было, а стоило мне за тебя по-свойски взяться — и ты сразу вон каким богатством меня жалуешь».

Кто любопытен и дурно употребляет свое любопытство, тем нередко приходится плохо.

Заяц спросил лису: «Вправду ли ты так ловка на поживу, что зовут тебя лиса-добычница?» Лиса отвечала: «Если не веришь, то ступай сюда, я угощу тебя». Заяц послушался, но только он вошел, как сам и достался лисице на обед. И промолвил он: «Хоть и плохо мне приходится, зато узнал я, как тебя зовут: ты не лиса-добычница, а лиса-обманщица».

Вот какое возмездие ждет всех, кто предает свое отечество.

Волки сказали собакам: «Мы всем похожи друг на друга: отчего бы нам не жить по-братски, душа в душу? Между нами нет никакой разницы, кроме как во вкусах: мы живем на свободе, а вы подчиняетесь людям и рабски им служите, а за это должны терпеть от них побои, носить ошейники и сторожить их овец. А вместо корма они бросают вам одни кости. Если же вы нас послушаетесь, то выдайте нам ваши стада, и мы все вместе наедимся досыта». Собаки поддались на такие уговоры; но когда волки вошли в загон, то прежде всего они растерзали собак.

Не следует завидовать тем, кто богат и кто стоит у власти; а надо, вспомнив о недоброжелательстве и опасностях, которым они подвергаются, возлюбить бедность — матерь спокойствия.

Осел завидовал коню <за то, что тот получает хороший корм и уход, и плакался на свою судьбу: ему, ослу, приходится таскать тяжести, кормят его впроголодь, а конь красуется в своей уздечке и бляхах, и бегать ему легче. Пока осел так рассуждал, пришло время войны; хозяин в оружии влез на коня и поскакал в гущу врагов. И конь под ударами упал, израненный, и испустил дух. Тогда осел стал думать уже иначе и пожалел коня.

Не нужно удивляться, что люди злые и несправедливые не скоро получают воздаяние за свои дурные дела.

Зевс приказал Гермесу записать все людские прегрешения на черепках и положить их в ларец подле него, чтобы каждому было воздано по справедливости. Но черепки перемешались между собою, и когда Зевс берется за правый суд, то одни попадаются ему в руки раньше, а другие — позже.

Не нужно слушать попреки болтунов: они до добра не доводят.

Осел грыз колючий терновник. Лиса, увидев это, воскликнула: «Да как же ты с твоим нежным языком жуешь такую жесткую и колючую снедь?»

Кто сам не учен, тот может ли для других быть учителем, и наставником?

Лягушка, болотная жительница, вылезла на сушу и заявила всем животным: «Я — врач и лучше знаю все целебные снадобья, чем даже врач богов — Пеан!» — «Но как же будешь ты лечить других, — возразила лисица,—-если сама ты такая бледная и землистая, как больная, а вылечить себя не можешь?»

Басня изобличает людей дурных и коварных, которые восстают на своих господ.

Однажды змеиный хвост решил поползти вперед и повести за собою все остальные члены. Те возразили: «Как же ты поведешь нас, ведь у тебя нет ни глаз, ни носа, как у остальных животных?» Но хвост не послушался, и здравый смысл оказался побежденным. А хвост пополз впереди вслепую и поволок за собою все тело, пока не занесло его в каменистую расщелину и не изранил он там себе и спину, и туловище. Только тогда обратился он к голове с униженною просьбою: «Смилуйся, госпожа, спаси нас: вижу сам, что неладный затеял я спор».

Несчастье в жизни сводит в могилу даже человека заносчивого и дерзкого.

Река обратилась с вопросом к плывущему по ней бурдюку из бычьей кожи: «Как тебя звать?» Тот отвечал: «Сухомятная кожа». Вспенив свой поток, река ему сказала: «Ищи себе другое название: у меня ты живо размокнешь».

Благодетелям надо отвечать добром, а с дурными людьми обращаться обходительно.

Один человек поймал орла, подрезал ему крылья и пустил к себе на двор жить вместе с курами. Но орел от тоски сидел понуро и не брал корма: похож он был на пленного царя. Купил его у хозяина другой человек, отрастил ему перья, смазал крылья маслом и пустил его летать. Взлетев, орел схватил когтями зайца и принес ему в подарок. Лиса, увидев это, сказала: «Отдай его лучше не этому хозяину, а первому: этот и без того добрый, а того еще надо задобрить, чтобы он опять не поймал тебя и не подрезал крылья».

Лучше проводить век в скромном достатке, чем после недолгой роскоши испытать горестную превратность судьбы или даже погибнуть.

Бархатник рос рядом с розою. И сказал он ей: «Как прекрасны твои цветы! И богам, и людям они одинакого желанны. Ах, завидую я твоей красоте и аромату!» — «Нет, бархатник, — отвечала роза, — мне дано жить лишь краткий срок, и если меня никто не сорвет, я увядаю. А ты всегда живешь и цветешь, словно только что распустился».

Кто подстрекает к дурному злых и жестоких правителей, те виновны больше, чем они сами.

Был в войске трубач, своей трубою созывавший всех на бой с врагом. Попав однажды в плен к неприятелю, он умолял пощадить его, потому что он никого не убивал и не грабил и кроме своего медного рога ничего не знал. Ему сказали: «Тем, что ты возбуждаешь других к бою, а не удерживаешь, ты будешь губить нас еще того больше».

Басня изобличает людей неблагодарных, которые обирают своих друзей.

Козел объедал побеги цветущей виноградной лозы; и лоза ему сказала: «Зачем ты меня портишь? разве мало тебе травы? Вот погоди, когда крестьяне тебя зарежут, я дам им вдоволь вина для жертвоприношений».

Если с кем что-нибудь должно случиться, то судьбе этой надо противостоять в открытую, а не хитрить, ибо уйти от нее невозможно.

У боязливого старика был единственный сын, благородный юноша и страстный охотник. Однажды старик увидал во сне, будто его сына растерзал лев. Он испугался, что сон окажется вещим и сбудется; и поэтому он выстроил высокий и прекрасный дворец и заключил в него сына. Стены дворца были расписаны для красоты изображениями разных животных, а среди этих животных был и лев. Но чем больше юноша смотрел на эти стены, тем больше его охватывала скорбь. И вот подошел он к нарисованному льву и сказал: «Зловредный ты зверь! из-за тебя да из-за лживого сна отец меня запер в терем, как бабу! Как мне отомстить тебе?» И с этими словами ударил он кулаком по стене, как будто хотел побить льва. Но тут вонзилась ему под ноготь заноза, вспух нарыв, воспаление разошлось по всему телу до самого паха, и скоро в горячке юноша простился с жизнью. Так погубил его лев, хоть и был только нарисованный; и не помогла юноше отцовская хитрость.

Добродетель не скоро тебе встретится, а пороки тебя поражают один за другим.

Добродетели были изгнаны с земли пороками, потому что оказались слабее их. Тогда они поднялись к небу и спросили Зевса, как же им жить среди людей. Зевс ответил: «Являйтесь к ним не все сообща, а поодиночке». Вот почему пороки являются к людям постоянно, так как живут ближе, а добродетели, которые вынуждены спускаться с неба, — реже.

Острее жалит боль, когда ее причиняет кто-нибудь из близких.

Орел сидел на скале, высматривая зайцев, чтобы броситься на них. Один охотник выстрелил в него из лука, и острие стрелы вонзилось ему в тело, а другой конец, с оперением, торчал перед глазами. И орел, увидев его, сказал: «Вдвойне мне больно оттого, что умираю я от своих же перьев».

Люди по природе своей не столько почитают и любят справедливость, сколько гоняются за выгодой.

У мужика на его земле было дерево, которое не приносило плодов, а только служило приютом для шумных воробьев и цикад. Мужик собрался срубить дерево за его бесплодие, взял топор и нанес удар. Цикады и воробьи стали упрашивать, чтобы он не вырубал их прибежище, а позволил им веселить его, мужика, своим пением. Но он, не обращая внимания на них, ударил во второй раз и в третий. Тогда в дереве открылось дупло, и крестьянин нашел в нем пчелиный рой и мед. Отведав его, он отбросил топор, а дерево стал почитать священным и заботиться о нем.

Не следует горевать в несчастиях: ведь того, чем природа не наделила тебя при рождении, никогда нельзя сохранить. Голыми мы пришли, голыми и уйдем.

Один лысый человек надел на голову накладные волосы и стал гарцевать верхом на лошади. Но подул ветер и сорвал с него эту прическу. Все, кто были поблизости, громко расхохотались, а наездник молвил, придержав коня: «Что же удивительного, что чужие волосы улетели и оставили меня с тем, что у меня было при рождении?»

Басня обличает лентяев, бездельников и тех, кто кормится от чужих трудов.

У кузнеца была собака. Пока он ковал, собака спала; но как только он принялся за еду, собака мигом проснулась и подошла к нему. Хозяин бросил ей кость и сказал: «Жалкая ты лентяйка! когда я грохочу по наковальне, ты спишь, а когда шевелю челюстями, тотчас просыпаешься!»

Даже и у мертвого есть защита, ибо божественная справедливость надзирает над всем и, воздавая мерой за меру, блюдет равновесие.

Сухопутная мышь на свою беду подружилась с лягушкой. И лягушка, задумав дурное, привязала лапку мыши к своей лапе. Сперва они вышли на сушу, чтобы закусить полевыми колосьями; но потом, когда они приблизились к берегу пруда, лягушка при виде воды воспрянула духом, закричала «брекекекекс коакс!» и потащила мышку за собою прямо в глубину. Несчастная мышь, наглотавшись воды, раздулась, умерла и поплыла по пруду, привязанная к лягушкиной лапе. Ее заметил коршун и схватил в когти; а лягушка на привязи выскочила из воды следом за нею, и сама также досталась на обед коршуну.

Опасно бедному человеку жить по соседству с человеком сильным и жадным.

По реке плыли глиняный горшок и медный горшок; и глиняный сказал медному: «Держись от меня подальше и не приближайся: ты ли меня толкнешь, я ли тебя толкну ненароком — все равно я разобьюсь».

Карийскими притчами называются те, которые приписываются какому-нибудь карийцу. Например, один рыбак зимою увидел в воде полипа и сказал: «Если нырну я за ним — от холода замерзну, если не стану его ловить — от голода дети мои помрут». Эту басню использовал Тимокреонт в песнопениях, а Симонид упоминает о ней в победном гимне Ориллу.

Сочинил Сократ и эзопову басню, но не очень удачно; начинается она так:

«Что за странная вещь, — сказал Сократ, — это так называемое наслаждение! Как удивительно срослось оно со своей кажущейся противоположностью— с болью! Вместе они не желают приходить к человеку, но если человек преследует и настигает что-нибудь одно из них, то почти неизбежно приходит к нему и другое: можно подумать, что это два тела об одной голове. Я думаю, — продолжал он, — что если бы это пришло в голову Эзопу, он сочинил бы целую басню о том, как бог пожелал примирить вечных противников, Наслаждение и Боль, но не сумел, и тогда связал их голова к голове, так что к кому явится одно, к тому за ним следом приходит и другое. Так, видно, случилось и со мной..»

Говорят, цикады когда-то были людьми — в те времена, когда Муз еще не было на свете. А когда явились Музы и песни, то от радости иные люди пришли в такой восторг, что за пеньем забыли есть, забыли пить и довели себя до последнего издыхания. От них-то и пошла порода цикад; а Музы даровали им способность жить, не нуждаясь в корме, и петь без еды и без питья до самой смерти, а после этого они восходят к Музам и рассказывают им, кто из людей кому из Муз оказывает почет.

Когда родилась Афродита, боги устроили пир; а среди богов был и Доход, сын Мудрости. Между тем, как они угощались, пришла к их пиру и Бедность, чтобы попросить подаяния у дверей. И вот Доход, упившись нектаром — нектаром, ибо вина у богов не подавали, — вышел освежиться в сад Зевеса и там заснул пьяным сном. Тогда Бедность задумала на поправу своей нищете родить ребенка от Дохода: подошла и легла с ним, и родила от него Эрота. Оттого-то и стал Эрот сопутником и служителем Афродиты: ведь родился он в день ее рождения, и от природы влюблен в красоту, а Афродита — это сама красота. А так как Эрот — сын Дохода и Бедности, то доля его оказалась вот какая. Прежде всего, он всегда живет в нищете, и совсем он не такой прекрасный и нежный, каким его многие воображают, — нет, он грязный, загрубелый, босой, бездомный, вечно униженный, спит на голой земле, под дверьми и при дорогах, под открытым небом; сын своей матери, он всегда сопутствует людям в нужде. Но он также и сын своего отца: вслед за ним он ищет добра и красоты, он отважен, смел и силен, он славный ловчий, всегда таящий в уме какую-нибудь хитрость, он жаден до знания, изобретателен, всю жизнь стремится к мудрости, лукавец, плут и чародей. Он не смертен и не бессмертен: в один и тот же день он живет и цветет, пока удача, а потом умирает, а потом опять воскресает, ибо таков и его отец. Все, что он добывает, то сам все время теряет, и поэтому Эрот никогда не беден и никогда не богат: между мудростью и неразумием он стоит на полпути.

