Рибуф хаби

fb2
Костельман Михайлович Владимир

Рибуф хаби — четвертая книга стихов Владимира Костельмана. Автор вновь рассказывает удивительные истории Жизни. Проводит читателя потаенными улочками фантазий в Мир на грани яви и сна. Щедро делится частичкой души. Вдохновляет. Очаровывает. Пройдите улочками. Выпейте утренний кофе в Париже. Прогуляйтесь по площадям Венции. Полюбуйтесь чайками, парящими над Стамбулом. Прочтите стихи и ощутите, как поэзия меняет восприятие действительности. Слово, Слог, Смысл, Подтекст — все обладает волшебным даром пленять воображение и доставляет эстетическое наслаждение.

НАДЫМ

 Шерстяные перчатки завода Воскресенье. Сопенье гудка. Из окна наблюденье кого-то На коньках в середине катка. Виновато сующие Приму, Шамсутдинов и я в небеса. Гастроном девятнадцать старинный, И старинная в нём колбаса, И олени у кинотеатра, И по горке полёт ледяной, И орешка кедровые ядра И щенка подбиранье домой — Всё, чему ни конца ни начала, Всё, во что не поверить никак До того не по нотам звучало И росло до того впопыхах, Что ни я, ни мой друг Шамсутдинов Не упомним когда и зачем Наше стало неисповедимо, Как пути, так и всё вообще.

28–29.12.08 Париж

«Никто сегодня в небо не глядел…»

 Никто сегодня в небо не глядел — И от того оливковость отлива. Никто не смел притронуться к воде. Всё берегу исправно и ревниво. Всем наслаждаюсь. Истинностью трав, Ничьих ещё не испытавших взоров, И цветом каждым, выплеснуться нрав Ещё не смяло зрение в котором. Той первородной запаха блесной, Ещё не взятой щупальцами нюха, Той бесконечно длящейся весной, Не сбитой с толку тополиным пухом. Я слышу звук не впитанным ещё Ничьею речью в сыворотку пульса, Сегодня всё действительно ничьё — Ни ум, ни слух, ни взгляд не прикоснулся.

9.01.10

PONT DE L'ALMA

 Настроен ветер так, чтоб я услышал, Как слово «терпкий» движется по крышам, Как произносят кукольное «рыщем» Огни на чёрных корточках своих, И на мосту непройденном Де л'Альма В значенья «круг» наряде карнавальном Лежит пятно, и кажется овальным, Но приглядишься — круглого двойник. Настроен ветер так, чтоб мы не спали, Чтоб о испанке думать и Ростане, Как им бродилось этими мостами, Но разминуться, жаль, не довелось. Как, мелочь конок выпросив, подмостки Мощёных улиц жались по-сиротски К повозке рек, как сено на повозке — По наши дни нетронутое шось. Ни словом «тлен» не тронуто, ни тленом Настроен ветер необыкновенным Наверно, — образом, а может — Гуимпленом, А, может быть, — всё тем же Сирано. И мост Де л'Альма видя отраженье Своё, стоит над ним настороже и Вот-вот готов за головокруженьем Пуститься вплавь, как некто за руном. Пуститься, как с готическим пейзажем Романский — в спор, и кажется лебяжьим Теплом набиты наволочки башен, В обмен на право оторопь хранить. И то, как наша оторопь зеркальна, Как слово «мост» всё дальше от Де л'Альма И как настроен ветер, — о, не дай нам Ни сил, ни мыслей, Боже, изменить.

3.10.10

«Отныне столько счастья в пауках…»

 Отныне столько счастья в пауках, В крылатых мордочках такой избыток солнца, И носишь все, что можешь на руках На сердце пьяном — все, что остается. Вдыхаешь с жадностью подземный переход, Большие с листьев смахиваешь капли, Оеф кокот на завтрак. О, когда б не Проснулся: завтрак и оеф кокот. Доверься вкусу мела. С этих пор Он полноправный обморок дощечек, Сиди и гладь асфальт и сфетофор, Жди указаний счастия дальнейших. Отныне столько новых прихожан У жизни: гам и шум, и беспорядок, И видит нас, наверное, душа В летательных отсюда аппаратах.

25.04.10 Париж

СТРОЙКА

 Тем будет стройка, что, запутав рёбра, Стоит. Стоит. Предложен ими лязгу, Я — нет, не сплю, ворочаюсь, разобран На детский шмыг из осени в коляску, На блох у сна несметную чесучесть, На слова вкус. И слово это — участь. Я — нет, не в прядь разбросанной соломой — Подуший тыл воитель обративший В немое «о». Тем быть автосалону, Кафе «Арома», офису — чуть выше, И стройкой — раньше. Я сегодня — тем как Оттенок шмыг — и нет его, оттенка. И даже вширь, как розги, будто мокнут, Ворочался, лежал. Предлог — отхлещешь. И даже в мякоть: стёкла, стёкла, стёкла, И даже в твердь — покрепче твердью мечешь, Но верь мне: прочь начертанное, — тронь-ка. На слово верь. Пусть это слово — стройка. Пусть клином — клин, автосалоном — лошадь, Лицом — зеркал, безглазые в т. ч., — Предназначенья здание полощет, Пусть — котлован, но — здание в душе, Пусть из бытовок запахи капусты Восходят к небу. В небе — так же пусто.

19.11.10

СУМАТРА

 Держать, Суматра, реки на твоих Ладонях тёплых, где родилась хватка, Чтоб отраженья только на двоих Делились и, конечно, без остатка? Суматра, где ты? Есть ли вообще? Не может быть, чтоб ты существовала! О, эта память! Если было б чем Тебя сберечь от чёрного провала. О, забытья равнение на тот, Где маяков не выстроено, берег! О, есть ли место в памяти, где вброд К тебе, Суматра, а не на галерах? Чтоб поворотам дуг или углов, Не подчинясь упрямой воле знаков, Хватало веры — не подстерегло, А совершилось — всё! единым махом! Чем ты брала обветренную кость Любви и где — украдкой — зарывала? Откуда столько вечности бралось? Не может быть, чтоб ты существовала!

5.01.10

ОБЬ

 Обь. Разлив её. В разливе Резкой молнии метанье. Брёвна брошены брезгливо Плыть в тумане, как в сметане. Закоулки тёмной тундры, Переполненные Обью, Мха размазанная пудра, Бурелома исподлобье. Стук печатныя машинокъ — Многократное «на помощь», Стоить выделка овчинок Не решившаяся — полночь. «У» надувшееся устья, Флюс конической палатки, И геолога, без грусти Быстро тонущего, пятки.

4.10.09

«Опустошеньем если и натрёшь…»

 Опустошеньем если и натрёшь Какое место — бац! оно святое. Заходишь в тень полуденную — дрожь, Закажешь чай, и ложечка утонет.

24.02.08 Париж

«И не спалось, и воздуха куски…»

 И не спалось, и воздуха куски Ночного — горло вспарывали студнем. И день воскресный, будто на носки Приподнимаясь, становился будним. Как он гудел, стонал по-мусоргски. Нам было в пору трубы обернуть им. И было снам проваливаться так В его брюшные пропасти сподручно, Что: простынь — а) напоминала стяг, И — б) узор на простыне — подбрюшье. И — в) скулилось в нескольких местах, И — г) никем не слушалось снаружи.

18.10.10

«Я высчитал: площадь души — память…»

 Умножить на неосторожность «помнить», Делить на торчащих вещей орнамент Двух «коридор» говорящих комнат. Был — сборщик и дань из любви вотчин, Прощенью — ошибкою во втором слоге. Я высчитал. Если расчёт точен, — То «был» — обвиненье в тройном подлоге. И я доказал то, что строчкою выше, Такие буквы истратив, — ахнете! Я вычислил: площадь души — вычет Тебя из моей о тебе памяти.

9.01.10

ПЕТЛЯ НЕСТЕРОВА

 Заказал. Принесли. Выпил. Посмотрел вверх. Лёгкое недомогание… вот бы ещё корицы… Как-то совсем боком облако висит, и думает: вот бы сверг кто-нибудь эту мокрицу. Мокрица, по всему видно, самая главная, Простирается, чистит многочисленные зубы Движения у неё плавные, Перед ней кастрюля с овощным супом. В овощном супе плавает укроп И острый необычайно перец. Заказал. Выпил. Неплохой херес. Неожиданно умер. Принесли гроб. В гробу уже кто-то есть, Я думаю, что помещусь тоже. Но не помещаюсь. Изнутри начинают лезть. Я их — обратно. В руках остаётся кожа И копчик. Приносивший вино хлопчик Падает в обморок, лежит на полу. Я делаю ему кесарево, Извлекаю рыбу-пилу. Рыба-пила совершает петлю Нестерова И падает (шлёп) прямо в лужу. Я говорю: клуша.

14.02.09 Париж

ТЫКВЫ ЧЕРНЫЕ

 Сколько дров найдётся в печке, Запрягай отсюда жаром Тыквы чёрные. Не мешкай! Чары? Нет! Отсрочка чарам. Бегство? Нет! Очей подпухших На сплошные переплавка. Малокровия попутчик — Звёздной насыпи пиявка. Мёд, разжалованный в осы — Звёздной пасеки расцветка. Запрягай отсюда ворсом Веток? Нет! Поклона веткам! По — взорваться могут, — связкам, От попыток красным петься, У осин восходит вязка Бегством? Нет! Отсрочкой бегства! Сколько мест найдётся в пекле, Занимай отсюда — в ложе. Тыквы чёрные — не смех ли? Нет! Не смех, а тыквы всё же.

30.09.10

СТРАСТИ ПО СВ. ДОМИНИКУ

 Мол, зело мной манкировали, вольно Или невольно, кущи золотые, Мол, выходило сдать свою квартиру За рупии недельным облакам, Во граде тихом, женственном и стольном Копили шпили пыль и на рапиру Способность быть похожими порою, И ничего, что лишь издалека. Ноль в отношеньи службы неуместной, На языке понятном только глупым (Но в них ещё жило очарованье) Тем господам, что вправду — господа, Ноль в отношеньи отношений с бездной Меня, при несоставленном миньяне (Я пропустил звонок тогда, похоже) Ноль был во всём, а с прочим совпадал. И был подобный способ отстраненья Удачен, вплоть до сходства с абсолютным, Хотелось рощ, садов, побольше листьев, Рыб неизвестных в длинной чешуе. Хотелось ноль вести к захороненью И наблюдать, как тоже обнулится Захороненье, скажем, бедной речи, Как если б ноль ей — многоточие. Провалы ливня вешалками ставен Качались, гимну в такт непромоканья, Мелькали стаи каменного ила, В устах был Блок, но медлил, не слетал, И гром был тем, чем гром себе представил, Каким был гром. Все горние горнила Косились вниз на список разночтений Красивых струй и слова «красота». Образовав раствор «прощай» и «здравствуй» Густой, как «брысь», разболтаннее оспы, Смущался ливень, вольно иль невольно, Лорнеты «буль» на лужи наводя. Ноль, в отношеньи пониманья паствой, — Речь, в положеньи звона колокольном, Пусть бедная, пусть нищая, но всё же, — По форме — вплавь, по замыслу — ладья. Мол, болтовни столькратно очевиден Износ, сколь струй начислено грозе, Мол, расстоянье векселя от глаза, Коль первый зреньем выдан, — велико Мол, «вита бревис» входит к «дольче вите», В наряде ловко скроенном, атласном, Без стука в дом, та хоть бы и со стуком, И забирает «дольче» целиком»

30.09.10

«Проснувшись в необычном настроеньи…»

 Проснувшись в необычном настроеньи И почитав немного, как всегда Я делаю в Париже, вышел в город В котором ничего не изменилось, Но если присмотреться, то не так: И лица стали несколько добрее, И солнца больше. Между Риволи И де Ломбардс есть тихое кафе, Насколько можно тихим быть в районе, Где обитаю я по выходным. Меня здесь знают или узнают, Но в этот день едва не обнимали. Я сел за стол у выхода. Всегда Мне нравится сидеть за ним, поскольку Официанту ближе подходить, А засидишься и похолодает — Есть нагреватель прямо над столом. Омлет сегодня, может показалось, Но думаю, что вряд ли, был нежней И листья безупречнее салата, «Что стало с миром», — думал я и пил. Чем больше пил, тем больше удивлялся.

15.03.09 Париж

«В том плане, что, похоже, Рамадан…»

 В том плане, что, похоже, Рамадан, Что ломтиками тонкими — цукини, В том летнем смысле — эта немота, И эти губы — сделаны такими — О, жарко, жарко! — будто велики мне. И будто составление стихов — Не по углям, не босиком, А — только утро, — целиком Обмен на кофе с молоком, И битый час предположенье, Откуда клинопись на плитах — Опасней ясного, а битых Часов умелое сложенье — Опять же клинопись. Уже мы — Всего лишь представленье бра О спальне, словно бы набрал Из нас немного серебра Какой-то человек блаженный. В том плане, что, похоже, явь — О, жарко, жарко! — повсеместна.

16.08.10

В КАХЕТИИ

 В Кахетии, где пьют вино Оригиналом Пиросмани, Есть ледяное вещество одно, Никак не сочетаемое с нами. И царской кровью горного ручья Блестит форель, и стены крепостные Всего, что есть, не ведают, ворча Над деревнями плоскими, пустыми. И по родству гадающий не прочь Сухой травы и сонного заката Брать мандарины спелые из рощ, Где жили мы и яблони когда-то.

21.06.09 Григолетти

«Как же так, и было с гулькин…»

 Как же так, и было с гулькин А теперь исчезли вовсе, От Бастилии прогулки В теплом свитере отцовском. От Бастилии до самых Иногда до Елисейских, Чуть не по уши в Сезаннах, Чуть не в Галлии по фрески. Иногда до Сан-Жермена, Где и Бельмондо и Расин Жаны — пить попеременно Ходят кофе на террасе. Чуть не в стельку от Годара, От моста в изнеможеньи — Перебежки в бар из бара Испарились неужели. Чуть не куклою безвольной Длинно ноги волочащий, От Бастилии до — смоль на Молоке — булонской чащи. Лески рвутся, помашите Им дырявыми руками… Я последний долгожитель От прогулок отвыканья.

1.08.10 Париж

«Отчаянно высокая, искривлена…»

 Отчаянно высокая, искривлена Часть полумесяца на воспаленном ситце Недели две, не более, — луна Его сотрёт. Он заново родится Через ещё две с лишним. Повисит В углу окна, нечаянный свидетель: Стол равнодушен к скрипу древесин, Пытающихся ночью овладеть им, Обои блеклые, отправленные на Бетонный луг, пасутся безучастно. Недели две, не более, — луна Их навестит и выдоит. Напрасно. Здесь где-то я заваривал мате, Пугался хруста собственных коленей, Здесь жили рыбки в ванной, но и те Куда-то делись через две недели.

19.12.09

«Кости лестничной площадки, — только хрящики…»

 Кости лестничной площадки, — только хрящики, Знай, похрустывают. Кто на шорохи Побирается? У кого — пальчики Темноты из глаз? Или — чёртики? Горевал кленовый кол — голова пришлась По кому? Небу щель — родственник! По площадке моей — видишь: твари- шасть! Твари гадкие — видишь: хвост у них! Неба щель — мышей, значит, мышь — кащей, По кащею — капкан выстроен, У площадки — глушь изо всех очей, И с плечей — голова быстрая. Сколько меха на полы переведено! — Всё то зря, — лежу немощный: Пот — холодный, кровь — ведьмина, Шаги на площадке лестничной.

5.12.10

«Поскольку осень — семизначное число…»

 Поскольку осень — семизначное число, Её афиши достоверней как бы. Она — воды смещение веслом Над осторожным наблюденьем камбал. Точёный лес под гулкую свирель, Ворчливый локоть запаха грибного, То иволги, то Волги, то зверей Украдки в ней — показывают ногу В чугунном сапоге. Тудум-дудум — Такая осень. Звук её такой же. Такой же пруд и ряска на пруду… Её все меньше, а пруда всё больше.

5.10.09

РУ

 Метаморфозы. На обглоданную кость Приличной ру вполне приличным ветром Стремительное покушенье звёзд, Ру жмётся, перепуганная, к недрам. Не разберёшь не зги. Водпровод, Хрипя, ломается, припоминая в почве Сестру, и даже имя назовёт, Но этот голос тоже неразборчив. И получается, что опоздай на час, Или на миг, или на долю мига, Я вместо Ру бы видел только часть Оставшуюся, не издал бы крика, Не разогнал бы жадную толпу, Глумливое, бессмысленное стадо… Мне кто-то руку приложил ко лбу. Глаза закрою… Господи, не надо!

13.09.09

«Так выходило, с каждым разом всё короче…»

 Так выходило, с каждым разом всё короче И ночь, и сон, и простынь, и кровать. Был коридор и огорчён и оторочен Проёмами, и приспособлен прерывать Две комнаты, и выкрашен не очень. Так выходило. Кажется, торчал. В замке, с брелком качающимся, ключ, Так выходило, запахи ключа Качались тоже. Если бы сию ж Минуту запах влажных покрывал Их, возникая, не перекрывал, То, с каждым разом, двери, в резонанс Входя всё больше, где-нибудь к рассвету, Вошли бы полностью. И, думаю, за нас Никто не поручился бы, что это Мы в самом деле. Но, не торопясь, Мы все же были. Видели кино. Кино же шло. Ему, так выходило, Всё предтавлялось в облике ином, Как если б — мы идём. Необходимо Заметить — кадры тоже пахли, но Их запах сам собою устранялся, А на экране кто-то исчезал, И, будто ветер шёл по волосам, Когда он вновь внезапно появлялся.

20.08.10

«Бюро утерянных прикосновений Стикса…»

К.

 Бюро утерянных прикосновений Стикса — Приют полуподвальный мой, со входом Лозой увитым, и с камином, что дымится, Но не горит, ты посетишь. В угоду, Быть может, той привычке знать о частном Тем больше, чем до общего нет дела, Возможно, удивленная контрасту; Как я поправился и как ты похудела. Чтоб не найти ни пепельниц без горок, Ни нужных слов, ни чистого стакана, Ни книг не начатых. И, кажется, был дорог Тебе мой слог — ни слога даже. С краном Заметишь дружбу паутин, пожалуй, Заметишь взгляд скользящий, безразличный, Под майкой плечи, будто бы нажали На них тежёлым чем-нибудь излишне. Бюро истребованных временем находок — Мой неулыбчивый приют полуподвальный, В нём — электричество лишённое проводок, В нём — гиблый пол под кухнею и спальней, В нём всё давно готово к посещенью Той тишиной — кто хватится? — ничейной.

