Гонцы весны

НЕВСКИЙ ЛЕД

Пьеса в двух действиях

Рабочей правдой,

не сломленной кандалами и каторгой, —

КЛЯНЕМСЯ!

Клянемся, что вечно будет

в наших сердцах огонь ленинизма,

огонь борьбы, огонь революции, —

КЛЯНЕМСЯ!

Из «Клятвы молодежи»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

У л ь я н о в.

К р у п с к а я.

В эпизодах:

Б а б у ш к и н }

К р ж и ж а н о в с к и й }

В а н е е в }

Н е в з о р о в а }

З а п о р о ж е ц } — молодые революционеры.

П е т р, молодой рабочий.

К и ч и н, товарищ прокурора Судебной палаты.

К л ы к о в, подполковник Отдельного корпуса жандармов.

М и х а й л о в, зубной врач.

Р а б о ч и е, ж а н д а р м ы, т ю р е м щ и к и.

Петербург, 1895—1897 годы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Дом предварительного заключения.

Камера № 193.

Открывается тяжелая дверь с глазком.

В камеру вталкивают У л ь я н о в а.

Дверь тотчас захлопывается.

Ульянов стоит спиной к зрителям, медленно поворачивается, осматривает камеру, подходит к кровати, к окну, пробует достать рукой решетку. Подходит к столу, садится.

У л ь я н о в. Сон? (Вынимает из кармана часы.) Почти три часа. Ночь на девятое декабря 1895 года. Мой адрес: дом предварительного заключения, камера номер сто девяносто три. Что это — начало конца? (Прислушивается.)

И вдруг в тюремной тишине раздается какой-то звук — сначала это смешок — тихий, противный, потом — захлебывающийся хохот: «Начало конца! Начало конца!»

Что взяли при аресте? Одну листовку и описание хода стачки… Немного.

Хохочущий голос, как эхо: «Немного… немного…»

Как они выследили меня? Как? (Вспоминает.) Я все время старался запутывать следы. После возвращения из-за границы…

Г о л о с. …поселился в Таировом переулке.

У л ь я н о в. Прожил всего около двух месяцев. Затем два дня жил на Верейской, потом переехал на Гороховую.

Г о л о с. Прожил всего пятнадцать дней… (Хохот.)

У л ь я н о в. Значит… значит, все эти дни за мной была дьявольская слежка!.. Где я был в последние дни? Неужели кого-нибудь провалил? (Вспоминает.) Внешне все выглядит благопристойно. Был на студенческой вечеринке в одной из дач в Лесном. Пели, много смеялись, танцевали. Я ухаживал за Надей. Шестого декабря вальсировал с ней на балу в Дворянском собрании… Все довольно невинно.

Г о л о с. Да, невинно… (Смешок.) Но на вечеринке вы говорили о задачах агитации и пропаганды среди рабочих. А в день бала на квартире у Радченко обсуждали первый номер противоправительственной газеты…

У л ь я н о в. Что я делал вчера? Работал у Волькенштейна. А вечером? (Внезапно.) Надя! Вчера я был на квартире у Нади. Да, да, у Нади! Последний раз мы обсуждали статьи для газеты. Значит, я провалил Надю… Это ужасно! Это провал. Полный провал… (Замолчал, сел, обхватил голову руками и вдруг вздрогнул — стена заговорила.)

Г о л о с А л е к с а н д р а. Мужайся… Ты слышишь, это я — Саша. Разве в детстве ты умел распускать нюни? Ты же всегда был такой сильный. Слушай стихи… Гейне. Я читал их в ночь перед казнью. Да ты и сам знаешь их. Вспомни…

Людей барабаном от сна буди. Зорю барабань в десять рук. Маршем вперед, барабаня, иди. Вот тебе смысл всех наук…

Ульянов слушает, потом оборачивается — заговорила другая стена.

Г о л о с Ж е л я б о в а. Я — Желябов. Меня они тоже повесили. Но я не трусил. Я сам объявился им. Ты спросишь — почему? Да потому, что не хотел, не мог оставить друзей. Один за всех — все за одного.

Г о л о с К и б а л ь ч и ч а. Я — Кибальчич. Мой девиз — мечта. Ее не задушишь. Ты знаешь, когда я ждал казни, я чертил схему будущего межпланетного корабля. (Все тише и тише.) Корабля… корабля…

Г о л о с П е р о в с к о й. А я — Софья Перовская. Мой девиз — любовь. Она бессмертна, любовь… (Все тише и тише.) Любовь… вечная… прекрасная…

Стены замолкли.

У л ь я н о в. Ну что ж… они наконец упрятали меня в тюрьму. Но Надя… Надя все равно со мной. Всегда. Везде.

Свет меркнет. Неслышно открывается дверь, словно и нет никаких запоров. В двери появляется К р у п с к а я.

К р у п с к а я. Успокойся, Володя… Ты никого не провалил. Усни. Это сейчас так важно. (Разговаривает с ним, находясь в отдалении, словно ее нет в камере.)

У л ь я н о в. Кто нас выдал? Мы собирались однажды у рабочего Галла. Он — английский подданный. Неужели он? Или этот… бывший народоволец Кузюткин? И фамилия такая противная — Кузюткин… Хотя при чем тут фамилия. (Подходит к столу.) Нужно немедленно предупредить товарищей… Впрочем, писать нечем да и не на чем.

К р у п с к а я. Ты напишешь завтра. А сейчас все-таки попробуй уснуть.

У л ь я н о в. Да, да, завтра… завтра я спишусь с Надей, попрошу съездить в Москву к родным. Пусть скорее купят чемодан, похожий на мой… Это очень важно… (Затихает.)

Крупская подходит к кровати, потом отходит к окну с решеткой.

К р у п с к а я. Петербург… Родной город. Здесь я родилась. Здесь встретила Володю…

У л ь я н о в (вскакивая). Проклятый город! Здесь умерла Оля… Казнили Сашу… И вот теперь я. Неужели это и в самом деле начало конца?!

К р у п с к а я. Ну зачем ты так говоришь — проклятый город… Ты помнишь наше первое знакомство? На квартире у Классона? Помнишь?

У л ь я н о в. …Тогда мы ругались из-за «рынков». Я говорил, потом обернулся, нечаянно взглянул тебе в глаза и… запнулся. И даже, кажется, покраснел — так это неловко вышло.

К р у п с к а я. Потом ты провожал меня.

У л ь я н о в. Да, да, мы шли по темной улице. Ты говорила…

К р у п с к а я. …Родители мои происходили из дворян, но не было у них ни кола ни двора, и когда поженились, то бывало нередко так, что приходилось занимать двугривенный, чтобы купить еды… Отец умер рано. Я вместе с мамой ради заработка переписывала бумаги, давала уроки в частных домах. Когда поступила на Бестужевские курсы, мне было двадцать лет, и я даже не слышала о рабочем движении, о коммунизме, о Марксе. И только в кружках Коробко и Классона у меня постепенно начали раскрываться глаза. И так неудержимо потянуло меня в рабочую среду, что я пошла бесплатно преподавать в Смоленскую воскресную школу.

У л ь я н о в (с улыбкой). Помню, ты говорила это сухим тоном учительницы.

К р у п с к а я (смеясь). Но ты же знаешь, что я страшно застенчива, это у меня с детства. А сухость тона помогает мне… иногда. Продолжать?

Ульянов кивает головой.

Зимой девяносто пятого мы узнали друг друга довольно близко… Ты занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвертый год учительствовала в школе и довольно хорошо знала жизнь Шлиссельбургского тракта…

Виден тракт, часть здания школы.

И вот, в один вечер… после занятий я стояла возле школы и ждала…

Проходят рабочие, прощаются с учительницей.

П е р в ы й р а б о ч и й. А я, Надежда Константиновна, нынче счастливый.

В т о р о й р а б о ч и й. Уж это так и есть, Надежда Константиновна, — счастливый он, черт, по самое горлышко. Сын у него народился.

К р у п с к а я (смущенно). Поздравляю…

В т о р о й р а б о ч и й. А ты, дурень, пожелай нашей барышне удалого жениха!

Со смехом проходят.

Т р е т и й р а б о ч и й. …Я вот, верите ли, всю жизнь бога искал. И вот только нынче на страстной неделе узнал, что бога вовсе и нет. И так, верите ли, легко стало, потому как нет хуже быть рабом божиим — тут уж податься некуда! Рабом человеческим быть куда легче — тут еще побороться можно.

Ч е т в е р т ы й р а б о ч и й. …Вы нам вот про все толкуете, а мне, признаться, стыдно. Ну, не стыдно, ну как бы совестно, что ли. Никак я из церковных старост уйти не могу. А почему, спрашивается? Да потому, что больно попы народ обдувают и их надо на чистую воду выводить. А церкви я — вы не думайте — и не привержен вовсе и насчет фаз развития понимаю хорошо. (Простившись, уходит.)

П я т ы й р а б о ч и й. …Надежда Константиновна, вы того… Того, черного, думаю, остерегаться надо, а то он все на Гороховую шляется… (Подмигнув, уходит.)

Крупская стоит одна. Сзади подходит У л ь я н о в и закрывает ей глаза руками.

К р у п с к а я. …Володя!

У л ь я н о в. Угадали!

Смеются.

К р у п с к а я. У вас горячие пальцы… А мы с Невзоровой побывали на ткацкой фабрике. (Подает тетрадь.)

У л ь я н о в. Ой ли! (Читает.) «Плохи наши дела. Ткачи в последнее время зарабатывали, почитай что на круг, по три рубля пятьдесят копеек в полумесяц. Семьей из семи человек разве проживешь? Одежонку последнюю поспустили, гроши последние прожили, а прижимка растет своим чередом…» Очень любопытно! Целая тетрадка записей! Надя, да вы же молодчина! Теперь у нас будет отличная листовка! (Кружит ее. Вдруг его начинает бить кашель.)

К р у п с к а я. Что с вами? Вы простудились?

У л ь я н о в. Голова закружилась.

К р у п с к а я. Боже, да вы весь в огне.

У л ь я н о в. Кажется, заболеваю…

К р у п с к а я. Так зачем же вы приходили! Надо лечь в постель и немедленно вызвать врача.

У л ь я н о в. Пустяки… Неужели я не смогу уехать за границу? Так надо встретиться с Плехановым. Необходимо… (Пошатнулся.)

Крупская держит его, прислоняет к стене.

К р у п с к а я. Давайте я укутаю вам горло. (Снимает свой шарф.)

У л ь я н о в (с силой). Надя, я… я люблю вас… да, да, это не фраза, не бред. Я по-настоящему люблю. (Целует ее.)

Крупская отпрянула.

Теперь в луче света мы видим ее одну. Сзади к ней подходит одноногий с о л д а т.

С о л д а т. Вы, что ли, Крупская будете?

К р у п с к а я. Я обернулась и переспросила: что, что вы сказали?

С о л д а т. Ну учительша из вечерней школы — вы?

К р у п с к а я. Да, я…

С о л д а т. От Михаила я… Волю его исполнить…

К р у п с к а я. От какого Михаила?

С о л д а т. В прошлом году учился у вас.

К р у п с к а я. Грузчик?

С о л д а т. Так точно… грузчики они были. Надорвался на работе. Помер. У меня на глазах. Да-а… Все вас вспоминал. Велел поклониться и жить долго приказал. (Кланяется и уходит.)

К р у п с к а я. Он поклонился и, тяжело повернувшись, ушел, скрипя своей деревянной ногой. А я подошла к Володе, взяла его под руку и, поддерживая, повела домой… болеть.

Снова камера.

У л ь я н о в (встает, смотрит на часы). Прошел час. Всего лишь один час. Как медленно тянется эта первая ночь… (Стучит в стенку. Слушает.)

В ответ — сигналы.

…Так, так, еще… пожалуйста, еще. (Читает.) Старков…

Г о л о с. Стучать запрещено. (Тихий смешок.) …Господин Ульянов, следствию известно, что во время забастовки на фабрике Торнтона, а именно седьмого и двенадцатого ноября сего года, вы вместе с привлеченным по данному делу Василием Старковым посещали рабочего Меркулова и вручили ему деньги для передачи семьям арестованных рабочих. Кроме того, не далее как позавчера вы проводили тайное заседание своей преступной антиправительственной группы, на котором присутствовали: выше означенный Старков, а также Ванеев, Кржижановский, Мартов, Запорожец и Надежда Крупская, известная нам по кличке Минога.

Ульянов, резко повернувшись, идет в угол и стоит там, обхватив голову руками.

У л ь я н о в. Нет, нет, надо спать. Скорее спать. Нельзя даром тратить силы. (Ложится.) Надя, ты рассказывай, а я буду слушать и тихонько дремать.

Высвечивается лицо К р у п с к о й.

К р у п с к а я. …Болел ты не долго, но сильно. И мы по очереди забегали к тебе и делали все нужное: меняли компрессы, поили чаем, бегали за лекарствами. Потом потянулась канитель с получением заграничного паспорта. И наконец, двадцать пятого апреля ты уехал… Больше четырех месяцев длилась разлука. Сто тридцать два дня… И ни одного письма, ни одной весточки, ни одной строчки. Почему? Писать было нельзя. Письма из-за границы могли натолкнуть охранку на мой адрес. Но матери ты писал. Помнишь?

Мягко, ритмично стучат колеса, мелькают виды, как из окна вагона, и звучит голос — спокойный, уверенный и немного насмешливый.

У л ь я н о в.

Зальцбург, 14 мая… Пользуюсь, дорогая мамочка, остановкой на 2 часа, чтобы исполнить обещание написать с дороги.

По «загранице» путешествую уже вторые сутки и упражняюсь в языке: я оказался совсем швах, понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимаю вовсе. Пристаешь к кондуктору с каким-нибудь вопросом, — он отвечает; я не понимаю. Он повторяет громче. Я все-таки не понимаю, и тот сердится и уходит. Несмотря на такое позорное фиаско, духом не падаю и довольно усердно коверкаю немецкий язык.

Поклон всем нашим. Твой В. Ульянов.

Швейцария, 20 мая.

Теперь уже устроился на месте, — думаю, впрочем, что не надолго и что скоро опять поеду куда-нибудь.

Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею все время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона.

…Оказывается, — очень дорога здесь прислуга: 25—30 frs в месяц на всем готовом, а кормить-де тоже надо здесь очень хорошо.

Париж, 8 июня.

В Париже я только еще начинаю мало-мальски осматриваться: город громадный, изрядно раскинутый… Впечатление производит очень приятное — широкие, светлые улицы, очень часто бульвары, много зелени; публика держит себя совершенно непринужденно, — так что несколько удивляешься сначала, привыкнув к петербургской чинности и строгости.

Здесь очень дешевы квартиры… — так что я надеюсь устроиться недорого.

Поклон всем нашим. Твой В. У.

Швейцария, 18 июня.

…Я многонько пошлялся и попал теперь… в один швейцарский курорт… Чувствую себя недурно, пансион прекрасный и лечение видимо, дельное… Жизнь здесь обойдется, по всем видимостям, очень дорого; лечение еще дороже, так что я уже вышел из своего бюджета и не надеюсь теперь обойтись своими ресурсами. Если можно, пошли мне еще рублей сто…

Твой В. Ул.

Берлин, 10—29 августа.

Устроился я, дорогая мамочка, здесь очень недурно: в нескольких шагах от меня — Tiergarten (прекрасный парк, лучший и самый большой в Берлине), Шпре, где я ежедневно купаюсь, и станция городской железной дороги…

Плохую только очень по части языка: разговорную немецкую речь понимаю несравненно хуже французской.

Насчет того, чтобы надолго остаться здесь, — я не думаю: «в гостях хорошо, а дома лучше». Но пока еще поживу тут, и, к великому моему ужасу, вижу, что с финансами опять у меня «затруднения»: «соблазн» на покупку книг и т. п. так велик, что деньги уходят черт их знает куда. Приходится опять обратиться за «вспомоществованием»: если можно, пришли мне рублей 50—100.

Поклон всем нашим. Твой В. Ул.

И наконец, последнее: 7 сентября.

…Живу я здесь, дорогая мамочка, все так же… но время подходит уже уезжать, и я начинаю подумывать о разных практических вопросах… Не нужно ли чего-нибудь привезти? Я могу купить здесь всяких вещей в каком-нибудь большом магазине… Может быть, Мите нужны какие-нибудь книги — пусть напишет [может быть, атлас какой-нибудь анатомический или какая-нибудь другая медицинская штука] и Маняша тоже. Если она не имеет ничего в виду, — может быть, ты или Анюта посоветуете мне что привезти ей. Я чувствую, что следует накупить разной дряни…

До скорого свидания. Я так соскучился о вас.

Любящий тебя — В. Ульянов.

Голос умолк, стук колес затих. В луче света — К р у п с к а я.

К р у п с к а я. …Не правда ли, какие невинные, даже наивные письма? «Природа роскошная», «Прислуга дорога, а квартиры дешевы», «Не накупить ли разной дряни…» Ну что тут могла почерпнуть охранка?

…Я встречала тебя на Финляндском вокзале.

Часть вокзала.

Доносятся звуки подходящего поезда, шум толпы.

С коричневым чемоданом в руке выбегает У л ь я н о в.

У л ь я н о в. Наконец-то! Здравствуй, Надя… Я так тосковал о тебе.

К р у п с к а я. И я…

У л ь я н о в. Правда? (Заглядывает ей в глаза.) Ты похудела… Уж не больна ли?

К р у п с к а я. Я здорова, Володя… А ты… поправился и выглядишь великаном. Как твои дела?

У л ь я н о в. Отлично! (Оглядывается.) Около трех недель пробыл в Швейцарии.

К р у п с к а я (голосом восторженной девицы). Ты видел Альпы! Боже мой, как я завидую тебе.

У л ь я н о в. Да, горы — это прекрасно. (Тихо.) Виделся и долго разговаривал с Плехановым. Он согласен издать сборник «Работник» с нашими статьями.

К р у п с к а я. Володя, это же замечательно! Я так рада.

У л ь я н о в. В Париже говорил с Полем Лафаргом. В Берлине посещал рабочие собрания, виделся с Вильгельмом Либкнехтом.

К р у п с к а я. А Энгельс?

У л ь я н о в. Встретиться не удалось. Старик тяжело болен.

К р у п с к а я (оглядываясь). У нас все спокойно. Что у тебя за чемодан?

У л ь я н о в. Ему цены нет. Едем. Я столько расскажу тебе!

Луч света освещает только Крупскую. Она смотрит вверх на широкое освещенное окно, в котором видны две тени.

К р у п с к а я. …Мы проговорили всю ночь.

Свет в окне гаснет.

…В чемодане с двойным дном ты привез нелегальную литературу, и мы тотчас пустили ее в дело. Потом… ты ездил в Вильно, в Москву и Орехово-Зуево…

Снова камера.

У л ь я н о в. А зачем?

К р у п с к а я. Но ты же знаешь…

У л ь я н о в. Да, знаю — я ездил устанавливать связи с местными группами. Но знает ли об этом следователь? И потом… ты все время не говоришь о главном. Где-то в середине ноября я послал письма Аксельроду в Цюрих. Неужели их перехватили?!

К р у п с к а я. О чем ты писал в них?

У л ь я н о в (вспоминая). Дорогой Павел Борисович! Я очень рад, что мне удалось-таки получить от вас письмо… Ваши отзывы о моих литературных попытках меня чрезвычайно ободрили. Я ничего так не желал бы, ни о чем так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих…

К р у п с к а я. Нет, Володя, это ты писал чуть позднее. Вспомни.

У л ь я н о в. Возможно… Но мысль та же… И потом — черт побери! Я же раскрывал в письмах наши секреты. Вот, послушай. (Вспоминает.) Мне не нравится адрес в Цюрихе. Не можете ли достать другой — не в Швейцарии, а в Германии. Это бы гораздо лучше и безопаснее… Писать надо китайской тушью. Лучше, если прибавить маленький кристаллик хромпика (K₂Cr₂O₇). Бумагу брать потоньше… А чтобы склеивать статьи в картон, необходимо употреблять жидкий клейстер… Боже, какой болтун! Если это письмо попало им в руки… Я же писал о связи с типографией, о газете… (Неожиданно.) Михайлов! Да, да, я знаю, кто нас выдал. Это Михайлов!

Входная дверь.

В нее стучит М и х а й л о в.

Дверь медленно раскрывается. На пороге появляется Б а б у ш к и н.

Б а б у ш к и н. Михайлов?

М и х а й л о в. Иван Васильевич, здравствуйте. Наконец-то!

Б а б у ш к и н. Кого вы ищете?

М и х а й л о в. Слушайте, так нельзя, в конце концов. Эта конспирация, этот чрезмерный централизм… Я четыре часа торчал на улице.

Б а б у ш к и н. А хвост оставили у ворот?

М и х а й л о в. Не беспокойтесь. Я был очень осторожен.

Б а б у ш к и н. Так кто вам нужен?

М и х а й л о в. Нашей группе известно, что вы готовите статьи для сборника, который выйдет за границей. Так?

Б а б у ш к и н. Возможно.

М и х а й л о в. Мы хотели бы принять участие. Нам известно, что делом руководит Старик. Как нам с ним связаться?

Б а б у ш к и н. Старик? Ах, это, значит, Старик? Какой Старик?

М и х а й л о в. Но вы же знаете! Недаром же ваша группа именует себя группой «Стариков».

Б а б у ш к и н. Вот что, Михайлов, вы напрасно здесь ищете какого-то Старика. И потом, где деньги, которые вы собирали на фабрике Воронина?

М и х а й л о в. Я внес их в кассу. Вот расписка.

Бабушкин читает расписку.

Б а б у ш к и н. С опозданием на три месяца… Так. Не понимаю, зачем вам понадобился какой-то Старик…

М и х а й л о в. Я выполняю поручение группы. Вы не доверяете мне?

Б а б у ш к и н (скороговоркой). Верю, верю каждому зверю. Но Старика, извините, у нас нет.

М и х а й л о в. Да, теперь я понимаю, отчего так недовольны «молодые». Эта нелепая диктатура вождей, эта конспирация…

Б а б у ш к и н. Она вам мешает?

М и х а й л о в. Если хотите — да. Как же мы будем обслуживать рабочее движение, если даже кружки нам не известны?

Б а б у ш к и н. Обслуживать? Хорошее словечко!

М и х а й л о в. Дело, в конце концов, не в словах. Впрочем, я вижу, что с вами говорить бесполезно. Но поймите меня как человека. Наша группа бездействует. Силы тратятся впустую. А все наши попытки добиться доступа к кружкам, к вашему загадочному Старику проваливаются. Отчего такое недоверие? Почему?

Б а б у ш к и н. Никакого Старика я не знаю. Мы все — Старики. А вас мы признаем лишь тогда, когда убедимся, что вы не на словах, а на деле разделяете наши взгляды.

М и х а й л о в. Да, чуть не забыл. Нам нужно отправить в Киев кое-какую литературу. Нет ли у вас чемодана?

Б а б у ш к и н. Чемодана? Нет, чемоданами не торгуем.

М и х а й л о в. Я говорю о чемодане, который Ульянов привез из-за границы.

Б а б у ш к и н. Ульянов? Какой Ульянов?

М и х а й л о в. Да вы его хорошо, знаете. Ну тот, помощник присяжного поверенного.

Б а б у ш к и н. Нет, не знаю… (Смеется.) А он что, открыл торговлю чемоданами?

М и х а й л о в (с укором). Иван Васильевич, вы смеетесь. Как это ужасно! Ну зачем вы прикидываетесь простачком? Конечно, мы и сами можем раздобыть чемодан и приспособить его. Но к чему лишние расходы. Даром терять время и силы… Понимаете?

Б а б у ш к и н (серьезно). Понимаю.

М и х а й л о в. Я так искал встречи. У нас столько замыслов. Вот, например, нам крайне необходимо отпечатать прокламацию. (Подает текст листовки.) Вы связаны, с типографией. Помогите нам.

Б а б у ш к и н (возвращая листок). Слушай, милый, ей-богу, я ни при чем. Какой дурак дал тебе этот адрес? Мы же, ей-богу, ничего не знаем. Придется тебе искать в другом месте.

М и х а й л о в. Вы говорите искренне. Спасибо. Что ж, придется, черт возьми, искать другие каналы. Вы правы. До встречи. (Пожав руку, уходит.)

Бабушкин трет ладони.

Б а б у ш к и н. Ишь чего захотел — Старика повидать. А вот это не видел… (Показывает двери кукиш.)

Домашняя мастерская.

За тисками в фартуке и рукавицах стоит У л ь я н о в.

П е т р внимательно наблюдает за его работой.

П е т р. Легче, легче нажимай. Да левую руку береги. Вот тут кожу сорвешь, как работать станешь?

Ульянов снимает рукавицу, рукой вытирает пот со лба.

А руки-то у тебя не наши, не рабочие. С руками без мозолей работать тяжко. Вот гляди… (Показывает свою ладонь.) Мозоль — от раны защита. Видал?

У л ь я н о в (глядя на его руки). Да, действительно, мозоль — от раны защита. (Смотрит на свою руку.) И все-таки, если бы я не был интеллигентом, я хотел бы стать… знаете кем?

П е т р. Кем?

У л ь я н о в. Только рабочим!

П е т р (удивившись). Ну-у, таким, как я?

У л ь я н о в. Нет. Таким, как Иван Васильевич. (Снова берется за работу.)

Входит Б а б у ш к и н.

Б а б у ш к и н. Шабаш, Старик, шабаш. Будя… (Разглядывает деталь.) Ничего. Считай, что урок закончил.

Ульянов снимает фартук и надевает пиджак.

Давай, Николай Петрович, так: ты нас этому учи (показывает книгу), а мы тебя этому… (Показывает на тиски.) Посмотрим, кто кого быстрее научит. (Смеется.) Можно дать?

Ульянов кивает головой. Бабушкин протягивает Петру брошюру. Тот листает ее.

П е т р (читает). «Что такое друзья народа…» Ильин. Вон что! Так, значит…

Б а б у ш к и н. Пойду встречать гостей. Пора. А вы тут потолкуйте. (Уходит.)

У л ь я н о в. Мозоли на руках… Да-а. Но ведь, товарищ Петр, надо, чтобы и тут были мозоли… (Показывает на лоб.) Согласны?

Петр молчит.

Вот скажите, что такое классовая борьба?

Петр молчит.

Вот вы на заводе выступили на борьбу со своим хозяином. Есть ли это классовая борьба?

П е т р (неуверенно). Думаю, есть.

У л ь я н о в. Нет! Это лишь первые побеги. И чтобы их не сломал ветер, им надо вырасти, сомкнуться в кроны. Вот так же и нам — надо сомкнуться! В борьбе с отдельными хозяевами надо видеть борьбу со всем правительством. Только тогда наша борьба станет классовой. А что нужно побегам, чтобы расти, крепнуть, давать плоды?

П е т р. Солнце. Дожди. Ну и воздух.

У л ь я н о в. Верно! А нам нужна партия.

П е т р. Партия? А что это — партия?

У л ь я н о в. Армия революционеров, кристально чистых, мужественных и простых. Нужна четкая организация, железная дисциплина и тончайшая конспиративная техника.

П е т р. Чтоб впритирку — паз в паз…

У л ь я н о в. Верно. Каждый — вы, он, я — должен делать свое дело. Вы по специальности кто?

П е т р. Токарь.

У л ь я н о в. А в партии вы станете, скажем, воспроизводить литературу — набирать, печатать, брошюровать…

П е т р. Это я-то?

У л ь я н о в. Другой будет развозить газеты, третий — устраивать конспиративные квартиры, четвертый — собирать деньги и так далее.

П е т р. Вот оно что! Как на заводе — каждый свое, а вместе — одно.

У л ь я н о в. И поверьте — в этой, как будто незаметной работе, больше героизма, чем, скажем, в швырянии бомб. Нам треску не надо. Мы люди скромные, мы революционеры.

П е т р. Вы сказали про меня. Ну, кто я — рабочий.

У л ь я н о в. А Бабушкин, а Шелгунов? А сотни, тысячи рабочих на заводах?.. Послушайте, вот я вам говорю одно, а Вольский — другое. И в голове у вас… как бы сказать…

П е т р. Туман. Как над Невой.

У л ь я н о в. Туман… гм… а ведь когда туман — это скверно. А что, если вы посидите сейчас с нами? Будет интересный, деловой разговор. Вы послушаете. Может, этот самый туман и поубавится. А?

Входит З а п о р о ж е ц.

Здравствуйте, Гуцул. Наконец-то!.. Знакомьтесь.

Запорожец пожимает Петру руку и подает Ульянову рукопись.

Мои статьи?

З а п о р о ж е ц. Всю ночь переписывал.

У л ь я н о в. Зачем?

З а п о р о ж е ц. Так будет вернее. В случае чего — пусть попробуют установить, кто автор.

У л ь я н о в. Спасибо, Гуцул!

Входят Г л е б, Н е в з о р о в а и К р у п с к а я. Здороваются.

Г л е б. Задержались на Семяниковском. У крановщиков.

Н е в з о р о в а. Народ кипит. Вопросов назадавали — сразу и не ответишь. «Начинаем забастовку — и баста!»

К р у п с к а я. Одни кричат: «Пусть прижимки незаконные устранят…»

У л ь я н о в (перебивая). И вы были на заводе?

К р у п с к а я. Да, конечно! Другие: «Надо расценок так составить, чтобы заработок вниз не шел». А я им говорю: а про рабочий день вы забыли? Надо, чтобы рабочий день был с семи утра до семи вечера.

Г л е б. Вот тут ребята и поднялись: в субботу, говорят, надо, чтобы шабашили в два часа дня. А если не уступят — бастуем!

З а п о р о ж е ц (Ульянову). О чем вы думаете?

У л ь я н о в. Нет, ничего… (Разворачивает план Петербурга.) Итак, поставим еще один красный флажок. Руководить стачкой, думаю, поручим Глебу…

Н е в з о р о в а. И мне!

У л ь я н о в. Нет, вам хватит и фабрики Торнтона. А вот Миноге… Товарищи, предлагаю Крупской объявить строжайший выговор.

Г л е б. За что?

У л ь я н о в (Крупской). Кто вам разрешил появляться у семяниковцев?

К р у п с к а я. Никто… Но я… я не могу сидеть без дела.

У л ь я н о в. Без строжайшей конспирации мы не сможем существовать. Разве не ясно?

Входят Б а б у ш к и н и н е с к о л ь к о р а б о ч и х. Последним входит В а н е е в. Остановившись у двери, кашляет, едва переводя дух.

В а н е е в. На углу гад какой-то стоял. Пришлось… проходным двором. Бежали, что твои гончие… Фу ты черт! В горле першит.

Невзорова подает стакан с водой.

Спасибо… Фу-у, вода, а я думал, шампанское. Сегодня такой день… А что это Минога сердита?

К р у п с к а я. Товарищи, я прошу… я действительно сделала глупость. Без разрешения пошла на завод.

Г л е б. Ради такого дня, думаю, надо простить! Кто — за?

Все, кроме Ульянова, поднимают руки.

Толя, начинай.

В а н е е в. Организационную неразбериху кое-как преодолели. Все группы и кружки столицы объединены. Во главе нашего «Союза» будет стоять центральная группа. В нее входят… Гуцул, читай список.

З а п о р о ж е ц (читает). «Ульянов, Радченко, Кржижановский, Старков, Запорожец, Крупская, Ванеев, Мартов».

В а н е е в. Отводов нет? О районных группах скажет Старик… Да, забыл… Материалы первого номера газеты через несколько дней сдаем в типографию.

Н е в з о р о в а. Ура! У нас будет своя газета!

В а н е е в. Только не пищать! Тихо.

У л ь я н о в. Каждый завод, каждая фабрика должны стать нашей крепостью. (Разворачивает план Петербурга.) Вы, товарищи Ванеев, Сильвин и Невзорова, входите в первую районную группу и охватываете своим руководством Петербургскую сторону с Охтой. Особенно тесно надо связаться с Балтийским и Металлическим заводами.

Н е в з о р о в а. И с текстильными фабриками.

В а н е е в. Правильно!

Г л е б. А наша группа?

У л ь я н о в. Тебе, Глеб, Невская застава и Колпино. Там есть где развернуться. Тебе, Иван Васильевич, семяниковцы и обуховцы.

Б а б у ш к и н. Понятно. А можно в подручные взять Петра?

У л ь я н о в (с улыбкой). Думаю — можно. (Оборачивается к двум рабочим.) Вы, товарищи, помогаете Бабушкину. И, кроме того, руководите группой Александровского завода. Вам, Гуцул, район по Обводному каналу, за Московской и Нарвской заставами.

З а п о р о ж е ц. Добре… Район большой, и я думаю собрать главные силы на Путиловском.

В а н е е в. Конечно, на Путиловском. Ты же там сам работал.

У л ь я н о в. Районные группы раз в неделю должны отчитываться о проделанной работе. На каждом заводе надо выделить одного кружковца. Он будет ответствен за связь с группой и за распространение листовок.

Г л е б. А кого мы пошлем для связи с Москвой, Киевом и другими городами?

У л ь я н о в. Вопрос очень важный. Раньше мы намечали Миногу…

К р у п с к а я. Почему «раньше», а сейчас?

У л ь я н о в. …Кроме того, мы хотели назначить ее «наследницей» — хранить все явки, адреса. А теперь… (Пауза.) Теперь вам ясно, Надя, почему вам нельзя появляться на заводах?

К р у п с к а я. Да. Товарищи, простите.

У л ь я н о в. Конспирация. Это единственная наша защита. Всякие прогулки парами прекратить. Глеб и Зина, вам ясно? В гости друг к другу не шляться.

Кто-то засмеялся.

Друзья, здесь нет ничего смешного. Каждый из нас должен знать, как вести себя на допросах… на случай провала.

Запорожец подходит к столу.

З а п о р о ж е ц. Хлопцы, Старик прав. Только… не надо сегодня об этом. Ну ее к бису! (Берет в руки план.) Хлопцы, гляньте. Так це ж у нас така громада, почище Запорижской сичи!

Все смеются.

Эх, писню бы заспиваты! Глеб, играй!

Глеб играет на гитаре.

В с е (поют).

Пусть нас по тюрьмам сажают, Пусть нас пытают огнем, Пусть в рудники нас ссылают, Пусть мы все казни пройдем… Если ж погибнуть придется В тюрьмах и шахтах сырых — Дело, друзья, отзовется На поколеньях живых…

Свет постепенно меркнет.

Набережная Невы.

Вдали видна Петропавловская крепость.

У л ь я н о в и К р у п с к а я стоят у парапета.

К р у п с к а я. А кто говорил, чтобы парами не ходить?

Смеются.

У л ь я н о в. А я сегодня был в вашем доме. И передал Елизавете Васильевне подарок.

К р у п с к а я. Цветы?

У л ь я н о в (смущенно). Н-нет. К сожалению, в начале зимы цветов достать трудно.

К р у п с к а я. Сюрприз? Любопытно!

У л ь я н о в. Ни за что не угадаешь.

К р у п с к а я. И не пытаюсь. Знаю — напрасно.

У л ь я н о в. Столик. Да-да, маленький круглый столик. Нижняя точеная пуговка единственной ножки… отвинчивается, и в углубление можно вложить порядочный сверток.

К р у п с к а я. Понимаю. Забота о «наследнице» и «наследстве».

У л ь я н о в. Именно. Все связи и явки теперь будешь хранить ты. Все секретное надо переписывать, прятать в тайник, а подлинники — прогретые на лампочке странички — тщательно уничтожать.

К р у п с к а я. Законы конспирации. Понимаю. Ты четыре месяца был за границей, встречался с Плехановым, Лафаргом, Либкнехтом, а мне ни одного письма, ни одной строчки… И все из-за этой проклятой конспирации. (Посмотрела в сторону крепости.) Вглядись и… чуть прикрой глаза.

У л ь я н о в. Прикрыл.

К р у п с к а я. Правда ведь — она похожа на огромного паука… Он шевелит мохнатыми лапами, а его тонкие липкие нити тянутся ко мне.

У л ь я н о в. Ты боишься?

К р у п с к а я. В детстве я боялась темноты. Мать говорила: иди смелее, не бойся, не оглядывайся, помни — я всегда с тобой. И я шла… И теперь так же. Я иду и знаю — я не одна. Теперь у нас есть «Союз», будет своя газета…

У л ь я н о в. Будет партия.

К р у п с к а я. Будет! Как радостно слышать — партия… Наш устав должен звучать как клятва. Главный девиз: один за всех, все за одного.

У л ь я н о в. Хорошо. А дальше?

К р у п с к а я. Тот, кто проговорится о существовании «Союза», кто не исполняет в точности своих обязанностей и поручений, — изменник.

У л ь я н о в. Согласен. А еще?

К р у п с к а я. Каждый из нас клянется широко распространять наши идеи, вовлекать все новых и новых членов.

У л ь я н о в. Тоже согласен.

К р у п с к а я. И еще… Каждый должен быть готовым на всякую жертву, если эта жертва требуется для «Союза»… Клянемся?

У л ь я н о в. Клянемся. (После паузы.) Паук… Кажется, сегодня он протянул к нам ниточку… Надя, как ты думаешь, не наделал ли я глупостей? Был ли я достаточно осторожен?

К р у п с к а я. Володя, что с тобой? Ты пугаешь меня. Ты что-нибудь узнал? Почему ты молчишь? Нет-нет, не думай о плохом. Мы очень осторожны. Помнишь, мы не приняли группу Михайлова. И правильно сделали. Михайлова проверили, и оказалось…

У л ь я н о в. Что?

К р у п с к а я. Негодяй. В Харькове украл у старухи матери деньги и бежал.

У л ь я н о в. Дальше.

К р у п с к а я. Здесь втерся в доверие к молодым, растратил деньги…

У л ь я н о в. Он погасил растрату.

К р у п с к а я. Каким образом? Деньгами охранки? Ведь он же связан с ней. Это установлено точно.

Ульянов поворачивается спиной к Наде.

У л ь я н о в. А чемодан… тот, который я привез из-за границы, коричневый, с двойным дном… Он уничтожен?

К р у п с к а я. Он у Зины…

У л ь я н о в (поворачиваясь). Так вот… К Бабушкину неожиданно явился этот самый Михайлов. Спрашивал о чемодане, о типографии и искал… Старика.

К р у п с к а я. Неужели? Значит, он… я даже боюсь произнести это слово… (Смотрит в сторону крепости.) Проклятый паук. Кажется, его липкую паутину я чувствую у себя на лице…

У л ь я н о в (обняв ее, глядит на реку). Скоро, скоро, совсем скоро Нева опять покроется льдом. О этот невский лед! Сколько крови видел он на своем веку… Но мы растопим его.

Мимо проходят жандармы.

З а т е м н е н и е.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Камера № 193.

Утро. У л ь я н о в делает зарядку.

Прервав занятия, стучит кулаками в дверь.

Г о л о с. Чего стучишь?

У л ь я н о в. Я в третий раз требую, чтобы мне доставили бумагу и карандаш.

Г о л о с. Не разрешено. А будешь стучать — в карцер!

У л ь я н о в. Вы не имеете права так разговаривать со мной. Если через час бумагу и карандаш не представят, я потребую свидания с прокурором.

Звук удаляющихся шагов.

(Начинает перестукиваться со Старковым.) …Что, Надя на свободе? Ура! Надя на свободе… Гип-гип-ура! (Прыгает по камере, подняв вверх руки, точно исполняет какое-то сложное упражнение.) Итак… через Миногу мы сможем отсюда руководить «Союзом». Напишу листовку, брошюру о стачках и главное — проект Программы партии. (Задумывается.) Сколько они нас продержат? Думаю, не меньше года. Пытка одиночеством и тоской.

За окном — протяжный заводской гудок.

…Семяниковцы! (Слушает гудок.)

В другой стороне ему вторит еще один.

Путиловцы! Зовут… Работать! (Бросается к двери, стучит в нее.)

Рука надзирателя подает бумагу и карандаш.

(Шепчет.) Ага, струсил, тюремная крыса… (Подошел к столу.) Прежде всего — письма: Наде, маме, Анюте и Чеботаревой. (Пишет.)

Г о л о с. Получай мурцовку!

Рука подает котелок, ложку и кусок черного хлеба.

Ульянов протирает ложку бумагой, пробует мурцовку, морщится. Откусывает хлеб и старательно жует. Перекладывает ложку в левую руку, правой пишет.

У л ь я н о в. Ах, если бы знать — что с друзьями? Как спросить о них? Невозможно? Попробуем… Пошлю список необходимых книг. Это разрешат. Так… У Ванеева кличка «Минин», у Сильвина — «Пожарский». Так… герои «смутного времени», значит, запросим… (Пишет.) «Уцелела ли книга Костомарова «Герои смутного времени»? (Задумался.) Поймут? Конечно, поймут. (Довольный собой, засмеялся.)

Из конца в конец тюрьмы слышатся голоса: «Выходи на прогулку!»

Что ж, после такого шикарного завтрака моцион просто необходим… (Надевает пальто и ждет у двери.)

