То, что отдаем Мы
За столиком в конце ресторана автор беспрерывно беседует со своей тенью.
Сегодня в городе N была прекрасная погода.
Даже не так – удивительная погода! Для столь мутного, можно сказать даже «одинокого» города в Nой губернии, которую посещают только тучи, и то в особенную праздную редкость. Жители города, обрадовавшись такому событию, не собирали преминать столь чудесным фактом, уж точно не собирались испытывать фортуну и играть с судьбою. На улицах города можно было увидеть всех и каждого: и больных и здоровых, и богатых и бедных, и, казалось бы, все, от мала до велика, объединенные прекрасной погодой, не собирались портить настроения не себе, не ближнему своему, и, собираясь сонмами, кипами, старались получать удовольствия от столь прекрасного дня совместно.
Так в одном довольно популярном в столь маленьком уезде локальном ресторане было полно народа. Люди толпились, разбирали все свободные стулья, усаживались за столы, и, когда, казалось бы, свободных мест совсем не оставалось, люди начинали приносить табуреты и раскладные стулья из своих домов, и, подсаживаясь к знакомым людям, которые приветственно их встречали, начинали яркие обсуждения, которые должны были быть типичными для столь темного и мутного городка, типичными, позвольте автору уточнить – агрессивными; такими, которые должны были закончиться либо мордобоем, либо побоем, либо, если одним из участников дискуссии была девушка, пощечиной и долгой обидой на своего молодого человека.
Официантки не успевали обслуживать всех своих клиентов, повара не успевали готовить на всех, и сам владелец заведения, который уже с гордостью мог его назвать настоящей таверной, не успевал бегать на рынок за дополнительными продуктами, который, казалось бы, и без его интервенции изрядно обнищал.
Вот оно, настоящее народное празднество!
Во всей этой суматохе, в которой, казалось бы, можно было заметить только всеобщее празднество, выделялся один маленький столик в углу ресторана. В нем, на всей его протяжённости, сидел только один человек. Остальные люди, присутствующие в ресторане, пытались всякими способами его избегать, и причем делали это по-настоящему бессознательно, совсем не понимая, почему этот столик их так оттягивает, почему человек, что сидит на нем, и безостановочно что-то пишет в своем блокноте, то все перечеркивая, то наоборот, создавая какие-то новые заметки, кажется им столь неприятным и отталкивающим.
Возможно, какой-нибудь народный смельчак и взялся бы расследовать столь любопытное для общество дело, столь мистичное, завиральное, и до предела фанатичное, но, правда, влияние прекрасной погоды было в разы действеннее и приятнее, чем влияние этого непритязательного человека. Да и казалось бы, чего стоит один столик по сравнению с риском открыть ящик пандоры, который, возможно, мог бы принести целое несчастье всему народу в ресторане, и, тем самым, испортив все народное гуляние?
Поэтому никто не обращал внимание на молодого писателя, который сидел за столиком в конце ресторана. Хотя именно он и заслуживает самого большого обозрения.
– Ловкий, сильный, – задумчиво, грызя ластик от карандаша, бормотал он себе под нос, – нет. Не такой. Пусть будет умным и ловким.
– Ну не-ет! – жалобно пропищал кто-то на соседнем от писателя месте.
Тот, немного отпрянув от собственных заметок, устремился рассматривать своего собеседника.
И правда, если бы читатель был бы прямым свидетелем данной сцены, он, невооруженным глазом, но мог бы заметить странную тень, нет, скорее дымок, который принимал бесплотную форму человека, и активно общался с писателем.
– Да почему? – Горестно, и даже слегка иронично сказал писатель тени, – ну все тебе не нравится!
– А потому! – обижаясь, отвечал тот. Казалось бы, что если бы тот имел тело, он бы сложил руки на руки, и, обиженно, устремил бы взор в окно, стараясь обличить себя максимально недовольной миной, – я должен быть живым! Понимаешь ты, живым!
