ОЛИМПИОДОР И ЕГО СОЧИНЕНИЕ
Оригинал сочинения Олимпиодора, писавшего в первые десятилетия V в., до нас не дошел. Его трудом, который состоял из 22 книг и, быть может, был уже редкостью через три столетия после его написания, заинтересовался крупнейший книжник своего времени, знаменитый патриарх Фотий (ок. 820-891 г.), который и передал нам произведение Олимпиодора в виде тщательно сделанных своих записей (вернее — выборок, eclogue). Известно, что Фотию принадлежит своеобразный труд, так называемая "Библиотека" или "Myriobiblon", т. е. "Многокнижие", представляющий собой солидное собрание выписок из 280 книг (codices) различных греческих авторов.[1] Известно также, что эти выборки Фотия приобрели к нашему времени огромную ценность по той причине, что многие из трудов, которые он в виде выдержек внес в свой "Мириобиблон", для нас утеряны. Фотий, образованнейший человек не только в пределах своего века, но и в широких рамках того, что принято называть византийской культурой, обладал глубоким опытом обращения с книгами, тонким искусством их изучения или общего ознакомления с ними. Он умел читать и умел сообщать о прочитанном. Собирая около себя образованных и любознательных людей, интересовавшихся литературой самого разнообразного содержания — грамматикой и риторикой, естествознанием и медициной, историей, богословием, агиографией, — Фотий ввел обычай докладывать участникам своего кружка о прочитанных им произведениях и вызывать их на дискуссии. Отсюда и родилась, вероятно, работа Фотия над его "Библиотекой". Записи, ее составляющие, сделанные в форме либо выдержек из оригинала, либо сокращенного обзора, очень часто — в важнейших, по крайней мере, случаях — подчеркивают мысль автора или передают характерные черты его изложения; таким образом, через эти свои выборки Фотий сохранил как для современников, так, тем более, для далеких потомков, подлинный облик произведений ряда писателей.
Несмотря на то, что мы получили труд Олимпиодора сквозь сокращенные эксцерпты Фотия, надо признать, что отрывки большого, исчезнувшего ныне, произведения, которыми мы располагаем, не так уже скудны и плохи. Фотий сделал свою работу умело, с достаточной близостью к тексту оригинала, что подтверждается наличием в его записях мест, почти дословно повторяющихся вслед за Олимпиодором у писателей Зосима и Созомена в их "Историях" (например: Олимпиодор, § 12; Зосим, VI, 2; Созомен, IX, 9). Несомненно, что большинство частей сочинения Олимпиодора Фотий резюмировал, многие сократил, некоторые, надо думать, даже пропустил, но тем не менее он довел до нас не свой конспект, а какую-то обработку оригинального текста V в., причем сумел в ней отразить некоторые соображения автора и оттенить его общие политические взгляды, а также показать крайнее разнообразие содержания его труда, который вместил в себя и сообщения о крупных исторических событиях, и заметки путешественника, и наблюдения человека, прикосновенного к школе и к книге, и впечатления от улицы, появляющихся на ней видных лиц, наполняющей ее толпы, носящихся по ней слухов. Отсутствие в большинстве случаев четкой хронологической связи между разными частями записей Фотия можно объяснить, вероятнее всего, плохим соблюдением этой связи у самого Олимпиодора. Перед тем как перейти к содержанию эксцерпируемой книги, Фотий имел обыкновение давать если не облик, то некоторые сведения о писателях, которых, очевидно, ощущал как живых людей. Иногда проявлял он и свое отношение к обрабатываемому им материалу чужих книг: кое-где в выборках слышен его голос, вносящий сдержанные критические замечания.
Работе над сочинением Олимпиодора Фотий предпослал некоторое введение. Он сообщает, что прочел 22 книги "истории" (ιστορικοι λογοι) этого автора и что в них охвачен период от 407 до 425 г.; годы Фотий называет, как это полагалось в отношении хронологии V в., по консульствам. Он не говорит подробнее о величине труда Олимпиодора, но вполне можно предположить, что ученый византиец делал выписки не для того, чтобы дать представление о маленькой книжке; вероятно, произведение Олимпиодора было объемистым, так как "книгами" обычно называли крупные части или отделы литературного труда. Если обратиться к примерам, то убедительной аналогией может служить "История" Аммиана Марцеллина в виде дошедших до нас 18 книг (с 14-й по 31-ю); они описывают только 25 лет (с 353 по 378 г.), но занимают в наших изданиях около сорока печатных листов.
Указав, что Олимпиодор происходил из египетских Фив и был по религии язычник ("эллин"), а по профессии сочинитель ("поэт"), Фотий проявляет полную неудовлетворенность своим автором как писателем. Он считает, что язык и стиль Олимпиодора не заслуживают высокой оценки, что хотя обороты его речи и ясны (σαϕης μεν την ϕρασην), но невыразительны, бесстрастны (словом ατονος подчеркнуто, что язык скучен, лишен ударений и контрастов), а потому не сильны, даже расслабленны (εκλελυμενος). Наряду с монотонностью писательской речи Фотий порицает склонность Олимпиодора к банальным, плоским выражениям; этого не терпел сам критик, отличавшийся как изысканным, так и ярким, а порой и сильным слогом. Поэтому он обвиняет Олимпиодора в "избитом просторечии" (πεπατημενη χυδαιλογια), в привычке писать чрезмерно обыкновенным стилем и впадать даже "в простонародный говор" (εις ιδιωτισμον). He имея в руках подлинного сочинения Олимпиодора, трудно заключить, прав ли Фотий в подобной критике, был ли стиль Олимпиодора действительно скучен, банален и невыразителен, хотя, быть может, гладок и понятен, или, наоборот, будучи ярким в своей простонародности, в близости к разговорной речи масс, он был неприемлем лишь для высокообразованных людей, говоривших и писавших, по моде своего времени, торжественным, несколько искусственным и подражающим древним авторам слогом. Недаром критик отмечает, что сочинение Олимпиодора ничем "не украшено". Во всяком случае, хотя и ставя это в связь только с дурным стилем и с простонародным словарем, Фотий делает еще один, весьма серьезный, упрек Олимпиодору. Он считает, что его произведение не может рассматриваться как сочинение (συγγραϕη) и добавляет, что и сам автор понимал это, так как "настоятельно утверждал, что у него написано не сочинение, а лишь собран материал для сочинения (υλη της συγγραϕης) таким некрасивым и невидным казался ему стиль его прозы" (§ 1; ср. прим. 7, 8 и 9).
Суждения Фотия о "народном", так сказать, стиле труда Олимпиодора не лишены основания. Олимпиодор писал в то время, когда светская историография среди грекоязычных авторов Восточной империи начала оскудевать. Если писатели этого периода (например Евнапий в начале V в.) еще сохраняли — в их дни уже ставшую искусственной — старую традицию подражания древним, то тогда же нарождалась новая "народная" манера изложения. "Истории", написанные в этом новом, "низменном" по мнению приверженцев старой традиции, стиле, не дошли до нас, но о нем можно заключить, например, по хронике Иоанна Малалы (Μαλαλας), огреченного сирийца, писавшего, как думают, в VI или в начале VII в. Эта хроника подражала более ранним "народным" образцам исторических сочинений, написанным на греческом языке городских масс, предшественнике средневекового и новогреческого языка.