Свет меркнет. Скрип железных дверей. Топот ног.

Это ведут арестованных по темным коридорам, узким переходам, и шаги гулко отдаются в тишине.

Тюремный двор.

Сооружение в виде звезды из досок выше человеческого роста. Ульянов останавливается у своего угла, образуемого сходящимися у основания дощатыми стенками. Разочарованно свистит.

У л ь я н о в. Вот так шпацирен-стойла! Как же в них гулять?!

Г о л о с. Входи, входи, нечего разглядывать.

Ульянов входит в свой угол, делает дыхательные упражнения, пытается заглянуть за стенку.

У л ь я н о в. Ничего не видно. И тут стена. Впрочем, в этих стойлах можно оставлять записки друзьям. Прилеплять их хлебным мякишем к доскам… И еще… Когда вели сюда, из окна дальнего коридора я видел кусок Шпалерной улицы. Вот если бы Надя встала на это место, я смог бы ее увидеть. Надо ей написать. (Подумав, горько усмехнулся.) Мечтатель… Она будет стоять на Шпалерной, а меня не поведут по коридору. Надя… Удастся ли ей поездка в Киев? Договорится ли она о создании газеты и подготовке съезда?

За деревянной стеной — шорох.

Г о л о с. Слушай, я — Ванеев, я — Ванеев, кто ты?

Ульянов бросился к стенке.

У л ь я н о в. Здравствуй, Толя. Когда тебя взяли?

В а н е е в. Здравствуй, Старик… В ночь на девятое. (Кашляет.)

У л ь я н о в. Значит, вместе… Кого еще?

В а н е е в. Кажется, многих. Почти всех. (Кашляет.)

У л ь я н о в. Ты болен?

В а н е е в. Чуток простудился. У меня взяли статьи для газеты.

У л ь я н о в. Статьи?.. Скверно… Но ничего, держись, Толя. Помни — на допросах не давать никаких показаний. Все отрицать…

Г о л о с. Прекратить разговоры! Сейчас всех по камерам загоню!

Заложив руки за спину, Ульянов ходит из угла в угол, высоко вскинув голову и размеренно, глубоко дыша.

Прогулка окончена! По камерам — марш!

Свет меркнет. И опять — гулкие шаги, скрип дверей, лязг замков. В темноте слышен голос: «Ульянов! На допрос!»

Кабинет Кичина.

Большой портрет царя.

За столом — К и ч и н и К л ы к о в. Справа адъютант, ведущий протокол. У л ь я н о в.

К л ы к о в. …1895 года, декабря 21 дня, в городе Санкт-Петербурге я, Отдельного корпуса жандармов подполковник Клыков, на основании статьи 1035 параграф 7 Устава Уголовного Судопроизводства (Судебных Уставов императора Александра Второго, издания 1883 года), в присутствии товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Кичина ОБЯЗАН допросить вас. Советую отвечать правдиво, ибо раскаянием, и только раскаянием, вы сможете облегчить свою судьбу. Садитесь…

Ульянов садится.

Назовите полностью свое прозвище.

У л ь я н о в. Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.

К л ы к о в. Признаете ли себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или другой какой-либо партии?

У л ь я н о в. Не признаю.

К л ы к о в. Известно ли вам о существовании в настоящее время в Санкт-Петербурге какой-либо противоправительственной партии?

У л ь я н о в. Не известно.

К л ы к о в. При обыске у вас отобраны — воззвание к рабочим и описание одной стачки. Как они у вас оказались?

У л ь я н о в. Случайно.

К л ы к о в. Каким образом? У кого вы их взяли?

У л ь я н о в. У одного лица.

К л ы к о в. Назовите это лицо.

У л ь я н о в. Имени его я не помню.

К л ы к о в. Для чего, с какой целью взяли?

У л ь я н о в. Для прочтения.

К л ы к о в. Эти рукописи писали вы?

Ульянов осматривает рукописи.

У л ь я н о в. Отвечаю: почерк, коим писаны рукописи под номерами второй и третий, мне неизвестен. Рукопись, означенная под номером четвертым, писана мною с рукописи, полученной мною у того лица, имени которого я не помню.

К л ы к о в. Знакомы ли вы со студентом Технологического института Петром Запорожцем?

У л ь я н о в. Вообще о знакомствах своих говорить не желаю.

К л ы к о в. Почему?

У л ь я н о в. Вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было.

К л ы к о в. Вы были за границей?

У л ь я н о в. Да.

К л ы к о в. Когда вы туда уехали?

У л ь я н о в. Кажется, первого мая.

К л ы к о в. А вернулись?

У л ь я н о в. В первой половине сентября.

К л ы к о в. Вы привезли из-за границы литературу?

У л ь я н о в. Да. Я приобрел там французские, немецкие и английские книги.

К л ы к о в. Названия?

У л ь я н о в. Шенланк «Цур Лаге дер арбайтенлен Классе ин Бауерен». Штадтгаген «Дас Арбайтенрехт» и другие.

К л ы к о в. Зачем вам понадобились эти книги?

У л ь я н о в. Для личных занятий. Я изучаю политэкономию.

К л ы к о в. Где вы проживали по возвращении на родину?

У л ь я н о в. Отвечаю: по возвращении из-за границы я прямо проехал к матери в Москву.

К л ы к о в. А затем?

У л ь я н о в. В двадцатых числах сентября возвратился в Санкт-Петербург и поселился в Таировом переулке.

К л ы к о в. Откуда вы привезли вещи на новую квартиру?

У л ь я н о в. Прямо с вокзала.

К л ы к о в. Когда вы нашли эту квартиру?

У л ь я н о в. Отвечаю: в день ли приезда я нашел эту квартиру или спустя несколько дней, я не помню.

К л ы к о в. Из-за границы вы привезли коричневый чемодан?

У л ь я н о в. Да.

К л ы к о в. Где он теперь?

У л ь я н о в. Теперь его у меня нет.

К л ы к о в. Так где же он?

У л ь я н о в. Где я его оставил, к сожалению, не помню…

Клыков и Кичин громко смеются.

К и ч и н. Ах, молодой человек, молодой человек… Смею вас уверить — вы запутались. По вопросам, которые задал вам господин подполковник, вы, юрист, должны понять: мы знаем все! Арестовано более пятидесяти ваших сообщников. Если каждый из них скажет о вас хотя бы одно слово — вы понимаете, что будет? Я по-отечески советую вам — сознайтесь. Этим вы облегчите свою участь… Даю вам слово.

У л ь я н о в. Спасибо. Но мне не в чем сознаваться.

К и ч и н. Подумайте. Мы не торопим. Хотите сигару?

У л ь я н о в. Благодарю. Я не курю.

К и ч и н. Ах, молодость, молодость… «звездой падучею мелькнула…» В ваши годы — двадцать пять лет! — мы, не правда ли, подполковник, увлекались стихами, безобидными гусарскими проделками, романами… И потом — балы, балы! Ведь вы дворянин?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. Так откуда же у вас такие странные наклонности? Вы дружите с мастеровыми. Бываете у них на квартирах. Появляетесь на фабриках. Зачем?

У л ь я н о в. Не далее как шестого декабря я был на балу в Дворянском собрании. И даже вальсировал.

К и ч и н. Знаем… Но ведь это у вас так редко. Даже из-за границы вы везете книги. И о чем? О положении рабочего класса в Баварии, законодательство о труде… Не понимаю, к чему вам вся эта профессорская чепуха. В ваши годы…

У л ь я н о в. Господин прокурор, я вызван на допрос или на филантропическую беседу?

К и ч и н. На допрос! Повторяю: мы знаем все. Еще в конце прошлого года, в связи с распространением подпольной литературы, департамент полиции пришел к заключению о существовании новой организации, именующей себя социал-демократами. Господин подполковник, ознакомьте нас с некоторыми документами. Может быть, Ульянов поймет, что мы не шутим.

К л ы к о в. Извольте, ваше превосходительство. (Читает.) «Уже тогда в департамент был представлен список, в котором были названы тридцать четыре наиболее активных деятеля, а именно — Запорожец, Старков, Ульянов, Ванеев, Шелгунов и другие…»

У л ь я н о в. И почему же меня не арестовали тогда?

К и ч и н (смеется). Торопитесь? Конспирация. Клички. А между тем… читайте. (Подает документ Ульянову.) Читайте вслух.

У л ь я н о в (читает). «Немедленное привлечение этих лиц к форменному дознанию представляется сейчас весьма неудобным и вместе с тем несвоевременным… вследствие выезда многих пропагандистов из столицы».

К и ч и н. И документ этот подписал градоначальник Петербурга второго июня сего года. Убедились?

К л ы к о в. Ведь вы тогда гуляли по заграницам? Не так ли, Старик?

Ульянов не отвечает.

К и ч и н. Как видите, кольцо сыска вокруг вас сжималось… и наконец — арест! Каждый ваш шаг зафиксирован с точностью до одного дня, до одного часа!

К л ы к о в (читает). «30 сентября Ульянов посетил дом № 139 по Невскому проспекту, а 1 октября по 7-й Линии Васильевского острова, где пробыл три часа и вышел вместе с Глебом Кржижановским».

К и ч и н. Что же вы молчите, Старик?

У л ь я н о в. Вы ко мне? Старик?

К л ы к о в. Да, вы главарь группы «Стариков»!

У л ь я н о в (смеется). Старик! Неужели я похож на старика?! Да, ничего не скажешь — осведомленность широкая. И все же…

К л ы к о в. Что — все же?

У л ь я н о в. Она ни о чем не говорит. А Старик… Извольте. Если это вам нравится, именуйте меня Стариком. Хоть горшком назови, как говорится, только в печку не ставь.

К л ы к о в. А чемодан был с двойным дном.

У л ь я н о в. Вот как? А может быть, с тройным?

К л ы к о в. Молчать! Вы привезли в нем противоправительственную литературу. Так?

Ульянов молчит.

К и ч и н. Почему вы молчите?

У л ь я н о в. Мне приказано молчать.

К и ч и н. Подполковник несколько погорячился…

У л ь я н о в. О чемодане я буду говорить тогда, когда вы представите мне его. И покажете это самое двойное дно… На все поставленные факты я ответил. Других фактических показаний представить не могу.

К и ч и н. И это все?

У л ь я н о в. Все.

К л ы к о в. Подпишите протокол.

Ульянов подписывает.

Увести арестованного.

Ульянова уводят.

К и ч и н. Надо уметь сдерживать себя, подполковник.

К л ы к о в. Простите, но когда этот… преступник смеется над нами…

К и ч и н. Как вы полагаете назвать дело?

К л ы к о в. «Дело о возникших преступных кружках лиц, именующих себя социал-демократами».

К и ч и н. И кто главный?

К л ы к о в. Несомненно — Ульянов. Брат того Ульянова, автор книги о народниках, связной Плеханова, автор статей подпольной газеты, вожак под кличкой «Старик». Разве не ясно? Между прочим, известно, что Ульянов… у него любовь.

К и ч и н. Кто?

К л ы к о в. Надежда Крупская. Работает в главном управлении железных дорог и бесплатно преподает в воскресной школе.

К и ч и н. И она что… тоже?

К л ы к о в. Конечно, ваше превосходительство. Все, кто соприкасается с Ульяновым, сразу становятся врагами отечества. Вот Ванеев. (Показывает фото.) Кличка «Минин». При аресте у него обнаружен список статей по рубрикам.

К и ч и н. Список? Дальше.

К л ы к о в. Глеб Кржижановский. Внук ссыльного декабриста. Изъяты произведения Маркса, Энгельса, сочинения Чернышевского. Петр Запорожец. Кличка «Гуцул», сын организатора восстания против графа Броневицкого. Детство провел в Сибири вместе с отцом среди ссыльных каторжан…

К и ч и н. Любопытно. И что при нем обнаружено?

К л ы к о в. Статьи для газеты. Написаны они рукой Запорожца, но автор несомненно Ульянов.

К и ч и н (рассматривая фото). Настоящий разбойник… Хорошо. Его именем и назовем дело.

К л ы к о в. Ваше превосходительство, это неверно. Главный — Ульянов! И потом… дело такой большой организации называть именем одного человека… Я не понимаю.

К и ч и н. Очень сожалею, подполковник. Государь только что вступил на трон. И вы хотите преподнести ему такой подарок?.. Вы утверждаете, что главный Ульянов. Я согласен. Но где прямые улики?

К л ы к о в. Чемодан, я думаю, все же удастся обнаружить.

К и ч и н. А если нет?

К л ы к о в. Тогда очная ставка.

К и ч и н. С Михайловым? С этим сумасшедшим. Нет, на это я не пойду… Как тонко ведет он себя на допросах! Настоящий адвокат. И какой адвокат!.. Член коллегии адвокатов. Связан с Плехановым. Один наш промах — и заговорит вся пресса, вся эмиграция. Вы понимаете? И потом — главное… главное в том, что они за решеткой. Одеты камнем. Одиночество, мрак и холод. Ванеев кашляет. Ульянов болел воспалением легких.

К л ы к о в. И язвенною болезнью…

К и ч и н. Вот видите…

К л ы к о в. Запорожец очень нервный. По ночам не спит. Во время допросов едва сдерживает себя.

К и ч и н. И у него, очевидно, лихорадочно блестят глаза?

К л ы к о в. Да.

К и ч и н. Вот и превосходно. Потом — Сибирь. Этапы. Пересыльные тюрьмы. Не так уж плохо, а? А Крупскую — боже упаси — не трогать. (Идет к двери.) Через несколько дней — Новый год. Я хочу, чтобы для нас с вами, дорогой подполковник, он стал счастливым!

З а т е м н е н и е.

Камера № 193.

Книги на столе, на подоконнике, на кровати, на полу.

У л ь я н о в лежит на кровати и тихонько напевает.

У л ь я н о в. Первый допрос. Я, кажется, вел себя неплохо. (Вспоминает.) «Писано с рукописи, взятой у лица, коего не помню». (Невесело смеется.) А они могли тут запутать меня. Впрочем, не помню, и все. Разве я брал обязательство тренировать свою память на какие-то лица?! (Прислушивается.) …А стены сегодня молчат… А ведь они бы могли многое рассказать! «…О если бы все слезы, кровь и пот… из недр земных бы выступили вдруг, то был бы вновь потоп…»

Тишина. Пауза.

(Прошелся из угла в угол.) У Запорожца в Петербурге нет родных. Надо подыскать «невесту». У Ванеева слабые легкие — прислать теплые сапоги. И главное — «Союз борьбы» должен бороться. Через Надю, через Бабушкина будем руководить и отсюда… (Садится, из хлебного мякиша лепит «чернильницу».) Написать листовку. Озаглавим так: «Царскому правительству». Затем — брошюру о стачках и проект Программы. И книгу… (Подошел к двери, слушает.) Ну-с, господин Кичин, посмотрим — кто кого. (Пишет.)

Слышны шаги. Потянулся к «чернильнице». Щелкнула фортка, но «чернильница» уже во рту.

Н а д з и р а т е л ь. С Новым годом. Приятно кушать!

У л ь я н о в (давясь). Спасибо.

Фортка закрылась.

Четвертая… (Тихо смеется, покачивая головой.) С Новым годом! Новый, девяносто шестой год. (Наливает в кружку молоко.) Ну что ж, Надя, за встречу!

З а т е м н е н и е.

Г о л о с. Ульянов! На свидание, за решетку!

Клетка с железной решеткой.

С одной стороны к решетке подходит У л ь я н о в, с другой — К р у п с к а я.

К р у п с к а я. Здравствуй…

У л ь я н о в. Смотри мне в глаза. Поверни голову налево. А теперь — направо. Ты. Это не сон?

К р у п с к а я. Тебе очень плохо здесь? В камере темно? Сыро?

У л ь я н о в. Камера? О чем ты говоришь, Надя? Какая камера? (Напевая.) Никакой камеры нет. Есть мой рабочий кабинет!

К р у п с к а я. Не шути.

У л ь я н о в. Буду, буду, буду шутить. Я так рад, что увидел тебя! Я готов скакать козлом. Хочешь?

К р у п с к а я. Не озорничай. А не то я поставлю тебя в угол. Как твой желудок?

У л ь я н о в. О каких пустяках ты говоришь? Я же в санатории.

К р у п с к а я. Володя, не шути.

У л ь я н о в. А чем тут не санаторий? Нет нервной сутолоки…

К р у п с к а я. Раз.

У л ь я н о в. Можно спать сколько влезет…

К р у п с к а я. Два.

У л ь я н о в. Никто не отвлекает от работы…

К р у п с к а я. Три.

У л ь я н о в. А главное — арестовать меня нельзя. А руководить «Союзом» отсюда можно!

К р у п с к а я. Тебя вызывали на допрос?.. Почему ты молчишь?

У л ь я н о в. Вызывали. (Пауза.) Но я… (Крутит пальцем правой руки вокруг пальца левой.) Ясно?

К р у п с к а я. Все распоряжения выполнены. Письма пущены в дело. Текстильщики готовят стачку.

У л ь я н о в. Прекрасно, Ты у них бываешь?

К р у п с к а я. Нет. «Наследнице» запрещено бывать на заводах. Чем ты занимаешься?

У л ь я н о в. Выковываю стальную волю. (Протягивает руку.) Чувствуешь, какая крепкая, прямо стальная! (Оглянулся.) Пишу книгу и Программу партии!

К р у п с к а я. Володя…

За спиной тень надзирателя.

Не верю! Ты всегда был такой лгунишка! Вольдемар, ну прошу, скажи — что самое, самое главное в наших отношениях?!

У л ь я н о в (тихо). Главное — настаивать на созыве съезда. И второе — герр Кофер…

К р у п с к а я. Ну, об этом пресловутом господине Чемоданове я даже и слышать не хочу! Он вел себя странно — путал следы, переменил три квартиры, а потом отдал себя на сожжение… на алтаре госпожи Максимовны!

У л ь я н о в. Туда ему и дорога!

Они смеются от сознания того, что поняли друг друга.

Г о л о с н а д з и р а т е л я. Прощайтесь. Свидание окончено.

У л ь я н о в. Надя, береги себя! (Быстро.) За тобой нет слежки?

К р у п с к а я. Нет.

У л ь я н о в. Ты уверена?

К р у п с к а я. Вполне, Володя.

У л ь я н о в. Смотри, я тоже был уверен!

К р у п с к а я (торопливо). Я рада, что ты весел. Камень с души упал… Прощай. Смотри не переутомляйся. И не порти глаза по ночам.

У л ь я н о в. И мой руки перед едой?

К р у п с к а я. Да! (Уже издали.) Я буду приходить в каждые дни свиданий!

Ульянов один.

З а т е м н е н и е.

Кабинет Кичина. К и ч и н, У л ь я н о в.

К и ч и н. Здравствуйте, Ульянов. Надеюсь, вы все обдумали и этот допрос будет последним. Как вы себя чувствуете?

У л ь я н о в. Благодарю вас. Хорошо.

К и ч и н. Книги вам дают?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. Судя по списку, у вас в камере настоящая библиотека. Свидание с матерью и сестрой получаете?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. А с невестой?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. Если мне не изменяет память, ее фамилия — Крупская? Надежда Константиновна?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. Живет на Старо-Невском… в доме с проходным двором… Еще один, так сказать, частный вопрос. Александр Ульянов ваш брат?

У л ь я н о в. Родной.

К и ч и н. Да-а… Какие судьбы! Бедные матери! Не успела зажить одна рана, и вот…

У л ь я н о в. Я жду вопросов по существу дела.

К и ч и н. Вам хочется вопросов? А мне не хочется… Мне все давно уже ясно.

У л ь я н о в. Что же именно вам ясно?

К и ч и н. Вы ненавидите наш строй.

У л ь я н о в. А разве любовь и ненависть подсудны?

К и ч и н. Довольно! Спешу вас обрадовать — по вашему делу дополнительно привлечено еще более двадцати человек. В том числе ваш друг Ляховский.

У л ь я н о в. Сожалею…

К и ч и н. Осмотрите документы.

Ульянов осматривает.

Это писано вашей рукой?

У л ь я н о в. Да.

К и ч и н. Подробное описание стачки ткачей в Иваново-Вознесенске… Зачем вам это понадобилось?

У л ь я н о в. Я хочу быть журналистом. Летописцем наших дней.

К и ч и н. Этаким Пименом? «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя…» Взгляните! На первом листе написано — «Рабочее дело», а далее… далее следует список статей по рубрикам. Что это, господин летописец?

У л ь я н о в. Не знаю. Это писал не я.

К и ч и н. Это писал ваш друг Ванеев. А «Рабочее дело» — противоправительственная газета, которую вы предполагали выпускать. Чему вы улыбаетесь?

У л ь я н о в. Простите, но наблюдать за ходом ваших логических построений просто любопытно.

К и ч и н. Вот как? Что же тут любопытного?

У л ь я н о в. Вы показываете мне какой-то листок, где написаны чьей-то, рукой слова «Рабочее дело», и тут же утверждаете, что это и есть подпольная газета.

К и ч и н. Моя логика, господин Старик, покоится на показаниях заключенных. А они говорят: вы хотели создать противоправительственную газету. Взгляните… Это писали вы?

У л ь я н о в. Да. Эта статья переведена мной из венской газеты «Нейе ревю».

К и ч и н. Для чего?

У л ь я н о в. Я думал напечатать ее в одном из русских изданий.

К и ч и н. Статья о Фридрихе Энгельсе.

У л ь я н о в. На смерть Фридриха Энгельса. Что же тут плохого, господин прокурор? Не понимаю. Энгельс сын крупных германских промышленников, сам банкир, ростовщик, великий экономист, и разве грех помянуть его несколькими добрыми словами? И потом, это всего-навсего — пе-ре-вод. Почему то, что печатают за границей, нельзя печатать у нас?

К и ч и н. Вы знаете, что творится в столице? Бастуют текстильщики.

У л ь я н о в. Несколько пьяных мастеровых…

К и ч и н. Да нет, тридцать тысяч.

У л ь я н о в. Неужели так много?

К и ч и н. А повод? Как по-вашему, каков повод?

У л ь я н о в. Крохоборство хозяев.

К и ч и н. Интересно. Объясните.

У л ь я н о в. Это же очень просто. Императора коронуют. По случаю торжества рабочих распускают по домам на три дня. Пей, гуляй. А с расчетом поскупились — деньги выдали лишь за один день.

К и ч и н. Откуда вам это известно?

У л ь я н о в. Из газет.

К и ч и н. Ерунда. Праздники давно кончились, а рабочие фабрик Кенига, мануфактур и бумагопрядилен бастуют.

У л ь я н о в. Простите, я этого не знал. Не пишут.

К и ч и н. Шумят на Александровском, на Путиловском, на Обуховском… А деньгами их поддерживают рабочие Берлина, Вены, Лондона и даже Нью-Йорка.

У л ь я н о в. Да не может быть! Это что-то новое!

К и ч и н. Они называют это — солидарностью. И не удивительно: рабочим дали двенадцатичасовой рабочий день, так они — наглецы — требуют восьмичасовой!

У л ь я н о в. И это тогда, когда вам, господин прокурор, приходится трудиться по восемнадцать часов в сутки. Шутка ли — вести столько допросов!

К и ч и н. Я счастлив выполнять свой долг… Так вот. В чем же причина беспорядков?

У л ь я н о в. Я, пожалуй, смог бы ответить. Разрешите?

К и ч и н. Прошу.

У л ь я н о в (голосом чиновника). Беспорядки последнего времени вызваны теми переходящими с фабрики на фабрику рабочими, которые по своим нравственным качествам не могли себе приобрести прочного положения ни на одной из мануфактур.

К и ч и н. Откуда вы это взяли?

У л ь я н о в. Опять же из газет. Вчера прочел.

К и ч и н. Память у вас завидная. Но газеты пишут чушь. Где им понять, что все дело в политической агитации! Как действуют наши подстрекатели? Они приходят на завод, влезают в каждую щелку, заводят друзей среди рабочих, ведут беседы, И какие беседы! Это же надо знать! Потом они тайно печатают листовку, в которой каждое слово, каждая буква понятна мастеровому. А вывод? «Долой царя!» Сначала стачка, потом бунт, потом революция. Вот!

У л ь я н о в. Что ж, вы это знаете лучше меня.

К и ч и н. Теперь вам ясно — как мы расцениваем ваши экскурсии на заводы? Вы полагаете, что мы настолько наивны, что не знаем, зачем вы ездили за границу? Для встречи с Плехановым. Наконец, прочтите вот это… (Подает листовку.)

У л ь я н о в (читает). «Царскому правительству».

К и ч и н. Не государю императору, а прямо — царскому правительству. Какова наглость!

У л ь я н о в (читает молча). Здесь, как я понял, дается урок министрам, и особенно министру финансов.

К и ч и н. А каковы выражения! (Читает.) «Хвастовство министров напоминает хвастовство полицейского солдата, который ушел со стачки не битым». И подпись: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Каково?

У л ь я н о в. Появление этой листовки как раз и доказывает мою непричастность к делу.

К и ч и н. Почему же это?

У л ь я н о в. Я — в тюрьме. В камере я не мог отпечатать листовку. Относительно своей заграничной поездки объясняю: я ездил на лечение после воспаления легких. Причем я воспользовался возможностью заняться в Париже и Берлине по предметам моей специальности. Занимался в Берлинской королевской библиотеке. Ни в какие сношения с эмигрантами я не вступал.

К и ч и н. Если не вступали, то к чему эта телеграмма?

У л ь я н о в. Впервые слышу.

К и ч и н. Взгляните. Перехвачена неделю назад.

У л ь я н о в (читает молча). Разрешите перевести? «Ульянову. Товар высылаем. Счета все оплачены. Срочно высылайте новые заказы». Подписи нет. (Пожал плечами.) Телеграмма послана не мне.

К и ч и н. Но ведь вы и есть Ульянов!

У л ь я н о в. В столице, я полагаю, Ульяновых сотни. Судя по содержанию, телеграмма адресована какому-нибудь торговцу. А я, как вам известно, никакой торговли не вел, не веду и не собираюсь вести.

К и ч и н. Но у нас есть, слышите, есть сведения о том, что вы встречались с Плехановым!

У л ь я н о в. Так как мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов, как я слышал, проживает вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи ее не бывал и, следовательно, не мог иметь с ним никаких сношений.

К и ч и н. Но свидетельским показаниям вы верите?

У л ь я н о в. Укажите мне лиц, показывающих против меня! Не можете указать? Тогда и я не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица.

К и ч и н (после паузы). Я начинаю проникаться к вам, как бы сказать, уважением, что ли…

У л ь я н о в. Приятно слышать.

К и ч и н. Я прочел книгу. (Листает книгу.) Второе, подпольное издание. Узнаете?

Ульянов молчит.

Как вы расхлестали господ народников! (Смеется.) А Михайловского! (Читает.) «…как только наш субъективный философ попробовал перейти от фраз к конкретным фактическим указаниям, — так и сел в лужу. (Смеется.) И он прекрасно, по-видимому, чувствует себя в этой, не особенно чистой, позиции: сидит себе, охорашивается и брызжет кругом грязью».

У л ь я н о в. В такой позиции часто оказывается не один Михайловский.

К и ч и н. Что?

У л ь я н о в. Об указанной мне книге ничего фактического сообщить не могу, так как о существовании оной узнал здесь, на допросе.

К и ч и н. Ульянов, видит бог, я делал все, чтобы добиться у вас чистосердечного признания. Вы же были глухи к моим стараниям. И теперь… теперь я умываю руки. Допрос прекращаю, И хотя вы не сознаетесь ни в чем, вы изобличены. И от этого приговор будет более суровым. Я предупреждал.

У л ь я н о в. Когда состоится суд?

К и ч и н. Не торопитесь. Каторгу вы получить успеете, молодой человек.

У л ь я н о в. Мы требуем ускорить разбирательство дела.

К и ч и н. Вот как вы заговорили! Требуете. А кто это — мы?

У л ь я н о в. Все привлеченные по данному делу и их родственники. Вы не можете не знать, что нескончаемо долгое сидение в одиночных камерах губительно сказывается на здоровье. Петр Запорожец заболел тяжелым нервным расстройством. У Анатолия Ванеева обострилась чахотка…

К и ч и н. Сейчас вы арестованный, а не присяжный поверенный!

У л ь я н о в. У многих арестованных начались желудочные и язвенные болезни.

К и ч и н. Вы — юрист, а задаете такие нелепые вопросы. Неужели вам не известно, что на основании показаний арестованных, агентурных сведений, документов, взятых при обыске, заключений экспертизы министру юстиции будет направлен доклад за подписью вице-директора департамента полиции!

У л ь я н о в. Значит, дознание производится административным порядком?

К и ч и н. А уж министр юстиции на основании этого доклада составит на имя его императорского величества всеподданнейший доклад об обстоятельствах вашего дела. И тогда последует приговор в окончательной форме.

З а т е м н е н и е.

Камера № 193.

У л ь я н о в, лежа на кровати, хохочет.

У л ь я н о в. Ми… ми… Михайловский! «Сидит себе, охорашивается и брызжет кругом грязью». Н-нет, господин Кичин, это вы, вы сидите сейчас в луже! Да-а, эксперимент, кажется, удался. Что ж, дело близится к концу. Теперь остается слушать, как скрипит царская бюрократическая машина… Финита ля комедия… А потом — каторга? Ну уж дудки! Присобачить нам каторгу у вас, господин Кичин, еще нос не дорос, да-с! Три, от силы пять лет ссылки… Что ж, неплохо. Могло быть хуже. В итоге: ни одного геройского подвига, зато тесная связь с рабочими. А это важнее всяческих подвигов. А в ссылке работать! Закончить книгу. Глубже изучить английское рабочее движение. Подковаться по философии. Написать несколько экономических статей. А впереди — партия! И тогда этой стене не устоять. (Запевает «Нелюдимо наше море».)

В стене стук.

Ага, это очень кстати. Слушаю… Что? Арестованы… Ба-бушкин… Круп… Крупская?! (Прижав руку к груди, идет в дальний угол.)

З а т е м н е н и е.

Звучит голос, читающий приговор: «Государь император… высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дознание административным порядком с тем, чтобы

1) выслать под гласный надзор полиции:

а) в Восточную Сибирь — Петра Запорожца на пять лет, а Анатолия Ванеева, Глеба Кржижановского, Василия Старкова, Якова Ляховского, Владимира Ульянова, Юлия Цедербаума, Пантелеймона Лепешинского на три года каждого и…

б) в Архангельскую губернию — Александра Мальченко, Никиту Меркулова, Василия Шелгунова, Николая Рядова и Василия Антушевского на три года каждого…»

Клетка с решеткой. К р у п с к а я и У л ь я н о в, только теперь она стоит на его месте.

У л ь я н о в. Ну вот… мы и поменялись местами. Почему ты молчишь? Здравствуй, Надя.

К р у п с к а я. Посмотри мне в глаза. Это ты. Это не сон.

У л ь я н о в. Тебе очень плохо здесь? В камере темно, сыро?

К р у п с к а я. О чем ты говоришь!

У л ь я н о в (перебивая). Не шути. Допрос был?

К р у п с к а я. Был. Но я… (Крутит пальцем вокруг пальца.) Ясно?

У л ь я н о в. Елизавета Васильевна здорова. В следующий раз она придет к тебе. От сестры и мамы большой привет. Они тоже навестят тебя. Чем ты занимаешься?

К р у п с к а я. Собираюсь писать брошюру о женщинах-работницах.

У л ь я н о в. Молодец. Это очень важно. Тебе нужны книги?.. Друзья всё сделают.

К р у п с к а я. Володя, ты уезжаешь…

У л ь я н о в. Завтра. Три года. Восточная Сибирь.

К р у п с к а я. Меня долго не продержат…

У л ь я н о в. Почему ты так думаешь?

К р у п с к а я. Я нужна тебе, да?..

У л ь я н о в. Очень! Очень нужна.

К р у п с к а я. Вот поэтому и не будут долго держать. Я приеду. Ты будешь меня ждать?

У л ь я н о в. Всегда.

К р у п с к а я. Прямо отсюда к тебе — в Сибирь!

У л ь я н о в. Это решено?

К р у п с к а я. Да!

У л ь я н о в. Значит… значит, я тебе дорог?

Крупская с улыбкой качает головой.

Грустно. В камере было легче. Жаль, рано выпустили. Надо было еще поработать над книгой. А теперь хожу по улицам, хожу один…

К р у п с к а я. Кругом аресты. Прокурор хвастал — «Союз» разгромлен… Ты помнишь наши мечты?.. Там, на Неве…

У л ь я н о в. Разве их можно забыть.

К р у п с к а я. Не забывай. А я… я приеду. Пусть сибирская пурга заметет все дороги, пусть застрянут в сугробах все повозки и поезда, я пешком приду… Ты говорил, что ты мечтатель. Рядом с тобой и я научилась мечтать. Смотри…

Взмахивает рукой, и решетка исчезает, исчезает тюрьма, клубящийся свет заливает сцену.

…Дай руку, Володя. Вот так, через все преграды, мы пойдем вперед, к нашей заветной цели…

Они стоят рядом.

З а н а в е с.

ГОНЦЫ ВЕСНЫ

Пьеса в трех действиях

…Весна идет, весна идет!

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!..

ВЕСНА ДАЛЕКОГО 1897 ГОДА…

УЛЬЯНОВ СТОИТ НА БЕРЕГУ ЕНИСЕЯ И СМОТРИТ НА ПЕРЕЛЕТНЫХ ПТИЦ.

О КРЫЛАТОЙ СТАЕ ГОНЦОВ ВЕСНЫ — ВЕСТНИКОВ НОВОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОДЪЕМА В РОССИИ — МНЕ И ХОТЕЛОСЬ РАССКАЗАТЬ НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ В СВОЕЙ ПЬЕСЕ.

Ив. Кычаков

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

У л ь я н о в }

В а н е е в }

З а п о р о ж е ц }

К р а с и к о в } — молодые революционеры.

К р у п и ц к и й, врач.

И г о р ь, его брат.

Г о р и н, рабочий.

Л и з а, его дочь.

С о я н, хакас-пастух.

К а в р и г а, бродяга.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а, домохозяйка.

М о ш а р и х а, золотопромышленница.

Ж е н б а х, полковник.

Б о г а ч е в, подполковник.

К у з ь м и н.

В эпизодах:

а р е с т а н т ы, к о н в о й н ы е, ч а с о в о й, р а б о ч и е, п о д р я д ч и к, г о р о ж а н е.

Красноярск, апрель — май 1897 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Камеры в Бутырской тюрьме. В а н е е в и З а п о р о ж е ц играют в шахматы, сделанные из хлебного мякиша.

В а н е е в. Извольте, сударь, ходить.

З а п о р о ж е ц (в раздумье). Ходить, кажется, некуда. Мат.

В а н е е в. Значит, признаете? Хотите еще?

З а п о р о ж е ц. Не хочу… Четырнадцать месяцев этой сырости, этих каменных стен. Не хочу!

В а н е е в (приглядываясь к товарищу). Ничего. Приговор готов. На днях отправят в ссылку.

З а п о р о ж е ц. Да уж скорее бы! Пусть ссылка, пусть каторга, только не эта проклятая духота!

В а н е е в. Говорите, каторга? Ну нет, до нее вы недоросли. Ну кто вы для его императорского величества? (Став в позу.) Отвечайте!

З а п о р о ж е ц. Толя, не шути…

В а н е е в (продолжая игру). Вы — Запорожец — студент-недоучка. (Говорит ломаным языком.) Челофек с неопределившимися фсглядами, попавший на удочку этих… как их… социалистов?! Бомбы изготовляли?

З а п о р о ж е ц. Боже меня упаси, ваше императорское величество.

В а н е е в. Швыряли?

З а п о р о ж е ц. Что вы! Я боюсь грому, ваше императорское величество.

В а н е е в. О, о, тогда вы есть мой верноподданный раб?

Запорожец молчит, к чему-то прислушивается.

Что же ты молчишь, Гуцул?

З а п о р о ж е ц (тихо). Стучат?

В а н е е в. …А я бы ему ответил: «Да, я не швырял бомб, но делал кое-что похуже. Я распространял листовки, создавал кружки, готовил первый номер газеты «Рабочее дело». (Гордо.) Я член «Союза борьбы за освобождение, — слышите, — освобождение рабочего класса».

З а п о р о ж е ц. Идут… Сюда идут. Сховайте меня! (С криком бежит в угол, бьется о стену, кричит.) Сховайте меня, сховайте, а-а-а!

В а н е е в. Гуцул, что с тобой? Запорожец, очнись. (Держит его.)

З а п о р о ж е ц. Кто? Кто вы? Отпустите меня!

В а н е е в. Петя, я Ванеев, ты что — не узнаешь меня? (Подает воду.)

З а п о р о ж е ц. Ванеев… А-а, Минин… Но почему мы вдвоем? Я же все время был один?

В а н е е в. Мы же в Бутырке. Ты что, друг? Забыл? Мы ждем, когда соберется партия. Нас повезут в ссылку. В вагонах. Понимаешь? Паровоз… ту-ту-у!

З а п о р о ж е ц. Да, да, ждем… К нам кто-то входил?

В а н е е в. Да нет. Мы играли в шахматы. Ты опять продул.

З а п о р о ж е ц. А… а император?

В а н е е в (смеясь). Да это же я пошутил с тобой, Петя. Ты что — в самом деле подумал, что…

З а п о р о ж е ц. Значит, впереди ссылка. Сибирь. Метели. Мороз… Морозит меня… Следователь — он же принимает меня за главаря. (Трогает стену рукой.) Карточный домик.

В а н е е в (смеясь). Уж не кажутся ли тебе эти стены картонными?

З а п о р о ж е ц. Замолчи! Это — камень. Я знаю. Об эту стену можно разбить голову… А наш «Союз» — карточный домик. Они нажали, и он… развалился.

В а н е е в. Поднимаются новые всходы.

З а п о р о ж е ц. Всходы… А сколько сорняков?! И каких сорняков! Они глушат наши побеги, вгрызаются нам в горло, проникают в нервы и жилы, сосут мозг и кровь…

В а н е е в. О ком ты говоришь?

З а п о р о ж е ц. А ты не понял? Легальные марксисты, все эти раскольники и фракционеры… умники, трактующие Маркса вкривь и вкось. Вся эта ядовитая сила… Страшно… (Кутается в свою шинель.)

В стене — стук. Ванеев, дав знак Запорожцу, слушает сигналы.

В а н е е в (читая сигналы). «О нас хлопочет Старик». Ты слышишь, Петя? «Он написал проект Программы. Встреча в Красноярске». Все… (Встал, подошел к окну.) Будет партия… Будет длинная, трудная дорога. Будет… А потом будет много солнца и много счастья. Будет!

Где-то далеко возникает песня.

З а п о р о ж е ц. Что они поют?

В а н е е в. «Варшавянку» — нашу песню. Ее сочинил Глеб. Слышишь? У нас есть своя песня. Пой, Петя… (Подхватывает песню, но тут же останавливается, поднимает руки, как бы приветствуя кого-то.) …Ну, что ж, здравствуй, Сибирь! Как-то ты нас встретишь…

Песню поет вся тюрьма. Доносятся крики надзирателей: «Прекратить песню!» Топот ног, удары прикладов о железные двери. Но песня звучит все сильнее, и нет силы, способной заглушить ее.

…Мягко, ритмично стучат колеса, мелькают виды, как за окном вагона, и звучит голос — спокойный, уверенный и немного насмешливый.

Г о л о с У л ь я н о в а.

…Станция Обь, 2 марта 1897 года. Пишу тебе, дорогая мамочка, еще раз с дороги. Остановка здесь большая, делать нечего, и я решил приняться паки и паки за дорожное письмо…

Я переехал сейчас на лошадях через Обь и взял уже билеты до Красноярска.

Переезд приходится делать потому… что мост еще не готов.

…Движение поездов здесь уже совсем непозволительное… чем дальше, тем тише ползут поезда.

Если придется ехать на лошадях к месту назначения, то, разумеется, придется приобретать тулуп, валенки и даже, может быть, шапку…

…Я здесь все ночи без исключения прекрасно сплю. Окрестности Западно-Сибирской дороги… поразительно однообразны: голая и глухая степь. Ни жилья, ни городов, очень редко деревни, изредка лес, а то все степь. Снег и небо — и так в течение всех трех дней. Дальше будет, говорят, сначала тайга, а потом, от Ачинска, горы. Мороз крепкий… но переносится он несравненно легче, чем в России.

…Свою нервность я оставил в Москве. Теперь… неопределенности гораздо менее, и потому я чувствую себя хорошо…

Пишите мне почаще.

Крепко целую тебя и шлю поклон всем нашим.

Любящий тебя — В. Ульянов.

В темноте слышен нарастающий грохот колес. Вот поезд промчался. Гудок замер в отдалении.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Берег Енисея. Река еще не покрыта льдом, только густо чернеют забереги. Вдали виден город и фермы строящегося моста. На берегу землянка рабочего Горина.

