На одном из причалов Ленинградского порта стояло несколько человек, одетых в морскую форму. Тут же, поеживаясь от свежего ветра, на ящиках с каким-то грузом примостились пограничники и таможенники. Все с нетерпением смотрели на большое, красивое судно, медленно идущее по каналу. Слышались приглушенные выхлопы дизелей. На баке и корме замерли матросы, готовые приступить к швартовке.

— Молодец Карданов, без буксиров швартует такую махину! — с восхищением сказал краснолицый моряк. — И заметьте, всё в полной тишине… С Кубы идет, с сахаром.

— Да-а… Карданов мастер, — согласился диспетчер, тоже ожидавший подхода судна.

С берега было видно, как капитан положил руки на телеграф и изменил ход. Загрохотала якорная цепь, и тотчас же на берег полетели тонкие бросательные концы.

Теплоход подходил к причалу.

Как только матросы закрепили швартовы, на стенку спустили парадный трап. Передав командование помощнику, капитан прошел к себе в каюту.

— Ничего не скажешь — здо́рово! — похвалил швартовку таможенник и направился к трапу.

За ним последовали остальные. Теперь, когда швартовы были поданы, теплоход оказался в распоряжении портовых властей. Начались обычные дела. Пограничная комиссия, таможня, вопросы выгрузки, снабжение… Очень многое нужно кораблю, долго отсутствовавшему в родном порту.

Просторный кабинет капитана «Тайги» быстро наполнился народом. Капитан отдавал распоряжения, отвечая на многочисленные вопросы, подписывая документы.

— Как рейс, Андрей Андреевич? Погода? Что на Кубе? — спросил капитана диспетчер пароходства, когда наконец они остались вдвоем.

— Спасибо. Рейс очень удачный. Мы шли с прекрасной погодой. На Кубе? Это вообще здорово! Маленький, но какой замечательный народ. А эти бородачи! Здо́рово и удивительно. Сахар мы привезли отменный. Что тут? Куда собираетесь послать нас после выгрузки?

Диспетчер улыбнулся, уверенный, что обрадует, сказал:

— Пойдете в Бирму, в Рангун.

Капитан оживился:

— Отлично. Люблю незнакомые места. Новые люди, встречи, впечатления… Всё это интересно…

— Вы просто романтик. Значит, довольны?

— Вполне.

— Прекрасно. Выгрузку начнем с полуночи. Долго стоять не дадим.

— Это меня устраивает.

— Серьезно? Что-то не верится.

— Напрасно. Ведь вы знаете, что я холостяк и домосед.

Диспетчер засмеялся:

— Вот, вот. Тем более.

Поговорив о судовых делах еще с полчаса, диспетчер стал прощаться:

— Поедем домой, Андрей Андреевич. У меня там машина.

— Нет. Поеду попозже. Есть еще кое-какие дела на судне. Я ожидаю начальника морской инспекции…

Проводив диспетчера, Карданов подошел к письменному столу. Он взял книгу и присел на край кресла. Джозеф Конрад — прочесть еще две-три страницы, потом приняться за дела…

Свежий ветер гнал по каналу невысокие волны, они плескались у бортов, — привычный звук, который вошел в жизнь Карданова. Это напоминало о себе море…

Море… Вся жизнь капитана дальнего плавания Карданова была связана с морем. Он отчетливо помнил, как, затаив дыхание, увидел его впервые. Отец привез мальчика в Старый Петергоф. Они пошли по лесной, усыпанной пожелтевшей хвоей тропинке и минут через двадцать оказались на песчаном берегу с разбросанными повсюду валунами. Впереди лежала гладкая серая поверхность Финского залива. На горизонте различались какие-то черточки и кубики, еле заметно чернела полоса противоположного берега… Ничего особенного не было в этой скучноватой, бедной красками картине, но сердце Андрея рвалось туда, за горизонт, где лежали морские просторы. Он чувствовал необычайное и непонятное волнение, как будто всё то, о чем мечтал мальчик, лежало там, в некрасивой серо-голубоватой воде, так прозаически называемой Маркизовой Лужей. Отец крепко сжал плечо Андрея:

— Вот это море, сын!

Они стояли молча. По морскому каналу, отчаянно дымя, проходил пароход. Мальчик не отрываясь проводил его глазами. Пароход шел в далекие страны…

С этого дня началось увлечение книгами про море и моряков. Бессонные ночи, недовольные окрики матери: «Туши свет! Хватит читать. Спать пора!» Плавание на лодках по Неве. Какое это было счастье — взять вёсла в руки, грести и мечтать…

Наконец школа окончена, и Андрей — слушатель мореходного училища. Учебно-парусная шхуна «Коралл», стройная, распустившая белые паруса, будто сошедшая со старинной гравюры… И первое дальнее плавание. Черное море с высокой шумящей волной, Средиземное море, синее как сапфир, с почти таким же синим небом, Атлантика с радугой красок, Тихий океан с веселыми пассатами и «ревущие» сороковые широты…

С тех пор Карданов не расставался с морем. В штиль оно расстилалось вокруг бесконечными милями блестящего шелка, в штормовую погоду оно поднимало горы волн и яростно набрасывалось на судно…

Море тихо стучалось в борта, чуть-чуть покачивало ошвартованный у стенки теплоход, как бы говоря: «Я здесь». Это далекий накат заходил в защищенные волноломами гавани… Теперь Карданову казалось, что он может отличить по вкусу и цвету воду любого моря.

За годы своих плаваний он сменил много судов. Память об одних оставалась в его сердце навсегда, как о лучших друзьях. С ними не хотелось расставаться, и Карданов покидал их палубы с грустью. Такие суда подчинялись его воле, выполняли все его желания. Он знал, что они не подведут в тяжелый момент, не выкинут какой-нибудь неожиданный фокус. Он любил их нежной любовью. Попадались и другие, взбалмошные, непослушные. Против всех расчетов и правил они шли на ветер, когда должны были идти под ветер, вовремя не отрабатывали назад, хотя в машине всё было в порядке, непрерывно и стремительно качались, изматывая людей, ставя под угрозу погруженный в трюмы груз, и как-то особенно поддавались сносу течения и ветра. Плавать на этих судах было неприятно. Андрей Андреевич не любил вспоминать их. Давно прошло то время, когда он с волнением вступил на палубу маленькой «Шилки» и пошел в свой первый капитанский рейс… Но такое не забывается. Вот над столом в красивой рамке пожелтевшая фотография «Шилки». Как гордился тогда своим судном Карданов! Оно казалось ему лучшим. Но прошло время, и что такое теперь «Шилка»? Даже странно вспомнить, что тогда Советский Союз имел такой торговый флот. Маленькие и старые пароходы. Теперь советские торговые суда не только ни в чем не уступают своим иностранным собратьям, но во многом превосходят их. Они стоят ошвартованные к причалам всех портов мира, огромные, обтекаемые, оснащенные новейшими навигационными приборами. И, конечно, лучший из них — теплоход «Тайга», которым вот уже два года командует Карданов. Он сам подбирал команду на теплоход. С каждым человеком знакомился, разговаривал, выясняя отношение к морской службе, к судну… И не напрасно. Экипаж собрался отличный. Дружный, опытный, смелый. Работа на «Тайге» доставляла радость. Капитан любил подняться на мостик, взяться за ручки телеграфа, почувствовать, как подчиняется ему судно. Он мог проснуться ночью, прислушаться и, не глядя на приборы, определить, сколько оборотов делает машина. С чувством человека, сознающего красоту своего дома, проходил он по уютным помещениям теплохода, по сверкающим белым коридорам, спускался в похожее на лабораторию машинное отделение.

В море, когда «Тайга» шла своим восемнадцатимильным ходом, рождая шипящий пенистый бурун впереди, когда посвистывал в ушах ветер, а маяки мелькали как на экране кино, капитан испытывал несказанное удовольствие, стоя на янтарно-желтой деревянной палубе мостика. Он любил маневры, сложные комбинации, когда требовался точный расчет и раскрывалось искусство капитана. Он верил в «Тайгу», знал, что мореходные качества судна превосходны, что даже в самый сильный шторм не разольется вода из стакана, забытого на столе. Капитан сам наблюдал за постройкой судна. Воевал за каждый шуруп, подбирал тона красок, оборудовал мостик и рубку…

Хороша на «Тайге» и каюта капитана. Огромная, от борта до борта, разделенная на четыре помещения: приемная, кабинет, спальня, ванная. Целая квартира. Палуба покрыта толстыми коврами. В кабинете мягкие удобные кресла, большой книжный шкаф, полный книг. Карданов любит читать. Вот и сейчас ему уже давно пора идти на берег, но он забыл про это… Андрей Андреевич сидит в кресле, на коленях открытая книга. Он задумался и не видит, что стрелка часов подходит к восемнадцати.

Правда, торопиться особенно некуда. Дома его никто не ждет. Родителей Карданов потерял сразу после войны. Жениться как-то не успел, — не встретил подходящего человека.

Немногие женщины, с которыми встречался Карданов, не тронули его сердца.

Недавно он познакомился с сестрой своего приятеля капитана Окунева — Верой. Сначала ему показалось, что это именно та, которую он ищет. Но Вера Николаевна была умной, расчетливой, холодной. А ему хотелось другого. Жену-друга. Только бы встретить такую, не разминуться.

Андрею Андреевичу уже тридцать пять. Пароходские девушки шепчутся между собой: «Капитан „Тайги“ похож на рабочего со скульптуры Мухиной, правда?» Да, какое-то отдаленное сходство есть. Твердо очерченный подбородок, прямой нос, грубовато-мужественные черты. Высокий, широкие плечи.

Войну Карданов провел на Севере. Ходил в конвоях из Англии в Мурманск. Пароход, на котором он плавал вторым помощником, был торпедирован подводной лодкой и затонул. Пять мучительных, страшных суток плыла шлюпка под командованием Карданова. Кончилась вода, галеты, замерзали люди… Но Карданов довел шлюпку до нашего берега. После этого похода спасшаяся команда прозвала его Мартином Иденом. Вероятно потому, что в самые тяжелые минуты, проведенные на шлюпке, он пытался читать вслух эту книгу, чтобы отвлечь команду от тяжелой действительности. Кто-то, в панике оставляя судно, сунул книжку Лондона в карман.

…Капитан взглянул на часы. О, как он задержался! Уже восьмой час.

В дверь постучали. Карданов крикнул: «Да, да! Прошу». В каюту вошел высокий молодой человек в светлом костюме. Он стянул с головы берет, подошел к столу.

— Ну что, Храмцов? — спросил капитан, с удовольствием оглядывая статного парня.

— Да вот, Андрей Андреевич, задумали всей компанией идти в Кировский театр, на новый балет «Спартак». С женами. Хотелось бы, чтобы и вы были с нами.

Карданову стало приятно, что команда не забыла пригласить его. Он знал почти всех жен, дочерей и сыновей своих моряков. Не раз встречался с ними на вечерах, устраивавшихся на судне. Он с удовольствием отдыхал среди людей своего экипажа.

Поэтому капитан охотно принял приглашение Храмцова. Когда матрос ушел, Карданов быстро оделся, мельком взглянул на себя в зеркало: на него смотрел высокий человек с загорелым лицом, светлыми веселыми глазами.

«Ни дать ни взять реклама с сигарет „Адмирал“», — иронически подумал про себя капитан.

Он поправил фуражку, подошел к телефону, стоявшему на столе, набрал номер:

— Вячеслав Ипполитович, вы на вахте? Я ухожу. Приду поздно, так что все дела завтра. Не забудьте передать механикам, чтобы прополоскали танки. До свидания.

Сойдя на причал, капитан остановился, придирчиво осмотрел «Тайгу».

Наступил прозрачный весенний вечер. В порту зажглись огни. Теплоход высился огромным черным силуэтом с освещенными кругами иллюминаторов.

— Очередник! — негромко позвал Карданов.

Вахтенный матрос тотчас же перегнулся через релинги.

— Конец за бортом болтается. Надо убрать.

— Есть убрать, — сконфуженно отозвался матрос.

На «Тайге» не прощали неряшливости.

Капитан постоял еще с минуту, любуясь своим судном, затем повернулся и быстро зашагал к воротам порта.

Карданов медленно шел по солнечной стороне широкой улицы. Вчера он сдал «Тайгу» молодому, даже слишком молодому, как ему казалось, капитану Сыровадскому. Говорили, правда, что Сыровадский способный и знающий, но всё же… Тридцать лет, чтобы командовать таким судном… Поэтому-то так подробно, не желая что-нибудь упустить, рассказал Карданов новому капитану все особенности управления «Тайгой», долго водил его по теплоходу, знакомил с командой. Когда они подписали сдаточный акт, Сыровадский посмотрел на Карданова, поднял традиционную «приемосдаточную» рюмку коньяку и сказал:

— Спасибо, Андрей Андреевич. После такой полной информации плавать на этом чудесном корабле мне будет легко.

Прощание с командой получилось тяжелым. Вместе с новым капитаном Карданов спустился в столовую, где собрались все. Их встретили серьезные лица. Карданов представил Сыровадского, пожелал экипажу счастливого плавания, успехов, передал привет женам. Все сидели молча. Наконец, моторист Демкин укоризненно произнес:

— Покидаете, значит, нас, Андрей Андреевич? Разонравились. Значит, всё — дружба врозь.

У Карданова защемило сердце. Он видел по лицам, что команда не хочет с ним расставаться и Сыровадского принимает холодно, как будто он был виноват в том, что Карданов уходит. В эту минуту Андрей Андреевич особенно сильно почувствовал, как крепко связан он с этими людьми, как сжился с ними и как они ему дороги.

— Не могу поступить иначе, ребята, — проговорил Андрей Андреевич. — Очень жаль вас покидать, но ничего не сделаешь.

Карданов подробно рассказал, куда и зачем он уходит с «Тайги».

— Возьмите меня с собой! — крикнул Храмцов.

Сразу же раздалось еще несколько голосов: «И меня, и меня. Там разные специальности нужны!»

До ворот его провожали все свободные от вахты. Несли его чемоданы, коробки, свертки. Ему ничего не разрешили взять в руки. Каждый хотел помочь. Все неестественно громко говорили, шутили, подтрунивали над новым судном Карданова. На самом же деле моряки испытывали горькое чувство расставания с близким человеком.

У ворот порта попрощались, обменялись крепкими рукопожатиями и пошли обратно к теплоходу, не оглядываясь. Усаживая капитана в такси, Храмцов с сожалением проговорил:

— Эх, Андрей Андреевич, даже в театр с нами напоследок не пошли. А балет-то какой! Ну, до свидания. Не забывайте.

Матрос захлопнул дверцу. Машина легко тронулась и через несколько минут уже неслась по прямому проспекту Огородникова.

Это было вчера, а сегодня Карданов шел к Маркову для того, чтобы получить назначение и приняться за работу на новом судне. Карданов остановился у большого красивого дома, на двери которого было приклеено объявление: «Требуются все морские специальности. Судоводители, механики, матросы, мотористы, коки и др. Обращаться третий этаж, комната 83».

У входа, на тротуаре толпились люди. Какие-то старики в потертых кепках, молодые люди в узеньких брючках и пестрых пиджаках, мужчины в заграничных костюмах, в ботинках на непомерно толстой резине и другие — в простых хлопчатобумажных куртках. У некоторых были слишком большие и чрезмерно блестящие золотом морские фуражки. К нагретой солнцем стене жались две накрашенные девицы. Против них, покачиваясь, стояла толстая, неряшливо одетая женщина с папиросой в зубах. Она что-то рассказывала хрипловатым баском. Девушки хихикали. Карданов подумал: «Наши кадры». Ему захотелось поближе рассмотреть людей, с которыми, возможно, придется плавать. Внимание капитана привлек человек с одутловатым, землистым лицом и подпухшими глазами. Он был одет в засаленный, неопределенного цвета плащ с погончиками на плечах, на голове, сильно набекрень, сидела такая же засаленная кепка фасона «семь листов, одна заклепка». Карданов безошибочно угадал в нем «бичкомера» — морского летуна, лодыря, «перегонщика», никогда не делающего на судне больше одного рейса. Человек этот презрительно поглядывал на окружающих и, тыкая пальцем в грудь то одного, то другого, говорил:

— Мало платят. В прошлом году у рыбников лучше было. Это же «клуб самоубийц»! Ну чего смотришь? Коробки их обязательно полундру будут огребать. Половина переломается. И за такую работу такие деньги? Пусть у них дураки плавают.

— Так не пойдешь, значит, Шмель? — спросил маленький сухощавый человек в чистой, до голубизны застиранной робе.

— Подумаю. Может быть до Архангельска, а там сорвусь. Рыб кормить предоставим любителям.

— Бросил бы ты трепаться, Генька. Чего ты всё каркаешь? В прошлом году тоже каркал. А обошлось всё благополучно.

Шмель свысока посмотрел на говорившего:

— Тец, тец, граф. Вы за рюмку водки готовы на плавучем гальюне рейсы делать, а я уважаю свою морскую специальность. Понятно, Пиварь?

— Дурак! — смачно сплюнул Пиварь и отвернулся.

Шмель увидел Карданова. Он тоже сразу признал в нем моряка дальнего плавания:

— Ком ан, сюда, кореш! Что, кончились бананы? Завязали мешок в пароходстве? Какой специальности? Я где-то тебя видел.

Не отвечая на вопросы, Карданов коротко спросил:

— Берут?

— Берут. Всех берут. Где же им народу найти на свои «душегубки»? Вот их команды стоят. Марсофлоты, задницы в ракушках, — с издевкой проговорил Шмель и показал на группку юношей в узких брючках. — Дальнеплавающие. До Петродворца и обратно.

— Как приятно, что среди нас есть такой известный и опытный мореплаватель, как вы, — раздался насмешливый веселый голос. — Скажите, это не вас били мешками в Одессе на Приморском бульваре? Нет? У нас таких не любят.

Карданов обернулся. Говорил молодой длинноносый, рыжий, с круглыми птичьими глазами, парень. Он независимо стоял, засунув руки в карманы коричневого пиджака, улыбаясь поглядывал на Шмеля. В толпе одобрительно засмеялись.

— А, горячи бублички, одесськи бублички. И вы тут, граф? Смотри, чтобы на ленинградский кулак не напороться. Видно, ищешь его.

Но рыжий не проявил никакого страха:

— Детка, не надо запугивать. Это вредно отражается на почках, если учесть, что я немного изучал «самбо». На Пересыпи, у знаменитого спортсмена Шпигельского. Не знаете?

Андрей Андреевич с любопытством всматривался в лица. Так вот эти люди «от ворот», как говорил Марков. Из них надо создать команды. Ну что ж. До выхода в море еще есть время. Кое-чему он их выучит, кое-чему они научатся сами на переходе до Архангельска.

Карданов пошел разыскивать комнату восемьдесят три. После долгих блужданий по узеньким коридорам он наконец отыскал Маркова. У дверей, как и на улице, толпился народ. Было накурено. Кто-то громко ругал начальника проводки за то, что тот отказался принять на работу. В дверь по очереди входили люди. Не обращая внимания на недовольные замечания, Карданов пробрался вперед. В кабинете стоял сизый папиросный дым, но Иван Васильевич сразу увидел капитана:

— Заходите, Андрей Андреевич. Тут такой содом творится. Народу нанимается тьма, но, к сожалению, не все подходят.

— Что, настоящих моряков мало? — спросил Карданов, пожимая руку Маркова.

— Попадаются и моряки. Да не те, что нужно. Ничего, как-нибудь укомплектуем. Вот что, Андрей Андреевич, я вас попрошу: срочно поезжайте в гидрографию, закажите необходимые карты, спросите, смогут ли они дать нам несколько компасов. Возьмите письмо у Федора Алексеевича, — показал Марков на человека, сидевшего рядом за столом, заваленным папками и бумагами. — Завтра приходите сюда к девяти часам утра.

Карданов недовольно поджал губы:

— Я полагал сразу же заняться своим судном, начать приемку…

Марков развел руками:

— Вот это сейчас не удастся, капитан. Очень много организационных дел. Единственно, что я пока могу сказать, — вы назначаетесь на головную самоходку «Ангара». Поведете с собою еще четыре штуки. Мы с вами встретимся в Архангельске, куда соберутся и другие суда каравана. А пока на вас лежит всё: снабжение, работы по подкреплению корпусов на заводе, работа с людьми, и непосредственная организация перехода ваших пяти штук.

— Не много ли? — засмеялся Карданов.

Получив несколько отпечатанных на бланках документов, капитан уже собрался уйти, но дверь отворилась и в комнату вошел белобрысый коренастый юноша без головного убора:

— Я насчет работы. Хотел бы поплавать у вас.

— Какая специальность?

Юноша покраснел и сконфуженно молчал.

— Я спрашиваю, какая у вас специальность? — нетерпеливо повторил Марков.

— Видите, в чем дело, товарищ начальник. Я еще не работал нигде. В этом году окончил десятилетку. И вот… Возьмите меня, пожалуйста. Я очень хочу плавать. На любую работу.

Марков тяжело вздохнул и, обращаясь к Карданову, сказал:

— Вот видите? Большинство таких. Не плавали совсем.

Карданов встретился глазами с юношей. В его взгляде он прочел такое желание работать и просьбу как-нибудь помочь ему, что не колеблясь предложил:

— Пошлите его ко мне на «Ангару», Иван Васильевич.

Марков недовольно посмотрел на капитана:

— Возьмете? Кстати, как твоя фамилия?

— Смирнов Владимир.

— Ладно, Смирнов, оформляйся. До завтра, Иван Васильевич.

Карданов ушел, а Марков подозвал парня:

— Ну, давай документы, Смирнов Владимир, раз капитан согласился тебя взять.

Андрей Андреевич попал на завод, где велись работы по подкреплению корпусов «самоходок», только на следующий день после обеда. Он прошел по заваленному металлическим ломом двору и вышел к воде. В тесной гавани, вплотную друг к другу, стояли пять барж, ошвартованные как на параде — все трубы в одну линию. «Самоходки» имели такой небольшой надводный борт и такую длинную палубу, что в первый момент казалось: кормовые надстройки существуют отдельно от приподнятых носов. Но, в общем, суда выглядели не так плохо. Они блестели свежими красками, ласкали глаз девственно чистые чехлы вентиляторов и шлюпок, не было старомодных острых углов в общей архитектуре.

«С „Тайгой“ сравнивать их нельзя, но всё же они лучше, чем на серой фотографии», — подумал Андрей Андреевич.

По перекинутой с берега легкой сходне он поднялся на палубу. Из открытых трюмов доносились удары кувалд. Вспыхивали огни сварки. На люке, лежа на животе, подставив голую спину солнцу, развалился матрос. Повязка вахтенного, красная с белой полосой, валялась рядом, на голубой рубашке.

— Скажи-ка, где стоит «Ангара»? — спросил Карданов.

Матрос приподнялся на локтях, посмотрел на капитана заспанными глазами, лениво ответил:

— Третья от нас, четвертая от берега.

Потом он снова опустился на люк, не обращая больше внимания на капитана. Карданов перелез через цепные релинги еще трех барж и очутился на своей «Ангаре». Вахтенный отсутствовал. Люки были закрыты. Работы по подкреплению корпуса еще не начинались. Он прошел по узкой — двум человекам не разойтись — палубе. Почти всю площадь занимали огромные люки. Двери носовых жилых помещений закрыты на за мок.

Карданов обошел всё судно, постоял на корме, повернул задрайку на металлической входной двери и очутился в крошечной столовой команды. На диванчике у стола сидел человек в новеньком форменном костюме с тремя золотыми нашивками, в ослепительно белом воротничке. На вид ему было лет тридцать. Курчавые темные волосы, тронутые еле заметной сединой, прямой нос, губы хорошего рисунка делали бы его внешность приятной, если бы не слишком близко поставленные к переносице небольшие черные глаза. Они не подходили к этому лицу.

Моряк смотрел через выходящую прямо в камбуз открытую дверь на какую-то совсем молоденькую девушку, босую, с закатанными рукавами, неистово трущую мешковиной кафельную палубу. У ее голых, забрызганных грязью ног стояла огромная серая лужа.

Карданов понял, что человек, сидящий за столом, его новый старший помощник. Андрей Андреевич назвал себя. Старпом не торопясь встал, внимательно с ног до головы оглядел капитана и как-то свысока представился:

— Капитан дальнего плавания Бархатов Вадим Евгеньевич. Волею судеб оказался здесь старшим помощником. Разрешите доложить. Судно еще полностью не укомплектовано. Люди, которые были в наличии, посланы на склад получать судовое снабжение. К заводским работам еще не приступили. Кокша приводит в порядок камбуз. Прошу вас взять ключи от каюты. — Он порылся в кармане и протянул Карданову ключи.

Всё это было сказано подчеркнуто официально, чтобы сразу же показать капитану, что он, Бархатов, не хуже его знает судовой порядок.

Андрей Андреевич вошел в каюту, дверь которой выходила в столовую. Каюта оказалась маленькой, но уютной. Письменный стол с полкой для книг, короткий диван, шкаф, умывальник и удобная металлическая кровать с занавесками. На палубе перед кроватью коврик и два кресла.

Андрей Андреевич присел на диван. Старший помощник — капитан дальнего плавания. С одной стороны, это хорошо. Опытный человек. С другой… Он предпочел бы иметь начинающего «разворотливого» старпома. Такого, у которого есть желание показать себя, заслужить одобрение капитана. А Бархатову, наверное, это не нужно… Почему Марков не послал его капитаном на одну из самоходок? Во всяком случае, Андрею Андреевичу, видно, будет легко работать с таким старпомом… Всё здесь не такое, как на «Тайге». Миниатюрное. Кажется, что всё помещение «Ангары» можно поместить в его прежнюю каюту.

В дверь просунулась голова Бархатова:

— Совсем забыл сказать, товарищ капитан. Приходила синоптик, хотела видеть вас. С нами поплывет. Ничего себе дамочка, должен я вам сказать, — прищелкнул языком старпом. — Обещала скоро прийти опять.

— Знаю, — коротко бросил Карданов.

Ему не понравился тон, каким помощник говорил о синоптике.

Андрей Андреевич закрыл каюту, вышел на палубу. На соседней самоходке стоял человек высоченного роста, с маленькой головой, на которой лихо сидела морская фуражка. На красном скуластом лице, под пуговкой-носом, на верхней губе чуть заметно чернели тонкие усики. Он был одет в модный серый пиджак, зеленые брюки и бежевые сандалеты. От расстегнутого ворота рубашки спускался длинный, весь в каких-то невероятных запятых галстук. Увидя Карданова, человек широко улыбнулся:

— Хэлло, кэптен! Будем знакомы. Капитан чайного клипера «Пинега», другими словами, этой баржи, Туз.

Он подошел к борту, протянул Карданову руку.

— Ну что вы скажете об этих судах, коллега? — спросил Туз, когда они обменялись рукопожатиями. — Действительно, «чайные клипера». Кто-то их так метко назвал. Мне нравится эта ирония. Опасно, как вы думаете?

Карданов помедлил с ответом, с любопытством изучая своеобразную внешность Туза. Но капитан «Пинеги», видимо, и не ждал ответа. Он продолжал говорить сам:

— Конечно, опасно. Но полагаю, что Дежневу на его лодках в то время было опаснее. К нашим услугам радио, прогнозы, авиаразведка. Дойдем. В крайнем случае из воды выловят. А кроме того, не надо забывать, что и условия неплохие. Плата за страх, так сказать. Хе-хе-хе. Не желаете зайти ко мне сделать маленький «смол дроп», кэптен? Нет? Ну, гуд бай, пойду на завод. Увидимся еще.

Он перешагнул через цепочки, поднялся на берег и быстро направился к зданию заводоуправления.

Андрей Андреевич пошел на стоявшую у берега самоходку. Он спустился в трюм посмотреть, как приваривают стальные тавры к днищу. Сварщик работал быстро. Летели в разные стороны искры, похожие на бенгальский огонь. Шов ложился ровно, в ниточку.

— Хорошо? — спросил капитана сварщик, выключая электрод и поднимая защитную маску на голову.

— Хорошо.

— То-то и оно. В Арктику плохо нельзя. Вам там туго придется на этих лоханях. Я ведь понимаю. Действительную служил на флоте.

Облазив весь трюм, Карданов вернулся к себе в каюту. Всё-таки подкреплений, кажется, недостаточно. Надо продумать, где еще можно поставить эффективные балки. Он вытащил бумагу и принялся набрасывать на ней эскиз.

Карданов увлекся работой и не сразу обратил внимание на то, что в дверь кто-то постучал и женский голос спросил:

— Можно к вам, товарищ капитан?

Андрей Андреевич обернулся. Перед ним стояла девушка синоптик. Лицо ее выражало недоумение и растерянность.

— Так это вы капитан «Ангары»? — наконец проговорила она.

— Я, — довольный ее смущением, подтвердил Андрей Андреевич.

Девушка засмеялась:

— Значит, вы меня разыграли? Хорошо же! Уж очень вы себя нахваливали тогда. Даже неприлично так хвастаться.

— Сам себя не похвалишь, никто не похвалит. Да вы не возмущайтесь, я и на самом деле парень ничего.

— Ну вот опять! Какой вы есть — покажет будущее. Давайте знакомиться. Ирина Владимировна Гордиенко.

Карданов согнал улыбку с лица:

— Всё это шуточки, Ирина Владимировна. Привезли приборы, карты? Значит, по вашей части всё в порядке. Попросите старпома, он покажет вам каюту. Устраивайтесь. Жить придется в тесноте.

— Я и не жду особенных удобств. Ко всякой обстановке привыкла.

