Короткий любовный роман

Современный любовный роман

— Ма-ам…?

— Да, Анжик? — с усилием оторвала я голову от сложенных на столешнице рук. Дочка стояла в дверях кухни — уже не малышка, но еще не подросток. Моя девочка…

— Тебе плохо, голова болит? — беспокоился ребенок.

— С чего ты взяла? Устала просто, — поднялась я из-за стола. Выключила газ под сотейником, в котором доходили котлеты — я любила обжарить их, а потом, добавив чуточку воды, слегка пропарить с черным и душистым перчиком и лаврушкой. Достав из шкафчика тарелки, расставила их на столе, разложила приборы.

Дочка молча смотрела на меня, стоя в дверях.

— Не стой там… и не рассматривай меня, как картинку, — улыбнулась я, — верь маме на слово. Говорю же — просто устала. Или ты хочешь что-то сказать? Поговорить? — сообразила я и замерла — пропел дверной звонок. Домофон не услышали? Я — возле работающей вытяжки, Анжела в наушниках. Запросто. Или, скорее всего, это Валерка. Я иногда просила соседку посидеть с дочкой или даже заночевать у нас. Редко, но случалось. Она и просто так заходит, так что… Но на всякий случай уточнила:

— Не к тебе?

— Ты что, мам? — удивилась она, — поздно уже.

И правда… Никто из ее одноклассников не жил рядом, каждый день я возила дочку в школу через половину города, а потом так же забирала. Школа хорошая — того стоило.

— Я посмотрю там, а ты пока положи пюрешки и по котлетке, достань огурчики… штучки по две хватит.

— Мне — три. Они маленькие. И вкусные, — заулыбался проголодавшийся ребенок.

— Тащи тогда всю банку. Внизу там… справа смотри, — уходила я в прихожую. Из кухни к ней вел небольшой коридор, за ним пространство расширялось и перетекало в эту светлую двенадцатиметровую комнатку.

Новая квартира радовала не только метражом, но и другими приятностями: высокими потолками, настоящим дровяным камином, встроенным в стену гостиной, огромным совмещенным санузлом. Там свободно разместился даже фикус Бенджамина — деревце в полтора метра ростом, выживающее без солнечного света за счет направленных светодиодных спотов. И три комнаты тоже были просторными, все с большими окнами. Грело душу то, что все до копеечки за это великолепие уже выплачено. Моё, все моё… в очередной раз ласково провела я пальцами по фактурной штукатурке апельсинового цвета, скользнула ими по дверному полотну и легко щелкнула замком. Распахнула дверь, даже не заглянув в глазок.

И глаза распахнула… тоже.

— Ты? — на удивление ровно прозвучал мой голос. Ровно…но я сама не узнала его — низкий, глуховатый, будто чужой. Словно горло пережато… рванувшим непонятно куда сердцем, наверное.

Сколько…? Больше десяти лет? Круто! Не изменился, сразу узнала… почти не изменился. Заматерел по-мужски, а вот лицо похудело или даже осунулось. Возрастное явление? Не мальчик уже… Четкие линии скул и подбородка — кажется, совсем без подкожного жирка. А стрижка совсем короткая, с выбритыми висками, зато появилась бородка, такая… модный эффект небритости. И ему это идет. Кажется, ему пойдет абсолютно все — хоть налысо… да хоть борода до пупа! Но нет — холеный, красивый и одет тоже… Да и хрен бы…! Как пришел, так и ушел. Но — Анжела. Страхом… нет — ужасом скрутило мгновенно, до холодного пота и того самого ощущения приближающегося спазма — стеснения в груди.

Глубоко вздохнула, проверяя себя. Шагнула в сторону, прикрывшись приоткрытой дверью и, достав из кармана ингалятор, «пшикнула», как говорит Алёна. Отдышалась, собралась и шагнула обратно — вернулась к диалогу. Странно… он терпеливо ждал. Ладно… Спросила прямо:

— И на хе*а ты здесь?

— Тебе не идет мат, Ира, — чуть промедлил он с ответом, внимательно глядя на меня: — Разрешишь войти?

— Повторить вопрос громче? — встала я в дверях заслоном, готовясь безо всякого сомнения вывалить на него еще и не такое. Ого! Да я почти четыре года без Алёны! Сама! Я четыре года почти один на один с ними — мужлом, которое посредством грамотного общения и укрощения этим общением волшебным образом превращается в просто мужиков. Зачастую вполне нормальных и адекватных, просто нужно уметь внушить им это, отстояв свое право на руководство, настояв на нем. Да у меня уже чертов иммунитет на любые их происки!

— Я — к вам, — скользнула по его лицу непонятная гримаса, стирая улыбку. Не шутит, похоже? Не шу-утит. Какие здесь и сейчас шутки? Никаких шуток. Он уже тут и, похоже, серьезно намерен…? Я паниковала. Противной, удушливой волной накатило, навалилось… и мобилизовало.

— Анжела! Прикрой там дверь! У меня тут серьезный разговор! — оглянувшись, сдавленно крикнула я в сторону кухни. И сразу же поняла, что опоздала с этим — любопытная мордашка как раз высовывалась из-за угла. В ответ на мои слова скривилась, недовольно протянув:

— Ла-адно.

И, заставив мое сердце дернуться, с любопытством стрельнула глазами в распахнутую дверь. И замерла, и… тоже узнала. Фото «геройски погибшего» папы (лицо крупным планом) раньше стояло у телевизора, потом я незаметно убрала от греха — надоело.

— Па-апа? Д…дядя? — беспомощно перевела дочка взгляд на меня, привычно откручивая пуговичку-нос у пижамного медведя. Дернула её… на нервах, похоже. Или тоже в панике.

Вдох, выдох… Я справлюсь, придумаю… сейчас, секундочку мне только… миг один!

— Я твой папа, Анжела, — тихо раздалось от двери, и бывший перешагнул порог, оказавшись в квартире. Прикрыл за собой дверь. А я прикрыла глаза, от всей души желая ему провалиться сквозь все слои бетонных перекрытий на пути к земле. Избавиться от него, удалить, как больной зуб, прекратить этот кошмар! Пока получилось только невнятно пробормотать:

— Бесславно почивший.

— Не спеши хоронить, Ира, — спокойно посоветовал бывший, не отрывая взгляда от Анжика.

— Ты сказала, что я умер?

— А должна была — что? — поинтересовалась я, отворачиваясь от него и обозначая так приоритеты. Обняла Анжика и притянула к себе. На нервах слегка мутило, мысли прыгали. И она тоже — сжалась в моих руках маленьким комочком недоверия и непонимания. Ну и с-сука ты, Маштаков! — скрипнула я зубами.

— Ты что — наврала, мам? А на слово друг другу верить?

Глазки пока сухие, а вот голосок подрагивает, в нем уже слезы. Но слушает, смотрит… верит пока. Или хочет верить.

— Ну-у… верить мне, наверное, все-таки можно, — почти задохнулась я своей виной и ненавистью заодно. Присела перед дочкой, заглянула в глаза — мои глаза, темно-темно-серые, и попыталась объяснить:

— Рассказывать совсем маленькой девочке о том, что ее папа ушел к другой тете, а твою маму, когда ты еще была в моем животе, просто бросил и забыл, было бы неправильно. Это слишком сложно. Тогда ты не поверила бы, что так бывает — настолько жестоко и подло, такие вещи вообще трудно осознать и понять даже взрослым порядочным людям. Тогда так было проще, а потом, когда ты подросла бы, я рассказала бы тебе… обязательно.

— Когда, мам? Я уже взрослая, — отвернулась она и, даже не взглянув на отца, пошла к своей комнате. Тихо прикрыла за собой дверь. Ладони сжались в кулаки, ногти больно вонзились в кожу и я зашипела рассерженной гадюкой:

— Она пошла плакать. Что там дальше по плану? Чего ты добивался своим приходом? Этого? Рассорить нас?

— Не страшно, — мучительно свел он брови, — слезы не самое страшное. Любить тебя она не перестанет. Выслушай меня, пожалуйста, Ира…

— Поздновато что-то объяснять и оправдываться, тебе не кажется? — ожидаемо замутило от давней и непроходящей обиды. Он просто ушел в один из наших обычных дней. Ушел безо всяких объяснений с одним чемоданчиком, как в командировку. Перед этим какое-то время было… что-то такое было — да. Он был задумчив и рассеян. Но ко мне ласков и внимателен. Даже больше, чем обычно. Последний месяц беременности я спала отдельно и полусидя. Тогда мне было трудно, тяжело… плохо было. Анжик родилась крупным ребенком и вообще беременность проходила непросто. Я постоянно не высыпалась и плохо ела. Плохое самочувствие, состояние беспокойства, даже страха перед родами… чувство такое, будто я и не я вовсе, а неподъемная глыба, кадушка с квашней, ленивый, обожравшийся слон — опухшая, отечная. А он, конечно же — прекрасен!

— Пошел на х*р отсюда, Маштаков! Тут тебе не рады и в тебе не нуждаются. Спасибо за алименты, но даже их ты уже смело можешь засунуть себе в жопу, — попыталась я прекратить это все. С дочкой решу. Вот прямо сейчас мы с ней и разберем его на молекулы. Она умненькая девочка, поэтому появления комплексов от обиды не должно быть — он не бросал ее, не знал тогда. Бросил меня — перевелся в Москву вслед за той дикторшей. Мне объяснили это на его работе через три дня, когда я устала обрывать телефон. Через полтора года подал на развод без споров об имуществе и ребенке. В суде его представлял адвокат и я дала свое согласие. Нас разводил мировой судья. Алименты приходили исправно. Платил много — на меня и Анжика. Потом только на нее — положенное по закону, но все равно достаточно много. И при этом ни слова, ни звонка.

— Я не уйду просто так, Ира, — потер он висок большим пальцем, сжав ладонь в кулак — знакомый жест.

— Что значит — "просто так" и не уйдешь? Это мое жилище, — скривила я лицо в издевательской улыбке, — мне полицаев вызывать или как? Иди себе с Богом. А мне нужно успокоить ребенка. Пожалей ее, если меня не жаль — устала сегодня, как ездовая собака.

— Послушай, — упрямо прислонился он к стене, — алименты я платил, продолжаю и буду платить. Видеться с Анжелой — мое право, меня в нем не ущемляли.

— Грамотны-ый… — опять перекосило меня.

— Я многое могу дать ей сейчас и потом — квартира в Москве… небольшая двушка, но почти в центре и приличная. Когда-нибудь Анжела будет учиться. И еще, если понадобится помощь — любая.

— Не нуждаемся, — прошипела я, прислушиваясь к тому, что происходило где-то там, за моей спиной. В комнате Анжика было тихо. Подслушивает? Или скулит в подушку?

— Приходи как-нибудь потом, сейчас не до тебя, нужно ликвидировать последствия твоего эпического появления. Был бы нормальный отец — позвонил предварительно. Но это не наш случай, так же?

Он глубоко вдохнул и, пристально… честно так глядя мне в глаза, выдал:

— Я точно знал, что в этом случае…

— А если знал, то какого черта вообще?! — взорвалась я, — в общем, так — завтра, но только после работы… часов в шесть позвони мне. Без меня видеться с дочкой запрещаю, нужно подготовить ее. Да… подготовить, поэтому вначале — звонок. Может она совсем не захочет тебя видеть.

— А ты все сделаешь для этого? — заглядывал он мне в глаза.

— Да ты что? Московская квартира уже все перевесила, Миш, — покивала я, — как мы теперь без нее? Сам урод, так не суди по себе других.

— Спасибо, Ира, тогда передай ей вот это, пожалуйста, — потянулся он к внутреннему карману, не отвечая на прямое оскорбление. Только слегка поморщился.

— С какого это вдруг? И от кого? И не нужно покупать ее доброе отношение, — снова закипая, остановила я его: — Уйди, пожалуйста. Ради Бога! Просто уйди сейчас.

— Извини. Наверное, действительно — нужно было звонить. Да… до завтра, — развернулся он на выход.

— Номер не возьмешь? — напомнила я.

— У меня есть, не переживай, — оглянулся он и замер, вглядываясь в мое лицо: — Замечательно выглядишь, Ира.

— Я знаю. Не для тебя выгляжу.

— Не важно. Просто — замечательно выглядишь.

— Вали… — захлопнула я за ним дверь, — со своими… словами.

И плюхнулась в маленькое кресло в углу прихожей — не держали ноги. Зашуршало, протопало… все-таки подслушивала, негодяйка.

— И не стыдно? — устало подняла я на нее глаза.

— Не-а. Расскажешь сейчас? — обняла она меня за шею, а потом вдруг полезла на руки. Давно уже такого не было. И уточнила: — Только все взаправду, ладно?

— Куда я теперь денусь? Сначала поедим… остыло все, наверное. Греть теперь.

— Да ну! Когда оно успело? — жался ко мне ребенок, — я не накладывала. Только огурцы достала. Ма, ты что — пшикалась? Лекарство пахнет.

— Ну, а как? Нервничала. Ну и пшикнула на всякий пожарный. Пошли уже, что ли? Нужно поесть, — поднялась я с кресла, опуская на пол Анжика: — Тяжелая уже — не понесу, сама шуруй.

Ели молча. Мой аппетит был испорчен, любимую еду толкала в себя через силу. А она — ничего, поела, поглядывая и заинтересованно поблескивая глазками. Первой доела и вскочила убрать за собой и за мной. Суетилась.

— Я помою, мам, ты сиди. Устала же, да?

— Устала же… — плохело мне с катастрофической скоростью. Кажется, я понимала…

У моей дочери появился папа.

Непонятно откуда, очень неожиданно появился, но теперь он у нее как бы и… есть. Как есть они у других детей, как есть у Анечки и Тёмки с Димкой — Алёнкиного выводка. Как есть у ее одноклассников. Отцы… папы водят своих детей за руку, защищают, дарят подарки, встречают у школы, болеют за них на соревнованиях и ходят на школьные собрания — они просто есть. У нее не было.

А теперь вот появился. Теперь все, как у других, как положено всем детям.

Н-ну… нужно было выслушать его, наверное. Хотя бы заявление о намерениях. И попытаться понять — с чего вдруг это явление народу? Но сам виноват — слишком неожиданно все это. А пока…

— Мы женились и только через три года получилась ты. Я уже стала переживать, но нет… Это была такая радость! Просто огромная.

— А папа тоже радовался? — заинтересовано уточнила дочка.

Господи… Что-то я говорю и делаю не так.

— По виду — да, а там… заглянуть в чужие мысли нельзя, ты же понимаешь? Спросишь его сама. Если захочешь, чтобы он пришел… когда-нибудь потом.

— Ну… спросить-то нужно?

Да блин!

— Тогда я договорюсь с ним о встрече. Так?

— Ага, — морщила дочка носик — небольшой, ровненький, красивый. Отцовский.

— А дальше что было, мам? Только по-честному.

Сколько раз уже она напомнила об этом, сомневаясь в моей честности?

Уже поздно вечером, уложив ее спать, я набрала ванну. Насыпала лавандовой соли. Кажется, она должна успокаивать и способствовать здоровому сну. Подумав, сделала воду погорячее… Поправила увеличительное зеркало, закрепленное на выдвижном кронштейне, и вгляделась в него пристальнее, чем обычно. А пожалуй! Сейчас, спустя десять лет, я и правда выглядела намного лучше, чем тогда. Не свежее, но все-таки лучше. Потому что того взгляда — заискивающего взгляда любящей, преданной собаки точно больше не наблюдалось.

Хотелось спать, навалилась усталость. Хорошо хоть трясти перестало. Вспомнилось то ощущение, что давило последнее время, клоня к земле… Сейчас этого не было, зато имела место здоровая такая злость. Нормальная, не больная. А глыба бессмысленной тягучей безысходности и отчаянья… это свалилось с меня, ушло. Временное было, проходное явление? Или ничего никуда не делось, а просто я отвлеклась на живые эмоции? Хреновые, токсичные, но живые? Высплюсь вот еще… сегодня не стоит засиживаться.

Сняла макияж и, очистив кожу лица, распустила отросшие волосы — вымою с вечера. Разделась и осторожно ступила в горячую воду, всем телом ощущая идущие по нему мурашки. Медленно опустилась, погружаясь в ароматное тепло и буквально растворяясь в сиюмоментном блаженстве. А не так все и плохо, когда есть в жизни вот такие маленькие, но безусловные радости!

Так какого тогда я депрессовала последнее время?

Понятно, что с мыслями о проблеме нужно переспать. А наутро, как правило, все выглядит не так и страшно.

И в самом деле — у меня все так же есть работа и это надежный источник дохода, есть квартира — мой дом и есть мы с дочкой. И даже после того, как узнала о вынужденной лжи, любить меня она точно не перестала. Да и странно бы… Рассказывая ей потом о событиях десятилетней (округлим сроки) давности, я ничего не приукрашивала, но и красок тоже не сгущала — только факты. Эмоции вырвались раньше, когда, обращаясь к дочери, я вслух обозначила для бывшего свое отношение к тому его поступку, а получилось, что негатив достался и Анжику. Не нужно бы… следовало объяснить как-то помягче и не давая оценки. Моя девочка и сама уже вполне способна это сделать.

Я жалела только о том, что сорвалась в эмоции, дав застать себя врасплох. Само же появление Михаила, учитывая то, что сейчас Анжела уже все знает, выглядело не так и страшно. Поговорим, обсудим его общение с дочерью… для этого же он здесь? А я перетерплю. А я возьму себя в руки и больше не покажу насколько больно он сделал тогда — он далеко не дурак и сам отлично все понимает, а я уже почти забыла. Само собой, его нежданное появление всколыхнуло и подняло всю эту муть, заставило вспоминать остро и ярко и да — сейчас мне неприятно видеть его. И снова накрыло обидой. Но все равно уровень или накал ее тогда и сейчас вообще не сравним.

Девочке нужен папа? Так пускай он будет. Но каким он собирается быть папой и насколько это отвечает моему пониманию отцовства, я въедливо и дотошно выясню при следующей нашей встрече.

Все эти рассуждения и принятое в результате решение стоили мне бессонной ночи и наутро пришлось приложить усилия, чтобы выглядеть хотя бы нормально.

На работе все шло настолько привычно, что ее количество меня только успокоило и буквально загнало в привычную колею, как того осла. Было раньше такое, видела я в каком-то историческом фильме: мелкая тощая животина с повязкой на глазах обреченно бредет по кругу, следуя за палкой, к которой крепко привязана. И то ли воду в арыки, то ли нефть таскает таким образом. В любом случае приносит пользу, не отвлекаясь на окружающий мир.

Давно уже основной моей работой была бумажная и электронная рутина, но ее получалось столько, что весь список с пояснениями точно занял бы пару форматных листов текста, набранного мелким шрифтом. Кадровые вопросы, налоги, ценовая и зарплатная политика, планирование и организация работ, безопасность и экология, договора с заказчиками и поставщиками, личные контакты и переговоры разного плана, арбитраж и суды — случалось всякое. И это не только моя беда — все небольшие фирмы жестко экономят на кадрах.

Но одно существенное послабление я себе устроила — контроль качества работ и сроков их выполнения, то есть гонку по объектам, осуществлял Саша Голубев. Это он мотался по городам и весям и по возможности решал возникающие проблемы на месте. Когда не получалось сразу или мирно, тогда уже вынужденно подключалась я. И если работе мешал человеческий фактор, использовался метод кнута. Я вынужденно научилась этому, оставшись одна — без Алёны, которая всегда решала подобные вопросы «одной левой», как говорится. При этом общалась я с провинившимися подчиненными исключительно на «вы», вымораживая перспективами и наказывая рублем. Спокойный же просто до безобразия Саня в таких случаях воспринимался ими, как пряник. Поэтому все спорные вопросы мужики старались решить с ним, не вынося их на суд и нервы начальства в моем лице.

Полтора года назад подруга предложила мне выкупить ее часть фирмы. Была сделана независимая оценка нашего с ней бизнеса, продажа оформлена нотариально и проведена через налоговую — генеральным директором стала я. Алёна настояла на том, чтобы денежные выплаты производились поэтапно, а по времени растянулись максимально удобно для меня. Я — на том, чтобы был учтен основной финансовый вклад в дело организации бизнеса ее первым мужем.

На момент продажи давно уже было ясно, что помогать мне справляться со всем вышеперечисленным она не сможет еще очень долго. Вначале декрет с Анечкой, потом отъезд семьи Дружаниных на Дальний Восток, а теперь новая радость — недавно у них с Николаем родились близнецы Артем и Дмитрий. Но Алена так и оставалась нашим архитектором, работая дистанционно. Я же назначила достойный оклад Голубеву, который частично снял с меня нагрузку по руководству.