Несмотря на недостатки творения Олимпиодора, отмеченные Фотием и, как он говорит, признававшиеся самим автором, его скромный труд — его "материал для истории" (υλη... ιστοριας) — был приведен в законченный вид. Подобно крупным завершенным произведениям он делился на части или книги, которым предшествовали особые предисловия, и был, по сообщению Фотия, посвящен императору Восточной империи, известному любителю книг, Феодосию II (40б — 450).
Олимпиодор является (хронологически) продолжателем Евнапия. Евнапий, питомец афинской школы (в 361-366 гг.), философ-язычник и врач, поклонник императора Юлиана и противник христианства, тем более — монашества, написал "Истории" (или "Ιστορικα υπομνηματα", "Заметки по истории") в 14 книгах, которые продолжают — также лишь хронологически — труд Дексиппа (III в.). Над своим сочинением Евнапий трудился еще в 414 г.; он описал время с 270 г. — конец правления императора Клавдия II, до 404 г. — почти конец правления императора Аркадия. По стилю Олимпиодор сильно отличен от своего хронологического предшественника: Евнапий писал напыщенно, прибегая нередко к тяжеловесным метафорам, и был склонен подражать древним образцам исторической литературы.
Кроме того, Олимпиодир является несомненным, хотя и не единственным, источником таких значительных — и дошедших до нашего времени — произведений, как "Новая история" Зосима, доведенная до 410 г., и "Церковная история" Созомена, доведенная до 30-х годов V в.[2]
Хотя Фотий и высказал ряд критических замечаний о труде Олимпиодора, тем не менее он, по всей вероятности, оценил в положительном смысле содержание его произведения; он уделил большое внимание всему тому "материалу для истории", который, не считая немногих, по-видимому, отступлений, пересказал в своих выписках с достаточной последовательностью. Автора этого "материала" он в дальнейшем называет то "историком" ("ο ιστορικος"), то "писателем", вернее — "списателем" ("ο συγγραϕευς"), а его труд — "историей" ("η ιστορια").
Что же составило содержание этой "Истории", написанной непосредственным современником? Оно, как было указано выше, довольно разнообразно, но относится только к короткому периоду в восемнадцать лет (с 407 по 425 гг.); преобладающее число событий и эпизодов, отраженных или затронутых Олимпиодором, касается Италии и Галлии, кое-что посвящено Египту, менее — областям Восточной империи. Однако в."Истории", несомненно, есть и нечто общее для всего того времени (IV-V — начало VI в.), которое суммарно и условно определяется нами как время "переселения народов". В сочинении Олимпиодора отражена грандиозная эпоха вторжений варварских[3] племен не только на территорию империи, обеих ее все еще громадных частей, но и в самое нутро, в сердце ее сложного, одряхлевшего, но еще сопротивлявшегося падению организма. В нем отражена напряженная и длительная борьба так называемого варварского мира за свое утверждение и дальнейшее развитие на основе мира греко-римского, который всем ходом исторических явлений, как экономических, так и социальных, принужден был к отступлению. Несмотря на отрывочность текста, через него оживает время, насыщенное страхом перед варварами, против которых чаще всего бессильны войска и стены городов и для спасения от которых прибегали, как к последнему средству, к заговору и заклятию (ср. § 27). Олимпиодор ценен тем, что зафиксировал некоторые моменты интереснейшей и не преизобилующей источниками эпохи кризиса рабовладельческой империи накануне рождения феодализма. Конечно, автор не нарисовал очень широкой картины, каковую удалось создать Аммиану Марцеллину и отчасти Орозию, отчасти также Иордану (вернее — его образцу, Кассиодору). Тем не менее ему удалось, показав лишь некоторую группу событий эпохи — а он рассматривает весьма бурные годы между Аларихом и Аттилой, — дать почувствовать ряд ее характерных черт, которые могли быть отмечены именно современником происходившего и только при детальном его изображении.
Фотий делит все сочинение Олимпиодора на два десятикнижия, но по книгам (которых было 22) материал не распределяет, как не группирует его по темам. В силу этого, для того чтобы представить себе в подробностях содержание труда Олимпиодора, приходится объединить параграфы, близкие друг другу по теме, и выделить те, которые являются лишь отрывочными отступлениями.
Первое десятикнижие предваряется вводным словом составителя выборок Фотия, характеризующим писателя и его сочинение. Несмотря на то, что книга написана по-гречески, посвящена восточному императору и, быть может, создавалась в Египте (см. § 37), она изображает преимущественно события, происходившие в Западной империи, в годы правления Гонория. Автор отметил крупную фигуру Стилихона, который заслонил собой бледную фигуру императора. В связи со Стилихоном говорится о Радагайсе, об Аларихе (о взятии Рима и захвате в плен сестры императора, Галлы Плацидии), о федератах, о соперничестве Стилихона и Олимпия, о гибели первого.
Тут же дана картина, столь характерная для поздней Западной империи: отпадение отдельных, главным образом периферийных ее частей, появление и, в большинстве случаев, быстрое исчезновение узурпаторов. Так, в Британнии и Галлии указаны Марк, Грациан, Константин с сыновьями Константом и Юлианом (гибель их вместе с отцом описана даже с подробностями); упомянута неудачная попытка стратига Геронтия довести своего сына Максима до провозглашения его императором (§§ 2-11, 12-14, 16 — 17).
Отступлениями в первой части сочинения Олимпиодора являются:
а) рассказ о статуе около Регия (§ 15; вероятно, в связи с продвижением Алариха к югу от Рима) и
б) малопонятное, к сожалению, упоминание о гуннах (§ 18), их "риксах" (имя главного среди них — Харатон), о посольстве к ним, в котором участвовал автор, о каком-то гуннском предводителе Донате и его умерщвлении, о гневе Харатона и об умилостивлении его императорскими подарками. Это отступление о гуннах содержит в себе одно из наиболее ранних сообщений о них.
Во втором десятикнижии (начиная с § 19) значительное внимание уделено государству везеготов, складывавшемуся под управлением Атаульфа и его преемников; рассказано об отношениях между молодым варварским государственным образованием и все еще импонирующей ему империей. Одним из главных действующих лиц автора является дочь Феодосия I, Галла Плацидия, которая, будучи сама не лишенной способности разбираться в политике, неоднократно оказывалась в центре событий: как жена Атаульфа она влияла на союз везеготов с Римом;
Гонорий требовал сестру обратно в Равенну, чтобы развязать себе руки в отношении везеготов; Галла Плацидия привела за собой группу варваров, которые представляли известную силу при императорском дворе и через вдову своего государя считали себя причастными к судьбам империи; она была как-то связана с Бонифацием, правителем Африки, и с опорой на него добивалась императорского трона для своего сына; она вырвала этот трон из рук узурпатора Иоанна, найдя помощь в Константинополе, сумев заинтересовать в этом деле племянника своего, императора Феодосия II. Штрихи жизни и политической роли этой женщины сквозят в рассказе Олимпиодора даже через сжатую запись Фотия. Рядом с Галлой Плацидией портретно выведен образ полководца и неудачного карьериста, ее мужа — императора Констанция III, кратковременного соправителя Гонория в 421 г. (§§ 19-23, 24, 26, 31, 34-35, 38-42, 46).