Ирина нашла Бархатова в каюте. Она была меньше, чем капитанская. Два человека умещались там с трудом. Тем не менее старпом, увидя Ирину, встал с кресла и учтиво пригласил ее сесть:

— Значит, познакомились с «папой»? Я имею в виду капитана. Какое впечатление?

— Да я, оказывается, его уже знала, — засмеялась Ирина, вспоминая знакомство с Кардановым. — Мне хотелось бы посмотреть, где я буду жить.

— Пожалуйста. Это недалеко. Два шага и вы у себя. Идемте.

Старпом пропустил Ирину вперед. Он постучал в одну из выходивших в коридорчик дверей, нажал ручку. Дверь отворилась. На койке сидела Тоня Коршунова. Из волос во все стороны торчали бумажные завивки — бигуди.

— Виноват! — извинился Бархатов, затворяя за собой дверь. — Ваша каюта, Ирина Владимировна, и ваша соседка. Наша кормилица. Прошу любить и жаловать. Располагайтесь. Если что-нибудь понадобится, скажите мне. — Бархатов вышел.

Ирина взглянула на «рогатую» Тонечку и рассмеялась.

— Чего смеетесь? Прическу делаю. В парикмахерскую некогда ходить, — рассердилась Тоня.

— Извините и здравствуйте. Значит, будем жить вместе. Меня зовут Ирина. Я синоптик. А вас?

Тоня — ей казалось, что именно это является признаком хорошего тона и некоторой холодности, — подала ладонь лодочкой.

— Здравствуйте. Коршунова Антонина Васильевна. Можете размещаться. Только учтите, я правую кровать и шкаф уже заняла и… зеленую раскладушку.

Очень смешным было ее надутое девчоночье лицо и голова в бумажках. Ирине захотелось сказать что-нибудь веселое, но, видя неумолимо серьезное выражение Тониного лица, она погасила смешливые огоньки в глазах:

— Хорошо. Я тогда займу левую койку и красную раскладную скамейку.

Она повесила свой пыльник в шкаф, поставила чемодан на койку, села. Помолчали. Неожиданно Тоня сказала:

— А этот старпом зануда. Вы еще увидите.

— Почему же? — удивилась Ирина. — По-моему, он ничего.

— Он ко всем придирается, я уже заметила.

— Тогда будем защищаться, Тонечка. Можно мне вас так звать, Антонина Васильевна?

— Зовите, — милостиво разрешила Тоня. — Меня все так зовут.

Ирина порылась в сумочке, достала две конфеты «Мишка», протянула одну Тоне:

— Хотите? Мои любимые.

— Спасибо. Я их тоже очень люблю, только ем редко.

Через полчаса Тоня сидела на койке у Ирины и, обнимая ее за плечи, доверчиво шептала:

— Боюсь я, Ирина Владимировна! Как заставят делать какие-нибудь котлеты «марешаль»! Ведь я только что школу окончила. Или не понравится, как я приготовляю пищу. Начнут за борт выливать. Вот только этого боюсь. Говорят, капитан здесь строгий.

Первым, кого увидел Генька Шмель, когда вступил на палубу «Ангары», был рыжий длинноносый парень, с которым он «поцапался», когда нанимался на перегон. Генька скорчил удивленную гримасу:

— А, одесськи бублички. И ты здесь. Вот не ожидал! Будет время заняться твоим воспитанием.

— Пожалуй, время найдется. Только неизвестно, кому кого придется воспитывать. К сожалению, мы с вами теперь будем находиться, некоторым образом, в служебных отношениях. Надеюсь, что вас сюда прислали не капитаном? Ну, тогда вы мой подчиненный. Я здесь старшим механиком.

Шмель присвистнул:

— Это хуже, граф. Что ж. Ваше дело приказывать, наше — выполнять.

— Придется вам оставить этот великосветский тон. Конечно, привычка и воспитание… Я понимаю. Но держите пока мой титул в тайне, хотя бы ради конспирации. Графы сейчас не в моде. Фамилия моя Болтянский, зовут Семен Григорьевич.

— Очень приятно. Шмелев, Геннадий Яковлевич. Моряк-универсал. В настоящее время матрос «першего» класса. Меня и в Гамбурге, и в Лондоне, и в Антверпене знают…

— Неужели? Думаю, что без вас там не слишком соскучились с тех пор как… Ну не будем уточнять. Смею вас уверить, запросов, почему, мол, Шмелева Геннадия последнее время не видно в Гамбурге, не поступало. Ну, счастливо поработать!

Болтянский повернулся к Геньке спиной.

— Пойдем, брат, — подтолкнул Шмеля Пиварь, с улыбкой слушавший разговор. — Этому парню пальца в рот не клади — откусит. Пойдем к боцману.

— Язва! — плюнул прямо на палубу Шмель. — Ладно, пойдем. Я ему наработаю.

Капитан не пошел в город. Он остался на «Ангаре». Ему хотелось помыться под душем, пораньше лечь спать, чтобы завтра утром приняться за судовые дела. Через тонкие переборки Андрей Андреевич слышал, как в столовой отрывисто отдавал какие-то распоряжения Бархатов. Капитан знал, что старпом сейчас должен уйти. Он отпустил его до завтра. Скоро всё затихло. Свободная команда разошлась. Только вахтенный шагал, то приближаясь к корме, то удаляясь от нее. Кто-то вошел в столовую. И тотчас же оттуда донесся приглушенный голос. Капитан прислушался. Похоже было, что человек читает стихи. Карданов приоткрыл дверь. Перед зеркалом с неестественно напряженным лицом стоял высокий, широкоплечий парень в синем свитере. Светлые волосы прикрывала вязаная шапочка с помпоном, какие носят лыжники. Парень держал в руках открытую книжку и действительно читал стихи Маяковского:

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана…

Нет, что-то не то… Не получается.

Он приблизил лицо к зеркалу, нахмурил брови, сделал зверское лицо и, подвывая, начал снова:

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана. Я показал на блюде студня Косые скулы океана…

Карданову стало весело. Капитан вошел в столовую:

— К выступлению готовитесь?

Парень обернулся, лицо его порозовело:

— Да нет… Просто так, для себя читаю. Думал, что никого нет, — сконфуженно проговорил он, явно собираясь улизнуть.

Но Андрей Андреевич задержал его:

Подождите. Давайте я попробую прочесть.

Капитан взял книжку, нашел стихотворение и прочитал отрывок. Молодой человек смотрел на него с восхищением.

— Как? — спросил Карданов, кладя книгу на стол.

— Здо́рово. А вот у меня не получается. Как его Яхонтов читал!

— Любите стихи?

— Очень. И особенно Маяковского. Многие говорят, что его трудно понять. Ерунда это. Читать надо уметь. Правда?

— Безусловно. Я тоже люблю стихи. Пушкина, Лермонтова и наших современников: Твардовского, Светлова, Симонова. Знаете?

— Конечно. А что вы скажете об этих строчках, товарищ капитан? Разрешите, я прочту…

Чуть-чуть кренясь, скользит как привиденье Красавец клипер, залитый луной, И взрезанных пучин сварливое шипенье, Смирясь, сливается с ночною тишиной. Вертится лаг, считая жадно мили, Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал. Чу… Мелодично склянки прозвонили, И голос с бака что-то прокричал…

Андрей Андреевич усмехнулся:

— Это Лухманов. Когда я учился в мореходке, мы его стихи наизусть знали. Настоящий моряк писал. Кстати, кем вы назначены на «Ангару»?

— Боцманом. Шестаков моя фамилия. Зовут Федор Михайлович.

— Плавали раньше?

— Плавал. Три года на буксирах работал. Из них один год боцманом.

— Успели познакомиться с матросами?

— Познакомился, разные люди, — уклончиво ответил боцман, но тут же добавил: — Ничего. Работать будут.

— Я тоже так думаю. Чего не знают — научим. Завтра, боцман, начнем приводить «Ангару» в мореходное состояние.

— Есть, товарищ капитан.

— А на поэтические темы мы еще с вами потолкуем.

Карданову понравился боцман. Было в нем что-то располагающее, открытое. Радовало капитана и то, что Шестаков не новичок в морском деле.

Конечно, Федя в свои двадцать два года казался ему несколько молодым для такой ответственной и требующей опыта работы, но товарищи, плававшие с Шестаковым раньше, имели о боцмане другое мнение. Вряд ли кому-нибудь из них пришла бы в голову мысль назвать его Федькой. К нему обращались не иначе как «боцман» или «Федор Михайлович», и очень редко «Федя». Он совершенно уверенно чувствовал себя на палубе. Редко ругался, не употреблял «соленых» морских словечек, ненавидел «подначку». Он считал, что может заставить выполнить без ругани всё, и гордился этим.

Матросы с буксира «Вихрь», на котором Федя плавал боцманом, могли рассказать, как однажды он три часа просидел в ледяной воде, заделывая пробоину в форпике, как любовно ухаживал за старым судном и получил за чистоту вымпел, как поборол шведского великана-матроса в клубе водников… Да многое могли бы рассказать о Шестакове…

Бархатов догнал Ирину в проходной завода:

— Домой, Ирина Владимировна? Может, нам по пути? Нам должно быть по пути, — с нажимом на «должно» проговорил старпом.

— Начинаете ухаживать? — пошутила Ирина. — Запомните, я не люблю ходить «под ручку».

— Да что вы, Ирина Владимировна! И не думал даже, — наклонился к девушке Бархатов. — Хотя, если честно говорить, стоило бы… Попробовать разве?

— Попробуйте.

— Тогда начну с приглашения в кино. Не оригинально, правда, но… Если у вас нет других планов — пойдемте смотреть «Рапсодию». Хорошая, говорят, картина.

— А я слышала, наоборот. Но всё равно. Пойдемте. У меня вечер свободный.

Они шли рядом, непринужденно болтая о пустяках. Бархатов шутил, рассказывал забавные истории, поддерживал Ирину за локоть при переходе через улицы, старался быть остроумным. Его подчеркнуто морской вид привлекал внимание женщин.

Ирина не была ни ханжой, ни «букой». Она любила смеяться, любила живое слово. Ей нравился Бархатов. Она с удовольствием его слушала, отвечала на шутки.

Сегодня Ленинград напоминал южный город. Стоял теплый солнечный вечер. На асфальтовых тротуарах девочки играли в «классы». Мальчишки катались на самокатах. Люди, одетые в пестрые и яркие одежды, выглядели празднично. Слышался смех, обрывки разговоров. Наступил тот час, когда ленинградцы, отдохнув после работы, выходят подышать свежим воздухом. Поток автомобилей значительно уменьшился. Город оказался во власти гуляющих пешеходов. Везде люди. Солнце ушло за дома, но в окнах верхних этажей еще горели оранжевые огни заката. Заглядывая в лицо Ирины, Бархатов говорил:

— Значит, поплаваем вместе, Ирина Владимировна. Теперь держитесь. Я ведь строгий. По правилам внутреннего распорядка вы будете подчинены непосредственно мне. Но вообще, если говорить серьезно, не завидую вам. В нехороший «переплет» вы попали. Точно! Не делайте больших глаз. Верьте моему опыту. Такой команды я еще в жизни не видел. Банда, настоящая банда. Ни дисциплины, ни знаний. Народ с бору да с сосенки. Судно прескверное. Сидит всего полтора метра. Капитан тоже…

Ирина насторожилась:

— Зачем же вы тогда сами пошли на этот перегон, Вадим Евгеньевич? Вас никто не принуждал, насколько я понимаю!

— Я моряк, Ирина Владимировна. Это мой хлеб. Мне нужно заработать несколько тысяч. Я в отпуске. Соединяю полезное с не очень приятным. Эпизод. А вот вы — девушка, и интересная девушка…

— Благодарю вас.

— …попадаете в такое окружение, что и моряку-то тяжёло будет, не то что вам. Не думаю, что капитан справится с этой бандой.

— Вы считаете, что Карданов плохой капитан?

— Да нет, замялся Бархатов. — Середняк. Слышал я о нем. Неудачная кандидатура для капитана головного судна. Плавает не так уж давно. Держится начальником. Даже со мной: «Придете к восьми. Вы мне будете нужны». Прямо как мальчишке. Подумаешь! Да если хотите, у меня опыта и знаний больше…

Ирина вспомнила светлые серьезные глаза Карданова, его озабоченный вид, худощавое лицо и холодно сказала:

— А мне Карданов нравится. И отзываются о нем хорошо. Я, правда, его мало знаю…

Они сидели в переполненном народом кинотеатре. Было жарко и душно. Ирина уже жалела, что пошла. На экране Элизабет Тейлор меняла туалеты, звучала музыка Рахманинова. Бархатов осторожно прижимал ногу к колену Ирины и пытался погладить ее руку. Она отодвигалась, ей было неудобно и смешно.

«Наверное он считает это необходимым для первого знакомства», — думала Ирина.

Фильм оставлял ее равнодушной. Ирине стало скучно, захотелось уйти. Бархатов сидел нахохлившись. Сеанс кончился. Ирина с облегчением встала. Они вышли со двора кинотеатра. На улице потемнело, засветились неоновые вывески магазинов. Бархатов уже не казался таким милым, веселым и интересным. Долго шли молча. Наконец Бархатов спросил:

— Вы, кажется, на что-то обиделись, Ирина Владимировна?

— Нет. Просто скучно, Вадим Евгеньевич.

— Неужели со мной так скучно? — усмехнулся Бархатов.

Ирина не ответила на вопрос.

— Понравилась картина?

Немного поспорили о фильме. Неожиданно Ирина спросила:

— Андрей Андреевич остался на судне?

— На судне. А что это вас вдруг заинтересовало?

Они дошли по Невскому до канала Грибоедова. Ирина остановилась:

— Ну вот, тут через дом я и живу. Спасибо, Вадим Евгеньевич, и до свидания. До завтра.

Бархатов медленно двинулся за Ириной:

— Доставлю уж вас до места.

— Не надо. Чего доброго, на лестнице попробуете меня поцеловать? А я этого тоже не люблю.

Бархатов расхохотался:

— Верно ведь. Была у меня такая мысль. Что ж! Вижу, методы надо менять. Прощайте.

Ирина протянула руку. Бархатов крепко, как мужчине, пожал ее. Ирина скрылась в парадной. Бархатов постоял, посмотрел ей вслед, улыбнулся и, засвистев какой-то мотивчик, пошел к Невскому.

— Ваших нет дома, Ирочка! — высунулась из кухни соседка, услышав шаги Ирины в прихожей. — Просили передать, что придут поздно.

Ирина кивнула головой. Было душно. За день солнце накалило воздух. Ирина распахнула окно. Вместе со свежей струей в комнату ворвались шумы затихающей улицы. Напротив привычно и уютно светились витрины «Дома книги». Черная вода канала стояла неподвижно, отражая в себе фонари. Внизу кто-то нудно тянул одну и ту же фразу: «Я ва-ам пока-а-жу». Наверное, захмелевшего гостя попросили покинуть ресторан, помещавшийся этажом ниже. Не захотелось включать свет. Ирина любила сумерки. Из большой полированной рамки на нее смотрел Костя. Курчавый, темноволосый, большеротый… Костик… Муж.

В девятнадцать лет Ирина на практике познакомилась с молодым полярным летчиком Свириным. Произошло то, что иногда случается в книгах и очень редко в жизни, — любовь с первого взгляда. Они поженились. Родители Ирины пришли в ужас. В девятнадцать лет замуж? Но, увидев Костю, успокоились. Летчик понравился.

Ирина была счастлива, очень счастлива. Костя летал где-то над ледяными полями Арктики, неожиданно появлялся в Ленинграде, засыпал жену цветами, подарками… Для него не существовало расстояний. Он мог вскочить в кабину самолета, отправлявшегося в Ленинград, только для того, чтобы побыть с Ириной несколько часов и в ту же ночь улететь обратно. Им было слишком хорошо. Спустя год, совершая ледовую разведку, Костя разбился при посадке. Нелепый случай, один из ста!

Сначала Ирина не захотела этому верить, но, когда ее вызвали в управление, передали Костины вещи, надежда исчезла. Ирина еле доплелась до дома, закрылась в комнате и долго плакала, прижимая к лицу порванный шлем. Он еще сохранил еле заметный запах Костиных волос. Родители ее не тревожили.

Утром Ирина вышла с сухими глазами, постаревшая, но спокойная. Она стала вялой и молчаливой. Целыми днями бесцельно просиживала в кресле, уставившись в одну точку, с нераскрытой книгой на коленях. Ее всё раздражало. Не хотелось жить. Она не могла больше видеть свою комнату, вещи. Всё напоминало ей о Косте.

Ирина уехала на мыс Челюскин зимовать. Переживала свое горе одна. Три года спустя вернулась в Ленинград. Теперь она успокоилась. Горе растворилось в тысяче житейских дел. Остались дорогие сердцу воспоминания и жалость к себе. Мать, покачивая головой, говорила: «Замерзла ты, Ириша, на своем Севере, как льдинка стала. Ну, ничего, оттаешь со временем…»

И это было правдой. Ирина «оттаивала». Она с завистью смотрела на встречавшиеся ей парочки.

«Вот и я могла бы идти так с Костей. Прижаться к нему, накинуть его пиджак себе на плечи, посидеть в саду… А я всё одна…»

Ей казалось, что человека лучше Кости она не встретит, и всё-таки ее тянуло к людям.

Погода установилась на редкость хорошая. На небе ни одного облачка. Уже с утра солнце грело так, как в обычные дни в полдень. На «Ангаре» полным ходом шла сварка. Команда работала без рубашек. В обеденный перерыв все бежали на реку, бросались в прозрачную освежающую невскую воду. Плескались, фыркали, хохотали. Теперь экипаж «Ангары» собрался полностью. Андрей Андреевич познакомился с людьми. Сейчас он сидел на спасательной шлюпке, с интересом наблюдая за тем, что и как делается на судне.

По палубе в робе цвета хаки «под американца», со сдвинутой на затылок фуражкой, прохаживался Бархатов. Боцман и матрос Тюкин, неуклюжий, вялый и сонный парень, в прошлом плотник, таскали ящики и мешки со снабжением. Федя Шестаков то скрывался в открытом лючке форпика, то снова появлялся на палубе и командовал:

— Подавай, Тюкин!

Володя Смирнов и Пиварь закрывали брезентом люки. Володя старался. Ему хотелось ни в чем не отстать от своего партнера. Подумаешь, матрос! Это всё равно что чернорабочий. Не ахти какая специальность. Пройдет две, три недели, и он, Володя, будет не хуже. А пока он почему-то никак не может заложить угол брезента. Получается какой-то пузырь. Вон у Пиваря углы заложены прямо, как на картинке. Пиварь заметил, как мучается Володя. Подошел:

— Не так, милок. Волна твой угол моментально разобьет. Смотри сюда. — И он умело заложил угол. — Понял?

Володя засмеялся:

— Вроде понял. Наука несложная. Вот…

Он взялся за брезент и точно так же, как показывал Пиварь, сложил угол. Что за чертовщина? Опять не получилось. Пиварь назидательно сказал:

— Наука-то несложная, а знать надо. Смотри.

Пиварь снова медленно сложил брезент.

Из камбуза доносились звуки передвигаемых по плите кастрюль и звонкий голос Тони Коршуновой, напевавшей какую-то песенку.

Тоня готовит первый обед и очень волнуется. Три дня убирала, мыла, чистила камбуз и кладовки. Покупала продукты. Бегала по магазинам. Торговалась на рынке. Самостоятельно. Помогать было некому. Все заняты своим делом. На обед борщ украинский и котлеты с гречневой кашей. На сладкое компот. Она встала в шесть часов и, кажется, всё же не успеет к двенадцати.

Генька Шмелев лениво подметает палубу волосяной щеткой. Вот он зашел за надстройку. Оглянулся. Никого нет. Он садится на кнехт, закуривает, закрывает глаза, с наслаждением поднимает лицо к солнцу. Чудесная погода. Пусть те поработают, а он отдохнет!

— «А Шарик шепчет: „Бери расчет“», — мурлычет Генька.

Карданов смотрит на Генькино лицо. Зажмурился, похож на греющегося кота.

«Лодырь, — думает капитан. — Неудачно, что он попал на „Ангару“. Ну да, может быть, разойдется. Моряк всё же». Он наклоняется над матросом:

— Шмелев, вы уже черный как негр. Не обгорите?

Генька оторопело поднимает голову кверху:

— Маленький перекур, товарищ капитан.

Он выбрасывает за борт недокуренную папиросу. Принимается снова подметать. Эх, засыпался. Надо же! Прямо на капитана нарвался. Солнце поднимается выше. Становится по-настоящему жарко.

Карданов видит, как Тюкин с трудом тащит две большие банки с краской. Он неловко перелезает через комингс, зацепляет за него ногой, падает. Банки с грохотом катятся к борту. Вот-вот упадут в воду. Федя Шестаков вовремя успевает задержать их. Бархатов подходит к потирающему колено Тюкину и противным, издевательским голосом кричит:

— Растяпа! Разве можно так работать? Ноги надо выше поднимать! А если бы банки за бортом очутились? Сидели бы уж в своей бане или где вы там работали на берегу. А то все на флот лезут. За длинным рублем. Боцман, ты его на уборках используй!

Тюкин, видимо, испугался. Молчит. Потирает ушибленное колено.

Федя Шестаков спокойно отвечает старпому:

— Вадим Евгеньевич, ведь ничего не случилось. Всё в порядке. Всякий может упасть. И вы тоже.

«Правильно! — одобряет в душе боцмана Андрей Андреевич. — Крик — это не эффективная мера. А тут уж совсем неуместен. Надо будет поговорить со старпомом».

Но Бархатов взрывается:

— Вы меньше философствуйте, а больше делайте! Вон судовое снабжение двое суток на палубе валяется, не прибрано.

— Будет валяться, Вадим Евгеньевич. Два дня не работали. Один матрос к вам несколько раз на квартиру за вещами ходил, двое синоптику помогали, один на складе был, двое за продуктами… Вот так и получается. Ну давай, Тюкин. Прошло?

Федя легко поднимает банки. За ним ковыляет Тюкин. Бархатов громко ворчит:

— Набрали демагогов и лентяев!..

Капитан любуется, как ловко работает Пиварь. Чувствуется, что всё он делает с удовольствием. Даже по тому, как убирает брошенный на палубе конец, берется за швабру, травит швартов, видно, что он знает дело. Вчера у Андрея Андреевича произошел с Пиварем разговор. Матрос появился в каюте капитана смущенный. Он теребил в руках кепку, переминался с ноги на ногу. Хотел что-то сказать, но не решался.

— Что вам, Пиварь? — спросил Карданов. — Говорите.

— Мне бы немного денег, товарищ капитан. Авансом. Я понимаю, что еще не заработал, что это не полагается, — заторопился Пиварь, видя удивленные глаза капитана, — но очень нужно. Жена просила. Я долго был без работы… Понимаете?

— Жена? — с сомнением проговорил Карданов, стараясь по глазам матроса узнать, говорит ли тот правду. — А вы не пьете, случайно?

Пиварь выдержал взгляд капитана:

— Пил. И много. А теперь ни-ни. Слово дал.

— Слово? Кому же?

— Маркову, Ивану Васильевичу. И жене своей. Много я из-за этого дела терял. Кончать пора.

Карданов вспомнил. Марков действительно говорил ему о Пиваре.

Капитан открыл ящик письменного, стола.

— Сколько вам надо? — грубовато спросил он.

— Пятьсот рублей.

На секунду рука капитана остановилась. Сумма для аванса была значительной. Потом Андрей Андреевич решительно потянул к себе пачку с деньгами, вытащил из нее пять сотенных, протянул Пиварю.

Матрос не считая засунул деньги в боковой карман:

— Спасибо, товарищ капитан. Где расписаться?

— Расписываться не обязательно. Я запомню и так. А вот деньги пересчитайте, — строго сказал Карданов. — За них работать придется.

Пиварь небрежно сосчитал деньги:

— Правильно. Спасибо.

Когда дверь за матросом захлопнулась, Карданов подумал:

«Так-с. Значит, эксперимент. Дал пятьсот рублей без расписки заведомому пьянчуге. Если завтра придет на работу, значит, действительно отдал деньги жене. Посмотрим…»

Пиварь пришел на работу минута в минуту. Андрей Андреевич порадовался: значит может человек держать слово.

Было совсем поздно, когда раздался громкий стук в дверь. Андрей Андреевич не успел ответить, как в каюту ввалился небольшого роста, крепкий, почти круглый человек в потертом синем кителе. Он был без головного убора. Рыжеватые волосы бараньей шапкой венчали голову, сидевшую, как казалось, прямо на плечах. Красное лицо, слегка приплюснутый нос, маленькие, веселые, очень блестящие и очень черные глаза дополняли внешность незнакомца. Не дожидаясь приглашения, человек плюхнулся в кресло, схватил лежавшую на столе книгу, снова бросил ее на стол и зарокотал восхищенным басом:

— Вот умник, вот молодец! Это я понимаю. Культура! Книги надо любить. Мыслящий капитан — редкость. Я полагал застать вас в кругу друзей за стаканом вина! Или, в лучшем случае, за учебником по радиолокации.

Всё это гость выпалил без перерыва, яростно жестикулируя; затем он вскочил с кресла, бросился к Карданову и, крепко пожимая его руку, скорее выкрикнул, чем сказал:

— Простите! Разрешите представиться: Иннокентий Викторович Рубцов. Капитан рядом стоящего «Амура». Вчера хотел зайти, да всё дела. Значит, плывем вместе. Чертовский рейс! Современные викинги! Ведь надо же придумать! Речные баржи, ни одного продольного крепления — и в океан.

Карданов вспомнил: Рубцов был известен в морских кругах. Когда-то Андрею Андреевичу рассказывали историю, связанную с этим капитаном. Во время Отечественной войны Рубцов, мобилизованный с торгового флота, командовал сторожевиком. Он проявлял чудеса храбрости, несколько раз был награжден орденами за боевые заслуги, про него писали в газетах. Он стяжал себе славу отчаянного командира. Страшно вспыльчивый, живой, с колоссальным запасом энергии, Рубцов часто ввязывался в разные конфликты. Бушевал, доказывал, ссорился, хотя и не всегда был прав. Кончилась война. Рубцов вернулся в пароходство, получил хорошее судно, пошел плавать за границу. Что случилось с опытным Иннокентием Викторовичем, толком никто объяснить не мог. В 1954 году он допустил крупную аварию. Судно погибло. Капитана посадили. Просидел он недолго, но, выйдя на свободу, запил. Пил много, буянил. Его прощали, уговаривали, наказывали. Ничего не помогло. Из пароходства его пришлось уволить. Рубцов поехал на Крайний Север, в Пивек, где плавал на портовом буксире, но и там долго не удержался. Вернулся в Ленинград, мыкался по разным мелким организациям. И вот теперь попал на «Амур».

Карданов с любопытством смотрел на Рубцова. Он встречал его очень давно, когда плавал матросом, но знаком с ним не был. Иннокентий Викторович был значительно старше Карданова и выглядел лет на пятьдесят.

— Я рад с вами познакомиться, — воспользовавшись моментом, когда Рубцов потянулся за папиросой, проговорил Карданов. — Много о вас слышал и рад, что мы пойдем в рейс вместе.

— Много слышали? — насторожился Рубцов. — Наверное говорили, что Рубцов горький пьяница, дебошир и хулиган. Так ведь?

— И это слышал, — честно признался Карданов. — Но и хорошего говорили много.

— Об этом ни слова, капитан! В глаза хвалят только дураков. Значит, идем под вашим командованием? Отлично. Когда вы думаете сниматься. Надо торопиться. Темпо, темпо, как говорят итальянцы. Не терплю стоять! Двигаться!

— Баренцово море еще не очистилось ото льда.

— Всё равно двигаться надо. Придем в Архангельск, будем ближе к цели. Так предполагал и Марков.

— Вы говорили с Иваном Васильевичем?

— Конечно. Мы с ним старые знакомые. Воевали на одном театре. Знаменитый морской десантник. Бы, наверное, слышали, как он вооружил шаланды и захватил остров Короткий? Поучительная история! Мы с ним случайно встретились два дня назад. Не виделись много лет. Вот он меня и пригласил на «Амур».

— Иннокентий Викторович, а где вы последнее время плавали?

Рубцов как-то сразу потух и нехотя ответил:

— Тут, в одной… В общем, дрянь контора! Песок с Лондонской мели в Ленинград возили. Не работа для моряка. Ну, я пойду. Меня там этот фрукт ждет. Звал его к вам. Не пошел.

— Что за фрукт?

Капитан с «Куры». Заходите. Буду рад. А на завод жмите. Пусть заканчивают скорее.

Рубцов поднялся с кресла, тряхнул головой в знак прощания и вышел.

«Так вот какой этот Рубцов, — подумал Карданов, всё еще смотря вслед ушедшему капитану. — Странный человек».

Андрей Андреевич мысленно ругнул себя за то, что еще не знает всех капитанов, с которыми придется идти в море.

На следующий день он решил пройти на «Куру». Палуба казалась пустынной, только у надстройки стоял молодой человек в яркой «ковбойке» и желтых китайских брюках. Совершенно белые, выгоревшие волосы пострижены по моде. Худое веснушчатое лицо было задрано кверху. «Вахтенный», — подумал, подходя к нему, Карданов.

— Послушай-ка! Как мне найти вашего капитана?

Юноша опустил голову и взглянул на Карданова острыми, светлыми и холодными глазами:

— Я капитан.

Андрей Андреевич рассердился:

— Ладно, без шуток. Проводи меня к капитану, если он на судне.