Голубев… неожиданно он стал для меня некоей лакмусовой бумажкой. Странно это происходило, да и вообще психология странная штука, особенно психология одиноких женщин. Наверное, Саня был интересным мужиком. Но предпочтения и вкусы разных людей иногда настолько отличаются… да тот же Михаил! Когда-то я не могла налюбоваться им, а Алёна на мои восторги реагировала… молча. То ли соглашаясь… а, скорее всего, понимая, что оспаривать вкусы влюбленной дуры бесполезно. Заметив эту ее реакцию и не совсем понимая ее, я осторожно пошутила:

— Я его слепила из того, что было?

И один-единственный раз за всю нашу с ней историю она ответила очень тихо, но грубо и бестактно:

— Из говна и палок.

И оказалась права в итоге. А я тогда настолько потерялась, что сделала вид, будто вообще ничего не слышала. Она же заговорила о чем-то другом жалея, наверное, о вырвавшихся словах. Она неплохо разбирается в людях, всегда легко находит с ними общий язык и так же легко определяет для себя причинно-следственную природу чужих поступков. Ошибается редко.

А я любила тогда. Красивее и лучше Миши для меня не было никого на свете. Старалась, угождала, порхала… Потом уже, годы спустя, та ее фразочка вспомнилась, и я поинтересовалась, уточняя, а она ответила:

— Красоты я там не видела. Зато… ты уж прости? Видела, как ты годишь ему — как болячке. Со стороны это выглядело… приторно. Перебор, Ирка! Ты вот тогда орала на меня, осуждая за диктат в отношении Олега. Но и ты тоже… явно же был перебор, а он принимал это, как должное. Да и ладно бы — забота приятна каждому человеку. Но когда вот так — как само собой разумеющееся… Ты старалась, из трусов выпрыгивала, а он же явно не ценил! И я сама не знаю — честно… кто тогда больше бесил — он или ты? Но тебя еще можно понять, а Михаил был мне несимпатичен изнутри, понимаешь? Не так он вел себя в моем понимании! Какая там красота? Смазливость разве… Вот, вспомнила! Погоди-ка… я сейчас.

Она выпуталась из одного из подвесных кресел-качалок и ушла по дорожке к дому. Николай по возможности старался давать ей такие «выходные» — на целый день, если мы срывались в магазины, или на несколько часов. Тогда домашние дела и детей он брал на себя, а мы отдыхали и даже иногда слегка позволяли себе под легкую закуску… я — полусладкое, она — сухое. Хорошо было посидеть над водой, на террасе в шезлонгах, но там уединение получалось условным. Чаще всего, если это было теплое время года, мы уходили в «беседку ароматов». Она граничила с непроходимыми зарослями лозняка на краю участка и там уж точно никто не мешал поговорить.

Два «кокона» с подушками и столик стояли на серой плитке, широкие зазоры между которой поросли фиалкой. Тишина и запах сирени… Да, тогда как раз цвела сирень. Она с двух сторон ограничивала пространство своим махрово-удушливым великолепием — вишневая и еще бледно-розовая… Это о ней сказано: если есть Рай, то в нем обязательно растет «Красавица Москвы». Третью стену беседки составляла решетка с ароматными плетистыми розами белого и кораллового цвета. Их черед наставал позже, уже после белого и желтого жасмина. Тонко пахнущие фиалки со временем разрослись и заполонили все вокруг. Мелисса, резеда и маттиола высаживались в низкие контейнеры-кадушки — Света, наш дизайнер, постаралась.

Тогда Алёна, не заморачиваясь на долгие поиски, притащила ноут в беседку. Порылась в нем, нашла что искала и озвучила для меня:

— Вот, слушай сюда: «не делай из мужчины Бога, чтобы он не забыл про тебя. Делай из него зверя, чтобы он лизал тебе руки…»

— Да уж… — одобрила я, потому что сильно, конечно, сказано. Да только нет стопроцентно работающих рецептов, гарантированно защищающих от остуды. И жили бы мы только разумом, а не чувствами, тогда и «перебора» разного плана не случалось бы. Похоже, те же мысли провернулись и в голове подруги. Она вздохнула и предложила:

— За это нужно выпить…?

— … а мы не возражаем.

Мы разные. Были и остаемся сейчас. И они тогда были разными — Олег и Михаил. Лянкин муж всегда был чуточку снобом и обладал… назовем это манерами. Я и сейчас вижусь с ним — редко и исключительно по юридическим вопросам, мне это не трудно. Но и он, и я понимаем, что мои консультации носят личный характер и являются просто ориентировочными. Наверное, как раз это ему от меня и нужно. Мы встречаемся где-нибудь в кафе или гуляем в парке и, кроме всего прочего, он всегда живо интересуется моими делами и успехами Анжика. Иногда даже водит ее куда-нибудь, дарит подарки по праздникам и на День рождения, как крестный. Естественно, я это дело организую так, чтобы они не сталкивались с Алёной.

Так что мы периодически общаемся, и я вижу и понимаю, что с возрастом он становится… проще? Сейчас находиться рядом с ним легче и приятнее. Он, наконец, нашелся или определился в жизни — ее целях, приоритетах и смысле. Вот! — именно, что он осмыслил и словно упростил свой путь, облегчив его для себя и тех, кто сейчас рядом с ним. И от этого только выиграл, и странным образом стал нравиться мне внешне — правда, безо всякого сексуального подтекста. Характер человека очень сильно влияет на восприятие его внешности другими людьми. Это мое личное мнение и оно может быть ошибочно, но тут уж как есть.

Голубев сегодня находился на рабочем месте — том, которое раньше занимала Алёна. Два стола в одном кабинете не напрягали, хотя это была вынужденная мера — арендованное помещение не предполагало возможности устроить еще один кабинет для Сани.

И характер влияет — да. Спокойный и даже флегматичный, уравновешенный и просто непробиваемый, он отражался в Сашиной мимике, манере общения и движениях, делая дополнительное впечатление о его внешности. Высоченный, рыжий, голубоглазый, с правильными славянскими чертами лица и будто чуть заторможенный Голубев не впечатлял меня, как мужчина. И ничего странного в этом не было. Нормально.

Ненормальное начиналось, когда в какой-то из дней я вдруг начинала отвлекаться от работы и обращать внимание на всякое разное: его пальцы… или на то, как двигаются под кожей ленты сухожилий на сильных, крупных кистях его рук. Или как закусывает он кончик ручки, соображая, что написать. Ленивый разворот плеч, когда он, потягиваясь, встает из-за стола, неторопливые движения… Это завораживало, притягивая взгляд снова и снова, вызывая досаду и непонимание. Лакмусовая бумажка… Показатель того, что некая потребность начинает влиять на мой способ мышления и вкусы, порываясь порушить личные моральные нормы — Саня был женат.

Это значило, что механическая игрушка и самообслуживание перестают помогать и мне элементарно требуется мужик. Не его член — нет. И даже не качественный оргазм — это я умела обеспечить себе сама, многолетний опыт не пропьешь.

Трудно объяснялось даже самой себе — какого черта вдруг накатывает эта лютая тоска по в общем-то абстрактному, но такому притягательному образу настоящего мужчины. И тянет душу дикая потребность хотя бы на миг прислониться к кому-то большому и сильному, согреться рядом, чувствуя себя защищенной, маленькой и слабой. На хрена вообще просыпается эта нездоровая потребность дарить себя и с готовностью покоряться чужой силе… пускай и на малое время, ненадолго впадая в иллюзию. И хрен ее, опять же, знает — какую? Наверное, иллюзию того, что вот этой малости достаточно и у тебя все отлично. И ты не дохнешь от одиночества годами, а дочка — не единственное твое спасение. И повышенные нагрузки на работе, которые ты несешь сознательно, это просто твой выбор, а не пахота во спасение. А излишки личного времени вечерами — не зло по определению.

Хорошо, что про Голубева я поняла правильно и вовремя. Не сама, естественно, а в процессе обсуждения с подругой, потому что одна голова — хорошо, а взгляд со стороны всегда зорче.

Такие заскоки случалось со мной не часто. Раза два в год или даже реже. Тогда я оставляла Анжелу под надежным присмотром и шла «искать человека». Не лишь бы кого, а свой типаж, своего рода спасение на еще один год или половину его. Находила в предназначенных для этого местах и знакомилась.

Соблазнять получалось, хотя роковой женщиной я и сейчас не являюсь. И правильная одежда с пуш-апом в патологически слабом месте, грамотный макияж и прическа оказались делом вторым. Меня вела потребность, а те, которые «мой типаж»? Наверное, они чувствуют это на глубинном, животном уровне. Не все, конечно. Если бы всем мужикам да ту самую эмоциональную чувствительность! Ну так и выбирала я штучные экземпляры — в моем понимании. Одна ночь, а то и всего несколько часов, но зато в крепких и сильных руках, нежной женской кожей к коже с терпким мужским ароматом… дыханием в чужое дыхание, даже если оно с отголоском спиртного или табака. И почти без слов, даже если интерес к продолжению явно демонстрировался. А зачем, если не нужно ни душе, ни сердцу? У меня уже хватало и там, и в памяти: и ненависти — справедливой, и любви — безответной, не нужной… и мне уже, похоже, тоже. Наверное, всему отводится определенное время, у всего есть свой запас прочности.

И теперь самое… то самое, в чем я до сих пор не собиралась признаваться даже себе — этот типаж… Короче — даже Алёнин брат — моя безнадежная любовь, был из той самой обоймы мужиков, так или иначе похожих на Михаила. Так что… странный предмет психология. А психология это или подсознание одинокой, оскорбленной и чего уж там — неудовлетворенной женщины, вообще штука загадочная даже для этой самой женщины. Нечаянно мстила я так или добирала того, чего недополучила с ним? Или неосознанно искала и находила в других то, что когда-то полюбила в муже — безоговорочно и безусловно? Внешность, особенности речи или голоса, жесты — тот самый типаж, мой личный идеал.

И тут вопрос… Если внутреннее наполнение, то есть характер и соответственно поведение, навязанное им, так влияет на восприятие мужской внешности… будем считать, что только для меня, но! Какого тогда я до сих пор считаю его внешность привлекательной? Должно же было отвратить до тошноты и рвоты, а я мигом отметила все изменения в нем и то, что они явно пошли ему на пользу. Нечаянно, но отметила, пускай и без былого замирания и трепета.

Пора было на охоту, однозначно. На днях, в ближайшее же время. А еще съездить в Петропавловское к Дружаниным. Без Алёны тут, похоже, никак. А пока (на сегодняшний вечер) включу осторожность и ум, привлеку способность анализировать и условно выставлю на видном месте личные грабли. Просто до выяснения — а что это было? Потому что может быть все, что угодно.

— Ерунда! Ты подменяешь понятия, переворачиваешь все с ног на голову, — отрезала Алёна, внимательно выслушав меня: — Маштаков и понравился тебе потому, что соответствовал твоему идеалу. Твои вкусы и сейчас не поменялись — вот и весь секрет, что ты тут… на ровном месте? Лучше скажи — как Анжела?

— Светится, — поморщилась я, — а у меня чувство такое… бессилия. Он потихоньку забирает ее у меня — пока еще только маленький кусочек ее отношения и любви, а я не могу запретить это, уже не могу что-то изменить. Она выслушала меня, и все равно уже простила ему все только за то, что он у нее теперь есть. Понятно, что дети многого не понимают, поэтому они добрее и легко прощают. А я молча глотаю… ревную и бешусь. Хорошо, что он скоро уедет.

— Когда — скоро? — оглянулась, прислушиваясь, Алена. Аню должен был забрать из сада папа, а мальчишки спали днем второй раз и страшно было разбудить их. Мы устроились на кухне и старались говорить тихонько.

Еще когда мы с дочкой жили в этом доме, присматривая за ним, я любила сидеть вот так, глядя в огромное французское окно, которым представлялись распашные двери на террасу. А особенно здорово было делать это в тепле и уюте, как вот сейчас, когда за окном буквально беснуется поздняя осень. Настил покрыт налипшими мертвыми листьями; подвывая, рвет ветки холодный ветер; полосы дождя хлещут по озерной воде и крыше, грохоча то тише, то громче…

— Гадостно. Не люблю эту пору, все время в сон клонит, — призналась Алёна, но завороженный взгляд от окна не отвела.

— А я — ничего… если никуда не нужно идти.

— Рассказывай, — подвинула она ко мне чашку с чаем, — и пей, согревайся, а то тебя потряхивает. Понятно — не от холода…

— Да нечего особо, — тоскливо призналась я, — договорились встретиться в понедельник после того, как заберу Анжика со школы и завезу домой. Холодно… пригласил в кафе рядом с нами — «Плюшку». Там пусто, сели в дальний угол, говорили тихо и спокойно. Будто все так, все нормально, а давит что-то. Не понимаю… какое-то несоответствие. Я же все помню! А сейчас он… будто слегка заторможенный, вот как Саня Голубев. Ни явных эмоций, ни как-то выраженного отношения ко всему происходящему… и ко мне тоже. Спокойный, вежливый.

— Как-то объяснил то, что тогда…?

— Нет. Хотя я сразу пресекла все лишнее, предупредив, что у меня мало времени и обсуждать мы будем исключительно его общение с дочкой. И зря уточняла, потому что, похоже, он хотел того же.

— А ты? — отпила Алёна из своей чашки пустой чай — без сахара и каких-либо заедков. Она сильно поправилась в эту беременность — на восемнадцать килограмм. Пять из них весили мальчишки. Она пыталась и пытается вернуться в норму, но за год — два кило? И она изменилась, конечно, но я бы не сказала, что в худшую сторону или это рулило мое отношение к ней, когда человек дорог любым — полным и худым, старым и молодым, больным и здоровым? Наверное, она переживала, как переживала бы любая на ее месте — все-таки раньше выглядела феерически. Но стонов на эту тему я не слышала и правильно — со временем все наладится, куда денется?

— Я? — мысленно вернулась я к разговору, — а я… Помнишь про говно и палки?

— Ну извини, — невесело хмыкнула подруга, — ты запомнила потому, что образно получилось или обиделась?

— Обиделась. Но спорить и переубеждать тогда не стала — это долгий разговор. Пришлось бы что-то доказывать, приводить примеры, которые только для меня, может, и выглядят убедительно. Поэтому пропустила мимо себя… ругаться с тобой не хотела.

— Извини…

— Да за что? — удивилась я, — в итоге ты права. Но у нас и правда было много хорошего. Не только я годила, он тоже много давал мне. Просто из меня это рвалось, а он был сдержаннее, как все мужики. Коля твой вначале вообще показался мне солдафоном, а ты вот рядом с ним светишься. Может и был перебор, но мы разные, Лянка. У меня такая вот странная любовь — любовь-служение. Потребность такая дарить ее, отдавая всю себя — тело, душу и время, с радостью поступаясь чем-то своим. Думаешь я одна такая? Нет. Живут, закрывая глаза и уши, прощая даже то, что прощать нельзя. А у нас все хорошо было… или в конце уже я просто не замечала? Трудная беременность, все дела…

— Все дела, — подтвердила она.

— Да… И потом, ты думаешь с какого я рванула получать второе образование с годовичком на руках? Заочно, но все же? А на втором курсе втемяшился мне этот «Теремок»? И тебя втянула.

— И с какого, считаешь? — осторожно поинтересовалась Алёна, — просто у тебя светлая голова.

— Да ни хрена, — обреченно пробормотала я. Но раз уж начала… — просто я искала ему оправдание. И нашла его, само собой — я не красавица, да еще и неудаха в профессии. Ты вот работала, а я в «Готике» все больше на бумажках сидела.

— Зато изучила всю подковерную, — не согласилась подруга.

— Не всю. Дальше… получается, что кормил нас он и квартирку, пусть и плохонькую — тоже он, я же тогда получала крохи, сидела на шее… да не перебивай ты! Сейчас я понимаю, что бред, а тогда это чувство неполноценности толкало вперед. Вы с Олегом привели в чувство, помогли, когда самая жопа была, а потом я придумала себе цель — доказать ему, что я чего-то стою, что я лучше его гадины. И мечта, само собой… не смейся — все предсказуемо: узнает он о моих успехах, увидит, как я выгляжу сейчас, после всех этих курсов визажа и личностной эстетики и жутко пожалеет. Я долго ждала его, Лянка, и пахала, пахала на идею…

— А теперь считаешь — он не оценил?

— Что отметил — понятно, а что не жалеет и Бог с ним, мне уже не нужно. Мозг теперь иначе заточен. И все равно… я не знаю, как это объяснить — неловкость какая-то, беспокойство… и несоответствие — да. Мы договорились, что первое время его встречи с дочерью будут проходить при мне. И я настояла на том, чтобы у нас дома — в привычной ей обстановке и на моих глазах — мне нужно было видеть…

— Да это понятно! — перебила меня Алёна.

— И вот… — выдохнула я, — оказалось — отец года.

— Х-хы, — не поверила, очевидно, она.

— Слушай! Он отлично играет в шашки и имеет какой-то там разряд по настольному теннису.

Алёна молчала и только смотрела, что называется, во все глаза. И я подтвердила то, о чем она подумала:

— Именно те виды спорта, которыми давно и серьезно увлечена Анжела. Они достали шашки… подожди — еще не все. Он обещал за время отпуска подтянуть ее в английском — владеет в совершенстве. А было — в институтских пределах. Еще знает французский, но это так — для информации. Говорит с ней, как со взрослой, внимательно слушает, считается с ее мнением и даже советуется — в шашки она его обыграла, и он не поддавался, она поняла бы.

— А ты? — отмерла Алёна.

— А я? Наблюдала, делая вид, что занята своими делами. Потом она попросила покормить их с папой. И мы все втроем сидели на кухне. Не скажу, что я с аппетитом поела, но ничего не значащую беседу вынуждена была поддерживать. Теперь… — подавилась я эмоциями и, прокашлявшись, продолжила: — теперь в один из следующих визитов он приготовит для Анжелы какое-то там исключительно французское блюдо… не спрашивай! Произнесено было на ихнем и с эдаким прононсом, — растерянно смотрела я на подругу.

Она хмыкнула, заулыбалась, а потом и тихо засмеялась.

— Весело тебе? — удивилась я.

— А… а тебе не кажется, что это он — он вот так сейчас старается поразить тебя, показывая себя в самом выгодном свете. Как когда-то хотела ты? С тобой все ясно, все на виду и вот он яростно рекламирует себя, стараясь заодно заполучить союзника в лице Анжелы.

— Нет, не кажется, — оскалилась в ответ я, — потому что его предательство никуда не делось и в таком случае было бы логично начинать с извинений. С порога.

— И посыпания головы пеплом, — согласно кивнула она, — только ты сразу показала, что не заинтересована. Ты же не заинтересована? — подозрительно щурилась она.

— На нем клеймо — предатель. Не просто изменивший, а ударивший в спину, поступивший абсолютно бесчеловечно! Я не знаю, что такого должно случиться… Но подсознательно, бл*дь, я жду этих объяснений и хочу, чтобы они были убедительными — по разным причинам. Жру себя и все равно — мне нужны его извинения, а желательно и раскаяние!

— Тпру, мать… — остановила она меня, — это нормально. Что тебе нужны объяснения. Это называется незакрытый гештальт. Тебе элементарно нужно знать, чтобы…

— … быть совсем спокойной за Анжика. И я говорила тебе в самом начале, а ты отмахнулась: мне беспокойно при нем, я боюсь непонятно чего. И он хорошо выглядит, мне нравится, как он выглядит!

— Нет. Тебе это нужно, чтобы снова полноценно жить. Остальное… я хорошо тебя понимаю — мы умеем надумать себе, — тяжело вздохнула она, обхватывая себя за плечи, словно вдруг замерзая: — Я тоже боюсь этих вывертов психики, потому что страх измены уже выбит на подкорке. Я и сейчас боюсь! — воскликнула она чуть громче.

А мне то ли показалось? Будто звук из прихожей. Но нет — тихо. В любом случае, нельзя было перебивать ее, видно же, что наболело и ей нужно высказаться, выплеснуть из себя это наболевшее. На меня выплеснуть, потому что, похоже, больше не на кого. Я кивнула, приглашая продолжать, а она оглядела себя, сильно проведя руками по бедрам:

— Видишь это? Чего я только не делала. Не жру уже черт знает сколько и похоже посадила… болит желудок. Беговая дорожка, вечная гонка по дому в поисках пыли, суета с детьми — и никак! Сидение за компом, конечно, сказывается. Ну, или что-то еще, но я не собираюсь бросать эту работу — мало ли! Мне нужен будет кусок хлеба.

— Мало ли…? Что ты несешь? — прошептала я.