2.10.10

«На сельдь вакханка зрящая груба…»

 На сельдь вакханка зрящая груба У баловня зеницыного астма, Двуножник неустойчивый гриба, Погоде бедно, бледно и ненастно. Вакханка — сумма лжи координат, Сельдь — бытия морского знаменатель, Гриб — чаще яд, чем не определят По форме кепки и расположенью пятен. Чем ни зеницын баловень — киоск Газетный, бедный, бледный, деревянный. Погода — на год ягодная, лоск Внушить грибной погоды норовя нам. А что внушит как? Год не соблюдать Различия обрядов? Предположим, Хула в отставке. Значит — целибат. И значит — знаменатель тоже ложен. Как быть без астмы спазму этих стен? Как быть без их подсоленности сельдью? Как неустойчивостью быть, и вместе с тем Двуножником, не подгибая третью? Как подгибать, не гибнуть, а вот так, Держа в уме, что баловень зеницын — Не сам, где все газеты за пятак — Киоск, а в нём — газетные страницы? Нет ничего вредней и ядовитей, Чем цель погоды- в сущности не быть ей, Чем бытия морского перепуг От ног гриба болтающихся двух, Чем из зеницы обормот и злобный крендель Глядит, как будто сам меня и сбрендил. Что это было? Типа парадокс? Или весёлый резонансный случай?

29.08.10

«Зачем-то «восток» произносится «брюква…»

 Зачем-то «восток» произносится «брюква» И кажется набок валящимся день, И слышно, как брюкву читают по буквам Халва, пахлава, мужики в бороде. Видны отовсюду пяти Ататюрком Сторон попираемых стены. Видны То белый — вертлявая стен штукатурка, То синий — шиньоном её накладным. Почудится: нарды — мешок с ишаками, Диван на ковре — выпадающий куш, Там — кучами шуры бород с мужиками, Тут — муры котов у подножия куч. Сначала я — жатва дымящихся чашек, Потом — пятерик окружающих стен. Восток — после этого, — сложенный в ящик, И брюкву доставшие губы — затем.

31.07.1 °Cтамбул

«Раз мы не здесь, то потому не видим…»

 Раз мы не здесь, то потому не видим, Как здесь ещё живёт наш разговор, Как помещенье гостя наделить им Пытается. Не видим, как ковёр, Ещё храня следы от наших ног, Не освящённые ничем, помимо скалки, Щенка в них обувает, и щенок, На миг застыв, таращится на балки. Под балками, должно быть, что-то есть, Раз мы не здесь, то память наших лёгких, Должно быть, там. Она могла осесть, Впитаться, въесться. И, в местах далёких От здесь, нам странно думать, что пыльцой Поднявшись вверх на осторожных крыльях, Здесь разговоры живы. С хрипотцой. Как будто мы, как прежде, говорим их.

2.10.10 Париж

«Проверено: вытягивая брызги…»

 Проверено: вытягивая брызги, Идущий здесь — затем не существо, Что просто дождь, и медленный, и низкий, Он, бесконечной плотности шестом Размахивает, улицы, как миски, Переполняя. Это колдовство. Мы знаем: стоит только наклониться — Кривая тень распорота тотчас На часть, почти невидимую, низа, И верха убедительную часть. Гнездо воды покинувшие струи, Не убоявшись этой пустоты Меж двух теней, такую же пустую Находят в теле выемку, и ты Их наградить умеешь за труды Той самой выемкой о них же повествуя.

28.03.09 Париж

К УРАНИИ

 Смывной бачок системы «Geberit». Татуировка на плече — скворечник — Стоящего правее, говорит Мне о вещах космических и вечных. А ты молчи, Урания, молчи, Смотри как плавно льются две мочи. Мне говорит скрещение в мочах Ещё о более космических вещах. Я поднимусь в прокуренную синь На бедный глаз обрушенного бара Таких кривых скоплением лосин, Таких глубоких губ от перегара, Что ты не смей, Урания, не смей, Напоминать, что вместе это — с ней: Здесь о вещах мне шепчет никотин Космических, и вечных, по пути. Здесь силы зла системы «ситроен» Забив седло под афропарижанок В большом долгу у стен и перемен На этих стенах вывесок. Песчаник Раскосых фар рассыпали. Гудят. Закос не плох, Урания, под ад. Но о космических вещах и, в свой черёд, О самых вечных это мне поёт. Отметим, связь — бачка сливного роль — Всего и вся с ничем и ниоткуда, А ты молчи, Урания, не тронь Мой нежный слух системы этой гудом. Отметим, роль неплохо мертвеца Я исполнял от первого лица. Заметим: вечное, космическое было Не в этой пьесе — мимо проходило.

3.10.10

«Комарик нос и рад бы подточить…»

 Комарик нос и рад бы подточить, — Но в этот раз летает, зачарован, И гибнет ловко, мило, от души, — Всё идеально. Спальня. Полвторого. Полотна маслом выписаны — диск Срезает части воздуха волшебно, И странный цвет надет на кипарис, Не синий сам — а к синему учебный. Пустячный вздор — косметик дребедень: Извечный пост покинув, штукатурка Пускает фрески вытянуться в день. Всё гениально. Кухонька. Печурка. Бретели пальм, точнее их теней На плечиках Венер, Афин и прочих, Сор чепухи, огарки ахиней Везут в тележке два чернорабочих. В печурке хлеб, урчание и гусь, В саду свежо, и тихо по-вампирьи, И трясогузку юный трясогуз Волнует сильно. Полвторого в мире. Всё вертится, не повод же стоять, Что полвторого словно бы застыло, Что из него театр мастерят, А на второй билет не наскрести нам. Тесак владыки облако разверз, Звёзд кукольных осыпался орнамент Не знаю, что страшнее: если перст Укажет на тебя или раздавит?

5.10.09

«Будто, если любить — по утрам…»

 Будто, если любить — по утрам, Будто к вечеру, если — не помнить, Волны только и делают — тонут, И кофейник выносят из комнат, И ни крошечных даже деревьев На обветренных склонах, ни трав. Ни души на количество миль По утрам недоступное взгляду, Будто вовсе любить и не надо, Но немного ещё постоим, На мизинчик ещё поживём, Шелковистое платье откоса Будто только и делает — мнётся, По утрам. А когда вечереет, Я не помню, увы, ничего.

22.07.10

«О, восковость, сегодня ты — наряд…»

 О, восковость, сегодня ты — наряд Черёмухи, посаженной на колья, И что ни «чу» — то ели говорят, И что ни «чуу» — то вторит колокольня. О, немощное — брошь на киселе Увядшей силы дикого сугроба. Куста какого это мавзолей? Заслон каким дорогам или тропам? О, списанная мельниц карусель, Всё к тем же кольям беспорядок льнущий Дорог, тропинок ли, с уверенностью всей, Что их осилит только не идущий. Колодезная письменность — вода Не расплескалась, нет, — ушла по снегу. О, в этот год такие холода, Что им впервые не до человека.

19.12.09

«Долгим проводам нет мочи…»

 Долгим проводам нет мочи обиваться о пороги, что есть млечного у ночи — все сегодня в Козероге. Что есть вечного у суток — провожающих припрыжки из небес в нее обутых в вечной темени лодыжки. Гриву тучной чертовщины, хвост шныряющей кометы свистом проводов свищи на выгон в сукровицу эту. Спесь вселенскими кнутами отхлестать созвездий спины успокой богометаньем на небесные холстины. Замеси творенья тесто на дрожжах держанья точек разговевшихся, за место, где в Стрельце хранили тощих. Обрати январских воинств в ночи высеченных камне в бегство, скалывая чёрность с неба сполохов сверканьем. Что есть созданного — божье, что есть сеянного — наше, что есть страшного — подножье ночи, проводам не внявшей.

10.01.10

«Мост пешеходный, чем не дуралей?»

 Мост пешеходный, чем не дуралей? — Себе же сам фонариками машет. Маши. Маши. Сколь света не пролей — Он только твой, а тени — только наши. Летит окурок. Крутится. Ну чем Не акробат, пожарник или вертел? — Крутись-вертись — и будешь для ночей, Подобных этой, если и не твердью, То чем-то вроде. А вообрази Что этот мостик —…ну же, попытайся — Ещё твердей! — и нежностью грызи Его перила, руки, кисти, пальцы. (Сплошные тумбы. Глупый островок. Куда ведёт он? Если же не глупый, То бесполезный. …даже для тревог. И хладных волн, что выражены хлюпом — А чем ещё присутствовать в ночи? — Неужто мной?.. Увольте, я здесь лишний: От мостика и волн неотличим, И от себя… что тоже символично.)

17–18.01.09 Париж

«Сам знаешь, каково это — проснуться…»

 Сам знаешь, каково это — проснуться И убедившись: сообщений нет Ни от кого, лежать ещё немного, Соображать, на что потратить день. Потом подняться, душ включить. Недолго, Пока стечёт холодная вода, — Примерно три минуты, — подождав, Взять полотенце свежее и мыться. Добиться, чтобы пенился шампунь, И чистить зубы. Верхние сначала. От зеркала, желательно, подальше Держаться, так как знаешь — ничего, Что бы могло порадовать тебя, Ты в зеркале не только не увидишь, Но и, пожалуй, именно с утра, Пока не пьян, расстроишься не меньше, Чем даже от того, что сообщений Опять не получил ни от кого. При этом знаешь сам, когда уже И выпил чай и волосы подсохли, Что означает — все твои дела Домашние окончены, вступает В свои права, не то чтобы тревога, Но некое предчувствие провала, Так, видимо, бывает если роль Свою забыл, а через час премьера. Но делать нечего, оденешь свитерок, В окно посмотришь — шапку потеплее, Затем поищешь пачку сигарет — Заметишь, что закончились, и нечто Похожее на радость испытав, — Теперь ведь точно будет чем заняться, С утра уж точно — открываешь дверь.

28.12.09

«Чем говорят развалины ручья…»

 Чем говорят развалины ручья Помимо половодья, дорогая? Прощальный отпечаток зрелища Чем кроме шатких ласточек слагаем? Их клейкое, причудливое «тью», Ворчанье ночи, леса баснословность…. Весь запах — продолжение чутью, Всю тишину — теченье понесло вниз. Вся, дорогая, высмеяться нам В лицо повадка сумеречной жути Была затем ручьём припасена, Чтоб не такой оказываться чуть ли Тщеты огранкой в сорок рукавов, Такой кормёжкой ласточек ковригой Остатка дня, — что надпись «никого» На всех губах — всего же стоит крика. Что обжимая топкие бока Натянутым предчувствием предела Уже почти рождённая река Вдруг задыхалась материнским телом

25.10.09

КАМИН

 Хорошо, когда дождливо, Шу-шу-шу везде и хлюпы. А давай-ка, друг пугливый, Не уедем в Гваделупу. Друг пугливый, по-кошачьи Так моргающий и часто, Вместо баччо и абраччо Раззнакомимся и баста. В Гваделупу не уедем, Не возьмём в аренду лодку, И сидеть не будем в пледе Под Вертинского и водку. И ходить не будем вместе, И лежать, и остальное, И сосиску кушать в тесте, И соте, и заливное. И никто нас не обнимет На перроне и причале, И поэтому «Гленливет» Пью бессонными ночами. И поэтому: под Асти, Глаз пугливых не смыкая, Друг мой — счастлив и несчастлив, И — дождливо, полагаю.

28.10.08

КАМЕНОТЕСЫ

 Даже нет такой собаки, чтобы Эдак вот выбрасывали в ливень. Даже нет такого белого. Особо — Только яблонь белое в наливе. И ведь даже нечему промокнуть, И ослепнуть нечему, и сам я — То, чем если боковое йокнет, То не зренье — только описанье. Видишь, дом родной каменотёсы Обошли и обликами машут. Так уж вышло. Вышло и ведётся: Дом — родной, а я — не настоящий. Может, облик сломанный достался Мастерам тесания по камню, Или камень — высосан из пальца, Или мы — им высосаны станем, Только нет такого мира, где бы Эта дрянь сошла за соки-воды, Где бы зрелищ, зрелищ или хлеба, — А ни к хлебу чёрного чего-то. Камни, камни. Видишь, обступили Дом родной, оправили рубахи, С головами топчутся такими, Будто шапки — мусорные баки, Будто нет другого выхода щетине, Кроме как — реликтовые поры, А всё то, куда нас очутили — Очутится тоже где-то скоро: В допотопном, белокаменном. До-чёрном, И до-дырном. До-каменотёсном, До-родном, до-домном. До-смещённом Из «рыдать» до-состояньи слёзном. Из рыдать, что нет такой собаки. Даже нет по ней такого ливня. Что не те оправлены рубахи. Что занятья не было наивней: Обладать хоть чем-нибудь, помимо — Умоститься в камне поудобней, Знать, что твердь его непроронима, Кто б в неё не вслушивался, кто б не.

29.08.10

АККОРД П

 Ты знаешь, я ведь ждал, и вот полилось, полилось. Ветер задул. Шторы затянуло в окно. Знаешь, Я видел, что небо — это чья-то спина, и молнию похожую на сколиоз. Одна только мысль была у меня. Одна лишь. По закону жанра следовало бы сказать: «о тебе, любимая», Но, если быть честным, эта мысль относилась к тебе весьма скверно. Мне представилось, что если будет литься вечно, то плотиною Стану как раз я. Но защищать некого. Всем и так хорошо. Верно? Верно. Верно. Я и сам знаю. А потом и дождь прекратился.

7.04.09 Париж

АККОРД К

 Хорош последний глоток. Хорош последний глоток. Хорош. Собака, на поводке, смотрит почти не моргая. Давай я исчезну, а ты меня соберёшь Из этого взгляда, моя дорогая. Да. Навертели мы. Накрутили. Намудачили. Ночевали по очереди, но зато в одном месте, Именовались пропащими, А пропадали в обнимку. Кстати, не много ли чести? Не много. Не много. Повторяю, не много, Даже, если позволишь, то маловато. И, поверишь ли, но когда ты рядом — мне по-настоящему одиноко, А ты, это, конечно, плохо, но всегда рядом.

7.04.09 Париж

«Мы за утро помешались…»

 Мы за утро помешались, Пахнет гарью от всего нам, Ходят голуби, качаясь, Не живые по балконам. Опоясаны карнизы Южным воздухом солёным. Что-то муторное снизу По колоннам, по колоннам. Что-то вверх по винтовому Натяжению у лестниц. Пахнет гарью от всего нам, Всюду кажется, что мерзость. Гадость кажется, что всюду. Для чего, скажи, нам это: И внезапная простуда, И выздоровленье следом. Скатерть тёмная в разводах, Небо сморщенное в ямах, Гул во всех водопроводах, Молчаливых даже самых.

27.09.10

«Тесня звенящей улицы бревенчатый охват…»

 Тесня звенящей улицы бревенчатый охват, Смыв зоркий час в сухую хватку линий, Дым тополиных угорелых ват, Гудящий вслед припадок тополиный, Крик изданный звериным тиражом, Полёт стрижа, играющий стрижом, — Всё вылеплено в синем пластилине, И всё — мираж. Простимся с миражом. Крадись трамвайным волоком, открывшаяся течь, Горою капель, падающих с тёплых По-женски острых тополиных плеч, Потопом нас венчая, допотопных. Крик изданный сквозь вату — искажён…. Полёт стрижа, играющий стрижом… Крест-накрест ленты красные на окнах… Всё хорошо… всё слишком хорошо.

5.12.09

«Было нам вчера — вдогонку…»

 Было нам вчера — вдогонку И вприкуску, и в обнимку. На столе сияли тонком Виноград и мандаринка. Звуки, равно голубые И сиреневые, лились. Мы от «баловаться» были На мизинец, на мизинец. Попроказничать на кресле, Подоконнике и стуле — Знали мы, что куролесь не Куролесь, — а вхолостую. Знали: в спальне беспорядок, И над ходиками норка, Мы — из времени у пряток Этой норкою уборка. Мы: зажмурься — темнота лишь, Глаз прижми — и неисправна, Ничего не наверстаешь. Подурачились, и славно.

29.09.10

«Что есть дымчатого в комнате…»

 Что есть дымчатого в комнате, Всё сбежалось за мною подглядывать, Как сижу я — колени согнуты, Руки сцеплены, голова падает. Голова падает. Руки сцеплены. Наблюдает во всю дымчатое И становится пепельным, — Где была голова — рыщет там. Под диван голова. Под диван голова. Закатилась. Лежит круглая. Подошёл воробей, глаза выклевал — Стало пепельное угольным. Наблюдает за мной. Шевелюсь когда — По кусочку откусывает. Ай, пришла беда! Говорит беда: «Никакое доест пусть его!»

6.01.10

БАРХАТ

 Как сову делили — ухал, Сам — безвкусие из тофу Весь — гранёного испуга У стакана катастрофа. Из по лестнице шатанья — Залп перилами, осечка, И прибрежными жгутами Перетянутая речка, И — местами поменялись Месяц длинный и короткий, И — очнёшься — грубый палец Тишины на подбородке. Не по воздуха размеру Шит чехол горизонтали — Голубую атмосферу Чёрной ниткой обметали, Шум подстёжки облаками, Как число делили, — скобчат. Жгут на речке. Вод лаканье Ликованием утопших. На растения засада Как не засухи, так стужи И, как складками фасада, Возраст зданий наутюжен. И, как знать тебя не зная, От вращения брюхата, Ось исполнена земная Малахита и агата. Сам — юла и троепалый Знак давления на спицу. Будто всё и не пропало, А пропало — возродится, Будто всё — и не особо Всё, а часть себя как будто. Шум подстёжками. Окопы Берегов. Воды редуты. Ветра глупые шеренги, В «что попало» построенье Недра хлюпающей грелки Торфа, тления, горенья, Карасей под пузырями Тетива бесшумной прыти, Сам — у хлева за дверями И корыто, и — в корыте. Рисования опарыш Угольком на книжной полке, Аперолишь ли, кампаришь, — Пятый день в одной футболке, Чешешь бороду ли, пятку, Бьёшь ли дату перескоком, — Пятый день: закуришь — гадко, Выпьешь — весело. И сколько Не крути юлу, и как бы Не усердствовалось шуму — То и думаю: на шаг был От тебя. А задрожу — мы: Я и шум — единый валик По холсту кататься бешен, Сами — воды, куча впалых От губительных затрещин Отраженьями, гримас Желтых вод придурковатых, Канонический намаз На четырнадцать девятых, С лёгким привкусом росы На тяжёлом теле башен, Раз за разом — все разы — Каждый — более чем страшен — Обитать во странном дне, Аперолить и маслинить — Только шум на полотне, Только Влацек Зим Азимед. Он жуёт себе беляш, Он в сиреневой панаме, Он жгуты ослабил аж Водам — сжалился над нами. Сам — и речка, и жгуты, Весь — стакан, испуг и грани, Он — окажется, что ты Вся одета по-кораньи, В самой чёрной парандже, В самых тапочках удобных, И во всю — не даром же — Совершеннее, чем «лопну». Разместилась. Ну, скрести Обаятельную ваву. Ах, прости меня, прости, Ах, нагила мне — не хава, Ох, могила — не сугроб, Эх, не ягоды — физалис, Убыл — с белого сироп, Белый — с чёрного осталось. Девяносто — это просто, Сто — чуть больше. Сто — главней, Но сегодня — девяносто Зим Азимедов по мне Разрыдались, так и плачут, Так и бьются, так и вверх Из среды как будто тащат Да в какой-нибудь четверг, А оттуда и до пятниц, До суббот — недалеко, Или вторников — попятясь, Или в пусто — прямиком. Девяносто — это много, Это — триста шестьдесят Четвертинок голубого Над Венецией висят.

