Брат «N», нищий пилигрим, к иноческой братии уставных каноников монастыря св. Елизаветы близ Бриля, что в пределах Зеландских, – со смиренной просьбой поддержать его молитвами вашими.

В западной части Голландии располагается город, называемый от протекающего поблизости ручейка (р. Схи – прим. пер.) Схидамом. И прославил его Бог, могучий и дивный во святых Своих, чудесным и неслыханным терпением некоей святой девы. Она заслуженно прозывалась по имени и по существу Лидвиной за многие страдания (lijden, – нид. «страдать». – прим. англ. пер.), ибо, измученная различными недугами, она стала всячески угодна Христу, небесному Жениху своему. Приверженцы мира считали её при жизни убогой и презренной, но Создатель небес счёл её, подобно жемчужине из глубин морских, драгоценной, и стала она в Царстве Небесном вместе со святыми девами превознесенной.

Когда ж сей девице исполнилось семь или восемь лет, она по вдохновению Божию начала глубоко почитать изваяние Пресвятой Девы Марии, что стояло в схидамской церкви. Оно, как сказывают жители этого города, досталось им довольно чудесным образом: было куплено за ничтожную цену у некоего мастера, что изваял его. Ведь он хотел было отправиться в Антверпен на рынок и продать там изваяние подороже, но едва он, взяв статую, взошёл на корабль, изваяние настолько отяжелело, что двадцать или более мужчин не могли сдвинуть посудину от берега. Изумлённые моряки, увидев сие, решили, что затруднение с отправкой корабля случилось из-за присутствия на нём изваяния, которое желает место обитания своего получить именно здесь. Итак, недолго поразмыслив, ваятель продал статую горожанам, которые из благоговения выделили для неё особый алтарь в церкви. Позднее же многие жители обоих полов, объединившись, учредили некий братский союз в честь Преблаженной и Всеславной Приснодевы Марии. А было это изваяние деревянным и настолько лёгким, что его мог запросто носить один человек.

Когда ж миновали детские годы и вступила она в пору отрочества, такое обнаружилось в ней тела изящество и духа умельчество, да и прочие дарования, коими Бог её наделил, что едва ей исполнилось двенадцать, многие стали к ней свататься. Хотя отец склонял её к браку, мать отнюдь не давала на то согласия по причине неразумия и малолетства дочери, но всячески отговаривала мужа и просила не беспокоить её. Лидвина же сама тогда неизменно отвечала отцу, что он её к сему никоим образом не сможет принудить; более того, коли она никак иначе не сможет избежать замужества, то так с собою поступит, что никто её не будет в жёны просить. Сего ради она ежедневно молила Господа забрать из сердца её всякую пагубную да плотскую привязанность, чтобы лишь Его одного, Господа и Бога своего, могла любить она в чистоте сердечной и телесной. Сим молитвам её и пожеланиям любящий и милосердный Бог, от вечности избравший её в невесты Себе, незамедлительно внял и дивным деянием Промысла проявил благоволение Своё во многочисленных скорбях телесных согласно речению Святого Слова Своего: «Всякую ветвь, приносящую плод, очищает Отец Мой, чтобы более принесла плода» (ср. Ин. 15:2). Ибо хотя она была землёю доброй (ср. Мф. 13:8), производившей цветы целомудрия, но, чтобы суеты мирские и плотские утехи не нарушили печати девства, Христос оградил её терниями и скорбями тягчайшими, дабы она стала непригодна для супружеского ложа.

Итак, когда пошёл ей пятнадцатый год, тогда, дабы не отправилась она скитаться возле стад товарищей (ср. Песн. 1:6) мирских, во спасение её души врач душ Христос милостиво посетил её и обуздал телесным неким недугом, от которого она позднее частично оправилась. Случилось же в конце пятнадцатого года её жизни под Сретенье так, что пригласили её товарки покататься с ними на коньках, и одна из сотоварок, разогнавшись на льду и не сумев затормозить, обхватила Лидию рукой, отчего она тут же внезапно упала на ледяной выступ и, сильно ударившись, сломала одно рёбрышко в правом боку. От этого перелома пошли у неё многие возрастающие тяготы. Ибо прежде всего в области сломанного ребра у неё вырос жёсткий нарыв, и хотя родители сильно поиздержались на его лечение, всё ж так и не добились чаемого исцеления. Поскольку же никто её не мог вылечить, её часто переносили с места на место да из кровати в кровать в зависимости от осложнений недуга; и, наконец, когда было ей шестнадцать лет, в канун святого Иоанна Крестителя, в то время, как отец подошёл утешить её, она подскочила с того места, где лежала, и рухнула, скорчившись, ему на колени. При сем прыжке нарыв лопнул, и изо рта у неё обильно истёк гной со рвотой, отчего она настолько обессилела, что казалась как бы мёртвой. С тех пор она и начала страдать от постоянных недугов, при которых она, прежде чем вкусила утешений духовных, принимала по настоятельной необходимости [средства] человеческие и телесные, хотя помогали они мало и не устраняли мучений. И вот, в первые три недужные года, чтобы причаститься в пасхальное время, её в церковь водили или носили, а поскольку она не могла ни стоять на ногах, ни ступить, то передвигалась она дома с помощью костыля, а снаружи – на тележке. Также она часто обильно пила из канавы холодную воду, хоть и взбаламученную; либо же, подойдя к очагу, поглощала её – горячую или тёплую – из горшков, однако же сразу извергала её из ослабевшего желудка. Из-за отсутствия человеческого совета и по причине всё более нерассудительного руководства тело её чахло, но тайным действием благодати душа сохранялась в скудельном сосуде для великих заслуг в будущем, дабы исполнилось на ней то, что написано о блаженном Иове: «Вот, сатана, он в руке твоей, только душу его сбереги» (ср. Иов. 2:6).

Некий лекарь из Делфта, коего звали магистр Андреас (В позднейшей, исправленной редакции «Жития» Иоанн Бругман, которому следует здесь автор, говорится, что нижеследующее высказывание принадлежит Годфриду Гаагскому. – прим. англ. пер.), посетив её, сказал её родителям, как бы пророчествуя, что ей никак не вылечить, даже если издержать на то кучу английских ноблей (английская золотая монета, имевшая широчайшее хождение в Европе вплоть до Речи Посполитой и Москвы. – прим. пер.). Также оный усердный магистр, утешая родителей и близких, добавил, что Бог сотворит с нею столько всего сверхъестественного, что он не прочь сам был бы отвесить золота величиною с голову сей девицы, лишь бы она была его дочерью, ибо от такового чада надеялся бы обрести превеликую радость.

После сего недуги её настолько усилились и умножились, что, лишившись всех сил телесных, она оказалась совершенно прикована к постели и на протяжении тридцати трёх лет – до самой смерти своей – не коснулась земли. Питалась же она после первых трёх лет и до девятнадцатого года своей болезни мало и скудно: невероятно, как сей пищи хватало на поддержание жизни в столь болезненном существе. Порой вкушала она кусочек разогретого на огне яблока, иногда – ломтик хлеба с глоточком пенного пива, кое-когда – малость свежего молока. Позднее, однако, она и этого не могла употреблять по причине телесной немощи; несколько лет она в течение недели употребляла полпинты чистого вина без каких-либо примесей, но потом ей несколько лет приходилось смешивать его с водой. Порой также вкушала она немножко из таких лакомств, как сахар, или корица, или мускат, или финик. Но когда она ничего такого больше не могла ни прожевать, ни проглотить, стала вкушать только воду, а именно полпинты воды из Мааса в неделю, которая по чрезвычайной милости Божией обретала для неё такую сладость, что была вкуснее всякого вина, – за что много она Господа благодарила. В то же время она получила от Бога такой дар, что могла по одному лишь вкусу маасской воды различать, почерпнута она в прилив или отлив, когда отпивала из поданной ей чашки (хотя Схидам находится довольно далеко от моря и вода в Маасе обычно пресная, однако во время полнолунного прилива содержание соли несколько увеличивается, что и могла замечать несчастная страдалица, не употреблявшая больше ничего. – прим. англ. пер.). Кроме того, что ещё более удивительно, долгие годы она не употребляла никакой еды и никакого питья телесного и не спала, а принимала лишь Тело Христово – единственное средство от скорбей своих и сладчайшее утешение, что было для неё вкуснее всех яств (Её полное воздержание от пищи было подвергнуто строжайшей проверке городскими властями; впрочем, как замечает Гюисманс, не бывает проверки более придирчивой, чем та, которую в подобных случаях, учиняет любопытство или зависть соседей. – прим. англ. пер.).

На сей деве исполнилось то, что написано о блаженном Иове: «Ночью скорби пронизывают кость мою, и снедающие меня не спят; по множеству их истощается одежда моя» (Вульг. Иов. 30: 17-18). Итак, поскольку искусство лекарей и заботливое кормление не шло впрок, тяготы её ежедневно становились всё горше. И лежала дева на жёстком одре, жалким образом поражённая болезнью и изъеденная червями, что, заведясь в девичьем теле по причине нагноения, снедали плоть её, и однако не исходило от неё никакого смрада. Оные черви были серого цвета и наполнены серой жидкостью, головки у них были чёрные; толщиною они были с кончик веретена, а длиной – в размер малой фаланги человеческого пальца.

Сия роза Христова подолгу претерпевала разные виды лихорадки: часто четырёхдневные, часто трёхдневные и часто каждодневные. Среди таковых терний страдания она совершенно предала тело своё воле Божией – на искупительное распинание; и по Его мановению всё устраивалось ко благу души её, куда лучше, нежели мог бы кто-либо из людей предсказать или придумать. И хотя она терпела трёхдневную лихорадку в течение семнадцать и более лет, но ради спасения и искупления душ она охотно готова была терпеть её до самой смерти. А приступы сей лихорадки были таковы. Сначала она испытывала несказанный жар, за коим следовала несказанная зябкость. Затем снова возвращался вышеописанный жар, после чего – крайний озноб; и таковое чередование длилось почти по полгода. Потом же лихорадка принималась за неё в обратном порядке: сначала был великий и несказанный озноб, а за ним – крепкий жар; что длилось до тех пор, пока бедствие полностью не прекращалось. Когда ж лихорадка прекращалась, Лидвина оказывалась настолько без чувств, что саму себя не помня, она не могла ни слышать, ни говорить. А когда она чувствовала приступ лихорадки, она готовилась к переживанию Страстей Господних, вверив себя и свои страдания Страстям Его, в Ком всякая горечь делается сладкою; Кто часто посредством исступления ума отрывал её от телесных [явлений], при чём она не замечала ни себя, ни иного чего-либо. Пока ж длилось сие лихорадочное состояние, она испускала изо рта некую красную жидкость, а когда её спрашивали, откуда берётся это вещество, коли не вкушает она ни еды, ни питья, она отвечала таким вопросом: «Скажите мне, откуда столько влаги берётся в виноградной лозе, которая в зимнюю пору кажется иссохшей и как бы мёртвой?» Ведь дева Христова весьма укреплялась своим столь немощным телом, будучи поглощена благими размышлениями о Боге, и насыщалась ими куда более, чем кто иной самыми что ни на есть дорогими яствами. И не препятствуй ей присутствие людей и собственные немочи, она была бы не удивлена, коли по обилию благодати Божией с каждым месяцем в её теле прирастало бы плоти на гамбургский чан объёмом.

