Лыткаринский маньяк
Обычный студент случайно оказался в отделе полиции, не зная, что здесь ожидают натуральный переворот. Взбудораженная полиция принимает его за оппозиционера и провокатора, а церемониться с врагами тут не принято. Держись, студент! Содержит нецензурную брань.
Дисклеймер. Для верящих в случайности и совпадения: все события выдуманы, все совпадения случайны. Это художественное произведение. Поехали!
В одном из районов крупного города, чуть не столицы, произошла нештатная ситуация. В местную думу пролез левый пассажир. Левый не в плане политических взглядов, а вообще, левый. Из партии чего-то гражданского: инициатив или платформы, не важно. Вышло это истинно случайно.
Кандидатом от Правильной партии баллотировался правильный и уважаемый человек, Юрий Владимирович. Нет, не Андропов. С другой фамилией.
Всю жизнь Юрий Владимирович посвятил служению России на ответственных государственных и муниципальных постах. В проклятые девяностые позанимался бизнесом. Естественно, ничего не нажил, поскольку был человеком честным, а таким бизнес денег не приносит. Только управленческий опыт приобрел. В общем – бессребреник. В декларации у него значились голая зарплата, комната в коммунальной квартире и гараж-ракушка.
Слава богу, жена и сын оказались талантливыми бизнесменами. И хорошо, что они не работали на государство. А-то б пришлось декларацию о доходах распечатывать в формате А3.
Были конечно, злые языки. Пытались увязать жирные подряды отпрыска с тем, что от имени бюджета их подписывает папаша. Но, это же глупость! Есть конкурсные процедуры: честные и прозрачные. Поэтому побеждают лучшие, а не свои.
Вот, ведь, интересно: с детей за родителей не спрашивают. А если сын за отца не ответчик, то с какой стати отцу за сына-бизнесмена отвечать? Им только гордиться можно.
Жена – да. Но, с ней Юрий Владимирович давно развелся. А что жить с ней продолжал вместе, так это объяснимо: не хотел возвращаться в коммуналку. Мало ли бывших супругов вынужденно маются на совместных квадратных метрах. Обещал, когда-то, Горбачев с ними покончить, да итог всем известен: не вышло. Правда, на трехстах квадратах, которыми счастливо владела бывшая, можно было месяцами друг друга не встречать. Наверно, только этим и спасались.
Ездить тоже приходилось на машинах экс-благоверной. Своей нет, а она их шесть штук накупила, а права так и не получила.
По традиции, Юрий Владимирович шел по партийному списку и по одномандатному округу. Соцопросы предсказывали ему порядка семидесяти процентов голосов и уверенную победу.
Выдвигали кандидатов и другие парламентские партии. Партии на слуху, а вот кандидаты, – сплошь безвестные личности. И непарламентские не отставали. Их представителей регистрировали пачками, создавая иллюзию политической конкуренции и честной борьбы за мандат.
Шли под пестрыми флагами, а на них: Партия инвалидов, Союз советских диссидентов, Благотворительный фонд «Дай денег!», Общероссийское движение «#ВсёНаше2014», Общество переживших девяностые «Саднящие колени России», Просветительский центр «Православные против леголайна», Зоозащитная вахта «Сбережем кошачьи яйца Live».
Вру. Нет таких организаций. Но, те, что были…
И тут произошла катастрофа. Случайно выяснилось, что у супруги, в смысле, бывшей супруги Юрия Владимировича, есть любовник. Вроде, ничего страшного: она же бывшая и имеет право на личную жизнь. Но, экс-супруг оказался тонкой душевной натурой и за бывших переживал, как за родных.
То ли он желал для нее лучшей, достойной партии, то ли испугался, что она связалась с альфонсом и станет такой же бедной, как он, но сосуды в голове правильного кандидата не выдержали, и его хватил удар.
Выжил, курилка. Но, думское кресло рассчитано на целого, а не половину депутата. И не парализованной половине Юрия Владимировича пришлось с предвыборной гонки сняться. За два дня до голосования. Списочная часть от этого не пострадала: товарищи по партии продвинулись вверх, заменив собою выбывшего. А, вот, на одномандатном округе появилась нездоровая интрига. Теперь и лишних полпроцента могли стать для кого-то проходными.
И дорога во власть открылась перед неправильным кандидатом. Человеком, по фамилии Валежников. Звали его Александр или Алексей. Как именно, мало кто знал, потому что сам себя он называл Алексом, за которым могло скрываться и то, и другое.
Он был местный, что называется, плоть от плоти. Но, при этом, какой-то не укорененный в родной среде. Словно он свалился из города Парижу и видит все глазами сытого буржуа, вынужденного вдруг голодать.
Если сравнивал, то непременно с Европой и Америкой. Если приценялся, – исключительно в долларах и евро. А выпьет в компании, – хоть из-за стола беги! Ни традиций, ни особого пути, ни поиска виноватых и смысла бытия обсуждать не желает. Ему о вечном, а он об акцизах на бензин. Ему о сокровенном, а он про погасшую лампочку в подъезде. Трезвый-пьяный, – все у него об одном: больше работать, самим избирать, а с избранных – требовать. Одно слово: либерал.
Валежников был общественным активистом, довольно известным блогером и, незадолго до выборов, пробивал в администрации установку детской площадки. Сил ушло порядочно, бумаги – не менее трех пачек.
Пробил. Установили. Пришло время перерезать ленточку и поздравить жильцов с обновкой. Побыть человеком с ножницами пригласили Юрия Владимировича. Собрались журналисты, приехало телевидение, а хедлайнера нет!
Любимая собака, хаски Виола, заболела какой-то собачьей болезнью. И пришлось Юрию Владимировичу остаться дома, заботиться о четвероногом друге.
Но, событие не передвинешь, а пресса без сюжета не уйдет. И в кадр попал Валежников с рассказом о том, как он всего этого добивался. Рассказал жестко, неполиткорректно, но ничего! Обкорнали, отредактировали, – стал вполне сносным и лояльным. И вышли сюжеты, а в них Валежников, с рваной, но правильной речью.
Немногие смотрели местное телевидение, но дело, повторюсь, было в нескольких процентах, если не долях. И на этой хилой и мимолетной славе он их добрал. Выиграл с отрывом от ближайшего конкурента в семь десятых процента.
Поначалу, его приход во власть прошел незамеченным, хоть он и выглядел в Думе белой вороной: в местном храме его никто не видел. На шествии бессмертного полка он замечен не был. Концерт, организованный мэрией по поводу годовщины возвращения Крыма в родную гавань, проигнорировал. Когда волонтеры ходили по квартирам, собирая деньги детям Донбасса, вообще не открыл дверь.
Впрочем, не велик грех. Перестроится можно за один день. На это и надеялись.
Вице-спикер думы и, по совместительству, глава районного отделения Правильной партии, уже в первую неделю работы, подошел к нему с соответствующим предложением: мол, заканчивай с глупостями, вступай в настоящую партию и занимайся правильными делами. Валежников рвать рубаху на себе не стал. Ответил мирно, без наездов, но твердо: Нет.
Получалось, враг уже внутри. Можно плюнуть и забыть, – он не первый и не единственный, кто топтал оппозиционную поляну. Активистов и критиков власти без него было достаточно.
Одни заполонили соцсети, вели блоги и ютуб-каналы. Рассуждали на политические темы, силясь родить сносную аналитику. Затевали расследования, выдавая за фактуру домыслы и отсебятину.
Те, что с юмором, добивали пробелы шутками и хлесткими фразами. Без юмора – занудствовали для полутора десятка подписчиков.
Были полевые игроки: устраивали митинги, пикеты, шествия. И все, вроде хорошо, но все как один обладали такой мутной биографией, что на звание совести нации совершенно не годились.
На их фоне, Валежников смотрелся настоящим колоссом. Ютуб-канал у него был добротным и интересным. Максимум фактуры, минимум пустых рассуждений. И с юмором все в порядке, но, в тоже время, все по существу. Депутатский статус и доступ к ранее закрытой информации улучшили его качество пуще прежнего.
И на улице он был своим. Все мог объяснить и обосновать, с людьми общался запросто, провокаторов отшивал элегантно, камеру и микрофон чувствовал прекрасно.
Другое дело, что камеры и микрофоны, мягко говоря, за ним не гонялись. Скорее подсматривали и подслушивали из-под тишка, в поисках компромата. А то, чего нет в телевизоре, считай и в природе не существует!
Поэтому, удостоверение депутата в кармане завелось, а ничего особо не изменилось. Запросы Валежникова либо сразу отправляли в корзину, или отписывали клеркам, которые есть, наверное, в каждой конторе: профессиональным графоманам, неисправимым любителям писать.
Ответить менее, чем на трех листах, они считают ниже своего достоинства. Но объем – единственное, над чем тут по-настоящему трудились.
Абзацами и главами копипастят местный Устав, федеральные и региональные законы, постановления администрации, распоряжения департаментов и отделов. И все это – без какой-либо привязки к поставленному вопросу. А в конце – неизменное и до боли знакомое: «Принятое решение вы вправе обжаловать в суде».
Что обжаловать? Выдержки из законодательства обжалованию не подлежат, а никакого ответа, по сути, нет!
Все-таки, Валежников добирался и до судов, подавая иски в интересах своих избирателей. Хорошо, если выигрывал одно дело из десяти. Остальное тонуло в тягучей процессуальной трясине и отсутствии профильного образования.
Полезные для общества дела, которыми занимался Валежников, не снискали ему ни великой любви, ни подлинного уважения. Граждане верили скорее газетным уткам, чем очевидным улучшениям и добрым намерениям своего представителя.
Поговаривали про него разное. Например, что никакой он не Валежников, а Валежник, еврей. А окончание «ов» приписал его дед или прадед, когда паспорта были проще и достаточно было туши, пера и чутка таланта, чтоб сменить и фамилию, и национальность.
Отсюда дальнейшие умозаключения: мировой сионистский заговор, кровь младенцев в пасхальных опресноках и Третий храм Соломона на месте Московского Кремля.
Другие утверждали, что он внук бандеровца и полицая, который, накануне казни, завещал своим потомкам ненавидеть тогда еще СССР. И, с тех пор, все его отпрыски мужского пола, в день совершеннолетия, накалывают слово «Россия» на причинном месте из пакостных и похабных побуждений.
Никаких доказательств у этих теорий не существовало. Но, когда это слухам требовались доказательства! Такие взгляды были, однако, крайними. Основная часть электората относилась к ним, скорее, с юмором.
Большинство сходилось в другом: активен он какой-то нездешней активностью. Нет, никто не против чистых дорожек и ухоженных газонов. Все приветствовали и детские площадки, и работающие лифты. И ворюги-чиновники всех достали. Да и коммунальщиков люди недолюбливали, чего уж! Но, сами способы, которыми действовал Валежников, были глубоко чужды.
Вот, если бы все это спустилось сверху, директивным указанием… Или стало следствием усилий какого-нибудь чрезвычайного фронта, отмобилизованного, опять же, сверху. Да что там! Достало бы просто призыва, воззвания к гражданам с высокой трибуны, и они сами б, и дорожки почистили, и детских каруселей настроили.
Но, эта низовая активность… Словом, никто не верил, что дело в газонах и лифтах.
Сам Валежников о дальнейших политических амбициях не высказывался. Был слишком умен или просто не имел таковых. Но, это было и не нужно.
Бесчисленные политологи и обозреватели, расследователи и блогеры, представители второй древнейшей профессии и просто сплетники выдумали и раструбили все амбиции за него: парень, никак не меньше, метит в президенты! И картину его будущего президентства тоже расписали в красках. Безрадостных, разумеется, поскольку был в его биографии один подлинный, настораживающий эпизод.
В конце девяностых, когда враг был еще не у ворот, а спокойно жил у себя, за океаном, Валежников стал участником международного форума: ни то айтишников, ни то экономистов. Там он удачно выступил или чем-то еще приглянулся устроителям, и они предложили ему годовую стажировку в одном из ведущих британских университетов, со стипендией и полным пансионом.
Валежников, не будь дурак, согласился и целый год слушал лекции заморских интеллектуалов. О чем эти лекции и чем он там занимался, сам стипендиат рассказал чуть не по дням. Но, его версия рассматривалась в последнюю очередь. Добровольные глашатаи чужих амбиций и здесь поработали на славу.
Общество смотрело на него, в целом, равнодушно. Кто побогаче – чуть с раздражением. Кто победнее – с интересом, но тоже чуть. Все любят стейки, но никто не хочет смотреть, как разделывают корову. И не только смотреть, знать об этом не желают. Правда, стейк становился все более похожим на подошву от ботинка, а лица мясников все довольней и круглее, ну да ладно. Хорошо, хоть такой еще дают.
И тут вылезло реальное шило: к несильно удачливому борцу за правду подтянулась молодежь.
Эти горячие сердца, еще не успевшие понять, в каком месте им довелось родиться, живо отозвались на его расследования. Потянулись к депутату, предлагая свою помощь, сэкономленные на обедах наличные и главное – свою энергию и веру в возможность перемен. А поскольку, со своими идеалами, Валежников сам недалеко от них ушел, союз оппозиции с молодостью состоялся.
То, что отпугивало взрослую аудиторию: нездешний активизм, не в меру свободные взгляды, пресловутая стажировка в тылу врага, все это только притягивало к нему юных.
На базе приемной открылся штаб, вскоре перешедший на круглосуточную работу. А сама работа буквально закипела.
Под возросшие объемы, депутат взял в помощники пару разнополых юристов. Премудрых, но жутко неприятных, чисто по-человечески. Оба картавые и оба Валентины. В приличные места их на работу не брали, а тут как по писанному получилось: камень, что отвергли строители, тот самый встал во главу угла. Вот они и встали.
Начались совсем другие суды. Теперь, стоило кому-то подвернуть ногу на скользком тротуаре или удариться лбом о косяк в неосвещенном тамбуре, как в суд летел иск, а следом Валентины: занудные, дотошные, тошные… но грамотные! Капля по капле, и заскорузлый камень правосудия стал поддаваться. А от мелких претензий Валежников с компанией перешли к крупным искам, где тоже преуспели.
Дошло до того, что Артур Самвелович, хохмач и жизнелюб, в общем, отличный мужик, владеющий через офшор Управляющей компанией «Уютный двор», вынужден был полететь на сайгачью охоту не на собственном хеликоптере, а первым классом Калмыцких авиалиний.
И вот, когда стюардесса наотрез отказалась подать ему любимый Хеннесcи, в этот самый момент он решил: дальше так продолжаться не может.
Ничего смешного здесь нет. Когда эти хохмачи и жизнелюбы принимают подобные решения, впору обзаводиться новой биографией, внешностью и эмигрировать на другой конец планеты. И делать это поскорей. Возможно и Валежников сделал бы тоже самое, если б знал. Но, ему не доложили, а тучи-то сгустились.
Сначала полыхнул депутатский автомобиль – новенькая Киа, просто созданная быть семейной любимицей. Дотла сгорела, намекнув владельцу, что и он, хоть и состоит на семьдесят процентов из воды, запросто может повторить ее судьбу.
Ничего, пережил без последствий. Оказалось, машину он застраховал, в том числе и от поджога. В итоге, Валежников обзавелся новой, которую теперь демонстративно ставил под камерами, у здания думы.
Еще одна каверза случилась у бара, в котором депутат, по пятницам, любил пропустить пару-тройку кружек пива.
Отсидев за стойкой положенное, он вышел на улицу и стал свидетелем драки, устроенной атмосферными персонажами в адидасовских костюмах.
План был простой: при появлении Валежникова, свара должна переместиться поближе к нему, увлечь несчастного и закончиться тяжкими телесными, а может и пером между депутатских ребер.
И времени это требовало немного, но какого-то, все-таки, требовало. Хитрый депутат пацанам его не дал. Поразительно быстро сообразил, что дерущиеся не имеют больших претензий друг к другу, зато имеют их к нему. И, несмотря на хмель, без раздумий, прямо с порога пустился убегать.
Драка сразу прекратилась, но к такому развитию хулиганы были не готовы. Момент стартовать вдогонку был упущен.
Заинтересованные лица сняли происшествие на смартфон. Очевидно, Валежников повел себя неправильно. Как-то не так, не по-мужски, что ли.
Специалисты из отдела информации и связям с общественностью местной администрации взяли запись в работу и устроили мозговой штурм. Накреативили громких заголовков, едких комментариев в том смысле, что вот, народный избранник, вместо помощи пострадавшим, пустился наутек. И какой же он, после этого, борец за справедливость и вообще, какой он, после этого, мужик!
Начали монтировать сюжет, готовить методичку… но, в итоге, признали затею пустой. Кадры удирающего депутата – это конечно здорово, но недостаточно для сенсации.
По закону жанра, за ними должны следовать подбитые лица избирателей, обманувшихся в своем выборе. Но, побитые оказались столь одиозными типами, что записать их в потерпевшие никак нельзя.
Возникла идея снять подставных. Хорошо, не успели. Выяснилось, что инцидент заснят еще с двух точек: камерой самого бара и каким-то студентом на улице. Первую изъяла полиция, и она, в принципе, могла бы исчезнуть. Но, вот, вторая… Увы, попала прямо на ютуб и двоякого толкования не предполагала.
Ничего не получилось и в методичке рекомендовали об истории забыть. А депутат стал заказывать пиво себе на дом.
Повторно эту сценку пытались разыграть в парке, где Валежников бегал по утрам. В этот раз злые гопники драться не стали, а мирно расположились на лавке, поджидая депутата на его маршруте. Утро было прохладным, парк – пустым, спасение – невозможным. Так, по крайней мере, казалось. Так нет! Что-то выдало ребят.
Может, их манера сидеть на спинке, поставив ноги на сидение. Или эти злосчастные три полоски на мастерках. Пади, знай! Но, увидев их издалека, Валежников развернулся и побежал в обратную сторону.
Пацаны, с досады, выбили ногами несколько досок и ушли ни с чем, возвращать заказчику скромный аванс. А Валежников бросил клич в соцсетях и превратил утреннюю пробежку во флешмоб. Желающих бегать с ним набралось немало, и эта лавка, получается, тоже закрылась. Время полумер закончилось.
Осведомленное общество замерло в ожидании. Теперь только пуля, выпущенная откуда-нибудь с чердака, могла заткнуть этот гейзер критиканства.
Те, кто знал Артура Самвеловича покороче, отводили депутату на этом свете не более месяца. Но, время шло, а Валежников был до безобразия жив, здоров и бодр. И активен, разумеется.
Стал сдавать Самвелыч! Так постановили о нем посвященные.
Эти события не образумили депутата. Наоборот, словно подзадорили его. Следующей жертвой стали Концессии теплоснабжения, признанные на одном из экономических форумов лучшим образцом частно-государственного партнерства.
Валежников бравады экономистов не разделил и начал доказывать: государственного интереса тут ноль, а частного столько, что теплотрассы, на эти деньги, можно заново переложить несколько раз. Вспомнил крепостное право, проведя параллель: Концессия-барин – население-холопы.
Выпустил несколько обстоятельных расследований, в которых на пальцах разъяснил: двадцать лет владения сетями принесут концессионерам миллиарды. За такие деньги, где-нибудь в Китае, строят города-миллионники на ровном месте.
Раскрыл имена подлинных интересантов. И конечно, население в их списке не значилось. Значились уважаемые люди из департамента ЖКХ и какое-то продувное жулье: оффшоры, фирмы-однодневки, в хлам проворовавшиеся директора УК. Ни одного с профильным, техническим образованием. Как один, все с судимостями, шлейфом из растрат, афер и скандалов.
Усилия депутата завершились относительной победой. Концессионное соглашение не расторгли, но заморозили фактическую передачу сетей на неопределенный срок.
Собственно, хоть так. С оговорками можно записать в актив.
Потом Валежников прицепился к водоканалу. Здесь концессия была ни к чему, поскольку он давно находился в частной собственности, будучи монополистом, свирепым, как лев.
Единственное, что мешало ему раскрыть пасть на полную, это госрегулирование тарифов – жуткая глупость и ветхий анахронизм.
Чиновники в энергетической комиссии были своими людьми. Всегда шли навстречу, но прыгнуть выше головы не могли: за тарифами присматривала федеральная власть и излишеств не одобряла. Вопрос социально значимый и мог спровоцировать напряженность в обществе.
Но, денег-то хочется, и родилась идея: инвестпрограмма. Удачным в ней было все, начиная с названия. Инвестиции! Кто, в здравом уме, может выступить против них?
На телевидении запустили сюжеты о состоянии дел в царстве водопроводных труб. Из них следовало: в девяностые водоканал не был присвоен ушлыми проходимцами за копейки. По тем временам он вообще имел отрицательную стоимость. Сплошные долги и амортизацию.
Водоснабжение приобрели в собственность альтруисты. Ничего, кроме убытков, они не видят и работают чисто за идею, ради всеобщего коммунального блага. И дальше б работали, но вот беда: износ подошел к критичным семидесяти процентам. А обновлять коммуникации некому и не на что. Коромысло, колодец и ведерко ждут нас всех в недалеком будущем.
А выход один: инвестировать. Навалиться всем миром и отвести беду, как заведено на Руси издревле. Красиво, модно, исторично. В духе одновременно и рынка, и соборных традиций. А уж как рентабельно, сказать страшно.