Утро.

По берегу с трудом идет Г о р и н. Его поддерживает С о я н.

Г о р и н (переводя дыхание). Молчит Енисей…

С о я н. Аха, парень, спит Ким-суг, крепко спит. Пошто его огнем пугал?

Г о р и н. Лед рвали. Чтоб легче ему было шубу сбросить. (Повернулся к землянке.) Ты, Соян, дочке про меня не говори, и про десятника тоже.

С о я н. Зачем говорить? Лечить надо. Болит голова?

Г о р и н. Мы ему еще это припомним. (Хочет идти, покачнулся.)

С о я н (усаживает его в сторонке, подходит к землянке, заглядывает в окно). Чужой там… Парень. Два парня.

Окно распахнулось. Появился К р а с и к о в.

К р а с и к о в. Нет, друзья, свежего ветра никогда не надо бояться.

Вдалеке песня.

Посмотрите, какое утро! И песня… Выйдемте же из этого подземелья.

Из землянки выходят И г о р ь, К р а с и к о в и Л и з а.

(Держа в руках книгу.) Значит, читать не будешь?

И г о р ь. Зачем? Я все равно ничего не пойму.

К р а с и к о в. Вот чалдон! Да ведь жить так, как ты живешь, постыдно! (С иронией.) Этнограф! Фольклорист!! Частушки да бабушкины сказки…

И г о р ь. В бабушкиных сказках больше смысла, чем в вашей говорильне. Братец без конца пишет статьи. Ты… ну, ты — сама энергия. Ускакал в столицу, потом за границу, потом этакую птицу посадили…

К р а с и к о в. В светлицу?

И г о р ь. В темницу. Сидишь теперь в ссылке, ругаешься со всеми неизвестно из-за чего, а народу разве легче?

Л и з а (увидела отца). Господи, батя! Где был? Почему здесь сидите?

Красиков и Игорь здороваются с Гориным.

Г о р и н. На реке лед рвали. Ты вот Сояна покорми.

И г о р ь. Здравствуй, Соян! Принес мне новые песни?

Л и з а. Идите в землянку. Скороварки горяченькой поедите. (Уводит Горина и Сояна в землянку.)

К р а с и к о в. Что с ним? Ты заметил, какой он бледный?

И г о р ь. Целые сутки работал.

К р а с и к о в. Что я ему скажу?

И г о р ь. Что-нибудь случилось?

К р а с и к о в. У них круговая порука. Все куплены-перекуплены. Никто против подрядчика руку не поднимет.

И г о р ь. Значит, отказали?

К р а с и к о в. Наотрез.

По берегу идет К р у п и ц к и й.

К р у п и ц к и й. Друзья! Здравствуйте… Представьте, я не спал всю ночь.

К р а с и к о в. Изучал историю болезни кучера Селифана?

К р у п и ц к и й. Ну, к чему эта ирония? Кучеров, дорогой Пьер, я лечу вот уже двадцать пять лет. И горжусь этим. Да-с… Я, друзья, в пятый раз перечел третью главу «Капитала».

И г о р ь. И опять нашел отступления от истины?

К р у п и ц к и й. К сожалению, да… Маркс открыл нам, друзья, великие законы. Но сама жизнь подсказывает, где он не прав. (Заметив взгляды молодых.) Опять? Опять эти иронические взгляды? Ну, знаете, это просто нестерпимо.

И г о р ь. Прости, прости.

К р у п и ц к и й. Глядя с этого берега вдаль, знаете, о чем я думаю? В России вырастет настоящий капитализм. У нас будет свой парламент. Как в Англии, например!

И г о р ь. И в нем представителем от Сибири будет…

К р у п и ц к и й. Да ну вас, хлюпики. Разве с вами можно говорить серьезно?! Но слушайте вы, несчастные маловеры! Благодаря моим стараниям вы будете наконец представлены нашему петербургскому гостю, брату Александра Ульянова.

К р а с и к о в. Ура-а! Вот за это, доктор, спасибо! (Игорю.) Качать нашего полководца!

Красиков и Игорь со смехом бросаются к Крупицкому.

К р у п и ц к и й. Пустите, пустите же меня, мальчишки.

Молодые люди отпускают его.

Да, друзья, это счастье, что он приехал к нам. Какая светлая голова! Как он хлестко расколошматил этих старых «друзей народа». Молодец! Вот если бы он также помог нам.

К р а с и к о в. Вы полагаете, что он тоже критически настроен к Марксу?

К р у п и ц к и й. Без сомнения. Адвокат, дворянин, настоящий интеллигент — не может думать иначе.

К р а с и к о в. А «Союз борьбы»?

К р у п и ц к и й. Ну это грехи молодости. Так сказать, революционная романтика. И потом… «Союз» развалился. Куда же ему теперь идти, как не к нам?

По берегу бежит М о ш а р и х а. За ней, улюлюкая, гонятся мальчишки, кричат: «Мошариха, понюхай пробочку! Мошариха, спляши за рюмочку!»

Кто это?

И г о р ь. Мошариха — знаменитая на весь Красноярск.

Из землянки выбегает Л и з а.

Л и з а (схватив хворостину, бежит за мальчишками). Вы что это, разбойники, делаете? А ну, кыш отсюда!

К р у п и ц к и й. Здравствуйте, Лизанька! Какая вы смелая! Но скажите, кто эта фурия?

М о ш а р и х а (подходя). Бонжур, мадам… (Приседает.) Дайте пробочку понюхать…

К р у п и ц к и й. Уйдемте, господа.

М о ш а р и х а. Тыр, тыр, двадцать дыр. Копытом стучит, хвост по ветру летит. Тыр!

К р у п и ц к и й. Господа, прошу вас…

М о ш а р и х а (Лизе). Красивая. Молоденькая. И я когда-то такая же была. А платье-то на тебе старенькое. Ситцевое. Глупое платье. Хочешь, я тебе кисейное дам? Не гляди, что Мошариха в лохмотьях ходит. Платьев-то у меня мно-ого. У меня и подвенечное есть. И кольцо обручальное, золотое. Чистое золото. Кровушкой промытое. Не боишься?

К р у п и ц к и й. Господа, что же это такое! (Мошарихе.) Уйдите, слышите, уходите сейчас же!

М о ш а р и х а. Люди добрые, заступнички ангельские, дайте пробочку понюхать… (Бормочет что-то несвязное и уходит.)

К р у п и ц к и й. Откуда она взялась?

И г о р ь. Песочная улица, дом с решетчатой оградой. Между прочим, ты лечил ее мужа.

К р у п и ц к и й. Лука Мошаров? Три прииска. Пил. Буянил. Помер от запоя… Как же, прекрасно помню. Постойте… Так эта фурия его жена?

И г о р ь. Ты угадал.

Л и з а. Надела рубище. Дом заколотила. В шалаше за старым собором живет.

К р у п и ц к и й. Вот! Вот, господа, что делает пьянство. Какая дикость!

К р а с и к о в. Дикость? А нетронутый счет в банке — три миллиона — тоже дикость?

К р у п и ц к и й. Неужели она отрицает собственность? Господа, а ведь это логично. Если я отрицаю собственность, я должен быть наг и бос. А если я революционер, я должен быть готов ко всему: к тюрьме, к ссылке и даже… Понимаете?

К р а с и к о в. Лучше взгляните на это… (Подает бумагу.)

К р у п и ц к и й (прочел). Не может быть! Это же черт знает что!

Л и з а. Петр Ананьевич, это батина просьба?

Красиков кивнул головой.

Отказали? Значит, все-таки отказали!

К р у п и ц к и й. Не расстраивайтесь, Лизанька. Мы все уладим. Пьер, идемте к Матвею. Сейчас он нуждается в нашем добром слове. Идемте.

Крупицкий и Красиков уходят в землянку.

Л и з а (подходит к берегу). Тронется скоро Енисей и тропинку нашу унесет…

И г о р ь. Какую тропинку, Лиза?

Л и з а. А вон, видите, чернеет. По ней мы из села ушли. А теперь изломает ее всю на кусочки, как нашу жизнь… Прощай, тропинка…

И г о р ь. Лиза, ты очень тоскуешь, я вижу.

Л и з а. Что вы, Игорь Михайлович. Жили мы в маленькой избушке. Половицы старенькие, скрипучие. Крыша из жердей. А тропинка к речке вся в лопухах.

И г о р ь. Говори, говори.

Л и з а. Мама у меня тихая была, черноволосая, глаза большие, грустные. Она меня читать и вышивать научила.

И г о р ь. Она была грамотная?

Л и з а. Да. У нее книжек много было.

И г о р ь. Так кто же она?

Л и з а. Батя говорил: ссыльная. Только сама она мне об этом не говорила. Болела очень. Чахотка. А меня девочки так и звали — чахоткина дочка.

И г о р ь. Но как же отец повстречался с ней?

Л и з а. А он в извозах был. Когда партии ссыльных гнали, мужиков наряжали манатки везти. А мама… мама тогда под конвоем шла. Сильно больная была. Вот батя и пожалел ее.

И г о р ь. Женился?

Л и з а. Сначала он ее так взял. Лечить. А потом влюбился, наверно. Выходил ее. А потом я родилась.

И г о р ь. Так… Значит, вот почему так невзлюбили его в селе.

Л и з а. Камнями кидали. Помню, однажды все окна выбили.

Пауза.

И г о р ь. Завидую я тебе.

Л и з а. Ой, что вы, Игорь Михайлович!

И г о р ь. Ты сильная. И твой отец сильный. Я вижу. Ты и коров пасла. И кудельку пряла. Руки у тебя сильные. А я… Взгляни! (Протягивает руку) Ни одной мозоли. Белоручка.

Л и з а. Что это вы на себя наговариваете, Игорь Михайлыч? Да если бы не вы, разве бы я могла мечтать об экзаменах на учительницу! Все, чему мама учила, все перезабыла. А вы мне светлое окошко открыли. Настежь.

И г о р ь. Лиза…

Из землянки выходят Г о р и н, К р у п и ц к и й, К р а с и к о в, С о я н.

К р у п и ц к и й. Сейчас я мечтаю о другом — о народной промышленности. Представьте, Матвей, что вы, простой рабочий, вместе с предпринимателем, да, да, вместе с умным, интеллигентным предпринимателем будете финансировать производство! Ведь как сказочно изменится ваша жизнь!

Г о р и н. Не надо, Владислав Михайлыч. Ничего этого не надо…

К р у п и ц к и й. Как же не надо, дядя Матвей! Я удивляюсь…

Г о р и н. Ну, Лизка, на какие шиши жить будем? Подрядчик прошение не принял… По миру, што ль, пойдем?

Л и з а. Проживем, батя! Я вышивки продам. У купчих новые заказы возьму.

С о я н. За Ким-суг махнем! В степь!

Г о р и н. Махнуть-то можно, да как бы не промахнуться. (Садится в сторонке.)

К р у п и ц к и й. Я понимаю, вы расстроены, вам не до нас. Но знайте, вам мы всегда поможем. (Вынимает бумажник, хочет подать деньги.) Лиза, не смотрите на меня так. Я не хотел никого обидеть. Я от чистого сердца.

По берегу идет У л ь я н о в. Он в черном пальто. Кепку держит в руке. Остановился, смотрит вокруг, дышит полной грудью.

(Близоруко вглядываясь.) Кажется, он… (Негромко.) Владимир Ильич!

Ульянов обернулся с улыбкой, как бы призывая прислушаться к чему-то, и легко сбежал вниз.

У л ь я н о в.

…Идет-гудет Зеленый шум, Зеленый шум, весенний шум…

Ну-с, познакомьте же меня!

Крупицкий знакомит Ульянова. Он здоровается со всеми за руку.

(Красикову.) О вас я слышал. От друзей. Очень рад. (Лизе.) Ну-с, а вы… (Горину.) Позвольте, Матвей Кузьмич. Клянусь Енисеем — Лиза ваша дочь!

К р у п и ц к и й. Угадали!

Все смеются.

А вот насчет Зеленого шума — рановато.

У л ь я н о в. Вы полагаете?

К р у п и ц к и й. Весна нынче ужасно холодная. Это не весна, а черт знает что такое.

У л ь я н о в. Гуси! Смотрите, летят гуси.

Все смотрят в небо.

А все-таки…

Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперед.

Л и з а. Тютчев…

Ульянов быстро обернулся, глядит внимательно.

К р у п и ц к и й. О, наша Лиза — в недалеком будущем — учительница. Так что не удивляйтесь.

У л ь я н о в. Сдаете экстерном? Великолепно! Кто же вас готовит?

К р а с и к о в. Вот этот бледнолицый исследователь этнографии Сибири.

У л ь я н о в (взглянув на Игоря, улыбнулся). Желаю успеха. От души… А сибирские песни, друзья, великолепны…

Вдалеке песня. Все прислушались.

Слышите?

К р у п и ц к и й. Да, песни… Но, кроме того, я слышу стон. Взгляните. (Подает прошение Ульянову.)

У л ь я н о в (читает). «Обжалованию не подлежит». Гм… Правильно.

К р а с и к о в. Правильно? Восемь дней простоял — кирпича не было. Шестнадцать дней работал, кладку размыло — раствор плохой. Так за что же штраф? За что?

У л ь я н о в. Тут сказано — «за неисправную работу». Все законно.

И г о р ь. Позвольте! Дядя Матвей прекрасный работник, он не мог работать неисправно.

У л ь я н о в (почти строго). Вы писали эту жалобу?

К р а с и к о в. Я.

У л ь я н о в (преувеличенно строго). Да как вы посмели!

К р а с и к о в. Но ведь жалоба необходима!

У л ь я н о в (испуганно взмахнув руками). Боже вас упаси!

И г о р ь. Ничего не понимаю. Выходит, что жаловаться нельзя?

У л ь я н о в (тем же тоном). Ни в коем случае. Царь этого не любит.

К р у п и ц к и й. Значит, по-вашему, надо смириться?

У л ь я н о в (обвел всех лукавым взглядом и вдруг весело улыбнулся). А кто вам сказал, что надо смириться?

К р у п и ц к и й. Но ведь вы говорите, что жаловаться нельзя.

У л ь я н о в (жестко). Жаловаться — значит лить слезы. А мы не хотим, не желаем лить слез.

Г о р и н (неожиданно вскочил). Бить! Бить их, гадов, бить! Вот так! До самой сурепки! (Ударил шапкою о землю. На голове окровавленная повязка.)

Л и з а. Да у тебя же кровь? Батя, что с тобой?

Горин пошатнулся, его поддерживают.

У л ь я н о в (подошел к Горину). Да, Матвей Кузьмич, жаловаться мы не станем. Мы будем «заявлять о незаконности» и требовать. Да, да, требовать! От инспектора. От старшего инспектора. От губернского присутствия. И даже от самого министра финансов.

С о я н. И дадут? Ахчу, деньги, деньги, дадут?

У л ь я н о в. Не дадут!

И г о р ь. Тогда зачем бумагу портить?

У л ь я н о в. Царские крючкотворы все равно обведут нас вокруг пальца. Уж так составлен закон! Но бороться необходимо. Бороться, чтобы открыть глаза рабочим… Что у вас с головой?

С о я н. Десятник бил. Шибко бил. Сопли красные выжимал. Вот…

Г о р и н. Ладно, Соян… (Ульянову.) У других глаза откроются, а нам с Лизкой, выходит, помирать?

У л ь я н о в. Ну, зачем же сразу так и помирать! Вам это не к спеху. Вы слышали о Морозовской стачке? (Пауза.) О «Союзе борьбы» слышали?

К р у п и ц к и й. Допустим, слышали.

У л ь я н о в (быстро повернулся). Так почему же не рассказали ему? Его друзьям, рабочим?

Крупицкий молчит.

Передовые рабочие, Матвей Кузьмич, знают, что им не у кого искать защиты. А раз так, надо самим подумать о себе.

Г о р и н. Так… самим о себе. Понятно…

У л ь я н о в. А сейчас вам надо лечь в постель.

К р у п и ц к и й. Непременно, немедленно в постель! Лиза, помогите.

У л ь я н о в. До свидания. Мы еще встретимся. (Пожимает руку Горину.)

Лиза и Крупицкий уводят Горина в землянку.

К р а с и к о в. Проклятье! Мы строим дурацкие прожекты, а людей бьют, морят голодом, топчут их права. Что делать?

У л ь я н о в (после паузы). Скажите, у вас есть мечта?

К р а с и к о в. Мечта?

И г о р ь. Он мечтает научиться хорошо играть на скрипке.

К р а с и к о в. Игорь, перестань! (Ульянову.) Вы сказали — мечта?

У л ь я н о в (просто). Да, да, мечта.

К р а с и к о в. Я мечтаю о том, чтобы не было таких вот землянок, чтоб простые люди жили во дворцах.

У л ь я н о в. И вот именно поэтому я… я ничего бы так не желал и ни о чем бы так не мечтал, как о возможности свободно писать для рабочих. Писать и говорить им правду. (Задумался.)

Людей барабаном от сна буди. Зорю барабань в десять рук. Маршем вперед, барабаня, иди. Вот тебе смысл всех наук.

К р а с и к о в. Гейне?

У л ь я н о в. Мой брат читал его в камере… перед казнью. (Посмотрел на часы.) Простите, меня ждет работа.

К р а с и к о в. Владимир Ильич, наши молодые завтра проводят диспут о литературе. Может быть, вы примете участие?

У л ь я н о в. С удовольствием.

К р а с и к о в. Мы просим вас. А потом поговорим.

У л ь я н о в. Непременно зайдите за мной. Я буду ждать. (Поклонившись, быстро уходит.)

К р а с и к о в. Ну как ты его находишь?

И г о р ь. По-моему, он простой.

С о я н. Алып[1]. Большой человек ходит. Алып. (Поднимается.) Анам чех[2].

И г о р ь. Ты уходишь, Соян, а песня, где же твоя песня?

С о я н. Нынче я пеший. Чатхан[3] оседлаю, тогда песня будет. Хорошо хайлать[4] будем. Чахсы?[5] (Уходит.)

И г о р ь. Гордый. Тоскует о коне, а говорит о чатхане.

Из землянки выходят К р у п и ц к и й и Л и з а.

К р у п и ц к и й. Ульянов ушел?

К р а с и к о в. Я пригласил его на диспут.

К р у п и ц к и й. Прекрасно. Итак, Лизанька, идите в аптеку. (Передает рецепт.) Опять глаза? Не понимаю, Лиза… Что в ваших глазах — тревога, недоверие или еще что?

Л и з а. Вы добрый. Спасибо. Только моя мама говорила: одной добротой счастья не добудешь… (Уходит.)

Крупицкий удивленно смотрит ей вслед.

К р у п и ц к и й. Ну-с, как вам понравился наш гость?

И г о р ь. С первого взгляда сказать трудно.

К р у п и ц к и й. Да, трудно, очень трудно завоевывать единоверцев. Он призывает думать о борьбе с хозяевами… Неужели он… Впрочем, не надо спешить. Идемте, Пьер… (Идет по берегу.)

Л и з а выходит из землянки.

И г о р ь. Лиза, ты в аптеку?

Л и з а. В аптеку.

И г о р ь. Позволь мне пойти с тобой.

Л и з а. Дорога, Игорь Михайлыч, не заказана. (Прошла, вдруг остановилась, улыбнулась.) Да идемте же, чудной!..

Из-за землянки выскакивает К у з ь м и н.

К у з ь м и н. Стой, ягодка! Не признала? (Смеется.) Помнишь, как я крапивкой тебя: не лазь по чужим огородам, не лазь!

Л и з а. Ой, дядя Никифор? Откуда вы?

К у з ь м и н. А с неба. Во-он с той тучки. (Смеется.) Батька-то твой где? В хоромах?

Л и з а. Хворает он.

К у з ь м и н. А ты торопишься, видать?

Л и з а. В аптеку иду.

К у з ь м и н. Ну, иди, иди…

Лиза и Игорь уходят.

(Подошел к землянке, осматривается.) Так…

Из землянки выходит Г о р и н, не замечая Кузьмина.

(Сзади бросается к Горину, хватает его за плечи.) Здорово!

Г о р и н (оборачиваясь). Ты что, паря, выпил лишку?

К у з ь м и н. Не признал, соседушка?

Г о р и н. Тьфу ты! Кузьмин. Никишка! Да неужто это ты?

К у з ь м и н. Собственной обличностью. (Хохочет.) Здоров, Матвейка. Что тут делаешь?

Г о р и н. Небо подпираю.

К у з ь м и н. Так это твоя хоромина? Богатей! В мышиное сословие определен?

Г о р и н. Садись, где стоишь.

Сели.

(Берет топор, начинает точить.) Тебя каким ветром занесло?

К у з ь м и н. Выгнал меня папаня. Сам знаешь, какой он хапуга. Надумал я отделиться. А он, сукин кот, чересседельником меня отхлестал. Это в мои-то годы. Каково?

Г о р и н. Та-ак, значит, воюешь?!

К у з ь м и н. Не отступлюсь. Ни в жисть! А помнишь, Матвейка, как мы с тобой на покосе к девкам в шалаши лазили? Помнишь, как на льду из-за Нюрки носы друг другу красили? (Хохочет.) Уплыло времечко, уплыло…

Г о р и н. Не вернешь.

К у з ь м и н. Ну, а теперь как живешь? Ушел из села, избенку свою бросил, как в воду канул.

Г о р и н. Во-он мост строю. (Показывает.)

К у з ь м и н. И домой не тянет? Чудной ты мужик, Матвей. Каким сызмальства был, таким и ходишь.

Г о р и н. Сызмальства меня пастушонком ветра да дожди секли. Потом твой батя ребра считал. Не помнишь?

К у з ь м и н. Да уж досталось нам с тобой от бати.

Г о р и н. Небось запахал мою кормилицу?

К у з ь м и н. За Кривым бродом запахал. Да и что ей без борозды лежать. Тоскует земля.

Г о р и н. Тоскует.

К у з ь м и н. А коли вернешься, может, и отдаст.

Г о р и н. Пни да коренья отдаст.

К у з ь м и н. Это верно… Эх, вырвать бы мне у батьки свою половину. Я бы тебя, Матвей, к себе взял. (Пауза.) Лизка-то твоя совсем девкой стала. Видел ее.

Г о р и н. Лизка… Горько мне с ней.

К у з ь м и н. Да ты што? (Пауза.) Парень-то не обижает?

Г о р и н. Ее не обидишь. Характер-то материн.

К у з ь м и н. Оно конешно… (Вглядываясь.) Да ты, никак, избитый? Вон и ссадина на лбу.

Горин молчит.

Та-ак… Десятник, што ль?

Горин вдруг схватил топор.

Стой! Что ты, Матвейка! Брось… По совести скажу: я ведь батю тоже хотел… А каторга? Да ну ее к ляду! Пойдем выпьем.

Г о р и н. Что-то делать надо? Что?

К у з ь м и н. Пойдем… У меня на бутылку хватит.

Г о р и н. Нет, Никифор. В другой раз. А сейчас я и без того пьян. Прощевай. (Ловко заткнул топор за пояс и пошел.)

Кузьмин тревожно глядит ему вслед.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Гостиная в доме Клавдии Гавриловны Поповой. Дверь, ведущая в комнату Ульянова, открыта. Видно, как У л ь я н о в, склонясь над столом, пишет.

Из соседней комнаты долетают звуки чатхана — хакасского музыкального инструмента — и горловое пение.

Ульянов подошел к двери, послушал, с улыбкой покачал головой, подошел к киоту, рассматривает иконы.

В гостиную входит К л а в д и я Г а в р и л о в н а.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а (испуганно, шепотом). Орут? (Прислушалась.) Ишь как хрипит, прости господи…

У л ь я н о в. А мне это не мешает, Клавдия Гавриловна.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Опять писать будете?

У л ь я н о в. Опять.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Ну, пишите, пишите.

Ульянов уходит в свою комнату, садится за стол.

И что это за песня такая — ни конца ни края нет… У меня даже голова разболелась. А у вас? (Заметила, что Ульянов не слушает ее.) Вы пишите, пишите. Я не помешаю. (Идет к двери, но тут же возвращается.) Согрешила я, Владимир Ильич… Игорь-то стучит, ну я и открыла. Кто же его знал, что он басурмана приведет… Да вы песню-то не слушайте, пишите… (Снова подходит к двери и снова возвращается.) Не-ет, я ему, Игорю-то, укорот сделаю. Пусть он больше себе такое не позволяет. Виданное ли дело! (Махнула рукой и наконец ушла.)

В окно гостиной влезает Г о р и н.

У л ь я н о в (заметил, тихо подошел, с юмором). Здравствуйте. (Заглянул в окно.) А тут высоковато.

Г о р и н. Там лестница стоит.

У л ь я н о в. Так сказать, все удобства…

Г о р и н. Вы уж извиняйте…

У л ь я н о в. Так уж и быть…

Г о р и н. Забыл я, как вас зовут.

У л ь я н о в. Владимир Ильич.

Г о р и н. Ильич, значит… У меня дедушку Ильичом величали. С Урала его пригнали. (Пауза.) Вы вот сказали: о себе сам думай. Я и подумал: наточу топор получше да и за все, разом!

У л ь я н о в. И наточили?

Г о р и н. Успел.

У л ь я н о в. С одним расплатитесь, а как же с другими? Ведь их сотни.

Горин молчит.

Нет, Матвей Кузьмич, так мы ничего не добьемся… Мой брат вот так же хотел убить царя и… повешен. Нет, надо идти другим путем.

Г о р и н. Знать бы, каким…

Из соседней комнаты входят И г о р ь и С о я н с чатханом.

И г о р ь. Владимир Ильич, вы только послушайте, это же великолепно! Простите, я не помешал? Здравствуйте, Матвей Кузьмич. Нет, вы только послушайте. Перевод примерно такой…

Зарождаться земля начинала тогда, Медь начинала твердеть тогда, Русла в горах пробивали ключи, Звезды небес загорались в ночи…[6]

Каково? Теперь я понимаю, почему немцы первые записали эти сказания и издали их на немецком языке! Ведь это прелесть!

У л ь я н о в. Вы говорите, немцы? Сказания Сояна записаны немцами?

И г о р ь. Вот именно! Соян, спойте, пожалуйста, тот отрывок еще раз. Прошу вас, очень прошу.

Соян садится на пол, кладет чатхан на колени и поет.

…Знаете, что он пропел?

Тот, кто заботу и в душе несет, Тот, кто любовь в своем сердце хранит, Тот свое счастье всегда найдет, Все, что задумал, всегда совершит.

У л ь я н о в. Верные слова… Скажите, Соян, как зовут героя этой песни?

С о я н. Хулатай!

У л ь я н о в. А каков он?

С о я н. Алып.

И г о р ь. Это по-ихнему — богатырь.

С о я н. Аха. Большой человек, большой, как тасхыл.

И г о р ь. Гора.

С о я н. Конь у него — Хара-Хулат. Пёрик.

И г о р ь. Панцирь.

С о я н. Меч, лук, стрелы — все есть. Летают с тасхыла на тасхыл как ветер, быстрее ветра — открытых глаз не успеешь закрыть, закрытых глаз не успеешь открыть. Вот какой Хулатай.

У л ь я н о в. А с кем он бьется?

С о я н. Юзут-Арх на трехногой кобыле людей бьет, а Хулатай ее бьет. Шибко бьет.

И г о р ь. Не так, не так, Соян.

…Он каждому роду главою стал, Он мысли и правде просторы дал, Жеребенка он вырастил скакуном, Сироту воспитал богатырем…

С о я н. Пешему лошадь Хулатай давал. Раздетому шубу и крышу давал.

У л ь я н о в. Да, Соян, твой Хулатай хороший человек.

С о я н. Алып!.. Дедушка мой — Пуга — хайджи был.

И г о р ь. Сказитель.

С о я н. Аха. Хорошо на чатхане пел. У бая большой той был. Пуга песню пел, про Хулатая пел, правду людям пел. А бай его… (Вытирает глаза рукавом.)

И г о р ь. На морозе голого облили водой. Замерз. Обледенел.

Пауза.

У л ь я н о в. Нам трудно, Матвей Кузьмич, а таким, как Соян, еще труднее. Малые народы России, индусы в Индии, негры в Африке — сколько их ждет своего Хулатая.

Г о р и н. И не дождутся…

У л ь я н о в. Дождутся! Обязательно дождутся! Они сами богатыри, только глаза у них еще не раскрыты.

С о я н (неожиданно). Уползет змея с камня — камню легче.

И г о р ь. Это ты к чему, Соян? Кто камень-то?

С о я н. Камень? Я — камень. Ты — камень. Все мы — камень. Дождь идет — худо камню. Снег летит — совсем худо камню. А змея лежит, не уползает. Ой, как худо камню! Змея у нас бай, а есть еще змея — урядник.

Г о р и н (Ульянову). Им совсем хана. Их в два жернова мелют.

С о я н. Эх, коня надо! По улусам ездить, на чатхане играть. Людям всю правду сказать.

У л ь я н о в (беря его за плечи). Верно, Соян, верно! И я об этом же мечтаю.

И г о р ь. Ну, Владимир Ильич, простите… Мы отрываем вас… До свиданья.

У л ь я н о в. Спасибо, Соян, за песню. А богатыря своего ты еще увидишь. (Провожает их до дверей.) Пойдемте ко мне, Матвей Кузьмич… (Уводит Горина в свою комнату.)

Возвращается К л а в д и я Г а в р и л о в н а.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Слава тебе господи, ушли… Ишь, воздух-то какой тяжелый. Мяту придется раскидать. Ну, постояльцу теперь спокойно будет. Ведь всю ноченьку писал. И днем глаза не сомкнул.

В комнате Ульянова голоса.

…Говорит! Неужто сам с собой? (Приоткрывает дверь.) Свят, свят! Человек сидит. Да в какую щелку он пролез? Все двери на запоре — никак не пойму…

Входят К р у п и ц к и й и К р а с и к о в.

К р а с и к о в. Здравствуйте, Клавдия Гавриловна.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а (растерянно). Здравствуйте… Как же вы вошли?

К р у п и ц к и й. Странный вопрос. Вошли, как входят все люди, — через дверь.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Значит, открыта? Да что же это со мной… Я ведь закрывала! Не-ет, ничего не пойму. Тут что-то неладно…

К р у п и ц к и й. Склероз?

К л а в д и я Г а в р и л о в н а (не поняла). Да не мороз, а воры, воры могут залезть. (Быстро уходит.)

Крупицкий и Красиков смеются.

К р у п и ц к и й. Ну-с, Пьер, помните — он хоть и столичная штучка, но и мы не лыком шиты. Только вот что… Зря не горячитесь. А то это у вас бывает. (Стучит в дверь.) Владимир Ильич, принимайте гостей.

Входят У л ь я н о в и Г о р и н.

У л ь я н о в. Милости прошу, господа. Садитесь.

К р у п и ц к и й. Матвей Кузьмич, почему вы не в постели?

Г о р и н. Да вот потолковали с Ильичем, будто полегчало…

К р у п и ц к и й. Вот как! Владимир Ильич, не хорошо, не хорошо отбивать клиентов. (Смеется.) Ну-с, довольны жильем? Полагаю, что моя рекомендация не помешала?

У л ь я н о в. Вполне доволен. Спасибо.

К р у п и ц к и й. Теперь вот что, Владимир Ильич. Вам надо во что бы то ни стало избежать севера. Сейчас мы встретили Игоря, он говорит, что вы в восторге от песен Сояна. Вот и поезжайте-ка, батенька, на юг, в Минусинский округ.

У л ь я н о в. Да, но выбор места ссылки от меня не зависит.

К р у п и ц к и й. Пустяки. Губернатор у нас добрейший человек. А вот это (подает документ)… это вам поможет.

У л ь я н о в. Справка о моем здоровье?

К р у п и ц к и й. Да. Вы болели воспалением легких. Вам необходим юг. И пишет это член Енисейского врачебного отделения, ваш покорный слуга.

У л ь я н о в. Спасибо. Я постараюсь воспользоваться вашей справкой. Но главное, Владислав Михайлович, помочь Ванееву. Он очень болен.

К р у п и ц к и й. О-о, не беспокойтесь. Сделаю все, что могу. Ну-с, а теперь… Владимир Ильич, мы, сибиряки, народ простой, чистосердечный. Позвольте говорить начистоту.

У л ь я н о в. Я всегда так и говорю — начистоту.

К р у п и ц к и й. Красноярск далек от Москвы, от Петербурга, от заграничных центров. Но и здесь есть светлые головы. Здесь пересыльная тюрьма — сюда из царских застенков стекаются все революционные силы. У нас есть шлиссельбуржцы, петропавловцы, есть люди, лично знакомые и работавшие с Плехановым. У нас, у Юдина например, да это вы и сами знаете, великолепная библиотека, которой может позавидовать сама Европа. Есть люди, знающие Маркса от корки до корки.

У л ь я н о в. Я это заметил. Это отрадно… Владислав Михайлыч, вы очень любите Сибирь?

К р у п и ц к и й. О да! Знаете, чем мне дорога Сибирь? Здесь вы не увидите барской усадьбы. Полнейший простор для свободного капитала. Вот маленький пример. В Енисейске я, как врач, знавал одного мещанина. Недавно встречаю его в губернском присутствии и не узнаю. Соболья шуба, золотые кольца, весь какой-то окрыленный, помолодевший. Оказывается, завел крупное дело.

У л ь я н о в; Торгует лесом?

К р у п и ц к и й. Да, да… И с кем торгует! С самой Европой.

Г о р и н (неожиданно). В нашей деревне два мироеда да лавочник народ прижали так, что ни вздохнуть, ни охнуть.

К р у п и ц к и й. Да, да, капитал растет не по дням, а по часам. (Пауза.) Я слышал, вы пишете книгу о развитии капитализма?

У л ь я н о в. Да, собираю материал.

К р у п и ц к и й. Здесь вы найдете его предостаточно. Я верю, что капитализм в России встанет на ноги, отряхнет прах старого и поведет страну вперед.

Ильич резко встал.

Вы не согласны?

У л ь я н о в. Продолжайте.

К р у п и ц к и й. В своей последней статье…

У л ь я н о в. Я читал вашу статью. Вы пишете: «Русские капиталисты еще не знают дела, шаги их неопытны, движения неуклюжи. Порой их берет сожаление о прошлом».

К р у п и ц к и й. У вас феноменальная память — цитируете наизусть. Значит, дошло?

У л ь я н о в. Это русская-то буржуазия грешит «сожалением» о прошлом?

К р у п и ц к и й. Да.

У л ь я н о в. Да подите вы, батенька! И охота вам себя морочить и клеветать так необъятно на бедную русскую буржуазию.

К р а с и к о в. На мой взгляд, Владислав Михайлович очень правильно характеризует деревню.

У л ь я н о в. Да. Деревню он характеризует правильно. Он ярко, с таким, знаете, изящным сарказмом рисует нашего либерала. Да и мещанину не дает спуску.

К р у п и ц к и й. Хоть на том спасибо.

У л ь я н о в. Но вместе с тем он непозволительно заигрывает с буржуазией. А для чего?

К р а с и к о в. Для чего?

У л ь я н о в. Чтоб легче было лягнуть Маркса! «Лягальные» марксисты — вот и лягают! (Крупицкому.) Не так ли?

К р у п и ц к и й (ошеломлен). …У Маркса… видите ли… мы берем главное — учение о капитале. А борьбу… борьбу мы видим в другом.

Горин, внимательно слушавший беседу, хочет прикурить. Ульянов берет спички, высыпает их на ладонь, коробок протягивает Горину.

У л ь я н о в. Прикуривайте. Не выходит? Вот так же и они… хотят выветрить из Маркса главное и оставить то, чем никого и ничего не зажжешь! (Возвращает спички Горину.)

К р у п и ц к и й. Мы действуем во имя народа, создаем комитеты грамотности. Разве это не достойно похвалы? Мы требуем: обеспечьте высокую нравственность, организуйте народную промышленность.

У л ь я н о в. Во имя народа! Подите вы! Народ для вас серая, безликая масса, от имени которой вы занимаетесь романтически возвышенным вещанием, но романтизм этот не только наивный, но и реакционный.

К р у п и ц к и й. Вот как! Не ожидал… Пьер, вы слышите, я попал в реакционеры. (Натянуто смеется.)

У л ь я н о в (Красикову). А вам, милейший, с вашими комитетами грамотности для бедных и обездоленных людей, я бы сказал так. Двое собрались поднимать бревно. Один говорит: ты поднимай, а я буду кряхтеть.

Красиков и Горин смеются.

К р у п и ц к и й (поднимаясь). Ну хорошо, господин революционер. А что же несете вы? Наша глухая матушка-Сибирь вам, конечно, не по нраву?

У л ь я н о в. Матушка-Сибирь? Нет, она мне представляется молодой, необвенчанной красавицей… Статной, с огромной золотистой косой. Да, я не знал Сибирь раньше. И очень жалею. Какие здесь люди! Сколько богатства в недрах! Но чтобы ожили люди, чтобы овладели богатствами земли, нужна партия.

К р у п и ц к и й. Социал-демократическая?

У л ь я н о в. Да, партия коммунистов.

К р у п и ц к и й. Вы хотите, чтоб начались забастовки. А это на руку царю! Людей будут сажать в тюрьмы, гнать на каторгу, на виселицы. Нет, можно и без этих ужасов завоевать свободу.

У л ь я н о в. Играя в куклы с буржуазией?

К р у п и ц к и й. А в разные ваши партии — я знал их немало — я не верю. Ведь смешно подумать — рабочая партия. Да что она, неграмотная, темная, может сделать с произволом абсолютизма? Она погибнет!.. И потом, что же делать мне, интеллигенту, — социалисту и демократу по убеждениям?

У л ь я н о в. Если вы действительно хотите помочь народу, если вы настоящий социалист и настоящий демократ, вы должны стать…

К р у п и ц к и й. Членом партии?

У л ь я н о в. Да, коммунистом.

К р у п и ц к и й. И иного пути нет?

У л ь я н о в. Нет!

К р у п и ц к и й. …Жестокий вы человек, Владимир Ильич. Жесточайший! (Пауза.) Ну что ж, споры в нашем деле неизбежны. Посмотрим, что скажет история. Позвольте вашу руку… (Пожимает Ульянову руку и уходит.)

К р а с и к о в. Как здорово вы нас отдули! А знаете, я, кажется, начинаю кое-кто понимать. Ведь в самом деле — вы деретесь, да так, что трещат чубы, а мы… мы только кряхтим… Но боже мой, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна»… (Улыбнувшись, поклонился и вышел.)

Г о р и н. Да… добрый этот доктор. Только чудноватый. Очки у него, видать, не те… Видит слабовато. Вот и спотыкается.

У л ь я н о в. Да, Матвей Кузьмич, многие спотыкаются. Одни встают и снова идут нашей дорогой. Другие летят в пропасть.

Г о р и н. Понимаю… (Идет к двери.)

У л ь я н о в. Матвей Кузьмич, вы уходите? А топор? Как же нам быть с топором?

Г о р и н. Чего ж говорить, Владимир Ильич… Вот этим (показывает на сердце) понял, а сказать не умею. Думать надо…

У л ь я н о в. Думайте! И я думаю. Думать, как лучше бить царя, будем сообща.

Рукопожатие. Горин уходит.

(Прошелся, попробовал запеть, как пел Соян, не вышло, махнул рукой, задумался.)

…Жеребенка он вырастил скакуном, Сироту воспитал богатырем…

Вдалеке паровозный гудок.

(Распахнул окно.) Какие здесь просторы! Идет поезд, и за сто верст слышно… Где-то мои друзья? Как они там?

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Тюремный вагон. У г о л о в н ы е вокруг К а в р и г и, поют. В стороне решетчатое окно камеры политических. И вдруг песню прерывает почти истерический вопль.

Г о л о с Ю х о т с к о г о. А я не могу, не могу больше! Слышите, не могу!

Слышно сдавленное рыдание. Уголовники прислушались.

Б о р о д а т ы й а р е с т а н т (со смехом). Ша, братцы! Политические опять горшки бьют.

В а н е е в. Успокойтесь, Юхотский. Возьмите себя в руки.

Г о л о с Ю х о т с к о г о. Вы отрицаете культ героев, а сами играете в героизм!

М о л о д о й а р е с т а н т (подойдя к решетке). Во дает так дает!

Г о л о с Ю х о т с к о г о. А почему вы полагаете, что Маркс не ошибался? Он бог? А я плюю на богов! Мне ваши идеи осточертели. Слышите, не навязывайте мне их. Не хочу!

М о л о д о й а р е с т а н т (кричит). А мамкиной титьки не хочешь?

Арестанты засмеялись.

К а в р и г а (дал молодому арестанту подзатыльник). Молчи, заноза!

Политические притихли.

Эй, политический, сыпни табачку Кавриге!

В а н е е в. Я не курю.

К а в р и г а. Да ну-у… А ты у дружков спроси — неужто табачку не найдете?

Ванеев подает табак.

…И чего вы все делите? Не пойму… Правду, што ль?

