Грустная вводная часть о том, как мне отдают ненужную рубрику, отбирают бухло и открывают правду.

Стояла поздняя осень, почти зима. Суровая и бесснежная. Низкое небо давило на голову, рождая идеи непонятного содержания… Наш главный редактор желал немедля внедрить их в жизнь.

Он сидел за своим столом, пил из кофейной чашки нечто, что вовсе не было кофе и, слегка заплетавшимся языком, вещал:

– Мы теряем молодых читателей. А все почему? А п-пытому, что газета застегнута на все пуговицы!.. Весь город пишет о сексе, а что делаем мы?.. Не пишем! И всем насрать!

Он гневно озирался вокруг. Все тоскливо молчали.

– Что, скажете, не насрать?! – восклицал Шеф. – Как больше денег требовать, так вы знаете. А как лучше работать!.. Вот ты, Ровинская. Что ты можешь сказать о сексе?

Застигнутая врасплох, за раздумьями о предмете, я открыла и снова закрыла рот. О сексе я могла сказать очень мало. Я еще помнила, как выглядит мужской член, но в руках давно не держала. Стыдясь и краснея, я пробурчала себе под нос:

– У меня секс – андэ.

Все в кабинете к тому времени уже знали, что «андэ» по-корейски обозначает «нельзя». Как и то, что «Секс – андэ!» называется моя, почти готовая книга.

– Это потому что ты в такой жуткий красный цвет покрасилась, – загрустил редактор, разгадав мой маневр. Неосторожно взглянув на меня, он дрогнул и сделал слишком большой глоток. Прохрипел примирительно: – Тебе так хорошо было беленькой!

– Я не знала, что эта хрень вопьется так намертво!.. Я думала, получится рыжий цвет. Ну, или красного дерева…

– Интересно, прям, чем ты думала, если ты сидела? – в пустоту спросил Чуви. – Скажи уж прямо, что набухалась и не ведала, что творишь…

Шеф резко взмахнул рукой, велев ему замолчать:

– Слушай, Ровинская! Я тут к чему клоню. Ты же у нас не просто Морковка, которая не умеет читать инструкции на флакончиках. Ты же – Секс-Андэ, молодая писательница и хостесс! Кому еще заниматься сексом, как ни тебе?.. Как будет «можно»? «Дэ»? Вот! Я уже название придумал для рубрики: «Секс дэ, первая кровь». Когда твоя книга «Секс – андэ!» станет бестселлером и все захотят узнать, что там было дальше, ты такая – хоп-па и продолжение достаешь! – под смех собравшихся, он еще раз на меня посмотрел, стараясь не выдать личного впечатления. – Девка ты… кхм… сочная. Все получится!..

– Ей бы слегонца «сок» согнать, перед тем, как пытаться, – грызя ногти, не унимался Чуви. – Литра три, но десять было бы лучше.

В кабинете совсем уж гнусно и по-гиеньи заржали.

– Но же про спорт пишу! – попробовала отмазаться я, так же безуспешно пытаясь натянуть на жирные ляжки свитер.

Очень живо представила себе, как приношу игроку газету с его интервью, а на соседней полосе стоит рубрика «Секс – дэ!». Представила гогот из раздевалки и сальные комментарии. Представила так хорошо, что мне мгновенно сделалось плохо.

– Все под контролем, – колышась от смеха, Шеф подавился бухлом. – Никто не догадается, что ты – это ты. Ты псевдоним возьмешь, – он выдержал паузу и торжественно произнес. – Ангелина Злобина!

И все заржали еще заливистее: так звали героиню в «Сексе андэ!» и это все знали.

А еще так раньше звали меня.

На нашей уютной кухоньке горели толстые свечи.

– Скажите мне правду! – требовала я, пожирая сосиску. – Я сильно свинья?

– Нет, – горячо возразила Богданова. – Кан – мудак, это всем известно…

– При чем тут Кан?! – настороженно уточнила я.

– Эээ… Просто так. Вспомнила… Эээ… Вон он, в окне…

Мы трое, не сговариваясь, посмотрели на Димин дом. Это было не трудно. Темнота, как в области проктологии, не посмела коснуться новой четырнадцатиэтажки. Она насмешливо светилась, во тьме квадратами окон.

Димины были без штор.

Бросая вызов конкурентам и снайперам, Кан расхаживал взад-вперед, прижав к уху трубку и орал, на кого-то, яростно размахивая рукой. То ли подбадривал, то ли дирижировал кем-то на расстоянии.

Утром у нас во дворе прорвало трубу.

Бонечка, с утра была дома и видела все. Почти. Она болела тяжкой болезнью с птичьим названием. Сидела на подоконнике, пила свой рассол. Во дворе голосили бабки. Строители неспешно чесали репы. Из асфальта бил гейзер. Вода, красивыми волнами застывала на тротуаре.

Стороны никак не могли прийти к соглашению. Бабки хотели горячей воды, работяги – бутылку огненной. Бабки кричали, что станут жаловаться начальству. Работяги ржали, как кони и тут… кто-то вспомнил, что в наше время жаловаться надо не В ЖЭК, а совсем в другие структуры.

Три минуты спустя, рыча, фырча и меся колесами ледяную кашу, место действия украсил огромный джип. Стройный мужчина в черном, спрыгнул на землю. Бабки расступились пред ним, как море пред Моисеем. И вновь сомкнулись за его могучей спиной, как Летучие Обезьяны.

– Что за хуйня? – рек прибывший.

Строители оробели.

Какое-то время они все вместе смотрели, как из асфальта бьет кипяток. Затем Кан опять воздел руку и… строители принялись за работу!

Принялись так резво и резко, что у Бонечки от их мельтешения померкло в глазах. Она бросилась в туалет; рассол фонтаном хлынул из горла… и свет погас! Это строители повалили бульдозером электрический столб.

– Позвони ему! – заявила Бонечка.

Я посмотрела в окно. Дима бывал ко мне расположен. Но время и место, все время назначал сам. Вчера он мне, разве что в лоб не плюнул.

– Я лучше уж посижу без света, чем полежу при свечах.

Бонечка рассмеялась и наклонилась, чтоб прикурить от свечки.

– А где Макс, вообще? – спросила я. – У него ведь тоже нет света!..

– Без понятия. Он не берет трубу. Либо копает себе могилку в лесу, либо трахается.

– Или, работает, – вмешалась в беседу Ирка. – Знаете, такая новая хрень: делаешь что-то полезное, а тебе за это платят.

– Неутомимый труженик, – обобщила я.

– В отличие, от тебя.

Самая успешная из всех нас, Ирка была настроена и меня подтолкнуть к успеху. Невзирая на то, как этот «успех» пугал. Я вообще не выносила стресса, я хотела бухлишка, любви и назад в Корею. А Ирка хотела, чтоб я работала, продвигала книгу про «Секс андэ!» и пить бросила.

– Дура, что ли? – взвыла она, словно прочитав мои мысли. – Тебе двадцать один год, у тебя выходит книга и дают собственную рубрику!.. А ты сидишь, как… тупая, – Ирка явно хотела сказать «Богданова», но в последний момент сдержалась, ибо Элина сидела с ней рядом. – И хочешь все бросить!

– Рубрика в газете, – вмешалась Бонечка, закатывая глаза. – Х-ха! Достижение!

Печатные СМИ, по ее словам, существовали лишь потому, что в стране по-прежнему не хватало туалетной бумаги.

– Но что ребята подумают? – воскликнула я, вновь озаботившись мнением хоккейной команды.

Ирка деликатно смолчала. Я зло прищурилась, услыхав в ее молчании: «Нужна ты ребятам, чтоб они о тебе думали!» Бонечка деликатностью не страдала. Сказала вслух:

– Они и не заметят, не ссы. Кроме тех, кто работает в «МД», никто его не читает.

Когда-то она и сама работала на «МД». Как обычно, несколько месяцев. Молодая, да ранняя, Элина успела поработать во всех городских газетах, но ни в одной из них не сумела оправдать ожиданий. Из «МД» ее тоже уволили. За то, что слишком талантлива.

Так, во всяком случае, утверждала сама Богданова. По словам оставшихся, Элина сильно пила. Это повышало ее самомнение, снижая при этом производительность. Чтобы быть уволенной; из нашей конторы; ЗА ПЬЯНСТВО!!! надо было особенно постараться.

Она смогла!

Теперь Богданова сидела на «Даль-ТВ», ведя войну с редактором спортивной редакции по кличке Хомяк. По собственным словам Бонечки, Хомяк ненавидел всех, кто выше его ростом, баба и любит ХК «Амур». Богданова подходила по всем категориям.

Но мы-то с Иркой знали: на «Даль-ТВ» она висит на тоненьком волоске по той же причине, что и в «МД». Из-за бухла. Висит, потому что Кроткий из жалости, как-то намекнул Хомяку, что врежет ему в лицо, если тот не прекратит обижать Богданову.

Хома прикинул силу, с которой Макс бьет, его габариты и… кротко отстал.

– Если ты перед камерой, тебя знают все, а ваши рубрики – фи-и-и, – не подозревая о моих мыслях, Элина подперла ладонью ухо и протянула стакан. – Мы пьем или что?..

– Разговариваем, – напомнила Ирка, тщетно пытаясь отодвинуть бутылку, но Бонечка все равно до нее добралась, едва не опрокинув все свечи.

Последовало короткое препирательство в стиле «Ты пьяная! – Нет, не пьяная!», после чего Богданова заполучила остатки вина и, довольная, тут же их проглотила.

Прямо из бутылки.

Какое-то время она сидела не двигаясь. Склонив по-совиному голову к одному плечу, прислушивалась к своим ощущениям. Потом возвестила:

– Нет. Не торкает… Ёпа-мать! Займите денежку до зарплаты?

Ирка вздохнула. Она единственная в нашей квартире получала ЗАРПЛАТУ. Моей хватало только на то, чтобы купить сигарет и скинуться на бухлишко. Бонечка же просто занимала у всех, кто по какой-то причине не мог отказать ей. Тем и жила, смеясь, что долги возвращают трусы.

– Только на пиво, ясно? – спросила Ирка, понимая, что не получит своих денег назад.

Бонечка умильно кивнула. Когда ей нужно было «догнаться», она могла унижаться до бесконечности. Ирка вздохнула и с брезгливым презрением отслюнила пару купюр. Не заметив, или же притворившись, что не заметила ее взгляда, Элина защебетала, как канарейка и, прямо в тапочках, убежала в холодную темноту.

– Интересно, когда до нее дойдет, что во всем квартале нет света и ни один ларек не работает, – не сдержалась я, – она вернется или до следующего квартала в тапках дойдет?

Ирка мне не ответила. Какое-то время она стояла, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, затем накинула цепочку на дверь и села за стол. Заговорила короткими рубленными фразами.

– Послушай меня. Пять лет назад, Богданова была смазливой тоненькой девочкой с задатками хорошего журналиста. Совсем, как ты, Лена.

Я кивнула: такие легенды ходили, но я в них не верила. С нами жило нечто опухшее, скандальное, с невероятно толстыми бедрами и такими ядреными ляхами, что когда Богданова садилась на стул, они свисали с него, как собачьи брыли.

Нечто бухало, словно Хеммингуэй и рассуждало о блядстве в литературе. Часть речей предназначалась конкретно мне – за книгу о хостесс, часть – Донцовой. За громкий успех. Остальные спичи служили прославлению будущего труда, который Бонечка непременно напишет, как только… выйдет замуж и родит «ребятенка».

Чем это могло помочь ей в творчестве, Элина не уточняла. Лишь плакала. Главное препятствие состояло в том, что замуж и рожать она хотела непременно от хоккеиста. А хоккеистов, желающих жениться на Бонечке, все не было. То ли они все комплексовали, зная о ее увлечении Линдросом, то ли она недостаточно ясно ждала понять, что хочет за кого-нибудь замуж…

В зависимости от степени своего опьянения, Элина готова была рассматривать обе версии. Но в писательстве ее и это не продвигало.

– Ты знаешь, женщина всегда теряет многое, когда предлагает саму себя, – сказала Ирка. – Потому что когда ее не хотят покупать за назначенную цену, сумму приходится постоянно снижать. Это ломает самооценку и сказывается на внешности.

Я молча макала палец в застывающий на блюдечке воск. В глубине души, я была уверена, что лично мне ничего подобного не грозит! Разумеется, я скоро выйду замуж за американца… Уеду в Штаты и забуду все это, как страшный сон. Зачем вообще работать?.. Разве что только хостесс… У Димы?

Здравый смысл, слегка осоловевший от алкоголя, вяло твердил: куда тебе к Диме, а, толстожопая?! Тебя теперь даже Агазар не возьмет. Но я велела внутреннему голосу замолчать. К следующему лету, в этом я была уверена аб-со-лют-но, я точно сброшу эти лишние килограммы. Всего-то три… Ну, хорошо, пять!.. Семь. Нужно только собраться с духом и сесть на диету!..

«Да, уж соберись! – верещал здравый смысл. – Напихайся в последний раз шоколадками и все – диета!»

– Я неспроста заговорила о Бонечке, – снова заговорила Ирка, глядя куда угодно, только не на меня. – Ты все время над ней смеешься, но правда в том, Лена, что Бонечка – это ты.

Я подавилась собственным превосходством и подняла глаза.

– ЧТО-О?! Я?!!! Я – толстая, как она?

– Да, – подтвердила Ирка, – ты – толстая. Но самое худшее, что ты ничего, кроме интервью не пишешь. Ты, как и она, сливаешь талант в дыру. Может, вы с Бонькой до сих пор не заметили, но ваша подруга Шафранская – уже ведущая собственной передачи. Ты – автор книги. Сейчас. Но когда книга выйдет, публика захочет увидеть танцовщицу-хостесс, а не разожравшуюся свинью. Угадай с трех раз, кого же они увидят?

Мои зубы скрипнули.

– Ты должна что-то сделать, пока все еще не поздно! – твердо сказала Ирка. – Эта рубрика – шанс что-то доказать, как профессионалу. Возможно, последний. Другого такого шанса может уже и не быть. И возьмись ты, мать твою, за себя! Хватит уже бухать у окна и смотреть на Кана!

Я онемела и замерла! Я была уверена, что моя любовь – тиха и неразличима. Взгляд предательски метнулся на Димины окна. Он уже перестал носиться по комнате и теперь курил в распахнутое окно. Наверное, выебал мозги собеседнику и теперь с удовольствием перекуривал.

– Где я возьму столько мужиков, чтобы вести еженедельную рубрику? – огрызнулась я.

– Придумай кого-нибудь, – сказала Ирка, окидывая меня выразительным взглядом. – А для начала прекрати напиваться всякий раз, когда тебе грустно. И прекрати жрать. И еще, по Кану: если ты не в курсе, он тебя увидел и охренел!

Сила инерции растянула губы в самодовольной улыбке. Все я помнила. Дима пялился на меня через зал танцевального клуба и, не веря глазам своим, что-то спрашивал у Ирки и Бонечки.

– Спросил, зачем я в такой жуткий цвет покрасилась? – предположила я.

– Не-е-ет, – ответила Ирка зло. – Он спросил, цитирую: скажите мне, что она ест – я не буду.

Я подавилась куском, который жевала. Самооценка рухнула на пол и разлетелась на тысячи кровавых кусков.

– Мудак!

– Да, мудак, тут никто не спорит, – сжалилась Ирка. – Но давай в таких вопросах будем полагаться на мудаков: они не соврут из вежливости… Черт!

Она поднялась, заслышав бег молодого слоненка, сумевшего раздобыть бухло, скинула дверную цепочку и положила руку на ручку двери.

– Я знаю, что ты сейчас думаешь. Что Кан ни черта не понимает в женщинах, невзирая на то, что вами торгует. И я тебе сразу отвечу: Богданова тоже думает, будто все еще хороша собой.

Я проснулась посреди ночи со странным ощущением чистоты. Сознание еще потягивалось в истоме, как бывало всегда, когда я просыпалась в ночи. Обычно, ощущение карусели наваливалось не сразу и у меня всегда было несколько мгновений вообразить, что я не пьяна. Потом накатывало все сразу. Тошнота, сушняк и отвратительное чувство вины за все, что я по-пьяни наделала. Я напряглась, сканируя уровень алкоголя в крови.

«Что я делала вчера?»

Я рывком сжалась, натянув на голову одеяло и замерла в ожидании приступа чувства стыда… Но тело молчало. Тошнота и стыд не накатывали. Сушняка не было. И тут я вспомнила! Я ведь со вторника ничего не пила.

Совсем! Вчера ночью, я никому не звонила. Не писала СМС, не валялась на лестничной площадке, как перевернутая обдолбанная черепаха. Я была дома. Всю ночь. Спала!..

И мне сегодня нечего было стыдиться.

Я приподнялась, не в силах поверить в происходящее лежа. Комната не кружилась и не дрожала, по ней не летали ни искры, ни мушки, ни прочие потусторонние предметы. Не понимая, что тогда могло меня разбудить, я прислушалась.

– Лена… Лена…

По коридору из ванной, шлепая по полу ладонями, ползла Богданова. Я вышла – взглянуть. Как и предсказывала Ирка, глазами трезвого человека, человек пьяный выглядел ужасающе.

– Бля, Лена, – прохрипела Элина, – я умираю… Принеси мне воды.

…Утром, когда Бонечка, выблевав лишнее, забылась тяжелым сном, встала ко всему привычная Ирка. Я уже сидела на кухне, поджав под себя ступню и без всякого удовольствия рассматривала ужасно рыхлую ляжку.

– Я – жирная! – трагически сообщила я.

Ирка зевнула, закрывая ладонью рот и сладко причмокнув, посмотрела на собранный в горсть целлюлит.

– Я знаю, – сказала она. – Признание – первый шаг к очищению. Теперь твоя задача как можно скорее сбросить…

Она хотела еще что-то мудрое мне сказать, но в дверь постучали и я чуть не свалилась со стула, запутавшись в собственных ногах.

– Да это всего лишь Макс, – успокоила Ирка.

– Он увидит мои жирные ляхи!

Ира деликатно прокашлялась. Я с ужасом вспомнила, что он уже видел меня. Толстую, опухшую, пьяную, блюющую… И мой целлюлит – далеко не самое мерзкое в этом списке.

– Пойду надену халат, – простонала я.

– Сперва цепочку с двери сними, – посоветовал из тамбура Макс.

Я пролетела мимо. Если это слово позволительно употреблять человеку, чьи ляжки не влезают на табуретку. «Протопала, как Годзилла на Токио!» – так будет честнее.

Халат не сходился. Выругавшись, я в отчаянии влезла в спортивные штаны. Натянула футболку и набросив сверху халат, причесала волосы. Слишком озабоченная жопой, я не сразу обратила внимание на лицо. А потом, внезапно отметила: какие ясные у меня глаза, когда не глядят поверх опухших мешков под ними. Я замерла, поворачивая голову то вправо, то влево. Видение не пропало. Да, толстая, но не мерзкая. Вовсе нет. Даже хорошенькая, если мне брать в расчет второй подбородок. Я вскинула голову, чтобы он не сразу бросался в глаза и пошла обратно.

На кухне пахло кофе и Ирка негромко переговаривалась с Максом.

– …в самом деле? Может, у нее просто деньги кончились?

– Я это слышала!

Макс обернулся и кислая мина сменилась на удивленную.

– Охренеть! – сказал он вслух, со свойственной ему «деликатностью». Видимо, отметил мои ясные очи.

Я промолчала, не уточнив. Я всегда при виде него робела. Особенно, когда Кроткий был в своем братковском прикиде. Но сейчас, в ярком свете утра, сосед казался всего лишь очень крупным, хорошо прокачанным молодым человеком, бритым под полубокс. Его загривок был миролюбиво опущен, цепь безголовой змеей валялась среди тарелок, а кожанка висела на стуле.

Он был весьма красивым молодым человеком, – должна сказать, – с дерзким смуглым лицом и свежим засосом на шее. Я тихо вздохнула: везет же кому-то.

В случае Макса: каждую ночь – разным.

– Ты что – умерла и возродилась, помолодев? – он ухмыльнулся и закусил губу.

– Да прекрати ты, – приказала Ирка, которая была той единственной, что смогла отказать ему. – Чтобы бросить пить требуется больше храбрости, чем ты думаешь!..

– Ты похудела что ли? – не унимался Макс, рассматривая меня. – Не пойму, в чем прикол. У тебя лицо какое-то другое.

– Это отек спал, – сказала Ирка, разбивая на сковородку яйца. – Ты поправила текст?

– Что за текст? – справился с собой Макс. – Интервью? С кем? Дашь мне почитать?

Макс был большим хоккейным фанатом.

Порой, когда на него находило лирическое настроение, он пытался мне втолковать, что талант пропивают, даже если он есть. Еще как пропивают. Если не верю, то почему бы мне не взглянуть на Богданову. Когда ему было не до лирики, Макс выражался прямее.

– Это в новую рубрику. Про секс…

Я съежилась под его насмешливым взглядом, ожидая, что Макс проломит хрупкую корочку самоуважения; одной единственной грубой шуткой. Но он лишь хмыкнул, явно вспоминая про собственный опыт и придвинул к себе тарелку с яичницей.

– Кстати о сексе, – сказала Ирка, имея в виду «Секс андэ!», – ты говорил с Каном?

Я нервно дернулась.

Ирка уже давно вынашивала идею уговорить Диму, развесить рекламные плакаты по офисам. И взять пару коробок книг, чтобы продавать их девочкам, которые только собираются поехать в Корею. Кан почти согласился… но на прошлой неделе встретил меня.

– Он сомневается, – коротко бросил Макс. – Сказал, что стоит девочкам разок посмотреть на автора и они побегут от него быстрее, чем он, в свое время, от моджахедов.

Я покраснела, проклиная Диму, Макса, себя… Захотелось напиться и погрузиться в спасительное тепло разливающейся по венам «анестезии».

– Она похудеет, – сказала Ирка уверенно. Как рекламный агент издательства, она ждала этого момента два года и не собиралась проигрывать какому-то целлюлиту. – Сейчас два килограмма слетит просто без бухла. А если еще начать тренировки и на диету сесть, она через пару месяцев снова станет конфеткой… А ну-ка, закрой эту дверцу и даже думать не смей!

Ее взгляд был подобен визжащей циркулярной пиле. Превозмогая себя, я отвернулась от коньяка и ограничилась кофе, сев подальше от Кроткого. Через всю кухню Макс мрачно смотрел на меня, тщательно пережевывая яичницу.

– Блядь, я тебя прошу: перекрасься… Когда я это вижу, мне кажется, что Кан тебе башку прострелил.

– Крестись! – огрызнулась я.

Он фыркнул, нисколько на меня не обидевшись. Он был выше этого. Не будь я частью интерьера, в котором ему готовили, Макс даже разговаривать бы со мной не стал.

– Ты, правда, была танцовщицей?..

Я задохнулась негодованием. Ирка сделала знак молчать. Вчера мы с ней составляли план похудения и карьерного роста, для чего отобрали несколько старых снимков для вдохновения. И Ирка молча взяла альбом с холодильника и сунула его Максу.

Тот ухмыльнулся ей, придвинул к себе альбом к себе и… подавился яичницей. Широко распахнутыми глазами, ухватившись рукой за горло, он смотрел то на снимок, то на меня. И я не ощущала себя польщенной, скорее, наоборот.

– Это – действительно ты?

– А кто еще?!

– Твоя сестра-близнец, которую ты сожрала после пьянки.

– Прекрати, а? Дай сюда!

Макс прекратил, но альбом не отдал.

– Стой-стой-стой! Я тебя где-то видел…

Он задумчиво листал его взад-вперед. Я ждала, что он вспомнит до-корейское лето, но сказал:

– В своих мечтах эротических…

Кроткий вздохнул как-то странно и посмотрел на меня. Теперь в нем проснулись бабник, бизнесмен и менеджер по развитию.

– А я-то думал, чего Кан такой весь выдержанный. Он знает, что там, под слоем твоих жиров…

– Да отвяжись ты от меня со своим Каном! – прошипела я, выпуская дым из ноздрей. – Он тебе платит что ли, чтобы ты меня изводил?!

– Нет, конечно… Я делаю это бесплатно, потому что сам тебя терпеть не могу.

«Идиот!» – яростно, но молча, подумала я.

– Он тебя трахал? Ну, раньше, когда ты была худой.

– Отвали!

– Но тебе хотелось бы?

– НЕТ! – рявкнула я, теряя терпение и ненавидя его до самых глубин души.

Макс рассмеялся и потер руки. Я раздавила окурок и допила кофе. Вмешалась Ирка.

– Макс, хватит!

Он отмахнулся:

– Ты что, ничего не жрешь?

– Я на диете!

– Ты через пару дней сорвешься. Нельзя голодной сидеть. Есть надо, но понемногу. Каждые три часа какую-нибудь мелочь ешь. Творог там, яйца, бутерброд с сыром и ржаным хлебом. Сладкое, шоколадки, пиццу, печенье – все на хер. Забудь. Есть надо, но только правильно. Гречка, овсянка, курятина без кожи, яйца, творог. Короче то, что я ем… Да, и воды пей побольше.

Я посмотрела на его бицепс, без капли жира и хмыкнула, признав, что в его словах есть смысл. Кроткий по инерции чуть напряг его, как делают все мужчины, которые ходят в зал. Потом опомнился и расслабил.

– Но самый главный секрет: надо бросить курить.

– Да меня же порвет на части, как хомяка!

– Если бы я так распустился, я бы сам себя на части порвал.

– «Спасибо»!

Макс сделал широкий жест, мол, не за что; провел куском хлеба по тарелке и поднялся, чтобы положить ее в мойку.

– Блин, где же я тебя видел? – он снова принялся листать мой альбом и я его забрала, опасаясь, как бы он на самом деле не вспомнил.

Макс поднял голову и чуть прищурил глаза.

– Если бросишь курить, это перебьет тебе тягу к алкоголю и жрачке. Тебе будет так хотеться курить, что все остальное просто отойдет на второй план. Ты будешь срываться, но первым делом на сигареты.

Он снова посмотрел на меня, явно собираясь сказать какую-то гадость, но передумал.

– Сколько тебе лет, мать?

– Двадцать два, – ответила я.

У Макса выпала челюсть.

– Держи, – сказал Макс, протягивая мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Он все еще держался со мной натянуто, но уже не грубил. И тем не менее, почуяв, что я одна, сосед застыл на пороге.

– Что это? – спросила я и протянула руку, стараясь не прикоснуться к его руке, чтобы он не решил что я его домогаюсь.

– Стихи! – огрызнулся Макс, его взгляд вонзился мне в переносицу, как раскаленный гвоздь. – Набросал вчера в лунном свете, бля…

Трезвость имела один неприятный побочный эффект: приходилось видеть вещи в истинном свете.

– Почему ты так меня ненавидишь?! – спросила я.

И, пожалуй, впервые в жизни, я осмелилась поднять на него глаза.

Красивый, сволочь. Жесткий, холеный… как камень, до блеска зацелованный волнами. Мне тоже хотелось побыть волной… Я спешно отвела взгляд.

– А за что мне тебя любить? – изумился Макс.

Да так искренне, что я не сразу нашлась с ответом. Промямлила, бросая на него короткие взгляды.

– Я не прошу любить меня… Я спрашиваю, что я сделала, что ты меня ненавидишь?

Припертый к стенке, Макс скрестил руки на животе и слегка качнулся накренившись вперед. Постояв немного, он выпрямился и грозно сузил глаза.

– Хорошо! Назови мне хотя бы одного парня, который не ненавидит тебя.

Я вспомнила о Скотте. Почесала затылок.

– Ты не знаешь его…

Макс сардонически улыбнулся.

– А он тебя знает?

Я оскорбилась до слез.

Еще один побочный эффект трезвости. Не так легко принимать открытое хамство за юмор. Когда ты трезвая, то ясно видишь: тебе хамят. И это больно, мать его. Это больно и, не скрою, обидно!

Я крепилась, как могла, но все равно всхлипнула, уткнувшись носом в запястье. Макс, угрюмо отвел глаза и поспешил сменил тему.

– Это план тренировок, – пробормотал он, беря меня за руку и вкладывая в нее листок. – Если не халявить, можно еще килограмма три до февраля скинуть…

Его рука была сухой и горячей. Я выдернула свою, прежде, чем она предательски задрожала. Рявкнула, обозлившись на свою глупость:

– Сколько раз тебя просила: не прикасаться ко мне!

И тут взбесился Максим. Шагнул в квартиру и яростно захлопнул за собой дверь. Пошел на меня, злобно выставив вперед подбородок.

– А то – что? Заразишься от меня чем-нибудь?! Хочешь знать, почему я тебя ненавижу? Вот за это вот. «Ни-пликасайса-каа-мне!» Кто ты такая, мать твою? Принцесса, бля? Нужна ты мне – к тебе прикасаться!..

– Знаю, – сказала я, довольно резво отступая назад. – Я как-то заметила, не переживай!

Макс ни черта не понял, – по его лицу это было ясно, – но сбавил тон.

– Ты на хер мне не сдалась, подруга! Не обольщайся.

– Ты из-за этого меня ненавидишь? – скептически уточнила я.

– Нет, ты – высокомерная, ядовитая сука!.. И это – не комплимент. Ты всеми силами пытаешься высмеять меня и унизить. Твои шутки, блядь, проходят по ватерлинии! Ты ждешь, я буду лаять и хлопать ластами, как гребаный морской лев?

– Тебя я не пыталась высмеивать и тем более – унижать.

– Да, ну? – Макс сел и щелкнул зажигалкой, прикуривая. – Вопрос: «Самое популярное по посещаемости место, после Утеса?» Ответ: «Койка Макса!» Это я придумал, или все-таки, ты?

– Это был комплимент!

– Я был в восторге! – он стряхнул пепел.

– Что унизительного в том, что тебя все девки хотят? – пробормотала я, засунув руки в карманы.

– Глаза, блядь, подними, когда со мной говоришь! – уже почти орал Кроткий. Кто бы не дал ему эту кличку, шутка не удалась. Он заводился на ровном месте. – На меня смотри, а не в пол! Хочешь говорить со мною начистоту, так подними, мать твою, глаза! Какие, блядь, все?! Ты слепая, блядь или ты считаешь, что эти девки мне комплимент?!

Тут я замялась.

Я не смотрела ему в глаза по той же причине, что выдумывала шутки про посещаемость его койки. Потому что хотела туда попасть. До одури. Потому что боялась, что он поймет. Поймет и со свету сживет своими приколами. Боялась увидеть в его глазах: «Запрос отклонен!»

– Да что ты наворачиваешь, Максим?

– В глаза смотри! – рявкнул Кроткий и щелкнул пальцами. – Живо!

Дрогнув, я бездумно подчинилась приказу.

Наши взгляды встретились и… я поплыла. Его агатово-черные глаза казались бездонными, хищные красивые ноздри дрожали… и я представила на миг, что он дрожит не от злости, а от желания. Представила его глаза близко-близко; его губы на вкус, его горячие большие ладони. Представила себе его тело, всем весом вжимающее мое в матрас.

В голове что-то щелкнуло.

Поясница выгнулась, словно сама собой, бедра напряглись. Я закусила губу, ощутив знакомый жар в районе солнечного сплетения; подавила желание глубоко втянуть в себя воздух. Замерла, как замирает на ходу подстреленная косуля, не в силах отвести от него глаза. Расплавленные внутренности горячими каплями стекали в низ живота. Мускулы напряглись и обмякли. Я всхлипнула горлом и села. Точнее, почти упала на стул.

Изменившись в лице, Кроткий шире раскрыл глаза…

Волшебство кончилось.

Я выдохнула, Макс судорожно вдохнул.

Он так и сидел, не двигаясь. Словно его копьем к стене пригвоздили. Широко распахнутые глаза, приоткрытый в удивлении рот. Я перевела взгляд на его ладонь, лежавшую на столе. Сигарета в пальцах чуть дрогнула.

Столбик пепла упал на клеенку. Мое лицо вспыхнуло до самых ушей.

– Уходи, – хрипло каркнула я, отвернувшись.

Макс молча встал, послушный, как робот. Встал, повернулся и, тяжело ступая на пятки, вышел.

Насчет того, что его кровать – как Утес над Амуром, ибо там побывали все, я не врала и не преувеличивала.

Макс был блядвом.

На этот счет ни у кого не возникало сомнений. Трудно оставаться в неведении, живя бок о бок в панельном доме. Трудно не слышать, когда в соседней квартире начинает плясать кровать. И еще сложнее, – когда через тонкую, как фанера стену, доносится мужское рычание и стонущее сопрано.

Мы с девочками сидели на стульях, словно три парки и слушали, мечтательно поедая попкорн.

Макс был в ударе. Кровать буквально билась о стену. Женщина стонала и плакала. Макс рычал, словно Минотавр. Я шутила, подыхая от зависти.

Как же мне хотелось быть там, ощущать всем телом его тугое мускулистое тело. Смотреть в черные матовые глаза. Гладить пальцами шерсть на мощной груди. Но я сидела по ту сторону стенки, не нужная и шутила над девушкой, которая была сейчас с ним.

Когда кроватные пружины затихли, мы еще долго сидели, не в силах встать.

– Боже… – выдохнула я, не сдержавшись. – Боже! Какой мужчина…

– Фу! – сказала Бонечка. – Он же проститутка.

Она никак не могла понять, что некоторые занимаются сексом абсолютно бесплатно. Просто для удовольствия.

– Пойдемте, тоже покурим, – сказала Ирка.

Ее заметно коробило и я понимала, что это не из-за Макса. Из-за меня. После того разговора на кухне, мне не всегда удавалось скрыть, что я чувствую. Ей это отчего-то не нравилось.

Мы поднялись и на цыпочках переместились на кухню. Прикурили, чуть не стукнувшись лбами и выдохнули, словно пережили то же блаженство, что и партнерша Макса.

– М-да, – сказала Богдана, выпуская из ноздрей дым.

– Да, уж, – поддакнула Ирка.

– Вы понимаете, что во всем Хабаровске, осталось лишь три не оттраханные им женщины? – никак не могла успокоиться я. – Мы!

– Зато, он покупает продукты и квартплату с нас не берет.

– Ну, и?.. Мы ему готовим, стираем, гладим и делаем уборку, сразу на две квартиры! Как жены: жратва и работа, а секс – андэ.

– Ты готова платить за квартиру, чтобы с ним разочек потрахаться? – уточнила Бонечка.

– Иногда, – допустила я, но тут же поправилась: – Иногда мне кажется, что мы – неликвид, который даже Макс не хочет…

Они умолкли.

Если взглянуть на все с этой стороны, выходило на самом деле обидно: Макс был из тех парней, которые трахают все, что движется. А что не движется, они толкают ногой и все равно трахают. Иногда я видела, как из его квартиры выходило нечто Такое, что я со двора на окна заглядывалась: не растет ли на подоконнике Аленький цветочек.

– Может, он нас просто не хочет терять, как друзей? – возразила Богдана, которая была категорически не согласна считать себя неликвидом. – Ведь он же нас любит. Как подружек! Ну, кроме тебя… Тебя он никак не любит.

– Пошла ты! – я залпом допила остатки вина.

– У тебя сведения устарели, – Ирка все еще боялась, что я опять запью и сорву рекламную кампанию. – Он теперь относится к ней намного лучше. С тех пор, как она перестала пить с тобой и стала похожа на человека. А теперь, когда она еще абонемент в фитнес-клуб купила…

Я промолчала.

Ничего я не покупала. Это Макс, подарил мне абонемент, попросив не говорить девчонкам. Когда я попыталась сказать ему, что это – довольно-таки дорогой подарок, он замялся и понес такую херню, что я просто взяла абонемент и сказала «спасибо».

– Ну, да, – прокашлялась Бонечка. – Он еще лучше к ней отнесется, узнав, что она готова ему давать просто так, без намека не отношения. Фу-у, как можно просто так трахаться, если знаешь, что он никогда не женится?

Я не ответила.

Мысль, как именно можно трахаться с Максом, не давала покоя. Меня лихорадило. Хотелось кричать и плакать.

– Неужели тебе никогда не было интересно с ним переспать? – спросила я Бонечку.

– Нет, конечно! А тебе, Ир?

– Пфф!.. Нет! Но, я вам могу по секрету сказать, он в порядке, – сказала Ирка. – Одна моя подруга была без ума и до сих пор его всем рекомендует.

– Он же бабник! – напомнила Бонечка. – БАБ-НИК!

– Именно это и делает его хорошим любовником: опыт, – парировала она, но тотчас же спохватилась. – Не для меня, но чисто теоретически.

– Ты просто никогда не трахалась с таким парнем, от которого захватывает дух! – заключила я. – Иначе, тебе бы тоже хотелось практики.

– А ты, можно подумать, трахалась!

Я мечтательно вздохнула в ответ: Скотт тоже был бабником. Ну, так что с того?.. Запертые воспоминания хлынули, разбив опечатанную дверь. Ожило вдруг в памяти крепкое, тренированное тело; его ласки, дикий безудержный секс; истерзанные простыни…

– Лен, перестань слюной капать, – неправильно истолковав мои мысли, Бонечка деликатно, подбородком указала на стену. – Ты забыла, как он девушек по утрам выпроваживает?

Я помнила.

Но память о плечах Скотта вытесняли воспоминания о плечах Макса. А его глаз я даже не помнила, зато помнила глаза Макса. Точнее то, как расширились у него зрачки, когда наши взгляды встретились. И как у него подрагивали ноздри, когда мы стояли в предбаннике, держась за пластиковую карточку-абонемент. И запах его горьковатого парфюма. Пьянящий, как дым сгоревшей листвы.

– Значит, они его не цепляют…

– А ты – зацепишь! – съехидничала Богданова.

Я повернулась, чтобы припечатать ее ответом к стене, но кровать в соседней квартире скрипнула. Как примадонна, пробующая акустику в незнакомом зале. Несмело издала первый стон…

Я отчетливо представила себе широкую мускулистую спину. Порхающие по ней ладони. Тонкие, узкие… и встала, притворно зевнув в свою.

– Пойду спать, надоело…

– Ты что, реально в тренажерку пойдешь? – Богданова стояла в дверях своей комнаты и тянула через трубочку какую-то алкогольную дрянь. За спиной из телевизора тарахтела Тамара Шафранская. – Опять?! Тебе там что, платят?

Я кивнула; учуяв алкоголь, сглотнула слюну.

– Пятница, мать! – напомнила Бонечка.

– Ну, и?

– Сегодня же повтор программы с Роджером. Как он корову доил!

– Ну и? – повторила я грубо. – Не ты ли всегда говорила, что Шафранская снимает говно? Что у нее тупые сиськи и оголенные до сосков сюжеты?.. Нет, тупые соски и сюжеты, оголенные до сисек… Или, что ты там обычно про нее говоришь?

– Тебе-то что?

– Мне – ничего. Это ты ее обсирала все время.

– Ты – тоже.

– Я просто пыталась тебя утешить! А ты стояла по ту сторону балкона, если на то пошло!..

Богданова пожала плечами.

Сама она не считала обсирание чем-то страшным. Как и угрозы самоубиться. Она уже вообще ничего не считала страшным, поскольку пила третий день, не просыхая ни на минуту. Это не мешало ей, чуть что приходить в сознание и напоминать нам, что у нее есть повод на это свинство. Ни один ее сюжет в прошлом месяце не вышел в эфир. Она ни копейки не заработала.

М-да.

– Мальчик мой, – забыв обо мне, Богданова уставилась на Роджера Веста, «амурского» вратаря. – Люблю тебя, мой Крольченочек!..

– Как можно любить мужика, который от тебя шарахается?

– А как можно хотеть мужика, который трахнул весь город, кроме тебя?

Я промолчала.

Внезапно захотелось забыть про все, напиться и утопить все желания, как итальянская мафия топила своих должников.

– Оставайся, – коварно сменила тон Бонечка. И даже по голове меня погладила, стерва. – Все мужики – козлы. Что Кан, что Кроткий. Давай напьемся, а? Как в старые добрые времена.

Слова прозвучали в моей голове, как набат. Я сунула руки в карманы джинсов, которые стремительно увеличивались в размере, затем посмотрела на Бонечку. На ее опухшее от трехдневной пьянки лицо, жировые валики на пузе и содрогнулась.

– Не-е-е! – я распахнула дверь. – Я в зал.

– Кроткий вчера с какой-то бабой в «Пуле» лизался! – крикнула Богданова вслед.

– Да хоть с Каном! – я грохнула дверью и почти бегом устремилась вниз.

Было больно и ужасно обидно. Далеко не все девушки, которых драл Макс, были похожи на Димину Сонечку. То, что я так глупо спалилась, дав ему знать, что хочу его, не давало спать по ночам… Было стыдно, противно, неловко. За то, что так губу расскатала.

Я знала лишь один способ отвлечься не напиваясь: тренироваться.

Когда упахавшись на тренировке, я приняла душ и вышла из раздевалки, все стало еще противнее. У стойки фитобара, – так, что незаметно не обойти, – стоял Макс и клеил ласты к хорошенькой, модельного вида барменше. Это было больно, но не смертельно. Это я бы пережила: я всегда умела признавать чье-либо превосходство. Но рядом с Максом стоял, раздувая ноздри, его приятель и смотрел на меня в упор.

Дрогнув, я отвела глаза, бездарно пытаясь сделать вид, что его не знаю. Кан кашлянул, не давая мне отвертеться, щелкнул пальцами и позвал.

– Ангелочка!

– Что? – спросила я, зло. Так ласково он со мной говорил только в детстве. Теперь это означало сарказм.

– Иди сюда, моя маленькая.

– Зачем? – я все еще не могла простить ему ту встречу в «Русской кухне».

– Блядь, надо значит, если зову! – рыкнул он своим обычным тоном.

Как было отказать такому любезному кавалеру? Шаркая подошвами, я обреченно приблизилась, потирая шею. На стойке, под локтем Кана, лежала газета. Может, ему в последний миг статья разонравилась?.. Не сводя с меня глаз, он взял в руки газету, прищурился и кончиком языка потрогал свой клык.

– Как ты, мое сокровище?

Я подозрительно на него посмотрела: не заболел ли?

– В смысле?

– В прямом.

– В смысле, как у меня дела или что?

– Допустим.

– Ну, хорошо.

– Потерей памяти не страдаешь?.. Нет? Тут такое дело. Мне, как врачу, очень интересен твой феномен, – Кан жестом фокусника показал мне свернутую в трубку газету и, картинно ее развернув, прочел: – «…первый мужчина, первый опыт».

– И? – спросила я, покраснев.

– Это уже второй за тот год! У тебя саморегенерирующаяся плева?

Он так и сказал «саморегенерирующаяся» и ни разу не заикнулся. Макс перестал подмахивать барменше и удивленно посмотрел на своего друга. Кан бросил газету на стойку и вопросительно выгнул бровь. Он был такой красивый, когда так делал, что я не сразу нашла ответ.

Девушка-бармен уставилась на меня:

– Так это было по-настоящему? – спросила она, хватая газету. – Оу-о! Как бы я хотела встретить такого мужчину.

– Я сам бы хотел! – сказал Дима, в упор разглядывая меня.

– А почему вы расстались? – спросила девушка.

– Да, – сказал Дима. – Он тебя так любил. Так опытом, понимаешь, с тобой делился…

Он говорил как Шеф, но у того все могло бы сойти за шутку. Дима же рубил слова, словно Терминатор. Он вообще не имел больше склонности к шуткам. Разве что, посадить кого-нибудь на кол, или вывезти в лесополосу – рыть могилы в мерзлой земле.

– Ну, мало ли?..

– Чего тебе мало, млять?! – он был не логичнее, чем в тот прошлый раз, с Виталей.

Ревнует, что ли?

Я набрала побольше воздуха и медленно выдохнула в сторону. За попытку озвучить это Кану в лицо, я могла оглушительно схлопотать по морде. Макс что-то тихо сказал ему на ухо.

– Мне интересно, как мои девочки проводят свободное время, – возразил Дима.

– Я – не твоя девочка! – прошипела я, намекая, что уже давно на него не работаю.

– Я прочитал и ранен в самое сердце, – сказал он сухо. – И кстати, о ранениях… А что ты не описала драку? С кровью, с выбитыми на пол мозгами?

Макс бросил на друга еще один взгляд, еще более удивленный. Он больше не вмешивался, но щелчком пальцев велел барменше отойти.

Я затаила дыхание, до боли сжав кулаки: он знает! О, господи! Тюремные двери распахнулись передо мной, зловеще при этом скрипнув.

Я попыталась, широко распахнув глаза:

– К-к-какую драку?

– Тебе-то какая разница? – не веря своим ушам, рассмеялся Макс. – Ты теперь за то, чтобы большие мальчики выясняли проблемы словами?

У Димы дернулся рот.

– Давай, ты щас не будешь ее спасать? Этот ее герой, того мужика угрохал. Черного, заметь.

Я как-то некстати вспомнила, что у него самого-то руки в крови по локоть. Это напомнило еще кое-что.

– Во-первых, никто никого не грохал. Во-вторых, – я сунула ему под нос багровый шрам на руке, – тот негр хотел меня изнасиловать.

– Ну, это само собой, – Дима отвел мою руку и показал в улыбке достижения корейских дантистов.

– Насильника я бы тоже грохнул, не глядя, – набычился Макс.

Я благодарно улыбнулась ему. Кан заткнулся, сузил глаза и, не подумав, залпом, выпил шпинатный сок. Его перекосило и содрогнувшись, Дима на миг утратил товарный вид.

– Скажите, Дмитрий Сергеевич, – нежно спросила я, – в обычном сексе вы точно такой же жесткий, как в мозгоебстве?

Пластиковый стаканчик с громким треском скончался в его руке. Пару мгновений я верила, что Кан мне действительно врежет, но Дима сумел овладеть собой. Не сводя с меня глаз, он медленно разжал пальцы и то, что осталось от тары, с грохотом упало к его ногам.

– Хочешь проверить? – Кан подался вперед, но я не отпрянула.

– О-о-о, да… Сыночек родится, Скоттиком назову. В честь вас.

– Деточка, – сказал Дима так нежно, что у меня похолодело внутри, и указательным пальцем завел прядь волос мне за ухо. – Ты так разговариваешь со мной, как будто бессмертна.

Сидя за столом, я яростно терла уши, в надежде, что приток крови стимулирует мозг.

Третий день подряд пыталась писать рекламную заметку про Новый год. Вокруг лежала куча исписанных листов и еще столько же – скомканных. Прикусив от напряжения кончик языка, я пыталась как можно радостнее встретить Новый 2003 год от имени Ангелины Злобиной.

Ирка сумела договориться с «Саппоро», что они оплатят рекламную площадь в «Sексе», если я сочиню, будто Новый год встречала у них. Они готовили какое-то супершоу на Старый новый год и Ирка соблазнила их перспективами.

Сама она как была на корпоративе в издательстве, а завтра собиралась в «Шанхай» со своим парнем, честным молодым бизнесменом. О «честности» его бизнеса говорили две вещи: он хорошо знал Диму и дружил с Максом.

Ирка звала нас с Богдановой встречать с ними Новый год. Я уже почти согласилась, но в последний миг вспомнила, с кем он дружит и отказалась. За сына-Скоттика, которого я собиралась назвать в честь него, Кан обещал назвать в мою честь торговый центр. Посмертно. А Макс обиделся, решив, что я действительно к Кану пристаю. Барменша, видно, была не в счет.

Все эти мысли сбивали, я не могла писать.

Выдать откровенно-рекламную замануху за честные и пламенные впечатления в тот миг, когда разрывается сердце, – невыполнимо в принципе. Я честно старалась, но каждая третья фраза звучала так глупо и чопорно, что Леня Голубков со своим «Я не халявщик, я партнер!» казался образцом честности.

Статья получалась топорной и я это чувствовала. Но чувствовать было мало, а исправить я не могла.

Ощущая себя проституткой, которая объясняет клиенту, что он ей не нравится, хотя и заплатил наперед, я яростно грызла ручку. Мне не хотелось отказываться от мечты купить себе на этот гонорар красивые длинные сапоги на тоненькой шпильке, вроде тех, в которых цокала Сонечка. Но родить что-либо возвышенное, как эти шпильки, не получалось.

Раньше я сочиняла истории с той же легкостью, с какой выдувала мыльные пузыри. Когда я говорила с заказчиком, мне виделся фееричный репортаж о том, как Ангелина Злобина отмечает Новый год в его ресторане, а сейчас, сидя на своей кухне, я была Леной Ровинской и отвыкший фантазировать мозг сопротивлялся и буксовал, словно алкоголик, которого измученная жена отыскала в канаве и пытается затащить домой.

– Поверить не могу, чем ты пытаешься заниматься, – сказала Богдана. – И чего ради?

Она уже полчаса тупила, сидя на подоконнике. Курила и заливалась из чайной чашки дешевым красным вином.

– Ради сапог? Серьезно?

Свои сапоги она подкрашивала черным маркером, так как не всегда могла купить гуталина, но мысль о том, чтобы тупо взять и начать работать не приходила ей в голову.

То, что работать пыталась я она расценивала почти как личное оскорбление.

– И я еще пыталась научить тебя писать что-то стоящее, на ЛитО водила… Песец, Тузик. Приехали!

Ради исключения, Бонечка не врала и не преувеличивала.

Она и в самом деле пыталась сделать из меня «писателя» и водила в Литературное Объединение. Чего именно я за нею туда поперлась, я так и не поняла.

Видимо, заговорили детские комплексы. Это потом уже, много позже Ирка растолковала мне, что в этом ЛитО толкутся унылые неудачники, которые считают себя гениальными лишь потому, что их шедевры не продаются.

Что я в свои двадцать, да еще имея в аналах книгу, принятую в печать, произвела там примерно то же впечатление, что длинноногая модель на толстых теток из бухгалтерии. Но тогда я не поняла, что меня просто напросто загнобили. За то, что молодая, за то, что уже почти что «пробилась». Небритые гении, от которых разило куревом, кислятиной и вином, толковали со мной о том, как тяжек путь литератора.

Как сложно пробиться.

Как невыносимо и гадко на свете жить…

Всего лишь через два месяца среди них, я запила, как Элина, поправилась и почти что разучилась писать. Ибо писать легко в ЛитО считалось признаком проституции, а рожденное в муках мне хотелось положить меж оконных рам.

И не только мне.

Теперь же, мои попытки вернуться к собственному стилю, Богданова воспринимала как личное оскорбление. Как и мое похудение почти на пять килограммов.

Когда мне только отдали рубрику, она назвала меня «Донцовой для тинейджеров, желающих торговать собой». Чем неожиданно разозлила Макса. Даже я удивилась, отчего столь сдержанный с Димой, он так яростно бросился меня защищать от Богдановой.

– Донцова, – прорычал он, – это не просто тысячи килограммов «макулатуры». Это тысячи килограммов ПРОДАВАЕМЫХ книг! И если ты, алкоголичка убогая, не отстанешь от девочки с этим своим дерьмом, я тебя, сука, заставлю написать эссе по творчеству великих русских писателей.

Палец Макса, выставленный в ее сторону как пистолет, качнулся. Бонечка прижала к черепу уши и отшатнулась.

– …и если моя мать не оценит это хотя бы на «четверку», ты будешь Ленкиными книгами на улице с лотка торговать.

Мать Макса была учительницей литературы и завучем. При ней даже сам Макс ходил по струнке и после того, как возвращался со стрелки, мыл руки, прежде, чем сесть за стол. Когда эта женщина его навещала, мы старались не двигаться, как бы ей не пришла мысль – проверить пищеблок, в котором ее мальчику готовят обеды. Получить у нее «четверку» по чему-либо, было практически нереально.

А вот отхватить у Макса – вполне. Одна из его подруг как-то напилась и попробовала наброситься на него с кулаками… Поговаривали, что ее уже вывели из искусственной комы и вскоре отучат писаться под себя.

Богдана в ту ночь напилась и угрожала покончить с собой, раз уж все мы так к ней относимся и навели «полный дом убийц, садистов и бандюков!». Но в результате только облевала весь коридор таблетками, которые оказались валерьянкой и вырубилась рядом с последней лужей.

– Как печальна участь настоящих талантов, – сказала Ирка, швыряя мне пару перчаток и без особого сочувствия вылила на Богданову целый ковш ледяной воды. – Вставай, сука. Донцова уже три главы написала, пока ты пьешь! Вставай, я сказала, а то щас Кроткого позову!

Целых две недели после события, Богдана молчала. Крепилась. Почти не пила. Даже пыталась что-то там сочинить на работе. Но как и у большинства талантливых, но слабых людей, у нее не хватило душевных сил. Пользуясь тем, что Ирка была на встрече, а Макс уже поужинал и ушел на блядки, Элина решила снова заняться моими делами.

– Реклама, – сказала она. – Рек-ла-ма! Почему ты просто не попросишь своего старого друга Диму послать тебя на панель?

Как и все непризнанные гении, Богданова питала по-настоящему страстную нелюбовь к рекламе и всему, что можно было продать. Как женщина, она всеми фибрами ненавидела тех, кто был хотя бы немного привлекательнее ее. Тот факт, что когда-то я зарабатывала деньги именно привлекательностью, доводил ее до обморока.

«Искусство не продается! – утверждала она. – Художник должен оставаться голодным!»

Это не мешало ей сжирать в пьяном угаре все, что не было прибито к кухонным полкам или стрелять у нас полтиники «до зарплаты». Не останавливало в желании захомутать хоккеиста и за его счет ТВОРИТЬ, не разменивая себя по вульгарным вопросам злата. Она даже Диму, как-то, шутки ради, спросила, сколько бы он ей платил, реши она поехать в Корею. Дима, не уловив ее юмора, с могильной серьезностью объяснил, что далеко не все в этом мире можно продать. Даже в американские бары.

– Но Ровинская же у тебя работала! – возмутилась Богданова.

– У меня еще и Соня Попова работает, – парировал он. – Ты-то тут при чем?

И брови вскинул, типа, – давай, расскажи мне; я весь – внимание. Бонечка тогда не ответила, но ничего не забыла.

– Продавать себя – отвратительно! – заявила она, тыча сигаретой в листы бумаги на кухонном столе.

Сигарета была последняя и проводив глазами скомканную пачку, я поняла, что когда Элина ее докурит, то попросит у меня денег в долг. И не вернет по тысяче самых разных причин. Будет унижаться, оправдываться, врать. Будет носить сапоги со сломанными «собачками», но никто и никогда не посмеет упрекнуть ее в том, что она предала себя, согласившись писать рекламу.

И я вдруг подумала: а сможет ли она еще ее написать? Это было чертовски сложно – писать рекламу. Куда сложнее, чем смотреть себе в пупок, тягостно завывая на тему того, что никто не любит. Может быть, все эти гении в ЛитО, на самом деле вовсе не были гениями?

Может быть, настоящий талант писателя заключался вовсе не в том, чтобы обзывать Донцову губительницей лесов, а в том, чтобы уметь писать, как она. То, что люди купят и захотят еще?.. Чего добилась сама Богдана? Пристроилась под бок к тем самым людям, которых так презирала, чтобы стрелять у них «до зарплаты» те самые, вульгарные деньги ради которых не желала «унизиться»?