Господь и Спаситель наш Иисус Христос восхвалял Иоанна Крестителя, помимо прочих его добродетелей, за грубую одежду и воздержание, добавляя также: «Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских» (Мф. 11:8). Сия же дева не во дворце царском была воспитана, но в доме отцовском, угнетаемая долгими, многообразными и тяжкими недугами, временно была принуждена чрезвычайно немощью своей лежать маленькой пуховой перинке: не для угождения плоти мягкостью, но чтоб малость поддержать хрупкое естество, дабы способно оно было служить духу. Но когда по причине множества ран она не могла более выносить пуховой подстилки (потому что пух, заскорузнув от влаги, вызывал у неё пролежни), перину убрали, и она одно время лежала на голой соломе, а в течение трёх лет покоилась голой спиной на жёсткой доске, взятой из днища бочки. Итак, возлегши на жалкую солому, бедняжка, исполненная язв, сестра Лазарю нищему и убогому, уступила перину свою для сна племяннику и племяннице, кои денно и нощно с равной любовью посменно служили ей в нуждах.

Многим кажется весьма удивительным и почти невероятным, как немощная плоть могла продержаться при таких муках и тягостях, притом всё время не укрепляемая ни пищей, ни питьём, ни даже сном. Но если принять во внимание силу Божию, которая делает невозможное возможным, [то становится понятным, как] дева смогла вынести всё в Укреплявшем её (ср. Флп. 4:13), ибо что было превыше природы (naturam), было устроено (natum) деянием Божиим. Свидетели [сему] суть многие мученики и девы, ввергаемые в пламя, кои благодаря устроению Божию и защите оказались не только долготерпеливы в мучениях, но даже радостны; и более того: под ударами мечей и в огне оставались невредимы. Однако рука Господа не сократилась (Ис. 59:1) и не изнемогла десница Всемогущего на спасение надеющихся на Него, но во всякое время и на всяком месте (Прем. 19:21) близок Господь ко всем любящим и призывающим Его в истине (ср. Пс. 144:18). Итак, подобает признать действие Божества в сей немощной рабе Божией, а тленному человеческому разумению – прекратить сомневаться. Ибо, когда оно полагается на собственные мнения, [обретаемые] доводами от естества, в большинстве случаев изнемогает и слепнет в своём изыскании. Ибо естеству нужно смолкать, когда глаголет Божество, а земному – уступать, когда речь заходит о небесном.

Отец сей святой девы, вышеупомянутый Питер Янс (Petrus Iohannis), хоть и дошёл до такой бедности, что с большим трудом зарабатывал на жизнь ночным сторожем в городе, всё же был честен и совестлив, и поэтому несмотря на нужду свою не желал проедать милостыню дочери своей, говоря, что грехом это было бы для мужчины. Сего ради желал он и дочку свою любимую убеждал, чтобы преподносимое ей употребляла она ради Бога и расходовала на благочестивые цели.

Когда же благочестивый оный Питер стал от старости столь немощен, что едва был в силах ходить и от лёгкого толчка падал (почему и приходил часто домой с ушибами), он не прекратил несмотря на ушибы и падения посещений церкви, но, словно всё ещё в юных летах, влекомый благочестивым рвением, посещал храм Божий, даже против воли дочери своей. Ведь святая дщерь беспокоилась об отцовом здоровье, более страшась и беспокоясь об опасностях для него, чем о муках собственной болезни.

За несколько дней до праздника Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии благоговейная дева Лидия, дочь Питера, предузнала, что отцу её должно преставиться от сего мира. Ибо же говорила она, что втайне услышала от своего отца о товарищеском договоре, в который вступила с ним Пресвятая Дева Мария, пообещав ему ближе к сему празднику призвать его из сего мира. Что и случилось так, как она предсказывала. Ибо благоверная дева предупредила господина пресвитера Иоанна, приходившего к ней за советом, чтобы в тот день он отправился служить мессу в селение Ауденсхи, дабы назавтра не случилось никакого небрежения на похоронах отца. После этих слов в канун праздника Непорочного Зачатия Пресвятой Девы последовала смерть отца – согласно видению и прежде объявленному пророчеству.

Не подобает умолчать о добропорядочности и терпении Яна Питерса (lohannis Petri), что был дедушкой сей девы и родителем отца её, [но поведать о нём] во славу Божию и к вящей чести благих отпрысков его. Итак, оный Ян Питерс, пользовавшийся доброй славой и ведший похвальную жизнь, после кончины супруги своей прожил более пятидесяти лет во вдовстве, доколе не достиг почти девяноста старческих лет. И таковую он являл сдержанность и воздержание, что после смерти супруги, точно одинокий голубь и приверженец чистоты, никогда не знал женщины. Сверх того, с целью охранения целомудренной жизни он дважды в неделю постился на хлебе и воде, а мясо ел на обед только один раз в неделю, а именно – в воскресенье. Когда умирал он, сатана, злобный кознодей, видя, что не подступиться к нему, поднял в прочих частях дома такой беспорядок, что поразбивались глиняные горшки, однако сливочное масло, что хранилось в одном из глиняных сосудов, не пропало и не пролилось. И не удивительно, что диавол смел строить козни и вредить вернейшему слуге Христову, ведь он Христу постящемуся досаждал искушениями, хоть и отступил от Него побеждённым и посрамлённым, ибо невозможно лживому одолеть Всемогущего. И, как после ухода искусителя святые ангелы приступили ко Христу (ср. Мф. 4:11), так, подобает благочестиво веровать, и душа Яна Питерса, охранена была ангелами и ко Христу, Коему он при жизни служил, после смерти плоти благополучно препровождена.

Сообразным также представляется поместить на этой странице описание кончины благородной жены Петрониллы, матери сей святой девы, и, воздав должное добродетелям её, причесть жену к благородным мужам. Итак, когда прошло восемь лет после начала болезни девы Лидвины, мать её Петрониллу, много ухаживавшую за больной дочерью, тоже постигла болезнь телесная, от которой она, как одна из дщерей Евы, умерла. При приближении же смерти она, сознавая несовершенство своё, сетовала, что прожила жизнь не слишком праведно, но, зная, что возлюбленная дочь её Богу угодна и мила, просила о помощи при смерти своими заслугами и заступничеством. Сама же она, всё помышление и всю надежду свою возложив на Господа, говорила, что охотно желала бы умереть; и настолько она отказалась от своей воли, что не хотела бы дать и малейшему червячку умереть вместо себя. Услыхав сие, святая и верная дочь, уязвленная скорбью и сердечным состраданием к матери, стала увещевать её святыми словами ввериться благости Божией так, чтобы терпеливо перенести бич Божий и смерть, для всех неизбежную. А поэтому со всяческой охотностью пожертвовала ради вспомоществования ей и полностью уступила ей для того всё благие заслуги, следовавшие из свершения добродетелей, трудов и долготерпения. Когда мать услыхала сие и благодарно приняла, она, вверившись Божию милосердию, предала себя в руки Создателя. Оная же дева, оставшись во всём своей матери верной до смерти (ср. Отк. 2:10), и обдумывая, что теперь предстоит делать (ведь она считала, что лишилась почти всех своих прежних благих дел), начала новый подвиг: закуталась в грубую и широкую власяницу, новую скорбь прибавив к старой, дабы добиться милости Божией к себе и ко всякой душе верной. А спустя несколько лет ношения девой власяницы по причине [истечения] водяночных жидкостей из её тела первая власяница, обветшав, совсем испортилась, она опять с мужественным рвением надела новую и затем последовательно ряд других, сменяя их по мере изнашивания, – и так до последней, в коей она и преставилась из сей жизни.

После смерти матери дева, памятуя о материнской любви, дабы выплатить долг дочерней привязанности, не стала закапывать вверенный ей талант в землю, но те немногие серебряные украшения и ещё кое-какую домашнюю утварь, что осталась от матери в её распоряжении, продала ввиду настоятельной необходимости по дешёвке, а вырученные за то деньги так щедро раздала нищим, что, ставши оживительницею убогих, сама дошла до предельной нищеты. Даже то, что она получала от верных в милостыню, с такой радостью передавала нищим, что, казалось, будто не заботилась ни о чём земном. Таким образом за счёт полученных и отложенных на крайние нужды денег она посылала всякого рода нуждающимся хлеб, мясо, сушёную рыбу и сыр да и пива попить в том кувшине, что любящая мать оставила ей; и если что ещё ей доставалось от Бога, она добросовестно то раздавала. А пока близкие разносили сии посылки, она предавалась благоговейным молитвам, благодаря Подателя всех благ, уделявшего ей нечто на пользу нищим.

Как-то раз брат сей девы, который после отца своего тоже стал ночным сторожем, в уголку на возвышении у изголовья её постели неустойчиво поставил зажжённую свечу и вышел вон. Свеча же, упав на соломенную подстилку, сожгла большую часть постели, пока Лидвина, закрыв лицо, предавалась своему обычному молитвословию. Наконец она пришла в себя и, открыв глаза, увидела, что оказалась посреди пожара, а рядом нет никого, кто его потушил бы. Тогда она левой рукою с помощью Божией затушила весь огонь без вреда для себя к удивлению всех, кто, войдя к ней утром, увидел то, что натворило возгорание в постели, а дева при том осталась невредима. Впрочем, в то время периной пользовалась не она, а племянники, данные ей в услужение, ибо сама она, несмотря на болезнь, лежала на соломе.

Преблагоговейная дева по образу прочих христолюбцев имела обыкновение в среду на заговение Великого поста смиренно принимать освящённый пепел из рук своего духовника, который, взяв оный в церкви, приносил его ей с собою, дабы начертать на челе её знак креста (ad signandum). И вот, однажды на Четыредесятницу, когда наступила Пепельная среда, духовник зашёл к ней и спросил, не желала ли она, чтобы он принёс с собой пепла из церкви. Дева же в ответ сказала: «Наверно, было бы хорошо, коли бы вы так сделали. Однако Господь меня снабдил пеплом». Ибо ангел Господень пришёл незадолго до него и пеплом начертал крест на её челе. Но дабы духовник в том убедился, она, взяв руку его, возложила её на пепел, дабы он потрогал его, и духовник явственно почувствовал, что так оно и есть. Сверх того, дабы приобщиться таковой благодати, он, с её позволения, приложился к её челу своим. Ещё ангел Господень научил её, что те, кто принимает освящённый пепел, должны делать это со светом и крестом, то есть принеся на алтарь зажжённую свечу и грошовый крестик в знак приношения себя Богу со светом веры в истинной покорности и самоотвержении.

