Стихотворения
Алексей Алексеевич Лебедев - поэт-маринист, подводник. Родился 19 июля (1 августа) 1912 г. в городе Суздале. Погиб 15 ноября 1941 г., в Финском заливе.
Начал писать стихи ещё в школьные годы. Первые публикации появились во флотской газете "Красный Балтийский флот". В 1939 году была издана его первая книга "Кронштадт". В этом же году Лебедева приняли в члены Союза писателей СССР. В 1940 году вышла вторая книга поэта - "Лирика моря".
После окончания училища штурман подводного плавания Алексей Лебедев был зачислен в 14-й дивизион Учебной бригады подводных лодок Краснознамённого Балтийского флота. Служил на подводной лодке "Л-2". Погиб вместе с ней.
Л33
Л 70402 - 166
М171(03) – 77
Лениздат, 1977
129-77
В сборник поэта-моряка Алексея Лебедева, геройски погибшего в начале Великой Отечественной войны, вошли стихи из прижизненных изданий - книг «Кронштадт» и «Лирика моря», а также стихотворения разных лет.
Предисловие
Николая Тихонова
Составление и послесловие
В. Петровой–Лебедевой
Подготовлена к электронной публикации в рамках
«Подвязновские чтения 2014»
Содержание
ОБ АЛЕКСЕЕ ЛЕБЕДЕВЕ
ИЗ КНИГИ "КРОНШТАДТ"
КРОНШТАДТ
Я хочу не говорить о водах.......15
ВЫБОР ПРОФЕССИИ................15
ВЕСНА НА ФЛОТЕ...................16
ОСЕНЬ НА ФЛОТЕ...................16
ДЕРЖАТЬ КОРАБЛЬ НА КУРСЕ....18
СТРОЕВАЯ ПОДГОТОВКА...........19
ОДЕЖДА МОРЯКА....................20
РАДИСТ................................22
ЧАСОВОЙ..............................22
ТРАЛЬЩИКИ..........................23
СЛУЖБА ПОГОДЫ....................24
ПЕСНЯ ОБ АВРАЛЕ...................24
ПЕРВЫЙ ВЫХОД......................26
ЧАЙНИК................................27
КИСЕТ..................................28
ПАРУС...................................29
Вот вечер крадется бочком.........29
ВОЗВРАЩЕНИЕ.........................30
Сухое и синее утро марта............31
Холодный дым
декабрьским вечером................31
НА УРОКЕ................................32
ПЕСНЯ....................................34
ВАНЯ КРУЗЕНШТЕРН...................34
ФЛАГ СОЮЗА
19-й ГОД.................................36
ПЕСНЯ О ДЕСАНТЕ.....................37
РАЗГОВОР НА БАКЕ....................38
МЫ ИЗ КРОНШТАДТА.................39
СТАРЫЕ КОРАБЛИ
ПАМЯТНИК..............................41
НА РЕЙДЕ МУЗЕЯ.......................42
АРХАИКА.................................42
НА МОЛАХ
Балтийский март идет на убыль.....44
Волна взлетит от камня пылью......44
Возник он в дымчатом просторе....45
СЕВАСТОПОЛЬ..........................45
НОВОРОССИЙСК........................45
ФЕОДОСИЯ..............................46
БЕРДЯНСК...............................47
Впередсмотрящий зорко.............47
Я одно сокровище имею.............48
На черной ширине реки..............48
И если сердце не волнуют...........49
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Превыше мелочных забот............50
ИЗ КНИГИ "ЛИРИКА МОРЯ"
ВЫМПЕЛ
АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ТАБЛИЦА.......50
СИГНАЛЬЩИКИ........................51
АВРАЛЬНАЯ МОРСКАЯ................52
ГРОЗА....................................54
ТЕНЬ ПАРУСА
КОМПАСНЫЙ ЗАЛ......................55
СЛАВА ФЛОТУ..........................57
НА ТРАВЕРЗЕ ГАНГУТА................58
ШТУРМАН ХАРИТОН ЛАПТЕВ........59
СМЕРТЬ НАХИМОВА...................61
СКАЗАНИЕ О СЕКСТАНЕ..............61
ОКЕАНСКАЯ ВЕСНА
НА ВАХТЕ..............................70
АВГУСТ.................................71
МЕДАЛЬ СОЛДАТА...................71
ЗАПАДНЫЙ РЕЙС.....................72
ЗОДЧИЙ................................72
КАРТА..................................73
КЕРЧЬ..................................73
ЯНТАРЬ................................74
ДОРОГА КОЛУМБА...................74
ОКТЯБРЬ..............................75
Когда сшибутся ветры лбами.....75
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ..............76
1. Поэма..............................76
2. Ремесло...........................77
ЗВЕЗДА................................77
ПЕСНЯ.................................79
ПЕРЕД ПОХОДОМ....................80
НОРВЕЖСКОЕ СКАЗАНИЕ...........80
Н. К....................................82
Трудом и боем......................82
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
У РОДНЫХ БЕРЕГОВ
МАТЕРИ...............................83
ПРИСНИВШИЕСЯ СТИХИ............83
Все, как прежде.....................85
ТРУБКА................................86
ПИСЬМО...............................86
НЕ ПЛАЧЬ, МОЯ МИЛАЯ МАМА!...88
ПО КОМСОМОЛЬСКОЙ ПУТЕВКЕ...88
ВСТРЕЧА...............................90
ВЕСЕННИЙ СОНЕТ....................92
РОЖДЕНИЕ СТИХА...................92
В СЕНТЯБРЕ...........................93
ДУШЕ ОДИН КОРОТКИЙ МИГ......94
Азийский зной безумствует........94
Я ДУМАЮ О ТЕБЕ....................95
Горе, радости и жалость...........96
Или помните, или забыли..........96
В июне, в северном июне..........97
Узка над берегом тропинка........97
Где возносится скала крутая......97
Обломки солнечного диска........98
СЕДОВЦАМ............................99
ОХОТНИЧЬЕ.........................100
ОТКРЫВАТЕЛИ.....................100
ЭНГЕЛЬС.............................101
КИНО В КРОНШТАДТЕ............102
ЕГОРКА..............................103
ВИСБИ...............................105
ПРЫЖОК............................106
Свирепый ветер рвется...........107
ПОСЛЕДНЕЕ.........................107
ОСТРОВ..............................108
ПРИХОД К МОРЮ
О, Балтика! Где бы я ни был.....108
ПРИХОД К МОРЮ...................109
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО....................110
ДРУГУ................................111
ТОВАРИЩУ..........................112
ЛЕЙТЕНАНТ СУХАНОВ.............113
ДОРОГА ТАМАНЦЕВ................116
БОЙЦУ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО
БАТАЛЬОНА..........................116
МОРСКАЯ ПЛЯСКА..................117
ДАНЬ РОМАНТИКЕ..................119
БУХТА БЕЗМОЛВИЯ.................119
ВОЕННОЕ МОРЕ
ПУТЬ НА МОРЯ......................120
УСЛОВИЯ ПОБЕДЫ.................121
ОТРЕЧЕНИЕ.........................122
У ГОРОДСКОЙ СТЕНЫ.............122
СУММА-ХОТИНЕН..................123
ВОЕНКОМ...........................124
ДИВИЗИОН ДВИЖЕНИЯ..........125
Метет поземка.....................125
МАЯК................................126
ЖАВОРОНОК.......................127
КОМАНДИР.........................128
НОЧНОЙ БОЙ......................135
КУРС ЗЮЙД-ВЕСТ.................136
ПОХОД НА ВЕСТ...................137
ЗАЛП................................138
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ПОХОДА.....138
НОЧНАЯ АТАКА...................139
ЖЕЛАНИЕ..........................141
НОЧЬ НА НЕВЕ....................141
ОТДЫХ НА БАЗЕ..................143
ВДОХНОВЕНИЕ....................143
ВОЕННОЕ МОРЕ...................145
ИСТРЕБИТЕЛЬ....................146
НА ДНЕ.............................147
Ты ждешь меня...................147
БАЛТИЙСКИЕ МОРЯКИ..........148
СОНЕТ..............................149
ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ..............149
ТЕБЕ................................150
Владеет миром тишина..........151
ПОСЛЕСЛОВИЕ....................152
Для юноши, который с детских лет увлекается морским флотом, Ленинград самый подходящий город. Он овеян революционной романтикой, известен своими историческими традициями, хранит славу больших морских сражений.
Над всем городом блестит золотой шпиль Адмиралтейства, как бы утверждая, что море близко, что вы в приморском городе. Два столетия назад на этом месте, в старом Адмиралтействе, спускали на воду новые боевые корабли.
На широких набережных и в аллеях тенистых парков и садов вы всегда найдете свободных от службы моряков, прогуливающихся здесь со своими друзьями и подругами. На Неве в праздничные дни вы увидите разубранные флагами военные корабли. Чайки проносятся над ними. В городе пахнет морем. Свежий морской ветер постоянно дует в лицо на прямых ленинградских улицах.
Против Нахимовского училища, около Сампсониевского моста, вы увидите в легкой стеклянной дымке белой ночи корабль, который вам покажется, если вы не ленинградец, выплывшей из времен легендой. Но этот корабль не исчезает, как призрак. Он бессмертен, как революция. Это и есть корабль Октябрьской революции. Это «Аврора», со своими пушками, мачтами и трубами, отданная, после своей бурной жизни, во владение самому юному морскому народу - будущим мореплавателям, нахимовцам.
На Кировском проспекте перед вами предстанут два неизвестных моряка-героя, которые, открыв кингстоны, затопляют «Стерегущий», чтобы не отдать его врагам и пойти вместе с ним на дно. В своей лаконичной выразительности этот памятник запоминается надолго всякому, кто его впервые увидел.
А против знаменитого Морского училища имени Фрунзе вы можете приветствовать кругосветного путешественника, неутомимого мореходца Крузенштерна, воспоминания о котором перенесут вас во времена поисков неизведанного, к удивительным морским делам и открытиям.
Ну, а если вы попали в огромные залы Центрального морского музея, то тут уж перед вами запестрят такие паруса, такие корабли, такие имена, что вы надолго погрузитесь в этот нескончаемый морской мир, и чем подробнее будете узнавать про все эти корветы, шлюпы, галеры, линейные корабли, фрегаты, крейсера, миноносцы, подводные лодки, про этих малышей и чудовищ морского флота, тем все шире будет раздвигаться перед вами история Военно-Морского Флота.
Вы увидите его с допетровских времен до времени, когда он стоял на защите города Ленина и от белогвардейских армий, и от гитлеровской моторизованной орды, напавшей и с воздуха, и с моря. Вы увидите оборону Ленинграда и его славный морской щит - Кронштадт.
Кронштадт! Старая крепость, обновленная в огне сражений, помолодевшая, заново родившаяся к жизни и к славе, давшая полное глубокого патриотизма выражение «Мы из Кронштадта». Колыбель моряков, сражавшихся на всех фронтах под знаменами Октября, моряков, которых народ прозвал красой и гордостью революции, - эта колыбель хранит столько легенд, воспоминаний, картин боевого прошлого, столько революционной романтики.
Ленинград, Кронштадт! Эти имена связаны с Балтийским флотом самыми тесными узами. Конечно, молодой человек нашего времени, полный искреннего желания стать боевым моряком, не найдет лучшего места, чем славное училище имени Фрунзе, откуда выходят просвещенные моряки нашего сложного, ответственного века.
Конечно, наш молодой друг моряк и поэт Алексей Лебедев должен был ощутить на себе все благотворное влияние своих учителей - балтийских моряков и, окруженный блистательным Ленинградом, должен был посвятить свой поэтический талант морю, кораблям и своим боевым товарищам, морякам Краснознаменного Балтийского флота. Эти стихи были его страстью, его судьбой, как и то, что он стал моряком, влюбленным, как настоящий моряк, в свое искусство.
Алексей Лебедев, поэт, моряк, лейтенант, подводник, писал свои стихи так, как будто рассказывал день за днем свою жизнь. И мы принимаем его стихи как искренний дневник, удивляясь силе воли и ясности и уверенности его мироощущения. Пусть есть у него стихи наивные и прозаические, но они говорят о том же главном, что являлось его призванием. Он написал совсем немного в своей жизни. Из него со временем выработался бы большой, взыскательный мастер. Мы имеем дело со стихами поэта-юноши, которые тем и хороши, что написаны со всем жаром его молодого чувства и что, самое главное, у него слово не расходится с делом.
Крепкоплечий, боксер, кажется, даже чемпион бокса, веселый собеседник, верный товарищ, привлекательный, с открытым взглядом, полный надежд и самых высоких помыслов, он писал стихи так же естественно, как думал о себе и о своем будущем, о своем месте в жизни.
Конечно, он наверное перечитал все, что написано в прозе и поэзии о море; конечно, он изучал прошлое флота, изучал его настоящее, все, что нужно знать будущему командиру-подводнику, но он помнил одно: будь таким моряком, какими были великие открыватели новых земель.
Он писал:
И так же ты иди по жизни смело
И закали в боях свой ум и тело,
Не покоряясь мелких чувств ярму.
Пройди, не изменяясь до могилы,
И сердце все, и волю всю, и силы -
Все подчини стремленью одному.
И в его стихах все подчинено «стремленью одному»; но его стихи не есть любованье словами специального, морского словаря, не есть только подробное описание особенностей морской службы. В них, в этих двух сборниках[1] и в стихотворениях, не вошедших в эти небольшие сборники, перед нами раскрывается морской мир, но раскрывается не как самоцель, а как громадная область человеческой деятельности, в которую вступает советский молодой человек, избрав ее как дело самое нужное, по духу и по сердцу чувствуя ее трудности и не боясь их.
Превыше мелочных забот,
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце - Флот!
Алексей Лебедев был моряк по призванию. Так жарко любить море могут те, кто сознает, что он способен на большие дела, что не отступит и не испугается. Если бы ему пришлось много путешествовать, плавать по всем морям, много сражаться, многое пережить в жизни, мы, вероятно, имели бы своеобразного поэта моря и восхищались бы теми поэтическими книгами, которые бы он написал, книгами разнообразными, как моря, и широкими, как морские небеса. Но он ушел рано и не сказал того, что мог сказать в полный голос. Но все же он оставил нам стихи, в которых кипение молодости соединяется с большими чертами настоящего таланта и настоящим ощущением мира.
Вот почему так естественно звучит его поэтический тост:
За главное! За то, что страх неведом.
За славный труд в просторе грозных вод
Спасибо Партии, учившей нас Победам,
И Родине, пославшей нас на Флот!
Алексей Лебедев выбрал на флоте труднейшую специальность, которая требовала не только выносливости, железных нервов, но и добрых знаний и крепости духа.
Ты видишь простор океанский,
Далекого солнца огонь,
К штурвалу тревоги и странствий
Твоя прикоснулась ладонь.
Так написал он в стихотворении «Выбор профессии». Это легко написать, но это очень трудно и ответственно в жизни, особенно в такой жизни, как жизнь моряка-подводника. Стихи Алексея Лебедева были бы односторонними, если бы в них мы находили только то, что мы привыкли находить в стихах о море, в повторяющейся образности приливов, отливов, бурь и борьбы моряков с разбушевавшейся стихией.
Этого примелькавшегося пейзажа, часто написанного с берега, у Лебедева нет. Но есть зато особые оттенки, особые краски, которые безыскусственны, но верны. Мне хочется привести одно стихотворение, я читал его в рукописи. Оно называется «Бухта Безмолвия». Вот оно:
Здесь спит песок, здесь спит лазурь морская
В полукольце гранитных серых скал;
Пройдет гроза, бушуя и сверкая,
Ударит в берег океанский шквал.
Но здесь вода тиха, как сон младенца,
Так берег пуст и так тиха заря,
Как в оны дни, когда суда Баренца
В зеленый мрак бросали якоря.
«Безмолвие» - зовется бухта эта.
И над волною в предрассветной мгле
Видна далёко старая примета -
Замшелый крест, стоящий на скале.
Я не прошу себе у жизни много,
Ни нежности, ни лишнего тепла,
Но я хочу, чтобы моя дорога
Опять меня к той бухте привела.
Прийти и лечь опять на камень белый,
И снова ждать минуты дорогой,
Чтоб тишина великая владела
Землей и небом, телом и душой.
Мне оно нравится точностью передачи ощущения, сближением этого сурового и нежного в то же время пейзажа с душевным состоянием автора («Я не прошу себе у жизни много...»).
Из одного перечисления названий стихотворений предвоенного периода мы видим, что перед нами поэт морского флота: «Весна на флоте», «Осень на флоте», «Держать корабль на курсе», «Одежда моряка», «Радист», «Тральщик», «Песня об аврале», «Ремонт шлюпки», «Осенью у пирса», «Песня о десанте», «Мы из Кронштадта» и т. д.
В стихотворении «Отдых на базе» мы читаем:
Вот стол и стопка милых книг,
Кровать под серым одеялом,
И на стене военный бриг,
В боренье с океанским шквалом.
Все это еще мирные походы, практика, маневры. И пейзаж мирный. И только в воспоминаниях оживают битвы прошлых лет. Но близится смертельное испытание. И ожидание этого испытания, этого поединка в море с врагами Родины живет во многих стихотворениях поэта.
Тревожно проходят чужие берега по борту его корабля, предчувствия скользят отдельными строками.
Снился мне товарищ по сверхсрочной,
Звонких гильз дымящаяся медь, -
И бойцам прицел и целик точный
Я сказал пред тем, как умереть.
Это было во сне, но о смерти наш юный моряк думал и раньше, как всякий молодой поэт, который обязательно касается этой темы.
В свое время он написал стихи о том, как прах Энгельса, согласно его последней воле, был после кремации развеян по ветру в открытом море у Исберна.
Корабль прошел меридиан Бельфаста,
Давно исчез вдали утес клыкастый,
И слит в одно воды и ветра звон.
Летит волна вдоль борта парохода,
И прах борца взяла к себе природа,
А дух его с людьми соединен.
Так же просто и сурово писал он о морской смерти, которая всегда подстерегает моряка и которой он не боится.
В августе сорок первого года, - года, в котором он погиб, он в стихотворении «Тебе», говоря об одном из боевых походов, обращаясь к подруге, пишет:
...И если пенные объятья
Нас захлестнут в урочный час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас, -
Не плачь: мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, -
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.
А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога - море,
Моя могила и купель.
В этих мужественных строках мы слышим голос большой любви и оправданной подвигом страсти. Этот цельный молодой человек был типичным выразителем героического поколения грозных лет Великой Отечественной войны, и мы вправе, следуя высказанному им, поговорить о славе и о нем.
Книги его стихов должны знать все молодые моряки, все, кто дает присягу хранить наши морские границы, быть на высоте тех задач, которые выполняет сегодня советский морской флот, любить морскую стихию и жизнь и не бояться никакой самой грозной опасности.
Алексей Лебедев очень любил жизнь, любил детей. Когда он говорил с ними о море, они заслушивались, как будто он рассказывал им чудесные сказки. Они готовы были немедленно идти за ним на корабль и плыть, как юнги в старину, куда угодно, чтобы видеть в море то, о чем он им так увлекательно только что говорил. Они верили ему, потому что он сам верил в свои рассказы о море, потому что он любил это грозное, ласковое, нежное, беспощадное море.
Он выполнил свой долг поэта, моряка-подводника, патриота. И море было с ним в последний час!
(1934 -1938)
КРОНШТАДТ
Я хочу не говорить о водах,
О штормах, летящих от Хайлоды, -
Я хочу сказать о мореходах,
Побеждавших бешенство погоды.
О бойцах, изведавших глубины.
Берегущих пушки и рули,
Жгущих уголь, знающих машины,
Выводящих в битву корабли.
О бойцах, с которыми мне плавать,
В дальномерах цель вести на нить,
Добывать стране морскую славу
И в Кронштадт с победой приходить.
Нам доли даются любые,
Но видишь сквозь серый туман -
Дороги блестят голубые,
Которыми плыть в океан.
Ты видишь простор океанский,
Далекого солнца огонь,
К штурвалу тревоги и странствий
Твоя прикоснулась ладонь.
Под паруса шелестом тонким
Уже ты проходишь со мной
По палубе чистой и звонкой,
Омытой песком и волной.
Идем над глубинами в дали,
Всех мелей минуя пески,
Не нам ли навстречу всплывали
Туманные материки?
Но там, где пролив Лаперуза,
И там, где балтийский прибой, -
Военные флаги Союза
Высоко летят над тобой.