– Что плохого в том, чтобы зарабатывать деньги? – спросила я. – Я умею писать легко и люди готовы платить за это. И это куда приятнее, чем валяться с тобой на пару пластом и страдать похмельем. Не хочу я ни оставаться голодным художником, ни писать «настоящую» литературу. Я хочу зарабатывать деньги. Точка. И если тебя не устраивает то, что я этого хочу, это… твои проблемы!

– Я, в отличие от некоторых, не масс-продукт, – презрительно парировала она. – Но если ты желаешь стать такой же, как Ира – вперед.

Мое сознание раскололось на до и после. И до меня вдруг дошло. С ослепительно белой ясностью, с которой молния освещает поваленную сосну.

– Да ты ведь просто боишься! – сказала я. – Тебе плевать на то, что сама ты ничего не добьешься. С этим ты уже давно смирилась и не пытаешься. Тебе плохо от одной лишь мысли, что я чего-то добьюсь. Вот почему ты хочешь, чтобы я занималась тем, что ты называешь «литературой». Чтобы быть уверенной – я утону в том же депрессивном дерьме, что ты.

Я пошла к себе в комнату. Достала полоску почти выцветших стикеров с изображением Скотта. Внешность почти не угадывалась. Лишь черные пятна – волосы, глаза, свитер. С тем же успехом, тут мог быть сфотографирован Кан, Тимур или Кроткий… И я задумалась, а что – если? Мысленно перенесла его в настоящее. Представила с собой рядом – таким, каким помнила. Представила рожу Макса, который бы проглотил свои слова про мою фригидность вместе с языком… рука сама собой начала вдруг писать.

Скотта я потом переименовала в Костю.

– Классно, – сказала Ирка, пробежав глазами заметку. – Вот можешь же, когда хочешь! Прям в «Саппоро» захотелось…

Я гордо улыбалась в ответ. Голова кружилась. Чтобы написать эту историю, о прошлом Новом году, якобы проведенном в «Саппоро», я раскопала самые потаенные мечты. Выцарапала из них самые мещанские, по мнению Богданиных гениев, желания…

Заметка пахла елкой и мандаринами; между строк рассыпались конфетти; с абзацев свисали сверкающие ленточки серпантина. Я читала и перечитывала, слыша в голове звуки вальса и Скотт поднимался с барного табурета, чтобы поцеловать меня.

Когда он отстранился, я вдруг увидела лицо Димы…

Ангелина ЗЛОБИНА

«Женщина любит только один раз. Всеми остальными – она пытается доказать тому, первому, который разбил ее сердце, что он был лишь простым увлечением.

Наше мнение о себе закладывается лет в тринадцать-четырнадцать. Если в этом возрасте ты блистала во все стороны внешними данными, ты будешь считать себя звездой номер раз даже спустя многие годы, что бы природа при этом с тобой ни сотворила.

Лет в тринадцать я узнала, что даже для того, чтобы назвать меня просто «обычной нормальной девчонкой», собеседник должен иметь очень доброе сердце. Это мне сказал двоюродный брат (которого я тайно любила всю свою жизнь), когда я вертелась перед зеркалом, жутко довольная тем, что вижу. И все померкло: я ему поверила. Он был старше на десять лет, и все, что он говорил, было для меня догмой.

– Но ты не расстраивайся, – сказал он, чтобы как-то сгладить свои слова. – Многие маленькие уродины вырастают в очень интересных… собеседниц.

После такого я, чтобы доказать всем родственникам, что Андрей был лишь детским бредом, обрушила всю свою любовь на плакат Ван Дамма. Потом был плакат Лундгрена и еще много-много других кумиров. Попытки одноклассников пригласить меня на свидание я считала издевательством, на которые научилась отвечать быстро и жестко. Андрей уже давно уехал в Омск и исчез из моей жизни, а влюбиться в кого-то снова я боялась.

Так прошло шесть лет…

На годовщину – 30 лет совместной жизни его родителей – меня пригласили отдельно, памятуя о постоянном «динамо» в сторону всех остальных праздников. С ремаркой: «Присутствие обязательно!!!».

На входе в зал сталкиваюсь с… Андреем. Тоже приехал! Он минуту смотрит на меня как на Нечто особенное. Затем стискивает в объятиях и заверяет, что жутко рад меня видеть.

Весь вечер мы сидим рядом, где-то на «камчатке», и я не могу унять дрожь в руках и коленях. Праздник близится к закрытию ресторана. Любимый намекает, что мы могли бы пойти в гостиницу. Я уже наполовину близка к инцесту… И тут он вдруг неожиданно вспоминает, что мы на семейном мероприятии.

– Блин! Ты же… А кстати, ты мне – кто?

Так он меня даже не узнал?! Ну, ладно! Сейчас ты у меня получишь «момент прозрения».

Некоторое время он рассматривает меня, как восставшую из ада: со смесью ужаса и любопытства.

– А помнишь, ты перед отъездом сказал, что я уродина? И что когда я вырасту, то стану интересной… собеседницей? – спрашиваю у него ядовитым тоном. – Ну и как? Интересно было?

И что вы думаете? Он этого тоже НЕ ПОМНИТ! Ни точно, ни даже приблизительно. И если он, мол, такое ляпнул, то только затем, чтобы убить во мне зародыши нарциссизма.

– Слушай! Давай сейчас выпьем по маленькой, – разливает из первой попавшейся бутылки. – Ты меня простишь, и мы все забудем! Блин, я себя чувствую кретином из-за того, что предложил!..

А я? Кем себя чувствовала все эти годы я?! Когда из страха быть отвергнутой, отворачивалась от любви первой?!

Можно ли забыть то, что навсегда искалечило мое сознание? Я не знаю. И он тоже не знал ответа на этот вопрос».

Шеф страдал с похмелья и в его кабинет в коридоре стояла очередь.

Головная боль взрывалась в шефском мозгу, китайскими бомбочками, сам вид монитора причинял нестерпимую боль. Он не придирался и все, что читал, не вчитываясь бросал в папку «В номер». Все, кому позволяла совесть, пытались протолкнуть свои коряво написанные заметки.

– Покатит, – говорил он, закрывая глаза, чтобы не видеть исходящего от человека сияния. – Следующий… Покатит…

Я села на стуле, нервно выжидая вердикта и готовая соскочить с него по команде, но Шеф все не молчал. Затем устало спросил:

– Что это за унылое говно, а, Ровинская?

Растерявшись, я открыла и снова закрыла рот. Выносить Шефские нападки без мысли о спасительном алкоголе, заныканном в маленькой фляжечке в кабинете, было невыносимо. Моя фляжечка давно была выброшена и на ее месте стояла коробка с зеленым чаем. Чай освежал, выводил токсины, но самомнение починить не мог.

– Это рубрика «Sекс», или рубрика «Мужики, которые меня обломали»? Где та Ровинская, которая «Секс – андэ!» написала? Где в этой заметке юмор? Где какие-то желания? Где страсть?

– Вы же сами сказали, чтобы я не выдумывала, – промямлила я. – Ну, вот… Нет у меня страстей, меня в Корею не выпускают.

Шеф задумался. Мысли ползали по извилинам, причиняя ему невыносимые муки и все же, он думал.

– Боже мой, – сказал он. – Как можно вести настолько убогую жизнь и не пить при этом?.. Ты сильнее, чем я считал!

– Спасибо! – сказала я кисло. – Говорила же вам, что не потяну. Секс-дэ это не мое.

Мы оба задумались, обернувшись на дверь.

– Шеф, вы мою заметку про Сонечку посмотрели? – бархатным грудным голосом протрубил Тимур, становясь на пороге.

Он только что вошел с улицы, в черном припорошенном снегом пальто. Стоял, расправив широкие плечи, высокий и гордый, словно черкесский князь. И пальто, похожее на те, что так любил Дима, подчеркивало его плечи и тонкую талию. У меня то и дело мелькало чувство, что Тим подражал ему. Чтобы больше нравится девушке.

– Ты задолбал со своей Сонечкой, – гаркнул Шеф, явно завидуя Тиминой стати. – Неужели, не можешь уговорить бабу, вместо того, чтобы трахать мой мозг тупыми заметками о том, что она снова участвовала в показе китайских трусов?!

Тимур, привалившись плечом к стене, молча полировал ногти и улыбался. Как Остап Бендер беснующемуся Кисе.

– Просмотрели, или нет?

– Нет! Вот, если бы ты, Ровинская, могла так же упорно любить какого-нибудь мужика, который тебя в грош не ставит, описывая его, как твоя подружка Тимоша описывает Сонечку.

– Тогда пусть он «Sекс» пишет, – окрысилась я. – У него он, хотя бы есть!

– Сладенькая моя, – сказал Тимоша, приподнимая свои густые красивые брови. – Кто же тебе запрещает? Ты сама не даешь.

– А меня так все просят!..

– Ну, все не все, но ты помнишь Славу?

Я зло прищурилась. Еще бы, не помнить Славу! Тимин друг. Такой высокий, красивый блондин. Почти такой же красивый, как нападающий Спиридонов, только глаза не голубые, а серые. Слава нашел меня не толстой, а очень даже секси, как мне сказал Тимур. Тогда я толстой еще была, но Слава спросил так «лестно»: «Какая задница, о-о! Как бы мне узнать эту жопу поближе?»

Я это даже готова была проглотить. Нищие толстухи не выбирают… Слава взял мой номер телефона. Сам взял: набрал себя с моего мобильника и улыбаясь, положил телефон на стол. Он даже мне позвонил… Ублюдок. Через месяц!!! Как какому-то проходному, совершенно не интересному варианту.

– Я еще настолько не голодна, чтобы прыгать в дерьмо «солдатиком»!

– Если бы тебе на самом деле хотелось секса, ты бы не выпендривалась, а брала что дают, – философски сказал Тимур. – Тебе просто нравится ныть, что у тебя его нет. Кстати, после знакомства с Дмитрием Сергеевичем, я начинаю понимать, почему.

Тимур улыбнулся: у него была совершенно идиотская манера заискивать перед власть имущими. Он так изысканно лебезил перед Димой, что я слегка ревновала. Будь у меня такие способности, я бы за него замуж вышла. От этого у меня опять испортилось настроение.

Я склонила голову к плечу и растянула губы в улыбке:

– А почему у тебя самого нет секаса с Сонечкой, не начал еще? Понимать?

– Они просто друзья.

– Ха! Ха! Ха! – раздельно сказала я. – Будь ты так богат, как он, ты бы с ней дружил, или все-таки трахал?

Тимур скривился.

– Ты просто завидуешь Сонечке и думаешь, что она с ним делает то, чего хочешь ты. А она, между прочим, очень хорошо о тебе отзывается.

Я полыхнула алым, но не нашлась, что сказать в ответ. Сонечка обо всех отзывалась так – хорошо… Сука!

– Я ей не завидую. Я Диме завидую. Я бы сама ее трахала, будь у меня шанс!

– Я ей передам, – парировал Тим, – она будет рада.

– Передай, передай. А то мне в «Sекс» писать нечего.

– Погоди-ка, погоди, – заинтересовался Шеф и ласково прищурился на Тимура. – Ну-ка, рассказывай… Почему у нее нет секса?

– Потому что она никому не дает! – тоном Петросяна, сказал Тимур. – Дмитрий Сергеевич дружит с ее первым «мужем» Женей. Ну, тот, что в книге – Коля, который, якобы, ее не хотел. Так вот, Ровинская посидела дома после Кореи и поняла, что не бывает некрасивых мужчин, бывает недостаточно денег. Ну и написала своему корейцу записку. Типа, люблю не могу, люби меня.

– Хватит! – я покраснела, вспомнив свою записку.

– Нет, продолжай! – сказал Шеф.

– Я продолжаю, – Тимур почти что светился от оказанного доверия. – Со слов Дмитрисергеича, разумеется. Так вот, муж-Женя прочел записку, заволновался, понятно: а то как жениться, так он, а как трахать, так какой-то американец. И вот он все дела скомкивает и требует его из Комсы везти обратно в Хабаровск. Жену, типа, один я не ебал, а это не есть чуота. Они едут в Хабаровск, Дмитрий Сергеевич матерится последними словами, объясняя ему, что Ровинская все равно не даст, но что поделаешь? Гость ему тупо не верит. Гость хочет чтоб секс был дэ…

Я кусала губы от злости, но молчала. Боялась разрыдаться, если заговорю. Это был Димин текст, не Тимура. Тимур повторял его без редакторской правки, чтобы меня задеть. Но меня задевало лишь то, что сам текст – Димин. Он сам себя, похоже, в литературности превзошел.

Шеф наклонился над столом, припав на локти, словно большой пьяный лабрадор. Его глаза блестели в предвкушении хорошей шутки. Тимур наслаждался своей местью за правду о Сонечке.

– И вот они приезжают в Хабаровск, кореец звонит и говорит: жена, давай ноги в руки, я приехал тебя любить…

– Да все не так было!.. – не выдержала я.

– …а она говорит: ЗАВТРА! Завтра, Шеф! Прикиньте? За-а-автра! Мужику на самолет в ночи, они гнали без перерыва четыре часа подряд, а она – за-а-ав-тра. Я тебе клянусь, ты до сих пор жива, потому что Дмитрий Сергеевич знает тебя и жалеет, что дура. Ну, и что он твоему корейцу другую блондинку быстренько подогнал.

Шеф лежал на столе, головой в клавиатуре и стонал, стуча по стопке бумаг ладонью. Я стояла, онемев от стыда и ненависти к Тимуру.

– «Завтра-а-а!» – почти рыдал Шеф. – О-о-ой, я не могу! Ровинская! Как ты вообще выжила в наше жестокое время?.. Растолстела, чтобы мафия перестала тебя узнавать?.. Я не могу-у-у!.. Завтра-а-а-а!

Пылая от ненависти, я посмотрела на Тиму, как Галилео на Инквизицию:

– Я живу напротив окон Дмитрисергеича. Угадай, кого в тех окнах вижу? В тех самых китайских трусах и черных чулочках? Даю подсказку: это не Макс.

Ангелина ЗЛОБИНА

«…Времена меняются. Люди тоже. И если во времена наших бабушек девушке надлежало быть милой и скромной, то теперь все иначе. Самое главное, что должна уметь девушка – это постоять за себя. Равноправие, понимаете ли. Теперь мужики на равных выясняют с нами отношения.

Не знаю почему, но из двадцати парней, которые пытаются завязать со мной знакомство, подходящим оказывается лишь один. Двадцать первый. Зато слизняки и уроды всех видов всегда наготове.

– Извините, а вы не с физмата? – тощий мелкий и с большой головой. Тихий ужас!

Я его сразу вежливо предупредила, что жду друзей, что понятия не имею, при какой температуре кипит квадратный угол, а посему разговаривать нам не о чем.

– Знаешь, как умную бабу отличить от дуры? Очень просто! Если женщина умна, то ее в мужчине привлекает ум, а если дура набитая, – испепеляющий взгляд в мою сторону, – то мышцы и деньги.

Мышц у него явно нет, денег – скорее всего тоже. Да и вопрос об уме – остается открытым. Пытаюсь объяснить, что если он лично кому-то не нравится, это вовсе не означает, что она – дура. (Может, у нее, просто хороший вкус!) Его взгляд сквозь круглые очочки из пламенно-презрительного, делается оскорбительным.

– Да? Значит, тебе нравятся качки? И что же, я их вокруг не наблюдаю? Не сезон?

– Ага. Вокруг одни задохлики.

– Не надоело на вход смотреть? Не придет твой любовник, он тебя продинамил, – шипит очкарик.

Я резко встаю, но он словно клещами вцепляется в мою руку. Браслетка от часов чуть ли не врезается в кожу. Это больно и… страшно. Маньяк Чикатило тоже был обычной «бледной спирохетой», а вдруг этот тип!…

Тут же паника и мороз по коже. Если я даже уйду, он меня на улице подкараулит, или до подъезда проводит и… А потом похороны в закрытом гробу, если найдут!

Я с ужасом смотрю сверху на повернутое ко мне бледное чело с залысинами у висков и тут…

Ой, ну кто сказал: «Тебя спасает Мужчина моей мечты?» Я тут случай из жизни пересказываю, а не сцену из дамского романа…

Просто на меня находит жуткая злость и обида на жизнь. Да чтоб меня! Этот слизняк!!!

Он сидит, я стою. Мое колено резко врезается куда-то между его очками и воротником свитера. Больно, до одури! (Угораздило же попасть ему в нос коленной чашечкой!) Но не только мне: он даже запястье мое отпустил, чтобы за свой нос схватиться! Я отскакиваю назад и натыкаюсь спиной на что-то большое и твердое – нашего друга Максима…»

– Пикассо, – сказала Ирка, когда под каким-то предлогом зашла в мою комнату и стала читать. – Определенно Пикассо! Что, перемирие закончилось?

– Не понимаю о чем ты!

– Все ты понимаешь… Думаешь, если ты напишешь, что он задохлик и получил в нос, он ни разу не догадается?

– Он и не догадается. У нас другой диалог был. Но в ту же тему.

Она села на край стола, задвинув бедром выдвижную доску с клавиатурой.

– Из-за чего вы опять сцепились?

– Думаешь, ему нужен повод?!

Мне не хотелось рассказывать ей про Женю и ту историю, которую рассказал Тимур. И объяснения, которых я попросила, а Дима с радостью дал.

– Думаю, да, – ответила Ирка.

– Нет! Я сидела и ждала вас. Но вместо вас пришел этот придурошный!..

…я сделала вид, что не вижу его. Тогда Кан просто сел за мой столик и, по праву сильного повернул за подбородок к себе. Сказал, что у меня такое лицо, словно я обдумываю экзистенциальную философию Сартра. А я ответила, что Сартра переоценивают и истинный спец по тяжести бытия – это Кьеркегор.

Диму порвало в клочья.

Как Долотова на планерке, когда я намекнула, что Макс умеет читать. Он достал из кармана серебряный «паркер», придвинул салфетку и сказал, что если я трижды напишу без ошибок «Кьеркегор» и «экзистенциальная», то он лично приведет ко мне Спиридонова.

Если понадобится, в цепях. Прям со льда снимет и прям в коньках приведет.

Вспомнив, как Спиря, подавился коктейлем и показал свою знаменитую скорость, я яростно вгрызлась в свой маникюр. Кан и в самом деле, садист какой-то.

Когда я дома, смотрю на него в окно, мне кажется, что Дима – все еще Дима. Простой, красивый, талантливый. Гордость родителей, потенциальная надежда областной хирургии. И мне всегда очень сложно взять в толк, что Дима теперь не Дима, а Матрица. И все эти слухи о том, что он тут творил. И то, как разговоры смолкают, когда он входит в приличные, не мафиозные заведения.

– Что я ему сделала?! Его дебильные шутки никто в округе не понимает. Спиря теперь подумает, что я в него влюблена.

– И че?

– Ниче! – огрызнулась я. – Он специально меня позорит при мужиках! Ты помнишь, как он повел себя в «Русской кухне».

– Дай ты ему уже, – Ирка чуть улыбнулась, не сводя с меня глаз.

Я истерически рассмеялась. Мысль о том, что Дима придирается просто потому, что я ему не даю, была настолько нелепой, что даже льстить не могла.

– Весь город шепчется, будто бы между вами…

– С чего вдруг?

– Он на тебя искрит, как оборванный провод.

– Ира! – сказала я. – Он трахается с Поповой. Меня он просто чмырит!..

– Санины пацаны постоянно о тебе спрашивают, – кусая губу, объявила Ирка. – Познакомиться, все дела. Просто слегка опасаются из-за твоего друга.

Я обозлилась от горького, словно желчь, разочарования. Стоило самой становиться стройной, чтобы с такими спать?!

– Я не хочу знакомиться с его Друзатыми Пузьями, даже не уговаривай. Пусть опасаются.

– Да почему – нет?! Я же тебя не в сауну зову, в ресторан. Нормальные мальчишки. Просто сходим покушать.

Меня передернуло от слова «покушать». Вернуло к мысли, пожиравшей меня изнутри.

Я помолчала, прокашлялась.

– Слушай, Ир, мне не до того. У меня проблемы с работой.

То, что Шеф раздумывает о том, чтобы меня уволить, выяснилось недавно.

– Вот я же чувствую, что вранье, – говорил он, постукивая пальцами с зажатой между них сигаретой, по своему монитору, на котором светился огромными буквами мой маленький текст. – Ну, не бывает таких упоротых дур

– А-а-а, – я обреченно рассматривала руки, – я же вам говорила, что у меня секса нет.

Мне было ужасно стыдно. За то, что я написала правду и за то, что моя правда настолько убогая, что Шеф усомнился в моем существовании.

– Ну, ладно, – его измученное похмельем лицо было бледным и мрачным. – Допустим… Не могу же я в самом деле заставлять тебя трахаться хрен пойми с кем… Но что насчет «Спорта». Почему, когда все остальные верещат о том, что твой друг Спиридонов приглашен в сборную, мы пишем о каком-то Хрен-пойми-ком по имени, – Шеф полистал прошлый номер газеты и чуть прищурился, отводя голову в сторону, как делают все молодящиеся мужчины, которые не носят очки. – Андрей Нагайкин… Почему ты не берешь интервью у Спири?! Какие у тебя на его случай отмазки?

Я покраснела.

После нашего последнего интервью, на которое Спиря не пришел, я с ним принципиально не разговаривала. Уже три месяца. Да, я сама была виновата в том, что вообразила, будто бы он прибежит на час раньше, вскидывая колени, как Золотой Антилоп. Да, он извинился и все объяснил. Но ложки нашлись, а осадок остался.

Кто вообще мог знать, что это Хер-знает-кто из Башкирии, вдруг станет Вадимом Спиридоновым, лучшим бомбардиром по итогам первого же круга?..

– Мы с ним это, не ладим, – сказала я. – Он меня не любит…

– Ровинская, я тебя туда посылаю не для того, чтобы он тебя полюбил! – строго напомнил Шеф. – Ты ни хера не делаешь, кроме как тырить новости из Инета, сидеть в «аське» или на плече у Светки в дизайн-бюро. Да, ты хорошо пишешь и ты талант, и все такое, но у меня тут уже одна пейсательница работала. Твоя подруга Богданова. Поэтому я тебе говорю конкретно: либо ты мне в следующий номер пишешь интервью со Спирей, либо заявление по собственному желанию! Выбирай.

– Ты реально готова потерять работу, лишь бы не брать интервью у Спири? – Ирка была, мягко говоря, шокирована.

– Я не могу! Ты слышала, что я тебе рассказала? Что Кан мне в «Пуле» вчера сказал?!

– Да какая разница, что там Кан сказал? Было бы проще и гораздо легче, если бы ты пересилила свое тщеславное самолюбие и просто за себя извинилась. Перед Спирей, я имею в виду.

– За что это?! За то, что посмела влюбиться в его Светлейшество? Я к нему по делу ходила, а он на интервью не пришел.

– Он извинился! Он же тебе сказал, что тренировку отменили. Что думал, ты в курсе и не придешь!

– Да, как же…

– Опять ведешь себя, как овца в квадрате!

Я молчала, стиснув зубы, как можно крепче.

– Я просто с ним не здороваюсь.

– Так вот просто, да? Ты? И рожи не корчишь? И гадости на гостевой про него не пишешь?..

– Гадости на гостевой пишет Боня. А рожи… Он же сам, первый, начал! Сказал, я скоро буду из его тарелки выскакивать. С диктофоном! Что мне оставалось делать? Глотать и радостно улыбаться? Ты же знаешь, что я за ними не бегаю. Просто так получилось, что были два интервью подряд… Первое я для «Советского спорта» делала, в начале сезона, а второе…

– Спиря? Этот человек, который расталкивает людей локтями, чтобы пробиться к камере? Сказал, что ему надоело давать интервью? Серьезно? В лицо тебе сказал?

– Ну, не совсем… – я чувствовала себя немного неловко. – Он Аркаше сказал, а Аркаша – мне…

– Не, ну Аркаше я верю! – перебила Ирка, яростно мешая чай. – Это тот самый Аркаша, который к тебе свои яйца подкатывал? Который потом рассказывал Джерри Маккарти, что ты мечтаешь выйти замуж за американца? Тот, что рассказал Роджеру Весту, что ты – ко всем легионерам одинаково страстно и трепетно пристаешь с экскурсиями по городу? Тот Аркаша, который на пленке интервью с Вадиком ходит вокруг и отпускает едкие комменты? Лен, я стесняюсь спросить, но… ты – ебанутая?!

Я открыла рот и застыла, думая над ответом.

После того, как Аркаша меня на Новый год пригласил, а я ответила, что он не в моем вкусе, он разорался прямо в телефонную трубку, обозвав меня тупой шлюхой и меркантильной свиньей. С тех пор мы с ним немного не ладили.

– Но веришь тому, что он говорит о Спире.

– Просто мне стыдно идти к нему, Ир… Я вообразила, будто ему понравилась.. И меня прямо коробит…

– Что такого позорного в том, чтобы влюбиться в – красивого, очень обаятельного хоккеиста? Холостого, к тому же? В него все влюбляются. Если бы ты за ним бегала, как Бонька за Вестом, я бы еще понимала, что тебя бы коробило. Но ты же за ним не бегала. Да, позволила себе немножечко размечтаться. Но что с того? Он виноват, что с тобой ни один симпатичный парень не был приветлив? Просто так, ничего при этом не имея в виду? Нет ведь, не виноват. А ты по сути ведешь себя, как Аркаша: зеленым виноградом плюешься, а сама даже надкусить не смогла.

– Спиря меня пошлет, – поморщилась я. – И Шеф все равно уволит, а я уже не смогу показаться в клубе…

– Нет, он тебя не пошлет. Давай начистоту. Спире ты глубоко безразлична. Он, конечно, давно решил, что ты – ебанутая, но это вряд ли крадет его покой по ночам. То есть по сути, ты – просто журналистка, которая очень странно себя ведет. Если ты сейчас вежливо подкатишь к нему с диктофоном, он себя пересилит. По сути, Кан ничего такого и не сказал. Можно всегда приколоться, что он имел в виду интервью. Он же не говорил, что в постель к тебе его сунет… Не наворачивай.

– А вдруг он понял и подумает, что я к нему пристаю?

– Ты невротичка, – невозмутимо сказала Ирка. – Во-первых, он хоккеист и не умеет думать, – она хихикнула. – Во-вторых, возьми с собой томик Кьеркегора и напиши на нем «экзистенциальная»… Блядь, Лена, как можно на каждом шагу огрызаться с Матрицей, но при этом бояться какого-то хоккеиста?

– Дима мне ничего не сделает.

– Дима уже заложил фундамент под новый торговый центр «Елена». Звони, давай!

После большой порции валерьянки и маленькой репетиции, я сняла трубку, малодушно моля богов, чтобы Спиря был занят.

Он был свободен и настроен на разговор. После второго «Алло?» в динамике, Ирка ткнула меня ногой.

– Привет, Вадим! – воскликнула я, сдавив в кулаке свое малодушие. Сердце колотилось словно теннисный мяч в стиральной машине, выбивая из легких воздух. – Это Лена Ровинская беспокоит. Из газеты…

– РОВИНСКАЯ?!! Ровинская?! Ро-вин-ская? – с пониманием откликнулся нападающий. – Да ты совсем охренела?!

Это было намного легче, чем я того ожидала. Булавочный укол, вместо кола в грудь.

– Это сейчас было обидно…

Спиридонов подавился сардоническим смехом. Я шумно втянула воздух. Он замолчал. Выдавил:

– Ну, ты даешь, Ровинская!

Кухня качалась. Стыд уходил. Я не понимала, чего ради все эти месяцы тупила, стараясь скрыть от него, что втрескалась. Что с того? Что такого смешного в чужой любви, когда тебе ее не навязывают, как ненужный товар на китайском рынке?

– Не всем. Сказать по правде, вообще не даю, потому что никто не просит. Вот подумала: позвоню Вадиму, может он мне даст? Он же всем дает… в смысле, интервью.

Вадим засмеялся вновь.

– А-а, точно! «Это – Лена, она у всех берет». «Что, прямо у всех!?» «Ага… Да нет! Интервью!».

Я тоже расхохоталась. Стало легко и просто, как в тот вечер, когда он еще не был восходящей звездой. Когда мы с ним уютно сидели на ступеньках у Ледового дворца спорта, болтая словно две кумушки. И как вечерний воздух сладко пах дымом и увядающими листьями. Легкий бриз душистыми пальцами касался его белых, как лен волос…

…Ирка аккуратно, словно боясь разбудить лунатика, вынула из моей руки гудящую трубку. Сунула под нос листок, где были написаны дата и время встречи.

– Видишь? Все на мази!

Офисных зданий еще не строили; большинство маленьких фирм скупало первые этажи обычных жилых домов. Чего только не «заселяли» в спальные районы: круглосуточные магазинчики, парикмахерские, агентства по продаже недвижимости и ритуальных услуг…

Дима с «коллегами» устраивали «продажные офисы».

Тот, где в данный момент находилась я, располагался в самом сердце спального района на Постышева. Над танцзалом, в котором мы с девчонками все лето разучивали шоу, чтобы его ни разу не станцевать.

Сидя у низкого столика, на отапливаемом полу, я занималась таким же бесполезным трудом: подписывала новенькие, остро пахшие типографской краской, книги. «С благодарностью фирме «Восточный экспресс»! С наилучшими пожеланиями, Елена Ровинская». В пятницу книги пришли в Хабаровск из типографии, а в субботу утром Дима забрал меня из дому и отвез в свой «продажный» офис. Выдал несколько маркеров и пару коробок книг.

Конечно, он мог поступить, как поступали в хоккейном клубе, – когда за расписывание футболок в подарок фэнам, садились те, кто оказывался поблизости: уборщицы, точильщики коньков, охранники и пресс-аташе.

Но Дима так просто решить проблему не мог.

Димино честное сердце нервно подрагивало при одной лишь мысли! Подделывать чей-то автограф! Господи, да ни в жизнь!.. Это же не брюлики в Корею контрабандой возить, в обход налоговых деклараций. Это же не девками торговать, прикрывая торговлю пушками. Всему есть предел! Дима знал, когда подвести черту. Так он мне и сказал. Потом велел:

– Собирайся!

Он взял сразу тысячу экземпляров, вместо изначально оговоренных пятиста, – пятую часть всего тиража. И вот уже целую вечность, я сидела в большой теплой комнате, где когда-то давно, в другой жизни, плясать училась. Сидела, скрючившись, как в корейской чуфалке и подписывала книги.

Время шло, гора на столе росла, но книг в коробках не убывало. Похоже, они там сами себя клонировали. Время давно перевалило за полдень, сгущались сумерки… Контуры маркера навечно впечатались в пальцы. Морщась, я то и дело массировала руку. Сидеть на перед низким столом было так неудобно…

Я больше не была благодарна Диме. Я его ненавидела. И чем сильнее я пыталась подавить неприязнь, тем хуже у меня выходило. В итоге, мне стало казаться, он специально так много книг взял. Чтобы поиздеваться. Логики в этом не было. Лишь слепая уверенность в том, что все, что он делает, якобы для меня, в конечном счете, выходит мне боком.

За дверью слышались голоса.

В дверь офиса то и дело звонили, и я догадывалась, что сегодня будет просмотр. В этом мне виделось особо изощренное издевательство: ведь он же знает, КАК я хочу обратно. Знает и только поэтому не выпускает меня…

Я провела рукой по лицу. Рука, казалось, пропиталась его парфюмом: помогая мне выбраться из кабины высоченного джипа, Дима взял меня за талию и мне пришлось опереться на его плечи. Первые мужские плечи за последние два с половиной года. Широкие и крепкие. Я вздохнула, вспоминая сей волнительный миг. И тот, когда он взял меня за талию так же крепко и еще крепче уложил на диван…

Ненависть снова пошла на убыль. Вот бы он сделал это сейчас… Взглянув на часы, я поднялась и стала собирать подписанные книги в коробку.

В коридоре уже гудело и щебетало. Я высунулась по пояс, чтобы позвать секретаршу, которая как раз бежала к дверям. Но… она распахнула дверь и извиваясь всем телом, взвизгнула радостно:

– Дмитрий Сергеевич!

И Кан улыбнулся ей.

Кан! Ей! Улыбнулся!!! Даже лицо не треснуло. Моя челюсть выпала и разбилась об пол.

Стало грустно и как-то гадко внутри. Быть может, Шеф был прав? Все дело не в нем, во мне! Он только со мной такой. Застывший, как труп в морозильной камере.

«Он всем улыбается, – сказал в голове чей-то голос. Манерный и пафосный. Это была Леночка, мелькнувшая как-то в Южной Корее. – Работа у него такая».

Тогда я ей не поверила, теперь сама наблюдала. Кан улыбался. Всем. Тепло и сердечно. Он так на своей свадьбе невесте не улыбался! Решив, что перенюхала типографской краски, я незаметно ущипнула себя. Сердечный Кан не исчез. Стал еще сердечнее.

– Ой, мамочки! – прошептала маленькая блондинка рядом и отчего-то вцепилась мне в руку. – Какой он красивый, правда?

«Как жопа сивый!» – ревниво подумала я. Но вслух сказала:

– Да, просто пиздец, какой!..

Дима, все еще улыбаясь глазами, повернулся на голос блондиночки и… заметил меня. Это было нетрудно. Я была на голову выше всех остальных. Сердечность смыло волной. Его лицо затвердело, вытянулось, застыло.

– Ты все? – спросил он вежливо и очень официально.

Я молча посмотрела в холодные акульи глаза.

– Только половину.

– Ладно, иди эээ… Толян! – крикнул он в открытую дверь, так и не решив, куда мне идти. – Зайди-ка сюда!

Он как-то странно держал себя. Словно пытался кого-то собой закрыть. Я тут же насторожилась. Чуть отклонилась в корпусе. За Диминым широким плечом торчал какой-то смутно-знакомый «ежик» и низкий лоб. Я отклонилась еще сильнее, как Нео от пуль, и чуть не свалилась на пол.

– Женя!

Женя тоже выглянул из-за Димы и посмотрел на меня.

Равнодушно и холодно, как на стену. Словно борец сумо перед боем: полный, свирепый и напряженный. С блаженной улыбкой дурочки, я помахала ему рукой. Мой маленький корейский пупсик-убийца. Кан чуть ли инеем не подернулся, пытаясь меня презрением заморозить.

– Ну, я! – я смущенно взбила прическу. Мои волосы еще не до конца отмылись от красной краски и были светло-оранжевыми. – Жена твоя. Лина!

Кореец прищурился, потом его лицо расплылось в широкой улыбке. Хлопнув себя по пузу через пальто, он громко расхохотался.

– Жена! Худая – ноу толстая! – кулаком он саданул Диму в предплечье и подмигнул ему. – Жена помню? Проблемная? Хочу – не хочу. Я ноу понимать!

Любовь снова вспыхнула ярким пламенем. Вспомнились обещания постоянно отсутствовать и избегать супружеского секса, Сеул, его дорогие костюмы… Меня перемкнуло.

– Хочу, хочу! – извиваясь, как Димина секретарша, я подскочила к Жене и сама себя поместила в кольцо его коротеньких рук. Женя прижал меня к груди и без напряжения поднял в воздух. Я здорово похудела, что уж там говорить. Девки таращились на меня, как на цирковую артистку. От Кана волнами исходила тьма.

– Слезь с него, – приказал он сухо и чуть ли не за шиворот меня оттащил. – Что за театр?!

– Он – хванасо, – пожаловалась я Жене. Злой.

– Дима? – искренне удивился тот. – Ноу злой! Дима – гуд!

Я только головой покачала.

– Он мне сказать: «Убью!»

Дима показал зубы. Мне. В гримасе, призванной срочно изобразить улыбку. Улыбка вспыхнула и трансформировалась в оскал. Толкнув плечом дверь, через которую я только что вышла, Дима втолкнул меня внутрь, – спасибо, хоть не ногой, – пропустил Женю и запер дверь.

– Че ты опять за херню творишь?! – взорвался он громким шипением.

– И я скучала, любимый, – бесстрашно сказала я и сложила губы, словно для поцелуя.

– Дима качи? – спросил, хитро улыбаясь несостоявшийся муж. – Вместе?

– Нет, – отмахнулась я. – Секс андэ!.. Вези меня назад, к Ю Сынг Джуну.

Это певец такой, знаменитый. Из-за которого я уехала. Женя расхохотался.

– Корея работать хочу?

– Возьмешь меня?

– Утихомирься! – прошипел Кан; как батарею прорвало в горле. Надо мной обои пузырями пошли. – Я те сказал, что ты не поедешь? И ты не поедешь, если я так сказал!

– Почему нет? – спросил Женя. Как-то странно прищурился, затем что-то быстро и резко спросил.

Дима выдохнул, медленно выпуская ярость и так же медленно, глубоко вдохнул, обретая дзен. Затем, заговорил по-корейски.

Я разобрала кучу слов. Чингу – «друг», саранхи «любовь», Хангук – Корея, американец… То ли Кан объяснял, что я корейцам не друг, то ли жаловался, что люблю я американцев. Женя удивленно вскинул бровь. Потом сочувственно потрепал меня по плечу и заглянул в глаза:

– Пур бэби… Тогда стэй здесь.

Я как-то не поняла, с чего я вдруг, такая бедная крошка, и вопросительно посмотрела на Кана.

– Я сказал, что группа ученых обнаружила в твоем черепе клетку мозга и пытается ее клонировать, – спокойно объяснил Дима, и я не поняла, шутит он, или на самом деле такое ляпнул. – Поэтому тебе нельзя уезжать из Хабаровска.

Женя что-то еще сказал.

– Он говорит, что удивлен тем, что у тебя вообще была целая одна клетка, – увлекся Дима.

Женя так горячо кивнул, словно на самом деле именно так и сказал. Добавил сокрушенно:

– Красивая герл всегда ебанютяя!

Я хмыкнула… Ему до сих пор, как видно, не объяснили, что это грубое слово. Женя пользовался им легко и непринужденно, как словом «глупышка». В отличие от мистера Кана, который тем же словом пользовался по делу, он явно не хотел меня обижать.

– Согласен! – душевно ответил Кан.

– Что он тебе сказал?!

– Напомнил, как ты «работала».

– Американ бой помню? – спросил вдруг Женя и Дима снова умолк и заледенел. – Сёуле, ты и бой качи? Итэвон?.. Бой тюрьма сидети!

Боль хлынула, я отшатнулась, прижав ладони ко рту. Кан опустил глаза и так крепко сжал зубы, словно крепился, чтобы не ляпнуть очередную остроту.

– Бой – негр убить, – Женя провел большим пальцем по горлу. – Полиция его арестовывать.

– Ончже? – спросила я одними губами, хотя в глубине души все время знала когда.

Вот, почему он не позвонил.

– Мула… Не знаю. Полиция приходить мотель. Помнишь, я тебя ждать?..

Улыбка дрожала, распятая на губах. Я плакала и смеялась. Женя беспомощно топтался рядом со мной, явно сожалея о том, что все мне сказал. Я внутренне умирала и ликовала одновременно: Скотт не бросил меня!.. Скотт был в тюрьме…

Сдохни, Димочка!

Кан вдруг меня обнял и, усадив на пол, дал свой носовой платок.

– Все, все. Не смейся так… – что-то в сторону по-корейски.

Я подчинилась, вытерла слезы, прижав колени к груди. Это было самое печальное и в то же время, прекрасное из всего, что Женя когда-либо говорил мне. Скотт не бросил меня. Не бросил! Самое трудное было не запрыгать сейчас, показывая Кану «факи» и вереща: выкуси-выкуси! Потом до меня дошло.

– Ты знал! – прошептала я. – Ты знал это! Вот о чем ты тогда говорил в спортзале!..

Дима мрачно поглядывал на меня, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Его девушки выкрикивали фамилии, раздавая кандидаткам бумажные номера.

– Мне жаль, – сказал Кан, присаживаясь на корточки. – Я думал, ты была в курсе…

Его теплая ладонь легла на мое колено. Оно превратилось в пудинг. Скотт забылся. Запах парфюмаа, которым я обрызгивала подушки в номере, Диминого парфюма, бил по обонятельным нервам. Хотелось схватиться за его плечи; опрокинуться на спину, притянуть его на себя…

– Ни хрена тебе не жаль, – ответила я, и дернула ногой, пока он не понял, как сильно я завелась. – Не прикасайся ко мне, скотина! Ты знал, что он не бросил меня, но все равно, все равно меня унижал!..

Он убрал руку и встал.

– Футболисты двух негров подписали, – сказал он сверху, ничего не выражающим тоном. – Хочешь, я кого-нибудь из них грохну? Или, обоих?.. Просто так. Чтоб тебе приятное сделать.

На миг я онемела от его подлости. Так вывернуть все! Скотт не убивал того негра, он меня у него отбил. Если он и убил его, то совсем не нарочно. В ярости… Потом я похолодела: вспомнила, как сама ударила. Пнула в лицо. Ногой.

Быть может, Скотт меня выдал? Или, наоборот? Не выдал?..

– Хочешь мне приятное сделать, застрелись сам, – прошипела я, преисполнившись ненавистью.

Дима издал горлом странный звук. Вроде того, что издает раковина, подавившись водой и картофельными очистками. Медленно выдохнул:

– Будешь так говорить, ударишься. Лицом о ковер.

Я мысленно пожелала ему удариться лицом об автобус. В дверь постучали. Толя…

– Босс, звал?

Кан медленно, как во сне, обернулся.

– А-а-а, да. Забери вот эти коробки. Надо по городу будет раскидать, – он наклонился и как котенка поднял меня на ноги. – Пойдем-ка поговорим, в мой офис.

Я выдернула руку.

– Давай не будем портить твои диваны!

Дима дернулся. Открыл рот. Закрыл рот. Махнул на меня рукой и вышел. Охранник зыркнул в упор, исподлобья, но ничего не сказав, поднял с пола коробку.

Я осталась одна.

Ангелина ЗЛОБИНА.

«…Жил да был один молодой человек по имени Антон и был он не только некрасив, но и до отвращения мерзок. Когда Антон достиг зрелого возраста, он уже совсем отчаялся найти себе любовницу, поскольку ни одна из тех девушек, что ему нравились, не понимала, что слизнякам и уродам тоже хочется… кхм-кхм… размножаться. А если и понимала, то не до конца, поскольку брезгливо морщилась и говорила: «А я-то тут при чем? Ты посмотри на себя в зеркало!»

Сначала Антон еще как-то терпел, а тут подошла ему самая, что ни на есть пора… размножаться. И влюбился он в девушку Ксению, у которой в плане внешности проблем не было. Все-все учел, а именно, что Ксения была еще и богата. За ней бегали парни, которых Антон за глаза звал дубоголовыми, а в личном общении боялся и старался не нарываться.

Только однажды гормоны в нем взяли верх над инстинктом самосохранения. И он нарвался, а потом неделю лежал дома, пока не заживет сломанный носик. А Ксения над ним смеялась и подругам рассказывала, чтобы те тоже повеселились.

Тогда Антон, а был он в душе человек гордый, совсем как джигит, решил, что все бабы – стервы. А потом еще немного подумал, послушал, как они мужиков обсуждают и понял, что все они – твари недо… (удовлетворенные). И еще сильнее стал всех женщин презирать и ненавидеть. Ну, а что ему еще оставалось? Так он и жил с мамой. И были у него волосатые руки и плохое зрение. Даже проститутки, которых Антон изредка снимал, проделывая тем самым невосполнимые дыры в бюджете, брезгливо морщились и завышали цену.

Когда у Антона в конторе провели Интернет, он стал болтаться по разным чатам, знакомиться там с девушками и заниматься с ними виртуальным сексом. Так он и обнаружил, что есть у него дар к печатному слову, а также богатое воображение.

Представится смуглым красавцем Мачо и давай наивным чатовкам заворачивать: «Я швыряю тебя на кровать, срываю с тебя джинсы и даю волю своему желанию». Те в восторге – аж трусики мокнут. «Пришли мне, – пишут, – фото». Тут-то Антон опять вспоминал, что он на самом деле не Мачо, а Чмо, злился, отклацывал: «Да пошла ты, дура недо… (удовлетворенная)» и на другую переключался.

Так Антону и пришла в голову идея, написать роман. Эротический. В котором главный герой – мечта всех женщин – пользуется всеми без разбора, а потом выкидывает. И таких сцен ввернул, что самому понравилось. Послал он книгу в одно издательство, подождал чуток, контракт подписал. А потом стал богатым и знаменитым.

И девушки его полюбили. Особенно Ксения. Она приползла к нему на коленях, в одном черном кашемировом пальто, и без всего, и стала уговаривать, чтобы он с ней поскорее любовью занялся. А он гордо ее отверг и женился на другой. На красивой блондинке, по фамилии Терон… На том и сказке конец.

P.S. А вот в жизни все получилось иначе. Узнал его начальник, чем Антон на работе занимается, – взял да и уволил его, без стыда, совести и пособия».

Когда проспавшись после очередной страстной ночи, Макс обнаруживал что Красавица превратилась в Чудовище, Принцесса в Золушку, а Василиса в лягушку, он не подскакивал с диким воплем, как сделал бы какой-то слабонервный сопляк.

Только не Макс, нет!

Он улыбался девушке, он говорил: «С добрым утром!», он спрашивал, что она ест на завтрак и уходил на кухню, поставить чайник. Затем, со словами: «Лежи-лежи, не вставай!» он шел бриться в ванную, откуда делал короткий телефонный звонок.

Через какое-то время, входная дверь открывалась и женский голос кричал:

– Сюрприз! – и прямиком устремлялась в спальню. – Солнышко, вставай!

– Э-э! – выскакивал недобритый Макс. – Погоди, не ходи туда…

На этом сказка для той, что в спальне кончалась.

– Что за хрень?! Ты еще кто такая?! – орала другая девушка, сотрясая голосом бетонные блоки. – Ах, ты гад!..

– Максим! – пищала испуганная жертва, пока Макс героически удерживал ту, что к нему явилась.

Прощальная сцена, обычно, была короткой…

Удостоверившись, что дверь подъезда захлопнулась, а девушка на самом деле, ушла. Макс осторожно отогнул занавеску и выглянул из окна. Полуголый, в темно-синих пижамных штанах, он был хорош, как Арес. Сухой, мускулистый, смуглый… Стоя спиной ко мне, он смотрел в окно, не подозревая, что его вид творит со мной.

Обычно, он просил о таких одолжениях Ирку, но сегодня та уехала раньше, чем Макс проснулся. А то, с чем он проснулся, требовалось немедленно удалить. Из памяти и кровати.

И он попросил меня.

– Вот это я вчера нахуярился, – Макс повернулся, скрестив на животе руки и его грудные мускулы упруго вздулись, словно шерстяные мячи. Я спешно опустила взор долу. Похоже, он не испытывал затруднений, демонстрируя оголодавшим женщинам свое красивое тело.

– Мама дорогая, – закончил Кроткий, явно успев уловить мой взгляд.

– Я знаю, как выглядит похмелье, – буркнула я. – Ты не был пьян!

Макс улыбнулся, неотразимой улыбкой бабника.

– Что ж, ладно! Я не был пьян… Страшные бабы в постели стараются за двоих. Понимаешь, о чем я?

– Согласно научным исследованиям, – сказала я, не до конца уловив, что именно он имеет в виду, – когда мужчина держит девушку за своего пацана, у нее смазывается пол. Она становится абсолютно непривлекательна. Для всех мужчин. Не только для одного конкретного. И ей просто не для кого стараться в постели. Понимаешь, о чем я?

Он оперся ладонями о подоконник сзади и неприветливо посмотрел на меня.

– Мне тебя трахнуть или извиниться?!

Я уставилась на его живот с хорошо прочерченными косыми, его мощные волосатые сиськи и машинально ответила:

– Трахнуть.

– Хэ-э? – выдохнул Макс.

В детстве, совсем еще маленькой девочкой, я видела как собака с лаем летящая через пустырь к своему хозяину, проглотила пчелу, так же стремительно летевшую ей навстречу. Примерно такие же глаза сделал Макс, тяжело осев на задние лапы. Едва не свалившись с подоконника, он сильно ударился локтем и выругался так, что цветы на обоях увяли. Потирая локоть, он злобно посмотрел на меня. На лицо возвращались краски.

Стало ясно: этот кобель багровый, обойдется без ветврача.

– Ты, блядь, дошутишься! – рявкнул он. – Я тебя, сука, так выебу, ты ходить не сможешь!

Кино закончилось; звуковая дорожка оборвалась, словно по граммофонной пластинке на всем ходу провели иглой. Я отошла от шока и отвернулась. Проклиная бандитский произвол и не обращая внимания на стонущего Макса (вчера ночью, мы слышали, он может и громче!), я вздернула подбородок и молча пошла к двери.

Эффектный уход, по техническим причинам, сорвался.

Чертов замок всегда заедал и именно сейчас его заклинило намертво! Утратив остатки самоиронии, я принялась яростно дергать дверь.

– Прекрати! – простонали сзади. – Сломаешь!..

Хорошее воспитание взяло верх. Джентльмен не станет ругаться с леди, которая собирается уходить. Джентльмен поможет леди с заевшей дверью. Макс встал за моей спиной, надавил ладонью на дверь, каким-то особенным, одному ему лишь ведомым способом, провернул ключ. Язычок замка мягко щелкнул, «сезам» открылся. Все еще стоя в кольце его рук, я потянула дверь на себя, но Макс еще крепче уперся в нее ладонью.

Замок защелкнулся вновь.

Ощущая спиной горячую мощь обнаженного торса, я дрогнула, расслабляясь. Макс медлил, неровно дыша мне в спину. Я медленно развернулась, спросить, как долго он будет в меня сопеть, но он наклонил ко мне голову и коснулся лбом лба. Время замерло. Мы вдыхали запах друг друга, как незнакомые лошади. Его губы подрагивали.

– Была когда-нибудь на Утесе?

Я медленно кивнула. Макс тоже кивнул.

– Тогда, пора бы посетить мою койку…

Я подняла к нему лицо и поцеловала.

Ангелина ЗЛОБИНА

«Плохого секса не бывает по определению – плохо, когда его нет.

Недаром же человечество ставит секс превыше других удовольствий, как то: хорошо поесть или выпить. Во всяком случае, я сотни раз слышала: «Ура, у меня в первый раз был секс!», но ни разу не сталкивалась с радостными воплями: «Круто! Я в первый раз был на шикарном банкете».

Про первый раз я заговорила не просто так.

Вот уже неделю один мой знакомый, «невинный юноша осьмнадцати годов», терзает всех знакомых и не очень откровениями на тему того, чтобы его поздравили – он уже не мальчик. Ну, что ж тут сказать? Я тоже не мальчик, но меня с этим за всю жизнь никто ни разу не поздравил, – и ничего, не жужжу. А этот просто усидеть не может – всем и каждому пытается рассказать, в подробностях.

Был бы честным, рассказал бы что-то искренне – как у него ручонки потели и коленочки дрожали. И как он боялся раньше времени из игры выйти – и не вышел ли, кстати? А рассказывать, как он соблазнил взрослую девушку, довел ее до вершины страсти и был таким героем, что Казанова теперь от зависти вертится в гробу, как вентилятор, – это уж, простите, для Интернет-порталов, где юные сказочники выдают свои эротические фантазии за реальный опыт.

Маленький болтливый говнюк. Мало того, что какая-то несчастная из жалости этому недоделку дала, так он еще и расструбил об этом на «ФайвЗеро». И не только, еще на сайте «СКА-Энергии»… И на «СКА-Нефтяннике», кажется тоже.

И я подумала: насколько далеко мы, женщины, способны зайти в своей доброте?..»

Мой первый мужчина притворился, что был слишком пьяным, чтобы сопротивляться. Второй сел в тюрьму, чтоб мне не звонить… Третий переплюнул этих двух неудачников. Он вообще ничего мне не предложил. Даже остаться соседями.

Секс был классный.

Учитывая, что Макс вытворял всю ночь, его либидо, верно, питалось плутонием. Сбылась мечта, – я так ему и сказала. Макс не так понял. Наверное, решил, что я сейчас кольцо на палец надену и тут же тройню ему рожу. Он загрузился, закрылся и помрачнел.

– О, господи! – догадалась я. – Я ж на работу опаздываю.

Макс нахмурился еще больше и ничего не сказал. Я собрала свои шмотки в ком и побежала к двери. Лишь в дверях поняла, что суббота, но притворилась, будто не поняла.

– Только Кану не говори, хорошо? – опомнилась я, когда Макс помог мне с замком.

– Я с ним не трахаюсь, чтоб отчитываться! – прошипел Кроткий и очень пристально взглянул на меня.

Я снова поджала плечами: что за дурак? Ладно тот, незнакомый мужик… Но этот? Наверное, Кан был кем-то вроде меня: прощальной фигурой-разлучницей, чтоб Макс не чувствовал себя мудаком.

– Сочувствую, – пошутила я.

Его взгляд был холодным и очень-очень тяжелым. Я вспомнила вопрос Ирки, Спири, того, незнакомого мужика… Прищурилась:

– Стой, ты сейчас серьезно? Ты думаешь, мы с ним спим?..

Макс выкатил глаза, вскинув брови. Без слов дал знать, что именно так и думает.

– Нет, что ты! Он просто твой меценат. Поддерживает молодые таланты!..

Я улыбнулась. Хотела сказать, что будь Дима моим любовником, я даже не посмотрела бы в сторону… Но он бы тогда обиделся. А он был в самом деле хорош. Хотела сказать, что мы с Димой просто знакомы; с моего детства… Но не сказала: знакомство не исключало секс. Тогда я просто встала на цыпочки, обняла Кроткого, как в последний раз. Прижалась носом к ложбинке между шеей и подбородком и с наслаждением, всей грудью вдохнула. Как хорошо он пах!..

– Тебе не обязательно устраивать сцену с Каном. Я так уйду. Сама.

– Чао!

Секс кончился, Макс оставался Максом.

Неделю или больше, мы с ним не виделись. По крайней мере, у нас на кухне. Никто из девок ничего не подозревал. Макс и до этого, порой, бывал не в духе общаться и мы, пока он был в офисе, оставляли ему еду на плите. Я тосковала, конечно. Но больше по ощущениям. Сам он, я знала, никуда не уйдет.

Ему надо время – справиться с мыслью, что он что-то должен мне. В конце концов мы с ним встретимся, он осознает, что все в порядке. И снова станет ходить к нам в гости три раза в день.

Мы вскоре и правда встретились. Но не у дома, не в тамбуре, – в ресторане. Я была в «Саппоро», отплясывала… Под песню «Я полюбила бандита!». А Макс сидел в кабинете с какими-то мужиками и… наблюдал через приоткрытую дверь. Видно, мои танцы показались ему печальными.

– Иди-ка сюда, – он вывел меня с танцпола и в бар отвел. Где народу поменьше. – С тобой все в порядке?

– В полном, – низ живота трепетал, но Макс не мог его видеть.