Ванеев не отвечает.

…Я ее, матушку, тоже искал… Не веришь? (Подмигивает своим.)

Б о р о д а т ы й а р е с т а н т. Слухай, кореши! Каврига зараз врать начнет.

Каврига, садясь, жадно затягивается.

М о л о д о й а р е с т а н т. Дыму наглотаисси, скоро из другого конца пойдет! (Хихикает.)

Б о р о д а т ы й а р е с т а н т. А ты заткнись, заноза.

К а в р и г а. Поймал меня раз, братцы, ласковый человек… Ну, спрашивает, слыхал я, друг Каврига, што ты правду ищешь? Ищу, отвечаю… А это што? И сует мне под нос палку, толстенную, с суками… Палка, говорю… Врешь, подлец. Это и есть твоя правда. И у ей два конца — один с сосновым суком, другой с березовым. Какой боле глянется? Не успел я нагнуться, а он как зачнет меня молотить — то одним концом, то другим.

Все смеются.

Г о л о с а. Вот так правда!

— Сладка!

— Хоть каким концом — одно больно!

В а н е е в. Правдой только врагов бьют.

К а в р и г а (поднимаясь). А я ему, што ль, друг?

В а н е е в. Он тебя не правдой, а кривдой бил. Правда со злом не живет.

К а в р и г а. Не живет? Постой… А ты и Сибирь нашу знаешь? В тайге, в буреломах, в урманах да в старательских ямах бывал?

В а н е е в. Не привелось. Я в Сибири впервые.

К а в р и г а. А Каврига бывал. Каврига раз такое место в тайге видел: вот так — сажень в сажень друг от дружки — два ключика. В одном вода — холодней льда. В другом — горячей солнца. Думаешь, вру? Скажешь, такого тоже не бывает?

В а н е е в. А вот такое бывает! Хотите, я расскажу вам о двух ключиках, о двух путях борьбы за правду?

Г о л о с а. Давай говори!

— Сядь, Каврига, хватит, наврался!

— Он скудент! Все знает! Башка-а!

В а н е е в. Так вот… Происходит это не в некотором государстве, а у нас, в России. И не в волшебной сказке, а наяву. (Пауза.) Помню бабушку. Старенькая, все лицо в морщинах. Помню рассказ ее о живой и мертвой воде. Темная мертвая вода — все губит, кровь сворачивает, мозг иссушает. А живая вода — светлая. Брызни на мертвого — он на ноги встанет, все оковы сорвет и растопчет. Ослаб человек душой — и тут живая вода поможет. Укрепит его веру… Освежит разум…

Колеса стучат все громче и громче, заглушая голос. Покачиваясь, рассеивает свет фонарь «летучая мышь». Грубые лица людей сосредоточенны и полны ожидания.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЯТАЯ

Прошло несколько дней.

Гостиная в доме Клавдии Гавриловны. И снова в открытую дверь видно, как Л е н и н пишет, склонясь над столом.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а входит со стаканом чая на блюдце.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Простите, Владимир Ильич. Вы все работаете. Даже к чаю не вышли.

У л ь я н о в (подойдя к двери). Спасибо, Клавдия Гавриловна. (Взял стакан.) Я еще немножко посижу. Минут пять.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а (закрыла дверь). Минут пять. А сам небось все пять часов просидит.

В дверь стучат. Клавдия Гавриловна идет открывать и возвращается с Л и з о й.

…Входи, входи, дорогая. Ну, показывай, что намастерила.

Лиза показывает вышивки.

(Любуется.) Красота-то какая! Золотые у тебя, девушка, руки, цены им нет. И где ты такие узоры берешь? (Перебирает вышивки.) Это вот мы самой почтмейстерше покажем. Возьмет. Цветастую госпоже Шеиной, Марье Ивановне. До цветов она большая охотница.

Л и з а. А весна опять ушла. Холодно. Снежинки летают. Енисей затих.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Не горюй. Весна твоя придет. Вон ты как за зиму-то вытянулась. Похорошела… Только бледненькая какая-то.

Л и з а. Работаю много. Учусь. Прямо замучилась.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Ученье, милая, хорошее мученье. Слышала, на учительницу готовишься?

Л и з а. Да. Игорь Михайлович помогает.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Игорь? Ну-ну…

Л и з а. А гость ваш дома?

У л ь я н о в (открыв дверь). Клавдия Гавриловна, прошу вас: как только придет Красиков, стукните, пожалуйста, в дверь. Он мне очень нужен. (Увидев Лизу, вышел.) Здравствуйте! (Подошел, рассматривает вышивки.) Какая прелесть!

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Вот, Владимир Ильич, какие наши сибирские невесты рукодельницы.

У л ь я н о в. Гм… цветы… очень красиво.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Прямо как живые.

У л ь я н о в. Позвольте, а здесь — хлебные колосья.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Пшеница золотая, зрелая…

У л ь я н о в. Да, да, золотые колосья. (Рассматривает.) Великолепно… Это что ж, приданое?

Л и з а (смутилась). Что вы, Владимир Ильич.

У л ь я н о в. А я бы своей невесте не постеснялся сделать такой подарок. Золотые колосья! (Ушел и плотно закрыл за собой дверь.)

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Ученый человек. Сразу видно. Не поверишь, Лизанька, пишет до самого утра. И как глаза не заболят. Книги из библиотеки стопками носит.

Л и з а. Вчера у политических спор был. Ой, Клавдия Гавриловна, слышали бы вы, как он говорил! Люди, сказал он, все равно научатся мечтать и будут мечтать всегда, мечтать о заветной цели и бороться за нее.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а (с улыбкой). Ну ты-то, гляжу, мечтать научилась, да и цель себе верную выбрала. (Задумалась.) На хороших-то людей и глядеть приятно. Вот он… не пьет, не курит, табашников, как и я, грешная, не переносит. Одна беда: мимо икон идет — лба не перекрестит. Но чую, Лизанька, вот сама не знаю, отчего это, но сердцем чувствую: большую веру в душе носит… Никак, стучит кто-то… (Ушла в переднюю.)

Слышен ее голос: «Что, опять пожаловала? Господи, да когда это кончится? Ну, чего стоишь, входи…»

(Вводит М о ш а р и х у.) Вот, полюбуйся, Лизанька! Милости просим. Давно не жаловали посещением.

М о ш а р и х а. …пробочку понюхать.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Дрожит-то как! Замерзла небось, горюшко ты мое горькое. (Подает чай.) Выпей, Антонида. Согреешься.

М о ш а р и х а. Пробочку понюхать…

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Да ты что сердце-то мое надрываешь? (Всхлипывает.) Господи, наставь ты ее на путь истинный. (Лизе.) Она ведь мне дальней родственницей приходится. Гляжу на нее, а сердце так и замирает. Ну, чего смотришь? Пей. (Поит Мошариху.)

М о ш а р и х а. Спасибо, спасибо, Клавдеюшка… (Постепенно приходит в себя, оглядывается.) Христос воскресе…

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Да ты что! До пасхи целая неделя, а она христосоваться пришла.

М о ш а р и х а. Хорошо у вас, как в гнездышке… Только ты скажи, Клавдеюшка, почему это ты, как я замуж вышла, здороваться перестала? Помнишь?

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Не будем об этом, Антонида Власьевна.

М о ш а р и х а. Родители мои честно век свой прожили. Да и я сама не так уж грешна была. А?

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Может, поесть хочешь?

М о ш а р и х а. Пробочку бы понюхать.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Я вот тебе понюхаю. (Подает еду из буфета.) Поешь-ка, милая.

М о ш а р и х а (ест). Меня, бесприданницу, Лука-то за красоту взял. Так и говорил: за красоту беру. Верно, жила я, как сыр в масле каталась. Только души своей — бог свидетель — не испоганила.

С черного хода входит К у з ь м и н.

К у з ь м и н. Ну, Гавриловна, принимай работу. (Увидел Лизу.) Здорова будь, Лизавета.

Л и з а. А ты что тут делаешь, дядя Никифор?

К у з ь м и н. Да вот подрядился в завозне прибрать.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Прибрал?

К у з ь м и н (берет под козырек). Так точно!

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Ну, садись, чаем напою.

К у з ь м и н. Вода мельницы ломает. Ты уж мне, Гавриловна, чего другого набулькай.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. И этот про то же! Вот греховодники. (Уходит.)

Кузьмин, посмеиваясь, идет за ней.

М о ш а р и х а. Пробочку бы понюхать… Что-то я сказать хотела? А-а, вспомнила… Умирал мой Лука-то, всю правду мне открыл. Слышишь, девушка? Молись, говорит, за меня, Антонида, душегуб я! Троих он, невинных, топором… А я с ним, с таким-то, столько лет прожила, сладости из рук его поганых брала. На деньгах-то кровь людская. А все, что на мне надето, на те деньги куплено. Выходит, и на мне она, кровушка… (Плачет.)

Возвращается К л а в д и я Г а в р и л о в н а.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Ну что же ты, в самом деле. Пойдем-ка лучше, пойдем…

Уводит Мошариху. Следом идет Лиза.

В гостиную входит К р а с и к о в со скрипкой в футляре. Заглянул в дверь комнаты Ульянова, вынул скрипку, играет.

У л ь я н о в открыл дверь, прислонился к косяку, слушает.

У л ь я н о в (увидев, что Красиков хочет закончить). Играйте, пожалуйста, играйте!

Красиков с большим подъемом закончил пьесу.

(Пожал ему руку.) Как давно я не слушал Чайковского! Спасибо… (Посмотрел на часы.) Ну-с, а вы, батенька, не очень-то точны…

К р а с и к о в. Не моя вина, Владимир Ильич.

У л ь я н о в. Что такое? Шпик?

К р а с и к о в. Три раза одно и то же лицо встретил. Пришлось задержаться.

У л ь я н о в. Правильно. Осторожность никогда не помешает.

Красиков подает лист бумаги.

Гм… (Читает.) Кто писал эту чушь?

К р а с и к о в. А вы не догадались?

У л ь я н о в. Крупицкий. Понимаю… Глумится над социал-демократами, мечтающими создать партию. Но мы создадим ее, создадим!

К р а с и к о в. Знали бы вы, как я с ним разругался.

У л ь я н о в. Что ж, за правду стоит подраться. И вот что, Петр Ананьевич, засучивайте-ка рукава!

К р а с и к о в. Драться? Со мной?

У л ь я н о в. Да, да, прямо на кулачки! (Шутливо колотит Красикова под бока.) Сдаетесь?

Смеются.

К р а с и к о в. Сдаваться без боя? Не хочу! Начинайте.

У л ь я н о в. На примере с Крупицким вы убедились, что ваши доморощенные критики Маркса распоясались. А вы, социал-демократы, сидите сложа руки. Вчера был на диспуте у молодежи. Горячие головы, но заросли дремучим бурьяном. А вы… вы подвигаетесь к ним чуть ли не по-рачьи. Вы знаете, как это называется?

Красиков молчит.

Кустарничество. У вас столько рабочих — железнодорожные мастерские, строители моста. А вы даже не удосужились побеседовать с ними. А не создать ли среди рабочих постоянный марксистский кружок?

К р а с и к о в. Но кто будет им руководить? Ведь вас угонят за горы и леса?

У л ь я н о в (с иронией). И у вас нет другой кандидатуры?

К р а с и к о в. По-моему, нет.

У л ь я н о в. Ай-яй-яй! Какой конфуз! (Вдруг серьезно и жестко.) Ошибаетесь, милейший. Есть!

К р а с и к о в. Интересно, кто же?

У л ь я н о в. Петр Ананьевич Красиков. Да, да, сударь, вы! И никто иной!

К р а с и к о в. Да я…

У л ь я н о в. Согласны? Вот и хорошо. И я верю, что рабочие, которым вы откроете глаза, еще возьмутся за настоящее оружие.

Красиков тихо смеется.

Чему вы смеетесь, милостивый государь?

К р а с и к о в. Удивительно! И это называется — человек приехал в ссылку!

У л ь я н о в. Чепуха! Мы приехали не страдать и охать, а работать, создавать партию. Потому-то я и ехал на свой счет, чтобы побыстрее наладить связи.

К р а с и к о в. А теперь, Владимир Ильич, позвольте мне. Ну, дорогой, держитесь… (Засучивает рукава.) Проходное свидетельство у вас до Иркутска! А вы торчите здесь!

У л ь я н о в. И буду торчать!

К р а с и к о в. А что скажет высокое начальство? «Ага, нарушение! Подать его к ответу! Надбавить ему срок!»

У л ь я н о в. Ну, бог не выдаст, свинья не съест! (Горячо.) Да поймите, дорогой Пьер, что я не мог, не могу уехать, не дождавшись Ванеева и Глеба. Но сегодня они наконец приезжают. Мы пойдем встречать их примерно через час.

К р а с и к о в. Вы узнали точно?

У л ь я н о в. Да… И еще. Я должен, понимаете, должен встретиться с Федосеевым. Здесь, в пересыльной тюрьме. Какой это замечательный человек! Должны же, наконец, мы встретиться.

К р а с и к о в. Ой, боюсь, не кончился бы наш пир бедою.

У л ь я н о в. Да, риск есть. Но в полиции я отметился, а для тюремного начальства меня нет. Я потерялся.

Красиков удивленно смотрит на него.

(Смеется.) Да, да, прямо как в волшебном фокусе — фу! — и меня нет.

К р а с и к о в. Не понимаю, каким же образом?

У л ь я н о в. А вот каким… Ехал я в ссылку на свой счет. Но какой-то растяпа-бюрократ забыл вычеркнуть мою фамилию из общего списка, фамилия есть, а человека нет. Представляете? (Смеется.) И пока идут розыски, пока всюду сыплются запросы, мы с вами можем поработать… Давайте-ка разработаем программу занятий кружка. Идет?

К р а с и к о в. Идет!

Уходят в комнату Ильича.

Входят К л а в д и я Г а в р и л о в н а и Л и з а.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Опять стучат… И что за дом у меня! Все идут люди и идут… (Уходит и возвращается с И г о р е м.) Вы уж простите старуху, Игорь Михайлович, но я вам выговорю.

И г о р ь. Хорошо, Клавдия Гавриловна, говорите… Лиза…

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Так вот, милый мой… (Увидела, что Игорь смотрит на Лизу.) Да вы меня, меня послушайте… Уж как хотите, сердитесь не сердитесь… вы что отвернулись-то?

И г о р ь. Слушаю, Клавдия Гавриловна.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Чтоб больше этого не было! Мне этот татарин, или кто там он, как называется, все уши своей музыкой прогудел. Не слушает! Да ну вас! Только слова зря тратить… (Рассердившись, ушла.)

И г о р ь. Я, кажется, ее обидел?

Л и з а. Она отходчивая. И вообще — добрая. Только поворчать любит.

И г о р ь. Мы не занимались уже два дня.

Л и з а. Да.

И г о р ь. Это недопустимо. Согласны?

Л и з а. Согласна. Я вышивала, Игорь Михайлович. Деньги нужны. Но урок я приготовила. Спрашивайте…

И г о р ь. Лиза, я много думал, хотел сказать многое. Но… не могу. (Встал.) Как я ненавижу себя! Когда в Томске профессор при всех оскорбил меня, я хотел ответить, слова кипели в голове. А встал, все смешалось, покраснел и вышел.

Л и з а. А может быть, и не нужно, было говорить? Ведь там были чужие — они бы все равно не поняли.

И г о р ь. Вчера, когда на диспуте выступал Владимир Ильич, мне тоже хотелось сказать… но у меня опять ничего не вышло.

Л и з а. А здесь были друзья. Они и без слов все поняли.

И г о р ь (шепотом). Лиза, я люблю вас, слышите, я могу закричать на весь дом: я люблю вас! На всю улицу, на весь город…

Л и з а. Молчите, Игорь Михайлович, молчите… Я и так все слышу.

И г о р ь. И что же ты скажешь? Промолчишь или просто засмеешься?

Л и з а. Я… я тоже не умею говорить… Сейчас мне молчать хочется. Молчать и слушать, как поет что-то во мне…

Входят У л ь я н о в и К р а с и к о в.

У л ь я н о в (тихо). Знаете, мне почему-то кажется, что нам лучше уйти.

Лиза и Игорь заметили вошедших. Игорь рассматривает иконы.

К р а с и к о в. Ба, знаменитый этнограф изучает сибирскую иконопись?

И г о р ь (смущенно). Я пришел к Владимиру Ильичу.

К р а с и к о в. Опять с частушками?

И г о р ь. Перестань, пожалуйста!.. Я хотел попросить… Мне сказали, что у вас есть брошюра об экономическом содержании народничества.

К р а с и к о в. И ты хочешь ее прочесть? Не может быть — своим ушам не верю.

И г о р ь. Брат все разносил ее. И я, признаться, ничего не понял в его критике. Если позволите, я прочту, может быть разберусь.

У л ь я н о в. Извольте! (Уходит в свою комнату и возвращается с рукописью.) Прошу…

К р а с и к о в. Невероятно!

И г о р ь. Когда пел Соян, я любовался только образами, музыкой стиха. А вы так легко и просто схватили смысл… Я плохо говорю. Простите.

У л ь я н о в (взглянул на Лизу). Прочтите вместе. (Прошелся.) Друзья, а ведь скоро светлое воскресенье — пасха! Все будут праздновать, а мы?

К р а с и к о в. Чокаться крашеными яичками?

У л ь я н о в. Нет, маевка! (Поет.)

День настал веселый мая, Прочь с дороги горя день! Песнь раздайся, удалая! Забастуем в этот день!

Соберем побольше рабочих! Согласны?

Входит К л а в д и я Г а в р и л о в н а.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Владимир Ильич, из полиции. Вроде сюда идут.

К р а с и к о в. Дождались! Задержат, и мы не сможем встретить друзей.

У л ь я н о в. Спокойно! Клавдия Гавриловна, пожалуйста, откройте… Только меня нет дома.

Клавдия Гавриловна вышла.

Ну что же, Петр Ананьевич… (Показывает на окно.) Весна. В такое время года пользоваться окном даже романтично. Прошу…

Быстро вылезают в окно.

Лиза и Игорь ушли в комнату Ильича и закрыли дверь.

Входят подполковник Б о г а ч е в и н е с к о л ь к о ж а н д а р м о в.

Б о г а ч е в (Клавдии Гавриловне). Где ваш постоялец?

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. А кто ж его знает. Может, на Енисей пошел, а может, у Юдина в библиотеке сидит. Он туда часто ходит.

Б о г а ч е в. Так… (Распахивает дверь в комнату Ульянова.)

Игорь и Лиза замерли в поцелуе.

Пардон… Я, надеюсь, не помешал?

Игорь входит в гостиную.

Крупицкий-младший? Здравствуйте… А вы, собственно, здесь зачем?

И г о р ь. Ульянов нездоров. Брат просил передать рецепт.

Б о г а ч е в. Так… Эскулап с крылышками амура. (Смеясь, возвращает рецепт.) А вас, молодой человек, прошу передать брату вот это…

И г о р ь. Что это?

Б о г а ч е в. Приглашение к начальнику губернского жандармского управления полковнику Женбаху. Да-с… Извольте передать.

Жандармы из кухни выводят М о ш а р и х у и К у з ь м и н а.

А это еще что за личности?

М о ш а р и х а. А ты не удивляйся, Николай Петрович. Не узнаешь?

Богачев в удивлении отступает.

Сколько раз с моим муженьком пил, забыл?

Б о г а ч е в. Прекратить балаган!

М о ш а р и х а. Верно, я теперь в балагане живу. Милости просим.

Б о г а ч е в. Взять ее, каналью! (Уходит.)

М о ш а р и х а (кричит). Веди, веди, проклятый! Не боюсь!

Жандармы уводят ее.

И г о р ь. Идем, Лиза…

К у з ь м и н. Обождите… Вместе пойдем. Ух и глазищи у их благородия. Сердце в пятки угоняют.

Уходят.

К л а в д и я Г а в р и л о в н а. Опять одна… Всех разогнали, ироды… (Подняла стул, опрокинутый Мошарихой. Подошла к иконам.) С белого света радость людскую сживают. А ты смотришь, господи, и не поморщишься… Эх ты, заступник…

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Кабинет Женбаха. Ж е н б а х, сидящий за столом, и Б о г а ч е в, стоящий рядом, весело смеются.

Перед ними навытяжку стоит К у з ь м и н.

Ж е н б а х (сквозь смех). Как… как он сказал?

К у з ь м и н (стараясь угодить). Я, грит, ваше-ство, потерялся… Фу, грит, и меня нет. Вот так! (Делает жест.)

Женбах и Богачев смеются еще веселее.

Ж е н б а х. Значит, он полагает, что мы ничего о нем не знаем?!

К у з ь м и н. Ни сном ни духом!

Ж е н б а х. Браво!

К у з ь м и н. А сейчас, грит, мне надо, вот так надо поглядеть на своих дружков.

Б о г а ч е в. Не помнишь, о ком говорил?

К у з ь м и н. Мне, грит, етого… Хфедосеева шибко поглядеть охота.

Женбах и Богачев переглянулись.

А сам, как, значит, ваше благородие пришли, в окно сиганул.

Смех.

А шубу достали первый сорт! Эх и шуба, на лисьем меху!

Ж е н б а х (встает). Хорошо. Молодец, Кузьмин.

К у з ь м и н. Рад стараться, ваше-ство!

Ж е н б а х. Иди…

Кузьмин козыряет и уходит.

Великолепно, Николай Петрович. Вас можно поздравить. Наконец-то тюремному инспектору мы натянули нос.

Б о г а ч е в. У этих тюремных крыс так ловко поставлено дело, что они потеряли Ульянова. А мы знаем каждый его шаг. (Подает журнал наблюдений.)

Ж е н б а х (листая журнал). Неплохо, неплохо. Когда прибывает поезд?

Б о г а ч е в. На подходе.

Ж е н б а х. Федосеева он не должен видеть. Понимаете? Федосеев затравлен, хандрит. И Ульянова ему видеть вредно. Духом воскреснуть может.

Б о г а ч е в. А остальные?

Ж е н б а х. Пусть встретятся. Ничего. Это произойдет на наших глазах. Больше будем знать.

Б о г а ч е в. Понятно.

Ж е н б а х. Крупицкий явился?

Б о г а ч е в. Ждет приема.

Ж е н б а х. Приступайте. Только тонко…

Б о г а ч е в. Простите, полковник. С этой партией прибыл Каврига.

Ж е н б а х. Так… его тоже сюда… Да, Николай Петрович, в приемной я видел эту… Мошариху.

Б о г а ч е в. Я задержал ее, чтобы сделать внушение. Купцы очень просят.

Ж е н б а х. Внушение?! Что ж… Внушайте, внушайте. (Уходит.)

Во вторую дверь ж а н д а р м вводит М о ш а р и х у.

Б о г а ч е в. Антонида Власьевна! Ай-яй-яй! Вас ли вижу? Садитесь, садитесь, дорогая. Нет, не верится! Это не вы!

М о ш а р и х а. В парижских-то нарядах лучше была?

Б о г а ч е в. Господи, да там кисея, зефир, бриллианты, а тут рубище, сума… Страшно.

М о ш а р и х а. А ты не бойся, пугливый.

Б о г а ч е в. Год прошел, как ваш благоверный скончался, и такие изменения. Бедная вы моя.

М о ш а р и х а. Отпусти, Николай Петрович.

Б о г а ч е в. Да извольте, Антонида Власьевна! Разве я смею вас задерживать?! Только… не рвите вы мою душеньку, христом-богом молю.

М о ш а р и х а. Сладко поешь.

Б о г а ч е в. Я с вами всегда так говорил.

М о ш а р и х а. Ну как же, помню — к ручке прикладывался, на ушко словечки разные шептал. Помню.

Б о г а ч е в. Значит, говорить можно все?

М о ш а р и х а. Говори.

Б о г а ч е в. Понимаю, ой как понимаю ваши муки. На вашем месте я бы так же страдал. Разочароваться в жизни… Да я и сам давно разочаровался. Живем у дьявола на куличках. Ссыльные, поднадзорные, душегубы. Мозг тупеет. Так и хочется уйти в отставку. Бросить все и уехать в Париж. В Венецию… Между прочим, губернатор на вас косится.

М о ш а р и х а. Не боюсь. И дом и все капиталы на меня записаны. Что хочу, то с ними и делаю.

Б о г а ч е в. Напрасно… напрасно вы так уверены. Вот вы в шалаше живете. А купцы кричат, что вы позорите их звание.

М о ш а р и х а. Кровушка липучая на этих званиях-то.

Б о г а ч е в. Ой, Антонида Власьевна! Берегитесь — как бы в желтом доме не побывать! Они живо упрячут.

М о ш а р и х а. А я сама утоплюсь. Вот тронется Енисей, и я тронусь.

Б о г а ч е в. Да опомнитесь, несчастная! Родственничкам Луки ваша блажь на руку. Сети давно расставлены. Только жало впустят — и все капиталы до капли высосут… А ведь я… давно люблю вас.

М о ш а р и х а. Любишь? Говори, говори, милый ты мой… Помнишь, еще Лука живой был, ты мне все про любовь шептал… Грешница я, слушала твои слова… Так любишь?

Б о г а ч е в. Давно… давно люблю.

М о ш а р и х а. И такую, в рубище этом, любишь?

Б о г а ч е в. Пустяки… Вам сейчас надо уехать. Немедленно. За границу. Я снабжу паспортом. Дам человека — языки знает. Вас будут лечить лучшие в свете доктора.

М о ш а р и х а. А потом?.. Милый, что потом-то, скажи…

Б о г а ч е в. С европейскими фирмами дело заведем. Такой заводище поднимем, такой, что трубы до неба!

М о ш а р и х а. Та-ак… трубы… Ах, миленочек ты мой! Трубы тебе нужны… (Резко встала.) А ты меня, меня возьми. Вот такую, как есть, возьми. Брезгуешь?

Б о г а ч е в. Антонида Власьевна…

М о ш а р и х а. Плюю на тебя! Таракан ты нераздавленный. Да я на весь город тебя ославлю. Я тебе такую любовь покажу, в трубу вылетишь! (Бросается на Богачева.)

Вбегают ж а н д а р м и К у з ь м и н и выталкивают ее прочь.

К у з ь м и н (мнется). Ваше благородие, а с ей… с Мошарихой мне дозвольте.

Б о г а ч е в. Не понимаю.

К у з ь м и н. Потолковать… (Делает жест.)

Б о г а ч е в. Так… значит, подслушивал? И понял?

К у з ь м и н (улыбается). Как тут не понять, когда такие деньги… Только сама-то она не осмелится уехать. Характер птичий. Вы мне дозвольте. Уговорю.

Б о г а ч е в. Ну ты, голуба, по усердию самого дьявола превзошел.

Кузьмин улыбается.

Молчать! Ты мне за приезжего отвечай. Да знай свое место, скотина! Стой!

Кузьмин остановился.

Ну раз ты мне такое усердие показываешь, будешь отвечать и за Кавригу. Три раза он от нас уходил. Видать, в городе у него дружки. Узнаешь, кто они. А если и на этот раз уйдет — сгною. Понял?

К у з ь м и н. Так точно, ваше-ство!

Б о г а ч е в. Доктора сюда.

Кузьмин уходит.

Из вторых дверей ж а н д а р м вводит К р у п и ц к о г о.

Здравствуйте, здравствуйте, дорогой доктор. Присаживайтесь. Прошу.

Крупицкий садится в кресло.

Вам пришлось ждать… Извините. Дела! Как ваше здоровье?

К р у п и ц к и й. Благодарю вас. Я здоров.

Б о г а ч е в. А я, доктор, совсем лишился сна. Очевидно, переутомление.

К р у п и ц к и й. Надо меньше употреблять горячительных напитков. Особенно перед сном.

Б о г а ч е в (фамильярно). Ай, доктор, вы видите человека насквозь.

Крупицкий недовольно заерзал в кресле.

Итак, дорогой Владислав Михайлыч, мы пригласили вас…

К р у п и ц к и й. …чтобы сообщить пренеприятное известие? К нам едет ревизор?

Б о г а ч е в (смеется). Точно по Гоголю — приехал губернатор с ревизией. И, возможно, захочет встретиться с вами.

К р у п и ц к и й (с ноткой иронии). Почту за честь.

Б о г а ч е в. Врачебное присутствие, санитарное состояние пересыльного пункта, ну и прочее… Вам, полагаю, следовало бы подготовиться.

К р у п и ц к и й. Не беспокойтесь. Губернатор останется доволен. (Встает.) Я могу идти?

Б о г а ч е в. Мы уважаем вас, Владислав Михайлович, как члена Енисейского врачебного отделения…

Входит Ж е н б а х. Богачев встает.

Ж е н б а х. Здравствуйте, доктор. (Богачеву.) Прошу садиться. О чем, смею спросить, разговор? (Садится в кресло.)

Б о г а ч е в. Собственно, деловая часть завершена. Мы просто мило беседуем.

Ж е н б а х. Очень хорошо. Деловые разговоры так надоели. Рад поболтать по душам.

Б о г а ч е в. Я говорил, что мы ценим Владислава Михайловича как члена врачебного отделения…

Ж е н б а х. Ценим его образованность, любовь к народу, но мы…

Б о г а ч е в. …не можем допустить, чтобы такой человек оступился.

К р у п и ц к и й (поднимаясь). А я, господа, не могу допустить, чтобы так разговаривали со мной.

Б о г а ч е в. Владислав Михайлович, помилуйте, к чему обида?!

Ж е н б а х. У нас, доктор, душевный разговор. Тет-а-тет. Позвольте, дорогой, быть откровенным до конца.

К р у п и ц к и й (садясь). Прошу.

Б о г а ч е в. Мне кажется, полковник, что наш милейший доктор смотрит на нас как на тупых, бездарных жандармов.

Ж е н б а х. Неужели это так? Напрасно… Мы хорошо знаем революционное движение. Революционеры бывают разные. Многие пылкие умы пишут и разглагольствуют о социализме. И мы им не мешаем. Почему?

Б о г а ч е в. Видите ли, социализм бывает тоже разный. Например, сейчас в Европе распространяется католический социализм, и мы не только не преследуем его…

Ж е н б а х. Но даже кое-что из него хотим пересадить на русскую почву.

К р у п и ц к и й (решительно встает). Господа, прошу уволить меня от этой лекции.

Б о г а ч е в (ласково). Сядьте… Будьте любезны, сядьте.

Ж е н б а х. Мы не кровожадны. Вы это хорошо знаете. Ваши статьи, публикуемые в «Отечественных записках», мы не преследуем. Блистайте красноречием! Пожалуйста!

К р у п и ц к и й. Я больше не могу. Это уже слишком! Я буду жаловаться! Я… я, наконец, уйду!

Б о г а ч е в. Помогать Ульянову?

Крупицкий ошеломлен.

Ж е н б а х. Он не начиняет бомб, но его идеи страшнее бомбы Гриневицкого.

К р у п и ц к и й. Господа, я ничего не могу понять! В чем вы хотите обвинить меня?

Ж е н б а х. Ваша поездка в Петербург…

К р у п и ц к и й. Я ездил по делам врачебного присутствия…

Б о г а ч е в. Ваше знакомство с Ульяновым…

К р у п и ц к и й. Это было совершенно случайное знакомство. Право, я не виноват, что мне пришлось ехать с ним в одном вагоне. Но…

Ж е н б а х. Что?

К р у п и ц к и й. Вы говорили об идеях… А об этом я говорить не желаю.

Ж е н б а х. Так… А кто помог Ульянову устроиться на квартиру?

Б о г а ч е в. Кто дал ему рекомендательное письмо к Юдину?

Ж е н б а х. И наконец, кто снабдил его врачебной справкой? Вы!

К р у п и ц к и й. Я врач. Это мой долг. И вы мне не запретите, не смеете запретить, слышите?!

Ж е н б а х. Долг? Хорошо… А мой долг понуждает меня принять ответные меры.

К р у п и ц к и й. Это меня не интересует. Да, да, я прошу вас оставить меня в покое.

Б о г а ч е в. Помня наши дружеские отношения…

К р у п и ц к и й. Оставьте! У меня к вам самое обыкновенное, да, да, самое нейтральное, что ли, отношение.

Ж е н б а х. Помня наши дружеские отношения, скажу: за вами учрежден негласный надзор.

Крупицкий вздрогнул, встал, снова сел.

К р у п и ц к и й. Так… что ж… я готов.

Б о г а ч е в (миролюбиво). Раз уж вы дали справку Ульянову, ее не вернешь. Но среди арестованных есть друг Ульянова — Ванеев. Говорят, он болен…

К р у п и ц к и й. Да, да, очень… чахотка.

Ж е н б а х. Но для нас он совершенно здоров. Совершенно!

Крупицкий взял себя в руки, встает.

К р у п и ц к и й. Господа! Чем бы вы ни грозили мне, я честный человек и слишком уважаю себя, чтобы кривить душой… Если понадобится, я буду лечить любого заключенного. Кто бы он ни был по своим убеждениям. Повторяю, это мой долг. А с Ульяновым… Да, я с ним знаком и помогал просто как человеку. Помогать ближнему — наш долг.

Б о г а ч е в. Конечно, конечно, долг прежде всего… Что ж, Владислав Михайлович, спасибо за беседу. (Раскланивается.) Да, Владислав Михайлович, ваш брат…

Крупицкий остановился.

К р у п и ц к и й. Что мой брат?

Ж е н б а х. Ведь вы, как старший, ответственны за его судьбу. Не так ли?

К р у п и ц к и й. Что с братом?

Б о г а ч е в. Не беспокойтесь, доктор. Ничего предосудительного пока не замечено… До свиданья!

Крупицкий ушел.

Ж е н б а х. Ну, этот готов, не будь я Женбах!

Б о г а ч е в. Только поперчить.

Смеются.

Телефонный звонок.

Ж е н б а х (взяв трубку). Поезд пришел? Следить… (Встает.) Ну, Николай Петрович, с богом… Мы с вами надбавим Ульянову срок. Надбавим всенепременно!

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Часть перрона. Решетчатая ограда. Собирается т о л п а.

Ж а н д а р м с к и й о ф и ц е р (выходя из ворот). Разойдись! (Проходит через толпу.)

С т р е л о к. Осади назад! (Отгоняет толпу.)

С т а р у ш к а. Дозволь, родимый, страдальцам калачиков свеженьких передать.

Ж а н д а р м с к и й о ф и ц е р (старшему конвойному). Акимыч, подожди здесь, пока тюремное начальство придет.

К о н в о й н ы й. Слушаюсь.

Офицер уходит.

Стой, каторга. Получай даровые гостинцы. Чего добру пропадать.

Бабы передают калачи, шаньги, яички, табак в кисетах.

К а в р и г а (конвойному). Акимыч, дозволь, старый, с дружком проститься. Важное слово сказать надо.

К о н в о й н ы й. Давай, Каврига. Только не мешкай. А то начальство на тебя и так лютует. Смотри…

Каврига подходит к ограде.

К а в р и г а (зовет). Ваней! Браток…

С другой стороны подходит В а н е е в.

Ну, прощевай, Ваней. Спасибо тебе. Хорошие слова в душу клал. Прощай…

В а н е е в. Может, еще увидимся.

К а в р и г а. Нет, браток, я сюда помирать иду.

В а н е е в. Да что ж это так?

К а в р и г а. Я в тайге одно место знаю. Золото руками черпать можно. Будут пытать… А я не скажу!.. Ну, сам понимаешь, шкура-то одна…

В а н е е в. Тогда надо бежать. Немедленно бежать!

К а в р и г а. В этих ичигах-то? (Показывает свою рваную обувь.)

В а н е е в. Берите мои сапоги! Живо!

К а в р и г а. Да ты что? А сам-то ты как? Вижу, хвораешь ты.

В а н е е в. Берите…

К а в р и г а. Не возьму. Не возьму грех на душу. Пропадешь!

В а н е е в. Чудак! Я достану. Я же скоро выйду из острога.

К а в р и г а. Не врешь? Ну, тогда спасибо. Спасибо, браток… Только не от Кавриги, а от Степана Власова. Меня по-настоящему-то Степаном зовут.

Быстро меняются обувью.

К о н в о й н ы й (проходя). Остерегись, Каврига. Глиста лютая идет.

Каторжников проводят.

К а в р и г а (обернувшись, кричит). Прощай, Ваней!

В а н е е в (у решетки). Прощай, Степан! До встречи! Я в нее верю. Слышишь, Степан!

Уголовных увели. К ограде подходит У л ь я н о в в шубе.

У л ь я н о в. Анатолий!

В а н е е в (узнал Ульянова). Ильич! Как вы пробрались сюда?

У л ь я н о в. С подводой, за манатками заключенных. Здравствуйте! Как настроение? Все здоровы?

Пожимают руки.

Что у вас за обувь? Где сапоги?

В а н е е в. Отдал…

У л ь я н о в. А сам в опорках! Да как вы могли! Где Запорожец?

В а н е е в. В больнице.

У л ь я н о в. Серьезно?

В а н е е в. Безнадежно.

У л ь я н о в. Так… А Федосеев? Где он? Как его работа? Он здоров?

В а н е е в. С ним тоже нехорошо.

У л ь я н о в. Болен?

В а н е е в. Хуже… Как вы, Владимир Ильич?

У л ь я н о в. Все хорошо. Работаю в библиотеке. Маюсь над книгой. Вчера был на диспуте. Скоро собираем кружок.

В а н е е в. И здесь есть наши?

У л ь я н о в. Есть! Но что происходит у вас? Говорите, Анатолий.

В а н е е в. Склока.

У л ь я н о в. Еще не хватало!

В а н е е в. Ссыльный Юхотский травит Федосеева, обвиняет в краже денег из нашей общей кассы.

У л ь я н о в. Докатились! Вместо единства — склока. Конечно, Федосеев мучается и не пишет книгу?

В а н е е в. Замкнулся. Целыми ночами не спит.

У л ь я н о в. Я должен видеть его. Во что бы то ни стало. Толя, сделайте так, чтобы он пришел.

Ванеев уходит. Мимо Ульянова проходит с т р е л о к.

С т р е л о к. А ты чего тут пристал?

У л ь я н о в. С подводой, за манатками приехал.

Стрелок проходит. В а н е е в возвращается.

В а н е е в. Сейчас прибежит… Мы так устали от этой склоки. Но разве Юхотскому докажешь!

У л ь я н о в. Поймите, Анатолий, склока, клевета и истерика — это гнусное оружие мещан и пошляков. Немецкие филистеры отравляли жизнь Марксу и Энгельсу, амбиция и личные счеты революционных болтунов сокрушали единство парижских коммунаров. Но лучше, Анатолий, слышите, лучше всю жизнь терпеть ненависть этих пошляков, чем час жить в мире с ними. А ваш Юхотский…

В а н е е в. Главное — он не верит в партию… Федосеев, черт побери, опустил крылья, молчит. А недавно ночью сказал: «Я не могу работать, так зачем жить?» (Кашляет.)

У л ь я н о в. Анатолий, у вас кашель… Что с легкими?

В а н е е в. Пустяки… Просто небольшой бронхит. И вот что мне непонятно. Ведь Юхотский социал-демократ. Как он может…

У л ь я н о в. А вы подумали о внутренней борьбе? Она будет менять форму и обличье, но существовать будет всегда, до полной победы нашего дела.

Голос Федосеева: «Вы не имеете права держать меня!»

В а н е е в. Ильич, за нами следят. Уходите. Скорее!

К Ульянову подходит Б о г а ч е в.

Б о г а ч е в. Поздно! Поздно, господа… (Кричит солдатам.) Убрать! Всех загнать в вагон!

Солдаты, орудуя прикладами, уводят политических.

В а н е е в. Прощай, Старик!

У л ь я н о в. Скоро мы встретимся, друзья!

Б о г а ч е в. Простите, но о ваших друзьях мы уж как-нибудь побеспокоимся сами. (Указывает, куда идти.)

Ульянов, оглядываясь, помахивая рукой, уходит.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Кабинет Женбаха. П о л к о в н и к нервно ходит взад-вперед. Входит Б о г а ч е в.

Ж е н б а х. Арестован?

Б о г а ч е в. Да.

Ж е н б а х. Великолепно. Кавригу привезли?

Б о г а ч е в. Он здесь, полковник.

Ж е н б а х (после паузы). Ну что ж… Начнем с Кавриги. Ульянов пусть подождет.

Богачев уходит. Ж а н д а р м вводит К а в р и г у.

Здорово, Каврига.

Каврига молчит.

Да ты, брат, разжирел на казенных харчах. Садись…

Каврига стоит.

Садись, говорят. Ты что, оглох?

К а в р и г а. Не жужжи, барин. Ты не шмель. Видишь, душа с богом говорит.

Ж е н б а х. Святым стал? А как ловко обманул меня! Забыл? С каким трудом я артель собрал, а ты завел ребят в тайгу и бросил, сукин сын.

К а в р и г а. Меня баба русская родила, а не сука.