Кроме этой связной и, повидимому, очень подробно написанной (в оригинале) истории событий, развертывавшихся на глазах автора, вне связи с главной темой есть ряд вставок и отступлений.
Пребывая на родине, в Фивах, где он, вероятно, писал свою книгу, автор попутно рассказал об африканских Оазах и о племенах на верхнем течении Нила (§§ 33, 37). По связи с Бонифацием, управлявшим "Африкой" (территорией бывшей римской проконсульской Африки, ныне — Тунис), автор кратко упомянул о вандалах, действия которых в отношении Италии еще не получили своего развития в те годы, на которых Олимпиодор закончил свой труд (§§ 29-30). Особенно примечательно отступление о серебряных статуях, откопанных случайно во Фракии и будто бы служивших оберегом от нашествий варваров на Восточную империю (§ 27). Культурные склонности автора обнаруживаются в отступлениях по поводу афинской школы (§§ 28, 32) и в его рассуждениях о странствиях Одиссея (§ 45). Автор занес в свою книгу впечатления о Риме, где он побывал, повидимому, проездом; он рассказывает о росте населения в городе, о домах — их величине и доходах с их усадеб, — о банях, о городских стенах, о тратах, сопряженных с получением претуры (§§ 25, 43-44). В связи с морскими странствиями, о которых автор пишет неоднократно, он вспоминает о загадочном явлении звезды на мачте в бурю (§ 36).
Таково содержание произведения Олимпиодора, донесенного до нас несомненно краткими и, быть может, не исчерпавшими всей книги выписками Фотия.
Но исчез ли окончательно крупный труд Олимпиодора? Такое утверждение было бы преждевременным, так как сохранились некоторые следы существования его книги до XI в. Быть может, она предстанет перед нами во всем своем внушительном, вероятно, объеме через армянский перевод основного греческого текста, потому что такой перевод имел у себя под рукой армянский писатель и ученый XI в. Григорий Магистр, о чем он упомянул в одном из своих писем. В XVIII в. историк Армении Михаил Чамчян с сожалением заметил, что рукопись с армянским переводом труда Олимпиодора утеряна, хотя ею еще пользовался Григорий Магистр. Не лежит ли до сих пор текст Олимпиодора в недрах какого-либо из богатейших собраний армянских средневековых рукописей?
Относительно того, что произведение Олимпиодора, причем, очевидно, во всем его объеме, могло быть переведено с греческого на армянский язык еще во времена, близкие к годам жизни автора, свидетельствуют упоминания его имени в труде известного раннесредневекового армянского писателя Моисея Хоренского, составителя "Истории Армении". Судя по новейшим исследованиям, он жил в V и не позднее VI в.[4] Моисей Хоренский прекрасно знал греческий язык, греческую философию, христианскую литературу. Не будучи сторонником византийской политики в Армении, он тем не менее был поклонником греческой науки и литературы, стремился знакомить армян с лучшими сочинениями в этой области и делал их переводы. В основном труде Моисея Хоренского имя Олимпиодора упомянуто в связи с указанием на ценность устной традиции, освещающей прошлое Армении:.. совершеннейший между этими [греческими мудрецами] муж, по имени Олимпиодор, сказал следующее: «Расскажу вам устные сказания, дошедшие до нас по преданию, которые до сих пор рассказывают поселяне»". Далее приводится легенда о Клисуфре и его сыновьях, Симе и Тарбане, прибывших в Армению. "Чаще всего старцы... поют все это на память во время представлений... в сопровождении звука бамбирна".[5] И еще: "..я приведу рассказ дивного старца (повидимому, св. Саака Парфянина, учителя Моисея Хоренского, —
Олимпиодору одному из первых в значительной степени принадлежит констатирование варваризации войск империи, сопровождавшейся либо активно враждебным, либо соглашательским, либо сочувствующим отношением со стороны "римлян" к этому неизбежному факту.
Олимпиодор же неоднократно подчеркивает и другой факт той же природы, факт наблюдавшейся им борьбы партий, которые названы им как раз этим самым словом — "το μερος τα μερη)". Условно их можно было бы именовать партиями "римской" и "проварварской", если они определяются в империи (в Равенне, в окружении Гонория) и действуют за или против в отношении крупных фигур варваров и варварских армий, служивших империи и готовых распорядиться ее судьбами: так было, например, при Стилихоне. Эти же партии, равным образом условно, можно было бы именовать "варварской" и "проримской", если они определяются в молодом варварском королевстве (у везеготов, в окружении Атаульфа или Валии) и направлены за или против в отношении политики дружбы или борьбы с империей.
Олимпиодор отметил и такое весьма серьезное жизненное обстоятельство, как губительный недостаток продовольствия в областях, захваченных и осваивавшихся варварскими племенами. Получение или неполучение хлеба от империи, с разрешения императора, фактически же — с разрешения правителя Африки (например сильнейшего среди них в V в. — Бонифация), определяло направленность и развитие политики между антагонистами, как это показано автором на конкретном примере дипломатии между Равенной и везеготами.
Олимпиодор, да еще сквозь записи Фотия, не вполне ясен в своих политических симпатиях и антипатиях, однако никак нельзя признать его бесстрастным, аполитичным наблюдателем. Он, несомненно, "римлянин" по своим убеждениям, т. е. он смотрит на мир не иначе, как на сферу того или иного влияния империи, а на варварство, как на крупное, но в меру сил одолеваемое империей зло. Вместе с тем он уверен, что без участия варваров империя не в состоянии победить варварство. Поэтому он должен был разделять взгляды той партии, которая выше условно названа "проварварской" (хотя и не удается определить те социальные круги, где она могла находить опору); он враждебным тоном пишет, например, об Олимпии, вошедшем в доверие к Гонорию и погубившем Стилихона. В другом случае он утверждает, что "римлянин" Констанций, полководец Гонория, сменивший Стилихона, был силен армией, укомплектованной варварами и именно в меру опоры своей на них заставил Гонория признать его, Констанция (III), соправителем, при всем этом оставаясь защитником той же империи и Гонория от варварства.