Эзоп на Самосе говорил речь в защиту демагога, которого судили по уголовному делу. Он сказал: «Лиса переходила реку и попала в омут, не могла оттуда выбраться и долго там мучилась: в нее вцепилось множество клещей. Проходил мимо еж, увидел ее, пожалел и спросил, не обобрать ли с нее клещей? Лиса не захотела. «Почему?» — спросил еж. Объяснила лиса: «Эти клещи уже насосались моей крови и теперь едва-едва тянут; а если ты их оберешь, явятся другие, голодные, и уж они-то меня вконец высосут». Так и вам, самосские граждане, — сказал Эзоп,— человек этот уже не опасен, потому что богат; а если вы его казните, то найдутся на вас другие, бедные, и они-то разворуют все ваше общее добро».

Тут можно было бы сказать, как сказал Антисфен: зайцы в народном собрании говорили речи, что все во всем равны, но львы возразили: «Вашим доводам, зайцы, не хватает только наших зубов и когтей».

Потому-то, думается мне, и Эзоп сочинил свою басню о том, как премудрая сова, когда стал расти дуб, советовала птицам: «Не давайте вырасти этому дубу, уничтожьте его так или иначе, потому что от него родится такая отрасль, которая всем вам будет пленом, — неизбежимая омела». И в другой раз, когда стали люди сеять лен, сова советовала птицам: «Выклюйте эти семена, не к добру вам они растут!» И в третий раз, увидев человека с луком, сова предупреждала их: «Этот человек настигнет вас вашими же перьями, он ходит по земле, но стрелы его крылаты!» И все же птицы не поверили ее речам, и думали, что она глупа, и говорили, что она безумна. И только когда все случилось по ее словам, изумились птицы и поверили в ее мудрость. Вот почему при появлении совы все птицы слетаются к ней, ко всезнающей; но она уже не дает им советов и только тоскует вслух.

И вот еще какую рассказывал он басню об этих ваших кифаредах. Когда Орфей играл среди животных, то все они только наслаждались и дивовались, но подражать никто не решался. И только среди собак, породы бесстыдной и никчемной, нашлись такие, которые взялись за музыку и тотчас пустились сами промышлять этим искусством. Потом они даже превратились в людей, но занятие свое сохранили. Вот откуда пошла эта порода кифаредов, и вот почему никогда не могут кифареды совсем избавиться от своих наследственных свойств: кое-что в них осталось от уроков Орфея, но по большей части в их музыке так и слышно, что они из собачьего племени. Так шутил этот фригиец.

С вами случилось то же, что и с глазами в басне Эзопа. Глаза полагали, что они лучше и выше всех, а все сласти доставались не им, а в рот, и даже самая сладкая из всех сластей — мед. Поэтому они были в обиде и сердились на человека. Но когда человек дал им меду, глаза стало щипать, слезить, и вместо сладости они почувствовали только горечь.

Так и вы не ищите услады в речах философии, как глаза — услады в меде: не то и вас будет щипать, и вам тоже станет горько, и вы тоже скажете, что никакого толку в философии нет, а все это одна хула и брань.

Когда сатир в первый раз увидел огонь, он бросился было его обнимать и целовать, но Прометей ему крикнул: «Эй, козел, пожалей свои щеки!» И впрямь, огонь жжет тех, кто его трогает, но тем, кто умеет им пользоваться, он дает и свет и тепло и помощь при всякой работе.

Говорят, что один древний философ пришел к царице Арсиное, которая оплакивала сына, и рассказал ей вот какую басню. Когда Зевс назначал божествам каждому свою почесть, то Скорбь опоздала и пришла, когда все назначения были уже сделаны. Она стала просить и ей что-нибудь пожаловать, а Зевс был в затруднении, так как все уже было роздано; наконец, он дал ей то, что оставалось для умерших — слезы и вздохи. И как все остальные божества любят каждое свой удел, так и Скорбь любит свой. Так вот, женщина, если ты лишишь Скорбь ее почестей, то не придет она к тебе; если же ты благочестиво почтишь ее назначенными ей почестями — стенаньями и вздохами, тогда она будет к тебе милостива и всегда будет с тобою, когда тебе случится воздавать ей эти почести.

Один человек увидел раба, давно от него убежавшего, и погнался за ним. Тот спрятался на мельнице. Хозяин сказал: «Где же, как не здесь, мне приятнее всего видеть тебя?»

Эзоп рассказал такую басню: увидел волк, как пастухи в своей палатке закусывают овечкой, подошел поближе и сказал: «А какой бы вы подняли шум, будь на вашем месте — я!».

Однажды луна попросила свою мать: «Сшей мне платье по фигуре!» Но мать сказала: «Да как же я сошью его по фигуре? Ведь сейчас ты полная, а скоро станешь худенькой, а потом изогнешься в другую сторону».

Так-то, милый Херсий, для человека пустого и неразумного нет никакой меры в жизни: из-за превратностей страстей и судьбы он во всем бывает сегодня такой, а завтра иной.

...Он подобен эзоповской собаке, которая зимой, ежась и сворачиваясь клубком от холода, захотела выстроить себе дом; но когда пришло лето и можно было спать, растянувшись во всю длину, то она рассудила, что слишком уж она велика для того, чтобы нуждаться в доме, да и построить такой большой дом будет нелегко.

Кто предлагает подобного рода предметы для рассуждения, тот в обществе ничуть не лучше, чем Эзоповы журавль да лиса. Лиса эта размазала по плоскому камню жидкую кашу, да и предложила ее журавлю — не столько для насыщения, сколько для посмеяния, потому что жидкую кашу узким клювом журавль ухватить никак не мог. Тогда в свою очередь пригласил журавль лисицу в гости и поднес ей угощение в кувшине с длинным и узким горлышком: сам он без труда просовывал туда клюв и лакомился, а лисица этого не могла, и так понесла заслуженное наказание.

Точно так же, когда на пиру философы начинают вдаваться в тонкие и хитроумные рассуждения, для большинства трудноуследимые и потому скучные, а остальные в свою очередь принимаются за пустые рассказы и песни, за пошлую площадную болтовню, тогда всякая радость совместной пирушки теряется, и Дионис преисполняется гневом.

У Эзопа птичка королек поднялась в небо на плечах орла, а потом взлетела и первая достигла цели.

Первый день праздника и второй день праздника поссорились. Второй говорил первому: «Ты полон забот и хлопот, а я даю всем на покое насладиться приготовленным». — «Правда твоя, — ответил первый день, — но ведь не будь меня, не было бы и тебя».

Эзоп говорит, что кукушка спрашивает мелких птичек, почему они улетают от нее прочь, а те отвечают: «Потому что ты когда-нибудь обратишься в ястреба».

Однажды Демосфену в народном собрании афиняне не давали говорить. Тогда он объявил, что хочет сказать лишь несколько слов. Народ замолчал, и он начал: «Один молодой человек в летнюю пору нанял себе осла от Афин до Мегары. Был полдень, солнце пекло, и ездок и погонщик оба захотели укрыться в тени от осла. Тут началась у них ссора: один твердил, что другой заплатил только за осла, но не за его тень, другой уверял, что платил за все сразу». Рассказав это, Демосфен хотел уйти с трибуны; но афиняне его остановили и потребовали, чтобы он продолжал. «Так что же, — сказал Демосфен, — про тень осла вы готовы слушать, а о важных государственных делах не хотите?»

Думается, что без всякого труда можно понять смысл басни, которую рассказывал Эзоп. Один человек, говорил он, сидел на берегу над прибоем и считал набегающие волны, но вдруг сбился и начал горевать и сетовать. Тут подошла к нему лисица и сказала: «Что толку, любезный, горевать о волнах, которых уже нет? Не лучше ли забыть о них и начать счет сначала?»

Так и ты: если уж ты принял такое решение, то самое лучшее для тебя — жить жизнью, общей со всеми, быть таким же гражданином, как большинство людей, и не питать никаких странных и призрачных надежд.

С вами происходит то же самое, что с человеком, который сел, говорят, на бешеного коня: конь, конечно, подхватил его и помчал, а он уже не мог слезть на скаку; и когда какой-то встречный спросил: «Куда несешься?»— то ездок отвечал: «Куда ему угодно!» — и показал на коня.

Так и вас если спросить: «Куда несетесь?» — и если вы захотите сказать правду, то вы только и скажете: «Куда страстям угодно», или, уточняя: «Куда угодно наслаждению», «куда честолюбию», «куда алчности».

Говорят, что один египетский царь выучил однажды обезьян военной пляске. Обезьяны — твари самые переимчивые ко всему человеческому, они быстро выучились и пустились в пляску, одетые в баграницу и с масками на мордах. Зрелище продолжалось уже долго и с большим успехом, как вдруг какой-то шутник из зрителей вынул из-за пазухи горсть орехов и бросил их плясунам. Как только обезьяны увидали орехи, забыли они о всякой пляске, вновь стали, чем были, из воинов — обезьянами, разбили маски, разорвали платья и все передрались друг с другом из-за орехов, так что строй их воинственной пляски мигом распался на великую потеху для зрителей.

Ты словно заново повторяешь старинную басню про Мома и Афродиту. Говорят, будто Афродита восседала на троне во всем своем блеске, а Мом лопался от злости, не видя, к чему в ней придраться. Наконец, ее он не тронул, а высмеял ее сандалию: и так оба остались при своем, Афродита не услышала ничего дурного, а Мом не сказал ничего хорошего.

Так и ты, восторгаясь сценой, ругаешь кулисы и, не в силах оспорить главное, отыгрываешься на оговорках.

Пастух и мясник шли однажды вместе по дороге. Вдруг они увидели жирного барана, который отбился от стада и заблудился, и оба бросились к нему. Животные тогда еще говорили по-человечески; и вот баран спросил каждого, чем тот занимается и для чего хочет забрать его и увести. А узнав, в чем дело и какое у кого ремесло, он предпочел отдаться пастуху: «Ты рад, когда нам хорошо, а тот, другой, для нас, овец, палач к убийца».

Однажды обезьяны собрались на совет: не построить ли им город; и уже приняли решение, уже собрались приниматься за дело, когда одна старая обезьяна их удержала: в кольце городских стен, сказала она, всех их будет переловить гораздо легче.

Один горшечник у себя в мастерской разводил птиц. Мимо проходил осел; погонщик за ним не уследил, и осел просунул голову к горшечнику в окошко. Птицы перепугались, стали носиться по мастерской и перебили горшечнику все горшки. Хозяин потащил погонщика в суд. Какой-то встречный спросил его, за что они судятся; горшечник ответил: «За ослиное любопытство».

Я и басню вам должен поведать об этом животном, как я ее слышал, дабы никто не подумал, что я ее не знаю. Когда Прометей похитил огонь, — гласит предание, — тогда, говорит басня, Зевс пришел в великий гнев, и тем, кто донес ему о преступлении, дал в награду дар долголетия. Подарок этот, как я слышал, положили на осла, и осел с такой поклажей пустился в путь. Время было летнее, ослу захотелось пить, и вот он подошел к источнику напиться. Но источник охраняла змея, и она приказала ему остановиться и удалиться. Тогда измученный осел пообещал ей за дружескую услугу дать того снадобья, которое он вез. Так и состоялся обмен: осел получил питье, а змея — долголетие, но вдобавок к нему — уверяет басня — еще и жажду, которая была у осла.

«Неужели?» — скажете вы. Но разве я сам сочинил эту басню? Я не стал бы ее и рассказывать, если бы до меня она не прозвучала в стихах у трагика Софокла, у того Динарха, который был соперником Эпихарма, у Ивика Регийского и у комических поэтов Аристия и Аполлофана.

Крестьянин пахал землю, но его кусали вши. Два раза снимал он рубашку и обирал их; а когда они онова стали его кусать, тогда, чтобы не отрываться все время от работы, он свою рубаху бросил в огонь.

Так и я советую: кого я уже дважды победил, лучше пусть на третий раз не добивается такого костра.

Такое определение кажется мне до того полно ошибок, что я вспоминаю дурака, который при взгляде на решето сказал: «Не знаю, есть ли гам что или нет ничего».

Снова призову я себе в спутники Эзопа; ибо та басня, которую хочу я вам поведать, — не какая-нибудь ливийская или египетская, а прямо из самой Фригии, где и весь басенный род берет начало, где и эту отыскал я среди эзоповых безделок.

Когда Аполлон приспособил свою лиру для песенного лада, [...] тогда собрались отовсюду к нему Музы, стали вокруг и повели хоровод под звуки его лиры. А там и новая толпа пришла послушать его пение — нимфы, дриады и гамадриады, горные божества и великие проказники. И когда они попросились в хоровод вместе с Музами, то казалось, что это тоже богини, подобные Музам; когда же петь они начали по-простецки и плясать под лиру дикую пляску, тогда разгневался Аполлон [..] Но не сразу хватается он за стрелы и колчан — не дерзает Эзоп изобразить его в басне так, как Гомер в Илиаде, а мы здесь будем следовать прежде всего Эзопу. [...] Так вот, Аполлон, по его словам, перестраивает свои струны с нежного лада на грубый, ударяет по ним не пальцами, а смычком; а вслед за ним начинают негодовать на нимф и горы, и рощи, и реки, и птицы, и наконец, сам Геликон от избытка страсти оборачивается человеком, говорит человеческим голосом и произносит настоящую обвинительную речь против нимф [...]: «Куда несет вас, нимфы? Какое безумие обуревает вас? Почему с Геликона, с этого поприща Муз, спешите вы на Киферон? Там — бедствия и страдания, там — начало трагедии, и этим славен Киферон! Я пастухов превращаю в певцов, а он разумных делает безумными: мать неистовствует там против сына, и род встает на род. А здесь — сады Мнемосины, здесь были рождены Музы, здесь были они вскормлены; здесь они теперь игрой и пляской вторят Аполлону, вечно внимая сладкому его напеву. Ваше исступление страшит меня: не сцена ли перед нами, не зачин ли мрачной трагедии? Но полно! нимфы, кажется, сами уже упредили конец моей речи: вот одна из них уже возле бога, другая сейчас подойдет, а третья вот-вот закружится в хороводе. Да, безмерны чары аполлоновой лиры, и разве не сильней они чар пояса Афродиты?» Так говорит Геликон в рассказе Эзопа.