Ж е н б а х. Эх, Каврига, взяли бы мы с тобой золото, разве ты сейчас таким был!

К а в р и г а. А я всегда человек. В тайге — лесной, на каторге — каторжный, хоть в зипуне, хоть голый, а человек! Вот коли бы ты на меня мундир напялил…

Ж е н б а х (перебивая). Ну хватит! Ты убедился: от меня не убежишь. Уговор такой: покажешь жилу — отпущу на все четыре стороны. Иди с богом. Откажешься — убью. Понял?

К а в р и г а. А ты, благородие, какой нации будешь?

Ж е н б а х. Это не твоего ума дело. Я такой же русский, как и ты.

К а в р и г а (удивленно). Ну-у, и русскому кресту веришь?

Ж е н б а х. Не пню же!

Каврига неожиданно встает на колени.

Ты что?

К а в р и г а (крестясь). Смотри, господи, как Каврига кресты кладет… Вот на! (Крестится.) Еще — на! (Встает.) Видел? Все богу отдал. А тебе, благородие, прости, ничего не осталось… Постой… (Шарит в карманах.) Во… (Вынимает руку, кулак сложен в кукиш.) Возьми!

Женбах смотрит то в лицо Кавриги, то на кукиш и вдруг бросается на Кавригу, бьет, топчет ногами.

Ж е н б а х. Убью, скотина!

Входят Б о г а ч е в, ж а н д а р м ы.

Увести… В карцер его! Глаз не спускать…

Кавригу поднимают.

К а в р и г а. Зря злишься, барин. Ты слова моего послушай. Над живым надо мной тебе не властвовать. Ты меня до самого конца, до самого краю убей… А коль не убьешь, убегу. В землю живым зароешь, а я все равно встану. На то и кресты клал.

Кавригу уводят. Женбах застегивает воротник мундира.

Б о г а ч е в. Простите, полковник… Вот тут…

Ж е н б а х. Что?

Б о г а ч е в. Царапинка… Кровоточит.

Ж е н б а х (платком вытирая щеку). Благодарю… Ну-с, Николай Петрович, у меня к вам есть один совет. По-дружески. Позволите?

Б о г а ч е в. Буду очень рад.

Ж е н б а х. Мошариха… Понимаете? Это не то… Попахивает. И кроме того, опасно: можно обрызгать мундир. Подумайте, дорогой… Я по-дружески. От всего сердца… А теперь — Ульянова.

Вводят У л ь я н о в а.

Какая у вас шикарная шуба! Прошу садиться…

Ульянов стоит.

Да, весна у нас сибирская, теплом не балует…

Ульянов садится. Женбах делает знак, Богачев уходит.

А вот вы изволите баловать. Вырядились в шубу для встречи с друзьями?.. (Смеется.) Скажите, ведь вас интересовал главным образом Федосеев? Ну как же — такая личность, эрудит, встреча с ним всегда приятна. Не так ли? Я жду ответа.

У л ь я н о в. Мне нечего отвечать. У вас лирическое настроение, а я к нему не расположен.

Ж е н б а х. Тогда позвольте вас расположить. (Встает.) Страстное желание встретиться с Федосеевым погубило вас. Уведомляю, что теперь-то уж надбавка срока ссылки вам гарантирована.

У л ь я н о в. Нет. Этого сделать вы не посмеете.

Ж е н б а х. Вы так уверены? Разрешите ваше приходное свидетельство.

Ульянов подает.

Право, не могу вас понять, господин Ульянов. Четырнадцать месяцев тюрьмы ничему вас не научили. В Москве — самовольная остановка. В вагоне, по дороге сюда, устроили скандал. Вам, видите ли, показалось тесно. Здесь (листая журнал наблюдений) работали в библиотеке Юдина, провели диспут о литературе, встречались со шлиссельбуржцем Карауловым, спорили с местным философом Ядевичем… (Повышая голос.) А между тем, на основании этого документа, вы не имели права проживать нигде, кроме Иркутска. Вам это, надеюсь, было известно?

У л ь я н о в. Да.

Ж е н б а х. И вы нарушили это предписание. Вы злостно уклонились от врученного вам маршрута. Так?

У л ь я н о в. Так.

Ж е н б а х. И после этого вы ждете от меня милости?

У л ь я н о в. Милости? От вас? (Весело засмеялся.) Пожалуйста, увольте. Вы забыли, что в этом документе сказано: «Не имеет права останавливаться где бы то ни было… (повысив голос) за исключением особых случаев, при непреодолимых препятствиях».

Ж е н б а х. И они у вас нашлись, эти препятствия?

У л ь я н о в. Да.

Ж е н б а х. Например?

У л ь я н о в. Весенняя распутица.

Ж е н б а х (смеясь). Ну знаете…

У л ь я н о в (перебивая). К тому же я принял твердое решение ходатайствовать об оставлении меня в пределах Минусинского округа. Кроме того, мои друзья, в том числе и Федосеев, уполномочили меня заявить иркутскому губернатору протест.

Ж е н б а х. Что-о? Протест? О чем же, смею спросить?

У л ь я н о в. О том, что вы, господин Женбах, с молчаливого согласия тюремного инспектора, незаконно содержите в тюрьме административно ссыльных.

Ж е н б а х. Вот как! Протест?.. Ну что же, поезжайте к губернатору в Иркутск.

У л ь я н о в. Иркутский губернатор сейчас находится здесь. Это еще одна причина моей остановки.

Ж е н б а х. Узнали от Крупицкого?

У л ь я н о в. Уведомляю, что телеграммы протеста поданы в Москву и Петербург. Ссыльный Ванеев тяжело болея, и ваш произвол по отношению к нему является преступлением.

Ж е н б а х. Да-а… (Вытирает лоб платком.) Вижу, что вы недаром носили звание помощника присяжного поверенного. Итак, насколько я вас понял, вы явились для сбора подписей под протестом.

У л ь я н о в. Да.

Ж е н б а х. Ну что ж, раз вы, господин Ульянов, встали на официальную ногу, протесты и прочее, придется и нам изменить тактику. Для начала подвергнем вас медицинскому осмотру.

У л ь я н о в. Прежде всего нужно осмотреть Ванеева. Он тяжело болен.

Ж е н б а х (словно не слыша). …А там специальная комиссия под председательством вице-губернатора — да, да, никакие меньше! — с участием тюремного инспектора и с моим участием — да, да, и с моим участием, — решит, как с вами поступить.

У л ь я н о в. А Ванеев?

Ж е н б а х. Не волнуйтесь. Из-под стражи освободим. А уж о болезни — решат врачи. Я, к сожалению, не врач.

У л ь я н о в. Честь имею. (Идет к двери.)

Ж е н б а х. Господин Ульянов…

Ульянов остановился.

Может статься, что ваше желание пребывать в Минусинском округе осуществится. И тогда, согласитесь, волей-неволей нам придется общаться. Целых три года! Как вы определите дальнейшие наши отношения?

У л ь я н о в. В пределах свода законов Российской империи, том четвертый, параграфы…

Ж е н б а х. А короче?

У л ь я н о в. Короче можно определить одним словом: борьба!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Берег Енисея. Землянка. Утро. Л и з а и И г о р ь занимаются, сидя на завалинке. Из землянки выходит В а н е е в. В одной руке у него утюг, в другой пиджак.

В а н е е в. Лизанька, голубушка, утюг совершенно отказывается гладить. Бастует!.

Л и з а. Господи, да вы же воротник подпалили!

В а н е е в. Разве? Мне думается, что так и было. Впрочем, коричневый оттенок даже лучше. Красивее.

Л и з а. Давайте, я доглажу.

В а н е е в. Нет, нет! Я не эксплуататор. Занимайтесь. Я, кажется, нашел выход… (Уходит.)

И г о р ь. Готовится к комиссии, как к свадьбе…

Л и з а. Неужели его пошлют на север?

И г о р ь. Думаю, брат поможет.

Из землянки выходит В а н е е в в пиджаке.

В а н е е в. Каков? Полагаю — неотразим!

И г о р ь. Прямо как на свадьбу!

В а н е е в. Свадьба будет! Домнушка непременно приедет. Только скажите, Лизанька, Игорек, я очень худой? Желтый. Под глазами круги.

Л и з а. Да нет… Обросли только.

В а н е е в. Это я для солидности. (Надувает щеки и оттопыривает низ пиджака.) Каков?

По берегу идет К р а с и к о в.

Комиссия уже начала работу?

К р а с и к о в. Да.

В а н е е в. Но почему у меня нет вызова?

К р а с и к о в. Крупицкий обещал послать посыльного.

В а н е е в. Странно… (Вынимает из кармана листок.) Друзья, Глеб написал новые стихи…

Все его обступили.

(Читает.)

Волнуйтесь, тираны, глумитесь над нами, Грозите свирепой тюрьмой, кандалами! Мы сильные духом, хоть телом попраны, — Позор, позор, позор вам, тираны! Пусть слабые духом трепещут пред вами, Торгуют бесстыдно святыми правами. Телесной неволи не страшны нам раны — Позор, позор, позор вам, тираны. Кровавые слезы потоком струятся. Враги беспощадно над слабым глумятся. Но рухнут пред сильным коварные планы, — На страх, на страх вам, на страх вам, тираны!

По берегу бежит С о я н.

С о я н. Девка, э-кей, девка!

Л и з а. Что случилось, Соян?

С о я н. Батку звать надо. Подрядчик ждет… Скорее.

Из землянки выходит Г о р и н.

Кузьмич, подрядчик зовет… Ким-суг огнем пунгать надо. Во-он там, у моста, однако, затор будет. Беда будет. Пойдем.

Г о р и н. Не пойду.

С о я н. Подрядчик ахчу, деньги, много-много дает. Друг, пешим с тобой ходим. Пыль, как собаки, с тобой глотаем. А деньги будут — коней купим. Таких коней, как у самого Хулатая! Пойдем…

Появляется п о д р я д ч и к.

П о д р я д ч и к. Матвеюшка, выручай… Христом-богом прошу. Смотри, что злодей делает. Такую бединушку поднял, страшно! Все фермы снесет. Убытки-то, убытки какие! По миру пойду… (Падает на колени.) Инженера, сукины дети, воды боятся. Колька с ребятами пробовал рвать — ничего не выходит. Спасай, Матвеюшка, никаких денег не пожалею.

Г о р и н. Прижала нужда, так на коленях ползаешь?

П о д р я д ч и к. Не помни зла, Матвеюшка!

Слышен колокольный звон.

День-то какой нынче. Бога побойся…

Г о р и н. А ты сам пойди. Боишься? (Поворачивается, чтобы уйти.)

В а н е е в. Матвей Кузьмич, идите… Не для него, для народа надо.

Г о р и н (колеблясь). Ладно, однако, пойду… (Идет к берегу.)

За ним бросился Соян.

Не ходи, С о я н… Не надо. Я один… А коней мы с тобой еще заимеем…

Горин и подрядчик уходят. Следом идет Соян.

На берегу появляется К р у п и ц к и й.

В а н е е в. Наконец-то! Здравствуйте… Вы от комиссии?

К р у п и ц к и й. Здравствуйте. Да, я только что был там.

В а н е е в. Меня вызывают?

К р у п и ц к и й. Вас? Да, да, только надо еще подождать… Вы не волнуйтесь.

И г о р ь. Владя, что происходит? Почему Ванеева не зовут на комиссию?

К р у п и ц к и й. Не волнуйся, пожалуйста. Что вы здесь все так разволновались…

По берегу с г р у п п о й р а б о ч и х быстро идет У л ь я н о в. Все выжидательно смотрят на него. Он обвел всех суровым взглядом.

В а н е е в (тихо). Комиссия закончила работу?

У л ь я н о в. Тупицы! Какие же архиогромные тупицы! Я спорил, ругался, я полагал, что, поднатужившись, они поймут наконец! Но не добился ни звука, ни слова, ни единого словечка!

В а н е е в. И что же решили?

У л ь я н о в. Глебу — село Тесинское, мне — Шушенское, а вам, Анатолий, Туруханск!

К р а с и к о в. Больному Крайний Север!

У л ь я н о в. Губернатор — ни тпру ни ну; вице-губернатор — сапоги всмятку! А Женбах: в Туруханске, изволите видеть, лучше, это же город!

В а н е е в. И стоило по такому поводу ломать копья! Пьер, брось! К черту хандру! Главное, полоса неведения кончилась и да здравствует конец ссылки… (Закашлялся.) Товарищи, пошли… (Уводит рабочих в землянку.)

Ульянов задержался.

У л ь я н о в. Почему вы не поддержали меня, Владислав Михайлович? Почему вы ушли?

И г о р ь. Как? Ты ушел, не добившись вызова Ванеева?

К р у п и ц к и й (перебивая). Простите, но я, кажется, и так многое сделал. Но в данном случае…

У л ь я н о в. В данном случае мы зря понадеялись… Что ж, бороться за жизнь Ванеева мы все-таки будем. (Уходит в землянку.)

Игорь взглянул на брата и, махнув рукой, пошел.

К р у п и ц к и й. Игорь, стой!

Игорь остановился.

Нам надо уходить. Понимаешь? Может быть, даже уезжать.

И г о р ь. Не понимаю.

К р у п и ц к и й (оглядываясь). Идет бешеная слежка. Им терять нечего. А нам?

И г о р ь. Так… Продолжай.

К р у п и ц к и й. Я знаю, ты увлечен Лизой.

И г о р ь. Я люблю ее. (Зовет.) Лиза, подойди…

Лиза подходит.

К р у п и ц к и й. Игорь…

И г о р ь. Продолжай.

К р у п и ц к и й. Ну хорошо… Позволь говорить откровенно. В Томске ты вел себя как мальчишка. И вот — исключен. Мне приходится содержать семью. А ты увлекся…

И г о р ь. Хватит!

К р у п и ц к и й. Игорь, возьми себя в руки. Помнишь, отец завещал…

И г о р ь. Я не желаю тебя слушать!

К р у п и ц к и й. Вот как! Недоучка! Как вы будете жить? Любовный туман рассеется…

Л и з а. Владислав Михайлович, позвольте сказать…

К р у п и ц к и й. Говорите, говорите, Лизанька.

Л и з а. Да, я необразованна. Отец — простой рабочий. Живем бедно… Видите, как я нескладно говорю.

К р у п и ц к и й. Продолжайте. Прошу вас.

Л и з а. Так вот… Я очень хочу учиться. И благодарна Игорю и всем, кто мне помогает. Все, чему я научусь, что я буду знать, я отдам простым людям.

И г о р ь. Правильно, Лиза!

Л и з а. И я… я тоже люблю Игоря. Может, больше, чем он меня. Не знаю… И если вы отнимете это… эту любовь, будет плохо. Очень плохо. Только вы не посмеете сделать этого.

К р у п и ц к и й. Не посмею?

Л и з а. Да, не сможете, потому что вы слабый. Вы слабее нас.

К р у п и ц к и й (натянуто смеется). Откуда же у вас эта сила?

Л и з а. Не знаю. Но… мы верим людям, а вы нет. Потому и мечетесь. Потому и прикрываетесь красивыми фразами.

К р у п и ц к и й (в раздумье). Боже мой, сколько я лечил людей и не знал, что брат мой болен… А может, я сам заразил его?.. (Игорю.) А ты… ты ничего не понял. Ты не дал договорить мне до конца. Дело в том, что меня вызывал Женбах. Так вот… Я нахожусь под негласным надзором. А от этого недалеко и до тюрьмы. Вот теперь и подумай… (Идет по берегу и сталкивается с Кузьминым.) Вот кого остерегайтесь! Доносчик… (Уходит.)

К у з ь м и н (подходя). Что это с дохтуром? Никак, заговаривается. Да вы, никак, таитесь чего?

Игорь смотрит на него в упор.

А я тебя, Лизавета, обрадовать пришел. Батька-то твой все как следует справил. По льдинам шел, а потом, как в немоготу стало, плашмя полз. Смелый, черт!

Л и з а. Где он?

К у з ь м и н. Сейчас подойдет. (Подает бутылку.) Ты ему вот этого набулькай… Да вон он, поднимается.

Появляется Г о р и н.

Л и з а. Батя! Наконец-то! (Бросается к отцу.) А ты, Никифор, чего стоишь? (Подает бутылку.) Открывай. А я стакан принесу. (Убегает в землянку.)

И г о р ь. Вы его давно знаете, Матвей Кузьмич?

К у з ь м и н. Да пораньше тебя. А к чему спросил?

И г о р ь. Доносчик ты!

К у з ь м и н (глядит то на одного, то на другого). Да вы что? Или хватили лишку, ради праздничка? (Смеется.) Да мы с Матвеем сызмальства одной веревочкой вязаны. (Смеется.)

Возвращается Л и з а. Подает отцу стакан.

Г о р и н. Чья водка? Твоя, что ли?

К у з ь м и н. Да я же похристосоваться пришел. По-человечески. По-божески… А вы…

Г о р и н. Ну ладно, гостю первая плетка… Пей… за меня, за всех нас.

И г о р ь. И за господина Женбаха.

К у з ь м и н. Какого еще господина? Да ты што, паря, пристал? Не знаю я никаких господ. Господь у нас один — Христос. Будьте здоровы! (Хочет выпить.)

Л и з а. А в полицию вчера ходил?

К у з ь м и н (отставляя стакан). Что ж это вы меня в клещи берете… Да вот тебе, Матвей, крест святой (крестится)… да пропади все пропадом, да лопни мои глаза!..

Г о р и н. Пей.

К у з ь м и н (выпил). А вы-то что же? Ну как, скоро рвать будут? Ох, наверно, и грохоток пойдет. На весь город! А?

Г о р и н. Сейчас рванут…

Вдалеке слышны выстрелы. Все насторожились. Выбежали на берег. По берегу бежит К а в р и г а. Вид его страшен, как у загнанного зверя. Увидев его, Кузьмин рванулся. Но Горин положил ему руку на плечо.

К а в р и г а (останавливаясь у обрыва). Эх, крыльев у меня нет! Зато вот это есть… (Потрясает шестом.) Ну, прощай, благородие! Не поминай лихом!

Бросается вниз. Кузьмин вырвался из рук Горина, забежал на то место, где стоял Каврига, смотрит вниз, мечется.

К у з ь м и н (не выдержав). Эх, упустили, раззявы! Где они там? Сюда! Сюда! (Свистит в свисток.)

На берегу появляются ж а н д а р м ы, суматошно бегают, не зная, что предпринять.

Лодку, лодку сюда давай! Жива!

Г о л о с а. Какую лодку! Где ее возьмешь!

— Видишь, по шуге скачет!

— Неужели упустим!

К у з ь м и н (жандарму). Доложи полковнику, пусть ту сторону предупредит. (Другому жандарму.) А ты за лодкой! Жива!

Лиза, Игорь и Горин отходят к землянке.

(Увидел Горина, приосанился, осмелел.) Стой, Матвей… Не торопись. Ты пошто это меня держал? Сборища собираешь? Крамольные речи слушаешь? Так?

Горин отступает за землянку.

Г о р и н. А это тебе померещилось.

Кузьмин наступая, улыбается.

Ты зубы не скаль.

К у з ь м и н. Я тебе не кобель, ты сам не лайся.

Г о р и н. За какие деньги в иуды продался?

В это время Лиза и Игорь ушли в землянку, предупредить товарищей.

Почем рабочих людей продаешь?

К у з ь м и н. Так… (Оглядывается и вдруг выхватывает нож.) Ну ты меня не трожь… За моей спиной большая сила стоит.

Горин отступает.

Помнишь, как тебя в селе, в переулке кто-то батожком огрел?

Г о р и н. Темно было. Не увидел.

К у з ь м и н. Так это я, я был. Думал, не встанешь. А ты живуч.

Г о р и н. Нас батогами не возьмешь.

К у з ь м и н. На адвоката ты меня навел. Так?

Г о р и н. Так.

К у з ь м и н. Теперь помогать станешь. Да пойми, Матвей, дело это выгодное. Хорошие деньги дают… А все эти ваши разговоры — тьфу! Понял? Царя не переведешь. Ни в жисть! Их, царей-то, может, больше, чем льдин в Енисее. Понял?

Теперь они зашли за землянку. Кузьмин стоит спиной к углу.

Г о р и н. Эх ты, валежина… От гнилой сосны отросток корявый. Придет времечко, не только царю, а и батьке твоему, да и тебе, гаденышу, голову свернем. (Смело идет на Кузьмина.)

К у з ь м и н (отступая). А я полосну, полосну и отвечать не буду. Всех вас выдам! Слышал? В кандалы захотел, каторжник?!

Схватка. Из-за угла землянки выбегают С о я н и И г о р ь, набрасывают на Кузьмина мешок.

Г о р и н. В Енисей его, под лед, собаку.

Кузьмин бьется в мешке.

Понесли… (Поднимает мешок.)

Кузьмин отчаянно вопит.

Кажись, проняло.

Кузьмин выглядывает из мешка.

Ну что, землячок, проняло? Жизни твоей поганой оставалось всего ничего. Да ладно, пожалел.

К у з ь м и н. Спасибо, Матвеюшка… (Плачет.) Каврига-варнак убежал. Меня теперь их благородие со свету сживут. Бежать мне надо. А про батожок я со зла соврал. Вот те крест…

Г о р и н. Знаем мы твой крест. Всех нас все равно не выдашь. Нас тут гвардия. А если этого, приезжего, пальцем тронешь, мы тебя и под землей и на небе найдем. А сейчас — катись! Ну-у!

Кузьмин, озираясь, поднимается, идет медленно, потом бросается наутек.

На Енисее раздается сильный взрыв.

У л ь я н о в, В а н е е в, К р а с и к о в, Л и з а, р а б о ч и е выходят из землянки, смотрят на реку.

Ну, тронулся наш батюшка… Все льды до самого океана взломает. Теперь его ничем не остановить.

Нарастает музыка.

У л ь я н о в. А все-таки, друзья, жизнь прекрасна! Ехал я на лошадях по льду через Обь… До этого из окна вагона видел только степь. Ни жилья, ни городов. Снег и небо… А тут как въехали на берег — стоят домики. Иду… Наличники в затейливой резьбе. Разная резьба. И вдруг на одном увидел — серп и молот. Скрещенные… Да, да, скрещенные вот так. Какой-то плотник-умелец вырезал их из сосны… я подумал: настанет время, и вот эти скрещенные серп и молот станут символом нового мира!

З а н а в е с.

МИНЬКИНО СЧАСТЬЕ

Пьеса в трех действиях

ХОЧЕТСЯ ПОДРОБНО РАССКАЗАТЬ НАШЕЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЙ МОЛОДОЙ СМЕНЕ О ЖИЗНИ В. И. ЛЕНИНА, ПОТОМУ ЧТО НЕТ ДЛЯ НАШЕЙ МОЛОДЕЖИ БОЛЕЕ ВЕЛИКОГО И ПРЕКРАСНОГО ОБРАЗЦА, ПО КОТОРОМУ ОНА ДОЛЖНА УЧИТЬСЯ СТРОИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ.

В. Д. Бонч-Бруевич

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

У л ь я н о в.

К р у п с к а я.

В а н е е в.

М и н я й.

П а ш а.

С о с и п а т ы ч.

З а ц е п и н.

З а у с а е в.

А р х и п.

И с п р а в н и к.

Шушенское, 1897—1900 годы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Метель. Бледная луна.

По снегу бредет М и н ь к а. Он замерз, потерял дорогу.

М и н ь к а. Дедушка! Э-ге-гей! Люди, где вы-и! Холодно, замерз, замерзаю. (Падает на колени.) Господи Иисусе, сыне божий, помилуй меня. Где дорога? Господи, где дорога? (Прислушивается.) Никак, бубенцы звенят… Не хочу, не буду больше на зацепинской заимке жить. Пусть волки загрызут, пусть в снегу замерзну, а на заимке — не хочу! (Впадает в забытье.)

Г о л о с З а ц е п и н а. А ну, Минька, какая такая есть в российской азбуке первая буква? (Хохочет.) А по какому такому праву ты с заимки убег? А ну, скидавай порты, пороть буду!

М и н ь к а. Дяденька Зацепин, не бейте, не бейте меня!

Г о л о с П а ш и. Ну чего молчишь, грамотей? Опять от Зацепина попало? Сама слышала, как орал.

М и н ь к а. Уйди…

Г о л о с П а ш и. Как же! Так я и ушла. Думаешь, боюсь тебя? Погоди, за то, что с заимки самовольно ушел, тебе Зацепин еще всю шкуру спустит. Арапником. Понял?

М и н ь к а. Уйди, Пашка, слышишь?!

Г о л о с П а ш и. Ух, напугалась! Сирота бесприютный, а туда же…

Г о л о с С о с и п а т ы ч а. Ну, внучок, как живешь-можешь?

М и н ь к а. Плохо, деда. Не буду я больше зацепинских овец сторожить. Сил нет.

Г о л о с С о с и п а т ы ч а. А синяк-то под глазом с чего?

М и н ь к а. Это я, деда, о косяк ударился.

Г о л о с С о с и п а т ы ч а. А может, на хозяйский кулак наткнулся? Эх, ушел бы я давно, в скиты, да тебя, сироту, жалко. Как жить будем?

М и н ь к а. Я берданку добуду, с охотниками в тайгу уйду, соболей настреляю… Деда, не уходи! Куда ты? Дедушка-а, где ты? Деда-а!

Эхо вторит Миньке. Воет пурга.

З а т е м н е н и е.

Ямщицкий станок. Нары. Стол. По стенам широкие лавки. У коптилки И л ь и ч — шуба накинута на плечи; склонившись над тетрадью, пишет. С о с и п а т ы ч и З а у с а е в тихо разговаривают, сидя около печурки.

С о с и п а т ы ч. Верно, верно, Васильевич, говоришь. Жить надо хитро! Вон ты гляди — Зацепин за три года какие хоромы нажил. Со всем начальством дружбу завел. Все села под себя подмял. Ловкач, гривы-лошади… А вот этих политических, я, гривы-лошади, никак не пойму.

З а у с а е в. Вредный народ, етта, политические. Дружок у меня, етта, был. Еще когда на приисках работал. Ну подружился он с ним. Да-а. С политическим. А потом повесился… В бору. Хороший борок был. Молодой.

Ильич встал, подошел к окну.

С о с и п а т ы ч. Повесился? Да с чего же это?

З а у с а е в. Кто его знает. Я так думаю — сумление на него навел. Этот, политический…

Ильич вернулся к столу.

С о с и п а т ы ч. Что это ты, паря, морщишься? Зубы, никак, болят? Или как?

И л ь и ч. От слов ваших морщусь.

С о с и п а т ы ч. Что так? Это ж не про тебя говорится. Ты — ссыльный, человек образованный, тихий, не пьешь, не куришь, над книжками ночи просиживаешь…

И л ь и ч. А я и есть политический.

Сосипатыч и Заусаев переглянулись.

Господин надзиратель должен знать.

З а у с а е в. У меня, етта, так сказано: административно-ссыльный, и все.

С о с и п а т ы ч. Нет, ты человек не вредный.

И л ь и ч. А вот судите сами. Мой старший брат Саша хотел убить царя. И повешен. Мой младший брат и невеста сидят в тюрьме.

С о с и п а т ы ч. Зато же?

И л ь и ч. За то! А я… я царю хороший гостинец готовлю.

С о с и п а т ы ч (смеясь). Бонбу?

И л ь и ч. Нет, Сосипатыч, кое-что почище бомбы.

З а у с а е в. Такие слова, етта, говорить не полагается.

И л ь и ч. Я отвечаю на ваши вопросы. (Подошел к Сосипатычу.) А вы, Сосипатыч, приспособленец.

С о с и п а т ы ч. Это, гривы-лошади, как понимать?

И л ь и ч. А так… Зацепину завидуете. А ведь он хапуга, кулак, землю у вас отобрал и вас же на себя работать заставил. Вы по́том обливаетесь, а он жиреет.

С о с и п а т ы ч. Что ж… жиреет — это верно. А возле него и мы сыты. Куда я с внучонком денусь? А он пригрел. Какой же я, к примеру, припоселенец. Я, гривы-лошади, коренной сибиряк. И ты, Ильич, не моги так говорить, молод еще.

Ильич обернулся, прислушался — за окном слабый звук бубенцов.

И л ь и ч. Наконец, кажется, приехали! (Накинув шубу, уходит.)

З а у с а е в. Кого, етта, он ждет?

С о с и п а т ы ч. Дружка. Из Туруханска едет… Да ты не сумлевайся. Побалакают, душу отведут, гривы-лошади, да и разъедутся по-мирному. Пойдем к хозяину. Может, первача попробовать даст.

Уходят во вторую половину избы через узенькую дверь в стене. Сцена некоторое время пуста. Но вот наружная дверь широко распахивается — В а н е е в и И л ь и ч вносят М и н ь к у.

И л ь и ч. Осторожно… вот так… сюда.

Укладывают Миньку на нарах.

В а н е е в. На дороге подобрали. Живой ли? Ну и встреча. Экзотика на каждом шагу.

И л ь и ч (зовет). Сосипатыч!

Входит С о с и п а т ы ч со стаканом водки.

С о с и п а т ы ч. Что стряслось? (Кланяется.) С приездом вас! (Увидел человека, лежащего на нарах.) Кого это вы привезли, гривы-лошади? Постой, постой… Минька! (Бросается к внуку.) Миня, да ты у меня живой? Живой, гривы-лошади! У-у, варнак, как же ты в снега попал?

М и н я й. Дедушка, нашел… нашел я тебя. Деда, не уходи.

Ильич смотрит на Миньку.

И л ь и ч. Так вот ты какой, парень? Ну, здравствуй, здравствуй… Сосипатыч, как же он на дороге оказался?

С о с и п а т ы ч. Заимка зацепинская тут близко. Он там со скотом жил. Видать, не вытерпел, гривы-лошади.

И л ь и ч. Значит, пригрел вас Зацепин? Так? (Повернулся к Миньке.) Ослаб от голода, замерз. Надо его отогреть, покормить.

С о с и п а т ы ч. Это ничего. Это я мигом сварганю. Ладно, что хоть живой. (Уводит Миняя во вторую половину избы.)

И л ь и ч. Ну, здравствуйте, Анатолий.

Обнимаются, снимают шубы.

Дайте на вас поглядеть. Ну-с, великий кочевник, прямо из Туруханска сюда, в минусинские степи, через метели и снега?!

Смеются.

Сейчас я вас чаем напою… (Уходит и возвращается, неся чайник и туесок.) …Чайком с брусникой. Рассказывайте.

В а н е е в. …Тундра встретила нас неласково. На то она и тундра. Жили в гнилых бараках. Эта изба против них — хоромы.

И л ь и ч. Работали? Читали?

В а н е е в. Пели… хором… от тоски. Я по ночам писал стихи.

И л ь и ч. А над конспектами работали?

В а н е е в. Работал… немного.

И л ь и ч (прошелся из угла в угол). Так… дальше.

В а н е е в. Дальше… Один наш товарищ решил бежать. Его схватили и посадили в крепость. И меня… в крепость.

И л ь и ч. Да вас-то за что?

В а н е е в. Помогал ему в побеге.

И л ь и ч. Так… И вам, конечно, надбавили срок. Сколько?

В а н е е в. Два года. (Кашляет.)

И л ь и ч. Анатолий, вы мне не нравитесь. У вас блестят глаза. И этот кашель… Вы больны?

В а н е е в. Пустяки. Просто я взволнован. Если бы не вы, быть бы мне в Туруханске. А как Надя? Все еще в тюрьме?

И л ь и ч (подошел к окну). Надя… она приедет. Пусть остановятся в сугробах все поезда, все сани и повозки — она приедет, она пешком придет!

Смеются.

(Вынимает из кармана письмо.) Вы счастливый, Анатолий. Мы встретились в такую минуту. Читайте!

Ванеев читает письмо.

В а н е е в. Анатолий, ты не спишь? Ты понимаешь, что произошло? Нет, ты не понимаешь, не понимаешь! (Кружится по избе.) Первый съезд партии состоялся! Ура-а! (Задохнулся, говорит тихо.) Значит, на основе нашего «Союза борьбы» создана партия? Так?

И л ь и ч. Так.

В а н е е в. И значит, надо ставить вопрос о переходе из «Союза» в партию. (Застегивает куртку на все пуговицы.) Да, да, в партию. Старик, начинай ты…

И л ь и ч. Я, Ульянов Владимир Ильич, прошу принять меня в члены Российской социал-демократической рабочей партии.

В а н е е в. И я! (Взмахнул рукой.) Нет, не так, Володя, совсем не так! (Вытянул руки по швам.) Я, Ванеев Анатолий Александрович, бывший студент Петербургского технологического института, член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», прошу принять меня в партию. Клянусь, что до последнего вздоха я буду верен моему народу, рабочему классу. Клянусь сделать мою многострадальную родину самой счастливой, самой передовой страной в мире. Клянусь! Ильич. Клянусь!

С о с и п а т ы ч вводит М и н я я.

С о с и п а т ы ч. Ну вот, гривы-лошади, малость и отогрелся. Ложись, Миня, тут. Я тебя дохами укрою — будто и нет тебя. А утречком — домой.

Вбегает З а у с а е в.

З а у с а е в. Никак, етта, исправник едет. По колокольцам слышу.

И л ь и ч. Прощайте, Анатолий. В следующий раз поедем к рабочим на солеваренный завод. А сейчас уезжайте.

В а н е е в. А вы? (Смотрит на старика.)

С о с и п а т ы ч. Эх, Ильич, хоть и страшновато, гривы-лошади, а придется тут остаться. Куда с ним? (Показывает на Миньку.)

И л ь и ч. Что ж, Сосипатыч прав…

В а н е е в. А исправник?

И л ь и ч. Обо мне не беспокойтесь. Главное — уехать вам.

Быстро уходят. Вскоре входят и с п р а в н и к и З а ц е п и н.

И с п р а в н и к. Хозяин!

Появляется х о з я и н.

Закуски нам да спирту. Живо!

Хозяин уходит.

Рассаживаются у стола.

З а ц е п и н. …Вот я и говорю: поначалу думал — повезло мне, адвокат, гляди, в чем и поможет…

Хозяин приносит закуску и спирт.

И с п р а в н и к (чокаясь). На таком тесте замешен — сразу и не раскатаешь… Раньше то ли дело.

Выпили.

(Оглянулся.) Ехало его величество в карете. Кинули бомбу — кареты нет. Кинули другую — почил в бозе. Трон обновился. Злодеев на виселицу. И нам спокойно. А теперь — листовки, брошюрки, кружки да разные союзы напридумывали. Народ портят. А он… по влиянию на людей, приходящих в соприкосновение с ним, наивреднейшая личность!

З а ц е п и н. Вот-вот! К нему из самых дальних деревень ходят. Пять мужиков мне по суду должны были платить, а он помог, и выскользнули…

Пьют.

И с п р а в н и к. Есть предписание — надбавить срок.

З а ц е п и н. Угнать на Кару?

И с п р а в н и к. А как? Знаю — бывал у рабочих на солеваренном заводе. Я нагрянул — его нет. Знаю — встречается с дружками — с Кржижановским и другими. А нагрянул — нет!

З а ц е п и н. Потом еще Заусаев — полудурок. Поставили ворону орла сторожить.

И с п р а в н и к. А ты лучше найди…

З а ц е п и н. Оно конешно… Думка у меня одна… (Шепчет.)

И с п р а в н и к. Архип? Что ж… ничего. Поговори. (Зовет в дверь.) Эй, Архип!

Входит А р х и п.

Потолкуй-ка с хозяином. Для дела. (Уходит.)

З а ц е п и н. Садись… (Подает стакан.) Пей с богом… Сколько ты у меня робишь?

А р х и п. Весной три года будет.

З а ц е п и н. Хорошо… Хорошие деньги накопились. Женишься. Избу поставишь? Жениться-то пора?

А р х и п. Пора, Лука Петрович.

З а ц е п и н. Так… Ты этого… нашего ссыльного видал?

А р х и п. Это адвоката, што ль?

З а ц е п и н. Антихрист он! Царя нашего батюшку убить хотят. Шутка ли — подумай!

Миняй, приподнявшись, слушает.

Мне верные люди нужны.

А р х и п. А я разве тебе не верный?

З а ц е п и н. Ну что ж, спытаю… Слышал я, что адвокат этот часто по разным селам шастает. А ты его по дороге накрой. (Делает жест.)

А р х и п. Да как же так, Лука Петрович?

З а ц е п и н. А так… (Опять жест.)

А р х и п. Да за что же? Он будто и человек хороший. Все хвалят.

З а ц е п и н. Хвалят! Темная твоя башка! Они с Окуловым прииск у меня отнять надумали. Чуешь? Вот ты и заступись за хозяина.

А р х и п. Н-нет, Лука Петрович, не способный я, курицу и ту не зарежу.

З а ц е п и н (смеется). Да разве я про то, чудной. Ты его свяжи да к исправнику доставь. Самовольная отлучка. Понял? А я тебе весь расчет сполна. Понял?

Входит и с п р а в н и к.

И с п р а в н и к. Ну и погодка, черт бы ее побрал. Что стоишь, Архип? Ну-ка, Геркулес, прими от меня стакан.

Зацепин кивнул, Архип выпил.

Ну, вот и погрели душеньку. Ехать надо. А ты, Архип, дело свое как следует справляй. Понял?

А р х и п. Понятно…

Зацепин подходит к нарам, отбрасывает доху и видит Миньку.

З а ц е п и н. Здравствуй-ка, парень… Так… В тепле сидишь, дохами укрылся. А как же ты, сукин сын, посмел заимку бросить?

М и н я й. Дяденька, не бейте меня, не бейте!

Вбегает С о с и п а т ы ч.

С о с и п а т ы ч. Лука Петрович, гривы-лошади, не трожь ты мальца, Христа ради. В снегу мы его нашли. Чуть совсем не замерз. Больной он…

З а ц е п и н. Архип, сейчас же поезжай на заимку. Ладно, что так обошлось.

С о с и п а т ы ч. Вот спасибо тебе, вот уж истинное спасибо. Куда мальцу в таку непогодицу…

З а ц е п и н. Молчи, заступник. Думаешь, так тебе это и пройдет? Да я твоему внучонку все ухи оборву… (Идет к Миняю, хватает его.)

Тот кричит.

Исправник хохочет. Из темноты выходит И л ь и ч.

И л ь и ч (спокойно). Господин исправник!

И с п р а в н и к. Ульянов?

И л ь и ч. В вашем присутствии Зацепин, незаконно использующий детский труд, издевается над мальчиком, а вы смеетесь!

И с п р а в н и к. Что-о?

И л ь и ч. Таким образом, вы нарушаете указания статьи пятой третьего параграфа уложения…

И с п р а в н и к (перебивая). Да кто вам позволил делать мне внушения, милостивый государь? Как вы очутились здесь? Зачем?

И л ь и ч. Я приехал с крестьянином Ермолаевым.

С о с и п а т ы ч. За ним… за Минькой мы, гривы-лошади.

И с п р а в н и к. Надзирателю это известно?

И л ь и ч. Извольте спросить сами.

И с п р а в н и к. Заусаев!

З а у с а е в. Так точно, етта, никак нет, вашество!

И с п р а в н и к. Что «никак нет»?

З а у с а е в. Они самовольно не отлучались. Были, етта, под надзором. А Минька…

И с п р а в н и к. Молчать!

З а ц е п и н. Ничего, Маркел Федотыч… Поехали. (Остановился у двери.) По перу судить — пичуга, по клюву — ястреб. Ну да у нас горки крутые. Укатаем…

Исправник и Зацепин уходят.

С о с и п а т ы ч. Спасибо тебе, добрый человек. (Хочет поклониться.)

И л ь и ч. Не надо! Не надо, Сосипатыч… Что вы гнетесь?.. Видели на въезде в Минусинск, на берегу Енисея, стоят тополя?

С о с и п а т ы ч. А как же… их эти… ссыльные посадили. Давно.

И л ь и ч. Так вот… В Сибири — тополя! На них обрушивается ветер, а они стоят и не гнутся. Так же и мы: стоять и не сгибаться, бороться и побеждать!

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Комната Ильича в доме Зырянова — три окна, деревянная кровать, стол, на полу самотканые половики, в углу образа. Слева — длинная прихожая и дверь, ведущая на высокое крыльцо. В прихожей М и н я й с увлечением чистит сапоги.

М и н я й. Буки, веди, аз — будем чистить раз! Аз — раз, буки — два, веди — три!

С хозяйской половины слышен голос Паши: «Минька!» Миняй не отвечает. Вбегает П а ш а.

П а ш а. Ну чего молчишь, грамотей? Опять от Зацепина попало? Слышала, слышала, как орал.

М и н я й. Уйди!

П а ш а. Как же! Так я и ушла! Думаешь, боюсь?

М и н я й. Уйди, Пашка, слышишь?

П а ш а. Ух напугалась! Тоже мне — грамотей.

М и н я й. А вот и грамотей! (Отставив сапог, говорит с азартом, как дразнилку.) Ер-еры, упал барин с горы! Ер-ять, некому поднять! Ер-юсь, сам поднимусь. Вот!