Он мучился сомнениями. Я – неловкостью. Не настолько я глупая, чтобы не понимать: кина не будет, киномеханик сдох. И не настолько, чтоб не сложить два и два. «Бандита» и Макса. Еще не хватало, чтоб он меня жалеть начал. И я спросила:

– А ты?

– Ну, я не танцую под песни про журналисток.

– Ну, мало ли. Может, ты плачешь в душе.

– Я такой, какой есть, – сообщил он пронзительно взглянув мне в глаза. – Пацаны не плачут.

На этот раз, я взбесилась. Быть может, я и цеплялась за каждого своего любовника. Но только мысленно, когда мы с рукой оставались наедине. Физически, я уходила сразу же. Как только понимала, что не нужна. И то, что Макс жалеет меня, меня и задело, и оскорбило.

– Ах, Котик, – нагло сказала я, похлопав его по твердокаменной сиське, оттопырившей тонкий свитер. – Ты просто так говоришь. Но я-то знаю, в ночи, ты страдаешь и мучаешься, слыша, как я за стеной…

Макс вскинул голову, словно кобра и сделал шаг на меня. Так резко, что я умолкла на полуслове.

– С чего ты взяла, что я мучаюсь?! – рявкнул он. И это, судя по треску его кровати, было чистейшей правдой.

– Да так… Сам видишь, как Димка по мне страдает!.. Вся эта боль, разборки… Вы только друг друга не убивайте… А я? Что я? Я переживу! – и я отвернулась, как Катерина в «Грозе», чтоб Макс, не дай бог, не решил, что я говорю серьезно. – В «Амур», в «Амур» с головою брошусь… Может не сейчас, а в новом сезоне.

Его лицо вновь напомнило мне собаку с пчелой во рту. Пока Макс задыхался словами, я нагло поцеловала воздух в его направлении, развернулась и очень быстро ушла.

– Нет, ты совсем охренела, – с толикой восхищения проговорила Ирка. – Так ему прямо в лицо сказала?..

– Что в этом охренительного? – спросила я.

Хотя прекрасно знала, что именно.

После того, как Макс, пьяный в дым, ввалился к нам среди ночи, не только я, весь дом знал. С чего вдруг Ирка решила начать расспрашивать? У Кроткого богатый словарный запас и очень четкая дикция. Он мне вчера, все наболевшее, по полочкам разложил. Доказал, как дважды два, кто из нас тут кто. Поорал на тему, кто тут кому больше должен и меньше нужен, а когда я объяснила, что с самого начала все это знала и незачем так орать, вдруг завалил меня и стал целовать.

Ну, принц логики. Король, все же Кан.

Меня опять тряхнуло от распиравших душу воспоминаний. Как Макс схватил меня за руку и потащил к себе. Как мы едва не убились в прихожей, пытаясь одновременно идти и стягивать друг с друга одежду. Как пах и лип к спине холодный линолеум. Как Макс, не видя ничего в темноте, шептал мне:

– Как ты прекрасна!..

Как его губы порхали по моему телу, то и дело возвращаясь к моим губам. Как я сама кричала и плакала, повторяя его имя, словно молитву… Он был вчера богом. Факт. И лишь одно омрачало все удовольствие: когда кто-то размером с Макса, трахает на полу кого-то размером с меня, на следующий день кажется, будто тебя избили.

Ирка выдернула меня из розовых грез:

– Ты помнишь ту часть его спича, в которой он обещал, что мы все будем питаться самостоятельно, а то еще и за квартиру платить?

Я по привычке пожала плечами, но тут же скривилась: плечи, особенно лопатки, болели сильнее всего.

– Он это не всерьез. Где еще он таких дур найдет?

На самом деле, Макс никого и не собирался искать. Сам признавал, что погорячился. Но и меня призывал признаться, что и я не права. Мол, весь город, кроме него, меня трахает, так почему только он – платит? Он хочет трахать. Я обиделась было, но поняла, что он мою рубрику чересчур серьезно воспринимает. Мне часто писали читатели, требуя отдаться и им… И я состроила из себя востребованную шучку. Сказала, что раз уж так, то пусть либо Ирка с Бонечкой с ним трахаются, либо пусть меня от уборки освободят.

Узнав, что Кроткий выбрал освобождение от уборки, Ирка яростно хмыкнула, покрываясь пятнами.

– Ты, что ебанутая?!

– Слышишь че?! – взвилась я. – Давай, сейчас до его офиса дойдем и ты, еще раз, подробно, мне пояснишь, чем он плох. Как человек и мужчина.

Ирка сменила тон.

– То, что ты делаешь, ни в какие ворота не лезет.

– А что я делаю?

Она нахмурилась, глядя на меня из-под капюшона.

– Он мало того, что блядво, он же черный. Тебе самой не противно с ним трахаться?

Воздух пах кислятиной, оттаивающей землей и тухлыми яйцами. Я не сразу поняла, что это – всего лишь запах ТЭЦ. Мне казалось, что вся моя реальность протухла. «Ты же два года за его счет жрешь!» – хотелось сказать.

Но вслух я сказала:

– Ты своего Саню при свете дня видела?

Она отрывисто рассмеялась и стянула с руки перчатку. Сунула мне под нос подаренное Саней кольцо.

– Вот что я вижу.

– Что это? Знаменитый алмаз «Надежда»?

– У тебя когда-нибудь было бриллиантовое кольцо?

– Да, – ответила я. – Женя подарил.

– Это был не бриллиант, а циркон!

– Потому что я с ним не трахалась! Иначе, был бы бриллиант, не волнуйся! – я помолчала, но все равно не сдержалась: – В сравнении с Саней, Женя сам – бриллиант.

На этом, крыть Ирке стало нечем. Она брезгливо поморщилась, меня презрением облила и заявила:

– Мне жаль тебя. Продаешь себя так задешево… То из окна за Каном следишь, то с Кротким трахаешься. А годы идут!

Я напряглась, ощущая важность момента. Помимо воли заговорила стихами:

– Лучше Кан в окне, чем Саня во мне.

– Ну, да. Еще бы! – она показала зубы. – И да, этот депутат, ну, герой твой сегодняшний. Он здорово на еврея похож… Постарайся не отдаться и не влюбиться, – парировала она.

Героя звали Александр Геннадьевич Колкин.

Бывший борец и нынешний бизнесмен, он производил впечатление мощной, на редкость хорошо сложенной обезьяны. Одновременно неуклюжий и грациозный, двигался он, как большинство борцов: чуть наклонившись вперед, отчего его руки казались чересчур длинными. Когда эта длиннорукая мускульная мощь подалась в мою сторону, у меня сжалось сердце… Ну, не совсем, но допустим.

Ирка, как в воду смотрела. Дрянь!

Колкину было лет сорок пять и Бонечка наверняка сказала бы, что нельзя быть такой меркантильной, но я нашла его сексуальным. Он, в свою очередь, довольно прямо дал знать, что не только я. И я подумала, если Кроткий вновь пропадет, то я упаду под Колкина.

Мы начали интервью.

Колкин, на собственные деньги, построил несколько залов для молодых парней, уверяя что дети заслуживают лучшего, нежели улица. А именно – бесплатные спортивные секции. Шеф, посылая меня к нему, сказал, что «дети» могли дослужиться до счастья умереть молодыми. В златых цепях. Но этого мне ни в коем случае не нужно писать. На носу, понимаешь, выборы. А нас финансирует правительство края, поэтому писать только про детей. Писать только хорошо. А лучше, совсем восторженно.

Как Тим о Сонечке.

Я обещала. Колкин здорово мне в этом помог.

Все еще впечатленная, шепотом, я рассказывала Тимоше, какие у борца красивые сильные руки. И мускулистые ляжки… А плечи… Ах, хочу к нему на ковер. На личные тренировки!.. Это не мешало мне расшифровывать интервью, а ему, писать свою собственную заметку. А вот Полковнику и Чуви мы, почему-то мешали.

Они плевались, шипели и углились, вызывая желание продолжать себя доводить.

– Бандиты во власти! – вопил Полковник. – Бандиты должны сидеть!

Мы с Тимом ржали.

Я раскачивалась на стуле; Тимоша обтирался вокруг. Мое бедное обмякшее в полуэкстазе тельце, реагировало на него так, как ночью реагировало на прикосновения Макса. Тимоша это, видимо чувствовал и то висел у меня на плече, то терся носом о шею, то, приставив стул, обнимал за талию и ради разнообразия, хвалил не Сонечку, а меня.

По кабинету летали флюиды любви, спариваясь в воздухе с флюидами отвращения.

– Невозможно работать! – яростно плевался Полковник.

– Идите домой, извращенцы! – морщился брезгливый маленький Чуви.

– Ты что-то слышишь, мой милый? – спрашивала я, интимно привалившись к Тимошиному твердому боку.

– Чу, моя милая, это просто ветер шумит в зеленой листве, – отвечал он томно и мы чуть ли не задыхаясь от смеха, хрюкали в столешницу.

Утратив бдительность, мы все не обратили внимания на стук в дверь. А она распахнулась и бритоголовый молодой человек, подпер косяк широким плечом. На его шее висела златая цепь, толщиной в палец. Один из уличных детей, о которых беспокоился будущий секси-депутат Колкин.

– Лена Ровинская, кто здесь?

Вопрос был странный: помимо меня в кабинете сидели трое. Тимур – молодой человек, откровенно мужественного вида, Полковник – пожилой человек с усами и Чуви – то ли человек, то ли мастер Йода, но его никак нельзя было принять за «Лену».

И тем не менее, бритоголовый юноша, на полном серьезе спрашивал, кто здесь я.

Я прокашлялась и села, смущенно вытащив Тимину руку из заднего кармана своих джинс.

– Я.

– Это вам, – пришедший шагнул вперед и сунул мне пакет в подарочной бумаге. Шмыгнул носом, и перемалывая челюстями жвачку, поправил на шее мощную цепь. – Круто вы тут развлекаетесь, Лена.

Мое сердце заколотилось. Я уставилась на маленький квадратный пакет в подарочной упаковке. Потом на вошедшего. Браток был определенно знаком.

– От Александра Геннадьевича? – спросила я с ненужной надеждой, потому что уже узнала его.

– От Дмитрисергеевича.

Жуя жвачку с такой концентрацией, словно готовился к чемпионату мира по жевле, юноша презрительно шмыгнул носом.

– Мне?! – вопрос разбился о его лоб и упал под подошвы рифленых армейских ботинок, с которых стекала вода.

– Вы же Лена? – уточнил он. – Которая еще Лина?

Я кивнула.

– Ну, значит вам.

Он вышел.

– Спасибо! – запоздало сказала я.

Мы помолчали, пока за окнами не взревел автомобильный мотор.

– В мои времена бандюков сажали в тюрьму! – неожиданно яростно припечатал Полковник. Отвернувшись к монитору, принялся громко и сильно колотить по клавиатуре пальцами, как делали все журналисты старой школы, привыкшие работать на печатных машинках. – Дмитрий Сергеевич, так его!.. Щ-щ-щеенок!

– Он не бандит, а бизнесмен, – бархатным голосом протянул Тимоша, – Сонечка, кстати, о нем очень хорошо отзывалась.

Полковник нехорошо и грубо отозвался о Сонечке. Между ними с Тимуром тотчас завязался яростный спор на вечную тему: проститутка или модель. Чуви, оставив их в покое, словно маленькая шиншила навис над моим плечом.

– Надеюсь, не рванет? – спросил он.

Опомнившись, я нетерпеливо разорвав плотную подарочную упаковку. Сначала окаменела, а затем всхлипнула, зажав рот руками.

Это были музыкальные диски.

Sechs Kies, Н.О.Т и даже роковой Ю Сынг Джун!.. «I am ready». Видимо, Дима книгу мою прочел, на пути к Сеулу. И мне подарок привез… Я тупо смотрела на сверкающий упаковочный пластик и буквы расплывались перед глазами. Странно. Он даже мне не хамил. С чего вдруг?..

Дождавшись, пока останусь одна, я дрожащей рукой набрала Димин номер.

Он ответил; таким тоном, словно я разбудила его в могиле. Засомневавшись, я сильно смутилась. Голос затрепетал. Благодарность вышла скованной и сухой, словно из меня ее выбили.

– Это все, что ты хотела сказать? – еще суше осведомился Дима.

– Д-да.

– Это не от меня. Это от Жени.

Голубое небо казалось безвкусным и дешево выкрашенным, словно кусок картона. Я разрыдалась:

– Дурак недоделанный!

Кан бросил трубку. Дрожащей рукой, я сгребла сверкающие пластиком диски в кучу и с грохотом отправила их в ведро. Потом разрыдалась, вытащила и без всякого вдохновения закончила расшифровывать интервью.

Ангелина ЗЛОБИНА

«Не люблю я зиму… Сплошная тоска и депрессия. Хоть бы каких эмоций – так нет! На улицу не хочется лишний раз и носа высовывать, а телепортироваться в какое-нибудь любимое место прямо из теплой квартирки, человечество пока не научилось.

А если и уговорят куда-нибудь сходить, настроение все равно, паршивое, без хорошей встряски извне, не поднимается. А где ее взять, встряску-то? Ирка мне присоветовала витаминчиков попить, с йодом. Сказала, что это жутко помогает воспрять духом, мозги от спячки отговорить и все такое. Купила… И знаете, что самое интересное, подействовало!

Только стакан с водой поставила – открывается дверь!.. Гонец! Тима дары прислал. От Жени – моего бывшего «мужа».

И я реально растрогалась.

Приятно…

Когда тебе не просто какую-нибудь ненужную хрень дарят, а со смыслом идут в музыкальный салон, выбирают диски. Особенно приятно, когда человек понятия не имеет о том, что тебе вообще нравится корейская музыка. В смысле, что Женя не имеет.

А так и не поняла, зачем приписывать прекрасный поступок другому. Но это ведь мой Тима. А Тима – очень загадочный человек. «Бьет, значит любит!» – это все про него. Когда Тима не в духе, я огребаю от него просто так, без причины. Просто потому, что я есть. Потом он отходит и компенсирует. По-мужски. Молча. Без эмоций и лишних слов. Холодный и сверкающий, словно айсберг. Знать бы только, с какой стороны на него напорешься.

Я шла с работы и у меня глаза горели от жажды. Хотелось лишь одного – убивать!.. А Ирка как раз ждала меня, чтобы вместе идти в спортзал, на тренировку.

– Видишь! – сказала она. – Совсем другой вид!

И я вдруг вспомнила, что сегодня приняла витамины.

Да уж, волшебная штука. Скажу я вам!..»

Я как раз перечитывала текст, – почему-то лучшее, у меня всегда рождается дома, – когда постучали в дверь. Я понимала, что это Макс – поужинать. Как и то, что на кухне сидят соседки и кто-нибудь из них, удосужится приподнять свой зад. Кроткого тут без меня обслуживали и без меня обслужат.

Кто знает: может, он опять возьмет перерыв?

С кухни слышались голоса и смех, – не над тем, конечно, что Макс «блядуин и черный». Я пару минут ждала, не спросит ли он «Где Ленка?» Он не спросил.

Я сунула в уши наушники. Завтра пойду к Колкину, интервью считать и прям на столе отдамся. Плевать на Кроткого! Не только он тут может решать, с кем спать. Я стала расшифровывать еще одно, вчерашнее интервью… и увлеклась. Да так, что даже не слышала, как приоткрылась дверь. Только холодом потянуло по полу. Я обернулась. Кроткий ласково сжал мою шею сзади и наклонился.

– У меня эксклюзивный материал для твоей новой рубрики, – прошептал он поверх наушника. – Одна моя знакомая девушка говорит, что я в этом деле – лучший.

Я улыбнулась и выключив диктофон, сказала:

– Тогда я просто обязана… Это мой долг. Перед читателями и Шефом.

– Какого фига? – спросила я. – С чего, вдруг, я не должна носить интервью на считку? Я с самого начала так делала. Ребята уже привыкли…

– Ну, делала… Чего ты этим добилась?.. Пойми: для хоков ты больше не эксклюзив. Не трать зря время и макияж.

Я посмотрела на нее, словно на убийцу: ты шутишь, что ли? Сейчас?! Когда я снова стала красивой? Я для чего, худела, по ее мнению?! Чтобы от Саниных друзей отбиваться?

– Я буду ходить к ребятам.

– Твои «ребята» тебя уже давно от стенки не отличают. Богданова, хотя бы, для АСИ «Овертайм» пописывает, чтобы оправдать свое навязчивое присутствие. А ты? Ты, как горничная, им интервью таскаешь. Уже неважно, что ты наденешь и как ты выглядишь. Ты – это просто ты. Лена, которая у всех берет.

В носу защипало.

– Тогда пошло это все к херам. В гробу я твою журналистику на пальце вертела!..

– Пойми! – смягчилась подруга. – Это самый удачный момент изменить формат. Во-первых, у тебя вышла книга. Тебя показывают по телеку и у тебя берут интервью. Во-вторых, реклама книги во всех автобусах, на самых популярных маршрутах. Плюс еще реклама на радио… О тебе знают все! И самое время сейчас – сделать вид, что ты пошла на повышение и… свалить из клуба.

Я шмыгнула носом и поразмыслила.

В ее словах была доля истины.

Мои доходы, в самом деле, становилась устойчивее. Я я зарабатывала больше, чем раньше, на интервью. Отчасти, Ирка меня использовала в издательстве. Я всем ее клиентам писала рекламу. Отчасти, Дима подбрасывал… и депутат Колкин. Я все брала, конечно. Старалась, мучилась, насиловала себя, писала… Но каждый подобный материал, отжирал кусок моей печени. Я заставляла себя лишь в надежде, что заработаю денег, оденусь и мальчики начнут меня замечать. А если мальчиков исключить?.. Зачем тогда, это все?

– Ты просто не понимаешь: хокки – мой призрачный и последний шанс. Если я перестану их видеть, мне проще в окно шагнуть. Я ненавижу тех людей, что ты мне подсовываешь. Они неинтересные, понимаешь? Они некрасивые, они толстые!.. Хокки останутся. Точка!

Ирка лишь головой покачала.

– Лен, давно ты так же билась за право спать с Максиком? Недавно! И кто из нас оказался прав?

Я вспыхнула; унижение было невыносимым. Права, конечно, оказалась она. Макс со мной трахался, еще как! Но больше ничего не хотел. Даже в кино со мной пойти отказался…

– Прости! – спохватилась Ирка. – Я знаю, что ты взялась за ум и больше не спишь с этим идиотом.

Я не ответила.

Макс так тогда неловко размямлился, что устал и у него слишком много работы… Я пожалела, что рот открыла. Не надо было!.. Но что поделаешь? Я все поняла. Я очень быстро такие вещи улавливаю. Макс – нет. Он до сих пор считает, что я им манипулирую. Я себе нового мужика ищу, а он все считает!

– Забей на него! – голос Ирки вклинился в облако моих размышлений и мысли, как овцы, разбежались по сторонам. – Ну, хорошо. Хоккеисты будут, но только не все подряд, а лишь интересные. Пусть думают, что ты зажралась и начала разбираться в хоккее. И пусть относятся к тебе, как к спортивному журналисту, а не девочке на побегушках. Поговори с пресс-аташе, он согласится договариваться о встрече без твоего участия, если ты станешь отдавать бесплатно свои статьи для программок. А сверка… У всех есть компьютеры и электронная почта. Вот и пусть читают, если хотят. А если им лень – будут читать в газете.

– Так я совсем перестану бывать в ЛДС…

– Ты просидела там полтора года!

Ирка благородно дала мне обтечь. Но, заметив, что я опять пытаюсь отгородиться от правды иллюзиями, набросилась снова.

– Что ты так на хокках зациклилась? Превратилась в попрошайку. Как эти девочки с тетрадкой на входе. «Дяденька, а вы – хоккеист?..» Попрошайками брезгуют. Выходить надо. Насильно, через боль, отвращение и прочие «нимагу», интересоваться другими людьми. Не только спортсменами, – Ирка остановила мой протест повелительным взмахом руки. – Ты можешь стать интересной лишь одним способом – став менее доступной. Пока они на тебя натыкаются на каждой тренировке подряд, они тебя просто не замечают. Вот для этого нужно отдалиться. Поднять свою профессиональную значимость. Надо делать имя, надо заводить связи. И не среди этих марионеток с клюшками, а среди тех, кто им платит. Ты поняла? Даже, если они из себя – не очень. Тогда у тебя будут деньги, нормальные отношения, нормальный мужчина, которого ты сможешь считать своим.

Я кисло кивала, спрашивая себя: зачем мне все это? Лучше с Кротким, без кино спать. Сидеть себе дома, ходить в спортзал, готовить ему обеды. На кой мне с ним, вообще работать? Чтоб после долгих мук и страданий сидеть точно так же дома, готовить жрать, но не ему, а какому-нибудь Другому?

– Да ты с ума сошла! – не унималась Ирка. – У тебя есть гордость? Где был твой Кроткий, когда ты толстой была?

– Я знаю, где он был, когда ты пыталась усадить меня на диету! – огрызнулась я. – На кой я вообще тебя слушаю? Если б не Макс, я до сих пор бы жирной была. Ты помогла лишь тем, что показала ему альбомчик. Так что… иди ты знаешь куда со своими карьерными планами?

За стеной, как по расписанию, начались постельные пляски. Я скрипнула зубами. Ирка вскинула подбородок и стала убирать со стола. Я замерла, обняв прижатые к подбородку колени. Макс никогда не отличался сдержанностью, но сейчас просто озверел. Со мной он никогда таким страстным не был. За исключением того дня, когда мы на полу приземлились.

– Куда мне идти? – Ирка встала возле окна. Якобы, затем, чтобы открыть форточку, но там, через двор, светились Димины окна.

На кухне отчетливо различалась Сонечка в банном халате, – когда он уже накопит себе на шторы?! Кан, облаченный в такой же халат, рылся в холодильнике, а Попова стояла с ним рядом, положив ладонь на его плечо. Кан выпрямился, показав ей бутылку вина. Сонечка прижала руки к груди и, аж на месте запрыгала. Кан дал ей бутылку она обняла его, чтобы поцеловать.

Я молча смотрела, Ирка молча ждала. За стенкой грохотала кровать. Мое сердце разлеталось на части.

– Ладно, – сказала я. – Хорошо… Я поняла тебя.

Сдав «Польшу», я подписала самой себе приговор.

На следующий же день, Ирка снова взялась за старое. Умоляла с нею и ее Саней, в «Шанхай» пойти. Я отрицательно головой качала: работа – ладно. Но Санесходные мужики, это вообще, днище. Ирка врала, что дело не в мужиках. Что все, что ей нужно – это мое, столь милое сердцу, общество. Что среди «дур бандитских», ей даже не с кем поговорить.

– Ненавижу эти их сходняки! – ее голос звучал как будто издалека. – Все ужрутся, будут слушать блатняк и путать телок. А потом поругаются и начнут стреляться. Хоть с тобою поговорю…

Я призадумалась: Тима утром сказал, что Сонечка, то ли уехала, то ли собирается. Надежда слегка подняла глаза. Вечером, когда я с интервью возвращалась, мимо автобусной остановки случайно проезжал Дима. Было холодно и я не стала строить из себя гордую. Он был не то, чтобы в духе, но и не то, чтобы вне. Прочел мне краткий курс по гинекологии. «Воспаление придатков в результате их переохлаждения».

– Давай, давай! – подбодрила я. – Добей меня! Унизь, растопчи. Когда Попова носит такую юбку, ты явно не говоришь ей надеть рейтузы с начесом!

Он покосился на меня, водя языком по верхним зубам. Хотел сказать что-то, но не сказал. Лишь вздохнул. И я из этого вздоха, целую историю написала.

Я посмотрела на Ирку.

– А Кан там сегодня будет?

– А то! – угрюмо кивнула Ирка. – Еще бы его там не было! Будет. С Поповой. Опять весь вечер придется смотреть на свои отражения в каждом, из ее, оскаленных в улыбке, зубов.

Мир дрогнул и накренился, словно «Титаник» встретивший свою плавучую ледяную глыбу. Значит, она не уехала. Я даже удивилась ослепительной вспышке боли. Нервы лопались, как канаты. Раскинув руки, я шла на морское дно и мои волосы медленно колыхались в прозрачной воде. Свет луны серебром очерчивал пряди. А сверху, по ту сторону водной глади, лежа на спасительной двери, мне ослепительно улыбалась Сонечка.

Дрогнув, я осознала, вдруг, что Ирка очень странно на меня смотрит. И что на самом деле я не тону, а сижу, вцепившись в свою табуретку.

– Я тоже эту суку не выношу! – сказала Ирен.

– Ты-то из-за чего? – удивилась я.

– Да она – ебанутая. Бесит… Эта вечная улыбка и все такое… Вот скажи мне, зачем нанайка под кореянку косит? Замуж за Кана хочет?

– Ну, она – его девушка.

– Да подстилка она его, а не девушка! Он на ней не женится. Никогда. Будет драть, пока она не состарится, а потом другую найдет. Знаем, проходили. Фу! Сидеть с ней рядом противно.

Я промолчала.

Иркины высокие моральные принципы, меня всегда угнетали. Она сама, встречалась с мужчиной, в расчете на его деньги. Встречалась с ним, не любя его, – даже больше, – глубоко его презирая. Она сама рассказывала мне, что напивается, прежде, чем ложится с ним в койку. Но!.. Ирка была порядочная: у них намечался брак.

В обычное время, я ненавидела Соньку. Я даже мечтала, порой, как она будет цокать на каблуках мимо стройки и ей на голову упадет кирпич, но Сонька любила Диму. В этом я даже не сомневалась: его нельзя не любить! И это делало ее ближе.

– Будь она подстилкой, Дима бы с ней не встречался.

– Ха! С чего вдруг? Высокие принципы сутенера?..

– Дима не сутенер. Он, – я чуть было не ляпнула «под прикрытием баб торгует оружием», но за такие сведения Кан снял бы с меня башку. – Он… Если бы она была проституткой, он бы просто платил ей, а не водил с собою на сходняки.

– Он слишком старый, чтобы искать себе приличную девушку.

– Старый?!! – взвизгнула я и расхохоталась.

– Ну, а что, нет? Сколько ему? Тридцать семь?.. Тридцать восемь… А Соньке лет девятнадцать…

Я точно знала, что Сонечке – двадцать шесть, но сказать не могла: челюсть выпала с удивленным стоном. Тридцать семь? Диме?.. Он выглядел, максимум, лет на тридцать. И то, с учетом тяжелых бандитских будней.

Цифра оглушила меня, – а ведь и правда… Ему сейчас тридцать девять!.. Если не сорок. Я приоткрыла рот. Неужели, уже так много? Когда я перестала считать?..

В памяти всплыло гладкое мраморное лицо. Хоть над склепом вешай.

– Он точно отражается в зеркалах?

– Давай поедем в «Шанхай» и вместе посмотрим.

Я промолчала; глядя в пустоту, обхватила себя руками за плечи.

– Он… такой красивый!

Она смутилась, ковыряя указательным пальцем правой руки ладонь левой. То ли ожидала, что я стану отпираться, то ли имела какие-то свои мотивы, о которых я ничего не подозревала.

– Ну, да… Для азиата… На любителя…

У меня приоткрылся рот. Я резко повернулась на голос. Мысль, что Дима может кому-то не нравиться, никогда не приходила мне в голову. В Корее мы все, только о нем и мечтали.

– Ты шутишь?!

– С чего бы вдруг? Мне нравятся простые русские парни. Честная рязанская ряшка и голубые глаза. А все эти помеси и примеси, вроде Димы, Макса и этой твоей подружки с работы, как его? Тима?.. Это все не мое. Не знаю, что тебя так к ним тянет.

Сдержанно умолчав о том, что Санина «ряшка» напоминает морду бульдога, страдающего оспой, я подлила себе чаю. Ирка прокашлялась:

– Ты за нее заступаешься из-за Кана, или из-за того, что ты в той же позиции оказалась?

– Я с ней не в той же позиции, – ответила я, не до конца понимая, что именно она имеет в виду.

– Я рада что у вас с Максом все кончено…

– Я рада, что ты рада. И пох, что чувствую я.

– У вас с ним ничего серьезного не было. Всего лишь секс!

– А что у нас должно быть?! Мигрени, как у тебя? Или бриллианты?

Ирка сочувственно улыбнулась; ах, бедная. Что еще тебе остается бубнить, когда тебя использовали и бросили, даже в кино не позвали.

– Знаешь, – сказала я, – чего я не понимаю?.. Ладно, допустим, я шлюха. Допустим, у меня нет гордости… Тебе-то какое дело? Саня твой, еще далеко не на тех позициях, чтоб ты на равных могла предъявлять девчонкам, с которыми встречается Кан. Ты даже тем, с которыми Кроткий спит, предъявлять не можешь.

– Судя по отпечаткам берц на косяке в твоей комнате, он вчера опять заходил…

Я покраснела.

«Заходил» было не то слово. Трижды постучав, но не получив ответа, Макс открыл квартиру своим ключом и ввалился в мою комнату, как гризли в туристическую палатку. Потрахался там, покурил и сразу ввалился.

– Блядь, заебала!.. – взревел он с порога. – Все! Одевайся, сука! Пойдем в ебаное кино!

Я аж рот открыла от восхищения. Макс, он такой. Умеет найти слова.

– Не хочу! – сказала я гордо и отвернулась, как Бэла от Печорина.

– Куда ты хочешь?! – заорал он. – В ресторан? На дискотеку?! КУДА?! Говори, блядь, и только посмей сказать, что у тебя месячные!..

Его ярость клубилась волнами, наполняя крошечную комнатку. Памятуя о временах, когда Макс бегал по улицам с автоматом и вывозил конкурентов в леса, я не осмелилась огрызаться. Я молча плакала, прижав у груди скрещенные руки; бедная маленькая жертва бандитского произвола. Решив, что молчание – знак согласия, Макс успокоился и уткнувшись носом мне в шею, попытался уложить на кровать.

Как тело на стол для вскрытия. Я не пыталась сопротивляться: мимо вряд ли мог пройти Скотт… Макс был бандитом, да, но не насильником.

Выматерив меня на чем свет стоит, он испинал на психе ни в чем неповинную дверь; поклялся, что в следующий раз он не станет ждать, а просто войдет и всех тут перестреляет. И меня, и моего ебаря. Не знаю, кого он имел в виду, но вид был решительный.

– За вашим романом весь дом уже следит, как за «Санта-Барбарой», – прошипела Ирка. – Как два дебила. Один не может шторы повесить, другой ревет, словно Минотавр.

– Тебе-то что?

– Понимаешь, – замялась она, – у Сани друг есть. Сережа. Я тебе говорила, помнишь?.. Вчера он весь вечер только о тебе и расспрашивал. Я обещала, что тебя приведу.

Так я и знала!

– Он страшный, как атомная война, правда?

Ирка хрюкнула:

– Как ядерная зима!

– Тогда разобещай все обратно!

– У него денег больше, чем у Кроткого! И он русский!

– Бонечку сосватай, – не впечатлилась я.

Ирка обиделась.

– Он страшный, а не слепой.

– Я – тоже, знаешь ли.

– Знаю. У тебя другая проблема, – обиженно согласилась Ирка и постучала пальцем себя себя по виску.

Звук получился громким и звонким. Мы обе испуганно уставились на ее указательный палец и лишь потом сообразили, что стучат в дверь.

– О, господи! – проворчала Ирка. – Входи! Открыто.

В дверь постучали вновь. Нервно и громко. Ирка поджала губы и отвернулась к окну. Вчера он здорово меня напугал, но Иркины притязания пугали еще сильнее. Я вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь кухни.

На пороге вежливый и загадочный, грустно топтался Макс.

– Зайди ко мне ненадолго, – попросил он таким тоном, словно собирал подаяние на сиротский приют. – Пожалуйста!

Квартира сверкала.

От всех блестящих поверхностей, как от монет в сокровищнице, отражался свет. Я вспомнила, что утром в ней кто-то переговаривался и догадалась, что Макс вызывал специальную бригаду – для генеральной уборки.

– Это все для меня? – ехидно спросила я, окинув зал завистливым взглядом.

Получилось убого. Ради меня он никогда бы так не напрягся и я довольно остро ощутила это сейчас. Сама возможность того, что у него будут отношения, причиняла мне боль.

– Это уже ниже пояса! – сообщила я.

Макс посмотрел на меня, как на умственно-отсталую.

– Завтра восьмое марта.

– Я в курсе! – сказала я. – Чего ты хотел? Я с Ирой в «Шанхай» еду.

Он сел на диван, не сводя с меня напряженного взгляда. Я все еще стояла в дверях. Колени дрожали и подгибались. Мне было почти физически плохо от ревности, зависти и ощущения того, что Ирка права. Я слишком много о себе возомнила.

– Так и будешь там стоять? – спросил Кроткий, игнорируя информацию.

Я еще раз обвела выразительным взглядом комнату, стол, вазу с фруктами, накрытые полотенцем фужеры. Выдохнула, так и не сумев отыскать подходящих слов.

– Ты же не хочешь, чтоб твоя девушка нашла мои волосы.

Макс рассмеялся; колюче и зло. Как гвоздем по стеклу постучал.

– Это не для девушки, а для мамы. Ко мне приедет святая женщина, которая пожертвовала ради меня всем и теперь хочет всю мою кровь, до капли, – он оборвал себя резко и уперся в лоб ладонью. – Тебе когда-нибудь хотелось напиться и застрелить свою мать?

Я облегченно выдохнула.

Уханье крови в висках замедлилось и вскоре затихло. Захотелось сесть на диван, притянуть к себе его голову и прошептать на ухо, что он – не один такой. А потом ответить на его поцелуй, отвлечь, утешить… Если бы я не знала Кроткого, то так и сделала бы.

Призвав на помощь всю силу воли, я осталась стоять.

Молча.

Его взгляд стал мрачнее. Макс выдвинул вперед подбородок. Потер его, погрузившись на миг в какие-то свои размышления.

– Тот негр, которого Скотт убил. Он тебя изнасиловал?

Я в изумлении уставилась на него. Он что, серьезно рассчитывает, что я призналась бы, будь это правдой? Братку?

– Нет! Если бы эта образина ко мне притронулась, я покончила бы с собой!..

Взгляд Макс похолодел еще на несколько градусов. Поймав себя на мысли, что он и сам-то не слишком белый, я прикусила язык.

– К чему этот разговор?

Макс хмуро посмотрел на меня, но объяснений не выдал.

– Тогда за что он убил его? Скотт.

– Я не знаю. Я вообще не знала, что он убил его. Что он в тюрьме…

– Ты в этом замешана?

– Нет. Мы это обсуждали еще тогда. Помнишь? Я думала, он просто бросил меня.

– Уверена?

– Какое тебе, вообще, до этого дело?! Вы с Каном в кружок вступили? «Убийцы против убийц»?

– Ни я, ни Кан никогда не убивали людей просто так, за цвет кожи.

– Ах, просто так?!! Показать тебе цвет кожи? – я подлетела к нему и задрала рукав, показав уродливый широкий шрам на запястье. – Видишь это? Когда он выковыривал меня из машины, браслетка часов так сильно впилась, что срезала кусок кожи. Здоровенный двухметровый жирный чувак! Таксист даже не пытался вмешиваться и я его не виню. Вокруг стояла толпа и никто не вмешивался, потому что когда негр мочит русскую, это нормально. И только Скотт не поленился остановиться и мне помочь. Чужой, незнакомой, девке. И, блядь, мне плевать, даже если он расист и вообще ку-клукс-клановец! Плевать, даже если он помог мне только для того, чтобы отпиздить негра! Он спас меня, ясно? Он. Меня. Спас!

Макс молча смотрел на меня. Его лицо ничего не выражало. Он был одновременно здесь и не здесь. Словно моя история разбудила в нем что-то, чего он не хотел со мной обсуждать.

– Не знаю, к чему ты это сейчас поднял, но мне плевать на твои проблемы с самоприятием. Мужчина, которого я любила сидит в тюрьме! За то, что он спас меня! А я даже помочь ему ничем не могу. Какого хрена ты меня мучаешь?!

Он не ответил. Я развернулась, чтобы уйти; он дрогнул. Буркнул чуть слышно себе под нос:

– Мою мать изнасиловали в молодости.

Я обернулась и уставилась на него, широко раскрыв рот. Такого я точно не ожидала. Макс ухмыльнулся мне. Широко и нагло. Но в его глазах застыло что-то еще… Я не успела понять, что именно, как он продолжал:

– Она была на распределении в области; после института. Возвращалась домой. Из лесочка вышли трое солдатиков-чурок…

Я охнула, глубоко вдохнув, но ничего не сказала. Лишь сжалась, инстинктивно обнимая себя за плечи. Мысль, что другой женщине прошлось пройти до конца, напомнила мне пережитый ужас. Шрам зачесался и заболел. Я сжала свое запястье, пытаясь унять фантомную боль.

– О, господи…

– Иди сюда, – сказал Макс, постучав по дивану и я подошла. – Я обещаю: я даже не прикоснусь. Я просто не хочу орать на весь дом. Тут стены, как из картона… Так вот, месяцев через пять, мать обнаружила, что беременна.

Невзирая на неприязнь, что у меня всегда вызывала его мамаша, я дрогнула, проникнувшись сочувствием к ней. Представила, себе растущий живот, роды; маленького мулата, который спрашивает, где его папочка. И себя, похожую на жирную, спившуюся Оксанку.

В «обезьяннике», мля, твой папа, сынок!

– Господи! – сочувственно прошептала я, взглянув на него. – Бедная… На таком сроке даже аборт не сделаешь…

Макс вдруг как-то странно посмотрел на меня и улыбнулся почти как Дима: до холодных кристалликов в венах.

– Она оставила ребенка в роддоме? – спросила я, не в силах смотреть в его глаза, ставшие вдруг такими колючими и чужими. – Или он умер?.. А твой отец? Он тоже об этом знает?

– Их было трое, – повторил Макс, тем же странным тоном. – Чурок… Все не врубаешься? Ну, посмотри на меня!

И я поняла вдруг все.

Подавилась своей бестактностью; захлебнулась, словно морской водой. Все встало вдруг на свои места. Его отчаяние, его непримиримая ненависть к самому себе, и стыд за то, в чем он не виновен, но вынужден всю жизнь отвечать.

Сев перед ним на колени, я молча взяла его подрагивавшие руки и сжала. Он не ответил. Рассеянно прищурив глаза, Макс смотрел прямо перед собой, как будто бы заглядывал в прошлое. Я тоже молчала, не зная, что говорить. Понимала, конечно, что он завел сей разговор неспроста, но что ответить не знала. Просто ждала и смотрела. На его щеках вздулись желваки и Макс, собравшись с духом, посмотрел на меня.

– Моя фамилия, Гаев… Это не восточная фамилия. Гай на старо-русском обозначает лес, знаешь?

Я не ответила. Макс был из тех мужиков, что даже в конец ослабев, продолжают быть сильными. Может быть, именно поэтому мне так хотелось сейчас его пожалеть.

– Я никому это не рассказывал, – Макс хмыкнул и тряхнув головой, вдруг поднял меня и притянул к себе на колени. – Я тут все думал, после вчерашнего… Неужели, я точно такой же? Неужели, это лежит в крови?.. Или, все-таки в тебе? И в том дешевом манипулятивном дерьме, которым ты занимаешься?

Собравшись с духом, я соскользнула с его колен.

– Я хочу большего, чем просто секс.

Макс сжал губы и сдвинул рот набок.

– Что именно? – спросил он ехидно. – Секс втроем?

– Отношений!

Судя по его взгляду, большей нелепицы Максу еще в жизни не предлагали. И понимая, что проиграв один раунд, выиграю другой, я тихо продолжила:

– Мне в этом году исполнится двадцать три, а я до сих пор ни с кем даже не встречаюсь… При чем тут манипуляции?

– Я для тебя – никто? – Макс тоже умел играть. – И те слова, что ты в постели мне говорила, совсем ничего не значили?..

Меня колотило и слезы уже стояли в глазах, когда он обнял меня за талию и крепко прижал к себе. Упершись лбом в его щеку, я всхлипнула.

– Ты для меня – почти все! Сам прекрасно знаешь. Но толку в том? Ты даже в люди выйти со мной стесняешься.

– Стесняюсь? Ты, что, совсем спятила?

– Ты никуда меня с собой не берешь?!

– Потому что ты меня прессингуешь.

– Я? Прессингую?! Я попросила меня в кино сводить!

– В кино!? А зачем? Какой-то конкретный фильм? Скажи название, я тебя свожу. Давай?.. Вот! – он ткнул в меня пальцем. – Ты не знаешь. Ты даже телевизор смотреть не хочешь. На кой тебе взбрендило тащиться со мной в кино? Доказать тем двум курицам, что я у тебя под пяткой?

– Твоя проблема, что ты не веришь в простую вещь. Я ничего никому не хочу доказывать. Я хочу отношения с парнем, который бы меня не стеснялся и мог спокойно, не заподозрив всемирный заговор, сходить со мною в кино! И чтоб ты не думал, что я на тебя давлю, я с Иркой сегодня в «Шанхай» иду. На случай, если мы там вдруг встретимся. Я буду с Саниным другом!

Кроткий на миг отстранился.

– Чег-о-о?! Ты снова пить начала, или че? Ты его видела, вообще?

– Нет, я не видела. Он меня видел. И он, представь себе, хочет со мной встречаться. Не представляешь, на что готовы некоторые, чтобы заполучить меня. Аж, на публике со мной показаться! Уау! – я громко хлопнула ладонями и развела их, как Копперфильд.

Макс мрачно поглядел на меня.

– В «Шанхай» и я тебя свожу. Без проблем.

– Проблема в том, что именно сейчас, я в самом деле, действительно, ПРЕССИНГУЮ! – рявкнула я. – Сам ты меня не позвал бы.

– Тебя сотни раз звал Кан.

– Да, как же! Он меня звал в такие моменты, когда было ясно, что я не пойду. Это просто приколы!

– Утихомирься, – сказал он, потом достал телефон и почесав затылок, стал набирать чей-то номер. Пошли гудки. Мы оба замерли в ожидании. Потом из динамика раздался какой-то треск и мужской голос гавкнул: «Слуш!..» – Самсон? Здаров!.. – Макс чуть отошел. Голос Сани превратился в неразборчивый гул. Голос Макса стал отрывистым, раскатистым и слегка гнусавым, как у дворовой шпаны. – Слыш, братан, че за херня с Бикином? По поводу моей Ленки?.. Да, той, которая с книжкой, – он помолчал, немного послушав в трубку. – Не, если Ирка пообещала, базара нет. Бери ее за рыло и спрашивай… – Макс рассмеялся, но взгляд был такой, словно он в дерьмо наступил. – Сань, я тебя уважаю, ты меня уважаешь, но с Ленкой встречаюсь я. У нас настолько серьезно, что она мне не дает всю неделю, чтобы в кино сводил, – он рассмеялся вновь и закатил глаза, скривив рот. – Не, бриллиант не просит: у меня член большой… Лады! Сейчас? Какая, в задницу, сауна?.. Ты Ленку видел? Я в кино!

Я закатила глаза: что за дешевые, вульгарные комплименты? Но Макс уже отключился и головой встряхнул, словно из воды вышел. Он бросил трубку и посмотрел на меня.

– Не перевариваю этого слизняка… И, блин, мой тебе совет: держись подальше от Ирки.

Я не совсем поняла, к чему он это сказал, но уточнить не успела. Макс взял меня за локти и притянул к себе. Он чуть помедлил, прежде, чем наши губы слились. Словно хотел быть уверен, что этот поцелуй – на самом деле мой выбор.

– Если я тебя с матерью познакомлю, это в счет серьезности отношений, или не в счет?

Я обалдела от счастья, я закивала… Прижавшись к моим губам, Макс снова подтолкнул меня к спальне и я пошла.

– Ключи не забудь, – наставляла я. – Ирка будет у Сани, а я, как только вернусь из «Шанхая», то сразу к Максу пойду и открывать не буду! Хоть заорись под окном.

Богдана кивала намертво залакированным «вавилоном». Дышать в своем корсете она не могла. Смеяться над моей детской гордостью, – тоже. Но выглядела шикарно. Это возвышало ее над миром и наделяло способностью изящно острить.

– Если ты пойдешь к Максу, я лучше ночевать не приду, – сказала она, идя к лифту. – И кстати, о том, кто там заорался…

Я сморщила нос, сделав вид, будто зла. Но не сдержалась и вновь расплылась в улыбке. Хотелось прыгать от счастья и ходить колесом. Макс обещал, что вечером, когда он отсидит свой сыновний долг, он познакомит меня с маман, мы вместе выпьем по рюмке шампанского, засунем ее в такси и вместе, поедем в «Шанхай». Как пара.

– Ну, прости, что я не фригидна.

Элина нажала на кнопку и запрокинув голову, простонала:

– Да! Да! О, да! Я тебя прощаю!.. Может, тебе как-то по особенному кричать? Чтобы мы знали, что это именно ты там с ним? Типа! Йя! Йя!.. Das ist fantastisсh!

И в этот миг, как водится, на этаже приземлился лифт. Бонечка смущенно захлопала глазками. Видимо, лифт пришел не порожняком.

– Э-э, здрасьте! – выдавила она.

– И ты не болей, – сказал голос Димы.

– Дима! – укоризненно пропел в ответ женский, смутно-знакомый голос. Я напряглась и упустила момент.

Скользнув по стене, Элина проскочила мимо него в кабину. Дима отвел плечо, словно секьюрити заслонив чью-то хрупкую маленькую фигурку. Затем его взгляд упал на меня. Как сосулька с крыши. Бежать было поздно. Я инстинктивно попятилась и, по инерции захлопнула дверь. Отрезанная от квартиры, я прижалась к закрытой двери спиной и робким хомячком, уставилась на вставшего передо мной мужчину.

– Можно?

– Э-э-э… Я случайно закрыла дверь…

Всем видом показывая, как я поражаю его своей способностью деградировать, Дима закатил глаза, тяжело вздохнул и нажал на кнопку звонка. Время замерло. Кан ко мне слегка присмотрелся:

– Что с мордой? Поранилась при бритье?

Я покраснела, закрыв ладонями подбородок.

– Дима! Ну, что ты за человек? – сказала фигурка, которую он все это время пытался загородить спиной. – Здравствуйте!

– Здравствуйте, – проблеяла я, смущаясь еще сильнее.

Лет семь, если не больше, прошло. Но его мама не изменилась. Просто я выросла. Почти на голову обогнав ее. Волной накатили чувства. Я всхлипнула, не зная, что должна делать. Обнять ее, или, для начала представиться?

Жанна Валерьевна вгляделась в мое лицо и ее брови взлетели.

– Девочка ж ты моя! – сказала она взволнованно, затем схватила за локти и прижала к себе. – Линочка! Дорогая!.. – потом эффект внезапности схлынул и она понеслась на всех парах. – Дима! Что это за дела?! С каких это пор ты мне врешь? – он покраснел, затем побелел и стал мрачным. – Мы тебя ищем по всему городу, а он даже не обмолвился, что знает, где ты живешь! – и когда я открыла рот, уточнить это «мы», Жанна Валерьевна выдохнула. – Лина! Почему ты не общаешься с мамой!?

Я всхлипнула, вновь. Благодарно посмотрела на Диму, но не успела и слова произнести: Жанна Валерьевна снова сжала меня в объятьях.

Макс открыл дверь.

– …это очень нехорошо, моя девочка! Мамочку любить надо, – внушала Жанна Валерьевна три минуты спустя. – Мама – это святое.

– Не общаться с матерью! – иерихонской трубой вторила мать Макса. – Как можно! Да если бы мой Максим… Не ожидала от тебя, Лена, не ожидала!

– Мама!

– Не «мамкай». Открой шампанское… Где у тебя бокалы?

– Я лучше пойду! – неуклюже пыталась я. – У вас тут семейный праздник. Давайте, мы с вами потом увидимся и обо всем поболтаем?

– Ну, куда ты пойдешь, Лина! Ты же мне, как родная!.. Дай, хоть погляжу на тебя. Красавица ты моя!.. Худенькая какая… Максим, ну хоть ты скажи?

Максим сказал бы, если б он мог. Но те слова, что висели на языке, он никак не мог решиться сказать при маме.

Переглянувшись, женщины взяли меня под руки и насильно усадили за стол. Дима, злобно зыркнув на мать, сел слева. Макс, прямой, словно кол – справа. Оба держались так, словно я могла в любой момент детонировать. И точно так же, себя ощущала я.

– Ах, – сказала Жанна Валерьевна, – слушай, Дима! Какая вы красивая пара, аж сил нет! Лина, у тебя уже мальчик есть?

Я посмотрела в сторону. Макс молчал, как святой отшельник.

– Э-э, – сказала я. – Мне нравятся мужчины постарше. До сих пор.

– И Дима до сих пор не женат!..

– Мама! – поморщился Дима. – Хоть сегодня не начинай!

Мама и ухом не повела.

– Не будь смешным, Дмитрий! Мать не обманешь, – и она ушла на кухню, помогать маме Макса.

– Что за прикол? – спросил Кроткий свистящим шепотом, когда обе женщины скрылись на кухне.

– Я все тебе потом объясню…

– Нет, ты мне щас объясни! – Максим оборвал себя и умолк: в комнату, неся перед собой доверху нагруженные блюда, вплыли родительницы.

– …это та Танечка, что с вами уехала по немецкой линии?

– Нет-нет, Тома. Это Тонечка, Димина троюродная сестра по отцу. Я про Линину мамочку говорю. Она у тебя училась. Хорошенькая такая, смешулечка-огонечек. Она сейчас живет в Кельне. Вышла замуж за немца.

Я почти кожей ощущала взгляд Кроткого, которому не далее, чем вчера поведала, что моя мать мертва. Дима мраморно улыбался. Происходящее доставляло ему садистское удовольствие.

– Не помню такую. Но если она в вашем доме жила, то не могла у меня учиться. Тогда же по районам строго распределяли. Дима в 53-ей учился, значит и эта девочка тоже. Лена, ты в какую школу ходила? В 53-ю?

Я молча кивала.

– Вот! – торжествовала Тамара Петровна.

Дима молча разлил женщинам шампанское. Макс молча, не спрашивая, налил себе и приятелю водки. Я, опасаясь перерасслабиться, пила минералку. Тамара Петровна сделала какие-то свои выводы и принялась расспрашивать меня о матери. Жанна Валерьевна перехватила инициативу.

– Такая хорошая девочка. Я так надеялась, что у них с Димой все получится. Так нет же, женился на этой… шлюхе!

– Мама!..

– Что, Дима?! Шлюха и есть! Я тебе тогда прямо сказала, чем все закончится!.. Я сразу как чувствовала: Оксана никогда тебя не любила!.. Почему ты совсем ничего не ешь? Скушай котлетку… Не хочешь? А салатик хочешь? Это же твой любимый!.. Что значит, ты сыт, Дима?

«Не ссыте, Дима! – мысленно комментировала я. – Жрите салат!»

– …ну, ты хоть посмотри на себя. Какой ты бледненький… Ты хотя бы бываешь на солнце?

«Ах, мама! Вы же знаете, что солнце убьет меня! – продолжала я про себя. – На рассвете я возвращаюсь в гроб!»

Но тут Дима зыркнул на меня и я вспомнила, что вампиры могут мысли читать.

– Вот и Максим тоже! – гремела Тамара Петровна. – Только и делает, что работает. Хоть бы девушку себе завел! Лена, Максим встречается с девушками?

– Э-э-э… – я уставилась на ее сына.

– Мама! – не выдержал Макс и отвернулся от моего взгляда.

Дима передумал и взял котлету. Аппетит утратил Максим.

– А что я такого спросила? – говорила тем временем, моя несостоявшаяся свекровь. – Ты кого-нибудь видела?.. Что значит, не видела? Ты же по-соседству живешь!..

– Мама, да прекрати ты уже!

– Линочка, возьми еще один голубец! Посмотри, какая ты худенькая. Косточки светятся. Что значит, ты наелась?.. Так я маме скажу, что ты к ней приедешь?.. У тебя загранпаспорт есть? Нет? Дима, ты же можешь сделать Линочке загранпаспорт?.. Ну, что значит «не хочу напрягать»?.. Ему это будет совсем не трудно. Да, Дима?

– Мама, хватит! Они сами между собой разберутся. Это их дело!

– Ну, как так «их дело»? Ну, нельзя же так. Они же нам не чужие!

– Да что же за дети такие неблагодарные… Вот если бы мой Максим!.. Куда ты, Максим? Ты что, куришь?!

– …ты, Дима, этого не поймешь, у тебя нет своих детей. Ты сам когда в последний раз приезжал? Ты даже отца похоронить не приехал! Что значит, ты заболел?.. Надо было собраться с силами и приехать! Ну, и что, что на двух самолетах?! Не было у тебя никакого воспаления легких! Я бы почувствовала…

Дима заткнулся, осел вслед за Максом, смирился… Налил себе водки и, задумавшись, выпил.

– Закусывай, Дима.

– Мама, – как-то обреченно промолвил он.

– Что «мама»?!

Цикл повторился.

Будь я в другом настроении, непременно получила бы удовольствие. Вот почему Кроткий не хотел, чтобы я пришла. Вот почему, они отмечали праздник у него дома… Теперь мне все было ясно: показавшись со своими мамашами на людях, эти двое, никогда бы не вернули авторитет.

Но мне было грустно. Я была благодарна Диме, винила себя за то, что случилось вчера… Предательство Макса разрывало мне сердце. Как следует поразмыслив, я пришла к выводу, что вчера он просто задался целью. Трахнуть меня. Задался, сосредоточился и достиг ее. Быть может, сегодня вечером, в сауне, он скажет Толстому: «Ну, а то?! Да она повелась, как девочка!» и они, все вместе, надо мной посмеются.

…Все еще бормоча себе под нос рекомендации и претензии, мамы начали убирать со стола. Я тоже хотела встать, но мне не ввелели.

– Сиди-сиди, – отвергла мою помощь Димина мама.

– Да-да, – поддержала Максимова. – Поговори с ребятами.

Видимо, им хотелось немного поговорить обо мне. Я открутила пробку, взяла свой стакан и, не спрашивая, налила себе водки.

– За вас, девчонки! Поздравляю вас с нашим женским днем. Особенно тебя, Кроткий.

Макс не ответил: он занят был. Краснел и избегал моего взгляда.

– О, господи, – сказал Дима, раздвигая тарелки и кладя локти на стол. – Если ты кому-нибудь про это расскажешь, я вывезу тебя за город и расстреляю, – он зажмурился и устало потер глаза.

– Отправь меня, лучше, в Корею.

– Здесь себе какого-нибудь придурка найди.

Я косо посмотрела на Макса, но он сидел, откинув голову на спинку дивана и массировал виски, притворившись, что ничего не слышит.

На кухне переговаривались:

– Красивая девочка, правда?

– Очень. А хоть порядочная? Она не из этих? Не из моделей?

– Да господи упаси! Наталья ее только за руку из школы и в школу. Вообще из дому не выпускали. Кружки и уроки! Никаких подружек и мальчиков.

