Тому, кто намерен изложить основы нашей веры и упомянуть отцов нашей церкви, поиск тех, кто поставил и возвёл наши стены, покажется тем более не имеющим смысла, что они ничего не дали нам для вечного спасения, более того, оставили, как то можно увидеть, следы своего заблуждения вырезанными на камнях. Ведь об основателе нашего города, о том, кто дал ему это название, бытует народная молва, не вполне нами разделяемая, которая называет основателем города, давшим ему имя, Рема, брата Ромула, хотя, после того как город Рим был основан близнецами Ромулом и Ремом, Рем, как мы узнали от достоверных авторов, был убит воинами брата, и, как оказывается, не ушёл от брата прежде, но они вместе родились, воспитывались среди пастухов, предавались разбоям и основали город. Когда же возникла ссора и Рем был убит братом, Ромул, как можно прочесть, назвал город своим именем.

Но воспользуемся словами Тита Ливия: «Когда Нумитор получил Альбанское царство, Ромула и Рема охватило желание основать город в тех самых местах, где они были брошены и воспитаны. У альбанцев и латинов было много лишнего народу и, если сюда прибавить пастухов, то всякий легко мог себе представить, что мала будет Альба, мал будет Лавиний в сравнении с тем городом, который предстоит основать. Но в эти замыслы вмешалось наследственное зло, жажда царской власти, и отсюда – недостойная распря, родившаяся из вполне мирного начала. Поскольку [братья] были близнецы, различие в летах не могло дать преимущества ни одному из них, и вот, чтобы боги, под чьим покровительством находились те места, птичьим знаменьем указали, кому дать новому городу своё имя, кому править новым государством, Ромул местом наблюдения за птицами избрал Палатин, а Рем – Авентин. Рему, как передают, первому явилось знаменье – шесть коршунов. О знамении уже возвестили, когда Ромулу предстало двойное против этого число [птиц]. Каждого из братьев толпа приверженцев провозгласила царём; одни придавали больше значения первенству, другие – числу птиц. Началась перебранка, и взаимное озлобление привело к кровопролитию; в сумятице Рем получил смертельный удар»[3]. Так [говорит] Ливий. «Но более распространена легенда, будто Рем в насмешку над братом перескочил через новые стены и за это был убит разгневанным Ромулом, крикнувшим: «Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены». Теперь единственным властителем остался Ромул, а основанный город был назван именем основателя».

Так что более вероятным кажется мнение, что это бежавшие из отечества воины Рема основали наш город и учредили племя ремов, так как и стены украшены римскими знаками, и величественные ворота Марса[4], названные так по имени того, кто по мнению древних был распространителем римского народа, вплоть до наших времён сохранили это древнее название. Мы видим, что их правая арка известна проходящим мимо легендой о волчице, дающей сосцы младенцам Рему и Ромулу, средняя открывается чередой двенадцати месяцев, вырезанной согласно установлению римлян, а третья – левая – украшена изображением лебедей и гусей. *Ведь моряки говорят, что лебедь даёт доброе предзнаменование, как [пишет] Эмилий[5]:

*Гуси же стоят ночью на страже, что подтверждает их постоянный гогот. Говорят, что даже римский Капитолий они уберегли от врагов галлов*[7]. Нет, однако, ничего удивительного в том, что основание и происхождение нашего города не даны открыто, ибо об основании самого Рима, владыки народов и всего мира, возникает, по свидетельству Исидора, по большей части *разногласие, так что в точности узнать о его происхождении нет никакой возможности. Так, Саллюстий говорит: «Город Рим, насколько я узнал, основали и вначале населяли троянцы, которые скитались во главе с Энеем с места на место». Другие говорят о Евандре, согласно Вергилию:

Евтропий также сообщает об этом в книге историй, говоря: «Ромул, занимаясь разбоем меж пастухов, в возрасте 18 лет основал небольшой городок на Палатинском холме и назвал основанный город по своему имени Римом. После этого .+Тулл Гостилий расширил его, присоединив холм Целий»[9]. Затем разные другие правители в разные времена застраивали его и расширяли. То, что наш город назывался некогда Дурокорторум, подтверждается историей Цезаря, где можно прочесть в шестой книге следующее: «Опустошив те края[10], Цезарь отвёл войско в Дурокорторум, [город] ремов; назначив в этом месте общегалльское собрание, он решил произвести следствие о заговоре сенонов и карнутов»[11].

Также Этик упоминает в космографии следующее: «От Медиолана[12] через Коттийские Альпы до Вьенны 409 римских миль (mille passuum). Оттуда до Дурокорторума – 333 римские мили, которые образуют 221 лигу (leugae). Также от Дурокорторума до Диводурума[13] – 62 римские мили. По другой дороге от Дурокорторума до Диводурума – 88 римских миль. Также от Дурокорторума до Тревера[14] – 99 лиг. Также от Багака[15] нервиев до Дурокорторума ремов – 53 римские мили».

Итак, известно, что народ ремов с давних времён был связан прочнейшей дружбой с римским народом, что подтверждают и книги названной истории Юлия Цезаря, где можно прочесть: «Так как он, то есть Цезарь, прибыл в земли белгов внезапно и быстрее всякого ожидания, ремы, которые являются ближайшими к Галлии из [всех] белгов, отправили к нему послами первых людей своей общины Икция и Андеброгия, предлагая себя и всё своё достояние, [обещая] присягнуть римскому народу в верности и дружбе и [заявляя], что готовы дать заложников, исполнить все требования, принять [римлян] в свои города и помогать им хлебом и прочими припасами. Все прочие белги стоят под оружием, с ними соединились также германцы, живущие по берегам Рейна, и их всех охватило такое неистовство, что [ремы] не смогли устрашить и отговорить от союза с ними даже свессионов, своих братьев и родичей, которые пользуются тем же правом и теми же законами и имеют одного с ними магистрата»[16].

Также: «После того как Цезарь увидел, что силы белгов, стянутые в одно место, подходят к нему, и узнал от тех разведчиков, которых послал, и от ремов, что те уже недалеко, он поспешил перевести войско через реку Аксону[17], что находится в крайних пределах ремов, и разбил там лагерь. Одну сторону лагеря, прикрытую берегами реки, и всё, что находилось у него в тылу, он обезопасил от врагов и добился, чтобы припасы от ремов и прочих общин к нему могли доставляться без всякой опасности. На этой реке был мост. Там он поставил прикрытие, а на другой стороне реки оставил легата Титурия Сабина с шестью когортами. Лагерь он приказал укрепить валом в двенадцать футов высотой и рвом в восемнадцать футов [шириной][18]. Город ремов Бибракт[19], что находился в восьми милях от этого лагеря, белги прямо с марша начали ожесточённо штурмовать, и он в тот день лишь с трудом выдержал атаку галлов и белгов. Ведь те, окружив массу людей внутри стен, начинают со всех сторон метать в стену камни, а когда стена остаётся без защитников, они, образовав «черепаху», поджигают ворота и подрывают стену. Что и было легко сделано при нападении. Ибо они обрушили такое множество камней и стрел, что ни у кого не было возможности держаться на стене. Когда они не прекращали штурма[20], рем Икций, который стоял тогда во главе города, пользуясь среди своих немалой известностью и влиянием, один из тех, кто приходил к Цезарю в качестве послов по поводу мира, послал к нему гонца с известием, что если ему не пришлют помощи, то он дольше держаться не сможет[21]. В тот же день, около полуночи, Цезарь, используя в качестве проводников тех, кто пришёл гонцами от Икция, послал на помощь горожанам нумидийских и критских лучников и балеарских пращников. Их приход придал ремам наряду с надеждой на защиту страстное желание сражаться, а врагов по той же причине лишил надежды на захват города. Итак, пробыв ещё немного времени под городом, они, опустошив поля ремов, предав огню все сёла и усадьбы, в какие только могли проникнуть, всеми силами двинулись к лагерю Цезаря и разбили свой лагерь менее чем в двух милях от него»[22].

И чуть ниже: «Враги тут же двинулись с того места к реке Аксоне, которая, как было показано, также находилась в тылу нашего лагеря. Найдя там брод, они попытались переправить часть своих сил с намерением, если удастся, штурмом взять крепость, во главе которой стоял легат Квинт Титурий, и разрушить мост; а если это не удастся, то опустошить земли ремов, которые были нам весьма полезны для ведения войны и поставляли нашим припасы[23]. Узнав об этом от Титурия, [Цезарь] перевёл через мост всю конницу и легковооружённых нумидийцев, пращников и стрелков и устремился на [врагов]. В этом месте произошла ожесточённая битва. Наши напали на врагов, когда те были заняты переправой через реку, и большое число их перебили; прочих, которые весьма отчаянно сражались, [пытаясь пройти] по их телам, они мужественно отразили градом снарядов, а тех первых, которые переправились, окружила и перебила конница»[24].

Также в третьей книге этой истории: «Цезарь послал легата Лабиена с конницей против треверов, которые жили возле самого Рейна, и поручил ему прийти к ремам и прочим белгам и держать их в повиновении»[25]. Также в пятой книге: «Он, то есть Цезарь, вызвал такую перемену в настроении их всех, что почти ни одна община не могла считаться надежной[26], за исключением эдуев и ремов, которых Цезарь всегда отличал особым почётом – одних за давнюю и неизменную верность римскому народу, других – за недавние услуги в войне»[27]. Также в шестой: «Карнуты прислали послов и заложников; ходатаями за них были ремы, под покровительством которых они состояли. Им дали тот же ответ, что и сенонам, потребовав заложников»[28]. Известно, что ремы издавна занимали главенствующее место среди своих соседей. Но и у римлян они добились того же, причём, как можно прочесть в той же истории, и прав, и почестей им ещё больше прибавили. Так, в той же седьмой[29] книге сказано: «Секваны выпустили из рук главенство, и их место заняли ремы»[30]. Ибо ремы всегда и во всех войнах сохраняли верность римлянам. Даже когда народы почти всей Галлии сговорились против римлян и устроили собрание в Бибракте, те категорически отказались там быть, следуя дружбе с римлянами[31].

В трудных обстоятельствах они поддерживали римские силы, как сказано в пятой книге этой истории: «Так как хлеб в этом году уродился вследствие засухи ниже среднего, он, то есть Цезарь, вынужден был разместить войско на зимние квартиры иначе, чем в прошлые годы, и распределить легионы по большему числу общин. Один из [легионов] он поручил отвести в область моринов легату Г. Фабию, другой к нервиям – Кв. Цицерону, третий к эсувиям – Л. Росцию; четвертому он приказал зимовать под командой Т. Лабиена у ремов на границе с треверами»[32]. Также в седьмой: «Г. Фабия и Л. Минуция с двумя легионами он разместил у ремов»[33].

Кроме того, о том, что ремы сражались за благо римлян чуть ли не до полного уничтожения, свидетельствует также Орозий, говоря в шестой книге[34], что в той битве, которую белловаки возобновили после разгрома войска прочих галлов, поднявших оружие против римлян, был истреблён большой отряд ремов, пришедших на помощь римлянам. Наконец, то, что ремы были храбрыми в битвах и отличными метателями дротиков, но и приняли по призыву Цезаря участие в гражданских войнах, в ходе которых он, победив Помпея, захватил, как говорят, единоличную власть над всем миром, свидетельствует Лукан, приводя такие стихи в первой книге:

Не только народ ремов пользовался таким влиянием у язычников того времени, но и епископы нашего престола, как известно, всегда были украшены славой у первых отцов и распространителей через благовествование во Христе церкви Божьей этой первой провинции, так что сам блаженнейший князь церкви Христовой, апостол Пётр, решил направить в наш город блаженного Сикста[39], рукоположенного им в архиепископы, с подмогой в лице викарных епископов, назначив ему в этой провинции достойных и нужных товарищей, а именно, святого Синиция, сперва епископа Суассонского престола, а затем ставшего нашим епископом, и блаженного Меммия[40], правителя города Шалона. А святой Сикст, первый епископ Реймсский, основал, как говорят, также Суассонскую церковь и поставил там блаженного Синиция своим соработником и сотрудником. А после смерти самого святого Сикста тот, как говорят, рукоположив епископом Суассона своего племянника, святого Дивициана[41], занял архиепископскую кафедру Реймса, вынужденной той необходимостью, что недавно основанная Реймсская церковь питала ещё молоком своих нежных детей[42], и те были ещё не в силах нести бремя епископских обязанностей. Честно трудясь там ради спасения душ и подвизаясь добрым подвигом[43], он заслужил соединиться с предшественником как на небе, так и на земле, обретя погребение в одной со святым Сикстом могиле одного и то же храма. Здание их базилики, прославленное впоследствии благодаря их заслугам славными чудесами, было наделено и осыпано дарами некоторыми людьми. Обогатившись полями, домами и виноградниками, оно блистало украшенное служением клириков. Там, как выясняется, была их община – то двенадцати, то десяти, как во времена господина епископа Соннация[44], клириков, пока в нынешнее время хор служащих там Богу не прекратил существование из-за того, что умножилось беззаконие и охладела любовь[45], и не начал там быть титулярный храм одного пресвитера. Поэтому мощи их были недавно перенесены оттуда и помещены в церкви святого Ремигия, позади алтаря святого Петра, их учителя, где и хранятся. Наша церковь, как известно, не только имела этих отцов и основателей из города Рима, но и признана увитой мучениками, освященной их кровью и украшенной их победами в самую годину Неронова гонения.

Блаженный Тимофей, придя с Востока в этот город Реймс, не побоялся открыто проповедовать истину Господа Иисуса Христа. За это он был задержан президом Лампадием, который стоял тогда во главе этого народа, обвинён в том, что внушает людям основы нового закона, затем терзаем угрозами императоров и суровостью законов и искушаем также обещанием богатств, дав ответ, который некогда выучил у князя церкви, и не побоялся отвесить удар торговцу небесной благодатью[46]: «Богатства твои да будут в погибель с тобою[47], и ты вместе с ними попадёшь в вечный огонь. Ибо Господь мой Иисус Христос, сын Божий, лично тебя осудит». Тогда презид, исполнившись гнева, приказал его пытать. И, в то время как тот посреди ужасных мучений твёрдо исповедовал Христа, говоря среди прочего, что те, кого презид решил убить из-за имени Христова, сами присудят его к наказанию, презид сказал: «Значит, это ты будешь мне судьёй? Я тебя убью, и кто сможет вырвать тебя из моих рук?». Святой Тимофей ответил: «Господь мой, в которого я верую, сможет спасти меня, а на тебя нашлёт подобающие муки». И вновь посреди многочисленных мучений, которым его приказали подвергнуть, он сказал судье: «Чем большие муки ты мне причинишь, тем большее облегчение даст мне Господь, в которого я верую». И, когда слуги стали его избивать, он закричал громким голосом: «Посмотри, Господи, и узри, что дьявол причиняет твоему рабу. Не оставь меня, дабы не говорили люди: Где Бог его?».

Наконец, презид приказал обрызгать его раны негашёной известью и уксусом. Но святой Тимофей сказал: «Благодарю тебя, Господи Иисус Христос, за то, что ты дал мне терпение, чтобы я мог это вынести. И в теле моём сделалось такое чувство, словно меня помазали маслом». Один из тех, кто его бил, по имени Аполлинарий, увидел, что сбоку от него стоят два ангела и говорят ему: «Ободрись, Тимофей! Мы посланы к тебе, чтобы показать тебе Господа Иисуса Христа, во имя которого ты терпишь муки, дабы ты увидел, что происходит на небесах. Подними голову свою и посмотри». Святой Тимофей посмотрел и увидел разверзшиеся небеса, и Иисуса по правую руку Отца, и что Он держит венец из драгоценных камней и говорит ему: «Тимофей, то, что ты видишь, приготовлено для тебя. Ты получишь это из моих рук, когда настанет третий день». И ангелы сказали ему: «Ободрись, Тимофей». И удалились на небеса. Аполлинарий же, когда это увидел, бросился ему в ноги и сказал ему: «Господин Тимофей, помолись за меня. Ведь я и сам весьма охотно претерплю пытки во имя Христа, поскольку видел, как с тобой говорили блистающие мужи, беседуя с тобой о чудесах того Бога, который царит на небе».

Тогда презид, видя себя посрамлённым, сказал: «Задержите Аполлинария! Принесите мне кипящего свинца и вылейте ему в рот, чтобы он не говорил таких слов!». Но, когда принесли кипящий свинец и вылили ему в рот, тот сделался холодным, как лёд. Увидев это чудо, множество людей уверовало в Господа Иисуса Христа. Тогда презид, исполнившись гнева и смущения, сказал: «Отведите их в темницу, пока я не обдумаю, какой казнью их казнить». Когда же их вели, огромная толпа следовала за ними, плача и говоря: «О неправедный суд, который пал на этот город».

Они были отведены в темницу, и многие были вокруг них, желая получить утешение от святого Тимофея. Ночью же пришёл некий пресвитер, по имени Мавр, и крестил во имя Господа нашего Иисуса Христа множество людей. А Аполлинарий, когда его крестили, увидел разверзшиеся небеса и услышал ангела, который сказал ему: «Блажен ты, Аполлинарий, ибо уверовал; блаженны все, кто погрузился в воду, в которой ты очистился. Каждого, кто будет крещён этой ночью, завтра примут в раю». Когда все те, кто там был, услышали эти слова, то, преклонив колени, сказали: «Помилуй нас, Господи Боже наш, и окажи милосердие Твоё тем, кто любят имя Твоё». На другой день презид приказал привести их к своему трибуналу. Когда же те предстали перед ним, презид сказал: «О глупые люди, что вас так одурачило, что вы поверили в распятого человека, который по вашим же словам немало пострадал при Понтии Пилате и, в конце концов, был распят?». Тогда те ответили, говоря: «Мы видели этой ночью ангела Божьего, говорившего со святыми, которых ты держишь в темнице; и сами ангелы сказали нам, что сегодня мы попадём в рай и примем венцы, которых не сподобятся видеть твои глаза». Презид же, исполнившись гнева, приказал обезглавить их всех.

Когда святых вывели за пределы города, те осенили себя знамением Христовым и таким образом приняли мученическую кончину, исповедуя Отца и Сына и Святого Духа. Всех, кого обезглавили, было пятьдесят человек, [а произошло это] 22 августа. На другой же день презид, выйдя, сел за трибуналом, велев привести святого Тимофея и Аполлинария. Когда те предстали перед ним, презид сказал им: «О несчастнейшие из людей! Подчинитесь повелениям императоров и поклонитесь тем, кому они поклоняются». Но Тимофей и Аполлинарий сказали: «Мы не поклонимся демонам, но чтим одного лишь Господа Иисуса Христа, который есть Бог живой и истинный; Его нам и следует исповедовать. И не надейся отделить нас своими уловками от любви и царства Божьего. Да будет тебе известно, что в тот час, когда ты будешь полагать, что мы умерщвлены, мы воскреснем, как и те, которые вчера были убиты тобою и живут на небесах. А тебя Иисус Христос воистину поразит жесточайшей карой». И презид в гневе сказал: «Если я не умерщвлю их, то и многие другие перейдут в новую секту». Так он вынес против них приговор: казнить их мечом. Те же были в полной уверенности в себе выведены за город по Цезаревой дороге, в место, что зовётся Буксит[48], и там их замучили 23 августа, и они были увенчаны ангелами. И услышан был голос, который произнёс: «Придите, о возлюбленные мои Тимофей и Аполлинарий, и я покажу вам, какие чудеса вы заслужили за ваши жизни, которыми пожертвовали во имя моё; и узнайте, что я сделаю с президом Лампадием». Тут же на глазах у многих с небес упала огненная стрела и вонзилась в его правое плечо, и он окончил жизнь, одержимый бесом. Тела же святых были погребены христианами 24 августа.

Евсевий, некий видный муж, который и сам уверовал по их слову, построил для них базилику, в которой они явили многие чудеса и исцеления. Они возвращали слепым зрение, хромым – способность ходить, а те, кто был одержим злыми духами, исцелялись во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Господин архиепископ Тильпин[49], перенеся их тела из старой могилы [в новую], серебром и золотом подобающим образом украсил их гробницу. Средний алтарь, который стоит перед их могилой, освящён, как говорят, мощами и славой святого Мавра, который в то же время, что и названные святые, был обезглавлен ради Христа и заслужил с ними соединиться. Его кости помещены и хранятся в церкви блаженного Цельсина. Голова же его помещена в базилике Пресвятой Богородицы Марии в городе, и её почитают в раке возле алтаря. Сама же церковь названных мучеников замечательна, как сообщают, мощами очень многих святых. В правой её части хранятся, как говорят, тела святых Сильвана и Сильвиниана, а в левой – святого Тонанция и святого Иовина[50]. В этой базилике святых, оказывается, велел приготовить себе место погребения и блаженный Ремигий, как он сам сделал приписку после составления текста своего завещания, прибавив: «После того, как завещание было составлено, более того, запечатано, мне пришло на ум передать базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария шестифунтовый серебряный миссорий[51], чтобы тем самым приготовить будущее место для моих останков». Но и в самом завещании он приказал дать двенадцать солидов на постройку помещения в этой базилике.

Разные люди разными дарами обогатили этот храм. Так, господин Гундберт, славнейший муж, вместе со своей женой Бертой передал виллу под названием Перт (Pertas), расположенную в округе Вонк (Vontinse)[52]. Там, как оказывается, была община то из 20, то из 12 клириков, во времена короля Теодориха[53], когда этой базилике, как можно прочесть, были переданы многочисленные пожалования имений. И вплоть до недавних времён, когда из-за упадка благочестия она превратилась в титулярный храм одного пресвитера, она, как известно, славилась общиной служащих Богу мужей.

Храмы, построенные в их честь, блистают и в некоторых других местах, так как ввиду того, что они славились некогда многими чудесами, ревнители Христовы старались украшать и укреплять свои владения их памятниками. Один из них, как говорит Григорий, епископ Турский, в книге о чудесах, построив в их честь базилику, набожно выпросил их мощи. Местный епископ почтительно отправил их с пресвитером и, когда этот пресвитер совершал путь, то его приветствовала некая встречная женщина, настойчиво и дерзко прося его уделить ей что-нибудь из этих мощей. Тот долго отказывался, но, в конце концов, уступил назойливости женщины и передал ей по её просьбе частицу святых мощей. Вскочив на лошадь, он силился продолжить порученное ему путешествие, но никак не мог тронуться в путь из-за поразивших его болей в боку. Он, кроме того, был так сильно угнетён и подавлен, что едва мог поднять голову. Поняв, наконец, что его задерживает сила мучеников, он, побуждаемый раскаянием, вовремя получил обратно то, что посмел некстати пожаловать, и, вставив обратно ту часть мощей, которую вынул, обрёл возможность свободно идти, куда ему было приказано[54]. Говорят также, что базилика, построенная в честь этих святых мучеников возле селения Дузи (Duodeciacum)[55], сияет блеском великих чудес и блистает желанной благодатью исцелений.

Впоследствии король Оттон[56] с разрешения архиепископа Артольда[57] велел перенести кости блаженного Тимофея в Саксонию[58] и учредил в его честь монашескую обитель. Во время этого перенесения было, как говорят, явлено много чудес. Ибо тогда, как мне рассказывал Анно[59], тогда аббат, а ныне епископ, которым и были перенесены эти святые мощи, там помимо многих прочих исцелений исцелились 12 слепых и хромых. Известно также, что и блаженный Аполлинарий, после того как его кости перенесли в монастырь Орбе[60], блистает там некоторыми славными чудесами.

Итак, когда громыхали частые бури гонений, челн нашей церкви бросало и носило по разным волнам и, поскольку она едва могла поднять голову, нелегко выяснить, кто сидел в то время на этом престоле, лишённом достойного правителя, так что после названных отцов нашей веры – блаженного Сикста и Синиция – мы находим лишь одного епископа Амансия – вплоть до правления Константина[61], при котором обнаруживается Бетаузий, который, как можно прочесть, первый из этой провинции Белгики принимал вместе со своим дьяконом Примогенитом участие в первом Арльском соборе[62], о чём епископ Марин[63] доносил блаженнейшему папе Сильвестру[64] при консулах Волузиане и Аниане. После него [был] Апр; затем – Матерниан, останки которого господин архиепископ Хинкмар[65] отправил Людовику[66], королю Зарейнскому, как сам упоминает в послании, отправленном этому королю по поводу его мощей и мощей прочих святых. Затем был епископ Донациан, чьи мощи были доставлены в приморские земли Нуайонского и Турнеского епископства[67] и, как говорят, славятся там различным блеском чудес. За ним как по выдающимся заслугам замечательной жизни, так и по славному порядку епископского звания следует блаженный Вивенций. Его святые члены были перенесены на реку Маас, куда их доставил господин Эббо[68], наш епископ, и, после того как в Бро (Braquis) построили церковь и разместили группу служащих [Богу] клириков, положены и хранятся там с должным почётом. Говорят, что они блистали там некогда многими чудесами, возвращая слепым – зрение, а хромым – способность ходить. Ему наследовал Север.

После названных епископов на епископскую кафедру вступил блаженный Никасий, муж величайшей любви и величайшей твёрдости, самый сильный правитель вверенной ему святой церкви при вандальском гонении в Галлии, облагораживавший и украшавший её в мире, направлявший и защищавший в опасностях, наставлявший народ добрыми примерами и учением и придавший целомудренной невесте Христовой – церкви – блеск постройками и убранством. Ибо он, как говорят, наставленный божественным откровением, основал в честь Богородицы Приснодевы Марии базилику этого святого престола[69] и освятил её собственной кровью. Ведь епископская кафедра, как рассказывают, издавна располагалась в церкви, которая зовётся «У апостолов»[70].

Говорят, что этот блаженный епископ, предупреждённый ангельским наставлением, задолго до своего убийства знал о нём и, обличая пагубную беспечность процветания, предсказывал неминуемую кару Божьего бича. Он в тревоге носил на плечах любви груз грехов вверенной ему паствы, готовый умереть за всех, лишь бы отвратить от народа ярость разгневанного Бога или умилостивить небесную кротость во время самой кары сокрушённым сердцем и смиренным духом[71], дабы меч не дошёл до души[72], пусть преходящей, а не вечной. Но, поскольку семя слова Божьего, посеянное в терниях богатств, заглохло[73], и те, кто преуспевал и гордился в мирской суете, не приняли ухом сердца спасительные увещевания, не дав им принести плоды, более того, увлечённые пагубными занятиями, искали не истины жизни, но смертоносного возмездия за грех – смерти[74], поскольку не ненавидели в полной мере зла и не могли достойным образом стремиться к истинному добру. Они, кроме того, не боялись проявлять равнодушие к святой вере, пренебрегать божественными заповедями, угождать тщеславию, предаваться пороку сладострастия, возбуждать соблазны и раздоры и – о ужас! – во всём гневить Бога. И вот, когда мужество ужаснейших народов было внезапно разбужено этими временами процветания, и ярость разгневанного Бога готова была обрушиться на разные провинции, множество вандалов спешно явилось с грозным намерением; разрушив укрепления многих городов и перебив мечом родителей вместе с детьми обоего пола, они, как стало известно, ни какой иной высокой славы, ни чего-либо иного в преходящих выгодах не желали так сильно, как только пролития человеческой крови, дабы ею упиться, и убийства христиан. В эту грозную годину в Галлии среди епископов блистали такие славные мужи, как святейший епископ Реймсский Никасий и блаженнейший епископ Орлеанский Аниан, святой Луп, епископ Труа[75], и блаженный Серваций, епископ Тонгерна, а также некоторые другие замечательные добродетелями мужи, которые долгое время старались отвратить эту ярость разгневанного Бога своими заслугами и молитвами, дабы, подавив все ереси и пороки народа, вновь призвать его через покаяние к католической вере и истинному почитанию Бога и отвести от церкви меч такого гонения и Божьей кары. Но – о ужас! – нечестивец, как записано, когда попадает в бездну грехов, пренебрегает[76], так и те не слушались их спасительных увещеваний. Тогда блаженнейший муж, епископ Никасий, настойчивыми усилиями и непрерывными поучениями и просьбами стал призывать народ Божий к покаянию, терпению и торжеству мученичества, чтобы для тех, кого неосмотрительное благополучие ввергло в яму несчастья, смиренное перенесение бедствия стало не обвинительным приговором, но благодатью очищения и причиной спасения. Тем временем, полчища вандалов разбили лагерь возле города Реймса и, опустошив весь край, страстно взялись за избиение живших там христиан, стремясь перебить их, как врагов своих богов и противников языческих нравов, и вообще стереть с лица земли.

Итак, блаженный Никасий, готовый по примеру Христа положить душу свою за братьев, решительно избрал и постановил ни в коем случае не оставлять вверенной ему паствы; он твёрдо решил или жить вместе с ними, или дружно перенести всё, что назначит им претерпеть хозяин дома, дабы не казалось, что он, бежав, оставил служение Христу, без которого люди не могут ни жить, ни становиться христианами. Поэтому он, согласно утверждению блаженного Августина, обретёт гораздо больший плод любви, чем тот, кто бежал ради себя, а не ради братьев и, схваченный, не отрёкся от Христа, но принял мученичество[77]. Ибо святейший епископ больше опасался уничтожения живых камней[78] в случае своего побега, чем сожжения камней и древесных частей земных зданий в его присутствии; больше боялся, как бы не погибли, лишённые духовной пищи, члены тела Христова, чем страшился того, что члены его собственного тела, подавленные вражеским натиском, подвергнутся пыткам; готовый к тому и к другому, чтобы «если не может миновать чаша сия, сбылась воля»[79] того, кто не может желать ничего дурного, он не искал своего, но подражал тому, кто сказал: «Ищу не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись»[80]. И, дабы, бежав, не принести этим примером вреда больше, чем, живя, принёс пользы на своём посту, он никоим образом не соглашался бежать, боясь не преходящей смерти, которая когда-нибудь да придёт, даже если остерегаться, но вечной смерти, которая может прийти, если не остерегаться, а может и не прийти, если остерегаться; ибо не мнил много о себе и не считал свою особу, как отличавшуюся благодатью, более достойной бегства в таких опасностях, не желая лишить церковь богослужения, особенно нужного и необходимого в эти опасные времена; и не бежал, оставив овец, как наёмник, видя приходящего волка, но с готовностью положил жизнь за вверенную ему паству, как добрый пастырь[81]. И избрал лучшее, что он мог найти сделать: стал обращать к Господу настойчивые молитвы за себя и своих людей. И вот, когда бойцов, наконец, измотали непрерывные схватки, караулы и недоедание, а враги неистовствовали повсюду и храбро штурмовали город, вся община была поражена сильным страхом, и люди примчались к святейшему Никасию, распростёртому в молитвах, страшась грядущей победы язычников и прося у него, как дети у отца, помощи и утешения. Они спрашивали, что по его мнению полезнее сделать: предать себя в рабство язычникам или до самой смерти сражаться за спасение города.

А блаженный Никасий, заранее знавший благодаря божественному откровению с небес о падении города Реймса, утешал их и неустанно молил милость Господню, чтобы это мучение преходящей смерти пошло упорствующим в истинном исповедании веры не в осуждение, но во отпущение грехов; учил бороться за спасение души не зримым оружием, но честными нравами, не упованием на телесные силы, но упражнением в духовных добродетелях; доказывал, что этот небесный гнев вызван по праведному суду Божьему преступлениями грешников, и предсказывал, что есть надёжный план спасения: если они, раскаявшись, укрепят дух при бичах Божьих, приняв их не против воли или отчаявшись, как сыны беззакония, но в терпении и кротости, как сыны благочестия, дабы получить обещанную награду царствия небесного; уговаривал их весьма смиренно перенести нынешнее мучение в надежде на вечное спасение и принести себя в жертву преходящей смерти, чтобы заслужить право избежать кары вечного осуждения, полагающейся виновным, дабы настоящая смерть стала для них не карой, но надёжным средством спасения душ. Он увещевал их молиться даже за врагов, чтобы те, одумавшись, отступили, наконец, от своих беззаконий и чтобы те, которые казались тогда служителями нечестия, могли стать подчас почитателями благочестия и последователями истины; говоря, что он и сам готов, как подобает доброму пастырю, положить жизнь за овец[82] и презреть нынешнюю жизнь, лишь бы они заслужили вместе с ним получить прощение грехов и вечное спасение.

Там была также его родная сестра, блаженная Евтропия, святейшая дева Христова, которая ради святейшего соблюдения целомудрия всегда следовала за епископом, беря с него пример и сопутствуя ему, чтобы и чистота души была сохранена Господом чуждой духовных пороков, и непорочность тела осталась свободной от соблазна плотских утех. Итак, оба они благочестивыми поощрениями по мере сил вдохновляли народ Божий на венец мученичества и в молитвах препоручали его победную борьбу Господу. Наконец, когда был по суду Божьему назначен день вторжения, блаженный епископ Никасий, узнав о вторжении неистовой толпы язычников, укрепился силой Святого Духа и в сопровождении благой сестры вышел, как говорят, с гимнами и духовными песнопениями к воротам базилики Пресвятой Богородицы Марии, которая, как мы упоминали, была основана им в цитадели этого города; как только он, предаваясь пению божественных псалмов, нежным голосом запел Давидов псалом Господу: «Душа моя повержена в прах»[83], меч тут же обрушился на его шею, но слова благочестия, несмотря на удар, не смолкли в устах, ибо голова, упав на землю, продолжила, как говорят, фразу бессмертия: «Оживи меня, Господи, по слову твоему». А святая Евтропия, видя, что нечестие вроде бы утихло в отношении неё, и красота её сохранилась как бы из-за споров среди язычников, бросилась на убийцу священника с громким криком, браня его и провоцируя собственное мученичество, и от удара по лицу глаза поражённого святотатца силой Божьей воли были выбиты и вытекли, как говорят, на землю. А сама она была тут же зарублена мечами безумцев и, пролив святую кровь, заслужила обрести славу победы вместе со своим братом, епископом Христовым, и прочими святыми победителями.

Ведь последователями и спутниками его стойкости стали также некоторые как из духовенства, так и из мирского сословия, которые, разделив с этим своим блаженнейшим отцом настоящее страдание, обрели вместе с ним и вечное блаженство. Славнейшими среди них были, как говорят, дьякон Флоренций и блаженный Иокунд[84], чьи головы были погребены и хранятся в Реймсе за алтарём Пресвятой Богородицы Марии. Итак, варваров, ошеломлённых стойкостью девы и внезапным наказанием нечестивого убийцы, по совершении избиения и пролитии святой крови, всех поразил панический ужас, ибо они увидели сражающиеся небесные полки, как бы мстящие за такое преступление, тогда как сама базилика огласилась ужасающим грохотом. Итак, бросив повсюду добычу, перепуганные полчища вандалов, боясь Божьей кары, неудержимо бежали по разным [местам], в страхе оставив захваченный город. Когда тот оставался таким образом пустыней долгое время, так как христиане, которые бежали в горные крепости, трепетали перед набегами язычников, а язычники боялись того небесного ужаса, который они там претерпели, тела святых мучеников оставались там только под Божьей и ангельской защитой, так что по ночам издалека виднелись небесные огни, а некоторыми слышались и песнопения, которым приятно вторили сладчайшего звучания небесные хоры божественных добродетелей. Поэтому сограждане, которые остались по Божьему промыслу для погребения тел святых, ободрённые небесным откровением победы, вернулись, наконец, с набожными молитвами в город и уловили ни с чем не сравнимое благоухание там, где со славой лежали тела святых. Смешивая радость и печаль, они жалобными похвалами восславили Господа и, приготовившись к погребению святых мощей, с почестями похоронили их в подобающих местах возле города. Святейшие тела блаженнейшего епископа Никасия и его сестры они торжественно погребли на кладбище святого Агриколы[85], храме, основанном и великолепно украшенном Иовином[86], христианнейшим римским магистром милитум, задолго до этого, и он, как видно, был по внушению Божьего промысла приготовлен скорее для великолепия их славы, чем как образец первого творения.

В этой базилике названный сиятельный муж написал в золотом обрамлении такие стихи:

После того как там были погребены тела этих святых мучеников, та церковь наполнилась, как известно, неисчислимыми чудесными знамениями, так что множество недужных обрело там благодаря их заслугам и молитвам радость выздоровления, и набожный люд был научен их примером обращаться к их небесному величию.

Об этом варварском гонении вспоминает и блаженный Иероним, который писал некой молодой вдове, благородной Аггерухии, и, побуждая её к единобрачию и упорству во вдовстве, упомянул среди прочего: «Неисчислимые и неукротимые народы захватили всю Галлию. Всё, что лежит между Альпами и Пиренеями, Океаном и Рейном, опустошили квады, вандалы, сарматы, аланы, гепиды, герулы, саксы, бургунды, аламанны и – о несчастное государство! – враги паннонцы. И Ассур пристал к ним[87]. Майнц, знаменитый некогда город, взят и разрушен, и в церкви перебито много тысяч людей. Вормс уничтожен после долгой осады. Могущественный город ремов, Амьен, Аррас, крайние из людей – морины, Турне, Шпейер, Страсбург переселились в Германию. Новемпопуланская Аквитания, Лугдунская и Нарбонская провинции, за исключением немногих городов, все разорены. Извне их опустошает меч, изнутри – голод»[88], и прочее.

В названной базилике, как говорят, имел привычку бывать блаженный Ремигий, чтобы приблизиться к заслугам святых мучеников как духом, что было всегда, так и телом. До сих пор показывают молельню возле алтаря, где он, удалившись от толп народа, имел обыкновение тайно посвящать себя Господу и наивысшему испытателю и весьма набожно приносить Ему жертву блаженнейшего созерцания. Он жил, предаваясь этим занятиям, когда, узнав о пожаре города, он, воззвав к Господу, поспешил туда, ободрённый поддержкой святых, и оставил следы, отпечатавшиеся с тех пор на камнях церковной лестницы.

Этот храм, как говорят, прославился в разные времена разными славными событиями. Но мы решили открыть лишь одно, которое произошло почти в наши дни и о котором мы узнали со слов наших отцов, присутствовавших при этом. Праздник названных мучеников приходился на зимнее время, и его обычно отмечали 14 декабря. Братья, своевременно поднявшись в канун этого праздника, обнаружили, что сторожа этой церкви спят, а ворота надёжно заперты. Они долго и громко стучали, но так и не получили ответа ни от кого из тех, что были внутри; тогда они отправились к дому пресвитера и стали упорно стучаться в ворота и кидать камнями по крыше; когда они и тут не смогли никого разбудить, кто бы им открыл, они вновь отправились к воротам храма; обнаружив их открытыми и увидев, что все светильники зажжены, они, однако, никого, кто мог это сделать, там не увидели и таким образом после молитвы воздали благодарность Христу и приступили к ночным хвалебным гимнам. Когда те были уже по большей части прочитаны, пресвитер проснулся от их голосов, удивился вместе с ними этому делу и, ошеломлённый, поспешно стал произносить гимны вместе с прочими. И они так и не смогли найти того, кто зажёг [светильники] и открыл [ворота], разве только это был сам высочайший податель Божьей милости, который не перестаёт распространять славу своих святых непрерывным сиянием чудес.

Один епископ Нуайона[89], добыв часть мощей этого блаженного епископа и мученика, доставил их в свой город. И они, как говорят, прославились многими славными чудесами как в Нуайоне, так и в замке Турне[90], где и ныне по слухам хранятся. Впоследствии же прочие части тела этого мученика вместе с телом его блаженной сестры Евтропии архиепископ Фулько[91] перенёс в стены Реймса и с должным почтением поместил возле тела блаженного папы Каликста[92], позади алтаря Пресвятой Богородицы Марии, где мы их и ныне почитаем.

При этом гонения со стороны вандалов и гуннов некий раб Божий, по имени Орикул, служил Богу вместе со своими сёстрами Орикулой и Базиликой в том же Реймсском епископстве, в округе Дормуа (Dulcumensi), в селении Сенюк (Sinduno)[93], в церкви, которую сам построил. Там он, как говорят, и был убит варварами вместе со своими названными сёстрами. Говорят также, что он, после того как его обезглавили, омыл свою голову в некоем источнике. Он своей кровью начертал пальцем на некоем камне знак креста, который всё ещё ясно виден, и, неся голову собственными руками, добрался до могилы, которую себе приготовил. Возле неё, как говорят, явлены многие чудеса. Там некогда жил один крестьянин, которому во сне было дано откровение, чтобы он покрыл крышей источник, в котором святой Божий, как мы сказали, омыл себе голову. После того как тот, дважды увещеваемый, откладывал это сделать, он впал в недуг и пролежал, болея, целый год. После этого, дав обет исполнить повеление, он выздоровел и со всех сторон прикрыл источник деревянными досками. Многие, испив из этого источника, исцелялись от разных недугов. Пресвитер этого места, по имени Бетто, велел приготовить себе баню из того колодца, который этот святой мученик, как говорят, вырыл внутри церкви; но, после того как он помылся в бане, он так заболел, что целый год пролежал больным, да и впоследствии не до конца выздоровел. Тела этих святых, положенные некогда в одном саркофаге, во времена архиепископа Сеульфа[94] поднялись из земли: при этом земля прежде сама открылась, и гроб, в котором они лежали, сам собой чудесным образом поднялся наверх.

После упомянутого ухода вандалов блаженного Никасия, как говорят, сменил на епископском престоле Барук. За ним последовали: Баруктий[95], затем – Варнава, потом – Беннагий; имя этого Беннагия обнаруживается в его завещании, написанном, как можно там прочесть, его собственной рукой.

Властью этого завещания он наряду с сыном своего брата, которого, как сам упоминает, воспринял в святой купели при передаче непреходящей благодати, сделал наследницей своего имущества также Реймсскую церковь. Среди прочего он завещал церкви, своей наследнице, серебряный сосуд, пожалованный ему, как он упоминает, по завещанию его предшественником, святой памяти епископом Варнавой; и он, по его словам, сохранил его для её украшения, хотя мог бы растратить на собственные нужды. 20 солидов вместе с участками земли и лесами он завещал на восстановление церкви, 8 солидов – пресвитерам этой церкви, 4 солида – дьяконам, 20 солидов – на пленников, 2 солида – иподьяконам, 1 солид – чтецам, 1 солид – привратникам и экзорцистам, 3 солида – монахиням и вдовам, поселённым в богадельне. И присовокупил, обращаясь к своей наследнице церкви, чтобы она считала пожалованным себе всё, что ради его утешения было посвящено в списке пресвитерам, дьяконам и разным схолам клириков, а также пленникам и бедным.

Названному Беннагию наследовал блаженнейший Ремигий[96], который взошёл, как яркий светоч, для наставления в вере язычников. *Божья милость, как уверяет наш поэт Фортунат, избрала его не только прежде, чем он родился, но и прежде, чем его зачали, так что некий монах Монтан, когда спал безмятежным сном, был трижды побуждаем в видении сделать его благословенной матери Цилинии правдивое предсказание о том, что она родит мальчика, и сообщить о его имени и заслугах*[97]. Итак[98], этот Монтан, ведя отшельническую жизнь в скиту, постоянно предаваясь постам, бдениями и молитвам и делая себя угодным Богу также знаками прочих добродетелей, в неустанных молитвах молил небесную милость Христову о мире для Его святой церкви, которую в галльских провинциях терзали разные напасти; когда однажды ночью он, побуждаемый телесной слабостью, позволил телу забыться сном и отдохнуть, ему внезапно привиделось, что он по Божьей милости очутился среди хора ангелов и сонма святых душ, внимает оживлённейшей беседе и слышит, как те совещаются об упадке и восстановлении галльской церкви и считают, что пришло уже время её миловать. Между тем, он услышал глас, весьма славно прогремевший с самых верхних и сокровенных [сфер], что, мол, Господь приникнул со святой высоты своей, с небес призрел на землю, чтобы услышать стон узников, разрешить сыновей смерти, дабы возвещали Его имя в народах, когда соберутся народы вместе и царства для служения Ему[99]; и что Цилиния, зачав во чреве, родит сына, по имени Ремигий, которому будет поручено спасти народ. Итак, этот достопочтенный муж, получив такое утешение, после третьего напоминания о божественном повелении по этому поводу возвестил Цилинии о данном в небесном видении предсказании. А эта блаженная мать давно, во цвете юности, родила от своего единственного мужа Эмилия Принципия, впоследствии святого епископа города Суассона и отца блаженного Лупа, преемника этого Принципия. И блаженная Цилиния, будучи уже пожилой, удивилась, каким образом она, старуха, родит и вскормит ребёнка. Поскольку как её мужу, так и ей самой было уже много лет, они ослабли плотью, были бесплодны, и у них не было больше ни надежды, ни желания производить на свет детей. А блаженный Монтан, чтобы он прирос ещё и заслугами терпения, был на время лишён зрения. И он, чтобы придать веры своим словам, заявил, что если ему помазать глаза её молоком, утраченное зрение тут же вернётся благодаря тому, чем кормят ребёнка. Итак, родители обрадовались такому утешению, и будущий епископ Христов был зачат. Благополучно родившись при помощи Его милости, он от святой купели получил имя Ремигий. При его кормлении молоком обещанная ранее радость пророчества правдиво исполнилась, ибо когда глаз Монтана коснулось молоко его блаженной матери, к нему вернулось утраченное некогда зрение. Родился же этот мальчик, увенчанный славой ещё до своего рождения, в Ланском округе; блистая благородной кровью родителей, уже, правда, пожилых и долгое время бесплодных, он был отмечен небывалыми чудесами ещё при рождении, а в деятельности, которая была ему уготована, ему предстояло быть отмеченным ещё более блистательными чудесами. Ему, как и подобало, дали по божественному повелению имя Ремигий, как тому, кому надлежало править церковью Божьей, в частности, Реймсской, в море этого бурного мира веслом учения и [своими] заслугами и молитвами привести её в гавань вечного спасения. В некоторых старинных текстах обнаруживается, однако, что он был назван Ремедием[100], и мы вполне бы могли этому поверить, глядя на его заслуги и деяния, если бы не знали из более достоверных деяний, что его должны были назвать Ремигием в силу божественного предсказания. В стихах, составленных им и вырезанных по его же повелению на некоем сосуде, который он посвятил Богу, говорится следующее:

Этот сосуд существовал до нынешних времён, пока недавно его не переправили и не отдали норманнам в качестве выкупа за христиан.

Кормилицей этого блаженнейшего Ремигия являлась, как говорят, блаженная Бальзамия, которая была матерью святого Цельсина. Последний, как уверяют, был близким учеником блаженного Ремигия; впоследствии он, как известно, прославился чудесами и до сих пор пользуется известностью в особенности благодаря пожертвованиям праведников; в его церкви[101] покоится и сама его блаженная родительница.

Родители отдали блаженного Ремигия в школу учиться грамоте, и он вскоре обогнал в учении не только сверстников, но и более старших по возрасту, превзойдя всех соучеников зрелостью нравов и благожелательной любовью и стараясь избегать толп народа и в уединении служить Господу, как отшельник. И благочестивый юноша добился этого и, став затворником, служил Христу в Лане, ведя святой образ жизни.

Как раз тогда, когда ему исполнилось двадцать два года, скончался названный достопочтенный архиепископ Беннагий, и он, как известно, был сообща и по всеобщему желанию не столько избран, сколько восхищен на епископский престол в этом городе Реймсе. Ибо произошло стечение народа обоего пола, разного состояния, сословия и возраста, который провозгласил одно и то же мнение: он – воистину достоин Бога и должен править народом. Итак, святейший юноша, оказавшись в затруднительном положении, поскольку у него и не было возможности куда-либо бежать, и он не мог каким-то образом угодить народу, чтобы тот отказался от своего намерения, начал робко жаловаться на свой возраст и официально заявлять, что церковные правила, мол, не допускают этот возраст к занятию такой должности.

Но, когда толпа народа неудержимо кричала, а муж Божий упирался с немалой твёрдостью, всемогущему Богу было угодно открыть посредством очевиднейших признаков, какое решение Он соизволил о нём вынести. Ибо рассказывают, что над его святой макушкой внезапно образовалось сияние нимба, и вместе с этим нимбом на его голову излился с небес елей божественного помазания, и вся его голова, казалось, умастилась этим святым нектаром.

Итак, отбросив всякие сомнения, его при полном единодушии рукоположили посредством епископского посвящения в епископы Реймсской провинции. Удивительно быстро выяснилось, что он набожен и весьма пригоден для исполнения этой должности: щедрый в раздаче милостыни, усердный в бдениях, сосредоточенный в молитвах, чрезмерный в учтивости, совершенный в любви, замечательный в учении, святейший в образе жизни. О безупречности чистейшей души говорило его доброе и радостное лицо, а доброту милостивейшего сердца выдавала безмятежность его речи. Обязанности вечного спасения исполняя не меньше на деле, чем обучая им в проповеди, он обладал почтенной наружностью и степенной поступью, внушал страх строгостью, а любовь – добротой, и суровость суда смягчал, примешивая к ней кротость. Хотя мрачное выражение лица сулило, казалось, угрозу, но широта души источала ласку, так что в отношении смиренных он оказывался Петром по лицу, а по отношению к грешным казался Павлом по духу. Таким образом различие даров благодати сошлось в единство того благочестия, примеру которого он подражал.

Он пренебрегал покоем, избегал наслаждений, стремился к труду, сносил унижения и не сносил почестей, был беден деньгами, но богат совестью, смирен при заслугах и взыскателен при пороках. И, как можно прочесть сказанное о нём до нас, он так развивал в себе разные добродетели даров благодати, что едва ли немногие так соблюдают те или иные из них, как он исполнял их все. Ни в занятии святыми делами, ни в чувстве раскаяния для него никогда не было заботы важнее, чем или говорить о Боге в чтении и беседе, или с Богом в молитве. Истощая таким образом тело непрерывными постами, он при посредстве постоянного мученичества старался одерживать победу над врагом гонителем.

Хотя блаженнейший муж, как можно прочесть уже давно сказанное о нём другими, старался посреди всего этого не хвалиться добродетелями, небесная благодать всё же не могла остаться в нём скрытой. К изумлению всех он возвышался, словно город, стоящий на верху горы, и Господь не хотел ставить эту свечу под сосудом, но поставил её на подсвечнике[102], позволив ей гореть огнём божественной любви и изливать яркий свет блистательных добродетелей для своей церкви.

При безвинности его святости имели обыкновение смягчаться грубые сердца не только разумных, но и неразумных [тварей], так что когда ему доводилось втайне пировать среди домашних и веселиться в радости дорогих людей, воробьи без страха к нему спускались и брали остатки пищи из его рук; и одни, насытившись, улетали, а другие – прилетали, чтобы насытиться. Это ни коим образом не открывалось им ради превознесения заслуг, но Господь повелел этому происходить для очевидной пользы пирующих, чтобы те благодаря этим и другим весьма часто совершаемым этим слугой Христовым чудесам чаще старались посвящать себя служению Божьему.

Однажды, когда этот блаженнейший муж по обычаю объезжал с пастырской находчивостью приходы, дабы, как верный слуга Христов, узнать, не совершается ли чего небрежного в богослужении, он в силу набожности этого стремления прибыл в селение Шомюзи (Calmiciacum)[103], где некий слепой, в то время как просил его о милосердной помощи, начал биться в припадке, ибо давно уже был одержим злым духом. Тогда святой Ремигий пал ниц и распростёрся в молитве, которой всегда со святым намерением предавался Богу, и, тут же вернув слепому зрение, которым тот обладал прежде, изгнал напасть нечистого духа, оказав тройную помощь: утешив нищего пищей, одарив слепого зрением и вернув пленнику свободу.

В другой раз он, объезжая с епископской заботой приход, по просьбе своей двоюродной сестры, по имени Цельса, посвящённой Богу [девы], прибыл в её виллу под названием Кельт[104]. Там, в то время как блаженный муж посреди духовной беседы поднял по обычаю чашу за здравие хозяйки, слуга названной Цельсы сообщил своей госпоже, что вина не достаточно. Узнав о такого рода деле, святой Ремигий успокоил её с радостным выражением лица и после ласковых словесных утешений велел показать ему покои её дома. Таким образом, намеренно осмотрев сперва прочие комнаты, он, наконец, пришёл в винный погреб, который велел для него открыть и спросил, не осталось ли случайно в каком-либо из сосудов немного вина. Когда ему указали сосуд, в котором осталось так мало вина, а именно, ради его сохранности, он велел закрыть дверь, келарю приказал оставаться на месте, а сам, подойдя к другому краю сосуда, начертил на нём, что был немалого размера, крест Христов и, преклонив колени возле стены, обратил набожную молитву к небу. Тем временем, – удивительно и сказать! – вино начало подниматься вверх, хлынуло через край и потекло на пол. Увидев это, келарь закричал, охваченный изумлением, но святой муж тут же его удержал, запретив это разглашать. Но, поскольку славу о столь славном деле нельзя было скрыть, его двоюродная сестра, узнав о случившемся, передала эту виллу в полное владение ему и его церкви и утвердила это законным образом.

Говорят, что господин Ремигий совершил почти аналогичное этому чудо также с елеем. Когда один больной из непростой семьи, но ещё не крещёный, попросил у святого Ремигия его навестить, и, признавшись, что уже чувствует себя при последнем издыхании, умолял его окрестить, блаженный епископ потребовал у местного пресвитера елей и миро; узнав, что в сосудах нет ни того, ни другого, он поставил эти почти пустые сосуды на алтарь и распростёрся в молитве. Поднявшись после молитвы, он обнаружил сосуды полными; помазав таким образом больного данным ему свыше елеем, он по церковному обычаю крестил его и, помазав также дарованным с неба миро, вернул ему здоровье, подарив душе спасение, а телу – здравие.

Враг рода человеческого не переставал являть низость своей злобы и, заставив внезапно взвиться языки пламени, поджёг город Реймс; пожар уже уничтожил ужасным разорением почти третью [его] часть, и победоносное пламя лизало то, что осталось. Блаженный епископ, получив весть об этом деле, обратился к молитве – своей обычной защите – и в базилике блаженного мученика Никасия, где он в то время имел обыкновение находиться, распростёршись, молил Христа о помощи. Когда он встал после молитвы и поднял глаза к небу, то со стоном воскликнул: «Боже, Боже мой, помоги моей молитве!». Таким образом бегом спустившись по ступеням, выложенным камнями, перед самой церковью, он бросился в город. А на тех камнях ступеней, словно на мягкой глине, отпечатались его следы, которые и сегодня ещё видны в память Божьего чуда. Прибежав со всей поспешностью, он противопоставил себя пламеня и как только сделал протянутой в направлении огня правой рукой знак креста с призванием имени Христова, весь этот огонь, сломленный и утративший силу в самом себе, начал отступать и как бы бежать перед мужем Божьим. Блаженный Ремигий, преследуя его, становился с символом святости между огнём и тем, что ещё, казалось, было не затронуто им, и, опираясь на поддержку силы Божьей, изгнал всё это бушующее пламя, бежавшее перед ним, через открытые ворота, и закрыл эти ворота, запретив их кому бы то ни было открывать под угрозой кары для того, кто посмеет [нарушить] этот запрет. Через несколько лет один горожанин, по имени Ферцинкт, находясь возле этих ворот, продырявил ограду, которой эти ворота были загорожены, чтобы убрать оттуда остатки своего дома, но вскоре, как говорят, такая кара постигла его за эту дерзость, что в том доме из-за внезапно случившего несчастья не осталось ни скотины, ни человека.

Некая девица, происходившая от славных предков из города Тулузы, с детства была одержима злым духом. Родители, любившие её нежной любовью, с великой набожностью повели её к гробнице святого апостола Петра. Ибо в тех краях славился тогда добродетелью достопочтенный Бенедикт, блиставший многими подвигами. И родители девицы, узнав о его славе, позаботились привести её к нему. Тот, предаваясь ради её исцеления многим постам и молитвам, когда не смог изгнать из неё яд ужасного змея, сумел исторгнуть из древнего врага, закляв его именем Божьим, только такой ответ: ничьи молитвы, кроме молитв блаженнейшего епископа Ремигия, не смогут изгнать его из этого тела. Тогда её родители, поддержанные, как говорят, речами как самого блаженного Бенедикта, так и короля готов Алариха[105], а также их письмами к блаженному Ремигию, прибыли к этому святому епископу со связанной дочерью, умоляя показать в очищении ребёнка его силу, о которой они уже узнали из признания разбойника. Блаженнейший Ремигий долго упирался, уверяя, что недостоин, и отказывался с обычным смирением, но, наконец, сдался на просьбы народа, умолявшего его совершить за неё молитву и посочувствовать слезам родителей. Итак, вооружившись заслугами святости, он властью Слова повелел беззаконному разбойнику уйти через то место, через которое вошёл, и освободить рабу Христову. И тот таким образом с ужасной рвотой и отвратительным зловонием вышел через рот, через которой вошёл. Но чуть погодя, как только епископ ушёл, она, изнурённая чрезмерным усилием, покачнулась и, лишившись жизненного тепла, испустила дух. И вот, толпа молящих вновь примчалась к целителю, возобновив просьбы. Но блаженный Ремигий, обвиняя себя, говорил, что скорее совершил преступление, чем дал спасительное средство; что он – виновен в убийстве, а не податель лекарства. Итак, вняв мольбам народа, он возвратился в базилику святого Иоанна, где лежало бездыханное тело, и со слезами распростёрся там на полу в молитве к святым, призвав то же самое делать и прочих. Пролив потоки слёз, он поднялся и воскресил умершую, которую ранее избавил от одержимости. И та, схватив руку епископа, тут же поднялась в полном здравии и благополучно вернулась домой.

О том, каким блеском учёности, святости и мудрости сиял этот блаженнейший отец, свидетельствуют его труды, так как несомненно истинной, как известно, является та мудрость, которую подтверждает предъявление трудов, равно как дерево удостоверяют плоды. То же свидетельствует и франкский народ, обращённый им в веру Христову и освящённый святостью крещения. Свидетельствуют и разные весьма мудрые дела, как сделанные им, так и возвещённые. Свидетельствуют и разные особы его времени; из них хотелось бы вставить здесь письмо Сидония, епископа Овернского, образованнейшего и весьма знаменитого как родом, так и верой и красноречием мужа, направленное им этому блаженнейшему епископу.

«Сидоний господину папе Ремигию [шлёт] привет. Некто, отправившийся из Оверни в Белгику (лицо мне знакомо, причина [поездки] – нет; он о ней не сообщает), после того как прибыл в Реймс, то ли деньгами, то ли некой любезностью снискал расположение твоего писца и библиотекаря и волей неволей выманил у него богатейшее собрание твоих речей. Вернувшись к нам и весьма похваляясь тем, что приобрёл столько книг, этот горожанин, хотя я готов был купить всё, что он привёз, предложил их в качестве дара, что было вовсе не противозаконно. Предметом заботы моей и тех, кто расположен к наукам, поскольку мы по праву желали их прочесть, тут же стало заполучить большую их часть и все их переписать; при всеобщем согласии было объявлено, что лишь немногие ныне могут надиктовать подобное. Ибо мало таких, а то и вообще нет никого из тех, кто хочет произнести речь, кому было бы присуще такое же умение правильно выстраивать причины, ставить слова, подбирать выражения. При этом такая наглядность примеров, верность утверждений, точность эпитетов, изящество образов, сила аргументов, глубина идей, плавность речи и неотразимая сила выводов. Прочное и надёжное построение [фраз], связанное бесспорными цезурами остроумных выражений, но от этого не менее гибкое, лёгкое и во всех отношениях закруглённое; [речь] плавно течёт, не вынуждая чтеца ломать язык, и, струясь по покоям дворца, не запинается из-за шероховатости фраз. Она, наконец, вся чистая и плавная – так, словно палец скользит гладким ногтем по твёрдой поверхности кристалла или оникса, если, конечно, не натыкается на мелкие препятствия и ему не мешает никакая трещина. Что же далее? Не существует ныне речи живого человека, которую твоя опытность не смогла бы без труда превзойти и преодолеть. Поэтому, господин папа, я могу предположить, что ты из-за выдающегося и невыразимого красноречия – да будет позволено так выразиться! – возгордился. Но, хотя ты блистаешь как чистотой совести, так и прекраснейшим слогом, мы, которые хвалим то, что хорошо написано, даже если не пишем достойного похвалы сами, не должны всё же тебя сторониться. Поэтому перестань впредь избегать наших суждений, которые не грозят ни язвительными выпадами, ни порицанием. В противном случае, если ты не будешь оплодотворять наше бесплодие красноречивыми беседами, мы будем охотиться за рынками похитителей, и ловкие руки грабителей, которых мы наймём, закрыв глаза [на их проделки], и дальше будут расхищать твои хранилища, и, если тебя ныне не тронут ни просьбы, ни долг, то ты начнёшь тогда напрасно возмущаться тем, что тебя ограбили воры. Соизволь вспомнить о нас, господин папа»[106].

То, какой мудрости, сколь святого усердия был этот наш отец и благой пастырь, сколь верным и благоразумным[107] он оказался в издержании денег[108] своего Господа, подтверждает осуществлённое им, как мы говорили выше, обращение франков от идолов к истинному Богу. Те в то время, перейдя через Рейн, разграбили галльские провинции и Кёльн, а также захватили некоторые другие города Галлии. А после того как их король Хлодвиг[109] победил и убил Сиагрия[110], римского полководца, который тогда правил Галлией, он начал повелевать почти всей Галлией.

Узнав о славе подвигов блаженнейшего Ремигия, а именно, что тот славится добродетелью святости и мудрости и знаменит чудесами, он стал уважать его и полюбил, хотя и был язычник. Когда он, однажды, проходил мимо города Реймса, то некоторые его воинские отряды унесли некие сосуды, похитив их у Реймсской церкви. И среди них также некий большой серебряный кувшин, красиво отделанный, ради которого, как говорят, блаженный Ремигий отправил к нему послов, дабы те хотя бы его сподобились вернуть. Когда они пришли к месту раздела добычи, король просил своих воинов не отказать в передаче ему этого кувшина. И вот, когда большинство согласилось, некий франк, ударив по кувшину обоюдоострой секирой, воскликнул, что королю ничего не следует брать отсюда, кроме того, что положено по жребию. В то время как прочие были ошеломлены этим безрассудством, король на время терпеливо снёс эту обиду и, возвратив при поддержке большинства церковному посланцу похищенный сосуд, затаил в сердце гнев. Затем, по прошествии года он приказал всему своему войску по обычаю выстроиться в поле в полном вооружении, чтобы он, как всегда, оглядел блеск [их] оружия; это собрание они по имени Марса называли обычно Марсовым. Итак, обходя по обычаю выстроенные полки, король подошёл к тому, кто недавно разбил кувшин, и, с презрением отозвавшись о его оружии, наконец, бросил на землю его франциску[111]. Когда воин нагнулся, чтобы поднять её, король воткнул ему в голову его обоюдоострую секиру, которой тот ранее расправился с сосудом, с суровой бранью напомнив о его дерзости. Когда тот был убит таким образом, из-за этой мести сильный страх перед королём поразил сердца прочих франков.

После того как Хлодвиг, подчинив себе провинцию Тюрингию, расширил своё королевство и власть, он взял в жёны Ротхильду[112], дочь Хильперика, брата Гундобада, короля бургундов[113]. Поскольку она была христианкой и велела окрестить сыновей, рождённых от короля, даже вопреки воле супруга, то пыталась привлечь к вере Христовой также и мужа, но женщине никак не удавалось склонить душу варвара к вере.

Между тем, у франков случилась война с аламаннами и, когда франки потерпели ужасное поражение, советник короля Аврелиан стал убеждать его уверовать в Христа и воззвать к самому царю царей и Богу неба и земли, уверяя, что Он может даровать ему победу по его воле. Когда тот так и сделал и, набожно призвав помощь Христову, дал обет стать христианином, если заслужит испытать Его силу в обретении победы, то аламанны после произнесения им этого обета тут же были обращены в бегство и, узнав, что их король убит, подчинились власти Хлодвига. А тот, заставив их платить дань, победителем вернулся домой, доставив королеве великую радость, а именно, тем, что он заслужил одержать победу, призвав имя Христово.

Тогда королева позвала блаженного Ремигия, умоляя открыть королю путь спасения. Святой священник, наставив его в спасительном учении жизни, побудил прийти к таинству крещения. Тот, ответив, что пойдёт убедить в этом народ, постарался обратиться с речью к войску, чтобы они, оставив богов, которые не смогли им помочь, приняли культ того, кто даровал им столь славную победу. При содействии Божьей милости толпа криком выразила согласие с тем, чтобы оставить смертных богов и уверовать во Христа, который был им подмогой. Об этом сообщили святому Ремигию, который преисполнился великой радости и постарался наставить короля и народ в том, как именно они должны отречься от дьявола, от его трудов и мишуры и уверовать в истинного Бога. И, поскольку наступал праздник Пасхи, он назначил им пост, согласно обычаю верующих.

В день Страстей Господних[114], а именно, за день до того, как они должны были получить благодать крещения, епископ после ночных гимнов и молитв отправился в королевскую спальню, чтобы теперь, когда король освободился от мирских забот, он мог свободнее внушить ему таинства священной проповеди. Когда он был почтительно впущен кубикуляриями, король радостно выбежал навстречу, и они вместе вошли в молельню блаженнейшего князя апостолов Петра, случайно оказавшуюся рядом с покоями короля. Когда епископ, король и королева уселись на поставленные кресла, впустив нескольких клириков, а также и некоторых близких королю и доверенных лиц, и достопочтенный отец стал наставлять короля спасительными увещеваниями, Господь ради подкрепления спасительного учения своего верного слуги соизволил зримо явить себя, ибо обещал всегда быть среди верных своих, собравшихся во имя Его[115]. Ведь всю церковь внезапно наполнил столь яркий свет, что он, казалось, затмевает яркость солнца. Вместе со светом тут же раздался голос, сказавший: «Мир вам! Это – Я! Не бойтесь! Пребывайте в любви ко Мне!». После этих слова свет, который появился, исчез, но в этом доме осталось несказанное благоухание, так что можно было ясно понять, что сюда приходил создатель света, мира и благого очарования. Блаженный епископ от этого света, казалось, немало просветлел лицом. Итак, король и королева, припав к ногам благого священника, с великим страхом просили услышать его утешение, готовые на деле выполнить всё, что откроют уста покровителя. Ведь они радовались словами, которые услышат, озарённые светом, который увидели, внутренне, хотя и устрашённые яркостью этого света внешне. А святой отец, преисполненный блеска небесной мудрости, наставил их по поводу свойств небесного видения, которое, хотя и устрашает своим приходом сердца смертных, но затем успокаивает их утешением, идущим вслед за страхом; и когда оно являлось тем или иным отцам, то сперва поражало их страхом, а затем благодаря милости и доброте наполняло радостью.

Блаженнейший муж Ремигий, озарённый как блеском лица снаружи, по примеру древнего законодателя[116], так и ещё более светом божественного сияния внутри, предсказал им, как говорят, в пророческом духе всё, что произойдёт с ними или с их потомством, а именно: как славно их потомство расширит королевство, возвеличит церковь Христову, овладеет римским царским званием и достоинством и одержит победы над прочими народами, если только не оставит вдруг путь спасения, отступив от добра, и, погрязнув в преступлениях, которые вызывают гнев Божий, не попадёт в западню пагубных пороков, из-за которых королевства обычно рушатся и переходят от одного народа к другому. От дома короля к крещальне была приготовлена дорога, по которой надлежало идти, развешаны полотнища и занавесы, тут и там выстланы улицы, образована церковь, а крещальня опрыскана бальзамом и прочими благовониями, и Господь оказал народу такую милость, что тот радовался, думая, что наслаждается благоуханиями Рая. Таким образом святой епископ, держа за руку короля, за которым следовала королева вместе с народом, со священными Евангелиями и крестами, которые несли впереди, с литаниями, гимнами и духовными песнопениями отправился из дворца к крещальне.

Посреди пути король, как говорят, спросил епископа, это ли будет Божье царство, которое он ему обещал. «Это ещё не то царство, – сказал епископ, – но начало пути, который ведёт к нему». Когда они пришли к месту, приготовленному для крещальни, народ загородил дорогу клирику, который нёс миро, и тот никак не мог добраться до купели. Поэтому, когда приступили к освящению купели, миро по Божьей воле не оказалось. Но святой епископ, подняв, как говорят, глаза к небу, молча со слезами помолился. И вот, внезапно прилетела белая, как снег, голубка, принеся в клюве сосуд, полный небесного дара – миро. И все, кто там был, преисполнились очарования от дивной силы его ни с чем не сравнимого аромата, который тогда распространился, и она превзошла всё, чем они наслаждались ранее. Итак, святой епископ взял сосуд и, после того как он окропил миро купель, образ голубки тут же исчез. А король, увидев чудо такой благодати, обрадовался и, тотчас же отринув дьявольские труды и мишуру, попросил достопочтенного епископа его окрестить. Когда он вошёл в источник вечной жизни, блаженный епископ произнёс красноречивыми устами: «Покорно склони выю, Сикамбр. Почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал». Таким образом он после исповедания православной веры был трижды погружён в воду, принят этим святым епископом во имя высшей и неделимой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, освящён и отмечен святым помазанием. Крещены были сёстры короля – Альбофледа[117] и Лантехильда, а вместе с ними – 3000 мужей из франкского войска, не считая жён и детей. Мы можем поверить, что в тот день святые ангелы испытали великую радость на небесах, а набожные люди – немалое ликование на земле.

Значительная часть франкского войска, ещё не обратившаяся в веру Христову, какое-то время после этого пребывала в неверии по ту сторону реки Соммы во главе с некий князем Рагнахаром, пока названный король Хлодвиг не одержал славные победы по воле небесной милости, и этот Рагнахар (Raganarius), приверженец постыдных поступков и непристойностей, не был побеждён, предан и убит франками, и тогда весь франкский народ был обращён в веру Христову и крещён блаженным Ремигием.

Итак, король и франкские вельможи пожаловали блаженному Ремигию многочисленные владения по разным провинциям, за счёт которых он обогатил как Реймсскую, так и некоторые другие церкви Франции. Немалую часть этих имуществ он передал также церкви Пресвятой Марии в Лане (Lauduni-clavati), замке реймсского прихода, где был воспитан, и поставил там епископом Генебауда, благородного родом и сведущего как в духовных, так и в светских науках мужа, который, оставив жену, племянницу, как говорят, святого Ремигия, стал вести благочестивую жизнь; и подчинил этому замку приход Ланского графства. Этот Генебауд, сильно полагаясь на предыдущую жизнь и величие сана, неосмотрительно позволил жене, которую оставил, часто навещать его якобы ради её наставления. Но, как свидетельствуют божественные слова: «Вода стирает камни, и разлив её смывает земную пыль; и скала сходит с места своего»[118], так именно случилось и с ним, когда частые визиты женщины и ласковые беседы размягчили суровое и неподатливое к страсти сердце епископа и словно скалу перенесли из места святости в грязь сладострастия.

Поддавшись дьявольскому наущению, он бросился в пламя страсти и, совокупившись со старой подругой, родил от неё сына, которого велел назвать Латроном[119], как рождённого в разбое. И, поскольку об этом грехе мало кто знал, женщина, дабы не навлечь подозрение, если она вдруг откажется от обычного посещения епископа, начала, как и прежде, бывать в его доме. Так вышло, что скрытая от людей вина и тайный пыл страсти в сердце как мужчины, так и женщины, наконец, вопреки прежнему раскаянию вновь вовлекли епископа в грех. И он, словно забыв о том, о чём сокрушался, повторно совершил преступление, которое оплакал. Когда он узнал о родившейся от постыдного деяния дочери, то велел дать ей имя – Вульпекула[120], как рождённой в результате хитростей изворотливой матери. Наконец, Господь, который призрел на блаженного Петра, обратил взор также и на него, и Генебауд, терзаясь угрызениями совести, просил святого Ремигия прийти в Лан. Приняв его с должным почтением, он, после того как они вошли в спальные покои, разразился горестным рыданиями и, пытаясь снять с себя столу, как виновный, бросился в ноги святому покровителю. Когда тот обстоятельно расспросил его о причине такой скорби, он с трудом, сквозь мешавшие ему слёзы и всхлипывания, рассказал по порядку о том, что совершил. Муж Божий, видя, что тот угнетён и чуть ли не в отчаянии, постарался мягко его утешить, говоря, что следует горевать не столько о совершённом преступлении, сколько о том, что он, кажется, не верит в доброту Господа, для которого, как известно, нет ничего невозможного, если Он захочет, который никогда не отвергает обратившегося к Нему грешника, и который пролил за грешников свою кровь.

Итак, добрый и мудрый муж постарался ободрить согрешившего разными примерами, а именно, что виновный может легко добиться прощения у Господа, если постарается принести Господу достойный плод покаяния[121]. Наконец, воодушевив его достойными увещеваниями, он назначил ему покаяние и, построив каморку, освещённую небольшими окошками, вместе с молельней, которая до сих пор, как говорят, стоит возле церкви святого Юлиана, он запер в ней кающегося епископа. Он семь лет правил его приходом и по обыкновению одно воскресенье проводил в Реймсе, другое – в Лане. Впоследствии Божья милость открыла и то, какому строгому покаянию и воздержанию подвергал себя названный муж в этом заточении, и то, как он собрал там достойные плоды покаяния.

Ведь на седьмой год, когда в канун Чистого четверга он, каясь, проводил ночь в молитве, оплакивая себя за то, что дошёл до того, что в наказание за свои грехи не заслужил в этот день находиться в церкви среди кающихся, чтобы примирять кающихся с Господом, около полуночи к нему явился в ярком свете ангел и, когда он лежал ничком в молельне, как говорят, обратился к нему с такой речью: «Генебауд! Молитвы за тебя твоего отца Ремигия услышаны. Господь принял твоё покаяние, и грех твой отпущен. Поднимись и, выйдя отсюда, исполни положенную епископскому чину службу и примири с Господом кающихся в их грехах». Генебауд же, поражённый сильным страхом, не мог ничего ответить. Тогда ангел Господень подбодрил его, чтобы он не боялся, более того, призвал радоваться оказанной ему милости Господней. Наконец, приободрившись, он, как говорят, ответил, что не может выйти отсюда, так как его господин и отец Ремигий держит при себе ключ от двери, и к тому же запечатал её своей печатью. Ангел сказал ему: «Чтобы ты не сомневался, что я послан Господом, то как небо открыто для тебя, так и эта дверь откроется». И дверь тут же открылась, не повредив ни печати, ни запора. Тогда Генебауд, распростёршись на пороге на манер креста, как передают, сказал: «Даже если сам Господь Иисус Христос соизволит прийти ко мне, грешному, то я всё равно не выйду отсюда, если не придёт тот, кто поместил меня во имя Него в это заключение». При этом ответе ангел тут же ушёл от него.

А блаженный Ремигий проводил ночь в молитве в крипте под церковью Пресвятой Марии, которая считается в Реймсе престольной. Епископ Херивей[122] впоследствии посвятил эту крипту в честь самого блаженнейшего Ремигия. Там этот святой муж, устав от бдений и как бы заснув, впал тогда в экстаз и увидел, что рядом с ним стоит ангел, который рассказывает ему обо всём, что произошло, и велит как можно скорее отправляться в Лан и, восстановив Генебауда на данном ему престоле, уговорить его открыто исполнять епископские обязанности. Блаженный муж, ничуть не колеблясь, тут же со всей поспешностью отправился в Лан. Придя туда, он обнаружил Генебауда лежавшим на пороге у открытой двери, причём печать и запор были нетронуты; восславив милость Господню, он, протянув руки, поднял его со слезами радости и, восстановив его на престоле и в священническом сане, с радостью отбыл в Реймс. Генебауд же, опираясь на милость Божью, впоследствии в святости проводил все дни своей жизни, открыто рассказывая о том, как с ним поступил Господь. Итак, Генебауд умер в мире и был причислен к святым Божьим; он так долго занимал должность епископа, что ему наследовал Латрон, его сын, [ставший] епископом, а впоследствии – святым.

Король Хлодвиг, сделав своей столицей город Суассон, наслаждался присутствием блаженного Ремигия и беседами с ним. Но, поскольку святой муж не имел в окрестностях этого города никаких иных вилл, кроме одной небольшой, которая была дана святому Никасию, король по внушению королевы и ввиду просьб местных жителей, которые были отягощены многочисленными поборами и желали платить Реймсской церкви то, чем были обязаны королю, предложил святому Ремигию пожаловать ему всё, сколько тот сможет обойти, пока он будет почивать в полдень. Итак, блаженный Ремигий, отправившись, оставил по межам знаки своего пути, которые всё ещё ясно видны. При этом межевании некто, владевший мельницей, прогнал святого мужа, дабы он не включал её в эти межи. Муж Господень, обратившись к нему, ласково сказал: «Друг! Не сочти для себя в тягость, чтобы мы совместно владели этой мельницей». Но, как только тот его прогнал, колесо мельницы сразу же стало вращаться в обратную сторону; и отвергнувший закричал вслед святому Ремигию: «Слуга Божий! Приди и мы вместе будем владеть мельницей». Но святой муж сказал ему: «Ни мне, ни тебе». Земля в этом месте тут же просела и образовалась такая пропасть, что там никогда более не могло быть никакой мельницы. Когда и некоторые другие его прогнали, дабы он не включал в свои пределы некий лесок, он сказал, что ни листка с этого леса, хотя он и был рядом, не вылетит за эти пределы, ни палка оттуда не упадёт за те межи. Что и соблюдалось, как известно, по воле Божьей, пока стоял этот лес. Идя оттуда дальше, он пришёл к вилле под названием Шавиньон (Caviniacum)[123] и попытался включить её в свои пределы, но люди этой виллы не дали ему это сделать. Тогда он, то отгоняемый, то вновь приближаясь с кротким выражением лица, оставил на своём пути знаки, которые видны до сих пор. Наконец, когда его прогнали, он сказал им: «Всегда трудитесь и терпите нужду». И это, как показывает сила вынесенного приговора, исполняется до сих пор. А король, встав после полуденного сна, грамотой королевской власти пожаловал ему всё, что блаженный Ремигий успел объехать. Главами этих земель являются Лёйи (Juliacus) и Куси (Codiciacus)[124], которыми до сих пор спокойно и по праву владеет Реймсская церковь.

Затем Евлогий, могущественный муж, уличённый перед королём Хлодвигом в преступлении против королевского величества, прибегнул к заступничеству блаженного Ремигия. И святой муж добился для него как сохранения жизни, так и владения имуществом. А тот как бы в вознаграждение за это передал доброму покровителю в собственность свою виллу Эперне (Sparnacum). Но блаженный епископ, избегая принимать в награду за услугу своего заступничества преходящий дар, обратился к названному мужу со спасительным увещевания и, поскольку тот не желал оставаться в мирском звании, подавленный стыдом от того, что ему вопреки славе его рода из милости подарили жизнь, сказал, что если он хочет быть совершенным, то должен всё своё добро, продав, раздать бедным и последовать за Христом; и, отсчитав таким образом из церковных сокровищ стоимость этой виллы, а именно, 5000 фунтов серебра, передал их, как говорят, Евлогию и приобрёл виллу во владение церкви, оставив добрый пример всем епископам и прочим священникам, чтобы те, ходатайствуя за тех, которые прибегают к лону церкви или к помощи слуг Божьих, либо делая какое-либо иное доброе дело, не делали это за материальное вознаграждение и не принимали преходящие дары, но, согласно заповеди Божьей, старались то, что даром получили, точно так же даром и давать[125].

Итак, король Хлодвиг, двинув войско против Гундобада и его брата Годегизила[126], получил от блаженного Ремигия, предсказавшего ему победу, благословение и узнал в данных им ему наставлениях, что на то время, пока он будет сражаться против врагов, освящённого им вина, которое ему дал муж Господень, хватит для ежедневного пользования. Бургунды во главе с названными герцогами пришли сражаться против него на реку Уш (Oscaram), возле замка Дижон (Divionem). Там они яростно сразились, и бургунды были обращены в бегство, а Гундобад, запершись в замке Авиньон (Avione), через своего советника Аредия добился у Хлодвига мира, дав множество сокровищ. Хлодвиг же, завладев большой добычей, вместе с франкским войском вернулся домой.

Таким образом, построив в Париже базилику в честь святых апостолов Петра и Павла[127] и проведя по совету своего святого покровителя Ремигия собор в городе Орлеане[128], он выступил против короля Алариха, арианина, и, получив от блаженного Ремигия благословение, укрепился в уверенности в обретении победы. Святой муж, как делал и раньше, передал ему сосуд, который в народе называют бутылью (flasco), полный освящённого им вина, дав то же наставление, что и прежде, а именно, что до тех пор, пока он будет на войне, вино в названной бутыли не иссякнет ни для него, ни для тех его людей, кому он захочет дать оттуда [напиться]. Итак, король и многие из его людей пили из него, но вина в сосуде не становилось меньше. Вступив в битву с готами, он обратил их в бегство, а сам вышел победителем благодаря помощи блаженного Ремигия. В той битве[129] двое готов поразили его копьями в бок, но не смогли причинить ему вред благодаря хранившим короля заслугам его покровителя. Подчинив своей власти многие города, он дошёл до Тулузы и, захватив сокровища Алариха, со славной победой вернулся домой через город Ангулем, чьи стены рухнули перед его взором, а готы, которые там оказались, были перебиты; и вино в бутыли не кончалось, пока он не вернулся восвояси.

Затем король Хлодвиг по призыву святого Ремигия отослал державу, то есть золотую корону с драгоценными камнями, в дар блаженному апостолу Петру и получил от императора Анастасия[130] грамоту на консульское достоинство, присланную ему вместе с золотой короной и пурпурной туникой, и с тех пор он, как упоминают, звался консулом. Также Гормизд[131], понтифик римского престола, поручил святому Ремигию в направленных ему письмах замещать его в королевстве Хлодвига.

После этого король Хлодвиг умер[132] в мире и был погребён в базилике святого апостола Петра, которую построил в Париже, и в тот миг, когда он испустил дух, блаженный Ремигий, находившийся в Реймсе, узнал благодаря откровению Святого Духа о том, что он умер, и открыл это тем, кто стоял рядом с ним.

Епископы Галлии, собравшись на собор ради веры, просили прийти на этот собор также блаженного Ремигия, как мужа весьма учёного в божественных изречениях и весьма опытного в церковном учении. На этом собрании присутствовал и некий арианский епископ, яростный спорщик, полагавшийся на диалектические силлогизмы и заключения и оттого весьма гордый. Когда святой Ремигий явился на собор и был встречен множеством братьев, все почтительно перед ним встали, и только этот гордый еретик не соизволил перед ним встать. Но, как только блаженный Ремигий прошёл мимо него, у того перехватило горло, и он утратил способность говорить. Когда все ждали, что он заговорит после речи святого Ремигия, тот ни слова не мог произнести и, наконец, бросился к ногам блаженного мужа, знаками прося о прощении. И святой Ремигий сказал ему: «Говори во имя Господа нашего Иисуса Христа, истинного сына живого Бога, если только ты верно мыслишь о Нём таким образом! Веруй в Него и исповедуй так, как верует католическая церковь». При его словах еретик, прежде гордый, а теперь ставший смиренным и католиком, заявил о католическом исповедании православной веры в божественную и неделимую Троицу и в воплощение Христово, и обещал оставаться в этом вероисповедании; и таким образом достопочтенный епископ силой Божьей возвратил ему, погибшему душой из-за неверия и по праву наказанному лишением голоса из-за гордыни, и спасение души, и телесной здравие, открыто показав на нём, превратно мыслившем о Христе, который через вочеловечивание соизволил стать для нас ближним и братом, всем священникам, которые там были и которые захотят это узнать, как они должны поступать с погрешившими против Него и восставшими против церкви, а также с теми, кто потом образумится и покается.

Когда святой Ремигий уже состарился и дух Божий открыл ему, что вслед за изобилием, которое тогда было, придёт голод, он приказал сделать из собранных в виллах епископии плодов несколько стогов, чтобы они впоследствии принесли пользу народу, когда тот будет страдать от голода. Большинство их было сделано в вилле, которая зовётся Кельт. Но люди этой виллы были строптивы и мятежны и, напившись однажды, стали говорить между собой, что, мол, этот юбиляр, – так они называли святого мужа за его преклонный возраст, – хочет сделать из этих стогов, которые нагромоздил? Не думает ли он создать из них город? Ибо эти стога, расставленные вокруг двора, выглядели, как башни по стенам города. Наконец, побуждая друг друга по наущению дьявола, они подожгли их. Когда блаженному епископу, который тогда случайно находился поблизости – в вилле под названием Базанкур[133], сообщили об этом, он тут же вскочил на коня и спешно прибыл в Кельт для обуздания такой дерзости. Когда он прибыл туда и обнаружил горящие плоды, то стал греться у этого огня и сказал: «Огонь – всегда хорош, если не слишком силён. Однако, все, кто это сделал и кто родится от их семени, будут наказаны: мужчины – грыжей, женщины – болезнью зоба». И это, как известно, так и происходило вплоть до времён Карла Великого, который изгнал из Кельта такого рода людей за то, что они убили в этой вилле видама Реймсской церкви; казнив виновников убийства и разослав по разным провинциям и приговорив к вечной ссылке тех, кто был с ними заодно, он велел вновь заселить эту виллу из прочих вилл этого епископства. И мужчины, и женщины этого рода остались наказанными так, как провозгласил своим решением святой муж. И, поскольку муж Божий предвидел, что и потомки их будут мятежны и строптивы, он весьма кстати решил покарать такого рода наказанием не только самих виновников, но и их потомство.

Итак, после этих и многих других славных чудес, которые Господь соизволил совершить через этого своего верного слугу, Он внял его стонам и вздохам, посреди которых тот обычно говорил: «Когда приду и явлюсь пред лице Божье?[134] И буду насыщаться, когда откроется слава Его»[135], и в добром утешении открыл ему, что близится день его смерти. Полагаясь на это откровение, он составил завещание по поводу своего имущества, торопясь достигнуть того наследия, о котором пророк говорит: «Когда Он возлюбленным своим даёт сон, это и есть наследие от Господа»[136]. Итак, этот святой муж Божий, оставив земное наследие, получил вечное следующим образом.

Составив завещание и как подобает приведя в порядок все свои дела, он, поскольку истинный виноградарь очищает всякую ветвь, приносящую плод, чтобы более принесла плода[137], на время был лишён телесного зрения, чтобы иметь возможность с большим вниманием созерцать очами души небесные сферы, к которым он всей душой стремился. Сам он при всяком испытании всегда старался воздавать хвалу Богу, дни и ночи предаваться Его восхвалению и гимнам, соображая в честной душе, что те, кто терпеливо и смиренно принимают удары, будут после ударов высоко приняты на покой. Желая явить в нём залог вечной славы, Господь, прежде чем тот отошёл, вернул ему зрение. За это он, как и при потере [зрения], благословил имя Господне.

Спустя малый период времени он, зная, что настал день его кончины, во время служения мессы и раздачи святого причастия попрощался и даровал мир своим сынам, после того как 74 года весьма благочестиво служил Господу в должности епископа как верный и умный слуга; на 96-м году своей жизни, 13 января[138], завершив течение доброго подвига, сохранив веру[139], он с многообразным плодом добрых дел и прибылью в виде душ устремился душой на небо, как давно желал, а тело оставил земле. Он получил белоснежную столу, а именно, вечное блаженство души, дабы получить при воскресении ещё одну, а именно, блаженное бессмертие для славы воскрешённого тела, и иметь часть и общение с выдающимися членами Христовыми в царствии небесном, как то подтверждает дарованная ему апостольская благодать: франкский народ, обращённый им в веру Христову, венец мученичества, долготерпение в страдании в долгие годы его жизни, слава исповедничества, проповедь православной веры и славное совершение чудес как при жизни во плоти, так и после смерти.

Когда его святейшее тело несли к гробнице, приготовленной в церкви святых мучеников Тимофея и Аполлинария, погребальные носилки прямо посреди селения налились такой тяжестью, что люди, несмотря на все усилия, никак не могли сдвинуть их с места. Когда все изумились и просили милосердие Божье соизволить указать, в каком месте по Его воле следует похоронить тело Его святого, то отметили, что к базилике названных мучеников нести носилки не могут. Предложили церковь святого Никасия, но и тогда гроб невозможно было поднять. Решили [везти тело] в храм святых Сикста и Синиция, но и тут его не удалось сдвинуть с места. Наконец, поскольку оставалась лишь малая церковь в честь блаженного мученика Христофора, в которой не содержалось тела ни одного известного святого, а на лежавших вокруг атриях этой церкви издавна возникло реймсское кладбище, они вынужденно просили, чтобы Господь явил, угодно ли Ему, чтобы эти святейшие мощи были положены в этой церквушке. При этом молитвенном воззвании они подняли гроб с такой лёгкостью, что носильщики вообще не ощущали никакой тяжести. По воле промысла Божьего тело этого почтеннейшего отца было положено в этой церквушке, в том месте, где ныне находится алтарь святой девы Женевьевы. А там, где его носилки налились тяжестью, впоследствии, как говорят, произошло много чудес. Там же поставлен и стоит с тех пор крест, прикреплённый к столбу, украшенному такими памятными строками:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа хвала Богу. Аминь. Я, Ремигий, епископ города Реймса, пребывая в священном сане, составил по преторскому праву своё завещание и велел рассматривать его в качестве грамоты, если окажется, что в нём не хватает какой-то правовой нормы. Когда я, епископ Ремигий, уйду из этого мира, то наследником мне будешь ты, святая, досточтимая и католическая церковь города Реймса, и ты, сын моего брата, епископ Луп, которого я всегда любил сильной любовью, и ты, мой племянник, пресвитер Агрикола, который с детства нравился мне своей покорностью, а именно, наследниками всего моего имущества, которое достанется на мою долю, прежде чем я умру, кроме того, что я подарю тому или иному лицу, завещаю или прикажу подарить, либо захочу оказать преимущество кому-либо из вас.

Ты, святая моя наследница, Реймсская церковь, получишь во владение колонов, которых я имею на территории Порсьена либо из достояния отца и матери, либо которых я выменял вместе с моим братом, святой памяти епископом Принципием, либо которых я получил в дар: Дагареда, Профутура, Пруденция, Темнаика, Маврилиона, Баудолейфа, Провинциола, Навиатену, Лауту, Суффронию; ты возьмёшь под свою власть также раба Аморина вместе со всеми, кого я оставлю не включёнными в завещание, а также виллы и поля, которыми я владею на земле Порсьена, а именно, Тюньи (Tudiniacum)[140], Балан (Balatomum)[141], Парньи (Plerinacum)[142] и Ваккулиат (Vacculiatum), и всё, чем я на том или ином основании владею на этой земле Порсьена, целиком со всеми полями, лугами, пастбищами, лесами ты потребуешь себе на основании этого завещания. Точно так же и всё, что пожаловано тебе, о моя святейшая наследница, моими близкими и друзьями на той или иной земли и территории, как я распоряжусь в отношении приютов, монастырей, храмов мучеников, дьяконий, странноприимных домов и всех богаделен, находящихся под твоей властью, и мои будущие преемники, помня о своём чине, будут так же нерушимо и без всяких возражений соблюдать моё распоряжение, как я – моих предшественников. Из них Кельт, который моя двоюродная сестра Цельса передала тебе моей рукой, и вилла Ётреживиль (Huldriciaca)[143], которую [передал] граф Хульдерик, пусть обслуживают в плане покрывал то место, где святые братья и соепископы твоего диоцеза решат положить мои кости. Пусть это место станет для моих преемников, епископов Реймсских, личной собственностью, и пусть деревня (vicus)[144] из моей собственности в Порсьенском [округе] и …, а также Вилер (Villaris)[145] из собственности епископии в Реймсском [округе] обслуживают в плане пропитания служащих там Богу. Бломбе (Blandibactius)[146], вилла в Порсьенском [округе], которую я купил у моих сонаследников Бенедикта и Илария, уплатив стоимость из церковных сокровищ, и Обиньи (Albiniacus) из собственности епископии пусть будут предназначены для пропитания клириков Реймсской церкви в целом. Также Берна (Berna) из собственности епископии, которая обычно была личной собственностью моих предшественников, вместе с двумя виллами, которые Хлодвиг, воспринятый мною из святой купели крещения, передал мне, назвав из любви к моему титулу на своём языке Бишофсхайм (Piscofesheim)[147], и вместе с Кузелем (Coslo)[148], Альтенгланом (Gleni)[149] и всеми лесами, лугами и пастбищами, где бы я ни приобрёл их в Вогезах, уплатив стоимость через разных слуг, внутри, вокруг и снаружи, как по ту, так и по эту сторону Рейна, пусть ежегодно поставляют смолу им и всем монашеским общинам, установленным как мною, так и моими предшественниками, и тем, которые будут в будущем установлены моими преемниками епископами, и ежегодно распределяют её по мере надобности в ней со стороны тех мест при изготовлении винных бочек. Крюньи (Crucinatum)[150] и Фер (Faram)[151], виллы, которые святейшая дева Христова Женевьева заслужила получить от христианнейшего короля Хлодвига ради возмещения путевых расходов (так как имела обыкновение неоднократно посещать Реймсскую церковь) и назначила для пропитания служащих там Богу, я утверждаю так, как было ею установлено, чтобы Крюньи был предназначен для служения будущему епископу, моему преемнику, и для починки крыши кафедральной церкви. Феру же я приказываю вечно служить тому же епископу и чинить крышу той церкви, где я буду лежать. Вилла Эперне (Spernacus), которую я, дав 5000 фунтов серебра, приобрёл у Евлогия, является, как известно, твоей, о моя святейшая наследница, а не каких-то иных моих наследников, потому что, когда тот был обвинён в преступлении против королевского величества и не смог оправдаться, то я, уплатив уже названную цену из твоих сокровищ, добился вместе с тобой, чтобы не только не был казнён он сам, но и деньги его не были взяты в казну, и поэтому я свободным решением утвердил, чтобы названный Эперне вечно служил тебе для возмещения сокровищ и ради жалования твоему епископу. Дузи (Duodeciacus)[152] же, как это было установлено Хлодоальдом[153], юношей славнейшего дарования, пусть вечно служит тебе, моя наследница. Виллы, которые господин светлой памяти король Хлодвиг, коего я восприял от святой купели крещения, передал мне в собственность, ещё будучи язычником и не зная Бога, я приписал более бедным местам, дабы он, будучи неверным, не подумал вдруг, что я жаден до земных вещей и добиваюсь от него скорее не спасения его души, но преходящих благ. И он, удивляясь, что я ходатайствую за некоторых, терпящих нужду, любезно и щедро жаловал мне и уверовав, и до того, как уверовал. И, поскольку Бог знал, что из всех епископов Галлии я больше всего потрудился ради веры и обращения франков, Он и сила Божья, которая через Святого Духа позволила мне, грешному, совершить много чудес для спасения названного народа франков, даровали мне такую милость в его глазах, что он не только вернул отнятое всем церквям королевства франков, но и от собственных щедрот безвозмездно наделил многие церкви. И я не желал присоединять от его королевства к Реймсской церкви всё то, что смогу обойти[154], пока не добился, чтобы он исполнил это в отношении всех церквей. Но не после его крещения, если не считать Куси и Лёйи, по поводу которых меня заставили просить уже названный святейший и близкий мне по духу отрок Хлодоальд и жители того места, отягощённые разнообразными поборами и настойчиво умолявшие о разрешении платить моей церкви то, что они должны были королю. И предобрейший король, охотно это восприняв, с величайшей готовностью пожаловал их на твои потребности, о моя святейшая наследница, и я, согласно грамоте этого добрейшего дарителя, утвердил это епископской властью. Я повелеваю также, чтобы имущества, которые часто называемый король и предобрейший государь пожаловал тебе в Септимании и Аквитании, и те, которые пожаловал в Провансе некий Бенедикт, чью дочь, отправленную ко мне Аларихом, я по милости Святого Духа возложением моей грешной руки избавил не только от уз дьявольского коварства, но и от преисподней, постоянно служили для нужд освещения твоего и того места, где будет лежать моё тело, а равно и виллы в Австразии и Тюрингии. Будущему епископу, моему преемнику, я оставляю белый пасхальный амфибал, два сизых покрывала и три коврика, которые в праздничные дни стелют для входа в парадный зал, келью и кухню. Тридцатифунтовый серебряный сосуд и ещё один – восемнадцатифунтовый – я с согласия Божьего разделил между тобой, моя наследница, и Ланской[155] церковью, входящей в твой диоцез, как пожелал, сделав патены и чаши для богослужения. А из того десятифунтового золотого сосуда, который часто упоминаемый государь и светлой памяти король Хлодвиг, коего я, как говорил выше, восприял из святой купели крещения, соизволил мне подарить, чтобы я сделал из него всё, что захочу, я приказываю тебе, моей наследнице, вышеупомянутой церкви, изготовить дароносицу и фигурную чашу, и хочу записать на ней также эпиграмму, которую я лично надиктовал на серебряной [чаше] в Лане. Я сделаю это и сам, если у меня будет ещё время пожить; если же я окончу свои дни, то ты, сын моего брата, епископ Луп, помня о своём чине, сделай то, о чём сказано выше. Моим сопресвитерам и дьяконам, которые живут в Реймсе, я оставляю 25 солидов, чтобы их поровну разделили между ними. Пусть они точно так же сообща владеют виноградной рассадой, расположенной выше моего виноградника в Сюипе (Subnem)[156], вместе с виноградарем Меланием, которого я ставлю вместо церковного слуги Альбовика, дабы этот Альбовик мог пользоваться полной свободой. Иподьяконам я приказываю дать 12 солидов, чтецам, привратникам и младшим чинам – 8 солидов. Двенадцати нищим, живущим в богадельне и ожидающим подаяния перед воротами церкви, которым я недавно поручил оказывать услуги вилле Курсель (Corcellum), пусть передадут два солида, за счёт чего те смогут подкрепиться. Другим трём нищим, которым я там, где братья должны ежедневно мыть ноги, выделил для этой службы Балатофор (Balatoforum), что зовётся странноприимным домом, пусть дадут один солид. Сорока вдовам, ожидающим милостыни в портике церкви, которым давали подаяние от десятины с вилл Шомюзи (Colmisciaco), Тайси (Tessiaco)[157] и Нёвиля (Novavilla), я, кроме этого, приказываю ещё постоянно давать подаяние с вышеупомянутой виллы Ётреживиль и велю дать им три солида и четыре денария. Церкви святого Виктора у Суассонских ворот – два солида; церкви святого Мартина у Коллатициевых (Collaticiam) ворот – два солида; церкви святого Илария у Марсовых ворот – два солида; церкви святых Криспина и Криспиниана у Трирских ворот – два солида; церкви святого Петра, что зовётся двором Господним, в самом городе – два солида; церкви, которую я построил в честь всех мучеников над реймсской криптой, когда при содействии силы Божьей спас от дьявольского пожара почти уже полностью сгоревший город, – два солида; церкви, которую я построил ради этого знамения силы Божьей в честь святого Мартина и всех исповедников в самом городе, – два солида; дьяконии в городе, которая зовётся «У апостолов», – два солида; титулу святого Маврикия на Цезаревой дороге – два солида; церкви Иовина титула блаженного Агриколы, где покоятся и сам христианнейший муж Иовин, и святой мученик Никасий со многими мучениками Христовыми их общины, и где были погребены также пять исповедников, ближайших предшественников господина Никасия вместе со святейшей девой и мученицей Евтропией, – три солида; этой же церкви я придал к прежним владениям ещё и собственность, которая принадлежала Иовину в Суассонской (Sessinico) земле, вместе с церковью блаженного Михаила. Церкви святых мучеников Тимофея и Аполлинария, где я распорядился положить мои кости, если позволит Господь и если будет угодно моим братьям и сынам, епископам нашего диоцеза, – четыре солида; церкви святого Иоанна, где сила Христова воскресила моими молитвами дочь Бенедикта, – два солида; церкви святого Сикста, где он сам покоится вместе с тремя своими преемниками, – три солида; я также придал ей из моих владений Пливо (Plebeias)[158] на Марне; церкви святого Мартина, расположенной на той же земле святой Реймсской церкви, – два солида; церкви святого Христофора – два солида; церкви святого Германа, которую я построил на реймсской земли, – два солида; церкви святых мучеников Козьмы и Дамиана, расположенной на земле названной матери, – два солида; богадельне Пресвятой Марии, что зовётся странноприимным домом, где ожидают подаяния двенадцать нищих, пусть дадут солид. Я повелеваю, чтобы эта богадельня всегда была прикреплена к тому месту, где моим братьям и сынам будет угодно положить мои кости, и, чтобы они день и ночь молили Господа за мои грехи и преступления, я по праву прибавляю из собственности моего наследия к имуществам, которые мои предшественники пожаловали Господу на их содержание, ещё и виллу Экларон (Scladronam), и виллу святого Стефана[159], и всё, что перешло ко мне по наследству в Эрмонвиле[160]. А то, что я приобрёл там за деньги, я уже давно передал церкви святого мученика Квентина. Фрунимия, Дагалерфа, Дагареда, Дуктио, Баудовинка, Удульфа и Виносейфу из уже названного Ваккулиата я приказываю освободить. Теннаред, который родился от свободнорожденной матери, пусть также пользуется свободой.

Ты же, сын моего брата, епископ Луп, возьмёшь под свою власть Нифаста и его мать Муту, а также виноградник, который возделывает Эней. Энея и Монульфа, его младшего сына, я приказываю освободить. Свинопаса Меллофика и его жену Паскасиду, Верниниана с его сыновьями, за исключением Видрагазия, которому я даровал свободу, ты возьмёшь под свою власть. Моему рабу в Серни (Cesurnico)[161] я велю быть твоим. Ты возьмёшь себе часть полей, которыми владел мой брат, епископ Принципий, вместе с лесами, лугами и пастбищами. Витереда, моего раба, которого держал Мелловик, я оставляю тебе. Тенеурсола, Капалина и его жену Теодорозену я переписываю на тебя и под твою власть. Теодонивия также пусть будет свободна от моих предписаний. Эдоверсу, которая была замужем за твоим слугой, и её потомство ты оставишь себе. Жену Аригилла и её потомство я приказываю отпустить на волю. Мою часть луга, расположенного у подножия гор, которой я владею в Лане наряду с вами, и лужайку Иовию, которую я держал, ты возьмёшь себе. Лаверньи (Labrinacum), где я положил кости моей матери, я передал вместе с названными пределами.

Тебе же, мой племянник, пресвитер Агрикола, который провёл своё детство в моих родных стенах, я передаю раба Мерумваста, его жену Мератену и их сына, по имени Марковик, переписав их на тебя. Его брата Медовика я приказываю освободить. Амантия и его жену я оставляю тебе. Их дочь Дазоунду я приказываю освободить. Раба Аларика я передаю в твою долю; и поручаю защищать свободу его жены, которую я выкупил и отпустил на свободу. Бебримода и его жену Морию ты возьмёшь под свою власть. Их сын Монахарий пусть наслаждается даром свободы. Мелларика и его жену Плацидию ты возьмёшь под свою власть. Медарид, их сын, пусть будет свободен. Виноградник, который Мелларик разбил в Лане, я дарю тебе. Бритобауда, моего раба, а также Гиберика и виноградник, который разбил Бебримод, я оставляю тебе с условием, чтобы в праздничные и все воскресные дни оттуда производилось моё пожертвование святым алтарям и устраивалось ежегодное пиршество для реймсских пресвитеров и дьяконов. Я завещаю моему племяннику Претекстату Модерата, Тоттицио, Марковика, раба Иннокентия, которого я получил от Профутура, моего оригинария[162], четыре фамильных ложки, уксусницу, светильник, который мне подарил трибун Фриаред, и серебряный фигурный жезл. А его малолетнему сыну Парвулу – уксусницу, три ложки и ризу, бахрому которой я заменил. Ремигии я передаю три ложки, которые отмечены моим именем, и полотенце, которым я пользуюсь по праздникам; и дарю ей также hiclinaculum, о котором я говорил Гондебоду. Я завещаю благословенной моей дочке, дьякониссе Иларии, служанку, по имени Нока, и виноградную рассаду, которая примыкает к её винограднику и которую насадил Катузио; и переписываю также на неё мою долю в Тези (Talpusciaco)[163] ради услуг, которые она постоянно мне оказывает. Аэцию, моему племяннику, я передаю и ставлю под его власть долю в Серни, которая досталась мне при разделе, со всеми правами, которые я имел и держал, а также отрока Амвросия. Колона Виталия я приказываю освободить, а семья его пусть принадлежит моему племяннику Агатимеру; ему же я дарю виноградник, который устроил в Вандресе (Vindonisse)[164] и разбил моими трудами, с условием, чтобы во все праздничные и воскресные дни от всего этого производилось пожертвование святым алтарям ради поминовения меня и с позволения Господа устраивалось ежегодное пиршество для ланских пресвитеров и дьяконов. Из тех вилл, которые мне пожаловал святой памяти король Хлодвиг, две я дарю Ланской церкви, в том числе Анизи (Anisiacum)[165] и 18 солидов, которые пусть поровну разделят между собой пресвитеры и дьяконы. Мою часть в Саси (Secia)[166] пусть полностью возьмёт себе Ланская церковь, в том числе и Лаусциту (Lauscitam), которую моя дорогая дочь, сестра и, как я полагаю, дева Христова, святейшая Женевьева, поручила мне целиком отдать на нужды бедных Христовых.