– Понимаю! – с непрослеживаемой для незнакомца этого диалога ниткой разочарования, вскидывая руки, проговорил писатель, – но у меня не получается! Я стараюсь, но никак!
– Ты должен стараться больше! Ты должен!
– С каких пор я должен? Кому это я должен?
– Всем! Всем ты должен! Ты создаешь не просто меня, ты создаешь самого себя! Как же ты не понимаешь?
– Все я понимаю!
– Да что ты понимаешь? Ничего ты не понимаешь! Иначе уже давно у тебя все получилось бы.
– Ну как же тут не понимать! Я писатель! И мое дело, – писать!
– Ха, – тень ехидно усмехнулась, – какой ты писатель! Неужели, если ты взял карандаш и блокнот, если у тебя в голове появилась идея, появился я, – а кстати, если появился я, то идея правда неплохая – ты стал писателем? Неужели ты планируешь научиться бегать перед тем как научиться стоять? Перед тем, как писать, нужно сначала научиться читать! И читать правильно! Вот сколько книг ты прочитал?
– Достаточно! – надувшись, заявил автор
– Достаточно! Посмотрите на него! Но ничего. Хорошие идеи и не из таких как ты делали прекрасных писателей. Ты, главное, не дуйся. Слушай меня меньше, и продолжай писать. Сделай меня живым.
Писатель последовал указанию своего бесплотного собеседника. С пяти минут он сидел на месте, не отрывая карандаша от блокнота, что-то прописывая, но, затем, резко остановившись, выбросил карандаш поодаль и закричал:
– У меня не получается!
– Идиот! – возмутилась тень. – Ну и зачем теперь выкидывать карандаш? Подожди секунду, сейчас я его принесу.
Дымок медленно переместился с кресла к карандашу, и левитируя, вернул его в руку писателя. Тот же, можно подумать, уже привыкший к подобным сценам, принял это как должное.
– Вот! Так-то лучше! И не горячись больше, – наказал ему тень
– Ну как же так! Ну я не понимаю, что мне нужно сделать! Ну скажи мне сам, что написать, чтобы ты стал живым!
– Ах! – нежно вздохнула тень. – Милый ты мой, глупенький! Писать – мало! Нужно не писать, mon cherie, не писать, mon gar, нужно чувствовать! Если бы ты читал Джека Лондона, то ты бы знал, что художник, это не тот, кто рисует, но тот, кто изображает. Плюнь на себя! Плюнь на свои чувства! И мир тебя запомнит.
Писатель задумался. Вдруг, в его глазах заискрилась молния, проблеск необычайного пламени, который, казалось бы, должен был зажечь все буйство, которое только и происходило в этом ресторане. Он, крепко схватившись за карандаш, принялся писать.
Через пару секунд дымок растворился. Вскоре, вместо обычной тени появились оттенки рук, оттенки тела, и, если бы не мертвенная бледность и прозрачность, его можно было бы почти принять за человека.
– Стой! – вскричал он, активно жестикулируя своим прозрачным телом. – Остановись!
– Что такое? – вышедший из творческого аффекта, проговорил писатель, а потом, приметив новшество в своем собеседнике, радостно вскрикнул, прихватываясь за свое лицо. – У меня получилось! Получилось!
– Да! – радостно, казалось бы, по настоящему, сочуственно, ответил ему бывший тень. – У тебя получилось! Но нельзя делать все сразу. Остановись, передохни. Иначе потеряешь хватку. А с ним – и всю свою способность делать меня живым.
– Хорошо! – переходя из творческого аффекта в радостный, проговорил писатель
– Теперь, – задумчиво подставив свой подбородок под кулак, проговорил он, – мне нужно имя. А еще квартира. Ты все еще живешь один?
– Спрашиваешь! – возмутившись, но не потеряв настроения, ответил он – Конечно один. Хотя нет. Теперь мы вместе!
– Да, вместе! Но остается лишь вопрос с моим именем. Как ты меня назовешь?
– Назвать? Даже не знаю… Может ты сам себя назовешь?