– Она так странно на Максима смотрела, когда мы про мальчика спрашивали… Вот чует мое сердце… Она не беременная, вообще?

– Да ты что?! – Димина мать понизила голос до шепота, – она еще до сих пор девственница. К тому же…

– Бережет себя для кого-то, на самом деле, особенного, – подтвердил Дима, заглушив реплику матери.

За обедом он сильно поддал и смотрел на меня почти с интересом. Я тоже здорово захмелела, дернув с непривычки большую порцию. По венам разливалось тепло и обида на Макса. Я налила себе еще водки и выпила. Макс отобрал у меня бутылку.

– Ты, дядя Димочка, моя единственная любовь. Ты же знаешь.

– Знаю! – с готовностью откликнулся Кан и по-хозяйски прижал меня. – Который год уже еле сдерживаюсь… Щас бы как ответил тебе взаимностью!..

– Не сдерживайся! Люби меня, как в последний раз!

– Прямо, как в первый? – он наклонился вперед, накрыв рукой мою руку.

– Ага, – сказала я, сплетая свои пальцы с его. – Ты уже пьян в говно? Или, я в ларек сбегаю?

– Меня еще в жизни так «тонко» не соблазняли, – он улыбался, не отнимая руку. Его пальцы так нежно обнимали мои, что по коже бежали мурашки. – Хотя нет, вру. Один раз по башке ударили сзади и уложили в багажник.

– Девочки из твоей фирмы?

– Мальчики из враждебной, – он отобрал свою руку, нагнул передо мной голову и раздвинув волосы на затылке, показал едва заметный белесый шрам. – Поцелуй, чтоб прошло.

– Я вам не мешаю? – осведомился Макс сухо.

Я не ответила. Дима промолчал тоже, но руку с моего плеча снял.

– Приходи ко мне ночью на сеновал, – сказал он мне тихо и подмигнул.

Кроткий скрипнул зубами.

– … мне его самой, порой жалко, – говорила тем временем его мать. – Он и не виноват, да что поделаешь? Приличная девушка захочет с русским встречаться.

Макс ударился головой о стол. Скорее, драматически, чем желая самоубиться. Не обратив на него внимания, Дима снова взял меня за руку и в упор рассматривал подбородок.

– Скажи-ка мне, Ангелиночка, а дядя Максим встречается с девушками из моей «фэмили»?

– Нет, дядя Димочка. Где он найдет в твоей фирме девушек? Скушай лучше котлетку. Ты такой бледненький.

– Это от все от любви к тебе, терзающей мою душу.

– У тебя нет души. Ты ее продал за вечную жизнь и внешность, как у Киану.

Кан улыбался, с кухни неслось:

– …вот помяни мое слово, Тома. Твой тут совсем не при чем. Ты сейчас познакомилась с моей будущей невесткой.

– А мой, наверняка, приведет какую-нибудь шалаву.

– Я это слышу, мама! – крикнул Макс, раздражаясь все больше.

На кухне сконфуженно замолчали, затем плотнее прикрыли дверь. Включили воду и зашептались. Обстановка окончательно перестала мне нравиться. Мускулы на загривке Макса ходили туда-сюда. Кан следил за ним, словно пес, зашедший на территорию такой же крупной собаки.

Я встала, решив, что должна помочь женщинам. На каждое мое плечо опустилось по длани и я вновь села, повинуясь мужской доминантной мощи.

– Вы трахались? – спросил Макс прямо.

– Нет! – ответила я.

– Я Диму спрашиваю.

Дима медленно облизал губу и посмотрел на него, как на рожок с мороженным.

– А вы?

– Нет! – ответил Макс коротко.

Я, протрезвев, уставилась на него в упор; не столько пораженная, сколько уничтоженная. Дима ухмылялся все шире.

Я встала, перелезла через него, не желая даже прикасаться к Кроткому. Тот был слишком занят: этикетку на водке читал. Мне не хотелось ему мешать.

– Учитывая те прекрасные вещи, что он бубнил, мы занимались любовью, – сказала я Диме.

Ангелина ЗЛОБИНА

«Наверное, мне не следовало бы этого делать… Хотя бы потому, что Лариска – моя родная и единственная тетка. Впрочем, это неважно: я все равно это сделала.

Я спросила, что делать, если тебе нравится один чужой муж. А она ответила:

– Если чего-то хочешь, пойди и возьми это.

– А как же его жена? – невинно спросила я.

– Жена – не стена, – заявила Лариса. – Слушай, или помогай или сгинь – хоть под ногами не путайся!

Я пожала плечами и ушла с кухни: я всегда была послушной девочкой.

– А я знаю, чей муж тебе нужен! – заявил вечно-сопливый Димочка, отворачиваясь на миг от телевизора..

Кузен был жутко занят тремя делами сразу: смотрел видик, шмыгал носом и жрал. Маленький Юлий Цезарь! Я показала ему средний палец, вздохнула и, погруженная в свои мысли, машинально взяла мандарин.

– МА-МА! – словно сигнализация, взвыл Димочка. – А Линка мандарины ворует!!!

– Не ворует, а берет! – непререкаемым тоном оборвала Лариска. – Мы все – семья! У нас все должно быть общее. Понял?

– Что за жизнь у тебя? – презрительно рассуждала моя мамаша. – Вечно одна. Муж целыми днями в командировках.

– Зато, ни в чем не нуждаюсь, – отрезала Лариса. – Еще и тебе помогаю.

Минута молчания. Затем виноватый Ларискин голос:

– Ну, Оленька… Прости, ляпнула не подумав.

Всхлипы.

– Опять сейчас будут реветь вдвоем, – недовольно буркнул Димочка. – А я есть хочу!

Все десять лет своего существования, Димочка только и делал, что хотел есть.

– Ты же лопнешь, деточка, – лениво сказала я, держа перед собой мандарин и глядя поверх него на Димочку. Он был так же мало похож на Олега, как я.

Димочка, метнул в меня ненавидящий взгляд.

Я не придала ему большого значения и уставилась на экран. Димочка, как и все нелепые маленькие обжоры, обожал героические саги.

– Боже, какая чушь!

– Сама ты – чушь. Тебе тринадцать. А папе – тридцать один.

– Надеюсь, героя в конце застрелят!..

– Тогда еще пистолетов не было! Они на мечах дерутся.

Логика у Димочки была железная. Как и желудок. Подумав, я достала из сумки «Баунти» и отдала ему. Подозрительно на меня покосившись, он разорвал упаковку.

– Мы с твоим папой просто друзья, кретин.

На кухне витал сигаретный дым. Недорезанные салаты были отодвинуты в сторону, мама и Лариса сидели, обхватив чашки с чаем и плакали «за жизнь». Я скромно притулилась на краешке стола и попросила сигаретку. Мне, конечно же, не дали, но я стянула ее сама, пока они читали лекцию о вреде курения.

А потом, расстрогались, гладя мои волосы и с удовольствием вспомнили, как мы попали под дождь и какой-то сердобольный, очень красивый молодой человек, восхитившись ими, предложил нам свой зонтик и проводил до дома.

С улицы послышался рокот мотора.

– Скину-ка я ему свои косоньки…

– А скинь! – разрешила Лариска. – Все равно доходы в семье останутся. Вякнет – прижмем за педофилию.

– Все равно будет гулять, – высказалась моя маменька. – Я даже и не знаю, что мужику нужно дать, чтобы он не шлялся.

– Я, зато, знаю, что у него нужно отнять! – зло сказала Лариса.

Засвистел, переливаясь, звонок и Димочка понесся открывать входную дверь, едва не снеся жирным плечиком ту, что вела в зал.

– О-о, гости! – радостно воскликнул Олег, заглядывая на кухню. – Ну, как дела на личном фронте? Женихов много? – осведомился он, подмигнув мне.

– Я ее из дома не выпускаю! – отозвалась вместо меня мама. – Ты помнишь Коковирину? В тринадцать с пузом ходит!

– А Линка тебя влюбилась, па! – вмешался Димочка, которого, ну никто не просил открывать рот.

– Помолчи, а? – попросила его Лариса. – Олег, – обратилась она к мужу, – ты не раздевайся. Нужно в магазин съездить. Линка, давай тоже собирайся. Нам некогда…

Переключая скорости, он, как бы случайно задел мое колено и я не стала убирать ногу. Наверное, это тоже было не совсем хорошо. Но волнующе. Он пропустил между пальцами прядь моих волос.

– Вот чем больше я на тебя смотрю, тем чаще думаю – и какого черта я на Лариске женился? Нужно было подождать, пока ты вырастешь.

– Коковирина, вон, беременная…

Олег рассмеялся как-то по особенному и ничего не сказал.

В полночь Димочка выплюнул недожеванную котлету и заорал:

– Фейерверк!

– Я не пойду! – отбивалась я, пока все радостно покидали стол и разбирали верхнюю одежду. – У меня голова болит, и насморк, кажется начинается. И вообще, там холодно.

– Я тоже, у меня на хлопушки аллергия, – пожаловался Олег. – Аж, глаза слезятся.

И он часто заморгал, чтобы все видели, как он страдает.

– Ну и сидите, – буркнула Лариска. – Можете еще посмотреть «Голубой огонек»!

Они с моей матерью как-то странно переглянулись…»

…разочарованно выдохнув, я просмотрела заметку, выделила все и нажала на клавишу. Текст исчез. Какая убогость… Шеф прав: мои выдумки настолько жалкие, что лучше их не писать.

Соперник был скучен и откровенно слаб. Наши ребята, пряча в крагах зевки, стоически отбывали номер.

Лишь на трибунах, без оглядки на лед, царило веселое оживление. Народ все праздновал женский день. Падали пустые бутылки, катились по полу пластиковые стаканчики с карамелизированным попкорном, трещали на зубах чипсы.

В воротах, скрючившись, упершись локтями в щитки, стоял Роджер Вест. Страдание читалось во всей его позе. Было написано на скрытом маской лице. Не далее, чем сегодня в ночи, я видела его практически в той же позе. В нашем дворе.

Прекрасный канадский легионер стоял у «Пула», склонившись над лужей собственной рвоты. Лишь вид Богдановой, которая в одних тапочках бросилась ему помогать, помог ему овладеть собою и убежать.

– Кажется, это его последний сезон, – предположила я, в отсутствие Бонечки, которая ушла покурить.

Те же мысли, видимо, одолевали стоящую за стеклом у ворот Шафранскую. Она то и дело нервно крутила на палец волосы и так выразительно поглядывала на часы, словно могла заставить время бежать быстрее.

На льду завязались какие-то из пальца высосанные разборки. Зеленый Роджер трясущимися руками снял шлем. Поднес к губам бутылку с водой.

– Ему бы пива сейчас, – не выдержала я.

– Хороший повод взяться за голову, – Ирка была категорически против алкоголя. – Он ведь не пил, когда здесь появился.

– Научили.

Она как раз собиралась поговорить о вреде, который алкоголь наносит здоровью, но на рандеву с воротчиком выбежала Судьба. Подобного мы никогда бы не прочитали в брошюре!

Кто-то на балкончике над воротами перегнулся через каменные перила… Локтем он нечаянно задел стоящую на них пивную бутылку.

Судьба не по правилам добила несчастного вратаря.

Шафранская округлила рот, прижимая к щекам ладони. Вернувшаяся Бонечка закричала…

Под дружное, протяжное «Ооооох!», шлем с грохотом выпал из ослабевших рук. Покатился по льду. Взбрыкнув коньками в воздухе, Роджер рухнул навзничь. Следом, моментально оценив обстановку, в обморок упала Тамара Шафранская.

Бонечка бесновалась. Когда мимо на носилках вынесли Роджера, она ринулась следом; к машине «скорой». Но тут ее вдруг попросили посторониться и оглянувшись, Богдана узрела вторые носилки. На них, эротично откинув голову, словно мертвая Клеопатра, торжественно возлежала Шафранская.

Прошло три часа.

– Тварь! – верещала Бонечка, брызжа в атмосферу слюной. – Сука! Сука! Сука!

В первый миг она растерялась, но быстро пришла в себя и попыталась стащить симулянтку с носилок. Командный доктор ей не позволил. Поссорившись с ним, Богданова попыталась тоже лишиться чувств, но ей под нос очень грубо сунули нашатырь…

Шафранскую же, прямо с носилками, отвезли в больницу.

– Может, ей действительно плохо стало? – пыталась Ирка.

– Да эта тварь мне улыбалась с носилок! – орала Бонечка.

– Может быть, ты просто очень ей нравишься? – издевалась я.

Испепеленные взглядом, мы с Иркой уткнулись в стол, дрожа и задыхаясь от смеха.

– Суки вы. Не сученьки, а именно суки!

Не в силах сдерживаться, мы зарыдали от смеха. В голос. Богданова насупившись, грызла ногти. По взгляду было понятно: она вычисляет, кто из нас смеется задорнее. Поскольку у меня уже ныл пресс, я мысленно подготовилась к мелкой кошачьей мести.

– А что, – Бонечка и медленно, словно маленький мстительный дух, примостилась к столу и расплылась в улыбке, – как Макс поживает? Сходили вы с ним вчера в «Шанхай»?

Я вспыхнула. Бонечка пропила еще не весь свой сарказм; я недооценила ее.

– Не лезла бы ты не в свои дела, – вмешалась, вмиг посерьезнев, Ирка.

– Я думала, он – наш общий друг, – невинно сказала Бонечка и взяла сигарету. – Могу я, как друг, спросить его девушку?.. Хотя, нет. Сорри! Какая ты ему девушка?! Проехали… Что будем делать сегодня? Праздновать?

Мне виделись казематы, капающая со стенок вода… Каленое железо, дыба, тиски для дробления пальцев. И я сказала:

– Я лично не успокоюсь, пока до Тамары не дозвонюсь. Я должна знать, как дела у Роджера!

Бонечка бросила в мою сторону снисходительный взгляд. Как слон на истерящую моську. Я поняла намек и заткнулась. Я могла сколько угодно твердить, что люблю секс, ни одна из них мне не верила.

– По крайней мере, – Бонечка лицемерно потрепала меня по руке, – теперь ты знаешь, каков Макс в койке.

– Отстань от нее, – предупредила Ирка, заметив, как забегал по шкафчикам с заначкой мой взгляд. – А ты успокойся. Ты как хотела? Переспишь с ним и он выгрызет зубами кольцо из своей цепуры?..

Я промолчала: замуж я всегда мечтала выйти за Диму.

– Пойдемте в «Пул»? – предложила Бонечка.

– Поедемте в «Великано»? – сказала Ирка.

В этом была своя логика: Бонечка еще неделю назад потратила всю зарплату, а теперь пила на аванс и считала копейки. Она и на такси бы не наскребла. Это было ее наказание и она это поняла. И обиделась, хотя сама же и напросилась. В этом была вся Бонечка: она ужасно злилась, когда люди обращались с ней, как она с ними.

В дверь постучали, когда мы с Иркой уже практически стояли в дверях, взбодренные парой бокальчиков. На дискотеке мы, из моральных соображений, не пили. Никогда не знаешь, кого узришь: город маленький, все друг друга знают. Кроме того, я не доверяла Ирке по части Саниного неизвестного друга.

– Открыто, – крикнула я, ничуть не смущаясь.

– При-ве-ет! – сказал Макс, входя. Его взгляд проехался сверху вниз, как лифт по высотке. – Далеко собрались?

– Они идут в «Великано», – выглянула Богданова.

Макс недовольно подвигал челюстью.

– Я думал, у тебя голова болит.

– Потанцую – пройдет, – ответила я.

Он хмыкнул и чуть набычился.

– Может, в «Саппоро»? Вы все, я имею в виду…

– О, спасибо! – сказала Ирка, как ни в чем не бывало. – Но мы уже настроились танцевать. Кроме того, если ты пойдешь, Саня тоже захочет, а мы настроены на девичник.

Макс сузил глаза, стиснул зубы так сильно, что напряглись желваки.

– Хочешь, я поеду с тобой? – предложила Бонечка.

– Нет. Ты опять нажрешься и уделаешь мне машину.

– Нет! – сказала она. – Честно-честно.

– Смотри, сука, – сказал он, обращаясь не к ней лично, а всего лишь используя слово «сука», как связку, вместо любимого им словечка «блядь», – если ты, сука, нажрешься, я тебя, сука, похороню в сугробе.

Бонечка задумалась, но не испугалась.

– Только сам копать будешь: у меня ножка болит.

Макс закатил глаза и махнул на нее рукой.

– Пиздуй одеваться, – элегантно выразился он и, отвернувшись, присел к столу.

Я яростно, во все глаза смотрела в коротко стриженный затылок, но Макс нарочно не оборачивался. Это было не просто хамством; это было плевком в лицо, которое он растер подошвой ботинка. Значит, с Бонечкой он готов появляться на людях, а со мной, которую так прекрасна, – нет.

У меня защипало в носу. Стало ужасно жаль ночи, что я провела с ним, купившись на безудержное вранье. Так горько я не жалела даже о том, что ничего не в силах сделать для Скотта.

– Что? – спросил Макс, крутя зажигалку и упорно не поднимая глаз. – Я че-то не так сказал?

Я, сидя на тумбочке у порога, стряхнула с узкого замшевого носа ботинка капельку, вероятно снег и вжикнула молнией.

– Как с Жанной чаю попили? Торт был?

– Ой, все, Макс? – умоляюще протянула Ирка, видя, что если я сейчас только рот открою, то слезами смою весь макияж. – Пошутили и хватит. Я знаю, что ты Сане сказал и…

– Да? – на этот раз он поднял глаза. – А я еще раз узнаю, что ты пытаешься ей ебаря подогнать, я тебе ячейку в морге организую.

Ирка делано рассмеялась. Чмокнула в его сторону накрашенными губами. Помахала рукой и выпнула меня из квартиры. Быстро, но… Недостаточно быстро.

– Линочка-моя-девочка, – бросил Макс, – если я тебя с мужиком увижу, я тебе башку проломлю!

Дверь захлопнулась.

В предбаннике ошивался Кан.

Бледный, набыченный, в черном. Вид у него был такой, словно Дима изжогой мучился и при виде меня ему совсем поплохело. Он перестал кривиться и словно заледенел, упершись глазами в точку на моем лбу. Я попыталась проползти мимо, но… он сделал шаг в сторону и преградил путь.

– Здравствуйте, – нейтрально и ровно промолвил Дима.

«Сам не сдохни!» – подумала я и еще нейтральнее, еще ровнее, кивнула в ответ. Ирка радостно ему улыбнулась. Она всегда так скалилась, когда его видела. Словно он весь был из долларов.

Дима кивнул ей. Вежливо! Снова скривился, закусил губу и прищурился на меня. Как на перевернутый самосвал с навозом.

– Как твоя девственность? Хоть Макс справился?

– Да иди ты! – вырвалось у меня.

Ирка прыснула. Димин взгляд стал тяжелым, как лом.

– За базаром следи!

Я дрогнула, но не сдалась. Шепотом, чтобы только он мог слышать, спросила:

– Господин назначил меня смотрящей за рынком?

– Мое терпение, – проговорил Дима медленно, – имеет четко очерченные границы. Ты стоишь в пяти сантиметрах от красной линии.

Я отступилась. Кан был сильнее. Физически и морально. Что я могла сказать? Лишь молча обидеться и уйти… мастерить его восковую куколку. В старой уже не помещались иголки…

Он удержал меня; схватив за локоть, рывком развернул к себе.

– Ничего не хочешь сказать мне? – спросил Дима и его ноздри раздулись, как у быка.

Я искренне не въехала, о чем идет речь.

Был ли господин не в духе из-за погоды, ему игра не понравилась, или он медвежьей желчи, перепутав с медом, глотнул, – это было неважно. Когда Дима бесился, вопрос вины и невиновности отдельных маленьких персонажей представлял лишь академический интерес.

Возможно, его просто-напросто раздражал мой вид.

– Нет.

– А если задуматься?

Я еще внимательнее всмотрелась в ястребиный прищур.

– У тебя красивые глаза, Дим. Особенно правый.

Он не выдержал, хмыкнул коротко, но тут же взял себя в руки. Притянул меня еще ближе к себе. Меня обдало теплом его тела, запахом терпкого одеколона и чистых волос. Кан нагнул голову. Сказал мне на ухо, случайно коснувшись его губами:

– Будешь нарываться, прибью. Поняла?

И ушел. В этом был весь Дима. Я была так озадачена, что даже не успела сказать: «Макс занял право убить меня первым!»

– Что с ним опять? – спросила Ирка, когда мы взбирались на высокие табуреты у барной стойки.

– Понятия не имею. Может, негр, который толкает ему таблетки, вообще ни фига не Морфиус?

Ирка рассмеялась и помахала бармену.

Толстые мужики в малиновых пиджаках, с сальными оплывшими лицами заняли три столика возле танцевальной площадки. Они то сдвигали головы, то откидывались одновременно на спинки стульев, словно репетируя танцевальный номер. Все одинаково бритые, все одинаково толстые. Клоны тех «Двоих из ларца». Танцуя, я то и дело возвращалась глазами к сидевшему с ними Диме. Одинокий, прекрасный, ни на кого не похожий, он пялился в пустоту и грустил.

Мне тоже было невесело.

Воздух пах доброй сотней разгоряченных тел и пылью с танцпола, ароматы парфюма смешивались с алкогольными испарениями, лучи цветомузыки были направлены на зеркальные шары и по стенам кружились тысячи маленьких «зайчиков».

Все вокруг веселились и пили. И танцевали. Ряд самовлюбленных придурков, вдоль зеркальной стены. И всем казалось, будто бы остальные смотрят только на них. Отточенные движения, застывшие пустые глаза… Когда я пила, я тоже только там танцевала. Теперь я видела, насколько это нелепо. Эти танцоры восхищали только самих себя. Остальные, потрезвее и поскромнее, громко над ними ржали.

На танцполе, в толпе, обнявшись, кружились редкие парочки, занятые больше ощущением друг друга, нежели ритмом. Какая-то девочка из танцевальной команды клуба, пыталась стащить с табурета мальчика, который ее не хотел. Корея явно пошла мне на пользу. Теперь я знала, что ни один, даже самый скромный мужчина не станет отбиваться от девушки, которую хочет.

В этом знании была, своего рода, мрачная гордость. И какой-то воинственно-нелепый задор: не пойти ли мне, пригласить на медленный танец Диму. Его, охреневшие от такого счастья, глаза, представлялись мне очень круглыми.

Среди серых стен молчанья,

Нас судьба свела случайно,

Ты позвал меня с собою,

И назвал своей судьбою…

Женский голос отражался от черных стен, я слегка качалась, сидя на табурете. Красивая была песня. И Дима тоже… Пользуясь разделяющим нас расстоянием, я смотрела на него, не отрываясь, как дикарь на тотем и думала. Что я опять ему сделала? На ногу наступила, выбираясь из-за стола?

Что?!

Мы с его мамой просто выпили чаю. Поговорили о том, о сем. Я рассказала ей, почему не общаюсь с матерью. Не из-за этого же Дима так зол.

Укрытая темнотой, я была уверена, что он не видит меня… и смотрела не отрываясь.

Желтые и красные блики освещали его лицо, словно он сидел у костра. Лицо абсолютно ничего не выражало. Совсем. Даже у восковых кукол на лице было какое-то выражение; Дима же обладал мимикой акулы. Если ему требовалось сместить фокус, то двигались лишь глаза. Он вдруг сместил его и посмотрел на меня.

В упор.

Сердце забилось, когда он встал. Сильно-сильно.

Совсем как в детстве! Когда в стремительно густеющих сумерках, я пробегала мимо зиявшего душной темнотой подвального люка. Того, из которого согласно детским поверьям, за нами наблюдала Длинноносая Бабка.

Чем эта выдуманная Бабка так ужасала? Про нее даже легенд не ходило. Так – присказка: «Кто последний, того Длинноносая бабка увидит!» Но мы с визгом неслись во всю прыть, чтобы поскорее обогнуть торец дома и скрыться от Бабкиных всевидящих глаз.

Точно так же на меня сейчас воздействовал Дима. Как только он встал, я рысью бросилась прочь, стуча каблуками, как Серебряное Копытце.

– Ир, я, пожалуй, лучше домой пойду, – выпалила я, с трудом восстанавливая дыхание, возле барной стойки.

Она удивленно застыла и отвернувшись от своей приятельницы, уставилась на меня в упор.

– В чем дело?

– Дима!.. – страдальчески простонала я.

– Лена, – перебила она таким тоном, словно вколачивала мне в череп гвозди, а не слова. – Хватит!

Так со мной говорила бабушка, когда я с визгом врывалась в подъезд, вообразив, что Бабка меня заметила. Глубоко дыша через нос, я села.

– Я пытаюсь, но у меня мурашки по коже.

– Это же Дима. От него у всех мурашки по коже!..

Я гневно открыла, но тут же закрыла рот.

– Мы всегда можем поехать в «Шанхай», – начала было Ирка. – Сережа, тоже не хуем шит… Кроткий тебе ничего не сделает.

Она не договорила; ухватилась взглядом за рыжеволосую девушку, которая увлеченно тараторила с кем-то по крошечному оранжевому телефончику.

– Смотри-смотри!.. Опять эта. Уже полчаса так выебывается. Половина бара тайно молится и ждет, чтобы ей кто-нибудь позвонил.

– Можешь не ждать. Это корейский хендофон. Наши карты к ним не подходят.

Мы с рыжей мельком встретились взглядами. С гордым высокомерием женщины, которая все еще считает себя богиней, она отвернула голову. Интересно, почему все хостесс так смотрят?

Видимо, я тоже так на нее смотрела, потому что она чуть прищурилась, признавая во мне коллегу. Оценивающе прищурилась. Я отвела глаза: лично мне и без прищура все было ясно. Ночная жизнь успела оставить на ней следы; еще красивая, но уже несвежая; семимильными шагами движется к состоянию «Неликвид!» Следующая ступень «карьеры» – американские бары, а дальше, если не возьмется за голову, будет приторговывать собою на Итэвоне.

Вразнос.

На Итэвоне…

Что-то шевельнулось в голове, на самом дне памяти. Я обернулась к девушке… Эти волосы! Морковно-рыжие спиральки мелких кудряшек.

Я вздрогнула, вцепляясь руками в стойку, чтоб не упасть.

ЭТОГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!

Прошлое поплыло в голове, словно диафильм.

…Женский туалет. Грязные плиты пола. Клочья туалетной бумаги, на которых оставили отпечатки сотни грязных подошв. И эти ярко-рыжие волосы – нереальная вспышка цвета. А под ними, еще более яркая, бордово-красная кровь…

– Ты! – произнесла она, одними губами и эффектным жестом захлопнула телефон. – Ты, с-с-сука дешевая!.. Из-за тебя он в тюрьме!

Я слетела со стула. Охранник, каким-то первобытным звериным чутьем уловив опасность, преградил ей путь.

– Никаких драк в помещении! – проревел он, радуясь возможности покомандовать. – Разошлись!

Она попятилась оскалив рот в безумной гримасе. Не сводя с меня глаз, словно гоголевская Паночка к своему гробу, отступила к выходу из бара. Туда где грохотала танцевальная музыка и собрались за одним столиком все «экспортеры».

Теперь я знала, что Дима хотел сказать.

Я нагнала девчонку у столика. Ситуация сразу перестала мне нравиться. Она яростно, словно чайка верещала что-то в ухо толстому Агазару, хозяину «Агавы».

Я знала, что за человек Агазар.

Если от Димы по коже бежали мурашки, то от этого типа внутренности слипались в ледяной ком. Макс плевался сквозь зубы, рассказывая про веселые ментовские мальчишники и даже Дима, говоря об «Агаве», слегка менялся в лице. Агазара уже много раз пытались привлечь за торговлю живым товаром, но всякий раз ему удавалось выбраться сухим из воды.

Я вдохнула и выдохнула.

…Голова болит и кружится от выпитого пива. В мутном зеркале я вижу летящую на меня берсерку с ярко-красными волосами. Толчок в спину. Белая вспышка – боль. А потом багровая пелена. Клокочущая униженная злость.

Я сжимаю бутылку за горлышко, как гранату, вскидываю руку и коротко, сильно бью…

Я вытерла о штаны вспотевшие руки и подошла к столу.

Разговор стих. Агазар уставился на меня и все повернулись следом. Словно нечисть готовая по приказу Вия броситься на Фому. «Паночка» выпрямилась, вызывающе улыбаясь. Дима яростно закатил глаза и стиснул оскаленные зубы.

– Ты в курсе, – голос Агазара настолько не вязался с толстым массивным лицом и носом, что я не сразу догадалась, что это заговорил он. Его высокий, как у евнуха голос, заглушил музыку, – ты в курсе, что я был в убытке из-за тебя?

– Вы не были бы в убытке, если бы научили эту вашу… – я задумалась, – девушку не драться с теми, кто больше ее.

Рыжая взвыла.

– Ты, сука, пробила мне бутылкой висок. Ты напала. Не слушай ее Агазар! Она на меня напала! Что ты вообще ее слушаешь?!!

Агазар переводил взгляд с меня на истицу. Остальные слушали молча, только Дима едва заметно закусил изнутри щеку. Я видела его боковым зрением, но помощи не ждала. Он же велел мне не нарываться. Что ж, пусть будет так. Кровь кипела внутри, хотелось еще больше крови.

Я уперлась в бока и нависла над Рыжей, которая изо всех сил вытянулась наверх. Тщетно: между нами было сантиметров так двадцать.

– Пошли-ка, выйдем. Ты знаешь, где он сидит?

– А ну, прекратить! – ударил по столу Агазар. Стаканы подпрыгнули. – Ты знаешь, кто я такой?!

– Знаю, – не отрываясь от Рыжей, сказала я. – Поставщик вяленого мяса ментам и американским военным.

Кто-то заржал, но под взглядом Агазара умолк.

Дима широко раздул ноздри и слегка подался вперед.

– Она со мной в «Аполло-13» работала!.. – визжала Рыжая, капая слюной. – Она на меня в туалете набросилась, потому что у меня всегда были лучшие гости!

– Какое «Аполло»? Я в этих быдло-барах не промышляла. Чистые клубы и секс-андэ.

Дима молчал, но боковым зрением я видела его взгляд. Убийственный и холодный. Он же сказал! Он же сказал мне не нарываться!.. Я отвернулась, сделав вид, что мы незнакомы.

– Все, хватит, – оборвал Агазар, который сидел перед Каном и не мог видеть его.

Рыжая по-шакальи расхохоталась, и кивнула, скрестив руки на животе. Агазар окинул меня нехорошим взглядом и искривил тонкий рот, мысленно прикидывая мне цену. Глядя в его тусклые, как покрытый пылью деготь, глаза, я некстати вспомнила про «мальчишники».

– Ты от кого ездишь?

– Э-э?.. Что, простите?

Мысль позвонить Максу уже не казалась мне унизительной. Или Сереже? Макса жаль, если вдруг убьют…

– Кто тот пидор, который тебя в Корею послал? – взвизгнул Агазар, ударив кулаком по столу.

Я дрогнула и против воли посмотрела на Диму. Еще никто никогда не называл его пидором. Даже за глаза. И теперь эти глаза расширились, сверкнули и сузились. Он не двинулся с места. Не дернулся, даже позы не изменил, но за столиком отчего-то изменилась вся атмосфера. Агазар застыл, сложив два и два.

Чистые клубы и «секс андэ»…

– Погоди-ка, это – твоя писательница?

Дима улыбнулся своей холодной людоедской улыбкой. Сначала правый уголок рта, затем левый. Зубы влажно сверкнули в неоновом свете, когда он немного откинул голову и сказал:

– А-ага.

– Дима? – Богданова прислонилась плечом к стене. – Он что-то курнул не то? Зачем ему суп?

Я пожала в ответ плечами, продолжая мелко крошить картофель. До сегодняшнего дня я тоже была уверена, что Дима не ест, а только пьет кровь.

– Куда ты?

– На хер отсюда! – втянув живот, она застегнула джинсы и плюхнувшись задом на коврик, сунула ногу в сапог.

Язычки молнии давно были ею сорваны и обычно Богдане требовалась вилка, чтобы их застегнуть, но сейчас она управилась без нее.

– КАК трезвый и адекватный человек может додуматься его к себе пригласить? Тебе что, Кроткого мало?

Я и сама не до конца понимала, как это произошло.

После работы забежала в аптеку и там его встретила. Дима стоял у витрины с лекарствами. То ли взглядом стекло пытался расплавить, то ли раздумывал – чем ему заболеть. Без черного в пол пальто, в пуховике и серых спортивных брюках, он сам был на себя не похож. Я даже задумалась: не орудует ли в городе фабрика, по производству китайских копий Киану Ривза.

Увы, это был все тот же злой корейский двойник. Он взглянул на меня, поморщился и схватился за бок. Видимо, от радости у него прихватило сердце.

– В Корее, – сообщил Дима тоном мудрого Каа, – существует довольно приятный обычай. Когда люди встречают своих знакомых они улыбаются и слегка кивают им головой. Вот так… – он продемонстрировал. – Попробуй.

Я вытянула шею и кивнула, покорная как бандерлог. Он по-змеиному улыбнулся.

– Очень хорошо. Теперь ты могла бы спросить, как у меня дела или рассказать какую-нибудь приятную мелочь, чтобы поддержать небольшой разговор.

– Э-э, – сказала я, ощущая дрожь в ногах и давление чувства долга. – Ты что-то хреново выглядишь… Бледный такой.

– Совсем, как ты вчера в «Великано».

Я прокашлялась, вспомнив, что вчера он мог бы и промолчать. Сделать вид, что понятия не имеет, о каких пидорах Агазар ведет речь. Я не сказала бы, но даже если бы и сказала… Мое слово, против его слова.

– Дим, ну прости меня! Я правда не поняла, о чем ты спрашивал там, в фойе… В смысле, я не хотела тебя подставлять. Мне в голову не пришло, что ты станешь вмешиваться.

– Серьезно? – спросил он, еще сильнее вдавив пальцы в грудь. – А чего ты ожидала? Что я буду делать вид, что мы незнакомы, как это делаешь ты? Ты не врубаешься, что все люди, кто в теме, знают про твою книгу. Знают, что мы повязаны? Не врубаешься?! Ты эту бабу чуть не убила, мать твою. Она теперь знает, кто ты. Она в любой момент может взять и пойти к ментам. И кто будет разгребать? Твой герой-любовник?

– Я не подумала…

– О, я знаю. Думать – это ни разу не про тебя. Я ведь просил.

– Я не поняла…

Я помолчала, покосившись на его руку у груди.

– Ты что?.. – в последний миг я отказалась от слова «ранен». – Ты правда очень бледный… сегодня.

– Гастрит разыгрался, – процедил он так, словно я и в этом была виновата.

– Я могу что-то для тебя сделать?..

Это последнее вырвалось словно само собой. Я пожалела об этих словах еще раньше, чем перестали трепетать голосовые связки, породившие этот бред. ЧТО я могла сделать для Димы, у которого было ВСЕ?!

Его взгляд был красноречивее всех эпитетов. Рука все еще лежала там, где у нас, живых, билось сердце. Видимо, там что-то кольнуло и он поморщился.

– Ну, вообще-то можешь.

Ангелина ЗЛОБИНА.

«…

Есть много прекрасных слов, достойных самых великих романов.

«Ни одной женщиной я не жаждал обладать, так как вами!» – к примеру.

Но Тима выразился еще поэтичнее.

– О, господи! – сказал он, когда я поставила перед ним тарелку и полузакрыв глаза наклонил свою красивую голову. – Я в раю…

Его тонкие ноздри затрепетали и мое сердце внезапно дрогнуло. Еще никогда, ни один мужчина на свете не говорил мне таких же прекрасных слов!..

Не сводя с него глаз, я в полуэкстазе выдохнула:

– Хлеб нужен?

– Черный?.. – сдавленно спросил он. – Есть?

И почти теряя сознание от любви, я бросилась к хлебнице.

– Да!.. Свежий!..

Он начал есть».

Правду…

Кан тоже ее хотел.

– Нам надо поговорить, – сказал Дима, когда я вышла из ванной, в надежде, что он уже поел и ушел. – Садись. Кофе будешь?

Польщенная, я присела. Надо же! Такой авторитетный парниша, а держится совсем как простой человек.

– Будешь или нет?!

Я кивнула, держась за съезжающий тюрбан из банного полотенца. Дима слегка успокоился. Пока он готовил кофе, – кофеварка была корейская и он знал, как с ней обращаться, – я взволнованно грызла костяшки пальцев, не в силах перестать рассматривать его спину, плечи и красивую круглую задницу, как у футболиста.

В голове звучали намеки Жанны Валерьевны. Ее вопросы о нем…

– А теперь, – Дима, поставил передо мной чашку кофе, – давай начнем все сначала. Не хочешь поговорить о том, что произошло?

Я обняла чашку ладонями, не смея поднять на него глаза.

– О чем ты?

– О том, что случилось…

– Я просто хотела спросить про Скотта, – я не закончила: Дима навалился ладонями на громко скрипнувший стол и подался ко мне так резко, что я отшатнулась резвее, чем черт от ладана.

От его горлового рыка, мой кофе подернулся коркой льда. Я напряглась, пытаясь понять, что снова не так сказала. Ирка была права: вблизи он пугал. Пугал до мурашек. Мой язык примерз к горлу.

– Ты, блядь, можешь хотя бы три минуты подряд не упоминать своего ебаря?! – проревел Кан с такой ненавистью, что я вспотела. – Я говорю про нас с тобой!..

Мое сердце выполнило сложный кульбит и мертвой уткой рухнуло на кишечник. Живот скрутило. Густо, как наяву, запахло грозой и летом: раскаленным асфальтом; душистой, омытой ливнем травой. Я вспомнила кисельно-серые сумерки, дрожь в ногах, кожаный диван в его кабинете… Свое волнение, свою боль, его напор и запах алкоголя в его дыхании.

Я слегка прикрыла глаза. Его лицо было совсем близко. Так близко, что я видела свои отражения в его черных, как пуговицы, зрачках. Совсем, как в тот вечер… Когда он слез с меня. Удивленно посмотрел на свой член и спросил, чуть нахмурив брови:

– У тебя что, месячные?..

Вынырнув из воспоминаний, я отодвинулась от него. Буркнула еле слышно:

– Тогда я действительно была девственницей… Ты слышал ведь свою маму.

Дима вне всякой логики ударил кулаком по столу. Рывком поднялся, грациозный и быстрый. В черной облегающей водолазке из кашемира и черных, джинсах, туго обтягивавших мускулистые ляжки, он был похож на актера, художника, танцора, писателя… На кого угодно, только не на братка. Я отстранено подумала, что у него должно быть, стальные, в титановом опылении, яйца. Так одеваться, не теряя авторитета, мог лишь Супермен.

Его мать была его криптонитом.

– Да заткнись ты! – рявкнул Дима вне всякой логики, затем раздраженно сел. – Идиотка! Господи, какая же ты идиотка!..

Я заткнулась, оскорбившись до слез.

Вспомнила Бонечку, которая сидя на коврике, натягивала сапоги. Надо было с ней уйти, оставив ключик на гвоздике и записку: «Суп в кастрюле, тарелки в шкафчике». Дима и без меня бы справился. Кофе же отыскал.

Вряд ли он стал бы читать мой дневник или красть заначку.

Я моргнула, опустив голову, слезы капали на руку и я торопливо обмакнула их о халат. Чего он вообще от меня хотел? Извинений за то, что напился и счел меня достаточно привлекательной?

Пока он смотрел в окно на собственные окна, я быстро вытерла слезы.

– Не реви! – рявкнул Кан таким тоном, словно это я его изнасиловала.

«Мудак!» – подумала я, громко всхлипнув.

Дима сузил глаза и я запоздало вспомнила, что вампиры могут мысли читать.

– Ты сама этого не хотела!?

– Так все насильники говорят…

Кан подавился кофе. «Насильники?!» – вопили его глаза. Он овладел собой. Прокашлялся. Собрался с доводами и снова попер в атаку.

– Ты!.. все лето вертела передо мной задницей, – зашипел Дима, не сводя с меня свирепого взгляда. – Я от тебя открещивался, как мог! Ты видела, что я пьян? Ты, блядь, не понимала, что я мужчина?

– Прекраснейший из живущий, – буркнула я. – Го-о-с-споди! Ты сам понимаешь, как это звучит?!

– Знаешь, что я понимаю? Что ты считаешь, будто бы я все тот же наивный лох, который на Оксанке женился!

– Тот был моложе, – отрезала я. – И не был ебнутым на всю голову…

Он развернулся рывком и я тотчас замолчала.

Дима кончиком языка провел по зубам, словно проверял, достаточно ли те острые. Я шмыгнула носом и решила подробнее изучить ладонь. В частности, линии Здоровья и Жизни. Линия Здоровья состояла из звеньев, это был не очень хороший знак.

– Не зарывайся, ясно?

Я промолчала.

– О чем ты говорила с мамой, Ангела?! – надавил он.

– Так… Ни о чем.

Дима снова провел руками по волосам.

– Ты рассказала ей?

– Ты с ума сошел?! – вскинулась я. – Ее бы это убило!..

– Тогда почему она так смотрела?

– Как – так?!

– Как будто все знает.

– Дим, ты точно со странностями. Как ты себе это представляешь, вообще? «Теть-Занноська, вас Димоська меня тлахнул! И дазэ не до дому не пловодил! Я под доззем шла!» и она такая, со стула в обморок: «Не проводил до дому? О, господи! Моя сын не джентльмен!»

Какое-то время он таращился на меня, выпученными глазами. Губы то и дело вздрагивали, обнажая то верхние, то нижние зубы, но ничего подходящего ему на ум не пришло.

– Что у вас с Максом? Насколько громко мне извиниться за то, что произошло?

– Тебе с чего извиняться? Ты спросил, он соврал.

– Технически, мы с тобой флиртовали.

– Он думает, ты меня продвигаешь, потому что я с тобой сплю. Так что, технически, пусть сам извиняется.

Кан слегка подумал, покрутил мысль туда-сюда. Затем махнул на меня рукой.

– Да кстати, все хотел спросить, забываю: а почему ты – Лена? Или, это что-то ужасно личное?

Я хмуро шмыгнула носом. Хотела правду сказать, что хотела вернуться к Скотту, но что-то подсказывало: нельзя. Надежда опять начищала крылья. Я знала Димину мать. Если она сочла меня достойной невесткой, он никуда не денется. Главное, не косячить.

– Я думала, – ответила я, – что тогда, в Сеуле, прикончила эту телку. Ну, ту… Вчерашнюю. Свету. Я боялась, что меня посадят в тюрьму.

Он промолчал и я осмелилась поднять взгляд. Дима был в ступоре, чего с ним не случалось с тех пор, как мы возобновили знакомство.

– И все? Почему ты мне не рассказала? Господи… Ведь я тебе не чужой!

Я всхлипнула. Закрыла рукавами лицо.

– Да уж, весь свой, в доску!.. Ты даже не веришь, что на меня негр напал, хотя сам видел, с какой рукой я приехала.

– Я был уверен, ты огребла от Скотта. Ты далеко не первая, уж прости, с кем он в любовь играет!..

– Ты просто не можешь поверить, будто другой мужчина видел меня достойной любви. В твоих глазах я – шлюха и интриганка. В твоих глазах, я этого заслуживаю… Ну, так вот, Скотт видел меня иначе! Он видел во мне девочку, на которую напали. И тех людей вокруг, что считали меня шлюхой. Как ты! Можешь считать свою мать занудой, которой хочется внучеков, но она знает, как я тебя любила. Но ты никогда не верил тем, кто любит тебя. Скотт верил!

Дима вспыхнул под моим взглядом и на какое-то мгновение в его лице проглянул тот, прежний Дима. Если мальчик, который был женат на Оксанке, на самом деле был мертв, то сейчас он восстал, чтобы покраснеть и заткнуться, крепко сжав губы.

Моргнул виновато, скривился и вновь исчез; словно отошел от окна, вернулся на дно души.

– Ангела… Лина, посмотри на меня. Послушай… Мне нет оправдания, знаю, – слова сочились из его рта и капали на линолеум, как капли крови. – Я не могу пить… Дико туплю, когда пьяный, а я был пьян. Я поступил тогда, как мудак…

По его тону можно было решить, то был единственный случай. Лично мне, да и Ирке с Бонечкой, всегда казалось, что поступать, как мудак – это его естественное состояние. Как полет для орла, как убийство для леопарда. Но Дима явно считал иначе и я не осмелилась ему возражать.

– Господи, мать умерла бы, если бы знала…

Мучимый своими мыслями, Кан отошел к окну. Его плечи четко обрисованные мягкой тканью, были напряжены. Мускулы чуть подрагивали, словно он то и дело их напрягал.

– Я ничего ей не говорила, – сказала я, – не бойся.

Дима яростно обернулся через плечо.

– Я не боюсь своей мамы! – прорычал он. – Ты ебанутая?!

– Ты не мог бы… хотя бы три минуты не оскорблять меня?!

Дима выдохнул, словно перезагружая систему и принялся расхаживать взад-вперед. Вцепившись пальцами в свои, всегда безупречно уложенные волосы, он в самом деле выглядел, будто бы он старается.

– Мне даже просто находиться рядом с тобой – уже непереносимо!

– Это ты за мной бегаешь, а не я!

Дима снова взбесился.

– Я за тобой бегаю?! Я?!! Да кто ты такая, мать твою, чтобы я за тобой бегал?!

– Твоя будущая жена! – не сдержалась я.

– Да я скорее на Поповой женюсь! – рявкнул он. – Тоже блядь, только честная!

Меня буквально подкинуло; кофе пролился на халат. Видимо, Дима думал, что его крик оказывает терапевтическое воздействие, потому что искренне растерялся, увидев страх. Я расплакалась.

Он умолк, опустив глаза.

Постояв, зацепился взглядом за мокрое кофейное пятно на моем халате и тут же нашел, чем заполнить миг. Схватил со стола рулон полотенец и оторвав от него кусок, подошел ближе. На щеках проступали пятна.

– У меня было всего два мужчины, Скотт и Максим, ты понял?! Два!

Кан вдруг как-то странно переменился в лице.

– Прости меня, – пробормотал он, присаживаясь на корточки и промокая пятно от кофе.

У меня опять защипало в носу. Я вспомнила Мокхпо, разговор по душам с Кристиной. Ее слова: «Мне очень жаль, если он тебя трахнул, но, Лина… Ты сама его спровоцировала. Ты сама к нему приставала…».

– Забей, – сказала я, рукавом вытирая слезы. – Это старый халат, он все равно мне не нравится.

Он усмехнулся грустно, наклонил голову и молча поцеловал мою руку. Шрам на запястье… Словно всю душу вкладывал в движение губ.

– Я обещаю, я выясню, где этот кретин сидит и посмотрю, что я могу сделать.

Я видела его затылок, черные взъерошенные волосы, плотную белую кожу. Маленькую родинку на шее… Страх отступил, как отступает морская волна, смывая с песка все следы. Жар в груди, мурашки по коже, запах его парфюма, которым хочется заполнить легкие без остатка. Я выдохнула, не справившись с потоком эмоций и подняла было руку, но Кан вскинул голову и вдруг… отшатнулся.

– Не надо! – чуть ли не с ненавистью выдохнул он.

Рывком поднялся, отступив от меня. Неловко качнулся на месте и, решительно повернувшись на пятках, вышел из кухни.

Оставив Бонечку развлекаться, я ушла в уголок.

Настроение было совсем поганое. Я боялась, останусь дома – покончу с собой. Пытаясь взять себя в руки, не напиваясь, я взяла себе колы и села на свободный диванчик. Смотреть, как напивается Бонечка и ждать, пока Макс натрахается и, наконец, уснет.

– Это вы – девушка Кроткого? – спросил женский голос.

Я подняла глаза, словно робкий Пингвин. Девушка явно не собиралась меня убивать. Польщенная, я горько ей улыбнулась. Никто, никогда не называл меня его девушкой.

– В медицине это называется по-другому.

Она села рядом и указательным пальцем поправив очки, похлопала меня по руке.

– Мо-о-олодежь, – снисходительно сказала она, протянув со вкусом первое «о». – Он же блядво. Чего еще ты хотела?

– Да, уж, – в ее устах это звучало, как комплимент. – Лучшее в городе…

Она мечтательно улыбнулась в ответ.

– Я – Света. А ты, кажется, Лена? Так? Тебя вчера по телеку показывали. Ну, с книгой…

«Снова Света!» – прозвучал в голове тревожный звоночек.

Я улыбнулась, пряча глаза. Готова была поклясться, – Света была той самой, которую я «застала» у него в спальне. По его просьбе. В наш самый первый раз…

Ангелина ЗЛОБИНА

«Сидела я вчера и думала о смысле жизни. Ну, находит иногда. Вот и я надумала, какие мы, все-таки странные существа: что мужики, что мы. Постоянно притворяемся, и ладно бы по делу, так нет же. С теми, кого терпеть не можем, стараемся быть милыми и любезными, а тех, кого любим – из кожи выпрыгиваем, лишь бы ударить побольнее…

Когда я впервые заговорила с подругами о Косте, Богдана выпучила глаза и на все кафе заверещала:

– Ты спятила? Да он же проститутка!!!

Я закатила глаза:

– Да у тебя все проститутки! Тебе не приходит в голову, что иногда мужики делают это просто так, бесплатно, исключительно ради удовольствия…

Богдана оскорбилась, набрала в грудь побольше воздуха и принялась вопить, что Костя со всем городом переспал, что у него список баб хранится в ноутбуке, что он вечно всякую дрянь к себе домой тащит, а потом исчезает. Потом подумала немного и изрекла фразу, которая для меня решила все раз и навсегда: «Но говорят, что в койке он – просто супер! Такие па выдает…»

Костя был хорош собой… Не то чтобы я поверила в какие-то отношения. Я к этому отношусь скептически – не верю в любовь до гроба и лебединую верность. Мне нравится любовь на пике чувств и расставание, когда все пойдет на убыль. Со скандалом и испанскими страстями. Ну, нравится мне так, что я могу с собой поделать? Так вот, Костя в мой сценарий вписывался идеально, если не считать подлых Бонечкиных комментариев: «Это вариант только на одну ночь!» Будь я в другом состоянии, я бы это учла, но к тому времени уже влюбилась как кошка и готова была душу дьяволу продать за…

Полученная информация уже прочно засела в сознании и сколько бы Ирка ни говорила мне, что здесь необходимо разделение: либо плюнуть на него и не идти, либо идти и тогда уже не думать о том, что мне тут нашептала всеведущая Богдана.

Я, конечно же, поступила по-своему – пошла, и с порога начала выяснять что да как. Про ноутбук, про дрянь в койке, и так далее…

Закончилось это не испанскими страстями, а тупым обменом «колючками». Утром мы расстались, и с тех пор я его не видела. Зато много слышала. Богдана тут же подсуетилась и свела меня с девицей, которая в него влюбилась уже после того, как с ним переспала. Наверное, надеялась, что сделает мне больно. Но я ее переиграла, изобразив полное безразличие на «пять с плюсом». Хотя все это было жутко болезненно.

Да и есть ли на свете более страшная пытка, чем сидеть и слушать о том, как все это у мужчины твоей мечты было с другой? И как эта другая вешает на твои уши ту же самую лапшу, которую ты вешаешь себе сама. Чтобы не думать, не вспоминать все те глупые колкости которые наговорила непонятно зачем и те, что получила взамен… И понимать, что ты его любишь, и судя по всему, будешь любить еще долго. И что не помогут ни новые романы (потому что теперь ты уже не можешь смотреть на других парней), ни самовнушение (он мне и не нужен-то был), ни разговоры с подругами…

Он – единственный, о ком я не люблю говорить. Сложно признаться самой себе, и сказать, что никогда ничего не будет.

Постоянно притворяться, общаясь с теми, кто изначально противен, у меня почему-то получается. Потому что не хочешь обижать, боишься причинить боль, хотя этот, убогонький, даром тебе не нужен. И разговариваешь ты с ним просто так, из жалости, изнывая от скуки, а послать – язык не поворачивается. Даже гадость сказать трудно.

Настолько боимся боли, которую нам могут причинить, что стараемся ударить первыми. И не понимаем, что другой человек так же раним, как и ты… Обидеть – легко. Трудно заставить простить эту обиду. И еще труднее вовремя остановиться и попросить прощения.

Я не знаю, помнит ли меня он, при его «ритме жизни» – вряд ли. И не собираюсь бегать следом, пытаясь это выяснить. Я просто думаю о том, что боль, которую мы испытываем, пытаясь отгородиться от другой – вымышленной, ничуть не слабее. И о том, что, может быть, в следующий раз, когда я встречу и полюблю какого-то парня, у меня хватит ума, не пинать его первой. И о том, а хватит ли?..»

– Тебе не кажется, что это все – слегка перебор? – осторожно спросила Элина, прослушав очередной затяжной разговор со Светланкой. – Мне – кажется… Эта женщина серьезно больна.

Я поморщилась: конечно, эта пухлая сволочь была права. В последнее время, я начинала подозревать, что со Светой не все так ладно. Но это ничем мне не помогало. Она свалилась мне на голову, словно яйцо с балкона. Оглушила и залила глаза. А я так сильно нуждалась в подруге, что даже не пыталась их протереть. Куда приятнее было часами перетирать про Макса с ней. Как он хорош собой, как целуется, как занимается сексом… Не то, что с Иркой и Бонечкой: «Как ты могла с ним трахаться, фу-фу-фу!» И: «Привет, Максимочка, чмоки-чмоки!»

В начале, все было хорошо. Я понимала, что Макс меня не настолько любит, чтоб единственной назначать. Мне казалось, что и Света все понимает: мужчина имеет право уйти. После первой ночи, после второй, после сто двадцать пятой… Просто потому, что больше тебя не хочет.

Мне даже в голову не пришло, что взрослая женщина может верить, что Макс не забыл ее. Верить, что в глубине души, он мучается, плачет и сам себе грызет ногти… Ищет ее… Притворяется, что он не искал… А все потому, что он слишком гордый.

И скромный.

В первый раз я смолчала. Из вежливости. Я-то знала, что не была его девушкой и «застала» их не случайно. Во второй намекнула, что Макс не лох. Что скромность ему свойственна в той же мере, что и субтильность. Он просто такой, как есть. В ночи все девушки для него красивы, но утром… Я не закончила: Светланка снисходительно улыбалась мне.

Как дуре, набитой с особой жестокостью.

– Я понимаю, что тебе больно, Мася, но ты пойми: мы с Максом больше подходим друг другу!..

Больно мне не было, но… я посмотрела в ее глаза и поняла, что она мне сделает. Больно. Очень. Лучше мне замолчать. Макс все равно к ней не подойдет, чтобы развеять иллюзии. Пусть верит в том, что ему подходит. Что мне с того? Макс мне коктейли не покупает, а Света…

Света дала понять, что оплатит все.