Я поручаю твоей святости, сын моего брата, епископ Луп, тех из названных вилл, кого я приказываю освободить: Катузио и его жену Аулиатену, Ноннио, который разбил мой виноградник, Сунновейфу, рождённую от добрых родителей, которую я выкупил из плена, и её сына Леутибереда, Мелларида и Меллатену, повара Васанта, Цезария, Дагаразеву и Баудорозеву, племянницу Льва, и Марколейфа, сын Тотно; и ты, сын моего брата, епископ Луп, защищай священнической властью всех этих свободных людей.

Тебе же, моей наследнице церкви, я дарю Флавиана и его жену Спарагильду; их маленькую дочку Флаваразеву я постановил освободить. Федамией, женой Мелана, и их малолетней дочкой пусть владеют реймсские пресвитеры и дьяконы. Колона Циспициола я приказываю освободить, его семья пусть принадлежит моему племяннику Аэцию, а имение с колонами в Песси (Passiacum)[167] пусть перейдёт к обоим, то есть к Аэцию и Агатимеру. Племяннику моему Претекстату я дарю Одорозеву. Профутуру я передаю отрока Леутекария. Профутуру же я приказываю дать Леудоверу. Ланским иподьяконам, чтецам, привратникам и младшим чинам я оставляю четыре солида. Нищим, живущим в богадельне, пусть дадут солид для подкрепления их сил. Суассонской церкви я ради поминовения моего имени завещаю из дара названного государя Саблоньер (Salvanarias) на Петит-Морине и десять солидов, тогда как Саблоньер (Sablonarias) на Марне я завещал моим наследникам; Шалонской церкви – Жалон (Gellonos)[168] на Марне – из дара моего часто называемого сына[169] – и десять солидов; церкви святого Меммия – Фаньер (Fascinarias)[170] – из дара того же государя – и восемь солидов; Музонской церкви – пять солидов; Вонкской – поле у мельничной службы, которая там поставлена; Мезьерской церкви – четыре солида; столько же пусть передадут Порсьенской церкви ради поминовения моего имени; Аррасской церкви, в которой я с согласия Господа посвятил епископом моего дорогого брата Ведаста, я выделил из дара уже названного государя на жалованье клириков две виллы, а именно, Орк (Orcos)[171] и Сабуцет (Sabucetum)[172]. И приказываю дать им в память о моём имени двадцать солидов. Пользуясь дружескими услугами архидьякона Урса, я дарю ему одну тонкую домотканную ризу и другую – потолще, два изысканных плаща, покрывало, которое лежит у меня на постели, и лучшую тунику, какую я оставлю на момент своей кончины. Мои наследники, епископ Луп и пресвитер Агрикола, пусть разделят между собой поровну моих свиней. Фриаред, которого я приобрёл за 14 солидов, чтобы его не убили, пусть два оставит себе в дар, а двенадцать даст на постройку помещения в базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария. Всё это я таким образом дарю, завещаю, подтверждаю. Всех прочих я исключаю из числа наследников.

В этом моём завещании нет и не будет никакого злого умысла; и если окажется в нём какое-то исправление или подчистка, то они сделаны в моём присутствии, в то время как я перечитывал его и исправлял. И ему не смогут ни помешать, ни воспрепятствовать, ни каким-то образом повредить два предыдущих завещания: первое, которое я составил четырнадцать лет назад, и второе, составленное семь лет назад, потому что всё, что в них содержалось, было и сюда включено в присутствии моих братьев, и добавлено, сверх того, то, чего там не было, а затем, как известно, присовокуплено ещё и то, что Господь соизволил пожаловать мне впоследствии. Но пусть настоящее завещание, которое я составил, сохраняется нерушимым и незапятнанным моими братьями, преемниками, то есть епископами Реймса, а также защищается и оберегается всюду и против всех королями франков, то есть моими дорогими сынами, которых я посредством крещения, при содействии дара Иисуса Христа и благодати Святого Духа, посвятил Господу, и пусть оно имеет всегда и во всех отношениях нерушимую и постоянную силу. И если кто-то в духовном звании – от пресвитера до монаха – посмеет противиться ему или возражать и, будучи отчитан моим преемником, с презрением откажется принести извинения, пусть три епископа, вызванные из ближайших мест Реймсского диоцеза, отрешат его от сана. Если же (чего я не хочу, и не желаю, и о чём даже не мыслю) какой-либо мой преемник на этом престоле, епископ Реймсский, движимый гнусной алчностью, посмеет рассеять в разные стороны и изменить названные имущества, как они распределены мною по внушению Господа моего Иисуса Христа для Его чести и для утешения бедных, выменять их или передать под каким-то предлогом в пользование мирянам в качестве бенефиция, или согласиться и поддержать их передачу кем-либо ещё, то пусть созванными со всего Реймсского диоцеза епископами, пресвитерами и дьяконами, а также множеством благочестивых мужей из числа моих дорогих сынов франков он будет наказан за свою вину лишением должности епископа и никогда более на этом свете не заслужит восстановления в утраченном чине. Если же кто-либо из мирского звания, сочтя маловажным то, что нами установлено, и думая о собственном благе, посмеет злоупотребить или под каким-то предлогом присвоить то, что передано бедным церкви, то да будет он по справедливому и вечному приговору [связан] узами анафемы и отлучён от католической церкви как продающий, искатель, податель, получатель и похититель, пока не сможет по милости Божьей заслужить прощение посредством исправления и достойного удовлетворения. Если же кто-то решится упорствовать в этом по случаю какого-либо дарения, то да лишит такого мой преемник, то есть епископ Реймса, всякой надежды на настоящее и будущее возвращение [в лоно церкви]. Проявляя снисхождение лишь к королевскому роду, который я возвёл вместе со всеми моими братьями и соепископами Германии, Галлии и Нейстрии на вершину королевского величия для славы святой церкви и защиты бедных, чтобы он вечно царствовал, и избрал, крестил, восприял его от святой купели, отметил семью дарами Святого Духа и помазал святым миро на царство, я постановляю, что если этот королевский род, столько раз освящённый Господом через моё благословение, захочет когда-нибудь, воздавая злом за добро, стать жестоким и враждебным захватчиком, разрушителем и разорителем церквей Божьих, то пусть его сперва увещевают созванные епископы Реймсского диоцеза; затем пусть церковь этого города призовёт к себе сестру, то есть Трирскую церковь, и они вновь к нему обратятся; в третий раз пусть этого государя, кем бы он ни был, увещевают одни только созванные архиепископы Галлии – трое или четверо, так чтобы они с долготерпением отеческой доброты томили его вплоть до седьмого увещевания, если он прежде не захочет принести извинения; наконец, если он, презрев все названные благословения, не оставит дух неисправимого непокорства и, отказываясь подчиниться во всём Богу, не захочет приобщиться к церковным благословениям, ему должен быть вынесен всеми приговор об отлучении от тела Христова, который задолго до того был провозглашён под диктовку Святого Духа, который есть в епископах, пророком и царём Давидом, сказавшим, что: «Преследовал человека бедного и нищего и сокрушённого сердцем, и не думал оказывать милость, и возлюбил проклятие, – оно и придёт на него; не восхотел благословения, – оно и удалится от него»[173]; и всё, что церковь обычно провозглашает в отношении Иуды, предателя Господа Иисуса Христа, и дурных епископов, пусть будет провозглашено ему по всем церквям, ибо Господь говорит: «Так как вы сделали это одному из [сих братьев] Моих меньших, то сделали и Мне; и так как вы не сделали этого им, то не сделали и Мне»[174]. И потому не надо сомневаться, что то, что принято в голове, должно быть понято и в членах. Только одно слово следует там изменить посредством вставки: «Да будут дни его кратки, и престол его да возьмёт другой»[175]; во всяком случае, если мои преемники, то есть архиепископы Реймсские, пренебрегут сделать то, что установлено мною, они, подавленные проклятиями, обнаружат в себе всё то, что следовало устранить в государях: «Что дни их да будут кратки, и епископство их да возьмёт другой». Если же Господь мой Иисус Христос соизволит услышать голос моей молитвы, которую я ежедневно специально за этот род совершаю на глазах у Божьего величия, дабы он, как принял от меня, так и упорствовал в управлении королевством и распоряжении святой церковью Божьей, то к тем благословениям, которые Святой Дух излил на его голову моей грешной рукой, тем же Святым Духом будут добавлены и возложены на его голову ещё большие, и произойдут от него короли и императоры, которые смогут в настоящем и будущем получить царство, согласно воле Господней, ради преумножения Его святой церкви и, утверждённые и укреплённые Его силой в справедливости и правосудии, будут ежедневно расширять его, и заслужат возвыситься в доме Давида, то есть в небесном Иерусалиме, чтобы вечно царствовать вместе с Господом. Аминь.

Сделано в Реймсе в указанные выше день и консульство, при участии и посредстве приложивших печать свидетелей: + Я, епископ Ремигий, перечитал, скрепил, подписал и при содействии Божьем исполнил во имя Отца и Сына и Святого Духа моё завещание. + Я, епископ Ведаст. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Генебауд. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Медард. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, … Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, … Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Луп. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Бенедикт. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, епископ Евлогий. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Агрикола. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Теодорих. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. + Я, пресвитер Цельсин. Кого проклял отец мой Ремигий, того и я проклял, а кого он благословил, того и я благословил. Я также принял участие и подписал. Я, светлейший муж Паппол, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евлодий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евсевий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Рустикол, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Евтропий, принял участие и подписал. Я, светлейший муж Даувей, принял участие и подписал.

После того, как завещание было составлено, более того, запечатано, мне пришло на ум передать базилике господ мучеников Тимофея и Аполлинария шестифунтовый серебряный миссорий, чтобы тем самым приготовить будущее место для моих останков».

*Когда после смерти этого блаженнейшего отца паховая чума, как рассказывает Григорий Турский, стала уничтожать народ Первой Германии, и все были устрашены приходом этой заразы, реймсский народ сбежался к гробнице святого и стал молить о подобающем избавлении от этой напасти. Были зажжены свечи и немало светильников, и они всю ночь провели в пении гимнов и небесных псалмов. Когда же настало утро, они поискали в процессе обсуждения, чего ещё не достаёт в молитве. И благодаря откровению Божьему они нашли, как им благодаря предпосланной молитве укрепить городскую оборону ещё более сильным оплотом. Итак, взяв из гробницы святого плат, они разложили его наподобие погребальных носилок и, распевая псалмы, с зажжёнными на крестах и подсвечниках свечами обошли вокруг города и предместий, не оставив без внимания ни одного постоялого двора и включив в этот обход их все. А спустя несколько дней к пределам этого города подошла упомянутая зараза. Но, дойдя до того места, до которого были донесены мощи святого, она не осмелилась проникнуть дальше, как если бы увидела поставленную там преграду, и, отражённая его силой, оставила даже тех, кого поразила в начале*[176]. У его гробницы впоследствии было явлено по Божьей воле много чудес, которые из-за небрежения не были записаны.

Итак, когда после погребения в упомянутой выше базилике тела блаженнейшего Ремигия в ней по милости Господа стали происходить многочисленные и удивительные чудеса, церковь эта была расширена и возвышена, и позади алтаря была сделана крипта, в которую должны были перенести досточтимые мощи. Гроб вырыли из земли, чтобы положить в приготовленную пещеру, но не никак не могли сдвинуть его с места. Когда же настала ночь, и было зажжено множество светильников, то около полуночи всех, кто стоял на страже, охватил сон. А когда они проснулись, оказалось, что саркофаг со святым сокровищем был перемещён и отнесён в приготовленное обиталище не иначе, как ангельскими руками. И все ощутили такое приятное благоухание, какого человеческий язык не в состоянии выразить. И эта восхитительная прелесть оставалась в этой церкви в течение всего того дня, а также и на следующий день. Итак, в этот день его перенесения, то есть 1 октября[177], с похвалами Божьими были взяты мощи от его волос, его риза и туника, а тело его, закутанное в красный покров, хотя и высохло, но, как известно, осталось нетленным.

Итак, этот досточтимый отец и при жизни, и после смерти как оказывал милость недужным, возвращая им здоровье, так и неоднократно карал захватчиков и похитителей. Названный епископ Григорий постарался рассказать об этом, что и [я] решил привести здесь с его слов: «Неподалёку от базилики было имение с плодородной землёй, – местные жители называют такие [имения] «olca», – и оно было подарено базилике святого. Один из горожан захватил его, презрев человека, который пожертвовал его святому месту. Когда епископ и местный аббат часто обращались к нему, убеждая вернуть то, что он незаконно захватил, тот не обращал внимания на слова, которые слышал, и с ревностным упорством защищал захваченное. Наконец, несчастье, а не набожность стало причиной того, что, придя в город, он поспешил к базилике святого. Аббат вновь укорял его за захват поля, но он не дал по сути никакого ответа. Закончив дела, он вскочил на коня и собирался вернуться домой, но обида, нанесённая священнослужителю, помешала его усилиям, поскольку его хватил удар, и он рухнул на землю. Умолк язык, которым он говорил, отнимая поле, закрылись глаза, которые [на него] зарились, отнялись руки, которые [его] захватывали. Тогда он, запинаясь, с трудом смог выговорить слова: «Отнесите меня к базилике святого и всё золото, которое на мне есть, сложите у его гробницы. Ибо я погрешил, отняв его собственность». Но даритель того поля, видя, что его принесли с дарами, сказал: «О святой Божий, не принимай, пожалуйста, его даров, которые ты никогда не имел обыкновения с жадностью принимать. Не будь, умоляю, помощником того, кто, пылая вожделением, стал беззаконным владельцем твоего имущества!». И святой не преминул внять голосу своего бедного. Ибо хотя тот человек и принёс дары, святой Господень показал, что он их не принял, так как захватчик, возвратившись домой, испустил дух, и церковь вернула своё добро»[178].

Жил, говорят, во времена Хильперика[179], короля франков, Модерамн, епископ Реннской церкви[180], происходивший из знатного рода муж. Решив с позволения названного короля пойти к гробнице святого Петра, он завернул в монастырь блаженного Ремигия, расположенный в предместье города Реймса. Радушно принятый там братьями этого места, он выпросил у Бернгарда, сторожа реликвий, часть мощей – столу, власяницу и плат святого Ремигия. С благодарностью получив их, он радостно отправился в начатый путь; проезжая по Италии, он, расположившись однажды ночью лагерем на горе Бардоне[181], повесил упомянутые реликвии на ветку дуба. Когда, встав на рассвете, он тронулся в путь, забыв о них, то эти мощи остались там, как мы полагаем, по Божьей воле. Пройдя немного дальше, епископ вспомнил об оставленных там мощах и тут же отправил забрать их своего клирика по имени Вульфад. Когда тот добрался до них, то никак не мог до них дотянуться, так как удивительным образом, как только он хотел их коснуться, они поднимались выше. Названный епископ, услышав об этом чуде, вернулся туда и разбил в этом месте палатку. Но и он не смог забрать той ночью оставленные мощи, пока не отслужил утром мессу в монастыре Берчето (Bercetum)[182], построенном там в честь святого мученика Абундия, дав обет оставить там часть названных мощей. Таким образом вернув себе утерянное, он, почтительно исполнив обет, продолжил начатый путь. Навстречу ему вышел Лиутпранд[183], славный король Италии, который уже знал по слухам о силе этих мощей и, движимый любовью к блаженному Ремигию, передал названному епископу Модерамну этот монастырь, то есть Берчето, со всем, что к нему прилегало, и с аббатством, имевшим, как сообщают, 800 мансов, и, законным образом введя его в должность в присутствии своих верных, составил грамоту. Вернувшись же из города Рима, упомянутый епископ пришёл к досточтимой гробнице блаженного Ремигия и, как тот король передал ему эту землю, так он сам пожаловал её святому Ремигию. Таким образом, благополучно возвратившись в своё епископство, он велел рукоположить вместо себя преемника и, попрощавшись со своими сынами, вновь отправился в монастырь Берчето и, как раб Божий, умеренно и достойно жил в этом месте до самого дня своей смерти. И с тех пор это место славилось, возвеличенное некоторыми чудесами.

Затем, по прошествии времени король Пипин[184], отец Карла Великого, пытаясь взять Анизи, виллу Ланской епископии, в казну, как он поступил и с некоторыми другими виллами, пришёл туда. Когда он заснул там, ему явился святой Ремигий и сказал: «Что ты здесь делаешь? Зачем ты пришёл в эту виллу, которую дал мне более набожный, чем ты, человек и которую я сам подарил церкви госпожи моей Богородицы?». И он весьма жёстко избил его, так что на его теле потом показались синяки. Когда блаженный Ремигий исчез, Пипин встал и, поражённый сильной лихорадкой, как можно скорее ушёл из этой виллы. Он страдал от этой лихорадки немалое время. Впредь правитель королевства вплоть до нынешних времён никогда не оставался там, а равно в Куси и Лёйи, кроме Людовика[185], короля Германии, который, когда напал на королевство своего брата Карла[186], остановился в Лёйи, но на следующий день постыдно бежал оттуда перед этим своим братом и едва спасся.

Этот блаженный отец приобрёл также значительную часть леса в лесном массиве Вогезах, уплатив его стоимость. Он, как говорят, построил там несколько небольших вилл, которые носят название Кузель и Альтенглан, и, переселив в них жителей из соседней виллы епископии под названием Берна, недавно переданной ему франками, решил там пожить и велел им ежегодно поставлять смолу монашеским общинам Реймсской церкви. И он навязал им оброк, который и сегодня получают от их преемников, и вместе с ним они платят также свои подати. Пределы этой его купли так очерчены по кругу, что границы её ясно видны всем, и эти очерченные им пределы до сих пор зовутся и обозначаются по его имени. В этих пределах он, как говорят, своей рукой вставил в дупло одного дерева камень, и каждый, кто хочет до него дотронуться, может всунуть руку в это дупло, покатать камень, но вытащить его из этой выемки никоим образом не может. Спустя какое-то время некто, завидуя славе блаженного мужа, пытался рукой вынуть из дерева этот камень. Не сумев это сделать, он пытался топором расширить отверстие, но, как только он поднял орудие, чтобы поразить дерево, у него тут же отсохла правая рука, которую он дерзко поднял; он также лишился зрения и, желая отнять славу у святого отца, поневоле умножил почтение к этой его славе.

Часть этого леса, купленную стараниями нашего благого покровителя, захватили два брата, стражи королевского леса, заявив, что она относится скорее к казне, чем к владениям святого Ремигия. Случилось же, что когда они спорили как-то из-за этого с местными жителями, подчинёнными власти Реймсской церкви, то один из них, пойдя к своим свиньям, которых он отправил пастись в этот лес, застал среди них волка. Вскочив на коня, он быстро погнался за ним, рассчитывая его убить, но, поскольку конь испугался, он ударился головой о дерево, мозг его вытек на землю, и он умер. А его брат, отправившись в другую сторону, добрался до некой скале и сказал: «Да будет всем известно, что вплоть до этой скалы простирается лес императора». И, когда он таким образом ударил по камню обоюдоострой секирой, которую держал в руке, частицы скалы отскочили от неё прямо ему в глаза, и он ослеп, и оба таким образом получили награду за свою дерзость и свою ложь.

Некий благородный муж из области Ниверне, добыв мощи святого Ремигия, построил в своём владении молельню в его честь. Там Господь ради распространения заслуг этого своего любимца соизволил явить некоторые чудеса. Так, когда умер император Людовик[187], аквитанцы, оказавшись без власти государя, движимые свойственным этому племени непостоянством, начали превозноситься, кто как мог, нападать друг на друга и неистовствовать по соседним округам, и бедняки старались помещать своё добро в церквях. Поэтому, полагаясь на слухи о тех чудесах, которые происходили в этой молельне, многие стали наперебой класть в ней свои вещи на хранение. Разбойники же, услышав, что молельня полна многими богатствами, решили силой их разграбить. Один из них попытался сломать замок, на который была заперта дверь, но, как только он ударил пяткой в дверь, его нога тут же застряла в этой двери, и похититель навзничь упал на землю. Другие, увидев это, бежали. Сам несчастный под влиянием сильной боли начал с ужасным воплем описывать свои мучения и с горькими слезами обещать, что если Бог благодаря заслугам святого Ремигия избавит его ногу от этих оков, то он больше никогда и ничего не унесёт и, насколько от него зависит, никоим образом не позволит унести ни из этой, ни из какой-либо другой церкви. Он также подарил этой церкви свою лошадь вместе с седлом и прочее, что мог, и таким образом после исповеди, слёз и данного им обета нога его высвободилась из двери, в которой застряла. Впоследствии, однако, он остался хромым на ногу и, когда голень и бедро загноились, скончался.

Когда три брата – Лотарь[188], Людовик[189] и Карл[190] разделили между собой королевство после смерти отца[191], виллы Реймсской епископии, которую держал пресвитер Фулько[192], Карл раздал своим воинам. Из них виллу Лёйи он передал некоему Рикуину. Когда его жена, по имени Берта, лежала в опочивальне этой виллы, к ней явился во сне святой Ремигий, сказав: «Это место – не твоё, чтобы ты тут лежала. Оно подобает заслугам и должности другого, который и должен владеть этой виллой и лежать в этой опочивальне. Встань и как можно скорее уйди отсюда». Но та пренебрегла этим, думая, будто то, что ей привиделось, – пустяки. Тогда святой Господень вновь явился ей и сказал: «Почему ты не ушла отсюда, как я тебе велел? Смотри, чтобы я тебя здесь больше не видел». Но та, как в первый раз, так и теперь сочла всё это пустяками. И вот, блаженнейший епископ пришёл к ней в третий раз и сказал: «Разве не приказывал я тебе в первый и во второй раз, чтобы ты ушла отсюда? Но, поскольку ты презрела уйти сама, тебе отсюда вынесут другие». И поразил её посохом, который держал в руке. Та, сейчас же сильно опухнув всем телом, рассказала своему мужу и некоторым другим о том, что видела, и, жестоко промучившись несколько дней, ушла из жизни. Её муж велел отнести её тело в церковь святого Ремигия и похоронить там. То же, что этот благой отец принял в своей церкви её тело, не вызовет особого удивления, если кто обратит надлежащее внимание на то, что святые обычно карают согрешивших ради того, чтобы те, если раскаются, здесь получили то, что заслужили, и не были обречены на вечные муки потом, как можно прочесть в книге Царств о пророке, который не повиновался устам Господа и погиб, растерзанный львом, и тело его после понесённой кары осталось нетронуто зверем[193].

Что иное, как не пример терпения он подал нам, трижды стараясь увещевать названную женщину и не желая поражать её при посещении ни в первый, ни во второй раз, хотя, как преданный Богу, не мог не знать, что её следует наказать? А именно, чтобы мы, которых Бог различает по разным основаниям, не были легкомысленны при вынесении приговора против кого-либо, когда оценим, что и тот, который, как мы верим, примкнул к Богу и судит вместе с ним, терпеливо ждёт.

В наше время один колон из Плюмбеа-Фонтана (Plumbea-Fontana), виллы Реймсской епископии, живший возле виллы королевского фиска, что зовётся Розуа (Rosetum)[194], не мог ни спокойно убирать урожай, ни пользоваться лугом и прочим имуществом из-за враждебности жителей фиска. Из-за этого он часто обращался за правосудием к королевским министериалам, но так и не смог его добиться. Наконец, он нашёл для себя спасительное решение, а именно: напёк хлебов, нажарил мяса и, взяв пиво в бутылках, сколько счёл нужным, погрузил всё это на повозку, которую называют в народе «benna», запряг волов и, неся в руках свечу, поспешил к базилике святого Ремигия. Придя туда, он накормил яствами, которые привёз, матрикуляриев, поставил свечу у гробницы святого и просил его о помощи против своих притеснителей. Собрав также прах с пола церкви, он сложил его в платок и, положив в названной повозке, а сверху накинув покрывало, как обычно делают над телом умершего, отправился обратно домой. Если же кто-то из встречных спрашивал его, что он везёт в этой повозке, он отвечал, что везёт святого Ремигия. Все удивлялись его словам и поступкам и считали, что он сошёл с ума. Придя же на свой луг, он застал там пастухов из Розуа, пасущих разного рода скот. Когда же он воззвал к святому Ремигию, прося оказать ему помощь, то коровы, козлы и козы стали бодать друг друга рогами, свиньи – драться со свиньями, бараны сталкиваться лбами с баранами, а пастухи – колотить друг друга кулаками и палками; когда поднялась сильная суматоха, пастухи и скотина, согласно своему роду, с воплями и ужасным шумом, побежали в направлении Розуа, так что казалось, будто их гонит бичами толпа преследователей. Видя это, жители фиска были поражены страхом и, боясь, что им угрожает смертельная опасность, наконец, образумились и перестали притеснять бедняка святого Ремигия. А он, поскольку жил возле реки Сер (Sara) в болотистом месте и терпел в своём жилище сильную тяготу от змей, то, взяв прах, который собрал с церковного пола и привёз с собой, рассыпал его по своему жилищу, и ни одна змея с тех пор не появлялась в тех местах. Известно также, что во всех расположенных вокруг атриях и кладбищах церкви святого Ремигия не найти, как говорят, ни одной змеи и, даже если она каким-то образом сюда попадает, то всё равно не может здесь жить.

Во времена господина епископа Хинкмара[195] некий Блитгарий за деньги приобрёл у сторожа этой церкви церковный манс в вилле Тенай (Tenoilo)[196], бичами изгнав оттуда слуг святого Ремигия, в то время как те кричали, что святой Ремигий окажет им помощь. И этот Блитгарий с насмешкой сказал им: «Пусть же святой Ремигий вам поможет. Глядите, как он приходит к вам на помощь». И он тотчас же посреди этих слов испустил жуткий вопль, дивным образом распух и раздулся и, выдыхая, с треском лопнул. Это наказание должно побудить нас страшиться кары Господней, не обращаться жестоко с церковной челядью и всячески остерегаться возводить хулу на Бога и Его святых.

Некогда, но уже в наши дни некий Вернер[197], граф Вормсского округа, захватил названные владения святого Ремигия, расположенные в Вогезах, и раздал их своим людям. Блаженный Ремигий, придя во сне к Херигеру[198], епископу Майнца, велел ему пойти к королю Конраду[199] и увещевать его, чтобы тот приказал своим подданным отдать принадлежавшую ему землю. Тот, пробудившись ото сна, хотя и удивился видению, но не стал всё же сообщать об этом королю. Через несколько дней святой Ремигий вновь явился ему и, отчитав за то, что тот не исполнил его повеление, опять увещевал его не медля передать его приказание королю. Но тот, как и ранее, сочтя это видение ничтожным, пренебрёг исполнить приказание. В третий раз святой пришёл к нему уже с бичом и, выбранив его за строптивость, схватил за руку, стащил с постели и, жестоко избив бичом, который держал в руке, оставил таким образом избитым и униженным. Ибо тот, не смея более пренебрегать приказом, тут же пошёл к королю, попросил о беседе наедине и, сняв одежду и показав тело в синяках, честно и по порядку рассказал о том, что было сказано и сделано.

Случилось же, что в тот самый день посланец нашего господина епископа Херивея[200], по имени Теудоин, прибыл от этого своего сеньора к королю с подарками ради возвращения тех самых имуществ и, стоя снаружи, ждал часа, когда бы он смог предстать перед королём. Когда король, удивившись случившемуся, велел выяснить, не найдётся ли там среди его людей кто-нибудь из наших земель, оказалось, что тот как раз стоит снаружи, придя ради этого самого дела; когда королю о нём доложили, тот по его приказу был введён к нему, чтобы открыть ему обстоятельства дела, которое обнаружилось. Тот, воздав хвалу, открыл, что прислан ради этих самых имуществ, принял их обратно из рук короля и при его же поддержке поручил названному епископу Херигеру охранять их ради верности святому Ремигию. Впоследствии господин епископ Херивей, пока был жив, каждый год беспрепятственно получал с этих владений положенный ему ценз.

Эти же владения господин епископ Артольд[201] недавно поручил герцогу Конраду[202], а тот передал их Рагембальду, одному из своих людей. Этот Рагембальд сильно угнетал колонов этих земель. Те же часто взывали из-за этого угнетения к святому Ремигию, приходя в Реймс и прося о заступничестве этого своего покровителя. Недавно – в прошлом году[203] – мы говорили по этому поводу с королём Оттоном[204] и названным герцогом, когда были отправлены к этому королю в Ахен, но не смогли добиться, чтобы этот Рагембальд отказался от ограбления этих владений. Потому и вышло в этом году[205], что когда он однажды в субботу собрал этих колонов для проведения каких-то работ и велел пресвитеру, чтобы тот не звонил к вечерне чуть ли не до самой ночи, требуя выполнения работы, то был ранен кем-то незримым, кто его поразил. Когда он стал выяснять, кто его ранил, и все отрицали, что кого-либо видели, он пришёл в ярость, утратил рассудок и, жестоко страдая, испустил дух. Узнав об этом, герцог Конрад, сильно напуганный, пришёл к святому Ремигию и вернул ему эти имущества, которые названный епископ Артольд передал затем аббату Хинкмару[206] и прочим монахам для пополнения продовольствия.

В Буффиньерё (Vulfiniaco-Rivo)[207], в Ланском округе, имеется молельня, освящённая в честь святого Ремигия. Когда король Рудольф[208] преследовал графа Хериберта[209], который держал переданное ему королём епископство Реймсское, то люди этой виллы старались из-за вражеских набегов складывать в ней своё добро. Когда же названный король пришёл для осады города Реймса[210] и расположился лагерем в Кормиси (Culmissiaco)[211], то его войско заняло соседние виллы. Один из тех, которые стояли лагерем в названной вилле, то есть в Буффиньерё, захватил вино, которое из-за страха было помещено в церкви, и, как бы установив в этой церкви таверну, начал продавать его своим товарищам. В то время как он это делал, его внезапно хватил удар, и он лишился рассудка; рот его скривился чуть ли не до уха, и он, долго мучаясь, скончался. Прочие, увидев это, впредь оказывали должное уважение этому святому месту и воздерживались от такого рода дерзости.

Господин архиепископ Хинкмар, ещё более расширив его церковь и приготовив крипту в ещё более величественном и красивом стиле, в присутствии и при поддержке епископов Реймсского диоцеза перенёс[212] досточтимые мощи этого нашего блаженнейшего отца и переложил их целиком вместе с покровом, в который они, как обнаружилось ранее, были завёрнуты, в серебряную раку. Платок же, который был у него на голове, вместе с частью названного покрова был помещён в ларец из слоновой кости и с тех пор хранится в Реймсе в церкви Пресвятой Богородицы Марии.

А когда его святейшее тело перекладывали из каменного саркофага в названную раку, некий Радо, в то время иподьякон Суассонской церкви, прибывший туда вместе со своим епископом Ротадом[213] и целый год страдавший от зубной боли, так что от сильной боли боялся лишиться рассудка, приложил челюсть, поражённую недугом, к месту, где лежали святые мощи, и тут же исцелился от этого недуга, заслужив не чувствовать с тех пор такого рода боли.

Рассказывают, что в тот же день два неких подавленных недугом мужа в Рипуарском (Ribuarium) округе[214] вернули себе здоровье в молельне, посвящённой памяти этого нашего блаженного покровителя. Нельзя не упомянуть и о том, что в его базилике, где он покоится во плоти, происходят постоянные чудеса: приходящие туда больные исцеляются, вероломные становятся одержимы злым духом, одержимые спасаются, слепые прозревают, хромые обретают способность ходить, чтобы этим было показано, что тот, кто столькими чудесными знамениями зарекомендовал себя, живя на земле, где хранится его бездыханное тело, славно живёт на небесах вместе с Христом. На той раке, где тогда было положено его тело, можно прочесть следующие строки, сочинённые и вырезанные господином Хинкмаром:

Впоследствии же случилось в наказание за наши грехи, что в 882 году от воплощения Господнего, при короле Карломане[217], досточтимое тело этого святейшего отца и нашего господина Ремигия было хлопотами того же господина архиепископа Хинкмара перенесено из-за враждебности язычников в его уже названную виллу Эперне, так как город Реймс не был тогда обведён стенами[218]. Ясно, что благодаря его защите было достигнуто спасение от вторжения варваров и набегов грабителей всего того округа, в который доставили этот милейший дар.

Затем, после смерти епископа Хинкмара[219] это незабвенное сокровище святых мощей было доставлено в монастырь Орбе. Там усилиями этого нашего блаженнейшего покровителя местным жителям, обитавшим в округе, была дарована прекрасная погода и необычайное плодородие почвы.

А после кончины часто упоминаемого епископа Хинкмара, когда в должность епископа вступил Фулько[220], то он в первый же год своего правления решил вернуть обратно благотворные кости этого нашего отца[221]. Как только к этому приступили, и он вместе с соепископами и многими из духовенства прибыл уже к месту, где хранилось это драгоценное сокровище, то, хотя было совершенно безоблачное небо и стояла засушливая жара, внезапно пролился такой сильный дождь, что поверхность всей этой земли, казалось, пропиталась водой. А на следующий день, когда святые мощи подняли, чтобы нести, они все предстали мирскому взору как светлые, приятные и очаровательные; в то время как народ стекался со всех сторон, они благополучно добрались до селения Шомюзи, в котором этот выдающийся отец, ещё будучи облечён плотью, совершил, как известно, некоторые славные подвиги. Положив там досточтимое тело в церкви, освящённой во имя него, они позволили утомлённым телам отдохнуть в спокойствии ночи. После того как они отдохнули и собрались с силами, когда солнечный свет уже озарил землю, отовсюду зазвучали голоса благословляющих и славящих Бога за то, что Он вернул им во плоти их пастыря, покровителя и защитника, который, как они верили, всегда будет их заступником и постоянным ходатаем перед Божьей милостью. Между тем, названный епископ, совершив, как подобает, обряды небесных таинств, со славословиями поднялся на гребень близлежащей горы в окружении толп народа, сопровождавших его повсеместно. Когда он помолился Господу за грехи людей и ради умилостивления небесного гнева, и они прошли чуть дальше, Христос, задумав ещё больше прославить, возвеличить и возвысить на земле этого нашего блаженнейшего отца, которого Он избрал возвеличить вместе с ангелами на небесах, решил открыть сбежавшейся толпе, каким влиянием он пользуется в Его глазах.

Итак, подошла некая слепая женщина, по имени Дода, опиравшаяся рукой на поводыря, и, как только она подошла ближе, так сразу же на глазах у всех добилась возвращения себе зрения. Епископ, услышав об этом, преисполнился вместе с народом великой радости и запел хвалебный гимн Богу. Ещё не окончились хвалебные оды, наполнявшие ликованием небо, как вдруг некто, кто уже много дней не имел возможности ходить, пошёл в полном здравии, исполненный радости.

Оттуда прошли со славословиями немного дальше, и некая женщина имела успех, обретя здоровье рук. Итак, сопутствующие толпы людей удвоили и утроили изъявления похвалы. Те, кто был ближе, потрясённые множеством чудес, решили пока что отойти от такого прославления святости, хотя отдающийся эхом голос славящих и не переставал слетать с уст, когда некий мальчик по имени Гримоальд, долгое время лишённый зрения, обезображенный невиданным уродством и со ртом, перекошенным жалким образом, был вынесен родителями им навстречу, и благодаря содействию этого святейшего отца обрёл прежнее зрение, которого некогда лишился, и чудесным образом вернул себе свой естественный облик. По прошествии примерно часа другой мальчик со скрюченным телом был благополучно выпрямлен усилиями этого покровителя. Итак, набожная толпа никак не в состоянии была мелодично вторить песнопениям Давида: под влиянием сильнейших душевных переживаний у людей посреди хвалебных возгласов по лицам текли слёзы радости, и вместо песнопений получались вздохи и всхлипывания. Чересчур многочисленная толпа сбежавшейся черни, желавшей поцеловать носилки со святыми мощами, начала с невероятной наглостью останавливать движение тех, кто нёс раку. Ведь слава о чудесах, которые были совершены, распространилась, и как здоровые, так и угнетённые разными недугами наперебой старались спешить, желая увидеть чудеса, который всемогущий Господь решил приумножить ради прославления своего святого. Ибо каждый считал для себя немалым ущербом, более того, почитал грехом, если он не будет идти впереди, а тем более, если он будет идти последним. Горожане же спешили навстречу и, видя, что несут милые мощи, падали ниц, целовали поверхность земли и, глядя на того, кто нёс драгоценную жемчужину в божественной короне, как только видели раку, проливали посреди великой радости потоки слёз и заклинали не наказывать их более, отнимая у них этого отца, но позволить им заслужить радоваться постоянному его присутствию. Между тем, блаженнейший отец, судя по явным признакам, благоволя набожности сынов, решил ещё больше обрадовать свой народ различными чудесами Божьими. Ведь пока духовенство со священниками громко пели псалмы, гимны и духовные песнопения, а народ вторил им голосами великой радости, чтобы с ещё более радостной душой восславить Бога, чудного во святых Своих[222], к множеству больных на глазах у всех вернулось прежнее здоровье, и многие тела исцелились от разных напастей. Небесные чудеса происходили чуть ли не каждое мгновение, так что для перечисления их всех не хватит ни места, ни времени.

Итак, некая женщина Осанна быстро и благополучно вернула себе тогда зрение к изумлению радующихся; чуть погодя некий хромой обрёл в качестве счастливого дара способность ходить. У некой Деодаты открылись ушные раковины, и она обрела слух. Некто, по имени Теуто, получил желанный дар – зрение. Некая женщина была обрадована тем же радостным благодеянием. Равным образом благодаря добрейшему содействию этого отца некий Аусольд обрёл зрение, получить которое пылал страстным желанием, веря в это с чистой душой. Некий паралитик Герберт исцелился от паралича. Ещё один ликовал, наслаждаясь щедростью того же дара.

Когда люди ради благочестивой набожности наперебой стремились выйти навстречу, преподнося не только намерение доброго сердца, но и преходящие средства, в зависимости от возможностей каждого, одна бедная женщина, спешившая из города навстречу, несла в руке свечу, которая не была зажжена. Удивительно и сказать! Свеча в руке несущей внезапно зажглась по воле Божьей; и она всю дорогу несла её, славя это чудо Божье, и никоим образом не оставляла это благодеяние небесного огня, пока мощи чудесного отца не были принесены в подобающий его званию дом и епископ не отслужил там торжественную мессу. Тогда женщина передала свечу, которая зажглась чудесным светом, сторожу базилики, который вследствие радости от небесной благодати, которая произошла, велел потушить все светильники, которые горели в церкви, и вновь зажечь их от данного свыше огня, а часть той свечи решил сохранить в подтверждение дарованного свыше чуда.

Некая женщина Ротгарда из округа Кастриций (Castricio), утратившая способность ходить, обрадовалась возвращению ей прежнего здоровья, так что, когда её подвели к едущей повозке, она смогла после этого своими ногами вернуться домой. Кроме того, некая женщина принесла с собой маленькую дочь, по имени Вульфида, которой было почти шесть лет. Когда та играла однажды со сверстниками, какая-то проходившая мимо женщина ударила её в голову; этот удар так повредил ей, что её затылок запрокинулся назад и, казалось, прилип к шее; она не могла ни наклонить голову в другую сторону, ни принимать иной пищи, кроме жидкой, и провела в таких муках почти целый год. Мать, которая любила её нежной любовью и пеклась о возвращении ей здоровья, попыталась вывести её навстречу. Не сумев подойти ближе из-за густой толпы, она постаралась немного опередить народ. И тут же распростёрлась на дороге, по которой должно было пройти шествие, вместе с ребёнком и, поддержанная крепкой верой, с чувством благоговения обратила к Господу мольбы и ещё не окончила молитву, как вдруг её дочь стала кричать. Мать, утешая её материнскими ласками, поднялась и увидела, что голова её из изогнутого состояния вернулась в своё нормальное положение. Тогда она, исполненная величайшей радости и спокойная за здоровье ребёнка, осмотрела место раны и увидела, что оно мокро от крови, а жилы, давно стянутые, распрямились, словно верёвки. Так, получив дар милосердия, которого искала, она радостная и с изъявлением благодарности вернулась домой.

Итак, толпа, сопутствуемая этим достоинством прославления и восхищением по поводу случившегося, постаралась с изъявлениями благодарности пройти начатый с таким пылом путь, распевая псалмы и гимны. Епископ, конечно, шёл впереди, но затем, возвратившись в сопровождении групп духовенства, взял себе на плечи драгоценнейшее сокровище и таким образом с великой славой ликования принёс его в собственный дом этого блаженнейшего отца. Когда пришли в церковь и, как следует устроив всё, что подобает, приступили уже к обряду духовного жертвоприношения, одна женщина из округа Труа (Trecassino), наказанная дрожью во всех членах, придя, упала на пол перед алтарём и, долго корчась там жалким образом, по милости этого предобрейшего утешителя поднялась совершенно здоровой. Когда её спросили, отчего с ней приключилось такое несчастье, она призналась, что совершила убийство собственной матери. Затем, когда по обычаю была отслужена месса, все отправились по домам, чтобы завтра пораньше вернуться для перенесения этого оплота своей защиты в город.

Когда же настало утро, и все усердно двинулись к назначенному месту, Эрлуида, некая женщина, жившая неподалёку от города, решила выйти для лицезрения такой процессии, чтобы заслужить обрести в дар желанное здоровье. Поскольку она уже пять лет страдала от недуга, и правая часть тела у неё отнялась и была почти бесполезна, она решила подойти, насколько сможет, и, приблизившись, увидеть раку с этими святыми мощами. Когда она с такими усилиями проделала уже почти половину этого пути, то, не в силах идти дальше, упала, измученная тяжким трудом. Она вознамерилась вернуться домой, но и это никак не могла исполнить. После того как она, колеблясь в нерешительности, пролежала там какое-то время, то, наконец, возобновив усилия, решила попробовать, не сможет ли она приблизиться ещё немного. И её жалким потугам тут же благодаря сжалившейся над ней милости Божьей была придана сила и, как только к ней вернулись и силы, и здоровье, она, свободная и ликующая великой радостью, стала бодрой походкой радостно и быстро идти туда, куда решила проковылять больной. Она проделала намеченный путь, неся в руке посох, её опору во время болезни, не потому, что ещё нуждалась в его помощи, но чтобы показать его в подтверждение этого дарованного ей исцеления, и, придя, куда желала, воздала набожную благодарность своему достохвальному заступнику. Оставив там принесённый посох, её опору во время прежнего несчастья, она, бодрая и уже не нуждающаяся в его поддержке, отправилась в обратный путь, с радостью рассказывая об обретённой помощи божественного утешения.

Наконец, епископ, придя в окружении толпы духовенства и магнатов, принёс спасительную жертву и, облачённый в белые одежды, вместе с хорами псалмопевцев внёс славнейшее сокровище в стены города. Когда же они благополучно прошли туда и с удовольствием направились к назначенному месту, всемогущий Бог соизволил при прославлении этого своего дражайшего [слуги] излить источник своей доброты и невероятной щедрости, так что едва ли чей-нибудь язык сможет рассказать обо всех событиях, которые происходили тогда во время этого пути чуть ли не каждое мгновение. Ибо Господь совершил там в тот день такое множество чудес, что четверо мужчин и девять женщин заслужили вернуть себе зрение, а двое мужчин – способность ходить. Итак, в восхищении от этого славного и радостного дня они со счастливейшим ликованием вошли в город и в церковь Богородицы, и этот светильник, горящий и светящий вечно, был поставлен на постаменте алтаря. Итак, когда епископ подошёл для освящения жертвы животворящего таинства, кто, имей он даже чёрствую душу и каменное сердце, не издал бы вздоха, не ударил бы себя в грудь, не пролил бы слёз, видя столь изумительные дары Божьей благодати? Да и кто мог бы исчислить множество чудес, совершённых там в тот день по воле небес? Воистину нет никого, кто мог бы составить связный рассказ о том, сколько больных в тот день исцелилось, сколько согбенных выпрямилось, сколько людей избавилось там от разных невзгод.

После совершения обряда таинств все удалились, спеша вернуться домой, но, пока они уходили, возникла грозная и жуткая непогода, собрались мрачные и ужасные тучи, небо заволокло чёрной мглой, засверкали молнии, загремел гром и на землю стал падать немалой величины град. Многие, поражённые страхом, вернулись, умоляя милость Всевышнего позволить им благодаря заступничеству этого блаженнейшего отца заслужить избавления от этих грозных опасностей. И непогода, которая внушала страх, стала удивительным образом меняться, чёрные тучи поредели, молнии прекратились, гром утих и вся эта гроза улеглась и сошла на нет; свирепый град тут же превратился в желанный дождь, и поверхность земли, которая была раскалена и выжжена чрезмерным солнечным зноем, вновь ожила, обильно и с пользой орошённая плодоносной влагой. Таким образом было дано ясно увидеть, как порыв гнева, пробудившийся на миг, обратился в средство спасения. В конце концов, благодаря помощи этого предобрейшего отца все грозные и жуткие напасти были, по-видимому, изгнаны из наших земель; дана же здоровая погода и соразмерные дожди; даже страх перед врагами, который поразил королевство, постепенно благодаря миру и спокойствию сменился надеждой на безопасность.

В тот же день, а именно, когда святое тело было внесено в город, в то время как пламенный солнечный диск отправилось уже озарять океан, некто, по имени Нивол, из виллы, что зовётся Доминика[223], расположенной на склоне реймсской горы, глухонемой и в течение девяти лет не владевший также ни руками, ни ногами, целый день с того часа, как взошла заря, полз на протяжении почти пяти римских миль, прилагая все силы, какие только мог, и около десяти часов с трудом добрался, наконец, до порога храма, где стояла его гробница. Придя туда, он, когда узнал, что святого тела там нет, а ворота храма крепко заперты на надёжные засовы, то упал лицом на землю и стал с некой самонадеянной дерзостью тревожить слух святости неслышным воплем, сетуя, что он измотан сколь тяжким страданием, а ему не позволено хотя бы увидеть гробницу со святыми мощами, но он, мол, всё равно не отчаивается в том, что его высокая поддержка сможет ему помочь. Пока он молча перебирал всё это в уме, сила исцеления стала постепенно разливаться по его членам и, к его изумлению, восстанавливать прежние способности всех чувств. Когда молва о свершении такого рода достигла со слов некоторых вестников ушей многих людей, те наперебой устремились туда, с радостью поглядели на дивные чудеса Божьи, торжественно провели этого человека к месту досточтимой гробницы и, зазвонив в колокола, радостными голосами воздали хвалу Богу. Взбудораженные молвой об этом чуде, очень многие пошли в здание церкви, желая увидеть чудеса Божьи. Когда они услышали тех, кто видел знаки чудес Божьих, то с удовольствием простёрли руки к небу и восславили Господа. Известно, что это чудо небесной доброты весьма поспособствовало тогда утешению тех, кто жаловался, что такой покровитель покинул их телесно. Но тот, совершив такой акт милосердия, показал им, что духовно никуда от них не ушёл.

Между тем, в церкви Пресвятой Богородицы, где хранилось досточтимое тело этого отца, некоторые больные также исцелились от разных недугов. Так, некто по имени Наталис из Бурдене (Burdenaco)[224], а также одна женщина по имени Теутберга, и ещё одна женщина, по имени Гонтильда, сподобились вернуть себе зрение благодаря покровительству этого отца. Другая женщина вернула себе в этом соборе зрение, которое утратила в одном глазу. Кроме того, некая девочка, по имени Флотгильда, из виллы под названием Каноелла (Canoella)[225], расположенной возле речки Либры, когда ей было около четырёх лет, упала, поскользнувшись, и сломала себе оба колена, став настолько хромой, что не могла ни ходить, ни вообще стоять на ногах. Её родители, хотя и бедные люди, заботясь о её выздоровлении, старались носить её по разным церквям святых. Когда она страдала таким тяжким недугом на протяжении уже почти двенадцати лет и не могла найти средства от этого горя, то, узнав о перенесении святого тела и случившихся чудесах, стала ползти изо всех сил, как могла, не позволяя садить себя на двуколку, но предпочитая проделать этот путь ползком, насколько будет сил. Придя в храм, где, как она слышала, находится драгоценный дар спасения, она в набожных молитвах умоляла милость Господню о своём выздоровлении и, как говорят, орошала пол своими слезами. Она провела там таким образом три дня и, когда вновь предалась молитвам, милость Божья внезапно пришла ей на помощь, и она, едва будучи в состоянии вынести силу врачевания, стала кричать громким криком и издавать жуткие вопли. Таким образом, когда узлы сухожилий ослабли и скованность поджилок прошла, она чуть ли не целый час лежала без сил, словно мёртвая. Но тот, кто дал ей средство избавления, дал ей и силу бодрости. Как только она, словно пробудившись от тяжкого сна, ощутила, что небо одарило её своей милостью, она направилась к раке с мощами святого, не сомневаясь, что исцеление произошло с ней по его милости. Затем, воздав благодарность, эта признательная [девочка] решила жить там, предаваясь частым молитвам, и совершала должные бдения в честь своего целителя, ежедневно принося ему спасительную жертву.

Святейшее тело нашего блаженнейшего покровителя находилось в названной церкви Богородицы в Реймсе, пока вышеупомянутый епископ, господин Фулько, исполнял епископские обязанности, а именно, вплоть до епископата достопочтенного архиепископа Херивея, который, когда по одной лишь милости Божьей гонение со стороны норманнов прекратилось и восстановился мир, решил вновь отнести этот небесный дар из городских стен в его собственную гробницу[226]. В то время как он, созвав некоторых вельмож королевства, торопился совершить это, Господь не преминул ещё больше умножить его славу, когда он возвращался к месту своих костей.

Ибо после того, как они вышли из города, и его окружала большая толпа сбежавшегося народа, случилось, что некий хромой, чьи сухожилия и поджилки были скованы сухостью, по имени Авраам, который с большим трудом передвигался по земле, опираясь на костыли, проходя мимо города, направился к базилике святого; и его коснулась сила Божья, и скованность сочленений прошла, и он ускоренным маршем направился к средству спасения. Когда к нему вернулось здоровье, мы многие годы видели его здоровым, ходящим прямо и радующимся дарованным ему благополучием. А в том месте, где случился этот дар исцеления, поставлен с тех пор столб с прикреплённым к нему крестом, содержавший памятные строки об этом славном чуде; но и церковь с его гробницей и раньше, и позже неоднократно славилась изумительнейшими и разнообразными чудесами, которые, однако, так и не были записаны; ибо они весьма многочисленны.

Во времена этого нашего блаженнейшего отца были в нашем городе славнейшие мужи, угодные Богу [своими] добродетелями, как из духовенства, так и из мирского сословия, а именно, которые служили такому столь досточтимому и столь святейшему отцу. Самый видный из них, по-видимому, Агрикола, его племянник, достопочтенный пресвитер, который, как он сам свидетельствует, нравился ему своей покорностью с самого детства, которое провёл в его родных стенах; он сделал его вместе с Реймсской церковью и блаженным епископом Лупом, сыном своего брата, наследником всего своего достояния, кроме того, что он особо подарил или приказал подарить тому или иному лицу. В частности он передал ему в завещании некоторых крепостных вместе с виноградниками, твёрдо поручив ему, чтобы в праздничные и все воскресные дни оттуда производилось его пожертвование святым алтарям и устраивалось ежегодное пиршество для реймсских пресвитеров и дьяконов. Был у него и другой племянник, по имени Аэций, которому он передал и поставил под его власть долю в Серни, которая досталась ему при разделе, со всеми правами, которые он там имел и держал, а также отрока Амвросия вместе с некоторыми семьями. Был ещё и Агатимер, также его племянник, которому он завещал некоторые семьи, а также подарил виноградник, который этот блаженнейший отец устроил в Вандресе и разбил своими трудами, с условием, чтобы во все праздничные и воскресные дни производилось пожертвование святым алтарям ради поминовения его и устраивалось ежегодное пиршество для ланских пресвитеров и дьяконов. Своему архидьякону Урсу, чьими дружескими услугами он, по его собственным словам, пользовался, он подарил одну тонкую ризу и другую – потолще, два изысканных плаща, а также покрывало, которое лежало у него на постели, и лучшую тунику, какую он оставил на момент своей кончины. Были тогда в Реймсе и другие испытанные мужи из духовенства – как пресвитеры, так и дьяконы, которых он показал достойными своей милости и которым пожаловал дары и завещал виноградник, чтобы они сообща им владели, придав им вместе с виноградарем также некоторых других крепостных. Была ещё дьяконисса Илария, которую этот святейший отец, благословив, назвал дочерью, завещав ей одну служанку и виноградную рассаду, которая примыкала к её винограднику, и переписав на неё свою долю в Тези ради услуг, которые она, по его словам, постоянно ему оказывала. Была и Ремигия, которой он дал три ложки, что были отмечены именем этого блаженнейшего отца, завещав ей также и некоторые другие дары. Блистали, однако, и некоторые славнейшие мужи миряне, из которых Паппол, Евлодий, Евсевий, Рустикол, Евтропий и Даувей принимали участие в частных делах блаженного мужа и, подписывая его завещание, поставили там свои имена.

Блистал также и славный муж Аттол, который, как можно прочесть в его эпитафии, из любви и ревности к святому Ремигию построил за свой счёт 12 странноприимных домов; и был погребён вместе с сыном и дочерью позади алтаря в церкви блаженного мученика Юлиана, как видно из надгробной надписи, начертанной на фасаде храма:

Я думаю, что это – та самая церковь, о которой Григорий Турский сообщает[227], что некто из провинции Белгики Второй стал ревностно строить в предместье города Реймса базилику в честь этого блаженного мученика. После завершения постройки он, честно и набожно выпросив его мощи, получил их и, взяв, отправился обратно, распевая псалмы, а когда вошёл с ними в реймсскую колокольню, то один человек, приложившись к мощам этого святого мученика, избавился от одержимости бесом.

Во времена блаженнейшего Ремигия жил также блаженный муж Теодорих, благочестивый ученик благотворного учителя, и тот, кто решил высоко возвысить его в поколении праведников, не пожелал произвести его из высокого рода. Происходил же он из Реймсского округа, из виллы, как говорят, Оменанкур (Alamannorum-corte)[228], и был рождён отцом разбойником, словно роза среди грубых терниев. Для подтверждения чистоты его целомудрия колодец, где, как говорят, стирали пелёнки с его детской колыбели, никогда не засорялся с тех пор ни от бросания грязи, ни от мерзости каких-либо нечистот, хотя отверстие его было обычно открыто. Итак, вплоть до возраста половой зрелости блаженный Теодорих воспитывался достойным похвалы образом, после чего стараниями родителей был вынужден ради продолжения рода обзавестись невестой, считая её таковой лишь по имени, так как не собирался на ней жениться. Ибо, втайне воспылав любовью к небесному, он постарался сделаться тайным почитателем Бога. Итак, ведя этот ангельский образ жизни, он имел по близости врача, чтобы лечиться, покровителя, чтобы иметь поддержку, учителя, чтобы учиться, а именно, блаженнейшего отца своей веры Ремигия. Просвещённый примерами этого благочестивейшего наставника, он, пылая страстью к добродетелям, быстро превратился в совершенного мужа. Любовь к брачным узам померкла и уступила место любви к целомудрию, одна страсть погасла под влиянием другой, а плотский пыл был побеждён пылом духовным. Приверженец целомудрия, он отрёкся от мира и заключил союз с Богом. Врагу воздержания была объявлена война, и искалось место для поединка.

Блаженный Теодорих обратился с речью к невесте и, призывая её к любви к небесному жениху, обещал ради целомудрия вечный почёт, но невеста, изнывая по любви к плотской страсти, презрела спасительные увещевания жениха и, считая себя отвергнутой, дала язвительный ответ. Когда слуга Божий увидел, что его увещевания не нашли места в душе невесты, он оставил её, не согласную с ним, и, поспешно отправившись в город Реймс, отыскал некую аббатису, почитательницу целомудренной жизни, по имени Сузанна. Трезвенник пришёл к трезвеннице, скромник – к скромнице, девственник – к девственнице; женщина мужской души, воительница глубокого ума, советница большого таланта, она возглавляла девичью общину под покровительством блаженного Ремигия. Святой Теодорих бросился в нежнейшие объятия этой благочестивейшей матери, распростёрся на земле у ног духовной матери и открыл ей тайны своего сердца, известные одному Богу; [из глаз] брызнули слёзы, и он, содрогаясь от рыданий, сотрясаясь от всхлипываний, упорно просил дать ему спасительный совет и оказать молитвенную помощь. При этой покаянной скорби набожнейшего юноши добрейшая мать была тронута до глубины души; она сострадала ему, когда он плакал, утешала его в горести, радовала в печали и умоляла милосердного Господа исполнить его желание. Итак, оба разом обратились за советом по этому поводу к благочестивейшему отцу, общему для них обоих, то есть к святому Ремигию, благодаря наставлению которого блаженный Теодорих уже достиг немалых успехов.

Затем послали за невестой, доказали, что для тех, кто упорствует в девстве, отцом уготована награда вечного воздаяния, и открыли, что девственность является милой подругой ангельской чистоты. Невеста, наконец, согласилась, более того, с радостью приняла увещевания мудрейшего отца и, прельщённая сладостью небесной жизни, обещала оставаться непорочной, блюдя целомудрие, если сподобится приобщиться Христу. Наконец, жених, обрадованный красотой нравственной чистоты, обнял невесту, которая, как он видел, избавилась от воли совратителя и плотских наслаждений и под славным покровом непорочности уже посвятила себя творцу.

Дева вместе с девственником – Сузанна с Теодорихом – были направлены, чтобы высмотреть ему место для проживания. Есть небольшой лес, расположенный на горе в трёх милях от города. Там достопочтенный и всегда пылкий в духовных делах отец Ремигий решил построить монастырь, собрав в нём общину служащих Христу братьев под управлением благочестивого предводителя, которого признавал преуспевающим в добродетелях. И они, поднявшись на вершину лесистой горы, стали окидывать взором окрестности и тщательно размышлять о том, где бы поставить монастырь, как вдруг с высокой небесной выси был послан крылатый вестник, через которого блаженному Теодориху, коему предстояло подняться на небо, было показано его место на земле. Ибо таинственный орёл, кружа, раскинув крылья, совершал в полёте круги и, рассекая воздух, насколько от него зависело, отметил место, достаточное для монастыря. И, чтобы яснее показать, чего желает Господь, он на протяжении почти целого часа медленно парил над тем местом, где следовало построить церковь; и, дабы неверующие не думали, что это произошло случайно, тот же самый орёл к удивлению многих кружил над монастырём и четыре года спустя, в самый день Рождества Господнего. О том, какие добродетельные деяния и сколько славных чудес совершил там воин Христов Теодорих, не в силах в подробностях рассказать человеческий язык.

Затем, по прошествии времени с тех пор, как он взвалил на себя бремя пресвитерского сана, он, желая исполнить долг священнослужителя, начал проповедовать всем спасительные заповеди. В особенности же попечение благочестивого отпрыска тронуло душу его дорогого родителя. Мудрый сын порадовал отца и возродил для неба его, который родил его на земле. Из распутника он сделал его монахом, из разбойника – щедрым дарителем, из слуги дьявола – вольноотпущенником Христовым. Постепенно в народе стала распространяться молва о его святости. Дабы он не остался в безвестности, словно свеча, спрятанная под сосудом, но светил всем в доме Божьем[229], он, сколь высоки были его заслуги, столь же ярко стал блистать славными чудесами. Ведь слава о его святости дошла и до королевского дворца франков, у которых тогда королём был Теодорих, сын Хлодвига, чей глаз подвергся таким приступам внезапно возникшей боли, что ни один врач никакого рода лекарствами не мог вернуть ему прежнее здоровье. Злополучное заболевание его глаза исторгло слёзы из глаз многих людей. Душу короля волновали мысли о разных последствиях этого несчастья. С одной стороны, он боялся потерять зрение, с другой стороны – стыдился предстоящего уродства. Ведь если бы король стал одноглазым, это было бы величайшим позором в народе. Он тогда или носил бы на себе пятно уродства, постыдно царствуя, или вместе с потерей зрения, возможно, погубил бы и само королевство. Итак, у короля оставался один выход: там, где не помогли земные средства, искать небесной помощи. И вот, он послал за достопочтенным Теодорихом и рассказал ему, когда тот пришёл, о достойной сожаления болезни глаза. Он открыл ему муки, которые терпит, и в мольбах предупредил об опасностях, которых боится. Тогда муж Божий, зная, что сила – в действии Божьем, а не в слабости человеческой, телом распростёрся на земле, душой вознёсся на небо и весь предался молитве. Наконец, по завершении молитвы он встал, поднял лицо к звёздам, призвал имя святой Троицы и, нанеся на кончик большого пальца немного освящённого елея, запечатлел на больном глазу знак спасительного креста, после чего тот сделался невредим и к нему в тот же момент вернулось зрение. Обрадованный король восславил царя царей, народ и весь сенат ликовали, преисполненные великой радости и веселья. Теодорих, слуга Божий, был удостоен похвал, и все прославляли Бога, чудного в святых своих. Король призвал первых лиц из народа, и те поздравили его с величием этого чуда, с тем, что король столь быстро ощутил действенную силу духовного лекарства и ни следа от какого-либо шрама, ни тёмного или мутного пятнышка не осталось в выздоровевшем глазу. О сколькими бы почестями король возвысил слугу Христова, если бы тот захотел, сколькими дарами и должностями вознаградил бы его, если бы тот позволил и не отверг эти должности! Ибо что в теле может быть дороже глаза? Но тот, избегая людской похвалы и мирского воздаяния, предпочёл даром дать то, что даром получил[230]; этот муж величайшего смирения, заботясь о том, чтобы не носить одно имя с королём, просил звать его впредь не Теодорихом, а Теодерио. Тогда король, изумлённый смирением безупречнейшего прямодушия, расцеловал досточтимые руки священника и, набожно попросив о благословении, велел с почестями отвести его в его монастырь. Если б вы знали, какие толпы недужных стекались тогда к нему, без промедления получая искомое исцеление!

Выясняется также, что этот блистательный муж посредством молитвы к Господу вернул к дыханию жизни умершую дочь названного короля; когда та заболела, король направил по этому поводу послов к святому Ремигию, прося его прийти к нему и с молитвами возложить руку на больную дочь. Но благочестивый епископ, задержанный, как говорят, телесной немочью, поручил, как отец сыну, дело, о котором его просили, блаженному Теодориху, которого воспитал в набожности и целомудрии, наставил в духовном учении и видел, что тот полон целительной благодати. Тот, желая прилежно исполнить приказ учителя, торопился во дворец короля, полагаясь на Божью милость, которая ему поможет, когда получил весть, что девица скончалась, и его стали убеждать не беспокоиться, а возвращаться в свою келью. Но тот, не отступая от повиновения воле наставника, пришёл во дворец. Там он застал удручённых горем родителей и подавленных скорбью придворных. Взволнованный их слезами, этот святой Божий велел большинству их уйти, а сам вместе с немногими расположился у погребальных носилок. Сердце и глаза с руками он воздел к небу, обратил к Богу набожные до глубины души и покаянные мольбы и оросил лицо слезами. Когда он ощутил духом, что услышан, то подошёл к бездыханному телу, прикосновением пальца помазал святым елеем дыхательные и прочие пути, и мёртвые члены удивительным образом вновь наполнились жизнью. Глаза увидели свет, из груди вырвался голос, и девица возвестила, что спасена молитвами блаженного Теодориха. С радостью примчались родители, дивясь этому чуду; весь дворец ликовал, и радовалась пустившаяся в пляс челядь. Святого почтили и король, и вельможи; все придворные прославляли его, и толпы простого люда воздавали ему хвалу. Итак, король, желая возвысить щедрым даром не только ученика, то есть святого Теодориха, но и блаженного Ремигия, своим властным повелением пожаловал досточтимому отцу Ремигию виллу, что зовётся Вандьер (Vendera)[231], расположенную на реке Марне, а святому Теодориху – Жуи (Gaugiacum)[232] в Реймсском округе. Затем, по прошествии времени, когда бразды правления королевством франков держал Карл[233], сын императора Людовика, один из придворных – Ангильрамн, не зная об этом пожаловании, просил короля дать ему этот Вандьер. Король согласился на это, но господин епископ Хинкмар, который занимал престол Реймсской церкви, услышав, что эту виллу отдают в лен, отправил Карлу грамоту с королевским предписанием, найденную в архиве его церкви и содержавшую текст этого дарения, и постарался убедить его не захватывать вопреки каноническому закону владение церкви. В этой грамоте было ясно написано, как король Теодорих за достигнутое благодаря молитвам святого Теодориха воскрешение своей дочери не только пожаловал ему названную выше виллу и превознёс слугу Божьего почестью своего дара, но и пожертвовал ради благодеяния виллу Вандьер его наставнику, то есть знаменитому Ремигию, которому Господь даровал такую благодать – иметь ученика, который, как и учитель, может благодаря дару Святого Духа воскрешать умерших. Когда Карл узнал из строк грамоты, что дело обстоит именно таким образом, то воздержался от захвата виллы и позволил церкви свободно ею пользоваться.

Говорят, что по внушению этого блаженного мужа святой Ремигий, разогнав развратников, преобразовал притон блудниц, которые вплоть до этого времени содержали публичный дом за стенами города, в общину сорока вдов и, выделив необходимые средства на ежедневное пропитание, постановил, чтобы это число вдов оставалось таким всегда, и оно остаётся таким до сих пор. Ведь когда святой Ремигий, посетив монастырь святого Теодориха, проходил вместе с этим своим дорогим учеником, распевая псалмы, мимо притона, и у святого Теодориха голос застрял в горле, а затем, на обратном пути, с ним в этом месте случилось то же самое, святейший отец удивился и спросил, почему ученик, искусный в похвалах Богу, сбился вопреки обыкновению; и услышал, что блаженный муж скорбит об утрате обречённых на погибель душ и тому, что в столь близком соседстве со святым отцом процветает к немалой выгоде дьявола столь отвратительно непристойное место. Так советом целомудреннейшего ученика благочестивейшему отцу была внушена мысль сокрушить логовища дьявола и привести заблудшие и заблуждающиеся души к нравственной чистоте Христовой.

Известно также, что этим верным слугой Божьим были совершены многие чудесные деяния. Ибо, возвращая зрение слепым, слух – глухим, способность ходить – хромым, исцеляя высохшие и скрюченные руки, избавляя одержимых от бесов, он средствами божественной медицины расстроил тысячи пагубных происков Сатаны. Воистину счастлив тот вожак стада Христова, кому дана возможность спасать как тела, так и души! Он до самого конца упорствовал в служении Божьем и то, чему учил устами, подтверждал очевиднейшими примерами. После многих достойных свершений, после славных чудес он, доведя добрый подвиг до победы, совершив счастливое течение[234], 1 июля со славой отошёл ко Христу, в то время как святые духи вышли ему навстречу и его радостно встретили ангелы. Услышав о его драгоценнейшей кончине, названный король Теодорих спешно прибыл в монастырь с большой свитой и, помня об оказанном ему благодеянии, не забывая о подобающей услуге, постарался на своих плечах отнести к могиле тело блаженнейшего аббата; нет ничего удивительного в том, что царь людей предал погребению члены того, чью душу с радостью принял на небе царь ангелов. У его досточтимой гробницы сила Божья до сего дня изволит совершать многочисленные исцеления.

Из-за праздности же и недостатка авторов большинство чудес, как известно, обойдены молчанием. Но мы решили привести здесь одно деяние, о котором недавно узнали. Однажды в субботу, когда настал уже вечер на воскресенье, одна бедная женщина из челяди святого Дионисия в вилле Консеврё (Cortis superioris)[235], по имени Гиллаида, вращала рукой мельничный жернов, и рукоятка жернова впилась в её правую руку, так что никто не мог её вытащить. Наконец, не желая носить с собой свидетельство этой достойной сожаления работы, она была вынуждена обрезать рукоять жернова с обеих сторон руки. Затем, беспокоясь о своём здоровье, она, поскольку в Реймсе тогда из-за враждебности язычников хранились мощи святого Дионисия[236], постаралась поскорее прийти к телу этого святого мученика, своего господина. Итак, придя, она пала на землю и с великим страхом и почтением молила об избавлении от такого несчастья. Когда она совершала это день и ночь и не отчаивалась получить тем самым исцеление, ей явился во сне некто по виду клирик, облачённый в белые одежды, муж приятной наружности, с весьма седыми волосами и немного худощавым лицом, и сказал ей: «Встань и иди отсюда к святому Теодориху, ибо в понедельник, то есть послезавтра, будут отмечать его праздник; и смотри, не появляйся в его доме без ничего, но возьми свечу, насколько тебе позволят в настоящий момент средства, и таким образом отправляйся в его церковь; там благодаря его ходатайству ты добьёшься того, о чём просишь». Та тут же проснулась, изумлённая этим видением, и помолилась, чтобы видение подтвердилось ради неё по воле Божьей, после чего с радостью поспешила исполнять повеление. Итак, она пришла в церковь святого в день его, то есть святого Теодориха, досточтимого празднества, спустя три недели после того, как с ней случилось это несчастье. Тогда она со слезами распростёрлась перед его гробницей и стала изливать мольбы о своём выздоровлении; упорствуя там в молитве всю ночь, она смиренно и честно просила прощения за свои грехи. И, в то время как она ещё лежала перед могилой блаженного исповедника Христова, благодаря заступничеству святого рука этой женщины стала по воле Божьей милости понемногу избавляться от древа и очищаться без вреда и какой-либо боли. Таким образом вся рука освободилась, и древо упало на пол, как если бы никогда и не впивалось в руку. Многие же, которые там были, видя это чудо небесного милосердия, восславили Бога, чудного в святых своих.

Третьим правителем этого монастыря после блаженного Теодориха был святой Теодульф. Он, как говорят, отличался влиятельными связями среди придворных и положением среди досточтимых монахов и священников, но, ни во что не ставя этот блеск знатности, избрал в святости служить Богу и, оставив окольные тропы, вступил на стезю прямого пути, следуя по тем следам, по которым минуют бурные волны мира и спешат к небесному. Итак, вступив в монастырь блаженного Теодориха, он предал забвению славу этого мира, презрел ради смирения достоинство своих предков и, подчинив себя самой непрестижной службе, вскапывал почву мотыгой и взрыхлял поверхность земли лемехом плуга, стараясь на деле исполнять псалом: «Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе»[237]. Занимаясь этим ежедневным трудом в течение двадцати двух лет, он вместе с двумя бычками, порученными ему ради этого, непоколебимо переносил тяжкие и различные трудности в те или иные времена. Передают как достопамятный факт, что эти бычки не изнывали ни от возраста, ни от усталости, и то, что другие крестьяне едва могли сделать с четырьмя, шестью или восемью быками, он неутомимо исполнял всего лишь с двумя. Когда он немного отдыхал от плуга, то вновь старался трудиться мотыгой. Весьма удивительно также, что он, хотя и занимался столь тяжкой службой, не уставал и, возвращаясь с поля, часто одну, а то и две ночи имел обыкновение проводить в бдениях и пении гимнов и псалмов.

Однажды, во время перерыва в работе, когда он собрался вернуться домой и оторвался от земледелия, то у него при возвращении в монастырь случилась какая-то нужда в починке сохи, и он, воткнув палку в землю, пришёл в дом, куда и направлялся, забыв о ней, более того, решив таким образом устроить промысел Божий. Удивительное дело! Терновая палка за ночь пустила корни в землю и утром, когда блаженный муж вернулся к обычной работе и хотел её возобновить, то обнаружил, что палка покрылась листвой. По прошествии времени она, налившись силой, выросла ввысь и представала многим во всём блеске, пока один путник, которому была уготована кара, не срезал её и, срезав, тем самым лишил себя зрения и погрузился в вечный мрак.

После этого верные повесили его соху в церкви на вилле Кулевро (Colubrose)[238], и она оставалась там, пока всепожирающее пламя по наущению врага не сожгло эту базилику. Каждый, кто терпел зубную боль, отрезал от неё щепку и, заставив вытечь немного крови из больного места, тут же благодаря заслугам святого Теодульфа получал желанную целительную помощь. Об этом благодеянии не только слышали, но многие и сами его видели и, вернув себе здоровье, рассказывали об этом.

Когда же аббат, в подчинении которого находился святой Теодульф, умер, этот достопочтенный муж, как было сказано, с согласия епископа и по просьбе монашеской общины был поставлен третьим аббатом в обители святой памяти господина Теодориха. Получив бразды правления, он, словно юный новобранец, недавно зачисленный в войско, не давал телу почти ни минуты покоя. Более того, как неутомимо он упорствовал в ручном труде, так и, не давая себе ни покоя, ни пощады, всего себя приспосабливал к двойному совершению богослужения. Ведь он построил базилику в честь святого Илария и благодаря этому удвоил свои труды. Ибо, когда он, встречаясь по данному знаку с братьями, исполнял хвалебные гимны того или иного часа, он, чтобы венец за заслуги был двойным, вновь повторял в этой церкви те же молитвы, как если бы не исполнил их прежде. Хотя он, совершая подобное, хотел в тайне иметь то, что заслужил, Бог не позволил оставить в безвестности труды своего почитателя.

И вот, однажды случилось, что свинья, бродившая возле колодца, где запасались водой соседи этого места, свалилась в него. Хотя отовсюду сбежались монахи, не нашлось никого, кто мог бы вытащить её, гибнущую, из колодца, главным образом потому, что этот колодец имел сто футов в глубину. Тогда муж Божий, внезапно придя и узнав о случившемся, забеспокоился о загрязнении воды, если это животное там издохнет, и, воздев глаза к небу и обратив к Господу помыслы наряду с молитвами, набожно просил Христа о помощи. И вот, прямо перед его ногами вода внезапно поднялась над отверстием колодца и вынесла это животное целым и невредимым. Увидев это, все преисполнились сильного удивления и воздали хвалу Господу, который пожаловал своему верному слуге такую милость своей доброты.

Однажды, когда этот муж Божий совершал путь, торопясь из монастыря в некое место, то застал какого-то крестьянина, вспахивающего общественную дорогу, по которой он сам обычно проходил. И сказал ему: «О человек! Не хорошо взрыхлять плугом дорогу, по которой путникам надлежит ходить, не ломая себе ноги». Но, когда святой муж возвращался тем же путём, он вновь наткнулся на земледельца, который, как и прежде, вспахивал дорогу, и сказал: «Разве я не говорил тебе, что ты не должен вскапывать эту дорогу?». Приблизившись, он дотронулся святой рукой до головы крестьянина и произнёс: «Этой головой, о человек, я заклинаю тебя не вспахивать более эту дорогу». Когда же он отнял руку, то вся часть головы крестьянина, до которой дотронулся муж Божий, оказалась белой, как шерсть. Нет сомнения в том, что человек Божий сделал это не для того, чтобы волосы побелели, но чтобы знак этого деяния снискало его потомство, дабы никто не смел точно так же совершать то, чего святой Божий Теодульф приказал не делать. Ведь пока существовал род этого крестьянина, все его представители точно так же носили тот знак, который их отец получил от святого мужа.

Затем к мужу Божьему пришёл некий человек, чей глаз пронзила ветка, и он утратил зрение; боль не давала ему покоя, и у него не было никакой надежды на возвращение зрения. Блаженный Теодульф, подведя его к святому алтарю, велел поцеловать его. Тот коснулся устами святого покрова, и слуга Христов предался молитвам. Когда святой поднялся с пола, то ни следа страдания не осталось в глазу юноши. Тот, как и подобало, воздал благодарность мужу Божьему за исцеление и, радуясь, вернулся домой, после того как ему оказали врачебную помощь, которой он добивался.

Из пределов Востока от австразийцев, которые суть верхние франки, пришёл также некий посол, по имени Оффо; его послали к тогдашнему правителю этого королевства, и он пришёл в монастырь мужа Божьего, по-видимому, ради молитвы. А святой Теодульф, чьё тело было изнурено трудами и бдениями, утомившись, отдыхал тогда на ложе. Посол, охваченный гневом, что аббат этого места не устроил ему встречи, вне себя от гнева, произнёс устами то, чего не следовало. Когда он в раздражении выходил, то, дабы гнев смешался с гневом, слуга сообщил ему, что издох его самый резвый конь. Тогда он, скрежеща зубами и усугубляя одно раздражение другим, испытал двойную боль, а именно, от возмущения и от утраты. Когда святому мужу сообщили после сна обо всём этом, он не преминул выйти для утешения этого человека и попытался по своему обыкновению кроткой беседой унять его гнев. Призвав посла к молитве, он уговорил его положиться на Бога и не тревожиться о том, что случилось. Когда они пошли в базилику Христова исповедника Илария, то, придя в место, где на дороге почитают знак креста, он, совершив обычную молитву, ласково повернулся к названному посланнику и сказал: «Ничего не бойся, ибо ты найдёшь своего коня перед воротами монастыря в полном здравии; а если бы ты ушёл в том же гневе, что и ранее, то оставил бы нам труп коня». Когда же посол не поверил, главным образом потому, что видел его мёртвым и раздувшимся всем телом, то его слуга помчался и подтвердил, что дело обстоит именно так, как ему позаботился сообщить священник Христов Теодульф. Таким образом, когда чудо, в которое он не верил, подтвердилось, он изгнал из сердца ярость, воздал хвалу Господу и заявил, что воочию убедился в правдивости того, что он недавно слышал со слов некоторых людей о слуге Господнем. «Не приписывай это моим заслугам, – сказал святой Божий, – ибо я грешный человек, но возблагодари Бога и не переставай почитать заслуги святых, которые во всём могут оказать тебе помощь». Наставив сего мужа такими увещеваниями, он, дав благословение, позволил ему уйти. Из этого ясно видно, что он обладал и чудотворной силой, и пророческим духом, когда возвестил, что животное, которое тот оставил мёртвым, живо.

Мы никоим образом не в состоянии перечислить все признаки его добродетелей. Ведь о том, сколько людей, поражённых разными недугами, в полной мере выздоровели благодаря его заступничеству, знает только тот, кто позволил этому свершиться. Среди прочих благ, которые Христос даровал этому своему слуге, превозносят то достопамятное и замечательное благо, что когда он дожил до девяноста лет, то, славный сединами, приятный на вид и спокойный нравом, полный любви, щедрый в раздаче милостыни и славный в презрении мира, он не был удручён ни лихорадкой, ни телесной немощью, ни разными несчастными случайностями, ни каким-либо помрачением ума, и, пока его блаженная душа жила в теле, никогда не отступал от молитвы и совершения дел Божьих. Когда же Божья милость пожелала вознаградить верного слугу, удручённого старостью, за его труды утешением покоя и наградой за заслуги, то позволила ему какое-то время гореть жаром лихорадки. Войдя, однажды, в базилику, в то время как там служили заутреню, он ревностно предался молитвам и постарался препоручить Богу душу, которая, как он знал, скоро избавится от телесных оков. Итак, когда ночной мрак отступил и заалела заря, он в сопровождении нескольких монахов вернулся в келью, радуясь дарованному ему визиту святых и откровению, которое к его радости было дано ему по поводу часа его кончины. Когда он узнал, что час настал, то, примирившись с братьями, воздел глаза и руки к небу и с радостью передал творцу святую душу, освободившуюся от треволнений мира, и Христос принял её посреди ликования в небесных чертогах.

Монастырь этих блаженных отцов имеет ныне клириков вместо монахов. Недавно, перед тем как Галлия была отдана на растерзание мечам венгров, один из них, по имени Отберт, достигнув последнего часа и терпя борьбу злых духов, споривших из-за него и пытавшихся утащить его на погибель, наконец, увидел себя спасённым благодаря заслугам своего благого покровителя, господина Теодориха, и то, что злые духи со страшным шумом и негодованием отступили от него благодаря призванию имени Христова и святых Его. Он увидел также некоего брата, по имени Бертрик, умершего незадолго до этого, который часто его навещал, утешая и увещевая не стремиться оставаться долее в этом мире, мало того, с радостью идти к нему как можно скорее, чтобы увидеть то, чего он никогда не мог и помыслить; так как если он дольше задержится в этом мире, то в самое ближайшее время увидит столько зла, сколько никогда ещё не видел. Его слова, как известно, были подтверждены самой жизнью. Поражённый легкой телесной немочью, он, поспешив в церковь, препоручил Господу в молитвах свою кончину, позвал братьев и велел им повторить мессу, которую те отслужили поспешнее, чем следовало; он рассказал то, что видел, и просил их ради любви принять на глазах у него питьё. Он увещевал их более старательно проводить богослужение и набожно петь псалмы и, уже как бы успокоившийся и радостный, скончался. После его смерти народ венгров, вторгшись в Галлию, чуть ли не всё разорил убийствами, поджогами и грабежами, предал огню этот монастырь и почти все окрестности завалил развалинами расположенных вокруг вилл. Мы теперь уже ясно видим, сколь истинно было то, что он слышал в откровении.

В небольшом лесу, примыкавшем к этому монастырю, не так давно возник источник. Один больной лихорадкой, случайно придя к нему, увидел, что над этим источником склонился некий старец в одеянии клирика, и что он стоит, держа в руке золотой посох. Встрепенувшись при звуке того, кто пришёл, он поднялся от источника, и пришедший был поражён таким страхом, что в смятении упал на землю и ничего больше не мог видеть. Спустя малое время он, придя в себя, поднялся и увидел в направлении монастыря, куда ушёл старец, яркое сияние; таким образом, исцелившись от своего недуга, он радостный удалился. Некоторые слепые тогда прозрели в этом месте, хромые – встали на ноги, немые – заговорили, а глухие – обрели слух.

Недавно также, когда в епископы Реймса был рукоположен Гуго[239], одна парализованная женщина, по имени Магенильда, которая лежала в городе у ворот церкви Пресвятой Марии, увещеваемая видением, просила отнести её туда и, когда её оросили водой из этого источника, вернула себе здоровье. Некая Адельвида с высохшими руками, когда её омыли этой водой, ушла, обретя здоровье. Некий слепой из замка Музон (Mosomo)[240], пришедший тогда же, как только вошёл в церковь святого Теодориха, так сразу же заслужил вновь обрести зрение. Одна бедная женщина из того же места, когда омыла себе глаза из этого источника, тут же вернула зрение, которого лишилась более 16 лет назад. Некий Фульберт, имевший сухую руку и непригодный член, когда оросил себя этой водой, тут же добыл здоровье руке и полную пригодность. Тогда же и некий слепой по имени Амальрик вернул там зрение, как только помылся в этом источнике. Там, как признано ныне, со славой происходили и многие другие чудеса, и жалуются разные лекарства от различных недугов.

Блаженному Ремигию, как передают, наследовал Роман[241], Роману – Флавий[242]; после них [был] Мапиний[243], которому, как можно обнаружить, королевская власть уступила некоторые имения, какими с тех пор владела реймсская церковь. В его же времена, как выясняется, королева Свавеготта[244] по тексту завещания передала реймсской церкви третью часть виллы Верзи (Virisiaci)[245]. Тот же епископ пожаловал эту часть виллы Теудехильде, дочери названной королевы, во временное пользование, при сохранении прав церкви и только при условии, что оно после её смерти без всяких претензий, какие бы улучшения ни были ею сделаны, вернётся под власть реймсской церкви. Эта королева Теудехильда впоследствии, во времена господина Эгидия, властью своего завещания пожаловала реймсской церкви некоторые имения.

Вслед за Мапинием в должность епископа, как можно прочесть, вступил Эгидий[246], который, как обнаруживается, прирастил епископство, а именно, прикупив некоторые земли и крепостных; ещё и теперь попадаются некоторые акты этих его покупок, как тот [акт], согласно которому он, уплатив стоимость, приобрёл у Боболена два поля на реке Ретурн (Rotumnam)[247], из которых одно, как записано, составляет тысячу модиев посевов, а другое – 400. Можно найти также, что он купил одну виллу вместе с прилегающим полем, составляющим 100 модиев, у Бертульфа и часть леса – у Харибода, а также выхлопотал у королевского величества грамоту об иммунитете для своей церкви, дабы она считалась и оставалась полностью свободной от всех фискальных повинностей и поборов, и чтобы всё, подаренное церкви, получило надёжные гарантии. Король Хильдеберт[248] передал также во владение ему и его церкви одну виллу, расположенную в Вогезах у реки Саар, как можно найти в до сих пор существующих актах. Фортунат Италик, который считался тогда в Галлии замечательным поэтом, постарался увековечить как жизнь, так и проповедь этого епископа в следующих строках:

Также Григорий Турский рассказывает, как однажды он был любезно принят этим епископом[249], когда некий Сигго, референдарий короля Сигиберта, по воле блаженного Мартина, мощи которого Григорий имел тогда при себе, вернул себе слух в ризнице дома реймсской церкви[250].

Тот же Григорий рассказывает в истории народа франков об этом епископе, что он был отправлен от имени короля Хильдеберта, сына Сигиберта, послом к королю Хильперику, дяде этого Хильдеберта, наряду с прочими послами[251]. Он сообщает, что во время этого посольства было решено, что они, отняв королевство у короля Гунтрама, брата Хильперика, должны заключить между собой мир. Утвердив договор, послы с немалым количеством подарков вернулись к Хильдеберту[252]. Затем, когда послы Хильдеберта пришли к Хильперику после того, как у него родился сын и он захватил Париж[253], то первым среди них также был этот епископ. Делая доклад, они заявили, что Хильдеберт просит соблюдать тот мир, который Хильперик с ним заключил; с братом же этого Хильперика – Гунтрамом – Хильдеберт не может жить в мире, так как после смерти отца тот отнял у него часть Марселя и удерживает его перебежчиков, не желая их ему отдавать. А Хильперик прибавил [в ответ], что этот его брат виновен во многом, и это, мол, по его сговору был убит отец Хильдеберта. Послы, возмущённые этим, молили, чтобы над ним как можно скорее свершилась должная кара, а затем, утвердив всё это клятвой и обменявшись заложниками, удалились[254]. Из-за этих посольств король Гунтрам всегда был враждебен этому архиепископу.

Поэтому, когда он впоследствии заключил мир с Хильдебертом, то убеждал его, чтобы он никоим образом не доверял этому епископу и не держал его [при себе], ругая его за клятвопреступление[255]. Затем, когда пытали одного преступника[256], который был послан королевой Фредегондой убить короля Хильдеберта, тот признался, что этот епископ был соучастником их заговора по убийству короля Хильдеберта. Епископа не медля схватили и привели в город Мец, хотя он и был сильно изнурён длительным недугом. Пока он находился там под стражей, король велел созвать епископов для суда над ним и приказал им быть в начале восьмого месяца[257] в городе Верден. Когда некоторые священники упрекнули его за то, что он приказал увести [этого] человека из [его] города и взять под стражу без [всякого] разбирательства, он разрешил ему вернуться в его город, направив письма ко всем епископам своего королевства, чтобы те прибыли в середине девятого месяца[258] в названный город для рассмотрения его дела. Наконец, когда они собрались, их доставили в город Мец, где находился и епископ Эгидий. Тогда король, объявив его своим врагом и изменником отчизны, направил для ведения дела герцога Эннодия. Первым пунктом его обвинения было: «Скажи мне, о епископ, с чего тебе вздумалось покинуть короля, в чьём городе ты носишь сан епископа, и присоединиться к друзьям короля Хильперика, который всегда выказывал себя врагом нашего государя-короля и который убил его отца, обрёк на изгнание мать и захватил [часть] королевства? А в тех городах, которые он, как мы сказали, подчинил своей власти посредством беззаконного захвата, ты заслужил от него поместья из числа казённых владений». Тот ответил на это: «Я не могу отрицать того, что был другом короля Хильперика, но дружба эта никогда не шла во вред королю Хильдеберту. А виллы, которые ты упоминаешь, я получил согласно грамотам нашего короля». Когда их[259] представили на обозрение, король заявил, что не совершал этого пожалования. Отто, который был тогда референдарием и чья предположительно подпись там стояла, явился, будучи вызван, и заявил, что это не его подпись. Итак, епископ в этом деле, как говорят, был прежде всего уличён в подлоге. После этого были оглашены письма, написанные Хильперику, в которых содержалось много упрёков в адрес Брунгильды. Точно так же были доставлены и письма Хильперика к епископу, в которых среди прочего были такие слова: «если не срезать корень чего бы то ни было, то побег, произрастающий из земли, не засохнет». Отсюда совершенно ясно, что это писалось о том, что после победы над Брунгильдой следовало, мол, убить её сына.

Этому епископу вменили в вину и некоторые другие [преступления], как по поводу договоров между королями, так и по поводу разжигания смуты в стране; некоторые из них он опроверг, но другие опровергнуть не смог. Когда прения затянулись, явился Епифаний, аббат базилики святого Ремигия, и сказал, что епископ получил 2000 золотых и много драгоценностей за сохранение верности королю Хильперику; вместе с послами, которые были отправлены к упомянутому королю вместе с этим епископом, аббат открыл, как было достигнуто соглашение о разорении края и убийстве короля Гунтрама, и по порядку рассказал, как всё происходило. Епископы, услышав это и увидев, что священник Господень [замешан] в таких злодеяниях, попросили отсрочки на три дня для обсуждения дела, а именно, чтобы епископ смог каким-либо образом найти возможность очиститься от предъявленных ему обвинений. А когда настал третий день, они, собравшись в церкви, спросили епископа, может ли он сказать что-либо в своё оправдание. Но тот смущённо сказал: «Не медлите с вынесение приговора виновному. Ведь я знаю, что заслуживаю смерти, как виновный в преступлении против [его] величества, ибо всегда действовал во вред этому королю и его матери; я знаю, что по моему совету произошли многие битвы, вследствие которых были опустошены некоторые места в Галлии». Епископы, услышав это, оплакали позор брата и, сохранив ему жизнь, зачитали канонические установления и исключили его из священнического сана. Он тут же был уведён в город Аргенторат, который ныне называется Страсбургом, и приговорён к ссылке. Епископом вместо него был поставлен Ромульф, сын герцога Лупа, носивший уже сан пресвитера. Епифаний же, который возглавлял базилику святого Ремигия, был снят с должности аббата. В казне этого епископа были обнаружены огромные груды золота и серебра. То, что было [нажито] этой беззаконной службой, взяли в королевскую сокровищницу, а то, что обнаружили из податей и прочих церковных доходов, оставили там[260].

Во времена этого Эгидия Базол, святой Божий из лиможского округа армориканской[261] земли, происходивший из благородного рода, страстно ища покровительства блаженнейшего Ремигия, прибыл из пределов Аквитании в город Реймс. Сообщают, что, когда он пришёл, ему явился его спутник в пути – ангел Господень, и он, как известно, имел его провожатым, когда входил в город, который был его целью. Названный епископ Эгидий принял его весьма достойно и, узнав о цели странствия, охотно согласился уступить ему по его просьбе такое обиталище уединённой жизни, какое слуга Божий сможет найти подходящим для себя в пределах Реймсского епископства. Наконец, по воле небесной милости тот нашёл себе в селении Верзи у подножия реймсской горы подходящее место, которое покрывает тенью начинающийся там лес Рут (Rigentium). В том месте тогда был монастырь [с общиной] из 12 монахов. Итак, любезно принятый братьями, он был отдан аббатом учиться наукам. Спустя малое время он заблистал такой учёностью, что превзошёл светом мудрости и товарищей, и сверстников. И не было для него заботы милее, чем говорить о Боге в чтении или беседе либо беседовать с Богом в молитве. Пренебрегая преходящим и стремясь к вечному, он [свою] порцию пищи отдавал бедным, оставляя себе для поддержания телесной немощи лишь самую малость.

Прирастая таким образом добродетелями, он, стремясь к уединённой жизни, избрал для более уединённого проживания вершину прилегающей горы; он построил на ней небольшую келью с молельней, где более свободно предавался духовному созерцанию. Говорят, что он сорок лет служил Богу в этом затворничестве и мужественно сражался против искушений древнего змия, непрерывно предаваясь постам, раздаче милостыни, бдениям, молитвам и чтениям и наполняя светом святого учения тех, кто к нему приходил.

Итак, пока он боролся в этом благотворном образе жизни, небесной благодати угодно было явить посредством очевидных знамений силу своего воина. Так, благодаря его молитвам Господь провёл ему на вершине горы воду, которая, как говорят, вырвалась наружу из камня под гробницей святого и, словно из сосуда, растеклась по полу церкви, сладкая на вкус и целебная для питья. Многие больные выздоровели, либо испив из этого источника, либо приняв баню, либо окропив головы.

Однажды, когда один мальчик, по имени Аунегизел, с раннего возраста лишённый зрения, бодрствовал у его ворот, на него снизошла небесная сила, и на двенадцатый год слепоты он молитвами мужа Божьего был наделён милостью зрения. Монахи, узнав об этом чуде величия Божьего, возблагодарили Бога величайшими изъявлениями благодарности во славу Его верного раба.

Случилось также, что когда один охотник по имени Аттила преследовал вепря в прилегающей к его келье роще, то зверь примчался прямо к нему и, как бы полагая, что будет спасён им, припал к его ногам, оставив звериную ярость, и собаки, потеряв природный нюх, не стали его преследовать. С тех пор и по сей день соблюдается обычай, вернее, чудо Христово в честь Его возлюбленного слуги: в случае приближения какой-либо охоты, если она заходит за насыпь, возведённую вокруг его леса, то ни страстность собак, ни азарт охотников не продолжают дальнейшего преследования.

Рассказывают и о другом немаловажном чуде этого святого исповедника, совершённом Господом ради его заслуг; некто по имени Рагенульф, повешенный в петле своими противниками, когда в минуту смертельной опасности устремил глаза к небу и со слезами в голосе воззвал к святому Базолу, то петля порвалась и он тут же заслужил спасение от ужасной смерти. После многих благочестивых деяний, совершённых им в своей жизни, он[262], предвидя в душе, что настало время его призвания, послал к своему племяннику, по имени Бальземий, человека, который бы привёл его к нему из лиможского края, уведомив его, что ему после его смерти придётся вести жизнь в его названном жилище, согласно тому, что было открыто ему Господом. И тот, как добрый сын, повинуясь его спасительным наставлениям и страстно желая достичь небесного наследия, пробыл в этом жилище до самого дня своей кончины. Скончался же блаженный отец Базол 26 ноября[263], приобщившись к небесным жителям. У его гробницы впоследствии было явлено множество чудесных знамений, которые, однако, не были записаны по небрежности и ввиду своей многочисленности.

Затем, когда прошло немало времени после смерти святого мужа, сюда пришёл некий человек – благородного рода, но дерзкого духа; приняв после молитвы посох этого блаженного отца и поставив его себе на ногу, он, будучи высокого роста, как бы в насмешку произнёс: «Уж не показывает ли этот посох, какого малого роста был Базол». И тут же нога, на которую он поставил посох святого, отсохла; когда же она загноилась, этот муж, поражённый Божьей карой, умер в жестоких муках. Его тело решено было нести для погребения в монастырь этого святого Божьего; но погребальные дроги никак не могли сдвинуть с места из-за их тяжести. Тогда его предложили нести на кладбище святого Ремигия, но и таким образом дроги не смогли сдвинуть. Наконец, вынужденные необходимостью, его отнесли в Шалонский округ, и там ему, наконец, позволено было обрести погребение.

Незадолго до нашего времени, а именно, во времена господина архиепископа Эббо[264], некий благочестивый муж, по имени Бенедикт, был поставлен им во главе этого аббатства. Мягко обходясь с челядью святого Базола и в простоте служа Господу, он украсил церковь разными дарами, а после немалого срока своей жизни был призван по Божьему повелению и отошёл к Господу. Вместо него во главе этого места был поставлен его родной брат, по имени Сперв. Не похожий на брата нравами и жестоко снедаемый огнём алчности, он, сидя, однажды, во хмелю, начал говорить, что, мол, его брат не умел извлекать из этого аббатства никакой прибыли, велев управляющим виллами привести к нему на следующий день крестьян, которых собирался подвергнуть разным пыткам, чтобы отнять у них их добро. Жители вилл, услышав, какие кары им грозят, все со слезами обратились за помощью к святому Базолу, дабы их не отдали на растерзание столь свирепому мяснику; переночевав в печали и скорби, они не переставали молить святого Базола о спасении. Святой Господень не преминул внять жалобам своей паствы. Ибо когда настало утро, этого Сперва нашли мёртвым; когда его люди попытались стащить его с ложа, он с треском лопнул посредине, и то место наполнил такой смрад, что никто не мог там оставаться. Так челядь святого Базола была защищена и спасена от ужасных мук.

У дяди моей матери – Флаварда было два сына, служивших Богу в монастыре этого святого мужа; младшего из них – Тетберта, преисполненного любви сверх меры, мы видели; он недавно умер у нас в сане пресвитера. То, что мы сейчас расскажем, он обычно рассказывал нам о своём отце; ещё недавно был жив пресвитер Ратольд, третий их брат, свидетель этого дела. Так вот, названный муж имел обыкновение раз в году приезжать в этот монастырь и подавать братьям милостыню из своих средств. Когда он ехал туда однажды по своему обыкновению, разбойники напали на него в пути и забрали лошадь, на которой он сидел, вместе с прочим, что им приглянулось, а также деньги, которые он вёз, чтобы раздать слугам Божьим, и украшения его жены. Когда они немного отъехали, радуясь добыче, его жена, которая была рядом, сокрушаясь из-за ущерба, стала с жалобным криком взывать к святому Базолу, говоря, что они больше не придут на службу ни к нему, ни к его слугам, если он, не оказав помощи, бросит их таким образом. После этих слёзных причитаний кони разбойников, которые стремительно неслись вместе с добычей, внезапно встали как вкопанные, и их никак не могли заставить идти дальше. Самих же разбойников внезапно окутал мрак, и они не знали, в каком направлении им идти. Наконец, разбойники опомнились, посовещались между собой и, решив, что всё это приключилось с ними из-за причинённого невинным людям ущерба, вернулись к тем, кого бросили, незаконно лишив собственности, и, вернув им всё их добро, просили, чтобы ты вымолили им прощение за их преступления. Таким образом, получив утешение благодаря пришедшему им на помощь покровительству господина Базола, они, отпустив грабителей, с ещё большим благоговением поспешили в названный монастырь. Они воздали Богу и Его святому исповеднику хвалу за оказанные им благодеяния и, радостные, старались оказывать услуги слугам Божьим, почитали их деньгами и впредь с ещё большей готовностью каждый год совершали то, что начали.

Когда недавно те земли Галлии были в наказание за наши грехи отданы на растерзание мечам венгров[265], некоторые из варваров подошли к монастырю святого Базола, в то время как клирики вместе с мощами своего покровителя уже бежали в город; обнаружив жилища монастыря почти безлюдными, они устроили там свой лагерь и стали возвращаться туда с добычей отовсюду. Один из них, видя, что на башне церковной колокольни блестит позолотой металл, жадный до золота, залез на крышу базилики и попытался разрушить башню, но, внезапно свалившись на землю, расшибся и умер, переломав себе кости.

Другой из них попытался подняться на алтарь этой церкви, посвящённый в честь святого Мартина, но, когда положил руку на угол алтаря, его рука так пристала к мрамору, что он потом никак не мог её от него оторвать. И, поскольку товарищи не хотели его бросать, они обоюдоострыми секирами вырезали часть камня вокруг его руки и увели его с собой, в то время как тот поневоле унёс с собой частицу мрамора, которая пристала к его руке. Он же, как говорят пленные, которые возвратились домой, уже в отсохшей руке нёс этот камень до самой своей страны и вернулся, крича, что это произошло благодаря могуществу Базола.

После Эгидия Реймсским епископством управлял Ромульф[266], муж благородного рода, родной брат тогдашнего герцога Иоанна. Их отец Луп оставил многочисленные владения, которые им надлежало поровну разделить между собой. О том, что этот раздел следовало совершить в равных долях, они получили также королевское предписание. Так что он[267] был знаменит многими патримониями, в особенности, по ту сторону Луары и в Пуатевенском округе, и по завещанию сделал наследницей большей их части Реймсскую церковь, что-то завещав также своим братьям и племянникам, что-то выделив богадельне святого Марциала, а что-то – базилике святого Ремигия. Виллу Лаутиниак (Lautiniacum) на реке Кальтайо (Caltaionem) он пожаловал девичьему монастырю, построенному в Реймсе в честь святого Петра; упомянув, что приобрёл эту виллу, уплатив её стоимость. Затем он сделал по завещанию некоторые пожалования разных церквям как Реймсской, так и Суассонской епархий, а также Турской епархии и некоторых других. Большей части своей челяди он даровал свободу. Текст его завещания до сих пор хранится в архиве Реймсской церкви вместе с подтверждением короля Хильдеберта[268], так как этот король решил по просьбе названного епископа утвердить это завещание через дьякона Соннация[269], досточтимого мужа, а именно, чтобы земли, виноградники и крепостных, всё, что названный епископ завещал преимущественно Реймсской церкви, но также и прочим местам святых, священники этих мест имели полное право любыми способами вернуть обратно, если кто-то из его наследников посмеет незаконно их захватить. В том числе некоторые виллы, расположенные в Мецком округе, центром которых является Ортиваллис (Ortivallis), которые господин Эгидий, как сообщается, купил у некоего Винцентия, и променял королю Хильдеберту на другие виллы, расположенные в Реймсском округе, то есть на Марсийи (Marciliana) и Ардёй (Arbidogilo)[270]. Занимая должность епископа, он, как оказывается, и сам купил для приращения церкви некоторые имения и крепостных.

Затем он построил в атрии святого Ремигия молельню в честь святого Германа. Через названного архидьякона Соннация он добился от королевского величества также возвращения некоторых имений, захваченных некими людьми, как то можно обнаружить в до сих пор существующих актах королевской власти по поводу этих возвратов.

Ромульфу в должности епископа наследовал Соннаций[271], который, как можно обнаружить, провёл собор[272] с более чем сорока епископами Галлии. В нём принимал участие также святой Арнульф[273], епископ Мецкий, и вместе с ним: Теодорих Лионский, Синдульф[274] Вьеннский, Сульпиций[275] Буржский, Медигизил[276] Турский, Сенот из Оза, Леонтий из Сента, Модоальд Трирский[277], Куниберт Кёльнский[278], Рихерий Санский[279], Донат Безансонский[280], Ауспиций Отёнский[281], а также Модоальд Лангрский, Рагнеберт из Байё[282], Хильдоальд из Авранша, Бертигизил Шартрский, Палладий Оксерский[283], Гундоальд из Мо, Леодеберт Парижский, Хайноальд Ланский, Годо Верденский[284], Ансарик Суассонский, Клавдий из Рьеза, Бертоальд из Камбре[285], Агомар из Санлиса[286], Цезарий Овернский, Вер из Родеза, Агрикола из Жаволя, Лупоальд Майнцский, Виллегизил Тулузский, Констанций из Альби, Намматий из Ангулема, Рустик из Кагора, Аудерик из Оша, Эммо из Алеса, Феликс Шалонский, Хадоинд из Ле-Мана, Магнебод Анжуйский, Иоанн из Пуатье, Леубард из Нанта.

На этом соборе, как можно прочесть, было принято много полезных решений, а именно:

I. Об имуществах церкви и о том, как с ними следует поступать; и о тех, что выпрашиваются у церкви в аренду, дабы люди из-за долговременного пользования не присваивали их в свою собственность и не забирали обманом у церкви.

II. О клириках; если кто [из них] с мятежным дерзновением свяжет себя клятвами или присягой на писании и будет посредством лукавых заявлений строить козни своему епископу, то да будут такие лица лишены своего сана, если, несмотря на предупреждение, они откажутся исправиться.

III. Чтобы главы канонов, принятые на всеобщем соборе в Париже и старанием короля Хлотаря собранные в базилике святого Петра, незыблемо соблюдались.

IV. Тех в Галлии, кто будет заподозрен в ереси, и после проведённого церковными пастырями расследования окажется, что они действительно еретики, следует вновь обращать в католическую веру.

V. Чтобы никого не отлучали безрассудно; и если отлучённый сочтёт, что его осудили несправедливо, пусть он имеет право подать жалобу на ближайшем соборе; и, если его осудили несправедливо, с него следует снять отлучение; если же справедливо, то пусть он исполнит наложенную на него епитимью.