Послушай басню. Когда Зевс сотворил людей, он украсил их всем тем, что и сейчас при них. Только Эрот еще не поселился в обители человеческой души: крылатый, он витал под небесами и поражал своими стрелами одних лишь богов. Испугался Зевс, что прекраснейшее из его творений исчезнет с лица земли, и посылает Эрота сохранить человеческий род. Однако Эрот, хоть и принял это повеление Зевса, однако не пожелал равно обитать во всех душах и равно посещать древние и новопосвященные храмы; нет, души многие и заурядные отдал он пасти низшим Эротам, рожденным от нимф, сам же вселился в души божественные и небесные, обуревая их любовным безумием на вящее благо роду человеческому. И вот, если встретится тебе человек, от природы вялый и к дружеству равнодушный, то знай, что высший Эрот не удостоил его своей близости; если же найдешь в нем ум острый и живой, а сердце — пламенное в любовной приязни, то знай, что в нем обитает высший Эрот.

И вот что еще рассказывает Эзоп: ту глину, из которой Прометей вылепил человека, он замешал не на воде, а на слезах. Потому и не следует воздействовать на человека силой — это бесполезно; а если нужно, то лучше укрощать его и смягчать, успокаивать и урезонивать по мере возможности. И к такому отношению он отзывчив и чуток.

Когда первобытный человек впервые почувствовал себя человеком, он оглянулся вокруг себя и впервые задумался о мире и о себе. По существу это были два вопроса: теоретический и практический. Вряд ли он сам умел их отчетливо разграничить, но мы это сделать сможем. Теоретический вопрос гласил: как устроен этот мир? Практический вопрос гласил: как должен вести себя в этом мире человек?

На первый вопрос человек отвечал себе мифом. На второй вопрос человек отвечал себе басней.

Конечно, не только басней — кроме басни, в его распоряжении были пословицы, поговорки, поучительные сентенции. Но эпический, повествовательный характер из всех этих малых форм словесности имела только басня. Наряду с мифом басня была одной из древнейших форм мышления и одним из древнейших жанров словесного искусства.

Зачатком басни был пример — простейшая форма аргументации в обычной разговорной речи. Человек видит, что его сосед хочет в чем-то поступить неразумно, он может сказать соседу: «Не делай этого: так поступать — это все равно, как если бы кто-нибудь...» и т. д. Это — простейший случай условного примера, из которого впоследствии разовьется парабола. Но человек может сказать и так: «Не делай этого: мой приятель однажды хотел сделать то же самое, думал — будет лучше, а попал в большую беду». Это — простейший случай действительного примера, и из него разовьется басня. Легко понять, что житейские факты, приводимые в примере, могут быть бесконечно разнообразны, в зависимости от повода к разговору и от жизненного опыта говорящего. Жизненный опыт человека предстает здесь в простейшей форме конкретного случая. Это — апелляция от частного к частному, первая ступень логического мышления.

С развитием человеческого сознания развивается способность мышления к обобщению. На смену умозаключению от частного к частному приходит умозаключение от частного к общему и от общего к частному. Конкретный пример перестает быть рассказом о единичном жизненном факте и становится обобщенным изображением целого ряда аналогичных случаев. Такое обобщение отличается от прямого примера тем, что изображает случай не действительный, а вымышленный, от условного примера — тем, что вымышленный случай изображается как действительный. Это появление типического в индивидуальном и превращает пример из явления бытовой речи в явление художественной речи. Пример становится басней.

Обобщенность басенного повествования проявляется в том, что действующими лицами басни оказываются схематически очерченные образы — животные вместо людей; в том, что круг мотивов и сюжетов сужается и упрощается применительно к возможностям этих новых персонажей; в том, что действие совершается вне определенного времени и пространства; в том, что концовкой басни часто делается влагаемая в уста какого-нибудь персонажа обобщительная сентенция («Так всегда бывает со всяким, кто делает то-то и то-то»). Почему именно животные стали основными героями басни? Потому что их образы были хорошо знакомы народной фантазии еще со времен первобытного анимизма и тотемизма, когда религиозное сознание переносило человеческие характеры и отношения на мир животных так же, как впоследствии — на мир богов. Образы, созданные религиозным сознанием человека, стали первым достоянием его художественного сознания: боги и герои сделались персонажами мифа, животные — персонажами басни. Если действующими лицами басни оказываются люди, то их характеристика бывает очень схематична и обычно сводится к обозначению: «пастух», «рыбак», «скупой», «лжец» и т. д.

Теперь басня обладает достаточным комплексом признаков, чтобы выделиться как фольклорный жанр. Примеры, приводимые в речах, бесконечно разнообразны и поэтому несопоставимы друг с другом; басни же все, независимо от случая их применения, принадлежат к одному и тому же типу, складываются по одним и тем же схемам и ощущаются как явления одного порядка. Только функция басни остается та же, что и функция примера — служить подспорьем в аргументации. Басня рассказывается только по конкретному поводу, только «кстати»; она вплетается в связную речь в виде пояснения или довода, и форма ее изложения всецело определяется контекстом: она может быть и пространной и краткой, чаще — краткой, чтобы не отвлекать внимания от основного хода мысли. Но теперь уже достаточно лишь небольшого толчка, чтобы басня выпала из своего контекста и стала существовать самостоятельно, соотносясь только с себе подобными.

Так как зачатки басенного жанра коренятся в простейших формах речевого общения, которые одинаковы у всех народов мира, то очевидно, что возможности для становления басенного жанра имеются в культуре любого народа. Однако какое развитие получают эти возможности, — это зависит уже ст конкретных исторических особенностей формирования каждой культуры. На Ближнем Востоке басня пользовалась большим почетом, тексты басен мы находим на шумерийских и вавилонских клинописных табличках, находим в Библии. Но выделиться в самостоятельный жанр, не зависимый от контекста, как в Библии, и не смешиваемый с пословицами и поучениями, как в Шумере и Вавилоне, басня здесь не смогла. Это выделение произошло лишь в Греции.

В Греции басня, как и повсюду, начинала свой путь развития от простейшего примера в аргументации. Такой пример носит название «притчи» (ainos). В XIV книге «Одиссеи» Гомера вернувшийся на родину в образе нищего скитальца Одиссей ночует в хижине свинопаса Эвмея, которому он выдает себя за простого воина, воевавшего когда-то под Троей. Ночь стоит холодная и дождливая, и вот Одиссей начинает рассказывать случай из своей жизни: однажды под Троей сидел он в засаде с Одиссеем, Менелаем и другими воинами, стоял мороз, а плаща у него не было; он шепнул об этом Одиссею, а тот, хитрец, обратился к товарищам: «Далеко мы зашли: не пойти ли кому-нибудь в стан к Агамемнону и не попросить ли подмоги?» Встал один воин, сбросил для легкости плащ и побежал к стану; а он, рассказчик, подхватил этот плащ, завернулся в него к проспал до утра. Догадливый Эвмей отвечает: «Славную ты нам рассказал притчу!» (XIV, 508), и дает гостю плащ, чтобы укрыться, деловито предупредив, что это на одну только ночь. Это простейший случай использования примера: единичный жизненный эпизод применен как иносказательное подкрепление деликатной просьбы. А в трагедии Софокла «Аянт» Менелай и Тевкр жестоко спорят над телом героя, имеет ли мертвый Аянт право на погребение; истощив доводы, они обращаются к притчам. Менелай говорит: «Я видел мужа, который дерзко пустился в море перед бурей; но, застигнутый бурей, он пал духом, и всякий из гребцов мог попирать его ногами. Так и ты с твоим дерзким языком уймешь свой крик, когда на тебя дохнет большая буря». Тевкр отвечает: «И я видел неразумного мужа, который оскорблял ближних в несчастии; и некто, похожий на меня, сказал ему так: „Человек, не делай зла умершим, чтобы не пришлось тебе поплатиться!" И этот неразумный муж сейчас передо мною, и это не кто-нибудь, а ты. Какова притча?» (ст. 1142 — 1158). И здесь пример выступает как средство аргументации, подкрепляя собой на этот раз не просьбу, а угрозу; но содержание примера здесь уже не черпается из действительной жизни, а откровенно придумывается ad hoc. Достаточно заменить человеческих персонажей животными, и перед нами будет басня.

Сложившуюся форму басни с устойчивым кругом мотивов, персонажей и моральных толкований мы впервые находим в греческой литературе в VIII—VI вв. до н. э. Это не случайно. Эти века были бурным временем ожесточенной общественной борьбы в греческих городах — борьбы, сокрушившей господство старой землевладельческой знати и положившей начало демократическому строю. Ближний Восток не знал такого социального переворота, и это определило разницу в судьбе восточной и греческой басни. На Востоке басня осталась средством поучения, средством поддержания традиции, их рассказывали высшие низшим, старшие младшим. В Греции басня стала орудием борьбы, средством ниспровержения традиции, их рассказывали низшие высшим, народные ораторы — правителям; иносказательность басенной формы позволяла пользоваться ею там, где прямой социальный протест был невозможен. Недаром именно к этому времени отнесло предание жизнь легендарного родоначальника басни — Эзопа, и недаром Эзоп то и дело изображается преданием в образе оратора, выступающего перед властями с басней на устах (№ 370; «Жизнеописание», 94, 132—141). Басня этой поры была еще всецело устным жанром: твердой формы басни не имели, каждый рассказывал их по-своему, рассказывались они непременно применительно к какому-нибудь конкретному поводу: только так могли они служить орудием общественной борьбы. Басня вплеталась в связную речь в виде довода или пояснения, и форма ее изложения всецело определялась задачей речи. В таком виде басня переходит из устной речи и в первые произведения письменной литературы.

Первую бесспорную басню в греческой литературе мы находим В VIII в. у Гесиода: это — знаменитая притча (ainos) о соловье и ястребе (№4; см. «Труды и дни», 202—212), обращенная к жестоким и несправедливым властителям. Здесь мы уже встречаем и животных-персонажей, и действие вне времени и пространства, и сентенциозную мораль в устах ястреба. В следующем столетии баснями пользуются ямбические и лирические поэты: Архилох, издеваясь над человеком, который обманул его и поплатился за это, напоминает ему притчу о лисе, которую обидел орел и был за это наказан богами (№ 1), а другому своему недругу он рассказывает притчу о лисе и обезьяне (№ 81). Поэту Стесихору Аристотель приписывает выступление перед гражданами города Гимеры с басней о коне и олене (№ 255) применительно к угрозе тирании Фаларида. «Карийскую притчу» о рыбаке и осьминоге (№ 361), по позднейшему свидетельству, использовали Симонид Кеосский и Тимокреонт. Встречаются в скудных отрывках, сохранившихся от поэтов этого времени, и другие басенные темы (№ 17, 142, 196, 215, 358, 360); но краткость отрывков не позволяет судить, были ли здесь использованы целые басни в их основной, аргументационной функции, или поэты ограничивались случайным заимствованием отдельных образов.

Греческая литература классического периода (V—IV вв. до н. э.), периода господства демократии, уже опирается на вполне сложившуюся традицию устной басни. Эсхил пользовался басней в трагедии: сохранился отрывок, излагающий «славную ливийскую басню» (logos) об орле, пораженном стрелою с орлиными перьями (№ 341). Однако в высоком стиле трагедии житейски-прозаичная басня плохо прививалась. Зато в комедии басня оказалась как нельзя более кстати: у Аристофана в «Птицах» Писфетер в разговоре с птицами блистательно аргументирует баснями Эзопа о жаворонке, похоронившем отца в собственной голове (№ 362 — пародия?), и о лисице, обиженной орлом (№ 1), а Тригей в «Мире» ссылается на басню в объяснение своего полета на навозном жуке (№ 3); а вся заключительная часть комедии «Осы» построена на обыгрывании некстати применяемых героем басен и тому подобных цветков светского остроумия («эзоповские» и «сибаритские шутки», № 363—365). О том, как популярна была басня в ораторских речах в пору расцвета демократии, не приходится и говорить: тот же Аристофан в тех же «Осах» заставляет героя рассуждать, как приятно быть судьею и слушать, как тебя улещают наперебой судебные ораторы:

Геродот ввел басню в историографию: у него Кир поучает слишком поздно подчинившихся ионян басней о рыбаке-флейтисте (№ 11); за ним басни стали приводить в своих сочинениях Феопомп и другие историки IV века. Не чуждаются басен даже философы: Демокрит поминает «эзоповскую собаку», которую погубила жадность (№ 133); близки к этому жанру Продик в своей знаменитой аллегории о Геракле на распутье (Ксенофонт, «Воспоминания», II, 1, 21—34) и Протагор в своей басне (mythos) о сотворении человека (Платон, «Протагор», 320с); Антисфен ссылается на басню о львах и зайцах (№ 371); в заглавиях сочинений его ученика Диогена «Леопард» и «Галка» просвечивают басенные мотивы. По-видимому, особенно охотно пользовался баснями в своих беседах Сократ: у Ксенофонта он рассказывает басню о собаке и овцах («Воспоминания», II, 7, 13—14), у Платона он вспоминает, что говорила в эзоповой басне лисица больному льву о следах, ведущих в его пещеру («Алкивиад I», 123а), и даже сам сочиняет в подражание Эзопу басню о том, как природа связала страдание с наслаждением (№ 367). Больше того: Платон утверждает, что Сократ, никогда ничего не сочинявший, незадолго до смерти переложил в стихи эзоповы басни («Федон», 60cd),— рассказ, явно вымышленный, но охотно принятый на веру потомками.

