Robin Hobb

Blood of Dragons

Проснувшись, Тинталья почувствовала себя замерзшей и старой. Она нашла хорошую добычу и сытно поела, однако все равно толком не отдохнула. Из-за гноящейся раны под левым крылом ей трудно было найти удобное положение. Если драконица распрямлялась, то распухший участок плоти пульсировал жаром и болью, а если сворачивалась в клубок, то ощущала острый укол стрелы, застрявшей глубоко в теле. Теперь стоило ей только расправить крыло, и боль распространялась по нему, словно жгучее растение, которое жадно прорастало внутри и кололо Тинталью острыми шипами. По мере приближения к Дождевым чащобам становилось все холоднее. В этих местах не было ни пустынь, ни горячих песков. Калсидийские пустыни просто источали жар земных недр, поэтому сейчас там было почти так же тепло, как и в южных краях. Но Тинталья уже оставила сухие земли позади, и здесь цепляющаяся за весну зима давала о себе знать. От морозного воздуха кожа вокруг ее раны костенела, превращая каждое утро в пытку.

Айсфир не полетел вместе с ней. Тинталья рассчитывала на то, что древний черный дракон будет сопровождать подругу, хотя сейчас и не могла вспомнить, почему ей так казалось. Драконы всегда предпочитали жить в одиночку, а не группами. Чтобы хорошо питаться, каждому требовались обширные охотничьи угодья. А теперь, когда она оставила Айсфира, а он за нею не последовал, лазурную королеву окатило унизительное понимание: черный самец не слишком-то и дорожил Тинтальей! Впрочем, он никогда ничего ей не предлагал. Правда, и не просил удалиться.

Айсфир получил от нее все, что ему было нужно. В первые дни ликования, вызванного встречей, они совокупились. Когда придет срок, Тинталья отправится на берег гнездовий и отложит там яйца, которые он уже оплодотворил. Однако, после того как черный дракон оставил в ней свое семя, у него пропала причина проводить время с подругой. Но из яиц Тинтальи выведутся змеи, которые сползут в море, и возобновится нескончаемый цикл: «дракон — яйцо — змей — кокон — дракон», а воспоминания древнего рода сохранятся и продолжатся. Позже Айсфир сможет встретить других драконов — когда пожелает искать их общества. Тинталья даже удивлялась тому, что задержалась подле него так долго. Неужели, выйдя из кокона в одиночестве и проведя столько замурованной под землей, она переняла у людей такое неподобающее дракону поведение?

Синяя драконица медленно распрямилась и еще более осторожно расправила крылья навстречу хмурому утру. Она потянулась, отчаянно тоскуя по теплому песку, и постаралась не думать о том, что полет в Трехог может оказаться ей не по силам. Не слишком ли долго она выжидала, надеясь, что выздоровеет без посторонней помощи?

Тинталье было больно выгибать шею, и она не смогла толком осмотреть себя со всех сторон. От кожи мерзко пахло, при любом движении из раны сочился гной. Драконица зашипела, разозлилась и использовала силу своего гнева для того, чтобы напрячь мышцы. Благодаря этому из раны вытекла новая порция мутной жидкости. Теперь вонь стала нестерпимой, но зато кожу хотя бы перестало тянуть. Она сможет лететь. Да, это будет больно и медленно, но Тинталья справится. А вечером она выберет место для ночлега. И будет очень внимательна. Только бы подняться с берега реки, куда ее занесло! Тинталья хотела направиться прямиком в Трехог в надежде быстро отыскать там Малту и Рэйна, которых превратила в людей Старшей расы — или, как их называли на севере, Элдерлингов, чтобы они лучше служили ей. Кто-нибудь из них вытащит стрелу из ее измученного чешуйчатого тела. Однако между ней и Трехогом простирался густой лес, а значит, полететь напрямик не получится. Даже здоровому дракону тяжело приземляться в чащобе, а уж с больным крылом она наверняка рухнет сквозь кроны на землю. И Тинталья выбрала путь вдоль берега моря, а затем вверх по реке Дождевых чащоб. Она охотилась на заболоченных участках и илистых отмелях: мелкие зверьки часто лакомились здесь кореньями и нежились в грязи, лесные обитатели покрупнее приходили на водопой. Если Тинталье повезет так же, как и прошлым вечером, она удачно приземлится на болотистую прибрежную полосу, а заодно и поймает какую-нибудь крупную добычу.

Ну а в случае неудачи — Тинталья опасалась, что сегодня, к сожалению, именно это ее и ждет — она всегда сможет отдохнуть на речной отмели. Конечно, мало радости лежать на холодной и мокрой почве, но это можно как-нибудь пережить. Гораздо больше драконицу пугала необходимость каждое утро снова взлетать. А ведь она очень ослабела!

Тинталья уныло поплелась к реке и принялась пить, недовольно морща ноздри: вода была горькой и невкусной. Утолив жажду, драконица распахнула крылья, рванулась в небо и… беспорядочно захлопав крыльями, рухнула обратно. Высота была небольшой, но падение оказалось болезненным. Острые куски камней буквально впились в ее измученное тело. Удар выбил воздух из легких, и из глотки вырвался хриплый крик: драконица сильно ушиблась о землю. Ошеломленная Тинталья лежала, дожидаясь, когда боль отступит. Она не прошла полностью, но постепенно ослабела до терпимого уровня.

Тинталья прижала голову к груди, подобрала лапы и сложила крылья. Ей хотелось отдохнуть, поспать. Но тогда она проснется еще более голодной и закоченевшей, чем сейчас, а свет начнет меркнуть. Нет. Надо лететь — и немедленно. Если она задержится, то совсем лишится сил. Надо попробовать, пока она еще способна передвигаться.

Драконица сжалась и приготовилась к новому падению, не позволяя себе расслабиться. Надо просто терпеть и лететь так, словно она ничего не чувствует. Она внушила себе эту мысль, отчаянно напряглась и ринулась вверх.

Каждый взмах крыльев ощущался ударом огненного копья. Тинталья яростно взревела, но не замедлила движений. Вскоре она набрала высоту, начала парить над мелководьем и наконец поднялась выше деревьев, затенявших берега. Бледное солнце коснулось ее шкуры; ветер, дувший на открытом пространстве, порывисто бил ее по глазам. Тучи набухли и отяжелели, предрекая затяжной холодный дождь. Пусть будет ливень, ей все равно! Тинталья возвращается домой.

Элис открыла глаза навстречу постылому утру. Крайне неохотно она подняла голову и осмотрела единственную комнату своего скромного жилища. В хижине царил холод. Огонь догорел еще несколько часов назад, и сырость непривычно суровой весны безжалостно вползла в дом. Элис съежилась под стареньким одеялом, ожидая, чтобы ее жизнь исчезла. Напрасные надежды: жизнь с новой силой набросилась на нее, чтобы начать мучить и изводить тоскливыми мыслями и одиночеством. Тогда Элис прижала тонкое одеяло к груди — и ее взгляд упал на аккуратно сложенные бумаги и пергаменты, которыми она занималась последнюю неделю. Вот оно! Дело всей жизни Элис Финбок умещается в одной стопке. Переводы древних текстов, снабженные ее примечаниями; копии старинных документов, тщательно выполненные черными чернилами (красные Элис использовала для своих догадок относительно стершихся слов). Поскольку ее собственная жизнь оказалась лишена какой-либо значимой цели, Элис сбежала из настоящего в прошлое, стала исследовательницей и испытывала гордость, чувствуя себя настоящим ученым. Она немало знала о древнем укладе жизни Старших и о том, как они общались с драконами. Она выучила все имена Старших и драконов и хорошо разбиралась в их обычаях. Она собрала великое множество свидетельств о прошлом, однако теперь это уже не имеет никакого значения!

Старшие и драконы вернулись в современный мир. Она сама была свидетельницей этого чуда. Теперь они заявят свои права на древний город Кельсингру и поселятся в его стенах. Все тайны, которые она пыталась вызнать, изучая древние свитки и заплесневелые гобелены, рассыплются в прах. Как только Старшие обретут свой город, им достаточно будет лишь коснуться камней памяти, чтобы самим узнать все об истории собственного народа. Все тайны, которые Элис мечтала открыть, все загадки, которые стремилась разгадать, теперь лежат перед ними как на ладони. А в ее работе нет никакого смысла.

С несвойственной ей прытью Элис резко откинула одеяло и встала. Холод тут же заключил молодую женщину в цепкие объятия. Она шагнула к роскошным дорожным сундукам с одеждой, которые бережно упаковала перед отплытием из Удачного. В начале ее путешествия они были набиты доверху: полны практичной одежды, подходящей для знатной дамы, ищущей приключений. Хлопковые блузки с минимальным количеством кружева, юбки-брюки для пеших походов, шляпы с вуалями для защиты от насекомых и солнца, прочные кожаные башмаки… Сейчас от всего этого изобилия остались лишь одни воспоминания. После трудного путешествия ткани истерлись, а ботинки стали протекать. Шнурки бугрились узлами. Стирать одежду можно было только в едкой речной воде, поэтому швы уже расползлись, а подолы истрепались.

Элис вытащила поношенное тряпье и равнодушно взирала на него. Все равно никто не станет на нее смотреть. Она давно решила не беспокоиться о том, как выглядит. И пусть другие думают о ней что угодно!

Платье Старших, подарок Лефтрина, висело на крючке. Удивительно, но наряд сохранил свои яркие краски и упругую мягкость. Элис захотелось ощутить его тепло, однако она не смогла пересилить себя и надеть платье. Накануне Рапскаль все подробно ей объяснил. Она — не Старшая, а потому не имеет прав на Кельсингру. Она вообще не имеет никаких прав на то, что когда-либо принадлежало Старшим.

Горечь, обида и смиренное признание правды, высказанной Рапскалем, тяжело давили на нее, а в горле стоял жесткий ком. Элис сверлила взглядом магическое одеяние до тех пор, пока его краски не смазались из-за выступивших на глазах слез. Тогда она вспомнила о том, кто подарил ей чудесное платье, и от этого расстроилась еще сильнее. Лефтрин, капитан живого корабля по имени Смоляной. Они искренне полюбили друг друга во время трудного плавания по реке, несмотря на то что принадлежали к разным слоям общества. Элис впервые столкнулась с мужчиной, который восхищался ее умом, уважал ее труды и вожделел ее тело. Лефтрин разжег в ней ответное чувство и пробудил желания, о каких она прежде и не подозревала. Рядом с ним Элис наконец-то почувствовала себя женщиной и испытала радость от физической близости, чего никогда не случалось за все годы брака с Гестом Финбоком.

А потом Лефтрин оставил ее здесь — одну, в этой примитивной, лишенной элементарных удобств хижине…

«А ну-ка хватит! Немедленно прекрати нытье!» — велела себе Элис и вновь устремила взгляд на платье Старших, вспоминая волшебный момент, когда возлюбленный сделал ей этот подарок. Капитан преподнес ей бесценный артефакт, фамильную гордость их семьи. Он отдал его Элис без малейших колебаний. И она носила этот наряд, как доспехи, защищавшие ее от холода, ветра и даже от одиночества. Она никогда не задумывалась о его исторической ценности. И как только Элис посмела упрекнуть хранителей за то, что они тоже пожелали иметь столь же теплую и надежную одежду, как ее бесценный артефакт? «Лицемерка! Сама-то ты без зазрения совести наслаждалась необычайным комфортом, который дарует платье Старших!» — упрекнула себя Элис.

А чем виноват Лефтрин? С какой стати она упрекает его за то, что он покинул ее? Разве капитан мог поступить иначе?

Лефтрин был вынужден вернуться в Кассарик, чтобы закупить для них припасы. И он вовсе даже не бросил Элис: она сама решила остаться здесь, полагая, что сможет описать и задокументировать все то, что увидела в нетронутом городе Старших. Вот что самое важное: Элис сделала свой выбор, а Лефтрин отнесся к ее решению с уважением. А теперь она упрекает его? Ну не глупо ли? Главное, что он ее любит! Разве этого недостаточно?

Мгновение Элис балансировала на грани, уже готовая смириться и принять расхожую истину: если у женщины есть верный и любящий мужчина, то ей больше ничего в жизни не нужно. Но потом встряхнула головой и решительно стиснула зубы, словно готовясь сорвать повязку с не зажившей до конца раны.

Нет. Ей этого недостаточно.

Пора покончить с притворством и жалким прозябанием. Хватит уже убеждать себя, что, когда Лефтрин вернется и скажет, что любит ее, все будет хорошо. Да, если уж на то пошло, достойна ли Элис его любви? Чего стоит женщина, которая цепляется за надежду, что возвращение партнера придаст смысл ее существованию? Разве при этом она не уподобляется беспомощному паразиту, который всецело зависит от кого-то другого?

Листы бумаги и свитки пергамента аккуратными стопками лежали там, где Элис оставила их, — подле очага. Накануне она хотела уничтожить все свои научные изыскания. Но порыв сжечь рисунки и записи уже прошел. То был момент полного отчаяния — вязкая черная яма, настолько глубокая, что прошлой ночью у Элис даже не хватило сил швырнуть документы в огонь.

В холодном свете утра все выглядело иначе, и Элис поняла, что это было проявлением ребяческого тщеславия, детской истерикой. «Только посмотрите, на что вы меня толкнули!» Что ей сделали Рапскаль и другие хранители? Всего лишь заставили увидеть истинное положение вещей. И что бы она доказала им, совершив подобный поступок? Ну не глупо ли? Да, все верно, она хотела просто пристыдить их. По губам Элис пробежала мимолетная дрожь, а потом они сложились в язвительную улыбку. Соблазн был по-прежнему силен: заставить бы их всех ощутить такую же боль, какую испытывает она сама. Однако хранители наверняка ничего не почувствуют. Они даже не поймут, что именно Элис уничтожила. Кроме того, придется стучаться в чужую дверь и просить у кого-то из соседей горящих углей. Нет. Пусть все бумаги останутся здесь. Это будет памятник ей — женщине, состоявшей из пергамента, чернил и… притворства.

Закутавшись в старую одежку, Элис открыла дверь домика и вышла навстречу сырому дню. Ветер отвешивал ей пощечины. Отвращение и ненависть к собственному прошлому поднялись в душе мощной волной. Раскинувшийся впереди луг вел к реке — ледяной, серой и непреклонной. Однажды Элис случайно угодила в воду и едва не утонула. Она позволила себе немного помечтать. Все закончится быстро. Да, будет холодно и неприятно, но все произойдет мгновенно. Она произнесла вслух слова, которые всю ночь стучали в ее снах: «Пора покончить с этой жизнью». Она подняла голову. Ветер гнал тяжелые тучи по бескрайнему голубому небу.

Ты готова себя убить? Из-за такой малости? Лишь потому, что Рапскаль сказал тебе то, что ты и без него знала? — Прикосновение Синтары к ее сознанию оказалось весьма насмешливым. Взгляд драконицы был отстраненным и беспристрастным. — Я припоминаю, что мои предки и прежде наблюдали, как люди проделывали подобное: сами решали прервать свою и без того такую короткую жизнь, что она и значения-то не имеет. Ох, люди. Вы словно глупые мошки, летящие в огонь. Бросаетесь в воду, вешаетесь на мостах. Значит, река? Ты уверена, что именно так хочешь это проделать?

Синтара уже несколько недель не говорила с ней мысленно, и сейчас бесцеремонное вторжение и неуместное любопытство драконицы разожгли в Элис гнев. Она обвела взглядом небосклон. Ага, ясно. Крошечный проблеск синевы на фоне далеких туч.

Она ответила вслух, давая выход своему возмущению: в одну секунду отчаяние превратилось в упрямство.

— Я сказала, что пора покончить с ЭТОЙ жизнью, а не с жизнью вообще! — Элис заметила, как Синтара изгибает крыло и скользит к холмам. Настроение молодой женщины вдруг резко переменилось. — Убить себя? В отчаянии из-за даром потраченных дней и целой вереницы самообманов? И что я, интересно, этим докажу, кроме того, что в конце концов так и не избавилась от собственной глупости? Ну уж нет. Я не намерена так поступать. Я возьму себя в руки. И заявляю на жизнь свои права.

Несколько долгих мгновений от Синтары не было отклика. Возможно, драконица почуяла добычу и потеряла всякий интерес к жалкому слабому человеку, неспособному убить даже кролика. А потом, совершенно неожиданно, голос синей королевы опять загудел у Элис в голове:

Направление твоих мыслей изменилось. По-моему, ты становишься собой.

Элис изумленно воззрилась на Синтару, а та вдруг плотно прижала крылья к туловищу и ринулась вниз. Контакт с драконом исчез так резко, что это походило на порыв ветра, ударивший по ушам. Элис замерла на месте, ошеломленная и одинокая.

Она становится собой? Направление ее мыслей изменилось? Что это означает? Да, скорее всего, Синтара просто пытается манипулировать Элис своими загадочными, ставящими в тупик фразами. Ладно, с этим тоже покончено! Она больше никогда добровольно не поддастся драконьим чарам. Хватит, надоело!

Элис круто развернулась на каблуках и вернулась обратно в дом. А еще пора покончить с ребяческой демонстрацией своих обид. Двигаясь с сосредоточенной яростью, совсем как некогда в юности, Элис спрятала документы в сундук и решительно захлопнула деревянную крышку. Вот так. Она осмотрела комнату и пожала плечами. Ну не смешно ли: она так долго ютилась в этом тесном помещении и даже не попыталась придать ему хоть какое-то подобие уюта? Получается, Элис ждала, чтобы Лефтрин привез с собой все удобства корабельной каюты? Какой стыд! Она больше ни единого часа не будет здесь отсиживаться, а немедленно займется чем-нибудь полезным.

Элис натянула на себя всю теплую одежду, какая была, и вышла на улицу. Она посмотрела в сторону лесистых холмов, возвышавшихся за их поселком. Теперь это ее мир, — и, возможно, другого ей уже не видать. Надо его понемногу осваивать. Не обращая внимания на дождь, Элис направилась вверх по склону, следуя по протоптанной хранителями тропе. Обогнув соседние хижины, она добралась до опушки дремлющего леса. Когда поселок остался позади, решимость Элис окрепла. Она способна измениться. Она не прикована к прошлому и вполне может стать кем-то, самостоятельной личностью, а не просто глиной в руках других людей. Еще не поздно.

На пересечении тропинок женщина свернула на ту, которая шла вправо и вверх, взяв на заметку на обратной дороге идти вниз и налево. Мышцы ног, ягодиц и спины нещадно ныли после долгих недель безделья, но Элис не собиралась себя жалеть. Ходьба помогла ей согреться, и она даже расстегнула плащ и распустила шарф. Она всматривалась в лес так, как раньше всматривалась в Кельсингру, мысленно отмечая знакомые и незнакомые растения. Голые шипастые плети могут оказаться лесной малиной — надо будет летом вернуться и проверить.

Элис добралась до ручейка и, встав на колени, зачерпнула ладонями воду и напилась, а потом перешла на другой берег и двинулась дальше. В укрытой от ветра низине она заметила кусты гаультерии с блестящими красными ягодами. Элис обрадовалась так, словно обнаружила клад, и постаралась собрать побольше ягод в сложенный из шарфа мешок. Эти терпкие на вкус плоды станут прекрасным дополнением к их однообразным трапезам, а еще они обладают целительным действием и помогут вылечить саднящее горло и кашель. Листья этого вечнозеленого кустарника Элис тоже срывала, наслаждаясь ароматом и представляя себе, как заварит из них чай. Ее удивляло, что никто из хранителей до сих пор не нашел ягоды и не принес их в поселок, пока она вдруг не сообразила, что для выросших высоко в Дождевых чащобах охотников эти растения были настоящей экзотикой.

Завязав добычу в узелок, Элис подвесила его к поясу и двинулась дальше. Лиственные деревья сменил густой вечнозеленый лес. Усыпанные иглами ветки смыкались у нее над головой, заслоняя дневной свет. Даже ветер, дувший непрестанно все эти дни, утихомирился. Толстый слой пахучих иголок и лесная тишина вызвали у Элис такое ощущение, будто она закрыла уши ладонями. Какое облегчение!

Она неспешно брела через лес, когда почувствовала голод. Элис положила в рот пару ягод гаультерии и разгрызла их, ощущая непривычный вкус и аромат. Голод прошел.

Вскоре Элис вышла на прогалину, где рухнуло поваленное молнией гигантское дерево, прихватив с собой множество собратьев поменьше. Упавший ствол обвивало какое-то ползучее растение. Она некоторое время рассматривала его, а потом ухватилась за одну из шершавых плетей и вытянула ее, хотя та и сопротивлялась. Оборвав листья, Элис проверила прочность лозы. Голыми руками сломать стебель не получилось. Ну что ж… Можно будет вернуться сюда с ножом, нарезать лозу, унести домой и что-нибудь из нее сплести. Например, корзину. Или сеть для ловли рыбы. А почему бы и нет? Она внимательнее пригляделась к деревьям: почки уже набухают. Значит, зима начинает отступать. Где-то в вышине закричал далекий ястреб. Элис посмотрела сквозь прореху в кронах. Только благодаря этому она поняла, что полдень давно миновал. Надо возвращаться. Она намеревалась набрать веток ольхи, чтобы коптить рыбу, но не сделала этого, однако придет домой не с пустыми руками: наверняка все обрадуются ягодам гаультерии.

От непривычной ходьбы вниз по склону быстро заболели ноги. Элис стиснула зубы и заставила себя шагать дальше.

«Так мне и надо за то, что постоянно сидела дома!» — сурово упрекнула она себя.

Добравшись до лиственного участка леса, Элис ощутила странный запах. Ветер усилился, и она остановилась, пытаясь понять, что именно уловила. Запах был неприятный, но знакомый. И только когда животное вышло на тропу прямо перед ней, молодая женщина догадалась, что к чему.

«Вот так кот», — подумала Элис.

Огромный кот не сразу заметил человека. Он крался, опустив голову, и обнюхивал землю, открыв пасть, из которой виднелись длинные желтые клыки. Шкура у зверя была пестрая: черные пятна на темном фоне. На ушах хищника красовались кисточки, мышцы под гладким мехом напрягались и перекатывались.

Элис не верила своим глазам: ей предстало животное из тех, кого уже давным-давно никто не видел. Внезапно ей вспомнился собственный перевод слова из языка Старших.

— Пантера! — выдохнула она, произнеся название вслух. — Черный леопард!

Услышав шепот, зверь вздрогнул — и его желтые глаза уставились на нее. Элис охватил страх. Огромного кота насторожил незнакомый запах на тропе, ее собственный! Вот что он вынюхивал!

Сердце женщины испуганно замерло — и пустилось вскачь. Хищник смотрел на Элис: возможно, появление человека изумило его не меньше, чем ее саму — появление леопарда. Представители этих двух видов не встречались друг с другом вот уже много поколений. Зверь выгнул спину и зашипел.

Элис захотелось громко завизжать, но она справилась с паникой. Она сосредоточилась и мысленно позвала на помощь:

Синтара! Синтара, огромный кот — леопард — охотится на меня! Пожалуйста, помоги!

Нет. Справляйся сама, — равнодушно отозвалась Синтара.

В миг контакта Элис почувствовала, что драконица хорошо поела и погружается в довольное оцепенение. Но даже если бы она и пожелала пробудиться, то вряд ли бы успела вовремя: пока взлетела бы и пересекла реку, пока нашла Элис…

«Не отвлекайся на бесполезные мысли. Сосредоточься на главном», — приказала себе молодая женщина.

Кот наблюдал за ней — и его настороженность сменилась интересом. Чем дольше Элис будет стоять тут в оцепенении, как испуганный кролик, тем больше осмелеет зверь. Надо действовать!

— Я не добыча! — громко заорала она. Ухватив полы плаща, Элис широко распахнула его и растянула, чтобы выглядеть вдвое больше. — Не добыча! — прокричала она опять, намеренно понизив тембр голоса.

Элис захлопала плащом и заставила свои трясущиеся ноги сделать шаг вперед. Если она побежит, леопард кинется следом. Если испуганно замрет на месте, он тоже ее схватит. В любом случае терять нечего. Подгоняемая страхом и отчаянием, Элис, яростно взревев, бросилась на пантеру, продолжая на бегу хлопать полами одежды.

Зверь пригнулся — и она поняла, что сейчас он ее убьет. Ее басовитый рык превратился в гневный вопль, и кот неожиданно рыкнул в ответ. У Элис сбилось дыхание. На миг и напружинившийся зверь, и напуганная женщина замерли. А затем леопард повернулся и умчался в лес. Он освободил тропу, и испуганная Элис огромными прыжками бросилась наутек. Она и не подозревала, что человек способен развить такую скорость. Лес вокруг нее словно бы смазался, контуры деревьев были видны нечетко. Нижние ветки рвали волосы и одежду, но женщина не замедляла бега. Она хватала ртом воздух, который обжигал ей горло и сушил рот, однако не останавливалась. Наконец у нее в глазах начало темнеть — и тогда она заковыляла медленнее, хватаясь за стволы, чтобы удержаться на ногах. Когда страх перестал придавать ей силы, Элис сползла на землю, привалившись спиной к раскидистому дубу, и обернулась назад.

В чаще не было заметно никакого движения. Элис сумела закрыть рот, усмирила дыхание и услышала оглушительный стук собственного сердца. Ей показалось, что прошли часы, прежде чем она успокоилась, а биение сердца затихло настолько, что она смогла слышать обычные звуки леса. Она напряженно прислушивалась, но до нее доносился только шелест ветвей. Уцепившись за ствол, женщина с трудом поднялась, гадая, смогут ли трясущиеся ноги нести ее дальше.

Когда Элис двинулась по тропе, ведущей к дому, у нее на лице вдруг заиграла нелепая ухмылка. Она сумела! Она столкнулась с пантерой, спаслась и возвращается домой победительницей — и к тому же с ягодами гаультерии и листьями для чая.

«Я не добыча!» — хрипло прошептала молодая женщина, и ее ухмылка стала еще шире.

На ходу она привела в порядок одежду и пригладила волосы. Накрапывающий дождь мог в любой момент превратиться в ливень. Надо поторопиться, пока она не промокла до нитки. И к тому же дома у нее накопилось много дел. Надо собрать дрова и растопку, одолжить углей, чтобы разжечь огонь, принести воды. А еще нужно рассказать Карсону про леопарда, чтобы он предостерег остальных. А потом она заварит себе чаю.

Элис чувствовала, что теперь, когда ее собственная жизнь обрела новый смысл, она уж точно заслужила чашку ароматного чая из листьев гаультерии.

Драконы, словно ласточки, описывали широкие круги над рекой. Казалось, что полет дается им без всякого труда. Хеби сверкала алым, а высоко над ней — по расширяющейся спирали — кружила Синтара, подобная синему сапфиру на фоне голубого неба. Сердце Татса радостно запело, когда он наконец заметил пару изумрудных крыльев. Фенте! Его собственная зеленая драконица, его королева Фенте порхала уже три дня, и каждый раз, когда Татс видел ее в воздухе, душу юноши наполняли любовь и гордость. И конечно, эти чувства были слегка приправлены тревогой.

Глупыш! Я — дракон. Небеса принадлежат мне. Я понимаю, что привязанному к земле существу трудно такое осознать, но именно здесь мой дом.

Ее снисходительность могла вызвать только улыбку.

Ты паришь, как пух одуванчика.

Пух с когтями! Я лечу на охоту!

Хорошей тебе добычи!

Татс наблюдал, как Фенте, накренившись, отделяется от стаи, направляясь к подножиям холмов на дальнем берегу реки. Хранитель ощутил укол разочарования. Наверное, сегодня он ее уже не увидит. Она найдет добычу, убьет ее, наестся до отвала, заснет — а вечером вернется не к нему, а в Кельсингру. Там Фенте понежится в купальне или переночует, спрятавшись в укромном городском убежище, предназначенном для драконов. Конечно, оно и к лучшему. Это как раз то, что ей необходимо, чтобы расти и увереннее летать. И Татс радовался, что его драконица одной из первых смогла взмыть ввысь. Но… он скучал по ней. Успех Фенте сделал его еще более одиноким, чем прежде.

Несколько других драконов пытались проделать то, что Фенте уже освоила. Карсон стоял рядом с серебристым Плевком и, придерживая за край крыльев, осматривал на предмет паразитов. Плевок сверкал, как отполированный меч. Татс догадался: хранитель под предлогом ухода заставляет дракона расправлять крылья. Плевок ворчал — недовольно и угрожающе, однако охотник не обращал на брюзжание дракона ни малейшего внимания. К сожалению, не все их подопечные тренировались и упражнялись охотно. Плевок был в числе самых упрямых. Ранкулос проявлял неосторожность и славился угрюмым нравом. Черно-синий Кало кипел величавым возмущением по поводу того, что жалкие людишки смеют им руководить, а Балипер откровенно боялся быстрого течения реки. Что до остальных, то, по мнению Татса, они просто ленились. Обучение полету требовало немалых усилий и протекало довольно болезненно.

Однако некоторые драконы были твердо намерены взмыть вверх, добиться этого любой ценой. Дортеан упал на деревья и так сильно ушибся, что до сих пор не вполне выздоровел. А Сестикан порвал перепонку. Его хранитель, Лектер, удерживал поврежденное крыло своего дракона в раскрытом положении и плакал от жалости, пока Карсон зашивал разрыв.

Меркор замер, широко раскинув золотые крылья в бледном солнечном свете. Харрикин и Сильве наблюдали за ним, и на лице девушки отражалось беспокойство. Ранкулос, дракон Харрикина, ревниво следил за ними. Золотистый самец раскинул крылья и отрывисто хлопнул ими, словно удостоверяясь, что все работает. Перенеся вес тела на задние лапы, он подобрался и подпрыгнул, делая широкие взмахи. Но, несмотря на все усилия, не сумел набрать достаточную высоту, так что лишь спланировал вдоль реки, после чего неуклюже приземлился на песок. Татс испустил протяжный вздох разочарования и увидел, что Сильве закрыла лицо ладонями. Золотой дракон вырос, но сильно похудел и уже не сверкал так, как прежде. Умение летать и добывать пропитание становилось вопросом жизни и смерти — и не только для самого Меркора, но и для остальных его сородичей. Они пойдут за ним, куда бы он их ни повел.

Меркор обладал какой-то странной властью над ними, и Татс не вполне понимал причину этого. Когда все они были еще змеями, он возглавлял их «клубок», и, как ни странно, драконы сохранили ему верность и в новой жизни. И когда Меркор объявил, что освоившие полет драконы должны охотиться исключительно на другом берегу реки и не трогать животных на этой стороне, чтобы хранителям проще было прокормить их пока что прикованных к земле собратьев, никому даже в голову не пришло с ним спорить. Теперь все наблюдали за тем, как Меркор разминает крылья, и Татс надеялся, что если ему удастся взлететь, то и остальные проявят бо́льшую заинтересованность.

Когда драконы смогут охотиться, всем станет легче жить. Хранители тоже смогут перебраться в Кельсингру. Татс подумал о теплой постели и горячей воде и тоскливо вздохнул. Он снова поднял взгляд, чтобы полюбоваться на Фенте.

— Трудно ее отпустить, да?

Молодой человек неохотно повернулся к задавшей этот вопрос Элис. Мгновение Татс потрясенно думал, что она заглянула ему в сердце и поняла, как он страдает по Тимаре. А затем, поняв, что речь шла о его драконице, попытался улыбнуться. Женщина из Удачного в последнее время была молчаливой, серьезной и какой-то отстраненной. Казалось, будто она опять стала чужой утонченной дамой из богатой семьи: когда хранители поразились, узнав, что она отправится вместе с ними вверх по реке Дождевых чащоб. Сперва Элис соперничала с Тимарой, добиваясь внимания Синтары, но исключительная ловкость девушки из Трехога, умелой охотницы, вскоре завоевала если не сердце, то желудок синей драконицы. Однако Элис все-таки нашла свое место среди хранителей. Она не добывала дичь, но помогала чистить драконов и лечить их раны, а ее обширные познания о драконах и Старших оказались чрезвычайно важными и полезными. Какое-то время они считали, что Элис вписалась в их круг.

Однако ни один дракон так и не избрал молодую женщину своей хранительницей, а когда Рапскаль заявил, что найденный ими город принадлежит только Старшим, Элис и вовсе осталась одна. На душе у Татса сразу же делалось неуютно при воспоминании о том жестком противостоянии. Когда они попали в Кельсингру, Элис властно заявила, что здесь ничего нельзя трогать или менять, пока она не сможет тщательно описать мертвый город. Татс тогда согласился с ней, как и другие. Теперь он сам дивился тому, какую власть этой женщине предоставили лишь потому, что она была взрослая и ученая.

А потом произошла та роковая стычка между Элис и Рапскалем. Рапскаль, единственный из хранителей, мог посещать Кельсингру когда вздумается. Его драконица, Хеби, научилась летать первой и, в отличие от сородичей, не возражала возить у себя на спине пассажира. Хеби не раз доставляла в город и саму Элис. Но когда Рапскаль и Тимара совершили очередную вылазку и на следующий день вернулись с запасом теплых одеяний Старших, чтобы поделиться с друзьями, донашивавшими жалкие лохмотья, рыжеволосая исследовательница вознегодовала. Татс никогда еще не видел воспитанную, неизменно вежливую Элис настолько злой. «Остановитесь! — кричала она. — А ну-ка перестаньте обращаться с вещами Старших так небрежно! Немедленно положите всё обратно! О чем вы только думали, когда забирали наследие Старших из города?»

Ребята поначалу смутились, но тут Рапскаль бросил Элис вызов. Он сказал ей — со свойственной ему прямотой, — что город вовсе не мертвый, как она думает, а живой и принадлежит Старшим. И напомнил Элис, что сама она — простой человек и к Старшим никакого отношения не имеет. Вот так-то. И Татсу, хотя сердце у него и обливалось кровью при виде Тимары с Рапскалем, стало очень жаль Элис. А когда он понял, что она быстро отдаляется, отгораживается от них, ему стало стыдно и захотелось все исправить. Сейчас молодой человек в душе упрекнул себя за то, что с тех пор ни разу даже не заглянул к Элис и не спросил, все ли у нее в порядке. Конечно, он и сам страдал, но ему следовало проявить хоть какое-то участие. А он даже не заметил отсутствия Элис, пока та не появилась среди них снова.

Может, ее попытка завязать разговор означает, что она пришла в себя после отповеди Рапскаля? Татс надеялся, что так и есть.

Улыбнувшись ей, он ответил:

— Фенте изменилась. Я теперь нужен ей не так сильно, как прежде.

— Очень скоро это произойдет с каждым из хранителей, — произнесла Элис, продолжая наблюдать за драконами, парящими в небе. — Все изменится. Ваши подопечные будут думать только о себе. Драконы сами начнут определять свою жизнь. И возможно, нашу тоже.

— Что ты имеешь в виду?

Теперь Элис посмотрела прямо на него, недоуменно приподняв брови, как будто ее изумила подобная непонятливость:

— Я хочу сказать, что драконы снова будут править миром. Как они делали это и раньше.

— Раньше? — повторил Татс и зашагал следом за Элис.

Это вошло у всех них в привычку: хранители и не освоившие полет драконы по утрам собирались на берегу реки, обсуждая разные дела и строя планы. Татс оглянулся и на миг восхитился волшебным зрелищем. В тающем утреннем тумане сверкали фигуры хранителей, облаченных в одеяния Старших. Драконы разбрелись по пологому склону и ярко блестели на фоне влажного от росы луга. Они разминали крылья, энергично хлопая ими по траве, или вытягивали шеи и лапы. Карсон прекратил понукать Плевка и ожидал их вместе, расположившись с Седриком у подножия холма.

И вдруг Татс сообразил, что у них появился предводитель. Несмотря на впечатляющую речь, произнесенную после возвращения из Кельсингры, Рапскаль не стал командовать другими, хотя Татс и считал, что он вполне на такое способен. Но вероятно, его совершенно не привлекала роль вожака. Рапскаль был красивым и веселым малым. Он пользовался симпатией товарищей, но большинство говорило о нем с теплой улыбкой, а не с глубоким уважением. Рапскаля считали немного странным: то на него нападала задумчивость, то вдруг находила неестественная общительность. Однако он всегда оставался доволен собой. Честолюбие, которое мигом возгорелось бы в Татсе, окажись он на его месте, было совершенно не свойственно Рапскалю.

По возрасту Карсон был старше всех, кого избрали драконы. Казалось логичным возложить на него ответственность, и охотник от нее не уклонялся. Как правило, Карсон распределял между хранителями обязанности: одним поручалось чистить и обихаживать питомцев, пока другие отправлялись добывать дичь или ловить рыбу. Если хранитель вдруг протестовал и говорил, что он по горло занят, что у него сейчас есть какие-то другие неотложные дела, Карсон не упорствовал. Он никогда не давил на ребят и не настаивал на своем любой ценой, но действовал мудро, с учетом ситуации и личных особенностей каждого. В результате все признали его главенство и власть.

Элис молча взяла на себя часть черной, но необходимой повседневной работы. Она следила за коптильней, где вялились рыба и мясо, собирала съедобные растения и помогала чистить драконов. Сильве, будучи не слишком хорошей охотницей, полностью сосредоточилась на приготовлении еды. По предложению Карсона хранители опять стали есть все вместе. Было приятно собираться, чтобы поесть и вдоволь поболтать, как они делали это прежде, когда сопровождали драконов вверх по реке.

Благодаря этому Татс чувствовал себя менее одиноким.

— Да, драконы будут править миром, — продолжила Элис и покосилась на собеседника. — Когда видишь их в полете, а потом наблюдаешь за тем, как вы меняетесь… это заставляет по-другому оценить то, что я обнаружила во время своих ранних исследований. Драконы были центром цивилизации Старших, а люди являлись отдельной популяцией и жили в поселениях вроде того, что мы нашли здесь. Они выращивали зерно и разводили скот, который отдавали Старшим в обмен на их чудесные изделия. Взгляни на город на том берегу реки, Татс, и задай себе вопрос: как они могли себя прокормить?

— Ну, на окраинах, наверное, паслись стада. И еще были поля… — пробормотал Татс. — Да?

— Наверное. Но хозяйством занимался простой люд. Старшие же посвящали себя магии и уходу за драконами. Все, что они строили и создавали, было нужно не им, а драконам, которые их затмевали.

— В смысле — правили ими? Драконы повелевали Старшими? — беспомощно уточнил Татс.

Такая картина показалась ему не слишком вдохновляющей.

— «Правили» — это не совсем точное слово. Разве Фенте тобой правит?

— Нет, конечно!

— Однако ты посвящал все дни добыче пищи для Фенте, чистил свою драконицу и всячески о ней заботился.

— Но я сам так хотел!

Элис улыбнулась:

— Вот поэтому термин «правили» и не годится. Очаровывали? Околдовывали? Я не уверена, как это следует правильно выразить, но ты, Татс, наверняка меня понимаешь. Если у нынешних драконов будет потомство, их число увеличится, и тогда они неизбежно станут перестраивать мир под себя.

— Звучит не ахти! Как-то это… чересчур эгоистично с их стороны!

— Неужели? А разве люди не делают то же самое на протяжении веков? Мы — поколение за поколением — заявляем свои права на земли и используем их в своих целях. Мы изменяем русла рек и ландшафты, чтобы можно было плавать на судах, собирать урожай или пасти скот. И мы считаем вполне естественным формировать мир так, чтобы он был удобен и гостеприимен для нас. Тогда почему драконы должны воспринимать все как-то иначе?

Татс призадумался.

— Их намерения искренни, и, возможно, они не причинят нам вреда, — произнесла Элис, нарушив паузу. — Вероятно, люди растеряют часть своей ограниченности, если им придется соперничать с драконами. О, посмотри-ка на Ранкулоса… Никогда бы не поверила!

Огромный алый дракон завис в воздухе. Он не отличался изяществом. Его хвост по-прежнему был слишком тонким, а задняя часть туловища — недостаточно массивной для такого громадного существа. Татс собрался было возразить, что Ранкулос просто хочет спикировать вниз, но тут дракон начал тяжело хлопать крыльями — и планирование превратилось в натужный полет. Дракон постепенно набирал высоту.

Татс заметил Харрикина. Высокий худощавый хранитель бежал по склону, пытаясь догнать дракона. Когда Ранкулос взмыл ввысь, юноша закричал:

— Смотри, куда летишь! Поворачивай налево! Не над рекой, Ранкулос! Нет!

Ветер относил в сторону голос Харрикина, а Ранкулос парил высоко: Татс решил, что громадный дракон вряд ли услышал хранителя. А если и услышал, то пропустил его отчаянные вопли мимо ушей. Возможно, он полон ликования от того, что наконец-то поднялся в воздух, а может, решил, что полетит или погибнет.

Красный дракон неловко поднимался в небо. Его задние ноги болтались и дергались в безуспешных попытках подтянуть их к туловищу. Другие хранители подхватили крик Харрикина:

— Слишком рано, Ранкулос! Спускайся!

— Вернись!

Но Ранкулос не обращал на них внимания. Он отчаянно стремился удалиться от берега. Ровные взмахи крыльев вскоре превратились в беспорядочное хлопанье.

— Что он творит? И о чем только думает?

— Молчать! — Трубный клич Меркора действительно заставил всех замолчать. — Глядите! — приказал он людям и драконам.

Ранкулос парил в вышине, широко раскинув крылья. Его неуверенность стала очевидной. Он качнулся и накренился, описывая широкую дугу — и одновременно теряя высоту. Потом, наверное осознав, что до Кельсингры ему ближе, чем до прибрежного поселка, он полетел прежним курсом. Однако все заметили, что красный дракон изрядно подустал. Его туловище обвисло, а крылья начали трепыхаться. Вот сейчас произойдет неизбежное, и Ранкулос рухнет в реку…

— Не-е-ет! — Возглас Харрикина был полон страдания. Он замер, вонзив ногти в лицо, но, похоже, даже не почувствовав боли.

Однако Ранкулос удалялся от поселка. Под ним несся бурный речной поток. Сильве опасливо покосилась на Меркора и, подбежав к Харрикину, встала рядом с ним. Лектер ковылял по склону к своему названому брату, сутуля широкие плечи. Он явно сочувствовал Харрикину, догадываясь, что все закончится плохо.

Ранкулос опять замахал крыльями, но уже не ритмично и равномерно, а беспорядочно, поддавшись панике. Из-за дерганых движений его сильно перекосило и повело в сторону. Дракон вел себя как птенец-переросток, покинувший гнездо. Он хотел попасть на дальний берег, но понимал, что не сможет туда добраться. Один… два… три раза кончики его крыльев прочертили по поверхности реки белые полосы, а затем течение поймало его обвисшие задние лапы и вырвало Ранкулоса из воздушной стихии, заставив опрокинуться в серый поток. Бедняга даже не успел поджать лапы. Он тщетно забил крыльями по воде — и пошел ко дну. А река быстро разгладилась над тем местом, куда упал дракон, словно его никогда и не существовало.

— Ранкулос! — Голос Харрикина стал пронзительным и ребяческим.

Он опустился на колени. Хранители, будто окаменев, смотрели на реку. Каждый надеялся на чудо. Но ничто не возмущало стремительные воды. Харрикин напрягся, сжал руки в кулаки и заорал:

— Плыви! Греби! Не сдавайся, Ранкулос! Борись! Не сдавайся!

Он поднялся на ноги и зашагал вниз, волоча следом вцепившуюся в него Сильве. Наконец остановился, отчаянно озираясь, содрогнулся всем телом и взревел:

— Нет! Са, умоляю тебя! Только не мой дракон! Нет!

Порыв ветра отнес в сторону его слова, полные горячей мольбы. Бедный парень рухнул на колени и низко опустил голову.

Воцарилась гнетущая тишина. Все смотрели на опустевшую реку. Сильве оглянулась на хранителей: на ее лице отражались беспомощность и глубокое потрясение. Лектер подошел ближе. Он положил покрытую чешуей руку на худое плечо Харрикина и тоже склонил голову. Плечи его дергались.

Татс молча взирал на них, разделяя общую боль. Он бросил виноватый взгляд в небо. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы отыскать Фенте — мерцающий далекий изумруд. Как раз в это мгновение его королева спикировала, наверняка на оленя.

«Она не знает или ей все равно?» — задался Татс вопросом. Напрасно он высматривал двух других драконов. Если они и заметили, что Ранкулос тонет, то ничего не предприняли. Может, просто знали, что не смогут помочь ему? Но почему драконы всегда так бессердечны к себе подобным?

«А порой и к своим хранителям», — вдруг подумал Татс, когда в его поле зрения появилась лазурная красавица Синтара. Она была занята охотой и, подобно молнии, неслась над далекими пологими холмами. Ее не интересовали ни Тимара, стоящая в одиночестве на берегу, ни Ранкулос, погибающий в ледяных объятиях реки.

— Ранкулос! — внезапно прохрипел Сестикан.

Лектер вскинул голову, повернулся — и с ужасом увидел, что его голубой дракон тяжело мчится вниз по склону. На бегу Сестикан раскинул крылья, демонстрируя ярко-оранжевые прожилки. Лектер тут же бросил убитого горем брата и помчался наперерез своему подопечному. На ходу он громко умолял его одуматься. Дэвви ринулся следом за ним. Крупный голубой дракон усердно тренировался, и тем не менее Татс изумился, когда он внезапно подпрыгнул, ловко вытянул тело и принялся набирать высоту с каждым взмахом крыльев. Сестикан пролетел высоко над головой своего хранителя, но когда он устремился на другой берег, от поверхности реки его отделяло только расстояние, равное длине крыла.

Лектер завопил:

— Нет! Ты еще не готов. Стой! Не вздумай!

Дэвви замер, в панике зажимая рот обеими руками.

— Не останавливай его, — устало посоветовал Меркор. Он произнес эти слова вполголоса, но их услышали все. — Сестикан пошел на риск, который ждет каждого из нас, рано или поздно. Оставаться здесь — значит медленно умирать. Возможно, быстрая смерть в ледяной воде — лучший выбор.

Вращая черными глазами, золотой дракон наблюдал за неуклюжим Сестиканом.

Ветер прошелестел по лугу, принеся с собой мелкий дождь. Татс прищурился, радуясь, что щеки у него и так уже влажные.

— А может, и нет! — протрубил Меркор.

Он встал на задние лапы и уставился на вожделенный противоположный берег. Его примеру последовали еще несколько драконов. Харрикин вскочил, а Плевок воскликнул:

— Он вылез! Ранкулос пересек реку ниже по течению!

Татс безуспешно всматривался в даль. Дождь превратился в серую дымку, а драконы глядели туда, где масса древних построек сползала в воду.

Харрикин крикнул:

— Да! Он вылез из реки! Ранкулос ушибся и поранился, но он жив. Ранкулос жив — и он в Кельсингре!

Наконец Харрикин заметил рядом с собой Сильве. Он подхватил ее на руки и закружил в радостном танце, восклицая:

— Он цел! Цел!

Сильве засмеялась. Но потом они вдруг разом замолчали.

— А где Сестикан? — вопросил Харрикин. — Лектер!

И бросился к своему брату, а девушка побежала за ним.

Голубой дракон Лектера все-таки добрался до цели. Он выгнулся, прижал более короткие передние лапы к обвисшим задним и пошел на снижение. Приземляясь, Сестикан поначалу действовал достаточно ловко, но в последний момент не сумел снизить скорость и перекувырнулся, так и не сложив широкие крылья. Неуклюжая посадка вызвала у зрителей одобрительные крики, стоны разочарования и даже взрывы смеха. Однако Лектер ликующе завопил и подпрыгнул на месте.

Он повернулся и с лукавой ухмылкой осведомился у хранителей:

— А ваши драконы могут лучше?

Заметив Дэвви, он крепко обнял возлюбленного.

В следующую секунду его названый брат и Сильве тоже обняли их. А потом, к изумлению Татса, Харрикин оттащил девушку в сторону, еще раз покружил и, поставив на землю, крепко поцеловал. Собравшиеся хранители с приветственными возгласами направились к ним.

— Всё меняется, — негромко сказала Элис, посмотрев на толпу восторженных хранителей, и снова повернулась к Татсу. — В Кельсингре уже целых пять драконов.

— А здесь — еще десять, — поддержал беседу Татс и, видя, что Харрикин и Сильве продолжают обниматься, добавил: — Всё и вправду изменилось. Думаешь, так и должно быть?

— Неужели ты веришь, что им важно мое мнение? — спросила Элис искренне и не без горечи.

Татс ответил не сразу.

— Думаю, да, — заявил он в конце концов. — Это важно каждому из хранителей. Ты столько знаешь о прошлом. По-моему, иногда ты лучше нас видишь, что может с нами случиться… — Татс осекся, осознав, что собеседница может неправильно истолковать его слова.

— Потому что я — не одна из вас. Я лишь посторонний наблюдатель, — подытожила Элис. Когда юноша молча кивнул, смутившись, она фыркнула. — Но зато это дает мне преимущество и способность взглянуть на вещи так, как не дано вам.

Она махнула рукой в сторону Сильве и Харрикина. Те до сих пор стояли рядом с Лектером. Остальные окружили их, смеясь и ликуя. С Лектером был и Дэвви — и они, конечно, не разнимали рук.

— В Трехоге и Удачном поведение этой парочки вызвало бы настоящий скандал. Там они давно стали бы изгоями. А здесь если мы и отводим взгляды, когда они целуются, то не от отвращения, а просто чтобы не мешать влюбленным.