VI. Если какой-либо судья посмеет привлечь клирика того или иного сана к общественным работам, или посмеет его по каким-либо причинам наказать или подвергнуть поношению и насилию без ведома и разрешения епископа, то его следует лишить причастия. Но епископ пусть не мешкая исправит небрежности клириков в том, что им ставят в вину.

VII. Те же, кто обязан исполнять государственные повинности, пусть не смеют вступать в духовное звание без разрешения епископа или судьи.

VIII. Если кто-то по тому или иному поводу примет беглого из церкви без клятвы, которую тот должен ему дать о том, что он ушёл, не опасаясь за жизнь и не бежав от пытки и увечья, того следует лишить причастия. Точно так же следует лишить причастия того, кто нарушит данную им клятву. Тот же, кто будет спасён от смерти милостью святой церкви, может получит право уйти не раньше, чем он обещает совершить епитимью за своё преступление и исполнять то, что на него канонически возложат.

IХ. О преступных браках. Если кто, невзирая на предписанную канонами степень родства, преступным образом сочетается браком с теми, с кем это запрещено церковными правилами, то их, если они не подтвердят раскаяние тем, что разлучатся, следует лишить причастия, и да не имеют они права ни служить во дворце, ни вести какие-либо дела. Когда названные преступники сочетаются браком, епископы или пресвитеры, в чьём диоцезе или округе это произошло, обязаны сообщить о совершённом преступлении королю или судьям, чтобы те, когда им об этом доложат, воздерживались от общения и совместных дел с ними, а имения их перешли бы к их родичам, при условии, что они, перед тем как с ними перестанут общаться, никоим образом – хитростью, через родичей, через куплю или королевской властью – не перешли в их личную собственность, если только те не заявят о раскаянии в преступлении тем, что разлучатся.

Х. Если кто совершит убийство по своей воле и не противясь насилию, но, применяя силу, сделает это в припадке ярости, с таким не следует вступать в общение; однако, если он совершит покаяние, то при кончине ему не должны отказать в предсмертном причастии.

ХI. Клириков или мирян, которые посмеют удерживать пожертвования и дарения родителей или то, что оставлено ими по завещанию, либо вздумают отнять то, что те подарили церквям или монастырям, следует изгонять из церквей, как убийц бедняков, пока они всего не вернут, как святой собор постановил и ранее.

ХII. Чтобы христиан не продавали иудеям или язычникам; и, если кто из христиан под давлением нужды решит продать своих крепостных христиан, он должен продать их только христианам и никому другому. Ибо если он продаст их язычникам или иудеям, то его следует лишить причастия, а покупка эта не будет иметь силы. Иудеев же, если они посмеют сманивать крепостных христиан в иудаизм или подвергать жестоким мукам, самих следует передать в казну, как крепостных. И всё же иудеев не следует привлекать ни к каким общественным работам. Злословие же иудеев против христиан следует решительно пресекать.

ХIII. Также: если клирик, выйдя из города, решит отправиться в другие города или провинции, то его должны рекомендовать письма его епископа. Если он отправится без этих писем, то его ни в коем случае не следует принимать.

ХIV. Также: чтобы епископ не смел ни продавать, ни отчуждать после смерти по какому-либо соглашению крепостных и имущества, принадлежащие церкви, за счёт которых живут бедные.

ХV. Также: о тех, которые, как выяснится, занимаются гаданием или подражают языческим обрядам, либо едят с язычниками магические (supersticiosos) яства, и кого следовало уговаривать добрым увещеванием, чтобы они отступили от прежних заблуждений. И, если они откажутся и присоединятся к идолопоклонникам и приносящим жертвы, то должны будут понести достойное покаяние.

ХVI. Также: чтобы лица рабского звания не допускались к обвинению; и кто поддержит личность обвинителя, но не докажет преступление, не должен допускаться к другому обвинению.

ХVII. Также: если кто-то в том или ином чине или звании, либо поддерживаемый властью, осмелится после смерти епископа захватить разного рода собственность, находящуюся в здании церкви или на её полях, до открытия и оглашения завещания, или посмеет сломать церковные ограждения и коснуться и переворошить добро, находящееся в здании церкви, тот должен быть решительно отлучён от христианского причастия.

ХVIII. Также: если кто решит обратить в рабство свободного или благородного мужа или, возможно, уже это сделал, и, несмотря на увещевания епископа, откажется отступить от своего беззакония и не пожелает исправиться, тот должен быть отлучён, как виновный в клевете.

XIX. Также: чтобы клирики того или иного чина не приходили на рынок ни ради собственных, ни ради церковных дел и не смели бы вести дела, кроме тех, которые им будет разрешено вести с ведома и по совету епископа.

ХХ. Также: чтобы в приходах никого из мирян не ставили архипресвитером, но того, кто должен быть старшим среди них, рукополагали бы в клирики.

ХХI. Также: чтобы епископы, занимающие высокое священническое звание, которым хоть что-то будет завещано или подарено посторонними то ли совместно с церковью, то ли особо, поскольку тот, кто дарит, жертвует, как известно, ради спасения своей души, а не для блага священника, считали это не своей собственностью, но церковным достоянием, как переданное церкви, ибо справедливо, чтобы как священник владел тем, что завещано церкви, так и церковь владела тем, что оставлено священнику.

ХХII. Всё, что, возможно, будет оставлено на имя священника или церкви по фидеикомиссу[287], кому бы оно впоследствии ни переходило, не может удерживаться и считаться церковным достоянием.

ХХIII. Также: если какой-либо епископ посредством какой-либо хитрости или коварства захватит из жадности имущества, которыми в настоящий момент владеет другая церковь, или посмеет присвоить их без суда и передать своим людям или властям своей церкви, то, поскольку его нельзя лишить причастия, он должен быть отрешён от должности, как убийца бедняков.

ХХIV. Также: если какой-либо епископ (за исключением случаев крайней необходимости, в том числе ради выкупа пленных) посмеет по какому-либо соглашению сломать священные сосуды, предназначенные для святых таинств, то он будет отрешён от церковной должности.

ХХV. Также: пусть никто не смеет ни по королевскому повелению, ни опираясь на чью-либо власть, ни по собственной дерзости похищать и уводить вдов, которые просили посвятить их Господу, или девиц, посвящённых Господу. А если те и другие вступят между собой в сговор, то и причастия следует лишить обоих.

ХХVI. Судей, которые вопреки предписанию и указанию Господнему пренебрегают каноническими установлениями и презреют или нарушат этот указ Господень, принятый в Париже, следует лишать причастия.

ХХVII. Также: чтобы после смерти епископа на его место ставился никто иной, как только уроженец этого места, которого изберёт общая воля всего народа и признают жители провинции. Если кто-то осмелится на иное, то да будет он свергнут с престола, который скорее захватил, нежели получил. А тех, кто его рукоположит, мы на три года отрешаем от обязанностей управления их престолом.

Мы, кроме того, читаем, что названный епископ, господин Соннаций честно распоряжался церковными имуществами, прирастив епископство тем, что прикупил земли и крепостных, уплатив их стоимость; некоторые акты этих покупок до сих пор можно обнаружить. Он также потребовал у королевского величества некоторые имущества, которые захватили дурные люди, и, ведя дело как лично, так и через своих агентов, в том числе через своего представителя, пресвитера Марка, добился правосудия и надлежащим образом вернул их церкви. Он также обустроил колонии некоторых вилл, поставив там служителей. Он получил королевские грамоты по поводу иммунитета церковных владений и подтверждения некоторых пожалований. Можно найти также, что он произвёл обмен некоторых владений с королевой Брунгильдой[288] к их обоюдной выгоде.

По поводу своих имуществ он составил завещание, в котором сделал множество пожалований разным церквям. Но главной своей наследницей он объявил базилику святого Ремигия, где и предпочёл упокоиться. Он завещал ей серебряный и позлащённый миссорий[289], а также двенадцать ложек, серебряную солонку и свою долю в одной вилле вместе с крепостными, виноградниками, лугами и прочими принадлежностями, а также кое-что ещё, что он, по его словам, приобрёл, уплатив его стоимость. Базилике святых Тимофея и Аполлинария он завещал некоторые дома как возле самой этой церкви, так и в городе. Базилике святого Мартина, который, как он говорит, был его особым покровителем, он передал виллу Мюизон (Mutationis)[290], которую приобрёл целиком, в том виде, в каком ею владел. Кроме того, он дал ещё и золото, из которого там следовало сделать чашу. Базилике святого Юлиана он [передал] на её восстановление 5 золотых солидов. Базилике святого Никасия – точно так же 5 солидов. Базилике святого Иоанна – 5 солидов. Базилике святого Сикста – точно так же 3 золотых солида. Базилике святого Маврикия – 3 солида. Базилике святого Медарда – 3 солида. Девичьему монастырю – виноградник, расположенный в Жерминьи, вместе с несколькими сосудами, которые пойдут на пользу этой базилике. Базилике, что зовётся «У апостолов», – 3 золотых солида вместе с другими небольшими дарами, из которых следовало сделать чашу. Базилике святого Петра в городе – 3 золотых солида. Базилике святого Теодориха – свою долю в вилле Жерминьи вместе с крепостными, виноградниками и прочим, что к ней прилегает; также серебро на создание и украшение гробницы господина Теодульфа. Базилике святого Вита – серебряный сосуд для изготовления чаши и 15 солидов в золоте. Базилике святых мучеников Руфина и Валерия – 15 солидов в золоте. Базилике святых мучеников Криспина и Криспиниана – точно так же 15 солидов в золоте. Базилике святого Медарда – 15 солидов. Он, кроме того, сделал несколько пожалований богадельне святой Реймсской церкви. Прочим богадельням и общинам он также завещал разные дары. Некоторым из своих наследников он завещал ряд имений с условием, что после их смерти те вновь перейдут к указанным им святым местам. Некоторым крепостным он подарил свободу и одарил их имуществом. Имеется текст королевской грамоты, подтверждающей это завещание мужа Божьего[291].

После этого блаженного мужа, во времена короля Дагоберта[292], епископством управлял Леудегизил, брат епископа Аттилы[293]; и он точно так же обогатил его разными куплями, а именно, лесами, лугами и деревнями. Он произвёл обмен некоторых имений с Аббо, епископом Труа[294], к их обоюдной выгоде, а также ещё ряд обменов с некоторыми другими лицами. Он же обустроил некоторые церковные имения, поселив там колонов.

Ему наследовал Англеберт. Он также, как выясняется, приумножил епископство куплями.

Ему наследовал Ландо, славнейший муж и владелец многих имений; некоторые из них он присоединил к церкви, а некоторые раздал среди своих родичей. Но и то, что Реймсская церковь имела по ту сторону Луары и что незаконно удержал Феликс, аббат церкви святого мученика Юлиана[295], он, оспорив по закону перед королевским величеством, возвратил; по поводу этих владений, как выясняется, его предшественник епископ Англеберт уже ранее судился перед королём с Галлом[296], епископом Овернским.

Этот епископ Ландо, как и подобает, сделал по завещанию наследницей своего имущества Реймсскую церковь и повелел этой церкви и своему преемнику раздать всё то, что он пожаловал другим лицам и церквям. Ибо он завещал разные дары базиликам разных святых, а именно: базилике святого Ремигия, где завещал устроить себе гробницу, он передал виллы и дары; базилике святого Гаугерика и святого Квентина – различные дары в серебре. Разные дары он пожаловал и базиликам и богадельням в Реймсе, а именно, святых Тимофея и Аполлинария, святого Мартина, святого Никасия, святой Женевьевы, монастырю святых Теодориха и Теодульфа, базилике святого Германа и его богадельне, святого Юлиана, святых Козьмы и Дамиана[297], святого Петра «у двора», святого Петра «у девичьего монастыря», базилике святого Симфориана, которая зовётся «у Апостолов», святого Медарда и святых Криспина и Криспиниана, святого Виктора, святого Маврикия и святого Базола. Ланской же церкви он завещал свою долю в одной вилле, а расположенной там базилике святой Женевьевы передал виллу Еп (Appiam)[298] со всем, что к ней принадлежало. Он также поставил на алтарь Пресвятой Марии в Реймсской церкви золотой ковчежец, который велел изготовить по своему обету, а также три блюда и золотой браслет. Это было во время короля Сигиберта[299].

После указанных выше лиц на епископский престол был избран блаженный Ниво, он же Нивард[300]; ибо он, как оказывается, носил оба этих имени. Сообщают[301], что поначалу он, как славнейший муж, жил при королевском дворе; а оказавшись в должности епископа, он, купив по разным местам как имения, так дома и крепостных, приумножил церковное достояние. Он обустроил также некоторые виллы епископии, поселив там колонов, и произвёл, как можно найти, ряд обменов с Аттилой, епископом Ланским, к их обоюдной выгоде. Он также выменял у братьев Баво и Теодерамна на средства Реймсской церкви одно место не реке Марне, где построил монастырь под названием Отвильер (Altumvillare)[302], снизойдя к просьбе аббата Берекария, который просил дать ему место, где бы он мог жить со своими братьями по уставу святых отцов Бенедикта и Колумбана; что епископ и постарался сделать, как записано ниже. Но и с некоторыми другими лицами он произвёл ряд обменов, насколько это казалось целесообразным.

Монастырю святого Базола он на правах привилегии передал церковь в Верзи, построенную в честь Пресвятой Марии, со всем, что к ней относилось, и вместе с ней – местечко под названием Васси (Wassiacus). Монахам, служившим там Богу при аббате Перроне, он даровал иммунитет, дабы никто из церковных судей не смел противозаконно беспокоить их по какому-либо поводу, но им можно было бы спокойно жить и служить Богу по святому уставу. Он получил также у короля Хильдеберта[303] грамоту об освобождении Реймсской церкви от уплаты пошлин и некоторых других поборов. Также король Хлодвиг[304] грамотой своей власти пожаловал ему на имя его церкви некоторые имения в Майи (Malliaco)[305] на реке Вель (Vidulam), которыми он завладел, изгнав некоторых неверных ему мужей. В это же время Гримоальд[306], сиятельный муж, ради спасения своей души передал святому Ремигию свои виллы Шомюзи (Calmiciacum) и Витри (Victuriacum)[307].

Этот блаженный Нивард с общего согласия всего собора епископов Галлии, состоявшегося по приказу римского понтифика[308] в Нанте[309], отстроил при поддержке короля церковь монастыря, который располагался некогда на берегу реки Марны, в месте под названием Вилер (Villari)[310], но был разрушен варварами; эта построенная им церковь полностью разрушилась, а затем, вновь отстроенная им в другом месте, вновь, как говорят, обрушилась.

Однажды, идя из виллы Эперне вместе с сопровождавшим его аббатом Берекарием, он, перейдя через реку, решил немного отдохнуть. Положив голову на грудь присевшего Берекария, он заснул и увидел видение, а именно, как голубка облетела лес и, облетев его, уселась на некоем буке; причём голубка совершила это трижды, после чего устремилась к небу. Говорят, что то же видение, какое он видел во сне, названный Берекарий видел наяву. Поражённый увиденным, этот аббат стал проливать слёзы. А блаженный епископ, пробудившись от сна, обнаружил его лицо мокрым от слёз и спросил, отчего он плачет, а тот ответил, что плачет из-за обрушения его строения. Когда они рассказали друг другу об увиденном, епископ, как говорят, поведал о видении одному слуге Божьему, по имени Баво, которому принадлежало это владение. Тот обитал там, имея в этом месте молельню в честь святого Креста. После того как он узнал о видении епископа и о его желании, то пожертвовал ему это владение, а также часть владения своего брата, по имени Бадин. И рассказал о деле другого своего брата – Теодерамна, а именно: что тот пребывает во вражде с графом Реолом (который стал позже епископом Реймсским) из-за сыновей последнего, убитых им в отмщение за собственных сыновей, которых Реол приказал повесить за совершаемые ими грабежи. Поэтому господин Нивард помирил его с Реолом, который был женат на его племяннице, дочери Хильдерика. Таким образом и Теодерамн вместе с прочими своими братьями передал святому Ниварду это владение, произведя с ним обмен. Епископ, тут же приказав вырубить лес, построил там церковь в честь святого Петра и всех апостолов, а в месте, где, как он видел, уселась голубка, поставил алтарь и, собрав слуг Божьих, учредил монастырь.

Там же сделался монахом названный Теодерамн; но и Реол просил сделать там монахом своего сына, по имени Гедеон, рождённого им от племянницы святого Ниварда, и подарил этому монастырю часть своих владений. А блаженный Нивард, учредив монастырь, передал этому месту всё, чем, по-видимому, владел перед тем, как стать епископом, и, побуждая блаженного Реола, убедил его принять монашеское звание. По просьбе названного аббата Берекария этот епископ также пожаловал этому монастырю грамоту, согласно которой он, пока жив, будет сохранять этот монастырь под своей властью, а после его кончины монастырём будет управлять и защищать его монахов против всех врагов другой епископ Реймсский. Сами же монахи получают право избирать себе, согласно уставу, прелата, как то содержится в тексте этой грамоты. После этого он, как говорят, умер в церкви Пресвятой Марии, которую построил в этом монастыре, и, доставленный в Реймс, погребён в церкви святого Ремигия.

В этот монастырь названного святого мужа было, как известно, привезено из Рима тело святой царицы Елены[311]. Ибо некий пресвитер реймсского прихода, по имени Тетгиз, отправившись в Рим и нечаянно оставшись на ночь в церкви, украл его и постарался весьма осторожно увезти с собой. Когда он сделал уже вторую остановку в лесу, который прилегает к городу Сутри, то на следующий день один из его спутников, желая водрузить святые мощи на осла, не смог сдвинуть их с места. Тогда он, ошеломлённый, сообщил об этом начальнику; тот, спешно придя, робко взял сокровище и положил его на осла, не ощутив никакой тяжести, хотя и был физически слабее отвергнутого. Слуга же признался, что осквернил себя во время ночного сна. Подойдя к стремительной речке Таро, они не рискнули войти в неё из-за её сильного течения, и тогда животное, оберегаемое святыми мощами, само вошло в реку. Другой осёл, который вёз пресвитера, последовал за ним и, хотя чуть было не утонул в волнах, всё же переправился через реку; бока же того, кто вёз благодетельные мощи, вода вообще не омочила. Когда они преодолевали Альпийский хребет, одна девица, ставшая его спутницей в этом путешествии, упала в пропасть. Пока она достойным сожаления образом катилась по склону, свита блаженной царицы, закричав, стала молить её о покровительстве; и вот, упавшая внезапно застряла на обрывистом горном склоне; ей спустили верёвку, и таким образом в целости вытащили наверх, и она, как им казалось, не потерпела никакого ущерба. Некоторые, узнав об этих чудесах, стали ещё набожнее служить её мощам. Один из них, соскочив с коня, возложил на себя святые мощи и, вступив при спуске на крутую горную тропу, водрузил груз себе на плечи. Вдруг, оступившись, он упал в пропасть, но так и не выпустил святые мощи, стиснутые в руках; тотчас же из-за напиравшей сзади толпы, взывавшей в молитвах к имени царицы, конь, который вёз святыню, невзирая на собственное падение, обхватил передними ногами упавшего человека и при поддержке Божьей держал его до тех пор, пока жившие внизу люди не разворошили лёд ударами меча и как человек, так и конь не были на верёвках вытащена на тропу. По прибытии в Лангрский округ, в селение под названием Озизм (Osismus), благодатные мощи внесли в церковь блаженного Виннебальда. Там некая хромая женщина, ползавшая на коленях, коснулась ковчега с этими мощами, и к сухожилиям тут же вернулись их функции, и она полностью выздоровела. Когда они совершили оттуда однодневный переход, некто, уже шесть лет как расслабленный во всех членах, с радостью послал в дар блаженной царице полотняный платок. Но, прежде чем его супруга, которая поднесла этот скромный дар, вернулась к нему, больной вернул себе функции всех членов. Когда об этом услышали, одна слепая от рождения девица была приведена туда к святым мощам и, как только она дотронулась до носилок блаженной госпожи, слепота исчезла, и она стала видеть.

Когда вошли в виллу Авергу (Avergam), одна немая и не владевшая руками женщина вышла навстречу, и её члены тут же вновь стали действовать, и она заслужила обрести желанное исцеление.

Затем, когда эти досточтимые мощи положили в церкви виллы Фалезии (Falesie), в эту базилику вошёл один одержимый. В последний раз подвергшись тогда припадку, он, после того как все воззвали к заслугам блаженнейшей, ушёл, в полной мере исцелившись, то есть получив полное выздоровление. В этой же вилле некто, изнурённый недугом, пятнадцать лет провёл на ложе, так что плоть уже сгнила и двадцать три кости, как говорят, выпали из его тела; его доставили к божественной целительнице, и сила Божья подняла его на ноги, и он к удивлению народа вернулся исцелённым.

Также некая девица по имени Бава, которая передвигалась, ползая на коленях, так как обе коленки не разгибались от рождения, встала здесь на ноги и ушла домой твёрдым шагом; впоследствии она жила в Реймсе в святом звании.

Подошла также женщина, разбитая параличом; она совершенно лишилась способности говорить, а правая рука у неё отнялась и бессильно свисала. Когда её поднесённый в дар платок коснулся ларца со святым телом, женщина полностью возвратила себе прежнее здоровье.

Один глухой от рождения привёл барана и, войдя в церковь, стал, когда служили мессу. Когда дело дошло до чтения Евангелия, он начал улавливать ухом новые для него слова жизни. Исцелившись во время чтения, он сознался, что никогда прежде не слышал Евангелия.

Пришёл отец грудного ребёнка, которого сила недуга вот-вот должна была привести к гибели. И вот, принеся обет за жизнь сына, родитель вернулся домой и застал мальчика, который уже пять дней отказывался от груди, здоровым и сосущим молоко.

Из трирских земель был доставлен один паралитик, который до этого семь раз обретал крепость всех членов, но из-за одолевавших его плотских желаний его столько же раз вновь разбивал паралич. После того как он исповедался в своих прегрешениях, – чего уже двадцать лет не делал, – он выздоровел и впредь оставался здоров.

Была доставлена женщина, страдавшая от сильного нарыва в правом боку; обретя исцеление, она ушла домой в полном здравии. Привели также слепую женщину, которая, когда настал третий час, ушла, прозрев на оба глаза.

Затем, когда святейшие мощи доставили в названный монастырь Отвильер, и некоторые засомневались, действительно ли это мощи Елены, матери августа Константина, которая обрела животворное древо, Христос, снизойдя к мольбам и трёхдневному посту, соизволил подтвердить это достойным одобрения судом. Для выяснения достоверности перенесения блаженной царицы из этого монастыря в Рим были отправлены три брата. Вернувшись, они сообщили всю правду, которую выяснили об этом деле, доставив в монастырь двойную радость, а именно, привезя тело блаженного пресвитера Поликарпа, товарища святого Себастьяна.

Когда однажды приближалось рождество этой блаженной царицы, монастырские рыбаки, занимаясь ночью ловлей рыбы в реке Марне, расстроились из-за напрасных трудов на протяжении почти всей ночи; наконец, они стали плакаться и взывать к святой Елене из-за своего утомления. Затем, закинув сети во имя Божье и во имя неё самой, они обрадовались, поймав две щуки. Но одна из них тут же устремилась в родную стихию, омрачив радость печалью. И, в то время как они, сетуя и тревожась, вновь взывали к госпоже, ускользнувшая рыба, дивным образом прыгнув снизу, впилась зубами в верхний шнур сети и таким образом висела, прицепившись к шнуру, пока изумлённый рыбак, наконец, с благодарностью её не принял.

В этот монастырь были перенесены кости святого Синдульфа, которые лежали в вилле под названием Оссонс (Alsontia)[312], где этот святой муж служил Богу в священническом звании и где славился многими чудесами после смерти. Когда его мощи принесли в виллу, что зовётся Эпуа (Spida)[313], одна слепая женщина обрадовалась, возвратив себе прежнее зрение. Когда они уже приблизились к воротам города Реймса, и навстречу им вышло множество народа, подошла одна немая и не владеющая рукой девица. Когда он распростёрлась на земле, то сподобилась исцелиться от обоих недугов. Привели туда и некую женщину, у которой отнялись руки и колени, которая, как только пала на землю, тут же обрела радость, вернув себе здоровье. Но, когда она, поддавшись невоздержанности, стала хвастаться, что, мол, её муж, который отпустил её ради этого недуга, волей неволей теперь её примет, она вновь впала в несчастье, от которого избавилась.

Также, когда мощи блаженного мужа положили в церкви перед алтарём Пресвятой Марии, пришла некая хромая девица, ползавшая на коленях, которая встала на ноги и выздоровела благодаря силе Божьей и заслугам этого святого. Привели также одну женщину, которая уже семь лет была слепой, и, как только она дотронулась до ворот храма, так сразу же сподобилась прозреть. После торжественной мессы тело блаженного мужа было унесено оттуда в базилику святого Ремигия.

На следующий день его доставили в монастырь Авне (Avennacum) и, когда навстречу вышли монахини, прибыл некий муж, хромой на протяжении уже двух лет. Когда он распростёрся на земле, то встал на ноги и вновь обрёл прежнюю твёрдую походку. Привели также расслабленную и не владевшую членами женщину, которая тут же обрела радость, вернув себе здоровье.

Затем эти досточтимые мощи были доставлены в монастырь Отвильер, где некая девица, слепая с первого года рождения, когда её привели и она достигла ворот монастыря, начала видеть. Привели также двух родных братьев одногодков, лишённых зрения; когда они вошли в молельню и предались молитве, то у них из глаз вместо слёз стала течь кровь; к ним тут же вернулось зрение, и они были рады видеть гробницу целителя. Одна посвящённая Богу дева вместе с подругами дала обет пойти к месту святых мощей. Вернувшись, однако, с середины пути, чтобы зайти в свою келью, она, в то время как прочие продолжили начатый путь, была разбита параличом, так что у неё отнялись руки и ноги. Затем, привезённая на повозке в названый монастырь, она, после того как пробыла там какое-то время в этом недуге, наконец, возликовала, когда к ней вернулось прежнее здоровье.

После святого Ниварда епископство получил названный господин Реол[314] и, как выясняется, приумножил его как наследственными, так и купленными имениями. По велению господина Ниварда он вёл перед королевским величеством дела о церковных имуществах и о правах колонов и, как можно обнаружить, выиграл их. Уже вступив в должность епископа, блаженный Реол имел крупную тяжбу с королевским вельможей Гундебертом, родным братом господина Ниварда, по поводу имуществ этого святого епископа Ниварда, ибо Гундеберт говорил, что виллы его брата, епископа Ниво, как из отцовского, так и из материнского наследства, которые Ниво оставил, умирая, причитаются ему по закону. А господин Реол и его агенты, в свою очередь, заявляли, что господин Нивард ради спасения своей души всё своё имущество передал по документам святым местам, а именно, церкви Пресвятой Марии, церкви святого Ремигия, монастырям в Отвильере и Верзи, где покоится во плоти господин Базол (эти монастыри господин Ниво построил и восстановил своим трудом); также девичьему монастырю в Реймсе, где начальствовала аббатиса Бова; святым Руфину и Валерию, и прочим местам святых. Но, пока между обеими сторонами продолжалась эта тяжба, они, в конце концов, при посредничестве миротворцев пришли к миру и согласию при условии, что Гундеберт возьмёт в свою власть всё, что по ту сторону Луары принадлежало их матери Эмме, без притязаний на это со стороны епископа Реола и его агентов; а всем остальным, что доброй памяти господин Ниво завещал по документам святым местам, эти святые места пусть целиком и вечно владеют с Божьей помощью без всяких притязаний на это со стороны Гундеберта и его наследников. Текст этого соглашения, скрепленный подписями обеих сторон, до сих пор хранится у нас[315].

В должности епископа он купил часть виллы Дизи (Diciaci)[316]; манс и поля в вилле Версиньи (Bersiniaco)[317]; более четырёх мансов и ещё кое-что в городе Реймсе у различных особ; часть в вилле, что зовётся Монтелон (Mons Allonis)[318]; части вилл Розициак (Rosiciaci) и Попициак (Popiciaci), а также некоторые другие имения и крепостных. В его времена сиятельный муж Варатто[319] передал церквям Пресвятой Марии и святого Ремигия в Реймсе гору Крюньи (Cruciniacum)[320], виллу Курвиль (Curbam)[321] вместе с Арси (Aciniaco)[322] в округе Тарденуа (Tardonisse). Затем, как можно найти, блаженный епископ Реол совершил из средств Реймсской церкви ряд обменов с некоторыми лицами, а именно, соблюдая обоюдную выгоду.

У него была дочь, посвящённая Богу, по имени Одила, которую он родил от законного брака до принятия духовного сана и которая жила по святому уставу в монастыре, который Эброин[323] построил в Суассоне; он передал ей некоторые виллы как в Реймсском и Бовеском округе, так и в землях за Луарой, при условии, что эти земли после её кончины во всякое время достанутся монастырю.

Этот достопочтенный епископ построил монастырь Орбе в месте, которое заслужил в дар от короля Теодориха[324], с его разрешения и при содействии мажордома Эброина. Господин Реол выпросил из монастыря Ребе[325] шестерых монахов, которые должны были поддерживать там правила святого устава и обучать им других. Одного из них, по имени Ландемар, он поставил в этом месте аббатом, и тот правил этим монастырём, пока был жив, ибо, хотя он и был изгнан неким Одо, но впоследствии его восстановил король Хильдеберт[326]. После его кончины монастырь принял и управлял им архиепископ Ригоберт[327].

Совсем недавно[328] венгры схватили и пытались убить монаха этого монастыря, по имени Хукбольд, но так и не смогли поразить его мечом. Ибо, как рассказывает он сам и подтверждают также некоторые пленные, которые ныне вернулись домой и видели всё это, что когда варвары осыпали его, нагого, стрелами со всех сторон, стрелы отскакивали от его тела так, словно ударялись о сталь, и даже следов от ударов не проступало на его коже; а когда его изо всех сил рубили мечом, он и тогда оставался невредим. Поэтому они заявили, что он – бог, и, возвращаясь обратно, увели его с собой; позже он был выкуплен епископом, отпущен и вернулся домой[329].

Названному господину Реолу в должности епископа наследовал блаженный Ригоберт[330], его, как говорят, близкий родственник, происходивший из благородного рода в рипуарской области (его отец, по имени Константин, был родом из того же самого округа, а мать – из округа Порсьен); это был муж, обладавший благочестивыми нравами и украшенный славными добродетелями. Он восстановил в епископии то, что нашёл рухнувшим, а также возвратил клирикам каноническое богослужение, собрал достаточно припасов, пожаловал им некоторые имения и, учредив для их нужд общественный фонд, выделил для него следующие виллы: Жерникур (Gerniacam cortem)[331], Мусси (Musceium)[332], Руси (Roceium)[333], Буффиньерё (Vulfiniacum rivum)[334], Курсель (Curcellas), а также церковь святого Илария с относящимся к ней предместьем, а именно, чтобы раз в год, в день его кончины, с этих [мест] для них устраивалась достаточная трапеза, а то, что останется, отходило им для общего раздела. Он назначил также слуг и их поселения для надлежащих повинностей в пользу каноников и постановил сделать этих бедняков Христовых наследниками своего достояния. В целом его имущество составляло более сорока мансов. Он также обустроил некоторые виллы епископии, как подобает описав их колонов и повинности последних. Из имений же, которыми он обогатил епископию, он некоторые приобрёл, уплатив их цену, как, например, виллу Шартрёв (Carobram)[335] в округе Тарденуа – у Гамноальда, дав за неё 500 золотых солидов, и два манса в вилле под названием Турба (Turba)[336] – у разных особ. Также долю в вилле, что зовётся Шампиньи (Campaniaca), на реке Вель – у Хозома, дав за неё 140 солидов золотом. У одной своей кузины, по имени Гильзинда, долю в вилле Брикне (Bracaneco)[337] на реке Ретурн (Rotumnam) с крепостными, постройками и всем, что относится к этому владению. У той же Гильзинды – часть в вилле Бу (Bobiliniaca) на реке Сюип (Suppiam)[338] с домами, крепостными, полями, лугами и прочим, что относится к этому владению. За эти имения он дал сто золотых солидов. Некоторые же имения он, дав немалое количество золота, купил по ту сторону Луары. Он, как можно обнаружить, совершил также ряд обменов с некоторыми лицами, а именно, к обоюдной выгоде. Затем он получил для своей церкви от короля Дагоберта[339] грамоту об иммунитете, внушив этому королю, что при предыдущих франкских королях, со времени господина Ремигия и короля Хлодвига, которого тот крестил, эта церковь всегда была свободна от всякого бремени общественных повинностей. И названный король, распорядившись утвердить и возобновить это благодеяние, постановил по совету своих вельмож и велел по примеру предыдущих королей, чтобы все имения этой святой церкви Божьей – как в Шампани, в самом городе и его предместьях, так и в Австразии, Нейстрии, Бургундии и пределах Марселя, а также в Ренне, Жеводане, Оверни, Турени, Пуатье, Лиможе и везде в пределах его королевства, где Реймсская церковь и базилика блаженного Ремигия, по-видимому, имеют виллы и людей, во всякое время могли пользоваться полным иммунитетом; так чтобы ни один государственный судья не смел вступать в эти земли, а если вступит, то не останавливался бы там и не смел вершить какое-либо правосудие или требовать каких-либо подношений, но всем, что Реймсской церкви и базилике святого Ремигия было пожаловано его предшественниками королями, эта церковь могла нерушимо располагать во все дни; и он[340] постарался получить грамоты по поводу подтверждения такого рода повеления, а также об иммунитете и освобождении своей церкви от пошлин и от его сына, и от прочих королей его времени. И отдельно грамоту короля Теодориха[341] на виллу Шомюзи (Culmiciaco), которую пожаловал Реймсской церкви сиятельный муж Гримоальд. Образцы этих королевских грамот до сих пор хранятся в архиве святой Реймсской церкви.

Говорят, что этого достопочтенного епископа связывала крепкая дружба с королевским мажордомом Пипином[342], которому он обычно часто посылал дары в качестве благословения. Когда он пришёл, однажды, для беседы с ним, этот государь стал спрашивать, что бы он мог пожаловать этому святому мужу, что доставило бы ему удовольствие. Он тогда находился в Жерникуре и, узнав, что блаженному епископу было бы приятно, если бы он пожаловал ему эту виллу, разрешил ему взять всё, что тот захочет вокруг, или всё, что обойдёт за то время, пока он предаваться полуденному отдыху. Итак, блаженный Ригоберт, следуя примеру блаженнейшего Ремигия, отправился по межам, которые были отчётливо видны, и велел везде отмечать этапы своего пути, дабы предупредить всякий спор по поводу пашен. А когда он вернулся, пробудившийся от сна Пипин пожаловал ему все места, которые оказались внутри того круга, который он сделал. В качестве памятного знака этого его обхода зелень там, как можно увидеть, во всякое время растёт быстрее и гуще, чем в прочих местах вокруг. Есть и другое немалого значения чудо, которое несомненно ради его заслуг совершено Господом в отношении этих мест. Ведь говорят, что после того как они перешли под его власть, они никогда не страдали от непогоды и на них никогда не обрушивался град. И, если он падал в местах по соседству, то не смел переступать их пределы.

Эти имения и прочие, которые он добыл, он приобрёл не из мирской жадности, но во всём заботясь о выгодах своей церкви, которую сделал своей наследницей. Он предоставил долю в своих имениях также многим [другим] церквям, как мы узнаём из разных [его] грамот. При его епископстве аббат Адо передал реймсской церкви Пресвятой Марии свои имения, расположенные в Ланском округе, в селении, что зовётся Раузид (Rausidus), вместе со всем, что к ним прилегало, то есть с домами, колонами, полями, виноградниками, лугами, лесами, пастбищами, водами, течениями вод и всеми принадлежностями; а также некоторые имущества, расположенные в округе Тарденуа, в вилле Корнециак (Corneciaco), передал богадельне святого Ремигия. При этом блаженнейшем отце Реймсской церкви ради спасения своих душ передали свои имения в разных местах разные лица, как то: Хероальд и Сайреберт – дома, поля, крепостных, виноградники и леса на горе Берелина (Berelini) и в Таксонариях (Taxonariis); Гайрефред и Аустреберта – мансы с прилегающими пашнями, виноградниками и крепостными в Ланском округе, в вилле Вароцио (Warocio); Аббо – свои имения, расположенные в Порсьенском округе, в вилле Ауст (Augusta); Ландемар – мансы с постройками, крепостными, деревнями, виноградниками, лесами, лугами и прочим, что к ним прилегает, в Шамбреси (Camarciaco)[343], в Реймсском округе; Родомар – свои имения, расположенные в селении … в Шатрском (Castricensi) округе; также Аустреберт – свои [земли] в той же вилле. Акты этих пожалований до сих пор хранятся у нас.

Затем, когда между королём Хильпериком[344] и Карлом[345], сыном названного Пипина, с одной стороны, и мажордомом Рагинфредом, с другой стороны, вспыхнула вражда, этот Карл, проходя близ города Реймса, стал, как говорят, кричать блаженному Ригоберту, расположившемуся над городскими воротами, чтобы тот приказал открыть перед ним эти ворота, дабы он мог зайти помолиться в церковь Пресвятой Богородицы. Поскольку он настаивал на своём и не переставал кричать, муж Господень ответил, что не откроет ему ворота, пока не узнает, каков исход будет у начавшейся распри, дабы случайно не отдать вверенный ему город на поживу тому, кто уже разграбил кое-какие средства других городов. В ответ на это Карл, как говорят, в гневе пригрозил, что если он возвратится победителем во время мира, то муж Божий не сможет более жить в этом городе в безопасности. Ибо этот святой Господень, как передают, обычно жил над воротами, которые называются воротами Базилик[346] (то ли от того, что вокруг них было расположено много базилик, то ли потому, что через них проходили те, кто шёл к базиликам, расположенным в квартале святого Ремигия), и имел привычку, открыв окна своей комнаты, созерцать ради молитвы места святых – блаженного Ремигия и прочих.

Он также построил над этими воротами часовню в честь святого архангела Михаила, сделав из любви к молитве обыкновение спускаться от неё в расположенную по соседству церковь святого Петра. Эта часовня стояла там долгое время, пока император Людовик не передал монастырь святого Петра своей дочери Альпаиде[347]. Муж этой женщины, по имени Бегго, приказал разрушить названную часовню, а именно, потому что однажды сильно ударился головой о верхнюю перекладину её двери, ибо был высокого роста, ходил с высоко поднятой голову и никогда не наклонялся, если входил куда-либо; он сослался при этом на то, что она из-за своей высоты якобы закрывает окно церкви. Но, как только часовню начали разрушать, он тут же стал одержим злым духом, когда находился в Ланском округе, вдали от города Реймса. Затем по дороге через эти ворота стало носить вперемежку пыль и ветер, из-за чего город, казалось, погружался во мрак, и никто не любил ходить по этой дороге. Но теперь эта часовня опять восстановлена в честь блаженного Михаила и пользуется немалым почётом.

Итак, когда названный Карл одержал победу в войне, он согнал мужа Господнего Ригоберта, своего покровителя, который, как говорят, воспринял его из святой купели, с епископского престола и отдал это епископство некоему Мило[348], клирику лишь по тонзуре, который ходил вместе с ним на войну. Этот Карл, родившийся от преступной связи со служанкой, как можно прочесть о нём в королевских анналах, был наглее всех прочих королей, которые были до него, и передал мирянам и графам не только это, но и другие епископства королевства франков, так что не давал епископам никакой власти в церковных делах. Однако, то зло, которое он совершил против этого святого мужа и прочих церквей Христовых, Господь по справедливому суду Божьему обрушил на его собственную голову. Об этом сообщается в записанном рассказе отцов, а именно, что святой Евхерий[349], некогда епископ Орлеанский, чьё тело погребено в монастыре святого Трудо, предаваясь молитве и устремившись помыслами к небесам, оказался в ином мире и среди прочего, что узрел благодаря откровению Господнему, видел, как этот Карл мучается в геенне огненной. Когда он стал спрашивать об этом, ангел, его проводник, ответил ему, что тот обречён на вечные муки по приговору святых, которые будут судить на Страшном суде вместе с Господом и имущество которых он отнял. Блаженный Евхерий, вернувшись на землю, позаботился рассказать об этом святому Бонифацию[350], который был тогда ради восстановления канонических норм поставлен апостольским престолом во главе Галлии, и Фульраду[351], аббату монастыря святого Дионисия и главному капеллану короля Пипина, дав в подтверждение [своих слов совет], чтобы они пошли к его гробнице и, если не найдут там его тела, знали, что всё, что он о нём рассказал, правда. И когда те пришли к месту, где было погребено тело этого Карла, и открыли его гробницу, то оттуда внезапно выползла змея, и они обнаружили всю эту гробницу пустой и обугленной изнутри таким образом, будто её опалило пламя.

Римский папа Захарий[352] среди прочих поручений, которые он направил святому Бонифацию, написал[353] ему об этом Мило следующее: «Что касается Мило и подобных ему, которые сильно вредят церквям Божьим, то ты, согласно слову апостола, проповедуй во время и не во время[354], дабы они отступили от столь нечестивого дела. Если они прислушаются к твоим увещеваниям, то спасут свои души; а если нет, то погибнут, погрязнув в своих грехах. Ты же, который правильно проповедуешь, не останешься без своей награды».

Как бы то ни было, святой Господень Ригоберт, повинуясь заповедям Господним, которые повелевают при гонении бежать из города в город, удалился в Гасконь. Находясь там в изгнании, он, посещая со святым рвением памятные места многих святых, вошёл в одну базилику; колокола звонили как обычно, пока он не предался молитве, после чего два из них, хотя в них продолжали бить, не издавали более ни звука. Тогда священник и прочие, кто стоял рядом, обеспокоенно спросили, кто он и откуда пришёл. Тот признался, что он – клирик и прибыл из Франции. Тогда они спросили его также об этом необычном деле: почему их колокола, хотя в них бьют, не звонят, как обычно. И он открыл им, что из одной его церкви тайно похитили два колокола, и он думает, уж не они ли это. Когда их ему показали, и он заявил, что это его колокола, его попросили для пробы ударить в них. Когда он в них ударил, они издали чистый звон, подтвердив, что он сказал правду. Все удивились такого рода событию и поневоле отдали ему его собственность, и он удостоился как восхищения, так и почтения. Затем колокола были доставлены во Францию и вновь помещены в церкви Жерникура.

Говорят, что названный Мило, которому Карл передал Реймсское епископство, исполняя посольство к гасконцам, застал мужа Божьего в этом крае и стал уговаривать его вернуться во Францию, обещая вернуть ему его епископство. Когда он вернулся, Мило просил его передать ему в личную собственность имущества, которые он уже завещал церкви. Поскольку он на это не согласился, то и Мило отказался от того, что обещал, и муж Божий попросил уступить ему хотя бы алтарь Пресвятой Богородицы Марии, а именно, чтобы он мог служить на нём мессу. Добившись этого, он обосновался в Жерникуре и долгое время вёл жизнь в смирении, умеренности, бдениях, молитвах, раздаче милостыни и совершении прочих добрых дел. У него было в обычае часто посещать город Реймс и служить у алтаря Пресвятой Марии, как он и желал; затем через церковь святого Маврикия отправляться ради молитвы в церковь святого Ремигия; потом посещать монастырь святого Теодориха и через церковь святого Кирика в Кормиси (Culmiciaco) возвращаться в церковь святого Петра в Жерникуре.

Итак, однажды, когда он пришёл в Кормиси, чтобы помолиться у святого Кирика, случилось, что он заговорил с экономом Реймсской церкви, который там был, и, приглашённый им на завтрак, отказался, так как собирался служить мессу в церкви святого Петра. Между тем, одна женщина принесли видаму гуся; а тот предложил его епископу и просил его распорядиться взять его и унести с собой. Отрок мужа Божьего взял его и понёс, как вдруг тот вырвался из его рук и улетел, лишив отрока всякую надежды снова его поймать. Тогда святой отец, видя, что отрок немало обескуражен, ласково утешил его, как кротчайший муж, говоря, что никогда не следует плакать и горевать о потере преходящих средств, но следует всегда уповать на Господа, который всем подаёт в избытке. И вот, спустя некоторое время гусь сам прилетел обратно, опустился на землю возле святого епископа и, словно поводырь, шёл впереди него и нигде не сходил с тропы, пока не прибыл в Жерникур, куда они шли. Муж Господень не позволил гуся убить, но пускал его в дороге впереди себя. Ибо тот, как говорят, обычно шёл впереди него, когда епископ шёл в город или возвращался оттуда.

Адриан[355], понтифик апостольского престола, в своём письме, отправленном Тильпину, позднее епископу Реймсскому[356], упоминает об этом блаженном епископе и жалуется там по его поводу, написав таким образом: «Ты, брат, сообщил нам, что из-за распри между франками архиепископ Реймсский, по имени Ригоберт, был вопреки канонам свергнут с престола и изгнан без всякой вины, без всякого решения епископов и без ведома и согласия апостольского престола, но только лишь из-за того, что он не встал ранее на сторону того, кто затем принял под свою власть ту часть в этом королевстве, где находится город Реймс; и это епископство вместе с ещё одним епископством и другими церквями вопреки Богу и Его воле было пожаловано или, скорее, присвоено светскими властями некоему Мило, клирику лишь по тонзуре, ничего не смыслившему в церковном распорядке; да и прочие епископства в Реймсском диоцезе были распределены разным образом, и некоторые оставались по большей части без епископов; епископы же и клирики, получая рукоположения, пребывали у других митрополитов и находили у них иногда убежище; клирики, священники, монахи и монахини не терпели, чтобы их судили и наказывали их епископы, жили без церковного закона, по своей воле и произволу», и прочее.

Блаженный епископ Ригоберт, славный замечательными деяниями и великими добродетелями, много лет провёл в этом образе жизни и, мужественно завершив служение земной жизни, скончался 4 января[357]. Священники с почестями похоронили его в названной вилле, в которой он обычно жил[358], в церкви святого Петра, у южного придела алтаря. После своей святой кончины он прославился многими чудесами, открыто дав понять, в какой милости он у Бога за свои заслуги. Но чудеса эти не были описаны из-за небрежности авторов или их малочисленности.

Так, жители этого места упоминают, что там исцелилось трое хромых. Свидетельства этого выздоровления, то есть палки и костыли, долгое время хранились в этой церкви, пока святые мощи не были оттуда перенесены. Одна слепая женщина, по имени Ансильда, жительница этого места, при содействии его заслуг вернула там себе прежнее зрение. Один мальчик, изучавший школьные науки у местного пресвитера, стал, шаловливо играя, подпрыгивать на его могиле, не оказывая почтения ни Богу, ни Его похороненному там святому. Но, дабы заслуги погребённого стали широко известны, а дерзость такого рода была бы пресечена, у мальчика тотчас же заболела нога, и он вскоре стал хромым, ибо нога у него отнялась. Пресвитер, узнав об этом, позаботился поставить там вокруг могилы решётку, чтобы кто-либо по ведению не претерпел того же самого. Рассказывают, что в этой базилике после его погребения часто слышали столь сладкозвучные голоса, что это были не иначе, как голоса ангелов. А посреди ночи там загорелся такой яркий свет, что он, казалось, затмевал блеск солнца; когда это яркое сияние проникло в расположенное по соседству жилище священника, то пресвитера, когда он его увидел, поразил такой страх, что он с тех пор оказывал месту ещё большее уважение, чем то, которое оказывал раньше. У гробницы этого мужа Божьего многие больные исцеляются от разных недугов. Те, кто страдает от озноба, приходя с верой, жертвуют по обету свечу и, соскоблив прах с гробницы, берут его, смешивают с водой и пьют; и благодаря заслугам святого получают выздоровление. Те, кто страдает от зубной боли, с должным почтением целуют гробницу и таким образом заслуживают исцеления.

Итак, в то время как этот славный исповедник Господень блистал в этом месте, прославленный многими чудесами, господин Хинкмар, епископ Реймсский, перенёс его оттуда и, доставив в монастырь святого Теодориха, положил возле могилы этого святого мужа[359]. Там его почитали некоторое время, и Господь соизволил совершить через него много чудес. Ибо многие, страдавшие от лихорадки или от зубной боли, когда с верой просили его там о помощи, то обретали радость, получив исцеление свыше.

Из них одна измученная лихорадкой женщина, по имени Аудинга, из ближайшей к монастырю виллы под названием Курмелуа (Colmelecta)[360], ради возвращения себе здоровья совершила, как говорят, в отношении него следующее испытание. Она сделала три одинакового размера свечи, из которых одну поставила святому Теодориху, вторую – святому Теодульфу, третью – святому Ригоберту; и зажгла их все разом, решив проверить, какая останется гореть дольше. Когда это было сделано, то, поскольку дольше всего горела та, что была посвящена святому Ригоберту, женщина, считая, что это угодно Богу, решила сделать своё пожертвование именно этому святому. Тут же изготовив ещё одну свечу, посвящённую исключительно этому благому мужу, она пришла в указанное место, принесла свой скромный дар и после молитвы заснула перед мощами святого Божьего, а проснувшись, обнаружила, что к ней возвратилось желанное здоровье.

Через девять лет мощи этого блаженного епископа были перенесены в город Реймс и помещены в базилике, посвящённой в честь святого Дионисия[361], где тогда находились погребения реймсских каноников. В вилле, которую называют Оменанкур (Alamannorum cortem)[362], жила тогда одна слепая женщина, которая, когда спала, услышала во сне голос, сказавший ей: «Что ты здесь делаешь? Почему ты лежишь? Завтра епископ Хинкмар и реймсские каноники переносят святого Ригоберта. Иди к нему, и он тебе поможет». Та встала на рассвете и, взяв с собой свечу, поспешили прийти туда. Как только она подошла к раке с мощами святого, то сразу же сподобилась вернуть утраченное некогда зрение. Также один глухой, придя в день этого перенесения, как только коснулся гроба с его святым телом, тут же возвратил себе слух; и рассказал, что его позвали следующим образом: Ночью, когда он отдыхал на постоялом дворе, какой-то незнакомец лёгонько толкнул его в бок, разбудил и, разбудив, позвал. Он почувствовал, как его коснулись, но не услышал, как позвали, так как был глух. Однако, те, кто был вместе с ним в доме, услышали голос, призывавший его как можно скорее идти к святому Ригоберту, хотя никого и не видели. И он тут же ушёл и обрёл долгожданное здоровье.

Поскольку указанная выше церковь была разрушена по причине необходимости строительства городской стены (из-за враждебности язычников), Фулько, епископ города, впоследствии увёз оттуда досточтимые мощи этого блаженного отца и поместил их в середине церкви Пресвятой Богородицы Марии, за алтарём святого креста, где очень многие, приходившие с верой, также обрели желанное исцеление. Почти в те же дни один монах монастыря блаженнейшего Ремигия, по имени Сиглоард, был поражён сильнейшей лихорадкой и, казалось, был не в своём уме. Когда однажды ночью он, терпя муки, направился к ложу, ничего не поев и так и не лёг отдыхать, то воззвал к святому Ригоберту, умоляя оказать ему помощь, и вскоре возвратил себе желанное здоровье.

Через некоторое время мощи этого святого мужа были принесены в округ Вермандуа, в виллу Енмен (Nemincum)[363], которую граф Ульрих тогда пожаловал Реймсской церкви, а епископ Фулько передал её на содержание каноников[364].

Неподалёку оттуда жил пресвитер, по имени Сигуин, который страдал от сильной зубной боли. Услышав, что сюда принесли эти драгоценные мощи, он, поскольку был подавлен недугом и не мог прийти сам, позаботился отправить туда свечу. Хотя и не присутствуя лично, он не переставал со слезами и мольбами взывать к святому Господнему Ригоберту, чтобы заслужить по его ходатайству обрести желанное исцеление. И, как только его скромный дар достиг раки святого, он сподобился ощутить рядом с собой присутствие небесного целителя, возвратившего ему здоровье. И он тут же отправился к месту святого целителя и, разрыдавшись перед его гробом, воздал ему благодарность и поведал, сколько всего Господь сделал для него благодаря воззванию к этому отцу.

Вскоре после этого святые мощи вновь были отосланы в город Реймс, почтительно внесены в церковь святого Дионисия, восстановленную за городской стеной благодаря стараниям реймсских каноников и за их счёт, и почитаются там вместе с мощами святого Теодульфа.

В должности епископа блаженному Ригоберту, как выясняется, наследовал Абель, хотя некоторые и сообщают, что он был всего лишь хорепископом. Но то, что он был епископом, мы обнаруживаем в разных сообщениях и, особенно, в письмах папы Захарии, адресованных святому Бонифацию, в одном из которых[365] он упоминает, что названный блаженный Бонифаций сообщал среди прочего в своих письмах, что поставил трёх епископов в три митрополичьих города, а именно, Гримо – в город Руан, второго – Абеля – в город Реймс, и третьего – Хартберта – в город Санс[366]. Он, по его словам, был и у нас, и передал нам, а также Карломану[367] и Пипину[368] «твои письма, в которых ты говорил, что мы должны послать трём названным митрополитам три паллия. И мы даровали их ради объединения и восстановления церкви Божьей».

Также в другом его письме[369] к Бонифацию: «Что же касается епископов митрополитов, то есть Гримо, с котором мы уже знакомы, Абеля и Хартберта, которых ты поставил митрополитами по отдельным провинциям, то мы утверждаем их по твоему свидетельству и посылаем паллии для их непоколебимой надёжности и приращения церкви Божьей, чтобы она преуспевала таким образом в ещё лучшем положении. Ведь мы послали им наставления о том, что свойственно паллию и как должны излагать свою веру те, кому дано разрешение пользоваться паллием, дабы они знали, как следует пользоваться паллием и как проповедовать подданным путь к спасению, чтобы церковное учение в их церквях сохранялось неизменным и оставалось нерушимым, а священство, которое в них было, смогло стать не порочным, как ранее, но чистым и угодным Богу, насколько это возможно для человеческой природы; так чтобы нельзя было найти никаких отклонений от святых канонов, и чистая жертва их приносилась ими так, чтобы Бог был доволен их дарами, а народ Божий мог с чистой от всякой грязи душой проводить полноценные обряды христианской религии». Обнаруживаются также некоторые грамоты, помеченные именем этого епископа.

В вышеупомянутом письме к архиепископу Тильпину папа Адриан говорит о нём после того, что было указано выше, следующее: «Святой памяти Бонифаций, архиепископ и легат святой римской церкви, и любезнейший Фульрад, архипресвитер Франции, во время наших предшественников Захария и Стефана, его преемника, немало похлопотали о том, чтобы доброй памяти наш предшественник, господин Захарий, послал по просьбе вышеназванного Бонифация паллий архиепископу Реймсскому, по имени Абель, который был им поставлен; ему, однако, не дано было пробыть там долго, но он был низложен вопреки Богу, и Реймсская церковь многие времена и долгие годы оставалась без епископа, а церковные имущества были унесены из этого епископства и расхищены мирянами, равно как и из других епископств, но, особенно, из митрополичьего города Реймса».

Названным лицам в должности епископа наследовал Тильпин, взятый из монастыря святого Дионисия, для которого Карл Великий выхлопотал у папы Адриана паллий, как это видно из адресованного ему письма этого папы, которое начинается таким образом:

«Епископ Адриан, раб рабов Божьих, достопочтеннейшему и святейшему нашему собрату Тильпину, архиепископу Реймсской церкви. Напомним весьма кстати о том, что по просьбе нашего духовного сына и славного короля франков Карла, мы, получив доброе свидетельство о твоей святости и учёности от любезнейшего аббата Фульрада, архипресвитера Франции, согласно обычаю послали тебе паллий наряду с грамотой о том, что митрополичья Реймсская церковь может оставаться в своём статусе».

И через несколько строк, которые уже приведены выше о святом Ригоберте и Абеле, он, говоря о похищенных имуществах Реймсской церкви, продолжает: «Ты, брат, уже ранее по большей части выпросил эти имущества у нашего славного сына Карла, а ранее у его брата Карломана и до некоторой степени выправил чин в отношении как епископов, так и прочего, согласно каноническому положению и предписанию святого римского престола. Кроме того, ты просил у нас, чтобы мы властью блаженного князя апостолов Петра, святого римского престола и нашей собственной дали тебе и твоей церкви грамоту о том, чтобы всё, что ты завершил, и впредь оставалось в силе, а то, что ещё не завершил, ты мог довести до завершения нашей властью и при содействии Бога и святого апостола Петра. Поэтому мы, с горячим рвением и с Божьей помощью, поддержанные апостольской властью, не только постановляем, согласно святым канонам, древние апостольские декреты этого святого престола, но ради твоего доброго намерения жалуем тебе новые, и властью святого князя апостолов Петра, которому Бог и наш Спаситель Иисус Христос дал власть вязать и разрешать грехи людей на небе и на земле, закрепляем и утверждаем Реймсскую церковь в статусе митрополии, как это было издревле, и чтобы она была первым престолом своего диоцеза, а ты, который при содействии Божьем поставлен на этом престоле, был примасом этого диоцеза вместе со всеми городами, которые с давнего времени подчинены Реймсской церкви митрополии, и пусть это на вечные времена будет закреплено за тобой и твоими преемниками. И мы велим, чтобы никто, согласно традиции святых канонов, не смел после твоего ухода из этого мира переводить туда епископа из другого епископства и рукополагать его, и ни в какое время не смел отбирать твои приходы, церкви и города и делить Реймсский диоцез, но пусть этот диоцез пребывает в целости, как издавна и был, и как утвердили и утверждают святые каноны и власть наша и наших предшественников. И пусть никто не смеет и не в силах будет свергнуть тебя и любого другого епископа Реймсского и примаса этого диоцеза, какой будет впоследствии, с епископского престола без канонического суда и без согласия на этом суде римского понтифика, если на этом суде он обратится с жалобой к святому римскому престолу, который, как известно, является главой мира, но, находясь в подчинении одного лишь римского понтифика, старайся при помощи Господней и при поддержке нашей – с этого святого престола – и святого Петра, так управлять подчинённым тебе реймсским диоцезом и приходом, согласно святым канонам и повелениям этого святого престола, чтобы ты мог услышать желанный голос Господа нашего Иисуса Христа вместе с Его избранными: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего»[370]. Что касается того, что некоторые лица из реймсского диоцеза получали рукоположения у других епископов и имели у них незаконное убежище (как ты довёл это до нашего сведения), то мы это решительно запрещаем, но, как учит священное писание, пусть Реймсская церковь и архиепископ, который поставлен во главе неё, имеют в созыве и проведении поместных соборов, в возведении в сан и в лишении его такую власть, какую предписывают святые каноны и постановления этой святой церкви. И пусть никто и ни в какое время не смеет отнимать у тебя и Реймсской церкви имущества, принадлежащие ей по закону, или причинять по их поводу насилие, как это было сделано ранее. Ибо если объявится кто-то (чему мы не верим), кто с безрассудной дерзостью посмеет выступить против этого нашего предписания, то, если он вскоре и, особенно, после увещевания не образумится, пусть знает, что он будет связан узами анафемы по вечному суду Божьему; тот же, кто соблюдает апостольские повеления и честно и праведно следует правилам веры, заслужит милость и благословение. Мы повелеваем, чтобы всё это, определённое нами листом этого нашего утверждения, ради своего упрочения соблюдалось в твоей церкви во все времена. Мы также поручаем тебе, брат, чтобы ты, взяв с собой Веомада[371] и Поссессора[372], епископов и посланцев нашего славного духовного сына Карла, короля франков, тщательно выяснил всё, что касается рукоположения Лулла[373], епископа святой Майнцской церкви (ибо до нас дошли сведения о его рукоположении), и проверил его веру и учёность, образ жизни и нравы; и, если он пригоден и достоин занимать епископскую кафедру, направь нам через своих посланников изложение его католической и православной веры, записанное и подписанное им собственноручно, вместе с письмами и свидетельством твоими и других епископов, которым мы поручили быть вместе с тобой, чтобы мы по обычаю послали ему паллий, объявили его рукоположение законным и велели ему быть архиепископом в святой Майнцской церкви. Прощай».

Церковные имущества, растащенные по разным местам, этот епископ добыл по закону у королевского величества и у разных судей и возвратил в церковную собственность как лично, так и через церковных уполномоченных, особенно, через Ахабба, который хорошо потрудился в деле возвращения церковных имуществ как во Франции, так и по ту сторону Луары и, предъявив множество исков, возвратил церкви и имения, и крепостных. Купив также владения и крепостных у некоторых лиц и уплатив их стоимость, он, как выясняется, приумножил церковные средства, а также упорядочил права некоторых вилл, разместив там колонов.

Он же наделил эту церковь кодексами священных книг, некоторыми из которых мы до сих пор пользуемся. Далее он, как сообщается, поставил в монастыре святого Ремигия монахов и наставил их в монашеской жизни, тогда как ранее, со времён аббата Гебхарда, который из любви к Богу и святому Ремигию учредил эту общину, и до того времени в этом монастыре были каноники. В первый год правления короля Карломана[374], сына Пипина, он исхлопотал у этого короля для Реймсской церкви грамоту об иммунитете, по примеру тех льгот, которые жаловали этой церкви его предшественники короли. Он позаботился предъявить ему их образцы, а именно, чтобы ни один государственный судья не смел вступать в земли этой церкви, останавливаться там, вершить какое-либо правосудие или требовать там каких-либо подношений, но церковь могла бы всегда иметь всё то, что ей пожаловали его предшественники. Затем он выхлопотал у этого короля другую грамоту – об освобождении от всех податей; и ещё одну – по поводу Бинсонского (Baisonensi) моста[375]; и ещё – по поводу сгоревших грамот, которым тогда довелось из-за небрежности сгореть, чтобы средства и имущества церкви, которыми она владела в то время, были таким образом утверждены за ней его королевской властью и оставались за ней без всякой убыли; и ещё – по поводу рыцарей, которые располагались в вилле Жувиньи, на земле Пресвятой Марии и святого Ремигия, так что им дали освобождение от всех воинских повинностей, которые они обязаны были нести; и ещё – по поводу тех, которые располагались в Крюньи, Курвиле и во всём округе Тарденуа, на земле Реймсской церкви[376].

При этом же епископе король Карломан, согласно грамоте, передал «ради места погребения и ради спасения своей души» базилике и монастырю святого Ремигия, где он и имеет погребение, как известно, виллу Нёйи (Noviliacum)[377], расположенную в округе Уркуа (Urtinse)[378], вместе со всеми её пределами и владениями, во всей целостности.

Его родной брат, император Карл Великий, через своих послов и письма выхлопотал для этого епископа Тильпина паллий у папы Адриана, как то содержится в письме этого папы, направленном названному королю по поводу его просьбы. От этого же короля епископ получил для Реймсской церкви грамоту об иммунитете, по образцам предыдущих королей. И ещё одну грамоту – по поводу рыцарей округа Тарденуа, согласно пожалованию его брата, короля Карломана; и по поводу сгоревших грамот; и об утверждении пожалования его названного брата короля, по которому этот король подарил базилике святого Ремигия виллы Нёйи и Бибрилиак (Bibriliacum).

Кроме того, многие в правление этого епископа пожаловали свои владения Реймсской церкви – и Пресвятой Марии, и святому Ремигию. Епископ скончался в 47-й год[379] своего правления. Его тело было погребено у подножия гробницы святого Ремигия и, как известно, имеет такую эпитафию:

Тильпину наследовал Вульфарий[380], который до вступления в должность епископа был назначен названным императором – Карлом Великим государевым посланником (missus dominicus) для совершения правосудия над всей Шампанью, а также в округах: Дормуа (Dolomense), Вонкуа (Vonhense), Кастриче (Castricense), Астенуа (Stadonense), Шалоннэ, Омуа (Ormense), Лаоннэ, Валуа (Vadense), Порсьен, Тарденуа, Суассоннэ, равно как и другие аббаты, которых считали мудрыми и богобоязненными, ставились императором по всей Галлии и Германии, чтобы тщательно вызнавать, как епископы, аббаты, графы и аббатисы ведут себя по отдельным округам, и пребывают ли дружбе и согласии между собой; чтобы они имели добрых и достойных виконтов и фогтов и всюду, где будет нужно, проводили расследование и защищали интересы как короля, так и церквей Божьих, а также вдов, сирот и прочих людей; старались бы исправлять всё, что следовало исправить, насколько смогут лучше, а что исправить не смогут, доводили до императора, стремясь честно сообщать обо всём этом государю.

Итак, названный славный муж Вульфарий, когда его уже провозгласили епископом, но ещё не рукоположили, заседая вместе с несколькими графами на публичных судебных собраниях (in mallis publicis) ради совершения возложенного на него правосудия, заявил притязания на некоторые имущества реймсской церкви, в том числе некоторых крепостных и колонов, и через церковных фогтов возвратил их согласно закону. А после того, как его рукоположили в епископы, он, как выясняется, также многое приобрёл для церкви – и земли, и колонов – как у королевского величества, так и у графов и государственных судей, причём не только через уполномоченных церкви, но иногда и лично. То, что император Карл Великий сильно ему доверял, видно из того, что он именно ему доверил охрану пятнадцати знатных саксонских заложников, которых привёл из Саксонии.

В 814 году от воплощения Господа нашего Иисуса Христа, в правление Людовика[381], сына Карла, он, как мы обнаруживаем, провёл в Нуайонской церкви собор, где вместе с ним собрались его товарищи епископы – Хильдоард[382], Эрмено[383], Иессе[384], Раймберт[385], Гримбольд[386], Ротад[387], Вендильмар[388], Острольд[389], хорепископы Вальтарий и Сперво[390], а также аббаты Адальхард[391], Нантарий[392], Фульрад[393], Эрион[394], Хильдерик[395], Ремигий, Эббо[396] и Сигбальд наряду с прочим духовенством, пресвитерами и дьяконами, и куда были приглашены также графы Гунхард, Ротфрид, Гизельберт и Отнер. Когда все они расселись, было рассмотрено дело между епископами Вендильмаром и Ротадом по поводу границ их приходов, и было расследовано и определено, что к приходу Нуайонской церкви должны относиться по ту сторону реки Уаза в Нуайонском округе следующие места: Варен (Varinne)[397], Урскам (Urbs campus)[398], Траси (Trapiacus)[399], Карлепон (Iherusalem)[400], Хаерхаудиавизна (Haerhaudiavisna) или церковь святого Леодегария[401], вместе с прочими виллами, принадлежащими к этим церквям, а все прочие месту по ту сторону вышеназванной реки в указанном округе должны относиться к приходу Суассонской церкви. И вышеназванные епископы, хорепископы, аббаты, пресвитеры и дьяконы, сторона Нуайонской церкви – клирики и миряне – и сторона Суассонской церкви – точно так же клирики и миряне, тщательно это расследовав, согласились со всем этим и единодушно, при общем согласии, решили это утвердить.

Мы обнаруживаем, что не только его диоцез ему повиновался, но даже архиепископ города Трира Амаларий[402] был по приказу императора Карла Великого вызван этим митрополитом, то есть Вульфарием, вместе с Адальмаром, его хорепископом, и Хериландом[403] для рукоположения в епископы некоего Фротария[404], пресвитера названной Трирской церкви.

По распоряжению того же епископа Вульфария император Карл Великий созвал[405] в Реймсе собор многих отцов, на котором, как можно прочесть, было принято 43 главы, в коих говорится о правилах веры, о чести церкви Божьей, организации её правителей и служителей и их верности королю, о пользе всего королевства.

Он, кроме того, обустроил некоторые виллы Реймсской церкви, надлежащим образом распределив и описав колонов, а также обменялся с некоторыми лицами кое-какими церковными имуществами и крепостными, к обоюдной выгоде. При свидетелях – знатных мужах – клириках и мирянах, он выменял кое-что из сокровищ Пресвятой Марии и святого Ремигия и, насколько ему казалось достойным, велел изготовить церковные украшения и сосуды.

В одном своём письме он замечает, что получил у императора разрешение пойти в Рим помолиться у [гробницы] святого Петра, но ходил ли он туда, мы точно не знаем.

В некоторых составленных ещё тогда описаниях можно прочесть, как славно он распределял в качестве милостыни ради спасения своей души и тела доходы с некоторых церковных вилл; в них обнаруживается, что при раздаче милостыни среди таких вилл, как Терм (Termidum), Гранпре (Grandem pratum)[406], Ванди (Vindicum)[407], Фурвилла (Furvillam), Гравиаг (Graviagum), Пид (Pidum), Кадевелл (Cadevellum), двор Магнальда (Cortem Magnaldi), выходило 1975 модиев хлеба и 168 голов крупного и мелкого скота. Также среди вилл Фо (Fagum)[408], Буйи (Boleticum)[409] и некоторых других – тратилось 1052 модия хлеба, 64 модия вина, 5 модиев соли наряду с разной скотиной и разными другими вещами; также на нужды братьев монастыря Орбе – столько, сколько им было нужно. Отсюда можно понять, что в больших местах тогда раздавалось гораздо больше.

Он получил от императора Людовика, согласно предписанию его отца, августа Карла, грамоту об иммунитете для Реймсской церкви и монастыря святого Ремигия.

Ему наследовал Эббо, деятельный и сведущий в свободных науках муж, родом германец из-за Рейна и, как говорят, молочный брат императора Людовика, учившийся вместе с ним, который постарался снабдить церковь многими полезными вещами и, в особенности, мастерами; собрав их отовсюду, он дал им места для проживания и одарил бенефициями. Некоторых крепостных и колонов, которые покинули церковь, он, как лично, так и через Радульфа, видама и фогта церкви, подав иск государственным судьям, отсудил по закону и вернул под власть церкви. Некоторые церковные имущества и крепостных он обменял с некоторыми лицами, к обоюдной выгоде, и получил императорские грамоты по поводу этих обменов. Он также выхлопотал у императора Людовика послание к графу Роберту, предписывавшее ему защищать церковные имущества, которые пытались захватить некоторые люди. Он обустроил также некоторые церковные колонии, через деятельных мужей описав колонов и их повинности.

Он с подобающим мастерством построил для церковного архива прочнейшие здания наряду с криптой, освящённой в честь святого Петра и всех апостолов, мучеников, исповедников и святых дев, где мы служим милосердному Богу; там положены и хранятся мощи многих как апостолов, так и прочих святых. В ней, как известно, обнаружились некоторые чудесные явления. Так, я видел, что слуга моего воспитателя Гундакра, проживавшего в виду этой церкви, однажды безрассудно помочился, проходя возле окна этой крипты, и тут же был напуган ужасным видением некоего будто бы вооружённого мужа, так что лишился рассудка. Да и Рохинг, дьякон этого места, был, как говорят, за такую же дерзость наказан похожим видением. Поэтому впредь её остерегаются и обходят стороной, и никто не горит желанием осмелиться на такую дерзость.

Конёк кровли этой церкви демонстрирует такую надпись, отмеченную лицами или образами папы Стефана и императора Людовика:

Под влиянием уговоров этого епископа Халитгарий, епископ Камбре[412], написал шесть книг об искуплении грехов и о порядке покаяния. Имеется следующее послание к нему Эббо:

«Достопочтеннейшему брату и сыну во Христе, епископу Халитгарию, Эббо, недостойный епископ, [шлёт] привет. Я не сомневаюсь, что твоей любви известно, какие нас одолевают заботы – и о церковном распорядке, и из-за нужд наших подданных и, кроме того, из-за притеснений мирян, чем мы каждый день занимаемся. Поэтому я не смог, как условился с тобой, составить на основании изречений отцов и положений канонов книгу о покаянии для нужд наших товарищей священников, ибо душа, когда она разрывается между многими делами, становится не способна к частностям. В этом деле меня сильно беспокоит ещё и то, что наказания для кающихся в трудах наших пресвитеров запутаны и различны, не совпадают между собой и не подкреплены ничьим авторитетом, так что из-за несогласованности их едва удаётся распознать. Отсюда выходит, что как из-за путанности книг, так и из-за притупленности ума они никак не могут помочь тем, кто прибегает к спасительному средству покаяния.

Поэтому, о дражайший брат, не откажи нам в себе самом, ибо ты всегда славился ничем не ограниченным досугом и в то же время пылким рвением в духовных науках и искусной заботой в размышлениях над писанием. Прими, пожалуйста, без слов возражения тягость этого бремени, которая, хотя и возложена на тебя мною, но непременно будет облегчена Господом, чьё бремя легко[413]. Не пугайся и не бойся громадности этого труда, но честно приступай к нему, ибо с тобой будет тот, кто сказал: «Отвори уста твои, и Я наполню их»[414]. Ибо ты прекрасно знаешь, что малым достаточно и малого, и к столу магнатов не подойти толпе бедных. Не лишай нас знаний твоего благочестия; не ставь горящую в тебе свечу под сосудом, но поставь её на высоком подсвечнике, чтобы светила она всем твоим братьям, которые есть в доме Божьем[415], и преподнеси нам, как учёный писатель, то, что ты получил от Господа. На этом трудном пути с тобой пребудет милость того, кто двум идущим ученикам дал товарищем в пути третьего[416] и просветил им разум, дабы они понимали священное писание. Пусть Святой Дух озарит твоё сердце всем ученьем истины и совершенным знанием любви, о дражайший брат. Прощай».

Халитгарий написал ему в ответ следующее:

«Господину и достопочтенному отцу во Христе, архиепископу Эббо, нижайший раб Христов, [шлёт] привет.

После того как я, о достопочтенный отец, получил адресованное [мне] письмо вашего блаженства, в котором вы соизволили уговаривать меня не притуплять острый ум никчемным и праздным досугом, но неусыпно заниматься каждый день изучением священного писания и размышлениями над ним и, кроме того, составить из изречений отцов и положений канонов книгу о покаянии в одном томе, то это повеление – принять на себя бремя, от которого, как я знаю, отказались мудрые мужи, показалось мне суровым, весьма тягостным и внушающим дрожь. Я было сильно воспротивился вашей воле – не дерзко, как строптивец, но побуждаемый собственной немощью. Одолеваемый этой заботой, я счёл необходимым на какое-то время воздержаться от безрассудного намерения писать книгу, ибо с одной стороны, оценил трудность возложенного на меня поручения, а с другой стороны, определённо не хотел и ни в коей мере не должен был противиться власти, которая на меня его возлагает, ибо ваше достоинство повелителя поможет моей слабости куда больше, чем её отяготит моё невежество. Прощайте».

Этот епископ Эббо вместе с королём Людовиком принял в Реймсе вышеупомянутого папу Стефана, после того как этот король, направив войско, победил и подавил живших на востоке славян. Ибо названный папа Стефан, который тогда наследовал Льву, направив к этому государю своих послов, сообщил ему, что очень хотел бы увидеться с ним в любом месте, где тому будет угодно. Король, услышав это, преисполнился великой радости и приказал своим посланцам выйти навстречу святому понтифику и прислуживать ему. Вслед за ними отправился и сам король, и они, встретившись на большом реймсском поле, оба соскочили со своих коней. Государь трижды падал ниц у ног такого славного понтифика, и они пышно приветствовали друг друга; обнявшись и поцеловавшись, они дружно отправились в церковь. Когда они долго там молились, понтифик поднялся и вместе со своим хором громким голосом вознёс королю королевские похвалы. Затем понтифик почтил многими славными почестями его и королеву Ирмгарду[417], а затем также их вельмож и слуг, и в ближайшее воскресенье, перед торжественной мессой в церкви посвятил и помазал его в императоры на глазах у духовенства и всего народа, возложив ему на голову дивной красоты золотую корону, украшенную драгоценными камнями, которую привёз с собой. Он провозгласил королеву августой и возложил золотую корону на голову также и ей. И, пока папа там находился, они ежедневно вели беседы о пользе святой церкви Божьей. После того как император почтил его великим дарами – ещё большими, чем те, которые получил от него, он позволил ему вернуться в Рим вместе со своими послами, которым приказал всюду в пути достойным образом служить ему.

Итак, названный епископ Эббо, желая восстановить здание церкви Пресвятой Богородицы Марии, почти разрушившееся от долгой старости (в нём, оказывается, папа Стефан II исполнил некогда апостольский долг в отношении короля Пипина, а Лев III – в отношении императора Карла Великого[418], как упоминается в письме императора Лотаря, направленном Льву IV по поводу рекомендации архиепископа Хинкмара), просил у названного императора Людовика уступить ему ради восстановления и расширения этой базилики городские стены.

И этот государь, наслаждаясь полнейшим миром, опираясь на славнейшую императорскую власть и не страшась набегов варваров, не отказал, но из любви к Богу и почтения к Его доброй родительнице весьма любезно уступил, велев сделать это грамотой своего предписания и дав по этому поводу такого рода распоряжение:

«Во имя Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа Людовик, по воле Божьего промысла император август.

Если мы с набожной щедростью уступим святым местам всё, что требовалось с них на нужды государства нашими предшественниками – короля и императорами, в пользу самих этих святых мест и на их нужды, и любезно согласимся со спасительнейшими внушениями и просьбами наших верных по этому поводу, то мы обеспечим великое благо и нашей души, и королю, и королевству, ибо известно, что то, что жалуется из средств государства на добрые дела и святым местам, на пользу церквей Божьих и к выгоде слуг Божьих, отнюдь не ведёт к ослаблению государства. Поэтому мы хотим, чтобы всем верным Божьим, а именно, нынешним и будущим, и, особенно, нашим преемникам на вершине власти, на которую нас поставила воля Господа, тем, кто будет впоследствии поставлен там этим царём царей, было известно, что Эббо, достопочтенный архиепископ Реймсской церкви и глава досточтимейшего престола святого Ремигия, славнейшего епископа и нашего особого покровителя, дал знать нашей милости, что наша святая мать церковь в уже названном митрополичьем городе, освящённая в честь Пресвятой Приснодевы Богородицы Марии, стоит ветхая от старости; в ней по воле Бога и при содействии святого Ремигия наш франкский народ вместе с королём этого народа – нашим тёзкой[419] – сподобился принять крещение из святой купели и просветиться семиобразной благодатью Святого Духа, а сам славнейший король был признан достойным получить по милости Божьей помазание на королевский престол; там же и мы по соизволению Божьему заслужили быть коронованными рукой господина Стефана, верховного римского понтифика, получив императорский титул и власть. Желая восстановить её ради таких благодеяний, оказанных нам там Богом, и зная неудобство места, мы для исполнения этого жалуем на эту постройку, а также на прочие, которые будут построены для нужд живущих там слуг Божьих, всю городскую стену вместе с воротами этого города и все повинности со всеми средствами, которые обычно исполняются и уплачиваются с земель и имуществ этой церкви и Реймсского епископства в пользу нашего королевского дворца в Ахене, а именно, в качестве нашей милостыни и во искупление души нашего господина и родителя, а также прочих наших предшественников, которые вопреки своему благу какое-то время держали это епископство и вопреки церковным правилам тратили на свои нужды имущества и средства этой церкви, из-за чего святым местам, расположенным в этом епископстве, доходов с них поступало меньше, чем должно. Мы также хотим, чтобы наши вассалы и все те верные, которые имеют что-то из имуществ этого епископства, посодействовали этому строительству и, как было установлено нашим доброй памяти господином и отцом, и как было решено нашим благочестивой памяти господином и дедом Пипином, платили этой святой церкви десятины и девятины с земель, которые от неё держат. Также все большие дороги, которые проходят мимо этой церкви и могут оказаться препятствием для постройки монастыря и жилищ слуг Божьих, мы разрешаем перенести и заменить, и, если там что-то есть из нашей казны, мы навсегда уступаем это настоящей грамотой нашей власти, чтобы ни один судья, граф, уполномоченный или кто-либо из судейской власти не смел причинять названной святой Реймсской церкви какое-либо беспокойство по этому поводу или коварно чинить какие-то помехи, заклиная наших преемников, чтобы и они, помня о своём благополучии, а именно, земном и небесном, помня также о тех благодеяниях, которые благодаря заслугам Пресвятой Марии были оказаны в этом месте нам, нашему народу и нашим предшественникам блаженным Ремигием, если хотят, чтобы их добрые дела соблюдались их преемниками, то и сами всегда старались бы так же нерушимо соблюдать то, что мы из любви к Богу, Его Пресвятой Матери и нашему блаженному покровителю Ремигию пожаловали этому часто называемому святому месту. И, дабы это наше пожалование получило во имя Божье более прочную силу на будущие времена, мы решили скрепить её ниже оттиском нашего перстня».

По просьбе этого епископа он пожаловал Реймсской церкви также одного своего мастера, по имени Румальд, чтобы тот в дни своей жизни по мере сил приносил доход с того таланта, что пожаловал ему Господь[420]. Это пожалование он утвердил пометкой в грамоте и оттиском своего перстня. Он дал этому епископу также другую грамоту – о переносе больших дорог ради постройки в соседних с этих городом местах ряда монастырей и разнообразных церковных выгод, также запечатав её своим перстнем. Вместе с сыном, цезарем Лотарем, он выдал также грамоту о возвращении этому святому престолу имений, которые были некогда у него отобраны, а именно:

«Во имя Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа Людовик и Лотарь[421], по воле Божьего промысла императоры августы.

Если мы по долгу нашего милосердия оказываем посвящённым Богу местам некоторые благодеяния и своим содействием уменьшаем церковную нужду, то мы твёрдо верим, что это поможем нам и в преходящей жизни, которую мы ведём, и в благополучном обретении вечной жизни. Поэтому мы хотим дать знать всем нашим верным, а именно, нынешним и будущим, что мы из почтения к христианской вере и ради спасения нашей души решили заново отстроить святую Реймсскую церковь, в которой наши предшественники, то есть короли франков, приняли веру и благодать святого крещения, и где мы сами получили императорские инсигнии благодаря возложению рук господина папы Стефана, и освятить её в честь Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя мира, и одновременно в честь Его Пресвятой и Непорочной Матери Марии. Итак, побуждаемые внушением свыше и пылая любовью к небесной отчизне, мы набожно приказали возвратить имения, которые были некогда отняты у этого святого престола, а именно: в предместьях этой святой церкви – алтарь (titulum) святого Сикста и алтарь святого Мартина вместе с тем, что к ним принадлежит. В стороне – в том же приходе, в замке Вузи (Vonzensi)[422], – крестильный алтарь и ещё один алтарь в этом приходе – святого Иоанна, также крестильный, вместе с тем, что к ним принадлежит; также Бретиньи (Bretiniacum), виллу Эперне с их владениями, и [земли] в вилле, что зовётся Люд (Lucida)[423], и в Пруйи (Proviliaco)[424] в том же Реймсском округе; в округе же Дормуа (Dulcomense) – виллу, что зовётся Кавера (Cavera), а также [земли] в вилле, что зовётся Вернёй (Verna)[425], в округе Вертю (Vertudense). Мы решили и постановили этой грамотой нашей власти, чтобы в случае, если в наши времена к имуществам названной святой церкви будет ещё что-то добавлено впоследствии, то правители и служители вышеупомянутой церкви всегда могли бы владеть, распоряжаться и делать в них и с ними всё, что захотят и всё, что им будет угодно, не только в тех имениях, что уже возвращены, но и в тех, которые будут возвращены, дабы они без чьего-либо незаконного возражения распоряжались, устраивали и делали всё, что сочтут подобающим и идущим на пользу названной церкви. И, чтобы это установление нашей воле всегда и во всём имело прочную силу и в настоящее, и в будущее время, мы скрепили его собственной рукой и приказали запечатать оттиском нашего перстня».

Этот епископ получил у императора Людовика грамоту об иммунитете для Реймсской церкви, согласно старинным образцам древних королей; и другую грамоту – по поводу Бинсонского моста, пошлин и общественных повинностей; и ещё грамоту – по поводу сгоревших грамот, согласно распоряжению императора Карла; а также грамоту об иммунитете для владений Реймсской церкви, расположенных в Овернском округе, от Пипина[426], короля Аквитании. Он, как оказывается, получил также на виллу Эперне отдельно грамоту Людовику, а затем отдельно – грамоту Лотаря, его сына.

По совету императора Людовика и по повелению римского понтифика Пасхалия[427] этот епископ Эббо дошёл ради проповеди до границ данов и крестил многих из них, пришедших к вере[428].

Когда возникла распря между отцом и сыном, то есть между императором Людовиком и Лотарем, он встал на сторону сына и вместе с прочими епископами укорял императора Людовика за те прегрешения, *которые ставили ему в вину, когда его схватили его же сыновья, и Лотарь увёл отца с собой во дворец Компьень, где подверг его унижениям вместе с епископами и некоторыми другими вельможами, которые приказали ему идти в монастырь и быть там во все дни его жизни. Но тот воспротивился этому и не покорился их воле. Тогда все епископы, которые там были, стали, как рассказывают, на него наседать и, браня его за грехи, сняли меч с его бедра и облачили его во власяницу*[429].

И вот, в то время как епископ Эббо часто бывал тогда при дворе, в монастыре святого Ремигия о нём было открыто такого рода видение: Там жил некий монах, по имени Радуин, родом лангобард, который был некогда аббатом монастыря, что славится в Италии на горе Бардо знаменитым памятником блаженнейшего Ремигия, освящённым стараниями Модерамна, архиепископа Руанского[430]. Названный Радуин исполнял в этом монастыре обязанности монашеского звания, а затем, движимый любовью к заслугам блаженного Ремигия, отправился к его гробнице. Ведя благочестивую жизнь вместе с братьями этого места, он старался надлежащим образом подготовиться к небесному служению. Однажды, а именно, в день святого Вознесения Пресвятой Богородицы, после завершения утренней службы, когда прочие братья отправились на покой, он один остался в хоре ради молитвы, в то время как сторожа церкви отдыхали. Когда он, устав от непрерывного чтения псалмов, начал погружаться в сон, то увидел, что от места погребения святого епископа идёт Пресвятая Богородица, сияющая ярким светом, и от неё не отстают евангелист Иоанн и сам святой Ремигий; так мерным шагом они приблизились к нему. Преславная дева, ласково положив руку ему на голову, сказала: «Что ты здесь делаешь, брат Радуин?»; и прибавила, когда тот тут же пал ниц и стал целовать её ноги: «Где ныне пребывает Эббо, архиепископ Реймсский?». Когда тот ответил: «По приказу короля он занят придворными делами», она сказала: «Зачем он столь ревностно обивает пороги дворца? Ведь он не наберётся от этого большей святости. Придёт – и очень скоро придёт – время, когда он уже не будет преуспевать в подобных делах». Когда тот не посмел на это ничего ответить, она, продолжая разговор, сказала следующее: «Что говорят среди людей по поводу ссоры ваших королей?». Когда тот ответил: «О госпожа мать Спасителя мира, непорочность твоей святости знает это лучше [меня]», она сказала: «Что они, соблазнённые пороком такой жадности, бесчинствуют ныне в суетной дерзости». Ибо настало тогда то время, когда император Людовик подвергался оскорблениям со стороны своих сыновей. «Вот ему, – сказала она, сжимая руку святого Ремигия, – Христом передана власть над империей франков. Ведь как он получил милость обратить этот народ от неверия к вере своим учением, так же нерушимо он всегда владеет даром ставить им короля или императора». Когда Пресвятая Богородица это сказала, упомянутый брат внезапно проснулся.

Итак, после того как Людовик был восстановлен на своём престоле и в своём звании своим одноимённым с ним сыном, Эббо был свергнут с епископского престола из-за такого рода деяния и из-за неверности императору. Тот, как говорят, ранее за то же самое низложил Иессе, епископа Амьенского, но теперь восстановил его в прежнем звании.

Когда папа Николай постарался впоследствии узнать у епископов Галлии и, особенно, епископов провинции Белгики о низложении Эббо, то среди прочего получил в ответах, что: Эббо, епископ Реймсский, получив от Лотаря за измену отцу аббатство святого Ведаста[431], стал инициатором лживых обвинений; оклеветанного таким образом императора, отлучённого его приспешниками от порогов церкви и принуждённого к публичному покаянию, этот Эббо распорядился держать под стражей, пока в 834 году от воплощения Господнего Лотарь, устрашённый собранием своих братьев и многих верных отца императора, не ускользнул бегством, оставив своего отца по прежнему не имевшим права войти в церковь. Среди прочих с ним отправились также некоторые епископы, его сторонники в противостоянии его отцу, которые вопреки святым канонам бросили свои престолы, а именно, епископы Иессе Амьенский[432], Херибольд Оксерский[433], Агобард Лионский[434] и Варфоломей Нарбонский[435]. Когда он ушёл, те епископы, которые остались, сняли с императора отлучение в церкви святого Дионисия и возвратили ему церковное причастие. Эббо, услышав об этом, поручил некоторым своим приближённым массу своих людей и дал чёткое указание, где и когда они должны будут снова прийти к нему.

К тому же было добавлено, что Эббо, взяв с собой многое, что он смог тогда унести из церковных средств в золоте и серебре, бежал ночью из Реймса вместе с некоторыми норманнами, которые хорошо знали дорогу и порты на море и на впадающих в море реках, а также с некоторыми другими своими слугами (хотя никто за ним не гнался и никто его не преследовал) и, оставив не только свой приход, но и провинцию Белгику, отправился к норманнам, к которым был направлен проповедником папой Пасхалием, а также его преемником Евгением[436], как мы знаем из посланий этих пап, отправленных ему ради этого дела. Но, поскольку те, с кем он принял это решение, открыли всё это, он не смог скрыться от императора. Поэтому император через епископов, а именно, Ротада[437] Суассонского и Эрхенрада[438] Парижского, велел призвать его обратно и приказал давать ему, а также клирикам и мирянам, которые с ним были, всё необходимое в монастыре святого Бонифация[439] и ждать там собора. Но и Хильдеман, епископ Бове[440], обвинённый в том, что он, как и названные епископы задумал бежать к Лотарю, был задержан и ждал собора в монастыре святого Ведаста[441]. Придя на него в 835 году от воплощения Господнего, все епископы, которые там собрались, по общему решению и согласию составили акты о восстановлении императора (каждый – отдельный акт) и собственноручно их подписали. Вместе с ними и Эббо, как всё ещё воистину пребывающий в своём звании, составил акт, написанный его рукой, с добавлением титула архиепископа. В этом акте он признавался, что всё, что было им совершено по очернению императора, было совершено противозаконно.

Также через несколько строк: После составления актов епископы вместе с императором и многими его верными и вельможами королевства пришли в город Мец, где в базилике святого Стефана епископ Дрого[442] публично зачитал то, что было при всеобщем единодушии принято по поводу восстановления императора. После этого заявления Эббо, епископ Реймсский, который был как бы знаменосцем этого мятежа, взойдя на то место, где стоял Дрого, заявил перед всеми, что августа низложили незаконно; всё, что было совершено против него, было затеяно беззаконно и вопреки всякой правде, и он восстановлен на своём императорском престоле по праву и по справедливости. Когда все таким образом вознесли Богу хвалу, и было совершено всё, что тогда нужно было там сделать, они возвратились во дворец Диденхофен. Там Хильдеман, выступив на соборе, надлежащим образом очистился от предъявленных ему обвинений, дав удовлетворение собору, а через него – императору. Эббо, также присутствующий на этом соборе, был обвинён императором, который там был, в том, что он его лживо обвинил и, возведя поклёп, низложил с престола; отняв у него оружие, он, не исповедовав его и не уличив, вопреки церковным канонам отлучил от церкви и от христианского сообщества, как сам признался перед всеми в акте, скрепленном его подписью, и на словах. Хотя были и другие проступки, в которых его следовало обвинить после указанного обвинения и в которых он уже ранее был обвинён перед императором и, не сумев канонически очиститься, как явствует из позднейшего послания епископов к папе Сергию[443], был за некоторые из них изгнан из совета императора. Поскольку истина открылась, он не в силах был всего этого отрицать и просил разрешить ему удалиться, чтобы защищать своё дело на соборе епископов без участия императора. Получив разрешение, он призвал к себе некоторых епископов и без всякого принуждения, но по своей воле, согласно совету тех, кто следовал африканскому собору[444], дабы сберечь свою честь и дабы священническое достоинство не пострадало из-за поношения церкви и наглого глумления мирян, если бы он публично признался или был уличён в том, в чём его обвиняют и в чём ещё обвинят, продиктовал акт о своём низложении, велел написать его на глазах у всех и подписал собственной рукой, согласно церковной традиции, и добровольно протянул этот акт о своём отречении, удостоверенный его собственными словами, хотя собор ничего у него не просил и не требовал. И он, как могло показаться тем, кто принимал в этом участие, добровольно сложил с себя духовный сан, ища средства покаяния, как то содержится в подписанном им акте исповедания: «Я, Эббо, недостойный епископ, сознавая свою слабость и тяжесть своих грехов, взяв в свидетели моих исповедников, а именно, архиепископа Айульфа[445], епископа Бадурада[446] и епископа Модоина[447], назначил их судьями моих грехов и совершил перед ними искреннюю исповедь; ища средства покаяния и спасения для своей души, я отрекаюсь от должности и обязанностей епископа, которых я, признаюсь, недостоин, и устраняюсь от них из-за своих грехов, которых я совершил (как тайно признался им в этом), а именно, таким образом, чтобы они стали свидетелями назначения и посвящения на моё место другого, кто мог бы достойно править и повелевать церковью, которой я, недостойный, до сих пор руководил. Подписав это своей собственной рукой, я подтвердил, что не смогу более требовать должность обратно или ссылаться на канонические положения. Я, Эббо, бывший епископ, подписал».

И, чтобы он всё это надлежащим образом исполнил на соборе согласно законам, которыми управляется церковь, дабы свидетельские показания и слова его обвинения звучали в устах двух или трёх свидетелях, по слову апостола: «Не принимай обвинения на пресвитера иначе, как только при двух или трёх свидетелях»[448], и дабы другой мог наследовать ему в священном звании, которое он утратил, он вместе с теми, кого избрал себе судьями, в соответствии с канонами африканской провинции, сделал свидетелями своей исповеди ещё трёх других епископов, а именно, Теодориха[449] и Ахарда[450], епископов своего диоцеза, и архиепископа Ното[451], чтобы они могли подтвердить истину и суть его обвинения. Сделав такое заявление, он, после того как шесть епископов удостоверили его исповедь, протянул, как мы сказали выше, собору акт, и все епископы, которые принимали участие в соборе, вместе и порознь сказали ему: «Согласно твоему признанию и подписи уйди с должности!». И на глазах у всех епископ Иона[452], согласно 59 и 74 главам африканского собора, продиктовал для всех эту ведомость, подлежащую на будущие времена хранению вместе с вышеназванным актом, нотарию Илие[453], записавшему акт Эббо, который этот Эббо подписал, и Илия записал то, что следует далее: «Это заявление Эббо сделано и подтверждено его собственной подписью на соборном совещании, состоявшемся в Диденхофене, в 835 году от воплощения Господа нашего Иисуса Христа[454], в 23-й год правления славного цезаря Людовика».

Также через несколько строк: «Акт, поданный Эббо, собор передал после его низложения пресвитеру Фулько, который сменил этого Эббо на посту епископа Реймсского, вместе с соборной ведомостью, и он хранится в архиве Реймсской церкви; его копия была, как нам известно, направлена святой памяти папе Льву», и прочее.

Итак, Эббо после своего низложения жил, как говорят, в цизальпинских землях до самой смерти императора Людовика, которая произошла в 840 году от воплощения Господнего[455]. Когда же император скончался, Лотарь пришёл из Италии во Францию. Эббо вышел ему навстречу в Вормсе, и Лотарь через несколько дней императорским указом вернул ему реймсский престол и диоцез.

Вот образец этого указа: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа, Бога вечного, Лотарь, по воле Божьего промысла император август.

Поскольку исповедание грехов при неудачах нужно не меньше, чем при успехах, и Бог не презрит сердца сокрушённого и смиренного[456], и мы не сомневаемся, что ангелы радуются на небесах даже одному грешнику, совершающему покаяние[457], то мы и никогда не презрим на земле тех смертных, о которых по Божьему свидетельству радуются на небесах ангелы. Доброта Божья научила нас не осуждать, но ободрять тех, кто обвиняет в прегрешениях и порицает самих себя, ибо Он не только спас блудницу от законного осуждения[458], но и мытаря, унижавшего и обвинившего самого себя, не осудил, но скорее оправдал и возвысил[459], говоря, что всякий, унижающий себя, будет не осуждён, но возвышен[460]. Итак, поскольку о том вновь просят сыны твоей церкви, мы по решению присутствующих епископов вернули тебе, Эббо, ту власть, которую ты, схваченный из-за нашего дела, потерял, а именно, вернули тебе престол и диоцез города Реймса, чтобы ты, понеся вместе с нами смиренное наказание, облачился в прежний паллий святой апостольской милости и, получив от наших щедрот, исполнял гармонию и благодать духовного долга. Выразили согласие: епископ Дрого; архиепископ Отгарий[461]; архиепископ Хетти[462]; архиепископ Амальвин[463]; архиепископ Аудакс[464]; епископ Иосиф[465]; епископ Адалульф[466]; епископ Давид[467]; епископ Родинг; епископ Гизельберт; епископ Флотарий[468]; епископ Бадурад[469]; епископ Хагано[470]; епископ Хартгарий[471]; епископ Адо[472]; епископ Самуил[473]; епископ Храйнберт[474]; епископ Хаймин; пресвитер Ратольд[475], избранный епископом, Амальрик[476], избранный епископом; вместе с многими другими пресвитерами и дьяконами, публично выразившими своё согласие. Сделано в государственном дворце Ингельхайме, в июне месяце, 24-го числа[477], в правление господина цезаря Лотаря, в первый год его возвращения, когда он стал преемником отца во Франции, третьего индикта».

Но собор, который состоялся в Суассоне, выступил против его восстановления в должности, заявив, что осуждённый им и 43-мя епископами, не мог быть восстановлен меньшим числом епископов. Тогда Эббо взял с собой в Реймс этот указ, и огласил перед епископами и многими лицами разного звания и чина, и велел публично зачитать его в Реймсской церкви.

Таким образом в то время, когда Лотарь изгнал из королевства и заставил бежать за Сену Карла[478], Эббо вернул реймсский престол спустя шесть лет после своего низложения и начал исполнять епископские обязанности. Деятельно распоряжаясь таким образом, он рукоположил некоторых клириков и примерно целый год удерживал епископство, пока Карл, вновь собравшись с силами, не вернулся в Белгику. Услышав об этом, Эббо, оставив реймсский престол, отправился к Лотарю и верно служил ему, пока не отправился в Рим вместе с Дрого, епископом Мецким, где просил у папы Сергия восстановить его в должности и предоставить ему паллий. Но папа, пожаловав ему лишь причастие, отказался передать паллий. И Эббо, вернувшись из Рима, владел в Италии аббатством святого Колумбана[479], полученным в дар от императора Лотаря, пока не отказался исполнить посольство в Грецию, порученное ему этим императором. По этой причине император отнял у него всё, что было ему пожаловано, и он отбыл к Людовику[480], королю Германии. Он заслужил от него некое епископство[481] в землях Саксонии, где и исполнял в дальнейшем епископские обязанности[482].

В 845 году от воплощения Господнего Карл[483] созвал в Бове, городе Реймсской провинции, собор епископов своего королевства, где среди прочих неотложных церковных и государственных дел заговорил с этими епископами о запустении Реймсской церкви, которая после пресвитера Фулько, долгое время управлявшего ею, и сменившего его там Ното, казалось, не имела в то время славного пастыря. И те, рассказав о низложении Эббо, как сами видели это и слышали, и воскресив в памяти постановление святых отцов по поводу такого рода дел[484], под давлением необходимости и по указанию этого постановления, наконец, решили с общего согласия поставить в этой церкви епископа, спустя девять лет после низложения Эббо. Так, духовенством и народом этой митрополии, а также епископами этой провинции был избран Хинкмар, а именно, при одобрении Венило[485], архиепископа Сансской церкви, и Эрхенрада, епископа Парижского, с согласия своего аббата[486] и братьев монастыря святого Дионисия, где он жил, и при поддержке короля Карла. По исполнении таким образом и утверждении руками избирателей этого решения он был рукоположен в епископы Реймсской церкви.

Ибо этот Хинкмар с детства воспитывался в монашеском благочестии в монастыре святого Дионисия при аббате Хильдуине, был наставлен в науках, а затем как из-за благородства своего рода, так и ввиду возвышенного образа мыслей был взят во дворец императора Людовика[487] и, завоевав там его доверие, под влиянием епископов, насколько мог, старался вместе с императором и названным аббатом восстановить в названном монастыре монашеский распорядок, давно пришедший в упадок из-за склонных к роскоши действий некоторых мужей. И он, чтобы на деле исполнить то, к чему призывал устами, посвятил себя монашескому образу жизни вместе с прочими, укрощая своё тело и подчиняя духовному служению.

По прошествии же времени, когда вышеупомянутый аббат Хильдуин, эрцкапеллан императора Людовика, навлёк на себя немилость этого августа вместе с другими вельможами королевства, так что у него отняли аббатства и приговорили его к ссылке в Саксонию[488], он[489] с разрешения своего епископа[490] и с благословения братьев последовал за ним в ссылку[491]. И Господь даровал ему у императора и вельмож такую милость, ввиду [их] прежнего близкого знакомства с ним, что он смог хлопотать за своего воспитателя, пока того вновь не призвали из ссылки и не поставили во главе двух аббатств. Затем, когда папа Григорий[492] пришёл в земли Галлии и королевство франков отпало от названного императора, его вышеупомянутый аббат хотел привлечь его к себе на службу в нарушение верности императору; но так и не смог от него этого добиться. Затем, когда императора восстановили на престоле[493], он, как мог, старался быть полезным своему аббату. Так, он впредь без всякой жалобы жил в монастыре как хранитель святых мощей и святых мучеников церкви, пока его не призвали на королевскую службу и он по поручению короля, епископа и своего аббата, дьякона Людовика, не принял на себя управление монастырём Пресвятой Богородицы Марии[494] и монастырём святого Германа[495]. Он также получил от королевских щедрот во владение земли и крепостных и, когда его уже посвятили в епископы, передал их по странице завещания монастырю святого Дионисия, где он служил Христу[496].

Затем, когда прошёл год после рукоположения названного Хинкмара, император Лотарь, раздражённый против него из-за той борьбы за королевство, которую он вёл со своим братом Карлом, на службу к которому этот епископ честно поступил, потребовал у папы Сергия[497] послание о возобновлении судебного разбирательства по поводу низложения Эббо. Поэтому папа, отправив к королю Карлу послание, велел ему направить для рассмотрения этой жалобы в Трир навстречу его легатам Гунтбальда[498], епископа Руанского, вместе с прочими епископами его королевства, которых Гунтбальд выберет себе для этого, и повелеть явиться на этот собор епископу Хинкмару. Он также Гунтбальду поручил в послании, чтобы тот, когда он после дня святого Воскресения Господнего[499] отправит своих посланцев на службу императору, пришёл вместе с епископами в названное место для решения этого дела. Да и Хинкмару отправил послание, чтобы тот явился на этот собор. Итак, хотя посланцы папы Сергия не прибыли, согласно уговору, Гунтбальд с согласия короля Карла назначил вместе с епископами собор[500] и по указанию названного папы вызвал на него письменно и через послов Эббо. Но Эббо, как говорят, ни сам не пришёл, ни викария вместо себя не прислал, ни канонических писем не отправил. Гунтбальд же и прочие епископы, которые тогда собрались в Париже, а именно, Венило, митрополит Сансской церкви, вместе с епископами своего диоцеза, Ландрам Турский со своими викарными епископами и, особенно, Хинкмар вместе со всеми епископами Реймсского диоцеза, послали ему свои письма, запретив ему вступать в Реймсский диоцез, дабы впредь он не имел права беспокоить кого-либо из этого диоцеза письменно, на словах или через посланца, пока по приказу папы Сергия не встретится с ними и на глазах у всеобщего собора не примет от них окончательного решения, согласно каноническим и апостольским установлениям, но тот впоследствии так и не обратился ни к собору, ни к апостольскому престолу, не издав ни слова жалобы или претензии на Реймсский престол или на своё звание. Папа Лев узнал обо всём случившемся от епископов и, сверх того, из королевских писем, и рукоположение Хинкмара, когда он послал в Рим изложение своей веры, было признано законным и ему пожаловали паллий, а тот[501], как говорят, прожил после этого во плоти ещё примерно пять лет, вплоть до 851 года от воплощения Господнего[502].