Цифра в платежку добавлялась небольшая, но, помноженная на количество плательщиков и срок действия программы, обрастала несметными нулями. Просто, вау, как круто!
И тут в дело вступил Валежников. И опять его чертовы расследования. Оказалось, долгами и амортизацией водоканал оброс при новых собственниках, а в девяностые блестел, как начищенный самовар и стоил, как парк из новых аэробусов.
Рассказал о состоянии альтруистов, чем владеют они и их родственники. Так, что само слово «альтруист» превратилось в издевательство.
А подытожил в своем заморском, эгоистично-рыночном духе. Раз, говорит, мы все теперь инвесторы, значит все должны быть и его совладельцами. Акционировать контору, акции сделать именными и раздать всем плательщикам коммунальный платежей, пропорционально оплачиваемым квадратным метрам. О-как!
Даже суд по этому поводу затеял. Проиграл, но нервов и крови людям попортил. Прилично потрепал.
Все сферы общественной жизни Валежников прощупал основательно. Испытал, так сказать, на прочность.
В общем, к концу депутатского срока, линия фронта выровнялась. Стало ясно, что можно изменить, к чему подступаться бесполезно, а к чему и небезопасно. Да и сама война подходила к концу.
Через полгода полномочия Валежникова истекали, а новый срок ему не светил, потому что от Правильной партии собрался выдвигаться правильный и уважаемый кандидат, Борис Николаевич. Нет, не Ельцин. С другой фамилией.
У него и бывшая – честная женщина, и сосуды с нервами – крепкие. И Валежников ему не конкурент.
Так что, сиди, депутат, на попе ровно, досиживай и отправляйся обратно, в киберпространство. Есть у тебя двадцать тысяч подписчиков, вот их и развлекай своими разоблачениями. Многие хотели сказать ему именно так.
Но Валежников, ох уж этот Валежников! Не захотел досиживать ровно и перешел в последнее свое наступление. Напал на районный отдел внутренних дел!
По сравнению с гражданскими чиновниками, полицейские находились в более выгодном положении. От неудобных запросов они отгораживались грифом ДСП, а от инспекций активистов – внезапно введенным планом «Крепость». Но тут, в обороне образовалась брешь.
Поводом для наезда стал пустяк: некий местный житель, убежденный любитель выпить, находился в ОВД и получил травму. С переломом свода и основания черепа его доставили в больницу, где он скончался, не приходя в сознание.
Его супруге и соратнице по истреблению спиртного объяснили: муж травмировался сам, никто, кроме судьбы, не виноват и… вот! Так себе объяснение, но ее устроило.
Все подумали, – пронесло. Ни фига!
Оказалось, сын, уродившийся не в них: успешный молодой человек, живущий в другом городе, – застраховал родителей на круглую сумму в крупной страховой компании. Там изучили документы на выплату. Потом протерли очки и еще раз изучили. Полицейская версия не прошла, и разразился скандал.
История получила огласку. Подключились активисты, правозащитники, и, наконец, Валежников собственной персоной. Началась гуманитарная тягомотина.
Жена покойного, из довольной жизнью выпивохи превратилась в скорбящую, безутешную вдову. И потерян был уже не постылый собутыльник, с которым, наконец, не надо делиться водкой. Утрачен обожаемый супруг, кормилец семьи и смысл всей ее жизни.
Пошли-поехали щемящие душу интервью, за которые давали немного денег. Неожиданный заработок и своя минута славы быстро вошли у нее в привычку, а наигранные страдания вышли в тираж.
Она оказалась неплохой актрисой (талант-то не пропьешь!) и достучалась до сердец обывателей. Домохозяйки пускали на кухне слезу. Главы семейств играли желваками, глядя с ненавистью в одну точку.
Общество отреагировало, и на историю обратили внимание депутаты Правильной партии. Вынуждены были обратить. Раздались тревожные сигналы из прокуратуры и следственного комитета: Решайте вопрос. Или решим мы и уж тогда – не обессудьте.
Деваться некуда, стали решать. Рабочую версию пересмотрели. Теперь алкоголик пришел в отдел сам, уже смертельно травмированный.
Появилась экспертиза, согласно которой, с полученными телесными повреждениями он мог жить и оставаться в сознании от полутора до двух часов. Мог ли он при этом передвигаться, эксперты умолчали.
Чего стоило получить эту экспертизу, можно только гадать. Но, скандалисты не успокоились. Набрали в подельники цвет медицинской мысли вместе с главным патолого-анатомом области и потребовали эксгумации.
И тут их всех ждала настоящая вишенка на торте: в разрытой могиле, лежал неизвестный, подгнивший гражданин, без кистей рук, но с абсолютно целой черепной коробкой.
Общественное мнение встало на дыбы, превратилось в общественную истерику.
В итоге, полиция осталась стоять на своем: кладбищенская история их вообще не касается, а алкоголик пришел к ним сам, уже с проломленным черепом. Не понятно только, почему последние часы жизни он решил провести именно в райотделе, явившись туда добровольно, для составления протокола на себя же самого. Но, спросить было не у кого, а не пойманный не вор. И не убийца.
Постепенно страсти стихли. Правоохранители поработали с активистами в индивидуальном порядке и большинство сменило тему. Не унимался только Валежников.
Правильные СМИ обвинили его в пиаре на крови и обозвали некрофилом. Но, он эти эпитеты пропустил мимо и продолжил активность.
Остаток депутатского срока он посвятил идее реформирования местного ОВД: предлагал сделать его начальника выборным, по примеру американских шерифов и учредить при отделе общественный совет.
Затея пустая, поскольку не районного уровня. Оно и на федеральном никто бы не вписался. Слава богу, у нас не Америка с тупой демократией. А общественные советы давно существуют при главках. Состоят в них, основной частью, пенсионеры МВД. Никому не мешают и неудобных вопросов не задают. Заседают периодически, вспоминают молодость, хлопают по плечу «сынков», вручая им грамоты и благословляя на дальнейшие подвиги.
На кой сдался филиал этой богадельни в районе, знал только Валежников. Да и он, скорее всего, не знал. Надеялся, по простоте душевной, что там заведутся гражданские активисты.
Хотя, дотошные комментаторы сомневались в его слабоумии, усматривая в инициативе депутата либо будущую предвыборную программу, либо личную вендетту. А говоря о вендетте, вспоминали про дедушку-бандеровца, так как других причин для неприязни отыскать не смогли.
Со своей идеей-фикс Валежников несколько раз обращался в ГУВД и имел аудиенцию у генерала. Добрался даже до министерства, побывав на приеме у замминистра. Там его внимательно слушали, вежливо кивали, а проводив, крутили пальцем у виска.
California drЫming – напевал замминистра после его ухода, а начальник главка просто матерился, без мелодии и рифмы.
В общем, оборону пока держали, но обстановка была нервозной. В этой обстановке, прямо в райотделе, все и произошло.
Осажденный ОВД находился на окраине города, в социально гиблом месте. Вокруг серая, панельная застройка. В основном общаги, которые ни с чем не перепутаешь по отсутствию пластиковых окон и облезлой штукатурке в тех местах, за которыми скрывались общие санузлы и душевые.
Нездоровая атмосфера повлияла даже на растительность. Деревья и кусты росли здесь не вверх, а в бок, вкривь и вкось, словно преодолевая невидимые силы, давящие их книзу. Земля неохотно принимала в себя их корни, и они, как узловатые стариковские пальцы, расползались по поверхности, цеплялись за края бетонных обломков и арматур.
Только тополя на все плевали. Торчали ровными свечками, напоминая аллергикам про грядущий май. Но, не только аллергики страдали. Страдали все и круглый год.
Именно эти тополя облюбовали вороны, в несметном количестве летавшие питаться на свалку, с одного конца города на другой. Здесь пернатые устраивались передохнуть и опорожнялись на все, что было внизу, сопровождая процесс своим бесподобным: «Кар-р-р!».
Принимать теплотрассы земля вообще отказалась. Они шли сверху, обмотанные расслоившейся стекловатой, делая услужливые изгибы над въездами во дворы. Сохранившаяся, местами, жестяная обшивка блестела на солнце, отполированная задницами местных пьянчуг.
Дороги, считай, отсутствовали. Когда-то, при царе Горохе, в их качестве уложили бетонные плиты с поверхностью в сеточку. Тогда было неплохо, но время прошло, плиты раскрошились и лопнули. Местами провалились, местами встали раком. Получился отличный трек для мототриала и непроходимая, каменистая пустыня для машин.
Так что, какой-нибудь Некрасовский крестьянин почесал бы голову, да и признал: его-то колея, поровнее будет!
Среди этого уныния, райотдел смотрелся даже и неплохо. Построен в середине восьмидесятых и сразу в целевом исполнении. В смысле, не был приспособлен из заброшенной школы или детского сада.
На полный капремонт денег никогда не было. При каждом новом начальнике, в работу бралась какая-то часть здания и ремонтировалась по его вкусу, доступному бюджету и дизайнерскими трендами соответствующего периода.
При одном обшили сайдингом первый этаж. При другом соорудили крыльцо с черепичной крышей и заменили входную дверь. Третий вставил приличные окна на втором этаже. Следующий положил линолеум, с красавенными, лакированными плинтусами на третьем.
Текущее руководство облагородило дежурную часть. Теперь у них был ламинат, светло-зеленые панели на стенах и подвесной потолок.
И при всех, без исключения, начальниках рос все выше и становился все капитальнее забор.
Пытливый наблюдатель мог бы проследить здесь историю строительной моды и наполнить иллюстрированный атлас. Но, только видами снаружи. Внутри отдела съемка была запрещена.
Раз он такой красавец, к ОВД периодически пытались подтянуть сносную дорогу. Всегда без результата. Земля тут исповедовала бодипозитив и сомнительные улучшения отторгала, ибо нехрен!
Хотя, может, зря я так на землю. Инженерная мысль утверждает, что под асфальтом должен лежать какой-то щебень, а под ним еще что-то. Жонглирует терминами: фракции, гидроизоляция, дренаж и покатый профиль.
Представить не могу, зачем все это нужно. И полицейские начальники тоже не представляли. По их замыслу, асфальт обязан намертво прилипать к дорожной пыли и лежать на ней вечно.
Дело за малым: убедить в этом асфальт. Но он, через два-три месяца, пускался в бега. Хоть в розыск его объявляй!
Теперь вид изнутри.
Обычный отдел, первичное подразделение органов правопорядка. Не хуже и не лучше остальных, все по среднему.
По количеству надзирающих и контролирующих лиц подобен нижнему листу в пачке офисной бумаги. Число им – бесконечность. Имя – легион.
Повсеместно и у всех полицейских это называется одинаково: работать на земле.
Земля… Земля проклята бессонными дежурствами. Изъезжена, по службе, личным автотранспортом. До мозолей истоптана форменными ботинками.
На ней рассыпаны короткие, золотистые гильзы. Не однажды, она впитала крупные, алые капли.
В нее закопан быт, зарыты праздники и выходные. В ней похоронены больничные и отпуска.
Зимой она холодная и мерзлая, летом – горячая и пыльная, в демисезон – грязная и липкая. Земля ужасна!
Но, исключительно и только здесь растут сочные ягоды и сладкие корешки, которых не вырастить в чопорных кабинетах ГУВД и эмалированных министерских кадушках.
Лишь тут вызревают и водятся эти дивные плоды:
Одинокие бабули в трехкомнатных квартирах, словно робкие моллюски в прекрасных раковинах. Наслаждаются тишиной и безвестностью. Посвящают вежливого участкового в подробности приватизации. Сетуют на отсутствие наследников.
Перезрелые колосья бизнесцентров, туго набитые семенами-предпринимателями. Мутят с бухгалтерской отчетностью. Отдают на налоги мякину, складывая жито в закрома. Пересчитывают влажными пальцами купюры в пачках, задвинув плотные жалюзи.
Невзрачные ангары и склады, подобные кедровым шишкам. Скрывают под чешуйками питательные ядра санкционки, неучтенки, контрафакта. Благоухают пряной контрабандой.
Сырые, комариные подвалы, прикинувшиеся пустыми норами. Но, влезь поглубже, – мясистые клубни безакцизного алкоголя. Сладковатый, осетинский спирт. Многоцветие фальшивых марок, ярлыков и тары.
Рынки-муравейники с шапками вощеных яблок на прилавках. А в потаенных подсобках роятся нелегалы-муравьи. Вымачивают тухлятину в марганцовке. Деловито фасуют просрочку, источая зловонные феромоны. Набело зашивают в одежду черный нал.
Серые гаражные боксы, как пчелиные соты, прикрытые сверху крышечками. Приподними – каплями меда блестят запчасти от угнанных машин. Личинки пластиковых канистр с прекурсорами амфетамина. Фиолетово-розовые, висячие сады гидропоника.
Земля прекрасна! Свирепой матерью, сначала оберет. Не сразу и не всем открывает свои богатства. Но терпеливым и смекалистым откроет обязательно. Все возместит и ни в чем не обидит. Конечно, в пределах объективного плодородия.
Зов земли – страшная сила. Именно им объясняется удивительное явление должностного дауншифтинга. Когда крупная шишка в главке, стоящая несколькими порядками над начальником ОВД, страстно мечтает о понижении до его уровня и даже ниже, до начальника отделения.
Что сказать, там их корни. Недовыкопанные.
Вот и этот ОВД, как патриархальная крестьянская община, возделывал свою землю. А с плодородием-то была беда. Урожайные культуры: крупные рынки, вокзалы, офисные центры, производства, бизнес, – не прорастали здесь принципиально.
Росли сплошь сорняки: наркоманы, хулиганы, гопота и пьянь. И, бескрайней степью, жидко зеленела бытовая преступность, которую, сколько не вари в кастрюле, никакого навара не увидишь.
Тем, для кого это важно, не грех посочувствовать.
Но, у местной худосочности была и обратная, положительная сторона: никто тут не прирастал задом к креслу.
Случайные люди быстро отсеивались. Неслучайные старались поскорее сделать карьеру и уйти на повышение. А когда уходили, не испытывали никакой тяги к корням.
Как организм со здоровым метаболизмом, за пять-шесть лет отдел почти полностью регенерировал. А костяк коллектива был профессиональным и сработанным, с правильной мотивацией.
В отсутствие культурных сортов, они добывали другой урожай: палки и галки.
Были сработанными, но, не были дружными.
Дружба. В полиции она реальна, как в любых других местах. Но только в индивидуальном порядке. А между службами и подразделениями никак не клеится. Как лебедь, рак и щука, они тянут один воз, но каждый на себя. Часто за счет и в ущерб другим.
Да и служба у всех разная. Одни условно кайфуют, другие упираются, третьи вовсе – не видят света и страдают.
Подлинный мученик и страдалец ОВД, безо всяких кавычек, это отдел ПДН. Тот, который по делам несовершеннолетних. Как инспектора там работают и выживают, одному богу известно.
По службе, они отвечают за то, к чему вообще не имеют отношения. Например: растет, взрослеет мальчик-одуванчик или девочка-припевочка. Носят из школы пятерки, вечерами танцуют польку в ДК, и все на них не нарадуются. Потом – бах! Пубертатный период. Придурь бьет по голове, и они дубасят одноклассников. Выясняют, что внутри у бездомной собаки или прут товары с полок просто так, из живого интереса.
А отвечает… Правильно, инспектор ПДН. Как он должен прозревать их замыслы, неизвестно, но известна мантра – профилактика. Она, как инвестиции – высшая ценность и смысл всего сущего. Случилось, значит она хромала. Хромала – получите выволочки и взыскания.
Впрочем, визионерство и учет им тоже не помогают. Из доступных профилактических инструментов лишь разговоры в пользу бедных. Ни дать подзатыльник малолетнему подонку, ни даже наорать на него невозможно. Любое общение – в присутствии родителей или опекунов. От них же, потом, клевета, претензии и жалобы. И никогда, никакой благодарности. Ни от кого!
ППС. Эти непосредственно соприкасаются. Настоящая пехота: патрулируют, первыми прибывают, догоняют, пресекают. При них дубинки и наручники и все не для скуки. Стреляют, слава богу, редко.
Умом не блещут ввиду молодости, отсутствия опыта, а более того, от современного ненавязчивого образования. Рапортам и протоколам, которые они сочиняют, место не в ведомственных подшивках, а в потрепанном портфеле старика-Жванецкого! Так и вижу его съехавшие на кончик носа очки и ошалелый от прочитанного взгляд.
Жаль, что нет сюда допуска у филологов. Если б кто задумал составить энциклопедию маразма, удачнее материала бы не сыскал.
Тестирующие их при приеме на службу психологи потом передают анкеты друг другу с соответствующими комментариями. Но забраковать не могут: кто работать тогда будет?!
Есть отделы, в центре города, так там люди с должности ППСника на пенсию уходят. Под прощальные тосты, реально, с лычкам на погонах! Там эту работу есть за что любить. Здесь же это самое дно. Старт для одних, быстро поумневших по ведомственным стандартам, и финиш для других, по всем стандартам безнадежных.
ОБЭП. Их слава не просто бежит впереди, – скрылась за горизонтом, утратив всякую связь с реальностью. Считается, они дико богаты и коррумпированы. Держат за мошонку бизнес и тот, по первому требованию, осыпает их золотом-брильянтами. Еще умны, хитры и изворотливы.
Возможно, где-то так и есть, но здесь – почти все мимо.
Фронт работ отсутствует, а без него нет профита. Какой здесь бизнес? Пустота! Несколько крупных торговых сетей, но ключевое слово «крупных». Вопросы решают не здесь, не выше, а вообще в других ведомствах. Полицейских, тем более местных, на порог не пускают. Только если с витрины украли колбасу.
Поэтому, из перечисленных качеств, лишь изворотливость и хитрость реальны. Без них не разглядеть в банальной краже признаков растраты, а в тупости и безалаберности – квалифицированного мошенничества. Не убедить в их наличии осторожного следователя и дотошного прокурора.
И палки их, не столько заработаны, сколь отжаты у других подразделений с чуть переписанной фабулой. А потом навязаны и втюханы органам предварительного расследования.
Штаб. Прошу не путать с военным аналогом, поскольку общего – ничего. Они соприкасаются с драгоценной статистикой. Планируют и расписывают операции, давно спланированные и расписанные до них. Как служащие банка, ежедневно трогают и видят, но не имеют отношения и не несут ответственность. Если, только, за описки и помарки.
На любом совещании, с них первых спрос и никаких, при этом, претензий. Из-за этого их гладко выбритые лица лоснятся и излучают непривычное жизнелюбие и оптимизм.
Штабной работник, – без пяти минут гражданский служащий. Уйдя на пенсию, он не сидит охранником в супермаркете, а всплывает в самых неожиданных местах: Владельцем мясного ларька на базаре. Штатным помощником депутата заксобрания. Начальником транспортного отдела в цирке. Один вообще, нарисовался на трассе, сутенером при дорожных плечевых.
Страшно представить, о чем они думают, склонившись над штабными документами. Но, очевидно, видят они дальше и шире остальных.
Служба участковых. С момента учреждения, от них все время ждут чудес. Что ни реформа, – усиливают, мотивируют, перевооружают и доукомплектовывают.
Отцы-основатели, мечтатели и идеалисты, отводили им роль милицейского аналога семейного врача. Потекли сопли – к доктору. Буянит сосед – к нему.
С ветхих шестидесятых и поныне, они должны всех знать на участке, вести учеты и профилактические беседы, быть в курсе слухов, сплетен и готовящихся преступлений.
Возможно, так оно и есть, но спросить не у кого. Невозможно установить, где они находятся в тот или иной момент времени. Даже по понедельникам, на общих совещаниях, они появляются не все и не всегда. Видимо, заняты работой.
Можно иронизировать, но здесь дел у них хватает: самогонщики, алиментщики, семейные тираны и кухонные боксеры. Пока кого-то не убили и не изувечили, все они – их клиенты. А бесчисленные проверки и материалы – их тяжкий, бумажный крест.
Следствие. Высокомерное племя с высшим юридическим образованием, настоящие пасынки ОВД. Как ни всматриваются приемные родители, не разглядят в них родственные черты. Издалека похожи, а присмотришься: просветы, шевроны, – все другого цвета. По службе, подчиняются собственному руководству, а еще сильнее – прокурору. Местным же видятся, как филиал адвокатской конторы при райотделе: законспирированными пакостниками под погонами!
Все время брюзжат. Кривые и левые материалы заворачивают. Скандалят, как всем кажется, на ровном месте. В их придирках всегда усматривают злой умысел, вредительство и отщепенство. Поэтому в любви и уважении им здесь отказано окончательно и бесповоротно.
Дознание. С натяжкой можно назвать недоследствием: работа та же, – только статьи помягче. Те же процедуры, кодексы на столе, то же благоговение перед прокурором, но отношение к ним иное. Никакой синевы. Просветы в погонах красные, подчиненность единая и прямая.
Вроде, известный орган, а в профиль-то видится совсем по-другому! Если коротко – они здесь свои. Сделают замечание, так к нему прислушаются. О чем попросят – выполнят без критики и оскорбительных подозрений.