Татс отвлекся. Он заметил, что Рапскаль прошел между хранителями и приблизился к Тимаре. Он что-то прошептал ей, и девушка заулыбалась. А затем Рапскаль положил ладонь ей на спину, едва касаясь пальцами ткани одеяния Старших, — там, где находились крылья. Тимара изогнулась, словно от дрожи, и отстранилась, но на ее лице не было ни малейшего недовольства.

Татс отвернулся и опять обратился к Элис.

— Или мы отводим взгляды из зависти, — заявил он, удивившись собственной откровенности.

— Одиночеству тяжело смотреть на счастье, — согласилась Элис, и Татс понял: она приняла его реплику на свой счет.

— Но твое одиночество скоро закончится, — напомнил он.

Рыжеволосая женщина пожала плечами:

— Наверное. И со временем то же самое произойдет и с тобой.

— Почему ты так уверена? — не слишком любезно поинтересовался Татс.

Элис задумчиво склонила голову:

— Ты правильно подметил: я наблюдаю со стороны и строю прогнозы. Но если я скажу тебе о том, что предвижу, то, боюсь, тебе это не понравится.

— Я готов услышать правду, — заверил ее юноша и тут же смутился.

Элис кивнула, но промолчала.

Татс с трудом различал обоих драконов: их силуэты едва вырисовывались в дождливой дымке. Ранкулос уже вылез на сушу — значительно ниже по течению — и направлялся к Сестикану. А Сестикан казался маленькой голубой фигуркой, неторопливо шагавшей по одной из главных улиц города. Татс решил, что он направляется в купальни. Все не начавшие летать драконы только и говорили что о горячих ваннах. Он уставился на драконов на ближнем берегу. Они смотрели в сторону реки с явной тоской. Шея Меркора была вытянута к Кельсингре, как будто он мог перенестись туда одним лишь усилием воли. Серебряный Плевок и приземистая Релпда топтались рядом, как растерянные дети. Их сородичи расположились вокруг Меркора веером. Иссиня-черный Кало возвышался над Верас, миниатюрной королевой Джерд. Балипер и Арбук держались поодаль от вспыльчивого темного самца. Тиндер, единственный лиловый дракон, у которого на крыльях уже начали проявляться ярко-синие прожилки, застыл возле двух оранжевых собратьев — Дортеана и Скрима. Татсу эта парочка казалась страшно похожей на своих хранителей, Кейза и Бокстера. Прямо близнецы какие-то! Но плавная речь Элис прервала его размышления.

— Они очень юные, даже по меркам Дождевых чащоб. А уж по меркам Старших ваши жизни еще только начались. Я ведь долго занималась исследованиями и вычислила, что у вас впереди не десятки лет, а гораздо больший срок. Вам предстоит пережить несколько людских поколений. Подозреваю, что, по мере того как население Кельсингры увеличится, у тебя появится возможность с кем-нибудь познакомиться. Рано или поздно ты найдешь себе молодую подружку, и не одну. Уж поверь мне, Татс.

Он потрясенно воззрился на собеседницу.

— Старшие — не люди, — твердо проговорила она. — В древние времена они не были скованы общепринятыми человеческими нормами. — Элис вновь посмотрела вдаль, на Кельсингру, словно способна была узреть будущее окутанного туманом города. — И я подозреваю, не будут и впредь. Вы станете жить отдельно от нас и по собственным правилам. — Она указала на радостную группу хранителей. — А сейчас ты напрасно стоишь здесь, со мной. Тебе лучше присоединиться к своим товарищам.

Синтара выбралась на сушу. Холодная вода водопадом скатывалась с ее сверкающей синей чешуи. Оказавшись на берегу, она распахнула крылья, качнулась на задних лапах и отряхнулась, осыпая песчаную косу каплями. Плотно прижав крылья к туловищу, драконица притворилась, будто не замечает, что к ней приковано всеобщее внимание. Она внимательно осмотрела всех собравшихся на берегу: и драконов, и их застывших рядом хранителей.

Молчание нарушил Меркор:

— Ты хорошо выглядишь, Синтара.

Она это знала. Для подобных изменений не потребовалось много времени. Долгие часы в горячей, почти кипящей воде; полеты, чтобы нарастить мышцы; и свежее мясо, необходимое, чтобы кости обросли плотью… Она наконец-то ощущала себя настоящим драконом. Синтара задержалась еще на мгновение, позволяя присутствующим оценить свою красоту, и снова опустилась на четыре лапы. Пристально взглянув на Меркора, она произнесла:

— А ты — нет. Все еще не научился летать, Меркор?

Ее презрительный тон не смутил его.

— Ты права. Но надеюсь, уже совсем скоро я тоже поднимусь в воздух.

Синтара сказала правду. Золотистый самец выглядел неважно: Меркор вырос из своей плоти, и теперь мышцы слишком тонким слоем растянулись у него по костям. Он был чистым — таким же безупречно ухоженным, как и всегда, — но прежний блеск уже исчез.

— Он обязательно полетит, — произнес кто-то весьма уверенно.

Синтара повернула голову. Она настолько сосредоточилась на Меркоре, что забыла о присутствии остальных драконов, не говоря уже о людях. Несколько юных Старших прервали работу, чтобы посмотреть на ее прибытие, но Элис не стала отвлекаться от дела. Она тщательно обрабатывала рваную рану на морде Балипера: бережно стирала всю грязь и кровь, полоща тряпицу в ведре, стоявшем у ее ног. Глаза у Балипера были закрыты.

Синтара язвительно поинтересовалась:

— Значит, теперь ты хранительница Балипера? Надеешься, что он выберет тебя Старшей? Подарит тебе лучшую жизнь?

Элис бросила на драконицу косой взгляд и опять вернулась к своему занятию.

— Нет, — коротко сказала она.

— Мой хранитель Варкен умер. Я не желаю другого. — Балипер говорил глубоко безразличным голосом.

Элис замерла. Она прижала ладонь к сильной шее алого дракона. А потом наклонилась, сполоснула тряпицу и в очередной раз принялась промывать рану.

— Я понимаю, — негромко и сочувственно пробормотала она. И обратилась к Синтаре в точности тем же тоном, что и Меркор: — Зачем ты сюда прилетела?

Вопрос Элис вызвал у драконицы раздражение — и не только из-за того, что простая смертная посмела задать ей его, но и потому что Синтара сама не знала ответа. Действительно, почему она вернулась? Драконам несвойственно искать общества сородичей или людей. Она мгновение смотрела на Кельсингру, вспоминая, с какой целью этот город создали Старшие. Ну конечно, чтобы завлечь туда драконов. Чтобы предложить им приятные излишества, какие можно найти только в построенном людьми городе.

Некое давнее высказывание Меркора вторглось в ее мысли. Они тогда обсуждали Старших. Синтара попыталась в точности вспомнить его слова, но у нее не получилось. В голове застряло лишь то, что люди меняют драконов так же сильно, как и сами драконы меняют людей. По крайней мере, Меркор так утверждал.

Подобная идея представлялась Синтаре абсурдной и унизительной. Неужели долгое общение с хранителями и впрямь внушило ей потребность оставаться в компании? Ее кровь забурлила по жилам, и тело встрепенулось. Все ясно! Внезапно она ощутила, как по чешуе прошла цветная волна, выдавая ее чувства.

— Синтара! Так для твоего визита есть причина? — насмешливо спросил Меркор, приблизившись к ней.

— Я лечу, куда мне захочется. Сегодня мне вздумалось навестить вас. У меня просто возникло желание посмотреть, что стало с самцами-драконами.

И тут раздался какой-то подозрительный звук. Может, Элис фыркнула? Синтара резко обернулась к рыжеволосой женщине, но та, казалось, была целиком поглощена обработкой раны на морде у Балипера. Тогда Синтара уставилась на Меркора, который аккуратно складывал крылья. Кало наблюдал за ними обоими с интересом. Как и Плевок. Когда она посмотрела на серебряного самца, тот вскочил на задние лапы и раскинул свои роскошные крылья на всю ширину. Карсон стоял между ними, и вид у него был встревоженный.

— При чем здесь Меркор? — неожиданно протрубил серебряный дракон, маленький и злобный. — Это вполне могу быть и я!

Синтара воззрилась на него и почувствовала, как в горле у нее набухают пазухи с ядом. Он захлопал крыльями, гоня на нее свой мускус гадкой струей. Драконица затрясла головой, выдувая из ноздрей эту вонь.

— Нет! Никогда! — рявкнула она на него.

— А чем я плох? — возразил он, делая шаг в ее сторону.

Глаза Кало начали гневно вращаться.

— Плевок! — предостерегающе прорычал Карсон, но серебряный самец не остановился.

Кало поднял когтистую лапу и демонстративно поставил ее наглецу на хвост. Плевок возмущенно завопил и рванулся на значительно превосходящего его ростом собрата. Он широко открыл пасть, показав свои ядовитые железы, алые и вздувшиеся. Кало протрубил вызов и распахнул крыло, отбрасывая меньшего дракона в сторону. Карсон с проклятьями отпрыгнул, чтобы не оказаться раздавленным.

Кало не обратил внимания на воцарившийся позади него хаос.

— Я полечу на вызов! — объявил черно-синий дракон.

Он посмотрел на Синтару. Она услышала далекий клич и заметила, что высоко над ними кружит Фенте. Маленькая зеленая королева!

Жаркий взгляд Кало затопил ее тело, и внезапно в ней осталась только злость, ярость на них всех — тупых, бесполезных, неспособных подняться в воздух самцов. Волны цвета заиграли на ее чешуйчатой коже.

— Ты полетишь на вызов? — взревела Синтара, обращаясь ко всем самцам. — Неужели? Да ведь никто из вас не летает! Я в очередной раз убедилась в этом сама! Целое племя драконов, прикованных к земле, будто коровы! И вы столь же бесполезны для королевы, как скелет давным-давно съеденной добычи.

— Ранкулос научился летать. И Сестикан тоже, — безжалостно напомнила ей Элис. — Уже два самца. Другое дело, что они, возможно, не те, кого ты хочешь…

Оскорбление было столь велико, что Синтара, не сдержавшись, плюнула в женщину ядом. Точно посланный шар отравы шлепнулся на землю в нескольких дюймах от Элис. Балипер вскочил: его глаза завращались, рассыпая искры. Когда он ринулся в атаку, Элис с криком метнулась прочь. Один из шипов на его раскинутых крыльях едва не вонзился в нее. Синтара напружинила тело и приготовилась к бою, но иссиня-черный Кало перехватил Балипера. Два самца схлестнулись друг с другом, делая выпады, разевая пасти и нанося удары шипастыми крыльями. Хранители закричали. Некоторые обратились в бегство, другие кинулись к сражающимся.

Синтара смогла насладиться зрелищем всего мгновение, а потом Меркор сбил ее на землю. Несмотря на худобу, он был крупнее ее. Она растянулась на траве, а самец встал над нею на дыбы — и драконица поняла, что сейчас он оросит ее ядом. Однако он опустился на синюю королеву почти мягко, но так, что его тяжелые передние лапы прижали ее крылья к камням и больно придавили гибкие кости.

Возмущенная Синтара уже собралась плюнуть в него кислотой. Меркор пригнул голову, широко распахнув пасть, чтобы она увидела его набухшие ядом пазухи.

— Не смей! — зашипел он. Приказ сопровождался тончайшей взвесью золотистой кислоты.

Обжигающий ядовитый поцелуй охватил ее голову, и Синтара поспешно отвела морду в сторону.

Меркор пророкотал вслух, чтобы его слышали другие, но при этом с силой впечатывая свои слова в сознание Синтары:

— Тебе не терпится, прекрасная королева. И это понятно. Еще немного — и я полечу. И я тобой овладею.

И поднялся на задние лапы, освобождая ее крылья. Синтара неловко поднялась: грязная, с ноющими мышцами. Прижав крылья к телу, драконица попятилась.

Схватка Балипера и Кало была короткой. Они уже отошли друг от друга, храпя и принимая угрожающие позы. Плевок насмешливо резвился на безопасном расстоянии от крупных самцов, иногда плюясь ядом. Взволнованные хранители криками предостерегали остальных. Синтара поймала на себе взгляд Элис: глаза ее были тревожно распахнуты. Когда она уставилась на женщину, та инстинктивно подняла руки и закрыла ими лицо. Это только сильнее разозлило Синтару. Она сделала мишенью своего гнева Меркора.

— Не угрожай мне, наглец!

Он покосился на нее. Крылья его были наполовину раскрыты, чтобы отвесить синей драконице оглушительный удар, если она вдруг ринется на него. Он мысленно ответил ей:

Это не угроза, Синтара, а простое обещание.

Когда Меркор сложил крылья, она снова ощутила аромат его тела. И почувствовала, что ее чешуя ярко вспыхнула в ответ, но это произошло непроизвольно: да, королеве нужен самец, против природы не пойдешь. Огромный дракон прекрасно это понимал, и глаза его лукаво вращались.

Синтара поднялась на задние лапы и отвернулась. Рванувшись в небо, она прокричала:

— Я веду охоту там, где пожелаю! Я тебе ничем не обязана!

Она сильно и ровно замахала крыльями, набирая высоту.

Вдали затрубила Фенте, пронзительно и насмешливо.

— Мало того что эта комната невероятно унылая, так тут еще и воняет: ну просто один сюрприз за другим, — с невеселым сарказмом заметил Реддинг.

— Помолчи-ка, — велел любовнику Гест и протиснулся мимо него в комнатушку.

Стоило ему войти, как пол пугающе закачался у него под ногами. Это был не гостиничный номер: в Кассарике вообще не существовало нормальных гостиниц, имелись только бордели, таверны, где можно было приплатить за возможность переночевать на скамье, и простенькие жилища. Последние представляли собой помещения размером с птичью клетку, которые простолюдины сдавали, чтобы подзаработать. Женщина, принявшая у них деньги, была портнихой. Она заявила, что они должны почитать себя счастливчиками, найдя жилье на ночь глядя. Гесту очень хотелось рявкнуть на нее, однако он старательно сдерживался. Получив от них совершенно несусветную сумму, хозяйка отправила своего младшего сына проводить постояльцев в эту незапертую комнатку, которая сильно раскачивалась на ветру в нескольких ветках от ее собственного жилища.

Пока они шли по сужающейся ветке, Реддинг судорожно цеплялся за нелепый кусок узловатой веревки, которая притворялась перилами. В отличие от любовника, Гест ничего подобного не делал. Он предпочел бы убиться насмерть, рухнув в лесные заросли далеко внизу, нежели выставить себя трусом. А вот Реддинга такая перспектива нисколько не смущала. На протяжении всего пути по мокрому от дождя мосту он ныл и причитал от страха, и Гест едва справился с желанием столкнуть его вниз и двинуться дальше в одиночестве.

Теперь он обвел взглядом комнату и хмыкнул. Придется удовлетвориться тем, что есть. Кровать маленькая, керамический очаг не выметен, матрас в углу весь в пятнах, да и постельное белье вряд ли стирали после предыдущего гостя. Но это не имело никакого значения. В Трехоге Геста дожидался прекрасный номер в нормальной гостинице. Он собирался как можно быстрее покончить с поручением калсидийца и вернуться в Трехог. Оказавшись там, Гест займется действительно важным делом — отыщет и вернет свою заблудшую жену. Правда, Элис отправилась в экспедицию из Кассарика, но что мешает ему вести поиски из уютного номера в Трехоге. В конце концов, для того и существуют гонцы: чтобы их посылали в непривлекательные места задавать вопросы и добывать для хозяина правдивую информацию.

Гест скрипнул зубами, вдруг осознав, что именно так его и использует тот проклятый калсидиец. Он, уважаемый торговец Финбок из Удачного, — всего лишь посыльный, которого отправили в несусветную глушь, чтобы доставить мерзкое сообщение. Что ж, ладно… Надо поскорее с этим покончить. А потом он сможет жить по своему разумению.

Гест снял комнату исключительно ради возможности приватно провести встречу. Тот головорез из Калсиды несколько раз подчеркнул, что она должна быть тайной, а «сообщение» следует передать без посторонних. На взгляд Геста, они сильно перемудрили с секретностью: ему предписывалось сначала оставить в некой таверне в Трехоге письмо и дождаться ответа. Там говорилось, что ему следует найти в Кассарике одного из лифтеров (жители этого расположенного на деревьях города перемещались с одного уровня на другой на специальных подъемниках), который и сообщит ему адрес съемного жилья. Гест рассчитывал, что у злодея хватит ума выбрать какое-нибудь приличное место. Однако его направили сюда. Оставалось утешаться лишь тем, что корабль отплывает в Кассарик в тот же самый день. Ему даже не пришлось отказываться от своей каюты на судне.

Гест избавился от скромного мешка с вещами. А его спутник поставил на пол свой гораздо более весомый саквояж, со стоном выпрямился и мученическим тоном произнес:

— Вот мы и на месте. И что теперь? Может, расскажешь уже наконец о своем загадочном торговом партнере и объяснишь мне, по какой причине потребовалось соблюдать полнейшую секретность?

Гест не пожелал вводить Реддинга в курс дела и ничего не сообщил ему о поручении калсидийца. Просто сказал, что отправляется в поездку по торговым делам, к коим также прибавилась прискорбная необходимость прояснить уже наконец ситуацию с его исчезнувшей супругой. Он даже не упоминал имени Седрика: Реддинг пылал к тому совершенно необъяснимой ревностью. Не было никакого смысла заранее провоцировать его: Гест дождется момента, когда такой взрыв эмоций окажется подходящим и забавным, и уж тогда использует ссору для собственной выгоды.

Финбок благоразумно помалкивал о том, что попал на крючок к тому мерзкому калсидийцу, предоставив любовнику считать, что тайные послания и странные встречи связаны с возможностью приобрести некий чрезвычайно ценный артефакт Старших. Реддинг был заинтригован, так что вдобавок оказалось весьма забавным пресекать все его попытки расспросов. Не стал Гест упоминать и о перспективе получить — в случае успеха своей миссии — права на значительную часть сокровищ легендарной Кельсингры. С этим алчным человечком надо держать ухо востро. Гест раскроет карты, когда придет время, положив начало красивой истории о своей невероятной торговой смекалке, которую Реддинг, несомненно, разнесет по Удачному.

Со дня прибытия в Дождевые чащобы Гест все больше убеждался в том, что в Кельсингре, судя по всему, и впрямь обнаружили несказанные богатства. Трехог гудел от слухов о непродолжительном визите Лефтрина и его стремительном отъезде. Говорили, будто он завербовал себе в союзники семейство Хупрус. Действительно, капитан «Смоляного» закупил припасы, пользуясь обширным кредитом, который предоставили ему эти уважаемые торговцы. Мало того, Лефтрин бросил Совету обвинения в предательстве и нарушении контракта и сбежал из Кассарика, даже не получив причитающиеся ему деньги. Это выглядело настолько абсурдным, что напрашивалось лишь одно-единственное объяснение: очередное плавание вверх по реке сулит капитану такие баснословные прибыли, что сумма, которую ему должен заплатить Совет, кажется по сравнению с ними незначительной. И это еще больше разжигало всеобщее любопытство.

Почти все искатели приключений, последовавшие за «Смоляным» на небольших суденышках, уже вернулись несолоно хлебавши. А вот один корабль — кстати, сделанный из такой же покрытой особым составов древесины, что и тот, на котором путешествовал сам Гест, — как ни странно, так и не прибыл. И оставалось лишь гадать, затонул ли он или продолжает погоню. Хотя Гест от души надеялся на успех предприятия, он понимал, что добраться до сокровищ Кельсингры окажется непросто. Капитан судна, на котором они отплыли из Удачного, казался скрытным и неприветливым, ему явно не хотелось продавать Финбоку двухместную каюту до Трехога. Но Гест сумел настоять на своем. Правда, ему пришлось втаскивать Реддинга на борт в последнюю минуту, когда речники уже сосредоточились на отплытии и не стали выгонять лишнего пассажира. Гест подозревал, что капитан вряд ли выразит желание плыть дальше вверх по течению. Однако владеет судном не он. Возможно, настоящий хозяин проявит отвагу, пойдет на риск и согласится совершить плавание за одну десятую той доли сокровищ легендарного города Старших, которую в конце концов получит сам Гест.

Пока же он благоразумно помалкивал о своих планах. Правда, двое торговцев осмелились спросить у молодого Финбока, не связан ли его приезд в Трехог с исчезновением жены. В ответ он лишь смерил их суровым взглядом. Нет смысла болтать: кто угодно может протянуть руки к состоянию, которое по праву принадлежит только ему. Гест вздохнул и заставил себя переключиться на текущие дела. Как бы ему ни хотелось забыть о том, что ждало его в ближайшем будущем, он прекрасно понимал: необходимо сперва покончить с чужой проблемой, а уж потом думать о собственных интересах. Ничего, скоро все неприятности будут позади, и вот тогда он точно выкинет из головы проклятого калсидийца.

— А теперь надо подождать, — объявил Гест, осторожно усаживаясь на единственный имевшийся в комнатке стул — довольно странный предмет мебели, сплетенный из сухой лозы.

Плоская подушка не отличалась мягкостью, а кусок полотна сзади практически не давал опоры спине. Ладно, пусть ноги хоть немного отдохнут после хождения по этим бесконечным лестницам.

Обведя взглядом обшарпанные стены и потолок, Реддинг со стоном плюхнулся на кровать — такую низкую и неудобную, что колени у него задрались вверх. Он оперся о них руками и подался вперед, недовольно щурясь:

— Ну и чего мы ждем?

— Не мы, а я. Извини, что не предупредил тебя раньше, но боюсь, моя первая встреча должна быть полностью конфиденциальной. Если все пойдет по плану, то вскоре меня навестит некий человек, отозвавшийся на записку, которую ты оставил в Трехоге у Дроста, хозяина таверны «Жаба и весло». Мне необходимо кое-что ему передать. А тебе, мой милый, следует уйти. Погуляй пока, развлекись, а когда мои дела будут завершены, я попрошу, чтобы хозяйка послала за тобой мальчишку.

Реддинг выпрямился и заморгал:

— Развлечься? В этой обезьяньей деревне? Где именно тут можно погулять, позволь тебя спросить? Вот-вот стемнеет, а ветки деревьев, которые местные жители называют дорогами, становятся скользкими… И ты хочешь, чтобы я ушел отсюда и где-то бродил в одиночестве? И как, интересно, ты отправишь за мной мальчишку, если не будешь знать, где я? Гест, это уже чересчур! Ты сам пригласил меня сопровождать тебя в этой странной поездке, и до этой минуты я делал все по-твоему: карабкался по деревьям, оставлял тайные записки в грязных тавернах и даже таскал за тебя тот ящик, словно ишак-древолаз! Но сейчас я проголодался, промок насквозь, продрог до костей — и ты хочешь, чтобы я снова вышел из дома и сгинул в этом отвратительном месте?

Пылая гневом, Реддинг вскочил и попытался пройтись по тесной комнатушке. Теперь он напоминал пса, который крутится у себя в конуре, прежде чем улечься спать. Из-за метаний Реддинга хлипкое жилище начало раскачиваться. Он замер с сердитым видом. Похоже, у него закружилась голова. Гест наблюдал за тем, как ярость Реддинга доходит до точки кипения.

— Я не верю, что у тебя намечается здесь какая-то сверхсекретная встреча! По-моему, ты мне просто не доверяешь. Я не собираюсь быть твоей комнатной собачонкой, как Седрик: зависеть от тебя во всем, никогда ничего не предпринимать самому! Если ты нуждаешься в моем обществе, Гест Финбок, то тебе придется меня уважать. Я приехал в эту дыру для того, чтобы приобрести товары Дождевых чащоб. Я независимый торговец. Поэтому я взял с собой деньги. Мне казалось, что, раз уж мы стали добрыми друзьями, я смогу воспользоваться и твоими деловыми контактами. Не конкурировать с тобой, не пытаться перехватить нечто, нужное тебе самому, но вложить немного собственных средств в те вещи, которые ты не сочтешь достойными своего внимания. А сейчас ты собираешься прогнать меня, словно безмозглого лакея. Нет уж, хватит, Гест Финбок! Такой расклад меня совершенно не устраивает.

Можно подумать, что сам Гест устал и продрог меньше, чем Реддинг. Да еще и этот ужасно неудобный стул. У Седрика хватило бы ума не скандалить в такой момент. Гест уставился на розовощекого коротышку, выпятившего нижнюю губу, словно надувшийся ребенок, и пыхтящего, как мопс, — и всерьез подумал, не бросить ли его здесь, в Кассарике, одного. Пусть посмотрит, хорошо ли у него получится быть «независимым торговцем».

И вдруг Геста осенило.

— Ты прав, Реддинг, — произнес он. Подобное признание настолько изумило его спутника, что Гест с трудом удержался от хохота. Однако он напустил на себя серьезный вид и продолжил: — Давай я прямо сейчас докажу, как тебе доверяю. Я поручу тебе самому провести переговоры и оставлю в комнате одного. Люди, с которыми ты встретишься, — представители крупных торговых компаний. Возможно, ты сильно удивишься, обнаружив, что они из Калсиды…

— Калсидийские купцы? Здесь, в Дождевых чащобах? — Реддинг был искренне потрясен.

Гест выгнул бровь:

— Ну ты ведь должен знать, что я бывал по торговым делам в Калсиде, а следовательно, у меня есть там связи. А после окончания военных действий в Удачном открыли свои представительства целых три калсидийских торговых дома. Между прочим, я слышал, что несколько членов Совета торговцев в Удачном говорили, что, по их мнению, установление деловых отношений с Калсидой станет отличным выходом из ситуации. Так что прочный мир не за горами. Когда экономические цели и выгоды сходны, страны редко начинают враждовать.

Он говорил гладко и убедительно. Реддинг морщил лоб, но кивал. Гест сделал решительный шаг, полагая, что теперь любовник примет на веру любые его утверждения.

— Тебе не следует удивляться тому, что некоторые калсидийские предприятия хотят найти деловые контакты в Дождевых чащобах. Существуют, конечно, и отдельные отсталые личности, которым это не нравится. Именно поэтому мы и держим свои переговоры в тайне. Вероятно, ты узнаешь одного из этих людей, Бегасти Кореда. Он уже бывал в Удачном, прежде чем перенести центр своей деятельности сюда, в Кассарик. Второго, Синада Ариха, я никогда раньше не встречал. Но я навел о нем справки и получил наилучшие отзывы и самые надежные рекомендации. Мне… то есть, получается, нам… доверили передать обоим упомянутым господам вести из дома. Ну и подарки, которые хранятся в двух шкатулках. Они лежат в том самом ящичке, который ты старательно хранил для меня с момента нашего отъезда из Удачного. — Гест понизил голос и зашептал: — Подарки и сопровождающее их послание исходят от некой влиятельной персоны, которая очень близка к властям Калсиды. Полагаю, что Бегасти Коред наверняка захочет переговорить со мной наедине, хотя в прошлом с ним общался Седрик. А весточка, которую нам надо передать, касается товара, который им обещал доставить… угадай кто?.. Естественно, Седрик Мельдар. И разумеется, он ничегошеньки не сделал, даже пальцем не пошевелил. В общем, ты понимаешь, насколько щекотливо наше с тобой положение, не правда ли? Ты должен передать послание, вручить шкатулки и поторопить наших друзей, чтобы они связались с Седриком, если у них имеется такая возможность. Пусть они убедят Мельдара в том, что тянуть с поставками обещанного товара нельзя, это вопрос чрезвычайной важности.

Гест втянул побольше воздуха, раздувая ноздри, и доверительно признался Реддингу:

— Боюсь, что моей репутации сильно повредило то, что Седрик исчез, не исполнив своей роли в этой сделке. Сам понимаешь, мне необходимо восстановить свое доброе имя, а потому я готов перенести все тяготы путешествия. В частности, необходимо попросить Бегасти Кореда подписать бумагу о том, что он вел переговоры исключительно с Седриком, а не со мной. А если у него сохранился экземпляр первоначального соглашения, то лучше всего было бы, чтобы он отдал его нам.

Гест и сам поразился тому, как вдохновенно излагает. Мысли его неслись стремительно. До чего же удачно все складывается! Реддинг выполнит грязную работу вместо него! И если любовник добудет у Кореда такое заявление, то он, сам ни о чем не подозревая, избавит Геста от назойливости калсидийца. Однако если вдруг встреча с калсидийцем в Дождевых чащобах повлечет за собой неприятные последствия, то с ними опять же столкнется бедолага Реддинг. Ведь именно он отнес сообщение в ту таверну. А сейчас он закончит выполнять поручения, избавив Геста от возможных обвинений в предательстве в обозримом будущем.

Реддинг согласно закивал, глаза его заинтересованно блестели. Необычные аспекты предстоящей авантюры полностью завладели его воображением. Гест снова глубоко вздохнул, прикидывая, нет ли в его плане недостатков. Конечно, калсидиец приказал ему доставить послание лично, но откуда он узнает, что имели место некоторые коррективы? Ничего, Гест выкрутится. А Реддингу так и надо: когда калсидийцы вскроют свои страшные «подарки» в этой древесной комнатушке, он мигом увидит, к чему приводят просьбы о самостоятельности и прочей ерунде.

Гест заставил себя улыбнуться любовнику и проникновенно произнес:

— Я знаю, что ты сравниваешь себя с Седриком и гадаешь, доволен ли я тобой. Так вот, сейчас я даю тебе возможность доказать мне свою значимость. Если ты исправишь ошибки, которые допустил в наших переговорах Седрик, то этим продемонстрируешь собственное превосходство. Я считаю, что ты достоин такого доверия, Реддинг. А то, что ты поставил вопрос ребром, ясно свидетельствует: у тебя есть необходимая деловая хватка. Ты сможешь быть моим торговым партнером.

Румянец на щеках Реддинга становился все ярче. На лбу у него выступили капельки пота, он задышал ртом.

— А послание, про которое ты говорил? Оно в шкатулках? — выпалил он.

Гест покачал головой:

— Нет, его ты должен передать на словах. Секундочку… — Он откашлялся и вспомнил слова, которые его заставили выучить наизусть. — «Ваши старшие сыновья шлют родителям привет, ваши наследники благоденствуют под опекой герцога. Однако, к сожалению, не все члены ваших семей могут похвастаться тем же. А чтобы положение не изменилось к худшему, вам обоим следует поскорее завершить свою миссию, а то терпение властителя Калсиды может ведь и иссякнуть. Дары же посланы вам для того, чтобы напомнить: от вас по-прежнему с нетерпением ожидают обещанного товара. Герцог желает, чтобы вы приложили все силы к тому, дабы получить его как можно скорее».

Реддинг распахнул глаза:

— Я должен использовать именно эту формулировку?

Гест на мгновение задумался. А потом кивнул:

— Да. У тебя есть бумага и чернила? Я сейчас продиктую тебе текст, а ты можешь зачитать его, если не успеешь быстро заучить.

— Я… ну… при мне нет, но… повтори-ка еще раз. Я смогу все запомнить и передать если не слово в слово, то достаточно точно, чтобы не было заметно никакой разницы. Герцог? Милосердие Са да пребудет с нами — неужто речь и впрямь идет о властителе Калсиды? Ох, Гест, вот они… настоящие контакты в самых верхах! Мы и вправду балансируем на краю пропасти! Теперь я понимаю, почему ты требовал скрытности. Я не подведу тебя, друг мой. Клянусь! Но где тем временем будешь ты? Разве тебе нельзя остаться здесь и самому передать калсидийцам послание?

Гест задумчиво склонил голову к плечу:

— Повторяю еще раз: встреча должна быть сугубо конфиденциальной. Калсидийцы рассчитывают увидеть здесь одного человека, а не двух. Так что я удалюсь — выпью где-нибудь чашку горячего чая или погуляю, пока ты будешь заниматься столь важным делом. — Он сделал паузу и резко спросил: — Разве ты не этого добивался?

— Прости… Я и не думал выгонять тебя на улицу, и мне очень жаль…

— Нет! Стоп! — прервал Гест виноватый лепет Реддинга. — Никаких сожалений! Ты поставил мне свои условия, и я тебя уважаю. Так что я ухожу, это не обсуждается. Но сперва давай порепетируем, как ты им все скажешь.

Доставить драконов с прибрежного луга к мосту оказалось не так-то просто. Седрик стоял рядом с Карсоном и смотрел, как последний из больших драконов спускается по крутому склону и направляется к древней дороге. Их питомцы уже проложили на берегу глубокую борозду с оползнями из глины, камней, рыхлой земли и веток, которые теперь веером валялись на старой дороге внизу. Тиндер, лиловый любимец Нортеля, наконец-то добрался до дорожного настила и отряхивался от песка.

Остались только два мелких дракона — Релпда и Плевок.

— Мерзкая холодная грязь! — сетовала Релпда.

— Я пытался уговорить тебя спускаться первой, пока остальные не испортили поверхность склона, — напомнил ей Седрик.

— Не хотела. Не хочу. Слишком сложно…

— С тобой ничего не случится. Ты съедешь вниз — и окажешься на дне оврага, — попытался успокоить ее хранитель.

— Ты покатишься, как камень, и тебе еще повезет, если ты не переломаешь себе крылья, — добавил зловредный Плевок.

Его серебристо-серые глаза налились алым и медленно вращались. Похоже, он наслаждался тем, что ему удалось испугать Релпду. Седрика так и подмывало треснуть этого паршивца чем-нибудь потяжелее. Но он подавил свой порыв, прежде чем Релпда или Плевок успели о чем-либо догадаться, и постарался наполнить свои мысли и слова спокойной уверенностью:

— Релпда, послушай меня. Я бы не просил тебя сделать что-то, если бы считал это опасным. Нам надо попасть вниз, а путь только один. Давай просто съедем по склону и присоединимся к остальным драконам на мосту.

— А когда ты окажешься там, он захочет, чтобы ты прыгнула с моста в реку и утонула!

Судя по тону Плевка, он был в полном восторге.

— А ну-ка помолчи! — сурово предостерег его Карсон, но серебряного дракона это нисколько не смутило.

— Мой хранитель хочет, чтобы я тоже утонул, — сообщил он Релпде доверительно. — И он мог бы не охотиться так много, чтобы меня кормить. У него появится куча времени, чтобы кувыркаться в постели с твоим хранителем.

Карсон стиснул губы, неожиданно резко рванулся вперед и ударил плечом драконью лапу, вложив в это всю мощь своего мускулистого тела. Плевок стоял возле самого края обрыва и недовольно косился на крутой склон. Он закачался, отчаянно пытаясь удержаться на месте, но это удалось ему лишь на миг. А затем серебристый Плевок дернул хвостом, сбив Карсона с ног, — и внезапно оба заскользили вниз, пытаясь притормозить в глиняной борозде. Охотник рванулся вперед и ухватился за кончик крыла дракона. Тот дико затрубил на ходу, и Карсон присоединил к его кличу собственное улюлюканье. Седрик понял, что на самом деле оба нисколько не испуганы стремительным спуском.

— Им это нравится? Пачкаться и катиться с горы? — недоуменно поинтересовалась медная Релпда, озвучив его собственные мысли.

— По-видимому, да, — растерянно ответил Седрик.

А Плевок и его хранитель уже добрались до дна и выехали на дорогу в фонтане рыхлой земли. Поднявшись, Карсон тщетно попытался отряхнуться и крикнул, обращаясь к оставшимся наверху:

— Совсем не страшно! Спускайтесь!

— Ничего не поделаешь, — проворчал Седрик.

Он вгляделся в склон, пытаясь понять, нет ли более простого, безопасного и чистого пути. Другие драконы вместе с людьми уже добрались до обрушившегося моста. А Карсон дожидался их с Релпдой, глядя наверх. Плевок раскрыл крылья и тряс ими, не обращая никакого внимания на то, что осыпает своего хранителя грязью.

— Не тяни до вечера! — добродушно посоветовал драконице Карсон.

— Она всегда самая последняя! — заявил Плевок.

— Иду! — неохотно пообещал Седрик.

Он развернулся боком, решив применить собственную тактику.

— Только без грязи! — упрямо заявила Релпда.

— Моя медная красавица, мне это так же неприятно, как и тебе. Пожалуйста, не упрямься.

Седрик не хотел даже думать о том, сколь сложная задача ждет его после спуска: надо будет убедить подопечную прыгнуть с моста и взлететь. Ему казалось, что она справится. Все драконы в последнее время тренировались весьма усердно, и большинство уже способны были на некоторое время зависать в воздухе. Он был почти уверен, что Релпда благополучно долетит до Кельсингры. Почти. Однако полностью справиться со своим беспокойством не мог. Карсон уже предостерегал Седрика относительно этой опасности. Если он будет сомневаться в Релпде, то и ей придется несладко: хранитель невольно заронит сомнения в ее душу. А такого допускать нельзя ни в коем случае.

Отойдя от борозды, оставленной крупными драконами, Седрик начал осторожный спуск, двигаясь по склону наискосок. Он успел сделать шагов пять, когда его нога неожиданно соскользнула. Он рухнул на землю, ударился бедром, перекатился на живот и отчаянно вцепился в жесткую траву, вырвав ее с корнем. Юноша кубарем покатился вниз, под сдавленный смех Карсона и веселый рык Плевка. Два раза Седрику удавалось остановиться, но стоило ему попытаться встать на ноги — и спуск продолжался снова, прежним образом. Когда он наконец добрался до ровной поверхности и сумел сесть, Карсон подбежал к нему и протянул руку, чтобы хоть как-то помочь.

— Что здесь смешного? — возмутился Седрик, увидев, что глаза охотника так и искрятся весельем.

Однако спустя несколько мгновений он уже стоял в полный рост и тоже широко ухмылялся. А потом принялся за дело: надо было очистить тунику и брюки, сшитые из ткани Старших, от грязи и репейника. Когда Седрик закончил, ладони у него были черными, зато одежда сверкала лазурью и серебром точно так же, как и прежде. Он взглянул на Карсона, на его покрытый пятнами кожаный костюм охотника.

— Я ведь говорил тебе: попробуй носить что-нибудь другое! Рапскаль привез достаточно одежды Старших!

Карсон смущенно пожал плечами:

— От давних привычек отказаться трудно. — Заметив во взгляде Седрика глубокое разочарование, он добавил: — Может, позже, когда мы переберемся в город… Я чувствую себя неловко, если привлекаю к себе внимание яркими тряпками.

— А как же я? Хочешь сказать, что и мне эти тряпки не к лицу?

Карсон лукаво улыбнулся:

— Мне гораздо больше нравится, когда ты их снимаешь. Но… не буду отрицать: тебе эти наряды и впрямь идут. В отличие от меня. Ты ведь такой красавец. Тебе надо носить красивые вещи.

Юноша лишь покачал головой в ответ на комплимент, хотя ему и приятно было его слышать. Карсона не переделаешь, и Седрик в принципе не собирался ни на чем настаивать. Да и зачем этому здоровяку меняться? Если бы от Седрика потребовали полной откровенности, то он вынужден был бы признаться, что в Карсоне, облаченном в грубый костюм, есть особая дикая привлекательность. Да и в чем еще ходить настоящему охотнику, как не в шкурах собственноручно добытых животных?

— Мне одежда Карсона тоже нравится, — неожиданно заметил, обращаясь к Седрику, Плевок. — Из-за нее он пахнет убийством и мясом. Отличный запах.

Молодой человек отвернулся, не желая признавать, что порой серебряный дракон слишком хорошо знает его самые потаенные мысли. Он посмотрел на вершину холма и на Релпду, которая замерла на краю обрыва и таращилась вниз, нервно переступая передними лапами. Все, кроме Карсона и Плевка, ушли вперед, не дожидаясь их.

— Поторопись, моя медная королева, иначе мы надолго тут застрянем!

— И ты прыгнешь последней, как была последней вообще всегда и во всем! — неуместно поддел ее Плевок. — Давай, медная коровища, найди в себе хоть соломинку отваги и скатись вниз!

— Пусть он прекратит издеваться над моей драконицей! — гневно потребовал Седрик у Карсона. — Он разозлит Релпду, и тогда мне не удастся ее уговорить!

Даже издалека Седрик видел, что вращающиеся глаза Релпды покраснели от злости. Она подняла голову, выгибая шею, и ее шипастый воротник встопорщился, демонстрируя то, как разъярена драконица. Ее чешуя стала ярче: все туловище загорелось, как медный котел, перегревшийся на плите.

— Последней? — крикнула она. — Это ты будешь последним и никогда не найдешь себе пары, блестящая жаба! — Она перевела гневный взгляд на Седрика. — Не люблю грязи! — объявила медная драконица, резко развернулась, отпрянув от края, и исчезла.

— Вот что ты наделал! — укоризненно заявил Седрик ничуть не смутившемуся Плевку. — Теперь она вернется в поселок, и мне придется потратить еще один день, чтобы…

Он не успел договорить. Раздался оглушительный топот, хранитель вскинул голову и заметил свою драконицу. Релпда примчалась к обрыву и… прыгнула в воздух.

— Беги! — завопил Карсон, но Седрик не смог пошевелиться. Его охватил страх — за нее и за себя.

Релпда расправила крылья, и он невольно пригнулся, закрывшись ладонями: миниатюрная — по драконьим меркам — медная красавица падала прямо на них. Крылья ее распахнулись, и Седрик в ужасе увидел, как Релпда отчаянно ими захлопала. Он зажмурился.

Спустя секунду, поняв, что его не раздавили, юноша снова открыл глаза. Карсон изумленно разинул рот. И вдруг в его сознание пробился торжествующий крик Плевка:

— Она летит! Медная королева полетела!

Седрик озирался по сторонам. Куда же смотрит Карсон? Наконец рослый охотник обнял его за плечи и указал в сторону реки. Сперва Седрик ничего не мог различить. Но неожиданно его пронзила радость. Его дракон полетел! День выдался облачный, но Релпда отливала медью на фоне тусклого олова реки. Ее крылья были широко раскрыты: она парила. При этом драконица теряла высоту, и Седрик точно определил, где именно она соприкоснется с водой: не добравшись даже до середины русла.

— Давай! — хрипло прорычал он. — Маши крыльями, Релпда! Не сдавайся!

Карсон крепче сжал его плечи. Охотник молчал, но Седрик был уверен: он разделяет его мучительные переживания за подопечную. С моста донеслись голоса: другие хранители встревоженно спрашивали, что происходит. Дортеан оглушительно затрубил. Верас присоединила к нему свой пронзительный клич.

— ЛЕТИ!!! — прозвучал повелительный рык, полный ярости, и издал его Плевок. Серебристый дракон встал на задние лапы, раскинул крылья и замахал ими в беспомощной досаде. — Лети!

Седрик не в силах был наблюдать за этим — и в то же время не мог оторваться от завораживающего зрелища. Он ощущал панику Релпды и ее возбуждение, вызванное стремительным холодным ветром. Он чувствовал, как она пытается сгруппироваться. А потом: взмах, второй, третий — она начала работать крыльями. Смелый прыжок с обрыва буквально подкинул драконицу в воздух, так что теперь ей нужно было лишь довериться инстинктам. Но в ней уже пробудилась древняя память. Она была королевой и когда-то царила в небесах.

— Ни о чем не думай! Просто лети! — протрубил Плевок.

А в следующую секунду он тоже начал тяжелый разбег.

— Эй, Плевок!

Карсон бросился за ним. Седрик дернулся и побежал вперед. Ветер бил ему в лицо, и эти же вихри проносились мимо вытянутой шеи Релпды. Его драконицу трясли потоки воздуха над быстрой водой.

Седрик заставил себя остановиться и вновь крепко зажмурился:

Я с тобой, Релпда. Лети, моя красавица! Просто почувствуй полет.

С тех пор как Седрик выпил кровь драконицы, он мог говорить с ней мысленно. Порой это немного рассеивало внимание, а иногда овладевало хранителем целиком. Он вдруг подумал, что подобная связь может не только отвлекать Релпду, но и быть для нее источником неуверенности. Так что сейчас никаких сомнений. Только медная королева, вольный воздух и Кельсингра впереди — город, который зовет ее к себе. Юноша вздохнул и полностью отдал себя Релпде, вливая силу в ее крылья и уверенность в ее сердце.

— Плевок, стой! — Откуда-то издали до него донесся крик Карсона.

Но Седрик продемонстрировал несгибаемую решимость, не позволив себе отвлечься. Очень хорошо. Крылья уже машут размеренно. Звук несущейся под ним воды остается всего лишь звуком: он не способен утащить драконицу вниз и на дно.

Впереди ждут сверкающие каменные стены Кельсингры. Там будет тепло, — пообещал он Релпде, — и ты найдешь укрытие от нескончаемых дождей. Там много горячей воды, в которой можно будет лежать, избавляясь от непрерывной боли, вызванной холодами.

Я лечу, медная королева! Мы поднимаемся ввысь — вместе!

Чья-то посторонняя мысль вторглась в их общий разум. Плевок ринулся с моста, протолкнувшись между крупными дракононами и совершив прыжок первым.

Я поймал ветер и направляюсь к тебе. Мы воспарим вместе! — окликал подругу серебряный дракон.

Внезапно Релпда стала махать крыльями иначе: медленнее и с большей силой. Она набирала высоту, и река оставалась далеко внизу. На одно головокружительное мгновение Седрик тоже увидел великолепную картину, представшую перед ее взором. Он никогда не предполагал, что живое существо способно столь четко различать мелкие детали на таком расстоянии. Человек, взобравшийся на вершину горы, чтобы полюбоваться панорамой, наверняка не заметил бы лося, дремлющего на склоне холма, или движение густой травы на лугу, где паслось какое-то стадо. Это были животные, напоминающие коз. Неожиданно Седрик вдруг ощутил мускусный запах самца, который вел стадо, и пяти… нет, шести самок, следующих за ним. Эта подробнейшая информация вливалась в его мозг совершенно незнакомым доселе образом. А потом его контакт с Релпдой резко прервался: то ли драконица вытолкнула хранителя из своего сознания, то ли он сам сбежал от нее? Седрик не мог сказать точно.

Он стоял, растерянно моргая в дневном свете и чувствуя себя так, словно только что очнулся от причудливого сна. Все вокруг казалось размытым, поэтому Седрик закрыл глаза и потер их — и только потом понял: к нему просто-напросто вернулось обычное человеческое зрение. Он тряхнул головой. Драконы и хранители собрались на дороге у моста. Карсон бежал к нему навстречу, и на лице его было странное выражение: смесь ликования и ужаса. А внимание Седрика привлекло движение на мосту — и он увидел, как оранжевый Дортеан промчался по каменному въезду, на миг замер, а затем прыгнул. При этом он распахнул крылья, демонстрируя их узор, похожий на огромные ярко-голубые цветы. Дракон идеально вытянул тело, превращаясь в стрелу, и вообще не упал, ни на дюйм, а сразу стал подниматься в воздух, мощно взмахивая крыльями. Кейз прыгал и приплясывал, в полном восторге от триумфального взлета своего красавца. Бокстер радостно бросился к своему двоюродному брату, принялся хлопать его по плечу и дико хохотать. Кейз торжествующе указывал вверх. А затем оба пригнулись и отбежали в сторону, чтобы пропустить Скрима: длинный худой дракон тоже стремительно несся к краю моста. Он без малейших колебаний ринулся вперед, став второй летящей оранжевой стрелой. Его длинное узкое туловище по-змеиному извивалось, когда он поднимался в небо.

— Седрик! — Юноша невольно залюбовался Скримом, но оклик Карсона отвлек его от созерцания полета. — Ты видишь наших драконов?

Любовник внезапно оказался перед ним, подхватил на руки и закружил.

— Ты видишь наших драконов? — повторил он свой вопрос.

— НЕТ! Эй, что ты творишь? Немедленно поставь меня на землю! — возмутился Седрик. Однако, когда здоровяк-охотник отпустил юношу, тот потерял равновесие и едва не упал, так что был вынужден крепко схватить Карсона за руку. — Да в чем дело? Где они?

— Вон там! — гордо объявил Карсон и указал вдаль, где находилась Кельсингра.

Седрик едва смел надеяться на то, что Релпда сумеет благополучно приземлиться на дальнем берегу. Он и представить себе не мог, что она добралась до города. Медная драконица кренилась набок и заваливалась на каждом повороте, но, хотя она и не отличалась легкостью и изяществом жаворонка, тем не менее полет ее был прекрасным. А внизу, отчаянно хлопая серебряными крыльями в попытке не отстать, мчался Плевок. Он летел с бо́льшим трудом, нежели Релпда, вовсю напрягая силы, однако его старания увенчались успехом. Карсон и Седрик изумленно увидели, что он догнал медную драконицу и взмыл выше. А потом внезапно спикировал на нее, и Седрик испуганно вскрикнул, безуспешно пытаясь предостеречь свою королеву. Однако Релпда заметила фокусы Плевка. В последний момент она плотно прижала крылья к туловищу и понеслась к земле. Затем постепенно выровнялась и начала планирование. Наконец Релпда расправила крылья и, словно вихрь, понеслась к далеким холмам. Плевок повторил ее маневр и почти не отставал от драконицы. Когда Релпда скрылась за холмистой грядой, Седрик воскликнул:

— Почему он ее донимает? Карсон, позови Плевка обратно! Сделай что-нибудь! Я боюсь, что он хочет ей навредить!

Карсон обнял Седрика, потом взял любовника за подбородок и заставил отвести встревоженный взгляд от опустевшего неба и заглянуть в его собственные глаза. Он усмехнулся и с нежностью произнес:

— Эх ты, наивный городской парнишка! Да Плевок хочет навредить Релпде ровно столько же, сколько я — тебе. — С этими словами он наклонил голову и поцеловал Седрика.

— Кого ты мне подсунул? Он выглядит больным! — возмутился герцог.