Запомнить приметы весенние просто:
То ветер - дыхание моря и льда,
И чайки, летящие быстро с зюйд-оста,
Оттуда, где плещет морская вода.
Весна возникает напором ремонта,
Теплеют квадраты обшивки стальной,
Форштевни стремятся уже к горизонту
Для бега, для яростной встречи с волной.
Канаты запахли сосною смолистой,
Чернеют разводья за грузной кормой,
И слышит привычное ухо радиста
Разряды, не слышимые зимой.
Светлее, синее часы увольнений,
На баке толкуют про дальний поход,
И песней о море, о славе сражений
Весну боевую приветствует флот.
Шумит над Кронштадтом балтийская осень,
Созревшие падают в воду каштаны.
Булыжник дождями и ветром исхлестан,
А с норда и веста летят ураганы.
А небо дымится - от взрывов прибоя,
Идущего минной атакой на молы,
И дно якоря покидают морское.
Эскадры идут в напряженный, тяжелый
Маневренный рейс, и колышется воздух
Осенних ночей над водой и гранитом,
Наполненный гулом стальных бомбовозов,
Сияньем прожекторов, ревом зениток.
Пред нами волна, непогода и запад,
За нами - страна пятилетнего плана.
Буруны взлетают и рвутся, как залпы,
Ведут корабли в темноту капитаны.
На теплой земле под Москвой, за Москвою
Ребят провожают друзья на вокзалы,
И песни взлетают над желтой травою,
Как вымпел балтийский, от осени алый.
Ребята вступают на борт «Аммермана».
Врывается в ноздри просмоленный ветер,
Кронштадт возникает уже из тумана
Тончайшими красками флажных соцветий,
Сиянием всей корабельной «медяшки»,
Звенящими склянками, дудок призывом.
Неплохо рубашки сменить на тельняшки,
Взглянуть на тяжелых орудий массивы
Почувствовать гордо, что мы, краснофлотцы,
Товарищи ветру, линкорам, ребятам,
Что лучшим страна доверяет бороться
И лучших она одевает в бушлаты.
Дневальный откроет широко ворота,
С штыка отряхнет заструившийся холод,
Дежурный разводит команду по ротам,
А утро начнется зарядкой и школой.
А к ночи булыжник дождями изрублен,
«Купцы» тишину разрывают сиреной.
Приходит в до блеска надраенный кубрик
Морская, хорошая, крепкая смена.
И вот уже зачтен приказ наркома
Во, всех частях, командах, кораблях,
И рулевому кажется знакомей
Суровая кронштадтская земля.
Свистят дожди. Осенняя погода.
Бежит волна к форштевеня ножу.
Там, за плечами, шторм, походы, годы.
«Я отслужил и нынче ухожу».
Опять советским вымпелам развиться,
Взлетая высоко над головой.
Кончается кампания эсминцев,
В последний раз в походе рулевой.
Все кажется проверенным и точным.
Нависли тучи низко над водой.
Он говорит товарищу: «Не очень
Слаби штурвал, держи сильней ладонь».
Тот молодой - недавно кончил школу,
И учит смену старый рулевой;
Отходят дальше маяки и молы,
Размыта синь черты береговой.
Барометр не заметил, как подкрался
Балтийский шторм, неистовый и злой.
И шли валы с обоих ветра галсов
И, как торпеды, рвались под «скулой».
Укачанный невиданною бурей,
Изнемогая, на штурвал поник,
Едва-едва держа корабль на курсе,
На первой вахте ставший ученик.
И новый вал, громадный и лукавый,
Ударил в борт, враждебен и суров.
Эсминец сразу покатился вправо
К лиловым скалам чуждых берегов.
Быстрее брызг смертельного прибоя
Тогда рванулся в рубку старшина:
«Держись, браток, не вышли мы из строя,
Еще под килем нашим глубина.
Не трусь, братишка, все еще в порядке,
Эсминец цел, наш курс лежит на юг».
И медные штурвала рукоятки
Уже теплели от тяжелых рук.
Так он стоял и вел корабль средь ночи,
Морская соль осела на губах.
Шторм утихал, клинок зари отточен,
Редел туман на близких берегах.
Рассвет вставал и ширился над миром,
Возник Кронштадт за дымной синевой,
И подошел, волнуясь, к командиру,
Сменившись с долгой вахты, рулевой.
Сказал ему: «В погоду эту злую
О море думал я и о земле,
И не покину вахту рулевую
И остаюсь служить на корабле».
До мая спрятаны бушлаты,
Суров арктический норд-ост.
По звонким улицам Кронштадта
Шагает крепнущий мороз.
Тогда в широкие просторы
Гранита, солнца и воды
Проходят, пробуждая город,
Шеренги флотских «молодых».
И взводы выровнены чище.
Винтовку стиснула рука,
И ветер, налетая, свищет
И гонит в море облака.
В шинели новой много жару,
Не обносились сапоги,
Но песня поднята, как парус,
И тверже звонкие шаги.
Так наша молодость шагает,
Глубоко, как борец, дыша;
А день - эскадра голубая
Заходит в гавань не спеша.
Годна для всех условий,
Надежна и крепка,
Продумана на совесть
Одежда моряка.
Сокровища тепла тая,
Уходит с нами в путь
Тельняшка полосатая,
Охватывая грудь.
Волна ль нежнее горлинки,
Иль шторм грохочет дик,
Отменно белой форменки
Синеет воротник.
Зимой, и в осень вздорную,
И в сумрачный апрель -
Хранит нас сине-черная
Солидная фланель.
Что сырость нам постылая?
Живем с погодой в лад,
Имея друга милого
По имени бушлат.
И нáвек складкой жесткою
Запечатлел утюг
Покроя краснофлотского
Сукно крепчайших брюк.
Ценимая особо
На службе в море синем,
Нам выдается роба
Из белой парусины.
Она ничем не крашена,
Ей труд морской знаком,
И кто ее не нашивал,
Не будет моряком.
И многим не мешало бы,
Кого моря зовут,
В той робе драить палубу
И выкрасить шкафут.
Когда же в час побудки
Уже метет метель,
Тогда укажут дудки:
«Бери, моряк, шинель».
Медь пуговиц - как золото,
Сукно - чернее тьмы,
На все старанья холода
Поплевываем мы.
Когда рванут шрапнели
И горны зазвучат,
Наденем мы фланели,
В поход возьмем бушлат.
Взлетают ленты в воздух
И никнут на плечо,
На бескозырках звезды
Сияют горячо.
К ушам прильнули медным холодком
Тяжелые «ракушки» телефонов,
И дан накал, и ария Садко
Уже в мембрану ударяет звоном.
И, клокоча, свирепствуя, гремя,
Как это море, черное и злое,
Грохочет мир, открытый для тебя,
Огромный мир, не знающий покоя.
Но ты сквозь звуков дикую пургу,
Сквозь хаос воя, музыки и свиста
Следишь слова, что отлетают с губ
Далекого товарища-радиста.
Ты стискиваешь крепче карандаш -
Ложатся строки строго и чеканно,
И молния влетает на суда
Шифрованной, за подписью флагмáна.
Суровый мир лежит за рубежом,
Чужие волны поднимают гребни.
Прожектора сверкающим ножом
Распахнуто полуночное небо.
Приказ услышан, и идут суда,
Осуществляя волю командира...
И снова льнут к антенны проводам
Биения незримые эфира.
Глухая ночь ползет с залива, -
Проверь винтовку на посту,
Крутого берега извивы
И сердца собственного стук.
Проверь винтовку и патроны
И зорко вглядывайся в тьму:
Не подползают ли шпионы
Беззвучно к складу твоему?
Тогда, не видный в маскировке,
В завесе плотной темноты,
Горячим голосом винтовки
Заговори с врагами ты.
Но прежде свиста первой пули
Нажми индуктор на столбе,
Сигналь тревогу в карауле
И требуй помощи себе.
Еще враги не все разбиты, -
Так береги машинный гул
Страны, нам вверившей защиту
И нас пославшей в караул.
Над штабом висят штормовые сигналы,
Сигналы о ветре, летящем с морей,
Свистят, как снаряды, над рейдами шквалы,
Над планиметрией мачт и рей.
В такие шторма расколышет глубины,
И минрепы рвутся на илистом дне,
И тяжко наверх поднимаются мины,
Кружась и качаясь на крупной волне.
Нам отданы карты не всех заграждений,
И мины стоят еще на глубине,
Подобны бутонам зловещих растений, -
Удар - и они расцветают в огне.
И тральщикам тут выпадает работа -
Выпалывать черные всходы войны,
Очистить для плаваний нашего флота
Морские дороги Советской страны.
И в порт возвращаться из схватки с штормами,
Сигналов морским языком говоря:
«Фарватеры всюду протралены нами,
Утоплены мины, и чисты моря».
Срывая поморников гнёзда,
С утесов летят под уклон,
Вторгается тропиков воздух
В арктический стылый циклон;
В эфире летящие сводки
Стучатся в антенны судов,
И радио с бухты Находки
Идет до архангельских льдов;
И штурман у мыса Арконы,
И штурман у Тендровских кос,
Синоптиков зная законы,
Составит погоды прогноз.
И отдан прогноз капитанам -
Коротенький цифровый ряд,
В нем ливни и встречи с туманом,
В нем штормы зловеще свистят.
Но в штиль или в бурные воды,
Видна или скрыта звезда,
Спокойно ведут мореходы
По зыбким дорогам суда.
Да здравствуют наши походы,
Штурвал под надежной рукой,
Великая служба погоды
И точность науки морской!
Мы в док пришли. Лиловая вода
С тяжелым звоном била о батóпорт.
На запад шли груженые суда,
На плечи солнце падало потоком.
Стремились вниз широкие уступы
Гранитных стен, и пахло краской свежей.
Склонив назад обветренные трубы,
Эсминец ждал, когда волну прорежет
Его форштевень и заплещет пена,
На палубу бросаемая штормом,
И засвистит под ветрами антенна,
Под ветрами, пропахнувшими морем.
Нагроможденье досок, бревен, балок,
Стальных листов, и стоек, и распорок,
Чугунных плит эсминцу закрывало
Короткий путь к соленому простору.
Но в док пришли на помощь краснофлотцы,
Принесшие напористость аврала,
Решимость и умение бороться,
Настойчивость высокого закала.
Да, это мы оценивали силы,
Мы, отлитые в крепкие бригады,
И, как сигнал, торжественная взмыла
Над нами трель, и двинулись отряды.
И грохотали первые крепленья,
Сбиваемые тяжкими ломами,
И стойки падали, черкнув косою тенью
По синеве, нависнувшей над нами.
Сосновых бревен мускулы тугие,
Упругие, просмоленные доски
Скрутили тросы гибкие, стальные,
Узлы связали неразрывно жестко;
Могучей кистью гака захватив,
Приподымали связки мы высоко
Над черным дном, и, кран поворотив,
Мы клали их на срезы стенок дока.
Свинец и сталь, чугунное литье
Вросли в песок с упрямым тяготеньем,
Но командир скомандовал: «Подъем!» -
И вздулись мускулы, и медленное пенье
Надежных блоков, поднимавших грузы,
Звучало нам фанфарами в сраженье, -
А руки были крепкими, как узел;
Как снег, летело золото опилок
На мокрую от пота робу нашу,
И клокотала радостная сила,
Наполнив дока каменную чашу.
И день гремел над нами, над заливом,
А облака пылали, как знамена,
Когда, взмахнув опененною гривой,
Вода, бурля, рванулась сквозь кингстоны.
Мы наверху стояли строем тесным,
Гордясь работой, победившей сроки,
А ветер брал слова победной песни
И мчал над пеной к берегам далеким.
Уже зарей окрашен клотик,
Залив сугробами одет,
И в час, объявленный на флоте,
Влетает в кубрики рассвет.
И ветер с мачты бьет с разбега,
Холодный, синий, как волна,
И смыты с лиц блестящим снегом
Остатки утреннего сна.
Зима на палубе проходит,
Смывает льдины у бортов,
Но дудки пели о походе
В далекий голубой Рамбов.
Гармоника вскипает маршем,
Десант выходит с корабля.
Да здравствует подруга наша,
Большая снежная земля!
Свистят просмоленные лыжи,
Прокладывая путь в снегу,
И все отчетливей, все ближе
Маяк на дальнем берегу.
А впереди холмы и сосны,
Увиденный в бинокли край,
И день, сверкающий, как россыпь
Холодных зерен серебра.
Братва наклоняет лица
К эмалированным кружкам,
Едва наклонясь спесиво,
Ты острый льешь кипяток.
Так близко лежит граница,
А в марте метели кружат
Над вздыбленным льдом залива,
И я на посту продрог.
Братишка наш, общий чайник,
Ты видишь, прошу я дружбы,
Прижмись же горячей медью
К холодным рукам моим:
Озябли они не случайно,
Я крепко держал оружье,
Теперь же теплом я беден,
Так ты поделись своим.
И вот, наклоняясь круче,
Ты мне струишь без отказа
Душистое, коричневое
И крепкое чая тепло.
Ну вот мне и стало лучше,
Ночь смотрит прищуренным глазом,
Сон вяжет ресницы нитями,
И время мое истекло.
Прощай! Не тускней, братишка!
Сияй, не жалея, глаз,
И дружбу свою с излишком
Дари нам в вечерний час!
Быть может, мы не вернемся,
Бывает всё на границе;
Но ты одинок не станешь:
Другие ребята придут -
Из Сызрани и из Омска,
Поднявшие знамя балтийцев,
И снова разделит чайник
Досуг вечерних минут.
Снег падал медленно и таял,
С приливом близился рассвет,
И ты заплакала, прощаясь,
И подарила мне кисет.
Он вышит был шелками ярко
Рукою теплою твоей,
На нем горели флаги жарко,
Синели лапы якорей.
Заря далекая блистала
Над сумрачной эмалью бухт...
Ты плакала, и ты желала,
Чтоб был табак мой сух.
Чтоб ветер чуждых побережий
Не преграждал пути,
Чтоб я не знал любви норвежек
И не умел грустить.
Пел ветер, шедший с океана,
Что плакать зря.
Я уходил под звоны склянок
На вест в моря.
О мир, омытый ветром свежим,
Летящая на нас волна!
Изгибы чуждых побережий
Нам открывала глубина.
От мели румпеля до флага
Проверен шлюпочный наряд,
А груз - упорство и отвага
В штормах испытанных ребят.
«Рангоут ставь!» Бурун вскипает,
Отходит берега коса,
Напором баллов отмечает
Могучий ветер паруса.
Мелькают маяки, и мили
Легли за нашею кормой,
Я вижу фабрики текстильной
На кромке паруса клеймо.
И в памяти за далью этой
Иные вижу я края:
Уже на фабрику с рассветом
Приходит девушка моя.
В цеху цветут огни косынок,
Немолчен разговор станков,
И труд рождает парусину,
Подругу бурь и моряков.
И я сквозь шкотов звон осиный
Кричу (пусть ветер донесет):
«Горжусь твоею парусиной,
Несущей шлюпку в переход!»
Вот вечер крадется бочком, бочком,
Мигнул маяк зрачком своим сторожко,
Горит закат надраенным бачком,
Склонился кок над свеклой и картошкой.
В такую пору дудкам звонко петь,
Сзывая тех, кто вахтою не занят,
И увольнений блещущая медь
Летит в ладонь и прячется в кармане.
А вечер тих, и голоса ветров
С гуденьем волн в вечерний час не спорят;
Качнулся трап... привет тебе, Рамбов,
Привет тебе, земля - подруга моря!
Перроны Ленинграда,
Асфальта блеск и гладь, -
И до морской прохлады
Уже рукой подать.
Там, где граниты моет
Нева литой волной, -
Училище морское
Возникнет пред тобой.
Заполнит нынче кубрик
Курсантская семья, -
Со всех концов республик
Являются друзья.
Мы рады нашей встрече,
И крепко рук кольцо,
И шире стали плечи,
И веселей лицо.
Опять наденем, робу,
Поднимем якоря,
Опять пойдет «Учеба»
В широкие моря.
Сухое и синее утро марта,
Услышан далекий зов, -
И розы ветров расцветают на картах
Под брызгами пенных валов.
И ноздри впивают
Чуть слышимый запах
Зовущего ветра
И новой весны,
И якорь
С зеленою глиной на лапах
Уже подымается из глубины.
В восточную четверть отсчитаны румбы,
Звенит такелаж, как над лугом оса.
Из гавани воды уходят на убыль,
С рассветом и я подыму паруса.
Путь изменили времени мели,
Новые глуби отыщет лот,
Песни о людях, идущих к цели,
Ветер в снастях поет.
Пусть вымпел трепещет,
От холода блеклый, -
Услышан далекий зов.
Приду, побеждая бурунов клекот
И горькую пену штормов.
Холодный дым декабрьским вечером
Плывет к озябнувшей звезде,
Лучами маяков отмечены
Дороги на морской воде.
Волна залива злая, хлесткая
Заплескивает на ветру,
Взлетают ленточки матросские,
Снежинки падают на грудь.
Четыре раза склянки дрогнули,
Волна сильней, и ветер злей;
Мне кажется, что волны стронули
Гранитный остров с якорей.
И он плывет, качая медленно
Борта тяжелых берегов,
Вращая мерно и уверенно
Литые лопасти винтов.
И, поднимая флаг, изрубленный
Ножами злобных непогод,
За мир полей и бухт республики
Кронштадт идет в ночной поход.
Вы путаете, товарищ,
В вопросе о жвака-галсе,
Хотя, казалось бы, ясно,
Зачем при нем глаголь-гак.
Напрасно в памяти шарите, -
Когда человек растерялся,
Тогда морская опасность
Может выглядеть так:
Мы ставим загражденья
К югу от Лавенсари,
Букетами по три скоро
Мины всплывали со дна;
Мы в ночь уходили тенью,
Когда же тротил ударит
Под бортом чужих линкоров,
Работа наша видна.
О августа воздух! Сух ты,
Полднем нагреты шхеры,
На клюзе двенадцать сажен,
Но держим на марке пар;
То мы отдыхаем в бухте,
Под берегом этим серым,
То каждый от пота влажен,
Всех донимает жар.
Вдруг гром - и гранит, как перья,
Разбросан огня фонтаном,
Дым, расцветший багрово
И скрывший берег от глаз, -
Тяжелая артиллерия
Крейсера «Фон дер Танна»
С восьмидесяти кабельтовых
Уверенно бьет по нас.
Нам тут выходило круто,
И выход один остался,
Имели одну минуту
Для цепи и жвака-галса.
Мы отдали гак, и звенья
Упали на дно залива,
Яростные турбины
Сразу дали на вал.
Мы серой рванулись тенью
Сквозь дымную пену взрывов,
Чтоб снова рассеивать мины,
И день нам опять сиял.
Так вот, товарищ, конечно,
Теперь вы запомните ясно,
Что очень наглядная штука
Знать цепи и жвака-галс.
И если в бою отмечена
Указанная опасность,
То флотского дела наука
Не раз еще выручит вас.
Она шагает с нами в ногу
И входит в сумрак рубки тесной,
Не остается за порогом
Суровая морская песня,
В пробитом пулями бушлате
В бои водившая войска
От молов сумрачных Кронштадта
До каракумского песка.
За нею шли сквозь зной и стужу
На рубежи родной земли,
Ее любили, как оружье,
И, как оружье, берегли.
Она, как сердце, может биться,
И флагом песня может быть,
Рожденная в строях балтийцев,
Назначенная для борьбы.
И нам сквозь окна в Арсенале
Сверкнула моря синева,
Мы, как патроны, получали
Простые, смелые слова.
В них яростный балтийский ветер,
И зарево Октябрьских дней,
И лучшее, что есть на свете, -
Любовь к республике своей.
Так взвейся, песня, шквалом резким,
Как громыхающий прибой,
Над отшлифованной до блеска
Кронштадтской звонкой мостовой!
Они встречались в час заката
На перекрестке двух дорог,
И побеждала ночь бушлата
Зарю ее румяных щек.
И ветер был нетерпеливым
Над голубой равниной вод,
И кто хоть раз бывал счастливым,
Тот двух встречавшихся поймет.
В заката золотом тумане,
Смотря на невскую струю,
Она сказала: «Милый Ваня,
Скажи фамилию твою».
На миг утратив блеск и лихость
И ощутив сомнений терн,
Курсант ответствовал ей тихо,
Но все же внятно: «Крузенштерн».
Поэта явно гложет зависть:
Пиши о них, любви внимай,
Над ними яблонь старых завязь,
И оба молоды, как май.