Молодой человек презрительно оглядел Карданова и молча поднял голову к солнцу.

— Нельзя сказать, что здесь служат расторопные и понятливые матросы. Могу я всё же повидать капитана «Куры»? — повысил голос Андрей Андреевич.

Молодой человек снова опустил голову:

— Вы не волнуйтесь. Я капитан «Куры». Что вам еще угодно?

Карданов опешил:

— Вы?

— Да, я, — раздраженно повторил юноша. — Это становится скучным, наконец. Я, Эдуард Журавлев, капитан дальнего плавания, диплом номер восемь тысяч девятьсот два, окончил мореходное училище в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году… Какие сведения еще требуются?

— Вы меня простите, — сконфуженно проговорил Карданов. — Уж очень вы молодо выглядите. Никак не думал…

— Уж какой есть. Бороду отращивать считаю неудобным с точки зрения гигиены и техники безопасности.

— Я Карданов, капитан с «Ангары».

— Знаю, — без интереса сказал Журавлев. — Рубцов мне говорил, что познакомился с вами.

Андрею Андреевичу показалось, что Журавлев хочет, чтобы он поскорее ушел и не мешал ему загорать. Но Карданов остался. Его заинтересовал капитан «Куры».

— Я пришел познакомиться и узнать, как у вас идут дела с окончанием работ.

— Дела идут. Буду готов вместе со всеми.

— Снабжение получено? Команда полностью?

Журавлев быстро взглянул на Карданова и вызывающе сказал:

— Всё это есть. Но нет основного: отсутствуют мореходные инструменты. На судне один компас. В век радиолокации и электроники плавать, как когда-то плавал Колумб, по-моему, неловко. Ваша «Клипер-компани» выглядит довольно несолидно.

— Оснащать электронавигационными приборами тридцать речных судов на такой короткий срок дорого и не нужно. Кроме того, начальник говорил, что с нами пойдет обеспечивающее судно.

— Вам, может быть, и не нужно, а мне нужно. Я капитан и желаю отвечать за свою «Куру», за свои действия. Короче говоря, работать самостоятельно.

— Вам не придется работать самостоятельно, — отрезал Карданов. Его начинал раздражать этот самоуверенный и, видимо, не очень опытный мальчик. — Плавание караванное, и вы будете выполнять распоряжения с головного судна. А что касается навигации, то придется удовлетвориться тем, что есть на самоходках. Когда нанимались на перегон, наверное вам не обещали судно вроде «Куин Мери» или атомного ледокола «Ленин»?

Неожиданно Журавлев засмеялся. Лицо его стало совсем мальчишеским:

— Нет. Но я не предполагал, что попаду на весельную галеру. Я плавал у рыбников на маленьких судах типа СРТ[4]. Там было всё, что требуется для современного мореплавания.

— Тогда не стоило менять службу.

— Э… Всякие бывают обстоятельства, товарищ Карданов. Мне зимой учиться надо. До некоторой степени вы, конечно, правы. Но ведь какой капитан не захочет сам принять решение, сам определить, где находится его судно, когда ему зайти в убежище? В этом заключается искусство штурмана, в этом прелесть плавания! Решение трудных задач. Вы согласны?

Журавлев говорил горячо, в один миг с него слетела напускная важность.

«Этот парень любит дело», — подумал Карданов, глядя на капитана «Куры». Он не мог не согласиться с тем, что говорил Журавлев.

— Эдуард?..

— Анатольевич, — подсказал Журавлев.

— Всё-таки придется подчиняться приказаниям начальника перегона и головного судна. Такое уж особенное это плавание. До свидания. Готовьте свою самоходку и считайте, что вам предстоит решить наиболее трудную задачу, которая когда-либо стояла перед капитаном: довести «Куру» до места благополучно. От вашего умения зависит многое.

Заводские работы подходили к концу. Оставалось доделать кое-какие мелочи. Команды работали с подъемом. Всем надоела стоянка, все хотели скорее уйти в плавание. Продукты, шкиперское снабжение, теплая одежда, карты на переход были получены. Карданов не давал покоя директору завода. И всё же завод не выдержал намеченных сроков. Суда запаздывали.

Только в конце июля были подписаны сдаточные акты и самоходки могли выйти в рейс. По каравану объявили морские вахты. В один из душных июльских вечеров пять самоходок покинули завод, прошли в Неву и встали на якорные бочки у моста лейтенанта Шмидта.

С этого момента прекращалась всякая связь с берегом. Все, кроме вахтенных, улеглись спать. Ночью предстояла утомительная и напряженная работа — проводка судов в мостах.

Зажглись уличные фонари. Над мостовыми пролетами зелеными точками горели огни, указывающие высоту прохода. Отчетливее доносился трамвайный скрежет, всё реже поблескивали фары пробегающих автомобилей. Город затихал. Андрей Андреевич вышел на палубу. Вода струилась совсем рядом. Это было необычно, — капитан привык видеть ее с высоты мостика «Тайги». Он оглядел знакомые набережные, широкую Неву, чернеющую кривую моста.

Карданов побывал во многих городах мира, но сердце его принадлежало Ленинграду. Он чувствовал прелесть уютных уголков ленинградских садов, красоту архитектуры старинных зданий, комфорт новых городских районов Автова и Московского шоссе. Ему нравился спокойный темп городской жизни. Андрей Андреевич курил, задумчиво прохаживаясь по узкой палубе. Сегодня начинался новый рейс…

Неожиданно набережные погрузились в темноту. Выключили уличное освещение. Только кое-где в домах оставались оранжевые квадратики освещенных окон. Вода за бортом почернела. За кормой появились отличительные огни какого-то судна. Это буксир привел баржу для проводки. Карданов взглянул на часы. Было начало второго. Теперь скоро. Пора будить команду. Он негромко окликнул вахтенного.

— Есть! — бодро отозвался матрос. В темноте Карданов разглядел лицо Володи Смирнова.

— Буди команду. Все по местам.

— Значит, уходим, Андрей Андреевич? — взволнованно и радостно спросил Смирнов.

— Уходим. Не будешь скучать по дому?

— Нет, что вы… — уверенно проговорил Володя. — Вот только… можно вас спросить? Это не по службе. Личное… Вы давно плаваете, знаете, наверное. У меня есть девушка, хорошая… Вот уйду я надолго, и, если останусь моряком, мы всегда будем в разлуке. Не забудет она меня, как вы думаете?

Капитан молчал. Он часто задавал этот вопрос и себе, когда думал о своей жизни, о женщине, которую искал. Что должен ответить он этому мальчику?

— Не знаю, Володя. В жизни случается разное. Бывает, что и самые хорошие девушки забывают своих любимых. Для этого не нужно идти в далекое плавание. Но есть женщины, которые ждут годами. Надо верить, что не забудет. Неплохо, что вы разлучаетесь. Проверьте свою любовь…

— Это верно, — грустно сказал Володя. — Проверить надо. Вы знаете, может быть она придет проводить меня на Дворцовую набережную… Ну, иду будить.

Через полчаса самоходки ожили. Отдали швартовы. Зажгли ходовые огни. Машины работали самым малым ходом, поддерживая суда против течения. В затемненных рубках, у штурвала стояли рулевые, напряженно вглядываясь в сигнальные огни на мосту. Застыли фигуры капитанов на мостиках. Наступил час разводки мостов.

Вот на средних мостовых столбах вспыхнули красные огни. На посту управления разводкой зазвонил звонок. Запоздавший трамвай громыхая пронесся по мосту в сторону Васильевского острова. Это последний. Движение по мосту прекратилось. Вдруг мост над центральным пролетом начал горбиться, через минуту он разломился на две части, появилась узенькая щель, стоящие на мосту столбы начали отваливаться влево и вправо, щель превратилась в большой промежуток, и наконец обе половины моста как по волшебству встали вертикально. Через пролет уже виднелся Дворцовый мост с поблескивающими сигнальными огнями.

— Пошли! — крикнул Карданов на подошедшую «Куру». Журавлев улыбнулся, махнул рукой вперед. Андрей Андреевич переставил ручку телеграфа, и «Ангара», набирая ход, вошла в узкий пролет разведенного моста.

Гранитные устои проплыли совсем близко от бортов. Над головой нависли огромные черные крылья. Невольно глаза стоящих на палубе поднялись кверху. «Ангара» прошла мост за минуту. За ней одна за другой, поблескивая красными и зелеными огоньками, шли остальные самоходки. Дымя и перегоняя друг друга, торопились к пролету Дворцового моста маленькие буксиры, тянущие за собой лихтера. Они любой ценой старались проскочить вперед, чтобы не опоздать из-за скопления судов и не остаться на целые сутки за мостами. Но Дворцовый мост оставался еще закрытым. Пришлось сбавить ход. Начинало светать. На востоке наметились желто-оранжевые пятна, предвестники восходящего солнца. В воздухе стало свежо. В гладкой невской воде расплывчато отражались корпуса домов. Мимо проплывали пустынные и оттого еще более строгие набережные, сады, дворцы.

На корме, у двери в камбуз, сидела закутанная в теплый платок Тоня Коршунова. Она не могла, заснуть и вышла на палубу задолго до того, как развели мост лейтенанта Шмидта. Начиналась новая жизнь. Она плыла в Арктику, в голубую Арктику Нансена. Она увидит айсберги, мрачные острова, покрытые льдом, северное сияние. Может быть, произойдет что-нибудь необыкновенное… Придется ехать много километров на собаках…

Из дверей машинного отделения показался Болтянский. Увидя Тоню, он вылез из тамбура и примостился рядом с ней на кнехте:

— Любуетесь утренним Ленинградом, Антонина Васильевна? Но вы не видели Одессу после восхода солнца. Это что-то особенное. Не буду говорить за море. Такое море только в Одессе. Но город, город надо видеть. Со шлюпки, из гавани. Поедем со мной в Одессу после этого рейса?

— Поедем. Хочу видеть все наши города, все наши моря и реки.

— Сначала навестим Одессу. С нее надо начинать. Остановимся у моей мамы…

— С чего это у вашей мамы я должна останавливаться? Я себе место найду. Не беспокойтесь.

— Ах, Тонечка, вы не знаете Одессу. Там вас обязательно охмурит какой-нибудь пижон. Вам нужен гид или, может быть, даже защитник.

— Никто мне не нужен. Сама как-нибудь справлюсь.

— Хорошо. Можете останавливаться где хотите, но всё равно вы будете находиться под моим наблюдением.

Он вздохнул и тихо запел:

Люблю эту песню. И еще «Соловьи» трогают за сердце… Слушайте, Антонина Васильевна, я сообщу вам одну тайну. Только никому… Наклонитесь.

Тоня склонила голову. Механик быстро поцеловал ее в щеку.

Тоня отодвинулась, сердито сказала:

— Отстаньте, Семен Григорьевич. Еще раз повторится, тогда не обижайтесь.

— Простите великодушно, Тонечка. Не удержался. Вы умеете готовить шашлык?

— В школе учили.

— Антонина Васильевна! Вас надо перевести на самое большое судно, в ресторан «Астория» или я даже не знаю куда. Шашлык — это мое любимое блюдо, и, если вы меня любите или, скажем, уважаете — завтра у нас на обед будет шашлык. Правда?

— Я совсем вас не люблю, Семен Григорьевич, и поэтому шашлыка вам не будет.

— Ах так? А кто вам всегда камбуз растапливает, форсунки чистит? Кто, я вас спрашиваю?..

С мостика звякнул телеграф. Механик нырнул в машину.

Володя Смирнов стоял на носу самоходки. Он напряженно вглядывался в пустынные набережные. Придет или не придет? Если придет, значит, по-настоящему любит. Вчера они провели вечер вместе. Гуляли на Кировских островах, в парке. Володя никак не решался спросить, согласна ли Светлана стать женой моряка, ждать его, помнить всегда… Наконец, когда Светлана уже собиралась ехать домой, он сказал:

— Веточка, вот мы и расстаемся. Надолго. Нужно решить один вопрос…

— Какой?

Он взял Светлану за руку, крепко сжал ее:

— Я хочу знать, будешь ли ты меня ждать…

Девушка порозовела, отвернулась. Володя притянул ее к себе, стараясь заглянуть ей в глаза.

— Не надо, Володя, — прошептала она. Потом неожиданно обвила его шею руками, Крепко поцеловала в губы. — Вот тебе мой ответ…

Они еще долго сидели в опустевшем парке. Он целовал ее глаза, губы, руки. Это были первые мужские поцелуи в его жизни. Он чувствовал, как бьется ее сердце под его горячей рукой. Она, всегда такая насмешливая, недотрога, сидела покорная, с закрытыми глазами, побледневшим лицом, близко прижимаясь к нему, будто искала защиты… И от этого Володе казалось, что нет в мире такого, чего бы он не сделал для нее. Сейчас он всё мог. Он казался себе настоящим моряком, уходящим в дальнее плавание. Сладко кружилась голова. Было уже поздно, но они никак не могли расстаться. Наконец молодые люди поднялись и медленно пошли по малолюдным улицам. Володя проводил Светлану до самого дома. На прощанье она сказала:

— Ты говорил, что мост начинают разводить в два часа сорок пять минут? Я приду проводить тебя к Зимнему дворцу. Вы там будете проходить?

— Приходи. Обязательно приходи, Веточка.

Они долго держались за руки. Володе хотелось поцеловать Светлану, но было неудобно. У ворот сидела толстая дворничиха в белом фартуке и уничтожающе смотрела на девушку.

— Прощай, Володя. Помни… — прошептала Светлана, вырвала свою руку и скрылась в парадной.

…«Ангара» проходила мимо Зимнего дворца. Набережная оставалась пустынной. У Володи сжалось сердце. Неужели не придет? Но кто-то там бежит через дорогу. Белое платье, голубая косынка. Светлана! Вот она остановилась, ищет глазами «Ангару»…

Андрей Андреевич с мостика увидел бегущую фигурку в белом платье. Он сразу понял, что это та девушка, о которой говорил ему Смирнов.

«Пришла!» — обрадованно подумал капитан и, усмехнувшись, сказал рулевому:

— Возьмите правее. Держите ближе к берегу. Пропустим вперед буксир…

…Володя подбежал к борту. Поднял руку. Сорвал с головы кепку. Заметила, Веточка, дорогая! Она бежит по набережной и машет, машет своей косынкой.

— Счастливого плавания-а-а! — слышит Володя далекий милый голос.

Медленно отодвигается вбок разводной пролет Кировского моста. Он у самого берега. Самоходка прибавляет ход. Светлана отстает. Всё дальше и дальше белеет пятнышко ее платья.

— Кто это? Твоя девушка? — покровительственно, но без насмешки спросил стоявший рядом боцман.

— Да… Соученица, — коротко отозвался Володя.

Федя Шестаков понимающе кивнул головой:

— А вот моя не придет. В ночную работает. Какая девушка, если бы ты знал!..

Ирина тоже любовалась утренним городом. Ей было хорошо и немного грустно. Директор института, вручая ей приказ о назначении, сказал:

«Ирина Владимировна, вы, вероятно, понимаете всю серьезность этой работы? Вы имеете некоторый опыт. Смотрите же, не подведите. Ваша ошибка может дорого стоить морякам».

С мостика послышался голос Карданова:

— Не рыскайте! Так держать!

Капитан стоит спокойный, загорелый, его глаза, как всегда, чуть насмешливо и доброжелательно смотрят на Ирину. Или это ей так кажется? Симпатичный человек! Она рада, что попала на судно именно к нему.

А Карданов? Капитану некогда мечтать на мостике, когда кругом суда, а впереди узкий пролет моста с неправильным боковым течением. Небольшой просчет — и судно нанесет на «бык» или мостовую ферму.

Рядом, покачиваясь на волне, остановилась «Пинега». На мостике, без фуражки, в сером спортивном костюме, в нарочито небрежной позе стоял Туз. Увидя Карданова, он осклабился, поднял руку:

— Хэлло, кэптен! Это вам не на «Тайге» по океанам плавать. Тут сантиметры решают всё. В порогах пойдем, там двадцать сантиметров под килем будет…

Карданов не успел ответить. Разводная часть моста стала медленно отодвигаться. Туз бросился к телеграфу, дал полный ход. Повинуясь воле капитана, «Пинега» «прыгнула» вперед, пересекла курс «Ангары» перед самым ее носом и, обгоняя впереди идущие суда, пошла к пролету. Маневр был бесцельно рискованным. Карданов возмутился: «Черт бы побрал этого лихача. Чуть не продырявил мне борт!»

Андрей Андреевич видел, как Туз, обернувшись, насмешливо помахал ему рукой. Хочет показать свое превосходство. Ну ладно…

В пролет Литейного моста «Ангара» просунулась, неуклюже привалясь к гранитному устою. Через перила свешивались головы работавших на разводке женщин. Они кричали противными голосами:

— Чего делаешь, капитан! Сейчас ферму заденешь. Кто тебя только на мостик поставил!? Крути право, а то заденешь…

Но страшного ничего не было. Женщины кричали по привычке.

Солнце взошло. В окнах домов загорелось пламя отраженных лучей. Набережные оживились. Покатили автобусы, трамваи, машины. Появились редкие пешеходы. Вода в Неве сделалась оранжево-розовой. Потеплело. В высоком голубом небе неслышно чертил белую полоску реактивный самолет. Мимо «Ангары», поднимая бурун, проходили пока еще пустые пассажирские катера. Рыболовы на набережных собирали свои удочки, прятали банки с червями в деревянные баулы и понемногу расходились по домам… Город просыпался…

У Финляндского моста пришлось остановиться и долго ждать. Скопилось много судов. Карданов подвел «Ангару» поближе к «Пинеге» и крикнул:

— Вы, капитан, случайно не ветеринарный институт кончали?

Туз удивленно взглянул на Карданова:

— А в чем, собственно, дело?

— Такой маневр может сделать только человек, никогда не сидевший в классах мореходного училища.

— Вот вы о чем! — с деланным удивлением протянул Туз. — Вам придется пересмотреть ваши понятия о маневрах, кэптен. На реке надо работать по-иному. Если будете осторожничать да выжидать, ни одного моста, ни одного шлюза не пройдете. Трусить не следует. Всех вперед не пропустишь.

— А я запрещаю вам заниматься лихачеством. На реке тоже есть свои правила. Извольте выполнять их. — Карданов говорил тихо, но твердо.

— Советую вам самому ознакомиться с правилами, — сердито буркнул Туз и перешел на другое крыло мостика.

…Василий Николаевич Туз немного завидовал Карданову, считал его аристократом. А что, собственно, такое Карданов? Капитан дальнего плавания, но и он, Туз, тоже не лыком шит. Что касается маневров, то вряд ли кто-либо из капитанов может посоревноваться с ним в этом деле. И реку он знает. Не в первый раз проходит мосты, пороги. Плавал и в Беломорском канале… Напрасно Карданов нос дерет. Посмотрим еще, кто лучше будет работать. Распоряжения давать легче всего. Нет, не получится у него дружбы с капитаном Кардановым, думал Туз. А может быть?.. Всякое ведь в жизни бывает.

Миновав мосты, самоходки пошли полным ходом. Мелькали заводы, электростанции, парки. За каждым поворотом реки появлялось что-нибудь новое. Менялись пейзажи, берега стали выше, красивее… Впереди лежали Ладога, река Свирь и Онежское озеро, которое кончалось Повенцом. Там находился первый шлюз.

Для Андрея Андреевича, так же как и для остальных, это плавание казалось необычным и интересным. Свободные от вахт люди большую часть времени толпились на палубе. Капитан присматривался к людям, изучая свою команду. Ему нравился всегда веселый и живой Болтянский. Машина работала у него отлично, стармех довольно потирал руки. Вот она, черноморская хватка!

Карданов заметил, что Шмелев всеми правдами и неправдами продолжает отлынивать от работы. Тюкин старался подражать ему, но боцмана провести было трудно. Спокойно, без шума, ловил он лодырей, заставляя их делать всё, что требовалось.

Володя Смирнов работал не считаясь со временем. Он хотел как можно скорее познать матросское дело.

Пиварь целыми днями подкрашивал, чистил, мыл и без того сияющую новую самоходку. Он любил работать.

Шестаков часто приходил к капитану и, как настоящий боцман большого судна, обсуждал с ним производственные вопросы: нужно сменить тали на правой шлюпке, добавить задрайки на люках, разобрать брашпиль на стоянке… Когда они оставались с глазу на глаз, Федя читал капитану стихи собственного сочинения. Стихи были неважные, но искренние — посвященные морю и любви. Поэтому Карданов слушал их с удовольствием.

С Бархатовым у Карданова установились холодно-официальные отношения. Старпом избегал капитана, ограничивался только служебными разговорами. Он выполнял требования Карданова, проводил занятия с командой, стал более сдержан в выражениях, но Карданов видел, как трудно ему это дается и с каким презрением смотрит он на свою службу на «Ангаре».

Тоня Коршунова готовила отлично. Веселая, задорная и наивная, она придумывала самые разнообразные меню и вскоре стала любимицей экипажа.

Даже смотрящий на всё свысока Бархатов говорил: «Повариха у нас на уровне».

Не ладил с Тоней только один Шмелев, вечно придираясь к ней по всяким пустякам. Сначала она его побаивалась, плакала, но, когда поняла, что́ он собой представляет, стала давать отпор.

Мотористы Бабков, Кучеров и Савельев оказались славными ребятами и сразу же сделали Болтянского своим божком.

От них только и слышали: «Семен Григорьевич сказал… Семен Григорьевич не разрешает… Дед[5] приказал…»

В общем, Карданов был доволен командой. Он ожидал худшего.

Ночью не шли. Речной лоцман, проводивший караван до Онежского озера, на несколько часов ложился отдыхать. Самоходки вставали где-нибудь в живописном затончике. Становились попарно. Обычно во время таких ночевок капитаны приходили на «Ангару» покурить, побеседовать о дальнейшем плавании. Только Туз не заглядывал к Карданову, — считал себя обиженным.

Гурлев говорил мало, скупо роняя слова. Зато Рубцов, много видавший человек, доставлял настоящее удовольствие своими рассказами. Журавлев всегда спорил. Карданов смеясь говорил ему: «Ты, Эдуард Анатольевич, принципиально против».

Иногда с гитарой на палубу выходил Володя Смирнов. Он садился где-нибудь поодаль и, перебирая струны, тихонько напевал что-нибудь.

В Повенце не оказалось лоцмана. Он ушел проводить судно в Беломорск и должен был вернуться только через четыре дня.

Самоходки отдали якоря в маленькой бухточке, закрытой с озера старым пирсом. На берег вплотную надвигался синеватый лес. Только с северной стороны виднелись деревянные домики, высокие столбы бело-черных створов (ночью они мигали красными яркими огнями) и черный квадрат входа в первый шлюз канала.

Стояла изнуряющая жара. Через прозрачную воду виднелось каменистое дно и греющиеся на солнце небольшие сонные щуки.

Онежское озеро слепило глаза. Оно походило на огромное блюдо со ртутью. Маленькие зеленые островки поднимались над водой, напоминая фантастических животных. Входной маяк «Бычок» казался огромной наковальней, хотя на самом деле был невелик. Буксиры, идущие с озера в Повенец, выглядели океанскими судами и только при самом входе в бухту принимали свои настоящие размеры. Горизонт струился, дрожал, казалось — он совсем-совсем близко.

Вечером вишневый сплюснутый диск солнца медленно опускался к воде. Озеро и небо становились сиреневыми. Появлялись тучи комаров. С берега тянуло дымом. Зажигались костры рыболовов. Лес придвигался всё ближе. С городской танцплощадки доносилась музыка.

Андрей Андреевич выходил из каюты, вдыхал смолистый запах леса, любовался тихим озером, смотрел в далекое ясное небо, разыскивал знакомые звёзды. Но их не было. На озере еще стояли белые ночи.

Как-то вечером на мостик поднялась Ирина:

— Хорошо-то как, боже мой! Правда, Андрей Андреевич?

Капитан ничего не ответил. Придвинулся ближе. Заглянул ей в глаза. Глаза были темными и глубокими.

— Они приняли цвет озера, — вслух сказал Карданов.

— Кто это принял? — рассеянно спросила Ирина.

Андрей Андреевич тихо проговорил:

— Ваши глаза…

Ирина рассмеялась:

— А я и не знала, что капитан «Ангары» может думать о таких вещах. Пойдемте к команде. Там всегда весело.

Они спустились на палубу, где на трюме сидели и лежали почти все «ангарцы».

— Садитесь, — сказала, отодвигаясь, Тоня. — Я буду от вас комаров отгонять. Вот злыдни! Прямо сил нет!

Она хлестала себя березовой веткой по загорелым ногам.

— Курить больше надо. Комары дыма боятся. — Пиварь вытащил из кармана папиросы, чиркнул спичку. За ним закурили остальные. В воздухе поплыли дымки.

— О чем вы тут разговариваете, друзья? — спросил Карданов.

— Да обо всем понемногу, — отозвался Федя Шестаков. — Сейчас говорили о космосе.

— Вот Антонина наша хочет на Луну полететь. За длинным рублем. Там, говорит, командировочные платят — тысячу рублей за час полета, — хихикнул Тюкин.

— Везде тебе длинные рубли мерещатся. Просто любопытно. Ведь никто еще не знает, что там есть.

— Так бы и полетела? — иронически спросил Пиварь.

— Если бы взяли, обязательно полетела. — Тоня задорно тряхнула волосами. — Только не возьмут, я думаю.

— Нет, почему же. Подайте заявление, Антонина Васильевна. На космических кораблях повара тоже нужны, — совершенно серьезно заметил Болтянский.

— А вот возьму и подам.

Карданов взглянул на Тоню. Такая обязательно полетит.

— Андрей Андреевич, а нам за Полярным кругом сколько командировочных платить будут — двадцать шесть или тридцать пять рублей? — неожиданно спросил Тюкин.

— Двадцать шесть.

— Почему же? По закону, тридцать пять положено.

— Мы под этот закон не попадаем.

— Ясно. Всё с нас да с нас, а когда же нам, братцы?

Тюкина никто не поддержал.

— Я вот, — опять начала Тоня, — после этого рейса, вероятно, квартиру получу…

Моторист Бабков захохотал:

— Фиг ты получишь. Таких, как ты, сотни тысяч.

— Нет, получу, — уверенно сказала Тоня. — Я на первой очереди стою. Десять метров комнату.

— Жди. Мои знакомые уже десять лет на очереди стоят.

— Бабков — скептик, — поддержал Тоню капитан. — Получите комнату. Не сомневайтесь. Сейчас в Ленинграде хорошо строят.

— Андрей Андреевич, а как мы через двадцать лет жить будем? — мечтательно спросила Тоня. — Мне хотелось бы быть знаменитой…

— Эка, куда хватила! Мысли-то у тебя генеральские, — засмеялся Пиварь.

— Да ты не понял, Степан Прокофьевич, — смутилась Тоня. — Не для себя знаменитой. Нет. Что-нибудь такое важное сделать, хорошее, для людей. Для всех. Понимаешь?

— Как будем жить через двадцать лет? — переспросил Карданов. — Что можно ответить на этот вопрос?.. Одно я твердо знаю: если не помешают, хорошо будем жить. Не будет войны — достигнем коммунизма.

— А что такое коммунизм? — спросил Володя Смирнов.

Лежавший в отдалении Шмелев насмешливо присвистнул:

— Не знает, а еще десятилетку окончил. Коммунизм — это когда работы не будет, денег не будет — останутся только отдых и развлечения.

— Коммунизм, — не обращая внимания на слова Шмелева, проговорил капитан, — это счастливые люди, Володя. Что нужно человеку? Счастье. Вот за него мы и боремся…

— Счастье-то разное бывает, — вздохнул Пиварь.

— Люди тогда будут честные, добрые, красивые, — горячо сказала Тоня. — Правда?

— Правда, — задумчиво согласился Карданов и замолчал.

Наступившую тишину нарушил Шмелев:

— А крылышки у людей при коммунизме не вырастут, как в раю, Андрей Андреевич?

Все увидели, как по лицу Геньки расползлась гнусненькая улыбка. Тюкин одобрительно загоготал. И снова наступила тишина. Карданов медлил, а Тоня с каким-то странным волнением ждала его ответа.

— Шмелев прав, ребята, — наконец проговорил Карданов. — Вырастут у людей крылья…

— У Шмелева не вырастут. Рожденный ползать летать не может, — прервал капитана Смирнов.

— А, птенчик открыл клюв. Все вы, Вовик, летать хотите, пока зелененькие, а понюхаете жизнь — и поползете на четвереньках в начальство, к сытой жизни. Что там говорить…

— Воображаю картину. «Святой Геннадий»! — вмешался Болтянский. — Все ползут к земным благам, а он стоит, скрестив руки на благородном сердце, лицо бледное от постоянного недоедания.

Карданов усмехнулся:

— Вы, Шмелев, привыкли других на свой аршин мерить и не скрываете этого.

— Вот это верно, Андрей Андреевич, — заторопился Шмелев. — Что верно, то верно. Ведь я такая же дрянь, как и все. Только другие доползли, а я не дополз. Когда учиться надо было, бумажку получать, я деньги лопатой греб, по бабам ходил, вот и не вышел, так сказать, в люди. Люди жрать хотят, а не коммунизм строить.

— Значит, не видать нам коммунизма как своих ушей?

— Нет, — хрипло отрезал Шмелев.

— Послушайте, Шмелев, вас выдает голос. — Все почувствовали, что Карданов волнуется. — Вы ведь не верите себе. Вы на что-то надеетесь. И я скажу, на что. На лучшее. Ведь вам не нравится ваша «жвачная» идеология? Сознайтесь, Шмелев, если хотите спорить честно. Не нравится? Ну?