ЭКО. Наука на службе правопорядка, а точнее, – прямо в его штате. Со всеми атрибутами умных людей: очками, лысинами, проницательным взглядом… и, при этом, в форме. Кроме перечисленного, отличаются от остальных удивительным свойством: пьют как все, а то и больше, но при этом не пьянеют! Природу этого феномена объяснить не могу. Возможно, дело в форме. Пьют они действительно не так, как все. То к мензурке приложатся или рюмку держат как-то по особенному, двумя пальцами на ножку. Может, в этом дело, а может в науке, которой они и здесь нашли применение.
Лощеными не выглядят, но всегда-то они спокойны, рассудительны, философичны. Зачем-то, им на дежурство выдают оружие. Действительно, зачем?
Работают всегда не спеша. Под чаек, кофеек, телевизор. И вот вопрос: каковы их показатели по службе? По разумению здорового на голову человека? Наверное, срок проведения экспертиз, количество, качество исследований… Да, есть такое. Но главный их показатель другой. И зная его, начинаешь смотреть на экспертов другими глазами. Оху… округлившимися. А вот, что за показатель, – не скажу. Потому, что иногда верить в сказки лучше, чем знать правду. Особенно, если изменить эту правду не дано.
И наконец-то он, самый любимый и родной сынок. Кратчайший путь к служебному росту и такой же короткий, – к полету в тар-тарары. Задиристый и неугомонный, ненаглядный уголовный розыск.
С него многое спрашивают и еще больше прощают. А сам он, не требующий ни большого ума, ни высшего образования, требует от работников главный полицейский контент: раскрываемость. Напутствует законом об оперативно-розыскной деятельности, снабжает стволом и ксивой, а дальше… Кто на что горазд.
Одни ловят науку на лету. Становятся, со временем, сыскарями от бога. Планируют хитроумные оперативные комбинации, вживаются в легенды и роли, терпеливо сидят в засадах.
Другие постигают иной дзен: дать задержанному под дых и раскрыть все на свете, не выходя из кабинета.
Редко эти подходы существуют порознь, – комбинируются, как приемы в MMI. Просто, базовые техники у бойцов разные.
Макиавелли здесь не читали, но, что цель оправдывает средства, знают твердо и без лишней философии. Жестко исповедуют: цель – палки, средства – любые. Но, желательно, все-таки, без скандалов.
Конечно, это не все. Подразделений много и каждое достойно отдельной поэмы. Хочется описать их кратко, хлестко, ухватить самую суть. Но, увы, это невозможно. В реальности все гораздо сложнее, так что никаких слов не хватит и в тоже время, как ни странно, все проще и примитивнее любых, самых общих рассуждений.
На универсальной достоверности тоже не настаиваю. Так было здесь. Как у других – не знаю.
Из-за текучки и разобщенности, традиции редко заводятся в низовых подразделениях. Но тут одна прижилась: здесь помнили день, когда двери ОВД впервые открылись миру и ежегодно отмечали день рождения своего райотдела. Он, как раз, был сегодня.
Был в отделе и собственный мем: Лыткаринский маньяк.
Никто не помнил, откуда он взялся, потому что завелся маньяк давно, еще в девяностые.
Тогда в отдел, в бригаду по поимке серийного убийцы, был откомандирован какой-то опер. Опер как опер, но был он так повернут на маньяках, что поминал их по любому поводу. И вскоре, прозвище Маньяк прилипло к нему.
Потом, в разговоре, как-то выяснилось, что командировочный родом из Лыткарино, и к «маньяку» добавился топоним. Командировка закончилась и опер уехал, а Лыткаринский маньяк остался и зажил собственной жизнью.
К нему могли послать. Он, как хрен, все знал. Его вспоминали, когда что-то пропадало: было сперто или профукано. И конечно, грозной тенью, он стоял за всеми нераскрытыми преступлениями. От кровавых убийств до вброса левых платежек в почтовые ящики.
Сотрудники других райотделов называли Лыткаринскими маньяками всех местных полицейских. В ГУВД этим титулом жаловали каждого, вновь назначенного начальником ОВД. А когда что-нибудь случалось, то и сам отдел обзывали Лыткаринским, хотя, повторюсь, никакого отношения к этому населенному пункту он не имел. Как Басманное правосудие, только в местном масштабе.
Впрочем, его шуточное значение было только для внутреннего пользования. Если о нем слышали посторонние, сотрудники многозначительно кивали, мол, да! Реально есть такой.
На первом этаже, над входом, висели портреты действующих министра и начальника главка в генеральских сюртуках. Под ними полицейский девиз: «Служа закону – служу народу!» Граждане, получается, должны здесь чувствовать себя обслуженными и в полной безопасности.
Внизу, шариковой ручкой, коряво дописано: «Сажать виновных, а не крайних!». Хороший слоган, достойный крупного штифта. В девизы только не годится. Скорее, в пожелания. Благие.
В холле, – стенд с фотографиями руководителей ОВД, от начала и до сего дня, всего семнадцать человек. Реально помнили последних четверых. Кем были остальные, из коллективной памяти истерлось.
Ныне отдел возглавлял полковник Сергей Николаевич Зотов.
Немало уже есть с приставкой «пост»: постиндустрия, постмодерн, постирония, постправда… Сергей Николаевич обладал качеством, которое можно, наверное, назвать постнравственностью. Многое в ней было сродни двоемыслию. Но, последнее, все-таки, требовало от адептов насилия над собой. Волевого преодоления логики перед страхом расправы.
У полковника мысль раздваивалась безо всякого насилия. И не на страх, а на совесть. С одной стороны, он был искренне уверен, что выполняет важнейшую миссию по защите честных граждан от преступных посягательств. Совершенно верное убеждение, наполнявшее жизнь Сергея Николаевича высоким смыслом истинного служения.
С другой стороны, источником посягательств, то бишь преступниками, он считал поголовно всех.
Взрослые были преступниками в силу зрелого возраста и активной фазы жизни. Дети были малолетними преступниками, в невинных шалостях которых угадывались черты будущих бесчинств. Старики были преступниками в отставке, видящими себя во сне молодыми и снова совершающими преступления.
Такого же мнения он придерживался и о своих подчиненных. Они были и боевыми товарищами, за которых не жалко отдать жизнь, и записными отморозками: в лучшем случае, халатными разгильдяями, в худшем – бандитами в погонах.
Из этого дуализма рождались его понятия о добре и зле, хорошем и плохом. Абсолютно невоспроизводимые, надо признаться.
Противоречие – залог развития, утверждали классики. С имеющимися противоречиями Сергей Николаевич развивался стабильно. И теперешняя должность, и звание полковника, суть, явления временные. Он и пост, как минимум, замминистра были созданы друг для друга.
К какому виду граждан относил себя сам полковник определить сложно. Точно можно сказать, что он был прирожденным руководителем, неглупым, внешне видным и подтянутым мужиком. Начальствовал в смешанной манере: когда надо – был демократом, когда не надо – автократом. А, иногда, и диктатором.
Сохранил остатки чувства юмора в количестве, позволительном при его положении. Многое в своей системе не одобрял, но принимал как неизбежность и вплотную подошел к пониманию, что ответ на вопрос: «Кто виноват?» всегда ждет вопрошающего в зеркале.
Накануне, днем, Сергей Николаевич побывал на коллегии в главке. Днем, это весь день, с восьми утра до шести вечера, без перерыва. И до шести вечера было еще по-божески. Подобные мероприятия могли кончаться и за полночь.
Коллегия представляла собой разбор статистических данных: сколько зарегистрировано преступлений, сколько из них тяжких и нетяжких, раскрытых и нераскрытых и т.д. и т.п. Как это соотносится с прошлым отчетным периодом, аналогичным периодом прошлого года и прогнозным планом на следующий отчетный период.
Как прогноз отдельно взятого подразделения относится к среднему по региону и был ли прогноз по региону, сделанный в прошлом году выполнен в году текущем. Плюс, то же самое по месяцам, кварталам и полугодиям, а также по службам и подразделениям.
Может показаться, что это скучнейшее, серое мероприятие, во время которого участники переписываются в мессенджерах или кемарят под занудный бубнеж. Ничего подобного!
За разбором статистики следует персональный разбор и тогда точно бывало не до скуки.
Как описать этот разбор… вообразите, что на одной высокой, пронзительной ноте, на вас орут десять минут, двадцать, полчаса… Выволочка лишена внутренней структуры, а цензура полностью отсутствует.
Матом-перематом проходят не только по служебным вопросам, а вообще по всему: росту разбираемого, комплекции, манере одеваться и говорить, физическим достоинствам и недостаткам, родственникам до пятого колена в прошлом и такого же в будущем.
Задавая вопросы, сами же на них отвечают, потом цитируют, а потом еще и передразнивают!
И все это хором, часто невпопад. Например, когда начальник управления материального обеспечения выговаривает за низкую раскрываемость угонов, а зам начальника по следствию костерит за нечеткую вывеску на здании райотдела.
Иногда, по ходу, суют бумагу с ручкой и требуют немедленно писать рапорт об увольнении. В противном случае прокуратура, следственный комитет, уголовное дело и тюрьма чуть не в конце совещания.
Тяжелее всех приходилось тем, кого разбирали в конце. В плане накала страстей разницы не было. Отрабатывало руководство с утра до вечера на одном дыхании. Бедняги же сидели на иголках, слушали, как орут на других за пустяки и думали: Что же сделают со мной, при моих-то подвигах!
Не раз с совещаний увозили на скорой. Это считалось нормой и рабочими моментами.
Психологическая наука предлагает на такие случаи разную защиту: вообразить невидимый купол, магнитное поле, одностороннюю связь с источником раздражения. Чего-то в себя не впускать, отсекать, фильтровать… Проще говоря, отморозиться.
Хорошие советы. Но, с наукой спорить сложно, а с системой – невозможно в принципе. Отстоять с тупым лицом и посторонними мыслями в голове не удавалось никому. Поток ругательств был плотный, но, иногда, нужно было и ответить. Что б уж совсем потолок не упал или гром не поразил на месте.
Так что, отмораживаться не вариант. За ходом пьесы приходилось следить, морально в ней участвовать и даже, изредка, вставлять слово.
Некоторые надеялись добиться смягчения признанием вины и пытались упредить претензии, заранее во всем сознавшись и раскаявшись. Дохлый номер! Собственное признание – царица доказательств. А руководство не ставило задачей что-то доказать. Целью было проораться, поэтому явка с повинной в зачет не шла и к смягчению не приводила.
А один умник, на требование уволиться, схватил пишущие принадлежности и попытался сбежать. Типа, пошел рапорт писать. Не на тех напал, дурашка! Поймали за шиворот, бумагу с ручкой отобрали, и все продолжилось.
В общем, коллегию надо пережить.
Сергей Николаевич сидел и переживал. В очереди на разнос он был одним из «счастливчиков»: предпоследним, согласно номеру отдела.
Он чувствовал, что, по продолжительности взбучки, поставит сегодня рекорд. После общих нападок, непременно последует тема покойника. Злосчастного, расколотого черепа! И тогда фантазии просто не будет предела.
Около пяти настала его пора, и полковник взошел на трибуну, как на Голгофу. Презентация: «А теперь заслушаем начальника Лыткаринского ОВД!» прозвучала открытой угрозой и подтвердила его опасения. Хищные замы устремили на него кровожадные взоры, а генерал смотрел с каким-то оскорбительным снисхождением, мол, давай-давай, залетчик, бомби!
Глухим голосом, Сергей Николаевич доложил об основных показателях своего отдела. Даже те, что были неплохими, он зачитал виновато, с низко опущенной головой и пылающими краской щеками. И вот, короткий доклад закончился, настало время обсуждения. Казалось, он слышал, как все они набрали воздух в легкие. Но, слово молвил сам генерал:
– Ты, вот что, Зотов. Начинай подбивать дела, будешь скоро их сдавать. На прошлой неделе у меня на приеме был Валежников. Депутат районной думы. В общем, на базе твоего отдела, запускается пилотный проект по выборам начальника ОВД всеобщим голосованием. С министерством инициатива согласована.
Я тоже считаю, – вопрос назрел. Не умеете находить общий язык с гражданами, значит, доверим выбор им самим. Тогда и с доверием к полиции проблем не будет.
Сергей Николаевич не мог поверить своим ушам: Гром его все-таки поразил! Спокойный, повседневный тон, которым это было сказано, лишь добавил жути словам генерала. Таким же тоном зачитывают в суде приговор.
Все внутри полковника сжалось и оцепенело. Вроде, умный человек… Хотя, ему простительно. Это ведь не сорока на хвосте принесла, а руководство главка объявило. При всех! И ни один мускул не дрогнул на генеральском лице.
Несчастный посмотрел на сидящих в президиуме. Они, похоже, были шокированы не менее него. Только начальник управления кадров облизал губы, чтобы скрыть за этим движением чуть промелькнувшую ухмылку. И эта легкая ужимка возвратила полковнику здравый ум: Ба, как можно повестись на такую ахинею!
Теперь задачей Сергея Николаевича было разыграть из себя убитого горем недоумка, для которого прозвучала самая страшная новость на свете. Подавив выдох облегчения, он стоял в позе приговоренного, опасаясь не выдержать и заржать.
Молодец, товарищ полковник. Сдержался!
Экзекуторы тоже молчали. Своим заявлением начальник главка ударил их по губам. Неудивительно: приговор прозвучал, по сути, смертный. А о чем выговаривать без пяти минут мертвецу? Не о чем.
– Присаживайся, Зотов, присаживайся. – подтвердил общее настроение генерал.
Сергей Николаевич сошел с креста без распятия, сел на место и от радости аж не знал, куда себя деть. Такой халявы ему во сне бы не приснилось!
Что это было? – думал он. Собственно, варианта здесь два: либо это искрометный генеральский юмор, от которого у подчиненных трещат чубы, либо старик просто пожалел начальника ОВД, на которого, в последнее время, и так сыпались шишки со всех сторон.
Но, чем бы это ни было… Это гениально! И достойно места в собственном цитатнике.
Досиживал Сергей Николаевич коллегию в расслабленных чувствах. Уже и самому хотелось вставить слово. За ним, по полной программе, отчитывали руководителя соседнего райотдела, который от волнения начал заикаться.
Что ты блеешь, зараза! Где профилактика рецидивных преступлений и семейного насилия?! – так и просилось слететь с полковничьих губ.
Наконец, замучены были все. Совещание закончилось, и Сергей Николаевич поехал к себе в отдел. Настроение у него было отличным. Он успевал на корпоратив, и шутка у него теперь заготовлена просто сногсшибательная!
К приезду начальника, праздник уже начался, поскольку никто не знал, когда закончится коллегия и будет ли полковник в состоянии веселиться после нее.
Подчиненных он застал на третьем или четвертом тосте. То есть, они уже отъехали, но еще недалеко.
Торжество проходило на первом этаже, в просторном зале неустановленного назначения. В другое время, здесь складировали хлам, в основном, старую мебель. Но, один раз в год, помещение расчищалось, прибиралось и принимало в себе редкий, но колоритный сабантуй.
Сравнивая полицейский корпоратив с гражданским, надо отметить, что во многом они схожи, кроме некоторых деталей. Полицейский более зажат вначале и значительно развязнее в конце. Чёс и закуска у них брутальней, развлечения – примитивнее и жестче.
На первой рюмке наблюдается неловкость: подчиненные стесняются выпить быстрее начальников, а тем неудобно намахнуть вперед подчиненных. Совсем беда, если первым говорит любитель длинных вступлений. Горемыки по нескольку раз подносят тару ко рту и опускают обратно. Общей же задачей является выпить первую синхронно.
Вторая заходит чуть более демократично. Начиная с третьей, демократия побеждает, далее перерастая в анархию.
Алкогольный напиток только один: водка. Дешевая. Сегодня она была вообще бесплатной, изъятой в количестве груженой ГАЗели сотрудниками ОБЭП. Паленая, но неплохая. А с учетом безвозмездности – просто шикарная.
Женское раннеалкогольное жеманство: «Ой, я водку не пью, я буду вино, хи-хи», обычное для гражданских, здесь не одобряется и не встречается.
Безалкогольный напиток тоже один: теплая Кока-Кола. Иногда пьют пиво, но только как аперитив, чтобы предварить им употребление основного ингредиента. Легальное обоснование: «Разминаю печень».
Готовить дома и приносить с собой закуску не принято. На столах раскладывают продукцию соседней лавашной: копченых кур, шаурму и хот-доги. Посуда используется одноразовая. Стаканчиков и вилок никогда не хватает. Салфеток всегда в избытке.
В почете квашеная капуста, но ее, обычно, забывают купить. Часто обходятся корейской морковью и спаржей.
Приводить на праздник посторонних – жесткий моветон. Членов семьи так же следует оставлять дома. Появление с гражданскими супругой/супругом воспринимается как вероломство и оскорбление коллектива. Впрочем, более из жалости к посторонним, чем по каким-то другим соображениям.
О развлечениях: все разговоры исключительно про работу. Анекдоты, приколы и байки крутятся вокруг или сводятся к служебным темам.
Залипание в смартфоне бесит. Самыми беспардонными способами, залипших возвращают в коллектив, приводя к общему знаменателю.
Поют с удовольствием, начиная с пятой-шестой рюмки. Без учета слуха и голоса, собственно, как и везде. А вот танцы не очень популярны. Белый танец не объявлялся никогда.
В процессе могут совсем распоясаться: выпустить живую мышь под ноги бухгалтерам или вырвать чеку из учебной гранаты с криком: «Ложись!». Нечасто, но бывало, стреляли в потолок из табельного оружия. Тогда посиделки прекращались, а стрелок искал пятый угол в кабинете начальника.
Пытались здесь разыгрывать и более цивилизованные сценки. По должности, за них всегда отвечал зам начальника по тылу. Разные люди на этом посту подходили к поручению по-разному. Нынешний недавно перевелся в отдел и был, в этом плане, темной лошадкой. Сейчас он отсутствовал и народ решил, что ответственный забил на свою обязанность. Забегая вперед скажу: они ошибались.
Реальный трэш происходил, обычно, в конце. Что это будет сегодня, угадать невозможно, так как готовых сценариев не существует. Универсальна только подводка: некто устает и засыпает. Не лицом в салате, – салатов тут не подавали: просто, где и как придется.
Потом, в результате внешнего воздействия, приходит в чувства, но не в себя. И тогда – ой, мама дорогая!
В прошлом году, под занавес, задремала инспектор отдела ПНД Валентина Петровна, одинокая женщина среднего возраста. Чуть не в себе, но по-доброму. В хулиганстве и разнузданности, до этого, замечена не была.
Она положила под щеку тонкий, армянский лаваш и забылась. Кстати, лаваш – интересный вариант. Очень приятный к телу, как фланель или короткий бархат. Если подложить под него более толстый, азербайджанский, вполне сойдет за подушку.
На музыкальном центре поставили сборник саундтреков к кинофильмам Квентина Тарантино. Дикие, по его мнению, семидесятые наполнили зал характерной музыкой.
Дошло до композиции «After Dark», звучавшей в фильме «От заката до рассвета», в эпизоде с Сэлмой Хайек, когда она засунула Тарантиновский фетиш – свою ногу – ему в рот и, от бедра, заливала туда спиртное.
Музыка была медленной и мелодичной, народ расслабленным и довольным. Мужчины и женщины сально поглядывали друг на друга: нелюбимый здесь Белый танец, возможно, все-таки состоится!
Сидевшая рядом с Валентиной Петровной коллега участливо пихнула ее локтем в бок, мол, не спи! Все пропустишь! И она (О боже!), проснулась…
Поднялась из-за стола и, как завороженная, стала медленно двигаться в такт музыке. Пластика была потрясающей!
Разум к ней не спешил, но, в каких-то отделах головного мозга, нарастало явное возбуждение. Выйдя на оптимальные амплитуды, она сбросила туфли и легко запрыгнула на стол.
Все так и обомлели.
Разумеется, мешать ей никто не стал, а в руках зрителей появились смартфоны. Сцена «Добром это не кончится» разворачивалась прямо у них на глазах.
Если в трезвом уме публичность пугает, то здесь вспышки, словно софиты, только добавили инспектору вдохновения.
Разученным жестом, Валентина Петровна сбросила с себя форменную одежду и оказалась в одном нижнем белье, осматривая окружающих, как свиту королева.
Обвела собрание взглядом и остановилась на заместителе начальника службы участковых, который боролся с гравитацией, исходившей от тарелки со спаржей: обреченно глядел в нее, предвидя неизбежную встречу лица с корейской едой.
Чтоб приободрить коллегу, Валентина Петровна ударила ногой по краю тарелки, и спаржа полетела, большей частью, в лицо зама главного участкового. Тот искренне удивился, что еда сама проявила инициативу, поднял глаза и забыл о спарже: над ним нависала богиня!
Изящным движением, богиня взяла со стола початую бутылку водки и протянула в сторону фаворита свою прекрасную ножку, ловя при этом шаткое равновесие. А дальше, подражая героине Сэлмы, пустила струю водки по ноге, метясь прелестными пальчиками участковому в рот.
В фильме вино, чудесным образом, как по желобу лилось в уста извращенца-Квентина. В жизни так не получилось, и водка стекала по ляжке сразу на стол.
В это время, очнулся от грез сосед избранного, который тоже спал, но, как некоторые умеют, с открытыми глазами.
То ли он счел такое расходование водки святотатством, или хотел помочь прекрасной нимфе на столе, не разобрав, чего она на самом деле хочет.