П а ш а (смеется). Какая же это грамота — еры да буки! Это Зацепин над тобой смеется, а ты веришь. Настоящая грамота, она…

М и н я й (насторожился). Что она?

П а ш а. Мне наш постоялец книжку про хороших людей читал. Так там…

М и н я й. Что там?

П а ш а. Там… вот и сказать не знаю как.

М и н я й. Вот и то-то. Дедушка говорит — врут все в книжках. А хороших людей и не бывает.

П а ш а. А постоялец?

М и н я й. Про него слышал… (Оглядывается.) …Антихрист он.

П а ш а. Да ты что? Что ты говоришь-то? Человек тебя из снега вытащил, а ты — антихрист! Да тебя за это убить мало!

Драка. В сенях стукнула дверь. Минька стремглав убежал на хозяйскую половину. Входит И л ь и ч.

И л ь и ч. Здравствуй, Паша. Давай будем хозяйничать.

Входят в комнату Ильича. М и н ь к а подкрадывается к двери, слушает.

П а ш а. Может, самовар поставить?

И л ь и ч. Нет, прежде всего разберем почту.

Паша подходит к столу, заваленному книгами.

П а ш а. Ой, сколько книжек вам опять прислали! И все толстые.

И л ь и ч. Грамотная?

П а ш а. Не-е. Зимой обуток нет в школу ходить.

И л ь и ч. Давно здесь живешь?

П а ш а. Батя в прошлом году привез.

И л ь и ч. У вас большая семья?

П а ш а. Семь ртов. Вот и живут тут. (Вдруг засмеялась.)

И л ь и ч. Ну-ну, расскажи, расскажи, вижу, не терпится.

П а ш а. Бабы у колодца смеялись нынче. Батюшка с учителем все в дурачка режутся. А вчера подрались. Учитель-то батюшку вором обозвал, а тот взял да все карты порвал!

И л ь и ч. Гм… весело время проводят. (Шутливо.) Послушай, Пашенция… Говорили мне люди в Петербурге, что живет у вас архиогромный грамотей.

П а ш а. У нас? В Шуше? Да кто же такой? Звать-то его как?

И л ь и ч. Дмитрий Иванович Ермолаев.

П а ш а. Дедушка Сосипатыч — Ермолаев. Это верно. Только он темный.

И л ь и ч. А родственники у него есть?

П а ш а. Батюшки! Да это же наш Минька!

Минька так надавил на дверь, что она распахнулась.

…Да вот он, Минька, вот!

И л ь и ч. Ага, ну входи, Дмитрий Иванович.

П а ш а (держа Миньку). Чего молчишь? Он, как есть он!

И л ь и ч. А ну, грамотей, читай. (Протягивает книгу.)

М и н я й (водит пальцем, выискивая буквы). А-аз, ве-веди, гла-глагол, д-добро…

П а ш а (хохочет). Вот так грамотей! Смехота!

И л ь и ч. Да, грамотей, прямо скажем, липовый. А хочется тебе, Миняй, научиться читать, писать и считать не хуже любого грамотея?

Миняй молчит.

П а ш а. Да кому же неохота? Мне и то по ночам буквочки снятся.

И л ь и ч. Тогда завтра начнем.

П а ш а. Что начнем?

И л ь и ч. Ученье. Надя прислала все необходимое. Вот… получайте: карандаши, ручки с перьями, по две тетради и букварь. Один на двоих. Чур, не драться.

Паша и Миняй стоят счастливые, не веря своему счастью. Чтобы не стеснять их, Ильич вышел.

М и н я й (рассматривая ручку). А это что за тыкалка? Еще бумагу проткнешь…

П а ш а (листая букварь). Гляди, картинки раскрашенные… Ну что, поверил? Минь, знаешь что…

Но Миняй не слушает ее, он рассматривает ружье.

Ты что это?

М и н я й. Вот это берданка так берданка!

П а ш а. Не трожь, Минька, слышишь?

М и н я й. Мне бы такую…

Паша отняла ружье, повесила на место.

П а ш а. На чужое не зарься. А букварь я себе возьму.

М и н я й. Нет, я!

П а ш а. Я!

Тянут букварь каждый к себе.

М и н я й. Ну и возьми… Не шибко надо.

П а ш а. Минь, знаешь что — давай никогда больше драться не будем. Ладно? А ему… видишь, какой он… ему мы во всем, во всем помогать будем. Ладно?

М и н я й (поглядывая на ружье). Ладно.

Входит И л ь и ч.

И л ь и ч. Миняй, а можешь ты раздобыть толстой сухой коры?

М и н я й. Сосновой?

И л ь и ч. Можно и сосновой.

П а ш а. Сейчас целую охапку принесет. А на что она вам?

И л ь и ч. И будем мы вырезать из коры коней.

М и н я й. Коней?

И л ь и ч. Королей, и королев, и даже слонов! А когда все вырежем, будут у нас шахматы. Ну, это вы потом поймете. Ты на коньках, на лыжах бегаешь?

М и н я й. У меня лоток. Возьму доску обмажу, водой полью, скользит лучше железа.

И л ь и ч. Лоток? Интересно… И знаете что — хорошо бы каток устроить.

П а ш а. А что — можно! Всех ребят созовем, мигом управимся.

И л ь и ч. Значит, решено? (Подает руку Миняю, тот недоверчиво берет.) Ну идите, а я поработаю. Завтра с утра час занятий, вечером — каток. Идет?

М и н ь к а. Идет…

Миняй и Паша идут к двери, Ильич подошел к столу. Паша ушла. Минька быстро снял со стены ружье и юркнул в дверь. Ильич углубился в работу. Входит С о с и п а т ы ч.

И л ь и ч. А-а, Сосипатыч, милости прошу, входите. Значит, сегодня едем?

С о с и п а т ы ч. Как только солнышко сядет, мы и тронемся, гривы-лошади. А ты все пишешь? Ишь, сколько понакатал.

И л ь и ч. Вы, кажется, чем-то расстроены?

С о с и п а т ы ч. Нет, ничего. Ноги не болят. И спина не ноет, слава богу.

И л ь и ч. А душа?

С о с и п а т ы ч. Ох и хитрый ты, парень, не гляди, что молодой. Недаром лоб у тебя, как у архирея.

Смеются.

Душа, Ильич, прямо скажу, — болит. Я ведь мальчонку-то, Миняя, почему Зацепину отдал? Зацепин меня за долги прижал. Ну и надумал я мальчонкой откупиться. Миня, говорю, ты поживи маленько, отведи от меня его гнев, а потом… сбеги!

И л ь и ч. Ну и как — отвел? Гнев-то отвел?

С о с и п а т ы ч. Сам видел, что получилось, гривы-лошади. А теперь, слышь-ка, он Архипа на заимку угнал. А тому жениться надо. Гляжу давеча — идет Архип чернее тучи. Видать, тоже убег. (Взглянув в окно.) Да вот он идет, словно медведь, ни бурьяну, ни лесу не разбирает.

Входит А р х и п.

Здравствуй, Архипушка. Проходи, проходи. Ильич у нас свойский. С заимки-то ушел?

А р х и п. Да ну ее к лешему! И как там у него мальчонка работал! (Ильичу.) Я к тебе, хозяин. Помоги у Зацепина свои деньги отнять. Может, жалобу написать?

И л ь и ч (строго). Царь жалобы писать запрещает.

А р х и п. Неужто запрещает?

И л ь и ч. Категорически!

С о с и п а т ы ч. Выходит, на Зацепина и закону нету?

И л ь и ч. Закон? А про царский закон слышал такую байку… Ходил лев с дружками на охоту. Разделил добычу на четыре кучки. Первую себе — по закону. Вторую — опять себе, потому что он царь всего зверья…

С о с и п а т ы ч. И третью себе?

И л ь и ч. А как же — себе, потому как всех ловчее и сильнее. Ну, а к четвертой — кто лапу потянет, тот жив не встанет!

С о с и п а т ы ч. Выходит, гривы-лошади, надо смириться…

И л ь и ч. Встать на колени и ждать милости? Нет, Сосипатыч, мы не будем стоять на коленях. Мы будем требовать! И еще… Царь и Зацепин одна шайка-лейка. Они сообща действуют. А мы?

С о с и п а т ы ч. Верно. Мы поодиночке: я в одну сторону, он — в другую.

И л ь и ч. Вот и выходит, что нам надо объединиться.

С о с и п а т ы ч. Видишь, Архип, как дело-то оборачивается. Ты слухай его, он мужик башковитый. А я… я, гривы-лошади, зачем приходил? А-а, вспомнил! На охоту-то когда пойдем? У тебя, слышал, ружьецо отменное?

И л ь и ч. Да, немецкая сталь.

С о с и п а т ы ч. Дозвольте поглядеть…

Ильич подходит к стене, где висело ружье.

У меня берданка — ни виду у нее, ни знати, а бьет, гривы-лошади, крепко.

И л ь и ч. Странно…

С о с и п а т ы ч. Что странно? Да я, вот и Архип не даст соврать… (Смотрит на стену, что-то соображает, глядит на растерянного Ильича.)

И л ь и ч. У меня, знаете, и припасы все есть… (Заглядывает под кровать, вынимает баульчик с припасами, открывает.) Вот и патроны, и пыжи заграничные, и… все.

С о с и п а т ы ч (догадался о пропаже). Так, так… пыжи заграничные? Ну, я пошел, гривы-лошади, я пошел… (Быстро уходит.)

Ильич еще раз окинул взглядом комнату, пожал плечами, подошел к столу.

И л ь и ч. Ну-с, товарищ Архип… давайте писать заявление о незаконности. Садитесь!

З а т е м н е н и е.

Уголок заднего двора. М и н ь к а сидит на колоде и разглядывает ружье.

М и н я й. Вот берданка так берданка! Знатная… Тут-то что? Ага — гусь вырезан. А тут… тут собака. И как все ловко облажено! Что же теперь делать? А что — к охотникам надо подаваться. Дорогу знаю. Дядя Кеха сейчас в тайге, приду в зимовье, он меня не прогонит? Не прогонит! Неужель с таким ружьем соболей не настреляю? Еще как настреляю! Вот деда обрадуется! А как же ссыльный? Вдруг хватится? Да нет, не хватится. Ему все равно некогда по тайге ходить — все пишет да читает. А я к масленице вернусь и ружье на место. Как ни в чем не бывало!

Сзади неслышно подходит С о с и п а т ы ч.

С о с и п а т ы ч (тихо). Минька!

Минька обернулся.

Так… так, внучок родимый… Куда это ты собрался? Ружье у доброго человека украл, теперь, гривы-лошади, на большую дорогу, на разбой идти надо. Так?

М и н я й. Я… я, дедушка…

С о с и п а т ы ч. А может, ты деда убить собрался? А? Ну так что ж сидишь? Бери ружье, вставляй патрон и пали, гривы-лошади. Сюда пали, прямо в сердце.

М и н я й. Дедушка!

С о с и п а т ы ч (опустился на колоду, обхватил голову руками). Нет, ты меня уж и без патрона убил… Ты перед кем меня осрамил? Перед золотым человеком опозорил… (Плачет.)

М и н я й. Дедушка, не плачь, дедушка… (Бросается к старику.)

С о с и п а т ы ч. Как же я теперь жить буду — ты подумал? Ты у меня варнаком растешь, тебе что — утерся, и все. А я? Я-то, гривы-лошади, старый… Эх, хотел в скиты уйти, да тебя, сироту, жалко было. А теперь (встает) …теперь уйду.

М и н я й. Дедушка, я же не насовсем брал, я же на время взял. Я хотел в тайгу к дяде Кехе уйти, соболей тебе настрелять. Жалко мне тебя…

С о с и п а т ы ч. Эх, внучок… Не каждый день хлебушко ешь — не стыдно. В рваном зипунишке ходишь — тоже не стыдно. А вот коли чужое взял — позорище тебе на весь белый свет. Понял ты, крапивник?

М и н я й (тихо). Понял, дедушка… Бей меня.

С о с и п а т ы ч (грозно). Встань. Бери ружье и сей же час, слышишь, гривы-лошади, сейчас же к нему… на коленках. Иди!

Миняй, оглядываясь, уходит. Сосипатыч устало опускается на колоду.

Комната Ильича.

И л ь и ч. Ну вот, товарищ Архип, будем действовать сообща. Только так, чтоб исправник не пронюхал.

А р х и п. Понятно. Благодарствую. (Сворачивает бумагу и прячет ее за пазуху.)

Вбегает М и н я й с ружьем. Остановился, потупил голову.

М и н я й. Вот… возьмите. Это… это я дедушке показать брал. (Положил на стол ручку, карандаш и тетрадь, резко повернулся, заплакал и убежал.)

А р х и п. Вы не сумлевайтесь. Это он так, по младости. Любопытная вещь, вот и взял. А так он парнишка ничего, справный. У нас, у сибиряков, воров не любят. Прощевайте.

Ильич проводил его, подошел к столу, взял в руки тетрадь, оставленную Минькой, покачал головой.

И л ь и ч. Странный мальчишка. Очень странный…

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Комната Ильича в доме Зырянова.

М и н ь к а и П а ш а сидят за столом. Минька читает: «Ну пошел же, ради бога!» И л ь и ч стоит сзади, слушает, улыбаясь.

Входит С о с и п а т ы ч.

С о с и п а т ы ч. Здорово, грамотеи! Гляжу в окно — Минька книжку держит. Неужели, гривы-лошади, читать научился?

П а ш а. И я, дедушка, научилась! (По складам читает стихотворение.)

С о с и п а т ы ч (смеясь). Ну-у дела-а… Теперь у меня, гривы-лошади, заступников завелось — и спереду, и сзаду, и сбоку!

Все смеются.

Куда ни повернись — везде грамота! Надоели они тебе, хозяин? Мешают, поди?

Паша и Минька, поклонившись Ильичу, собираются уходить.

И л ь и ч. Ничего, Сосипатыч. С ними я отдыхаю.

С о с и п а т ы ч. Это верно — отдыхать тебе крепко надо. Вот как землю пашут, сеют, боронуют — знаю. Как лес валят, скот выкармливают — знаю. Любую избу, гривы-лошади, срубить могу. А вот это (показывает на бумаги)… это для меня — тайга. Да что тайга! Дебри! Ты скажи, Ильич, что ты пишешь? Книгу?

И л ь и ч. Книгу.

С о с и п а т ы ч. А про кого?

И л ь и ч. О том, как богатеи добро копят.

С о с и п а т ы ч. Это, гривы-лошади, выходит, про него… про Зацепина?

И л ь и ч. И про Зацепина.

С о с и п а т ы ч. Ну, дай тебе бог… Дозволь еще спросить. Вот ты в тюрьме сидел, теперь в ссылке, родные невесть где, невеста не едет, сидишь ты тут как проклятый над бумагами. А вот скажи — ради чего?

И л ь и ч. Ради них, Сосипатыч…

С о с и п а т ы ч. Та-ак… И я, Ильич, не о себе, и я о Минькином счастье думаю. Где оно, в какой горе закопано? (Пауза.) Коняшки у меня наготове. Не сумлевайся. Только знак подашь — и поедем.

И л ь и ч. А исправника не боитесь?

С о с и п а т ы ч. Э-э, Ильич, волков бояться — в лес не ходить. А потом, гривы-лошади, меня словить еще надо. А тут у него кишка тонка.

Смеются.

П а ш а (открывая дверь). Владимир Ильич, хозяева ужинать зовут.

С о с и п а т ы ч. Иди, иди, перед дорогой-то поешь горяченького.

Ильич и Паша уходят на хозяйскую половину.

Ну, Минька, собирайся. Хватит. Ты вот что, гривы-лошади, ты шибко в глаза-то человеку не лезь.

М и н я й. Да я не лезу, дедушка. Я ему теперь во всем помогать буду. Ой, деда, знал бы ты, что в этих книжках-то понаписано!

С о с и п а т ы ч. Мудро?

М и н я й. Интересно — не оторвешься. И все — истинная правда. Вот слушай. (Читает пролог из «Кому на Руси жить хорошо».)

Сосипатыч слушает со вниманием, потом берет книгу.

С о с и п а т ы ч. «В каком году, значит, угадывай? В каком году, гривы-лошади, рассчитывай…» И про кого — про мужиков, про нас с тобой, Миня, написано! Ну-у, чудеса-а! Ты вот что, внучок, ты мне эту книгу всю, от корки до корки, прочитать должон. Сумеешь?

М и н я й. Сумею! Я теперь, деда, любую книжку враз прочту!

С о с и п а т ы ч. Вот за это и молодец. А сейчас — домой. Мы с Ильичем к Ванееву поедем, а ты домовничай.

Выходят на крыльцо, проходят мимо окон. Кто-то затаился у окна. С другой стороны к крыльцу подходит А р х и п. Сзади его хватает чья-то рука.

З а ц е п и н. Здоров, хитрец-молодец! Спужался? (Тихо смеется.) Чего молчишь? Чего глаза прячешь? Верным себя называл, а сам с ним… снюхался? На заимке отказался жить — ладно, прощу. А к нему зачем ходишь?

А р х и п. Ты не поп, Лука Петрович, не исповедуй.

З а ц е п и н. Ловко разговаривать научился. Ловко… Это что ж, выходит, за мою ласку да на меня же доносы писать, так?

А р х и п. Ты мне деньги отдай. И живи с миром. Ты сам по себе, я — сам.

З а ц е п и н. Деньги считаешь? А уговор наш забыл?

А р х и п. Какой уговор? За те слова тебе знаешь что сделать надо? Я тогда только тебя и раскусил до конца. Ты вспомни — на что ты меня подбивал?

З а ц е п и н. Не ври. Не учись врать, молод еще. Не докажешь. А я вот докажу!

А р х и п. Что докажешь?

З а ц е п и н. Кожи ты у меня украл! Или не так? А у меня свидетели есть, три человека, как на духу все дело обскажут. Понятно?

А р х и п. Да ты что? Да на тебе и впрямь креста нет! Да на что мне твои кожи?

З а ц е п и н. А сапоги где добыл?

А р х и п. На братовы деньги куплены.

З а ц е п и н. На братовы? А кожи мои, выходит, пропил?

Архип выхватывает нож.

Что ты, Архипушка, никак белены объелся?

Архип левой рукой хватает его за воротник.

А р х и п. Ну вот что… По-всякому с тобой говорил. Осталось одно. Видишь? (Показывает нож.)

З а ц е п и н. По-мирному, по-мирному дело решим. Завтра расчет сполна получишь. А про кожи я так — шутейно сказал, вот те крест.

А р х и п. Отдашь деньги?

З а ц е п и н. Да что мне чужое добро держать. Вот те крест — отдам.

А р х и п. Ну гляди, Лука Петрович… Поверю. А ему я про твои советы ничего не говорил. Архип не такой.

З а ц е п и н. Ладно, договорились. Иди… испужал ты меня, леший.

А р х и п. Прости… (Поворачивается, и в это время Зацепин наносит ему страшный удар сзади. Архип падает.)

Миняй с криком скатывается с крыльца. Зацепин хватает его.

З а ц е п и н. Ты? Ах ты господи… Да как же ты тут оказался, милый?

М и н я й (отбиваясь). Пусти, ирод! Пусти!

З а ц е п и н. Тихонечко, тихонечко, милый… (Зажав Миняю рот, уносит его на задний двор.)

Архип лежит неподвижно, потом поворачивается, стонет и начинает с трудом подниматься.

З а т е м н е н и е.

Комната Ильича. Сидя за столом, И л ь и ч пишет. Встал, подошел к окну.

И л ь и ч. Что это? Кажется, пожар!

За окном зарево пожара. Вбегает П а ш а.

П а ш а. Господи, пожар-то, пожар какой разгорелся. Народу прибегло видимо-невидимо! (Убегает.)

Ильич быстро одевается. Вбегает С о с и п а т ы ч.

С о с и п а т ы ч. Беда, Ильич! Пожар!

И л ь и ч. Сосипатыч, скорее! Все село может сгореть. Скорее.

С о с и п а т ы ч. Мельница зацепинская горит. Архип поджег. Сам видел, гривы-лошади… Зацепин ударил его крепко. Вот и не стерпел парень. Ловят его. Не дай бог — поймают.

И л ь и ч. Вот как — зацепинская мельница? (Смотрит в окно.) Гм… кулачок-погорелец. Интересно. (Медленно снимает шапку.) Потушат и без нас. Правильно, Сосипатыч?

С о с и п а т ы ч. Так, Владимир Ильич, так! От этого зарева и на душе светлее! Коней-то я пригнал. Едем, што ль?

И л ь и ч. Едем!

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

За сценой слышен Пашин тоненький голос: «Сирота я, сирота…» Часть заднего двора. П а ш а с ситом в руках идет к погребу.

П а ш а. Ой, темно-то как. Хоть глаз коли. И зачем ей сейчас клюква понадобилась. Утром бы принесла. (Поет.) «Сирота я, сирота…» А в темноте, говорят, в завозне буканушка живет. Страшный, с длиннющей бородой.

Плач.

Плачет кто-то! Ой, не буканушка ли?! (Крестит темноту.) Свят, свят, свят! Сгинь, буканка, сгинь! (Прислушалась.) Не сгинул! Ну погоди, я вот тебя палкой огрею, будешь знать, как людей пугать! (Взяла палку.)

Но плач усилился.

(Спряталась за угол.) Э-ге-гей! Кто там?

Плач прекратился.

Говори, бородатый, чего разорался?

Г о л о с М и н я я. Паш, открой, открой скорее, замерз я!

П а ш а. Минькин голос! Ох и хитрый буканушка. Минькой прикинулся. Я, буканка, на тебя не посмотрю — огрею палкой, чтоб зря добрых людей не пугал.

Г о л о с М и н я я. Да это я, Минька. Открой, Пашка, слышишь!

П а ш а (открывая дверь). Кто это тебя запер?

М и н я й. Зацепин.

П а ш а. Ой, а у него мельница сгорела. Архип поджег. Ловят его.

М и н я й. Так и надо Зацепину… Ой, Паша, худо наше дело. Зацепин же за Ильичем следил. Понятно? А тут Архип подвернулся. Зацепину главное — Ильичу срок надбавить. Вот и думаю — знает он, что наши к Ванееву поедут, или не знает?

П а ш а. Неужто знает? Тогда беда… Ой, а ведь Заусаева-то тоже нет. Значит, ловят они их! Что же делать, Миня?

М и н я й. Предупредить надо.

П а ш а. Да кто же предупредит? Как? Господи! Тут пожар, тут Минька в сарае, ничего не пойму.

М и н я й. Вот что. Неси мне хорошие рукавицы. Овчинные. Поняла?

П а ш а. Поняла. Только…

М и н я й. Не разговаривай! Неси. Да смотри, чтоб никто не увидел.

П а ш а. Иду-у! (Убегает.)

М и н я й. Ничего, ирод. Я тебе Ильича нашего не дам. А за ухо еще припомню. (Берет узду и уходит на конный двор.)

Слышен его голос: «Игренька, тпрусь, тпрусь, стой, родной!»

Вбегает П а ш а с рукавицами.

П а ш а. Нету! Сгинул, как сквозь землю провалился! А может, это и был буканка в Минькином образе?

Вбегает М и н я й. Паша прячется.

Тута я. (Нерешительно подает рукавицы, приглядывается.) Значит, сам поедешь? А успеешь?

М и н я й. Я короткую дорогу знаю. Через протоки.

П а ш а. А вдруг наледь?

М и н я й. Игренька разглядит.

П а ш а. А вдруг волки? Смотри, задерут.

М и н я й. Не задерут.

П а ш а. Ой, мне и то страшно, а ты…

М и н я й. А забыла, что говорили, — всегда ему помогать. Ну, то-то… (Уходит.)

Слышен удаляющийся топот копыт.

П а ш а. Уехал… Ох и парень растет. Одно то, что грамотей, а другое — отчаянный, не приведи господь!

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Домик Ванеева. В а н е е в полулежит на кровати, тихонько наигрывая на гитаре. И л ь и ч ходит из угла в угол. С о с и п а т ы ч — у двери (иногда он выходит на улицу поглядеть коней).

В а н е е в. Заря… Пламя… Луч… Нет, не то, все не то!

И л ь и ч (соглашаясь). Не то… (Пауза.) И вообще, что случилось? Ссылка? Три года? Неплохо. Могло быть и хуже. В итоге: ни одного подвига, зато тесная связь с рабочими. А это важнее всяческих «подвигов». (Увидел в углу котомку.) Что это?

В а н е е в (не отвечая). А глушь?

И л ь и ч (поднимая котомку). Никакой глуши нет. Письма идут из тридцати адресов. Мы связаны со всем миром. (Роется в котомке.) Сухари, ложка… Шерстяные носки… (Взглянул на Ванеева, запел «По диким степям Забайкалья…».) Так, значит, приготовил суму и задумал стать бродягой?

В а н е е в (будто не слыша). А что, если газету назвать — «Вперед, к свету!».

И л ь и ч (роясь в котомке). Постойте, постойте, тут есть даже маршрут. (Рассматривает бумагу.)

С о с и п а т ы ч (неожиданно). Зарница!

В а н е е в. Что, что вы сказали?

С о с и п а т ы ч. Красивая она бывает — зарница. На сенокосе лежишь в шалаше, а она играет. Далеко… у самых гор.

В а н е е в. Молодец, Сосипатыч! Правильно! Так и назовем: «Зарница»! Володя, ты слышишь?

И л ь и ч. Ваша зарница, Сосипатыч, никуда не годится. Сами же говорите — где-то там, далеко. Нет, нет, нам нужно близко и по-настоящему ярко! (Показывает Ванееву маршрут.) Маршрут побега? Что же это такое?!

В а н е е в. Володя, я не могу больше здесь оставаться. Эта глушь, эти снега… Жить и ничего не делать. Мечтать о газете и даже не иметь названия… Не могу!

И л ь и ч. А клятва?

В а н е е в. Пойми — мы нужны там. Надо работать. Создавать партию.

И л ь и ч. Именно поэтому бежать нельзя. Враги только и ждут побега. Они знают — через трое суток ты замерзнешь в снегах. А если чудом уцелеешь, тебя схватят и сошлют на каторгу. В кандалах!

В а н е е в. Но что же делать?

И л ь и ч. Работать. Работать здесь. Я скоро закончу книгу. Ты — готовь себя для большого, настоящего дела. А этот маршрут… (Рвет бумажку. Вынимает свой план.) Смотри… Итак, Кон — в Минусинске, Курнатовский — в Курагино…

В а н е е в.

Всех, как снежиночек в поле, Буйный нас вихрь разметал…

И л ь и ч. Твои?

В а н е е в. Что?

И л ь и ч. Стихи.

В а н е е в. Да вот… нацарапал.

И л ь и ч. Так что же ты хандришь! У тебя получается. Особенно песни. Они нам так нужны. Помнишь Глеба? (Запевает «Вихри враждебные».)

Ванеев подпевает.

Смотри… за рекой Абаканом чугунолитейный завод. Вот бы побывать у рабочих!

В а н е е в. Стоял я на берегу Енисея. Какая силища! Эх, поставить бы здесь плотину! Ведь можно залить светом всю Сибирь!

И л ь и ч. И зальем! Только не сидеть без дела, не хандрить, не лить слез. Мы должны готовиться к большим боям.

Ванеев подает письмо.

Письмо? Что же ты молчал, черт возьми! (Читает письмо. Рука дрогнула, опустилась.) «Федосеев застрелился… Ушел в тайгу и там покончил с собой. Последние слова были: «Как хочется жить…» (Пауза.) Так… Смалодушничал.

В а н е е в. Его затравил Юхотский.

И л ь и ч. Кто следующий? Кто?.. Запорожца они запугали, и он сошел с ума. Тебя — больного — заставили задыхаться в тюремном вагоне, а потом упрятали в крепость. А Федосеева — оклеветали… Но ничего… Мы выстоим!

В а н е е в. Выстоим.

И л ь и ч. У нас будет партия. Будет!

В а н е е в. Армия революционеров, кристально чистых, мужественных и простых? Без фальши и лжи?

И л ь и ч. Да. Мужественных и простых.

Входит С о с и п а т ы ч.

С о с и п а т ы ч. Погоди-ка, Ильич…

Все прислушались.

Никак, конь скачет. К добру ли?

Вбегает М и н ь к а.

М и н я й. Скорей уезжайте. Исправник с казаками. На поворот выезжают. Только скорее.

И л ь и ч. Так вот ты у меня какой! Спасибо, брат… (Крепко поцеловал мальчика в щеку.) Сосипатыч, кони на протоке?

С о с и п а т ы ч. У обрыва стоят.

И л ь и ч. Анатолий, прощайте. (Взял его за руки.) Только помните: стоять и не сгибаться, бороться и побеждать!

В а н е е в. Побеждать!

С о с и п а т ы ч. Миняй, ты ночуешь здесь.

Уходят. Ванеев сунул Миняю котомку, тот юркнул в дверь. Через некоторое время входят и с п р а в н и к, З а у с а е в и д в а к а з а к а.

И с п р а в н и к. Обыскать дом! Живо! (К Ванееву.) Где Ульянов?

В а н е е в. Господин исправник, я требую объяснить это вторжение.

И с п р а в н и к. Нам стало известно, что у вас в доме происходит собрание политических.

В а н е е в. И вы в этом убедились?

И с п р а в н и к. Заусаев, осмотреть все около дома. Санные следы найдешь — я уверен. А мы их и на дороге поймаем.

Заусаев уходит.

А вам, господин Ванеев, вижу, неймется. Кажется, сроку мы вам и так уж надбавили. Каторги захотелось?

В а н е е в. Оставьте меня в покое. Я болен. За произвол, учиненный здесь, будете держать ответ.

И с п р а в н и к. Советую сознаться — был ли здесь Ульянов, с кем, когда уехал и в каком направлении.

В а н е е в. Отвечать на нелепые вопросы не желаю.

И с п р а в н и к. Ничего, у меня заговорите. Уверяю.

Г о л о с З а у с а е в а. Вашество! Нашли! Нашли!

З а у с а е в вталкивает в дверь М и н я я. Исправник хватает его за шиворот.

В а н е е в. Не трогайте мальчика! Вы не смеете! Слышите, не смеете! (Хочет броситься к Миняю, но его держат. Он кашляет.)

И с п р а в н и к. Та-ак… значит, предупредил? Отвечай, стервец! А вы что, господин Ванеев, так переполошились? Улика налицо? Не так ли? (Миняю.) Ну-с, говори, парень. Не бойся, говори все как есть. Я тебе целковый дам. (Вынимает золотой.) Хочешь?

М и н я й. А как же, ваше благородие, еще бы не хотеть!

И с п р а в н и к. Значит, предупредил?

М и н я й (простодушно). А чего… сказано — поезжай, я и поехал. Холодновато только. Ну, я с коня слезу, щеки снегом натру и опять в галоп.

И с п р а в н и к. Так, так, а кто тебя послал?

М и н я й. Дедушка. Да вы знаете — его Сосипатычем все зовут, а он у нас просто не то Осипович, не то Сосипатрыч.

З а у с а е в. Старик Ермолаев, вашество.

И с п р а в н и к. А как узнали?

М и н я й. Так это же все село видело. Такое зарево было — о-го-го!

И с п р а в н и к. Что ты мелешь, дурак? Какое такое зарево?

М и н я й. От пожара. Она ведь сосновая, просохла на солнце, полыхала что твоя радуга!

И с п р а в н и к. Молчать! Отвечай только на мои вопросы. Кто полыхал?

М и н я й. Мельница!

И с п р а в н и к. Чья мельница?

М и н я й. Зацепинская, вашество!

Все переглянулись.

Меня же дедушка и послал рассказать вам про это.

З а у с а е в. Минька, да ты што, етта, ошалел?

М и н я й. Нет, дяденька Заусаев, я здоровый. Вот брательник ваш — Архип…

З а у с а е в. Да что брательник? Говори, леший!

М и н я й. Да я же и говорю — мельницу зацепинскую поджег.

И с п р а в н и к. Что-о? Вот как!

З а у с а е в. Господи… поймали его, етта?

М и н я й. Не-е, убежал…

З а у с а е в. Слава господи… (Падает на колени.) Ваше благородие… не погубите, брат он мне, глупый, молодой.

И с п р а в н и к. Встать! (Отпихивает его, но Заусаев хватается за ноги.) Пошел вон, скотина! Приведи себя в порядок, воин…

Заусаев, размазывая слезы, медленно поднимается.

Так… вот до чего дошло — петуха пускать начали. А все кто? Я вас спрашиваю, господин Ванеев.

Ванеев гордо поднял голову и молчит.

Молчите? Ну, молчите, молчите. Но все это до поры до времени. Придет мой срок — поймаю. (Козырнув, уходит.)

Следом идут казаки и Заусаев.

Минька подбежал к двери, погрозил кулаком.

М и н я й. Лови, толстомордый! Ищи ветра в поле!

З а т е м н е н и е.

Свет усиливается. Ванеев поправляет шубенку на лежащем Миняе.

М и н я й (неожиданно). А я и не сплю вовсе.

В а н е е в. А ты спи… Ну, а букварь-то выучил, сирота?

М и н я й. Я теперь не сирота. Деда говорит — я счастливый, меня Ильич грамоте учит.

В а н е е в. Ой ли! Хорошо… И книжки читаешь?

М и н я й. Мы с Пашей. Чехова Антона Павловича, про Каштанку. Некрасова Николая Алексеевича «Мороз — Красный нос».

В а н е е в. Грамотеи… (Обнял мальчика.)

М и н я й. А можно спросить у вас?

В а н е е в. Спрашивай.

М и н я й. А вот Ильич наш, он кто — люцинер?

В а н е е в (смеется). Во-он что! А ты что, боишься революционеров?

Миняй молчит.

Он, брат, и есть самый настоящий революционер.

М и н я й. Настоящий. А они что — разные бывали?

В а н е е в. Да, много их — честных, смелых, бесстрашных. Только вот как помочь народу?

М и н я й. А Ильич наш знает — как?

В а н е е в. Ильич знает… И настанет время, Миня, когда не будет исправников и царей, ты не будешь голодать и никто не посмеет поднять на тебя руку. И будешь ты бегать в школу, потом пойдешь в институт… Станешь умелым, сильным, умным. И будешь для народа строить хорошую жизнь. Слышишь?

Миняй не отвечает.

Уснул… Что тебе снится, мальчик?

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Весна, которую так ждал Ильич, пришла…

Берег озера в тайге. Шалаш, костер. У костра С о с и п а т ы ч и М и н я й. Слышны далекие выстрелы.

С о с и п а т ы ч. Палят! Никак, видать, Ильич саданул.

М и н я й. Не-е, это дядя Глеб. У него всегда дуплетом выходит.

За сценой голос Паши: «Минька-а, где ты-ы?»

Вот оглашенная, и чего ей надо! (Кричит.) О-го-го!

Появляется П а ш а.

П а ш а. Приехали! Приехали! Ой, вы тут сидите, ничего не знаете! Ничего! (Начинает приплясывать.)

М и н я й. Да ты говори толком. А то кричит, то пляшет — ничего не поймешь.

П а ш а. Уху варите? Ой, Миня, дай чашечку. С утра не ела. На новой квартире у Ильича полы да окна помогала мыть. Налей… А я вам все как есть расскажу.

С о с и п а т ы ч. Садись, стрекоза.

П а ш а (ест). Ну, значит, стою я на крыльце. Тут еще собака рыжая пробежала. Я ее как шугану.

М и н я й. Да ты не про собаку.

П а ш а. Потом вот так повернулась — она! Платье черное, длинное, на голове… вот так… и сказать не могу, а по спине — коса так и вьется… аж до колен.

М и н я й. Да кто она?

П а ш а. Невеста! Недогадливый.

М и н я й. Владимира Ильича?

П а ш а. Ну да! Не твоя же! Надежда Константиновна.

М и н я й (вскочил). И Ильич там?

П а ш а. А где же ему быть? С тобой, что ли, уху есть? Я его сразу позвала. Уж так он обрадовался, так побежал, что и ружье чуть не потерял.

М и н я й. Сердитая она?

П а ш а. Не знаю. А ты что — боишься?

М и н я й. А чего мне… не укусит.

С о с и п а т ы ч. Так, гривы-лошади, значит, приехала. Не обманула. Ну и слава богу.

П а ш а. Я, дедушка, значит, вот так стояла. Гляди… А потом взяла да повернулась. (Поворачивается.) …Ой, идут! (Показывает пальцем.)

Сосипатыч делает знак, и все уходят. На крутой берег озера со смехом взбирается И л ь и ч, протягивает руку, и мы видим рядом с ним К р у п с к у ю.

И л ь и ч. Смотрите, Надя, какие березы! Совсем как у нас, на Волге…

Н а д я. Дышится-то как вольно! Озеро, лес… А главное — главное, вы здоровы.

И л ь и ч. Вы?

Н а д я. Вы…

Смеются.

И л ь и ч. Ну, рассказывайте, Надя. (Усаживает ее.)

Н а д я. О чем же, Володя? Кажется, я уже все рассказала.

И л ь и ч. Еще раз… Мама?

Н а д я. Бодрится. Конечно, постарела… немного.

И л ь и ч. Маняша?

Н а д я. Эта полна сил.

И л ь и ч. Анюта?

Н а д я. Перевела книгу с итальянского. Скоро вы ее получите.

И л ь и ч (шутливо). Мы?

Н а д я. Мы…

Смеются.

И л ь и ч. Жаль Митю… В тюрьме. Жаль маму. Как она страдает из-за нас.

Н а д я. Ты задумался. Ждал утешительных новостей, а я привезла новые заботы.

И л ь и ч (в раздумье). Главное — с чего начать. Как вывести партию из теперешнего состояния… Нужен четкий организационный план.

Н а д я. С чего начать… Ехала и всю дорогу боялась. И сейчас боюсь.

И л ь и ч. Чего? Чего ты боишься?

Н а д я. Жизнь прожить не поле перейти. Я совсем плохая хозяйка. Стряпаю скверно. Вышивать не умею. (Иронически.) Жена…

И л ь и ч. Товарищ!

Н а д я. Мне говорили, что вы… что ты… сухарь, не прочел ни одного романа, стихов не любит, музыку не признает.

И л ь и ч (смеется). Сухарь? Интересно! (С вызовом.) Что читать? Некрасова? Лермонтова? Отрывок из «Фауста»? Нет. Вот это.

…Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят — Бегут и будят сонный брег, Бегут и блещут и гласят. Они гласят во все концы: «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперед!»

Н а д я. Гонцы весны. Как это точно.

И л ь и ч. Хорошо… (Задумался. Обернувшись, видит, что Нади нет рядом. С криком: «Серый волк, помоги мне найти мою царевну!» — убегает в лес.)

Надя появилась с другой стороны. Он ловит ее.

Н а д я. А мы начнем нашу жизнь с цветов. У мамы есть семена. Из лесу привезем хмель, разобьем сад. Я буду набело переписывать твои каракули…

И л ь и ч (смеясь). Каракули?

Н а д я. …Напишу брошюру о женщинах-работницах. А самое страшное — научусь воевать с русской печкой.

И л ь и ч. А я… буду добывать тебе уток, тетерок, зайцев! Ого, ты не знаешь, какой я меткий охотник! Идешь, лес шумит, и слышится музыка.

И в самом деле возникает музыка.

Я, Надя, мечтатель… Человек без мечты, как птица без крыльев.

Г о л о с П а ш и. Ау!

Ильич сделал знак Наде, со смехом поймал П а ш у. Следом идет С о с и п а т ы ч.

Н а д я (кланяясь). Володя столько писал о вас. Здравствуйте.

Сосипатыч с поклоном подает кольца.

Что это? Кольца?

С о с и п а т ы ч. Медные. А любовь стальной будет. Примета есть. Ну-ка, примерьте, молодые…

Надя, взглянув на Ильича, надевает кольцо.

А жениху-то впору ли?

Ильич протягивает руку. Надя надевает ему кольцо.

Вот это, гривы-лошади, по-нашему, по-християнски. Горько, Владимир Ильич, горько!

Ильич и Надя целуются. Ильич взмахнул рукой, и они запели: «Нас венчали не в церкви…»

А по-нашему, Ильич, величальную надо. Ну-ка, Паша, запевай, гривы-лошади!

П а ш а (поет).

А кто у нас холост? А кто неженатый? Володимир холост, Ильич неженатый. На коня садится, под ним конь бодрится…

Прошла круг и, низко поклонившись, протянула руку Наде. И вот они уже вместе плывут по кругу. Потом Паша резко меняет темп, запевает «Ах вы сени, мои сени…». Пляска. Последним в пляс пускается Сосипатыч. Все смеются.

И л ь и ч. Постойте, а где Миняй, где наш знаменитый грамотей?

П а ш а (зовет). Минька-а! Спрятался! Невесту боится.

Все смеются. От берега выходит М и н я й с большой щукой.