— Я вижу, что нет уже того… он не хочет меня, как раньше. Я же тогда впечатлила его своими прелестями, а от них сейчас мало что…

— Дура! Это Иван бросился на прелести, а у Коли было время узнать тебя ближе. Да за одну верность твою тебя на руках носить нужно — ты же до самой смерти хранила бы его портянки с подштанниками! И только когда он вернулся, и ты его узнала…

— Это былые заслуги, Ир, и они хороши в комплексе, — улыбалась сквозь слезы Алёна, — а я теперь жду очередного раза… как зверь жду — принюхиваясь и прислушиваясь. Когда в постели от тебя отворачиваются…

— Та-а-ак, — глухо раздалось сзади. Я дернулась, а Лянка сжалась вся, будто став меньше. Мы медленно оглянулись — в дверной арке стоял Николай. В офицерской форме, он только разулся и снял верхнюю одежду. Возле него топталась Анечка.

— Коля… — обреченно пробормотала подруга, прикрывая глаза ладонью. И я вся сжалась внутри, как и она, наверное, страшась услышать подтверждение всему, что она говорила перед этим.

Николай решительно шагнул на кухню, прошел и подхватил все Алёнкины килограммы на руки, развернулся и зашагал на выход.

— Ма… па… — пискнула Анька.

— Коля… — простонала ее мама.

— Разберемся, — ответил папа, оглянувшись на меня и показав глазами на дочку.

— Ага, — кивнула я.

Через полтора часа он вышел к нам, щурясь на свет — лохматый, в мятой футболке, домашних штанах и босой. Я уже покормила и теперь развлекала мальчишек, усадив их в манеж. Аня рисовала на полу мелками — да простят меня ее родители. Управиться с тремя без привычки было сложно. Николай скупо улыбнулся, кивнул и спросил:

— Тебе вызвать такси?

— Нет, мы не пили. Поеду потихоньку. У вас все хорошо? Алёна где?

— Уснула. Извини — задержали тебя. Как там Анжела одна?

— Она со своим отцом, дома.

— Хммм, даже так? — только и сказал он.

На следующий день я позвонила Алёне прямо с утра, по дороге на работу. Мне ответил вполне себе довольный голос, и я съязвила:

— Затрахал тебя вчера? Напросилась?

— Ой, Ир! — смеялась она, — дура я, тут ты права. Сжималась вся, когда он рукой где проводил, казалось — жиры мои ощупывает. Ну я и жалась… расслабиться не могла. А он это дело гуглил оказывается и вычитал, что бывает такое у баб после родов — неконтролируемый страх опять забеременеть, который на все и накладывается. Вот и отворачивался, чтобы не накинуться, ждал, когда готова буду, сама захочу. И мы договорились…

— Все наладилось?

— Я не о постели. Если уж для меня так важно похудеть, то он предложил делать это грамотно — с диетологом и тренером в спортклубе. Плаванье это будет или фитнес-центр — неважно. Иначе не получится, раз уж до сих пор…

— А дети как?

— Хотела звонить тебе. У тебя сохранились координаты Анжелкиной няни? Надежная будто тетка. И еще одно — подсознание и все эти заморочки — ерунда, если люди разговаривают, договариваются друг с другом. Пример у тебя перед глазами — самый, что ни на есть наглядный. Какая же я идиотка, Ирка! Учись на мне, пока я жива.

Прошел месяц, заканчивался декабрь. Снег не ложился — он смешивался с дождем и стекал, покрывая ноздреватой ледяной коркой дороги, дома и тротуары. Морозило, как правило, под утро, потом лед таял, а ночью нарастал снова. Город засыпали химией, которая жрала сапоги и автомобильные покрышки.

А я не узнавала себя, уже и не зная — смеяться или плакать? Я привыкла! Незаметно и вынужденно привыкла к тому, что Михаил находится где-то рядом. Раздражение если и накатывало, то уже редко и быстро сходило на нет. Я научилась обходить его взглядом, а если и смотрела прямо, то будто сквозь него. Он старался не нарушать установленных мною правил и я как-то с удивлением отметила, что он даже стал удобен. Наверное просто устала, и злиться в том числе — сильные отрицательные эмоции утомляют, да и явлением он был временным.

Именно поэтому, а еще по причине отвратной погоды Михаил почти прописался у нас. Притащил домашку с тапочками и переодевался в ванной, а снятую одежду аккуратно вешал на плечики и прятал во встроенный шкаф. Ходил по квартире в широких синих штанах и футболке того же цвета со странным вырезом — уголком и незнакомым принтом. Пока я работала, они вдвоем с дочкой делали уроки и уборку, а иногда он мыл посуду, успевая вперед меня или Анжелы. Я молча уступала. Готовил еду на ужин, потому что я стала часто засиживаться на работе допоздна — заканчивался отчетный год, да и домой идти не особо хотелось. Блюда в его исполнении частенько повторялись, но были вкусными и нам с дочкой нравились. Два дня в неделю они разговаривали исключительно на английском, а я с удовольствием прислушивалась — последнее время она таскала пятерки по иностранному.

Мне были созданы все условия для отдыха, время освобождено от домашних дел, и невольно приходилось участвовать в разговорах, в которые вовлекала меня Анжела, или просмотре и обсуждении фильмов. Но я даже радовалась, что в общении со мной нуждаются — боялась, что она совсем отдалится от меня. Уговорив себя, я терпеливо ждала отъезда Михаила, чтобы потом, когда он не будет мешать, вернуть все, как у нас было.

Кроме всего этого, он взял напрокат внедорожник "фольксваген" на надежной зимней резине и каждый день забирал дочку со школы, предложив мне не мотаться зря. Ах, мне нетрудно? Ничего, ему все равно очень интересно посмотреть на тренировки по настольному теннису (и, само собой, показать там класс, заставляя Анжелу розоветь от гордости). Или вместе с тренером провести занятие в шахматном классе, демонстрируя чудеса игры вслепую или одномоментную игру на нескольких досках с разными противниками. Дочка рассказывала мне это, а я вспоминала прохиндея и мошенника Остапа Бендера и так тянуло съязвить в тему! Но мы же общаемся только по необходимости? А он, очевидно, поймал мою мысль, понял по косому взгляду и кривой ухмылке… и тепло так улыбнулся.

Да, он улыбался мне. Первый раз увидев это, я впала в ступор, не веря своим глазам. Это что — я допустила такое? И тут, будто вынырнув из дурного сна или очнувшись от гипноза, всерьез задумалась о том, что допустила еще, кроме этого?

Дочка слишком привыкла к нему и привязалась. А он скоро уедет и что дальше? Встречи раз в год, в его отпуска? И согласится ли еще он проводить их здесь — все? Или захочет забирать Анжелу? Да сейчас! Да лучше бы он вообще не появлялся в нашей жизни! Что ему и высказала в тот же вечер. И опять какая-то обреченно-вялая реакция в ответ — отстраненная улыбка и обещание часто выходить на скайп и звонить. И тут промелькнула мысль — странная такая, но я все же озвучила ее:

— А ты случайно не болен чем-нибудь… таким?

На что получила ответ будто бы даже с юмором:

— Если после сорока ты просыпаешься утром и у тебя ничего не болит…

— … значит, ты умер. Лучше б ты умер тогда! — вырвалось вдруг у меня.

Я не хотела этого! Вот точно не хотела. Да я вообще не понимала — как можно такое ляпнуть? Это было глупо — показывало, что обида моя затаилась, но все еще жива и она огромна. А еще я не могла желать ему такого, потому что сама может и пережила бы тогда его смерть, а вот ребенок в моем животе — еще неизвестно.

Может он побелел от злости? А испарина на лбу была признаком бешенства? Неважно. Не от страха… я пробормотала, потерявшись от собственных слов:

— Ну, прости… нечаянно вырвалось.

Он тоже что-то пробормотал и почти сразу ушел, огорчив дочку. А мне было так тошно от всего этого и страшно, что нервы идут вразнос из-за ситуации, в которую загнала себя сама. И мучил еще один страх — что мысль о его болезни правдива, а он просто не хочет признаваться.

И тут уже я не знала, что думать. Если все так и есть, то это будет его следующим бесчеловечным поступком — по отношению к Анжеле. Приехать вот так… приручить, а потом усвистать куда-то там и спокойно сдохнуть?! Меня просто вымораживало от этих мыслей, трясло так, что пришлось глотать валерьянку. Я не представляла себе — как подступиться к нему, как заставить сознаться или убедить меня в обратном?

Но это был бы уже не просто разговор, а разговор по душам, потому что такие вещи чужим людям не доверяют. Так он и не доверился — озарило меня. Или же просто — ему нечего сказать, потому что все не так. И какой вообще разговор, если с ним я едва цежу слова? И это правильно, потому что стоило только отвлечься и чуточку потеплеть к нему — как к человеку, который добр к моему ребенку… да просто — ведет себя нормально, как перед глазами возникала та запись с телеканала, на которую я пялилась часами и которую силой отобрал и выбросил Олег — любовница моего мужа, за которой он рванул в столицу, бросив нас.

Вспоминая это, я опять смотрела на него тем самым взглядом «сквозь», и он видел, как именно я смотрю — не мог не видеть. Может даже понимал, о чем думаю — не знаю. И вот ведь! Даже просто его присутствие было испытанием для нервов, а я еще и добавляла себе, вытаскивая воспоминание за воспоминанием. И прогнать его тоже уже не могла — оставались недели, а потом и дни до его отъезда. А моя потребность в любви-служении никуда не делась и сейчас она была ориентирована на Анжика. Не так безоглядно, с умом направлена, но по факту я жила для нее. Она была все, что у меня есть, и сейчас она счастлива. Так пускай у нее подольше будет папа, раз случилось так, что она о нем знает.

Конечно, он пытался наладить со мной отношения. Наверное, чтобы видимость хотя бы вежливого равнодушия, которую мы старательно демонстрировали ребенку, соответствовала действительности. Не извинялся и не заискивал, не пытался как-то разжалобить, но все равно — пытался. Я, как тот зверь, о котором говорила Алёна, чувствовала все его посылы интуитивно, щелкая их на раз-два.

Часто приносит продукты и готовит на нашей кухне? Я не смогла в этом отказать — готовил он для дочери, а часто и вместе с ней. Я видела несколько причин этим его действиям— он не объедает нас и это как бы плюс ему в карму, а еще он умеет готовить и ему не лень это делать — еще плюсик. Или же он так показывает, что одинок и обычно готовит себе сам? А зачем мне это знать? Или не было такого подтекста?

И потом — какие это продукты? Нормально, если красная икра в холодильнике — банками и едят ее ложками? Увидев это первый раз, Анжела зачарованно прошептала:

— А так можно?

— Почему нет, если я сейчас это делаю? — уверенно ответил отец.

Ну и разбор других его полетов — в том же духе. Я во всем искала скрытый смысл и видела происки — будто потихоньку сходила с ума. Потом опять успокаивалась, словно засыпая.

Но однажды он перешел все границы. Потому что мало того, что я пустила его в свой дом и на кухню и даже терпела за столом. Я полотенце ему выделила! Теперь в нашей ванной висело три полотенца — как в нормальной, полной семье. Но это все ерунда, главное — я приняла его, как отца Анжелы, хотя он ни черта этого не заслуживал. И заявился он по-свински, поставив меня перед фактом, прополз, как змея. Я и терпела его только ради ребенка, четко обозначив дозволенные границы. Останавливала взглядом, и он понимал. Что подходить ко мне близко — нельзя. Что заговаривать просто так, не по делу, связанному с Анжелой — нельзя. Что касаться меня, даже нечаянно — нельзя!

Это случилось недели через две после его появления и тогда он уже периодически кашеварил у нас. Как называлось блюдо, которое он готовил в тот день я, наверное, вспомню, даже когда буду умирать. Все дело в том, как это было преподнесено.

Вернувшись после работы и только вымыв руки, я сразу заглянула на кухню. Михаил в домашней одежде и фартуке повернулся ко мне от плиты и вдруг улыбнулся так… как раньше, будто мы снова там — в нашем с ним времени. И шагнув ближе, поднес к моим губам ложку со своим варевом, предварительно подув на него, чтобы я не обожглась. И коснулся ею моих губ, глядя на них и нежно так прокартавив название — «aligo d'Auvergne».

Наверное, я побелела. Или позеленела, потому что на его лице отразилась паника, а я потеряла способность думать — в голове стоял белый шум. Оставались секунды! До чего — не знаю, но приостановила я это непонятным, но огромным усилием, а вот совсем прекратить не смогла. И сорвалась — развернулась и рванула в прихожую, чтобы не видеть его. Мало того — я не могла находиться в одном с ним доме, в одном месте! В каком-то дурном угаре я тянула на себя только что снятое пальто. Раз он такой знатный кашевар и отец замечательный, да еще и чувствует себя здесь настолько свободно, то не слабо ли ему будет переночевать в нашем доме этой ночью? Он присмотрит за дочерью, а я займусь, наконец, личной жизнью. А утром вернусь. Что и предложила.

— Куда ты пойдешь? Поздно уже, скользко, — позволил он себе очередной раз, а я ответила:

— Для того, что мне нужно — в самый раз. А ты что — на узелок завязал десять лет назад? Сомневаюсь. Вот и я себе не отказываю. Так что, будь добр, пускай уж твое появление станет хоть как-то приятно не только дочери, но и мне. Договорились? — обувалась я у двери. Заглянув в зеркало, ярко подкрасила губы, распустила волосы и прошлась по ним щеткой. Махнула рукой появившейся в дверях Анжеле:

— Ты не против? Я к тете Алёне — поболтать, не скучай тут, слушайся папу. Покажи где лежит постельное, сегодня он ночует у нас на диване. В школу утром отвезу.

— Не спеши, — донеслось уже со спины, — я сам отвезу.

— Спасибо тогда, — прикрыла я за собой дверь.

Выглядело все это… шлюшно, но зато я выжила. Не взорвалась изнутри и не задохнулась. Стоит ли говорить, что я просто переночевала в гостинице? Потому что в том состоянии я зубами порвала бы любого из них. На ленты и мелкие лоскуты!

Место свое он понял, как и я поняла, что мужик не прочь был совместить приятное с полезным — и с дочерью навести мосты и слегка развлечься по старой памяти с ее мамой. С тех пор подобного не повторялось, но в гостиницу я уходила еще пару раз. Просто тогда по непонятной причине я отлично там выспалась, предварительно предупредив Голубева, что на работе буду ближе к обеду. С момента появления бывшего, дома я спала неважно.

— Зачем ты так мучишь себя? — удивлялась Алёна, — пускай бы встречался с Анжелой на нейтральной территории.

— На нейтральной они в выходные — кино, теннис, детское кафе. Погода мерзкая. А то, что каждый день…? Он скоро уедет. Что уж теперь? Я в самом начале допустила ошибку — нельзя было позволять им так сближаться. Но он замечательный отец, Лянка! И этого не отнимешь. Судя по всему, других детей не настрогал, так что это природное, что ли?

— Так может… — осторожно начала подруга.

— Даже речи не идет — ни с моей, ни с его стороны. Я его терплю с трудом — бесит, а он сразу сказал, что здесь только на время отпуска. Пошалить не отказался бы, судя по тому случаю, но я пресекла… Что? Что ты там молчишь?

— Страсти кипят, — отозвалась, наконец, она, — а он, случаем, не действует на тебя, как Голубев?

— Хуже — я уже ненавижу всю их породу!

— Вам нужно сесть и поговорить о том, что случилось тогда. Иначе ты сорвешься. Или он. Испугаете ребенка.

— Я больше не сорвусь. А он тем более не сорвется. Впечатление — мобилизовался всеми силами и примет от меня любую гадость и мерзость, проглотит даже прямые оскорбления и только поморщится. Я не знаю, что это. Так дорожит временем с дочкой? А с чего вдруг такие яростные отцовские чувства?

— Он скажет? — продолжала гнуть свое Алёна.

— А ты помнишь, как я рвалась мирить тебя с Олегом? Ничего тебе не напоминает? Я ведь тоже тогда считала, что права и понимаю все лучше, чем ты.

— Да я вроде и не мирю вас? Ладно… Не было бы только поздно. Заезжай, звони — не пропадай. Пока, Ир, — отключилась она.

А я попыталась представить себе… потому что совет хороший, правильный — говорить. И — нет. Невозможно! Не та ситуация. Я не смогу прямо спросить его — за что ты так со мной тогда? Чем я заслужила? А если и смогу, то что он может ответить? Есть ли такому хоть какое-то оправдание? И хочу ли я его знать? Да я же сдохну от боли! Она вернулась вместе с ним, и чтобы я еще ковырялась в старой ране? По собственной инициативе? Да ладно!

Впереди уже маячил, стремительно приближаясь, Новый год и Алёна пригласила нас с Анжелой встретить его у них. Обещала интересные подарки и целый вагон хорошего настроения. Вообще праздники у Дружаниных всегда проходили очень душевно. Там просто, но вкусно кормили и было много сюрпризов, радостной суеты и смеха. Вообще, только переступив порог их дома, я как-то плыла сознанием, расслабляясь и растворяясь в надежной, устоявшейся атмосфере семейного уюта и счастья. Там я была своей и нравилось мне у них абсолютно все: крестница моя — черноглазая Анечка, мутные пока мальчишки- близнецы, участок, озеро, сам дом среди берез и рябин — его вид и запах внутри, общее настроение…

В части, где служил Николай, существовало что-то вроде традиции, а скорее такой порядок: перед Новогодними праздниками путем опроса составлялся список желающих получить ёлку. И начальство отправляло куда-то в лесничество, на официально выделенную делянку машины, а уж там ребята грамотно выбирали самые-самые! Ёлок красивее я не видела — сказочно пушистые, ровненькие, пахучие! Их просто до слез было жаль — пропадет же эта красота. Простоит сколько-то — и все. Но когда под прошлый Новый год нам опять завезли очередное чудо, я так радовалась за дочку! Вопреки всем предыдущим сожалениям и намереньям. Прапорщик поднял ёлку на наш этаж, позвонил в дверь и спросил:

— Маштаковы? Вот — одна штука. Принимайте!

Анжела прыгала вокруг военного и ёлки, пищала и радовалась. Потом мы устанавливали деревце в ведро и засыпали его заранее заготовленным песком, поливали водой. А в прошлом году на ёлочке даже распустились почки и появились молодые иголочки — светлые, мягонькие. Мы так удивлялись и радовались им, а когда ближе к марту пришло-таки время избавляться от этого новогоднего атрибута, прослезились обе. Решили больше не заказывать, но Николай объяснил, что это ёлки с плановых вырубок и судьба их от такого нашего решения не изменится — пылать им в костре.

В этот раз я была на работе и на вопрос — «Маштаковы?» откликнулся Михаил, ёлочку вручили ему. Вернувшись домой, застала интересную картину: деревце уже стояло в мокром песке, рядом лежали коробки с игрушками и гирляндами, ну, а народ смотрел на меня с ожиданием — нужно было наряжать…

А я вдруг со страшной силой… как-то особенно отчетливо поняла или же почувствовала насколько устала за этот месяц. Устала безболезненно для Анжелы лавировать между «не хочу» и «нужно». Устала делать вид, что меня не напрягает ее отец в моем доме. Устала держать лицо перед ним и скрывать эту свою усталость. Да еще работа… Плохо спала. Последний месяц вообще были проблемы со сном. Похудела? Кто-то радовался бы, но не я — лишнего на себе не носила, а в некоторых местах еще и прибавила бы с великой радостью, если бы могла. Устала…

Может, потому и вернулась недавно к прошлым своим привычкам, решив не принимать во внимание не особо желанного гостя. Раньше, вернувшись домой, я сразу же принимала душ и влезала в удобную и обношенную домашнюю одежду. Тут же снимала косметику и наносила на лицо крем. Волосы собирала в шишку на макушке и ныряла в мягкие пушистые тапки. И сейчас делала так же — это было привычно, удобно и как-то примиряло со всем остальным… хотя бы на время.

И мне было все равно, что голубые тени под глазами не замазаны консилером, а свободная одежда не делает меня аппетитнее и что Михаил видит меня вот такой — не при параде. Последнее время мы с ним даже говорили — молчать напоказ я тоже устала. Перебрасывались короткими фразами, общались с дочкой, ужинали… До его отъезда оставались считанные дни. Дату я не уточняла, но помнила про «месяц», а он явно подходил к концу.

В этот день все было, как всегда, но переодевшись я сразу прошла и села в кресло напротив дивана, на котором устроились Михаил с Анжиком. Уставилась на дочку, собираясь с мыслями.

— Анжела… не знаю — говорил тебе папа или нет? Но он скоро уедет, жить вместе с нами и даже в этом городе не будет. Где-то там у него своя жизнь… как там с детьми? — обратилась я к бывшему.

— Других детей, кроме Анжелы, у меня нет, — ровно ответил Михаил и напряженно выпрямился, будто внутренне мобилизуясь. Я кивнула.

— Видно, что папа любит тебя, ты у него одна и стала очень дорога ему. Не знаю почему он не приезжал раньше и поэтому не видел тебя забавной и маленькой, не слышал, как смешно ты учишься говорить, а еще ползаешь задом наперед, ходишь уже… — я этого не знаю.