Одним словом, сочинение Олимпиодора дает ряд примеров из истории эпохи борьбы варварского, молодого и самоутверждавшегося мира со старым, пришедшим в упадок миром римской империи и тем самым иллюстрирует неоспоримое общее положение И. В. Сталина о не-римлянах, варварах, объединенными силами опрокинувших Рим. Приведем и здесь знакомые каждому историку слова: "Известно, что старый Рим точно так же смотрел на предков нынешних германцев и французов, как смотрят теперь представители «высшей расы» на славянские племена. Известно, что старый Рим третировал их «низшей расой», "варварами" призванными быть в вечном подчинении «высшей расе», «великому Риму», причем, — между нами будь сказано, — старый Рим имел для этого некоторое основание, чего нельзя сказать о представителях нынешней «высшей расы». А что из этого вышло? Вышло то, что не-римляне, т. е. все «варвары», объединились против общего врага и с громом опрокинули Рим".[7]
На основе собственного сочинения Олимпиодора конкретно о нем можно предположить следующее. Начав свою деятельность "поэта", т. е. сочинителя или историка, еще на родине, в Египте, побывав в Афинах, тогда еще блиставших культурой (рассказывается об афинской школе, упоминается об известном ораторе и преподавателе Леонтии, говорится об изобретенной в Афинах технике изготовления — склеивания листов — кодексов), автор вошел в круг людей, близких варварским элементам в Западной империи. Он, повидимому, преклонялся перед Стилихоном; он наблюдал деятельность его преемника по высшему командованию армией, Констанция; он знал и другого видного римскою начальника варварских отрядов, полунезависимого правителя Африки Бонифация. Находясь в окружении того или другого, а быть может, последовательно и того и другого, он вошел в соприкосновение с везеготами в южной Галлии, где находилась как пленница дочь Феодосия и сестра Гонория и Аркадия, Галла Плацидия, ставшая впоследствии женой везеготского короля Атаульфа. Торжество бракосочетания описано Олимпиодором как очевидцем (§ 24), и им же отчетливо отмечен поворот политики Атаульфа в сторону дружбы с империей. В дальнейшем Олимпиодор, снова как очевидец и даже участник (i"), с полным пониманием политической ситуации указывает (§ 40) на действия сильной варварской группы, окружавшей — уже в Равенне — Галлу Плацидию и ее второго мужа, императора Констанция III. Можно допустить, что Олимпиодор закончил[8] свое сочинение в Константинополе, где мог встретиться с бежавшей из Италии (и опиравшейся на помощь со стороны Бонифация) Галлой Плацидией в 423 г. Там он посвятил свой труд Феодосию II, который тогда уже содействовал своей тетке в деле возведения на западный престол ее сына, Валентиниана III. В Константинополе же, повидимому, Олимпиодор имел случай познакомиться с отношением к варварской грозе в Восточной империи. В корне оно было одинаковым с отношением к варварам в империи Западной. В связь с пребыванием автора в восточной столице можно поставить и его интереснейший рассказ о трех серебряных статуях, которые служили заклятием против нашествия варваров из-за Дуная (§ 27, переданный Фотием, судя по стилю дошедшей до нас записи, либо буквально, либо очень близко к оригиналу). Осень 425 г., когда был провозглашен императором Валентиниан III, является хронологическим пределом сочинения Олимпиодора. Его герои — Галла Плацидия, Бонифаций — продолжали еще жить и действовать, но "История" уже не отразила этих лет. Не прервался ли труд Олимпиодора, сам по себе доведенный до некоторой, хотя и внешней, грани, смертью автора? Об этом никаких ни известий, ни намеков нет.
"История" Олимпиодора в выборках Фотия была издана трижды:
1) Б. Г. Нибуром в одном из томов так называемого "Боннского корпуса";[9]
2) К. Мюллером в сборнике "Fragmenta historicorum graecorum";[10]
3) Л. Диндорфом в сборнике "Historici graeci minores".[11]
Первые два издания снабжены, как обычно, параллельным греческому тексту латинским переводом; лучшим изданием по праву считается издание Диндорфа. По боннскому, худшему изданию, был сделан почта сто лет тому назад русский перевод, теперь уже устаревший (Византийские историки, Дексипп и др. Перевел с греч. С. Дестунис. СПб., 1860).
Академик В. В. Латышев, составляя свой сборник "Scythica efr Caucasica", включил в него § 27 из "Истории" Олимпиодора в русское переводе,[12] но понимание Латышевым этого отрывка вызывает некогорые сомнения (см. комментарий к § 27 в примечаниях 132-145).
Перевод греческого текста Олимпиодора не представлялся чрезмерно трудным ни по словарю, ни по синтаксису, но оказался все же не легким из-за необходимости особенно тщательно передать смысл, скрытый как благодаря недостаточно выработанному стилю автора (что отметил Фотий), так и благодаря факту вторичной передачи через выписки IX в. Наибольшие трудности в указанном отношении возникла при переводе весьма характерного по сюжету и замысловатого по выражениям § 27; о том, как разрешались эти трудности в понимании языка и выраженных на нем образов, можно судить по ряду разъяснений к этому параграфу (прим. 132, 138, особенно 139, 142, 144), изобилующему не совсем ясными и потому спорными местами.
Перевод сопровожден примечаниями. Их значительное число (239), и довольно развернутое сотержание обусловлено стремлением оживить, интересный, но лаконичный памятник, прокомментировав его слово за словом. В некоторых примечаниях приведены цитаты или отдельные слова оригинального текста для того, чтобы в наиболее характерных или интересных местах показать произведение Олимпиодора в том виде, который для нас ныне является основным, а также для того, чтобы привлечь читателя к работе над текстом и к проверке усилий переводчика и комментатора.
Объяснение текста Олимпиодора в примечаниях часто опирается. на свидетельства других, современных или хронологически близких ему авторов, причем приводятся либо цитаты из их сочинений, либо ссылки на них. К некоторым примечаниям подобраны иллюстрации.
К переводу составлены указатели — имен, географических названий, этнических названий и терминов; к примечаниям — указатель упоминаемых в них древних авторов и изданий их текстов, а также переводов, на русский язык в тех случаях, если такие переводы есть.
Эпоха, события которой описывает Олимпиодор, изображена и освещена в ряде и русских и иностранных трудов по истории позднеримской империи.[13]
При работе над текстом Олимпиодора автор перевода и комментария неоднократно пользовался советами знатоков греческого языка и истории позднеримской империи, доктора филологических наук М. Е. Сергеенко и члена-корреспондента Академии Наук СССР П. В. Ернштедта, за что выражает им свою признательность. Глубокой благодарностью автор обязан ныне покойному академику И. Ю. Крачковскому за общий просмотр рукописи и ценные замечания.
ИСТОРИЯ
(В ЗАПИСЯХ И ВЫБОРКАХ ФОТИЯ)
§ 1. Прочтены двадцать две книги историй Олимпиодора.[14] Он начинает свой рассказ с седьмого консульства римского императора Гонория и второго консульства Феодосия[15] и доводит этот рассказ до того времени, когда Валентиниан, сын Плацидии и Констанция, был провозглашен римским императором.[16]
Писатель этот — фиванец, родом из египетских Фив;[17] по занятию — сочинитель[18] (как говорит он сам), по религии — эллин.[19] Язык у него ясный, но невыразительный и лишенный силы, причем автор склонен к избитому просторечию. Писание его не заслуживает того, чтобы считаться сочинением.[20] Он и сам, повидимому, понимал это, так как настоятельно утверждал, что у него написано не сочинение, а лишь собран материал[21] для сочинения: таким некрасивым и невидным казался ему стиль его прозы. Действительно, произведение ничем не украшено; состязаться с ним можно только в бесхитростности. Но, пожалуй, придется отказать даже в ней: со своим низменным слогом автор просто впадает в простонародную речь.[22] Этот материал для истории — так он сам называет его — он делит на книги и пытается украсить их предисловиями. Историю[23] свою он посвящает императору Феодосию,[24] сыну Аркадия и племяннику Гонория и Плацидии.