М и н я й. А ты не ври. Не учись врать! (Подает Наде щуку.) Вот… благодарствуйте.

Н а д я. Какая огромная рыба! Это ты поймал?

М и н я й. Щука. На уху сгодится.

Н а д я. Спасибо.

И л ь и ч. А вечером, друзья, милости просим к нам.

Миняй, подхватив: «Ах вы сени…» — в восторге начинает плясать. Ильич, Крупская, Сосипатыч со смехом уходят.

П а ш а. Ну, видал? Красивая наша невеста.

М и н я й. Ничего.

П а ш а. Ух ты — ничего!

М и н я й. Пашка, помоги лодку столкнуть. Переметы проверить надо. Вдруг щука попала.

П а ш а. Пошли…

Уходят. С другой стороны из кустов выходит А р х и п. С о с и п а т ы ч, вернувшись, увидел его.

С о с и п а т ы ч. Архип, да ты ли это?

А р х и п. Здорово, старик.

С о с и п а т ы ч. Ух, изменился-то как! Ну как живешь-можешь? Поешь-ка вот ухи. Горяченькая. (Подает котелок.)

Архип жадно ест.

А р х и п. У баев табуны в степи пас. Так за сердце взяло, ну прямо как клещами. Домой тянет.

С о с и п а т ы ч. Домой… да. Оно конешно, гривы-лошади. Только нет у тебя, паря, дома. Беглый ты. По-беглому жить должон.

А р х и п. Ничего… Встречу, даст бог, Зацепина — не жить ему. (Вдруг вскакивает.)

К костру подходит М и н я й.

С о с и п а т ы ч. Не пужайся… Закостенел ты, паря. Нехорошо, брат, не по-божески.

А р х и п. А драть по три шкуры с нашего брата — это хорошо? А на убийство людей подбивать — это по-божески?

С о с и п а т ы ч. Да кто тебя подбивал?

А р х и п. Знаем кто…

С о с и п а т ы ч. Никак, идет кто-то. Схоронись-ка, паря.

Архип прячется. К костру подходит З а у с а е в.

З а у с а е в. Здорово, мужики…

С о с и п а т ы ч. Здравствуй, Васильич. Садись к огоньку. Подвинься, Миня.

З а у с а е в. Нашего-то не видели?

С о с и п а т ы ч. Ильича, што ль? Да ты не бойся. Не убежит. Он тут с невестой ходит… Ну, а про Архипку что слышно? Пропал парень. А ну, гривы-лошади, как родного братца ловить заставят?

Архип выходит из шалаша.

З а у с а е в. Братка… Да что же етта? Да как ты сюда попал?

Обнимаются.

Ну беда, етта. Уходить тебе надо. У нас исправник шибко злобится. Загонял всех, етта. Уходи, брат.

А р х и п (с надеждой). Куда?

З а у с а е в. А я, етта, знаю, што ль? Только иди, брат. Видно уж, так надо. (Пауза.) А я тебе, етта, ружьишко принесу. В шалаше, етта, возьмешь. Все легче пропитаться с ружьишком-то.

На озере крики.

Ну, я пошел, братка. Чего уж, етта! Эх! (Махнул рукой, пошел, снова остановился.) Сосипатыч, ты нашему-то скажи — пусть на другую фатеру переселяются. На этой-то слушают его. Доносят.

С о с и п а т ы ч. Да он уж переселился, Васильич. Спасибо тебе.

Заусаев ушел. С другой стороны выходят И л ь и ч и Н а д я.

И л ь и ч. Здравствуйте…

Архип попятился, но Ильич быстро подошел к нему, протянул руку.

Смело гуляете. Смело… Скажите, Архип, что же вы теперь, в беглых числитесь? Так?

А р х и п. Да вроде… Вот только как от Зацепина уйти?

И л ь и ч. Как уйти от Зацепина? Да… А ведь от него, Сосипатыч, пожалуй, не уйдешь? А?

С о с и п а т ы ч. Все дороги перекрыл, леший. Одной земли сколько понахапал.

И л ь и ч. Вот, вот, понахапал! Не купил, не арендовал землю, а просто захватил. Абаканские степи, тайгу, ближние и дальние рынки и даже людские души… А как с ним бороться, товарищ Архип? Поджег мельницу и ударился в бега? Так? (Пауза.) Нет, таким пожаром мы ничего не добьемся. Он получит страховку и начнет жиреть еще больше.

С о с и п а т ы ч. Выходит, куда ни кинь — везде клин.

И л ь и ч. Клин — это мы с вами, Сосипатыч. Нам нужно объединиться, и тогда… (Сжимает кулак.) А вам, товарищ Архип…

А р х и п. Товарищ…

И л ь и ч. Да, товарищ… я бы посоветовал. Поезжайте в город. Я дам адрес. Станете рабочим. А там и дорогу найдете. Верную.

С о с и п а т ы ч. Ты, паря, доброе слово завсегда слушай.

А р х и п. Ладно. Спасибо на добром слове. Только… дорог-то и тут много. А вот по какой идти — не знаю. Эх! (Резко повернулся, чтобы, скрыть слезы, и пошел.)

И л ь и ч. Ушел…

Н а д я. Ушел? Да не может быть! Его надо вернуть! Постойте, Архип, подождите! Володя, что же это такое? Он ушел. И даже не оглянулся. Ведь он… он же погибнет, дедушка! Начнет пить, бродяжничать и… погибнет.

И л ь и ч. Как открыть им глаза? (Пауза.) Газета! Она нужна как воздух.

Сосипатыч пробует зажечь трут кресалом.

С о с и п а т ы ч. Вот ведь что искра делает, гривы-лошади. Тлеет — глазом не видно. А раздуй — всю тайгу спалить можно.

И л ь и ч. Да, да, искра! (Берет трут.) Надя, ты слышишь — искра!

Н а д я (тихо).

Не пропадет наш скорбный труд. Из искры возгорится пламя.

И л ь и ч (поднимаясь). Спасибо, Сосипатыч. (Протягивает руку Наде, и они идут по тропинке.) У нас будет своя «Искра». Своя газета…

Уходят. С другой стороны выбегает А р х и п. Вид его страшен.

А р х и п. Сосипатыч, гонятся, спасай!

С о с и п а т ы ч (заметался). Эх, лодку бы! Угнали, черти, на ту сторону!

Архип кинулся в кусты. Но там — засада. Схватка. Архипа скрутили. З а ц е п и н выходит вперед.

З а ц е п и н. Ну, хитрец-молодец, недолго же ты полетал! (Кривляясь, кричит по-петушиному и хохочет.)

И с п р а в н и к. Связать его! Заусаев, чего рот разинул? Службы не знаешь?

С о с и п а т ы ч. Вяжи его, брат. Теперь все равно каторга. Эх, вы, гривы-лошади…

З а ц е п и н. Молчи, стерва… (Смеется.)

А р х и п. Ну что ж, братка, давай… (Протягивает руки.) Видно, избу один ставить будешь…

Заусаев подошел с веревкой, но тут же повернулся и опустился на пенек. Архипа связали.

И с п р а в н и к. Увести…

Архипа уводят.

С о с и п а т ы ч (Заусаеву). Шапку-то подними. Да надень. А то не по уставу. (Уходит с Минькой.)

И с п р а в н и к. Молодец, Заусаев!

З а у с а е в. Так точно… никак нет, ваше, етта…

И с п р а в н и к. Теперь Ульянова надо накрыть. Валенки подшивает. А под подошвами нелегальщина… Да что ты там бормочешь?

З а у с а е в (всхлипывая). Архипку, етта, жалко. Ни за что парень страдает.

И с п р а в н и к. Что-о?

З а у с а е в. Я, етта, потемнел нынче. Трясет меня. Отпусти, благородие. На прииски поеду. В шахту полезу. А служить тебе, етта, не могу.

И с п р а в н и к. Да ты с кем говоришь? Да я тебе, собака, так зубы вычищу, что и корней не оставлю! (Замахивается.)

Но Заусаев неожиданно бросается на него, валит на землю и заносит руку для удара.

З а у с а е в. Эх, за Архипку и за себя… с накладом! (Но рука дрогнула и остановилась.) Уйду… В леса уйду, к староверам, етта, уйду. (Сбрасывает с себя саблю.) Теперича я темный стал… (Идет, пошатываясь как пьяный.)

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Квартира Ильича в доме Петровой. Две комнаты: в первой П а ш а и М и н я й готовят уроки, во второй Н а д я разбирает библиотеку, а И л ь и ч у окна подшивает валенки.

И л ь и ч (рассматривая свою работу). А что, Надя, я вполне могу принимать заказы на подшивку валенок. Каково?

Н а д я. Крепко и аккуратно. Ставлю пятерку.

И л ь и ч. А главное — конспиративно.

Смеются.

И поедете вы, мои валенки, в Астрахань, в подарок нашей «бабушке». У нее ревматизм, и вы сослужите ей хорошую службу. Так… в левом две статьи, в правом… в правый вошла только одна.

Н а д я. Володя, всю нелегальщину мы держим здесь. (Показывает на нижнюю полку.) Это опасно. Я говорила — надо что-то придумать, а ты… (Заметила, что Миняй подглядывает.) Миняй, это что такое! Пиши, пожалуйста, сам, не подглядывай. (Проверяет работу своих учеников.) Хорошо, Паша. Ни одной ошибки. Молодец.

Вбегает С о с и п а т ы ч, ноги обуты в валенки.

Что с вами, Сосипатыч?

С о с и п а т ы ч. Зацепин сюда идет. Ой, не к добру это, Константиновна. И исправник с утра здесь.

Крупская быстро уходит к Ильичу, но тут в дом входит З а ц е п и н.

Н а д я. Вы? Владимир Ильич занят. Принять вас не может.

З а ц е п и н. Да мы ничего… мы подождем. (Бесцеремонно входит во вторую комнату.) Здравствуйте!

Ильич стоит вполоборота, держит валенки в руках и не отвечает.

Хорошо живете. Сухо у вас…

Ильич спокойно ставит валенки возле стула.

И л ь и ч. А-а, это вы?! Редко, редко к нам заглядываете. Совсем почти не заходите. Садитесь, пожалуйста.

Зацепин садится.

Н а д я. Сейчас я на стол накрою. Угостим вас чем бог послал.

З а ц е п и н. Спасибо, спасибо, хозяюшка, мне угощаться недосуг.

Н а д я. Удивляемся мы вашей энергии. С раннего утра на ногах.

З а ц е п и н. Да и вы без дела не сидите. Вижу — хозяйка справная.

Н а д я. Вот и отведайте моего пирога. Не обижайте нас.

З а ц е п и н. И рад бы, да некогда мне.

Н а д я. Слышали про вашу беду. Большой, большой урон понесли.

И л ь и ч. Такой мельницы, как ваша, за сто верст ни у кого не было.

З а ц е п и н. Что верно, то верно.

И л ь и ч. Конечно, страховку вы немалую получили. Но ведь что страховка! Стояла бы мельница, сколько бы доходу взяли.

Н а д я (махнув рукой). А теперь — когда построишь да когда пустишь. Добро-то мимо рук уплывает.

З а ц е п и н. Истинная, истинная правда.

И л ь и ч. Слышал, хотите завести паровую мельницу?

Н а д я. Знаем, знаем, пожалуйста, не хитрите. Скажу вам по секрету — Володя хочет дать вам дельный совет.

З а ц е п и н. Благодарствую.

И л ь и ч. Строить так уж строить. Верно? А что, если применить электричество? Вы о нем слышали?

З а ц е п и н. Слыхал маленько. Старший сын из города отписывал — видел лампы, что без огня загораются.

И л ь и ч. Вот, вот, вот! Надя, где у нас альбом по электричеству в Англии?

Н а д я. Сейчас принесу.

Ильич идет за ней в первую комнату.

И л ь и ч (тихо). Валенки. (Громко.) Лука Петрович, взгляните, прелюбопытные вещи.

Зацепин, косясь на валенки, выходит в первую комнату.

…Электрическая энергия дешевле паровой силы и гораздо удобнее. (Листает альбом.) Помяните мое слово: скоро электричество станет доить коров, пахать землю, молотить хлеб и даже резать корма скоту.

З а ц е п и н (ошеломлен). Машина?

И л ь и ч. Машина.

Сосипатыч отдал свои валенки Миняю, тот шмыгнул во вторую комнату.

З а ц е п и н. И землю пахать, и коров доить?

И л ь и ч. Именно, именно! Вот смотрите… (Листает альбом.)

Зацепин с увлечением разглядывает диковинку. В это время Миняй подменил валенки и вернулся на место.

З а ц е п и н. А землю не попортит? Рожать-то земля не откажется?

И л ь и ч. Не откажется. Не бойтесь.

З а ц е п и н (смеется). Иная баба с коровой не сладит, а тут — машина. Чудно! (Вспомнив о валенках, быстро оборачивается, смотрит в открытую дверь: валенки на месте.)

И л ь и ч. Ну так как, будете строить паровую или электрическую мельницу? Прошу… (Ведет Зацепина во вторую комнату.) Не бойтесь, специалисты найдутся.

З а ц е п и н. Завидую я вам… Мне бы вашу голову, Владимир Ильич. Всех бы вот так прижал! (Делает жест.)

И л ь и ч. А не надорветесь?

З а ц е п и н. Как? Ну да, понимаю… (Смеется.) Ох и хитрый вы. Знаю, кто старику насчет потравы помог. Вы! Совсем в моих руках был, а вы подсобили — и выскользнул.

Ильич молчит.

Ну да я зла не помню. Я по другому делу говорить пришел.

И л ь и ч. Слушаю.

З а ц е п и н. Начистоту?

И л ь и ч. Начистоту.

З а ц е п и н. Насчет Окулова я… Боялся — ему помогать станете. Дочки у него тоже политические. Вижу — нет. Да и что с него взять — петух общипанный. А я в долгу не останусь.

И л ь и ч. Не понимаю.

З а ц е п и н. Да боже мой! Бумаги я у него ценные того… (Делает жест.) Сейчас, если дело ловко повернуть, весь прииск мой будет. Понимаете?

И л ь и ч (еле сдерживая себя). Так… значит, того? (Повторяет жест.)

З а ц е п и н (смеясь). Того… Он, правда, кричит о свидетелях. Но я свидетелей так прижму — и не пикнут. Да и вам со мной сподручнее. Я и про вас кое-что знаю. (Берет в руки валенки.) Ну так как — по рукам?

И л ь и ч. Заводить мошеннические сношения с кем бы то ни было мне как административно-ссыльному категорически запрещено.

З а ц е п и н. Господин Ульянов…

И л ь и ч. Разговор окончен!

З а ц е п и н. Окончен? Не-ет, только начинается. (Стучит в окно.)

Входят и с п р а в н и к и ж а н д а р м ы.

И с п р а в н и к. Господин Ульянов, имею предписание произвести обыск. (Подает документ.) Лука Петрович в понятых-с… (Жандармам.) Осмотреть!

Начинается обыск.

А ты, старик, снова здесь? Иванов, обыскать его!

Жандарм обыскивает Сосипатыча.

Иди, да смотри, еще раз здесь увижу — в темную посажу.

Сосипатыч и Миняй уходят.

Господин Ульянов, вы сами подшиваете валенки? Ай-яй-яй! (Берет и рассматривает валенки.)

И л ь и ч. Валенки? Ах, валенки! (Вдруг весело, заразительно смеется.) Да! Сам! Сам подшиваю… Эти вот мои. А Надины… Впрочем, Надюша, принеси господину исправнику свои валенки.

И с п р а в н и к. Не утруждайтесь… (Жандармам.) Принести! (Стучит пальцем по подошве.) Нож! (Вспарывает одну подошву, вторую, вопросительно смотрит на Зацепина.)

Ж а н д а р м приносит еще одни валенки — неподшитые.

Н а д я. У Владимира Ильича есть еще ботинки. Может быть, вы и их посмотрите? Заодно?

Исправник швыряет валенки в угол. Зацепин берет их и вдруг начинает тихо смеяться.

И с п р а в н и к (тихо). Лука Петрович, полагаю, смех ваш не к месту.

З а ц е п и н. Серые…

И с п р а в н и к. Что-с?

З а ц е п и н. Валенки-то серые! А старик-то ушел в каких? Ну-ка, господин политический? В чер-ных!

И с п р а в н и к. Подменили!

З а ц е п и н. Мне картинки про ето… илистричество, слова, обхождение, а сами вот каким манером?.. Хитро, господин Ульянов! Только я воробей стреляный. Меня на мякине еще никто не проводил. Пошли!

И с п р а в н и к (жандармам). Старика, каналью, доставить сюда. Прямо в валенках!

Зацепин и жандармы уходят.

…Ну-с, теперь дело пойдет веселее. С кем вы переписываетесь?

И л ь и ч. Извольте взглянуть. Вам станет ясно. (Отдает ключи от конторки.)

И с п р а в н и к (роется в письмах). Так-с, так-с… Нам это письмо известно.

И л ь и ч. Да, это письмо от Ляховского.

И с п р а в н и к. Что за личность?

И л ь и ч. Вы знаете не хуже меня.

И с п р а в н и к. А все же?

И л ь и ч. Административно-ссыльный. Пишет о смерти Федосеева.

И с п р а в н и к. Так… А там что? (Показывает ни нижнюю полку.)

Н а д я. Моя педагогическая литература. Вам подать?

И с п р а в н и к. Не утруждайтесь.

Ильич подставляет стул.

(Встает на стул.) Так… (Неожиданно.) А Зобнина вы знаете?

И л ь и ч. Впервые слышу.

И с п р а в н и к. Вот как! Валенки подшиваете, Зобнина не знаете. Ловко!

За сценой голос Сосипатыча: «Господи, да что же вы делаете! Да меня ревматизма скрючила, гривы-лошади! Ноги-то без валенок как на льду мерзнут!»

Ж а н д а р м вталкивает С о с и п а т ы ч а. Следом идет З а ц е п и н.

Снимай!

С о с и п а т ы ч. Господи… ваше благородие. Да вот вам крест, гривы-лошади! Помилуйте, благородие!

И с п р а в н и к. Снимай, говорят!

С о с и п а т ы ч. Ой, ноженьки подкосились, стоять не могу! (Садится.)

И с п р а в н и к. Снять!

Жандармы разувают Сосипатыча.

З а ц е п и н. Ну, хитрец-молодец, теперь-то уж я тебе покажу…

Исправник запускает руку в валенок, и вся его пятерня проходит в огромную дыру в подошве. Немая сцена. Исправник хватает второй валенок — он тоже дырявый.

И с п р а в н и к (задыхаясь). Ты-ы что? Ты как это смеешь, старый? Смеяться? Ну-у!

С о с и п а т ы ч (торжествующе). Никак нет, ваше благородие! По судам толкался, пороги обивал — протоптал!.. Виноват, вашество, подшить руки не дошли! (Берет под козырек.)

Исправник замахивается.

И л ь и ч. Господин исправник!

И с п р а в н и к. Виноват… Завтра представьте объяснение по поводу письма Ляховского, которое я у вас изыму. (Идет к двери.)

Ж а н д а р м. Ваше благородие, а валенки забирать?

И с п р а в н и к. Пошел, дура… (Уходит.)

За ним уходят жандармы.

З а ц е п и н (берет валенок). Эх и голова мужик… (Смеется.) Люблю… (Уходит.)

Н а д я. Ну, кажется, гроза миновала.

И л ь и ч. Но как в моих валенках оказались эти великолепные дыры? (Рассматривает валенки.)

С о с и п а т ы ч. Дыры? Э-э, Владимир Ильич… это мои, мои дыры, гривы-лошади.

Ильич и Надя смеются.

А ваши валенки Миняй так запрятал, что и домовой не найдет! (Обувается.) Ловко вы Зацепину про это… илистричество. (Смеется.) Ну вроде, как бы сказать…

И л ь и ч. Приврал?

С о с и п а т ы ч. Ну, так, што ли… И ведь поверил! Ей-ей, поверил!

И л ь и ч (серьезно и немного грустно). Нет, Сосипатыч, я не врал.

С о с и п а т ы ч. Да как же? Да разве может такое быть, гривы-лошади?

И л ь и ч. Не только может, но и будет. (Подошел к окну.) Все во мраке… А будет время, Сосипатыч, и вот здесь ночью будет светло как днем. Не надо лучины, очага, керосиновой лампы. На смену им придет чудесная лампочка… Или вот пароход. Сейчас он едва тащится, через силу хлюпает колесами. А электричество заставит лететь его стрелой. Оно будет плавить руду, двигать машины на заводах, сеять и убирать хлеб.

С о с и п а т ы ч (неуверенно). Хорошо будет…

И л ь и ч. Будет! Будет тогда, когда простые люди, Сосипатыч, станут хозяевами земли… Борьбе за это мы и посвятили свои жизни. А вы говорите — приврал.

С о с и п а т ы ч. Да я что ж… Мы ведь неученые. Вам оно, конешно, видней.

И л ь и ч. Верите?

С о с и п а т ы ч (мнется). Кто бы другой сказал — не поверил бы. А тебе… вам, гривы-лошади, верю!

И л ь и ч. Ну то-то, гривы-лошади! А то и дружба врозь! А за валенки — спасибо. (Пожимает старику руку и уходит во вторую комнату.)

С о с и п а т ы ч (остановившись у двери). А ваши завтра принесу… Ведь что говорит! Хорошая жизнь будет… А вы… верите?

Н а д я. Верю, Сосипатыч. Только бы скорее вырваться из этой клетки. Остались считанные дни. Отпустят или надбавят срок, дедушка?

С о с и п а т ы ч. Теперь, думаю, отпустят. После такого позора исправник отступится. Ему же выгоднее.

Н а д я. Володя плохо спит, осунулся, похудел. Поймите, он весь уже там, среди своих друзей.

С о с и п а т ы ч. Понимаю. (Поклонившись, уходит.)

Ильич работает у конторки. Тихо входит М и н я й.

Н а д я (вглядываясь в его лицо). Миняй, что с тобой?

М и н я й (всхлипывая). Нарочный из Ермаков приехал…

Н а д я. И что? Что-нибудь случилось? (Поднимает его голову.) Говори же, говори, Миня…

М и н я й. Ванеев… вчера на рассвете помер.

Ильич подходит к Миняю, берет его за плечи.

И л ь и ч. Вытри слезы, мальчик. Революционеры не плачут.

Тихо возникает мелодия — «Замучен тяжелой неволей».

…Прощай, Анатолий! Мир праху твоему, товарищ!

З а т е м н е н и е.

На пригорке стоят К р у п с к а я, М и н я й, П а ш а, С о с и п а т ы ч.

П а ш а. Идет! Во-он он! Сюда идет!

Подходит И л ь и ч.

Н а д я. Неужели разрешение не получено? Володя, со щитом или на щите?

И л ь и ч. Приказано ждать. Здесь. Исправник поедет мимо и тогда, может быть, соизволит вручить пакет.

С о с и п а т ы ч. Да что он, гривы-лошади, насмехается! Ждать да догонять хуже некуда… У нас, Ильич, все в порядке — все собрано, упаковано как следует. Теперь только попутного ветра.

И л ь и ч. Спасибо.

Надя кивнула на ребят, стоящих в стороне.

А знаете, что я вам подарю? Карту. (Вынимает карту.) Вот смотрите, тут вся Россия… Миняй, что же ты отвернулся? Думаешь, уедут, забудут? Так? Нет, Миня, тебя я, брат, никогда не забуду. Ради будущего таких, как ты, стоить пожить на свете. Уговор наш помнишь?

М и н я й. Помню. Стоять и не сгибаться, бороться и побеждать!

И л ь и ч. Помни всегда.

Звон бубенцов.

П а ш а. Толстомордый едет!

Входит и с п р а в н и к.

И с п р а в н и к. Господин Ульянов, прошу прощенья — заставил ждать. Сами понимаете — дела. Прошу… (Протягивает пакет.)

Ильич вскрывает его.

Н а д я. Володя, говори же скорее — срок не прибавили?

И л ь и ч. Нет.

Н а д я. Проходное свидетельство?

И л ь и ч. Вот! (Показывает свидетельство.) Миняй, пляши! (Хлопает в ладоши.) Не при-ба-а-вили! Не при-ба-а-ви-ли! (Остановился.) А Наде? Вы молчите? Значит, нет?

И с п р а в н и к. Губернатор отказался выдать проходное свидетельство госпоже Крупской.

И л ь и ч. На каком основании?

И с п р а в н и к. Мне неизвестно. Не получено никаких предписаний.

Н а д я. И что же делать?

И с п р а в н и к. Хлопотать в департаменте полиции.

С о с и п а т ы ч. Кони застоялись, Владимир Ильич, распрягать, што ль?

Н а д я. Правильно, Сосипатыч! Кони застоялись. Мы едем! Едем, Володя. Мне они ничего не сделают.

И с п р а в н и к. Я бы, госпожа Крупская, не советовал вам так рисковать.

Н а д я. В ваших советах, господин исправник, я не нуждаюсь. Это во-первых. А во-вторых… Бороться с вами и не рисковать — невозможно.

И с п р а в н и к. Ну, как вам будет угодно. (Козырнув, уходит.)

С о с и п а т ы ч. Кошеву бы надо заказать крытую. А то в простых-то санях разве способно.

И л ь и ч. Ничего, Сосипатыч. Революционеры шагали пешком по Владимирке, тряслись в повозках, задыхались в тюремных вагонах. Но настанет время, и мы пересядем в броневики… (Подошел к ребятам, которые держат карту.) Итак… Сначала сюда.

М и н я й (читает). Псков.

И л ь и ч. Потом — сюда.

П а ш а. Уфа.

И л ь и ч. Потом — Москва, Петербург, Подольск и… (Свистит, сделав жест.) И все надо делать быстро, связаться с товарищами, договориться о работе… Друзья, какая огромная наша матушка-Россия! Вот всколыхнем ее — тогда держись!

Все прощаются.

М и н я й. Вот и кончилось наше счастье…

С о с и п а т ы ч. Нет, Миня, счастье ваше только начинается. Прощай, Ильич! Счастливой тебе дороги. Кони застоялись.

Н а д я. Верно, Сосипатыч, кони застоялись!

И л ь и ч. Понесут теперь как ветер!

Звенит колокольчик. Свет меркнет. Колокольчик звенит все громче, сменяясь тревожным гулом набата.

З а н а в е с.

ОТ РАЗЛИВА — К РАЗЛИВУ

Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Л е н и н В л а д и м и р И л ь и ч.

К р у п с к а я Н а д е ж д а К о н с т а н т и н о в н а.

Е м е л ь я н о в Н и к о л а й А л е к с а н д р о в и ч, рабочий Сестрорецкого завода.

К о л я, его сын.

Э й н о Р а х ь я, финский большевик.

Ш о т м а н А л е к с а н д р В а с и л ь е в и ч, связной ЦК.

П а в е л, рабочий.

В е р а, его жена.

К а л ь с к е Э м и л ь, рабочий завода «Айваз».

С о ф ь я Г у с т а в о в н а, его жена.

Р а у х а, их дочь.

Я л а в а Г у б о, машинист паровоза.

Д м и т р и е в с к и й, помощник начальника Сестрорецкого завода.

Г р е ч, поручик.

У б о р щ и ц а.

Х о з я й к а к в а р т и р ы.

В а с и л и й, гармонист.

В а х т е р.

Н а ч а л ь н и к С е с т р о р е ц к о й м и л и ц и о н н о й к о м и с с и и.

Ф е л ь д ф е б е л ь.

Август — сентябрь 1917 года.

1917 год… Уже скоро месяц, как Владимир Ильич Ленин, преследуемый Временным правительством, скрывается в подполье. Под видом наемного финского косаря он живет на станции Разлив, неподалеку от Петрограда, — в шалаше, построенном сестрорецким рабочим-большевиком Николаем Александровичем Емельяновым. Здесь же, у шалаша, неотлучно находится дозорный — один из сыновей Емельянова — К о л я.

И л ь и ч. Ну-с, мой юный друг, задание выполнил?

К о л я. Выполнил, Константин Петрович.

И л ь и ч. Тогда начнем.

К о л я (торжественно). Николай Алексеевич Некрасов, «Несжатая полоса».

Поздняя осень. Грачи улетели. Лес обнажился. Поля опустели. Только не сжата полоска одна, Грустную думу наводит она…

И л ь и ч (задумчиво). Да, конец августа. Приближается осень. Сентябрь. По древнеславянскому календарю «вересень», месяц первого инея. Жить в шалаше дальше невозможно.

…Итак, жаркие июльские дни позади. Шестой съезд показал, что со времени Апрельской конференции партия выросла втрое и сплотилась. Попытка кадетов, эсеров, меньшевиков заманить меня в ловушку — явиться на суд — провалилась. Страна катится в бездну окончательного экономического распада и гибели… Что же дальше?

Коля дочитывает стихи и вдруг кричит кукушкой.

Тихо, тихо, Коля! Разве ты слышал, чтобы в конце лета куковала кукушка?

К о л я. Я… вы задумались, а я хотел предупредить. Видите, на озере — лодка…

И л ь и ч (тихо). Вижу, вижу… За стихи ставлю пятерку. Выучил отлично… А кто это плывет?

К о л я (тихо). Не видно пока… Гребет сильно… Да это же батя!

На берег выходит Е м е л ь я н о в.

Е м е л ь я н о в. Здравствуйте, Константин Петрович!

И л ь и ч. Здравствуйте, Николай Александрович. Мы с Колей вас заждались. Газеты привезли?

Е м е л ь я н о в. Вот, целая пачка.

И л ь и ч. Так, так. Спасибо. Посмотрим…

Е м е л ь я н о в (тихо). Как вы тут, Колюнька?

К о л я. Дожди мочат. Шалаш стал протекать. Да и костер плохо горит.

Е м е л ь я н о в. Вижу, что промокли, как курицы. Ну ничего, что-нибудь придумаем. А сейчас, сынок, пойди-ка посиди вон там, в стогу.

К о л я. Хорошо, папа.

И л ь и ч (шурша газетами). Так… интересно, очень интересно… Ну вот, товарищ Емельянов, обстановка прояснилась полностью. Корниловский мятеж, поднятый якобы против Временного правительства, провалился. Рабочие распознали суть соглашателей. Крестьяне поняли, что за спиной генералов стоят помещики, которые не хотят отдать свою землю.

Е м е л ь я н о в. Вот-вот. Я в вагоне разговаривал с одним солдатиком. Спрашивает: что же это, выходит, нам четвертую зиму сидеть в окопах?

И л ь и ч. Да, народ многое понял. И мы знаем, где выход из сложившегося положения.

Е м е л ь я н о в. Временных надо скинуть?

И л ь и ч. Верно! Выход — в свержении Временного правительства путем вооруженного восстания и в установлении диктатуры пролетариата.

Е м е л ь я н о в. Владимир Ильич, Центральный Комитет принял решение — переправить вас в Финляндию.

И л ь и ч. Выборг?

Е м е л ь я н о в. Пока не известно. Организация этого дела поручена Шотману, Эйно Рахье и мне.

И л ь и ч (задумчиво). Да-а, жить в шалаше…

Е м е л ь я н о в. Неуютно, Владимир Ильич.

И л ь и ч. Бог с ним — с уютом. Как-нибудь перебьемся. Главное, Николай Александрович, мне надо быть ближе к центру. Да и Коле пора готовиться в школу… Но как достать документ для перехода через границу?

Е м е л ь я н о в. Я уже думал, Владимир Ильич. У нас, на Сестрорецком, много рабочих, которые живут в Финляндии.

И л ь и ч. Так… И как их пропускают через границу?

Е м е л ь я н о в. По заводским пропускам. И такой пропуск я вам достану.

И л ь и ч. Каким образом?

Е м е л ь я н о в. Пропуска уволенных рабочих хранятся у помощника начальника завода Дмитриевского. А я к нему ключик подберу.

И л ь и ч. Значит, подберете?

Е м е л ь я н о в. Подберу, Владимир Ильич. Понадобится только фотографическая карточка. Мы вас прямо здесь перегримируем — другой парик, другая кепка — и сфотографируем.

И л ь и ч. Ну что ж, действуйте!

Е м е л ь я н о в. Через несколько деньков мы отсюда уйдем. И прости-прощай, озеро Разлив!

И л ь и ч (подхватывая). И здравствуй, разлив революции!

Е м е л ь я н о в. Так, Владимир Ильич.

И л ь и ч. Вот мои письма… Передайте, пожалуйста, по назначению. (После паузы.) Николай Александрович, в одном из писем прошу — если меня укокошат…

Е м е л ь я н о в. Да что вы такое говорите, Владимир Ильич!

И л ь и ч. Ничего, ничего… со всяким революционером это может случиться. Ищейки Керенского… А потом — эсеры. Они же становятся заговорщиками. Помяните мое слово — они еще стрелять в нас начнут… Так вот… моя тетрадка… Синяя обложка, название «Марксизм о государстве». Это надо издать. Собраны цитаты из Маркса и Энгельса. Есть ряд замечаний, заметок и формулировок. Думаю, что издать можно быстро, за неделю. Считаю важным, ибо не только Плеханов, но и Каутский по этому вопросу изрядно понапутали…

Е м е л ь я н о в. Все передам, Владимир Ильич, не беспокойтесь. Ну, всего хорошего.

И л ь и ч. Счастливого пути и скорейшего возвращения!

Кабинет Дмитриевского.

Заводской шум — далекие гудки паровозов, шипение пара, лязг железа, шум станков.

Стук в дверь.

Д м и т р и е в с к и й. Войдите!

Г р е ч. Здравствуйте, господин генерал.

Д м и т р и е в с к и й. О, кого вижу — поручик Греч! Милости прошу. Садитесь.

Г р е ч. Благодарю.

Д м и т р и е в с к и й. Приятно, очень приятно — всего только семь часов, а вы уже на ногах.

Г р е ч. Ничего не поделаешь — служба.

Д м и т р и е в с к и й. В вашем тоне слышится усталость.

Г р е ч. Да, не скрою — мы все изрядно устали… Простите, господин генерал, куда ведет эта дверь?

Д м и т р и е в с к и й. Обыск? В кабинете помощника начальника завода?

Г р е ч. Ну что вы, дорогой Афанасий Петрович. Просто… я беспокоюсь о вашей безопасности.

Д м и т р и е в с к и й. Да, Временное правительство не оставляет нас своей заботой. Поставки, слава богу, увеличились. Сейчас бы работать и работать. Но… Сестрорецк окружен отрядом юнкеров и казаков. Броневики и пулеметы… И ваш капитан Гвоздев…

Г р е ч (перебивая). О, мой капитан человек решительный…

Д м и т р и е в с к и й. Но не перегибаете ли вы палку? Эти повальные обыски, аресты…

Г р е ч. Мы арестовываем только большевиков…

Д м и т р и е в с к и й. А разгром отдельных помещений — это к чему?

Г р е ч. Это гнезда партийных организаций… Простите, генерал, вы не одобряете действий Керенского?

Д м и т р и е в с к и й. Я, дорогой поручик, прежде всего заводчик. А вы злите рабочих, вместо строгого выполнения графика у меня на заводе — митинги.

Г р е ч. Скоро это прекратится. Красивых фраз больше не будет. Керенский ввел в действующей армии смертную казнь.

Д м и т р и е в с к и й. Слышал и в общем… одобряю… Ну, а не скажете ли вы — где этот неуловимый Ленин? Как я полагаю — главная ваша задача поймать именно его?

Г р е ч. И поймаем! Будьте уверены. Многие уже за решеткой.

Д м и т р и е в с к и й. Да, да, они — за решеткой. Но где Ленин? На его поимку мобилизована контрразведка и уголовные сыщики Керенского. Недавно прочел в газете, что по его следам пущена знаменитая собака-ищейка Треф. (Смеется.) А пятьдесят офицеров «Ударного батальона» поклялись или найти Ленина, или умереть! Как это романтично!

Г р е ч. И опять, господин генерал, я не понимаю вашего смеха.

Д м и т р и е в с к и й. Очень сожалею… Ленин! Вот кого вы должны прежде всего обезвредить. А вы… вернее, ваш господин Керенский все еще кормит нас обещаниями… Говорите начистоту, зачем вы пришли?

Г р е ч. Нам стало известно, что Ленин скрывается у вас на заводе под видом простого рабочего.

Д м и т р и е в с к и й (смеется). Да неужели? Не представляю, чтоб Ленин был у меня каким-нибудь стропалем. Забавно!

Г р е ч. Афанасий Петрович, мне необходимо осмотреть ваше помещение. Я должен побывать в каждой комнате. Понимаете? В каждой.

Д м и т р и е в с к и й. Понимаю… Так вот почему вас так интересует эта дверь! Что ж, извольте. Там мастерская, работают три отличных, я бы сказал, уникальных мастера.

Г р е ч. Рядом с вашим кабинетом? Странно.

Д м и т р и е в с к и й. Видите ли, я уже сказал — я прежде всего заводчик. Рабочий с золотыми руками для меня клад. А потом… все они депутаты Совета, старосты групп, и почему бы мне не опереться на их авторитет?!

Г р е ч. А шум станков вам не мешает?

Д м и т р и е в с к и й. Заводской шум — моя стихия. И разве что-нибудь слышно? Прислушайтесь… Мастера вытачивают крохотные детали.

Г р е ч. И дверь на запоре?

Д м и т р и е в с к и й. Конечно. Видите — тут два замка, верхний — английский. И потом… скажите, поручик, что делать Ленину в моем кабинете? Рыться в накладных, в нарядах, проверять расценки?.. Нет, дорогой, вы не тут его ищете. Он укрылся на одном из военных кораблей Кронштадта. Вот этой версии я верю.

Г р е ч. Что ж, наши люди действуют и там… Итак, вы согласитесь сопровождать меня?

Д м и т р и е в с к и й. Ну, если это так необходимо — извольте… (Зовет.) Уборщица!

Г о л о с у б о р щ и ц ы. Тута я, Афанасий Петрович!

У б о р щ и ц а (входит). Так вы ж, Афанасий Петрович, заняты. С гостем сидите. Думала — вот уйдете в цеха, тогда и приберусь…

Д м и т р и е в с к и й. Вернусь, чтоб все кругом блестело. Понятно?

У б о р щ и ц а. Да что ж тут понимать, Афанасий Петрович, сделаю все как надо.

Д м и т р и е в с к и й. Из-за твоей неповоротливости перед гостем стыдно… Прошу, дорогой поручик…

Дмитриевский и Греч уходят. Уборщица, гремя ведром с водой, принимается за работу.

У б о р щ и ц а. Расхорохорился… Ишь ты — чтоб все блестело. Попробуй сам блеск навести. Это тебе не сапог почистить. Тут пыль-то годами понакоплена. В кожу въелась…

Слышен звук открываемых замков.

Никак, дверь открывают? Кто же это?

Входит Е м е л ь я н о в.

Батюшки, Емельянов? Да ты зачем сюда пожаловал?

Е м е л ь я н о в. Тихо, Марковна… Дмитриевский давно ушел?

У б о р щ и ц а. Только что. С офицером. С братом нашего заводского врача.

Е м е л ь я н о в. Постой у двери, Марковна.

У б о р щ и ц а. Это еще зачем? Да ты, никак, что-то надумал?

Е м е л ь я н о в. Ничего не надумал. Велено замки проверить.

У б о р щ и ц а. Так я тебе и поверила — замки…

Е м е л ь я н о в. Тихо… Идут… Эх, куда спрятаться!

У б о р щ и ц а. Сюда, к шкафу, за портьеру встань. Да поживее ты!

Входит Д м и т р и е в с к и й.

Д м и т р и е в с к и й. Ты с кем тут разговариваешь?

У б о р щ и ц а. С кем говорю-то? (Смеется.) Эх, Афанасий Петрович, с умным человеком разговариваю.

Д м и т р и е в с к и й. Что еще за человек?

У б о р щ и ц а. А вот он — я! Что, разве не человек? Сама с собой разговариваю. Привычка такая. Аль помешала вам?

Дмитриевский открывает ящики стола.

Д м и т р и е в с к и й. Кажется, я клал их сюда… Черт побери, бумажного хламу в столе, как у министра… Ага, нашел. (Закрывает ящики.)

У б о р щ и ц а. А мне, может, уборку-то прекратить?

Д м и т р и е в с к и й. Это еще почему?

У б о р щ и ц а. Да, видать, обыск у нас будет. Теперь везде шарют.

Д м и т р и е в с к и й. Какой еще обыск, старая! Ты свое дело знай. Понятно? (Уходит.)

Е м е л ь я н о в. Фу-у, пронесло. Ну, спасибо тебе, Марковна.

У б о р щ и ц а. За что же это?

Е м е л ь я н о в. Сама знаешь… Только ты на меня так не гляди, не гляди, Марковна. Не баловство у меня, а дело важное. Для рабочих нужное… (Подходит к столу, выдвигает ящик.) Так… вот они — старые пропуска. Целая пачка.