Но изменение в природе
Идет, горит сентябрь листвой,
И эта девушка приходит
В гнездо морское над Невой.
И просит разыскать ей Ваню,
Который ей необходим,
Но писем нет, и нет свиданий,
И, словом, что такое с ним?
Рассказу этому поверив,
Дежурный открывает рот
И, поглядев в окно на берег,
К себе рассыльного зовет:
«Скажите курс гражданке верный
И ей сопутствуйте в пути,
Чтобы курсанта Крузенштерна
В пределах города найти».
Идут. Ах, путь весьма недлинен,
Там, где вздымает корабли
Невы волненье темно-синей,
Дневальный говорит: «Пришли!»
Стоит пред скорбною девицей
Видавший сотни непогод,
Высокий и бронзоволицый
Великий русский мореход.
И говорит с улыбкой Клава:
«Столетие прошло, как дым,
Но прежде странствия и славы
Вы, штурман, были молодым,
Бывали с теми и другими
И действовали напрямик,
Свое не забывая имя,
Как ваш забывчивый двойник».
ФЛАГ СОЮЗА
Тишина стоит на взморье,
Ближе медь луны и чище.
«Ты скажи, какое горе
На тебя легло, дружище?
Отчего морская пена
Позабыв о всем на свете,
Только рваную тельняшку
Шевелит тихонько ветер.
Где служившая бессменно
Мускулов тугая сила,
Отчего морская пена
В волосах твоих застыла?»
Непробудно спит товарищ
На песке, от волн упругом,
Пламя яростных пожарищ
Разгорается над Югом.
Тускло светятся подковки
На ботинках, запыленных;
Я беру бойца винтовку,
Я беру его патроны.
Нам еще ходить в походы
По тропам войны суровой,
Поднимают песню взводы,
Моряки десантов новых.
Песня прорезает воздух
И взлетает от пологих
Берегов к холодным звездам,
Указующим дороги.
Был приказ немногословный, четкий -
Подойти и там, где мрак черней,
Выгрузить людей и пулеметы,
Легкие орудья и коней,
Чтобы роты ринулись обвалом
На тылы и станции врагов,
Чтобы в дымном небе засверкали
Молнии отточенных клинков.
Липла к телу взмокнувшая роба,
Бескозырку унесло к чертям,
Мы орудия тяжелый хобот
Бережно спускали по талям.
Кубрика переступивши комингс,
Ослепляемые темнотой,
Водным оглушаемые громом,
Шли бойцы по палубе крутой.
Но, вися на выбленках шторм-трапа
Над такой невиданной волной,
Ни черта не трусили ребята
Боевой дивизии шестой.
Разве нас буруны удержали?
Выгребал вельбот среди камней,
Раздавалось радостное ржанье
Выгруженных на берег коней.
Мы гребли сквозь этот ветер строгий
Не светил на берегу огонь;
И легла надежною подмогой
На весло армейская ладонь.
Мы не ждали бурного рассвета,
И тебя я, друг, не увидал,
Не узнал, кто, дружбою согретый,
На весло со мною налегал.
Но когда, над гаванями взреяв,
Луч коснулся берега черты,
Мы узнали, что над батареей
Флаг победы нашей поднял ты.
Удар волны тяжел и кос,
Волны похолодевшей, синей,
Форштевень свой над ней занес
Вперед стремящийся эсминец.
Ветрами вымытый простор
Пропах морскою солью горькой;
На баке отдых, разговор,
Курчавится дымок махорки.
«Ты видишь, парень, тот утес,
Что с нами лег сейчас на траверз,
Лежит и спит под ним матрос,
С которым были мы на «Славе».
Ты политграмоту учил,
Читал про сизый дым сражений,
Как шли на Питер палачи,
Которых вел палач Юденич.
Бушлаты жестче, чем кора,
На них соленый ветер падал,
Мы покидали наш корабль,
Бойцы десантного отряда.
Ломали пули весла нам,
Выл ветер над волною свежей,
Но нам доверила страна
Хранить морское побережье.
Вон там, где буйствует прибой,
Один удерживая роту,
Поникнул русой головой
Товарищ мой за пулеметом.
Мы не умели отступать
И гнали прочь врага с Отчизны,
И здесь земли любая пядь
Отмечена матросской жизнью.
Товарищ, помни и смотри
Туда, где смелый спит под глыбой,
И никому не говори,
Что боцмана слеза прошибла».
Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, раздéленный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!
Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.
Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.
Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными на флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
СТАРЫЕ КОРАБЛИ
Над темным гранитом андреевский флаг,
Заржавленный, тяжкий, чугунный,
И буквы на меди: «Такого числа...
Погибли в далеких бурунах...»
И крупная вязь родовитых имен,
Отмеченных рангом, чеканна:
«Мусатов, Черкасский, барон Деливрон,
Отец-командир Селиванов».
А дальше... товарищ, яснее смотри,
Как смотрим мы в моря пучины,
На цифру чуть стертую: «...семьдесят три
Служителя нижнего чина».
О них не написано больше нигде,
Их имя «ты, господи, веси».
Они погибали в огне и воде
За благо владельцев поместий.
Пусть примут баронов к себе небеса,
Туда им дорога прямая,
Но память о тех, кто крепил паруса,
Доныне горит, не сгорая.
За тех, кто тогда бунтовал на судах,
Кого волочили под килем,
За тех, что срывали андреевский флаг
И в море драконов топили,
Мы мичманки сняли. Балтийской зари
Бледнеет румянец кирпичный,
И цифры неясные «семьдесят три»
На клиппере русском «Опричник».
Музей - как порт, где вымпел алый
На мачтах старых кораблей.
Летят «Потемкина» причалы
На берег памяти моей.
В витрину вкованный глазами,
Шагаю сердцем в Пятый год.
Кильватером выходит в память
Восставший Черноморский флот.
Всплывают солнечные косы
Одесских близких берегов,
Уже сплеча за борт матросы
Отправили офицерóв.
Бьет море в каменные молы,
Тяжел орудий медный гром,
И занесен удар тяжелый
Над восстающим кораблем.
Над морем стынущим бледнеет
Скупая мартовская рань.
Я вижу вымпелы, и реи,
И плоский остров Березань.
Рассвет струится кровью в воду,
Столбы на уровне плечей;
Матросы гибнут за свободу
От злобной пули палачей.
Бойцы замучены в застенках,
Но память славная велит
Бороться так, как Матюшенко,
И умирать, как умер Шмидт.
К туманным полям Киммерии далекой,
Где царство Эреба и мрак ледяной,
Направил корабль Одиссей светлоокий,
Покинув пределы Итаки родной.
С утра набегают и катятся волны
На низкий песчаный, неведомый брег,
Но вдаль Одиссей, ожидания полный,
Стремит свой корабль через бури и снег.
И древнее море стонало под килем,
На скалах играли и пели сирены,
И черные волны бросались и били
В борта корабля ослепительной пеной.
И солнце спускалось в багровом закате.
Вечерние тени в заливы легли.
И бросили камень на крепком канате
У плоского брега унылой земли.
Разложен костер, и горит, и дымится,
И тени толпятся убийства и зла,
И Улисс в туманной стране киммерийцев
Косматого черного режет козла.
НА МОЛАХ
Балтийский март идет на убыль,
Высок у гавани прибой,
Трепещут вымпелы яхт-клуба
Расцветки сине-золотой.
И вот весна, и над заливом,
Широким, чистым, как стекло,
Метнулось ввысь нетерпеливо
Тугое паруса крыло.
И зыбкий мир просторов синих
И дней, наполненных борьбой,
Вот в этой крепкой парусине,
Омытой солнцем и водой.
Волна взлетит от камня пылью,
На молах высохнет роса,
И вновь широкие, как крылья,
Взмахнут над морем паруса.
Взмахнут в полете ястребином
И унесут меня с собой, -
За кливера упругим клином
Уже вздымается прибой.
Еще плывут в заливе льдины,
Но шлюпку мчит через прибой
В зелено-синие равнины
Норд-ост порывистый и злой.
Возник он в дымчатом просторе
За стеклами вагонных рам,
Тот город, вставший возле моря,
Открытый солнцу и ветрам.
За камнем близких плоскогорий
Уже волны услышан звон,
Вдали корабль в вечернем море
Форштевнем рубит горизонт.
Солнцем выжженные горы,
Устремленный в небо тополь...
Покидаю светлый город,
Флотский город - Севастополь.
Цепь уже гремит по клюзу,
За кормой вскипает пена.
Побережия Союза
Отступают постепенно.
Всем клянусь: морской отвагой,
Славным именем курсанта -
Корабли чужого флага
Здесь не высадят десанта!
Ударяет в снасти ветер,
За морем - чужие страны.
Маяки родные светят
Нам с утесов Инкермана.
Сквозь прибоев южных ленты
Достигает вод балтийских
Тень большого монумента
Кораблям в Новороссийске.
Виден памятник за мили
Моряков большому роду,
Здесь команды флот топили,
Чтоб спасти стране свободу.
Здесь вода врывалась с гулом
В трижды прорванные трюмы;
Горе сковывало скулы,
Ярость накаляла думы.
Дул суровый ветер с норда,
Но, не зря открыв кингстоны,
Корабли тонули гордо
В толще этих вод зеленых.
Мачты сумрачною тенью
Падали в седую пену,
Трепетал сигнал на стеньге:
«Смерть предпочитаю плену».
И над славною могилой,
Над волной большой и грузной,
Восстает морская сила,
Возрожденная Союзом.
Вечерами краснофлотцы
Отдыхать идут к прибою
И глядят, как влага рвется
В небо темно-голубое.
Паруса вдали и яхты,
И безмерна ширь просторов,
Охраняемая вахтой
Новых лодок и линкоров.
Ты мне предстала изумрудом
В коричневой оправе гор,
Развалин генуэзских грудой,
Зарей наполнившею порт.
Табачным дымом кафетерий,
Холстом рыбачьих парусов
И увольнением на берег
С нуля и до восьми часов.
А утром в путь! Как сталь сверкая,
Не позволяя пеленг взять,
Прибой на рифах Эльчан-Кая,
Вздымаясь, рушится опять.
Прошедший дождь унес избыток жара,
Стих капель стук, и снова тишина,
И в глянцевых квадратах тротуара
Крутая синева отражена.
Шагаю в порт, курю табак примятый,
Внизу волны и камня разговор,
Вечерний бриз пахнýл смолой и мятой,
Летя в зеленый плещущий простор.
Но выше всех над грохотом прибоя,
Над путаницей черною снастей
Взнесенное под небо голубое
Горенье флага Родины моей.
Впередсмотрящий зорко
Глядит в равнину вод,
Скользит вперед шестерка,
Поет под ветром шкот.
От паруса прямая
Легла по борту тень,
Без меры и без края
Горит над нами день.
Держись на курсе строго,
Гляди в компáс, моряк!
Уже у Таганрога
Открылся наш маяк.
Поставив шлюпку косо,
Уверенно рубну
Дубовой саблей носа
Азовскую волну.
А ну, волнища, брызни,
Попробуй тёс в бортах,
А мы споем о жизни
Хорошей на флотах,
О налетавших шквалах,
О дальних берегах...
...Горели звезды ало
На наших рукавах.
Я одно сокровище имею,
Спрятанное в сердце берегу, -
Голубую тонкую камею,
Девушку на дальнем берегу.
Отплывают в солнечные страны
Видевшие бури корабли,
Краткие приказы капитанов
Направляют тяжкие рули.
Но в груди обветренной лелеет
Капитан, ведущий корабли,
Голубую тонкую камею,
Девушку своей родной земли.
На черной ширине реки
Дрожали огненные нити,
Звезда (с ней дружат моряки)
Полярная плыла в зените.
Огни горели на судах,
Их свет с ночной боролся тенью.
В твоих безгорестных глазах
Звезды сияло отраженье.
* * *
Ты не пришла туда сегодня,
Где в море бросилась земля,
Встречать меня на зыбких сходнях,
Идущих с борта корабля.
На палы брошены швартовы,
Прижались кранцы у бортов,
А за кормой моря, и снова
Закат немеркнущий багров.
У пристани валы лепечут,
Но мне сойти на берег лень.
Так вот он, обещавший встречу,
Прихода долгожданный день!
И если сердце не волнуют
Ее лицо, ее коса -
Пусть ветер бешеный раздует
На тонкой мачте паруса.
Пускай песок сырой, тяжелый
Прощально скрипнет за кормой, -
Передо мной открыли мóлы
Мой путь далекий и прямой.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Превыше мелочных забот,
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце - Флот!
Идти над пеной непогод,
Увидеть в дальномере цели
И выбрать курс, минуя мели,
Мысль каждая и сердце - Флот!
В столбах огня дай полный ход,
Дай устремление торпеде.
Таким в боях идет к победе
Моряк, чья жизнь и сердце - Флот!
ИЗ КНИГИ
(1938 —1940)
...Он назвал эти стихи "Лирикой моря".
ВЫМПЕЛ
Ты, спутница походов и сражений,
Невелика, и шрифт некрупен твой;
Но вижу взлет бессонных вдохновений,
Полдневный блеск над выжженной травой,
Сухой песок морского полигона,
Желтеющую хвою на сосне,
Разбитые стрельбой кубы бетона
И рваные пробоины в броне.
Ты создавалась для борьбы суровой,
Артиллерийской мудрости скрижаль,
Когда по точным методам Чернова
Коваться стала пушечная сталь.
И первый шаг - когда он был? Не в миг ли,
Когда огонь в конверторы влетал,
Когда сварили заводские тигли
Несокрушимой плотности металл?
И снова мысль боролась и искала,
И в тишине, в безмолвии ночном,
Высокий жар бесстрастных интегралов
Один владел и сердцем и умом.
Творцы орудий! Мастера расчета!
В таблицах нет фамилий и имен,
Но честный труд во славу силы флота
В таблице стрельб на море умещен.
Когда корабль от реи и до трюма
Тяжелой сотрясается стрельбой,
Нет времени как следует подумать
О всех, кто обеспечивал наш бой.
Но знаем мы, что на пути удачи
В бои мы книжку тонкую берем,
Рассчитанную способом Сиаччи, -
Подругу управляющих огнем…
Сигнальное дело - хорошее дело.
На мостике ветер бросается в грудь.
Тут двигайся так, чтоб работа кипела,
И, все увидав, ничего не забудь.
И руки на «товсь» и команда на «фалах»
Врасплох не застанет того, кто готов.
Заря боевая пылает в сигналах,
Взнесенных над грозною сталью судов.
Эсминцы стремятся, дрожа от напора,
Сквозь ветер, окрепший и ставший тугим,
И флагман приказ языком семафора
Диктует уже мателотам своим.
Тяжелые книги сигнального свода
Сигнальщик откроет умелой рукой.
Ему подчиняются хитрости кода,
И знает он правила связи морской.
В погодах плохих, в ураганном смятенье
Сигнальщик увидит, сигнальщик прочтет
Присущее каждой расцветке значенье
Быстрее, чем флаги взлетят до высот...
Война! И на вахту своих территорий
Эскадры уходят и строятся в срок -
Балтийское море, и Черное море,
И Белое море, и Дальний Восток.
Стремленье вперед и упорную смелость
Дала нам не скупо родная страна.
Сигнальное дело - хорошее дело,
Погода в походе чиста и ясна.
Зашуми, вода, засмейся,
Тысячью ручьев дробясь,
И беги по ватервейсу,
Унося с собою грязь.
Угля целая шаланда
Сгружена в просторный трюм.
Вновь наверх зовут команду
Меди звук и ветра шум.
В небе синем солнце зорко
И светло глядит на нас,
И авральная уборка
Начинается сейчас.
Вот от фланга и до фланга
Распружиненной змеей
Прокатились кольца шланга,
Переполнившись струей.
И друзья снимают робы,
Палубы торцами трут,
Силу самой высшей пробы
В этот вкладывая труд.
Все отдай песку и пемзе,
Руки делом накали,
Чтобы чище, чем на Темзе,
Были наши корабли.
Переборки, стойки, ростры,
Каждый скрытый уголок
Достает веселый, острый,
Бурноплещущий поток.
И упругие резинки
Довершат бойцов труды,
Собирая все росинки
Подсыхающей воды.
Вымпел огненный, развейся,
В синеве летя крутой...
Наш корабль, наш гордый крейсер
Снова блещет чистотой.
Грудь открыта нараспашку,
Солнце делится теплом.
Кину белую фуражку
Вниз на палубу чехлом.
И минеры, и радисты,
С кем я на море пришел,
Скажут: «Во!», взглянув на чистый,
Незапачканный чехол.
Светотень на стали пляшет,
И, солидны и смелы,
Озирают даль из башен
Дальнобойные стволы.
Она вступила от Чонгара
И путь пересекла потом
Волной неистового жара
И ветром, смешанным с песком.
И за стеклом вагонным тонким
Отчетливее пролегли
Неизгладимые воронки,
Как оспа на лице земли.
Сгустилась темнота в вагоне...
А рядом звон и конский топ,
Стремятся взмыленные кони -
Несут бойцов на Перекоп.
И в узком дефиле, в долине,
Уже клинков сверкает взлет:
И по сивашской синей глине
Пехота яростно идет.
Да что... Не улежать на полке
Под гнетом душного тепла.
Вперед, туда, под ветер колкий,
Где нужны руки и дела.
И ливень бьет струями злыми
По мелкой гальке полотна,
И молниями голубыми
Седая мгла рассечена.
И вот тогда из тьмы грозовой
Сквозь стены мощные дождя
Ударил гром и грянул снова,
Как слово, как приказ вождя,
Того, что там, на переправе,
Стремительным броском руки
Послал вперед, к бессмертной славе
Непобедимые полки.
...В полях Юшунского плацдарма,
Под сталью молний голубой,
Грохочет голос командарма,
Зовущий и стремящий в бой.
И видит Фрунзе в мгле и дымах,
Как нарастает вихрь атак,
Как над землей сухого Крыма
Высоко взвился красный флаг.
ТЕНЬ ПАРУСА
В дубовом паркете картушка компáса, -
Столетье, как выложил мастер ее,
Над нею звезда полуночного часа,
Касается румбов лучей острие.
В скрещении гулких пустых коридоров
Стою и гляжу напряженно вперед,
И ветер холодный балтийских просторов
В старинные стекла порывисто бьет.
...Стоят по углам, холодея, как льдины
(Мундиров давно потускнело шитье),
Великовозрастные гардемарины,
За пьянство поставленные под ружье.
Из дедовских вотчин, из всех захолустий,
Куда не доходят морские ветра,
Барчат загребли и теперь не отпустят
Железная воля и руки Петра.
Сюда, в Петербург, в мореходную школу,
И дальше, на Лондон иль Амстердам,
Где пестрые флаги трепещут над молом,
Где в гавани тесно груженым судам.
И тот, кто воздвиг укрепленья Кроншлота,
Чьи руки в мозолях, что тверже камней,
Он делал водителей Русского флота
Из барских ленивых и косных парней.
Читали указы в примолкнувших ротах:
«Чтоб тем, кто в учебе бездельем претит,
Вгоняли науку лозой чрез ворота,
Которыми лодырь на парте сидит».
И многих терзала телесно обида,
И многие были, наверное, злы,
Зубря наизусть теоремы Эвклида,
С трудом постигая морские узлы.
А в будущем - кортик, привешенный косо,
И мичмана флота лихая судьба:
«Лупи по зубам, не жалея, матроса», -
На то его доля слуги и раба.
С командой жесток, с адмиралами кроток,
Нацелься на чин - и проделай прыжок
Поближе к дворцу и под крылышко теток,
На невский желанный всегда бережок.
Но были и те, кто не знал унижений,
Кто видел в матросе товарища дел,
Кто вел корабли сквозь пожары сражений,
Кто славы морской для Отчизны хотел,
С кем флот проходил по пяти океанам,
Кто в битвах с врагом не боялся потерь:
И шведы разбиты, и нет англичанам
Охоты соваться к Кронштадту теперь.
Об этом я думал полуночным часом,
О славе, о бурных дорогах ее...
Звезда высока над картушкой компáса,
Касается румбов лучей острие.
Отважными бывали многие,
Кто, не щадя трудов и сил,
На славы бурные дороги
Эскадры флота выводил.
К ним шел с отвагой вместе опыт,
И тех не меркнут имена,
Кто брандеры водил к Синопу,
Зажег костер Наварина,
И тех, кто доблестно и прямо,
Форштевнем разрубив струю,
В боях Гангута и Гренгама
Стоял за Родину свою.