§ 2. Он рассказывает о том, какой властью был облечен Стилихон,[25] которого сам Феодосий Великий[26] поставил опекуном над своими сыновьями, Аркадием и Гонорием;[27] о том, как он вступил в брак с Сереною,[28] которую сосватал ему опять-таки Феодосий; как после этого Стилихон выдал свою дочь Ферманцию за императора Гонория, ставшего, таким образом, ему зятем;[29] как он вознесся на самую вершину власти и счастливо вел за римлян множество войн с разными племенами[30] и как Олимпий,[31] которого сам Стилихон приблизил к императору, в своем кровавом и бесчеловечном усердии убил его мечом.[32]
§ 3. Аларих,[33] предводитель готов, которого Стилихон пригласил охранять для Гонория Иллирик[34] (это была область, назначенная Гонорию отцом его Феодосием), узнав об убийстве Стилихона[35] и не получив обещанной ему платы,[36] осадил и разрушил Рим.[37] Он увез оттуда неисчислимое количество денег и взял в плен сестру Гонория, Плацидию,[38] находившуюся тогда в Риме. Еще до взятия Рима один из знатных людей, по имени Аттал, бывший тогда эпархом,[39] провозглашен был императором.[40] Произошло это и вследствие выше поименованных причин и потому, что римляне взяли себе в союзники ненавистного Алариху Сара,[41] тоже гота, командовавшего небольшим отрядом (численность его простиралась до двухсот-трехсот человек), но храбреца и непобедимого в боях. Вражда их[42] к Алариху была непримиримой.
§ 4. Во время осады Рима дошло до того, что среди населения возникло людоедство.[43]
§ 5. Аларих, еще при жизни Стилихона, получил в качестве платы за выступление в поход[44] сорок кентинариев.[45]
§ 6. После смерти Стилихона погибла и жена его, Серена,[46] будучи удушена, так как ее считали виновницей нападения Алариха на Рим. Еще раньше, после гибели Стилихона, убит был его сын от Серены, Евхерий.[47]
§ 7. Во времена Гонория прозвище "букелларий"[48] относилось не только к римским солдатам, но и к некоторым из готов. Точно так же беспорядочная и смешанная толпа получила наименование федератов.[49]
§ 8. Олимпий,[50] погубивший Стилихона, стал магистром оффиций.[51] Затем он лишился этой должности, опять получил ее, опять ее лишился и был, по приказу Констанция,[52] женившегося на Плацидии, забит до смерти дубинами. Перед этим ему отрезали уши. Правда не оставила преступника до конца безнаказанным.
§ 9. У готов, пришедших с Родогайсом,[53] командиры[54] назывались оптиматами.[55] Число их простиралось до двенадцати тысяч, и Стилихон, победив Родогайса, включил их в свою гвардию.[56]
§ 10. Аларих скончался от болезни[57] и преемником ему был Атаульф,[58] брат его жены.
§ 11. Писатель этот говорит, что сухой хлеб назывался (βουκελλατον),[59] посмеиваясь над прозвищем солдат, будто бы по этой причине называвшихся "букеллариями".[60]
§ 12. Константин,[61] возвысившись до тиранической власти, посылает послов к Гонорию и, говоря в свою защиту, что солдаты заставили его против воли принять власть, просит прощения и предлагает соучастие в императорской власти.[62] Император, вследствие возникших затруднений, согласился на соправительство; Константин был объявлен императором в Британнии и получил эту власть вследствие солдатского мятежа. В этой же самой Британнии еще до того, как Гонорий стал консулом в седьмой раз, возмутилось тамошнее войско и объявило автократором некоего Марка. Когда Марк был убит этими же солдатами, на его место был ими поставлен Грациан.[63] За четыре месяца он надоел им, его умертвили, и Константин поднялся до имени автократора. Он поставил военачальниками Юстина и Необигаста и, покинув Британнию, направился вместе со своими людьми в Бононию,[64] приморский город, первый, находящийся на границе Галлий.[65] Остановившись там, он привлек на свою сторону всех галльских и аквитанских солдат[66] и подчинил себе все области Галатии[67] вплоть до Альп, лежащих между Италией и Галатией. У него [у Константина] было двое сыновей. Констант и Юлиан. Константа он объявляет цезарем,[68] а потом в эти же дни дает Юлиану титул нобилиссима.[69]
§ 13. Аттал,[70] утвердившийся в своей власти против Гонория, выступил с войском по направлению к Равенне.[71] К нему было отправлено посольство, — будто от императора Гонория к императору же.[72] Его составляли Иовиан — эпарх[73] и патрикий,[74] Валент — магистр обеих милиций,[75] Потамий — квестор,[76] и Юлиан — примикирий нотариев.[77] Они объявили Атталу, что присланы Гонорием для переговоров о совместном правлении. Аттал ответил отказом и сказал, что Гонорий может беспечально жить либо на острове, либо в другом каком-нибудь месте, где он пожелает. Иовиан весело ответил, что императора Гонория уже ограбили на одну часть царства. Аттал выбранил Иовиана: если император добровольно отказывается от своей власти, то это никак не значит, что его грабят. Иовиан многократно ходил послом, ничего не добился и остался у Аттала, получив от него звание патриция. В Равенне же господствующее влияние перешло к препозиту[78] Евсевию. Спустя некоторое время, согласно желанию народа и по злобности Алловиха,[79] он был забит до смерти дубинами на глазах императора. А через несколько времени и Аттал, не послушавшийся Алариха,[80] а главным образом стараниями Иовиана, изменившего Гонорию, лишен был власти. Он остался жить на положении частного человека у Алариха. Затем, спустя некоторое время, он опять получил власть и снова был ее лишен. Когда после этого он прибыл в Равенну, ему обрубили пальцы на правой руке и отправили его в изгнание.
§ 14. Аллових вскоре был убит в присутствии императора и по его распоряжению в наказание за его суд над препозитом Евсевием. Узурпатор Константин, узнав о смерти Алловиха, направился в Равенну, чтобы заключить союз с Гонорием, но напугался и повернул обратно.[81]
§ 15. Есть в Бруттии город Регий,[82] откуда, по словам историка, Аларих хотел переправиться в Сицилию,[83] но был остановлен: священная статуя, поставленная там, помешала этому переезду.[84] Он рассказывает, что статуя эта была поставлена по обету еще в древности в ограждение от огня Этны и в отвращение морского набега варваров. В одной ноге у нее был неугасимый огонь; в другой — неиссякающая вода. Впоследствии, когда эта статуя погибла, Сицилия претерпела опустошения и от огня Этны, и от варваров.[85] Низверг же статую Асклепий, когда его назначили в Сицилию управляющим имениями Констанция и Плацидии.[86]
§ 16. Узурпатор Константин[87] и сын его Констант, которого он назначил сперва цезарем,[88] а затем императором, были побеждены и обращены в бегство. Стратиг Геронтий охотно заключил мир с варварами и провозгласил императором своего сына Максима, числившегося в рядах доместиков.[89] Затем он занялся погоней за Константом и убил его и, идя по следам, стал преследовать и отца его, Константина. Пока это происходило, Гонорий выслал против Константина Констанция и Вульфилу. Дойдя до Арелаты,[90] где Константин проживал вместе с сыном своим Юлианом, они начали ее осаждать. Константин бросился в храм и был рукоположен в священники, причем ему клятвенно обещали спасение. Ворота города распахнулись перед осаждавшими. Константина вместе с сыном отправили к Гонорию. Он же, памятуя о своих племянниках, которых Константин убил, приказал, вопреки клятвам, убить их в тридцати милях от Равенны.[91] Геронтий при появлении Вульфилы и Констанция бежал, и его схватили собственные люди, устроившие ему ловушку. Он жестоко управлял своим войском, они подожгли его дом. Он упорно оборонялся против нападающих, и ему помогал только один Алан, числившийся в его рабах.[92] В конце концов Геронтий убил, по их собственному настоянию, Алана и свою жену и закололся сам. Максим, сын его, узнав об этом, бежал к союзным варварам.