— Допустим. Что из этого?

— А вот что из этого. Слушайте. Даже если все люди так же плохи, как вы, — это ваше утверждение, — то и тогда мы видим, что в душе у каждого есть мечта о хорошем. А мечты человека сбываются рано или поздно. Вот скажем, мечта о полете в космос. А кроме того, Шмелев, я вам должен по секрету сказать, что есть много замечательных людей. Вам страшно не повезло, что вы не встречали их.

— К сожалению, у нас вообще как-то больше плохое замечают, — сказал Пиварь.

— Да, плохое бросается в глаза, а хорошее не всегда разглядишь. Помню, был у нас на одном пароходе плотник. Вспыльчивый, взбалмошный старик. Всем он досаждал. Я этого старика терпеть не мог. Но вот случилось на судне несчастье. Погиб наш матрос. Его смыло за борт в Бискайе. Осталась семья. И, чтобы поставить эту семью на ноги, потребовалась большая сумма. Так что бы вы думали? Наш плотник годами собирал деньги на дачу. Мечтал уйти на пенсию и зажить «домовладельцем», а тут взял и отдал свои сбережения этой семье. Вот какое благородное движение души! И при ближайшем рассмотрении старик оказался отзывчивым, добрым и чутким человеком. Вот так.

— Все деньги отдал? — изумился Тюкин.

— Все.

— Ну и правильно сделал. Зачем ему, старому, деньги? Дачу в могилу не унесешь. Тоже мне героизм! — ухмыльнулся Шмелев.

— А ты бы дал? Скажи? Говори только правду! — выкрикнула Тоня.

— Почему не дать, — перебил Тюкин. — Смотря на какой срок, сколько денег, какой человек, сможет ли вернуть. А все деньги отдавать — это уже глупость. Мало ли что…

Короткая северная ночь уходила. Стало совсем светло.

— Да-а… — протянул Болтянский, вставая. — Пошли спать, товарищи. Если нужна будет помощь, обращайтесь к Тюкину или Шмелеву. Эти обязательно помогут…

На трюме засмеялись и начали расходиться.

Лоцман приехал на «Ангару» рано утром. Он был одет в стоявший колом брезентовый плащ, кирзовые сапоги и старенькую меховую ушанку с речной эмблемой. Поздоровавшись с Кардановым, лоцман устало опустился на диван и сказал сиплым голосом:

— Поведу все пять самоходок. Прикажите, чтобы не отставали. Устал очень… Должен был отдыхать, да вот никого больше нет. Один лоцман на всех. — Глаза у него закрылись.

«Плохо, — подумал Карданов. — Пусть поспит часок-другой. А то заведет, чего доброго, куда не следует…»

— Вы лягте. Пойдем позже, — наклонился он к лоцману. Но тот уже спал, привалившись к спинке дивана и откинув назад голову.

Андрей Андреевич поднялся на мостик и потянул за тросик свистка. Тишину нарушил звук тифона. Точка, тире, точка — «слушай радио». Вскоре с самоходок раздались ответные сигналы. Капитан спустился в рубку. По радиотелефону он рассказал обстановку, приказал быть готовыми к съемке.

Лоцман спал недолго. Через полтора часа он пошевелился, потом как-то разом вскочил, протер глаза кулаками.

— Задремал? — огорченно, как бы извиняясь, проговорил он. — Ничего. Наверстаем. Устал очень. Пошли на мостик, капитан.

— Еще десяток минут постоим. Выпейте морского чайку, закусите яичницей, тогда и тронемся.

— Чайку — это хорошо, — оживился лоцман, — он всякий сон прогоняет.

Андрей Андреевич развинтил термос и налил две большие чашки крепкого чая. Через десять минут вахтенный матрос принес на сковородке дымящуюся яичницу.

Лоцман с наслаждением отхлебнул чай:

— Вот пойдем по каналу, обратите внимание на девятый шлюз. Весь высечен в скале. Сколько человеческого труда затрачено! Канал строили давно, в тридцать втором году. Механизации почти никакой не было, а вот поди же — построили, и быстро построили. Длина-то порядочная — двести двадцать пять километров.

Лоцман оказался старожилом Повенца. Сам участвовал в строительстве канала, знал на нем каждый камень и всех начальников шлюзов. Он привык к поселку, считал, что пословица «Повенец всему свету конец» сейчас уже потеряла смысл. Какой же «конец», когда в Петрозаводск ежедневно ходит автобус, а там железная дорога, в Беломорск бегают пассажирские катера, есть телефоны, радио…

Выпив три чашки чаю, лоцман повеселел.

— Теперь другое дело, — довольно сказал он, поднимаясь. — Пошли.

На мостике он взял бинокль… пристально посмотрел куда-то в сторону шлюза:

— Шлюз открыт. Давайте ход.

Карданов пытался рассмотреть, открыт ли шлюз, но так и не понял этого, — квадрат ворот чернел, как всегда. Малым ходом они прошли ряд вех, ограждавших фарватер, выровнялись, нацеливаясь точно на ворота шлюза. Теперь, когда «Ангара» подошла ближе, Карданов увидел, что шлюз действительно открыт. По обеим стенкам стояли женщины, готовые принять концы. Нужно было залезать в узкий длинный ящик с высокими стенками. Казалось, что «Ангара» обязательно заклинится в воротах, но по мере приближения к ним это ощущение исчезало. Когда нос судна прошел самую узкую часть, стало видно, что с каждого борта еще остается по два с лишним метра.

— Стопорьте! — скомандовал лоцман.

Высокие стенки шлюза, облицованные скользкими черными брусьями, поднимались, заслоняя собой солнце. «Ангара» дошла, по инерции, почти до самых ворот следующего шлюза.

— Держите кормовой! — закричал лоцман.

На корме заскрежетал стальной конец. «Ангара» остановилась. За нею впритирку входила «Кура». С нее еще не подали швартовы, как позади начали закрываться ворота шлюза. Теперь два судна оказались в темном ящике. Только над головой виднелось голубое небо. Неожиданно под корпусом с шумом забурлила вода, суда на глазах начали подниматься, швартовы ослабли. Кто-то невидимый сказал в микрофон басом:

— Подбирайте швартовы. Пустили воду.

Через несколько минут шлюзование окончили. Исчезли высокие стенки. Суда очутились в четырехугольном бассейне. Внизу лежало Онежское озеро, у деревянных палов стояли в ожидании открытия ворот остальные самоходки. Не успел Карданов как следует осмотреться, как со шлюза снова скомандовали:

— Будете заходить во вторую камеру. Отдавайте швартовы.

Впереди медленно раздвигались ворота следующего шлюза.

— И много таких шлюзов? — с интересом спросил капитан лоцмана.

— Порядочно. Сейчас будет семь двойных камер — «Повенецкая лестница». Поднимает на семьдесят метров. А потом шлюзы пойдут один за другим, разделенные речками, каналами, озерами, водохранилищами. Сейчас мы поднимаемся, а после десятого будем спускаться.

«Повенецкую лестницу» проходили долго. Сначала это занимало всю команду, но скоро сделалось утомительным и скучным. Все облегченно вздохнули, когда наконец «Ангара» выползла из последнего шлюза и пошла по зеркальной поверхности водохранилища между зелеными островками, красными и белыми бакенами, установленными на камнях, вешками и знаками. Фарватер был очень извилистым, повороты крутыми, и от рулевого требовалось большое внимание.

После обеда Карданова сменил старпом. Он покосился на лоцмана, увидев на нем меховую шапку.

— Чего это вы лето пугаете? Валенки бы еще обули, — насмешливо заметил он, становясь к телеграфу.

— Голова не терпит холода после ранения, — сухо отозвался лоцман. — А валенки тоже иногда приходится надевать. Ночи бывают холодные. Там поближе к Беломорску.

На руле стоял Пиварь. Бархатов не любил его. Отдавая распоряжения, он всегда встречался с ироническим взглядом Пиваря. Пиварь был молчалив, дисциплинирован, но почему-то Бархатову казалось, что матрос смотрит на него с видом превосходства.

Несколько раз Бархатов пытался поймать Пиваря на каком-нибудь упущении. Не удалось! Определенно есть в нем что-то неприятное… И Бархатов чувствовал себя как-то неловко, когда оставался один на один с Пиварем.

Пиварь отлично стоял на руле. И мосты проходил Пиварь. В самые ответственные моменты капитан вызывал его на руль. Вот и сейчас он бессменно стоит на руле всю вахту. Бархатов не одобряет этого. К чему? Все должны стоять на руле хорошо. Не можешь — уходи. За работу ведь деньги платят. Старпом в раздражении ходил по мостику. Всё выдумки капитана!

Пиварю очень хотелось курить. Он утомился. Трудно отстоять четыре часа на руле, когда приходится проходить такие узкости. Он достал из кармана пачку «Беломора» и с наслаждением закурил.

— Бросьте папиросу! — вдруг услышал матрос резкий голос Бархатова.

Пиварь обернулся. Позади стоял старпом.

— Я, Вадим Евгеньевич, четыре часа уже без смены. Узкости проходим…

— Бросьте папиросу! На руле курить не полагается.

Пиварь с сердцем скомкал папиросу и ловко бросил ее в урну, стоявшую в углу рубки.

На мостик поднялся Федя Шестаков.

— Федя, подмени меня. Я покурю, — обрадовался Пиварь.

— Подменяться тоже надо с разрешения вахтенного помощника, — проворчал старпом.

Матрос молча передал руль Шестакову и вышел из рубки на мостик. За ним вышел Бархатов.

— Слушайте, Пиварь, — негромко проговорил он, — вы очень много себе позволяете. Не думайте, пожалуйста, что вы незаменимы на руле. Все мы заменимы, а вы всего-навсего матрас…

Пиварь ничего не ответил.

— Вы слышите меня, Пиварь? — прошипел старпом.

Пиварь угрюмо посмотрел на Бархатова:

— Слышу. И откуда у вас, советского штурмана, такое пренебрежение к людям, Вадим Евгеньевич? Нехорошо это…

— Вы, кажется, меня учить собираетесь. Дисциплины не любите… а я заставлю вас уважать судовую дисциплину. Словом «советский» не бросайтесь. Прошло время.

— Оказывается, не прошло. Барин вы советский, — разочарованно ответил матрос.

— Не забывайтесь, Пиварь, — повысил голос Бархатов. — Для того, чтобы судить других, надо самому быть на высоте. А вы кто? Летун, пьянчужка. Ваша трудовая книжка ведь у меня.

Пиварь угрожающе двинулся к старпому, глаза его недобро блеснули.

— А ты меня поил, пьяным видел? — переходя на «ты», выдохнул Пиварь. — Еще раз так назовешь — за борт выброшу, барин!

Бархатов усмехнулся:

— Вот, вот! От вас, кроме хулиганства, ждать больше нечего. Мои наблюдения подтверждаются. А за ваши сегодняшние выходки получите строгий выговор. Подам рапорт капитану. Еще что-нибудь отчубучите — сделаем вам «выкидонс». Вот так. Можете быть свободным. Ваша вахта кончилась.

На мостик поднимался Володя Смирнов.

Пиварь ссутулившись поплелся по трапу. И чего его дернуло вступать в пререкания с этим надутым индюком? Кто за язык дергал? Тем более, что старший прав. На руле курить нельзя? Нельзя. Разрешения на подмену надо спрашивать? Надо. Так чего полез? Дурак старый.

Внизу его встретил Генька Шмелев:

— Ну что? Съел? Слышал твой разговор с нашим «бархатным». Я под мостиком стоял. Вот тебе и слово дал! Пьешь не пьешь, а всё равно пьяницей считают. Так уж лучше… — Шмелев выразительно щелкнул пальцами по горлу.

— А… Пошли они все… — устало отмахнулся Пиварь. — Пойду-ка лучше покимарю. Руки накрутил, болят.

Смирнов встал на руль. Самоходка сначала шла ровно, потом рыскнула вправо. Лоцман, неподвижно стоявший у окна, зашевелился. «Ангара» сильно катилась вправо. Володя растерялся. Он быстро завращал штурвал. Самоходка остановилась и тотчас же ринулась влево.

— Что вы делаете. Дайте руль! — заорал Бархатов.

Он оттолкнул матроса от штурвала и стал выправлять судно. Под опытными руками старпома оно успокоилось. Теперь «Ангара» шла точно по створу. Бархатов отер лоб платком.

— Придется самому стоять, — обратился старпом к лоцману. — Набрали мальчишек, никто моря не видел… А ты, Смирнов, иди гальюны убирай, если на другое неспособен. Давай, давай, иди.

Расстроенный Володя ушел из рубки. Он так и знал! Ничего у него не выходит. Как что-нибудь посерьезнее, всё не ладится. Не получится, кажется, из него моряка. На палубе он столкнулся с Федей Шестаковым. Увидя бесцельно бредущего Володю, его убитый вид, боцман спросил:

— Ты чего это? Почему не в рубке?

— Да так… Ничего. Старший с руля снял. На повороте не вышло…

Боцман хлопнул Смирнова по плечу:

— Ладно. Не огорчайся. На вахте Андрея Андреевича я приду с тобой постоять. Выучу. Будешь как по нитке водить «Ангару».

— Ты понимаешь, Федя, — горячо заговорил Смирнов, — в озерах я стоял. Вроде хорошо, а тут как нарочно… Не вышло.

— Понятно. Там курсы длинные, прямые, а здесь видишь, какие кренделя? Судно чувствовать надо. Ничего, сказал, что выучу, значит выучу.

У Володи отлегло от сердца. Если Шестаков обещает, то наверняка выполнит обещание. Очень хочется быть настоящим, хорошим рулевым. Таким, как Степан Прокофьевич Пиварь…

«Ангара» прошла еще один шлюз и вышла в Выг-озеро.

Вадиму Евгеньевичу Бархатову всё не нравилось на «Ангаре», Прежде всего, само судно. Что это за ублюдок? Затем команда. Разве с такими людьми приходилось ему плавать? Если там был боцман, так это был боцман, если матросы, то матросы, а не сборная Ленинграда. И потом капитан. Капитана Вадим Евгеньевич не переносил. Не переносил за ненужный либерализм, за внешний привлекательный вид, за то, что он нравится Ирине… Он чувствовал это по глазам, по разговорам, по улыбкам. Он никак не мог простить себе, что согласился идти старшим помощником капитана. Какую ошибку сделал! Ну чем он хуже Карданова или Журавлева? Тот-то совсем сопляк. Не ему, Бархатову, чета. Поздно пришел, все капитанские места были уже заняты. Теперь терпи. Не надо было соглашаться. Он уже вышел из того возраста, когда выслушивают поучения и замечания. А девчонка эта хитра. Ой как хитра. Разыгрывает из себя недотрогу, а сама была замужем. Ну, он тоже не лыком шит. Всяких видел. Но, надо сознаться, есть в ней что-то такое… Недаром капитан смотрит на Ирину как кот на сало. Ничего. Он, Бархатов, знает, как нужно действовать. В крайнем случае пообещает жениться… А служба паршивая. Рассказать кому-нибудь, что старший помощник вот уже два часа стоит на руле! Больше некого поставить. Руки устали, и курить хочется.

Бархатов сунул руку в карман, но, вспомнив недавний разговор с Пиварем, с досадой вытащил ее обратно. Приходится быть принципиальным. А то сейчас же скажут: «Матросам нельзя, а самому можно». Да уж, службишка… Ни тебе комфорта, ни тебе заграницы…

Совершенно неожиданно для себя Семен Болтянский обнаружил, что он окончательно и бесповоротно влюбился в Тоню Коршунову.

Весельчак, острослов и насмешник, он пользовался успехом у девушек, и многие из них с грустью вспоминали милого, но непостоянного Сенечку.

Знакомые любили его за щедрость. Приходя из рейсов, Семен не скупясь тратил деньги. Он угощал товарищей, делал подарки, посылал разные нужные и ненужные вещи матери. Он легко расставался с заработанными деньгами. Ему нравилось видеть, как люди испытывают радость. Рассказывали, что, будучи как-то в Испании, он подарил лакированные туфли босоногой девчонке, уличной танцовщице. Испанка сказала, что туфли — мечта ее жизни, но у нее нет денег, чтобы купить их.

Он был энтузиастом дизелей. Целые дни проводил около своих «букашек» (так механики называли машины фирмы «Бакау-Вульф»), доводя чистоту в машинном отделении до лабораторной.

Его всегда мучила жажда нового. Он плавал за границу — видел мир, работал в порту на новых кранах, устанавливал моторы на Братской ГЭС, ездил на целину механиком. Теперь его привлекла необычность плавания на речных судах. Про него говорили «золотые руки» и «светлый ум». Это сочеталось с уживчивым, доброжелательным характером. Таков был старший механик «Ангары».

И вот Семен Болтянский влюбился. Когда он говорил с Тоней, то терялся, прикрывая свою растерянность бойкой болтовней. Ему хотелось сказать ей что-нибудь очень нежное, ласковое. Он хотел, чтобы девушка почувствовала, что говорит он это серьезно, от всего сердца, а получалось одно балагурство.

Он оказывал Тоне множество услуг: чистил форсунки, подкачивал в бак топливо, сделал уникальную проволочную мочалку для мытья кастрюль, согнул из жести какие-то особенные противни для жарки картофеля и пирожков… Он был всегда готов прийти ей на помощь и, если понадобится, защитить.

Его огорчала только холодность Тони. Он долго выпытывал у нее дату ее рождения, а когда узнал, то в большом секрете начал готовить ей подарок — что-то точил на станке из меди и нержавеющей стали.

Сменившись с вахты и переодевшись в подвахтенную робу, Болтянский вышел на палубу, не найдя для отдыха более удобного места, чем кнехты, расположенные против камбуза.

Тоня, увидя механика, продолжала молча чистить картошку. Лицо ее было серьезно и озабоченно.

— «Почему же взор твой так нахмурен, светится печаль в глазах твоих?..» — пропел Болтянский. — Что-нибудь случилось, принцесса моря? Отчего вы так сурово смотрите на своих подданных?

— Ой, Семен Григорьевич, не мешайте! С ужином опаздываю. Засмотрелась на шлюзы. Кругом так красиво, а картошку еще не успела вычистить…

Механик сделал страшную гримасу:

— Давайте нож. Давайте нож, и я уничтожу нерадивую повариху. Быстрее!..

— Да ну вас, Семен Григорьевич!

— Давайте нож, и через двадцать минут у вас будет полное ведро белой, как сахар, картошки. Без одного «глазка»! Вы не знаете, с кем имеете дело! С чемпионом. Взял первый приз на соревновании картофелечистов в Париже.

Тоня засмеялась:

— Нет, правда? Поможете? Вы молодец, Семен Григорьевич! Придется вам шашлык всё-таки сделать.

Если Болтянский и не взял первого приза в Париже, то, надо отдать ему справедливость, умел чистить картошку. Ведро быстро наполнялось.

Запахло подгоревшим маслом.

— Никак котлеты мои пережарились! — И Тоня стремглав бросилась в камбуз.

К механику подошел Тюкин.

— Чего это вы, Болтянский? В камбузники перешли? — спросил он насмешливо, показывая ногой на ведро. — Уж больно вы нашу повариху обхаживаете…

— Шашлык люблю, вот и обхаживаю.

— Знаем мы этот шашлык, — цинично подмигнул Тюкин. — Не понимаю только, что вы нашли в девке? Сопля соплей.

Болтянский встал, аккуратно вытер нож о лежавшее у него на коленях полотенце, положил его, подошел к Тюкину, поднял к его носу кулак:

— Вот смотри, Тюкин. Видишь кулак? Теперь кулак делает выпад. Раз!

Механик с силой, коротко ударил Тюкина в челюсть. Матрос зашатался, присел, но тут же вскочил и бросился на Болтянского. Механик увернулся и ловко стянул с Тюкина пиджак, зажав ему руки за спиной.

— Ты что, очумел? — прохрипел матрос, с ненавистью смотря на механика.

— Не надо волноваться, Тюкин. Мой учитель, Шпигельский из Одессы, называл такой удар — «хук». Прошу не путать… Стой, стой, Тюкин. Я могу сейчас ударить тебя головой, и тогда ты наверное уже не встанешь. Стой спокойно! — Болтянский крепко держал матроса. — Имейте в виду, Тюкин, я не люблю хамства. В моем присутствии не рекомендую говорить гадости про Тоню. Мне это режет ухо. Я не так воспитан, понятно? А сейчас иди, не отсвечивай, не мешай работать.

Болтянский отпустил Тюкина и, быстро взяв кухонный нож, многозначительно сказал:

— Идите, Тюкин. Я боюсь, чтобы вы не порезались. Ножик острый.

Матрос покосился на блестевшее в руках Болтянского лезвие:

— Ну ладно, механик. Я тебе это припомню. Бабский угодник!

— Идите, идите, Тюкин, и не поддавайтесь низменным инстинктам. Месть — это нехорошее чувство, особенно учитывая мои познания в борьбе «самбо». Нескромно, но приходится об этом напоминать…

Так шла «Ангара» по каналу миля за милей, приближаясь к Белому морю. Она проходила шлюзы и плотины, тихие озёра, отражающие густую зелень берегов, речки с быстрым течением, по которым неслась с удвоенной скоростью, живописные уголки с домиками бакенщиков и высокими сигнальными мачтами…

Маленькие чумазые буксиры тащили навстречу длинные узкие плоты, стояли в ожидании тяги застывшие на якорях лихтера, проплывали, обдавая светом и музыкой, большие пассажирские теплоходы… Вахты сменялись вахтами. Бесперебойно работала машина. Точно вовремя подавали завтрак, обед и ужин. Каждый делал свое дело. К этому обязывал судовой распорядок. Но у каждого человека были свои думы, свои заботы, свои радости и разочарования. И Андрей Андреевич Карданов ошибался, думая, что узнал свою команду и что весь рейс для него ясен…

Через двое с половиной суток после выхода из Повенца «Ангара» подошла к последнему, девятнадцатому шлюзу. Через дамбу виднелась рифленая серая поверхность моря. Резкий холодный ветер дул в лицо, вызывая на глазах слёзы.

— Вот вам и Белое море, — проговорил лоцман, пожимая руку капитану. — Тут я выхожу. Пройдете шлюз, и становитесь со своим флотом. В такую погоду выходить в море рискованно.

В рыбном порту, куда встали самоходки Карданова, было пусто. На деревянном зданьице портнадзора покачивались на ветру черные фигуры штормового предупреждения. «Ветер от норд-оста силой 7–8 баллов», — разобрал Карданов.

«Ветра действительно многовато», — подумал он и спустился с мостика в каюту.

Третьи сутки стояли самоходки в Беломорском порту. Уныло посвистывал ветер. Рваные клочковатые облака низко ползли по серому, скучному небу. Море неприветливо накатывало волну на черные скользкие камни. Покачивались суда, скрипели, натягиваясь и ослабевая, швартовы. На палубах ни души. Город далеко. Моросил дождь. В воздухе холодно. Погода явно не благоприятствовала переходу. За волноломом видно море. Оно неспокойно. Опытный глаз сразу различал горизонт, похожий на пилу. Это волны. Отсюда они кажутся маленькими, а на самом деле волна крупная. День мало чем отличается от ночи. Светло и серо.

Андрей Андреевич посмотрел на часы. Половина третьего. Дня или ночи? В иллюминаторе — белое пятно. Всё перепуталось, черт возьми! Когда же наконец прекратится этот проклятый норд-ост?!

Карданов легко соскочил с дивана. Он натянул на себя кожанку и вышел на палубу. У камбуза, завернувшись в тулуп, посапывая спал вахтенный матрос Шмелев. Капитан с минуту постоял над ним, потом резко потянул тулуп за воротник. Генька проснулся. Он спокойно, нисколько не смущаясь, смотрел на капитана.

— Спишь, Шмелев? По пословице — хорошая вахта сама стоит. Так, что ли? — сдерживая себя, негромко спросил Карданов.

— Нет, товарищ капитан. Я от сильного света зажмурился. Вот поэтому и глаза закрыл, — попробовал отшутиться Шмелев, но Карданов оставался серьезным:

— Люблю веселое слово к делу. А сейчас оно неуместно…

— Что же, мораль мне читать будете? — Шмелев иронически взглянул на капитана. — Воспитывать начнете, пожалуй. Виноват, задремал.

— Нет, не буду вас воспитывать, Шмелев, — сурово проговорил Андрей Андреевич, — не заслужили, да и не к чему.

— Тю! Вот это новость! Капитан обязан воспитывать свою команду.

— Видите ли, Шмелев, капитан воспитывает команду, я подчеркиваю — команду. А вы так, до Архангельска. Что-то вроде туриста. Довезем как-нибудь и… невоспитанного.

— Это почему же до Архангельска? — вдруг возмутился Генька. — Списать хотите? А может быть, я дальше пойду?

— Не пойдете. Не ваша стихия.

— Да если хотите знать, я, может, побольше вашего плавал. «Не ваша стихия!» — передразнил капитана Шмелев.

— Судя по виду, вы, наверное, мой ровесник. И всё-таки море не ваша стихия. Кончим философствовать. Я снимаю вас с вахты. Пойдите разбудите Тюкина. Пусть заступает.

— Не надо, товарищ капитан, я сам достою. Половина осталась. Ну, виноват, задремал, бывает. Больше не повторится. Зачем же человека тревожить? Ему ведь самому с восьми на вахту.

— Отстоит и вашу половину. Спасибо вам скажет. Выполняйте, и побыстрее. — Жесткие нотки прозвучали в голосе Карданова.

Шмелев скинул тулуп.

— Ну и пойду. Спишете — тоже плакать не буду, — проворчал он и вразвалку, демонстративно медленно, двинулся к носу. Капитан смотрел ему вслед.

«Уволю, — подумал Андрей Андреевич, — придем в Архангельск — и уволю. Лучше иметь незнающего, чем такого знающего».

Капитан стоял, поеживаясь от ветра, проникавшего под куртку. Минут через десять пришел заспанный, недовольный Тюкин. Он надел тулуп, запахнулся и молча привалился к надстройке.

— Благодарите Шмелева. И не спите, — бросил уходя Карданов.

Тюкин ничего не ответил.

Андрей Андреевич посмотрел на самоходки, стоявшие лагом друг к другу. Двери в рубках и помещениях задраены. Тишина. А что если проверить службу на всех судах? Карданов решительно перешагнул поручни «Куры». Он прошел от носа к корме, громко стуча подошвами по железной палубе. Дойдя до камбуза, окликнул:

— Вахтенный!

Ответа не последовало. Карданов еще раз обошел всё судно, поднялся на мостик, заглянул через окно в рубку. Вахтенный отсутствовал. Капитан перешел на рядом стоящий «Амур». Вахтенного матроса не было и здесь. Капитан открыл дверь в носовой тамбур, спустился в кубрик. В коридорчике на стуле дремал матрос с повязкой вахтенного. При входе Карданова он открыл глаза, но не встал с места.

Андрей Андреевич, стараясь сдержать возмущение, спросил:

— Вы вахтенный?

Матрос неохотно процедил:

— Ну я…

— Почему не на палубе? Почему спите во время вахты?

— Во-первых, я не сплю, а во-вторых, холодно на палубе.

— Встаньте!

Матрос лениво поднялся с места:

— Пожалуйста…

— Ваша фамилия?

— Бирюлев.

— Так вот, Бирюлев. Идите немедленно на палубу. В Архангельске получите расчет. В рейс не пойдете. Вы позорите своего капитана и судно.

Матрос ответил безразличным тоном:

— Расчет? Да хоть сейчас. Не очень-то сладко в вашей шараге. А капитан сам себя позорит. За собой лучше бы смотрели. Что администрация делает, не видите.

Карданов поднялся по трапу на палубу. За ним не торопясь шел матрос. Андрей Андреевич наклонил голову и быстрым шагом направился к каюте капитана. Сейчас он разбудит Рубцова и выскажет ему всё, что думает и считает нужным. Так дальше продолжаться не может!

К удивлению Карданова, из-за двери капитанской каюты доносились голоса, взрывы смеха. Андрей Андреевич постучал. В ответ раздался бас Рубцова:

— Попробуйте!

Карданов вошел.

В каюте на диване и стульях, неудобно расположившись около письменного стола, сидели все капитаны самоходок, Болтянский и механик с «Куры» — молодой человек с зализанной прической, в короткой курточке со множеством молний. На столе стояли полуопорожненные граненые стаканы, несколько бутылок из-под водки, открытые банки консервов, валялись куски хлеба и огрызки соленых огурцов. В жирных лужицах плавали брошенные на стол вилки и ножи.

Карданов оглядел присутствующих. Гурлев казался смущенным. Туз сидел, небрежно перекинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах, с интересом наблюдая за Кардановым. Эдик Журавлев, красный от выпитого вина, глупо улыбался. Болтянский схватил фуражку, собираясь улизнуть. Рубцов, в рубашке с закатанными рукавами, в первый момент растерявшийся, зарокотал:

— Вот умник, вот молодец! На огонек зашел. Садись, Андрей Андреевич, гостем будешь. Тебе чего? Красненького или беленького?

Рубцов бросился к шкафу с намерением достать вино, но, увидев, что Карданов не двигается и молчит, снова забасил:

— Да ты садись, Андрей Андреевич! Здесь всё свои. Всё тихо и мирно, без шума. Никто не продаст.

Карданов неподвижно стоял посреди каюты. Его охватило глубокое разочарование. И это всё после обещаний и заверений, данных Маркову на последнем совещании!