20.08.10

«Что не знали мы о спарже…»

 Что не знали мы о спарже, Почему её мы съели… Почему повсюду баржи На обрыве если сели. Хорошо бы, чтоб рыбалка Получилась, или в зубы Ты взяла бы эту палку — И носиться с нею ну бы. Чешут ноги мне мурашки, На одежде паутина, Запах кислого из фляжки — Наливанья гильотина, Запах рядышком лепёшек Почему-то не душистей, В небе новое у точек Настроенье копошится. И скворцы уже — скворцами, Белки — белками, еноты — По-енотьи замерцали В реку делая: темно там. Баржам что? Они бесполы, Хоть из женского металла. Проплывают. Взгляды долу, Долу в кубрике амбалы, Долу щупальца под ними Дна кочующего, словно По-цыгански. И отныне Быть мерцанию бессонным. У тебя от смерти руки Стали странно так прохладны, Груди пробую — упруги, Даже ну его, что пятна. Помнишь Роберта Кувадзе? А Григория Модэску? Хочешь будем целоваться Неуверенно и детско? Почему скворцы — скворцами, Белки — белками, а нами — Вдруг, не мы, а описанье, Что о спарже мы не знали?

1.01.10

ЮГ

 Юг лежал на спине. И — большая, прилежная выдра, — Обволакивал всё, кроме ловкой покалывать зги. По осевшей груди, осторожным предчувствием титра, Гибкий лайнер скользил, и у пирса вставал на носки. Код симметрии — порт, голос палубы — нишеподобен От хрустального «тфы» до косматых, глубинных огней Простираются льды, василиски, русалки и топи, Юга полнится яма, мы тянемся, тянемся к ней, Будто люки птенцов, и туда провалившийся, жуткий Разговор-уговор-приговор насекомой возни, Между чем-то огромным и чем-то большим промежутки, Между чем-то высоким и тем, что соседствует с ним, — Как мозаика рук мелкой нежностью переплетённых, — Юг идёт на излом, проникающим светом дроблён, Но, глядите, плывёт человеческий гадкий утёнок По доверчивой глади, и кажется вдруг кораблём. Это юг. Через час, или миг, или менее мига Он и гол, и нескладен, обижен, упрям и сутул, В белый флаг облачён, как в прозрачного неба тунику, Как Нерей седовласый в своих дочерей красоту.

24.05.09 Венеция

«Рассказыванье нежностей, болтанье…»

 Рассказыванье нежностей, болтанье И всё что составляет эту ночь, Как будто вбито мягкими болтами, На холодец похожими точь-в-точь, И волочилась громко позолота По куполам дрейфующих церквей От «ничего» до страшного «чего-то» Любого «как ты?» трижды таковей Мне тетивой и оборотнем пахло, А тростники бросались животом, И я ронял малюсенькие драхмы И поднимал огромными потом.

14.04.08 Париж

«Дробя объём, — но дыр не образуя…»

 Дробя объём, — но дыр не образуя, — А на пласты тончайшие, — смотри, Сворачивает пух на Прорезную С Владимирской, как пешка на d-3, Король открыт. Чему? — не объясню я. Чему открыт нечаянно восточных Сословий город потаённым ртом? И левый берег — каторжник, безбожник, Зачем он здесь? — ни мнения о том, Ни объяснений сколько-нибудь точных. И догадаться — знать подобно сноске Пароль каштанов, лип секретный код, Нечаянных донашивать обноски Сословий, крестный замышляя ход За красным «Мальборо» в сиреневом в киоске.

1.01.10

«Прости меня за бедность тихой речи…»

 Прости меня за бедность тихой речи, За расстояний длинные гудки, Они всего лишь исключают встречу, И если усомнишься — коротки. Одно на всех нелепое мгновенье Внезапно общий сдержанности склеп, Как будто чай нам подан и варенье, И облака парные, а не хлеб. Прости меня, что город необъятен, Что на холме раскопок не ведут, Что солнце обнажается до пятен У всех кто жив, и только, на виду.

20.04.09 Казань

«Чуть игрушка белых палуб…»

 Чуть игрушка белых палуб — Рядом плещется кометка, Было б ёлочное — стало б Для игрушки этой предком, По бортам бы стали пушки, По канатам бы — матросы Побежали. А на ручки Лёг бы выхухоль, и трётся. И ноздрям вухухолиным Задышалось бы до свиста, Алексеевна б Галина Шла бы в платье шелковистом. Шла бы в чепчике нарядном, Да по палубе, да гордо. И в неё неоднократно Мы нацеливали взор бы, А ещё бы на бокалах Было множество помады, И встречали нас бы в Каннах Мёдом, сыром, кононадом. А для выхухоля кашку Бы готовили из блошек, И воде — кометкой стяжку, И лучи её — на розжиг.

28.09.10

«В слове быть мягкий знак неточен…»

 Вот досада, резвятся мелки На доске Вашей азбуки, Отче. Вяжет память на мне узелки. Хорошо нам, тепло и убого Ничего то сказать ни берусь И всё то, что хотя бы немного Было русь — украинская русь. У неё ни души, ни отдушин Ни границ, ни во храме лучин, Только неисчислимые тучи И крестов — хоть всю жизнь волочи.

18.08.08 Венеция

«Бросил брови, как перчатку…»

 Бросил брови, как перчатку, Ветер барышне в лицо, В небе ласточки пищат, как Прищемили яицо. Сто мороженых, не меньше, Съела улица — сипит. День был — целый, — всюду бреши, Был козырный, — сразу бит. Были люди — будто чучел Кто наделал. Жуткий взгляд На иные нахлобучил, А иные — так стоят. Утопать в желейной вязи, Ждать, — крутнётся колесо — Всё исчезнет, кроме разве Писков ласточкиных, всё

1.08.10

РЯБЬ

 Жил хорошо. Река жила напротив. Я слушал как подскакивает рябь, И наблюдал. На правом повороте Реки был дом. Красавица Зураб Там обитала. Длинными ночами Она бродила, чуть освещена, По дну реки, и всякими вещами Там занималась. Старшая жена Моя спала, а младшая рыдала, У средней пёс покусывал большой Железный клюв, и внутренностей балом Казалась пляска нечисти речной. На утро — каша, ветер, на качелях Детей различных грязные носы, Качели — вверх, и низа развлеченье — Не шевелиться. Муж красавицы Зураб печёт лепёшки из «малина», Зовёт меня со старшею женой, Весь день играем. Рябь неутомимо Подскакивает, слышимая мной.

5.12.10

«Жарко. Холодно. Потею…»

 Жарко. Холодно. Потею. Бред, фенол, формальдегид. Кто ты, воздух? Галатея, Полифем или Алкид? Скалы. Женщины. Циклопы. Холод, жар и снова бред. Снег бы выдался — мело бы, Воздух был бы, как шербет, Мелкой пудрою усыпан, Я бы, мелко же, чихал, И на лбу бы что-то типа Вырастало прыщика.

2.08.10

«До изнеможенья жёлтые бараны…»

 До изнеможенья жёлтые бараны В кроликовых шапках, юбках из телят, Лезут на заборы, башенки и краны, Где, расправив крылья, гордые стоят. В их мешках заплечных циркули и книги, А в руках огарки толстые свечей, И глаза безумно светятся у них, и Шерсть на них не дыбом, а ещё страшней. Слышу их молитву. Вижу: волдырями — Небо, и, взлетая, грозные стада, До изнеможенья жёлтые, бараньи, Царственным потоком движутся сюда.

17.01.09 Париж

«Что как я небезупречен?»

 Что как я небезупречен? Что как мне не в самый раз Эти бёдра, шея, плечи, Эта грудь и каждый глаз? Что как горд и своенравен? Что как сам — своя болезнь? Что как тесно мне в оправе Из того, что всюду есть? Хочешь, буду пузырями? Хочешь, мыльными? А вдруг И они — бока и грани, А не сфера или круг? Что как ими я не буду? Что как буду истукан? Или в поле халабуда Со дверями по бокам? А войдут в меня, — и всем я Дам спасение и честь Отказаться от спасенья, И сидеть во мне, как есть.

1.08.10

«Совсем как в качку, слишком наугад…»

 Совсем как в качку, слишком наугад И звук, и знак — у капель высоченных Следы навыкат. Вышколена гладь До глубины, до равенства в значеньях На синем фоне белого Киклад. Совсем как вдруг, от путаницы вспять Бегущих скал — вся путаница линий. Совсем как вновь, движения распад На след, и в нём чудеснейший скалиный Сна поворот туда, откуда спят. Совсем как ночь, бесчувственные к форме, Заколосились воды. Принимай За гладь и ствол, раздвоенный у корня, — Посадку мачт на нежную эмаль, О, белое Киклад на синем фоне. И час пройдет, и век, и все века, И синее заботливо подсадит Ту неба часть, в которой облака, — На ту, где нет. И сети рыбака То спереди потрогают, то сзади.

20.07.10

ПШЕНИЦА

 Кем бы ни была пшеница, Хоть и божьею рабой — Все умеют ей не сниться, Кроме нас с тобой. Кроме нас. Она окрепла. Встала на носки И гудит, подобьем пекла, Видишь — колоски Поднимаются огромны Не объять ствола, Ветки толстые как брёвна. Запряжём вола, Выйдем в поле с острым плугом. Чем бы ей не быть — Наше сердце бьётся глухо, Силе — не убыть. Мы идём. Мы великаны, Вздуты наши шеи, Ноги — страшные как краны, Руки — тех большее. А в глазах горящий столп, А в ноздрях по спице Всё возможем, только чтоб Больше ей не сниться.

14.12.08 Париж

«Или скрыли совершенство…»

 Или скрыли совершенство, Или всё то — лебеда, Или небо — это чем за Нами кто-то наблюдал, Или если мало-мальски Раскачается помост В небо выкрашенной краски — Дыры сыпятся из звёзд. Наши тушки — хохотушки, Сигаретки — пых да пых, И лятит над ними тучки, Или, может быть — от них.

20.11.10

«Дурноподданный её величества соли…»

 Дурноподданный её величества соли, Вернопахнущий кизилом и йодом, Я мечтал тебя, Крым, колбасою Между маслом и бутербродом. Серпантина гамак учил промыслу Раскачаться над пропастью, духом Быть поездок в тебя автобусом С приоткрытым квадратным люком. На мольберте удобно сушить плавки, Было б что рисовать, или чем плавать. Я и сглазить бы рад тебя, но булавки — Всякий кряж, поворот и любая заводь, Но комок родника по дороге от Бахчисарая, Уходящий по плечи в лесное горло, Это то, чем память, меня стирая, Продолжает в тебе сохранять упорно. Лучше бы мне достались неосторожные цапли, Или капуста так разрослась — земли не видно, Но гляжу — перевала кривая сабля Рубит облако, всё по краям — слитно. Но Джанкой- и налево, чтоб путь срезать, Арбузы пахнут арбузами — это невыносимо, Радуга! Сколько цветов? Десять! Обычные плюс три глубины в синем. Так сложилось: махаон — бабочка, Но кому, как не нам, знать бы: Махаон — это Крым, а сачок рядышком — Наша с ним никогда свадьба.

31.07.10

ЕДА

 Кто ест кого — во тьме не распознать Но слышен лязг, и хруст, и хрящик Никчемной твари съеденной трещит. Я у окна. Я как бы в настоящем, Чьи за окном страдания? Ничьи. И всё верней еда еду сжирает. Прозрачные и страшные дрожат В графинах, аж под горлышками, морсы Боржомы, квас, узвар и медовуха. Моё окно шатается от звука, — Там тоже я, и там противоборство Еды с едой. Вдруг молния и всё освещено. Мне виден сад, на кладбище похожий, Я угасаю как бы, но кричу — Скелеты туй, кустов сирени кожа, И грач, клюющий голову грачу, И червь стоит со страшными глазами.

4.01.09 Париж

«То вдалеке, под видом силуэта…»

 То вдалеке, под видом силуэта, То слишком близко, чтоб наверняка Не разглядел я, то и просто «где-то» Припадок дюн, почти истерика. Так питекан — хозяйничая, — тропы Одутловаты в каменном лесу, Так, нападая, бьют тебя сугробы То по походке, то по голосу, Так сердобольны выпившие няни, Так Гиппократ использован не весь — Вершится дюн повсюду ковылянье, И обладанье мной под занавес. И вносят жидкость. Видишь, на подносе Трясут губой верблюжьи черепа, «Па-ба-ра-бам» как будто произносят. Прислушиваюсь — нет, «па-па-ра-пам».

28.07.10

«Мне ищется, подрагивая, дом…»

 Мне ищется, подрагивая, дом Турецкой булочной на первом этаже, Где пахли молью тени — и на том Стояло утро. Если в гараже Гудел бензин, то мой автомобиль Ему тянул свинцовые объятья. Я никого, пожалуй, не любил. Я ничего не лишнего не тратил. Был так один… Соседи за стеной, В приподнятом, от страха, положеньи… … и — сединой покров волосяной… … и хлеб пекли всё раньше и свежее.

9.02.08 Париж

ЖИБАОБА

 Саблю, белую до блеска, Достает Жибаоба, Сапля крепится на леску, К леске крепится скоба, Нити те, что при скобе — Прямо в рот Жибаобе Аккуратные скользят. Там полно жибаобят: Трехколесная как будто — Их устойчива печаль, И печали атрибуты — Два зеленые мяча При любом жибаобёнке. Сабля белая пелёнки Разрезает в аккурат Там, где пуговичек ряд. И весь мир весёлой стаей, И все солнышки гурьбой Прыгать голенькие стали И гордясь Жибаобой. И младенцы, и старушки Похватали в руки клюшки И летят навстречу шайбе Аж во всё жибаобабье.

20.11.10 Париж

«Вот я и город. Счастью удалось…»

 Вот я и город. Счастью удалось О нас сломать все зубы. Не разгрызло. Дай угадаю, что это за гвоздь Забитый в руки набережной. Висла? Фонтанка? Влтава? Сена? Южный Буг? Коричневая Ева-Яха? Или возникшая до появленья букв Река Тире, и Минус — если знаков? Вот я и город. Мы наедине, Как А. и Б. беспомощны отрезка, Натянутые — не чета струне, «Несовместимо», значащие, дескать. Стары настолько, чтобы думалось: настал Проступок раньше места преступленья — И этот холод, вложенный в уста Настолько твёрд — хоть вывески прибей им. Страшней чего над массой этих вод Оскал моста, вдыхающего скорость, Дай угадаю, кто из нас найдёт, На что делясь, чтоб вечно было «порознь»?

6.01.10

«Две ошибки в слове «влажность…»

 Две ошибки в слове «влажность» Допускает испаренье. Все деревья стали аж на Стометровые колени. И забрызганность людская, Бросив зимние пожитки, В слове «льётся» допускает Те же самые ошибки. Будто в чине адмиральском, Мокро важничает тумба, В тон подыскивает краски И притронуться к кому бы. Что скрывается за всем, что Сразу и не разглядишь ты? Вмиг ли мокрые одежды, Или мокнущие выждав? И какую только драму Не разыгрывают капли. Декорации с утра на Гололёда станут грабли, Взяв ушиб в торосы лени, Тело влаги предлагать, и Не для злых благословений — Для восторженных проклятий.

25.12.09

«Сан Марти. Номер сто сорок три…»

 Сан Марти. Номер сто сорок три Просто так, ни о чём не тоскуя, Любовался тобой, Сан Марти, На латунную ложечку дуя. Хороша неподвижная шаль — Голубиное небо Прованса. Никому, ничему не мешал, Любовался тобой, любовался. Сан Марти. Ни любви, ни жены, Ничего у тебя не прошу я, — Только маленький миг тишины, Только чашечку кофе, большую.

8.11.09

«О, Стикс. О, страх. О, каждый божий день…»

 О, Стикс. О, страх. О, каждый божий день Существовать упрямое стремленье, Как бесконечны воды в решете, Как я их видеть, чувствовать умею. Внезапный ливень. Лужи на дыбы. Почти неуловимые проходы Между домами. Кажется, — ты был. Но был как будто вымысел кого-то. Холодный мех на влажной мостовой, Останки львов на скользких парапетах: Наждачный запах это островной, И ледяной, внезапный ливень это.

20.06.10

«Гремел концерт, и как ни замирали…»

 Гремел концерт, и как ни замирали Под утро звуки: двигались смычки, Стояло долго эхо над дворами, И шил рассвет парчовые мешки Для музыки, застывшей благородно. А я сидел, бросая камешки, То просто так, то нет — поочерёдно. А я сидел на шаре золотом, Прислушиваясь, будто каменея, Не к музыке — к тому, что будет с нею, Уже почти неслышною, потом.

28.06.09 Венеция

«Об разжиженности взломов…»

 Об разжиженности взломов, Клуб излязганности, выстриж Под замерзшее газонов, — Губы, просыпаясь вытрешь. Об, начищенных, молчанье, — Будто в рот набрали палиц, — Дрожью, нервных окончаний, — Вытрешь щёки, просыпаясь. Об-, под палицы заточен, — Чуткий ад перегородки, — Вытрешь, стряхивая клочья Тишины, першенье в глотке. И об то, как мысли напрочь В это впряжены — не выпрячь, Просыпаясь, кофе варишь — Весь себя бесследно вытрешь.

9.01.10

Они лежали вымокшие настежь

 Они лежали вымокшие настежь От ярости необъяснимой, Мир двадцать два, мир тридцать три и части Шестнадцатого мира. Моросило. Ласкали сталь два ангела баграми Молочных желез статуи огромной Я видел храм, и жертвенницу в храме, И шёл парад частей по малой бронной. Парад частей шестнадцатого мира, Несла, казалось, главная усталость В красивом взгляде… Сыро было… сыро… И моросило… и смеркалось…

20.02.10

«Сознание, терявшееся трижды…»

 Сознание, терявшееся трижды, Будучи найденным, говорило «ок», Становилось на место. Произносил «ишь ты», Вспомнить ничего не мог, Понимал, что не чувствую ног, Передвигал их руками, Замечал лёд в стакане, Добавлял туда водку и апельсиновый сок. За изготовлением этого блюда И его потреблением проводил, сколько Не помню, времени. Амплитуда Раскачивающихся деревьев толком Не измерялась-ветер был сильный. Сок заканчивался. Брал апельсины, Разрезал на четыре части, Слышал, как в дверь стучатся, Хотел доползти, но берёг силы. Страшная вещь — эти воображаемые диалоги, С кем — безусловно, помню, но не скажу, А потом тишина распадающаяся на слоги «ти», «на», почему-то «шу». Относительно чистый стол, Апельсин шевелит хвостом, Прыгает на пол, Пью залпом, Сознанье улыбается, говорит «растём».