§ 17. Иовин[93] был провозглашен тиранном в Мундиаке, во Второй Германии, стараниями Алана Гоара[94] и Гунтиария, который был предводителем бургундионов. Аттал[95] уговорил Атаульфа[96] придти к Гунтиарию, и тот пришел вместе с войском. Присутствие Атаульфа раздражало Иовина,[97] и он загадками выражал свое неудовольствие Атталу по поводу прихода Атаульфа. Сар[98] также собирался явиться к Иовину. Атаульф, узнав об этом, собрал десять тысяч воинов и пошел навстречу Сару, с которым было только восемнадцать или двадцать человек. Сар совершил героические подвиги, достойные удивления, и его с трудом взяли в плен, зажав между щитами, а потом убили. Cap покинул Гонория, потому что, когда был убит Беллерид, его доместик,[99] император не обратил никакого внимания на это убийство и не повелел произвести расследования.
§ 18. Он рассказывает о Донате, о гуннах,[100] о замечательном искусстве, с которым риксы[101] их стреляли из лука, и о том, как он, историк, был отправлен послом[102] к ним и к Донату; пишет о своих трагических скитаниях по морю и об опасностях,[103] и о том, как Донат, коварно обманутый клятвой, был преступно умерщвлен. Также о том, как Харатон,[104] первый из [гуннских] риксов, распалился гневом за это убийство и как императорские дары умягчили и успокоили его. Таково содержание первых десяти книг его истории.[105]
§ 19. Второе десятикнижие начинается так: Иовин[106] поставил, вопреки желанию Атаульфа, императором своего брата Себастиана и навлек на себя вражду Атаульфа.[107] Атаульф отправил к Гонорию послов, обещая ему головы узурпаторов и мир. Когда послы вернулись обратно и принесли ему клятвенные заверения, он отправил императору голову Себастиана. Иовин, осажденный Атаульфом, сдался ему и был отправлен к императору; эпарх[108] Дардан собственноручно убил его. Обе головы были выставлены за стенами Равенны, в том месте, где раньше были обезглавлены Константин и Юлиан,[109] Максим[110] и Евгений,[111] которые, посягнув на власть при Феодосии Великом, таким же образом закончили свою жизнь.
§ 20. Атаульфа просили вернуть Плацидию — главным образом благодаря мольбам Констанция, который впоследствии и женился на ней. Так как обещания, данные Атаульфу, особенно касающиеся присылки хлеба, не были выполнены, то он не отдал ее и собирался разорвать мир войной.[112]
§ 21. Атаульф, у которого требовали Плацидию, ответил требованием хлеба, ему назначенного. У обещавших не было возможности его дать, но они тем не менее соглашались предоставить его, если получат Плацидию.[113] Варвар ответил им примерно так же и отправился к городу, называемому Массалией, надеясь захватить его обманом. Там он получил рану от руки знатнейшего мужа, Бонифация,[114] и, едва избегнув смерти, удалился под родной кров, оставив в ликовании город, превозносивший Бонифация.
§ 22. Атаульф задумал жениться на Плацидии[115], а так как Констанций требовал ее, то он предъявил еще более тяжелые притязания, рассчитывая при невыполнении этих требований на благовидный предлог для ее удержания.
§ 23. Констанций, давно уже дезигнированный,[116] став консулом, отправился в Равенну; одновременно с ним в Константинополе консулом был Констант.[117] Деньги на консульские расходы в соответственном и достаточном количестве были найдены у Гераклиана[118],который покушался на власть и был убит. Найдено было, впрочем, не столько, на сколько рассчитывали. Золота не нашлось и двадцати кентинариев;[119] вся же [стоимость] его недвижимого имущества доходила до двух тысяч ливров.[120] Все это имение Констанций просто по просьбе своей получил от Гонория.[121] Констанций, когда выступал в процессиях, имел вид угрюмый и мрачный; пучеглазый, с толстым затылком и плоской головой, он ехал, навалившись всем телом на шею своей верховой лошади, и смотрел искоса то в одну, то в другую сторону. Всем казалось, по поговорке, что у него "вид достойный тирана". На обедах и пирах он был приятен и вежлив и часто состязался с мимами, игравшими перед столом.[122]
§ 24. Стараниями Атаульфа[123] и по совету Кандидиана[124] брак Плацидии был совершен в месяце январе,[125] в городе Нарбонне,[126] в доме некоего Ингения,[127] первого человека в городе. Плацидия сидела в украшенном по-римски атрии,[128] в царском уборе; рядом с ней сидел Атаульф, облаченный в хланиду и другие римские одеяния.[129] Среди прочих свадебных даров Атаульф подарил пятьдесят красивых юношей, одетых в шелковые одежды; каждый из них держал на руках по два больших блюда, полных одно золотом, а другое ценными, вернее бесценными камнями, которые были похищены в Риме после взятия города готами.[130] Затем сказаны были эпиталамии,[131] сначала Атталом,[132] а затем Рустикием и Фивадием. Брак был совершен при общем весельи и радости и варваров, и находившихся среди них римлян.[133]
§ 25. После взятия готами Рима[134] Альбин, префект города,[135] написал, когда город был опять восстановлен, что части, предоставленной народу,[136] не хватает, так как народонаселение очень увеличилось. Он писал, что за один день народилось детей счетом четырнадцать тысяч.
§ 26. Атаульф, когда у него родился от Плацидии сын (ему дано было имя Феодосий),[137] стал особенно привержен к дружбе с римлянами. Констанций же и его сторонники действовали против Атаульфа, и потому это стремление его и Плацидии осталось втуне. Когда ребенок умер, они очень горевали о нем и похоронили его в серебряном гробу[138] в одной обители около Барцеллоны.[139] Затем был убит и Атаульф в то время, как он, по своему обыкновению, находился в конюшне, наблюдая за своими лошадьми. Убил его один из его приближенных готов,[140] именем Дувий, поджидавший в своей старинной вражде этого часа: его прежний господин, вождь, принадлежавший к готской части,[141] был убит Атаульфом, который и взял с того времени Дувия в свою дружину,[142] тот же, служа первому господину, погубил второго. Атаульф, умирая, приказал своему брату отдать Плацидию и, если они смогут, сохранить дружбу с римлянами.[143] Преемником же его стал брат Сара, Сингерих — скорее своими стараниями и силой, чем по наследованию и по закону. Он истребил детей Атаульфа от первой жены, вырвав их силой из объятий епископа Сигесара, императрицу же Плацидию велел, в издевку над Атаульфом, заставить итти перед [своей] лошадью[144] вместе с прочими пленницами, а расстояние, на которое они должны были его провожать, тянулось до двенадцатой мили от города. Он правил семь дней и был убит. Владыкой готов стал Валия.