Некая нищенка, страдающая к тому же падучей, бродя от двери к двери, просила пить. Хотя все в страхе перед её болезнью избегали её и закрывали двери свои, дева милостивая и ни от кого из несчастных не отвращавшаяся, проведав о беде её, приказала – когда побирушка приблизилась к дому – зазвать и ввести к ней. Войдя же к деве, та попросила питья в милостыню. Тогда больная дева, сострадая просящей нищенке, но не имея ничего под рукой получше в даяние, повелела, чтобы та сняла стоящий на полке кувшин и попила. «Возьми, – молвит, – доченька, тот кувшин и испей вина, что там есть». Когда, опустошив оный и всё ещё томясь жаждой, нищенка попросила ещё, дева ответила, что не знает, будет ли в доме ещё какое питьё. Но, чтобы та не ушла грустной и неудовлетворённой, дала ей один грош – купить на него разливного вина.

Потом, в год Господень 1423-й почил брат сей девы Вильгельм Питерс, оставив после себя некоторые долги, которые дети его заплатить были не в состоянии. Узнав же о том, премилостивая дева, продав оставшиеся в наследство от матери украшения, выручила за них восемь голландских фунтов, поручила их разменять монетами по грошу, что ей было понятнее; и сложила их в кошельке рядом с собой.

Когда милостивая и милосердная дева Лидвина однажды узнала, что кто-то из нищих давно по скудости своей не едал мяса, и, не имея сама в то время мяса, чтобы дать им, послала в дом одного из друзей своих с просьбой сварить свиного окорока и передать ей. Сама же, получив приготовленное мясо, разделила на части и без промедления отправила вышеупомянутым нищим, о нужде коих знала. Но всемогущий и милосердный Бог, Кто знает сердца всех и ни единого блага не оставляет без награды, быстрым воздаянием ответил на любовь сего благодетеля даже в настоящей жизни. Ибо, войдя в дом свой, он случайно глянул вверх на подвешенные куски мяса и увидел (дивно сказать!), что на том месте, где прежде был окорок, который он пожертвовал, передав деве на окормление нищих, висит другой – лучше и красивее. Услышав о чём, многие воздали благодарение всемогущему Богу и впоследствии были более привержены ей, охотно уделяя деве то из белого мяса, что она просила в пищу нищим.

Подобно тому случилось однажды осенью, что дева купила четверть телёнка и поручила засолить это мясо в четверти бочки; также раздобыла и половину некоей мерки гороху на нужды нищих, желая сим в зимнюю пору поддерживать неких бедняков, размещавшихся у неё доме. Когда же часть вышеупомянутого мяса она послала в 36 бедняцких домов, посыльный, вернувшись к ней, с удивлением молвил, что он раздавал только четверть того, что первоначально было засолено в бочке, и убыло доселе мало. Услыхав же сие, дева, созерцая великую благость Божию и благодаря небесного Промыслителя своего, молвила посыльному: «О сколь велико могущество Господа Бога нашего! О сколь охотно подобает нам подавать милостыню нищим!» А вышеупомянутым мясом и горохом питались даже все, кто жил в доме её. Так велико было благословение Господне на вышеупомянутой снеди, что и после празднования Пасхи от неё осталась почти половина. И всю зиму она приказывала однажды или дважды в неделю наполнить большой котёл горохом и варить, и раздавать [варево] из него вместе с вышеназванным мясом нищим, подражая примеру пророка Елисея, который предписал приготовить похлёбку для сынов пророческих (ср. 4 Цар. 4:38). И редко посылала она кому что-нибудь из этой [снеди], не прибавив монетку маленькую или большую, если, впрочем, у неё самой таковая оказывалась. Притом даже хлеба она не подавала, не прибавив какой-нибудь закуски к нему либо денег, чтобы купить приправы к еде. По любви своей помогала же она милостыней, когда просили её, не только нищим, но даже богатым. Долго рассказывать о каждом случае, как расточала она щедрой рукой всё, что удавалось ей получить, болящим, немощным, мужчинам, женщинам и роженицам.

А насколько угодна была Богу милостыня, показало некое небесное видение, явленной ей в исступлении ума. В коем, когда она была восхищаема в рай, видела там прежде всего составленные столы, покрытые зелёными и шёлковыми скатертями; а затем, как милостыни её словно бы с небес опускаются и становятся на столы те, однако без какой-либо убыли, а лишь с прибавлением. И видела Лидвина, что питьё, которое она обычно раздавала в каменных кувшинах, представлено бывало там же в кувшинах прозрачных наподобие кристалла. Также были выложены там и рыбы сушёные, которые она дала племяннице своей Петронилле. Видела она ещё собрание славных блаженных: каждый из них в свою очередь в зависимости от старшинства подходил в подобающее время к столу, словно чтобы угоститься; также [видела она], что пресвитеры держат, воздев, чаши, а прочие несут соответствующие своему достоинству снаряжения; [увидела] также себя, как она при том присутствует, и прислуживает, и вместе с трапезничающими восседает; [видела], как сидящим и ей подают питьё, и как все были исполнены неизреченной радости и ликования о столь великой любви, ею к ним проявленной. Если же Лидвина когда видела, что на столах не выставляется ничего из её пожертвований, она стояла в страшном смущении, как если бы все внесли свои доли [в общую трапезу], а она ничего не добавила. Посему, как по причине перенесённого смущения, так и ради возвеличения славы милостотворения, иногда ангел-провожатый в некую особую и просторную комнатку провождал её, где подавал ей угощение. Хоть сие угощение и чувствовалось ей неизъяснимым, всё же, насколько она могла описать его словами, являлось неким божественным светом, который её укреплял и упоял. Подчас она даже добивалась мольбами от ангела, чтобы он кого-нибудь из близких и дорогих ей людей вознёс ко вкушению сего, хотя они чувствовали, что нечто такое происходит с ними в сонном видении, да совсем иным, низшим образом, нежели с нею самой.

После того, как вкратце было сказано о многих недугах и скорбях сей девы, а равным образом о благостных её деяниях милосердия и некоторых чудных свершениях во славу Бога всемогущего, ныне, соответственно, подобает также малость порассказать да к наставлению благочестивцев смиренно поведать о духовных дарах её и божественных утешениях да о частых восхищениях духа.

Как встарь Бог тайны Свои изрекал устами святых пророков на утешение избранным Своим, так и ныне глаголет Он им через писания учёных и примеры благих, дабы часом, угнетённые различными мирскими невзгодами и уязвленные бедами, не лишились они надежды и упования на будущие радости. Ибо ведь молвит святой Давид, коему Бог открыл «тайное премудрости» Своей (ср. Пс. 50:8. – пер. П. Юнгерова), что утешения Божии он часто получал среди многих бедствий: «При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою» (Пс. 93:19). Сие изречение Писания Бог истинно и явно исполнил в жизни сей святой девы до буквальности, ибо сперва Он очистил её различными скорбями и горестями, а потом, посетив её среди многих ранящих ударов, многочисленными утешениями её осыпал и возрадовал.

Итак, когда болящая дева, ежедневно с усердием занималась размышлениями о Страстях Господних, порой её святой ангел восхищал в те местности Святой земли, где Спаситель наш, родившись, жительствовав и пострадав, свершил таинство человеческого спасения. Когда же она была допущена на Голгофу, где Господь был распят, и в другие света места, дабы облобызать крест Господень и раны Его, и ради смягчения мук её дано было испить ей мёду из камня и елея из твердой скалы (ср. Втор. 32:13); когда довелось ей обнять стопы пробитые и [присутствовать при том, как] Жених её, распятый ради любви, испускает дух, тогда и она тоже по примеру Того, Кого взыскала и полюбила, в руки Его предала дух свой (ср. Лк. 23:46). И хотя она часто от ран плоти в созерцательном восхищении переходила к проникновению в бездны божественные (ср. 1 Кор. 2:10) (так что по обилию благодати и услады духовной лишалась ощущения телесной боли), всё ж порой так уязвляли её новые недуги, что даже, сладостно облобызав Крест Господень и раны Его, она возвращалась с некими язвами, запечатлёнными на устах её. А свершилось же сие по устроению Божию, дабы не только радовали изнутри её душу божественные утешения сообразно множеству скорбей в сердце её, но также сообразно множеству божественных утешений сокрушали её и смиряли снаружи внезапно возобновляющиеся муки и бедствия, ведя к тому, что, явственно и часто испытывая поочерёдно противоположное, она из этого познала, что получала от Бога, а что имела от самой себя. Тогда, наконец, молвил ей ангел: «Сии язвы на теле ты получила ради познания того, что была восхищаема также и в теле».

Многократно, разговаривая с нею, мужи великой учёности и благочестия, сведущие в духовных предметах, не разумели её и чрезвычайно дивились умственному её блистанию. Помимо чего домашние часто замечали, как днём и ночью Лидвину (когда её посещал ангел или она приходила в себя после вышних созерцаний) озаряло божественное сияние, видя кое, они, поражённые чрезвычайным страхом, боялись приблизиться к ней. И хотя она сама всегда лежала в темноте, а вещественный свет непереносимо резал ей глаза, весьма мил был ей божественный свет, когда он в ночное время часто так великолепно исполнял каморку её, что наблюдавшим могло подуматься, будто в оной каморке полно вещественных светочей или пламенников. И не удивительно, что даже телесно исполнялась она божественного сияния, ведь согласно изречению блаженного Павла мы «открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор. 3:18). И не только божественное сияние обычно окружало её, но и от неё самой, и из каморки её исходила такое благоухание, что входящие, обнаружив сие, думали, будто туда кто-то принёс разных ароматических пряностей и рассыпал. И сии чудесные благоухания бывали ощутимы, когда её посещал и касался Спаситель или ангел святой, либо когда она возвращалась из небесных и райских хранилищ (apothecis). Причём те, кто ощущал сей пресладостный аромат, не только обоняли его ноздрями, но и вкус был им насыщен; а на языке чувствовалась такая острота и так щипало им гортань, словно они ели перец или корицу. Однако в основном дивно сладкий запах исходил от её руки – когда святой ангел водил её за руку к вышним радостям и приводил обратно оттуда.