3.01.10

АЛТУФЬЕВ И ПАНКРАТЬЕВ

 Отроерочен и опятигубен Дубовый идол, воткнутый в саду. Его, ветрами выбеленный бубен. Его стоянья преданность труду Меж мягким рвом и твёрдою эстрадой, где был оркестр, и декламатор был, Где звуки шли из тоненькой трубы И на сплошную опускались вату, Как гроб второй на первые гробы. Они, бок о бок, зрели и торчали, Их было много. Больше чем в начале, Потом пришёл Панкратьев. Он силач, Он два ведра подбрасывал цемента. И коромысло, мягкое как лента, Резвилось в такт. Панкратьев слышал плач Крота и мошки, листьев и личинок, Его дрожала верхняя губа Он говорил: «Мы колоса причина, Мы вроде зерен. Вырастут хлеба. Мы будем есть их. Выживем и сытость Нам на челе восставит все лучи, Мы обменяем часть её на ситец И на любое множество парчи, Построим дамбу, выловим изюбря Зажарим птах и вкусно поедим Нам наши девы гладить будут кудри И молоко прибудет в их груди». Панкратьев брал телёнка и ослицу, Их убивал, и в жертву приносил. Он жаловаться мог и веселиться. Был на земле и был на небеси. Он рос, как шар, и все его любили, Слова гремели сладкие, как дыни, У всех от слёз дрожали кадыки, Неслись ему последние монеты, И каждый дар был искренним таким, Что где-то в небе ощущалось это. Алтуфьев гордый, не стесняясь, Вращал белесые глаза. Он приводил блядей, и пьяниц, И всех убогих на вокзал. Он говорил «Панкратьев-дьявол», Он бил во груди кулаком, Всех на колени даже ставил И уверял, что молоко Вовек не буде пребывати, Что не родится урожай, Что будут мёртвыми дитяти Его кадык при том дрожал, Струились слезы, тело ныло, Калеки, бляди, пьяницы Вздымали с криком страшным вилы, Алтуфьев жертвы приносил, Он верещал: «Изгоним беса», Скакал и корчился, вращал Зрачком безумным и белесым, Он был, как будто бы причал, Объятый пеной повсеместно. Панкратьев жёг при этом дом. Он жёг, а все вокруг плясали. Жена Алтуфьева, со ртом Кричащим, и со волосами Во всю горящими, несла Детей из пламени. Ужасно Всё громыхало. Смерть росла, И люди красными глазами Глядели зрелище, и сам Панкратьев тоже рядом прыгал, Звериным оглушая криком И город, и вселенную, Дубовый идол шёл из сада, Он говорил: «Отсель мою Досель, по самый мелкий атом, Я территорию означу: вот эту бедную жену С её детьми не тронь! Иначе Твою, Панкратьев, отниму И жизнь, и голову». Панкратьев Хватает меч и машет им. Но идол древний аккуратен, Он — прыг правее: «Не шути Со мной, я страшное созданье!» И вмиг Панкратьев весь раздавлен, И, полюбуйтесь, входит вот, Честной Алтуфьева народ, Он торжествует и рыдает, Он топчет мёртвого врага, Он, и с разверзнутыми ртами Для поцелуев, и рога Его торчат неумолимо. И вздохи вязкие, как глина. Алтуфьев встал на пьедестал. При нём горящие уста, Он обещает всем спасенье, Руками царственно трясёт, И любит всех, и правит всеми И сразу радуется всё.

1.11.08 Париж

«Сердечно так посапывал барон…»

 Сердечно так посапывал барон, Так глубоко дышала баронесса, И пуделята спали вшестером, А ночь, стоять на корточках из леса Устав, гуляла с лунным топором. Ах, ночь гуляла в снежном сюртуке, Звериный глаз, как бусинка в петлице, И в озере как будто в сундуке, Вещам волшебным нравилось храниться, За исключеньем сложенных в реке. Был бой часов и лужицы в углах, С кухаркой спал застенчивый дворецкий, Дремал огонь в обнявшихся углях, И свет стоял не выключенный в детской, А с чем-то вкусным — кружки на столах. Ах, разбежаться словно бы мечтал Весь дом во сне, и высоко подпрыгнуть, Чтоб где-то там, где звёздочки, аж там Летать, и ночь мечтала, никаких нет Сомнений, о таком же до утра.

27.12.09

АРТУР И МИХАИЛ. ПЬЕСА

(михаил)

Начало действа видится мне так: На зрителей направленная сотня Зеркал, и неуверенность, и страх, И тишина, и запах преисподней: Для этого поставим два котла Посередине зрительного зала А между ними — лошадь, без седла, В котлах — вода кипящая, и сало. Добавим света: видно горбуна, Он неподвижен. В чёрном одеяньи. К нему привязан плуг и борона, Чуть выше- нимб. Играют на баяне Из Вагнера торжественно. И вот Тяжёлый занавес до купола взлетает Выходит женщина. Округлый свой живот Несёт в руках. Красивая. Святая. Поёт негромко. Карлик тащит плуг И борону. Она его не видит. Вдруг исчезают. Открываем люк — Оттуда появляется Овидий.

(артур)

…но эта лошадь… лошадь, и затем Баян и Вагнер… нет не понимаю.

(михаил)

…в них красота, и в этой красоте Есть музыка…неслышная, иная… …тончайшая… струящаяся сквозь… …чарующая грубой простотою… срывающая зрителя, как гроздь… …и наблюдать взывающая стоя. (артур, начиная понимать, сначала неуверенно, но мотом всё с большим энтузиазмом) Затем Овидий бледные зрачки Направит в зал, накидку оправляя, Произнесёт: «О, древние божки, Коль зов судьбы неотличим от лая, Поскольку, время смея торопить, Безмолвствует звонарь на колокольне… Поскольку он одежды теребит, А не канат — мне бесконечно больно! И вот стою пред Вами обнажён…»

(михаил, восторженно)

…он обнажён?

(артур)

…накидка и ресницы

(михаил)

…тут входит Бог, и женщина с ножом, За ними следом едет колесница.

(артур)

На колесице рыбной чешуи Гора, а сверху головы оленьи

(михаил)

И женщина кричит: «Йерушалим!» Бог продолжает «Встаньте на колени!»

(артур)

А зритель встанет?

(михаил)

если же и нет, — Пусть в этот миг появятся солдаты

(артур)

На лошадях, во блеске эполет, Как мы с тобой красивые когда-то…

(михаил)

И пусть гарцуют! Жещина: «…порок неодолим, се яблоко налива греховного…» и режет поперёк, Солдаты хором: «гнев Йерушалима!»

(артур)

И зритель встанет. Купол упадёт. На зеркалах проступят отраженья.

(михаил)

Войдёт горбун и скажет тихо: «Вот и пораженье…»

(артур)

«…боль и пораженье…»

8.06.06 Венеция

«Досадно, если, вытерпев огранку переходом…»

 Досадно, если, вытерпев огранку переходом Подземным, — зыбь над люком, в рост Внезапно уходящая, окажется не родом Тепла, а чем-то вроде на мороз Направленного множества, естественным путём Возникшего сужения взбесившихся сосудов. Дышать! Дышать! Как можно глубже! Ртом! Бежать! Бежать! Скорей бежать отсюда!

16.11.09

«Весть плохая. Не такая…»

 Весть плохая. Не такая, Чтобы плохо, но не очень — А совсем-совсем плохая: Был живой, а стали — мощи. Было много — стало мало, Было с кем, а стало — не с кем, То, что выше охраняло, Стало — более не веским. Что-то жило, ковыряло И в носу, и где угодно, А теперь его не стало, Или сделалось бесплотным, Или плотным, но не сильно, Как бы кости да волокна, Как бы вместо апельсина — Корка высохшая токмо. Будто мы — деревья были, А теперь — под кожей скабки, Или пыль была — ни пыли, Ни чихнуть её, ни тряпки. Или курица гуляла Вся красивая, а нынче — И бульона вышло мало, И гуляние — не птичье. Карусели-карусели, Детки, мамы и батуты, Что ни день, то воскресенье, Что ни торт — с орехом будто, Что ни женщина — по шею, Что ни боженька — ладошка, Где лежится, хорошея Понемножку-понемножку

28.08.10

САВЕЛЬЕВ

 На доме капли, словно рисовать Их взялся воздух, сразу же и бросил. Он густ, как борщ, и так же кисловат, Его лохмотья, в память о морозе Позавчерашнем, луч благославят — И замирают в медленном склерозе. В руке у дамы зонтик. Голоса На два узла завязаны у юнош А эти рты… чего туда не сунешь — Всё пропадает… в небе полоса От самолёта… Ниже — позолота На куполах, и, кажется, она Летит в тени того же самолёта. На доме капли, капель целина Нетронута, но милостью пилота Одна из них как будто зелена, Вторая же, немного сторонясь От первой, отражает отраженье Автобуса, и странное движенье Автобуса нанесено, как мазь На странные такие же рубцы Протяжных улиц. Это не каналы, Но в них при этом видимы гребцы И виден лодочник. Зовут его Камалов.

(Камалов):

Угрюмо мне. Я потерял очки, Но видел, как Савельева в лесочке Лопатами рубили старички На тонкие и ровные кусочки Савельева мне было очень жаль.

(Савельев):

Я умер. Я убит. Моя печаль, Моё, когда-то собственное, тело Теперь живут отдельно от меня

(Душа мёртвой давно дочери Савельева):

Мой папа мёртв. Я этого хотела.

(Ангел-Хранитель Савельева, задумчиво):

И этот фарш я раньше охранял

(1-й старичок, разрубая голову, напевает):

У-би-ва-ние врага Ве-ли-чаво, мело-дично

(2-й старичок, отдыхая):

Кто его оберегал?

(Ангел-Хранитель Савельева):

Лично я

(1-й старичок, ехидно, занося лопату):

Ужели лично? Посмотри, Ефрем, на это Мясо — верная примета, Что Савельев был порочен.

(Ангел-Хранитель Савельева):

Он был Богом, между прочим.

(2-й старичок):

Хуя себе новости

(1-й старичок, опять занося лопату):

Ефрем, Бога, не существует

(2-й старичок, лихорадочно крестясь):

Что-то мне нездоровится

(Ангелы-Хранители 1-го и 2-го старичка, переглядываясь, недружным хором):

Бастуем? Конечно, бастуем!

(достают плакаты, закуривают и бастуют)

(Камалов, механически проделывая дырочку в очередной лодке):

Угрюмо мне. А ещё эти капли, Самолёт, улицы неказистые. Савельева нет. Мне кажется — я ограблен.

(старички орут во весь голос)

(Савельев):

Однако же, голосистые.

(Возмездие, разрывая старичков на части):

Я наступило и, похоже, вовремя.

14.02.09 Париж

«Своё лицо, забывшееся за ночь…»

 Своё лицо, забывшееся за ночь, Я напряжённо вспоминал, но что-то Вдруг оборвалось и, поставив чайник, Я видел всё как будто в лёгкой дымке. Мне захотелось подойти к двери, Прислушаться, ведь было очевидно, Что кто-то там, с обратной стороны, Как будто ключ достал, и впечатленья, Что это кошка или шум дождя, Не создавалось. Два часа, быть может, Прошло, пока дыхание за дверью Не прекратилось. Я присел на стул, Как хорошо, подумал, что сегодня Нет ни работы, ни каких-то дел Хоть сколько-нибудь важных, и лицо Руками пробовал нащупать, но его Как будто не было, а может — ускользало.

6.10.09

«Был, второпях, кротами воротник…»

 Был, второпях, кротами воротник, И кто-то двигал форточкой скрипуче, Гуляли тени, думалось: от них Сбежало все, и ну сбиваться в кучу. Мне ничего не стоило сложить Все числа, знать и выразить все мысли, Был воротник как дверца, а ключи К нему — кротами некой новой жизни. Имбирь взошел. Имбирь. Имбирь. Имбирь. Запомни. Вздрогни. Мучайся. Страстная Суббота — вдруг, дыра. Потереби Ее губами —…нет, не зарастает.

2.04.2010

«Надо вдруг исчезнуть спинам…»

 Надо вдруг исчезнуть спинам, Чтобы ребра обнажились — Это запахи из блинной Вышли в город и случились. Это — мельницы упали, Это — руки в черных точках, Я — вот этими губами — Ловкость каждого листочка, Я — прожилки, теплый мрамор Выпить пробующих лестниц, Из Хеврона и Харрана, В храма луковицы свесясь, Я — и сорок тысяч ровно Под землей истлевших свитков, И — восторг непосвященным, Снами истинными выткав, — Ночи новые, тугие, Натянул на роговицы… Всем остаться нам такими… Выйти в город, и случиться.

9.04.2010 Париж

«Балконом, примыкающим когда-то…»

 Балконом, примыкающим когда-то К тому, где жил я раньше, этажу Грустила вся сегодняшняя дата И, не сопротивляясь мятежу Окна ползти бревенчатым румянцем По трещине, и, трещиной дыша, Строение напоминало панцирь Того, что было здесь до мятежа. И смута изнурительная зрела, Точился миг о будущего кость, Всё напрягалось, двигалось, старело И, постарев, просачивалось сквозь. Заверховодив, лопасти строений Чернеть балконом смели этажу, Где я когда-то жил — поползновенье Знать то, как я сегодня провожу От мятежа сокрывшееся время, Болтаясь между датой роковой И той, что до строений сотворенья Была для них судьбой как таковой. Возможно, выйдут газовые лампы Таскать по лужам блики купажа Тебя самой и той, кому я сам бы Принадлежал вполне до мятежа. Пожалуй, нет у этого остатка Смещенья рода в памяти моей: Из ночи пить невидимое — сладко: Она ещё становится темней. Стучаться в двери, выгнуться струною, Когда откроют. Ветер натощак За улицы берётся бороною И оставляет запах на вещах.

7.11.09

«Воображаемая встреча этих строк…»

 Воображаемая встреча этих строк, Лежащих более чем параллельно, Как если бы пространство кувырок Задумало — верстается петельным Курсивом. Встреча, даже если и Такого рода, нити переплёта, И буквами листы ужасными Покрытые — всё подлая работа Ума, способного раскладывать слова Не по значеньям — интонационно, Как будто каждый слог образовал И передал невежество своё нам: «бордюр», «бурленье», «бедренная кость», «покрыта пылью бельевая полка», «шершавое ощупыванье ос ладонями»… звучание, и только.

6.10.09

«Берёзы взгляд увеличительный…»

 Берёзы взгляд увеличительный, Гнездо над гусеничной полостью Увидеть предложите нам, Чтоб останавливались полностью Зрачки, сердца, попытки возгласа В сведённом красотою горле, Приметив — копошится, возится, Кряхтит живое на платформе: Декабрьской жизни воробьиной Ополоумевшие сгустки, Их голоса, не приведи нам Расслышать, сиплые по-людски. И парк, и нищета вокзальная — Одно и то же: смертной спицею Петель нацеленных вязание Губами, клювами на дикцию. Её одну, — не израсходуешь Пока — торжественным не кажется: Вся чернокнижница природы лишь Одним тобой — белобумажница.

6.12.09

АМИРУТ

 Как ни для страха снится Амирут, Зачем ещё? — впряжённый в колесницу Двуглавый конь — и, кажется, замрут Его попона, ноздри и ресницы, Замрут навек, и мне не пробудиться. Коням двуглавым, как ни хоронись, Куда ни прячь их бешенную душу И тело вечное — ни прошлого границ Не ведом контур, ни границ грядущих, Они — лишь сна пронзительные крючья. Кренится мебель, ходики гремят, Коснёшься стен — спадает одеянье Их грубой кладки, спит за ними ад, Маня проспекты сна поводырями, И Амирута имя повторяя.

22.06.08 Венеция

«Выклёвывая мякиш сизых птиц…»

 Выклёвывая мякиш сизых птиц, Нанизывая корочки на ниши Из под ареста тучи, приглядись, — Идут. Ещё приглядывайся: вышли. Опустошённый тусклый полумрак Чердачных пугал выпуклые зраки И неизбежно — обнажённый страх, Меня очнувшегося в этом полумраке.

9.11.09

«Нам не римлянин — грек в написаньи овального свода…»

 Нам не римлянин — грек в написаньи овального свода Напряжённо дышал, ослепительно, глубоко. Благородный язык проникал, не страшась перевода, В осторожные окна. Мы думали. Помнишь о ком? Нас водили домой дыры тёмные над фонарями, Спали дуги мостов на изогнутом Сены плече, И шептали дома, за которыми мы повторяли: «Вы зачем ещё живы… зачем ещё…» Помнишь зачем?

16.10.09

«Реки собственного цвета…»

 Реки собственного цвета, Много старости и книг, Колокольни-пальцееды Тем, кто тычется об них. Камни, ласточки, моторы, Локоть сломанный моста, Ходят люди из конторы Прямо в общие места. Ордена висят на стенах, Лошадь мнётся на плацу Небо, с облаком везде на, Переходит в полосу. Полночь мечется, как гиря По бидону молока, и как пёрышко снегирье — Неожиданно легка.

28.09.08 Прага

«Васаби, отчего так хорошо тебя шептать?»

 Васаби, отчего так хорошо тебя шептать? Узнать бы, почему такое наслажденье В губах бескровных. Будто пробуешь собрать Пыльцу трепещущим растеньем. Васаби, для чего с таким щемящим чувством, С таким необычайным протяженьем звука Тебя шепчу, и с этим свистом, хрустом, И с этим счастьем мне такая мука?

28.12.09 Париж

УТРО НА ВЕРАНДЕ

 У туфель вздёрнутый носок, Торчит оранжевая шпажка Из дольки апельсина. Сок Лимона, полежал, бедняжка В китайском блюдце и усох. Сервиз на столько-то персон — Но где их взять? — скучает мудро. Играет кошка карасём Ещё живым, но почему-то Его мы тоже не спасём.

15.03.09 Париж

ОДИННАДЦАТЬ КОЛОНН

 Через дефис и запятую Стоят одиннадцать колонн, Как будто ветер четвертуя, И к тёмным аркам под углом. Всё тихо, чинно, осторожно. Стоят колонны и, возможно, На этом месте был квартал, Ходили женщины на рынок, И мелом продавец чертал В своих игрушечных витринах. Несут одиннадцать колонн Луной подсвеченный пилон Гуляют пары, а внутри Наверно, книги. Точно — книги. И тех же самых женщин лики — Но ни квартала, ни витрин. Порою так бывает жутко, Что им стоять ещё века Без отдыха, без промежутка И без меня — наверняка.

15.02.09 Париж

ПИРОЖКИ

 Хриплый голос ламп небесных, Шов неровный вечера, И слова такие в песнях, Что добавить нечего. Ай да звука толкотня, Что не «и», то краткое, Обнеси меня, родня, Чёрною оградкою. Побаюкай, укачай… Пирожки с картошкой, И двугривенный на чай Чёртику в ладошку.

21.02.09 Париж

«Из некогда восторженно лица…»

 Из некогда восторженно лица Во статую глядящего, струились Положенные парка телеса На вёсел воспалённую невинность. От лебедя просаживался пруд, Чугунные посапывали пушки, И, полагая — медленность берут Из наших тел, мы ёрзали на брюшке. Светились луны ласковым огнём, Аквариумы пучились от гупий, Воздушный парк пускалось вороньё Пересекать и лыбилось из дупел. А мы, доёрзав, спали на боку, Сочней хурмы, душистей винограда, И полагалось в день по табаку, А если день изысканный — стократно.

10.02.08 Париж

«Конечно, страшно здесь, но кормят хорошо…»

 Конечно, страшно здесь, но кормят хорошо, Скулить нельзя, но вина безупречны. И утром яблоневый сад припорошён, Затем, чтоб когти выпустить под вечер. И флюгер в долг, конечно, вертится ветрам, И ставни выданы под света закладную, Сад носит цепь из серебра с утра, Чтоб вечером сменить на золотую. Чертовски страшно здесь, и выпущен чулан Гулять по дому с ямой в чёрной пасти, И полон яблоневый сад по вечерам, — Они под утро сбудутся, — несчастий.