§ 27. Историк рассказывает о том, что он слышал от некоего Валерия,[145] человека знаменитого, о серебряных статуях, некогда примененных в качестве талисмана во ограждение от варваров.[146]
Во время императора Констанция,[147] когда Валерий управлял Фракией,[148] донесли, что нашелся клад.[149] Валерий, прибыв туда, узнал от окрестных жителей, что место это свято[150] и что здесь есть изваяния, освященные по древнему обряду. Он доложил об этом императору и получил грамоту с поручением извлечь все, о чем сообщалось.
И вот, когда это место раскопали, то нашли три статуи,[151] сделанные целиком из серебра; они лежали во всем своем варварском обличье[152] с заведенными за спину обеими руками,[153] одетые в причудливо украшенную варварскую одежду,[154] с длинными волосами, обращенные на север, т. е. в сторону варварской земли.[155]
После того как эти статуи были вынуты [из земли], тотчас же, через несколько дней, сначала племя готов прошло через всю Фракию, а вскоре затем не замедлили и набеги гуннов и сарматов[156] на Иллирик и на ту же Фракию: ведь как раз между самой Фракией и Иллириком[157] и лежали заговоренные [изображения], и было похоже, что число статуй — три — заклинало от всех варварских племен.[158]
§ 28. Историк рассказывает о множестве бедствий и неудач, которые он претерпел во время собственного плавания.[159] Он говорит, что прибыл в Афины; его стараниями и рвением кафедру философии занял Леонтий,[160] отнюдь этого не желавший. Он рассказывает также, что в Афинах никому, особенно иностранцу, не разрешалось носить трибой.[161] Для ношения его требовалось постановление софистов, и по законам софистов разрешение это надлежало подтвердить определенными обрядами. Обряды эти таковы. Прежде всего новичков, будь то мальчики или взрослые, ведут в общественную баню. В числе их находятся и люди, которые по возрасту своему могут носить трибон. Школяры, приведшие [новичков], выталкивают их в середину. Затем одни выбегают вперед и не пускают, другие же гонят их и удерживают; при этом все не пускающие кричат: "Стой, стой! Он не моется". Победившей считается та сторона, которая отогнала противников ради приведенного школяра. Этот последний долго стоит, пока идет обычная перебранка с теми, кто его привел, а затем его уводят в жаркое помещение, где и моют. Одеваясь, он получает право носить трибон; в трибоне он выходит из бани, сопровождаемый торжественной процессией, и уплачивает значительную сумму организаторам этой забавы, которых называют акромитами.[162]
§ 29. Вандалы называют готов трулами,[163] потому что однажды в голод они купили у вандалов миску зерна[164] за один золотой;[165] в миске же не было и третьей части ксеста.[166]
§ 30. Вандалы вторглись в Испанию;[167] римляне бежали в укрепленные города, и там начался такой голод,[168] что люди вынуждены были есть людей. Женщина, имевшая четырех детей, съела их всех. Убийство каждого она оправдывала необходимостью спасти и накормить остальных; когда она покончила с последним, народ побил ее камнями.
§ 31. Евплутий магистриан[169] был отправлен к Валии, правителю готов,[170] чтобы заключить с ним мир и взять Плацидию.[171] Он принял его охотно, и когда ему прислали шестьсот тысяч [кентинариев] хлеба,[172] освободил Плацидию и передал ее через Евплутия Гонорию, родному ее брату.
§ 32. В Афинах возник вопрос о том, как склеивать книжные листы.[173] Производились изыскания о составе клея, и Филтатий, друг историка, хорошо знавший литературу, указал, каким он должен быть. Граждане поставили в честь его статую.[174]
§ 33. Писатель рассказывает много удивительного об Оазисе,[175] о его прекрасном климате, о том, что там не только нет больных падучей, но что больные, приезжая туда из других мест, излечиваются от этой болезни вследствие благорастворения воздуха. Говорит он о множестве песка в этом месте, о вырытых колодцах, которые роют на глубину в двести, триста, а то и пятьсот локтей. Из этих колодцев бьет вверх струя, и земледельцы, вместе рывшие колодец, поочередно берут оттуда воду, чтобы напоить ею свои нивы. Деревья там дают плоды круглый год. Тамошняя пшеница превосходит всякую другую и белее снега; ячмень иногда сеется дважды в год, а просо всегда трижды. Нивы свои они орошают летом через два дня на третий, и зимой на шестой, чем и объясняются их урожаи. Небо там никогда не затягивается облаками. Рассказывает он и о часах,[176] там изготовляемых. По его словам, Оазис был когда-то островом, оторвавшимся от суши, и его-то Геродот[177] и называет островами блаженных. Геродор[178] же в своей "Истории Орфея и Мусея" называет его Феакидой. Он доказывает,[179] что место это было островом, так как на горе между Фиваидой[180] и Оазисом можно найти морские раковины и окаменевших устриц и так как там всегда насыпается много песку, наполняющего три Оазиса. Он тоже говорит, что Оазисов три: два больших — один внешний, другой внутренний, причем они лежат один против другого, а пространство между ними простирается на сто миль. Есть и третий, маленький, отделенный от этих двух большим расстоянием. В подтверждение того, что это был остров, он говорит еще, что часто случается видеть, как птицы несут рыб, а иногда встречаются и рыбные объедки. Отсюда можно заключить, что невдалеке находится море. Он же говорит, что Гомер[181] был родом из окрестностей Фиваиды.
§ 34. Когда император Гонорий получил консульство в одиннадцатый раз, а Констанций во второй,[182] они порешили дело с браком Плацидии. Она упорно не соглашалась на него и возбудила против Констанция всех своих слуг. Тем не менее в день вступления своего в консульство[183] император Гонорий, ее брат, насильно взял ее за руку и вручил Констанцию. Брак был отпразднован роскошным образом. Затем у них родилась дочь, которую они назвали Гонорией,[184] а потом сын, которому дали имя Валентиниана.[185] Он при жизни Гонория получил титул нобилиссима;[186] Плацидия принудила к этому брата.[187] После же смерти императора и свержения узурпатора Иоанна,[188] он объявлен был римским императором.[189] Констанций был соправителем Гонория, давшего ему этот титул, но почти против воли.[190] Плацидия была названа августой:[191] сделали это ее собственный брат и собственный ее муж. Затем послали к Феодосию,[192] племяннику Гонория, императору восточной половины (империи) с объявлением о провозглашении императором Констанция, но оно осталось непризнанным. С Констанцием приключилась болезнь, и императорская власть ему опротивела, потому что он не мог больше по своей воле, как прежде, уходить, куда хотелось, и возвращаться, когда хотелось, и ему, императору, нельзя было забавляться тем, чем он привык забавляться. Поцарствовав семь месяцев (как и было ему предсказано во сне: "шесть уже исполнилось, а царствуют семь"), он скончался от болезни легких, а вместе с ним кончились и гневные планы похода на Восток, которым он был обижен, так как там не признали его власти.[193]
§ 35. После смерти предводителя Валии власть принял Теодерих.[194]
§ 36. Писатель, много претерпев на море, едва спасся.[195] Тут он рассказывает чудеса об одной звезде,[196] обрушившейся на мачту: все думали, что они уже тонут. Явление это называется у моряков уранией. — Он рассказывает о попугае, который жил у него двадцать лет, что он подражал почти всем человеческим действиям: он плясал, пел, называл всех по имени и вообще проделывал подобные вещи.[197]
§ 37. Историк рассказывает, что, когда он жил в Фивах[198] и в Сиене[199] ради своей исторической работы, вожди и прорицатели варваров, живущих у Талмиса,[200] т. е. блеммиев,[201] захотели с ним встретиться: к этому побудила их его слава. "Меня довели, — рассказывает он, — до самого Талмиса, чтобы я рассказал в своей истории и об этих землях, отстоящих от Фил[202] на пять дней пути. Я дошел до города, по имени Прима:[203] в древности это был первый город в Фиваиде,[204] считая от варварской земли. Поэтому римляне и назвали его на своем языке Прима, т. е. «Первый»". И теперь он называется так же, хотя давно уже варварами населены еще четыре города: Финикон,[205] Хирис,[206] Фапис,[207] Талмис.[208] Он узнал, что в этих местах находятся смарагдовые копи,[209] откуда цари Египта и получали в таком количестве смарагды. Варварские прорицатели, рассказывает он, побуждали меня осмотреть эти копи, но без императорского разрешения[210] это оказалось невозможно.