Так или иначе, но он схватил баклажку с Кока-Колой и залил не менее полулитра сладкой газировки за шиворот участкового, сильно отступив, таким образом, от оригинального Тарантиновского сюжета. Зачем? – спросите у водки.
Истерику, начавшуюся в зале, описать невозможно. Казалось, стекла не выдержат в рамах и вылетят на улицу. Люди кашляли и задыхались, не успевая набирать в легкие воздух.
Валентина Петровна опомнилась и стремительно исчезла. Липкий зам начальника пошел отмываться от неудачной режиссерской задумки. А незадачливый сосед, не известно с чего, превратился в героя.
Пострадавшего, после этого, за глаза стали звать Сладким и Человеком с подмоченной репутацией. Еще, вместо зама, – Спаржем, в смысле, как пажа при своем руководителе.
К счастью, эти прозвища к нему не пристали и вскоре о них забыли. А Валентине Петровне не забыли и за спиной она теперь – Василина Придурошновна: никакой отсылки к голливудским ценностям.
Из оргвыводов: видеозаписи с выступлением Валентины Петровны начальство приказало стереть. А столы впредь решили не сдвигать, чтоб не давать лишнего соблазна любителям подиумов.
Не стану наговаривать, пьянство в полиции давно не в чести. Настолько, что и десятого ноября все ходят трезвые и злые. Поздравленные начальством на сухую.
Даже в выходные, в отпуске страшно выпить. Поднимут по тревоге, унюхают и конец. Освидетельствуют и вон со службы!
Но для этого отдела, один раз в год, было сделано исключение. Все-таки, их традиция – большая редкость. Даже в главке не знали, когда точно заступили на службу впервые.
Эти – единственные в своем роде. Поэтому, никто, в этот день, не сдерживался и не стеснялся.
При появлении начальника, сотрудники замолчали, приосанились и, волевым усилием, сосредоточили на нем помутневшие взгляды. Секунд десять они сканировали Сергея Николаевича на предмет его настроения. Контрольные точки были пройдены, сигналы считаны. Опрос «Свой-чужой» завершился штатно, и веселье возобновилось: Начальник в духе!
Конечно, была музыка. И конечно, это был шансон. И не лирические сопли, не Михайлов с Ваенгой, а забористый, зоновский блатняк, от которого вянут уши.
Под «Хоп, мусорок», женская часть коллектива, дошедшая до кондиции, задорно потрясла сиськами и ягодицами.
«Владимирский централ» высек слезу и посуровевшие лица смотрели себе в рюмки, словно это они шагали этапом из Твери, под холодным ветром северным.
Телом и формой они были здесь, но душой там, на нарах, где гитары играют про свободу и любовь, а седой хозяин, уж которую весну, все никак не откроет лагерные ворота.
Удивительно, но какого-нибудь «мента», оброненного гражданским в разговоре, они не могли ни слышать, ни стерпеть. Здесь же «мент», в их адрес, был самым ласковым словом. А заходило на ура.
Чем объяснить любовь служивых к блатной романтике, ума не приложу. Возможно, общим уровнем культуры. Может – классическими единством и борьбой противоположностей. А может тем, что противоположность эта условна и многим здесь было за что пересесть из теплого кресла на жесткую шконку.
Вопрос философский – лирика с ведомственной спецификой.
Вдруг, кто-то настойчиво постучал в дверь кулаком.
Первый зам начальника поднялся с места и громогласно объявил:
– Товарищи! Сегодня к нам с поздравленьями… сегодня к нам с поздравленьями… Явился лично Лыткаринский маньяк!!!
Двери зала распахнулись, и на пороге появился человек в вывернутом наизнанку овчинном полушубке, с надетым на голову противогазом. Богатырское телосложение маньяка с головой выдавало в нем зама начальника по тылу.
– Б-р-р-р! Б-р-р-р! – грозно послышалось из гофрированного шланга: Я жутко голоден! Здесь подают полицейских на гриле?!
Бухгалтерия и кадры истерично завизжали. Потом их визг потонул во всеобщем, безудержном хохоте.
– Эй, маньяк! Когда выдашь новую резину на УАЗик? – первым наехал командир роты ППС.
– Хватай за хобот мерзавца! Он нам картриджи на ксерокс зажал! – выкрикнул кто-то из отдела дознания.
– А нам бумагу, две коробки! – подало голос следствие.
– Маньячелло, ты адресом ошибся. Здесь с маньяками все в порядке! – крикнул начальник штаба, покосившись на стол оперативников.
– Граждане! Предлагаю напоить маньяка водкой и отправить в КПЗ, до выяснения! – высказался инспектор службы кадров.
– Да чего выяснять! Кинологов с собаками вызывайте. Затравим овчарками негодяя! – сделал встречное предложение его начальник.
– Слава богу, ты пришел! Мы на тебя всех глухарей повесим! – загоготали за столом уголовного розыска: Романыч! Пихай ему анашу в карманы!
– Не выйдет. У него шуба карманами наружу! – парировал молодой оперативник, единственный подчиненный Романыча.
– А ты с изнанки суй! – назидательно изрек Федор Романыч.
– Сделать из него чучело и отправить в музей ГУВД! – предложил начальник службы участковых.
– А чучело вашими отказными набить! – съязвил командир ППС.
– Вашими протоколами обойдемся! – отбился от хама главный участковый.
И дальше, в том же духе, соревновались собравшиеся в юморе и остроте языка.
Вообще, зам по тылу, Петр Михалыч, был весьма уважаемым человеком. Многие находились у него в прямом подчинении, и почти все зависели в важных служебных вопросах. Поэтому, такая развязность с начальником была немыслима.
Но, это в будний день. Сегодня же происходило что-то вроде обратного юродства. Когда шутом становился не подчиненный, обретая право голоса, а сам руководитель принимал вид карикатуры, над которой можно безнаказанно смеяться.
Зам по тылу разоблачился, вышел из образа и занял место поближе к Сергею Николаевичу.
Ай, красавчик, Петр Михалыч! С юмором мужик. – подумал полковник: Ладно, 1:0 в твою пользу. Но, это пока.
Постепенно хохот стих. Заседание заметно потеплело. Настала благословенная фаза единения, когда каждый, не взирая на должность, звание и служебные отношения, смотрел на соседа, будто он самый близкий и родной на свете, а его лицо – самое симпатичное из возможных.
Сергей Николаевич решил, что время для троллинга настало.
Выждав паузу, он поднялся со стула и кашлянул в кулак. Собрание замерло, обратив свой взор на начальника.
Серьезно посмотрев на подчиненных, Сергей Николаевич заговорил:
– Друзья, хорошо сидим! Да, хорошо… Но, должен доложить, досиживаем мы с вами в таком составе последнее.
Изумленный гул прошел меж столов.
– Полагаю, этот день рожденья у нас крайний. Небезызвестный вам Валежников, депутат районной думы, вышел в главк с инициативой сделать должность начальника отдела выборной. И там ее поддержали.
Избирать будут жители района, прямым голосованием. Депутатский срок у Валежникова подходит к концу. Думаю, он на это место и придет. Сам пойдет или кого-то из своих выдвинет. Так что, коллеги, готовьтесь!
Лучше Гоголя немую сцену не опишешь. Правда, в отличие от жертв ревизорской проверки, не все собравшиеся клюнули на полковничью утку. Опознать их можно было по опущенным глазам и кривящимся ртам. Но, таких набрались единицы. Большинство смотрело на шефа с открытыми ртами.
Изначально, открытые рты и были целью шутки. Дальше полковник хотел посмеяться над генеральской байкой вместе с коллективом. Однако произведенный эффект изменил его планы. Он решил не колоться, а использовать информационный повод в воспитательных целях.
Что? Кто? Да, как это? – начало раздаваться в зале.
– Как это? Вот так! – отчеканил Сергей Николаевич: В ГУВД терпение лопнуло! Распустились уже окончательно. Раскрываемость низкая. Прогноз летит к чертям. В розыске одни отказные. В следствии одни приостановленные. Участковых днем с огнем не найти. В дежурку не дозвониться. Патрульные маршруты бурьяном заросли. Из хороших новостей, только, вот… Лыткаринский маньяк к нам пришел с повинной.
Переведя дух, полковник продолжил:
– Ты, кстати, маньяк, готовься после меня первым. Уж закупками и обеспечением они в первую очередь займутся.
Кто-то из розыска осторожно хохотнул.
– Вы чего ржете? От вас граждане уже из могил бегут. Весь город гудит! Поработали, вашу мать, с задержанным!
– Экспертиза ж показала, он сам…
– Чего-чего? Что там экспертиза показала?
Опера вжали головы в плечи и виновато засопели.
– ОБЭП… Дорогой наш ОБЭП! Слава богу, любят люди халяву. Только левым софтом и спасаемся. А так, у нас и преступлений экономических нет! Все честные бизнесмены стали. Вот, только, левый виндовс с фотошопом победим, и по домам!
Борцы с экономическими безобразиями отреагировали спокойно. Доля тех, кто не купился на сказку о выборном начальнике, была среди них стопроцентной.
– Следствие, наша голубая кровь! Мне, когда прокурор звонит, я уже и трубку не беру. Заранее знаю все, что он скажет. Это надо было, живого козла признать вещдоком и держать в оружейной комнате! Вам никто не рассказывал, что козлы скачут? Владелец его забирать отказывается. Кричит: это не мой Бяша, а черт из преисподней! Скотина в оружейном масле по самые рога!
Группа с синими просветами в погонах осуждающе посмотрела на одного из своих. А тот на них, с вызовом: а куда я должен был?
Все службы помянул Сергей Николаевич, многих вспомнил персонально. И каждому живописал, что с ним станет, когда оппозиция возглавит отдел. Единственным, кто избежал этой участи, был начальник ОБНОНа Федор Романович, поскольку он и его отделение стабильно давали высокие показатели.
Все в отделе догадывались или знали, как он это делает. Но… победителей не судят. Конечно, если считать победой один и тот же коробок травы, изымаемый каждый раз у разных людей.
– В общем, доедайте, допивайте и к работе. Беритесь за ум, если со службы не хотите вылететь. Валежников либерал, но с вами либеральничать не станет. Конец приходит вольнице! – закончил товарищ полковник.
Тирада эта была ни разу не новой. В любой понедельник, с 9.00, она звучала, с небольшими вариациями, из месяца в месяц, из года в год, так что давно превратилась в белый шум. Особо дерзкие вообще надевали наушники и дремали в задних рядах.
Единственной фразой, на которой все оживлялись, было: «Все мы работаем на одну корзину!», звучавшее в назидательной части совещания, ближе к его концу.
Имелась в виду командная игра и баскетбольная корзина. Но, выходило двусмысленно и ничего, кроме мусорной корзины, никто себе не представлял.
Подавленные смешки удивляли полковника. Потом он понял, что к чему, и стал употреблять это выражение в понятном для всех смысле.
Сейчас задумка начальника была, в общем, неплохой: освежить новой вводной старый баян.
Сказанное должно произвести эффект некоего кодирования, когда одна шокирующая новость полностью захватывала сознание, а подсознание оголялось для прямого восприятия шефских наставлений. Психологически выверено безупречно.
И все-таки, Сергей Николаевич ошибся. Мухи не смешались с котлетами, а остались, как им положено, порознь. Критика привычно пролетела мимо ушей подчиненных. Новость же о скором вторжении варягов впечатлила и потрясла. И выводы из нее были сделаны. Но, не в плане: взяться за ум, а сосем иного свойства. Того, о котором начальник-юморист и помыслить не мог.
Конец застолья получился смазанным. Ни петь, ни плясать уже не хотелось. Народ стал разбредаться: кто по домам, кто по кабинетам – доедать-допивать, обсуждать услышанное.
Путь домой пролегал мимо дежурной части, и каждый счел своим долгом зайти и поделиться с дежурной сменой новостями. В изложении, они обрастали невероятными подробностями. Собственные домыслы и суждения выдавались за первоисточник, и слушатели уже не знали, куда дальше вытаращивать глаза.
Брехучий телефон работал прекрасно. События представали, как нечто среднее между Валежниковым с шашкой, скачущим сюда во главе кавалерийского отряда, и Валежниковым с лопатой, роющим под отдел, чтоб заложить термоядерную бомбу!
Запахло, ни больше, ни меньше, мобилизацией. Старший смены уже нашаривал в кармане ключи от оружейного склада. А помощник потянулся к пульту, снимать этот склад с охраны.
Переглянувшись, они немного очувствовались: Приказа-то, соответствующего, не было!
Потом на выход потянулось начальство. С их слов, мобилизация, все-таки, отменялась, но, на стреме теперь надо быть постоянно. Бдеть!
С этого дня, сперва в посетителях надо видеть переодетого Валежникова, а уж потом – все остальные их качества и ипостаси. И исходили рекомендации не только от уверенных в необходимости, но и от тех, кто сразу счел новость собачьей чушью.
Всеобщая истерия на то и всеобщая. Догадался, – молодец! Но, на людях, засунь свою догадливость подальше и будь как все. Они и были. К тому же, все, почему-то, считали дежурных бездельниками и теперь с удовольствием наваливали им дополнительных тягот и забот.
Уехал и Сергей Николаевич. У него настроение было прекрасным и, даже, немного романтичным. Напоследок он оглянулся на свой отдел:
С чем сравнить его? Со вторым домом, где все действительно на месте и под рукой, и где проходит большая часть жизни. А может, с крепостью, за стенами которой нашел себе надежное пристанище господин Правопорядок. Или с айсбергом в холодной темноте, о который разбиваются чужие жизни и судьбы…
Лишь одно сравнение никогда бы не пришло ему на ум. С театром, где казенные декорации и аттестованные лицедеи, классические режиссерские решения и неожиданные импровизации, все замерло в ожидании главного героя. А герой спешил к ним, не подозревая, в какую пьесу его намерились заангажировать.
Пока он не появился, расскажу о тех, кто изготовился его встретить. Их было много, все, собственно, были готовы. Но встретили, в итоге, эти…
Пожалуй, единственным из них, кто ненавидел оппозицию по политическим мотивам, был Андрей Степанович, командир роты ППС. По должности, ему не полагалось много думать, но он думал.
Всю сознательную жизнь, Андрей Степанович придерживался коммунистических взглядов. С их позиций знал, что правильно, а что нет. В партии не состоял, поскольку запрещено законом, но уставные цели разделял всецело и поддерживал горячо. А делал что мог – исправно ходил на все выборы и голосовал там исключительно за своих. Ждал: вот-вот и все изменится. Свои вернутся и заживем!
Голосовал и ждал. Ждал и голосовал. Голождал. Ждалосовал. Да, именно так: голосование и ожидание перестали быть отдельными событиями, смешались в одно пустопорожнее мероприятие.
Перспективы скрылись за горизонтом, и уже закрадывались мысли: не идет ли все как должно? Худо-бедно, но девяностые миновали. Горячие точки остыли и обросли курдюком. Обороноспособность повысилась. Авторитет в мире возрос. Может так, тихой сапой, и вернемся в Советский Союз!
И тут проклюнулись эти. В руках не булыжники, а прямоугольники смартфонов. Не строчат из пулемета Максим, строчат посты и репосты в Интернете. И все как-то несерьезно, все по-детски.
Он не любил их нелюбовью состарившегося революционера, просидевшего молодость на конспиративной квартире, так и не дождавшись призыва: «На баррикады!». Как старый мавр, ревновал к ним правду, готовый, скорее, ее придушить, чем отдать другим, недостойным.
Но хуже всего, тем временем недостойные и отстроили баррикады. Забрались на них и заголосили неокрепшими связками то, о чем самому давно хотелось орать.
Великие истины и смыслы, обмусоленные поколениями гениев, они присвоили без ссылки на источник. Облекли в форму слоганов, мемов, хэштегов и заявили, как свои собственные. Перехватили повестку, предлагая на выходе всю ту же демократию, от которой выгоду получают одни жулики и инородцы.
Подразделение Андрея Степановича входило в непосредственный контакт с недовольными гражданами и выслушивало от них за все беды. Будто они виноваты во всем, от второго слоя тротуарной плитки до войны на Ближнем востоке.
Ребята не железные, поэтому теряли терпение и били кого-нибудь по голове резиновой дубинкой.
И ведь как на зло: те, что более всех напрашивались, успевали улизнуть, а доставалось нерасторопным и молчаливым. Медлительным пенсионерам или студентам, которых эффектное селфи интересовало больше политики. А потом – жалобы, кляузы, справки о телесных повреждениях. Только отписываться успевай!
Своих, с красными флагами, он бы в жизни не тронул. Но, надо сказать, и распоряжений их трогать не было с конца нулевых, а сами красные флаги появлялись все реже, с лозунгами, все более абстрактными и беззубыми.
Кроме его бойцов задействовались сотрудники Росгвардии и ОМОНа. Но, им было несравненно легче. Обезличенная армия Дарта Вейдера анонимно дубасила граждан, а его подчиненные шли с открытым забралом и жетонами на видном месте. Но, самое удивительное и психотравмирующее, это их отношение к происходящему.
Рядовой состав душу ему не изливал, но из обрывков фраз и кусков разговоров Андрей Степанович понял: почти все они на стороне Валежникова! Как так?! Дубинками бьют, а в душе поддерживают. Диалектика!
В общем, досталось мужчине. Командовать бойцами, мечтающими оказаться по другую сторону, то еще удовольствие.
Следующая парочка встречающих: Николай Павлович, майор. Раньше его должность называлась начальник криминальной милиции. Немного мудрено, но, в общем, понятно. С некоторых пор он первый замначальника отдела – начальник полиции. Как был, при царе, сокольничий, так он был полковничьим при Сергее Николаевиче.
Второй – Анатолий Ильич, тоже майор, начальник уголовного розыска.
Почему Толя – Анатолий, а Коля не Анаколий? – пошутили однажды в отделе. С тех пор прозвище Анаколий стало общим для них обоих. А что б их различать, один стал Анаколием Старшим, другой – Младшим.
Впрочем, часто уточнение и не требовалось. По сути, они делали одну и ту же работу, подходя к ней с разных концов. Так что сторонний наблюдатель с трудом понимал их различия.
Служили два майора, страдали три отдела. В плане субординации между ними было все просто. Николай Павлович имел в подчинении розыск и еще несколько отделов. То есть, он начальник, а Анатолий Ильич – непосредственный руководитель уголовного розыска, подчиненный. Но, отношения их были тоньше и сложнее, чем обычное состояние подчиненности.
Один делал, другой рапортовал. Один поднаторел в погонях и выбивании признаний, другой знал толк в статистических фокусах и редактуре учетной документации. Один мог все, другой за все отвечал. Один заискивал перед начальством, другого уважали подчиненные. Для одного была важна отчетность, для другого нечего, кроме нее, было неважно.
В общем, дули Анаколии в одну дуду: то вместе, то по очереди, а бывало и с разных концов. И не разберешь, кто из них был курицей, а кто яйцом, и кто первичнее и важней.
Из-за этой неопределенности и из желания все-таки определиться, Анаколии, то и дело, вываливали друг перед другом достоинства и выясняли, чье же все-таки длинней и толще и не отросло ли, не усохло ль у кого со времени последних измерений.
Соперничество было за симпатии начальника ОВД. Кроме традиционного лизоблюдства перед вышестоящим, их борьба имела и более дальний прицел. Никто не сомневался: полковник непременно пойдет на повышение, минимум в главк, а возможно и в министерство.
Последние события, конечно, могли этот процесс притормозить, но отменить насовсем не в силах. А иметь наверху благосклонного и благодарного покровителя, ну очень круто и перспективно!
Шло состязание тяжело. Сергей Николаевич был правильным руководителем, исповедовал истинное равноудаление подчиненных и внешне ко всем относился одинаково.
Хотя, между нами, Анатолия Ильича он любил больше. А должность Николая Павловича считал вообще лишней: он и напрямую руководил бы его подразделениями, где б майору выделил место какого-нибудь старшего оперуполномоченного. Но, знал об этом только сам Сергей Николаевич.
Проще всего их описать, как парочку недалеких солдафонов, мухлюющих с отчетностью и оборяющих преступность тапиком и противогазом с заткнутым дыхательным клапаном. Но, этим ограничиться, все-таки, несправедливо. Дураками они не были. Просто, обладали специфическим умом, не понятным гражданскому наблюдателю.
Этого ума им хватило, чтобы не поверить в россказни о грядущих выборах начальника. Здесь вам, майоры, твердый зачет!
Зато дальше мысль свернула совсем в неожиданную сторону. Привыкнув считать всех вокруг дураками, они решили: Сергей Николаевич сам принял фейк за чистую монету. А что? Услышал от генерала и поверил! И далее:
Раз в главке на эту тему уже прикалываются, значит настоящей опасности Валежников не представляет. Можно с ним и его гоп-компанией не церемониться, а прессануть от души, чего душа давно просила.
Прессуя же оппозицию, они бы сделали недалекому начальнику личное одолжение. А такое не принято забывать.
Руки, и без того не сильно связанные, развязывались теперь окончательно. Все, по их мнению, шло в этой истории в плюс. Полезное, очевидным образом, совмещалось с приятным.
Примечательна и еще одна деталь: майоры пришли к этим светлым мыслям независимо, без обсуждений и каждый сам по себе. А друг о друге думали то же, что и о Сергее Николаевиче: тупой дебил!