18.12.09

«С одной рукою, согнутой, как будто в ней газета…»

 С одной рукою, согнутой, как будто в ней газета, И другой — прямою, словно нет ни локтя, ни кисти, Стоит, протянув свою тень от конца света До начала его Евангелистов, Иоанн Моисеевич, честь ему, и хвала, и слава. Потомок древнего, известного рода, На пороге своего грота, Или пещеры, держит на руках сына Савву, Жена Иоанна, мать Саввы, в пещере, или гроте В одежде обтягивающей, в шляпке из голубой ткани, Сооружает блины, или что-то вроде — Отсюда не видно, но пахнет блинами. Иоанн Моисеевич смотрит вдаль, Видит пустыню, над ней небо, а в небе Солнце, похожее на медаль, И, заодно, на желток в хлебе, Потому как пустыня ему всё равно что хлеб, Савва плачет, В правом углу картинки идёт верблюд, На нём восседает брат Иоанна Моисеевича, Достославный Вестибюль Моисеевич. Горка блинов, жена безупречной формы, Её улыбка и взгляд, а в левом углу Картинки-идол. Большой, несуразный, чёрный. Имя ему — Глу Цей Цей Сиимам Глу, Длинное такое имя, вкрадчивое. Горка блинов пахнет. Вестибюль Моисеевич поправляет тюрбан, Проезжая в правом углу, и сворачивает К пещере, или гроту. Савва кричит: «Дядя, дядя!» Жена Иоанна тоже радуется приближающемуся родственнику. Сам Иоанн спокоен и безучастен ко всему происходящему.

1.03.10

«След оставил нашу клячу в покое…»

 След оставил нашу клячу в покое Мама-маменька, что это такое? Ой, сыночка, будет у нас жаркое На ужин, А поля взойдут голубой травой — Будет гость у нас с больной головой, След без клячи, сынок, След без клячи, сынок, Не нужен. Гостю след продадим-продадим За грошик, Мало-маленько есть молока в груди Не умрём, поди, Не умрём, поди, Дней дождёмся других, хороших.

21.01.10

«Теперь не так. Это особенно заметно в феврале…»

 Теперь не так. Это особенно заметно в феврале, Всё как-то плоше выглядит, беднее. А раньше всех, кто жили на земле Знал поимённо каждый, кто над нею. Посередине мира стоял паб, В нём было бесплатное пиво и много баб. Мужчины выходили атлетического телосложенья Сами по себе, даже не стараясь. Непослушных детей уносил настоящий аист, Хлеб рос сразу в масле и клубничном джеме. Книг и, например, оперы тогда не было, Духовной пищи никто не требовал — Все были как-то изначально сыты, А когда подрастали, — На всякий случай, принимали друг друга в ЛИТо. Ещё была масса свободного времени, Которое проводили, в основном, в забавах: Гладили животы беременным, Бегали голяком в высоченных травах, Ловили коней, и на переправах Меняли их, чтобы посмотреть, что получится. В каждом доме жила ключница, У неё не только водка была, но, как правило, Малосольные огурцы, квашеная капуста, грибочки Всё прямо из бочки, А картошечка на столе дымилась и во рту таяла.

21.02.10

«Подвернув штанины обе…»

 Подвернув штанины обе, Царь мой — смерти тихой крестник — Спит в отеческом сугробе Слов покуда неизвестных. На слоне гарцует дева, Шторы — видишь? — шевелятся. Это: двор и горка слева, Справа брат целует братца. Это: вот и санки в щепки, Это: вот и починились, Царь мой спит давно и крепко, Это: дядя Витя Нилус Плохо слышен и не виден — Значит, что-то взбарахлилось… Только бы не дядя Витя, …всё, но только бы не Нилус.

20.02.10

«У трамвая жизнь кривая…»

 У трамвая жизнь кривая, И плетётся он, ворча, Красной корочкой перча, Даже не подозревая Это — площадь Ильича. Бьёт тревожно Дух ходдожный Насажденьям чуткий нос. Трактор белочку пронёс Строго противоположно Направлению полос. Ряд театров виновато Пасти дивные разверз, Ветер тычется в подъезд, И вот-вот растущий фатум Наши яблоки надъест.

1.03.08 Амстердам

РИ

 Напоминаю что-то вроде корабля, Стоящего на якоре Под ночью, в виде спальни, Во мне есть палубы. Я жалобно сижу, обняв Предмет овальный. Это дыня. Сочная. С трещинками. Куплена на базаре. Рядом кадка. В ней дерево. листья влажны. Нечто вечернее, меня глядящее — до того в разгаре, Что страшно. Наступает восемнадцатое число. Мне лениво. Я тяжесть. Очень большая тяжесть. Тем не менее, Женщина красивая умеет меня поднять, а я прячусь В недоумение, Тут же Почти немедленно Мы идём вместе на ужин, На завтрак, на выставку Цетлина. Затем я опять корабль, бросающий якорь. Рядом кадка. В ней дерево. Всё повторяется. Чуть позже в крови обнаруживается сахар, А у всех карт по углам — Дарница. Я там раскачиваюсь много лет в кресле, А, периодически, — на зеркале в туалете. Чем больше пью, тем интересней, Почему всё равно бледен. Почти ничего не ем, говорю тоже редко, Постепенно становлюсь нем, Дочь помещает меня в предки, Я помещаю её обратно В три с половиной килограмма мяса. Нам обоим настолько приятно, Что пробуем поменяться. Она исчезает. Становлюсь собой, Но как бы уже и ею. Мы живём в разном прошлом, спим в одном теле, От случившегося нам ещё страшнее, И бесконечно тревожно В кадке цветёт растенье.

18.08.08 Канны

«Соль, — спасительнее мяса…»

 Соль, — спасительнее мяса Для калёного ножа, — В этом мире появляться, Не ему принадлежа. На веранде дружный хохот. Это бабы. И у них Видно сложенное плохо Тело, будто бы крольчих Взял охотник неумелый, Да об выстрелы поскрёб. Это тело и не тело, А чудовищный микроб. Соль — спасительнее мази Для нарыва жития: Что не высосется — хрясь! и Понимаешь — это я. На веранде льются вина В бабьи жалобные рты, Те врата непоправимо Для соблазна заперты. Так и хочется очнуться, Взяться глазом за пейзаж И вертеть его паскудство, Чтобы всхлипывало аж.

20–21.04.08 Венеция

«То, что вылепила ночь из переулка…»

 То, что вылепила ночь из переулка — Мой обмылочек окна. Тонкой пряжей выбелена лунка, И метель, гляди-ка, потекла. Потекла, заполонила чёрный, А потом и белый ход. Мандаринов запахи. Никчёмный И не новый получился год. Мне бы в байковую пропасть одеяла Уронить веретено… Сколько это «много предстояло», Где оно?

7.09.09

«Моток фольги истратив на повтор…»

 Моток фольги истратив на повтор Твоих движений, утренних, бесцельных, Рвать на картинки явного картон — Возможно, вот триумф на этих сценах. Пускаться в пыль из каменного, в мазь — Из вод прозрачных, в крик — из подворотни, — Открыл бы кто, кому такая власть Дана фольгу растрачивать сегодня. Ах, рассказать бы — некому! — вокруг Серебряные туфельки и принцы. Полёты птичьи валятся из рук Земных навстречу падающим птицам.

12.03.10

«Холодный мрамор. Влажных полотенец…»

 Холодный мрамор. Влажных полотенец Мир осторожный, недоголубой. Собора четвертованный младенец, Какое утро создано тобой! Какую медь переливают кельи, Послушной тени выворот какой, И приоткрытых окон наводненье… Сон необычный. Медленный. Другой. Пустого дня, расписанные мелом, Напоминают женщину края Не потому ль шагающую смело По острию, что не до острия. Что вот труха — казавшееся прочным, Вот горка пепла — бывшее огнём. Во что-нибудь их тоже соберёшь, но… Холодный мрамор… Лужица на нём.

15.08.09

«В дальнем саде ботаническом…»

 В дальнем саде ботаническом Молоко стоит солдатское, Наведённое оптически На проспект Вернадского. Толстолобые троллейбусы Баклажаново подсвечены, Молоко пугает девицу И стоит застенчиво. Дева движется по саду Хлебной крошечке подобная. Киснет молоко, прикладами И ногами топая. Сад вжимается безудержно В день грядущий глазками Сядешь там и дуешь на Молоко солдатское. Принесёт троллейбус девице Мужа стройного с лампасами. Сад его подцепит деревцем — И давай подбрасывать.

30.03.08 Амстердам

«Этот голод много хуже…»

 Этот голод много хуже, Чем минувшие, поверь мне: Воздух словно бы разрушен, У мороза привкус серный. Хуже сваренный, чем прежде, Много меньше ароматен, Кофе тянется к одежде — Будут дыры вместо пятен. Злобный норов страусиный Удручённого ума. Мысли сотканы резиной, Утлой сыростью дома. Этот голод много-много Хуже прежнего, малыш, Но в особенности плохо Будет, если утолишь.

12.09.09

«Потерю крика, — пусть невосполнима…»

 Потерю крика, — пусть невосполнима — Не вышел кашель — хрипом коротай. Во что им верить, в очереди длинной Застывшим звукам, если не в гортань. Обломки ритма, гусеницы пенья, Залитый воском колокол стиха, Что ненавидеть страшному скопленью Бессильных звуков, кроме языка. Идём туда где сомкнутые губы Нас предают при скрежете любом, Пусть даже в плен звучания — Гекубой. Пусть даже в речи — соляным столбом.

27.12.09

«Небо — песочное дно акварели…»

 Небо — песочное дно акварели, Бездноверчения тёмная блажь, Бледный плафон, мошкары ударенье, В нём удивления жёлтый стекляш, До пазух песочных у каждого камня, До веры багряному меху лучей, Со всей непреложной жадностью канем В смежность твою, — с неожиданным чем? Досердные боли, и дородовые Схватки мерцающих ламп, разве я Ваше сиянье из мира не выел, Или своим его не заменял? Но не сейчас, не сегодня — одежды, В ночь, когда и тишина на замке, — Всё повторится, всё сбудется, аж до Встречи меня неожиданным кем?

22.08.09

СОБОР

 Не волынки циррозные махи, Не оранжевый флейты кистень, А голодные, злые собаки И холодная Ваша постель Привели мою душу на север, Научили добро пропивать. На гранёном космическом зеве Помещалась моя кровать. Я уверенно выбросил сушу, Будто серый, затасканный флаг. Ненадёжные кованы души На моих проливных куполах. Осторожная синь над каналом Облетала, как бабушкин плед… То проклятье меня охраняло То спасенье, пока его нет.

2.3.08 Амстердам

«На ногах восторженных, коротких…»

 На ногах восторженных, коротких И куриных, если бы могла, В километре от Белогородки Ходит мгла. Ты слышишь, ходит мгла? У озёр выкалывает блики, Режет свет вблизи от фонаря, Ствол берёт и, ласковей стволихи, Обнимает, слов не говоря. Обнимает, будто бы не это Ты везде, а зрения ушат Выплеснулся в чёрные предметы, И они трещат его, трещат.

31.01.09 Париж

«Ставни. Это ставни. Но кажется…»

 Ставни. Это ставни. Но кажется — Брови. Всё чаще кажется — брови. Чуть ниже, чем я хожу: не следы — кашица, Голову подниму — глаза коровьи Падают вниз. Падают вниз. Некто, оказавшийся старичком, Говорит: «Посторонись», — И ловит их самодельным сачком. Он это я. Он строг. Он Единица Он мне, перепуганному, снится. На дереве ангел. Ставни открыты Спящий идёт во двор. Говорит: «Слазь». Видит корыто. В корыте — коровий глаз. Ангел слазит с дерева. Оглядывается, Закуривает сигарету. Брови отделяются от его лица И улетают, покачиваясь при этом.

7.03.09 Париж

ДВА ЕВРЕЯ-МЯСНИКА

 Долго шлялись по болоту Два еврея-мясника От второго пахло потом, А от первого никак. Одного любила Глаша, А второй курил табак. И, казалось, — это лажа, Что один еврей не пах. А ещё, казалось, если Попадётся им кабан, То они его, хоть тресни, Забодают. Черепа Их восторженно блестели, Каждый что-то говорил, И стояли все растенья Наподобие перил. И стоял на небе месяц Басурманский, удалой, А его пилила местность Любования пилой. Вдруг один: «Христос Воскреси». Вдруг: «Воистину», — второй, И болото, в интересе, Каждой замерло дырой. И взошло из дыр сиянье Месяц — меркнет, жабы — в крик, Прибегают поселяне. Впереди у них старик. Тычут колья, вилы, сабли, Брызжут калы и мочу, Не красивые ни капли, И не добрые ничуть. Говорит старик: «Я вижу». «Видит. Видит», — вторит хор. И табак у них из вишен, И зазубренный багор.

1.02.09 Париж

ЗИНА ВОЗВРАЩАЕТСЯ

 Ездит в лимузине Зина В розовых колготках, на заднем сиденьи. Изредка выходит из лимузина. Увидев животное или растенье, Подходит, нюхает и говорит: «Невообразимо». Водителю хочется в туалет, Ему тридцать семь лет, Он во фраке, у него на правой Руке не хватает мизинца. Когда Зина выходит, он достаёт бутерброд, Вздыхает и думает: «Какая отрава». Прячет обратно в пакет. Злится. Набирает, не глядя, номер Попадает домой. Трубку берёт сын. Сын говорит: «Папа?» папа отвечает: «Я помер». Сын, немного подумав: «Мама просила купить кефира и колбасы». Зина возвращается в машину, но не одна, С ней небольшая лошадь.

25.03.09 Париж

НЕВЕСОМОСТЬ

 Входит небольшая бабушка. Небольшой её муж рядом. Садятся. Вздыхают. Снимают шубки. Обсуждают покупки. Гомонят и гомонят. Жуют клубники. Пустая бутылка вина Стоит между ними. Она Абсолютно белая. Над Бутылкой мадам размахивает вилкой. На вилке тунец. Тунец думает: «Я пропал». Она: «Обмакнуть бы в соус». У остальных черепа Улыбаются. Это невесомость. Парят предметы различные, Например, помада, Зеркальце, телефоны, А в опасной близости от плафона — Бабочка. Входит небольшая бабушка. Небольшой её муж рядом. Садятся. Вздыхают. Снимают шубки. Обсуждают покупки.

14.02.09 Париж

«Нагроможденье взмаха на кровать…»

 Нагроможденье взмаха на кровать, Ужаленное острым приближеньем, Нас до утра возьмёт погоревать О том, что мы — до умопомраченья. Нас голодать извне меридиан Приученный — невидим, несуществен. И комната, где выучен диван, Из тонких линий меди или жести. Как это наше — слёзы. Полведра. Забавы взмаха — складки покрывала Шли до утра. И что-то горевало Нас до утра. До самого утра.

4.06.10

«Побудьте, Юленька, мне другом и женой…»

 Побудьте, Юленька, мне другом и женой, И станет мир, с какой-нибудь, но стати Со что-нибудь совсем величиной Огромное, и мы в аэростате Ах, полетим, конечно, полетим Так далеко, что дальче не бывает, Где что ни день, то сразу Валентин, А что ни клумба — мигом поливают. Мы станем коз пасти для молока, Спасём собак от злого Баскервиля И жук-вредитель будет великан, Затем, чтоб мы легко его ловили.

1.02.09 Париж

«Пять свечей: четыре синих…»

 Пять свечей: четыре синих И одна на толстой ножке Две мечети возносили. На столе лежали крошки. Я зачем-то подмечал, Как зазубрены площадки, Там, где пятая свеча. Как зазубрены и шатки. Полумесяц восходил, Год две тысячи десятый Был как будто впереди, Но оказывалось — сзади. Много берега. Лошадки. Тёплый свитер и сапожки. Две мечети, три перчатки, Пепел на столе и крошки.

19.04.09 Казань

К БРИДХИД

 Всей высоты не вынеся венка, У кромки мая крылышками машет Судьба, неподражаемо тонка, И так легка, что кажется — не наша. Подолы платьев чёрных подобрав, Садится в лодку бархатную. Верь же: Ей не Харон, а благородный граф Простую сумочку и туфельки подержит. Возьмёт под локоть хрупкий, и слегка За талию воздушную обхватит, И ничего не чувствует рука, Лишь тонкий крой податливого платья.

23.05.09 Венеция

«Одетый арлекином, таким, что часто…»

 Одетый арлекином, таким, что часто На джокерах изображают, Посередине площади, где булочки крошатся С приятным, постоянным хрустом, Он метких птиц подвержен урожаю, Вдыхает носом, выдыхает бюстом, И долго там, задумчиво сидит. Всегда один, Всегда с тряпичной сумкой К нему подходит мальчик. Из груди Торчит штырь. Второй, чуть длинней, в руке. Мальчик говорит «засунь-ка Его в себя, старик». На старике Костюм арлекина, тапки на два размера больше. У мальчика идёт кровь носом. Рядом стоит официантка из Польши Она думает «не соглашайся» и нервно теребит косы.

5–6.03.09 Париж

А. ПЕТРОВ

 Проливая воробья На красивую тебя, В синем платье из шифона Небо шло, как Персефона, Всё, что ниже, не любя. Загорелая, иная, Морю ближе, чем Даная, Протяжённее намаза В лёгком воздухе Стамбула Шла Юдифь, роняя мясо Злого, ангельского гула, И душа могла, как дуло, В это место направляться. Пели белое строенья, В чае плавало варенье, Рядом с небом и раздольем Кто-то кажущийся шёл Малышом и голышом. Не Петров ли Анатолий? Он! Конечно же! О, да! Шляпа, горб и борода. В роговых его очках Будто бабочки в сачках, Бьётся жёлтая руда — Это солнечная, то ли, Даже лунная, вода. Анатолий, свет, Петров, Ты убить меня готов? «Нет», — идущий отвечает, Небо ласточку качает На сгустившихся бровях, И мадам, с руками фавна Утопает в воробьях, К ней спустившимся. И явно Проступает на губах Вкус форели. Я рыбак. Я раскидываю сети. Мну мякину. Жду всю ночь. Звякнет колокольчик — дети Просыпаются. Не в мочь Мне, Петров, астральный хохот Проникающих пучин В небо жирное по локоть. Но молчи, Петров! Молчи! Вот растений хоровод. Небо сыпется из вод. Поплавок упрямый скачет: Идол смерти — не иначе.

25.05.09 Венеция

«Кыш, молоток, от моей шляпки…»

 Кыш, молоток, от моей шляпки, От острия, половицы, брысь. Шкура моя — о-хо-хо! — тряпки, Кости мои, — а-ха-ха! — грызть. Послушай, да ведь это и есть чучело, Выглядеть мною научено. Тоже мной притворись — В мире нет ничего лучшего. Тоже очнись в поту, Тоже на завтрак спустись в кальсонах. Брошу в тебя и, — ага! — попаду Небом из — о-го-го! — глазёнок: По-настоящему мне в этот раз метко, Берегись, детка: Я — укротитель мощей телевизионных, По ошибке зашёл в клетку К театральным мощам. Видишь, они едят меня, вереща.