Светланке было за тридцать, как и Максиму. Она держала собственный магазин. По тем временам, это было довольно круто. В особенности, для женщины. На этом плюсы заканчивались. Возможно, она действительно была хороша в постели, возможно, просто доступна. Возможно, мужчины хотели ее только потому, что она ничего от них не хотела…

Причину я так и не выяснила.

Плоская, узкоплечая, с мощными бедрами, толстыми щиколотками и маленьким, треугольным лицом, она напоминала мне гигантскую белобрысую крысу. Но парни действительно вились вокруг нее и Светланка гордилась своей востребованностью, списывая на редкую красоту.

– Пойми, – сказала она на пятую встречу. – То, что ты сделала, было сделано из отчаяния. Он изменял тебе. Со мной… Дело времени, когда он и я будем вместе.

На этом месте, меня посетило смутное подозрение. Но я отбросила его прочь. Я знала, что не была в отчаянии. Я знала, что в отчаянии был Макс. Просто сказать не могла: в душе я над ней смеялась…

Мне б не выпендриваться, относясь к Светланке с брезгливым превосходством девчонки на десять лет младше. Мне бы обратить внимание, что Светланка – успешная в финансовом плане женщина, упертая и непреклонная в своих убеждениях, как защищающая теленка корова.

Но я, конечно, не обратила. Зачем? Что, первая, озабоченная девушка по имени Света?..

И все же, Богданова Светланка, конечно, была пьяна, но говорила явно не под влиянием мига. Не говорила, даже, орала: «Мне нужно поговорить с ним! Дай мне его! Я хочу с ним поговорить!..»

– Ты бы с Максом по этой теме поговорила, – сказала Элина. – Не знаю, что вы в нем все находите, но я такое вижу не в первый раз… Ирку чуть бритвой не полоснули из-за него… Ну, по крайней мере, ей угрожали.

– Брось, – отмахнулась я. – Мало ли кто кому чем грозит?..

Ангелина ЗЛОБИНА.

«Все, началось! Снова сопли, слезы, любовь. В субботу его встретила. Точнее, не встретила, а увидела А еще точнее – я сидела, с ума сходила от скуки и рассматривала какого-то парня: в спортивном костюме. Еще думаю: «Что за чмо?», а присмотрелась: «Ой, бозе-бозе! Это же не чмо, а мой бывший любимый Костя!»

Из до-Тиминого периода.

Бабушка моей новой коллеги Ксю говорит, что первейший способ понять, любишь ты мужчину или нет – это представить его пьяным, измазанным в блевотине и прочих отходах пищеварения, валяющимся на тротуаре улицы Муравьева-Амурского. Почему он не может валяться на улице Ленина, или Серышева, к примеру, Ксю не уточняет…

Как назло, я не с подругами пришла, а со Светланкой. Ну, с которой нас Богдана свела, чтоб мы с ней своего общего мужчину обсуждали. И не только нашего – он уже полгорода «осчастливил». Ирка при виде его вообще взяла моду голосом Багиры мурлыкать вслед: «Доброй охоты, маленький брат!», а я уже кличку для него придумала – Переходящий Вибратор.

Затейницы!

И почему именно я в него влюбилась? Да еще по уши, что Бонечка быстро определила бабушкиным методом: на меня эта картина не действует. А когда он снова попался на глаза, то, как назло, был почти трезв, твердо держался на ногах и за стойку бара. Собирался кого-то подснять. Причем кого именно, ему все равно: лишь бы ноги раздвигались. У него это прямо на лбу написано неоновыми буквами. Половина девушек, которых он пытался охмурить, его прямо послали, но любимый не расстроился. И занялся двумя малолеточками: невзрачные личики, выбеленные волосики и тоже с меткой. У каждой на чистом лобике написано: «Дура!». Им внимание взрослого дяденьки льстило чрезвычайно. Еще бы: эти крошки-малышки три часа безрезультатно проторчали посреди танцплощадки…

Светланка тут же схватила трех первых попавшихся мужиков и помчалась к стойке – доказывать Косте, что он ей, якобы, и даром не нужен. Он если и заметил, то не придал этому значения. С его образом жизни постель – еще не повод для знакомства.

Разумеется, меня тоже перекосило. Сначала от ревности, потом от оскорбленного тщеславия, что меня он хоть и узнал, но решил этот факт не афишировать. Потом от его одежды – такое ощущение, что у него не только вкуса нет, но он еще и дальтоник. Ярко-малиновая олимпийка и ярко-синие штаны.

Я позвонила Ксю и спросила, а что по этому поводу скажет бабушка.

– Не знаю, как бабушка, а я тебе рекомендую лечиться током. Ты что – соска тупая? Так и веди себя соответствующе! А уважающая себя баба на твоем месте… Я резко себя зауважала, встала и поехала домой, проигнорировав два предложения «подвезти» от каких-то сальных типов. Через час мне начинает звонить Светланка. На домашний.

– Ты дома??? А-а-а! Он у тебя!!!

Ни фига себе наглая! Такого даже мой бывший себе не позволял! Оказывается, Костя ушел «в туалет» и не вернулся. Уже полчаса прошло! «Соски волнуются! Ха-ха!» Можно подумать, ты – нет, дорогуша… Ну куда он мог деться? Не в унитазе же утонул. Встал и ушел: скучно ему стало. Я тоже так «в туалет» хожу. И отыскав в наших характерах еще одно сходство, я сразу приободрилась и счастливая легла спать: все-таки не одной мне сегодня плохо. Нас, таких, много!»

Все еще подрагивая от пережитого стресса, я торопливо набивала заметку. Чуви мрачно ворчал. Никак не мог сосредоточиться на работе. На столе то и дело начинал звонить телефон.

На улице, после утреннего солнышка, разыгралась буря.

– Возьмите уже кто-нибудь трубку! – возмутился Полковник. – Мало нам вас двоих, теперь еще и чокнутые бабы твоих бандитов!..

Я сделала вид, что пишу.

– Редакция! – произнес Тимур.

Между его широких бровей пролегла складка.

– Елену? А кто ее спрашивает?.. – он послушал. – Нет-нет, она была сегодня, но уже ушла… Домой ей перезвоните… Конечно! Всего вам доброго!

Он бросил трубку и через плечо взглянул на меня. Я вскинулась.

– Эта баба – чокнутая! Я видела много чокнутых баб…

– Одну из них даже в зеркале, – вставил Чуви.

– … но эта – вообще больная. Каждый раз рассказывала мне историю их знакомства по-новому. И историю расставания – тоже. Я там, если что, рядом стояла… Но чем чаще она рассказывает, тем более альтернативным становится счастливый конец!..

– Ты думаешь, если она прочтет это, – Тимур кивнул на мой монитор, где висела законченная заметка, – ей станет легче понять, что между ними произошло?

– На нее мне как раз насрать, – я потерла ладонями лоб и показала шею. – Видишь это? Это Кроткий меня вчера.

Тимур ужаснулся.

– Господи… Я думал, у тебя Кан вампир.

– Смешно!..

– А что случилось-то?

Я горько и глубоко вздохнула. Тимур погладил мою ладонь. Даже Чуви перестал язвить и сел ближе. Только Полковник, верный себе, сделал звук диктофона громче и продолжал расшифровывать свое интервью.

С малолеточками, в малиновой олимпийке, был настоящий Костя. Из «СКА-Нефтянника». Тот, который по словам Светланки, был «второе в городе, Лучшее в мире блядво». Нелепый и безопасный. Макс был один, весь в черном, суровый, как Смерть с косой.

Сидя на табурете у бара, он молча курил, не сводя с нас глаз. Злой, трезвый и напряженный. Словно не заплатил налоги и теперь не мог спать спокойно. Я первым делом подумала на налоги, потому что Макс ни с кем не знакомился и не отвечал, когда девушки пытались знакомиться с ним. Было налицо, что у него «пропало желание».

Он явно пытался поймать мой взгляд.

Я делала вид, что его не вижу. Отчасти из вредности, отчасти из-за Светланки, которая ела стейк. Ножом и вилкой! К счастью, ей было не до меня. Сидя спиной к нему, она вообще балдела. Была глубоко уверена, что Макс глядит на нее. В этом мнении ее укрепляла подруга Аня; помесь Табаки со звукоотражателем. Млея от важности своей миссии, она следила за тем, что делает Макс и интерпретировала все так, чтобы Светланке было приятнее.

В общем, мы все очень миленько проводили время.

По словам Ани, Макс только на одну Светланку смотрел, но подойти стеснялся, – не доверял своим пылающим чувствам. Не зная, как еще откровеннее подбодрить стеснительного братка, Светланка решила заказать ему песню. Макс все сидел и смотрел. Курил и молчал. Светланка пила и вызывающе гоготала. Обстановка медленно накалялась. Сидя у стенки, я никак не могла встать так, чтобы выйти из-за стола, не напоровшись на один из столовых приборов. Взгляд Кроткого становился все тяжелее.

Когда ди-джей в третий раз поставил «Бандита» и солистка «Красок» заголосила:

– Он не зовет меня в кино! И ничего не говорит!..

Макс встал и потянул шею, как будто бы шел на ринг.

– Идет! – прошептала Анечка и Светланка приняла тот глупо-надменный вид, что принимают при виде любимых мужчин ненужные женщины.

Макс подошел.

Не обращая внимания на загадочный и неприступный образ Светланки, он подвинул бедром ее стул и, наклонившись… сильно укусил меня за основание шеи.

Я взвизгнула от боли. Брызнула кровь. Не в три ручья, но он действительно прокусил мне кожу! Макс выпрямился, посмотрел на меня с высоты своего превосходства.

– Я так и знал, что я существую! – сказал он, ни черта этим не прояснив. И отошел. Так же эпично, как появился.

Светланка пришла в себя чуть быстрее, чем я. Ее перекошенное лицо во вспышках дискотечных огней, казалось безумным и страшным. Как лицо ожившего мертвеца.

– Что это сейчас было? – сверкая глазами, медленно спросила она. – Вы сговорились, чтобы заставить меня ревновать?! В мой день рождения?

– Ты по-твоему, я бы позволила укусить себя до крови?! – взвизгнула я, прижимая к шее салфетку.

– Он этим меня задеть хотел? – не унималась Светка и я поняла вдруг, что она отнюдь не шутила. – Он попросил тебя подыграть ему? Чего он от меня хочет?!

– Пойди, спроси.

– Я не собираюсь идти за ним. Он знает, где я сижу и видит, что у меня праздник!

Я попыталась выйти из-за стола, но она подалась вперед и чуть не вдавила мне столешницу в ребра. Путь был отрезан.

– Да вы постоянно с ним, небось, меня обсуждаете!.. – прохрипела Светланка. – Скажешь, не так?

В ее словах и голосе сквозило безумство. Тут я и поняла, как сильно попала. Этой женщине уже поздно было лечиться. Ее следовало бы пристрелить, а труп сжечь в изолированном контейнере. Я беспокойно огляделась в поисках предмета ее любви. Разумеется, теперь, когда он был так мне нужен, его больше не было!

– Скажи честно! – пыталась выглядеть спокойной Светланка. – Ты ему что-то наговорила? Я не буду сердиться… Просто скажи. Я хочу знать. Ведь ты же с ним видишься. Ты могла случайно, не подумав ему сказать…

– Света, он, скорее всего, тебя и не помнит даже…

– Он на меня смотрел! – взвизгнула она. – Аня своими глазами видела!

– И еще как! – полаяла Аня. Глядя то на Светланку, то на меня, она чуть ли не пузырилась от собственной важности. – Он со Светы глаз не сводил. Ты ему что-то про нее наболтала! Он из-за этого так зол.

Светланка кивнула, не поворачиваясь. Она в упор, яростно, жгла взглядом дыру во мне. Этот взгляд я знала. Если тебя хоть раз толкали, пытаясь разбить твоим лицом зеркало, ты его не забудешь. Я уже видела, на что способна девушка, которая помешались на парне. Я только не понимала, почему отказывалась видеть все это раньше. И очень сожалела, что больше не пью. Бутылкой минералки можно было вырубить только кошку.

Мертвую.

– Иди, – прошипела Светланка, которая к моему счастью пила и так, что идея показалась ей стоящей, – скажи этому пидору, что я хочу с ним поговорить! Немедленно!

Забыв о гордости, я подскочила резвее, чем Супермен.

– Никуда не уходи! – приказала я. – Я ему сейчас приведу его.

То, что я покинула «Рио» без вилки в глотке, было чистой случайностью – официантка подошла всего лишь за миг до Макса, и забрала приборы…

– …я тебе клянусь, Тима, это карма. Меня убьет другая ебнутая, из-за другого парня. А самое херовое, что Кроткому на меня насрать!..

– С чего ты взяла? Я его всего раз видел и сам чуть не обосрался. Ему не насрать, поверь! Че, телок в городе нет? Если ему насрать, на кой ты ему упала?

– Ты просто его не знаешь. А я вот знаю. Не знаю откуда. Просто знаю и все!.. Это я люблю его, понимаешь? И потому я знаю, что Максим – нет.

По косяку двери постучали. Мы обернулись, чуть не рухнув со стульев: у порога, угрюмый и потемневший, стоял Герой.

Никто из нас не знал, как давно.

– Господи, Ровинская, – сказал он устало. – Где ты набираешься своих знаний?..

Когда Макса не было, о нем очень много шутили.

Когда он зашел, Тимур вспомнил, что уже оделся и ему жарко. Чуви поспешил покурить, а Полковник, не проронив ни слова о том, что бандиты должны сидеть, ушел к дизайнерам.

Почти убежал.

Дверь в соседний кабинет, где сочинялись самые веселые шутки о весе трудов Толстого, захлопнулась, когда Макс, не прерывая беседы с «любимой женщиной» прикрыл нашу дверь. Говорил только он, Светланка, похоже, слушала. Я бы, на ее месте, тоже сейчас молчала. Сам его тон пугал.

– … если ты к Лене еще на метр приблизишься… Если я хотя бы узнаю еще от девок, что ты ей на квартиру звонила… Да, я подниму на женщину и руку, сука, и ногу. Я на тебя лопату подниму, если буду не в настроении. Справки наведи, тварь!..

Макс сунул телефон в карман куртки и молча сел на мой стол. Я подняла голову: мой храбрый мальчик, мой решительный зверь! Как он может так, одним словом, заткнуть рот бабе; только не по ночам… Но лицо у Макса было таким, что у меня не хватило духу сказать ему: «Твои оргии уже неделю не дают спать всему дому!»

– Все нормально? – спросила я, машинально потирая укушенное место.

– А у тебя?

– Нет! – сказала я хмуро. – Ты укусил меня!

– Не хер было делать вид, что меня не видишь…

– Ты сам со мной поссорился из-за Димы. Хотя после того, что было восьмого марта…

– Насчет восьмого марта, вообще заткнись, поняла?! Линочка-ты-же-нам-не-чужая! Сука, млин!

Я умолкла. Когда вопросы ставились в такой форме, я предпочитала молчать.

– Долго еще? – спросил Макс, кивая на монитор.

– Нет…

Он снял куртку и бросил ее на пустующий стул Тимура. Придвинул и сел на него верхом; положив голову на руки, закрыл глаза. Какое-то время, я тупо скользила взглядом по строкам, не вникая в их содержимое. Лишь автоматически задерживаясь на подчеркнутых красным словах, исправляла ошибки и опечатки.

Стул под Максом чуть скрипнул.

– Ты с Костей еблась?.. – когда бы он не успел проснуться, он сделал это на самом «полезном» месте. – Серьезно?!

Тяжелым мокрым крылом ударила в стекла буря, шепот Макса утонул в грохоте.

– Ты совсем охерела?! – продолжал он, скаля зубы и крутя головой, как пес, которому внезапно стал слишком тесен его ошейник. – Он же блядво!

– Я не спала с ним, – ответила я, опустив буквально рвущееся из горла: «Кто бы говорил!» – Я у него интервью брала.

Макс сомневался. Я на него обиделась.

– Я, в отличие от тебя, сплю только с теми, кого люблю!

Макс набычился, водя пальцами по столу.

– А я уже почти неделю, спать не могу! – сообщил он весьма нехорошим тоном.

– Я догадываюсь!..

Вместо того, чтобы извиниться, Макс сверкнул на меня глазами:

– Скажи спасибо, что я по трезвяку пистолет разобрал!

Романтик. Готовая прослезиться, я закусила губу.

– Спасибо!

Макс шмыгнул носом и сжал рот.

– Скажи мне лучше: что с тобой делают, чтобы ты так орала?

Я медленно обернулась и присмотрелась к нему. Макс звучал немногим осмысленнее Светланки. И выглядел так, словно его система воспроизведения мира, то и дело давала сбои.

– Орала?

– Да, я в курсе, ты девственница. Мне твоя будущая свекровь разложила. Но я ведь, понимаешь, не Матрица. Я пацан простой. Могу как-нибудь заглянуть…

– Заглядывай. Буду рада.

Кроткий вдруг улыбнулся:

– Правда?..

Макс поднял голову и так посмотрел, что у меня сгорела сигнализация. Тревожные сигналы в мозгу затихли. Теперь говорило тело. Когда он взял меня за руку и сжал пальцы, я дрогнула, трепеща, как героиня романа. Макс сдернул меня со стула и заключил меня в медвежьи объятия.

– Рада будешь?

– Я на работе, Макс, ты с ума сошел? Что обо мне подумают?

Я уперлась ладонями в его грудь. Макс еще крепче, прижал меня, я отклонилась в талии, уклоняясь от поцелуя. Заменить бы мои джинсы на романтическое, с кринолинами платье, а его кожанку – на распахнутую до пупа рубаху с кружевными манжетами, – сгодились бы для обложки романа.

Вошедший Полковник, не оценил красоты момента.

– Да сколько же можно?! – вскричал он, вновь разворачиваясь. – Ты только и делаешь, что обжимаешься с мужиками!

Грубый солдафон!

Макс изменился в лице. Пинком по кнопке системного блока, выключил мой компьютер и вытолкнул меня в коридор. Я не осмелилась возражать. Лишь молча подхватила брошенную мне куртку… И продолжала молчать до самого дома.

Мы поднялись по лестнице, на восьмой этаж. Если бы не спортзал, я умерла бы еще на третьем. Макс открыл дверь. Не обращая внимания на мой скулеж, втолкнул в квартиру.

– Хватит из себя целку строить! – протащив меня через коридор, он захлопнул дверь спальни и толкнул меня на кровать. – Надоело играть в твои дебильные игры! Ты до сих пор жива, только потому, что я в тебя, тварь, влюбился!

Он вел себя, словно чокнутый и не понимая, что происходит, я вдруг отчетливо вспомнила, как грохотала вчера кровать. Ненависть потекла по венам.

– Не называй меня тварью! Сам тварь. А как ты влюблен, я каждый день слышу. Я и весь дом!

– Раздевайся! – процедил он. – Иначе я раздену и это тоже весь дом услышит.

По крайней мере, тянуло на приключение. Я сорвала с себя футболку с надписью «Not уour bitch». Швырнула ему в лицо.

– Давай, Гаев! Сделай мне Максима Подушкина.

Макс отбил ладонью подачу; как горилла, опираясь руками на покрывало, неловко подался ко мне. Придавил всем весом к кровати, но… возбуждение уже спало. Я видела: он сам противен себе. И что чем противнее он себе становится, тем больше ненавидит меня. Макс сел на пятки, словно резко пришел в себя.

– Господи, – прошипел он, закрывая лицо ладонью. – Господи! Какая же ты все-таки, сука.

Что бы он там не принимал, это явно повышало агрессию. Я отодвинулась, прижав колени к груди и не сводя с него настороженного взгляда. Это, действительно было ниже пояса. Макс все еще сидел на коленях, как самурай и я подползла к нему, несмело положив ладонь на плечо.

– Прости… Я знаю, ты не такой. Прости меня…

Он поднял голову и я не договорила. Умолкла, посмотрев в его безумные, залитые кровью глаза.

– Знаешь, почему я тебя укусил? – спросил он чуть слышно. – Потому что поцеловать не осмелился…

Я обняла его за напряженную шею. Наши губы соединились, как частицы головоломки.

Боль накатывала волнами и звенела под сводами черепа.

Нос заложило, затем заложило уши… Звуки были тугими и гулкими, как эхо в тоннеле. Я то падала в качавшуюся темную пустоту, то снова оказывалась прижатой к стонущей под нами кровати. Казалось звук исходит со всех сторон. Один был похож на хруст снега, другой – знакомый, пронзительный, появился позже.

Сон выпустил меня из объятий и я, бессознательно повернувшись на бок, как медведка сжалась в тугой клубок. Тело медленно приходило в себя; подключалось к реальности резкими, пульсирующими ударами боли. Голова гудела, а этот проклятый скрип все не прекращался. Я зажала уши, решив, что схожу с ума.

После того, что было? После того, что этот гад говорил? Я дура, что оставила его «отоспаться». Проснулся, гад. Отдохнул!

Скрип кровати становился все громче и я поняла вдруг, это не глюк. Те самые стоны, то самое рычание, тот самый скрип. Я резко встала, едва не потеряв сознание от качнувшегося в голове мозга. Просипела:

– Сукин ты сын, урод! – голоса тоже не было.

Болели челюсть, горло и нос. Я умирала от простуды из-за него, потому что пробежалась из «Рио» до самого дома. Три квартала в одной лишь легонькой курточке и туфлях, а его гребаная кровать скрипела! Меня знобило. И то, что я слышала из его квартиры, усиливало дрожь. Я закуталась в одеяло.

– «Люблю тебя»… Сука! – бормотала я, на ощупь выбираясь из спальни. – «Мне только ты нужна!» Мудак!.. Дорогие пацаны, теперь не обязательно отвечать за базар! Мы, новорусские бизнесмены, так больше не поступаем!..

Я нащупала ключ, свалив по пути дубленку и стул.

– Богданова, я убью тебя! – спросонья крикнула Ирка и тут же, не закончив фразы, вырубилась. Получилось «убютея». Никто не откликнулся. Судя по отсутствию в прихожей стенающего тела, Бонечка ночевала где-то еще.

Полная решимости расставить точки над «й», я вышла на цыпочках в наш предбанник; не дыша, открыла дверь Макса… Странно, но здесь все было слышно не так брутально, как в нашей квартире. Я растерялась, оглядываясь. Звук шел со стороны… нашей квартиры! На кухне едва заметно теплился свет. Что-то звякало. Пахло сигаретным дымом и алкоголем…

Я помедлила, вконец растерявшись, закашлялась в уголок одеяла и кто-то, бесшумно подкравшись сзади, обхватил меня локтем за шею. Едва не удушив, Макс прижал к моему виску шершавое, холодное дуло. Оно пахло смертью и порохом. Я ощущала этот запах даже сквозь заложенный нос.

Крик сдох на подлете к горлу.

– Это я!.. – прохрипела я. – Я! Не стреляй!

Макс рывком обернул меня и швырнул к стене. Щелкнул выключателем и в глаза брызнул свет. Я зажмурилась, заморгала.

– Лена? – в его тоне сплелись удивление, облегчение и злость.

Мы оба уставились на стену. Кровать плясала, кричала женщина, рычал мужчина… Макс, полностью одетый, протер ладонью глаза, словно все еще не мог им поверить.

– Кто это?..

– Мы думали, это ты…

Макс посмотрел на меня очень странным взглядом.

– Это запись? Ты оставила включенным диктофон?

Если бы не «беретта» в его руке, я рассмеялась бы. Уже собиралась сказать ему, что он спятил, но Кроткий вдруг отшвырнул меня в сторону и вылетел из дома… с пистолетом в руке!

***

– Это мы за парой несчастных слепых подслушивали? – горестно простонала Бонечка.

Мы с ней валялись на диване, словно два тела на опознании и переваривали куриный супчик. Тот, что приготовила Ира. Бонечка, правда, была больна не простудой, а птичьей болезнью «перепил», но все равно присосалась к моей кормушке.

Макс спал у себя. Измученный бессонницей, добитый мыслью о том, что я ему показала все, что умею. Не соврала. Не утаила.

– Прошу тебя! Не напоминай, – сказала я сухо.

Сначала Кроткий ворвался к нам, до смерти перепугав Ирку. Затем, взбесившимся вурдалаком помчался в соседний подъезд. Не знаю, что он там хотел доказать. Что я соседей попросила свой диктофон включить?..

Как бы теперь развидеть этих людей всякий раз, когда я глаза закрываю? Слава богу, они слепые и не видели пистолета. Слава богу, Кроткий имеет привычку все обговаривать и только потом стрелять.

– По-крайней мере, – сказала Бонечка, поправляя мокрый компресс на лбу, – теперь он знает, что это не ты шалава… Знаешь, что?.. Я тоже решила бросить бухать! Если уж ты смогла заполучить Макса… Макса! – за неимением более выразительных средств она слабо подняла палец. – Хоккеисты тем более поведутся… Я только одно не могу понять: ты же трахалась с ним. Неужто, не понимала, что он иначе себя ведет.

– Я думала, – сказала я, – что просто не завожу его.

Бонечка рассмеялась и булькнула, чуть не подавившись метнувшимся к горлу супцом.

– Бле-е-е… Больше никакого бухла… Никогда в жизни, как же мне плохо.

Я зыркнула на полотенце, прикрывавшее половину ее лица.

– Так бросай!

Бонечка не посмела даже кивнуть: ей и без того было плохо.

– Ира! – заканючила она. – Ира, сходи за пивом, я тебя умоляю. Это в последний раз!

– Иди на хер! – ответил суровый голос. – Все, отдыхайте.

Мне послышалось «Подыхайте!», но переспрашивать я не стала. Если бы я могла подохнуть прямо сейчас, то сделала бы это без разрешения.

Зажав во рту чайную ложечку, Макс развернул газету и сложил заново – пятой полосой вверх. То ли хотел побольше узнать о волейболистке из «Самородка», то ли… Он перегнул газету и углубился в «подвал».

Понятно, «Sекса» хотел.

– Посмотрим, полюбопытствуем, – сказал он, вытаскивая изо рта ложку и вслепую погрузил в стоящую перед ним мисочку с обезжиренным творогом. – Что этот Тима-Эквилибриум позволяет себе?.. Я хуею, дорогая редакция!..

Как знаток и поклонник литературы, он не особенно высоко ценил мое творчество. Но изучал регулярно. На случай, если я напишу что-либо, к чему он может придраться. Последнее время он очень тщательно контролировал, что именно я пишу. Это напрягало.

– Ты же вчера читал.

– В газете прикольнее… Любой бы гордился, когда твоя девушка пишет рубрику, что с Матрицей спит… В смысле, с Эквилибриумом, – Макс отодвинул опустевшую миску. Я привычно надулась и, не глядя, поставила ее в раковину. Раздался грохот.

– Блядь, Лена!

– Забыла…

– Смотреть надо!

– Не ори на меня!

Мы обменялись взглядами; как ракетными ударами «земля-воздух». Раковина в квартире Макса была с другой стороны и я опять разбила тарелку. С тех пор, как мы с ним начали «отношения» у меня все из рук валилось. А он орал, словно я не тарелку разбила, а одно из его яиц.

Я собрала осколки в совок и открыла дверцу под раковиной, собираясь выбросить их в ведро. Вновь раздался грохот.

– Да, Лена! – еще недовольнее поморщился Повелитель. – Что за херня, мля?!

Я медленно повернулась к нему и еще протяжнее прошипела:

– Ты мне скажи.

– ЧТО?!

– У тебя гандоны в ведре!

– И?..

– У тебя там ГАНДОНЫ!!! – взвизгнула я, пнув совок.

Надо отдать Максу должное. Он остался спокоен, как дохлый лев, даже когда я взяла «на бис» верхнее «ган-ДООО-ны». Он встал. Заглянул в ведро, как биолог в поисках новых форм жизни. Присмотрелся, дернул плечом и почесал под носом.

– Спокойно, – он похлопал меня по спине. – Это ОДИН гандон.

Связанный узелком, презерватив лежал поверх картофельных очисток. Гордый и честный. И так же гордо над всем этим возвышался Макс. Стало еще больнее.

– Она тебе еще и пожрать сварила…

– М-м-м, – сказал Макс невнятно.

Не зная, что на это ответить, я автоматически наклонилась, ощущая, что меня бросило в жар. Собрала трясущимися руками осколки миски и бросила их в ведро. Один из них вонзился в мягкую зеленоватую плоть резинки, но не прорвал ее.

– Надежные, сука, – еще машинальнее, отметила я.

– Что тебя задевает больше всего? – осведомился Макс. – Презик или очистки?

– Твое охренительное буддийское спокойствие, – ответила я, понимая, что ревновать не ревную. Только злюсь, что вся наша любовь – очередная иллюзия. – Я так и знала, что ты меня хочешь лишь потому, что тебе удобнее!..

Макс закатил глаза: типа, как меня достали твои нелепые обвинения.

– Куда уж удобнее! Да мне девок приходится с члена сбивать, как сосульки с крыши!

Пораженная красотой метафоры, я показала ему средний палец и пошла одеваться. Макс пошел следом, не прекращая «пояснять мне за жизнь».

– Да я только свистну – под окнами очередь встанет!.. Да ты знаешь, сколько телок отдали все бы, чтобы хоть неделю побыть на твоем месте? Знаешь?!

– Нет, – огрызнулась я, пытаясь снять с люстры бюстгальтер. – Я могу считать лишь до тысячи.

Макс помог мне; без всякого усилия дотянувшись до застрявшей на крюках лямки и укоризненно покачал головой.

– Я же не претендую на моногамность, я претендую на упорядоченность. Чтоб я знал, с кем ты…

Я, как-то машинально, выглянула в окно, на четырнадцатиэтажку. Димины окна мелькали то голубым, то оранжевым пламенем: видимо он смотрел боевик. Макс тоже подошел, дыша мне в затылок.

– Хочешь, я скажу, что ты его хочешь?

– Совсем уже спятил, блядво озабоченное?!

– Деточка моя, – прошептал он вкрадчиво и в один миг обвился вокруг меня, как Змей вокруг Запретного Древа. Повернул лицом к себе, к Диминым окнам задом, – а ты этого не знала? Что я блядво? Ну, вспомни, хотя бы, наш первый раз. Мы трахались на тех же простынях, на которых я накануне с другой трахался. И тебя это заводило до исступления. Что сейчас не так?

Не будучи мастерицей логический построений, я даже не стала пытаться осмысливать то, что он мне сказал. Сразу выстрелила на голос.

– Тогда ты не был моим, а сейчас мне больно!

Макс потер подбородок и скрестил руки на груди. Мысли стадами носились по его мозгу.

– Но я же люблю тебя.

– Это не означает, что ты можешь трахаться других. И что они будут трогать что-то на кухне!..

– Тебя, блядь, измена волнует, или то, что я пожрал с чужих рук?! Может, я все сам приготовил? Супчик.

Макс опять улыбнулся и выразительно посмотрел в окно.

Я окрысилась еще больше.

Дима не лег бы со мной, даже если бы ему дали пожизненный «зеленый» коридор на таможне. Я это точно знала, но сказать не могла.

– Для меня любовь, это – верность, – не сдалась я. – Лучше быть одной, чем поступаться своими принципами.

Кроткий расхохотался.

– Че-е-ем?! Да если бы сейчас Кан выглянул в окно и сказал: «Секс – дэ!», ты бы с восьмого этажа сиганула, чтобы не терять ни секунды. И я тебе говорю: если ты хочешь Диму, базара нет. С моего разрешения, разумеется…

– Макс, – перебила я. – Я тебе разрешения не давала!

Он вздохнул и заговорил примирительно:

– Лен, ты знаешь меня. Я к тебе привязан настолько, насколько ни к одной девушке до тебя еще не был. Что ты начинаешь?

– Блядь, – всплеснула руками я. – Даже затрудняюсь так сходу сообразить… А-а! Вспомнила! Ты изменил мне!

– Пойди-ка домой, остынь. А потом возвращайся и мы нормально поговорим.

«Возвращайся!»

Я мысленно рассмеялась. Можно подумать, если я решу не возвращаться, то Макс оставит меня в покое. Вспомнила периоды его «ухаживаний»; память услужливо выдавала сотни тысяч мгновенных снимков стекающей по клыкам слюны. А потом… Мое сердце похолодело. Мы не в первый раз ссорились, но еще никогда Макс не ставил меня нос к носу с с уликами.

Не настолько он идиот, чтобы допустить такую оплошность. Идиотов отстреляли в самом начале 90-х годов. И внезапно, я поняла, почему вообще нашла этот презерватив.

Макс хотел, чтобы я нашла его.

Я выпрямилась, ослепленная внезапной догадкой.

Кретинка!

Как я могла забыть? Ведь он даже случайную девушку не мог просто так выгнать. Всегда звал на помощь. Презерватив и очистки играли ту роль, которую раньше играла Ирка, а один раз – я сама. Один только взгляд и Макс сразу понял, что я догадалась.

Он попер на меня по тому же кругу, только теперь – с энергией ужаленного в жопу быка. Я попятилась, он рванул меня за руку, разворачивая к себе. Чуть плечо не вывихнул.

– Не надоело врать? Нет? Мне тебя к стулу привязать и утюг «настроить»?

– Между мною и Каном. Ничего. Нет. Но я могу признаться, что да: я бы с радостью, но добровольно он ни за что на это не согласится, а не добровольно я не могу. Он больше меня и боюсь, сильнее.

– Молчать и улыбаться не пробовала?

– Пробовала: он все равно сильнее.

– Ты знаешь, как ваше общение выглядит со стороны? – спросил Макс, не желая мне уступать.

Я не ответила: одевалась.

– Я тебе расскажу, – вызвался он, продолжая тему. – Дима: «Здравствуй!» Лена: «Сам не сдохни!» Дима: «Как дела?» Лена: «Ты издеваешься надо мной?! Как у меня могут быть дела, если все так херово и мир в упадке?!!» Дима: «Я могу чем-нибудь помочь?» Лена: «Да пошел ты! Сил уже нет терпеть твои придирки! Я ничего от тебя не хочу, отвали!»

Я вспомнила «Саппоро», песни пьяных бухгалтерш и отповедь Спиридонова. Потом – другой вечер, когда Элина, Ирка и я пошли на дегустацию вин и невзирая на все старания удержаться, «надегустировались». Не так, как Бонечка, – столько я уже не пила, – но все же дошла до кондиции, когда кричат: «Мальчиииикииии!»

Мальчиков не было.

Только пузатые солидные дяденьки, которые с явным удовольствием продегустировали бы что-то покрепче. И один из них, суровый и мрачный, спросил меня: «Девушка, вы знаете, что такое катарсис? Это когда я чуть не кончил, глядя на ваши ножки, а потом вы увидели и сделали такое лицо, что я обосрался!»

Моя самооценка разбилась вдребезги. Как выпавший из руки бокал.

Я потом посмотрела у корректоров в словаре, «катарсис» означало «полное очищение». Примерно это, мне устроил Максим.

– Если бы я с Димой была, то была бы верна ему. С тобой, я была тебе верна. Мне не нужно то, что ты предлагаешь. Это не для меня.

– Лена, – Макс нагнал меня у дверей, – погоди. Постой.

Он обнял меня так крепко, что стало трудно дышать.

– Ну, ладно, забудь про Кана.

– В смысле: «Забудь»?! Я тебе изменила, или ты?..

Он не дал договорить: закрыл мне рот поцелуем. Я попыталась вырваться, но Макс тоже был сильнее и без труда подавил порыв.

– Я пошутил. Там йогурт, в презервативе… Просто хотел понять, что между вами с Каном. Честно! Я никого не трахал, – прошептал он. Я почти что поверила, но тут он добавил. – Мамой клянусь.

– Шеф, как насчет рекламы для нетрадиционных меньшинств? Нас с Ленкой зовут в «Инфинити»…

– Вы с Ленкой теперь меньшинства?

– Деньги лежат на земле, – объявил Тимур, наматывая на палец прядь моих волос. – Чтобы их поднять, приходится наклониться…

– Что же не наклониться? – поддакнул Шеф, радостно. – В гейклубе-то?

– … или в редакции, – подколодной змеей отозвался Чуви, когда я вежливо скинула Тимину руку.

Все еще раз вспомнили визит Макса и посмотрели на Тима, который отодвинулся и безразлично пожал плечами. Чуви и позабыл, как сам же, первый, сбежал к дизайнерам и провел время, затаившись под чьим-то столом. Между батареей и корзиной для мусора. А я вдруг вспомнила и подумала, что в тот вечер ему совсем не хотелось острить.

– А тебя этот твой парень, – спросил Шеф, насилуя себя уважением, – позволит идти в гейклуб?

С тех пор, как Макс прошелся по коридору редакции, большая часть шуток про его интеллект отпала. Я перестала разглядывать свои чудо-туфельки. Остроносые, узкие, они обтекали горделиво изогнутую «шпилькой» ступню, как вторая кожа. Всякий раз, когда я смотрела вниз, у меня перехватывало дыхание, а в районе солнечного сплетения образовывался огненный шар.

– Ах, Ровинская, – сказал Шеф. – Лучше бы ты уже по этому быку своему тащилась, чем по туфлям и рубрику нормально писала. В гейклуб пойдешь или нет?..

– Пойду! – ответила я.

– Не пойдешь ты в гейклуб! Охренела, что ли? – Макс был возмущен так сильно, словно я предложила ему принять участие в дружеском ганг-бэнге на девятнадцать персон.

– Это, вообще-то, реклама! – я фыркнула, представив Макса, который прижавшись к стене, одной рукой прикрывал свой тыл, а второй отстреливался от крупных, усатых геев, облаченных в сверкающую черную кожу.

Было на самом деле смешно, но недолго.

– Да мне насрать! Что если тебя увидят мои знакомые?

– В гейклубе? – преданно улыбнулась я. – И часто твои знакомые там бывают?

Он отодвинул пустую тарелку и забарабанил пальцами по клеенке.

– Они в газете прочтут.

– За рекламу мне платят, – напомнила я. – Деньги.

Макс почесал затылок. Стоило мне заговорить о деньгах, он сразу же принимался чесать свою репу. Отличный способ оттянуть время и вывести женщину из себя. Потом, на первом же вопле, холодно осадить и уйти, плюнув в нее словцом «истеричка».

Я скрутила свою волю в бараний рог. Я схватила себя за горло. Я промолчала.

– Мои запреты касаются лишь моей девушки, – прозрачно и холодно намекнул Максим.

Я гневно раздула ноздри.

Он запретил мне делать кучу разных безобидных вещей, в том числе таких, за которые мне платили. При этом, ничего не давал взамен. А я молчала, уверенная, что жертвовать собой во имя него, Макса, – есть благородно. Что он увидит и все поймет. И оценит. И разрыдается. И сложит все, что имеет к моим ногам.

Макс понял только одно: я – полная дура, которую можно гнуть во все стороны.

И я опять задала себе сакральный вопрос: на кой мне это, ни с чем несравнимое удовольствие? Зваться его девушкой, – исключительно у него на кухне. Слушать все, что он думает по поводу моей рубрики. Доказывать, что с Каном не сплю?.. На люди мы с ним ни разу не вышли. Сперва я болела, потом простыл он. Потом он поправился и начал «решать дела», я видела его только вечером. Он ужинал, выносил мне мозг, затем трахал и садился смотреть какой-нибудь боевик.

Ладно бы, еще секс был, как в первые дни. Но секс навеки перестал быть волшебным. Макс, деловито и тщательно, месил меня, словно тесто, а я размышляла о бытовухе. Например, – зачем он сделал эти маленькие лампочки в потолке. Или о том, что если каждый раз подсыпать ему в еду немного крысиного яду… что мне надеть на похороны?

Он довел меня. Он меня достал.

Стоя сейчас напротив, глядя в его глаза, я поняла, что я сама виновата. Не нужно было себя обманывать. Его обращение со мной, было унизительным. И мое нежелание признать это, подтачивало меня изнутри. Отбирало крупицы, с таким трудом приобретенной, уверенности. Вся энергия шла на то, чтобы не позволять себе думать, как низко я пала.

Прилипла. Превратилась в половую тряпку. Опустилась до самого плинтуса, лишь бы не признавать, что моя любовь ему не нужна. И все эти его истерики по поводу Кана – всего лишь раздражение усталого мужика, которому больше не к чему прицепиться.

Как я, должно быть, ему противна; какой, должно быть, жалкой ему кажусь. И сразу же стало ясно, почему он мне все подряд запрещает, но ничего не дает взамен. Карточки с вопросами открывались, словно сами собой. И на обратной стороне стояли ответы.

Это помогло мне собраться с силами. Стоило лишь признать, сразу же стало легче. Словно фурункул вскрыли. По крайней мере, сегодня он позволял мне уйти красиво. Оставалось лишь доиграть свою партию.

– Значит, я не могу больше быть твоей девушкой.

Он втянул в себя воздух. Видно, тоже не ожидал, что я так запросто, без соплей соглашусь расстаться. Затем кивнул, решив вести себя, как мужчина. Но не сумел. Прорычал:

– Будут проблемы там – мне даже не звони. Я в гейклуб не поеду.

Я оставила последнее слово за ним. Единственный раз, когда у меня возникли проблемы, решал их вовсе не он.

Мне почему-то почудилось, что Макс прочел мои мысли.

– Ну, Кан-то всяко достойнее меня, чистее и выше!..

– Чище, – сказала я. – Не чистее, а чище.

Пролетев над моей головой, его тарелка разбилась о стену, как наша выдуманная любовь.

– …Скотт говорил мне: если мужчина хочет тебя, он прогрызет бетонную стену, чтоб до тебя добраться. А Макс? Макс мне даже цветочка не подарил, не то, что подарков. Вот у моей подруги парень, он не просто все дарит ей, он ей еще и деньги дает… Если бы у меня осталось хотя бы капелька смелости, я бы собрала ее в горсть и признала: Макс меня разлюбил, как только понял, что там, за стенкой, кричу не я… У нас нормальный секс бывает только после скандала.

Все это, сбиваясь и путаясь, я рассказывала какому-то хорошенькому, как девочка, мальчику, пока мы с ним танцевали сальсу. Ну, если назвать «сальсой» змееобразные телодвижения, под которые мы то обвивали друг друга, то изгибались рядом, словно две кобры. Мальчика звали Андрей, он был парикмахером. И еще – геем.

Через три сальсы мы слились с ним, как сестры и никак не могли прекратить исповедоваться.

– У меня тоже есть такой, – говорил он, морща красивые губы, когда мы сидели в небольшой, но тесно набитой ВИП-зале. – Тоже браток. Трезвый ни-ни, типа крутой и гетеро. А как нажрется, так сразу ко мне приходит. А я к себе туда никого не пускаю по первому же запросу. Сама знаешь, как мужики относятся к тому, что легко досталось… Все как у тебя: то ко мне, то от меня… Красивый, сил нет, – он вздыхал и смотрел на меня пронзительно и печально. – Кроткий, к слову, тоже красивый…

Я кривилась в ответ и тоже вздыхала, с ненавистью глядя перед собой. Напротив сидела Сонечка. То и дело откидывая за плечи длинные черные волосы, она о чем-то пылко вещала Тимуру. Он балдел, она хохотала, откинув голову.

Видимо, набралась.

А может быть, она была просто счастлива: ведь у нее был Дима. Любящий ее Дима; одевающий ее словно куколку, Дима… И хотя на публике он обращался с Соней официально-вежливо, словно друг, я была уверена, что в спальне у них все тип-топ. У Сонечки был влажный взгляд девушки, которая счастлива в сексуальной жизни. Раньше у меня тоже был такой взгляд. Недолго, но был. В Сеуле.

С Максом, я наверное, смотрелась побитой собакой.

– …все ты правильно сделала! – заявил Андрюша. – Когда они начинают тупить, есть только один способ сохранить самоуважение: уйти.

Хороший был рецепт. Только не всегда годный, когда бесплатно живешь в принадлежащей ему квартире.

– Если хочешь, – ответил мой визави, пылая ко мне той чистой светлой любовью, которую может испытывать лишь случайный попутчик, – переезжай к нам! Мы с подружкой как раз пытаемся кого-то найти, что не так просто, потому что я – гей и меня не любят мужчины, а она прелесть и ее ненавидят женщины.

Я рассмеялась и почесала лифчик.

– Я тоже женщина, если ты не понял.

– Ты в нее просто влюбишься… – он хохотнул, – в противном гетеросексуальном смысле.

Я сомневалась. Он принялся живописать преимущества. В частности, свою безвозмездную помощь по части стиля, знакомство с кучей интересных людей, бесплатный вход во все клубы, благодаря их с подругой профессиям и кучу всего-всего, что я мечтала, но не могла иметь.

Я как раз записывала его телефон в блокнот, когда дверь в нашу уютную клубную комнатку распахнулась и на пороге встали два молодых человека.

Их внешность, суть и жизненную философию можно было бы обозначить коротким словом: быдло.

– Пидоры есть?! – рявкнул тот, что повыше и вытянул грязную шею из потрепанной куртки.

Красивое Андрюшино личико заострилось. Глаза широко раскрылись. Мальчик, которого с детства учили танцам, вряд ли способен защищать свою ориентацию кулаками. Все остальные тоже вдруг замолчали. У меня затряслись колени. Такое же молчание я слышала как-то раз в Сеуле. Когда ротвейлер-мутант пытался достать меня из такси.

И почему-то подумалось: не Макс ли их подослал? У него бы вполне хватило воображения сунуть двум обшарпанным быдлоганам пару купюр и выдать наводку. Я обозлилась. Какое дивное совпадение. Он предвещал мне проблемы и вот они.

– Пидоры?..

– Это которые с мужиками трахаются?

Я вопросительно посмотрела на тощего упыря. Упырь чуть кивнул в ответ. Я покивала, грустно склонила голову и вскинула руку. Грешна, мол, я. Трахаюсь с этими противными волосатыми тварями.

Стены дрогнули от громкого, немного нервного, смеха. Даже вошедшие против воли заулыбались, но прежде, чем они смогли взять серьезный тон, руку вдруг подняла и Сонечка.

– И я.

За нею, словно очнувшись, руки стали поднимать все. А здоровенная, похожая на тяжеловоза, тетка крикнула басом:

– И мы тут все – разведенки.

Выпростав свои телеса из-за столика, она смачно потянулась, хрустнув костями и поперла на упырей.

– С дороги, бабоньки. За мною не занимать! Куд-да пошли?! А «белый» танец?

– Ты очень смелая! – сказала Сонечка, покинув Тимура и пересела к нам, не сводя с меня прекрасных продолговатых глаз. – Я бы ни за что не решилась!

Вблизи эта тварь была еще красивее, чем издали. Но она на самом деле поддержала меня, прежде, чем остальные очнулись. Я была кое-что ей должна: за Сонечкой стоял Дима. И я махнула рукой.

– Да брось ты… Они тебя узнали и обосрались, как бы Кан не пришел. Лена.

– Вы незнакомы? – удивился Андрюша. – Я думал…

– Все думают, что Дима нас держит в одной коробке, – она рассмеялась и повернулась ко мне. – Я раз так двадцать просила нас познакомить. Знала бы ты, как я книжку твою люблю!

Моя ненависть последний раз вспыхнула и рассыпалась в прах. Я не могла ненавидеть женщину с таким прекрасным литературным вкусом.

Макс вновь соврал. Что он не приедет.

Когда я вывалилась из «Инфинити», – не потому, что была пьяна, а потому, что мои новые туфли были не только прекрасны, но и опасны на тротуарах, – чуть выше, на пригорке дымился знакомый джип. У джипа дымился Макс. В буквальном смысле, дымился. Курил, о чем-то переговариваясь с Димой.

– Димусик! – обрадовалась моя новая лучшая подруга.

Названный господин обернулся и подхватил скакнувшую на него Сонечку. Макс – суровым кивком, подозвал меня и за локоть привлек к себе. Я раздраженно уклонилась от поцелуя. Макс не настаивал. Молча распахнул предо мною заднюю дверь авто.

Андрюша и Тим, догадавшись, что они – лишние, беззвучно растаяли позади.

– Куда теперь? – спросил Дима, подтолкнув Сонечку под упругий задик, пока я карабкалась в кабину сама.

Он легко прыгнул на пассажирское кресло и захлопнул дверцу.

– В «Великано», – сказала Сонечка, обняв его кресло.

– Может быть, ко мне? – спросил Кан, склонив голову и подставил подбородок под ее губы.

Я дрогнула, задохнувшись от ревности. Отодвинулась глубже, чтобы Дима не видел в зеркало моего лица… и совсем забыла про Макса. Тот тихо выругался, выразительно посмотрев на меня и захлопнув дверь, тоже залез в машину.

– Мы с Леночкой хотим еще танцевать! – проворковала Соня.

Дима как-то странно глянул на Макса и обернулся к нам.

– Вы вместе?

Его бровь была так сильно изогнута, что еще чуть выше и выпал бы глаз. Я покраснела, но Сонечка его вопроса не поняла и принялась рассказывать, как я уделала двух ушлепков, окончательно ее покорив.

Я смотрела на Макса. Макс молчал, спокойный, как дохлый лев. Возможно, в самом деле был не при чем.

– Да, ебаный Тузик! – не к месту завелся Дима. – Ты понимаешь, что могла отхватить?! Почему ты вечно лезешь в драку на пустом месте? Вот на хера?! Такое чувство, ты в самом деле, ебнутая!..

– Лена – не ебнутая, а храбрая, – сказала Соня.

– В случае Лены, – едко ответил Кан, – это одно и то же!

– Спасибо! – вставила я. – Ты специально приехал, мне об этом сказать? Теперь долг выполнен, иди спать.

Он улыбнулся мне; почти что прежней своей, такой хорошей улыбкой:

– Я не усну без тебя. Если не доверяешь, можешь подружку взять.

Я сморщила нос, дав понять, что его идиотские шутки, бывали смешнее. Но Сонечка как-то странно мне улыбнулась и ободряюще кивнула: мол, соглашайся. Я посмотрела в упор. Она кивнула снова. Словно спрашивала: так что? Решив, что они с Каном так дурака валяют, я вопросительно посмотрела на Кроткого.

Он сделал вид, что не видит. Молча завел машину и, глядя на дорогу перед собой, тронулся с места. К счастью, путь был недолгим. Мы съехали вниз, проехали блок домов, поднялись наверх и… остановились у «Великано».

– Дашь мне денежку, Димочка? – Сонечка протянула руку и тот, притворно скривившись, полез в карман.

Я знала, как он кривится, когда его плющит на самом деле. Сейчас он лишь притворялся строгим. В глубине души ему явно нравилось баловать свою модельную куколку. Макс бы никогда до такого не опустился и, не желая опускаться перед теми двумя, я решила сделать, как Элвис: покинуть здание.

Сонечка, как назло, перегораживала правую дверцу но я решила, что выйти через левую – со стороны дороги, не такая уж плохая идея. Все лучше, чем дожидаться вопросительных взглядов, почему Макс мне денежку не дает. Разумеется, я была слишком взвинчена, чтобы смотреть на дорогу и дверцу чуть не снес какой-то, в дупель пьяный кретин, на полной скорости летевший с пригорка.

От матов, которыми в мой адрес тотчас разразился Макс, у меня слегка обмякли ушные хрящики. Он вылетел из кабины – искать несуществующие царапины. Словно не понимал, что на такой скорости, чувак снес бы дверцу.

– Да ничего не случилось с твоей машиной!

– Если бы случилось, я бы тебе башку оторвал, идиотка проклятая!

Я замерла с открытым ртом. Слезы брызнули мне на щеки. Лучше бы он ударил. Я почти что чувствовала немые взгляды: и Димин, и Сонечкин. Танцевать расхотелось. Я молча разулась, подхватила одной рукой сумочку, другой туфли и стрелой припустила через дворы.

Сердце гудело в висках. Унижение не поддавалось измерению в баллах. Хотелось умереть. Любым, даже самым жестоким, способом. Но, разумеется, именно в эту ночь все маньяки, отморозки, насильники и братки-гастролеры, проводили время в каких-то других местах.

Наутро, я позвонила Сонечке и вежливо, но коротко извинилась. Она деликатно и кажется, от души, посочувствовала. Во-всяком случае, злорадства я в ее тоне не уловила.

– Я понимаю, – сказала она. – Я бы тоже убежала…

И никаких тебе «Да я бы его!» и «Со мной бы он не посмел!»

– Хочешь, кофе выпьем в обед? У меня репетиция рядом с твоей конторой. Просто так. Мы не будем говорить о ребятах, – предложила она.

Я растрогалась:

– Я не могу, Соня.

– Почему?

– Потому что я тебе все это время завидовала и терпеть не могла, пока мы не познакомились вчера ночью. Я была не права, признаю, но… я не могу это все стереть. Ты не должна быть со мной такой доброй!

Я задохнулась и даже всплакнула от облегчения, что все позади. Теперь она обидится и расхочет со мной дружить.

– Эм… Э… – Сонечка раскашлялась, попыталась что-то сказать, но так в итоге и не решилась. Тем более, что на этом моменте, нам к сожалению, пришлось попрощаться. Макс вошел в мою комнату, и отобрал трубку.

– Она вам непременно перезвонит, – рыкнул он и положил трубку на рычаг.

Я вытерла слезы, искренне злая и, как никогда уверенная в себе. Макс был багровый, видимо боролся с собой.

– Прости меня за вчерашнее, – сказал он сдержанно, но тут же взорвался. – Ты! Сука драная, мать твою! Совсем уже нюх потеряла?!

Я приоткрыла в восхищении рот. Поэт! Какая женщина останется равнодушной? Ну, как такие прекрасные извинения не принять?

– Прощаю.

– Вообще, супер, блядь! Мало того, что поперлась в «Инфинити», когда я запретил. Мало того, что ты с каким-то быдлом сцепляешься из-за гомиков, ты еще и с Сонькой теперь тусишь! За-ши-бись! Один я узнаю последним.

– Мы расстались вчера, ты помнишь? Я – помню. Знаешь, что это значит в моем понимании? Твои запреты меня уже не касались.

Макс вскинул голову, немного замялся, потоптался на месте. Он явно подготовился к более продолжительной сцене и теперь не знал, что делать с остатками «эфирного» времени. Я решила немного ему помочь.

– Мы решили грудь увеличить. Вместе. Соня и я.

– Зачем тебе?! – предсказуемо взвился Макс.

– Чтоб были, – сказала я.

Макс посмотрел на мои «небыли», словно видел их в первый раз. Разразился претензиями по списку:

– Зачем тебе резина под кожей?!

– Потом шрамы останутся…

– Не люблю силикон, пускай свои будут!..

– Грудь должна помещаться у мужчины в руке, остальное – вымя…

Я выслушала, сочувственно уставившись на него в упор. «В руке!..» В его руке шар для боулинга поместится, не то, что силиконовый «буфер».

– Макс, алло? Мы расстались. Помнишь?

Вчера я отбила столько своей территории, что теперь меня несло вперед по инерции. Это ощущение – возвращающейся силы, волновало и будоражило кровь. Самоуважение раздобыло горн и звало в атаку. Сиськи были предлогом. Предложи мне Сонечка пол сменить, я и на это бы подписалась, лишь бы ему назло.