Некая пользовавшаяся доброй славой вдова по имени Катарина обитала какое-то время дома у сей девы. Однажды перед Рождеством Христовым ей в видении было показано, что в приближающуюся праздничную ночь грудь сей девы наполнится молоком и что оная Катарина вкусит сего молока. Когда же вышеупомянутая вдова поведала об этом деве, та из смирения кое-как попыталась опровергнуть сказанное ею. Тут вдова упрекнула деву, что та смеет опровергать то, что ей было явлено ангелом. Тогда дева, понуждаемая словами вдовы, велела ей приготовиться восприять сей дар. Когда же по указанию девы она прилежно подготовилась к оному, то не обманулась в своём уповании на небесное обещание. Ибо вот, в ту самую всесвятую нощь Рождества Господня, дева Лидвина в восхищении духа узрела неисчислимое множество дев, впереди коих, подобно царице и владычице, предстояла, возглавляя их, Пресвятая Богородица Приснодева Мария, а также и саму себя увидела: допущенная в хор дев, она с веселием праздновала Рождество Христово. Также и множество святых ангелов стояли при сих девах, словно бы благороднейшие помощники и сотоварищи, прилежно оказывая служение знакомым девам, цветущим добродетелью целомудрия. И вот, при наступлении часа Рождества Господня, когда Дева-Роженица родила Христа, видно стало, как груди всех оных дев, а подобно им – и сей девы, набухли от обилия молока, и у них было столько молока, сколько для кормления Спасителя обрелось у Пресвятой Девы в груди её девственной, когда родила она Христа на свет. А ради того груди прочих по подобию Пресвятой Девы наполнились молоком, что это было знаком: все девы оные были пригодны и достойны вскормить Господа. И явилась там такая по свидетельству оной девы несказанная слава, каковой не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку (ср. 1 Кор. 2:9), и чего ни язык выразить, ни перо никакое описать не способно. Между тем вдова, памятуя об обещании, подошла к деве, которая, размяв грудь, испустила такое обилие молока, что вдова, трижды припав устами, насытилась и много дней провела, не имея желания есть. И если бы дева не повелела ей есть, она легко отказалась бы от телесной пищи.

Во время болезни была у сей девы палочка из конопляного стебля, которой она пользовалась, чтобы отодвигать и задвигать занавески над кроватью; и ею же она обычно стучала, когда нужно было позвать кого-нибудь из семьи. Случилось же по причине городского пожара так, что из-за надвигавшегося бедствия вокруг её постели поднялась большая суета, и пока вещи носили туда-обратно, та палочка тоже пропала, и где она осталась, деве было неведомо. Позднее же, ночью в канун памяти св. Аполлинария, епископа и мученика (до 1969 г. – 23 июля), когда дева из-за горячего зноя едва могла перевести дух, она поискала палочку, чтобы отодвинуть завесу, и не нашла. И, огорчённая сим, она много скорбела, что ни сама себе помочь не может, ни другого кого нет рядом, кто пособил бы. И тут вдруг явившийся ангел Господень утешил её в горести, пообещав принести ей взамен другую палочку, получше. И без промедления, едва немного прошёл приступ лихорадки, ангел, как она заметила, легонько положил ей на грудь некий прут длиной приблизительно в локоть и ушёл. Протянув руку, она взяла его, но оценила его в общем-то невысоко, ибо на вид он был крив и вследствие плотности тяжёл (потерянная палочка была куда легче), поднимать его и двигать им ей будет трудно. Впрочем, промолчав об этом, она безмолвно сказала себе самой: «Теперь-то я вполне успокоилась?» Что ж, однако, было ей делать; она ведь не знала ещё о достоинстве сего прута. Ввиду этого она попросила о. Иоанна, духовника своего, отнести прут к плотнику с просьбой обстругать рубанком оный прут по наугольнику. Итак, священник зашёл в дом некоего бочара, который едва сохранил один рубанок из всех орудий, пригодных для сего труда; прочие сгорели прежде – при городском пожаре. Когда же принялся он стругать прут и изрядно сильно заглубил в него рубанок, таким повеяло оттуда сладостным благоуханием и столь приглядное обнаружилось внутри нечто наподобие воска, что, хотя снаружи [палочка] казалась безобразной, он без сомнения заявил, что это кипарис. Чему оба равно удивившись (ибо священник не счёл возможным рассказать плотнику, что сие был за прут и откуда он взялся у девы), они стали наперегонки собирать щепки и опилки. Затем священник по настоянию плотника отправился с неотёсанным прутом к другому, более искусному ремесленнику, чтобы тот более подобающим образом обтесал (conquadraret) его по отвесу. Но, когда они наедине с удивлением обнаружили такое же благоухание и цвет неведомой древесины да подобрали из благоговения перед необычайностью [сего явления] упавшие стружки, изумлённый священник не посмел более просить обстругивать прут, а поспешил вернуть его деве. Когда же он стал расспрашивать её, как он попал к ней и каково его происхождение, она не знала, что сообщить о его природе (quidditatem), однако поведала священнику о том, каким образом получила его.

Как-то в другой раз родственник сей девы именем Николай вместе с духовником её зашёл к ней в гости; и после обычной беседы скромная дева сообщила им, что охотно бы уединилась на два или три часа в своей каморке. Итак, она попросила их выйти погулять на какое-то время, уповая, что, внутренне сосредоточившись в их отсутствие, она обретёт некую особую благодать. Особенно же упрашивала она Николая не возвращаться раньше, чем через два или три часа. А когда он поступил так, как его просили, духовник девы без её ведома тайком проник в её каморку. Дева же, думая, что она осталась в комнате наедине с собою, тут же стала готовиться восприять благодать Небесного Жениха, стуча во внутренние [покои] неба. И вот, когда миновало почти полчаса после полудня, вошёл к ней ангел Господень, облетел место, где она, больная, лежала в постели, но ближе к ней не подступил. Дева же, видя, что невозможно ей усладиться радостью присутствия его, встревожилась и горько заплакала. Итак, спросила она ангела, не оскорблён ли Господь каким-нибудь прегрешением её, из-за чего не удостоилась благодати сей. Но он, отвечая, молвил: «Никоим образом, но [сие случилось] из-за присутствия того, кто тайно сидит в каморке твоей и пытается изведать да испытать уготованную тебе благодать».

Восхищена она потом была, вознесшись духом, в места чистилищные, где среди прочих, терпящих тяжкие и многообразные страдания, увидела также наказуемые души друзей своих, после чего сурово сокрушала тело своё ради их избавления и облегчения. И вот, после обозрения сих мест чистилищных и многочисленных мест мучения, где души прискорбно страдают за различные прегрешения, была она по милости Божией переведена к созерцанию радостей жизни вечной. Где воочию (sane) видела, как всемогущий Бог в Самом Себе приемлет славу Свою, согласно речению: «Я первый и последний (ср. Ис. 44:6), и не дам славы Моей иному (Ис. 42:8)»; видела также, как святые мученики, исповедники, пророки, девы и прочие чины блаженных приемлют славу свою в самих себе и благодаря изобилию отрады друг через друга ею взаимно наполняются. Когда же обозрела она сии радости, многие святые, заговорив с нею, стали нежно её утешать и, побуждая к терпению, говорили так: «Разве ныне здесь сущих гнетёт и тревожит что-нибудь из тех многих невзгод, что они перенесли в мире ради Христа?» Тут подступила к ней Пресвятая Дева Мария в славе великой и, обратившись к ней с дружелюбною речью, спросила её: «Почему, возлюбленнейшая дщерь, пришла ты с обнажённою главой и не украшенною?» Тогда сия дева ответствовала: «Возлюбленнейшая Владычица Дева Мария, на то воля Господа моего и Бога, и в таком виде привёл меня провожатый мой». И вот, после долгой задушевной беседы Богородицы с сей девой, когда подошло ей время вернуться к телесным чувствам, сие ей Матерь Христова молвила слово: «Возлюбленнейшая дщерь, мужайся, и да укрепляется сердце твое (Пс. 26:14) в терпении скорбей, ибо за нынешние страдания свои ты обретёшь дивную и великую славу». И продолжила Пресвятая Дева, вопросив её: «Не хочешь ли венок на голову свою?» Та ответствовала: «У меня здесь собственной воли быть не может». Когда же взглянула она на своего ангела-провожатого, и он ей, отказавшейся от воли своей, дал согласие на то, чтобы она приняла [венок], Пресвятая Дева молвила: «Прими на главу свою сей венок, который на земле может пробыть лишь семь часов. Да передай оный в руки духовника своего и скажи ему, что это Я требую от него, дабы уверовал в дар всемогущего Сына Моего и поместил сей венок на главу изваянию Моему, что находится в церкви». И вот, после завершения сего, вернулась дева-созерцательница (virgo theorica) к телесным чувствам, от всей души благодаря Господа за столь умилительное утешение. И хотя она была в неведении, что получила таковой венок телесно, однако, когда случайно или по настоятельной необходимости положила руку на голову, то стащила цветочный венок, в коем узнала благодаря сладчайшему аромату тот, что был возложен на неё рукою Пресвятой Девы; и сохраняла она его у себя почти семь часов после своего возвращения. Был же сей венок голубого и ярко-жёлтого цвета, да складчатый (взор человеческий не видывал доселе такого), и исходил от него на диво нежный аромат – потому-то и удерживала Лидвина при себе столь прекрасный и яркий венок столь долго, сколько могла.