Из этого обзора видно, что в художественном сознании греков классической эпохи басня уже отчетливо выделялась в самостоятельный жанр устной словесности: основной круг басенных сюжетов уже определился, эти сюжеты были знакомы каждому и служили общим арсеналом средств лая любой аргументации. Это видно отчасти уже из перемен в терминологии: если ранее употреблявшийся термин ainos подчеркивал в басне элемент поучительности, наиболее связанный с единичным контекстом, то вытесняющие его термины mythos и logos подчеркивают в басне элемент вымысла (mythos) или прозаического изложения (logos), не зависящие от конкретного применения басни. Это видно, далее, из того, что басенные сюжеты начинают служить предметом пародии (у Аристофана): следовательно, они уже настолько привычны публике, что их условность стала ощутимой и может восприниматься иронически. Это видно также из того, что внутри басенного рода начинают различаться подчиненные ему виды и подвиды: ливийская басня, сибаритская басня и т. д. Наконец, это видно из того, что с понятием басни теперь связывается представление о зачинателе этого жанра — точно так же, как с жанром эпоса связывалось имя Гомера, с жанром ямба — имя Архилоха и т. д. Таким зачинателем басенного жанра в представлении греков стал Эзоп. Имя Эзопа с этих пор навсегда закрепилось за басенным жанром; где мы говорим: «басня», грек говорил: «Эзопова басня».

Кто такой был Эзоп и что он сделал для развития басни? Мы увидим, что эти два вопроса приходится четко разграничивать.

Имя Эзопа впервые упоминается в греческой литературе у Геродота, чья «История» писалась в 440—430-х годах. Геродот упоминает Эзопа лишь мимоходом, по своему обычному ходу ассоциаций: он говорит о египетских пирамидах, а в связи с этим — о женщине, которая жила в Египте, но пирамид не строила, а в связи с этим — об Эзопе, который и в Египте не жил. Вот соответствующий отрывок Геродота (II, 134—135):

«Царь Микерин также оставил после себя пирамиду, правда, гораздо меньше... Некоторые эллины неосновательно полагают, что пирамида эта сооружена гетерой Родопидой. Однако, говоря так, они не знают даже, что эта Родопида жила в царствование Амасиса, а не Микерина,... много лет спустя после тех царей, которые сооружали эти пирамиды. Родом она была фракиянка, рабыня самосского жителя Иадмона, а ее товарищем по рабству был баснописец Эзоп. Что и Эзоп был рабом Иадмона, это особенно ясно из следующих обстоятельств. Когда дельфийцы много раз по велению оракула вызывали, кто мог бы получить выкуп за убитого у них Эзопа, никто не объявлялся; наконец, получил выкуп внук того Иадмона, тоже Иадмон, — следовательно, и Эзоп принадлежал Иадмону. Родопида была доставлена в Египет самосским жителем Ксанфом для промысла телом, но ее выкупил за большие деньги митиленец Харакс. сын Скамандронима, брат поэтессы Сапфо».

Имя Родопиды, которая здесь упоминается, тоже было окутано легендами. Геродот говорит, что, желая себя увековечить, она пожертвовала в Дельфы небывалый дар — гору железных вертелов, ценой в десятую часть своего нажитого блудом состояния («Куда как достойно дельфийцев, — замечает по этому поводу Плутарх: — Родопиде уделять место для десятой доли ее заработков, а Эзопа, ее товарища по рабству, казнить». См. Плутарх, «О дельфийском оракуле», 14). А позднейшая легенда, сохраненная Страбоном и Элианом, рассказывает, что однажды во время купания орел похитил у Родопиды сандалию, принес ее египетскому царю, тот заочно влюбился в обладательницу сандалии, стал искать ее по всему Египту, нашел, сделал царицей, а потом похоронил в своей пирамиде, — фольклорный сюжет «Золушки» на греко-египетский лад. Однако нас интересует не Родопида, а Эзоп. Мы видим, что Геродот считает «баснописца Эзопа» лицом, заведомо известным читателям, и что он сообщает о нем три факта: во-первых, жил Эзоп в первой трети VI в. (фараон Амасис правил с 570 г. до н. э., поэтесса Сапфо умерла ок. 568 г. до н. э.); во-вторых, он жил на Самосе и был рабом некоего Иадмона; в-третьих, он был за что-то убит в Дельфах, и дельфийцам пришлось платить за него выкуп.

Таково то немногое, что можно считать фактами о жизни Эзопа. Далее факты кончаются, и начинается легенда. Каждый из мотивов, намеченных Геродотом, получает в ней самую подробную разработку.

Прежде всего, восполняется важный пробел в сведениях Геродота: историк не назвал его родины, легенда ее придумывает. Так как упомянутая рядом с Эзопом Родопида была родом из Фракии, то проще всего было представить Эзопа ее земляком. Действительно, мы находим упоминания, что в IV в. Аристотель и его ученик Гераклид Понтийский называли Эзопа фракийцем. Но такая ученая гипотеза не удовлетворила легенду. Фракийцы были народом сильным, воинственным, не терпевшим рабства, а Эзопа нужно было изобразить рабом как можно более типичным. И легенда объявляет Эзопа не фракийцем, а фригийцем. Фригия была областью в Малой Азии, издавна поставлявшей рабов в Грецию, фригийцы считались лентяями и неженками, ни для чего, кроме рабства, не годными, о фригийских рабах сочинялись даже пословицы; например: «Битый лучше стал фригиец и услужливее стал». Представление о том, что Эзоп был фригийцем, стало всеобщим по крайней мере с I в. н. э.: мы находим и в «Жизнеописании Эзопа» (о котором ниже), и у Федра, и у позднейших авторов, упоминающих Эзопа. Для любителей точности называли даже глухой фригийский городок, где он родился: Котиэй.

Далее, восполняется другой пробел в сведениях Геродота: облик Эзопа. Персонаж истории может иметь только имя, герой легенды должен иметь облик. Какой же облик? Свободный эллин от природы должен быть красив, — стало быть, рабу-варвару от природы свойственно быть безобразным. И вот возникает представление о неслыханном безобразии Эзопа. Впервые мы находим соответствующее описание его наружности опять-таки в «Жизнеописании» I в. н. э. («брюхо вспученное, голова — что котел, курносый, с темной кожей, увечный, гугнивый...» и т. д.), но само это лредставление возникло намного раньше: уже в V в. до н. э. мы находим на аттической вазе изображение бородатого человека, большеголового, скуластого, длинноносого, толстобрюхого и тонконогого, который сидит скорчась перед маленькой лисицей, как Эдип перед Сфинксом, а она ему что-то говорит, поучительно жестикулируя. Почти несомненно, что это — изображение Эзопа.

Далее, получают развитие скупые геродотовские указания на время жизни Эзопа. Деловитые александрийские филологи III в. до н. э. «уточнили» (неизвестно, на чем основываясь) даты его жизни и смерти: оказалось, что расцвет его деятельности приходится на 52 олимпиаду (572— 569 гг.), а смерть в Дельфах — на первый год 54 олимпиады (564 г. до н. э.); эту дату с завидным единогласием указывают несколько поздних источников. Но еще до александрийцев хронологией Эзопа занялась народная фантазия, однако по-своему. Она прикинула, кто из знаменитых людей древности мог быть современником Эзопа; самыми знаменитыми оказались «семь мудрецов» конца VII—начала VI в. — Фалес, Биант, Питтак, Клеобул, Периандр, Хилон, Солон. И легенда делает Эзопа собеседником «семи мудрецов»: уже в IV в. поэт Алексид пишет комедию «Эзоп», и в ней Эзоп беседует с Солоном о том, как следует пить вино на пирушках (отрывок цитируется у Афинея, X, 431 d). А затем, в эллинистическую и римскую эпохи, когда стали популярны сочинения на тему «Пир семи мудрецов», Эзоп изображался в них участником этих пиров, сидящим «на низеньком стульчике возле Солона, возлежавшего на высоком ложе», и подающим шутливые реплики (Плутарх, «Пир семи мудрецов», 4). Легендарным покровителем семи мудрецов был лидийский царь Крез, добродушный и сказочно богатый; и легенда переносит Эзопа ко двору Креза, где он говорит царю тонкие комплименты («Крез настолько счастливее всех, насколько море полноводнее рек!» — Зиновий, V, 16) и в оправдание поясняет: «С царями надо говорить или как можно меньше, или как можно слаще!» На что Солон возражает: «Нет, клянусь Зевсом! или как можно меньше, или как можно достойней!» (Плутарх, «Солон», 28). Эзопа при дворе Креза мы находим и в «Жизнеописании», но уже без сопоставления с семью мудрецами: составитель «Жизнеописания» явно не хотел, чтобы его герой льстил Крезу и пасовал перед Солоном.

Далее, совершенно непредвиденную разработку получает тема пребывания Эзопа на Самосе в рабстве у Иадмона. Прежде всего, Аристотель (№ 370) изображает Эзопа свободным человеком, выступающим на Самосе в суде; Гераклид Понтийский пишет о нем: «Баснописец Эзоп, родом фракиец, получил свободу от Идмона-глухого, а перед тем был рабом Ксанфа». Иными словами, оба ученых подчеркивают не то, что Эзоп был рабом, а то, что он стал свободным. Народная фантазия опять-таки мыслит противоположным образом: она рисует Эзопа именно рабом, умным рабом глупого хозяина, и рисует их постоянные столкновения, из которых Эзоп неизменно выходит победителем. Вокруг этой пары персонажей концентрируются многочисленные фольклорные бродячие мотивы, и в результате возникает та вереница анекдотов, которая составляет почти половину — и самую веселую половину — «Жизнеописания Эзопа» (§ 22— 91). При этом происходит любопытная подмена имени хозяина. У Геродота, как мы видели, хозяина Эзопа и Родопиды зовут Иадмон, но отвозит Родопиду в Египет не он, а некий Ксанф. Гераклид, чтобы объяснить это, предполагает, что Ксанф был первым хозяином Эзопа (и Родопиды), а от него Эзоп перешел к Идмону (Иадмону), который получает характерный эпитет «kophos», что может значить «глухой» и может значить «глупый». Наконец, в «Жизнеописании» Иадмон вовсе не упоминается, хозяин Эзопа носит имя Ксанф, а эпитет «kophos» — «глупый» хоть и не произносится, но очень к нему подходит. Отчего имя Ксанф вытеснило имя Иадмон, сказать трудно: может быть, только потому, что по своему смыслу (xanthos — «рыжий») оно лучше подходило комическому персонажу. Заметим, что среди многочисленных упоминаний имени Эзопа у поздних писателей — философов и риторов II—IV вв. н. э. — ни одно не связывается с многочисленными анекдотами «ксанфовского» цикла: философам и риторам явно не нравилось, как ловкий раб посрамлял их собрата.

Наконец, легенда превратила в живописную историю финал жизни Эзопа — его гибель в Дельфах. Ученый Геродот ничего не говорит о поводах к его убийству; но уже в следующем поколении Аристофан, менее заботясь об исторической достоверности, влагает в уста персонажам комедии «Осы» такой диалог (ст. 1446—1449):

А еще сто лет спустя уже упоминавшийся Гераклид Понтийский повторяет его слова как исторический факт: «Эзопа... погубили за святотатство, отыскав в его вещах краденую золотую чашу». Так ходячий фольклорный мотив подкинутой чаши (ср. библейский рассказ об Иосифе и его братьях) прочно вошел в состав легенды об Эзопе. Оставалось мотивировать вражду дельфийцев к Эзопу. Но тут мотивировка напрашивалась сама собой: Эзоп попрекнул дельфийцев тем, что они не сеют, не жнут, а живут тунеядцами, кормясь от жертв, приносимых Аполлону со всей Греции (попрек, нередкий в классической греческой литературе), и за это дельфийские жрецы его возненавидели. Такую мотивировку мы находим в трех источниках (схолии к «Осам» Аристофана; схолии к Каллимаху; сборник кратких биографий в папирусе конца II в. н. э.); не противоречит ей и четвертый источник (Плутарх, «О запоздалом божеском возмездии», 12), вводящий дополнительные мотивы из «крезовского» цикла. За убийством следует божья кара (бесплодие, мор) и ее искупление. Но и на этом не унимается народная фантазия: в отрывках писателей IV—III вв. до н. э. несколько раз мелькает упоминание, что Эзоп воскресал после смерти и его душа воплощалась в новых телах; однако популярности этот мотив не получил.