Впоследствии одному мужу Реймсского прихода, по имени Бернольд, о нём было явлено следующее откровение. Угнетённый недугом, он едва не умер и дошёл до такого состояния, что четыре дня не мог принимать ни еды, ни питья и не в силах был говорить. А на четвёртый день, в девятом часу, он лежал почти бездыханный, так что не удавалось установить, дышит ли он ещё, и только когда прикладывали руку к его устам или ложили ему на грудь, едва чувствовалось, что в нём ещё теплится жизнь; и всё же в лице его видна была великая сила, и он пролежал так до самой полуночи. Затем, смело открыв глаза и обратившись к своей жене и к тем, кто стоял вокруг него, он приказал им пойти как можно быстрее и попросить его пресвитера поскорее прийти к нему. Позвав пресвитера, больной, прежде чем тот вошёл в дом, сказал, чтобы поставили стул, ибо пресвитер уже собирается войти в дом. Когда тот вошёл и помолился за него, он просил его сесть рядом с ним и выслушать то, что он скажет, чтобы, если он не сможет рассказать это сам, то всё это сообщил по крайней мере пресвитер. И вот, он начал горько плакать и сказал со вздохами: «Уведённый из этого мира в иной, я пришёл в некое место и застал там 41 епископа, среди которых узнал Эббо, Пардула[503] и Энея[504], оборванных, почерневших и терпящих муки, как и прочие, ибо они то с плачем и зубовным скрежетом ужасно дрожали, опалённые жутким холодом, то изнывали от жгучего зноя. Епископ Эббо позвал меня по имени и сказал: «Поскольку тебе будет дано позволение вернуться обратно в тело, то я и эти мои собратья просим тебя помочь нам». Я спросил: «Как я могу вам помочь?». И он сказал: «Пойди к нашим людям, клирикам и мирянам, которых мы облагодетельствовали, и скажи им, чтобы они раздали за нас милостыню, помолились за нас и преподнесли за нас святые дары». Я сказал, что не знаю, где находятся их люди. Тогда он сказал: «Мы дадим тебе провожатого, который приведёт тебя к ним». И они дали мне некоего провожатого, который шёл впереди меня и привёл меня к некоему большому дворцу, где было много их людей – епископов, которые говорили между собой о тех епископах, [которые меня послали]. И я сообщил им то, что было мне велено от имени епископов. Идя оттуда обратно вместе с моим провожатым, я вернулся в то место, где были те епископы, и, словно бы всё то, о чём они просили, уже было сделано в отношении них, застал их с радостными лицами, как если бы они только что помылись и побрились, облачёнными в белоснежные столы и с сандалиями на ногах. И названный епископ Эббо сказал мне: «Видишь, как нам помогла твоя миссия? До сих пор мы имели сурового надзирателя и неприветливую стражу, как ты сам видел, а теперь нашим хранителем и милостивым защитником является господин Амвросий». И всё прочее, что было им увидено и поведано, описал епископ Хинкмар[505].

Поставив, как было сказано выше, Хинкмара архиепископом Реймсской церкви, король Карл вернул этой святой церкви имения, которые позволил взять себе из этого епископства своим придворным. Он составил по поводу этого возвращения такую грамоту:

«Во имя святой и неделимой Троицы Карл, король Божьей милостью. Если мы утвердим нашей грамотой всё то, что было славно передано, установлено и утверждено нашими предшественниками или по набожности верных; если мы также исправим нашей королевской властью и преобразуем к лучшему то, что было нарушено по той или иной надобности, то мы позаботимся о нашем спасении и исполним принятый нами от Господа королевский долг. Поэтому пусть знает острый ум всех верных Божьих и наших собственных, что те имения Реймсского епископства, которые мы по крайней необходимости и весьма неохотно (когда этот святой престол не имел пастыря) передали на время нашим верным, чтобы они, будучи у нас на службе, имели за неё какое-то материальное вознаграждение, мы лично и в полном объёме (всё, что мы дали оттуда в лен нашим верным) возвратили этой грамотой нашей власти архиепископу Хинкмару, избранному и рукоположенному милостью Святого Духа, по промыслу Божьему и по нашей воле на этом святом престоле, а именно: Эперне, и Лёйи, и всё, что имел из этого епископства Рихвин; и всё, что имел из него граф Одо[506]; и виллу Кормиси с часовней, которую имел пресвитер Рабан[507], и те [часовни], которые имели Пардул[508], аббатиса Адальгарда, Роберт, клирик Амальберт, Альтмар, лекарь Иоанн, тот же Рабан, карлик Пумилио, а также Ратбольд, Годерамн, Херембольд, Донат[509] и Гильбуин, а также всё то, что имели клирики и миряне, которые некоторое время находились в нашей власти и которых мы передали уже названному епископу. И, подводя под всем этим черту, мы, просмотрев перед толпой наших верных – как церковного, так и светского звания – завещание святого Ремигия, властью этого нашего утверждения лично и в полном объёме отдали и возвратили храму Пресвятой Марии и святого Ремигия и архиепископу Хинкмару всё, что уступили кому-либо в лен из этого епископства, когда получили его из рук Фулько, чтобы он без всякого противодействия, по ликвидации всех прочих актов, принял по этому нашему распоряжению эти имения, дабы и он, и его преемники распоряжались этими церковными имуществами так, как ими следует распоряжаться для пользы этой церкви Божьей. Чтобы эта грамота, в которой мы торжественно обещает никогда так более не поступать с этим домом Божьим и заклинаем наших преемников именем всемогущего Господа, сына Девы, чтобы и они не замышляли подобного, оставалась в силе на протяжении длительного времени и служила аргументом против врагов этой святой церкви, мы утвердили её ниже нашей рукой и постановили скрепить оттиском нашего перстня. Дано 1 октября, в 6-й год правления славного короля Карла, в 8-й индикт. Сделано в Анжуйском округе, на вилле Авегио».

Впоследствии, как оказывается, он составил по поводу прочих имений, которые тогда не были возвращены, такого рода грамоту:

«Во имя святой и неделимой Троицы Карл, король Божьей милостью. Мы хотим, чтобы всем графам, аббатам, аббатисам, посланникам, вассалам и прочим верным святой церкви Божьей и нашим собственным, а именно, настоящим и будущим, было известно, что Хинкмар, благочестивый, досточтимый и весьма возлюбленный нами епископ святой Реймсской церкви, придя к нашему величеству, сообщил нашей кротости, что с имений Пресвятой Богородицы Марии и святого и драгоценного исповедника Христова Ремигия, которые, как известно, были отняты у этой святой церкви по дарению наших предков, а именно, предыдущих королей, или по неблагоразумию и уступчивости правителей этой церкви, или даже ухищрением некоторых негодяев, названной церкви не уплачивают ни девятины, ни десятины, как подобает. Поэтому он просил наше величество, чтобы мы из любви к Богу, Его Пресвятой Матери и дорогому нашему покровителю Ремигию приказали составить для него грамоту нашей власти. Соглашаясь с его приятными нам и неотложными просьбами, охотно и милостиво идя навстречу, мы приказали составить для него эту грамоту нашей власти. Ею мы приказываем и строго повелеваем, чтобы каждый из верных всемогущего Бога и наших собственных, кто имеет что-либо из этих имений Пресвятой Богородицы Марии и святого исповедника Христова Ремигия в Реймсской церкви и епископстве благочестивейшего и весьма дорого нам Хинкмара, досточтимого архиепископа, каждый, кто держит или владеет чем-то из названных имений в силу пожалования нашей щедрости или в результате домогательства, ухищрения или даже прошения некоторых вышеупомянутых мужей на тех или иных условиях, отдал в присутствии наших представителей представителю церкви Пресвятой Марии и святого Ремигия и досточтимого епископа Реймсского Хинкмара девятину и десятину и старался с неусыпной бдительностью и без всяких отговорок и возражений каждый год платить их названной и упомянутой церкви. А кто посмеет выступить против этой грамоты нашей власти, пусть знает, что он будет наказан в соответствии с постановлениями нашего достойной памяти деда и нашего доброй памяти родителя и лишится этих имений без возможности вернуть их обратно по чьему-либо заступничеству. Чтобы это распоряжение нашей власти получило твёрдую и нерушимую силу и почиталось истинным всеми верными святой церкви Божьей и нашими верными, а именно, нынешними и будущими, мы приказали запечатать её ниже нашим перстнем. Дано 2 сентября, в 10-й индикт, в 8-й год правления Карла, славнейшего короля. Сделано в монастыре святого Квентина».

По примеру своих предшественников королей он также пожаловал этому святому престолу свою грамоту об иммунитете.

Уступку его родителем Людовиком на восстановление этой святой церкви Божьей королевских повинностей, мастеровых и городской стены он также утвердил такого рода грамотой.

«Во имя святой и неделимой Троицы Карл, король Божьей милостью. Если мы дадим любезное согласие на просьбы наших верных, особенно, господ священников и, преимущественно, в том, что может пойти на пользу церковным потребностям, то верим, что это послужит нам к умножению вечного вознаграждения. Поэтому пусть знает острый ум верных Божьих и наших собственных, а именно, настоящих и будущих, что достопочтенный муж Хинкмар, архиепископ города Реймса, представил взорам нашего величества грамоту доброй памяти государя и нашего родителя, императора Людовика, которую он во умножение своей милостыни решил выдать церкви Пресвятой Марии и святого Ремигия на постройку, мастеровых и все повинности, которые во время нашего деда, господина императора Карла, требовали с этого храма Божьего в пользу дворца, что зовётся Ахенским, чтобы на будущие времена, вплоть до конца света, они в качестве его милостыни шли на пользу часто называемой святой церкви Божьей в плане постройки и восстановления этой церкви, и никакие доходы и средства ни в какое время не требовались в пользу этого или любого иного места, но, будучи прощены по его милости, шли на пользу этого места. Признавая действительными эти его славные деяния, мы грамотой этой нашей власти постановили, чтобы всё, что вышеназванный государь и наш родитель пожаловал в своей грамоте в отношении повинностей и мастеровых для названной постройки, стен этого города и дорог, служащих пользе монастыря каноников, всё это оставалось навсегда пожалованным и утверждённым нашей неизменной милостью, пожалованием и властью. И, чтобы это постановление нашего пожалования и утверждения признавалось истинным и оставалось нерушимым на будущие времена, мы скрепили его ниже нашей рукой и постановили запечатать его нашим перстнем. Дано 26 мая, в 10-й год правления славного короля Карла, в 13-й индикт. Благополучно сделано во имя Божье в Вербери, королевском дворце. Аминь».

Испытав такого рода проявления королевской щедрости и утвердившись на епископском престоле, названный архиепископ Хинкмар, пользуясь миром и королевской милостью, завершил в наилучшем виде храм Пресвятой Богородицы Марии, который начал заново отстраивать Эббо. Он, сверх того, покрыл золотом и украсил драгоценными камнями алтарь Пресвятой Богородицы. И озаглавил его такими строками:

И у образа Богородицы на этом алтаре:

Он покрыл кровлю храма свинцовой черепицей, а сам храм украсил расписными сводами, снабдил стеклянными окнами и вымостил мраморным полом. Самый большой крест он покрыл золотом и драгоценными камнями. Другие кресты он также отделал как золотом, так и серебром. Большую чашу с дискосом и ковшом он изготовил из золота и украсил сиянием драгоценных камней. Эта чаша была впоследствии отдана норманнам в качестве выкупа и ради спасения отечества; но дискос до сих пор тут хранится. Он также велел написать книгу о рождении Пресвятой Богородицы Марии, а также записать речь блаженного Иеронима о вознесении этой Госпожи, снабдив их досками из слоновой кости, покрытыми золотом. Он также приказал изготовить раку, то есть большой ларец, какой обычно носят два клирика, и, покрыв его чеканным и позлащённым серебром, поместил там ради защиты всего этого города мощи многих святых. Он, сверх того, приготовил и многие другие как серебряные, так и золотые алтарные сосуды. Он велел записать золотыми и серебряными буквами Евангелие, снабдил его золотыми и серебряными досками и усыпал драгоценными камнями. И украсил его также такими строками:

Он украсил слоновой костью и серебром книги сакраментарий и лекционарий, которые велел написать. Он покрыл серебром подсвечники, украсил храм разными лампадами и венцами и снабдил разными украшениями в виде покровов, балдахинов и ковров. Он обеспечил также священными одеждами служителей алтаря.

Затем, созвав многих епископов, он, когда в этот город пришёл также король Карл, торжественно посвятил её в честь несравненной Приснодевы Богородицы Марии, как ей была посвящена и старая церковь, и, воззвав к всемогущей Троице, славно освятил её при содействии епископов[511].

Итак, в этой церкви силой Божьей в разные времена было совершено во славу несравненной Матери Христовой Марии множество чудес. Многие из них, которые случились до нашего времени, нам неизвестны. Но мы считаем неуместным обойти молчанием те из них, которые мы видели сами и о которых узнали от лиц, которые их видели и рассказали нам, хотя мы и описали их ранее в стихах[512].

Так, одна женщина, жительница этого города, по имени Альтруда, воспитывала единственную маленькую дочь, которая ослепла, ещё будучи грудным ребёнком. Когда мать напрасно испробовала ради неё разные средства, и ни одно лекарство не смогло ей помочь, она решила обратиться к высшему целителю и сочла наилучшим просить Его о милосердии не через кого-либо из святых, но через Его единственную мать, чьей служительницей она являлась. Приготовив скромный дар в виде свечей – за себя и за дочь, она, желая просить о милости царицу небесную, отправилась в храм и, вставив свечи в подсвечники, распростёрлась на полу, совершила набожную молитву от всего сердца и, полагая, что этого не достаточно, смиренно просила служителей алтаря помочь своими молитвами её просьбе. И, поскольку она просила честно и набожно, то заслужила получить то, чего желала, и вымолила зрение для своего чада. И мы видели её впоследствии, когда она, показывая нам свою выздоровевшую и ясно видящую дочь, набожно благодарила за это Бога и Его Матерь вместе с помогавшими ей священнослужителями.

У одного клирика нашей общины[513], по имени Гуго, мужа благородного рода, так сильно болели зубы, что он из-за ужасной боли не мог ни есть, ни спать. Он поведал одному старцу о своей печали и своих мучениях, когда тот спросил его об этом, и получил от него совет: распростёршись перед алтарём Богородицы, он должен от всего сердца умолять её милостиво помочь ему в его страдании, затем, поднявшись после молитвы, поцеловать алтарь и, приложив челюсть, от которой он страдал, к его голому мрамору, вернуться домой с верой в то, что она таким образом исцелится и, закутавшись в одежды, попытаться уснуть. И он, по порядку сделав всё это, погрузился в сон. Было тогда праздничное время Рождества Господнего, и братья после вечерней службы расположились в столовой, где они обычно собирались, чтобы погреться. А названный брат увидел во сне, будто он стоит перед лестницей в столовую, и Пресвятая Богородица стоит на её верхних ступенях перед входом в дом. И он увидел, что слева, на самой нижней ступени, стоит в образе хирурга злой дух. Не сомневаясь, что это была та самая госпожа, которую он видел, он, отринув страх перед ужасным врагом, поднялся к ней и, упав ей в ноги, был поддержан ею так, что предобрейшая Госпожа, держа его за подбородок, коснулась рукой его больной челюсти. Подняв, она ласково его утешила, говоря, что он потому не застал её в церкви, что она стоит здесь для защиты братьев. «Ибо тот злой дух, – сказала она, – которого ты видишь стоящим неподалёку, задумал подняться сюда и хочет потревожить наших братьев». И она велела ему вернуться и положиться на дарованное ему выздоровление. И он, распростёршийся у её ног, был вновь ею поднят, поцеловав лишь её пурпурное платье, в которое она была одета. Таким образом он, проснувшись, тут же велел принести ему поесть. Его слуги, услышав это, решили, что он помешался (ибо слишком уж бодро он просил дать ему пищу), и забеспокоились. Но тот заявил, что исцелён Пресвятой Богородицей, не терпит никакой боли и отнюдь не безумен. Быстро выздоровев таким образом, он часто и с полным основанием утверждал впоследствии, что никогда более не претерпит подобного тот, кому вернула здоровье такая славная Госпожа. Так в действительности и случилось, ибо он никогда более не страдал от такого рода недуга, прожив впоследствии много лет.

Подобно этому Гуго ещё один клирик и дьякон, по имени Эбрард, страдал приступами лихорадки. Подгоняемый муками, которые причинял ему этот недуг, он, совсем измученный, расположился в крипте, которая была освящена в честь блаженного Ремигия под престолом этой церкви, в то время как там служили мессу. Обессилев от приступа лихорадки, как то обычно бывает с теми, кто страдает этим недугом, он погрузился в сон. И вот, он увидел, что Пресвятая Богородица встала рядом с ним и, положив руку ему на голову, прошла сквозь алтарь, как ему привиделось, и скрылась позади него. И он, открыв глаза, тут же поднялся и, уже здоровый, ответил по окончании службы: «Аминь», и бодро прислуживал при завершении обрядов. Его голова при прикосновении дивной Госпожи так покрылась мазью, как если бы её в этот час помазали елеем. И мы сами изумлялись, видя его в тот день радостным и вкушающим пищу вместе с нами.

Мы узнали также, что в этой церкви в разное время встали на ноги трое хромых, которые вообще не могли ходить.

Один [исцелился] в правление господина епископа Херивея[514]; он был доставлен сюда руками других людей, а обратно вернулся на собственных ногах.

Другой, по имени Магенер, родом бретонец, [исцелился] во время епископа Сеульфа[515]; хромой на обе коленки и передвигаясь на костылях, он жил среди нас за счёт милостыни от добрых людей и провёл тут почти год. Когда мы возносили ночные славословия в праздник всех святых, у него, лежавшего посреди народа, внезапно вытянулись сухожилия на коленках, так что ремни, которыми голени были привязаны к ляжкам, порвались, кожа на поджилках лопнула, у него потекла кровь, и он, встав на ноги при изумлённом народе, впредь стал ходить своими ногами[516].

Третий [исцелился] в правление господина епископа Артольда[517], в то время как тот служил торжественную мессу в праздничный для Пресвятой Девы день, когда архангел Гавриил, посланный к ней с неба, возвестил ей о дивных в веках родах. Тогда хромой, бедный и убогий муж, который влачился по мраморному полу, внезапно вытянулся, распростёрся телом на земле и, наконец, встав на ноги, новообретённой способностью ходить прибавил ликующему народу радости; он до сих пор пребывает среди нас и живёт на милостыню от епископа.

Четвёртым был один крестьянин, по имени Герлай, из челяди этой церкви; придя в этот город, чтобы помолиться, он вошёл в базилику Пресвятой Богородицы. Когда он произносил там молитву, то его внезапно парализовало: стянуло сухожилия и сковало почти все части тела, и он, скованный таким образом, обещал остаться и служить там, пока будет жив, если исцелится. Наконец, спустя месяц он освободился от этих оков и был приписан к церковным слугам. Так, он целым и невредимым целых пять лет служил отчасти в этой церкви, отчасти в базилике святого Дионисия за городской стеной. Спустя указанный период времени, в тот самый праздник, то есть на Очищение Богородицы[518], он вошёл в эту церковь и, когда предавался молитвам, то ему показалось, что члены его одеревенели и он прильнул к полу так, что не мог оторвать от него ни лицо, ни члены. Поднятый теми, кто стоял рядом, он оказался парализован на ноги и на руки. Затем, на пятнадцатый день он вновь исцелился, а спустя малое время скончался.

Но кто в состоянии рассказать, сколько больных обретает тут благие дары исцеления чуть ли не каждый день, сколько больных лихорадкой, сколько одержимых исцеляется? Кто может перечислить напасти, от которых избавляются тут люди? Но достаточно и того, что из неисчислимого их числа были упомянуты хотя бы немногие.

Один пресвитер из Порсьенского округа, по имени Герхард, впал как-то в некий недуг, так что думали, будто он выпил яду. Во время этого недуга он был утешен явлением некоторых святых, а именно, святого апостола Петра, который дважды велел ему восстановить его церковь, которой тот управлял, и укорял в видении за то, что он столько раз обращался к врачам по поводу своего здоровья. Затем он увидел также святого Ремигия, который предстал перед ним и, открывшись ему, обещал средство против его недуга. Придя вскоре после этого в город Реймс, он обошёл ради молитвы базилики Пресвятой Богородицы и святого Ремигия и, заснув ночью в предместье, увидел, что его привели в блестящий храм святого Ремигия, к которому, как он заметил, поспешает Пресвятая Дева Мария, и с обеих сторон её сопровождают святой Ремигий и святой Мартин. В самом храме её ожидало множество лиц в чине левита и священнического звания, и стояли дьяконы, облачённые в далматики, одни с ветвями пальмы, другие – без них. Он увидел там также многочисленные ряды прочих святых. Но никого из них пресвитер в лицо не узнал, кроме святого Петра, который уже ранее ему являлся. После того как Пресвятая Богородица пришла в названный храм, она, увидев этого брата, который ожидал её прибытия, стала спрашивать, кто он и чего ищет. И блаженный Ремигий сказал ей: «Это мой слуга, о Госпожа, ищущий исцеления у твоей милости». Но что она ответила, тот, кто это рассказал, не смог расслышать. Ему показалось, будто развернулось некое покрывало; а когда она вошла в храм, солнечный свет так ярко блеснул ему прямо в глаза, что он из-за этого яркого блеска не смог более ничего разглядеть.

Затем, спустя несколько дней, ему явился блаженный Мартин; сказав, что его послал к нему святой Ремигий, он заявил также, что ему дарована жизнь и дано лекарство. Впоследствии, однако, у него оставались некоторые сомнения по поводу Пресвятой Богородицы, так как её имя, открытое ему в видении, он не расслышал и постоянно молил, чтобы Господь соизволил открыть ему, действительно ли та, кого он видел, была Пресвятая Богородица Дева Мария.

А спустя примерно шесть месяцев вышло так, что когда он отдыхал ночью, то внезапно был подавлен тяжким недугом, так что не надеялся уже остаться в живых. Когда он пребывал в сильнейшей тревоге, то, повесив над собой реликвии Пресвятой Марии, начал произносить такого рода мольбы: «О Пресвятая Богородица, чьи реликвии висят здесь! Если эти реликвии, что висят надо мной, действительно достались нам от тебя, как мы верим, и если действительно от тебя то видение, которое я недавно видел, и ты – та госпожа, которая шла в сопровождении святого Мартина и благого Ремигия к тому чудному храму, где тебя ожидало и радостно встретило славнейшее множество святых, как я сам видел, то окажи мне, недостойному твоему служителю, помощь и выпроси для меня жизнь и силы, чтобы я хотя бы отслужил мессу Господу и смог принять дары жизни – тела Христова! А вы, о святые епископы Христовы, которые, как я видел, шли вместе с ней и которые соизволили утешить меня своей предобрейшей беседой, заступитесь за меня перед нею!». Между тем, едва он погрузился среди этих волнений и молитв в безмятежный сон, как Пресвятая Царица внезапно позволила увидеть себя в том же образе и том же наряде, в каких он видел её ранее, опираясь на те же столпы, на какие опиралась и прежде, и блистая ярким светом. Тогда он, напуганный таким сиянием и не осмеливаясь ничего сказать, опустил глаза в землю и, казалось, оцепенел, застыв на месте. И блаженный Ремигий, обратившись к нему, сказал: «Зачем ты позвал нас? Разве ты не видишь, что наша госпожа Богородица и так готова тебя утешить? Что ты колеблешься и медлишь подойти к ней?». После этих слов страх исчез, и этот брат, ободрившись, поднял глаза и, собравшись с силами, бросился к ногам Пресвятой Госпожи. Та соизволила поднять его рукой и, нанеся ему на лоб знак креста, произнесла: «Не бойся и не отчаивайся! Положись на Господа, ибо ты получил от Него дар исцеления; прикажи бить в колокола, дабы ты мог отслужить мессу и возблагодарить Бога, вознеся Ему хвалу за то, что он исцелил тебя после бичей». Сказав это, она в окружении своих спутников исчезла с его глаз. Таким образом брат обрадовался, что ему вернули здоровье, поднялся и, спеша исполнить приказание, исполнил его с такой радостью и ликованием, какие никогда не испытывал.

Всё это мы сочли целесообразным описать так, как узнали со слов рассказавшего нам это пресвитера.

Эта славная царица небесная не только помогает тем, кто просит её со смиренным сердцем, но подчас наказывает самонадеянных и наглых людей. Но мы верим, что если подобающие побои и наносятся погрешившим в настоящем, то и это делается из добрых чувств, дабы в будущем их не постигли гораздо более тяжкие муки. То, что я хочу сейчас рассказать, я сам не видел, но часто слышал об этом из рассказа многих отцов.

Так вот, один из клириков нашей общины, по имени Бернард, был привратником этой церкви. Некие легкомысленные особы просили его (как он сам указал впоследствии в письменном виде) дать им какие-нибудь мощи святых, и он, оставшись однажды в храме вместе с одним мальчиком, взломал раку, в которой хранились мощи святых, и посмел открыть её с безрассудной дерзостью. Сделав это, он был поражён сильным страхом; туман окутал всё это место, и оно наполнилось таким ужасом, что он не надеялся уже остаться в живых. Таким образом и он, и мальчик, который был вместе с ним, лишились голоса и не могли более ни говорить, ни рассказать то, что видели.

Ещё один привратник этой церкви, решив однажды отдохнуть в церкви после заутрени (как он сам нам рассказывал), взял храмовые ковры и, сделав из них себе ложе, погрузился в сон. И вот, ему явилась некая дама преклонного возраста, которая, казалось, несла с собой какие-то травы. Сперва она обратилась к нему с ласковыми словами, но, когда увидела под ним священные ковры, то набросилась на него с изменившимся выражением лица и сказала: «Как ты посмел осквернить и нагло попрать ногами священные украшения Госпожи Пресвятой Богородицы? Как ты не убоялся такой славной Госпожи? На этот раз я тебя пощажу; но никогда более не смей делать подобного». И привела ему пример об одном муже, который имел привычку стелить себе таким образом ложе; его, как мы знали, постигло несчастье, и он умер на весьма убогом ложе. И тот, устрашённый таким образом, поднялся и, признав свою вину, вернул ковры на скамейки и поблагодарил госпожу и [пославшую] её Богородицу за это наставление. Он не узнал ту госпожу, которая его посетила, но мы верим, что она была послана именно Пресвятой Марией.

Мы знали также некоторых набожных мужей, которых родители обещали отдать для службы в этой церкви Христу и Его Матери. Когда же впоследствии родители хотели нарушить этот обет, то были вынуждены исполнить своё обещание из-за недуга, постигшего их чад.

Когда недавно крестьяне, жившие по соседству с городом, как обычно, отправились в этот город после Пасхи, ища помощи у этой дивной Госпожи и принеся свои пожертвования, некоторые виллы не стали искать обычного покровительства. И вот, когда уже пришло время жатвы, их урожай был побит таким сильным градом во время непогоды, что почти все их посевы пропали, а виноград, чьи побеги были обожжены и поломаны, лишился своих ягод. Но град не посмел коснуться земель тех, кого взяла под свою защиту Пресвятая Госпожа, и не рискнул проникнуть туда. Поэтому как у них, так и у прочих живущих по соседству впредь вошло в обычай каждый год приходить в город Реймс и с ещё большей охотой и готовностью испрашивать покровительства этой нашей Госпожи, а также святого Ремигия и прочих святых.

Затем названный епископ Хинкмар построил у ног святого Ремигия замечательного стиля крипту и, собрав епископов Реймсского диоцеза, как о том уже говорилось выше, перенёс в неё из места прежней крипты тело этого блаженнейшего покровителя вместе с его гробом; перед его гробницей он возвёл замечательную постройку, усыпал её золотом и драгоценными камнями и, сделав там окно, через которое можно видеть гробницу святого, написал вокруг этого окошка такие строки:

Он украсил Евангелие золотыми буквами и, снабдив золотыми и усыпанными блеском драгоценных камней досками, озаглавил выведенными золотом строками; большой крест он покрыл золотом и украсил драгоценными камнями. Он пожаловал туда сакраментарий с отделанными серебром досками из слоновой кости и лекционарий, украшенный равным образом, и передал этому досточтимому месту также другие книги и некоторые украшения[519].

Он ничего не посмел взять от тела блаженнейшего Ремигия, как сам свидетельствует в письме к Людовику[520], королю Зарейнскому, который просил у него дать ему что-нибудь из его мощей. Причём епископ заявил, что счёл бы величайшей дерзостью повредить его тело, которое Господь столько времени сохранял невредимым.

Затем достопочтенный епископ Хинкмар по ходатайству императора Лотаря и из уважения к его святости и мудрости получил паллий с правом его ежедневого ношения от папы Льва IV[521], от которого уже получил паллий с правом ношения его в определённые праздники. И этот папа свидетельствует в направленном ему тогда послании, что право ежедневного ношения паллия он никогда не уступал ни одному архиепископу и впредь никогда не уступит.

Названный епископ шесть раз писал этому папе Льву, как сам заявляет в одном адресованном ему послании, а то и семь раз отправлял к нему послания.

В том же послании он спрашивал о тех, кого хорепископ посмел безрассудно рукоположить и, посвятив, передать им Дух Святой, и о том, что светская власть часто грешит тем, что после смерти того или иного епископа совершает через хорепископа то, что подобает одним лишь епископам, и пользуется церковными имениями и средствами в интересах мирян, как уже дважды происходило в нашей церкви.

[Он спрашивал] также о тех, кого господин Эббо рукоположил после своего низложения.

В другом же послании он пишет о некоем Фулькрике, вассале императора Лотаря, о котором уже ранее сообщал ему, что из-за него некоторые церкви в этом королевстве понесли немалый ущерб, и что он, бросив свою жену, после того как был отлучён им за это, посмел, несмотря ни на что, жениться на другой. Он говорил в этом послании также о привилегиях Реймсской церкви, которые та имела изначально, когда престолы начали иметь привилегии, и что епископ Реймсский всегда был примасом среди примасов, являлся одним из первых примасов Галлии и не имел над собой никого, кроме папы, а именно, чтобы тот соизволил сохранить и приумножить всё то, что было за столько времени пожаловано этому престолу и сохранено за ним его предшественниками.

Он также получил от императора Лотаря грамоту императорской власти на некоторые имения, лежащие в Меураваллисе (Meuravallis), Терме (Termedo) и Розероле (Roserolis), которые во время императора Карла были по какому-то случаю[522] отняты у Реймсской церкви и переданы в пользу государства и которые этот император Лотарь своей властью вернул Пресвятой Марии и святому Ремигию.

Этот император, как оказывается, почтительно рекомендовал епископа Хинкмара папе Льву в некоторых посланиях и через послов. Когда же этот епископ решил отправиться в Рим, названный император, направив ради него своё письмо, посоветовал названному папе принять его приветливо и как подобает и охотно и радушно предоставить ему всё, что тот у него попросит.

А также другое письмо – по поводу соборных решений, о том, чтобы апостольский престол утвердил тех, кого Эббо рукоположил после своего низложения, и пожаловал этому Хинкмару и Реймсскому престолу некоторые привилегии; и о том, что он и его брат Карл, король Франции, удержали его, когда тот хотел отправиться в Рим, поскольку он был очень им нужен для улаживания треволнений, которые тогда возникли. В этом же письме он упоминает, что именно на реймсском престоле блаженного Сикста, его первого епископа и ученика апостолов, предшественники этого папы – Стефан и Лев – исполнили апостольский долг в отношении Пипина и Карла Великого, и на этом же престоле другой Стефан короновал императорской короной августа Людовика.

Далее, чтобы добиться того, что он просил ради названного епископа, Лотарь направил в качестве исполнителя Петра[523], епископа Сполето, лично дав ему указания по этому поводу, и письменно наставил в этом другого Петра – епископа Ареццо[524], а также поручил исполнение этого некоторым другим верным – как своим, так и названного папы.

Названный епископ Хинкмар написал императору Лотарю также по поводу Фулькрика, его вассала, которого он отлучил от церкви, и о том, какое покаяние тому следует совершить.

И [отправил] также другое послание, в котором указывались провинности этого Фулькрика и говорилось, как он разумно его отлучил, поскольку тот отказывался совершить покаяние.

И также третье, в котором он весьма хвалил его, сорадуясь его смирению, ибо тот внял его увещеваниям по поводу названного отлучённого, и он разрешил его, смиренно умолявшего об этом ради участия, которое имел с ним.

Также послание, в котором, после того как этот император оправился от своего недуга, он по-епископски, но сжато, увещевает его о спасении души.

Он написал ему также некоторые другие [послания].

Затем этот епископ Хинкмар вновь выхлопотал у своего короля Карла в пользу Реймсской церкви келью, построенную в местечке Вонк в честь святого Мартина, со всем, что по праву относилось к этой келье, и получил её по грамоте его власти[525].

По его ходатайству тот же король Карл передал церкви святого Ремигия и служащим там Богу монахам некоторые имения, а именно, два манса в округе Пертуа, на вилле «двор Баилдро», два манса на горе Доделина и два манса на дворе Вальдо, вместе с крепостными и всем, что законным образом принадлежало этим имениям.

Господин Хинкмар получил также грамоту этого Карла на дорогу, которая не позволяла расширить монастырь каноников святой Реймсской церкви, так как число этих каноников он также увеличил.

Он, кроме того, позаботился вернуть церкви некоторые имения, которые были недавно отняты у епископии тем же королём, а именно: виллу Нёйи[526], которую церкви святого Ремигия передал ради спасения своей души Карломан – как саму виллу, так и земли и крепостных, которые относились к этой вилле и которых разные люди удерживали в качестве королевского пожалования.

Также некоторые имения, расположенные в Шомюзи (Culmissiaco) и Берри (Bairaco)[527].

Также имения, лежащие на реке Ретурн и в некоторых других местах.

Он получил также от Людовика, короля Зарейнского, грамоту о возвращении некоторых имений, переданных некогда святому Ремигию; это были: в Вормсском округе – Штудернхайм (Scavenheim)[528] со всем, что к нему принадлежало, Кузель (Cosla) и Альтенглан (Gleni) в лесу Вогезы, а в Тюрингии и Австразии – имения в месте, что зовётся Шёнштедт (Sconerunstat)[529], и в Хелислебене (Helisleba)[530] со всем, что к ним относилось.

Он также, оказывается, по закону возвратил некоторые имущества, церковные права и крепостных, заявив на них притязания через фогтов. Он также выменял некоторые имения епископии, а именно, земли и крепостных, у разных особ, для приращения церкви и ко взаимной выгоде. И на большинство имений, которые выменял, позаботился получить королевские грамоты.

Также каноникам этой Реймсской церкви он учредил госпиталь для приёма странников и бедных, выделив для него соответствующие средства, а именно, с согласия соепископов Реймсского диоцеза, поставивших под этим свои подписи, и при условии, что ни один епископ и никакая иная особа никогда не посмеют передать эти имущества кому-либо в лен или отобрать их тем или иным способом для иных надобностей, и не будут получать с них какой-либо ценз или доход, но всё, что можно по праву получить с этих имуществ, должно тратиться на нужды бедных и каноников в соответствии с предписанием, описанным в грамоте и утверждённым им и прочими епископами. По поводу этого учреждения он также получил у короля Карла грамоту королевской власти.

Кроме того, он велел описать почти все имущества и виллы епископии, разумно разместив в них колонов.

В 7-й год своего правления[531] достопочтенный епископ Хинкмар провёл в городе Суассоне, в монастыре святого Медарда, в церкви, освящённой в честь святой Троицы, поместный собор при участии: Венило, архиепископа Санса, Амальрика[532], архиепископа Тура, Теодориха[533], епископа Камбре, Ротада[534], епископа Суассона, Лупа[535], епископа Шалона, Иммо[536], епископа Нуайона, Эрпуина[537], епископа Санлиса, Эрменфрида[538], епископа Бове, Пардула, епископа Лана, Хильмерада[539], епископа Амьена, Хукберта, епископа Мо[540], Агия[541], епископа Орлеана, Пруденция[542], епископа Труа, Германа[543], епископа Невера, Ионы[544], епископа Отёна, Годельсада[545], епископа Шалона, Додо[546], епископа Анжера, Гумберта[547], епископа Эврё, Гильдебранда[548], епископа Сее[549], Ригбольда, реймсского хорепископа; там заседали также пресвитеры и аббаты: Додо, аббат монастыря святого Сабина, Луп, аббат монастыря, под названием Феррьер, Бернард, аббат монастыря святого Бенедикта, под названием Флёри, Одо – из монастыря под названием Корби[550], Хейрик – из монастыря Корбион[551], Баво – из монастыря Орбе, и многие другие священники и аббаты; присутствовали дьяконы и духовенство прочих чинов, и был сам славный король Карл; а обсуждались там некоторые неотложные дела церкви Божьей.

На этот собор пришли некоторые каноники и монахи Реймсской церкви, а именно: Ратольд, Гислольд, Вольфад и Фредеберт – из каноников нашей матери церкви; Сигемунд – из монастыря святого Теодориха; а из монахов монастыря святого Ремигия – Нортвин, Хейнрад, Мавринг, Антей, Тетланд, Хайрохальд, Радульф, Хуикперт, – и пожаловались на то, что они отрешены этим своим архиепископом от исполнения церковных должностей, на которые их возвёл Эббо. По поводу этой жалобы названный епископ Хинкмар избрал себе судьями Венило и Амальрика, вышеназванных архиепископов, а также Пардула, епископа Ланского, который на этом суде должен был оберегать место его митрополичьего звания. А истцы, признав этих судей, прибавили к ним также Пруденция, епископа города Труа. И эти лица, когда их назначили судьями, постановили, что если архиепископ Эббо канонически рукоположил этих братьев, пребывая в своей должности, то им следует совершать священнодействия; если же он, когда его незаконно низложили и канонически восстановили в должности, рукоположил их после своего канонического восстановления в должности, то им также следует совершать священнодействия без всяких возражений.

По этому поводу спросили тех, кто рукоположил Хинкмара, чтобы они объявили, что им известно о низложении Эббо и рукоположении Хинкмара. Тогда поднялся Теодорих, епископ Камбре, и на виду у государя и собора подал акт, содержавший порядок низложения названного Эббо. Тогда обсудили, каким образом разжалованного епископа следует восстанавливать в должности, и что этот Эббо не был канонически восстановлен, но был, кроме того, осуждён апостольским престолом – папой Сергием, который утвердил его низложение, дабы тот оставался только в мирском причастии.

Затем было зачитано положение о том, как следует рукополагать митрополита, а также канонические акты Эрхенрада, епископа Парижской церкви, утверждённые его рукой и руками его архиепископа и соепископов, которые он передал Хинкмару по просьбе духовенства и народа Реймсской церкви, и канонический декрет, утверждённый руками реймсского духовенства и знати, о том, как они просили дать им этого Хинкмара в епископы, и как он был представлен и канонически рукоположен в архиепископы в присутствии и с согласия всех соепископов Реймсского диоцеза.

После этого поднялся сам Хинкмар и на виду у государя и собора подал канонические акты, которые священные каноны предписывают рукоположенному принимать от рукополагающих, предлагающие дату и консула. Он подал также послание, адресованное апостольскому престолу по поводу утверждения его рукоположения и подписанное руками епископов Реймсской провинции и почти всей Галлии. Он предъявил также грамоту о подтверждении его рукоположения, скрепленную рукой этого досточтимого государя и запечатанную его печатью, к святой и апостольской римской церкви. Так, было решено и подтверждено, что Хинкмар рукоположен в епископы канонически. Затем рассмотрели, что следует решить по поводу тех, кого Эббо посмел рукоположить после своего низложения, не будучи законно восстановлен в должности.

Тогда поднялся Иммо, епископ Нуайонский, подав каноническое и апостольское предписание, говорившее, что никто из тех, кто был, по-видимому, рукоположен им в церковные чины, не мог получить от него то, чего тот сам не имел, и прочее.

Таким образом было решено, что все церковные рукоположения, которые Эббо совершил после своего низложения, кроме святого крещения, которое совершается во имя святой Троицы, в соответствии с указанием апостольского престола, следует считать недействительным, а те, кто им рукоположен, должны быть лишены церковных чинов.

Тогда один из названных братьев, по имени Фредеберт, зачитал жалобу, в которой говорилось, что они, мол, позволили Эббо рукоположить себя потому, что видели, что викарные епископы Реймсской церкви, а именно, епископ Ротад, Луп, Симеон, Эрпуин, пришли в митрополичью Реймсскую церковь с грамотами императора Лотаря и восстановили этого Эббо в должности. Кроме того, названные клирики показали грамоты, которые были утверждены руками епископа Теодориха, Ротада, Лупа, Иммо и прочих епископов этого диоцеза; но эти епископы, прочитав их, признали грамоты подложными, и [каноников] было приказано лишить причастия за то, что они дерзнули предъявить епископам такое обвинение.

Когда всё это было решено таким образом, архиепископ Хинкмар по решению судей и с согласия государя вновь занял своё место примаса.

Затем был поднят вопрос об одном пресвитере и аббате монастыря Отвильер, по имени Хальдуин, которого Эббо рукоположил в дьяконы, а Луп, епископ Шалонский, посвятил затем в пресвитеры. И вот, епископ Луп поднялся и подал фолиант, в котором говорилось, как ему – из-за того, что митрополичья Реймсская церковь была лишена пастыря – было приказано королевским предписанием короля Карла заботиться по мере своих сил об изготовлении миро и о прочих церковных делах. Поэтому, когда архидьякон Реймсской церкви вместе с прочими служителями, как канониками, так и монахами, вручил ему королевское предписание – рукоположить этого Хальдуина в пресвитеры и посвятить в аббаты монастыря Отвильер, он рукоположил его по воле названного государя и подателей послания. По этой причине собор рассудил, что этот епископ, рукоположив его, не совершил ничего предосудительного, но тот, вступив в священнический сан, не пройдя чин дьякона, должен быть возвращён на более низкий чин.

Затем был поднят вопрос о тех, которые вступали с Эббо в общение после его низложения; когда зачитали положение о том, как их следует оздоровить, то обнаружили в канонических установлениях, что они, когда им после принесённых извинений дадут прощение и предоставят святое причастие с благословением, могут быть очищены и исцелены их собственным епископом при содействии Господа нашего Иисуса Христа. Что и было сделано достопочтенным архиепископом Хинкмаром.

По совершении этого таким образом добрый государь Карл просил архиепископа Хинкмара и благочестивых епископов, чтобы названные братья, поскольку они не смогли получить церковные чины, могли получить по милости собора хотя бы причастие. Священники по своей доброте охотно с этим согласились и милостиво даровали этим братьям прощение. Всё это было таким образом включено в деяния, зачитано на виду у собора, признано действительным и утверждено руками названных епископов и подписями прочих, которые там были.

Акты собора были направлены Хинкмаром апостольскому престолу и утверждены папой Бенедиктом[552], преемником Льва. И этот папа Бенедикт властью святого Петра и этого апостольского престола пожаловал нашему епископу Хинкмару грамоту, объявив, чтобы никто из подданных этого диоцеза не смел и не мог, презрев его, безнаказанно посягать на чужое и надеяться на суд.

Но господин Николай[553], преемник этого Бенедикта, когда названные выше разжалованные лица обратились с просьбой к апостольскому престолу, пересмотрел и осудил, как выясняется, деяния вышеупомянутого собора и, особенно, то, что подданным вменили в вину исключительно их послушание, и те, которые не воспротивились безрассудно приговору прелата, но смиренно склонили шеи, были весьма сурово наказаны, и те, кто просил о милосердии, не заслужили, по его словам, справедливого приговора. Он также сообщил, что господин Хинкмар не раз посылал смиренные послания по поводу этих деяний собора папе Льву, чтобы тот признал и утвердил апостольской властью этот собор. Но тот осмотрительно отказался это сделать, так как постановления этого собора, дабы полностью устранить все сомнения, должны были быть утверждены некоторыми из тех епископов, которые там заседали, и, в особенности, потому, что там не присутствовали легаты апостольского престола. И потому также, что те, кто был низложен, как уверял Хинкмар, властью собора, через собственные письма обратились к апостольскому престолу, желая, чтобы их вновь выслушали в присутствии апостольского престола; этот папа велел также епископу Хинкмару прийти вместе с ними на собор, куда он направит со своей стороны своего легата, а именно, Петра, епископа Сполето, для возобновления от его имени судебного разбирательства. Поскольку господин Хинкмар не явился на слушание, намерение это не осуществилось, а папа Лев ушёл из этого мира.

Когда же апостольскому мужу наследовал Бенедикт, то его уже в момент вступления в должность стали убеждать и уговаривать утвердить этот собор, но так и не смогли уговорить его сойти с праведной тропы решения. Тем не менее, он так утвердил постановления собора данной ему грамотой, что сохранил за апостольским престолом высший престиж, постановив, чтобы то, о чём просили, оставалось нерушимым, если всё действительно так, как Хинкмар сообщил об этом соборе, и чтобы по этому поводу никогда не возникало никаких жалоб. Но, поскольку выяснилось, что всё совсем не так, как ему сообщили, то следует, как он заявил, по праву признать недействительным всё, что было отнюдь не смиренно принято против низложенных. Поэтому он сперва велел господину Хинкмару постараться милостиво привлечь к себе упомянутых мужей, то есть Вольфада и его товарищей, по-братски договориться с ними об их восстановлении в должности и милостиво совершить это; в противном случае ему надлежит собраться с теми епископами, которым папа лично написал по этому поводу, на соборе, чтобы они, собравшись все вместе, рассмотрели дело этих клириков и, если не возникнет никакого спора перед глазами Бога, решили его. Если же между сторонами возникнет какой-либо спор, то лица, представляющие обе стороны, пусть встретятся у апостольского престола, чтобы принять его особый приговор. Затем, когда при содействии милости Божьей совершилось это судебное разбирательство, он сообщает, что получил полные любви письма всех епископов, которые там были, весьма ясно сообщавшие, что часто упомянутые клирики были согласным решением всего собора признаны достойными возвращения им их чинов; там, как можно было найти в письмах этих епископов, не возникло никакого спора, не случилось, как предполагали, никакого разногласия между отстаивавшими то и другое, не нашлось ни одного обвинителя или хулителя, но прозвучало одно и то же решение и приговор их всех – восстановить их в должности, после того как те были единодушно признаны всеми невиновными по всем статьям. Но названный папа Николай и этот собор отчитал за то, что они не совершили всё так, как он постановил, и не открыли апостольскому престолу в подробном докладе всю последовательность событий; и заявил, что они должны были единодушно, подробно и честно сообщить ему в письменном виде всё, что там и где бы то ни было ещё было принято о низложении Эббо, о жалобе и восстановлении в должности этих клириков, о повторном низложении и переходе в другую церковь этого Эббо, и, включив это в акты, хранить у себя для полной уверенности и надёжности. Итак, он велел свести в одном томе всё, что можно было найти записанного и сказанного по поводу этого дела как апостольским престолом, так и нашими мужами, в том порядке, в каком всё это было прислано, и всё то, что доносили и сообщали апостольскому престолу епископ Хинкмар и те низложенные клирики, и с величайшим старанием направить всё это апостольскому престолу, оставив себе [несколько] экземпляров. И, если впредь доведётся случиться чему-то подобному, он прикажет провести в тех землях собрание священников, и они среди прочего не предадут это забвению, но весьма усердно постараются совершить всё по обычаю предков, и прочее.

Тогда епископы названного собора, повинуясь повелениям апостольского престола, собрали по порядку всё, что сделано в отношении низложения Эббо, восстановления его в должности и повторного низложения, и отправили это достопочтенному папе, предпослав такого рода послание:

«Достопочтеннейшему и святейшему господину папе Николаю от епископов, которые в прошлом году собрались по милости Божьей и по вашему распоряжению в городе Суассоне[554] вместе с прочими, которые не смогли ныне[555] присутствовать. Всё, что было последовательно сделано в отношении низложения Эббо, бывшего архиепископа Реймсского, а также восстановления его в должности, рукоположения брата Вольфада и его коллег и повторного низложения уже названного Эббо и перевода его в другую церковь, о чём вы приказали нам разузнать и сообщить вам, мы, поскольку никто из нас в епископском звании не участвовал в этом, кроме брата Ротада, направили вашей замечательной власти, о святейший отец, в том виде, в каком обнаружили это в актах королей и епископов, которые в этом участвовали и оставили потомкам в своих записях; ранее же мы не сочли нужным излагать всё это и направлять вашей власти из-за того (как уже сообщали вам через Эгило, достопочтенного архиепископа[556], в письме, в котором ни словом не упомянули о низложении Эббо и не видели тогда необходимости упоминать о нём), что у нас не возникло споров о восстановлении в должности братьев и не было так, что одни решали одно, а другие – другое, но, согласно преданию предков, у нас было одно и то же мнение, которое мы и позаботились сообщить вашей мудрости, и мы без возражения поспешили бы восстановить тех, кто не провинился из-за своей дерзости, но был невиновен и кого, по вашему здравому мнению, лишь послушание заставило принять священные чины, в их должностях, если бы не пришлось оказать должное уважение привилегиям святого римского престола, представленным нашему дружному собранию нашим досточтимым собратом, архиепископом Хинкмаром, которые постановили кое-что об этих мужах. Их высшая, совершенная и безупречная сила была, как то законно и справедливо, оставлена на усмотрение апостольского престола; этот наш собрат и священник представил подлинные грамоты этих привилегий с сохранными печатями и неповреждённым текстом не во вред названным братьям и не ради какого-то возражения, но ради оказания должного уважения апостольскому престолу, как то и подобает, вместе с деяниями епископов, акты которых, как вы соизволили открыть нам, вы зачитали и обнаружили, как были разжалованы названные клирики. Он не ставил под ними своей подписи, так как не он низложил своим судом этих братьев, как написали вам и он, и мы, и как показывают эти деяния; и, как мы уже сообщали вам, о святейший отец, мы, споря по поводу этого дела и наметив некоторые решения, ничего всё же не решили и довели дело до того, что их возвращение и восстановление в должности подобает только вашему руководящему величеству. Наше единодушие и впоследствии ни в какую сторону от этого не отклонялось, если даже кто-то по той или иной надобности и уклонился куда-то без нашего ведома. Итак, мы, насколько могли, собрали всё это о деле Эббо в сжатом сборнике из деяний королей и епископов и, как вы велели, отправили это вашему величеству».

После описания последовательности всех этих деяний они прибавили следующее: «Вот всё то, что мы, по приказу вашего величества, узнали о низложении Эббо, бывшего архиепископа Реймсского, которое состоялось около тридцати трёх лет назад, а затем о его восстановлении в должности и возведении в сан брата Вольфада и его коллег, а также о повторном изгнании уже названного Эббо и переводе его в другую церковь, из записей тех, кто уже отошёл к Господу впереди нас, а также из правдивых сообщений тех, кто принимал в этом участие. Мы отправили вашему величеству также то, что по большей части содержится в деяниях епископов провинций Белгики, Галлии, Нейстрии и Аквитании, направленных папе Сергию и посланных папе Льву, вместе с их письмами, а также в письмах императора Лотаря и короля Карла, отправленных по этому поводу, которые, как мы верим, хранятся в римском архиве.

Мы также собрали по вашему приказанию в одном томе тексты, присланные сюда вашим величеством и отосланные вашей святости, расположив их в том порядке, в каком они были присланы и отосланы. И если вдруг что-то ещё было прислано по этому делу вами или к нам, то мы этого не читали. Да и наш собрат и священник Хинкмар дал нам то, что следует послать вашей святости, согласно тому, что вы велели, говоря среди прочего: «Всё, что можно найти записанного и сказанного по поводу этого дела как ранее нами, так теперь вами, и всё то, что донесли и сообщили апостольскому престолу соепископ Хинкмар и те низложенные клирики, следует собрать в одном томе, в том порядке, в каком это было прислано, и, как подобает, с величайшим старанием направить апостольскому престолу, оставив себе [несколько] их экземпляров», и мы, присоединив к тому, всё это отправили», и прочее.

Затем [он[557] сообщил также] о вакантности престола в Камбре[558] и о недозволенном браке графа Балдуина[559] и Юдифи. Дело в том, что Юдифь[560], дочь короля Карла, не так давно сочеталась браком с Этельвульфом, королём Англии, он же Этельбальд[561], приняв титул королевы и королевское посвящение. После его смерти она, продав владения, которые получила в королевстве англов, вернулась к отцу и решила жить таким образом под королевской опекой, но затем[562] последовала за графом Балдуином при содействии и с согласия своего брата Людовика[563]. Поэтому король Карл[564] обратился за советом к епископам и прочим вельможам своего королевства и после судебного разбирательства в соответствии с мирским законом велел епископам вынести уже названному Балдуину и Юдифи канонический приговор, согласно указам блаженного Григория.

О низложении Ротада, епископа города Суассона, которого [Хинкмар] отстранил от епископской должности по решению епископов, о поминовении имени Эббо и об осуждении некоего еретика Готшалка[565] названный епископ также, как выясняется, направил апостольскому престолу такого рода послание:

«Господину, весьма и исключительно угодному, отцу отцов, достойному величайшего почтения, достопочтеннейшему папе Николаю, Хинкмар, по имени, а не по заслугам епископ Реймсский и слуга люда Божьего. В письме вашей святости, отправленном через епископа Одо[566] епископам в королевстве Лотаря[567] по поводу ущерба церкви в Камбре, я прочитал, что ваше величество хочет выяснить, из-за чьего небрежения эта церковь не имеет пастыря уже более десяти месяцев. Поэтому, дабы вы, господин папа, не гневались на меня, как на проявившего небрежение, я сообщаю вашему величеству, что и после направленных [вами] Лотарю и епископам его королевства, а также Хильдуину, который вопреки праву захватил эту церковь, писем (перед тем, как вы отправили это), ущерб остаётся до сих пор, и что я часто, как мог, напоминал королю Лотарю об этом через послов и письменно, пока тот не ответил мне в своих королевских письмах, что Хильдуин направил своего посла к вашему величеству, и что он не должен давать по поводу этой церкви иных распоряжений, кроме тех, какие уже отдал, пока не получит от вас ответ по этому поводу.

Также Балдуин в недавнем месяце октябре, уже минувшем, то есть 28-го октября[568], направил мне через двух своих людей письмо вашей святости, в котором говорится, чтобы я зачитал это письмо соепископам нашей провинции, и мы приняли бы Юдифь и привели бы её пред взоры отца и матери, если, однако, заметим, что наш названный замечательный король намерен тотчас же исполнить то, что торжественно обещал вам по поводу неё и что должен был письменно и на словах через ваших послов сообщить вашей святости. Если же нам удастся установить, что они намерены отложить это, то нам ни в коем случае не следует её принимать. В противном случае, то есть если мы поступим иначе, мы никогда не сможем наслаждаться вашей милостью и общением. Почтительно, как и подобало, приняв письмо вашей святости, я зачитал его нашим соепископам, и мы сообща, насколько смогли, заступились за названную Юдифь перед её отцом и матерью, как вы велели, и постарались привести её пред взоры отца и матери. После этого, поскольку так нам казалось правильным, согласно священным правилам, как мы их понимаем (ибо мы полагаем, что то, что в соответствии со священными правилами было на наших глазах связано узами анафемы, нельзя разрешить без достойных плодов покаяния), мы хотели, чтобы они по церковной традиции дали сперва удовлетворение церкви, которую оскорбили, и только потом постарались соблюсти нормы светских законов – то, что те предписывают. Но, так как они заявляли, что им достаточно и ваших писем, которые ничего по этому поводу не предписывали, более того, указывали не медлить с их бракосочетанием, и их нельзя принудить [к этому] без вашей власти, к которой они взывали, если только они не провинятся в ином, я зачитал им из другого письма вашей святости, что вы не отменили церковные законы, но направили просьбы за того, кто мог быть наказан по мирскому закону, дабы у него была возможность покаяться в том, что он совершил против церковных законов. Так и наш Спаситель, который хочет, чтобы все люди спаслись[569] и не хочет никого погубить, по праву священника заступился на кресте перед Отцом за своих гонителей; и Он, который дарует всё вместе с Отцом, с успехом добился этого для тех, кто после Его распятия уверовал и в угрызении совести совершил покаяние.

Подобно ему и ты, викарий апостолов, к могилам которых прибегают, и главный епископ католической и апостольской церкви, просил простить тот грех, который был совершён против царя человека и против законов мирских, дабы у них было время искупить через покаяние тот грех, который совершён против царя неба и земли и против законов царствия небесного. Напротив, миряне и даже некоторые из тех, кто ранее возражал против такого рода брака, прикрываясь этим неотразимым, как им казалось, доводом, но, как на самом деле обстоит дело, жертвуя спасением, не захотели отступать от слов этого вашего последнего письма, которое, как они говорили, указывает, что их брак должен быть совершён без всякой отсрочки. Когда же я заявил, что ни ради какой земной власти не должен отступать от церковных правил, как я их понимаю, особенно, когда заодно со мной, более того, заодно с Богом действовал и наш господин король, ваш сын Карл, они, будто бы заботясь о моём благе, дали мне совет (тут я воспользуюсь не своими, но их словами, которые вы, ваша кротость, как кроткий, смиренный сердцем и терпеливый образчик и наставник учения Божьего, примете без гнева), заявив, что поскольку не светская, но церковная власть повелевает мне в этом деле, мне не следует быть заодно с теми, кто этому противиться, дабы какой-либо наш соперник не внушил вашей святости, будто бы я совершил это в поношение вашей святой папской власти и апостольскому престолу, и, восстановив против меня вашу кротость, не добился бы какого-либо отлучения, как это произошло с Ротадом (что, однако, не дошло до меня, если не считать рассказов епископа Одо, а затем Лиудо), прежде чем мы сможем послать вашей святости последовательный отчёт по поводу всего случившегося или вы сами узнаете о том, как всё произошло, через ваших посланников, особенно, когда в этом письме вашей святости можно прочесть, что если бы мы совершили противное тому, что записано в этом письме, мы никогда не смогли бы наслаждаться вашей милостью и причастием. Когда же я, напротив, заявил, что это, мол, вставлено в вашем письме для того, чтобы та женщина не была нами обманута, а не для того, чтобы она не давала удовлетворение церкви, они сказали в ответ: почему, мол, я хочу понимать ваше письмо иначе, чем вам угодно было его написать, когда я мог бы ясно понять его смысл по уже присланным мне в прошлом посланиям. Поэтому, вспоминая прошлые письма, отправленные вами мне и епископам королевства господина Карла, вашего сына, и обращая внимание также на то, что ваша доброта недавно поручила мне в письме через Лиудо (ведь это обсуждалось в Оксере после прибытия Лиудо), я, [колеблясь] между страхом от прошлых [писем] и надеждой, что подаёт последнее письмо, дающее мне более кроткие указания, не подавая виду, уклонился от спора в этом деле и не дал пока что согласия, как бы отложив его на время, ожидая, что из вашего решения по тому делу из-за Ротада, которое предстоит, смогу узнать, как мне впредь следует поступать в такого рода делах. Таким образом, поскольку мы ничего из церковной службы им не запретили, но лишь уклонились, насколько могли, от этого дела, Балдуин и Юдифь постарались соблюсти нормы светских законов, которые они отдали предпочтение. Наш господин король, ваш сын, также не пожелал присутствовать при этой помолвке и бракосочетании, но, открыто послав государевых слуг, как и обещал вам, позволил им сочетаться друг с другом браком по светским законам и исключительно в силу вашей просьбы даровал Балдуину почести».

Затем, как ваша святость велела в адресованных моей ничтожной особе письмах, я обратился к письму вашего величия, присланному епископом Одо[570] всем епископам королевства нашего господина Карла, славного короля, по делу Ротада, беспрекословно выслушать которое ты меня послал, и тут же, прежде чем был распущен собор, дабы не случилось никакой задержки в исполнении вашего приказа – то ли от вторжения язычников, то ли по какой-то иной причине, вместе с теми достопочтенными епископами постарался, насколько это от меня зависело, исполнить ваше приказание по поводу этого Ротада, как то подробно сообщат вашей святости послы и письма наши и господина короля. Но, поскольку из-за одного обстоятельства, о котором вам сообщат эти послы, мы не смогли сразу, как предполагали, дав грамоты и назначив наших викариев, прийти к вам вместе с этим Ротадом, то задержались из-за этого дольше, чем хотели, и Лиудо, посланник нашего господина короля, вернувшись от вашей святости, 30 ноября[571] вручил в городе Оксере нашему господину королю, вашему сыну, ваше апостольское послание; и, поскольку его сын и тёзка Карл[572], который чем-то прогневил отца и некоторое время отказывался из-за этого прийти к нему по наущению неких мужей, просил отца через своих послов направить ради него и привести к его стопам мою ничтожную особу вместе с некоторыми другими его верными, дабы он благодаря нашему заступничеству смог обрести у отца милость, и господин король приказал моей смиренной и ничтожной особе явиться туда к нему на службу. Как только я пришёл, он тут же дал мне прочитать ваше послание, в котором ваше величие, хотя и отозвалось по своей почтительности любезно о моей смиренной особы без каких-либо особых заслуг с моей стороны, но соизволило не без некоторой критики похвалить написанное моим неразумием вашей мудрости по поводу того, что я знаю и понимаю. В нём, как мне кажется, вы решили, что моё многословие слишком возросло. Пусть ваша святость поэтому соизволит милостиво выслушать то, что блаженный Августин не поколебался храбро сказать о своём многословии господину господ, когда хотел оправдаться перед ним в этом, написав среди прочего: «Говорить много – не грех, если это, однако, необходимо»[573].

Поэтому, о святейший господин и достопочтеннейший отец, будьте несколько снисходительны к моему неразумию[574], а также поддержите меня, если я, как бы повторяясь, пишу о деле Ротада, уже хорошо вам известном, ещё кое-что, в связи с чем (поскольку это угодно вам, кому угодны все добрые дела), мы посылаем наших викариев, не как обвинителей для ведения борьбы, но как обвинённые Ротадом и нашими соседями[575], которые или не знают этого дела достоверно и в полной мере, или не хотят знать, чтобы смиренно сообщить вашей высшей власти, что мы осудили Ротада не в поношение апостольскому престолу, как обратившего к апостольскому престолу согласно Сардикским канонам, но по правилам, в соответствии с карфагенскими и африканскими канонами и декретами блаженного Григория, как того, кто обратился к суду выборных судей по поводу определённых глав. Упаси Боже нас от того, чтобы счесть привилегию первого и главного престола понтифика святой римской церкви столь маловажной, чтобы докучать вашей высшей власти и передавать ей споры и тяжбы высших и низших чинов, которые никейские и прочие каноны святых соборов, а также декреты Иннокентия и других понтификов святого римского престола предписывают решать митрополитам на поместных соборах. Но если вдруг возникнет дело, касающееся епископов, по поводу которого мы не найдём ясного и чёткого указания в святых канонах, и из-за этого нельзя будет принять решение на поместном и провинциальном соборе, то нам придётся обратиться по этому поводу к небесному оракулу, то есть к апостольскому престолу. Если же со стороны провинциального епископа не будет по важным делам обращения в суд выборных судей и этот епископ будет осуждён по какой-либо причине, то есть лишён своего сана на поместном соборе, и тот, кто низложен, считая, что его дело правое, обратится и прибегнет к епископу римской церкви, и захочет, чтобы его выслушали, то тем, кто разбирал дело, надлежит после епископского суда написать верховному понтифику, справедливо ли тот считает необходимым возобновление судебного разбирательства, и по решению последнего, в соответствии с седьмой главой Сардикского собора, судебное разбирательство будет возобновлено. Ведь ещё до суда понтифика этого престола следует дождаться решения от митрополита, поставленного по священным правилам, который по древнему обычаю получает паллий от апостольского престола, как Лев [дожидался его] у Анастасия[576], что отмечает Никейский собор и показывают на основании святых канонов прочие епископы римского престола в своих декретах. Ибо он – тот, кто, согласно пророку Иезекиилю, пребывает в сокровищнице, которая лицом к югу, и бодрствует на страже храма[577].

И мы, митрополиты, сравнимы с ним, ибо служим у алтаря, что стоит перед лицом храма, на котором сжигают жертвенное мясо, и трудимся, разбирая на поместных соборах тяжбы мирян, а после суда стараемся сообщать понтифику высшего престола о важных делах и делах больших людей для их рассмотрения. Ибо мы, подвластные ему люди, имеем у себя в подчинении воинов и говорим одному: «Пойди!»; и он идёт; а другому: «Приди!»; и он приходит[578]. Ибо, как говорит Лев, и среди блаженнейших апостолов было в единообразии почести некое разделение власти и, хотя было равное избрание их всех, одному всё же было дано повелевать прочими. По этому образцу возникает также различие между епископами, и строгим распоряжением предусмотрено, чтобы все не присваивали себе всего, но каждый находился бы в своей провинции, и были те, чьё мнение считалось бы первым среди братьев, и через них забота о вселенской церкви притекала бы к единому престолу святого Петра и никогда не отступала бы от своего главы. Так что тот, кто знает, что поставлен над некоторыми, не должен испытывать досаду от того, что кто-то поставлен над ним, но то послушание, которого требует, оказывает также и сам. Ротад же требовал его от своих людей более, чем сам старался оказывать святым канонам, хотя можно прочесть, что даже святые ангелы на небе подчиняются своим старшим; поэтому и дошло до того, что он заслужил своё низложение. Многие годы я старался склонить его к послушанию святым канонам, оказывая благодеяния, увещевая и заклиная как лично, так и через соепископов и через каких только мог приближённых. Много раз я старался стращать его в митрополичьих письмах и от имени апостольского престола и стремился показать ему на основании текстов католических мужей, как тяжко он погрешил. А он отвечал на это, что мне нечего больше делать, как только во все дни показывать ему мои сочинения. Многие неоднократно порицали меня за это: почему, мол, я так долго сознательно терплю этого неисправимого и бесполезного для священной службы мужа вопреки воле Божьей и священной власти. Я же, хотя очень часто старался как бы намеренно разжигать гнев как в короле, соепископах и своих соседях, так неоднократно и в самом себе, и не мог этого, зная, как опасен в священнике бурный и неистовый гнев и как опасно выносить опрометчивый приговор и давать волю ярости гонения, долгое время сносил разные отговорки, строптивость непокорных, уколы злых языков и его самого не без страха перед опасностью, которой подвергались вверенные ему души, а когда больше не должен был это сносить, вызвал его на собор многих епископов, чтобы он хотя бы их выслушал. Но он предпочёл не выслушать их совет, но потребовать суда надо мной.

Чтобы угодить ему и чтобы он хотя бы таким образом устыдился и отступил от затеянной им глупости, я по его просьбе подчинился суду, как уже более подробно сообщил вашей святости в другом письме, и необходимость заставляет меня вновь сообщить в угоду вашей власти, что я, как вы знаете, ничего не совершил против него из духа враждебности, но, насколько я могу заглянуть в свою душу, совершил всё это из рвения Божьего. То, что я говорю, известно также господину королю, епископам его королевства и очень многим как церковным, так и светским мужам. А после его низложения я добился, чтобы господин король и епископы уступили ему одно весьма славное аббатство, и все мы позаботились о нём из наших средств, как об отце, лишь бы он, который всегда вёл жизнь в роскоши, не сломался и не пытался досаждать и причинять тяготы церкви, которой правил. И, хотя сперва он с этим согласился, но затем, как говорят те, кто уверяет, что знают об этом, некоторые из епископов королевства Лотаря, ненавидевшие нас лютой злобой из-за того, что мы не согласились с их советами по поводу Вальдрады[579], а также некоторые из Германии, как кое-кто уверяет, по убеждению своего короля Людовика (поскольку я не договорился с ним, как Ротад, об изгнании из королевства его брата[580]), внушили этому Ротаду, чтобы он не отказывался от возбуждения распри, и они добились у вас, чтобы его восстановили в должности. Теперь же, как вы приказали, мы добились у нашего господина короля, вашего сына, чтобы его отвели по вашему распоряжению к вашей особе, веря, что Господь изволит вдохнуть в ваше сердце то, что Ему будет угодно по этому поводу.

Что касается того, что ваше предобрейшее достоинство изволило написать мне, вашему слуге, через Лиудо, дабы я привлёк к себе всё сообщество братьев и постарался надлежащим образом, в соответствии с описанным там порядком, опираясь на ваше строгое апостольское суждение, восстановить его в прежней должности, то знайте, о достопочтеннейший и милейший отец, достойный самого преданного почтения, что я не смог это сделать по указанным ниже причинам, а именно: потому что, во-первых, этот Ротард был вместе с направляемыми к вашей власти письмами уже поручен тем, кто должен был отвести его к вашей особе; во-вторых, у меня не было возможности собрать всё сообщество братьев, так как я, как уже писал выше, находился вдали от нашего диоцеза на службе у вашего сына, нашего короля; в-третьих, потому что он не мог быть канонически восстановлен в должности без решения тех, кто участвовал в его низложении и кому вы написали по этому поводу; ведь епископы прочих провинций не смогли собраться по моему призыву, будучи заняты многими делами, а соепископы Реймсской провинции сразу с того собора, на котором мы заслушали послание вашей святости, спешно отправились к своим престолам для оказания сопротивления норманнам. Немногие же числом епископы, которые были вместе со мной на службе у вашего сына, нашего короля, когда я зачитал им рекомендацию вашей милости по поводу Ротада, ответили, что знают, что в нём была отнюдь не такая жизнь и образ мыслей и не такое рвение к богослужению, чтобы они рискнули к ним приобщиться, особенно, когда он, который ранее имел некоторый страх по поводу своего низложения и всегда был непослушен святым канонам, королевскому величеству и власти митрополита, теперь обречён неистовствовать ещё более необузданно и жить ещё более пагубно и распущенно, со вседозволенностью и служа своим прихотям, многим служа дурным примером и являясь соблазном для ещё большего числа благомыслящих.

Что же до того, что милость вашей души написала, имея в виду добрую, а не звериную душу человека, говоря: «Возможно, он признает свой грех и по доброй воле покорится суду, который его осудил. Если он это сделает, то надо добиться у короля Карла – вашего возлюбленного сына – чтобы тот по доброте души пожаловал ему от своих щедрот подобающие бенефиции, за счёт которых он мог бы достойно и в достатке жить со своими людьми», то пусть ваше достоинство знает, что он не такой человек, и такого рода умеренность ему не свойственна; ведь его никогда не удавалось отговорить от того, что он затеял.

Вот что я, слуга вашего владычества, обдумал в своей душе и, посовещавшись с вашим вернейшим сыном, моим славным государем королём, предусмотрел в этом деле и счёл целесообразным написать вашей мудрейшей власти, а именно: что я, полагаясь на присланную моей скромной особе через Лиудо грамоту вашей власти (о которой вы упомянули в послании, отправленном вами вашему сыну, нашему господину королю, и которую я ему зачитал), мог бы, конечно, добиться у него, чтобы он поручил своим посланцам, которые приняли Ротада с заданием отвести его к вашей особе, погодить с поездкой в Рим, пока не настанет удобное для созыва епископов наших земель время; и, поскольку не будет никакого основания сообщать другим о причине, по которой задерживается отправка Ротада, до того, как епископам зачитают послание вашей власти, может статься, что те, кто по милости Господней, по своей доброте и ввиду набожной любви почитают меня и высоко ценят (хотя я – ничто), решив, что это произошло по моему указанию, возмутятся против меня, будто это я велел пренебречь и презреть ваше указание, хотя я, насколько мог, в течение указанных вами в присланном через епископа Одо послании дней старался ускорить выполнение вашего приказа. И если я заговорю с епископами, когда они соберутся все вместе, о восстановлении в должности Ротада, чья беспечная жизнь и долговременная никчемность в богослужении им хорошо известны (и они знают, что и я об этом знаю вместе с ними), то они все набросятся на меня и решат, что я сошёл с ума, если даже мы обещаем Ротаду добиться для него бенефиций, лишь бы он отрёкся, – чего он не сделал и ради своего спасения; ибо почти все в этих провинциях знают, что он, согласно карфагенским и африканским канонам и декретам блаженного Григория, вверил себя суду выборных судей; там присутствовало более 500 мужей разного чина, которые видели, как золотая чаша с драгоценными камнями были взяты посланником короля у трактирщика и его жены, которым они были даны им в залог, и внесены в собрание, и признали серебряные венцы, забранные у еврея, которому он их дал, и церковные средства, утаённые им и тайно розданные, а затем полученные обратно и возвращённые церкви, и серебряные сосуды, которые с давних пор имели в церкви немалый вес, а также прочее, что его предки, предшественники и прочие верные пожертвовали этой церкви ради спасения своей души, и что было им роздано по его прихоти без согласия митрополита и соепископов и без разрешения эконома, пресвитеров и дьяконов его церкви; хотя блаженный Григорий на основании священных канонов неоднократно писал в своих посланиях, что всё то, что епископ приобретёт после своего рукоположения в сан епископа, принадлежит церкви, в которой он поставлен; отсюда ясно, что он не должен был распоряжаться всем этим без эконома и согласия клириков. Но и все люди и жители города, которые собрались на собор вместе с королём и епископами и, воистину сбежавшись на зрелище, видели, как он пришёл к воротам собора и вернулся оттуда, как помешанный, и знают, как он, презрев такую милость короля и братьев, был осуждён по известным статьям, по которым священные каноны дают ясные решения, и ушёл, став твёрже камня, в то время как король и епископы проливали слёзы, решат, что мы сомневаемся в справедливости и нелицеприятии вашей власти и поэтому обещаем ему местечко, чтобы он отрёкся, – мы, которые осудили его согласно святым канонам, как мы их понимали, а затем, как предписывают каноны, позаботились сперва объявить через нашего соепископа, который участвовал в этом суде, наш приговор по поводу него, а ныне, как вы приказали, направить его вместе с нашими письмами и викариями к апостольскому престолу, который утверждает соблюдение отеческих канонов и своим соблюдением показывает, какие из них утверждены и требуют соблюдения, – и по праву заклеймят нас таким образом, как безумцев. И даже, если может статься (хотя не верится, что это будет сделано первым и святым престолом и вашей высшей апостольской властью), что такой человек, о котором вам всё это известно, будет объявлен восстановленным в чине, то наша совесть будет чиста и мы не будем впредь опасаться за души, вверенные ему вами. И, так как все в этих землях знают, как нерадив он был и как часто пренебрегал святыми канонами, как долго и сколь кротко и милостиво мы его терпели, и как неохотно он был осуждён нами, согласно святым канонам, как мы их понимали, поскольку не хотел исправиться, то нам нечего будет стыдиться из-за его восстановления в должности, если оно будет осуществлено распоряжением вашей высшей власти; ведь все мы, старики и юноши, знаем, что наши церкви подчинены римской церкви, и мы, епископы, являемся в силу первенства святого Петра подданными римского понтифика, и поэтому нам следует повиноваться вашей апостольской власти без ущерба для веры, которая всегда процветала в этой церкви и будет процветать при содействии Господа. Ведь это для нас и для некоторых других написано, что: «Иисус был в повиновении у своих родителей»[581]; и для нас же написано: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны»[582]; и: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию»[583]; а также: «А если бы кто захотел спорить, то мы не имеем такого обычая, ни церкви Божьи»[584]. Поэтому я, переговорив с вашим вернейшим сыном и моим государем, славным королём, повторил ему то, что часто внушал и что он весьма охотно усвоил и старался исполнить: ведь как земля и что наполняет её, вселенная и всё живущее в ней[585], – Господни, и Его же – царство[586], и Он даст его, кому хочет, так и церковь свою Он основал на тверди камня апостольского[587], и перед своим распятием и после своего воскресения с особой заботой и исключительной привилегией передал её святому Петру и его викариям в ней; и кто почитает этот престол и понтифика этого престола, тот почитает и того, кто сказал: «Принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает»[588], и будет прославлен тем, кто сказал: «Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены»[589].

Поскольку многие знают, что собой представляет жалоба Ротада (хотя некоторые и говорят об этом иначе), и все в целом знают, что ваша власть велела направить его на ваш суд вместе с нашими викариями, достойно и справедливо, чтобы всякий епископ, кому римский понтифик прикажет явиться к нему в Рим, старался прийти к нему, как предписывают святые каноны, если только ему не мешает недуг или какая-то ещё более тяжкая нужда и немочь; и уж тем более обязан явиться тот, кто всячески взывает к нему и кому он велит предстать перед собой из-за такой жалобы. И всякий, кто увидит и услышит, что король и епископы с готовностью повинуются верховному понтифику апостольского престола и почитают его, [согласится], что их подданные должны повиноваться им с ещё большей готовностью и смирением. Ибо, как говорит блаженный Григорий[590], в то время как члены, управляемые дурной головой, существуют впустую, члены, управляемые головой, увенчанной славой и почестями, то есть прославленной и украшенной, блистают её красотой и славой. И Ротаду не удастся поплатиться сильнее, чем если он отправится к вашей особе, и ему на основании подписей таких епископов, которые не хотят лгать вам и Богу, и свидетельств стольких викариев этих епископов, докажут, что он защищает неправое дело. Поэтому ему придётся пенять на самого себя, а не на вас за то, что он без веской причины не давал покоя ни себе, ни многим другим.

И ваша рассудительная милость, которая знает, что к ближнему должна проявлять сострадание, а к порокам – непреклонность, в достаточной мере предупреждала его об этом в ваших апостольских письмах. Но ему, как известно, среди прочих недостатков было присуще такое бессердечие, что он, не имея ни страха Божьего, ни любви к Нему и не испытывая никакого стыда, в течение стольких лет и в таких важных делах неоднократно противился святым канонам и декретам понтификов святого римского престола, а также привилегии и соборным решениям своего митрополита, и, пока его столько лет терпели, не желал отступать от своей глупости; несмотря на неоднократные мольбы короля и епископов, его так и не удалось склонить к тому, чтобы подписаться под тем, что впредь он, согласно той привилегии своего митрополита, будет повиноваться святым канонам и декретам понтификов святого римского престола (ибо без их соблюдения никто из наших не может быть епископом), и таким образом во всём иметь мир с братьями.

Затем, в акте своей жалобы, через который он добровольно обратился в суд выборных судей, он бесстыдно (ибо все знали, что он лгал) сообщил собору, что выполнил всё это, и таким образом обратился в суд, но отказался подписаться под тем, что будет это соблюдать, дабы не быть осуждённым. Он, как нам впоследствии сказали те, кто это от него слышал, и что мы сами узнали, потому отказался ставить там свою подпись, чтобы не быть осуждённым; но, если бы король и мы, епископы, настояли на своём решении, то он отправился бы в Рим, прежде чем быть осуждённым, и, придя туда, подписался бы под всем этим по вашему приказу, будучи разрешён вами против нашей воли; он не понимает, более того, не в состоянии понять (ибо его ослепила его злоба), что ваше величие мыслит весьма мудро, и почему Господь, когда Он обратился с неба к Павлу, и тот спросил: «Господи, что повелишь мне делать?»[591], сообщил ему не всё, что тому следовало делать, но направил его к Анании, от которого он должен был услышать и узнать то, что надобно было сделать. Так и ангел послал Корнелия к Петру для обучения и повиновения, после того как объявил ему, что он услышан[592]. И, хотя он ещё до крещения был, так сказать, крещён Святым Духом, святой Пётр велел крестить его крещением того, кто крестит в Святом Духе и в ком сердца верных очищаются верой. Из-за этого его малые, но верные обрушились на него с жалобой: почему, мол, он вошёл к язычникам; и этот князь апостолов, полный благодати высочайших даров и поддержанный силой неисчислимых чудес, ответил на жалобу, прибегая не к власти, но к разуму, и по порядку изложил дело с той же кротостью, с каким смирением сказал названному Корнелию, когда тот хотел ему поклониться: «Смотри, не делай этого; ибо я тоже человек, как и ты»[593]. Ведь если бы он, отвечая на жалобу верных, прибегнул к власти, то он, как говорит Григорий, конечно, не был бы наставником кротости. Итак, он успокоил их, кротко прибегнув к доводам разума, и смиренно дал отчёт по делу, за которое его упрекали, и даже привлёк свидетелей, говоря: «Пошли со мной и сии шесть братьев»[594]. Следуя его смиренному величию, кротчайшей власти и праведнейшей проповеди (так как он говорил: «Не господствуя над наследием Божьим, но подавая пример стаду»[595]), блаженный Геласий в своих декретах о церковных установлениях ко всем епископам говорит: «Когда мы стремимся не позволять себе ничего, что шло бы в разрез с почтительным отношением к спасительным правилам, и когда апостольский престол старается с добрым и набожным намерением соблюдать при содействии Господнем всё то, что предписано отеческими канонами, совсем не пристало кому-то из епископов или из низших чинов нарушать это соблюдение, которому, как он может увидеть, следует и которому учит престол святого Петра; и весьма подобает, чтобы тело церкви было едино в этом соблюдении, которое, как он может заметить, здравствует здесь, где Господь поставил первый престол всей церкви».

Также о Варнаве и Савле, правдиво говорившем: «Павел Апостол, избранный не человеками и не через человека, но Иисусом Христом и Богом Отцом»[596], после того как те долгое время наслаждались обществом апостолов, Святой Дух сказал – не самим апостолам, но, согласно правдивости священной истории, пророкам и учителям, которые служили Господу и были в Антиохии: «Отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их. Тогда они, совершив пост и молитву и возложив на них руки, отпустили их»[597]. И те, когда ушли, посланные Святым Духом, были названы апостолами; и в следующем году, то есть в 14-й год после распятия Господа, хотя тот же, кто содействовал Петру в апостольстве у обрезанных, содействовал и Павлу у язычников, именно Павел вместе с Варнавой получил, по договорённости с Иаковом, Кифой и Иоанном, благовестие для язычников[598]. Тот же Павел написал нерадивым правителям у коринфян по поводу нечестивца: «В собрании вашем обще с моим духом предать такого рода [злодея] сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасён в день Господа»[599]. И правители коринфян предали его сатане во измождение плоти, и Павел – своей властью вместе с ними, узнав о его поступке, а когда те восстановили его, узнали о его раскаянии, то и Павел – своей властью вместе с ними, говоря: «Что вы ему дали, то и я. Ведь и я, если что и даровал, то ради вас в лице Христа». Блаженный Григорий говорит поэтому: «Не сторонюсь добрых дел ваших. И да будет моим всё, что вы сделали». И, как если бы мы осмелились спросить его: почему ты общаешься с учениками с такой осмотрительностью? Почему с таким волнением воспитываешь себя на основании их поступков, а их – на основании собственных? отвечает: «Чтобы мы не были обмануты сатаной. Ведь мы не знаем его помыслов, то есть дабы то, что ум славно начинает, он не обратил в дурной конец».

И Иннокентий: «Апостольская милость объявила это коринфянам, чтобы добрые люди всегда в едином духе следовали приговору – вынесенному и отменённому, без разницы». И Лев со слов апостола: «Никто не ищи своего, но каждый – пользы другого[600]; и каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию[601]. Ведь связь нашего единства не может быть прочной, если мы не скрепим узы любви до нерасторжимой прочности. Ибо, как мы имеем в одном теле множество членов, но все члены обладают разными способностями, так и мы, хотя нас много, составляем одно тело во Христе, но одни являются одними его членами, другие – другими[602]. Связь всего тела создаёт единое благо, единую красоту. И эта связь всего тела требует единомыслия, но, особенно, требует согласия среди священников. И даже если у них общий чин, то достоинство у всех – не одно и то же».

Всё это, при сохранении понимания более высокого, совершается в отношении вышеназванных особ и излагается указанными мужами, дабы было понятно, как младшим надлежит повиноваться старшим, как старшие должны заботиться о младших, и как установленный Богом порядок может соблюдаться всеми и во всём. По этому поводу высший пастырь церкви наставляет: «Служит ли кто, служи по силе, какую даёт Бог, дабы во всём прославлялся Бог[603], который поручает своим рабам дела свои и каждому по его силе; как и о Святом Духе написано, что Он разделяет дары каждому особо, как Ему угодно[604]». И поэтому, согласно Сардикскому собору, верховный понтифик первого и святого римского престола не должен восстанавливать низложенного провинциального епископа, который взывает к нему по поводу возобновления судебного разбирательства и обращается со своей жалобой, тотчас же, особым правом своей привилегии и власти, но должен отпустить его в провинцию, где происходило дело и в которой дело можно тщательно разобрать, согласно карфагенским канонам и нормам римского закона, где не сложно будет вызвать свидетелей и выяснить истину; пусть он соизволит написать соседним епископам или пошлёт со своей стороны людей, которые, имея от него полномочия, проведут суд вместе с епископами и, тщательно разобрав дело, вынесут приговор; или пусть соизволит поверить, что епископов достаточно, чтобы они могли положить конец делу. И Иннокентий предписывал: «Если между клириками как высшего, так и низшего чина возникнут какие-то споры или тяжбы, то епископам этой провинции, собравшимся, согласно Никейскому собору, надлежит положить конец ссоре». И Бонифаций пишет о Максиме, что тот должен прийти в провинцию и предстать перед созванным там судом, и всё, что епископы этой провинции сочтут нужным решить по поводу него, он, когда ему об этом доложат, утвердит своей властью; чтобы всякая провинция, как он же пишет Иларию, во всех делах всегда ждала решения своего митрополита, как записано на Никейском соборе, дабы как в Александрии (ибо у епископа города Рима одинаковый обычай), так и в Антиохии и прочих провинциях привилегии сохранялись за их церквями. Поэтому он славно решил, что в каждой провинции должны ежегодно проводиться по два собора в год, дабы такого рода вопросы сообща обсуждались всеми собравшимися епископами этой провинции.

Я говорю это не для того, чтобы в чём-то посягнуть (избави Боже!) на полномочия высшего апостольского престола и вашей святой апостольской власти, которой я, как подобает, готов повиноваться во всём, но потому, что рассчитываю оказать услугу вашей высшей власти, смиренно открыв мудрости вашего величия – то ли для одобрения, то ли для порицания – то, что думаю, и постаравшись известить вас о нравах Ротада, дабы они не укрылись от вас из-за моей небрежности (ведь я их знаю) и чтобы ваше величие могло более уверенно принять по поводу него то решение, какое вам будет угодно. Если ваш суд решит оставить его ныне низложенным, то мы знаем о доброте, скромности и благочестии вашего сына и нашего государя, короля Карла, и что он без всякого возражения выполнит всё, что вы велите этому вашему сыну по поводу Ротада и что он сможет разумно исполнить. Но и наши соепископы в изобилии предоставят ему [всё нужное] из средств своих церквей. Что касается моей скромной особы, то я, как никогда не хотел воздать ему злом за оказанные мне пренебрежение и унижения, так постараюсь весьма охотно оказать ему все те блага, какие смогу, и притом в большем изобилии, чем когда-либо делал. Если же вашей власти будет угодно тут же восстановить его в должности без всякого удовлетворения за столь длительное пренебрежение святыми канонами и декретами апостольского престола, привилегией его митрополита и соборных решений, которым он не хотел ни повиноваться, ни даже заявить, что будет повиноваться им впредь, и подписаться под этим; без его заявления об исправлении и послушании и подписи под ним на глазах у его братьев, чьи праведные увещевания он многократно презирал, хотя об этом во множестве можно прочесть в посланиях Льва и Григория; презрев даже (умолчим о том, что из стыда перед священством и дабы не опозориться перед мирянами, мы, следуя африканскому собору, не позволили вынести для оглашения на собор) и оставив без какого-либо исправления те главы, направленные для придания веры [нашим словам] вашей власти, по которым он был осуждён епископами, к суду коих обратился, согласно ясным указаниям святых канонов и апостольского престола, где Целестин говорит: «Какие дела мы сохраним в достойном виде, если нормы установленных декретов нарушаются по прихоти тех или иных людей из-за дарованной народу воли?»; то я невозмутимо это снесу, как и подобает сносить законный приговор понтифика первого престола – матери и наставницы всех церквей, отца и начальника всех епископов. Но я верю всё же, что ваша основательнейшая рассудительность сможет предвидеть то пренебрежение и непокорность подданных к их прелатам и ту возможность безнаказанно грешить против святых канонов, которые, как кажется некоторым, смогут пагубным образом расцвести из-за этого в наших землях; особенно, когда ваша мудрейшая власть знает, что Сардикский собор, хорошо вам известный, показывает в своей 7-й главе, как апостольский престол должен производить процедуру восстановления в должности или оставления в силе приговора о низложении епископа, который был низложен и обратился к вам с жалобой, при обеспечении сохранности тех, кто по простоте его осудил. Это показывают Иннокентий и Бонифаций, а также Лев в своих декретах и ещё более чётко – Григорий в посланиях, следуя декретам карфагенского собора, мало того, самого апостольского престола, который председательствовал на нём в лице своих викариев, а именно: «что если будет подана апелляция от каких-либо церковных судей к другим церковным судьям, чья власть выше, это не должно повредить тем, чей приговор будет отменён, если их не удастся уличить в том, что они судили предвзято либо под влиянием алчности или приязни».

Известно поэтому, – нам служит свидетелем наша совесть, да и всем, кто в этом участвовал, сей факт небезызвестен, – что мы предпочли бы скорее оставить его в покое, нежели судить, если бы не боялись быть осуждёнными вместе с ним, кого мы не смогли исправить, за пренебрежение святыми канонами по приговору тех, кем они по внушению Святого Духа были объявлены. Поэтому мы не предвзято и отнюдь не под влиянием алчности или приязни, но оплакивая его неисправимую строптивость и непреклонное упрямство, совершили над ним законный суд, который не посмели надолго откладывать. Пусть также ваша мудрая и высшая власть при принятии решения обратит внимание на апостола, учившего, что, мол, «грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению, а некоторых открываются впоследствии»[605]. «Они, – как поясняет блаженный Амвросий, – как бы положены на весах, чтобы на суде определить: то ли добрые дела весят больше и идут впереди, требуют вознаграждения и показывая, что дурных дел немного и их нужно милосердно простить, то ли дурные дела перевешивают и идут первыми, чтобы навлечь обвинительный приговор и поглотить добрые дела». Поэтому мы по мере наших сил взвесили в Ротаде наряду с его делами не только никчемность, но и порочность и не без сердечной боли позаботились срубить его, словно никчемную смоковницу, которая долгое время занимала без всякой пользы драгоценную землю[606] и даже после долгого времени и многих увещеваний не приняла предложенные ей корзины сала, но осталась бесплодной.

И, поскольку дело обстоит именно так, то я верю и ничуть не сомневаюсь, что решение вашей власти никоим образом не пропустит то, что без всякого перерыва следует в названной главе карфагенского собора далее. Ибо там сказано: «Если судьи будут избраны с согласия сторон, то даже если число [их] будет меньше, чем установлено, обжаловать [их решение] будет нельзя». Число в двенадцать человек, установленное в вышеуказанной главе, было, как известно, явлено во время суда над Ротадом, а согласие сторон – соблюдено. Если же вашей верховной власти, которая никогда не оставляет без внимания многое, что от нас скрыто, угодно будет по какой-то причине, возможно, веской и нам пока ещё неизвестной, отменить их приговор, я стерплю, ибо моё дело – довериться вам, повинуясь, а не обсуждать ваши решения, и я не буду выступать против вашего законного восстановления его в должности, если оно, по-видимому, вдруг произойдёт и ваше величие распорядится при этом, чтобы он, одержав победу и, как то обычно бывает, добившись желаемого, впредь поступал так, как пристало епископу, и сочту немаловажным, если смогу, наконец, немного отдохнуть от многих и притом долговременных тягот, которые претерпел от него и из-за него, и мне бы не довелось более без всякой пользы терпеть беспокойство с его стороны; тем более, что нашими приговорами пренебрегают и ставят их ни во что не только церковные особы, но ещё более миряне, и при этом они говорят и предают гласности то, что мне не следует приписывать вашему величию, дабы не прогневить чем-либо вашу кротость, чего я желаю избежать всеми силами. И если кто-то в нашей провинции, чья жалоба может дойти до вас, после того как этот будет восстановлен, впредь совершит что-то из серьёзных дел, как всё это часто совершалось и в прежние времена, то я, дабы Бог не осудил меня за молчание, постараюсь обратиться к ним с увещеванием и порадуюсь вместе с ними, если они пожелают исправиться; если же нет, то я направлю их в ваш суд. И если они захотят пойти, ваша святая мудрость позаботится принять по поводу них то решение, какое сочтёт наилучшим. Если же они откажутся пойти, то пусть делают то, что сочтут для себя полезным. О если бы меня спасло от осуждения Божьего изречение святого Амвросия, который говорит: «Кто не имеет власти, которой мог бы наказать или оправдать того, о ком ему известно, что он виновен, тот невиновен». Полагаю таким образом, что поскольку я, будучи занят многими делами и скован дальностью и ненадёжностью пути, не могу сообщать апостольскому престолу обо всём раньше, чем до вас дойдёт жалоба наглецов, и, отягощённый недугом, – слава Богу! – близок уже к концу, то смогу не навлечь на себя гнев вашей святости по той или иной причине и уберечься от того, чтобы мне не грозило отлучение. И, хотя я знаю, согласно Евангелию апостола, что Господь воздаст каждому по делам его[607], и в день, когда Он будет судить тайные дела людей, свидетельство им дадут их совесть и их мысли, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую[608], и, как говорит Лев: «Если что-то исполнится благодаря нашему, то есть священническому служению славным образом и с доставляющим радость результатом, мы не усомнимся, что это было даровано нам через Святого Духа; а что будет иначе, то не сможет иметь законную силу», я, всеми способами, насколько позволит тот, от кого нисходит всякое даяние доброе и всякий дар совершенный[609], буду стараться предусмотреть, чтобы последний день, который мне неизвестен и может прийти внезапно, не застал бы меня каким-либо образом отлучённым от причастия апостольского престола – чего не дай Бог!

Ведь хотя и позже, чем нужно, ибо я, тяжкий грешник, долго пребываю заключённым в суровой темнице тела и по праву утеснён во многом, настанет время и появятся по воле предусмотрительнейшего Господа лицо в реймсской церкви, когда привилегия, жалуемая ей по давнему обычаю апостольской властью, восстановится в ней и будет соблюдаться. Она никогда не имела примаса, за исключением римского понтифика, кроме того времени, когда в эпоху правителя Карла[610] из неё насилием тирана Мило был изгнан её епископ (без всякой вины с его стороны), и она, не имея пастыря, была на время подчинена (равно как и Трирская церковь) Бонифацию, легату апостольского престола. Между ними, то есть между Реймсской и Трирской церквями, – ибо Белгика имеет только две эти провинции, – всегда было это различие, как мы находим в церковных документах и узнаём, что всегда соблюдался прекраснейший обычай: что старшим – по достоинству сана, а не места – считается, в соответствии со святыми канонами, тот епископ, который прежде поставлен в какой-либо из митрополий этих церквей. Мне же нужно будет вести себя таким образом, чтобы впредь я не получал более посланий вашего величия, грозящих отлучением и несущих порицания, которые, как мы читаем в письмах апостольских мужей, нужно слать редко и в силу крайней необходимости, как я часто получал их в прошлые времена в наказание за свои грехи. И, если будет угодно вашей святости, вам не нужно будет делать это впоследствии, пока ваша апостольская власть не уличит меня в каком-либо непослушании из-за пренебрежения к святым канонам (чего не дай Боже!). И, поскольку Господь распознаёт в Евангелии веру сотника, сказавшего: «Скажи только слово, и выздоровеет слуга мой»[611], то он знает также без всякого прибавления клятвы, сколь действенно слово епископа, мало того, сколь более действенно слово понтифика апостольского престола, как в Павле – слово говорившего в нём Христа[612], и сколь важно повиноваться его повелению. И мы, епископы, будучи в долгу перед разумными и неразумными, должны внушать это разумным и сообщать неразумным. И, если впредь слова негодяев для них будут значить больше в противность нам, как похваляются те, кто их произносит, то не нужно будет сверх меры утруждать себя на поместных соборах, на которых мы до сих пор себя утруждали, ибо каждый сам себе будет и законом, и надеждой.

Что касается того, что ваше величие написало нашему смирению на первом месте, что, мол, к рассмотрению дела Ротада вас побудила забота, которую вы обязаны проявлять обо всех ваших братьях, то я с удовольствием и должным почтением это воспринял, понимая, что в числе братьев должны считаться и мы, те или иные митрополиты. Поэтому вашей рассудительности следует позаботиться как о том, чтобы подчинённые епископы не осуждались беззаконно митрополитами, так и о том, чтобы митрополиты не осуждались противоправно подчинёнными епископами. Что до того, что вы весьма осмотрительно написали на втором месте, что Ротад, как известно, обратился с апелляцией к апостольскому престолу, и вы не можете спокойно сносить в ваши дни урон, наносимый привилегиям вашей церкви, то нам и всем прочим следует весьма здраво это принять и весьма тщательно соблюдать. И я хотел и хочу соблюдать это по мере моих сил, и при содействии Господа останусь в этом набожном намерении, зная, что привилегия митрополичьего реймсского престола, которому Божье соизволение поставило меня служить, покоится на главной привилегии святого римского престола, и привилегией римского престола является, если он своей властью заставит процветать и постарается укреплять привилегию подчинённого ему престола. Что касается того, что вы огласили на третьем месте, я не посмел написать ничего иного, кроме того, что дело Ротада почти во всём отличается от дел тех, о ком вы написали. О том же, что ваша апостольская доброта соизволила написать мне, недостойному, под конец, чтобы я мыслил об этом одинаково с вами, одобрил то, что вы решите по поводу Ротада, и не думал, будто вы совершили это в пику мне, то я, насколько могу, от всего сердца, со всей покорностью и должным смирением воздаю вашему святому апостольству величайшую благодарность, написав в ответ со всей душевной искренностью, что я во всём верю тому, что вы соизволили мне написать.

И, поскольку вы отстояли привилегию вашего наивысшего престола, как подобает и как все мы желаем, ибо никто из наших не возражал против того, чтобы Ротада отвели к вашей особе, как вы велели, то я хочу увидеть и полагаю, что увижу, как вы изволите добиться примирения; ведь я не прошу ничего иного, кроме того, что предписывают (как я показал выше) святые каноны и что мне подобает просить, а вам уступить, а именно: чтобы ваше величие таким образом проявило сострадание к Ротаду, чтобы от этого не пострадал церковный престиж, и церковный престиж соблюдался бы так, чтобы ему не было отказа в должном милосердии и достаточном количестве всего, что нужно, дабы прочие не были подвигнуты к преступлению его примером; дабы те, кому в этих землях, весьма удалённых от апостольского престола, поручено осуществление церковного правосудия, увидев это, не охладели – то ли от нерадения, то ли от расслабленности – и не сказали, что могут найти для себя повод преступить границы, которые установили отцы и которые мы, как полагаем, до сих пор хранили, как мы это понимали. Решите по этому поводу то, что вам покажется лучшим; и нам будет видно по вашему решению, чего хочет Бог; ибо не могут быть несправедливы суды Божьи, которые по слову правды проистекают от тверди гробницы апостольского камня, против которого не властны ворота адовы, то есть лживые внушения и деяния.

Послание[613], которое ваше величие строго приказало мне направить Ротаду, наш государь король, ваш сын, сразу же направил Ротаду через его аббата, как только тот пришёл к нему.

Также 11-го числа прошедшего уже месяца декабря, когда я поздно вечером спешил из двора нашего короля в наши усадьбы на реке Луаре, возле границы Аквитанского королевства, Рудольф[614], дядя этого вашего сына, нашего государя короля, вернувшись от Людовика, короля Германии, послал ко мне своего человека, по имени Рудольф, велев передать, что названный король Людовик поручил его слову и верности одного вассала Ротада с письмами вашей святости, чтобы он привёл его с этими письмами к особе нашего государя, короля Карла, таким образом, чтобы тот не причинил ему никакого зла. Ибо этот вассал был обвинён у нашего господина короля в том, что коварно похитил церковные имения и сокровища, и после совершённого по этому поводу клятвопреступления скрылся бегством, и отправился к королю Людовику. Поэтому Рудольф и просил, чтобы я помог ему в этом у нашего господина короля, дабы тот, раз уж он взял названного вассала под свою защиту, не пострадал. Я ответил ему, чтобы он держал этого человека при себе, дабы тот не претерпел, между тем, никакого зла, пока я не вернусь ко двору, где постараюсь помочь ему в этом, насколько смогу. Я ни тогда, ни впоследствии не видел этого человека, и не слышал, куда он ушёл с этими письмами.

Я постарался написать об этом вашей святости для того, чтобы в случае, если кто-то из наших недоброжелателей по своему обыкновению захочет внушить вам на этом основании что-то дурное, вы знали бы правду об этом деле, и не гневались на меня. Далее, отчёт, который я дал перед выборными судьями о том, в чём Ротад обвинял меня в грамоте с жалобой к суду выборных судей, эти достопочтенные епископы отошлют вашему величию. Что касается деяний, выдуманных Ротадом после своего отлучения на поместном соборе, о которых, как мы слышали, наши соседи[615] донесли вам, чтобы нас очернить, то епископы Реймсской провинции постараются изложить вашей святости через наших общих посланцев всё, что они знают».

Затем, после нескольких предложений о возведении в епископы этого господина Хинкмара, которые уже были отчасти приведены выше и которые мы не удосужились повторить снова:

«Затем, когда названный Эббо умер, церковь (а равно и наш приход), согласно обычаю, который она издавна имела даже в отношении тех, кто не остался в этой церкви в должности епископа до самой смерти, она ради благочестия стала зачитывать его имя в списке епископов посреди святейших таинств, и до сих пор это делает. Я же, дабы не вызвать возмущения среди набожных мужей, будто я питаю неприязнь к благополучию брата, особенно же, того, чья душа покоится в Господе, того, кто не был предан анафеме из-за уклонения от правильности католической веры, но был осуждён под влиянием собственной совести, сперва самим собой, а затем собором и апостольским престолом, никоим образом не посмел запретить это без распоряжения апостольского престола; ведь блаженный папа Целестин говорит, что недопустимо, чтобы от этого страдали благочестивые души, муками которых нам также подобает терзаться, ибо они – наши члены. Мы же находим в письме вашей святости, которое нам вручил дьякон Энгельвин, что мы не должны включать в списки епископов ни Титгауда[616], ни Гунтера[617]. Да и Антиохийский собор, как мы указывали выше и как вы сами прекрасно знаете, [то же самое говорит] о том, кто после осуждения посмел занять епископскую должность по старому обыкновению, как это несомненно сделал Эббо; пусть ваше апостольское величие соизволит ответить мне, разрешить ли мне в нашей церкви поминать этого Эббо среди епископов в святых диптихах, или я должен запретить впредь поминать его в списке епископов; чтобы я, опираясь на ваше величие, без всяких сомнений показал, что по этому поводу следует соблюдать в нашей церкви, ибо таково ваше решение».

«Однако, Лиудо сказал мне, что вы имели с ним разговор об осуждении и заключении Готшалка. Отсюда, поскольку я слышал, что молва уже дошла через других до вашей святости, я через епископа Одо послал вашей святости в рукописи кое-что из слов и мыслей католических мужей, [чтобы показать], что я думаю относительно образа мыслей этого пагубного человека, и не заслужил получить по этому поводу никакого ответа. Тем не менее, некоторые епископы, которых это никак не касалось (ибо их к этому ни любовь не подвигла, как они сами дали понять на основании очевидных признаков, ни власть не побудила), вызвали меня письменно через некоего мирянина на собрание, состоявшееся недавно в Меце, которое вы, как я знаю, запретили называть собором, чтобы я дал о нём отчёт; причём сделано это было не по правилам, но всего за четыре дня до того, как собрание должно было состояться, когда я был в более, чем 80 милях от этого города, а Готшалк – более, чем в ста милях, и никто меня об этом заранее не предупредил.

А теперь коротко расскажу о нём вашей святости; ведь он, как свидетельствуют о нём его аббат и монахи, среди которых он жил, ещё до того, как я вступил в должность епископа, обитал в монастыре, под названием Орбе, в Суассонском приходе митрополичьей Реймсской церкви; по обличью монах, по образу мыслей дикий зверь, он, не терпя спокойствия и увлекаясь новизной слов, а также отличаясь среди своих пагубным проворством, выбрал себе из всех лживых учений, которые он тогда познал в этих краях, некоторые главы, чтобы иметь возможность постичь новизну слов и дабы совращать умы простых и набожных людей и, присвоив себе имя учителя, таскать за собой учеников и посредством притворства набожной жизни и учения стараться беззаконно (ибо законным образом не мог) начальствовать над теми, кто, развесив уши, старается по своей воле выбирать себе учителей. Противоправно поставленный в пресвитеры реймсским хорепископом[618], который тогда был, он ушёл из монастыря вопреки уставу и, обойдя множество земель, как гнусный сеятель, сеющий пагубные семена, наконец, подал книгу своей ереси архиепископу Рабану[619] на состоявшемся в городе Майнце соборе[620] и, осуждённый всеми епископами Германии, был отпущен с соборными письмами в Реймсскую митрополию, которую по Божьей воле я уже возглавлял.