В другой же раз в восхищении духа увидела она уготованный ей весьма роскошный венец, который ей предстояло принять от Господа после трудов и скорбей земной жизни, однако в нём было видно ещё много несовершенств. И вот, придя в себя, Лидвина, памятуя предуказанный венец, молила она Господа с великой настойчивостью, чтобы по милости своей Он соизволил так поступить с нею, дабы венец оный мог быть доведён до совершенства. И в то же время она просила у Господа, чтобы ради следования (imitandum) по стопам Его, Он допустил её к Себе, а после допуска изгнал её пинками. Пока она выпрашивала сие часто и с величайшим рвением, случилось в год Господень 1425-й так, что Филипп (III «Добрый», 1396-1467 гг. – прим. пер.), герцог Бургундский с великим войском пикардийцев и прочих воинов вступил в Голландию, чтобы принудить города принять его государем и правителем страны. Итак, когда сей могущественнейший герцог был уже с почестями принят во многих городах, прибыл он, наконец, к празднику святых мучеников Гереона и Виктора (10 окт.) в город Схидам, где был так же встречен гражданами. И вот, несколько, как говорят, врачей и хирургов из свиты вышеназванного герцога, отобедав, пришли к о. Иоанну Ангельсу, кюре [городской] церкви, и попросили проводить их к дому сей девы. Не заподозрив ничего дурного, он исполнил их просьбу. Когда же он вошёл с ними к деве, последовали туда и слуги их необузданного нрава, а когда он попытался унять их буйство, дабы не обеспокоили они служительницу Божию, они стали с негодованием прогонять его и велели убираться восвояси, осыпая его гнусными намёками на взаимоотношения с нею. Однако кюре остался стоять в её каморке подле алтаря, крайне опечаленный и смущённый. А сии извращенцы, как приметили её, лежавшую в темноте, отодвинули занавеску, зажгли свечу и, сняв одеяло, коим страдавшая водянкой дева была накрыта, совершенно обнажили святую, не имея, увы, ни к Богу почтения, ни к ангелам, ни к присутствующим людям. Когда сие увидала племянница её Петронилла, молоденькая девушка, данная деве в услужение, то восприняла это крайне болезненно и, воспылав ревностью по Боге, мужественно бросилась на них, стремясь защитить девичью стыдливость Лидвины. Ведь она рассудила, что не подобает очам плотских людей наблюдать сокровенную Христову жемчужину обнажённою. Тогда оные злобные служаки, позабыв о приличиях, сию юницу непочтительно схватили и отбросили от себя, а она ударилась о приалтарную скамеечку, да так крепко, что жутчайшим образом повредив бедро, хромала потом до самой смерти. Но, не довольствуясь свершениями сих злодейств насилия, они устремились к ещё более тяжким и преступным. Ибо дерзнули они святую и незапятнанную назвать блудодейкой; несли вздор, будто трезвенница, обходившаяся без еды, по ночам предаётся пиршествам; ту, которую даже ангел-хранитель часто переносил и сопровождал в рай, один из них, что держал светильник, обозвал скотиной. К таковому множеству хульных слов, высказанных ими, нечестивцы присовокупили постыдные действия, ужасающие взор человеческий. Ибо, вовсе отбросив приличия, они немощную, страдавшую водянкой деву, кожа которой на поверхности весьма вздулась, грязными руками своими лапали и били, поранив в трёх местах, из коих так обильно истекла кровь, что пришлось её, свежепролитую, вычерпывать из постели ковшом. Нагло совершив сие преступление, они вышли, смыли с рук своих кровь, которую пролили, и, вернувшись, вместо извинений, коих им должно было просить, снова распустили языки свои злоречивые на хульные слова. И так исполнилось на сей деве то, что Господь сказал ученикам: «Если Меня гнали, будут гнать и вас (Ин. 15:20), и если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его? (Мф. 10:25)». В то время дева, подобная невинной овечке, лёжа в постели, облитая собственной кровью, готовая к закланию, терпеливо всё сие сносила ради Христа, кротко ответствуя бранившим и ранившим её сими словами: «Как не боитесь вы так дурно толковать свершившиеся на мне дела Божества, не зная, каков будет над вами грядущий суд Божий?» В тот же час, как отбыл герцог, последовали за ним и оные нападчики. Руководители же города, услыхав, какие неслыханные обиды как бы ради развлечения были злодеями нагло нанесены деве, грозились, что намерены пожаловаться герцогу, чтобы он совершителям такового преступления исполнил справедливое отмщение. Тогда дева, кроткая и терпеливая в превратностях, памятуя речение Господне: «Мне отмщение и Я воздам» (ср. Рим. 12:19), напрочь воспретила просить об исполнении человеческого отмщения, поскольку Бог скоро отмстит за сие оскорбление. Что по изволению Божию вскоре и свершилось, ибо все они той же зимой поумирали в разных местах. Причём один из них, тот, который держал светильник и осыпал деву бранью, сев близ порта Роттердам на корабль, был сброшен князем тьмы, словно бы крепким порывом ветра, из одной части судна в другую, откуда его извлекли со сломанной шеей, мёртвого, и похоронили на кладбище. Второй близ Зерикса сошёл с ума, и, чтобы он не изувечил окружающих, его сбросили с корабля в челнок, а подняв мёртвым, похоронили в городе. Третий – солдат – был ранен на войне и скончался. Четвёртый, называвшийся врачом, перенёс в Слусе апоплексический удар и онемел. После чего, когда слуга напомнил ему о том, как он вместе с другими поступил с девой, и спросил, не скорбит ли он о сем, тот в ответ выказав прикосновением руки и движением губ раскаяние, почил. Слуга же его затем, придя к деве, со слезами просил прощения за господина и получил оное. И рыдала дева святая долгое время, услыхав о сем, не свои раны оплакивая, но погибель [своих обидчиков] и свершённые ими преступления. А руководителям города, стоявшим рядом, она, прорицая будущее, молвила: «Я-то ныне претерпела сие, а вам грозит кара, которой вы не знаете». И невдолге после того, когда некоторые из них, будучи обвинены как предатели города, боялись подвергнуться смертной казни от герцога, тогда сказали: «Вот и та кара, которую нам предсказывала Лидия». Затем святой ангел Господень, явившись ей и назвав её сестрою, поведал, что благодаря бесстыдному оному насилию, совершённому пикардийцами, последовала она по стопам Христа, как и просила прежде; а благодаря бранным словам, услышанным от них, последние жемчужины дополнили её венец, и он теперь совершенен.

Подобает теперь рассказать нечто и о девице Петронилле, племяннице сей святой девы. Итак, сия юница лет примерно семнадцати, была дочерью брата девы Лидии, всегда любила и хранила целомудрие, денно и нощно ухаживая за тётей своей в столь тяжких тяготах затяжной болезни. Будучи по плоти роднёй, по духу – сестрой, по обязанностям – служанка, сия дева избрала [себе делом] служить деве и с непорочной заботой преблагостно смягчать муки недуга. Во время нападения (persecutione) пикардийцев, которые святую Лидию, угодницу Божию, коей предстояло обрести венец вящей славы, тягчайше изранили, Петронилла изо всех сил стала, как было сказано выше, на защиту немощной тёти, дабы не оскорбили они невинную. Ибо весьма сострадала она оскорбляемой и, выслушав множество тяжких поношений и угроз, понесла и стерпела от пикардийцев даже телесные увечья, такие, что от них она, долго проболев, приняла смерть. За несколько дней до её кончины дева Лидия, пребывая в великом беспокойстве, а после нападения сделавшись ещё ревностнее по Богу, увидела как истинное предзнаменование будущего следующее видение. Ибо же как-то ночью, пребывая в исступлении духа, она увидела торжественное шествие небожителей, в коем разные чины шествовали по отдельности; то есть вместе патриархи, вместе пророки, апостолы – с апостолами, но и мученики, исповедники, а также девы, священники и клирики – все сверкали в чине и достоинстве звания своего. А шествовали они из городской церкви Схидама, неся впереди, как обычно, кресты и светочи, сияющие ярче солнца; и дошли до дверей дома Лидвины, где, взяв труп, отнесли его в церковь. Сама же дева следовала за трупом с дарованными ей венцами, один из которых несла на голове, а остальные держала в обеих руках. И вот, придя в себя, она предположила, что сие видение предзнаменует её собственную смерть, однако в итоге сказала, что сие означает смерть её племянницы Петрониллы. Поэтому дева Христова, беспокоясь о кончине племянницы своей, настоятельно молила Господа, чтобы Он так распорядился приступами лихорадки её, чтобы она могла поговорить с Петрониллой перед уходом её и утешить, ибо была весьма привязана к ней искренней любовью. Внимая мольбам её и воздыханиям, а также смилостившись над умирающей, Господь отложил время ежедневного приступа её лихорадки почти на шесть часов к немалому удивлению множества присутствующих, и вот, когда умерился лихорадочный жар, она получила возможность говорить и утешать Петрониллу, которой вскоре предстояло преставиться от скорбей мира сего ко Христу. Итак, прияв от святой девы божественное утешение, дева Петронилла, испытанная многими мучениями, кои она разделила с Лидией, страдавшей при жизни, удостоилась стать сопричастницей её утешения при смерти. И вот, после преждеописанного видения, благодарно приняв утешение от возлюбленнейшей тёти, почила благочестивая Христова дева Петронилла и в чертоги небесные вступила в год Господень 1426-й, в девятнадцатый день до февральских календ, в праздник святого мученика Понтиана (14 янв.).

И вот, после смерти возлюбленнейшей горлицы, девицы Петрониллы, сама святая дева Лидвина, лишённая общества столь верной и крайне необходимой помощницы, впала в пагубную печаль, чрезвычайно скорбя о потере сердечнейшей любимицы своей Петрониллы, с которой вместе они блюли обет нерушимого целомудрия, будучи связаны взаимной любовью. Ибо, любя друг друга во Христе, они были так дружны (conexae) и так мирно жили, что без тягостного огорчения не могли разлучаться друг с другом. Однако сия горячая привязанность, выходившая за пределы разумного, настолько оказалась неугодна Господу, что в наказание за неподобающую печаль скорбная дева не имела божественного утешения аж до праздника Посещения Пресвятой Девы Марии (2 июля). И вот, плакала она в величайшей горечи не только о похищенной смертью племяннице, но более – о потере привычной благодати, отнятой у неё за неумеренную печаль. На расспросы же о причине оных слёз она так отвечала друзьям: «Как же мне не плакать, возлюбленнейшие? Вот уж близ одиннадцати лет чего бы ни просила я у Господа, легко обретала, но ныне на протяжении столь долгого времени я не получаю отнюдь никакого утешения по тайному и праведному приговору Божию, справедливо вынесенному мне». О страшное и неисследимое распоряжение Божие в определениях о сынах человеческих! (ср. Пс. 65:5. – пер. П. Юнгерова). Он превратил море в сушу (Пс. 65:6), а розы цветущие – в полынь; и справа перелагает налево, смиряя вознёсшегося до земли (ср. Вульг. Ис. 26:5). Если же Господь так сурово бичевал любимую Им деву за то, что слишком настойчиво оплакивала она потерю верной племянницы, то сколь тягчайшее надлежит понести наказание тем, кто попусту плачет о плотских друзьях и товарищах мирских. Однако Отец милосердия и Бог всяческого утешения не забыл слёз служительницы Своей, которую избрал от вечности, но после горчайшей печали возвратил ей сладчайшее утешение Святого Духа, кое часто испытывала она в прежние времена. И вот дева, до времени покинутая и по-отечески наказанная, в праздник Посещения Пресвятой Девы Марии обрела дивное и преизобильное утешение благодати Божией: она провела девять или почти десять дней в непрерывном созерцании и вкушении божественных [явлений], а также ликовании духа; и таковой оказалась она исполнена сладостью внутри, что приходившие к ней дивились, обоняя вовне дух сладчайшего аромата. Когда же многие стали спрашивать, откуда исходит столь сладостный аромат, она (хоть из смирения предпочла бы скорее умолчать о сих тайнах, нежели выдать их), побеждённая в итоге их настоятельными мольбами – ведь Господь явственными знамениями открыл это вовне, – ответила, что благодать сего несравненного аромата пришла из небесных хранилищ (apothecis), удостоившись посетить кои ныне, она, как не раз прежде, принесла его с собою.