Из боя в бой сквозь дым лиловый
Со славой пройдены моря,
Но на руках висят оковы,
И давит сердце гнет царя.
Кто сосчитает стойких, честных,
Народа верных сыновей,
В Сибири сгинувших безвестно,
Повешенных на ноках рей!
Но суд великий, правый, скорый
Настал и вины разобрал,
Когда ударила «Аврора»
По тем, кто вешал и ссылал.
Балтийцы! Ливень не потушит
Огни тяжелых батарей,
Вы шли за партией на суше
И по волнам пяти морей.
И там, в Британии, в тумане,
На неудачи в деле злы,
Наверно, помнят англичане
Залива Финского валы.
Где волны плещут торопливо,
Стоит у ленинградских врат
На страже Финского залива
Гнездо орлиное – Кронштадт.
Уходят мачты ввысь отвесно,
И путь в моря широк и прям,
И в гаванях кронштадтских тесно
Могучим новым кораблям.
И нам морями дальше плавать,
Владеть любою глубиной -
Наследникам гангутской славы
И начинателям иной.
Из мглы, которой мир окутан,
Сверкнули красные лучи, -
Маяк на траверзе Гангута
Мне открывается в ночи.
То не прибой в протоках шхерных
Гудит, как отдаленный гром,
То в море вышел флот галерный
На курс, указанный Петром.
А он камзол промокший сбросил,
И под рубахою простой -
Стук сердца в такт ударам весел,
Галеры двигающих в бой.
И все левее, все мористей,
В обход чужого корабля
Отводит румпель твердой кистью
Матрос, стоящий у руля,
Минуя бриги шведов с фланга.
(Не рвется ветер в небеса.)
И на эскадре у Ватранга
Мертво штилеют паруса.
И заревели в лёте ядра,
И с пламенем слилась вода, -
На Эреншильдову эскадру
Рванулись русские суда.
Труба, сигнальное трезвучье,
Мгновение еще продлись!
И когти абордажных крючьев
В фрегаты шведские впились.
«Вперед! - лишь это слышит ухо, -
Пусть смерть разит идущих в бой
Не токмо ядрами, но духом
От той стрельбы пороховой».
Уже вдали мы... Еле-еле
Короткий блеск взрезает тьму,
Но на маяк проложен пеленг,
И место взято по нему.
И впереди у нас минуты,
Когда за жизнь страны своей
Пройдем мы шхерами Гангута
И тысячью иных путей.
Плывут Невою льдины
В холодной чистоте.
Узор строки старинной
На узком лег листе.
Я видел слов сплетенье,
И внятно моряку,
Что парус бросил тени
Косые на строку.
(Письмо гардемарина,
Покинувшего порт.)
...Резная бригантина,
Стремит бушприт на норд.
Но, медь трубы подзорной
К ресницам приподняв,
Кто видит берег горный,
Кто слышит запах трав
На берегу высоком
Земли, что он открыл?
В «юрнал» древесным соком -
За скудостью чернил -
Он заносил широты
И контуры земель,
Ища дороги флоту,
Минующие мель.
...Матрос возьмет «юрналы»,
Возьмет его письмо,
Охваченное алой,
Подаренной тесьмой.
Пройдет моря и долы,
Узнает ярость пург,
Но он увидит молы,
Увидит Петербург,
Услышит говор свейский,
И утром он чуть свет
Отдаст в Адмиралтействе
С «юрналами» пакет.
Мундир получит новый
За службу на морях
Да право пить в царевых
Кружалах-кабаках.
Но, слову дружбы верный,
Пойдет сначала к ней,
Живущей на Галерной,
Далекой стороне.
Листок бумаги белой,
Коры настой густой.
...Письмо писалось смелой
И твердою рукой.
За окном тяжелый грохот боя,
Жмутся к стеклам ветви тополей.
Флагмана зовут в поход с собою
Тени белокрылых кораблей.
Слышит он призывный голос меди,
Видит в море выходящий флот.
...Умирает флагман и к победе
Русские войска не поведет.
Пробивает кровь бинты тугие,
Врач подносит терпкое питье.
Видит флагман горькую Россию
И матросов - сыновей ее.
Стынет лоб его в предсмертной стуже,
Шепчет флагман в ветер ледяной:
«Старший друг мой, Николай Бестужев,
Это ты пришел сюда за мной.
Я иду». И падает в подушки
Голова, чтоб не подняться вновь.
...На Малаховом грохочут пушки,
День высок, и ветер сушит кровь.
Я - Том Годфрей, смиренный житель моря,
Кончающий года свои на суше
С тех самых пор, когда мне стало ясно,
Что отличить военный бриг от шхуны
На расстоянье сотни кабельтовых
Моим глазам померкшим не под силу.
Сегодня, в светлый день Иеронима,
Я, очинивши семь орлиных перьев,
Что мне принес мой старший правнук Джон,
Желание высокое питая
Оставить людям память по себе,
Начну писать рассказ неторопливый.
Еще во дни, когда я был младенцем,
То мой отец, филадельфийский шкипер,
Однажды взял с собой на берег моря
Свою жену Мабель Дунхам и с нею
Меня, двухгодовалого мальчишку,
Подняв на твердое свое плечо.
И я, малыш, сумел запомнить только
Огромную синеющую скатерть,
Чей край был плотно свит в трубу тугую
Блестящей белоснежной бахромой,
Да теплотой напитанный песок,
И светотень, игравшую на скалах,
И лишь пять лет спустя мне мать сказала.
Что это было море, что тогда
Отец мой окунул меня в прибое,
Грохочущем чудесно, и сказал,
Что должен сын любить волну морскую
И дело унаследовать отца.
Наш дом стоял у гавани, и часто
В его трубу врывался дикий ветер
И раздувал очажную золу.
И мать вздыхала тихо и шептала:
«Да отвратит судьба свой лик жестокий
От всех ведущих в море корабли».
И в окна узкие всегда мне было видно
Громадный порт, наполненный судами.
Сплетение дремучее снастей,
И девы моря в сомкнутых ладонях
Держали корабельные бушприты,
И флаги плыли в темной синеве.
Уже тогда росли незримо зерна
Того решенья, что послало в море
Меня служить, ему не изменяя.
И мир, который пахнул так прекрасно
Пенькой смоленой, горькой солью моря
И мокрым дубом, раскрывался настежь.
Не раз, не два я убегал из школы
В веселый ад погрузки и аврала,
Где смуглые матросы вспоминали
О девушках в Камбодже, Кохинхине
И в пьяном реве песен проклинали
Свою судьбу, хозяина и море.
Учитель наш, старик подслеповатый,
По многу раз внушал мне мудрой тростью
Различие между добром и злом
И говорил моим друзьям по парте,
Что виселица плачет о Годфрее.
Октябрь свистел холодными ветрами,
Когда под вечер к нам пришла соседка
И, помолчав, сказала, что двухдечный
«The Horse of Sea», где мой отец был шкипер,
Погиб в тайфуне около Шанхая,
А ей сказал об этом Бенни Роджер.
Потом явился Бенни Роджер сам,
Высокий, тощий и рыжеволосый,
И матери сказал, что видел точно,
Как шкипера хватило об утесы,
И что он сам, Бениамин Чарльз Роджер,
Один избегнул воли провиденья.
Так мы остались двое в этом мире,
И я не видел, чтобы улыбалась
Хоть в шутку мать. Все чаще рано утром
Она ходила в то предместье порта,
Где содержал матросскую таверну
Презренный скупщик краденого Слим.
И все скуднее было в доме нашем,
Исчезло все, что привозил отец мой:
Резная кость и дерево с Борнео,
Жемчужины с далекого Цейлона
И раковины моря с Никобарских,
Затерянных в пространстве островов.
Двенадцать лет мне минуло, когда
Мать тронула слезами сердце дяди
Двоюродного, боцмана с «Эринн»,
И он сказал, чтобы малыш явился,
Что будет он юнгой, не струсит если,
И будет получать полсоверена.
Наутро мать мне собрала в дорогу
Отцовский сундучок, пустой почти что,
И нож его отточенный тяжелый,
Предмет моих мальчишеских мечтаний,
На пояс мне повесила и молча
Заплакала, склонившись надо мной.
И через час вдали: растаял берег,
А я усердно в камбузе старался
До блеска солнца вычистить кастрюли.
И ухо, незнакомое досель
С пожатьем жестких сильных пальцев кока,
Горело сильно.
...Я отложил перо и глянул вниз.
Как мне знакомо это побережье,
Как мирен день осенний, светлый, теплый!
Под старость видишь прошлое яснее,
Но те в могиле, кто могли б понять
Их старого товарища Годфрея.
И так я рос наперекор судьбе
И не гнушался никакой работой.
Из поваренка сделался юнгой.
Канат, что прежде жег мои ладони,
Он мягок стал в сравнении с шершавой
И загрубевшей от труда рукой.
Я стал матросом. Дальше капитан,
Мое морское рвение заметив,
Меня назначил сразу рулевым,
И я подумал, что отец спокойно
Теперь уснет в своей сырой могиле,
И заступил на вахту у руля.
Все те порты, что только понаслышке
Я знал, теперь открылись предо мною,
И я увидел, как поют и пляшут
В холодном Нью-Фáундленде матросы,
Увидел, как даяки на Борнео
Пьют ром из человечьих черепов.
Я возмужал, но странно мне, что драки
И та любовь, что ценится на деньги,
И ром, который дешев в южных землях,
Меня не привлекали, но иная
Мечта меня вела и окрыляла
И говорила: «Здесь твоя дорога».
Давно меня влекло узнать, какими
Загадочными тайнами владеет
Тот капитан, иль шкипер, иль арматор,
Который в ночь, в беззвездьи и в тумане,
Ведет корабль, и лишь компáс подмога
Не слишком верная ему в пути.
Шесть лет я слушал голоса погоды,
Глядел на рябь чуть видную течений,
По звездам и по солнцу научился
Примерно место находить свое,
Но внятно мне, что не было секретов,
А был лишь опыт многих сотен лет.
Давно меня к себе манили солнце
И звезды отдаленные, по ним-то,
Устроенным навечно маякам,
Хотелось так мне курсы направлять,
Чтоб точно знать, где в море я безбрежном,
Где мой корабль проходит по волнам.
Вторым помощником я был уже в ту осень,
Когда мы подходили к Сан-Доминго.
И вдруг мне стало ясно, что теперь
Я на пути надежном, что решенье
Того, что думал я и дни и ночи,
Созрело вдруг и в сердце и в мозгу.
Я заперся в каюте и сказался
Больным начальству. В радостном волненье
Два дня, две ночи я чертил на плотной,
Подмоченной слегка водой бумаге
Мою мечту, что зримою предстала
На вахте поздней взору моему.
Подобье треугольной легкой рамы,
Одна шестая градусного круга
Служила вместо третьей стороны.
В углу же верхнем закрепил линейку,
Как радиус она могла вращаться,
Скользя концом по градусной дуге.
Зеркального стекла кусочек малый
Я поместил в начале той линейки,
Второй осколок зеркала на раме
Был укреплен. Потом я взял трубу
Подзорную с хорошим полем зрения
И привинтил ее сквозь кольца к раме.
Но должно здесь заметить, этот труд
Свершен был в стенах отческого дома,
Затем что Дикинсон, владелец барка,
Узнав, что я сижу в своей каюте
По целым дням, подумал, что рехнулся
Его помощник, и прогнал меня.
Я обнял мать любезную мою
И чувствовал, что дней уже немного
Нам вместе быть; она же второпях,
От радости нежданной задыхаясь,
Все так спешила со своим обедом,
Как будто был еще мальчишкой я.
Я ей сказал про то, что я уволен,
И про мечту, которой жил я ныне,
И с твердостью, внезапной в эти годы,
Сказала мать мне: «Милый сын, коль прочно
Уверен ты, иди вперед не труся,
И сердце материнское с тобой».
Визжала медь под легкою пилой,
Дни пролетали быстро за работой,
И наконец я вышел утром к морю,
Держа в руках горячих угломерный,
Построенный прилежно инструмент,
Который я назвал тогда секстаном.
Смотря в трубу сквозь стеклышко цветное
И тихо опуская алидаду,
Я видел ясно, что качнулось солнце
И медленно сползло по небосводу,
Сводимое рукой моею слабой
До синих вод седого океана.
Я записал отсчет, что был на лимбе,
И, не жалея времени и денег,
Отправился в тот вечер в дальний город,
Где жил известный всей стране ученый,
Отдавший жизнь свою далеким звездам,
Чтобы ему секстан свой показать.
Седой старик, он мне сказал серьезно,
Что ранее меня был дивный гений,
Что нынче спит в Вестминстерском аббатстве,
По имени сэр Исаак Ньютон,
Который дал идею инструмента,
Того, что я построил терпеливо,
Но мой секстан прекрасен, исключая
Необходимых мелких переделок,
И что отныне и звезда и солнце
Послужат вехой в помощь моряку,
Дабы вести его дорогой правой
Средь океанских яростных пучин.
Немало прожил я с тех пор на свете.
Мне помнится, как пастор в церкви, нашей
Сказал народу, что богопротивный
Томас Годфрей научен сатаною,
Он солнце и луну низводит с неба
И заставляет людям их служить.
Еще добавил пастор: «Кто дерзнет
Коснуться сей диавольской машины
(Под нею пастор разумел секстан),
Тот не достоин вечного прощенья
И в ад сойдет навеки, без возврата,
Как еретик».
В тот горький год скончалась мать моя,
Мабель Дунхам; уже пред самой смертью
Она просила схоронить ее
На том холме, откуда видно море
И слышен гул дробящейся воды.
«Там буду ждать, - она сказала слабо, -
Тебя, мой сын, когда ты будешь с моря
В родимый порт с удачей приходить.
И пусть уже мое истлеет тело,
Но да живет любовь к тебе, мой мальчик,
И да поможет в буре побеждать».
Я в битвах был, я видел ураганы,
Я был в плену на корабле английском.
И так была близка ко мне та петля,
Которую пророчил мне учитель
Во дни былые детства моего.
А после я пришел на этот берег,
Женился здесь и жил с семьею мирно,
Но было мне всегда всего дороже
Сознание, что мой секстан на вахте
Во всех морях и каждый штурман скажет:
«Ты дело сделал, старина Годфрей».
Давно лежит жена под сенью яблонь,
И я один меж правнуков веселых
Подобен обомшелому утесу
В кольце гремучих ярко-синих волн,
Но моряки, из странствий возвращаясь,
Дорогу знают в мой непышный дом
И радостно приходят рассказать мне,
Как облегчился труд судовожденья,
Как точно получают место в море
Они, секстаном пользуясь моим.
Блаженны дни того, кто делал благо!
И я доволен в старости глубокой
Сознаньем этим, молодящим сердце.
Но знаю я, что близок срок отплытья
На те моря, откуда не вернулись
Никто из прежде живших на земле.
Уже в ночи я чувствую, как ветер
Зовет меня идти с собою в море.
И встану я на этот громкий зов
И руль возьму уверенной рукою,
Чтобы отплыть от берегов земли
И на нее уже не возвращаться.
Я, Том Годфрей, смиренный житель моря,
Начавший в светлый день Иеронима
Повествованье это о секстане,
Его окончил. День идет к закату,
Спокойно море. Медленные веки
Смыкает тихий и спокойный сон.
ОКЕАНСКАЯ ВЕСНА
Сменился с вахты, лег не раздеваясь,
В ушах гудел протяжный ветра звон,
Мрачнела ночь, и шел корабль, качаясь,
И плыл моряк в далекий, чистый сон.
Ему приснился берег лучезарный,
Шумящие осенние сады,
Метель листвы багряной и янтарной
И девушка на камне у воды.
А наверху - от солнца белый город,
Упругих ног и быстр и легок шаг,
И за плечом рубахи синей ворот
На ветерке полощется, как флаг.
Стучатся в дверцу зыбкую каюты,
Борт корабля от волн гремит, как медь.
Да, он готов. Лишь нужно три минуты -
Зюйдвестку взять и дождевик надеть.
И вновь на вахте. Ночь еще темнее.
А дождь! А холод! Пять дождевиков
Здесь не спасут. От стужи коченея,
Он ищет блеск далеких маяков.
И пусть еще погода будет злее -
На то и океанская весна,
Но моряку сейчас в груди теплее
От только что увиденного сна.
* * *
Мне вновь заря приснилась голубая,
Песчаный берег, сосны, полумрак,
Луны дорога светлая, прямая,
Зажегшийся на берегу маяк.
И если б руки протянуть тогда мне
Почувствовать я смог бы наяву,
Что жар полудня не покинул камни
И что роса спустилась на траву.
И мне понятно, почему надежде
Дано в ночной присниться тишине:
Я форменку надел свою, что прежде
Рукою легкой ты стирала мне.
Планета вошла в полосу звездопадов.
Уже холодеют утра.
Летит паутина над мокнущим садом -
Холодная нить серебра.
И смешаны запахи яблок и дыма,
Желтеют уже тополя,
Лучом не палима и ливнем любима,
Лежит голубая земля.
И штурман, беря Андромеды высоты,
Увидит луны ореол,
Почувствует гарь торфяную болота
И скажет, что август пришел.
Вдали за пределом пространств многомильных,
Где берег обрывист и прям,
Земля отцветает, и терпким и сильным
Летит ее запах к морям.
Я проходил по выставке военной.
Знамен победных колыхался шелк,
И гул сирены, что плыл над невской пеной
В высоких залах замирал и молк.
И видел я, как падал враг надменный,
Как на редут бросался конный полк,
И шли бойцы с отвагой неизменной,
Смерть принимая - свой последний долг.
Была витрина та со мною рядом,
Лежала в ней солдатская награда,
Не золото на ней и не эмаль, -
За тридцать лет трудов и унижений,
За скудный хлеб, за славу тех сражений,
Где русский штык ломал чужую сталь, -
Серебряная, с гривенник, медаль.
Свинец сломил упорство забастовки,
И в порт опять рабочие пришли.
Дымятся скорострельные винтовки,
Идут морской пехоты патрули.
Огонь артиллерийской подготовки
Принес победу, в прахе и пыли
Поникли люди, свесясь на веревки,
И каплет кровь в сухую пасть земли.
На шпиль церковный, узкий и старинный,
Где ветра гул и говор голубиный,
Был флаг прибит, и вот уже полдня
Не удается пулям и снарядам
Разбить горящий с облаками рядом
Костер победоносного огня.
В основу зданья зодчий клал кубы
Гранитные; великий гнет усилий
Был легок им. Надежны и грубы,
Они могучим основаньем были.
Над колоннадой легкой в голубых
Просторах неба на тончайшем шпиле
Корабль стремился, воздуха валы
Под золотым тяжелым килем плыли.
Устои ли столь крепкие ослабли,
Где зодчий, любовавшийся ансамблем
Воздушно легким, гордым и простым,
Не выверивший прочности гранита,
Увидел камня треснувшие плиты
И колоннаду с креном роковым.
На полке полутемного архива
Столетие лежала ты в пыли,
И плесень лет осела на заливы,
На берега неведомой земли.
Но день пришел: упорно и ревниво
По карте мы карандашом прошли,
По тем местам, где в диких льдов разрывы
Провел безвестный штурман корабли.
Прокладки нить оборвана местами, -
То брызги, принесенные штормами,
Ее стирали в плавании том.
Но штурман знал: в высокие широты
Его путем пойдут эскадры флота,
В движеньи не удержанные льдом.
Залив дугой вдается в берег плоский,
Далеко в море выбегает мол;
На нем маяк и крана профиль жесткий,
Прибоя гул размерен и тяжел.
Белы причалов строганые доски,
В дубовых бочках плещется рассол,
И сельди бьются, чешуя, как блестки,
Летит на мокрый, потемневший пол.
Над гаванью - вершина Митридата,
Еще апрель, еще холодновато,
Дыханья пар возносится к заре.
Но рдяный диск всплывает над волнами
И ударяет первыми лучами
В белоколонный портик на горе.
Шлифованный обломок янтаря,
В моей руке он потеплел и ожил,
И в нем плывет холодная заря
Тех дней, когда земля была моложе.
И об эпохе странной говоря,
Воспоминанья смутные тревожа,
В прозрачности медовой янтаря
Темнеет лист узорный, иглокожий.
Пусть стану прахом, пеплом и песком
Я, звавшийся когда-то моряком,
Не уцелевший в памяти ничьей,
Но облик той, чье пламенное имя
Вело меня дорогами морскими,
Навек в стекле стиха закаменей.