Затем он был выслушан епископами реймсской и галльской провинций Белгики и признан еретиком, ибо не пожелал образумиться и отказаться от своей ереси; и, чтобы он, который не пожелал принести пользу самому себе, не повредил другим, он по приговору епископов названных провинций был помещён в монастырскую темницу в нашем приходе[621], ибо Ротад, из прихода которого он происходил, не сумел оказать ему противодействие и мы боялись, как бы он, любя новшества и не пожелав научиться учить истине, не усвоил дурного образа мыслей, и дабы этот Готшалк, ведя общую жизнь с прочими, не сделал их причастными к своей ереси. Ибо апостол учит: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосуждён»[622]. «Он, – как говорит папа Лев о Евтихии, – когда увидит, что идеи его неразумия не по нраву католикам, должен будет отступить от своего мнения и таким образом не подвигнет епископов церкви к вынесению против него обвинительного приговора. Но никто не сможет избавить его от этого приговора, если он пожелает остаться при своём мнении. Если же он пожелает образумиться и вернуться от этого осуждения к католическому образу мыслей, то я, поскольку так судили достопочтенные епископы, всегда готов (и был готов) принять его в общение католической церкви и прикажу подать ему всё, что нужно для телесных надобностей».

Если же ваша католическая мудрость желает знать, что он говорит в противность католической вере из старой предестинатианской ереси, которая появилась сперва в Африке, а затем и в Галлии в то же время, когда возникла и несторианская ересь, и была преодолена во времена папы Целестина благодаря его власти и упорству святого Проспера, то мы в общих чертах сообщим вам о многом в немногих – по числу, а не по значимости – словах.

Он говорит (что говорили и древние предестинатиане), что Бог одних предопределил[623] к вечной жизни, а других предопределил к вечной смерти. Он говорит (что говорили и древние предестинатиане), что Бог хочет, чтобы не все люди были спасены, но только те, которые спасаются; все, кто спасается, это – те, кого Он решил спасти, и у Него, соответственно, совершенно нет желания, чтобы спаслись те, кто не спасается; ведь если спасаются не все, кого Бог хочет спасти, то Он сделал не всё, что хотел, а если Он хочет, но не может, то значит, Он – не всемогущ, но слаб. Но Он – всемогущ, ибо сделал всё, что хотел, по словам писания: «Господь творит всё, что хочет, на небесах и на земле, на морях и во всех безднах»[624]; а также: «Всё, Господи, пребывает в воле твоей, и нет никого, кто может противостоять твоей воле; если Ты решишь спасти нас, то мы тотчас же спасёмся».

Он говорит (что говорили и древние предестинатиане), что Господь наш и Спаситель Иисус Христос был распят и умер не ради искупления всего мира, то есть не ради спасения и искупления всех людей, но только ради тех, которые спасутся. Он говорит ныне, немного иначе, но с тем же заблуждением, то же, что говорили и древние предестинатиане, и, излагая изречение апостола Петра «отвергаясь искупившего их Господа»[625], говорит: Он искупил их таинством крещения, но не ради них взошёл на крест, претерпел смерть и пролил кровь. О том, что принятие крещения называется искуплением, ясно говорит учитель язычников: «И не оскорбляйте Святого Духа Божия, Которым вы запечатлена в день искупления»[626].

И его, которое является исключительной собственностью одних избранных, только для них и добыл их добрый искупитель своим распятием, искупив, избавив и очистив рождённых и тех, кто родится, живых и мёртвых, а именно, разом всех избранных, от их как прошлых, так и настоящих грехов. Одним словом, они и есть мир, ради которого пострадал Господь, как Он сам сказал: «Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира»[627]. В другом месте тот же Готшалк пишет: «Не дай Бог мне ни представить во сне, ни произнести шёпотом, что кого-то из тех, ради искупления которых пролилась столь дорогая Богу Отцу кровь Его сына, Господа нашего, сможет похитить древний змий и что он будет обречён на вечную погибель вместе с ним. Аминь». И он же обращается к Богу: «Итак, вполне ясно и очевидно, что никто из тех, кто искуплён кровью креста Твоего, благодаря Тебе не погибнет».

И он же ещё более дерзко и ещё более пагубно называет Божество святой Троицы тройным (чего не делали предестинатиане). Есть и другие положения, которые он и многие другие в этих землях высказывают и которые кажутся нам противными истинной вере; и ваше величие, узнав о них от другого, а не от моей скромной персоны, возможно, обратит на них более пристальное внимание и постарается как можно скорее сообщить, что о них следует думать. Ибо в этом будет надобность уже в ближайшее время; ведь даже если сердца их и клокочут в безумии превратных идей, они всё же не смеют во времена нашего православного короля оглашать свои дурные мысли; так что, кажется, явным образом исполняется то, что написано: «Он собрал, будто груды, морские воды»[628]. И морские воды собраны, будто груды, ибо пагубное учение еретиков скрывает в груди все дурные мысли, какие имеет ныне в королевстве вашего сына, господина Карла, и не смеет произносить их открыто. Мою же скромную персону они потихоньку грызут собачьим зубом. Поскольку мне осталось жить не так много времени, то я легко смогу снести это при помощи Господней и, даже если они получат возможность поразить меня во плоти среди сынов церкви, то при содействии Божьей милости лишь усовершенствуют [моё] терпение. А если они будут оказывать противодействие, всего лишь неправильно мысля, то усовершенствуют какие бы то ни было знания и усовершенствуют благоволение, ибо, согласно заповеди Господней, следует любить также врагов.

Что касается названного Готшалка, то если ваше величие напишет мне, чтобы я освободил его из-под стражи и дал ему разрешение пойти к вам, чтобы вы лично ознакомились с его учением, или отправиться к кому-либо ещё, кто будет указан по имени (поскольку вы сами прекрасно знаете, что как никто не может по правилам быть рукоположен самостоятельно, так и монах и любой, кто живёт по уставу, порученный определённому лицу и в определённое место, не может, согласно святым канонам, быть отпущен из своего места без согласия лица, в чьём ведении он состоит), то я никоим образом не воспротивлюсь вашим приказаниям; надо только, чтобы я получил ваше указание, чтобы не казалось, будто я по собственной дерзости пренебрёг решением таких славных епископов. Ибо я не нахожу удовольствия в его муках от заточения, которые этот строптивец по праву упорно терпит, но скорблю из-за неверия, от которого его не удаётся отвратить. И, если ваше величие сочтёт нужным поручить его кому-нибудь, то предусмотрите при этом поручении, чтобы тот, кому он будет препоручен, был католиком и обладал в церкви солидностью и силой, а также знанием писания, ибо тот не только может грубо извращать в свою пользу писание, но и целый день без передыху на память декламировать искажённые речи католиков. И поэтому он обычно не только приводит в восхищение собой глупцов, но и привлекает к своему учению школяров и неосторожных, хотя и имеющих рвение Божье, но не согласно мудрости. И он не только стремится выглядеть учителем среди своих учителей, но и весьма ловко старается хотя бы в беседе уловить тех, кто с ним разговаривает. И, если он не может по правде, то старается неопровержимо подтвердить клятвой то, что будто бы сказали те, кто с ним беседует, что те, возможно, и не говорили, и доказать, что он – прав, а те, кто ему противоречат и учат против его учения, – лжецы.

Он также написал названному папе Николаю, изложив суть своей веры и свою защиту против ереси вышеуказанного Готшалка, которую старался привязать к католической вере.

Но и помимо этого он написал очень много: книгу к сынам своей церкви, составленную из изречений православных отцов, о том, что божество святой Троицы не следует называть троичным, ибо Троица едина по своей сути, ради опровержения хулы вышеупомянутого Готшалка.

Также одну книгу по поводу этого дела к королю Карлу.

Он написал для того же короля Карла и одно замечательное сочинение о благодати и предопределении Божьем, о таинствах тела и крови Христовых, о видении Бога и происхождении души, а также о вере в святую Троицу, назвав это сочинение «Подношением Соломона».

Он также написал и составил огромный том, содержавший много книг о предопределении Божьем и свободном произволении, против некоторых обличавших его епископов и, особенно, против Готшалка и Ратрамна, корвейского монаха, к тому же королю Карлу, предпослав ему такое послание:

«Господину Карлу, славному королю, Хинкмар, по имени, а не по заслугам епископ Реймсский и слуга народа Божьего, вместе с господами коллегами и моими братьями, досточтимыми епископами, а именно, набожно молящимися за ваше здравие и преуспевание.

Мы благодарим Бога, который разжёг в вашем сердце любовь к Нему и воспламенил вас к познанию истины, пониманию православной веры и усердию в ней, а также подарил вам в письмах, вдохновлённых свыше, мудрость и разумение, а при изучении их и размышлении над ними, насколько вам позволяют государственные дела, ежедневным преуспеванием подвигает рвение вашей набожности к пользе Его святой церкви. Между тем, мы пересмотрели присланные вам соборные главы[629] наших досточтимых товарищей, то есть священников трёх провинций[630] (как это содержится там и как можно обнаружить записанным ниже), которые вы по примеру предыдущих королей и из стремления к истине дали нашему смирению прочитать и обсудить, согласно писанию, повелевающему: «Спроси священников о моём законе»[631], ибо мы читаем, что это и есть закон веры. И мы обнаружили в них, что нас, как это ясно из контекста, хотя наше имя и не указано открыто, порицают, словно мы не католики, и осуждают без всякого братского почтения. Мы находим также, что главы, которые мы ввиду известной вам надобности, которая будет пояснена ниже, составили на основании мыслей и высказываний католических отцов, осуждены и отвергнуты, как ненужные, более того, вредные. Эти главы они не пожелали включить в свои записи в том виде, в каком те были составлены нами, дабы их не прочли те, в чьи руки эти главы попадут, но упомянули кое-что о том, что содержится в составленных нами главах, в другом смысле и других выражениях, чтобы показать это достойным осуждения, о чём-то умолчали и упомянули обо всём таким образом, будто наше мнение противоречило позиции святых отцов на Африканском и Оранжском соборах. Об одном пункте, то есть о том, что Бог хочет, чтобы все люди спаслись, хотя не все спасаются, они вообще умолчали, как мы впоследствии покажем более чётко, ибо Господь говорит: «Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать»[632]. Ведь, если бы они по совести правильно это истолковали, то, сперва изложив то, что пытались разрушить, как они это приняли в его целостности, должны были бы показать читателям, в чём всё это следует искоренить и разрушить, а уж тогда, когда это будет искоренено и разрушено их властью, разумно и по порядку насадить своё и возвести строения ввысь. О том же пункте, будто в святых таинствах может быть какое-то подшучивание, они написали так, чтобы читатели могли понять, будто это нами было сказано, хотя мы ничего об этом не упоминали; о том, почему нами ничего об этом не было сказано и в чьих сочинениях мы это нашли, после того как написали эти главы, мы скажем на своём месте.

Они упомянули в этих своих записях о неких 19 главах, которые именно нам будто бы должны быть приписаны, хотя до того, как достопочтенный Эббо[633], епископ Гренобля, доставил их вам во дворец Вербери, как присланные вашим доброй памяти братом Лотарем, мы ничего о них не слышали и не видели их. Автора этих глав мы и там не нашли указанным, и никоим образом не смогли его установить, хотя долго искали. Поэтому мы решили, что они составлены чьей-то злобой для очернения чьей-либо репутации, как мы часто читаем, и, упоминая немногое о многом, скажем, что они – вроде того собрания глав, от которого открестился на соборе достопочтенный епископ Иба[634]; и как то, что некие недоброжелатели составили из слов святого Августина ещё при его жизни и что тот осудил и католически опроверг, насколько это дошло до его сведения. Также после его смерти некоторые недоброжелатели позаботились сделать из его сочинений выборку о том, о чём теперь идёт речь, дабы из-за злобы некой особы они могли обесценить его праведное и полезнейшее учение и отвратить набожных читателей от чтения его книг и от любви и надлежащего доверия к нему. По поручению святого римского престола, а именно, папы Целестина, святой Проспер католическим и искусным пером доказал, что все эти выдумки недоброжелателей – лживы и приписаны этому мужу по неразумию, и весьма ясно показал, что учение упомянутого и достойного упоминания мужа – праведно.

Поэтому может статься, что эти главы, которые вам доставили и передали от имени наших собратьев, не были таким образом написаны по нашему внушению, но среди прочего зла, которое ныне возросло в этом мире, составлены для внедрения раздора среди священников Господних не ими, а другими по наущению дьявола, который боится и ужасно ненавидит любовь в нас, видя, что она сохраняется нами, земными людьми, на земле, тогда как он утратил ангельский дух, не пожелав сохранить её на небе. Ибо как могло статься, что наши братья осудили нас с таким гневом и уничижительным презрением, постоянно имея перед глазами и в ежедневном пользовании правило Господне о том, как каждый должен увещевать собрата? Ведь они знают, что написано: «Прежде, нежели исследуешь, не порицай; узнай прежде, и тогда упрекай»[635]. Ведь и святой Августин весьма любезно принимал сочинения еретиков и своих порицателей, если находил в них что-то хорошо написанное, и многое старался истолковывать в правильном смысле, но ничего не пытался из правильного смысла переделывать в ложный.

Как же наши братья могли совершить подобное, не спросив нас прежде об этом или лично, или в своих письмах, согласно евангельскому правилу, чтобы или научить желающих учиться, или по-братски и часто увещевать мыслящих превратно и пренебрегающих вернуться на тропу истины и веры, и, предложив нам духовные предписания и сочинения святых отцов, с мягкостью и кротостью призвать нас сойтись воедино, зная, что епископ должен приходить на собор своих товарищей священников для того, чтобы или учить, или учиться. Ибо, хотя мы получили добрые и братские письма некоторых из этих наших [братьев] и отправили им в ответ наши письма, мы ничего такого с их стороны не увидели, не услышали, не заметили, не ощутили и не смогли получить. Если же такое написали именно они, и написали, возможно, для того, чтобы показать свою мудрость на фоне нашего неразумия и скорее искать стремления к славе из похвальбы, чем сделать своими наши добрые дела и то, что было хорошо нами сказано (если это так), посредством любви; если даже они поняли сказанное нами иначе, предпочтя скорее сделать их достоянием гласности, чем по-братски нас исправить; то мы удивляемся таким достойным мужам, архиепископам и первым из епископов, особенно же, Эббо[636], который, как мы слышали, благочестив, ибо чуть ли не с самой колыбели воспитывался в благочестии и монашеском звании в монастыре Реймсской церкви, где покоится святой Ремигий. В этом святом месте он проводил свои годы, пока не был посвящён там в дьяконы господином Эббо, своим дядей, тогдашним архиепископом Реймсским, и рукоположен епископским распоряжением в аббаты для поддержания там монашеского распорядка и управления монахами; и мы заявляем, что он, воспитанный таким образом в духе смирения, хочет, желает и занимает место смирения, как написано ему и всем: «Если дух имеющего власть поднимется на тебя, не оставляй места твоего»[637]. Ибо дух имеющего власть есть дух гордыни, а наше место – смирение, которому истинно укреплённое место и башня крепости велит нам учиться у себя: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»[638]; и мы слышали и твёрдо уверовали, что названный благочестивый муж упорно желает держаться за это надёжное место против духа гордыни и высокомерия. Мы ещё и потому не поверили, что эти главы составлены именно ими, что там в ряду архиепископов горделиво, как кажется некоторым, выделено имя одного Эббо, тогда как имена прочих священников стоят в стороне; и чуть ли не напрямик указано, что он потрудился в этом более всех, так что даже в сравнении с архиепископами был славнее прочих и учёнее всех в образе мыслей, хотя мы не находим такого даже о святом Августине, который был наибольшим в учёности, трудах и неусыпной заботливости на африканских соборах. Ведь и сам святой Августин не только не превозносился над прочими епископами, ища личной славы, и не позволял себя превозносить, но ставил себя ниже других, хотя и трудился более прочих, как тот, кто захочет прочесть, сможет найти в письмах, написанных к святому папе Иннокентию и к прочим епископам апостольского престола. Мы не читали такого ни о ком из епископов на любых соборах, если только апостольские письма не решали по очевидной причине указать по имени кого-то из хорепископов, [прибывшего] на это мероприятие вместе со своим архиепископом, как мы читаем в посланиях блаженного Григория о епископе Отёнском. И уж тем более не пожелал бы превозноситься в такого рода деле или позволить превознести себя, презрев и оставив в стороне прочих соепископов, этот благочестивый и осмотрительный муж! К этому присоединяется ещё и то, что наши братья и соепископы не должны были бы, заткнув уши, преступить наставление Соломона, если бы по слухам или из письма узнали о нас втайне что-то дурное, так чтобы, разгневанные тем или иным нашим непостоянством, о котором мы ничего не знаем, весьма поспешно открыть его общественности для тяжб и пререканий. Ибо он сказал: «Если кого видели глаза твои, не вступай поспешно в тяжбу; иначе что будешь делать при окончании, когда соперник твой осрамит тебя?»[639].

Мы, однако, знаем, что есть некоторые, которые стремятся быть умными больше, чем надлежит быть умным, и отказываются от мира с ближними, презирая их, как тупых и глупых. Об этом предупреждает сама истина, говоря: «Имейте в себе соль, и мир имейте между собой»[640], чтобы каждый заботился и стремился иметь соль мудрости, нужно, чтобы он никогда не отступал от мира и согласия. Поэтому и Павел грозно предупреждает, говоря: «Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа»[641]. Но особенно должны хранить его и блюсти, то есть стремиться к нему со всей страстью, мы сами, кто обязан ежедневно приносить Богу жертвы и кому истина как бы особо повелевает, заклиная, чтобы «если мы принесём дар наш к жертвеннику и там вспомним, что брат наш имеет что-нибудь против нас, то мы должны оставить там наш дар перед жертвенником, и пойти прежде примириться с братом нашим, и тогда прийти и принести дар наш»[642]. Смотрите, наш предводитель и наставник не желает получать жертву от ссорящихся, отказывается принимать всесожжение. На основании этого можно понять, сколь велик грех раздора, из-за которого не допускается и то, благодаря чему отпускается вина. Ведь мы ничего не имеем против наших братьев, если даже они и написали против нас такое, не переговорив с нами, но надобно полагать, что, если бы они это написали, то направили бы всё это к нам, против кого они это писали. Однако, как же мы можем ответить им ныне, когда мы не знаем, они ли это писали?

Но, дабы ваше величество не осталось без нашего ответа, мы постарались ответить вам, из чьих рук это получили, сердцем, устами и пером, не боясь хулы тех, кто на нас нападает, а именно: послав, прежде всего, то, что, как можно прочесть, было написано этими нашими братьями на соборе, хотя там, как оказывается, прежде было написано иное. Но, поскольку это признано написанным в поношение нам и против составленных нами глав, мы решили поставить на первом месте то, что имеет высокое имя, но не значимость, ибо отчасти не истинно, но что мы сочли достойным высоко оценить из-за указанного в заглавии собора. Затем – то, что мы узнали об этих делах от многих и о многом сами и через других, и по какой нужде позаботились составить из мыслей и высказываний католических отцов те четыре главы, как мы говорили, с условием привести, когда сочтём нужным, кое-что из сочинений отдельных лиц об отдельных положениях, которые содержатся в составленных нами главах. После этого мы позаботимся привести сами главы, составленные нами из мыслей и высказываний отцов, как мы их составили, и, если сможем доказать, что наш образ мыслей, изложенный в этих главах, соответствует святым и подлинным писаниям, вере католической и апостольской церкви и святого римского престола и мыслям православных отцов, которые стояли во главе этой святой матери церкви, всему тому, что римским апостольским престолом дано нам принять в качестве канона, то постараемся действовать правдиво, смиренно и набожно; ибо для подкрепления сути нашего католического образа мыслей мы не хотим ни принимать, ни приводить изречения других мужей, когда известно, что истинным и католическим есть то, что сочла нужным одобрить вселенская церковь, мать всех церквей. И, если даже кого-то назовут учителями для подтверждения чистоты веры, мы не примем и не будем приводить их суждения, если сама католическая мать церковь не решит, что их взгляды правильны. Если же появятся люди, которые после того, как этим святым престолом был дан всем верным канон святых писаний и католических учёных мужей, займут учёную кафедру и будут мыслить не так, как понимали и учили те, кого эта католическая мать приняла в своё праведное лоно, кого любит и лелеет, то мы не должны и не считаем нужным принимать и приводить в качестве доводов их взгляды, ибо в первых и через первых имеем достаточно для спасения. И если кто-то, прибегая к более зрелым и здравым доводам, будет учить вести себя иначе, чем те, будет поучать и посмеет рассуждать о догматах, то мы сочтём целиком противным вере и спасению всё, что будет отличаться от спасительного учения тех отцов. Мы также с равным почтением примем взгляды тех, которые, после того как этот канон был записан блаженным Геласием, по соизволению Божьему славились в церкви образом мыслей, католическим учением и святостью жизни, не писали и не учили ничему, что отличалось бы от тех православных отцов, о которых в этом каноне сказано, как о верных и чьё учение в чём не расходится с католическим, как то: взгляды достопочтенного пресвитера Беды, наставленного в католической вере учениками святого папы Григория, и весьма славно обученного святым архиепископом Теодором, знавшим оба языка, то есть греческий и латынь, и направленным святой римской церковью к англам для просвещения после учеников блаженного Григория; также взгляды досточтимой памяти Павлина, патриарха Аквилейского прихода, и Алькуина, благочестивого и учёного мужа. Их веру и учение римский апостольский престол не только весьма радушно принял, но и превознёс их многими похвалами, как мы находим в актах этого святого престола, которые наши церкви получили от этой матери церквей во времена доброй памяти императора Карла, когда по поводу пресловутой ереси Феликса состоялся собор и его акты были направлены к римской церкви, как к главе церквей. А сколь достойны похвалы и приятия их сочинения, поймёт каждый, кто их прочтёт.

Наконец, если мы не сможем доказать, что главы, которые мы составили, согласуются со взглядами таких видных мужей, как мы назвали, то мы готовы преклонить слух к более учёным и более католическим мужам, оставить своё мнение и без спора признать их учение. И поскольку мы взяли эту бумагу (без имени её автора), в которой составленные нами главы изложены отрывочно по отдельным местам, отвергнуты и осуждены с согласия этого [автора], кем бы он ни был, из ларца вашего доброй памяти брата Лотаря, то, когда мы постараемся отстоять (если сможем) наши главы на основании высказываний католических отцов, мы приведём также его порицания и, насколько позволит Господь, постараемся их опровергнуть. Тогда, наконец, мы приведём из пятой главы наших собратьев (из-за чего они как бы молча и со стороны делали нам упрёк) то, что нашли в сочинениях Готшалка после того, как написали четыре часто упоминаемые главы, и скажем по внушению Господа, что мы думаем по этому поводу; таким образом мы приведём, наконец, те 19 глав, из-за которых наши собратья решили по крайней мере в этом деле накормить нас шотландской кашей[643] без всякой нашей вины. И на основании мыслей католических отцов мы покажем, что думаем об этих главах».

Он сочинил для этого короля также другую замечательную книгу против названного Готшалка и прочих предестинатиан, о чём написал ему такого рода послание:

«Господину Карлу, славному королю, Хинкмар, по имени, а не по заслугам епископ Реймсский и слуга народа Божьего, вместе с господами коллегами и моими братьями, досточтимыми епископами, а именно, набожно молящимися за ваше здравие и преуспевание. В недавно минувшем месяце июне, в 7-й индикт, в 859 году от воплощения Господнего, вы дали нам некие главы, направленные, как вы сказали нашей смиренной особе, вашему величеству Ремигием[644], достопочтеннейшим архиепископом Лионским, велев нам в надлежащее время дать вам по поводу них ответ: согласны ли мы единодушно и единогласно с положениями этих глав; или, поскольку вам показалось, что они кое в чём отступают от почтенной веры отцов, наш образ мыслей, который, как вы верите, не уклоняется в сторону от католической тропы, также расходится с ними в некоторых пунктах, следуя повелению заповеди Господней и христианскому обычаю ваших предшественников. Ибо есть установленный духовными законами и давней привычкой прежних государей обычай, по которому всякий раз, когда в католической вере и святой религии возникнет какое-то новшество, оно решением государя должно передаваться на совет епископов, и то, что по их приговору, на основании положений святого писания и учения православных учителей решат, согласно канонической власти и декретам римских понтификов, викарии нашего Бога Христа и епископы Его святой церкви, что, мол, в это следует верить, следовать этому, придерживаться и проповедовать, в то все и должны верить сердцем ради справедливости, исповедовать это устами ради спасения, следовать ради призвания, придерживаться ради венца, проповедовать ради приобретения. Так вот, эти главы за два дня до того, как их подали вам, были зачитаны на состоявшемся в Тульском округе, в вилле под названием Савоньер[645], собрании епископов господином Ремигием, архиепископом Лионским, предложившим и подавшим их собору. Их, как сказал он и как содержится в заглавии этих статей, написали для наставления народа Господнего он сам и жившие с ним в той же провинции епископы, а именно, в этом самом году, в указанные там календы, в предместье города Лангр. На другой день были зачитаны другие главы, о которых мы скажем позже; чувства некоторых, как показалось кое-кому из братьев, были возмущены ими. Ведь, как истинно признаемся мы сами, они немало возмущались, приводя нашей осведомлённости на память мнения католических учёных по поводу зачитанных накануне глав, которые, как мы сказали, архиепископ Ремигий предложил собору.

Поэтому некоторые из наших, воспылав рвением к христианской вере, хотели внушить собору кое-какие мысли, но наше возмущение было благоразумно успокоено тем же достопочтенным Ремигием, архиепископом Лионским, ибо он почтительно заявил, что если некоторые из наших возмущены предложенными главами, в чём-то с ними не соглашаясь, то мы должны удосужиться принести на ближайший по времени собор книги католических учёных, и впредь всем нам следует единодушно придерживаться того, что мы сообща признаем наилучшим, согласно католическому и апостольскому учению. Из набожности его и соепископов его диоцеза, с католическим образом мыслей и учёностью которых мы познакомились ещё до рукоположения, как то известно и вам, мы узнали, насколько наша скромная персона смеет доверять своим чувствам, что эти главы были предложены собору не от них, чтобы не сказать, через них. Поэтому, хотя некоторые хотели упрекнуть их мягким порицанием, – за то, в чём святой Целестин обличал галликанских епископов, говоря: «На что можно надеяться там, где учителя молчат, и говорят те, кто, если дело обстоит именно так, не были их учениками? Боюсь, как бы молчание не стало потворством; боюсь, что больше не будут говорить те, которые позволяют этим говорить таким образом. В таких делах молчание не свободно от подозрения, ибо правда должна бросаться вперёд, если ей не угодна ложь. Ибо дело по праву нас не касается, если мы молчанием содействуем заблуждению», – мы всё же в большинстве своём, зная их веру, учёность и мудрость, предложили тем, кто не слишком хорошо это знал, изречение из блаженного Киприана[646] по поводу спора о крещении, неоднократно одобренное святым Августином и включённое им во вторую книгу о крещении. «Ведь каким образом, – говорит он, – вопрос, окутанный таким туманом споров, мог быть доведён до очевидного разъяснения и утверждения на полномочном соборе, если бы он, как известно, не рассматривался прежде в течение долгого времени и по нему не было многочисленных диспутов и прений епископов по областям всего круга земного? Но благоразумие мира велит, чтобы когда какие-то непонятные вопросы исследуются долгое время, и из-за трудности их решения в братском споре рождаются разные мнения, союз единства сохранялся, пока дело не дойдёт до очевидной истины, дабы в отсечённой части не осталась неисцелимая рана ереси. И учёнейшим мужам часто потому не дано что-либо открыть, чтобы прошла проверку их терпеливая и смиренная любовь, в которой заключён величайший плод, и то, как они соблюдают единство, когда по разному мыслят в неясных вопросах, и то, как обретают истину, когда узнают, что объявлено противное тому, что они думали»[647].

Ибо эти почтенные католики и учёные мужи знали, что это пагубное учение вновь распространилось во многих землях и провинциях; и поэтому они не хотели заставить ересь замолчать в своих провинциях столь легко, как, вероятно, могли, пока этот вопрос, дойдя до сведения большинства, не будет улажен по решению большинства. Ибо, как говорит святой Целестин в послании, адресованном Несторию, всякий раз, когда обсуждается вопрос, касающийся всех, все должны знать, о чём идёт речь, а именно, чтобы когда будет назначено общее обсуждение чьего-либо предложения, общее решение могло распространяться на всех. Ведь это – те самые главы, которые, как вы сами можете вспомнить, вы передали нам три года назад в Нофле[648], вилле Руанской епархии, когда мы стояли на страже против вторжения норманнов, под заглавием, что они якобы записаны на соборе в Валансе в 855 году от воплощения Господнего, при императоре Лотаре, чтобы мы на основании поучения православных мужей ответили на них, которые не казались нам католическими, наряду с прочими сочинениями некоторых мужей, которые дошли тогда до вашего сведения. Некоторые их сочинения мы приняли, но не захотели их оглашать, стараясь сохранять единство духа в союзе мира[649], пока не переговорим в доверительной беседе с теми, которые вам это передали, и при содействии Божьем не призовём их (если каким-то образом сможет) вернуться от этого дурного замысла к единству католической веры. Но, так как мы, отчасти занятые делами, отчасти внимая убеждениям братьев меньше, чем было нужно, не смогли отговорить тех, кого решили увещевать, от их замысла, то из-за этого, поскольку, как говорит апостол, грехи некоторых людей явны, да и те, которые не таковы, скрыться не могут[650], несогласие некоторых до того возросло, что этот раздор дошёл до вашего сведения и вы по соборному решению из рвения к вере и любви к единодушию, прежде чем поручить нам это расследовать, потребовали составить для вас епископским предписанием четыре главы из высказываний католических отцов и чтобы они были утверждены руками всех прочих. Но затем безрассудство некоторых из тех, кто подписал эти главы, а также других дошло до того, что по настоянию вашей власти нам в силу послушания нашей исполнительности пришлось письменным образом отвечать на письма и предложения тех, о ком мы говорили выше.

Среди прочего мы по мере нашего разумения ответили и на те главы, которые вы недавно нам дали, хотя и с сомнением, ибо не верили, что наши братья и соепископы могли вопреки церковным правилам написать против нас такое, особенно, когда им небезызвестно, что установлениями Господними и законами, провозглашёнными Святым Духом, предписано, каким образом им следовало бы обвинить нас, если бы мы в этих главах сказали что-нибудь против веры, и тогда по приговору собора отлучить нас и наши взгляды от своего общения. Ныне же, поскольку мы точно знаем, чьему авторству обязаны тем, что приходится отвечать на часто упоминаемые вопросы, мы, оставив разбор донесений по поводу них, в которых ваше величество приказало нам дать отчёт в силу возложенных на нас обязанностей, постараемся, насколько это от нас зависит, на основании положений святого писания и изречений католических отцов, будучи со всеми людьми в мире[651], просто ответить только на эти главы; чтобы тот, у кого, возможно, не будет возможности или желания все их прочесть, нашёл здесь на эти главы краткие ответы, которые мы, у кого нет свободного времени на размышления из-за разных отвлекающих нас занятий, постарались, выкроив час, доверить бумаге в наспех составленной речи, как мы поняли из изречений святых отцов, дабы ваша христианская набожность не упрекнула нас в лености или непослушании. Ведь в названных донесениях мы, многократно раздражённые многочисленными нападками разных людей, постарались ответить на них в трёх книгах изобилующей подробностями речью, на каждый аргумент приводя собственный, не без досады, как мы сознаём и признаём, для читателя, но в католическом духе. Мы, однако, полагаем, что угодили доброму читателю в особенности тем, что при ответе на каждое возражение и противоречие вере всегда старались приводить то или иное изречение отдельных лиц. И мы надеемся, что хотя бы одним этим расположим к себе любого набожного читателя, ибо, когда он оценит наш труд своим умом, то сочтёт нас оправдавшимися перед ним.

А что касается того, кто является автором этих глав и кому мы вынуждены вновь отвечать, то он сам себя выдаст, когда необходимость заставит его выйти на свет истины, ибо всякий, делающий злое (среди которого апостолом были указаны также ереси), ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, но всякий, делающий доброе (к этому доброму апостолом причисляется также вера), идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны[652]. Но и он, кем бы он ни был, сможет быть сыном света, если выйдет к свету и честно согласится с истиной. Если же он будет упорно возражать против истины, то своим неверием и своим безрассудным упорством стяжает себе имя еретика, так как человека, по неведению уклонившегося от веры, нельзя сразу назвать еретиком, если он не сделается еретиком из-за упорной борьбы».

В 867 году от воплощения Господнего, 25 октября, в Труа состоялся собор провинций Реймсской, Руанской, Турской, Сансской, Бордосской и Буржской, где некоторые епископы, из расположения к королю Карлу, как то обычно бывает, поддерживая Вольфада[653], стали вопреки истине и святому авторитету канонов злоумышлять против Хинкмара. Но этот Хинкмар разумно и влиятельно отразил их нападки и, когда возобладало мнение большинства, епископы, которые собрались, записав по порядку всё, о чём шла речь, с общего согласия отправили через Актарда[654], достопочтенного епископа Нанта, послание папе Николаю.

Смысл этого послания – тот же, что был и в послании Хинкмара, епископа Реймсского, которое он через своих клириков (под видом паломников) отправил в минувшем месяце июле в Рим, чтобы избежать козней противников. Актард же, получив послание, составленное на вышеуказанном соборе и скрепленное печатями собравшихся там архиепископов, которое он должен был отвезти [в Рим], вернулся к Карлу, как тот приказал, вместе с некоторыми епископами. Карл же, забыв о верности и трудах, которым часто названный Хинкмар многие годы подвергался ради его чести и во имя государства, потребовал от Актарда отдать ему это послание и, сломав печати архиепископов, перечитал деяния собора и, поскольку Хинкмар не был посрамлён на том соборе, как он хотел, велел в противность Хинкмару продиктовать папе Николаю послание от своего имени и, скрепив его своей именной печатью, вместе с соборным посланием через того же Актарда отправил в Рим. А названные клирики Хинкмара, придя в августе месяце в Рим, застали папу Николая уже сильно больным и весьма занятым борьбой, которую он вёл против греческих императоров Михаила[655] и Василия[656], а также против восточных епископов. Поэтому они и задержались там до октября месяца. А папа Николай, охотно приняв то, что написал ему Хинкмар, ответил, что извиняется перед ним за всё. Он также направил ему и прочим архиепископам и епископам, поставленным в королевстве Карла, другое послание, сообщая, что названные греческие императоры, а также восточные епископы нападают на святую римскую церковь, мало того, на всю церковь, которая пользуется латинским языком, за то: что мы постимся по субботам; что по нашим словам Святой Дух исходит от Отца и Сына; что мы запрещаем священникам иметь жён и что мы удерживаем этих священников от того, чтобы мазать миро лбы крещённых; эти греки говорят, что мы, латиняне, разбавляем миро речной водой; они порицают нас, латинян, за то, что мы по своему обычаю не воздерживаемся от вкушения мяса за восемь недель до Пасхи и от вкушения сыра и яиц за семь недель до неё, и говорят также, что на Пасху мы наряду с телом Господним освящаем на алтаре и приносим в жертву агнца по обычаю иудеев; они также гневаются на нас за то, что клирики у нас бреют свои бороды, и говорят, что дьякон у нас рукополагается в епископы, не получив сан священника.

Он также велел митрополитам вместе с их епископами по всем провинциям написать ему ответ по поводу всего этого, обратившись в конце послания к Хинкмару таким образом: «Пусть твоя любовь, Хинкмар, по прочтении этого послания весьма позаботится, чтобы оно тут же попало к другим архиепископам, какие есть в королевстве нашего сына, славного короля Карла, и не преминет побудить их всех постараться подобающим образом обсудить всё это в своих диоцезах вместе со своими викарными епископами, в чьём бы королевстве те ни находились, и сообщить нам то, что они решат, таким образом, чтобы ты был деятельным исполнителем всего, что содержит текст нашего настоящего послания там, и, [сообщая обо всём] в своих письмах, оказался правдивым и мудрым докладчиком здесь у нас». Хинкмар, получив это послание, зачитал его королю Карлу, находившемуся во дворце Корбени[657] вместе со многими епископами, и постарался разослать послание через других архиепископов, как ему было поручено.

Папа Николай умер 13 декабря[658]. Ему в должности понтифика по выбору клириков и с согласия императора Людовика наследовал папа Адриан[659], которого Актард, придя в Рим с вышеназванными посланиями, застал уже рукоположенным на апостольском престоле.

Вышеупомянутый господин Хинкмар написал для короля Карла книгу, составленную на основе священного писания и высказываний католических мужей и разделённую на три части, а именно, первая – о личности короля и королевском служении в интересах государства; вторая – о том, какая рассудительность должна быть в милосердии; и третья – о наказании отдельных лиц; и заключил её в 33 главы.

Он написал также для названного короля весьма полезное наставление об избегании пороков и совершенствовании добродетелей, послав ему одновременно послание блаженного Григория к Реккареду, королю визиготов.

Он также составил для этого короля собрание многих предписаний о церквях и часовнях вопреки установлению Пруденция[660], епископа Труа.

Он написал для наставления этого короля трактат о 12 злоупотреблениях, в котором собрал высказывания отцов и установления предыдущих королей, а также напомнил ему о его обещании, которое он устно и письменно дал князьям и епископам, перед тем как был посвящён в короли.

Он написал этому королю также множество посланий, так как тот запрашивал у этого архиепископа советы по многим делам и многое усердно совершил по внушению его мудрости.

Когда же против него поднялся его сын, клирик Карломан[661], и этот король отправился во Вьенну против графа Герарда, который от него отложился, он направил этому нашему епископу своё письмо, велев ему созвать епископов королевства и верных ему мирян; дабы епископы, согласно своему долгу, запретили Карломану чинить какой-либо вред в королевстве, а миряне оказали ему сопротивление, не позволив причинять вред. И тот написал по этому делу графам Энгильраму, Гоцлину и Аделельму, ища у них совета, более того, сам давая его и говоря, что им следует делать по этому поводу.

Он также направил королю письмо с просьбой за этого Карломана и хлопотал о мире между его отцом и им самим, но претерпел о него и его сторонников много зла и грабежей. Придя вместе с другими верными короля на переговоры с Карломаном, он обменялся с ним заложниками, дабы в королевстве установился мир и люди Карломана мирно пребывали в королевстве, а сам Карломан мирно оставался в виллах святого Медарда вместе с немногими, пока не придут посланцы короля; тогда Карломан вместе с верными короля сможет отправиться к своему отцу и либо заключит с ним договор, либо невредимым вернётся к своим людям.

Приняв посланцев короля, он отправил письмо к Карломану, чтобы тот пришёл на переговоры с ним и выслушал там то, что велел передать король; он также собрал там верных короля, чтобы они могли установить и постарались совершить там то, что король велел по поводу мира; что и было тогда сделано. Но затем король велел епископам всего королевства отлучить этого своего сына вместе с его людьми от церкви за то зло, которое тот не хотел прекращать, и, кроме того, схватил его и приказал выколоть ему глаза.

Этот король обычно давал господину Хинкмару поручения не только по поводу церковных дел, но и по поводу созыва людей против врага, чтобы тот это делал, и тот, получив повеление короля, обычно созывал как епископов, так и графов.

Об этом короле Карле в видении ожившего Бернольда, о котором мы кое-что уже рассказали выше, сообщается следующее: «Он пришёл в некое мрачное место, на которое с другой стороны, из места по соседству, очень светлого, цветущего и благоуханного, падал свет, и увидел, что этот король Карл лежит там в грязи из собственного гноя и тлена, и его поедают черви, которые сожрали уже почти всю его плоть, и у него на теле не видно было ничего, кроме сухожилий и костей. И тот, позвав его по имени, сказал: «Почему ты мне не поможешь?». Тот спросил его: «Господин, как я могу вам помочь?». Тот: «Возьми тот камень, что лежит возле тебя, и подложи его мне под голову». Когда он сделал это, тот сказал ему: «Пойди к епископу Хинкмару и скажи ему, что я не слушал добрых советов ни его, ни других моих верных, и поэтому я терплю за свои грехи то, что ты видишь; скажи ему, чтобы он, поскольку я всегда на него полагался, помог мне, и я избавился бы от этой муки, и пусть он потребует от моего имени от всех, которые были мне верны, чтобы они помогли мне, так как если они поборются за это, я вскоре избавлюсь от этой муки». Когда тот спросил его: «Что это за место, откуда падает свет?», то услышал, что это – покой святых, и, попытавшись подойти ближе, увидел такую яркость и ощутил такую прелесть и красоту, какие не в силах выразить человеческий язык. И он увидел там множество радостных людей разного чина в белых одеждах и некие блестящие сидения, на которых никто из тех, для кого они были приготовлены, ещё не сидел. Во время этого путешествия он вошёл в некую церковь, в которой, как ему привиделось, застал епископа Хинкмара, готовившегося с нарядно одетыми клириками служить мессу, и сказал ему то, что поручил передать Карл. Вернувшись вскоре в то место, где видел лежавшим этого короля, он застал его в светлом месте, здорового телом и облачённого в королевские одежды, и тот сказал ему: «Видишь, как мне помогла твоя миссия?» и прочее.

Господин Хинкмар записал это рассказанное ему видение и велел излагать его и доводить до сведения многих людей по отдельным местам, где это казалось необходимым, и как лично, так и через прочих верных короля и его подданных честно и набожно хлопотал о спасении его души и обретения ею покоя.

Этот епископ очень часто давал королю совету по многим важным делам. Среди прочего он написал ему по поводу избрания епископа Бове после смерти Хильдемана[662], епископа этого города. В этом послании он старается удержать короля от ереси симонии, заявляя, что для него гораздо приятнее оставить это епископство вслед за миром, чем вопреки каноническому установлению не столько благословить, сколько предать вместе с собой вечному проклятию епископа.

[Он написал] также по поводу кельи или обители во Флавиньи[663], которую этот король подарил ему, когда он ещё находился у него на службе, до вступления в должность епископа, и утвердил грамотой, чтобы он держал её, пока будет жив, и о том, что он отстроил её, когда та была разрушена неким захватчиком, и, насколько смог, восстановил в ней благочестие. Впоследствии король попытался незаконно отнять её у него.

[Он написал] также по поводу одного беглого, который взял себе в жёны монахиню, внушая королю, чтобы тот велел его схватить и своей королевской властью разлучил [их и покарал] за это преступление, ибо этот нечестивец отказывается подчиняться епископскому приговору.

[Он написал] также по поводу дела епископа Ротада, которого король вызвал в суд и велел направить адвоката, который бы ответил представителю этого Ротада по поводу некоего лена, из-за которого между ними возникла тяжба. Он тонко и ясно осудил короля из-за этого дела и, стараясь отговорить его от этого намерения, привёл ряд примеров из святых канонов.

[Он написал] также о своём посланнике и о том, как тот хлопотал перед императором Лотарем и Людовиком, королём Зарейнским, братьями этого Карла, о заключении мира между тремя этими братьями.

Также другое письмо о том же деле, в котором он наставлял короля Карла, как тот должен вести себя со своими братьями, а также о том, стоит ли их принять, или отвергнуть – вопрос, который тогда обсуждался.

Также о деле императора Лотаря, его брата, как оно обстояло в Риме, а когда тот собрался прийти в эти земли, наставлял этого короля о том, как он должен показать себя перед Богом и перед людьми.

Затем он увещевал также королеву[664], чтобы она старалась побуждать короля к достойному и соответствующему королю образу жизни.

[Он написал] также о воинских распоряжениях ради снятия осады с города Бове[665]; в этом же [послании] он постарался указать, как следует обращаться с вверенной ему церковью, а именно, церковные действия должны совершать настоятели монастырей и архипресвитеры, а управление виллами, равно как и распоряжение домами, королевскими слугами и иноземцами, рассмотрение жалоб истцов и тех, кто обращается с апелляцией, должны осуществлять вернейшие миряне.

Также о походе в верхнюю Францию[666], о том, как его предпринять, оставив в порядке собственное королевство.

Также о соборе, который король велел созвать в Реймсском приходе, показав, по каким именно причинам следует созвать собор, а также о некоторых других полезных делах.

Также о деле покойного аббата Хильдуина.

Также о деле графа Герарда[667].

Также о деле Людовика, короля Германии, брата этого Карла.

Также о деле Лотаря[668], короля Италии, племянника этого Карла.

Также о постройке моста через Сену, который король построил вместе с ним и некоторыми другими своими верными у Питра (ad Pistas)[669].

Также о деле Хинкмара, своего племянника, епископа Лана, он написал множество писем и немало хлопотал за него перед этим королём.

Также о своей болезни и о принятии некоторых монахов пилигримов.

Также об имуществах святого Ремигия, расположенных в провинциях Вьеннской и Ахенской.

Также о рукоположении некоторых епископов и освящении некоторых церквей.

Также о походе этого короля в Италию после смерти его племянника, императора Лотаря[670], о том, как его предпринять, оставив в порядке собственное королевство.

Также о вопросах некоего Манцио.

Также о вилле Нёйи (Noviliaco) и относящихся к ней имуществах.

Также по поводу письма короля Людовика, брата этого Карла, которое тот прислал ему по поводу видения, где ему явился его отец; его копию он направил королю Карлу вместе с копией того письма, которое сам отправил по поводу этого дела Людовику.

Также о деле покойного Вальтария[671], славнейшего мужа, и об образе Спасителя.

Также о деле жителей Лана и рукоположении им епископа после низложения Хинкмара.

Также вновь о том же деле.

Также о мученичестве святого Дионисия, продиктованном Мефодием Константинопольским по-гречески и записанном Анастасием, библиотекарем римского престола, по латыни, а также о житии и деяниях святого Санктина, и что он нашёл в них о поминовении святого Дионисия.

Также о виллах святого Ремигия в Вогезах и о том, как они содержатся вплоть до сего времени.

Он отправил ему письма также по поводу разных других дел.

[Он написал] также королю Людовику[672], сыну этого Карла, которого он помазал и посвятил, об уплаченной норманнам дани.

[Написал] также о принятии полезных государственных мер, организации государства и следовании советам отца императора.

[Написал] также после смерти этого императора[673] о том, какие первые шаги в правлении ему нужно предпринять, приведя ему примеры его предшественников и наставив его посредством глав в необходимости справедливого правления государством, соблюдения чести святой церкви Божьей и в прочих важных для него и государства делах.

Также о наказании некоторых наглецов, о смягчении строгости наказания и других полезных вещах.

Также, чтобы он не замышлял чего-либо против канонических правил и не приказывал этого кому-либо из епископов, дабы не навлечь на себя церковный приговор.

Также о том, как он по приказу этого короля предостерегал Гуго[674], сына короля Лотаря, по поводу злодеяний, которые тот совершал, и о его людях, направленных к королю с воинским снаряжением.

Он писал также к сыновьям этого короля, когда тот умер, то есть к Людовику[675] и Карломану[676], о необходимости проведения канонических выборов в церкви Турне и Нуайона[677] после смерти епископа Рагинельма[678].

Также по поводу того же избрания, уже состоявшегося, и те с неудовольствием восприняли то, что оно было устроено архиепископом.

Также о том самом деле, где он показал, как согласился с их избранием, когда они были избраны во главе королевства, и какие поручения он получил от них по поводу этого избрания, и каковы обязанности короля, а какие – епископа, а также кого следует избирать и рукополагать в епископы, а кого и каким образом не следует рукополагать, и посоветовал им удосужиться изучить церковные предписания.

Также вновь по поводу того самого дела, показав на основании священных канонов, как тяжко они погрешили против Бога, велев так долго откладывать это рукоположение, и по поводу предъявленных ему Гоцленом[679] обвинениях о согласии с их отцом, королём Людовиком: почему, мол, он не заставил его принять обратно Ансгарду, отвергнутую им жену, и не запретил держать у себя Адельгейду[680]; и о письмах короля Людовика, адресованных ему по поводу возведения на трон его сыновей, и о поручениях этих королей, присланных ему неподобающим образом.

[Он написал] также к одному этому Людовику о совете, о котором тот его просил, и о том, как полезен королю совет, и как он должен вершить суд и правосудие, и что говорят добрые люди, соблюдая его, и что обычно требуют дурные, пренебрегая им, и прочее.

[Он написал] также к юному королю Карломану и к епископам увещевание, расписав королевские обязанности по главам.

И ещё одно увещевание к тому же королю, точно так же по главам.

Он, оказывается, написал также некоторые послания Людовику[681], королю Германии, брату нашего названного выше короля Карла.

По просьбе этого короля он написал ему о некоторых вопросах, которые тот задал ему по поводу некоего Фулькрика, дав достойный отчёт в том, за что он отлучил этого Фулькрика, которого затем разрешил ввиду совершения им покаяния.

Также по поводу охраны и защиты имений Реймсской церкви, лежащих в Тюрингии.

Также о [его] нападении на королевство брата, отговаривая его от этого в достойных и весьма полезных увещеваниях, дабы тот не нападал на это королевство к своему собственному ущербу.

Он вместе с прочими епископами этого королевства написал названному королю о том же самом деле ещё одно послание, полное епископских призывов к соблюдению меры.

Он также раз или два лично [писал] ему о том, что тот поручил ему совершить при его прибытии в Реймс, дабы тот не приходил, как собирался, ни в какое время, так как это, мол, недостойно и противно его душе.

И вновь [писал] к нему о том, как он хлопотал о заключении мира между ним и его братом Карлом, воздавая ему благодарность за сыновей Реймсской церкви, с которыми по доброму обошлись в его королевстве, и прося позволить их спокойно владеть их собственностью, которую они там имели.

Также о металле, который он прислал ему для изготовления колокола, прибавив увещевание о соблюдении мира и любви и исполнении воли Божьей, как поручал ему.

Также об имуществах Реймсской церкви, расположенных в Тюрингии.

Также о мощах святых Реймсской церкви, которые он прислал ему, как тот просил, и о книге жития и добродетелей святого Ремигия.

Также об имуществах святого Ремигия, расположенных в Тюрингии.

Также о мученичестве святых и об имуществе его людей, которое те имели в его королевстве, дабы они не претерпели по поводу него никакого ущерба.

Он также вместе с архиепископами Ремигием[682] Лионским, Гартвигом[683] Безансонским, Херардом[684] Турским, Адо[685] Вьеннским и Эйгилом[686] Сансским написал этому королю Людовику по поводу Бертульфа[687], архиепископа Трирского, указав, что, мол, достойно порицания и весьма опасно то, что он[688] сделал, как ему стало известно, с этой митрополией, то есть с Трирской церковью, позволив захватить, раздробить и разграбить её некоему захватчику, монаху этой церкви[689]; показав, что, хотя королевская власть по своему званию стоит во главе человеческого рода, она всё же набожно преклоняет шею перед духовными владыками, просит у них средства для своего спасения и сознаёт, что в принятии небесных таинств и в их распределении должна скорее подчиняться, как подобает, церковному распорядку, чем руководить им; значит, она должна скорее прислушиваться к их решению, чем стремиться принуждать их к своей воле. «Поэтому, – говорит он, – как преступление ложится на епископов тяжким грузом, о чём подобало умолчать из почтения к Богу, так и для королевской власти весьма опасно, если она противится (чего да не случится!) тому, что священники сообщают ей по слову Божьему, хотя должна повиноваться, ибо Господь говорит в Евангелии: «Кто от Бога, тот слушает слова Божьи»[690]. Если же кто-то, не слишком набожный, внушил вам, что мы велели поставить в этой митрополии архиепископа в поношение вам и в противность вашей верности, более того, рукоположили его, согласно святым канонам, при нашем единодушном согласии, поскольку, как записано, что, мол, как Бога не удерживает теснота места, так и для слова Его нет уз[691]; и наш Искупитель и Спаситель одобряет то, что сотник сказал: «Скажи только слово, и выздоровеет слуга мой»[692], в том смысле, что всё, что Ты скажешь здесь, исполнится там. Да Он и сегодня говорит в нас, учениках своих, хотя и недостойных: «Дух Отца вашего, который наполняет круг земной, будет говорить в вас»[693]; то не верьте, пожалуйста, тому, кто внушает дурное, ибо будьте уверены, что мы поставили епископа на этом митрополичьем престоле не в поношение вам и не в противность вашей верности, но, сознавая, что эта церковь, как и вы и сами прекрасно знаете, столько времени стоит брошенной и покинутой, и что столько всего противного воле Божьей возникло не только в этом приходе, но и во всей принадлежащей ему провинции; ибо викарные епископы ничего не могут совершить канонически без примаса, кроме того, что касается их собственных приходов; поэтому мы, найдя предписанный правилами удобный случай, канонически поставили там архиепископа, что могли бы и должны были бы совершить, согласно церковным законам, викарные епископы этой митрополии, если бы число их было таково, что они в состоянии были бы надлежащим образом рукоположить архиепископа, который по правилам может быть рукоположен не менее, чем тремя епископами».

Он продолжает дальше, излагая предписания святых отцов, опираясь на которые, они это совершили. И далее: «И, поскольку в этой провинции не было столько викарных епископов, чтобы они могли правильным образом рукоположить архиепископа, и поскольку Реймсская и Трирская церкви считаются по древнему установлению и обыкновению соседями и сёстрами, с условием, что тот их епископ, который будет рукоположен первым, будет считаться первым также и на соборе, и они должны поддерживать друг друга и оказывать взаимно совет и поддержку, то епископы Трирской провинции, согласно святым канонам, попросили примаса Реймсской провинции о помощи в рукоположении собственного примаса; как и предписывают святые сардикские каноны, а именно: если случится, что в одной провинции, в которой было множество епископов, вдруг останется один епископ, и люди обратятся к епископам соседней провинции, то те должны прежде обратиться к этому епископу, который остался в той провинции, и указать, что люди просят дать им правителя, и будет правильно, если они и сами придут и рукоположат епископа вместе с ним. Если же тот, к кому обратились, промолчит и, не подавая виду, ничего не ответит, то людям следует пойти навстречу, так чтобы епископы из соседней провинции пришли и рукоположили епископа. Из этого по праву следует, что если Трирская провинция имеет не более одного епископа, а то и вообще ни одного, то епископы Реймсской провинции должны были рукоположить епископа Трирской церкви по просьбе её духовенства и народа. И мы все, чьи имена ваша слава прочтёт записанными в заглавии этого послания, при единодушном желании и согласии поставили во главе этой церкви нашего брата и сосвященника Бертульфа правильным, как мы указали выше, образом, что мы может доказать на основании священных канонов и актов его рукоположения, и, если понадобится, докажем. Поэтому его рукоположение и право распоряжаться церковными средствами и имениями, как предписывают святые каноны, мы защищаем и всегда будем защищать так же, как и наш чин, ибо если он – не епископ, то и мы не должны именоваться епископами. И, если кто захочет сказать что-то дурное против его рукоположения, то пусть выйдет и скажет, помня, однако, о своём причастии, так как или он лишится причастия вместе с церковным и епископским чином, или мы лишимся причастия вместе с епископским званием. Поэтому мы вместе с нашими товарищами священниками обращаемся к вам, о христианнейший, досточтимый и весьма дорогой нам король, со словами блаженного Льва, с которыми тот обращался некогда к августу Феодосию, и, оказывая почтение к вашей милости и по долгу искренней любви желая, дабы вы во всём были угодны Богу, которому нами и вверенными нам церквями возносятся за вас молитвы, мы, дабы не быть осуждёнными за молчание в этом деле перед судом Господним, на глазах у неделимой Троицы единого Бога, которая оскорблена таким деянием, хотя сама является хранителем и поборником вашего царства, и на глазах у святых ангелов Христовых заклинаем вас велеть Трирской церкви вместе с её епископом быть в том же положении, свободе и привилегии, [что и ранее], и хранить её так же, как её канонически хранили ваши предки и предшественники, а также Лотарь, ваш брат, и Лотарь, ваш племянник, то есть отец и сын, чтобы вы получили за это награду у Бога и у святого князя апостолов Петра, в честь которого освящена эта церковь, и сделали бы нас ещё более обязанными вам в молитвах и прочих надлежащих услугах; ведь, если бы мы из уважения к вам не отложили этого, то уже вынесли бы на земле против захватчика этой церкви неприкрытый приговор, который 630 епископов на великом Халкидонском соборе установили для такого рода дел, и они бы набросились на него с небес, и обрекли бы его на суде Божьем на вечное осуждение, если бы он не совершил достойного покаяния», и прочее о предписаниях святых канонов.

После этого добавлено: «Поэтому пусть ваше набожное и весьма дорогое нам величество твёрдо знает, что до тех пор, пока наш брат Бертульф, рукоположенный нами в Трирской церкви, будет жить в этом смертном теле, иного епископа в этой церкви поставлено не будет, если только Бертульф не выступит вдруг против святых канонов (чего не дай Бог!) и не будет низложен в соответствии с этими святыми канонами. А тот захватчик и отступник, монах Вальдо из монастыря Трирского прихода, никогда уже не сможет быть епископом по приговору Святого Духа, вынесенному против него в Трирской церкви, которую он пагубным образом захватил и которой нанёс вред. И если бы мы, как уже сказали, не отложили этого из уважения к вам, то не только постановили бы, согласно святым канонам, чтобы он никогда и нигде не смел приступать к церковному чину, но и, предав его анафеме, постановили бы заточить его в темнице, согласно священным канонам, и постановили бы это всеми способами, без всякого обжалования, если бы он продолжил упорствовать в своей непокорности. И мы всеми силами молим Господа, чего которого царствуют цари и от которого и через которого священный епископат берёт своё начало, сделать вас неповинным и непричастным к названным посягательствам на святые каноны, и взываем к Его милости, чтобы Он позволил вам желать и исполнять по доброй воле то, что Он повелевает, дабы вы заслужили обрести вечные радости, которые он обещает тем, кто Его любит».

Отвечая также на письмо, которое этот король направил ему с просьбой как лично, так и через всех, через кого он сможет, молиться за его родителя короля, который явился ему в видении, заклиная избавить его от мук, которым он подвергался, он написал ему весьма полезное послание, полное наставлений, о мере и свойствах молитвы.

Также об имуществах святого Ремигия, расположенных в Вогезах, и многое другое.

Он также написал его одноимённому с ним сыну[694] по поводу виллы Дузи, рассказав, как святой Хлодоальд подарил её святому Ремигию и как Карл[695], сын короля Пипина, получил эту виллу у архиепископа Тильпина во временное пользование с условием, что епископ Реймсский удержит за собой относящиеся к ней часовни вместе с девятинами и десятинами, а король будет давать двенадцать фунтов серебра на церковные светильники, и что как сам король, так и его преемники платили этот ценз, и он также получал этот ценз с названной виллы от его отца; и написал также о вилле Нёйи, как она была пожалована Карломаном[696] святому Ремигию, и что с ней впоследствии сталось.

Он также [написал] ему о поиске и соблюдении совета священного писания, о безрассудных советниках и о прочих делах, о том, в каком состоянии пребывает это королевство, и чтобы он не смел на него нападать.

Также о том, чтобы он пощадил город Реймс и не вредил святым местам, если всё таки вторгнется.

Также о том, как епископы относились к Людовику[697], сыну Карла, когда помазали его в короли, ибо тот слышал иное.

Также о том, как поступили с двумя жёнами этого Людовика, сына Карла, и прочее.

Он [написал] также Пипину[698], королю Аквитании, по поводу имений своей церкви, расположенных в округах Овернском, Лиможском и Пуатевенском, и добился отправки к этому Пипину по поводу них также писем короля Карла, поручив охранять эти имения сиятельному мужу Фригидолону.

Он [написал] также Карлу[699], сыну Людовика Зарейнского, хваля кротость его верности, которую он сохранил к сыновьям своего двоюродного брата Людовика – Карломану и Людовику, и заклиная его ради чести церкви Божьей и ради благополучия и обороны его королевства назначить названным царственным отрокам мудрых и праведных наставников, которые научили бы их почитать слуг Божьих и блюсти заповеди Божьи, управлять собой и надлежащим образом осуществлять государственное правление.

Также по поводу дела Сигиберта, его верного.

Он [написал] также королю Лотарю, сыну императора Лотаря, по поводу виллы Дузи, которую его отец возвратил Реймсской церкви, дабы он не передавал с опасностью для себя относящиеся к ней имущества в собственность тем или иным лицам и не освобождал колонов этой виллы, как он делал и как стало известно архиепископу; и, если им было сделано нечто подобное, то чтобы он постарался это исправить.

Также по поводу дурного обращения с этой виллой и по поводу ценза, который он, как говорят, с опасностью для души удержал за собой, сообщая, что святой Хлодоальд передал её святому Ремигию, и увещевая его не делать того, из-за чего может навлечь проклятие на свою душу.

Также о разрешении церкви в Камбре избрать себе епископа.

Также о спасении души и его королевской чести; и напомнил в этом послании, как его отец, август Лотарь, поручил ему его самого и его душу.

Он направил также разнообразные и весьма полезные писания разным епископам и архиепископам.

Хетти[700], архиепископу Трирскому, он написал о своём вступлении в должность, предлагая себя в товарищи и последователи в церковных делах его отцовству.

Он [написал ему] о том же деле, прося наставлять его и считать сыном и сообщая также о своей поездке, которую он собирался предпринять в Рим.

Также о Гондрике, которого он отлучил от церкви, и об отлучённом им Фулькрике, который, казалось, обрёл убежище в Трирском епископстве.

Архиепископу Гунтбальду[701] он написал по поводу сохранению за одним пресвитером церковного чина.

Также по поводу того, что было совершено на соборе.

Амоло Лионскому[702] он написал о сейме, который он провёл с королём и вельможами королевства, и о положении евреев в этом королевстве.

Также о соборе, назначенном тремя королями, о своём предшественнике Эббо и о некоторых других делах; в этом [послании] он говорит, что считает его своим дражайшим и близким по духу отцом.

Также о короле Лотаре и некоторых других делах; в этом [послании] он называет себя сыном его любви.

Также [послание] об образе жизни Готшалка, его проповеди, уличении и осуждении, излагая всю правду об этом деле.

Он также [написал] Рабану[703], епископу Майнца, о принятии того же Готшалка, которого этот епископ изгнал из своего прихода за семена ереси, которые тот сеял, и направил к нему вместе с некоторыми его приспешниками, и о рассмотрении его дела.

Также о том самом деле, и как он поступил с ним после того, как его принял, и каким счёл его безумие, испрашивая у него совета, что ему разумнее всего следует предпринять против него.

Также о его же учении и ереси и что он с ним сделал, после того как его признали еретиком на соборе и не смогли исправить, и что он думает по поводу его учения, и о его осуждении; и о том, что он написал против него и направил ему для рассмотрения, спрашивая также, как следует понимать взгляды разных отцов о вере в Троицу и в предопределение. В этом послании он заявляет, что святой Рабан остался на то время единственным из учеников блаженного Алькуина.

Архиепископу Ландраму[704] он [написал] о совете, что тот испрашивал у него по поводу девичьего монастыря, который король велел передать недостойной особе, и что ему следует по этому поводу делать; и с пользой увещевал его ещё более пылко проявлять попечение о вверенных ему обязанностях.

Титгауду Трирскому[705] он [писал] о первенстве, которое, как тот писал, должно отойти от него к Трирскому престолу, указывая, что оно никогда не передавалось римским престолом его престолу, и прочее.

Также во второй и в третий раз о деле отлучённого Фулькрика.

Также по поводу имений Трирской церкви, расположенных в Аквитании, о которых этот господин Хинкмар немало хлопотал перед неким аквитанцем Арнольдом, который их держал, чтобы он вернул их Трирской церкви, и дал знать, что добился этого.

[Он писал также] Амальрику[706], благочестивому архиепископу, сострадая его мучениям, утешая его в страдании и сорадуясь его святости; и говорит, что счёл его дражайшим среди дорогих, послав ему некие дорогие украшения, а именно, светло-зелёную ризу, которую имел в единственной числе, и некоторые небольшие дары вместе с сотней солидов.

Он также писал ему по поводу имений Реймсской церкви, расположенных в Аквитании, которые король приказал ему вернуть и управлять которыми он в полной уверенности поручил этому Амальрику.

[Он писал также] архиепископу Ротланду[707] по поводу имений святого Ремигия, лежащих в Провансе, а также об одном пресвитере, отлучённом на соборе, и о другом, поставленном на его место.

Рудольфу[708] Буржскому [он писал] по поводу имений Реймсской церкви, расположенным в Лиможском округе.

Также по поводу некоторых отлучённых.

[Он писал также] Гунтеру[709] Кёльнскому, чтобы тот выступил посредником перед королём Лотарем и похлопотал о каноническом избрании епископа Камбре после кончины достопочтенного епископа Теодориха[710].

Он [писал] об этом же деле два или три раза, заявляя, что в его дни епископа там следует рукоположить исключительно в соответствии с канонами.

[Он написал] Лиутберту[711] Майнцскому по поводу имений святого Ремигия, расположенных в Вогезах, рассказав, как некий Гиберон из-за захвата этих имений лишился разума и, промучившись целый месяц без перерыва, в муках и с величайшей опасностью лишился жизни.

Он также часто писал ему по поводу охраны названных имений и о защите и управлении их челядью.

Также о своих переговорах, которые он имел в Труа с папой Иоанном, и что хорошего говорил с ним о нём, убеждая его радушно принять письма и посланца папы и постараться прийти к нему.

Также об одном преступившем закон пресвитере.

Достопочтенный Хинкмар писал также Лотарю, королю Италии, который, бросив собственную жену[712], сошёлся с некой женщиной[713], советуя ему и увещевая его решительно её от себя отвергнуть, и, дав знать, что получил по поводу этого дела письма и повеления господина папы Адриана[714], старался убедить короля соблюсти в этом деле предписания названного папы.

Также другое послание о людях, не желавших принимать мир, и что должно из-за этого произойти, и одобряя то, что королевская власть уже сделала с некоторыми такими людьми.

Он написал также защитную речь против своих недоброжелателей, которые чернили его разными клеветническими нападками, а именно, перед папой Иоанном, что он, мол, не желает признавать авторитет декретов понтификов римского престола, на что он и тогда, на соборе в Труа, и впоследствии, в этой защитной речи, отвечал, опровергая этих своих хулителей и заявив, что он признаёт декреталии римских понтификов, принятые и признанные святыми соборами, и чётко следует им, как и подобает следовать; и рассказав о низложении и восстановлении Хинкмара, епископа Ланского, как это происходило[715]; а также о том, в чём некоторые клеветнически обвинили перед тем же папой, будто он говорил, что этот папа – не большего достоинства, чем он сам; также о рукоположении Хеденульфа[716] в епископы Лана и об утверждении папой этого рукоположения. Также о Карломане[717] и некоторых других делах, в которых его оправдала сама истина. Некоторым же клеветникам он, хотя и мог ответить, но не пожелал, дабы не казалось, как он заявлял, что он на брань отвечает бранью, считая для себя более славным обращать их в бегство молчанием, нежели одолевать, отвечая, чтобы не считали, будто он ищет своей славы.

Он писал также что-то папе Адриану, и этот римский понтифик упоминает, что направил ему некоторые письма; он также послал ему через Актарда, епископа Нантского, своё полное похвал послание и поручил исполнять в тех землях его обязанности в деле Лотаря, чтобы он следил за тем, что решил по этому делу папа Николай.

Он ответил также на некоторые главы, присланные епископам Франкского королевства папой Иоанном, о привилегиях престолов (в семи пунктах), ибо этот папа пытался поставить примасом Ансегиза[718], епископ Сансского, чтобы тот пользовался апостольскими обязанности в Галлии и Германии. Но достопочтенный епископ Хинкмар решительно воспротивился этой попытке.

Господин Хинкмар очень многое написал разным епископам: архиепископу Ремигию[719] – по поводу имений святого Ремигия, расположенных в Цизальпинской провинции, которые он поручил ему и просил принять их под его защиту.

Также по поводу рукоположения Исаака[720], епископа Лангрского.

Также о соборном постановлении по поводу захватчиков церковных имуществ и прочего.

Также о деле названного короля Лотаря, и направил ему некоторые послания о названных имениях.

Также к тому же Ремигию и прочим епископам, приказав им властью господина папы Николая явиться на собор в Суассоне по делу Вольфада и его товарищей.

Адо, архиепископу Вьеннскому, он написал среди прочего по поводу письма блаженного Авита[721] к святому Ремигию, которое, как ему сказал некий монах Ротфрид, он будто бы читал у этого Адо, и чтобы он, если сможет ещё найти письмо от святого Ремигия, прислал бы ему его, как более дорогое и милое, чем золото и топазы.

Герарду[722], епископу Турскому, он написал о принятии некоторых отступников, вернувшихся к церкви, и других кающихся.

Также о некоторых других делах [он написал ему], как дражайшему другу, который, придя к этому нашему епископу, вверился ему с братской любовью, прося, чтобы он, где только сможет, хлопотал перед королевской властью о его церкви.

Когда же приблизилась его кончина, он[723] продиктовал ему письмо и поручил отнести это письмо тому, кто должен был лично сообщить господину Хинкмару о его кончине. Но и посланники Турской церкви, полагаясь на эту уверенность, пришли после смерти этого своего архиепископа к господину Хинкмару, доставив ему просьбу духовенства и народа умолять ради них королевское величество о том, чтобы король разрешил им каноническое избрание. И этот епископ весьма охотно это исполнил.

Он также сообщил королю о некоем клирике, который предложил себя в этом деле и которого не следует принимать, и дал знать, что епископы этой провинции, а также духовенство и народ этой церкви, призванные распоряжением апостольского престола, хотят, чтобы им дали в епископы Актарда, который был крещён, воспитан и рукоположен в этой церкви и, хотя он был дан в епископы другому городу, но, изгнанный враждебностью язычников, почтён апостольским престолом паллием, чтобы его рукоположили там, где окажется место, даже если оно будет из числа митрополий. И, кроме того, дал королю совет, что нужно предписать делать духовенству, а что – мирянам; сообщив, что он сделал с имениями, которые тот держал от короля в качестве бенефиция, и спросив, какие будут распоряжения по поводу того, что тот завещал королю.

Также о некоторых книгах святого Августина, которые он просил его прислать ему, и о претензиях к грекам, по поводу которых ему дал указания папа Николай, и кое-что ещё.

Он писал также Бертульфу, архиепископу Трирскому, наставляя его об устроении его диоцеза и прихода и управлении им, и прочее. По его просьбе он послал Виллеберта, епископа Шалонского[724], для рукоположения Арнольда[725], епископа Тульского, так как из-за недуга, сковавшего самого Бертульфа, нужного числа епископов, предписанного для рукоположения епископа святыми канонами, не получалось. Уже ранее он направлял по приказу короля Карла Хинкмара, епископа Ланского, Одо, епископа Бове, и Иоанна, епископа Камбре, для рукоположения самого Бертульфа и по просьбе Адвентия[726] и Арнульфа[727], епископов того же Трирского диоцеза, наставил их каноническим и апостольским предписанием, как всё это следует совершить надлежащим образом, дабы они по небрежению или по дерзости ни в чём не отступили от святых канонов.

Он написал названному Бертульфу также по поводу некоторых часовен, относящихся к вилле Дузи, которые некий муж из Трирского прихода присвоил в результате происков одного пресвитера, и просил его оказать правосудие в этом деле.

Также по поводу писем, которые он послал Людовику, королю Зарейнскому, чтобы тот велел зачитать их королю и королеве и письменно сообщил ему о том, что услышит у них по этому поводу. Письма, которые он направил епископу Арно[728], он также велел ему зачитать и напомнить королю и королеве, а также народу об их благе и о мире со святой церковью Божьей.

[Он написал] Иоанну[729] Руанскому, отвечая на его вопрос об одном клирике, который, будучи избран для управления некоей церковью, по возрасту не мог быть надлежащим образом рукоположен.

Ростагну[730] Арльскому, который писал ему об утеснении своей церкви и о некой могущественной даме[731], которая присвоила церковные имущества, он написал в ответ, что ему следует делать со всем этим.

Аделоальду[732] Турскому, который просил его разрешить ему построить и освятить часовню в вилле Туррис, расположенной в Реймсском приходе и пожалованной его церкви в качестве королевского дара, он написал в ответ, удовлетворяя его просьбу, но с условием, что старая церковь этой виллы и её пресвитер не потерпят из-за этого никакого ущерба для своей привилегии.

Льву[733], епископу и попечителю библиотеки римской церкви, он послал письмо по поводу принятия его посольства, чтобы он добился у папы Льва[734] любезного удовлетворения его просьбы и по-отечески ответил ему в послании на то, что содержалось в отправленном ему письме.

Он написал также Григорию, номенкулатору и апокрисиарию римской церкви, чтобы тот соизволил считать его в числе своих верных друзей.

А также просил его посодействовать, чтобы его совет оказался угоден господину папе, направив ему скромные дары благословения.

[Он написал также] Формозу[735], благочестивому епископу этого престола, хваля молву о его святости и учёности, которая до него дошла, и, стараясь добиться его дружбы и чтобы тот соизволил молиться за него, обещал воздать ему тем же, послав ему некоторые дары, чтобы тот упоминал о нём в своих молитвах.

И после того, как этот Формоз отправил ему свои письма, в которых дал знать о своей любви к нему, он сообщил также, что питает к нему величайшее доверие.

Он также написал Гаудерику, епископу названной церкви[736], чтобы тот принял его в лоно своей любви и соизволил молиться за него Господу и святым апостолам.

Иоанну, епископу названного престола[737], он написал почти то же самое и, просив прислать ему для переписывания каноны папы Мартина[738], а также Евангелие назареев, отправил ему также некоторые подарки.

Вольфаду[739], архиепископу Буржскому, он [послал] трактат Павлина, который тот просил прислать ему, о тех, которые безрассудно убивают своих жён, а также написал о других вещах.

Также Фротарию[740] Бордосскому, который направил ему такой стих:

Он послал в ответ такой стих:

И написал ему кое-что ещё: по поводу канонического избрания аббатисы монастыря святой Радегунды, и прочее.

Также о рукоположении Фулькрика.

Также о мастеровых Венило Руанского и работах, которые он выполнил у Питра на Сене.

Также о тяжбе епископов Ротада и Одо.

Дрого, епископу Меца, брату императора Людовика, он написал ради обретения его дружбы.

Также воздавая ему благодарность за заботу, которую тот, по-видимому, проявляет о Реймсской церкви, прося о некоем брате, служителе этой церкви, дабы он так пользовался его услугами, чтобы эта церковь могла пользоваться его необходимой поддержкой, и кое-что ещё.

Ротаду Суассонскому, которого он часто призывал явиться на собор, а тот отказывался или пренебрегал этим, он писал об исправлении и принуждении к покаянию некоторых преступных лиц Суассонского прихода.

Также по поводу рукоположения некоторых церковных служителей.

Также по поводу принятия и приведения в суд Готшалка, которого господин Рабан отослал в Реймсский диоцез и который происходил из Суассонского прихода, а именно, из монастыря Орбе.

Также по поводу устройства монастыря святого Медарда и о восстановлении в нём устава.

Также по поводу некоторых монахов, сбежавших из монастыря Отвильер.

Также по поводу Годольда, который жаловался, что его незаконно лишили причастия, и по поводу которого он трижды отправлял ему письма.

Также по поводу некоторых пресвитеров, который жаловались на соборе, что незаконно лишены им церковных имуществ; и, поскольку тот неразумно отнёсся к поручениям собора, он угрожал ему канонической карой, если тот не исправится.

Также по поводу рукоположения Хинкмара после смерти Пардула, епископа Ланского.

Также о восстановлении пресвитера Аделоальда по решению собора; ради этого он послал ему письмо, которым тот совершенно пренебрёг.

Также по поводу поручений короля Людовика и утверждении, о котором тот у него просил и которое не подобало духовному сану.

Также по поводу клирика, которого он отправил для рукоположения и управления церковью, расположенной в вилле Турре.

Также по поводу прихода, о котором шла тяжба между ним и Эрпуином, епископом Санлисским.

[Он также написал] ему вместе с прочими епископами Реймсского диоцеза об измышлениях греков, которые те пытались ввести вопреки каноническим правилам; по поводу них господин папа Адриан направил письма как к нему, так и к прочим архиепископам этого королевства.

Кроме того, он часто посылал ему и другие письма по поводу разных дел.

Иммо[741], епископу Нуайонскому, он написал по поводу поместного собора, назначенного королём в Париже, и по поводу рукоположения Ирминфрида[742] после кончины Хильдемана, епископа Бове.

Также по поводу рукоположения Пардула после смерти Симеона Ланского.

Также по поводу оказания содействия и помощи Теодориху, епископу Камбре, против некоего непокорного мужа, который не боялся Бога и не уважал церковную службу.

Также по поводу некоего пресвитера, которому он просил уступить канонический чин.

Также по поводу одной дамы, которая жаловалась, что он незаконно её отлучил.

Также по поводу проведения совещания между епископами.

Эрпуину Санлисскому [он написал] по поводу одного человека, безосновательно, как он узнал, отлучённого им от церкви, велев ему прийти на встречу с ним, чтобы он мог обсудить с ним, как следует правильнее поступить в этом деле.

Также по поводу некоего пресвитера, незаконно похитившего церковную собственность.

Также по поводу одного клирика, который жаловался, что претерпел от него ущерб.

Также по поводу поручений папы Адриана об указанном выше пресвитере.

Также по поводу исполнения в надлежащем порядке повелений короля.

Лупу[743] Шалонскому он написал по поводу проведения собора.

Также по поводу одного человека, которого, коварно обманув, заставили держать при оглашении собственного ребёнка.

Также о том, что по этому делу решил собор. Он также дал свидетельство его доброй жизни в послании, которое написал после его смерти королю Карлу, чтобы добиться канонического избрания для Шалонской церкви.

Написав Пруденцию, епископу Труа, он жаловался, почему тот лишает его своего присутствия; дав знать, что хочет просить у него совета по поводу положения и обуздания Готшалка; сообщив, как с ним поступили и какой приговор вынесли на соборе, и он в силу этого приговора держит его в заключении; и что он разными способами пытался его обратить, и о его нравах и гордыни; и должен ли он позволить ему в Чистый четверг и на Пасху послушать богослужение и принять причастие; и что он думает об изречении пророка Иезекииля, где сказано: «В тот день, когда падёт праведник, все праведные дела его не помянутся, а в тот день, когда обратится грешник, все грехи его не помянутся[744]. Также об обычае празднования Чистого четверга.

Также по поводу церквей Реймсского престола, расположенных в его епископстве, с которыми тот обращался иначе, чем подобает епископскому беспристрастию, дабы им переговорить об этом и о другом, что он о нём слышал; уговаривая, чтобы они наставили друг друга и взаимно препоручили себя Господу. И он, как оказывается, написал также по этому поводу книгу.

Пардулу, епископу Ланскому, он написал по поводу кончины господина Эббо, своего предшественника, чтобы к нему посредством полных любви обетов была проявлена священническая благожелательность.

Также о неподобающем примирении с Лиудо, к которому его не смогли склонить ни посулы, ни упрёки безрассудных людей, укрепляя его в епископской праведности примерами из священного писания, дабы он ступал по пути предписания, и дав знать, что ему следует делать с названным Лиудо.

Также по поводу того же самого дела.

Также о покаянии, смирении и разрешении Фулькрика.

Также справляясь у него по поводу разрешения одного мужа.

Также о посте, предписанном королевой.

Также о болезни и смирении Ротада Суассонского и о совете, который он ему дал, дабы тот укрепил его в нём и убедил мудро его исполнить.

Также по поводу золота, которое он ему послал и которое следовало вручить через него королеве для изготовления одного украшения для Богородицы.

Также о написанном им сочинении «Подношение Соломона», которое он дал ему прочесть, спрашивая, что он о нём думает.

Также по поводу церкви Теруана (Morini), лишённой пастыря, чтобы тот переговорил о ней с королём, как бы надлежащим образом провести там выборы, и по поводу присланных ему книг святого Амвросия о вере.

Ирминфриду, [епископу] Бове, [он написал] по поводу избрания пастыря Амьенской церкви, которого следовало канонически рукоположить после смерти епископа Рагенария.

Также по поводу мудрого управления судном церкви, которое сотрясается в этом опасном для судов мирском море посреди междоусобных войн.

Епископу Эббо, воспитаннику Реймсской церкви, по поводу некоего брата, сбежавшего из этой церкви и находившегося у него, дабы он постарался как можно скорее и с надлежащей заботой отослать его обратно.

Также по поводу избрания Исаака на должность епископа Лангра, дабы он уговорил архиепископа Ремигия совершить его рукоположение.

Теодориху, [епископу] Камбре, [он написал] по поводу некоего Хетто, вассала короля Лотаря, которому он при общем согласии назначил епитимью и который, как говорили, был разрешён названным Теодорихом; и по поводу одного пресвитера, которого этот Теодорих отлучил и насчёт которого папа Роман прислал господину Хинкмару письмо, пересланное им названному Теодориху.

Также вновь по поводу разрешения названного Хетто.

Также по поводу имений Реймсской церкви, которые епископ Теодорих просил передать ему во временное пользование.

Также по поводу рукоположения Хунфрида[745] в епископы Теруана.

Также по поводу рукоположения Эрхенрая[746] после кончины Лупа, епископа Шалонского.

Также о прибытии Людовика Зарейнского, поскольку тот пришёл в Реймс, и о том, что тот совершил и что приказал ему.

Также по поводу Балдуина, который похитил вдову Юдифь, дочь короля Карла, чтобы он знал, что тот предан им анафеме, и чтобы объявил об этом по своему приходу.

Также по поводу одного мужа, которого уговорил взять в наложницы одну девицу сам отец этой девицы.

Фолькуину[747] Теруанскому [он написал] по поводу одного его рукоположенного священника, который жаловался, что претерпел обиду со стороны епископа Иммо[748], и просил вместе с тем прислать ему мощи святых, покоящихся в Теруанском приходе, ибо при освящении церкви Богородицы он приготовил алтарь, который надобно освятить самому Фолькуину и почтить его мощами этого прихода.

Епископу Рагенару[749] [он написал] по поводу одного пресвитера, который, как письменно сообщил ему Ното, архиепископ Арльский, канонически отстранён и отлучён собором, и на его место поставлен другой пресвитер.

Епископу Агио[750] [он написал] по поводу имуществ Реймсской церкви, лежащих в Аквитании.

Аббо[751] Оксерскому [он написал] по поводу покойного епископа Херибольда[752], который, явившись одному брату, увещевал его раздавать ради него милостыню, совершать молитвы и пожертвования.

Энею Парижскому [он написал] по поводу Ротада Суассонского, неподобающие деяния которого рассматривались в присутствии короля, и король направил для разбирательства этого названного Энея вместе с Иммо Нуайонским.

Амальрику[753], епископу церкви в Комо, [он написал] по поводу дьякона Эгильберта, монаха монастыря святого Ремигия, которого препоручил этому епископу и отправил в его распоряжение по его просьбе.

Хинкмара, своего племянника, епископа Ланского, он в начале его вступления в должность обучал и наставлял в том, как ему следует обращаться с вверенной ему церковью, согласно каноническим предписаниям.

Он также увещевал его заботиться о том, чтобы подданные не составляли между собой заговоров, а если те возникнут, тут же искоренял их с разумной умеренностью или, если будет нужно, старался сообщать ему о них, а также о том, когда ему надо будет провести собор. Он весьма беспокоился о нём и много писал ему, обличая его и укоряя за легковесность его нравов и поступков, и увещевая его прийти в себя и всеми силами стараться молить Бога о том, чтобы Он призрел на него и позволил ему образумиться и исправить свою порочность; ибо он казался ему чересчур умным и упрямым в спорах, так как пытался перетолковывать церковные законы в свою пользу и считал, что понимает их лучше, чем старшие по возрасту. Он так хлопотал за него, что даже, как говорил, навлёк на себя немилость своего государя – короля, и на глазах у многих терпел его, когда тот бесстыдно и с высоко поднятой головой, с дрожащими щеками и гневными словами отвергал его просьбы и смирение; и он укорял его за то, что тот никогда не признавал за собой никакой вины, но всегда готовился защищаться, а также за одежду, походку, смех, клятвы, несдержанную речь, неистовый гнев и за многое другое.

Также, поскольку тот из-за своей несправедливости сошёл с тропы священного писания в управлении своим приходом, он увещевал его это исправить и говорил словами апостола к Тимофею, каким он должен себя проявить.

Также об одном нечестивце, отлучённом им за преступления, за то, что тот дал ему в награду постыдной наживы церковные имущества.

Также прося за некоего Хадульфа, своего клирика, которого этот Хинкмар отлучил от церкви.

Также о послании папы Адриана, направленном через него к некоторым епископам.

Также по поводу распоряжения некоторыми церковными имуществами его прихода, чтобы он дождался по этому поводу [решения] поместного собора.

Из-за того что тот не хотел его слушаться, он часто напоминал ему об отлучении Карломана и призывал отвергнуть строптивость своего ума и склониться к послушанию, как он уже заявил перед многими свидетелями на соборе и поставил свою подпись.

Также по поводу дьякона Бертария, которого он незаконно держал под стражей, хотя тот воззвал к суду митрополита и поместного собора. Сказав ему по этому поводу, что он не должен был так с ним поступать, он властью святых канонов и своей собственной велел ему позволить этому дьякону и другим, если из числа клириков были такие, кто воззвал к праведному суду и кого он удерживал, без опаски явиться на суд его и прочих епископов и самому предстать перед этим судом.

Он также призвал его на собор, на котором должны были обсуждаться повеления папы Адриана.

Затем он написал ему многое и, под конец, ряд посланий, напомнив ему в них и обратив взор его души на то, как он с нежной любовью и благочестием воспитал его, сироту, и обучил грамоте, и провёл через все церковные ступени к должности епископа. «А теперь, – говорит он, – ты воздаёшь мне злом за добро и ненавидишь меня напрасно[754], за то лишь, что я не одобряю твоих никчемных трудов, и ты, пока я тебя терплю, причиняешь мне множество обид? Ведь с самого дня твоего рукоположения я до того отягощён муками и терзаниями как от твоих слов, так и от писем и от твоих беспорядочных поступков и неоднократных возмущений, что мне опротивела уже сама жизнь, ибо я по долгу своего звания так привязан к твоей наглой особе, что не смог бы тебя отвратиться не только после первого и второго вразумления, согласно апостолу[755], но и после многих устных и письменных увещевания, сделанных как частным образом, так и в присутствии всех наших друзей, а также перед королём, епископами и многими другими. И, хотя я хотел бы, чтобы мне дали крылья, как у голубя, и я улетел бы подальше от тебя в какую-нибудь пустыню и успокоился бы[756], я не могу никуда убежать, чтобы не страдать то ли от упрямства твоей строптивой особы, то ли от дерзких речей твоих посланцев или злословия и пустого вздора, более того, трагедий, твоих писем, то ли от таких слухов о тебе, какие не подобают епископу. И вот, когда я, наконец, решил, что тебе надоело заниматься такими вещами, ты ныне, 13 ноября[757], четвёртого индикта, прислал мне пространнейшую грамоту (rotulam), полную лжи и неразумных слов и упрёков против истины и канонов, и я удивляюсь, от чего ты сделался столь бесстыдным, что тебе, как сетует на Иудею Господь, не стыдно[758] и не противно писать подобное; разве что от того, что ты не стремишься к полезному и не занят тем, чем нужно, и, дабы умолчать о прочем, что если бы я решил перечислить всё по порядку, то день подошёл бы к концу прежде, чем закончилась бы страница, которую следовало бы прочесть по этому поводу, я скажу тебе то, что не могу и не должен обойти молчанием. Так вот, поскольку ты, как только улетел из гнезда отцовского воспитания и стал епископом, тут же оставил меня и тех, кто тебя воспитал, стал искать и нашёл мирские связи и друзей и таким образом, то и дело бросая одних и приобретая других, оторвался не только от равных, но и от вверенных тебе, дойдя до того, что получил управление дворцом господина короля вопреки святым антиохийским канонам, предписывающим, чтобы ты, согласно старинному правилу, установленному нашими отцами, ничего не совершал помимо меня, без моего ведома и без ведома наших соепископов, за исключением лишь того, что касается твоего прихода и подчинённых тебе владений.

Это управление я на основании святых канонов запретил тебе в присутствии самого господина короля и прочих, которые там были, и ты на какое-то время отказался от этого управления. Но затем благодаря внешним, то есть мирским властям ты вопреки сардикским канонам и без моего ведома вновь получил это управление вместе с аббатством в третьей провинции, за пределами Реймсской провинции. Без моего разрешения ты ездил в это аббатство всякий раз, когда тебе было угодно, и находился там вопреки декрету папы Илария, который говорит: «Мы не смогли обойти молчанием и то, о чём надлежит заботиться с ещё более тщательным попечением: чтобы те или иные епископы не смели отправляться в какую-либо провинцию вопреки указаниям своих митрополитов, и это должно соблюдаться во всякого рода духовных чинах по всем церквям. Так решили сперва Зосим, а затем – святой Григорий».

Затем ты, будучи и раз, и два вызван каноническими письмами для рукоположения епископа в Камбрейской церкви нашей провинции, лишённой пастыря, о чём немало хлопотал по нашему внушению апостольский престол, ни сам не пришёл, ни направил ко мне вместо себя викария или хотя бы письма с твоим согласием, как предписывают святые каноны. По этому поводу папа Симмах объявил Эонию на основании святых канонов, что если какой-либо епископ, вызванный, согласно каноническому определению, к митрополиту, откажется ему повиноваться, то пусть знает, что его следует отсечь от церковной организации, чего мы вовсе не желаем. Но ты и потом, когда к тебе обращались, ни извинений не принёс, ни смиренного ответа не дал ни мне, ни нашим соепископам. После этого ты по обычаю своего непостоянства и переменчивости без всякой причины нагло поднялся против господина короля, так что тот отнял у тебя и управление дворцом, и само аббатство, и, гневаясь на тебя, предполагал подвергнуть тебя ещё более суровым карам. Но я, хлопоча за тебя устно и письменно, примирил его с тобой. Затем, как знают очень многие, ты вновь поднялся против него и, презрев его повеление прийти к нему, так сильно его разгневал (как это знают все в этих землях), что он вынужден был атаковать тебя, как неверного, через своих верных. Ты же без моего ведома и вопреки святым канонам наложил неслыханное ранее отлучение на моих прихожан и на прихожан многих архиепископов и епископов, а также на самого короля. Этим ты многих ввёл в соблазн и причинил сильнейший соблазн не только церкви, но и королю и королевству, хотя закон велит, чтобы ты, проходя по чужой жатве, не заносил серпа, но срывал колосья руками[759] и ел их. «И ты, – как говорит святой Григорий, – не можешь занести серп правосудия на чужие посевы, которые, по-видимому, поручены другому, но, увещевая и убеждая, как бы кусая, обращай хлеб Господень, избавленный благодаря действию доброго дела от соломы своих пороков, в тело церкви».

После этой дерзости ты предстал перед нашими собратьями вместе со мной, и я примирил тебя с ним, и уговорил епископов, чьих прихожан ты отлучил от церкви, не выносить против тебя соборный приговор, а также, хотя и не без труда, но при содействии господина короля, заставил тех, кого ты отлучил, не мстить тебе. Но ты, прибавив к прежним [грехам] ещё худшие, вновь разгневал господина короля (о чём мне долго рассказывать и что многие и так знают), так что он, желая тебя наказать, без моей воли и без моего согласия приказал задержать тебя на какое-то время. Ты же по своему беззаконию, без моего ведома и без согласия соепископов Реймсской провинции, как показывает прошение, поданное мне клириками Ланской церкви, отлучил от церкви пресвитеров и сослуживцев вверенной тебе церкви и прихода, дабы никто в этом приходе не проводил богослужения, не крестил никого из младенцев (даже тех, кто подвергался опасности неминуемой смерти), не принимал никого для покаяния, не поддерживал умирающего даром предсмертного причастия и не оказывал покойному долга человечности при погребении, пока или ты сам не придёшь к ним, или они не получат распоряжения по этому поводу от апостольского престола.

Услышав об этом, я, признаюсь, весьма ужаснулся и поэтому с митрополичьей заботой послал тебе письмо, увещевая тебя и убеждая, чтобы ты как можно скорее снял столь пагубное отлучение и узы нечестия, грозившие опасностью тебе и многим людям; ужасно боясь гибели многих, я и к служителям Ланской церкви направил весьма ясные и неопровержимые предписания евангельской истины и апостольской власти, святых канонов и апостольского престола, чтобы и они, согласно этим предписаниям, которые ни в чём не могут быть опровергнуты, побеспокоились об этом пагубном и противоправном отлучении. Но, поскольку ты не пожелал прислушаться к моему увещеванию, я вновь послал к тебе письмо по этому поводу, а равно и к клирикам Ланского прихода, но и таким образом не смог побудить тебя к послушанию. После этого, ища измышления, дабы ты мог выйти из подчинения митрополиту, ты составил трактат из писаний древних отцов, написанных до святых канонов Никейского собора и прочих святых соборов, в которых перемешал изречения, не согласные между собой и противные евангельскому, апостольскому и каноническому канону и предписаниям апостольского престола, и, подписав этот трактат без ведома и согласия митрополита и соепископов Реймсской провинции, заставил подписать его также клириков твоей церкви и приходских пресвитеров, желая показать, что ты свободен от подчинения твоей митрополии и свести на нет привилегию митрополичьего престола, будто я не могу канонической властью разорвать узы твоего нечестия в твоём приходе без твоего согласия и без соборного собрания, ибо по ясным и определённым делам, которые не вызывают у нас никаких сомнений и неясностей и по поводу которых мы имеем окончательные решения, провозглашённые святыми отцами и не могущие быть никоим образом опровергнуты, я не должен ни ожидать соборного решения или совета и согласия соепископов нашей провинции, ни отступать, как говорит святой Лев, от установленных правил по небрежению или по дерзости, ни даже беспокоить по этому поводу апостольский престол, как показывают в своих декретах блаженные понтифики этого святого престола Иннокентий, Зосим, Целестин, Лев, Иларий, Геласий, Григорий и многие другие правители этого святого престола». И прочее.

Приведя также предписания папы Геласия, он продолжает: «После подписания тобой и твоими людьми этого чудовищного трактата, безобразно тобой написанного, я вновь увещевал тебе в письме, копию которого сохраняю, чтобы ты постарался исправить то, что совершил в своём приходе вопреки разуму и канону, но ты не внял моему увещеванию. Затем ты передал мне через достопочтенного архиепископа Венило в Гондревиле на глазах у епископов, которые там были, трактат, составленный тобой из названных посланий понтификов римского престола, написанных до Никейского собора, и со строками в честь господина короля Карла в заглавии. Я ответил тебе на него в послании, копию которого сохраняю, увещевая тебя оказать доверие и должное послушание святым канонам и декретам апостольского престола, провозглашённым на основании этих святых канонов. Поэтому в Аттиньи, [селении] Реймсского прихода, я в присутствии епископов вручил тебе трактат в 55 главах, содержащий церковные предписания против того, что ты собрал в тех своих двух трактатах, увещевая тебя воздержаться от этих и тому подобных опровержений и, подчинившись святым правилам, стараться, согласно апостолу, иметь мир и святость[760].

Ты же никоим образом не пошёл навстречу моим увещеваниям по этому поводу, более того, предъявил на этом соборе пространнейшую грамоту (rotulam), составленную против истины, канонов и разума, и представил на этом же соборе свой чудовищный трактат, подписанный тобой и твоими людьми, который я, получив там, до сих пор храню. И, когда я увидел, что после стольких увещеваний ничего не смог от тебя добиться, то подал на соборе епископов десяти провинций бумагу, ища у этих достопочтенных епископов совета, что бы я мог сделать против твоего упорного непокорства, и велел зачитать перед ними то, что я направил тебе и твоему приходу против уз твоего нечестия.

Тогда ты был уличён названными епископами на основании предписаний канона в том, что ты посмел незаконно и противоправно совершать такие отлучения, упрекаем господином королём за то, что ты не сохранил клятвы, данные ему тобой на святом Евангелии, а также в том, что ты вопреки божеским и человеческим законам захватил его собственность, и обвинён на соборе Норманном в том, что ты, вооружив отряд рыцарей и собрав толпу черни, без королевского распоряжения прогнал мечами и дубинами из земель, с твоего разрешения и согласия переданных ему в лен господином Карлом, сперва его жену, которая находилась там без кого бы то ни было, а затем вопреки законам и правилам и его самого, и отнял всё, что у него там было; обвинённый также собственными людьми в том, что ты вопреки духовным и мирским законам отнял у них их бенефиции, ты, чтобы избежать строгой кары со стороны собора, дал на этом соборе королю и мне грамоту с твоим заявлением о надлежащем послушании, которую я храню, и ты не можешь этого отрицать, ибо получил на этом соборе из моих рук её копию, как я покажу в дальнейшем. Но, как человек с двоящимися мыслями и не твёрдый во всех путях своих[761], ты уже на следующий день прислал мне через Гартвига, достопочтенного епископа Безансонского, краткую декларацию, содержавшую такие слова: «Я, Хинкмар, архиепископ Реймсский, согласно предписанию святых канонов, сохраню за тобой, Хинкмаром, соепископом Ланской церкви, подобающую тебе привилегию и во всех церковных делах, в каких ты будешь нуждаться, властью архиепископа по праву окажу тебе должную поддержку, согласно святым канонам», чтобы я её признал и подписал.

И это дело возникло не то что не от смиренного, но и от не вполне здравого рассудка. Ибо кажется несправедливым и неразумным, чтобы архиепископ, не уклонявшийся от святых канонов, давал удовлетворение викарному епископу, который был им рукоположен и сам от них уклонился, в виде грамоты с заявлением и подписью, по его требованию. Ведь как меньший благословляется большим[762], согласно писанию, так же точно больший судит, вяжет и разрешает меньшего, а не наоборот, как показано и в декретах Геласия. Так что справедливо и разумно будет ответить тебе на это словами Иакова: «Просите и не получаете, потому что просите не на добро»[763]. Но и в том, что ты требовал, чтобы я подписал, что сохраню за тобой, согласно предписанию святых канонов, подобающую тебе привилегию, ты просил то, чего хотел, но не знал, что сказал, ибо, как говорит святой Иероним, привилегии отдельных лиц не могут образовать общий закон. И святые каноны не дали привилегий, то есть частых прав и законов, провинциальным епископам и их церквям и престолам, поскольку то, чем обладают все разом, не может быть особым и частным законом достоинства, но предоставили привилегии архиепископам и митрополичьим престолам». И здесь же приведено прочее из святых канонов и декретов папы Льва.

После этого он продолжает: «Поэтому, когда ты направил мне подобное для признания и подписи, ты должен был знать то, что в этих краях известно почти всем, а именно: что муниципий Лан, в котором ты поставлен епископом, с самого своего начала, после того как его, как сообщают истории, основал претор Маркобрий, никогда, ни в языческие времени, ни в христианские, не числился среди провинциальных престолов Реймсской провинции, пока святой Ремигий, 15-й архиепископ Реймсский, не поставил там по случаю известных причин первого епископа и не передал этому муниципию, весьма щедро наделённому из средств Реймсской митрополии, само графство, в котором тот находится, а именно, часть Реймсского прихода, но всегда являлся муниципием Реймсской провинции, как и прочие муниципии в Реймсском приходе, которые пребывают ныне в подчинённом положении. Так что тебе подобало просить сохранить за тобой не привилегию, но права городского гражданства (municipatum), ибо, как сообщают наши отцы и наставники церкви, апостол Павел называет себя не гражданином государства (civis), а гражданином города (municeps), говоря: «Я – Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города»[764]. Ведь, хотя апостол родился в Гискале, городе Галилеи, он, когда тот был захвачен римлянами, вместе со своими родителями переселился в Тарс в Киликии. Из рвения к закону он был отправлен некоторыми людьми в Иерусалим и, как сам упоминает в последующем, был наставлен Гамалиилом, учёнейшим мужем[765]. И поэтому он называет себя не гражданином государства, а гражданином города (miniceps) – от муниципия, то есть территории того города, в котором его воспитали. Муниципием же он называется потому, что платит лишь «munia», то есть положенные подати и подношения. Поскольку свободные и славнейшие вещи и те, которые происходят от государя, принадлежат к достоинству городов, не удивительно, если он называет себя Тарсянином, а не Гискальцем, когда и сам Господь, родившийся в Вифлееме, зовётся не Вифлеемцем, а Назареем – от того места, где Он был воспитан.

Так что и ты, родившийся в Реймсском диоцезе, воспитанный в Реймсской митрополии и поставленный в Ланском муниципии, должен считать себя не городским, а муниципальным епископом, то есть дающим дань и подношения (о если бы духовных даров), и, если не считать того, что ты поставлен многими епископами, чуть ли не епископом-викарием, которого греки называют хорепископом; поэтому тебе подобало бы приписывать себе не привилегию, но права городского гражданства, и не восставать против привилегии твоей митрополии, чего ты и не совершил бы, если бы был Павлом в душе, а именно, малым и смиренным. Отсюда следует опасаться, как бы ты не стал подражать ещё и сыну погибели, который противится и превозносится выше всего, что называется Богом и почитается, как Бог[766]. Ему, насколько это от тебя зависело, ты предал тех, кого противоправно, как я говорил выше, отлучил от церкви не для того, чтобы в день Господа дух их был спасён[767], согласно апостолу, но чтобы он погиб, насколько могли взять верх твои гнев и ярость. И поскольку я против твоей воли по праву развязал эти узы нечестия, как уже было часто сказано и о чём всегда следует говорить, ты и восстал против меня».

Затем после предписаний по поводу недозволенного отлучения: «О клятвах же, данных тобой королю, мне не нужно ещё что-то писать, так как почти все знают то, что Господь говорит о клятвопреступлении – если ты и впрямь его совершил – в законе, в пророках и в Евангелии, через апостолов, учителей и наставников церкви. И, поскольку, как сказано в декретах апостольского престола, мы не хотим нагромождать то, что совершено, дабы не заставить себя судить то, что праведно (ведь то, что вменили тебе на соборе по этому поводу, не доказано в судебном порядке, но приостановлено по королевской милости), я не стал выносить надлежащий приговор по этому делу, чтобы оставить тебя наедине со своей совестью. Но захват королевской собственности, который ты совершил, вполне очевиден, ибо законным образом доказано, что эти имения никогда не принадлежали Ланской церкви, и показано, что эта церковь никогда не владела ими по дарению или пожалованию его либо какого-то иного лица. Поэтому они были законным образом затребованы у твоего вассала Теодуина, которому ты дал в лен эти захваченные имения, а жалоба на тебя Норманна также была признана справедливой, и не понадобилось даже свидетелей, ибо столь явным было то, что ты совершил по этому поводу против законов и правил, и настолько известным всем в этих землях, что это деяние невозможно было прикрыть или оправдать никакими уловками. Ведь многим хорошо известно и ты сам признал это в своих письмах, направленных господину королю и мне, что эти имения, после того их, с давних пор отнятые у Ланской церкви, господин король по своей милости возвратил этой церкви, ты по просьбе Рудольфа и Конрада и без ведома и согласия моего, наших соепископов и твоих сослуживцев отдал в лен тому же господину королю, чтобы он передал их в лен названному Норманну».

Затем, после нескольких приведённых предписаний: «И то, что было тобой неразумно сделано, ты ещё более неразумно разрушил: ибо ты, вооружив отряд рыцарей и примешав к нему толпу черни, с оружием, дубинками и ужасным шумом, как говорят те, кто видел и слышал то, что творилось, силой и без королевского распоряжения, устного или письменного, изгнал этого Норманна, который держал те имения, уступленные тобой королю, в качестве королевского лена, а изгнав его, захватил их, вступил в них и завладел ими, хотя есть закон и право, есть также король, который носит меч[768] для наказания преступников[769], есть епископы и каноны для суда над преступлениями святотатцев, чтобы в случае, если бы этот Норманн оказался захватчиком церковных имуществ, его следовало бы покарать мечом, то есть подвергнуть королевской каре, если бы его признали святотатцем, то надобно было бы судить епископским и каноническим судом; есть также судьи и есть законы, по приговору которых следует законно и надлежащим образом исправлять то, что может быть несправедливо причинено тебе или вверенной тебе церкви».