Рубцов почувствовал неладное:

— Что ты стоишь, Андрей Андреевич? Садись. Или недоволен чем-нибудь? — спросил он, становясь перед Кардановым и засовывая руки в карманы.

— Недоволен, — тяжело бросил Карданов.

— Чем же, позвольте спросить? — Рубцов перешел на «вы». — Тем, что капитаны собрались в узком кругу на стоянке выпить по рюмке? Этим, что ли?

— Да, этим.

Туз насмешливо процедил:

— Это уже позвольте нам самим время выбирать, когда выпить. Или каждый раз вашу санкцию надо брать?

— Не позволю, — жестко ответил Карданов.

— А вы что, совсем не пьете, трезвенник? — покачиваясь и наступая на Андрея Андреевича, с издевочкой спросил капитан Рубцов.

— Не ваше дело, — грубо ответил Карданов. Он весь кипел. — Балы задаете, а на судах пустыня, нет ни вахтенных, ни наблюдения, ни морского духа. Стыдно…

— Да мы сами смотрим, Андрей Андреевич. На швартовах ведь. Ничего особенного, — вступил в разговор Журавлев.

— Так плавать и командовать судами нельзя. Матросы смеяться будут.

— Кто, собственно, вы такой, чтобы нам нотации читать? — наклонясь к Карданову, спросил Рубцов. Он был сильно пьян. — Не хотите — не пейте и не мешайте нашей дружеской беседе.

— Оставьте, Иннокентий Викторович. Неудобно всё же. Ведете себя как мальчишка, — проговорил, поднимаясь, Гурлев.

— Чего там неудобно. Правильно! — поддерживая Рубцова, негромко пробурчал Туз.

— Ну вот что, товарищи капитаны. Сейчас разговаривать с вами бесполезно. Но заседание придется прекратить. Немедленно. Идите на свои суда и посмотрите, что на них делается. Сегодня после обеда прошу собраться у меня на «Ангаре». Как пишется — явка обязательна.

Карданов вышел. На мгновение в каюте воцарилось молчание, потом Рубцов неуверенно сказал:

— А ну его к… Давайте еще по маленькой. Тоже мне начальник!

Но настроение было испорчено.

— Пожалуй, пора закругляться. — Туз взглянул на часы. — Я иду до дому. Приготовьтесь к генеральному раздолбу.

За Тузом потянулись механики. В каюте остались Гурлев и Журавлев. Рубцов отборными словами ругал Карданова.

— Хватит, Иннокентий Викторович, — вдруг резко проговорил и Журавлев. — Прав Карданов. В море идем. По-серьезному готовиться надо.

Рубцов мутными глазами уставился на Эдика:

— Что, испугался, сынок? Вовремя хочешь исправиться? Не выйдет. Ты уже взят на карандаш.

Журавлев вернулся от двери, подошел к Рубцову:

— Я вам, Иннокентий Викторович, не сынок. И в другом родстве, к счастью, не состою. А пить надо кончать. В самом деле — на судах черт знает что…

Журавлев хлопнул дверью.

— Щенок! — крикнул ему вдогонку Рубцов.

Гурлев осуждающе покачал головой:

— Перебрал ты, Иннокентий. Нельзя так. Журавлев — мальчишка хороший. Моряк из него получится. Насчет водки он прав.

— Ты что, тоже уже исправился? Быстро!

— Как тебе известно, я и раньше не пил. Так что исправляться мне не от чего. А вот Карданова поддержать я должен был… Ты ведь сам понимаешь, что он прав. Капитан Рубцов, который в свое время командовал лучшим теплоходом в пароходстве, не может этого не понимать. Так-то, друг.

— Когда это было?.. — отмахнулся Рубцов. — Ну ладно. Иди.

Он тяжело опустился в кресло.

Вернувшись на «Ангару», Карданов долго ходил по каюте. Как поступить с Рубцовым, как пресечь начинающееся разложение?

Нужно немедленно отрубить эту «загнивающую голову». Но как? Ведь это капитаны… Такие же капитаны, как и он. И всё-таки Рубцова, очевидно, придется уволить… Всё очень сложно. Но он чувствует — нужно сломать безразличное, «перегонное» отношение к делу. Надо затронуть какие-то струны в сердцах людей, чтобы они почувствовали себя не на «задворках жизни», а настоящими, уважающими свой труд моряками. Неужели этого не понимают Рубцов, Туз, Журавлев? Все силы приложит он, Карданов, чтобы расшевелить своих капитанов. Пусть сами осудят то, что произошло. Только тогда что-нибудь выйдет.

Капитаны собрались у Карданова в назначенный час. Никто не опоздал. Все сидели, мрачно поглядывая вокруг, с насупленными бровями, чувствуя себя виноватыми за грубую выходку Рубцова, за ночное происшествие…

У Рубцова был жалкий вид. Небритое, опухшее лицо, красные глаза. Он прекрасно понимал, как позорно выглядел ночью. Гурлев и этот мальчишка Журавлев его осудили. Перед Кардановым, конечно, неудобно, но и он мог сделать всё потактичнее. Сел бы, пригубил… Видел же, что люди пьяные. А то изобразил из себя большого начальника, нотацию стал читать, дверью хлопнул. Такой же капитан, как и все. Не ему учить Рубцова. Во всяком случае, больших последствий не должно быть. Пожурит, наверное, — тем дело и кончится.

Так успокаивал себя Рубцов, но на душе у него скребли кошки.

Карданов закурил папиросу, затянулся. Он заметно волновался.

— Кажется, все, — начал Андрей Андреевич. — Придется говорить о неприятных вещах, товарищи. При таких порядках мы не сможем успешно осуществить переход. Суда стоят без присмотра. Вахтенные спят. Капитаны и механики пьянствуют.

За столом зашевелились. Туз сделал протестующий жест, но промолчал.

— …Да, пьянствуют, — продолжал Карданов. — А случится что-нибудь? Поднимется ветер, пожар, человек упадет за борт? Да мало ли что может случиться на судне, на котором нет вахтенного… Разве это непонятно? — Карданов нашел глазами Рубцова. Тот отвернулся. — Вы же моряки. Плавали не один год и, наверное, гордились чистотой и порядком на своих судах. Так почему же вы теперь… Я служил матросом, когда капитан Рубцов командовал «Аджаристаном». Это судно славилось постановкой морской службы. В чем же дело? Разве капитан Рубцов стал хуже? А вы, Эдуард Анатольевич, только-только начинаете работать, и уже не уважаете свое судно. Почему? Маленькое, перегонное… Поэтому! Кто из вас выполнил просьбу Маркова, рассказал своей команде про устав, про обязанности вахтенного, про всю серьезность нашего перехода? Может быть вы, товарищ Туз? Или вы, товарищ Гурлев?

Капитаны неловко молчали.

— Капитан Рубцов задал мне вопрос: трезвенник ли я? Отвечу. Нет. Пью в торжественных случаях. Но, не хвастаясь, могу сказать: никогда экипажи судов, которыми я командовал, не видели меня пьяным. Поэтому я всегда имел право спросить. А вы, товарищ Рубцов? Можете ли вы спросить со своих людей? Не думайте, что ваше поведение остается незамеченным…

Рубцов не выдержал. Он круто повернулся к Карданову и очень тихим, но каким-то угрожающим голосом спросил:

— Кто вы такой, товарищ Карданов, чтобы читать мне мораль? Нового вы ничего не сказали. Всё это прописные истины. Для чего такое позорище?!

Невыносимо было сознавать, что молодой Карданов так правильно и метко бьет его, ветерана торгового флота.

— Кто я такой? Всего-навсего старший капитан группы. С таким же успехом им могли быть и вы. Но поручили этот маленький караван мне. Поэтому я отвечаю за него и как старший и как коммунист. Дело не в том, кто я такой! Важно, что я прав. Важно, что вы, капитан, вели себя сегодня ночью несовместимо с той должностью, которую занимаете.

— Поплавайте с мое для того, чтобы судить о том, что такое капитан, — взорвался Рубцов. — Давай кончать.

— Когда кончать, решу я. Но для себя вы можете считать разговор оконченным. Нам придется расстаться…

В каюте воцарилась напряженная тишина. Рубцов не ожидал такого поворота дела.

— Не вы меня нанимали, не вы будете и увольнять.

— Нанимал не я, а увольнять буду я. И ответственность за это перед Марковым буду нести я. — Карданов говорил страстно. — Вот нас тут пять капитанов и пять механиков. Неужели мы не сумеем навести на своих судах порядок, добиться безаварийного плавания, заставить людей прекратить пьянство? Неужели не сумеем? Если так, то мы должны отдать наши дипломы…

— Разрешите, — встал со стула Гурлев. — То, что произошло вчера, — безобразие. Правильно сказал Андрей Андреевич — мы не чувствуем себя хозяевами своих судов. Перегнали, сдали и ладно. Команда — тоже наплевать. Не годы с ней плавать. Настоящий капитан не может так смотреть на дело. К сожалению, и я так смотрел… Горькая истина…

— Ну уж это вы слишком, — заметил с места Туз.

— А я с капитаном Кардановым не согласен, — вскочил Журавлев. — У меня всё время вахту несли как следует. А если сегодня ночью стоял паршивый матрос, то впредь этого не будет, я его научу стоять вахту. Что касается выпивки — Андрей Андреевич прав.

— Нет, товарищи. Не только в вахте дело. Почему не бьют склянки на ваших судах, почему не покрывают белой скатертью обеденный стол, почему не выходят стенгазеты, почему считается, что капитану можно появиться на мостике в кепке, в ватнике, в пижаме? Всё это мелочи. Но из этого складывается отношение к судну. Вас, кажется, Мартын Петрович, в пароходстве называли «шикарный Мартын» за любовь щегольнуть костюмом? Так?

Гурлев смущенно улыбнулся:

— Когда-то называли.

— А теперь? Ватник полюбили?

— Да нет…

— Ну вот. Оказывается, всё вы можете и всё знаете. Давайте же перенесем всё хорошее на наши суда. У кого, как не у вас, должна учиться наша молодежь? Марку надо держать высоко. Я думаю, что больше об этом говорить не придется. Правильно сказал капитан Рубцов — всё это прописные истины. Вот теперь и будем кончать.

Гурлев подошел к Карданову и тихо проговорил:

— Не увольняйте Рубцова, Андрей Андреевич. Слишком жестоко. Судоводитель он первоклассный. Моряк. С кем не бывает?

Карданов холодно посмотрел на Гурлева:

— Оставьте это дело на моей совести, Мартын Петрович. Хорошо?

Гурлев вышел. Карданов задумчиво барабанил пальцами по столу. Правильно ли?..

Вечером к Карданову пришел Рубцов. Он был выбрит, подтянут. От его неопрятного вида не осталось и следа. Даже пуговицы на старом кителе сияли.

— Разрешите? — официально спросил Рубцов, останавливаясь в дверях.

Карданов, сидевший за столом, кивнул головой. Рубцов сел, вытащил пачку папирос и снова спросил:

— Разрешите?

Пальцы, в которых он разминал папиросу, дрожали. Карданов выжидающе смотрел на него, не торопясь начать разговор. Наконец, раскурив папиросу и выпустив струйку дыма, Рубцов хрипло сказал, смотря прямо в глаза Карданову:

— Прежде всего — извините. Я стыжусь своего поведения. Мне нелегко было прийти к вам. В пятьдесят два года, когда почти вся жизнь прожита… Всё, что вы говорили сегодня утром, совершенно справедливо. Иначе не может думать моряк, если он не потерял к себе уважения…

Рубцов нервно затушил папиросу. Карданов молчал.

— И второе — не увольняйте меня, Андрей Андреевич. Мне больше некуда идти. Вряд ли я найду место сейчас, в разгар навигации. Я…

Рубцов хотел что-то сказать еще, но не закончил фразы, положил руки на колени и остался в такой позе.

А Карданов вдруг вспомнил, как много лет назад, в солнечный летний день, он проходил по порту. У причала стоял свежевыкрашенный красавец «Аджаристан». По парадному трапу спускался одетый во всё белое молодой Рубцов. Сойдя на берег, он поднял голову и крикнул кому-то, вероятно, помощнику: «Когда нужно будет подписывать коносаменты, позвоните мне. Я приеду». — И сел в ожидавший его автомобиль… Капитан Рубцов! Молодые штурманы мечтали попасть под его командование. Карданов тогда подумал: «Буду ли я таким, как Рубцов, буду ли командовать таким судном, как „Аджаристан“?» И вот теперь…

— Иннокентий Викторович, вы старше, опытнее меня, и говорить на тему о том, что можно и чего нельзя на судне, мне просто неудобно…

— Не надо, — устало махнул рукой Рубцов. — Я не камбузник, которому нужно объяснять основы устава. Оставьте меня на «Амуре». Не подведу. До конца перегона вам беспокоиться не придется. Не подведу…

Карданов задумался. А вдруг Рубцов снова не выдержит, и тогда уже будет поздно поправлять его ошибки… Лучше вырезать больное место сразу. Но такой человек, как Рубцов, не должен бросать слова на ветер.

— Хорошо, Иннокентий Викторович. Посчитаем, что этого инцидента не было, — проговорил наконец Карданов.

— Могу идти? — поднявшись спросил Рубцов.

— Пожалуйста.

У двери Рубцов обернулся:

— Благодарю.

Ветер ослабел только через двое суток, но всё еще оставался свежим. Карданов решил вести суда на Архангельск. Он с нетерпением ждал прогноза, который составляла Ирина. Ему хотелось проверить суда в неспокойном море, посмотреть, как они держатся на встречной волне, как поведут себя люди в морской обстановке. Такой предварительный экзамен был необходим. Впереди ожидались суровые испытания.

После откровенного разговора с капитанами на самоходках стало больше порядка. Ночью шагали по палубам одетые в полушубки вахтенные. На «Пинеге», «Амуре» и «Куре» каждый час отбивали склянки.

— Ну что, Ирина Владимировна? — спросил капитан, когда наконец к нему в каюту просунулась голова Ирины. — Несите ваше «колдовство».

Ирина подала ему бланк.

— Так, так, — в раздумье побарабанил пальцами по столу Карданов, — норд-ост, пять баллов. Больше не будет?

— Не будет, Андрей Андреевич. Давление повышается.

— Тогда снимаемся.

Карданов вызвал к себе старпома. Бархатов в блестящем от дождя клеенчатом плаще пришел недовольный.

— Я вас слушаю, — проговорил он, останавливаясь в дверях.

— Всё готово к отходу? Скоро пойдем.

— Готово всё. Только… я бы не советовал вам выводить суда в такую погоду. Подождали бы еще суточки, а там, глядишь, ветер убьется совсем. А то сверху льет, снизу тоже поддавать будет. Да и волна в море. Как бы не вышло чего худого.

— Надо торопиться, Вадим Евгеньевич. Кроме того, совершенно необходимо испытать суда.

— Дело ваше. Вы капитан. Так снимаемся?

— Снимаемся через час. Передайте на самоходки.

Ровно через час, огибая волнолом с сигнальной вышкой на конце, самоходки выходили в море. Ряды красных и черных вех ограждали ровный, но узкий фарватер. Далеко впереди, через мелкую сетку дождя, виднелся выходной буй. Он то ложился, то вставал, качаясь на волне. Временами буй издавал жалобный затухающий рев. Он подавал сигнал на случай тумана. На горизонте черными горбылями лежали острова. Дойдя до буя, самоходки изменили курс. Острая, неприятная волна стала ударять под днище. Корпус содрогался. «Ангару» качало. При крене низкий борт почти уходил в воду.

Андрей Андреевич видел, как по палубе, не обращая внимания на качку, шел Пиварь.

Капитан высунулся из рубки:

— Пиварь! Не ходите так. Нужно протянуть леер.

— Ничего, товарищ капитан. Сейчас зачехлим брашпиль и протянем леер, — отозвался матрос, продолжая свой путь.

На баке, тщетно пытаясь натянуть на брашпиль парусиновый чехол, работал боцман. В крыле мостика, высоко держа анемометр, стояла Ирина. Черные чашечки прибора быстро вращались.

— Сколько? — спросил Карданов.

— Семь метров в секунду.

Капитан поднял воротник, накинул на голову капюшон и вышел на мостик. Он обернулся, посмотрел назад. В кильватер, давя тупыми носами встречную волну, все в пене, шли самоходки. С бака что-то закричал Пиварь. Карданов прислушался. Пиварь звал Смирнова. Потом Андрей Андреевич увидел фигуру Володи. Юноша неуверенно пробирался на нос.

«И чего это его туда понесло, — недовольно подумал капитан. — Надо вернуть…»

Но тут произошло непредвиденное. Произошло в один миг. Подошла большая волна, ударила «Ангару» в борт, судно сильно накренило, раздался крик, и Андрей Андреевич увидел пустую палубу.

«Смыло. Пропал!» — мелькнуло у него, но тотчас же в поле его зрения попали две белые, очень белые руки, уцепившиеся за цепочки релингов.

— Держись! — закричал капитан, дернул ручку телеграфа на «стоп» и скатился по трапу на палубу.

Он всё делал автоматически. Где-то в глубине сознания мелькнули правила вахтенного штурмана при тревоге «человек за бортом». Он не отдавал себе отчета в том, правильно ли делает, что покинул мостик. Он видел только судорожно сжимающие цепочку руки.

С бака, топая по гофрированным крышкам трюмов, к корме неслись Федя и Пиварь.

Капитан добежал первым. Он увидел искаженное страхом лицо матроса. Волосы у него слиплись. Шапку унесло водой. Карданов схватил Смирнова за воротник ватника и сразу же почувствовал, что руки Володи разжались. Карданова потянуло за борт. Боцман и Пиварь подбежали одновременно. Они подхватили Смирнова и с усилием вытащили на палубу.

— Как же это ты, а? Как же? Я тебя позвал, а ты… — спрашивал сконфуженно Пиварь. Он считал себя виноватым в том, что Смирнова смыло за борт.

Володя сидел на трюме, глупо улыбался, ему было стыдно, оттого что он причинил всем столько волнений, и радостно, оттого что он жив. За бортом было очень страшно.

— Хватит сидеть, — строго сказал Карданов. — Идти можешь? Тогда ступай немедленно в баню. Прогрейся. На вахту не выходи.

— Что вы, Андрей Андреевич, — запротестовал Володя. — Я же здоров. Сейчас переоденусь…

— Не разговаривай, — подтолкнул его капитан.

Смирнов побежал в кубрик.

— Вот боцман, что бывает, когда вовремя не принимают мер предосторожности. Немедленно натяните леер. И без надобности по палубе не ходите. Чуть человека не потеряли.

— Виноват, Андрей Андреевич. Учту. Пошли, Степан Прокофьевич, — быстро проговорил Федя.

— Как это его угораздило, товарищ капитан? Я его позвал… А он вместо того, чтобы за люк держаться, по самому краю пошел, — не успокаивался Пиварь.

— Человек первый раз в море, следить за ним надо.

Поднявшись на мостик, Карданов нашел там старпома. Бархатов стоял с укоризненно поджатыми губами, всем своим видом говоря: «Ну что? Я предупреждал».

Ему очень хотелось сказать капитану что-нибудь едкое. Услышав вздох Карданова, он насмешливо проговорил:

— Вздыхаете? Вздыхать, товарищ капитан, — последнее время Бархатов избегал называть Карданова по имени-отчеству, — надо было на улице Герцена, когда набирали команды. А теперь что ж. Поздно. Пожинаем плоды…

— Я вздыхаю оттого, что у такого опытного старшего помощника не был протянут на судне штормовой леер.

Бархатов опешил. Упрек попал «не в бровь, а в глаз». Старпом, и никто другой, должен был отдать распоряжение о том, чтобы натянули леер. Бархатов промолчал, потоптался еще в рубке, поправил лежавшую на столе карту и ушел.

На траверзе острова Жужмуй ветер усилился. Качать стало сильнее. То и дело на палубу забрасывало гребешки волн. Самоходка чаще шлепала днищем о воду, чаще слышались удары, похожие на выстрелы. При внимательном наблюдении можно было заметить, как изгибается на волне корпус.

Тоня Коршунова открыла дверь из камбуза и смотрела на черные маслянистые волны с белыми шипящими гребнями. Когда самоходка ударяла днищем о воду, девушка вздрагивала. Ей было немного страшно, ее мутило, но она всеми силами старалась не показать этого. Кастрюльки вели себя неспокойно. Они скользили то к одному краю плиты, то к другому, то и дело готовясь соскочить на палубу. Тоня пыталась связать их полотенцем, но из этого ничего не вышло.

Как всегда, на помощь пришел Болтянский. Он заглянул на камбуз, увидел позеленевшую, расстроенную Тоню, безуспешно боровшуюся с кастрюльками, и сразу понял серьезность положения. Она обрадовалась, когда появился Семен:

— Шторм-то какой, Семен Григорьевич! Всё скрипит, удары такие сильные. Не разломаемся мы, как вы думаете?

— Что вы, Антонина Васильевна. Какой же это шторм? Так, легкая зыбь. А то, что под днище поддает, — нормально. «Ангара» наша крепкая, любую волну выдержит. Ничего не бойтесь, принцесса: пока я жив, вы обеспечены, как говорят у нас на юге. Сейчас я вам закреплю кастрюли.

Болтянский исчез, но через минуту появился снова с мотком проволоки в руках. Он ловко привязал каждую кастрюлю к плите. Теперь даже при большом крене они стояли неподвижно.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал механик. — Никуда не денутся. Вы не укачиваетесь, случайно?

— И не думаю, — прошептала Тоня, с отвращением глядя на волнующееся море.

— Это хорошо, — понимающе кивнул головой Болтянский. — Но на всякий случай вот вам лимончик. Кому-нибудь дадите, кто укачается. — Болтянский вытащил из кармана большой пупырчатый лимон. — Говорят, очень помогает. Теперь я должен идти. До свидания, дорогой шеф.

— Побудьте еще немного, Семен Григорьевич! — испуганно воскликнула Тоня. — С вами веселее.

— Рад бы, да надо идти на вахту.

Механик ушел, а Тоня схватила нож, отрезала толстый кусок лимона и сунула его в рот.

Болтянский спустился в машину. Там было тепло. Пахло отработанным маслом. Привычно стучали клапана моторов. Качало меньше, чем на палубе. Второй механик что-то записывал в машинный журнал. У пульта управления на табурете сидел, опустив голову со спутанными волосами, моторист Бабков.

— Укачался? — спросил стармех, подходя к мотористу.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Ничего, Бабков, пройдет. От этого не умирают. Я тебя сейчас вылечу. Первое лекарство от морской болезни — работа. Принеси поддон с болтами, возьми керосин и расходи все гайки. Понял? Ну, живее. Про качку не думай.

— На заводе у нас не качало, Семен Григорьевич. Там спокойнее работа, — попытался улыбнуться моторист. Он встал и нетвердой походкой направился в кладовую.

Шмелев сквозь сон услышал звонки громкого боя. «Тревога», — пронеслось где-то в мозгу. Он попытался открыть глаза, но сон еще крепко держал его. Наконец усилием воли он сбросил сонливое оцепенение, вскочил с койки и босой выскочил в коридор. Из кают выбегали заспанные люди, на ходу застегивая одежду, натягивая сапоги. Из репродуктора, установленного над трапом, слышался голос старпома:

— Пожарная тревога. Учебная пожарная тревога. Пожар у люка номер четыре, с правого борта. Пожарная тревога!

Колокол дребезжал не переставая, подгоняя людей. Генька остановился. Только теперь до его сознания дошло. «Тревога учебная». Он с облегчением вздохнул. Сплюнул.

— Новое дело. Придумали. Нашли крейсер! Поспать не дадут, — с раздражением пробормотал он и поплелся обратно в каюту. Как был, с грязными ногами, улегся на койку, с наслаждением потянулся, закурил, пуская голубые кольца дыма в потолок.

«И чего это жизнь так глупо устроена, — лениво думал Шмелев. — Сами себе люди выдумывают неприятности. Служил на военке, там тревогами замучили. Пришел на баржу, на тебе, и тут то же самое. Людишки куда-то лезут, всё им мало, всё к чему-то стремятся, чего-то изобретают. Если получил хороший кусок в жизни, сиди и не чирикай, ешь свой хлеб с маслом. Тихо, спокойно, без всяких там… Верно папаша говорил: „Сидя, на колесе, смотри под колесо“». Если бы он, Генька, был поумнее и смотрел под колесо, были бы у него сейчас дача и машина. Когда плавал на «России», контрабандишку возил… А тут эта реформа. Всё потерял…

Пока Генька раздумывал над несовершенством жизни, по палубе бежали люди с огнетушителями, баграми и ведрами. У трюма номер четыре суетился Бархатов, боцман держал шланг, из которого била сильная прозрачная струя воды, направленная в море.

— Отбой тревоги! Инструмент разнести по местам! — раздалась команда старпома. Моряки начали расходиться.

Капитан перегнулся через фальшборт мостика и крикнул на палубу старпому:

— Неплохо для первого раза, Вадим Евгеньевич! Всего три минуты, все люди на местах, и вода подана в шланги. Неплохо.

Федя Шестаков заметил, что Шмелев не вышел на тревогу. Сразу после отбоя, оставив неубранными шланги, он побежал в носовой кубрик. Из коридора в приоткрытую дверь каюты боцман увидел матроса, лежащего на койке с папиросой в зубах. Такое отношение к тревоге возмутило даже видавшего виды Федю. Добро спал бы! Тогда хоть какое-то оправдание можно было бы найти: не услышал, мол.

— Привет. Ты почему на тревогу не выходил? Пригласительного билета ждал?

Шмелев нагло улыбнулся:

— Там и без меня народу достаточно было. Что я, дурак, на холоде мерзнуть? Тревога учебная. Людей хватает. Я свои обязанности знаю.

Боцман подошел поближе к койке:

— Вот что я попрошу тебя, Шмелев. Там у трапа номер четыре остались мокрые шланги. Ты не откажешься, наверное, помочь их убрать? Развесить на просушку.

— Ты что, ошалел, боцман? Я раздет, босиком, скоро на вахту. Уберут, не бойся.

Федя встретился глазами со Шмелевым:

— Не хочешь, значит? Придется тебе помочь. Ну, будь паинькой, дай ручку.

Шмелев вскочил с койки:

— Всё силу свою показываешь, герой? — прошипел он.

Боцман дружелюбно улыбнулся:

— Да нет. Но кто за тебя работать обязан? К примеру, шланги убирать? Я, что ли?

Генька, наконец, попал ногами в сапоги, натянул ватник; шапку и бросился к трапу. Уже держась за поручень, он крикнул:

— Таких, как ты, в семнадцатом году за борт бросали…

Федя сделал шаг по направлению к трапу. Генька выскочил на палубу. Чертыхаясь, проклиная боцмана, «Ангару», весь свет, направился он к четвертому трюму и нехотя принялся отвинчивать шланг. Неподалеку стоял боцман и с удовольствием наблюдал за работой Шмелева.

Карданов запросил капитанов по радиотелефону о состоянии судов. Все ответили, что самоходки чувствуют себя хорошо, только Рубцов высказал некоторые опасения:

— Мне кажется, недостаточны продольные крепления. Самоходки извиваются на волне как змеи. Если волна зайдет еще круче… может произойти неприятность.

Карданов был согласен с Рубцовым. Он несколько раз спускался в трюм. В огромном пустом и темном помещении было жутковато, от воды отделяло всего пять миллиметров, удары волн были здесь громче. Капитан чутко прислушивался к скрипу, потрескиванию корпуса. Временами зажигал карманный фонарь, осматривал борта. Кое-где отвалилась краска, оголились головки заклепок. Но это еще особенных опасений не внушало, было терпимо.

Команда работала удовлетворительно. Болтянский сообщил, что у него «в машине» укачались два человека, но всё же работают. «На палубе» лежал один Тюкин. Ему было так скверно, что даже боцман не мог заставить его выйти на свежий воздух. Тогда Федя приготовил целый графин лимонной воды. И снес Тюкину.

Володя Смирнов чувствовал себя прекрасно. Он совсем не ощущал признаков морской болезни, качка на него не действовала. Володя охотно стоял на руле за Тюкина, страшно гордый тем, что «море его не бьет». Тоня с честью выдержала первое испытание, и, хотя она не могла смотреть на море, обед и ужин поспели вовремя.

Когда караван подошел к самому открытому месту Белого моря, ветер стал заметно стихать, уменьшилась волна, идти стало легче. До Северодвинского плавучего маяка оставалось восемьдесят миль.

Теперь Карданов имел представление о том, как держатся самоходки в море. Через несколько часов по носу открылась еле заметная полоска берега, а вскоре и черная палочка маяка.

Бархатов, стоявший на мостике, не отрывавший бинокль от глаз, удовлетворенно объявил:

— Вижу Мудьюгский маяк. Считайте, что до Архангельска дошли. Первое испытание выдержали.

Андрей Андреевич задумчиво повторил:

— Первое выдержали…

…В Архангельске Карданова ждала неприятность. Его встретил флегматичный представитель Маркова и равнодушным голосом сообщил:

— Иван Васильевич ушел со своим караваном четыре дня назад. Вы очень запоздали. Становитесь на рейде против Лесотехнического института. Стоять придется довольно долго. Ваше обеспечивающее судно, траулер «Лангуст», еще в море на промысле.

— Слушайте, — возмутился Карданов, — я понимаю, что Марков не мог меня ждать. Надо торопиться. Но что обеспечивающего судна еще нет — это уже безобразие. Вы же знаете, время не ждет. Дорога каждая минута! Ведь август месяц. А там погода задержит, а там еще что-нибудь. Кавардак!