Как тот моряк, которого вела
Всю жизнь мечта в седые океаны,
Стремила на победные дела
И говорила: «Есть за морем страны»,
И выла буря, яростна и зла,
И застилали путь ему туманы,
Но шел моряк, шумели вымпела,
И мир вставал прекрасный, новый, странный.
И так же ты иди по жизни смело
И закали в боях свой ум и тело,
Не покоряясь мелких чувств ярму.
Пройди, не изменяясь, до могилы,
И сердце всё, и волю всю, и силы -
Всё подчини стремленью одному.
Все холодней, прозрачнее и чище
И все понятней, проще и ясней
Октябрь, октябрь, и в памяти не ищешь
Прекраснее и лучезарней дней.
Коричневая выпуклость дороги
И заморозков поздних полотно,
И верится - печали и тревоги
Иль не были, или прошли давно.
И рассыпались там на косогоре
Серебряные посвисты синиц,
И трепетал зеленый отблеск моря
Под темной хвоей выгнутых ресниц.
Потом качнулась пламенем рябина,
Платком взмахнула женская рука.
Холодный ветер, острый чад бензина,
Неутомимый бег грузовика.
* * *
Когда сшибутся ветры лбами
И пыль закрутится столбом,
Следи упорными глазами
За ней в безлюдье полевом.
И размахнись тогда сильнее
И в пыли столб ударь ножом,
И ты увидишь - кровь алеет
На лезвии его стальном.
Сентябрь. В тумане бабье лето,
Свежей и чище вод струя...
Младенческую сказку эту
Невольно вспоминаю я.
И я, не делая усилий,
Не веря в то, что это ложь,
В круговорот сентябрьской пыли
С размаху кинул острый нож.
А листья клена догорали,
Плыл день, к закату уходя,
И вот блестят на светлой стали
Три капли крупные дождя.
Она при мне рождалась. Слово
Еще лилось, как сталь из домны,
Но остывал металл сурово
В изложниц-рифм оправе темной.
Трудившийся упорно, немо
Над сталью чистой голубою,
Ты, мастер, сделавший поэму,
Сказал: «Она готова к бою».
Высокий зал военкомата.
Призыв. Холодный лед рассвета.
Перед отправкою ребята
Берут с собою книгу эту.
И на безвестном перегоне
Откроют первую страницу,
Качаясь в воинском вагоне,
Что направляется к границе.
Товарищ мой мне говорил однажды,
Что нам не раз минута суждена,
Когда за жизнь и за поступок каждый
Собой мы платим честно и сполна.
А время нам насчитывает пени,
Но счет написан, и приходит срок,
И платим мы томительным гореньем,
Полынью горькою вот этих строк.
Был прав товарищ, и, помедлив малость,
Не торопясь и зная свой черед,
Судьба поэта также постучалась
Рукой тяжелой в тёс моих ворот.
Да, Шейлок плату требовал дешевле,
Иной закон рукой моей ведет.
Плачу собой - так повелось издревле
Оплачивать неоплатимый счет.
Прощался с девушкой моряк,
В далекий рейс идя.
Мигал на берегу маяк,
И шум стихал дождя.
И, не желая опоздать,
Для тех, кто был влюблен,
Одна лучистая звезда
Взошла на небосклон.
«Плыви в далекие края,
Храни любовь в груди
И на звезду, прошу тебя,
Не забывай - гляди».
Пошел моряк в далекий рейс,
Смиряя сердца бунт,
И лапы тяжких якорей
Впивались в разный грунт.
Корабль увидел зюйд и норд.
Был ветер легкокрыл.
А парень честен был и тверд, -
Звезду не позабыл.
И раз на вахту вышел он,
Был вечер сентября,
Багровая, как страшный сон,
Плыла вдали заря.
Потом стемнело, и тогда,
Покинув вышину,
Упала синяя звезда,
Его звезда, в волну.
С самим собой вступая в спор,
Сказал тогда моряк,
Что это просто метеор,
Что это просто так.
Вернулся вновь на берег он,
И ясного ясней,
Поскольку парень был влюблен,
У чьих он был дверей.
Шумит под берегом вода,
Шагает парень прочь.
Эх, та звезда, его звезда,
Не зря упала в ночь.
* * *
Гранитная башня маяка.
Прибоя замедленный гром.
И девушка с рыжей собакой
Сидят над обрывом вдвоем.
Косынка под ветром синеет,
Туманны еще небеса.
Рука обвилась возле шеи
Спокойного старого пса.
И славно подняться с восходом,
Соленого ветра глотнуть,
Прийти на обрыв, мореходам
Рукою веселой махнуть.
Пуст остров - на севере дюны,
А с юга скалистый обрыв.
Неважно! Была бы лишь юность.
И кто ей владеет - счастлив.
Пускай в ночи бушует вьюга
И снег летит на паруса,
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет валами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно неба золотого,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже сверкнул огонь зеленый -
Маяк на горной высоте.
И берег, снегом занесенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача.
В далекой снежной вышине,
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
Мы вместе курили, дул ветер осенний,
Уже холодела вода,
И серые тучи над нами висели,
И плыли над морем года.
Трещал пулемет над пустынным заливом,
Кричали в выси журавли.
Они улетали да юг торопливо
От грозной балтийской земли.
Хотелось раскрыть исполинские крылья
И ринуться в дальний простор,
Лететь, осыпаемым солнечной пылью,
Над синими гребнями гор.
Лететь, разрывая завесы тумана,
Ломать горизонта кольцо,
Чтоб пламенный ветер широт океана
С размаху ударил в лицо.
Окончена трубка, и высыпан пепел,
Команда по вахтам идет.
И грохот по клюзу стремящейся цепи
Уже предвещает поход.
Сигналы трепещут на мачтах треногих,
Горит боевая заря.
Пред нами ведущие к славе дороги,
Союза большие моря.
Девушка сказала моряку,
Поглядев на стынущую воду:
«Видишь, чайки бродят по песку, -
Не видать нам ясную погоду.
Но слыхала я один рассказ,
Будто надо выйти моряку
В свежий ветер в полуночный час,
Позабыть о береге тоску,
И не брать на рифы парусов,
По звезде свой путь определить.
Будет ветер горек и суров,
Будет ливень беспощадно лить.
Есть за морем дальним острова,
Где стихают голоса ветров,
Там растет забвения трава
На костях разбившихся судов.
Кто ее находит, тот счастлив,
Тот печалям будет не родной,
Не сдрейфует никогда отлив
Бот его на илистое дно».
Встал моряк, поставил паруса,
Девушку поцеловал сурово,
Прыгнул в бот. Темнели небеса
Над водою сумрачно-свинцовой.
Долго шел он и нашел едва
Острова в пучине океана,
Где росла забвения трава
Цвета солнца и зари багряной.
И сорвал ее и снова в путь
Сквозь тумана голубого стены,
И в пропитанную солью грудь
Ударяла яростная пена.
Но несчастьем та трава была,
Что росла на островах вдали,
Ту траву забвения и зла
Далеко обходят корабли.
Ходит-бродит по волнам моряк,
Он узнал прибрежья всех широт,
Но не держат шлюпку якоря,
И моряк любимой не найдет.
Никогда не бросит он весла,
Никогда он не поймет того,
Что трава забвенья проросла
В сердце одинокое его.
Снился мне тревожный ветра клёкот,
Пушки сталь, июля тяжкий зной,
И еще простертое широко,
Плещущее море подо мной.
Снились мне орудий гром и пламя,
Пена набегающей волны,
В небе трепетавшие над нами
Боевые вымпелы страны.
Снился мне товарищ по сверхсрочной,
Звонких гильз дымящаяся медь, -
И бойцам, прицел и целик точный
Я сказал пред тем, как умереть.
Трудом и боем проверяют душу,
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений
Проверить сталью и огнем сражений.
И в этом право на строку и стих.
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
У РОДНЫХ БЕРЕГОВ
Тебе, оставшейся далеко,
За гранями полей и рек,
Не перестать о сыне флотском
Надеждой и тоской гореть.
Моя родная, слов немного,
Которыми могу сказать:
«Как я хочу, чтоб без тревоги
Меня могла ты ожидать.
Припомни снова, улыбаясь,
Как шла ты, мной гордясь не зря,
Когда сынов страна родная
Служить послала на моря.
Скажи отцу и близким также,
Что счастье - это наша жизнь,
Стоим морских ворот на страже,
Храним Союза рубежи.
И если письма будут реже
И станет грозен дней прибой,
Не ослабляй своей надежды
Ненужной болью и тоской.
Вернут земле меня пучины,
Пройду сквозь бури и бои
Поцеловать твои седины
И руки теплые твои».
Мне снилась светлая аллея
И шум приморских тополей,
И легкий флаг взмывал, алея,
Над палубами кораблей.
В глубь суши, прочь от узких сходен
Меня уводит быстро сон
К тем дням, когда я был свободен,
Беспечен, счастлив и влюблен.
И дальше, дальше, к тем закатам,
К тем рокотам весенних вод,
Когда на диво всем ребятам
Я выкупался в ледоход.
Синеют ели за рекою,
Воде наскучило роптать,
И безмятежною рукою
Моей щеки коснулась мать.
И через хаос лет туманных,
Где «я» теряет всякий след,
В тот легкий сумрак первозданный
Младенческих безгрешных лет.
Очнулся я - луна в зените,
И, зеркалом отражены,
Упав на лоб, тускнеют нити
Холодной лунной седины.
Души надеждою не грея,
Я зеркало отбросил прочь.
Понятно все - я стал старее,
Мне снилось детство в эту ночь.
Всё, как прежде, и улицы те же,
По-знакомому нешироки.
И ресницы целует мне свежий
Синий ветер, летящий с реки.
Так же никнут зеленые ивы
Позолотой осенней ветвей.
И походкой неторопливой
Бродит утро по теплой траве.
Над травой, над водой, над домами
Голубой и бескрайний простор.
То же солнце горит за плечами,
Выплывая из солнечных гор.
Каждый камень мне в память положен.
Но меня здесь узнают навряд.
И глядит незнакомый прохожий
На нашивки и черный бушлат.
Что осталось от памяти звонкой
Гармониста, гуляки, певца?
И не встретить мне девочки тонкой,
Полюбившей меня до конца.
За плечами матросские годы,
Штормовые, соленые дни,
Над Кронштадтом скупые восходы,
Маяков голубые огни.
Неужели шумевшая юность
Не заплещет, как прежде, волной?
И иные крутые буруны,
Рассыпаясь, бегут надо мной.
Стынет золото ленточек черных
Над моим загорелым лицом.
Вот у дома, где синие шторы,
Мы стояли под вечер вдвоем.
Что ж, зайду - не узнает, пожалуй.
Может быть, не живет уже здесь.
Может быть, незнакомою стала
И не любит соленый норд-вест.
Разве вспыхнут кронштадтские дымы
Золотыми кострами весны.
Сохраню - вензелями литыми
На руке пролетевшие сны.
И не надо ни взоров, ни встречи.
Путь к отцовским стенáм недалек.
Солнце греет широкие плечи
Моряка, отслужившего срок.
Бывает так, что жизнь накренит
И волны хлынут через борт,
И женщина, и друг изменят,
И в бурю не увидишь порт.
Но будет ветер или вьюга, -
Не отойдет, предав меня,
Лишь трубка - верная подруга,
Со мной плывущая по дням.
Она дает тепло и радость.
И согревает моряка
Под ветром влажною прохладой
Крутая горечь табака.
И синие узоры дыма,
Переливаясь голубым,
Напоминают о любимых,
Таких же ветреных, как дым.
Их были нежны поцелуи,
Их память светла и легка.
Ценю - как лучшее - крутую,
Крутую горечь табака.
Нас всю ночь трепал циклон жестокий,
Воздух горек был и жгуч, как дым.
Били в борт тяжелые потоки
Океанской яростной воды,
Листьями узорчатыми веют,
Колыхают пальмы за плечом,
Над заливом вычерчены реи,
Море от заката горячо.
Я пишу домой, в матросском баре
Синий дым от кепстена повис,
Моряки в коричневом загаре
С гавани приносят свежий бриз.
И, улыбку отдавая в дар мне,
Но в глазах жестокость затая,
Правит здесь величественный бармен
Именем Георга-короля.
Здесь не слышен смех и говор женский,
Только льются флейты серебром,
Брякают истертые сикспенсы,
Льется в кружки низкопробный ром.
Ненавистью сердце громыхает,
Ярость бьет в артерии висков,
Вот за столиком сидит шанхаец,
Отдающий в рабство моряков.
Не ударить в выбритую морду,
Мистеру... чтобы свалился в крен,
Но хранит веселый «люстиг бординг»
Каменный английский полисмен.
И за позолотою экзотик
Вижу я, как в солнечных краях
Люди голодают без работы
И без грузов корабли стоят.
Близкий шторм и здесь уже заметен,
Взгляды стали сумрачней и злей,
Скоро в мир ударит свежий ветер,
Уносящий троны королей.
От Одессы до далекой Кубы
Исходил я бурные моря.
Перетрескались от ветра губы,
Загрубела и душа моя.
Мы придем, туманы переспоря,
Сквозь засады мелей и валов,
Чтоб увидеть маяки на створах
Радостных советских берегов.
Мой отпуск кончается скоро,
Кончается счастье и сон.
И вновь вспыхнет свет семафора,
Умчит меня тряский вагон.
И вновь будут мачты и флаги,
Походы, маневры, бои.
Соленая, звонкая влага
Омоет ресницы мои.
Ну, что ж, моя милая мама!
Моя дорогая, не плачь!
Сберег я, тебя вспоминая,
Всю нежность любви и тепла.
Со мной ничего не случится,
Глубины отпустят меня.
Для жизни, достойной балтийца,
Для блеска и радости дня.
Вернусь я, пропахший ветрами,
Из мира бурунов и вьюг,
Чтоб снова увидеться с мамой
И чувствовать радость свою.
Морские года надо мной отшумят,
Поеду на родину в отпуск.
И к поезду встретить придет меня брат,
Не видевший брата матросом.
Теперь он на голову выше меня,
Гудит здоровенною глоткой.
И, вещи на плечи тугие подняв,
Идет возмужавшей походкой.
И вместе бок о бок мы к дому идем,
Заняв ширину тротуара,
И падает снег голубым серебром
На лед небольшого бульвара.
О доме рассказывает не спеша
Шагающий крупно братишка...
«И мать, и отец не поверят ушам,
Твой голос за дверью услышав.
По-прежнему робит отец у станка,
Командуя лучшей бригадой,
Увидеть сегодня тебя, моряка,
Ему несказанная радость.
Я кончил недавно вечерний рабфак...»
И выданную комсомолом
Брат бережно держит в тяжелых руках
Путевку в военную школу...
И в радости вспыхнувшего лица,
И в голосе этом бодром
Я вижу товарища и бойца,
С которым уходишь в походы.
И долгие вахты стоишь по ночам,
А шторм налетает косматый,
И ночь оседает свинцом на плечах -
На взмокшем балтийском бушлате.
Товарища, с кем я пошел бы на флот,
Который в бою не изменит,
И вместе с тобой к аппарату встает,
А если убьют - он заменит.
Под ногами псковская земля,
Город тих, в кольцо столетий сжатый.
Ленточка с тисненьем корабля
Чрезвычайно нравится девчатам.
И идет моряк через вокзал,
Славою балтийскою отмечен, -
Голубые чистые глаза,
Молодой, большой, широкоплечий.
Вечереет. Голубее тишь.
Парень обращается к старушке:
«Как бы мне в Тригорское пройти,
В те места, где жил и думал Пушкин?» -
«Да откуда ты, хороший мой?» -
«Далеко, мамаша, с синя моря». -
«Ты иди, сынок, тропой прямой
Вверх на холм, а там направо вскоре».
Ускоряет легкие шаги.
Так идут, товарища встречая,
До того, чьи песни дороги
И летят над волнами, как чайки.
Лодка шла под свод глубин глухих,
Отдых был от гнева урагана.
Вся команда слушала стихи
О весне, о Ленском, о Татьяне.
Времена остановили бег -
И сквозь шум и пену бури рвущей,
Как товарищ, приходил в отсек
Смуглокожий и курчавый Пушкин.
А потом в морскую голубень
Снова шли беречь поля и воды
Той страны, что грезилась тебе
Матерью сияющей свободы.
Старый парк, дерновая скамья...
Глянул вниз, где «Сороти извивы»,
Ленточки взвиваются стремглав.
Вечер нависает над обрывом.
Может, сохранила тишина
Дрожь созвучий голоса поэта,
Может, эта старая сосна
Пушкина ладонями согрета?
Так идут минуты не спеша,
Как разливы песни непропетой,
Краснофлотца смелая душа
Радостью свидания согрета.
И тогда, на край обрыва став,
Под закатной безграничной высью,
Говорит он долам и лесам
Пушкиным взволнованные мысли:
«Александр Сергеич! К этим скатам,
Делегатом от морских ребят,
Я пришел издалека, с Кронштадта,
Чтоб сказать, как любим мы тебя.
Каждый томик твой, добытый нами,
Бережем, в моря уходим с ним,
Жизнь твою и дум высоких пламя
Мы любовно в памяти храним.
И, услышав звоны слов поющих,
Видя строк серебряную нить,
Мы учились чувствовать, как Пушкин,
Чтобы крепче Родину любить.
А потом... Храпят и рвутся кони,
Синеват снегов февральских цвет,
Поднимают подлые ладони
Наведенный точно пистолет...
Только как бессмертное разрушить?
Только как великое убить?
Ты воскрес для нас, любимый Пушкин,
Чтобы с нами петь, бороться, жить».
Вечереет. Горизонт топазов.
Догорает псковская земля.
И идет к заре голубоглазый
С броненосной Балтики моряк.
Усердье солнечной работы,
Ветров стремительный полет -
И под мостом круговороты
На волю вырвавшихся вод.
И льдины, хрупкие, как соты,
Уже Нева о камень бьет,
Гудков пронзительные ноты
Летят до солнечных высот.
Сверкает пламя автосварки,
И покрывает сурик яркий
Сталь прочеканенных бортов.
И, созданный наукой точной,
Корабль покинет стапель прочный,
К походам и боям готов.
Расплавленный металл стихотворенья,
Бесформенность пылающая строчек...
Я открываю напряженно лист -
Кипучей лавой образов и речи
Разбрызгивая искры вдохновенья,
Поток стихов сверкающе стекает
В законченную строгость формы
И, твердостью упругой наливаясь,
Надежной сталью в рифмах застывает.
Я зажимаю теплую отливку
В тиски тугие критики жестокой
И первый шлак и корку слов ненужных
Решительно зубилом обрубаю.
Я ощущаю крепкую весомость
Строки стиха, отлитой ныне мною,
Как инструмент, годящийся к работе,
Как лезвие, отточенное к бою,
И стих готов, возьми его, товарищ!
Работай с ним уверенней и крепче,
В цеху, в труде,
А если будет нужно,
Ты перелей его слова на пули
Или на сталь гремящего снаряда,
Чтобы слова взрывались и с разлета
Осколками пылающими били.
Людская молвь и конский топот
Колеблют пламя ночника...
То брежу я... Лишь сосен рокот
Вошел в сторожку лесника.
Нет ничего, лишь сумрак сжатый
Пластом ложится на крыльцо
И дышит хвоею и мятой
Сухая ночь в мое лицо.
И третью ночь через прохладу,
Через сплетение ветвей
Глядят лучистые плеяды
В глухую ночь души моей.
Глядят бесстрастно, без укора,
Не обещая, не маня,
Как в дни, когда глаза-озера
Сверкали небом для меня.
Стою под звездным синим блеском
Недвижно долгие часы...
Идет сентябрь по перелескам
Под утро, синим от росы.
Душе один короткий миг
Лететь к сверкающему гроту.
Всевластно воскрешает Григ
Одну ликующую ноту.
Мои несбыточные сны
И страстные желанья бунта,
Они опять воскрешены
Волшебным посохом Пер Гюнта.
Не за тебя ли дрался я?
От крови потемнели скалы.
Меня готова мчать ладья
В пределы огненной Валгаллы.
Дорога к небу горяча,
Но там я буду биться снова.
О нет, не вынимай меча
Из сердца гордого и злого.
Отдай же воина костру,
Да хлынет зной из сучьев ели,
И вырви меч, и я умру
В круженье огненной метели.
Но даже в тверди голубой
Бороться я не перестану,
Любить и странствовать с тобой
По золотому океану.