Затем, после нескольких распорядительных декретов, главным образом, святого Григория: «Наконец, из-за того, что твои люди пожаловались королю на то, что ты несправедливо и неразумно отнял у них их бенефиции, которые они заслужили у твоих предшественников, ты после данной тобой королю и мне на соборе грамоты о твоём надлежащем послушании, согласно святым канонам и декретам понтификов святого римского престола, провозглашённым на основании этих святых канонов, испросил у меня выборных судей епископов и получил от меня трёх назначенных тебе, согласно африканскому собору, [судей], а именно, Актарда, Рагинельма и Иоанна[770]; и по приговору их, а также других богобоязненных мужей в присутствии господина короля, как ты и просил, о [твоих людях] было решено, что они должны получить обратно свои бенефиции, которые незаконно потеряли. Поскольку их дело по известным причинам не было окончательно решено до следующего рассмотрения, но осталось, чтобы быть решённым на другой день, ты перед самим этим решением вопреки святым канонам и без всякой надобности или разумной причины сбежал и не стал ожидать надлежащего решения».

Затем после некоторых из канонов: «Неосмотрительно и недостойно скрывшись бегством и уйдя, как я сказал, от суда выборных судей, ты 2 июля, 3-го индикта, прислал мне через твоего дьякона Эрменольда прошение, неразумно написанное, подписанное твоей рукой и в полной мере противное твоему прошлому заявлению; вот его текст: «Достопочтеннейшему Хинкмару, архиепископу Реймсскому, Хинкмар, по милости Божьей епископ святой Ланской церкви, [выражает] должную во Христе преданность. Вы знаете, что я дважды был вызван вселенским папой святой римской церкви, нашим отцом и учителем Адрианом, и вы сами в тетрадях, данных мне вами во дворце Аттиньи перед всеми архиепископами и епископами, которые там были, укоряли меня за то, что я, будучи столько раз вызван, отказался (detrectem) прийти к этому престолу; если бы из-за ошибки писца слово «не удосужился» (detractem), что можно было бы не без пользы понять, как «сильно собирался», не было исправлено на слово «отказался» (detrectem), то есть «пренебрёг» или «отложил». Об этом я прошу вас ныне ради любви к всемогущему Богу и во имя почтения к святому Петру, как просил и на соборе, созванном вами в названном Аттиньи, хотя и не смог там этого добиться, и потом целый год умолял и, особенно, взывал, заклиная, на соборе, состоявшемся в том году во дворце Вербери. Ныне же я молю и заклинаю, как и до сих пор делал, чтобы вы своей архиепископской властью добились у нашего государя, славнейшего короля Карла, милости, дабы мне, как это полезно и всем, разрешили подчиниться повелениям и церковным распоряжениям господина вселенского папы Адриана, как тому, кто имеет право судить обо всей церкви, и я сподобился бы посетить могилы святых апостолов Петра и Павла, как обещал по обету и был, кроме того, вызван туда самим [папой]. В противном случае знайте, что с этого времени я не смогу канонически подчиняться вам, как соепископ должен повиноваться архиепископу, ибо, как постановил блаженный папа Геласий, не знают, что говорят те, кто как бы противопоставляет каноны декретам епископов святого римского престола, противиться которым – значит восстанавливать против канонов самих себя. Этот достопочтенный и святой папа Геласий почтительно узаконил принятие всех декретных посланий, и кто почтительно их не принимает, хотя бы и склоняет голову к сборнику, кто им не повинуется, но скорее отталкивает, выставив вперёд руки, чего нельзя делать без опаски, тот не заботится, что о нём вынесут приговор. Ибо мы, волей неволей, или подчинимся им, или будем повергнуты приговором тех, из которых мы никого и ни в чём осудить не сможем. То, что вы велели передать мне через дьякона Теутланда о архиепископах Ремигии и Гартвиге[771], не вредит привилегии святой римской церкви, а то, что святой престол хотел и намеревался поручить им обо мне, он поручил; вы же делайте то, что касается вас. Прощайте в Господе Иисусе Христе. Я, Хинкмар, епископ святой Ланской церкви, добровольно ставлю свою подпись».

Я не стал отвечать тебе на это прошение, полагая, что ты передумаешь и откажешься от своей строптивости. Ты же не успокоился, хотя я ради краткости об этом умолчу. После этого ты через своего клирика Бертария направил господину королю своё письмо, извиняясь, что не смог прийти к нему, как он тебе велел, так как ты, страдая лихорадкой, не мог выносить лучей солнца, но попросил дать тебе разрешение пойти в Рим, согласно твоему обету, который ты дал, когда в иной раз страдал от лихорадки, дабы, придя к могилам апостолов, как ты обещал по обету, ты исцелился бы там от этой лихорадки. Но господин король в присутствии епископов и прочих своих верных, которые там были, велел передать тебе через этого клирика, что, мол, странно и неправдоподобно то, что ты говоришь: к нему, значит, ты прийти не можешь, а в Рим пойти в состоянии; приди, однако же, к нему, и, если он признает, что ты намерен туда идти по разумной причине, то не откажет тебе в разрешении. Ты же отказывался к нему прийти, пока около начала сентября[772], третьего индикта, он не вернулся после переговоров со своим братом Людовиком в Серве[773]; тогда ты, выйдя ему там навстречу, ни с ним не переговорил о разрешении пойти в Рим, ни даже со мной – ни сам, ни через своих посланцев или письменно. Да и когда послы господина папы были в Реймсе, ты в течение семи дней беседовал с королём и со мной ежедневно, но ни слова об этом не сказал. Ты говоришь, что и на соборе в Вербери, и в Аттиньи просил о разрешении пойти в Рим и не смог его получить, но все епископы, которые были на этих соборах, прекрасно знают, что ты просил о разрешении пойти в Рим, когда тебя бранили за твои наглые выходки и ты боялся справедливого приговора и наказания со стороны короля. Когда же ты видел, что и король, и епископы благожелательно к тебе настроены, ты ничего не говорил об этом разрешении, как не делаешь этого и теперь, пока вновь не совершишь какую-нибудь новую выходку (как ты привык делать), которой я всегда со страхом жду, из-за чего будешь вынужден затянуть обычную песню о разрешении. Итогом же твоего прошения у господина короля, когда ты пришёл к нему, было то (как это известно и как знают очень многие и чуть ли не все в этих землях), что ты, прибавив к тяжким грехам ещё более тяжкие, как показывают сами решения святых канонов, уж не знаю какими хитрыми уловками добился государева приказа, чтобы светские судьи, то есть Хелмигарий, мытник дворцовой ярмарки, Флотарий и Урсио, главы королевских вилл, без ведома митрополита и без канонического и епископского решения возобновили дело в отношении тех, по поводу которых ты испросил, согласно святым канонам, выборных судей, и была пересмотрена не только жалоба тех, чьё дело осталось нерешённым до следующего рассмотрения, но и те решения выборных судей, которые, как я говорил, были вынесены в присутствии господина короля, что противоречило канонам, которые позволяют церковным лицам апеллировать к церковным судьям более высокого ранга, но никак не обращаться от больших к меньшим, от церковных судей к мирским и тем более выбранным без согласия сторон. Некоторые из решений были пересмотрены и изменены этими выпрошенными тобой светскими судьями, и решено кое-что из того, что требовало решения, так как тобой, как говорят те, кто был на этом судебном заседании, было из ненадлежащих и неподобающих клятв придумано и предложено перед этими твоими названными судьями, которых ты, как и просил, получил обвинителями против выборных судей, лживое опровержение, так что благодаря этой уловке тот, о ком было законно и правомочно решено, что он должен владеть своим леном, которого вопреки разуму и справедливости лишился, вынужден был его оставить, а тем, о ком было решено, чтобы они, поскольку ты тайно покинул суд после решения испрошенных тобой выборных судей, держали свои лены вплоть до законного приговора, пришлось оставить эти лены, и ты возвратил то, на что притязал: хотя, как тебе не подобает оправдываться по обвинению в уголовном или гражданском деле в публичном суде, оставив церковный, так точно тебе не подобает, презрев или отринув церковный суд, бежать в светские суды и силой тащить на свой форум и преследовать любое, даже светское лицо, если это светское лицо согласится подчиниться церковному суду, как показывает закон Валентиниана, который одобряет церковь».

Также после приведённых предписаний: «И не оставь без внимания то, почему господин король согласился с твоей просьбой, так что без ведома митрополита и без церковного решения согласился, чтобы по тому вопросу, ради которого ты, согласно святым канонам, получал в его присутствии выборных судей епископов, ты получил, наконец, светских судей для пересмотра того, что уже было решено, и для решения того, ради чего ты получал тех судей. Ибо я знаю и твёрдо уверен, что он знает это каноническое установление, и удивляюсь и скорблю, почему ты не пожелал или, ослеплённый по суду Божьему высокомерием, не смог это увидеть. Итак, помажь, по совету Откровения Иоанна, глазной мазью глаза твои, чтобы видеть[774], и ты сможешь убрать бельмо высокомерия с глаз ума, то есть твоего разума, и подумай, как бы господин король, которого ты столько раз раздражал и который знает божественные установления и речи, не согласился с твоими желаниями с тем, чтобы навлечь на тебя божественные суды о тех, которые жестоковыйны и неукротимы сердцем: «Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится[775], чтобы всегда наполняли меру грехов своих»[776]; и: «Я оставил их упорству сердца их, и пусть ходят по своим помыслам»[777]; и: «Не сокрыто ли это у Меня? Не запечатано ли в хранилищах Моих? У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них»[778]. И, хотя ты оказываешься виновен в таких прегрешениях, ты не перестаёшь раздражать меня, чтобы я хотя бы вынужденно ответил тебе на грамоту твоего заявления и того, что ты подписал, на что я, как уже говорил, до сих пор отказывался тебе отвечать, а также на другие твои заявления и то, под чем ты подписался, дабы многие, прочитав историю твоих заявлений и подписей (если ещё есть такие, кто их не знает), признали их тщательность, осмотрительность и полезность. Но сперва я отвечу тебе на названное прошение, подписанное тобой, в котором ты пишешь в свою поддержку, что отчитан мною, и показываешь, что порицания достоин именно я. Но я насмехаюсь над твоим порицанием, где ты под благовидным предлогом, говоря якобы об ошибке писца, по своему обыкновению стараешься очевидным образом осудить именно меня: будто я или не знаю разницу слова «detractem», которое я поставил в моих данных тебе письмах, или не разобрался либо пренебрёг исправить в них ошибку писца; и, порицая меня, ты, Хам, сын Ноя, хотел тем самым показать свою мудрость не только в разнице этого слова, но и в другом слове, которое я обнаружил повторяющимся для похвалы тебя в твоих измышлениях; но, когда ты хотел показать тут моё неразумие, то удосужился открыть перед схоластиками свою глупость. Я не стараюсь ничего писать о себе. Ибо для меня очень мало значит, как судишь ты обо мне[779], или как твоя мудрость осуждает меня без любви, но, дабы ты не похвалялся среди тех, кто предаётся болтовне вместе с тобой, будто ты, который только один и проник в наши дни в сокровища мудрости и учёности, заставил меня замолчать и сделал немым, я, опустив здесь ради краткости, открою, когда у меня будет время, что говорят и думают по этому поводу создатели правил грамматики, что – учителя орфографии, а что – толкователи святого писания».

Затем после нескольких слов: «Но есть тут и другие из святых канонов и декретов апостольского престола, которые мне было долго здесь излагать, и ты можешь перечитать их в трактате 55 глав, который я дал тебе для твоего увещевания, наставления и исправления, не считая присланных ранее посланий, которые я направил тебе для обличения твоего безрассудства, которое ты на свою погибель и на погибель многих других возымел против евангельской истины, апостольской и канонической власти и декретов апостольского престола, как это признано на соборе многих епископов; и помимо других писем и прочих текстов, которые я направил или дал тебе для обуздания твоей наглости и увещевания и наставления твоей любви, чтобы ты вёл себя согласно слову Господнему: «Что ищет Господь Бог твой от тебя, как не того, чтобы ты боялся Господа Бога твоего, исполнял волю Его и слушался Его повелений?»[780]. Подумай, брат, и поразмысли с чутким волнением сердца над тем, что ты сказал, ибо с тех пор, как ты прислал мне то письмо, я знаю, что ты не можешь оказывать мне послушание, как соепископ должен канонически повиноваться архиепископу, и оживи в памяти то, что ты заявлял перед епископами десяти провинций и подписал собственной рукой, а именно, что ты по мере сил и умений будешь повиноваться привилегии митрополичьей провинции Реймсской церкви, согласно святым канонам и декретам апостольского престола, провозглашённым на основании святых канонов. Скажи, брат, когда и где, или хотя бы в каких делах, я требовал от тебя или хотел добиться, чтобы ты повиновался мне в чём-то вопреки этому? Ведь я никогда не искал твоего, но искал тебя[781], согласно апостолу, и – хвала Богу! – легко могу простить собственные обиды, а именно, причинённые моей особе, как я и делаю каждый день, смиренно молясь за тебя всемогущему Господу, но не могу и не должен терпеливо сносить обиды, которые выдумываются твоей наглостью духовному установлению, когда ты канонически не повинуешься митрополичьей привилегии, обрушиваясь на Того, Кто учредил каноны своим Святым Духом, которым они провозглашены, и их читают, и в них верят, и я занимаюсь этим столько, сколько могу. Ибо как попечение и первенство над всей католической церковью вверено свыше понтифику святого римского престола, так каждому митрополиту и примасу провинции святыми канонами, учреждёнными Святым Духом и освящёнными почтением всего мира, поручена забота о вверенной ему провинции», и прочее.

Затем следует многое о заявлениях и подписях этого Хинкмара и об обличении его до самого конца сочинения.

Также другое сочинение начинается словами: «Хинкмар, епископ Реймсский, Хинкмару, епископу Ланскому.

Муж, поражённый разными бичами с разных [сторон], говорит: «Те, которые меня гложут, не спят», как если бы сказал: «не отдыхают». И ты, брат, без устали уязвляешь меня жалом своего языка и травишь своими ядовитыми сочинениями, доводя до гнева, но Тот, Кто оградил своего слугу от ропота, сможет и меня, грешного и слабого, полагающегося на Него, защитить от неприязни и злобы против твоих лживых обвинений. После многого другого ты, ещё больше растравляя боль в моих ранах, говоришь, как я нахожу в твоих превратных писаниях, что я, мол, умаляю власть апостольского престола. Но никто, находящийся в здравом уме, этому не верит и не поверит, так как сами тексты, которые я весьма часто посылал к апостольскому престолу, и те, которые я часто пересылал тебе, когда ты не подчинялся, опровергнут тебя и в этом мире, и на грядущем суде. Ведь ты никогда и нигде не сможешь доказать, что правдой является то, что ты говоришь обо мне: Те, у кого было право до самой смерти сражаться за привилегии апостольского престола, которые суть Христовы, проповедуют и учат признавать как бы достойным неприятия то, что постановил этот престол. Но оказывается, что ты, который, будучи дважды и трижды увещеваем, отказался подчиниться митрополичьей привилегии, согласно священным канонам святых соборов, поставленным сверху самим первым престолом и одобренным всей католической церковью, как воистину учреждённым Духом Божьим и освящённым почтением всего мира, и согласно декретам этого святого престола, провозглашённым на основании этих святых канонов, сам противишься его привилегии, презрев расторгнуть узы нечестия, которые на свою погибель и на погибель многих пагубно затянул против евангельской истины и апостольской и пророческой власти, против святых канонов и декретов самого досточтимого престола. Кроме того, ты вопреки святым правилам пагубно подписал и заставил подписать грамоту против митрополичьей привилегии. Затем, когда к тебе на соборе обратились епископы десяти провинций, ты протянул грамоту с заявлением о твоём будущем послушании, подписанную твоей рукой, которую я храню у себя. И ты вновь подписал [грамоту] против неё. Я же почтительно принимаю декретальные послания апостольского престола, в разные времена данные понтификами этого престола для утешения разных отцов или дачи им советов, и говорю и пишу, что их и надобно почтительно принимать, и признаю, как я показал и выше, что священные каноны святых соборов надлежит принимать, хранить и беречь вместе с декретами апостольского престола, провозглашёнными на основании этих святых канонов. А то, что ты говоришь, будто слышал речи о суде господина папы Николая, то, если ты говоришь это обо мне, ты лжёшь. Ибо я не выступал против того приговора, который он вынес по поводу Ротада и Вольфада, но позаботился подчиниться тому, что он велел. А что касается того, что ты говоришь по поводу Ротада, будто ты был против его низложения, то тебе обличают подписи, поставленные твоею собственной рукой. Ведь я не сделал тут ничего помимо того, что и ты со мной сделал, не судил ничего помимо того, что и ты судил, не подписал ничего помимо того, что и ты подписал. Ведь у меня хранятся все твои подписи».

И под конец этого сочинения: «На прочее же, что ты лживо говоришь, упрекая меня, в данном мне послании в Аттиньи, я не собираюсь тебе отвечать, но знай, что я не забыл того, что написано у пророка Исайи о том, как святой Езекия, подавленный невзгодами, развернул в храме пред лицом Господним направленное ему письмо с хулой, и воззвал к Нему, и был услышан[782]. И я протяну свои руки к Господу с твоими отправленными мне письмами, полными хулы и гордыни, и помолюсь, чтобы Он обратил тебя к истине мира и любви и к любви должного послушания, когда Он знает и когда захочет и как Он знает и как захочет, и избавил бы меня от уст лживых, от языка лукавого[783]. И пусть Он, помогавший мне в счастье, благодаря заслугам Госпожи моей, Пресвятой и Преславной Богородицы Марии, и просьбам святого Ремигия, чью привилегию ты умаляешь, услышит меня в несчастье. И, как блаженный Иероним говорит о тех, рвение которых против меня ты добровольно принял: «Пусть слышат псы мои», ты, который из сына вырос в брата, а затем в соепископа и так впоследствии преуспел, что выродился в моего пса, прими, раз того требует дело, этот пространный ответ на прошение твоей превратной строптивости. Когда у меня будет свободное время, я вкратце отвечу и на другие твои превратные и нелепые письма, в которых ты, порицая меня, где лживо, где справедливо, написал кое-что якобы смиренно, но на самом деле высокомерно, и, поскольку я читаю, что Господь сказал: «И утолю над тобой гнев Мой»[784], то на этом послании окончу писать тебе по поводу такого рода споров, сколько бы их для меня ещё не возникло. Что касается того, что ты говоришь, будто люди говорят обо мне: «Что это за дядя, который пишет такое своему племяннику?», то и о тебе те же самые люди говорят: «Что это за племянник, взятый своим дядей из такого [убожества], в каком он тогда был, и поднятый на такую [высоту], где он ныне пребывает в духовном и земном звании, который требует себе такое от дяди вопреки его воле, и тот, дабы другие не думали о нём так, как его описывает его племянник, будто через него возводится хула на имя Господне и порочится Его служба, берёт пример с апостола, писавшего к Коринфянам, возводившим на него хулу и старавшимся, чтобы и другие его ставили ни во что?». Ведь знаменитый наставник имел в виду, что его жизнь и язык обесценятся из-за проповеди тех, кто проповедует дурное, если узнают, каков он. И он придавал им вес тем, что прятался, и дал бы место ереси, если бы не появился. Те же люди говорят о тебе: «Что это за племянник, который замышляет подобное против своего дяди, воспитателя и наставника и, ведя себя так дурно, как только может, хочет поступать ещё хуже?». Как ты будешь выглядеть в день Страшного суда, если перед этим не образумишься и не очистишься достойными плодами покаяния. Ты много меня мучал, и по праву будет сказано не в укор тебе, но для облегчения моей усталости то, что, как я тебе писал, говорит блаженный Григорий: «Даже если чёрный эфиоп войдёт в баню и чёрным же выйдет из бани, банщик всё равно не лишится денария за свою баню». Боюсь, как бы с тобой, моим Александром, не было того, что Павел сказал о своём Александре: «Александр медник много сделал мне зла. Да воздаст ему Господь»[785].

Альтфриду[786], епископу Зарейнскому, он писал кое-что по поводу имений святого Ремигия, расположенных в Тюрингии, которые поручил ему, дабы тот в надлежащее время посылал ему доходы с них, и велев, согласно распоряжению святого Ремигия, чтобы никто не смел угнетать на своей службе их колонов.

Также о том, что он дал эти имения в лен одному своему человеку, с просьбой, чтобы тот постарался оказывать этому человеку помощь во всём, в чём тот будет нуждаться.

Адвентию[787], епископу Меца, он написал об одном вопросе вероисповедания, о котором тот его спрашивал.

Также о путешествии, которое этот Адвентий должен был предпринять, собираясь идти в Рим.

Также о своём прибытии на объявленный королём собор для обсуждения упомянутого вопроса.

Также по поводу сына своей племянницы, которого он ему препоручил.

Также коротко сообщив о том, что этот Адвентий поручал ему по поводу Хинкмара, епископа Ланского, что хорошее он совершил в отношении него, и что дурное тот совершил против него.

Также, когда тот просил совета, как ему вести себя в отношении Карла, вторгшегося в королевство Людовика, своего брата, а его государя, он дал ему знать, как он сам себя вёл, когда Людовик вторгся в королевство Карла, и что ему тогда пришлось делать.

Также о необходимости поспешить с рукоположением Берарда[788], избранного и объявленного епископом Верденской церкви.

Также по поводу отлучения Карломана, которое он послал ему, дав знать, как тому следует его понимать.

Также по поводу посланцев этого Адвентия, которых тот направил в Рим по делу Бертульфа, архиепископа Трирского, удивляясь, почему тот не сообщил ему то, что те ему рассказали.

Также по поводу писем короля Людовика, которые ему направил этот Адвентий, и дабы этот епископ прислал ему или подарил письма, которые господин Хинкмар посылал Людовику.

Также по поводу писем самого Адвентия, которые тот прислал ему, сообщая о прибытии его послов, доставивших архиепископу Бертульфу от апостольского престола паллий; и уговаривая его похлопотать о согласии между королями, ибо ему известно, что он всегда заботился об этом и старался заботиться; и о муле, которого он просил его прислать, ибо у господина Хинкмара не было этого животного и он не имел привычки его иметь; и о некоторых других вещах.

Также по поводу разумности отлучения, ибо тот сообщил, что им отлучены некоторые люди, причинявшие зло Мецкой церкви, а именно, люди графа Вальтера[789] и Ламберта, с просьбой, чтобы он соблюдал в такого рода делах апостольское правило и епископское терпение.

Также о том, каким образом должны посвящаться митрополит и епископы диоцеза.

Эрхенраю, епископу Шалонскому, [он написал], порицая его за некоторые вещи, которые с неудовольствием о нём услышал, и, наставляя в том, как тот должен себя вести, увещевая его обращать пристальное внимание на апостольские указания.

Также по поводу жителей некой виллы, которых тот неразумно отлучил от всякого утешения службы Божьей из-за какого-то убийства, не ими совершённого, заявляя, что тот не соблюл в этом деле ни любви, ни разумной умеренности.

Также по поводу снятия отлучения с одного отлучённого им мужа, за которого просил Гунтер, епископ Кёльнский, и прислал ему письмо, но тот не пожелал его принять; и показал, как епископ должен относиться к согрешившим и как к раскаявшимся.

Хильмераду[790] Амьенскому он написал об одном монахе[791], который убил пресвитера и монаха в монастыре святого Рихария и по поводу которого папа Николай направил господину Хинкмару письмо, содержавшее условия покаяния.

Также по поводу писем папы Адриана, которые тот прислал ему по поводу одного пресвитера, и увещевал его повиноваться апостольским приказам.

Также по поводу одного пресвитера, который пожаловался ему, что из-за того, что он, вырвав оружие из рук одного пьяного, который хотел его убить, бросил его и прогнал [негодяя], этот епископ отнял у него его церковь и все его средства. Он отчитал его за то, что тот поступил с названным пресвитером вопреки предписанию святых канонов, указав, что следует по этому поводу сделать и что соблюсти, согласно каноническому предписанию.

Также браня его за то, что тот, предаваясь праздности и небрежению, пользуется советами дурных людей, хотя и по возрасту, и в силу телесной немощи приближается уже к концу жизни, и показав ему на примере выдержек из священного писания, в каких прегрешениях тот оказывается повинен.

Также по поводу одного пресвитера, запретив ему митрополичьей властью причинять тому какой-либо вред, но велев постараться встретиться с ним на созванном в назначенный день соборе.

Также сообщая ему о том же деле, что если он не явится на собор, согласно повелению папы, то в отношении него придётся привести в исполнение то, что собор постановит по поводу него.

Исааку[792] Лангрскому он написал по поводу одного отлучённого им королевского рыцаря, убеждая его обойтись с ним более мягко из-за угрожающей в виду вторжения язычников нужды, и сообщая, как он сам обычно ведёт себя в таких случаях с отлучёнными, и что эта анафема должна длиться только до тех пор, пока человек упорствует во грехе.

Также по поводу его племянников[793], которые воспитывались у этого господина Хинкмара, и о некоторых других делах.

Епископу Хунгарию[794] он написал по поводу отлучения Балдуина, который похитил и взял себе в жёны Юдифь, вдову и дочь короля, за что и был отлучён епископами этого королевства. Он побуждал этого Хунгария, чтобы тот убедил Рорика Норманна, недавно обратившегося в веру Христову, не принимать этого Балдуина и не оказывать ему помощи, а также, если это, как он слышал, по его совету после его обращения прочие норманны разграбили это королевство, чтобы он постарался исправить это посредством достойного покаяния.

Фулькрику[795], епископу Труа, воспитаннику Реймсской церкви, он воздавал благодарность за некоторые присланные им ему письма Августина, и увещевал его по поводу книги Дидима, которую Фулькрик просил ему прислать, и церквей монастыря Орбе, дабы он не смел затевать что-либо дурное против своей матери, а именно, Реймсской церкви, и своего покровителя, святого Ремигия.

Одо, [епископу] Бове, которого он часто называет дражайшим сыном, он доверительно написал многое; в частности о послании папы Адриана, которое тот прислал ему по поводу жалобы одного пресвитера из Амьенского прихода, дабы этот Одо взял на себя хлопоты по этому делу, и чтобы епископ Хильмерад подчинился приказам папы, и как мудро он должен поступить с письмом, которое этот пресвитер доставил в Рим.

Также по поводу некоторых людей короля, пребывающих между собой в раздоре, дабы он побудил их прийти к миру и объявил им, что если они этого не сделают, то будут отлучены господином Хинкмаром.

Также по поводу собора, который король велел провести в неподходящее время, спрашивая совета, как ему поступить в этом деле, и прося также сообщить ему, что король ответил о тех людях, которых он обещал отлучить, и о других важных делах, а также о некоторых сочинениях и жалобах греков, о беседах святого Петра и о прочих делах.

Также об ответах на предъявленные греками обвинения, которые этот Одо, собрав, записал и отослал господину Хинкмару. Он воздаёт Богу благодарность за то, что нашёл себя и его напоёнными одним духом, и сообщает, что им следует вместе обсудить то, что он об этом думает, и просит всегда оправдывать его перед королём, ибо сам он, скованный разными недугами, не мог тогда ходить к нему на службу, и вновь напомнил о пребывающих в раздоре, о чём уже давал ему поручение, чтобы тот побудил их вернуться к миру. И похвалил его за то, что он, как любящий Бога и брата, старательно и по-епископски совершил в отношении того, о чём он говорил ему в своих письмах, и попросил, чтобы он увещевал королю оказать ему в этом услугу, и чтобы написал ему о некоторых делах, которые обсуждались между ним и королём, сообщив также, что ему следует по секрету передать епископу Иоанну[796] о соборе, который не следовало тогда проводить, как приказал король, и о том, почему его не нужно было тогда созывать; и прибавил также кое-что о некоторых письмах, которые отослал ему или которые сам просил его прислать.

Также о рукоположении Виллеберта, которому король пожаловал епископство Шалонское, дабы он[797] не уклонился от надлежащего порядка при его рукоположении, сообщая, что шалонцы после смерти своего епископа предприняли в этой своей нужде неразумные действия, и что они отправили королю свои письма ради избрания названного Виллеберта, а архиепископу, дабы он канонически распорядился о том, что надлежит делать, свой декрет не послали, как должны были послать. И поведал, как они должны были надлежащим образом поступить в этом деле, но, поскольку они не сделали того, что им, по-видимому, следовало осмотрительно совершить в этом деле, он объявил и мудро поручил стремиться к тому, чтобы состоялось правильное избрание и он, наконец, распорядился бы так, как его мудрость сочтёт наилучшим.

Также по делу о приходе названного Одо, которое велось между ним и Ротадом, епископом Суассона, и вместе с тем о пресвитере, который доставил письмо папе в Рим, чтобы он[798] увещевал короля и унял его гнев, и тот не погрешил бы против Господа, совершив что-либо дурное в отношении церкви Божьей или епископского чина; заявляя, что говорит это не столько за Хинкмара, своего племянника, сколько за самого своего сеньора короля, дабы тот не совершил такого греха, которым бы обрёк себя на вечные муки.

Также об исправлении своего послания, искажённого малограмотным писцом, которое он отправил ему накануне, и о том, что ему ставил в вину Хинкмар, взбунтовавшийся против него.

Также о письмах, которые он направил короля по поводу этого Хинкмара, чтобы Одо вручил их ему, и просил его письменно сообщить ему, как тот их примет и с чем согласится, а также о других делах, о которых ему надлежало знать.

Также о деле епископа Эрпуина, который не смог прийти на назначенный собор, чтобы Одо постарался решить его тяжбу между ним и его обвинителями, и, если не сможет совершить это в полной мере, то пусть побудит этого Эрпуина и его обвинителей прийти в Питр для проведения там собора.

Также о письмах, присланных ему Одо, из которых он узнал, что некоторые монахи восстали против священной власти, и о привилегиях Корвейского монастыря.

Также по поводу его путешествия к королю.

Также воздавая Богу благодарность за сладость извинения и исправления, ибо обнаружил в письмах этого Одо немалую кротость в признании им того, за что он его порицал.

Также по поводу избрания епископа Суассона после смерти Ротада.

Также о соборном совещании по поводу ответа на послание папы Адриана.

Также по поводу писем короля, в которых тот велел господину Хинкмару созвать епископов королевства, чтобы те велели Карломану, сыну этого короля, отступить от той дерзости, которую, как его обвиняли, он совершал против отца.

Также по поводу рукоположения Ансегиза, монаха Реймсского диоцеза, в епископы Санса.

Также по поводу исторического сочинения о происхождении Пресвятой Марии и послании блаженного Иеронима о вознесении Богородицы, которые, как утверждал некий монах Корвейского монастыря, не следует признавать. На это господин Хинкмар ответил, что названную историю мы имеем для чтения, а не для поднятия значения; и утверждал, что это послание католически продиктовано самим блаженным Иеронимом, как показывают стиль, осмотрительность суждений и мыслей и прочие признаки, и уверяют известные лица, через которых она попала в наши края, будучи в определённое время доставлена ими из восточных земель. И прибавил также кое-что о сочинении Одо против возражений греков, упомянув, что отметил в нём кое-что, подлежащее пересмотру и исправлению.

Также о рукоположении Хеденульфа в епископы Лана, чья кафедра долгое время не имела пастыря, по приказу папы Иоанна.

Также о расчёте лунной пасхалии и сочинении, которое написал по этому поводу аббат Адалард.

Также о том самом деле, воздав Богу благодарность за беспокойство, проявленное этим Одо, который постарался проверить мистическое соблюдение праздника Пасхи, и о прочем.

Также по поводу своей поездки на собор папы Иоанна, чтобы и он также поспешил прийти на этот собор.

Также о рассмотрении решения, вынесенного этим Одо и названным Хеденульфом по поводу правления в монастыре Ориньи (Auriniaci) аббатисы Рикоары, которая противозаконно захватила этот монастырь; и увещевает его посоветовать королю, чтобы тот не предпринимал по этому поводу чего-либо, что могло бы впутать его в чужие грехи.

Также о своём отправлении не ко двору земных королей, но на суд вечного царя, куда он уже скоро пойдёт, как дают знать постоянные недуги.

Также по поводу рукоположения Хетило, которого избрал себе в епископы народ Нуайона.

И, как оказывается, он направил ему и некоторые другие послания.

Хильдегарию[799], епископу Мо, он пишет по поводу некоторых его прихожан, которые совершали убийства в Реймсском приходе, убеждая его позаботиться о том, чтобы спасти их, оказав какие сможет совет и содействие, и обещав помочь, чтобы те смогли прийти к миру.

Он написал ему также сочинение «О суде посредством испытания холодной водой».

Иоанну, [епископу] Камбре, который, отправляясь в Рим, просил дать ему рекомендательные письма, чтобы он вручил их папе Адриану от имени господина Хинкмара, он написал, что если тот намерен идти в Риме, чтобы послужить цезарю так, что служба цезарю не войдёт в противоречие с подобающим служением Богу, он охотно предоставит ему канонические письма; но, если он [отправляется] ради дела короля Лотаря, которое долгое время велось между ним и его женой, то в этом случае он рекомендательные письма дать не может, ибо не смеет и не должен давать письма, достойные порицания, особенно, когда господин Адриан прислал ему недавно через Актарда, епископа Нантского, письмо своей власти, в котором дал знать, что он продолжает ту же борьбу, которую апостольский престол вёл в этом деле через его предшественников Бенедикта и Николая, и увещевал его ни в коем случае не соглашаться отменить то, что было сделано по поводу этого дела, сообщив, каким образом была отлучена Вальдрада. И прибавил также, что он не может дать ему отпускные письма без совета соепископов, особенно, же ради дела сомнительного.

Также о смерти короля Лотаря[800], уговаривая его без промедления прийти к королю Карлу.

Также по поводу одного пресвитера Камбрейского прихода, который сам себя кастрировал, побуждаемый совершить это в частых видениях, и не зная, что говорят об этом святые каноны; и он, призвав тщательно выяснить, каким образом это было совершено, дал совет, чтобы этот пресвитер после отпущения грехов оставался, между тем, в своём чине, пока на поместном соборе, который следует провести по этому поводу, не будет выяснено, что это не является противным евангельским заповедям и не соответствующим декретам святых.

Также воздавая благодарность за часто оказываемые им ему благодеяния, прося его поискать речь святого Августина о падении монаха и вдовы и прислать ему её для переписки или распорядиться переписать её и вручить ему на ближайшем соборе; и просил принести ему на этот собор также толкование Беды на притчи Соломона. И сообщил также, что римский папа направил королю Карлу и епископам его королевства поручения, которые нужно обсудить на соборе. Поэтому король послал митрополитам своего королевства письма, велев им созвать на этот собор своих соепископов.

Также по поводу части десятины, которую, как ему стало известно, он забирал у древней королевской часовни и добавлял алтарю, который недавно освятил; и убеждал его это исправить, если так делалось, ибо это противоречит канонам.

Также по поводу одного пресвитера, который обратился с жалобой к Реймсскому престолу на то, что претерпел ущерб от этого своего епископа, который лишил его священного сана и всего имущества из-за возмущения и совершённого убийства, хотя он ни добровольно в нём не признался, ни не был надлежащим образом в нём уличён; он, правда, участвовал в этом деле и, защищаясь, против воли взялся за оружие и ранил человека, но не того, кого убили. И он на основании священного писания показал в этих письмах, что в такого рода деле следует соблюсти рассудительность, и указал, какие главы святых канонов следует привлечь.

Он написал ему и о некоторых других вещах.

Рагинельму Нуайонскому [он написал] по поводу одного пресвитера, который доставил ему от папы Адриана письмо, предписывающее, чтобы господин Хинкмар в случае, если этот епископ откажется исправить то, что было несправедливо причинено названному пресвитеру, после первого и второго увещевания канонической властью принудил этого Рагинельма к даче удовлетворения. Поэтому он письменно увещевал его подчиниться приказаниям папы и разъяснил, почему ему и некоторым другим епископам от апостольского престола обычно приходят такие поручения, а именно, потому что они, верша суд над подданными, не ступают по правильной тропе благоразумия и потому что не спешат обращаться к митрополичьей власти, спрашивая и повинуясь.

Также по поводу посещения Теруанской церкви после смерти епископа Хунфрида[801] по распоряжению короля.

Также по поводу некоего Ротарда, друга этого епископа, который пожаловался, что его коварно лишили его добра, которое он доверил его честности, дав совет, как ему следует с этим поступить, чтобы не навлечь на себя соборного приговора.

Виллиберту[802] Шалонскому в ответ на его запрос о графе Гангульфе, что из того, что он предпринял бы против него, он признает, а что нет, он написал, чтобы тот действовал мягко, согласно апостольскому предписанию, соблюдая в этом закон Христов, то есть проявляя любовь, и усердием, каким только сможет, побудил бы этого графа к извинениям и к доброму отношению к нему, позволив проявиться в отношении графа своей доброте; ибо ему подобало бы украсить первые шаги своего священства набожностью и любовью.

Также по поводу одного нарушившего закон пресвитера, чтобы он, согласно указаниям блаженного Григория, распорядился об отпущении его грехов в соответствии с пророческим решением об исповеди кающегося и апостольским решением о приговоре и милосердии; и чтобы он, следуя доброте того отца, который с радостью принял блудного сына, любезно принял названного выше графа, который, как ему дали знать, уже полностью признал свою вину, а виконта, который позаботился о мире между ними, допустил с тем большей любезностью, чем если бы ради истины Евангелия признал в нём сына Божьего.

Также по поводу двух солонок, которые король прислал святому Стефану, и золотого креста с мощами святых, которые королева пожертвовала алтарю этого святого.

Также по поводу расследования, согласно повелению короля, тяжбы, которая велась между епископами Одо и Ротадом.

Также по поводу рукоположения Арнольда, епископа Тульского, чтобы тот пошёл ради этого навстречу Адвентию и Берарду, которые просили о проведении этого рукоположения в Мецком округе, согласно приказу короля.

Также, чтобы они вместе с Одо совместно провели у короля переговоры по поводу проведения поместного собора.

Также [написав] ему, когда он спрашивал, может ли он в случае необходимости ставить архидьякона из числа монахов.

Также по поводу одного своего человека, которого тот отлучил, и настойчиво увещевал снять с него отлучение, ибо его, как он слышал, отлучили безосновательно.

Также по поводу [приглашения] на собор папы Иоанна, присланного господину Хинкмару императором Карлом, которое он приказал этому Виллиберту переписать и передать соседним с ним епископам Берарду и Арнольду, и прочее.

Но ещё и о другом он писал ему.

Хильдебольду Суассонскому [он написал] по поводу одной церкви, из-за которой шёл спор между ним и Одо, [епископом] Бове, и которую король велел разрушить.

Также по поводу поставления служителей монастыря Орбе и о некоторых братьях, которые безрассудно ушли из этого монастыря, а затем вернулись и вновь были приняты.

Также по поводу некоторых пресвитеров из монастыря святого Криспина, о которых господин папа Иоанн писал господину Хинкмару и о которых было решено, чтобы они не уходили за стены монастыря, дабы эта строгость в отношении них была по отечески смягчена.

Также по поводу рукоположения Хадеберта[803] в епископы Санлисской церкви.

Также по поводу доставленных писем папы Иоанна об одном обвинённом пресвитере, которые, как он упоминает, явно отступают от святых канонов и декретов святых отцов, и дал полезный совет, как следует поступить в этом случае.

Также о том, чтобы он отправился вместе с ним к папе Иоанну, который прибыл в Труа для решения некоторых дел.

Также по поводу назначения королей, сыновей Людовика, ради чего епископы, аббаты и графы, которые были с ними, велели ему передать, чтобы он направил к ним письма и своего посланца; что он и сделал, поручив этому епископу отправиться к ним и молитвами и богослужением поддержать то, что они решат по внушению Божьему.

Также, чтобы он вместе с епископами Вальтером[804], Гизельбертом[805] и Ингельвином[806] собрались вместе с ним для исполнения решения названного папы Иоанна в отношении Хеденульфа и Хинкмара, епископов Лана, при соблюдении святых канонов.

Также утешительное письмо к этому Хильдебольду, скованному телесным недугом, в котором он по его просьбе, согласно его изложенной письменно исповеди, отпускает ему грехи и примиряется с ним, хотя и в его отсутствие.

Он написал ему также некоторые другие письма.

Оттульфу[807], епископу Труа, он написал о том, как расположить мощи святых, которые тот по его словам обнаружил благодаря чудесным явлениям, и о церкви святого Петра, которую тот собирался перестроить, о том, как это сделать, а также о его болезни и выздоровлении, и прочее.

Также о виллах Буйи (Boletico) и Фо (Fago), которые отказались давать пресвитерам положенные десятины, и о том, что следует делать.

Также по поводу поручений папы Иоанна, направленных этим папой Оттульфу относительно Хинкмара Ланского, и о том, что ему следует соблюсти.

Вале[808], епископу Меца, который просил написать ему ободряющие слова в ответ на письмо, которое он направил ему ради примеров пастырской жизни и союза братского единодушия, а также о его неожиданном возведении в должность.

Также по поводу одного пресвитера, которому господин Хинкмар поручил некоторые имения Реймсской церкви, расположенные в Вогезах, о том, что тот дурно с ними обращался и что некоторые из этих имений перешли во власть Мецкой церкви.

Также по поводу совета, который тот спрашивал у него относительно спора за некоторые имения, который шёл между Мецкой и Трирской церквями, и о паллии, пожалованном ему римским престолом, из-за чего архиепископ[809] не желал принимать письма этого папы.

Также по поводу рукоположения епископа Верденского[810], который, как он узнал, был вопреки правилам возведён после смерти Берарда[811], снабдив это письмо священными установлениями и показав на основании церковных правил, каким образом епископа надлежит рукополагать, и каким образом его рукополагать нельзя.

И, кроме того, кое-что другое.

Хеденульфу, которого он поставил епископом Лана после Хинкмара, он написал по поводу некоторых дьяконов, которых тот направил к нему для возведения в священнический чин.

Также по поводу одного сироты, у которого этот епископ отнял его наследство.

И кое-что другое.

Епископу Арнольду[812] [он написал] по поводу неких мужей, которые совершили убийство в Реймсском приходе и не могли добиться мира, которые, однако, искали возможности совершить покаяние, но не могли его совершить в этом приходе, и о том, как ему следует с ними поступить.

Также по поводу совета, который тот просил его дать относительно прихода Людовика Зарейнского, и о том, что господин Хинкмар велел передать этому королю, когда тот приказал, чтобы он к нему пришёл.

Епископу Франко[813] [он написал] по поводу увещевательных писем, которые тот направил по приказу короля Гуго[814], племяннику императора Людовика, прося, чтобы Франко направил вместе с его послом такого своего представителя, который мог бы в целости привести его туда и обратно.

Также по поводу Эврарда, которого он называет своим и его сыном, и умоляет заступиться за него перед Людовиком, королём Зарейнским, и королевой, и прочее.

Берно[815] Шалонскому [он написал] по поводу посланцев Нуайонской церкви, которые пришли к нему после смерти своего епископа Рагинельма[816], чтобы этот Берно привёл их ко двору королей[817], зачитал этим королям письма господина Хинкмара, помог им уяснить их смысл и постарался, согласно своей службе, похлопотать об этом деле как перед королями, так и перед придворными.

Также по поводу избрания пастыря названной церкви Нуайона и Турне и о том, что правила посещения и избрания он уже переслал епископу Адальберну[818] и этой церкви, увещевая его обратиться с просьбой к королям и аббату Гуго[819], чтобы ему как можно скорее прислали письма от королей по этому делу, ибо эта церковь не может долго оставаться без пастыря, не понеся ущерба.

Также по поводу того же самого дела и о некоторых других.

Адальберну [он написал] по поводу посещения названной церкви в Турне, чтобы тот мастерски оказал ей свой визит и часто зачитывал и вдалбливал духовенству и народу правила избрания, дабы те по неведению не уклонились в чём-либо от этих правил.

Также по поводу избрания пастыря этой церкви и о том, что многие старались войти не через дверь, не страшась и не стыдясь стать ворами и разбойниками, и что ему поручается, когда он придёт ко двору королей, переговорить с ним, дабы они вместе решили, что ему впредь следует с этим делать, и прочее.

Также по поводу иска и жалобы одного пресвитера его прихода, показав, как епископы должны распоряжаться и управлять церквями деревенских приходов, увещевая его почаще читать беседы блаженного Григория из Евангелия: «Избрал Иисус и других семьдесят двух учеников»[820], и ещё чаще перечитывать «Пастырское правило» самого блаженного Григория вместе со святыми канонами, и мужественно исполнять то, чему там написано следовать, и тщательно остерегаться того, чего, как там можно найти, следует остерегаться.

Хетило[821] Нуайонскому [он написал], чтобы он молитвами и какими мог средствами оказывал поддержку королям и соблюдал им верность, дав знать, что он окружён варварами и пребывает в немалом стеснении, и что те, разграбив всё прочее, требует за город такой выкуп, какого он не в состоянии уплатить.

Также о том, что Людовик, король Германии, велел ему выйти к нему навстречу, чего он, однако, не сделает, так как скован недугом; и поручил этому епископу, чтобы он сам и через вверенных ему лиц похлопотал о мире и защите церкви и, если сможет сделать что-нибудь полезное против язычников, то пусть сделает это вместе с вельможами королевства, насколько сможет; он также печалится за сожжённые монастыри, о которых тот сообщил, и весьма опасается за те, которые ещё не были сожжены.

Епископу Сигемунду[822] [он написал] о примирении кающихся и о прочих относящихся к богослужению делах, о которых, как он сообщал, он наставлял епископа Хильдегария.

Также по поводу поддержки и доброго отношения к подданным, напомнив ему, что он из плотского врача сделан Богом духовным.

Также на его вопрос, что он не находит мудрости у пресвитеров своего прихода.

Епископам, собравшимся по приказу Людовика, короля Зарейнского, на собор в Суассоне[823], он направил своего посланца, некоего священника, и, извинившись за невозможность прийти лично в силу недуга, заявил, что согласится с их декретами и всем, что они праведно и разумно решат при содействии Божьем и под диктовку справедливости, согласно каноническому установлению и епископскому долгу, но ни в коем случае не даст согласия на то, что может противоречить святым канонам и может отступать от праведной веры, справедливости и тропы правды, и не согласен, чтобы его викарий давал на это согласие, хотя бы и вынужденно.

Приходским епископам Сансской церкви он написал по поводу избрания епископом Санса Ансегиза, монаха Реймсского диоцеза, дав своё согласие на его рукоположение.

[Он писал] также епископам и вельможам всего королевства, побуждая и увещевая их хранить нерушимую верность своему королю Карлу, когда этот король отправился в Рим.

[Он писал] также епископам, аббатам, графам и прочим верным Божьим, собравшимся на некое совещание, куда не смог прийти лично, удержанный телесным недугом, воздавая Богу благодарность за некоторых вельмож королевства, которые немного не соглашались с епископами, но тогда по благоволению щедрой милости Божьей соединились с ними в едином мнении; дав знать через эти письма и посланника, служителя своей церкви, что он радуется вместе с ними их добрым стремлениям и распоряжениям, и призывая их, повинуясь церковным заповедям и устранив личные стремления, непозволительные пристрастия и пагубные споры, рассмотреть, согласно данной им Богом мудрости, и позаботиться исполнить прежде всего то, что касается общественного блага, мира и единства; присовокупив святые наставления о хитоне Христовом, который есть церковь Божья; и призывая их вооружиться всей доблестью, подняться из ревности к правде и, сокрушив трость притеснителя и ярмо, тяготившее[824] мать церковь, стряхнуть цепи с шей[825] её сынов; если кто угнетён, пусть они протянут им руку поддержки; если кто подавлен жадностью или лицеприятием, пусть они постараются вновь привести их к единству стада Господнего. Пусть примут совет блаженного Григория и прочих святых отцов, и он сам молитвами и богослужением, насколько позволит Господь, поддержит те решения, которые они примут по обеспечению мира и правосудия для народа Божьего. И прибавил также святые наставления о каноническом возведении в сан и избрании епископа.

Он, как выясняется, направил различные послания также разным другим лицам, как клирикам, так и мирянам, а также достойным женщинам ради пользы каждого из них, никому не льстя, но стараясь каждому внушать полезные советы сообразно обстоятельствам дела.

Людовику[826], своему аббату, он отправил письмо с требованием вернуть тело святого Теодата, которое некий Гизо, побуждаемый жадностью к имениям этого святого, велел тайком перенести из Реймсского диоцеза в Парижский приход без ведома епископа, в чьей епархии оно лежало. И заявил в этом письме, что он никому, ни себе, ни собственной родне, не даст пощады в противность церковному праву.

Поскольку аббат был разгневан этим письмом, он вновь и вновь не переставал увещевать его, уговаривая его и убеждая повиноваться церковным правилам.

[Он написал ему] также по поводу своего племянника, которого поручил ему, и имений, переданных королём по распоряжению господина Хинкмара монахам святого Дионисия.

Аббату Хильдуину[827] [он пишет] по поводу письма короля Карла и своего посланника с письмами, которые надлежало довести до императора Лотаря, сообщая, что советует в них кое-что о благе этого императора, дабы он исправил то, что по его словам следовало исправить, и об уплате ценза с виллы Дузи.

Хильдуину, архикапеллану короля Карла, он совместно с собором епископов, состоявшимся в Кьерси, пишет по поводу Лангрской церкви, которую Вольфад[828], воспитанник Реймсской церкви, захватил вопреки каноническим декретам. Поэтому названный собор советовал королю назначить для управления этой церковью другого, и король приказал епископам найти такого, кто мог бы управлять этой церковью в должности епископа; когда их желания сошлись на Исааке, ученике этого Хильдуина, они заклинали Хильдуина согласиться с его кандидатурой и похлопотать за него перед королём.

Аббату Брунварду[829] [он писал] по поводу имений святого Ремигия и колонов Реймсской церкви, находящихся в Тюрингии.

Аббату Адаларду[830] [он писал] о дружбе между ними и о том, каков должен быть истинный друг.

Аббату Гримальду[831] [он писал] по поводу своего верного Сигиберта, чтобы он принял под свою власть и защиту его имения, которые лежали в королевстве Людовика, и посоветовал королю Людовику не внимать советам дурных людей и не впутываться более в такие дела, какие он предпринял тогда против своего брата Карла[832], из-за чего с ним случилось такое бесчестье, какого не случилось бы, если бы он пожелал внять увещеваниям господина Хинкмара.

Трасульфу[833] Корвейскому и подчинённым ему братьям [он писал] по поводу одного брата, который самонадеянно ушёл из монастыря; этот епископ велел поскорее вернуть его, милостиво принятого королём, в монастырь, и передал, что король просил за него, чтобы его с миром принимали в монастыре, пока король и этот архиепископ не решат в надлежащее время его дальнейшую судьбу.

И вновь [писал] им, благодаря за оказанную ему с их стороны любезность, упомянув, что весьма полагается на их молитвы и предан им, и направив им увещевательные письма с пожеланием здравия и чтобы они, взяв на себя управление кораблём Господним, старались с неусыпной заботой направлять его против порыва вздымающихся бурь, и чтобы во время предстоящего гонения со стороны язычников, куда бы ни пришлось отступить, они не отступали от доброго намерения, и прочее.

Также писал Хильдуину, чтобы он не преминул похлопотать перед королём о разрешении провести в церкви Теруана канонические выборы, что он и сам постарается сделать, насколько сможет.

Аббату Адальгарию[834] он воздавал благодарность за то, что он и вверенные ему братья молились за него Богу, и за благословение даров этого аббата; упомянув также об имениях Реймсской церкви, расположенных в Тюрингии, которые он поручил Амальрику, но тот злоупотребил ими, и его постигла Божья кара; этот аббат просил его дать их ему на условии уплаты ценза, но господин Хинкмар отказался это сделать, не спросив совета у своих клириков, и поручил ему пока что взять их под защиту и постараться направить ему их описание, а затем, мол, он сообщит ему, какое более разумное решение он примет по совету церковнослужителей.

Также по поводу того же дела после присланного ему описания, дав, сверх того, знать королю Людовику, что по просьбе этого аббата отправил по поводу этих имений письма, и сообщая, что доверил эти имения аббату, и просил также оказать ему поддержку, дабы тот мог спокойно ими распоряжаться, и чтобы [король] обуздал некоего Поппо[835], не давая ему беспокоить эти имения.

Он также письменно повелел челяди, проживавшей в этих имениях, чтобы они во всём слушались названного аббата.

Анастасию, достопочтенному аббату и библиотекарю святой римской церкви, он воздал благодарность за святейшие благословения, направленные им ему через епископа Актарда, послав в дар этому аббату также свои благословения и передав ему небольшое сочинение, выполненное его трудами.

Также по поводу оказанных им ему благодеяний и, чтобы тот расположил господина папу к его совету, и напомнив о благословении, которое он направил ему.

Григорию, номенкулатору и апокрисиарию той же римской церкви, он написал, уверяя, что названный Анастасий в своих письмах сообщил ему о нём много хорошего, и открыто сообщил, что тот может вполне полагаться на его дружбу; и поэтому он просит, чтобы этот Григорий соизволил считать его среди своих верных друзей.

Аббату Гунтеру[836] [он написал] по поводу одного нечестивого монаха, которому тот позволил непочтительно уйти из монастыря по собственной прихоти; он сильно порицал его за это, показав на основании устава, что тот не должен был так его оставлять, и увещевал разыскать его вместе с уполномоченным короля, схватить и, вернув обратно в монастырь, поместить под самую строгую стражу; и пусть его провинности будут описаны, а это описание направлено ему вместе письмом его собственного епископа, чтобы он по совету соепископов принял о нём решение, согласно священным правилам.

Гоцлину[837] [он написал] по поводу Бернарда[838], его племянника, который, как говорили, замыслил мятеж против короля, убеждая его постараться отвлечь племянника от этого замысла и чтобы сам Гоцлин ни из-за какого родственного чувства не сбился с правильного пути; пусть он также наставит своего брата Готфрида, чтобы они оба, помня о своих родителях, не отрекись от праведной веры.

Также [ему], жалуясь, почему он не направил к нему посланника или письмо, как делал это обычно, убеждая его постараться делать это почаще ради взаимной любви и взаимного утешения.

Также [ему], сообщая, как этот Гоцлин из возлюбленного сына сделался ему врагом, и что он до сих пор называет его дорогим сыном и, обещая не только терпеливо, но и охотно сносить причинённые ему им обиды, просит его вспомнить, что Реймсская церковь возродила его во Христе и, совершив постриг, воспитала в благочестии как клирика, и обучила его, и выкупила из плена у язычников, и возвела в церковный сан вплоть до дьяконского чина, и с разрешения короля поставила его аббатом многих монастырей; он же, напротив, возгордившись от власти, поднял мятеж, который жестоко свирепствует в этой церкви и в самом королевстве, и совершил иное, подобное этому; и, продолжая, показал, в сколь тяжких преступлениях он повинен, и заклинал его вспомнить обо всём этом и услышать голос Господа, зовущего его обратно, и сжалиться над своей душой, и заслужить обрести спасение.

Также [ему], воздав Богу благодарность за его исправление и молясь, чтобы Бог утвердил то, что сотворил в нём[839], и дал бы ему хотение и действие[840], которые Ему угодны, по своей доброй воле; и прочее.

Аббату Гримхарию [он написал] по поводу имений Пресвятой Марии и святого Ремигия, расположенных в Овернском округе, в которых он отказал графу Бернарду, поручив этому аббату описать их и прислать ему их описание.

Адальгарию[841], избранному епископом, [он написал] по поводу имений Реймсской церкви, расположенных в пределах Аквитании, которые Бернард, граф Тулузский, захватил и, так как не мог заполучить их за деньги, разорял грабежами до тех пор, пока Бог не совершил по этому поводу свой суд, и господин Хинкмар не поручил их епископу Агильмару[842], тогда же по приказу короля передав этому епископу также книг церковных дел о нечестивцах и узурпаторах. Он направил ему также поручения, данные этому епископу по поводу указанных имений, и побудил принять участие в совете и вместе с ним позаботиться об этих имениях; и указал те округа, в которых находились эти имения, а именно: Овернский округ, Нуармонский, Лиможский и Пуатевенский; а также в других округах, которых он не помнит, но просит его выяснить это, описать имения и прислать ему это описание.

[Он написал] также Ламберту, которого называет своим возлюбленным и родным сыном, убеждая и увещевая его о том, как он должен вести себя с теми, среди которых жил и которые, по-видимому, изберут его в епископы Меца; и, особенно, увещевая его всячески остерегаться пагубной ереси симонии: «Ибо не может, – говорил он, – преуспеть в церковном чине тот, кто достиг его, чтобы стать еретиком». Он призывал его также поскорее прочитать и сохранить в памяти «Пастырское правило» святого Григория и, согласно этому правилу, исправить себя и направить внутренне и внешне на путь, который ведёт к должности епископа и по которому в епископском чине восходят к жизни вечной; и сообщил, что направил ради него письма своим друзьям, как епископам, так и графам королевства Лотаря, заверяя, что он не уклонится в сторону от его советов и спасительных увещеваний, и просил его [оправдать эти ожидания], дабы он не выглядел лжецом перед друзьями.

Аббату Гуго [он написал] по поводу избрания епископа Нуайонского после кончины Рагинельма, прося, чтобы он побудил королей Людовика и Карломана соблюсти в этом деле волю Божью и обычай их предшественников. Он сообщил ему также о смерти Хинкмара, своего племянника, епископа Ланского, прося, чтобы он не преминул через своих подданных и приближённых молить Господа о милосердии ради искупления его души.

Также о том, чтобы он дал названным королям необходимых воспитателей, так как те имели слишком юного советника[843]; также о том, что эти короли поручили ему по поводу охраны прихода Турне, и что он тогда совершил; о том, что они затем вновь ему поручили, и что он написал им в ответ, когда те не хотели давать согласие на канонические выборы в названной Нуайонской церкви; и о том, что он не сделал в этом деле ничего иного, кроме того, что обычно совершал в такого рода делах в течение 35 лет; и что ему затем было поручено в этом деле через клирика Варина от имени королей или самого Гуго, и какие письма эти короли ему потом послали; прибавив к этому положения святых канонов, провозглашённые по поводу канонических выборов, и показав, что епископов велено избирать не из дворца, но каждого из его собственной церкви, и что при рукоположении епископа не рекомендация короля или придворных должна иметь значение, но лишь выбор духовенства и народа и оценка избрания митрополитом, и только потом – согласие земного государя; таким образом осуществляется рукоположение епископов; и твёрдо уверял, что не настаивает специально на чьей-либо кандидатуре, но требует лишь, чтобы тот, кто вступит в эту должность, согласно святым канонам, знал и исполнял то, чего требует духовная служба; и прочее.

Он также послал ему копию письма, которое направил королю Карлу[844], сыну Людовика Зарейнского, по поводу ещё юных королей – Людовика и Карломана, и уговаривал его добиться, если он сможет, чтобы этот Карл, поскольку у него не было сына, усыновил одного из этих королей и ради этого велел воспитать его под руководством доброго и дельного наставника, чтобы назначить его своим наследником во всём или в части; и чтобы Гуго втайне добился у Карла, чтобы тот взял на себя все дела этих мальчиков и этого королевства и, осуществляя королевские обязанности, сам принимал те решения, которые надлежит принять; предваряя также, чтобы его письма, которые он отправил Карлу, этот Гуго поддержал своим мудрым советом и благоразумным рвением, если они будут сочтены полезными и разумными; если же там окажется иное, чем должно было бы быть, пусть он постарается мудро это исправить или, если будет нужно, что-то прибавить, а что-то убавить.

Также по поводу поручений и внушений Людовика, короля Германии; а именно, во-первых, чтобы он велел епископам Реймсского диоцеза выйти навстречу этому королю в Аттиньи; во-вторых, чтобы он дал ему совет, как следует распорядиться этим королевством, и что он ответил на это посланцам этого короля; и о том, что если Людовик придёт лично и попросит, чтобы он посвятил его в короли, что и как ему следует с этим делать, и прочее.

Кроме того, он написал этому аббату и кое-что ещё.

Священнику Гаутсуину и прочим братьям, служившим Богу и святому Дионисию, он написал по поводу одного дома, уступленного ими ему некогда и отчасти им купленного, который один из них коварно у него захватил. Поэтому удивительно, если бы братья позволили так поступить с ним, который ни в чём, насколько он помнит, не причинил им вреда, но, как им тогда казалось, во многом оказался для них полезным и нужным, и немало чего им приобрёл и возвратил; говоря это потому, что для него нет никакой ценности владеть этим домом или лачугой «без вашей любви», и прочее.

Также Виллигизу и прочим монахам его монастыря о том, что он слышал, будто они требуют деньги за десятину у одного пресвитера; из-за этого, говорит он, ему очень стыдно перед другими людьми, которые это услышат. То, сколь велика эта опасность, он показал им на примере церковных заповедей и правил канонов, говоря: «Не дай Бог, братья, чтобы другие церковные и благочестивые мужи услышали, что монахи из монастыря святого Дионисия ищут, как бы продать десятину, дабы приобрести за эту деньги преисподнюю. И тем более не дай Бог, чтобы миряне услышали о том, что в моём приходе не смеет делать никто, даже тот, кто погряз в обычных грехах. Ведь если бы кто-то из другого монастыря, а не из нашего, отважился на такое или тем более посмел это сделать, то я отлучил бы его от всякого причастия и изгнал бы из моего прихода», и прочее.

Также некоторым монахам по поводу посещения Божьего милосердия, которым он предупреждён, и говорит, что дни его, как уклоняющаяся тень, и что он иссох, как трава[845]; и послал им ради их послушания столь малое благословение, а именно, 200 солидов из полновесных денариев, прося, чтобы они непрестанно поминали его в святых молитвах перед их общим покровителем, блаженнейшим Дионисием, и просил также за Хаймо, своего верного, оказавшегося почти что при смерти, которого он называет своим возлюбленным сыном.

Настоятелю Фулькраму и братьям Корвейского монастыря он написал по поводу избрания аббата, что им разрешил король, и ради королевских писем по поводу этого дела, и о приходе к ним господина Хинкмара; и наставил их в том, о чём те его спрашивали: как им следует действовать при этом избрании, согласно учению блаженного отца Бенедикта, чтобы они во всём следовали направляющему уставу и ни в чём от него безрассудно не уклонялись, чтобы потом перед судом Господа нашего Иисуса Христа за всё могли дать отчёт.

Настоятелю Магенарду и братьям, жившим в монастыре святого Рихария, [он написал] по поводу письма, которое господин папа отправил королю Карлу и ему относительно одного мужа, который убил монаха и пресвитера; в этом письме он излагал суть назначенного ему покаяния, увещевая их не преминуть подчиниться божественным заповедям в том, что предписывает это письмо.

Монахам монастыря святого Медарда он написал по поводу монаха Хайноарда, который добился у короля прощения за свои проступки; и по слову короля распорядился относительно него, чтобы они или приняли его для проживания среди них по уставу, или дали ему по его просьбе отпускные письма в определённое место и, отпустив грехи, позволили ему с миром уйти.

Сигебоду, священнику и настоятелю монастыря святых дев Ланской церкви, на вопрос, который тот ему задал, как, мол, ему следует вести расследование, которое ему поручили в монашеской обители Ориньи по поводу аббатисы и настоятеля этого монастыря, он ответил, что о таких делах тот должен будет дать не устный, но письменный отчёт. Поэтому он, написав ему ответ, показал, что об этом написано в законах, которые признаёт католическая церковь, и в церковных правилах; велев также отнять у монастыря его привилегию и сообщить ему через надёжных лиц о деталях, подтверждающих обвинения этой аббатисы и настоятеля, чтобы он по внушению Господнему и по совету соепископов и смотрителя Ланской церкви (ибо епископа там тогда не было) принял по этому поводу решение, согласно святым правилам.

Некоторым деканам Суассонского прихода [он написал] по поводу одного пресвитера, который, понеся ущерб, не смог добиться правды и правосудия у своего епископа Ротада. Поэтому господин Хинкмар увещевал этого епископа, чтобы тот, если из-за болезни не может прийти на собор лично, прислал своих представителей, а именно, сослужителей вверенной ему церкви, дабы он мог канонически решить это дело. И увещевал в этом письме названных деканов и повелевал им митрополичьей властью, чтобы они побудили прийти на указанный собор пресвитеров своего деканства и сами пришли туда вместе с ними; и пусть знают, что если они этого не сделают, то на ближайшем соборе навлекут на себя соборный приговор.

Сигиберту, одному священнику, он написал по поводу его епископа Хетило[846], скорбя, что услышал о нём такое, чего не пристало бы говорить даже о добром мирянине; поскольку его обвиняли в том, что он поставил такого епископа, он заявил, что, не зная его раньше, доверился в отношении него слову и рекомендации этого Сигиберта, и приказал Сигиберту прийти к нему, чтобы он мог собственными устами сказать ему то, что слышал о епископе, и, если это правда, то им надо дружно поразмыслить над тем, как это исправить, а если это – неправда, то подумать, как доказать, что это – ложь.

Светлейшему мужу Эберхарду[847] из вельмож императора Лотаря он направил письмо, чтобы добиться его дружбы, которую тот ранее сам ему предлагал, и сорадовался тому доброму, что слышал о нём через надёжных лиц и, особенно, через епископа Амоло[848], которого называет своим честнейшим и дражайшим отцом, послав к нему с письмом также одного своего вернейшего посланца.

Хваля также его искреннюю и набожную любовь к Богу и почитание священного предания, его единомыслие с князьями и стремление к церковному миру, а также чувство долга к вере; увещевая его ради долга любви, чтобы он, как и начал, преуспевал всё больше и больше; так как природа человеческая, по свидетельству Иова, никогда не остаётся в одном и том же состоянии[849], и так как тот, кто наделён в этом мире той или иной властью и плывёт против течения реки, то ли, мужественно плывя, устремляется по этой причине к ещё большим высотам, то ли, утратив силу в руках, погружается на дно. И чтобы он, во-первых, старался более всего угождать Богу; во-вторых, чтобы заботился о церковном мире; в-третьих, чтобы не только внушал князьям добро, но и делал его; чтобы старался добывать для церковных мужей и святых мест подобающие им привилегии, обеспечивал христианскому люду мир и единство, сорадовался с теми, кто творит добро, противостоял тем, кто творит зло, ловко защищал самого себя, живя целомудренно, праведно и благочестиво[850]; и давал прочие весьма необходимые увещевания. Затем он сообщил также о некоторых нуждах как монастырей, так и прочих, по поводу чего направляли письма также императору и что требовалось исправить в его приходе его властью, и прочее о спасении души и сохранении духовной мудрости.

Некоему Фулькрику, магнату названного выше императора, который беззаконно бросил законную жену и женился на другой, [он написал], вызвав его на собор, и изложил условия отлучения, уже на него наложенного и подлежащего утверждению на поместном соборе.

Также после того, как тот, казалось, совершил покаяние за этот проступок, он вновь вынес против него, повторившего свои пути и вернувшегося на свою блевотину[851], приговор об отлучении, и позаботился сообщить об этом всем из числа верных особ Христовых, которым доведётся услышать, и, особенно, епископам, в приходах которых тот, казалось, проживал или часто бывал.

Вульфингу, министериалу императора Лотаря, [он написал], упомянув о дружбе, которой тот некогда добивался у него, и о любви, которую он обещал ему, и просил его сообщить императору о письме, которое его брат, король Карл, направил ему, чтобы тот, получив его, доверительно развернул и втайне прочёл. Он велел также переслать ему ценз с виллы Дузи за прошлый год вместе с цензом этого года, за счёт чего он мог бы изготовить какое-нибудь украшение в память о нём на гробнице святого Ремигия, которую распорядился украсить и перенести тело этого святого в заново приготовленную крипту.

Также по поводу повторного требования названного ценза с виллы Дузи в шесть фунтов; дабы императору случайно не подали мысль, и тот, поддавшись жадности, не затребовал себе этот ценз, который никогда уже не пойдёт на его нужды; он же хочет избежать опасности, дабы этот ценз не пропал в его дни из-за его молчания, и эта вилла не обратилась бы в аллод, а церковные крепостные не были бы розданы в качестве рабов и рабынь, как уже произошло со многими имениями и крепостными этой церкви, но и с этой виллой тоже; и постарался бы также, чтобы его господин не навлёк на себя из-за этого опасность и он сам не разделил бы с ним эту опасность; заявляя, что если его мучит жадность в этом деле, пусть возвратит себе те двенадцать фунтов, которые платили оттуда дед и отец этого короля, и прочее. И прибавил кое-что о названном Фулькрике, который, придя в Рим, хвастался, что как королям, так и ему, архиепископу, доставит письмо папы по поводу снятия с него отлучения. И он увещевал этого Вульфинга, чтобы тот внушил королю не дать одурачить себя в этом деле, но всё сделать по правилам, избегая опасности, дабы эти письма были представлены ему и епископам, и они поступили бы в этом деле так, как будет признано наилучшим, ибо не следует пока что пренебрегать тем, что было сделано разумно и канонически.

Нантарию, своему верному другу, [он написал] по поводу имений святого Ремигия, расположенных в Вормсском округе, сообщая, что некие люди просили его предоставить им колонов с этих имений для разных работ, и чтобы он разрешил их охотниками на какое-то время останавливаться в этих имениях; и заявил, что ни того, ни другого он не разрешил и не разрешит, ибо и его предшественники не смели делать того, что святой Ремигий строго запретил под угрозой страшного проклятия, и прочее.

Графу Иммо [он написал] по поводу имений его церкви, расположенных в Аквитанском королевстве, дабы тот оказал помощь их блюстителю, которому они были поручены.

Герарду, благороднейшему графу[852], [он написал] по поводу Исаака, избранного епископом Лангрского престола, чтобы его рукоположили в епископы по его убеждению, так как Вольфад, который захватил эту церковь, не мог быть канонически рукоположен.

Также по поводу того, что Герард письменно ему сообщил, будто Карл, король Франции, хочет коварно присвоить себе королевство его сеньора Карла[853], короля Цизальпинской Галлии, господин Хинкмар заявил, что этого никогда не случится. Также об имениях святого Ремигия, расположенных в Провансе, по поводу которых, как он слышал, господин Хинкмар обратился с жалобой к королю, он заявил, что ничего подобного не делал и что всякий раз, когда было нужно, направлял прошение по поводу этих имения не к кому иному, как к самому Герарду и к его верным. Также на то, что этот граф написал, что слышал, будто король Карл хочет захватить монастыри, которые этот Герард передал святому апостолу Петру, и в случае, если его имения, которые лежат в этом королевстве, будут у него отняты, он, хотя и против воли, наложит руку на имения [Карла], которые имеются в его королевстве, господин епископ ответил, что никто не захватит церковные имения с риском для себя по его воле, заявляя, что боится, как бы Бог не счёл его достойным того, чтобы во времена его священства вверенная ему церковь понесла ущерб; но, если кто-то отважится на такое, то похитителю будет куда больнее, чем ему, показав на примерах из священного писания опасность, которая ему грозит; и, отвечая вдобавок на призыв ради долга священного служения отговорить короля от таких прегрешений, сказал, что поскольку ранее не замечал подобного в его действиях, то и не наставлял его в этом, ибо не пристало ему укорять своего государя по пустым подозрениям; теперь же, имея определённое основание и особу, он постарается увещевать его величество с должной преданностью и верностью.

Также по поводу названных имений святого Ремигия, о которых этот Герард письменно сообщал архиепископу, что он, мол, скобит от того, что они опустошались многими, и многие из тех, кто их опустошал, говорили, что они захватили эти имения с разрешения короля Карла и самого господина Хинкмара. На это он ответил Герарду, что с тех пор, как доверил ему эти имения, он не поручал их более ничьему попечению, разве только поручил Хильдоарду, своему воспитаннику, оказывать поддержку главной вилле в том, что будет нужно, но под охраной и защитой названного графа Герарда. Сообщив вдобавок о том, как ему, по-видимому, следует поступить с прочими захватчиками этих имений, но сами имения не сметь давать в лен ни одному своему вассалу или вассалу другого лица, ибо святой Ремигий строго запретил это в своём завещании. Сам же граф, который принял эти имения под свою защиту из любви к Пресвятой Богородице и святого Ремигию, пусть постарается и впредь вести себя так же славно и мужественно, как начал, ибо в десяти монастырях как каноников, так и монахов и святых дев Реймсской церкви более пятисот человек непрерывно молятся за его нынешнее благополучие и вечное спасение в псалмах, духовных песнопениях и святых пожертвованиях.

Также почти то же самое по поводу этих имений.

Также отправив по совету этого графа для упорядочения и распоряжения этими имениями монаха и пресвитера из монастыря святого Ремигия, по имени Ротфрид.

Рудольфу[854], сиятельному графу, он написал по поводу болезни его супруги и о том, что говорили, будто этот граф сеет раздоры между королём и некоторыми его подданными; и господин Хинкмар, который считал себя совершенно непричастным к такого рода делу, уверял, что то же самое вменяется и ему; и, поскольку от тех, кто был вместе с королём, пришли такие поручения, которые ему совсем не подобали, он ничего не может ни написать графу об этом, ни передать через другого, пока они не переговорят с ним и не обсудят взаимно те решения, которые сочтут наиболее соответствующими пользе и чести их государя; пусть он как можно скорее отправляется к королю и, пожив с ним, насколько сможет, постарается защитить себя перед Богом сердцем и делом, и положить охрану устам своим[855] также от тех, которые считались друзьями; [он сказал и] о созыве верных короля, о направлении его мыслей, о расколе его королевства и об убийстве бриттов Эриспоэ[856], Соломона и Альмара, а также о поездке королевы[857] к королю, как тот ему передавал, и что он многого опасался со стороны короля.

Также о том, что, как он узнал из писем этого графа, между графом и королём существует неподобающее раздражение, что его весьма печалит. И что он похлопочет, насколько сможет, перед королём о том, что тот письменно ему сообщил, и, если сможет послать к нему, постарается передать ему то, что выяснит; сообщив вдобавок о том, что случилось с его людьми, которые были с ним на Луаре; и убеждал и укреплял его в Господе, дабы он попусту не раздражался из-за таких вещей, из-за которых приходят в гнев те, кто не умеет бояться Бога, но, как славно начал, так до конца и старался бы нести своё доброе имя; и что он уже хорошо знает характер короля, который, хотя и охвачен некоторым раздражением, всё же, как только он с ним переговорит и откроет ему его преданность, тут же примет его, как подобает и как справедливо; и наставлял, чтобы он, согласно апостолу, удалил от себя всякое раздражение со всякою злобою[858]. И, если это произойдёт, то король, ввиду того, что является его племянником, будет относиться к нему с куда большей добротой, а он, ввиду того, что тот является его сеньором, будет относиться к нему с куда большим смирением, и прочее.

Вельфу, некоему благородному мужу, он воздал немалую благодарность за то, что тот сохранил с ним такую дружбу, что не пожелал без его согласия принять его человека; что этот человек отпустил сам себя без всякой причины и непочтительно ушёл без его разрешения, чего никто другой из его людей до сих пор не делал; рассказав, как он его принял и как любезно воспитал и сделал ему много добра, и как тот неподобающим образом с ним поступил в качестве посланника между своим сеньором и королём. Он просил его ни в коем случае его не принимать, прежде чем не поговорит с ним и не узнает, имеет ли этот человек к нему справедливые претензии; прибавив к этому, что говорит о нём всё это не потому, что питает к нему какую-то ненависть, но дабы тот, приняв его вопреки справедливости, не погрешил против Бога и не оскорбил этим своего друга, тем более, что он может держать его у себя с его разрешения, не нарушая дружбы.

Фулько, графу королевского дворца, он написал по поводу одного пресвитера Суассонского прихода, который обратился в гражданский суд (презрев церковный) с жалобой на своего обвинителя, обещавшего доказать те обвинения, которые он против этого пресвитера выдвинул. Он велел передать этому графу, чтобы он не вмешивался в это дело, пока не обдумает, разумно ли это делать, ибо вынесение решения по делу пресвитера и церкви относится к полномочиям епископов и собора, а не входит в компетенцию суда и гражданских судей, и прочее.

Майо, сиятельному графу, он воздал благодарность за доброту и заботливость, которые тот постарался проявить по отношению к господину Теодориху, епископу Камбре, святому мужу, и к его церкви, и просил, чтобы если этот слуга Божий перейдёт в их дни к Господу, он выхлопотал у императора Лотаря разрешение духовенству и народу этой церкви провести выборы. Он ответил также о необходимости заключении мира между королями, по поводу чего тот ему писал, ибо всегда желал мира и, насколько мог, старался заботиться о том, чтобы между ними был нерушимый мир, и будет за это бороться, насколько сможет при содействии Божьем.

Рорику Норманну, обратившемуся к вере Христовой, [он написал], чтобы тот всегда преуспевал в воле Божьей и в соблюдении Его заповедей, как он и желает, и делает, о чём он слышал от многих, и чтобы никто не смог побудить его оказать язычникам помощь или содействие против христиан, ибо не будет ему никакой пользы в том, что он принял христианское крещение, если он будет сам или через любых других людей затевать что-то дурное и превратное против христиан; и прочее, что он продолжает, по-епископски сообщая, сколько опасности таится в подобных происках; и увещевая также, чтобы он никоим образом не принимал Балдуина, который из-за дочери короля, коварно взятой им в жёны, был по епископскому распоряжению предан анафеме духом Божьим, которым созданы святые каноны, и не позволял бы ему иметь у себя какого-либо прибежища или поддержки, дабы ни сам он, ни его люди не навлекли на себя из-за его грехов того же отлучения и не были бы осуждены, но старался бы проявить себя таким, чтобы ему могли помочь молитвы святых.

Лиутарду, сиятельному мужу, [он написал] о том, что слышал о нём и что грозило опасностью его душе, главным образом, об одном пресвитере, которого он противозаконно изгнал из церкви и поставил там другого, решительно и по-епископски убеждая его отступить от подобных дерзостей, так как, если он этого не сделает, то он поступит с ним так, как то предписывают святые каноны, и велит передать епископам по всем королевствам вплоть до папы римского, что он – отлучён от церкви. А пришлого пресвитера, которого тот послал в ту церковь, он объявил отлучённым по всему Реймсскому приходу.

Также называя его возлюбленным сыном и говоря, что называет его так потому, что хочет, чтобы тот оказался таким, чтобы мог по праву пребывать в его любви, но этот епископ слышит, что он показывает себя не таким, каким должен быть по отношению к реймсской церкви, от которой имел много добра, и что он, беспокоя слуг этой церкви, не позволяет им жить в мире. Поэтому он властью Бога, Пресвятой Марии и святого Ремигия, а также своей епископской властью повелевает ему под угрозой опалы со стороны короля, чьим представителем был этот епископ, не причинять никакого ущерба людям Реймсской церкви, ни самому, ни через своих людей, ни посредством какой-либо хитрости, ни по его согласию; если же у него есть какие-то справедливые иски к власти Реймсской церкви, то пусть подаёт их по закону, так как в случае, если он поступит иначе, то претерпит то, что за это по праву полагается, как от епископской власти, так и от власти представителя короля. Он также отлучил одного его дьякона, который был враждебен слугам святого Ремигия, и прочее.

Графу Теодульфу [он написал] по поводу захвата церковной службы, где тот отнял после смерти одного пресвитера то, что этот пресвитер велел раздать за себя в качестве милостыни, и, кроме того, присвоил то, что было надлежащим образом оставлено церкви. Итак, он открыто показал, сколь велико совершённое им святотатство, а также то, что он восстал и против людских законов, и что должно из этого выйти, и то, каким образом церкви находятся в распоряжении и во власти епископа, согласно святым канонами и императорским капитулам. Поэтому он поручил ему, согласно святым канонам и повелениям королей, лично отдать церкви и возвратить пресвитерам, которым были поручены эти имущества, всё, что он взял из средств этой церкви, а затем прийти к нему, дабы получить исцеление от этого и выздороветь, дав ему срок в семь дней, после того как он получит это письмо, дабы на восьмой день он явился к нему, где либо дал надлежащий отчёт, если это не так, либо принёс соответствующие извинения, если всё это так и есть; если он этого не сделает, то [Хинкмар] перешлёт королю копию этого письма, чтобы тот исполнил по этому поводу свой долг, а епископ затем исполнит свой долг. И, поскольку он слышал, что граф готовится продать эту церковь, назначив цену, то написал вдобавок: «Поэтому знай, что если какой-то клирик лично или через доверенное лицо даст тебе за эту церковь или за любую другую в моём приходе хотя бы один денарий, то я не поставлю его в ней. Если же ты хочешь иметь там пресвитера, то приведи ко мне такого клирика, который будет пригоден к богослужению, и я испытаю его, и затем дам ему церковь, и рукоположу его, если он даст мне удовлетворительный ответ, что не давал за неё никаких денег. И, если ты не захочешь так сделать, то я установлю, каким образом народ будет иметь там богослужение, пока я не поставлю там пресвитера. Если ты будешь чинить ему какие-то помехи вопреки божественным и людским законам, и об этом станет известно, то пресвитер там останется, а ты и все, кто с тобой заодно, будете отлучены от всякого христианского общения, пока не дадите удовлетворения. Я потому поручаю это тебе, дорогой сын, и увещеваю таким образом, что хочу, чтобы ты был в чести и здравии, и желаю иметь тебя среди сынов церкви и вместо сына. Если же ты заставишь меня, то да будешь ты, как язычник и мытарь[859] (как говорит Господь в Евангелии), и должен будешь пенять не на меня, а на себя самого. После того как я продиктовал это письмо, мне сказали, что ты прогнал из той богадельни матрикуляриев, поставленных моим служителем, и послал туда волопаса, и получил за эту богадельню одного осла. Если это так, то ты не только поступил преступно, ибо, как мирянин, вопреки всем законам присвоил церковную службу и, как предатель Иуда, продал милостыню, то есть милосердие, оказываемое бедным и через них – Богу, который есть милосердие для несчастных, но и поступил в этом весьма постыдно, ибо ты, граф и почтенный советник короля, получил в качестве платы за убогое заведение, за счёт которого должны жить нищие, осла, и все, кто это слышит, смогут оценить, как справедливо и правильно ты из любви и страха Божьего и из почтения к своей должности поступаешь в других делах, когда без всякого стыда постыдно извлекаешь прибыль даже с такой малости».

Ансельму, сиятельному мужу, [он написал] по поводу одного пресвитера, которого тот обвинил перед ним, но не пришёл на назначенный суд, и дал знать, что этот пресвитер канонически очистился от обвинения перед представителями этого Ансельма и на глазах у многих как клириков, так и мирян, а многих священников, его свидетелей, он не привёл к присяге потому, что не должен был это делать. Он увещевал его и убеждал изгнать из своего сердца всякий гнев, который у него был против названного пресвитера, показав, какое это зло – хранить ненависть в сердце. Он также запретил властью Бога и Его святых причинять этому пресвитеру какой-либо вред или коварство, ибо если тот это сделает, он исполнит в отношении него свой долг. Он просил его также оказать правосудие Богу и ему в отношении его людей, которые посмели чинить обиды некоторым пресвитерам, свидетелям названного выше пресвитера, ибо если тот это сделает, он также исполнит в отношении них свой долг.

Бернарду, графу Тулузскому, своему родичу, [он написал] по поводу имений Реймсской церкви, расположенных в Аквитании, которые тот просил уступить ему в пользование; епископ отказался это сделать, заявив, что не смеет из-за завещания святого Ремигия, которое решительно запрещает это делать.

По этому поводу он написал другому Бернарду, графу Ренна, чтобы он, переговорив с этим Бернардом, убедил его не давать эти имения в лен своим людям, как тот по слухам делал, и сообщил о проверке этих имений, которая будет проведена им, если прикажет король.

Он вновь [написал] названному Бернарду Тулузскому по поводу тех же имений, заклиная его всемогущим Богом, Господом Иисусом Христом, Его Матерью и святым Ремигием, не сметь на них посягать, не чинить помех живущим в них крепостным и не досаждать Бернарду, графу Овернскому, которому он поручил их охранять, ибо если тот это сделает, он при поддержке епископов как Аквитании, так и прочих королевств отлучит его от порогов святой церкви и от причастия верных.

И вновь увещевая его по поводу того же дела, дабы он приобрёл себе дружбу Пресвятой Марии и святого Ремигия в отношении названных имений, показав на примере святых предписаний, сколь опасным является незаконное удержание святых имуществ, и дабы он остерегался навлечь на себя церковный приговор в этом мире и вечную погибель в будущем.

Также показав, что тот, причинив ущерб и немалый вред Реймсской церкви, загодя по приговору святых осуждён священными канонами, и что им и прочими епископами, чьи церковные имения он захватил, отправлено по поводу этого урона посольство, а тогда вновь будет направлено к папе римскому вместе с императором, чтобы собранный по его распоряжению собор вынес против него и прочих захватчиков церковных имений обвинительный приговор. Поэтому он сперва увещевает его епископской властью, согласно евангельскому предписанию, и во имя креста Христова и Его крови запрещает ему посягать на эти имения Реймсской церкви и соглашаться с чужими посягательствами на них, разве только ради защиты этих имений против захватчиков.

Графам Энгильраму, Гоцлину и Аделельму он написал, отправив им вместе со своим письмом копию королевского письма, в котором говорилось, чтобы он созвал епископов и верных королю мирян для противодействия и сопротивления дьякону Карломану, сыну короля, который восстал против своего отца; пытаясь найти в этом письме, что им следует делать по поводу этого королевского распоряжения, он указывает, что Карломан не имеет отношения к его провинции, ибо был рукоположен Хильдегарием, епископом Мо, и он, согласно канонам, не может принимать по поводу него какие-либо решения и не имеет права созывать епископов из другой провинции, а созвать викарных епископов собственного престола у него нет времени, ибо тогда наступал день Рождества Господнего; и, хотя епископы собрались и отказали Карломану в своих приходах, ему не кажется правильным бросать ради него то, что он начал, если ему не оказывает противодействия другая власть. Он увещевает основательно поразмыслить, что следует предпринять по поводу поручения короля, дабы зло не выросло ещё более; сообщая, каким образом им следует собраться и собрать других, и давая этому Карломану совет не настраивать против себя Бога и своего отца, а также не навлекать на себя гнев епископов и народа этого королевства, дабы как он сам, так и те, кто его поддерживал, не погибли душой и телом. Сам же епископ и эти графы отправят послов к королю, чтобы расположить его к нему, насколько смогут; если же те считают иначе, пусть сообщат ему, и прочее.

И вновь по поводу того же самого дела, отметив, что ему кажется, что хорошим решением было не возбуждать народ, пока они не поговорят друг с другом и не подумают, смогут ли найти что-то хорошее с Карломаном, полагая, что он должен прислушаться к его и их совету, и прочее.

Также Карломану, Гоцлину и Конраду по поводу приказа короля, в котором тот поручал этому епископу собраться вместе с прочими верными короля, чтобы выслушать королевское повеление и сообщить его Карломану, указав, где и в какой день и час они должны собраться и велев Карломану, Гоцлину и Конраду отправить к ним послов, либо самому Карломану, если ему будет угодно, прийти к ним, чтобы выслушать вместе с ними королевского посла и чтобы они дружно подумали там над тем, как ему впредь следует действовать ради своего блага и чести.

Графу Ардуину [он написал] по поводу тех же дел с Карломаном, о том, как тогда обстояло дело; что они обменялись заложниками и, переговорив с Карломаном, посоветовали ему мирно находиться в этом королевстве, а когда придёт отец, выйти ему навстречу вместе с ними; но что он услышал, что король придёт быстрее, чем полагали, и признался, что не знает, как тогда поступит Карломан. И он увещевал графа быть готовым к исполнению приказаний короля, если тот их даст.

[Он написал] также по поводу некоторых преступных людей некоего Виперта, которые совершали грабежи, поджоги, убийства и прочие злодеяния, увещевая этого Ардуина вместе с его братом Хадебольдом постараться, чтобы эти злодейства были прекращены и наказаны по закону, дабы те, которые были представителями короля в этом королевстве, на навлекли на себя из-за таких вещей его гнев. Он и сам не преминул бы это сделать, если бы не был скован телесным недугом. Кроме того, пусть он переговорит с Гангульфом, верным короля, который, как говорили, принимал этих злодеев, и показал ему, какой опасности он подвергается, принимая их у себя, и убедил его впредь воздерживаться от подобного. Он сообщил также о тех, кто обвинил его перед королём, и, поскольку не дал в письме чёткого изложения сути этого обвинения, велел направить к нему верного и разумного посланника, через которого тот мог бы узнать всю правду об этом деле, дать ему дельный совет и по мере сил поддержать его в этом.

Мегингауду[860], своему другу, [он написал] по поводу имений святого Ремигия, расположенных в Вогезах, из числа которых попытались отнять одну усадьбу некие люди. Представители короля Людовика уже провели по этому поводу расследование и выяснили, что Реймсская церковь по праву владеет этой усадьбой и это очевидно, ибо в пределах границ этих имений, которые там приобрёл святой Ремигий, никакая власть, кроме Реймсской церкви, ничего не должна иметь. Поэтому он просит, чтобы тот, если может спокойно вернуть это имение в пользу его церкви, сделал это; если же нет, то пусть хотя бы удержит его, не позволив отдать или присудить чужой власти, пока он и архиепископ Лиутберт[861] не придут вместе и не решат это надлежащим образом, согласно закону и через церковного фогта, и прочее.

И вновь по поводу тех же имения, прося и уговаривая его проявить ещё большую заботу об этих имениях, и прочее.

Эрлуину, также своему другу, [он написал] по поводу тех же имений и усадьбы, что и выше.

Также воздавая ему благодарность за помощь, которую тот оказал названным имениям и крепостным, прося, чтобы он завершил то, что славно начал, и оказал поддержку и содействие в том, чтобы монастыри рабов Божьих могли иметь дёготь с названных имений, и в том, чтобы одна усадьба, которая была незаконно отнята у этой власти, была вновь по праву возвращена; послав ему дары в золоте и серебре и обещав достойные услуги как духовного, так и материального порядка.

Также сообщая, что он слышал по поводу этих имений, и прося внушить королю Людовику, чтобы он ради искупления своей души распорядился вернуть имения, которые были отняты у Реймсской церкви, и поручил их названному Эрлуину, назначив его своим представителем для проведения расследования и совершения правосудия по поводу этих имений; послав также этому Эрлуину дары в виде серебряных сосудов.

Также сообщая, что он слышал, как некий Лантфрид похвалялся, что выпросил названные имения у императора Карла, чтобы держать их в качестве лена с согласия господина Хинкмара, и что всё то, что он говорит – полная ложь, ибо все короли, какие есть под небом, не смогут добиться у него согласия на то, чтобы эти имения стали чьим-то держанием из-за тех обязательств, которые включил в своё завещание святой Ремигий.

Ульриху, сиятельному графу и своему другу, [он писал] по поводу своих людей, с имуществом которых дурно обошёлся, поступив с ними несправедливо, Людовик, король Зарейнский, господин этого Ульриха; увещевая, дабы тот убоялся за это суда Бога, царя царей, и постарался исправить то, что несправедливо совершил. Что касается того, что этот король слышал, будто это господин Хинкмар посоветовал своему королю отнять собственность, которой владели в его королевстве верные Людовика, и что поэтому он и отнял собственность у его верных, то не пристало, говорит он, королю верить подобному о католическом и верном ему епископе, прежде чем он не выяснил об этом всю правду и не узнал, что он даже противодействовал королевским советникам, которые уговаривали его сеньора совершить это; и показал, как король Карломан, брат Карла Великого, передал святому Ремигию виллу Нёйи, и как затем, вплоть до сего времени, обращались в этой виллой, и что дело шло об опасности для души и чести, если бы он, который даже за весь мир не захотел бы погубить свой сан и свою душу, согласился с коварным отнятием имений вверенной ему церкви и скрыл от него опасность, грозящую его сеньору королю.

Также воздавая ему благодарность за то, что он по его просьбе надлежащим образом исполнил в отношении его верных, и, так как он оставался в его любви, просил его не переставать и впредь это делать.

Бертрану, сиятельному графу округа Тарденуа, своему родственнику, [он написал] по поводу принесения присяги королю, как королю должны клясться в верности те, которые проживают в его графстве.

Также по поводу места, где покоится святая Патриция и которое осталось без пресвитера, убеждая его как можно скорее представить церковнослужителям клирика, пригодного к богослужению, которого он мог бы там рукоположить, твёрдо зная, что после рукоположения, которое должно состояться в ближайшее время, не оставит это место без пресвитера, ибо он не смел оставлять этих людей ни с наёмником, ни вообще без пастыря; если же он не представит такого, кого можно счесть достойным, то он рукоположит того, кого сможет счесть наилучшим.

Также по поводу Хаймо, своего верного, которого этот граф велел вызвать на свой суд через наложение опалы и который по приказу короля отправился к нему на службу.

Бозо, сиятельному графу, [он написал] о необходимости проведения выборов епископа Санлиса, показав, что его званию не пристало назначать какое-то особое лицо, и прочее.

Также воздавая Бозо[862], славному мужу, благодарность за имения Реймсской церкви, расположенные в Провансе, который он защитил, как и обещал ему, и увещевая его вести себя так, чтобы молитвы его и вверенной ему церкви пошли ему на пользу. И не умолчал о том дурном, что о нём слышал, а именно, что он раздавал имущества разных церквей своим людям, из-за чего, по его словам, следует весьма опасаться, как бы молитвы за него верных Божьих не были заглушены криками святых, царствующих на небесах вместе с Богом, и прочее.

Графу Гойранну [он написал] из-за одного его человека, который, как говорили, совершил тяжкие преступления, и, поскольку господин епископ не смел оставить их без внимания, он просил во имя любви, чтобы тот приказал этому человеку прийти к нему для расследования всего этого; ибо, если тот этого не сделает, он строго накажет его как по долгу епископа, так и в качестве представителя короля.

Иземберту, сиятельному мужу, своему другу, [он написал], прося за Хинкмара, своего племянника, которого называет несчастным человеком, ибо тот претерпел такие тяготы за свои прегрешения, и просил его помочь тому в его невзгодах.

Графу Райнальду [он написал] по поводу имений Реймсской церкви, которые он, по его словам, возвратил и вырвал из рук похитителей.

Теодориху, сиятельному графу, [он написал], послав ему имена своих людей, поспешивших в поход и на королевскую службу.

Также по поводу даров в серебре, которые он послал королю, остановившемуся ради богослужения в земле, опустошенной язычниками.

Также по поводу опеки, которую во времена недавно умершего короля Людовика этот Теодорих принял над сыновьями этого короля, дабы тот не воспринимал с досадой, если он будет ради любви увещевать его проявлять неусыпную бдительность при сыновьях этого короля; показав, что осуществлять общее управление королевством одному, без совета и согласия многих, является не только величайшей дерзостью, но и огромной опасностью; сообщая также о том, что тот ему поручил, каким образом некогда было договорено между королями Людовиком, Лотарем и Карлом[863], и как тогда следовало действовать; прибавив некоторые главы, которые были приняты и утверждены тремя королями – Людовиком, Карлом и Лотарем, когда они съехались вместе.

Также по поводу одного благочестивого епископа, прося, чтобы он дал ему возможность переговорить с собой и чтобы тот по его ходатайству мог добраться до короля и получить то, о чём разумно попросит.

И написал ему также кое-что ещё.

Также Гуго[864], сыну короля Лотаря, он сообщал, что у него были близкие и приятельские отношения с его отцом и дедом, императором Лотарем; что он желал ему добра, и поэтому ради любви дал ему знать о том, что слышал об опасности, в которой тот оказался, а именно, что множество грабителей сговорилось и сговаривается вместе с ним, и во главе с ним и по его наущению происходят неисчислимые и ужасающие грабежи и совершаются многие другие преступления, которые все обрушатся на его голову; показав, сколь ужасно заслужить вечную кару за такие преступления; сообщив, что до собора епископов, состоявшегося в Нейстрии, дошло всё это и, кроме того, его планы по захвату королевской власти; что названное собрание поручило ему направить к нему послов и, согласно тому, что предписывают законы, убедить его отойти от таких злодеяний, удалить от себя преступников и воздержаться от мятежа и захвата королевской власти. Если же он не захочет прислушаться к его увещеванию и повелениям собора, то он созовёт собор епископов как собственного диоцеза, так и из соседних провинций, и по соборному приговору епископов отлучит его и его приспешников от церкви, а затем все епископы сообщат об этом отлучении римскому понтифику и всем епископам и князьям по окрестным королевствам. Поэтому он увещевает его, как сына, осознать, в какой опасности он оказался, приводя ему изречения из священного писания, дабы он мог осознать грозившую ему опасность; убеждая его и увещевая не верить никакому льстецу, призывающему его к захвату королевской власти; уговаривая обратить внимание на то, что вышло с его дядьями[865], когда те против воли Божьей предприняли захват королевства, и что его отец из-за трудов, которые он затевал против воли Божьей, лишился и жизни, и царства; приведя то, что законы предписывают в отношении захватчиков королевской власти; и прибавив также, что король обещал и отчасти показал ему, что он, мол, хочет осыпать его почестями и держать в чести, если бы не его вина; убеждая его также не внимать советам дурных людей и не подражать злодеям, которые расцветают на время и быстро увядают, как сено[866], но прислушаться к священному писанию, истинно говорящему: «Уповай на Господа и держись пути Его»[867], и прочее. Прибавив также, чтобы он дал ему на это чёткий и ясный ответ.

Энгильгарию, некоему сиятельному мужу, он направил такого рода письмо: «От епископа Хинкмара Энгильгарию – привет. Дошло до нас, что ты безрассудно и неподобающим образом заставил принести пагубную клятву твоего вассала Ратрамна, который, хоть и обязан тебе службой, но и ты, и он должны пребывать под нашим попечительством в отношении вашего спасения. Поэтому я сообщаю тебе, что сильно удивлён тому, что ты не осознал, что толкать человека на клятвопреступление уговорами или угрозами куда более опасно, чем самому преступить клятву, ибо, совершая клятвопреступление, ты наносишь вред лишь самому себе, а когда заставляешь преступить клятву другого, то губишь и себя, и его. Поэтому, если дело обстоит так, как дошло до нас, мы повелеваем тебе воздерживаться от церкви и алтаря, пока ты не придёшь к нам, либо достойно оправдавшись за такую неосторожность, либо совершив достойное покаяние».

Леудовину, своему другу, он часто отправлял письма по поводу имений и крепостных Реймсской церкви, расположенных в Провансе.

Также Летуарду, Хильдоарду и прочим, жившим в этом округе, он направлял письма как по поводу этих имений, так и ради спасения их душ.

Графу Ахадею [он написал] по поводу грабежей, которые, как он слышал, совершались его людьми в его графстве, и по поводу виллы Эперне (Spantia), продукты с которой он вознамерился отнять у Реймсской церкви; сообщив ему, что если он хоть что-нибудь оттуда заберёт, то он отлучит от церкви как его, так и его людей, отстранит его от всякого христианского общения и в качестве королевского представителя позаботится поступить с ним так, как следует поступать с графом, который совершает несправедливости в своём графстве.

Амальберту, сиятельному графу, [он написал] по поводу несправедливости, которую тот, как он слышал, допустил на своём суде, потребовав имущество одного убитого у того, кто, согласно его воле, раздал его в качестве милостыни за него, ужасаясь, что он, христианин и смертный не побоялся совершить такое и не устрашился грядущего суда Божьего; и показал на примере божественной заповеди, обратив к взору его души, сколь гнусный поступок он совершил, дабы его, видевшего несправедливость и умолчавшего о ней, не сочли наёмником, а не пастырем, ибо он был представителем императора и имел при себе его предписания по защите пришлых и угнетённых. Поэтому он епископской властью повелевает от имени всемогущего Бога и по строгому приказу императора как самому графу, так и всем чиновникам и судьям, которые заседали на том суде, чтобы никто из них не осуждал этого человека из-за названного дела, не беспокоил его и не чинил ему помех, пока этот епископ лично или через своих представителей тщательно не расследует это дело и не вынесет справедливого и разумного решения, согласно церковным и светским законам, заявив, что того, кто посмеет совершить это против заповеди Божьей, он сперва заставит исправить это, согласно мирским законам, а затем, согласно церковным законам, отлучит его от сообщества христиан вплоть до дачи удовлетворения. И заявил также, что если те, кому он велит явиться к нему на суд, чтобы он мог тщательно расследовать это дело и вынести законное и правомочное решение, откажутся прийти, то он после трёхкратного увещевания отлучит их от всякого христианского общения вплоть до дачи удовлетворения, если только они не представят разумного оправдания; сообщив вдобавок о напастях, которые терпели многие, и показав, что он для того столь строго возвещает им это от имени Бога, чтобы они поняли, сколь велик в этом деле грех против заповеди Божьей и дерзость против священного писания, увещевая их не умножать собственные грехи за счёт чужих грехов.

Сигиберту [он написал] по поводу дерзости и ущерба, который он причинил одному пресвитеру из-за одной церкви, и велел ему лично исправить это и воздерживаться от подобных выходок и дерзостей, ибо, если он этого не сделает, то он поступит с ним, согласно своему долгу, и сообщит прочим епископам, чтобы и они сделали то же самое.

Августе Ирмгарде[868] он, слыша о её благочестивом рвении, написал, поздравляя её за это и заявляя, что постоянно поминает её в своих молитвах.

Также отвечая на письмо, которое она ему отправила и где говорилось, что некоторые люди сообщили ей, что по приказу этого епископа совершилось много зла в отношении имущества монастыря Авне (Avennaci), принадлежавшего Берте, дочери этого императора; он заявил, что устами этих лжецов говорит дьявол, как отец лжи[869]. Он, однако, не отрицает, если его люди и поступили в чём-то незаконно с имуществом этого монастыря, но заявляет, что он этого не знал, не давал на то согласие и не желал этого. Кроме того, что касается того манса, который, как та сообщала, был незаконно отнят у названного монастыря, то он заявляет, что он, говоря по совести, ни у одного человека никогда не отнял незаконно ни одного манса, но просил об этом у короля и добился, чтобы тот направил своих представителей, которые и вынесли решение по этому поводу, проведя весьма тщательные и справедливые измерения между владениями Реймсской церкви и монастыря Авне. Ведь он, который оставил своё ради Христа, не желает похищать чужое и не нуждается в этом, но не посмел без основания и закона оставлять по небрежности то, что было ему поручено; и прибавил, что есть многое в этом монастыре, что нуждалось в помощи его и её дочери, и просил её прислать её дельного и честного представителя, который вместе с представителем её дочери и вместе с ним самим исправил бы там то, что следовало исправить, и увидел бы, каковы его цели и желания в таких делах, дабы ни им, ни ему не подвергнуться из-за этого опасности (чего не дай Бог!); и просил её также постараться никогда не внимать легковерно чужому языку, особенно, о священниках Христовых, ибо дьявол, не сумев в ином, желает очернить его намерение хотя бы в том, чтобы заставить её поверить ложному и недостойному мнению о священниках. Далее, что касается того, что она вдобавок внушила по этому поводу императору Лотарю, действуя против него, то это не подобает совершать великой и преданной Богу супруге.

«Я, – говорит он, – знаю, что ему обо мне было сказано много дурного, но он, если захочет, сможет узнать, что всё это – не правда. Я, однако, не смею порицать его, ибо он – государь, и не говорю по поводу его особы то, что можно прочесть в писании: «Если правитель слушает ложные речи, то и все служащие у него нечестивы»[870], а именно, по своей воле перевирают то, чтобы о нём говорится с добрым намерением. А тот, кто сказал ему это от моего лица, как ты мне передала, сказал не то, что соответствует истине, но дурно истолковал сказанное с добрым намерением. Если бы он пожелал узнать правду и ко мне от его имени пришёл бы какой-либо посланник, чтобы узнать от меня правду о том, как тот пришёл и поиздевался надо мной, священником Господа Христа, то я весьма охотно пошёл бы навстречу его намерению. Что до моего посланника, которого, как ваше предобрейшее величество велели передать, мне следует направить к нему, чтобы он подтвердил ему то, что я не хотел вести никаких переговоров о неверности по отношению к нему, то вы знаете, сколько лжи ныне бродит по этому миру и какая честность должна быть в священнике, а также какую верность я по праву хотел бы сохранить в отношении моего господина. И поэтому, дабы дурные толкователи не перевирали сказанное с добрым намерением, я пока что не могу этого сделать. Но, если мой государь Лотарь хочет верить, то можно доподлинно узнать, что я не изменял не только ему, но и ни одному человеку в мире; и, если он хочет этому верить, пусть верит; если же нет, то когда он среди князей, а я среди епископов предстанем перед царём царей и епископом епископов, тогда он в полной мере и без чьего-либо указания узнает правду об этом деле», и прочее.