– Мы поссорились. Я за тобой приехал вчера? Приехал. Это был мирный шаг, поняла?! Так что осядь и утихни. И не тупи по поводу операции.

– Но я хочу иметь грудь!

– Ну, так перехоти!

– Знаешь что? – я встала и пошагала на опустевшую кухню, зная, что он идет следом. – А кто ты такой – вообще, чтобы мне указывать? – я сперла сигарету из забытой Богдановой пачки и закурила. – Ты меня содержишь? Нет! Ты мне какие-то ништяки подгоняешь? Ни хера! Ты мне работать не даешь и ты меня унизил, причем, при людях. Ты даже не озаботился, как я вчера дошла!..

Прямого упрека в жадности Макс не вынес. К тому же, это был повод не обсуждать остальное.

– А кто тебя содержит? Кто платит за хату? Кто платит за жратву?!

– Это ты для всех нас троих делаешь!

Он промолчал и я подумала с горечью, что закрывала глаза на то, что Макс отнюдь не прижимист. Просто не желает вкладываться в меня.

– Ты не волнуйся, – яд так и тек, – я за свой счет все сделаю. Соня сказала, если пойти вдвоем, хирург даст нам скидку!..

– Дело не в деньгах, – выдавил Макс, подтвердив, что дело именно в деньгах.

– Дима вот не жопится, – ударила я.

– Вот пусть, блядь, Дима тебе и оплатит, – взорвался Макс. – Пойди к нему в офис, блядь, или где ты там с ним ебешься?! Пойди и попроси у него!

– Он своей девушке оплачивает, – холодно ответила я, не позволяя себе обидеться.

Макс заржал, словно конь.

– Своей – кому?! – он смахнул слезу. – Это она тебе так сказала?

Я забегала глазами. Сонечка мне об этом не говорила, а я так и не осмелилась задать вопрос прямо. Когда я попыталась вывести ее на разговор о Диме, она лишь молчала и улыбалась. И отзывалась о нем «очень хорошо». Не желая выглядеть дурой, я промямлила.

– Кем бы она ни была ему, он ее любит.

Макс прищурился, словно ушам не верил. Смеясь, качнул головой.

– Ага!.. Прямо просыпается утром и сразу же начинает любить!.. Если я сейчас наберу номер Димы и скажу ему, что хочу ее, знаешь, что он ответит? «Да без проблем, братан!»

– Ты врешь, – взвилась я. – Дима в жизни так не ответит!

– Видимо, мы с тобой знаем двух разных Дим. Помнишь, гандон в ведре? Ну, так угадай с кем я был. Подсказка: не с Димой.

Новость резанула меня по горлу. Я всхлипнула, словно засорившаяся раковина. Макс смешно надулся, словно пятилетний мальчишка, пытающийся свирепость изобразить. На щеках вспыхнули крапивные пятна, глаза забегали.

– Не-е… Ну, а че?.. Я тебе говорил, чтобы, – он запамятовал что именно мне там говорил, да и говорил ли. – Просто не рассказывай мне эту хуету, будто бы она его девушка.

Вышло скомкано, без души. Я как-то слышала фразу: «Одних баб ебали…», брошенную кем-то из бритоголовых, стремительно набирающих вес парней, с которыми Макс бегал в суровые девяностые. В контексте значилось, что «ебать одних баб» было крайней степенью доверия друг к другу. Но речь, как мне показалось, шла, все же, о проститутках.

– А чья тогда? Твоя? – я всхлипнула.

– Его, моя… Любого, кто ей понравится! Ее весь город по очереди выгуливает.

Я не могла представить, что Сонечка – это чистое прекрасное существо, – проститутка! Но еще больнее было при мысли о том, что я извинилась за то, что ее ненавидела, а она – за то, что трахалась с моим парнем, – нет.

– Возможно… Вы просто оба ей нравились.

Макс обернулся.

– Как тебе, да? Мне просто интересно. Ей он дает работу, тебе дает работу. Ее выгуливает, тебя выгуливает… Ее он трахает, это всем известно, а вот тебя, типа, нет? Вот как так? Объясни?

Это был прямой запрос на финальную ссору. Мы оба знали, что я с Димой не сплю, но… Макс достал меня.

– Он меня по пьяни девственности лишил. Доволен?

Макс тупо хлопал глазами и явно не знал, чем крыть.

– Он что… изнасиловал тебя?

Я затушила горькую, противную сигарету.

– Нет. Просто трахнул. Доволен? Если нет, могу вторую часть рассказать. Он пару классных шуток придумал.

Макс не ответил. Он хмуро закурил сигарету и коротко посмотрел на меня.

– Чувствую себя Станиславским. Не верю!

И склонил голову, глазами предложив мне аргументировать. Я лишь вздохнула: еще один.

– Вера – слишком интимна.

Вчера он окончательно утратил надо мной власть. Стоило лишь перешагнуть свою нелепую гордость, признаться самой себе, что меня не любят, как все. Чары пали. Макс сделал самое страшное, что он мог: унизил меня при Диме. Худшее было позади. Я выжила. Он больше не мог причинить мне боли.

– Как насчет денег? Дашь мне на операцию? – я знала, что он не даст.

– Ты слышала, что я сказал?! Я не хочу, чтобы ты ее делала!

– Плевать мне, чего ты хочешь.

– Посмотрим! – ответил он.

В своем стремлении к независимости, я забыла две вещи: Макс платил за еду и Макс не брал с нас квартплату. Теперь он отказался спонсировать первое и заявил, что в июле придет за вторым.

Ирка и, особенно, Бонечка были мной недовольны. В квартире царили примерно те же «здоровые» отношения, что еще недавно царили между нами и Ю-Эс-Эй. В другое время я бы расстроилась, но сейчас у меня были другие проблемы. Тело от шеи до талии выло от боли. Я третий день спала сидя и верила, что эта боль никогда не кончится.

Хуже всего было то, что мои новые сиськи, синие, огромные от отека, торчали словно боеголовки, а на шрамы было жутко смотреть. И я не верила, что они когда-нибудь станут красивыми, как у Памелы Андерсон.

– …что значит, ты сделала грудь, а он потребовал квартирную плату? – щебетала в трубку маман, с которой я, наступив себе на горло, связалась.

Ее интересовало, что же произошло. Меня – пришлет ли она денег, чтобы я могла продержаться. Мать мялась и оттягивала момент. Если бы я могла шевелиться, или просто руку поднять, то рвала бы на себе волосы.

Я-то представляла себе, как она вдруг вспомнит, что я ей в трудный миг помогла. Почти что тысячу долларов отдала, чтобы она могла выглядеть «достойно» перед своим немецким бойфрендом. И вот – благодарность.

– Тебя волнуют исключительно деньги! Ты почти два года не давала о себе знать!

Я злобно расхохоталась. Отбросив приличия, напомнила ей грубо и прямо:

– Ты мне должна!

– Мне не нравится твой тон, Ангела!

– Ты их вернешь или нет?

– Сперва объясни мне, что планируешь с ними делать.

– Я планирую, – объяснила я, – купить на эти деньги билет в Германию и плеснуть тебе кислоты в лицо. Чтобы все сразу видели, какая ты лживая, ублюдочная мразь! Я убью тебя, сука! Я костьми лягу, но я доберусь до тебя и лично, слышишь, ты, тварь, тебя изуродую!

Я бросила трубку, не слушая, как она визжит, чтобы я не смела так говорить с ней. Что толку бросаться пустыми угрозами? Она меня обдурила, выманила почти что все, что я заработала. А потом продала квартиру и умотала. Теперь рассказывает, что я без всякой причины перестала общаться с ней. Словно, не в курсе, сколько стоит звонок в Германию.

Господи, благослови мою мать… раком печени.

С чего я вообще решила, что она мне поможет? Видимо, наркоз и болеутоляющие таблетки, которыми со мной поделилась Сонька, сыграли свою недобрую роль…

Оконное стекло, затемненное с улицы ночью, отразило меня. Я отпрянула, не узнав свою, распухшую в районе груди, фигуру. Присмотрелась. Господи, а ведь я теперь по-настоящему хороша… Отчаяние начало отступать. Я это сделала! Сделала себе грудь! Это не беременность, не ребенок, которого придется тянуть, забив на себя. Это – сиськи!

Мощные, силиконовые сиськи.

К чертовой матери Макса. К чертовой матери неверных подруг и нелюбящих мужиков!.. И саму мать – к черту!

В груди заныло. Но это ныли не ткани, потревоженные протезами, это ныла душа.

Повинуясь вечному зову, я подошла к окну и прижавшись к нему лицом, заслонилась от кухонного света ладонями. В четырнадцатиэтажке напротив ярко светились Димины окна. Он сидел за столом в гостиной и что-то писал. И я поняла, почему так держусь за эту квартиру.

Чтобы просто сидеть, как дура и молча смотреть на него в окно.

Узнав, что я срочно съезжаю к Сонечке и требуется помощь с вещами, Тимур подскочил со стула, свалив его.

Он выглядел, словно Супермен, застывший в воздухе по сигналу трубы. Никакая сила уже не могла помешать ему помогать мне. Он принялся действовать. Он обзвонил друзей; друзей друзей и даже тех, кого ненавидел, играя в волейбол, обзвонил.

Даже машину нашел и договорился. Лишь бы не медлить. Лишь бы помочь.

Прошло всего два дня после разговора о деньгах, а охеревший Макс молча наблюдал, как спорые молодые ребята загружают мои вещи в грузовичок. Я прохаживалась вокруг в мини юбке и руководила процессом, стараясь не забываться и не поднимать руки. Вещей, конечно, было немного, гораздо меньше, чем «грузчиков», но я все равно была благодарна Тимуру. За то, что он дружил с такими привлекательными мальчиками. И за то, что все так быстро устроил.

Когда до Кроткого дошло, что я не шучу, моя комната уже опустела. Теперь он уже не мог повернуть все вспять. Остыть, попросить прощения, отменить квартплату. Теперь, когда я стояла в дверях, на него внезапно накатило раскаяние. Убедившись, что я на самом деле уеду, Макс так расчувствовался, что зашел попрощаться.

Слов не было. Я готова была разрыдаться и все простить.

– Я правильно понял, теперь вы с Поповой – подруженьки? – порывшись в голове, спросил он.

– Ага. Я специально ее попросила гандон подбросить, чтобы порвать с тобой.

У Макса хватило совести замолчать. У меня – мозгов осознать, что моя прощальная речь становится обвинительной. Мне не хотелось все усложнять. Не хотелось бросаться словами, которые потом, в ночи, можно будет истолковать иначе. И потом же, в той же ночи, когда я буду лежать без сна и переживать, будто упустила шанс все исправить, решить, что виновата сама.

– Я буду должна что-то за ремонт? – я выразительно указала на разбитый им же косяк.

– Нет, – буркнул он.

– В таком случае, до свидания!

Он даже покраснел и сунув руки в карманы, принялся пинать носком ботинка косяк. Это бы еще ладно, но его тело стояло прямо в дверях, а у меня щипало в носу при мысли о том, что мы расстаемся, а Макс ничего не делает. Я не осталась бы, это было уже решено. Но мне хотелось, чтобы он попытался меня оставить.

– Ты не мог бы отойти от двери? – намекнула я, держа руки по швам. – Я теперь не такая гибкая.

Он мрачно посмотрел на мои буфера… обмена флюидами. Посторонился, явно не собираясь рыдать по поводу моего ухода. Как все это было грустно и гнусно. Мы же любили друг друга… Какой-то короткий, упоительный миг, но ведь на самом деле любили. А теперь он ненавидит меня за то, что я любила его сильнее, чем он был готов снести.

– Поздравь от меня Попову.

Я не ответила; не поняла, с чем поздравить, но уточнять не стала.

– Пока! – сказала я бывшим подругам. – Постарайтесь не слишком громко рыдать, когда я уйду.

– Пока! – сказала Богданова. – Постарайся не падать носом вперед.

– Чао! – Ирка сделала над собой усилие: у нас с ней все еще был в работе совместный проект. – Ну, ты не теряйся.

– Теперь все по-старому? – не удержалась Бонечка. – Только мы втроем, бесплатные обеды и твои шлюхи, которые не остаются на завтрак?

Элина была пьяна и не могла скрыть радости. Ирка на нее прикрикнула, но без особого рвения. Она, как и Бонечка, терпеть не могла платить за что-либо и я не могла ее в том винить. Официальная часть была позади. Кроткий распахнул дверь, я вышла, Кроткий захлопнул дверь.

Все было кончено.

Андрюша был по профессии парикмахером. Учитывая растущий спрос на геев-стилистов, – как в американском кино, – учился на дополнительных курсах. Визажистом же, паренек был от бога! Да, это было открытием!.. Даже Сонечка по утрам не выглядела, как Сонечка. «Сонечкой» делал ее Андрюша. И он же, своей потрясающей способностью видеть и извлекать чью-либо красоту на свет, сделал то же со мной.

Высветлил чуть-чуть брови и окончательно вымыл из моих волос «апельсиновый».

Да… Даже я теперь не выглядела, как я, когда выходила из дома. Теперь я была похожа на свою мать.

Мне очень хотелось случайно встретиться с Максом. Чтоб он увидел меня и понял, что потерял. Но шел восстановительный период после операции и кроме работы, мы почти что никуда не ходили. Только в аптеку за обезболивающим. Да в парк. Кан уверял, что прогулки на свежем воздухе помогают «скорейшей регенерации тканей». Сонечка, – которая в жизни своей не прошла пешком больше сотни метров, – уверяла, он хочет ее убить.

В начале было неловко.

Я так скучала… По Максу, Ирке и даже Бонечке. Мне не хватало Димы в окнах напротив и способности спать лежа. Да-да, тот врач-анестезиолог, что говорил нам, как пластика из здорового человека сделает инвалида, не обманул. Первую неделю, мы спали лишь полусидя. Да и то, не всю ночь.

Но время шло, прогулки явно шли нам на пользу и вскоре, наши с Сонечкой груди, перестали быть похожими на боеголовки ракет. Сошли отеки с живота и боков. Швы заживали: Кан дал нам тюбик какой-то мази из Тая, чтоб не осталось шрамов. Кожа приобретала нормальный цвет; тоска отступала. Мы с Соней, как две заводчицы, купившие щенков одного помета, увлеченно сравнивали результаты и так увлеклись, что однажды…

– Ужас! – сказал Андрей, случайно застукав нас, и смешно закатил накрашенные глаза. – Я живу с двумя богопротивными «бишками»!

Быть «би», в их среде означало примерно то же, что в нашей – быть гомо.

– Что я могу сказать? – ответила Сонечка. – Ты катишься по наклонной. Еще немного и станешь с девушкой спать.

Я рассмеялась и вспомнила, как в Мокхпо, в Корее, я, смеясь над картами, которые обещали мне Диму и Кроткого, загадала: «Будет у меня роман с девушкой? Диминой девушкой». Карты сказали «Да!»

Они не соврали. Вновь. Как не соврали мне про Джуна, Скотта, Максима…

Каждый раз, когда я ложилась с ней, я начинала верить, что вскоре, я лягу с Димой. Годы бесконечного ожидания обрели вдруг смысл. Я ощущала себя марафонцем, который вышел на финишную прямую. Правда, Сонечке ничего об этом не говорила. Отчасти из трусости. Отчасти из-за того, что Сонечка ни слова не обронила о Максе.

Справедливости ради, она и Диму-то почти не упоминала. Так, вскользь. По делу. Помимо своей учебы и старых/еще предстоящих съемок, Сонечка говорила лишь об одном: шмотках. Квартира была буквально завалена тряпками, которые Соня скупала в промышленных масштабах. Порой, она даже ни разу не надевала то, что привозила из-за границы. И щедрой рукой раздаривала знакомым. Платили за это все, ее мужики. Но не любовники, как уверяла Ирка. Нет. Ее «чичисбеи».

Так модели называли своих поклонников. Тех, кого обирают до нитки, не подпуская к телу.

В начале я пыталась отказываться, но Соня так обижалась, что я махнула рукой. В конце концов: если можно брать подарки у своего парня, почему нельзя их брать у своей девушки?.. Тем более, что ради нее, я отказывала не кому-то, а… хоккеистам!

Ирка была права: перестав таскаться туда, словно на работу, я стала вдруг интересна им. Теперь уже не я искала фотографии новичков, мечтая, что кто-нибудь из них в меня влюбится. Теперь они расспрашивали у «старичков», кто я такая. Стоило появиться на тренировке, старожилы выходили поговорить, новички здоровались… Бонечка купила поролоновый лифчик и ненавидела меня почти так же сильно, как грудастую от природы Шафранскую.

Мне было плевать, что думает Бонечка. Я с ней почти не общалась. А с Иркой – исключительно по работе. Они меня вычеркнули, стоило Кроткому пригрозить вернуть нам квартплату. С чего мне было не помнить? Я вычеркнула их и не особенно о них тосковала.

Как модель, Соня была везде желанная гостья. Как ее подруга, я была по умолчанию приглашена вместе с ней. Когда мы с ней рука об руку вплывали на дискотеку, мужчины оборачивались вслед. И в этом было нечто, в самом деле чарующее: иметь красивую, высокую, как и ты подругу, с которой не приходится держаться настороже. Подругу, которая не предаст тебя из-за мужика. Подругу, которая тебя по-настоящему любит.

Подругу, которая поддержит, научит, одернет и посоветует.

Да, Ирка первая заставила меня бросить пить и начать работать. Но Соня и Андрей помогли «отшлифовать результат». Андрей учил меня краситься и делать прическу. Соня – ходить, держаться и не рычать на каждого, кто скажет мне комплимент.

– Смотри им в лицо и проговаривай про себя: «Смотри, какая я – классная!» Тогда улыбка затрагивает глаза, – учила она. – Все время это про себя повторяй. Поверишь ты – поверят все остальные. Потом вокруг тебя соберется толпа, которая станет говорить тебе комплименты и дальше тебе уже ничего не придется делать. Лишь молчать и всем улыбаться.

Она говорила не просто так.

У Сонечки была целая куча друзей-мужчин, готовых в любое время выброситься из окна, если Сонечка, вдруг, того пожелает. Мечтали, любили, пылали… Часто – годами, на расстоянии. Заплатить за нее на дискотеке, прислать напиток, им уже и это было за радость. А уж сходить на свидание, или денег занять… Точнее, что уж там, – подарить. И не брезгливо бросить, как Бонечке, а преподнести, стоя на коленях.

Их чувства Соню не волновали. Она считала, что мужчины существуют для удовольствия; те, что способны его доставить, вообще не созданы для любви. А те, что созданы, в них есть что-то женское, немного ущербное и потому, их лучше близко не подпускать – прилипнут. Начнут скулить, требовать, а там и до мордобоя не далеко. На этот случай, она и держится так за Диму. Его, мол, все мужики боятся, а сам он, мол, не ревнив.

Я терялась в догадках.

Дима, которого я знала, был ревнив. Дима, которого я знала, говорил, что любимыми не делятся. Дима, которого я знала, скорее всего, никогда не существовал…

Мы только-только сели столик и все еще читали меню, когда вдруг воздух пришел в движение и Кан, стремительно появившись из неоткуда, сел на свободный стул. Соня вскинула глаза и радостно улыбнулась.

– Привет! Ты вернулся?

– Нет, – сказал он. – Тебе кажется.

– Когда мне кажется, – нежно пропела Сонечка, – ты со мной вежлив.

Кан рассмеялся и посмотрел на меня. Я попыталась улыбнуться, но не сумела. Когда он так появлялся, без подготовки, у меня все тело дрожало.

– Когда я вежлив, это уже не я.

Если бы я не была занята, пытаясь проглотить свое сердце, я тоже что-нибудь бы ему сказала. Но я никак не могла: при виде Димы, сердце прыгнуло так, что очутилось в горле и трепетало там. Мне даже на миг почудилось, что его взгляд стал более теплым. Наверное, от нехватки воздуха глюкануло.

Смущенная, я опустила глаза и подняла лишь когда вернулась официантка.

Придя сюда, мы собирались съесть по порции бульгоги и аккуратно, степенно, не торопясь, пройтись по парку до дома. Димин приход существенно изменил бюджет. Мы перешли в кабинет, он заказал полный стол еды и со свойственной ему деликатностью, пожелал:

– Мани мого, что по-корейски обозначает жрите не подавитесь!

На самом деле, это означает «Приятного аппетита!». Ешьте много, – если дословной быть. Но Дима не был бы Димой, если бы перевел дословно. Мы не заставили себя уговаривать. Для не-любителя, корейская еда может показаться странной. Но для любителя, ничего прекраснее нет. Особенно, когда кредит платишь и на диете сидишь. Кан вытащил из бумажного чехла палочки для еды. Разломал их и посмотрел на меня.

– Говорят, ты адрес сменила.

Я молча кивнула, не зная, как он отреагирует на вторую часть новости. В прошлом он не любил делиться, но мой отец…

– И даже ориентацию, – Сонечка рассмеялась и закусив губу, послала мне темный и влажный взгляд.

Кан не упал со стула, не подавился, но ничего не сказал. Лишь посмотрел на меня чуть внимательнее, заставив теряться в догадках.

На этот раз, все было иначе. Он не хамил, не язвил, не пытался задеть меня. Соня болтала, непринужденно заставляя его говорить о том, где он был и что делал. Я молча слушала, удивленно приоткрыв рот. Я и понятия не имела, что он по-прежнему занимается медициной. Не напрямую: испортив руки, он навсегда оставил мечту стать нейрохирургом. Но ему все еще интересно ездить на семинары, изучать, хотя бы теоретически, новейшие достижения и ассистировать на тех операциях, что делает его мать.

Не знаю, насколько Соня смыслила в хирургии. Но Дима увлекся, порозовел и вдруг заговорил горячо и так возбужденно, словно вышел из сумрака и ожил. Это был первый наш разговор, когда он не наезжал на меня, а просто что-то рассказывал. И я, желая продлить момент, принялась задавать вопросы. Он отвечал. На этот раз мне не показалось: взгляд в самом деле был теплым. Горящим.

– Давай, – предложила Соня, – затащим его в постель?

Мы с ней стояли в туалете у зеркала и я как раз собиралась накрасить губы, но от ее предложения помада съехала к уху.

– Да нет, не сейчас! – смеясь, она протянула салфетку. – Когда будет можно…

– Ты спятила? – уточнила я, пытаясь стереть с лица багровую полосу.

За стенами туалета, набирая тона, тек очень насыщенный, диалог. Оратор взывал к собеседнику на отборных матах. Тот, в бешенстве, порывался ответить, но был для этого слишком пьян и не мог подобрать слова.

– А что такого? – порывшись в сумке, Соня достала тональный крем и несколькими уверенными штрихами исправила мне лицо.

– Ммм… Даже не знаю. Давай, тогда, и Кроткого позовем!

– Кроткий зарвался, – сказала Сонечка. – И речи быть не может, пока он не извинится и не оплатит, по крайней мере, твой кредит.

– Кан оплатил твой?

– Кан, насколько я помню, не материл меня при вас с Максом и уж тем более, из дома не выгонял.

– Ты спишь с ним?! – внезапно вырвалось у меня. – С Максимом?!

На миг Соня замерла, но не от смущения, а потому что слова искала. Затем вздохнула. Сказала мягко, но честно:

– Мы тогда вместе не были. Я ничего тебе не была должна.

Какое-то время я силилась не убить ее. За правду не убивают. Но обретенная недавно любовь, подверглась в этот миг серьезному испытанию.

– Тогда почему не сказала мне раньше?

– Раньше ты и не спрашивала.

Она отступила, бросила в ведро бумажное полотенце и еще раз осмотрела мое лицо.

– Ты никогда его по-настоящему не любила.

– Ах, правда?! – лицо занемело и вспыхнуло жаром. – Ну, слава богу! Мне-то, дуре казалось, что я любила.

– Дорогая моя, – ответила Сонечка и в ее голосе, впервые со дня знакомства, звякнул металл, – когда тебе кажется, креститься надо.

Я все еще стояла с открытым ртом, готовая повторить свой сеульский подвиг, когда она вдруг добавила:

– Я тоже в каком-то плане его люблю. Но не люблю, когда он борзеет.

Меня это сбило с толку.

– Я думала…

– Что? – она ухмыльнулась и, отвернувшись от меня, наклонилась к зеркалу. – Что только ты имеешь право спать с обоими сразу?

Я омертвела, обледенела, умерла изнутри. Перестав ухмыляться, Соня стала что-то подозревать. Она слегка побледнела, затем ее лицо исказилось, став виноватым.

– Постой, разве ты и Дима?.. – ее указательный палец чуть дрогнул, указав на меня. – Я думала… Погоди, разве вы не… Стой, но он же не просто так… Он к себе случайных не приближает!..

– Я – внучка хирурга Злобиной, которой он за ужином восхищался, – припечатала я. – Лучшей подруги его маман.

На этот раз, Соня покраснела и так смутилась, что я поверила. Так сыграть даже у нее бы не получилось.

– Прости, – сказала она. – Я думала, ты была от него беременна. Ты из Кореи ему звонила. При мне. Я точно помню, как ты звонила…

– Я не была от него беременна.

Она извинилась, на этот раз, одними глазами. Сжав губы, я простила ее: что мне еще оставалось? Ирка была права: лишь деньги дарят нам свободу и независимость.

Мы трое сидели в «Пуле».

Народу было немного: с тех пор, как «Пул» перестали посещать хоккеисты, большинство ушло вслед за ними, в «Госпиталь». Но мне «Пул» нравился. И мягкий свет, и кирпичные стены, и куча, навеки оставшихся здесь, приятных воспоминаний.

Бонечка, сидевшая у стойки, к ним точно не относилась. Она уже выпросила у Кана тысячу «в долг» и теперь пила, тихо радуясь про себя тому, что возвращать не придется. Кан ею брезговал. Это значило, что он не прижмет, как сделал бы Макс. Я молча думала: а ведь все могло быть иначе. Я сама могла бы сидеть здесь с ней. Такая же толстая, пьяная, некрасивая… И без сисек!

Видимо, Дима мыслил в том же ключе.

– Можешь поверить, что ты так выглядела?.. – спросил он почти касаясь губами моего уха.

Я задрожала, но не от слов, от прикосновения. Соня все еще была в туалете и я слегка повернула голову – чтоб видеть его глаза. Они были пустыми, как и всегда. Ничего абсолютно не выражали. И рука, лежавшая на спинке дивана, поверх моего плеча, была неподвижна.

Разочарование было настолько сильным, что я едва сдержалась, чтобы не заорать. Конечно, он был не виноват. Он ничего мне не обещал, это карты все обещали. Но равнодушие вкупе с оценками моей внешности, вывело меня из себя.

– Какая тебе разница, как я выгляжу? – я резко встала и пошла в туалет. – Сам выпей, похорошею!

– Ну? – спросила Соня.

– Баранки гну! – огрызнулась я, сжав пальцами раковину.

Так зла была, что мира перед собой не видела. Слезы сжимали горло. Хотелось кричать, бить ногами, что-то разбить. Соня ни в чем не была передо мной виновата. Просто она цепляла его, а я – нет.

– Я домой поеду. Сил моих больше нет.

– Что он сказал?! – возмутилась Соня.

– Что я могла бы выглядеть, как Богданова.

Ее брови выгнулись.

– И?..

Я растерялась.

– Это, как бы, не комплимент.

– Это, как бы, Кан. Дима-Матрица. Он пальцами щелкнет и девки поубивают друг друга, чтобы он просто раз на них посмотрел. Проще будь, хорошо?

– Проще – андэ, – ответила я. – Ты же сама все слышала: он любит только сложные операции.

– Ты что, серьезно понимаешь все то, что он говорил?

– Большую часть слов. К примеру, «сложное», «путаный диагноз», «противоречивые симптомы».

Соня развеселилась. Она взяла меня за руку и сжала ее в своих.

– Маленькая, ты ошибаешься, если думаешь, будто он не всегда такой. Всегда. Все время. Если хочешь его, то надо просто перетерпеть. Я же перетерпела…

– Прям, вечер откровений какой-то.

– Я чувствую себя виноватой… Я тоже ведь тогда была в него влюблена. Поначалу. Мечтала забеременеть от этого мудака…

Вспомнив, как Кан вздохнул тогда в трубку, узнав, что я не беременна, я снова приревновала.

– И что случилось?

Сонечка улыбнулась, но так, словно у нее заболели зубы.

– Ты видела его сына?

– Э… ммм… Олега?

– Олега, да! Этого выродка садистичного, в которого Андрюша влюблен! Блондин! Канской крови ни капли, зато фамилия «Кан»! – выплюнула она. Затем, махнув рукой, огляделась по сторонам и пригнулась к столу. – Пару лет назад, наш Дима ногами забил какого-то мужика у сауны. За то, что тот его узкоглазым назвал. Ногами, представь себе? Чтоб не испортить рук!.. И этот же самый Кан, на голубом глазу заявил мне, что он не хочет иметь детей от меня. Потому что, я – узкоглазая!

Я молча вытаращила глаза. Весть, что кто-то может смотреть на нее, как на узкоглазую, перебила даже новость, что мой сводный брат – гей! Я все еще их таращила, когда в предбанник ввалился Дима.

Я сглотнула, посмотрев на него.

– Чего ты сорвалась? – спросил он.

– Вы опять поссорились? – искренне огорчилась Соня.

Я молча была благодарна ей.

Кан перестал смотреть ястребом и глубоко вдохнув, резко выдохнул.

– Спроси у своей подруги. Я, лично, давно уже не пытаюсь ее понять.

– Дима! – сказала Сонечка, бесстрашно стиснув его ладонь и встав, поцеловала в уголок рта. – Не начинай. Давайте все успокоимся и пойдем к тебе?

Он посмотрел на нее, как Киану в «Матрице» на гибкую ложку. Затем на меня. Словно для того, чтобы убедиться: не только его реальность нещадно глючит. Но я была согласна и молчала, словно рыба об лед.

– Не думаю, – Кан, наконец, нашелся. – У вас еще все болит небось после операции… Давайте, как-нибудь в другой раз.

…Два дня спустя, мы с Соней как раз выбирали свои первые лифчики размера С-D, когда внезапно зазвонил ее телефон.

Дима.

Сказал, что послезавтра идет в Ледовый дворец на «Бои без правил». В смысле, мы все идем. Поэтому, он хочет, чтобы мы заехали к Анжеле, директрисе модельного агентства и платья на вечер выбрали. Он нас там встретит. Убедиться, что мы глаза разули при выборе.

В этом весь Дима: не просто дать, а с пощечиной. Но если привыкнуть, если делить все то, что он говорит на то, что он делает… то жить можно. И даже удовольствие получать. Просто зажать ладонями уши. Просто перетерпеть.

– А после?.. – карамельным голосом, спросила терпеливая Сонечка.

– А после, – с деланным спокойствием сказал Дима, – поедем ко мне. Я вам покажу свою коллекцию желчных камней.

Мы тотчас же переглянулись, одинаково вскинув бровь: «Попался!», а потом у меня заныло в груди.

Что-то было не так.

Стараясь не верить предчувствию, я поехала с Соней на фирму. Внутренний голос не обманул. Мы кисло рассматривали платья, что и монашка могла бы надеть. Настроение падало. Мы для того влезали в кредиты и спали сидя, чтобы потом прикрыться?

Приехал Дима. Зажатый и мрачный. Мы бросили на него, как коршуны и принялись клевать мозг. Я злилась, подозревая, что все подстроено. Соня дулась из-за фасона платья. Кан наорал, на всякий случай, на нас обеих. Что мы ни черта не смыслим ни в стиле, ни в элегантности и отослал… домой.

В день «Боев», он, правда, прислал нам другие платья. У стриптизерш, наверное, отобрал. Мы с Соней посовещались, примерили и поняли: на этого парня невозможно сердиться. Платья были слишком прекрасными, чтобы их не надеть. А чтоб надеть, нужно было умолкнуть. Перетерпеть…

– По мне, так вы просто помешанные, – говорил Андрюша, раскрашивая нас для «Боев без правил»; как Эрнест в фильме «Смерть ей к лицу» раскрашивал оживших покойниц Мадлен и Хелен, которые всю жизнь ненавидели друг друга, чтобы после смерти сделаться лучшими подругами. – Ваш Дима, если хотите знать мое мнение, латентный гей. Иначе бы он давно, вас обеих оттарабанил, невзирая на незажившие сиськи.

Мы с Сонечкой возмущенно махали руками, но возразить не могли: Андрюша красил нам губы.

– Сами подумайте, – не унимался он. – Пидор он. Взгляните, как он одевается!

Мы с Соней кипели. Когда у Андрея случались проблемы на личном фронте, он постоянно бузил, а то и грозился стать гетеросексуалом. В его понятиях, это означало – начать обвинять других мужиков в гомосексуализме.

– Да как ты смеешь, противный, – перебивая друг друга шепелявили мы, не шевеля при этом губами. – Дима – это не просто красивый фейс и стильные вещи. Дима – это холодный разум и жесткая доминантная мощь. Чисто гетеросексуальная.

Андрюша расхохотался, орудуя кисточками: видел он таких «доминантов», пьяными, за своей спиной.

– Дима не из таких! – возмутилась Соня.

– Он вообще не по этой части! – возмутилась я.

Андрюша смеялся; гомерически, словно стоял на сцене амфитеатра.

– Крошки, все мы – немного геи. Стоит противным бабам оказаться вне досягаемости, мужчины отбрасывают ложную гордость и приступают к любви. А вы что делаете? Уборку, маникюр и массажик. – он помолчал, сосредоточившись на моих губах и сопя, оттенил ложбинку над верхней. – Или того хуже: сиськи!..

Ангелина ЗЛОБИНА

«Хочу ребенка! Мальчика… Двадцать лет, звать Селеза»

У меня всю неделю такое состояние… Плохое, в общем. В таком состоянии гении пишут прекрасные стихи, а бездарности – глупые записки: «В моей смерти прошу винить гражданина N, который ни в какую не хотел меня любить, как я его!.. Козла поганого».

Думаю, виноваты десять дней каникул вкупе с магнитными бурями, что не могло не отразиться на психическом здоровье граждан. И все же, несмотря на то, что меня словно раздирает на части от безысходности и невыполнимого желания быть с Ним, я уверена, что смогу пережить этот момент достойно, не вскрывая зубами вены…

Как ни крути, но Богдана права, когда говорит: «Ты сама не знаешь, чего хочешь, тебе нужны все!» Влюбляюсь я исключительно «пост-фактумом». Окончательно убедившись в том, что отношения испорчены безвозвратно. Наверное, я и в Тиму потом влюблюсь, как только смогу доказать, что со мной ему ловить нечего.

У меня какая-то мания в этом году началась: выковыривать из памяти поклонников двухлетней давности, и убеждать себя в том, что это и была Любоффь. Так что сейчас мне точно не до Тимы: я ребенка хочу. Мальчика… Двадцать лет, звать Селеза. Вообще-то, Сергей, но Селеза мне меньше нравится.

Он из поколения Next и подчиняется новым законам и правилам. В частности: «Мужчина должен быть скромным» и «Если девушка тебя действительно хочет, она сама к тебе подойдет». Боже мой, видели бы вы эту девушку! Только не думайте, что я не в силах судить объективно и беспристрастно, – в силах.

Что он в ней нашел – ума не приложу. Может, просто хочет блистать на ее фоне? И пока он блистает, я страдаю. Оттого, что два года назад не поняла его взоров и намеков, не подарила Малышу букет цветов и не пригласила его на свидание.

Сейчас он так уже не пялится: вырос и стал умнее, зато как на меня смотрит его девушка, это роман! Ужасов. Стивен Кинг бы от зависти удавился. И чего, спрашивается, смотрит? Можно подумать, я к нему подойду. Да никогда!

Во-первых, меня воспитывали в традициях того, что инициатива должна исходить от парня, а во-вторых, я же все равно не знаю, как себя вести. Вот, допустим, на каком свидании приличного парня можно начинать гладить по коленкам и пытаться поцеловать?А после какого можно попробовать тактично напроситься «на кофе»? Возьмет еще да надает мне пощечин, чтоб рук не распускала.

И что самое паршивое во всей этой истории, так это то, что ответа у меня нет».

Он сидел за столиком у стены, так чтобы видеть весь зал и развлекался, крутя на столе телефон. При виде меня Дима дрогнул и слегка покраснел. Я тоже испуганно дернулась и замерла, как крепость перед атакой.

Тот вечер в Ледовом не состоялся: кто-то кого-то невзначай порешил и все городские авторитеты, побросав своих баб, разобрали джипы с парковки. Прямо, как летчики по самолетам распрыгались.

Хоп и нет никого. Ушли мужики. Лишь бабы в вечерних платьях остались. Как дуры с новыми сиськами.

Мы с Соней просидели на кухне до полуночи, ожидая звонка. Но вместо звонка приехал сам Дима. Бледный, нервный и молчаливый… До шести утра, он сидел на кухне и молча пил водку в одно лицо. Потом отупевший, деревом, свалился в нашу кровать.

Проснувшись, я обнаружила, что «дерево» обнимает меня, крепко-крепко прижав к себе, но вспомнила то, что Сонечка спала с Максом и решила спать дальше. Как назло, мое решение разбудило Диму. Но не всего его, а только самую важную его часть, отвечающую за проявление симпатии…

…При виде Кана при свете ламп, я задумалась: как дать понять, что все понимаю? Что он просто был пьян, бла-бла-бла. Или что там говорят, когда парень твоей подруги, по ошибке обнял тебя, а ты притворилась спящей, чтобы его не разубеждать? И вообще, должна ли я что-то там говорить?

В конце концов, не мой же член стоял между нами!

Кан первым ожил и поздоровался. Издали. К себе не позвал. Я вежливо и коротко улыбнулась в ответ, кивнула и села так, чтобы Кан не мог меня видеть. Пока я осторожно стягивала джинсовую курточку, – чертовы сиськи еще пугали, блуждая под мышцей, – ко мне подошла официантка. Ее натуральные, но не слишком выраженные прелести, были со всех сторон приподняты поролоном. Она скривилась от зависти, взглянув на мои и я ощутила себя на голову выше… Даже кредит показался не столь большим.

– Что будете заказывать?

– Кофе с корицей… Ой, нет. Принесите мне лучше чаю. Зеленого… Хотя, нет, – я решила, что паранойя тут неуместна. – Кофе.

Она кивнула, даже не записав: тут все заказывали кофе с корицей. Особенно, молодые девушки, которые приходили одни. Весь зал, стильный и сверкающий, как в кино, пропах этим запахом и еще – запахом благовоний, которые все время жгли в туалете.

Если бы не запахи, сидеть в «Шоколаде» можно бы было до бесконечности. Многие так и делали: приходили утром, после того, как закрывались клубы. Дожидаться первых автобусов. Я собиралась сидеть, пока у Сонечки не закончится репетиция для показа.

– Привет! – я даже не сразу поняла, что со мной заговорил сам бог, пока он не сел напротив, небрежно швырнув телефон на стол. – Две «В-52», – велел он официантке.

– Привет, – запоздало сказала я. – Куда полетим?

Дима коротко сверкнул зубами в улыбке. Прищелкнул языком, оглядев меня с головы до пояса. Этот Дима не был похож на парня, три дня пролежавшего в морозильнике. Этот Дима был похож на того, что говорил про семинары по хирургии. Он еще раз окинул меня оценивающим взглядом:

– Ты так прекрасна, как мне мерещится, или у нас просто долго не было секса?

– Спасибо! – сказала я, невольно ощущая, как моя задница приподнимается над стулом.

Сонечка говорила, что когда парень говорит комплимент, надо всегда улыбаться и говорить спасибо. Даже если это странный комплимент и ты думаешь, что он издевается, все равно… Но я, конечно, не выдержала:

– У нас с тобой или у нас по отдельности?

Дима вновь улыбнулся и убрал руку, чтобы официантка могла подойти к столику. Она поставила два стаканчика, слоями наполненных ликерами и подожгла.

– Пей, – сказал Дима.

Я сунула в коктейль трубочку и одним глотком, прежде, чем та начнет плавиться, выпила. Сладкое пламя заполнило вены. Он повторил за мной. Его глаза влажно засияли. Дима взял меня за руку и большим пальцем погладил шрам на запястье.

– Вчера я читал твою рубрику про Селезу и мне приснился сон. Ты была беременна и твоя мать рыдала, умоляя тебя не рожать от корейца.

Я отняла руку, поморщившись. Разговоры о беременности претили. Он рассмеялся и я догадалась, что Дима пьян. У него был природный дар – не краснеть и не падать лицом в салат, но пьян он был сильно. Иначе, наверное, не подсел бы ко мне. Особенно, после того, что случилось.

Я расстроилась, но постаралась не выказать своих чувств. Позволила своей гордости притвориться спящей.

– А этим корейцем… был ты?

Дима торжественно поклонился; прижал ладонь к сердцу, словно выполнил невесть какой сложный трюк.

– Яволь! Иначе она рыдала бы на твоей могиле… А-а, я забыл сказать: мы были женаты.

– М-м-м, – сказала я, не глядя на Диму и задумчиво поглаживая пальцем его телефон. – Надеюсь, ты никому не рассказал до обеда, а то не сбудется.

Кан наклонился ближе и прошептал:

– Ты бы что предпочла? Родить мне от меня, или умереть?

Я похолодела. Макс как-то ляпнул, будто бы Диме что трахнуть – что грохнуть, одинаково легко и приятно. Но в исполнении Макса это звучало почти что лестно. В Димином – как отдаленное по времени обещание.

Я отодвинулась, позабыв, что мы не женаты, а я не беременна. Вякнула слабым голосом:

– В смысле, не от тебя? А от кого же еще?.. – спохватилась, вспомнив его жену и Олега. – Ой!.. Блин, хватит, Дима! Мы оба знаем, что ты этого не сделал!..

– Так было раньше. Я был молод и слаб. Но ты не ответила.

– Я не хочу иметь детей, – сказала я честно. – Вообще.

Дима выглядел удивленным.

– Как это «не хочешь иметь детей»?

– А ты, что – хочешь?

– Естественно.

– Так сильно, что от меня? – я придвинула чашку и разорвала пакетик с сахаром над белой, в кофейных разводах, пеной.

Он лениво улыбнулся, показав зубы.

– Меня устраивают твои генетические маркеры.

Ради разнообразия, я даже знала, что он имеет в виду. Не так давно брала интервью у заведующей лабораторией ДНК.

– Будем выводить арийскую расу?

– Ну, узкоглазых нам уж точно не нужно.

– Почему ты такой дебил?! – разозлилась я. – Ты задолбал уже своими глазами. Скотт снова негра убил, или чего ты бесишься?

Дима раскатисто, без всякого удовольствия рассмеялся, основанием ладони погладив стол. Он вел себя так странно, что я готова была заподозрить, что он не просто пьян. Может быть, еще и кокаином в туалете взбодрился. И его взгляд мне совсем не нравился.

– Скучаешь по Скотту?

– Ты обещал кое-что…

Он уже рот открыл, собираясь ответить, но зазвонил его телефон и Кан схватил аппарат, словно тот взорвался бы на втором звонке… Приказал отрывисто:

– Не уходи никуда!

Я проводила глазами стремительно удаляющуюся спину. Девушка-официантка взволнованно метнулась за стойкой. Уставилась на меня, прикидывая платежеспособность.

– Он вернется.

И он вернулся.

Как с того света. Весь полинявший. Глаза потухли и глядели прямо перед собой. Я поняла, что до этого Дима был всего лишь взволнован. Но радостное возбуждение спало. Опустошенный, разочарованный, он выглядел так, словно свет в конце тоннеля, оказался идущей на всем ходу электричкой.

Щелчком пальцев подозвал официантку.

– Это… Водки принеси, – обратился он к девушке.

– Что-то случилось?

Он медленно обернулся ко мне, словно я возникла в его сознании, как фигура во сне.

– Скорее, НЕ случилось, – теперь это был тот Дима, которого я знала и я бы не возражала, если бы он не вернулся. – Тебе не насрать?! Что ты хотела бы знать о Скотте? Помнит ли, любит ли? Или, как он себя вел в тюрьме?

Он сел на стул, все еще жуя свою неудачу. Я обиделась и собралась уходить. Он удержал меня, хмуро извинился за грубость. Затем навалился локтями на стол и уставился на свое отражение в огромном панорамном стекле.

– Прости… Я помню, адвокаты работают…

– Дим, что случилось? – спросила я. – Почему ты опять такой?..

– Я лечусь от бесплодия, – буркнул он. – Судя по анализам, неудачно.

Я не поверила. Я не могла разделить его горечь. Даже в такой ситуации из горла рвалось: «Кто-то наступил вам на яйца, Дмитрий Сергеевич?». Была слишком далека от его проблем: в нашем роду женщины залетали, неосторожно присев по-соседству с мужскими брюками. И всякий раз, занимаясь безрадостным сексом с Кротким, я подсознательно боялась, что залечу.

Я вспомнила о Димином ранении, аккурат в артерию рядом с пахом. В армейском госпитале ему чуть было не отхватили ногу, но вмешался старший хирург. Ногу спасли. Я вспомнила, как мать мне что-то такое рассказывала. А может, придумала, будто вспомнила… Быть может, просто случайно слышала разговор его матери с моей бабкой.

Димина проблема была бы решением моей.

«Ах, ты просто идеальный мужчина!» – сладко вздохнула я. Про себя, но он поднял голову и уставился на меня, словно снова мысли прочел.

– Ты так сияешь, – как-то нехорошо сказал Дима. – Знаешь что-то, чего не знаю я, или тебя просто радует сам факт, что мне больно?

Он ошибался. Если бы он знал, как я любила его в этот миг, то никогда бы так не сказал. Но он не знал. Из его глаз на меня смотрела злая тоска.

– Извини, я просто размечталась о том, как ты мне ребенка делаешь. Снова и снова. И пожестче: слюнтяи нам не нужны! – я подперла руками щеки и мечтательно завершила. – А потом, узнав, что я рожу тебе сына, убиваешь на радостях мою мать. Медленно… Идем! Не вылезем из постели, пока я не залечу.

Кан улыбнулся.

Из вежливости, одними губами, но улыбнулся и ласково назвал «маленькой балбеской». Затем он сел, сложил руки вместе и посмотрел на меня так нежно, что захотелось спасти это огрубевшее сердце.

– Сына-Скоттика?

Я уставилась на Диму и стала спасать.

– Я познакомилась с ним в Сеуле. Это не от него…

– Что? – спросил он.

– Ничего.

– У тебя глаза бегают.

– Тебе показалось, – я взволнованно почесала нос.

– Что мне показалось? – принялся докапываться он.

– Ты меня подозрениями чуть со свету не сжил…

Он смотрел на меня в упор, ноздри подрагивали, как у породистого коня.

– Ну, теоретически… Погоди-ка.

– Нет, Дима. Не заставляй меня.

– Ты что… Ты тогда, – он не закончил фразы. Задохнулся, выдохнул, глубоко вдохнул и, глядя на меня в упор, задержал дыхание, словно собирался нырять. – Ты… ты была беременна?! Семенченко не врала?!

Руки затряслись, да так сильно, что изображать волнение не пришлось.

Дима уставился коршуном, заставив меня раскаяться во вранье. Что за привычка о себе мнить, жалея мужчин, которые одним движением пальца могут растереть тебя в порошок?

– Твою мать! – сказал Дима таким тоном, что не надо было быть Цезарем: Рубикон был перейден. Путь назад отрезан. Я попыталась встать. – Ангела, блядь, сядь! Что значит «кажется»?!

То, что Кан начал говорить стихами, взволновало еще сильнее.

– Я не знала, что… Я не думала… Я не…

– Еще раз. Подробнее.

Я осмелилась на него взглянуть. Дима смотрел, словно целился из винтовки.

– У меня была задержка два с половиной месяца. Ну, мы ходили в сауну постоянно… А потом было очень много… мяса. Как при эндометриозе, или как его там?..

Я не закончила, голос сел от волнения, Дима изменился в лице, вральное вдохновение испарилось.

Он так смотрел, что я усиленно напрягла память. Попыталась оживить в ней подробности недавнего интервью с заведующей лабораторией ДНК, которая мне это все рассказала. На случай, если Дима потребует доказательств… Он не потребовал. Он смотрел на меня, склонив голову, словно видел впервые и его рот был чуть приоткрыт, словно мы собирались поцеловаться.

В его глазах отразились тысячи разных чувств.

От восторга, вызванного надеждой, до ярости. «Ты заживо сварила моего последнего «головастика», дрянь!». Официантка принесла ему водки и разволновавшись от перспектив, Дима хлопнул ее не морщась. Словно глоток воды. Водка, все-таки, не шпинатный сок.

– А давай и правда, попробуем? – прошептал он, наполняясь изнутри каким-то сиянием. – Забеременеешь – буду тебе каждый месяц дарить кусок твоей матери. И она все это время будет жива. Хотя, конечно, руки у меня далеко не те.

Я улыбнулась шутке. Кан улыбнулся мне.

Еще никогда я не видела его настолько красивым и залюбовавшись его лицом, я позабыла про все на свете. А Дима, между тем, что-то высчитал в уме под эгидой своего ослепительного сияния. И когда он вынырнул из мысленных странствий и внимательно посмотрел на меня, меня осенило: он вовсе не пошутил!

– Ты еще тащишься от мыслей про отношения? – как-то по-особенному хрипло, осведомился он.

И я поняла: у тех, кто писал сценарий моей судьбы, чертовски странное чувство юмора. Он в самом деле предлагал мне замужество! Но я не чувствовала себя счастливой. Скорее, наоборот. Ему не нужна была я, или моя любовь, только мое тело.

Матка.

– Мне двадцать три, – промямлила я, прокляв «сценаристов». – Я имела в виду киношки и дискотеки. Я не хочу детей. К тому же… я только-только операцию сделала.

Дима сузил глаза еще сильнее и так раздул ноздри, что я зареклась когда-либо в будущем спасать людей, носивших кличку Гестапо.

– На Пятьдесят шестой девушку из озера выловили!.. – вещала я на планерке. – А труповозки нету. Вот, как нету такого слова «нету», так и труповозки не было. Покойница на пляже целый день пролежала. Прикиньте?

– Мне все понятно, – сказал Шеф. – Кроме выражения твоего лица.

Опомнившись, я попыталась придать лицу соответствующее выражение, но губы сами собой расползались в улыбке. Шеф понимающе улыбнулся в ответ:

– Ровинская! – протяжно промолвил он. – Кто ж тебя так осчастливил? Любитель Толстого и Достоевского? Или этот ваш полусосед в гомокедах?

– Сонечка, – нахально призналась я, сделав вид, что шучу.

Чуви заткнул свои маленькие ушки крошечными ладошками.

– Я не хочу этого слышать!

– Ты что, все слышал?

– Она все утро Тимуру рассказывала!..

– Тогда на этой неделе ты пишешь «Sекс», – невозмутимо назначил Шеф. – И подробнее там все распиши.

Чуви бездарно изобразил злое отчаяние щенка-оборотня и надулся.

– А Кан как поживает? – забывшись, спросил по привычке Шеф.

Все по-привычке, задумались.

Не хватало реплики: «Я его за горло!» Наш новенький, Просто-Дима удивленно дрогнул, когда все посмотрели на него, потому что на его месте раньше сидел Полковник, перешедший в «Суворовский натиск».

– Что?

Все выдохнули, разом заскучав по Полковнику. Не произнесенная реплика по-прежнему висела под потолком.

– Ты не хочешь Кана за глотку взять, Дим? – поинтересовался Шеф, почесывая подбородок.

Просто-Дима испуганно посмотрел на него. Он понятия не имел, кто такой Кан и вообще очень плохо адаптировался к редакционным шуткам. Корона у мальчика была с дом и он носил ее не снимая.

– Я этим займусь, – ответил он абсолютно серьезно и закинув ногу на ногу, уверенно посмотрел на Шефа. – Координаты дайте.

Пирс Броснан в… облике Вуди Аллена. Смотрелось нелепо и даже не смешно. Скорее противно. Не понимая, как обычно, выразительных взглядов, он ухмыльнулся. Чувствуя себя с Шефом на равных, сменил ноги и верхнюю положил ступней на колено.

– Кто такой, чем занимается? Большой материал делать будем?

– Ровинская, – сказал Шеф, разбивая мертвую тишину. – А дай ему координаты Кана.

– И Кроткого, – сказал Чуви, грызя заусеницы. – Пусть он их сразу обоих возьмет и лбами стукнет. Одного правой рукой, а второго левой.

Тимур закатил глаза. Он разлюбил Сонечку и теперь вздыхал по новой «Мисс Дальний Восток», которую звали Нонночка. Но всякое напоминание о Кане его по-прежнему раздражало.

– Тима, – сказал Шеф, внезапно развеселившись. – А ну-ка, встань на минутку. Встань-встань… Ровинская, ну-ка глянь. Он выше Кана?

– Длиннее, – сказала я.

Шеф принялся руководить. На пол были брошены старые газеты, замерены в сантиметрах, с учетом силы тяжести Просто-Диминого веса. На газеты под шумное веселье присутствующих был, установлен герой. Рядом поставили скучающего Тимура. Он ломался и не желал делать выражение лица, как у «замороженного памятника Киану Ривзу».

– Так! – командовал Шеф с таким видом, будто бы не глумился с особой жестокостью, а следственный эксперимент проводил.

Побросав стулья, мы подбадривали Диму советами, из которых он ни черта не понимал. Смутно осознавая важность момента, он пытался удержать внимание, не вникая в суть того, чем это вызвано. Как поросенок, которого пригласили на шашлыки. Шеф задумался о паре художественных снимков и пока к ним срочно придумывали подписи, как-то не сразу выяснилось, что в кабинете нас стало на единицу больше.

Сонечка, которая шла с репетиции и решила забежать на минуточку «по пути», какое-то время, ни кем не замеченная, стояла в дверях и слушала. Потом рассмеялась.

– Да вы с ума сошли! – сказала она с деланной модельной простотой. – Драться с Димой! Да он же просто пристрелит вас, вывернет наизнанку, продаст полезные органы, а остальное утопит в реке!..

– …и лежать тебе, на берегу среди отдыхающих, пока не найдут труповозку, – замогильным голосом сказал Чуви.

– Лен, ты что, ему не сказала?

– А она об этом завтра расскажет, – любезно осклабился Шеф. Красивым девушкам он прощал намного охотнее, как и все мужчины. – Когда труп выловят из реки и положат на пляже.

Но Сонечка, которая шутки не поняла и очень жалела глупого Просто-Диму, возразила сурово и горячо:

– Да они уже сам труп никогда не найдут!

И под общий гогот, по мере того, как вытягивалось лицо будущей жертвы, Шеф смахнул скупую мужскую слезу.

– Погнали дальше…

Ирка и Бонечка были дома. Пытались затянуть Бонечку в корсет.

– Что за садо-мазо? – спросила я, разуваясь. – Ты в нем часу не проходишь, не то, что всю свадьбу.