Представитель равнодушно повторил:

— Вставайте у Лесотехнического. Готовность «Лангуста» от нас не зависит. Скажите спасибо, что его удалось получить. Сейчас все суда заняты.

— Я буду жаловаться. Такая нераспорядительность граничит, с преступлением!

Представитель отмахнулся от Карданова, как от назойливой мухи:

Сам Марков ничего не мог сделать. Судов нет. Понимаете? Ведь думали, что вы пойдете одним караваном, а тут потребовалось второе обеспечивающее судно. На себя пеняйте. Раньше надо было приходить.

Возражения были справедливы. Карданову пришлось замолчать. Тем не менее он злился на всё и вся. Длительная стоянка разлагает. В море, в ходу, когда вахта цепляется за вахту, когда от судна требуется непрерывное движение, железный порядок корабля держит людей в подчинении.

Самоходки встали у берега против Лесотехнического института, у грязного, захламленного пляжика. Для Карданова началось мучительное ожидание. Некоторые потирали руки. Как же, рейс удлиняется: «Больше днев — больше рублев».

Андрей Андреевич почти не покидал «Ангару». Только по утрам съезжал на берег, выслушивал надоевшую фразу: «Новостей нет. „Лангуст“ еще не пришел», — и возвращался на судно.

Он часами сидел в кресле на главном мостике и наблюдал за портом. По широкой Двине взад и вперед сновали катера, буксиры, баржи. Мимо, под всеми флагами мира проходили суда, нагруженные желтыми досками, пропсом, бревнами.

Карданов бывал в Архангельске много раз и всегда ощущал в этом городе запах моря. Город моряков! В нем нет семьи, которая не была бы связана либо с лесом, либо с морем или рекой. Лес лежал на причалах, лес перевозили на баржах, лес огромными четырехугольными плотами плыл по реке… День и ночь не прекращалось движение в порту. Круглые сутки уходили и приходили океанские гиганты, ревели тифоны, слышался грохот отдаваемых якорей… И почти всегда днем здесь дул прохладный ветер с моря. Он приносил захваченные по пути запахи сосны, скошенных трав и йода.

К ночи ветер стихал. Исчезала речная рябь. В начинающихся сумерках северной ночи золотыми дорожками отражались в воде якорные огни. На прибрежных бульварах светлыми пятнами белели платья девушек. Запоздавшие швертботы с обвислыми парусами торопились в яхт-клуб. Пробегали переполненные людьми пароходики пригородного сообщения — «Макарки». Они проходили совсем рядом. Слышался звонкий смех, песни. Это моряки разъезжались по лесопильным заводам, где грузились их суда.

Карданов представил себе, что когда-то здесь плавали парусные корабли царя Петра, на берегу стоял один монастырь и несколько жалких деревянных домиков. Царская таможня несла службу на гребных лодках; в трактирах при свете сальных плошек танцевали чванливые шкиперы заморских судов, на берегу умельцы топором и пилой строили первенцев русского флота… А теперь?..

Иногда к капитану присоединялась Ирина. Приносила свой раскладной стул, садилась рядом. Они разговаривали, читали или просто молчали. Каждый думал о своем. Капитан радовался, когда она приходила. Ему хотелось рассказать Ирине всё о своей жизни, о том, как плыл семь суток после торпедирования, про свою неуютную комнату… Но он не решался этого сделать. Ему казалось, что Ирине с ним неинтересно.

Как-то Карданов спросил ее:

— Вы не скучаете, Ирина Владимировна?

Она посмотрела на него удивленным взглядом:

— Нет, мне не скучно.

— Почему вы не поедете на берег? В кино, в театр, в музей.

— Пойду как-нибудь. Я ведь в Архангельске уже была.

— А не отправиться ли нам с вами в театр?

— Пойдемте.

Но в театр они так и не собрались. Все мысли Карданова были заняты «Лангустом».

— Знаете, Ирина, — говорил на следующее утро капитан, — пришел бы завтра «Лангуст». Вы бы нам дней пять хорошей погоды наколдовали. Далеко бы мы ушли за пять штилевых дней! Хлеб-то уже убирают. Не опоздать бы…

— Придет ваш «Лангуст». И погоду найдем хорошую, — сухо отвечала Ирина.

Ей надоели бесконечные разговоры о «Лангусте», погоде, стоянке. Она ждала, чтобы Карданов сказал ей что-нибудь другое… Ждала, но не хотела себе в этом признаться.

Володя Смирнов с повязкой вахтенного на руке, ходил по палубе. Приближалась ночь. Володя обошел судно, осмотрел, всё ли готово к сдаче вахты, подтянул кверху якорный огонь и зашел в освещенную изнутри рубку. Он был очень счастлив сегодня. Мало того, что Светлана прислала чудесное письмо, — в конверте лежала ее фотография.

Володя вытащил письмо и в который раз принялся его перечитывать:

«Здравствуй, Володенька! Так соскучилась по тебе, прямо не знаю как. Хочется с тобой посоветоваться. А больше не с кем. Люблю я своих родителей, но ведь ты понимаешь, взгляды у них не те. Как жить дальше? Что делать? То ли учиться в вузе, то ли работать. Сейчас, сию минуту. Самой зарабатывать. Самой покупать себе вещи, делать маме подарки.

Все твердят — обязательно в вуз, потом наработаешься. А может быть, наоборот? Как ты сделал. Ты не думай, пожалуйста, что эти сомнения оттого, что я не хочу учиться или мне лень готовиться. Совсем нет. Просто я не решила еще, как поступить. Одно я знаю твердо (в этом со мною согласны и „старики“): нужно стать человеком. Человеком в широком смысле этого слова. А как это сделать? Что для этого нужно? Вот Гаганова или та девушка, которая взяла на воспитание троих ребят, — настоящие люди. Но мне не хочется идти в отстающую бригаду, брать на воспитание детей. Хочется сделать что-то свое хорошее. Не похожее. Но что? Наверное я эгоистка или еще хуже… Самовлюбленная дура.

В общем, пока я готовлюсь поступать в университет, но не очень огорчусь, если не попаду. Место в жизни мне всегда найдется. Ведь я права, Володя? Напиши мне, что ты обо всем этом думаешь! Возвращайся скорее. Я буду тебя встречать… Когда вы уходили и я видела вашу „Ангару“, она показалась мне такой большой и красивой. Но всё-таки я немножко беспокоюсь за тебя. Как-никак, ты вступаешь в борьбу со стихией. Наверное, все близкие беспокоятся о своих моряках. А ведь я твоя близкая, правда?..»

Капитан «Лангуста» не обманул. В назначенный срок, на рассвете, самоходки вышли из Архангельска. Перед самым отходом Ирина принесла последний прогноз погоды. Он не отличался от предыдущих.

Солнце только что встало. Город еще спал, но река продолжала жить в своем бурном темпе. На траверзе управления порта самоходки дали прощальные сигналы, — такова была традиция. Тотчас же со всех судов, стоявших на рейде и в порту, раздались ответные свистки, означавшие: «Счастливого плавания!»

Миновав пустынный в этот час городской пляж, самоходки вышли в Маймаксу, один из многочисленных рукавов Северной Двины, впадающих в море. Мимо проплыл утопающий в зелени остров Саломбала, с его судоремонтными заводами, доками, бесчисленным количеством любительских лодочек, выкрашенных в яркие цвета. Дальше пошли лесопильные заводы. Река извивалась, петляла, временами становилась очень узкой. Часа через два заводы скрылись из виду, и караван поплыл между низких берегов, покрытых сочной травой. Ветер посвежел. Остался позади контрольно-таможенный пункт «Чижевка». Постепенно берега исчезли, переходя в длинные песчаные косы и скоро, как-то незаметно, исчезли совсем. Только справа тянулась синяя, в туманной дымке, полоса. Но это уже был морской берег. Перед глазами лежало море. Белое море, с сильными приливными течениями, постоянными туманами, каменистыми опасными банками. Сейчас оно искрилось, блестело и переливалось на солнце. Зеленоватое, с маленькой, еле заметной, волной, море казалось благодушным и ласковым.

По правому и левому бортам покачивались большие морские буи, ограждая широкий фарватер. Впереди на воде виднелась черная точка — Северодвинский плавучий маяк. Подойдя к «плавучке», караван застопорил ход. Здесь сходил лоцман. Маяк оказался выкрашенным в красный цвет судном с широкой белой полосой, на которой большими черными буквами было написано: «Северодвинский». Посередине судна стояла толстая железная мачта с сильным фонарем.

От маяка отделился моторный бот. Подпрыгивая на волне, он быстро подошел к «Лангусту». Карданов видел, как с борта траулера в бот спрыгнула черная фигурка лоцмана. «Лангуст» задымил, дал три прощальных свистка, бот развернулся и помчался обратно к плавмаяку…

На самоходках звякнули телеграфы: «Полный вперед»…

Карданов прохаживался по мостику. Было время его вахты.

Далеко впереди дымил «Лангуст», оставляя за кормой белую струю кильватера. Позади «Ангары» совсем близко шла «Кура», за ней остальные самоходки. Теперь всё зависит от погоды, от умения и опыта экипажей. Ирина утверждает, что шторма не будет до самого Юшара. Но кто его знает? Метеорология — наука новая. На сутки прогнозы почти всегда оправдываются, а вот на пять суток… Трудно что-либо предсказать. Возможны всякие неожиданности.

На мостик поднялась Ирина:

— Вот, Андрей Андреевич, карта за последние четыре часа. Смотрите, еще раз подтверждаются мои заключения. Сильного ветра не будет.

Она подала капитану голубую карту, испещренную синоптическими знаками. Карданов долго и внимательно рассматривал ее:

— Ну что ж. Чудесно, Лучшего и не надо. Хорошую погоду вы нам наколдовали, Ирина Владимировна.

— И всё же я страшно волнуюсь, — улыбнулась Ирина.

— Вот это уже синоптикам не полагается.

— Ничего не могу с собой поделать.

— А кто-то говорил недавно мне, что он опытный синоптик, хорошо знающий район.

— И это правда. Но ведь условия совсем другие. Там была береговая, хорошо оборудованная станция…

— Ладно уж. В общем, если честно признаться, я не верю синоптикам. Погоду они берут «с потолка».

Ирина вспыхнула:

— Это вы серьезно? Тогда не надо было брать синоптика на борт. Пока, кажется, я вас не подводила. Я пойду…

— Подождите. Надо же понимать шутку. Пока вы действительно не подводили. А вот будете сердиться — и испортите погоду.

— Хорошо. На первый раз я вам прощаю. Но имейте в виду, свою метеорологию я в обиду никому не дам.

Она закрыла глаза, подняла лицо к солнцу, отдаваясь теплым лучам и свежему, как-то особенно пахнувшему морскому воздуху.

— Ирина Владимировна, я хочу вам один вопрос задать… Можно?

— Какой? — не открывая глаз спросила Ирина.

Губы у нее дрогнули.

— Вам нравится Бархатов?

— Нет, — твердо сказала Ирина, открывая глаза и поворачиваясь к Карданову.

— Зачем же вы тогда с ним ходили в театр? И вообще…

— Да потому, что вы такой недогадливый человек. Я хотела идти с вами. А вы…

— Нет, вы правду говорите? — схватил ее за руку Карданов. — Вы хотели, чтобы пошел я? Тогда я действительно осел. Придем в Игарку — я всё время буду ходить с вами в театр. Не дожидаясь никаких приглашений и намеков. А я уж черт знает что подумал… Рубите голову.

— Следовало бы. Но я, признаться, тоже допустила ошибку. Пошла с Бархатовым в ресторан, а он подумал, что я без него жить не могу. Хотел меня осчастливить, предлагал стать «законной женой». Вот видите! У него не ваша хватка.

— И что же вы ему ответили?

Ирина засмеялась:

— Не успела ответить. В это время на сцене появились вы. А жалко…

— Почему? Помешал?

— Помешали дать ему по физиономий. В общем, вы наказаны. Не посмотрели хорошую пьесу — раз, две недели дулись на меня без всякой причины — два и опоздали сделать мне предложение — три. Следующий раз надо сразу разрешать все свои сомнения.

— А мне казалось, что вы избегаете меня.

— Так оно и было, Андрей Андреевич. Как только я почувствовала, что вы плохо обо мне думаете… Но хватит об этом. Мне и самой была неприятна наша размолвка. Я ведь привыкла к вам…

— И только? Привыкли? Как привыкают к какой-нибудь вещи, — невесело сказал Карданов, уловив насмешку в голосе Ирины. — Сказали бы, что вам приятно мое общество, что нескучно со мной… А то… привыкла.

— Пока только привыкла. Будьте довольны. И это уже много.

— Хорошо. Удовлетворимся этим «пока», — засмеялся Карданов. — Значит, ссориться больше не будем?..

Он протянул руку.

— Не будем, — сказала Ирина, кладя свою ладонь в его, — но помните, Андрей Андреевич, за прочный мир надо бороться, не допускать ошибок и излишней подозрительности. Ну, я пошла. Сейчас радист принесет новую сводку. Счастливой вахты!

Мерно стучат дизеля. В кают-компании по-домашнему уютно. Мягко светят лампы, прикрытые матовыми колпаками. Качка почти не ощущается. Всё еще держится хорошая погода. Ирина ходит именинницей, — ее прогнозы оправдываются. Теперь даже те, кто не очень верил метеорологии, с уважением поглядывают на синоптика.

Володя Смирнов и боцман играют в шахматы на табуретке. За большим столом «режутся» в домино Шмелев, Болтянский, Пиварь и моторист Кучеров. На «Ангаре» любят домино. Когда стол свободен от тарелок, его занимают «забойщики». Играют с воодушевлением, с азартом и ужасным стуком. Капитан несколько раз делал замечания, грозился запретить «козла». Его каюта рядом со столовой, мешают спать. Клялись, что не будут стучать, но входят в раж, и снова начинается грохот. Что будешь делать! Болтянский и Пиварь всегда играют вместе. Обмениваются какими-то таинственными знаками, к негодованию партнеров. Вот и сейчас Кучеров бросает кости:

— Слушайте, Семен Григорьевич. Так играть нельзя. Ну что вы всё время поводите ушами и Степан то нос чешет, то пуговицу крутит! Всё же ясно. Весь ваш семафор как на ладони.

— Какой семафор? Откуда вы взяли? — возмущается Болтянский. — «Поводите ушами»! Что я, лошадь, что ли?

— Хватит, хватит, механик, охмурять. Играть честно надо. Мы тоже так можем, — поддерживает партнера Шмелев.

Пиварь хитро улыбается и миролюбиво говорит:

— Да ладно вам. Ставь, Генька. Вижу, что зажал «Марата». Ставь, а то засолишь.

Шмелев сокрушенно качает головой и выставляет «две шестерки».

— Ну вот, давно бы так. А мы его забьем. Раз! Считайте рыбу! — кричит Болтянский, с грохотом ставя кость. — Всё. Козлы. Кто следующий?

Шмелев в сердцах смешивает кости:

— Хватит. Пойду попробую вздремнуть минуток двести, триста. Вот в Юшар придем — высплюсь как следует. На этой проклятой барже спать в носовых каютах невозможно. Бьет сильно…

— Кому что, а Шмелеву и Тюкину только бы спать, — замечает Федя Шестаков, отрываясь от шахмат.

— Правильно, кому спать, а кому стишки писать, — ехидничает Шмелев.

— А вот нам в Юшаре работать придется. Поршни у левого двигателя вытаскивать, кольца менять, — говорит Кучеров.

— Мат! — передвигает ферзя Федя и победоносно смотрит на Смирнова. — Надо изучать теорию, мой мальчик. Я…

Внезапно наступает тишина. Шум дизелей прекращается. Слышно, как поскрипывает, покачиваясь на волне, самоходка. Болтянский меняется в лице, выскакивает из-за стола, бросается к двери. Оставшиеся в столовой прислушиваются. Когда в море вдруг прекращается шум двигателя, на душе становится тревожно.

— Что-то случилось. Машины остановились, — озабоченно говорит Федя Шестаков.

«Ангару» начинает как-то по-особенному качать. Видно, разворачивает бортом к волне. Скрип становится сильнее.

Караван простоял в бухте Варнека одиннадцать часов. В полночь по сигналу с «Ангары» самоходки снялись с якорей.

Прежде чем дать команду на выход, Карданов долго совещался с Ириной.

— Обстановка усложняется, — говорила Ирина, разворачивая синоптические карты. — С запада медленно движется циклон. Он еще далеко. Если мы не задержимся, то успеем дойти до Енисейского залива. Но если циклон застигнет караван в море…

Взгляд капитана скользнул по радиограмме Андреева, лежавшей на столе.

«Дорог каждый час», — подумал он. Невольно вспомнилась «Тайга». Плавая на ней, Карданов редко думал о циклонах. Теплоход выдерживал любой шторм. Могучая океанская волна носилась по палубам, била в надстройку, неистовствовала в бессильной ярости. Судно проваливалось в водяные ямы, поднималось на зеленые прозрачные горы. Иногда брызги долетали до окон рубки, а «Тайга» шла вперед почти не сбавляя скорости. Ему так захотелось очутиться на «Тайге», посмотреть на воду с пятнадцатиметровой высоты мостика, не видеть ее рядом, у своих ног. Если бы он мог не думать о жиденьких корпусах самоходок, об их низких бортах, о том, что может случиться! В первый раз он пожалел, что согласился идти на перегон. Он прикидывал, как поступить в том случае, если их всё-таки настигнет циклон. Он знал район. Знал, что после Юшара от ветров северных направлений нет укрытий. Надо поверить Ирине. Она утверждает, что скорость движения ветра невелика. Успеют ли они проскочить? Андрей Андреевич повертел в руках радиограмму: «…мы очень ждем вас…» Не напрасно так написано.

Капитан решительно встал со стула:

— Пойдем. Будем надеяться, что ваш циклон нас не догонит.

— Не догонит, если выдержим скорость девять миль в час.

— Должны выдержать. Но если вы скажете стоять — будем стоять.

Ирина рассматривала карту. Брови ее были нахмурены:

— Мнение синоптика совпадает с мнением капитана. Нужно идти, Андрей Андреевич. Иначе мы можем надолго застрять в Юшаре. Неизвестно, что идет за этим циклоном…

Карданов накрыл своей ладонью руку Ирины, лежавшую на столе, и крепко пожал ее.

Стемнело. Светлые ночи кончились. Чувствовалось приближение осени. Карданов смотрел назад. На обоих берегах пролива мигали створы. В сумерках еще можно было разглядеть их белые щиты с черными полосами. Как в праздничном карнавальном шествии, шли в кильватер самоходки, блестя разноцветными — красными, зелеными, белыми — ходовыми огнями. «Лангуст», идущий впереди, повернул и лег на последний выходной створ. Со стороны Карского моря пахну́ло холодом. Капитан затянул потуже пояс пальто.

«Лед близко, — подумал Карданов, — поэтому так внезапно похолодало».

В душе он еще надеялся, что им повезет и караван не встретит льда. Теперь он был уверен, что лед где-то недалеко. Он представил себе, как ледяные торосистые поля забивают выход из Юшара. Чистой воды становится всё меньше и меньше, и вот наконец ее уже нет совсем. Мешок Байдарацкой губы наполнился.

Самоходкам входить в лед нельзя. Многолетние льды с острыми подводными образованиями при первом же прикосновении повредят корпуса судов…

На востоке появилась красная полоса зари. Короткая северная ночь уходила, и над этой полосой уже отчетливо виднелось холодное, белое с металлическим отливом, небо. Это было отражение льда — «ледяное небо», так хорошо известное морякам-полярникам.

Карданов в бинокль рассматривал горизонт, надеясь отыскать серые пятна на облаках — признак чистой воды среди льда. Но чем больше светлело, тем безнадежнее становилась картина.

Самоходки вышли из пролива. Стало совсем холодно. По курсу попадались плавающие льдины. Сначала они были небольшими, но чем дальше продвигались суда на северо-восток, тем чаще попадались льдины, покрытые пористым грязноватым снегом.

Скоро впередсмотрящий закричал:

— Лед впереди!

Карданов сжал губы. И хотя он ждал этой встречи, был готов к ней, возглас вахтенного разрушил слабую надежду на быстрый проход через лед. Капитан поднял к глазам бинокль. Далеко впереди, справа и слева он увидел белую сплошную зубчатую линию — лед.

«Лангуст» остановился у кромки. Карданова вызвали в радиорубку. В наушниках хрипловатый голос капитана «Лангуста» спросил:

— Куда прикажете идти? Впереди лед.

— Вижу. Надо обойти его с юга. Думаю, что там будет легче. Если обнаружите разреженный лед, попытайтесь провести нас через него. Скоро мы получим последнюю ледовую карту авиаразведки.

Караван развернулся и взял курс на юг.

Снова нескончаемо тянулась линия льда. Спустя два часа лед поредел, появились большие разводья. «Лангуст» вошел в лед. Карданов обрадовался. Он считал, что еще несколько усилий, и они выберутся на чистую воду. Но радость его была преждевременной. Скоро лед стал сплоченней, разводья исчезли. Медленно, с трудом передвигались суда. Скрежетали у бортов льдины. Надо было поворачивать назад. Неожиданно с «Шилки» сообщили: «Самостоятельно двигаться не можем. Очевидно, повреждены винты». Карданов приказал «Лангусту» остановиться.

«…будем ждать самолет. Дальше в лед не заходите. Когда снова начнем движение, возьмете „Шилку“ на буксир». Так заканчивалась его радиограмма капитану «Лангуста».

…Печально стояли самоходки, уткнувшись в ледяное поле. На палубах опустело. Вахтенные сидели в рубках, с ненавистью поглядывая через стёкла окон на торчащие вокруг судов торосы. Только Карданов неподвижно стоял на мостике. Горечь наполняла его. Как только «Лангуст» возьмет «Шилку» на буксир, они лишатся единственного судна, которое могло бы оказать помощь другим в случае необходимости. Траулер будет связан с «Шилкой». И сколько они еще простоят тут в ожидании самолета? Где же он, черт возьми! Стоять здесь долго нельзя. Сзади идет циклон. Всё складывается скверно. «Шилку» важно довести до реки. Там ей заменят винты очень быстро. За несколько часов, благо на самоходке есть запасные…

Карданов почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он обернулся. Перед ним стояла Ирина:

— Андрей Андреевич, что это вы тут один стоите? Пойдемте чай пить. Все уже отпили. Ну пойдемте. Из-за того, что вы будете стоять тут как монумент, самолет скорее не прилетит. Правда?

— Пойдемте, — улыбнулся Карданов. — Спасибо. А как шторм?

— Ничего шторм. Если долго не простоим, то ничего. Пошли.

Капитан пропустил Ирину вперед, и они спустились в столовую. За столом Андрей Андреевич уже не думал ни про самолет, ни про лед, ни про циклон. Он смотрел на ловкие руки Ирины. Она резала хлеб, наливала чай, озабоченно разыскивала масло. Капитан закрыл глаза. После стольких часов, проведенных на холодном мостике, его разморило и клонило в сон. Блаженное тепло разливалось по всему телу…

— Пейте чай, Андрей Андреевич, — проговорила Ирина, подвигая Карданову чашку. Но он уже не слышал ее. Он спал.

Во сне Андрей Андреевич видел самолет, парящий над караваном, бесконечные просторы чистой спокойной воды и улыбающееся лицо Ирины. Оно приближалось к нему. Он видел ее губы очень близко, слышал ее голос: «Всё будет хорошо, Андрюша!» Андрюша? Она никогда не называла его так. Надо спросить, почему… Но Ирина исчезла, уступив место надвигающейся со страшным скрежетом горе торосов…

Ирина отодвинула чашку. Не стоит будить капитана. Пусть поспит. Сон, пожалуй, ему сейчас дороже всего. Стало слышно, как за бортом шуршат льдины. Булькала вода в батареях отопления. Ирина на цыпочках вышла из-за стола, села в кресло напротив Карданова и замерла.

Капитан спал, облокотившись на стол, положив голову на руки.

«Устал», — подумала Ирина. Ей захотелось принести ему подушку, устроить поудобнее, но тогда он обязательно проснется…

С каждым днем Карданов нравился ей всё больше и больше. Мысленно она сравнивала его с Костей. Костя…. Он был ее первой, и единственной любовью. Теперь его образ отступал в прошлое. А Карданов, реальный и осязаемый, жил рядом. Она радовалась, когда его хвалили. Ей казалось, что Карданов одинок и нуждается в ней. Хотелось подойти к нему, напоить его после вахты горячим чаем, пришить белый подворотничок к кителю, погладить его волосы. Она любила сидеть с ним рядом, разговаривать или просто молчать.

«Неужели это любовь?» — спрашивала себя Ирина, смотря на спящего Карданова. И тут же испуганно отгоняла эту мысль. Нет, нет. Она постаралась вызвать в памяти образ Кости, но это не удалось. Она думала о Карданове, жила его тревогами, заботами и радостями.

Как-то, когда они с Тоней улеглись в койки, Ирина не удержалась.

— Тонь! Скажи-ка мне честно, — нарочито сонным голосом спросила она. — Тебе нравится наш капитан?

— Ты совсем ненормальная! — возмутилась Тоня. — Андрей Андреевич! Чудный человек. Как он может не нравиться? Ребята за него в огонь и воду пойдут. А ты чего — влюбилась?

— С чего ты взяла? Просто так. Спи, пожалуйста.

— Просто так ничего не бывает, — уверенно сказала Тоня. Помолчали.

— Ты спишь? — тихо спросила Тоня.

— Сплю. А что?

— Ты никому не скажешь?

— Не скажу.

— Я к тебе сейчас перелезу.

Тоня соскочила с койки, залезла под одеяло к Ирине, обхватила рукой ее шею и жарко зашептала:

— Как ты смотришь на Семена Григорьевича?

— На нашего «деда»? Прекрасный парень.

— Ты правду говоришь?

— Правду. Хороший человек.

— А то, что рыжий, ничего?

— Разве он рыжий? А я и не заметила. Да чего ты ко мне пристаешь? Вот кто, оказывается, влюбился. С больной головы да на здоровую.

— Я не знаю, Ирочка, не знаю. Это он. Он мне сказал… что без меня из Сибири не поедет.

Ирина прижала Тоню к себе:

— А ты что? Нравится он тебе?

— Не знаю. Я совсем о другом человеке мечтала. Мне хотелось, чтобы он был особенный. Ну, как Андрей Андреевич. Чтобы был на него похож, а Семен совсем другой. Смешной.

— Мне кажется, что он хороший, Тоня, хотя я его мало знаю. Но первое впечатление хорошее.

Он очень хороший. Это не первое впечатление, а на самом деле, — сразу вступилась за Болтянского Тоня. — Он мне всю свою жизнь рассказал. Ты только подумай. Во время войны, он еще мальчишкой был, убежал из дому, на каком-то буксире масленщиком плавал. Медаль за храбрость имеет. Ездил на целину, машины ставил, а в Одессе у него оставалась девушка. Говорил, что любил ее. Приехал, а она за штурмана замуж вышла. Горевал… Вот видишь, ничего не утаил, всё рассказал.

— А тебя, Тоня, он любит?

— Он ничего не говорил. А разве надо? Я и так знаю. Вижу. Он от меня не отходит.

— После плавания замуж выйдешь?

— Замуж? Выйду, если буду уверена, что я для него единственная ему нужная…

Тоня уткнулась в плечо Ирины.

— Ты своего мужа очень любила? — помолчав, шепотом спросила Тоня.

— Очень.

— Значит, больше замуж никогда не пойдешь?

Ирина помедлила с ответом:

— Не выйду, вероятно.

— Так бобылкой и будешь век доживать? Зачем ты так? Красивая, молодая. Нет, ты найдешь себе хорошего человека. — Тоня ласково погладила плечо Ирины.

— Давай спать, — строго сказала Ирина. — Тебе завтра вставать рано…

В большой комнате штаба Северного морского пути было шумно. То и дело открывалась дверь, входили люди, одетые в кожаные куртки и меховые унты. Раздавались громкие приветствия. На стенах висели навигационные карты, исколотые десятками разноцветных флажков. Ярко светились лампочки аппаратов УКВ и радиотелефонов.

Посреди комнаты на длинном столе лежала прозрачная калька ледовой разведки. Вокруг нее склонилось несколько моряков.

— Иван Васильевич настаивает, — устало сказал полный человек с тяжелыми, подпухшими от бессонницы, веками. — Я считаю полет опасным. Ваше мнение, товарищи?

Марков взял деревянную указку:

— Карданов вчера вышел из Юшара. Руководствовался старыми данными. У него ледовая карта, полученная в Архангельске. Он сообщил, что прошел тридцать восемь миль на юг и везде встретил лед. Дальше идти не имело смысла, но и стоять ему нельзя, вы знаете почему. Я прошу послать самолет, Павел Николаевич.

— «Прошу послать», — проворчал начальник штаба, наклоняясь над картой. — Попробуйте это сделать в такую погоду. Имеем ли мы право рисковать? Ведь ваш основной караван уже прошел.

— Мы не можем ставить караван капитана Карданова под угрозу. Шторм не должен его догнать. Елена Алексеевна, попрошу вас на минуту! — позвал Марков.

К столу подошла худенькая женщина-синоптик.

— Где сейчас циклон? Когда он придет в координаты Карданова?

Синоптик взяла указку из рук Маркова, показала на карте, где располагался циклон, и уверенно сказала:

— Он догонит его завтра к вечеру, если караван будет стоять.

— Павел Николаевич, медлить нельзя, — твердо проговорил Марков, в упор глядя на начальника штаба.