Теперь о нелюбви к Валежникову и почему так приятно его прессовать. С политикой это не связано. По отношению к оппозиции они придерживались общего мейнстрима: что-то чудно́е, иногда интересное и абсолютно несерьезное.
Сами майоры не были ни коррупционерами, ни подпольными миллиардерами и на вопрос: что хуже, Валежников или воровать? – выбрали бы, все-таки, второе.
Но, вот, чего никак не могли простить депутату, так истории с почившим алкоголиком.
Выше я называл его гибель пустяком, но это не так. Смерть никогда не пустяк. А при таких обстоятельствах – настоящее ЧП. Из тех, которые вспоминают годами, тыча в него носом, как котят. Пустяком была история, сами обстоятельства гибели.
Пьяницу задержали за распитие и посадили в КПЗ, до выяснения. В это время с ним решил поработать дежурный оперативник. Обычная процедура – отработка административно-задержанных на причастность к нераскрытым преступлениям.
Что за отработка? Недружеская беседа, когда тебя спрашивают: «Не ты ли?», а ты отвечаешь: «Не я». И до тех пор, пока один из собеседников не сдастся.
По ходу всячески разводят, могут дать подзатыльник. Ударить под дых или пристегнуть наручниками к батарее. Могут передернуть затвор и засунуть ствол в рот, со словами: «Говори, сволочь. Говори!», подражая герою Дмитрия Дюжева из фильма «Жмурки». Словом, обойтись неприятно, но точно не смертельно. Ни следов, по окончании, ни последствий для здоровья. Только липкий пот на спине.
Но, тут пошло не по сценарию. С перепоя, алкоголик ляпнул лишнего или недостаточно учтиво ответил. Короче, восстановил против себя.
Пытать его армейским телефоном или пакетом на голове, было чрезмерно. Набор рассчитан на матерых уголовников, а этот – так, мелкое хамло. Но и безнаказанным оставлять нельзя: Одному спустишь, завтра все так заговорят.
Для таких случаев имелось приспособление light. С виду, безобидная подшивка обвинительных заключений по делам, возбужденным с подачи оперов. Бумажный памятник собственным достижениям.
Достижений накопилось порядочно и «памятник», по объему, тянул листов на пятьсот. Вот, им и били сзади, по голове, тех, кого считали достойными.
В этот раз удостоился несчастный синебол. Получил с размаху и со свей дури, как получали, до него, десятки, а может и сотни. И все остались в живых, а этот…
Черты его лица вдруг изменились. Будто лоб стал ниже, а сама голова плоской, как у губки Боба. Опера сначала аж глазам не поверили. Потом поняли: больше чуваку признаваться не в чем.
И, вот, кто здесь виноват, скажите на милость! Возможно, пристрастие к алкоголю, приведшее в обезьянник. Или сам этанол, вымывший кальций из костей. Может, физиологические особенности, дефекты костной ткани, о которых не узнаешь, пока они не треснут.
А может, виноват фитнес и тяга прямыми руками сверху вниз, на которой оперативник взял недавно свой рекордный вес. Кто угодно виноват, только не ударивший. И, тем более, не те, что наблюдали со стороны.
Они и в обвиняемые не годились. Настоящий обвиняемый все-таки понимает свою вину. Может не признавать, но сам-то знать о ней должен. Иначе он невменяемый или невиновный.
Эти были психически здоровы, но понятия не имели, чем они согрешили: Несчастный случай, стечение обстоятельств. Не то место, не то время, не тот человек. Сплошь случайности и совпадения.
Так что, обвиняя в случившемся судьбу, они были не правы, но абсолютно искренни. Натурально, как дети, говорят: «Это не мы. Он сам!»
Конечно, можно им сказать: наделали дел, сами и разбирайтесь. Но это было бы, во-первых, не по-товарищески. Все-таки и они прикрывали, если что. А во-вторых и в главных: это суд ограничится исполнителями. А в полиции не ограничатся. Головы до самого верха полетят. Хочешь-не хочешь, а надо впрягаться. И майоры впряглись.
Много нервов и денег ушло, чтоб замять это дело. Усилия приложили титанические. Можно сказать, – нечеловеческие. Только за них бы бронзовый памятник отлить. Так нет!
И роет, и роет, и цепляется, и не отстанет никак. Сначала страховую натравил, потом в СМИ пропесочил. И все с именами, должностями, званиями… В Интернет хоть не заходи. Наберешь свою фамилию в поисковике – первыми ссылками: «Убийцы в погонах!», «Субъекты с проломленной совестью!», «На стук полиции гражданин заперся в гробу!», «Восстал из мертвых, что б во всем сознаться!».
Николаю Павловичу подполковника из-за этого задержали. Срок подошел, а в главке говорят: обожди. Не надо народ будоражить. А-то получится, что за пробитые головы у нас в званиях повышают!
На ровном месте строгий выговор нарисовали. И вот, уже лишних полгода, пару подполковничьх звезд он носил не на своем погоне, а делил с подчиненным.
Про остальных – по ходу дела. Однако, пора! На пятом этаже серой девятиэтажки скрипнула дверь, отдаленно и глухо раздались неразборчивые голоса и вниз побежали шаги, легкие, перескакивающие через ступеньку.
Ужасный антагонист, способный в одиночку перевернуть вверх дном целый райотдел, двинулся в путь. В кармане его куртки лежит смартфон последней модели, готовый снимать немедленно и неумолимо. Как нож-бабочка у хулигана, появляется отточенным движением и фиксирует все в высоком качестве и с нужных ракурсов.
Можно его отобрать или заслонить камеру, но, на этот случай существует план «Б»: В другом кармане куртки, сквозь небрежную дыру, с махрами по краям, скрытно выглядывает экшн-камера, настроенная сразу транслировать видео в ютуб.
Он не обходит полицию за километр, не распивает пиво в общественных местах, у него всегда при себе документ, удостоверяющий личность. Но, попросить для проверки этот документ – реальное проклятье. Сперва сам потребует и изучит служебное удостоверение, потом станет пытать о причинах и целях обращения.
Он чертов умник и знает: цель и причина – не одно и то же. Не приведи бог ему сказать, что цель – проверка документов. Ему известно, что такой цели не существует и научит этому любого, в назидательно-высокомерном тоне, типа: вот она, полиция! Собственных инструкций не читают, а туда же лезут!
Не вариант сказать, что он подходит под описание ориентировки. Негодяй позвонит в дежурную часть и проверит. А проверив устроит вселенский скандал! Сразу за телефонами жены и мамы в его записной книжке номера УСБ, ФСБ, прокурора, следственного комитета, уполномоченного по правам человека. У него на связи сонмы скандалистов, готовых комментировать и тиражировать его приключения в соцсетях.
Он уверен: никакой преступности не существует. А все задержанные – суть невинные жертвы полицейского беспредела.
Любой его вопрос с подвохом. Каждая реплика – провокация. Сзади у него рюкзак, а в нем закон «О полиции», КоАП, распечатки ведомственных регламентов и приказов, которые он знает наизусть, но всегда готов достать первоисточник и подтвердить достоверность цитирования.
Даже если в полиции будут работать сплошь святые, он и тогда найдет в их действиях нарушения и признаки произвола. Уже факт их существования для него личное оскорбление.
Сегодня его имя – Либерал, но оно для него не собственное. Победи завтра либерализм, он назавтра же его возненавидит. Он враг любого государства и любого порядка. А случится беспорядок, – и с ним сцепится в смертельной битве.
Но, этот ли персонаж спускается с пятого этажа?
Судя по силам, готовым ему противостоять, именно он должен был сейчас появиться. Однако дверь подъезда открылась и на пороге нарисовался… мой герой.
Антон Нежданов, двадцать один год, местный, холостой, студент третьего курса технического вуза. Политические взгляды пока не сформировались. До любви к театру еще не дорос.
Из интересов: музыка, компьютерные игры и гаджеты, способные их потянуть.
В криминальном активе: пиратские диски, бесплатные скачивания проприетарного ПО и пирожок с печенью, который он стащил в школьной столовой в десятом классе.
Словом – небогато.
Хотя, в последнее время, все это немного отошло на второй план. И виной тому, разумеется, девочка. Скромная, белокурая студентка с параллельного потока.
Антон заметил ее сразу, но подойти и заговорить не решался целых два года.
Обычно, проблем со знакомствами у него не возникало. Но, здесь он чувствовал, что стандартные подкаты не сработают. Еще он чувствовал, что если она даст ему шанс, то только один. Один единственный, чтобы заявить о себе.
И поскольку ее синие глаза уже завладели его воображением, испортить этот шанс было смерти подобно.
Видно, судьбе надоела его нерешительность, и она, сериальной сценой, чуть не лбами столкнула их в университетском вестибюле. Молодежь покраснела, принесла извинения, помогла друг другу собрать упавшее. Потом перекинулась несколькими фразами, потом еще…
И вот, завтра вечером, они впервые договорились сходить в кино. Что за фильм, никто из них не знал. Не важно это, потому что на экране уже пошли заставки и первые титры их собственного кино. Еще не известно, какого: мелодрамы, драмы или комедии, но с ними двоими в главных ролях. А жанр… Вся жизнь впереди, чтобы выяснить это.
Сердцем, душой, всеми помыслами и желаниями он был уже там, в завтрашнем вечере. Только тело запаздывало.
Вечер и полночи Антон планировал провести у друга, за сетевой компьютерной игрой. Но игра нынче не зашла. Как все влюбленные, он слегка тормозил. А настроение было таким благостным, что даже виртуальных врагов убивать сегодня не хотелось. Хотелось побыстрее оказаться одному, предаться грезам и мечтам, которые, вау! – начинали сбываться. Поэтому Антон распрощался с партнерами по команде и направился домой.
Местный пейзаж я уже описывал. Чтоб сказать помягче – романтики никакой. Но сегодня и пейзаж казался Антону другим. Каким-то даже милым. А главное, за этими мутными окнами, на этих прокопченных шестиметровых кухнях, в комнатах вагончиком, должны, просто обязаны проживать счастливые люди. Все на свете должны быть счастливы. Нет у них права быть несчастными, когда ему, Антону Нежданову, так хорошо!
С этой заочной любовью к человечеству, Антоха двигался в сторону дома, но в одном из дворов наткнулся на сцену, резко диссонирующую с его настроением.
Какой-то мужичонка, интеллигентного вида, лет сорока, стал объектом внимания четверых парней неинтеллигентного вида. Как водится, тот, что поменьше, пытался завести с мужиком тягучий разговор ни о чем, в то время, как остальные выходили на ударные позиции с флангов. Несчастный, судя по всему, понял, что его ожидает и жался к стене дома, чтоб обезопасить тыл. Пытался что-то отвечать нейтрально и уважительно. Однако, что будет дальше, здесь понимали все.
Как надо было поступить студенту в этой ситуации, – вопрос риторический. Но, бойцом он не был, а попытайся вступиться, – точно стал бы вторым терпилой. В тоже время и бросать человека нельзя. Благо отдел полиции находился буквально через дом, в соседнем квартале.
Никем не замеченный, Антон побежал к стражам порядка, надеясь, что мужик дотянет до их прибытия. Пара минут и он уже был внутри.
Сразу за дверьми, у турникета, стоял автоматчик. За стеклом – дежурный Виктор Валерьевич, майор, помощник дежурного старший лейтенант Фомиченко и Макаров, что-то вроде третьего помощника, а по сути – стажер, недавно перешедший в дежурную часть из ППСа.
Как-то Макарова звали, но, с такой фамилией, имя ему было ни к чему. Каламбуры, связанные с одноименным- пистолетом, сидели у него уже в печенках.
– Там, там человека грабят, через два дома! Скорее! – сходу выпалил студент.
– А вы, собственно, кто? – невозмутимо спросил автоматчик, которому волнение Антона как-то не передалось.
– Я? Никто. Просто, гражданин. – ответил Антон.
Наверное, стоило б ему употребить какое-то другое слово. Не знаю, человек, что ли. Человек нейтральней. Оно звучит и гордо, но и как челаэк, тот, который половой в трактире.
А это, гражданин, получилось слишком пафосно и неуместно для данного места. Еще и громко так… Диссонанс с представителями власти задрожал легкой рябью. Ему бы замереть, но увы.
– Гражданин?! О-как! А документики у вас, гражданин, имеются при себе? – строго спросил из-за стекла Виктор Валерьевич.
Документиков у Антона при себе не оказалось.
– Послушайте, причем тут мои документы! Вы слышите меня: человека грабят! Может, вообще убьют или покалечат!
– Где грабят?
– Во дворе пятого дома, в соседнем квартале!
– Кто там у нас? Восьмой маршрут? Сейчас проверим. – недоверчиво произнес дежурный и взялся за рацию: Восьмой Аксаю, восьмой Аксаю, прием!
– Восьмой на связи! – прохрипело из динамика.
– Вы где? Что там у нас во дворе пятого дома? Там, вроде, грабят кого-то?
В эфире зависла пауза. Уже по ней можно было догадаться, что правду с того конца говорить не планируют. Оно и понятно: на восьмом маршруте патрулировали не роботы, а живые люди. На корпоратив рядовой состав не приглашали, поэтому они отмечали день рождения отдела самостоятельно, там, где этот праздник их заставал.
Восьмой маршрут, как истинные патриоты своего ОВД, отмечали в служебной машине, расположившись в тихом гаражном кооперативе. Все как положено: водочка, кола, хот-доги. И еще картишки с копеечными ставками, сообщавшими игре дикий азарт! А тут на тебе: двор пятого дома!
– Только что проезжали, все тихо! – нарочито бодро доложил старший наряда.
– Принято. Отбой.
– Ну? – вопросительно посмотрел дежурный на Антона: Похулиганить захотелось? Нам тут, по-твоему, делать нечего?
– Ну, видимо. Раз вы человеку помочь не хотите! – махнул рукой студент и пошел на выход. Если с «гражданином» было еще фифти/фифти, тот вот этого говорить было точно не надо.
– Гражданин! Ну-ка, вернитесь! – раздалось из-за стекла. Антон обернулся и увидел, что все трое за этим стеклом смотрят на него как-то странно, словно на привидение. А все потому, что в студенте начали подозревать того самого переодетого Валежникова.
Откуда-то из глубины дежурной части появился Андрей Степаныч и тоже строго уставился на визитера:
– Сюда пройдите, гражданин!
Автоматчик жестко взял Антона под руку и препроводил за стекло.
– Ты чего тут бузишь? – встал в позу начальник ППСа: кто такой, почему без документов? Ты не пьяный случаем? А-то, вон уже, черти на улице мерещатся! Наркотики употребляем?
– Нет, но с вами недолго и начать. Правильно Валежников говорит…
Ей богу, я б такое ляпнуть в двадцать лет не сообразил. А он ляпнул. Хотя, наверняка не сам придумал, услышал где-то… Место, только, для цитирования подобрал самое неподходящее. Не знал, не знал бедняга, что крикнуть на борту самолета: «Бомба!» куда уместнее и безопасней, чем помянуть имя Валежникова здесь и сейчас! Однако ж незнание, как известно, от ответственности не освобождает.
Что там правильно говорит Валежников, Антон так и не досказал. Странные взгляды, которые он заметил раньше, стали теперь не удивленными, а какими-то… Для себя бы он не ответил, какими. Но мы-то знаем, в чем дело. Подозрения рассеялись. Теперь уж никто не подозревал, – все были уверены: вот он, чертов негодяй! Пары часов не прошло, а он уже тут!
Зубы и кулаки стиснулись, глаза потемнели от ненависти. Только Макаров смотрел на студента с интересом и нарастающим сочувствием.
В этот момент, в дежурную часть зашли Анаколии. Старший собирался попрощаться и уйти домой, Младший оставался на ночь ответственным. Оба смерили Антона пренебрежительным взглядом:
– А это кто у нас тут? -поинтересовался Анатолий Ильич.
– А это у нас, собственной персоной, «Гражданин». Мозги нам тут делает! – доложил дежурный: Говорит, кругом бандиты, а мы работать не хотим. Валежникова на нас нету, а-то бы он порядок навел!
– Ага. Все по наезженной: как несчастных студентов на митинге дубасить, так полиция первая. А как граждан от настоящих преступников защищать – так в кусты. – подтвердил «делание мозгов» Андрей Степанович.
Слушая их сбивчивые рассказы, Анаколии навострили уши: пришел, что-то там сказал, произнес вслух ужасное имя! Вроде, ничего такого. Да, ничего не было, но предчувствие у господ-жополизов появилось. Предчувствие триумфа и блестящей возможности выслужиться!
– Встань нормально, стоишь тут! – крикнул на Антона Андрей Степанович и дал ему затрещину. Было не так больно, сколько неожиданно и унизительно, а реплика, по своей смысловой нагрузке, походила на «Чё, кого?» от любителя спортивного костюма и кепочки.
Следом, почти без паузы, звонкий подзатыльник прилетел Антону от Фомиченко. И столько ненависти, столько души было вложено в него, что все опешили и уставились на помощника дежурного. Никто не ожидал от этого тюфяка такой прыти и с чего бы это?
Когда заходили разговоры о политике, Фомиченко никогда в них не участвовал. Было бы странно, если б оказалось, что он вообще слышал о Валежникове и оппозиции. А тут выясняется… какой-то криптогосударственник притаился за пультом!
От удивленных взглядов старлей стушевался и вернулся на рабочее место. Потребуй с него сейчас объяснений, он не нашелся бы что сказать. Да, он испытывал к гражданину Нежданову резкую неприязнь, но публично пояснить ее происхождение невозможно. Она иррациональна, и будь озвученной, вызвала бы сомнения в душевном здоровье ненавистника: в задержанном Фомиченко бесила… его молодость.
Старлею было тридцать. Прекрасный возраст, как не посмотри. Но, сам Фомиченко уже от него страдал, потому что молодость, черт ее дери, молодость стала вдруг чем-то не про него.
От сидячей работы, объемные акценты его фигуры сместились книзу, а на голове стала пробиваться плешь. Но не благородная, а-ля Брюс Уиллис, а нелепая, клоками, так что в зеркало лишний раз было больно смотреть. Но, что хуже того, – молодые превратились в каких-то инопланетян, разговаривающих на тарабарском языке, увлекающихся хрен знает чем и в то же самое одевающихся.
Еще три-четыре года назад он был с ними на одной волне. Знал, чем они живут, понимал их шутки, интересы. И вдруг, в какой-то момент, поймал себя на том, что ему с ними не интересно. Приколы их стали казаться глупыми, шутки – неуместными, устремления – мелкими. Их компании стали тяготить, и это было взаимно.
Страшное дело – вариться в собственном соку, не видя себя со стороны. Потому как не в молодости дело. Тридцатник, конечно, не юность, но уж точно не старость. Все дело в службе, которая, вроде как, работа, а по факту – образ жизни. Словно радиация, она въедается в кровь и кости и вылезает наружу профессиональной деформацией.
Будь у Фомиченко возрастные гражданские друзья, он бы заметил, что и с ними ему говорить стало не о чем. Вот, только, кто бы все это ему объяснил…
Своим же умом он дошел до смертельной тоски по молодости и черной ненависти к молодым. Жуткий человек! И тот факт, что этот молокосос занимается неведомой ему политикой, знаком с каким-то там Валежниковым, все это еще раз напомнило старлею, как же сильно он от них отстал. Полоснуло серпом по одному месту. И звон его леща звонил именно по этой невыносимой тоске.
– Фамилию, имя, отчество, дату и место рождения называем! – по-солдафонски проорал дежурный.
Антон продиктовал свои установочные данные и Виктор Валерьевич стал пробивать его по базам: Так, розыск, база паспортов, судимости… О-о! А вот и наш «Гражданин»!
В базе ГАИ за Антоном оказалось два неуплаченных штрафа. Все подошли к монитору с таким выражением на лицах, словно Чекатило, не меньше, случайно попался в их сети!
– Да вы, гражданин Нежданов, злостный неплательщик у нас! – победно произнес Анатолий Ильич: Нарушаем, стало быть!
Да, конечно, «Нарушаем!» Куда ж в вашей конторе без этой фразы!
– Макаров! Пойди, посмотри, Наталья Ивановна на месте? – скомандовал дежурный.
Макаров встал и пошел искать Наталью Ивановну, инспектора по административной практике.
– Что, Антон Леонидович! Нарушил, а платить Пушкин будет?! – с укоризной высказал Анаколий Старший: придется штраф административным арестом заменить. Посидишь у нас до завтра, а с утра в суд. Вот так!
– Какой арест? Вы о чем? Я ничего не нарушал… – пролепетал злостный неплательщик: Это какая-то ошибка…
– Да неужели? – злорадно спросил Фомиченко: Ошибочка, стало быть, вышла!
И сделал замах для очередной затрещины, но, на этот раз, сдержался.
Ошибки и правда не было. Несколько лет назад, его двоюродный дядя, вечно должный всем и вся, оформлял на племянника машину. Вот и накатал на ней пару штрафов, которые повисли на номинальном владельце. Антон понятия о них не имел, но, как в песне поется: «Компьютеры, в памяти, прочно хранят…»
В дежурку вошли Макаров с инспектором.
– Молоденький какой! – осмотрела студента Наталья Ивановна.
– Ага. Как на папиных машинах гонять, так они взрослые, а как штрафы платить, – так детишки молоденькие. – недобро отозвался начальник ППСа.