Богдана фыркнула. Корсет скрипнул. Похожая на перетянутую посередине сосиску, она осторожно присела на стул. Она даже сейчас умудрялась оттянуть все Иркино внимание на себя. Ныла, что Макс дал ей время до осени, чтобы найти квартиру. Бонечка намекала, что если я как следует предложу ей, она могла бы пожить у нас.

– Уже ходила на тренировку? – сменила я тему. – Американцы есть? Что, вообще, нового в хоккее?

– Есть… Ты в курсе, что Спиря свинтил в «Ак Барс»?.. В последний момент!

Я дернула плечом: в «Амуре» была такая текучка кадров, что говорить об уходе игроков, сумевших проявить себя в сезоне, было смешно. Удивительнее было, когда они оставались.

– Деньги те же, сменки реже, – я посмотрела на Ирку.

Она потупилась.

Красивое официальное предложение стать Саниной женой она получила в апреле, когда мы с Максом скрипели, но ехали. И было как-то само собой, что если он будет свидетелем со стороны жениха, то я буду свидетельницей со стороны невесты.

Но потом у Макса в заднице рванул завод пиротехники и отдельные взрывы были до сих пор слышны в ночной тишине. И в предвечерней – тоже. Я злилась, ощущая себя отброшенной и в то же время, стыдилась того, что злюсь. Именно поэтому и пришла к ним после работы – потому что Ирка прямо спросила: «Ты на меня обиделась?» Сделать вид, что нет, не обиделась.

Андрюша и Сонечка, и даже Тимур умоляли меня не ходить. Мол, ничего нет стыдного в том, чтобы обидеться, если тебя обидели. Но Ирка рыдала в трубку, посыпала голову пеплом из ничего не значащих извинений и грозилась прийти сама.

Желание сатисфакции, сотканное из обрывков воспоминаний, старой дружбы и умоляющих слов… Разумеется, я пришла в тот миг, когда они пытались засунуть Бонечку в платье, сшитое на меня. В этом была какая-то горькая ирония. Она просто не помещалась в него. Не могла в нем не двигаться, не дышать. Как я никогда не помещалась в их размеренную порядочную жизнь.

– Я собиралась тебе сказать, – сообщила Ирка, не выдержав моего взгляда. – Я не могу тебя взять свидетельницей!..

– Понятно, – я как-то сразу вспомнила, что случилось до моего переезда и собралась уходить.

Мои новые друзья были правы: старые годились для дружбы не больше, чем съеденный накануне торт – к чаю. В глубине души, ни Ирка, ни Бонечка до сих пор не могли простить мне того, что чуть было не остались по моей милости без бесплатного пропитания. И еще – того, что я спала с Максом.

По мнению Бонечки секс существовал только для мужчин, по мнению Ирки, мужчины существовали лишь для оплаты счетов, а секс прилагался, как неприятный побочный эффект любви. И они хором, наперебой, бросились объяснять мне, что мне не стоило связываться с Кротким. Тогда быть бы мне на Иркиной свадьбе почетным гостем. Старой девой с усохшим венериным волосом в лацкане пиджака, а вот сейчас: извини, подруга. Наш свадебный поезд не выдержит вас двоих.

– Ты мне по телефону не могла этого сказать?

По ее лицу я поняла: могла, но не захотела.

– Лена, мы ведь говорили тебе! Он – блядво и скотина. Он не создан для отношений, – заговорила примирительно Ира. – У тебя было столько шансов с кем-то нормальным сойтись. С Саниным другом. С ним можно было семью создать. И что? Ты на себе навеки поставила крест, связавшись с Максимом. Ты и так уже была «меченая» своей работой в Корее. И что ты сделала? Ты подтвердила, что тебя легко получить. Думаешь, мы не в курсе, что ты и Сонька, как бы это помягче сказать… Не из тех, на ком женятся. Вы – просто шлюхи.

Я уже почти стояла у двери, но тут обернулась, прижав ее задницей. Это было уже чересчур! На кончике языка висело, что я практически получила предложение стать женой Кана, но я сдержалась.

– Шлюхи? Значит, мы – шлюхи, да? А ты, значит, святая. Ни разу хуй во рту держала.

Бонечка сверкала глазами и едва сдерживалась, чтобы не смеяться и не хлопать от восторга в ладоши.

– Мы с Саней в отношениях, – подчеркнула Ирка. – Завтра я выхожу замуж. А ты – просто вышла в дверь и тебя никто не удерживал. В этом все различие между нами!

– Знаешь, – сказала я, заранее зная, что они не поймут, но все равно не в силах сдержаться, – есть еще одно различие между нами. Я вот не согласилась на пухлый мешочек денег.

Она вспыхнула от ярости, но та же ярость сковала ее язык и я продолжала под радостное молчание Бонечки.

– И еще кое-что: добровольно ни один мужик в ЗАГС не хочет, его туда надо тащить. А вот к шлюхам, они всегда бегут сами.

– Да только потом пинка под зад и пиздуй, родимая.

Я отошла от двери и она скрипнула за моей спиной, заставив Ирку отпрянуть. Я нависла над ней, тыча ей в лицо указательным пальцем.

– У нас с Максом был охерительный, феерический секс! Настолько охерительный, что даже Макс был готов попробовать отношения. Но он прав! В отношениях наш секс стал таким же унылым, как твой. С той лишь разницей, что мой мужик оставался красавчиком.

– На рынке такие красавцы в ряд – пэрсиками торгуют! А мой, а – русский, бэ – не блядво.

– Пиздец, достижение! Ему, небось, даже проститутки предлагают остаться друзьями! А Макс – красив, как бог!.. Я лучше бы всему рынку дала по разу, чем один раз твоему Самсонову! И не только я. Соня тоже!

Ирка все еще обтекала, открыв словно рыба рот и пучила на меня глаза, не в силах сказать ни слова. Зато Богданова улыбалась мне в лицо. Ехидно и так злорадно, что сомнений быть не могло. Даже если бы она не показывала при этом пальцем поверх моего плеча.

– Стал бы я член об тебя марать!.. – взвизгнул Саня. – Тварь сифилисная!..

– Че ты щас сказал? – перебил его Макс. – Ты че щас, ваще, сказал?!

Ангелина ЗЛОБИНА

«…Не знаю, почему человек так устроен, но что устроен именно так – факт. Стоит нам от кого-то избавиться и глотнуть полной грудью свободы, как выясняется, что свобода за время твоего на ней отсутствия сильно потеряла во вкусе, цвете и запахе.

Ну, погуляла несколько ночей напролет, не думая о том, как дома будешь все это объяснять. Ну, не придирается к тебе никто по мелочам. Зато и поругаться-то не с кем, и в перетягивание одеяла не поиграешь. И начинается депрессия. Скучно, граждане… Подруги – это не то, на горизонте – тишь, гладь, да счастливые парочки. Может, они, конечно и не такие счастливые, как кажется. Но имитируют счастье бесподобно. И время от времени ловишь себя на мысли, что ты, пожалуй, погорячилась, поторопилась и вообще, протупила. Не так уж он был и плох. А если пристально вглядеться в совместные фотоснимки, так и вообще хорош… Да еще все знакомые норовят сообщить, что видели, мол, твоего. Он тебя жалеет. И правильно: ты сама не знаешь, чего хочешь, а другого такого не найдешь!

Если долго слушать одно и тоже, со временем кажется, что ты сама пришла к такому выводу. Что не найдешь, в смысле. А я, так вообще, человек внушаемый. Мне, при желании и определенных ораторских способностях можно что угодно внушить.

А тут еще Яна звонит. Поинтересоваться, – не забыла ли я, что у нее скоро свадьба, а я на ней – свидетельница. Причем, самое веселое, что свидетелем будет мой бывший. Нас же именно будущие молодожены и познакомили. В общем, весело получается! Он придет на свадьбу со своей малолеткой, а я буду сидеть, как дура и ловить на себе сочувственные и злорадствующие взгляды. Еще бы, все ведь считают, что если у тебя нет мужика, какого ни на есть, хоть самого завалящего – значит грош тебе цена. И ты теперь – потенциальная старая дева, или – того хуже, охотница за чужими парнями. Представляю себе вечеринку: вцепившиеся в своих мужей дамы, вилками обороняются от свидетельницы.

И как назло, ни одного знакомого, чтоб пару изобразил! В общем, я решила идти одна или, если невесту это не устраивает, не идти вообще.

И она предложила мне в кавалеры своего бывшего. По дороге все и случилось. Синдром случайного попутчика, называется. Я ему пожаловалась на то, что мне не с кем идти на свадьбу, а с кем-то надо, поскольку некомильфо.

Он сказал, что у него на вечер никаких, а потому, если я не возражаю, он согласен на свадьбу. В смысле, на роль экскорта. И ведь, не соврал. Он меня туда и правда довез. Даже потанцевал… с невестой.

Свадьба прошла на «ура!». Сначала все катались по городу, фотографировались у «Стеллы». Потом говорили тосты. Потом просто пили и кричали «горько!», потом воровали невесту, потом танцевали. Всем было весело. На пятом танце с бывшим, – ну, – первый был чисто формальным танцем свидетелей! – мы уже целуемся. А Яна, которую снова пытаются украсть, вырывается на миг от похитителей, дабы проорать:

– Ребята! Вы классная пара! Я вас люблю!!!

Короче говоря, на следующий день, ближе к вечеру, просыпаюсь я в незнакомой обстановке. Рядом – бывший. Причем не спиной ко мне, а как приличный человек. В смысле, обнимает меня, как спасательный круг: руками и ногами. Что я тут делаю, – спрашивать на редкость глупо. Тем более, что из одежды на мне имеются только серьги, а на тумбочке лежит пачка, и явно не сигарет… Как-то неловко получается. Тем более, что мы уже расстались и пришли, вообще-то, не вместе…

– Знаешь, я по тебе скучал…

Боже, как мило! Знаю, что врет, но приятно…

– И я по тебе…

Через пару дней совместной жизни мы снова ругаемся и снова расходимся… Еще один парадокс: даже нужные нам люди, сильно теряют в цене, – когда перестают быть чужими и снова становимся нашими».

Сонечка читала заметку, нервно постукивая пальцами.

– Это просто выдумка, – спешно сказала я. – Я не пошла в итоге на свадьбу, ты же знаешь. Не то, что меня еще хотели там видеть, но после того, как жених узнал, что я о нем думаю…

– Тогда зачем ты написала такое?

Я молча показала на свою грудь.

– Это, знаешь ли, не подарок судьбы. Мне надо кредит платить.

Сонечка отчего-то не успокоился. У Макса, как у всех бабников, что-то было такое в глазах, походке и жестах, что позволяло ему соблазнять, просто сидя в соседнем квартале. Встреча с ним сказалась на моей психике куда больше, чем я была готова признать. Сонечка ревновала.

– Димарику это вообще не понравится, – сказала она. – Как раз в тот миг, когда он загорелся…

Я промолчала: если Димарик чем-то и загорелся, то исключительно желанием сделать мне ребенка. Его «бесплодие» казалось мне какой-то нелепой выдумкой. С чего здоровому, сравнительно молодому мужчине, ни с того ни с сего проводить испытания «живчиков» на выносливость? С другой стороны, это ход – с детьми, уже использовал Женя. Чтоб отпугнуть. Быть может, Кан решил использовать тот же метод?

Нет, глупость… Глупость.

– Соня, – я тяжело вздохнула, – меня задолбал этот «Ералаш». Андрюша прав: если бы он хотел, то давно бы к нам присоединился. Пока он лишь говорит, пусть хоть горит, хоть самосжигается. Про Макса я просто так сказала. Я к нему не вернусь.

– Ладно, – покладисто согласилась Соня. – Чего ты злишься на Диму?

– Привычка… Дима меня не хочет, – сказала я. – В постели ему нужна только ты. И я тебя очень прошу: давай на этом закончим. Я не хочу о нем говорить. И выходить с вами на люди, тоже.

– С чего ты взяла?

Я только головой покачала.

– Сонь, спать он хочет только с тобой. От меня ему нужна яйцеклетка. Он мне в лицо это объявил. Так что я пас. Я лучше сдохну от одиночества, чем стану рожать детей, пока он кувыркается с тобой в койке.

Она приоткрыла рот. То ли от ревности, то ли от удивления, я толком не поняла. Когда Соня того хотела, ее лицо прекрасно скрывало чувства.

– Ты шутишь? Дай мне свою яйцеклетку и я рожу! Он трахается, как будто гвозди вбивает. Забирай вместе с молотком.

Я рассмеялась.

– Да без проблем, родная. Полдела сделано. Осталось только Диму уговорить.

Соня смеялась вместе со мной, но так невесело, что я решила: пора сворачивать шутку. Не только я хотела быть на ее месте. Она бы тоже хотела быть на моем. Жизнь в самом деле была к нам несправедлива. К обеим. Это нас с нею сблизило.

Вновь.

Ангелина ЗЛОБИНА

«…Больше всего на свете, я не люблю фасоль и аккуратистов. Не в том плане, что мне нравятся грязные уроды в засаленных джинсах, черной «прослойкой» под ногтями и окруженные облаком нестерпимого аромата немытого тела.

Мужчина, который следит за чистотой собственной, а также – чистотой одежды и прочее – заслуживает всяческого уважения. Но всему же должен быть предел!

Зацикленного аккуратиста распознать довольно-таки трудно, поскольку он может изливать свою гиперзаботу о чистоте на что-то одно, допуская некоторые мелкие погрешности во всем остальном. У меня такой был всего один раз в жизни. Жутко дорогой (в тот момент) моему сердцу Андрюша. Вот он просто помешан был на порядке в квартире. Я это сразу заподозрила, побывав у него в гостях: ни пылиночки, чистота как в музее, даже компакт-диски расставлены в алфавитном порядке. Но, интуиция меня подвела и я решила, что это он ради меня так расстарался. Ага, как же! Это было его стилем жизни. Наш первый раз можно рассказывать, как анекдот. Потому что иначе происходящее охарактеризовать трудно.

Пока я была в душе – он расстелил постельку и взбил подушечки. Улегся, как Серый волк, в роли бабушки, одеяльцем прикрылся по пояс, только мужественный торс на подушке возлежит, и голова глазами хлопает.

Я тут, понимаешь, в порыве страсти, швыряю на пол свою одежду, и собираюсь прыгнуть к нему, а тут он знаете, что делает?

– Ну что ты так с вещами!

Выпрыгивает из постели, все подбирает и аккуратно развешивает на спинке стула, утверждая, что теперь-то уж, ничто не помнется и не испачкается. Я просто дар речи утратила, наблюдая!

Мужчина в наполовину возбужденном состоянии вообще выглядит комично, а когда он при этом еще и скачет козликом, это вообще ужас. Гасите свет, глаза закройте!

– Ты бы еще простирнуть отнес, а то вдруг уже испачкалось? На сушилку бы повесил, а потом погладил, – говорю ему, самым, что ни на есть саркастическим тоном.

– Хочешь постирать? – спрашивает. – Да нет проблем! Погоди, я сейчас закину. А машина сама все высушит. Подождешь?

У меня только челюсть тихо клацнула. Об пол. Тоже мне, красавец и суперлюбовник. Скорее – мечта домохозяйки… «Вы все еще швыряете вещи на пол? Тогда он идет к вам!»

У меня после такого желание пропало, хотя бухгалтерия аккуратно вычитает из моей зарплаты все налоги. Но просто так сказать «фи» и уйти, мне не позволяли лень и воспитание. Мальчик, все же, настроился уже на интим. К тому же выходить сейчас в непроглядную ночь, ловить такси, переться домой…

Надо его, думаю, привести в стабильное лидерское состояние, за которое он мне и понравился, чтобы он вспомнил кто из нас двоих рулил все время знакомства и говорю:

– Слушай, а у тебя нет ничего выпить? А то на меня твоя хозяйственность как-то нехорошо повлияла.

Мало того, что слово «хозяйственность» он воспринял в совершенно другом смысле и покраснел!.. Так он еще и поплелся на кухню – соображать мне выпить. А я-то надеялась, что он придет в себя и скажет:

– Так, девочка! Замолчала, легла на спину и улыбнулась! Говорить можно только: «Еще! Еще!».

Вот так всегда: если уж жизнь собирается плюнуть тебе в душу, то попадает снайперски.

– На всех фыркать – долго не протянешь, – философски рассудила Ирка, когда я позвонила ей – огласить список претензий. – Это же идеальный мужик для тебя! Пришла, разделась, все побросала, а он следом уже бежит – подбирает, стирает, гладит.

И кто же тогда из нас будет в семье штаны носить будет?

– Оба! – посмеялась она. – Ты – на себе, он в стирку.

Не знаю, кому как, а я бы предпочла парня, который бы меня заставил домашнюю работу делать и вырвал бы с корнем все больше крепнущие ростки феминизма… Правда, до сих пор, мне встречаются исключительно такие, что удобряют и без того плодородную почву».

– Да, очень правдоподобно, – сказал Тимур, дочитав. – Он правда расставляет диски по алфавиту?

– Нет. Он просто смотрит на них в упор и они становятся сами! – сострила я. – Ты бы видел его квартиру. Я боялась не то, что чихнуть, дохнуть!.. Все сразу же подхватывает эхом. Наверное, когда он трахается, все происходит, как в «Звук вокруг».

– Я думал, ты его избегаешь, – сказал Тимур. – Он же на тебя наорал за… За что он там опять на тебя наорал? Ты еще плакала и клялась, что в жизни с ним больше не станешь связываться.

– Я и не собиралась, – покраснев, перебила я.

Кан наорал на меня за то, что я рассказала Сонечке про ребенка. Точнее, на нас обеих. Мы с ней посоветовались и пришли к мысли, что суррогатное материнство – самое то. А Кан, когда мы пришли с этой мыслью к нему, сказал, что мы окончательно спятили в своем стремлении не работать.

Только длиннее, со всякими цветистыми выражениями.

– Он извинился, – помялась я, теребя широкий платиновый браслет; хорошо, что платина на вид – вроде серебра с оловом. Иначе, мне бы точно сняли эту штуку с рукой. – Мы просто зашли на минуточку, его поблагодарить, а он предложил посмотреть кино. Мы остались… Ну, мы думали, что это предлог, а он на самом деле врубил нам телек. Знаешь, какой фильм? Ты в жизни не догадаешься! «Масло Лоренцо». Про мальчика с каким-то генетическим отклонением и его маму, которая пыталась его лечить… Я чуть не сдохла с тоски. Он всякую такую херь любит.

– Секса у вас так и не было?

– Не-а… Но если тебя утешит: то с Соней у него тоже не было.

– Очень, – язвительно ответил Тимур.

Я возвращалась из Ледового после интервью. Макс врал, когда вопил, будто бы «свое, даже маленькое – лучше». Я окончательно в этом убедилась, когда со мной поздоровались незнакомые новички, а Аркаша, забыв, что всеми фибрами ненавидит меня, угостил украденной из холодильника шоколадкой.

Это было сильное доказательство. Ощущая себя королевой мира, я гордо шла, выставив грудь вперед и свободно расправив плечи. Думала о том, что теперь-то, свободная от комплексов и чужой убогой морали, я буду жить, как того хочу. Ходить на свидания, крутить романы, – может быть, даже с хоккеистами, – работать…

Привычно вырезав образ Димы, который моя фантазия так же привычно добавляла во все «блюда», я остановилась на перекрестке. Задумалась, засмотрелась на себя в тонированное черное окно. Андрюша был волшебником в том, что касалось макияжа и стиля. Богом мейк-апа, повелителем кисточек… Когда я видела себя в зеркале, то готова была поклоняться ему, как древний язычник и приносить в жертву девственниц.

Или, Макса напоить и привязать лицом вниз к постели. Мне уже все равно, а Андрюше будет приятно.

Я не сразу поняла, почему мой образ сменился другим, по-настоящему, от природы красивым лицом. Попыталась стереть его из картины мира, но лицо не стиралось. Сняв очки, лицо смотрело мне прямо в сиськи.

– Какая ты большая стала, маленькая Ангелочка, – сказал Дима, не обращая внимания на машины, которым приходилось его объезжать. Таким тоном, словно мы не виделись с ним год. – Подвезти?

Я кивнула, хотя мой дом был через дорогу. Опасаясь умереть под колесами летящих мимо автомобилей, я обошла машину и Дима перегнулся через сидение, чтобы распахнуть для меня пассажирскую дверцу. Из салона остро пахнуло кожей, лимонной отдушкой и терпким одеколоном водителя. Бросив сумку в кабину, я вскарабкалась вслед за ней, ухватившись за Димину руку. Роскошь всегда действовала на меня, словно валерьянка на кошку. Обмякнув на сиденье, я выдохнула и блаженно прижалась к нему спиной.

– Куда? – спросил Дима.

Я посмотрела на его лицо, повернутое ко мне в три четверти, на распахнутую у горла рубашку из-под которой виднелась гладкая смуглая грудь. Кровь все еще бурлила от взглядов, которыми меня окидывали на тренировке. И я устремила поток флюидов на Диму.

– Удиви меня, – сказала я дерзко.

Он снисходительно улыбнулся в ответ. После такой улыбки можно было оказаться в карьере, где шло строительство, в зоопарке, или же в оперном театре. У Димы было очень своеобразное чувство юмора.

– Чуота, – сказал он. Хорошо. – Сейчас удивлю.

Мы тронулись. Откинувшись на сиденье, я кайфовала, как кошка, не обращая внимания на пейзаж за окном. Согласно новейшим сведениям, даже очень плодовитой девушке, стоило бы как следует постараться, чтобы залететь от бесплодного парня. Мы выехали на Пионерскую, свернули на Пятьдесят шестой. Пролетели по изрядно постаревшей «Новой дороге». Как давно это было, – когда на этом месте высились горы песка и мы, дети, днями и ночами носились по ним, играя в красноармейца Сухова. А зимой, наплевав на запреты, рыли в замершем песке пещеры, чтобы устроить «штаб».

Пока я предавалась воспоминаниям, джип обогнул газгольдер и мы въехали в старый знакомый двор. На нашем окне качались незнакомые занавески. Детство закончилось.

– Па-пам, – сказал Дима. Таким тоном, словно у него разом заболели все зубы. Я выглянула в окно.

Вывернув шею, посмотрела на окна квартиры, из которых когда-то наблюдала за хоккейной коробкой. На покосившиеся качели, выкрашенные в красно-синий цвет. С лавочки, за нами с интересом наблюдали местные алкаши. Состав был тот же: дядя Ваня, прямо по Чехову, Валек с сеткой бутылок и его мать. Опухшая, как пролежавший в воде трое суток труп.

Дима сидел, чуть подавшись вперед и сжимал побелевшими пальцами руль. Он явно был где-то не здесь. Ощущение праздника кончилось. Сладкий запах Диминого богатства превратился в агрессивную вонь. Я вспомнила ощущение безнадежности, тоски и разрухи. Вспомнила желание бежать из этого двора на край света, подальше, куда глаза глядят. И ощущение западни, когда выяснилось, что квартира продана… И большая часть цены пошла на уплату долга за коммуналку.

Я снова посмотрела на наши бывшие окна. Теперь они были пластиковыми… Перевела взгляд на другие, до боли в душе, знакомые окна.

– Идем.

Я кивнула.

Алкаши с удивлением заморгали, признав его. Закаркали что-то осуждающе хриплыми голосами. Я разобрала имя Оксанки, «Явился, да еще с прошмандовкой!..» и «Как рожать заставлять, так знал, а как сына растить!..» Дима прошел мимо них с брезгливым безразличием принца крови. Осознание, что он мог бы похоронить всех сразу прямо в песочнице, давало ему право не обращать внимание на слова.

Он отпер железную дверь, пропустил меня вперед – в пропахший мочой и сырым бетоном подъезд. Я бессознательно схватила его за руку и Дима, не оборачиваясь, сжал мои пальцы, увлек меня за собой.

Я знала это квартиру. Сперва – хорошо обставленную, когда у бабки заканчивалось терпение и вопя: «Притащила в подоле, теперь и возись!», она выпихивала меня в подъезд вслед за матерью и той ничего не оставалось, как тащить меня к ней. К Оксанке.

Затем я видела разбитые, заставленные фанерой окна. Олега забрала на воспитание ее мать, предоставив дочери со свистом катиться в пропасть. Квартира превратилась в притон.

Когда Дима отпер дверь, оттуда пахнуло свежей краской, обойным клеем и новым линолеумом.

Наверное, им пришлось выжигать стены, чтобы вытравить вонь, что долетала порой из разбитых окон. Дима прошелся по коридору, явно проверяя тщательно ли сделан ремонт. Я выглянула в окно и увидела, как пристально следят со двора алкаши. Словно нежить в повести «Семья вурдалака».

Все было ясно без слов: она допилась… И квартира, которая принадлежала когда-то Диме, вновь отошла к нему. Я вспомнила их свадьбу. Вспомнила, какой красивой была Оксанка в тот день. Вспомнила ее опухшую рожу в тот день, когда вернулась домой из Сеула. Вспомнила криминальную хронику. Люди тонули, травились паленой водкой, замерзали в сугробах, погибали от рук сожителей в пьяной драке.

– Иди сюда, – позвал Дима из спальни и я, скинув туфли, пошла на зов.

По комнате гулко гуляло эхо. Абсолютно пустая, она казалась гораздо меньше, чем я сохранила в памяти. В нашей «хрущевке» на Речном вокзале, потолки были выше, а комнаты – больше. Дима обернулся, когда я крадучись, подошла к нему.

– Ты помнишь Оксану?

Я кивнула: еще бы не помнить.

– Ее нашли здесь, – Дима указал ключами на середину комнаты. Он, как и Кроткий, был романтиком до мозга костей. – Пол под телом прогнил до бетона.

Я брезгливо поморщилась и отступила, словно все еще могла испачкать ступни.

– Я стоял тут и смотрел на этот кусок падали, который любил когда-то больше всего на свете. И думал: это просто неебический пиздец какой-то…

«Поэт!» – саркастически подумала я, но ничего не сказала.

– И еще, – сказал Дима, поднимая голову, – о тебе…

Наше свидание становилось приятнее с каждой фразой. Я поблагодарила его кивком: мол, очень мило, что разглядывая полусгнившие трупы, ты думаешь обо мне. Даже Макс не сумел бы отыскать слов прекраснее.

– Я был болен этой любовью. Наверное, следы бы ее целовал, если бы она родила моего ребенка. До сих пор помню… Беру я конверт в руки, санитарки уже заранее на меня поглядывают. Разворачиваю, а там – блондин. И я стою, у меня колени подкашиваются… Стою и знаю: не будь во мне корейской крови, признал его, как последний лох. И я не ее проклинал, а себя. Понимаешь?.. За то, что кореец и не смогу прикрыть ее, оправдать… Пал ниже некуда.

Я ничего не ответила. Ни один мужчина, даже самый убогий, не станет плакаться женщине, которая ему интересна. Перед такой женщиной, все пытаются выглядеть по-геройски. А мне он только и делал, что плакался.

И мне не было жаль его, а вот себя – было.

– Я стоял и спрашивал себя: и вот этой падали ты всю жизнь пытался что-то там доказать?..

Дима посмотрел на меня и я вновь кивнула, дав понять, что слушаю. Дима тоже качнул головой, прикусив кончик языка. Больше он ничего не сказал.

Мои нервы сдали:

– И что ты себе отвечал?

Самурайское спокойствие на его лице вызывало стойкое желание… извиниться. Я напрягла всю волю и промолчала. Дима вздохнул, сжав пальцами переносицу. Я уставилась в пол, грызя в бессильной ярости ногти.

– Идем отсюда, – сказал он, проходя мимо меня в коридор.

– Нет уж, давай договорим до конца!

– У тебя есть, что сказать мне?

– Есть. Ты – ебнутый!

Он вскинул брови и рассмеялся. Последний человек, который сказал ему нечто подобное, сейчас как раз качался в амурских волнах, таща таз с цементом на мертвых ногах.

– Красивая мэн, всегда ебанютий, – съехидничал Дима.

– Это не объясняет, зачем ты привез меня сюда и тычешь носом в лужу из-под Оксанки.

– Мне просто жаль тебя, вот и все. Давай, обувайся.

– Жаль меня?

– Да, представь себе. Жаль. Ты идешь по той же дороге, что я. Влюбляешься в тех, кто тебя не любит. Переступаешь через себя, пытаешься что-то там доказать… Стать кем-то, кем ты не являешься. Яйцеклетки дарить.

Я вспомнила тот день, когда он пришел ко мне в гости. Жар в груди; желание запустить пальцы в его густые гладкие волосы. Его короткий окрик «Не смей!». И его глаза, когда он от меня отшатнулся. Все было тщетно. Не помогли ни пластика, ни Сонечка, ни красивые шмотки. В его глазах я так и осталась сама собой.

– Будь ты проклят, Кан! – сказала я, полыхая стыдом, словно пионерский факел. – В жизни не думала, что я тебе такое скажу, но… Лучше бы тебя грохнули!

Только на остановке, поджидая в толпе 25-ый, я запоздало вспомнила, что забыла в квартире сумку.

На кухне Макс и Сонечка чинно и чопорно пили чай.

Я поздоровалась и, не желая общаться с гостем, прошла прямиком к себе. Его вид за нашим столом был настолько привычным, что до меня не сразу дошло: другая квартира, другие соседи, другие правила.

Затормозив на пути в ванную, я немного поколебалась. Не спросить ли из вежливости, какого хера надо этому мудаку. Но впереди маячил звонок другому и мне нужны были силы. Захватив телефон, я вспомнила, что не знаю номера. А Соня, которая знала, сидела на кухне и пила чай. Может быть, он действительно спал с ней? Может быть, к ней пришел? Может, я вернулась не вовремя?

Вот же гадина! Теперь понятно, почему она так испереживалась тогда, прочитав статью. Недаром она готова была делить со мной только Кана. О Максе даже речи не шло!

Теперь понятно, что хотел сказать Дима.

Чувствуя себя партизаном, со всех сторон окруженным немцами, я приняла душ, покрепче запахнула халатик и принялась расчесывать мокрые волосы. В конце концов, Кан – тоже не идиот. В интеллектуальном плане. Он знает, где я работаю и знает, где я живу. Сам догадается, как быть с сумкой. Денег там почти не было, документы я с собой не ношу… Черт с ним. Поживу немного без телефона.

Дверь отлетела в сторону, оторвав меня от раздумий. Потомок насильников и интеллигентов ворвался в комнату, словно ураган и моя сумка плюхнулась на матрас, как дохлая кошка. Вместе с советом ничего о себе не мнить. Я медленно сложила два и два вместе. Выдохнула с ненавистью:

– Спасибо!

– На здоровье, блядь!

– Дверь за собой закрой!

Макс немедленно закрыл дверь; не с той стороны, с которой требовалось. И сообщил, что мы нуждаемся в разговоре. Мне не хотелось с ним разговаривать. Особенно сейчас, когда я была так несчастна и несправедливо обижена. Но когда в мужчине почти два метра отборных мышц, он имеет право не спрашивать, чего хочет женщина.

– Насчет того, что у Ирки произошло…

О, господи! Почему он – не Дима, который разбирается в бабах лучше, чем гинеколог-психотерапевт? Неужели, Макс ничего не слышал о том, как не имея собственных пенисов, женщины меряются членами своих мужиков? О том моменте, когда девочка вырастает и вместо «Да мой папа/мой старший брат!..», начинает говорить «Мой любовник/муж/парень/экс…».

У Ирки ничего особенного, кстати говоря, не произошло. Просто ее будущий муж, самовар на ножках, оскорбился до протекания краника. Из-за того, что я сказала, будто он женится, потому что просто так ему никто не дает.

– Подстилка для черномазых! – рубанул он ответной правдой и побежал целовать свою целомудренную будущую жену.

Я дрогнула, рассыпавшись на осколки. Отдачей зацепило и Макса.

Вскоре, позабыв о том, с чего все вообще началось, они чуть ли не вывезли друг друга за город. К счастью, Дима был дома и, заслышав их вопли, примчался с двумя охранниками. Велел мне извиниться перед Саней, Ирке передо мной, а Максу – перед Самсоновым.

– Да хуя лысого я перед ним извинюсь, – взревел Макс и обратился к Ирке, – а ты, бля, собралась и чтобы духу твоего в моей хате не было. Ты – тоже! Твари неблагодарные…

Саня вскипел и велел Ирке собираться. Я до сих пор надеялась, что у них был добрачный секс и Ирка не успела «настроиться». Говоря иначе, – напиться. Где ночевала Бонечка, я даже не выясняла.

…Если бы Макс пришел тогда, в тот же вечер, все было бы по-другому. Но сейчас, когда нещадно ломило ноги, когда за выпирающими протезами безмолвно ныла душа… Я не могла… Я до остервенения, до боли в душе, хотела лишь одного.

Диму.

То любить его, то убить…

Сначала пришлось минут двадцать, по колдобинам и засохшей до корки, укатанной глине тащиться на остановку. Затем дожидаться автобуса. Затем трястись минут сорок, стоя. Но и это было еще не все: на Ленина мне предстояло пересесть на другой автобус, но денег в карманах хватило только на первый.

Я насладилась великолепной пешей прогулкой в новых туфлях. И по дороге получила полное представление, как себя, должно быть, ощущала Русалочка в свою последнюю ночь. Боль в ногах и душе.

– И что тебе так хочется обсудить? – эпично спросила я, закидывая ноги на стул и без всякого удовольствия рассматривая ступни, навеки застывшие в форме туфель.

Макс кратко пересказал.

У него получилось бы еще краче, если бы он не матерился там, где не надо и не подыскивал приличных слов там, где сошел бы мат. Закончив, он уставился на меня. Словно двоечник-хулиган, который в первый раз прочел у доски Есенина. Вызывающе и в то же время, словно в ожидании похвалы.

– О-о, – сказала я, шевеля пальцами и испытывая адские муки. – И ты все это время терзался, пытаясь собраться с духом, или тебе Кан велела прийти и трахнуть меня, чтобы я успокоилась и больше не строила из себя то, чем я не являюсь?

Он пожевал губами, талантливо сделав вид, что понятия не имеет о чем идет речь.

– Я был на объекте, ремонт принимал и увидел вот это вот.

Его взгляд пал на сумку. Я тоже на нее посмотрела. Пожалела еще раз о том, что так опрометчиво и некстати, прижала Диму признанием. Словно, он без того не знал о моей любви! Не потому ли и принялся за свои трагические былины? Гомер, блин!

Не проще ли было просто проехать мимо? Почему он не ищет легких путей?.. Ах, да. Ему меня жаль. Жа-а-аль!.. Какое унизительное слово.

Пока я думала, Макс рассматривал мою грудь. Как фермер, который прикидывает, насколько хорошими уродились тыквы. Я не стала выпрыгивать из трусов, вереща, чтобы он не смел пялиться. Просто вспомнила, как он тогда со мной поступил и Кроткий, явно, тоже об этом вспомнил, потому что поднял глаза.

– Ты правда думаешь все, что тогда сказала?

– Про Саню и проституток? Да.

Он усмехнулся.

– Про то, что я бог а постели…

Он выразительно замолчал, не сводя с меня взгляда. Мягко махали белыми крыльями занавески над приоткрытым окном. Ненавидя себя за слабость, которая подталкивала меня к нему, я отвернулась.

– Макс, пожалуйста… Иди к Соне. Мне нужно побыть одной.

Деньги нашел Андрюша.

Он помирился со своим Принцем и щебетал оттраханной канарейкой, готовя завтрак. Пропуская большую половину сказанного, я тупо качала в ответ головой.

– Я не могу, – верещал Андрюша, ломая руки в крайней степени экзальтации. – Я возвращаюсь от своего и тут, здрааасьте! Кроткий! Живой, на моей кухне. И я такой: «Здрасьте!» стоячим членом.

– У вас с ним было что-нибудь, или нет? – сварливо спросила я, вспоминая пьяных доминантных братков, которых Андрюша видел, обернувшись через плечо.

Возможно, геи иначе смотрели на жизнь, но мне не особенно нравилось думать о том, что мой бывший парень трахал моего знакомого парня.

– Тебя коробит, потому что я – гей? – гордо выпрямился Андрюша.

– Потому что я тоже этого чувака любила! Я думала, он только моим был! Ясно?!

Мы оба всплакнули, смахнув скупую слезу. Поморгали и обнялись. Ничто не сближает так, как мысль о том, что ты – не единственный, кому завернули в тряпку его любовь и послали в бесконечные эротические скитания.

– Хочешь, я тебе волосы уложу? – предложил Андрюша, расчувствовавшись.

Вопрос «было или не было» по-прежнему оставался открытым. Как и вопрос «прошло или нет». Пьяный он говорил одно, трезвый – совсем другое. И я уже не всматривалась в фотографии Макса, пытаясь обнаружить на его лбу клеймо порочной страсти к мужчинам. Его фотографии я не изорвала в клочья, как фотографии Скотта. Знала уже, что это не помогает забыть. Наоборот, заставляет что-то иное помнить. Канонизированный до святости светлый образ. Гойко Митич с солдатской стрижкой. Последнее время, порой, Скотт даже представлялся мне длинноволосым, в головном уборе из перьев.

Лучше уж хранить фото и знать, что спала с простым смертным. Тем более, он, в отличие от Джона из «Кинг-Клаба», на самом деле имел уважительную причину не позвонить.

– Я тебя лю, – сказала я, возвращаясь из мысленных странствий. – Ты мой брат и моя сестра. Как Соня. Ты мне не противен. Нет. Так было или нет?

– Не было, – сказал Андрюша, кротко. – Но если он узнает, что я по пьяни несу, то будет. Правда, не так, как мне бы того хотелось.

– И ты никогда не ревновал к нему меня? Или Соню?

– А зачем ревновать? Он – гетеро. Мне нравится просто мечтать о нем, как ты мечтаешь о Диме. Зачем мне делать самому себе больно, если можно просто радоваться тому, что он – есть?

– Я не могу просто радоваться. Дима, наверное, чувствует, что сделал приятно и не может спать, пока не угробит во мне это прекрасное чувство.

– По-моему, ты что-то не так понимаешь! – ответил Андрюша. – Сама подумай: ведь ты не трогаешь его. Это он сам предложил тебе покататься. Чего ему пытаться внушить тебе, чтобы ты его не любила?.. Ехал бы себе по своим делам! Что-то тут серьезно не сходится, – он подумал секунду, махнул рукой и перешел к деловым вопросам. – Лелик, ты снова спер расческу? Ту, с ручкой?

– Ой, извини!.. Возьми в моей сумке.

Он полез в туда, притворно ворча про «липкие журналистские ручонки» и пропадавшие ручки, расчески, карандаши, которые я тащила к себе в комнату, как хомяк. Потом умолк и… испустил приглушенный всхлип.

– Лелик?

Он вышел, выпучив на меня глаза. В его руке был плотный, продолговатой формы брикет, обернутый в лист бумаги.

– Все проблемы, – сказал Тимоша, наслаждаясь своей ролью в истории, – от недоговорок.

Он был единственным, с кем я могла обсудить случившееся, не вызывая мук запоздалой ревности. Он не спал с Димой, не мастурбировал на мускулинный образ Максима и был в курсе моих проблем.

– Позвони Диме, спроси, затем – позвони Максу.

– А если они не признаются?

– Чем ты занималась в Корее? – возмущенно спросил Тимур. – Писала в дневник?.. Если они не признаются, значит ты ничего не должна им. Оставишь деньги себе, отдашь кредит и сводишь своего друга Меня в столовую.

Макса не было в офисе, но секретарша сказала, что он у себя. Я вежливо позвонила из домофона: еще не хватало услышать, как Андрюша и его член говорят мне хором: «А ты тут что позабыла?»

– Поднимайся, – ответил Макс.

Я потянула на себя дверь и вошла. Макс ждал у железной двери предбанника. Да я и не собиралась входить. Достала из сумки деньги, не сводя с подозреваемого глаз.

– Твои?

Макс набычился. Зверь внутри него чуть слышно ворчал, ступая на незнакомую территорию. Ему чудились ловушки, капканы и гарпуны с обручальными кольцами. Он моргнул, перенося вес с одной ноги на другую.

– Оставь.

Поскольку его руки были скрещены на груди, а класть деньги на пол я считала кощунством, выбор оставался таким: либо попытаться закинуть все через плечо, что могло быть расценено как попытка ворваться в его квартиру; либо оставить себе и уйти. Моя жалкая душонка склонялась к версии номер два. И Макс это видел.

– Как же меня заводят самодостаточные маленькие девочки!.. – прошептал он, словно это была масонская тайна, доверить которую, мог лишь после серии клятв на крови. – Зайди, а? Обещаю, вести себя хорошо и не трогать не мною купленные сиськи.

– Прекрати надо мной издеваться, а?

Макс опустил руки как футболист. Видно боялся, что выхватив острый нож, я отхвачу ему яйца и направлюсь в ювелирный салон – опылять их золотом.

– С чего ты взяла, что я издеваюсь? Если бы ты знала, сколько раз я готов был ползти к тебе на коленях, но никак не мог напиться до такой степени, чтобы поверить, что ты меня примешь.

– Я тебя не приму.

Он взял, наконец, брикет. Задумчиво постучал им о руку.

– Знаешь, то, что ты сказала тут девкам… Про нас с тобой… Если бы твой возлюбленный не примчался, я бы поверил.

– Он не мой возлюбленный.

– Тогда, дай мне шанс.

– Макс, мы с тобой три раза все это проходили. Ты хочешь меня до тех пор, пока я тебе отказываю. Потом интерес теряешь. Я знаю, ты не со зла. Но мне-то все равно больно!

– Мне тоже, мать твою, больно! Дрочить твоим телом, пока ты пялишься в потолок и мечтаешь лежать под Каном! Ты мной интересуешься лишь тогда, когда я тебе изменяю, не замечала? Когда я злюсь, когда тебе больно делаю. Тебе самой нужна только боль!

– А что тебе нужно? Соня?

Макс помолчал, кусая губу. Затем, поднял голову.

– Вы обе, окей? Или предложение действует только для Димона?

– Он нас выводит! – яростно возразила я. – С ним мы все время где-то бываем. С тобой, мы только раз выходили. На твой балкон!

Андрюша, в косо сдвинутой на лоб маске для сна, являл собой поистине умилительное зрелище. Он был в пижаме, заспан и хмур. В одной руке соседушко держал мой мобильный, из другой, вскинув лапу в нацистском приветствии, свисал плюшевый медведь.

– Ты слышала о сотовых телефонах? – сварливо промолвил Андрей. – Это довольно новое изобретение. Их держат включенными и носят с собой, чтобы люди могли позвонить тебе и не волноваться?!

– Ты, как отец, которого у меня никогда не было, – расчувствовалась я. Увернувшись от летящего на меня медведя, подняла его с пола, разминая плюшевое тельце. – Мне звонили взволнованные люди?

Андрей закатил глаз, который я могла видеть.

– Софа, Макс, Софа… Один раз «Хуила» и два раза «Не бери!»

– Почему ты его не выключил?..

Андрюша фыркнул, повернулся ко мне спиной и ушел так гордо, что Клеопатра сдохла бы, узрев его походку и стать.

– Спокойной ночи! – попыталась я заискивающе.

– Сейчас четыре утра! – театрально вскричал Андрюша.

Дверь хлопнула.

Я пожала плечами: что значит четыре утра, когда «СКА-Энергия» громит «Химки» на своем поле? Вот это была игра! Все, кто говорили, что ногомяч отстой – пожалели. А я познакомилась с массажистом «Химок», добавила в список из трех любовников, еще одного – красавца-хорвата.

Он клялся, что умрет, если не позвонит мне, вернувшись в отель и, судя по отсутствию незнакомых звонков, умер.

– Я с парнем познакомилась! – зачем-то сказала я в закрытую дверь.

Андрюша ответил рыком и, кажется, посылом туда, с чего я только что слезла.

Я пожала плечами и набрала Сонечку, но ответил Дима. И передал Максу.

– Где ты была? – спросил он устало. – Я звонил всю ночь.

– Всего-то два раза.

Макс выругался. Похоже, он был не в духе.

– У меня батарея сдохла, я с Сонькиного звонил.

– Че ты хотел? – мне было не до бесед, особенно с ним.

– Ты че огрызаешься?!

Я промолчала, крепко сжав зубы. В дверь поскреблись. Андрюша издал вой Банши и все стало еще унизительнее: Сонечка просто забыла где-то свой телефон. Вот зачем он меня искал.

– Погоди, минутку. Она пришла.

Я пошла открывать. На дверной коробке, упершись в косяк ладонями и свесив голову между плеч, торжественно зависала Сонечка. Она вскинула голову и оскалив зубы, по-вампирски на меня зашипела. Видимо, это показалось ей ужасно забавным. Мне нет. Соня беззвучно расхохоталась и повисла на моей шее.

– Люблю тебя! – сказала она.

Это значило, она была с Димой и им было хорошо. И что она пьяна. Хорват обесценился. Я молча сунула Сонечке телефон. Она послушала в трубку и вернула мне.

– Дослушай до конца! – голоском маленькой девочки сказала она и, смачно прилепившись на мгновенье к моей щеке, просеменила в ванную. – Я сейчас.

Я вновь взяла телефон. Злым вздохом дала понять, что я слушаю.

– Итак, – продолжил Макс, – где ты была всю ночь?

– Я трахалась, – сказала я, не ломаясь. – Чего ты хотел?

– Потрахаться, – так же просто и без прикрас, сказал он.

Меня задело. И я не сразу нашлась с ответом.

– А-а, да. Спасибо! Меня уже. Давай! В смысле, пока. Счастливо!

О Сонином телефоне, как я справедливо предположила, мог позаботиться Дима. Я пошла в ванную, стараясь двигаться как можно бесшумнее.

– Что, поехали? – спросила Сонечка, возникая в дверях.

– Куда – «поехали»? – спросила я, орудуя зубной щеткой.

– Ну, как куда? К Диме.

У меня похолодело внутри. И от унижения, и от того, что я о себе возомнила. Я сплюнула пену и ее тут же подхватило водой, уволокло в сливное отверстие.

– В смысле?

– В прямом. Мы двое и они двое.

– Можно подробнее?

– Куда еще подробнее?! – спросила она таким тоном, словно от одного лишь ответа у нее был готов приключиться мультиоргазм. – Мы пили на берегу… И я говорю: «Ребята, давайте позовем Лену!» И они такие: «Давай! Вон твоя Лена таскается с каким-то хуем по променаду! Уверены, она сейчас все бросит и отзовется». Ну, мы подумали и начали без тебя. Так, пару палок возле машины.

Моя челюсть отвисла и клок пены, взбитый из зубной пасты, свалился в раковину. Спохватившись, я втянула в себя слюну, сплюнула и посмотрела на Сонечку: не рехнулась ли она, часом?

С каких пор Сонечка, нежное существо, не ведавшее грубой мужской реальности, выражается таким языком? Она как-то хищно мне улыбнулась. То ли Дима привез ей в подарок что-то новенькое, «экспериментальное», то ли по дороге к подъезду, ее укусил суккуб.

– Поехали, – сказала она, трепеща всем телом. – Я не могу уже… Тебя когда-нибудь трахали сразу двое?..

Я присмотрелась. Ее незамутненная простота была еще хуже, чем яд, которым прыскала Бонечка. В голове засвистело и грохнуло; новость фугасом пролетела через весь мозг и взорвала его. Что я могла сказать?

И я промолчала.

Соня нахмурилась, увидев, что я реву.

– Ты, что, обиделась?!

– Нет, что ты! – я рывком закрутила краны. – Остекленела от счастья!

– Тебе что, для меня члена жалко? – прищурилась Сонечка.

Да так, что я не сразу нашлась с ответом. Не ощущая боле правды в ногах, я медленно присела на ванну. В сердце, чернильной кляксой по промокашке, растекалось чувство вины. И что я за человек такой? Жалею члена для Сонечки!

– Уйди, я тебя прошу!

– Да что я такого сделала?! Ты с мужиком гуляла и не брала телефон. Что я должна была сделать? Пойти и привести тебя за руку? Мы же звонили тебе. Много раз звонили.

Она была права: они действительно мне звонили… Что за проклятье? Почему я не взяла телефон?! Не найдясь с ответом, я сказала: «Ой, все!», вышла из ванной и забралась в постель. Сонька тут же плюхнулась следом и обхватив меня за плечо, зависла, словно собиралась пить кровь. Ее дыхание щекотало мне шею.

– Пупсик! – сказала она, целуя меня за ухом.

Поколебавшись, я перевернулась на спину. Сонечку лихорадило. Размазанная косметика делала ее похожей на измученную бессонницей молодую вампиршу. Глаза сияли, как звезды сквозь тучи.

– Кокс?

– Секс… Ну, совсем немножечко кокса.

Когда Соня всем весом навалилась на меня грудью, я уже не могла продолжать злиться. Но я оттолкнула ее и вновь легла набок. Зависть, ревность, обида на жизнь…

Лучше бы мне мячиком в голову прилетело.

– Блин! – Соня прямо в одежде залезла под одеяло. – Что ты за человек такой? Ты ведь сама была не одна.

Я промолчала: я была с массажистом, а она – с Каном и Гаевым. Сразу, причем, с двумя. Обижаться было бессмысленно. Она была красивее, чем я и ее хотели все мужчины их класса. Можно было лишь проклинать Судьбу, Вселенную, Деда Мороза… Я сбросила Сонину руку. Привычно, хотя и после долгого перерыва, мысленно пожелала ей сдохнуть от рака матки.

Потом перевернулась на бок и закрыла глаза.

Сонечка сидела на кухне.

Мрачно подперев рукой щеку, раскладывала пасьянс. На отодвинутом стуле висел Андрюшин халат. Стояла недопитая чашка кофе. Вспомнив, что у него сегодня свадебный макияж, я убрала чашку в мойку и, игнорируя Софу, принялась готовить себе овсянку.

Она тоже поднялась; сгребла карты и бросив их на микроволновку, включила чайник.

Когда я еще была маленькой, я думала, что будучи Очень Хорошей Девочкой, я сумею завоевать бабушкину любовь. С тех пор у меня остались неврозы и страх, что мне ни за что, ни про что отвесят вдруг подзатыльник, наорут, или поставят в угол, прицепившись к какой-нибудь ерунде. Когда бабуля была не в духе, а не в духе она была практически целыми днями, вопросы вины или невиновности не представляли для нее интереса.

Стоя на Сонечкиной кухне, игнорируя саму Сонечку, я пыталась прикинуть, как скоро смогу позволить себе снимать квартиру. Выходило, что очень нескоро. В голове крутились неприятные мысли – не съехаться ли мне опять с Бонечкой?

– Ты все еще злишься? – спросила Попова, когда я села за стол.

Я закатила глаза: нет, что ты! Сегодня утром я проснулась и поняла, как это беспочвенно. Если тебе потребуется почка, возьми мою и даже не вздумай меня будить. Почки, что ли, для тебя жалко?

– Я не думала, что тебе так важно, – сказала Сонечка, потупив глаза. – Думала: все мы друг друга знаем, потрахаемся и все.

Я проглотила это вместе с ложкой овсянки. Что еще мне оставалось? Она говорила правду. Меня угнетало это и еще понимание, каким я была говном. Но я не могла признаться в том, что завидую. Даже самой себе. Словно какая-то сила, схватив за горло, душила Правду.

– Спасибо, за информацию.

Соня как-то странно на меня посмотрела. Было тихо-тихо. Словно город за окном затаил дыхание. Оставалось лишь дождаться, пока между нами прокатится перекати-поле и ветер заиграет «мелодию смерти» из ковбойского вестерна.

– Серьезно? Ты из-за этого все хорошее, что между нами было, просто похеришь?

– А что хорошего между нами было? Мы просто не могли заниматься сексом с парнями. Теперь мы можем. Вот и все «хорошее», что не так?!

Она помолчала, умоляюще глядя на меня, сквозь слезы.

– Ты знаешь, что я тебя лю, правда? – спросила она. – Ты для меня важнее, чем они оба сразу.

Тарелка рухнула в мойку, разбившись вдребезги. Овсянка повисла на стенах, словно ошметки чьих-то мозгов. Мне всегда казалось, что Сонечка придает нашим телесным экзерсисам значение, которого никогда не придавала сама. И это знание меня придавило.

– Еще бы! – сказала я яростно, не в силах смотреть ей в глаза. – Ты это доказала. Так что все, хватит. Давай обрежем финальную часть… И да, мать твою! Ты должна была подойти и спросить. Ты знаешь, что будь у меня телефон, я никогда бы твой звонок не проигнорировала! Просто тебе хотелось сразу двоих. Признай это! Когда я игнорировала твои звонки? Я бы ответила, даже если бы гранату в зубах держала!

– Нет, не хотела! Я думала, ты нашла кого-то… Я думала, ты хочешь быть с ним! Любовь это не только то, чего я хочу! Любовь, это еще и уступки! Ты не брала телефон и я решила, что это просьба оставить тебя в покое. Тем более, Макса ты обломала.

Я понимала, что Соня на самом деле так думает: что для меня имеет значение лишь она. Потому что она обнимала меня, рыдала, говорила, что любит. А я ее ненавидела. Всеми фибрами своей кровоточащей души. Я тоже разрыдалась, уронив голову на сложенные вместе руки. От осознания, что прежний, красивый отрезок кончился.

От бессилия что-либо изменить.

Я поняла вдруг, почему Макс не мог выставить девушку без помощи Ирки. Потому что это невыносимо: ощущать себя такой тварью. Но поняла слишком поздно, когда сама загнала себя в ловушку.

– Прости меня!..

Истолковав все по-своему, Сонечка, примостилась у моих ног, обхватила руками мои колени.

– С этого дня, только вместе, договорились? И только на телефоне. Всегда!

Если она хотела меня добить, у нее получилось.

Квартиру искать, я конечно, не стала. Точнее, купила газету, но вместо того, чтобы внимательно изучать «Недвижимость», перешла к разделу «Работа за рубежом». Нашла какую-то незнакомую фирму. Пошла просмотр и… стала ждать звонка.

Прошла неделя, и мне позвонили с фирмы. Велели приехать, поговорить.

Димин джип у подъезда, я распознала издали. Это был плохой знак. Когда мужчина, вроде Дмитрия Сергеевича, решает начать причинять добро, его ничто на свете не остановит. Выругавшись, я вскарабкалась по ступеням. Как он, вообще, узнал?.. Ведь это даже не его фирма!

Одного взгляда на то, как по-хозяйски он сидит на столе, проглядывая какие-то бумаги, было достаточно, чтобы засомневаться. Девушки, принимавшие мои документы, чирикали, извиваясь, как гурии. Думаю, они знали о том, что у Димы есть Соня, но верили, будто бы их шарм способен затмить ее шик.

– Привет! – сказала брюнетка. – Ты вовремя. Это – Дмитрий Сергеевич, наш хозяин.

– Херршер и садданим, – добавила я.

На всякий случай по-немецки и по-корейски.

Не оценив моих познаний слова «хозяин», Кан сделал мне знак умолкнуть. Суровый знак:

– Рот свой закрой, блядь!

Девчонки дрогнули и странно переглянулись. Я ухмыльнулась и села на шаткий диван. Покачалась на нем смеха ради, чтобы Кана позлить. И рукой махнула:

– Подите, девочки, покурите.