В эпоху эллинизма (III—I вв. до н. э.), когда греческая культура теснее соприкоснулась с восточной культурой, этот пестрый комплекс мотивов, сложившихся в легенду об Эзопе, дополнился еще одним элементом: с именем Эзопа был связан сюжет знаменитой сирийской «Повести о мудром Ахикаре» — о писце ассирийского царя Ахикаре, о том, как его чуть не погубил клеветою его приемный сын Надан и как он выручил своего царя, разгадав ему загадки, предложенные другим царем. Этот эпизод, составивший большой кусок «Жизнеописания Эзопа» (§ 101 —123), наиболее ощущается в нем как инородное тело: слишком несхожи образы униженного греческого раба и важного ассирийского вельможи. Однако народная фантазия, всюду искавшая материала для возвеличения своего героя — Эзопа, не преминула воспользоваться и этим сюжетом. Все эти многообразные элементы легенды об Эзопе были, наконец, сведены в один писаный текст — было создано «Жизнеописание Эзопа» («Повесть о Ксанфе-философе и Эзопе, его рабе, или Похождения Эзопа»), одна из немногих дошедших до нас «народных книг» греческой литературы. Оно было создано, по-видимому, на эллинистическом Востоке, во II—I вв. до н. э. (время, когда и в «высокой литературе» складываются первые образцы романов и сборников новелл); древнейший из дошедших до нас его текстов восходит к несколько более позднему времени, к I—II вв. н. э. (время римского владычества, сказавшегося на ряде латинизмов в языке памятника). Безымянный составитель сделал основной частью жизнеописания «ксанфовский» цикл эпизодов (отсюда заглавие), за ними следует эпизод с Крезом, затем — «ахикаровский», затем — последний, «дельфийский» эпизод. Однако составитель не ограничился ролью простого пересказчика. Он постарался придать своему материалу единую идейную концепцию, и это — самое интересное в его работе.

Мы видели, что основной мотив дельфийского эпизода в эзоповской легенде (по всем другим источникам)— мотив вражды со жрецами, мотив, если можно так выразиться, антиклерикальный. Составитель «Жизнеописания» дополняет его мотивом более высоким — враждой с Аполлоном, мотивом, если можно так выразиться, богоборческим. Прямее всего это сказано в § 100: «А Эзоп принес жертву Музам и посвятил им храм, где были их статуи, а посредине — статуя Мнемосины, а не Аполлона. И с тех пор Аполлон разгневался на него, как некогда на Марсия». В папирусном отрывке «Жизнеописания», восходящем к более древнему тексту, чем наш, мы находим прямое указание, что Аполлон помогал дельфийцам против Эзопа (§ 127). Но и в нашем тексте об этом говорит многое. Эзоп убегает от дельфийцев не в храм Аполлона, а в храм Муз (§ 134), заклинает их не во имя Аполлона, а во имя Зевса-Гостеприимца (§ 139), кара за убийство Эзопа приходит не от Аполлона, а от Зевса (§ 142); а в начале «Жизнеописания» во главе Муз, благодетельствующих Эзопа (§ 7), выступает не Аполлон, а Исида. Можно вспомнить также притчу Эзопа о вещих лживых снах (§ 33), где Аполлон противопоставляется Зевсу в весьма неблагоприятном свете. Все эти «антиаполлоновские» мотивы свойственны только «Жизнеописанию», только народной версии легенды об Эзопе (в упоминаниях у философов и риторов Аполлон, наоборот, выступает даже заступником Эзопа. См. Либаний, «Апология Сократа», 181; Гимерий, XIII, 5—6). И это не случайно. Легендарный образ Эзопа — это народный вызов всему аристократическому, «аполлоническому» представлению об идеале человека: варвар — он благороднее эллинов, безобразный — он выше красавцев, неуч — он мудрее ученых, раб — он посрамляет свободных. Это — живое воспоминание о драматической эпохе общественной борьбы VIII—VI вв.— борьбы классов, борьбы идеологий. Мы видим, что народ сохранил это воспоминание надолго, почти до конца античности: только на рубеже средневековья, в IV—V вв. н. э., когда социальные грани внутри отживающей античной культуры стали расплываться, появилась новая переработка «Жизнеописания Эзопа», в которой антиаполлоновские мотивы исчезли или стушевались.

А басни? Какое они имеют отношение к этой фигуре Эзопа — народного мудреца? И вот, когда мы подходим к этому вопросу, нас ждет самая большая неожиданность.

Народная легенда об Эзопе совершенно не интересуется баснями Эзопа. Ее герой — Эзоп-мудрец, Эзоп-шутник, но не Эзоп-баснописец. Правда, в конце «крезовского» эпизода в «Жизнеописании» упоминается: «Тут Эзоп записал для царя свои притчи и басни, которые и сейчас ходят под его именем, и оставил их в царском книгохранилище» (§ 100); но сказано об этом так бегло и неуместно, что фраза эта кажется простой отпиской. Правда, Эзоп не раз выступает в «Жизнеописании» с притчами и баснями (§ 33, 37, 67, 94, 97, 99, 126, 129, 131, 133, 135, 140, 141), но любопытно, во-первых, что почти все эти басни сосредоточены в двух эпизодах («крезовском» и «дельфийском»), где Эзоп выступает уже не рабом, а свободным; и любопытно, во-вторых, что почти все эти басни отсутствуют в основном эзоповском сборнике, а многие из них даже напоминают не столько басни, сколько анекдоты (§ 67, 129, 131, 141) — иными словами, Эзоп и здесь прежде всего шутник. Безымянного составителя «Жизнеописания» привлекала личность Эзопа, а не басни Эзопа. Поэтому «Жизнеописание» не дает нам решительно никакого материала, чтобы судить о месте Эзопа в истории басни. Не помогают и упоминания позднейших авторов: они щедры на общие слова («В басне же ее Гомером, Фукидидом или Платоном был Эзоп-самосец...» — говорит, например, Юлиан, VII, 207 с), но явно не вкладывают в них никакого конкретного содержания.

Романическая красочность «Жизнеописания Эзопа» заставляла многих исследователей думать, что образ Эзопа — лишь порождение народной фантазии и что баснописец с таким именем вообще никогда не существовал. Это — чрезмерная крайность: как у Фауста и Уленшпигеля были исторически существовавшие прототипы, так и у легендарного Эзопа мог быть прототипом исторический Эзоп, который — вернемся к скупому известию Геродота — в VI в. до н. э. жил на Самосе и погиб в Дельфах. Больше ничего, к сожалению, мы о нем сказать не можем, и тем более не можем сказать, что он сделал для развития басни. Может быть, он раньше других или лучше других пользовался баснями в своих речах (так полагали еще античные риторы); может быть, он раньше или лучше других перенес на греческую почву опыт восточной, шумеро-вавилонской басни с ее животными персонажами (так полагают некоторые современные ученые),— что бы мы ни предположили на этот счет, это будут только предположения. Поэтому не будем на них задерживаться. Но почему легенда, сделав своим героем Эзопа, осталась равнодушна к эзоповым басням? Причина этому есть. Дело в том, что личность Эзопа сохраняла в памяти масс пафос первых схваток в борьбе народа против знати; а басни — басни этот пафос потеряли. Как это случилось, мы сейчас увидим.

Аристофановский Филоклеон с нежностью вспоминал, как судебные ораторы услаждали ему слух баснями и шутками Эзопа. Сомневаться в верности его слов не приходится, но проверить их мы не можем: в V веке, в пору расцвета афинской демократии, еще не было обычая записывать речи ораторов. Аттическое красноречие становится нам по-настоящему известно только с IV в., века Лисия, Исократа и Демосфена. От ораторов этого времени сохранилось немало речей; но во всех этих речах нет ни единой басни. Мы видим, что между V и IV веками в отношении народа к басне произошел крутой перелом. Вся дальнейшая история античной басни была последствием этого перелома.

После того как борьба между знатью и народом закончилась победой народа, басня перестала быть орудием борьбы. Боевой пафос басенной морали потускнел, иносказательность полемической аргументации стала ненужной. Движение софистов принесло с собой новые идейные искания, новые нравственные идеалы; доморощенный практицизм басенной морали более не мог никого удовлетворить. Басню по-прежнему любят, но уже не относятся к ней серьезно. Это — средство развлечения толпы, не достойное серьезного оратора. Характерен анекдот о Демаде, самом остроумном из ораторов IV в. (№ 63 в эзоповском сборнике). Он говорил речь в народном собрании, его не слушали. Тогда он стал рассказывать: «Деметра, ласточка и угорь путешествовали вместе; подошли они к реке, и ласточка взлетела в воздух, а угорь нырнул в воду». Здесь он остановился; его стали спрашивать: «А Деметра?» — «А Деметра на вас сердится,— ответил Демад,— за то, что вы о государственных делах не думаете, а забавляетесь эзоповыми баснями».

В связи с этими переменами в общественных интересах совершаются и перемены в форме бытования басни. Басня не перестает существовать, но она меняет аудиторию. Из «высокой» литературы для взрослых граждан она опускается в литературу учебную, предназначенную для детей. Это происходит на рубеже классической и эллинистической эпох, когда как раз начинает складываться и вырабатывать свою учебную литературу тот тип школы (три ступени обучения: у начального учителя, у грамматика, у ритора), который остался господствующим до конца античности. В такой школе басня пришлась как нельзя более к месту: младшие впитывали из нее народную мудрость, старшие пользовались ею как материалом для риторических упражнений. И школа надолго остается основным питомником басни — и в Греции, и в эллинистических государствах, и в Риме.

Когда басней пользовался поэт или оратор, он обращался к взрослым людям, давно знакомым с ходовыми басенными сюжетами, и поэтому мог ограничиваться беглыми намеками на них, крепко связанными с ходом аргументации. А школьный учитель должен был знакомить своих учеников с басенной мудростью впервые, и поэтому он должен был рассказывать басню подробнее и растолковывать ее смысл откровеннее. Таким образом, басня в школе впервые теряла связь с конкретным фактом действительности, впервые отделялась от контекста и выступала в свободном виде. А это давало возможность перейти к собиранию и записи басенных сюжетов «про запас», для нужд преподавания. Так на рубеже классической эпохи и эллинизма возникают первые сборники басен.

Самый ранний из таких сборников, о котором мы имеем точные сведения, был составлен около 300 г. до н. э. Деметрием Фалерским, философом аристотелевской школы и видным оратором и теоретиком красноречия. Этот сборник, по-видимому, послужил основой и образцом для всех позднейших записей басен. Спрос на такие записи был велик, басенные сборники переписывались во множестве для школьных нужд; сперва они были лишь сырым материалом для школьных упражнений, но скоро перестали быть исключительным достоянием школы и стали читаться и переписываться как настоящие «народные книги». Поздние рукописи таких сборников дошли до нас в очень большом количестве. Сравнивая их между собой, ученые смогли приблизительно восстановить состав и даже тест большого собрания эзоповских басен, которое было в ходу (как такая «народная книга») около II в. н. э. Мы будем называть его «основным эзоповским сборником».

«Основной эзоповский сборник» дает нам представление о том материале, который был в распоряжении риторических школ; позднеантичные учебники риторики дают нам представление о приемах, которыми он обрабатывался. Басня в школе входила в число «прогимнасм» — подготовительных упражнений, с которых начиналось обучение ритора (басня, рассказ, хрия, сентенция, общее место, похвала и порицание, сравнение, описание и т. д.). До нас дошло четыре учебника по прогимнасматическому курсу: Феона (конец I в. н. э.), Гермогена (II в. н. э.), Афтония (IV в.) Николая (V в.), а также обширные комментарии к ним, скомпилированные уже в византийскую эпоху. По существу — это первая теория басни в европейской научной литературе. Содержание их учений единообразно, они дополняют друг друга, но почти не противоречат друг другу. Мы будем цитировать их со ссылками на том и страницу издания X. Вальца «Rhetores Graeci» (1832—1835).

Общее определение басни, единогласно принятое всеми прогимнасматиками, гласит: «Басня есть вымышленный рассказ, являющий образ истины» (I, 172; ср. I, 59 и др.). Комментатор поясняет: «„Вымышленный" мы добавляем оттого, что, по общему мнению, басня слагается из вымышленных элементов; а что басня содержит изображение истины, видно из того, что она не достигала бы цели, если бы не имела сходства с истиной. Сходство же с истиной является следствием убедительности вымысла» (I, 258; II, 572). Таким образом, определение басни складывается в основном из двух главных понятий — «вымышленности» и «убедительности». Каждое из этих понятий подвергалось дальнейшему уточнению.

В понятии «вымышленного» различались вымысел «относительно сущности», т. е. то, чего не было и не могло быть, и вымысел «относительно достоверности», т. е. то, чего не было, но что могло бы быть (II, 157—158). Басня с ее говорящими животными и пр., конечно, относилась к первой категории; отдельные басни о событиях, которые «могли бы быть» (например, «Собака с куском мяса», «Богач и кожевник») считались исключениями (II, 159; II, 12).