— Папа… не мог, да? — потупилась дочка.

— Я видел тебя маленькой и смешной. У меня есть много твоих фотографий и даже видео, — сдавленно хрипнул бывший, — с самого рождения и до-о… вот этих самых пор.

— Кто-то делал их для тебя? Кто? — подобралась теперь я.

— Не важно. Ничего страшного в этом нет — никакого вреда, — отрицательно качнул он головой.

— Я не смогу жить спокойно, зная, что за моим ребенком кто-то наблюдает и даже делает ее фото, — отрезала я.

— Мам…

— Подожди, Анжела, это очень важно — вопрос твоей безопасности и моего спокойствия. Это же важно, Михаил?

— Это важно, мама права. Фото и видео делал Олег, — нехотя признался он, — вам ничего не угрожает.

— Олег… — обреченно проронила я. Вот и нет друга, пускай даже, скорее — бывшего, но…

— Не злись на него, я очень просил.

— Мама и не злится, да, мам? — прошептала дочка.

— Нет, Анжела, я злюсь и обязательно поговорю потом с твоим крестным. Так не делают.

— Не делают, но я очень его просил. Я живу во Франции, а с…

— … самолеты не летают, дорог там нет и поезда оттуда не ходят. Анжела! Я не стану запрещать тебе видеться с папой, но для меня он теперь чужой человек. Поэтому теплых и дружеских отношений между нами — когда вместе смеются и радуются празднику, наряжают ёлку и пускают салют, танцуют и бесятся, дарят друг другу подарки — как в настоящей семье… — запнулась я, но пример нашелся сам: — Семье тети Алёны и дяди Коли, у нас с ним не будет. Он сам отказался от всего этого. А я не знала, как объяснить тебе, поэтому ты и считала его… неживым. Но ты очень хотела папу, так пусть он у тебя будет — не самый, кстати, плохой. Но от меня теплого отношения к нему не жди. Так что ёлку наряжайте сами, раз уж он здесь — я верю, что вы справитесь, а я поработаю в компьютере, хорошо? Да, еще — Новый год мы с тобой встречаем у Дружаниных.

— Мама… — подняла на меня полные слез глаза Анжела.

— Пожалуйста, объясни ребенку, что я права, Михаил. Это сложнее, чем партия в шашки и даже труднее, чем годы добираться сюда из Франции, но ты постарайся.

— Я постараюсь, — жестко и сильно провел он ладонью по лбу, прошелся по ежику волос и опустил голову, опираясь локтями в колени.

— Ну, а теперь покормите меня, пожалуйста, — поднялась я, — хотя могу и сама?

— Там… на плите, — поднял он голову и посмотрел на дочку: — Иди сюда, пожалуйста… иди ко мне.

Я прошла на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. И сжалась вся, привалившись к стене — нужна была опора. Глубоко в груди что-то дергалось, рвалось оттуда и клокотало. Рыдания, вопли? Стакан холодной воды как будто помог. Я вытерла губы рукой и постояла еще немного, опираясь о раковину и прислушиваясь к себе — обошлось? Наклонилась над мойкой и еще плеснула ледяной водой в лицо — вообще хорошо…

Сидела на кухне долго, хотя ужинать совсем расхотелось. Вначале просто смотрела на темное окно, в котором отражалось настенное бра, потом заварила себе ромашковый чай и откромсала кусок сыра.

Михаил вошел, когда я соображала бутерброды: булка, масло, сыр, салатные листья, ветчина, горчица.

— Мы поговорили… — запнулся он и тихо спросил: — Что ты делаешь? Зачем?

— Завтра рано утром я уезжаю на весь день — часов в шесть. Хотела просить тебя отвезти Анжика в школу. Лучше, если ты заночуешь у нас, но смотри сам… — ответила я, не глядя на него.

— Куда, если не секрет?

— Есть одно место. Довольно-таки далеко отсюда. Сегодня прошел заказ и нужно там смотреть… ребята согласны поработать в праздники — такое количество выходных никому не нужно, а вот деньги нужны. Зимой маловато заказов.

— Почему ты? Больше некого послать? Мужчину… — голос Михаила стал громче и будто увереннее. После тех моих слов должен бы совсем потухнуть, а он, похоже, наоборот — обнаглел.

Я оглянулась — он внимательно смотрел на меня, ожидая ответа. Брови почти сошлись над переносицей, глаза прищурены, губы жестко сжаты. Тонкая паутинка из морщинок от глаз к вискам, а там седина уже — пошел пятый десяток. Он ровесник Алёны, ее сокурсник, а я младше на три года… И к чему эти вопросы, ему что — так любопытно? Или действительно беспокоится? Неважно…

— Я сама хочу съездить туда — была как-то… строили там. Красивейшее место, если конечно летом смотреть. Ну и, — улыбнулась зловеще, — Олежка с семьей уже должен быть на месте. Собирался туда в двадцатых числах, если мне не изменяет память — дом у них там.

— И насколько это далеко? — глухо поинтересовался Михаил.

— Дофига… — старалась я общаться нейтрально, — сотня, наверное.

— По грязи, глубинка… я отвезу тебя сам, мой аппарат надежнее. С Анжелой решу — Дима… Олегович утром заедет за ней, подвезет в школу и потом — домой.

— Дима? — удивилась я, вспоминая: — А! Тренер? Нет… я не хочу ехать с тобой. Уж как-нибудь…

— Я слова тебе не скажу, — перебил он меня, — будешь спать на заднем сидении или слушать музыку.

— Нужен навигатор, — упиралась я.

— Забью карту в айфон, — настаивал он.

— На хрена тебе это надо? — заканчивалось мое терпение, — боишься за Олега? Что я его раскатаю? Так ты мне не помеха — все равно отхватит, что заслужил.

— Увиделся бы и с ним заодно, — пробормотал Михаил.

— Нет, не вижу смысла, хотел бы — уже увиделся, — отрезала я.

— Это не обсуждается — я еду, — так же резко ответил он, и я уже было открыла рот… Но его спасла дочка. Анжела тихонько протиснулась в дверь и смотрела на нас огромными несчастными глазами.

— Ма…

— Да, зая? — царапнуло по душе, и я постаралась заболтать ребенка. А потом все-таки решила поесть — совсем дошла, а она составила мне компанию с чаем. Ее отец потоптался немного и с кухни вышел.

Гораздо позже, проходя по коридору, я увидела, что он стелит себе постель на диване и легонько выдохнула. И потянуло что-то… заглянула в детскую. Анжелка еще не спала и я прилегла к ней на постель и обняла ее. О разговоре с отцом не расспрашивала — и так ей сегодня досталось. Захочет — расскажет потом сама. Мы тихонько шептались и фантазировали на тему прикольных новогодних сувениров для Дружаниных. И еще я узнала, что подарок папе она уже приготовила — нашла запись элегантного разбора партии Степанов-Шошин, которая была разыграна в Санкт-Петербурге в 1898 году, и скинула ее для него на флешку. А я слушала, как она увлеченно рассказывает мне о вещах, в которых я почти не разбираюсь и улыбалась, незаметно целуя ее в волосы на макушке — умница моя! Когда ребенок уснул, я с трудом вытащила себя из теплой постели и поплелась к себе. Приостановившись у двери в гостиную, прислушалась… там было тихо. Упала у себя, обняла подушку и вырубилась.

Рано утром меня легонько толкнули в плечо:

— Ира! Поднимайся, пора.

— Куда? — вскинулась я и села в постели, шаря спросонья рукой — разыскивая телефон. Возмутилась: — Ты чего? Рано еще, даже будильник не звенел — четыре пятьдесят всего. И какого ты сюда… вошел?.

— Тише. Анжелу я еще с вечера проинструктировал и поставил ей будильник, с Димой договорился. Завтрак на столе…

— Я не собираюсь! Не хочу…

— Я пока тоже, но поесть нужно. Бутерброды твои, термос с кофе и подушка с пледом уже в моей машине. Одевайся тепло и удобно, там заморозок и опять скользко.

— Я отказываюсь с тобой ехать, — шипела я.

— Ты гарантированно сядешь на брюхо где-нибудь там… на своей пузотерке! — так же шипел он, опасаясь разбудить дочку: — Или слетишь с трассы — протекторы слабые, давно пора менять. Завтра и займусь. Так что на моей будет надежнее. Вставай, — и вышел из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

— С-сучок, — прошипела я. Одно хорошо — совсем проснулась.

Мы молча наскоро похватали яичницу с помидорами и сладким перцем и выпили по чашке крепкого чая.

— Там ты сможешь доспать. Может, не стоит крепкий чай? — сомневаясь, смотрел Михаил на чашку в моих руках.

Я молчала. Фигела. Но спит Анжела… Ладно.

На улице действительно подморозило, но все равно было как-то сыро. А еще темно. И срывался ветер, забираясь под шарф и за уши, студил лицо. Но от того, что я сейчас не одна тут — в этой неуютной промозглости, и рядом пускай и хреновая, но живая душа, становилось чуть спокойнее и даже уютнее. Ну, если есть такое желание у мужика, то пускай хреначит… туда и обратно.

Пошла к своей красненькой. В спину прилетело:

— Ты куда?! Может хватит уже?

— За сапогами, — изо всех сил держалась я. Он скоро уедет… открыто враждовать нельзя… ребенок тоже на пределе. Объяснила: — Не собираюсь ползать по грязи в ботинках. В моем багажнике всегда есть высокие резиновые сапоги и рабочая куртка.

— У меня нет, — растерянно отозвался он.

— А тебе и не надо — будешь сидеть в машине, — отрезала я, возвращаясь с комом рабочих вещей в руках: — Открывай.

— Посмотрим… — пробормотал он, проворачивая ключ в дверке багажника.

Мотор немца на малых оборотах тихо и ровно гудел даже без прогрева. Дизель? Я забросила вещи внутрь и пока Михаил поправлял там и закрывал, сунулась в салон. Там действительно лежала большая подушка и свернутый плед. Подумав, сняла куртку и повесила ее на крючок, разулась. Чуть поджав ноги, устроилась на довольно-таки просторном сидении — хорошо маленькой собачке, которая до старости щенок. Удобно умостилась на подушке, укуталась в плед и скомандовала Михаилу, который молча ожидал, уже сидя за рулем:

— Окуневский район, село Длинное. Удачной дороги.

Мне казалось — не усну. Перенервничала, крепкого чая напилась, мысли разные… Например, как я вообще могла оказаться вот здесь и вот так? Что и как скажу Олегу? И как там моя соня — не проспала? Дмитрий Олегович точно не опоздает. Я была знакома с этим человеком, а еще он был мужем классной руководительницы моей Анжелы. И все равно душа не на месте, как тут уснешь? Да еще то, что сейчас, в этом тесном пространстве мы с Михаилом вдвоем, рядом… недавно я даже не могла себе такого представить, а тут… будто предаю себя.

И уснула. Работала печка, шумел мотор… И даже когда совсем рассвело и стало потряхивать на разбитой сельской дороге, я просыпалась, но не в силах открыть глаза, опять погружалась в дрему. Михаилу, как водителю, я доверяла. А учитывая общую усталость и поганые дорожные условия — предрассветные сумерки, гололед, нештатные ксенонки встречных машин, уже почти радовалась, что сейчас не за рулем Нет, я собралась бы конечно, мобилизовалась и доехала куда надо. Но эта поездка действительно — риск. А я сорвалась спонтанно, глупо и безответственно. У меня Анжела, всегда нужно помнить об этом.

И как бы я ни относилась к Михаилу, сейчас понимала, что в чем-то он прав.

Михаил, Миша… что происходит, зачем мне все это? И насколько оно ненужно, утомительно, изматывающе! Неужели он не видит этого, не понимает? Или это я такая сволочь, что не могу немного потерпеть ради Анжелы? Недолго же, всего месяц! А я накручиваю себя, постоянно нахожусь в напряжении, на нервах. Старая обида? Да нет ее уже! Странным образом ушла именно за этот месяц — непостижимо. Мне уже не нужны его объяснения и даже оправдания… покоя хочу! Совсем без мужиков. С дочкой.

Накрутила себя. Села на сидении и сунула ноги в ботинки, не зашнуровывая их. Выглянула в окно.

— Где мы? Долго еще?

— Почти доехали, пара километров…

Пару километров проехали быстро.

Скоро, стоя на холме, я узнавала и не узнавала это место — зеленая кипень больше не прикрывала постройки и казалось, что их стало в разы больше — дома, гаражи, бани, хлева… Но все так же тянулся вдоль села ручей и жались к нему кряжистые старые ивы. И так же стоял на склоне прямо подо мной домик, который наша фирма строила для бабы Мани. Старый дом и баню снесли.

Сейчас мне казалось, что я хорошо знаю эту женщину — по рассказам Алёны, хотя видела ее всего один раз. Потому и вспомнилась она так… как в тот солнечный день — опрятная, маленькая, с короткими седыми вихрами. Приветливая, но будто чуть погруженная в себя, в важные для нее раздумья. Почему-то буквально дословно вспомнилась ее фраза:

— А если липа так рано цветет… непривычно, то это к сильной жаре или, напротив — к ливням? Как думаете?

Те ее слова показалось мне ничего не значащими — пустым разговором. Алёна, правда, что-то ответила, а я просто не приняла их во внимание. Сейчас же, когда уже знала о чем были ее мысли, какие она тогда делала выводы… — светлый ум, логичное, разумное мышление. А я смогу так в свои девяносто?

— Ира… что дальше?

Я вздрогнула и потерянно оглянулась — Михаил спокойно смотрел на меня, ожидая ответа. Черт! — отлегло от сердца. Слова нужно воспринимать буквально, но в дурацком моем накрученном состоянии…

— А дальше… — достала я телефон и набрала номер заказчика. Дождалась ответа.

— Виктор Сергеевич, это представитель «Теремка» — Ирина. Я подъехала и жду вас у дома… дома бабы Мани. Подъезжайте. Проводите меня, покажете — что, где и как.

Договорившись о времени, спрятала телефон и кивнула Михаилу на машину:

— Поехали, спустимся вон к тому домику. Еще есть время пообщаться с Олегом.

— Это его?

— Нет, его жены…

На мой стук дверь открыла молодая женщина. Полная, статная, с правильными славянскими чертами лица и рельефными, далеко не заплывшими формами… рядом с ней я сразу почувствовала себя той самой маленькой собачкой — щенком. И конечно узнала ее — именно эту женщину подвозил тогда Олег. У нее принимал на руки младенца, помогая выйти из машины. А я тогда заложила его Алёне и потом меня пытала совесть, заставляя сомневаться и страдать — а вдруг еще оставался хотя бы мизерный шанс на их примирение? А я влезла, доложила, насексотила… Сейчас-то уже знала, что шансов не было — Алёна не простила бы ему ту сцену в постели, даже если бы все еще любила. А она уже любила другого…

— Здравствуйте? — замерла в дверях женщина, — вы к кому?

— К Олегу… Немоляйкину. Он дома?

— Нет, не дома, но скоро будет — в мех. мастерской смотрят нашу машину. Вы заходите, подождите его в тепле, — вытирала она влажные руки цветастым фартуком. А ей пошел бы и яркий русский сарафан, а еще кокошник… или что там положено было носить замужним бабам? Кику, платок, повязанный «рожками»? Все пошло бы — нечаянно любовалась я ею.

— Спасибо, но у нас времени маловато, да и вам беспокойство.

— Ну что вы? — улыбалась она, — пообедаете с нами. Я как раз готовлю ереванскую толму… если вы не против острых блюд.

— Долму? — не расслышала я.

— Ну, можно и так, — весело хмыкнула она, — но различия в приготовлении есть. А вот вы обижаете наш дом, стоя на пороге.

— Может, потом — после? А сейчас уже подъедет заказчик. Будем строить ему теплый ангар-мастерскую. Где-то в районе пасеки, на месте старых развалин, — зачем-то объясняла я. Почему-то было уже неловко просто попрощаться, развернуться и уйти.

— Там, где жила ведьма? — загорелись любопытством глаза женщины.

— Ведьма? — удивилась я. И тут вспомнился Лянкин рассказ…

— С гадюками, что ли?

— Ой, да заходите вы уже! Пять минут! Меня Ольгой зовут, — потянула она меня за руку в прихожую, — поговорим хоть.

Я и раньше знала, как ее зовут — Алёна рассказывала о ней. Будто знакомила заочно. Может поэтому я так послушно шагнула, оглянувшись на Михаила, который все это время молча стоял сзади. И увидела за его спиной поворачивающую на участок машину Олега. Сразу послышался и шум мотора. Михаил оглянулся на него и быстро пошел навстречу машине.

— А вот и он. Ну, тогда жду вас… я закрою дверь? Холодновато, — передернула она плечами в тонком халатике.

— Да, конечно. Извините, — шагнула я обратно за порог, и сама прикрыла дверь.

Сошла с крыльца и встала там… смотрела, как из машины выходит Олег, как Михаил подходит к нему и что-то быстро говорит. Потом они немного молчат, и Олег поворачивает голову в мою сторону, смотрит… отворачиваясь, сам что-то говорит Михаилу. А я, наконец, начинаю что-то понимать. Или только догадываться?

Он рвался сюда не затем, чтобы обезопасить меня в дороге. Или (если объективно) то, возможно, не только за этим. Основная цель его поездки — заставить Олега молчать о чем-то, чего я знать не должна. Вряд ли он собирался защищать его от меня, опасаясь, что наброшусь злой собакой. Да и стоит ли это делать — тоскливо соображала я, отводя от них взгляд. В ушах еще звучал приветливый голос Ольги…

У нас с Олегом были не совсем обычные отношения. Он много помогал мне когда-то, как подруге жены. И я твердо знала тогда, что если это будет в его силах и возможностях, то он возьмется решать любые мои проблемы. Нет, я не злоупотребляла, но даже просто знать это было спасением — что ты всегда можешь на кого-то рассчитывать. И речь сейчас не об Алёне. Она замечательная подруга, но случались ситуации… И не будь Олега, она сидела бы и тоже точила слезы рядом со мной, потому что мы — бабы! Две бабы, которые вначале слегка или сильно паникуют и теряются, и только потом, успокоившись и собравшись с силами, действуют. И хорошо, если разумно. Мужчина в доме, те самые штаны… без них ужасно трудно, если ты уже привыкла находиться за широкой спиной и под надежной защитой. И даже если Олег был только иллюзией такой защиты, это дорогого стоило.

А потом он сглупил… Вначале я даже не способна была воспринимать тот его поступок, как предательство, настолько он был диким. Ошибка, глупость, временное помешательство — да все, что угодно! Злилась на Алёну, которая не хочет этого понять — он же раскаивался, просил прощения! Да он плакал! Плакал, как ребенок и просил меня — помоги. Человек, который помогал мне не раз и не два, был крестным моей дочери, баловал и даже любил ее.

Наши отношения сошли на нет после его злого «какая же ты дрянь, Ирка, не ожидал, честно». Я сдыхала тогда от стыда и вины. Однозначно дрянь, против фактов не попрешь, но ничего уже и не исправишь.

Потом, когда уже вернулся из Москвы, не прижившись там, он вдруг позвонил мне и попросил разрешения увидеться с крестницей. Явился с подарками и Анжик узнала его, бросилась обниматься, мы разговорились… Так начался новый виток наших отношений — доброжелательных, но уже не дружеских. Скорее, вынужденно-родственных. Я не верила, что он забыл это — про дрянь. А теперь понимала, что да — его интересовала только моя дочка. Поэтому и все наши разговоры обычно были о ней — ее успехах и достижениях, здоровье и интересах. Появлялся он нечасто, но совсем не пропадал, забывать себя не позволял.

И тут возникает вопрос — а был ли его интерес к моей девочке искренним? Или он обеспечивал себе доступ к инфе, которую исправно сливал — «с самого рождения и до этих пор»? Он что — поддерживал отношения с Михаилом еще когда я ничего не знала о нем и не понимала что случилось? На развод Олег и Алёна ходили со мной и поддержали меня, а еще он тогда подтвердил то, что мне сказали на работе Миши — что у него другая женщина.

И нет… решила я, глядя, как они оба идут в мою сторону по длинной подъездной дорожке — семьдесят метров, кажется? Я не буду ему предъявлять. Во всяком случае, не сейчас. А потом или вычеркну этого человека из нашей жизни, или все же разрешу участвовать в жизни Анжика, но уже с большой оглядкой. Будет зависеть от того, что и как он мне ответит. Но не сейчас и не здесь.

Я заговорила первой, не дав ему раскрыть рта:

— Привет. Ольга звала нас на толму, ты не против? Если что, мы со своими бутербродами.

Олег помолчал, внимательно и даже тяжело глядя на меня. Я улыбалась, тоже глядя ему прямо в глаза. И он кивнул, отводя взгляд, а потом согласился в голос:

— Толма у нее зачетная… я не против. А что во дворе стоите?