Инспектор села за монитор, просмотрела профессиональным взглядом базу и повернулась к сослуживцам:
– Ребят, вы чего хотите-то? Сроки исполнения давно вышли! Вон, они все приставам переданы, а те их прекратили еще год назад.
Недоверие и досада смешались на лицах собравшихся.
– Антон Леонидович! Вы уж, в следующий раз, оплачивайте вовремя, а-то, видите, какая неприятность может случиться. Вот так, остановят для проверки документов и окажитесь в спецприемнике. Поаккуратней с долгами, тем более, перед бюджетом.
Валерич, старый ты крокодил! Отпусти студента. Его, пади, девчонка уже заждалась! – примирительно сказала Наталья Ивановна.
– Угу. Давай, всех к девчонкам отпустим. Иди давай, мать Тереза. Глазищи-то загорелись уже!
– Тьфу на тебя, извращенец! – с чувством ответила инспектор и ушла.
В дежурной части зависло немое напряжение.
– Так что, я пойду? – осторожно спросил Антон.
– Пойдешь-пойдешь… – сухо отозвался дежурный: Стой где стоишь! Разберемся, куда ты пойдешь.
Если что-то и читалось теперь на лицах полицейских, так это категорическое нежелание отпускать гражданина Нежданова из райотдела. Это нежелание было таким явным, что казалось, его можно ощутить физически. Буквально, потрогать руками!
Макаров осторожно встал с кресла и быстро вышел из дежурной части. Путь он держал в кабинет административной практики, к Наталье Ивановне.
Здесь продолжалось празднование в узком женском коллективе. Появление стажера вызвало у дам воодушевление:
– Макаров, опять ты! Ну, что ты встал, Макаров? Заходи, раз пришел!
– Да, заходи! Доставай свой Макаров, расстреляй нас. – зажгла Василина Придурошновна, которая, видимо, о таком могла уже только мечтать.
Стажер покраснел и остался в дверях:
– Наталья Ивановна, можно вас на минутку.
– Ну, чего на этот раз? – вышла к нему инспектор.
– Наталья Ивановна, там такое дело… Что-то, по-моему, пацана там крепануть хотят.
– Какого пацана?
– Ну, этого, на которого вы материал составлять отказались. Что-то там сейчас будет. Не отпустят они его просто так.
– Я-то что могу?
– Вы бы это… Может, составите, все-таки. Они хоть успокоятся. А утром сменятся, и он домой уйдет.
– Так состава нет. Его отменят, а мне в минус пойдет. Мне это зачем?
Невозможно было объяснить, зачем ей это. Это либо знаешь сам, либо не можешь понять в принципе. Поэтому Макаров глядел в пол и молчал, но его молчание говорило обо всем без слов. Так, что яснее некуда.
Поглядев на него и немного подумав, Наталья Ивановна направилась в дежурную часть.
– Давай-ка, Виктор Валерич, составлю я все-таки протокол на вашего неплательщика. – подступила к дежурному инспектор.
– Составляй. Сразу бы так!
Действо получилось уникальное. В кои веки, административный материал был составлен на невиновного для его же пользы, во имя его же спасения. Вот, только, опоздала Наталья Ивановна. И с ней спасение… Опоздало.
– Ну что, готово! – отрапортовала она, закончив с бумагами.
– Хорошо. – равнодушно отозвался дежурный: Вон, Макарову на пульт положи.
– Парня-то отпусти. Все ведь сделали как начальство хотело. Ну, чего он тут ночь будет куковать?!
– Ты занимаешься административной практикой, вот и занимайся. А куда не просят – не лезь. – строго отозвался Виктор Валерьевич.
Наталья Ивановна с чувством посмотрела на Макарова, пожала плечами и вышла из дежурки.
Тем временем, на Антона уже составили протокол за мелкое хулиганство и поместили в КПЗ. На резонный вопрос: «Что происходит?» он получил ответ: «У Валежникова поинтересуйся!»
КПЗ или обезьянник. Если кто не знает, от остальных камер он отличается отсутствием передней стены. Вместо нее сплошная решетка от пола до потолка и обитатели здесь реально смотрятся питомцами в зоопарке: всегда на виду и на слуху.
Серьезных преступников сюда не определяют, а содержат мелкую шваль: административно задержанных, которые отправляются с утра в суд за несколькими сутками ареста или квитанцией для уплаты штрафа.
К моменту, когда Антон переступил его порог, здесь уже ютились три обитателя. Граждане Повлоцкий и Смыслоедов, завсегдатаи, задержанные за распитие спиртных напитков в общественном месте. И гражданин Копытин, из той же оперы, но сегодня пойманный за драку с последствиями. Видимо, из-за этих последствий, он чувствовал себя здесь главнее остальных. Без малого, – настоящим з/к!
Появление студента вызвало в обезьяннике настоящий фурор. Приличный, да еще юный, ну, как же тут не постебаться!
– Ничего себе! – начал Копытин: У нас тут группу продленного дня решили открыть!
– Старшую группу детского сада! – понизил планку Смыслоедов.
– И за что теперь сажают детей? – съязвил в свою очередь Повлоцкий.
– Да, за что? – повторил вопрос Копытин.
Желание показаться крутыми сидельцами было столь нелепым, что даже не нюхавшему пороха студенту это стало очевидно.
– Рекомендовали поинтересоваться у Валежникова! – запросто ответил он соседям.
На Повлоцкого и Копытина фамилия впечатления не произвела. Только Смыслоедов присвистнул: О-о, идейный!
Да уж, идейный. – с горьким сарказмом подумал Антон. Валежникова он сейчас реально ненавидел: И в чем идея? В том, что все воруют? Н-да, революционное открытие…
– Ладно, идейный. Натворил-то ты что? – продолжил расспросы Копытин: За хулиганку, небось, закрыли?
– Я, вообще-то, не хулиганил. Я сам пришел, хотел человеку помочь…
– Это ты брось, не хулиганил. Товарищу майору виднее, хулиганил ты или нет. – строго отрезал Копытин.
– Ага! В институте сказки свои рассказывай! – хохотнул Повлоцкий.
Стало ясно, что оправдаться в глазах алкашей не получится. Да и надо ли?…
– А что будет-то теперь? – обратился Антон к более насущной теме.
– Да, ничего! Десять суток в спецприемнике и на волю! Арестантская жизнь всем идет на пользу. И от баланды еще никто не умер. Книжки там почитаешь, радио послушаешь, с интересными людьми пообщаешься. – сделал прогноз Копытин, явно наслаждаясь ролью бывалого.
Сказанное повергло Антона в шок: Какой спецприемник! У меня свидание завтра, мне нельзя сидеть, никак нельзя!
Пожалуй, он бы и двадцать суток отсидел. Но, только не завтра, – в любое другое время. О, только не завтра!
– Что ты жути нагоняешь! Не бзди, студент. Никто тебя по первому разу не арестует. Ты ж ранее не привлекался? – сжалился над новичком Смыслоедов.
– Нет.
– Ну и все! Выпишут штраф и домой. Еще в университет успеешь, ко второй паре. Ха-ха-ха.
– А если я в суде скажу, что ничего на самом деле не было?
– Э-э, вот этого я тебе точно не советую. Здесь ты никому ничего не докажешь. В суде – тем более. Кайся, говори: бес попутал, больше так не буду, простите-извините.
– Проси наказание, не связанное с этим… ну, с изоляцией от общества. А вот рогом в эти ворота лучше не упираться. – уже серьезно подтвердил Повлоцкий.
– Да студент, не переживай. Считай, на экскурсию попал. Пацанам завтра расскажешь, какой ты герой! – подсластил пилюльку Копытин, ощутив себя еще и милосердным судьей.
На этой мажорной ноте, дверь обезьянника открылась, и в него вошел персонаж, на котором стоит остановиться поподробней:
Василий Иванович Водченко, местный алкоголик и натуральный бич, поскольку и правда, в прошлом, был интеллигентный человек, а теперь, – блаженный дурак, которого что-то озарило или осенило. И он, осененный, фанатично исполнял какую-то, одному ему известную миссию.
Василий Иванович был из бывших. Но, бывших очень давно. Единственным, кто застал его на службе, был один местный ветеран МВД. Он-то, собственно, о нем и рассказал, поскольку сам гражданин Водченко о милицейском прошлом никому не докладывал. Наоборот, всегда желал быть задержанным на общих основаниях, безо всяких поблажек к себе.
Со слов ветерана, Василий Иванович работал следователем, но недолго, потому что с ним произошла какая-то история. Какая именно, понять невозможно: то он кого-то застрелил, то пытался, то его самого пытались, а то и застрелили, все-таки!
Сам ветеран ни хрена не помнил и каждый раз выдавал разные версии. От их обилия ему перестали верить. Даже решили, что он выдумал все, что б прикрыть соседа-собутыльника.
Попросили кадры проверить: мент Водченко или не мент? Те проверили, оказалось, да. Действительно служил, с восемьдесят восьмого по девяносто третий год и уволился по собственному желанию.
О причинах увольнения прояснить не удалось. А сам он, все-таки, свой.
Но, вот, миссия у «своего» Василия Ивановича была удивительная: он профессионально оговаривал бывших коллег! Нарочно распивал там, где побольше народа, откровенно напрашивался, а когда его принимали – строчил заявления, как ужасно с ним обошлись.
Сюжеты брал из газет, радио и телевизора. Как только появлялись новости о полицейском беспределе, он записывался в потерпевшие, с такой же фабулой.
Пытали кого-то током – и ему провода на тело вешали. Пристегивали наручниками под потолок – и у него теперь руки отваливаются, всю ночь провисел на решетке.
Только историю с бутылкой в заднем проходе решил не воспроизводить. Коллеги-то, бывшие, люди с юмором. Так, возьмут, и отправят на освидетельствование!
Остальное все на себя примерил.
Поначалу, к его жалобам относились серьезно. Дел не возбуждали, но проводили внутренние расследования: с воплями, матом, подобием очных ставок. Все-таки, своих, хоть и бывших, не принято пытать. Это уже точно беспредел!
Но, проверки ничего не выявили и стало ясно, – у товарища такая маничка.
Решили просто не обращать внимания. Преступлений-то он не совершает, а так, – пьет себе и пусть пьет. Не трожь дерьмо – оно не воняет. И чуши всякой не несет!
Однако время шло, личный состав обновился и уже никто не помнил, что Василий Иванович из себя представляет. Толерантность сменилась раздражением, желающих терпеть от него поклеп не осталось.
В царствование позапрошлого начальника ОВД, его жалобам дали настоящий ход: возбудили уголовное дело за клевету и заведомо ложный донос.
Расследование сложностей не представляло: все доказательства на лицо. Дело быстро двигалось к суду, видимо, суровому, поскольку обвиняемый был не сдержан на язык и там тоже, наверняка бы, ляпнул что-то лишнее. Оскорбительное для судьи и прокурора. А уж те с ответом не задержат. Определят, куда надо, на раз!
Но… не вышло. Знакомясь с делом, Василий Иванович спросил у следователя, не замечал ли тот, что отражение в зеркале иногда не успевает за смотрящимся.
Чего-чего? – переспросил следователь и заговорил с обвиняемым на отвлеченные темы. А поговорив, продлил срок следствия и назначил психиатрическую экспертизу.
Выводы ее были неутешительны: шизофрения, в отношении содеянного – невменяем. При этом не агрессивен, для общества не опасен и в принудительном лечении не нуждается.
Вот так, гражданин Водченко. Свободен!
Теперь он действительно стал свободней. Василию Ивановичу дали группу и положили пенсию. Небольшую, но лучше, чем ничего. А доставлять его в отдел стало чем-то вроде дисциплинарного проступка. Совсем не комильфо.
В общем, появиться здесь он мог только в результате ошибки, по незнанию молодых. Сегодня они ошиблись, и он появился.
Вспоминают, когда актер Андрей Миронов появлялся в каком-то обществе, там все внутренне подтягивались и замолкали. В КПЗ произошло то же самое. Это врачи знали, что он невменько, другие-то, – не знали!
На вид Василий Иванович был не лучше остальных. Возможно, даже хуже. Но внутренняя сила все равно присутствовала и читалась в нем.
Пьяницы-дебоширы сдвинулись в дальний угол, а Василий Иванович сел на скамейку, посередине, отделив собой Антона от маргинальных соседей.
– Здравствуйте! – сказал он присутствующим: Я Василий Иванович, кто не знает.
– Здравствуй, Василь Иваныч. – ответил из угла Копытин. И остальные сказали: «Зрассьте». Судя по реакции, там знали, кто он такой.
– Давно ты здесь не появлялся, уже соскучились. Что на этот раз? Шокером ударили или ласточкой скрутили?
– К идиотам подсадили! – пресек смешки новосел.
– Вот студент, знакомься. – отрекомендовал Копытин: Василь Иваныч, бывший мусор и стукач наоборот. Стучит не ментам, а на них. Во все инстанции пишет, не стесняется. Пальцем ни разу его не тронули. Сам все придумывает, сам отправляет. Когда помрет, менты объявят выходной день!
– А тебе что за печаль? Или ты за полицию переживаешь? – невозмутимо спросил Василий Иванович.
– Я? Далась она мне! Хотя, и здесь люди работают. Обидно им, наверное. Просто не пойму, как тебе все с рук сходит? Если б я такое нес, меня бы со свету сжили. А тебе по барабану. Все как с гуся вода!
– А если б и тебе было можно, без последствий?
– О-о! Уж я б, тогда, залился соловьем.
– Тогда в чем ты лучше, чем отличаешься от меня?
– Что тебе можно, а мне нет! Этим отличаюсь.
– Так радуйся. Я твои желания исполняю.
– Нет, этого не переспоришь. – обреченно вздохнул Копытин.
Их узкий алкоголический кружок уединился, и они повели разговоры между собой. Но значительно тише обычного, почти шепотом.
– Вы что, правда оговариваете полицейских? – изумился Антон.
– Да, оговариваю. Но нет такой напраслины, такого навета и поклепа, которые, в итоге, не оказались бы правдой. Еще и приукрашенной. Не существует индивидуального ума, хоть близко способного выдумать то же, что придумает коллективный мозг системы. И если тебя не били, не пытали, то делали это с другими, лишенными возможности говорить.
Я вижу их по ночам. Они сидят по тюрьмам, лагерям. Сидят, никем не услышанные и требуют: расскажи правду за нас!
Расскажи, и баланда покажется нам чуть вкуснее. Дни в тюремном аду – чуть короче. Свобода покажется нам ближе, если правду услышат. Твоя ложь станет нашей правдой, потому, что она и есть правда.
Глубокая мысль Василия Ивановича с трудом дошла до Антона. Но, суть он, вроде, уловил:
– То есть, если я скажу, что меня здесь, например, били током, то я угадаю?
– Нет, не угадаешь. Будет еще хуже.
– Хуже кому-то другому?
– Может, другому. А может и нет.
– Извините, но бьют и пытают какие-то люди, а не система. О них нужно рассказать правду. Разве нет?
– Нет. Каким-то людям можно дать сдачи. Отвести за угол и открутить башку, частным порядком. Заявление на них подать, в конце концов.
Но попробуй, дай сдачи полицейскому при исполнении. Или заяви на него, попробуй! Ничего не выйдет. Они часть системы и безобразничают не сами по себе. От его имени.
Все замолчали. В углу тоже перестали шептаться. Почему «его»? – подумал Антон. Система женского рода!
Василий Иванович продолжил:
– У них, тут, есть местная шутка, Лыткаринский маньяк. Не слыхал про такого?
– Нет… А почему он Лыткаринский?
– Просто так, для хохмы. Перед ним любое прилагательное ставь, – не ошибешься. Считают, они его выдумали, юмористы. Вспоминают, когда надо поржать, людям голову заморочить. Маньяк, это ж так весело!
А я его видел. Собственными глазами, близко, как тебя сейчас.
– Вы его поймали?!
– Кого, маньяка? Нет, конечно. Его нельзя поймать, невозможно. Это он может поймать. Схватить за самую душу, заставить делать зло.
Антон скептически посмотрел на рассказчика. Видно, надо объясниться поподробней:
– Я работал здесь. В восемьдесят восьмом, после армии пришел. Сначала опером, потом заочно выучился и стал следователем. Молодым был, горячим. За справедливость стоял горой. Как все, поначалу.
И вот, дежурю как-то, на сутках, вызывают нас на происшествие. Приезжаем, – там убийство. Чуть обгоревший дом, а в нем пять трупов. Хозяева и трое детей, от четырех до восьми. Убийца поджечь пытался, да, видно, не занялось.
По закону, на такое должны были ездить прокурорские. Но, они ж ленивые, черти. Дежурили на дому, по ночам спали, как белые люди. Говорят: ты поезжай, все оформи, а потом передашь, по подследственности.
Все дерьмо за них выгребешь, а начнешь передавать, еще и выскажут: То не так сделал, да это не эдак. Тьфу!
Стал я оформлять, писать протокол осмотра. Часов на пять работы. Пока писал и подозреваемый отыскался. Двоюродный племянник, семнадцати лет. Остался сиротой, они его и приютили, на свою голову.
Потом вернулись в отдел. Опера с племянничком поработали, чистосердечное приняли и ко мне, на допрос.
Я тогда и разговаривать с ним не стал. Сижу, все из объяснений в протокол переписываю, а сам поглядываю на него, выродка. И вдруг понимаю: не могу видеть эту мразь. Представить не могу, что пятеро убиты, а он останется жить.
Несовершеннолетний, вышку не дадут. Десятка – край.
Быстро так все в голове сложилось. Сейчас, думаю, я ему наручники расстегну, что б он протокол подписал. А как он руки протянет, выстрелю ему в лоб. Потом напишу рапорт, что он на меня напал. Кто с этой мразотой разбираться будет! Только перекрестятся все.
Сижу, кобуру потихоньку расстегиваю, взвожу курок. Патрон-то у меня всегда был дослан. Реально, никаких сомнений тогда не было. Только встал зачем-то, по кабинету пройтись. Как раз, прикидывал, в какую сторону его мозги разлетятся.
У меня в кабинете, на двери, висело зеркало. Прямо в рост. Так я и посмотрелся в него. Стою, волосы взъерошены, под глазами черные круги: сутки не спал. А в руке пистолет на взводе. Прямо, ангел мщения. Потом как-то повернулся, а отражение в зеркале осталось прямо стоять. Ясное дело, почудилось. Еще подвигался: нет, все верно отражает, не тормозит.
Обошел я парня еще раз, посмотрел и не стал брать грех на душу: Пускай бог наказывает мерзавца. А я бумаги дописал и домой, с суток отсыпаться.
– А кто маньяком-то был? Тот парень?
– Да ты не понял, что ли? Я им был. Я сам. Через три дня выяснилось, что парень не виноват. Знакомый их порешил из-за какой-то ерунды.
Начал я вспоминать наши «железные» доказательства, а там все белыми нитками шито. Отпечатки его в доме. Да, как им не быть, он ведь жил там! Показания соседей про мужчину в фуфайке… Да, была у пацана фуфайка, как у всех остальных на районе. С чего же взяли, что это он? Его признания, явка с повинной? Мне ли не знать, как их добывают! Как пелена с глаз упала. А главное, ведь я б его пристрелил!
Антон слушал, затаив дыхание. Ничего не произнес, но в глазах читалось ясно: Что ж тебя остановило?
– Дед-покойник уберег. Серафим Евграфыч, мой дед, по матери. Я его никогда не видел, только на фотографии. Одна единственная от него осталась. Стоит, в косоворотке и черном пиджаке. Красивый был мужик, чернявый, с закрученными усами. А спереди, слева, среди черной шевелюры белый клок. Седина или просто белые.
Его, в тридцатые, обвинили во вредительстве. Дело в три дня закончили и в расход. Родню заставили от него отречься. Бабка девичью фамилию вернула. А через год выяснилось – не при делах он был.
Сосед чего-то мутил, а когда почуял, что могут заподозрить, – написал донос на деда. От себя подозрения отвел.
А я, когда парня кругом обходил, смотрю: у него такой же клок на голове. Стрижка короткая, сразу не заметил. А теперь вижу – такое же пятно на том же месте. Молодой, а уже с сединой.
И тогда уж дед встал перед глазами. Не в зеркале, а так. Смотрит со своей желтой фотографии: Что, внучёк, и ты пальнешь? Давай, солдатик, нам не привыкать.
Вот, тогда и передумал. Да, получается, не сам, – покойник маньяка одолел. А сам бы я с ним не справился.
Теперь Антон подумал, что, может, и не зря здесь оказался. Возможно, даже выгоду получится извлечь. Мистику и маньяка он пропустил мимо ушей. А, вот дед, которого расстреляли в тридцатые… Самое оно!
В универе, на факультативе по истории, задали написать реферат. Про репрессии в тридцатые годы. И, желательно, что-нибудь биографичное, из семейной хроники. А у него в семейной хронике – ничего!
Бабушка до смерти Сталина боготворила. Говорила: никогда так хорошо не жили, как до войны. Прадед всю Отечественную прошел. Вроде и не хвалил те времена, но станет выпивать, первый тост за Генералиссимуса. По любому поводу, хоть день рождения чей.
Сначала за своего усатого кумира, а уж потом за именинника и всех остальных. Вот и пиши, что хочешь!