Канцлер Эллик молча потупился. Конечно, унизительно, что монарх публично выразил недовольство его подарком, однако Эллик покорно склонил голову и смирился. А что еще ему оставалось делать?

В зале для частных аудиенций было тепло, а кое-кто из присутствующих, пожалуй, даже счел бы, что там жарко и душно. Однако герцог настолько похудел, что постоянно мерз, даже в этот чудесный весенний день. Огонь трещал в огромных каминах, каменные полы устилали толстые ковры, а стены были завешаны гобеленами. Мягкое одеяние пеленало тощее тело властителя Калсиды, однако его знобило, хотя на лицах шести охранников-гвардейцев выступил пот. Помимо них, в помещении находились только канцлер и то странное существо, которое он с собой приволок.

Скованный цепями человек-дракон — Старший, — стоявший перед герцогом, не потел. Он был худой, с запавшими глазами и прилизанными волосами. Эллик оставил на пленнике лишь набедренную повязку: несомненно, с целью выставить на обозрение его покрытое чешуей тело. Жаль, что ребра слишком сильно выпирали, да и заострившиеся колени и локти раба тоже порядком портили впечатление. Его плечо стягивала тугая повязка. Да уж… перед герцогом было отнюдь не то величественное создание, которое он ожидал увидеть.

— Я и вправду болен.

Когда раб произнес это, герцог изумился до глубины души. И дело было не только в том, что чешуйчатое существо вообще могло говорить: голос у него оказался очень выразительным, да еще вдобавок человек-дракон изъяснялся по-калсидийски. С акцентом, правда, но достаточно понятно.

А Старший потихоньку прочистил горло, словно доказывая, что не солгал. Он соблюдал осторожность: так обычно действуют те, кто боится, что будет слишком больно, если откашляться в полную силу, дабы избавиться от мокроты. Этот недуг был герцогу знаком. Затем существо приложило тыльную сторону ладони ко рту, вздохнуло — и подняло глаза, встретившись взглядом с правителем Калсиды. Когда человек-дракон уронил руку, цепи, сковывавшие его запястья, зазвенели. Глаза у него казались человеческими, однако, когда его привели в зал, они светились, как у кошки, и поблескивали синевой в пламени свечей.

— Молчать! — рыкнул Эллик на пленника. — Немедленно встань перед герцогом на колени!

Он дал волю своей досаде, от души дернув цепь. Раб пошатнулся, рухнул на пол и едва не повалился ничком.

Шлепнувшись, человек-дракон вскрикнул, с трудом выпрямился и застыл, приняв коленопреклоненную позу. При этом он с ненавистью покосился на Эллика.

Канцлер замахнулся было кулаком, но тут вмешался герцог:

— Значит, оно способно разговаривать? Не мешай ему, канцлер. Я хочу развлечься.

Герцог понял, что Эллика это отнюдь не обрадовало. Тем больше оснований выслушать то, что скажет человек-дракон.

Покрытый чешуей пленник снова откашлялся, но голос его все равно звучал хрипло. Он изъяснялся вежливо, однако любезность его была подобна той, что свойственна бедолагам, находящимся на грани безумия. Герцогу были известны эти последние попытки уцепиться за нормальность. Почему отчаявшиеся люди считают, будто логика и правила поведения могут вернуть их к той жизни, которой уже не существует?

— Меня зовут Сельден Вестрит, я происхожу из старинного семейства торговцев Удачного. Но потом я стал приемным сыном Хупрусов, торговцев из Дождевых чащоб, а драконица Тинталья сделала меня своим певцом. Возможно, здесь про нас слышали? — Он с надеждой заглянул в лицо герцога и, не найдя там никаких подтверждений этому, продолжил: — Тинталья избрала меня на служение ей, и я был счастлив. Она дала мне поручение: велела отправиться в путь и постараться найти других драконов или хотя бы разузнать, не слышал ли кто про них. Я охотно согласился. Меня сопровождала группа торговцев. Но если сам я путешествовал из любви к Тинталье, то они надеялись завоевать ее расположение и каким-то образом превратить благосклонность драконицы в звонкую монету. Так или иначе, хотя мы объехали много мест, все наши попытки оказывались бесплодными. Многие пожелали вернуться, но я был уверен, что мне сдаваться нельзя.

Раб еще раз всмотрелся в бесстрастное лицо правителя, надеясь достучаться до слушателя, вызвать у того сочувствие или интерес. Однако герцог ничем не проявил своего любопытства.

— В общем, все закончилось очень печально, — произнес человек-дракон после паузы. — Торговцы рассердились на меня, решив, что я вовлек их в глупое предприятие, из-за которого они лишились собственных денег и прибыли. В следующем порту они подчистую ограбили меня и продали в рабство. Новые владельцы увезли меня далеко на юг и показывали там на ярмарках и базарах. А потом я им наскучил, да и здоровье мое пошатнулось — так что меня опять продали и на этот раз повезли на север. Однако наш корабль захватили пираты, и у меня снова сменились хозяева. В конце концов меня купили, чтобы под видом «человека-дракона» показывать зевакам в балагане. Каким-то образом твой канцлер узнал об этом и доставил меня сюда. И теперь я нахожусь здесь, в полном твоем распоряжении.

Герцог хранил молчание. Он не знал, что и думать: надо же, в его покоях появился человек-дракон! Сперва он хотел было подробно расспросить обо всем канцлера, но затем отверг эту идею. Теперь его вниманием полностью завладел раб, покрытый чешуей. Он говорил убедительно, этот «певец дракона». Голос его, правда, не отличался мелодичностью, однако речь была правильной, как у образованного и благородного человека. Интересно, сколько ему лет? Вполне возможно, что пленник гораздо моложе, чем кажется. Раб заговорил снова, и в словах его было столько тоски и отчаяния, что правитель Калсиды даже слегка нахмурился.

— Люди, называющие себя моими хозяевами, лгали! На самом деле я вовсе не раб. Я никогда не совершал преступлений, наказанием за которые стало бы рабство, да и не был гражданином такой страны, где практикуется подобная кара. Если вы не освободите меня, полагаясь на истинность моих речей, то хотя бы позвольте мне отправить весточку родным. Я уверен, они выкупят меня!

Человек-дракон опять закашлялся — на этот раз сильнее, и при каждом выдохе его лицо искажалось болезненной гримасой. Ему едва удалось избежать падения, а когда он вытер рот, на губах у него блестела мокрота. Это было отвратительно.

Герцог смерил пленника холодным взглядом:

— Теперь я знаю твое имя, но мне это совершенно не важно. Ты оказался здесь из-за того, что собой представляешь. Ты наполовину дракон, и это — единственное, что меня интересует. — Он прикинул, как лучше поступить дальше, и уточнил: — А давно ли ты занедужил?

— Ты ошибаешься, говоря, что я наполовину дракон. Это не так. Моя мать родом из Удачного, а моим отцом был калсидиец, Кайл Хэвен. Он был морским капитаном. Таким же мужчиной, как и ты.

Это жалкое создание посмело сжать кулаки, двигаясь вперед на коленях. Канцлер немедленно рванул поводок, который оставался у него в руках, и Старший издал невнятный крик боли. Эллик небрежно пнул его ногой, заставив завалиться на бок. Существо бешено сверкнуло на него глазами. Канцлер придавил сапогом шею закованного в цепи Старшего, и на мгновение герцог вновь увидел того воина, которым когда-то был Эллик.

— Изволь вспомнить о вежливости, иначе я сам преподам тебе урок хороших манер! — сурово произнес Эллик.

Однако герцог не знал, было ли это данью уважения к нему, или же канцлеру понадобилось заставить удивительное создание замолчать прежде, чем оно заговорит снова. Мелкая чешуя, синий окрас и даже светящиеся глаза доказывали, что перед ними не человек. Это надо же было догадаться — притвориться, будто его отец калсидиец! «Хитроумен, как дракон», — недаром существует такое присловье!

— Как давно ты занедужил? — повторил герцог свой вопрос.

— Не знаю. — Старший прекратил сопротивляться. Отвечая, он даже не поднял взгляда на герцога. — Трудно определить ход времени, находясь в темном корабельном трюме. Но я уже был болен, когда меня продали… болел, когда пираты захватили корабль. Какое-то время они боялись ко мне прикоснуться, и не только из-за моей внешности. — И раб зашелся в приступе кашля, свернувшись в клубок на полу.

— Он плохо выглядит: кожа да кости, — заметил герцог.

— Вроде бы для Старших это нормально, — осторожно предположил Эллик. — Насколько я знаю, они все такие. В старинных свитках есть несколько изображений, на которых они выглядят именно так. Высокие, худые и покрытые чешуей.

— У него жар?

— Возможно, температура у него и выше, чем у обычного человека, но это, опять же, может быть характерным свойством подобных существ.

— Я болен! — опять объявило создание с новой решимостью. — Почему ты спрашиваешь его, а не меня? Я похудел, не могу делать глубокие вдохи, я горю в лихорадке. Позволь мне послать весть тем, кто будет готов заплатить за меня выкуп! Проси все, что пожелаешь, я ручаюсь, что ты получишь это.

— Я не ем мясо больных животных, — холодно проговорил герцог, устремляя взгляд на Эллика. — И я недоволен тем, что столь жалкое создание испускает тут предо мною болезненные миазмы. Полагаю, у тебя были благие намерения, канцлер, но это не соответствует твоей части нашего договора.

— Да, о мой великолепный повелитель. — Канцлер признал свою вину и вынужден был согласиться, но в его голосе появились едва заметные жесткие нотки. — Я прошу прощения за то, что навязал тебе его присутствие. Я немедленно удалю человека-дракона с ваших глаз.

— Нет, погоди.

Герцог тщательно прикидывал, что ему следует предпринять. Крошечный кусочек плоти, который Эллик дал съесть ему несколько недель назад, подействовал благотворно. В течение почти двух дней после этого герцог нормально переваривал пищу и даже мог вставать и делать самостоятельно несколько шагов. Потом ощущение здоровья ушло, а слабость вернулась. Плоть человека-дракона полностью не исцелила его, однако придала силы на некоторое время. Правитель Калсиды прищурился, размышляя. Это создание определенно имеет ценность, а разочаровать Эллика именно теперь значило бы совершить серьезную ошибку. Следует принять Старшего как подарок, дать канцлеру почувствовать, что он сохраняет расположение своего повелителя. Герцог сознавал, что именно Эллик сейчас является опорой трона. Однако нельзя предоставлять канцлеру слишком большую власть и уж тем более отдавать ему в жены свою дочь. Ведь стоит Эллику обрюхатить Кассим — и тесть станет ему не нужен.

Герцог обдумывал все возможности не торопясь. Он не обращал внимания на то, что гвардейцы изнывают от жары, а лицо Эллика потемнело от стыда… и, возможно, от гнева. Он смотрел на Старшего. Если съесть мясо больного животного, есть риск заболеть самому. Однако это существо можно вылечить — и тогда оно снова станет полезным. Жизненные силы Старшего казались немалыми; возможно, его удастся полностью исцелить.

Заботу о пленнике следует поручить Кассим. Она по праву считается весьма искусной целительницей — и к тому же это поможет держать Эллика в подвешенном состоянии. Сейчас его дочь надежно заперта, и ей не позволяют ни с кем общаться. Она ежедневно шлет отцу послания, спрашивая, чем заслужила подобное обращение. Герцог ни на одно из них не ответил. Пусть остается в неведении: тогда эта коварная женщина ничего не сможет предпринять против него. Старшего непременно надо изолировать, чтобы защитить и сохранить только для собственного употребления. Герцог не собирался показывать его своим лекарям. Этим неумехам не удалось вылечить своего повелителя, и здесь от них наверняка толку тоже не будет! Да к тому же они способны отравить человека-дракона из чистой зависти: просто потому, что канцлер смог предоставить правителю то, чего не сумели дать они сами.

Властитель Калсиды удовлетворенно кивнул собственным мыслям: картина складывалась. Он был чрезвычайно доволен своим планом. Итак, Старшего будет выхаживать Кассим. Герцог даст ей знать, что если она его исцелит, то сможет получить свободу. А если ее подопечный умрет… что ж, он предоставит дочери самой воображать последствия такой неудачи. Пока же он не станет пить кровь этого создания. А если Старшего не удастся оздоровить настолько, чтобы он стал источником пищи, тогда останется возможность обменять его на то, что необходимо. Человек-дракон дал понять, что сородичи ценят его. Герцог откинулся на троне, но обнаружил, что его выпирающим костям удобнее не стало, и снова ссутулился. И все это время сбитое с ног жалкое создание строптиво взирало на него, а Эллик внутренне кипел, с трудом сохраняя внешнее спокойствие.

«Ну что же, довольно колебаний. Решение принято, и теперь надо действовать».

— Позвать сюда начальника тюрьмы, — приказал герцог. Гвардейцы дернулись было выполнять распоряжение, но он поднял палец и дал понять, что это будет поручено Эллику. — Когда он придет, я поговорю с ним и объясню, чтобы этого Старшего держали вместе со второй моей особой узницей и обращались с ним так же мягко. Думаю, что со временем человек-дракон восстановит свое здоровье и будет очень полезен. Ты, мой достойный канцлер, сможешь сопроводить раба и удостовериться в том, что его разместят в тепле, со всеми удобствами и будут кормить хорошей едой.

Он подождал мгновение, предоставив Эллику возможность испугаться того, что повелитель просто заберет экзотический подарок и ничем его не вознаградит. Заметив, что в душе канцлера начинают разгораться искры гнева, он заговорил снова:

— И я объявлю начальнику тюрьмы, что ты имеешь право навещать обоих заключенных, когда пожелаешь. Кажется разумным даровать тебе некую привилегию. Доступ к тому, что со временем станет твоим. Как ты считаешь, канцлер: это справедливо?

Эллик встретился с герцогом взглядом, и постепенно в глазах его появилось понимание.

— Это более чем справедливо, о блистательный. Я немедленно приведу сюда начальника тюрьмы. — Он дернул было за цепь своего пленника, но герцог покачал головой.

— Оставь человека-дракона здесь, пока будешь ходить за тюремщиком. Тут охрана, — думаю, мне нечего бояться со стороны этого скелета.

По лицу канцлера промелькнула тень беспокойства, но он только глубоко поклонился и, медленно пятясь, покинул помещение. Герцог продолжил рассматривать свою добычу. Судя по виду Старшего, над ним особо не измывались. Наверное, он немного оголодал, а блекнущие синяки свидетельствовали о побоях. Однако никаких признаков гноящихся ран не заметно.

— Чем ты питаешься, существо? — поинтересовался он.

Старший встретился с ним взглядом:

— Я человек, несмотря на свою внешность. Я ем то же, что и ты. Хлеб, мясо, фрукты, овощи. Пью горячий чай. Не откажусь от хорошего вина. В общем, буду рад любой чистой еде.

Герцог заметил, что в голосе человека-дракона послышалось некоторое облегчение. Он понял, что с ним будут хорошо обращаться и дадут ему время выздороветь. Ни к чему вкладывать ему в голову какие-то другие мысли.

— Если мне дадут бумагу и чернила, — произнесло существо, — я составлю письмо своим родным. Они непременно меня выкупят.

— А твой дракон? Ты ведь, кажется, говорил, что воспевал драконицу? Что она может дать за твое благополучное возвращение?

Старший улыбнулся, но улыбка у него получилась несколько кривая.

— Трудно сказать. Возможно, вообще ничего. Поступки Тинтальи по человеческим меркам предсказать нельзя. В любой день и час ее отношение ко мне может измениться. Думаю, ты заслужишь ее расположение, если я благополучно вернусь туда, где она рано или поздно сможет меня найти.

— Значит, тебе неизвестно, где сейчас твоя Тинталья?

Герцог решил, что это сильно уменьшает возможность использовать Сельдена в качестве приманки, чтобы завлечь дракона туда, где его можно будет убить и разделать на куски. Если только раб вообще говорит правду. Драконы ведь славятся своей лживостью.

— Оказавшись в плену, я был далеко от тех мест, где мог бы рассчитывать на встречу с ней. Возможно, она решила, что я ее покинул. Как бы то ни было, я не видел Тинталью уже несколько лет.

Не самое радостное известие.

— Но ты же родом из Дождевых чащоб? А там ведь много драконов, верно?

Существо растеряло свою решимость и, поколебавшись, ответило:

— Когда драконы вышли из коконов, слухи об этом распространились повсюду. Но я давно не был дома, а потому не могу с уверенностью говорить о том, как там все обстоит сейчас.

Уж не почуял ли этот хитрец возможность заключить выгодную сделку? Ладно, пусть думает что угодно. Но человек-дракон ни в коем случае не должен знать, от чего зависит жизнь его повелителя. За дверью послышались шаги: наверняка это Эллик возвращается вместе с начальником тюрьмы.

И герцог спокойно кивнул созданию:

— Прощай пока, Старший. Хорошенько ешь, отдыхай и набирайся сил. Позднее мы, возможно, еще поговорим. — Он отвел от него взгляд и велел стражникам: — Охрана! Несите меня в Укромный сад! Когда я там окажусь, меня должно ждать горячее вино с пряностями.

Тимара решила, что хранителям будет гораздо труднее освоиться в городе, чем драконам. Широкие улицы, массивные фонтаны и поражающие воображение размеры общественных зданий ясно говорили, что прежде здесь обитали крылатые создания. Дверные проемы были очень высокими, ступени явно возводились в расчете на гигантские шаги, а просторные помещения внушали трепет. Все здесь было построено с невероятным размахом. Для хранителей, выросших в крошечных лачугах на деревьях Трехога и Кассарика, контраст оказался просто ошеломляющим.

— У меня нет ощущения, что я внутри дома, — признался Харрикин, когда в первый раз вошел в городские купальни.

Все хранители, сбившись в плотную группу, с изумлением разглядывали громадные фрески на немыслимо высоком потолке. Одна из опорных колонн была такая огромная, что Сильве, Тимаре, Алуму и Бокстеру пришлось взяться за руки, чтобы обхватить ее. Когда они добрались до Кельсингры, то решили выбрать первый попавшийся дом и заночевать в углу громадной комнаты. Здания Старших с непривычки пугали их и казались дебрями, где в ожидании неизвестных опасностей необходимо держаться поближе друг к другу.

А вот у драконов все обстояло иначе. Они благоденствовали, получив доступ к желанному теплу. Полежав в купальнях, они вспомнили другие места, созданные для того, чтобы ублажать им подобных, и стали их посещать. На вершине одного из холмов возвышалось строение с куполом и каменными стенами, которые чередовались со стеклянными. Потолок также представлял собой странную мозаику из камня и стекла, а на подогреваемом полу имелись неглубокие впадины с песком разной степени зернистости.

Несколько лет назад такое сооружение вызвало бы у Тимары недоумение. Сейчас же она сразу сообразила, что здесь драконы могли растянуться на мягком песке, наблюдая за жизнью, кипящей внизу, или любуясь медленным хороводом звезд в небе. Впервые девушка попала сюда, когда ее позвала Синтара. Синяя королева приказала ей поискать старинные инструменты для ухода за драконами, которые могли храниться на полках. Пока Тимара рылась в шкафах, Синтара извивалась и крутилась в песке, почти полностью зарывшись в него. А потом вынырнула оттуда, сверкая, как расплавленный синий металл, только что выплеснувшийся из печи.

Время превратило большинство древних приспособлений в ржавчину и пыль, но кое-что сохранилось. Тимара обнаружила дюжину орудий с зубцами из какого-то твердого материала, не подвластного коррозии, и каменные щетки с пучками жесткой щетины. Здесь же имелись металлические скребки, у которых давно сгнили деревянные ручки, стеклянные фляги с загустевшими лужицами масла и черный ящичек с набором острых игл причудливой формы. Наверное, это и были специальные средства для ухода за драконами. Интересно, наступит ли день, когда все тонкости этого утерянного ремесла будут восстановлены?

С помощью самой маленькой щетки Тимара осторожно почистила Синтаре чешую возле глаз, ноздрей и ушных отверстий, удаляя остатки неаккуратных трапез. Они почти не разговаривали, но Тимара подметила у своей драконицы множество изменений. Ее когти, когда-то затупившиеся от ходьбы и растрескавшиеся от постоянного контакта с водой и илом, стали более прочными и острыми. Расцветка обрела яркость, а глаза — ясность. Вдобавок Синтара увеличилась в размерах: она не только нарастила плоть и мускулы, но у нее также значительно удлинился хвост. Форма тела драконицы совершенствовалась по мере того, как ее мышцы тренировались во время полетов. Теперь Синтара забыла о долгих годах жизни на суше, когда ей приходилось топать по грязи. Так что сейчас Тимара ухаживала не за огромной ящерицей, а за крылатым хищником, одновременно прекрасным, как экзотическая птица, и опасным, словно живой клинок. Девушка и сама в глубине души удивлялась тому, что осмеливается прикасаться к такому созданию. И только заметив, что глаза у Синтары вращаются от удовольствия, хранительница спохватилась, сообразив, что драконица читает ее мысли и наслаждается ее изумлением.

А Синтара подтвердила эту догадку:

— Ты благоговеешь передо мной. Пусть ты и не можешь петь мне хвалу во весь голос, но, отражаясь в тебе, я вижу, что я — самый великолепный дракон из всех, кого ты видела.

— Отражаясь во мне?

Драконы не улыбаются, но Тимара ощутила, что Синтару ее реакция позабавила.

— Напрашиваешься на комплименты?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — честно ответила Тимара.

Вообще-то, слова Синтары слегка возмутили девушку, поскольку подразумевали, что она гордится собой. А чем, спрашивается, Тимаре гордиться? Тем, что ее Синтара — прекрасная синяя королева — то игнорирует свою хранительницу, то насмехается над нею, а то и напрямую оскорбляет?

— Я не только самая красивая из драконов, — уточнила Синтара, — но также превосхожу всех прочих умом и талантами. Ведь это же очевидно, поскольку именно я создала самую ослепительную Старшую, то есть тебя!

Тимара уставилась на нее, лишившись дара речи и растерянно сжимая в руке щетку.

Синтара издала тихий рык, показывавший, что ей смешно. И пояснила:

— Увидев тебя, я с самого начала поняла: из этой девушки будет толк. Именно поэтому я и выбрала тебя.

— А мне казалось, что это я тебя выбрала, — пролепетала Тимара.

У нее отчаянно стучало сердце. Драконица считает ее красивой и способной! Она сразу оценила Тимару! Девушка испытала необычайный душевный подъем, но затем насторожилась: а что, если Синтара просто в очередной раз навела на хранительницу чары? Тимара попыталась взять себя в руки и рассуждать трезво, но почему-то была уверена, что драконица не обманывает ее. Неужели Синтара и впрямь высокого мнения о ней? Удивительно!

— О, тебе, без сомнения, казалось, что это ты меня выбрала, — продолжила тем временем Синтара с небрежным высокомерием. — Но все обстоит наоборот: это я притянула тебя к себе. И, как видишь, тебе невероятно повезло: я сделала тебя самой красивой и необычной из всех ныне живущих Старших. Точно так же, как и я сама превосхожу великолепием всех прочих драконов.

Тимара молчала. Ей хотелось бы хоть немного осадить вовсю расхваливающую себя драконицу, но она понимала, что это будет полным безрассудством. И тем не менее девушка отважилась на робкое замечание:

— А как же Меркор? Он ведь сверкает, как золото…

Синтара презрительно фыркнула:

— Самцы! У них есть яркие цвета и мышцы, но, когда дело доходит до подлинной красоты, им не хватает внимания к деталям. Присмотрись к чешуе Сильве, а потом сравни ее со своей собственной. У этой девчонки она примитивная, как трава. Даже в окраске чешуи остальные драконы от меня отстают. — Она встряхнулась, резко вскочила на лапы, вырываясь из горячего песка и одновременно распахивая крылья. — Смотри! — гордо провозгласила Синтара, потрясая крыльями так, что Тимаре в лицо полетели песчинки. — Ты где-нибудь видела такое изящество и настолько бесподобный узор?

Тимара прищурилась, а потом молча стащила с себя тунику, чтобы расправить собственные крылья. Один взгляд через плечо — и девушка убедилась в том, что ей не показалось. Разница была только в размере, а расцветка и узор полностью копировали великолепие Синтары. Драконица опять издала непривычный для человеческого уха звук, ясно свидетельствовавший о том, что ей смешно.

Она снова устроилась на песке, раскинувшись на нагретом ложе. И заключила:

— Вот так-то. Когда в следующий раз вновь надумаешь ныть и стонать из-за того, что твоей драконице якобы нет до тебя дела, посмотри себе за спину и убедись, что ты тоже носишь мои цвета. Разве можно желать чего-то другого?

Тимара любовалась своей нежащейся в песке синей королевой, разрываясь от противоречивых чувств. Синтара сегодня пребывает в добром расположении духа и сказала хранительнице много приятного. Но вот можно ли ей верить?

— Кажется, ты стала другой, — неуверенно пробормотала девушка, гадая, какое из ее чувств драконице легче уловить: подозрительность или надежду?

Она уже приготовилась к очередным насмешкам. Однако их не было.

— Конечно, я теперь другая. Я не страдаю от вечного голода и холода. Я перестала быть увечной жалкой тварью. Я более не нуждаюсь в тебе, Тимара.

Синтара встряхнулась, и песок, попавший драконице под чешую, ручейками стек с ее боков. Не дожидаясь просьб, Тимара выбрала щетку на длинной ручке, сделанную из странного легкого материала. Девушка внимательно рассмотрела щетинки: они отливали металлическим блеском, но были мягкими и легко сгибались. Тимара решила, что здесь наверняка не обошлось без магии Старших. Она принялась обрабатывать щеткой Синтару, начиная с затылка и осторожно двигаясь вниз. Драконица зажмурилась от удовольствия. Когда хранительница добралась до кончика ее хвоста, она решилась задать вопрос:

— Я не нравилась тебе из-за того, что ты во мне нуждалась?

— Никому из драконов не по душе зависимость. Даже Старшие в конце концов это поняли.

— Драконы зависели от Старших? — Тимара почувствовала, что вступает на опасную территорию, но все-таки уточнила: — А почему?

Синтара сурово уставилась на нее. И Тимара тут же пожалела о своей дерзости: было заметно, что драконице крайне неприятно обсуждать эту тему.

— Из-за Серебра, — проворчала она наконец и воззрилась на Тимару, вращая глазами, словно ожидала, что девушка начнет с ней спорить. Но хранительница терпеливо ждала дальнейших объяснений. — Раньше Серебро текло здесь рекой и его было легко найти. Потом произошло землетрясение, и все стало гораздо сложнее. Какое-то время Серебро текло слабо. Порой драконам удавалось его отыскать, ныряя в неглубокое место или откапывая источник. Иногда оно вдруг начинало бить сильнее и проявлялось, как яркая полоса в реке. Но чаще всего его не было. Тогда мы могли получить Серебро только от Старших.

— Не понимаю. — Тимара постаралась говорить мягко и спокойно. — Серебро? Это какое-то сокровище?

— Я тоже не понимаю! — Драконица в ярости вырвалась из песка. — Это не сокровище — по крайней мере, не в человеческом понимании. Не металл, из которого делают маленькие кругляшки, чтобы обменивать их на еду, и не украшения для тела. Однако это Серебро бесценно для драконов. Оно издавна находилось здесь: сначала в реке рядом с Кельсингрой, а потом, пока были живы Старшие, в самом городе… Все остальное у нас уже есть. Мы можем наслаждаться ваннами с горячей водой, отдыхать в зимних укрытиях, беззаботно нежиться в песчаных ямах и полировать чешую… В общем, Серебро тоже должно быть где-то здесь. Но никто из нас не может его обнаружить. В городе есть особые места, где Старшие помогали нам получить Серебро. Только никто из нас толком не помнит, где именно они находились. И это кажется очень странным: словно бы у нас преднамеренно отняли четкое воспоминание. — Синтара раздраженно хлестнула хвостом. — По нашему мнению, один из участков пропал вместе с обрушившейся улицей у берега. Второй мог находиться там, где земля треснула и куда потекла река. Но все это уже потеряно. Балипер попробовал там нырнуть, но впадина слишком глубокая, а вода ледяная. Так что Серебра он не нашел. Но мы верим, что были и другие места, и они могли сохраниться. Однако повторяю: воспоминания о Серебре для нас потеряны — мы вышли из коконов, лишенные их, как и других сведений, о которых мы не можем даже догадываться. Нам не стать настоящими драконами, а вам — Старшими, пока мы не отыщем источники Серебра. Но вы не желаете ничего делать! Ни один из хранителей не грезит Серебряными колодцами. И, как я ни стараюсь, я не могу даже заставить тебя подумать о них!

Синтара содрогнулась и еще раз дернула хвостом. Тимара отскочила назад и смотрела, как драконица выбирается из песчаной ямы, а затем шагает к дверям. Створки распахнулись перед нею, а потом закрылись, оставив девушку растерянно взирать ей вслед.

На протяжении нескольких следующих дней Тимара обдумывала слова драконицы. Синтара сказала правду. Ей часто попадались драконы, бродившие по улицам: они принюхивались и замирали в нерешительности. Девушке стало любопытно. Она спросила Элис, не известно ли ей что-нибудь о Серебряных колодцах в Кельсингре, но Элис уставилась на нее с недоумением.

— Нет, про них не упоминается ни в одном источнике. Здесь есть фонтан Золотого дракона. Я как-то читала про него в древней рукописи. Может, он и сохранился, но мне пока что не попадался. — Она улыбнулась и задумчиво добавила: — Но знаешь, Тимара, несколько ночей назад мне приснилось, что я ищу Серебряный колодец. Такой удивительный сон!

Элис склонила голову к плечу и нахмурила лоб с рассеянным видом человека, нащупавшего кусочки мозаики. Тимара ощутила странное волнение. Именно так частенько выглядела Элис во время их экспедиции по реке Дождевых чащоб, когда она складывала вместе обрывочные сведения, чтобы понять нечто новое про Старших или драконов. Такого выражения Тимара не видела у нее уже довольно давно.

А рыжеволосая исследовательница принялась размышлять вслух:

— В древних рукописях есть странные упоминания: кое-что я так и не смогла разгадать. Например, намеки на то, что Кельсингру не случайно построили именно в этом месте, что это связано с некой тайной, которую необходимо строго охранять… — Она замолчала и, обращаясь скорее к самой себе, чем к Тимаре, пробормотала: — Определенно, здесь что-то кроется. Эх, знать бы, что на самом деле имеется в виду.

Элис погрузилась в размышления и словно бы выпала из реальности. Тимара по предыдущему опыту знала, что любые попытки заговорить с ней сегодня окажутся бесполезными: Элис все равно будет отвечать невпопад. Поэтому она поблагодарила подругу и выкинула Серебряные колодцы из головы, рассудив, что теперь разгадкой этой тайны займется по-настоящему умный и образованный человек.

А вот слова Синтары относительно зависимости драконов от людей Тимара никак забыть не могла. Она наблюдала за тем, как другие драконы растут и меняются на глазах у своих хранителей. Некоторые становились более приветливыми, а другие — более высокомерными. Однако связи между хранителями и их подопечными постепенно ослабевали. Хранители приспосабливались к этому по-разному. Кое-кто откровенно радовался появлению свободного времени и возможности исследовать прекрасный город. Теперь молодые люди могли наконец-то подумать о собственном благополучии. Тимару позабавило, что, хотя в Кельсингре было великое множество пустых сооружений, она и ее товарищи обосновались в трех соседних зданиях. Эти дома выходили на площадь, которую они незамедлительно окрестили площадью Драконов — поскольку в самом ее центре красовалась скульптурная композиция, изображавшая этих крылатых существ. Хранители могли поселиться в домах, которые Элис называла виллами и особняками, — в просторных строениях, которые были куда больше, чем Зал Торговцев в Трехоге. Но они предпочли не слишком роскошные апартаменты над купальнями — жилищами тех Старших, кто давным-давно занимался уходом за драконами. Тимаре казалось чудом, что у нее теперь есть собственная комната — помещение, значительно превосходящее размерами дом, в котором ютилась ее семья в Трехоге. Как прекрасно иметь мягкую кровать, зеркало, комод и платяной шкаф с множеством полок! Она могла принимать горячую ванну сколь угодно часто, а потом уходить в спальню, где было так тепло, что ей вообще не требовались одеяла или домашняя одежда. Теперь Тимара могла преспокойно рассматривать себя в зеркале, заплетать и закалывать волосы, пытаться понять, кем она становится.

Однако все эти удобства не означали, что хранителям следует расслабиться. В Кельсингре не водилось дичи, почти ничего не росло, да и дрова для печей тоже взять было негде. Поэтому они каждый день покидали центр, в котором уже успели более или менее освоиться, и бродили по окраинам широко раскинувшегося древнего города. Карсон подсказал, что им надо построить причал для «Смоляного». Когда живой корабль вернется, ему потребуется надежная пристань, чтобы пришвартоваться. А еще им нужно предусмотреть место для разгрузки припасов, которые, как они надеялись, доставит Лефтрин.

— Ну и конечно, со временем придется возвести полноценный порт. Лет через пятнадцать-двадцать Кельсингру будет не узнать, — заявил охотник.

Заметив, что при этих его словах собравшиеся на всеобщий совет хранители начали удивленно переглядываться, Карсон ухмыльнулся:

— Что? Вы решили, что мы устраиваемся тут ненадолго? Поговорите с Элис, друзья мои. Вы вполне можете прожить лет сто или даже больше. В общем, все, что мы сейчас начнем строить, следует делать хорошо, на века.

И Карсон начал перечислять стоящие перед ними практические задачи. Охота и собирательство для пропитания, постройка городского причала и — к немалому изумлению Тимары — изучение воспоминаний, хранящихся в камне, чтобы попытаться понять, как устроен город Старших.

Тимара вызвалась добывать еду и охотилась почти ежедневно. По мере того как ранняя весна оживляла землю, на лесистых холмах появлялись зелень и коренья, но основу их рациона по-прежнему составляло мясо. Откровенно говоря, Тимаре все это порядком надоело. Ее не радовали долгие переходы до городской черты и обратный путь с грузом дров или окровавленной дичи. Однако теперь часы, проведенные в лесу с луком и стрелами или плетеной корзиной, стали единственными моментами, когда в ее жизни все было просто.

Ведь когда Тимара оставалась в городе, ей неизбежно приходилось сталкиваться с Татсом и Рапскалем. Поскольку молодые люди постоянно соперничали друг с другом в попытке добиться ее благосклонности, от их прежней дружбы не осталось и следа. До драки, правда, дело не доходило, но, если у них не получалось избежать встречи, возникшее напряжение полностью исключало возможность нормального разговора. Пару раз Тимара оказывалась между ними и горько об этом жалела. В такие моменты Рапскаль осаждал ее нескончаемой болтовней, а Татс пытался привлечь внимание, демонстрируя девушке мелкие вещицы, которые он для нее изготовил, или докучал историями о новых открытиях в городе. Тимара с ужасом думала о том, как все это выглядит со стороны: остальные наверняка думали, что она намеренно провоцирует их соперничество. Эти двое были просто невыносимы. Если Татс подмечал в Кельсингре нечто, казавшееся ему любопытным, Рапскаль обязательно заявлял, будто знает, что это такое, и пускался в бесконечные нудные объяснения. Татсу оставалось только возмущенно хмуриться в ответ. Поскольку хранители по-прежнему собирались вместе почти на каждую трапезу, поведение парней невольно привело к расколу внутри группы. Сильве поддерживала подругу, неизменно садясь рядом с нею, хотя ухажерам Тимары это и не слишком нравилось. Харрикин даже не пытался скрыть того, что принял сторону Татса, а вот Кейз и Бокстер явно были в лагере Рапскаля. Кое-кто не выражал особых предпочтений, а некоторые — например, Нортель и Джерд — либо вообще не обращали на происходящее внимания, либо отпускали ехидные комментарии.

Если один из юношей был занят на работе, второй пытался воспользоваться его отсутствием, чтобы добиться расположения Тимары. Когда, скажем, Татс трудился над возведением причала, Рапскаль настаивал на том, что пойдет вместе с ней на охоту, даже если ее напарником в тот день и назначали Харрикина. Но хуже всего были те часы, когда свободными оказывались и Рапскаль, и сама Тимара. Тогда он караулил девушку у двери комнаты и умолять ее снова прогуляться вместе с ним: побродить возле виллы и у колонн памяти, чтобы узнать что-нибудь новое о своих предшественниках-Старших.

Тимара немного стыдилась того, что она очень часто сдавалась под напором Рапскаля и принимала его приглашение. Это было бегство в ослепительно утонченные времена. В том мире грез она изящно танцевала, вкушала потрясающие яства, смотрела увлекательные представления — и вообще жила той жизнью, которую прежде даже представить себе не могла. Однако небрежные наблюдения, сделанные Амариндой, помогали Тимаре понять, чем являлась Кельсингра в былые времена. В этом удивительном городе в оранжереях круглый год выращивали фрукты и зелень, а обычные люди из поселений на противоположном берегу реки обменивали урожай или добычу на магические изделия Старших. Вместе с Карсоном и Элис Тимара осмотрела несколько громадных теплиц. Там вполне могли разместиться и драконы. Грядки были подняты на высоту груди, а деревья росли в огромных кадках. Однако все уже давным-давно погибло, оставив лишь едва заметные следы листьев на полу и прогнившие пни в почве. Тем не менее земля в емкостях казалась пригодной для использования, а вода до сих пор вытекала из прохудившейся системы труб, которые прежде обогревали и поливали грядки.

— Но поскольку у нас нет ни семян, ни саженцев, все это пока абсолютно бесполезно, — печально заметила Элис.

— Надо дождаться весны, — отозвался Карсон. — Можно будет пересадить сюда дикие растения и выращивать их.

Элис медленно кивнула:

— Если нам удастся собрать семена или взять отростки от знакомых растений, то Старшие смогут заняться фермерством. А может, Лефтрину удастся привезти нам рассаду.

Во время других прогулок по воспоминаниям Тимара видела работающих в перчатках Старших. Они создавали скульптуры из камней, придавали деревьям дополнительную гибкость, заставляли металл сиять, петь и нагревать или охлаждать воду. Их мастерские выходили на узкие улицы, и они приветливо здоровались с проходящей мимо Амариндой. Тимара ощущала странное родство с ними, почти осознавая, что они делают, но не понимая, как именно это у них получается. Амаринда же неспешно шагала мимо, почти не обращая на них внимания, принимая все эти поразительные деяния как часть повседневного быта. Но так бывало далеко не всегда. Иной раз Амаринда вдруг сосредотачивалась, решительно и безжалостно, заставляя Тимару тонуть в ее чувствах. Влюбленность Старшей в Теллатора не закончилась: она стала глубже, превращаясь в подлинную страсть. Погрузившись в воспоминания на пару часов, Тимара пережила несколько месяцев жизни Амаринды. Она выныривала из чужой памяти с помутневшим взглядом, стискивая руку Рапскаля, лежащего на ступенях рядом. Повернув голову, она видела на его лице улыбку Теллатора, да и большой палец, гладивший ее ладонь, принадлежал вовсе не Рапскалю. Только постепенно его взгляд снова становился взглядом Рапскаля. Тимара гадала, о ком он думает сейчас и что именно остается у него в памяти, когда они поднимаются на ноги, одеревенев и замерзнув. Потом Рапскалю неизменно хотелось поговорить об этих общих видениях, но она всегда решительно отказывалась. В конце концов, это ведь просто грезы.

Имеет ли значение то, что она испытывает в подобные моменты? Если съеденная там пища не приносит Тимаре сытости, то важна ли в нынешней жизни плотская близость, которой она наслаждается, погрузившись в прошлое? Тимара не могла ответить на этот вопрос. Конечно, такие прогулки во многом изменили ее отношение к тому, что может произойти между мужчиной и женщиной в уютной постели зимним вечером или на лугу под летним небом. Но может ли она утверждать, будто не близка с Рапскалем, зная, что он облачен в кожу Теллатора? Она уверяла себя, что да. Он ведь не был властен над поступками или чувствами Теллатора — точно так же, как и она сама над Амариндой. Она не могла предотвратить их ссоры, не имела возможности прервать их бурные примирения. Тимара и Рапскаль словно бы смотрели пьесу или слушали историю, которую рассказывал сказитель. Вот и все.

Иногда ей удавалось убедить себя в этом. И действительно, подобная марионеточная близость, похоже, не приносила Рапскалю удовлетворения. Часто, возвращаясь обратно к дому, он начинал делать намеки или открыто умолять Тимару, чтобы она пошла с ним в какой-нибудь укромный уголок. Тогда бы они заново повторили то, что только что пережили. Но девушка всякий раз решительно отказывалась. Она повторяла ему, что боится забеременеть. Но, положа руку на сердце, Тимара не могла отрицать того, что ей хочется вновь испытать радостное возбуждение и почувствовать себя любимой и желанной женщиной.

И сегодня, когда она брела с Татсом вдоль берега, чтобы посмотреть, как продвигается постройка причала, ее занимали те же мысли. Каково было бы сделать Татса своим любовником? Она много раз бывала близка с Теллатором и разделила одну долгую ночь с Рапскалем. Интересно, будет ли Татс отличаться от них обоих, как, например, Рапскаль отличается от Теллатора? Собственное любопытство смущало Тимару, и она попыталась избавиться от назойливых мыслей. Она покосилась на юношу. Вопрос вырвался у нее раньше, чем она задумалась, стоит ли вообще его задавать.

— Ты уже путешествовал по грезам камней памяти?

Татс прищурился, словно вопрос этот показался ему странным:

— Да, конечно. Как и остальные. Бокстер и Кейз, например, постоянно посещают бордель и надолго задерживаются там. Кое-кто из ребят иногда тоже к ним присоединяется. Не надо так на меня смотреть! А что еще им, по-твоему, делать? Ни у Кейза, ни у Бокстера нет надежды на то, что они найдут себе пару — если только в Кельсингру не переселятся еще какие-то женщины, а это определенно произойдет не слишком скоро. Алум, Харрикин и Сильве обнаружили место, где знаменитые Старшие-менестрели обессмертили свои творения. И ты сама была с нами, когда мы смотрели выступление кукольников, а потом еще и представление с участием жонглеров и акробатов. Ты ведь не забыла тот вечер, когда Длинная улица вспоминала этот праздник? В общем, мы все уже не раз обращались к этим камням. Такого трудно избежать, когда живешь здесь.

Вообще-то, Тимара имела в виду другое, но обрадовалась, что Татс истолковал ее вопрос именно таким образом.

— Знаю. Как можно пройти по одной из широких улиц после наступления темноты и не поймать грезы? — Она фыркнула. — Сильве мне рассказывала, что когда Джерд находит воспоминание о празднике, то обычно следует за любой богато одетой женщиной из прошлого. Она добирается до ее дома, а затем обшаривает ее жилище, чтобы отыскать сохранившиеся драгоценности и одежду. Она уже собрала роскошный гардероб. — Тимара осуждающе покачала головой, хотя отчасти восхищалась ловкостью Джерд. Чуть понизив голос, она призналась: — Но, честно говоря, я подразумевала не это…

Татс пристально посмотрел на нее:

— Думаешь, я ни о чем не догадался?

Она отвела взгляд. Выждав мгновение и не услышав ответа, юноша произнес:

— Хождение по камням вовсе не обязательно связано с сексом, едой или прослушиванием музыки. Есть множество других причин, чтобы погрузиться в воспоминания. Карсон, например, пытается понять, как устроен город. Он попросил меня попробовать узнать что-нибудь о порте, который прежде существовал в Кельсингре. Естественно, мы не можем построить точно такой же: у нас и в помине нет магии, которой обладали древние Старшие. Однако важно посмотреть, что они учитывали, когда его возводили, — они ведь были хорошо знакомы с этим участком реки. — Татс вздохнул. — Я бывал в тех местах, где, как мне казалось, Старшие должны были хранить записи, которые могли нам понадобиться. Я заглядывал в громадное здание с башней и еще туда, где над дверями вырезаны лица. Мы предположили, что там можно обнаружить полезные бумаги и карты. Но не нашли там ничего. Или, вернее, обнаружили слишком много всего. Я увидел совершенно поразительные вещи. А как ты считаешь, по какой причине город в основном сохранился? Почему улицы не заросли травой, а в фонтанах даже не появились трещины? Дело в том, что здесь камень помнит. Он помнит, что он — фасад здания, или тротуар, или чаша фонтана. Он способен сам себя починить. Он не может восстановиться, если из-за землетрясения появится расселина. Но зато маленьких трещин или обрушений в Кельсингре нет. Камень держится, поскольку он все помнит.

Татс сделал паузу и добавил:

— Но, похоже, Старшие могли проделывать и не такие вещи. Ты ведь слышала, как некоторые хранители клянутся, будто видели, что статуя шевелится? Старшие вдыхали в камень жизнь — и тот сохранил их частицу. Поэтому иногда он способен двигаться. В исключительных случаях. Когда его пробуждает… что-то. Вот это для меня загадка, и я ничего толком не понял, хотя был один старик, который помнил все предельно ясно. А ведь Элис права… Нам нужно проверить сведения, до которых она докопалась, а потом применить знания на деле. Представляешь, в чем она призналась мне вчера? Что в тот день, когда Рапскаль схлестнулся с ней и заявил, что она не Старшая и город ей не принадлежит, Элис настолько упала духом, что чуть было не сожгла все свои труды! Ужас, правда? Я тогда тоже разозлился на нее, но даже не подозревал, что Рапскаль так глубоко оскорбил нашу исследовательницу.

Татс замолчал, и Тимара почувствовала: он надеется, что она разделит его гнев. Он отчаянно ждал от нее слов утешения или одобрения. Но девушка знала, что если сейчас она осмелится на такое, то ситуация сразу изменится. Это же не просто согласие с тем, что Рапскаль проявил бездумную жестокость по отношению к Элис. Татс наблюдал за тем, как Тимара застыла, а она не могла найти выход из положения. Рапскаль вовсе не желал причинить Элис боль: он просто хотел заявить свои права на Кельсингру! Глупая мысль начала крутиться у нее в голове: «Элис взрослая. Разве чувства взрослых можно ранить настолько сильно, чтобы они решили сжечь свои труды или убить себя?» Тимара и сама удивилась, насколько ребяческой оказалась ее реакция.

А Татс, так и не дождавшись от нее поддержки, разочарованно покачал головой и продолжил:

— Нам надо составить карту города. И нанести на нее не только улицы и основные здания, но и места, где расположены источники воды и стоки. И еще отдельно сделать пометки насчет того, где хранятся всякие древние рукописи. Сейчас Кельсингра похожа на огромную сокровищницу, полную тысяч сундуков, а у нас есть тысячи разных ключей. Богатства лежат прямо у нас под ногами, но мы не можем с ними разобраться. Как с тем Серебряным колодцем, о котором на днях трещала Сильве.

Тимара изумленно посмотрела на него:

— Да ну? А я не слышала.

Он пожал плечами:

— Наверное, ты думала о чем-то другом. Сильве сказала, что ей постоянно снятся сны о Серебряном колодце. Она ходила по городу, пытаясь его найти, но не увидела ничего похожего. Сильве решила, что вспоминает что-то древнее, о чем знает Меркор. По ее словам, он рассказывал что-то о серебряных источниках Кельсингры — но это было давно, когда мы еще только отправились сюда. И Сильве добавила, что у нее появилось странное ощущение: золотой дракон вроде бы избегает этой темы, как будто она ему неприятна.

— Синтара тоже недавно твердила про колодец. По-моему, он для нее безумно важен. Но она заявила, что ее воспоминания очень неполные.

— На самом деле он вовсе не серебряный, — медленно проговорил Татс. И бросил на нее быстрый взгляд, словно опасаясь, что собеседница поднимет его на смех. — Прошлой ночью он мне приснился. Постройка над колодцем была старинной и очень вычурной, сделанной не только из камня, но и из дерева. Наверное, ее соорудили, когда город еще лишь начали возводить. А внутри оказался механизм… но я плохо его разглядел. Когда ведро поднималось из глубины на вороте, оно было наполнено чем-то серебристым. Более густым, чем вода. Драконы это любят. Но я подумал, что это вещество опасно для людей.

— Для людей? Или для Старших?

Татс прикусил губу:

— Понятия не имею. Во сне я точно знал, что с ним надо обращаться крайне осторожно. Но вот был ли я тогда человеком или Старшим?

Теперь наступила ее очередь тяжело вздыхать. А юноша продолжил:

— Иногда мне совсем не нравится то, во что меня превращает Кельсингра. Даже не прикасаясь к камням памяти, я вижу чужие сны. Я заворачиваю за угол, и на секунду мне кажется, что я — это кто-то другой, с целой жизнью воспоминаний, друзей и планов на ближайший день. Я прохожу мимо дома и хочу навестить приятеля, которого у меня никогда не было. — Татс энергично кивал, рассказывая это. — А большие камни, которые стоят в кругу на площади… когда я вижу их, они напоминают мне про другие города Старших… С тобой такого не бывало?

Тимара нахмурилась:

— Нет. Но однажды я попала на древний рынок, и мне вдруг захотелось съесть рыбную котлету, приправленную острым красным соусом. А потом я быстро очнулась и поняла, что рыба надоела мне до тошноты, с соусом или без него.

— Мне тоже постоянно досаждают воспоминания. Что здесь творится? — спросил Татс, внезапно остановился и схватил Тимару за руку.