13.03.10

ИСАК

 Просыпается мужчина. Он в шерстяных трусах. Мама говорит: «Доброе утро, Исак». Он: «Доброе утро». Она: «Полвосьмого». Он: «Полежу ещё». Исак видит сон. В этом сне Исак и Мафусаил плывут по Десне Оба в цветных майках. Мама говорит: «Блин». Исак просыпается: «Дай-ка Бутерброд, мама». Она: «А тфилин?» Он: «Тфилин не сегодня». Мама говорит: «Хорошо». Исак становится на весы — сотня. Он поражён. Сообщает маме: «Я похудел». Та обнимает его и идёт на кухню, При этом думая: «Скоро тридцать семь стукнет». Исак продолжает: «…и то не предел». Мама открывает холодильник, Думает: «Идиот и пьяница». Звенит будильник. Исак опять просыпается.

13–14.02.09 Париж

«Жаль, никто не слышит, жаль…»

 Жаль, никто не слышит, жаль, Как на длинных балалайках щуплых Забрынчало там, у этажа, Где сижу я, в чай макаю бублик. Загудели балаболки: тишь да гладь, — Жаль никто не слышит, загудели И пошла медведица гулять На вершок от ею загляденья. От себе подобной на вершок, Только меньше, — жаль, никто не видит. Чай да бублик, вышуршан стишок — И плывёт, и тонет в алфавите.

13.03.10

«Город в стороны не убран…»

 Город в стороны не убран, Еле держится за грань. Понимаешь только утром, Про кого такая рань. Горки памяти булыжной, — Разгоняться не спеши… Чай с малиной, тортик с вишней, Стол с наклоном небольшим.

13.09.09

«Как в полотно обернут в захолустье…»

 Как в полотно обернут в захолустье, За плотником крадущийся с халвой, За кровельщиком — с шишкою на люстре, Таков весной порядок мировой. Как будто вор, здесь высторожен воздух, И сведены то ласточка, то стриж До состояний крошечных, бесхвостых, До цели настороженности крыш И высота здесь — ожиданье просто Того как с ней вот-вот заговоришь.

23.05.2010

«Девятый час. Валов переполох…»

 Девятый час. Валов переполох Катиться вдруг гуляющего люда. И глаз да глаз за стенами, и слог На слог не попадает, чтоб отсюда Нас вымолвить, сынок. Как тонок колышек при каждой дате, Как аккуратен. Через аптечный носик, в глубине Сомненья красок улицами красться, Поднимется и дышит обо мне Прицельно — рыцарство, и — обречённо, братство. Но скоро, скоро явится монах: Круг на груди огромный, на спине — Огни… Огни… И дальше всё в огнях.

12.03.10

«Лапки тёплого в передней…»

 Лапки тёплого в передней. Блюдце с мельницами. Спячка. От заутрени к обедне — Снег нетронутый. Испачкай. Сделай белому щекотно. Лужиц рыжие ириски Складывай куда угодно — В кружки, вазочки и миски. Верь мне, верь: забыться — чудо, Быть друг друга незаметней, Ждать возьмут тебя покуда Лапки тёплого в передней.

13.03.10

«Задуман кем, чему во имя?»

 Задуман кем, чему во имя? Какая область бытия Словами создана моими, Какая, если не Твоя? Узорами какими вышит Грядущий мрак над головой, И слух несовершенный слышит, Чей голос, ежели не Твой?

18.06.09 Тбилиси

Я.К.1

 Дан ход всему, что более зазренья Хранил в себе одну печаль назад Мой дар тебе — не веточка сирени, А целый сад. Одну печаль назад мы жили пеньем, В котором смел я голосом бывать. Мой дар тебе — не дикое растенье, А целый сад. Дан ход всему, что ранее недвижно Беззубым, детским улыбалось ртом. Мой дар тебе — всё то что я предвижу И слишком долго жду потом.

6.04.09 Париж

«Под Кутаиси близится к испугу…»

 Под Кутаиси близится к испугу Растений сумма, Пыльцой в окно нескошенного луга Глядит разумно. Как будто едет гоголем в бассейне На тарантасе, И смысл сложения растений Природе ясен. Ног механическое щёлканье в ущелье Обутых в «падай», Озёр поход из водоизмещенья В закат горбатый. И лихо совершённый прямо в завязь Прыжок платана, И красота, календарю на зависть, Вдруг постоянна.

14.03.10

«Одиннадцать стучало, не щадя…»

 Одиннадцать стучало, не щадя Небесной бронзы. Лили акварели Оленье «льнуть», воскресным площадям Весенних свойств суля столпотворенье. «Пари, пари» вымаливал овал Эмалевой воскресной наковальни, Лил акварели, и переливал — Какой весенний вывих ликованья! Семитно глазу, щебетно грачам, Хор ароматов тмина и ванили, Одиннадцать, пока не прекращал Считать, стучало. Акварели лили.

11.04.2010

«Диковинное, с усиками хвой…»

 Диковинное, с усиками хвой На сотни щек надувших ветках — Оградка шаткая. Наш день — сороковой От чернозема, детка. Зачем-то ждущий смешиваться с ним Столетних дуг троллейбусного парка, Открытым горлом просит: полосни — И хлынет жарко.

24.04.10

«Так и есть, — забавы ради…»

 Так и есть, — забавы ради, Чешки белые напялив, Это утро в Старом Граде Изначальное, как алеф, Тянет вежливые нити Деревянного кларнета, Что ему не прищеми ты — Сразу выпрямлено это. Кошки бархатные мая, Вдруг похожие на кошек — Это утро, поднимая Сотни мордочек и ножек. Но с фигур замысловатых Соскользнуло одеянье, И уже не целовать их Мы с тобой не в состояньи.

23.05.10

«Море, брызги, страха снасти…»

 Море, брызги, страха снасти. От созвездия на щуп, Гибкой темени гимнасты Льнут к холодному мячу. Врат рыбацких силуэты, Ноги, полные свинца. Называй полночным это И наследуй без конца Хор бессонницы налажен, Мы с тобою наверху, Там, где черти моря, пляжа Брызг приданное пекут. Мы с тобой как будто перстень, Снятый с пальца, и одно Лишь пятно на этом месте — Несводимое пятно

4.05.09 Канака

«Без мелочи двадцать один…»

 Без мелочи двадцать один, Без трёх и мелочь понедельник. И лампу трёшь, но Алладин Такой же, собственно, бездельник. В нас попадали чудеса Не по желанию, а сами. И солнечными в продавца Из неба дынями бросали. И у креветки на усах Ещё покачивалось море, И было много на весах, Когда он взвешивал, калорий. Но мелочь, и — двадцать один, Погасят свет, умолкнет рынок, Броди, воскресное, броди В его объятиях старинных.

14.03.09 Париж

«Остров фосфора певучий…»

 Остров фосфора певучий, Туч расстроенный рояль — Не луна уже, не тучи — Ночи тонкая эмаль. Это мрак покинул гнёзда, Это движутся за ним Свечи вечные — не звёзды — На эмаль нанесены. Это гасит их, рисуя На кувшине старичок Белой кисточкой: «Спасу я Лишь не созданных ещё»

5.01.10 Париж

ШТРУЛИН

 Аркадий Иосифович Неприбей-Голенищев Своей молодой жене Еве Паучок-Айвенго Покупал марципанов. Не преувеличу, — за очень большие деньги. Он стоял в лавке, крутил усы, Размышлял о последней статье Кобылинского, Напечатанной в журнале «Весы», Бормотал: «нихил», что в переводе с латинского Значило, по мнению Аркадия Иосифовича, Нечто среднее между похвалой и разочарованием «Эллис- какое странное прозвище, Есть в этом что-то пошлое и трамвайное». Пока Неприбей-Голенищев стоял в лавке, Переминался с ноги на ногу, Ева, его жена, объясняла Клавке, Что у последней нет ничего святого, Что «видите ли, Клавдия, это дурной тон — Ходить по дому с во-о-т таким большим ртом». А Клавдия что? Клавдия сопела. Рот у неё, если описать в общих чертах, Был не из маленьких, но «какое дело, Собственно, мадам до моего рта?» — Думала Клавдия и говорила: «Мадам, Больше, поверьте мне, никогда Это безобразие не повторится». Ева Паучок-Айвенго снисходительно улыбалась, Муж её в это время отсчитывал тридцать Рубликов кровных, слюнявил палец И приговаривал: «Дороговато, однако, Страшное это дело — заморские сладости, А съест-то, поди, — одним махом, Ни уважения, ни благодарности… Куплю-ка я чего-нибудь ещё и Клавке, Хотя бы, например, сливочный тортик». В это время в дверях лавки Появлялся в очках, и нелепых шортах Его товарищ по Царскосельской гимназии, Еврей, но человк, положительно, милый Штрулин. Вошедший говорил: «Безобразие! Голенищев! Чтоб тебя удлинили, Это ведь ты, долговязая бестия? Дай-ка я тебя обниму и чмокну!» Аркадий Иосифович, наклонясь неестественно, К маленькому Штрулину, отвечал: «Токмо Я о тебе подумал, дружище, Как ты появился. Ну и как оно в целом?» «В целом оно, Неприбей-Голенищев, Алексей Иосифович, хорошо зело». «Супруга, дети? Живы, здоровы?» «Даже не спрашивай, померли год как». «Мои соболезнования, а корова?» «Корова тоже. Я теперь сиротка».

29–30.03.09 Париж

ЗАПОРОЖЬЕ. ВОЗДУХ. ПАРИЖ. ТРУБЫ

 «Старбакс» напротив, слева «Монопри», Фонарик — жёлтенький, а светит, светит, светит. В парадном дверь иную отопри — Оттуда швы посыпятся и дети. Повсюду: ёлка, снег и конфетти, Водопровод и фартуки в горошек, В парадном — дверь. Посмей туда войти — и понимаешь: это — Запорожье. И всюду трубы, свалка, комбинат, Рабочий в стружке, дама с нервной стрижкой. Здесь напряжённый воздух обронят, И он как будто катится вприпрыжку. О, воздух! Ночь, и кошка на трубе, О, над крестом, ворон, грачей и галок Круженье. Если есть предел тебе — Он точно здесь — на трубах этих впалых. О, воздух! Полон гордостью плотин, Ты целым небом заслоняешь ночи, И мы хотим, хотим тебе, хотим И создаём, и дышим, что есть мочи.

2.01.09 Париж

«Бывает — час и выкроишь, но криво…»

 Бывает — час и выкроишь, но криво. На нём крещенье — лгать и трепетать: Бывают письма — очарованы надрывом, И междометий — хордовая стать. Бывает солнцем крымским перещурен И глаз, и гор зелёный хохолок. Как ни тибетствуем, и сколько не манчжурим — С худого часа — вечности на клок. С худого дня — страдания не выжать Краям раздора — не было и нет, Они затем и делаются ближе. Затем и час, и мы — по всей длине. Мы издадим, не выпотрошив даже, Тугие звуки, плотные. Такой Остроугольный камень перетащим, Что не загладить никакой рекой. И нет реки. Волна скрывает воды Бывает час — и слышится: изюм, Возможность затрудняя перевода Со всей длины на безмятежность всю.

5.05.09 Канака

МЕДВЕДЬ

 Были к терему отгадкой Зад и перед, я и лес, И медведь огромный в хатку Нашу крошечную лез. Песни жалобные пелись, Шёл, похрамывал петух — А у нас, какая прелесть, Был сочувствия недуг. Из огромного медведя Головы — светился рог, Герман щурился при свете Терем Германа стерёг. Герман делал на баяне Осторожную кадриль, Мы вовсю его бояли Он боялся и хандрил. Наша крошечная хатка, Герман, петуха болезнь, Вечной жизни лихорадка, И медведь огромный лез.

15.03.09 Париж

«Договоримся же давай…»

 Договоримся же давай, Что, плечи глиняные вскинув, Промчался водяной трамвай По улиц выпяченным спинам, Из геометрии в оскал Сжимая долгожданный пропуск, Он теплых улиц расплескал Почти фарфоровую робость. На четвереньках золотых Стоит в нелепом равновесьи, И отраженья — еретик Его отчаянности тесной, — Нам ничего не говорят, Помимо мха и побережья, И всё существенно подряд, Произнесённое небрежно.

22.05.10

«Кортежи жилистые листьев выставлю…»

 «Кортежи жилистые листьев выставлю» — Желтея, угрожала гонка, В точь, позвоночниками, издревле Прямыми, спину парку скомкав. Чудесная стояла явь. Представь, любимая, представь, Как бормотания во рту Меня в кафе на Рамбуту Настигли, и под белый локоть Берут, а вывести не могут, Что парк — на всякий обладая нюхом — Неверный цвет, а хвою — увеличив, Не хочет быть ни листьями, ни пухом, Что вот он — жёлт и, стало быть, — коричнев. Что редкий ствол, объятен до поры, Пока кора вникает в топоры, Переродясь, не скажет: «Ну и пусть Пуста листва… — я тоже буду пуст»

23.10.10 Париж

«Внезапно стали вдохи наши вески…»

 Внезапно стали вдохи наши вески, Рот искривился немотой На Энгельса углу и Заньковецкой Угрюмый свет стоял, как понятой, Над стариком, открывшим занавески. Над стариком и, что за наважденье, Выглядывала смерть из-за плеча, Как будто говорила «видишь, где я?», И я как будто, «вижу» отвечал.

27.12.08 Париж

«Сначала небо волоком, затем…»

 Сначала небо волоком, затем И остальное, черти потащили На самый верх, и там, на высоте Забрасывали прямо в пустошь. Или Мне показалось? Может быть и так.

29.03.09 Париж

«Я жду, что потемнеет. Долго жду…»

 Я жду, что потемнеет. Долго жду. А выйти — до угла недалеко. Пускай, что дождь. Тем лучше — по дождю К табачной лавке. Двигаюсь тайком По шепелявым половинкам улиц. Потом увижу: фонари сродни Крестам, а тени сказочно нагнулись И по углам — чудовища одни, Но их не отличить, не распознать, Возможно, только здесь, в табачной лавке Живых не милуют, а мёртвых не казнят И выдают не камни, так удавки. И я иду, стемнеет лишь, сюда, На этот троекратный угол И злой тоски, и вечного стыда, И нелюбви роскошного недуга.

23.02.09 Париж

ПРИЗРАКИ

 Призраки движутся, прозрачные совсем, Без имени и пола, Чёрные птенцы на деревце, Живые полу, Их наблюдают. В передней кашляют. Лучина. Часы: ты-ту, ты-ту, ты-ту. Входит бледный мужчина. Призраки подлетают Поближе. Он ставит на гарнитур Стакан воды. Смотрит в зеркало. Там никого. В передней кашляют. Часы: кы-ко, кы-ко, кы-ко.

15.02.09 Париж

«Пять на семь решётки в окнах…»

 Пять на семь решётки в окнах, Прутья ржавые, Занесло ещё кого к нам? Кто пожаловал? Не чума, так лихорадка, Гость нечаянный… Брёвна, колышки, оградка — Всё печальное. Стены шаткие в обносках Тихой плесени Натянули луч на доски, Пыль развесили. И пошло судьбу коверкать… Зарыдало всё… Кто он был давай теперь хоть Догадаемся.

20.06.10 Венеция

«Сидел в углу, где — места одному…»

 Сидел в углу, где — места одному И воздуха, и освещенья мало. Упало что-то. Нет, не подниму. Ложился сам. Оно не поднимало. Лежал, таким же чем-то притворясь, А наверху читал, — мне было снизу Всё слишком видно, — кто-то в сотый раз Одну и ту же скучную страницу. Сам по себе безлюдный над рекой Футбол игрался, полностью до неба, Упало что-то странное. Такой Плохой был день, как будто даже не был.

21.06.10 Венеция

PLACE DE LA CONTRESCARPE

 Только то и предвещали, что беду Тучи низкие над крышей черепичной. Приходи ко мне, написанное на роду, А не как обычно. Только то и прекратится целиком, Что ещё не начиналось, вероятно. Что услышу вскоре? На каком Языке невнятном?

7.04.09 Париж

«До вечера мысли хранятся в кипятке…»

 До вечера мысли хранятся в кипятке, Будто собаки гуляющие на поводке Длинного взгляда своего хозяина. За соседним столом цитируют из «Экзамена». Восприятие — это мероприятие, Касса которого разбазарена: Вместо торжественного заката Наблюдаю обычное зарево. В последний раз, когда я не пил, дело шло к весне. Смотрел на бежевый цвет, умирающий во всей красе, На углу Ру де Сициль и Ру Клош-Персе И думал, что он Только спереди бежевый, А сзади — такой же, как все.

29.03.09 Париж

ОБРУЧИ

 Радость острая, щенячья, Ходит обручи верча. Если стройная, то наша, Если толстая — ничья. Носит мокрую одежду Чтобы видно было — ох! — Груди круглые, а между (Неужели?!) — волосок. Я хочу такой же обруч И вертеть его, вертеть Я (едва ли ты одобришь) Буду радостным на треть, А на четверть — шелудивым, Стройным, с тало быть, на семь Девятнадцатых, и дивным, И лицом глядящим всем На ужасные событья Не моргая. Я верчу Всё что вертится. Хотите, Даже выверчу, но — чу! Стал событий ход обратен, Мертвецы восстали вдруг. И (чего такого ради?) Старики берут старух Сзади, спереди и сбоку, Даже в голову (скажи?!) Резко, грубо и глубоко, И, уж точно, от души. Хохот, гомон, бред и пьянка. На горе стоит фургон. В нём царевна-несмеянка И царевич-бибигон. Оба в трусиках и кедах Их любовь навострена, Сверху падают багеты, а не манна ни хрена.

22.02.09 Париж

ЛУН ТАО

 Канатов красных прочная ограда Код «василиск» у ниточек расслабленных Направленного музыкальным аппарата На острую, до выхода в шаляпина, Иглу, — и желтое восстание зрачка, И дивный фон английского рожка. Лун Тао стен — дрожащее Лун Тао, Личинок мая пуговицы синие, — Всё — натянуться улицы усилие На нити… ждём пока их не растянут Углы… и будто вложены в разъём Той части сна, что не перенесём. Над баром пар — свернувшийся, вечерний Печальный сфинкс низложенного эля. Игривый маг столь странных развлечений… Ни остроты… ни дамы… ни камелий… Ни новых нитей в старый переплёт… Всё — напролёт… И это — напролёт.

5.05.2010

«Людей не много. Отдых на краю…»

 Людей не много. Отдых на краю Одновременно, моря и обрыва. Натянут Цельсий. И — по острию Дожди. Без нрава, и без перерыва. А вдруг сорвутся резчики ночей — Сон огранят и высекут из камня Доверчивый, взъерошенный ручей, И к слову «свет» проверочное — «ставни». Шипенье розы. Шпаги седины При каждом облаке. Людей, увы, не много. И мне занятья вывихнуть даны То этот дождь, то зрение, то ногу.