Что? Обошла беда стороной. И так бывает. А тут такая история: тридцатые, вредительство, донос…
Эх, Антоша! Молодо-зелено. Не про тридцатые его рассказ и не о сталинских репрессиях. Да, что с тебя, студента, взять…
– И как же вы дальше?
– Уволился к чертям. Маньяка я тогда победил, но он никуда не делся. Он и сейчас здесь, я его спиной чую. Злится, ждет реванша и дождется. Обязательно дождется. Но, только, теперь уж без меня.
– А как звали парня? – спросил Антон, чтобы только не заканчивать разговор.
– Как звали? Ни в чем не повинный человек его звали. У этого парня много имен. Тогда, вроде, Антоном был, как ты. Когда-то, вон, Серафимом звался. Кем он только не был, да суть всегда одна.
– Как же спастись от маньяка?
– Никак. Чудом. Жертва не может спастись сама, – только через своего мучителя, того, в кого маньяк вселился. Я же, вон, спасся. И парень, через меня, остался в живых. Может, и у других получится.
– А с дедом вашим что? – попытался вернуться к нужной теме Антон: Его реабилитировали, извинились?
Василий Иванович с интересом посмотрел на молодого:
– Студент, очнись! Ты в какой стране живешь? Извинились… с ног сбились, пока бежали с извиненьями.
Бабка всю жизнь запросы писала, что б хоть могилку его найти. А в ответ одни отписки: не проходит, не числится, не значится.
Деревенская была, наивная. Кто ж ему отдельную могилу выроет! Свалили в общую кучу, да заровняли. Или сожгли в противочумном институте. Пепел с навозом перекопали и на удобрения. Вот, такая реабилитация с ним вышла. Можно сказать, рекультивация. Хе-хе.
У нас реабилитируют одним макаром: признали невиновным, вот и радуйся, если жив остался. Здесь и награда тебе, и извинения, и компенсации.
«А на большее ты не рассчитывай» – пропел Василий Иванович.
Теперь уже Антон посмотрел на него с интересом. С остальными тут все было ясно. Люди на своем месте. А этот что здесь делает? Да, выглядит убого, несет пургу, но все равно очевидно: птица не из этой клетки.
Жутко неудобно было спросить, но, подобрав слова помягче, он решился:
– Скажите, почему вы так опустились? Ведь вы образованный человек. Что случилось с вами?
Василий Иванович молчал. Антон почувствовал, что уши у него горят: Не надо было спрашивать о таком. А теперь, хоть в землю провались! Всей камере было стыдно за него. Наступила неловкая пауза.
– Когда маньяк уходит, он что-то забирает с собой. Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, интерес к собственной жизни. Все становится неважным и приходит покой. Как будто ты совершил свой подвиг, исполнил предназначение. А что дальше – до фонаря.
– А что-то оставляет? Маньяк?
Василий Иванович хитро прищурился:
– Оставляет. Вас, вон, с открытыми ртами! Хе-хе.
– Хорош подвиг, кого-то не пристрелить! – влез в диалог Копытин.
– А что, по-твоему, не потянет? У парня все сложилось. Женился, троих детей народил. Наверное, в память о тех, убитых. И назвал их почти так же.
Там три девчонки было: Вера, Надя и Люба. А у него две дочки, Надя с Любой. А третий сын, Василий. Не знаю, может, в честь меня назвал? Хе-хе.
Взрослые уже давно, у самих семьи. Когда их вижу, все думаю: а ведь я мог их всех, тогда, из табельного-то пистолета…
– Получается, надежда с любовью возродились, а вера так и умерла? Ты теперь вместо нее? – неожиданно философски заметил Смыслоедов, который ни до, ни после в разговор не влезал.
– Не знаю. – задумчиво произнес ненормальный рассказчик: Интересная мысль. С этой стороны я не рассматривал. Я-то, точно не гожусь, но вера… вера – да, умерла тогда окончательно.
– Но, это же не повод теперь… – начал Антон.
– Повод! – перебил его Василий Иванович: И повод, и причина, и следствие. Там галочку поставили, а большего мне не надо.
Я не опустился. Я поднялся. Когда дойдет, что действительно важно, поднимаешься над неважным и пустым. Правда, со стороны это не всегда красиво выглядит. Так что ж? Знаешь, в чем апостолы ходили? В рванине. И были счастливы!
– Хо-хо! Апостолы. Они в пустыне бога узрели! Сравнил… – воскликнул Копытин.
– И я узрел. Когда его первую, Наденьку, в коляске увидел, тогда узрел. Того же самого, что и они, в пустыне.
– И вы счастливы? – спросил Антон.
– Я обрел покой. И да, я счастлив.
– Ну-ну, покой ты обрел. Все кляузы пишешь, на полицию наговариваешь! – опять вставил Копытин.
– Не то. От моих кляуз никто не пострадал. К хорошему человеку грязь не пристанет. А негодяям – наука! Я им иммунитет прививаю. Что б они боялись до того, как встретятся с Ним. Чтобы были начеку.
Правдивым ли был его рассказ, поручиться не могу. У шизофреников бывают ремиссии, и они становятся нормальными людьми, с ясным умом и осознанной речью.
А бывают обострения, но сочиняют они, при этом, не менее убедительно.
В какой фазе Василий Иванович находился сейчас – бог его знает.
Из сказанного Антон постарался запомнить про деда, Серафима Евграфыча. Конец только, не очень: перекопали пепел с навозом. Такого в реферате не напишешь. Но, хоть какая-то тема теперь есть.
Еще его удивило, что под сутяжничество, оказывается, можно подвести целую доктрину. Да так, что не придерешься!
Тем временем, на третьем этаже, в кабинете Анатолия Ильича, работали над другой доктриной. И кто здесь был действительно шизофреником, – большой вопрос.
О том, что ничего серьезного Антону не грозит, тут знали не хуже обитателей обезьянника: Разумеется, уйдет из суда домой и начнется. А этого «начнется» нельзя допустить ни в коем случае.
– Может, в главк позвонить, ЦПЭшникам? Оппозиция – их тема. – начал Анаколий Младший.
– Э-э… – протянул Старший Анаколий и задумался: Оно, вроде, да. Их тема, но делиться с посторонними не очень хотелось. С другой стороны, опера в главке не претендовали на палки в статистике. Раскрытие можно записать себе, а они пусть разбираются. Пожалуй, да!
– Звони! – уверенно ответил Николай Павлович.
Дозвониться до нужного абонента оказалось непросто. Суточных дежурств там не было, а с работы все давно ушли. Кое-как, с десятого раза, Анатолию Ильичу дали телефон оперативника по имени Виталий.
Тот взял трубку не сразу и не сильно обрадовался позднему звонку. Выяснив данные Антона, надолго завис на линии. Анатолий Ильич даже подумал, что он отключился или забыл про него. Наконец он ответил:
– А вы с чего взяли, что он оппозиционер?
Анатолий Ильич рассказал эшнику о своих мыслях. На выходе получалось, кроме смутных подозрений у него ничего нет.
– Н-да, вы его конкретно разоблачили! – усмехнулся Виталий: По нашим учетам такой не проходит. Ладно. Полицейская чуйка тоже не пустой звук. В смартфоне у него покопайтесь. Что он там пишет, кто у него в контактах. Может и зацепитесь. В общем, найдете чего, – звоните.
И положил трубку.
Анаколии поспешили в дежурную часть. В изъятых вещах быстро отыскался смартфон, включить который оказалось невозможно. Подойдя к клетке, майоры почти в унисон потребовали от студента пароль.
– Варкрафтер файтер, без пробела.
– Чего? Слышь, ты, фрайер, на, сам вводи. Только попробуй мне удалить чего-нибудь!
Антон снял телефон с блокировки и передал Николаю Павловичу, чем обидел Анатолия Ильича, не успевшего первым протянуть за ним руку.
Старший Анаколий стал копаться в телефоне, не особо понимая, как там можно что-то найти.
– Посмотри телефонную книгу! – со знанием дела подсказал Младший. На букву «В», прямо под собственным именем, оказался Валежников!
Майорские глаза вспыхнули недобрым огнем:
– Ага, дружок, попался! – воскликнул Анатолий Ильич.
– Приплыл, сволочь! – отозвался Николай Павлович.
Телефоны Валежниковских юристов также отыскались в контактах Антона.
От обнаруженных номеров, майоры пришли в необъяснимое возбуждение. С чего? Ведь номер в телефоне – не преступление. Пока. Но, в их головах уже все сложилось: галка за экстремизм, почитай, в кармане!
– Да вы журнал посмотрите. Я им ни разу не звонил даже. – попытался оправдаться студент.
– Ага, за дурака меня держишь? Журнал почистить можно. Нахрена тогда их телефоны себе забивать, а? – включил Шерлока Холмса Старшенький.
Хороший вопрос, кстати. На самом деле, именно Антону-то и незачем. Их номера оказались у него в телефоне чисто случайно. Поделился однокурсник по имени Марк. Шустрый паренек, неизменная затычка во всех общественных делах и начинаниях. Один из лидеров студенческого профсоюза и, разумеется, ярый поклонник Валежникова и его расследований.
Однажды, оказавшись с ним в одной компании, Антон пару часов слушал об оппозиции и о том, чем она занимается. В его пересказе выходило, это чуть ли не единственное достойное занятие для порядочного человека. Рассказчиком он был талантливым и на какой-то момент заинтересовал. Настоятельно рекомендовал посмотреть канал Валежникова и раздал всем его телефон и контакты этих его Валентинок, с уверениями: если что, никто лучше не поможет. Антон и забил их в телефон.
Придя домой, честно залез на ютуб, погрузился в расследования. Не сказать, чтобы было совсем не интересно, но… Все эти вагоны наворованных денег были сродни рассуждениям о бесконечности вселенной. Совершенно не ясно, где эти миллиарды хранить, а еще непонятней, – что с ними делать? В своих фантазиях, тысяч сто – сто пятьдесят Антон считал пределом мечтаний, до копейки знал, куда бы их потратил. Но миллиарды? В итоге, сетевая игра оказалась куда интереснее! А номера… так и остались в телефоне неизвестно для чего.
Тем временем Анатолий Ильич достал свой телефон и машинально отшатнулся от Старшего: тот выглядел, будто сейчас вцепится в его аппарат мертвой хваткой. Реально, стало не по себе.
– Дай, я позвоню! Какой у него номер? – решительно спросил Николай Павлович.
– Да ладно, я сам наберу, мне не сложно. – жеманно ответил Младший Анаколий, увеличив дистанцию от конкурента.
– Это опять я. Нашли! Контакты Валежникова и его юристов! – скороговоркой сообщил Анатолий Ильич, ожидая с другого конца: «Вау!».
Но, эшник, судя по голосу, уже окончательно отошел в царство Бахуса или Морфея. Или к обоим сразу. Вместо «Вау», прозвучало нечленораздельное:
– У меня тоже, в телефоне… есть их контакты… Вы, коллега, по-моему, загребаете… это, перегибаете слегка.
Дальше в трубке послышалась какая-то возня, и он отключился.
Анатолий Ильич с чувством посмотрел на Николая Павловича. Тот все понял: фиаско. Вопрос «Что делать?» завис в воздухе.
Неловкое молчание нарушил командир ППСа, вошедший в дежурку своим стремительным манером.
Увидев коллег в удручающем расположении, он поинтересовался, что произошло. Майоры вкратце пересказали разговор с эшником.
Андрей Степаныч нахмурился, потом взял их под руки и отвел в сторонку.
– Есть одно предложение! – деловито начал он.
Предложение было следующее: недавно, на митинге, некий активист обозвал росгвардейца чудаком на букву «м». Эпизод попал на видео и оказался в сети. Кто надо это видео просмотрел, вычислил хама, и комитет возбудил уголовное дело за оскорбление представителя власти.
Натурально, за одно слово, негодяй теперь может даже присесть. А нам и подавно, – все карты в руки. Он один – нас много. Сейчас составим рапорт, пара-тройка человек подтвердят и готово!
Майоры слушали, и уныние стало их отпускать.
– Не дурно, Андрей Степаныч, не дурно! – одобрил идею Старший Анаколий: Давай! А кто напишет? Кто подтвердит?
– Да вон, Макаров! Толковый парень, у меня работал. Сейчас все оформим! А подпишут парни с восьмого маршрута. Утром придут сменяться и сделают.
Получив одобрение, начальник ППСа подскочил к стажеру:
– Макаров! Такое дело, Макаров… В общем, тебе надо рапорт написать по Нежданову, а-то уйдет отсюда чистеньким. Ты же сам видел, что он тут устроил. Им раз спусти, на шею сразу сядут. Слышал, что Сергей Николаевич сказал: скоро прямо сюда заявятся! Ты ж не хочешь под началом Валежникова работать?
Макаров промолчал.
– Пиши, что он тебя обматерил, при исполнении. Все подтвердят. Хорош с ним вошкаться!
Трудно было не поддаться его напору. Держись, стажер!
– Не могу. Мне тут срочно надо… – хотел быстро что-нибудь соврать Макаров, но сходу не сообразил, что, и возникла неловкая пауза.
Андрей Степаныч удивленно осмотрел его сверху донизу: неправильно ведешь себя, бывший подчиненный!
– Смотри-ка, брезгует, чистоплюй хренов! – зло процедил Анатолий Ильич: А-то, в ППСе, левых протоколов не составлял!
Прав был майор. Составлял. Не раз составлял, не два и не десять. В конце каждого месяца добирали палок на местной алкашне.
Подлетали на УАЗике к их месту силы, пивной, и оформляли всех подряд за мелкое хулиганство, распитие в общественном месте, нахождение в нетрезвом состоянии. Пьяных, трезвых, без разницы. Там уже и не удивлялись, не возмущались. Досадовали только, что опять забыли про «эти дни» у полиции.
Но, чем это грозило? Мелким штрафом, парой суток административного ареста. Небольшими каникулами для перегруженной печени.
Возможно, со временем, он перешел бы на более серьезные вещи. Но душа отторгала. Не хотел. Это и стало одной из главных причин перевода в дежурную часть: Да, видно, нет здесь мест без мути фиолетовой.
– Где ж не составлял. Еще как! А тут звезды нацепил и зазвездился! – укоризненно подтвердил бывший Макаровский командир.
Как тяжело молча сидеть под их взглядами. И как же было легко сейчас согласиться. Успокоить совесть чем-то вроде: «Всего раз, последний» и принять участие в паскудном спектакле. Стать ближе и доверенней начальству. Повязаться с ними еще одним гнусным делом.
Но, кто-то внутри отрезал: Нет. Последний раз уже был. Мы с тобой договорились. Не-то: живи как знаешь, без меня.
Кто сказал это, кто здесь? Пресловутый честный мент? Раскаявшийся грешник? Все они, Макаров. Все хором. А с ними – человек, которым надо оставаться везде и всегда.
– Ладно. Принуждать не будем. Только, попомни мое слово: придет время, и ты пожалеешь, что сразу не ставил таких к стенке. Без суда и следствия.
Он что, прикололся? – опешил Макаров: Если шутишь, капитан, то это не смешно. А если серьезно, то либо тебе пора в дурдом, либо мне вставать на лыжи!
– Ты подожди. Вот, придут такие к власти, узнаешь, откуда в хлебе дырочки. Слышал, что они устроить хотят? Люстрацию. Ага! – добавил ужаса Младший Анаколий.
– Лю… Люстрацию? Это что такое? – спросил дежурный, рефлекторно сжав ноги вместе.
Это движение не ускользнуло от взгляда Анатолия Ильича, и он усмехнулся:
– За них не переживай! Не тронут. Люстрация, это когда тебя, только за то, что ты полицейский, ссылают в Сибирь на вечное поселение. С волчьим билетом. И никем, кроме дворника, ты не устроишься. И все, кто тебя знал, едут за тобой.
Честно, Макаров не знал, что означает слово «люстрация», но все равно не поверил ни одному слову начальника розыска. Главное, что от него, вроде, отстали и он выдохнул с облегчением.
– Фомиченко, не помнишь, тебя оппозиционер не оскорблял? По-моему, по матушке послал. – переключился Андрей Степанович на помощника дежурного.
– Все может быть! – заговорщически откликнулся тот.
– Вот, это другое дело! И чего ты тут штаны просиживаешь? Шел бы ко мне, в ППС, я б тебя замом своим поставил. На, вот. Пиши рапорт. Знаешь, как писать?
Писарь из Фомиченко был неважный, и он написал донос под диктовку.
Макаров слушал и искоса смотрел на них: Да, капитан, бери его к себе в замы. Доведется, он и на тебя напишет, глазом не моргнет. Как ты не понимаешь этого!
Сейчас он не представлял, что пять минут назад мог сам писать эту мерзость. Переспрашивать про падежи и запятые. Мять один испорченный лист и начинать новый.
На смену неловкости пришла гордость за себя. Как бросивший курить, преодолев первую, мучительную тягу к сигарете, он испытывал подъем. Желание немедленно пойти дальше, доказать себе и другим, что возврата к вредной привычке не будет. Спалить фуру с сигаретами!
И тут его впервые посетила дикая, совершенно безумная мысль: Отпустить парня.
Как безмассовое нейтрино, пролетела справа налево, не встретив сопротивления, и исчезла. Сейчас ей не за что было зацепиться. Потому, что как? Каким образом? С чего? Лишь одно ощущение осталось, что полетела она дальше не по прямой, а по замкнутой траектории.
Сейчас же Макаров встал и потихоньку вышел в коридор с камерами. Здесь, в углу, были свалены в кучу пожитки задержанных. Среди хлама и рванья он отыскал запечатанную бутылку минералки и картонную коробку с нетронутым гамбургером. Взяв их, подошел к обезьяннику и протянул студенту:
– На, вот, возьми. Чем могу, как говорится.
– Спасибо. – отозвался Антон.
– О! Сейчас поедим! – потер руки Копытин.
– Не поедим, а поест. Не тебе подгон! – осадил его Василий Иваныч.
– Ладно. Я чё? Я ничё. – обиженно отозвался Копытин.
– Вот то-то!
– Ну что, звоним комитетским? Пусть приезжают, оформляют, как положено! – бодро начал Николай Павлович.
– А как же свидетели? – обеспокоился Анатолий Ильич.
– Скажем, ушли на маршрут. Завтра придут, все подпишут. – разрулил вопрос начальник ППСа.
Старший Анаколий набрал дежурного следователя следственного комитета.
– А, привет-привет! Как вы там, все празднуете? – громко отозвались из трубки.
– Отпраздновали уже. У нас тут по вашей части. Оскорбление сотрудника при исполнении.
– Да? Что исполняли?
– Задержали человека, а он матом попер. Оскорбил.
– Вас можно оскорбить? Ха-ха, шучу. И что, свидетели, кино есть?
– Кино нет, а свидетели – да. Сослуживцы.
– Понятно. – сказал собеседник без энтузиазма: Собирайте материал и присылайте. Разберемся.
– А вы сами не подъедете?
– Зачем?
– Ну, задержание оформить…
– Материал, говорю, присылай. С задержаниями потом видно будет.
На этом разговор со следаком закончился.
– Что, слышал говнюка? – с раздражением спросил Николай Павлович.
– Слышал. Говнюк не впечатлился. – отозвался Младший: Состряпает отказной или дело на тормозах спустит. Сначала на подписке побегает, потом условным отделается.
Еще немного и майоры впали бы в уныние, но Андрей Степаныч снова пришел на помощь:
– Мужики, ничего страшного. Ну, да, оскорбление… Жидковато конечно. Это уж если кого в главке закажут, так из пальца статью высосут. Есть другая тема!
Анаколии жадно изготовились слушать.
– Вот что! – продолжил капитан: Применение насилия к представителю власти! За это точно укатают. Метода та же: Фомиченко доложит, ребята подтвердят. Там, собственно, какого-нибудь толчка достаточно, а условняк по этой статье манной небесной покажется!
Майоры смотрели на него с неподдельным восхищением. Так-то, и ППС, и его начальника они считали законченными тупицами, а тут такой самородок оказался. Красавец-мужчина!
Стремительно подойдя к пульту, они попользовали Фомиченко вторично. И опять под диктовку.
Забрав рапорт, Анаколии поднялись в кабинет Николая Павловича. Из дежурки решили не звонить. Должное Андрею Степанычу они отдали, но дальше, милый друг, мы уж без тебя. А-то, гляди, еще и этот примажется!
По-хорошему, им бы немного обождать, но так свербило в одном месте, что уже через полчаса Старший звонил следователю с новой вводной.
– Майор, что непонятно? – с раздражением спросил следак: Я же сказал: присылай материал, будем смотреть. Разберемся!
И положил трубку.
– Говнюк!
– Опять, это его «Разберемся!» За версту ясно, – ни в чем он разбираться не будет.
– Да и будет… стремно как-то. Наши дураки двух слов связать не смогут. Начнут их на допросах крутить-вертеть, они и запутаются. Вон, этот, Фомиченко! Много ему надо, что б поплыть?
– Да, может и к лучшему. А-то, расколют, как детей. И будет оппозиционер еще и потерпевшим ходить. Про полицейский беспредел рассказывать! – согласился Анатолий Ильич: Ну его в баню!
– Что делать будем?
– Давай отпустим. Завтра он сюда вернется с Валежниковым и всем кагалом. Опять на всю область прославимся.