На берегу под руководством Карсона кипела работа. Примитивный деревянный причал из бревен уже притянули толстыми веревками к старым опорным столбам. Река дергала его, серая вода вздымалась и заливала дощатый край. Харрикин, раздевшийся до штанов и надежно привязанный, чтобы его не унесло течением, забрался в воду. Он пытался повернуть одно бревно так, чтобы оно лежало параллельно другому. Карсон выкрикивал указания и крепко держал веревку, привязанную ко второму концу бревна. Лектер с бугрящимися от напряжения мышцами склонился над бревном, валявшимся на берегу. Он медленно вращал сверло, чтобы проделать в нем отверстие. Неподалеку Алум остругивал прямые куски тонкого стволика, превращая их в шпонки. Весенний ветер подхватывал голоса хранителей и разносил их по окрестностям. Нортель с повязкой на ребрах — он поранился на стройке несколькими днями раньше — устроился на причале на корточках. Парень ловко орудовал колотушкой и деревянными гвоздями, дожидаясь момента, чтобы закрепить очередное бревно. Трудиться приходилось на холоде и в сырости, да и в целом занятие было рискованным. Татсу тоже предстояло вскоре включиться в работу. Он потянул Тимару за собой, и она встретилась с ним взглядом.

— Рапскаль говорил, что нам надо погрузиться в воспоминания города, а иначе мы не научимся быть Старшими. Но я не забыл о предостережениях, которые слышал в Трехоге, и о словах Лефтрина. Капитан утверждал, что, слишком долго пребывая рядом с камнем, рискуешь утонуть в воспоминаниях. Ты можешь потерять собственную жизнь, полностью растворившись в каком-нибудь человеке из прошлого.

Тимара опустила голову. Татс очень точно определил ее собственные страхи, в которых ей никому не хотелось признаваться.

— Но мы ведь Старшие. Для нас все обстоит иначе.

— Да, Рапскаль в этом уверен, но… А если он вдруг ошибается? Ценили ли Старшие свою собственную жизнь? Или же Старшие росли насквозь пропитанными чужими воспоминаниями и даже не сознавали, что и впрямь принадлежит им, а что они получили со стороны? Мне хочется быть самим собой, Тимара. Я останусь Татсом, сколько бы я ни прожил, и буду ухаживать за своим драконом. И мне хочется разделить эти годы с Тимарой. Мне не нужно окунать тебя в чужие грезы, когда я рядом с тобой. — При этих его словах девушка невольно ощутила болезненный укол. А он помолчал немного, давая ей время все осознать, и произнес: — Теперь моя очередь спрашивать. Скажи, Тимара, ты живешь своей жизнью или избегаешь ее?

Как он догадался?! Неужели Татс настолько проницателен? Она ведь не рассказывала ему о том, что регулярно ходила вместе с Рапскалем к колоннам памяти — но он откуда-то все узнал. К ее щекам прилила жаркая кровь.

Когда молчание затянулось, обида во взгляде Татса усилилась. Тимара попыталась убедить себя, что не делала ничего плохого. Она ведь ни в чем не виновата! Но пока она мялась, не зная, что ответить, он заговорил снова.

— Это самообман, Тимара, — негромко и жестко произнес Татс. — Ты не погружаешься в жизнь Кельсингры. Ты отказываешься от настоящего и уходишь в воспоминания, которые никогда не вернутся. И там нет ничего настоящего. Ты не принимаешь решений, а если последствия оказываются чересчур серьезными, то просто сбегаешь. Ты усваиваешь некий образ мыслей, а когда возвращаешься обратно, то чувствуешь себя потерянной. Зачем ты плаваешь в грезах? Почему ничего не делаешь здесь и сейчас? Только задумайся: какой опыт ты упускаешь, какие возможности проходят мимо тебя? Что ты скажешь год спустя об этих временах, когда тебе посчастливилось попасть в Кельсингру?

Смущение Тимары превратилось в злость. Татс не имеет никакого права ее упрекать! И даже если ему кажется, что она совершает глупость, то это ее личное дело: она, между прочим, никому не вредит. Ну… пожалуй, только ему, и притом она задевает исключительно его чувства. И отчасти в этом виноват он сам. Что, разве не правда?

Татс понял, что Тимара рассердилась. Девушка заметила, как плечи его вдруг напряглись, да и голос тоже изменился.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, Тимара… Если ты когда-нибудь решишь быть со мной, то я не буду думать ни о ком, кроме тебя. Я не стану называть тебя чужим именем или делать с тобой что-то лишь потому, что когда-то очень давно это нравилось другому человеку. Когда ты наконец позволишь мне дотронуться до себя, я буду прикасаться к тебе. И только к тебе. А Рапскаль может тебе это пообещать?

От противоречивых чувств у Тимары путались мысли, но неожиданно на помощь ей пришел Карсон.

— Драконы дерутся! — громко завопил он. — Эй, хранители, быстро все сюда!

Тимара резко развернулась и побежала к берегу — навстречу опасности и прочь от Татса.

— Элис! Элис! Ты здесь?

Элис, склонившаяся над столешницей, инкрустация на которой являла собой очень подробное изображение дракона — ну просто пособие по анатомии, — медленно выпрямилась. И вдруг поняла, что до нее уже какое-то время доносились далекие крики, однако она не обратила на них внимания, решив, что это просто иллюзия. Наверное, воспоминания города просто пытались вторгнуться в ее сознание. Чаще всего подобные звуки мешали ей сосредоточиться. Сегодня, когда она расчищала тут все и изучала схемы, шепот Кельсингры был полон полезной информации. Элис от души надеялась, что ей никогда не придется удалять из челюсти дракона сломанный зуб, но тем не менее сочла полученные сведения весьма ценными.

— Элис! Да где же ты?

— Я тут! — отозвалась молодая женщина, недоумевая, кому она могла понадобиться.

Казалось, ей неизменно мешали именно тогда, когда она погружалась в нечто по-настоящему интересное. И главное, ради чего ее дергали? Чтобы она смогла идентифицировать какую-нибудь деталь от печки или чью-то нелепую находку. А недавно ее отвлек Рапскаль, приволокший целую охапку крупных пряжек, украшенных сверкающими камнями.

— Я тут обнаружил кое-что, — заявил он без всяких предисловий. — Но почему-то, когда я пытаюсь ухватиться за воспоминание, оно ускользает. Вроде как сам я напрямую с этим дела не имел, но подобные вещи были важны для меня и моего дракона, и кто-то изготовил их для нас. — Он перевел дух и печально добавил: — Я отыскал это в куче мусора позади своего дома. Готов поспорить: там произошло что-то нехорошее.

Элис бесстрастно посмотрела на Рапскаля. Вряд ли она теперь когда-нибудь будет относиться к нему с симпатией, но, похоже, парень в простоте душевной даже не понимал, как сильно ее оскорбил. Насколько глубоко ранил, указав Элис ее место: дескать, она не Старшая и никогда ею не станет. Да еще вдобавок заявил, что она не имеет права голоса относительно того, что они будут делать с Кельсингрой, поскольку город принадлежит новым Старшим. Хотя здесь таилась правда, речи юноши сильно задели и обидели рыжеволосую исследовательницу, буквально перевернули всю ее жизнь. Ей пришлось коренным образом изменить свое мироощущение и по-новому взглянуть на себя. И хотя в конце концов Элис осознала, что упреки Рапскаля, пожалуй, даже принесли ей пользу, вспоминать о той стычке было по-прежнему неприятно.

— Но ведь сегодня ты сам впервые дотронулся до них, — произнесла Элис и терпеливо добавила: — Возможно, ты прочитал память кого-то, кто выковал эти вещицы.

Все в поселке знали, насколько Рапскаль одержим воспоминаниями своего второго «я». Элис взяла у него одну пряжку и покрутила ее в пальцах.

— Она с драконьей сбруи. Но не от боевого доспеха, а от праздничного убранства. Полагаю, что ее сделали для парада в честь победы или иного торжества…

— Боевая сбруя? — перебил ее Рапскаль. — Ага!!! Да, конечно! Но… но… — Рот у него приоткрылся, взгляд стал отсутствующим, а лицо осунулось. — Я помню не все. От меня ускользают детали…

— Иди в Палату Записей — в том здании, где наверху башня с объемной картой. Поднимись… э-э-э… кажется, на третий этаж. Там куча настенных украшений, которые ты можешь изучить, чтобы понять, как Старшие изготавливали и надевали сбрую.

— Да, теперь я вспомнил. Там чествовали героев. Отважных людей и драконов, отличившихся в битве…

Рапскаль рассеянно взял у нее из рук пряжку и, даже не поблагодарив исследовательницу, бросился вон — он хотел поскорее вернуть себе частицу той личности, которой никогда даже не был. Элис вздохнула. Лефтрин предостерегал их, но она не могла остановить юношу.

Чересчур долго задерживаться у камня памяти было опасно. И захватывающе. Элис знала это по себе.

Пусть Элис и не стала Старшей, но в душе она была уверена, что больше других подходит для того, чтобы разгадывать тайны Кельсингры. Знания, которые молодая женщина получила, подготовили ее ко всему: они одновременно служили ей якорем и путеводным маяком. Те сведения, которые можно было почерпнуть из воспоминаний, хранящихся в камне, были для нее чуждыми, но необычайно притягательными. Они манили Элис за собой, и поэтому ей приходилось крепко держаться за собственную личность и не слишком увлекаться прошлым. Но она боялась допустить даже мысль о том, чтобы ее жизнь уносило прочь потоком воспоминаний. В Кельсингре Элис научилась всегда быть начеку. Когда она решалась окунуться в грезы, то ставила перед собой конкретную цель и сосредотачивалась только на одном вопросе. Она решительно отторгала все остальное, что пыталось зацепить ее внимание. В такие моменты она как будто ныряла в прозрачную холодную воду, чтобы найти и вынести на поверхность сверкающий камень.

— Элис!

Оклик прозвучал снова, и она узнала голос Сильве. Не успела она отозваться, как хранительница крикнула еще раз:

— Элис! Да где же ты? «Смоляной» подплывает к берегу! Они вернулись!

— Бегу, Сильве!

Смысл слов девушки дошел до Элис с запозданием. Лефтрин вернулся! А она тут, на противоположном берегу реки… Капитан ведь ничего не знает о переселении в Кельсингру, он рассчитывает найти всех в поселке, а не в городе. Элис вскочила, мгновенно позабыв о драконьих зубах. Лефтрин скоро будет здесь, надо срочно привести себя в порядок! Она кинулась к двери и выглянула в широкий коридор с высоким потолком.

— Где Хеби? — спросила она у Сильве, которая бежала ей навстречу.

За спиной девушки виднелись высокие двустворчатые двери, распахнутые навстречу порывистому весеннему ветру. Элис надеялась, что маленькая алая драконица и ее хранитель согласятся отнести на корабль ее послание.

— Они с Рапскалем ведут Смоляного к городу. Карсон сказал, что, по его мнению, причал выдержит корабль, но для разгрузки он пока не очень приспособлен. Карсон беспокоится, как все пройдет, а я считаю, что это станет для пристани хорошей проверкой.

— Так, значит, Смоляной плывет прямо сюда?

Оказывается, у нее еще меньше времени, чтобы приготовиться к встрече.

— Да! Мы увидели их с берега вскоре после того, как драконы подрались…

— Драконы устроили драку? — нетерпеливо перебила ее Элис. — Надеюсь, никто не пострадал?

Как же она увлеклась изучением Кельсингры, что не заметила такого происшествия!

— Нет, никого из хранителей, к счастью, не задели. А драконы сцепились в воздухе, ниже по течению. Мы мало что смогли разглядеть, но Меркор заставил Плевка сильно завалиться набок. Правда, потом Плевок сумел вновь набрать высоту. А затем стая понеслась дальше и исчезла. Мы до сих пор не знаем, что там у них произошло. Но вскоре после драконьей стычки вдруг увидели Смоляного.

Руки Элис невольно рванулись к волосам — и она тотчас посмеялась над собой: сказывается выучка жительницы Удачного. Ну не глупо ли сейчас возиться с прической? Лефтрин прекрасно знает, в каких условиях она живет! Правда, за время отсутствия капитана их быт изменился к лучшему. После того как хранители перебрались на другой берег реки, в Кельсингру, они стали относительно чистыми и ухоженными.

Однако Элис поймала себя на том, что все равно вынимает из прически все немногочисленные бесценные шпильки и распускает волосы. Встряхнув головой и расправляя пряди, она побежала за Сильве. На ходу ее пальцы ловко приглаживали упрямые рыжие локоны, переплетая их и снова закалывая косы. Она задумалась о том, как выглядит со стороны, и вдруг поняла, что это ее совершенно не беспокоит. А если Лефтрина волнует ее облик, значит он не тот мужчина, каким она его себе представляла. Элис улыбнулась: она была уверена, что капитан любит ее, невзирая ни на что.

— Кстати, что спровоцировало драконов? — спросила она у Сильве. — Может, драка была началом брачных поединков?

— По-моему, нет. А разве вы сами ничего не слышали? Плевок громко затрубил, и стая полетела посмотреть, чего он хочет. Карсон насторожился и заметил, как драконы кружат в небе. Не меньше дюжины помчались к Плевку и взяли его в кольцо. А потом Меркор с ним схватился! Мы не представляем, что там у них стряслось, а они не обращали на наши крики никакого внимания. Меркор подлетел под Плевка, когда тот пикировал вниз, и просто откинул его в сторону. Серебряный дракон стал падать, но деревья закрыли нам обзор. В общем, хранители ужасно перепугались, что он рухнет в реку. Хотя, между нами говоря, я была бы только рада, если бы этот мелкий паршивец хорошенько окунулся в ледяную воду. Но в конце концов Плевок снова поднялся. Я даже не поняла, что случилось.

Последние слова Сильве произнесла упавшим голосом, в котором сквозила обида из-за того, что Меркор даже не счел нужным ничего объяснить своей хранительнице. С тех пор как драконы обрели способность самостоятельно добывать себе пропитание, они почти перестали интересоваться людьми. Конечно, любой питомец мог по-прежнему неожиданно вызвать хранителя, чтобы тот обеспечил ему особый уход, но мало кто ежедневно общался с юными Старшими. Некоторые из них, похоже, были оскорблены и чувствовали себя словно отвергнутые возлюбленные. Другие, как Сильве, грустили, но смирились с одиночеством. Наверное, забвение больнее всего ударило по ней и по Бокстеру. А вот Джерд и Дэвви, напротив, были только счастливы избавиться от своих требовательных драконов. Накануне вечером, за скромным ужином в одной из комнат в глубине здания с купальнями, Сильве отважно высказала то, что остальные хранители предпочитали не обсуждать.

— В принципе ничего не изменилось, — заявила она. — Драконы относятся к нам точно так же, как и раньше. Они всегда были честными. Они хотели покинуть Кассарик и стать полноценными драконами. И связались с нами лишь потому, что нуждались в людях.

Хранители, собравшиеся за старым столом, так и застыли, позабыв про еду.

— А теперь мы им больше не нужны, — заключила девушка. — Поэтому драконы по-прежнему нас терпят, но предпочитают общество себе подобных. Или даже одиночество.

Сильве сказала правду, но хранителям от этого было не легче: ребята в большинстве своем сильно приуныли после того, как драконы научились летать. Элис было жаль их. Она помнила, как ее саму поначалу пьянило внимание Синтары. А уж когда драконица очаровывала ее… Элис улыбнулась и едва не потеряла равновесие. Это было просто невероятное ощущение. Восторг после общения с драконом мог сравниться только с влюбленностью в Лефтрина и с ликованием, которое пронзило Элис, когда она поняла, что ее чувство взаимно. Хотя вот как раз взаимности-то от драконов сроду никто не удостаивался!

Когда Элис познакомилась с синей королевой, у нее голова кружилась от счастья всякий раз, как та снисходила до беседы с ней. Она была готова делать все что угодно, выполнять любую работу, даже самую черную, лишь бы только сохранить расположение Синтары. И была совершенно убита, когда та предпочла ей Тимару, поскольку юная девушка умела гораздо лучше добывать для драконицы пищу. Уж как бедная Элис переживала тогда, потеряв расположение Синтары. Страшно подумать, чем бы это все могло закончиться, если бы в тот момент рядом с ней не оказался Лефтрин, чтобы смягчить удар. Элис лишь усмехнулась при мысли о том, насколько успешно капитан отвлек ее от переживаний.

И теперь, когда драконы стали игнорировать своих хранителей, некоторые из них, похоже, избрали точно такой же способ отвлечься. Элис с тревогой наблюдала за тем, как Тимара разрывается между Рапскалем и Татсом. Ей было очень жаль вечно соперничающих между собой юношей, но, по крайней мере, Тимара не обманывала их. Так что им повезло больше, чем в свое время самой Элис, когда ее угораздило выйти замуж за коварного Геста.

Джерд окунулась в очередной лихорадочный роман. Элис не догадывалась, кого из хранителей она выбрала на сей раз, но не все ли равно: в любом случае это ненадолго.

Было странно видеть то, как Дэвви и Лектер поглощены друг другом. В Удачном столь открытое проявление страсти между двумя юношами сочли бы скандалом. Здесь же хранители мудро относились к их отношениям — точно так же, как к партнерству Седрика и Карсона. Вероятно, когда понимаешь, насколько глубоко можно привязаться к столь чуждому существу, как дракон, то уже ни одна из форм человеческой любви не вызывает у тебя протеста. Так что двое юных хранителей часто бродили по городу вдвоем, а остальные только улыбались, глядя на эту парочку. Дэвви и Лектер смеялись каким-то лишь им одним понятным шуткам, а их бурные ссоры, как порой казалось Элис, объяснялись исключительно тем, что обоим доставляли немалое удовольствие драматические расставания и не менее бурные примирения.

У других хранителей нашлись свои заботы. Харрикин добывал дичь. Татс и Карсон погрузились в изучение Кельсингры. Некоторые, следуя примеру Нортеля и Джерд, превратились в охотников за сокровищами, а Рапскаль все свободное время — когда не таскался за Тимарой — познавал город иным способом. После того как юноша пришел к Элис узнать насчет пряжек, он часто заговаривал об оружии, боевых приемах и о том, как жители Кельсингры смогли защититься от драконов из другого города. Элис испугало и встревожило известие о том, что в прошлом существовало столь острое соперничество между городами Старших и населявшими их драконами, но, когда она спросила о причине этой вражды, Рапскаль вдруг замолчал и смутился. А у Элис наметилась очередная причина для беспокойства.

Элис и Сильве выбежали на улицу. Свежий ветер налетел на них, разметав уложенные волосы Элис и превратив ее прическу в непокорную рыжую копну. Она громко рассмеялась и вскинула руки, чтобы спасти последние шпильки, пока те не посыпались на землю. Кудри упали ей на плечи. Ладно уж: пусть так и будет.

— Скорее! — крикнула Сильве через плечо и бросилась вперед.

Элис попыталась ее догнать, но девушка-Старшая легко от нее оторвалась. С некоторых пор Сильве очень вытянулась, да и лицо у нее постепенно делалось женственным. Сильве теряла ребяческие черты, однако ей предстояло еще долго расти и взрослеть. К счастью, Харрикину, похоже, хватало терпения ждать. Девушка с явным удовольствием проводила время в его обществе, и их считали парой, однако Элис не видела никаких признаков того, чтобы юноша стремился добиться от своей подруги чего-то большего, нежели обещаний. Порой они гуляли, взявшись за руки, а однажды Элис невольно стала свидетельницей нескольких быстрых поцелуев, — но в остальном Харрикин свою избранницу не торопил. Сейчас он оставался ей настоящим другом, и Элис не сомневалась: молодой человек действует абсолютно правильно и вскоре непременно получит то, о чем мечтает.

Как это было с Лефтрином.

Вспомнив о капитане, она почувствовала, как в ее груди разливается тепло. Неожиданно Элис так резко рванула вперед, что даже Сильве удивилась. Они переглянулись сквозь занавешивающие их лица растрепанные волосы и дружно расхохотались. А затем преодолели последний холм перед спуском, ведущим к причалу, и со всех ног помчались вниз.

Гест оказался пленником, заложником чужой жизни. А это совершенно не подобало наследнику уважаемого удачнинского торговца! Он никогда прежде не находился в столь отвратительных условиях и даже вообразить не мог, что ему придется путешествовать в трюме, потеряв счет долгим однообразным дням. Гест по-прежнему ходил в той самой одежде, которая была на нем, когда его умыкнул калсидиец. Сейчас она висела на нем мешком: элегантный покрой пал жертвой скудного питания и тяжелой работы. Он знал, что от него воняет, но поделать ничего не мог: в его распоряжении была лишь ледяная речная вода, однако Гест понимал, насколько опасно ею пользоваться. Задания, которые давал ему калсидиец, частенько требовали от него находиться на палубе в любую погоду. Его руки и лицо обветрились и покрылись язвами от дождя и яркого солнца. Наряд выцвел и износился. Гест уже не помнил, когда в последний раз его ноги были сухими. У него появились язвы на подошвах, а покрасневшая кожа на щеках и лбу постоянно зудела.

А еще молодому Финбоку до сих пор снились кошмары, в которых он избавлялся от трупов Реддинга и калсидийского купца. Тащить тело Ариха по узким темным переходам, чтобы в конце концов сбросить его вниз, было до отвращения противно. Потом он услышал, как труп с треском проламывался сквозь ветви, но звука удара о землю не последовало. Гесту стало страшно, но, как оказалось, это были еще цветочки. Затем калсидиец заставил его нести тело Реддинга, и они прошли по ветвям деревьев довольно далеко, неизменно выбирая те дороги, которые казались самыми безлюдными и заброшенными. Наконец они добрались до ветки, где страховочных веревок вообще не имелось. Гест тащил труп на плечах, словно охотник, несущий домой тушу оленя. Знакомый запах помады для волос, которой всегда пользовался Реддинг, смешивался с запахом крови, капавшей Гесту на шею. С каждым шагом ноша становилась все более тяжелой и ужасающей. Но Гест покорно ковылял впереди, а в спину ему упирался нож калсидийца. Гест подозревал, что, если бы упал с дерева, пока нес труп, его мучитель бы не слишком огорчился. Наконец калсидиец выбрал место, где суживающаяся ветвь пересекалась с соседним деревом. Гест устроил Реддинга на развилке и оставил там на съедение падальщикам.

— Муравьи и другие твари обглодают его до костей в считаные дни, — сказал калсидиец. — Если твоего приятеля вдруг и найдут, в чем я очень сомневаюсь, установить его личность будет абсолютно невозможно. А теперь мы вернемся обратно и уничтожим все следы твоего пребывания в Кассарике.

Убийца исполнил свое обещание буквально. Он сжег детские руки в керамическом очаге вместе с причудливыми шкатулками. Плащ Реддинга превратился в мешок, куда мужчина со шрамом ссыпал драгоценные камни, которыми были украшены шкатулки. А затем он куда-то ушел, предупредив Финбока, чтобы тот не вздумал сбежать. Гест подозревал, что калсидиец отправился убивать женщину — владелицу древесной комнатушки. Так или иначе, но проделано это было бесшумно. Сжимая зубы, чтобы не стучали, Гест твердил себе, что, возможно, хозяйка просто получила за молчание много денег. Но в любом случае калсидиец отсутствовал очень долго, и Гест, оставшийся в одиночестве, скрючился на стуле в комнате, где воняло горелой плотью и свежей кровью. В помещении царил полумрак, и Гест никак не мог отогнать страшное видение: обезображенный Реддинг смотрел на него из развилки ветвей. Калсидиец нанес ему множество порезов, покрывая сетью ран, пока знакомые черты красивого лица не исчезли под ошметками кожи. А глаза Реддингу так никто и не закрыл.

Гест всегда считал себя настоящим дельцом, хитроумным и безжалостным. Обман, шпионаж, нечестные сделки на грани настоящего воровства вошли у него в привычку. Он не видел никакого смысла в том, чтобы быть честным или благородным. Торговля — жестокая игра, и, как часто повторял его отец, тут каждый сам за себя. Гест был тертым калачом и думал, что его уже ничто в этой жизни не смутит. Однако он еще никогда не становился соучастником убийства. Нет, Финбок не любил Реддинга — в том смысле, в котором употреблял это слово Седрик. Но Реддинг был умелым любовником и приятным собеседником. А после его смерти Гест остался один-одинешенек. Теперь ему предстоит самостоятельно выпутываться из этой мерзкой истории — но как? Он даже не представлял.

— Я не хотел ничего такого, — бормотал он, обращаясь к угасающему огню. — Я не виноват. Если бы Седрик не заключил ту безумную сделку, меня бы сейчас здесь не было. Это все Седрик виноват.

Он не слышал, как открылась дверь, но ощутил сквозняк и заметил, как задрожали язычки пламени. Калсидиец, показавшийся Гесту черной тенью на фоне глухой ночи, тихо затворил за собой дверь. И произнес:

— Теперь ты напишешь под мою диктовку полдюжины писем. А потом мы доставим их адресатам.

Гест уже был не в состоянии интересоваться тем, что с ним происходит. Он безропотно составил требуемые послания людям, о существовании которых прежде даже и не подозревал, подписывая их собственным именем. Текст везде был одинаковый: напомнив о своей репутации преуспевающего торговца, Гест Финбок предлагал им взаимовыгодное сотрудничество, для чего приглашал на встречу в предрассветный час у «несокрушимого» корабля, пришвартованного у пристани. В письмах содержались намеки на огромную прибыль, которая будет ожидать обоих, «когда наши общие планы реализуются», и при этом особо подчеркивалась необходимость держать все в тайне. А еще Гест для пущей убедительности ссылался на торговцев, с которыми сроду не имел дела.

Затем они аккуратно скрутили все послания, перевязав каждое бечевкой и запечатав каплей сургуча. Калсидиец затушил огонь в очаге, и они покинули комнатенку, где не осталось никаких следов их пребывания.

Долгая ночь стала и вовсе бесконечной, пока они пробирались по Кассарику. Калсидиец был проворен, но плутал впотьмах. Не один раз им приходилось возвращаться. В конце концов все шесть посланий были разнесены по адресам, привязаны к ручкам дверей или всунуты в щель под дверью. Гест почти с радостью спустился за убийцей по нескончаемой лестнице на раскисшую дорогу, которая вилась на земле. К счастью, теперь все ужасы позади: на корабле его ожидали прекрасная каюта, чистая теплая постель и сухая одежда. Как только он окажется там, он наверняка сумеет лучше разобраться в событиях этой ночи и решить, что делать дальше. Гест Финбок снова станет самим собой, а мерзкое приключение превратится в досадный эпизод из прошлого. Однако когда они добрались до судна, калсидиец опять приставил нож к спине Геста. Тыча острием, заставил пленника спуститься в трюмный отсек для грузов и опустил над ним крышку люка.

Такое унижение стало для Геста неожиданностью. Он замер, скрестив руки на груди, и принялся молча ждать, считая, что калсидиец вернется с минуты на минуту. Но время шло, его мучитель не появлялся, а отсутствие элементарных удобств привело Геста в бешенство. Он на ощупь обследовал каморку, но обнаружил только глухие деревянные стены. До люка он не дотягивался, а когда взобрался по невысокому трапу, чтобы толкнуть его, то обнаружил, что крышка заперта. Гест начал колотить по люку и звать на помощь, но он очень ослабел, и его криков никто не услышал. Молодой человек метался по отсеку, сыпля проклятиями и рыча, пока не выбился из сил. Тогда он сел на пол и решил ждать калсидийца, но внезапно задремал и проснулся уже в кромешной темноте. Сколько его продержали в трюме, определить не удавалось.

Беднягу терзали голод и жажда. Когда люк наконец открылся, то пролившийся в него слабый свет буквально ослепил Геста. Однако он попытался взобраться вверх по ступеням.

— С дороги! — прикрикнул кто-то.

И в люк принялись бесцеремонно запихивать каких-то мужчин. Трое приземлились нормально, ругаясь и тщетно пытаясь пробиться обратно, пока в трюм заталкивали все новых пленников. В одних Гест опознал пассажиров, вместе с которыми он плыл вверх по реке, а в других — членов корабельной команды. Сюда также попали и джамелийцы, вложившие деньги в постройку «несокрушимого» судна. Последние двое оказались торговцами из Удачного. Люди, смотревшие на них сверху, издеваясь и угрожая, явно были калсидийцами, в традиционных вышитых жилетах и вооруженные кривыми кинжалами.

— Что происходит? — спросил Гест.

Один из торговцев прохрипел:

— Это бунт!

А его товарищ по несчастью добавил:

— Как выяснилось, всю дорогу в трюме прятались калсидийцы. Они захватили корабль!

Отсек оказался тесно набит мужчинами: их было больше дюжины. Один держался за плечо, и у него из-под пальцев сочилась кровь. Испуганные и ошеломленные торговцы явно пострадали от побоев.

— А где же капитан? — снова подал голос Гест.

— А капитан с ними заодно! — проорал кто-то в ответ с такой злобой, словно тут была вина Геста. — Ему хорошо заплатили, чтобы он пустил на борт калсидийских ублюдков и спрятал их. Утверждает, будто они вложили не меньше нашего — и к тому же приплатили лично ему!

Люк трюма начал закрываться. Мужчины ринулись вверх по лестнице, выкрикивая угрозы и мольбы, но в считаные мгновения в трюме наступила ночь.

Теперь Гесту стало еще хуже. Теснота и духота давали о себе знать. Одни пленники просто потеряли голову от злости или страха. Другие ожесточенно спорили о том, что именно случилось и кого надо за это наказать. Помимо бывших пассажиров, тут обнаружилось также несколько торговцев из Дождевых чащоб, которых заманили на корабль «поддельными посланиями». Гест не открывал рта и радовался кромешной темноте: все-таки нет худа без добра.

Калсидийцы, которые теперь командовали кораблем, при захвате судна убили трех матросов. Вернее, жертв было даже четыре, поскольку поднявшуюся на борт женщину сбросили в воду, когда она истекала кровью, но еще дышала. Гест внезапно в полной мере осознал безжалостность убийцы и серьезность своего положения. Когда один из заключенных предположил, что все они наверняка вскоре погибнут, на него тут же заорали, приказывая заткнуться, но никто не стал спорить с беднягой. Двое мужчин вскарабкались по ступеням и отчаянно пытались сдвинуть тяжелую крышку люка, пока остальные подбадривали их и давали советы. Гест забился в угол и прижался спиной к стене.

Пока те двое били по люку, корабль покачнулся. Гесту понадобилась пара мгновений, чтобы понять, в чем дело, — и вдруг один из матросов заметил:

— Чувствуете? Мерзавцы отчаливают! Они нас похитили!

Поднялся жуткий гвалт. Гневные вопли смешивались с дикими завываниями. Пленники стучали по стенам и орали, но ритмичное раскачивание судна усиливалось по мере того, как оно набирало скорость, борясь с течением.

— Интересно, куда нас везут? — спросил Гест, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Вверх по реке, — раздался ответ. — Чувствуете, как корабль борется с течением?

— Но зачем? Чего они от нас хотят?

Его вопрос потонул в криках возмущения. Пленники сообразили: их увозят прочь — и теперь уже не приходится надеяться на чью-то помощь.

Проклятия длились долго, постепенно сменившись гневным обсуждением того, что случилось, а потом — тихим бормотанием и хриплым плачем. Гест впал в ступор. Он скорчился на прежнем месте, вдыхая запахи пота и мочи. Время еле плелось, и под шелест воды, обтекающей корпус, он пытался понять, что случилось с его размеренной и благопристойной жизнью. Эти страшные события казались невозможными и абсолютно нереальными. Как разъярится его матушка, когда услышит, что какие-то ублюдки столь возмутительно обращались с ее любимым сыном!

Если только она вообще о нем когда-либо услышит. И Гест неожиданно осознал, насколько безвозвратно он оторван от прежней жизни. Его имя, богатство семьи, репутация ловкого торговца, любовь матери — все это не имеет здесь ровно никакого значения. Всякая защита, любая опека попросту исчезли. Мгновение — и он может превратиться в обезображенный труп и стать пищей для муравьев или рыб. Финбок ахнул, чувствуя, как ему больно сдавило грудь, и уткнулся лицом в колени. Гулкие удары сердца заполнили его слух. Время шло… а может, и нет. Он ничего уже не мог утверждать наверняка.

Когда люк наконец открыли, то в отсек упала желтая полоса света от фонаря. Снаружи царила ночь. Знакомый голос предостерег:

— Не приближаться! Если кто-то сделает шаг, то упадет с ножом в сердце. Гест Финбок! Подойди поближе. Да. Ты здесь. Поднимайся. Немедленно.

В дальнем углу трюма раздалось недовольное ворчание:

— Гест Финбок? Он с нами? Этот гнусный предатель, который заманил меня сюда запиской, подбросив ее на порог моего дома! Он даже подписал ее своим именем! Финбок, ты заслуживаешь смерти! Ты предал Удачный и Дождевые чащобы!

Поднимаясь по короткому трапу, Гест не только стремился поскорее оказаться на открытом пространстве и глотнуть свежего воздуха, но и убегал от плескавшейся внизу злобы. Пока он на четвереньках выбирался на палубу, вслед ему летели проклятия и угрозы. Два матроса захлопнули крышку люка, оборвав крики пленников. Он оказался у ног калсидийца. Убийца держал в руке фонарь и выглядел очень усталым.

— За мной! — рявкнул он и даже не стал проверять, повинуется ли Гест.

Тот потащился следом за мучителем в свою бывшую каюту.

Разворошенный гардероб Геста усеивал пол. Одежда была бесцеремонно перемешана с вещами Реддинга. Ящик с вином, сырами, колбасами и прочими деликатесами, столь заботливо собранный Реддингом, был наполовину опустошен, а липкая столешница свидетельствовала о том, что его содержимым уже попользовались. Постель на койке Геста была смята и перепачкана. Постель Реддинга оставалась нетронутой. Потрясение и утрата, вызванные смертью друга, снова захлестнули Геста, и он шумно вздохнул, но не успел ничего сказать: калсидиец резко повернулся к нему. Увидев свирепое выражение на его лице, Финбок поперхнулся и попятился.

— Приберись тут! — рыкнул калсидиец, после чего плюхнулся прямо в сапогах на койку Реддинга и откинулся на подушку. Глаза у него были полузакрыты, а лоб прорезали усталые морщины.

Гест застыл, молча уставившись на своего тюремщика, а тот проговорил:

— На самом деле ты мне больше не нужен. — Его обезображенные шрамом губы кривились и морщились при каждом слове. — Если ты будешь полезен, я могу оставить тебя в живых. Если же нет… — Он поднял руку — и в ней сверкнул нож. Калсидиец выразительно повел им в сторону Геста и ухмыльнулся.

С этого момента Гест Финбок превратился в раба. Он прислуживал не только убийце, но и любому калсидийцу, отдававшему ему приказ. Гесту поручалась самая грязная и отвратительная работа, начиная со сливания за борт содержимого ночных горшков и заканчивая уборкой обеденного стола и мытьем посуды. Соскребая с палубы кровь убитых матросов, Гест решил, что не станет оказывать сопротивления. Он жил одним днем. Других пленников он не видел, но слышал их гневные крики и мольбы, которые постепенно слабели. Он питался объедками со стола своих хозяев, а спал в трюме, в чулане, где хранились запасной такелаж и прочие приспособления. Гест радовался тому, что его не поселили с остальными пленниками, зная, что они винят его в своих бедах и разорвали бы в клочья, если бы только смогли. Он был абсолютно одинок: калсидийцы его презирали, а торговцы проклинали.

Он не узнал почти ничего нового. «Несокрушимые» суда строили в Джамелии, и корабелов не интересовало, кто платит за работу: главное, чтобы плата была щедрой. Пусть торговцы и запретили калсидийцам появляться на реке Дождевых чащоб, но твердое намерение убить драконов и добыть куски их плоти заставило чужеземцев пренебречь возможными последствиями. Калсидийцы изначально прятались на том самом корабле, который вез Геста вверх по реке. А теперь подкупленный капитан и калсидийская команда вели судно к неизведанным землям в надежде найти Кельсингру — и драконов, которых можно убить, разделать на куски и доставить герцогу.

Гест считал это безумной затеей. Пусть ядовитая речная вода и не разъест так называемый несокрушимый корабль, но нельзя же рассчитывать на то, что легендарный город и впрямь удастся найти или что недоразвитые драконы действительно окажутся там. А если даже они доберутся до Кельсингры и столкнутся там с драконами, что тогда? Интересно, кто-нибудь из них видел разгневанного дракона? Когда Гест осмелился задать свой вопрос калсидийцу, тот пригвоздил его к месту холодным неподвижным взглядом. Страх забился у Геста в животе, и он напрягся, готовясь умереть.

Однако его мучитель сказал:

— Ты никогда не был свидетелем ярости нашего герцога, когда тот не получает желаемого. Так что ни одна рискованная затея не может быть страшнее его недовольства. — Калсидиец чуть наклонил голову. — Ты считаешь, что украшенная драгоценными камнями шкатулка с отрубленной рукой моего сына — самое страшное, что я могу себе вообразить? — Он пожал плечами. — Ты глубоко ошибаешься.

Замолчав, убийца уставился в иллюминатор, где виднелся берег, поросший густым лесом. Испытывая невероятное облегчение, Гест вернулся к своей черной работе.

Гест мало что знал о драконах — и еще меньше о теориях Элис относительно затерянных городов Старших. Теперь его часто допрашивали, сурово предупреждая, что даже ничтожный обман принесет ему боль и мучения. Он никогда не врал, поскольку не сомневался, что калсидийцы без всяких колебаний накажут его. Ему было трудно сохранять невозмутимость и тупо повторять «Не знаю» в ответ на многочисленные вопросы, однако он понимал, что искренность — его единственная защита. Любая ложь, которую Финбок изобрел бы в угоду своему мучителю, наверняка обнаружилась бы позднее и ударила по нему рикошетом.

Калсидиец постоянно возвращался к одному и тому же:

— Разве твой отец дал тебе другое задание? Ведь ты отправился за сбежавшей женой, правильно? Ты же сам сказал мне, что она улизнула вместе с твоим рабом, я это прекрасно помню. Ну и как в таком случае ты собирался их отыскать? Ты должен иметь сведения о том городе и о проклятых драконах!

— Нет. НЕТ!!! Клянусь, мне ничего не известно. Отец сказал, что я должен отправиться в Дождевые чащобы, и я послушался его. Я не располагаю никакой информацией. Люди, с которыми я хотел насчет этого переговорить, остались в Трехоге. А может, они гниют в трюме корабля! Спрашивайте у них, а не у меня!

Затем калсидиец всякий раз отвешивал Гесту такие звонкие пощечины, что рот у него наполнялся кровью. А однажды после очередной оплеухи Гест растянулся на полу. Однако до серьезных травм или увечий дело, к счастью, не дошло. Гесту повезло больше, чем пленным торговцам, томившимся в корабельном трюме. Однако задумываться об этом было бесполезно. Сам Гест пытался смириться со своей участью. Забравшись в чулан, он старался отключиться от звуков пыток и стонов несчастных. А когда ему приказывали убраться в каюте для допросов, он делал только то, что ему велели, и ни во что не вмешивался.

Гест уверял себя, что, несмотря на лишения, все обстоит не так уж страшно. Всего-то пара ссадин и синяков и постоянное чувство голода. Но по-настоящему Гест страдал лишь от глубочайшего унижения: от того, что он вынужден влачить рабское существование и беспрекословно подчиняться чужим приказам и прихотям. Он искренне мучился, понимая, что его доброе имя погибло окончательно. Финбок не сомневался в том, что пленники в трюме его, разумеется, презирают. Кроме того, его любовника зарезали, а он сам превратился в вынужденного соучастника преступления. Он старался не думать об иных — более глубоких — последствиях тех ужасов, которые выпали на его долю. Порой его мысли улетали к отцу и матери: известно ли им о его исчезновении? Предприняли ли они меры? Может, родители уже начали поиски и отправили повсюду почтовых голубей с обещанием вознаграждения за любые сведения о пропавшем сыне? Или его отец лишь недовольно пробурчит, что Гест намеренно исчез, захватив с собой в Дождевые чащобы приятеля? Гест признался себе, что второй вариант гораздо вероятнее. Он не мог даже мечтать о побеге и возвращении в Удачный. Случившееся будет преследовать его до конца дней, если только он не отыщет способа обелить свою репутацию.

Гест скрипнул зубами и выжал мокрую рубашку. Утро выдалось холодным и неспокойным. Начинал он свою стирку в горячей воде, но ветер быстро ее выстудил. Он мрачно отметил, что рубашка была из числа его собственных: калсидиец присвоил ее вместе с большей частью имущества. Этот мерзавец, к примеру, щеголял в плаще, подбитом мехом, и неспешно прогуливался по палубе даже в проливной дождь, пока Гест, трясясь от холода, трудился в одной рубашке. Он никогда в жизни никого не ненавидел с такой силой, как этого калсидийца. Но хуже всего были моменты, когда ему приходило в голову, что именно так относился к нему и Седрик, когда высокомерный Финбок наслаждался властью над юношей. Гест обнаружил, что, по мере того как корабль приближал его к встрече с Седриком, его чувства становились весьма противоречивыми. Укладываясь спать на дощатом полу чулана, Гест невольно вспоминал о том, как этот молодой человек когда-то стремился обеспечить ему всяческий комфорт. Он бы сейчас бережно размял любовнику ноющие плечи и спину и вскрикнул от ужаса при виде его рук, испорченных тяжелой работой. Под конец их отношений преданность Седрика уже раздражала Геста не на шутку. Он вспоминал, как преднамеренно подвергал испытаниям его привязанность: отвергал сентиментальные знаки внимания, превращал нежные заигрывания в грубые совокупления, насмехался над любыми попытками юноши понять, чем вызвано недовольство его возлюбленного. Тогда все это казалось ужасно забавным, и молодой Финбок от души развлекся, подначивая Седрика и нарочно обостряя его соперничество с Реддингом, который был в курсе происходящего. Как они веселились во время первых свиданий! Острый на язык Реддинг искрометно высмеивал доверчивость и наивность молодого секретаря!

Однако, несмотря на заверения Седрика в своей преданности, именно он виноват в нынешней катастрофе. Это по милости Седрика Гест теперь полощет чужое тряпье, а его жизнь ежедневно подвергается опасности, не говоря уже о безвозвратно погубленной деловой репутации. В темном трюме ночью, когда у Геста появлялось немного свободного времени для размышлений, он порой рисовал себе душещипательные сцены возможного свидания с бывшим любовником. Что, если Седрик столкнется со своим другом и благодетелем и увидит его — исхудавшего, покрытого синяками, измученного незаслуженными лишениями и тяжким пленом? Но в таком случае поймет ли он, насколько виноват перед Гестом? Осознает ли чудовищность того, что натворил в своих попытках стать самостоятельным торговцем? Будет ли Седрик готов рискнуть, чтобы спасти Геста? Или же он эгоистично отвернется, бросив Финбока на произвол судьбы?

Гест мысленно проигрывал множество вариантов. Вот Седрик помогает ему, вырывает из лап калсидийца, а Гест великодушно приглашает его обратно в свою жизнь. Иногда он скрежетал зубами, представляя себе, как Седрик радуется тем неприятностям, которые он ему устроил. Но возможно, сам Седрик давно умер, став жертвой собственной глупости. И определенно, Гесту хотелось бы, чтобы подобная участь постигла Элис!

Порой, когда горечь и одиночество давили на него особенно сильно, он просто надеялся быстро умереть. Он не питал иллюзий относительно того, почему его, как и других торговцев из Удачного, оставили в живых.

— Ценные заложники являются хорошей страховкой, — заявил калсидиец Гесту как-то вечером, когда тот ждал, пока его хозяин поест. — Мы понятия не имеем, что ждет нас в Трехоге. А в обмен на купцов нам могут предоставить свободный проезд. Мы захватили не только тех, кто имел несчастье оказаться на борту корабля, но еще и торговцев, которые согласились помочь нам в приобретении плоти драконов для герцога. А раз они нарушили данное обещание, то, ясное дело, заслуживают того, чтобы отправиться с нами и оказывать нам любые услуги. В крайнем случае после возвращения в Калсиду за них можно будет потребовать выкуп. Курочка по зернышку клюет.

А потом, когда Гест подумал, что его мать наверняка щедро заплатила бы за свободу сына, калсидиец добавил:

— И не вздумай доставлять мне лишние хлопоты. Сейчас от тебя есть толк. Если будешь и дальше играть свою роль, я, конечно, тебя пощажу. Но попробуй только разозлить меня — мигом убью.

Гест в последний раз выжал рубашку, ощущая, как едкая вода пощипывает руки. Синяя ткань заметно поблекла: сейчас река была не слишком ядовитой, но еще несколько таких стирок, и лен расползется на тряпицы. Жаль. Эта рубашка была у Геста одной из самых любимых. Он с горечью вспомнил, что именно Седрик выбирал и материал, и портного.

Он встряхнул рубаху, и она заполоскалась на сильном ветру. Гест понес ведро к борту, чтобы вылить воду. И заметил другой корабль, одновременно с кем-то из калсидийских матросов.

— Нам навстречу идет судно! — прокричал вахтенный. — «Несокрушимый» корабль, такой же, как и наш!

Гест смотрел на судно, двигавшееся за счет быстрого течения реки и одного квадратного паруса. Он застыл, вцепившись в поручень, и слушал чужие возгласы и приказы капитанов. Оба явно не ожидали такого поворота событий. Сперва Гест захотел позвать на помощь и предупредить матросов встречного корабля о том, что здесь произошел бунт, все захватили калсидийские пираты, но предпочел предусмотрительно промолчать. Капитан и команда второго корабля были джамелийцами — и когда суда достаточно сблизились, Гест заметил, что они уже успели напороться на неприятности.

— Драконы! — заорал кто-то из джамелийцев. — На нас напали драконы! У вас на борту есть врач? Нам необходима помощь!

В корпусе корабля виднелись дыры, а часть фальшборта вообще исчезла. У вахтенного рука висела на перевязи, а на голове красовалась похожая на тюрбан повязка. Гест вытянул шею, стараясь рассмотреть все детали, но внезапно рядом с ним оказался калсидиец.

— Иди вниз. Сейчас же.

И Гест повиновался. Он шагал, как побитый пес, впереди своего хозяина, и его снова запихнули в чулан. Люк закрылся, и он понял, что его заперли. Он забился в угол и сел, откинувшись головой на переборку. Звуки, доносившиеся снаружи, как он уже успел убедиться, распространялись по всему кораблю. Гест навострил уши. Слов ему разобрать не удавалось, но, похоже, начались переговоры. Потом, как он и страшился, по палубе быстро протопали ноги, раздались команды, тяжелые удары — крики гнева и мучительные вопли, которые резко оборвались. Суматоха царила еще некоторое время, а Гест корчился в неведении, гадая, что же там такое стряслось и как это отразится на его собственной судьбе.

Ненадолго наступила тишина, а затем шум возобновился. Он услышал, как открывают другой люк. Заключенные в соседнем отсеке уже давно не голосили и не колотили по стенам. Гест предполагал, что им дают достаточно еды и воды, чтобы они не умерли, но не более того. Грохот заставил его заподозрить, что калсидийцы прибавили к своей коллекции новых заложников, за которых можно будет получить выкуп. Означало ли это, что они захватили корабль — или просто взяли пленных во время стычки? О, Са милостивый, да что же все-таки происходит?

Гест лег на бок, подтянув колени к груди и дрожа от холода. Он лихорадочно напрягал свой разум, пытаясь мыслить, как калсидийцы. Ну конечно же! Со встречного корабля им выкрикнули предостережение: что-то насчет драконов. Второй капитан нашел путь в забытый город! И теперь калсидийцы воспользуются полученными сведениями, чтобы добраться до цели. Они же так стремятся попасть в самое пекло. А на джамелийское судно напали драконы. Значит, Гесту суждено отправиться навстречу этой опасности.

— Но мы проделали такой путь! — запротестовала Малта. — Наверняка ведь можно хоть что-то придумать? Прошу тебя!

Золотой дракон еще раз опустил голову и втянул в себя воздух, почти касаясь ее малыша носом. Драконья голова была настолько большой, что с этого расстояния Малта могла видеть только один его глаз. Ей показалось, что черный зрачок вращается. Дракон медленно опустил веко, потом снова поднял его. Их обдало порывом ветра, прилетевшего с реки. Малта с замиранием сердца ждала, что ей ответят. Она все еще не теряла надежды.

Накануне поздно вечером в купальне собралось несколько драконов. Но Элис предупредила гостью, что они захотят отдохнуть и будут недовольны, если им станут докучать вопросами. Потому сегодня Малта встала на рассвете и направилась на площадь, зная, что обычно драконы минуют ее, перед тем как подняться в небо и начать охоту, дабы утолить голод. Бедная мать взывала к ним, умоляя помочь ее младенцу. Некоторые драконы косились на нее, как на безумную нищенку. Другие ненадолго задерживались, чтобы склониться над малышом.

— От него пахнет Тинтальей, — сказала зеленая королева.

А рослый темно-синий самец на ходу заметил:

— Хотел бы я быть в родстве с Тинтальей!

Малта останавливала драконов — порой благодаря помощи хранителей — и, говоря с ними, чувствовала, что ее беды совершенно их не интересуют: эти существа думали лишь о том, как наполнить собственные желудки.

Теперь на ее пути остался один-единственный дракон. Стройная золотоволосая хранительница, явно сочувствовавшая матери, положила руку на его громадное плечо, словно ее прикосновение было способно сдержать такую махину. Малта ощущала, как в драконе закипает раздражение, но ее сердце переполняло отчаяние. Она сосредоточилась, сделала низкий реверанс и постаралась говорить предельно вежливо:

— Прошу тебя, о великолепный! Прошу тебя, гордый Повелитель Трех Стихий! Пожалуйста, помоги мне!