— А вот, — кивнула я за его спину, — вот и заказчик. Я с ним отъеду, а вы тут пока сами. Только сапоги мне достань, Миш… и куртку тоже.

И пошла навстречу синей «Ниве», которая остановилась возле хозяйского форда.

— Мы поедем за тобой, — догнал меня Михаил.

— Как хотите, — не стала я спорить.

Проехав по центральной улице, мы свернули на укатанную грунтовку, объезжая тот самый холм, на котором когда-то стояла старая церковь. Проехав еще метров триста по узкому проезду, выскочили на просторный пустырь. Слева, за высоким зеленым забором из металлопрофиля, виднелась крыша дома того же цвета. Справа открывался довольно большой участок, поросший высокими сухими бурьянами. Чуть ближе к дороге просматривались совсем уже оплывшие развалины охристого цвета — саман, похоже. Необожженная глина, из которой формировались когда-то стены, потекла, лишившись крыши и ухода, и практически истаяла, растекшись по земле. Кое-где виднелись куски досок или стропильных жердей — деревянные обломки. Крыша, скорее всего, была соломенной и давно уже сгнила.

— Тут и будем строить. Из нашей долины в поля только две дороги — у вашего дома и вон туда, — махнул рукой невысокий, опрятно одетый мужчина в сторону холма, поднимавшегося сразу за посадкой.

— А тут все будет рядом. Печи потом сами сложим, зимой всегда ремонт идет… Вначале хотели ставить ангар из металла, да мужики сильно не хотят — душе зябко в железе. Это ж всю зиму… так-то, — помялся он, потом будто решился: — Только площадку вот эту нужно забетонировать всю. Расчистить и потом насмерть забетонировать.

— Гадюки? — как-то сразу сообразила я.

— А вы откуда знаете? — удивился мужчина.

— Слышала, — пожала я плечами, — вы потому и заказали работы зимой?

— Ну так! Да. Спят же сейчас — значит, неопасно. И морозов пока нет.

Будто все и понятно. Я огляделась вокруг, посмотрела и на сапоги, в которые успела влезть. Олег и Михаил в разговоре не участвовали, слушали нас молча. Я кивнула им:

— Подождите тут. Пройду осмотрюсь. На перепады взгляну, объемы… Замеры площадки у вас есть?

— Есть все: план… этот… и общий тоже, разрешение есть, геологические и гидрологические условия. Я говорил — мы готовились. Вам только построить. Заедем сейчас в контору, глянешь, — по-свойски перешел он на «ты».

Кивнув, я шагнула с дороги в густую сухую поросль. Круша сапогами ломкие стебли, осторожно побрела в сторону невысокого бугорка, на котором и находились развалины. Уже поняла, что на начальном этапе нужно будет заказать самосвал, маленький бульдозер и экскаватор-погрузчик, потому что холмик придется счесывать. Дня на два… за световой день можем не управиться. Или же только бульдозер, тогда обойдется дешевле и будет быстрее. Но заказчик, скорее всего, будет против вывала сбоку строительной площадки.

Нужно было возвращаться — хотелось в туалет по-маленькому. За своими переживаниями я как-то упустила это дело из виду, а можно было заскочить у Ольги. Сейчас, когда вспомнила, поджало так, что пришлось остановиться и немного постоять, пережидая. Вроде терпимо еще…

В развалины ходить не стала — не хватало еще ноги переломать. Там может быть все что угодно, даже подвал. Оглянулась — взгляд выхватил две машины и беседующих возле нее мужчин. Определив более короткий путь, я пошла в сторону дороги. И вдруг под ногой прогнулось, глухо хрустнуло и оседая, просело подо мной! А я только взмахнула руками и охнула — все, что успела. И рухнула вниз, не успев даже подумать, но уже понимая — погреб.

Даже чтобы поймать мысль, нужно время. Его не было — падение длилось мгновение. Метра три… ударившись ступнями, я по инерции рухнула на колени, упираясь руками в землю. И сразу же взвилась с диким воплем — она шевелилась! Рука ощутила под собой живое и упругое… в ноздри ударил тяжелый запах. И тепло… дыхание забило этим теплом — вонючим, подземным, а ногам вдруг стало жарко — по ним, пропитывая джинсы, текла моча. Кричать я не могла. Сдавило, будто удавкой, стиснуло! И волосы зашевелились, вставая дыбом — темнота в углу погреба жила… Я слышала ее шелест и шевеление, улавливала движение оттуда всей кожей, всеми органами чувств. Но взглянуть на то, что, наверное, уже можно было разглядеть при свете, падающем сверху — из провалившегося люка, не было ни сил, ни воли. По сапогу вверх скользнуло то самое — живое и упругое. Ужас — животный, неконтролируемый нахлынул мигом, буквально парализуя. Окаменела… Но кажется, стонала… или выла?

Интересная штука наше сознание или под…? Потому что время в любом случае идет своим чередом независимо от того, чем и как живет отдельный человек и жив ли он вообще. И не сама действительность становится медлительно вязкой, а потом и вовсе замирает — так работает наш мозг, замедляя или ускоряя для себя время и даже влияя на физические способности тела.

Люди в одиночку поднимают и переворачивают машины, спасая близких; безо всяких шестов перепрыгивают семиметровые канавы и четырехметровые заборы, убегая от злых собак; сносят головой ветки на трехметровой высоте, наступив на лесной тропинке на змею… И мне бы вот так же! А я будто умерла — перестала чувствовать, отключилась от мира и времени. Не видела и не слышала. Сколько я так простояла? Звуки стали пробиваться в сознание уже после того, как что-то мощно толкнуло меня и сжало, тряхнуло, подняло и опустило снова.

— Ирка! Ира, да подними же ты руки! Руки, бл*дь, подыми! Олег, бесполезно — тащи буксирный конец! А-ааах ты, с-сукаааа… мать твою-у!

— Несет, бежит уже! — узнала я голос Олега, глухо доносившийся сверху. А тем временем мозг обработал предыдущую команду, и я послушно подняла руки, как-то смогла. Куда, зачем? А хрен его…? Надо так надо.

Опять меня стиснуло и подбросило… Кисти рук больно сжали и мое неподъемное, по ощущениям, тело потащилось наверх, к свету. Серый зимний день ослепил, кувалдой ударив по глазам и подключив дополнительно к слуху еще и зрение. Я валялась на ломаных бурьянах, в грязи и пока еще безучастно смотрела, как Олег и этот… заказчик опускают в земляной провал веревку с большой петлей на конце, а потом вдвоем тянут ее на себя, отступая от ямы. Из нее показалась Мишина голова, потом плечи и наконец — он весь. Лицо… побелело и было почти до неузнаваемости искривлено, перекошено жуткой гримасой — веки крепко сжаты, лоб прорезали глубокие морщины, зубы сцеплены, а губы страшно раздвинуты, как у оскалившейся собаки.

Его выдернули и протащили по земле, а Олег вдруг дико заорал, бросаясь к нему:

— Бл*дь, бл*дь, бл*дь!!!

Универсально! На все случаи… Я отползала на заднице — судорожными рывками, цепляясь за землю и царапая чем-то ладони. Пытаясь протолкнуть через глотку то же самое ругательство. Но только сипела что-то, забывая дышать. А Олег уже швырял в провал большое змеиное тело… черное. Нет — два! Одно скользнуло вниз, а второе упало на землю — ближе ко мне и шевелилось там, собираясь упругой, живой волной Граненая голова смотрела в мою сторону, казалось, заслоняя собой весь мир. И я ползла… не отрывая взгляда от будто оловянных — неживых, с вертикальным зрачком, змеиных глаз.

Мужской ботинок резко опустился, вдавливая в грязь мой кошмар. Заказчик с отвращением выдохнул:

— Сонная… тварь. Так бы — хрен! Достала бы, успела.

Змеиный хвост, судорожно обвив его ноги, еще пару раз дернулся и опал. Я перевела взгляд на Олега, быстро говорившего в телефон:

— Лида?! У вас есть змеиный антидот? Именно здесь, сейчас? Взрослый мужчина… ноги. Миша, сколько раз укусили? Ты знаешь, помнишь?

— Две — точно, — просипел Михаил, пытаясь подняться с земли.

— Лежи, бл*дь! Две я и сам видел. Лида, до хера укусило, не одна. Что нам делать? Сейчас? Да… да… отсосать? — нервно заржал он, — это уже по вашей, бл*дь, части! Да понял я. Что? Миша… — обернулся он к Михаилу, но потом махнул рукой и продолжил, глядя уже на меня:

— А из сопутствующих, скажи им — хронический лимфолейкоз, четвертая стадия… два месяца назад, во всяком случае… Все, жди — едем!

До меня тихо доходило… медленно, но верно. Я уже поднялась с земли и смотрела то на Михаила, то на Олега…

— Сволочи… какие же вы сволочи. Вы про нее… про ребенка подумали?

— Да не знал я, что он к вам поедет! — психанул Олег, — не до тебя сейчас! Виктор, хватай его за ноги, я — за плечи. Ему вообще двигаться нельзя. Дружно, бл*дь, весело — взяли бревнышко, понесли! — подняли они Михаила и потащили к машине. Я волоклась следом.

Уложив Михаила на заднее сиденье, головой на подушку, Олег быстро расстегнул поясной ремень и стащил с него брюки. Осторожно подняв его ноги, сел в машину, уложив их себе на колени.

— Гони до медпункта! В темпе вальса. Ирка, в машину!

Виктор быстро оббежал вокруг и, сев за руль внедорожника, провернул ключ зажигания. Я тоже поспешно вздернула ногу, вставая на высокую подножку и бедра вдруг протянуло, захолодило зябким сквознячком.

— Я вся мокрая — уписалась, — легко как-то призналась.

— Я бы обосрался, Ир. Куртку стели и… быстро! Не до тебя, — повторил он и склонился, припадая губами к лодыжке Михаила. Кожа там была… сине-красной, отечной. А я вывернулась на сидении и смотрела на лицо на подушке — бледное, с крупными каплями пота на лбу и закушенной губой, с крепко зажмуренными глазами. Олег быстро сплюнул прямо на пол слюну пополам с кровью и припал к ранке снова. Машина неслась по грунтовке…

— Не переживайте так, — заговорил Виктор, не отрываясь от дороги впереди: — Лида грамотный медик. Вызвала реанимобиль, наверное…

Сзади подтверждающе промычал Олег, снова сплюнув вместе с кровью змеиный яд. А Виктор продолжал говорить:

— До Окунева всего десять километров — хе*ня! Там под сиреной проскочат на раз-два, а дальше дорога вообще пустая. И если в ногу — это лучше, чем… грудь или шея. От гадюк не умирают… реанимация, опять же. Не переживайте так.

Я молчала. С чего он взял, что я переживаю? Я с ума схожу! От ужаса перед всем этим. От паники, которая захлестнула, сжав внутренности в жесткий комок и даже не думая отпускать. От злости на эту сволочь безответственную, от страха за Анжелу… и за него тоже! Как он мог? Господи… как только он мог?! Что я ей скажу, как она теперь?

Сбывался тот мой страх — что он смертельно болен и приехал… за каким чертом вообще он приехал? Меня не добил тогда, так ребенка теперь добивать? Привязать к себе и добить?! Господи… хоть бы он сейчас выжил! Я что-нибудь придумаю, обязательно придумаю! И сама убью! Только бы выжил… Четвертая стадия? Это что? И что — это все? Нет, не может такого быть — он же нормально выглядит. Я ничего не заметила… а я на него смотрела? Я его разглядывала?!

Что-то такое вспоминалось… икра ложками — она полезна для крови. Способствует повышению уровня лейкоцитов… или их снижению? Для кроветворения точно полезна. И сок этот дурацкий — свекольный, на который он подсадил Анжелу. Почему я не сообразила, ну почему я сразу не выгнала его к чертовой матери? Господи… только бы выжил! Как я сама жить буду? Из-за меня же сейчас…

Машина остановилась, дверка распахнулась.

— Минимум — три укуса, бл*дь, — сплюнул кровь Олег, — до жопы это все! У меня не три пасти.

— Разденьте его, мне нужна вена, — скомандовала молодая женщина в мешковатой куртке, наброшенной на белый халат. Олег завозился на заднем сидении, а она продолжала говорить:

— Сейчас я введу противоаллергическое и антитоксин. Женщину высадите — я тоже поеду навстречу нашим. А вы продолжайте отсасывать яд, где достанете. Это важно и может стать решающим…

Она говорила что-то еще, а я открыла дверку, чтобы выйти из машины и распахнула куртку, которой были укутаны бедра. От мокрых штанов потянуло запахом мочи. И я судорожно завернулась опять. Кровь приливала к щекам — просыпались нормальные чувства, вытесненные до этого паникой и страхом.

— Втиснетесь вперед, — говорил Олег, пока женщина вводила лекарство. Михаил не шевелился, лицо багровело… Без сознания?

— Иру подвезем и выбросим возле нас. Что с ним? Это так и должно? — прислушивались мы все к хриплому, натужному дыханию.

— Может развиться стеноз гортани, не нервничайте… у меня все с собой — сделаю интубацию трахеи. Сейчас главное — поехали быстрее. Витя, уже все, — втиснулась она на переднее сидение рядом со мной, — трогай!

Перед подъемом на гору — выездом из села, меня действительно практически выбросили из машины. Выскочила фельдшер, выпуская меня, спрыгнула с подножки я и машина сразу же рванула с места и понеслась навстречу реанимобилю, скрывшись за гребнем холма. Постояв немного, я побрела в сторону дома бабы Мани.

От меня ничего уже не зависело. Все что могла — сделала. Будто и прямой вины нет, а виновата смертельно. А это больно, оказывается. Совесть, в сильном ее проявлении, это очень больно и очень плохо для провинившегося.

И, наверное, все-таки меня еще не отпустило. Что там и как работает? Механизма процесса, что шел сейчас в моем мозге я не понимала. Заторможенность, растерянность, скудность и однобокость эмоций… Перед этим на короткое время захлестнуло чем-то таким — давящим, злым, удушливым и почти сразу схлынуло. Пустота теперь внутри, дыра… хотя соображаю будто нормально. Непонятно… и неважно.

Что-то я сумела объяснить Ольге, что-то говорила она. Телефон у нее я отобрала и положила в прихожей на тумбочку, объяснив совершенно спокойным голосом:

— Не нужно звонить. Он не ответит — занят.

Потом навалилась усталость, и я села отдохнуть прямо на пол. Потом пила коньяк, раздевалась в ванной, мылась… Надев большой белый халат, лежала, вся сжавшись, на старинной кровати — удобной, но вида странного: металлические шишечки на выступах изголовья и в ногах отсылали по времени далеко назад. Пушистая ткань одежды, теплое одеяло, да и коньяк, наверное, тоже… все это помогло унять внутреннюю трясучку. Я угрелась и даже расслабилась, а там и поплыла…

Мне даже что-то снилось. Вначале непонятное: пейзажи разные, но все в зарослях сухих сорняков — крепостные развалины, какой-то ров, газетный киоск и заправка — все сплошь… а потом — баба Маня. Почему-то одета она была в тот сарафан — голубой, с огромными ромашками, в котором я тот раз приезжала в Длинное. Ей шло. И года для нее будто откатились назад — открытые плечи были округлыми, кожа молодой, как и лицо со знакомыми чертами. Глаза выглядели не такими линялыми, как я помнила, а гораздо ярче и голубее. Баба Маня участливо смотрела на меня, ее губы шевелились, приговаривая:

— Не дурей, девка, не дурей… И не смотри уже на темное — втемяшилось тебе… оглянись вокруг — белое разгляди.

Проснулась я ближе к вечеру. Подхватилась, будто подкинуло и сразу созвонилась с дочерью. Потом стала звонить Анжелиной классной. Вкратце обрисовала ситуацию и попросила забрать дочку на ночь к себе. Алёне звонить не стала — ей некогда с детьми, а Николай мог быть занят на службе. Кроме того, пришлось бы выдать ей всю информацию с подробностями, а на такое я еще не была способна. Да и многое еще нужно было выяснить, что я и собиралась сделать — где-то в доме слышались голоса. И будто бы мужской тоже.

Крепко затянув пояс халата, прошла на кухню. Олег сидел за столом, над тарелкой с ереванской толмой.

— Как там? — замирая, спросила я.

— Жив. В коме. На вертолете… да, наверное, уже доставили — в область. Французское гражданство… — ответил он, будто с облегчением откладывая нож и вилку в сторону.

— Это хорошо? — напряженно спросила я.

— Ну… внимательнее точно будут, — пожал он плечами.

— Алеша уснул, — появилась в дверях Ольга, — ты почему не ешь? Ира, а вы будете?

— Да, спасибо, только чуть позже, — кивнула я, — Олег, что говорят врачи?

— Что все плохо, — честно ответил он, — и нужно готовиться к худшему. Кровь у него и так — говно, а яд еще и разлагает там что-то… тромбоциты, сосуды? Много яда — вызревшего и… экземпляры были крупые. Все плохо, Ира. Но пока еще жив. Сказали — это уже хорошо. Странно хорошо.

— Странно хорошо?! Зачем, Олег? Зачем ты прикармливал его фотками Анжика?

— «Прикармливал»? — вскочил он из-за стола и забегал по кухне: — А он не имел права видеть даже ее фотографии? Потому что когда-то тебя обидел? Он попросил, я выслал! И это нормально — он отец, бл*дь! Ненормально, когда вообще насрать — есть эти дети или нет их!

— Олег… — тихо заговорила Ольга, присаживаясь рядом со мной.

— Оля… или выйди или не мешай нам, — попросил он ее. Именно попросил — не рявкнул.

— Я хотела сказать — ты никогда не ругаешься. Значит… сейчас тебе очень плохо. Может, накапать успокоительного? — спокойно объяснила она, но поясок халата теребила — тоже нервничала.

— Накапай, — улыбнулся вдруг ее муж, — грамм по сто для начала — нам всем.

Она плавно поднялась и пошла к кухонным шкафам.

— Я — пас, — подняла я руки, — почему ты не сказал мне, Олег?

— Зачем? — просто спросил он.

— Не знаю… — растерялась я, — ты общался с ним все это время?

— Та-ак, — присел он напротив, — наверное — да, нужно говорить. Тогда слушай! Перед тем, как съе*ать…

— На, Олежка, — сунула ему в руку простую стопку Ольга, — тебе не идет, чуточку придержи язык.

— Извини… Простите, девчонки. Черт-те что творится — не верю! Все нормально и вдруг… просто не верится, проснуться хочу, — опрокинул он в себя стопку и стукнул пустой о стол. Ольга пригубила из своей.

— Ладно… перед тем, как уехать в Москву, он зашел к нам. Оставил для тебя деньги.

— Дома были деньги — не так много, но были.

— Я не знаю, Ира. Просто рассказываю… его накрыло. Я слышал, что так бывает. Сам не испытал — Бог миловал. Но говорят, что бывает и ломает так, что готов руки лизать, как преданная собака, ноги мыть и воду пить, как говорится. И это неподконтрольно, мимо мозга совершенно.

— Верю, — глухо согласилась я, — только почему он не сказал мне об этом, почему бежал, как трусливая тварь?

— Потому что трусливая тварь, — пожал плечами Олег, — десять лет прошло, Ир…

— Причины тебе…? Все очень просто — всегда! Это вы — женщины, любите усложнять, а жизнь не детектив — тут все просто. Ушел молча, потому что струсил. Каждому поступку можно придумать сто обоснований и тысячу причин. Но первопричина всегда одна.

Я отвела взгляд, тупо уставившись на стол. Солонка, кружевная салфетка, хлебница… а у меня до озноба! А у меня перед глазами — шелестящий змеиный клубок! И перекошенное от боли мужское лицо.

Олег внимательно смотрел на меня.

— Сегодня тоже все было просто, и ты ни в чем не виновата, не выдумывай то, чего нет. Это в мужских генах, на уровне инстинктов — защитить и спасти. Не он, так я. Думать времени не было. Просто он добежал первым.

Ольга шевельнулась рядом, дотянулась и погладила его по руке.

— Ты не прав — не каждый мужчина так сможет.

— Значит он не мужчина, Оля! Блин… — чуть помолчал он, отвернувшись: — Не верю, что позволил втянуть себя в эти разборки — отвечаю за него я, хотя ни хрена почти не знаю. Но все же просто? Примитивно! Хочешь, сложу тебе всю событийную цепочку, руководствуясь теорией простоты? Самый короткий путь. Это и будет правдой.

— Я и сама хорошо умею выдумывать, — вздохнула я, — сколько уже передумано за эти годы… Не нужно, Олег, Бог с ним — со всем этим, — улыбнулась я Ольге, собираясь спросить ее об ужине. Нам всем нужно было отвлечься на что-то, перестроиться. Такой день тяжелый… а теперь еще и разговор этот. Но Олег, похоже, завелся. Или обиделся на те мои слова-обвинение.