— Давай полетим со мной, Иван Васильевич. Найдем чистую воду, — вмешался в разговор молодой светловолосый летчик. — Не будете возражать, Павел Николаевич?

Начальник штаба молчал. Марков нетерпеливо поглядывал на часы. Ему казалось, что время тянется очень медленно.

— Если Виктор Дмитриевич берется лететь сейчас, — наконец заговорил начальник штаба, — летите. Он наш лучший пилот. Но всё равно, прежде всего осторожность. Ты понял меня, Виктор?

— Понял, Павел Николаевич. Разрешите идти? Одевайтесь, Иван Васильевич. Я вас жду в автобусе.

Через два часа самолет «ИЛ-14» поднялся в воздух и взял курс на запад. Иван Васильевич с тревогой смотрел в окно. Облака окружали самолет со всех сторон.

Карданов проснулся так же внезапно, как и заснул. Первую минуту он никак не мог понять, почему очутился в столовой, но, взглянув на сидевшую в кресле Ирину, вспомнил.

— Так будем чай пить? — спросил он. — Наливайте, Ирина Владимировна. А я, кажется, задремал. Не храпел?

— Нет. Пожалуйста. — Она протянула капитану чашку дымящегося чая. Обжигая губы, капитан с наслаждением пил.

— Спасибо. Нет лучше напитка, чем чай после вахты, — проговорил Карданов. — Не знаю, как вас благодарить.

Он натянул фуражку и снова поднялся на мостик.

Ветер гонял по палубе снежную крупу, поднимал ее в маленькие смерчи, наметая горки в углах. Он надоедливо ныл в проводах радиоантенны. Небо, низкое и неприветливое, давило. Лед подошел вплотную. Только позади, там, откуда пришел караван, виднелась черная полоска воды. Не было обычного оживления на палубах, отсутствовали люди, не нарушали тишину разговоры. На всем лежал отпечаток суровой, безмолвной Арктики.

Карданов поднял голову кверху. Прислушался. Да нет, разве можно вылететь на разведку в такую погоду?! Бесполезно запрашивать Диксон.

Капитан уже хотел войти в рубку, как вдруг его обостренный слух уловил еле слышное жужжание. Самолет? Не может быть. Галлюцинация слуха. Андрей Андреевич замер. Конечно, он ошибся. Прошло несколько минут. Карданов услышал приближающийся стрекот мотора. Теперь звук нарастал, становился всё громче и громче, и наконец над головой раздался отчетливый рокот летящего самолета. Сомнений не было.

На других судах тоже услышали самолет. Через минуту пустынные палубы были усыпаны людьми. Все стояли задрав головы к небу. Рокот мотора приблизился, и люди увидали самолет, вынырнувший из облаков над судами. Он пронесся очень низко, быстро, как метеор, и исчез на горизонте черной, еле заметной точкой.

— Ура! — закричали обрадованные моряки.

Сделав где-то за горизонтом разворот, самолет возвратился. Карданова вызвали в радиорубку.

— «ИЛ-14» на переговорах, — торжественно произнес радист, передавая капитану наушники.

Карданов услышал, как кто-то, громко чеканя слова, вызывал:

— Я «ИЛ-14», я «ИЛ-14», вызываю «Ангару». Отвечайте. Отвечайте.

— У аппарата, — откликнулся Андрей Андреевич. — Прием.

В репродукторе послышался шум, потом знакомый голос Маркова сказал:

— Привет, Андрей Андреевич. Как дела? Знаю, что трудно. Всё знаю. Но дальше к югу есть проход. Готовьтесь принять вымпел. Сейчас будем выходить на вас.

— Иван Васильевич! Не ждал вас услышать. Какими судьбами?

— Сидел на Диксоне, следил за вашим продвижением. Первые суда каравана уже на Енисее, везут хлеб. Делаем заход. Следите.

Карданов бросил наушники и быстро вышел на палубу. Самолет шел на снижение. Казалось, он заденет мачты. Под фюзеляжем на длинной крепкой бечеве тянулся крохотный предмет, похожий на карандаш.

Самолет с ревом несся на «Ангару». Теперь он летел так низко, что можно было разглядеть склонившегося за штурвалом летчика. Недолетая нескольких метров до судна, он отцепил «вымпел». Красный пенал с веревочным хвостом кувыркнулся и упал точно на палубу.

— Есть! — закричал Федя Шестаков.

Боцман в два прыжка очутился у «вымпела». Он крепко держал красный металлический пенал, забитый с двух сторон деревянными пробками. Ведь там, внутри, свернутая в трубку, лежала калька авиаразведки.

Карданов вернулся в радиорубку и вызвал Маркова:

— Вымпел на борту, Иван Васильевич. Молодец летчик. Спасибо.

— Да, если бы не Виктор Дмитриевич, сидеть бы тебе здесь неизвестно сколько. Ну, счастливо. Всё время буду следить за вами. Торопитесь. Погода может испортиться.

Самолет сделал круг над судами, покачал крыльями в знак прощания и улетел. Он давно скрылся в облаках, а люди всё еще стояли на палубах, поднимая головы к небу.

Карданов проложил курсы по голубым пятнам чистой воды, отмеченным на кальке. По радио их передали на «Лангуст». Траулер взял «Шилку» на буксир. Можно было двигаться.

По ледовой карте «Лангуст» быстро разыскал проход. Узкая полоса чистой воды, шириною в семь миль, лежала у самого берега. Теперь самоходки шли медленнее. Задерживал «Лангуст», который из-за поврежденной «Шилки» потерял скорость. Это беспокоило Карданова. Он почти не сходил с мостика, даже на вахте Бархатова, к большому неудовольствию старпома.

«Ну чего, спрашивается, торчит перед глазами? Не доверяет, что ли?» — раздраженно думал Вадим Евгеньевич.

Менялись рулевые, а капитан всё ходил и ходил от крыла к крылу. Десять шагов туда, десять обратно. Час, второй. В голове одна мысль: «Уменьшилась скорость каравана. Да еще потеряно десять часов во льду. Мы передвигаемся не по девять миль, как предполагали, а всего по семь».

Карданов зашел в рубку. Он взглянул на барометр. Синяя стрелка стояла на «переменно». Согнутым пальцем он постучал по стеклу. Стрелка чуть заметно качнулась влево. Тенденция к понижению давления! Скверно.

На штурманском столе — карта. По ней тонкой линией прочерчен курс. Капитан раздвинул ножки циркуля, принялся измерять расстояние. Ох, далеко еще до Енисейского залива! Снова вышел на мостик. Бархатов, хлопнув дверью, скрылся в рубке. Нечего двоим делать на мостике. Был бы еще туман, а тут ясная погода.

А погода была какая-то зловеще-ясная. Из-за малинового горизонта вырывались розовые растрепанные перистые облака. Серые тучи уходили на восток. Их очертания медленно менялись, увеличиваясь в размерах. Зато другая половина неба светлела, становилась зеленоватой. Белые клочки облаков неподвижно стояли над головой. Море, блестяще-черное как нефть, без единой рябинки, лежало неподвижно.

Володя Смирнов, подметавший мостик, сказал:

— Погода какая хорошая, Андрей Андреевич. Идем как по озеру.

Карданов не ответил. Матрос с удивлением посмотрел на него.

Лед кончился. Кругом — чистая вода. Пришло новое утро. Андрей Андреевич спустился в каюту. Он прошел через столовую. Команда оживленно завтракала.

— Кофейку? — спросила Тоня, увидев капитана. — Скоро придем на Енисей?

— Скоро, Антонина Васильевна, — усмехнулся Карданов. — Кофе пить не буду.

— Кто же такие вопросы задает в море, чудачка ты, право, — нахмурился Пиварь. Когда придем, тогда скажем.

В каюте Карданов не раздеваясь прилег на диван. Стук дизелей усыплял, но капитан лежал с открытыми глазами. Спать не хотелось. Нервы были напряжены до предела. Он ждал, что с минуты на минуту услышит торопливый топот по трапу, стук в дверь и встревоженный голос вахтенного матроса: «Вас просят на мостик!»

Почему-то ему вспомнился недавний разговор со Шмелевым. Он произошел, когда караван ожидал самолет. Карданов пришел в рубку. Облокотившись на телеграф, нахохлившись, стоял вахтенный Шмелев. Увидя Карданова, он обернулся.

— Не слыхать нашего самолета, товарищ капитан? — ехидно сказал Генька. — Не зазимуем?

— Не зазимуем, Шмелев.

Андрей Андреевич присел на диван, вытащил папиросы, закурил. Генька снова уставился в заснеженный квадрат окна. Капитан задумчиво пускал струйки дыма, наблюдая, как они растворяются в воздухе. Он видел ссутулившуюся спину матроса. От всей его фигуры веяло скукой и безразличием к окружающему.

Скучаешь? — спросил Карданов.

Шмелев быстро обернулся:

— А что, танцевать мне? На ваших баржах не повеселишься.

«Хочет поспорить», — подумал капитан и сказал:

— Не в судне дело, а в характере человека. Ты бы и на лайнере скучал.

— Почему это?

— Работу не любишь.

— А кто ее любит? Покажите мне такого идиота.

— Я, например.

— Вы другое дело. Вы капитан. А мне что — швабру любить прикажете?

— Я не родился капитаном. Ты не родился со шваброй в руках. Мы оба ходили в школу. Я мечтал о море, а ты о легкой, красивой жизни…

— Все об этом мечтают, — перебил Шмелев.

— О хорошей жизни справедливо мечтают. Только одни не жалеют труда для этого, а другие хитрят.

— Теперь идейных нету, одни хитрецы.

— У меня другое мнение. Сколько бы ни было хитрецов — я останусь честным, мне так больше нравится…

Наступила пауза. Наконец Шмелев проворчал:

— Честность, честность — это в газетах. А в жизни всё иначе.

— Ты уверен?

Генька помолчал.

— Уверен, сказал он, не поворачиваясь. — Не верю в правду на земле. Считаю, что люди делают всё только для себя. А вот наших «сознательных» понять не могу. Чего они в машину полезли? Так вкалывать, как они вкалывали!.. Вот думаю — и не понимаю.

— Думай, Шмелев, думай, — усмехнулся капитан, — это хорошо, когда человек думает о таких вещах…

…В каюту постучали. Карданов вскочил с дивана. Вошла Ирина. Она протянула ему радиограмму. Капитан прочел:

«Штормовая. Всем судам. В ближайшие два часа ожидается усиление ветра от норд-норд-оста силою до 7 баллов на трассе Юшар — Диксон. Диксон-погода».

Лицо Карданова помрачнело. Он разглядывал белый листочек, стараясь прочесть то, чего не было написано на бумаге: что ждет их через два часа?

— Плохо, — тихо проговорил капитан. — Заходить здесь некуда, Ирина Владимировна. До залива девяносто шесть миль. Это двенадцать часов хода. За двенадцать часов может случиться многое. Догнал… Извините, мне надо идти.

Он тяжело встал, вздохнул и принялся одеваться. Ирине хотелось помочь, она понимала, что испытывал капитан. Но чем помочь?

— Не надо быть такой грустной, — вдруг с нежностью сказал Карданов. — Перенесем и этот шторм. Вы же говорите, что больше семи баллов не будет? Выдержим.

— Не будет. Ни в коем случае. Я ручаюсь! — воскликнула Ирина, желая хоть как-то ободрить капитана.

Карданов благодарно улыбнулся ей. Он хорошо знал, что такое семь баллов для самоходок, и чувствовал, что наступает самый страшный момент в их плавании.

— Надо идти, теперь спать не придется. С мостика не сойдешь.

— Я вам туда чай приносить буду.

— Спасибо… Когда следующая сводка?

— Через два часа.

Поднявшись на мостик, Карданов оглянулся. Обстановка не изменилась. По-прежнему кругом лежало спокойное море. Только уменьшилось светлое пространство неба. Черные и серые тучи громоздились по всему горизонту. Стало значительно темнее. В тишине, в неподвижности моря, в отсутствии ветра было что-то угрожающее.

«Скоро начнется, — решил Карданов, взглянув через окно на барометр. Стрелка заметно уклонилась влево. — Быстро падает».

На мостик поднялся боцман. Он потоптался у рубки, поправил и без того обтянутый брезентовый ветроотбойник, подошел к капитану:

— Паршивое небо, Андрей Андреевич.

— У тебя всё закреплено, Федя? — спросил капитан.

— Всё. Не беспокойтесь, Андрей Андреевич…

Увидев, что капитан не расположен разговаривать, боцман ушел, но вскоре на мостике появился Болтянский. Он задрал голову к небу, скептически присвистнул.

«Понимают», — подумал Карданов и громко сказал:

— Семен Григорьевич, от тебя мне скрывать нечего. Приготовиться к худшему. Видно, потреплет нас здо́рово.

— Я всегда готовлюсь к худшему, Андрей Андреевич, а надеюсь на лучшее. В машине всё подготовлено к встрече со штормом. Я как только увидел эти мётлы на небе, сразу понял, что трепки не миновать.

Карданов опять вспомнил «Тайгу».

— Андрей Андреевич, — как бы угадывая мысли капитана, проговорил Болтянский. — Комсомольцы у нас ребята надежные. На них можно положиться. Шестаков, Смирнов, Бабков, радист, Коршунова. Сила! Что угодно сделают.

Карданов невольно улыбнулся:

— И Коршунова сила?

— А как вы думаете?.. Без хорошего обеда даже у комсомольцев настроение будет плохое.

На поверхности воды появилась рябь. Пахнуло ветром. Море стало как бы гофрированным. Пока это еще были волны-карлики, немощные и низкие, но капитан узнал в них предвестников страшных, всё разрушающих штормовых валов. Сначала ветер ласково обдувал лицо. Он то ослабевал, то затихал совсем, то начинал дуть снова. Но с каждой минутой он становился сильнее. Всё короче делались промежутки затишья. Ветер набирал силу. Он звучал в снастях, сначала тихо, потом громче, переходя с высоких тонов на низкие, иногда прерывая свою песню, но вскоре он уже пел беспрерывно.

На волнах появились белые залихватские шапки-гребешки. Волны начали показывать свой характер, пытаясь захлестнуть палубу. На это им пока не хватало ни сил, ни злости.

— Началось, — вслух проговорил Карданов.

Всё еще стоявший на мостике Болтянский соскользнул по поручням трапа на палубу. Карданов увидел выходящего из рубки Бархатова. Старпом подошел к капитану.

— Туго нам придется, Андрей Андреевич, — сказал Бархатов.

Впервые за долгое время он назвал капитана по имени и отчеству. Теперь, когда опасность стала реальной, придвинулась вплотную, он хотел быть рядом с капитаном. При всех своих недостатках, Бархатов был настоящим моряком. Сейчас он забыл о личной неприязни к Карданову, о зависти к счастливому сопернику. Он ясно сознавал, что и от его мужества и опыта будет зависеть исход борьбы со стихией.

— Я обойду всё судно, Андрей Андреевич, пока можно ходить по палубе. Разрешите?

— Идите, — коротко ответил Карданов. И хотя больше ничего не было сказано, Бархатов понял, что капитан рад его приходу.

Море уже бесновалось. Пришли те волны, которых ждал и боялся Карданов. Они неслись по палубе, начиная свой разбег с полубака, в ярости ударяли в переднюю часть надстройки, пытались приподнять крышки люков. Палуба — блестящая, необычно чистая — появлялась и тотчас же исчезала под злобными потоками вспененной воды. «Ангара» взлетала на гребень волны, дрожала мелкой дрожью. Бешено вращались винты. Капитан почти физически ощущал, как ожесточенно борется слабое судно с морем.

Когда средняя часть самоходки уходила под воду, казалось, что нос и корма плавают отдельно. Ветер уже не пел в вантах. Он ревел угрожающе и непрерывно. В воздухе летала мельчайшая соленая водяная пыль. Она оседала на лице, губах, разъедала глаза. Ветер могучей ладонью давил «Ангаре» в грудь, толкал ее назад, уменьшая и без того потерянный из-за волнения ход. Облака слились в одну сплошную черную тучу. День походил на поздний вечер, — так мрачно стало кругом.

В рубке у окон стояли Ирина и Бархатов. Шмелев сосредоточенно смотрел в компас, стараясь удержать судно на курсе. Карданов тяжело навалился на телеграф. Он только что вернулся из радиорубки. Капитаны сообщили, что пока всё в порядке, но самоходкам сильно достается. «Шилку» заливало, ставило то бортом, то носом к зыби. Из-за этого «Лангуст» сбавил ход. Его сильно качало. Казалось, что мачты траулера ложатся на воду.

— Сколько баллов, Ирина Владимировна? — не оборачиваясь, спросил Карданов.

— Семь.

— Предел для наших судов.

— Больше не будет, Андрей Андреевич.

— «Не будет!» — передразнил Ирину Бархатов. — В Юшаре было бы спокойнее. Поручили каким-то девчонкам такое серьезное дело. Тоже мне пророки!

— Критикой займетесь потом, — холодно проговорил Карданов. — Решение принял я.

— Она должна была вам доказать, что выходить нельзя, имея в тылу циклон.

— За выход я несу не меньшую ответственность, чем капитан. Решение правильное, — сухо сказала Ирина. Если бы мы остались в Юшаре, то, может быть, никогда бы не провели самоходки. Пришлось бы возвращаться.

Ирина замолчала и снова уставилась в окно.

Сколько времени прошло с тех пор как начался шторм, Карданов не заметил. Спустился вниз Бархатов, ушла обрабатывать полученные по радио материалы Ирина, встал к штурвалу Тюкин, а капитан всё так же неподвижно стоял у телеграфа, не чувствуя усталости. Он мучительно желал только одного — чтобы прекратился ветер, чтобы не слышать его воющего голоса.

На коротком штурманском диванчике сидел сменившийся с вахты Шмелев. Ему не хотелось идти в каюту. Им овладело странное безразличие. Скорее бы всё кончалось. Дернуло же его идти на эти душегубки! Ведь знал, что суда речные. Ему было непривычно страшно. Он взглянул на широкую спину капитана. Стоит, молчит, как сыч. Сидеть на диване неудобно, кладет то на один, то на другой борт. Надстройка скрипит как немазанная телега. Боцман приходил докладывал, что многие двери на судне не закрываются. Произошла деформация корпуса. Проклятое плавание!

Неожиданно раздался сильный удар, треск, звон разбитого стекла. Карданов отскочил к дивану, упал на Шмелева. В рубку устремился поток воды.

— Вот черт возьми! Окно волной выбило. Теперь и здесь от ветра не скроешься, — сердито сказал Карданов, стряхивая воду с кожанки. — Шмелев, принеси ведро, совок, позови Смирнова и вдвоем приберите здесь.

Генька неохотно поднялся. Опасливо открыл дверь:

— Ну и дает!

Ветер ворвался в рубку, в одно мгновение смёл со стола карту, транспортир, книги. Дверь с грохотом захлопнулась. В рубке стало холодно. Через разбитое окно ветер бил прямо в лицо, под ногами хлюпала вода. Капитан занял свое место у телеграфа. Его взгляд задержался на комингсе четвертого люка. На блестящей палубе чернела трещина, похожая на короткую жирную пиявку. Капитан ждал этого. Он поставил ручки телеграфа на «малый» ход. Скомандовал рулевому взять тридцать градусов под ветер. «Ангара» стала меньше принимать воду на палубу, удары в днище слышались реже. Мысль лихорадочно работала.

«Баржа может разломиться. Нужно подготовить людей, шлюпки. Сообщить каравану. Попробовать испытанный метод стяжки корпуса». Во время войны ему пришлось плыть на лопнувшем судне. Тогда пароход спасла стяжка.

Теперь глаза Карданова неотрывно смотрели на черный излом комингса. В рубку пробрались матросы с ведром и совком.

— Полегче стало идти, товарищ капитан. Кладет только зверски, — довольно сказал Шмелев, принимаясь вычерпывать грязную воду.

— Отставить уборку! Смирнов, подними всю команду. Пусть наденут спасательные нагрудники. Боцману скажите, чтобы готовил шлюпки. Ничего плохого нет, но, возможно, придется пересаживаться на другое судно.

Звякнула дужка от ведра. Шмелев отпустил ее. Ведро, дребезжа, покатилось в угол. У Геньки отвисла нижняя губа. Володя Смирнов побледнел и широко открытыми глазами смотрел на капитана. Тюкин обернулся, заикаясь спросил:

— Что, гибнем, Андрей Андреевич?

— Нет. Пока у нас только трещина. Но готовым нужно быть ко всему. К счастью, мы не одни в море.

Капитан подошел к столу, вытащил из ящика пистолет-ракетницу, заложил в нее красный патрон и снова сунул ее в ящик:

— Пусть тоже будет наготове, если понадобится позвать на помощь. Дай-ка руль, Тюкин, и подними сигнал: желтый вымпел, под ним шар. А вы, хлопцы, быстрее к боцману.

Карданов взял штурвал. Он остался один в рубке…

В столовой, одетые в пояса, сидели Шмелев и моторист Бабков. Оба молчали. По палубе одиноко каталось оторванное качкой капитанское кресло. Никто не хотел закрепить его. «Ангару» положило на борт. Сверху обрушилась волна. Через неплотно задраенные иллюминаторы по стенке потекли струйки воды. Кресло ринулось в сторону крена, ударило в буфет, дверцы открылись, и на палубу посыпалась посуда. Генька истерически закричал:

— Чего ждут, идиоты? На «Лангуст» надо переходить. Всё равно труба. Отплавались! Иначе рыбам на закуску пойдем.

— Я тебе дам на «Лангуст», шкура, — с презрением процедил Бабков. — Паникер! Шел бы лучше на палубу помогать работать.

— Переломимся, тогда поздно будет. Погибнем.

— Не погибнем. Посмотри в иллюминатор. Все суда недалеко, товарищи наши. Выловят, — уверенно сказал Бабков. — Да, впрочем, такие, как ты, не тонут.

В машинном отделении качка чувствовалась меньше, но людям, которые работали там, было не по себе. Каждый думал о том, хватит ли ему времени выбраться к шлюпкам, если поступит команда оставить судно.

Кучеров, Савельев и Болтянский — все в спасательных нагрудниках — наблюдали за работой двигателей. Стармех вызвал Кучерова в помощь Савельеву. Двери и вентиляторы были наглухо задраены. Кружилась голова. Не хватало воздуха. Мотористы держались поближе к выходу. Болтянский заметил это:

— Знаете что, мальчики? Отойдите от трапа. Волна может выбить дверь, и вас замочит. Без паники. Успеем выбраться. Пока машина работает, судно идет, всё нормально. Это лучше, чем в холодной воде плавать. А предосторожность, — стармех показал на пояс, — никогда не мешает.

— Что вы, Семен Григорьевич, это мы случайно тут оказались, — сконфуженно сказал Савельев, отходя от трапа.

— Как, Семен Григорьевич, не потонем мы? — тихо спросил Кучеров.

— Я вот сейчас вылезу, поговорю с Нептуном, посмотрю и доложу вам.

Моторист против воли улыбнулся. Его успокоили веселые нотки в голосе Болтянского. А стармех действительно поднялся по трапу и исчез за дверью. Он с трудом сохранял эту показную веселость, отлично понимая, какая серьезная опасность нависла над «Ангарой» и ее экипажем. Но Семен был старшим механиком, — это обязывало ко многому…

Держась за поручни, приклепанные к надстройке, спасаясь от кипящей под ногами воды, Болтянский дернул задрайку камбузной двери и, вскочив в помещение, сейчас же захлопнул ее. По кафельной палубе гуляла вода. Среди разбитой посуды, опрокинутых кастрюль, забившись между посудным шкафом и столом, в спасательном нагруднике сидела Тоня. Ноги ее были в воде, но она не замечала этого. Как-то особенно неприятно скрипела переборка. При каждом крене по палубе перекатывались картошка, крышки, вилки, вёдра. Всё это оглушительно гремело. Тоня сидела с закрытыми глазами. По щекам ползли слёзы.

— Что я вижу! — закричал Болтянский. — Принцесса океана в слезах! Такая смелая и…

Он взял ее за руку. Тоня открыла глаза. Слёзы потекли сильнее.

— Испугалась, Тонечка, — наклонился к ней Болтянский. — Не надо. Не плачьте. Всё в порядке. Ну шторм, ну качает, ну обеда нет… Всё поправится.

— Есть обед. Я его в духовке расклинила. Да никто не идет обедать. Гибнем, Сеня. Знала бы… — в отчаянии, сквозь всхлипывания, прошептала Тоня.

Болтянский выпрямился. Он строго посмотрел на девушку:

— Вы это, Тоня, бросьте. Погибать вам никто не даст. Вон рядом «Амур», а с правого борта «Кура», «Пинега». Кругом наши моряки. Да и у нас на судне всё благополучно. До берега уже рукой подать. Ну не плачьте. Принести вам еще один пояс для гарантии? Уж тогда наверняка не утонете. Принести?

Тоня перестала плакать:

— Не надо… Пусть обедать идут. Голодные ведь?

— Мне надо в машину, Тонечка. Не будете бояться? Даете честное слово? Я рядом с вами. Если что…

— Не буду, — утирая слёзы концом фартука, проговорила Тоня.

— До свидания, принцесса.

Стармех скрылся за дверью, а Тоня, держась за углы и выступы, принялась ловить взбунтовавшуюся посуду.

На «Амуре» чувствовали себя немногим лучше, чем на «Ангаре», В рубке с левого борта выбило дверь, не хватало двух оконных стекол, на палубе рубки плескалась вода, которую уже никто не выбирал. У штурвала, крепко вцепившись в ручки, стоял хмурый высокий матрос.

Рубцов, с покрасневшими от ветра глазами, посасывал короткую черную трубку, грея о нее озябшие руки, изредка бросая рулевому короткие команды.

— Иннокентий Викторович, какой-то сигнал на «Ангаре», — взволнованно закричал штурман, разглядывавший в бинокль горизонт. — Сейчас посмотрю таблицу.

Желтый вымпел и черный шар под ним означали: «Имею трещину в корпусе».

— Плохо дело, — вслух подумал Рубцов. — Надо выручать Карданова. Держите на «Ангару», — скомандовал он рулевому. — Подойдем поближе, может быть, придется оказывать помощь.

Матрос медленно и неохотно стал выполнять команду.

— Мы так, Иннокентий Викторович, на самую крутую волну попадем. Поломаемся. Какую уж тут помощь оказывать! Не до жиру, быть бы живу.

Рубцов круто повернулся от окна. Его глаза сделались круглыми:

— Больше право! Делайте, что говорю.

Матрос шевельнул штурвал.

Капитан посмотрел на рулевого, подошел к нему, слегка оттолкнул.

— Дай-ка я постою. Передохни. Устал, наверное? — иронически спросил Рубцов, принимая у матроса штурвал.

«Амур» вздыбился, попав на встречную волну, задрожал всем корпусом и, ныряя, пошел наперерез «Ангаре».

— Радиста сюда, пусть немедленно свяжется с Кардановым! — крикнул Рубцов штурману. — Мы возьмем «Ангару» на буксир. Да пришлите другого матроса на руль.

Рубцов пошарил в кармане, вытащил спички и принялся торопливо раскуривать трубку, придерживая локтем штурвал.

«Кура» встала бортом к волне. Ее накренило. Было такое чувство, что она больше не поднимется. Горы воды обрушились на судно. С жалобным треском от переборки оторвалась полка. Книги полетели на палубу. Из гнезда выскочил графин и со звоном разбился на куски. Издавая неприятный, металлический грохот, покатился медный мегафон. Журавлева толкнуло на рулевого. Не успев задержаться, капитан как на коньках скользнул к переборке. Ветер сорвал фуражку с головы. Журавлев выругался. Самоходка ползла куда-то вверх.

Когда начался шторм, Журавлев почувствовал себя очень неопытным. С него сразу соскочила самоуверенность, и Эдик пожалел, что он не старпом. Как легко было бы выполнять распоряжения капитана, иногда покритиковать его действия, скептически сощурить глаза, наблюдая за швартовкой, и небрежно бросить: «Назад надо работать! Не то заденем причал!» Теперь он сам капитан, и страшновато от той огромной ответственности за судно и людей, которая легла на него.

Эдик несколько раз подходил к карте, измерял расстояние до берега. До него еще далеко. Пятьдесят миль. Идти долго, а ветер не думает утихать. «Кура» того и гляди сломается. Давно уже отдан приказ — надеть спасательные нагрудники. Все выполнили его. Все, кроме Журавлева. Ему кажется, что команда чувствует себя спокойнее, когда видит капитана без нагрудника. «Куру» опять повалило на борт. Когда же это кончится?

Отпустив наконец штурманский стол, за который он держался, капитан выглянул в разбитое окно и тотчас же заметил сигнал на «Ангаре». Он знал таблицу аварийных сигналов наизусть. Трещина в корпусе! Правда, это еще не означает просьбы о помощи. Пока Карданов дает знать каравану, что у него на судне неблагополучно.

Значит, самоходки уже начали ломаться. Может быть, пройдет полчаса, и такая же участь постигнет «Куру»! Что делать? Если он повернет судно и пойдет к «Ангаре», зыбь станет им прямо по носу. «Лангуст» занят с «Шилкой». Кто же снимет людей, если это будет нужно? Нет, надо быть с «Ангарой» рядом. Журавлев схватил радиобланк. Быстро кривыми буквами написал:

«„Ангара“. Карданову. Иду к вам. Буду держаться вблизи. В случае необходимости готов оказать помощь. Журавлев».

От такого решения он сразу вырос в собственных глазах. Да, он поступил так, как должен был поступить капитан. Другого решения быть не могло.