Азийский зной безумствует, но синий,
Эмалевый прохладен небосклон.
Здесь был Эфес, стоял здесь храм богини,
Сияя чистым мрамором колонн.
Стремился ввысь полет победных линий,
Но час пришел, Дианы храм сожжен.
Века текли и красный прах пустыни
На горсть углей ветрами нанесен.
И я, ревнуя к славе Герострата,
Тот светлый храм, что я воздвиг когда-то,
Разрушил, сжег дотла в своей груди.
Горит огонь, души моей не грея,
И ветра нет, чтобы его развеять,
И не зальют его углей дожди.
Я думаю о тебе,
Такой далекой и близкой.
Балтийская голубень
Взволнована сонным бризом.
К закату клонится день,
Роняя в воздух прохладу.
И вот ты пришла ко мне
И села, как прежде, рядом...
На якоре вечер стоит,
Бриз пахнет смолой и канатом,
Озябшие плечи твои
Я кутаю черным бушлатом.
Вельботы идут к кораблю
В червленом пламени тучи,
И я говорю «люблю»,
И ты для меня всех лучше.
Горе, радости и жалость -
Все унес с собой прибой.
Лишь одно письмо осталось,
Пощаженное судьбой.
Возникают строки снова
Из небытья тишины
На границе дней суровых,
Как предвестники войны.
Пусть и писем больше нету,
Но одно хранить хочу -
Дни, подобные рассвету,
Жизнь, подобную лучу...
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны.
Или вспомнить уже невозможно,
Как видение дальнего сна.
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края,
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей поверив,
Под кровлей полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне, -
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.
Узка над берегом тропинка,
Лежат на камне невода,
Клонясь, как легкая тростинка,
Приходит девушка сюда.
Пред ней вода сверкает льдисто,
Ушла к соседке в гости мать,
И хорошо на взморье чистом
Подумать и погоревать.
Погоревать, вплетая в косу
Неяркой ленточки атлас,
О парне том русоволосом,
Что в дальнем плаванье сейчас.
И сладко знать, что дни за днями
Летят скорее и скорей,
А парень в Гулле, в Роттердаме
Повсюду верен только ей.
Позолотило солнце кровлю,
К воде припала дыма нить,
И самый час теперь на ловлю
С попутным ветром выходить.
Отец ведет баркас упорно,
Широк весла упругий взмах,
Уже снуют крючки проворно
В привычных девичьих руках.
Где возносится скала крутая,
Где смолкает бурная волна,
Мерно дышит темно-золотая,
Спрятанная солнцем глубина.
И томимый думой Прометея,
Зачарован отблеском огня,
Я стою, и мышцы каменеют,
Чтобы в воздух вынести меня.
Взмах и взлет, и вниз дугой крутою
Я стремлюсь к зеленой глубине.
Где же ты, сиянье золотое?
Где же солнце?.. Нет его на дне.
Обломки солнечного диска
Уносит к западу Нева.
Иглой гранитной обелиска
Прошита темная листва.
Лишь сфинксам равнодушным, старым
Ни до любви, ни до весны.
За равнодушие недаром
Они навек разлучены.
Моя подруга дорогая,
Не говорит ни да, ни нет,
И, купол неба озаряя,
Горит зодиакальный свет.
Все это было, но не прочь я
Перемотать катушку лет,
Идти прозрачной белой ночью,
Не слышать «да», не слышать «нет».
Победители! Пятнадцать смелых!
Я раскрыл сокровищницы слов,
Чтоб сказать про доблестное дело,
Про великий труд большевиков.
Я хочу найти такое слово,
Чтоб на много сотен миль вокруг
Было видно экипаж «Седова»,
Многолетний лед и крылья вьюг,
Чтобы нам на зорких вахтах флота
Засверкала тысячью огней
Славная и трудная работа
Родины великих сыновей.
Чтоб живой, не в песне и не в книге,
А как есть - упрямым, волевым
Константин Сергеевич Бадигин
Виден был товарищам своим.
Родина! У нас одна такая,
Сильная, заботливая мать,
Верящая в нас, ты посылаешь
Нас идти в моря и побеждать.
...Я нашел достойнейшее слово,
Драгоценней всех хороших слов,
Кораблю, «Георгию Седову»,
Славе наших смелых моряков.
С этим словом счастьем мы владеем
И в бою с врагом, и среди льдов.
Это слово точно факел - «Ленин»,
С ним прошел весь трудный дрейф «Седов».
Палево-желтый солнечный закат
Уже угас. Синеют в насте зимнем
Звериные следы. И звонок звук курка.
И пахнет дым иссохшею полынью.
И я, склонясь, увидел волчий след,
Скользя тропой охотничьей на лыжах.
Крепчал мороз, кусая кожу мне,
И лунный диск катился в дымке рыжей.
На кожаный рукав ложится ствол
Серебряный, взлетает иней круто -
Клыкастым бешенством встречает волк
Свою последнюю минуту.
Охотничье наследие отцов -
В груди встает борьбы седая ярость.
Стою в снегу, замкнутый в пихт кольцо,
Подняв лицо к сияющим Стожарам.
Нет, не сон и не бред белый камень горючий,
Полузалитый темной водою баркас.
Это щелканье шкотов и ветер колючий,
И в руках полумертвых зажатый компáс.
Но сверкает заря сквозь разрывы утесов,
И у скал исполинских темнеют пески,
И светлеют угрюмые лица матросов,
И дыханье земли опаляет виски...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где-то был тот предел, что не властвует боле,
Тот указ самодержца империи всей,
Было только одно: безграничная воля
И великое мужество русских людей.
Что вело вас вперед, подавив утомленье,
Через грозную пену морских непогод?
Что за ветер надул эти шкуры тюленьи,
Паруса, окрылившие маленький бот?
Океанский прибой воздымался неистов.
Но звезда вам светила во мраке морей
Штурманов, и матросов, и геодезистов -
Необъятной российской страны сыновей.
Как вы шли! С ураганами в яростной схватке,
Пролагая в науке истории след.
И ложились на карту прибрежья Камчатки,
Острова, о которых не слыхивал свет.
Устья северных рек, полуостров Аляска,
В Калифорнии русских звучат имена.
Но ждала ли вас «дома», в империи, ласка,
Иль богатство, иль слава, иль ордена?
Не обласканы вы и не разбогатели,
Не щедры были милости царских даров -
Умирали в нужде на солдатской постели
Иль под яростный рев океанских валов...
Но, внимая, как сердце колотится громко,
Наклоняясь над картою смелых путей,
Проницают грядущие ваши потомки,
Молодые праправнуки ваших детей.
Это им суждено в их эпохе счастливой
Корректировать карты и делать всё вновь.
Открывателям новых земель и проливов,
Совершителям ваших видений и снов.
Огонь пылал - и прахом стало тело,
Но собран пепел в урну не затем,
Чтоб в тишине церковного придела
Она стояла там, где сумрак нем.
Рукой борца, могучею и смелой,
Приказ написан: «Пересечь Гольфстрем
И в час, когда от пены море бело,
Отдать мой прах, развеять шквалом всем».
Корабль прошел меридиан Бельфаста,
Давно исчез вдали утес клыкастый,
И слит в одно воды и ветра звон.
Летит волна вдоль борта парохода,
И прах борца взяла к себе природа,
А дух его с людьми соединен.
Тревога! Тревога! Тревога!
Порывисто дышит зал -
На лицах, внезапно строгих,
Багровый взмывает залп.
Я чувствую крепкий локоть
Товарища моего.
Он шепчет: «Довольно хлопать!
На мушку бери его...
Полковника... Эх!.. Мне бы
В руки сейчас наган...»
Простреленным дымным небом,
Штыками горит экран.
Все ближе белые роты,
И вдруг порывом, как смерч,
Чапаевского пулемета
Гремит огневая речь.
А в зале, как гул орудий,
Как море, шумит: «Ура!»
И гаснет экран. Мы будем
У пушек твоих, «Марат»,
На вахтах у аппаратов
О виденном вспоминать,
Чтоб лучше уметь с раската
Противника накрывать.
Мы вышли... ночь штормовая
Медведем метнулась на нас.
О славная жизнь Чапая,
Прожитая нами за час!
Выйдет кок и глянет зорко
На береговой припай,
Крикнет звонко: «Эй, Егорка,
Где ты, братец, выплывай!»
И, расталкивая льдины,
Одолев и сон и лень,
Подплывает к трапу чинно
Наш старинный друг - тюлень.
Он о борт тихонько трется.
В белой пене гладкий мех,
Уважает краснофлотцев,
Любит кока больше всех.
Ну и мы его любили,
Но Егорка чуял сам,
Не гоняли и не били,
И тюлень привык к бойцам.
Не страшат Егорку воды,
Шторм тюленю нипочем,
Мы ему, как мореходу,
Уваженье воздаем.
Знает флотские законы
И почетный стол гостей,
Он стремится к макаронам
На пределах скоростей.
Вот он, гладкий, круглобокий
Обитатель здешних мест.
И спешат с улыбкой коки
За борт вывалить обрез.
Все: остатки, кости, корки -
Быстро на воду летит...
У приятеля Егорки
Подходящий аппетит.
Он, с волной большою споря,
От границ родной земли
Выплывает быстро в море
И встречает корабли.
И его сигнальщик зоркий
Примечает в пене вод.
И кричит братве: «Егорка
Снова выплыл встретить флот!».
Так в волнах и под волнами,
Рыб хватая на лету,
Наш Егорка служит с нами
В дальнем северном порту.
Край неба восходом окрашен.
Побудку, горнист, протруби.
Стрельчáтою готикой башен
Встает из тумана Висби.
То город старинный торговый,
То узел ганзейских путей,
Сюда, над волною свинцовой,
Несло новгородских гостей.
И снасть, просмоленная жестко,
Гудит под напором ветров,
А в трюмах обилие воска
И русских бесценных мехов.
Не вьюга ли выткала пряжу
Вот этих широких холстин?
Да, многое есть на продажу
Со всех новгородских пятин.
А купят не бархат из Брюгге,
Не камни, что светят в ночи,
А прочной работы кольчуги
И годные в дело мечи.
Прощай, берегов полукружье,
Недешево взято, но пусть.
Оружье, оружье, оружье
Отсюда уходит на Русь.
В ладонях, не знающих страха,
Над озера псковского льдом
Оружье расколет с размаху
Тевтонский рогатый шелом.
Оружия доля - не ржаветь,
И ждать - не его ремесло.
Врагов же, понесших бесславье,
Несчетно в Руси полегло.
Но времени плотны завесы,
И город совсем захирел,
Торгует помалости лесом,
Ломает помалости мел.
А вид сохранил величавый:
И море, и древняя стать.
Туристы соседней державы
Привыкли его посещать.
Гуляют в узорчатых гетрах
И морщат пиявки бровей:
«Неплохо б на трех километрах
Поставить пяток батарей».
И смотрят, где плохо, где слабо,
Где можно пробраться тайком.
Устав генерального штаба
Им лучше молитвы знаком.
Бей медным пронзительным пеньем,
Побудку, горнист, протруби!
...Так проплыл туманным виденьем
Старинный ганзейский Висби.
Возьми разбег короткий и могучий
И крепче охвати упругий легкий шест,
И прыгай вверх стремительней и круче
К далекой грани солнечных небес.
И, бронзовое напрягая тело,
Над планкою на миг окаменев,
Взлети в полете радостно и смело
Сквозь брызги солнца к теплой синеве.
Высокий взлет и легкое паденье
Соедини в порывистом броске.
Шест оттолкни, сильней согни колени,
Упруго приземляясь па песке.
Всю крепость мышц и силу их почувствуй,
Вновь испытай полета торжество
И овладей стремительным искусством
Прыжка с шестом.
Свирепый ветер рвется под бушлат
И гонит облака не уставая.
Так возникает утро, Ленинград,
Холодный лязг небыстрого трамвая.
Да, осень - это стынущий гранит,
Неву хранящий в сумрачных объятьях,
И в семь утра горящие огни,
И ветер этот, злобный, как проклятье.
Лежит у ног матросский сундучок,
А надо мной скупого неба просинь...
А улиц вид туманен и далек,
Стою, курю, и горек дым, как осень.
За жизнь, за мед в телесном улье,
За дни, которым расцвести,
Пусть обожжет горячей пулей
Мои кудрявые виски.
И если жизнь грозит закончиться,
Уже неотвратим расстрел,
Не буду в воплях жалких корчиться,
А буду холоден и смел.
Душа до края не исчерпана,
Хоть кровь струится по плечам,
Но мозг в броне тяжелой черепа
Врагу задаром не отдам.
Уже палач спешит приказывать:
«Иди налево, коммунист», -
Но руки крепкие не связаны
И плечи сталью налились.
И с яростью последней мысли я,
Всю силу сжав в удар врагу,
Я стисну горло ненавистное
Тяжелой хваткой смертных рук.
И пусть над головой простреленной
Мои враги клинками вьют,
Я жизнь прошел дорогой смелою,
Я встретил смерть свою в бою.
Песчаный остров мрачен и суров,
За проволокой ржавою в тумане
Барак, кресты, полузаплывший ров...
Не так давно здесь были англичане.
Вздымался стек в руках офицерóв
И падал на спину. В штыках холодной грани
День отражался, лязг тупой оков
Летел к заре, подобной свежей ране.
Там на скале, черневшей, как проклятье,
Я видел надпись: «Отомстите, братья!»
И пуль следы еще на камне стыли.
И, вынув нож и не щадя клинка,
Надежного, как слово моряка,
Добавил я па камне: «Отомстили»...
ПРИХОД К МОРЮ
О, Балтика! Где бы я ни был,
Куда б ни вело бытиё,
Я буду любить это небо,
Холодное небо твое.
И город, что бурям преграда,
Где встал революции флот
На страже ворот Ленинграда,
Великих Союза ворот.
Летит над путями морскими,
Проходит сквозь штормы и град
Стальное короткое имя,
Как лозунг и клятва, - Кронштадт!
Ты никогда не видел раньше моря,
Но все пути влекли тебя к нему,
Мятущимся громам и бурям вторя,
Оно предстало взору твоему.
Бегут прибоя палевые ленты,
На скользкий камень силятся всползти.
Ты встал у моря, житель континента,
И целый час не можешь отойти.
И медленно из тьмы тысячелетий
Владыкой хмурым северной земли
Встает рыбак, бросавший в море сети,
Сплетенные из дикой конопли.
Встает дикарь, что, сжав упрямо зубы,
В полупотухшем, непогодном дне
Себя доверил вырванному дубу,
Рукам мохнатым и седой волне.
Встает матрос, пушкарь на чьем-то бриге,
В лицо пахнул морской тяжелый зной,
И это всё написано не в книге -
Всё сохранилось бережно душой.
И вновь, и вновь удары сердца громки.
На ветхий снимок лет ложится тень:
Вот твой отец, и ленточка «Потемкин»
На бескозырке, сбитой набекрень.
Перед тобой от края и до края
Не устает буруны воздымать
Клокочущая родина морская,
Всего живого истинная мать.
Ты видишь даль, сверкнувшую опалом,
Ты не уйдешь! Смотри вперед и жди...
А шторм гремит торжественным хоралом,
И голос волн поет в твоей груди.
От пирса из гавани прочь в темноту,
И сразу соленую горечь
Невольно почувствует штурман во рту:
«Здорово, Балтийское море!»
И нить пеленгатора пересечет
Огонь, что от мола направо,
Обычное дело: осенний поход
Из нашего порта Либавы.
Обычное дело. Иные прочтут
Статью об ученьях в газете
И вслух помечтают о благах кают,
О легкой волне на рассвете.
А нам ни к чему эти блага кают,
Нам много нужнее другое:
Уменье людей, что подлодку ведут,
Сознанье готовности к бою.
Вперед, вперед! - трубил нам норд-ост,
Беснуясь над вспененным миром,
И было сияние северных звезд
Единственным ориентиром.
И вот потерялся зримый след,
И море укрыло нас,
Спокойно горел электрический свет,
Постукивал гирокомпáс.
Сигнальщик ругал подступившие льды,
В ладони измёрзшие дул.
Стекали капли соленой воды
С обветренных твердых скул.
Сто раз перекладывались рули -
То мы проходили шхеры,
И снова всплывали, и к Сескару шли
Путями славной «Пантеры».
Условны маневры, сражений нет,
Но время грозою богато.
И скользкие туши стальных торпед
Недвижно лежат в аппаратах.
Сменяют ночи бурные дни,
Мы покидаем квадрат.
На створах Либавы горят огни,
А выше огней - закат.
И тот, кто любит Советский флот
И славу своей страны,
Поймет, что с победою лодка идет
Из сумрачной глубины.
Машины, оружие, руль и компас
Покорны рукам умелым,
Так становится смелость для нас
Вполне обычным делом.
Пространство голубое,
Идущий в море флот,
Трубе не петь отбоя,
А звать бойцов вперед.
Но в стёкла дальномера
За брызгами валов
Нам виден берег серый
И мачты крейсеров.
Здесь показать нам нужно,
Зачем мы рождены.
Уже запели дружно
По башням ревуны.
Крепи к победе волю,
Смелей веди борьбу!
За боевую долю
Благодари судьбу...
На Черноморье шторм десятибалльный,
В Новороссийске буйствуют ветрá.
Товарищ мой, отдай салют прощальный,
Давно с тобой нам свидеться пора.
Давно пора, преграды далей руша,
Спаять сердца и руки заодно.
Шторма изрядно высушили душу,
Но дружбе в них иссохнуть не дано.
Ложись на норд с предгорий знойных Крыма,
И мы тогда в безмолвии ночном,
Окутавшись котельным синим дымом,
Поговорим о счастье боевом.
И выйдем в ночь, где сумрачные воды
Дробят о камень черную струю,
Где в зареве немеркнущем заводы
Морскую мощь республики куют.
Спеши, товарищ, - море стало нашим,
И пусть походы холодны и злы,
Форштевнями стремительными вспашем
За Таллином балтийские валы.
На Черноморье шторм десятибалльный.
Пора вернуться в бухту кораблю.
Я жду тебя упрямым, беспечальным,
Таким, какого знаю и люблю.
Лейтенант флота Суханов был одним из главных участников в подготовке покушения на Александра II 1 марта 1881 года. Вместе с народовольцем Кибальчичем он приготовил бомбы, которыми русский царь и был убит. 28 апреля 1881 года Суханов был арестован и впоследствии расстрелян в Кронштадте.
Времени тяжелые туманы
Не закроют гордого лица.
Дайте руку, лейтенант Суханов,
Руку человека и бойца.
Нет, руки не даст, звенят метели,
Пролетая в мартовскую стынь.
Он расстрелян был за цитаделью
У кронштадтской крепостной стены.
Волны лет прошли над морем хмурым,
Лишь о лучших помнят корабли,
Лишь о тех, кто жизни слили с бурей,
Имя в революцию внесли.
Может быть, впервые гневным пульсом
Подсказала вам дорогу кровь,
В дни, когда зеленой злою улицей
Медленно тащили моряков.
Может быть, тогда вам, горло стиснув,
Душен стал гардемаринский шарф,
По плечам когда по голым свистнул
Кожу рассекающий удар.
Знаем, завербованный надолго,
Навсегда... и это не забыть,
Получили вы в «Народной воле»
Гордое оружие борьбы.
«Нужно так, чтобы снарядом рвущим
Разгромить самодержавья власть.
Нужен взрыв» ...Летят года и тучи!
Лейтенант окончил минный класс.
И в руках испытанная сила,
Для чего он узким шел путем,
Кто расскажет, как его давило
Эполет тяжелое литье.
Сложная конструкция запалов.
Вечера и ночи в мастерских...
Не один - матросы помогали
Оболочки спаивать куски.
Не один работал он и дальше,
Близок срок, полиция не спит,
Дело консультировал Кибальчич,
Вместе добывали динамит.
Революции отмечен пробой
День, когда на невской мостовой,
Прогремели взрывы этой бомбы,
Бомбы, изготовленной тобой.
В арестантской порванной шинели,
Но такой же твердый, как всегда,
До конца вы выслушать сумели
Гнусную комедию суда.
И лишенный чина и мундира,
Имени... в Кронштадт везут опять,
В черном обшлаге у конвоира
Приговор короткий - расстрелять.
Высится освистанная штормом,
Сложена из ребер валуна,
У дороги Цитадельской торной
Южная кронштадтская стена.
От залива ветер несся с гулом,
По-весеннему штурмуя день.
И в последний раз тебе сверкнула
Заревом свободы голубень.