Берте, аббатисе монастыря Авне, [он написал] по поводу неприятностей, которые братья и служащие монастыря Авне и прочих вилл Реймсской церкви претерпели от её людей, после того как она пришла в это королевство. Поэтому он просит её распорядиться проявлять любовь и благожелательность, дабы эта церковь не терпела такого и столь необычного урона от соседства с ней, от которой должна иметь утешение и радость ввиду её доброго и трезвого образа жизни. Если она это сделает, то тем самым снискает себе милость Божью и расположит к себе Пресвятую Марию и святого Ремигия, а от него будет иметь епископскую уступчивость. Если же она презреет наказать своих людей, то он, хоть и неохотно, потревожит слух короля по поводу этого, чтобы он, если будет нужно, когда до этого дойдёт дело, исполнил в отношении неё и её людей церковный долг, согласно каноническим правилам.

Королеве Ирминтруде[871] [он написал] по поводу устройства церкви в Бове и избрания там пастыря[872], прося её внушить королю, чтобы тот не поддался неподобающим образом чьему-то влиянию и не позволил склонить себя на чью-то сторону при устройстве этой церкви, пока он, придя к нему на службу, не сообщит и не откроет его слуху то, что ему необходимо, и не позаботится таким образом устроить с согласия Господа то, что угодно Богу и полезно им.

Ротруде[873], посвящённой Богу, и прочим сёстрам монастыря святого Креста и святой Радегунды[874] [он написал] по поводу избрания аббатисы этого монастыря, ради чего король приказал отправиться в названный монастырь архиепископу Фротарию[875], Герарду[876] и Энгенольду[877] и провести там канонические выборы; и, если вся община в полном согласии, или хотя бы [её] часть, но лучшая, изберёт Ротруду, то её следует назначить на должность аббатисы. Если же вся община в полном согласии её отвергнет и изберёт другую, то пусть та, которую община дружно изберёт, пребывает в должности аббатисы, пока об этом не сообщат королю; и кто бы ни была та, кто будет там избрана, пусть она примет бремя аббатисы, а Одила пусть вернётся в свой монастырь. Первейшие же из клириков и вассалов пусть придут к королеве, под чьей защитой они после Бога и Его святых должны пребывать. «Поэтому, – говорит он, – любите [ваших] сестёр более всего, и в частных беседах, и в вашем общем собрании выбросьте и решительно изгоните из ваших сердец все обиды и искры соблазна, которые до сих пор возникали между вами, чтобы ни одна не искала у Бога или в миру мести для своей сестры ни за слова, ни за дела, ни за какое-либо пренебрежение. Ибо, как свидетельствует Господь, всякий дар, который ты предложишь Ему без согласия, не будет Ему угоден[878]. И будете ли вы молиться, совершать жертвоприношения или смирять себя, ничто из этого не будет угодно Богу без согласия любви, ибо, как говорит апостол: «И если я отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы»[879]. И вы знаете, что устав, который вы исповедуете, повелевает, чтобы из-за терниев соблазна, которые обычно возникают в монастыре, приор совершал во время утреннего и вечернего богослужения молитву Господню, так чтобы все её слышали, и мы, боясь собрания, когда мы говорим: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим»[880], изгнали бы из нашего сердца всякую неприязнь. Совершив прежде всё это, дабы из-за вашего несогласия (чего да не случится!) каноническое избрание не пропало в вашем монастыре, соединитесь для воли Божьей, для единодушия надлежащей набожности и для вашего собственного спасения, а именно, настоящего и вечного, и с согласием любви, которая есть мать всех добродетелей, со смирением, которое есть страж этих добродетелей, и с истинным послушанием, которое есть лестница, по которой поднимаются к небу, соединитесь в здравом выборе, и обратитесь к нормам устава, и привяжите и прикрепите себя к ним; ибо иначе, как вы сами отлично знаете, вы никогда не сможете пребывать в добром здравии. И оберегайте как свои души от беззаконных порывов, так и языки от вызывающих гнев и опасных для вас речей, ибо апостол свидетельствует: «Всякое раздражение и крик со всякою злобою да будут удалены от вас»[881], и: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших»[882], дабы ни одна из вас, как то обычно бывает с людьми, сперва поражёнными горем, а затем торжествующими от радости, будто победно добившись того, чего желали, не сказала того, чего не подобает, о том или ином человеке, чтобы из-за никчемных речей не погубили вы перед Богом заслуг терпения. И если окажется кто-то, кто захочет каким-либо подстрекательством побудить какую-либо из вас к тому, чтобы произнести о ком-то что-то неподобающее, благодаря чему эту сестру можно было бы обвинить и надлежащим образом осудить, то пусть ни дьявол, ни лукавый человек не имеют для этого никакой возможности; вы же проявите себя такими, чтобы подобающим образом украшенные внутри и снаружи, вы смогли донести до ушей Бога надлежащие и достойные быть услышанными молитвы за себя и за вашу аббатису и госпожу, а также не только за ваших друзей, но и за ваших недругов».

Аббатисе Теутберге[883] [он написал] по поводу устройства монастыря Авне, которое он некогда организовал вместе с королевой Ирминтрудой, о численности клириков и монахинь и об имениях вилл этого монастыря, а именно, о 1150 мансах, сообщая, что распорядился, чтобы там могли жить двадцать клириков и сорок монахинь, и обеспечил им пропитание, и предоставил необходимые вещи и служителей, не считая светильников и прочих монастырских надобностей; доказав, что Нивард, архиепископ Реймсский, построил за счёт средств Реймсской церкви монастырь Отвильер, а его брат за счёт собственных средств и того, что дали на это место другие добрые люди, выстроил монастырь Авне[884] и передал его Реймсской церкви, о чём имеются грамоты, дающие об этом ясные сведения, но благодаря королевскому дару им, равно как и другими имуществами этой церкви, долгое время владели чужие люди, и прочее.

Королеве Рихильде[885] он [писал], сообщая, что когда Ланский приход, лишённый епископа, находился исключительно в его ведении, некий настоятель [по её воле] дурно поступил с милостивым даром королевы Ирминтруды монастырю Ориньи, а затем пресвитер Винифрид вопреки святым канонам оказал этой Рихильде преступное послушание, изгнав из этого монастыря законную аббатису. И показал ей на основании священных канонов, какой опасности королева подвергла себя из-за всего этого, и что он послал к ней человека, который должен был убедить её исправить это зло. Но она не только его не исправила, но прибавила к этому злу ещё худшее, вопреки священному предписанию поставив во главе монастыря новообращённую, то есть девицу, не особо сведущую в благочестии, ради полученных от неё преходящих благ; прибавив, что он увещевал Хеденульфа, когда того поставили епископом в Ланской церкви, чтобы тот посоветовал королю Карлу отменить столь пагубное деяние и избавил бы себя и королеву от такого преступления, но, видя, что его увещевания ни к чему не привели, сам увещевал названного короля по этому поводу, но тот так и не исправил то, что, как он узнал, было дурно сделано, дабы не огорчать королеву. Он напомнил также о том, как названный король по просьбе королевы Ирминтруды и по совету Пардула, епископа Ланского, просил его составить для этого монастыря Ориньи привилегию о его имениях, а прочих епископов утвердить её, и сам король её утвердил. И этот епископ, повинуясь приказу короля, составил эту привилегию не в собственных выражениях, но продиктовал и передал её так же, как и блаженный папа Григорий высказался об одном монастыре, построенном одной королевой, по её просьбе, повторив ту же формулу проклятия, которую господин Григорий произнёс против того, кто покусится на этот монастырь; прибавив, что, пока она пребывает в этой дерзости и преступлении, она всякий раз, как посмеет принять тело и кровь Господа, будет навлекать на себя и приговор, то есть осуждение, увещевая её и заклиная не дать обмануть себя чьему-либо мнению и не поддаться чьему-либо внушению, но подумать о спасении души короля и об искуплении собственной души и поспешить исправить то дурное, что сделала. Он открыл ей также, насколько дурно то, что она, как он слышал, совершила, а именно, отняла у этого монастыря названную привилегию и королевскую грамоту, сказав ей это для того, чтобы она исправилась и не навлекла на себя осуждения; и что если она, как он слышал, получила от названной новообращённой дамы за предоставление ей управления монастырём земли и крепостных, то она впала в ересь симонию; и что каждый, пока он привержен этой ереси, не сможет пребывать перед глазами Господа в теле единства католической церкви; убеждая её прочесть главы устава святого Бенедикта о назначении аббата или аббатисы и обнаружить, как тяжко она погрешила из-за этого назначения против Духа Святого, которым провозглашён этот устав; показав на основании церковных установлений, какой страшной опасности подвергли себя и сама королева, и та, которая у неё это купила; прося её любезно принять то, что он со стоном написал по долгу своей службы ради её спасения и искупления души короля, и знать, что он позаботился написать это из величайшей верности.

Лиутгарде[886], жене Людовика Зарейнского, [он написал] по поводу своих послов, которых направил к этому королю Людовику, чтобы они по её ходатайству были ему представлены и чтобы по её заступничеству и усмотрению этот король направил в город Реймс дельных посланцев, которые смогли бы спасти этот город и подчинённые ему монастыри от нападения нагрянувшего зарейнского войска.

Ирмгарде[887], супруге Бозо, сиятельного мужа, [он написал] по поводу имений церквей Божьих, слышав, что она была в достаточной мере наставлена в святом писании неким учителем Анастасием. Поэтому он просит, чтобы тот, кто дал ей знание, дал ей также способность желать добра и возможность его творить, увещевая её уговорить своего мужа бояться Бога и соблюдать Его заповеди. Что же касается церковных имениях, которые, как он слышал, он отнял у церквей и разделил между своими людьми, то он показал ей на примерах из священного писания, сколь тяжкий приговор будет впоследствии вынесен за это Богом, и прочее.

Также Берте[888], жене графа Герарда, [он написал] по поводу расположенных в Провансе имений вверенной ему церкви, которые он поручил охранять названному Герарду и распоряжаться ими, прося её быть деятельной заступницей за эти имения перед своим мужем.

Ирминзинде, некой даме, [он написал] по поводу одного дьякона, которого она приказала схватить и сделать своим крепостным, дав отчёт, как этот дьякон законным образом получил свободу и как он, узнав о его свободе, охотно рукоположил его в дьяконы, показав, что если бы даже он был её крепостным и не имел свободы, то, поскольку никто не заявил на него претензии за столько времени после его рукоположения, он, согласно святым канонам, уже не может быть обращён в рабство повторно; тем более, тот, кто был церковным колоном, а не чьим-то крепостным, кто законным образом стал свободен, был канонически рукоположен и сделался близок церкви и тому, кто его рукоположил; и предупредил её, чтобы он больше не слышал о такой дерзости с её стороны, ибо, если она на это отважится, он постарается наказать её законным и надлежащим образом; прибавив, что увещевает её таким образом потому, что питает к ней добрые чувства.

Написав также некоторые [послания] для своих подданных, он искусно наставлял их, как отец сыновей, о многих надобностях как духовных, так и мирских.

Ригбольду, хорепископу, и Родоальду, архипресвитеру, [он написал] по поводу поместного собора, который должен был состояться в королевском дворце Кьерси, поручив им дать знать всем по всему Реймсскому приходу, чтобы все, кто считают себя потерпевшими, не преминули съехаться на этот собор. Некоторых же пусть они властно призовут и побудят прийти, в том числе Мило с его дочерью, с которой дурно обошёлся Фулькрик, и от имени Бога и под угрозой опалы со стороны короля прикажут явиться на этот собор всем пресвитерам, которые были согласны с этим недозволенным браком и в чьих приходах те находились.

Аузольду, Геролу и Хадрику [он написал] из-за расследования по делу некоего брата Рагамфреда, его министериала, чтобы его, если будет нужно, держали мягко и не очень строго, дабы он не сбежал, и привели к нему; поручив также этому Рагамфреду и повелев ему властью Божьей и своей собственной, чтобы он оставался вместе с ними в этом расследовании.

Он также направил ему письмо, после того как тот ушёл и находился в чужих приходах, призывая его канонической властью вернуться обратно в свою митрополию и предстать перед его смирением, или, если он жалуется на его приговор, поспешить явиться на обычный собор.

Гизлольду, настоятелю каноников, [он написал] по поводу вверенных ему и незаконно присвоенных им средств, ибо тот противоправно ушёл от него из-за этого дела, и увещевал его канонической властью вернуться обратно и постараться оправдаться за то, что ему ставили в вину.

Теодакру, также настоятелю, [он написал] из-за того Гизлольда, за которого просила королева Ирминтруда, чтобы он приказал отдать часть его прибыли, которая по праву ему подобала; если там есть что-то, что причиталось ему в этом епископстве, пусть ему это вернут; что этот епископ и приказал сделать; и, поскольку тот сказал, что имеет от лица королевы поручение к каноникам, он велел передать, что если тот придёт к ним, его почтительно примут, как посланника королевы.

Герарду, декану, [он написал] по поводу некоего отлучённого Радульфа, который пришёл к нему, прося о епитимьи. Он велел ему, чтобы тот пришёл в Реймс вместе с монахиней, которую взял себе в жёны, и там принял епитимью. Он также приказал этому пресвитеру, чтобы тот поручил прочим пресвитерам проявить о них величайшую заботу и, если кто-то из них будет поражён недугом и сочтёт, что не сможет от него избавиться, то, если он обещав, что искренне покается в своём грехе и перед свидетелями заявит, что исправит его через достойные плоды покаяния и будет послушен приказам епископа, с него следует снять отлучение.

[Он написал] Сиглоарду, архипресвитеру, а также Аузольду и некоторым другим, которым поручил провести расследование по делу этого пресвитера. Он велел им в ходе этого расследования придерживаться следующего порядка: этот пресвитер, поскольку у него, как он слышал, противозаконно отняли некоторые его средства, должен быть вновь наделён всем своим добром, прежде чем ему придётся отвечать своим обвинителям, дабы не поступить против закона и дабы этот епископ, отменяя закон, не лишил пресвитера также и этого; предписав также, чтобы если отнять собственность у пресвитера приказал граф, то пусть он и велит исправить это посредством залога, распорядившись, как надобно это сделать. Если же граф не просил этого делать, пусть те, кто отнял у него его добро, исправят это в отношении пресвитера, согласно законам, а о наказании их самих епископ распорядится, согласно их раскаянию. Если граф откажется поступить таким образом, пусть они дадут ему знать, что он сообщит об этом королю. После того как это будет сделано, им следует приступить к судебному разбирательству таким образом: пусть предусмотрят, не взялись ли обвинители пресвитера за это дело по чьему-либо внушению, не ведая, что сами могут быть за это осуждены, как следует предусмотреть и то, чтобы пресвитер не был осуждён несправедливо. После этого пусть обвинители и их свидетели присягнут на собственном крещении и поклянутся разными другими клятвами, что не произнесут об этом пресвитере ни слова лжи из ненависти, неприязни, страха перед кем-либо или по чьему-то убеждению и не умолчат об истине в этом деле из приязни, любви или за деньги. Пусть этим обвинителям и свидетелям дадут знать, каких лиц для обвинения пресвитера или для свидетельства по поводу него святые каноны принимать не позволяют и каким образом должны быть проверены обвинители и свидетели. Всё, что обвинители и свидетели укажут по отдельным пунктам, следует записать и вновь зачитать перед всеми, чтобы сказанное было таким образом удостоверено. Следует записать также всех, кто будет на этом судебном заседании, как из пресвитеров, так и из мирян, насколько это покажется необходимым. И пусть обвинители и свидетели по праву обещают явиться и принести присягу на ближайшем судебном заседании, что каноны предоставляют пресвитеру ради возможности защитить себя и дать ответ. Пусть пресвитеру сообщат об этом судебном заседании за тридцать дней, чтобы он пришёл подготовленным таким образом, что мог бы или канонически оправдаться, или признать свою вину. Если он этого не сделает, то пусть знает, что подвергнется каноническому приговору. Пусть пошлют также строгое повеление от имени Бога и святых канонов и от имени короля и епископа, чтобы никто не смел чинить этому пресвитеру какие-либо помехи и не причинял ему никакого насилия, и не чинил их также его обвинителям и свидетелям, пока это дело не получит законного решения. Предписав также, как должно поступить с теми людьми, которые в другой раз, когда этот пресвитер будет обвинён, присягнут и судом подтвердят свою клятву, а тогда говорили, что лжесвидетельствовали. Также о том, что он должен сделать с землёй, принадлежавшей церкви, по поводу которой шёл спор между графом и пресвитером, и что он должен подчиниться тому, что прикажет граф, или, если не хочет, то пусть сразу идёт на суд перед королём и его верными, как епископами, так и мирянами. И если этот пресвитер не захочет слушаться, тогда как другие послушались, пусть его канонически вызовут на поместный собор.

Также Сиглоарду и Аузольду по поводу того же расследования, гневаясь на них за то, что они небрежно его выполнили, и прочее.

Также по поводу того же пресвитера, который после своего рукоположения по небрежности забыл то, что учил ранее о своём долге. Поэтому он приказал продержать его какое-то время в заключении, чтобы какое-то огорчение хотя бы таким образом тронуло его ум и очистило от греха, и прочее.

Также по поводу трёхдневного поста, который король вместе с епископами и прочими своими верными постановил провести ради мира для святой церкви Божьей, о том, каким образом его следует провести.

Также по поводу некоего пресвитера монастыря Авне, который был обвинён в краже сокровищ этой церкви, недавно пропавших.

[Он написал] также Сиглоарду и Родоальду по поводу одного пресвитера, который актом собственного признания отказывался от управления вверенным ему народом и просил поставить на его место другого, и которому он по убеждению Сиглоарду дал на это согласие, но тот скрыл от него сговор, который имел место в этом деле, а именно, что на его место был без согласия своего сеньора поставлен его воспитанник, и что он коварно велел этому своему воспитаннику возместить подношение вопреки запрету епископа; и прочее, что ему следует сделать по этому поводу.

[Он написал] Сиглоарду также по поводу пресвитера церкви святого Юлиана, который украл лампаду святого Ремигия. И строго отчитал его за то, что он узнал об этом деянии и ничего ему не сказал, хотя этот епископ на глазах у Господа поручил названному Сиглоарду свои обязанности, и тот должен был подвергнуть этого пресвитера строгому заключению и не отпускать без поручителей; и пусть он хотя бы теперь сделает то, чего не сделал прежде; пусть также видам прочно отстроит темницу и, если нужно, будут приставлены стражи.

[Он написал] также Родольду, гневаясь на него за то, что он неосмотрительно разрешил то, что этот епископ канонически запретил, и позволил другим пресвитерам служить мессу в некоей часовне, подчинённой базилике церковного двора, и сообщил, что он должен сделать по этому поводу.

Ансельму, некоему монаху, он велел описать всё, что было сделано и пожаловано в монастыре, как кажется, Отвильер до и после его рукоположения в епископы, а также число братьев и слуг, прислуживающих им, и, если в его время было из этого что-то роздано, то на какие потребности и через каких лиц; чтобы всё это было таким образом правдиво описано, и посланцы государя не смогли найти там ничего лживого.

Ратрамну, настоятелю монастыря Орбе, [он написал] то же самое.

Тому же Ратрамну [он написал] по поводу прекария, который держал каноник Амальрик и доходы с которого этот настоятель приказал расхитить после его смерти. За это он отлучил его от церкви, посадив на хлеб и на воду как его, так и его приспешников в этом деле, пока не будет возвращено то, что они незаконно отняли.

Альтарию, некоему священнику и декану, [он написал] по поводу пресвитера из церкви в Вандресе (Vindonisse), которого Леутард, сеньор этой виллы, противозаконно и вопреки канонам изгнал из этой церкви и поручил эту церковь другому пресвитеру из другой епархии. Этого навязанного ей пресвитера он отлучил от церкви, дабы тот не смел служить мессу во всём Реймсском приходе и не смел принимать церковное причастие, кроме разве что предсмертного причастия в случае тяжкой болезни, да и то при условии, что он, как только выздоровеет, тут же уйдёт из этого прихода. Прихожанам же названной церкви он именем Божьим приказал передать, чтобы они не слушали в этой церкви мессу никакого другого пресвитера, кроме того, кто был незаконно изгнан, пока дело его не будет решено, разве только этот пресвитер по болезни не сможет служить мессу, и прочее.

[Он написал] также Альтману, монаху и пресвитеру, которого ради послушания отослал прочь из-за того, что обнаружил в некоем письме, данном ему человеком архиепископа Гартвига[889], а именно: этому Альтману вменяли в вину то, что он хочет посягнуть на бенефиции и мирские занятия, которые не подобают его званию и благу. Поэтому он велел ему как можно скорее вернуться в свой монастырь и предаваться там чтению и молитве, оплакивая грехи своей юности, и прочее.

Лантарду, некоему священнику, который ушёл из Реймсского прихода ради епископа Эббо, [он написал], прося, чтобы, если у него есть, как он слышал, какие-то записи о жизни и деяниях святого Ремигия, кроме тех, которые издавна читались в Реймсской церкви, он их как можно скорее или сам привёз, или отослал в запечатанном виде, предлагая предоставить ему всё, в чём тот нуждался, и заявляя о готовности быть ему полезным. Если же тот захочет вернуться в своё место, то он охотно и любезно его примет и, как только он придёт, предоставит ему каноническую пребенду и прежнее звание среди братьев и окажет любое утешение, какое будет ему угодно и пристойно, чтобы привлечь его остаться у себя; и сообщил причину, которая, как говорили, его пугала, а именно, почему он отрешил тех, кого Эббо рукоположил после своего низложения, от полученных ими званий, и как он впоследствии смягчил своё решение.

Настоятелю Родоарду и прочим братьям каноникам Реймсской церкви [он написал] по поводу повторного принятия Адальхарда и Вальтария, племянников Исаака, епископа Лангрского, которые противоправно ушли из этой общины, и распорядился, каким образом они должны быть приняты, как должны жить и как к ним следует относиться.

Он также направил им увещевательные письма по поводу их возвращения.

Он также написал как каноникам, так и монахам по поводу повторного принятия дьякона Адальгауда, дав знать, что принял его, признавшего, что он своим небрежением оскорбил его душу, в лоно своей любви и отечества, и приказал радушно и по-дружески принять его, как брата и сына, и оказать ему доброту и благодеяния. Король Людовик также направил ему через этого дьякона просительные письма за него.

Настоятелю Ротфриду [он написал] по поводу исправления монаха Одельшалка, который, как он слышал, был непослушен и в силу дурных нравов противился его воле, приведя примеры из священного писания, которые ему следовало зачитать, чтобы он исправился.

Архипресвитерам Гунтеру и Одельхарду он написал увещевательное послание, соответствующее их обязанностям, в тринадцати главах.

Настоятелю Гунтраму [он написал] по поводу служителей вверенного ему монастыря, которые пытались отнять у него его земельные наделы и положенные ему выплаты, и приказал исправить это, согласно справедливости.

Монаху Готшалку, который впал в ересь, [он написал] о ряде положений авторов, которых тот не правильно понимал и толковал, особенно, Проспера, и изложил их суть главным образом через изречения святого Августина; приведя ему также других достойных свидетелей и наставников апостольской веры, он увещевал его следовать их учению во всём, показав на основании очевидных свидетельств, что Бог предвидит и доброе, и злое, но злое он лишь предвидит, а доброе и предвидит, и предопределяет; значит, предвидение может существовать без предопределения, но предопределение не может существовать без предвидения; и что добрых Он предвидел и предопределил к царствию, а злых только предвидел, но не предопределил и не вынудил к погибели своим предвидением. Но Готшалк весьма упорно отказался подписаться под этим определением.

Господин Хинкмар написал также монахам монастыря Отвильер по поводу этого же Готшалка, чтобы они, если он образумится, прежде чем душа покинет его тело, оказали ему духовную и телесную учтивость, показав церковное предписание со слов православных отцов по поводу такого рода отлучённого.

Амальгизу и Рагберту, своим верным, [он написал] по поводу имений своей церкви, расположенных в Аквитании, и послал ради них письмо Раймунду[890], прося его оказать этим его посланникам содействие в деле возвращения названных имений, а тем велев целиком вернуть эти имения и держать их в своём ведении.

Петру, своему верному, [он написал] по поводу имений, расположенных в Провансе, послав к нему некоторых братьев, которые должны были по его совету договориться об условиях его верности и полезности этих имений и распоряжаться этими имениями, доходами и средствами с них. И, поскольку он услышал, что кое-что в этом деле было сделано без учёта мнения этого Петра и якобы его властью, то заявил в своё оправдание, что ничего такого не приказывал и не желал; поручив передать ему по пунктам, как он хотел распорядиться этими имениями и какие лица из названных имений и из этих вилл должны прийти к нему.

Эврарду, сыну или зятю своей сестры Хильдегунды, [он написал], наставляя его в письме, как ему следует вести себя по отношению к Людовику, королю Зарейнскому, дабы тот не отнял у него его аллод, который он имел в Аламаннии, из-за того, что этот Эврард отказался признавать над собой его власть.

По этому же поводу он написал и своей сестре, прося, чтобы она мудро устроила и привела в порядок его дом.

Он иногда писал также некоторым лицам из простонародья, а именно, министериалам вилл, по поводу имуществ, относящихся к их служебным обязанностям, давая мудрые и разумные распоряжения о том, как они должны обращаться с вверенным им имуществом. Устно и письменно наставляя также всех вверенных ему в целом, он учил их, как следует жить целомудренно, праведно и благочестиво[891] и как почтительно и набожно надо относиться к назначенным постам; как епископам и всем прочим особам надлежит молить милость Господню за тех, которые умерли, и просить Господа как в постах, так и в молитвах, чтобы в оставшихся без епископов епархиях избирались угодные Богу лица.

На разных соборах он составил также некоторые весьма полезные главы и дал их своим людям для сохранения.

Направляя также утешительные послания разным церквям и диоцезам, особенно, если им случилось остаться без пастырей, он наставлял их, как им следует сперва искать такого рода утешение у Бога; затем, как искать себе у светских князей разрешение провести свободные выборы, и как сам лично, так и через письма и своих посланцев старался, чтобы они этого добились. И старался научить их, как, добившись этого, провести эти выборы и как при их проведении уберечься от всякого превратного коварства, дав образец избрания и не склоняясь на сторону того или иного лица, но имея в виду того, кто будет дружно и с пользой избран всеми или, по крайней мере, большинством и лучшими.

По настоятельной просьбе своих братьев соепископов он написал также книгу о том, как следует почитать иконы нашего Спасителя и Его святых, с эпилогом, изложенным в стихах.

Он ответил также на вопросы некоего мужа: Почему крещёные и отмеченные возложением рук епископа отступники принимают для совершения епитимьи возложение рук вне чина дьяконии или пресвитерия?

Он написал и некоему архиепископу трактат о главных причастиях для человеческого спасения.

Также ответил некоему епископу на его вопросы о назначении епископов и переведении их из города в город, и об Актарде, епископе Нанта, который был изгнан неким бретонским герцогом и, какое-то время пробыв в не имевшей епископа Теруанской церкви, затем по просьбе духовенства и народа Турской провинции был рукоположен в этой митрополии съехавшимися епископами.

Также [ответил] некоему брату о человеке, который сожительствовал с одной женщиной, а затем взял в жёны её сестру.

Он написал также речь в свою защиту для всех, кто пожелает её прочесть, и против тех, которые чернили его перед папой Иоанном[892], который проводил собор в Труа[893] и кем этот епископ был любезно принят. Он и тогда на соборе сразу дал им ответ, а затем не преминул оправдаться письменно, заявляя, что с почтением принимает и хранит декретальные послания римских понтификов, тогда как враги клеветали, будто он не желает признавать их авторитет.

Он [написал] также о Никейском соборе и о низложении и восстановлении в должности Хинкмара, епископа Ланского. Также о возведенной на него клевете, будто он говорит, что римский папа обладает не большим достоинством, чем он сам, а также о Карломане и прочих прегрешениях, приписываемых ему клеветой, в которых его оправдывает сама истина.

Он, кроме того, много чего ещё написал, но перечислить всё это мы не считаем себя в состоянии.

Когда же постыдные деяния, против которых он всегда стоял несокрушимой стеной, возросли, племя норманнов разлилось по всему франкскому королевству. И, поскольку этот город тогда не имел стен, он взял из сокровищ то, что было ему дороже всего, а именно, тело святого Ремигия, и, отправившись в лесные края за рекой Марной, какое-то время охранял это святое тело на вилле Эперне. Наконец, находясь там, он окончил в этой вилле свои дни. Тело его было доставлено в монастырь святого Ремигия и погребено позади могилы этого святого в гробнице, которую он сам себе приготовил. Вот его эпитафия, продиктованная им самим:

Названному мужу Божьему, когда он приобщился к своим отцам, наследовал в должности епископа Реймсского Фулько[895], муж весьма благородный и привычный к придворным обязанностям, который направил папе Мартину[896] изложение своей веры и по обычаю своих предшественников получил от него паллий.

Он направил ему также письма с просьбой пожаловать Реймсской церкви подобающую ей привилегию и с поручительством за короля Карломана, сообщая в них, что он недавно познакомился с этим папой, а именно, во времена папы Иоанна[897], когда Фулько был в Риме вместе с императором Карлом[898].

Также по поводу одного монастыря[899], который его брат, по имени Рампо, согласно завещанию поручил ему построить за счёт его средств, которые затем захватил некий Эрменфрид, взявший себе в жёны вдову этого Рампо. По этому поводу папа направил письмо Эврарду, архиепископу Санса, в чьём приходе был построен этот монастырь, а также Иоанну, архиепископу Руанскому, в чьём диоцезе жил Эрменфрид, повелев им увещевать его отказаться от захвата церковной собственности; и, если он откажется это сделать, то подвергнуть его канонической каре.

Папу Адриана[900], преемника этого Марина, он также не преминул почтить письмом в начале его понтификата, сорадуясь его должности и сообщая, что хочет отправиться в Рим, если Бог дарует мир и он сможет это сделать. Он также просил, чтобы ему зачитали копии привилегий, предоставленных реймсскому престолу римскими понтификами Львом, Бенедиктом и Николаем, и чтобы он сохранил и утвердил их за ним и приумножил. По поводу же названного монастыря, чью собственность захватил упомянутый Эрменфрид, он внушал ему направить названным архиепископам Эврарду и Иоанну повеление его власти и приказать, что против него надлежит сделать, и прочее.

[Он написал] также в качестве поручительства за вышеупомянутого короля Карломана и в защиту Фротария, архиепископа Буржского, который, как говорили, был обвинён перед этим папой неким монахом его диоцеза в том, что после разрушения язычниками его города[901] он безрассудно кинулся на захват другого престола[902]; и показал, что тот был испрошен и избран епископами этого диоцеза и всем духовенством и народом этого города, и что Марин, его предшественник, дал им на это согласие по их просьбе, одарил его паллием и письменно утвердил его возведение в епископы Буржской церкви, и прочее.

Стефану[903], преемнику этого Адриана, он также послал письма, не преминув воздать ему благодарность за то, что тот соизволил посетить письмами своего апостольства и утешить среди разных бедствий мира его и церковь, и за то, что пожелал почтить его обращением «брат» и «друг», на что он, правда, вовсе не претендует, но является скорее слугой и подданным. И дал знать, что поспешил бы, чтобы увидеть этого папу, если бы не был осаждён язычниками; что они находятся всего в десяти милях от его города, и даже город Париж был ими тогда осаждён; что эти нападения на названное королевство совершаются уже восемь лет, так что ни у кого нет возможности свободно выходить за пределы своей крепости. И прибавил также, что слышал о кознях неких дурных людей, которые злоумышляют против этого папы, и что он весьма этим огорчён и желал бы оказать помощь, если бы мог, но одно, что он в силах сделать, он сделает, а именно, будет молиться за него. Он упомянул также о Гвидо[904], своём родственнике, которого этот папа усыновил[905], и о том, что как он, так и прочие его родичи, которым он дал об этом знать, будут оказывать папе подобающее уважение. Что до того, что тот написал ему, что готов утвердить любые надобности церкви Божьей, какие будут указаны, то он в полной мере исполнил его совет, повинуется его воле и вместе с викарными соепископами будет упорствовать в должном повиновении святому римскому престолу, и готов решительно сокрушить с помощью Божьей всё противное вере, если таковое возникнет. Пусть будет ему известно, что его предшественники всегда почитали реймсский престол более прочих галльских церквей, а именно, с тех пор как первый из апостолов, блаженный Пётр, поставил во главе этого города первого епископа – святого Сикста и дал ему примат над всем Галльским краем, а папа Гормизд передал святому Ремигию свои полномочия в галльских пределах; он упомянул об этом для того, чтобы не дать Реймсскому престолу лишиться чести в его дни, сказав вдобавок ещё и о привилегиях, пожалованных ему на всё, о чём он просил его предшественников Марина и Адриана. Также об уже названных имуществах Рампо и об их захватчике, которого названные выше понтифики приказали отлучить от церкви архиепископам городов Санса и Руана, но, поскольку те медлили с этим отлучением, названный захватчик всё ещё владел захваченным. Поэтому он просит поразить его собственно папским приговором, и чтобы папа приказал названным архиепископам не медлить более и отлучить его от церкви. Кроме того, он просил о некоторых имуществах Реймсской церкви, которые отобрали некие захватчики, чтобы этот папа уговорил императора Карла, который уже возвратил из них большую часть, довести по его просьбе до конца то доброе дело, которое начал, и он соизволил бы воздать ему благодарность за то, что тот совершил, и прочее.

Тот, отвечая на это, заверил, что был весьма рад, узнав, что он питает почтение к апостольскому престолу, и увещевал его всегда горячо пылать этой любовью. И сообщил, что с большим удовольствием воспринял упоминание о герцоге Гвидо, к которому относится как к единственному сыну. О враждебности норманнов, от которой страдает наше королевство, он скорбит, как о собственном горе, и через заступничество главных апостолов молит Бога о защите этого народа и чтобы этот епископ невредимым добрался до гробниц апостолов, дабы он мог заключить его в плотские объятия и сообщить о привилегиях, о которых тот ему писал. Он также направил письма, о которых тот просил, как архиепископам, так и императору с просьбой об оказания справедливости реймсской церкви и с благодарностью за оказанную любезность.

Этот епископ, направив названному папе письмо, радуется его успехам посреди многих мучений, которые он претерпел от язычников, и просит его оказать поддержку названному Гвидо. Вновь жалуясь на вышеупомянутого Эрменфрида, который, несмотря на увещевания названных архиепископов, проявляет непослушание, он умоляет, чтобы архиепископы, получив от папы новые наставления, отчитали его ещё более сурово и, если он не вернёт захваченное, поразили его церковным приговором. Он, кроме того, спрашивает и просит вновь сообщить ему, можно ли надлежащим образом производить рукоположение епископов в тот или иной праздник святых, кроме разве что воскресенья, и прочее.

Отвечая на это, папа благодарит его за любовь к апостольскому престолу и проявляемую о нём заботу; соболезнуя его печали, он обещает помолиться Господу за её облегчение и, укрепляя, побуждает положиться на утешение со стороны Господа.

Он писал этому епископу также по поводу некоего Доминика, подавленного и изгнанного собственными сыновьями и родичами, убеждая его тщательно это расследовать и быть ему помощником в этом деле.

Также по поводу принятия некоторых англов.

[Он написал] ему, а также Аврелиану Лионскому[906], Адельгарию[907], Гейло[908], Эммено[909] и прочим поставленным в Галлии [епископам], по поводу жалобы Буржской церкви на захват со стороны Фротария, епископа Бордо, который некоторое время занимал также Пуатевенский престол[910] и которому позднее из-за нападок варваров папа Иоанн временно пожаловал Буржский престол с условием, что по удалении нужды должно быть устранено и то, что повелела нужда. Поэтому названный папа Стефан велел названным архиепископам заставить его вернуться на его собственный престол. А если он откажется подчиниться апостольским увещеваниям, то пусть они знают, что он по приговору Святого Духа связан вечными узами анафемы[911].

Также сообщая по поводу Теутбольда[912], епископа Лангрского, что до него дошла жалоба этой Лангрской церкви на то, что после смерти епископа Исаака Аврелиан Лионский без ведома духовенства и народа рукоположил в епископы некоего Гейло, монаха, недавно пришедшего из мира, и силой поручил им навязанное вопреки их воле. Когда же тот скончался, призванный Господом, духовенство и народ, дабы не стать жертвой того же самого, по единодушному желанию избрали Теутбольда, дьякона этой церкви, и просили у этого папы посвятить им его в епископы, но тот, желая нерушимо хранить привилегию каждой церкви, не стал этого делать, направив его к названному Аврелиану и написав последнему, чтобы тот никоим образом не отказался рукоположить его, если духовенство и народ желают его рукоположения и тому не мешают святые каноны. Если же есть причина, которая не даёт это сделать, пусть он напишет ему об этом; но пусть пока что никоим образом не смеет безрассудно рукополагать там другого; и вместе с тем направил со своей стороны Ойранна, епископа Сенигальи, чтобы тот проследил за этим. Аврелиан же одурачил его и, отправив впереди себя в город Лангр, обещал последовать за ним как можно скорее. И хотя тот долго его там ждал, он не то что сам не пришёл, но даже папе не удосужился сообщить о причине своей задержки. Поэтому духовенство и народ вновь отправили названного избранника в Рим с декретом, утверждённым руками их всех, настойчиво умоляя посвятить его ради них, но папа и тогда не согласился это сделать, желая, чтобы привилегия, пожалованная Лионской церкви, оставалась нерушимой; по этой причине он, вновь написав уже названному Аврелиану, поручив ему, чтобы тот, поскольку духовенство и народ согласно просят уже названного дьякона, или посвятил его, или поскорее отписал ему, что в нём, по его мнению, достойно порицания. Но тот, присовокупив к прежнему непослушанию ещё и строптивость, не только отказался посвятить предложенного и отписать, что именно в нём, по его мнению, достойно порицания, но также вопреки запрету и установлению святых канонов осмелился посвятить в углу некоего чужеземца[913], о котором эта церковь ничего не знала, и силился навязать им его. Тогда те, предпочитая скорее подвергнуться трудностям, чем подчиниться незнакомцу, вновь обратились к нему, умоляя не допустить попрания церковных норм. «Мы же, – говорит [папа], – кто в лице блаженного Петра, князя апостолов, принял на себя заботу обо всех церквях, зная, что тот, кто не избран духовенством и не испрошен народом, не считается среди епископов, склонились к их слёзным просьбам и посвятили в епископы Лангрской церкви часто упоминаемого Теутбольда, досточтимого дьякона, вынеся достойный приговор против лицемеров, хотя и были опутаны прочими грехами. Поэтому мы поручаем твоей святости без всякого отлагательства прийти в Лангрскую церковь сразу по получении этого нашего апостольского письма и, введя в должность этого Теутбольда, торжественно посвящённого нами в епископы, сообщить всем архиепископам и епископам, что мы приняли на себя особую заботу об этой церкви ради того, чтобы покарать такую строптивость, облегчить такие тяготы и избавить [её] от причинённого гнёта. Верьте всему, что досточтимый епископ Теутбольд сообщит вам от нашего имени, и никоим образом не сомневайтесь привести всё это в исполнение, ибо мы верим в твоё почтительное к нам уважение».

Епископ Фулько, отвечая на это, благодарил за утешение в этом письме, уверяя, что и прежде, и ныне готов выполнить всё, что ему было поручено его папским величеством, и что он хотел бы без промедления исполнить названное распоряжение по поводу епископа Теутбольда, но остановлен пока что повелением своего короля Одо, пока этот король не направит своих послов к папе и не получит через них более определённые сведения о его приказе. Что до того, что сообщают письма этого папы, а именно, что он за всеми церквями хочет сохранить в неизменном и нерушимом виде их установления и привилегии, то все епископы, в присутствии которых он велел их зачитать, очень этому рады. Но он спрашивает его величие и просит письменно сообщить ему, можно ли его викарным соепископам, которые есть в его диоцезе, совершать посвящение короля или любой другой особы без его разрешения, повеления и дозволения и осмеливаться на что-либо иное без ведома своего митрополита и вопреки запрещению своего примаса.

Этот папа пожаловал ему привилегию на все церковные имущества, пожалованные и переданные Реймсской церкви, которую названный епископ просил у римского престола, и переслал ему её текст, дабы никто не смел захватывать и удерживать эти имущества и чтобы никто после его кончины не посмел беззаконно захватить этого епископство и имущество епископии, под угрозой суровой кары со стороны апостольского престола.

Он написал ему также по поводу спора, который случился между Германом[914], архиепископом Кёльнским, и Адельгарием[915], епископом Гамбургским и Бременским, из-за чего Герман направил этому папе свою жалобу, а Адельгарий – свою[916], а затем явился лично, заявив, что Герман нарушает привилегии его церкви; поэтому папа велел прийти к нему им обоим. Но, хотя Адельгарий пришёл, а Герман – нет, папа всё же не положил конец такому спору, дабы не казалось, что он слишком поспешно кого-либо осудил, и из-за этого старый спор опять возобновился в будущие времена. Поэтому он поручил этому нашему епископу вместе с соседними и пограничными викарными епископами созвать от имени папы собор в городе Вормсе, приказав явиться на этот собор Герману Кёльнскому, Сундерольду[917] Майнцскому вместе с их викарными епископами, а также Адельгарию, дабы тщательное расследование показало, что и кому подобает. Он уговаривал также господина Фулько никоим образом не откладывать лично явиться к нему вместе с ними[918], если это вообще можно осуществить, ибо собирался обсудить с ним эти и другие церковные дела, которые предстояли, и решить их по его совету. Он будет очень рад этому, то есть его приходу, ибо хочет иметь его рядом при обсуждении церковных дел. И увещевал его, чтобы в противном случае он правдиво сообщил ему через дельного мужа епископского звания, который уедет вместе с ними, как дело обстоит на самом деле. Если же у них не будет возможности прийти, то пусть они направят вместе с ним[919] своих представителей, которые, замещая их, получат право обсуждения и решения, дабы по вынесении окончательного приговора никогда более не было нужды вновь проводить расследование по этому поводу.

Господин Фулько, направив письмо по этому же поводу его преемнику Формозу[920], сообщил, как всё это было поручено ему названным папой Стефаном, и просил направить ему письмо его величия о том, что надлежало сделать.

Вновь написав об этом, он говорит, что сильно удивляется, дошло ли его письмо до адресата, что и было причиной того, что он не заслужил получить ответ на него со стороны папы, воздав между тем благодарность за то, что тот соизволил вспомнить о нём и передать ему через аббатису Берту слова святого утешения, хочет увидеть его и побеседовать с ним. Он признался, что это обстоятельство доставило ему огромную радость, так что он сам желает увидеть его ещё больше, сказав вдобавок, чтобы тот сообщил ему время и место, когда и куда ему надлежит прийти к нему, и он постарается выполнить его повеления. Кроме того, он просит, чтобы тот властью своего имени приказал составить для Реймсской церкви привилегию, как это делали и его предшественники, и надёжно и навсегда оградил владения этой церкви, приобретённые его смирением, от всех противников. Он отметил также, что маркграф Эберхард[921] выхлопотал у римского престола досточтимое тело святого Каликста, папы и мученика[922], и учредил в своём имении монастырь[923] в его честь. Это имение по наследственному праву перешло после его смерти к аббату Рудольфу[924], его сыну, который во все дни своей жизни без всяких помех владел этим имуществом вместе с мощами упомянутого мученика, а когда собирался уйти из этого мира, завещал эти владения наряду с монастырём и святым телом Реймсской церкви Пресвятой Богородицы, назначив её наследницей своего достояния. Тогда же некий Хукбольд[925], муж сестры этого Рудольфа, покусился на дар этого аббата и попытался отнять его у церкви Богородицы. Поэтому он просит, чтобы тот наставил его в своём святом письме, как ему следует поступить в таких обстоятельствах, и навсегда утвердил пожалование этих владений, а возражающих поразил достойной карой отлучения. Далее, он говорит, что у него вызывает тревогу и рыдание то, что он слышал, будто святой римский престол тревожим некоторыми людьми, и что он готов всеми силами решительно бороться за его честь и во всём содействовать этому папе, как господину и наставнику. И сказал вдобавок также о некоторых галльских епископах, которые неподобающим образом просили себе паллий у римского престола, презирая таким образом своих митрополитов, и заявил, что эти обстоятельства, если их не упредить с мудрой заботой, могут породить в церкви немалое смущение и нанести огромный урон любви. Поэтому, говорит он, как он, так и вся церковь просят не соглашаться поспешно с чьей-либо неразумной просьбой без общего согласия и писем, дабы из-за этого почтения к церковному достоинству не стало меньше, если беззаконное дело, которого безрассудно добиваются, будет неосмотрительно разрешено.

Папа Формоз, написав ему в ответ, убеждал его в необходимости оказать сострадание римской церкви, помочь ей в грозившем крушении и не отказать в своём присутствии; прибавив, что ереси и расколы распространились повсюду, и нет никого, кто выступил бы против них. Он говорит, что пагубные ереси с давних пор смущают Восток и потрясают Константинопольскую церковь опасным расколом; что вместе с тем у него находятся послы от Африканской земли с просьбой дать им ответ по поводу недавно возникшего среди епископов тех провинций раскола; что у него находятся также послы от разных стран, прося разных ответов, и ради этого дела он распорядился открыть 1 марта 11-го индикта генеральный собор[926], на который просит его поспешить без всякого промедления, чтобы они, ведя беседу, могли более обстоятельно обсудить всё это и дать более чёткие ответы на все вопросы. Он сильно скорбит из-за нападений норманнов, которые тревожат его, как он сам заявляет, и молится при содействии главных апостолов, чтобы десница всевышнего их сокрушила; письма же, которые он, как дал знать, направил ему ранее через некоторых лиц, до него не дошли. Он и прежде направлял этому нашему епископу другие письма по поводу проведения собора, который он решил открыть в середине мая 10-го индикта[927]. В этих письмах он заявляет, что Италия тогда однажды и дважды претерпела ужасные войны и чуть ли не уничтожена, и что он оплакивает нелепую ересь восточных земель, возводящую хулу на Иисуса Христа.

Он послал ему также грамоту по поводу некоторых церковных бенефиций, о которой его просили, напомнив, что блаженный Ремигий был властью римского престола дан по милости Божьей в апостолы народу франков; и подтвердил, что вилла Берна (Bernam), которая была некогда беззаконно отнята, а затем возвращена Реймсской церкви, и Дузи (Duodeciacum), а также то, чем господин Фулько владел в качестве бенефициев, а именно, Тоденна (Todennam)[928] и Марголий (Margolium)[929], Летан (Lestemnam) и Гинглей (Gingleium), Вертю (Virtudem) и аббатство под названием Шампо (Campellis), Ати (Ateias), Маньё (Maniacum) и прочие имения, которые были некогда отняты, а затем отданы обратно Реймсской церкви, возвращены апостольской властью, дабы никто не смел отбирать или захватывать эти и прочие церковные владения; постановив, кроме того, властью святого Петра, чтобы после смерти епископа Реймсского никто из королей, никто из епископов и никто из христиан не использовал к своей выгоде ни это епископство, ни имения этой церкви, и никто, кроме епископа этого города, не держал бы их под своей властью, и не вынуждал эту митрополию вопреки каноническому установлению оставаться без пастыря, который бы соответствовал церковным правилам, и не заставлял ставить там епископа иначе, как только в соответствии с тем, что повелевают святые каноны; провозгласив также и постановив, чтобы всё, что достопочтенный епископ Фулько выделит из вилл этой церкви и их средств на потребности церковного убранства или освещения или назначит для выплат каноникам и монахам, святым девам, нищим, странникам и бедным, всегда оставалось нерушимым, и утвердив это положение своего декрета угрозой наложения анафемы на тех, кто это нарушит; и дал знать также, что Гвидо коронован им в этом году, 10-го индикта, в императоры[930].

Он послал господину Фулько по его просьбе также другую грамоту – по поводу монастыря Авне и того монастыря в честь святого папы и мученика Каликста[931], который аббат Рудольф построил из своего наследия на правах собственности и уступил Реймсской церкви, узаконив апостольской властью и утвердив за этой церковью как указанные монастыри, так и все владения, пожалованные Реймсской церкви королевской милостью или по щедрости прочих христиан, а также те, которые этот епископ уже приобрёл или приобретёт впредь. И он также дал знать, что Ламберт, сын Гвидо, поставлен новым императором[932] во второй год правления его отца.

Он написал ему также по поводу викарных епископов Реймсской провинции, а именно, что он слышал, будто некоторые из них не желают слушаться своего архиепископа; и чтобы он обратился к своим соепископам и объявил о проведении собрания при участии прочих епископов, которых он сочтёт нужным, чтобы они соборным действием разобрались с этим небрежением, и, поддержанные канонической и апостольской властью, приняли подобающее решение, прибавив, чтобы никто из тех, кто желает быть в общении с этим папой, не уклонялся от столь богоугодного дела.

Также по поводу возведения на престол Карла[933], которого господин Фулько возвёл на королевский трон ещё ребёнком[934], и о преступлениях короля Одо[935], его наказании и том, как его следует совершить; этот архиепископ направил папе свои письма по поводу этих дел, прося у него совета и помощи.

Поэтому папа направил королю Одо своё письмо, чтобы тот отказался от недозволенного, не тревожил бы этого короля Карла и тех, кто находится под его властью, и, отложив войну, объявил перемирие до тех пор, пока этот епископ, то есть Фулько, не придёт к апостольскому престолу.

[Он написал] также архиепископам и прочим епископам Галлии, увещевая их обратиться к королю Одо и убедить его не совершать недозволенного и не присваивать чужого, но прекратить войну и всякое вражеское возмущение и объявить перемирие, пока Фулько, как было сказано, не придёт в Рим, а они бы постарались, между тем, отложить всё прочее и восстановить мир и общее согласие.

Он также направил подобающее увещевание королю Карлу, хваля его за замечательную набожность, с которой, как дал знать этот король, он относится к апостольскому престолу, и кратко и чётко показал, как ему следует вести себя на престоле. Послав ему в залог любви освящённый хлеб, он просил и увещевал его о путешествии нашего названного епископа к апостольскому престолу.

Направив своё письмо также господину Фулько, он упомянул о том, что направил указанным выше лицам все эти послания, а именно, по его совету относительно мира, перемирия и прекращения войны между Одо и Карлом.

Он написал ему также по поводу прекращения распри, которая, как он слышал, возникла из-за совершённого Альбериком убийства Мегингауда[936].

А также с просьбой о возведении на должность епископа (там, где представится свободное место) священника Гримлаика, своего любимца.

Оказывается, что помимо указанных выше посланий епископ Фулько направил названному папе также некоторые другие письма: по поводу его приглашения, когда тот приглашал его к апостольскому престолу; по поводу борьбы, которая велась между королями Одо и Карлом; также из-за гнёта, который терпела Реймсская церковь; прося, чтобы папа написал королям и добился мира; чтобы он также апостольской властью повелел Арнульфу Зарейнскому[937] не беспокоить королевство Карла, более того, оказать ему помощь, как и подобает близкому, и передал Одо, чтобы тот не смел захватывать или грабить это королевство, и что если он на это осмелится, то ему придётся устрашиться приговора апостольского престола.

Также о том, что после увещевания этого папы ни Арнульф не пожелал помочь сиротству Карлу, ни Одо не перестал подвергать королевство грабежам и опустошению; о том, что Арнульф отнял имения Реймсской церкви: как те, что были на какое-то время незаконно отняты и которые он сам возвратил, так и те, которые никогда ранее не отбирались, только из-за того, что этот епископ не пожелал признать его безрассудного захвата; что Одо осадил город Реймс, совершал неисчислимые убийства и грабежи и, раздав имения Реймсской церкви своим вассалам, продолжал грабить эту церковь до тех пор, пока Карл не пришёл с сильным войском и не прогнал его от осаждённого им города; и дал знать также, что Роберт, вассал Арнульфа из прихода Германа, епископа Кёльнского, захватил имения этой церкви и грабил их, пока он не прогнал его силой, как бешеную собаку, заставив отказаться от их разорения. И просил поразить его приговором апостольской власти, если только тот не образумится после увещевания. И дал знать, что, одолеваемый этими волнениями в государстве, он не может прийти к его апостольской особе, ибо постоянно ожидают войны и верят, что уладить государственные дела иным образом невозможно; он же постоянно откладывал войну не из-за того, что они были слабее и неравны силами или сомневались в правоте своего дела, но чтобы растратить силы государства в битвах и не открыть его для вторжений язычников; поэтому они[938], устроив съезд, дали друг другу гарантии безопасности вплоть до указанного времени, и прочее.

Также воздавая благодарность за этого короля Карла и за императора Ламберта, ибо тот сообщил ему об этом Ламберте, что проявляет о нём отеческую заботу, любит его как дражайшего сына и хочет жить с ним в нерушимом согласии; уверяя, что любит его не только по долгу родства, которым с ним связан, но гораздо больше, ибо и тот любит и почитает этого папу. Он просил, чтобы король Карл вступил с названным Ламбертом в дружбу, и чтобы папа написал Одо и вельможам королевства по поводу мира, вследствие чего Карл мог бы взойти на причитающийся ему по наследственному праву престол и, хотя ныне он не может получить всё королевство, чтобы они, в согласии и по справедливости разделив королевство, сохранили за ним хотя бы какую-то его часть, достойную его чести; прибавив, что он, как только сможет собрать воедино своих соепископов, поступит с преступниками и святотатцами[939], то есть с Ричардом[940], Манассией[941] и Рампо[942], так, как ему прикажет поступить папа. Пусть только папа сообщит (ввиду того, что он связал их вечными узами анафемы[943]), можно ли оказать им какое-либо милосердие, если они обратятся к покаянию, принять их для покаяния, и какова должна быть мера этого покаяния. Что же касается Рампо, то он заявил, что тот погрешил только в отношении епископа Теутбольда[944]; но не совершил ничего дурного в отношении Вальтера Сансского[945]: не присутствовал при его взятии в плен, не оказал содействия в совершении этого и не давал на то согласия, и прочее.

Также по поводу Хериланда[946], епископа Теруанского, которого он, как подобало, принял, когда тот, вынужденный необходимостью, пришёл к нему, после того как его епархия была опустошена норманнами, и которого назначил смотрителем одной вакантной церкви, чтобы он, осуществляя надзор, получал с неё пока что средства, пока там не будет поставлен епископ. Но, поскольку жители названной Теруанской епархии казались людьми варварской грубости и языка, он умолял папу сообщить ему в ответном послании, должен ли он поставить его во главе этого лишённого пастыря люда и может ли назначить вместо него в упомянутой церкви другого, который в силу родства и из-за языка мог бы быть более угоден в том месте.

Также папа, написав ему в ответ, превознёс его похвалами, поздравил за ту любовь и заботу, которые он питал к императору Ламберту, и увещевал всегда заботиться об оказании ему верности и поддержке, как близкому родичу, заявляя, что пребывает с ним в таком согласии мира и любви, что их никакие козни не могут их разлучить. Он указал также, что Ричард, Манассия и Рампо отлучены им и связаны вечной анафемой за то столь нечестивое деяние, которое они совершили, вырвав глаза Теутбольду, епископу Лангрскому, и изгнав с престола и поместив под стражу Вальтера Сансского; велев ему быть с ним одного мнения по поводу них и, созвав всех своих викарных епископов, равным образом вынести против них канонический приговор за то, что они совершили.

Он также написал этому архиепископу по поводу пресвитера Бертария, которого духовенство и народ Шалонской церкви избрали, как говорят, в епископы с согласия короля Одо, сердясь, что он не пожелал посвятить его, хотя тот был канонически избран, но по ленному праву пожаловал эту церковь после кончины предыдущего епископа Хериланду, епископу Теруана; а затем поставил в этой церкви вроде епископа некоего Манцио[947], погрязшего в ряде преступлений; названный же Бертарий, желая пойти к апостольской особе, был схвачен неким Конрадом[948], вассалом господина Фулько, вытащен из церкви и отправлен в ссылку на один месяц. Поэтому он, вызвав этого нашего епископа, строго, но по-братски велел ему без промедления явиться к нему в указанный срок, имея при себе упомянутого Манцио и уже названного Конрада вместе с некоторыми своими поименованными им соепископами, и прочее.

Написав также Стефану[949], преемнику этого Формоза, господин Фулько пытался показать ту набожность, которую он питал к римскому престолу, и что он неоднократно стремился прийти к могилам апостолов, но не смог исполнить это страстное желание из-за разных опасностей, которые ему мешали; и там же дал знать, что благодаря его старанию короли Одо и Карл, наконец, соединились в мире и согласии.

Этот папа, написав ему в ответ, заявляет, что получил от него письмо, но извинений его не принимает, более того, опровергает их, так как другие люди приходят к этому престолу, а он заявляет, будто у него не было возможности прийти. Итак, он сообщает, что твёрдо решил провести в сентябре наступающего 15-го индикта[950] собор, на который настоятельно призывает этого архиепископа, строго приказав ему без всякого промедления и без всяких отговорок лично явиться в указанное время на этот собор, а если он этого не сделает, то он не преминет вынести против него канонический приговор.

Этот достопочтенный епископ, написав ему в ответ, пытался разъяснить, какую набожность он постоянно питает к славному престолу князя апостолов и к его святым епископам, уверяя, что подавленный разными тяготами и скованный разными смутами, он не мог тогда сам прийти к этому престолу, но направил туда возлюбленных сынов этой церкви, чтобы те лично рассказали о неудобствах своего путешествия; он также направил для исполнения этого одного своего священника; он не посмел писать многое, ибо ощутил по направленному ему посланию, что подвергся весьма суровому обвинению, и ему внушило немалое удивление то, что уже в первых письмах на него так сурово обрушились, тогда как до сих пор от этого престола ему обычно не приходило ничего иного, кроме приятных и сладких слов, писанных его предшественниками. Приписывая это, однако, своим грехам, он признаётся, что хотя по праву печалится из-за своего несчастья, но радуется выговору с его стороны; обдумав всё это, он замечает, что такое могло статься, если до него дошло по слухам или он услышал от неких не исполненных любви мужей о нём что-то такое, что не соответствует истине. Поэтому он просит его не внимать слишком доверчиво такого рода лицам, пока, как записано, внимательно не разберёт то дело, которого не знает[951]; смиренно прибавив, что чуть ли не с самой колыбели воспитывался в канонических дисциплинах, пока не был взят славным королём Карлом[952], сыном императора Людовика, к нему на службу в качестве придворного и доместика, и таким образом пробыл в дворцовых покоях до времён короля Карломана, сына Людовика Младшего[953] и внука этого Карла, когда был избран святыми епископами Реймсской провинции, а также духовенством и народом этого города и рукоположен в епископы; и просил его вызнать из рассказа его посланника или других знающих это людей, как он, застав эту церковь страдающей от набегов язычников, в поте лица хлопотал по мере сил о мире для неё, уверяя, что изложил вышесказанное не из-за высокомерия, но чтобы тот, прикинув, осознал, что это для него, кто был так воспитан и вёл такой образ жизни до вступления в должность епископа, скорее бремя, чем почесть, не средство возвышения, но смиренное служение. И добавил, что если королевству будет дано хоть какое-то спокойствие, и он сможет получить разрешение у короля Одо, то постарается поспешить, наконец, к стопам его святости, в то время для него откроются дороги, которые были тогда закрыты Цвентибольдом[954], сыном короля Арнульфа, который утеснял Реймсскую церковь многими обидами и раздавал её имения своим подданным. Он просил его унять апостольской властью его тиранию, говоря, что грех – оставлять свою церковь в такое опасное и полное тягот время.

Итак, проявляя заботу обо всём королевстве, господин архиепископ Фулько направил императору Карлу[955], сыну Людовика, короля Зарейнского, письмо по поводу защиты и обороны королевства франков, которое в тех краях подвергалось разным притеснениям со стороны норманнов. Заявляя, что при содействии Божьем оно до сих пор было защищено, пока им правили его одноимённый с ним дядя[956] и сыновья последнего[957]. Но, когда те благополучно скончались, и вельможи королевства отдались под его императорское покровительство, на них, напротив, обрушилось множество несчастий со всех сторон. Он упоминает, что город Париж, который, по его выражению, является столицей и входом в королевства Нейстрию и Бургундию, осаждён варварами и скоро будет взят, если не будет помощи со стороны милости Божьей. И, если он был взят, то они претерпят утрату всего королевства; и эти бедствия распространились уже столь угрожающим образом, что ничто не осталось в безопасности от названного города до Реймса; и ни одно жилище не пребывает в безопасности, кроме жилищ дурных христиан, которые заодно с варварами и из которых многих оставили христианскую веру и, вступив в союз с язычниками, отдались под их покровительство.

Он написал этому императору также по поводу получения паллия от римского престола и утверждения привилегий, данных некогда римскими понтификами Реймсской церкви.

Арнульфу, королю Зарейнскому, он направил письмо по поводу короля Карла, которого он ещё ребёнком помазал в короли[958], приведя причины его возведения на престол, ибо слышал, что Арнульф сердится на него из-за этого дела; он упомянул, что после кончины императора Карла, дяди этого Арнульфа[959], он отправился на службу к этому Арнульфу, желая признать его власть и правление, но этот король оставил его без какого-либо внимания и поддержки. Поэтому, когда у него не осталось на него никаких надежд, он вынужден был признать власть его вассала, то есть Одо, который, не принадлежа к королевскому роду, получил королевскую власть насильственным образом, и до сего времени против воли сносил его власть; поскольку он желал жить под властью этого Арнульфа, то отправился к нему на службу, но, после того как не смог найти у него никакой поддержки, сделал то, что ему только и оставалось сделать, предпочтя иметь королём того, кто у них только ещё и остался после него из королевского рода и чьи предшественники и братья были королями. Что касается того, что этот король поставил им в вину, почему, мол, они не сделали этого раньше, он сказал в оправдание, что когда умер император Карл, и Арнульф не пожелал принять власть над этим королевством, этот Карл был ещё столь мал телом и разумом, что совсем не годился для управления королевством, и избирать его тогда было опасно ввиду грозной опасности со стороны норманнов. Когда же увидели, что он достиг того возраста, когда может соглашаться с теми, кто даёт ему здравые советы, они приняли его, согласно чести Божьей, дабы он заботился о королевстве, желая поставить его таким образом, чтобы он мог быть полезным и этому королевству, и самому Арнульфу. Что же касается того, что они дерзнули совершить это без ведома Арнульфа, то они, как он заявил, следовали обычаю народа франков, у которых всегда было в обычае после смерти короля избирать другого из королевского рода, невзирая ни на какого сильного или могущественного короля и не обращаясь к нему за советом. Таким образом они хотят препоручить этого короля его верности и поддержке, дабы он пользовался его советом и поддержкой во всех делах, и чтобы как король, так и всё королевство подчинялись его приказам и распоряжениям. Далее, так как он слышал, что этому королю внушали, будто он сделал это вопреки верности ему и ради частной выгоды, то он уверяет, что Ансхерик[960], который, как кажется, и заявлял подобное, прежде чем архиепископ собирался предпринять что-либо в деле такого рода, приходил к нему и в присутствии графов Хериберта[961] и Эгфрида искал у него совета и поддержки в том, как ему следует поступить с приказаниями Одо, который дал ему несносные повеления. От имени же сыновей Готфрида[962] он спрашивал у него совет по поводу того зла, которое им пытался причинить Одо, и они просили по общему решению поставить такого главу, при котором подданные могли бы чувствовать себя в безопасности, обращая взоры или на Гвидо, или на этого Карла – представителя королевского рода; размышляя, кого из них им лучше поддержать, те, кто там был, решили ради обретения государственной пользы и убережения от враждебности Арнульфа, а также ввиду праведного и подобающего преимущества королевского происхождения обратиться к этому Карлу, веря, что Арнульф порадуется за своего родича и окажет поддержку ему и королевству. Что касается обвинений, которые он слышал, будто он сделал это ради Гвидо, дабы благодаря этой уловке ввести его в королевство и, оставив малыша Карла, перейти к Гвидо, то он заявил, что это лживое обвинение было сознательно выдвинуто против него из злобной зависти, и что именно таков тот, кто распускал подобные слухи, предполагая, будто он может подобное сделать; он же не считал таковым ни себя, ни своих предков, от которых происходил. Да и предки этого короля никогда не замечали в его предках подобного коварства, но считали их верными, надёжными и стремящимися к государственной пользе, почему и возвышали их почтительным образом. Так что этому королю следовало бы стыдиться от того, что он поверил о нём подобным слухам и заклеймил его таким позором. Далее, он слышал, будто Арнульфу говорили, что этот Карл не был сыном Людовика[963], но он уверяет, что не может поверить, будто есть кто-то, знающий, как выглядели его предки, кто, увидев его, не признает, что он произошёл из королевского рода; у него есть также некоторые приметы его отца Людовика, по которым видно, что он был его сыном. Итак, он просит Арнульфа, то есть его королевское величество, достойно принять эту истину и, дабы никто не мог настроить его против этого невинного короля, его родича, распорядиться выяснить в его присутствии и в присутствии его верных, так ли обстоит то, о чём он говорил, и довести дело до надлежащего конца, помня, как его предшественники управляли государственными делами и как до сих пор обстояло дело с наследованием королевского престола. Теперь же из всего королевского рода остались только он, названный государь, и этот Карл, его малолетний родственник, и пусть он подумает, что может случится, если ему придётся уплатить присущий всем долг, когда уже сейчас столько королей из иного рода[964], а тех, которые притязают на королевский титул, ещё больше. Кто после его кончины поддержит его сына, дабы он вступил в подобающее ему королевское наследство, если этому Карлу, его родственнику, доведётся пасть. Он прибавил также, что о том, что народ франков обычно имел королей из одного рода, было известно почти во всех народах, приведя по этому поводу свидетельство святого папы Григория[965]; он привёл также пример из немецких книг о некоем короле, по имени Германарих, который из-за безбожных советов одного своего советника[966] обрёк на смерть весь свой род, и умолял короля не внимать преступным советам, но пощадить свой народ и прийти на помощь угасающему королевскому роду, стремясь к тому, чтобы достоинство его рода в его дни окрепло и те из чужого рода, которые стали королями или решили ими стать, не возобладали над теми, кому королевское достоинство подобало по [их] роду; и заявил, что он отправил к Арнульфу Аледрамна[967], советуя приказать всем, кому ему будет угодно, из числа тех, кто поставил Карла королём, отправиться к нему на службу, и они разумным образом покажут перед его величеством, что всё так и есть. Он просил и умолял этого короля милостиво отнестись ко всему сказанному, зная о его к нему преданности и верности; и о том, что этот Карл во всех делах, которые решит предпринять, будет обращаться к нему за советом, пребывая под защитой его милости, лишь бы никто не смог отвлечь этого короля от помощи его королевству и названному Карлу.

Он также [написал] этому королю, давая знать ему о верности и преданности, которые питал к нему, и что он хотел бы поспешить по его приказу к нему на службу; и что то обещание, которое его король Карл дал этому Арнульфу, передавшему ему королевство, остаётся в силе в отношении как короля, так и его подданных; и что Карл решил поднять оружие против Одо, враждебного ему короля, который строит против него всяческие козни.

Отправив своё письмо императору Гвидо, он сообщает, что весьма рад его славе и возвышению, но удивлён и обеспокоен тем, что тот на протяжении уже длительного времени ни через каких посланцев ничего не сообщал ему о своих успехах и о своём положении. Он просит его оказать поддержку его королю Карлу и относиться к нему так, как подобает относиться к близкому родственнику, и пусть поскорее даст знать, каковы его намерения в отношении него. Он также сообщает о короле Арнульфе, что тот не хочет сохранять мир с Гвидо; что Карл направил апостольскому престолу своё послание, вверяя себя молитвам папы и прося того укрепить его своим благословением, а также чтобы этот папа соединил его узами дружбы с Гвидо. Он просит также, чтобы Гвидо или через своего посланника, или через свои письма сообщил этому королю о своей дружбе с ним, а также посочувствовал нанесённым ему и вверенной ему церкви обидам, которые он претерпел из-за верности ему. Он сообщил также, что король поручил ему аббатство святого Мартина[968], и просил, чтобы Гвидо принял под свою защиту те его имения, которые находились в его королевстве.

Направив письмо королю Одо, он просил разрешить Ланской церкви провести свободные выборы епископа после кончины Дидо[969], показав, что нельзя, мол, силой заставлять людей принимать того, кого они не хотят. Он просит также позволить этой церкви жить без тревог и не позволять захватчикам грабить её имения, дабы не стать соучастником грабителей, если он позволит происходить подобному.

Карлу, своему королю, он написал, сильно гневаясь тому, что этот король, как ему сообщили, желает по дурным советам неких людей вступить в союз с норманнами, дабы он мог располагать их поддержкой в обретении славы королевства. «Кто, – говорит он, – из тех, кто верен вам, как подобает, не ужаснётся тому, что вы желаете дружбы с врагами Божьими и намерены принять языческое оружие и пагубный союз для погибели и сокрушения христианского имени? Ведь между тем, кто вступает в союз с язычниками, и тем, кто отрекается от Бога и поклоняется идолам, нет никакой разницы. И если, как говорит апостол, худые сообщества развращают добрые нравы[970], то насколько больше чистота христианской души развращается советами и союзом с язычниками. Ибо то, что она будет постоянно видеть, не может не вызывать подражания, более того, будет постепенно и как бы узами дурного обычая увлекать к преступлению. В самом деле, ваши предки короли, низвергнув языческое заблуждение, великодушно подчинились культу Божьему и всегда просили помощи у Бога, благодаря чему счастливо царствовали и передавали королевскую власть по наследству своим потомкам. Вы же, напротив, оставляете ныне Бога; говорю вам со всей определённостью, хотя и неохотно, что вы оставляете Бога, вступая в союз с Его врагами. И тот пророческий глас, что был направлен некогда к царю Израиля, делавшему то же самое, теперь по праву обращён к вам: «Ты оказываешь помощь нечестивцу и заключаешь дружбу с теми, кто ненавидят Бога»[971]. И вот, вместо того, чтобы положить конец прежним злодеяниям, прекратить разбои и грабежи бедных и совершить за всё это покаяние, вы, дабы вызвать ещё больший гнев Божий, вступаете ныне в союз с теми, которые не ведают Бога и полагаются на свою свирепость. Поверьте мне: поступая так, вы никогда не достигнете царства, более того, Бог, которого вы приводите в гнев, вскоре погубит вас. До сих пор я ожидал от вас лучшего, а теперь вижу, что вы погибнете вместе со всеми вашими единомышленниками, если и впрямь намерены это сделать и внять подобным советам. Воистину подтвердилось, что те, кто даёт вам такой совет, не верные, но бесчестные во всех отношениях, и, если вы решите послушать их, то лишитесь обоих царств – и земного, и небесного. Так что я заклинаю вас именем Бога: бросьте подобный совет и не обрекайте себя на вечную погибель, причиняя боль вечной утраты мне и прочим, которые верны вам согласно Богу. Ведь лучше было бы вам не родиться, чем стремиться царствовать при поддержке дьявола и поддерживать тех, с кем вы должны были бы вести решительную борьбу. И знайте, что если вы это сделаете и прислушаетесь к подобным советам, то я никогда более не буду в числе ваших верных, отзову от верности вам всех, кого смогу, и вместе со всеми моими соепископами отлучу вас и всех ваших людей от церкви и предам вечной анафеме. Я со стоном пишу это вам ради той верности, которую сохраняю в отношении вас, ибо желаю, чтобы вас всегда почитали, согласно Богу и миру, и вы восходили на подобающий вам королевский престол при поддержке Христа, а не Сатаны. Ибо царство, которое даёт Бог, имеет прочную основу; а то, что приобретается несправедливостью и грабежами, преходяще, быстро рушится и не может существовать долго».

Императору Ламберту он отправил поздравительное письмо, рассказывая о том, что ему сообщил о нём в своих письмах господин папа Формоз, а именно: что он сильно любит этого императора и желает во всём содействовать ему, как возлюбленному сыну, и жить с ним в неразрывном согласии. Итак, он убеждает этого князя и, увещевая, умоляет его быть признательным этому папе за его доброту, любить его, как предобрейшего отца, сохранять ему всяческую верность и послушание и, как истинный сын, повиноваться его святым увещеваниям и относиться к римскому престолу с достойным почтением. «Ибо таким образом, – говорит он, – ваша императорская власть всегда будет крепка и незыблема, и помощь Божья будет помогать вам против всех ваших врагов и недоброжелателей, и выйдет, что вы при поддержке Божьей всегда будете сильнее и могущественнее всех ваших противников. Вспомните, прошу вас, о вашем дяде и тёзке, сиятельнейшем Ламберте[972], о том, как он относился к святому римскому престолу и какой конец его постиг, и остерегайтесь, как бы и с вами не вышло подобного, если вы захотите поступать также. Попросите также господина папу, чтобы он соизволил снять с него отлучение и заступился за него перед Богом. Я также смиренно прошу за себя, дабы вы снискали для меня его благоволение, и чтобы он соизволил иметь награду как за меня, так и за Реймсский престол и нерушимо хранил его привилегии, как то всегда делали, как известно, все его святые предшественники, и, если кто-то посмеет когда-либо потревожить слух его милости и сказать о нас что-то дурное, то он бы не верил сказавшим это до тех пор, пока не узнает правду от меня или от своего или моего посланника. Что до прочего, то пусть ваше императорское величество знает, что Рампо, наш с вами родственник, отлучён господином папой, как мы узнали это из его писем. Я молю за него вашу кротость, чтобы вы упросили папу не отказать ему в возможности покаяния и исправления того, что он совершил, и не дать ему безвозвратно погибнуть связанным узами вечной анафемы, но пусть папа назначит ему ту меру покаяния и наказания, какую ему будет угодно. И пусть прикажет написать нам и всем епископам Италии и Галлии, которым он писал о его осуждении, на сей раз – о своём милосердии, как ему угодно с ним поступить и как быть».

Альфреду[973], королю Заморскому, он, послав дружеские письма, выразил благодарность за то, что тот назначил епископом в городе Кентербери столь доброго, набожного и соответствующего церковным правилам мужа[974]. Ибо он слышал, что тот старается вырезать мечом слова отвратительную секту, возникшую из-за языческих заблуждений и остававшуюся до тех пор в том народе. Эта секта, кажется, разрешала епископам и пресвитерам водить к себе женщин, ходить, если кто хочет, к своим родственницам и, кроме того, бесчестить дам, посвящённых Богу, имея и жену, и наложницу. Насколько всё это противно истинной вере, он показал на основании очевиднейших примеров из приведённых им изречений святых отцов.

Увещевая и обличая в письмах королеву и императрицу Рихильду[975], он заявляет, что поражён сильной болью из-за дурных слухов о жизни и деяниях этой королевы, которые до него дошли, а именно, что скорее дьявол, а не Бог был там, где была она, ибо вокруг неё – всё то, что противится спасению души, то есть гнев, ссоры, раздоры, поджоги, убийства, разврат, грабежи бедных, захваты церквей. С должной заботой и пастырским рвением увещевая её обо всём этом, дабы она перешла от такого зла к плоду вечного спасения, он предлагал ей квадривиум или четвёрку добродетелей, приняв которую и стараясь идти вверх, она овладеет тем, что присуще мудрости, святости и вечному счастью. Пусть также старается сохранить незапятнанным покров Христов, который она приняла ради вдовства, дабы можно было в безупречном виде представить его Богу, и пусть не стремится попасть в преисподнюю, где найдёт безмерный ужас многих мучений, которые он попытался ей описать. Пусть определит, подруга ли она Богу, сестра ли. И, если это не так, пусть без промедления постарается быть таковой, если и не по сиянию девственности, то хотя бы по стремлению к спасительному воздержанию, праведно веруя, любя Бога и ближнего, творя добрые дела и живя целомудренно, праведно и благочестиво[976]; пусть стремится исправить жизнь, пока ещё есть время, дабы не попасть в западню вечного смущения, не думая о том, сколь быстро проходит настоящее. Пусть пожалеет свою душу и постарается стать близкой Богу и иметь простоту и невинность горлицы, дабы душа, покидая тело, заслужила услышать от Христа: «Зима прошла и миновала; приди, моя горлица[977], и отдохни вместе со мной, сидя на правой руке моего отца». Он заявляет, что говорит так много потому, что весьма беспокоится о её спасении, желая, чтобы она стала настоящей королевой, украшая добродетелями своё вдовство, и, имея перед глазами день своей смерти и воскресения, услышала апостола, говорящего: «Отрезвитесь, как должно, и не грешите»[978]. Пусть, наконец, восславит своего Бога и позаботится о собственном спасении, отвратится от зла и творит добро. Он молит, желая, чтобы его выговор, а также необходимое исправление и спасительное угрызение совести коснулись её сердца, и она, наконец, оправилась от дьявольских козней, и чтобы благодать Божья подняла её из могилы пороков, и прочее. И пусть Бог сделает её, страдающую лихорадкой во зле, здоровой и невредимой, и укрепит в добре, чтобы она могла радоваться вместе со святыми и здесь, и в вечной жизни. «Если вы послушаете нашего совета, то мы будет относиться к вам так, как и должны относиться, – с верностью, почтением и должной службой, но, что самое главное из этого, Бог будет милостив к вам, как мы того хотим и желаем. В противном случае мы хотим, чтобы вы твёрдо знали, что мы не желаем навлекать на себя из-за вас гнев Божий, но, согласно нашему долгу, поступим с вами так, как это предписывает нам каноническое установление. Бог – свидетель тому, сколь неохотно мы это сделаем; но мы не может отступить от апостола, который говорит: «Как апостол язычников, я прославляю служение моё»[979]; «Мы – соработники у Бога»[980]; «Он – Бог, который производит в нас»[981]; «Вы ищешь доказательства на то, Христос ли говорит во мне?»[982]. Поэтому я с чистой совестью молю Бога, чтобы мои слова дошли до вашего сердца, и Он сам, который говорит через меня, сказал это в ваших ушах и в вашем сердце. Пусть всемогущий Бог опустит по нашему желанию с небес свою руку и освободит вас из грязной пропасти этого мира».

Он также, как можно обнаружить, направил разным епископам разные послания, приправленные благой солью и полные божественных наставлений.

Архиепископу Фротарию[983] [он написал] по поводу имений Реймсской церкви, расположенных в его диоцезе, которые понесли немалый ущерб со стороны захватчиков, увещевая его и упрашивая, чтобы он, помня о данном ему Богом служении и папских предписаниях, многие примеры коих он привёл, канонической властью запретил захватчикам это делать, дабы они не смели впредь посягать на имения этой церкви, если не хотят нанести оскорбление Господу и Его святым.

Ростагну, епископу Арльскому[984], он выразил благодарность за то, что тот, как ему стало известно, заботится об имениях Реймсской церкви, которые он оставил под его попечением и защитой; но он слышал, что их тревожат и захватывают некие злые люди; и поэтому убеждает его, если тот не намерен передать такого рода дело апостольскому престолу, поразить этих захватчиков строгим отлучением, если те не образумятся.

Герману, архиепископу Кёльнскому, он сообщает, что хочет переговорить с ним и прочими епископами его диоцеза о неотложных делах церквей, как тот ему предлагал, и обсудить их, но, поскольку этому мешают поднявшиеся бури норманнского гонения, он попытается исполнить это, когда выдастся подходящее время. Он также сообщал, что некие захватчики преступным образом владеют некоторыми имениями Реймсской церкви в его приходе; по этой причине он просил в Вормсе[985] короля Арнульфа, чтобы тот велел епископу Виллеберту[986], его предшественнику, разобраться с этим делом, согласно установлениям канонов. И сам Герман был тогда отправлен этим королём к названному епископу в качестве посланника, но, поскольку Виллеберт не смог исполнить повеление короля по этому делу, он, увещевая, просит его подвергнуть этих захватчиков и тех, кто попытается потревожить эти имения, канонической каре, если те не отступят от дерзости, которую возымели. Он также направил этому Герману декрет папы Симмаха, чтобы тот мог увидеть там очевиднейшим образом, как следует поступить с такими людьми.

Он также [написал] ему по поводу некоторых имений этой церкви, расположенных на Рейне, в месте, что зовётся Боппард (Bobert)[987], которые он поручил Мегингауду. Поскольку тот умер, он просил епископа Германа взять их под защиту. Он также увещевает некоего Гвиберта, который, кажется, завладел другими имениями Реймсской церкви, чтобы тот вернул их ему, сохраняя дружбу. Он просит также об имениях некоего аббатства, пожалованного ему королём, которые лежат в землях этого Германа, чтобы он защитил их от захвата со стороны чужаков, и прочее.

Вальтеру, архиепископ Сансской церкви, он [написал] по поводу аббатисы Хильдегарды, ради которой назначил съезд, но этот Вальтер, отчасти будучи занят, отчасти подавлен недугом, не обратил на то внимания. Поэтому он предписал ему, какой законнейший исход должно иметь это дело, и, увещевая, просил никоим образом не пренебрегать этим, но прийти на этот съезд; если же он не придёт, то он сам попытается при помощи Божьей сделать всё, что надлежит сделать, не нарушая любви, и он не совершил это, откладывая до сих пор, не потому, что не имел права или привилегии делать это, но скорее ради любви к нему, которую он желал сохранить нерушимой во всех отношениях. Он просил также Вальтера обратиться с увещеванием к названной аббатисе, как живущей в его диоцезе, чтобы та не уклонилась от этого собрания будто бы по неведению, но постаралась лично прийти туда в назначенный день.

Он направил ему также утешительные письма по поводу его болезни, об отпущении грехов, которое этот Вальтер просил его и его братьев ему дать, и вместе с тем о предусмотренных господином Фулько переговорах с ними, когда их можно было бы провести.

Плегмунду, архиепископу Заморскому, он [написал], поздравляя его за славные усилия, которые тот, как ему стало известно, прилагает в деле устранения и искоренения ростков той пагубной заразы, которая была упомянута выше в письме, написанном им королю Альфреду, и которая распространилась в том народе; он наставил и снабдил его святыми предписаниями канонической строгости, желая принять участие в его благочестивых трудах.

Иоанну, одному римскому епископу[988], [он написал], напомнив о той сильной любви, которую питал к нему, так что не может, по его словам, вспомнить никого другого, с кем бы его так тесно связывали узы взаимной дружбы, и упомянув, с какой великой благожелательностью был им принят, какое учтивое и доброе обращение встретил и был одарен многими благодеяниями. Он заявил, что как только наступит мир, он достойной службой покажет, с какой преданностью относится как к нему, так и к господину папе Стефану. И просил, чтобы тот оказал ему своё покровительство перед его величеством папой, и он во всякой нужде, в какой его заметит, поможет ему, как и сам полностью на него полагается.

Додило[989], епископу Камбре, он написал по поводу назначенных им ему съездов, на которые тот не обратил внимания; увещевая и прося его позаботиться прийти на ближайший съезд, когда должны будут решить дело, которое тогда велось, по поводу Хильдегарды и Хирмингарды, и где будет король Одо с епископами. Он велел ему обратиться с увещеванием и канонически вызвать обвинителей этой Хирмингарды и тех, кто приказал лишить зрения и повесить пресвитера, вместе со всеми, кто повиновался этому нечестивому приказу и стал исполнителями этого преступления, чтобы они не преминули предстать перед этим собранием.

Также по поводу того самого дела, благодаря за то, что он набожно принял его увещевание и с немалой готовностью явился в назначенный день. Но он, кажется, был в гневе от того, почему тот, хотя речь шла о церковных делах, решил передать ему сообщение не через клирика, а через лицо светского звания. Сам же господин Фулько, отчасти задержанный службой государю, отчасти подавленный телесным недугом, не смог прийти, согласно договорённости. Он увещевал его также вспомнить о том, как он некогда к нему отнёсся, как без короля и без кого-либо, кто ратовал бы за него, всеми способами помогал ему добиться епископского достоинства, хотя и не был ещё в полной мере с ним знаком. Но он так хлопотал за него, словно за дражайшего брата, потому что верил, что тот обладает правдивой мудростью, непритворной верой, твёрдой и непреклонной надёжностью; и он надеялся, что тот станет ему помощником и соратником во всех делах. И во имя той чистой любви, которая, как он верил, пребывает в нём, он увещевает его и повелевает, чтобы тот без всякого промедления и отложив все занятия постарался лично явиться на указанное собрание епископов; и оправданием неявки может быть только телесный недуг. И велел ему также канонически увещевать тех лиц, которых упомянул в другом письме, чтобы те, подготовившись, не преминули явиться в указанный день на торжественное собрание епископов.

Он также вместе с прочими соепископами, а именно, Дидо Ланским[990], Хетило Нуайонским[991], Рикульфом Суассонским[992], Хериландом Теруанским[993], написал этому епископу Додило, сообщая, что указанные выше епископы съехались в город Реймсе, чтобы переговорить о вторжении Балдуина[994], о чём он писал этому Додило, и увещевать его образумиться и отступить от наглой спеси своего безрассудства, но что этот епископ написал в ответ, что он не смог встретиться с этими епископами, так как его путешествие сорвал меч норманнов, хотя он и сострадает общему несчастью. Кроме того, что до того, что тот просил по поводу Балдуина, он соглашается с ним в том, чтобы нужно отчитать его, настойчиво увещевая, убеждая и порицая, дабы тот исправил свой проступок, приведя ему изречения святых отцов; он даёт знать, что этому Балдуину были направлены письма со стороны этих епископов. И убеждает по их поводу, чтобы их, если удастся, зачитали в его присутствии; а если того не будет, то пусть он передаст их ему через своего архидьякона, который должен их ему растолковать. И, если тот не сможет до него добраться, то пусть распорядится публично и при народе зачитать эти письма в том месте, где Балдуин посягнул на религию, и чтобы впредь, если тот не образумится, ни монах, ни каноник, ни один христианин не присоединялся к нему, если не хочет быть связан узами анафемы. Если же Хетило придёт в город Аррас, то пусть Додило выйдет к нему, чтобы им можно было канонически переговорить о том деле, которое следует предпринять, и пусть он письменно сообщит ему обо всём, что они по этому поводу сделают.

Епископу Хетило он письменно поручил отправиться вместе с верными короля в город Аррас, по мере сил совершая то, что ему предписано сделать, как он обнаружит это в другом письме.

Также по поводу того, что он претерпел от Додило, епископа Камбре, сообщая, как оскорбительно тот отплатил ему за оказанные им благодеяния, и призывая его быть свидетелем того, как он по отцовской любви и просто по доброте возвёл этого Додило в высокий сан, и того, как Рудольф, набожный муж, завещал Реймсской церкви одно аббатство, расположенное в приходе этого Хетило, и вместе с ним поручил ему тело блаженного папы и мученика Каликста, которое он, приобретя, вывез из города Рима. Итак, он сообщает, как по-дружески просил названного Додило прийти в крепость Аррас, почтительно взять оттуда мощи названного мученика и доставить в монастырь святого Квентина. И как просил самого Хетило выйти к тому монастырю и до тех пор пребывать вместе со святым телом, пока не придёт сам господин Фулько и не сможет, почтительно приняв, доставить его в город Реймс. И оно будет храниться там до тех пор, пока не установится мир, и только тогда его можно будет вернуть в его собственное место, расположенное в приходе Хетило. Но Додило, вместе того, чтобы сделать то, о чём его просили, презрев долг сына и брата, вышел навстречу и, прямо посреди пути вырвав из рук носильщиков святые мощи, положил их у себя, говоря, что не отдаст их никому, кроме Хетило, в чьём приходе они, как известно, находились, и что он совершил это на основании некоей хитрости, чтобы можно было передать названное святое тело некоему графу Хукбальду[995]. Ввиду этого он просит Хетило направить к Додило своего посланника и, отчитав с братской и отеческой любовью, исправить его и напомнить, как он[996] ввиду того исключительного благочестия и веры, которые, как он верил, живут в нём, без настояния короля или иного князя возвёл его на епископский престол, и увещевать его отступить от безрассудства, которое он возымел, дабы не заставлять этого архиепископа предпринять против него то, чего он не хотел бы делать. Он также настойчиво просил Хетило не соглашаться с тем в таком деле, но во всём оказывать поддержку правой стороне и не только согласиться, но и всеми силами помочь вернуть городу и его базилике небесное сокровище, переданное Реймсской церкви упомянутым мужем.

Дидо, епископу Ланскому, он написал о даровании прощения душе некоего Вальхера, который был признан виновным в оскорблении величества и подвергся смертной казни. Он слышал о нём, что тот в час смерти просил того о покаянии через исповедь и предсмертное причастие, но не смог этого добиться; ему, кроме того, было отказано в милости погребения и запрещено за него молиться. Итак, он в страхе и гневе спрашивает епископа, почему тот решил так поступить, прекрасно зная, что святое предание повелевает не отказывать в покаянии в последние часы; и привёл некоторые свидетельства по этому поводу святых отцов, увещевая его осознать общую опасность и, подражая доброте Господа, оказать этому грешнику, просившему о спасительном покаянии в последние часы, милосердие; чтобы он велел молиться за него, по христианскому обычаю даровал мир и прощение его душе и перенёс его тело из проходного места, где его бросили, а не похоронили, на кладбище.

Также по тому самому поводу, прося и приводя пример блаженного Григория[997] о некоем монахе, которого тот приказал не предавать обычному погребению и о котором запретил молиться, но спустя долгое время велел даровать ему прощение; и приведя также фразу из Евангелия: «Ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее»[998], и свидетельство Никейского собора, где предписано «давать милость причастия любому, кто попросит об этом в свой последний час».

Петру, одному римскому епископу[999], он написал о том, о чём запрашивал папу Формоза по поводу Хелинанда, епископа Теруана, которого решил поставить во главе оставшейся без пастыря Шалонской церкви, и просил его дать папе по этому поводу свой совет, дабы он заслужил поскорее получить от того желанный ответ, упомянув, что ему вспоминается случившееся с Актардом, епископом города Нанта, а именно, как папа Николай решил поставить его сперва во главе Теруанской церкви, а затем возвести в архиепископы Турского престола. Он просил его также выпросить подходящее предписание по этому поводу и, добыв, направить ему для исполнения.

Онорату[1000], епископу Бове, он написал, говоря, что сильно удивляется, как могло такое случиться, что тот против него так враждебно настроен, хотя знает, как он к нему относится, как считал его всегда за сына и брата и с каким рвением боролся за то, чтобы тот добился этой должности; и пусть поэтому не отчаивается, но возвращается как можно скорее к поддержанию с ним мира и согласия. Итак, он увещевает его, как дражайшего сына, прийти в себя и, вспомнив, какого он чина и звания, и осознав, что он его ни в чём не обидел, если возможно, явиться к нему, чтобы они в совместной беседе могли подробнее об этом переговорить; если же это невозможно, то пусть направит к нему доверенного человека, через которого он мог бы передать ему то, что лежит у него на сердце. Он сообщил также, что услышал о нём нечто такое, чему не легко поверить, а именно, будто он занимается грабежами, захватывает чужие владения и расхищает деньги, и назвал конкретно некоего Роберта, который пожаловался ему на то, что тот отнял у него всё его движимое имущество. «Я, – говорит он, – не могу поверить этому о вас, но полагаю, что есть кто-то, кто, полагаясь на вашу милость и власть, дерзнул совершить подобное, и поэтому вам приписали то, что совершено другим. Так вот, если это совершено кем-то из ваших людей, я заклинаю вас достойным образом покарать зачинщика этого преступления и распорядиться возместить весь ущерб. Если же правда – то, что вы сами всё это совершили, то я прошу вас прекратить подобное и за свой счёт полностью возместить ущерб тому, кто его понёс».

Он также укорял его за некоторые вещи, которые тот, по-видимому, не из простодушия написал ему: будто бы господин Фулько нарушил мир и согласие. Он сообщил также, что некие дурные люди тревожат его церковь, и что он не получил по этому поводу никакого ответа, о коем он, архиепископ, просил. Поэтому он напомнил ему, как тот и просьбами, и наставлением предпочёл добиться у него, чтобы этим людям предоставили пока что перемирие, пока сами епископы не получат возможность переговорить между собой. Что касается некоего Аледрамна[1001], которого тот тогда угрожал отлучить и, казалось, предписал архиепископу исполнить свой приговор, то он заявил, что не в его привычке подчиняться общим и совместным указаниям и наставлениям соепископов. А повиноваться одной Бовезской церкви Реймсской церкви тем более не пристало; да и в отлучении этом, как можно видеть, преобладает не церковная строгость, но неистовая наглость, ибо началом этого дела было оставление короля Одо и назначение Карла. И прибавил затем кое-что о вакантности церквей, а именно, Санлисской и Шалонской, из которых Санлисская церковь избрала тогда Готфрида, которого привели к епископу Реймсскому и просили рукоположить им в епископы; и он просил его прийти на это рукоположение, отбросив, как велит каноническое предписание, всякие отговорки. И, увещевая, призвал его не взирать на это, таким образом сказанное, так, словно этому епископу нельзя более надеяться на его дружбу, которую они между собой заключили и которую архиепископ, желая почитать и возвышать его престол ради чести собственного престола, стремился во всякое время сохранять нерушимой. Но, поскольку он видел, что язвительные обличения в его письмах потихоньку её подтачивают, то пожелал оправдаться от таких обвинений, дабы не казалось, что он, промолчав, согласен с ним в этом.

Также по поводу рукоположения Манцио, епископа Шалонского, на которое он велел Онорату прийти, но тот, не придя, осудил в обличительной речи само это рукоположение; это обличение архиепископ ради стремления к любви терпеливо снёс, просив и велел ему прийти по крайней мере на рукоположение названного Готфрида, и прочее.

Также по поводу направленных им ему писем, в которых призывал его прийти на помощь вере и пошатнувшемуся положению святой церкви. Архиепископ заявляет, что воздаёт Богу благодарность за то, что Он побудил его душу призвать его к этому, ибо прежние послания этого епископа, казалось, выражали надменную неприязнь, а эти все свидетельствует о братской любви. И говорит, что если у Онората и на сердце то, что прозвучало в словах, то он готов ответить на его любовь и нерушимо её хранить, но, поскольку время для того, чтобы они могли встретиться, казалось тогда неподходящим, он, когда при содействии Господа выдастся время, постарается надлежащим образом сообщить об этом как ему, так и прочим викарным епископам.

Также по поводу приказания папы Стефана[1002], в котором тот, давая господину Фулько разрешение пока что остаться, как он и просил, поручал ему послать названного епископа Онората и Рудольфа Ланского[1003] в Равенну на собор, который должен был там состояться.

Теутбольду, епископу Лангрскому, он направил дружеские и полные обоюдной любви письма, давая знать о частных делах между ними, о которых Теутбольд сообщил ему через своего посланника, и об обычной беседе с ним, а также о близком родстве короля и этого Теутбольда и о дружбе этого епископа с королём Карлом. Он также просил передать ему то, что ему довелось узнать о Ричарде, правителе Бургундии, и об аквитанцах, и прочее.

Рудольфу, преемнику уже названного епископа Дидо[1004], [он написал], поздравляя его с должностью и преуспеванием в Господе.

Также по поводу одного подданного этого Рудольфа, отвергнутого им, увещевая остеречься, как бы репутация епископа не пострадала из-за того, что скажут, будто то, что делается из ревности к правосудию, было сделано из стремления совершить месть, и сообщая, что Реймсская церковь издавна имела привилегию, согласно которой каждый из этих диоцезов, кто чувствовал себя в чём-то обиженным своим епископом, мог прибегать к ней, как к матери прочих церквей, и молить её о милостивой помощи. «Я же, – говорил он, – решил не пользоваться в этом деле какой-либо властью, но просить у тебя, как друг у друга, более того, как у особенно возлюбленного сына, ничто иное, как то, на что, как я надеюсь, я имею у вас полное право». И прибавил ещё через несколько строк, что сострадание – это не лицемерие, так как и Бог после угроз строгой кары обычно каждый день по-отечески проявляет доброту к тем, кто к Нему обратился, и что никто не падает так, чтобы ему нельзя было дать возможности вновь подняться, и прочее.

Стефану[1005], некоему аббату и благороднейшему мужу, который, казалось, был избран на должность епископа, но затем за что-то отстранён и отвергнут, он направил утешительное письмо, заявляя, что всегда будет хранить дружбу, которую ему обещал, и скорбя и вздыхая оттого, что видит обманутым в начинаниях того, чьим успехам радовался, когда его избрали во главе церкви. Но он убеждал его, чтобы тот, несмотря на силу постигшего его удара, вновь встал на ноги с ещё большей мощью, желая ему призвать к миру и согласию всех своих близких и друзей и всех прочих, кого сможет, и прочее.

Балдуину, графу Фландрии, [он написал] по поводу его проступков, о которых он совещался с соепископами своего диоцеза, что с этим следует делать. Этот Балдуин среди прочих прегрешений избил также пресвитера. И он[1006] показал на основании святых канонов, сколь преступным было это деяние. Тот отнял также некоторые базилики у поставленных там надлежащим образом пресвитеров и передал их другим без ведома их епископа. Этот Балдуин захватил и силой удерживал некое владение, которое король передал Нуайонской церкви. Так что он привёл ряд канонических и правовых положений по поводу такого рода преступлений. Он укорял его также за то, что тот присвоил себе обитель монахов и, проявив неверность и вероломство, восстал против короля. Хотя ему уже давно дали отсрочку по поводу этих дел и обратились с епископским предостережением, он, по-видимому, уклоняется, переходя с места на место. Поэтому он и в этом письме с отеческим предостережением призывает его исправиться; и, если он этого не сделает, то пусть знает, что будет лишён христианского причастия, и прочее.

Он также написал ему вместе со своими соепископами от имени собора, состоявшегося в Реймсе в 892 году от воплощения Господнего. Он укорял его за то, что тот пренебрегает церковными и светскими законами, захватывает церковные имущества и должности, которые ему никто не давал, и, отринув от себя страх Божий, делами отрекается от веры, которую обещал Богу в крещении, захватив святое место монашеского звания и присвоив себе титул аббата. Поэтому по общему приговору епископов было канонически решено поразить его анафемой, но, поскольку он казался пригодным для церкви и общей пользы государства, строгая кара была пока что отложена и ему дано время одуматься и исправиться; и его во имя милосердия Божьего заклинали отказаться от этой дерзости и не навлекать на себя более гнев Божий, дабы не дать ему некоторым образом в руки меч, и прочее. Затем следуют свидетельства духовных предписаний, приведённые для его исправления. И, если он не захочет им внять, то пусть знает, что он будет отстранён от всякого участия в церкви и поражён вечной анафемой; и открыл также, что против него будет вынесен приговор об отлучении, если он не пожелает как можно скорее исправиться.

Духовенству и народу Санлисской церкви он написал по поводу избрания пастыря, которого им надлежало ему представить, гневаясь, почему они отказались прийти к нему и предпочли сообщить ему об этом в письме, а не лично. И он велев им поскорее прислать к нему подходящих и зрелых как возрастом, так и мудростью лиц, выбранных из их общины, которые никогда не стремились сходить с праведной тропы ни из милости, ни из ненависти, ни из жадности.

Служителям Ланской церкви он написал о том, что слышал, будто между ними возникли раздоры и они по отдельности устраивают сходки; поэтому он увещевает их, как сыновей, решительно это устранить, если подобное имеет место быть. И пусть состоится спокойное и славное собрание, на котором каждый, отбросив всякое раздражение, выступит с речью, согласно возрасту и данной ему Богом скромности, и прочее. Говоря об установлении и соблюдении согласия и истинной любви, он послал им копию письма к королю Одо, отправленного им ради предоставления им права канонического избрания, увещевая, чтобы они изо всех сил постарались дружно собраться при содействии Святого Духа и настойчиво молили милость Божью, чтобы она соизволила помочь им в избрании пастыря.

Отправив братьям Корвейского монастыря письмо со своим предостережением, он укорял их и резко отчитал за то, что те свергли своего аббата[1007], с безжалостным безрассудством низложив его, поражённого тяжким недугом, а когда тот пришёл к ним, не приняли его даже как странника и не оказали ему никакого дружеского участия, но, изгнав из обычного жилища, заточили его в ничтожном месте за пределами монастыря и утвердили общим решением, чтобы никто не смел приходить к нему с визитом или ради утешения и чтобы даже после смерти он не считался достойным общего с ними погребения. Удивляясь поэтому, как в их умы могла закрасться такая дерзость, он, приведя апостольские и канонические установления по поводу послушания, которое надлежит оказывать наставникам, показал, что им нельзя было вопреки всякому праву так бесчестить аббата, канонически избранного и должным образом рукоположенного архиепископом, низвергая и круша в его лице божественные и человеческие нормы и установления; ведь не в их воле и власти низлагать аббата, когда они захотят, и по своему произволу и прихоти ставить другого. Он напомнил им о проклятии Хама, который посмеялся над наготой отца[1008], и показал, что они стали соучастниками этого проклятия. Затем, напомнив об опасности для их сана, он повелел им данными ему Богом властью и служением образумиться и, отступив от этой строптивости, почитать и любить этого отца своего места, как аббата, пока тот, если выздоровеет и не сможет нести такое бремя, сам не придёт к королю, чтобы сложить его с себя и чтобы по его приказу и властью архиепископа на его место был поставлен другой аббат.

Этот епископ совершил на Реймсском престоле много добрых дел. Так, он наделил епископство множеством добытых вещей, в том числе монастырём Авне и некоторыми другими владениями, полученными от королей и разных лиц, и украсил Реймсскую церковь разными дарами и украшениями. Город, стену которого Эббо разрушил ради постройки базилики Богородицы[1009], он обвёл новой стеной. Он также заново построил некоторые крепости, а именно, Омон (Altmontem)[1010] и ещё одну крепость близ Эперне, которую король Одо разрушил, так как тот отпал от него из-за назначения Карла. Он отвёз из монастыря Орбе в город Реймс досточтимое тело блаженнейшего Ремигия. Во время этого перенесения были явлены многие великие чудеса, отчасти указанные нами выше[1011]. В это же время, когда норманны тревожили франкские земли и опустошали разные места, этот епископ радушно принимал и по-отечески поддерживал многих как священников, так и прочих клириков и монахов, которые сбегались к нему отовсюду. Среди прочих он принял и содержал монахов монастыря святого Дионисия вместе с дорогим телом этого мученика и мощами прочих святых. Он велел также доставить в Реймс тело святого Каликста, – когда ему и Реймсской церкви было пожаловано аббатство этого святого, – и почтительно положил его за алтарём Пресвятой Марии, а возле него поместил мощи святого Никасия и его святой сестры Евтропии, почтительно привезённые из церкви титула святого Агриколы[1012].

В это же время мощи святого Гибриана были доставлены в церковь блаженного Ремигия из Шалонского округа, где он, как известно, жил, как странник, и был погребён. Ведь в ту провинцию ради странствия из любви к Христу пришли из Ирландии семеро братьев, а именно, Гибриан, Хелан Трезан, Герман, Веран, Абран и Петран, вместе с тремя своими сёстрами – Франдой, Промтией и Поссеной, выбрав себе подходящие места обитания на реке Марне. Из них Гибриан, святой священник, избрал для проживания селение под названием Косла[1013], где целомудренно, праведно и благочестиво жил[1014] на протяжении многих лет и до самого конца жизни подвизался подвигом добрым[1015]. Говорят, что сперва его тело было погребено возле общественной дамбы, а затем на его могиле было построено здание часовни, а именно, из-за некоторых явленных там чудесных знамений. К ней обычно стекалось множество людей, особенно, когда отмечали день его кончины[1016]. Ведь там происходили многочисленные исцеления, из которых записаны лишь некоторые, но большинство предано забвению. По крайней мере, записаны имена трёх женщин[1017], которые там прозрели. А ещё у одного, по имени Гримоар, полностью восстановилась рука.

Затем, во времена короля Одо, когда норманны свирепствовали вовсю и опустошали земли франков, церквушка этого святого была сожжена вместе со многими другими церквями этого округа. Говорят, что после её сожжения там часто слышали голоса людей, певших псалмы, но не видимых; а по ночам там видели горящие огни.