Золотой Меркор поднял голову и посмотрел на женщину с высоты своего огромного роста. Почти терпеливо он повторил то, что уже сказал ей:

— Никто из нас не состоит в достаточно близком родстве с Тинтальей, чтобы исполнить твою просьбу. Ее метки есть на тебе и твоем спутнике. Она превратила вас в Старших. Ваш ребенок унаследовал от родителей особенности создавшей вас драконицы. Чтобы мальчик выжил, Тинталья должна изменить метки так, чтобы он мог расти. — Меркор фыркнул, и Малте почудилось, что от его дыхания повеяло предсмертной тоской. А потом дракон и вовсе уж бестактно добавил: — Вам не следовало размножаться без дозволения Тинтальи.

— Что?! — в бешенстве воскликнул Рэйн.

Малта поспешно повернулась к мужу, пытаясь призвать его успокоиться, но Рэйн шагнул вперед. Гнев окутал его, подобно ледяному облаку. Малта скорее почувствовала, чем увидела, как несколько хранителей придвинулись к своим драконам поближе. Было ясно: речи Меркора стали новостью и для них тоже. Она бросила взгляд через плечо и увидела в глазах одной из девушек искры ярости. Тимара — да, так ее звали.

— Без дозволения Тинтальи? — повторила крылатая девушка негромким, но полным возмущения голосом.

Элис неожиданно для себя вмешалась. Она вскинула руки в надежде утихомирить Старших или хотя бы убедить их не давать воли бессильному раздражению:

— Малта, позволь мне сказать пару слов.

Она шагнула вперед, чтобы оказаться между Рэйном и Меркором, словно ее хрупкая фигурка могла защитить Старшего от драконьего гнева. Глаза Меркора начали вращаться быстрее, и в них появились крошечные красные проблески. Малта крепче прижала к себе Фрона и схватила Рэйна за руку. Он обнял их обоих, но не дал жене отступить. Юная хранительница дракона застыла на месте, кусая губы.

Элис нервно посмотрела на них и заговорила громче:

— О золотой Меркор, самый великодушный и прекрасный из всех драконов, источник мудрости и силы, умоляем тебя: будь к нам снисходителен. Сказанное тобою поразило нас, а потому позволь нам кое о чем спросить. Поверь, мы стремимся исключительно к пониманию.

Элис выпрямилась во весь рост. Даже в облачении Старших эта женщина из рода торговцев казалась низенькой и пухлой по контрасту с окружавшими ее Старшими, высокими и изящными. Малта неожиданно осознала, что тело этой рыжеволосой исследовательницы из Удачного, в отличие от хранителей, нисколько не изменилось. Однако драконы явно относились к ней уважительно. Элис определенно лучше других умела с ними ладить. Внутри у Малты все так и кипело: она была переполнена не только страхом, но и возмущением, однако сумела обуздать свои чувства и не издала ни звука. Элис удалось заинтересовать золотого дракона, когда тот уже готов был взлететь. Меркор уставился на молодую женщину — и Малта могла поклясться, что удовольствие, вызванное комплиментами, исходит от его золотой чешуи, будто жар от плиты.

— Задавай свои вопросы, — разрешил он.

Малта стиснула руку Рэйна. Она ощущала, как напряжены мышцы мужа, и понимала, насколько ему трудно. Супруги столько дней с нетерпением ждали, чтобы драконы наконец поговорили с ними, — но, похоже, те могли утверждать только одно: Фрон должен умереть. Неужели они проделали столь долгий и опасный путь, чтобы услышать то, чего так боялись с самого рождения малыша? Малта посмотрела на личико младенца. Ее сын был закутан в одеяние Старших, которое должно было защищать его от холода и сырости, — однако даже сейчас ему было зябко. Драконья чешуя Фрона ярко очерчивала его брови и нос, а человеческая плоть под ней имела блекло-серый оттенок. А до чего бедняжка исхудал! Ручонка, выпроставшаяся из-под одеяльца и сжавшая ее палец, напоминала когтистую птичью лапку, а не пухленькие пальчики младенца. Боль, гораздо более острая, чем любое телесное страдание, пронизывала Малту всякий раз, когда она смотрела на сына. Этот кроха за всю свою коротенькую жизнь не знал ни секунды покоя.

Тем временем Элис заговорила:

— Уже много поколений жители Дождевых чащоб теряют своих детей, поскольку те рождаются не такими, как все. У выживших проявляются некоторые черты Старших — нечто подобное мы видим и на древних гобеленах, но позже эти младенцы тоже умирают. Торговцы считают подобную участь платой за обитание в Дождевых чащобах. Однако там нет драконов, которые могли бы обрекать детей на такие изменения. Мудрый Меркор, объясни, почему они болеют и страдают?

Золотой дракон вскинул голову и посмотрел куда-то вдаль. Был ли он погружен в размышления или просто хотел, чтобы жалкие людишки отстали от него, позволив уже подняться в воздух и вернуться к охоте?

Наконец он неторопливо произнес:

— Люди подвержены влиянию драконов. Прежде мы намеренно меняли некоторых из вас, чтобы превратить в своих спутников и слуг. Человеческая жизнь была настолько короткой, что нам почти никогда не удавалось достигнуть своей цели. И потому мы допускали изменения лишь у тех, кто больше других подходил для нас самих. Но вскоре люди поняли, что любой контакт с драконами и со всеми предметами, связанными с ними, может изменить любого человека до неузнаваемости, причем не всегда благотворно. Тогда те, кто искренне мечтал приблизиться к драконам, создали эти города и полностью их обустроили. Старшие обитали рядом с нами и наслаждались служением нам. Они ценили свой новый облик. А те, кто не желал перемен, заходили в наши города крайне редко, поскольку знали, чем это может грозить. Здесь, в Кельсингре, жили Старшие. Обычные люди обосновались на дальнем берегу реки. Были и те, кто предпочел пасти скот или разбивать сады на этом берегу, но вдали от пронизанных Серебром каменных стен Кельсингры. Об опасности было известно каждому. Кое-кто шел на такой риск, но делал это по доброй воле. Мы никогда не вредили людям намеренно.

Малте показалось, что, рассказывая все это, золотой дракон призвал на помощь заключенные в камнях воспоминания. Она была заворожена: ясно видела и слышала то, о чем повествовал Меркор. В мгновение ока она очутилась на площади, запруженной народом. Горожане оживленно беседовали, наслаждаясь весенним солнцем. Старший в серебряных перчатках, на пальцах которого повисли три искусно сделанные марионетки, что-то прокричал трем стройным женщинам, державшим в руках сверкающие трубы. Вот одна из них поднесла музыкальный инструмент к губам и залихватски просвистела ему ответ, развеселив прохожих. Сквозь толпу Старших неспешно прошествовал фиолетовый дракон с серебряным узором на крыльях. Он был облачен в изящную золотистую сбрую, покрытую тысячами крошечных круглых бубенцов. Люди расступались перед ним, и многие Старшие выкрикивали приветствия или отвешивали поклоны, когда дракон проходил мимо них. Бубенцы издавали мелодичный нежный звон. Был ли то предок Меркора? Великолепная сцена изобилия и процветания поблекла — и Малта снова перенеслась в настоящее. Она поежилась от ветра и продолжила слушать золотого самца.

— Когда драконы и Старшие покинули этот мир, другие люди пришли в земли, где мы когда-то процветали и благоденствовали. Вы обнаружили магические творения Старших и поселения, где они жили вместе с драконами. Вы прикасались к их изделиям и жили там, где обитали наши предки. Там сохранилось достаточно следов, чтобы вы стали меняться. Однако изменения эти случайны, никем не направляемы, а потому зачастую неприятны для вас. Вспомни только, какими были наши хранители, когда они еще только решили нам служить: искореженными близостью чего-то драконьего, но лишенными подлинных черт Старших. Благодаря крови драконов мы привязали хранителей к себе и смогли придать им новый облик, более приятный глазу. В наших жилах течет некоторое количество Серебра, и мы наиболее могущественны, когда наша кровь им богата. Но даже сейчас, страдая от его отсутствия, мы обладаем достаточным могуществом, чтобы преображать людей в Старших ради служения нам. Да, мы превратили хранителей в новых Старших — и если позже кто-то из них попытается обзавестись потомством, то сумеем переделать их детей по своему разумению. Но ни один дракон не может изменить то, что начал другой дракон, так же как ни один смертный не способен изменить черты чужого ребенка. Тинталья, возможно, сумела бы исцелить сына Малты и Рэйна. Мы же бессильны.

В тоне Меркора напрочь отсутствовали сожаления или извинения. «Интересно, — отстраненно подумала Малта, — способны ли драконы вообще допустить мысль о том, что можно сожалеть о своем поступке или чувствовать ответственность за боль, причиненную их небрежностью?» Внезапно ее страх исчез, и осталась одна только ярость. Если ее сын умрет, то какая разница, что сотворит Меркор? Она оттолкнула Элис и замерла перед золотым самцом. Она почувствовала, как краснеет от гнева, и поняла, что ее чешуя и гребень на лбу стали ярче.

— Но я ведь ни о чем подобном не просила! — Ее глубокий голос был полон гнева и печали. — Тинталья не спрашивала разрешения, когда подвергала изменениям меня и Рэйна. И конечно, нас никто не предупреждал о том, что из-за этого может пострадать наш ребенок! Преображение принесло нам красоту и радость, однако мы не согласились бы на это, если бы знали цену! И я никогда не получала крови Тинтальи! При чем же здесь она?

Дракон наклонил голову и пристально посмотрел на Малту. Его черные глаза вращались: в грозном водовороте искрились серебряные отблески. Но его слова прозвучали скорее задумчиво, нежели сердито:

— Ты в какой-то момент была рядом с ней. Ты гладила ладонью драконицу в коконе? Или, может, разделяла с ней долгие размышления, вдыхала тепло ее дыхания?

Вместо жены ответил Рэйн. Он негромко произнес:

— Мы с Сельденом были свидетелями того, как Тинталья вышла из кокона. Воздух наполнился драконьими миазмами. Мы оба их вдыхали.

— Я тоже была в том помещении, — добавила Малта. — И Са свидетель: я разделяла ее мысли в то время. Но…

Меркор вдруг нетерпеливо фыркнул, не дав ей договорить. Он уставился в утреннее небо, словно ему невыносимо хотелось взлететь и начать охоту. Остальные драконы уже парили в вышине. Малта чувствовала, что и Меркор здесь тоже надолго не задержится. Когда взгляд золотого гиганта обратился к женщине, его огромные агатовые глаза замедлили вращение. Время словно бы остановилось, пока дракон рассматривал ее… А потом тоном, в котором сквозили глубокое недоумение и любопытство, он спросил:

— Почему ты задаешь столько вопросов, Малта Вестрит Хупрус? — Малта догадалась, что, называя ее полным именем, Меркор пытается мягко добиться от нее правдивого ответа. — Тебя целенаправленно коснулись Серебром. Запах магии окутывает тебя, заставляя меня жаждать его. Мне кажется, что ты должна и сама очень хорошо знать все ответы.

— Что ты имеешь в виду? Тинталья отметила меня синевой, а вовсе не серебром! — Она вытянула вперед свои чешуйчатые руки, пытаясь понять смысл его слов.

Меркор презрительно прищурился:

— Ты носишь на затылке метку Серебра. Я до сих пор чую на тебе его аромат, хотя отметине уже много лет. Кто-то коснулся тебя, умело и целенаправленно, а потом отправил выполнять великую миссию. — Дракон потянулся к женщине, и она увидела в его сверкающем черном глазу собственное потрясенное лицо. — Откуда у тебя взялось Серебро? Ты должна знать, как остро мы в нем нуждаемся! Ты пришла к нам просить об услуге, но прячешь от нас источник того Серебра, что положило начало твоему преображению!

Малта стремительно поднесла руку к затылку.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — заявила она смятенно.

Но на самом деле она знала о располагавшихся там пятнышках, заросших серебряной чешуей, каждое размером с подушечку пальца. Никогда прежде Малта не связывала эту отметину с драконами. Она помнила, что серебряный след появился на ее теле, когда семья Вестрит спустила на воду Совершенного. Это произошло задолго до того, как враги захватили Удачный и ей пришлось бежать в Дождевые чащобы, где она в конце концов очутилась в палате с окуклившимся драконом. Но метку нанес не дракон. Она винила Тинталью во многих вещах, но не в этом.

Рэйн подал голос в защиту жены:

— Эти метки были на Малте всегда. Это родимые пятна. Когда я увидел их в первый раз, это были просто сероватые кляксы. Серебряными они стали от изменений. Я не лгу. Мы ничего от тебя не скрываем, великий дракон. Все, что мы имеем, — твое, если только ты спасешь нашего ребенка. Возьми мою жизнь, съешь меня прямо тут, если хочешь, но позволь моему сыну узнать хоть миг покоя и умиротворения!

И мужчина, которого Малта любила больше жизни, рухнул на колени, подставляя золотому самцу свою склоненную голову.

— Нет, только не это! — простонала Малта, зная, насколько голоден дракон.

Однако Меркор не нанес удар. Наоборот: он застыл, будто каменный. Хранители молчали. Сильве прижимала ладонь к плечу своего дракона, а Элис зажала себе рот обеими руками, словно сдерживая вопль ужаса.

А потом дракон медленно отвернулся.

— Вы считаете свое объяснение правдивым, но, боюсь, просто ничего толком не знаете. Старшие Тинтальи, повторяю: я не могу исцелить вашего ребенка. Но если вы преданы драконьему роду… — Меркор задумался и неожиданно громогласно протрубил, отдавая приказ всем присутствующим хранителям: — Отыщите нам Серебряный колодец! Эта женщина — доказательство того, что он где-то есть! Кто-то коснулся Серебра и поделился с ней магическим веществом. Если мы хоть немного вам дороги, задайтесь этой целью! Спешите! Ибо, покуда колодец не найден, магии Старших не будет и ни один дракон не сможет жить полноценной жизнью. Найдите нам колодец!

— А если мы это сделаем, ты спасешь моего малыша? — Малта отважилась поторговаться.

Она ничего не знала про Серебро. Но такое обещание было ее последней надеждой.

Дракон снова посмотрел на нее:

— Я уже сказал тебе. Твоего сына излечит только Тинталья. Позови ее, Старшая. Поведай лазурной королеве о своей беде — и, возможно, она проявит к тебе благосклонность. — Он отвернулся, а Сильве быстро убрала руку и шагнула в сторону. Не глядя на Малту, Меркор добавил: — Но не слишком надейся. Тинталья не прилетела к нам, когда мы в ней нуждались. Если она ведет себя подобным образом с соплеменниками, то вряд ли пойдет навстречу Старшим.

У Малты ком подкатил к горлу. Ей стало трудно дышать. Понимает ли Меркор, что только что приговорил ее малыша к смерти? Осознает ли он, что это для них значит? Дракон опять взглянул на женщину, а его стройная хранительница покачала головой. До Малты долетело мимолетное сочувствие Меркора: он жалел Фрона, как мог бы пожалеть увядший цветок. Дракон не понимал ее муки.

— Неужели никто из вас не может… — начал было Рэйн, но Малта оборвала мужа.

— Нам пора, — прошептала она. — Чему быть, того не миновать. Давай просто побудем где-нибудь с Фроном.

Она пошла прочь — не столько от Рэйна, сколько от хранителей и золотого дракона. Есть вещи, которые невыносимы, и внимание посторонних только усиливает их тяжесть. Внезапно ее стал бить озноб, и она ничего не могла поделать с нервной дрожью. В следующий миг Рэйн догнал Малту: он обхватил жену и ребенка рукой, направляя ее неверные шаги. До них донеслись разговоры хранителей, но она не оглянулась. Они с Рэйном бессильны. Они могут только быть со своим мальчиком — оставаться рядом с ним до самого конца, до его последнего вздоха. Значит, так они и поступят.

— У подножия холмов есть чудесные дома. Размером они, правда, поменьше, но зато вид из окон открывается просто потрясающий. И до охотничьих угодий оттуда совсем недалеко.

Последний аргумент Карсон добавил уже с меньшим энтузиазмом, ибо знал, что охота не входит в число любимых занятий Седрика. Он повернул голову в сторону гор и скал, начинавшихся за окраиной города, и тоскливо посмотрел на лесистые склоны.

— Ясно. Эти дома находятся ближе к диким местам. И дальше от всего остального, — отозвался Седрик с грустной улыбкой.

— Дальше только от реки, — возразил Карсон, — зато ближе ко всему, что нам сейчас необходимо для самостоятельной жизни. На холмах водится много дичи: сами драконы предпочитают охотиться на более открытой местности. И там есть деревья, на которых растут орехи и плоды. Я уж не говорю про кустарники с ягодами. Припасы, которые капитан Лефтрин доставил из Кассарика, рано или поздно закончатся. И надо задуматься об этом уже сейчас, не дожидаясь, пока от них не останется ни крошки. Нам стоило бы заготавливать мясо впрок и искать другие источники пищи, потому что…

— По-моему, я уже где-то слышал это раньше, — отозвался Седрик.

Карсон замолчал на середине тирады и рассмеялся:

— Знаю. Я вечно повторяю одно и то же. Обычно обращаясь к тебе, потому что порой начинает казаться, что только ты один ко мне и прислушиваешься. Другие хранители ведут себя как дети: живут сегодняшним днем.

— Ошибаешься. Просто они наслаждаются коротким перерывом в нашей рутине. Сам посуди, ребята трудятся на пристани, выслеживают дичь и выполняют кучу твоих заданий. Хранители ведь действительно очень юные, Карсон. А теперь у них, как по волшебству, появились чай, варенье и сухари. Дай им немного отдохнуть, а потом я помогу тебе уговорить кого-нибудь отправиться на долгую охоту в те самые холмы. Не забывай и о нас самих, Карсон. Между прочим, я хотел показать тебе один дом. Думаю, он тебе понравится.

— Дом? — Карсон наклонил голову к плечу и ухмыльнулся. — Или роскошный особняк?

Седрик, в свою очередь, смущенно пожал плечами:

— Ну, любое здание в Кельсингре непременно покажется тебе роскошным. Дождевые чащобы приучили вас к скромности. Пару дней назад я прогуливался по одной улице, и она меня заинтриговала. Там действительно были огромные сооружения, даже по меркам Удачного. Но я нашел уютный дом с оранжереями, покрытыми прозрачными крышами. В общем, если мы там поселимся, то сможем сами себя прокормить.

— Если бы у нас еще были семена… А, ладно. Давай-ка посмотрим, — согласился Карсон, поймав укоризненный взгляд Седрика. — Наверное, ты прав. Лефтрин ведь сказал, что оставил заказ на семена, цыплят и тому подобное. Хотя, признаться, я никогда не думал, что буду ухаживать за садом. Или выращивать птиц…

— А я никогда не предполагал, что стану Старшим, — парировал Седрик. — Карсон, у нас впереди целая жизнь, и мы вправе попробовать что-нибудь новое. Мы можем заниматься огородничеством или разводить скот…

— Или охотиться.

— Верно. А вот и та самая улица! Кельсингра отличается слишком запутанной планировкой и чересчур вытянута вдоль берега! Стоит мне решить, что я знаю весь город, как я натыкаюсь на очередную площадь, которую надо осмотреть. По-моему, нам вверх… Или, наоборот, надо спуститься вниз?

Карсон добродушно засмеялся:

— Ты не обратил внимания, открывался ли оттуда красивый вид? Если да, то он будет выше.

Карсон остановился, наблюдая, как юноша озирается по сторонам, и поправил воротник туники. Надо признать, что одежда, подобранная для него Седриком, оказалась весьма удобной. И теплой. Да и весила она меньше его кожаного костюма. Он посмотрел на свой ярко-синий плащ, напоминающий крылья попугая. Наряд Старшего. Хорошо хоть сапоги ему достались коричневые. И такие невесомые, что он вообще не ощущал их. Странно, но ноги в них не мерзли, а в ступни не врезались камни. Широкий коричневый пояс тоже был изготовлен Старшими, как и спрятанный в чехол нож, закрепленный на ремне. Лезвие было сделано не из металла. Карсон даже не представлял, что это за материал такой, больше похожий на синюю обожженную глину; однако нож оказался острым как бритва и до сих пор нисколько не затупился. Еще одна загадка!

Чем тщательнее хранители исследовали Кельсингру, тем больше удивительных вещей они находили. Конечно, в основном особняки, лавки и общественные здания были пустыми, как будто горожане спешно собрали свои пожитки и уехали. Но в некоторых районах им попадались дома попроще, где обнаруживались самые разнообразные вещи Старших. Немало изделий из дерева, свитков и книг рассыпалось в прах прямо на глазах. Тем не менее часть тканей уцелела, а особенно прочными оказались те материалы, из которых были изготовлены туники и плащи. Примеряя изящные кольца и ожерелья, юные хранители уподоблялись богатым торговцам Удачного. Такое поведение вызывало у Карсона беспокойство, хотя он и не мог внятно объяснить причину этого чувства. Вдобавок ему было неловко решать, какой именно дом им с Седриком следует выбрать. Сперва они заняли общие покои над драконьими купальнями, и даже в этой аскетичной комнате охотник, непривычный к роскоши, корил себя за ненужное сибаритство. И сейчас Карсон не совсем понимал, зачем Седрику понадобился просторный особняк. Но если парню так хочется — то пусть, он, конечно же, этого заслуживает.

Карсон посмотрел на любовника и невольно улыбнулся. Седрик, неторопливо шагающий по улице и изучающий каждый дом, выглядел сосредоточенным и настороженным, как следопыт. Переезд в Кельсингру пошел ему на пользу. Карсон и сам был человеком опрятным и по мере сил стремился к чистоте, но Седрик возвел это в ранг настоящего искусства. Волосы юноши мерцали в солнечных лучах и напоминали о блестящей чешуе его Релпды. Драконица не оставила без внимания глаза, кожу и даже ногти своего хранителя: теперь они приобрели оттенок червонного золота. Сегодня Седрик, щеголявший в черных сапогах, подчеркнул это мягкое сияние туникой и рейтузами — синими, с металлическим отливом. Широкий черный пояс придавал юноше стройности. Одежда Старших была такая прочная и удобная, что, по мнению Карсона, каждому из хранителей вполне хватило бы только одного ее комплекта. Однако Седрик превратил свой гардероб в настоящую радугу и с невыразимым удовольствием менял наряды, порой по нескольку раз в день. Пусть Карсон и не понимал подобного увлечения тряпками, но это не уменьшало того наслаждения, с которым он наблюдал за своим партнером. Седрик почувствовал взгляд Карсона и, повернувшись, вопросительно посмотрел на охотника.

— В чем дело? — произнес он.

Улыбка Карсона стала шире:

— Да ни в чем. Просто любуюсь тобой.

Щеки Седрика залил румянец, сделавший его одновременно и юным, и привлекательным. Юноша явно покраснел от удовольствия, вызванного комплиментом Карсона, но и сам охотник был впечатлен. Он подтолкнул Седрика локтем, а потом обнял за плечи.

— Ну и где же тот дом, который ты облюбовал? — добродушно поинтересовался он, чувствуя, что если бы сейчас Седрик объявил, что желает поселиться во всех особняках Кельсингры сразу, он бы в лепешку расшибся, лишь бы только осуществить желание молодого человека.

— Погоди! — оборвал его Седрик.

Он поднырнул под руку Карсона и бросился прочь. На мгновение Карсону стало обидно, но он почти сразу же понял, что любовник вовсе не хотел причинить ему боль. Карсон тряхнул головой и последовал за юношей.

Они находились в районе, отличавшемся весьма причудливой архитектурой. Почти на каждом перекрестке красовались фонтан, статуя или площадка для отдыха. Все строения здесь, по понятиям Карсона, могли считаться дворцами, но Седрик целенаправленно двигался вниз, игнорируя величественные особняки. Он миновал площадь со статуей женщины, льющей воду из кувшина, и решительно свернул на улицу с более скромными домами. Тут заканчивались просторные проспекты, по которым могли свободно разгуливать драконы, и начинались извилистые, хотя и широкие, улицы. Строения тут тоже были не такие огромные. Надо же, Карсону и в голову бы не пришло, что его щеголя-возлюбленного могли привлечь столь скромные жилища.

А Седрик двигался очень странно: он не смотрел на изящные здания взглядом оценщика, но словно бы блуждал в потемках. Внезапно Карсон догадался: Седрик похож на путешественника, который попал в незнакомый город и пытается найти хоть какой-то ориентир. Он пожал плечами. Как и во всей Кельсингре, дома здесь возвели из голубовато-серого камня. Ничего особенного. Но ему тоже стало интересно. Любопытствуя, охотник открылся древнему городу и позволил впечатлениям давно умерших Старших коснуться его мыслей.

Карсон всегда немного брезговал этим даром. Будучи крайне замкнутым человеком, он находил странной возможность погружаться в личные воспоминания абсолютно чужих людей. Но остальных хранителей это нимало не смущало, и Карсон не винил тех, кто решал наслаждаться чувственной памятью иных времен. При таком немногочисленном населении лучше уж удовлетворять свои потребности таким образом, чем устраивать стычки и воевать друг с другом за имеющихся партнеров. И еще он прекрасно понимал, что из разделенных воспоминаний можно извлечь ценные сведения об устройстве города и окрестных землях и, конечно, знания о драконах. Седрик, в свою очередь, наслаждался контактом с камнями памяти точно так же, как наслаждался театральными постановками или песнями менестрелей. А камни были полны историй — и драматичных, и трогательных. Но никакая другая часть Кельсингры не ощущалась настолько сильно и незнакомо, как этот квартал, куда они сейчас пришли. Вокруг царила тишина. Здесь не просыпались былые грезы, не веяло соблазнительными ароматами, а до ушей не доносился смех из давно ушедшего летнего дня. Город сохранял безмолвие и не раскрывал своих тайн. Седрик недоуменно уставился на Карсона, и тот почувствовал, что его возлюбленный не может разгадать какую-то мучительную загадку.

— Что ты ищешь? — окликнул он Седрика, и его слова эхом отразились от безмолвных городских стен.

— И сам не знаю, — пробормотал юноша и тряхнул головой, словно его только что разбудили. — Эти улицы вдруг показались мне ужасно знакомыми. Мне почудилось, что я бывал тут раньше, причем очень часто. Приходил сюда ради чего-то важного. Но когда я пытаюсь призвать на помощь воспоминания, они мгновенно ускользают от меня. И вот что непонятно… Воспоминания Старших, навеянные камнями, обычно остаются со мной, сохраняя четкость и ясность. А это как туман, который… э-э-э…

— …Навели преднамеренно, — закончил за него фразу Карсон.

— Да. Как будто что-то специально спрятали от меня.

Теперь они уже вновь шли мимо особняков: дома опять стали больше, так что в них свободно могли бы помещаться самые крупные драконы. Хранители тихо ступали по мостовой, и их легко обутые ноги еле слышно шуршали по камням.

— Эта часть города очень старая, — вдруг сказал Седрик. — Взгляни только, как вымощены улицы… Район гораздо древнее того, где расположены купальни или, допустим, башня с картой и Палатой Записей.

— Подозреваю, что именно здесь и начиналась Кельсингра. — Карсон указал на ближайшее здание с гигантским крыльцом и выщербленными ступенями. — По-моему, тут побывало великое множество людей и драконов. Видишь, как пострадали ступеньки? Кроме того, эти строения находятся ниже уровня улицы. Думаю, саму мостовую чинили и поднимали. — В ответ на изумленный взгляд Седрика он добавил: — Я никогда не бывал в Старой Джамелии, но слышал, что там похожая архитектура. Один человек рассказывал мне: там дверями теперь служат проемы, которые раньше были окнами второго этажа. Забавно, что тамошние улицы поднялись настолько сильно.

Седрик кивнул, и его губы медленно изогнулись в улыбке:

— Я знаю… И ты прав. Странно. Я ведь сам таращился на дома в Старой Джамелии, а по-настоящему, получается, ничего не видел.

Они замолчали и продолжили путь. Улицы вновь сузились, а здания становились все скромнее: видимо, первые поселенцы еще не привыкли к роскоши. Карсон обнаружил, что Седрик старается держаться поближе к нему. Он взял его под руку — и поймал себя на том, что никогда еще на улицах города он не мог мыслить так ясно. Тут полностью отсутствовал гул воспоминаний. Возможно, эту часть Кельсингры построили до того, как Старшие овладели магией, которая позволяла сохранять память в камне. Шорох их шагов по брусчатке гулко отдавался в ушах, а кожа Седрика стала более теплой. Все чувства Карсона приобрели странную остроту. Он наконец-то ощутил себя самим собой — и встревоженно задумался о том, кем же был раньше.

— Вот оно! — воскликнул вдруг Седрик, вытягивая руку.

— Что? — спросил Карсон.

Узнавание трепетало в мозгу, вызывая какие-то неясные образы, но ему никак не удавалось вызвать четкое воспоминание.

— Пока и сам не пойму, — признался Седрик. — Однако я уверен, что мы добрались до чего-то важного.

Карсон внезапно поежился, но не от холода. Это было нечто иное. Опасность? Предвкушение? Он втянул воздух, принюхиваясь: может, непривычное ощущение вызвано запахом хищника? Нет… И тут его неожиданно затопило странное, почти сексуальное возбуждение — и когда оно щекоткой прокатилось по его телу, Карсон догадался, что оно принадлежит не ему. Плевок, который в мыслях всегда был неподалеку, что-то знал об этом месте. Маленький серебряный дракон, который парил в вышине, накренил крыло, не обращая внимания на дюжину оленей, пасущихся в долине. Он стремительно мчался в Кельсингру. Карсон принялся озираться по сторонам, пытаясь разглядеть то, что заметил Плевок.

«Это» оказалось площадью — довольно просторной, хотя и не настолько величественной, как те, что встречались в других частях Кельсингры. В ее центре обнаружились руины какой-то конструкции. Разрушение явно было преднамеренным и произошло сравнительно недавно — никакого сравнения с древним каменным крошевом, оставшимся после землетрясения. Обрывок черной цепи скрутился мертвой змеей. Зеленые, золотые и красные бревна были превращены в щепки.

Карсон и Седрик медленно подошли к рухнувшему сооружению.

Первым заговорил Седрик:

— Какая странная дыра вон там! Вернее, отверстие, обнесенное стенкой, — видишь ее обломки? Похоже на колодец для воды, только намного шире. Но река ведь совсем близко, зачем же Старшим понадобилось копать здесь колодец?

— Он не для воды, — произнес Карсон чужим голосом и осекся, пытаясь поймать ускользающую мысль. После паузы он пробормотал одно-единственное слово, повторяя за своим драконом: — Серебро. — Но тотчас покачал головой, не соглашаясь. — Что за бессмыслица!

Однако Седрик резко выпрямился, как будто был марионеткой, которую только что дернули за ниточку. Глаза его округлились.

— Серебро? Ну да, именно СЕРЕБРО! — выкрикнул он. — Точно, Карсон! Это место из моих снов. Са милосердный, ты угадал! Мы нашли Серебряный колодец! Вот почему Кельсингру построили именно тут! Помнишь, мы еще удивлялись, с какой стати Старшие возвели здесь огромный город, если хотели угодить драконам? Драконы ведь любят тепло, предпочитают раскаленные пустыни, а тут вечно идут дожди, а зимой в этих краях царит холод! И вот ответ! Серебряный колодец — тайное сердце Кельсингры.

Карсон растерянно заморгал. Речи Седрика заполняли его слух, затапливали разум неясными воспоминаниями, соединяли обрывки мыслей и отдельные намеки в почти стройную логичную теорию.

— Действительно, это знание трепетно скрывали от посторонних. Лишь Старшим разрешалось приходить сюда. — Охотник глубоко вздохнул, нахмурился, и внезапно его осенило. — Да и то не всем. Подобная честь предоставлялась лишь небольшой группе избранных. Тайну тщательно прятали и от внешнего мира, и от непосвященных. Воспоминания о Серебре не сохранялись в камне, по крайней мере намеренно. Знания передавались из уст в уста, от одного поколения хранителей колодца к следующему. Серебро являлось редчайшим ресурсом, и места расположения колодцев нельзя было заносить на карты или записывать в камнях памяти. Все равно как секреты гильдии, о которых осведомлены только мастера. Это было крайне важным секретом, и даже драконы ничего не раскрывали своим сородичам из других выводков. — Его взгляд стал печальным и отстраненным. — Серебро было настолько ценным, что, наверное, могло оказаться единственной причиной, по которой драконы воевали бы друг с другом.

— Откуда ты все это знаешь? — с любопытством выпалил Седрик.

Карсон пожал плечами, выражая собственное недоумение:

— Кое-что я узнал от Плевка, но ему не хватило сведений, чтобы все разгадать. Я последовательно искал те улицы, где хранились воспоминания об архитектуре Кельсингры. Водоснабжение, система обогрева, планы домов и так далее… Мне всегда хотелось как следует разобраться в строительных умениях Старших. Я обнаружил информацию о самых разнообразных зданиях и сооружениях — правда, только в общих чертах. Но думаю, что именно те люди, которые оставляли воспоминания в камнях, и следили за колодцем, а также… делали что-то еще. Однако тут все резко обрывается. Хотя, по-моему, они все-таки случайно сохранили обрывки старых воспоминаний. Этих знаний оказалось достаточно, чтобы я сложил их вместе и что-то почувствовал. Как будто идешь за дичью, продираясь сквозь чащобу. Сломанная ветка, разорванный лист…

Внезапно перед глазами у него потемнело. Карсон тряхнул головой и понял, что ему не померещилось: солнце и впрямь что-то заслонило. Он посмотрел вверх и застыл, пораженный. Прямо над ними драконы собирались в спираль, которая вращалась, закрывая солнце. Они кружили в небе, постепенно снижаясь. Стаю вел Плевок. Вдалеке виднелся быстро приближающийся золотой Меркор. Он затрубил — и сородичи откликнулись. Они явно призывали хранителей собраться здесь. Карсон оторвался от созерцания удивительной картины и покосился на Седрика: его друг улыбался.

— Они меня услышали.

При виде летящих драконов интуиция охотника встрепенулась, и Карсона захлестнул поток эмоций. Ликование и предвкушение заставили его сердце отчаянно забиться. Но он понимал, что ощущает лишь слабый отзвук тех чувств, которые испытывают драконы.

— Седрик! Да что же это за Серебро такое хранится в колодце? Что в нем такого особенного?

— Пока не знаю. Меркор сказал Малте, что у всех драконов от природы в крови есть Серебро и оно помогает им превращать нас в Старших. Но если учесть, как они стремились его найти, ясно, что Серебро им нужно не только для этого. Наверное, мы скоро поймем, что к чему.

Бесконечное преследование затянулось. Геста от него уже в буквальном смысле слова тошнило. И дело было не в том, что он испытывал сочувствие к твари, на которую они вели охоту. Его желудок протестовал против такой жизни, когда невероятная скука внезапно сменялась смертельной опасностью.

Лорд Дарген, предводитель калсидийцев, и его товарищи были полны решимости захватить дракона и заполучить его кровь, глаза, мясо, язык, печень, селезенку и прочее — о чем неизменно талдычили каждый вечер, когда Гест прислуживал им за ужином. Сегодня вся компания преисполнилась дикого оптимизма. Они стучали кружками по столу для пущей выразительности и превозносили собственные смекалку и отвагу, которые позволили им так долго не сдаваться. Драконица практически у них в руках, и уже совсем скоро удачливые охотники убьют ее, освежуют тушу и отправятся домой, навстречу славе и богатству, а что самое главное — обеспечат безопасность своим семьям. Герцог прекратит докучливые угрозы и осыплет их подарками и милостями. Им наконец-то вернут любимых сыновей, которых сейчас держат в качестве заложников просто в ужасающих условиях.

Калсидийцы всегда вели такие беседы поздно вечером, когда темнота вынуждала их прекратить трудную охоту и пришвартоваться у берега. А с рассветом они возобновляли преследование. Однако проклятое животное не желало умирать. Драконица плелась прочь от них день за днем — и, возможно, не останавливалась и по ночам. «Несокрушимые» корабли боролись с течением, но до сих пор так и не смогли ее догнать. Дважды она устраивала засаду и бросалась на них в отчаянной попытке перевернуть суда. Она ломала весла и даже сожрала пару гребцов, упавших в воду. Казалось, эта тварь с особым удовольствием медленно перемалывала несчастных зубами, пока они орали от боли.

Но даже жертвы не заставили калсидийцев отступить. Лорд Дарген был непреклонен.

Пленных выпустили из трюма и посадили на места убитых гребцов, приковав к веслам, словно рабов. Однако торговцы оказались плохой заменой опытным матросам, которые погибли в гигантских челюстях. Но Даргена и его сторонников, похоже, не смущало то, что девятнадцать из двадцати выпущенных в драконицу стрел понапрасну шлепались в воду. Если двадцатая сбивала чешуйку или хоть на мгновение застревала в уязвимой части ее тела, они ликующе ревели и верещали.

Гест не понимал, зачем эти люди прилагают такое количество усилий. Было очевидно, что драконица умирает. С каждым днем она выглядела все хуже и уже явно не могла взлететь. Она держала крылья полуоткрытыми под странным углом. Ее расцветка поблекла, и воняло от нее ужасно — гниющим мясом. Поднимаясь с очередного места ночевки, драконица теперь тратила почти все силы, чтобы находиться вне досягаемости вражеских стрел. Порой она пряталась в зарослях камышей на заболоченном берегу реки. Но когда ложилась, то делалась почти невидимой. Тогда Дарген заставлял кого-нибудь выбираться на сушу, чтобы спугнуть ее и заставить показаться. Разумеется, при этом некоторые бедолаги становились пищей для гигантской твари. Гест думал, что, если бы предводитель калсидийцев прекратил подкармливать драконицу своими прихвостнями, она бы уже давно ослабела и сдохла.

Но он, конечно, помалкивал. У него не было желания оказаться за бортом. Финбок и так вполне справедливо опасался, что это рано или поздно неизбежно случится, учитывая, какими темпами Дарген разменивает своих людей. Теперь калсидиец редко отдавал ему приказы. Гест старался держаться подальше от убийцы, пытаясь быть одновременно полезным и незаметным. Он часами надраивал палубу, вытирал столы, варил кашу или суп — в общем, брался за любое дело, чтобы себя занять. И с горечью осознавал, что превратился в идеального раба: постоянно угождает хозяину, даже не требуя от него распоряжений.

Хуже бесконечной черной работы были только моменты невероятного ужаса, когда драконица нападала на корабль. А это вполне могло произойти в любое время. Если ее выводили из себя, она поворачивалась и наносила удар. Однако ревела без всякого задора, более напоминая загнанную в угол крысу, нежели разъяренного хищника. Иногда подобный штурм наносил ущерб не только кораблям, но и людям: порой эта тварь умудрялась убить кого-нибудь из команды.

— Гест! — вдруг раздался у него над ухом крик.

Он вздрогнул, услышав свое имя, а собравшиеся за столом мужчины разразились хохотом. Лорд Дарген, однако, не разделял всеобщего веселья: он хмурился, явно недовольный слугой. Гест невольно поежился. У него было несколько поводов бояться. Сегодня утром он стащил два куска бекона, притворившись, что протирает сковороду. А еще он присвоил мокрый плащ, который один из калсидийцев швырнул на палубу после того, как драконица устроила им неожиданный ливень брызг. Теперь он служил Гесту постелью, заставляя нелепо радоваться столь тонкой подстилке.

Геста захлестнул страх, и он обозвал себя дурнем. Не так уж сильно он мерз, да и дощатый пол был не слишком жестким! Как бы не пришлось расплачиваться за подобную глупость своей жизнью!

Щеки калсидийца покраснели от выпитого или, возможно, от недавних брызг ядовитой речной воды. Трудно сказать наверняка, поскольку сейчас все на корабле имели весьма потрепанный вид, и Гест не решался даже предположить, как выглядит он сам. Его некогда холеные аристократические руки от постоянной работы сильно загрубели…

Наконец Дарген вынул из поясного кошеля массивный бронзовый ключ и пробурчал:

— Сходи во второй кормовой трюм и принеси нам бочонок бренди. — Чуть покачиваясь, он обвел взглядом присутствующих за столом. — Полагаю, мы можем начать праздновать уже сейчас. Завтра драконица наверняка будет нашей. Копье, которое сегодня метнул Бинтон, вошло глубоко. Все видели, как пузырилась ее кровь, попадая в воду. Драконья кровь! Очень скоро у нас ее будет много. Так что вполне разумно было бы уже сегодня освободить бочонок, чтобы потом налить туда ее!

Двое собутыльников издали одобрительные возгласы, однако остальные с сомнением покачали головами. Гест совершенно перетрусил, когда один из них вырвал у него ключ и засунул его обратно в кошель Даргена. Гнев расцвел на лице калсидийца — и Гест прекрасно знал, что направлен он будет на него.

— Твой хозяин пьян. Только глупец празднует победу раньше времени. Уведи его и уложи спать. Возможно, завтра ты действительно принесешь нам полный бочонок бренди.

Дарген поднялся на нетвердые ноги. Его пальцы потянулись к одному из тех опасных ножей, которые он метал с такой ловкостью.

— Ты здесь не командуешь, Клард. Тебе следует об этом помнить.

Но Клард не стал отводить взгляд и твердо ответил:

— Я прекрасно знаю свое место, лорд Дарген. Ты командуешь нами, и вполне успешно, преодолевая немалые трудности. Но я повинуюсь тебе, а не вину у тебя в брюхе!

Произнеся эту последнюю фразу, он ухмыльнулся, а спустя мгновение с лица Даргена исчезла ярость. Он медленно кивнул, и остальные сидевшие за столом облегченно заулыбались.

Предводитель калсидийцев повернулся к Гесту:

— Я отправляюсь спать. Возьми свечу, торговец Удачного, и иди впереди меня. Когда мы вернемся в Калсиду, я, возможно, сделаю тебя своим камердинером. У меня никогда не было камердинеров, но тебе вроде как эта работа очень подходит. Если только ты не станешь распускать руки.

Пирующие оглушительно захохотали. В сердце Геста пылала ярость, однако он скривил губы, изображая довольную улыбку. Страх перед подобной судьбой боролся у него в душе с ненавистью к этому человеку. Неужели быть съеденным драконом или утонуть в реке намного страшнее такого будущего? Загораживая ладонью от ветра пламя свечи, Гест жалел, что у него не хватает мужества по пути к каюте столкнуть пьяного хозяина за борт. С другой стороны, какой в этом смысл? Ясно ведь, как спутники Даргена отреагируют на гибель своего главаря.

— Мертвечина всплывает. — Калсидиец произнес эти слова твердо, будто ожидал, что все немедленно так и произойдет.

Усталые люди, собравшиеся на палубе, переминались с ноги на ногу, однако ни один ему не ответил. Всей команде было очевидно, что мертвые драконы не всплывают. Во время боя прошлой ночью они убили синее чудовище и видели, как оно скрылось под водой. Многие провожали тонущую тушу возгласами отчаяния. Другие советовали подождать: вдруг она все-таки всплывет?

Солнце уже миновало зенит. Пока на поверхности ничего не появлялось. Никто не ложился спать. Матросы пристально наблюдали за рекой: они боялись, что драконица не умерла и попытается повторить нападение. Но время шло, а она все не показывалась над водой, поэтому калсидийцы продолжали нести вахту, опасаясь, что их желанная добыча покоится на сумрачном илистом дне.

Они тыкали в дно между стоящими на якорях кораблями самыми длинными шестами, но так ничего и не обнаружили. Тогда одного раба из числа гребцов выбросили за борт, обвязав ему веревкой лодыжку и велев нырнуть как можно глубже, дабы разведать обстановку. Он не хотел этого делать и отчаянно вопил, пока его товарищи послушно выполняли распоряжение Даргена. Бедняга оказался никудышным пловцом: мгновенно пошел ко дну, а потом с шумом и брызгами поднялся наверх и взмолился о помощи. Гест решил, что громкие приказы нырять и искать тушу дракона на него не подействовали.

Неумелый раб попытался нырнуть снова, но лишь долго беспомощно барахтался в реке. Наконец его извлекли из воды и вытащили на палубу. Он лежал не шевелясь, как мертвый, с покрасневшей кожей, и хрипло дышал. На глазах несчастного появилась серая пленка от едкой влаги. Калсидийцы вовсю ругали его, требуя внятных объяснений, но тот твердил лишь одно:

— Я ничего не видел! Совсем ничего! Оставьте меня в покое!

Ужасающая перспектива ослепнуть лишила раба страха перед господином.

Калсидиец презрительно пнул его ногой и объявил бесполезным. Он выбросил бы бедолагу за борт, если бы остальные не возразили, что слепой гребец лучше пустой скамьи. Гест заметил, что никто из калсидийцев не вызвался нырнуть в реку.

Спустя несколько часов солнце осветило берег, заросший деревьями, и матросы принялись озирать окрестности, проверяя, не вынесло ли мертвого дракона на сушу. Там ничего не оказалось. Тогда Дарген заявил, что, возможно, их добычу уволокло течением дальше. Измученные сообщники смотрели на него с сомнением. Они наверняка думали, что проиграли, промахнувшись и упустив дракона.

Однако предводитель не разделял их мрачного настроения.

— Полно! — уговаривал матросов лорд Дарген. — Неужели вы сдадитесь и упустите столь лакомый кусок? Течение просто унесло тушу ниже по реке. Мы отправляемся на поиски, и знайте: каждый взмах весла приближает нас не только к дому, но и к будущему богатству!

Гест решил, что Дарген лукавит. Ясно было, что он говорит неправду: все равно как мать, уговаривающая ребенка открыть рот и выпить горькое лекарство. Однако обе команды вроде как поверили главарю и начали готовиться к отплытию. Да и разве могли они поступить иначе? Странно: рабская жизнь показала Гесту свою изнанку, и он осознал, что у большинства людей почти нет выбора. Взять хоть его самого: он всегда был вынужден подчиняться требованиям властного отца.

Да и вообще, все познается в сравнении. Когда прошлой ночью Гест стоял на палубе с высоко поднятым фонарем и помогал вахтенному, он мечтал оказаться в холодном трюме и хоть ненадолго прилечь на свою жалкую подстилку. Вынужденный бодрствовать, он опять думал о Седрике и по-новому взглянул на его фантастическое предложение убежать вдвоем в далекую страну. Седрик высказал его всего лишь однажды, уже под конец их совместной жизни в Удачном. Тогда Гест презрительно отмел его и запретил даже упоминать о подобных глупостях.

Застыв на скользкой палубе, Гест вспоминал их ссору во всех подробностях: времени у него было хоть отбавляй. Поработав фонарным столбом, он решил, что это именно из-за Седрика он здесь оказался. Его любовник мечтал разбогатеть и уехать подальше, чтобы нежиться в роскоши там, где нет никакой необходимости скрывать свои отношения от жены Геста и от светского общества Удачного. Гест велел ему выкинуть из головы идиотскую затею: им и так хорошо. Самого Финбока все устраивало, и у него не было ни малейшего желания рисковать своей налаженной жизнью. Но, вопреки желаниям Геста, Седрик бросил жребий за них обоих. И вместо богатства и свободы в какой-то экзотической местности Гесту выпало рабство, а его бывшему секретарю — весьма странное изгнание.

Он слышал разговоры калсидийских охотников. Похоже, Седрик даже не представлял себе истинной стоимости драконьей плоти. Впервые Гест подумал, не мог ли Седрик действительно осуществить свои планы. А вдруг он добыл чешую или кровь, продал их и отправился в одиночку воплощать в жизнь ту мечту, которую столь опрометчиво осмеял Финбок? Возможно ли это? Разумеется, нет. Ведь если бы Седрик доставил герцогу Калсиды или кому-то из его приближенных такую ценность, калсидийцы, конечно, уже давно бы судачили об этом! Возможно, они бы отправились домой, зная, что кто-то другой выполнил за них столь ужасающее поручение. И если бы Седрик действительно получил награду, он бы, несомненно, нашел Геста и умолял уехать вместе с ним. Ну да, конечно, Седрик бы именно так и сделал.

Итак, что же случилось с Седриком и Элис? Геста не особо интересовало, почему к нему не вернулась его серая мышка-женушка, но что помешало секретарю с ним воссоединиться? Он же был по-юношески романтично влюблен в Геста и уж точно не мог расстаться с ним по своей воле. Он бы наверняка отыскал Геста — с драконьей кровью или без нее. Если только не умер… Но капитан Лефтрин заявил, что и Элис, и Седрик живы. Это Гест за время своего пребывания в Трехоге и Кассарике успел выяснить.

— Эй! Смотрите-ка! — выкрикнул вдруг вахтенный не столько испуганно, сколько изумленно.

Это заставило всех броситься к борту и уставиться на воду. Неужели дракон вернулся? Однако оказалось, что матрос указывает не на реку, а в небо.

— Всего лишь попугаи! — воскликнул кто-то с презрением. — Просто стая синих и зеленых попугаев.

— И золотых, и серебряных, и алых, и голубых! — подхватил другой голос.

— Великоваты они для попугаев…

Пожалуй, это и впрямь не было похоже на стаю птиц, вспугнутых со своих гнезд в кронах деревьев. Разноцветные существа быстро приближались, и хотя они летели клином, как гуси, однако больше напоминали летучих мышей, а не птиц. Они удивительно слаженно махали мощными широкими крыльями, словно кто-то отбивал им ритм. Гест, присоединившийся к остальным зевакам, вдруг почувствовал, как у него от щек отхлынула кровь. Руки и ноги разом онемели, и он не смог произнести вслух то, что выкрикнул в конце концов кто-то другой, все еще полным неверия тоном:

— Да это же стая драконов!