Ты услышал, ставший у сугроба,
В залпе революции прибой,
Но с сухою, беспощадной злобой
Барабаны взвыли над тобой.
Солнце льется огненною плавью
С силой из далекой высоты.
Лишь теперь бушующею явью
Ожили надежды и мечты.
Всех, поднявших вымпелы свободы,
Выносивших ярость черных вьюг,
Всех, прошедших каторжные годы
И сложивших голову свою.
Там, где ты готовил бомбу кинуть,
Разорвать холодный гнет оков,
Учатся в стенах электроминной
Сотни комсомольцев-моряков.
Смелых, закаленных и упорных,
Побеждающих напор волны,
Вставшая за мир полей и торнов
Боевая молодость страны.
Эту песню о боях, о совсем недавних днях
Прочитал я на обветренной скале,
Где добрался до меня отблеск лунного огня
И светил мне безотказно в синей мгле.
Это был рассказ о том, как отряды шли хребтом
Гор, покрытых льдом и снегом навсегда.
Слов, начертанных штыком, не найдешь, прочти
хоть том
Первоклассного военного труда.
Шли потоки по камням, пели, струями звеня,
О матросах, утвердивших красный флаг,
И в ущельях вдоль ручья слышен гром копыт коня
И пехоты наступавшей тяжкий шаг.
На хребте Варада шквал, облакам не дав привал,
В черноморский их опять погнал простор.
На груди отвесных скал эту песню я читал,
И храню ее, и помню с этих пор.
Его сволокли с парохода
И руки связали шкертом.
Горячее солнце восхода
Ударило в камень лучом.
Стоял он спокойно и прямо,
Как будто под сенью знамен,
И помнил: в горах Гвадаррамы
Идет на врага батальон.
И север он вспомнил дремучий,
Простор полноводной реки,
Нависшие серые тучи,
Тепло материнской руки.
Глухую норвежскую волость
И отблеск пожаров в снегах,
И трубка тогда раскололась
В сомкнувшихся твердо зубах.
В столбе налетающей пыли
Взлетели веревок клочки.
На уровне сердца застыли
Тяжелых винтовок зрачки.
Скатилось по склону утеса,
Туда, где гуляют валы,
Тяжелое тело матроса,
Подобно обломку скалы.
Клянусь под высоким созвездьем
В погасшем немеркнущем дне.
Мой кровный товарищ, возмездье
Твое поручается мне!
Силой всех мехов и планочек
Тишину, баян, сотри.
Выходил плясать Романычев -
Комендор с «Эль-три».
Прозвенела сталь подлодки
Тоненькую жалобу,
Краснофлотские подметки
Целовали палубу.
И глаза у всех открыты,
Потому что был в ударе
Этот очень прочно сшитый,
Шесть пудов тянувший парень.
И пошел мельчайшим шагом,
Осыпая дробь с носка,
И, подобно черным фалам,
Вились брюки моряка.
Но баян в руках умелых
Развернулся в ширину,
Кверху «яблочко» взлетело
И не падало в волну.
От ударов ног веселых
Четкий ритм гудел и рос.
Трепетала прядь тяжелых
Темно-бронзовых волос.
Вес его терял границы,
С тяготеньем кончил спор
Этот, ставший легче птицы,
Сероглазый комендор.
Только тесно в узком круге
(Ведь подлодка - не линкор),
Для уменья ног упругих
Надобен иной простор.
Вот когда бы с легкой лаской
Стихли волны, как во сне,
То боец прошел бы пляской,
Как по суше, - по волне.
Ленты реют быстрой тенью.
И увидеть каждый рад
Эти ловкие движенья,
Слышать дроби перекат.
Шепчет ветер сизой туче:
«Передай во все концы,
Как на Балтике могучей
Пляшут «яблочко» бойцы».
Основ романтических вымпел -
Корабль в полуденных морях,
Чей парус под бурями выцвел
На дальних тревожных путях.
Идти над глубинами в дали,
Путь выбран по взлету руки, -
Не мне ли навстречу вставали
Туманные материки.
Я пеной соленою выжжен.
Душа закалилась в огне.
И ветер горячий и рыжий
Навстречу бросался ко мне.
И всюду, где плещутся волны,
Где жгуч небосклон золотой,
Плыву я, счастливый и вольный,
Над звонкой и бурной водой.
Взмываются выше буруны,
Идут на подъем якоря,
Да здравствует юность на шхуне
И вспененный путь на морях!
Здесь спит песок, здесь спит лазурь морская
В полукольце гранитных серых скал;
Пройдет гроза, бушуя и сверкая,
Ударит в берег океанский шквал.
Но здесь вода тиха, как сон младенца,
Так берег пуст и так тиха заря,
Как в оны дни, когда суда Баренца
В зеленый мрак бросали якоря.
«Безмолвие» - зовется бухта эта,
И над волною в предрассветной мгле
Видна далёко старая примета -
Замшелый крест, стоящий на скале.
Я не прошу себе у жизни много,
Ни нежности, ни лишнего тепла,
Но я хочу, чтобы моя дорога
Опять меня к той бухте привела.
Прийти и лечь опять на камень белый
И снова ждать минуты дорогой,
Чтоб тишина великая владела
Землей и небом, телом и душой.
ВОЕННОЕ МОРЕ
За главное! За то, что страх неведом,
За славный труд в просторе грозных вод
Спасибо Партии, учившей нас Победам,
И Родине, пославшей нас на Флот!
Спасибо тем, кто делу боевому
Нас обучил, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу морскому,
Всем командирам, всем учителям!
В годах труда, упорства и отваги
Мы возмужали, и в грозе любой
О Родине нам говорили флаги,
Летевшие над нашей головой.
В лицо нам били ветры с океана,
Шла на корабль гремящая вода.
И, отражаясь в зеркале секстана,
Сияла полуночная звезда.
Наперекор любым дождям и стужам,
Входили в грудь, срастались прочно с ней
Умение владеть морским оружием,
Любовь к работе доблестной своей.
Уже гудят-поют под ветром ванты,
И о форштевень режется струя, -
Идут на море флота лейтенанты,
Советского Союза сыновья...
И если ты, о Партия, велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, -
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы!
Что же нужно для побед на море?
Это - чтоб со стапелей земли,
Пеною пушистой борт узоря,
Выходили в море корабли.
И во имя берегов покоя
Нам нужна солидная броня,
Точное оружие морское,
Мощь артиллерийского огня.
Нужно знать нам кораблевожденье
Так, чтобы уметь пройти везде,
Знать науку мудрую сражений
На соленой вспененной воде.
Крепнет сила твердая, морская,
Словно лес, растет Советский флот.
Это все дает страна родная.
Верфи действуют на полный ход.
И еще дает страна родная
Качество ценнейшее в боях
Всем сынам, которым поручает
Вахту в океанах и морях, -
Это - смелость в час суровый жизни,
Это - волю, что всего сильней,
Это - сердце, верное Отчизне
И не изменяющее ей.
Не надо мне ни уюта,
Ни нажитого в покое
Домашненького барахлишка
И сытенького брюшка.
Орудья стоят на юте,
Туманы видимость кроют,
Лишь мужество быть с излишком
Должно в душе моряка.
Во имя грядущего боя,
Торпед моих и снарядов,
Во имя великой злобы
К идущим на нашу страну, -
Хочу свою жизнь устроить
Суровым, морским порядком,
Чтоб мужество высшей пробы
Могло через край плеснуть.
За нами путь, пред нами - Выборг,
Холодный вечер, полумгла.
И над шоссе нависла глыбой
Гранита черного скала.
И здесь, у городской границы,
У стен, сомкнувшихся кольцом,
Гляжу в обветренные лица
Своих товарищей-бойцов.
И чувствую, что мы недаром
Прошли на лыжах сотню миль,
И пенилась по крутоярам
Морозно колющая пыль.
И политрук возносит слово,
Хранимое моей душой.
Он говорит: «Бойцы готовы
Опять в поход, в разведку, в бой!»
Итак, закончено заданье
И дорого безмерно нам
Вот это гордое сознанье
Своей готовности к боям.[2]
Редеет лес, и крут холмов изгиб,
И на вершине взорванные доты,
И острые края бетонных глыб
Распарывают снежные наметы.
Здесь шел прорыв, здесь билась сталь о сталь,
Броню срывали тяжкие снаряды.
Не сохранила ль сумрачная даль
Громово-грозный голос канонады?
Нет, тишина... Лишь лыж свистящий скрип
И равномерно-быстрое скольженье,
Да ветра резкого короткий всхлип
На проволоках ржавых загражденья.
Воюющие в море, под водою,
В просторах зыбких ведшие бои,
Мы оценили высшей похвалою
Бесстрашие товарищей своих.
Мы оценили грозное уменье,
Напор артиллерийского огня, -
Здесь сломлен враг, здесь выкованы звенья
Победы достопамятного дня.
На норд! Туда, где с небосклоном стылым
Слились просторы синие полей.
Да, это СУММА мужества и силы
И преданности Родине своей.
Мне в раскатах пушечного грома
Память сохранит и не изменит
Мужественный облик военкома,
Военкома с миноносца «Ленин».
Все припомню: вот он входит в кубрик,
Говорит с улыбкою бойцам:
«Славные дела Союз Республик
Снова поручает нынче нам.
Будем бой вести на дальнем плесе,
Враг, конечно, и хитер и лют,
Ну, а «Ленин» - славный миноносец,
И бойцы нигде не подведут».
Тот, кто видел грозные разрывы
Наших залпов и упорный бой,
Тот видал, как могут быть счастливы
Лица, озаренные борьбой.
Комендор не допускает промах,
Дальномерщик с дальномером слит.
Партия устами военкома
О победе людям говорит.
И клянусь я званием балтийца,
Сердца полыхающим огнем,
Я хотел всему бы научиться
У тебя, товарищ военком.
Быть таким же в боевом расчете,
Выдержанным, смелым до конца,
Научиться бережной заботе,
Ленинской заботе о бойцах.
Хранители движенья боевого,
Давление поднявшие в котлах,
О вас мое восторженное слово,
О мужестве большом в простых делах.
Когда зима кругом, смыкая льдины,
Толкает их под лопасти винтов,
«Скисания» не ведали турбины,
Вращенье не замедлилось валов.
Шел в бой корабль иль охранял линкоры,
В большой волне зарывшийся по клюз,
Всю боевую бешеную скорость
Давали машинисты кораблю.
И смелость проникала все поступки,
И мужество всходило до вершин.
Вы заглушили лопнувшие трубки,
Не уменьшая скорости машин.
Когда врага громим мы из орудий,
Когда долбим его и в бак, и в ют,
Дивизион движенья - наши люди
Нам силу и стремление дают.
Не зря эсминец носит имя «Ленин»,
И всем бойцам оно согрело грудь.
Корабль идет вперед без отступлений,
И этот путь - его команды путь.
Метет поземка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжелый щит, опертый на гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
Кривой и жилистый дубняк
Растет наперекор погоде.
И на прибрежный дуб походит
Своею стойкостью маяк.
Здесь, волны тяжкие гоня,
Бьет шторм с упрямостью осенней.
Ведут сто семьдесят ступеней
В жилище светлого огня.
Ударит в красный сектор пламень,
И луч коснется волн груди.
Корабль, сюда не подходи -
Ты будешь выброшен на камень!
Внизу - песок от волн рябой,
На рифах - белой шлюпки остов.
И днем и ночью слышит остров
Незатихающий прибой.
Тяжел судов торговых ход,
Несущих груз тысячетонный,
Но сторож зоркий и бессонный
Их бурной ночью бережет.
То был рассвет свинцово-алый,
Холодной пены тусклый мел,
И вот измученный, усталый
На рубку жаворонок сел.
Пронизанный морозной пылью,
Он сотни миль летел с трудом,
Намокли маленькие крылья
И стали покрываться льдом.
Одно спасение от бездны,
От поджидающих смертей -
Кусочек палубы железной
В немолчном рокоте зыбей.
«Не бойся, чудачок, не тронем.
Устал? Какой же разговор!»
Берет в широкие ладони
Комочек пуха комендор.
Дрожали маленькие веки,
И сердце било дробь быстрей,
Сидел он в штурманском отсеке,
Товарищ неба и полей.
И улыбались все широко,
И тот, кто спал, вставал от сна,
Как будто в кубрик раньше срока
Пришла балтийская весна.
Пришла, неузнанная СНИСом,
Не устрашила глубина,
И кок кормил пичугу рисом
За неимением пшена.
Закат провел огнем границу
И медленно вдали померк,
И боцман взял любовно птицу
И вынес бережно наверх.
«Лети, браток, привет Кронштадту,
Здесь близок берега гранит».
И наш недолгий гость крылатый
Рванулся пулею в зенит
Над зыбью темной и лиловой
На ост от борта корабля,
Туда, где реки и дубровы
И благодатные поля.
Анкеты лист шероховатый,
И строчки ровны и ясны:
«Отец погиб на льду Кронштадта
При штурме северной стены».
А я сначала жил у тетки,
Но ей тяжел был лишний рот,
Знал рыбу, снасти, весла, лодки,
Потом подался в Севторгфлот,
И с океаном стал знакомым,
И волны были как семья.
Вторым Архангельским райкомом
В училище направлен я.
Светла Нева в оправе темной,
И как волне не просиять,
Когда в комиссии приемной
Сказали краткое: «Принять!»
Товарищи моей учебы,
Как много вас на всех морях,
Где флотские белеют робы,
Где поднимают якоря.
Из вас такого нету, кто бы
Не сохранил в груди своей
Живую память дней учебы,
Прекрасных, мужественных дней.
И нет таких, кто были б глухи
К тем первым радостным часам,
Когда вставал маяк Толбухин
Навстречу серым парусам.
И, выбирая туго шкоты,
Идет наперерез волнам
Курсант Петров, четвертой роты
Высокорослый старшина.
На вахтах вместе мы стояли
В коротких северных ночах, -
Глаза оттенка синей стали,
Русоволос, широк в плечах.
Грудь обтянула парусина
Сверкающею чистотой,
И вертикальною морщиной
Прорезан лоб его крутой.
И мне ничто не скроет тенью,
Как он идет, плечист и прям,
Он весь настойчивость и рвенье
В учебе и любви к морям.
О, как счастливо в жизнь входило,
Тая могущество в себе,
Познанье стали и тротила
И обучения борьбе.
Вся мудрость штурманской науки
И управление огнем,
И крепкие мужские руки
Владеют лотом и рулем.
История! Она не в книге.
Она приходит за тобой.
О, не синявинские ль бриги
Минуют Гогланд голубой?
«Азарда» палуба под нами,
Нам право действия дано.
Мы видели: взметнулось пламя
И лодка рухнула на дно.
Бессмертным мужеством согреты,
Мы били пулей и штыком,
Когда взвивались ввысь ракеты
Над красногорским сосняком.
И кровь, ликуя, к сердцу хлынет,
Когда пошлет на штурм полки
Стратег и воин - тот, кто принял
Штурвал из ленинской руки.
Отбой, означенный в уставе,
Вдали балтийская заря,
Мечты о подвиге, о славе,
О дальнем странствии в морях.
Так жить и так работать, чтобы
Проникли в жизнь и слились с ней
И мужество высокой пробы,
И знание БЧ своей.
Ты рос, вперед ведомый флотом,
Туда вела его ладонь,
Где смелость связана с расчетом
И в краткой формуле огонь.
Так в юноше ковался воин,
Осталось, может, два шага -
И скажут твердо: ты достоин
Вести корабль! Громить врага!
И склянки пробили чеканно,
Желанный отмечая час,
Когда седые капитаны
К экзаменам призвали нас.
Тут появляется уменье,
И на весы ложится тут,
Как знание и вдохновенье
Тебя к победе приведут.
Квадрат двора, такой знакомый,
Упругий шаг по грани плит,
И выслушан приказ наркома,
И путь на мостики открыт.
Прощай, училище родное,
Учившее моря любить,
Ни в стуже Севера, ни в зное
Тебя нам не дано забыть.
И стало нам всего дороже,
Чтоб славу Родины своей
И лавры светлые умножить
Победной славою морей.
Уходим, верные Отчизне,
К труду и вахтам корабля,
Определяя место в жизни
По звездам пламенным Кремля.
Прощай, Петров! Сегодня вправе
Мы вновь сказать: под гром зыбей
Идем, чтобы борьбой прославить
Величье Родины своей.
С тех пор прошли большие годы
И, вспоминая, даже горд,
Какие яростные воды
Ломали корабельный борт.
Был день, когда, погибель сея,
Блистая темной сталью спиц,
Взгремели гулко батареи
Северо-западных границ.
И отдан был приказ Балтфлоту:
На север курсы проложить,
Сломать и смять врага расчеты,
Найти его и разгромить!
И сети обходя, и мины,
И льды, и мели проходя,
Пошли на север субмарины
По слову партии тогда.
Я должен был сказать о многом
И бросить взор во все концы,
Как шли по снеговым дорогам
Великой армии бойцы.
Сквозь грады пуль, навстречу стуже,
Сквозь дни военного труда,
Непобедимое оружье
Не опуская никогда.
О том, как, льда пройдя заторы,
Развеяв флаг на ветерке,
Стреляли славные линкоры
По батареям Биорке.
О летчиках отваги смелой,
Об их уменье воевать,
Об очень многом мне хотелось
Как можно лучше написать...
Но я с вниманьем неуклонным
Слежу, как в пелене снегов
Уходит в шхерные районы
Подлодка друга моего.
С какою радостью суровой,
Понятной тем, кто был в бою,
Я снова моего Петрова
В командной рубке узнаю.
На море нет ни вех, ни знаков,
Ни одного огня в ночах,
Лишь глыбы взорванных маяков
Лежат на темных островах.
Но я любуюсь с восхищеньем
Трудом людей, трудом машин,
Неукоснительным движеньем
На плесы, чистые от мин.
Бойцы росли в суровой школе
Родного моря своего,
Читая командира волю
Во взоре пристальном его.
О курс в безвестном шхерном горле,
Где заграждения черта,
Где минрепы со скрипом стерли
Оледеневшие борта!
Беззвучней, тише, незаметней,
Едва скользя в придонной мгле,
И карты давности столетней
Лежат на штурманском столе.
Не тот ли путь, которым в лето,
Когда поникнул шведский флаг,
Ходили русские корветы,
Обследуя архипелаг?
Здесь шел фрегат в картечном граде,
Схватившись с флотом короля.
Вглядись! Не твой ли гордый прадед
Вступил на вахту у руля?
Нет, нам дано иное счастье
Вершить великие дела.
Вглядись! Сквозь серое ненастье
Всплеснули чьи-то вымпела.
Громадный плес и мелко битый
Морской светло-зеленый лед,
И шхер, извивами укрытый,
На норд уходит пароход.
Маневр, легли на курс сближенья,
Потом атаки курс, и вот
Команда: «Залп!» Как на ученье,
Торпеда ринулась, вперед.
Раската взрывы замирают,
Корабль в плену волны морской,
И дыма полоса густая
Висит над стынущей водой.
Таков удар, короткий, четкий,
Вновь командир к борьбе готов.
Вперед! Выслеживать канлодки
У неприятельских портов.
«Петров, мы встретились с тобою,
Над черноморскою водой,
Под шумы ветра и прибоя,
Под пламенеющей звездой.
Ты всё такой же неречистый
И так же плечи широки,
Но сединою снежно-чистой
Уже блестят твои виски.
И, никогда не угасая,
Сияя блеском дорогим,
Звезда повисла золотая
Над сердцем огненным твоим.
Всё тот же ты. И сам не скажешь
О трудностях суровых дней,
Ни о потопленном тоннаже,
Ни о решимости своей.
Но, в сердце воина лелея
Свои высокие мечты,
Какой любовью сердце греешь?
Ответь мне, друг». И молвил ты:
«Меня ведет сквозь ночь и воды
И окрыляет сердце вновь
Любовь могучего народа,
Великой Родины любовь.
С одной мечтой иду по жизни,
Не опуская вымпела,
Чтоб до конца отдать Отчизне
Победы, помыслы, дела».
И смолкли мы. Заря туманна,
И волны цвета серебра.
Идут по створам Инкермана
В ночное море крейсера.
Ночь идет на рандеву со штормом,
Не нуждаясь в штурманской прокладке,
Презирая вспышки маяков.
Шторм идет ударить в нос и в корму,
Корабля тяжелую громаду,
Побороть упорство моряков.