Они опять переглянулись и вышли, оглядываясь на Диму. Как евреи на исчезающий за спиной Египет. Дима дождался, пока закроется дверь и поднял за уголок чей-то паспорт. Помахал им в воздухе, будто собирался прочесть мне что-то из Маяковского.

– Ты что-нибудь слышала о Елене Ровинской?

– Ты слишком молод, чтоб быть мне папой, – сказала я.

– Мы были ровесниками, – напомнил он.

Я кисло поморщилась. Я… Плод страсти пьяных подростков. Дитя Любви, зачатое в холодном подъезде, на чьем-то ящике для картошки. Кан молча смотрел в упор, постукивая моим паспортом о ладонь.

– Дима, че тебе опять надо?

Глядя в упор, он считывал информацию с моего биополя.

– Мне? Ничего. Это ты уже не знаешь, в какую крайность метнуться.

– Тебе-то какая разница? – хрипло сказала я, не сводя глаз с его ступни. – В смысле… Я не знала, что эта фирма – тоже твоя.

– Я не об этом спрашиваю. Какого черта ты забыла в Корее?

– А что я забыла здесь?.. Знаешь, всю свою жизнь я стремилась стать к тебе ближе. Все, что я делала, я делала в надежде, что ты полюбишь меня… Но так не делается. Я лишь сейчас это поняла. Я тебя не цепляю. Дело не в том, что со мною что-то не так. Просто лично тебя, я не завожу, а мне, как назло, помимо тебя никто на свете не нужен. Точка. Когда она пришла тогда, после Набережной… Ну, Сонька. Мне снова захотелось ее убить. Не знаю, как я сдержалась. Наверное, было стыдно признать, как низко я пала.

Взгляд Димы стал неподвижен. Сам он почти что арийцем стал. Вопрос уже висел на кончике его языка, но Кан воздержался. Он меня много раз спрашивал; видимо, понял, что спрашивать бесполезно. Я буду все отрицать.

– Ты – точно больная, – со вздохом заключил он.

Я развела руками.

– Как видно, я тоже однолюб.

Кан рассмеялся, нетерпеливо дернув ногой.

– Мы заметили. Все трое.

Я подняла глаза:

– Дима, хватит! Не смей, понятно? Я не больная, не ебнутая, не идиотка. Я просто зациклилась, вот и все. Знаешь, я ведь все понимаю… Я даже хочу в глубине души, чтоб ты счастлив был. Просто не заставляй меня смотреть, как ты счастлив с другой девчонкой! Дай мне уехать!

Он молча смотрел, как будто ушам не верил. Потом сказал.

– Нет, – и стало сразу ясно – к чему он это сказал.

– Тогда не делай вид, будто бы ты хочешь мне лишь добра, – я встала и протянула руку. – Дай паспорт.

В первый раз со времен далекого детства, взглянув на меня без всякого раздражения, Дима сухо спросил:

– С чего ты взяла, что ты меня не цепляешь?

– Хм… Дай подумать? Ты спишь с НЕЙ.

– Ты тоже спишь с НЕЙ.

– Да это так, баловство… Не сравнивай!

– Да для тебя вся жизнь – баловство. Твой отец был точно такой же. И доигрался!.. Нельзя людьми жонглировать, как тебе заблагорассудится. Ты даже хуже него!.. Он хотя бы догадывался, что делает.

– Дим, прекрати. Я его не знала! Я его не узнала бы, даже если бы он рядом со мной сидел! Хватит тыкать мне им в лицо, словно я его выбрала. Пойди и ему скажи!.. Такое чувство, ты мне пытаешься отомстить! За то, что он тебе сделал!..

Он как-то странно застыл, не изменившись при том в лице.

– Ему ты верил, – добила я, не в силах остановиться. – Он презирал тебя, смеялся над тобой… Но ему ты верил! Мне – никогда! Ты Мата Хари из меня сделал… А я просто тебя любила и ничего больше.

Эффектный уход… сорвался. Мне не везло с уходами. Дверь офиса была заперта. Я дернула ручку раз, другой, третий.

– Что за дерьмо?!

Дима вздохнул, покачав головой. Словно сам себя спросил: ты видишь, что мне приходится выносить? И сам же себя по плечу похлопал: держись, братан!

– Похоже, что дверь закрыта.

– Ну, так открой.

– Погоди… Послушай! – он взял меня за руку и силой усадил на диван. Его ладонь легла на мое плечо. Глаза смотрели в упор. Мне так хотелось упасть в его объятия, что в ушах звенело. Но глядя сквозь меня, Дима пребывал где-то далеко-далеко.

Я разочарованно скинула его руку. Он тупо посмотрел на свою ладонь, словно ожидал увидеть на ней какие-то знаки, положил ее на колено.

– Ты никогда не думала, почему я помогаю тебе?

Дима сидел, склонив голову и растрепавшиеся волосы, отбрасывали тень на лоб. В последний раз я видела его так близко почти полгода назад. У себя на кухне. Но тогда он не выглядел таким измученным и бесконечно усталым. Я заметила тонкую паутину морщин под его глазами. Едва различимую складку между бровей.

– Чем именно?

Дима хмыкнул.

Он поднял голову, чтобы посмотреть мне в глаза и я вдруг подумала, не потому ли он так хищно с прищуром смотрит, что попросту близорук? Как Шеф… Это было настолько банально, настолько оскорбительно для божественной ипостаси моей кумира, что я отшвырнула мысль. Она вернулась: передо мною сидел не бог, человек. И этого человека что-то нещадно грызло.

– Дима, ты мне не помогаешь! Ты сам ведь знаешь, это не детское. Это не пройдет! Ты сам однолюб. Ты не затем уехал в Афганистан, чтоб на барханы там медитировать. Я хочу в Корею, потому что не в силах быть здесь! Пойми! Ты сам ведь знаешь, каково это. Ты сам говорил мне, как ты любил ее. И ты не мог просто так обо всем забыть. Я чувствую тоже самое!..

– Я убил его…

– Кого?..

– Витьку.

Я тихо выдохнула, чуть напряглась… Я знала, кто такой Дима. Мне говорили. Но часть меня продолжала верить в тот светлый образ, что я сама себе сочинила. И этот образ затмевал все. Он мог бы сказать, что убил Кинг-Конга. Я бы его отчетливее представила, но среагировала бы так же…

– Какого Витьку?

Кан поднял голову и, помедлив, поднял на меня глаза.

– Андронова. Твоего отца.

Тупо моргнув, я снова кивнула. Слова отскакивали, словно горох от стенки. Сознание взвесило информацию вновь, но так и не нашло в ней ничего возмутительного. Отец представлялся мне смутным облаком; просто словом, которое ничего не значило и ничего с собой не несло.

– Зачем ты мне это говоришь? – я посмотрела на Диму. – Я даже его не знала! Он стал отцом, потому что не успел вынуть. Ты в самом деле считаешь, будто мне есть до этого дело? Или, это твоя отмазка, чтобы не быть со мной?

Похоже, он ожидал немного другой реакции и теперь ощущал себя не в своей тарелке. Прошелестел чуть слышно:

– Ты еще более больная, чем он…

– Его я не волновала.

Кан улыбнулся, но как-то зло и невесело. Жутко как-то. Вновь посмотрел на меня. На этот раз я отшатнулась и съежилась. Впервые, пожалуй, задумавшись: кто он, на самом деле, такой.

– Меня ты волнуешь! Ты дура полная, если не врубаешься! – зло выдохнув, он вскочил и пару раз прошелся по кабинету. – Знаешь, до меня лишь сейчас дошло, что ты думаешь. Что я был пьян и не смог свой член в штанах удержать? И на тебя же за это злился?..

Пол жалобно скрипел под его шагами. Я чуть заметно кивнула.

– Разве не так?

– Нет! – ответил он на ходу. – В отличие от тебя, я логичен! Я злился, думая, что ты меня обдурила. Оно так и выглядело: сначала жопой вертела, потом оделась и упорхала в ночь. И все. Тишина. И ни слова больше… Знаешь, как это выглядело? Что ты нашла единственное слабое место: ту часть меня, что еще не до конца зачерствела, сунула туда когти, добилась моей любви и… мне в лицо ее бросила. Как Оксанка… Танька вопила, что изнасилование мне пришьет. Теперь, скажи, в чем я был неправ?

– Любви? – я даже охрипла. – Ты щас сказал любви?..

Кан резко остановился, развернулся ко мне и спросил:

– Неужели, не очевидно?.. Поэтому я и не соглашался все это время на секс втроем! Любимыми не делятся, понимаешь?

Я молча кивнула, не зная, кого он имеет в виду. Меня, себя, Соню… Мне в самом деле было на все плевать. Я просто дошла до края и собственная боль затмевала собою мир. Если бы Дима на самом деле меня любил, он не стал бы рассказывать поросшие мхом истории.

Он просто был бы со мной и все. Он просто был бы и все, ничего мне не объясняя. Или, он не был бы?..

Я отыскала салфетки и принялась вытирать испорченный макияж. Дима молчал, бездумно листая мой паспорт. Я встала, не зная, что еще предпринять.

– Сверху, – в его голосе прозвучала такая горечь, что я не выдержала и подняла глаза. – Там кнопка сверху. Там… на замке. Нажми и поверни ручку вниз.

Помедлив, я сделала робкий шаг. Но не к дверям, а к Диме. Он молча притянув меня к себе, обнял, прижал… Но не лицом, а спиной к себе. Он много лет работал с женщинами, ему не раз приходилось нас утешать. Он знал, печаль проходяща, а вот тональный крем на одежде – нет.

– Прости меня! – прошептала я, гладя его ладонь. – Мне в голову не пришло бы… Пойми, ты: я не Оксанка! Я думала, ты просто был пьян и не понимаешь, что делаешь.

– Я был пьян… Но это не значит, что я тебя не хотел.

И вдруг… опять запахло грозой и летом. И теплым асфальтом, с которого первые капли сбивают пыль. До меня не сразу дошло, что это на самом деле запахло. С улицы… Я малодушно обмякла в его руках. Тепло его тела обволакивало, как кокон. Казалось, даже звуки за окном стали тише. Слова были не нужны. Я ощущала биение его сердца, тяжесть легшей поперек тела руки.

Слова были не нужны.

Дима вздохнул, переводя дыхание, прижал меня к себе крепче и, уткнувшись лбом мне в лопатку.

Полузакрыв глаза, я впитывала в себя ощущения. Вот он вздохнул, слегка потерся подбородком о мое плечо. Вот прислонился к ключице лбом. Вот его пальцы ласково убирают волосы…

Я чуть наклонила голову, подставляя шею для поцелуя. Все внутри замерло, сжалось и дрогнуло, распускаясь: Дима поцеловал.

Снова чувствовать его губы. Почти забытые. Его руки на моем теле и не нужно притворяться, что сплю.

Он сгреб меня в охапку, едва закрылась дверь лифта. Прижал к себе. Поцелуем закрыл мне рот. И я ответила. Лихорадочно. Мертвой хваткой вцепилась в плечи, словно Дима мог передумать и оттолкнуть.

Мы ворвались в квартиру.

Рывком, он ослабил галстук. Сбросил на пол пиджак. Торопливо, мы в четыре руки расстегнули его рубашку. Кан дрогнул, когда я положила ладони ему на грудь. По белой коже побежали мурашки. Схватив мои запястья, он притянул меня ближе и снова поцеловал.

На этот раз я была готова.

Мозг расплавился, сознание растворило реальность, полностью отдаваясь своей любовной мечте. Какое-то время он сдерживался; по крайней мере, пытался. Но вскоре взял свой привычный ритм и кровать истерически застучала рамой о стену. Я перестала сдерживаться. За стенкой не сидели, словно три парки, Бонечка, Ирка и я сама. А если бы и сидели?.. Черт с ними, пусть хоть весь двор слушает!

А потом он глухо зарычал мне в плечо, заглушая негромкий и потому оглушительный треск.

– Господи! – возбуждение, как рукой сняло.

Кан удержал меня, толкнув на матрас. Быстро и ловко подложил под бедра подушку.

– Я абсолютно здоров, если не считать бесплодия. Честно, зайка, клянусь. Но мои простыни – это египетский лен… Дай мне секундочку, хорошо? Потом, я принесу полотенце.

– Уверен? – я покосилась на его профиль, бездарно играя роль.

Не открывая глаз, Дима чуть раздвинул губы в улыбке.

– Да, врушка.

Он никогда не был разговорчив. Да и о чем было разговаривать? Я уже вдоволь наговорилась с ним за эти три года. Наругалась, наострилась, наобижалась… И, как ребенок, получивший пони на Новый год, в перерывах, я просто наслаждалась моментом. Гладила, целовала его волосы, шею, плечи. Водила пальцем по выступающим венам на сгибе локтя, по его мускулам. Он был совершенен. Я так ему и сказала.

Он не ответил. Лишь улыбнулся коротко и взял сигарету.

Занервничав, я тоже взяла одну. Опояска фильтра в «Парламенте» была чуть длиннее, чем фильтр и сунув язык в утопление, я вдруг отчетливо поняла: Кан не мой уровень. Я даже сигарет, которые он курил лишь до половины, позволить бы себе не могла.

Какого хрена я здесь?

Дым был колючим и горьким. Как и прозрение.

– Я думал, ты бросила…

Я мрачно посмотрела в окно. Туда, где если подняться на ноги, открывался прекрасный вид на окна моей бывшей квартиры.

Переезжая тогда на Речной вокзал, к Андрюше и Сонечке, я думала, случай с Максом многому меня научил.

Я зря так думала.

Это только что стало окончательно ясно. Я все еще была с Димой, моя голова еще покоилась на его плече, но волшебство рассеивалось. Реальность выглядывала из-за газовых занавесок. Под потолком плавали кольца дыма: поставив пепельницу на сухой и твердый, как стиральная доска, пресс, Дима задумчиво притворялся Гендольфом.

– Что теперь? – спросила я, затушив сигарету.

Дима пошевелился и, чуть прищурившись, посмотрел на меня.

– В смысле?

– Ты знаешь.

– Знаю – что?

Я все поняла. У меня хватило духу не разрыдаться. Довольно крепко встать на ноги и отыскать свои трусики среди валявшейся на полу одежды.

Громко скрипнул матрас: Дима приподнялся на локте.

Я ощущала его взгляд всей кожей, но он молчал и его молчание было громче слов.

– Подвезти тебя? – спросил Дима, подтверждая мою догадку.

Представив себе унизительное уединение в салоне его машины, я помотала головой. Собравшись с духом, повернулась к нему:

– Отпусти меня. Я имею в виду, в Корею.

Он повалился на простыни и запрокинул голову, закрыв ладонью глаза.

– Серьезно?!

– Да.

– Тогда, пошла вон…

Решив, что это обозначает согласие, я натянула через голову измятую майку и, не прощаясь, вышла.

Соня хмуро ломая пальцы, стояла в дверях, Андрюша, изгнанный на кухню, не вмешивался. Я была зла. Невзирая на то, что по «СэТ» и по «Даль-ТВ» все выходные бежали объявления «бегущей строкой», приглашавшие девушек на просмотры, меня завернули прямо с порога.

Без объяснений.

Дима стоически не брал трубку. Лихие девяностые кончились. Реальным пацанам уже ни к чему было отвечать за базар. Они и не отвечали.

– Послушай, – тихо внушала Соня. – Не надо так, не руби с плеча. Я трахнулась с Максом, ты – с Димой. Мы квиты, ладно? Давай, забудем и все?..

Я не ответила: я не намерена была оставаться в городе.

– Ты не уедешь в Корею, если он так сказал. Ты вообще в больницу уедешь, если не прекратишь с ним так разговаривать. Он не просто сутенер, Лена. Он дважды был на войне. Наемником. И здесь он тоже не грибы продавал… Ему ничего не стоит убить человека. Ты, правда, думаешь, он ездит на семинары?!

Я смолчала: вся его репутация состояла из отмороженной рожи и недоказуемых, кем-то выдуманных, фактов. Он правда ездил на семинары. Это я знала наверняка.

– Он все время что-то мутит по моргам и по больницам! – не унималась Сонечка. – Не исключено, что он торгует человеческими органами.

Тут я не выдержала. Расхохоталась.

– Торгует? Да он их жрет.

Соня обиделась.

– Ты думаешь, будто ты его знаешь! Но ты ни хрена не знаешь!

– Я знаю достаточно! – скомкав газету, я раздраженно швырнула ее на пол. – Он издевается надо мной!

– А ты – надо мною! – возразила она. – Просто тебе не хочется этого признавать… Нравится тебе Кан? Да бери, пользуйся! Не сотрется.

Я рассмеялась, покачав головой.

– Ну, об меня уж точно…

Она сама ведь все слышала: мне отзвонился Кан. Повторил все то же, что в своем офисе: «Ты. Никуда. Не. Поедешь. Потому. Что. Я. Так. Сказал». И я так много сказала ему в ответ, что заслужила право на бесплатный заплыв в Китай. С тазиком на ногах. Или, как они там теперь утилизируют трупы?..

– Остынет, вернется.

– Я лучше под трамвай лягу.

– Ляжешь, если не прекратишь…

Мне было все равно. Жизнь кончилась. Моя душа истекала кровью.

– Куда ты? – запоздало вякнула Сонечка.

– В редакцию, – напомнила я. – Трамвай там мимо не ходит, но часто ездят грузовики.

– Да брось ты, – она пожала плечами и ухмыльнулась. – Что тебе грузовик?.. Он об тебя разобьется…

Сонечка всегда умела найти слова. Я уже почти стояла в дверях, но услыхав, вернулась – поцеловать ее.

– Прости, я знаю, что ты не виновата. Если грузовик об кого-то и разобьется, то об тебя. Ты его за год полюбила и разлюбила…

Шеф, как акула, нарезал круги вокруг моих кровоточащих ссадин.

– Хватит нам «Sекса», – сообщил он. – Пиздуй-ка замуж, Ровинская. Три последние заметки сделай и хватит. Я это место под политические обзоры отдам.

Я хмуро на него зыркнула. Если у кого-то в редакции и было сейчас настроение написать о свадьбе, то явно не у меня. Я кивнула. Планерка продолжилась. Расстроенный, Шеф попытался придраться по мелочам, но у него не достало задору.

Дима выпотрошил меня, ничего не осталось.

Замуж, так замуж. Я вернулась в наш кабинет, открыла чистый документ «Ворд» и бездумно углубилась в работу.

Ангелина ЗЛОБИНА

«…Все началось с того, что я с парнем познакомилась. Ничего особенного, парень как парень: нос, два глаза. Но что-то в нем есть особенное. Он когда смеется – хрюкает. Даже странно, что одна маленькая и ничего не значащая деталь убивает едва зародившуюся симпатию. До тех пор, пока он не засмеялся, он мне даже нравился. Проблема в том, что не смеялся он только первые минуты две, а остальное время – хрюкал. На пятнадцатой минуте встречи мне удалось от него избавиться.

Нет, легальным способом – я сказала, что забыла утюг дома выключить. А что? Все способы хороши. Когда я пулей вылетала из бара, то столкнулась с Тимой.

Тима вообще не смеется. Особенно в последнее время.

– Что ты так несешься? Там что, кто-то воздух испортил? – спросил он, стойко сохраняя гранитное выражение лица.

– Хуже, я с каким-то типом познакомилась, он хрюкает! Кошмар!

– В смысле, познакомилась?! – оскорбился Тима.

– Да это так, для «Sекса».

– Ты что, меня вызвала, чтобы я сидел и смотрел издали, как ты знакомишься?

Вообще-то я его лично не вызывала, я всем кинула СМС: «Не хочешь посидеть там-то?» Но Тима раньше всех пришел. Он как раз мимо проезжал.

– Да нет, – говорю, – просто я ждала-ждала, а ты все не ехал… Я покурить вышла.

Тима сделал вид, что поверил и деликатно намекнул на то, что курить вредно, но если мне так уж хочется умереть от рака легких, то я вполне могла бы травить себя внутри бара, а не скакать по улице, где есть шанс подхватить пневмонию.

Он обнял меня за плечи, долго рассматривал при свете уличных фонарей и вдруг выдал:

– Ты такая красивая… Правда!

Когда мужики врут, они всегда делают акцент на том, что говорят, якобы, правду.

– Да это освещение такое, – скромно сказала я. – Но ты ври дальше, мне нравится.

– Дура ты, – обиделся Тима. – Хочешь, я тебе оплачу курс у реального психотерапевта? Он твои комплексы в один момент распутает.

Знаете, кто этот психотерапевт? Тот самый парень, который хрюкает, когда смеется. Он следом за мной вышел – я, как выяснилось, сигареты на столе забыла. И Тима, обрадовавшись такому совпадению, тут же принялся нас знакомить. А я – смеяться.

Психотерапевт решил, что я смеюсь только потому, что мы уже знакомы, начал смеяться вместе со мной. Тут у меня вообще истерика началась, аж мышцы на животе свело и глаза заслезились. Тима тоже улыбнулся, но так мрачно, что у психотерапевта «смешинка» выскочила.

– Ну, я пойду, пожалуй, – неуверенно предположил он.

– Иди уж, – благословил Тима и деликатно подождал, пока я успокоюсь.

Я сразу сказала, что свои комплексы этому реальному психотерапевту ни за что не доверю, ибо он больше всех остальных мужчин напоминает мне одно животное. Не козла. Мое любимое, редкое животное, из которого делают отбивные.

Тимочка поинтересовался, кого мне напоминает он сам. Я сказала, что черного леопарда: сильный, красивый, но приближаться страшновато.

Тима даже заулыбался: он комплексом неполноценности не страдает. Хотя если честно, то больше всего он напоминает клерика Грамматона. Но я этого ему не скажу. По-моему, он перестал колоть себе «прозиум» и может быть опасен…

Подошел ближе, чтобы показать, что ничего страшного в его близости нет. И не было бы, но я в тот миг была уже достаточно хороша, чтобы делать то, что мне хочется. А поскольку мне в этот момент вдруг захотелось его поцеловать, я поцеловала…»

Прославившись попыткой взять за глотку Диму-Матрицу, Просто-Дима слегка умерил свой пыл и оставив попытки поразить собой Сонечку, закрутил любовь с молодой бухгалтершей Олей.

Прямо на рабочем месте.

Смотрелось, мягко говоря, неуместно. Я все понимаю, но делать щупать языком чьи-то гланды, это не эстетично. При виде Олечки с просто-Димой, которые самозабвенно, как подростки, сосались посреди кабинета, я едва сдерживалась, чтобы не заорать.

– Теперь – не смешно? – подкалывал Чуви. – Тебе же так нравилось… Прояви толерантность, мама!

– Мы с Тимом не целовались! – вопила я. – Мы просто дурачились. А эти двое… всякий стыд потеряли!

– Сама давно ли нашла? – не сдавался он.

Я молча в ответ краснела.

Не из-за Тимы. Просто, когда Кан уехал, к нам в гости стал то и дело заглядывать его друг. Точнее не к нам. К Сонечке.

Ситуация была раскалена до предела.

Я то готова была простить ее, то прикончить, то мучилась совестью, то любила, то снова готова была убить. Она, то звала меня к ним присоединиться, то угрожала убить во сне, за то, что я никогда ее не любила, то прямым текстом клялась, что между нами все кончено, но тут же, опомнившись, просила не верить ей. Я, в ответ, лупила кулаком по столу и напоминала, что с этим-то проблем больше нет. Я ей теперь Станиславский:

НЕ ВЕРЮ!

На этом моменте она переводила стрелки на Кроткого, который, якобы, все начал. Кроткий говорил, что ничего он не начинал. Он просто мужчина и слова «надо» ему два раза не повторяют. Мне тоже «надо» было. Причем, постоянно надо. Я шла по жизни в полубреду и мне со всех сторон мерещился Дима.

От остальных тошнило. Даже от Макса. Один только запах его парфюма, который мне раньше нравился… Возможно, из-за того, что я переела своих омлетов с цукини и желчный пузырь дал знать о себе тошнотой и отвращением к людям и запахам. Такого со мною никогда не случалось прежде. По крайней мере, одновременно. Обычно хотелось чего-то конкретного: либо секса, либо блевать. Теперь того и другого хотелось одновременно.

Возможно виной тому были две пары, что постоянно обжимались у меня на глазах.

Когда после сдачи номера, водитель Дениска оттранспортировал домой Шефа, то возвратился за мной. Мы битый час целовались в машине у моего подъезда. Мы «встречались» почти неделю, но в квартиру он никогда не входил. Жена и теща, как уверял Дениска, подвязывали что-то ему на член. Чтобы убедиться, якобы, что он им не пользовался.

Я ржала в кулак. Жена могла спать спокойно: у Дэна попросту не стоял. Судя по его мышечной массе и куче дополнительных признаков, мой новый красавчик сидел на гормонах и бог знает чем еще. Его импотенция не мешала нам целоваться в машине по вечерам. У Дениски были такие приятные губы и почти полностью отсутствовала щетина, что делало его поцелуи безвредными для моего подбородка.

Он был нечто среднее между Максом и Сонечкой и мне чертовски нравилось, что он никак не мог испортить мне жизнь. Я ни чем от него не зависела. Я даже на социальной лестнице стояла чуть выше и это было приятно.

Приятнее, чем наблюдать, как Макс целуется с Сонечкой.

Итак, я вышла. Денискин, то бишь, редакционный «Марк II», мигнул на прощанье красными фарами и скрылся за поротом. У подъезда, на холостом ходу, тарахтела незнакомая легковушка с тонированными стеклами. Решив, что кто-то занимается в ней тем, чем мы с Дениской, я коротко посмотрела на номера и, не придав значения, достала ключ от подъезда. И тут легковушка ослепительно подмигнула мне дальним светом. Мотор заглох.

Водитель толкнул свою дверцу и вышел.

– Мать твою! – возмутилась я, подавив крик ужаса. – Ты совсем уже, что ли?

Макс красивым жестом перекинул руку через себя и щелкнул сигнализацией. Машина откликнулась вспышкой фар и коротким звучным аккордом.

– Привет! – торжественно поклонился он.

В полутьме я не видела выражения его глаз, но ощущала исходящие от него флюиды. Макс всегда отдавал предпочтение шлюхам. Я готова была поспорить, что он сидел здесь довольно долго, наблюдая за тем, как в «марке» запотевают стекла.

– Ты напугал меня до смерти! – прошипела я. – Что тебе надо?

– Я знаю, что ты прешься по свиньям, но… Ты ничего не добьешься от этого борова, – поделился Макс тоном специалиста. – Для случки, моя девочка, нужен хряк, – он указал на себя большим пальцем и подмигнул.

Я уважительно покивала: кто бы мог подумать, что Макс так хорошо разбирается в свиноводстве.

– Почему ты не на своей машине? Ты что… следишь за мной?!

Он рассмеялся; опустив голову, прижал подбородок к груди. Ни тени смущения.

– Допустим.

– Зачем?

Он молча пожал плечами, словно и сам не знал.

– Соня уехала, а мне писец, одиноко. Пошли к тебе?

Трепещущая плоть требовала немедленно, прямо здесь, простить ему все грехи, вплоть до первородного и отдаться. Разум пытался что-то там возражать. Плоть вопила: одним желанием оплатить кредит, Макс заслужил себе право иметь ее. По-разному, по-всякому. Я крепилась.

– Андрюша дома.

– Ну, и? Он, что не позволяет тебе встречаться с парнями, у которых стоит?.. Поехали ко мне? Софи возражать не будет. Ты ж знаешь.

– Уверен?

Кроткий тонко и загадочно улыбнулся и подмигнул:

– Она и с Димой до сих пор… это самое.

Этого я не знала и знание ударилось мне в висок. Меня качнуло. Сердце заколотилось в висках. От боли мир на миг окрасился черным, но эта боль – боль Он-не-мой, была столь привычной… Она накатила и отступила.

– Если бы ты меня вот так вот любила, – сказал совсем другим тоном Макс, – я бы тоже тебя любил!..

– Когда я любила тебя, ты мечтал, чтобы меня автобусом сбило!

Он улыбнулся. Этой своей улыбкой, которая когда-то сводила меня с ума. И от воспоминаний, как он обращался со мной тогда, стало тошно.

– Ты никогда меня не любила, – сказал он примирительным тоном. – Хотела, да. Но любить не любила. Давай по-взрослому? Я выплачу твой кредит за грудь. Я буду тебя «выгуливать» и покупать тебе тряпки. А ты будешь спать со мной, а мозг выносить не будешь. А если ты при мне станешь с Сонькой спать, я даже готов купить тебе бриллианты.

– Тебе когда-нибудь делали больно?

– Мне постоянно делают больно! – ответил он. – Но я не прячусь от боли. Я принимаю ее, если нельзя иначе. Мне от тебя сейчас крышу сносит. Это правда. Я не могу тебе обещать, что завтра все не отвалится… Это тоже правда. Но я стою здесь и сейчас, потому что сейчас я хочу тебя. Да, я не моногамен. Но ты сама – тоже. Тебе не я больно делаю, не Соня… Даже не Дима. Ты сама себе больно делаешь. Ты даже сама не знаешь, чего ты хочешь. Носишься, как дурочка с детским «люблю!» Я бы тоже не поверил на его месте.

Я задумчиво посмотрела на Макса.

Часть меня хотела ругаться с ним, часть – мириться, скрестив над его задницей щиколотки.

– Он говорил с тобой? Он тебе сказал, что не верит?

– Он уехал. Этого мне достаточно, чтобы все понять.

Пока я думала, дверь открылась, выпуская компанию малолеток. Из подъезда вырвалось облако пара. Густо пахнуло мочой и отсыревшим бетоном. Почему во всех дворах города, какие-то идиоты ссут рядом с мусоропроводом? Неужели, так трудно, хотя бы, выйти на улицу!

Я глубоко вдохнула, надеясь преодолеть тошноту, но воздух пах зажаренным луком. Меня затошнило вдруг с дикой силой. И так стремительно наклонило вперед, что я едва успела добежать до газона.

Ангелина ЗЛОБИНА

«…Почему-то многие бывшие часто считают, что имеют на тебя все права. А нынешние не могут воспринять того, что в прошлом у тебя могло быть все что угодно.

– Привет, Солнышко! Сюр-приз!!!

От таких «сюрпризов» седеют раньше времени! И ладно бы, по телефону позвонил, хотя даже звонить в такое время – верх неприличия, но лично являться, да еще с чемоданами – это вообще безнравственно. Но он считает, что имеет право. Даже купил вина – для придания встрече чарующей атмосферы. И плевать ему, что я больше года не пью.

– Сейчас пять утра!

– Я только что с вокзала. Не волнуйся, я ненадолго: просто переночую. Ты знаешь… А можно, я у тебя пару недель поживу?

А ведь еще час назад, когда я пришла домой и свалилась в постель, все было так хорошо. На календаре была пятница и даже не тринадцатое.

– Ну хоть раз в жизни будь человеком! – прошипел бывший, подпрыгивая на пороге.

А когда я попыталась захлопнуть дверь, он просто сдвинул меня в сторону и вошел, продолжая при этом убеждать в своем праве на ночлег. Выгнать его на улицу не могу. Он больше и явно сильнее.

Тиме позвонить – тоже. Еще решит, что я с этим другом за его спиной все время встречалась. Мужикам ведь не докажешь… Я стояла на пороге комнаты и орала, что он должен уйти, а он спокойно распаковывал сумку и говорил, что это ненадолго.

– Я сейчас Максу позвоню! – пригрозила я.

Макса он боится, хоть и корчит из себя крутого.

– А бойфренду новому, который у тебя якобы есть, не позвонишь? – ухмыльнулся бывший. – Ну, звони Максу. Пусть башкой дверь выламывает. Если ты думаешь, что я боюсь этого быка, то ты глубоко ошибаешься.

На этом месте он осекся: вспомнил, что никакого повода у меня жить он, в принципе, не имеет, и снова попытался свернуть беседу на тропу мира.

– Зайка, ну почему ты такая? Я же тебе люблю, я хочу, чтобы мы снова были вместе… Хочу ли этого я, разумеется, никто не спрашивает. Ему же надо где-то жить, так почему бы и не здесь?

Дешевле, чем в гостинице, и к тому же, девочка рядом – не надо никого убалтывать: попищит, да и перестанет. Он даже целоваться ко мне полез, лепеча как, якобы, скучал и не мог дождаться встречи. Еще час мы ругались, а потом он просто лег спать.

А я пошла на кухню – курить и плакать злыми слезами. Но что я могла сделать? В дверь снова позвонили. Утро обещало быть бурным.

– А я тебе верил! Какая же ты все-таки!.. – процедил Тима, непонятно откуда взявшийся, но что по наводке – даже говорить не надо. – И где он?! Нет, ты не волнуйся, я ему портрет не попорчу, просто хочу посмотреть на своего напарника… Ты что, плакала?

Честное слово, я никогда так не любила контроля за собой, как в этот момент. Тима, естественно, в природную наглость моего бывшего не поверил. И если бы Стас был поумнее и похрабрее, то сделал бы вид, что я и ему изменяю. Подлости-то ему не занимать.

Но при виде того, что мой нынешний – это не попытка его запугать, а суровая реальность, бывший испугался.

– Так, понятно. Теперь она, значит, с тобой трахается.

– Не трахается, а занимается любовью, – процедил Тима. – А тебя, по-моему, не приглашали.

Строить из себя то, чего не стоишь, в наше время даже опасно для жизни. Тима, как выяснилось, это не Макс. Это еще страшнее. Он даже первую сцену Стасу не дал сыграть, просто заломил ему руку за спину и прямо в трусах выставил на лестничную клетку.

Поговорить.

Даром убеждения он, видимо, владеет в совершенстве: вскоре бывший спешно собирал свои вещи и одевался, бормоча себе под нос какие-то страшные угрозы.

Тима стоял молча.

Видимо, при виде моего прошлого ему расхотелось строить со мной будущее. Так молча он и ушел, вслед за бывшим. Через пять минут Стас прислал гневную СМСку с обещаниями меня убить, порезать на ленточки и спустить в унитаз.

Тима – ничего…

Может быть, завести вместо парня собаку – действительно разумная мысль? Собаки, во всяком случае, гадят на пол, а не в душу. И только в детстве».

Ангелина ЗЛОБИНА

Ангелина ЗЛОБИНА

Мы сидели в Андрюшиной комнате и, затаив дыхание смотрели «Унесенные ветром». Просрав все на свете, совсем как я, героиня лежала на лестнице в своем опустевшем доме.

– Я верну себе Ретта! – шептала Скарлетт. – Ведь завтра будет новый день!..

Я всхлипывала, кусая костяшки пальцев. Хотелось то выть на луну, то смеяться на нее же, как вурдалак. И тошнило. Боже, как же меня тошнило…

– Купи себе тест, – посоветовал Андрюша, смахивая скупую мужскую слезу на экран по которому бежали финальные титры. – Боже, как прекрасна противная разнополая любовь…

Он встал с дивана и с хрустом потянулся. Посмотрел на часы. Я не ответила. Тест, – уже далеко не первый, – был куплен, использован по инструкции и недвусмысленно расшифрован. Но… Это мог быть простой гормональный сбой. Или – задержка, на нервах…

«ЭТО беременность, идиотка! – вопил мой мозг. – Ты залетела, мать твою! Сделай хоть что-нибудь!»

Но вместо того, чтобы что-то сделать, я часами сидела на нашей широкой кровати и, обняв живот, думала, как это все было бы прекрасно. Родить ребеночка, маленькую частичку Димы. Сына, который стал бы любить меня. А я бы его любила… Жила бы ради него. О том, на что мы с ним будем жить, я как-то не думала. То ли настройки мозга были ни к черту, то ли я впрямь была ебанутой… Иногда мне казалось, что токсикоз – это реакция здравого смысла на весь этот, сопливо-розовый дебилизм.

Да, Дима сказал мне, что хочет ребенка. А еще, сказал, что он любит. И что ему меня жаль. А еще, что отправит меня в Корею. С чего я взяла, что врать ради секса, способен лишь Макс?.. С того, что не могла поверить, будто бы Дима хочет меня?

Макс прав: что я знаю о настоящем Диме?

В дверь позвонили и Андрюша побежал открывать. Он ждал какую-то клиентку на макияж и заранее беспокоился, как бы мой организм не начал выплескивать свое отвращение. Я уже полдня ничего не ела и практически не пила, чтобы не лишать человека заработков. Держать пост было совсем не трудно. Беременность, это нечто вроде нескончаемого похмелья. Когда ты, выблевав все стоишь на коленях над унитазом и тебе больше нечего ему предложить, но… Твой. Желудок. С. Тобой. Еще. Не. Закончил.

– Привет! – внутри меня все замерло. – Соня дома?..

– Э-э, она на съемках в Китае.

– Слава богу! – Дима притормозил на миг, чтобы снять ботинки, и пошел по коридору. Андрюша на миг возник за его плечом и исчез за закрытой дверью.

Кан встал на месте, уставившись на меня. Я тоже на него уставилась, позабыв о своих проблемах. В белой рубашке, с закатанными до локтей рукавами и легких бежевых брюках, он выглядел слегка помятым, уставшим, но… таким молодым. Совсем, как я его помнила. Вот только смотрел иначе: с ужасом и болью в глазах.

– Господи… Ты в порядке?

Тут я вспомнила, что сама, выгляжу ужасно. Бледная, опухшая и здорово исхудавшая. Да еще и от слез раскраснелась. И тотчас же обозлилась.

– Я просто не накрашенная!..

– Вскрытие уже делали? – оборвал он. – Мне сказали, что ты больна.

– А-а, – я слабо дернула лапкой. – Это?.. Меня тошнило с утра. Эээ… Желчный… эээ… камень.

Не сводя с меня пронзительного взора, Дима подошел, заставил меня поднять голову и оттянул веко.

– Язык покажи.

Я, как сквозь сон поняла, какая же я дубина! Желчный камень, блин! Он же сейчас меня прямо здесь разрежет. Любой хирург все симптомы знает. И знает: это не лечится. Как и его желание резать и зашивать.

– В больнице уже была? – вдохновился Дима. – Щас новая аппаратура, можно прокол сделать и все удалить. Даже полость вскрывать не надо!..

Я скинула его руку и закатила глаза. В своем, полном денег мире, Дима как-то забыл о том, что эта аппаратура, наверняка стоит денег. К тому же…

– У кого ты была? – он вынул телефон из кармана. – У Петра Степаныча? Странно, что он мне не рассказал.

– Там очень маленький камешек, – соврала я, проклиная свою нелепую ложь. – Сам выйдет.

– Совсем-совсем маленький? – понимающе прищурился он. – Ну, тогда ладно. Желчные камни все время выходят сами… – ему вдруг надоело шутить и Кан рявкнул. – Ляг!.. Ты не была в больнице.

– Не трогай меня! – я тоже повысила голос и отшатнулась, закрыв свой живот подушкой.

– Ладно! Тогда вставай. Поедем делать УЗИ.

– Дима, отстань! Я знаю, что со мной, хорошо? Отстань!

– Что это?

– Съела что-то не то! – я злобно зыркнула в его сторону, вспомнив щелчок, с которым лопнул презерватив.

Твою бесплодную сперму, сволочь!

Кан прищурился и я поняла, что мой сверкающий герой, действительно близорук и, молодясь, не носит очков. Совсем, как наш Шеф. На это раз меня это нисколько не охладило. Я посмотрела на его красивое, с тонкими чертами лицо и подумала, что ему пошли бы очки.

Его глаза сузились и сверкнули. Черты исказились. Интеллигентность словно смыло волной. Я замерла и заледенела. Даже зародыш внутри меня словно сжался под «нежным» взглядом отцовских глаз.

– Ты что, беременна? – спросил он с таким сарказмом, что я протрезвела от сладких мечт. – От меня?

Даже тошнота вдруг прошла. Я поднялась, пролетела мимо него, распахнула дверь и сказала:

– Вон отсюда! Пшел вон!!!

– Чего он хотел? – спросил Андрюша, убедившись, что черный джип на самом деле уехал, оглушительно меняя на ходу передачи.

– Убедиться, что я не умру. Я должна быть живой, чтобы реагировать на его издевки.

Андрюша подпер ладошкой лицо и мечтательно вздохнул. Часть его все еще пребывала в мире Скарлетт и Ретта.

– Иногда мне кажется, он на самом деле в тебя влюблен, только скрывает.

Я посмотрела на своего соседа. Очень внимательно посмотрела. Но нет, Андрюша не издевался. Он в самом деле так думал.

– Нет таких скрытных мужчин, чтобы отказывались во имя скрытности от любви, – обрезала я. – И мой тебе совет, как специалиста по предложениям пойти на хер: если видишь, что парень тебя не хочет, верь глазам своим.

– Тогда зачем ему вообще приходить?!

– Потому что он – болен. На всю свою голову.

– Ты дурочка, – сказал Андрюша и еще крепче прижал медведя к груди. – Он пришел, потому что хотел быть уверен, что тебе не требуется его помощь. Просто слишком гордый, чтобы это признать.

Я рассмеялась: горько и почти что на грани истерики.

– Да, точно. Помог, чем мог… Не одолжишь мне парочку сотен?

– Зачем тебе?

– На аборт.

Вместо ответа, Андрей осел на диван и закрыл рот. Руками.

– Поздравляю! – аптекарша улыбалась мне в пуп, измеряя глазами талию. – Значит, все-таки две полосочки! Радость, а?

На стеклянной стойке перед ней лежал свежий номер МД. Мохнатые от излишков краски столбцы последнего повествования о Тиме и Лине были подчеркнуты красной ручкой.

Видимо, девушка тоже считала, что все решения за женщину, должен принимать мужчина.

– Пока еще ничего не ясно.

Аптекарша посмотрела на меня так, словно я объясняла детям, что Деда Мороза выдумали.

– Да, – пробурчала она. – У вас просто хобби такое – писАть про любовь и пИсать на тесты.

Чувствуя себя виноватой перед верной читательницей, я смущенно посмотрела на мохнатые буквы. Кто мог знать, что кто-то верит в эту историю? Шефа бы сюда. Объяснить еще раз, насколько я бездарно выдумываю. Я покраснела, глядя в обиженные глаза. Пробубнила.

– Я только недавно узнала, понимаете. Я боюсь сглазить…

Девушка смягчилась; закивала, заулыбалась.

– Я так и знала, что у вас этим кончится!

Пушистые грязные буквы смеялись с газетной страницы. Я выжала улыбку и вышла, забыв, что зашла купить чистые пеленки и хирургические перчатки.

Врач уже выписала направление и теперь сидела, задумчиво рассматривая бумажку в руке.

– Если вы с ним вместе останетесь, – проговорила она, словно пифия глядящая в пламя, – никогда не говори ему. Ни один мужчина подобного не простит. Особенно, если хочет ребенка.

– Если и хочет, то явно не от меня, – я встала и еще раз коснулась рукой пакета с необходимыми принадлежностями.

В черных глазах Светланы Андреевны я видела свои отражения… и еще могилу в снегу. Голая береза скрипела под ветром. Тощая ворона сидела нахохлившись на торчащем из могилы запястье.

Врач вздохнула:

– Он же Димы Жанниного друг… Ну, твой парень. Может, Дима поговорит с ним?

Ворона, сидящая на моей могиле, раскаркалась со смеху. Расправив крылья взлетела и я поняла, что это не могила и не рука, а лишь сухая коряга, припорошенная снегом. Чего я так боюсь, господи? Он же не за аборт грозился меня прикончить, а если я рожу ему ребенка не от него.

– Теть Света! – вскинулась я. – Только не впутывайте во все это дело Диму! Как он поговорит? Заставит его жениться и полюбить меня?

– Горе ты мое, – вновь вздохнула врач и вновь склонилась над картой, которую заполняла. – Наталья бы в гробу перевернулась, если бы узнала…

Я осторожно пожала плечами и улыбнулась. Знай моя бабка, как я наверстываю упущенное, она бы крутилась, как вентилятор.

Коридор был темен и пуст. Малейший шорох, многократно помноженный эхом, превращался тут в камнепад. Казалось, словно я иду через царство мертвых. Не дыша, подгоняемая стуком собственных каблуков, я чуть не взвыла от ужаса, когда в конце коридора качнулась темнота у стены.

– О, господи! – выдохнула я.

Он был последним человеком, которого я ожидала здесь встретить! Исключив ранний климакс, беременность и миому матки, я затаила дыхание. Либо он забежал купить полкило младенцев, чтобы погрызть в кино, либо следил за мной.

Я замерла; смотрела, как он идет ко мне через коридор. Высокий, красивый, широкоплечий… Сегодня резко похолодало и полы черного плаща трепетали за ним, пролетая над полом. На какой-то миг забывшись в полуэкстазе, я дрогнула.

Любовь моя! Отец моего ребенка…

– Какого хера?!

Розовая надежда лопнула. Он не был моим. И отцом моего ребенка тоже не станет. Потому что не будет никакого ребенка. Биологический хозяин сперматозоидов, вот он кто.

Чужой.

Со свойственной ему деликатностью, Дима молча взял меня за локоть. Молча развернул и так же молча толкнул в скрипучее, деревянное кресло, пропахшее лекарствами, болезнью и хлоркой.

– Желчный камень решила выскрести? – спросил он, глядя поверх меня, словно сам мой вид был ему противен.

Мне вспомнился березовый лес; сидящая на коряге ворона. А еще короткий щелчок, порвавшегося презерватива и его голос: «Не бойся, я абсолютно здоров… Если не считать бесплодия!»

– Кто счастливый отец? Массажист из «Химок»?

– Как ты можешь?.. – всхлипнула я.

Дима дернулся, словно я ударила его по лицу. Его взгляд стал каким-то другим. Удивленным? Плащ зашуршал, когда Дима опустился на корточки. Взял мои ледяные руки в свои.

– Почему ты мне не сказала?

Я рассмеялась. Устало и горько. Эхо разбросало мой смех по гулкому коридору. Хороший вопрос – это половина ответа.

– Потому что!

– Ты говорила, будто любишь меня…

– Ты тоже говорил, будто любишь! Слова ничего не стоят, когда за ними ничего не стоит.

Он не был склонен к красивым метафорам.

Поднявшись, Кан прошелся передо мною туда-сюда, пытаясь взять себя в руки… Вместо того, чтобы взять в них меня и швырнуть об стену.

– Я бросил все дела, прилетел из Штатов. Я тут же, прямиком из аэропорта, рванул к тебе! Сначала на работу, потом домой. Я тебя спросил: «Ты беременна?» Что ты ответила? Помнишь? Я помню.

Я стиснула зубы.

– Ты так спросил, что сразу ясно было: это сарказм.

– Ты идиотка?!

Ну, ясен пень! Как я могла решить, что не виновата? На каждый неверный шаг у Кана три объяснения и куча доказательств того, что я сама-дура. Махнув на него рукой, я сказала: «Ой, все!» и встала было… Но тут же снова села под его взглядом. Если бы Нео так посмотрел на агента Смита, тот распался бы на пиксели еще в первом фильме.

– Ой, все тут будет, когда я скажу, ясно? – проговорил Кан медленно; его ноздри сузились, брови приподнялись; я мысленно попрощалась с жизнью.

Хотя и не до конца поняла, что сделала.

Не зная, что сказать, я расплакалась, прижав колени к груди. Кан сел. Притянул меня к себе на плечо.

– Прости… Ты пила? После того, как мы…

– Зачем ты мне соврал, что бесплоден?

– Я не соврал… Просто не сказал, что продолжаю лечиться.

– Я поздравляю: ты вылечился!

– Ты думала о том, чтобы оставить ребенка? – его голос слегка дрожал.

Часть меня жаждала сказать «нет». Ударить его как можно больнее. Но я лишь всхлипнула еще громче. Как я могла соврать ему? Когда он так на меня смотрел? Я кивнула… Несколько раз подряд.

– Конечно думала. Как я могла не думая выскрести детей от тебя?!

– Детей?

– Похоже, там сразу двое…

Дима выдохнул, словно в воду нырнул. И рассмеялся вдруг. Его рука легла на мой живот. Таким естественным, таким нежным жестом, что я машинально накрыла ее своей. Он заглянул мне в глаза. Слова закончились. Слова стали не нужны… Кан молча взял меня за руку, обнял и повел назад.

В кабинет из которого я только что вышла.

Беседа с врачом окончательно исчерпала запасы его красноречия.

Я никогда не думала, что все так запутано и серьезно. Не придавала значения старым связям. Тому, как много врачей в этом городе знали бабку. Тому, как много врачей в этом городе, по-прежнему, знали Жанну Валерьевну, Диму, меня.

А он понимал. Он с самого начал все понимал. И сидя в маленьком кабинетике, пропахшем дезинфекцией и бумагой, еще раз выслушал. Все. Про «невинную девочку», про «ты же взрослый мужчина!» Про безответственность, про неосторожность, про то, что «приличный человек сперва бы женился!» И я не могла помочь. Что я могла сказать? «Вы знаете, теть Света, Дима не виноват. Я на самом деле, такая шлюха! Со всем его окружением перетрахалась, включая его любовницу. И не забудьте рассказать остальным. Особенно, его маме!» Пришлось сидеть рядом. Держать его за руку и молчать.

– Прости, – прошептала я, несмело тронув его рукав. – Я в жизни не думала…

Он не сказал ни слова.

Замкнувшись в себе, Дима молча вел машину по городу. Пролетавшие за окном фонари то и дело выхватывали из темноты его бледное, ничего не выражающее лицо. Если он и помнил о том, что я – рядом, то виду не подавал.

– Дима, – сказала я, – мне плохо. Меня тошнит, когда ты постоянно петляешь.

Он тихо выругался.

Развернул машину, в лучших традициях полоумных братков, взвизгнув колесами. И мы слетели по склону с Муравьева-Амурского. Джип повернул к желто-белому дворцу с высокими греческими колонами и резко остановился, зафыркав на холостом ходу.

Дима молчал, не спуская глаз с приборной панели. Я тоже молчала, тупо глядя на здание. Главный городской ЗАГС. Если это намек, то я готова была понять его верно. Но Кан ни на что мне не намекал. Лишь молчал и смотрел на ему лишь видимую точку. И я поняла, почему он медлит. Он был чересчур порядочным, чтобы не жениться. Он мне еще в Корее сказал, что его ребенок родится законнорожденным.

Все было предрешено.

Я снова вспомнила предсказание. Почему я считала, что выйти замуж без радости, мне будет все равно радостно? Радостно не было. Печально было. Я пузом его приперла. Хотя и твердила, что не желаю иметь детей. Теперь желала. А Дима?..

– Ты любишь меня еще? – спросил он внезапно.

– Я тебе десять раз уже говорила…

– Так скажи в одиннадцатый! Так, чтоб я понял.

– Да, я люблю тебя, – процедила я. – Аж, подыхаю! А ты меня?

– Да всей, блядь, своей душой! – он врезал кулаком по рулю.

Меня подкинуло в кресле.

Какая-то женщина шарахнулась от резкого звука клаксона. Упала. Беспомощно заворочалась на сухой листве, пытаясь подняться. Выругав ни в чем не повинную жертву своей несдержанности, Дима выбрался из кабины и пошел ее поднимать. На мой взгляд, это могло напугать ее еще больше, но женщина, когда ее достали из листьев и отряхнули, выглядела довольной.

Дима вернулся, наполнив салон запахами улицы: дыма, выхлопных газов летящих мимо автомобилей и незнакомых женских духов. Похоже, он не шутил.

– Когда я ушла, ты просто захлопнул дверь, – напомнила я угрюмо.

– А что я должен был делать?! Ползти за тобой? На брюхе по стекловате? Я пытался объяснить тогда, в Южном. Но ты как будто не понимаешь…

– Ради детей пришел!

– Любовь для меня – поступки. Если ты не видишь их, если ты не веришь, значит моя любовь тебе не нужна.

– А моя тебе?

Дима мрачно посмотрел на меня.

– Что, по-твоему, я делаю здесь сейчас?

– Тянешь время до закрытия ЗАГСа.

Он вздохнул и пальцами потер веки:

– Ладно, я буду кратким. Я очень тебя люблю. Не знаю за что, наверное, окончательно спятил. Но как бы то ни было, я люблю тебя, я уверен. И я тебя спрашиваю, еще раз, по-человечески: ты правда любишь меня? Ты, правда хочешь иметь от меня детей? Ты хочешь быть со мной? Ты в этом абсолютно уверена?

Я задохнулась.

– Естественно! Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты не сказала мне! Потому что ты заставила меня думать, что пытаешься вернуться в Корею через постель. Потому что ты на аборт записана!..

– Я не хотела тебе навязываться. Мне показалось, ты пожалел, что привез меня тогда. О том, что спал со мной пожалел… У нас уже было нечто подобное три года назад! И я… Я просто пыталась… Хотела сделать вид, что для меня это тоже не имеет значения… – разволновавшись, выкрикнула в запале. – Я же сказала, что до последнего хотела оставить… Будь это один ребенок, я родила бы и без тебя.

На этот раз задохнулся он.

В первый раз я видела Диму таким взволнованным. В первый раз он не мог подобрать слова. В первый раз его чувства были написаны на его лице и я читала их так же четко, как он обычно читал мои.

– Нет. Я! НЕ!! ЕБАНУТАЯ!!!

– Оно и видно, – сухо ответил он. Потом рассмеялся вдруг. – Как думаешь, Природа уже достаточно отдохнула, чтоб наши дети могли продолжить династию?

Сперва я хотела обидеться, но вспомнила совет Сони – перетерпеть.

– Я думаю, – я осторожно вложила руку в его ладонь и Кан ее сжал с таким облегчением, словно сам хотел ее взять, но все не решался, – что хотела бы мальчиков. Если они вырастут хотя бы в половину такими же красавчиками, как ты, им уже повезет.

В горле стояли слезы. Наклонив голову, Дима пронзительно смотрел на меня.

– Если им по-настоящему повезет, они родятся девочками, похожими на свою маму.

Пока я по привычке искала в этом подвох и скрытые колкости, он перегнулся через меня, открыл бардачок и достал из него чей-то паспорт. Новенький и пахнущий клеем и коленкором.

– Мой первый подарок тебе, как жене.

Я тупо смотрела то на него, то на паспорт. Все собиралась с духом, чтобы сказать ему: сейчас не время шутить! Но Дима был серьезен, как перелом. Он даже не улыбался. Я робко приподняла обложку. Уставилась на свою фотографию. На имя к ней «Кан Ангелина Викторовна». Я лихорадочно пролистала к страничке с надписью «Семейное положение».

Там, посреди страницы, эффектно расположилась печать. Мохнатые от избытка краски, контуры и слова. Совсем, как в заголовке газеты, что читала аптекарша.

Я раз за разом перечитывала то печать, то свое старое-новое имя. То смеялась, то плакала. То все вместе. Сердце плавилось, любовь подступала к горлу. Дима снова посмотрел на часы.

– Идем. Нам надо расписаться у них в реестре и старый паспорт сдать, – сказал он, распахивая дверцу. – И вытри слезы. А то решат, что я тебя в заложники взял…