2.05.09 Канака

«Носите шляпы, фраки, трости…»

 Носите шляпы, фраки, трости И капюшоны, капюшоны. Глаза носите, будто грозди, Зеленовато, обречённо. Смотрите: светится окно, И площадь тёмная, и всадник Пугает золотым пятном Врагов, почти невероятных. Носите родинку в душе И страх нетронутый, протяжный. И очи, чтобы от очей Всё замирало. Всадник даже.

21.02.09 Париж

«Лёд. Воскресенье солнечное вдруг…»

 Лёд. Воскресенье солнечное вдруг. Шершавый бархат сонного апреля Речное горло выпустит из рук, И табурет пасхальной акварели Под небом выбит. Мы не постарели, А умерли, мой друг. Но воскрсение. Волна качает лист, Резиновую туфельку и травы. Растёт апрель. И уплывает низ Поверхности немного вправо, Лишь обернись.

19.04.09 Казань

«Час от часа, год от года…»

 Час от часа, год от года Всё точнее сутки делишь, Будто нищенка у входа Отдаёт цыганке мелочь. Всё точнее коготочки, В глаз закапываешь синий, Будто мама хочет дочку, А у папы не спросили. Не цветочек даже в клюве — Стебелёк какой-то жухлый, Будто мир играет Уве Зорге пахнущею куклой. Днесь солдатики ходили По войне, как по канату, — Трали-вали, тили-тили, Помнить этого не надо. Надо крепенько на стуле В центре площади рассесться, Чтобы ветры мысли сдули, Чтобы город был Одесса. Чтобы море было чёрным И на нём сидели утки, Будто суткам рассечённым Здесь опять срастаться в сутки. Будто глазу — разрыдаться, Будто папа — главный лётчик. Стебелёк из клюва бац! — и Превращается в цветочек.

14.03.10

НЕВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

 Когда мы все возьмём по чертовщине — Из них хотя бы день посостоим. Когда кресты сломаются — починим, На частых свай поставив костыли. Когда проспект — слепца изобретенье И охраняет глаз от синевы, Когда корнями собственные тени Войдут в гранит и выйдут из Невы: Лежит туман, прошит, пронумерован. Войдёшь в него и слышится вокруг Как сталевары города Петрова Роняют масти лошадей из рук, Один лишь миг и всё преобразится: Дворцы плывут, ворочая веслом Адмиралтейства, выпучив глазницы, И у весла васильевский излом. Таким болотом груди распирали, Такому парку не нужна трава, Когда весь мир рассыпался, собрали Его из этой бледности сперва. И он стоял у финского залива, Как страшный Голем северных кровей, И чертовщину излучал тоскливо Из-под густых, нечёсаных бровей.

5.04.09 Париж

ПУМ-ПУМ

к.

 Как ни старайся — будет лишь хуже, Хуже намного, зато только нам, Сон же, красавица, больше не нужен Пум-пум… …к тому же, нет веретена. Как ни хотелось бы выйти и «здрасьте» Всем говорить, улыбаться и жить, Пум-пум… …у света оторваны части, Лучшие части, а холод пришит. Холод хрустальный жёлтого парка Пум-пум… …красавица, где Вы? Увы, Я Вас ищу, не имея подарка, Памяти, адреса и головы. Пум-пум… …и как ни старайся — не выйдет Жалости меньше, чем красоты. Ах, или я — обожанья Египет, Или же Вы — исходящих следы.

28.03.09 Париж

ПСИХЕЕ

 Ты здесь. Я чувствую. Не может быть ручей Таким прозрачным, медленным, холодным Без жертвоприношения лучей Кому угодно. А тебе — угодно. Ты здесь во всей избыточности. Ты Так через край, что — до изнеможенья, Ты — безупречный повод красоты Ручья — сама и есть его движенье. Так выгнут запах свежести дугой, Так ждут волхва и, не дождавшись, верят. И точно также выношен рекой Ручей, впаденья будущего перед.

5.04.09 Париж

«Шелест белого кошачий…»

 Шелест белого кошачий Одеяла надо мной, Насекомым и лежащим На постели ледяной. У будильника работа — Нервы длинные тянуть. Я, холодное от пота, Жало чувствую минут. От того не просто пусто, А как будто бы оглох. Потолок. Гардина. Люстра. Пол. И снова потолок.

16.03.09 Париж

Б.

 Везут в коляске сдвоенной детей За ними ящики пивные на тележке И следом — баки мусорные. Те, Кто это видит — мародёры слежки Иного рода. В заведеньи «Гент» Приличный завтрак. Свитер наизнанку У завтрак приносящего. Клиент, А это я, зовёт официантку. Он просит «Мальборо». Ему приносят «Кент». По-медицински острый кипарис, Досадный флирт раскопок и забора. Сомнений струны — не для перебора, — А хоть смычками Ойстраха берись. Они же обух, таинство и план, Сбывающийся с неким опозданьем. И дух сомнений, впадина тепла, Заполненная выступами зданья, Признав случайным, тут же погребла. Глоток вина со вкусом алычи. Остывший чай. Событий недостаток. Здесь платит Бог, на сдачу получив Пейсатых, но, присмотришься — хвостатых. Дверь заперев на хрупкий шпингалет, Обхватывает голову руками — Наверно я, — но даже если нет, — Ему на сердце и на шею — камень. Ему раскопки сами — амулет.

12.04.09 Иерусалим

«Дым выманивал какашку…»

 Дым выманивал какашку Из-под космоса бровей, Зоя Игоревна — прачка И Аким — протоирей Ходят в городе, под ручку, Наводя игривый темп. Та еще, как будто, штучка, Тот еще, как будто, штемп. Дух захватывает — к яру Приближаются вдвоём. Им блистает, портсигаром Офицерским, водоём. Им утиные кагалы, Что за, — думая — компот, Удивляются нимало. Зоя Игоревна бьёт Неожиданно в ладоши: И Аким уже — Тарас, Он — как будто между прочим, Он — разглядывает грязь Под ногтями, и задумчив. А она-то, аки бес, Зеньки выпучив, то впучив, Аки зрению конец, — Наподобие пирата — Скачет с выкриком таким, Что Тарас уже обратно Хочет сделаться — Аким.

19.11.10

«Покачаю нимбом, либо…»

 Покачаю нимбом, либо Оперением блесну. Мёд высасывает липы На пчелиную блесну. Из души выходит карлик, Лапы держит впереди. Не за шивороты чар ли Я нечаянно угодил.

2.08.08 Венеция

«Ду-ду-ду, ду-ду-ду…»

 Ду-ду-ду, ду-ду-ду Ту-ту-ту, ту-ту-ту Мне написано на роду Перевыполнить пустоту А ещё крещён Неожиданно И года врачом Пересчитаны а не ласковыми кукушками И болит, всё болит, между ушками.

08.06.08 Венеция

«Если бы у папы…»

 Если бы у папы Тоже были лапы А в начале чая Ситечко росло Мы с тобою были Словно бы рабыни И звалось бы танцем Наше ремесло. Ой, звалось бы танцем Ой, бы мы заняться Не могли ничем-то Кроме красоты Если бы у папы Тоже были лапы Он бы навсегда был Римским и святым. Мы ему бы дали Новые педали Чтобы он вращал их Ой, быстрее всех Нам везя клубнику Грустный, как жених и Лесу изначальный Будто дровосек. Если бы в начале Выросло у чая Ситечко стальное, А вокруг снега Жили бы прозрачны Я бы тоже значил Что-нибудь со мною Общее слегка.

7.06.08 Венеция

«Вечерних чар чугунная черешня…»

 Вечерних чар чугунная черешня Перешагнула, Как будто обнаружив чёрный ход, Через меня. И вот уже часы стоят на прежнем Ужасном месте. Проходит день, проходит год — Они стоят. Щенячья слышится в подъезде Возня. Что ищут? Кажется — меня. Возможно два обыкновенных слова Нужны, чтоб чары эти описать, И чудится, и чудится, что снова Начнётся вечер, стоит лишь назад Через меня перешагнуть.

29.03.09 Париж

ЗЕМЛЯ О. ПЕЙСАХ

 Ставни синие приоткроются, Вижу: облака нить канатная Перетянута Палестиною, Пустота от него — необъятная. Пот холодный, древней первобытного, — Нагревается в полдень до старого, Сверху тёмное просит: прыгни-ка, Снизу чёрное ловит за руку. Мясники идут сразу по двое, И уходят домой. Это праздники. Обдирает меня время подлое, Словно в Ялте такси-частники.

10.04.09 Иерусалим

«Май сделал шаг, и сразу — полнолунье…»

 Май сделал шаг, и сразу — полнолунье. Невинное чудовище Босфор Едва живые луковки июня Кладёт на тёплый древности раствор. Я так угас, что здесь меня раздули, Как-будто я беды не предвещал. Вино на ощупь, россыпь лаваша И речи стен, что не переведу я. Застывших песен мраморная плоть, Узорный жук в тени большого пальца, Мне выдан голос, льющийся на лёд, Неловкость тела, узелок скитальца, И ясности — не приведи Господь.

8.05.09 Стамбул

«Не рытвины, а каждый бугорок…»

 Не рытвины, а каждый бугорок Озябшим ртом засохшего платана Я целовал, и были у дорог Повадки, нет, замашки Иордана. Стоял бекрень во всей неправоте Посередине правильного слова, Вода плыла, и были при воде Неисчислимы признаки улова. Я целовал заборы и тюрьму, Искал свой дом, и спал на пепелище, Дорога знала — если поверну Не избежать величья. Боль родилась, а я ещё не жил, Стояла ночь на столбиках отверстий, Был ближним бог, меня от всей души Он не любил, и гладил против шерсти.

10.05.09 Иерусалим

«Спросонья мир почти не безобразен…»

 Спросонья мир почти не безобразен И ритмы наподобие перил Спасительно стоят при каждой фразе, Которую я недоговорил. Стучат в дома, подписанные «продан», Сгибают хлеб и воск под старину, И неизвестно, соль какого рода На их губах, особенно в Крыму. Не выдержу, старательно исчезну, Спросонья лук вселенской тошноты Натянут плохо, даже неизвестно Кто был мишенью, ты или не ты.

10.05.09 Иерусалим

«Или крови непролитой мало…»

Ш.

 Или крови непролитой мало, Или много, но нужно ещё — Я живу, ожидая, Шамала, Ассирийским удара мечом. Если год уже брошены сети, Ну а рыбы — поди сосчитай, То живу, и слова, даже эти, Не нужны никому, даже там. Может сны недостаточно близко, Или их подменили тайком — Нам не спеть на твоём ассирийском И моём — непонятно каком.

11.05.09 Иерусалим

«Дар округленья месяцу не сбыть…»

 Дар округленья месяцу не сбыть Втридорога, тем паче — за бесценок, Он притяженье силится испить Своих собратьев гордых и подземных. И звёзд стада, забыв о пастухе, Держа сквозного света сигарету, В оживших зданий жёлтом мундштуке, Стоят, его дыханием согреты. Нет ничего, что нам преодолеть, Помимо этой честности, удастся, С которой время тратится на медь В канале зыбком тонущих палаццо.

23.05.09 Венеция

ДЛЯ Н. ДЖОРДЖАНЕЛИ

 На могилах, да на топких На болотах — блуд и свал, Кто-то взял тебя, коротким Нервным именем назвал, Туго выкрутил трясину, Будто лампочку, из ног И давай сгибать осину, Чтоб повеситься не мог. И небесный чёрный купол, И предательских высот Демоническая убыль — Нас оградкой обнесёт. На могилах, да на сваях: Города — не города. Жить нам вечно, генацвале, Безо всякого труда.

06.06.09 Венеция

«Так скоро мне уехать в «еропорт…»

А.Д.

 Так скоро мне уехать в «еропорт» Ни журавля при этом, ни синицы Вам не увидеть, милая, но борт От самолёта, если сохранится Хоть что-то в небе — это будет он. Так скоро мне читать по облакам, Так никогда Вам сверху не блестело: Пусть эта жертва, хоть и далека От тех, кто имет оные, система Несовпадений наших хороша. Позволь мне, милая, остаться на весу, Не зри туда, где колышками звёзды Прибиты к небу. Я себя везу. Куда б ни вёз — и обернуться поздно, И, обернувшись, понимаешь — зря.

4.01.09 Париж

«Где б ни сидел я, если входит пара…»

 Где б ни сидел я, если входит пара Расположатся так, чтобы спиной Ко мне оказывалась женщина. Иной Бы только удивлялся, но недаром Всегда вот так. Напиток торфяной Во мне течёт, и кофе остывает, Окурки горкой сложены на пол, Где б не сидел я, — если гробовая Есть тишина, — то тут она столбом, И есть на госте дырочки любом, Как-будто к гостю тело прибивали. Пытаюсь встать и, собственно, никто Не видит цепи времяпровожденья На мне. Вот так же, видимо, бетон Застывший держит муху. Знаешь, где я Не сел бы — всюду пустота потом.

3.01.09 Париж

«Есть виртуозы шёлковых полей…»

 Есть виртуозы шёлковых полей. Пусть эта осень вылеплена ими. Пусть белый пуха — белого белей. Чем дальше — пусть всё больше тополиный. Чем дольше — пусть всё более покат И этот холм, и те.  И набираться Пусть до краёв умеющий закат — Мои глаза — созвездий реверансы. Есть далеко лежащие рубцы За видимостью. Есть у основанья моей вселенной — осени творцы, Чем дальше, тем, всё меньшими словами.

27.09.10

JE SUIS SEUL

 Оба-на, как страшно думать, И ни шанса — не пытаться. Засыпать — под хвост коту, нет — Псу под хвост, из самых псастых. Пить снотворное — на свалку, Как ни ляг — повсюду сердце, — Колких йоков выжималка Выше слышимого герца. Огласите список гласных — Почешу себе нутро, блин. Жо ма пель — ле наматрасник, Ма преном — недоутроблен. Жесвисельнее лишь клюшки Для настольного хоккея, Всё отдал бы за заглушки Из удушья на трахею.

1.10.10

«Изба в деревне. Долго ли езды…»

К.

 Изба в деревне. Долго ли езды Без бубенцов до станции? Морока Кустов сирени. Прочие кусты — Вполне крыжовник. Ряска и дорога. Дрын во спиняси ряженых, и сыр Во бороде блаженного, и крошки. Зерном набухшим выражен косы Несмелый бунт. И ряска, и дорожки. Кольчуги, — если выловлен, — леща Преподают нам слово «трепеща». Я засмотрелся — пасека вещей, Чудесных смыслов заспанные ульи, Внутри сметаны — ложки овощей Стояли днесь — гляди-ка — утонули. Что не было задумано — тому Кликушей биться. Парусник ячменный К дубовой точке тянется. Тяну И я — быть ряской выраженным, жено. Тропинки, — если ходишь босиком, — Преподают нам слово «испокон». Судьбы то много, то она одна, Печать на ней — то нет её, то словно Пятно. Гляди же, сколько у пятна Избы, деревни — девятнадцать ровно. И малой мошке хочется ожить, Примериться к такому измеренью, Где всё полощет, ноет и пищит О том двадцатом. Вышел из сирени, Просторный слой крыжовника. И зной Такой нечеловеческий, сквозной.

7.06.10 Венеция

«Не туда, откуда сеем…»

 Не туда, откуда сеем, А туда, откуда жнём Шло, февраль, твоё весенье В одеянии ночном. В одеянии ночном, Размышляя ни о чём. Смело двигались планеты, И была у них вуаль — Не весна уже, не лето А — февраль, одна февраль, Вся февраль одна, сплошная, Одеянием — ночная. Был бы грот — в него бы вместе Мы залезли целиком, И в любом бы грота месте Мы бы знали ни о ком. И повсюду только пихты Бы стояли и цвели, И смотрела бы на них ты… — Рвя волосики свои… Рвя волосики, что русы, — Потому то мне и грустно. Потому то мне и тошно Вся февраль мне вторит точно. Вся февраль излилась даже, Языком она трясёт, У неё стоит на страже Рыба грубая — осётр, Рыба грубая осётр Вся стоит и всех спасёт. Рядом — яблоко на ветке, Бей по древу, мужичок! Во дворе то всюду клетки, В них-то — кролики без щёк, В них — крольчихи без очей, И ребёнок там — ничей. Сено, прямо на мороз, мокрое Вынес народ, говорит: сохни. Ай да, сохнет. Ай да, корками Обнесло коностас. Ох мне Говорят: февралей ямы Ты один избежа, знамо.

7.06.10 Венеция

«Взяла зола солёным языком…»

 Взяла зола солёным языком Сон изумлённый — лета половину. Кому ещё сей заговор знаком, Как не тебе, страдающий невинно, И не жалеют словно бы о ком? Взяла зола пол-лета у села, А половину, видишь, — не взяла. Что, сынку? Нам бы вести бы благой… По этот запах — утопанья носа, Нам облако бы… В облаке бы конь Такой, чтоб знать: поскачет — не вернётся… Что нам пол-лета? Было бы о ком Печалиться… взяла его зола Взяла, взяла… воистину, взяла.

19.06.10

«Помню скрежет жутких стелек…»

 Помню скрежет жутких стелек, Радиаторы в прихожей, Помню — трещины на стенах Так на женщину похожи. Помню течь из батареи И линолеум буграми, Помню — в чайнике варенье Из брусники растворяли. Мужики на верхней полке В бане важные, как фавны, И Аркадия на плёнке Голос — Северного, явно.

19.06.10

«Чтоб этот гриб невероятный — груздь…»

 Чтоб этот гриб невероятный — груздь, Чтоб это хвои прилипанье к шляпке, Чтоб рядом фавна бурундучьи лапки Всё не спугнуть — перенести берусь Туда, где русь — весенние охапки, Туда, где устье. И не оглянусь. Туда где устье нашего родства, Где дети спят, устав от баловства, Обняв подушки сладко, и с куста Глядит сирень восторженным питоном. Чтоб этот цвет невозмутимый лип, Чтоб этот вид обидчивый опушек, И службы строй за упокой непьющих, И робкий груздь, и всякий прочий гриб Не испугать — я русью много лучше Молчу, чем мог бы выкричаться в хрип. Я выкован из гибких осетров, Сухих полей и отсыревших дров, Я вечный сон и небудимый кров Под чутким небом к утренним молитвам.

21.01.10

ТРОСТНИК

К.

 Мне снилось, любимая: плен тамплиеров И острые губы речных черепах, И жёлтые реки, и мы на галерах, Мы чёрные люди на крепких цепях. Мне виделось: избы, соленья и сени, Турецкие флаги, молящийся слон И змеи, какие-то длинные змеи, И знал я: от них ускользнём, ускользнём. Любимая, мне не хотелось проснуться, Я видел железную неба кровать И чувствовал самое нежное чувство: О мёртвой, о мёртвой тебе горевать. Любимая, кто мы, зачем и откуда Мне снилось, что знаю. Луна высоко, Ни тени, ни ветра, ни ночи, ни чуда — Тростник, и вселенная над тростником.