— Снеси, — коротко приказал Журавлев матросу, подбиравшему упавший со стола штурманский инструмент. — Носов! Курс на «Ангару», будем держаться у нее за кормой. Ясно?

— Ясно, — отозвался рулевой. — Что у них случилось, Эдуард Анатольевич?

— Трещина в корпусе.

— Не поломаются? — испуганно спросил матрос.

Волна грохотом ударила в надстройку.

— Ты давай смотри лучше. Зеваешь. Разговорился! — сердито закричал Журавлев. — Держи «Ангаре» под корму.

«Кура» уклонялась вправо всё больше и больше, принимая на себя воду.

Трещина увеличивалась. Она уже не походила на короткую пиявку. Если стяжка не поможет, то через некоторое время разрывы пойдут дальше. Матросы с Бархатовым растягивали стальной трос. Их часто покрывало волной. Тогда они бросались на люк, цеплялись за натянутый штормовой леер. Над ними прокатывалась холодная зеленая водяная гора…

Карданов со страхом ждал, когда схлынет вода. Все были целы. Капитан облегченно вздыхал. Раздавалась команда Феди Шестакова: «Вставай!»

И люди начинали лихорадочно работать. До следующей волны. Снова крик: «Держись!», невыразимая тревога в сердце, и опять капитан пересчитывает людей. Все ли? Работа не ладилась. Кроме непрерывных потоков воды, мешала усиливавшаяся от сбавленного хода качка. Трещина неумолимо подползала к борту. От нетерпения капитан сжимал ручки ненужного сейчас телеграфа. Ну скорей же! Как неловко закрепили трос! Его сейчас скинет волной. Так и есть. Конец соскочил с кнехта. Скорее! Что же, старпом не видит, как положили трос? Так бы и пошел туда сам.

— Держись! — Огромный шипящий вал завернул вершину, ударил в надстройку и рухнул на мостик. Одежда капитана набухла, стала тяжелой как свинец. Но он не почувствовал этого.

«Неужели ветер всего семь баллов?» — думал Карданов, смотря на свое судно.

«Наконец!» Карданов увидел, что трос надежно опутал кнехты. Остается только взять его на «закрутки». Хорошо распоряжается Бархатов. А пока трещина всё еще увеличивается. Да скорее же, черт возьми! Сколько можно копаться? Карданов свистнул в переговорную трубку и приказал механику:

— Дайте самый малый ход!

Теперь «Ангара» едва двигалась. Так она держалась лучше. Ее меньше ломало.

— Андрей Андреевич, смотрите, — вдруг услышал капитан радостный голос стоявшего на руле Смирнова, — все самоходки к нам жмутся, на выручку идут.

— Так и должно быть, — спокойно сказал Карданов, только сейчас обратив внимание на приближающиеся суда. — Закон морской дружбы…

«Амур» и «Пинега» шли уже совсем недалеко от «Ангары».

На палубу Шмелева прогнал громкий, взволнованный голос появившегося в столовой боцмана:

— А ну, матросы, давай все наверх. Живо!

Генька быстро вскочил и бросился к выходу. «Судно оставляют», — мелькнуло у него. Он рванулся на мостик, но, увидя, что люди собрались у четвертого люка, побежал туда. Палуба уходила из-под ног. Шмелев едва успел добраться до штормового леера, как услышал испуганный крик: «Держись!» Генька судорожно вцепился в пеньковый конец, волна сбила его с ног, накрыла с головой. «Всё», — безумея от страха, подумал он. Поток схлынул. Генька выплюнул горькую воду, попавшую в рот, открыл глаза. Федя и старпом что-то делали у кнехта, остальные растаскивали трос. Боцман, увидя приближающегося Шмеля, ободряюще махнул ему рукой. «А ну тебя к черту! — подумал Генька. — Чего это они там делают?» Вдруг он заметил, что по всей высоте комингса ползет чёрная полоса трещины. Несколько секунд он как загипнотизированный смотрел на неровные острые кромки лопнувшего железа. Когда судно всходило на волну, трещина зловеще дышала, становилась шире. Генька представил, как рвутся листы палубы, отламывается корма и, задрав кверху крутящиеся винты, уходит в воду.

— Трещина! Поломались! — закричал Генька не своим, каким-то истошным голосом. — Вызывать помощь! Садиться в шлюпки! Давать сигнал! Что они, не видят? Поломались! — второй раз заорал Шмелев.

Но никто не обратил внимания на его крик, никто не бросил работать, только Бархатов сказал:

— Чего стоишь? Трещину видим. Тяни! — И сунул ему в руки конец.

Нет, они сошли с ума! Генька не самоубийца, «тянуть» теперь поздно. Если этим комсомольцам недорога жизнь, это их дело, а он знает, что́ надо делать…

— Чего стоишь? Бери! — сердито закричал Бархатов.

Генька скорчил жалкую гримасу:

— Зашибся сильно, Вадим Евгеньевич. Должно быть рёбра поломал. Двигаться трудно.

— Ну, уходи тогда, не мешай и не стой здесь, а то смоет. Скажи синоптику, пусть окажет помощь.

Шмелев повернулся и, не дожидаясь вторичного приказания, быстро заковылял к мостику.

Что же смотрит капитан? Он, наверное, обалдел от страха и думает только об одном — как оправдаться, если они окончательно поломаются. «Все меры были приняты, капитан сошел последним, непреодолимые силы…» Знаем мы эти фразочки! Ничего, Шмелев поможет ему быстро решить вопрос…

Волна ударила матроса в спину, но он уже схватился за поручни трапа. Капитан обернулся на звук хлопнувшей двери, удивленно скользнул глазами по вошедшему Шмелеву:

— Что случилось, Шмелев? Почему ушли с палубы?

Волной о люк ударило, товарищ капитан. Ходить не могу. Сейчас переломится наша «Ангара». Спасаться надо.

Капитан уже не слушал Геньку. По палубе катилась новая волна… Шмелев притворно охнул и сел на диван. С его одежды стекала вода. Ему становилось холодно. Скорее надо… Он воровато оглянул рубку. Володя Смирнов поглощен штурвалом. Капитан до половины высунулся в окно. Генька быстро выдвинул ящик стола, схватил ракетницу, сунул ее под ватник. Теперь нужно было выйти из рубки. Шмелев испустил громкий стон:

— Ох, не могу больше! Грудь болит.

На него никто не обратил внимания. Он тяжело поднялся. В этот момент судно накренилось и Геньку откинуло к двери. Он толкнул ее плечом, очутился на мостике…

После истории с тапочками Тюкин затаил злобу на капитана. Матрос считал, что с ним поступили несправедливо.

«Триста рублей пропало! Если бы да из твоего кармана, — мысленно обращался Тюкин к Карданову, — как бы ты запел? Да тебе что! У тебя зарплата — во-о! А у меня — пшик. Хоть бы случилась какая-нибудь поломка или другое, чтобы тебя начальство взгрело».

И вот случилось! Неумело надевая спасательный нагрудник, Тюкин дрожащими руками завязывал лямки. Он стоял в каюте, оглушенный ударами зыби, перепуганный появившейся в коридоре водой. Над головой что-то громыхало, лязгало, самоходка скрипела. Уже дважды кричал боцман: «Тюкин, давай наверх!», а он всё не мог двинуться с места, не понимая, что же происходит. Мимо него пробежал Пиварь и, прыгая через ступеньки трапа, исчез на палубе. Тюкин успел крикнуть: «Степа, что случилось?», но ответа не получил. Устрашающе била волна. Пальцы никак не могли завязать лямки.

— Тюкин! — снова раздался взбешенный голос Феди. — Наверх!

Этот крик как кнут подстегнул матроса. Он затянул лямки на два узла и выскочил на палубу. Здесь уже работали боцман, Пиварь и старпом. Обматывали кнехты тросом. Ноги скользили по железу, отлакированному морем.

Тюкин вспомнил высокую фигуру капитана, как он, твердо расставив ноги, стоит у телеграфа, какой у него властный, спокойный голос. В нем спасение! Он один знает, что нужно делать.

«Андрей Андреевич, дорогой, ну прошу тебя, выведи нас из этого ада. Ты же капитан. Ты должен. Не хочется тонуть», — мысленно посылал мольбы на мостик Тюкин.

Море дыбилось совсем рядом. Только тонкие цепочки лееров отделяли работающих от воды. Тюкин ухватился за трос и потащил его к корме. Он делал всё автоматически, делал то, что другие: тащил трос, хватался за штормовой леер, ложился на люк. Он уже не думал о капитане, о спасении, а ждал единственного конца — смерти. Каждую волну, прокатившуюся над ними, каждый возглас боцмана «полундра!» он принимал как последнюю минуту жизни. Но конец, к его удивлению, не наступал. Мало-помалу Тюкин освоился. Он уже знал, когда нужно лечь, когда схватить леер, какая волна накроет судно, какая пройдет стороной. Он почувствовал вдруг, что он нужен, и поэтому вкладывал в работу все свои силы.

Две пары кнехтов были несколько раз обмотаны стальным тросом. Лопнувший комингс приходился как раз между ними. Главная работа сделана. Оставалось закрутить трос, и стяжка готова.

— Степа! — крикнул боцман Пиварю, — быстро смотайся на корму, принеси пожарный лом. Осторожно!

Пиварь выбрал момент, когда с палубы схлынула вода, и, легко балансируя, побежал к корме. Там в специальных стойках стояли пожарные ломы и багры. Он уже достиг угла кормовой надстройки, когда увидел Шмелева, поднимающего пистолет.

— Стой! — крикнул Пиварь, хватая Геньку за руку.

От неожиданности Шмелев опустил ракетницу.

— Ты что делаешь? — задыхался Пиварь. Генька попытался вырвать руку, но Пиварь держал ее крепко.

— Пусти! Не будь ослом. Сейчас наша лохань развалится. Помощь вызывать надо. Немедленно. Понял? Ну пусти, говорю.

— Без приказа капитана? Брось пистолет!

Пиварь вывернул Шмелеву руку. Генька разжал пальцы, ракетница упала на палубу и покатилась к борту. Степан выпустил Геньку, наклонился. Шмелев с силой ударил его ногой в живот. Пиварь упал. «Ангару» положило на борт. Генька потерял равновесие и схватился за релинги. Пистолет был у самого борта. Шмелев попытался схватить ракетницу, но его опередил Пиварь. Он вскочил и бросился на Шмелева. Они катались по палубе. Наконец Пиварь изловчился, нанес Шмелеву сильный удар и схватил ракетницу. Генька сидел на падубе, утирая кровь. Всё было потеряно. Оставалось ждать гибели.

Пиварь тяжело дышал.

Выдернув из стойки лом, он побежал к работавшим на палубе.

Карданова вызвал к микрофону Марков. В радиорубке неподвижно сидела Ирина. Лицо ее побледнело. Под глазами синели круги. Карданов улыбнулся. Она не пошевелилась. В иллюминатор била волна. Радист настроивал приемник. Голос Маркова звучал строго:

— …Твое радио получил. Послал навстречу спасательное судно «Альбатрос». У него на борту есть всё: электросварка, водолазы, автоген. Не падайте духом. Слушаем вас непрерывно. Как держатся люди?

— Отлично. Пока я отказался от буксира. «Ангару» стянули тросом.

Радист выключил антенну и вышел из радиорубки. Карданов пошел за ним.

У дверей капитана остановила Ирина. Она смотрела на него измученными глазами. В них блестели слёзы:

— Андрей Андреевич. Вы проклинаете меня за то, что караван вышел из Юшара?

— Что вы, Ирина Владимировна! Решение мы приняли правильное.

Ирина всхлипнула:

— Неправильное, Андрей Андреевич. Я ошиблась в прогнозе. Циклон двигался значительно быстрее, чем я рассчитала. Нам нельзя было выходить.

— Нельзя было выходить? — крикнул Карданов. — Ошиблись?

Ирина кивнула головой.

Капитан молчал.

— Скажите что-нибудь, Андрей Андреевич. Ругайте меня. Я виновата во всем. Только я одна. Я ошиблась в скорости и силе ветра. Всему виною моя уверенность в знании этих районов… Понадеялась…

Ирина говорила быстро, задыхаясь, глотая слёзы. Она рассказывала в мельчайших, уже никому не нужных подробностях, как и почему она ошиблась. Капитан смотрел в ее глаза и всё еще никак не мог примириться с мыслью, что эта дорогая ему женщина подвела его.

Новая волна грохнула в надстройку. «Ангара» задрожала. Карданов рванулся к выходу.

— Андрей Андреевич, — прошептала Ирина. — Ну скажите же что-нибудь…

— А, что тут говорить, — досадливо махнул рукой Карданов. — Скверно! Очень скверно. Сами должны понимать.

Ирина гордо вскинула голову:

— Я понимаю и расскажу всем.

— Вот этого пока не нужно.

Карданов вышел. Ирина села в кресло, уронила голову на стол. Как маятник качалась подвешенная к подволоку плюшевая обезьянка.

Спасаясь от катящихся ему навстречу волн, Карданов за несколько секунд добрался до рулевой рубки. Там собрались матросы, закончившие работу на палубе. Совершенно мокрые, дрожащие от холода, они жадно затягивались дымом отсыревших папирос.

Капитан подошел к окну. Он увидел туго стянутые кнехты. Трещина в комингсе сохраняла свою прежнюю длину. Значит, стяжка помогла. Надолго ли?

— Если этот штормяга не затянется — выдержим, — сказал Бархатов.

— Молодцы, ребята! — похвалил матросов Карданов. — Если нам еще придется встретиться — буду рад плавать с вами. И с тобой, Тюкин. Ты смелый парень, хоть и первый раз в море.

Тюкин широко улыбнулся.

— А теперь давайте ко мне: выпейте спирту, а то простуда неизбежна. Быстро! — приказал капитан, открывая дверь.

— Вот это дело, — потер руки боцман. — Пошли, а то зуб на зуб не попадает.

В каюте Андрей Андреевич достал спирт, налил каждому по полстакана и сказал:

— Скорее переодеваться и не болеть!

Тюкин и боцман выпили, а Пиварь поднял стакан, прищурившись посмотрел через него на свет, поставил на стол:

— Благодарю, Андрей Андреевич. После одного случая — не пью, — многозначительно проговорил он.

Карданов удивленно посмотрел на матроса:

— Выпей, Степан Прокофьевич. Простудишься. Необходимо… — Но, встретившись с глазами Пиваря, осекся. Наконец пришел случай, когда Пиварь смог доказать капитану, что умеет держать слово.

— Не пью совсем, — повторил Пиварь.

— Надолго? — серьезно спросил Карданов.

— Навсегда.

— Тогда не смею настаивать. Идите переодевайтесь.

Шторм всё еще бушевал. Волны катились по палубе «Ангары», ударяли в надстройку, бросали потоки воды в окна рубки. Но по каким-то неуловимым, еле заметным признакам ощущалось, что ветер пошел на убыль. Стало меньше пены на воде, чаще прерывался вой ветра, исчезла водяная пыль. И хотя самоходки шли медленно, всё же они неуклонно двигались вперед, миля за милей, приближаясь к берегу. Появились чайки. Они парили над судном, иногда падали в воду, снова взлетали, крича что-то непонятное. Чайки были признаком близкого берега.

Карданов неотрывно следил за трещиной. Ему казалось, что лопнувший шов, несмотря на стяжку, всё-таки увеличивается. «Во всяком случае, — утешал он себя, — трещина увеличивается очень незначительно». Скрученный трос держал хорошо. Только бы закрыться берегом, дойти до него, а там зыбь уменьшится, и они будут в безопасности.

Мысли Карданова возвращались к Ирине. Как могла произойти такая ошибка? Опытный синоптик, с прекрасными отзывами о работе… Он старался быть объективным. А что если бы караван остался в Юшаре? За этим циклоном мог появиться другой, еще более сильный, мог спуститься лед и закрыть выход из пролива. Тогда они действительно никогда не пришли бы на реку… И всё-таки, знай он, что циклон их догонит, он бы не повел караван.

Из рубки капитан видел, как его «конвоируют» самоходки. «Кура» шла на корме, «Пинега» и «Амур» — по бортам. Вот тебе и «перегонщики»! Замечательные моряки! Команда «Ангары» сразу повеселела, когда увидела, что рядом идут другие суда. Что бы ни случилось — они не одни, им помогут. Карданов понимает, как трудно им самим.

Только что он еще раз разговаривал с Тузом. Василий Николаевич настойчиво предлагал взять «Ангару» на буксир.

Карданов отошел от окна. Он замерз. Хотелось спать. Пришла усталость. В углу дивана он заметил ракетницу.

«Как она попала сюда? — подумал капитан. — Ведь я ее убрал в ящик».

Он повертел пистолет в руке. Всё было в порядке. Андрей Андреевич положил ракетницу в стол, сел на диван и закрыл глаза. Кто вынул ее? Здесь сидел Шмелев. Приходили матросы и старпом. Кому она понадобилась?

— Кажется, берег слева, Андрей Андреевич! — позвал капитана Пиварь. Карданов вскочил. Он тотчас нашел в бинокль черный горбыль, на который указывал Пиварь. Да, это был берег. Такой нужный и желанный берег.

— Хорошее у вас зрение, Степан Прокофьевич, — радостно заметил капитан. — Берег. Без сомнения.

«Ангару» продолжало качать, но теперь капитан знал: она выдержала… Экипаж тоже…

Через два часа после того как Пиварь увидел землю, самоходки стали на якоря в мелководной бухточке Омулевой, хорошо закрытой от северных ветров. Капитан спустился с мостика. В столовой собралась вся команда. Усталые, но довольные, с возбужденными глазами, люди сидели за столом и уписывали дымящийся суп.

Увидя капитана, все бросили ложки и встали.

— Поздравляем вас, Андрей Андреевич. С благополучным приходом. Досталось нам подходяще, но и мы не подкачали, правда? — проговорил Федя.

— Не подкачали. Спасибо вам, товарищи, — растроганно сказал Карданов. — Мы были в плохом положении. Но сейчас шторм уже не страшен. Теперь скорее вверх по реке!

— Садитесь с нами обедать, Андрей Андреевич. Тоня-то сумела суп сварить. Вот это повариха! — не удержался от похвалы стармех.

Но капитан отказался от обеда. Не терпелось раздеться, лечь в койку, укрыться одеялом и заснуть. Больше ничего. Ни с чем не сравнимое чувство облегчения владело им. Он увидел вошедшую в столовую Ирину.

— Поздравляю вас, — сказала она и тут же повернулась к кому-то из команды.

— Всё кончилось хорошо, Ирина Владимировна. Вашего труда в этом тоже немало. До Юшара прогноз был идеальным. Не ваша вина, что циклон нас всё же догнал. Если бы не лед, мы прошли бы с хорошей погодой.

Ирина с благодарностью посмотрела на капитана, хотела что-то сказать, но Карданов продолжал:

— Главное сделано. Самоходки доставили вовремя. Я иду спать и прошу не будить меня так долго, как это будет возможно. Еще раз спасибо всем.

Вскоре в бухту Омулевую подошло спасательное судно «Альбатрос». Водолазы осмотрели «Шилку». Повреждения оказались незначительными. Погнутые бронзовые винты выправили под водой. Самоходка могла двигаться самостоятельно. Пока водолазы правили винты, на «Ангару» подвели электросварку и за несколько часов заварили лопнувший комингс. Федя закрасил шов шаровой краской, и о происшествии, причинившем так много волнений всему каравану, можно было забыть.

Карданов, поблагодарив капитана и экипаж «Лангуста», отпустил траулер. «Лангуст» прогудел три прощальных, выпустил несколько разноцветных ракет и, задымив трубой, скоро исчез в серой мгле. С ним ушел и «Альбатрос».

Шторм утихал, но выходить в залив Карданов опасался. Он решил подождать улучшения погоды в бухте. Да и команды судов нуждались в отдыхе. Предстояло долгое плавание по реке.

Утром ветер совсем затих. Температура внезапно сильно упала. Палуба покрылась корочкой льда. Показалось холодное, неприветливое солнце. В низовьях ожидали ранний ледостав. Самоходки снялись с якорей и, хотя в заливе еще гуляла оставшаяся после шторма зыбь, весело хлюпая днищами, побежали вверх к реке. Теперь они находились в полной безопасности.

Володя пишет письмо Светлане:

«…В каюте чисто, убрано. Нет намека на тот хаос, какой был здесь во время шторма. Не поймешь, идет „Ангара“ или стоит, так спокойно скользит она по поверхности воды. Уже более трех суток идем по реке. Заканчивается наш переход. Скоро мы подойдем к какому-то дебаркадеру на Енисее, где нас ждут речники, и не станет больше команды „Ангары“. Жаль. Когда мы были в шторме, я почувствовал, что значит слово „экипаж“. Все мы необычайно сблизились друг с другом, каждый старался помочь товарищу. Мы отстояли свое судно, опасность прошла, через несколько дней мы расстанемся. Я наблюдаю за ребятами, и мне не верится, что это они. Никто не думает о судне. По-моему, каждый в мыслях уже на берегу. Тюкин пакует свои вещи, Федя считает кранцы, свайки, топоры — шкиперский инвентарь. Готовится к сдаче. Тоня Коршунова шепчется со стармехом. Вот они счастливые. Ведь „дед“ влюблен в Тоню. Видно невооруженным глазом. „Дед“! Ему всего двадцать шесть лет.

Мотористы ведут разговоры о заводах, на которые будет выгоднее поступить в Ленинграде. Ирина Владимировна ходит грустная. Думает о чем-то своем. А Шмелев совсем притих. Поругался с Тюкиным. Держится ото всех отдельно. Ни с кем не разговаривает. Прекратил свои насмешки. Пиварь озабочен будущим. Подумывает, не остаться ли ему на Енисее. В общем, каждый сам по себе и для себя. Мне жаль, что рвутся связывающие нас нити. Хотелось бы пожить с ребятами еще…

То, зачем я пошел на „Ангару“, я получил. Первое: мне нравится плавать, и я пойду в мореходное училище. Второе: стал полноценным матросом. Феде я обязан всем. Удивительный он парень! Уверен, что из него выйдет прекрасный капитан. Я представляю, как Федя пожмет мне на прощание руку и скажет: „Ну, Володька, встретимся когда-нибудь еще. Поплаваешь под моим командованием“. А что? Вполне возможно. Он уже на третьем курсе. Не возражаю против такого капитана».

Володя кладет перо. Стоит ли писать дальше? Скоро он будет дома.

…Идут самоходки. Моряки готовятся покинуть «Ангару», гладят костюмы, собирают чемоданы. Капитан получил сообщение о том, что их уже ждут речные команды. Они примут суда и немедленно отправятся под погрузку хлеба, а «перегонщикам» заказаны билеты на поезд.

Федя Шестаков поднимает флаги расцвечивания. Это «енисейский обычай». Новые суда должны приходить парадно, с развевающимися флагами.

На пристани собрались люди. Впереди духовой оркестр. Все с нетерпением смотрят на изгиб реки. Оттуда должны появиться суда.

— Идут!

Из-за поворота показываются потрепанные штормом самоходки. Борта у них поржавели, но надстройки и палубы сияют чистотой. Боцманы постарались, не ударили в грязь лицом. На протянутых от мачт штагах полощутся вымпела и флаги международного свода сигналов. Оркестр играет марш. Люди на пристани приветственно машут флажками, кричат «ура!», мальчишки прыгают в лодки и гребут изо всех сил навстречу идущим судам.

На мостике «Ангары» стоит Карданов в парадном костюме с нашивками. Капитан улыбается. В руках у него только что полученная радиограмма:

«Сердечно поздравляю всех с благополучным переходом. Задание выполнено. Опросите команды, желающие принять участие в перегоне речных судов на реку Лену в будущем году. Марков».

Самоходки одна за другой швартуются борт к борту. Люди с пристани перелезают через барьерчик и устремляются на палубы судов. Каждому хочется первому пожать руки отважным морякам.

Необыкновенный рейс закончен. Самоходки, нагруженные пшеницей, давно уже идут по тихим речным водам. Среди них и «Ангара». На мостике стоит другой капитан, в машинном отделении работают другие мотористы, у брашпиля суетится другой боцман. Позади остались льды, бурное море, волнения.

А где же команда «Ангары»? Так и разъедутся люди, чтобы больше не встретиться? Нет…

Скорый поезд несет наших героев из Красноярска в Москву. Покачивается вагон. Стучат колёса. В чайных стаканах позвякивают ложки. За окнами — чернота. По стеклам ползут капли. Идет дождь…

В купе у Феди Шестакова собрались Володя Смирнов, Тоня, Болтянский, Тюкин.

— …значит, в будущем году снова на перегон. Все вместе на одно судно. Так и будем наниматься? И не забудьте — Новый год встречаем у меня. Приглашаю всех. Один Шмелев отказался, — продолжает давно начатый разговор боцман.

— Обязательно все вместе, — восклицает Тоня. — Я хотя и очень боялась, но пойду еще раз. На Лену. Интересно. Да и потом — что вы без меня будете делать?

— Нам бояться нечего. Мы теперь свои «лодочки» знаем. Можем хоть в Америку плыть, — поддерживает девушку Болтянский.

— А как зиму переживем? На баржи только весною брать будут, — говорит практичный Тюкин. Он тоже решил не отставать от товарищей.

— Неужели работы не найдем? Ко мне в столовую будете ходить обедать, бесплатно, — смеется Тоня.

— Мотористы тоже просились вместе с нами. Даже Бабков, хотя он и укачивается. Не возражаете? — спрашивает Болтянский.

— Конечно, нет! Чем больше наших соберется, тем лучше. Они ребята хорошие.

Только Володя Смирнов молчит. Сейчас он далеко от всех этих разговоров. Он первый предложил объединиться и на будущий год идти на перегон всей командой. Сейчас он думает о Светлане. Об их встрече. О том, как позвонит ей по телефону. Какой у нее будет голос? Наверное, удивится и обрадуется…

Уже поздно. Но никто не спит. Вспоминают проделанный рейс, смеются над своими страхами, строят планы на будущее. Разговорам нет конца. Они пережили вместе и хорошее и плохое. Никому не хочется расставаться.

Это уже не «перегонщики», это спаянная и проверенная делом команда.

Вот Бархатов не пойдет больше на перегон. Ему не понравилось. Правда, после шторма старпом начал уважать свою команду, но всё же он с презрением вспоминает узкий корпус, низкий борт и тесную каюту «Ангары».

Нет, не принесло ему радости плавание на самоходке. У него в сердце горькое чувство неразделенной любви к Ирине. Несмотря ни на что…

«А как могло бы быть хорошо, — думает Вадим Евгеньевич, меланхолически оглядывая соседку по купе. — Ехали бы сейчас вместе. В Ленинграде сыграли бы свадьбу. Конечно, Ирина понравилась бы всем. Жаль! Проворонил хорошую, серьезную женщину, верную жену…»

Бархатов вздыхает… А соседка, между прочим, ничего. Блондинка. Кажется, тоже едет в Ленинград… Вадим Евгеньевич выпрямляется и застегивает пуговицу на кителе…

Не пойдет в такой рейс и Генька Шмель. Он даже не сел со своими в один вагон. Боится, что Пиварь расскажет всем о ракетнице.

Генька лежит на второй полке и печально пускает дым в потолок, благо вагон для курящих.

Невеселые думы у Геньки. Куда податься?

Шмелю всё надоело. Даже не хочется гоняться за «длинным рублем». Надо что-то другое. Но что?

Пиварь стоит в коридоре и смотрит в темное окно вагона. Пиварю очень хочется выпить. Так хочется, что даже сосет где-то внутри. Когда это он ехал с перегона трезвым?

Никогда.

Возвращался в Ленинград с несколькими рублями в кармане, с больной головой и мучительными угрызениями совести. Но теперь с этим покончено. Не будет пить. Не будет, и всё.

Когда стояли в бухте Омулевой, к «Ангаре» подходил «Альбатрос» делать сварку. Водолазы устроили маленький «сабантуй». У них был спирт. Приглашали Федю, мотористов и его. Федя и Бабков пошли и вернулись под легкой «банкой», а он не пошел, играл в шахматы со Смирновым.

Значит, есть у него воля. Недавно в коридор выходил капитан. Они долго разговаривали.

«Хороший вы человек, Пиварь, — сказал, уходя в свое купе, Карданов, — мы еще встретимся с вами…»

«Ну что ж. Встретимся, Андрей Андреевич. Вы еще раз убедитесь, что я держу слово», — думает Пиварь. Он тушит папиросу и идет в купе к боцману.

…У Карданова прекрасное настроение. Сейчас он совершенно свободен, ему ни о чем не надо думать, не нужно ни за что отвечать, и он наслаждается этим бездумьем. Ирина, наоборот, грустная, молчаливая. Она всё еще чувствует себя виноватой.

Карданов поглядывает на Ирину улыбающимися глазами. Капитан давно простил ее. Сразу же как только самоходки вошли в реку и опасность миновала. Сразу же… Он не может сердиться на Ирину… Ведь Андрей Андреевич любит ее…

Много дел сейчас и у начальника перегона Ивана Васильевича Маркова. Он уже давно прилетел в Москву и ездит по заседаниям и совещаниям, докладывает и принимает доклады. Подготавливает новый перегон.

Через два дня он встретит в Москве капитана Карданова, крепко пожмет ему руку и, прищурив свои острые небольшие глаза, скажет:

— Хорошо сплавали, Андрей Андреевич. Молодец! Может быть, и на будущий год вместе… на Лену? Очень ведь надо.

Согласится ли Карданов пойти еще раз? Вероятно, согласится. Если очень надо — он пойдет.