— Нет, закроем вопрос. Дальше все тоже было просто, Ира — дива его кинула. И нет — мне он не жаловался. Он вообще редко звонил и говорили мы или о деньгах для вас с Анжелой, или про то, как у вас дела? Эти вопросы взаимосвязаны. А фото дочки… он попросил, и я отослал и продолжал отсылать те, что самому нравились. Появлялось что-нибудь действительно забавное, интересное — слал без напоминаний. Это нормально — интересоваться своим ребенком и помнить о нем.

— Уточни о деньгах, пожалуйста, — попросила я.

— Видишь? — криво улыбнулся Олег, — любите вы копаться… Вот потому я и не стал… он тогда — ночью, попросил меня все рассказать тебе, но я не стал этого делать.

— И что же так? — скрутило мои ладони в кулаки. Немыслимо… Один растоптал буквально, второй возомнил себя….! Кем? Не хватало ни слов, ни мыслей!

— Потому, что я так решил, — отрезал он, — исходя из обстоятельств. Тебе только имя ее доложили и что? Сколько времени ты подыхала над той дурацкой записью? Что ты поняла или узнала тогда, что оно тебе дало? Молоко Анжелкино просрала? Зачем тебе было знать все остальное — всю эту грязь… подробности? Он ушел к другой — достаточно! Ты знала все, что требовалось знать. Остальное — битое стекло под ноги, на котором ты с упоением танцевала бы босиком. А деньги…? Он уезжал и не знал — когда и как там сложится. Потом были еще деньги — на ваш «Теремок». Это его бабло, тогда он уже знал, что неизлечимо болен и не вернется.

— Только поэтому? — замерла я.

— Нет, ну вы, как дети, Ирка… — вздохнул Олег, — даже жаль разрушать эти бабские иллюзии. Все снова просто — он разлюбил тебя или вообще не любил, иначе никогда не ушел бы. Может, осознал потом всю гадость ситуации или совесть не совсем потерял. Вот и откупался от нее деньгами, когда они появились. Жан Нувель… ты строитель и должна знать это имя. Он объявил конкурс на лучший проект… дом будущего, кажется? Выиграли трое и Михаил в их числе. Помнишь «зеленый» небоскреб в Австралии? Он потом участвовал в этом проекте.

— Вы довольно подробно общались, — кивнула сама себе Ольга.

— Нет, Оля, он давал мне только необходимую информацию. И меня тоже на разговоры не тянуло, отношение к нему на тот момент сложилось однозначное… уже был Анжик. Слушайте… а давайте уже по порядку — я же обещал логическую цепочку? — встал он и прошел к окну, по пути проведя рукой по Ольгиным плечам.

И она нечаянно потянулась за его рукой, как кошка… тихо улыбаясь. А Олег уже медленно говорил, глядя куда-то во двор, в темноту:

— Дива послала его — это ясно… Почему я так думаю? Сам он в том своем мозговом параличе не смог бы этого сделать. И все просто — помнишь? Кто-то же перетянул ее на центральное телевидение? Протекция такого плана, как правило, оказывается или человеку действительно талантливому, или по блату, но чаще всего красивую бабу просто сажают ближе к себе, чтобы иметь доступ к телу. А Михаил, скорее всего, был её прихотью — провинциальный архитектор с алиментами в перспективе. Но он талантлив, его уже заметили, даже приглашали на телевидение… его поклонение льстило! Все просто Ир. Дальше идем… — чуть передохнул он, морща лоб.

— Он не пьет, грамотный водитель, но пьяный в хлам влетел в аварию, хорошо — пострадал только сам. Вывод опять же самый простой — драма, крушение иллюзий. Что-то, наверное, все же переосмыслил, уже лежа в палате… но тогда у него и обнаружили рак крови. Прожил десять лет после этого — значит вначале прогноз был положительным. Лечился, само собой.

— Ты все-таки многое знаешь, — горько прошептала я, — а я все эти годы…

— А тебе не нужно было знать! Ты справилась и хорошо держалась. Зачем эти изматывающие информационные вбросы? И он просил не говорить — ни про болезнь, ни про деньги на «Теремок».

— По какой причине?

— Чтобы не плодить надежд? Ты ему не нужна была, пойми ты уже! Мне вот было неловко тогда — да. Вы же с Алькой считали, что отстегнул я… но зато ты не дергалась и не ждала его напрасно — жила и шла вперед. Стала похожа на человека, а не коврик, Ир!

— Мне нужно было знать все это, Олег, необходимо, — насколько можно спокойно объясняла я ему, — потому что я — ждала. Потому что никого к себе не подпускала. В каждом мужике искала его. А нужно было просто разом отболеть и отрезать, понимаешь ты это?

— Нет, Ира, потому что болеешь ты и отрезаешь неправильно! Когда узнала, что он выбрал другую, все уже должно было быть отрезано. Остальное — бабская лирика. Но и вы все тоже разные. Кто-то с ходу шашкой машет… — запнулся он, а Ольга замерла. Олег вернулся и сел рядом с ней, чуть приобняв.

— … кто-то варится в откровенном дерьме всю жизнь, а кто-то страдает пожизненно — зависит от человека. Насколько мог, я понизил градус этих твоих… страданий. Сделал так, как понимаю правильным и всегда помогал тебе. Взял вас с Анжелой на себя пока ты выползала из этого дерьма и становилась на ноги. Ладно… все это в прошлом, а теперь — главное… — выдохнул он, опять вставая и подходя к окну. Решительно задернул штору и вернулся к Ольге, объяснив:

— Не по себе как-то… неуютно. Закрывай что ли, Оль? Да-а… так вот — тогда я спросонку просто выслушал его. Посидел потом, подумал и пошел спать. От меня ничего не зависело. И хрен с ним — тогда! Но сейчас есть Анжела… Что у вас происходит, объясни мне, пожалуйста?

И я рассказала… С самого начала, когда растерялась и не успела захлопнуть дверь. Хотя он мог и не успокоиться — стучать, звонить. А мог ждать дочку у школы — их встреча все равно случилась бы.

— Не нужно было позволять им настолько сближаться, не выяснив о нем все — буквально. Но я не хотела общаться — поднялось все, выползло… а еще — погода мерзкая, радость Анжелкина — случилось так, как случилось. И что теперь?

— Пока ничего, — пожал плечами Олег, — Объяснишь сейчас, что он спешно уехал и там связи ноль. Тащить ее на похороны точно не стоит.

— Я все-таки надеюсь — обойдется, — прошептала я, чувствуя, как закипают в глазах слезы.

— Я не надеюсь, я знаю, что не обойдется. Врачи высказались однозначно. Прекрати! — хлопнул он о стол ладонью, увидев, как скривились и задрожали у меня губы: — Он ничего не чувствует, не страдает. Самое страшное уже позади.

— А зачем он приезжал? — задала вопрос по существу Ольга, отвлекая нас и снимая возникшее напряжение.

— А я не успел спросить! И морду набить — тоже. Ответить не могу. Но опять же — причина должна быть самая простая. Сейчас о другом — как будем ликвидировать последствия?

— Скажете ребенку правду — что папа спас маму, — отозвалась Ольга, — убедительно объясните, что вины вашей, Ира, в случившемся нет. Так оно и есть — там, на том участке, все заросло, о погребе люди не знали или давно забыли. Иначе вас предупредили бы. Десятилетиями туда никто не ходил — боялись. Олег? У вас же замечательные отношения и ты тоже отец — крестный.

Он взглянул на меня. Я кивнула.

— Значит, поговорю с Анжелой я, — согласился он, — но не сейчас, подождем…

Все понимали — чего ждать. Потом Ольга настояла, и мы все-таки как-то поужинали, я смогла заценить ее толму. Олег еще накатил всем по рюмочке — «на спокойный, по возможности, сон». Договорились, что завтра мы с ним едем в город на рейсовом автобусе. Я домой, а он — узнать, как дела у Миши и сообщить потом мне. Садиться за руль он не захотел — перенервничал, лишнего вечером выпил и дорога опять же — дрянь.

Я ожидаемо проплакала почти всю эту ночь. Тихо проревела в подушку, боясь потревожить хозяев. «Успокоительное» не помогло. Было ужасно беспокойно и страшно, и было невыносимо жаль… и уже неважным казалось все то, что я сегодня узнала. Или, во многом, просто предположила вместе с Олегом, по умолчанию соглашаясь с ним. Все его логические выкладки были очень похожи на правду и на самом деле ничего не меняли в моем отношении к Михаилу. Его нелюбовь ко мне уже не трогала, предательство не болело… новые факты просто расставили все по местам, на общее отношение к бывшему мужу не влияя.

В корне меняло его то, что случилось сегодня. И что бы там ни было раньше, сейчас он любил дочку. Это видно, это искренне! Страшно то, что и она его — тоже. И вот это простить ему уже сложно, это нам еще разгребать и разгребать.

Но это потом. И я обязательно справлюсь. И Анжела справится. Потребуется — привлеку психолога, нагружу мелкую новыми впечатлениями, сменим обстановку — съездим вдвоем куда-нибудь.

Этой ночью я оплакивала не десять лет женского одиночества, плакала не по своей любви, а по человеку, спасшему мне жизнь. Смотри я внимательнее под ноги, и он остался бы жив. Насколько долго — на данный момент было не важно. И хотя вина моя во многом была надуманной, косвенной, но она все-таки была. Олег прав и неправ — они ведь могли набросить на меня ту петлю и вытащить, не рискуя собой. Или не смогли бы… Но точно могли сбегать к соседям и взять там лестницу — небольшая лестница есть в каждом частном доме. А Миша испугался, что может не успеть, что будет поздно. И даже если действовал, не просчитав ситуацию — на инстинктах и подсознании, то они толкнули его бороться за меня. Рискнуть своей жизнью ради моей — человека более слабого или мамы его дочери… неважно.

Разлюбил или даже не любил никогда? Тогда я не чувствовала этого и даже наоборот — могла бы привести кучу примеров, опровергающих слова Олега. Но так уж сложилось — я вся была в тяжелой беременности и Мишу тогда воспринимала скорее, как клюку для себя немощной, а не мужа. И тут случилась эта… дива. Бог с ним… я отпускала этой ночью и Мишу, и все свои обиды. Буду молиться, чтобы выжил — чудеса случаются. Вот только Анжела…

Но она уже взросленькая… плыли полусонные мысли: я поговорю с ней откровенно настолько, насколько это вообще возможно, но соблюдая разумные пределы. Хотя будь ей не десять, а лет хотя бы пятнадцать… и ей было бы намного легче понять, и мне объяснить своему ребенку природу поступков, совершаемых людьми. Рассказать о сильных чувствах и их отсутствии, о том, что мы — вполне уже взрослые люди, можем поступить нелогично и неумно, а потом страшно жалеем об этом. Михаил очень сильно пожалел, наверное, когда близко узнал дочку. О том, что не знал ее маленькой и не любил все эти годы, а она не любила его. Об этом точно жалел. Но заботу о ней он все-таки проявлял — в пределах того своего понимания необходимости и ответственности.

Будет трудно. И хорошо, если Анжик не надумает себе смертельную обиду на меня за глупую беспечность, за мамины кривые ноги, ступившие не туда… последствия оказались страшными. Результат — гибель уже близкого ей человека. Страшная гибель, кошмарная, ужаснее которой я не могла даже представить…

Под самое утро я все же задремала. Разбудила меня Ольга, задержавшись потом и внимательно разглядывая мое лицо. Я представляла себе…

— Вставайте, пора, — повторила она слова Михаила, сказанные накануне, и опять дрогнуло внутри что-то, губы скривились… Я крепко сжала их.

— Вам нужно время привести себя в порядок, вставайте, Ира, — повторила она, — я все приготовлю — крепкий кофе, патчи, консилер. Давайте… а я чуть подожду будить Олега. Время еще есть… отвезу вас к автобусу сама, чтоб быстрее.

— Спасибо, Оля.

Но она не уходила, а задержалась, пристально глядя на меня, как будто на что-то решаясь, и вдруг улыбнулась:

— Вы же увидите Алёну?

— Увижу, конечно, — удивилась я, — может и сегодня уже.

— Передайте ей тогда, пожалуйста… просто скажите, что у меня другие методы — свои. Скажите — сработало другое. Это из нашего с ней общего прошлого — она поймет.

— Ладно, — озадаченно протянула я.

В городе мы с Олегом расстались на автовокзале — молча, просто кивнув друг другу. Спокойно, сосредоточенно… Наши такси шли в разные стороны и впереди у каждого тоже было разное: мне нужно было переодеться и ехать на работу, а после нее забирать из школы Анжелу. А он поехал в больницу. Еще в автобусе обещал позвонить и сообщить то, что там узнает.

Уже в серой брючной тройке и белоснежной блузе, на работе я немного пообщалась с Оксаной — главным нашим бухгалтером, на тему основной и промежуточной отчетности. Обсудили неожиданный интерес Росстата, но оказалось — дело не в нас, просто следующий год объявлен годом сплошного статистического наблюдения. Будем ждать пояснений.

Потом звонила Виктору в Длинное — необходимо было уточниться. Поговорили коротко и немного сковано, но во мнении сошлись однозначно — нужен цементовоз. И чтобы снаряженная масса тонн на семь, не меньше! Договорились по срокам, и я сделала предварительный заказ спецтехники. Будущий ответ перенаправила в бухгалтерию для оплаты.

Саша Голубев доложил, что занят на объекте и будто бы там все в порядке — после обеда должны подъехать с заказчицей и подписать акт сдачи-приемки выполненных работ.

Ближе к обеду дождалась звонка от Олега:

— Еле пробился к главному, Ир — о состоянии больных ставят в известность только родственников. И к нему тоже не пускают — даже не пытайся. Все по-старому — пока жив. Затребовали и ждут историю с последнего места лечения…

Потом я пыталась работать с бумагами — сделать общий обзор лично для себя. И… годовая отчетность, это, конечно, важно. Но сроки сдачи ее в разные контролирующие органы сильно растянуты по времени — справка в ФСС подается вообще в середине апреля. Так что время еще будет, а сейчас голова что-то вообще не соображала. Отложила…

Света зашла уточниться на счет маленьких новогодних подарков для работников. Их у нас не так много — чуть больше сорока человек. Но все проверены временем, надежны и даже где-то дороги, даже неуёмный в своем женоненавистничестве Потапыч. То, что еще раньше предложила Светлана, оказалось весьма… — букеты для семей сотрудников из фруктов и фигурного шоколада. Образец как раз и доставили — красиво… Остальные подвезут завтра. Будут еще конверты с открыткой в них и тысячной купюрой — мелочь, но мужикам должно быть приятно.

Прошла в туалет и только сейчас бросилось в глаза, что коридор офиса красиво украшен световыми гирляндами и крохотными еловыми веточками. На оконных стеклах ажурные снежинки из салфеток, на рабочих столах в кабинетах тоже веточки — в искусственном инее и с крохотными шариками. В бухгалтерии и у нас с Сашей — блюда с мандаринами и они пахнут… Все это сделали Света и Аня — постарались.

Старалась и я — на мне были личные поздравления с Наступающим. Смежники, поставщики, наметившиеся заказчики, налоговая, пожарная…

Это тоже рутина… праздничная, но все равно рутина — обычные дела, которые мягко и ненавязчиво приземляли, будто пытаясь вернуть меня в привычный мир. И не справлялись… Там — в сухих бурьянах, в гадючьей яме или же на теплой Ольгиной кухне… но что-то будто надорвалось внутри. А может это случилось ночью, когда слезы должны были отпустить на свободу, очистив душу и освободив от обид? Должны были — я крайне редко плачу. А нет — и этого оказалось мало. Я будто переосмыслила что-то, получив ту дикую встряску. Будто поднялась над своей прошлой жизнью, посмотрев на нее новым, иным взглядом и поняла — мало! Мне нужно что-то еще. А что?

Я ведь и раньше чувствовала — что-то не совсем так. И даже пыталась это исправить. Рискнуть и стать по-женски счастливой — полностью, безоговорочно и бесповоротно, как Алёна! Посмотрела на них с Николаем и решилась. То, что между ними, было ясно, прозрачно, очень правильно, очень естественно и донельзя просто. Они просто жили и сейчас живут, но их счастье… оно заразно. Рядом с ними я чувствую себя причастной к нему, проникаюсь им, оно будто пронизывает собой не только меня, но и все и всех вокруг, делая чуточку счастливее. Но вот потом — на расстоянии от Дружаниных, моя личная, уже привычно окружающая меня пустота становится в разы ощутимее и воспринимается намного острее. И это не зависть — завидовать я просто не умею, не дано. Это что-то совсем другое — осознание чего-то, посыл куда-то, неосознанное стремление к чему-то…

И полтора года назад я решилась.

Почему — нет? Если хватало дури, решимости, смелости, наглости или отчаянности ложиться под чужих мужиков… или же класть их под себя — неважно! Неужели у меня не хватит всего этого, чтобы решиться сделать тот самый шаг — важный, судьбоносный, который может и даже должен дать мне желанное счастье?

Я ехала в поезде на Дон, в станицу Колотово, где жила семья Коли, брата Алёны. Но это потом… а вначале — в райцентр, где он служил в полиции. Все, что нужно было знать об этом и о нем, я еще раньше узнала у подруги, ну и порывшись в интернете — адрес конторы, телефон и даже их рабочее расписание.

И подготовилась, само собой — как положено… все, что только может сделать с собой женщина, собираясь очаровать любимого мужчину и уговорить его попробовать… просто попытаться построить отношения. Чувство к нему стало моей болезнью, наваждением, но и спасением тоже — отвлекло от тех самых страданий по Мише, о которых говорил Олег.

Но на момент рождения этого чувства Коля был женат и жену свою любил, а потому и любовь моя долго оставалась личной, тщательно скрываемой тайной. Но она была настолько захватывающей, глубокой и сильной! Мне так казалось… Сразу осознав всю глубину своего попадания, я уехала тогда из дома родителей Алёны, у которых гостила вместе с ней и Анжелой — подальше от Коли, опасаясь сорваться в признания.

А потом вот решилась. Он уже в разводе, мои чувства не остыли. Так почему — нет?

Меня отшили вежливо и даже красиво — вкусно накормив в ресторане и будто (или на самом деле) сожалея и грамотно обосновав свой отказ. Дальше он проводил меня до гостиницы, а наутро я даже получила красивый и, наверное, достаточно дорогой букет с запиской-сожалением… Единственный прокол, за который я потом была ему даже благодарна: чуть помедлив, Николай Соловьев спросил у двери гостиничного номера:

— Мне зайти…?

То есть… в принципе…? Я не знала, что об этом думать. И тогда, и теперь. Может и стоило? Но после всех его разумных слов и доводов я уже смотрела на него другими глазами и видела перед собой… просто своего ровесника — темноволосого худого мужчину, загорелого и симпатичного, а еще — донельзя чужого. Даже более чужого, чем те товарищи из клубов. Не тянуло уже — как отрезало! Хотя он никак не обидел меня и говорил вполне себе умные вещи:

— У нас с тобой не получится «пробовать», Ира. Тогда видеться нужно, время проводить вместе, а мы хрен знает как далеко живем друг от друга. И у тебя там якорь — свое дело и квартира, дочка в школе… друзья ее, обстановка привычная. Важно же, да? Дети, это важно. И мои — тоже. Здесь дом их, дед с бабкой, моя работа. Сорваться ни у тебя, ни у меня не получится. Это уже не пробовать, Ир, это в омут кинуться, а что там — х… хрен его знает? — отвернулся он, а потом уточнил:

— Это тогда, Ир, называется уже не пробовать, а решиться. Я — не готов… Та ты только не обижайся, — забеспокоился он, — дело ж не в тебе! Старшая у меня норовистая растет, дыбки точно встанет. Сашка — не проблема, а вот Боровичок…

— Не называй ее так… — встала я тогда из-за стола, потянув на себя сумочку: — Она обижается, ей это не нравится. Алёна говорила…

— Ира, я провожу, — вскочил Коля следом.

— Не нужно, я рядом — в гостиницу.

— Покажу хоть город. Душа не на месте — хреновый получился разговор, — мотнул он головой.

— Зато честный. И ты прав. А я не подумала…

Не хотела же, но пошла… То ли доказать ему, что все в порядке и со мной ничего такого — рядовая, в общем ситуация. То ли на что-то еще надеясь. Мы долго гуляли тогда, почти убив ноги. Особенно я — каблуки же. Там еще попалась на пути моментальная фотография — художественный снимок. Он предложил, а я согласилась… Теперь она стояла на моем рабочем столе — в рамочке, все, как положено. Кто-то так выставляет снимки детей, мужей, а я свой — в шляпе, с вырезом до пупа… Лучшие годы, лучшее время и все, что смогла, что сумела… На выходе — ноль. Отрезвляющее фото, «напоминательное», опускающее на землю, если что… Оксана увидела первый раз и спросила:

— Тебе зеркала мало? Что ты себя для себя же выставила?