Когда слава о такого рода чудесах распространилась повсюду, Хайдерик, благочестивый граф, движимый возвышенной любовью и почтением к святому, пришёл к Родоарду, епископу Шалонской церкви, и, поскольку место, где это святое тело лежало под открытым небом, было полностью разрушено, настойчиво умолял его дать ему разрешение перенести тело туда, где его могли бы охранять более набожно и почтительно. Когда он долго просил, то, наконец, добился удовлетворения своей просьбы. Позвав лодочника, он дал ему лодку с условием, что ночью, перед пением петухов, тот будет ждать на берегу реки его прибытия. Когда в условленное время ночи три человека, отправленные этим графом, пришли вместе со священником на берег реки, лодочника не было, а лодка была привязана к противоположному берегу реки. Когда эти мужи долго ждали прибытия кормчего и по очереди звали его, а им никто не отвечал, они, подавленные горем, ничком пали на землю и набожно взмолились, чтобы Бог, если Ему угодно, чтобы тело Его святого было перенесено из того места, соизволил открыть им это, дав некий знак. И тут же скрепы, которые удерживали лодку на привязи, разошлись благодаря силе Божьей, и она дивным образом причалила к берегу, где её ждали. С изумлением на это глядя, они, воздав Богу величайшую благодарность, сели в лодку, уверенные в воле Божьей. Прибыв к месту погребения и открыв каменный гроб, в котором лежало святое тело, они почтительно его подняли и перенесли в недавно приготовленную для этого дела раку; так они с величайшей радостью вернулся в лодку, спешно переправились по реке и со славословиями доставили эти мощи в селение Бальбиак, где они, как известно, почтительно хранились три года. После этого мощи были с почестями доставлены в церковь блаженного Ремигия, набожно поручены сторожу церкви и почтительно помещены возле гробницы этого святейшего мужа. Через два года названный граф вместе со своей женой Херсиндой смиренно просил господина епископа Фулько, чтобы тот уступил ему для погребения место в правой части этой церкви, возле входа в крипту. Когда он этого добился, и там установили и покрыли серебряным убранством алтарь, там были почтительно положены и те досточтимые мощи.

Затем, после того как тело было унесено из указанного места его погребения, одна слепая женщина, по имени Эрентруда, пришла туда, принеся свечу, чтобы добиться исцеления. Но, узнав, что святое тело оттуда унесли, она, поражённая тяжким горем, начала со слезами сетовать, почему, мол, этот святой Господень позволил унести себя оттуда, почему он оставил соседей, которым обычно оказывал небесные благодеяния. Итак, когда она со вздохами просила его прийти ей на помощь, ей привиделось, что она должна отправиться в селение Матуг (Matusgum)[1018], где покоился его святой брат Веран. Поставив у его гробницы свечу и распростёршись в молитве, она начала с плачем призывать обоих братьев. Когда она часто повторяла имя святого Гибриана, пелена стала сходить с её глаз, и ей по милости Божьей было таким образом возвращено прежнее зрение.

Затем названный достопочтенный епископ Фулько, заботясь о почитании Бога и церковном распорядке, а также пылая любовью к мудрости, восстановил в Реймсе две школы, уже почти пришедшие в упадок, а именно, каноников и сельских клириков, и, призвав Ремигия Оксерского[1019], учителя свободных искусств, велел ему обучать наукам юных клириков. Он и сам предавался вместе с ними чтению и упражнениям в премудрости и, призвав также Хукбальда[1020], монаха монастыря святого Аманда, мужа весьма сведущего в премудрых дисциплинах, прославил Реймсскую церковь славными учениями.

Случилось же, что из-за неверности Балдуина король Карл отнял у него аббатство святого Ведаста, которое граф Балдуин держал вместе с замком Аррас, и уступил его этому епископу, в то время как аббатство святого Медарда держал некий граф Альтмар. И епископ, решив, что ради удобства нужно было бы поменяться ими с этим графом, так и сделал. Итак, он получил у этого Альтмара аббатство святого Медарда, а ему дал аббатство святого Ведаста; у Балдуина же он силой и посредством осады отнял замок Аррас.

Испытывая боль от этой потери, как Балдуин, так и всё его графство в гневе искали, как бы им за это отомстить, хотя и делали вид, будто хотят восстановить дружбу с этим епископом; в поисках возможности отомстить они, высмотрев, как он обычно в окружении телохранителей отправляется из своего жилища на беседу с королём, однажды, когда он с очень небольшой свитой поехал к королю на переговоры, перехватили его по дороге, напав во главе с неким Винемаром. Хотя сперва они говорили о дружбе и возобновлении отношений с Балдуином, но затем неожиданно пронзили его копьями, повергли наземь и убили[1021]. Некоторые из его людей пали на его тело из-за сильной любви к нему и были убиты и заколоты вместе с ним. Прочие, которые уцелели, сообщили весть об этом их ужасном горе тем, которые остались на постоялом дворе. Поражённые этой новостью, те, вооружившись, попытались покарать убийц епископа. Так их и не настигнув, они с жуткими воплями подняли бездыханное тело и с великой печалью, охватившей всех его людей, доставили его в город Реймс. Там его, наконец, омыли и, почтив достойными погребальными почестями, предали подобающему погребению. Существует следующая эпитафия этого епископа:

После этого Винемар, его убийца, был вместе со своими приверженцами отлучён от церкви и предан анафеме епископами королевства франков, а затем, помимо этого, поражён Богом неизлечимой раной, так что плоть его гнила, и обильно тёк гной, и его живого пожирали черви; в то время как к нему из-за ужасного зловония никто не мог подойти, он окончил свою жалкую жизнь ещё более жалкой кончиной.

В епископстве Реймсском ему наследовал господин Херивей, взятый на должность епископа из королевского дворца, муж из знатного рода, а именно, племянник по сестре графа Хукбальда, который был юношей возведён на эту должность[1022], после того как обряд его рукоположения исполнили и надлежащий образом провели[1023] Рикульф, епископ Суассонский, Додило Камбрейский, Отгарий Амьенский, Манцио Шалонский, Рудольф Ланский, Готфрид Санлисский и прочие епископы этого диоцеза, выразив согласие и утвердив декрет об этом рукоположении.

И он тут же постарался показать себя весьма пригодным к этому званию, проявляя обходительность в отношении со всеми добрыми людьми и будучи таким, что ему подражали даже старцы; он очень любил бедных, щедро дарил утешение монахам и весьма милостиво поддерживал несчастных, которые в чём-либо нуждались; весьма сведущий в церковных песнопениях, замечательно певший псалмы и весьма поднаторевший в их исполнении, он был приятен лицом и духом, любезен, весьма кроток и замечателен всяческой добротой, отец духовенства и добрый покровитель всего народа, медленный в гневе и быстрый в милосердии, почитатель церквей Божьих и храбрейший защитник вверенной ему силой Божьей овчарни.

Он принял обратно различные церковные имения и виллы, которые его предшественник передал в аренду или во временное пользование разным лицам. И у него, с неутомимым рвением стремившегося к духовному, в руках оказалось огромное количество материальных средств, которыми он с достойной мудростью распорядился, распределив епископство между достойными министериалами, а сам стал непрерывно предаваться молитвам. Так что разные церковные амбары и кладовые ломились от множества добра, все имения управлялись разумно и милосердно, и им же были восстановлены или основаны также некоторые города.

Тело блаженного Ремигия, которое до сих пор хранилось в городе и было помещено за алтарём Богородицы в кафедральной церкви, этот епископ решил вновь отнести в базилику с гробницей этого святого. Было зимнее время, и как король Карл, так и некоторые его вельможи съехались в этот город на празднование праздника Рождества Господнего. Поскольку в те дни из-за многочисленных ливней по всему городу и вокруг него образовалась сильная грязь, многие стали жаловаться, как, мол, они смогут теперь отнести в назначенное место тело этого святого. Вышло, однако, что ночью после дня памяти святых невинноубиенных[1024], на следующий день после которого решили исполнить это дело, внезапно посреди ночи поднялся северный ветер, и всю слякоть вдруг сковало льдом, так что почва и грязь высохли и по внезапно образовавшейся ледяной поверхности можно было без труда и не замочив ноги отнести тело святого епископа.

Когда вышли за город и уже прямиком направлялись в его место, один хромой, о котором мы уже говорили выше, благодаря силе Божьей встал на ноги и возвратил себе здоровье[1025].

Когда там из-за стекавшихся отовсюду толп было много народа, у Ричарда, князя Бургундии, из-за обступившей его плотной толпы от пояса оторвались ножны, украшенные золотом и красиво обрамлённые драгоценными камнями. Один купец, купив их, носил по разным рынкам и не мог никому продать, пока год спустя не отнёс их этому князю в Бургундию, и тот принял их обратно с изъявлением благодарности и благословляя святого Ремигия.

Этот епископ укрепил замок Музон, восстановив его стены[1026], и заново отстроил там разрушенную церковь, посвятив её в честь Пресвятой Богородицы, как та и была ранее, и поместив там кости святого Виктора, которые были найдены в крепости неподалёку оттуда. Он также поставил в надёжном месте и укрепил замок в Куси[1027]. Кроме того, он построил ещё один замок – в Эперне на реке Марне.

Он велел также восстановить некоторые церкви, которые были разрушены при гонении со стороны норманнов, и освятил их, а заодно построил в Вогезах, во владении блаженного Ремигия[1028] церковь и, поместив там мощи этого святого, с согласия епископ Майнцского[1029] освятил её.

В Реймсе он освятил в честь святого Дионисия церковь, построенную городскими канониками за стенами города, и поместил там на хранение мощи святых – блаженного епископа Ригоберта и святого аббата Теодульфа. Он также очистил и благоустроил крипту под самим престолом кафедральной церкви, которая долгое время была заполнена землёй, где блаженный Ремигий, как говорят, обычно тайно молился Богу, и освятил её в честь этого святого епископа. Он снабдил Реймсскую церковь многими дарениями, украсил серебряными венцами и как золотыми, так и серебряными лампадами. Он наделил её также и другими сосудами из обоих этих драгоценных металлов, а также драгоценными камнями. Он, кроме того, воздвиг посреди хора и освятил в честь святой Троицы алтарь, обведя его покрытыми серебром плитами. Он также покрыл золотом большой крест и надлежащим образом украсил его драгоценными камнями вместе со святыми мощами. Благотворную залу он украсил многочисленным шёлковым убранством.

Он щедро раздал много добра мне и прочим как клирикам и каноникам, так и монахам и монахиням и вообще всем, кто просил его о разных надобностях.

Он часто проводил с соепископами своего диоцеза соборные совещания, на которых здраво и надлежащим образом говорил о мире, о вере святой церкви Божьей и о положении королевства франков.

Он весьма хлопотал об усмирении и обращении норманнов, пока, наконец, после битвы при Шартре[1030], которую провёл против них граф Роберт[1031], те не стали принимать веру Христову, когда им были уступлены и подчинились некоторые приморские округа вместе с городом Руаном, который они почти уничтожили[1032]. По просьбе Гвидо[1033], тогдашнего епископа Руанского, он, собрав из разных писаний святых отцов 23 главы о том, как надлежит обращаться с норманнами, направил их этому архиепископу. Кроме того, он постарался запросить по поводу такого рода дела римского понтифика[1034]. И не переставал обращаться к его советам о том, что следует предпринять в отношении обращения этого народа.

Затем, когда венгры грабили королевство Лотарингию[1035], и Карл призвал франкских вельмож себе на помощь против этого народа, то из всех вельмож этого королевства один лишь этот епископ выступил со своими людьми на защиту церкви Божьей и вышел к королю, имея при себе, как говорят, 1500 вооружённых мужей.

В следующем году[1036], когда в городе Суассоне почти все франкские вельможи отпали от своего короля Карла из-за его советника Хагано, которого он выбрал из людей средней руки и слушал и почитал более прочих вельмож, и совершенно его оставили, этот епископ, будучи всегда верен, благочестив и твёрд в опасностях, встретив короля, неустрашимо привёл его из этого места в свой дом, а оттуда прибыл с ним в город Руан и почти семь месяцев поддерживал его и сопровождал, пока ему не вернул его графов, а королевству не вернул его самого.

Этот епископ отлучил Эрлебальда, графа округа Кастри (Catricensis), из-за того, что тот захватил землю Реймсской епархии и, построив там на Маасе некое укрепление[1037], причинял оттуда частые неприятности церковной челяди. Он, кроме того, тайком проник в замок Омон, но архиепископ, поскольку тот не отступил от зла, которое начал, отправился со своими людьми на взятие крепости, которую тот построил и назвал Мезьером (Macerias). Осаждая её почти четыре недели, он, наконец, захватил её, когда Эрлебальд её оставил, и, поставив там стражу, вернулся в Реймс. А Эрлебальд отправился к королю, который тогда находился в Вормсском округе против Генриха[1038], государя Зарейнского, и был там убит внезапно набросившимися на него воинами короля.

Однако, впоследствии на соборе, который господин архиепископ проводил с епископам своего диоцеза в Тросли[1039], он по ходатайству короля, весьма об этом просившего, снял с Эрлебальда узы отлучения.

Затем, когда раздор между королём Карлом и Робертом усилился, и почти все вельможи королевства собрались у святого Ремигия для поставления королём Роберта, этот архиепископ, подавленный недугом, ушёл из жизни на третий день после того как Роберт стал королём[1040] и за четыре дня до того, как исполнился двадцать второй год его пребывания в должности епископа. Случилось же, что многие епископы, которые прибыли[1041], вступили в город Реймс в самый день его кончины и, оказав его телу последние почести, при великой скорби среди своих и чужих предали его достойному погребению.

Этому епископу наследовал Сеульф, который тогда исполнял обязанности архидьякона нашего города; это был муж в достаточной мере наставленный как в церковных, так и в светских дисциплинах, чьим наставником в изучении свободных наук был Ремигий Оксерский. Когда Аббо Суассонский[1042] и прочие епископы Реймсского диоцеза рукоположили его в епископы с согласия и по приказу короля Роберта, то перед этим епископом доложили, что Одо, брат покойного архиепископа Херивея, и Херивей, племянник последнего, не сохранили верность, которую ему обещали. Поскольку те не хотели ни прийти дать отчёт перед этим епископом, ни вступить в поединок с теми, кто обвинял их в присвоении церковных владений, которые они в большом количестве удерживали из этой епископии, то они из-за этого дела были приведены графом Гербертом[1043] к королю Роберту и отданы под стражу, пробыв в заточении до самой смерти короля Роберта[1044]: Одо – у названного Герберта, Херивей – в Париже. Говорят, что в награду за изгнание названных мужей этот архиепископ и его советники договорились тогда с графом Гербертом об избрании на этот престол его сына.

Затем названный епископ направил посланцев этой церкви в Рим, чтобы получить согласие папы Иоанна на своё избрание, и получил от того паллий, присланный ему вместе с грамотой о привилегии этому престолу.

Вместе с епископами Реймсского диоцеза он провёл на вилле Тросли собор[1045], на котором присутствовали также некоторые графы. Туда пришёл и граф Исаак[1046] для дачи удовлетворения за то дурное, что он совершил против Камбрейской церкви, коварно захватив у Стефана[1047], епископа этого города, и предав огню один его замок. Дав на этом соборе за указанный проступок сто фунтов серебра, он примирился с названным епископом Стефаном по ходатайству Герберта[1048] и прочих графов Франции, которые там были.

Обведя стеной монастырь святого Ремигия с прилегающими церквями и домами, этот епископ учредил там крепость; отстроив комнаты в епископском дворце, он украсил их картинами. Он изготовил в честь Богородицы большую золотую чашу с драгоценными каменьями весом в десять фунтов и приготовил некоторые другие церковные украшения. Он же приступил к покрытию серебром кивория на алтаре Пресвятой Марии, но, будучи застигнут смертью, не смог завершить это дело. Говорят, что он был отравлен домочадцами и приближёнными графа Герберта и таким образом окончил жизнь[1049].

Сразу после его смерти граф Герберт тут же пришёл в Реймс, призвав Аббо, епископа Суассонского, и Бово[1050], епископа Шалонского. Когда те к нему присоединились, он, заведя речь об избрании правителя Реймсской церкви, побудил прислушаться к своему желанию как клириков, так и мирян. Итак, следуя его совету, они, дабы епископство вдруг не растащили чужаки, избрали его сына, по имени Гуго, весьма малого годами, ибо ему ещё не исполнилось и пяти лет. Совершив это, они поспешили к королю, чтобы добиться его санкции. Итак, король Рудольф[1051], узнав об этом избрании, по совету названных епископов поручил Герберту Реймсское епископство, чтобы тот распоряжался и управлял им со справедливой строгостью. И тот позаботился отправить в Рим посланников церкви вместе с епископом Аббо, которые везли с собой декрет об этом избрании и просили папу о согласии на него. Итак, по ходатайству епископа Аббо папа Иоанн согласился с их просьбой и поручил Реймсское епископство епископу Аббо, постановив, что все вопросы, которые в этом епископстве относятся к ведению епископа, должны им рассматриваться и решаться.

Итак, получив власть над Реймсским епископством, граф Герберт незаконно отнял у меня, который не принял участия в указанном избрании, а также у некоторых других клириков и мирян церковные владения, которыми мы были награждены предыдущими епископами за послушание, получив их в лен; и по собственной прихоти раздал их тем, которым ему было угодно. Малое время спустя, когда в монастыре каноников среди клириков возникло возмущение, туда нагрянули рыцари с оружием, и там было убито двое клириков, из которых один считался дьяконом, а второй – иподьяконом.

Когда венгры перешли через Рейн и свирепствовали, опустошая и сжигая всё вплоть до округа Вонк[1052], тело святого Ремигия, а также мощи некоторых других святых были в страхе из-за этого перенесены в Реймс из их собственных мест.

В следующем году[1053] между королём Рудольфом и графом Гербертом начался раздор из-за Ланского графства, которое Герберт просил дать своему сыну Одо[1054], а король пожаловал его Ротгеру, сыну графа Ротгера. В Реймсе в одно из воскресений в марте месяце в небе видели огненные сполохи. За этим знамением тут же последовала чума, сопровождавшаяся лихорадкой и кашлем, которая пронеслась по всей Германии и Галлии, унеся много жизней. Граф Герберт направил за Рейн к Генриху[1055] своих послов; призванный через них, он поспешил к нему на переговоры вместе с Гуго[1056], сыном Роберта, и они, заключив между собой союз, почтили Генриха дарами и сами были почтены им.

В Тросли состоялся собор шести епископов Реймсского диоцеза, созванный по приказу графа Герберта, хотя король Рудольф запретил его проводить.

После этого собора Герберт вывел Карла из темницы, в которой держал его[1057], привёл его в Сен-Кантен, а оттуда вместе с ним отправился на переговоры с норманнами; там Вильгельм[1058], сын Роллона, правителя норманнов, вверил себя Карлу и заключил дружбу с Гербертом.

Придя оттуда в Реймс вместе с Карлом, граф Герберт направил в Рим папе Иоанну письмо, сообщая ему о восстановлении в должности Карла, как тот и поручил ему под угрозой отлучения бороться за это по мере сил. Посол, который доставил это письмо, вернувшись, доложил, что папа Иоанн находится в темнице[1059], посаженный туда Гвидо[1060], братом короля Гуго[1061]. Граф Герберт, завладев Ланом, отправился на встречу с норманнами и заключил с ними дружбу; но его сына Одо, который был у Роллона в заложниках, ему не возвратили, пока отец вместе с некоторыми другими графами Франции и епископами не вверил себя Карлу.

Почти в это же время Ульрих, епископ Экса[1062], который из-за преследования сарацин ушёл со своего престола, был принят в Реймсской церкви графом Гербертом только ради исполнения подобающих епископу обрядов вместо Гуго, сына этого графа, тогда ещё ребёнка[1063], и этому епископу было пожаловано аббатство святого Тимофея вместе с пребендой одного лишь клирика.

Гуго и граф Герберт отправились на переговоры с Генрихом. Вернувшись оттуда, они пошли на встречу с королём Рудольфом. Герберт вновь вверил себя ему, опять поместив под стражу Карла. А когда король Рудольф пришёл в Реймс, где содержался под стражей Карл, он, смирившись в его присутствии, заключил с ним мир и, отдав ему фиск Аттиньи, почтил его также некоторыми королевскими дарами.

Граф Герберт взял Витри, замок Бозо, брата короля Рудольфа. Затем он вместе с Гуго осадил Монтрёй, замок графа Эрлуина, расположенный возле моря, и, получив заложников, снял, наконец, осаду.

Спустя малое время между этими графами, то есть Гуго и Гербертом, возникла вражда, так как Гуго принял [под свою власть] Эрлуина[1064] вместе с его землёй, а Герберт – Хильдуина и Арнольда, которые были вассалами Гуго.

Из-за этого между Гуго и Гербертом по всей Франции стали происходить разные военные столкновения. Король Рудольф, придя ради этого дела из Бургундии, с большим трудом и на разных съездах добился установления мира между ними и Бозо, и Герберт вернул Бозо Витри. После того как мир сохранялся несколько дней, Герберт принял Анселла, подданного Бозо, который охранял названный замок, вместе с самим этим замком, а тому уступил Куси, замок святого Ремигия, вместе с другой землёй. Вскоре затем верные Бозо возвратили Витри вследствие измены его жителей и хитростью захватили Музон. Затем Герберт внезапно явился, призванный некоторыми музонцами, и, нечаянно перейдя через Маас вброд, вошёл в город через тайно открытые горожанами ворота и захватил всех рыцарей Бозо, которые расположились там для охраны этого места. В это же время, перед Рождеством Господним, в Реймсе, в церкви Пресвятой Марии и возле неё, незадолго до рассвета вспыхнул яркий свет в северной и восточной части, и было видно, как он перешёл в южную часть.

Через год после этого[1065] граф Герберт отложился от короля Рудольфа, и его рыцари, выступив из города Реймса, захватили и разрушили замок Гуго, под названием Брен[1066], расположенный на [реке] Вель, который этот Гуго получил от епископа Руанского[1067].

Король Рудольф отправил в Реймс письмо к духовенству и народу по поводу проведения выборов епископа, и те ответили ему на это, что, мол, не могут этого сделать, ибо жив их избранник и остаётся в силе то избрание, которое они сделали. Между тем, граф Герберт отправился к Генриху и вверил себя ему; тогда войско короля[1068] и Гуго разграбило Реймсский и Ланский округа и осадило город Реймс; на третью неделю осады король, наконец, овладел им, после того как рыцари церкви открыли перед ним [ворота]. Итак, когда к нему прибыли некоторые епископы из Франции и Бургундии, он велел рукоположить на этом престоле в качестве епископа Артольда, монаха из монастыря святого Ремигия[1069]. Оттуда король отправился к Лану и осадил там Герберта, который какое-то время сопротивлялся, а затем просил о разрешении уйти из этого места. Получив разрешение, он ушёл из Лана, оставив свою жену[1070] в цитадели, которую построил внутри города и для взятия которой королю потребовалось впоследствии много труда и времени.

Епископ Артольд через год после своего рукоположения получил паллий, присланный ему через посланников Реймсской церкви[1071] папой Иоанном, сыном Марии, которая звалась также Мароцией, и патрицием Альбериком, братом этого папы, который держал этого своего брата Иоанна в своей власти, заточил эту их мать в темницу, а короля Гуго изгнал из Рима.

В то время как король Рудольф осаждал крепость Герберта, что зовётся Шато-Тьерри, и для её осады собрались некоторые епископы Франции и Бургундии, там состоялся собор, на котором председательствовали Теутило[1072], епископ Турский, и Артольд, епископ Реймсский. И он тогда поставил Хильдегария[1073] епископом города Бове.

В этом же году он рукоположил в епископы города Камбре Фульберта[1074].

В следующем году[1075] в Реймсе видели, как в небе мелькали огненные сполохи и метеоры, и как по небу стремительно пронёсся огненный змей; за этим тут же последовала зараза, поразившая человеческие тела разными недугами.

В следующем после этого году[1076] по призыву епископа Артольда в [церкви] святого Макры[1077] состоялся собор семи епископов. Туда были призваны для дачи удовлетворения разбойники и захватчики церковных имуществ.

Когда в следующем затем году[1078] умер король Рудольф[1079], граф Гуго отправил послов за море, чтобы призвать обратно Людовика[1080], сына Карла, которого оберегал король Этельстан[1081], его дядя, и тот, получив от франкских послов клятву, направил его во Францию. Гуго и прочие франкские вельможи, отправившись, чтобы его встретить, как только тот сошёл с судна в Булони, тут же прямо на пляже вверили себя ему, как и было между ними обоими условлено. Оттуда он был приведён в Лан, удостоен королевского посвящения, помазан и коронован архиепископом Артольдом в присутствии князей королевства и более двадцати епископов[1082]. Ланское епископство было отдано Рудольфу[1083], пресвитеру этого места, дружно избранному своими согражданами, и названный архиепископ рукоположил его, как рукоположил и разных других епископов по другим престолам Реймсского диоцеза[1084], за исключением Шалонского[1085] и Амьенского[1086].

Когда Герберт вновь примирился[1087] с Гуго, люди этого графа Герберта благодаря измене некоего Викберта захватили замок Реймсской церкви, под названием Шозо, построенный епископом Артольдом на реке Марне, схватили Рагеберта, родственника епископа Артольда, который распоряжался в этом замке, и в результате частых набегов разграбили лежавшие вокруг церковные виллы. Между тем, король Людовик, призванный епископом Артольдом, пришёл в Лан и осадил новую крепость, недавно воздвигнутую там Гербертом; тараня стену при помощи многих осадных машин, он, наконец, разрушил её посредством подкопа и взял крепость, проникнув в неё с немалым трудом.

В результате военных действий он отнял у подданных Герберта также замок Корбени, который его отец передал святому Ремигию и который ему поручили монахи этого монастыря, и по просьбе епископа Артольда позволил людям Герберта, которые были в нём захвачены, уйти невредимыми.

Затем епископ Артольд, поговорив с некоторыми другими епископами, в присутствии короля отлучил от церкви Герберта, который захватил и удерживал некоторые города и виллы Реймсской церкви.

После этого король Людовик грамотой королевского повеления навечно передал епископу Артольду, а через него и Реймсской церкви право чеканить монету в городе Реймсе и пожаловал этой церкви всё Реймсское графство. Епископ Артольд осадил замок Шозо и, когда на пятый день туда пришёл король Людовик, те, кто был внутри, наконец, его оставили и сдали, а те, кто его принял, разрушили его спустя малое время и сровняли с землёй. К королю пришли посланники Гуго, и король постарался договориться с ними о мире между епископом Артольдом и Гербертом. Затем он отправился вместе с епископом Артольдом к одному замку[1088], которым на реке Марне владел Херивей, племянник покойного архиепископа Херивея, и откуда производились грабежи лежавших вокруг вилл Реймсской епископии. Получив от этого Херивея заложников, он без промедления вернулся в Реймс и, отправившись на следующий день к святому Ремигию, вверил себя заступничеству этого святого, обещав давать по фунту серебра каждый год. Он также дал монахам этого места грамоту об иммунитете на эту крепость.

Князь Гуго, сын Роберта, после того как к нему присоединились некоторые епископы как Франции, так и Бургундии, вместе с графом Гербертом и Вильгельмом, князем Нормандии, осадил город Реймс, и на шестой день осады, когда почти всё рыцарское войско оставило епископа Артольда и перешло на сторону Герберта, граф Герберт вступил в город. Епископ Артольд по призыву вельмож и епископов отправился к святому Ремигию; вельможи епископии стали убеждать его и запугивать, чтобы он отрёкся от должности и власти, уступив ему аббатство святого Базола и монастырь Авне, и он ушёл жить в аббатство святого Базола после 8 лет и 6 месяцев, проведённых в должности епископа.

Гуго и Герберт, сговорившись с некими лотарингцами, отправились вместе с Вильгельмом осаждать Лан, оставив в Реймсе дьякона Гуго, сына Герберта, уже ранее избранного в епископы этого города; и он на третий месяц, после того как тот ушёл, был рукоположен в пресвитеры Гвидо[1089], епископом Суассонским, по прошествии 15 лет с тех пор, как его избрали; эти годы он провёл в Оксере, занятый изучением наук у Гвидо, епископа этого города, который и рукоположил его в дьяконы. Ибо прочие – более низкие – чины он получил от Аббо, епископа Суассонского, в Реймсе.

Когда король Людовик ушёл после этого из Бургундии, епископ Артольд, оставив монастырь святого Базола, отправился к этому королю вместе с некоторыми своими приближёнными, у кого граф Герберт отнял церковные бенефиции, которые они держали.

У меня он также отнял церковь в селении Кормиси (Culmissiaci)[1090] вместе с землёй, которую я тогда держал в качестве лена. Затем, когда я решил посетить ради молитвы гробницу святого Мартина, я был задержан им, ибо некие лица тайно обвинили меня перед ним в том, что я хочу отправиться туда во вред ему и его сыну, и что я отказался присягать этому нашему избраннику, задаваясь вопросом: угодно ли Богу то, что он – наш епископ. Так, по приказу этого графа я целых пять месяцев содержался у наших братьев под стражей, хотя и не очень строго.

Благодаря заступничеству моей Госпожи Пресвятой Богородицы мне довелось освободиться из-под стражи в самый день непорочного зачатия и распятия Господа нашего Иисуса Христа[1091], а на третий день, то есть 27 марта, когда Господь воскрес из мёртвых, я вместе с названным нашим избранным епископом отправился в город Суассон. Там съехались епископы этого диоцеза и вместе с князьями Гуго и Гербертом совещались о том, как им следует поступить в отношении посвящения этого Гуго в епископы; таким образом, по просьбе некоторых сынов Реймсской церкви, как клириков, так и мирян, они решили его рукоположить, поскольку приверженцы Гуго уверяли, что Артольд был не избран, но навязан силой и к тому же отрёкся от епископской власти. Князь Гуго, взяв меня там тогда за руку, поручил этому Гуго, своему племяннику, чтобы тот меня облагодетельствовал, и он вернул мне церковь Пресвятой Марии, расположенную в Коруа (Colrido)[1092], и землю, которую у меня отнял его отец, и дал вдобавок ещё одну церковь в названной вилле.

Тотчас же придя с названного съезда в город Реймс, епископы возвели нашего указанного выше избранника в должность архиепископа в церкви святого Ремигия. Почти в те же дни монастырь святого Теодориха прославился некоторыми чудесами, о которых мы уже говорили выше, когда упоминали об этом святом муже[1093]. А из церкви Пресвятой Марии в Реймсе в ночи воры, а именно, любители темноты, унесли большой крест, который господин архиепископ Херивей покрыл золотом и украсил драгоценными камнями[1094]. Его долго искали и, наконец, часть золота и драгоценных камней с него нашли спустя год, покарав разбойников. Из указанного золота этот епископ[1095] впоследствии, добавив ещё какое-то количество в качестве собственного дара, велел изготовить чашу в честь Богородицы.

Когда Гуго и Герберт совместно осаждали Лан, король Людовик, взяв с собой всех, кого смог собрать отовсюду, пришёл в округ Порсьен. Гуго и Герберт, услышав об этом, то есть о том, что король приблизился к ним, бросив осаду, поспешили навстречу и, внезапно напав на королевское войско, одних перебили, а прочих обратили в бегство. Сам король, уведённый своими людьми и вынужденный выйти из боя, едва спасся вместе с немногими; с ним в его свите были епископ Артольд и граф Рожер[1096]. Епископ Артольд, потеряв всё, что у него там было, пришёл к Гуго и Герберту, приведённый друзьями, и, после того как ему возвратили аббатства святого Базола и Авне вместе с виллой Вандрес (Vindenissa)[1097], заключил мир с епископом Гуго и отправился жить в аббатство святого Базола.

В следующем году[1098] в Реймсе были обнаружены предатели: одни были казнены, а другие – лишены церковных имений и изгнаны из города. Посланник Реймсской церкви, вернувшись из Рима, привезли архиепископу Гуго паллий, присланный папой Стефаном[1099]. Вместе с ними пришло повеление князьям королевства: признать короля Людовика и таким образом направить своих послов в Рим.

В следующем году[1100] епископ Артольд, оставив монастырь святого Базола, отправился к королю. Ибо тот обещал вернуть ему Реймсское епископство. Взяв с собой его братьев и некоторых других, которые отложились от Реймсского епископства, он занял замок Омон. Приступив вместе с ними к Музону, король Людовик был отражён верными епископа Гуго; некоторые из его людей были убиты, но он всё же сжёг некоторые дома в предместье этого замка.

После того как, между тем, умер граф Герберт[1101], между этим королём и князем Гуго велись частые переговоры о принятии королём его сыновей[1102]. Первым из них король при посредничестве Отто[1103], герцога Лотарингии, и епископа Адальберона[1104], а также по настоянию, главным образом, герцога Гуго принял тогда архиепископа Гуго с условием, что епископу Артольду возвратят аббатства, которые Артольд оставил, отправившись к королю, и дадут затем другое епископство, а его братьям и близким возвратят почести, которые те имели в Реймсском епископстве. Потом королём были приняты и прочие сыновья Герберта. Затем епископ Гуго взял и сжёг замок Амбли, который держали изгнанные из Реймса братья Роберт и Рудольф, и откуда они совершали набеги на Реймсское епископство. Названный архиепископ осадил также замок Омон, который держал Додо, брат епископа Артольда, и, наконец, взяв его малолетнего сына в заложники, ушёл по распоряжению короля.

В следующем году[1105] королевские рыцари разграбили Реймсское епископство, сыновья Герберта – аббатство святого Криспина, а Рагенольд[1106] – аббатство святого Медарда, и они таким образом предавались взаимным грабежам и разбоям.

В следующем году[1107], то есть в 5-й год пребывания этого епископа в должности, король Людовик, взяв с собой войско норманнов, разграбил округ Вермандуа. Вместе с ними он взял также Эрлуина с частью рыцарей Арнульфа[1108] и епископа Артольда с теми, которые были недавно изгнаны из Реймса, а также графа Бернарда и Теодориха, племянника последнего, и окружил город Реймс. Были опустошены все посевы вокруг, разграблены и отчасти сожжены виллы, разрушены многие церкви. Всякий раз как происходили схватки у ворот или возле стен, с обеих сторон было немало раненых, а также убитых. Наконец, герцог Гуго, сразившись с норманнами, которые вторглись в его пределы, разгромил их в ужасной битве и изгнал из своих земель. После этого он отправил к королю под Реймс послов, дав заложников, чтобы Рагенольд вышел к нему для переговоров от имени короля. Когда тот вышел, он договорился с ним о том, что король примет у архиепископа Гуго заложников и оставит осаду Реймса, а этот епископ придёт на назначенный им съезд и отчитается за всё, что король от него потребует. На этих условиях король снял осаду и удалился после пятнадцати дней, в течение которых велась осада города.

Спустя малое время король был схвачен норманнами и помещён под стражу в Реймсе.

Епископ Гуго, осадив замок Омон, занял его после примерно семи недель осады, когда Додо, брат господина Артольда, сдал его при условии, что этот епископ примет его сына и сына его брата и уступит им землю их отцов.

Затем этот епископ, призвав Эркамбольда, аббата монастыря святого Бенедикта, решил восстановить монашеский устав в монастыре святого Ремигия, поставив там аббатом Хинкмара, монаха этого места[1109].

Королева Герберга[1110] недавно отправила к королю Оттону[1111], своему брату, посольство, прося его о помощи против князя Гуго, которому она должна была отдать Лан, чтобы получить обратно короля Людовика, которого Гуго, забрав у норманнов, держал под стражей. И Оттон, собрав со всех своих земель огромное войско, пришёл во Францию, имея при себе также Конрада[1112], короля Цизальпинской Галлии. Король Людовик, выйдя им навстречу, был ими весьма приветливо и с почестями принят. Таким образом они совместно пришли к Лану и, видя прочность замка, свернули оттуда и, приступив к городу Реймсу, взяли его в осаду и обложили со всех сторон своим огромным войском.

Епископ Гуго, видя, что не может выдержать осаду и противостоять такому огромному войску, переговорил с некоторыми князьями, которые, казалось, были к нему дружественно настроены, а именно, с Арнульфом[1113], который был женат на его сестре[1114], и с Удо[1115], женой которого была его тётка[1116], а также с Германом[1117], братом Удо, и спросил у них, что ему делать. И те дали ему такой совет: он должен уйти со своими людьми и оставить город, ибо короли твёрдо решили его изгнать, и они не смогут заступиться за него перед королями и уговорить их не лишать его зрения, если тем доведётся штурмом взять город. Получив этот совет и сообщив его своим людям, он ушёл на третий день осады почти со всеми рыцарями, которые тогда при нём были. Таким образом короли, войдя в город вместе с епископами и князьями, велели вновь возвести на престол господина епископа Артольда, который был ранее изгнан. Роберт[1118], архиепископ Трирский, и Фридрих[1119], архиепископ Майнцский, приняв его, обеими руками восстановили на этом престоле. Затем, оставив в Реймсе королеву Гербергу, короли вступили со своими войсками в землю Гуго и подвергли её ужасному разграблению. Они также обошли землю норманнов и, опустошив кое-какие места, ушли оттуда, и каждый вернулся восвояси.

В следующем году[1120] король Людовик осадил замок Музон, который удерживал Гуго, изгнанный из Реймса, но ничего из того, что хотел, не добился, и, когда лотарингцы, которые с ним были, ушли спустя месяц, сам возвратился в Реймс. Когда он отправился к королю Оттону праздновать Пасху, князь Гуго, поддавшись уговорам некоторых мужей, самонадеянно приступил вместе с епископом Гуго к городу Реймсу, чтобы тотчас его взять, но, ничего не добившись, так как рыцари короля и архиепископа Артольда оказали ожесточённое сопротивление, они на восьмой день, после того как пришли, ушли ни с чем.

После кончины Дерольда, епископа Амьенского, Гуго поставил епископом Амьенским некоего Тетбальда[1121], архидьякона Суассонской церкви.

Когда на реке Шьер состоялась встреча королей Людовика и Оттона[1122], епископы заслушали судебное дело между Артольдом и Гуго, епископами Реймсской церкви, и, так как собор тогда не состоялся, эту тяжбу не удалось решить. Но было объявлено, что в середине ноября должен состояться собор[1123]. Реймсский престол оставили пока что за Артольдом, а Гуго позволили пребывать в Музоне.

Херивей, племянник архиепископа Херивея, владея крепостью[1124], которую он построил на реке Марне, грабил расположенные вокруг виллы Реймсской епископии, будучи отлучён епископом Артольдом из-за захваченных им церковных имений. Однажды, граф Рагенольд и братья епископа Артольда, выйдя против его разбойников вместе с некоторыми рыцарями церкви, обратили в бегство этих грабителей. Услышав об этом, Херивей вооружил рыцарей, которых имел при себе, и, выйдя из своей крепости, прибыл на битву против наших и был убит в схватке вместе с некоторыми из своих людей; все прочие обратились в бегство; некоторые с обеих сторон получили ранения. Тело его победители доставили в Реймс.

Епископ Гуго, взяв с собой Теобальда[1125], мужа своей сестры[1126], вместе с некоторыми другими разбойниками пришёл во время сбора винограда в соседние с Реймсом виллы. Собрав там почти весь виноград, они ушли с ним в разные округа.

Затем в Вердене под председательством Роберта, епископа Трирского, состоялся собор[1127], в котором приняли участие Артольд Реймсский, Ульрих из Экса, Адальберон Мецкий, Гоцлен Тульский[1128], Хильдебольд Зарейнский[1129], Израэль Бриттский, а также присутствовали аббат Бруно[1130], брат короля Оттона, аббаты Агенольд[1131] и Одило[1132] и некоторые другие. Гуго отказался прийти на этот собор, хотя был вызван, и были отправлены даже два епископа, чтобы его привести. Тогда весь собор решил, что управлять Реймсским епископством должен Артольд. Итак, было объявлено об [ещё одном] соборе, который состоялся[1133] в церкви святого Петра, в виду Музона, из [епископов] Трирского и Реймсского диоцезов. Епископ Гуго, придя туда и переговорив с архиепископом Робертом, войти на собор не пожелал. Он передал епископам от имени папы Агапита некие письма через своего клирика, который доставил их из Рима; те, однако, не имели никакой канонической силы, но предписывали лишь возвратить Гуго Реймсское епископство. Прочитав их, епископы ответили, что, мол, недостойно и не подобает, чтобы они приостановили распоряжение апостольского послания, которое архиепископ Роберт недавно получил перед королями и епископами из рук Фридриха, епископа Майнцского, доставившего это послание, из-за этих писем, которые предъявил интриган и соперник епископа Артольда, более того, чтобы было канонически пересмотрено то, что они надлежащим образом начали. Таким образом было приказано зачитать 19-ю главу Карфагенского собора об обвинителе и обвиняемом.

По её прочтении, в соответствии с определением этой главы, постановили, что Артольд должен удержать за собой общину и приход Реймса, а Гуго, который отказался явиться уже на два собора, куда его вызывали, обязан воздерживаться от управления общиной и приходом Реймса, пока не явиться, чтобы оправдаться, на вселенский собор. И епископы тут же велели у них на глазах занести эту главу в грамоту и, присоединив к ней собственное решение, отправили её этому Гуго. А тот на другой день отослал эту грамоту епископу Роберту, передав на словах, что никогда не подчинится их решению. Между тем, к римскому престолу было направлено письмо с жалобой епископа Артольда. И вот, господин папа Агапит отправил своего викария, епископа Марина[1134], к королю Оттону ради созыва и проведения вселенского собора. Из города были отправлены также особые послания этого папы к некоторым епископам, призывающие их на этот собор. Затем, когда собор открылся во дворце Ингельхайма, перед королями и епископами зачитали нижеследующее.

Артольд, милостью Божьей епископ Реймсский, викарию святого римского и апостольского престола, господину Марину, и всему святому собору, собравшемуся в Ингельхайме.

Господин папа Агапит направил нам и прочим соепископам нашего диоцеза письма, в которых повелел, чтобы мы постарались съехаться на это совещание с вашей святостью, наставленные во всём таким образом, чтобы правда о невзгодах нашего престола, которые мы терпим, могла сделаться очевидной в глазах вашей святости. Поэтому мы сочли целесообразным открыть вашей премудрости, как вообще началась эта тяжба, которая до сих пор достойным сожаления образом ведётся между мной и Гуго. Так вот, когда умер архиепископ Херивей, мы избрали на должность епископа этого престола Сеульфа, который тогда исполнял обязанности архидьякона нашего города. Будучи рукоположен, этот епископ, возымев ревность к родичам своего предшественника, когда не смог изгнать их из того места самостоятельно, то, посоветовавшись с некоторыми мирянами, а именно, со своими советниками, стал искать дружбы графа Герберта и добился её, присягнув через этих советников, на условии, что после его смерти рыцари церкви никоим образом не будут приступать к избранию епископа без ведома Герберта, а этот граф устранит от участия во владении имениями Реймсского епископства брата епископа Херивея и его племянников. По совершении этого советники епископа Сеульфа обвинили родичей епископа Херивея в неверности своему сеньору и, призвав графа Герберта вместе с многими его людьми, приказали им явиться в их присутствии для оправдания. И, поскольку те отказались вступить в поединок с теми, кто их обвинял, у них были отняты имения в епископии, которыми они владели, а сами они были схвачены и приведены графом Гербертом к королю Роберту, который поместил их под стражу, и они пробыли в заключении до самой смерти этого Роберта.

Наконец, в третий год своего епископата епископ Сеульф скончался, отравленный, как уверяют многие, приближёнными Герберта. И вот, граф Герберт тут же подошёл к городу Реймсу и велел рыцарям церкви, а также некоторым из клириков прислушаться к его совету по поводу избрания правителя, как было клятвенно обещано. Отправившись вместе с ними к королю Рудольфу в Бургундию, он добился от него, что это епископство было поручено ему при условии, что он предоставит как клирикам, так и мирянам подобающие почести, и сохранит их за ним, и не причинит никому несправедливости, но будет справедливо управлять этим епископством, пока не представит королю такого клирика, которого можно было бы надлежащим образом поставить для исполнения епископских обязанностей. Возвратившись в этот город, граф, отняв имения епископии у прочих, раздал их своим приверженцам, как ему было угодно, и без всякого суда и закона лишил собственности и изгнал из города всех, кого хотел. Затем, приняв в этом городе Ульриха, епископа Экса, он велел ему исполнять там обязанности епископа.

Таким образом он более шести лет держал это епископство под своей властью, обращаясь с ним по собственной прихоти и восседая на епископском престоле как сам, так и его жена[1135], пока, наконец, на седьмой год между ним и королём Рудольфом, а также графом Гуго не возникли некоторые трения, и тогда король Рудольф вместе с Гуго и своим братом Бозо, а также многими другими епископами и графами осадил город Реймс, так как епископы сердились и сетовали на него за то, что он вопреки повелению закона Божьего позволил этому городу столь долгое время оставаться без пастыря. Вняв их жалобам, король побудил духовенство и народ избрать себе пастыря, дав им возможность сделать это ради чести Божьей и верности ему. Таким образом, при общем согласии всех клириков и мирян, которые были за пределами осаждённого города, и при поддержке многих из тех, кто находился в этом городе в осаде, наша смиренная особа была избрана, взвалив на себя эту скорее обузу, чем почесть. Наконец, когда рыцари и горожане открыли перед королём Рудольфом городские ворота, восемнадцать епископов, которые там были, посвятили меня в епископы, и я был возведён на престол как всем духовенством, так и прочими горожанами, принявшими нашу скромную персону, и, насколько дал Бог, почти девять лет исполнял обязанности, возложенные на меня епископами нашего диоцеза, рукоположив восемь епископов в диоцезе и, насколько это казалось подходящим, многих клириков в епархии; но затем, на девятый год, после того как я при содействии Гуго и прочих князей королевства посвятил и помазал святым миро короля Людовика и королеву Гербергу, граф Гуго, под влиянием гнева из-за того, что я не пожелал быть с ним заодно и поддержать его выступление против этого короля, взял с собой графа Герберта и Вильгельма, князя норманнов, и осадил город Реймс. Вскоре, а именно, на шестой день осады, я был оставлен почти всем светским войском и, брошенный ими, вынужден таким образом выйти к Гуго и Герберту, которые давлением и угрозами заставили меня отречься от епископской власти и, изгнав таким образом, повелели мне жить в монастыре святого Базола; Гуго же, сына Герберта, который был рукоположен в дьяконы в Оксере, они ввели в город и завладели общиной.

Но король Людовик, вернувшись из Бургундии, обнаружил меня в монастыре святого Базола и, взяв с собой вместе с моими близкими, у которых граф Герберт отнял их имения, увёл в замок Лан, который тогда осаждали Герберт и Гуго; сняв осаду, мы вошли в город, и нам выделили места для проживания. Между тем, клирики нашего места, а также некоторые миряне, подвергались дурному обращению со стороны Герберта, некоторых из клириков поместили под стражу, отняв и расхитив их имущество, и грабежи свободно совершались по всему городу.

Между тем, Гуго и Герберт, созвав епископов нашего диоцеза, хлопотали и добивались от них рукоположения Гуго, сына Герберта. Собравшись в Суассоне, они отправили ко мне в Лан епископа Хильдегария[1136] вместе с некоторыми другими посланцами, передав, чтобы я пришёл к ним и дал согласие на это преступное рукоположение. И я передал им в ответ, что мне не подобает отправляться к ним туда, где вместе с ними собрались мои враги и недруги. И, если они хотят со мной говорить, то пусть придут в такое место, где я мог бы прийти к ним, не подвергаясь опасности. Когда они пришли в выбранное ими же место, я отправился к ним и, придя, распростёрся перед ними, заклиная их постараться ради любви и чести Божьей предложить решение, удовлетворяющее как меня, так и их. Они же стали обращаться ко мне по поводу рукоположения названного Гуго и всячески убеждать меня дать согласие на это рукоположение, обещая добыть для меня некие имения этой епископии. Тогда я, после того как долго медлил с ответом, видя, что все они упорствуют в том, что начали, поднялся и открыто при всех, кто меня слышал, властью всемогущего Бога Отца и Сына и Святого Духа повелел под угрозой отлучения, чтобы никто из них не приступал к этому рукоположению и никого бы не рукополагал в епископский сан при моей жизни, и, кроме того, чтобы никто не смел принимать это рукоположение. И, если это вдруг случится, то я обращусь с жалобой на них к апостольскому престолу. Когда они страшно рассвирепели из-за этого, то я, чтобы мне можно было уйти от них и невредимым возвратиться в Лан, смягчил ответ, предложив им послать со мной кого-либо, кто сообщит им, какой совет я смогу найти по поводу этого дела у мой госпожи королевы и у её верных, ибо короля там не было. И они послали для этого епископа Дерольда[1137], полагая, что я изменю своё решение. Когда тот пришёл и в присутствии королевы и её верных обратился ко мне по этому делу, я, вновь поднявшись, метнул в этих епископов меру названного отлучения, и, не преминув повторить воззвание к апостольскому престолу[1138], отлучил этого Дерольда, дабы он не умолчал об этом перед ними, но открыто всем возвестил. Когда всё это было таким образом сделано, они, ни во что не ставя наше отлучение, пришли в Реймс, и одни из них приложили руки к названному рукоположению, а другие, как известно, от этого уклонились.

Я же остался рядом с королём и переносил вместе с ним те напасти, которые, как известно, он перенёс, а когда Гуго и Герберт пошли на него войной, я был вместе с ним и едва избежал смертельной опасности. Итак, выскользнув благодаря помощи и покровительству Божьему из самой гущи врагов, я, как беглец и странник, бродил по бездорожью и лесным местам, не смея надолго останавливаться в каком-либо одном месте. А графы Гуго и Герберт, обратившись к некоторым нашим друзьям, которые им подчинились, стали уговаривать их разыскать меня и привести к ним, обещая облагодетельствовать меня и наделить всем, что те просили. Итак, друзья, отправившись на поиски, нашли меня блуждавшим по разным местам, и я таким образом был приведён моими братьями и друзьями к названным графам. Увидев меня в своей власти, они стали требовать, чтобы я передал им паллий, пожалованный мне римским престолом, и совершенно отказался от священнического служения. Но я заявил, что никогда этого не сделаю – даже из любви к земной жизни. Терзаемый и угнетаемый ими, я, наконец, вынужден был отречься от того, что имел в епископии, и, будто не имеющий должности, вновь отведён на жительство в монастырь святого Базола. Я пробыл в этом монастыре несколько дней, пока не узнал от надёжных вестников из числа приближённых графа Герберта, что он собирается беззаконно меня погубить; испуганный и вновь и вновь подгоняемый такого рода вестями, я покинул это место и отправился скитаться по глухим местам и чащам; в ночной тиши и по бездорожью я возвратился в Лан, и был принят королём, и оставлен там жить вместе с ним.

И я оставался там вместе с ним и его верными в ожидании и взывая к милосердию Божьему, пока Он не соизволил послать в сердце[1139] господина короля Оттона, чтобы он поспешил во Францию на помощь мне и моему государю королю. Затем, после того как наша королева ради освобождения господина короля оставила Лан[1140], я, выйдя оттуда, пришёл вместе с моим государем королём к господину королю Оттону, и мы подошли к Реймсу. Итак, город был обложен войсками, и епископы, которые там были, решили восстановить меня на нашем престоле. Итак, господин король Оттон велел передать Гуго, чтобы он вышел и оставил захваченный город. Тогда тот, сопротивлявшийся какое-то время по мере сил, когда увидел, что не в силах противостоять более и что поддержка друзей ему не поможет, решил уйти, просив, чтобы ему позволили свободно уйти вместе с его людьми. Итак, когда ему это разрешили, он целым и невредимым ушёл вместе со всеми, кто пожелал его сопровождать, и унёс с собой всё, что пожелал унести, ибо никто ему в этом не препятствовал. Таким образом я вместе с королями вошёл в город и был по их приказу восстановлен в нашем сане и звании. Итак, я был принят господами архиепископами Робертом Трирским и Фридрихом Майнцским, и в присутствии всех поздравлявших меня как клириков нашей церкви, так и прочих горожан восстановлен ими на епископской кафедре. А Гуго, выйдя из Реймса, занял со своими людьми замок Музон и, укрепив, удерживал его против верных короля, нашего государя.

Затем, когда на реке Шьер состоялись переговоры между королями, то есть между моим государем и господином Оттоном, мы, то есть я и этот Гуго вместе с теми, кто его рукоположил, прибыли на этот съезд. Там епископы заслушали дело об этой нашей тяжбе, и он предъявил письмо с моим отречением, якобы данное от нашего лица к римскому престолу и просившее об освобождении меня от управления нашей епархией, которое, как я заявлял и заявляю, я никогда не диктовал и не скреплял своей подписью. И, поскольку собор тогда не состоялся из-за противодействия сторонников этого Гуго, наш спор не удалось разрешить. Но, с согласия епископов той и другой стороны, было объявлено о проведении собора в Вердене в середине ноября. Управление Реймсским престолом было пока что передано мне, а Гуго позволили остаться в Музоне.

Вскоре, а именно, когда настала пора сбора винограда, этот наш соперник – Гуго, взяв с собой Теобальда[1141], врага короля и нашего королевства, вместе со многими другими злодеями пришёл в прилегающие к самому городу виллы Реймсской епископии и, собрав в них почти весь виноград, велел увезти его в разные округа. Там тогда было совершено много зла, и люди нашей церкви были уведены в плен и разными пытками принуждены к уплате выкупа.

Около середины месяца[1142] в Вердене по распоряжению господина римского папы, под председательством Роберта, епископа Трирского, и в присутствии господина Бруно, некоторых епископов и аббатов состоялся собор, о котором было объявлено. Названный Гуго был вызван на него и, хотя к нему послали двух епископов – Адальберона и Гоцлина, чтобы те его привели, отказался прийти. Собор в полном составе передал мне управление Реймсской епархией. И было объявлено о проведении нового собора 13 января, и он собрался, как было объявлено, в церкви святого Петра, в виду замка Музона, и там съехались господин Роберт, все епископы Трирского диоцеза и некоторые епископы Реймсского диоцеза. Наш соперник Гуго, придя туда и переговорив с господином Робертом, не пожелал войти на собор, но якобы от имени господина папы направил епископам письма через своего клирика, который, как говорили, доставил их из Рима, хотя эти письма не имели никакой канонической силы, но предписывали лишь возвратить Гуго Реймсское епископство. Когда их зачитали, епископы, посовещавшись с аббатами и прочими мудрыми людьми, которые там были, ответили, что недостойно, мол, и не подобает прерывать повеление апостольского послания, которое в присутствии королей и епископов как Галлии, так и Германии архиепископ Роберт получил недавно из рук Фридриха, епископа Майнцского, и уже выполнил отчасти это повеление, из-за этих писем, которые предъявил наш злопыхатель; более того, они единодушно решили канонически обсудить то, что было надлежащим образом начато, и было велено зачитать 19-ю главу Карфагенского собора об обвинителе и обвиняемом. По её прочтении было решено, в соответствии с определением этой главы, что я сохраняю за собой причастие и Реймсский приход, а Гуго, поскольку он, будучи вызван уже на два собора, отказался принять в них участие, отрешается от причастия и от управления Реймсской епархией, пока не предстанет перед вселенским собором, который был назначен, чтобы очиститься и оправдаться. Эту главу епископы тут же велели занести в их присутствии в грамоту и, приложив к ней это своё решение, отправили названному Гуго. А тот на другой день отослал эту грамоту епископу Роберту, передав на словах, что никогда не подчинится их решению.

Таким образом, по закрытии собора он вопреки повелению королей и епископов удержал Музон, а я, вернувшись в Реймс, через послов господина короля Оттона направил римскому престолу жалобу, ожидая повелений от этого святого престола и готовый повиноваться его декретам и решениям этого вашего вселенского святого собора.

После прочтения этого письма и перевода его ради королей на немецкий язык, вошёл некий Сигебальд, клирик названного Гуго, и подал письмо, которое привёз из Рима и которое уже предъявлял на другом соборе – в Музоне, уверяя, что это же письмо было дано им в Риме тому самому викарию Марину, который там присутствовал. И господин Марин, протянув письмо, которое этот Сигебальд возил в Рим, велел зачитать его перед собором. При его прочтении выяснилось (как следовало из самого письма), что Гвидо, епископ Суассонский, Хильдегарий, епископ Бове, Рудольф Ланский и все прочие епископы Реймсского диоцеза направили это письмо апостольскому престолу, хлопоча о восстановлении на Реймсском престоле Гуго и об изгнании Артольда. После его прочтения поднялись епископ Артольд и названный Рудольф, который был назван в этом письме, а также Фульберт, епископ Камбре, и опровергли это письмо, заявив, что никогда прежде его не видели, не слышали о нём и не давали согласия на его отправление. Когда этот клирик не смог им возразить, хотя и осыпал их клеветой, господин Марин, поднявшись, велел всему собору вынести праведное решение и приговор против такого рода клеветника, который возводил напраслину на епископов. Тогда те, после того как обвинитель был публично уличён во лжи, зачитав главы о такого рода клеветниках, присудили и единодушно решили лишить его того сана, которым он обладал, и, в соответствии с содержанием глав, отправить его в ссылку. Итак, он был в виду собора наказан лишением сана дьякона, которым обладал, и, осуждённый, удалился. И они постановили, одобрили и утвердили, что епископ Артольд, который являлся на все соборы и не избегал соборного приговора, должен, согласно установлениям канонов и декретам святых отцов, полновластно держать и распоряжаться Реймсским епископством. На второй день заседания, после того как были зачитаны тексты священных канонов и викарий Марин произнёс речь, господин Роберт, архиепископ Трирский, предложил, поскольку Реймсское епископство было возвращено, в соответствии с нормами священного закона, и отдано обратно епископу Артольду, вынести соборный приговор против захватчика этого престола. Итак, викарий Марин велел собору вынести канонический приговор за подобную дерзость. И было приказано зачитать католические главы священного закона. По их прочтении, они, согласно установлениям святых канонов и декретам святых отцов Сикста, Александра, Иннокентия, Зосима, Бонифация, Целестина, Льва, Симмаха и прочих святых наставников церкви Божьей, отлучили названного Гуго, захватчика Реймсской церкви, и изгнали его из лона церкви Божьей, пока он не удосужится прийти к покаянию и дать достойное удовлетворение. В оставшиеся дни собора обсуждались некие неотложные дела по поводу кровосмесительных браков и церквей, которые давались пресвитерам в пределах Германии, более того, беззаконно продавались и противоправно отбирались; это было запрещено и постановлено, чтобы никто не смел подобного делать. Говорились и о других предметах, полезных для церкви Божьей, и по ним были приняты некоторые решения.

Между тем, король Людовик просил короля Оттона оказать ему помощь против Гуго и прочих его врагов. И тот, идя навстречу его просьбе, приказал герцогу Конраду[1143] отправиться ему на помощь с лотарингским войском; между тем, пока собиралось войско, король Людовик находился вместе с этим герцогом, а епископы Артольд и Рудольф, которые были на стороне короля, дабы не подвергнуться в пути какой-либо неприятности, жили вместе с лотарингскими епископами. Итак, мы почти четыре недели пробыли с Робертом Трирским, а Рудольф Ланский – вместе с Адальбероном Мецким. Затем, когда было собрано войско, лотарингские епископы направились к Музону и, осадив и штурмовав замок[1144], принудили к сдаче рыцарей, которые были там вместе с Гуго, и, взяв у них заложников, отправились навстречу королю Людовику и герцогу Карлу в пределы Ланского округа. И вот, герцог и его войско осадили там некий замок, который Теобальд построил и держал в месте под названием Монтегю[1145]; он же и Лан удерживал против воли короля. Осадив этот замок, они, наконец, не без помех его взяли; придя оттуда в Лан, епископы, собравшись в церкви святого Винцентия, отлучили названного Теобальда от церкви; а герцога Гуго они письменно призвали от имени Марина, легата апостольского престола, и от своего собственного имени прийти для дачи удовлетворения за то зло, которое совершил против короля и епископов. Затем Гвидо, епископ города Суассона, придя к королю Людовику, вверил себя ему и помирился с архиепископом Артольдом, извинившись перед ним за рукоположение Гуго. А герцог Конрад воспринял из святой купели дочь короля Людовика, и таким образом лотарингцы, взяв и разрушив замок Музон, вернулись к себе.

Итак, Гуго, без промедления собрав большое войско из своих людей и норманнов, приступил к городу Суассону и, осадив, начал его штурм, убив некоторых людей. Применив огонь, он сжёг здание матери церкви и вместе с ним – монастырь каноников и часть города. Не в силах взять сам город, он оставил его и пришёл к некоему замку, который Рагенольд, граф Людовика, построил на реке Эне в месте, что зовётся Руси (Rauciacus); он осадил его, ещё не достроенный, но так и не взял, зато разорил прилегавшие к его лагерю виллы Реймсской церкви. Его головорезы убили многих из колонов, разоряя церкви и дойдя в своём неистовстве до того, что убили в селении Кормиси почти сорок человек как в церкви, так и возле неё, а сам храм дочиста разграбили. Итак, совершив тогда множество гнусных деяний, Гуго, наконец, удалился вместе со своими разбойниками. И вот, рыцари, которые до сих пор были вместе с отлучённым Гуго, вернулись к епископу Артольду. И тот одних из них принял, вернув им имущество, которым они владели, а других прогнал.

После этого он отправился на собор в Трир вместе с епископами Гвидо Суассонским, Рудольфом Ланским и Вигфридом Теруанским. По прибытии они застали там Марина, ждавшего их вместе с архиепископом Робертом, но не обнаружили ни одного из прочих епископов Лотарингии и Германии. Итак, когда они расселись, викарий Марин стал спрашивать, как после указанного выше собора герцог Гуго вёл себя в отношении них и короля Людовика. Тогда те рассказали о вышеупомянутом зле, которое он причинил им и их церквям. Затем Марин спросил о вызове [на собор] этого герцога, были ли ему переданы письма о вызове, которые он велел ему передать. Архиепископ Артольд ответил ему, что одни из них были ему переданы, но другие передать не смогли, так как тот, кто их вёз, был перехвачен его разбойниками; однако, он был вызван и письменно, и через некоторых гонцов. Тогда был задан вопрос: нет ли тут какого-то посланника с его стороны. Когда такого не оказалось, решили подождать, не явится ли он вдруг завтра. Когда и этого не случилось, все, кто там был, как клирики, так и сиятельные миряне, закричали, что его следует отлучить от церкви; но епископы решили пока что отложить это отлучение до третьего дня собора. Речь зашла о епископах, которые были вызваны и отказались прийти, и о тех, которые принимали участие в рукоположении Гуго. При этом Гвидо, епископ Суассонский, распростёрся перед викарием Марином и архиепископом Артольдом, признавая себя виновным. И, поскольку архиепископы Роберт и Артольд заступились за него перед Марином, то он заслужил получить прощение за эту вину. Вигфрид Теруанский, как оказалось, не был причастен к этому рукоположению. Там был и некий пресвитер, посланник Трансмара[1146], епископа Нуайона, заявивший, что его епископ скован таким тяжким недугом, что не смог прийти на этот собор. Это же подтвердили и наши епископы, которые там были.

Наконец, на третий день, по настоянию главным образом Лиудольфа[1147], посланника и капеллана короля Оттона (ибо этот король строго велел это сделать), граф Гуго, враг короля Людовика, был отлучён за совершённые им злодеяния, о которых упоминалось выше, до тех пор, пока он не образумится и не предстанет для дачи удовлетворения перед викарием Марином и епископами, которым причинил обиды; а если он откажется это сделать, то ему для снятия с себя отлучения придётся отправляться в Рим. Отлучены были и два лжеепископа, рукоположенные осуждённым Гуго, то есть Теобальд и Иво, которых Гуго поставил: первого – в городе Амьене после своего изгнания, второго – в Санлисе после своего осуждения. Отлучён был также и некий ланский клирик, по имени Аделом, которого Рудольф, его епископ, обвинил в том, что он вводил в церковь отлучённого Теобальда. Хильдегарий, епископ Бове, был вызван письмом названного Марина, дабы он предстал перед ним или шёл в Рим оправдываться перед господином папой за незаконное рукоположение названных лжеепископов, в котором он принимал участие. Герберт[1148], сын графа Герберта, также был вызван для дачи удовлетворения за то зло, которое он совершил против епископов.

По совершении этого епископы вернулись по домам. А Лиудольф, капеллан Оттона, привёл викария Марина к своему королю в Саксонию, чтобы освятить там церковь Фульдского монастыря. После её освящения этот Марин, проведя зиму, вернулся в Рим.

У короля Людовика родился сын, которого епископ Артольд воспринял из святой купели и дал ему имя отца[1149].

Прежде у нас и в самом городе Реймсе, и вокруг него было множество базилик святых, а также монастырей, которых, как известно, нет ныне. В городе, однако, до сих пор ещё остаются два девичьих монастыря, из которых один – тот, что зовётся Верхним по своему местоположению – святой пресвитер Балдрик построил, как говорят, вместе со своей сестрой Бовой, впоследствии аббатисой этого монастыря, в честь Пресвятой Марии и святого Петра.

У них, происходивших, как рассказывают, из королевского рода (отцом их был король Сигиберт), была племянница – Дода, целомудренная девица, обручённая с неким магнатом этого короля Сигиберта, которую её тётка, названная Бова, поставив служить Богу и вечно хранить девственность, отвратила от любви к земному жениху. Последний пытался помешать ей и похитить эту невесту; когда он, вскочив на коня, хотел это исполнить, он упал с коня и, как говорят, погиб, сломав себе шею. А блаженная Дода, оставаясь в этом целомудренном намерении, впоследствии наследовала тётке в управлении этим монастырём. Позже она выхлопотала у князя Пипина грамоту об иммунитете для этого монастыря, которая до сих пор хранится у нас. Их тела были погребены и долго покоились в церкви за стенами города, где поначалу был девичий монастырь, пока впоследствии они не были подняты благодаря некоторым откровениям, перенесены в эту новую церковь и почтительно помещены там; и они пользуются постоянным уважением со стороны служащих там Богу девиц.

А святой Балдрик стал после постройки этого монастыря искать место, где бы построить собственное жилище, в котором он мог бы жить и, собрав у себя разных благочестивых мужей, набожно и спокойно служить Богу, и, наконец, нашёл приглянувшееся ему место, которое называют Монфокон[1150]. Это место в те времена было необитаемо и покрыто густым лесом, который он вырубил и собственным трудом построил себе обиталище. Говорят, что когда он искал это место, птица, которую мы называем соколом, летела впереди и как бы указывала ему путь; в этом месте она села и на протяжении трёх дней возвращалась туда, неизменно садясь на том самом месте, где ныне стоит алтарь в честь святого апостола Петра. Поэтому, как уверяют многие, и монастырь был назван так из-за этого происшествия[1151]. Там, когда он начал весьма набожно служить Богу, некоторые богобоязненные люди пожертвовали ему свои имения, и он, собрав таким образом у себя многих, учредил общину, жившую по нормам устава, и построил монастырь в честь святого Германа. Совершив это, он вернулся к своей сестре в Реймс, и окончил там свои дни, и упокоился, погребённый там, спустя малое время.

Затем, по прошествии времени, тело этого святого мужа было тайно доставлено в его указанный выше монастырь стараниями населявших его клириков, которые увезли его из Реймса, коварно обманув сторожей. Реймсские горожане погнались за ними и преследовали до тех пор, пока не увидели их воочию. Но, пока те, кто нёс святые мощи, волновались из-за их прибытия, обе стороны разделила тёмная туча, ниспосланная, как полагают, с неба, и преследователи погрузились во мрак и, заплутав в тех местах, не смогли вновь напасть на следы тех, кто шёл впереди. А тем, кто нёс святое тело, яркий свет, ниспосланный с неба, светил в ночи, пока они не прибыли, ничуть не устав, в ближайшее к монастырю владение, что зовётся виллой Спанульфа[1152]. В том месте, поскольку они ложили там святое тело, была впоследствии построена в его честь церковь. Когда они вышли оттуда со святыми мощами и стали приближаться к монастырю, колокола монастырской церкви, как говорят, зазвонили сами собой, то есть без всякого человеческого вмешательства. Братья, услышав это, вышли навстречу и, приняв таким образом долгожданные мощи, попытались отнести их в церковь святого Германа; но перед входом в его базилику ощутили, что те пригвождены [к земле] такой тяжестью, что они никак не могут нести их дальше; они три дня стремились совершить это, прилагая все силы. Наконец, над ними был сооружён навес, и тело исповедника, как говорят, пробыло там таким образом три дня. По прошествии этого времени, когда был соблюдён трёхдневный пост, его досточтимое тело было доставлено в церковь святого Лаврентия, где он при жизни приготовил себе гробницу, и почтительно положено в его гробу. Там оно, как известно, с достойным почтением хранилось вплоть до времени короля Карла и архиепископа Хинкмара, когда норманны стали разорять это королевство. Вынужденные страхом перед последними, каноники этого места, подняв тело своего покровителя из гроба, положили его на алтарь святого Лаврентия. Когда это делалось, из его головы вытекло три капли крови, такие свежие и тёплые, как если бы они вытекли из живого тела. Таким образом его доставили в Верден, а затем отнесли и поместили в церкви святого Германа. Между тем, пока тела не было в его монастыре, норманны подошли к последнему, но, так как Господь его защитил, ни церквей не сожгли, ни людей не убили, за исключением разве что одной женщины. Когда же они ушли, то оставили алтарь заполненным их дарами. В другой раз, когда норманны вновь подошли к этому месту, один местный каноник, по имени Оттрад, в то время как прочие спаслись бегством, взял тело святого и поднялся вместе с ним на какое-то дерево. Язычники, погнавшись за ним, добрались до этого дерева, но, глянув вверх, не смогли увидеть того, кто на него взобрался. Этот брат, пробыв там девять дней, не вкушал никакой пищи, кроме одних желудей, но, как сам вспоминал, не терпел ни голода, ни жажды. И это место тогда вновь спаслось от резни и сожжения со стороны язычников благодаря заслугам этого святого мужа. Впоследствии случилось, что некие разбойники, мятежные королевскому величеству, пришли в это место и, не найдя там силы, которая бы им противостояла, стали грабить это заброшенное место. Когда они это совершали, колокола церкви святого Лаврентия начали звонить, хотя никто в них не бил, а две свечи зажглись по воле Божьей небесным огнём. Когда же разбойники были поражены страхом и бежали, один из них, проскользнув к самим воротам монастыря, упал и как сам, так и его грозный конь пострадали от падения, а бурдюки, в которых он нёс украденное вино, порвались. Прочие, видя это, одарили церковь дарами и в страхе удалились.

Каноники этого досточтимого места, вынужденные голодом, взяли часть мощей своего достопочтенного покровителя, и отправились в одну свою виллу, расположенную на берегу Рейна, под названием Весселинг[1153], которую их аббат Адалард пожертвовал некогда этому монастырю. Когда жители того округа, почитая благотворные мощи, стали приносить туда свои дары, аббат Боннского монастыря[1154] отправился к Виллиберту[1155], архиепископу Кёльнскому, и начал чернить эту набожность, заявляя, что на самом деле туда не привозили мощей какого-либо святого. Каноники, которые прибыли, боясь, как бы они случайно не были задержаны и опровергнуты епископом в том, что говорили, будто имеют при себе тело этого святого целиком, как только услышали об этом, тут же вернулись в свой монастырь, пройдя за два дня почти сто лье, и, взяв всё тело святого мужа целиком, за столько же дней вернулись в указанную выше виллу. Когда они стали к ней приближаться и находились на расстоянии почти одного лье от этой виллы, церковные колокола начали звонить, хотя в них никто не ударял. Тогда те клирики, которые остались в том месте, услышав это и поняв, что приближается их покровитель, вышли им навстречу с крестами и с достойными почестями встретили своего защитника.

А когда они служили торжественную мессу, там внезапно произошло три чуда: один хромой встал на ноги, слепой – прозрел, а немой – обрёл способность говорить. Но названный аббат не переставал возводить хулу на чудеса Божьи, отвращая от посещений святого всех, кого только мог. Делая это, он был поражён лихорадкой и так жестоко страдал, что не мог ни есть, ни пить, ни ходить. Вынужденный жаром от такого рода недуга, он, наконец, признал свой грех и велел доставить себя на носилках к Рейну, а оттуда – на лодке в названную виллу к тому благотворному телу; там он, признав свою вину, просил дать ему избавление и, отмерив количество воска, равное весу его тела, пожаловал его, дав обет ежегодно давать столько же; пробыв там шесть дней, он заслужил обрести полнейшее выздоровление и таким образом здоровым и на своих ногах вернулся домой. Когда названные клирики пробыли там со своим покровителем на протяжении года, не было, как говорят, ни одного дня, когда бы там не совершались чудеса Божьи.

В самый канун святого Иоанна Крестителя, когда множество людей стеклось туда из Саксонии и даже отдалённых земель, подтверждено восемнадцать случившихся тогда чудес, и едва ли был такой бедолага, который, придя туда, не возвратился домой здоровым и бодрым. Туда было снесено такое множество средств, что за счёт них клирики и сами жили, и содержали прочих, которые остались в монастыре, и возвеличили и украсили церковь в этой вилле.

Затем случилось, что из-за недостатка воды это святое тело вынесли наружу за стены его монастыря и понесли навстречу мощам святого Иовина. Как только их тела встретились и стали идти вместе, небо тут же покрылось тучами и, в то время как была сильная засуха, пролился мощный ливень. Одежды у всех промокли от дождя, но покровы, которые несли поверх тел названных святых, остались совершенно незатронутыми ливнем. Один одноглазый вернул себе там зрение в выбитом глазе. Он тут же убежал, веселясь, но не прославляя Бога и проявляя неблагодарность, а когда пришёл домой, то вновь лишился зрения, которое возвратил. Когда с телами обоих святых добрались до монастыря, мощи святого Балдрика наполнились такой тяжестью, что их никак не могли сдвинуть с места, пока не позволили мощам святого Иовина первыми войти в монастырь.

Когда же господин Дадо[1156], епископ Верденский, выхлопотал у короля[1157] это аббатство[1158], и услышал про эти чудеса, то постановил, чтобы святые мощи трёх монастырей во все годы свозили в одно место посередине, под названием Жуи (Gaudiacum)[1159], а именно: святого Витона и святого Агерика – из престола города Вердена, святого Балдрика – из его монастыря, святого Родинка – из Больё (Wasloio)[1160]. При этой встрече [святых мощей] впоследствии происходили неисчислимые чудеса, так что такого рода собрание едва ли когда-то проходило без того, чтобы кто-либо из больных на нём не выздоровел, особенно же те, которые, как было видно, обращались к покровительству святого Балдрика. Однажды, во время такого съезда заговорил один немой, которого верденцы, схватив, повели с собой, уверяя, что это сила святых, которых они несли, совершила это чудо. И вот, когда мощи по отдельности относили по домам, кости святого Балдрика наполнились такой тяжестью, что их, казалось, невозможно было сдвинуть с места. Когда многие сбежались на это чудо, и его люди спрашивали, почему он желает остаться там и что намерен там сотворить, случилось, что того немого, который заговорил, отыскали и, наконец, позвали и привели к месту, где остановились мощи, и святое тело тут же без труда подняли и легко отнесли в его монастырь. Названный епископ Дадо, после того как получил это аббатство святого Балдрика, выменял некоторые имения, расположенные за Рейном и приданные ранее этого монастырю аббатом Адалардом, на виллу Жилламон (Gellani monte)[1161], расположенную на Мозеле. Когда он велел братьям этой общины отправиться в эту виллу ради проведения сева, те, взяв с собой мощи своего покровителя, то есть господина Балдрика, отправились туда, исполняя приказ. Когда они пришли в виллу, что зовётся Дьё (Deva)[1162], святые мощи наполнились такой тяжестью, что они никоим образом не могли идти дальше, неся их; но, когда было принято решение внести их в церковь этой виллы, освящённую в честь святого Мартина, они получили возможность их нести, и мощи были внесены; а когда после молитвы их выносили из церкви, тело святого вновь наполнилось тяжестью; все удивились, и когда некоторые сказали, что Бог хочет сотворить там ради прославления своего святого некие чудеса, стали спрашивать, нет ли там случайно увечных. Когда несколько убогих пришли, а некоторых принесли, один хромой муж встал на ноги, одна женщина, у которой восемь лет назад отнялись руки, исцелилась, две слепые женщины прозрели, а немой мальчик семи лет от роду начал говорить. В этом месте люди той виллы поставили крест, и там впоследствии две слепые женщины вернули себе зрение, и свечи зажигались по воле Божьей, и многие исцелились от разных недугов.

Церковь святого Романа, построенную в названной вилле Жилламоне, у них некогда отнял Мило, настоятель каноников этого места; когда же они получили её обратно (им возвратил её граф Бозо) и принесли туда мощи святого Балдрика, многие, услышав об этом, начали стекаться к его мощам.

Среди прочих туда привели двух знатных слепых дам и привезли одну бедную женщину, у которой отнялись почти все члены. Ночью, в канун дня святого Романа, когда в церкви по обыкновению проводились ночные бдения, с небес внезапно излился такой яркий свет, что он затмил, казалось, все светильники, которые были зажжены. И только алтарь, на который были возложены святые мощи, казалось, окутало густое облако, и было видно, как носилки со святыми мощами как бы сместились с места, как вдруг сначала одна из слепых, а затем и другая закричали, что они видят. Тогда же и парализованная женщина, лежавшая между ними, стала кричать и умолять о помощи Бога и святого Балдрика, и к ней понемногу начало возвращаться здоровье: сперва пришли в норму руки и поджилки, а затем она сама встала на ноги. Впоследствии она полностью поправилась и до сих пор живёт за счёт подаяния клириков. Итак, когда клирики пребывали в том месте со святыми мощами, однажды вечером случилось, что когда они вместе сидели, вассал некоего друга Мило, разгорячившись от пьянства и гнева, начал наседать на них: что, мол, они тут делают и зачем пришли на виллу Мило. Когда те ответили, что это – владения святого Балдрика, а не Мило, а тот возражал, говоря, что всем этим владеет Мило, а не Балдрик, клирики стали ему угрожать, и он ушёл и, поднявшись на прилегавшую к вилле и возвышавшуюся над ней скалу, упал с неё вниз и так расшибся, что казался мёртвым или близким к смерти. Его унесли оттуда и принесли к святому телу, и он, наконец, признал там свою вину и вопреки чаянию исцелился, а в скором времени полностью поправился.

Также, когда мощи этого святого были недавно доставлены в вышеупомянутую виллу Весселинг, то, поскольку Готфрид[1163], пфальцграф государя Генриха, захватил эту виллу, некоторые из клириков святого Балдрика отправились к Готфриду ради этого дела и, когда не смогли получить у него никакого достойного ответа, и тот ответил, что сделает для них в этом деле не больше, чем для своего пса, один клирик из их числа прибавил с угрозой, что он покроется из-за этого горячим потом и его пёс ему не поможет. И тот в гневе велел прогнать их прочь со своих глаз. Когда они ушли, его тут же постигла Божья кара, и он был поражён лихорадкой и начал весьма жестоко страдать, сгорая от сильного жара и обливаясь горячим потом. Итак, послав к епископу Кёльнскому Вигфриду[1164], он просил его прийти к нему и, рассказав ему об этом деле, получил от него такой совет: послать к названным клирикам и, попросив прийти к нему, исправить допущенную ошибку и искать у них совета и помощи в своём недуге. Тот, вняв этому, послал к ним и просил передать, чтобы они пришли к нему. Но его посланник, поддавшись, как кажется, приступу гордыни, в приказном порядке велел клирикам как можно скорее прийти к его господину. Когда те отказались, но просили его заключить с ними любовь, он пренебрёг этим, а когда он ушёл, то его конь, подгоняемый им, упал во время скачки и погиб, сломав шею. Таким образом он униженный вернулся к братья, заключил любовь, которую отверг, и таким образом, исправившись, удалился. Наконец, когда их призывали и приглашали во второй и в третий раз, эти мужи, узнав о его беде, пришли к нему и, посочувствовав страданиям, которые он терпел, постарались своими молитвами избавить его от них, после того как тот признал свой грех и обещал исправиться. И тот вскоре заявил, что ему стало лучше, а когда братья ушли, он выздоровел, вернул имения, которые захватил, и впредь воздерживался причинять им вред. Тем не менее, дом его был поражён такой карой, что из тех, кто пользовался этими имениями, едва ли остался хоть кто-то; даже кони и собаки погибли, а сам захватчик едва уцелел, лишившись волос и ногтей.

Тогда из-за враждебности венгров, которая впервые возникла в то время в этом королевстве, каноники святого Балдрика, посовещавшись, переправились со своим господином за Рейн. Возвращаясь оттуда однажды вечером, они, бросив якорь, остановили судно посередине реки и, оставив в судне нескольких сторожей со святыми мощами, сами поспешили на лодке в названную виллу своего владения. А три разбойника, узнав, что сторожей на судне немного, и полагая, что там оставлены сокровища и украшения святого, направились туда, сев в челн, но, прежде чем они добрались до того судна, к которому стремились, они по воле Божьей ослепли и, лишившись чувств, не в силах были грести; речное течение стало их носить, челнок их прибило к судну, где охраняли тело святого, и он был разбит, а они оказались посреди волн. Когда двоих из них тут же поглотила река, третий, который также был слугой святого Балдрика, ухватился рукой за судно святого и, таким образом избежав смерти, предстал перед клириками; но ничего из того, что он претерпел, он не в силах был выразить, пока на следующий день не пришёл в себя; когда к нему вернулись чувства, он, наконец, рассказал обо всём, что произошло.

После того как мощи этого святого мужа были отнесены из названного места в его монастырь, там, как говорят, произошло много чудес, которые в силу их многочисленности не были записаны. Недавно один бедняк принёс туда свечу, свёрнутую в круг, и незадолго до вечернего часа поставил её на раку со святыми мощами. Когда он уходил по завершении молитвы, свеча внезапно зажглась небесным огнём и стала гореть. Она горела, пока пономарь церкви не пришёл звонить к вечерне, не повредив покрова, на котором стояла, и не причинив повреждений покрову, к которому прилегала. Кроме того, чтобы показать заслуги своего святого, Господь соизволил весьма часто творить там множество чудес в виде славных исцелений, а именно, в честь и во славу своего имени, которое благословенно в веках.

Затем, в упомянутом девичьем монастыре, в который, как мы говорили, были перенесены тела названных святых Бовы и Доды, впоследствии, как подтверждено, произошли некоторые чудеса. Больные лихорадкой и охваченные разными недугами, приходя, сподоблялись обретать там желанное выздоровление, особенно, в день празднования этих святых. Недавно одна девица, не надеявшаяся на возвращение слуха, ибо сила недуга закупорила ей ушные раковины, благодаря заступничеству этих святых невест Христовых заслужила возвратить себе этот утерянный некогда дар – слух.

В этом монастыре проживает одна монахиня, по имени Рикуида, племянница Гонтмара, благочестивого пресвитера, которой некогда явились в видении святой апостол Пётр и святой Ремигий, дав знать, что намерены предписать ей путешествие в Рим, когда возвратятся к ней, и заявили, что возвратятся в середине сентября, а именно, в день Воздвижения Святого Креста. И она, томясь ожиданием, не смела никому ничего об этом рассказать, ибо те ей это запретили. В день, когда они обещали вернуться, они вновь ей явились, велев позвать её брата, пресвитера Фридриха, и, насколько она сможет, побудить его пойти по стопам выше названного священника Гонтмара, и предписать ему от их имени отправиться в указанное путешествие вместе с ней, а именно, с условием, чтобы ни он, ни она не вкушали с этого дня мяса и не пили вина, пока не отправятся в путь, разве только она сама может принять столько вина, сколько удастся купить за ту цену, которая будет найдена ими на посвящённом ему алтаре. А чтобы она больше в это поверила, пусть для прояснения всего этого призовёт в свидетели некоторых сестёр, а именно, трёх монахинь этого монастыря; и были указаны лица, которых она должна позвать. А святой Ремигий прибавил к этому, чтобы она побудила своего брата вспомнить, что он являлся ему некогда и говорил с ним, заявив в знак подтверждения, что он, казалось, поразил его ножом в руку. Тогда она, тут же послав к своему названному брату, велела передать ему, чтобы тот спешно пришёл к ней. И тот, придя, застал свою сестру всё ещё постящейся в вечерние часы и весьма удивлённой этим видением. Призвав указанных монахинь, они дружно пропели перед указанным алтарём семь покаянных псалмов и, прибавив к ним молитвы из литаний, подошли к алтарю и, стянув покрывало, обнаружили на краю этого алтаря небольшой обол. Взяв его с изъявлением благодарности, они отдали его за вино, которое пила одна лишь эта монахиня, с тем, чтобы не принимать более вина, пока она сама и её брат не отправятся в назначенное им путешествие. Честно и преданно отправившись в путь, они благодаря помощи Божьей и содействию святого Петра и святого Ремигия благополучно его совершили, как те им и обещали. Но впредь она воздерживается от вкушения мяса во все дни, кроме воскресенья, и три дня в неделю не совершает никаких дел, но предаётся молитвам и пению псалмов, пока не колокол не пробьёт ко второму часу; и говорит, что ей было велено исполнять это в течение семи лет. А её брату указанные выше святые передали через неё, чтобы он, пока жив, четыре дня в неделю воздерживался от мяса, а по пятницам – и от вина. И они, как кажется, всё это соблюдают.

Далее, в Реймсе есть и другой девичий монастырь, расположенный у ворот, которые ранее звались Коллатицкими (Collaticia), а именно, из-за свозимых товаров, а ныне зовутся воротами Базилик (Basilicaris), то ли от того, что вокруг них, как говорят, было некогда множество базилик – больше, чем перед прочими воротами, то ли потому, что через них проходили те, кто шёл к базиликам, расположенным в квартале святого Ремигия. Над ними, как мы упоминали выше[1165], было обиталище у господина Ригоберта. Говорят, что господин Гундеберт, сиятельный муж, построил этот монастырь в честь святого Петра; а королевским или фискальным он зовётся из-за того, что вплоть до настоящего времени находился в королевской власти. Этот монастырь Людовик[1166] отдал в дар Альпаиде, своего дочери, жене графа Бегго[1167], и передал этому святому месту грамоту об иммунитете, как совершил некогда и его отец, император Карл. Впоследствии в результате пожалования этой Альпаиды и её сыновей Леутарда и Эберхарда этот монастырь перешёл во власть и владение Реймсской церкви. Тут, как говорят, хранится зуб святого апостола Андрея, чьё благое действие неоднократно испытывают на себе многие больные, которые сподобятся его поцеловать.

Мы видели здесь, то есть в церкви этого монастыря, как трижды зажигалась небесным огнём свеча, которую изготовили, собрав воск, некие реймсские горожане, которые недавно отправились посетить могилы апостолов. Мы видели также в этом монастыре, как одна девица[1168], которая тогда целую неделю лежала недвижимо, словно мёртвая, покрылась кровавым потом и ей были явлены некоторые видения.

Итак, названный выше господин Гундеберт, построивший этот монастырь, оставив жену, отправился в приморские места и там также, как говорят, построил один монастырь, где и был обезглавлен варварами. А его вдова, госпожа Берта, построила девичий монастырь в Авне, после того как Господь указал ей через ангела это место. Не имея там воды, она, дав фунт серебра, приобрела у владельцев ближайшего леса источник, расположенный почти в двух милях от её монастыря. Из этого источника тут же вытек ручей и последовал за ней к монастырю, когда она туда возвращалась. Всё ещё полноводно изливаясь, он зовётся Либрой от той цены, за которую был куплен[1169]. Затем пасынки этой госпожи Берты, поднявшись против неё, убили её. Но они тотчас же были преданы Сатане во измождение плоти[1170] и, как говорят, погибли, перейдя от человеческого образа мыслей к звериной дикости.

Монции же, племяннице господина Гундеберта, которая была соучастницей этого преступления, госпожа Берта, как говорят, явилась в ночи, когда та бодрствовала, и велела ей постараться перенести тело господина Гундеберта в это место и поместить его возле её тела; и таким образом, мол, Господь простит ей грех соучастия в её убийстве. Когда та попросила о знаке, по которому бы она узнала, что этот грех ей отпущен, то услышала, что как только она исполнит приказание, у неё из ушей и ноздрей потечёт кровь. Что и произошло, когда тело господина Гундеберта было положено возле тела святой Берты. Спустя примерно сто лет тело госпожи Берты было найдено нетленным, и из ран её тогда текла такая же свежая кровь, как если бы она была жива и эти раны ей только что нанесли. Затем, дабы показать славу и заслуги этих святых, Господь соизволил впоследствии сотворить много чудес, которые по небрежению не были записаны. И если их община через их посредничество просила Господа о милосердии по поводу каких-либо невзгод, то сподоблялась милостиво обретать оказанное ей утешение. Однажды, некая женщина, украв с алтаря этого монастыря покров, хотела унести его с собой, но никак не могла выйти из церкви, пока не призналась в своём грехе и не возвратила на алтарь снятый с него покров.

Господин епископ Фулько добился у короля Одо уступки Реймсской церкви этого монастыря и аббатства, согласно грамоте этого короля, и ради упрочения его за этой церковью выхлопотал у папы Формоза привилегию апостольского престола.

Есть у нас в Реймсе две церкви в честь святого Илария: одна – в самом городе, где недавно одна девица, хромая и разбитая параличом, встала на ноги благодаря силе Божьей; и другая, то есть более древняя церковь, расположенная перед воротами Марса, которую святой епископ Ригоберт отдал нашим предшественникам клирикам в качестве места для их погребения. Недавно, а именно, перед уходом и изгнанием господина епископа Артольда, она была прославлена многими чудесами. По этой причине она была им тогда заново отстроена, получив новые потолки и крышу, в чём горожане также оказали содействие. Так, один слепой, по имени Павел, пришёл, увещеваемый во сне отправиться в эту церковь, где он возвратит себе зрение, и, как только к нему вернулось зрение и он стал видеть, удалился.

Когда один из слуг епископа шёл в эту церковь, навстречу ему попался перед воротами церкви рыбак с рыбой, и он, взяв рыбу, будто желая её купить, отнял её; тогда бедный рыбак в горе обрушился на него с криками и проклятиями, желая ему договориться по этому поводу со святым Иларием. Но тот, презрев такого рода крики, вошёл в церковь, будто бы собираясь послушать мессу. Когда он стоял там, то внезапно упал и был выдворен, ужасно страдая. И немалое время страдал от этих мучений.

На кладбище этой церкви был некогда погребён один шотландец, слуга Божий, но, когда и имя его было забыто нашими, и сама память о его погребении стерлась, он стал являться в видениях. Так, когда в наши дни умер один горожанин, хоть и не из простых, но малоимущий, его друзья пришли к Хильдегарию, пресвитеру этой церкви, и попросили его выделить ему место для погребения, где бы они нашли саркофаг, в который могли бы положить его тело, ибо им не за что купить его из его средств. Когда он пошёл навстречу их просьбе, они открыли могилу слуги Божьего, но не смогли открыть его саркофаг. Пресвитер, услышав об этом, пришёл и, пытаясь открыть крышку саркофага, немного приоткрыл гробницу. И оттуда тут же распространилось такое дивное благоухание, что он, по его словам, никогда не вдыхал более приятного запаха. Заглянув внутрь, он увидел нетленное тело, закутанное в священнические одежды, и, поставив на место крышку гроба, не посмел более тревожить это погребение; но разрешил всё же снять несколько досок и положить на него сверху тело покойного. Той же ночью ему привиделся во сне его дядя, пресвитер, который уже давно умер, и сказал, что минувшим днём он бы особенно сильно оскорбил Бога, если бы посмел нарушить погребение святого. И что ему тогда же явился сам святой муж, говоря, что ему очень тяжело из-за тяжести и низости положенного поверх него трупа, и велел передать пресвитеру, что если он не выбросит из его гробницы это зловонное тело, то его в скором времени постигнет Божья кара. И этот пресвитер, напуганный предостережениями, велел поспешно убрать тело, которое было положено на гроб святого, и похоронил его, вырыв могилу в другом месте.

Этот святой Господень привиделся впоследствии одному крестьянину, велев ему пойти к епископу Артольду и передать от его имени, чтобы тот перенёс в церковь его тело, которое лежало вне её. Но крестьянин, боясь сообщить это, пренебрёг повелением. Вскоре после этого тот снова ему явился и, строго отчитав за то, что он пренебрёг его повелением, влепил ему пощёчину, повредив челюсть. И крестьянин тут же оглох на одно ухо – с той стороны, где получил удар, и почти полгода страдал головной болью. Затем, явившись однажды в ночь на воскресенье одному пресвитеру, служившему в этой церкви при указанном выше священнике, он увещевал его сообщить епископу, чтобы тот перенёс его тело в названную церковь; он не преминул также указать место, где его следует положить, и рассказал ему о своей смерти, о её причине и о причине своего прибытия, а именно, что он был шотландцем; что он отправился со своими товарищами помолиться в Рим, но был убит разбойниками на реке Эне, и его товарищи доставили оттуда его тело и здесь похоронили; он открыл ему своё имя, сказав, что его звали Меролилан, и приказал отметить это имя, дабы оно случайно не выпало из памяти; наклонившись, он схватил кусок мела, который там случайно лежал, и, дав ему, велел тут же записать имя на сундуке, который примыкал к его кровати. И тот, казалось, взял этот мел и записал имя. Когда он вместо «L» написал «R», тот побудил его это исправить, и на завтра, как свидетельствует сам пресвитер, его имя было найдено записанным таким образом, что он, проснувшись, и днём не смог написать его столь славно. А епископ, увещеваемый этими откровениями, велел заново отстроить ту церковь, но тело святого не перенёс. Вскоре после этого ему довелось в этой же церкви отречься перед герцогом Гуго от управления епископством.

По всему епископству повсюду имеется также множество церквей в честь святого Мартина, прославленных чудесами Божьими, для описания коих ни у кого, как мы полагаем, не хватит сил. Так, в селении святого Ремигия стоит церковь этого блаженного исповедника, в которой, как говорят, была некогда община клириков, и о ней у нас рассказывают о таком чуде: Один знатный муж женился и вскоре после этого отправился по приказу короля в поход; когда он, долго там пробыв, вернулся домой, ему сообщили, что его жена запятнала себя прелюбодеянием. Любя жену, муж решил проверить услышанное, проведя такое испытание: жена должна поклясться ему на святых алтарях церквей, которые есть в этом селении, в том, что она неповинна в этом прегрешении, и таким образом будет впоследствии свободна от обвинений. Та не отказалась и, с готовностью это приняв, пришла в это селение вместе с мужем, дабы удостоверить сказанное; принеся клятву на алтарях некоторых церквей, она, наконец, пришла в здание этой церкви; но, когда она, подойдя к алтарю, произносила лживую клятву, живот у неё внезапно лопнул, и внутренности вывалились на землю, и она, упав замертво, доказала, что правдой было всё, что о ней рассказывали мужу. И тот, поражённый волей Божьей, поклялся, как говорят, при этом чуде, что никогда более не будет иметь жены; выделенных жене слуг он приписал этой церкви, дав им предписание платить ценз с головы и не быть обязанными службой никому, кроме этой церкви. Численность этих слуг, сохранивших это предписание, достигло более 2000 голов, так что некогда, перед тем эту церковь разорили варвары, они давали в её пользу 12 фунтов серебра.

Наш город прославлен также и некоторыми другими чудесами этого святого отца. Из них то, о котором рассказывает в своих книгах чудес святой Григорий Турский, хотелось бы здесь привести, дабы читатели, если вдруг об этом не читали, могли найти это здесь. Так вот, он рассказывает, что когда проходил однажды через Реймсский округ, то один житель Реймса сообщил ему, что темница, в которой среди прочих держали в оковах и слугу этого мужа, была открыта силой святого Мартина, и узники, освободившись от оков, ушли на волю. Ибо эта темница была такого рода, что на груду балок были положены мощные доски, а сверху были помещены огромные камни, которые её накрывали. Дверь в темницу была снабжена железным замком и не менее надёжно заперта на ключ, но сила епископа, как уверял рассказчик, убрала камни и помост, сломала цепи, открыла колодки, которые сковывали ноги узников, и, не открывая дверь, вывела людей наружу через открытую крышу, говоря: «Я, Мартин, воин Христов, ваш освободитель. Уходите с миром и идите без всякой опаски!». А когда мы, говорит Григорий, придя к королю, стали чернить это чудо его силы, король заявил, что некоторые из тех, кто освободился, пришли к нему и он простил виновным сбор, полагающийся казне, который они называют fretum.

Этот Григорий рассказывает также, что он отправился однажды в этот город, и в ризнице той Реймсской церкви глухое ухо Сигго, референдария короля Сигиберта, когда с ним заговорили, вдруг открылось благодаря силе святого Мартина, мощи которого хранились там, и он исцелился.

Святая дева Макра пострадала в Реймсском округе при префекте Риктиоваре. Претерпев после непреклонного исповедания Христа жесточайшие пытки, она после отрезания грудей и нечаянного исцеления благодаря посещению её ангелом в темнице, в то время как её голой положили на раскалённые угли, с молитвами и изъявлением благодарности отдала Богу незапятнанный дух и, торжествуя над противником, с радостью устремилась на небо.

Её тело было погребено тогда неподалёку от того места, где она пострадала. По прошествии многих лет одному волопасу было открыто в видении место, где была погребена блаженнейшая дева, а именно, возле церкви, построенной в честь святого Мартина. И в этом видении он был призван открыто сообщить жителям этого места о необходимости почтительно перенести в эту церковь тело святейшей девы, как то и подобало. И это, как известно, было тут же с великой славой исполнено угодными Богу мужами. И в ней, пока там покоилось её досточтимое тело, благодаря её заступничеству совершались славные чудеса. Там слепые сподоблялись возвратить себе зрение, хромые – способность ходить, глухие – слух, ибо Господь даровал им всё это ради неё. По прошествии же времени один дельный муж, основатель святилищ и почитатель храмов, по имени Дангульф, основал в честь неё храм, где её почитают ныне, и перенёс в него её святейшее тело в царствование великого императора Карла, и там по воле Господа часто происходят не менее значимые чудеса.

Недавно, а именно, во время венгерского гонения, эти варвары, желая сжечь эту церковь, подожгли большие груды плодов, которые прилегали к её стене, и, хотя хлеба сгорели, и пламя лизало церковную крышу, они так и не смогли её сжечь.

В то самое время, когда пострадала эта святая дева, её мучитель Риктиовар, проходя по городу Реймсу, принуждал некоторых христиан к почитанию богов, а когда не мог их превозмочь, то приказывал казнить. Выйдя оттуда, он наткнулся на двух мужей, Руфина и Валерия, крепких верой Христовой, но сторожей царских амбаров. Когда он узнал, что они весьма крепки в любви и исповедании Христа, то схватил их и, подвергнув избиению, мучил длительным тюремным заключением, но те были ободрены и укреплены там посещением ангела и утешением с его стороны. Наконец, видя их непреклонность, он приговорил их к смертной казни. Когда спустя малое время их святейшие тела положили на носилки и повезли в город Реймс, то в том месте, где ныне покоятся их кости, они наполнились тогда такой тяжестью, что их никак не удавалось сдвинуть с места. Так по воле Божьей случилось, что там, где они раздавали бедным щедрую милостыню, они обрели благой покой для своих тел.

А когда недавно варварский народ норманнов рассеялся в лютой злобе по всей Галлии, то их мощи, дабы избежать бури этого гонения, доставили в город Реймс, поместили в церкви святого Петра и с почётом хранили там много дней. Наконец, когда варвары ушли, и эта буря, долгое время бушевавшая против нас, улеглась, а спокойствие, наконец, возвратилось по Божьей воле, пресвитер, который прислуживал святым и уже давно хотел вернуть их в родные места, поспешил взять мощи святых мучеников и отнести их в посвящённое им место. После того как была торжественно отслужена месса, священники подняли посвящённые Христу тела и понесли их домой в сопровождении огромной толпы народа.

Случилось же, что тот день, который собственно пришёлся на воскресенье, был из-за сильного ветра непогожим, так что ветер тушил все свечи, которые несли в угоду святым. Когда люди, отправившиеся в путь, прошли в сторону реки, погасшая свеча, которую несли перед мощами святых, вдруг зажглась по воле небес, явив всем дивное зрелище, и это пламя чудесным образом горело посреди ливня вперемежку с градом и при сильном ветре на протяжении почти четырёх миль. Впоследствии пресвитер решил вновь отлить эту свечу из того самого воска в ещё лучшей форме; когда подчинённые ему священники взялись за это дело, то, удивительно сказать, мягкий воск начал прибывать в их руках и достиг немалых размеров.

Когда они зашумели, дивясь и изумляясь, вошёл пресвитер и, увидев, что воска таким образом стало больше, подумал, что те прибавили к тому воску другой, чего он не велел делать; но, узнав, наконец, от священников, о чуде, которое случилось, он воздал благодарность Богу и поставил свечу в церкви в память о таком событии. Рикульф, достопочтенный епископ Суассона, приказал принести ему остатки от этого воска, но и благочестивые пресвитеры соседних церквей почтительно поместили в своих церквях частицы, из благоговения выпрошенные оттуда. В другой раз, когда мощи везли в родные места из города Суассона, в который они были доставлены из-за такого же гонения, то вместе с прочими, которые набожно сопровождали тела святых, шёл, передвигаясь, как мог, один хромой. Он, правда, не от природы был хромым, но прискорбная немощь, из-за которой отнялись ноги, приключилась с ним со временем. Как только они пришли в виллу, что зовётся Васнея (Vasneia), к нему тут же вернулась врождённая прямота, и он, отбросив свои костыли, начал ходить на своих ногах и благодарными устами славить Бога, чудного в Его святых.

А то, как быстро Божья кара настигает тех, кто пытается ограбить святое место и захватить вещи, пожалованные святым мученикам, достаточно показывает следующий пример. В то время, когда между королями Одо и Карлом в королевстве франков происходили тяжкие раздоры, и по случаю этого вовсю совершались грабежи и разбои, смешалось дозволенное и недозволенное, нигде не было страха перед Богом и людскими законами, но всё держалось на силе и насилии. И вот, однажды, на виллу, что зовётся Базилика[1171], явились разбойники и стали отнимать у бедных всё их жалкое добро. Тогда одна женщина, бежав со своим добром, бегом направилась в церковь святых мучеников. А один из тех, кто пришёл грабить, галопом погнался за ней верхом на коне, желая её схватить и отнять у неё её бочонок. Но, хотя один из стоявших рядом крикнул: «О несчастный, не преследуй её в храме святых мучеников, дабы с тобой не случилось чего-либо дурного!», тот, ничего не боясь, пустив коня, стремительно гнался за бежавшей женщиной. Но, как только конь ступил ногами на порог храма, он тут же внезапно упал через голову. А его седок столь сильно пострадал от этого падения, что голень сломалась от самого колена до стопы, плоть раскрылась, словно разрезанная ножом, и из-под покрова плоти обнажилась кость; и он, который прибыл гордым всадником, был на чужих руках вынесен из атрия церкви униженным и не в силах идти самостоятельно. Тогда он, дав святым мученикам за это коня и то, что у него могло быть, хотя и избежал смерти, но во всё время, пока жил, был никчемен и непригоден ни к какому труду, своей немощью являя повсюду свидетельство Божьей силы и примером постигшей его кары внушая прочим спасительный страх, дабы те не совершали подобного и претерпели того же самого.

Широко известно также то, что у гробницы святых мучеников иногда прибывает в количестве масло. Так, пресвитер, однажды, поставил возле алтаря глиняный сосуд для хранения масла, которое должно было там гореть в качестве горючего материала для светильника. В этом сосуде тогда оставалось мало масла, ибо большая часть его была израсходована в деревянном светильнике, как вдруг оно стало прибывать и увеличиваться в объёме, и никто этого не замечал, пока прибывающее масло не сровнялось с верхом сосуда. Когда это происходило несколько дней, и прибывающая по Божьей воле влага, не помещаясь уже в тесном сосуде, стала по каплям стекать на землю, клирик, пономарь этой церкви, один это заметил и, подставив под этот сосуд ещё один, за несколько дней собрал и потихоньку унёс до одного секстария масла, полагая, несчастный, что Божье чудо послужит его алчности, и думая, что сможет потихоньку украсть то, от чего все должны были получать покровительство. Но Христос, который решил прославить своих святых перед всеми, не позволил долго скрывать ни это его постыдное деяние, ни тот дар, который он пожаловал для славы своих святых. Ибо однажды пресвитер – уж не знаю, по какой причине – вошёл в дом, который примыкает к базилике и в котором обычно останавливается епископ Суассонский, когда туда приезжает, и увидел, что этот сосуд до верху полон масла; он удивился, откуда взялось так много масла, ибо такого рода жидкость там весьма редко можно было найти, и стал спрашивать клирика, посвящённого в такое преступление, чьё это масло и кто его там положил. А когда тот сказал, что не знает, откуда оно взялось, отроки, которые там сидели и учили псалмы и которые знали обо всём этом деле, рассказали пресвитеру о случившемся чуде и о воровстве пономаря. Тот, услышав это, тут же помчался к сосуду, который стоял возле алтаря, и обнаружил пол всё ещё мокрым от пролившегося масла. Когда он восславил Бога, чудного в Его святых, то пришёл ещё один пономарь и признался, что он также взял значительную часть этого масла, когда никто этого не видел, и истратил его где хотел и как хотел.