20.06.10

«Блым — одним овечье глазом…»

 Блым — одним овечье глазом, Блым другим. Издалека Всё — овечье. Всё и сразу. А по центру — облака. Га — у этих облаков По краям гуляют гуси, То фигурны, как флакон, То, подобно кукурузе, Из пупырышков они, Поклюют чего-то в поле, Ах — спаси и сохрани, — Не меня бы. Я собольи Шубы справлю из гусей, Буду смертушкою всей. Буду патокой гремучей, Шишкой, кашкой и ватрушкой, Облаков гусиных лучше, Весь изогнутый, как клюшка. Лопну шарик в дочьей ручке, Съем клубнику, выпью квас, То желанья сбуду щучьи, То карасьи, то, кривясь, Как старинная газета От изысканных шрифтов, Всё, что сбыл, сживу со света, Буду — вдовы, много вдов, Буду — маленькая пися, Буду — жалобная грудь, Буду то, чем черепицы Крыши ласково берут, Брошу смертушку, и сам Понесусь по небесам.

20.06.10

«Ведь дело только в этом — толкни и пошатнётся…»

 Ведь дело только в этом — толкни и пошатнётся, — А, пошатнувшись, вскинет отчаянно причал Болезненные руки. Я выпотрошить нёс им Брезентовые плавни каналов по ночам. Мне сонные артели ремесленников суши На задники тугие приладили мосты, И дело только в этом — не он тобой беззвучен — Причал позолочённый, а им беззвучен ты. По крою и по нраву, по голосу и хрипу, По рёбрам деревянным — родное узнаю: Предвосхищенье лодок каналами, и рыбу Добронзовую — медность их несуразную. Ты глянь, какая дружба у плоского залива И прилежанья почек на синих деревах. Гляди, как будто эти — нарост йерусалима — Строения. И брови. И седина в бровях. И дело только в этом — намолено с запасом И мрамора у пола, и ветхого у свай, По крою и по нраву, родное, узнаваться Не торопись, от бронзы всё медное спасай.

21.06.10

«Собаки, куры, ящерицы, змеи…»

 Собаки, куры, ящерицы, змеи, Скульптуры дам и юношей портреты — Какого чёрта? Какого бреда? — Так неудачны, безобразны, мелки. В горошек юбки, штаники в полоску, В бог знает что сиреневые шорты — Какого бреда? Какого чёрта? — Так ненадёжно, вымарано, плоско. Волторны лов на некое «протяжно», Того, чем были звуки до волторны — Какого торфа, какого дёрна Мне подземельно, Господи, и страшно? Собак, и кур, и ящерицы сердце Угрюмо, бедно, слабо, впопыхах Во мне горит, выпрыгивает так Какого скотства? Какого беса?

21.06.10

«Смех зеркальный, будто, детский…»

 Смех зеркальный, будто, детский Надо мною, будто, краб я На подводной церкви фреске. О, хвала вину и граппе! Суетливый компас — плавни — Всё вертелся, но сегодня Он на маковку направлен. Церкви нет меня подводней. Нет меня исчадней, гаже: Клешни — ешь!  Глаза — навыкат! О, хвала тебе, — когда же Ты насытишься? — Владыка. Право, явь — крива, трухлява, Право, мозг мой — суслик точит, Смех зеркальный, — о, хвала Вам! — Я сегодня слышу, — Отче!

22.06.10

«Давно собрались, нет бы да уйти…»

 Давно собрались, нет бы да уйти, — Стоят, очаровательно зевая, Оттенки светофора на пути, — Притормозит и пятится, — трамвая. И есть два слова городу трясти В глубокой, нескончаемой горсти: Межигорская, Хоревая. Есть тесный склеп, разобранный диван, Не часто поднимаемые шторы, Моторы тоскования по вам, Не заводится хочется которым, И место есть под розовое бра, И на небрежно кителе Днепра Наглаженном — оттенки светофора.

25.06.10

ВЕДМЕДИКИ

 Не дыхание, не клапан И не призма, и не щур, А по самым тихим сапам, — Я — гуляний через чур. Губки — розовы столетий, Белокаменная — кость, Те животные на пледе — Не ведмедики авось. Я ведмедиков боюсь, Их объятия суровы, И на пледике-то пусть Все животные — коровы. От коровок мне не страшно, Даже сильно хорошо, Их желаемое — злачно, А ему я — не при чём. Я — не клапан, не дыханье, И не призма, и не весь Я добро, но с кулаками, И глазами, как навес. Вот кто — я, неосторожно, Неожиданно. Меня И потрогать даже можно, И, в ловушку заманя, Любоваться мною долго, И рассказывать всю ночь Про ведмедиков и толком Пожалеть меня не мочь.

26.06.10

«Горбушка хлеба да оливковое масло…»

 Горбушка хлеба да оливковое масло. Посыпать солью. Крошки в бороде. Зелёный домик, рядом домик красный. Вода у ног. Картонка на воде. Как на лошадке, девочка — на стуле. Загнуть страничку. Посидеть в тени. Всё происходит, длится, существует, Но растворится — руку протяни.

27.06.10

«В голове у неё завелся щенок…»

 В голове у неё завелся щенок, Смешной, пушистый, с разноцветными лапками. Понимаете, как это странно? И вот, значит, лёг Щенок у неё в голове как-то раз, издаёт тявканье, Не громкое такое, снаружи почти не слышное, Но дело было, на беду, за обедом, Вот, значит, все примолкли, а она эдак нижнюю Челюсть руками подпёрла, дескать — «ничего нету». А там, понятное дело, стало совсем темно, Щенок испугался и давай скулить. Значит, вот Так всё и открылось… Согласитесь, как-то оно Не по-человечески, если щенок в голове живёт. Хотя, по совести говоря, ей не мешало: Есть не просил, где попало не гадил, жил да жил себе. Вот, значит, а когда его вытащили, то сначала Она хотела себе другого завести, как бы из принципа, Но не завела, так только, чтоб нервы потрепать, Говорила об этом… Ну а щенка один я Только и пожалел, получается… Вот, опять Слышите что-то тявкнуло в голове? — он, родимый.

27.06.10

«Есть зал ещё один. Торжественный. С коврами…»

 Есть зал ещё один. Торжественный. С коврами. В тяжёлых, золочёных рамах предки. Там мой портрет, и он ещё не в раме. На грубых полках пыль и статуэтки. Там важный кто-то мнёт массивным гребнем Седые праздничные бакенбарды. И есть передняя. Широкий стул в передней, Часы на столике ломбардном. Там в заточеньи равнодушных штор Окно с дождливым пожелтевшим видом. Там я стою, ещё не под дождём, И дни стоят, ещё не сочтены там.

27.06.10

«Вдруг сколько метров столько же и сажен…»

 Вдруг сколько метров столько же и сажен, — Случилось что-то с расстояньем. Два князя. Карты. Говорят на князьем. Играют долго и под раздеванье. Случилось что-то, — два часа до Рима, Обратно меньше часа, — с измереньем. Князья пьют кофе. Плохо растворимый. Долги, крестьяне, скачки, разоренье. А до того, как вырастили землю, Она кружилась тихо, испоконно. Князья не знали, кто из них князее. И был закон. И жили по закону. Салаты делали на масле и сметане, Окрошки на кефире и на квасе. И был закон. И было воспитанье. А нынче карты, кофе и два князя. Игла, на том же месте спотыкаясь, — Случилось что-то с нашим патефоном, — Шипит и скачет. Неба истуканность, Истыканность то лаврой, то афоном. Въезжает луч в хрусталь своих светил, Наоборот отсчитывая вёрсты, Был мир налажен. Кто-то развинтил, А как свинтить — никак не разберётся.

27.06.10

Математика разбега,

 Математика разбега, Вот-те-натека споткнуться В шахматишки с целым веком Я играл, такое чувство. Он — ферзём, я — королевой, Он — слоном, я — офицером, Я — направо, он — налево, Он — всё чёрным, я — всё серым. Сутки напрочь — сушки с чаем, Блюдца с ложками — ходили, Ничего не замечая, Вдруг король посередине Стал, а чей — уже не ясно, Цвет как будто поломали. Съеты пешки за напрасно, Бились кони зря углами. Вышел заспанный дворецкий С бородою, как карета, И подал нам цацки-пецки Поиграйте, дескать, в это.

5.09.10

ДЕЛО ВЯНУТЬ

 Засмотрелся. Это ж сколько раздолья компасу, Сколько лету суеты. Век хлебать ложками. У деревьев, того и гляди, само лопнется Дело вянуть. Молоком и почками. Ох ты, вида блажь, во скольки положениях Час живёт туман, второй — валится, Как из рук, из тепла в расщелинах? Лето пить его — ни бъёт палец палец о! Отмичурена всеми, кому ни лень прятаться, Вида блажь. А каждому, кто ни прочь в неё Засмотреться — барыш хорош. В аккурат и сам Потому гляжу. Тем и взрощена. Обрати же почки в осторожный слог, Сделай лапти молока — соломенней, лапотней. Это ж сколько раздолий ещё порожу я, ох, Ох, боюсь суеты на все хватит ли.

29.09.10

СКОТНЫЙ ДВОР

 Скотный двор величеств Ихних Всё боюсь спросить: не Ваш ли? Разорвут собаки — пикни, Куры разорвут — закашляй. Держишь уши — срежут яйца, Держишь яйца — срежут уши, Ну, топить — заулыбайся, Мрачен — запросто задушат. Обстоятельства — не очень, И боюсь не ошибиться: Скотный двор Величеств ночью На подскотные дробится. Там ещё гораздо хуже: Обступают гомосеки, Все достоинства — наружу, Все нескрёбаны — сусеки. И пока не поскребёшь, И пока не спляшешь с каждым, Всем сверлить себя даёшь, А иным так даже дважды. Всё боюсь спросить: на кой Мне любовь дана такая — С перепою — не бухой, С перекуру — не втыкаю. Скотный двор, и на дворе Крысьи головы и кишки Привязали к детворе — Будет ярмарка, глядишь-ка.

30.09.10

ПАМЯТИ АНТИОХА

 Весьма условная, при эдаком причин Нагроможденьи, ловкость у событий — Фемиды сбой — Зевес переперчил, Пожалуй, суп, пожалуй, что из мидий, Вполне во вред фемидиной либиде, В ущерб и тут творящимся делам. Куда ни плюнь: бардак и суматоха, Ни Дельф ни зги, ни статуй Антиоха, За око — глаз, за глаз — опять же, око. Богиня — в гневе: смертному — бедлам. Я представляю сам себя на рифе, С красивым торсом, рослым силачём, Все зубы в ряд — как финский калорифер, Как фиорд норвежский — бел через плечо Накидки шёлк. И полон кумачом, Как шведский стол, румянец на щеках. Однако, это, даже пошлое, виденье — Тень на плетень для, истинно, хотенья Вернуться к теме, брошенности теми, Кто нам оракул, не иначе как. Сам бег пространств по льду околомирья Само Олимпа, будто монпансье, Лежание на языке валькирьем, Как медяки беспомощно в казне, Сама Фемиды склонность к волосне Приладить славно бантики Горгоньей — Чертовски злобный трюк, читай, обман. Зевес готовит, кажется, лагман. Вино в стакане. Здравствуй же, стакан! Вовеки здравствуй! Головы — по коням! По коням — руки, туловища, луки. Стада кентавров, здравствуйте вовек! Прочь, Мойры, Оры, прочие подлюки! Прочь свет Арктуров, Сириусов, Вег! Прочь, сам зенит, что кажется подверг На широте Афин я осужденью. Как зонт китайский — чуждый власти форм, Как соль движенья — синий светофор, Так только к Вам сегодня мой восторг, Стада кентавров, и моё почтенье! За Вашу смерть, во благо колбасы, С чуть сладковатым привкусом, но твёрдой, За то как Зевс отплёвывал усы И бакенбард, за то, как с постной мордой Фемида шла в аптеку за ретортой, — А может быть и амфорой, что ярче, — С мезимом (польский, стало быть, мезим) За всё — порядок здесь невыносим, И строен сбой оракулов, за сим. Ах, строен: нос не подточи, комарчик.

01.10.10

АКБАР

 Признаться, легче допустить, что и Аллах Акбар и, что нашлась бы где — третья Щека, — подставить следует, что ляг В себе, закрой глаза, не думай — и в Тибете, Чем знать, как в пагоде, и как во минарете, И где б ещё мы ни были — в делах Господних нет огня, чтоб тело греть им. Что нет и тела, нет и — хоть акбар, А хоть амбар — существенных различий, Поём псалмы или мазурку свищем На холоде — из уст всего лишь пар.

2.10.10

«Изоленты отнялось ли…»

 Изоленты отнялось ли Свойство склеивать — распался, Как на толстые колосья, Мой кулак. Упали пальцы. Посбегались мужики в пижамах, Морщины у глаз, кровь на кинжалах. Женщины в сапогах и ангорских шалях Посбегались. Стоят — удивленные. Пальцы разглядывают, а глаза — зелёные, Брови — сросшиеся, густые. Со всех сторон рядами неровными Дома подкрадываются с колоннами, Колонны — высокие, а дома — пустые. Все — помазано, не меньше, Сладким мёдом — стали кругом, И, особенно у женщин, Лица — калька перепуга. Вдруг та, что стояла ближе, Подбегает, палец хватает и лижет. Ты ведь помнишь, как я, дорогая, Не люблю ругаться. И вот — ругаю, Одну наругал, подбежала другая, А у мужиков с кинжалов кровушка Так и капает, почти льётся. Эдаких вообще — остановишь как, Если бросятся? Ой, не просто Ой, можно сказать, сложно мне. Гляжу на них глазами тревожными, К чёрту, думаю, такие опыты, Пропадай, думаю, всё пропадом, Провались, думаю, всё под землю, Зажмуриваюсь и бегу на злыдней, Не знаю, что будет — покусаю, сьем ли. Злыдни — в стороны. Мне ещё обидней.

2.10.10

«Тройная бестолочь подпруг…»

Р.Ч. 14

 Тройная бестолочь подпруг, На лоб сползающая шапка. Я прокачу тебя, мой друг, Туда где валкое не шатко. Как много звёзд передо мной, Перед тобой, и перед нами! Мир покажу тебе иной. Иными блещущий огнями! Огнями солнечных систем Горящий в зрение тройное, Где я — тобою буду, с тем Что не тебе — случиться мною.

3.10.10

«Поимка бездны куколками — лик…»

 Поимка бездны куколками — лик Падения паденья из паденья. О, вод замшелых сидень невелик, Но велико, но велико сиденье. И сидень сидня — бедный мой кулик, И бедное, — о, бедное — болото, Вас быть — не мудрости, но избранности клык Во рту поимки важного чего-то. Наверно, бездны, — кем-то всех важней — О, куколками! куколками! мама! О, ни рожна не ясно, но в рожне Не ясно коим — только Костельмана Поймал за ухо новый Костельман, — Как сразу тянет, с Костельманом спутав, Из Костельмана, оставляя нам… — Что — не понять… но важное как будто.

22.10.10

«А то бывало выйду златокудро…»

 А то бывало выйду златокудро На — Господи, какого только края Здесь очертанья, тусклые под утро, Не различишь, — и ласково взираю. То вижу сок текущий — полумрак — В деревьях синих прямо на овраг, То замечаю: доахейский прах — Иного сока колыбель сырая. И, — что способно выглядеть небрежней? — Бывало выйду: дикая прозрачность — О Господи, в какую только брешь не Забьётся, взора ласкового прячась. Всё — размышленьем кажется ольхи Над мотыльком и, словно уголки Натянутые, дети-мотыльки Ждут появлянья собственного. Я же, — С недавних пор, скрывающий отец Что прах сыновний — видимое здесь, — Бывало, выйду и стою на склоне.

23.10.10

«Почудимся друг другу во главе…»

 Почудимся друг другу во главе Стола заваленного ломтиками дичи, Как муравьиной речи в муравей Движение. Что ветер драматичен Научимся. Как лестниц воспалён — Не замечать искусством овладеем, — До чёрных тканей утренний проём. Гром муравьиной речи. И виденье: Буквально воздух, вышедший в разнузд, Дробимый клей на рытвины. И щупальц, Из деликатности, неоспоримых чувств Объятья. Стол. И мы, друг другу чудясь.

19.11.10

Между тракторостроеньем

 Между тракторостроеньем И строением полей, Будто недоразуменье, Линий медленное «лей». И корения, и комья Равномерные у глин. Лей, не думая, на кой мне Клином выдавленный клин Этой медленности линий: Были дали — ригеля, Комья были — только глиной, Только быстрыми — поля. В «Да Роберто» «Пино неро», Ближе к ночи — никакой, И под ручку кавалера Водит дедушка глухой.

12.12.10

«Изюбрь, горелка, компас — близнецы…»

 Изюбрь, горелка, компас — близнецы. Я их твержу. Тела — на поясницу. На цирлы — грабь, цыганское — на цы Глядишь, и встали. Тучам моросится, Реке течётся, плещется в ставке То карасю, то окуню, то жабке, Идётся шашке в нежном поддавке, Ноге тепло побалтываться в тапке. Тепло и мне страницы загибать — Подковы счастья, — бледно и двуного, Но есть же где-то: санки, снегопад, И люди есть — счастливее намного. Они лежат, барахтаются, сплошь То засмеются, то и захохочут. Вынь замету, да крупными положь На существо диковинное — площадь. Уже поётся имя на лету, Уже и счастье кажется гнетущим, Уже и знаешь — в сторону не ту Реке течётся, моросится тучам.

19–20.11.10

Полкомнаты вменяется болоту

 Полкомнаты вменяется болоту В такую, — нет прощения, — вину. Мир невредим наполовину. Что там За половиной? Хочешь, загляну? Широкий воск на столике. Бокалы — Один другому, кажется, не рад. Красивый раб, большое опахало, И пауки на хинди говорят.

4.12.10

«Вниз долетают, только посмотри…»

 Вниз долетают, только посмотри — Остатки взгляда. Воздух получился Таким пустым и медленным внутри. А мы еще не знаем и стучимся. И то, как мы не знаем — далеко, И пусто так, и медленно, и тщетно. И в нем летит все то, что испокон — Наш черный взгляд, и застилает свет нам.

10.04.2010

«Говорю сам с собою всё чаще…»

 Говорю сам с собою всё чаще И в дома никогда не вхожу С чётным номером. Жить в настоящем Не сродни, а равно миражу. Неумело приделаны шутки К разговору, всё чаще и сам Разговор надувается жутко И становится толще лица. Так в лицо попадают пустоты, На его тёплой части ложась, От попытки почувствовать что-то Ограждают холодную часть. Так за мной наблюдает нечётных Номеров нескончаемый ряд. Говорю сам с собою о чём-то И оттуда со мной говорят.

25.12.09

«Что слышит хлеб, когда его едят?»

 Что слышит хлеб, когда его едят? Что ощущает сон при пробужденьи? Что достаётся прошлому от дат: Воспоминанья, или только тени? Зачем-то к этой лестнице перил Попытки быть прибитыми невнятны, И почему-то всё, что говорил И думал — час, и просится обратно. Дойти до дома. Вряд ли это дом. И лечь в углу. Какой нелепый угол. Прицел, и тот, когда не наведён, Предполагаю, менее испуган. Лежать и думать. Что моя печаль? Увы, ничто… а перед расставаньем Мне Бог «увидишь счастье» обещал, Но не сказал с какого расстоянья.

27–28.12.09