— Нравится, классно же вышла? И грудь как бы… имеется.

— Да… грамотно сняли, — согласилась она, — от фотографа много зависит. А могут так испоганить… у меня вон раз…

Полдня мы тогда с Николаем гуляли, потом ужинали в каком-то уютном ресторанчике — он настоял. Говорили о детях, их городе, Алёне, погоде, моей и его работе — как хорошие знакомые. Тему отношений больше не поднимали. Только в гостинице он спросил… ну, а я ответила:

— Не стоит, Коля. Хороший день был, красивый у вас город. И еще — Алёна не знает, что я здесь. Не проговорись, смотри.

— Та ты шо? Я ж — могила, — улыбался он. Весело, легко и похоже совсем не сожалея о том, что от утешительного интима я отказалась. Не глянулась, стало быть.

Красиво там у них говорят — глянулась… душевно звучит. И говор этот — южный, донской. Приятный, уютный, мягкий.

Утром еще букет был — доставка. Я оставила его в гостинице — куда с таким в поезд? Хватит того, что тащила на себе чемодан с красивым бельем, обувью, косметикой и нарядами на всю ту неделю, которую отмерила на наше с Колей «знакомство». Сидела потом в душном вокзале, ждала места в проходящем…

Но ехала домой и радовалась, что хоть хватило ума не признаться в любви. Потому что усиленно искала ее в себе и уже не находила. И что тогда было раньше? Просто жаркое, голое южное лето? Когда чувствуешь так остро, так сильно — молода еще, хочу еще! И на многое еще способна — любить до умирания, дарить себя, детей рожать! Или так влияло тепло семейной обстановки в доме Соловьевых? А тут такой мужик: молодой, сильный, веселый, внимательный и ласковый к жене, да еще и в форме — мечта ходячая. Хорошо — хватило ума…

После работы я ждала Анжелу в вестибюле школы, предварительно поговорив с ее классной и вручив ей небольшой, но приятный для женщины подарочек.

— Мам! — кинулась ко мне дочка и сразу же приземлила: — А папа не приехал?

— А папу неожиданно вызвали на работу. Он же работает, Анжела, — с готовностью подхватила я, еще раньше решив, что буду говорить: — И ты знаешь на кого он работает?

— На Жана Нувеля! — загорелась дочь, — я смотрела «зеленый» небоскреб! И его личные проекты тоже… вилла «Хризантема»! Мам, я тоже буду архитектором — как ты и папа.

— Как папа и тетя Алёна, Анжик. Мама твоя — строитель, — уточнила я.

— Папа сказал, что без вас архитекторы — полный ноль, — успокоила меня дочь.

— Ну-у… где-то так оно и есть, — радовалась я тому, что так легко удалось переключить ее внимание.

Дом встретил нас запахом хвои — ёлка приживалась и благоухала в мокром песке. И это последний раз, блин! Я зарекалась — последний раз! Никогда больше! Хватит потерь! Хватит уже смертей! Даже если судьба ей такая, то я к этому не буду причастна.

Мысли дурные напомнили вначале о службе Николая Дружанина, потом о нем самом и его жене соответственно. Нужно было звонить Алёне. Советоваться и плакаться, снимать об нее стресс и делиться проблемами! Она вытянет на себе и их, и меня, чахлую и дохлую, заодно. Не так и часто я гружу ее, а можно сказать, что и совсем редко. И мне нужен ее совет, мне нужна она!

— Ирка! А я сама собиралась… слушай — должна предупредить тебя. Не хотела, но сама сюрпризов не люблю — возраст уже не тот, а тут… правильнее все-таки сказать тебе — на Новый год к нам едет Коля. Он дом наш ни разу не видел и близнецов тоже — то мы в разъездах, то рожаем. Тебя же это не отпугнет? — тревожилась она, — даже наоборот…?

— Я чего звоню — знаешь? — вымучила я из себя, почти и не кривя душой. Факт имел место, пускай я и собиралась слегка преувеличить масштабы: — Грипп в разгаре — ты в курсе? И у нас народ потихоньку втягивается в это дело. Ну вот и я, похоже — за компанию. Кости ломит…

— … и хвост отваливается? — посочувствовала подруга.

— Хвост держится пока, но я не рискну, Алён — близнецы. Будем вместе по скайпу или на телефоне.

Мысли материальны и думать нужно осторожнее. А уж говорить! Все новогодние праздники потом я проболела. Не тяжело, но все же… Досталось и Анжеле. Но в тот день я вернулась к себе домой…

Ёлка, наряженная Михаилом и Анжелой, сверкала огнями. Дочка сразу же включила гирлянды и теперь они переливались, подсвечивая собой хвою и блестящие бока стеклянных игрушек. А возле ведра, плотно закрученного в пищевую фольгу…? Возле него аккуратной стопкой были сложены разного размера коробки. С новогодними подарками, конечно — как положено. Но я еще не успела… Этого я не делала…

— Мам, — заглянула в комнату Анжела и тут же проследила мой взгляд: — Это мы с папой уже выложили подарки. Ты только сейчас не смотри внутри, ладно? До Нового года он же вернется? Или нет?

— А вот это сильно вряд ли — так быстро, — бормотала я, уделяя преувеличенное внимание празднично оформленным коробкам: — Франция таки далековато.

— Ничего, он предупреждал, что в любой момент может уехать. Значит, будет звонить. Даже космонавты звонят домой по праздникам, да же, мам? — озабочено щебетала Анжела.

— Не слышала такого — специально не интересовалась, но быть может все. Мир огромен и разнообразен, — согласилась я, рассматривая по очереди надписи на коробках: «Моему папе», «Моей маме», «Для самой лучшей в мире девочки», «Для мамы самой лучшей в мире девочки».

Эту коробку я взяла в руки — не удержалась. Голова была пустой — никаких мыслей, никаких догадок о том, что может быть внутри. Не тяжелая… не звенит ничего и не брякает.

Господи! Что же мне делать?

Выживи, Миша! Ты только выживи, пожалуйста! И тогда я сама — собственными руками! Вот этими вот… самыми…

Стоит ли говорить, что коробку я раздербанила той же ночью? За два дня до наступления права вскрыть подарок и, собственно — Нового года?

Мера вынужденная… — оправдывала я себя, положив ее на кровать в своей спальне и предварительно убедившись, что дочка крепко спит.

Я сколько вынесла по вине Михаила… все неприятности, что случились в моей жизни за эти десять лет — большие и малые, случились в том числе по его вине. Был бы он рядом, и я не косячила бы, не ошибалась и не творила бы непотребное. Но мало этого — продолжает подбрасывать… А мне опять разгребать — снова мне, а его рядом как не было, так и нет. Поэтому… что в этой коробке? Очередная проблема?

И как долго я собираюсь обманывать Анжелу? Снова вру ей и когда-нибудь это выяснится. Получается, что просьба верить и мое обещание говорить правду — пшик, и ребенок окончательно решит для себя — мама врет, как дышит и верить ей точно не стоит. Впереди сложный подростковый возраст и при этом — ноль доверия между нами?

Дальше… почему я решила, что Олег сможет ей сказать о смерти отца мягче и деликатнее, чем я? А потому что так для меня проще… потому что когда-то он решал мои проблемы и всегда удачно. И сейчас я опять норовила спрятаться за широкую мужскую спину, делая свою жизнь чуточку легче. Но я уже вполне взрослая тетка и нам с дочкой не нужны посредники, зато просто жизненно необходимы обоюдное доверие и поддержка.

Я гипнотизировала чертову коробку и четко осознавала, что говорить нам нужно сейчас. Пока Миша еще жив, ее сознание будет потихоньку адаптироваться в этой ситуации и готовить ее к самому поганому варианту. Но мы с ней обязательно будем надеяться — вдвоем. Только я не стану уговаривать ее и обещать, что все образуется — мы будем узнавать новости о ее отце вместе и будем о нем говорить. Если нужно — вместе поплачем, переживая и обнимаясь. Вместе пойдем к лечащему врачу… Я не знала — что еще? Но вот эта коробка запросто могла стать еще одним неприятным сюрпризом… — думала я, покашливая и чувствуя неприятный озноб. Нервное?

Оказалось — вирусное.

Все Новогодние праздники потом мы с Анжелой проболели. У меня высокая температура поднялась уже к следующему вечеру и тридцать первого на работу я не пошла. Анжелу — тоже уже с температурой, по моей просьбе привез из школы Саня Голубев, заодно передав подарок от коллектива и пожелание скорого выздоровления. Он же сгонял в аптеку и набрал впрок всего, чем лечится грипп, ОРВИ и прочая гадость…

Разговор состоялся тридцатого вечером — я спешила. Потом на него просто могло не найтись сил, или я могла опоздать. Поэтому, усадив Анжика на диван, я рассказала все о той поездке и гадюках, о том, как ее папа спас меня от страшной гибели. Слова как-то находились сами, я не подбирала их. В процессе рассказа еще и очень живо вспоминалось, гадство… голос ломался и дрожал. Знобило — отголоски того ужаса или поднималась к вечеру температура? Плакала Анжела и плакала я. А потом мы обнимались, цепляясь друг за дружку.

— Но папа же живой? — хлюпала носом дочка.

— Да… и даже недалеко от нас сейчас. Просто без сознания. Природа так устроила — чтобы человек не чувствовал боли, она отключает его сознание.

— Он выздоровеет! — утверждала Анжела.

— Он очень постарается, — соглашалась я, — потому что теперь у него есть ты и он любит тебя.

— И тебя тоже — он говорил, — доверительно прошептала дочка, — только иначе, чем меня — по-другому.

— Если все люди будут любить друг друга, на Земле настанет настоящий Рай — дружба, жвачка и прочие-всякие радости, — бормотала я, вспоминая письмо из коробки и люто ощущая свое бессилие — за меня уже поработали гадюки. Хотелось удавить… и чтобы он жил — тоже хотелось. Для того, чтобы в лицо ему высказать все, что о нем думаю! Жестко и даже жестоко. Чтобы хуже тех змей!

Правильно ли я решила рассказать обо всем дочке? Может — да, а может — нет… Неизвестно сколько еще врать и притворяться, выдумывая оправдания его отсутствию и молчанию — на это не хватило бы ни фантазии моей, ни сил. А Миша упрямо жил… В сознание так и не пришел, но был жив — об этом доложил Олег.

В Новогоднюю ночь, отсчитывая удары кремлевских курантов, мы с Анжелой загадали одно и то же желание.

— Ты же правда веришь, мама?

— А знаешь…? — прислушивалась я к себе, — да, я верю. Хотя это и все, чем могу помочь ему, — удивлялась я самой себе. Почему-то и правда — верилось… Сколько времени прошло, а он все борется, он живет.

— Ну ты даешь, мам, ты же не врач. Как ты еще поможешь?

— Олег говорил — врачи делают все, что нужно. А мы с тобой будем верить. Хотя не всегда это спасает…

— Не думаем о плохом! Сейчас праздник, мам… с чудесами.

Мы обе болели, но уже понятно было, что неплохо с этим справляемся. Праздничный стол не готовили — все равно в глотку ничего не полезло бы. Но имелся наваристый куриный бульон, разные фрукты и клюквенный морс — лучший вариант в нашем состоянии. Новогодней ночью мы сидели на маленьком мягком диванчике у разожженного камина, а сбоку от нас переливалась огнями ёлка. За окном звучали радостные выкрики и пьяные вопли, хлопки салютов… Мы пили теплый морс и кутались в пледы — знобило. Иногда подходили вдвоем к окну, когда слишком громкие звуки обещали целый салютный заряд.

Ощущения никомуненужности не было — о нас не забывали. Поздравил Олег и обещал заскочить завтра — отдать крестнице подарок. Звонили девочки с работы и звонила мама — поздравить, пожаловаться заодно на брата и попросить денег. Может, я даже вышлю — праздник все-таки и в честь праздника же он их пропьет. Я давно уже отгородилась от своей семьи, спасая наш с Анжелой мирок. Когда мой брат особенно лютовал, мама просилась жить к нам, но я всегда ей отказывала. Просто нужно знать ее… я вытерплю и не такое, но за что это моей дочке? Вечное нытье, жалобы, неряшливость, недовольство? Она постоянно тянула бы из меня, а то и воровала деньги и слала туда — на очередную бутылку. А потом все равно уехала бы к нему. Братом уже была пропита родительская квартира, семья, жизнь… Наверное, несчастный ребенок всегда дороже благополучного — все дело в этом? Сколько себя помню — мама жила для него.

Алёна тоже звонила и начала делать это вечером тридцать первого — телефон тихо вибрировал под подушкой. Разбудила меня… Я выкарабкалась из постели и вступив в тапки, тихонько прошла на кухню — Анжела сейчас спала со мной, мне нужно было отслеживать ее состояние.

— Как вы, Ира? Говори только честно — какая-то помощь нужна? — требовала подруга, а фоном где-то там звучали детские и мужские голоса, тихая музыка… «Энигма» — что еще? Лянкины вкусы не менялись. Еще слышался детский смех и повизгивание с похрюкиванием — радовались чему-то близнецы. А у меня здесь тоже хорошо… расслабилась я в мягком полукресле — тихо, тепло и спокойно.

— Ничего не нужно — мы температурим, но не высоко. Что еще? Я не устала, потому что еду не готовила — аппетита нет. Бульон, морс… — доложилась я ей, — обмен подарками отложим до полного нашего выздоровления.

— Ира… о тебе несколько раз спрашивал Коля, — стал ее голос тише, а потом посторонний шум и совсем пропал. Ушла в тихое место?

— Вначале так — будто мимоходом, — продолжала подруга, — но уже который раз? Давай, я пришлю его к вам с подарками и тортиком? И баклажанные трубочки, форелька под сырком…? Все легкое и почти диетическое. Он просто передаст для вас.

— Не нужно, сестра, — решилась я, — не нужно Колю. Я ездила к нему полтора года назад и мы определились. Ничего не нужно, не суетись.

— Как ездила? Зачем? — опешила Алёна.

— Поездом, как еще? А зачем? С чего-то же люди начинают? Поговорить, узнать друг друга, понять — нужно нам это, нравится…? Не срослось.

— Господи… о чем ты думала, Ирка? Бедная моя… — шептала она.

— А-а-а… дай Бог памяти? Кажись, про то, что если случится искра, то думать мы будем уже вдвоем и обязательно что-нибудь путное надумаем. Было бы желание, Алён, а решаемо все, абсолютно все — так или иначе. Его не появилось и что делать? Дело прошлое, я уже и забыла. Это он из вежливости… не надумывай себе. Все тогда решилось однозначно… и мирно. Так что передавай привет ему и всем своим там. И наши с Анжелой поздравления.

— Дай мне ее сюда! — Алёнин голос звучал глухо и расстроено. Не вовремя я со своими откровениями. Спросонку… или это болезнь расслабила и сделала меня совсем глупой? Жалость не нужна была и плакаться тоже не хотелось. Но зачем-то решала рассказать… нечаянно вырвалось.

— Спит она и я тоже дрыхла, а ты тут трезвонишь. Мы целый день спим. Все потом… Ладно?

— В двенадцать все равно буду звонить, — пообещала она.

— Ну попробуй. Если пробьешься. Целую крепко! С Наступающим!

— Подожди! Что там Михаил? Где он — с вами? — сделала Алёна свои выводы.

— Нет, не с нами. Алёна, это долгий разговор. Встретимся и поговорим — потом. Сейчас сил нет.

Я тихонько побрела в гостиную и прилегла там — побоялась разбудить Анжелу. Во сне мы выздоравливаем, а дети еще и растут… как-то так.

В комнате было темно, только свет заоконных фонарей привычно разбавлял темноту городской квартиры, превращая ее в сумерки. Под ёлкой — подарочные коробки. Анжела настояла на том, чтобы соблюсти правило и собиралась открыть свою сразу после боя курантов. Михаил напихал ей там доверху — альбомчик с подборкой марок, посвященной Спартакиаде Гренобля по шашкам в 67 году, увесистый знак «Шашки 3 разряд СССР», значок федерации СССР — Шашки, фирменные футболка и юбочка для игры в теннис дочкиного размера, а еще — упаковка авторских шоколадных конфет марки Bovetti.

Пускай это и выглядело некрасиво, но я проверила и эти вложения. А моя коробка сейчас была почти пустой — в мягком мешочке лежал тонкий браслет с красивыми оранжевыми опалами, заключенными в грубо обработанное золото. Насколько я помнила — опалы, это едва ли не визитная карточка Австралии. Одна из… И еще там одна авторская штучка из Франции — шоколадный десерт с горчицей, пряностями и ароматными травами. Рекомендовано употреблять под красное сухое вино.

Раньше там было еще письмо и пачка документов, которые показали, что к своей смерти Михаил готовился заранее, ответственно и основательно. Копию завещания, документы на московскую квартиру и какие-то еще бумаги я не успела изучить, а только просмотрела, составив о них представление. А письмо прочла.

Анжела не имела привычки шарить в моем столе, но все равно… оно было спрятано далеко и надежно. Почему-то после разговора с Алёной захотелось освежить в памяти некоторые моменты. Я достала его и ушла в санузел. Хотелось сосредоточиться на написанном, а не дергаться, прислушиваясь к звукам в квартире. Зачитывать Анжеле даже отрывки оттуда я бы пока не рискнула — сама еще толком не понимала — убивать хочется после прочтения или плакать?

Он жалел о том, что тогда сделал… ну, это ожидаемо, раз явился. Еще признавал, что наши с ним годы оказались… оказались, на минуточку! Не были — не были, а потом вдруг оказались лучшими в его жизни, не считая текущего месяца. И не трусость… причиной своего молчаливого ухода он называл запредельный стыд — я не заслуживала такого, но поступить иначе он тогда почему-то не мог — будто сошел с ума. Да и Бог с тобой! — обессиленно опустила руку с письмом. Накрыло тебя, козла?!

Этот же стыд или нечистая совесть не позволили нормально жить потом. Новых, серьезных отношений не было. Не хотел или не складывалось? А несерьезные, получается, таки были? Сволочь! Не везло ему — вспоминал меня и всегда сравнивал. Всегда… много раз значит. Ну, хоть развлечение у него было — сравнивать… скрипела я зубами. Ну, чем можем…

«…Просить прощения за такое бесполезно… но, надеюсь, что я все же нашел правильные слова и сказал их перед тем, как уехать. Если опять не смог — откровенно струсил… прошу сейчас — прости за все, что тебе пришлось пережить по моей вине. Но особенно — за этот мой приезд.

Вкратце — у меня рак крови. Давно уже — все десять лет. Последние курсы химии не подействовали. Врачи разводят руками — так бывает. Вообще средняя продолжительность жизни с момента постановки диагноза где-то от 5 до 10 лет. Прогноз изначально был только относительно удовлетворительным, а последнее время быстро нарастает лейкоцитоз. Я не опускаю руки совсем — предлагают пройти курс с другим препаратом, но впечатление такое, Ира — химией этой подпорчен уже весь ливер.

Когда не просто понял — осознал, что осталось совсем мало… хорошо если 2–3 года, я узнал страх смерти. Проводить в таком состоянии все то время, что мне еще осталось, мягко говоря… не хотелось и я обратился к специалистам. Хорошим, нужно сказать. И стал философом, наверное. Некоторые идеи показались полезными: «Когда мы существуем, смерти нет, а когда есть смерть, то мы уже не существуем», «Состояние небытия, в которое мы попадаем после смерти, это то же самое состояние, в котором мы пребывали до рождения», а еще — мы боимся не самой смерти, а умирания, но его можно облегчить или вовсе исключить из сознательного процесса.

Из утешительного: мы оказываем влияние и оставляем частичку себя самих в других людях и событиях: детях, друзьях, культуре, науке.

И основная причина и объяснение моего психического состояния: одиночество многократно усиливает страх смерти.

Два последних тезиса и стали причиной моего появления у вас. Тогда я еще не знал, что этот мой страх — такая ерунда! Я не знал отцовской любви, Ира, не ожидал ее. Не подозревал, что за короткий срок можно так прикипеть и полюбить, но самое страшное — что Анжела так прикипит ко мне. Я ничего не делал для этого — клянусь! Просто жил, наслаждался и кайфовал, как никогда в жизни! Ловил наши с ней минуты и растягивал их для себя, анализируя потом и вспоминая ночами. Страшно было упустить даже секунду!

Теми видами спорта, что интересуется она, я стал заниматься просто из любопытства, когда узнал о них у Олега. Оказалось, что мы очень похожи — и я получал удовольствие выше среднего! Не подстраивался под ее интересы — тоже ими жил. И лучше я сто раз сдох бы где-нибудь в сточной канаве, порезав себе вены, если бы понимал раньше — что наделаю своим появлением. Сейчас точно знаю, что стану причиной ее боли и слез, но понял это поздно, не сразу.