— Судьба нам улыбнулась! Готовьте луки! — радостно вскричал лорд Дарген. — Стреляйте, когда они будут пролетать над нами. Собьем парочку и вернемся домой с трюмами, набитыми их плотью!

И тут Гест впервые понял, что этот человек сошел с ума. Он обезумел от страха за свою семью и верит, что сможет заполучить волшебные сокровища, которые вернут ему прежнее благополучие. Гест внезапно с ужасающей ясностью осознал, что родных Даргена уже нет в живых и они погибли ужасной смертью, возможно отчаянно призывая его на помощь.

В жизни Даргена осталось лишь поручение герцога. Все прочее существует только в его воображении. Даже если он наполнит корабль кусками сырого мяса и бочками крови драконов, он не обретет близких вновь. И реализовать свои безумные замыслы для него столь же гибельно, как и потерпеть поражение. Как бы то ни было, теперь драконы стали его целью, и Дарген оказался в плену точно так же, как и Гест. Все они — заложники этой сумасшедшей экспедиции. Какую бы судьбу калсидиец себе ни уготовил, Гест Финбок, торговец из Удачного, ее разделит. Безоружный, он просто стоял и тупо смотрел, как приближаются драконы. Эти легендарные существа, драгоценными каменьями сверкающие на фоне серого неба: издалека они были похожи на украшения с изящной музыкальной шкатулки из гостиной какой-нибудь аристократки, а не на мстительных крылатых хищников. На палубах кораблей метались и кричали люди, натягивая тетивы, требуя стрел, разминая руки, чтобы метать копья.

«Они ничего не понимают», — подумал Гест. Однажды ему довелось увидеть синюю драконицу. Правда, издалека: он как раз вернулся в Удачный, после того как Тинталья прогнала из его родного города калсидийских воинов. Тогда она показалась ему очень красивой.

Но, оказавшись в городе, Гест убедился, на что способен разъяренный дракон: выщербленные кислотными дырами мостовые и гавань, заполненная потопленными кораблями. А ведь тогда Тинталья сражалась на стороне его земляков.

Сейчас, стоя на палубе, он пытался сосчитать приближающихся драконов, но, дойдя до десяти, сбился со счету. Да и какая разница, если даже одного-единственного дракона вполне достаточно, чтобы уничтожить их всех? Рабы на веслах молились. И Гесту захотелось к ним присоединиться.

Сельден внезапно проснулся от громкого стука в дверь. Дрожа от возбуждения, он скатился с дивана на пол, а потом, неожиданно для себя самого, даже не успев задуматься над тем, стало ли ему лучше, или это страх поборол телесную слабость, быстро вскочил на ноги. Он услышал, что в замке повернули ключ.

— Леди Кассим, мы должны войти по приказу герцога. Он желает, чтобы человека-дракона привели к нему немедленно! — хрипло прокричал мужской голос.

Дверь распахнулась.

Кассим вышла из своей спальни, не запахнув халат, наброшенный поверх ночной сорочки, и занеся над головой обеими руками каменную вазу. Сжатые губы без слов говорили, что она сначала вступит в бой, а потом уже станет выяснять, в чем дело. Сельден взял за обычай спать, положив рядом с собой полено. Это оружие было не таким мощным, как ваза, но он твердо вознамерился на этот раз защитить Кассим, хотя бы и ценой собственной жизни.

Женщина излучала такую ярость, что оба стражника испуганно попятились.

— Госпожа, прошу тебя! Прости, что мы тебя потревожили. Но мы получили строгий приказ немедленно доставить человека-дракона к герцогу. Он крайне нуждается в пленнике и ждать не может.

При этих словах у Сельдена закружилась голова, и полено выпало из обессилевшей руки. Вот она, смерть: ворвалась в дверь посреди ночи.

— Я не готов, — сказал он скорее себе, чем стражникам.

— Он еще не готов! — резко подтвердила Кассим. — Только посмотрите на него! Бедняга беспрерывно кашляет и отхаркивает комки желтой мокроты. Его бьет лихорадка, и моча у него цвета застоявшегося чая. Он исхудал, как старая кляча, и весь аж трясется, когда пытается встать. И вот это вы собираетесь доставить герцогу? Зная, что мой отец болен, вы хотите привести к нему это немощное создание? Горе вам, принесшим смерть своему господину!

Молодой стражник побледнел, услышав слова Кассим, однако его седеющий напарник только покачал головой. Лицо у него было осунувшимся, словно он давно уже не высыпался.

— Госпожа, ты прекрасно знаешь, что произойдет, если мы вернемся без человека-дракона. За неисполнение приказа герцога не только мы сами, но и все наши близкие поплатятся жизнью. Отойди, госпожа Кассим, прошу тебя. Я не хотел бы грубо обращаться с тобой, но человека-дракона я сейчас заберу, хочешь ты того или нет.

Не выпустив из рук вазы, она храбро встала между Сельденом и теми, кто собирался увести его прочь. По решительной позе молодой женщины пленник понял, что она намерена сопротивляться. Неверной походкой он обошел ее по широкой дуге и, шатаясь, упал на руки стражников прежде, чем Кассим успела разгадать его намерения.

— Идемте быстрее, — сказал юноша. Они схватили его с обеих сторон, и, пока выволакивали через дверь, он успел обернуться и сказать: — Да благословит тебя Са за эти несколько дней передышки.

— Са! Тоже мне бог! — презрительно усмехнулся младший из стражников. — Нашел кому поклоняться!

Массивная ваза шумно упала на пол прямо позади них.

— Ты не запер леди Кассим? — в ужасе воскликнул седоволосый охранник. Послышался громкий хлопок двери. — Беги назад и запри ее! — возмущенно приказал он напарнику.

Он продолжал сжимать Сельдену руку выше локтя и почти волоком тащил его, пока второй стражник не догнал их, схватив пленника за вторую руку.

— Ты и правда болен, как сказала дочь герцога? А мы от тебя не заразимся?

Младший стражник говорил, задыхаясь от спешки. Хватка у него оказалась не такой крепкой: ему явно не хотелось даже дотрагиваться до чешуйчатой руки Сельдена. Словно в ответ, юноша закашлялся. Приступ был таким сильным, что казалось, он вот-вот задохнется.

«Не теряй голову, — сказал себе Сельден, — успокойся». Он уже успел убедиться в том, что это единственный способ восстановить дыхание. Он закрыл глаза, обмяк, предоставляя стражникам тащить его, а сам сосредоточился на том, чтобы воздух попадал к нему в легкие. Хотя и думал при этом: «Ну и к чему такие старания? Почему бы не умереть по дороге и не разочаровать тем самым герцога?»

Однако Сельден все-таки дышал, хотя и не глубоко. Его долго волокли: сперва по нескольким пролетам лестницы, а потом по бесконечному темному коридору. Лампы в нишах давали мало света. Им навстречу попалась небольшая вереница слуг с охапками окровавленных простыней и тазами.

— Странно, что, теряя столько крови, он еще до сих пор жив, — заметил молодой стражник.

— Заткнись! Если тебя услышат, то обвинят в государственной измене! — рявкнул второй.

Дальше они шагали молча. В конце коридора охранники передали Сельдена двум слугам в безупречно белых одеяниях. Те поспешно провели его через великолепные резные двери в вестибюль, где еще двое слуг, на этот раз в бледно-зеленом, не сказав ни слова, подхватили его. Еще одни внушительные двери — и они оказались в роскошной спальне герцога.

«В спальне умирающего», — подумал Сельден, ибо запах смерти пропитал всю комнату. Тяжелые занавеси балдахина были отведены в стороны шнурами, повсюду горели лампы. Кроме того, тут жгли благовония, и Сельден опустил голову, боясь, что начнет задыхаться от дыма. Корзина с окровавленными тряпицами у кровати пахла гнилью, красные пятна были в черных и коричневых потеках. Лекари, столпившиеся вокруг постели больного, имели испуганный вид, как и возвышающиеся у них за спинами стражники. В изножье кровати стоял канцлер Эллик. Он был аккуратно и богато одет, словно приготовился к особому событию. Может, он надеялся уже этой ночью объявить о смерти герцога?

Сам герцог лежал на спине, запрокинув голову и широко открыв рот. Он втягивал в себя воздух и выталкивал его обратно с шумом, похожим на тот, что производят кузнечные мехи. Сельден сперва подумал, что правитель Калсиды без сознания, но тут костлявая голова на истончившейся шее повернулась к нему. Блекло-голубые глаза умирающего были обведены красной каемкой.

— Ленивцы! — прокаркал он. Его сморщенные губы тряслись, словно ему хотелось разразиться тысячами проклятий, однако он произнес только одно слово: — Кровь!

Сельдена подволокли ближе, и один из лекарей достал блестящий нож. Тем временем кто-то подставил небольшой столик, уже застеленный белой скатертью. На ней стояла отполированная до блеска серебряная миска. Юноша упал на колени, но на него обратили не больше внимания, чем если бы он был цыпленком, из которого собирались сварить бульон. Сельдена грубо схватили за левую руку и подтянули вперед, а когда его запястье оказалось над миской, целитель одним ловким и отработанным движением лезвия вскрыл пленнику вену. Из разреза тут же показалась ярко-красная кровь. Сельден тупо смотрел, как жизнь перетекает из его тела в миску. Кровь сначала сочилась каплями, а потом забила небольшой струйкой. Столпившиеся вокруг лекари внимательно наблюдали, как жидкость собирается на дне посудины.

— Хватит! — неожиданно объявил один из них.

Сельдену быстро и умело перебинтовали руку белой тканью. Кто-то из помощников лекарей подскочил к нему и, схватив за пальцы, поднял ему кисть над головой. Сельден беспомощно обвис на руках у этого человека. Юноше хотелось, чтобы его увели отсюда, не принуждали все это видеть, но его оставили в спальне. Он потрясенно смотрел, как его кровь переливают в хрустальный бокал. Не меньше четырех медиков помогали герцогу приподнять голову, а еще двое поднесли бокал к его губам. Еще один посоветовал:

— Пей понемногу, мой господин!

«Чтоб ты ею подавился!» — мысленно пожелал ему Сельден.

Однако этого не произошло. Властитель Калсиды проглотил немного его крови, а потом, обретая силы, сам поднял голову и стал пить самостоятельно. Сельден с ужасом наблюдал за тем, как на лицо немощного старика возвращаются краски. Его сероватый язык слизнул последние алые капли с края бокала. Герцог вздохнул глубже, а потом попытался сесть. Этого ему сделать не удалось, но голос монарха явно начал звучать тверже, когда он приказал:

— Подведите его сюда. Прямо ко мне!

Сельдена подтащили к кровати на коленях. Один из слуг насильно пригнул ему голову в знак почтения перед герцогом, тогда как второй сорвал с пленника бинт. Его голову вдавили в одеяло. Сельдену трудно было дышать, но никого это не заботило. Кто-то крепко сжал ему руку и развернул ее запястьем вверх, к герцогу.

Он почувствовал, как растрескавшиеся губы припали к его запястью в противоестественном поцелуе. Влажный язык герцога стал искать его рану, оставляя на коже холодный склизкий след. Сельден тихо застонал от отвращения: мерзкий старик высасывал из него кровь.

Спустя короткое время иссохшие лапы герцога сомкнулись на его руке. Теперь он сосал энергичнее, и боль начала распространяться от запястья к локтю, а потом и выше по руке. Сельден подумал, что сейчас потеряет сознание. Мир кружился, и далекие крики изумления и радости казались насмешкой над смертью.

— Мы лишь зря тратим время, капитан, — горячо уверяла Лефтрина Скелли. — Внизу очень темно, колодец слишком глубокий, а Серебра ничтожно мало. Нам не вытащить Серебро, опуская туда ведро. Оно каждый раз приземляется не так. Если привязать ведро боком, то оно будет висеть криво и, пока мы вытаскиваем его обратно, драгоценное вещество прольется.

Она замолчала, переводя дыхание. Немногочисленные хранители, собравшиеся вокруг колодца, молчали. Три дня бесплодных попыток достать Серебро принесли им только разочарования. Сегодня Карсон настоял на том, чтобы они возобновили обычные работы. В результате несколько человек отправились охотиться, чтобы пополнить запасы мяса, а бо́льшая часть команды Смоляного вернулась к своим непосредственным обязанностям: надо было заниматься кораблем и укреплять причал. Тимара и Татс направились к колодцу, чтобы посмотреть, как там обстоят дела.

— Хочешь сказать, что нам надо все бросить? — хмурясь, спросил Лефтрин.

— Нет. Я хочу сказать, что пора действовать иначе. Разрешите мне попытаться, капитан. Я самая маленькая и легкая из всей команды, но при этом смогу карабкаться, поскольку руки у меня тренированные. Думаю, что здесь нужен как раз такой человек.

Татс опустил глаза. Стоявшая рядом с ним Тимара молчала. Они оба были абсолютно согласны со Скелли: именно ей и следовало поручить это задание. Однако Тимара с трудом сдержала дрожь. У нее просто в голове не укладывалось, как можно доверить свою жизнь веревке — не говоря уже о том, чтобы спуститься в холодную и темную дыру в земле. От одной мысли о подобном ее начинало подташнивать. Нет уж, на такие жертвы она пойти не готова, даже ради того, чтобы добыть Серебро.

И Лефтрин тоже не поддержал предложение племянницы.

— Только этого еще не хватало! Я не хочу, чтобы ты рухнула вниз, — буркнул он. — Умение обращаться с корабельными снастями мало тебе поможет, если пальцы онемеют от холода. А если трос лопнет, ты умрешь, прикоснувшись к Серебру. Об этом нас, между прочим, сам Меркор предупреждал. Так что я запрещаю тебе туда лезть. Все, разговор окончен!

— То есть ты призываешь сдаться? — Девушка была настолько поражена, что даже забыла, что говорит не с дядей, а с капитаном.

— Нет, конечно. Просто я не принимаю твой план.

— Можешь предложить что-то получше?

— У нас есть масса извлеченных из завала обрывков цепи. Уж не знаю, что именно разорвало ее, но там точно поработал не обычный человек с молотом, сила определенно была намного больше. Я вчера поручил Большому Эйдеру посмотреть, нельзя ли разомкнуть некоторые из звеньев, а потом снова их свести. Пока ничего не получилось. Но когда мы починим цепь, тогда я — при условии, что удастся сделать ее достаточно длинной, — смогу разрешить кому-нибудь спуститься в дыру. Кому-нибудь, Скелли, но не тебе.

— Капитан, я…

Возмущенный протест девушки прервался далекими трубными кличами. Все замерли, а потом разом закричали.

— Драконы возвращаются! — вопил Лектер. — Это Сестикан!

— Фенте наверняка захочет принять горячую ванну и почиститься! — виновато произнес Татс.

— И Синтара тоже, — добавила Тимара и кивнула.

Все ясно. Пока драконы не искупаются и не получат должный уход, жизни хранителей не будут принадлежать им самим. А поскольку Синтара не любит находиться в обществе других королев, то, скорее всего, они с Татсом все это время не увидятся. Тимара ощутила болезненный укол, удививший ее саму. Неужели она настолько быстро привыкла проводить дни вместе с ним? Насколько проще все было без Рапскаля и его вечных заморочек! Подумав об этом, девушка поняла, что ей опять придется общаться с новым Рапскалем, и испуганно вздрогнула. Каждый раз, когда она с ним встречалась, он вновь оказывался незнакомцем. И становился все более чужим и странным.

— Тимара? — позвал ее Татс.

Остальные — хранители и команда Смоляного — уже спешили к площади Драконов. Только Татс задержался и ждал ее.

— Сейчас, — ответила девушка и схватила его за руку.

И они оба побежали.

Драконы подлетали парами. На основании их хвастливых рассказов, перемежавшихся трубными кличами и призывами к хранителям, трудно было понять, что же там такое произошло в действительности. Фенте громко возмущалась тем, что ей пришлось сесть прямо в воду, увязнув в иле. По дороге домой она несколько раз охотилась на топких берегах реки и утверждала, что ужасно испачкалась, хотя, на взгляд Татса, по-прежнему оставалась все такой же сияюще-зеленой.

А уж ее история о том, как драконы, сражаясь, сломили злобных людей исключительно силой своей волшебной красоты, показалась ему и вовсе невероятной.

— И вы взяли их в плен, не пролив ни одной капли крови? — уточнил хранитель, осматривая когти Фенте после продолжительной горячей ванны.

Драконица лениво растопырила пальцы. Юноша обнаружил между ними немного застрявшей грязи и прилежно ее смахнул.

— Некоторые умерли. Один потребовал, чтобы его съели, — и Плевок так и поступил. Кое-кто прыгнул в воду и утонул. Другие убежали в лес — и мы их там оставили. А по дороге сюда они сразились между собой и ранили друг друга. Тупые людишки!

— Ясно, — негромко отозвался Татс. — А как там Тинталья, которую вы отправились спасать? Жива?

— Сейчас, наверное, уже умерла. Мы опоздали. Единственное, что мы смогли сделать, — отомстить за нее. Кало рядом с Тинтальей: он поглотит воспоминания лазурной королевы, когда ее не станет.

Татс отвернулся. У него на глаза выступили жгучие слезы. Значит, первенец короля и королевы Старших тоже должен умереть!

— Трудно будет сообщить подобное известие Малте.

— Почему? Она что, оглохла? — спросила Фенте из пустого любопытства.

Татс покачал головой и замолчал. Судя по небрежным интонациям зеленой драконицы, спрашивать у нее подробности бесполезно. Фенте гораздо интереснее болтать о том, какую дичь она убила по дороге и какой вкус был у мяса, нежели объяснять, каким образом драконы победили людей и захватили два корабля. Если, конечно, это вообще правда.

Пока еще не все драконы вернулись. Не появлялись ни Хеби с Рапскалем на спине, ни Кало, ни Меркор и Балипер.

— Они летят, но очень медленно, — объяснила Фенте своему хранителю и потребовала, чтобы тот как можно тщательнее вычистил чешуйки вокруг ее глаз: она боялась, что, охотясь в реке, подхватила водяных клещей.

Татс как раз заканчивал эту трудоемкую работу, когда с реки снова донеслись трубные кличи.

— Вот они, — проворчала Фенте.

Юноша вышел следом за ней на площадь, откуда зеленая драконица тут же взлетела, не сказав ему на прощание ни слова. Она отправилась охотиться. Пока желудок Фенте был пуст, ее совершенно не интересовали ни вражеские корабли, ни сородичи. Татс проводил свою подопечную взглядом, а затем вместе с другими хранителями направился к городской пристани.

После возвращения Смоляного благодаря усилиям Лефтрина и его команды здесь произошло немало изменений к лучшему. Теперь живой корабль был надежно пришвартован к причалу. Его канаты закрепили на берегу на прочных якорях, а еще несколько забросили в реку, чтобы не давали течению прибивать баркас к суше. Татсу казалось, что никакая сила не смогла бы сорвать Смоляного с места, но Лефтрин приказал, чтобы на борту на всякий случай постоянно находились двое матросов, — и члены команды отнеслись к этому с пониманием.

Когда прилетевшие драконы сообщили, что вскоре сюда прибудут еще два судна, им сначала не поверили. Однако потом началась суета, напомнившая Татсу разворошенное осиное гнездо: хранители и матросы лихорадочно спешили приготовить дополнительные места у самодельного причала.

Меркор изящно сел, приземлившись против течения и заставив потоки воды подняться за ним петушиным хвостом. Он точно все рассчитал и быстро вышел на берег под восхищенные возгласы Сильве.

Однако, даже не поприветствовав встречавших его, золотой самец начал задавать вопросы:

— Вы нашли Серебро? Колодец уже расчистили?

И пока на берег выбирались остальные, он серьезно выслушал рассказ о том, что из колодца удалось достать лишь совсем немного драгоценного вещества, а попытки добраться до дна были прерваны известием о возвращении стаи.

— А где то Серебро, что вы уже достали? — жадно спросил он.

Небольшое количество живительного Серебра осторожно перелили в древнюю фляжку, изготовленную из тяжелого стекла, которую поставили в центр стола, где обедали хранители. Там оно стояло и мерцало, освещая комнату неземным светом. Татс был уверен, что Малта и Рэйн попытаются исцелить при его помощи Фрона, но они ничего не сделали. Возможно, несчастный случай, приключившийся с Кейзом, убедил родителей в том, насколько опасно это магическое вещество. Пока Серебро переливали из огромного ведра во флягу, одна капля попала Кейзу на предплечье. Юноша испуганно вскрикнул. Хранители окружили его, а он, склонив голову, смотрел на Серебро у себя на руке.

— Сотри его немедленно! — крикнул Татс, бросая товарищу тряпицу.

Кейз попытался промокнуть Серебро, но безрезультатно.

— Мне не больно, — заявил он, — но ощущение какое-то… э-э-э… неправильное.

Они в молчаливом ужасе наблюдали, как Серебро растекается по его коже, очерчивая края чешуек, а спустя миг почти исчезает.

— Ничего не случилось! — радостно воскликнула Сильве.

Кейз покачал головой:

— Нет. Со мной что-то происходит. — Он судорожно сглотнул и добавил: — Надеюсь, Дортеан скоро вернется. Он знает, что надо делать.

За последующие сутки у Кейза осыпались все чешуйки с того места, которое соприкоснулось с Серебром, а кожа под ними выглядела воспаленной, хотя и бледной. Вернее, она сохраняла тусклый серебристый цвет.

Меркор внимательно выслушал рассказ хранителей. И кивнул:

— Да. Если Кейз срочно обратится к своему дракону, Дортеан сможет справиться с таким количеством вещества. — Глаза Меркора медленно вращались. — И это — все Серебро, которое вам удалось поднять? — еще раз уточнил он.

— Извини, — прошептала Сильве.

Дракон отвернулся от нее в безмолвном разочаровании.

Меркор и его сородичи неохотно согласились с тем, чтобы до возвращения прочих оставить сосуд с Серебром нетронутым. Они приняли к сведению известие о том, что колодец практически пересох, а Старшим нужно придумать приспособление для сбора скудных остатков Серебра. Конечно, новость их не слишком обрадовала, и Татс разделял тревогу драконов. Колодец и без того был невообразимо глубоким. Они наверняка решили, что драгоценное Серебро исчезло окончательно.

— Татс! — окликнула его Тимара.

Обернувшись, он увидел, что она бежит к нему. На спине у нее шевелилась туника: крылья Тимары пытались раскрыться. Девушка призналась ему, что так порой происходит, когда она торопится: словно бы какая-то часть ее существа считает, что ей следует взлететь. Сейчас, пока Тимара мчалась к нему — улыбаясь, с развевающимися на ветру волосами, — юноша вдруг осознал, насколько крылья меняют ее. Она носила их на спине как груз, и даже в сложенном виде они заметно выступали над плечами. Хотя крылья и были необычайно красивы, Татс внезапно пожалел, что они у нее вообще есть. Он понимал, что все они изменились не меньше, чем Тимара, и теперь невероятно далеки от тех обычных людей, какими были когда-то. Нехватка Серебра угрожала хранителям не меньше, чем драконам. Ему невольно вспомнился Грефт, погибший по пути в Кельсингру. А вдруг подобный конец ожидает их всех?

— У тебя такой серьезный вид! — сказала Тимара, подойдя поближе.

— Меня немного тревожит Рапскаль, — объяснил Татс, и это было не ложью, хотя и не совсем правдой, поскольку сейчас молодой человек думал о другом.

Они поднялись на последний холм, откуда видна была пристань. Синтара и Балипер кружили в небе, и Плевок тоже поднялся в воздух, чтобы к ним присоединиться. Рапскаль летал вокруг них на своей алой драконице и во весь голос распевал песнь победы, которую ветер доносил до них в виде еле слышного шепота.

Два корабля подходили к пристани на веслах. Они были длинными и узкими, с низкой посадкой. Снятые с мачт паруса были сложены на палубе. Весла поднимались и опускались вразнобой; действия гребцов не отличались слаженностью, что свидетельствовало либо об их неумении, либо о сильной усталости.

— Держите конец! — крикнул людям на первом судне Большой Эйдер, бросая свернутый кольцом канат.

Те, кто устремился его ловить, явно не были матросами. Они поймали канат и недоуменно застыли, пока один из гребцов не вскочил и не подоспел на помощь.

И дальше все проходило так же неуклюже. Столпившиеся на палубах мужчины не знали, как нужно правильно причаливать. Да и не пытались эти люди ничего делать: просто стояли и кричали, что они ни в чем не повинные честные торговцы из Удачного, которые не причиняли никакого вреда дракону, а потому не заслуживают сурового наказания. Татс и Тимара застыли на месте, наблюдая это странное зрелище. Второй корабль налетел на первый, спутавшись веслами, причем несколько их сломалось; крики и проклятия стали оглушительными. На палубы перебросили дополнительные канаты, и какой-то мужчина взгромоздился на палубную надстройку одного из судов, выкрикивая приказы, которые команда игнорировала — а может, просто не знала, как выполнить. На втором корабле относительно умелые матросы лихорадочно суетились, стараясь избежать ненужных повреждений.

— Ох, не нравится мне все это, — негромко проговорил Татс. — Фенте сказала, что драконы одержали победу над злобными воинами. Но эти люди не похожи на воинов. Они скорее напоминают купцов.

— Добром это не кончится, — согласилась с ним Тимара.

Они медленно спустились с холма, чтобы посмотреть, что принесла им река.

— Лучше бы мы обсудили все в тепле и поговорили спокойно, — произнесла Элис.

Она спрятала лицо у Лефтрина на груди, укутанная его плащом. Элис понимала, что в одеянии Старших тело просто не может замерзнуть, но ее сильно знобило от холода, пронизывающего душу. Она до сих не восстановилась после погружений в камни памяти. Даже когда ее обнимал Лефтрин, она ощущала их притяжение: они дергали ее, как маленькие дети, добивающиеся внимания. Чересчур много событий — и слишком стремительно — произошло в последние дни. Элис стыдно было видеть боль и неуверенность во взглядах пленников, а смиренная покорность исхудавших, покрытых шрамами рабов ее просто ужасала. Одного этого было уже достаточно, а тут еще хранители начали ссориться, словно они до сих пор оставались теми же юнцами, какими были при отбытии из Трехога. Кейз, Бокстер и Джерд выступали за то, чтобы позволить драконам делать с захваченными людьми все, что они сами пожелают. Другие хранители были настроены не столь решительно и высказывали самые разные мнения относительно того, какой судьбы заслуживают рабы, джамелийские купцы и калсидийские охотники на драконов. Рапскаль успокоился. Его прежняя воинственность совершенно не вязалась с тем, что Элис знала об этом молодом человеке, и она изумлялась преображению Рапскаля ничуть не меньше Тимары. Сейчас Тимара и Татс стояли по обе стороны от него. Юноша обнял товарища за плечи, а девушка сжимала пальцы Рапскаля, будто дружеские прикосновения могли удержать его в реальности.

Возможно, эти двое правы. Элис и сама могла крепко уснуть, лишь прижавшись к теплой спине Лефтрина. Теперь она ощущала умиротворение только в кольце его рук. Она сожалела о своем опыте общения с камнями Кельсингры, хотя и знала, что погружение в чужую память было вызвано необходимостью. Когда-нибудь она повторит свою попытку. Сведения, которые исследовательница хотела найти, чрезвычайно важны для хранителей и драконов. Она стиснула ладонь капитана и постаралась сосредоточиться на происходящем.

Элис посмотрела в сторону и встретилась взглядом с Карсоном. Он покачал головой, разделяя ее смятение. Он присоединился к ним с опозданием, вернувшись с охоты вместе с Дэвви, который нес добычу. От Лефтрина она слышала, что в последнее время охотник стал много времени уделять своему названному племяннику, которого любил как родного сына и считал нужным воспитывать. Дэвви и Лектер часто ссорились, и Карсон откровенно заявил им обоим, что они избрали друг друга за неимением лучшего, а не потому, что между ними зародилось настоящее чувство. Элис втайне разделяла мнение Карсона, хотя и считала, что поговорить с ребятами надо было как-то поделикатнее.

Карсон повысил голос, и его окрик заставил стихнуть полдюжины гневных и встревоженных споров. Испуганные вопли пленников тоже прекратились.

— Давайте для начала отведем всех в купальни. Они виноваты, но при этом остаются людьми — и даже драконы сказали, что среди них есть жертвы обстоятельств. Нам надо действовать так, как подобает Старшим, а не руководствоваться низменными соображениями мести. Так что позволим пленным вымыться и согреться, да и сами устроимся поудобнее, не обсуждать же такие важные вопросы прямо на берегу.

Элис подумала, что Карсон умеет руководить и принимать решения. Харрикин поддержал его:

— Верно. Может, они и дикари, но мы-то — нет.

Кейз и Бокстер нетерпеливо переступали с ноги на ногу — ну прямо пастушьи псы, получившие команду. Действуя согласованно, двоюродные братья встали по обе стороны сгрудившихся пленников и приказали им следовать за Старшим в изумрудно-зеленом одеянии.

Лефтрин потянул Элис за руку:

— Нам пора, любимая. Давай ты выпьешь горячего чая и поешь. Готов поспорить, что ты сегодня даже не завтракала.

— У меня ни крошки во рту не было, — призналась она.

До чего же странно садиться с капитаном за стол и трапезничать в скромной обстановке, когда ее голову еще кружат воспоминания о пышных пирах в изысканно декорированных помещениях. Алое вино не будет бить фонтаном из резного цветка, падая в охлажденные хрустальные бокалы. Просто горячий чай в компании Лефтрина. Но именно это она и предпочитала. Не может быть, чтобы в прежние времена все Старшие жили именно так, но те, кто считал себя достойными сохранить воспоминания целиком, буквально купались в роскоши. Элис предположила, что, вероятно, она искала информацию не в том слое общества. Тогда куда именно ей надо заглянуть?

— Элис!

Вздрогнув, она повернула голову, чтобы посмотреть, кто выкрикнул ее имя.

Голос звучал хрипло. Она окинула взглядом друзей и обнаружила, что Старшие наблюдают за усталыми пленниками, которые плетутся за ними. А потом Элис застыла как вкопанная: высокий мужчина сбросил с головы капюшон, и она узнала его.

— Элис! — нежно и взволнованно воскликнул Гест. — Элис, дорогая моя, неужели это и вправду ты? После стольких дней, преодолев все тяготы путешествия, я наконец-то тебя отыскал! Я приехал, чтобы забрать тебя домой.

Она молча уставилась на него, и ее затрясло, но не мелкой дрожью: бедняжка содрогалась всем телом. Колени у нее подогнулись, и она упала бы, если бы Лефтрин не подхватил ее. Элис почувствовала, как ее мышцы напряглись, а грудная клетка расширилась от гнева.

— Гест! — сдавленным шепотом выдавила она, подтверждая то, о чем капитан уже и сам догадался.

— Если этот тип попробует к тебе прикоснуться, я его убью! — с чувством пообещал ей Лефтрин.

— Нет! — ахнула Элис. — Пожалуйста, не надо! Никаких сцен, только не при людях! Прошу тебя!

Большинство хранителей знали, что у Элис Финбок в Удачном остался муж. Однако лишь немногие были осведомлены о том, как больно он ее ранил, обманывая много лет подряд, и уж почти никому не было известно, какую роль в этой драме сыграл Седрик. Они с Седриком оберегали друг друга, оставив в прошлом обиды и ссоры: теперь оба строили в Кельсингре новую жизнь. И вот неожиданно явился Гест, чтобы покрыть их позором; теперь хранители, разумеется, тотчас изменят свое отношение к ней. Элис вошла в их круг как знаток драконов, образованная женщина, которая помогла им поверить в то, что Кельсингра существует на самом деле. Они считали ее чудаковатой, но восхищались стойкостью и изобретательностью рыжеволосой исследовательницы. Когда Рапскаль без обиняков заявил, что она — не одна из них, а город принадлежит Старшим, Элис смогла принять жестокую правду и в конце концов доказала, что, даже не будучи Старшей, она им необходима.

А теперь Гест хочет отнять у нее все, чего она добилась с таким трудом. Он заставит Элис выглядеть дурочкой, оказавшейся во власти мужчины, который к ней совершенно равнодушен. Всем станет известен ее прошлый позор — и ей придется нести его дальше, в будущее.

Страшные предчувствия пронзили ее, подобно разряду молнии, и перед мысленным взором молодой женщины развернулась чудовищная картина. Элис невольно посмотрела на Седрика. Он был мертвенно-бледен, как и она сама. Юноша сделал пару шагов и молча уставился на пленника, которого судьба столь неожиданно вынесла на берег реки. На лице Карсона застыло стоическое спокойствие, словно он попал в эпицентр шторма и приготовился ко всему. Но показная любовь Геста предназначалась ей одной.

— Элис, сокровище мое, что с тобой стряслось? Я понимаю, что лишения изменили нас обоих, но перед тобой я, твой законный муж, Гест Финбок! Ты в безопасности, милая. Я приехал, чтобы забрать тебя домой.

Процессия остановилась, чтобы понаблюдать за странной сценой. Пленники обменивались недоуменными взглядами. Ошеломленные хранители расступались, образовывая коридор между Элис и мужчиной, окликнувшим ее по имени. Гест уверенно зашагал по нему, отделившись от толпы пленных, а потом двинулся прямо к жене. Хранители с любопытством перешептывались. Элис решила, что он выглядит таким же щеголем, как и раньше. Если Гест и перенес лишения, то это выразилось лишь в том, что он стал поджарым и, возможно, чуть более мускулистым. Кожа на щеках обветрилась, но это делало его даже красивее. Дорогие черные сапоги были потерты, подогнанные по фигуре брюки немного износились, как и рубашка с кружевными манжетами и жабо, однако покрой и расцветка дорогой одежды притягивали к нему всеобщее внимание. Гест отбросил полы плаща назад. Ветер взъерошил его темные волосы. Он просиял улыбкой и двинулся к Элис, широко разводя руки, как будто собираясь ее обнять.

— Кто это такой? — потрясенно выпалил Дэвви.

Казалось, парнишка совершенно ослеплен.

Карсон отрывисто бросил ему:

— Заткнись!

Неожиданно для всех у Геста на пути встал Рэйн:

— Эй, ты куда собрался? Оставайся с пленниками, пока тебе не вынесли приговор.

Гест изобразил изумление и потрясение:

— Но как же… я ведь Гест Финбок! Я приехал в такую даль, чтобы найти свою жену Элис! Я купил каюту на самом новом и быстроходном корабле, какой только существует, чтобы отправиться на поиски. Увы, из-за предательства капитана судно попало в руки калсидийских пиратов, и я уж, признаться, решил, что все потеряно. А теперь я здесь! Са милосердный, твои чудеса не оскудевают! Я жив, и моя милая жена тоже! Элис, разве ты меня не узнала? Или в этих суровых местах твой разум повредился? Поцелуй меня, дорогая! Тебе уже не нужен никакой другой защитник, кроме твоего любящего супруга!

Внезапно Элис подумала, что он ловко жонглирует словами, маскируя своей трескотней истинное положение дел. Изумленный Рэйн замер, позволив Гесту обогнуть его.

— Нет, — тихо выдавила Элис.

В горле у нее пересохло, сердце отчаянно колотилось. У бедняжки перехватило дыхание, и она больше ничего не смогла добавить, но вцепилась в Лефтрина изо всех сил, как будто он являлся ее единственной страховкой в бушующем море. И Лефтрин не отпустил Элис, он даже не пошевелился.

Глядя на чужака, капитан отчеканил:

— Дама сказала «нет».

— Не прикасайся к моей жене! — Нимало не испугавшись, Гест устремил на Лефтрина возмущенный взгляд. — Она явно не в своем уме! У нее безумные глаза! Она меня не узнает, бедняжка! А ты, негодяй, воспользовался ее слабостью! Ах, Элис, дорогая моя, что он с тобой сделал? Очнись скорее! Неужели ты не узнала своего законного мужа?

Элис услышала рычание капитана: он ощерил зубы, словно дикий зверь. Его рука стала твердой, как сталь. Лефтрин! Он защитит ее, он спасет ее. Ей достаточно просто ему не мешать.

— Нет, — повторила она, на этот раз обращаясь к Лефтрину.

Она успокаивающе сжала ему пальцы, а потом сделала шаг по направлению к Гесту. А затем резко остановилась, и дувший с реки ветер налетел на нее. Рыжие волосы Элис взвились медными змеями, и она на мгновение ужаснулась, представив себе, как нелепо выглядит: обветрившаяся кожа, тело простой женщины, облаченное в яркий наряд Старших. Наверное, она забыла о своем возрасте и заблудилась в чужом мире.

Нет!

Ее место здесь, в этом мире!

Элис расправила плечи. Когда она двинулась вперед, Рэйн повел глазами, намереваясь предложить ей поддержку. Она решительным жестом отстранила его. Элис смело шла к Гесту, надеясь, что испугала его своей прямотой. Но его лицо сохраняло безмятежность, а улыбка стала еще шире. Он умело изображал искреннюю радость от долгожданной встречи с женой. Неужто этот негодяй надеется, что она будет послушно играть навязанную ей роль, притворится его любящей супругой? У Элис в душе мгновенно вспыхнуло пламя. Застыв перед Гестом, она мрачно посмотрела на него в упор.

— Ах, дорогая! Как жестоко обошлась с тобой жизнь! — воскликнул он.

И попытался обнять ее. Элис уперлась ему в грудь обеими ладонями и сердито оттолкнула. Когда он попятился, она с удовольствием отметила, что Гест не ожидал обнаружить у нее такую силу.

— Ты мне не муж! — сурово проговорила она.

Гест пошатнулся, но тут же восстановил равновесие и попытался вернуть себе прежний апломб, однако Элис заметила в его темных глазах искорки злости. Он набычился, но потом напустил на себя заботливый вид.

— Дорогая, ты бредишь! — заявил он, и голос его огорченно дрогнул.

Элис заговорила громче, чтобы ее слышали все:

— Я в своем уме. Ты мне не муж. Ты нарушил условия нашего брачного договора, сделав его недействительным. С самых первых дней нашего брака ты мне изменял. Ты заключал контракт, не имея намерения сохранять мне верность. Ты обманывал меня и сделал предметом насмешек. Повторяю: ты мне не муж, и по условиям нашего брачного договора все мое имущество должно вернуться ко мне обратно. Запомни, Гест Финбок, я тебе не жена. Ты мне — никто.

Было очень приятно наблюдать за его реакцией. Сперва Гест удивился, затем оторопел. Этот тип явно не ожидал ничего подобного. Он рассчитывал получить над ней власть с той же легкостью, как и прежде. Однако было страшно видеть, как меняется его взгляд: негодяй мгновенно оценил ситуацию и тотчас избрал новую, весьма хитроумную тактику.

— Изменял? Я? — Гест возмущенно выпрямился. — Как ты смеешь обвинять меня в этом? Разве неверный муж стал бы рисковать всем, чтобы отправиться в такую даль спасать тебя? Вы, торговцы Удачного и Трехога, я призываю вас в свидетели! — Он развернулся в ту сторону, где сгрудились ошарашенные пленники: они зачарованно смотрели на эту сцену, будто перед ними разворачивалась пьеса бродячего кукольного театра. — Вот моя жена Элис Финбок! Я разрешил ей, по ее настоятельной просьбе, посетить Дождевые чащобы. Как ее вовлекли в эту экспедицию, каким именно образом одурачили, мне неизвестно, хоть я и догадываюсь, что некоторые из вас при этом присутствовали. Но я могу поклясться, что она — моя законная жена, а если этот наглец настроил ее против меня, то надо призвать его к ответу! Элис может расторгнуть наш брак, если искренне того желает. Я дам ей свободу! Но я не нарушал нашего контракта и не намерен лишаться законных прав на имущество, которое она приобрела в течение нашего совместного проживания! — Гест отдышался и наставил указующий перст на Лефтрина. — А ты, негодяй и аферист, даже не надейся, что останешься безнаказанным! Ты украл любовь моей жены и заставил ее чураться меня. Тебя будет судить Совет торговцев. Готовься лишиться последней грязной монеты и даже той вонючей баржи, которая тебе принадлежит, — за то, что нанес мне и моей семье столь страшное оскорбление!

Элис проклинала собственную слабость, из-за которой у нее подгибались колени.

— Ты мне изменял! — опять выкрикнула она, но не справилась с дрожью в голосе.

— Милая, ты не в себе! — воскликнул он страдальческим тоном. — Вернись ко мне. Прощение еще возможно. Я позабочусь о тебе, ты обретешь душевное спокойствие и сможешь продолжать свои исследования. Тебе никто не будет мешать, дорогая. Просто скажи — и я обо всем позабочусь. Любимая, теперь никто не посмеет порочить ни твою семью, ни твое доброе имя. Прислушайся ко мне, Элис!

Гест заглянул ей в глаза, являя собой воплощение обиженного, но всепрощающего мужа.

А Элис ясно поняла угрозу, замаскированную в его словах. Ее родные! Ее репутация в Удачном! По-прежнему ли это для нее важно? Она вспомнила мать, младших и пока еще незамужних сестер. У их семьи нет денег — только честное имя добропорядочных торговцев, людей, которые всегда выполняют свои обязательства. Скандал, которым Гест угрожает, может их погубить. Элис колебалась, и сердце ее буквально разрывалось на части.

— Ты действительно ей изменял. С самой первой ночи, когда сделал Элис Кинкаррон своей женой. Я готов это засвидетельствовать.

Она с трудом узнала гневный и решительный голос Седрика. Юноша протолкался между изумленными хранителями и, встав рядом с Элис, взял ее под руку. Она оперлась на Седрика и почувствовала, что его бьет озноб. Теперь они вдвоем смотрели на человека, который принес им столько горя.

Гест насупился и с презрением произнес:

— А, мой камердинер! Мой беглый слуга! Думаешь, я не знаю про твои тайные делишки? Про отвратительный сговор с калсидийскими торговцами, которым ты собирался продать плоть дракона? Твои друзья еще не в курсе? Думаешь, теперь, когда правда выплыла наружу, они станут тебе верить? Единожды солгавший солжет сколько угодно раз.

Седрик побелел еще сильнее, но его голос был тверд как сталь:

— Моим друзьям все известно, Гест. И моей драконице тоже. Кстати, она меня простила.

Это заявление смутило Геста. Мысли Элис закружились, и она даже ощутила надежду на благоприятный исход. «Что, Гест, как тебе такой поворот? Кто бы мог подумать, что у Седрика появился свой дракон, да? Ты наверняка заметил в нем перемены, но ты просто и вообразить не можешь, что Седрик стал абсолютно другим».

А вот сам Гест нисколько не изменился. Он восстановил равновесие с такой же легкостью, с какой умелый акробат выходит из сальто. Но те двое, что были хорошо с ним знакомы, подметили крошечную паузу, миг неуверенности перед тем, как он снова заговорил.

По-прежнему играя на публику, он возмущенно спросил:

— И ты считаешь, что, зная твою предательскую натуру, они поверят твоим мерзким наветам? Ты будешь свидетельствовать против меня? Ты, Седрик Мельдар, жалкий слуга? Тогда сделай это немедленно, прямо здесь и сейчас. Если и впрямь располагаешь фактами, то скажи нам, когда и с кем я изменил моей жене, приведи хоть один пример. Полагаю, этого будет вполне достаточно.

Взгляд Геста был острее кинжала. Элис видела, как в его темных глазах горит торжество.

Седрик сделал глубокий вдох, но его нервная дрожь уже прошла. Он говорил внятно и громко, чтобы его услышали все присутствующие:

— Я делил с тобой постель в течение нескольких лет до того, как ты взял Элис Кинкаррон в жены, а также после твоего бракосочетания. Ты провел вашу первую брачную ночь со мной. И в последующие годы ты сделал ее посмешищем для наших приятелей. В твоем кругу все осведомлены о том, что ты не интересуешься женщинами и предпочитаешь мужчин. Я был твоим любовником, Гест Финбок, я помогал тебе обманывать законную жену и молчал, когда ты над ней издевался. И если понадобится, я предстану перед Советом в Трехоге и Удачном, чтобы это засвидетельствовать. Ты был ей неверным мужем, а я… другом детства, предавшим ее.

Элис потрясенно смотрела, как Седрик убивает себя в глазах общества. А он повернулся к ней и продолжил:

— Повторю еще раз, Элис: мне очень жаль. Как бы мне хотелось вернуть обратно те годы твоей жизни и отдать их тебе незагубленными!

Ее глаза наполнились слезами. Сейчас Седрик лишил себя всякой возможности возобновить свое прежнее существование в Удачном. Даже если он навсегда останется в Кельсингре, достаточно хотя бы одному торговцу приплыть в Удачный, и слухи о юноше мигом разлетятся по городу.

— Я простила тебя, Седрик. Я уже говорила тебе об этом.

— Я помню, — ответил он очень тихо. Накрыв ее руку ладонью, он добавил: — Но тогда я не заслуживал твоего прощения. Может быть, теперь я заслужил его?

— Конечно, — горячо подтвердила она. — Более чем когда-либо, но… Седрик, что ты наделал? Ты погубил свою репутацию…

— Я такой, какой есть, — спокойно заявил он. — Я не собираюсь себя стыдиться. Никогда.

Она почувствовала чьи-то шаги позади них и вздрогнула. Может, подходит Лефтрин? Но нет: это Карсон шагнул к ним. На лице охотника сияла широкая улыбка, однако по его загорелой щеке сбегала слезинка. Он обнял Седрика, приподняв его над землей, и хрипловатым голосом проговорил:

— Я горжусь тобой, парнишка из Удачного!

Поставив любовника на ноги, он наклонился, чтобы его поцеловать. Поцелуй затянулся — и руки Седрика поднялись, задерживая бородатое лицо Карсона. Кое-кто из хранителей одобрительно заулюлюкал парочке, заглушая потрясенное бормотание взирающих на это пленников. Элис поймала себя на том, что улыбается, не только радуясь за них, но и смакуя потрясение, отразившееся на лице Геста.

Ее легонько подтолкнули, и теперь она убедилась в том, что на сей раз к ней и впрямь спешил Лефтрин. Он согнул локоть, и она взяла его под руку, обтянутую потрепанной курткой.

— Кажется, мы собирались выпить чаю? — непринужденно спросил капитан.

Она кивнула и без труда простила ему тот торжествующий взгляд, который он бросил на Геста. Отдалившись с Лефтрином на некоторое расстояние, Элис тряхнула головой и мельком взглянула на Финбока. Тот стоял в одиночестве и таращился им вслед.

— Пожалуйста, погуляй со мной! Я никак не могу заснуть. Очень тебя прошу!

Тимара заморгала. В едва освещенном помещении глаза Рапскаля казались бледно-голубыми. На дальней постели чуть похрапывал Татс. Они с Татсом решили, что в эту ночь оставлять Рапскаля одного никак нельзя. Татс привел их в большую комнату над драконьими купальнями, где было несколько кроватей. Заметивший их Карсон одобрительно кивнул. Хранители кинули жребий: они решили по очереди сторожить своих «гостей». Пленные заняли столовую. Им разрешили помыться и выдали покрывала. Большинство, похоже, смирилось со своей судьбой. Некоторые, правда, попытались жаловаться, а один из джамелийских купцов выл и негодовал из-за того, что с ним обходятся «как с преступником и заставляют ночевать рядом со всякой швалью». Карсону выпало дежурить первому, и Седрик остался с ним, а компанию им составила Релпда. Тимара сомневалась, что хоть кто-то решится на побег, когда поперек входа посапывает дракон.

Тимара с Татсом смогли увести Рапскаля с площади. Когда они добрались до спальни, девушка почувствовала чудовищную усталость. Оба юноши тоже были страшно утомлены, однако им нужно было многое обсудить, поэтому они сидели и слушали Рапскаля, который увлеченно повествовал о том, как драконы атаковали корабли. Чем дольше он говорил, тем меньше его речь напоминала Теллатора: он все больше походил на самого себя.

Рапскаль всегда отличался разговорчивостью и был готов бесконечно болтать на любую тему. Татс вскоре стал клевать носом и заснул. Тимара терпеливо внимала хвастливым речам Рапскаля о том, какую отвагу проявила Хеби и как великолепно выглядели драконы в полете. Она напрасно ждала, чтобы он признался, насколько его ужаснула гибель стольких людей. Прежний Рапскаль непременно сделал бы это. Сейчас же он, похоже, принимал смерть противника как данность, как закономерную часть сражения. Когда Тимара об этом упомянула, он недоверчиво спросил:

— А ты предпочла бы, чтобы погибли драконы? Бедняжка Тинталья лежит на площади! К утру от нее останутся только ее воспоминания и плоть. Ее яйца, из которых могли вылупиться змеи — следующее поколение наших драконов, — превратятся в прах! Опомнись, Тимара! Я бессилен и не могу ей помочь… Что бы я ощущал, если бы там лежала моя Хеби? А если бы на месте Тинтальи оказалась твоя любимая Синтара?

— Синтара… — тихо отозвалась Тимара и задумалась.

Искра гнева, вспыхнувшая в душе, изумила девушку. В дальнем уголке ее сознания Синтара негромко произнесла:

Ты была бы убита горем. И разъярена. Точно так же, как и остальные.

Верно, — признала Тимара.

Она постаралась отделить свой рассудок от мыслей драконицы. Но действительно, что бы она стала делать, если бы что-то случилось с Синтарой? Что происходит со Старшими, когда их драконы умирают?