У б о р щ и ц а. Да ты бы поспешил, парень…

Е м е л ь я н о в. Сейчас, сейчас, Марковна… (Читает.) «Константин Петрович Иванов». Марковна, гляди-ка, старые пропуска своих дружков нашел. Возьму пяток на всякий случай.

У б о р щ и ц а. Что еще за дружки? Я будто всех твоих дружков знаю…

Е м е л ь я н о в. Еще какие дружки, Марковна! Только… слышишь, Анна Марковна, я к тебе по душевности хочу… Ты мать троих токарей. Теперь мы с тобой одной ниточкой связаны. Не проболтаешься?

У б о р щ и ц а. А что я — болтало? Да ты сам — болтало. Иди уж скорее. А то, не дай бог, опять вернутся.

Е м е л ь я н о в. Спасибо, Марковна.

Дверь закрывается, щелкают замки.

У б о р щ и ц а. Ну, слава богу, обошлось… Что это он про моих токарей сказал? У меня их не трое, а пятеро… Да вот где только они — двое первеньких? Такое время идет — сыновей родных и то растеряла…

Квартира рабочего Павла. П а в е л лежит. Жена Павла — В е р а поет колыбельную песню. Иногда пение прерывается надрывным кашлем.

В е р а (поет).

Ба-аю, бай, ба-аю бай, Не ходи-ка ты в сарай…

Стук в дверь.

Павлуша, никак, к нам стучат… Павлуша, слышишь?

П а в е л (сонно). Что-о?

В е р а. Стучатся. Слышишь?

Стук настойчивее.

Только сразу не открывай. А то бог знает что за люди.

П а в е л (громко). Кто?

Г о л о с Е м е л ь я н о в а. Открой, Павлуша, это я — Емельянов.

В е р а. Господи, опять этот пришел. Опять начнет подбивать на что-нибудь… Не открывай, Павел.

П а в е л (тихо). Что это ты говоришь, Вера… (Громко.) Сейчас, Николай Александрович, открою.

В е р а. Бога побойся, Павел. Сынок третью ночь не спит. У меня опять кашель открылся. А ведь он тебя куда-нибудь уведет, чует мое сердце.

П а в е л (тихо). Никуда я не пойду, глупая. Думаешь, не понимаю? (Открывает дверь.)

Входит Е м е л ь я н о в.

Е м е л ь я н о в. Здравствуйте, хозяева…

В е р а (сухо). Здравствуйте…

Е м е л ь я н о в. Что это ты, Вера, будто с лица спала?

П а в е л. Хворает она. Да и малец занемог. Ну, да всех бед не переговоришь. С чем пришел?

В е р а. Хоть бы раз вы к нам с добром пришли, Николай Александрович.

Е м е л ь я н о в. А я, Вера, всегда с добром хожу. Только… время нынче, сама знаешь, тяжелое. Не вы одни маетесь. Вот получи.

В е р а. Деньги? Да кто же это дал?

Е м е л ь я н о в. Партия. Трудно вам живется. Вот и решили помочь.

В е р а (растроганно). Спасибо. Да вы садитесь, садитесь, Николай Александрович.

Е м е л ь я н о в. Взгляни-ка, Павел, на этот документ.

П а в е л (читает). «Константин Петрович Иванов».

Е м е л ь я н о в. Знаешь такого?

П а в е л. Н-нет… ни разу не видел.

Е м е л ь я н о в. Вот и хорошо. А в документе что-нибудь заметил?

П а в е л. Н-нет… (Читает.) «Сестрорецкий оружейный завод. Предъявителю сего Константину Петровичу Иванову разрешается вход в магазинную мастерскую завода до 1 января 1918 года». Постой, постой, на карточке половинки печати нет. Значит, липа…

Е м е л ь я н о в. Вот и то-то — липа… А ты должен эту липу… Понял?

П а в е л (опешил). Да как же это? Тут же настоящая печать нужна!

Е м е л ь я н о в. Верно. Нужна печать Сестрорецкой милиционной комиссии. Ты там работаешь. Вот и поставь.

В е р а. Да как же он поставит! Печать же у начальства!

Е м е л ь я н о в. Это, Павлуша, поручение Центрального Комитета партии. Документ необходим человеку… ну, в общем, очень нужному товарищу. Понял? К граверам обращаться нельзя — они все на учете. Вот и выходит — вся надежда на тебя.

В е р а. Нет, нет, ничего этого он делать не станет. Вам надо, вы и делайте. А я… я ни за что не отпущу его. Ни за что! (Плачет.)

П а в е л. Успокойся, Вера… Ну что ты — сразу и в слезы. Давайте все вместе подумаем. Так… Поручение ЦК… Слышишь, Вера? Да и дело-то пустяковое. Тут и надо-то всего половинку печати!

В е р а. Хоть половинку, хоть целую, а риск какой! Поймают — каторга.

П а в е л. Сразу уж и поймают… А шиша на постном масле они не видели?..

Е м е л ь я н о в. У кого хранится печать?

П а в е л. В столе у начальника.

Е м е л ь я н о в. Ты слесарь — золотые руки. Неужели не откроешь замка ящика стола?

В е р а. Господи, да что вы такое говорите!

П а в е л. Открыть не штука. Главное, как его, гада, отвлечь?

В е р а (тихо). Воры вы… Господи, и с кем я только связалась?!

П а в е л. Не обижай меня, Вера. Я человек рабочий. Воровством никогда не занимался.

В е р а. А сейчас на что хочешь идти?

П а в е л. Надо. Понимаешь, надо.

Е м е л ь я н о в. Необходимо, милая. От этого документа очень многое зависит. Пойми!

Заплакал ребенок.

В е р а. Да ну вас, делайте что хотите!

Плач усиливается. Вера сквозь слезы снова запевает колыбельную.

П а в е л (тихо). Эх, Александрыч, лучше бы я сам болел, чем они…

Е м е л ь я н о в. Понимаю… (Пауза.) Так что же ты решишь?

П а в е л. Решать тут нечего. Раз Центральный Комитет доверил — выполню. В доску расшибусь, а сделаю…

В кабинете начальника Сестрорецкой милиционной комиссии — шумная гулянка, песни, играет гармошка, звон бокалов.

П а в е л. За нашего начальника, Лазаря Силантьевича! Ура-а!

Н а ч а л ь н и к. Спасибо, Павел, угодил ты мне сегодня. Только, шельма, никак не могу понять — с чего ты мне лазаря решил петь?

П а в е л. А как же, Лазарь Силантьевич, пять лет у тебя работаю — ни одного худого слова не слыхал.

Н а ч а л ь н и к. Ой, врешь! Да я тебя вот на той неделе костерил. Или забыл?

П а в е л. А нас не костерить, так и добра не видать. А вы, Лазарь Силантьевич, по-отечески. Наливай, Вася. Да играй потише. А то шуму много.

Н а ч а л ь н и к. А что мне шум, что? Я в своем кабинете сижу, после работы, с друзьями. Никаких там безобразий, мамзелей разных не допускаю. Так что все в ажуре. Играй, Васька, не бойся — плясать хочу.

Пляска. Затем она резко обрывается.

Ой, ребятушки, пить я много стал. И ничего с собой поделать не могу. Ты скажи мне, Паша, куда наша Расея катится? Народ стал совсем зверем глядеть. Боюсь, рухнет все и нас раздавит… А мне до пенсии всего годок остался.

П а в е л. Выпьем за вашу пенсию! Не возражаете, Лазарь Силантьевич?

Н а ч а л ь н и к. Я, Паша… я тебе, только тебе скажу. Ух, я и хитер, парень. Деньгу сколотил, домик на заливе присмотрел, теперь бы только с богом на покой уйти. Да боюсь — ой, боюсь я вас, шельмецов!

П а в е л. Да что вы, Лазарь Силантьевич! Мы для тебя овечки.

Н а ч а л ь н и к. Наливай, друг! А ты, Вася, играй, да повеселее, рви меха, так чтоб душа вон рвалась!

Заливается гармошка.

П а в е л (тихо). Пора… Окосел наш благодетель. Василий, встань к двери… Печать у него в этом ящике. (Открывает замок в ящике стола.) Готово… Вот она. Загороди меня, парень, чтоб приложить ровненько.

Начальник вдруг начинает орать песню.

Ори, ори, отводи душеньку… (Закрывает ящик стола.)

В а с и л и й. Вахтер идет.

В а х т е р. Лазарь Силантьевич, пора бы уж и домой…

П а в е л. Охмелел он немного.

В а х т е р. А вы тоже хороши, ребята. Нашли место, где начальника поить.

П а в е л. Сам захотел. Да ты не шуми, мы его сейчас на извозчике домой доставим. (Будит начальника.) Лазарь Силантьевич, а Лазарь Силантьевич, домой пора.

Н а ч а л ь н и к. М-м-м… что? Ты как это тут оказался, сукин сын?

В а х т е р. Ребята вас домой отвезут, Лазарь Силантьевич. Хозяйка ждет.

Н а ч а л ь н и к. Домой? Это, пожалуй, резон… Стой! Вахтер, проверь все замки, ну-у!

В а х т е р. Все замкнуто, Лазарь Силантьевич.

Н а ч а л ь н и к. А стол?

В а х т е р. И стол в порядке.

Н а ч а л ь н и к. А ключи у тебя?

В а х т е р. Так точно. Вы изволили мне их передать.

Н а ч а л ь н и к. Вот так-то… У меня чтоб все было в ажуре… Пошли! (Запевает пьяным голосом. Песня удаляется.)

Разлив. Шумят на ветру ветви кустов.

Ш о т м а н. Итак, Владимир Ильич, отныне вы на законном основании являетесь Константином Петровичем Ивановым. Вот ваши документы.

И л ь и ч (рассматривает документ). Так… все сделано тонко, вполне законная печать и подпись. Но это лишь пропуск, а где удостоверение? Без него я юридически незаконен.

Р а х ь я. И это предусмотрено. Пожалуйста…

И л ь и ч (читает). «Сие удостоверение дано от Сестрорецкого революционного комиссариата К. П. Иванову в том, что он действительно то лицо, каким себя именует, т. е. гражданин Сестрорецкого общества, проживающий в Сестрорецке по Разливному переулку в доме Рабиновича, что подлинно с приложением печати удостоверяется». (Смеясь.) Вот это настоящий документ! Тут и «сие», и «лицо, каковым себя именует», и даже — «приложение печати»!

Ш о т м а н. И подлинные подписи председателя и секретаря.

И л ь и ч. Что ж, Николай Александрович, да и все вы потрудились на славу. А знаете, как пришлось меня фотографировать? (Смеется.) Представьте, товарищи, чтоб навести фокус, проделали… Что бы вы думали?

Р а х ь я. Интересно!

И л ь и ч. Маленький фокус!

Ш о т м а н. Какой же, Владимир Ильич?

И л ь и ч. Мне пришлось встать перед фотографом на колени.

Все смеются.

Ш о т м а н. План переезда в Финляндию, Владимир Ильич, таков.

Р а х ь я. Сначала деревня Ялкала. Будете жить в домике у родителей моей жены. Они сдадут вам комнатку как писателю. Комнатка в пристройке, низенькая, но зато рядом озеро с чудесным названием — Красавица. А потом — в Гельсингфорс.

И л ь и ч. Гельсингфорс? А почему не Выборг?

Ш о т м а н. Там пока очень опасно. Шпики так и снуют. Но в дальнейшем мы переправим вас туда.

И л ь и ч. Вот это было бы очень хорошо. Итак, слушаю…

Ш о т м а н. Паровозный машинист Ялава — большевик. Он водит поезда на Петроград до станции Райвола. Вы станете кочегаром Ялавы.

И л ь и ч. Что ж, был финским косарем, почему же не стать кочегаром? Товарищ Емельянов, думаю, меня отпустит в кочегары?

Е м е л ь я н о в. Что ж поделать — отпускаю…

Р а х ь я. Сначала мы пройдем сюда… посмотрите по карте…

И л ь и ч (читает). Станция Левашево. Сколько идти?

Е м е л ь я н о в. Чуть больше десяти верст.

Р а х ь я. Потом сядем в поезд, идущий в столицу.

И л ь и ч. Понимаю… Это будет, пожалуй, самый опасный участок дороги.

Е м е л ь я н о в. Да, Владимир Ильич, на станции можно нарваться на казачий патруль.

И л ь и ч. Патруль… Но иного выхода нет.

Р а х ь я. Зато в Гельсингфорсе вы будете жить как у Христа за пазухой.

И л ь и ч. У кого же?

Ш о т м а н. У гельсингфорского полицмейстера.

И л ь и ч. Да неужели?

Все смеются.

Ш о т м а н. Видите, токарь Густав Семенович Ровио выбран рабочими организациями начальником милиции Гельсингфорса. Генерал-губернатор октябрист Стахович утвердил его старшим помощником полицмейстера. Но так как полицмейстер поручик фон Шрадер удрал, Ровио исполняет его обязанности.

И л ь и ч (смеясь). И по долгу службы имеет отношения с контрразведкой Керенского?

Ш о т м а н. Совершенно верно! Квартира его — комната и кухня — находятся на Хагнесской площади. Здесь вы проживете в совершенной безопасности недели полторы. На всякий случай приготовлены квартиры у товарища Усениуса и у машиниста Артура Блюмквиста. А в Выборге будете жить у финского журналиста Юкки Карловича Латукки в рабочем квартале Таликкала.

И л ь и ч. Да, переездов хоть отбавляй. Но… ничего не поделаешь. Итак, кто знает дорогу в Левашево?

Е м е л ь я н о в. Я, Владимир Ильич.

И л ь и ч. Идти придется в темноте. Вы точно знаете дорогу, Николай Александрович?

Е м е л ь я н о в. Как свои пять пальцев.

И л ь и ч. Гм… Ну раз вы так уверены… Тогда будем собираться в дорогу.

Как раздумье — тихо звучат слова Ильича на фоне музыки.

…Прощай, озеро Разлив, прощайте, емельяновские ребятишки и мой верный дозорный Коля… Не впустую прошло здесь время — написаны тезисы о политическом положении, брошюра «К лозунгам», письма в «Новую жизнь» и «Пролетарий», составлен план книги о государстве и революции… А дальше?

…Марксизм и восстание — вот главная тема дальнейшей работы. Необходимо растолковать товарищам, что сейчас надо все внимание отдать военной подготовке финских войск и флота для предстоящего свержения Керенского. У многих товарищей сомнения — сможем ли мы, большевики, удержать власть… Да, найти верную дорогу не так просто. Как по-новому переткать всю старую общественную «ткань»? Как перестроить весь государственный аппарат? Как по-новому организовать массы? Вот в чем главные вопросы дня…

И снова раздумья Ильича.

(Чуть иронически.) Прожито, в общем-то, не так уж много, а сколько исхожено дорог — «кругосветка» по Волге, сибирская тайга, Швейцарские Альпы и тот страшный лед Финского залива. Ну, а теперь? Опять эмиграция? Нет! Третьей эмиграции не будет!

Люди идут по топким местам.

Ш о т м а н (тихо). Николай Александрович, туда ли мы идем? Брели вдоль залива, продирались сквозь кустарники. Где дорога?

Е м е л ь я н о в (радостно). Да вот же, вот она — проселочная. Теперь до станции рукой подать.

И л ь и ч. К поезду успеем?

Е м е л ь я н о в. Обязательно успеем.

И л ь и ч. Ну тогда — вперед!

Е м е л ь я н о в. Слева тропинка. Думаю — пора повернуть.

Р а х ь я. Что-то не нравится мне эта тропинка.

Е м е л ь я н о в. Нет, тут как раз должен быть поворот. Пошли…

Ш о т м а н. Но впереди речка… И пахнет гарью.

Е м е л ь я н о в. Это горят торфяники. А речку перейдем вброд. Я с палкой — пойду первым, потом вы, Эйно, Владимир Ильич пойдет за вами.

Шум шагов по воде.

Ш о т м а н (тихо). Эйно, что делать? Мы в торфяном болоте.

Р а х ь я. Да… (Кашляет.) Тлеющий кустарник, едкий дым и болото.

И л ь и ч (грозно). Николай Александрович, куда вы нас завели? Почему вы молчите?

Е м е л ь я н о в. Мы, кажется, заблудились… Левашево прошли…

И л ь и ч. Так почему же вы молчали! Понадеялись на пять пальцев!

Е м е л ь я н о в. Темень, Владимир Ильич. Не туда завел — каюсь.

И л ь и ч. Что же теперь делать?

Е м е л ь я н о в. Не знаю… Может, назад вернуться.

И л ь и ч. Назад? Ни в коем случае! Мы свернули не на ту тропинку и прошли к границе. Какая ближайшая станция от границы?

Р а х ь я. Станция Дибуны. От границы верст семь.

Ш о т м а н. В кустах можно нарваться на пограничный патруль.

И л ь и ч. Спокойствие и еще раз спокойствие. Мы пойдем в этом направлении. Согласны?

Ш о т м а н. Да, там, кажется, станционные огни.

Р а х ь я. Я пойду вперед.

Снова чавканье трясины.

Впереди опять речка…

И л ь и ч. Да, да…

Р а х ь я. Значит, мы окончательно заблудились.

И л ь и ч. Нет. Мы наконец вышли. Видите станционные огни?

Р а х ь я. Вижу… А речка?

И л ь и ч. Это та же речка, она петлей встала на пути. Сюда! Сюда!

Все переходят речку вброд.

Е м е л ь я н о в. Ну все, Владимир Ильич. Теперь земля твердая. И до станции добрались…

Ш о т м а н. Теперь главное — сесть в поезд.

Станционные звуки.

Е м е л ь я н о в. Вот тут, думаю, с краю, на скамейке и пристроимся. Поезд должен вот-вот прийти.

И л ь и ч. Нет, нам лучше переждать в кустах.

Р а х ь я. Правильно, так будет безопасней.

Е м е л ь я н о в. Эх, опростоволосился я… ну, Владимир Ильич, вы с Эйно тут переждите, а мы с Александром Васильевичем в разведку, в конец платформы.

Слышны шаги по платформе.

Ш о т м а н. Бывает же такое… Но главное — мы не пропустили поезд. Теперь только бы на патруль не нарваться.

Е м е л ь я н о в. Никогда себе не прощу. Заставил вас в грязи да в тине выкупаться…

Р а х ь я. Тихо… кажется, идет патруль.

Подходит патруль.

Г р е ч. Кто такие? Документы!

Ш о т м а н. Извольте.

Г р е ч. Так… финский паспорт. Александр Васильевич Шотман. Так. Ну, а ты кто такой?

Е м е л ь я н о в. Емельянов я… с завода.

Г р е ч. С какого?

Е м е л ь я н о в. Известно — с Сестрорецкого.

Г р е ч. Удостоверение.

Е м е л ь я н о в. Нету.

Г р е ч. Вот как! Значит, врешь? Может, переодетый большевик?

Е м е л ь я н о в. Какой еще большевик? Во, возьмите…

Г р е ч. Ты что мне суешь — рабочий номер? Взять его!

Шум борьбы. Емельянова ведут в помещение.

Г о л о с а. Господа, красного поймали!

— Где?

— На платформе!

— К стенке его, гада!

Г р е ч. Говори — кто ты?

Е м е л ь я н о в. Я говорил. Рабочий Сестрорецкого завода.

Г р е ч. Давно работаешь?

Е м е л ь я н о в. Годков тридцать.

Г р е ч. Кого знаешь из начальства?

Е м е л ь я н о в. Да всех. И меня все знают. Вы у господина Дмитриевского спросите…

Г р е ч. Ну, а кто старший врач завода?

Е м е л ь я н о в. Да кто же его не знает — Гречка!

Г р е ч. Что-о?

Е м е л ь я н о в. Греч у него фамилия. А ребята его… (смеется) грешной кашей зовут. Взяточник — самый безбожный. Прохиндей, одним словом.

Г р е ч. Да как ты смеешь так говорить о моем родном брате! (Бьет Емельянова.) Поднять его… Зачем ночью торчишь на станции?

Е м е л ь я н о в. Попить пришел.

Г о л о с а. А почему весь в грязи и в тине? Шел откуда?

Е м е л ь я н о в. Тут недалеко мой покос. Ну, заночевал. Перед сном хлебнул малость. С час тому проснулся — горит глотка, а воды нет, кругом болото. Вот и пришел того… попить.

Г р е ч. Ловко врешь! Обыскать его!

Слышен шум подходящего поезда.

Ф е л ь д ф е б е л ь. Ваше благородие, поезд подходит.

Г р е ч. Слышу. Ну, что там у него, живей!

Г о л о с а. Оружия нет… Постой, постой, у него в заднем кармане документ.

Г р е ч. Та-ак… Депутатский билет господина Ломова. Так вот ты кто такой — большевик?

Поезд подошел.

Ф е л ь д ф е б е л ь. Ваше благородие, поезд подошел. Стоянка полторы минуты.

Г р е ч. Немедленно телеграфируйте капитану Гвоздеву: на станции Дибуны мною задержан большевик с депутатским документом на имя Ломова.

Ф е л ь д ф е б е л ь. Слушаюсь!

Г р е ч. Ну, сукин сын, скоро ты у меня заговоришь… В окно смотришь? Бежать думаешь? Нет, большевисткая мразь, от меня не уйдешь. Ты еще запомнишь поручика Греча!

Слышны сигналы отправления. Паровоз дает гудок и, разводя пары, трогается.

Ф е л ь д ф е б е л ь. Ваше благородие, капитан Гвоздев телеграфирует: задержанного под строгой охраной срочно направить на станцию Белоостров.

Г р е ч. На станцию Белоостров? Но поезд только что ушел!

Е м е л ь я н о в. Ушел, ваше благородие! На всех парах ушел. С ветерком! Теперь попробуй догони!

Музыка.

Приглушенный лай собак.

Р а х ь я. Выборгская сторона… Узнаете, Константин Петрович?

И л ь и ч. Да. Но там, по-моему, станционные огни.

Р а х ь я. Станция Удельная. Она совсем рядом. А в этом доме живет мой друг Эмиль Кальске. (Стучит в дверь.)

К а л ь с к е. Кто там?

Р а х ь я. Принимай гостей, Эмиль.

К а л ь с к е. А-а, Эйно… входи…

Скрип открываемых дверей.

Р а х ь я. Узнаешь, Эмиль?

К а л ь с к е. Что-то не разгляжу… Проходите сюда, поближе к свету. (Тихо.) Послушай, Рахья, я этого человека не знаю.

Р а х ь я. Тогда знакомься. Это Ленин.

К а л ь с к е. Ленин? Что такое?.. Ничего не понимаю. Вот фотокарточка. Тут Ленин совсем другой.

И л ь и ч. Откуда у вас эта карточка?

К а л ь с к е. Юнкера раздают всему населению. Говорят — если встретите этого человека, сразу хватайте.

И л ь и ч. Да-а, Керенский проявляет к моей особе трогательное внимание.

К а л ь с к е. Но в этом парике и в наряде вас не узнать, товарищ Ленин.

И л ь и ч. Вот и отлично. Знаете, скажу вам по секрету, — я даже сам себя перестал узнавать.

Входит С о ф ь я Г у с т а в о в н а.

К а л ь с к е. Знакомьтесь — моя жена Софья Густавовна.

И л ь и ч. Очень приятно. Здравствуйте, Софья Густавовна. Кто еще в доме?

К а л ь с к е. Дочка, но она спит.

Р а х ь я. И нам пора спать.

И л ь и ч. Да, да, спать, спать, спать.

С о ф ь я. В этой комнате вам будет удобно?

И л ь и ч. Конечно! И пожалуйста, поменьше беспокойства обо мне. Спокойной ночи.

Дверь закрывается.

Хозяин — рабочий завода «Айваз»?

Р а х ь я. Да. Очень хороший человек.

И л ь и ч. Мне придется пробыть здесь всю ночь и весь день. Завтра надо как-то купить газеты. Много газет. Все, какие окажутся в продаже.

Р а х ь я. Это сделает Софья.

И л ь и ч. Отлично… И вот что — узнайте, что с Емельяновым. Там, на станции, он нас здорово выручил. Как же он теперь?

Р а х ь я. За него я спокоен. Подержат сутки и выпустят. На заводе его все знают.

И л ь и ч. Все равно прошу ему помочь. Завтра же чуть свет. А сейчас… Спокойной ночи.

Р а х ь я. Спокойной ночи, Владимир Ильич.

Тиканье часов.

И л ь и ч (в раздумье). …Я на Выборгской стороне. Надя где-то здесь, совсем рядом, но увидеть ее невозможно. Сколько раз так бывало. Я сидел в предварилке, а она ходила по Шпалерной, стояла на углу, была совсем рядом, и мы не могли увидеться. Завтра надо ей написать. Завтра, завтра…

Где-то далеко кричат петухи. Тоненький детский голосок поет финскую песенку.

И л ь и ч (просыпается, встает, открывает дверь). Кто здесь? А, здравствуй, девочка.

Пение оборвалось.

Что же ты молчишь? Какая ты пугливая! Ты, наверное, подумала, что твоя песенка меня разбудила?

Р а у х а. Да… Прошу прощения.

И л ь и ч. Ничего, ничего, твоя песня мне очень нравится. О, какая у тебя красивая кукла!

Р а у х а. Это я сама сшила.

И л ь и ч. Сама?

Р а у х а. Мама немножко помогала, но совсем немножко.

И л ь и ч. Значит, ты пела песенку своей кукле, чтобы ее усыпить? Но ведь сейчас утро.

Р а у х а. Она любит, когда я ей пою.

И л ь и ч. Знаешь, и мне понравилась твоя песенка. Может быть, ты и мне споешь?

Р а у х а. Я не знаю… Мама не велела вас беспокоить.

И л ь и ч. А где она?

Р а у х а. Папа ушел на завод. А мама — в магазин. И еще она хочет купить газеты.

И л ь и ч. Вот это великолепно! А как тебя зовут?

Р а у х а. Рауха…

И л ь и ч. Рауха?.. Постой, постой… Девочка, у тебя замечательное имя. Ведь по-фински Рауха означает мир. Ну, спой мне песенку, Рауха…

Песня микшируется. Опять станционные звуки.

Р а х ь я. Эй, приятель, где стоит паровоз Гуго Ялавы?

Г о л о с. Во-он на тех путях!

Шипение пара.

Р а х ь я. Здравствуй, Гуго! Наконец-то мы тебя разыскали. Принимай своего кочегара.

Я л а в а. Так это вы… Здравствуйте…

И л ь и ч (подсказывая). Константин Петрович.

Я л а в а. Константин Петрович. Через полчаса берем состав. А сейчас — за дело. Надо запастись водой и расшуровать топку.

И л ь и ч. Есть шуровать топку! (Тихо.) До свидания, товарищ Рахья. Всем привет. А вот это… Надежде Константиновне передайте.

Р а х ь я. Обязательно передам. Не беспокойтесь. Ну, счастливой дороги! А ты, Гуго, смотри не очень-то покрикивай на своего кочегара.

Я л а в а (смеясь). Постараюсь.

Гудок. Звуки отходящего паровоза.

Музыка.

Стук в дверь.

К р у п с к а я. Кто там?

Е м е л ь я н о в. От Константина Петровича.

К р у п с к а я. Николай Александрович, наконец-то… Садитесь. Хотите чаю?

Е м е л ь я н о в. Пожалуй, не откажусь. В горле, признаться, пересохло.

К р у п с к а я. Вот… горяченький. Не обожгитесь. Возьмите блюдце. Да, пожалуйста, не церемоньтесь! Что с Ильичем? Я получила маленькую записку. Ее передал Рахья. И больше ни строчки… Как вам удалось вырваться от юнкеров?

Е м е л ь я н о в. Увезли на станцию Белоостров в товарном вагоне. Промерз изрядно. А утром дружок выручил — открыл дверь. Ну я и дал тягу!

К р у п с к а я. Где Ильич?

Е м е л ь я н о в. Из косаря превратился в кочегара.

К р у п с к а я. Знаю, знаю.

Е м е л ь я н о в. В деревне Ялкала, что на Карельском перешейке, его укрыли в доме рабочего Первиайнена.

К р у п с к а я. И это знаю. Семь его статей, посланных оттуда, уже напечатаны, письмо в ЦК обсуждено. Основные положения тактики партии в борьбе против контрреволюции полностью одобрены. Но где он сейчас?

Е м е л ь я н о в. В Гельсингфорсе.

К р у п с к а я. Но ведь это же далеко от Питера!

Е м е л ь я н о в. Зато надежно. И еще, Надежда Константиновна, — вот. Вам письмо.

К р у п с к а я. От Ильича? Что же вы молчали! «Химическое»… Сейчас я зажгу лампу. (Зажигает лампу.)… Так… сейчас проявится.

Е м е л ь я н о в. Давайте лучше я… Вы так волнуетесь…

К р у п с к а я. Ну, что вы! Я сама… так… появились буквы. Здесь какой-то план…

Е м е л ь я н о в. Осторожно, край начинает тлеть.

К р у п с к а я. Ах, растяпа, подпалила самый краешек, а тут как раз план… Ну да ничего… Что же он пишет?

Пауза.

Е м е л ь я н о в. Довольны, Надежда Константиновна?

К р у п с к а я. Очень! Зовет меня к себе. Сообщил адрес и даже нарисовал план, как пройти к дому. Только вот край немного обгорел… Николай Александрович, как мне повидаться с Ильичем? Он так просит… Поможете?

Е м е л ь я н о в. А как же! Затем и приехал… Вот… получите.

К р у п с к а я. Паспорт? Сестрорецкая работница, уроженка Райволы Агафья Атаманова. Но по годам, да и по снимку она… старуха.

Е м е л ь я н о в (смеется). Это ничего. Из молодой старуху сделать легче, а вот из старухи молодку — потрудней. Повяжитесь платочком, старушечьей шалюшкой серенькой, сгорбитесь, в руки корзинку… Я переведу вас через границу, а там верст пять лесом до небольшой станции Олпилла.

К р у п с к а я. А потом?

Е м е л ь я н о в. Сядете в солдатский поезд. Несколько часов — и Гельсингфорс. Подходит такой план?

К р у п с к а я (после паузы). Подходит… Итак — Гельсингфорс.

Продолжительный настойчивый стук.

Ж е н с к и й г о л о с (по-фински). Сейчас, сейчас…

Открывается дверь.

Кто вы? Простите… но мы не подаем.

К р у п с к а я. Мне нужен Константин Петрович.

Ж е н с к и й г о л о с (с акцентом). Господин Иванов?

К р у п с к а я. Да. Господин Иванов должен был предупредить, что к нему приедут.

Г о л о с И л ь и ч а (издалека). Надя! Впустите, скорее впустите.

Ж е н с к и й г о л о с. Но-о… извините, я ничего не могла понять. Извините.

И л ь и ч. Входи, Надя, сюда, сюда… Боже, как ты выглядишь — настоящей старухой! (Смеется.)

К р у п с к а я. Здравствуй, старик! «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…»

И л ь и ч. «Они жили в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года».

К р у п с к а я. «Старик ловил неводом рыбу».

И л ь и ч. «Старуха пряла свою пряжу».

Смеются.

К р у п с к а я. Как ты похудел, Володя… И потом этот парик, он совсем изменил тебя.

И л ь и ч. К черту парики! К дьяволу твой старушечий платок! Пора, пора выходить из подполья! Ну рассказывай, что у вас происходит?

К р у п с к а я. Ехала в вагоне с солдатами и матросами. Теснотища была ужасная. Всю дорогу стояла. Солдаты открыто говорят о восстании. Это был не мирный вагон, а настоящий возбужденный митинг. Вошел какой-то штатский, но послушал солдата, который рассказывал, как они в Выборге бросали в воду офицеров, на первой же станции смылся.

Смеются.

И л ь и ч. Так… очень хорошо. Вот мои два письма. Прочти.

К р у п с к а я (листая страницы). «Марксизм и восстание» и «Большевики должны взять власть».

И л ь и ч. Да, да, так и озаглавил: «Большевики должны взять власть». И мы возьмем! Читай…

К р у п с к а я (читает). «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки.

Могут, ибо активное большинство революционных элементов народа обеих столиц достаточно, чтобы увлечь массы, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее. Ибо, предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет». Как это верно сказано, Володя!

И л ь и ч. Эти письма я адресую Центральному, Петроградскому и Московскому Комитетам партии. Надо добиться, чтобы после обсуждения в ЦК они были разосланы всем местным партийным организациям для практического руководства и исполнения.

К р у п с к а я. А что дальше, Володя?

И л ь и ч. Ах, вот как! (Со смехом.) «Еще пуще старуха бранится, не дает старику мне покою…» Ну, так слушай. Нет, не корыто, не избу и не дворянские хоромы мы будем требовать у золотой рыбки. Да и вообще она нам ни к чему. Мы сами создадим первое в мире социалистическое государство… Тут я пишу, что к восстанию нужно относиться как к искусству и выдвигаю конкретные меры, которые необходимо будет осуществить партии в ходе восстания.

К р у п с к а я. Значит, ты считаешь, что восстание надо начинать немедленно?

И л ь и ч. Конечно! Взять власть нужно прежде, чем Керенский и компания сдадут Питер немцам… Но мне нужно покинуть Гельсингфорс.

К р у п с к а я. Сейчас это опасно, Володя.

И л ь и ч. Конечно, опасно… Но я должен, понимаешь, должен быть в Питере.

К р у п с к а я. Нет, нет, сейчас этого делать еще нельзя.

И л ь и ч. Тогда — Выборг… Но и там я не могу оставаться долго. Пойми — нельзя терять время. Необходимо провести заседание ЦК и принять решение о вооруженном восстании. Не присутствовать на таком заседании я не могу, не имею права. Каменев, Зиновьев, да и Троцкий… Ты понимаешь, что они могут натворить? Потом нужно провести расширенное заседание ЦК с участием представителей местных партийных организаций, потом надо встретиться с представителями Военной организации при ЦК, разъяснить им план восстания, технику его проведения, добиться, чтоб план был изучен детально и выполнен точно и неукоснительно.

К р у п с к а я. Да… приходится рисковать.

И л ь и ч. Приходится, Надя. Мы — революционеры, а революцию без риска не совершишь.

К р у п с к а я. В Петрограде ты можешь жить у Фофановой, на Сердобольской улице. Это окраина, рядом с домиком питомник лесничества, а еще дальше свалка, заболоченные пустыри… Но никаких заседаний на этой квартире ты проводить не будешь. И ни с кем не встречаться. Даешь слово?

И л ь и ч (с улыбкой). Слово твердокаменного большевика! А сейчас, Надюша, тебе надо отдохнуть. Вечером я провожу тебя до вокзала.

К р у п с к а я. Ни в коем случае. Это же опасно, Володя!

И л ь и ч. Опять опасно… Ну, хоть до последнего поворота. Хорошо?

К р у п с к а я. Хорошо…

И л ь и ч. Оттуда я посмотрю в сторону Питера. Будет алеть вечерняя заря, алеть, как знамя, которое мы поднимем, непременно поднимем над Россией!

Музыка.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Автора книги, которую, читатель, ты держишь сейчас в руках, к сожалению, уже нет среди нас.

Иван Спиридонович Кычаков — поэт, прозаик, драматург — ушел из жизни в расцвете своих творческих сил, не успев сказать всего, что он мог и должен был сказать людям.

Участник Великой Отечественной войны, начавший свой воинский путь в качестве рядового солдата, ставший вскоре командиром отделения, а затем — взвода, офицер Иван Кычаков с честью выполнил свой солдатский долг перед Родиной. Но раны, полученные им в ожесточенных боях с фашистскими захватчиками, все-таки сказали свое решающее слово…

Все мы, сотоварищи Кычакова по перу, хорошо знавшие Ивана Спиридоновича уже в пору его творческой активности, любили этого скромного, до удивления застенчивого человека, старавшегося всегда держаться в тени. Однако до всех нас доходили исходящие от него лучи доброжелательности и ласки, молчаливого обещания помочь каждому из нас в любой трудности, в любой беде…

Он всегда скромно умалчивал о своих вышедших книгах и поставленных пьесах, зато, когда выпадал случай, мог без устали со свойственной ему застенчивой улыбкой, часами рассказывать о Владимире Ильиче Ленине, произведения о котором составили главное содержание всего творчества И. С. Кычакова.

Когда я пишу эти строки, передо мной лежит фотоснимок Ивана Спиридоновича времен войны. Уставшее, немного грустное лицо сержанта с двумя треугольниками на петлицах помятой гимнастерки. Типичное русское, несколько широкоскулое лицо с устремленными на меня добрыми, ясными глазами. Чуть-чуть опущенные уголки губ говорят об усталости солдата, и о том еще, что снимался Иван Кычаков не для «парада», а для того, чтобы увидели его в натуральном виде близкие и дорогие ему люди.

В том, что бывший солдат Иван Кычаков стал после войны литератором — нет исключительности. Подтверждением этому — творчество многих, ныне выдающихся наших писателей, тоже в прошлом — фронтовиков.

Просто Иван Кычаков, если можно так сказать, подчинился общему закону жизни, которая потребовала от людей, наделенных литературным дарованием, стать не только летописцами Великой Отечественной войны, но и жизни нашего народа в широком плане — будь то жизнь сегодняшнего дня или события прошлого.

И. С. Кычаков — так уж распорядилась судьба — стал одним из тех писателей нашей страны, для которых жизнь В. И. Ленина явилась вдохновляющим пламенем. Весь свой богатый жизненный и фронтовой опыт, всю свою преданность родине, партии Кычаков, как покажет время, переплавит в произведения, главным героем которых будет В. И. Ленин.

Ленин!..

Сейчас, читая повести и пьесы, вышедшие из-под пера И. С. Кычакова, видишь, понимаешь, ощущаешь всеми фибрами души, что образ Ленина Иван Кычаков носил в своем сердце всегда, всю свою жизнь.

И будучи очень требовательным к себе, к своему литературному делу, писатель взял на себя труд отразить тот период жизни и деятельности великого вождя Октябрьской революции, который связан с местами, где родился и вырос сам Иван Кычаков — Восточная Сибирь… Шушенское…

Знание этих мест, влюбленность в них, помогли И. Кычакову донести до нас обстановку и атмосферу тех далеких лет, когда формировался организаторский гений Ленина, когда, будучи совсем молодым человеком, попавшим в наитягчайшие условия ссылки, Ленин не только много и напряженно работал над программой будущей коммунистической партии и планом создания большевистской газеты «Искра», но и являлся душевным врачевателем для своих друзей и товарищей по ссылке.

Молодой, влюбленный, полный веры в неизбежность социалистической революции в России, Ленин, «Старик» по партийной кличке (это в двадцать-то семь лет!), поистине с отеческой заботой печется о больном туберкулезом Анатолии Ванееве, скорбит о ранней гибели Федосеева, печалится о сломленном в царских застенках духе Петра Запорожца, своего друга и любимца.

То, что я пишу сейчас, не является рецензией на пьесы, опубликованные в предлагаемом вниманию читателя сборнике. Это лишь попытка пробудить не столько интерес к драматическим произведениям покойного писателя, сколько желание — вызвать уважение к литератору, который, творчески соединив в чудесном сплаве строгую документальность и художественный вымысел, показал нам пленительный образ молодого Ленина и его столь же молодых соратников по революционной борьбе, включая Надежду Константиновну Крупскую.

Ленин — молод… Он влюблен… Он — любим…

Его любовь к Наде Крупской, к окружающим его людям, в том числе, крестьянам, жадно ищущим справедливости и защиты от царских сатрапов, его неистребимое, неугасимое стремление пробудить в них жажду к знаниям и к пониманию их будущей роли в борьбе с царизмом — делают образ молодого Ленина столь близким и родным нам, что мы лишний раз испытываем гордость при мысли, что у нас б ы л Ленин, что он не только б ы л, сколько навсегда, навеки, до бесконечно далеких будущих времен будет н а ш и м, будет с нами.

И. С. Кычаков прикоснулся к жанру драматургии не в самом начале своего творческого пути. И тем не менее, он воочию показал (и — доказал!), что в нем жил истинный драматический писатель, драматург, остро чувствующий особую силу воздействия драматического произведения, поставленного на сцене, на зрителя.

Умение создавать, лепить характеры, сочный, образный язык, свойственный каждому персонажу, умение логически и стройно, рентгенотехнический выстроить фабулу пьесы, не прибегая при этом к искусственным, надуманным коллизиям, — все это говорит о том, насколько был широк творческий диапазон И. С. Кычакова.

В предлагаемый вниманию читателя сборник пьес И. С. Кычакова вошли лишь драматические произведения, посвященные В. И. Ленину.

Когда-то один из подвижников В. И. Ленина, В. Д. Бонч-Бруевич писал:

«…Хочется подробно рассказать нашей замечательной молодой смене о жизни В. И. Ленина, потому что нет для нашей молодежи более великого и прекрасного образа, по которому она должна учиться строить свою жизнь».

И. С. Кычаков раскрыл нам мало известные страницы из раннего периода жизни и деятельности В. И. Ленина. Раскрыл правдиво, ярко, талантливо.

Спасибо ему за это!

Ю. Чепурин.

19 сентября 1979 года.