§ 38. Он рассказывает чудеса о некоем Ливании, родом из Азии, который явился в Равенну в правление Гонория и Констанция.[211] Он был великим чудодеем и обещал без войска разбить варваров. Вскоре он показал образец своей силы; молва о нем дошла до императрицы Плацидии, и чудотворец был убит. Плацидия, говорит автор, даже угрожала Констанцию разводом, если Ливании, этот подозрительный обманщик, останется в живых[212].
§ 39. Констанций, иллириец родом,[213] из дакийского города Наисса[214] совершил много походов со времени Феодосия Великого[215] и, наконец, как было сказано,[216] стал императором. Он заслуживал похвал и в прочем, не говоря уже о его щедрости, однако до брачного союза с Плацидией. Когда же он на ней женился, то впал в сребролюбие,[217] и после его смерти в Равенну со всех сторон стали стекаться жалобы от людей, которых он обидел, отобрав от них деньги. Но легкомыслие Гонория, говорит он, и родство с ним Плацидии оставили все эти жалобы втуне и показали, какое значение имеет правда.
§ 40. Расположение Гонория к собственной сестре после смерти ее мужа Констанция стало таково, что их безмерная любовь и частые поцелуи в уста внушили многим постыдные подозрения. Такая же затем родилась у них вражда друг к другу стараниями Спадусы и Елпидии (она была кормилицей Плацидии), которым она многое предоставила. Этим женщинам помогал и куратор Плацидии Леонтий, так что в Равенне начались частые раздоры (Плацидию окружало множество варваров, что получилось из-за ее союза с Атаульфом и брака с Констанцием), сопровождавшиеся побоищем обеих сторон.[218] В конце концов эта самая вражда и ненависть, равная прежней любви, привели к тому, что Плацидия, осиленная братом, была сослана вместе со своими детьми в Византии.[219] Один Бонифаций[220] сохранил ей верность: посылал, как мог, из Африки, которой управлял, деньги и старался услужить ей и в остальном. Впоследствии же он всячески старался вернуть ей власть.
§ 41. Гонорий заболел водянкой и скончался за шесть дней до сентябрьских календ.[221] На Восток были отправлены письма с известием о смерти императора. Пока они шли, некий Иоанн захватил власть. Когда его провозглашали императором, сказано было словно некое пророческое слово: "Падает, не стоит!". И толпа, словно отвечая на это слово, закричала: "Стоит, не падает!".[222]
§ 42. Бонифаций[223] был героем, отличившимся во многих сражениях со многими варварскими племенами. Иногда он нападал на малый отряд, иногда на большое войско, иногда вступал в единоборство.
Коротко говоря, он всяческими способами изгнал из Африки множество разных варварских племен. Он был поклонником справедливости и отличался щедростью. Совершено было им и такое дело. Некий селянин, жена которого была во цвете лет, претерпел обиду от одного из варваров-федератов. Он пришел с просьбой к Бонифацию, жалуясь на оскорбление. Бонифаций спросил, как далеко отстоит и как называется селение, где случилось прелюбодеяние, и затем отослал просителя, велев ему притти на следующий день. Ночью, тайком ото всех, он поехал в эту деревню, отстоявшую в семидесяти стадиях, и, найдя варвара вместе с прелюбодейкой, отрубил ему голову и в ту же ночь вернулся обратно. Когда утром явился к нему по приказу муж, он подал ему голову варвара, с вопросом, узнает ли он ее. Тот был сначала потрясен и приведен в замешательство, но затем узнал голову и, воздав горячую благодарность за оказанную справедливость, с радостью пошел обратно.
§ 43. Каждый из больших домов в Риме,[224] говорит он, включает в себя все, что может иметь средних размеров город:[225] гипподром, форумы, храмы, фонтаны и всевозможные бани. Поэтому писатель и восклицает:
"Дом — это город: в столице же тысячи городов".
Есть там и огромные общественные бани. Так называемые Антониновы [термы] имеют для нужд моющихся тысячу шестьсот сидений из полированного мрамора, а Диоклетиановы — почти вдвое больше.[226] Стена вокруг Рима, измеренная геометром Аммоном[227] перед первым нападением готов,[228] простиралась на двадцать одну милю.[229]
§ 44. Многие римские дома получали от своих владений[230] по сорок кентинариев золотом[231] ежегодно, кроме хлеба, вина и прочих продуктов, стоимость которых, если бы их продать, равнялась трети вносимого золота. Доход же второстепенных домов в Риме равняется пятнадцати или десяти кентинариям.
Проб, сын Олимпия, в пору своей претуры,[232] которую он нес при Иоанне узурпаторе,[233] истратил двенадцать кентинариев золотом.[234] А Симмах логограф,[235] сенатор со средним достатком, когда его сын, еще до взятия Рима,[236] нес претуру, истратил двадцать кентинариев. Максим же, один из богачей, выбросил на претуру сына сорок кентинариев. Ведь преторы справляют празднества в течение семи дней.
§ 45. Писатель говорит, что Одиссей во время своих странствий доехал не до Сицилии, а до пределов Италии; в Аид он спустился возле Океана, по которому много скитался. Он пытался доказать это многими доводами. Мы читали много и других писателей, инакомыслящих, но в этом вопросе согласных с ним.[237]
§ 46. Феодосий[238] послал из Константинополя Плацидию[239] вместе с детьми против узурпатора.[240] Она опять приняла титул августы,[241] а Валентиниан[242] — нобилиссима.[243] С ними отправлено было и войско, магистр обеих милиций[244] Ардавурий[245] вместе с сыном Аспаром; третьим с ними был Кандидиан.[246] В Фессалонике[247] Гелион, магистр оффиций,[248] присланный Феодосием, облачил Валентиниана в одежду кесаря,[249] когда ему шел пятый год. Во время пути Ардавурий был захвачен воинами узурпатора и отправлен к нему; он вошел с ним в дружбу. Сын же Ардавурия вместе с Плацидией были в печали к растерянности. Кандидиан взял много городов, очень прославился, разогнал их печаль и вернул им мужество. Затем узурпатор Иоанн был убит, и Плацидия вместе с сыном кесарем вступила в Равенну. Гелион же, магистр и патриций,[250] захватил Рим и, когда все собрались там, облек в императорскую одежду семилетнего Валентиниана.[251] На этом и конец истории.[252]
УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