Они не выдерживают и уходят в мир иной. Не сразу же, но гораздо скорее, чем если бы их дракон был жив.

Девушка снова вытолкнула Синтару из своей головы. Ей совершенно не хотелось размышлять о подобном. Не хотелось даже думать о том, что станет с Малтой, Рэйном и их малышом.

— Наши драконы уже вернулись в Кельсингру, живые и здоровые. Все позади, Рапскаль.

— Ничего подобного! — возразил он, и Тимара услышала в его голосе упрямство Теллатора.

— Позади! — повторила она твердо. — Наши драконы здесь, в Кельсингре, в безопасности. Им никогда не понадобится более отсюда улетать. Человек, который возглавлял нападавших, тот калсидийский аристократ, мертв. А продажный торговец из Кассарика обещал назвать всех, кто участвовал в заговоре. Их накажут. Мы победили. Так что хватит, Рапскаль.

Но юноша упрямо покачал головой. Они сидели на его кровати, а Татс рядом продолжал негромко похрапывать. Тимара прислонилась к стене. Она могла заснуть, но ей хотелось, чтобы Рапскаль задремал раньше, чем она. Она его пересидит. По крайней мере, Тимара очень на это надеялась.

Рапскаль скрестил руки на груди:

— Драконы не могут оставаться здесь вечно — и не захотят. Это противоречит их природе. А ты, как охотник, должна понимать, что такое вообще невозможно. Им нужно совершать перелеты при смене сезонов, находить новые охотничьи угодья и давать животным возможность расплодиться. Даже если бы у нас имелись необходимые для них стада и отары, они не захотели бы жить в Кельсингре круглый год. А еще им надо улетать, когда приходит время откладывать яйца.

Нет, это уже не Рапскаль! На ее памяти он ни разу не употреблял таких слов. Девушка изумленно уставилась на приятеля, а он принял ее взгляд за жадный интерес и улыбнулся:

— Тимара, все будет позади только тогда, когда мы остановим того человека, который отправил сюда убийц. Ну подумай сама! Эти люди — калсидийцы, — они нам признались, что их заставили приехать сюда против воли. Я слушал их очень внимательно. Если они вернутся домой без плоти дракона, то и они сами, и их родные умрут. Медленно и мучительно. Если они задержатся здесь, не отправляя писем с обещаниями успеха, их близких будут пытать. А когда они все погибнут, герцог Калсиды просто пошлет сюда других. Он не успокоится.

— Герцог скоро умрет, и тогда кошмар закончится. Он старый и больной.

Тимара принялась тереть глаза. Ну почему Рапскаль никак не унимается? Сейчас ей совершенно не хотелось ломать голову над чем-то серьезным.

Он печально посмотрел на нее:

— В одном ты права, Амаринда. Когда герцог умрет, все закончится. А пока он жив, мы должны сражаться.

— Я тебе не Амаринда! — возмутилась она.

Тимара не могла определить, что испугало ее больше: речи Рапскаля или то, что он назвал ее Амариндой?

Ее собеседник снисходительно улыбнулся:

— Ты до сих пор не поняла Кельсингру. Как не осознала и того, что значит быть Старшим, связанным с драконом узами. Но когда-нибудь ты согласишься со мной и примешь свою судьбу. Время на моей стороне. Ты привыкнешь к мысли о том, что можно вести не одну жизнь, а быть сразу несколькими людьми.

— Нет, — отчеканила Тимара. — Исключено.

Он вздохнул. А она закрыла глаза, всего на секунду. Наверное, Тимара задремала, потому что проснулась, когда он начал тянуть ее за руку, уговаривая прогуляться по городу.

Она замотала головой:

— Сейчас ночь, Рапскаль. Холодная и темная.

— Не волнуйся, на улице вовсе не холодно, а путь нам осветит Кельсингра. Ну пожалуйста, Тимара. Просто пройдемся, чтобы я успокоился. Очень тебя прошу.

Он всегда умел добиваться от нее того, чего хотел. Тимара решила не будить Татса. Пусть отдохнет, а потом последит за Рапскалем, если она будет чувствовать себя вымотанной. Девушка накинула на плечи плащ, застегнула его и покинула комнату следом за Рапскалем. Он вывел ее из здания через боковую дверь, и они очутились в стороне от площади Драконов и тех, кто ожидал своей скорбной участи. Девушка не стала возражать.

На улице сильный ветер резко расцеловал ее в обе щеки.

Рапскаль поднял лицо к небу.

— Пахнет весной, — заметил он.

Тимара открылась навстречу ночи. Да, в ветре ощущалось нечто новое, скорее влага, чем мороз. Тепла еще не было, но и угроза заморозков исчезла.

Рапскаль взял ее за руку, и Тимаре было приятно его теплое прикосновение. Он погладил большим пальцем гладкую чешую на тыльной стороне ее ладони.

— Отрицать изменения нельзя, — прошептал он и, прежде чем она успела ответить, добавил: — Завтра, если ты посмотришь на склоны за городом, то заметишь, что березы и ивы подернуты розоватой дымкой. В предгорьях снег уже почти сошел. Скоро Лефтрину надо будет плыть в Трехог, за семенами и домашней живностью, которые он заказал. — Рапскаль улыбнулся. — В этом году мы разбудим всю Кельсингру. Пройдут годы, повсюду на окрестных пастбищах будут пастись коровы и овцы, и трудно будет поверить, что когда-то здесь жили только пятнадцать хранителей.

Ее потрясло то, как ясно Рапскаль видит их будущее. Они побрели по тускло освещенным улицам, и Тимара предоставила юноше выбирать путь. Как обычно, он заполнил молчание болтовней:

— Раньше город никогда не засыпал. Когда-то в Кельсингре было столько жителей, что люди ходили по улицам и ночью и днем. Мы еще не обследовали некоторые районы. Самые разные тайны дожидаются своих Старших. Мы увидим места, где мастера творили чудеса, и дома, где работали ремесленники.

Тимара вспомнила пересохший колодец с Серебром: жаль, что столь малый запас магического вещества ограничит их будущее. Однако сейчас не надо расстраивать друга. Пусть Рапскаль выговорится, а когда слова иссякнут, она отведет его обратно в купальни, чтобы дать выспаться. Девушка невольно подумала о том, что принесет утро. Долго ли еще Тинталья будет балансировать между жизнью и смертью — а вместе с нею малыш Малты и Рэйна? Она представила себе, как Кало будет пожирать на площади умершую драконицу, и ее затошнило. А еще ей надоело думать о спорах, которые неизбежно возобновятся завтра, и о судьбе калсидийских воинов, явившихся сюда убивать драконов. И Тимара затосковала о недавнем прошлом — о днях перед возвращением Тинтальи. Те дни были наполнены простыми трудами: охотой, восстановлением причала, освоением города. Все казалось таким скучным и размеренным! А теперь она мечтает вернуть ту спокойную скуку…

Тимара заподозрила, что Рапскаль вновь попытается увести ее к тому дому, где некогда жили Теллатор и Амаринда, и почувствовала огромное облегчение, когда убедилась, что ошиблась. Они свернули в какой-то переулок, и спутник принялся увлеченно рассказывать Тимаре о том, что уже успел узнать. Вот здесь жил знаменитый поэт. Соседняя пекарня славилась вкуснейшими пирожками с начинкой из сладких ягод. А рядом находится улица, где ткачи создавали такие одеяния, которые сейчас носят они оба. Она понимала, что ее спутник озвучивает воспоминания Теллатора так, словно они принадлежат ему самому, но была слишком утомлена и не одергивала юношу. Ничего, скоро к ней вернется прежний Рапскаль.

Неожиданно они опять свернули и очутились в более скромных кварталах.

— В маленькой мастерской работал жестянщик, — сообщил Тимаре Рапскаль. — Он делал чудесные кастрюли, готовившие пищу без огня. А знаешь, что находилось вон там? Лавка, где продавались музыкальные подвески, которые под дуновением ветра наигрывали тысячу мелодий.

— Эти люди работали с Серебром! — догадалась Тимара.

— Серебро было важнейшим тайным сокровищем горожан и чудодейственным средством, превращающим Старших и драконов в мудрых существ, почти не подвластных времени, — подтвердил Рапскаль и замер у дверного проема. — Без него мы погибнем, — добавил юноша спокойным тоном и прошел в зияющее пустотой отверстие.

Тимара неохотно поплелась за ним.

— Здесь темно! — пожаловалась она и почувствовала, что он кивнул.

— Однако Серебро применяли не всегда. Даже в ту пору оно было редчайшей драгоценностью. С его помощью Старшие освещали улицы и обогревали особняки. Оно было запечатлено в произведениях искусства, которыми все наслаждались. Но в небольших жилищах его почти не использовали.

Рапскаль протянул ей какой-то предмет, встряхивая, чтобы развернуть. Ожерелье с подвеской в виде лунного лика. Оно мягко засияло и наполнило комнату неярким серебристым мерцанием. Тимаре это украшение показалось странно знакомым.

— Надень его! — попросил Рапскаль.

Девушка не послушалась, и он шагнул ближе, чтобы откинуть капюшон плаща и приложить украшение к ее шее. Серебряная луна легла ей на грудь, и Тимара смогла осмотреть мастерскую. От скромной деревянной обстановки почти ничего не осталось, но среди обломков обнаружились привычные вещи. Каменный стол с желобками и стоками на столешнице: это точно для работы с Серебром. А еще — наковальня; правда, Тимара никогда в жизни не видела ничего подобного, но сразу догадалась, для чего она нужна. Девушка прищурилась и посмотрела на стену, где прежде на подставке висели инструменты. Деревянная полка рассыпалась в прах, и инструменты грудой лежали на пыльном полу. Видавший виды черпак зацепился за большие ножницы. Тимаре вдруг захотелось поднять их и вообще привести здесь все в порядок.

— Давай выйдем на улицу, — резко сказала она.

— Это не поможет, — возразил Рапскаль. — От прошлого не убежишь. Я не хочу тебя принуждать, но времени мало. У всех нас его осталось очень мало.

Тимара похолодела. Она повернулась к другу, и из-за отраженного лунным амулетом света его глаза засверкали серебром.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты и сама прекрасно понимаешь, — тихо упрекнул он ее. — Я все ждал, когда ты мне признаешься. Не надо ничего отрицать. — Рапскаль замолчал и посмотрел на нее с осуждением. — Амаринда знала. Значит, и ты тоже…

И тебе пора перестать упрямиться, — поддержала его Синтара. — Все равно от этого тебе никуда не деться.

— Нет! — возразила Тимара им обоим. Ей было очень обидно, что они объединились против нее и принуждают к «этому», чем бы оно ни являлось на самом деле. И она прямо заявила юноше с серебряными глазами: — Ты меня пугаешь. Теллатор, уходи. Верни мне моего друга Рапскаля.

Он вздохнул и пробормотал:

— Извини, но я тебя люблю. Я любил тебя тогда и люблю сейчас, Тимара. Я выжидал сколько мог… сколько могли мы все. Но мы Старшие, и наша миссия — служить драконам. Неужели ты позволишь Тинталье умереть? Ты допустишь, чтобы Малта, Рэйн и их малыш погибли только потому, что тебе так сильно хочется цепляться за настоящее? Но разве это настоящее реально? Ты родилась в другом месте, но очутилась именно здесь, Тимара! Я понимаю, что ты испугана. Я старался не торопить тебя и запасся терпением. Однако сегодня наш последний шанс. Прошу тебя. Сделай же правильный выбор — ради себя и ради меня, Рапскаля. Потому что я тебя принуждать не стану. А вот Теллатор — станет.

Тимару трясло: из-за внутренней борьбы, раздирающей ее душу, и от ужаса, который вызвали в ней слова Рапскаля. В ней пробуждались воспоминания, но она не хотела их признавать. Девушка осмотрелась.

— Мы находимся в мастерской Амаринды. Она тут работала, создавала разные вещи.

— Верно, но Амаринда была не просто ремесленницей, а художницей. Кое-какие изделия она продавала, но не меньшее количество раздаривала. Она творила. Именно здесь она — то есть ты — своими руками работала с Серебром.

— Я ничего не помню, — решительно отрезала Тимара.

— Верю. Воспоминания полустерты, потому что Серебро было слишком ценным и сведения о нем не заносили в камни памяти. Некоторые тайны были слишком важными, чтобы доверять их кому-то, помимо наследника, учившегося тому же ремеслу. Секреты передавались только от мастера к ученику. Места расположения колодцев нельзя было полностью скрыть: ведь драконы постоянно являлись, чтобы из них пить. А вот как именно колодцы были связаны с временами года — неизвестно. Это было тайной, доступной лишь посвященным.

Неожиданно Рапскаль схватил девушку за руку, и ее первым порывом было высвободиться. Однако он повел ее к выходу, чему Тимара несказанно обрадовалась. Ясно, здесь работала Амаринда. И вдруг Тимара вспомнила шумную улочку мастеров такой, какой она была в прошлом. Все случилось само собой, и камни памяти ей действительно не понадобились. Сцены из прежней жизни постепенно всплывали перед ее внутренним взором, и она никак не могла от них отделаться. Она — Амаринда, которая жила в той древней Кельсингре… Девушка задумалась, но неожиданно ее отвлек Рапскаль.

— А вот здесь была студия Рамоза. Того скульптора… — Его голос стал холоднее. — Помнишь его?

Тимара бросила взгляд на темные глазницы окон в стене.

— Да, — мрачно призналась она и встряхнула головой. — Ты еще меня к нему ревновал.

Рапскаль кивнул:

— Он был твоим любовником до меня. Мы с ним однажды подрались. Глупо было не сообразить, что мужчина, который целый день орудует молотком и резцом, должен неплохо накачать мускулатуру.

Тимара оттолкнула тяжелые воспоминания. Ей показалось, что они подбираются очень близко… к чему-то опасному. А потом Рапскаль свернул за угол — и она попала в знакомое место. Теперь они находились на площади с колодцем, который бросили после нескольких отчаянных попыток достать Серебро. В одной куче были свалены балки, в другой лежали части сломанного механизма, в третьей — инструменты. Команда Смоляного потратила несколько часов на работу с цепью. У края колодца виднелось множество соединенных заново звеньев — конец цепи был закреплен за обломок одной из колонн, на которых когда-то покоилась крыша сооружения. Тимара заметила Хеби: драконица тихо стояла в темноте. Девушку захлестнула волна страха.

— Зачем мы сюда пришли? — выдавила она.

— Чтобы ты смогла вытащить Серебро. Чтобы Тинталья осталась жива. Чтобы все драконы стали такими, какими должны быть, — и Старшие тоже.

На открытом пространстве свет от лунной подвески уже не добирался до глаз Рапскаля. Они были сияюще-голубыми, как обычно, но в серебряном мерцании ожерелья его лицо превратилось в призрачную маску. Этот человек был совершенно ей не знаком.

Он твердо произнес:

— Амаринда, ты должна спуститься в колодец. Только ты одна знаешь, как можно вернуть Серебро.

— Но я не нарушал никаких законов. Я принадлежу к торговому семейству Удачного. Я приплыл сюда не для того, чтобы убивать драконов. Мне должны разрешить свободно ходить по городу.

— Это вряд ли, мой прекрасный друг.

Гест нахмурился, что вызвало у речника ухмылку. Мало того, этот неотесанный мужлан добавил:

— Видишь ли, это наш город, и правила здесь устанавливаем мы. И мы решили, что никто из вас не будет разгуливать сам по себе. Ты останешься здесь, пока мы не передумаем. Возможно, когда-нибудь мы и выведем тебя на прогулку. Но я сомневаюсь, что такое случится в ближайшем будущем. Так что успокойся. И хватит уже жаловаться. Ты в тепле, тебе дали поесть. Можешь еще раз принять ванну, если хочешь. А если пожелаешь, поднимись на башню и посмотри в окно. Это допустимо. Но ты не покинешь здание самостоятельно, по своей воле. Надейся на лучшее: возможно, через некоторое время мы сами позовем тебя на корабль и отправимся вниз по реке. Ясно? — спросил речник и пожал плечами. — Найди себе спутника, который тебе поверит, и броди с ним по улицам. Некоторые так и поступили. Но один ты никуда не пойдешь.

— Ты не Старший. Разве у тебя есть права на Кельсингру? Почему ты распоряжаешься чужими жизнями?

Гест повысил голос в надежде, что на его сторону встанет кто-нибудь еще. Но все было безрезультатно. Джамелийские купцы выпросили у Элис бумагу и чернила и пытались составить торговое соглашение, словно рассчитывали действовать в обход Советов торговцев Удачного и Трехога. Глупцы! Кандрал продолжал мрачно пялиться вдаль. Он уже написал признание и вручил его капитану Лефтрину. Наверное, теперь он представлял себе, что с ним будет по возвращении в Кассарик. На лице у предателя еще сияли синяки от трепки, которую по пути сюда ему задали матросы. Гребцы-рабы, похоже, просто наслаждались бездельем, теплом и пищей. Калсидийцы наблюдали за спором, но, видимо, не имели желания его поддерживать.

«Трусы. Здесь мне союзников не найти».

— Формально у меня, может, и нет права голоса, — согласился речник. — Но все члены экспедиции решили, что есть. Поэтому я голосовал наравне с остальными. Тебе следовало бы говорить со мной повежливее. Я, между прочим, настаивал не отдавать никого из вас на съедение драконам. Не хотелось бы, чтобы подобное потом вошло у них в привычку. Хотя лично я, пожалуй, и не возражаю против того, чтобы, когда я сыграю в ящик, они съели меня и сожрали в придачу все воспоминания. Наверное, мною с удовольствием полакомится Плевок. Он же подлый чертенок, злобный и вредный. Готов поспорить, что Плевок переживет остальных драконов, хотя они и покрупнее его.

Гест с отвращением покачал головой и отвернулся. В общем зале было две двери, и у каждой поставили охранника. С утра там дежурила худенькая девчонка с розовой чешуей и светлыми волосами. Он попробовал очаровать ее и уговорить выпустить погулять по площади, просто чтобы размять ноги. Но пигалица посмотрела на него и не ответила ни слова.

Когда Гест попытался проскользнуть мимо нее, она не стала загораживать ему дорогу, а лишь спокойно сказала:

— Мой дракон — тот крупный золотой, что дремлет сейчас на ступеньках, греясь на солнце.

Гест испуганно отпрянул и больше не пытался с ней спорить.

— Рад тебя видеть. Ужасно скучно тратить впустую первый погожий денек!

Эти слова были адресованы не ему. Юнец, пришедший сменить матроса, кивнул:

— Привет, Хеннесси. Сегодня ветер дует с холмов. В воздухе пахнет весной.

Хотя реплика его была жизнерадостной, однако парень произнес ее унылым тоном. Моряк на ходу хлопнул его по плечу:

— Не переживай, Дэвви, жизнь непременно наладится. Иногда надо немного подождать, пока не появится тот самый человек. — Он по-идиотски подпрыгнул и благодушно добавил: — Я вот только-только наконец нашел свою половину!

— Ага, — отозвался паренек, усаживаясь на скамью, которую освободил матрос.

Новый охранник тяжело вздохнул, и плечи у него ссутулились. Его чешуя была не такой плотной, как у других. Темно-синие полоски очерчивали брови юноши и тонкой линией спускались по носу. Плащ его отливал алым, как и сапоги. А туника и обтягивающие ноги трико были черными. Нити ткани оказались настолько тонкими, что их переплетение едва различалось. Гест никогда не видел такой материи. Да этот невзрачный парнишка носит на себе целое состояние! Знает ли он об этом? Согласится ли расстаться хотя бы с одной из вещей?

Гест несколько мгновений наблюдал за ним, а потом покосился на охранника, сменившегося у дальней двери. На самом деле их было даже двое: они сидели рядышком на скамье с непринужденностью давних знакомых. Оба были Старшими в оранжевой чешуе и щеголяли в блестящих черных одеяниях. Один выудил из кармана стаканчик и игральные кости. Второй кивнул. Игра началась.

Гест приблизился к мрачному юному тюремщику:

— Хорошая погода на улице?

Дэвви уставился на Геста с подозрением, но все-таки отозвался:

— Неплохая. Дожди наконец-то закончились, и выглянуло солнце.

Гест склонил голову к плечу и одарил парнишку сочувственной улыбкой:

— Непохоже, чтобы ты слишком радовался.

— Мою проблему погода не решит, — ответил он и понурился.

— Очень жаль.

Гест присел на другой конец скамьи для охранников. Мальчишка возмущенно посмотрел на него.

«Совсем юнец», — решил Гест, хотя из-за чешуи определить возраст было затруднительно.

— Я знаю, кто ты! — внезапно выпалил паренек.

— Правда? И откуда же?

«Довольно любопытно…»

— Карсон и мой папа были как братья. Он меня вырастил и говорит со мной открыто, ничего не скрывает. Так что я в курсе. И я о тебе невысокого мнения.

— Неужели? И почему же?

«Кто такой Карсон?»

— Седрик был с Карсоном откровенен. Наверное, не с самого начала, но теперь между ними нет секретов. И мне известно, что ты очень плохо обходился с Седриком. А сейчас он счастлив жить простой жизнью с Карсоном. Ему без надобности твой шикарный дом, и он уже не нуждается в твоих богатых дружках. Он мне так и сказал.

— Правда? — Гест отвернулся от мальчишки и принялся сверлить взглядом пол. — У каждой истории есть две стороны, — проговорил он глухо. Быстро подняв голову, Финбок обнаружил, что Дэвви пристально на него смотрит, и поспешно опустил глаза, чтобы паренек не прочел в них ничего лишнего. — Два человека могут любить друг друга и все равно причинять один другому боль. Они даже будут совершать серьезные ошибки. — Он на миг замолчал. — Я не смогу вернуть Седрика. И конечно, ему лучше здесь. Но это не значит, что я хочу оставаться один. В моей душе образовалась зияющая пустота, и я не понимаю, что мне делать.

Чешуйчатый юнец внимательно слушал его слова.

Гест с жаром продолжал:

— Тебе повезло, что ты очутился в Кельсингре. Тут все прекрасно устроено. Да, здесь приходится заниматься самыми обыденными вещами, но ты можешь любить кого хочешь — и никто тебя не срамит. У меня никогда не было такого. Никогда! Возможно, если бы мы с Седриком могли быть откровенными с окружающими, то…

Он осекся и с сожалением покачал головой. Паренек подался ближе.

«Какая легкая добыча. Молодой и неопытный, его сердце недавно разбили. — Гесту стало смешно. — Можно ли придумать лучшую месть Седрику и его проклятому Карсону, чем соблазнение мальчишки?»

Он печально вздохнул:

— Я пытался обеспечить Седрику хорошую жизнь, думал, что он будет счастлив рядом со мной… Я действительно старался изо всех сил. Мы много путешествовали. А когда мы были в городе, то немало вечеров проводили с нашими приятелями. Отличное вино, вкусная еда, дружеская обстановка… — Гест задумчиво посмотрел вдаль. — Я решил, ему этого будет достаточно. Я делил с Седриком крышу над головой, показал ему мир… Мы вместе посещали театральные представления. Или катались верхом. Или шли в таверну выпить эля и послушать музыку. Каждый вечер мы проводили вместе, пробуя все то, что большой город может предложить молодым людям. — Он пытливо взглянул на мальчишку. — Ты когда-нибудь бывал в Удачном? Или где-нибудь еще?

Дэвви отрицательно помотал головой:

— Карсон учил меня ремеслу охотника и следопыта. А теперь у меня есть дракон, я — хранитель. Мне хотелось стать хранителем в основном для того, чтобы быть с Лектером. Но он меня бросил, а у моего дракона нашлись другие дела. У меня ничего не осталось. — Он поднял руку и дотронулся до чешуи на щеке. — Вряд ли я теперь побываю в Удачном… с моей-то внешностью! Горожане сочтут меня уродцем.

— Уродцем? — Гест весело захохотал. Несколько человек обернулись к ним, и он мгновенно посерьезнел. Ему сейчас не требовалось чужое внимание. — Нет, мой юный друг. Не уродцем, а Старшим. Редчайшим существом, почитаемым всюду, где бы ты ни оказался. Да ведь все знают Малту и Рэйна Хупрус! Прежде они гостили при дворе джамелийского сатрапа, и там в их честь каждый день устраивали балы и пиры. Их осыпали подарками и знаками внимания! Не понимаю, почему они решили вернуться в Дождевые чащобы.

— В них нуждались драконы, — объяснил юнец, явно удивленный неосведомленностью Геста.

— Конечно! Совершенно верно. Но твой дракон, похоже, в тебе не нуждается? Тогда разве ты не волен отправиться куда пожелаешь? — Гест запустил пальцы в свои темные волосы, чуть их разлохматив, и постучал кончиком пальцев по губам, привлекая взгляд мальчишки к своему лицу. — Ты красивый парень и богач. Ты мог бы отправиться в столицу. Или куда угодно. А правильно выбранный спутник мог бы тобой гордиться, научить тебя благородным манерам и прочим вещам. Познакомить с людьми, которые бы тебя оценили. В конце концов, ты ведь не планируешь провести всю жизнь здесь? Ты слишком молод и обеспечен, чтобы осесть в такой глуши.

Дэвви возмущенно фыркнул:

— Богач? Я? У меня есть только одежда. Нож. Лук. А больше у меня ничего нет.

Гест был поражен:

— Молодой человек, но богатство окружает тебя со всех сторон! Ты ведь должен иметь здесь свою долю. Кельсингра буквально ломится от сокровищ, а если найти правильного покупателя, ты сможешь заполучить целое состояние. Я заметил на других украшения Старших. Почему ты тоже их не носишь? — Он прикоснулся к пальцам парнишки, на которых не было ни единого кольца, и медленно убрал руку. — Кстати, обыкновенного браслета Старших достаточно, чтобы оплатить целый год развлечений в Удачном. Я не лгу тебе, приятель.

— Я никогда не носил украшений.

Гест изобразил изумление:

— Никогда? Интересно почему? Кольцо с сапфиром под цвет чешуи, например, очень тебе подойдет… Или… — Финбок игриво притронулся к мочке уха юного охранника. А когда Дэвви отстранился, Гест воспользовался этим движением, чтобы очертить указательным пальцем линию его скулы. — Длинные серьги. Серебряные. Или из роскошного золота, чтобы привлечь внимание к твоим глазам.

Тимара пытливо смотрела на черного дракона, пытаясь понять, что с ним. Она осторожно шагнула вперед, но Татс схватил ее за плечо и оттащил обратно.

— Он обезумел от боли, — сказал юноша извиняющимся тоном. — Он ведь не из наших, Тимара. И способен сотворить что угодно.

Потрепанный черный дракон запрокинул голову и заревел. Его пасть и зев отливали ярко-зеленым и красным. Алая пена потекла у него изо рта и зашипела на брусчатке площади. Он обвел взглядом хранителей, и глаза у него бешено завращались. Тимара гадала, что означали невразумительные звуки, которые издавал этот гигант: были то муки боли или угроза всем, кто посмеет приблизиться? Наполовину сложенные крылья Айсфира были изорваны и пробиты. Некоторые разрывы уже немного зарубцевались, но рядом с ними соседствовали свежие. Дракон снова заревел, а потом начал выгибать шею, так что в конце концов голова его опустилась и стала раскачиваться из стороны в сторону.

— Мы можем ему помочь? — тихо спросила Тимара. — Это же Айсфир, да?

Когда драконы протрубили тревогу, их хранители сбежались отовсюду. Тимара подумала, что Меркор и остальные самцы прогонят черного чужака, однако они позволили ему приземлиться.

Да, Айсфир, — подтвердила Синтара, когда Тимара мысленно потянулась к своей королеве. — Держись от него подальше. По-моему, он безумен.

Все хранители мигом собрались, чтобы посмотреть на старейшего в мире дракона, но сгрудились в благоразумном отдалении от него. Меркор, Сестикан и Синтара спустились на площадь, но даже они не посмели приблизиться к черному гиганту и держались на безопасном расстоянии. Их сородичи кружили в небе — вихрь ярких красок и крыльев. Хранители переглянулись, но подходить к незнакомцу никто не рискнул.

А потом в самом центре этого смятения появились Хеби с Рапскалем, упав сквозь круговерть драконов, словно клецка в суп. Красная королева неуклюже приземлилась, и всадник соскользнул с ее плеча.

Татс испуганно застонал.

— О чем он только думает? — ахнула Тимара, ни к кому не обращаясь.

После той памятной ночи в колодце она избегала разговаривать с Рапскалем. Бывали мгновения — за едой или совместной работой, — когда он снова казался прежним, и ей ужасно хотелось, чтобы они опять стали такими же друзьями, как раньше. Но порой юноша превращался для нее в чужака, например, когда требовал, чтобы драконы казнили пленников. Или как теперь, появляясь перед ними в странном и причудливом одеянии. Рапскаль насадил один из найденных в арсенале наконечников копий на массивное древко и сейчас, размахивая им, медленно обходил черного дракона. При этом чешуйчатая броня, которую он надел поверх туники и брюк Старших, позвякивала, и Тимара подумала, что он намеренно качает бедрами. Хотя, надо признать, Рапскаль выглядел эффектно. Солнце падало на броню и отражалось в ней, так что Старший сверкал черным и золотым. На Хеби была сбруя тех же цветов. К ней были приторочены мех с водой и еще некий предмет, похожий на рог. Тимара точно не смогла определить, что это такое, и терялась в догадках насчет «обмундирования» драконицы. Красная королева тоже звенела своим снаряжением, выступая следом за хранителем, и была очень собой довольна.

Обойдя рычащего и стонущего дракона, Рапскаль наконец оказался прямо перед ним.

— Что это он еще придумал? — проворчал Татс.

— Рапскаль, нет! — закричала Тимара.

Но он не откликался на свое имя, а девушка упрямо отказывалась называть его Теллатором.

Рапскаль бесстрашно подошел к черному самцу, опустился перед ним на одно колено и склонил голову. При виде юноши стоны Айсфира неожиданно смолкли.

А Рапскаль заговорил, и голос его был очень звучным:

— Кельсингра приветствует тебя, о Великолепный! Чем мы можем тебе служить? — Он повел рукой, указывая на круг хранителей и моряков. — Я — Рапскаль, Старший Хеби, чудесной алой королевы. Я и мои товарищи-Старшие почтем за честь проводить тебя к Серебряному колодцу и смотреть, как ты будешь пить. Купальни ждут тебя, равно как и прислужники, которые с восторгом почистят каждую из твоих великолепных чешуек! Раз драконы Кельсингры дозволили тебе появиться здесь, их хранители готовы тебе угождать. Скажи нам, что тебе нужно, о старейший из драконов, и мы поспешим исполнить любое твое желание.

Воцарилась тишина. Черный дракон прищурился. Рапскаль продолжал стоять перед ним, преклонив колено, — бесстрашный и одинокий хранитель. Неожиданно гигант открыл пасть и заговорил:

— В прежние времена Старшие называли меня Айсфиром. Хорошо, что хотя бы один из вас помнит, с какой вежливостью подобает обращаться с драконами! — Он обвел взглядом всех присутствующих и медленно моргнул. — Я предательски отравлен. Это сотворили со мной люди, приманив жирным ядовитым скотом. Если у вас есть Серебро, дайте его мне. Но я явился сюда не ради того, чтобы меня восхваляли Старшие, и даже не ради Серебра, хотя буду рад тому и другому. Я желаю проверить, есть ли среди живущих ныне драконов те, кто достоин так называться, найдутся ли такие, кто восстанет, чтобы отомстить за меня врагам — людям, которые стремятся убивать драконов ради их плоти.

Рапскаль встал, высоко воздевая копье:

— Если никто больше не захочет служить этой славной цели, то отправлюсь я. Мы с бесстрашной Хеби взлетим в небо и убьем всех, кто посмел поднять руку на драконов!

Затем голос подал Меркор:

— Я отведу тебя к Серебру, Айсфир, и ты сможешь выпить, сколько пожелаешь. А потом мы поговорим о мщении — когда ты отдохнешь и все наши соберутся в круг. — Золотой самец посмотрел на Старших и обратился к юноше: — Не говори за драконов, Рапскаль. Даже за Хеби, — сурово пророкотал он. — Лишь мы способны оценить серьезность оскорбления, и только мы будем решать, произошло ли восстание против всего нашего рода, или же просто глупые пастухи попробовали преградить дракону путь, действуя исключительно из собственной жадности.

Слова Меркора не успокоили черного дракона; напротив, у него теперь появилась мишень, на которой он смог сосредоточить свой гнев. Он принялся вращать глазами с новой силой и уставился на золотого самца.

— Люди знали, где я охочусь, и намеренно вывели туда отравленный скот. Поев, я заснул, а проснулся больным и ослабевшим. Тогда они явились с сетями, чтобы поймать меня, с копьями, чтобы пустить мне кровь, и с бадьями, чтобы ее собирать. Они не пытались убить меня за то, что я ел их скот. Они привели стадо в надежде, что я превращусь в их добычу! Но я дал им отпор. Я многих убил! И еще больше людей убью потом!

— Только если выживешь, — спокойно напомнил ему Меркор. — Сейчас нам надо исцелить тебя, чтобы ты справился с ядом. Если хочешь вкусить Серебра, пойдем к колодцу.

Меркор повернулся и двинулся прочь. Айсфир обвел злобным взглядом собравшихся на площади, а потом побрел следом за Меркором. Остальные драконы пристроились за ними, а хранители расступились, пропуская процессию вперед. Хеби покосилась на Рапскаля и тоже пошла за сородичами. Юноша застыл как вкопанный. Вид у него был слегка ошарашенный.

Когда цепочка драконов исчезла, Тимара предположила, что они будут коротать время у источника Серебра и проведут свой совет именно там. Хранители смущенно переглядывались и молчали. Внезапно Тимара заметила Тинталью, которая кружила в небе. Синяя драконица почти восстановила силы, однако до сих пор оставалась худой. Когда она приземлилась, к ней поспешно устремилась Малта. Королева Старших, как и ее драконица, еще выздоравливала, но Тимара невольно улыбнулась при виде ее безупречной внешности. Малта надела не тунику с брюками, которые предпочитали носить хранители, а струящееся платье с пышными рукавами. Лицо у молодой женщины осунулось, но волосы она уложила аккуратными локонами и заколола на макушке так, чтобы они обрамляли ее алый гребень. В ее глазах сияла любовь к дракону, спасшему ее дитя.

Тинталья приняла эту встречу как должное. Она посмотрела вслед процессии сородичей.

— Айсфир не призывал к отмщению, когда умирала я, — с горечью заметила она Старшей. — А вот когда людям удалось вызвать у него рези в желудке, он сразу же приготовился расплавить ядом все их города. — Она возмущенно фыркнула. — При всем его тщеславии, Айсфир прав. Так я и скажу остальным. Пора разрушить столицу Калсиды, — произнесла она и добавила: — Но вам нельзя покидать Кельсингру. Драконы сами решат, что надо делать дальше.

Малта была изумлена и хотела что-то возразить, но Тинталья уже ушла прочь.

— Нам нужно сражаться! — Рапскаль не прекратил попыток сплотить своих товарищей. — Начинаем готовиться к военному походу! Немедленно!

Тимара вздохнула, и Татс взял ее за руку. Харрикин громко заявил:

— Но мы ничего не знаем о войнах. Разве нам нужно мстить?

Рапскаль покачал головой и вымолвил:

— Я ведь уже объяснял вам! Это не месть, а самозащита! Калсидийцы не оставили нам выбора!

— Боюсь, что он прав, — внезапно поддержала Рапскаля Элис. Тимара была потрясена тем, что спокойная и благоразумная исследовательница занимает такую позицию. Лицо молодой женщины было скорее сосредоточенным, чем полным воинственного жара, но она уверенно произнесла: — Вы ведь сами все слышали. Речь идет не о том, что дракон напал на стадо и владельцы скотины рассердились. Люди охотятся на драконов ради мяса, чешуи и крови. Все мы знаем историю Малты. Мы видели страдания Тинтальи. Захваченные нами калсидийцы признались, зачем приплыли, — а после того как они потерпели неудачу, герцог Калсиды наверняка отправит им на смену других. Такое нельзя оставлять без внимания. — Элис говорила спокойно и серьезно, и хранители тотчас окружили ее. Она как будто вселяла в них решимость действовать. Тимаре показалось, что Лефтрин удивлен не меньше ее самой, но капитан явно решил ни во что не вмешиваться и не перечил возлюбленной. — Я не могу говорить за драконов и определять, что именно они предпримут, но людям надо как минимум высказаться против преступлений калсидийцев.

— Можно подумать, что эти злодеи к нам прислушаются! Когда это, интересно, Калсида обращала внимание на требования соблюдать границы и прекратить грабить наши суда? — воскликнул Хеннесси и скрестил руки на груди.

— Значит, война! Кто со мной? — спросил Рапскаль.

Он обвел взглядом хранителей и матросов. Все затаили дыхание. У Тимары по спине побежали мурашки.

Рапскаль извлек что-то из поясной сумы, развернул и натянул себе на голову. Тимара недоуменно заморгала. Это был боевой шлем, покрытый яркими чешуйками: он придавал юноше совершенно нечеловеческий облик. Рапскаль тряхнул головой, и сверху образовался гребень, похожий на хохолок попугая. Тимара разрывалась между смехом и ужасом: теперь старый друг окончательно стал для нее чужаком.

— Все, кто желает быть воинами, должны последовать за мной в арсенал. Мы посмотрим, что можно починить, и подберем вам доспехи. Некоторые из драконов наверняка примут сбрую и согласятся вас нести.

— А некоторые — нет, — едко парировал Татс. Он шагнул вперед. — Рапскаль, мы не воины. Я хорошо охочусь, и, если кто-то поднимет на меня руку, я буду ему противостоять. Но ты говоришь о нападении на город, до которого от нас многие дни пути. На город, полный людей, у кого и в мыслях не было отправляться сюда и терзать драконов. Что за безумная идея! И между прочим, драконы пока помалкивают и не делятся с нами своими соображениями! Они ведь сказали, и совершенно ясно, что решение насчет войны примут сами.

Рапскаль выпрямился. Пару минут он словно бы к чему-то прислушивался, а затем мрачно огляделся по сторонам.

— Айсфир закончил пить Серебро. Он считает, что скоро полностью поправится. А остальные решили принять совет Тинтальи. Нанести удар по главному городу Калсиды, где правит герцог. Напомнить им, что драконы — не речные свиньи, которых можно безнаказанно убивать, а Повелители Трех Стихий: Неба, Моря и Земли. — Он уставился на Татса и голосом, который принадлежал скорее Рапскалю, чем Теллатору, спросил: — Татс, ты полетишь вместе со мной?

Тот чуть помедлил, повернулся к Тимаре и, на секунду крепко стиснув ей руку, ответил:

— Я не могу позволить, чтобы ты отправился один, дружище. Я тебя не брошу.

Драконьи двери в купальне распахнулись, и оттуда неспешно появился Кало. Казалось, он только что вышел из воды, но из пасти у него свисал обрывок кишки. Тимара подумала, что, несмотря на все заявления о собственном превосходстве, драконы не в состоянии приводить себя в порядок без помощи хранителей.

— Дэвви! — проорал громадный иссиня-черный дракон. — Неси мне сбрую! Мы вылетаем завтра на рассвете!

Дэвви шагнул вперед, увернувшись от Карсона, который попытался его задержать. Глаза у юноши округлились, но впечатления, будто он действует не по своей воле, не создавалось.

— Кало! Мы не сможем так быстро приготовиться, — затараторил он. — Надо проверить оружие и очень многому научиться.

Дракон презрительно фыркнул:

— Начинай немедленно — и будешь готов именно к тому моменту, как я тебя призову. Те, кто полетит с нами, обучатся всему необходимому по дороге. Айсфир испил Серебра. Он почти поправился. Когда он найдет добычу и хорошенько поест, мы отомстим герцогу Калсиды. Я полечу с ним. Можете присоединиться к нам, а можете оставаться здесь — поступайте, как пожелаете. Это дело драконов. Мы вылетаем на рассвете.

Дэвви уставился на Кало.

— Я думал, ты после купания отправишься на охоту, — слабо запротестовал он.

— Пока я сыт. В арсенал, живее. Я желаю первым выбирать цвета.

И, совершенно не заботясь о хранителе, Кало зашагал прочь.

Испытывая странную робость, Тимара достала перчатки из мешочка, в котором решила их хранить.

— Вообще-то, они мне не впору. У меня чересчур длинные когти. — При дневном свете перчатки оказались зелеными. На них не видно было следов Серебра. — Они очень мягкие. По-моему, их делали специально для нее. Для Амаринды.

— Но откуда Старшие взяли драконью шкуру? — вырвалось у Харрикина.

Тимара молча пожала плечами.

Татс осторожно предположил:

— Может, это был особый дар от умирающего дракона. Ну или от того дракона, которому выпала обязанность сожрать умершего сородича.

— Не знаю. Надо посмотреть в камнях памяти, — заметила Тимара, и внезапно ее посетила более мрачная мысль. — А если шкуру взяли у павшего врага? Вдруг какой-нибудь дракон прилетел, попытался ограбить колодец — и был побежден?

— Ты искала ответ в колоннах Амаринды? — спросил Карсон.

Она почувствовала, что краснеет:

— Да, но там не нашлось ничего, связанного с Серебром.

Они собрались вокруг колодца: не только хранители, но и бывшие рабы. Те, правда, до сих пор держались в сторонке, но уже начали интересоваться повседневными занятиями Старших. Карсон пытался втолковать калсидийцам, что если они желают, чтобы хранители делились с ними едой, то должны внести свой вклад в освоение Кельсингры. Тимара сомневалась, что они всё поняли. Однако теперь бывшие рабы выглядели менее истощенными и запуганными. Когда их просили помочь, они подчинялись, но пока ни один из них не вызвался сделать что-то добровольно. Хранители сперва поспорили, не следует ли скрывать от них Серебро и перчатки, но потом решили не тревожиться попусту. Ну кому эти люди могут выдать тайны Кельсингры?

— Тем более что мы сами еще толком не разобрались во всех этих тайнах, — самокритично добавил Карсон.

После отлета драконов Карсон объявил, что надо соорудить надежную крышку для резервуара с Серебром. Они с Харрикином принялись искать в предгорьях упавшие деревья, и им посчастливилось обнаружить ствол мощного дуба. Всем пришлось хорошенько потрудиться, чтобы распилить его и сделать плашки, из которых составили крышку колодца. Она получилась примитивной: обычный квадратный щиток, который ложился на устье. Крышка не дала бы кому-нибудь упасть в колодец, а ничего другого от нее и не требовалось. Карсон искренне надеялся, что Тимаре удастся со временем улучшить это приспособление и создать более надежную конструкцию.

И сейчас ведро Серебра, поднятого из колодца, стояло перед ней на брусчатке.

— Наверное, нужно надеть перчатки, прежде чем погрузить руки в Серебро, и… — Тимара замолчала и обвела взглядом остальных. — Никому не попадались воспоминания о том, как Старшие работали с Серебром?

— Я видел людей в серебряных перчатках, которые продолжали сиять. Но я не разглядел, что именно они делали. Они пригнулись у какой-то статуи, смотрели на пьедестал и переговаривались, когда я шел мимо, — важно произнес Алум.

Тимара стала медленно натягивать перчатку.

— А вдруг перчатки дырявые? — испугался Татс. — И Серебро просочится внутрь? Что, если мы чего-то не учитываем и это повредит Тимаре или даже убьет ее?

Девушка терпеливо ответила:

— Я их уже проверила. В воде. Внутрь не протекло ни капли.

— Но в ведре-то не вода!

— Знаю.

Тимара тем временем надела вторую зеленую перчатку. Покрутив кистями и пальцами, она ощутила, как натянулся мягкий материал. Только на мгновение она позволила себе мысль о том, что у нее на руках чужая кожа. Драконья, конечно, но разве эти создания не были разумными и мудрыми? Как она сама отнеслась бы к тому, что кто-то носит ее кожу в качестве перчаток? Она уставилась на свои руки, тряхнула головой и уверенно заявила:

— Я попробую.

Серебро лениво кружилось — а ведь к нему никто даже не прикоснулся! Оно не прекращало движения с того момента, как Карсон опустил ведро в резервуар, подтолкнул его длинной палкой, заставив накрениться, а потом осторожно вытянул обратно. Сперва он держал ведро подвешенным на веревке, чтобы лишние капли вернулись в колодец, а затем поставил емкость рядом с его устьем. Все окружили охотника, чтобы полюбоваться на тягучее магическое вещество.

— А может, оно в самом деле живое? — выпалил Татс.

Никто не стал ему отвечать. И никто ни разу не дотронулся до ведра, а вещество все равно двигалось, закручиваясь в спирали: серебряные, белые, серые… тонкие сверкающие нити… Оно шевелилось, словно перепутавшийся клубок жидких змей.

Тимара действовала аккуратно. Ей ни к чему даже крошечные брызги! Сначала девушка окунула правую руку в ведро, лишь на мгновение погрузив кончики пальцев в Серебро. Ровный слой магического вещества ярко поблескивал на ее перчатках и вдруг распался на сотни мелких капель. Тимара осторожно держала руку над ведром, а остальные просто затаили дыхание, наблюдая за происходящим.

— Ты ничего не почувствовала? — напряженно спросил Татс.

— Только тяжесть. Как от влажной перчатки.

Она пошевелила пальцами, медленно их сгибая, и капли прекратили падать. Серебро опять распределилось по перчатке. Тимара оцепенела, когда удивительное вещество стало подниматься выше, к самой краге, однако оно замерло на запястье, образовав там идеально ровную линию.

— Гм! — Карсон присел на корточки и прищурился. — Интересно, как Старшие добились такого? Чтобы Серебро остановилось, а не поднялось выше, к твоей незащищенной руке?

— Может, хватит на сегодня экспериментов? — с надеждой предположил Татс.

Тимара покачала головой:

— Отойдите подальше. Я собираюсь прикоснуться к деревянной поверхности.

Когда она выпрямилась, а потом сделала два шага к крышке для колодца, кольцо зрителей переместилось вместе с ней. Тимара поворачивала руку ладонью то вниз, то вверх, чтобы сохранять на ней ровный слой Серебра.

— Ты вспомнила, как с ним обращаться? — осведомился Карсон.

— Не знаю, — ответила она. — Но у меня такое чувство, что действовать надо именно так. Чтобы не дать ему стекать каплями.

Девушка присела рядом с крышкой для колодца и приложила к ней свою нагруженную Серебром перчатку.

— Что теперь? — произнесла она вслух. Но прежде чем кто-то успел сказать хоть слово, Тимара провела рукой по грубой доске и пояснила: — Я на нее надавливаю, стараюсь сделать ровной.

Воцарилась тишина. Серебро перетекло на дерево, и вскоре перчатка стала просто зеленой драконьей шкурой. Тимара убрала руку, и Серебро какое-то время оставалось гладкой пленкой на древесине, однако это продолжалось очень недолго. Вскоре оно собралось на доске крошечными шариками.

— Слишком сложно, — проворчал Татс.

Тимара нахмурилась и продолжила эксперимент. Серебро опять послушно покрыло неоструганную доску. Девушка с замиранием сердца наблюдала, как магическое вещество собирается крошечными росинками.

— Почему оно так делает?

— Никто не говорил Серебру, чтобы оно этого не делало, — заметил Алум.

Тимара пристально посмотрела на него и вновь провела кончиками пальцев по древесине:

— Стань плоским, стань гладким.

Сияющее вещество разбежалось от ее пальцев и закружилось странными узорами. На мгновение оно распределилось по доске ровной пленкой, а потом превратилось в пузырьки. Харрикин пригнулся у нее за спиной.

— Можно мне попробовать? — спросил он хрипло. — Второй перчаткой?

— Ты что-то вспомнил? — Вопрос Карсона прозвучал почти резко.

— Может, тут как с драконами? Вдруг Серебру нельзя приказывать? Наверное, его надо уговаривать.

Тимара протянула юноше свободную руку. Харрикин бережно стянул вторую перчатку и надел ее. Она плохо подошла к его крупной ладони и смотрелась неуклюже. Харрикин смущенно покосился на остальных и сделал над собой заметное усилие.

— Пожалуйста, стань гладким и ровным. Передай свою красоту дереву. Сияй и светись. Сделайся прочным и гладким — гладким, как поверхность спокойного озера, и прочным, как закаленный металл.

Пальцы Харрикина неловко прошлись по дереву, и Серебро его послушалось: на доске появились неровные полоски, узенькие и отполированные. В тех местах, до которых он не дотрагивался, Серебро заметалось, собралось шариками, заплясало на поверхности, как-то нервно и неуверенно.

— Давай еще раз, — предложил Карсон едва слышным шепотом.

Алум недовольно посмотрел на крышку:

— Видишь, какие они узкие! Понадобится целая вечность, чтобы…

— Молчи! — оборвал его Карсон. — Не подсказывай Серебру ничего такого, чего мы от него не хотим.

Он уставился на пляшущие шарики, словно на дичь, которую выслеживал.

— Передай свою красоту дереву, передай ему свою сверкающую прочность! — Харрикин покраснел, но упрямо продолжил: — Уподобься сверкающему, блестящему озеру. Будь как блестящая, прекрасная, спокойная вода. Пожалуйста, стань таким. Покажи мне, что ты способно сотворить, передай часть своей красоты чудесному, славному дереву.

Он внезапно вскинул глаза, глядя на хранителей с отчаянием. За его неловкими пальцами следовала тонкая отполированная полоска.

— Ты похоже на мерцающую лунную дорожку на неподвижной глади пруда, — подсказала Тимара.

Харрикин отрывисто кивнул.