В понятии «убедительного» различались различные источники правдоподобия: «убедительный склад басни должен образовываться из многих элементов: из предметов, которыми обычно заняты животные; из обстоятельств, при которых они обычно появляются (например, о соловье мы говорим, что он появляется весной); из речей, соответствующих природе каждого (так, овец следует наделять речами глупыми, а лису — хитрыми и т. п.); из поступков, не превышающих способностей животных (чтобы мы не говорили, например, будто мышь помышляла царствовать над животными)» (II, 10—12). Так как «убедительность» была одним из основных понятий всей античной риторики, то прогимнасматики с особой заботой обосновывают эту сторону басни, «Ставят также вопрос: как басня может украсить убедительную речь? Ведь если признано, что вымысел противоположен правдоподобию, убеждать же способно только правдоподобие, то заключающийся в басне вымысел "относительно сущности" противоречит убедительности, которая из нее возникает. В самом деле, кого можно убедить... будто конь или лиса владеют речью? Но на это некоторые дают такой ответ. Как при гипотетическом суждении мы допускаем ложную предпосылку, так и в баснях мы допускаем в качестве предпосылки, что неразумные животные способны говорить или действовать. Если в этом отказано, то басня невозможна с самого начала; если же это допущено, то во всем остальном мы стремимся к правдоподобию, т. е. к тому, чтобы вымысел отвечал свойствам действующих лиц и чтобы обстоятельства находились в соответствии с лицами» (II, 160). «Поэтому из-за того только, что в басне содержится вымысел, который, по общему мнению, бесполезен, — не следует оставлять без внимания все остальные ее достоинства» (II, 161). В свете уточнений такого рода исходное определение басни выглядело уже недостаточным. Хотя оно и осталось навсегда основным и общепринятым, но делались попытки и новых, более подробных определений. Так, в комментарии к Афтонию содержится следующее обстоятельное определение: «По нашему мнению, идеальное определение риторской басни было бы такое: басня есть риторический рассказ, по существу вымышленный, по убедительности же склада являющий образ истины и сочиняемый с целью поучения и пользы. Здесь "рассказ" был бы родом; "по существу" — отличие, отделяющее басню от рассказов, которые, будучи вымышлены не относительно сущности, а относительно достоверности — "потому что этого не было", — не являются баснями (например, если бы кто сказал, что Гектор убил Агамемнона, — это было бы высказывание вымышленное, но относительно достоверности, а не относительно сущности, ибо нет ничего невозможного в том, что Агамемнон и впрямь был бы побежден Гектором). „По убедительности склада являющий образ истины" — тоже отличие, отделяющее риторическую басню от рассказов, которые, хотя и вымышлены относительно сущности, все же не являются баснями, так как не представляют образа действительности (например, „вчера солнце закатилось, а на земле был день"). „Сочиненный с целью поучения и пользы" — тоже отличие, отделяющее риторическую басню от поэтической, так как поэтическая басня сочиняется не для поучения и пользы, а для возбуждения душевного волнения» (II, 158).

После определения басни прогимнасматики перечисляли ее разновидности. По содержанию различались басни, в которых действуют или люди, или животные, или и те и другие (I, 59—60). По происхождению различались басни эзоповы, ливийские, сибаритские, фригийские, киликийские, карийские, египетские, кипрские (I, 172). Соотношение этих двух принципов деления оставалось неясным; лишь иногда пытались отождествить басни о людях — с сибаритскими, басни о животных — с киликийскими и кипрскими или с ливийскими, лидийскими и фригийскими, а басни о тех и других вместе — с эзоповыми (II, 574—575; II, 162—164). Обычно же эзоповыми называли все басни в целом, хотя и делали оговорку, что Эзоп их не изобрел, а только пользовался ими искуснее других (I, 173—174; I, 59, 5—6; II, 165).

Мораль в басне определялась так: «Это — сентенция, прибавляемая к басне и разъясняющая содержащийся в ней полезный смысл. Она выводится трояко: показательно, например: „эта басня нас учит: молодость, чуждающаяся труда, ведет за собою бедственную старость"; умозаключительно, например: „кто так не поступает, тот достоин осужденияа; и увещевательно, например: „и ты, дитя мое, избегай того-то и того-то"» (II, 576; I, 259—260). Мораль, поставленная в начале басни, называется «промифии», мораль в конце басни — «эпимифий». Эпимифий предпочтительнее, чем промифии: «ведь юноши, считая себя взрослыми, уклоняются от откровенных поучений; и вообще ясно, что полезный смысл басни станет показательнее, будучи высказан после нее; если же мораль, будучи поставлена спереди, уже оказывает воздействие на души юношей, то оказывается излишней сама басня» (II, 12; ср. II, 173—174).

О стиле басни теоретики говорят немного, но согласно. «Слог басни должен быть возможно более простым и бесхитростным, свободным от всякой возвышенности и закругленности, чтобы замысел был ясен, а слова не превосходили способностей лиц, их произносящих, в особенности, когда в басне выступают неразумные животные. Поэтому слог должен быть простым и лишь слегка возвышаться над обиходной речью» (II, 454; ср. II, 176—177).

Об упражнениях, материалом для которых служила басня, мы имеем также самые подробные указания. «Басню мы пересказываем, изменяем, вплетаем в повествование, распространяем, сокращаем. Можно прибавить после басни мораль, можно и наоборот, поставив мораль впереди, присочинить подходящую к ней басню. Кроме того, мы составляем к басням опровержения и утверждения. — Что такое пересказ, мы уже объясняли...; в басне же изложение должно быть особенно простым, естественным и, поскольку возможно, неприукрашенным и ясным. Изменять басни... следует, преимущественно переводя рассказ в косвенную речь; древние по большей части пересказывали басни именно таким образом — и совершенно правильно, как говорит Аристотель, потому что басню рассказывают не от своего имени, а возводят ее к древности, чтобы смягчить впечатление неправдоподобия. Вплетаем басню в повествование мы так: изложив басню, продолжаем ее рассказом, или наоборот: рассказ сначала, а присочиненную басню потом. Например: верблюд пожелал иметь рога — и ушей лишился; сказав это сначала, мы прибавим к этому рассказ следующим образом: „думается, что нечто схожее с участью этого верблюда постигло и Креза лидийского..." и т. д. Чтобы распространить басню, мы расширяем содержащиеся в ней речи персонажей и даем описания реки или чего-нибудь подобного; чтобы сократить, делаем обратное. Вывести мораль — это значит: сказав басню, попробовать прибавить к ней приличную поучительную сентенцию. Одна и та же басня может, пожалуй, иметь несколько моралей, если мы будем исходить из разных ее мотивов; и, наоборот, одну и ту же мораль могут выражать многие басни. Выделив прямое значение морали, предложим ученикам сочинить какую-нибудь басню, соответствующую выделенному мотиву: они без труда это сделают и наберут множество басен — иные позаимствовав из старинных сочинений, иные просто услышав, иные же сочинив самостоятельно. Наконец, опровержения и утверждения к басне мы составляем следующим образом: когда сам баснописец в одно и то же время сочиняет нечто вымышленное и невозможное, но убедительное и полезное, то следует составлять опровержение, показывая, что его слова и неубедительны, и бесцельны, а составляя утверждение, показывать противоположное» (I, 175—179).

Все эти упражнения имели целью подготовить ученика к использованию басни как одного из средств аргументации в публичной речи. Место басни среди других форм аргументации наметил еще Аристотель в «Риторике» (II, 20). Аристотель различает в риторике два способа убеждения — пример и энтимему, соответственно аналогичные индукции и дедукции в логике. Пример подразделяется на пример исторический и пример вымышленный; пример вымышленный в свою очередь подразделяется на параболу (т. е. условный пример) и басню (т. е. конкретный пример). По убедительности энтимема сильнее примера, поэтому в речи пример должен следовать за энтимемой и служить ей подтверждением; из примеров исторический предпочтительней, так как легче сочинить подходящую к случаю басню, чем подыскать аналогичный факт. Это место в системе доводов басня сохраняет и в позднейшей риторике (Квинтилиан, V, 11, 19—20), хотя по большей части лишь номинально: практическая малоупотребительность басни ведет к тому, что риторы уделяют ей очень мало внимания. При этом из трех видов красноречия — совещательного, торжественного и судебного — басня считалась наиболее свойственной первому, «так как при помощи басни мы или склоняем слушателя к чему-нибудь, или отклоняем от чего-нибудь» (II, 568). Понятно, что при таком употреблении главным в басне была ее мораль: «Сперва ритор выделяет поучение и, исходя из него, придумывает соответствующую ему басню, так что по порядку поучение оказывается последним, а по природе и по значению — первым» (II, 152).

Однако это использование басни в публичных речах, разработанное с такою тщательностью, на практике оставалось номинальным. Ораторы, особенно ораторы политические, относились к басне с пренебрежением. Со II в. до н. э. политическим центром Средиземноморья стал Рим; в Риме бушевали гражданские войны, красноречие там было оружием в жестокой политической борьбе, наивная басня для такого красноречия была бесполезна. Цицерон в I в. до н. э. не пользуется баснями в речах и не рассматривает их в риторических трактатах. Современная ему «Риторика к Гереннию» видит в басне лишь средство развлечения, но не доказательства: «Если слушатели будут утомлены, то начнем с какого-нибудь способа возбудить смех: с притчи, басни, похожего передразнивания, передержки, иронии...» (I, 6, 10). Даже Квинтилиан, писавший полтораста лет спустя в мирной обстановке риторической школы, отзывается о басне высокомерно: «Басни.. способны увлекать души по преимуществу людей грубых и невежественных, которые прислушиваются к выдумкам с большей непосредственностью и, пленившись их усладою,, легко соглашаются с тем, что доставляет им удовольствие» (V, 11, 19).

Вот как случилось, что басня, некогда бывшая боевым оружием общественной борьбы, на новом этапе общественного развития оказалась не у дел, осталась риторическим упражнением или занимательным чтением на досуге, должна была применяться к сознанию детей в школе и обывателей в жизни. Посмотрим, как сказалось это ее положение на содержании и строении древнейшего доступного нам басенного свода — «основного эзоповского сборника» I—II вв. н. э.

«Басня есть вымышленный рассказ, являющий образ истины». Как известно, основная особенность басенного жанра — в том, что эта «истина», составляющая ее идейное содержание, не остается скрытой в образах и мотивах, а декларативно формулируется в морали. Это облегчает нашу работу. Попробуем сделать обзор идейного репертуара басен по тем моралям, которые выводили из них составители эзоповского сборника (не смущаясь тем, что порой, на наш взгляд, эти морали выведены весьма произвольно — см., например, басню № 128!). Мы увидим, что такие сентенции явственно распадаются на несколько смысловых групп.

В мире царит зло, — говорит первая группа моралей (около 30 басен). В центре ее внимания — «дурной человек» (№ 96). Он творит зло и будет творить зло. несмотря ни на что (№ 16, 122, 155, 156). Исправить его невозможно (№ 69, 166, 192); он может изменить свой вид, но не нрав (№ 50, 107). Его можно только бояться и сторониться (№ 19, 52, 64, 93, 194, 209, 221). Дурному человеку никогда не стать хорошим, а хороший сплошь и рядом становится дурным (№ 152, 200).

Судьба изменчива, — говорит другая группа моралей (около 20 басен),— и меняется она обычно только к худшему (№ 179). От судьбы все равно не уйдешь (№ 162, 185, 218). Поэтому человек должен уметь применяться к обстоятельствам и все время помнить, что в любой момент они могут измениться (№ 39, 112, 172, 224). Удачи не стоят радости, а неудачи — печали: все преходяще, и ничто не зависит от человека (№ 13, 21, 24, 78).

Видимость обманчива, — говорит третья группа моралей (около 35 басен). За хорошими словами часто кроются дурные дела (№ 22, 33, 34, 45, 90), за величавым видом — ничтожная душа (№ 27, 108, 111, 141, 177, 188); люди хвастаются, что могут делать чудеса, а не способны на самые простые вещи (№ 40, 56, 161); те, на кого надеешься, могут погубить, а те, кем пренебрегаешь, — спасти (№ 74, 75, 150). Поэтому надо уметь узнавать дурных и под личиной (№ 9, 37, 38, 142, 190), лицемеров сторониться (№ 35, 158, 160), а для себя желать благ не показных, а внутренних (№ 12, 130, 229).

Страсти пагубны, потому что они ослепляют человека и мешают ему различать вокруг себя за видимостью сущность, — такова четвертая группа моралей (более 35 басен). Самая пагубная из страстей — алчность (№ 126, 128, 133, 178); она делает человека неразумным и опрометчивым (№ 9, 43, 48, 49, 57, 81, 135, 201), она заставляет его бросать надежное и устремляться за ненадежным (№ 4, 6, 18, 58, 87, 94, 117, 129, 148). За алчностью следует тщеславие, толкающее человека к нелепому бахвальству и лицемерию (№ 14, 15, 20, 98, 110, 151, 165, 174, 182); затем — страх, заставляющий человека бросаться из огня в полымя (№ 76, 127, 131, 217); затем — сластолюбие (№ 80, 86), зависть (№ 83), доверчивость (№ 140) и другие страсти.

Освободившись от страстей, человек поймет, наконец, что самое лучшее в жизни — довольствоваться тем, что есть, и не посягать на большее; это — пятая группа моралей (около 25 басен). Не надо искать того, что не дано от природы (№ 184); нелепо соперничать с теми, кто лучше или сильней тебя (№ 2, 8, 70, 83, 104, 125, 132, 144); каждому человеку дано свое дело, и каждому делу — свое время {№ 11, 54, 63, 97, 114, 169, 212).