Был некий юноша, Герард по имени, родом из Кёльнской епархии, томимый желанием отшельнического жития. Прослышав молву о сей святой деве, он решил сперва пойти к ней и, лично изложив своё намерение, вверить себя, ступающего на крутой путь, её молитвам, чтобы содействием благодати Божией смог он зародившееся в уме его решение исполнить со спасительным долготерпением. И придя к ней, он поведал ей тайны своего сердца. Она же, искренне сорадуясь решению его, в духе пророческом предсказала, что в первые три дня после ухода его в пустыню он будет терпеть нужду, а затем, призвав его к стойкости, [пообещала, что] по окончании дня третьего примет он подкрепление от Бога. Что, собственно, потом так и случилось по порядку. Ибо на третий день, когда свечерело, он обрёл небесную манну, ибо Бог смилостивился над ним, [проходящим] многотрудную стезю. Предсказанные же ему девою три дня он так стойко провёл потому, что был готов ради её обещания продержаться оные даже при угрозе для жизни.

Наряду со многими благочестивыми отцами и изведав духовной благодати мужами был в городе Утрехте во времена досточтимого владыки епископа Фредерика некий священник чистой жизни и ревнитель о душах по имени Вермбольд, любезный Богу и людям. Был он чрезвычайно широко известен многим набожным людям в епархии Утрехта и в пределах Голландских. Он происходил родом из некоей голландской деревни близ Гауды, а в течение многих лет славно подвизался ректором и духовником сестёр Третьего Ордена при [обители] св. Цецилии в Утрехте. Будучи весьма сведущ в Божественных Писаниях, он часто проповедовал в церкви слово Божие, а также, усердно предаваясь молениям и благочестивым размышлениям, за чистоту свою сердечную многократно удостаивался также утешений и откровений свыше. И довелось святой деве Лидвине узнать столь знаменитого отца не по человеческому указанию, но откровением Божиим, когда она жила ещё нищенски в своей малой хижине. Когда же в праздник Благовещения Господня достопамятная дева, едва завершилась половинная часть недуга её, восхищена была к небесным созерцаниям, случилось также, что и преблагоговейный Христов священник Вермбольд в тот же час возведён был к лицезрению небесного, и благодаря сему общему и единообразному созерцанию стали они оба друг другу знакомы, хотя прежде знакомства не водили. Сего ради оный досточтимый отец, побуждаемый чувством благоговейной приязни, возжелал предуведанную в духе служительницу Божию узреть также телесными очами и познакомиться с нею. Итак, придя в её домишко, где она лежала недужная, и увидев, какими она угнетена несчастьями, словно евангельский самарянин, сжалился над нею (ср. Лк. 10:33) и был ранен в сердце стрелой сострадания. И не мешкая, после святого собеседования о Боге, он простёр руку к делам милосердия. И в первую же очередь он дал ей около 30 фламандских гроотов на покупку двух смен постельного белья. Затем священник, воспламеняемый Духом Божиим, вошёл в церковь и, поднявшись на амвон, произнёс слово к народу, в коем бичевал их, как они того заслуживали, суровыми упрёками за скупость и безжалостность, ибо не помогали они немощному созданию Божию, оказавшемуся в таковой нужде и скорби. И поделом так сурово глаголал красноречивый священник в ревности Божией, ибо испытанная добродетель обличает безумных (ср. Вульг. Прем. 1:3). Однако после этого многие, по вдохновению Божию склонившись к милосердию, благодетельствовали, с сердечной щедростью давая милостыню святой деве.

Итак, дева сия, немощная телом и ревностная духом, чрезвычайно часто была восхищаема в экстазе посредством исступления ума, причём восхищение её не было «в редкий час и на краткое время» (rara hora et brevis mora, – выражение, приписываемое Бернарду Клервоскому и популярное в Нидерландах. – прим. пер.). Как-то раз некий инок расспрашивал её об обстоятельствах её жизни и о том, как претерпевает она мучения свои. Она же ответила ему, что страдает она совершенно запредельно и свыше сил, что если бы милостивый Господь не дал ей опереться на костыль утешений, она вероятней всего изнемогла бы под бременем скорбей. Ибо же, по её словам, от изобилия милости Божией почти всякую ночь на довольно долгий промежуток времени – час и более – она испытывала восхищение к небесным созерцаниям, радости коих настолько укрепляли её, что сколь угодно горькие муки становились для неё не только терпимы, но даже приятны. Восхищаема она бывала также в Чистилище и места адских мучений, дабы, поглядев на жуткие кары, терпеливее переносила бедствия земной жизни и, проникнувшись состраданием, охотно совершала покаяние за нуждающихся в избавлении. В таковых и иных блаженных восхищениях почти тридцать четыре года, пока она лежала на одре болезни, [Бог] посещал её и утешал духовно, ну а по определённым причинам, как было сказано выше, она лишалась божественных восхищений. Итак, многими деяниями Своими в неблагоприятных обстоятельствах Бог, испытывая, часто смирял её, а многократными посещениями возносил всё выше. А по причине сих восхищений она имела сведения о многих церквах и иноческих обителях, их месторасположении и устройстве; а также поимённо знала монашествующих особ, которых никогда не видала, и что было свыше им ниспосылаемо, неоднократно сообщала другим.

На сей превосходнейшей деве достославно исполнилось то, что говорил некогда Господь Моисею и сынам Израилевым при вступлении в Землю обетованную: «Вот, Я посылаю пред тобою Ангела Моего хранить тебя всегда, да будет он проводником в путешествии твоём (ср. Исх. 23:20)». Во многих книгах святых можно прочитать о явлениях ангелов, а ныне из свидетельств многих благочестивцев можно узнать о том, как подобное происходило с сей бедняжкой Лидией. Ибо святой ангел посещал её чрезвычайно часто; он даже прикасался к ней, удостаивая своего общества и поддерживая своим предстательством; и она узнавала его в лицо, как бы друг – друга своего (ср. Исх. 33:11). Так же узнавала она и ангелов духовников своих и других близких своих, а также – многих посторонних. А являлся ей тот ангел в разнообразных обликах. Порой в виде прекраснейшего мужа – всегда, впрочем, с великим сиянием, то есть как ангел света, служитель и знаменосец Света вечного. Иногда же сияние его было таково, что если бы тысяча солнц сообща светили в о всю мощь, то не смогли бы сравняться с сим ангельским сиянием. Порой же [сияние] являлось меньшее, однако всегда впереди шествовало знамя креста Господня, дабы невзначай не обманул её ангел сатаны, который часто ей являлся, принимая вид ангела света (ср. 2 Кор. 11:14). Если же из-за множества посетителей она порой приходила в смущение или из-за присутствия или прикосновения кого-нибудь из нечестивых людей её чистота оказывалась омрачена, она лишалась вышеописанных ангельских посещений и божественных восхищений, дабы сия лёгкая провинность не задерживалась надолго на белоснежной сей агнице и не прошла безнаказанно. Порою ещё, когда совесть её обременяли некие духовные недостатки, ведомые лишь Богу и ангелам, она, взыскательно наказуемая за них, тоже ограждалась от привычных ей восхищений. В таких случаях она обычно, сокрушив себя в ступке сердца, исповедовалась святому ангелу-провожатому своему и, очистившись таким образом смиренной исповедью, поспешала вслед за ним туда, куда вёл он её. Притом ангел этот святой говорил ей, в чём следует исповедоваться ему, а в чём – духовнику, поскольку ежедневно исповедалась она в ежедневных проступках своих по оному слову псалмопевца: «Я сказал: «исповедаю Господу преступления мои», и Ты снял с меня вину греха моего» (Пс. 31:5).

При оном неизъяснимом для нас отделении, прежде чем святая дева оказывалась вне себя, она сначала чувствовала такую муку во внутренностях, в груди и сердце, что едва в силах была дышать, и казалось ей, что она умрёт. Однако позднее, когда сего рода восхищения духа стали часты и она к ним привыкла, то таковых мук уже не испытывала. Когда же она восхищалась духом в вышеупомянутые места, тело её, словно бы мёртвое и бездыханное, пребывало на постели до того недвижимо, что если бы кто коснулся его, она не почувствовала бы. Нечто подобное описывается в житии святого Фомы Аквинского, поэтому никто да не усомнится в истинности необычайных явлений (novitatis), происходивших с сей девой, каковую Бог осчастливил неизреченными восхищениями её.

Известно также, что сия дева знала многие тайны, как о живых, так и о покойных; причём о некоторых из них она ради пользы и утешения друзей рассказывала, а о многих смиренно умолчала. Ибо ведь считается, что она задолго предуведала пожар в городе Схидаме, поэтому, прежде чем он случился, она велела стену дома своего сложить из колышков. А тем, кто спрашивал, зачем сие делается, говорила, что если произойдёт пожар, то, сдвинув колышки, её легко можно будет вытащить наружу и перенести через ров.

В селении, издревле называемом Аудерсхи, был некий ризничий по имени Бальдевин, который, заболев, скончался в ночь на праздник Обращения святого Павла (25 янв.), причём имя его сей деве прежде было неведомо. В ту же ночь дева, предаваясь молитве, была, как обычно, восхищена от чувств и, подойдя к некоей горе, увидала у её подошвы некоего человека, тогда ещё ей не знакомого, который хотел на гору взойти, но по немощи своей не мог и коего она, по его просьбе на плечи свои возложив, понесла вверх. Дивясь тяжеловесности его, она спросила, каковым именем он зовётся, на что отвечая, он молвил: «Бальдевин де Вельде». С наступлением утра о. Иоанн, духовник девы, войдя в каморку её, обнаружил, что она тяжело дышит, словно бы утомлённая великим трудом, и от изнурения едва в силах перевести дух. Итак, священник спросил о причине сего беспокойства и усталости, на что она по порядку изложила явленное ей в видении и назвала имя мужа, прежде ей незнакомого, что звался Бальдевин. Подивившись чему, оный священник вспомнил ризничего в Аудерсхи, звавшегося Бальдевин, но прозвище его было ему неизвестно. Через пару дней тот священник, придя в оное селение, чтобы совершить мессу, спросил некую женщину об обстоятельствах и прозвище того ризничего. Та назвала его прозвище, как оно было открыто деве, заявив также, что он почил в ту самую ночь, когда и дева его от подошвы горы перенесла на вершину.

Весьма осторожна и осмотрительна была сия дева при разговорах об участи покойных, хотя тайны Божии оказывались ведомы ей чрезвычайно часто. А следующий пример, рассказанный ею, будет представлен в качестве предостережения людям неопытным, коих видения умерших часто вводят в заблуждение.