— Пусть твоя красота на этом дереве станет похожа на мерцающую лунную дорожку на неподвижном пруду, — сказал он Серебру, и к первой узкой полоске присоединилась вторая.

— Дивная сила расплавленного железа, бегущая кипящим ручьем, — пробормотал Карсон.

Харрикин проговорил:

— Придай дереву свою дивную прочность — будь ровной струей расплавленного железа, льющегося потоком.

— Я тоже придумал, — выдохнул Алум. — Красота распущенных женских волос, струящихся водопадом по обнаженной спине на глазах у влюбленного.

— Тебе повезло, что здесь нет Лефтрина, — проворчал Карсон.

Под бледно-зеленой чешуей Алума вспыхнул румянец.

Нить за нитью, комплимент за комплиментом — хранители уговаривали Серебро слиться с деревом. Когда последняя пляшущая капелька успокоилась, Харрикин устало тряхнул головой. Он стянул перчатку и вручил ее Тимаре, и та осторожно приняла ее. Юноша встал, потягиваясь, и со вздохом произнес:

— Алум прав. Смотрите, как долго пришлось уговаривать горсточку Серебра соединиться с деревом. Вот оно — полоска шириной с палец! На крышку для колодца уйдет много дней!

— Верно, — задумчиво согласился Карсон.

— Но, похоже, если мы это сделаем, она прослужит сто лет, — добавил Татс.

Тимара обвела взглядом город:

— Как же Старшим такое удалось? Как они построили Кельсингру?

— Постепенно, — ответил Карсон. — И Старшие использовали не только магию. — Он немного подумал и добавил: — Вряд ли они прибегали к магии для того, чтобы просто облегчить или ускорить себе работу. Подозреваю, что они применяли ее, когда хотели сделать нечто особенное. Тогда все труды того стоили. — Он поскреб подбородок. — Теперь ясно, что нам еще многому предстоит научиться.

Рэйна подташнивало. Он судорожно вздохнул, потянулся за бурдюком и сделал небольшой глоток. Питье немного помогло. Такой способ перемещения на драконе был все же лучше, чем болтаться в когтях у Тинтальи. Тогда тревога за жизнь Малты (он страшился, что она уже погибла), а также больно стискивавшие ему ребра мощные лапы не позволяли толком посмотреть по сторонам. А теперь Рэйн удобно устроился между крыльями Тинтальи, и ветер дул ему прямо в лицо. Но все равно он не наслаждался полетом, поскольку ни на минуту не забывал, насколько высоко над землей находится, и ощущал, как сильно раскачивается кожаное седло от движений летящего дракона. Вдобавок у него ныла спина и бунтовал желудок.

Рэйн старался не думать, сколько лет седлу и сбруе и насколько надежны странные ремни и пряжки — как и о том, что, возможно, мастера прошлого больше беспокоились о красоте, чем о прочности седла. Было слишком поздно задумываться о подобных вещах — и слишком рано беспокоиться о войне, которую они несут в Калсиду. Далеко внизу мир раскинулся под ними смятым ковром. В первый день драконы пересекли широкие луга и лесистые холмы. Затем промчались над болотистой местностью, где папоротники и камыши перемежались оконцами с неподвижной коричневой водой и редкими сухими деревцами. Они пронеслись через безымянную реку — неглубокий поток, бежавший по камням, поверхность которого нарушали белые гребни пены. За узкой речушкой оказались равнины, пологие холмы и зеленые лощины с высокими деревьями и быстрыми ручьями. По положению солнца Рэйн понял, что драконы по крайней мере дважды резко меняли курс. Они летели в Калсиду не по прямой, а по непонятному Рэйну маршруту, вероятно выискивая наиболее подходящие места для охоты и отдыха. Что ж, это вполне разумно. Было бы совсем хорошо, если бы драконья стая снизошла до того, чтобы обсудить свои планы с людьми. Но после военного совета они на удивление мало общались с хранителями — за исключением, пожалуй, Рапскаля.

Точнее, только Хеби не стала отгораживаться от хранителя. Ну а Рапскаль начал раздражать Рэйна своими воинственными замашками. Этот юноша держался и разговаривал так, словно был старше и опытнее Рэйна. Несомненно, кое-кто из хранителей принял Рапскаля в новой роли командира. Нортель, например, всегда находился рядом с ним, будто адъютант, и передавал остальным снисходительно встречаемые распоряжения Рапскаля. Насколько Рэйн мог судить, помимо Нортеля, только Кейз и Бокстер полностью поддержали призыв Рапскаля вести себя так, как подобает храбрым воинам. Эта четверка каждый вечер занималась одним и тем же: они тщательно точили кинжалы, полировали доспехи и проверяли драконьи сбруи.

Сегодня Рэйн видел внизу суровые бурые пустоши со скальными выходами и редкими пятнами пыльно-зеленого кустарника. Он даже не представлял, что такие места существуют, они не были отмечены ни на одной известной ему карте. Пусть герцог Калсиды и утверждал, что правит всеми землями вплоть до берегов реки Дождевых чащоб, но Рэйн готов был поспорить, что здесь в последние сто лет людей вряд ли видели.

По обе стороны от Рэйна, впереди и сзади, летели драконы: некоторые — с всадниками и в сбруе, другие — сами по себе. Несмотря на кривлянья Рапскаля в Кельсингре, путь указывали отнюдь не они с Хеби. Чаще всего первым был Ранкулос, хотя порой его сменял Меркор, а иногда дорогу выбирала Тинталья. Казалось, стая знает, куда лежит их путь, однако непонятно было, определялся ли он древними воспоминаниями или нет. Рэйн считал, что драконов возглавит Айсфир, поскольку он самый старший и настойчивее всех призывал к отмщению. Однако теперь Рэйн с тревогой отмечал, что Айсфир и Кало постоянно соперничают друг с другом за право занять место позади и чуть выше Тинтальи. Он догадывался о причине такого поведения: несколько раз Тинталья заставляла его буквально кричать от ужаса, складывая крылья и стремительно снижаясь, а потом поднимаясь позади Айсфира и Кало. Однажды она внезапно начала сильно бить крыльями и взмыла высоко в небо — настолько высоко, что у Рэйна перехватило дыхание. Из разговоров с Дэвви по вечерам он понял, что открытая борьба самцов внушает пареньку серьезные опасения.

— Айсфир знает, что он меня пугает: проносится над нами так низко, что я едва могу дышать от напора ветра, который он поднимает своими громадными крыльями. Или же вдруг резко взмывает вверх, а затем пикирует вниз и едва не врезается в Кало, а тому приходится сворачивать, чтобы не столкнуться со старым ублюдком. А если я умоляю Кало позволить Айсфиру лететь, где ему хочется, Кало сразу же на меня злится.

— Я могу спросить Сестикана, нельзя ли тебе лететь со мной, — предложил Лектер, но Дэвви покачал головой:

— Нет. Тогда Кало затаит на меня обиду. Он хочет, чтобы я выкрикивал в адрес Айсфира что-нибудь оскорбительное. Говорит, что Айсфир не посмеет на нас напасть, но откуда ему это известно? — Помолчав, он добавил: — Однако все равно спасибо за предложение.

Их вечера в лагере казались Рэйну странно праздничными. Среди юных Старших он чувствовал себя развалиной. Они быстро вернулись к тому образу жизни, который, видимо, вели раньше. Каждый день с наступлением заката драконы снижались и требовали освободить себя от седоков и сбруи, чтобы поохотиться. После того как хранители слезали, а драконы улетали, начинались сбор хвороста и обустройство лагеря. Драконы не задумывались об удобствах людей, которых они бросали ради собственного пропитания. Хранители оказывались то на поросшем травой склоне холма, то на скалистом горном гребне. Рэйн восхищенно наблюдал за тем, как они быстро раскладывают одеяла и отправляются на поиски воды и мяса. Порой им не удавалось найти ни того ни другого, но, как правило, кто-нибудь возвращался с кроликом или диким козленком, из которых можно было приготовить ужин для всей компании. Все заранее запаслись сухарями, чаем и вяленой рыбой, поэтому даже в отсутствие добычи голодать им не приходилось. Уже наступила весна, и на одном из привалов Седрик изумил своих друзей, научив их собирать молодые листья одуванчиков и водяной кресс, росший у ручья.

В первые два вечера в лагере было оживленно: шутки, песни и даже поединки на мечах, поскольку некоторые хранители пытались освоить древнее оружие. Рэйн напряженно смотрел, как молодые люди меряются силами, и почувствовал облегчение, когда их занятие прервало громкое объявление о том, что ужин готов.

Горячее мясо и холодная вода в качестве трапезы, похоже, вполне устраивали хранителей. За ужином они обычно делились с Рэйном рассказами о своем путешествии вверх по реке. Он, в свою очередь, поведал им о том, как Тинталья несла его в когтях, отправившись на поиски Малты, и бросила в море, когда они ее обнаружили. Истории о пиратах, спасенных рабах, противостоянии калсидийского флота и живых кораблей казались молодежи чем-то невероятным и захватывающим. Рэйн даже немного опасался, что его попытка рассказать об ужасах и опасностях войны была воспринята хранителями лишь как повествование о захватывающем приключении.

Порой Рапскаль тоже включался в беседу. Он говорил со странными интонациями, останавливаясь и подыскивая нужные выражения, как будто его родной язык не имел слов для обозначения оружия и маневров. Он вспоминал о суровых войнах, когда Кельсингре пришлось защищаться от налетов других драконов, пытавшихся завладеть источниками Серебра. В конце концов Рэйну порядком опротивела болтовня о том, как Старшие сражались друг с другом на земле, пока их драконы яростно бились в воздухе. Еще неприятнее было то, что их вражда с Калсидой оказалась давней и началась сотни лет назад. Хранители завороженно слушали, как Теллатор повествует о Старших, которых брали в плен и пытали калсидийцы, и о том, как они мстили жестоким захватчикам. Рэйн только вздыхал, думая о том, что Старшие, видимо, не слишком-то отличаются от обычных людей.

Неужели эти воинственные Старшие построили Кельсингру?

Никого из хранителей не удивило, что Джерд выбрала себе партнера и уединилась с ним, а буквально на следующий день ее избранником стал другой юноша. Дэвви и Сильве укладывались вместе и ночами вели долгие разговоры, не давая Рэйну заснуть своим перешептыванием. Полное отсутствие сексуального интереса в их тесной дружбе удивляло его почти так же сильно, как неразборчивость и распущенность Джерд. Прежде Рэйн пару раз вел долгие философские беседы с Карсоном и Малтой насчет того, как юные Старшие смогут сформировать свое общество. Теперь он впервые столкнулся с этим в реальности и пытался скрыть изумление и грусть. Он внезапно ощутил всю чуждость новой культуры и почувствовал себя наивным провинциалом, каким был тогда, когда их с Малтой потрясла невероятная роскошь Старой Джамелии. По ночам Рэйн долго лежал без сна, размышляя о будущем Фрона и гадая, что случится с Тилламон в Дождевых чащобах. А как себя чувствует Малта? С некоторых пор тревога за семью не покидала Рэйна, а перспектива будущей войны просто пугала его.

На третьи сутки он свыкся с образом жизни хранителей. Именно в этот вечер Рапскаль чуть ли не силком заставил товарищей начать после ужина тренировки с оружием. Рэйн решил, что юноша выбрал неподходящий момент. Все очень устали, и после еды хранителям хотелось рухнуть на траву и уснуть. Однако сам Рэйн, в отличие от остальных, имел представление о фехтовании и был согласен с Рапскалем: если уж они отправляются на войну, то следует хоть немного освоить это искусство. В следующие вечера Рэйн с интересом наблюдал за тренировками, однако, за исключением разве что Нортеля и Бокстера, молодежь особых успехов не достигла. Дэвви и Кейз предпринимали вялые попытки, но быстро сдавались. Сильве и Джерд захватили с собой луки: обе девушки владели ими вполне прилично, но и только. Зато Рапскаль опять удивил Рэйна. Он без труда демонстрировал высочайший уровень умений, каким мог похвастаться сам Рэйн, а в некоторых областях даже превосходил его. Однако Рэйн втайне надеялся, что хранителям не придется воевать. Он видел, как люди сражаются и умирают на палубах кораблей, и не хотел вновь становиться свидетелем подобных трагедий. Одно дело размахивать клинком в учебном бою, и совсем другое — вонзать кинжал в человеческую плоть.

Далеко внизу вечерние тени от кустов становились все длиннее. Рэйна не слишком радовала перспектива ночевки в этих бесплодных местах, но он помалкивал: высказывать свое мнение о том, где им лучше приземлиться, было бесполезно. Все решали драконы, а на сей раз стаю возглавляли Скрим и Дортеан. Их всадники устроились в седлах, наклоняясь вперед или свешиваясь, чтобы окликнуть друг друга. Кейз с Бокстером были так же похожи, как их оранжевые драконы, и выбрали себе одинаковые сбруи и туники. Наблюдая за молодыми людьми, Рэйн вспоминал свою собственную юность. Неужели он тоже был таким беззаботным и беспечным? Хранители летели на войну верхом на драконах и, похоже, принимали это как должное.

У него за спиной раздался отчаянный крик. Обернувшись, он увидел, что Айсфир в очередной раз пронесся над Кало и его всадником. Рэйн мельком разглядел бледное лицо Дэвви и его распахнутый рот: Тинталья резко легла на бок. Он ухватился за низкие поручни седла и стиснул их, чувствуя, как тело вдавливает в боковину. Они отделились от драконьего строя. Издали Рэйн услышал, как Дэвви выкрикивает что-то насчет «старого драного зонтика». Попытка оскорбить черного дракона рассмешила бы его, не опасайся он за свою жизнь.

Рэйну мешал дышать хлесткий ветер, со свистом проносившийся мимо его лица. Пальцы уже свело от напряжения, а они все продолжали падать. Рэйн почувствовал, как в висках пульсирует кровь, а потом она теплыми струйками потекла у него из носа. Рэйн не в состоянии был превратить свои мысли в слова, чтобы умолять драконицу смилостивиться: он просто мысленно дал ей ощутить весь свой ужас и продолжал мертвой хваткой цепляться за ремень сбруи, глядя, как навстречу ему несется бесплодная бурая земля.

Внезапно мир качнулся. Рэйн зажмурился и стиснул немеющие пальцы, а потом его резко отбросило в другую сторону. Когда он снова открыл глаза, ветер выбил из них слезы, которые заструились по щекам. Тинталья стремительно скользила над утрамбованной почвой. Впереди мчалось стадо животных, похожих на оленей. Рэйн как зачарованный наблюдал за их огромными прыжками, а потом вдруг с ужасом понял, что сейчас произойдет.

— Нет! — взмолился он, и в этот момент его грудь сдавило.

Рэйна швырнуло на нагрудный ремень с такой силой, что, кажется, выбило из легких весь воздух. Он почувствовал удар какого-то покрытого мехом существа, которое сразу же отскочило в сторону. И затем ненадолго потерял сознание. А очнувшись, закашлялся — в ноздри забилась пыль; уши резало пронзительное блеяние раненых животных. Рэйн открыл глаза, заморгал и закопошился в седле, забыв, что пристегнут ремнем поперек груди. Расстегнув пряжку ноющими пальцами, он кубарем скатился на землю и некоторое время просто лежал, наслаждаясь ощущением твердой каменистой почвы. А потом Рэйн почувствовал, что его драконица зашевелилась, и сначала осторожно встал на колени, а потом поднялся на ноги и, пошатываясь, кинулся прочь. Он миновал двух блеющих оленей, из которых кровавыми палками торчали переломанные кости. Третий лежал без движения, а у четвертого шея оказалась неестественно вывернута. Рэйн потерял равновесие и упал прямо на него.

Он выждал, чтобы сердцебиение немного успокоилось. Его слух почти пришел в норму, и он опять смог дышать. Ему хотелось пить, но он не собирался возвращаться к седлу за водой. Он лучше потерпит. «Никогда не беспокой дракона в первые мгновения после охоты», — напомнил себе Рэйн.

Он услышал крики хранителей и рык драконов, а затем ощутил порывы горячего ветра: стая приземлялась. Всадники торопливо спрыгивали вниз, расстегивая ремни, и отбегали на безопасное расстояние от драконов. Рэйн устроился поудобнее на туше оленя. Он был полон решимости в качестве компенсации за грубое обращение Тинтальи хотя бы получить приличный ужин.

Сильве подошла к Рэйну и тряхнула головой; ее светлые волосы после многих дней полета безнадежно свалялись.

— Как ты? — робко спросила девушка и прикоснулась пальцами к его губам и подбородку. — Крови очень много.

Рэйн вытер лицо рукавом и успокоил ее:

— Ерунда, просто нос разбил. — С трудом выпрямившись, он ухватился за ногу оленя и предложил: — Давай унесем его, пока драконы не отняли.

Сильве взялась за вторую ногу, и они потащили тушу по земле, пропитавшейся солнечным теплом. Остальные хранители собрались под жидкой тенью одного из самых высоких деревьев. Почти все драконы улетели. Однако Тинталья сидела над своей добычей. Рэйн подметил, что никто из стаи не посмел заявить права на убитых ею оленей. И сбрую с нее уже сняли.

— Кто ее расседлал? — осведомился он.

— Рапскаль. — Сильве покосилась на Тинталью. Драконица разрывала оленя пополам, прижав тушу к земле лапой. — Иногда мне кажется, что он бесстрашный. А иногда — что просто глупый.

— Порой эти два качества неразрывны, — заметил Рэйн. У него вдруг закружилась голова, и ему пришлось остановиться, чтобы на мгновение прикрыть глаза руками. — Тинталья обо мне даже не вспомнила, когда спикировала на стадо, — пробормотал он. — Вообще не вспомнила.

— Все они одинаковы, — заявила Сильве. — Хотя Меркор, в отличие от остальных, немного думает о том, что со мной может случиться, но даже ему наплевать на мое благополучие, если речь заходит о «драконьих делах». Поэтому сейчас он и взял меня с собой.

Рапскаль услышал окончание их разговора. Он наклонился, схватил тушу за передние и задние ноги, взвалил тяжеленного оленя на плечи и легко выпрямился. Рэйн аж присвистнул от удивления.

А юноша сказал:

— Нельзя рассчитывать на то, что драконы будут о нас заботиться: наоборот, мы хранители, а потому должны всегда ухаживать за ними и выполнять все их требования. Полагаю, мы доберемся до Калсиды уже завтра. Вскоре мы увидим вражескую столицу. И вступим в бой сразу же: нет смысла давать им день-два для подготовки.

Идя следом за Рапскалем, Рэйн и Сильве присоединились к группе хранителей. Рапскаль сбросил оленя с плеч, и туша животного громко стукнулась о землю. Опустившись на одно колено, юноша снял с пояса кинжал. Джерд внимательно наблюдала за его действиями.

— Нельзя ожидать, что во время битвы драконы будут о нас помнить. Каждый из нас должен сам позаботиться о том, чтобы надежно пристегнуться. Пока мы находимся в седле, наша задача заключается в том, чтобы отслеживать опасности, которые драконы могут не заметить. В прошлом это означало бы, что нам надо внимательно смотреть, не подлетают ли сверху или сзади вражеские драконы. К счастью, сейчас такого не будет. Однако столицу Калсиды давно укрепили на случай осады или внезапной атаки. Раньше оборонительные сооружения располагались на вершине холма. Думаю, там же построена и резиденция герцога. В любом случае сперва нам нужно уничтожить именно укрепления. Установленные там баллисты рассчитаны на то, чтобы обстреливать армию, поднимающуюся по склонам. Но если кто-то из командиров не растеряется и будет соображать достаточно хорошо, он, возможно, перенастроит механизм так, чтобы метать крупные камни в нас. И лучники с мощными луками на башнях тоже не промахнутся. А как мы убедились на примере Тинтальи, даже маленькая стрела, вошедшая глубоко в мягкую плоть, способна причинить серьезный ущерб. Поэтому задача всех хранителей — высматривать опасности, грозящие драконам. Вот что должно тревожить вас в первую очередь.

Давая объяснения, Рапскаль разделывал оленя. Его глаза были устремлены на тушу, но говорил он громко, внятно и отчетливо. Как только юноша вспорол оленю брюхо, Сильве присела напротив него и принялась свежевать тушу, оттягивая шкуру на себя и умело отделяя ее от мяса. Нортель взял длинную палку, чтобы насадить сердце на вертел. Кейз и Бокстер принялись готовить костер из прутьев и сломанных веток.

Рапскаль сел на пятки, держа обеими руками темную печень. Руки у него были по локоть в крови. Он продолжил свое поучение:

— Если ваш дракон приземлится, вы обязаны выполнять его приказы. Например, он может сказать, чтобы вы вошли в здание и выгнали врагов, затаившихся внутри. Если дракон ранен и не способен взлететь, то ваша задача — защищать его, пусть даже и ценой собственной жизни. Или он может предпочесть оставить вас на земле, чтобы сражаться без дополнительной обузы. Это решать ему.

Рапскаль бросил печень Нортелю, и тот ловко ее поймал.

— Кто-нибудь любит оленью печенку? — задал Нортель риторический вопрос, заслужив хмурый взгляд Рапскаля.

Кинжал покрытого алой чешуей Старшего умело расчленял заднюю часть оленьей туши.

— Яд сносит ветром. Вы не забыли? Ваши одеяния защитят вас, если это просто туман, но вам все равно надо постараться побыстрее переодеться и выбросить испорченные вещи. Кроме того, всегда будьте начеку, а если заметите туман, то прикрывайте тканью лица и кисти рук.

Рапскаль обвел хранителей суровым взглядом. Он уже отделил заднюю ногу от туши и отрезал голяшку.

— Если на вас попадут брызги, то уже ничего не спасет. — На его лице появилось мудрое и страшно усталое выражение, которое невероятно его состарило. — Если яда много и он летит на вас, то, вдохнув его, вы умрете мгновенно. Даже закричать не успеете.

— Са милосердный! — воскликнул Рэйн в ужасе.

У Нортеля округлились глаза. Кейз побледнел так сильно, что оранжевые чешуйки у него на лбу стали похожи на случайно прилипшие цветочные лепестки.

— А часто такое бывает? — очень тихо поинтересовалась Сильве ровным голосом.

— Иногда случается, — ответил Рапскаль. — Я был свидетелем подобного зрелища.

Его взгляд стал отрешенным. Он начал нарезать мясо на куски. Кейз подбежал с охапкой вертелов, которые изготовил, срезав ветки с ближайшего куста. Не говоря ни слова, он раздал их хранителям, которые принялись непринужденно делить мясо. Рэйн тоже взял себе порцию и направился к костру.

Сначала разговор шел о вещах обыденных. У кого соль? Кто-нибудь будет печенку? Прикидывали, чем могут заниматься сейчас те, кто коротает время в Кельсингре. Рэйн признался, что тоскует без Малты, и выразил надежду, что Фрон в его отсутствие не слишком сильно вырастет. Кейз подшучивал над Сильве, расставшейся с Харрикином. Та покраснела, но охотно признала, что скучает по нему. Седрик молча уставился на огонь.

Рапскаль казался задумчивым.

— Амаринда, — произнес он наконец и печально улыбнулся.

Джерд, пристроившаяся рядом с ним у костра, вздохнула:

— Ты многое повидал, да, Теллатор?

Он повернулся к ней.

— Да, я пережил немало, — ответил он. — А многое я узнал от тех предков из камня, которых себе избрал. Если решил стать воином, то выбираешь рассказы о воинах, записанные в камне, чтобы использовать их опыт. И потому я Теллатор, но при этом я храню в себе прошлое людей, которых Теллатор когда-то сделал частью себя.

Джерд медленно кивала. Она устремила на юношу взгляд, от которого Рэйну стало тревожно.

Сильве неожиданно спросила:

— А Амаринда? Она тоже подбирала себе предков из камней?

Рапскаль покосился на Сильве и некоторое время пристально смотрел на нее. Что-то мелькнуло на его лице, а затем он смущенно произнес:

— Она выбрала себе нечто другое. Не вся мудрость, как вы теперь знаете, хранится в камне. Амаринда стала мастерицей Серебряных дел, и училась она у мастеров. Однако кое-что она позаимствовала из камней. Телесные умения так приобретать значительно проще. Ведь акробатику, жонглирование или навыки скульптора легче освоить, если чувствуешь свое тело, выполняя заученные движения. Конечно, гибкость надо нарабатывать тренировками, да и мускулы сами не вырастут. Однако все это легко приобрести, если помнишь прежний опыт. У человека появляется уверенность, что он может этого добиться. Фехтовать, например.

— А как насчет других телесных умений? — спросила Джерд с многозначительной улыбкой.

Он ухмыльнулся:

— Есть вещи, которые мужчине узнавать никогда не надоедает. И женщине тоже.

Джерд вздрогнула. Бросив взгляд на Сильве, она спросила у Рапскаля:

— А любая женщина способна стать Амариндой? Если бы я подошла к камням с ее памятью, то смогла бы нырнуть в ее дни, проведенные с Теллатором? И в ее ночи?

Рапскаль оценивающе посмотрел на собеседницу и признал:

— Да, смогла бы.

Он хотел добавить что-то еще, но вдруг резко замолчал и погрузился в размышления. У него между бровей пролегла морщинка — и на мгновение Рапскаль показался Рэйну трагически юным и беззащитным. Словно он вот-вот рухнет ничком и заплачет, как ребенок.

Сильве заявила Джерд:

— Даже если ты и узнаешь про Амаринду абсолютно все, то от этого не станешь Тимарой.

Джерд развернулась к ней, уперев руки в бока. Она была на целую голову выше Сильве, и Рэйн на секунду оцепенел. Он почти не сомневался, что Джерд собирается ударить разозлившую ее маленькую хранительницу. Однако она лишь бросила, тихо и ядовито:

— Не больно-то и хотелось! Да и зачем мне превращаться в Тимару? Она и сама толком не знает, чего ей надо. Тимаре просто нравится мучить других. — Джерд сжала губы, а потом выпалила, обращаясь к Рапскалю: — Она мечтает удержать при себе и тебя, и Татса, а до ваших чувств ей вообще нет никакого дела!

Рапскаль судорожно втянул в себя воздух и чуть хрипло ответил:

— Одно Тимара знает точно: это чего — или кого — она не хочет.

Джерд подалась к нему. Нортель, который провел с ней предыдущую ночь, недовольно сузил глаза.

А Джерд негромко произнесла:

— Рапскаль, Тимара не единственная девушка на свете. Выбери себе другую.

Сильве напряглась, явно пытаясь придумать для Джерд какое-нибудь подходящее оскорбление.

Зрачки Рапскаля на мгновение расширились. Он словно бы с чем-то боролся. Внезапно все закончилось — и у него на губах появилась мрачная улыбка.

— Спасибо за совет, — процедил он, посмотрел на Джерд и отвернулся.

Ему не понадобилось добавлять презрительно: «Как и Тимара, я точно знаю, кого не хочу». Юноша встал и потянулся, ткань магического одеяния натянулась на его широких плечах. Теперь уже командир милостиво разговаривал со своими подчиненными, собравшимися у костра.

— Нам надо выспаться. Завтра мы долетим до столицы Калсиды. До города, где живет масса женщин, многие из которых, несомненно, будут рады падению герцога. И будут готовы отблагодарить победителей.

— Ох, Рапскаль! — тихо воскликнула расстроенная Сильве. — Ну что ты такое говоришь!

Рэйну показалось, что ее услышал только он. Ему вспомнился его отец, потонувший в воспоминаниях в Трехоге, — чтобы навсегда потерять себя и напрочь забыть жену и детей.

Однако Кейз громко воскликнул, заглушая остальных:

— Город, полный женщин! Звучит заманчиво! — Он ухмыльнулся Бокстеру и добавил: — Теллатор, а что ты можешь нам рассказать про благодарных женщин?

Все началось довольно чопорно, а именно с чаепития в капитанской каюте на борту Совершенного. Однако к концу первого часа они с кружками кофе переместились на нос живого корабля, и даже носовое изваяние приняло участие в их разговоре. Смоляной был пришвартован рядом с Совершенным у причала в Трехоге. Элис гадала, не общаются ли корабли на каком-то недоступном людям уровне, но решила, что спрашивать об этом невежливо. Ей казалось, что с тех пор, когда она в прошлый раз была на борту Совершенного, минуло несколько десятков лет. Она вспомнила свое путешествие в Дождевые чащобы и неловкие беседы с кораблем, с Альтией и Брэшеном Треллом. Элис тихонько засмеялась, но никто не обратил на нее внимания: как раз в этот момент Совершенный высказывался насчет того, насколько унизительно перевозить кур и овец.

— И с удовольствием передам гадких тварей Смоляному. Они хуже чаек: постоянно орут и загадили всю палубу.

— Но наш Эйсын будет по ним скучать, — заметил Брэшен.

— Думаю, в основном он будет скучать по свежеснесенным яйцам, а не по уборке, — со смехом возразила Альтия. Она встала и чуть отклонилась, чтобы заглянуть за рубку. — Они с Клефом уже закончили выгрузку живности на палубу Смоляного. Значит, у нас на взрослые разговоры осталось около десяти минут, а потом вас засыплют вопросами о драконах и Однодневной войне.

— Мы с удовольствием ответим, если только сможем: ведь сами мы при разгроме Калсиды не присутствовали. А каждый из драконов утверждает, что это он лично разрушил город и убил герцога.

— И привел к власти герцогиню Кассим, — добавила Альтия. — Мы получали по голубиной почте сообщения от Сельдена, но их явно недостаточно. Мы только в общих чертах знаем, что там случилось. Хорошо хоть Сельден регулярно шлет нам письма, но он по-прежнему считает, что пока никак не может приехать домой. Дескать, ему кое-что надо «уладить» в Кельсингре.

По тону Альтии было ясно: она уверена, что племянник рассказал ей далеко не все. Она перевела взгляд с Элис на Лефтрина, возможно рассчитывая получить какое-то подтверждение слухам.

Лефтрин быстро выпалил:

— Похоже, ваш юнец чувствует себя на палубе весьма уверенно. Когда вы решите, что ему пора попробовать свои силы под командованием другого капитана, буду рад видеть его на борту Смоляного. У нас все попроще, так что ему придется спать в надстройке вместе с командой, но я с удовольствием возьму его в рейс, чтобы обучить всем премудростям.

Брэшен с Альтией переглянулись, но ответила Лефтрину не мать парнишки.

— Еще не дорос. Однако ловлю тебя на слове! Я знаю, что он хочет повидаться с дядей и тетей. Не говоря уже о его кузене Фроне. — Брэшен улыбнулся и попытался сменить тему. — Как по-вашему, когда Малта с Рэйном могли бы приехать с малышом погостить здесь?

— Вы заберете у меня Эйсына? — ужаснулся Совершенный.

— Ненадолго, кораблик. Понимаю, что он не только наш, но и твой тоже, — примирительно отозвался Брэшен. — Но ему не помешало бы набраться опыта.

— Хм! — Резная фигура скрестила руки на груди и недовольно поджала губы. — Может, потом, когда Фрон настолько повзрослеет, что на время займет его место? Произведем, так сказать, обмен заложниками.

Брэшен выразительно закатил глаза:

— Совершенный сегодня не в настроении.

— Ничего подобного! Просто напоминаю, что вы — семья живого корабля и вам следует хорошенько подумать, прежде чем отдавать своего ребенка. А вдруг его не вернут обратно? В идеале мне бы пригодился один из членов семьи Смоляного. — Резная фигура повернула голову к Лефтрину и Элис. — Вы намерены в ближайшее время родить ребенка?

Лефтрин подавился кофе.

— Пока нет, — сдержанно ответила Элис.

— Жаль. Но сейчас у вас как раз хорошие шансы зачать его, — радостно сообщил Совершенный, словно пытался сказать приятное.

— А нельзя ли без этого? — мрачно осведомилась Альтия. — Хватит и того, что ты замучил нас с Брэшеном своими полезными советами. Вовсе не обязательно распространять свою мудрость также и на наших гостей.

Элис гадала, почему так покраснел Брэшен: от смущения или от сдерживаемого хохота?

А вот Совершенный нисколько не смутился.

— Между прочим, сам Смоляной заявил мне, что подобного рода сведения будут весьма полезны: ведь эти двое с некоторых пор с удовольствием работают над продолжением рода, но пока безрезультатно. Вот так-то.

Брэшен откашлялся:

— Кстати, если уж мы заговорили о заложниках…

— А мы о них заговорили? — полюбопытствовал корабль.

— Разумеется. Так вот, в Удачном ходили всякие слухи о заложниках, но мы тогда отправились на юг за вашим заказом, а потом сразу ушли вверх по реке. И потому даже не в курсе, удалось ли вам доказать свою правоту…

— К сожалению, развязка оказалась печальной, — произнесла Элис. — Вы, конечно, знаете, что калсидийцы предпочли утопиться, лишь бы не отвечать перед Советом и не быть выкупленными своим герцогом. А Совет нам все-таки заплатил — но, наверное, только потому, что там присутствовала я и могла говорить от имени хранителей. Я засвидетельствовала, что ни с кем из нас не случилось ничего ужасного, не считая тех гадостей, каковые были подстроены некоторыми членами Совета. Торговец Кандрал отказался от своих слов и все отрицал — даже когда ему предъявили признание, которое он собственноручно написал во время пребывания в Кельсингре. Он клялся, что мы принудили его к этому, а один из джамелийских купцов все подтвердил. Лично я подозреваю, что по пути сюда они заключили торговую сделку, которая оказалась для джамелийца очень выгодной. Боюсь, что так мы не добьемся для предателя справедливого наказания. Вероятно, нам следовало изолировать Кандрала от остальных пленников.

Она покосилась на Лефтрина, но тот покачал головой:

— Учитывая, как был загружен Смоляной, подобной возможности у нас просто не было. И мне сдается, что кое-кто из членов Совета Кассарика яростно защищал Кандрала. — Капитан помолчал и добавил: — Что ж, они за это заплатят. Смоляной не будет возить им грузы. И «Варкен», и «Белый змей» тоже. — В ответ на вопросительный взгляд Брэшена Лефтрин пояснил: — Хранители и драконы уже дали имена своим «несокрушимым» кораблям. К концу лета они планируют совершить на них первый рейс, но только в Трехог. В Кассарик они вообще заходить не станут. Ни один товар из Кельсингры никогда не будет продан в этом городе — до тех пор, пока Совет не проведет расследование и не накажет всех, кто строил против нас козни.

— Самый болезненный удар для торговца — это удар по его кошельку, — одобрительно кивнула Альтия. — Возможно, вы все-таки сумеете выкинуть тухлые яйца из корзины. А как обстоят дела с другими пленными?

— Те рабы, которые трудились на кораблях, сейчас живут в Кельсингре. Некоторые вроде бы привыкают. Кое-кто наверняка захочет уехать. Пусть решают сами. Среди пленных были также люди из Удачного и из Трехога. Никто не пожелал свидетельствовать против Кандрала. Поэтому мы не можем доказать, что Кандрала или кого-то из членов Совета подкупом либо угрозами заставили чинить нам препоны. Ладно!.. Отказаться с ними торговать — единственное, что мы можем сделать, — подвел итог Лефтрин.

— Они пытались убить Тинталью! — сердито напомнил всем Совершенный.

— Приказ напасть на нее и на Айсфира исходил из Калсиды, — мягко вымолвила Элис. — Видит Са, они уже заплатили стократно.

Совершенный скептически хмыкнул, и на палубе воцарилась тишина. Сообщения о падении Калсиды звучали страшно. Замок герцога был полностью разрушен: Айсфир сумел отомстить своим врагам. Старый черный дракон был беспощаден и не удовлетворился убийством всех обитателей крепости. Когда драконы сделали передышку, от твердыни остались обугленные руины. Стае пытались противостоять разрозненные отряды калсидийцев, но Плевок яростно нападал на воинов и быстро сломил их сопротивление. Жители Калсиды быстро убедились, что от драконов, недавно подкрепивших свои силы Серебром, нельзя спастись даже в зданиях. К вечеру устрашенные аристократы заявили, что сдаются, — и тут обнаружилось, что победители «взяли в плен» герцогиню Калсиды и уже обсудили с ней условия капитуляции.

— Рапскаль с Хеби сейчас в Калсиде. Нортель, Кейз и Бокстер со своими красавцами — тоже. Странно: четырех драконов сочли достаточной силой для поддержки новоиспеченной герцогини в тот момент, когда она устанавливает в Калсиде свою власть.

— Значит, Кельсингра ее поддержала? — уточнила Альтия.

Элис пожала плечами:

— Так решили драконы. Герцогиня заключила союз на самых выгодных для Кельсингры условиях. В Калсиде законы всегда были намного суровее, чем в Удачном. Кассим установила смертную казнь для каждого, кто поднимет руку на дракона. Крестьянам и фермерам предписано платить налоги: ежегодно предоставлять драконам определенное количество скота в качестве добычи. Поначалу аристократы пытались возражать, однако новая правительница обошлась с ними безжалостно. Ключевым условием переговоров и прекращения военных действий стало признание ее власти. Только один вельможа осмелился бросить вызов Кассим. Она отправила против него драконов. Тем все и закончилось.

— Сурово, — негромко сказал Брэшен.

— Это очень по-калсидийски, — откликнулся Лефтрин и пожал плечами. — Думаю, у нее просто не было иного способа навести порядок. В Калсиде до сих пор еще неспокойно, особенно в отдаленных провинциях, но полагаю, что гражданской войны, которую кое-кто предсказывал, не будет. Кажется, герцогиня Кассим старается найти и других союзников.

В разговор вмешалась Элис:

— До нас дошли странные слухи: якобы герцогиня Калсиды ведет мирные переговоры с Шоксом, одним из Шести Герцогств.

— Невероятно! — воскликнула Альтия. — Кажется, эти две страны воевали всегда.

— Времена изменились, — пробормотал Брэшен.

Все ненадолго замолчали, обдумывая перемены.

— Я хотела узнать насчет Сельдена, — вдруг сказала Альтия, глядя на Элис в упор. — Как он? На самом деле?

Элис посмотрела на Лефтрина… и решила, что эти люди имеют право знать правду.

— Вы — его семья, и я скажу вам правду. Сельден получил травмы, и не только физические. Герцог пожирал его в самом прямом смысле слова: сосал кровь прямо из его вен. Метки на руках вашего племянника были заметны даже спустя несколько недель после того, как Тинталья вернулась с ним в Кельсингру. Когда я его в первый раз увидела, то, признаться, изумилась, как он только на ногах стоит, — таким он казался истощенным и измученным.

Альтия побледнела:

— Са милосердная! Малыш Сельден! Когда я о нем думаю, то представляю его озорным мальчишкой лет семи-восьми. Но ходили и другие слухи, связывающие его с герцогиней Калсиды. Такого мы, честно говоря, понять не смогли. Неужели правда?

— Их вместе держали в плену, — подтвердила Элис. — И похоже, они друг к другу сильно привязались. Больше мне ничего не известно, а сплетничать я не собираюсь. Но я хочу кое-что добавить: некоторые посчитали неправильным, что драконы и Кельсингра поддержали молодую герцогиню Калсиды и помогли ей стать правительницей страны. Они говорят, что мы могли полностью подчинить Калсиду, но упустили свой шанс. Однако, если бы не усилия герцогини Кассим, Сельден бы уже умер. По его словам, ее заточение было еще более суровым, чем его собственное, и продолжалось гораздо дольше. Учитывая все то, что Кассим сделала для вашего племянника — для Старшего и певца Тинтальи, — переговорщики сочли ее подходящей правительницей Калсиды. Теперь будем надеяться, что в тех краях наступит долгожданный мир.

Брэшен почесал затылок и улыбнулся Альтии.

— Изменять историю — это у вас семейное. Сначала Уинтроу и Малта, а теперь — Сельден. — И с этими словами он отхлебнул немного кофе.

Совершенный с иронией заметил:

— Как тебе повезло, что ты женился на единственной разумной и ответственной женщине в этой семье!

Брэшен поперхнулся. Альтия хлопнула мужа по спине — возможно, чуть сильнее, чем требовалось. Он так и зашелся хохотом, а она тревожно спросила:

— Но ведь Сельден поправляется?

— Да, и очень быстро, если учесть все то, что он перенес — причем не только от рук герцога Калсиды. Тинталья намекнула, что отчасти его болезнь была вызвана тем, что Сельден рос без ее присмотра. Она ведь изменила его, когда он был еще совсем мальчишкой, а потом они долго не виделись, а его тело с трудом приспосабливалось к новому состоянию… Фактически Тинталья бросила его на произвол судьбы…

— Люди не должны обсуждать такие вещи. Это касается только драконов! — перебил ее Совершенный.

— Ошибаешься, — возразила ему Альтия. — Сельден — мой племянник, а не только Старший Тинтальи. Я имею право знать, как он себя чувствует. Меня, признаться, удивляет, что ты не слишком-то волнуешься из-за Сельдена…

Укор заставил живой корабль присмиреть. Лицо изваяния стало задумчивым.

— А они не догадались полечить его Серебром? — осведомился Совершенный, понизив голос.

Мгновение Элис изумленно смотрела на резную фигуру: ее потрясло, что корабль открыто заговорил вслух о драконьей тайне. Однако она решила, что сейчас нет смысла что-либо скрывать. И объяснила ему:

— К сожалению, мы утратили знания о том, как можно исцелить человека при помощи Серебра. Но Тинталья ежедневно проверяет Сельдена. Телесные раны уже зажили. Он гуляет по городу, встречается с нами, хорошо ест и поет хвалы своей королеве. И я думаю, что вскоре вы его здесь увидите. Он хочет навестить не только семейство Хупрус в Трехоге, но и свою мать в Удачном. А позднее вернуться в Калсиду — к герцогине.

— На месте Тинтальи я бы его не отпустил, — пробормотал Совершенный.

— Но именно герцогиня сохранила Сельдену жизнь, когда жестокость ее отца грозила убить юношу. Все не так просто, Совершенный. Ситуация очень запутанная, а обстоятельства заключения Сельдена только сейчас начинают проясняться.

— Тогда возвращайтесь сегодня вечером, чтобы рассказать нам все в подробностях, — предложил Совершенный.

Лефтрин встал и подошел к борту. Элис последовала за ним. Капитан посмотрел вниз, на палубу своего корабля. Хеннесси недоуменно задрал голову и указал на животных, которых разместили на корме баркаса. Клеф с ухмылкой рассказывал что-то Скелли, у той был испуганный вид. Эйсын сидел на фальшборте, болтая ногами и хохоча.

Лефтрин повернулся к Элис:

— Вообще-то, нам уже пора в путь. Но, думаю, можно задержаться до утра.

Тинталья проснулась ближе к полудню. Она подняла голову и посмотрела на солнце, а затем встала, потянулась и размяла крылья. Беспокойство, которое мучило ее в последние десять дней, снова вернулось.

После утренней охоты она устроилась спать на каменистой гряде в горах за Кельсингрой. Когда она пробудилась ранним утром, то ощутила какую-то острую потребность, но сочла ее обычным голодом. Однако сейчас, поев и отдохнув, драконица почувствовала пробуждение памяти предков.

Тинталья оценила положение светила. Да, все правильно.

Она почуяла драконий запах, поднятый взмахами мощных крыльев. Теперь она наблюдала, как Кало медленно кружит, спускаясь к ней. Иссиня-черный самец успел заметно вырасти с их первой встречи — и будет расти всю свою жизнь. Он приблизился к ней на пару шагов и, вытянув шею, принюхался.

Сегодня.

Произнеся это слово, он замер в ожидании ее ответа.

Сегодня, — подтвердила Тинталья.

Время настало.

Мимо них пронесся Айсфир. Он уже знал, что приземляться рядом с Тинтальей ему нельзя. Кало приучил его к этому после нескольких кровавых стычек. Однако старый дракон тоже имел право на уважение.

— Сегодня! — протрубил он и пронесся вперед.

Тинталья увидела, что драконы, дремавшие ниже на склонах холмов, пробуждаются. Она понимала, что хранители сейчас прекратят все дела в городе, забудут свои мелкие муравьиные заботы и потрясенно воззрятся вверх.

Кало собственнически повращал глазами.

Кто полетит с тобой? — спросил он.

Неужто какой-то самец осмелился задать подобный вопрос королеве? — стал насмешничать Айсфир, пикируя и делая пируэты. — Я — отец нового поколения драконов! Я требую то, что принадлежит мне. Я полечу с матерью своих детей к берегу гнездовий, прослежу за приготовлением гнезда и буду отгонять других. Если не знаешь, как положено себя вести, обратись к памяти предков.

Тинталья задумалась. Она всмотрелась в потрепанного черного дракона, который опять пролетел мимо них. Кало выпрямился во весь рост и наполовину распахнул крылья.

У меня есть эти воспоминания, — ответил он угрюмо. — Я помню времена, когда на острове жила дюжина королев и драконы бились за лучшие гнездовья. Но те времена давно миновали. Вместе с нами началась новая эпоха. Возможно, теперь мы и поступать будем по-новому.

Кало полетит с нами, — заявила Тинталья. — Он молод и силен. Я желаю, чтобы со мной летел и он тоже.

Но так не делают! — возмутился Айсфир. — Вы что, вообще всё забыли? Только отец летит с королевой на берег гнездовий, чтобы там ее охранять. Другим самцам доверять нельзя. Кало все разорит и растопчет яйца.

Кало вытянул шею и затрубил. Он был меньше Айсфира, зато крылья у него были в целости, а мышцы — тугие и подвижные. Иссиня-черную чешую усеивали крошечные серебряные звездочки. Кало резко захлопнул крылья, и на каждом остром шипе выступили ядовитые капельки.

Ты готов сразиться со мной, старый дракон? — Он перевел взгляд на Тинталью. — Я не собираюсь разорять гнездо. В мире осталось очень мало драконов. Да, я не отец первого выводка, но и что с того? Следующие выводки будут моими, а моим потомкам понадобятся пары.

Ты рассуждаешь как человек! — с отвращением объявил Айсфир. — И какое мне дело до чужих детей? Но предупреждаю тебя, юнец! Только попробуй коснуться гнезда, и мы будем биться не на жизнь, а на смерть!

Тинталья презрительно фыркнула:

Любой дракон, потревоживший мое гнездо, умрет! Никакой королеве для этого самец не нужен.

— Значит, сегодня! — громко протрубил Кало: и драконам, и Старшим.

Я лечу. Тебе лучше следовать за мной, а то я сомневаюсь, что ты вспомнишь дорогу, — заявил Айсфир.

Я знаю дорогу! — гневно ответила Тинталья.

Тогда отправляйся, — отмахнулся от Айсфира Кало. — И шевелись, потому что мы оба скоро тебя перегоним.

Айсфир проревел Кало какое-то невнятное оскорбление, накренил крылья и умчался прочь.

Тинталья провожала его взглядом, пока он не превратился в черную точку. Она подумала, что Айсфир — существо из иного времени. Хорошо, что первое поколение ее детей унаследует его воспоминания. Но будет еще лучше, если им хватит мудрости, чтобы приспособиться к миру, где обитают меньше двух десятков драконов. Она не знала, сколько яиц проклюнется, сколько морских змей выживет и не придется ли вести их домой к местам окукливания, как это случилось с последним выводком. А потом она отогнала эти мысли прочь. В одном Айсфир был прав: не стоит мыслить как человек. К чему беспокоиться о выводке, когда она еще даже яиц не отложила? А ведь змеям предстоит расти много лет, прежде чем придет время возвращаться в реку Дождевых чащоб!

Она посмотрела на Кельсингру.

— Сегодня! — громко протрубила Тинталья, оповещая всех о великом событии, и стала ждать.

Пусть Айсфир прав и в воспоминаниях ее действительно полно прорех, но кое-что она помнила. Некоторые традиции соблюдать надо. В чем причина задержки?

Наконец на парапете башни появилась стройная фигурка. Сельден был облачен в серебро и ультрамарин. Он вознес голос к небесам, приветствуя знаменательный день. Древние слова пробежали по крови Тинтальи, заставляя встопорщиться гребень и шипы на шее.

— Синяя королева улетает сегодня! Ее утроба отяжелела от яиц, она несет в себе новое поколение драконов! Сегодня королева покинет нас! Так радуйтесь же, пойте все, возносите хвалу Тинталье и пожелайте ей удачного полета!

Сельден замолчал. Она продолжала слушать. Зазвучали голоса людей, а затем к ним присоединились драконы и заглушили их.

— Сегодня! Завтра начнется сегодня!

Они с Кало купались в оглушительных звуках. Тинталья раскинула крылья, раскачивая головой на стройной шее и принимая всеобщие восторги. Шум смолк. Все закончилось. Теперь она полетит.

Однако внезапно раздался голос Сельдена, и хвала певца была адресована именно ей. Она устремила взгляд на него, с наслаждением слушая песнь.

— Королева взлетает, синяя императрица Тинталья на широких крыльях, отороченных Серебром! Она привела змей в Кассарик, она напитала первое из новых поколений! Старейшая из королев, мудрейшая, храбрейшая и неизменно разумнейшая! Ширококрылая Тинталья летит на берег гнездовий!

А затем на вершине башни появились и другие Старшие: Рэйн, Малта.

Женщина прижимала к себе ребенка, которого спасла Тинталья, — и они тоже присоединили свои голоса к песне Сельдена:

— Сегодня! Сегодня!

При каждом повторении этого возгласа Малта высоко поднимала Фрона, и до Тинтальи долетал новообретенный смех малыша.

— Сегодня! — оглушительно протрубила драконица и, чувствуя, как к ней летят добрые пожелания Старших, взмахнула крыльями и рванулась в небо.