Из этого основного жизненного правила вытекает ряд частных правил. В своих делах можно полагаться только на себя (№ 30, 106, 231) и на свой труд (№ 42, 147, 226). Друзей-помощников нужно выбирать с большой осмотрительностью (№ 25, 65, 72, 84, 145, 199), платить им благодарностью (№ 61, 77), но самому ни от кого благодарности не ждать (№ 120, 175, 176, 215). В жизненных тяготах нужно запасаться терпением (№ 189) и всесмягчающей привычкой (№ 10, 195, 204), учиться на своих и на чужих ошибках (№ 79, 134, 149, 171, 207), а если все-таки придет несчастье, — утешаться тем, что оно пришло не к тебе одному (№ 23, 68, 113, 138, 216). В конечном счете жизнь все-таки всегда лучше смерти (№ 60, 85, 118).

Таковы основные группы моралей сборника, имеющих более или менее общее содержание. Кроме того, ряд моралей имеет более узкое приложение. О делах семейных говорят басни № 92, 119 (родители и дети, мать и мачеха). О делах профессиональных говорят две морали, упоминающие риторов (№ 121 — с порицанием, № 222 — с похвалой). О делах хозяйственных говорит цикл басен против должников — тех, кто в нарушение басенных уроков пытаются полагаться в делах не на одного себя (№ 5, 47, 101, 102). О делах общественных идет речь при упоминании рабов (№ 164: раб и на свободе останется рабом; № 179: рабу не добиться лучшей жизни; № 202: рабу с детьми хуже, чем рабу без детей). О делах политических говорится в моралях десяти басен: политика — дело опасное, которого лучше не касаться (№ 197); она выгодна лишь бездельникам и наглецам (№ 26, 62, 213), а честных людей губит (№ 153); правитель должен быть дельным (№ 217), а если нет, то хотя бы спокойным (№ 44); от дурных правителей приходится уходить в изгнание (№ 123, 193), поэтому бедняки должны только радоваться, что они дальше стоят от политики, чем богачи (№ 228). Наконец, дела религиозные затрагивают те морали, в которых выражается надежда, что боги помогут добрым и воздадут злым (№ 1, 32, 36, 66, 173).

Вот идейная концепция эзоповской басни. В мире царит зло; судьба изменчива, а видимость обманчива; каждый должен довольствоваться своим уделом и не стремиться к лучшему; каждый должен стоять сам за себя и добиваться пользы сам для себя, — вот четыре положения, лежащие в основе этой концепции. Практицизм, индивидуализм, скептицизм, пессимизм — таковы основные элементы, из которых складывается басенная идеология. Это — хорошо знакомый истории тип идеологии мелкого собственника: трудящегося, но не способного к единению, свободного, но экономически угнетенного, обреченного на гибель, но бессильного в борьбе. Первое свое выражение в европейской литературе эта идеология находит у Гесиода; и уже у Гесиода она встречается с литературной формой басни. В басне и получает эта идеология свое классическое воплощение. И если басня среди всех литературных жанров оказалась одним из наиболее долговечных и наименее изменчивых, то причина этому — именно живучесть и стойкость мелкособственнической идеологии.

Легко понять, что такой апофеоз существующего мирового порядка не имел ничего общего с тем революционным пафосом, который одушевлял когда-то эту самую мелкособственническую массу в ее борьбе против знати. Бунтарский дух давно выдохся, а обывательская идеология осталась. Или, вернее сказать, бунтарство нашло дальний отголосок в легендарной фигуре Эзопа — этом вызове всем общепризнанным идеалам знатности, красоты и учености, — а обывательство нашло выражение в бережно отфильтрованной школою моралистике эзоповских басен. Вот почему так трудно соединимы оказались образ Эзопа и идейный мир приписанных ему басен; вот почему «Жизнеописание» и сборники басен упорно не хотели соединяться до самого конца античности.

Но вернемся к поэтике эзоповских басен.

Желание продемонстрировать незыблемость мирового порядка определило прежде всего структуру басенного сюжета. Эта структура нашла свое законченное выражение в нехитрой схеме: «Некто захотел нарушить положение вещей так, чтобы ему от этого стало лучше; но когда он это сделал, оказалось, что ему от этого стало не лучше, а хуже». В этой схеме, с небольшими вариациями, выдержано около трех пятых всех басен основного эзоповского сборника.

Вот примеры. Орел унес из стада ягненка; галка позавидовала и захотела сделать то же; бросилась на барана; но запуталась в шерсти и попалась (№ 2). Гусыня несла человеку золотые яйца; ему этого было мало; он зарезал ее; но вместо золота нашел в ней простые потроха (№ 87). Верблюд увидел, как бык чванится своими рогами; позавидовал ему; стал просить у Зевса рогов и для себя; но в наказание и ушей лишился (№ 117). Зимородок хотел спасти свое гнездо от людей; он свил его на скале над морем; а море взяло и смыло его (№ 25). Рыбаки тянули сеть; радовались, что она тяжелая; вытащили ее; а она оказалась набита песком и камнями (№ 13). Крестьянин нашел змею; пожалел ее; отогрел; а она его и ужалила (№ 176). Волк услышал, как нянька грозила выкинуть младенца волку; поверил ей; долго ждал исполнения угроз; но остался ни с чем (№ 158). Галка жила в неволе; это было ей в тягость; она улетела на свое дерево; но запуталась веревкой в ветвях и погибла (№ 131). Схема почти всегда одна и та же — четырехчастная: экспозиция, замысел, действие, неожиданный результат. Меняются только мотивировки в «замысле»: для галки и человека это — жадность, для верблюда — тщеславие, для зимородка — самосохранение, для рыбаков — радость, для крестьянина — жалость, для волка — доверчивость, для галки из другой басни — свободолюбие. Чаще всего мотивами выступают жадность и тщеславие (т. е. желание персонажа изменить в свою пользу распределение материальных или духовных благ), затем самосохранение (страх); остальные мотивы единичны. Можно было бы ожидать, что как мотивируется действие, так будет мотивирован и его неожиданный результат; но этого не происходит, потому что здесь мотив почти во всех баснях один и тот же: обуянный жадностью (тщеславием, жалостью и т. д.) персонаж забывает о самосохранении и за это платится. Вот почему схема басенного рассказа оказывается четырехчастной, а не более симметричной, пятичастной (экспозиция — мотивировка действия — действие — мотивировка результата — результат).

Конечно, эта схема может варьироваться. Прежде всего, результат действия может быть не показан, а только назван. В басне № 126 мы читаем: галка села на смоковницу; решила дождаться зрелых смокв; сидела и не улетала. Мы уже ждем результата: «и умерла с голоду»; но автор ограничивается только намеком на этот исход: пробегала мимо лиса и сказала: «Напрасно надеешься: надежда тешит, но не насыщает». Такие концовки характерны, в частности, для «басен о разгаданной хитрости» (например, № 79: ласке трудно было ловить мышей; она решила пойти на хитрость; повисла на крюке, как мешок; но мышь сказала: «Будь ты и впрямь мешком, не подойду к тебе»). Далее, в басне может быть смещен интерес с более слабого персонажа (т. е. того, который терпит неудачу в финале) на более сильного персонажа: так, в басне о волке и цапле (№ 156) в центре внимания должна была бы находиться цапля, которая, вопреки мировому порядку, помогает волку и за это остается ни с чем; но вместо этого с первых слов басни («Волк подавился костью...») и до заключительной реплики в центре внимания находится волк. Далее, в басне могут выпадать такие звенья ее структуры, как замысел и действие: в таком случае перед нами — упрощенная басня, состоящая только из обрисованной ситуации и комментирующей реплики. Так, в басне № 98 козленок с крыши бранит волка; волк отвечает: «Не ты меня бранишь, а твое место». Или, еще короче: в басне № 27 лиса видит трагическую маску и говорит: «Что за лицо, а мозгу нет!» И наоборот, в басне могут добавляться новые структурные звенья: по завершении одного цикла «экспозиция — замысел — действие — результат» может начинаться второй: «новое действие — новый результат»; в таком случае перед нами — усложненная, двухходовая басня. Так, в басне № 129 видим вместо четырех—шесть звеньев: галка увидела, что голубям хорошо живется; решила зажить с ними; покрасилась и пришла к ним; но по голосу была отвергнута; вернулась к галкам; но по виду была отвергнута. Особенно сложное двухходовое строение имеют начальные басни эзоповского сборника: № 1 «Орел и лисица» (восходящая к Архилоху) и № 3 «Орел и жук» (упоминаемая еще Аристофаном).

Разумеется, как было уже сказано, басни, построенные по основной басенной схеме, не исчерпывают всего содержания эзоповского сборника. В нем достаточно и таких басен, которые не связаны с обязательным утверждением незыблемости мирового порядка. Есть басни почти без действия, представляющие собой как бы иллюстрацию человеческой скупости (№ 71, 225), злобы (№ 68, 113, 216), неблагодарности (№ 175) и т. п. Есть басни, где весь интерес сосредоточен на ловкой хитрости (№ 36 «Коварный», № 66 «Юноши и мясник», № 89 «Гермес и Тиресий», № 178 «Путник и Гермес») или на ловкой шутке (№5 «Должник», № 34 «Человек, обещающий невозможное»). Есть басни, в которых место морали занимает этиология — объяснение, «откуда произошло» то или иное явление; в баснях такое объяснение почти всегда бывает шуточным (№ 8, 103, 107, 108, 109, 185 и др.). Но басни каждого такого рода обычно немногочисленны, не сводятся к постоянным схемам и своим многообразием лишь оттеняют единство основного басенного сюжетного типа: «Некто захотел нарушить положение вещей, чтобы ему стало лучше, а ему стало только хуже».

Чем постояннее и отчетливее схема действия, тем меньше важности представляют индивидуальные особенности его исполнителей. Поэтому не удивительно, что персонажи басен — животные и люди — очерчены в них очень бегло и бледно: баснописца они интересуют не сами по себе, а лишь как носители сюжетных функций. Эти сюжетные функции могут одинаково легко поручаться любому животному. Так, в одном и том же сюжете (и довольно сложном) выступают в басне № 155 знаменитые волк и ягненок, а в басне № 16 — ласка и петух. Такими же баснями-близнецами — сюжет один, а персонажи разные, — будут, например, № 25 «Зимородок» и № 75 «Одноглазый олень»; № 80 «Мухи» и № 88 «Дрозд»; № 116 «Краб и лисица» и № 199 «Чайка и коршун»; № 10 «Лиса и лев» и № 195 «Верблюд»; а если учитывать сюжеты не тождественные, а только сходные, то число таких пар сильно умножится. Можно даже думать, что некоторые из этих басен нарочно сочинялись по образцу других в виде риторического упражнения, а уже потом попали в басенные сборники. При такой легкой взаимозаменяемости круг персонажей эзоповских басен, естественно, оказывается широк и пестр. Он насчитывает более 80 видов животных и растений, около 30 человеческих профессий (охотник, кожевник, мясник, атлет...), около 20 богов и мифологических фигур; в среднем, можно сказать, в каждой второй басне выступает какой-то новый персонаж. Конечно, в этом хороводе лиц есть свои наиболее частые, кочующие из басни в басню герои: лисица, лев, змея, собака, волк, осел, крестьянин, Зевс. Но не нужно думать, что при переходе из басни в басню они сохраняют свои характеры и что разные басни становятся как бы эпизодами из жизни одной и той же лисы или одного и того же волка (как это будет в животном эпосе): это не так, и та же лиса или черепаха может оказаться в одной басне умна, а в другой глупа (ср. № 9 и 12, 226 и 230; ср. особенно образ муравья в баснях 112 и 166). Образ персонажа в каждой басне очерчивается только применительно к ее ситуации и сюжетным функциям, без оглядки на все остальные басни. Эта внутренняя замкнутость каждой отдельной басни, отдельной ситуации, отдельного морального урока подчеркнута и внешним приемом: расположение басен в эзоповском сборнике — алфавитное, т. е. чисто механическое, исключающее мысль о композиционной их перекличке (конечно, при переводе алфавитный порядок заглавий разрушается).

Таким образом, персонажи басни — фигуры вполне условные. Поэтому легко понять, что о соответствии их характеристик с зоологическими фактами басня не особенно заботится (несмотря на предписания риторов об «убедительности»): она не удивляется тому, что лев с ослом вместе охотятся и делят добычу (№ 149, 151), но удивляется тому, что чайка летает над морем и питается рыбой (№ 139). Правда, когда зоологический факт определяет место персонажа в сюжете (т. е. его относительную силу или слабость), то басня его учитывает и на него ссылается (№ 82). Однако, с другой стороны, на животных не переносятся и чисто человеческие отношения (как это часто будет у Лафонтена и его последователей): лев лишь изредка выступает царем зверей — обычно это просто самый сильный из зверей, — звери лишь изредка собираются для сходки или для войны, и подавно лишь в единичных случаях ласка одевается лекарем, волк играет на дудке, а летучая мышь с друзьями занимается торговлей. Все такие мотивы, как зоологические, так и человеческие, избегаются басней, потому что они заставляют читателя задумываться об общих законах и порядках, действующих в мире басенных персонажей, а этим уводят его внимание за пределы басенного кадра, который один только и важен для преподаваемого морального урока.