Некоего доброчестного гражданина и эшевена города Схидама тяжко искушал диавол, побуждая его наложить на себя насильственные руки: удавиться до смерти в петле. Однако имелся у него священник и капеллан добрый, Иоанн именем, Божией благодатью украшенный, который обычно служил перед ним мессу и молился за него. И всякий раз, как священник узнавал, что эшевен подвергается искушениям, ему едва удавалось уговорить его не учинять себе жуткой смерти. Но когда уже ни сам он сопротивляться натиску искушения не мог, ни духовник – удержать его от искушения повеситься в петле, священник, крайне боясь несчастья, пришёл к деве за советом и спросил, что ему делать с искушаемым. Тогда она, зная, что диавол не может вынести, когда ухищрения злобы его превращаются в орудия спасения, предложила пресвитеру, чтобы – если искушаемый не в силах противостоять дьявольскому искушению – он наложил на него в качестве епитимии то, к чему злобный враг наущал его на погибель. Услышав такое, духовник, боясь, как бы не послужило то причиной гибели искушаемого, не смел ему сказать, что ему посоветовала дева. Однако она, положившись на Бога, приказала ему уверенно действовать так с чистой совестью. Когда же однажды священник, улучив удобный случай, поступил, как советовала дева, искушаемый за то, что, наконец, удостоился обрести то, чего давно желал, коленопреклонённо благодарил. И, немедля возвратившись домой, он прикрепил верёвку к балке и, обернув вокруг шеи, взобрался на стул, чтобы, повесившись, удавиться. Но о дивное милосердие Божие и неизреченное провидение божественной милости, обратившее козни диавольские ко спасению раба Своего ради послушания священника, внявшего совету девы Христовой! Ибо бесы, видя и негодуя (videntes… et invidentes), что он готов причинить себе таковую смерть, с силой вырвали повесившегося из петли, сказав: «Нет, так вы не повеситесь!» И, крепко разгневавшись, они повалили его и запихали за тыльную сторону некоего ларя – между стеной и ящиком. После чего домашние, проискав долго, почти через три часа, наконец, нашли его ко всеобщему удивлению; причём вытащить его удалось не иначе, как только убрав ящик. И после того он стал свободен от искушения.

В том же городе Схидаме была некая женщина, малодушная и боязливая, которую диавол едва не повергнул в пропасть отчаяния. Ибо же предъявлял он ей весьма часто во сне записку о некоем грехе, совершённом ею, якобы он и не прощён ещё свыше, и не простится; хотя она весьма часто исповедала его в таинстве, получила отпущение и исполнила наложенную епитимию. И вот, хотя она муки свои сердечные многократно открывала сей деве и та благожелательными утешениями успокаивала несчастную, однако не удалось Лидвине достигнуть в отношении той женщины желаемого, ибо князь смерти, как и прежде, смущал её во сне всегда новыми ужасами, говоря: «Никогда не удастся тебе избежать моих рук, ибо письменами оными подтверждается, что ты отдана мне во владение и под начало!» И случилось как-то раз так, что дева, предаваясь молитвам, была восхищена на небеса и увидела того самого беса, державшего в руке оную хартию. Но пресвятая Дева Мария рукой Своей насильно выхватила её из его руки и разорвала. Ибо сильна была Владычица милосердная разрушить все злоухищрения диавола и утешить печальную душу залогом благой надежды. Когда затем к деве вернулись телесные чувства, она поведала о сем о. Иоанну Вальтерсу, своему духовнику, открыв, как диавольские козни были разрушены милостью Пресвятой Девы. После сего вышеупомянутая женщина, как прежде, обратилась к деве с сетованиями на отчаяние своё, а она, ласково утешая её (умолчав, однако, об уничтожении хартии), предписала ей жить в дальнейшем спокойно и не страшиться, что ей приключится что-нибудь дурное, ибо она самоё себя отдаёт в залог того, что совесть её в Судный день [будет чиста], и во всём полагается на милость Божию. [Итак], освободив женщину от всякого прежнего смятения, Лидвина отпустила её успокоенною.

Ныне впору следует немного рассказать об отношении (statu) сей преблагоговейной девы ко святому причастию: как она благодаря вдохновению благодати Божией понемногу восходила к более высоким дарам, часто принимая Тайны драгоценного Тела Христова.

Когда Спаситель наш Иисус Христос проповедовал Евангелие Царства Небесного, Он наряду со многими небесными словами, коим учил, изрёк сие всеспасительное слово веры о Тайнах Тела Своего: «Ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6:58), сиречь тот, кто ест Меня или только духовно, или также та́инственно и духовно, тот наверняка и ныне будет жить в благодатной жизни, и в будущем воцарится со Мною в жизни вечной – ибо сие означает святое причастие Моих Тела и Крови. Каковое верное обетование на сей деве несомненно исполнилось: Христос в величайшем благоволении сотворил чудеса Свои с нею. Ведь хотя почти всю первую половину времени своей болезни она вкушала еды весьма мало – превыше человеческих сил (superhumano), как написано в первой части сей книги, а сверх того и всё остальное время жизни своей не принимала совершенно никакой пищи и питья, однако отнюдь не могла сия святая служительница Божия воздержаться от сей дарующей жизнь пищи и животворных Тайн Тела Христова. Ибо чем более ослабевала она телом и менее вкушала телесной пищи, тем сильнее возрастало в ней желание небесного и божественного Хлеба, и посредством оного она укреплялась духом и внутренне жила более духовно. Посему в начале своей болезни она в течение трёх или четырёх лет имела обыкновение причащаться раз в год – на праздник Пасхи; потом же, с началом получения божественных утешений, в течение нескольких лет она принимала Христа дважды [в год]. После смерти матери настолько возросло её желание и стремление к причащению, что шесть или более раз [в год] вкушала она Тело Господне в полноте веры и с исключительным благоговением к несравненной утехе и поддержке души своей; и принимала бы его чаще, если бы не отказал ей в том кюре [местной] церкви. Ведь если она когда у него просила дать ей святое причастие Тела Христова, он приходил к ней неохотно и против желания своего, о чём она весьма скорбела. Ибо чем долее лежала она, болея, тем более телесно мучилась и слабела; а чем горше мучилась она телом, тем сильнее разгоралась любовью божественной; ну и чем горячее воспламенялась она любовью к Богу, тем обильнее действовала в ней благодать Бога Всемогущего.

И состоял при безутешной деве ради некоторой утехи в предсмертную пору болезни её племянник, Бальдевин именем, двенадцатилетний отрок, который ей почти непрестанно прислуживал. Дабы он крепче помнил чудеса, что свершились с Лидвиной, которые он часто воочию наблюдал, она в качестве спасительного вразумления и некоего чуда милости вымолила для него у Господа лихорадку. Этот паренёк пользовался неким кувшином, из которого имел обыкновение пить. И вот, в праздник Рождества Пресвятой Девы Марии того года, что предшествовал кончине Лидвины, когда уже свечерело, предписала дева тому отроку взять кувшин свой и, наполнив пресным (tenui) питьём, разместить подле её кровати. Когда обутрело, она, позвав отрока, приказала ему взять кувшин и пить. И когда он принял кувшин, обнаружил, что тот по милости Божией наполнен неким невиданным напитком: будто в нём возникло варенье из смеси корицы с прочими пряностями, приятно пахнущее и сладкое на вкус. Но как сия дева при множестве ежедневно мучивших её страданий укреплялась также божественными утешениями, так и наоборот – вышеназванный отрок, взяв и испив вволю вышеупомянутого напитка, в тот самый день начал болеть и продолжал страдать различными видами лихорадки до зимней поры того года, когда празднуется рождество святого епископа Мартина (11 нояб.). Притом этот самый чудесный напиток пили также разные люди, однако никакого недуга, как с вышеупомянутым отроком, с ними не случилось. Подобным образом, когда разные другие жидкости в течение целой недели вливали в тот самый кувшин, тогда пившие их ощущали вкус сладчайшего напитка, однако никакой недуг не досадил им. Таким образом сей напиток послужил для отрока знамением кары, а прочим, кто его отведал, оказался утехой невиданного чуда. Когда же отрок вылечился от лихорадки своей, рука Господня снова простёрлась (ср. Ис. 10:4) – на священника сей девы. Ибо о. Иоанн, духовник её, слёг с четырёхдневной лихорадкой; и в тот самый день, когда обычно лихорадило деву, и его поражал жестокий приступ лихорадки. Видя сие, сестра о. Иоанна спросила деву, сколько продлится лихорадка брата. Лидвина же ответила ей, что к первому воскресенью предстоящей Четыредесятницы он выздоровеет: что и сбылось, как она предсказывала. А когда тот самый о. Иоанн захворал тяжкой болезнью к смерти, дева, сострадая ему, великой настойчивостью молитв своих милосердно выпросила для него у Господа отдаления смерти и продления жизни.

Дабы в деве Христовой Лидвине, испытанной многими скорбями, не осталось и пятнышка греха, она была в итоге жесточайшей мукой уязвлена и очищена. Итак, в последний год её жизни от праздника Сретенья и до последовавшего затем праздника Пасхи вдобавок к прочим недугам, кои прежде у неё чрезвычайно давно были, такое отяготило её мучение от каменной болезни, что два или три раза она, став на час словно бы бездыханною, не могла говорить. После того, как она, крепко стиснув зубы и ни словом не выказав нетерпение, едва перенесла эту боль и она прекратилась, тогда она смогла произнести едва несколько слов вслух. А сказала она, что оный камень погубит её – ведь размером он был с доброе голубиное яйцо.

Притом в то время внутренние утешения свыше посещали её так редко, что она со слезами жаловалась о. Иоанну, духовнику своему, что противу обыкновения Господь как бы покинул её. Однако в таковом одиночестве она более возрастала в заслугах благодаря терпению, ибо сильнее уподоблялась страдавшему на кресте Христу, Который громким голосом возопил к Отцу, сказав: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46) Сия же святая дева, как истинная почитательница и носительница креста, продолжала беспрерывно претерпевать недуги свои до самой смерти, притом предузнала о ней задолго из откровения Господня. Итак, однажды, а именно накануне праздника Кафедры святого Петра (22 февр.) в год её кончины, по приглашению Лидвины пришёл к ней некий благочестивый приор. На другой день с самого утра о. Иоанн, духовник девы, предложил тому приору зайти к ней каморку, если желает стать свидетелем какого-нибудь духовного дара, уделяемого ей. Когда же он вошёл в её каморку, то ощутил такое сладостное ароматическое благоухание (которое дева, будучи тогда посещена Господом и отведена в небесные области, принесла обратно с собою), будто в той каморке были спрятаны различные благовонные пряности. И вот, после взаимного и божественного собеседования о том, ради чего она позвала приора, Лидвина предложила ему снова прийти к ней в пасхальные праздники, чтобы, насколько Господь даст, обсудить то же самое получше. Если же не застанет её, тогда пускай из братской любви помолится о ней. Из каковых слов явственно видно, что говорила она тут о своей смерти, хотя открыто смерть не упоминала.