И, сближая облаков эскадры,
Он сигналит семафором молний -
Потопить неистовых и храбрых,
Начинать пристрелку по судам.
Трюмы пусть разбитые наполнит
Веская зеленая вода.
Но внизу, куда удар стремится,
Держат курс советские эсминцы.
«Шторм-браток, не задевай нас первый,
Мы идем по делу, на маневры.
Ну, а если, если хочешь боя,
Примет бой советская команда
И поспорит с штормом, кто сильнее».
И, многодюймово воя,
Грохнул гром из облачных флагманов,
И взметнулись волны выше рей.
Вот, охватывая головою,
Петлями грозовых локсодромий,
Подползает флот «Большого неба».
Даль дымится заревом багровым,
И на бок уже обрушен темный
Громыхающий, тяжелый гребень.
Море, побелевшее от злости,
Пеною забрасывает мостик,
И грызут стальных эсминцев кости
Черные холодные клыки,
И балтийским бешеным норд-остом
С глубины невиданной выносит
Сжатые в упругой ветра горсти
Древние придонные пески.
Корабли идут дорогой смелых,
Ловко ускользая от обстрела,
Стерегущие минуя мели,
Добиваясь заданной им цели.
Впереди идет эскадра «синих».
И в форсунках ярость не остынет,
Если надо, каждый сердце вынет
И отдаст его огонь машине.
Чтоб пройти над вздыбленной пучиной,
Чтоб торпеды двинулись лавиной,
Мы тараним ржавленные днища
Облаков, повиснувших над нами.
Шторм, мечтающий об абордаже,
Позабывший технику боев,
И зачем ввязался ты, дружище,
В рукопашную с большевиками.
Старый шторм, расплакавшийся даже
Хлещущим, как пулемет, дождем,
Напирай, неистовствуй и хмурься,
Мы идем на пересечку курса,
Всем ветрам, идущим на границы,
Всем штормам, летящим на Союз.
Туман лежит тяжелой пеленой,
Симфония орудийного грома
Гремит над льдами, над седой волной,
Мы вылетаем в ночь с аэродрома.
На курс зюйд-вест, указанный страной,
Ложимся мы, дорога нам знакома,
Цель скрыта темнотою ледяной,
Но бомбардиры не допустят промах.
Во славу звезд, пылающих в Кремле,
Ударь, наш залп, по вражеской земле.
Как молнии карающей удары.
Вокруг разрывов жгучие цветы,
Но видим мы с орлиной высоты
Горящие фашистские ангары.
То был рассвет почти неуловимый,
Чуть просветлел синеющий простор,
И тонкий клуб нетающего дыма
Замечен был на фоне дальних гор.
То шли враги, хранимые конвоем,
Тяжелые большие транспорта.
И напряглась команда перед боем.
Рты окаймила жесткая черта.
Звала Отчизна! Это помнил всякий.
И медленно пополз на цель визир.
На узких флагах дьявольские знаки
Отчетливо увидел командир.
Уже штыки проклятого десанта
На палубах блестели там и тут.
Стволы орудий, тюки провианта -
Все видел он в теченье двух минут.
Команда: «Залп!» И ринулись торпеды,
Как стая демонов, исполненных огня
И окрыленных волею победы,
Как молнии в лиловой дымке дня.
Скользнула стрелка по секундомеру.
Мы слушали, дыханье затаив,
И он пришел, потрясший атмосферу
И глубь морей потрясший, грозный взрыв.
Потом я помню взрывы бомб глубинных,
Стремительный уход на глубину.
Мы уходили. Выше были мины.
И киль скользил по илистому дну.
А там, в выси, из рук не выпуская,
Дробя в щепу и днища и борта,
Громила авиация морская
Фашистского десанта транспорта.
Так бьет врагов балтийская порода,
Так пишется истории скрижаль,
И поглощают яростные воды
Всех тех, кого не истребила сталь.
В морозной мгле мы выходили в море,
Ломались льдины около бортов,
Все было белым в пасмурном просторе
Не в меру крепких в эту зиму льдов.
В ущелиях базальтовых нагорий
Стояли пушки. Без излишних слов
Враг уточнил прицел по нам. И вскоре
Весь лед звенел, как лопнувший швартов.
Шли корабли, безмолвствуя, доколе
Слова команд, исполненные волей,
До командиров в башни не дошли.
Ревун запел и содрогнулись реи,
И замолкали в злобе батареи
Во мгле ущелий вражеской земли.
Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,
Мы всплыли вверх - нам показалось странным
Так близко снова видеть светлый мир,
Костер зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовой буксир.
Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что за раз не отстирать,
Мы твердо знали, что врагам задаром
Не удалось в морях у нас гулять.
И лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист,
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.
И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.
Покорный твердому уму
И смелости твоей,
Эсминец ринулся во тьму
На зыбь морских путей.
Берясь за поручень стальной,
Ты заглянул в компáс, -
Перед великою страной
В ответе ты сейчас
За миноносец, за людей.
Во мгле морских пустынь
Ты скажешь сердцу:
«Не слабей!»,
Усталости:
«Покинь!»
Продуман поиск, встреча, бой,
Задача вручена.
И Родина сейчас тобой
Руководит одна.
И каждый чувствует боец
Ее призыв сейчас,
И ты сильней на сто сердец,
На двести зорких глаз.
Ты все услышь и все проверь,
Маяк исчез, пора.
И начинается теперь
Суровая игра.
Пронзая темноту, как нож,
Коль верен твой расчет,
Незримый никому, найдешь
Врага - линейный флот.
Но хрупкой тишины не тронь.
И должно так идти,
Чтоб заградительный огонь
Не вспыхнул на пути.
Наносит ветер дым и гарь,
Теперь ошибки нет.
Теперь рази, теперь ударь
Всей яростью торпед.
Они ударят - шесть когтей,
Что ты во тьму простер, -
Из веера прямых путей
Не вырвется линкор.
И, скользкий поручень сдавив,
Переложив рули,
Ты слышишь, как грохочет взрыв, -
Торпеды в цель пришли.
Вновь рулевой поворотил
По слову твоему,
И снова сорок тысяч сил
Несут корабль во тьму.
Мне бы ясную погодку,
Крупной ряби сарабанду,
Поворотливую лодку,
Расторопную команду.
Безотказное уменье,
За обшивкой плеск и ропот,
Вражьих мачт косые тени
В поле зренья перископа.
Надписи латинской знаки,
Вымпел крейсера крылатый,
Лодке дам я курс атаки:
«Носовые аппараты!
Пли!» И вот они идут
Курсом боевой победы -
Прямо крейсеру под ют
Быстроходные торпеды.
И скорей нырять в пучины,
Слиться с темной синевой,
Слыша взрывы бомб глубинных
Высоко над головой.
Буду счастлив этой темой,
Ею буду горд одной,
Самой лучшею поэмой
Из написанного мной.
Когда уснет великий город,
Когда сверкнут прожектора,
Над Петропавловским собором
За тучей всходит тень Петра.
Идет за Нарвские ворота,
Камзол от ветра вновь крылат,
Стучит дубинкой в плиты дзота
И в дикий камень баррикад.
Глядит на линии обстрела,
На сотни гаубиц стальных,
И циркуль поверяет делом
Путиловских мастеровых.
Труба подзорная подъята,
Вдали залив сверкнул, как лед,
И снова Петр гранит Кронштадта
Орлиным оком узнает.
И шепчет тень: «Добро, злодеи,
Добро, фашистское дерьмо!
Вы не оставили затеи
Склонить Россию под ярмо.
Хоть враг силен, сие не будет,
Обломим ваши палаши.
Зело орудия и люди
У нашей силы хороши».
И вдруг внезапный гул зыбучий,
И то ль прожекторов игра,
То ль чертит пламенем по туче
Клинок стремительный Петра.
И голос оглашает город,
Гремит над камнем мостовых:
«Генералиссимус Суворов,
Я горд за правнуков твоих».
Блаженство строгой тишины,
Часы, когда, придя из моря,
От грома ветра и волны
На Балтике или Босфоре,
Я вижу скромный свой приют,
Простой и убранный опрятно,
Столь чистой сухостью кают,
Которая душе понятна.
Вот стол и стопка милых книг,
Кровать под серым одеялом,
И на стене военный бриг
В боренье с океанским шквалом,
Три трубки старых и табак,
Хранящийся в большом кисете.
Что может большего моряк
Еще желать на белом свете!
Что можно большего желать
При нашем отдыхе коротком:
Сидеть, курить и вновь мечтать,
Сминая свитер подбородком.
Ничто не может тяготить -
Нет ни рояля, ни комода.
Так хорошо готовым быть
К передвиженьям и походам.
Оконных стекол легкий звон -
Ответом яростному граду...
Курить, пока не принесли
Внезапный вызов на бригаду.
За полночь время. Снова командир
Берет мундштук, всплывает дыма змейка,
Затяжка, две, тяжелый транспортир
Опять приложен к штурманской линейке.
Он ставит флот в условия любые,
Под действие оружья и волны...
Удар сюда, где нити голубые
Коммуникаций в узел сплетены.
И действовать, эскадры разделяя,
Базируясь на эти острова...
Каким холодным пламенем пылая,
Над картою склонилась голова!
Высчитывая точно, терпеливо
Прилива сроки и луны восход,
Он видит въявь и узкие проливы
И кругозоры океанских вод.
...Бить по частям, накапливать усилья,
С воды и с воздуха ударить на форты.
Как смелый дух приподнимает крылья
Воинственной и дерзостной мечты!
Все учтено, ничто не позабыто.
Эскадры здесь и здесь должны идти.
Отточенное острие графита
Прокладывает смелые пути.
Тут будет риск, но в этом нет плохого,
Коль ум и смелость соединены.
Припомните приказы Ушакова,
Он был моряк и сын своей страны.
Так командир в короткие моменты,
Суда бросая в поиск иль дозор,
С отсутствующим другом-оппонентом
Поддерживает острый разговор.
И видит он пылающие дали,
Он видит мощный, громоносный флот,
Дыхание разгоряченной стали
Ему на миг захлестывает рот.
Он видит все: и бронзу букв чеканных,
Отвагу и умение людей,
Он слышит шелест вымпелов багряных
На тонких стеньгах наших кораблей.
Горн запоет: «За Родину! В походы!»
Сигнальная ракета проблестит...
Проходит ночь на траверзе Хайлоды.
Проходит ночь. А командир не спит.
В багряных пожарах заката
Долины зеленых зыбей,
Ты всем нам приснилось когда-то
Зовущим, влекущим к себе.
И это - как жизни начало,
Как вымпел над миром снастей.
О как нам сердца окрыляло
Дыхание влаги твоей!
Шли месяцы, двигались годы,
И вот привело нас туда,
Где плещут соленые воды
И светит над морем звезда.
Где жизнь, осененная флагом,
Где ветер поет о боях,
Где мужество, труд и отвага -
Основа всего бытия.
И сердце колотится чаще,
И медная блещет заря
В суровых, холодных, гремящих,
Великих военных морях.
И ветром и горькою солью
В груди пропитались сердца, -
Уже командирскою волей
Становится воля бойца.
Да разве мы это забудем,
Когда под килем глубина,
И в борт ударяет, как бубен,
Высокая злая волна.
И где-то, петлистым узором
Края облаков исчертив,
Эскадры враждебных линкоров
Проходят далекий пролив.
Прорваться, найти, уничтожить,
Из мрака ударить опять,
И подвиги в море умножить,
И выстрелы зря не терять.
Дым пороха сладкого горек,
И ветер заходит с кормы,
Великое грозное море,
И в море хозяева - мы!
Сгусток смелости и мщенья
Брошен в небо по спирали -
Это формулы движенья,
Воплощенные в металле.
Олицетворенье силы,
Боли, гнева и напора -
Собранный короткокрылый
Меч, пронзающий просторы.
Холодит в жестокой схватке
Сердце вражеских пилотов
Рев, стремительный и краткий,
Счетверенных пулеметов.
Вот летят, летят... и сразу
Молнией, просекшей грозы,
На пределе сил и газа
На пикé - под бомбовозы.
Яростно грохочут ливни
Окрыленного свинца,
Не уйдет от нас противник -
Долг исполнен до конца!
«Хейнкель» сбит и - вниз со свистом,
Вниз в моторном, смертном гуле.
И на черепе фашиста
Знак трассирующей пули...
Лежит матрос на дно песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой.
А здесь ни грома и ни гула.
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником...
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
Ты ждешь меня, ты ждешь меня,
Владеет сердцем грусть,
И по стеклу, кольцом звеня,
В твое окно стучусь.
Звезда холодная, блести,
Гляди сюда в окно,
Ты не грусти, ты не грусти
Я мертв уже давно.
В зеленоватой мгле пучин
Корабль окончил бег,
И там лежу я не один,
И каждый год как век.
Не внемлю, как года бегут,
Не внемлю ничего,
Кораллы красные растут
Из сердца моего.
И те, кто гибнет на волне
В тисках воды тугих,
Они идут сюда, на дно,
Чтоб лечь у ног моих.
Это мы у врат морских на страже.
Реет вымпел, летний ветер влажен.
Синих звезд пылает пламя,
Родина за нашими плечами!
Это ты в нас силы поднимала,
Это ты вела к морским причалам,
Где возникли за волной зубчатой
Силуэты грозного Кронштадта.
Плеск волны дорвался до ресницы.
Родина! Мы встали на границах.
Мы умеем, поглядев на воду
И закат, определять погоду,
Проскользнуть неуловимой тенью,
Минные минуя загражденья.
И, с грозой бушующею споря,
Утюгом линкора гладить море,
Мы умеем бросить на врага
Пламени и стали ураган.
...Враг в бою узнает нашу цену,
Если я умру, придут на смену
Тысячи товарищей любимых,
Балтики сынов непобедимых.
Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки,
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишком миль.
Но видно все: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.
Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.
И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях, тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!
Пройдет война.
Мы встретимся, быть может.
Как прежде, дым,
Синея, будет плыть,
Поговорим о том, что всех дороже
О Родине, о славе, о любви.
Как прежде, ночь
Приникнет к переплету,
А за бортом заплещется вода,
Поговорим о Родине, о флоте,
О годах битвы, мужества, труда.
Но, если даже глубина нас примет
И не настанет нашей встречи час,
Друзья-бойцы,
Вкушая отдых дымный,
Поговорят о славе и о нас.
Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду легкий катер,
Раскалывая рябь винтом.
Вот облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
Опять шуметь над морем флагу.
И снова, и суров, и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.
А дальше - врозь путей кривые,
Мы говорим «Прощай!» стране.
В компáсы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.
...И если пенные объятья
Нас захлестнут в урочный час,
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас, -
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, -
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.
А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога - море,
Моя могила и купель.
Владеет миром тишина,
Во льду кольцо береговое,
И встала медная сосна
На вахту старого покоя.
Зелено-льдистый небосвод
Над невысокими горами,
Давно разбитый бурей бот
Изглодан солнцем и ветрами,
Четыре буквы на корме,
Позеленевшие литéры
В холодной синей полутьме
Слагают кратко имя Веры.
Рисунок бронзовых литéр,
О, как напомнил он о многом
Во глубине Аландских шхер,
У берегов, забытых богом.
Настанет день когда-нибудь,
И кровь врага зальет пожары,
И о победе пропоют
В боях пробитые фанфары,
И нет ладони на руле,
И, радость чувствуя земную,
Тоскующие о земле
Покинут палубу стальную.
А я пойду к одной из бухт
Дорогой темно-бирюзовой
Увидеть бронзу старых букв,
Привинченных к корме дубовой.
Ревет и пенится прибой,
И солнце тонет в море чистом;
И только мы стоим с тобой
Вдвоем на берегу смолистом.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Алексей Алексеевич Лебедев родился 1 августа 1912 года в Суздале. Там, а потом в Костроме, протекало его детство. Отец поэта, Алексей Алексеевич, юрист по образованию, служил адвокатом; он отличался большой эрудицией и редким красноречием. Мать, Людмила Владимировна, была учительницей. Она сумела привить четверым своим детям светлую любовь к родной литературе.
В 1927 году семья Лебедевых переехала в Иваново. Там Алексей учился в школе, вступил в комсомол. Там напечатал первые стихи. После окончания девятилетки, по настоянию отца, Лебедев поступил в индустриальный техникум, на строительное отделение. Специальность была ему не по душе - он с детства мечтал о море. Стать военным моряком было его заветное желание. Кронштадт, в котором он проходил срочную, а потом и сверхсрочную службу, стал его второй, поэтической родиной, здесь окреп его голос и определился круг поэтических пристрастий.
Лебедев много печатался в журнале «Краснофлотец» и в газете «Красный Балтийский флот». Уже учась в Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе, печатался в многотиражной газете «Фрунзовец».
Встреча с руководителем объединения молодых ленинградских поэтов Александром Гитовичем оказала большое влияние на дальнейшую судьбу поэта-моряка. В 1939 году вышла первая его книга - «Кронштадт», и в этом же году А. А. Лебедев был принят в Союз писателей. В 1940 году появилась вторая книга - «Лирика моря». Выход ее совпал с окончанием училища.
Несмотря на огромную любовь к поэзии, Алексей Лебедев прежде всего был моряк, советский командир. И с первых же дней Великой Отечественной войны он на боевых кораблях Балтики. Перед тем как назначить его штурманом на минзаг Л-2, ему предложили работу в штабе. От этой работы он отказался, сказав: «Я штурман, и если я пойду в штаб, то и стихов писать не смогу. Мое место на боевом корабле».
В ноябре 1941 года Л-2 была послана на ответственное задание. С моря лодка не вернулась. Погиб на ней и А. А. Лебедев.
Из Кронштадта в Ленинград он прислал свое последнее письмо, датированное 11 ноября, в котором писал: «Через пару часов я буду уже далеко. Вернусь или нет - не знаю...» И дальше стихи:
Настанет день когда-нибудь,
И кровь врага зальет пожары,
И о Победе пропоют
В боях пробитые фанфары...
Многие сборники стихов Алексея Лебедева вышли уже после гибели поэта. Среди них: «Огненный вымпел», «Морская сила», «Родному флоту», «Путь на моря», «Избранные стихи», «Балтийская слава», «Морская купель» и другие. Моряки помнят и любят своего поэта.
Родина увековечила память А. Лебедева. Улицы в Суздале, Иванове и Кронштадте носят его имя, писатели и поэты посвящают ему стихи и рассказы. Прекрасно написали о поэте-моряке Н. Тихонов, М. Дудин, A. Сурков, Б. Лавренев, Вс. Азаров, А. Зонин, адмирал B. Трибуц.
На Краснознаменном Балтийском флоте принято постановление, в котором сказано:
Занести лейтенанта А. Лебедева навечно в список воинской части ВМФ.
Присвоить литературному объединению КБФ имя Алексея Лебедева.
Газете «Страж Балтики» учредить премию А. А. Лебедева и присуждать ее ежегодно к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции за лучшие стихи о Военно-Морском Флоте, о боевых революционных традициях.
В частях и культпросветучреждениях проводить литературные вечера, читательские конференции, радиопередачи, посвященные жизни и творчеству балтийского поэта А. Лебедева.
Жизни своей он не прожил и половины. Поэта-моряка нет среди живых, но стихи его всегда в строю. Им суждена долгая жизнь на флоте.
ДОПОЛНЕНИЕ
Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса, —
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зеленый,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине, —
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
Возможно ли, чтоб годы эти
Щадили нас! Но вновь встает
Апреля горьковатый ветер,
Тревожный шум воскресших вод.
Возможно ли в разлуке дальней,
В тревогах, в помыслах, в крови
Хранить огонь первоначальной
Наивно-горестной любви!
А я, как ива в пору злую
Осенних бешеных ветров,
Клонюсь под вихрем поцелуев,
Горячечных и нежных слов.
За нами бури и походы,
И можно ли, мой милый друг,
Вознаграждать себя за годы
Былых и будущих разлук?
О, потеплевший под руками
Гранит скамейки ледяной!
Нет, не смеюсь я над слезами,
В тот вечер пролитыми мной.
Теперь мне легче и свободней.
Отбушевал внезапный гром.
…Я не могу писать сегодня
Тебе о чем-нибудь другом.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
"Команда, во фронт!
Офицеры, вперед!"
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс - ост.
У кого жена, брат -
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: "Есть, капитан!"
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
"Не все ли равно,- сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде".
Адмиральским ушам простукал рассвет:
"Приказ исполнен. Спасенных нет".
Гвозди бы делать из этих людей:
Крепче бы не было в мире гвоздей.