Как схематичны действия и персонажи басен, так схематичен и рассказ о них. Он всегда прямолинеен: не забегает вперед, чтобы создать драматическое напряжение, не возвращается назад, чтобы сообщить дополнительные сведения. Он останавливается только на главных моментах, не отвлекаясь на подробности или описания, и поэтому басня всегда производит впечатление краткости, как бы детально ни было изложено ее главное действие. В нем много глаголов и мало прилагательных — это рассказ о действии, а не о лицах и обстановке. Диалога почти нет: только в развязке выделена прямой речью заключительная реплика. Эмоций почти нет: даже на краю гибели персонаж умоляет пощадить его в логически отчетливой и деловитой форме. Устойчивые формулы сопровождают наиболее постоянные моменты изложения: заключительные реплики обычно вводятся словами: «Эх, такой-то...» или «Поделом мне...» или «Несчастный я!..», мораль начинается со слов: «Басня показывает, что... (реже: «Эту басню можно применить к...»). Язык, которым написаны басни эзоповского сборника, — обычный разговорный язык греков I — II вв. н. э.; об этом нужно упомянуть потому, что литературный язык этих времен был очень далек от разговорного, и всякий, кто хотел блеснуть литературным мастерством, старался писать не на современном, а на старинном аттическом наречии. Но составитель эзоповского сборника не заботился о литературном мастерстве: он думал только о простоте, ясности и общедоступности.

Стиль басен эзоповского сборника сух, как либретто. В основе своей это и было либретто: канва, которую ученики риторических школ должны были расшивать узорами своего мастерства. Что из этого получалось, показывает басня № 71 «Трус, отыскавший золотого льва», с ее крикливым пафосом, — образец риторического упражнения, случайно (из-за своеобразия темы) попавший в наш сборник. Но такой образец здесь единственный: массового читателя эзоповых басен интересовали в них не красоты стиля, а уроки житейской мудрости, и поэтому предназначенный для него басенный сборник был составлен по схематическим либретто риторских упражнений, а не по самим этим упражнениям (хотя материала и тут было вдоволь). Эта же сосредоточенность на содержании и равнодушие к форме определили дальнейшую судьбу басни в литературе. Смены литературных мод, погрузившие в невозвратное забвение столько ценнейших художественных произведений, не коснулись басни: она без ропота и без ущерба переодевала свои немногочисленные, но стойкие идеи по любой словесной моде, пересказывала их заново и заново, переводила с языка на язык, в зависимости от требований времени и публики придавала им вид то проповеди, то занятной сказки, — и это дало ей возможность пережить крушение античной культуры, пережить средние века и дойти до современного читателя. Основные вехи этого пути нам и остается наметить.

Как уже было сказано, составление дошедшего до нас основного эзоповского сборника относится к I—II вв. н. э. Эта дата не случайна. Именно в это время басня, казалось бы, совсем заглохшая в тиши риторических школ, вдруг оживает и в последний раз совершает торжественное шествие по античной литературе.

Античный мир вступал в последнюю фазу своего духовного развития. Это было время подведения итогов и начинающегося культурного застоя. В Риме утвердилась императорская власть. Политическое красноречие умолкло и сменилось красноречием парадным, торжественным — цветистым, пышным, стремящимся не убедить, а поразить и развлечь слушателя. Философские искания утихли, и на смену им пришла популяризация достигнутого — короткие доходчивые проповеди и трактаты, приспособленные к идеям и вкусам широкой публики, образованной и необразованной. От той напряженности политической и философской мысли, которая когда-то, в IV в. до н. э., вытеснила басню из «высокой литературы», не осталось ничего. Басня могла вернуться в умы и на уста людей. Ораторы рады были занимательным рассказом расцветить свои разглагольствования. Философы рады были живой сценкой проиллюстрировать свои нравственные поучения. И басня находит гостеприимный прием на страницах и у тех и у других.

Еще в конце I в. до н. э. мы находим целую вереницу басен-примеров в сатирах и посланиях Горация (№ 24, 101, 142, 324 и др.), который следует в этом традиции народных философов эпохи эллинизма, сочинения которых до нас не дошли. А сто-двести лет спустя басни россыпью появляются в произведениях всех сколько-нибудь крупных писателей так называемого «греческого возрождения» (II—III вв. н. э.). Плутарх в своих популярно-философских трактатах использует не меньше двух десятков басен (№ 7, 12, 46, 47, 53 135, 142, 180, 181, 300, 379—389); некоторые его произведения представляют собой по существу нагромождение «примеров», иллюстрирующих какую-нибудь этическую тему, и среди таких примеров почетное место занимают басни. Современник Плутарха, Дион Хрисостом обращается к басне реже, но разрабатывает свои басенные иллюстрации заботливее: его сюжеты оригинальны, а изложение подробно и изящно (№ 39, 376—378); так, он два раза рассказывает басню о сове и птицах: один раз усложненко, со сказочной трехчленностью действия, другой раз упрощенно, с одночленным действием. Если Плутарх пользуется баснями с целью увещевательной, а Дион — с целью развлекательной, то третий крупнейший писатель этого времени, Лукиан, обращается к ним, главным образом, с целью обличительной (№ 3, 100, 188, 390— 392). А за ними следуют и другие, более мелкие литераторы: басни в своих сочинениях приводят философ Максим Тирский (№ 22, 394), историки Иосиф Флавий (№ 370), Аппиан (№ 398), медик Гален (№ 399), оратор Элий Аристид (№ 393), автор сборников занимательных историй Элиан (№ 85, 180), романист Ахилл Татий (№ 258, 267). Герой ритора Филострата, мудрец-чудотворец Аполлоний Тианский произносит красноречивую похвалу эзоповской басне, ставя ее выше мифов, сложенных поэтами, за то, что в ней «малое учит нас большому» («Жизнеописание Аполлония Тианского», V, 14—15); а другой Филострат подробно описывает картину, изображающую Эзопа среди героев его басен и сочиненную едва ли не по образцу изображений апофеоза Гомера («Картины», I, 3).

Однако самым важным событием этих лет в истории басни было творчество Федра и Бабрия. Римский поэт Федр в первой половине I в. н. э. и греческий поэт Бабрий в конце I—начале II в. н. э. впервые решились переложить «эзоповы басни» стихами и издать эти переложения отдельными книгами. Это означало, что басня окончательно отделялась от всякого контекста, расставалась с вспомогательной ролью «примера» в аргументации и становилась самостоятельным, независимым литературным жанром, равноправным со всеми остальными жанрами «высокой литературы». Федр в своем подходе к басне берет пример с философов, Бабрий — с риторов; для Федра главное в басне — нравственный урок, для Бабрия — живая, занимательная сценка; Федр стремится к краткости и простоте, Бабрий — к изяществу и живописности. Они очень непохожи друг на друга, но они делали в литературе одно и то же дело: Федр был основоположником латинской стихотворной басни как жанра, Бабрий — греческой стихотворной басни. И если первый известный нам свод прозаических греческих басен для массового, внешкольного чтения — «основной эзоповский сборник» — появляется тоже в I—II вв. н. э., то в этом можно видеть результат того возросшего уважения к басне, которое возбудили сочинения Федра и Бабрия.

После «греческого возрождения», после политического и духовного кризиса III в. н. э. античная культура быстро катится к упадку. Слабеет связь между западной, латинской и восточной, греческой половинами империи: латинская и греческая басни с этих пор развиваются независимо друг от друга, каждая своим путем. При этом и в латинской и в греческой басне можно различить две струи: «высокую», риторическую, и «низовую», массовую.

В латинской басне этого времени «высокая», риторическая струя представлена именем Авиана — поэта IV в. н. э., составившего сборник 42 басен, написанных элегическим дистихом, насыщенных величавыми вергилианскими оборотами; они представляют собой переложение избранных басен из книги Бабрия, но переложение не особенно удачное. Однако эти басни имели успех, и на протяжении средневековья не раз пересказывались, переводились и дополнялись как в прозе, так и в стихах. «Низовую», народную струю в латинской басне представляет сборник ста прозаических басен под условным названием «Ромул», возникший почти одновременно, в IV—V вв. н. э. Основу этого сборника составили басни Федра, несколько раз пересказанные и изменившиеся подчас до неузнаваемости; но имя Федра в процессе переработок было забыто, и в предисловиях к сборнику говорится, будто эта книга была написана на греческом языке самим Эзопом, а потом переведена на латинский язык неким Ромулом. Через этот сборник имя Эзопа получило широкую известность на средневековом латинском Западе. Сборник «Ромула» также по многу раз пересказывался, переводился и дополнялся, причем дополнениями порой служили «животные» сказки, христианские притчи, фаблио и тому подобный специфически средневековый литературный материал, странно выглядящий, на наш взгляд, под названием «басен Эзопа». Некоторые из этих самых поздних добавлений к «эзоповской литературе» читатель найдет в дополнении к настоящему изданию.

В греческой басне поздней античности «высокая» струя представлена многочисленными риторскими обработками традиционных эзоповских басен. Такие пересказы, все более пышные и цветистые, мы находим у Либания, Фемистия, Гимерия, у Григория Назианзина (IV в. н. э.); лучшим образцом может служить витиеватая декламация Гимерия об Аполлоне, Музах и дриадах (№ 400). Этот стиль проникает и в басенные сборники, составляемые для школьных нужд: таков сборник Афтония, ученика Либания, который, правда, заботится не столько о многословной красоте слога, сколько о древней правильности литературного языка. Традиции позднеантичных риторов продолжаются и у византийских писателей, но только в баснях, используемых в контексте других литературных жанров — истории, проповеди и т. п.; в басенные сборники эта манера не проникает. Здесь господствует «низовая» традиция, восходящая к «основному эзоповскому сборнику». Но сам этот сборник претерпевает немалые изменения. Так как язык I—II вв. н. э. с течением времени стал ощущаться как устарелый, в конце античности начались пересказы басен этого сборника «современным» языком; пересказ сопровождался изменениями и в составе сборника (отпадали басни-этиологии, басни-анекдоты, басни-шутки, оставались только наиболее типичные «животные» басни), и в его стиле (исчезала схематическая сухость, вводились живописные подробности, развертывались диалоги и т. п.). Так создалась около VI в. новая, «средняя» редакция эзоповского сборника, написанная народным языком, грубым, неправильным, но ярким. К этой редакции в рукописях стало присоединяться и переработанное «Жизнеописание Эзопа»: за давностью времени все несходство образа Эзопа и басен Эзопа уже перестало ощущаться. Новым источником басенного материала к этому времени становятся прозаические пересказы басен Бабрия: как и пересказы Федра в «Ромуле», они теряют имя автора, вливаются в общий поток «эзоповских басен» и даже оказывают влияние на стиль новых переработок традиционного материала. Однако этим, по существу, и ограничиваются дополнения византийского времени к эзоповскому сборнику: ничего подобного сказкам и фаблио «Ромула» мы здесь не находим (если не считать нескольких басен-новелл, № 416—418, в одной из рукописей). Чистота эзоповской традиции соблюдалась здесь бережно, и даже когда в Византии был переведен и получил широчайшую популярность знаменитый восточный сборник басен и сказок «Калила и Димна» (под заглавием «Стефанит и Ихнилат»), то ни одна из басен этого сборника не просочилась в рукописи эзоповского цикла. А когда на греческий язык была переведена восточная «Повесть о семи мудрецах» (под заглавием «История философа Синтипы»), то из эзоповских басен было составлено приложение к ней под заглавием «Басни философа Синтипы»: эзоповский сборник оказался в роли не берущей, а дающей стороны. Конечно, византийские ученые литераторы не могли примириться с тем, что такая знаменитая книга, как эзоповский сборник, существует только в грубом простонародном изложении. Очень скоро вслед за созданием «средней редакции» начались попытки вновь переработать ее, восстановив в ней «правильный» литературный язык, отвечающий вкусам образованных читателей. После нескольких попыток в этом направлении цель была достигнута: явилась новая, «младшая» редакция эзоповского сборника, а заодно и «Жизнеописания Эзопа». Когда это случилось, до сих пор остается спорным: одни ученые относят эту переработку к так называемому «первому византийскому возрождению» IX в., другие — ко «второму византийскому возрождению» XIV в. Новая переработка вытравила из басенного сборника бесчисленные вульгаризмы VI века, восстановив чистый и гладкий литературный язык, слегка стилизованный под модный в эту пору аттицизм — подражание древнегреческому языку. Заодно были унифицированы бесконечные разночтения, накопившиеся в рукописях за много веков: составители новой редакции явно старались создать окончательный, канонический эзоповский текст. Переработка имела успех, «младшая редакция» распространилась во множестве рукописей, вытесняя из обихода и «среднюю», и, тем более, полузабытую «старшую» редакцию. Эти рукописи стали попадать и на Запад, в Италию, где в это время Возрождение возбудило небывалый интерес к греческому языку и греческой литературе. И когда около 1479 г. итальянский гуманист Бон Аккурсий напечатал в Милане первое печатное издание эзоповских басен — это была одна из первых в Европе книг, напечатанных греческим шрифтом, — то в основу его легли рукописи «младшей» редакции эзоповского сборника. Так после долгой разлуки западноевропейская, латинская басенная традиция вновь встретилась со своим источником — греческой басенной традицией. От этой встречи берет начало история новоевропейской литературной басни — жанра, которому суждено было возвеличиться именами Лафонтена, Лессинга и Крылова.