Майоры пристально посмотрели друг на друга. Одна мысль посетила их сейчас на двоих. Звали мысль Федор Романыч.
Не могу сказать, что они бросились к телефону наперегонки. Смутное ощущение, что это перебор и форменная дичь, все-таки было у обоих. Что это даже не из пушки по воробьям, а прямо ядерной ракетой в муравейник!
Думаю, принимай они решение в одиночку, отделался бы Антон подпиской и условным сроком. А может и просто испугом обошелся. Но, коллективное сознание отличается от индивидуального. И показаться перед коллегами жестче, чем ты есть, всегда предпочтительнее славы размазни.
В общем, пара минут на принятие решения у них ушла.
Наверное, когда-нибудь, кто-то или что-то, раздающее всем по заслугам, тоже задумается перед отправкой их в кипящий котел. Даст и им пару минут на позднее раскаяние.
Но, минуты истекли, и Николай Павлович набрал по внутреннему телефону начальника ОБНОа.
Гудков десять прошло, прежде чем Федор Романыч ответил. Не привыкший скромничать на мероприятиях, он сразу взял с места в карьер, приговорив на корпоративе флакон водки и теперь спал богатырским сном у себя в кабинете. Проснулся он, соответственно, тяжело и не в лучшем расположении духа.
– Слушаю!
– Романыч, спускайся в дежурку, началось! От Валежникова человек явился. Всех по матушке обложил, права качает, провоцирует, короче. Наши сладить с ним не могут. Давай, спускайся. Гражданин Нежданов. Твой клиент!
Будто Вию, подняли Анаколии тяжелые веки начальника ОБНОНа, указав, в каком углу притаился горемыка Хома.
– Провоцирует? Это он зря. Как обычно? – уже чуть бодрее осведомился тот.
– Как обычно – мало. Заряжай-ка, Романыч, по тяжелой!
Что такое «по тяжелой» майоры не разъяснили и даже думать об этом не хотели. Словно это нежелание оправдывало их, переводило стрелы на Романыча.
Да, на него. Федора Романовича Луценко.
Нет никакого желания копаться в его личности, а придется. По мне, так это он не должен отражаться в зеркале. Потому что всему живому, включая тени и отражения, надо бежать от Федора Романыча, как черту от ладана.
Он и политика никак не пересекались. Валежников, оппозиция и прочие малопонятные слова были ему до лампочки. Романыч просто любил котиков и не любил остальных. Людей, оленей, дятлов… Всех!
Но, можно просто не любить. А он не любил активно, с использованием служебного положения и нехитрых манипуляций руками. И показатели из своей нелюбви делал отличные.
Будь я у них штатным психологом, посоветовал бы Федору Романычу терапию: представлять граждан милыми, пушистыми котами.
Начальство его не жаловало. В открытую не презирало, но стояло в шаге. Никто не считал его методы нормой.
Каждый раз, получая продукты его жизнедеятельности, они внутренне содрогались. Молились, чтоб их собственные оболтусы не повстречали, где-нибудь, такого же Федора Романыча.
Его жертвы тоже не безмолвствовали. Но, их вопли не могли разрушить заговор молчания.
Ибо палки, палки… Палки, как деньги – не пахнут. А в отчетности смотрятся не хуже, чем добытые законным путем.
Поэтому, неприязнь загнали внутрь, а на поверхности были грамоты, благодарности и поощрения. Блестящий, олимпийский рубль!
Так, посмотришь: к чему пустая интрига? Федор Романыч и есть Лыткаринский маньяк. Индивидуальное воплощение коллективного безумия. По всем показателям проходит.
Завел в практику людоедские приемы. Ломал судьбы и калечил жизни. Действовал, в терминах Уголовного Кодекса, с особой дерзостью и исключительным цинизмом.
Не проходит он по одному, единственному признаку. Но, по тому, без которого звание маньяка не присвоишь: никто не умер от его делишек.
Хуже или совсем плохо, но все остались жить на этом свете. Скрежетали зубами, отбывали срок и возвращались. Были даже те, кто умудрялся оформить дубль.
Писали, орали… Но, выйдя, никто из подшефных ему не мстил и не преследовал. Ни в коем случае не призываю, но как-то странно для истинно невиновных людей.
Так может, и не все на ровном месте?
Наркоманы – граждане ушлые: проглотил чек с героином, скинул пакетик с травой и ву-аля! Попробуй, докажи! Теперь они случайные люди в случайных местах. А обществу все равно, как именно они исчезнут. Фокусы Федора Романыча оно стерпит и простит скорее, чем разбитые стекла машин и похищенные из них барсетки.
Выходит, это подлое и бездушное, но, все-таки, орудие.
Вот, только, в чьих руках…
Да, хорошо рассуждать о нем издалека. Но, когда Федор Романыч поблизости, на философию перестает тянуть. И, чем он ближе, – тянет все меньше и меньше.
Дверь открылась и на пороге появился невысокий, коренастый мужик, одетый по гражданке, с пистолетом в оперативной кобуре. Лысая голова, с коротко стриженными остатками растительности, была похожа на стенобитное орудие. И очевидно, что стену бы он пробил не только лбом, но и лицом, так что б оно не пострадало.
Тяжелый, немигающий взгляд впился в Антона, и у него внутри все сжалось. Что-то, однако, было в этом образе необычное. Виновато поглядывая на визитера, Антон заметил, что на руках у того надеты синие медицинские перчатки.
Первой пришла мысль, что это как-то связано с предстоящим избиением. Но, как перчатки могли поспособствовать экзекуции, было совершенно не понятно: Может, заразу какую боится подцепить?
Федор Романыч остановился в дверях и перемялся с ноги на ногу, подгадывая, чтобы на ходу выбить из-под задержанного стул, сразу указав на его место в предстоящем диалоге. Но, рассмотрев Антона, счел это лишними хлопотами: Очевидно, доминировать здесь будет несложно.
Пройдя к столу, он сел напротив, достал из кармана увесистый целлофановый сверток с чем-то белым, перевязанный сверху черной ниткой, и положил перед задержанным:
– Знаешь, что это такое? – начал без вступления Федор Романыч.
Тон его был таков, что ответить «Да» само просилось на язык. Но, Антон правда не знал и растерянно ответил:
– Нет…
– Ты не спеши, рассмотри получше.
Антон взял сверток, покрутил его в руках и положил обратно.
– Нет. Понятия не имею. А что это?
– Так я и думал.
Начальник ОБНОНа встал, забрал со стола сверток и молча ушел. Но отсутствовал он недолго. Взяв из обезьянника Повлоцкого и Смыслоедова, он вернулся уже через несколько минут. Теперь, у него в руках были ручка, бумаги и папка.
Войдя в комнату, он деловито положил это все на стол, и подошел к студенту. Подтянутый и строгий, как конферансье:
– Я Луценко Федор Романович, начальник ОБНОН.
Что-то неуловимо знакомое почудилось Антону в этой презентации. Старинное имя какого-то древнего персонажа. Но, чье именно, он не вспомнил. Сейчас его больше занимало, что вообще происходит. Только был здесь, не представлялся, а теперь так официально…
– Нечаев Антон Леонидович?
– Да…
– Сейчас, в присутствии понятых, будет произведен ваш личный досмотр. Перед его началом предлагаю добровольно выдать предметы и вещества, запрещенные к гражданскому обороту. У вас есть при себе что-нибудь запрещенное?
– У меня? Меня уже обыскивали… Нет.
– Ясно. Лицом к стене, ноги шире, руки ладонями к себе.
Антон неловко принял требуемую позу.
Не особо-то и виртуозным движением, Федор Романыч засунул что-то ему в карман, после чего тут же вынул и, победным жестом, продемонстрировал понятым.
Ей богу, даже неудобно. Испанский стыд какой-то! Хоть бы на какие курсы походил. К тем же братьям Сафроновым.
Антон обернулся и увидел, что начальник ОБНОа держит двумя пальцами сверток, который показывал ему накануне.
– Это не мое! Вы… Я… я его и в руках-то не дер… – осекся Антон на полуслове. Предыдущий спектакль вмиг обрел смысл: Боже мой!
– Не твое, говоришь? Ничего, экспертиза покажет, чьи на нем пальчики! Понятые, все видели? Только что, в вашем присутствии, у гражданина Нежданова был обнаружен и изъят сверток с веществом белого цвета, предположительно, героином. Нежданов, что-то можете пояснить по данному факту?
Нежданов был не в силах что-либо пояснить. Несмотря на молодость, давление у него подскочило и перед глазами плавали яркие круги.
– Ваше право! Так и запишем: от объяснений отказался. Понятые, подойдите!
Федор Ромыныч быстро заполнил протокол досмотра, положил сверток в пакет, перевязал его канцелярской ниткой и приклеил бирку. Понятые расписались на этой бирке, в протоколе, и они покинули комнату для допросов. Все действо заняло не более пятнадцати минут. Зато последствия вытягивали совсем на другой срок.
– Привет Валежникову, гаденыш! – прорычал Федор Романыч перед тем, как дверь за ним закрылась.
– Я не… – начал Антон уже в пустоту.
– Конвой, в камеру его! – послышалось снаружи.
Он остался один. Затянувшийся балаган становился уже немного забавным. Никто ведь не объяснял, какими последствиями грозят ему эти незатейливые сценки.
Выйдя из комнаты для допросов, Федор Романыч взял объяснения с понятых.
Что сказать? Оба прекрасно видели, какой неловкий фокусник начальник ОБНОНа. Но, объяснения нужные дали. То есть, не дали, – не глядя подписали то, что он написал за них.
Как соучастники подлости, они достойны осуждения. Но достойны, если не видеть их вживую. А если видеть… Два несчастных алкаша в состоянии, когда им надо спать мертвецким сном. А, вместо этого, их все терзают, таскают куда-то.
Яркий свет и громкие голоса для них хуже любой пытки. В правозащитники они совершенно не годились, а перед Федором Романычем смотрелись чисто детьми. Куда им спорить!
Вернувшись в полумрак КПЗ, они почувствовали себя рыбой, отпущенной в реку.
– Чем занимались, соколы? – строго спросил Василий Иванович.
– Понятыми были на обыске. У нашего студента какой-то сверток изъяли.
– Значит, верно я его учуял. Началось!
Кого он учуял и что началось, горе-понятые решили не уточнять. Но, рассказали, чему были свидетелями в комнате для допросов. Василий Иванович молча выслушал их.
Федор Романыч составил рапорт об обнаружении признаков преступления, сколол материал и положил на пульт: Регистрируйте.
– Давай, Макаров, регистрируй. – продублировал его слова дежурный. Бери журнал, штамп в верхнем ящике. Тренируйся!
Пока ОБНОНовский начальник подбивал бумаги, никакого конвоя так и не появилось.
Федор Романыч с чувством схватил ключи и сам повел Антона в камеру, картинно одев на него наручники. В браслетах не было никакого смысла, кроме свербящего желания унизить. Намекнуть, мол, привыкай! Теперь это твои аксессуары надолго.
Провел мимо КПЗ, уже в персональную конуру. Из-за решетки обезьянника вытянулись руки и молча передали Антону бутылку минералки и гамбургер. Студент стал опасным преступником, совершившим особо тяжкое преступление, и в КПЗ ему больше не место.
В камере, Федор Романыч снял наручники и пошел обратно, желая, не хуже тех пьяниц, поскорее оказаться в темном кабинете на диване.
Но, проходя мимо КПЗ, был остановлен самым бесцеремонным образом.
– Эй ты, лысый! А-ну, подойди сюда. Ты что творишь? Ты присягу, вообще, давал? Неужто, там о таком написано!
От такой наглости Федор Романыч опешил и застыл на месте. Потом пришел в себя:
– Чего ты там сказал? Ах, ты, бомж вонючий. Сейчас я тебе расскажу про присягу. Сейчас!
С этими словами он бегом устремился в дежурку, схватил ключи и вернулся к обезьяннику:
– Сейчас-сейчас. Ах ты, сученыш! Думаешь, раз дурак, то все можно? Я на твои справки плевал. Будешь пятый угол у меня искать!
Заедающий замок открылся и Федор Романыч влетел в КПЗ. Василий Иванович встал ему навстречу.
Подскочив к нему вплотную, начальник ОБНОНа стал изрыгать ругательства, дыша перегаром и внутренними нечистотами. Группировался, готовясь дать наглецу в морду.
Василий Иванович брезгливо поморщился, но, в остальном и бровью не повел, глядя Федору Романычу прямо в глаза.
Алкоголики с ужасом забились в угол: сейчас это ходячее стенобитное орудие всю камеру разнесет!
– Что, ударишь? Давай, попробуй. Только сразу убивай. Останусь жив – тебе не жить. Найду, зубами жилы перегрызу. Мне терять нечего. Напоследок еще одну галочку заработаю. – с гробовым спокойствием сказал бывший следователь: Тогда не победил и сейчас обрыбишься!
В немой дуэли антагонисты смотрели друг на друга: странный праведник и воплощенное зло. Секунды шли, но удара не последовало.
И тут обитатели КПЗ увидели чудо. Громила, с пистолетом подмышкой, огромными кулаками и литым, лысым черепом, словно стал уменьшаться в размерах. Поза его скрючилась. Наглый взгляд потух, а брови выгнулись домиком.
Неистовый носорог обратился мерзкой жабой. И стоит на нее наступить, она квакнет и превратится в липкую лужицу.
Стало нестерпимо стыдно, что минуту назад они испугались его. Жалкого, нескладного сморчка, хватающего теперь ртом воздух.
Василий Иванович тоже преобразился. Словно просиял, увеличился в линейных размерах. Нависал теперь над Федором Романычем, как гранитная глыба.
Они увидели вдруг, что он совсем не старый. А его немытые волосы, дырявые ботинки и потертая одежда – лишь мишура. И он, в любой момент, может скинуть ее с себя. Стать чем-то иным. Любым, кем сам пожелает.
– Послушай, ты, подобие мента! Встань ровно, когда говоришь с офицером!
Под каким забором ты зарыл свою честь? – прогремел он уже совсем другим голосом:
Мерзавец! Ты что наделал? Зачем пацана погубил?!
Молчишь? Иди, проспись. И зубы почисти. Дышать стало нечем, когда ты зашел!
Бессовестный. Дурак! Вон из моей камеры! Вон!!! И дверь за собой закрой! И что б я больше тебя здесь не видел!
Федор Романыч попятился назад, будто боясь повернуться к говорящему спиной. В дверях быстро развернулся и, вороватым движением, защелкнул замок камеры.
– Чертов идиот. – прошипел он уходя. Но так, что б Василий Иванович этого не расслышал.
Несколько минут все просто молчали. Потом Копытин не выдержал:
– Вот, это ты его умыл!
– Толку-то! Поздно. Он своих дел уже наделал.
– Василь Иваныч, да ты… ты нереально крут!
– Я не крут. Я человек! А со мной скотина заговорила…
Больше ни у кого никаких слов не нашлось.
В кабинете Анатолия Ильича раздался звонок:
– Готово. Материал в дежурке. – проворчал из трубки начальник ОБНОНа: Все, я спать.
Ни радости, ни облегчения майоры не испытали. Теперь они как-то странно поглядывали друг на друга, мол это ты, ты, а не я все придумал. А я просто, пошел на поводу. А сам бы сроду такого не сделал!
Как Понтий Пилат, хотели умыть руки. Впрочем, если хотели, то мыло – вот оно! Отмени приказ и гоняй дальше в белых одеждах. Отмены, однако, не последовало.
Вместо этого они начали подначивать и урезонивать друг друга.
– У меня да, сын раздолбай. Но, вот с «этими» никогда не свяжется. Может наркоманом стать, тьфу-тьфу, может с гопниками или фанатами… Но, только не с этими. – горячился Анатолий Ильич, у которого сын учился в консерватории и был таким же гопником и фанатом, как его папа виолончелистом.
– А у меня дочь, с серьгой в носу, вся из себя неформалка. Музыку слушает – уши в трубу сворачиваются. Друзья приходят – как будто похоронная процессия собралась. Все в черном, мрачные как демоны. Везде кресты, сплошной Rest-in-Peace. Никаких авторитетов не признают.
Но, власть-то не критикуют! Понимают: она дала им свободу. Сегодня свергнут, завтра сами пожалеют!
Рассказывая о дочери, Николай Павлович не врал. Просто, выдавал за современную, историю семилетней давности, когда его дочка увлекалась готической субкультурой. Пару лет она действительно проходила в черном и серьгой в носу, но быстро переросла. Атрибуты неформала давно остались в прошлом, а в друзьях завелись жизнерадостные молодые люди.
Прибеднялись они, в плане собственных детей, с единственной целью: доказать друг другу, что прямо сейчас терпят от молодежи все. Толерантны к любым кошмарам, но оппозиционная ересь – это уже за гранью.
Постепенно, пафос их словоблудия повышался. Вспомнили скрепы, традиции, нумерованных родителей вместо папы и мамы. Ротшильдов, масонов, МВФ, – всех врагов, столпившихся у ворот и жаждущих развала страны. И, наконец, постановили, что находятся на переднем краю борьбы и быть сейчас слюнтяем – значит стать предателем!
Это было словоблудием, потому что ни один из Анаколиев, в действительности, так не считал. В другое время и другой компании, каждый из них посмеялся б над такими рассужденьями. Но, сейчас, они уговаривали друг друга и самих себя и, на какое-то время, уговорили.
Совесть или что там у них, вместо нее, замолчала. Рефлексия прошла, и в майорах очнулся Его подлейшество Карьерист. На переднем-то краю они оказались, но вдвоем здесь тесновато. Поскольку победить и доложить о победе – вообще не одно и тоже.
Теперь их разговоры утратили эмоциональность, стали вымученными и натянутыми. И все потому, что каждый был занят собственными мыслями, которые у них, в очередной раз, совпали: как избавиться от конкурента и захапать победу себе!
Формально, возможностей у Николая Павловича было больше. Как первый зам, он имел первоочередное право доклада. Но, райотдел – не королевский двор. Церемониймейстера тут не держали. Право-то он имел, а Младший Анаколий был шустрее. И не собирался сдаваться без боя.
Просто поразительно, насколько совпадали их помыслы и желания.
– Что, схожу в дежурку, за материалом. – как бы нехотя произнес Николай Павлович. Бежать сломя голову, ему было не по чину, но, что б этого не сделать, пришлось натурально сдержаться.
И, с этой фразой, он всего на миг опередил Анатолия Ильича, открывшего рот сказать то же самое.
Младший Анаколий сглотнул слюну, проглотив запоздавшие слова.
Ладно, забирай. Я и без него доложу. А как – увидишь!
Тем временем, в дежурной части, себя уговаривал другой человек. Но, мотивация и аргументы у него были совсем другие.
Материал лежал перед Макаровым. «Регистрируй!» – многократно отзывалось у него в голове, но он все никак не решался. Боялся дотронуться этих бумаг, будто это порча, к которой нельзя прикасаться.
Стажер был наслышан о начальнике ОБНОНа, но, не во все верил. Говорят-то разное, а теперь… Сам стал свидетелем. Чего-то отвратительного, ужасного, но пока неизвестно, насколько.
Пересилив себя, он взял материал в руки. Четыре бумажки и опечатанный пакет на скрепке. Увесистый, такой… и он понял: это не материал, – больше материала! Судьба паренька оказалась у него в руках. И он (О-да!), точно знает, что с ним делать: вышвырнуть блевотину к чертям собачьим. Сжечь, утопить, изничтожить!
Сотворить добро от собственного имени он был пока не готов. Но и сидеть сложа руки не собирался. От анонимности добро не перестанет быть добром. Ведь, результат важен.
Стажер поставил на рапорте крупный, прямоугольный штамп и вписал регистрационный номер. Филькина грамота превратилась в официальный документ, повод для возбуждения уголовного дела. Но, не совсем превратилась.
Запись в книгу учета Макаров вносить не стал. Склонился над ней с ручкой, сделал вид, но ничего не написал.
После «регистрации», он положил материал перед собой. Потом отодвинул, подальше от дежурного с помощником. Потом – еще дальше. Достал из нижнего ящика амбарную книгу, повертел в руках и отложил в сторону, поверх опуса Федора Романыча. Приготовления этим завершились.
Теперь оставалось ждать удобного момента. Разный народ сновал в дежурку и обратно, но, это было и неплохо. Визитеры что-то приносили, забирали. Ничего не объясняли, нигде не расписывались. В суматохе, материал запросто мог исчезнуть. А кто взял – потом ищи-свищи!
Наконец, хождения закончились. Дежурная смена впала в оцепенение, глядя стеклянными глазами в маленький телевизор. В нем главная героиня мелодрамы, с глазами печальной коровы, безбожно тупила, чем создавала все новые и новые повороты сюжета. Судя по лицам соседей, эти повороты уже не рождали у них никакого душевного отклика. Макаров осторожно потянулся к бумагам… И тут произошла катастрофа. В дежурную часть, ураганом влетел Николай Павлович!
Ничего не объясняя, как гончая с феноменальным нюхом, он сразу подскочил к амбарной книге и выхватил из-под нее материал. Победно тряхнул им и также стремительно исчез.
Вскоре, в дежурку заглянул Анаколий Младший. Спросил, забрал ли Николай Павлович бумаги и тоже ушел. Не понятно, на что он надеялся.