С наступлением же пасхальных торжеств, в самую ночь святого Господня воскресения около четвёртого часа на рассвете вышеназванный о. Иоанн, духовник девы, пришёл повидать её и, как по благоуханию от её рук, так и по словам её ясно понял, что её обычным образом посещал святой ангел. Ведь от неё исходил такой сладостный запах, что можно было подумать, будто что её умастили различными ароматическими мазями (согласно второму «Житию» Бругмана Лидвина в ту ночь удостоилась Последнего помазания (соборования) от рук Христа, почему и не нуждалась затем в этом таинстве. – по прим. англ. пер.). Затем, когда он, поздравляя её, воздал благодарение Господу, она, придя в себя после пережитого посещения, призналась, что получила утешение свыше, однако заверила, что ей предстоят тягчайшие муки, которые она претерпит в течение этих праздничных дней. Сказала ещё, что слышала в эту самую ночь, как на небесах пели «Аллилуйа», а также высказала надежду, что вскоре с большей радостью и утешением споёт сей напев «Аллилуйа» вместе с небесными духами, а ещё – что получит облегчение от этих тягот, если переживёт пасхальные праздники. Видимо, тут она говорила о смертельном исходе, хотя и не сообщала, что скоро умрёт. Однако каждый день, сиречь в сам святой день Пасхи и два последующих, она говорила посетителям, что муки, которые она тогда претерпевала, не продлятся долго – что в дальнейшем и подтвердилось на деле.

Итак, когда наступил вторник в октаве Пасхи, кроткая и терпеливая дева, желая глубже сосредоточиться, смиренно просила о. Иоанна, духовника своего, пришедшего к ней утром, чтобы ни он сам, ни кто-либо ещё из любящих её не приходил в тот день её повидать, за исключением отрока Бальдевина, который усердно служил ей до самой смерти. Что и было сделано, дабы согласно пожеланию сердца её, умерла она в уединении и оставленная людьми. Ибо ведь, как вышеупомянутый духовник её сообщал некоему иноку, за четыре или пять лет до кончины своей он услышал, как Лидвина молила Господа позволить ей умереть не иначе, как лишь в Его присутствии и с её ведома. И о том ещё просила, чтобы он умножил муки и немощи её, дни её сократил, час смерти ускорил, а смерть даровал быструю – что и осуществилось, как будет видно из дальнейшего.

После же смерти её нечто дивное обнаружилось с её телом, о чём имеются точные свидетельства. Ибо правая её рука в течение многих лет была так мертва, что сама по себе не могла двигаться (хотя позднее благодаря серьёзному лечению, произведённому неким хирургом, она сделалась немножко подвижнее), однако после смерти, когда святое тело её было раздето, паче всякого чаяния и понимания – и никто не знал, каким образом это сделалось – оказалось, что эта рука вместе с левой, как бы сложив ладони и сплетя пальцы, пристойно покоится на груди. Ибо же говаривала она при жизни кому-то, что надеется перед смертью своей прославить Бога, простерев обе руки, – что и сбылось, и многим после смерти её было ясно явлено. Также в течение многих лет (почти тридцать истекло ко времени её смерти) она носила множество власяных опоясаний для смирения плоти и, будучи перетянута последним из них в течение трёх лет, завершила в нём день конца своего. Когда же почила она и была раздета для погребения, перед тем, как переодеть её, обнаружили вышеупомянутое опоясание около плеч, отвязанное от её тела неведомым для людей способом, но целое по кругу и с неразвязанными узлами, коими оно соединялось.

И предсказывала сия дева исключительного смирения, что умрёт, как прочие люди, в величайших муках, и что никаких чудес при смерти её не случится – что и сбылось, как уже было показано. Однако же, дабы не показалось, что Бог совсем позабыл о скорбях и трудах бедной и смиренной служительницы Своей, и дабы вознести из уст людских (ср. Вульг. Иудифь 13:25) славу терпения её, явил также взорам людским верные признаки того, сколь великими заслугами воссиял в небесах благородный брильянт, долго томившийся в темнице плоти. Ибо девическое лицо её, что отвращалось от лицезрения мужей, дабы яснее видеть небесного Жениха, ничуть не являло смертельной бледности, не выражало ужаса, но как бы намащенное елеем или какой-нибудь благовонной мазью, сияло таким блеском и изящной белизною, что казалось не лицом обычного смертного человека или трупа покойного, но являло как бы подобие лика человека прославленного [в небесах]. Ибо же те, кто там присутствовал, говорили, что никогда не видали столь прекрасного облика. Посему многие, сколько бы раз ни подходили посмотреть на неё, всё же не могли насытиться её видением. Подобно и всё тело сияло той же белизною и подобным блистанием, и все члены её были исполнены такой красотою здоровья и благообразной дебелостью, словно никогда она не страдали никаким недугом. Даже трещина на лбу, которая некогда у неё образовалась при жизни, полностью исчезла; также ступни и ноги, ладони и руки, шея казались столь плотны, а всё тело – так невредимо, будто никогда прежде не причинено было им никакого вреда за исключением, однако, того, что на месте раны на правой руке её и на месте одной раны, нанесённой ей пикардийцами, были видны маленькие нитевидные рубцы, обозначавшие след удара. А у вышеупомянутого о. Иоанна было три родные сестры, которые с некими иными порядочными дамами сторожили сие досточтимое тело. Они от видения его и присутствия исполнились такой благодати, что их всё время – сиречь от преставления её и до погребения – не беспокоил ни голод, ни жажда, ни сонливость.

Когда же стало ведомо о её смерти и молва о признаках святости (gloriae) её тела разлетелась повсюду, аж до середины ночи происходило величайшее стечение народу, желавшего увидеть её, во все дни, пока она оставалась непогребённой; так что из разных городов и деревень – Роттердама, Делфта, Лейдена и Брилле, а также из других окружающих местечек и селений, столь многие поспешали, чтобы узреть священные останки, что их точное число, превосходившее многие тысячи, ни оценить было невозможно, ни выяснить было нелегко. Ибо дети трёх-четырёх лет, «словно бы препоясавшиеся для путешествия» (т.е. готовые послужить проводниками, наподобие ангела Рафаила, ср. Вульг. Тов. 5:5), так рьяно бежали, что побуждали даже в людях пожилого возраста желание повидать столь славные мощи. Вот уж могла бы сказать тогда дева, коли была бы жива: «Пустите детей приходить ко мне, ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк. 10:14). И вот, дети, входя в дом, где находились святые останки, из-за малого роста не могли подтянуться, чтобы заглянуть туда, где лежало тело, отчего многие из них кричали и горестно говорили: «Неужто я не увижу сию деву, ради чего я пришёл из такой дали?!» Тогда стоявшие там поднимали их, чтобы они увидели лицо девы, а дав наглядеться, отправляли их домой, угостив белым хлебом. А что ещё более достодивно, была там некая дама с малышом своим в возрасте одного года и трёх месяцев, который хоть и младенец, сложив ладони и обратив лицо к останкам, так благоговейно и серьёзно устремил глаза свои на оные, что сторожившие и посетители святых останков, видя благоговение младенца и изумляясь ему, были взволнованы до слёз.

Благодаря всемужественному терпению в страданиях своих и частому общению с ангелами, а также посещениям небес сия дева достигла такой чистоты, что, когда она была ещё жива, от прикосновения рук нечистых и недостойных людей у неё подчас возникали видимые пятна, чёрные следы от которых оставались у неё на руках два или три дня, причём прежде их видно не было. Также и после её кончины случалось кое-что подобное. Ибо когда лицо её после смерти сияло, как было сказано, столь дивным блеском, вместе с прочими подошла, ради того, чтобы посмотреть на неё, некая дама и провела кругом лица её своим платком, что держала в руках – из благочестия, как ей думалось, – а лицо девы от этого прикосновения постепенно заметно потемнело. Поэтому, когда её тело поместили в церкви и некто попросил открыть гроб и показать оное, чтобы присутствующие могли узреть его, остальные, кто знал о сего рода потемнении, напрочь отказались делать сие, опасаясь, что от взоров недостойных оно ещё сильнее потемнеет на соблазн другим.

Наконец, когда наступила пятница в октаве Пасхе, которая была четвёртым днём после блаженного преставления её из юдоли плача и узилища земного пребывания, после того, как преблагоговейнейшим образом была отслужена месса, тело было предано погребению в двенадцать часов, когда солнце сияло в зените, а день устремился к концу: по примеру Христа, Который в пятницу пострадал, в девятом часу умер, перед закатом солнца был погребён. При похоронных обрядах присутствовал благочестивый отец Йудок, приор регулярных [клириков?] из Брилле, который весьма часто при жизни Лидвины по-дружески беседовал с нею и внимательно вник во множество тайн её святости. Он увещевал народ, дабы позволили похоронить служительницу Божию христианским образом, и, к счастью, убедил. Народ в благоговении согласился с сими словами, и вскоре, крепко заколотив её гроб, предали священные останки девы погребению по примеру Христа, погребённого в сердце земли, чтобы восставил Он её в последний день и прославил со всеми святыми в вечном блаженстве. Итак, погребли прелюбезную Христову невесту Лидию, сиявшую девством, обиловавшую смирением, блиставшую терпением, пламеневшую любовью, милосердную, благостную, первейшую в благочестии, превознесенную в созерцании, всеми добродетелями и дарами и Святого Духа в избытке украшенная. Ни в шелка она не была облачена, ни в гробнице мраморной заключена, но в могиле каменной, сооружённой, как подобает, трудами каменщика; не в стольном граде, но в родимом местечке, именуемом Схидамом; не в усыпальнице клириков и не в священническом склепе, но на обычном приходском кладбище при церкви святого Иоанна Крестителя, с южной стороны храма, где все жители могли повидать и посетить могилу девы. Однако не глубоко в земле [положили её гроб] и не покрыли землёй поверх, но и не слишком высоко над землёй воздвигли его, но на деревянных балках, проложенных в каменной яме. И сие очень даже сообразно: ибо, как она при жизни тридцать лет не касалась земли, так и её, почившую, не коснулась земля, и курган земляной не сокрыл ковчег её тела. Поверх него помещён был огромный камень красного цвета с изящно высеченными на лицевой стороне разными красными крестами – он возвышался над могильным холмом почти на два локтя.

После похорон досточтимой девы, когда многие верные стали посещать её могилу и почитать оную добровольными подношениями, свидетельствовавшими об исцелениях от различных болезней и немощей, руководители города и церковные иерархи, придя к благоразумнейшему решению, служащему к распространению славы Божией, в следующем году распорядились построить близ её могилы каменную часовню с алтарём, [каковая была] к чести да славе Божией и на особую память об оной деве [освящена] в праздник десяти тысяч мучеников (22 июня) года Господня 1434-го.

И для подтверждения святости сей девы весьма сообразным кажется прибавить в конце книги [рассказ] о трёх самых знаменитых из множества знамений (что надёжнейше подтверждены достоверными свидетельствами её святости и изустно поведаны многими), что недавно с содействием Божиим свершились в Голландии к славе Божией и чести оной святой девы.