– Правильно, мой мальчик! – радостно воскликнула бывшая тень. – Рравильно! Твое творение должно назвать себя, но не ты сам. Но, правда же, как же мне себя назвать… Ах… А буду я… Знаешь, зови меня Facundum
– Кем?
– Для тебя, мой милый, фамильярно – просто Факунд! Ну же, что же мы сидим, вставай скорее, мне не терпится посмотреть моими новыми глазами этот прекрасный мир, я стражду почувствовать прекрасное дуновение ветра моим новым телом, давай же скорее, веди меня к себе!
На этом закончилась первая встреча писателя со своим творением.
Следующий день был почти не отличен от первого: на улице все еще стояла прекрасная погода, и даже лучше прежнего. Только люди, испытав такую необычную благодать два дня подряд, совсем не планировали гулять снова, и посему на улице можно было видеть лишь редкие проблески смельчаков, или тех, кто мало отдохнул вчера, или же просто тех, кто вчера не выходил вовсе.
Наши герои, находясь за тем же самом столиком, вели активный разговор.
Тень, что назвала себя Факундом, уже, казалось бы, полностью сняла с себя бывшие оттенки тени. Теперь от его прозрачности не оставалось и следа, а сам он, развалившись в кресле, и, заказав для себя различные блюда, нахваливал прелестную официантку, которая обслуживала его безразмерный аппетит.
– Мне кажется, что ты меня обанкротишь, – с грустным вздохом заявил писатель.
– Не волнуйся! – убедительно, с настоящим оптимизмом заявил Факунд, – Деньги тебе больше не пригодятся! У тебя ведь есть я!
– В том то и дело… – еще раз вздохнув, пробормотал писатель, – Ведь у меня есть ты…
– Ладно! – продолжал настаивать в своем беспрецедентном красноречии Факунд. – Хватит пустой болтовни! Пиши! У тебя отлично получается!
Писатель, повиновавшись, продолжал чиркать по блокноту.
И так весь день.
Следующий день не решил повторять рекорд своих предшественников. С самого утра лил безостановочный дождь, прерываясь в своем ласкательном шуме только на безудержный грохот раскатов грома.
Два наших героя продолжали сидеть за столиком в конце ресторана. Писатель обреченно смотрел в окно, постепенно вздыхая.
– У тебя получилось, мой мальчик! – радостно, ощупывая самого себя, вскрикивал Факунд. – Ты сделал меня!
– Да, – вздохнул писатель, всматриваясь в проходящие капли дождя
– Ты сделал меня ЖИВЫМ! – вскричал он. – Я ЖИВОЙ! Я настоящий!
Писатель вновь вздохнул.
– Ты теперь не писатель, нет! – активно жестикулируя, и, казалось бы, балуясь своим новым телом, проговаривал Факунд. – Ты —автор! Ты настоящий автор, неумеха! Честное слово, я не думал, что у тебя получится. Но ты это сделал! Ты сделал меня, и какого! Да я красавец, я по настоящему прекрасен! Апполон не стоял рядом с тем, что ты создал! Слышишь? Повернись же уже ко мне, посмотри на меня!
Тень, которая так грустно всматривалась в капли, что медлительно ползли по окну, собрав последнюю волю, повернулась, и на минуту проявилось его лицо, и, через мгновение, исчезло. Навсегда.
– Ну что же ты так разочаровался, голубчик? – наблюдая за тем, как тень, которую когда-то именовали писателем, пропадает, говорил Факунд. – Ну что ты такой грустный-то? Ну, милый мой, автор ты мой сладенький, ну чего-же ты такой грустный-то! Ну посмотри на меня, посмотри какой я, посмотри! И это сделал ты, ты! Я – это ты! Я – лучшее, что есть в тебе! Почему ты так грустишь, mon gar?
Писатель, который теперь по праву мог именоваться Автором, испустил последний вздох, последний раз посмотрел в глаза своего произведения, и даже улыбнувшись, исчез.