Ты знаешь это — у меня не было семьи, растил брат. Как растил? По-мужски — одет, обут, накормлен. Ну, еще должен уметь дать сдачи и получить профессию, чтобы прокормить себя и семью. Это все. Может потому я не понимал — как оно должно и надо… не ценил тебя и то, что ты делала для меня, часто не понимал тебя и даже раздражался? Стал считать бесхребетной и предсказуемой? Но удобной.

Последнее время я работал, работал, работал и трезвел… умнел тоже. Даже, казалось, влюбился в тебя заново — глядя на ваши фото и вспоминая ту нашу жизнь. Но цели вернуть тебя не было. Вначале не нужно было, считал, что больше не люблю, а годы спустя уже понимал, что такое не прощают. Но просто увидеть вас перед уходом, попросить прощения и узнать дочь… Я действительно не понимал, что делаю, считал, что самое страшное — то, что мне уже очень скоро предстоит.

А самым страшным оказалось огорчить и расстроить Анжелу… Анжика, а может и нанести своим уходом вред ее психике.

Вы с ней — лучшее, что было в моей жизни, Ира. Была только работа и вы. Немного вру, наверное, что совсем не надеялся… но ты оказалась совсем другой, не той, о которой вспоминал последние годы и которую снова любил — всей своей памятью и совестью. Ты стала неулыбчивой, жесткой и непримиримой. Не той уже — не моей. Такую тебя я не потянул бы, даже будучи здоров. А ту — лучшую из всех для меня, упустил…

И снова — прости это мое… идиотское и даже преступное появление. Если сможешь — прости. Знаю, что ты сделаешь все, чтобы смягчить для Анжелы хреновое известие. А я сделаю все, чтобы вы ни в чем не нуждались и постараюсь все-таки протянуть подольше. Сейчас в этом появился великий смысл. Буду часто звонить и выходить на скайп. И еще — ликвидирую кое-что ненужное и кину тебе некую сумму. Не отказывайся, купи себе хорошую машину, от этого зависит твоя и Анжелина безопасность, а то и жизнь. Твоя красненькая опасна! Скину потом список надежных и безопасных моделей.

С Наступившим Вас!!!!! Счастья тебе, удачи и… счастья!

Нужно было возвращаться сразу, почему-то уверен, что какое-то время ты еще ждала меня. Но недостаток ума, Ира! А еще — неутешительный диагноз. Да!!!! Забыл — болезнь не наследственная! Хапанул… не важно где. За Анжелу не бойся. Говорить «береги ее» не буду — ты замечательная мама.

Расписался тут… не хочется прощаться. Мы мало с тобой говорили. Жаль. И спасибо тебе… вам — я больше не одинок и страх смерти стал меньше в разы. Да его нет, Ира! Понимаю, что это за ваш счет, но ничего уже не исправить. Я с радостью отработал бы назад, если б мог.

Люблю вас. Михаил.»

Дверная ручка дернулась, голос Анжелы звучал сонно и недовольно:

— Ма, я сейчас уписаюсь.

— Да, выхожу. Момент! Уже выхожу, — плеснула я себе на лицо водой и открыла дверь, прикрываясь полотенцем, — заскакивай. Наверное, пора заводить камин — через полтора часа Новый год.

— Майку найди мне? Эта мокрая… влажная.

— Температура спала после парацетамола — ничего страшного. Тебе какую — нарядную?

— Ну да! Новый год же, — удивилась дочка, — все, уйди, мам!

Я никогда не проводила Новогодние праздники вот так — проживая их, как сонная муха. Идеальных, правда, тоже почти не случалось, потому что я обязательно умудрялась подхватить если не заразу, как в этот раз, то просто болячку. Если она не случалась сама, то я устраивала ее себе, будто по какому-то заказу: растянутая связка, сломанный при падении мизинец, глубокий порез, флюс, просто крайне болезненные месячные…

Но неприятности физиологического плана всегда перекрывались положительными эмоциями и частично ими гасились. Флюс — ерунда! Алёна была рада мне любой, да им обоим было все равно — перекошена у меня морда или нет. Новогодний праздник там был исключительно семейным мероприятием и никого лишнего к себе Дружанины не приглашали, так что и переживать за свой внешний вид не имело смысла.

Этот праздник, несмотря на традиционную почти неприятность, получался особым — тихим, домашним и, в принципе, неплохим. Да — мы болели, но в остальном все устроилось неплохо. В самом начале много спали, а ели совсем мало, но, если что-то все же требовалось — молоко, творожок… выручала соседка справа — молоденькая девочка. Вторая — приятная пожилая женщина, узнав о том, что мы болеем, угощала выпечкой. Обычно она так поздравляла всех соседей по площадке — с праздниками и Днями рождения. Это немного напрягало. Поэтому, когда понадобилось, мои ребята бесплатно установили для нее новую входную дверь, поменяв дверную коробку на крепкую, силовую. Как благодарили ее за вкусняшки остальные соседи — я не представляла. В общем, мы с Анжелой нормально и даже вкусно питались, почти не готовя и не выходя за продуктами.

Врач, которую я вызвала для дочки, подтвердила, что мы идем на поправку и посоветовала понемногу гулять перед сном. В конце каникул похолодало и совсем скромно, но все же выпал снег и прогулки получались приятными. Прохаживались мы в сквере возле дома держась за руки и, как правило — молча. Чувство, что мы всей душой опять вместе и роднее никого нет, в такие моменты просто переполняло меня.

Скучно не было и дома — немного играли в шашки, смотрели фильмы и просто разговаривали у разожженного камина. Дров перевели немеряно… знакомый уже парень из соседней деревни подвозил фруктовые плашки четыре раза. Еще мы читали вслух сказки — по очереди. Эту серию «Зачарованный мир» я когда-то случайно увидела в «Букинисте» и взяла сразу все пятнадцать книг — тонкие, большого формата и в обложках разного цвета. Две черные — сказки с уклоном в страшилки, сразу же отдала знакомой, интересующейся ужастиками в любом виде. А нам остались истории о феях, эльфах, рыцарях, русалках, принцессах… Удивительной красоты иллюстрации, мелованная бумага, удобный шрифт. Эти вечера у живого огня, с книгой и тарелкой между нами с Анжелой — полной долек очищенных мандаринок запомнились мне надолго… Как оказалось потом — последние относительно беззаботные дни в наступившем году.

От Алёны я отбрыкивалась, стараясь, чтобы она не поняла, что говорить откровенно я пока еще не готова, а как-то иначе — просто не стоит. И помощь их тоже не была мне нужна, потому что с немалой долей вероятности оказывать ее стал бы Коля Соловьев. И неважно по какой причине — личной инициативе или по просьбе сестры. Вспоминая его сейчас, я чувствовала только досадную неловкость. Не нужно было ездить тогда… Навязываться и искать себе мужчину не стоило ни тогда, ни вообще. Не стоило это новых комплексов в личную копилку, страданий и разочарований — и в себе в том числе. Гадючья яма так перевернула что-то в моем мозгу или приезд Михаила? А может — грипп? Или сказки о вечной волшебной любви? Рыцари, серенады, поклонение, страсть… а все дамы — прекрасны!

Я даже по-своему наслаждалась этими днями отдыха в томной болезненной слабости. Не страшно, когда уже не опасно. Но полному релаксу мешали мысли о Михаиле. Беспокойство не проходило, ощущение тревожности я старательно гасила в себе, надеясь на опыт врачей и уверения Олега, что на данный момент делается все возможное. Но Анжела каждый день вспоминала о папе, мы говорили о нем. Только разговоры эти становились все короче — тема иссякала, мы слишком мало о нем знали. И, хотя она и пыталась выяснить все о наших с ним прошлых отношениях, я на провокации не поддавалась. Это означало бы разговоры бесконечные, копание и разбор полетов… не хотелось этого ни себе, ни ей. Все что собиралась сказать, я объяснила раньше, повзрослеет — остальное потом.

Пятого числа позвонил Виктор — заказчик из Длинного. Как раз на этот день был заказан бетон и им должны были залить яму с зимующими там гадюками. Он поздоровался, а дальше чувствовалось — подыскивает слова. И я насторожилась — машину уже оплатили мы и это должно было войти в стоимость будущих работ, которые выполнит в Длинном наш «Теремок».

— Тут дело такое… — замялся мужчина, — а что, если мы зальем бетоном другое место?

— Без проблем, конечно, — согласилась я, — но только на ваш страх и риск и я в этом не участвую. Вернете стоимость рейса — все дела.

— А что вы так сразу…? — обиделся он.

— А потому что, «выливая» бетон, нужно соблюсти ряд условий, чтобы это означало «забетонировать». Вы не можете не знать этого.

— Девать-то его куда-то нужно? — угрюмо возразил он, — площадку флажками обставили, а гадюк так вообще… всех вывезли.

— Опа… — только и смогла я. Помолчав, попросила: — А подробности?

— Я и сам толком не знаю, — недовольно признался он, — второго числа позвонили из области и спросили, где находится гадючье логово. Приехал человек и я сам…

— А кто, как назвался? — перебила его я.

— Из области, здравотдел… фамилия…? — замялся он, вспоминая.

— Да и Бог с ней! И что дальше? — не терпелось мне.

— Я свозил — показал место. На следующий день приехали ребята, участок оцепили. Переоделись в костюмы такие… специальные — понятно. Ну и спустились туда. Двое выдавали на гора, а других двое принимали… небольшими мешками и носили в машину. Высыпали там в ящик? Гады снулые… вялые.

— Ага… — крутила я в голове информацию.

— Я спросил — можно уже яму заливать или чуть подождать? Совсем запретили…

— Здравотдел? — хмыкнула я.

— Какая разница — кто? Областное начальство. Мне еще просить у них, ездить… И гадюк, получается, там уже нет?

— Если разрешат, я бы все же залила — остались боковые норы. Как-то же они туда попадали и выбирались из ямы? И еще, Виктор Сергеевич, прогноз меняется — грядут небольшие, но уже морозы. Расчистить, получается, мы не успеваем. Так бы до Рождества бетон в яме стал, восьмого можно было начинать готовить площадку. Сейчас, считай — сроки сорваны. А сам бетон где?

— Да вон — крутит его за окном. Ждем, советуюсь вот… что бы я зря беспокоил в праздники?

— Бочка заряжена, оплачена… а куда вы хотели «вылить»?

— Проход в коровниках. Между стойлами дорожка.

— Он становится… на это нужно время.

— Коров на день наружу выгоним — на дворе плюс. А подход для доярок будет с другой стороны — по стеночке. Непонятно только с подложкой, или как там…? Там мелкий гравий — щебенка, но уже лежалая, затоптанная.

— Ну, что делать? Прочистите по возможности, взрыхлите… и равнять придется вручную. А счет за машину… — продолжили мы дальше более предметно.

Закончив разговор, я сразу же позвонила Олегу.

— Дела… — не понимал и он тоже, — здравотдел? Это может быть как-то связано…? Из Москвы к Михаилу приезжал кто-то серьезный — медицинское светило. Из Бурденко.

— Ты не говорил.

— По итогам его приезда пока еще нет ясности. Я вообще вначале решил — французы подсуетились. Если Михаила ценят, есть такая вероятность.

— Бурденко — вроде военное ведомство? — вспоминала я.

— Военное, а значит — мобильное. Главный военный клинический госпиталь. Ну да — французы туда вряд ли сунулись бы. А вот если… ты тоже подумала об этом?

— Наверное, случись качественное улучшение, тебе сообщили бы? — предположила я, нечаянно затаив дыхание. Странно, когда так бросает в крайности из-за бывшего и уже ненужного. Странная штука — женская душа.

— Не факт, — рассуждал он, — из комы он так и не вышел — это все, что я знаю. А если там светит диссертация? Это серьезно, Ира — новый способ борьбы с лейкемией.

— Ты считаешь — дело в ней? Не в его стойкости к укусам? А может такое быть? И что — отдадим его на запчасти? Пускай исследуют? — напряженно хмыкнула я.

— Заберут отсюда, нас и не спросят. Кто мы ему? Брата его известили, но, насколько я знаю, приехать он пока не смог. В любом случае — говорить будут с ним, мать слишком стара… скорее всего, ничего и не знает. Зато, поверь — если этим случаем так заинтересовались, то на его выздоровление будет работать все, что имеется у нашей медицины. Давай так — не выдумываем и не паникуем. Хотя и радоваться тоже еще рано. Я чаще буду им звонить, а после Рождества мы возвращаемся в город — подъеду сам. Узнаю что — сразу сообщу. А как вы с Анжиком? — сменил он тему, — вирус побороли? Мандарины все съели?

— Доедаем. Спасибо за подарки, Олег. И за беспокойство — тоже.

Девятого января Михаила увезли в Москву. На вопросы Олега ответили, что он до сих пор в коме, но показатели улучшились.

— Чего показатели, Олег?

— Я думаю — крови. Чего еще? Какие еще показатели в коме? Будем ждать, Ира, координаты для звонков мне дали.

Я боялась верить, боялась надеяться. И пугалась, прислушиваясь к себе — откуда эта дурная надежда? Зачем она? Что со мной? Облегчение это, подъем душевный, свобода какая-то… внутренняя, радостная?

— Та задралась ты уже переживать о нем! Или о том, что с Анжелой будет, когда его не станет. А теперь просветление — и я бы тоже радовалась. Выздоровеет — освободишься от него полностью, от чувства вины и страха за ребенка — что не понятно? — удивлялась Алёна, с которой мы наконец встретились и поговорили.

Николай был в командировке и она пригласила нас к себе с ночевкой — посидеть, поговорить, наконец… Серьезный разговор получился только ночью, когда все дети уснули. Как бывало и раньше — в холодное время года, мы устроились на кухне и тоже перед камином. Мягкие креслица, удобная домашняя одежда… Пили только чай. До этого, днем еще, были закрыты все другие — не болезненные для меня темы, а теперь речь зашла о той поездки в Длинное. Я уже способна была рассказывать об этом более-менее спокойно, а она внимательно слушала и какое-то время потом молчала, глядя на пламя. А дальше поделилась мыслями:

— Место там… ненормальное по сути своей, Ира. Причина…? Может, какой-то подземный разлом и оттуда фонит непонятное излучение, или все же — эхо войны? Но это просто какой-то букет — хрономиражи, время закольцованное, сны вещие, ведьмы со змеями… туманы очень вовремя, свет пропадает, когда нужно… Может, и еще что-то есть — просто мы не в курсе. И может, яд в ударных дозах и сам по себе… панацея — я не знаю. Но яд кобры — точно мощнейший антисептик, если только не внутрь… А у этих наших гадюк и яд, мне кажется, особый — все зависит от этого места, — передохнула Алёна и помолчала, подбирая нужные слова:

— Марию Львовну тоже кусала змея — черная гадюка, если ты помнишь, я как-то рассказывала. И знаешь… наверное правильно, что мы стараемся найти разумное, рациональное объяснение всей этой чертовщине. Но люди, которые там живут, они верят в мистическую природу всего этого, и я уже не знаю — кто из нас прав? Ведьмы, которым служат змеи или к которым на танках с войны приезжают… они там мужиков друг у дружки выкупают — всерьез. И что-то мне подсказывает, что лучше бы отступиться, раз выкуп взяла, а то — мало ли…? А баба Маня говорила, что после того укуса ее жизнь и пошла под откос — как нашептали. А вот к худу или к добру оно было? Была в этом странность — мужики стали по ней сохнуть — один за одним… Одного она даже полюбила, но сама же и отказалась от своего счастья. Но шанс ей был…

— Ты серьезно? — удивилась я, — только не говори, что и она тоже была ведьмой.

— Если и была, то доброй. А что ты удивляешься? Случаю с Иваном не удивилась, а что змеи непростые — не веришь? Ждали они своего часа, ждали… и станет теперь Михаил мало того, что здоровым, так еще и человеком порядочным. Чего доброго, еще и со способностями… разными. И вот так — разом, возьмет и осознает все свои ошибки, — хмыкнула она.

— Тоже посмеялась бы, да не совсем повод для шуток, пока он там… и так. Я что-то переосмыслила за последнее время… неплохо же жила без него, согласись? Так к худу был его уход или к добру? Только я сама виновата, что не пыталась устроить личную жизнь. Сейчас прислушиваюсь к себе и понимаю — то, что было раньше, давно отболело, а то, что он вот так нагрянул… И тут я уже судить не могу — не знаю, что оно такое — страх смерти? Тот мой ступор в яме не в счет, это было что-то другое, вроде защиты от сумасшествия. А мужчины, они вообще… мыслят немного иначе. Он осмыслил, осознал… полностью осознавал свое медленное, неотвратимое умирание. Рационально, разумно осознал и принял, как неизбежность. Жил с этим. И как это действует на сознание и личность, насколько преодолимо… переносимо вообще? Насколько в таком случае контролируются эмоции? Поступки?

— Ты о том, что совсем простила ему — все? И допускаешь примирение, серьезно? — перестала улыбаться Алёна.

— С ума ты сошла? — протянула я. Неужели мои слова можно было трактовать так?

— Ну, он же пишет — люблю? — настаивала она, внимательно глядя на меня.

— Пишет… там много чего написано. Письмо прощальное, искреннее, ну он и выдохнул в конце — на эмоциях. Спасибо ему за это письмо — я многое поняла. Хотя ты и сама знаешь — даже себя иногда сложно понять, но тут же чувствуется — прорывается в словах и между строк: он не меня любит, он жалеет и тоскует по тому времени, когда все у нас было замечательно, а он был здоров. И хорошо, что сейчас мы с ним мало говорили, а то он понял бы, что сильно ошибается — я не изменилась. Приспособилась — да. А внутри все та же — с радостью таскала бы тапки в зубах. Но уже не ему. А еще — виться вокруг, бежать, встречать, в рот заглядывать… не так это и плохо, если ценят, согласись? Если это желание — даже умереть вместо того, кого любишь, оно взаимно. Готова была на многое, но… — широко улыбнулась я, — в этой шкурке удобнее. А еще мне страшно.

— Страшно, — покивала Алёна, глядя на меня во все глаза.

— Грабли, — объяснила я ей, — на грабли я больше — ни-ни, хватит! Не стану больше никого искать — ни на ночь, ни на жизнь. Но страшно не это, а то, что приди он, как человек, найди правильные слова, скажи все в глаза… вот так же честно, искренне и я уже не уверена… Но и тогда я потянулась бы не к нему, а тоже туда, в наше прошлое. Потому что ничего у меня больше и не было. Дура я? — вырвалось горько, — была и ею осталась.

— Пришел бы нормально, нормально сказал и это был бы уже не он, — качала головой подруга, — дурак — он, а не ты.

— Давай за это… и за его здоровье, — подняла я чашку с чаем. Мы чокнулись чашками.

— Приятного аппетита, — потянулась я за печенькой, — разреши и ты себе одну. И да здравствует моя свобода! Но будет она, только если он выживет.

Я уже не раз думала — кто посылает нам все эти испытания и зачем? Чтобы показать, где раки зимуют? Закалить или сломать, как проржавевшую железку? Или вообще неважно — пойдет как пойдет?

Умер мой брат — не пережил пьяные праздники. Он был на десять лет старше меня. Из-за этой разницы в возрасте, скорее всего, мы и не стали друг другу по-настоящему близки. В детстве он не обижал меня — просто не интересовался малявкой. Иногда мама заставляла его присмотреть за мной и тогда он сажал меня на шкаф. Самостоятельно слезть с него я не могла — высоко, поэтому и сидела там часами, пока он уходил играть с мальчишками. Будто и ничего страшного — еще неизвестно во что бы я могла вляпаться на улице, а так… ну посидела там, поорала, поплакала, уснула. Потом я пошла в школу, а он в армию. Дальше наши пути совсем разошлись. Я уехала учиться, а он женился сразу после армии и тоже уехал в другой город. В этом браке родились дочки, но у его жены вовремя хватило ума схватить их подмышку и бежать куда глаза глядят. Потом она вышла замуж второй раз, а Саня продолжал пить.

Теперь нужно было ехать в родной когда-то город, чтобы заняться похоронами. Мама только выла в трубку, да и так понятно было, что все будет на мне. Анжелу пришлось оставить у Алёны, а я поехала…

Мама выла все время — то громче, то тише. Между… как обычно, требовала денег — чтобы гроб подороже, оркестр, поминки на целую орду. Я не собиралась экономить на всем этом, но… почему-то раздражало. Отбыли как-то… Глядя на человека в гробу, я едва узнавала его и почти ничего не чувствовала. Мы давно уже стали чужими друг другу. Лечиться от алкоголизма он отказался, причем в грубой форме. Кроме того, недавно выяснилось, что родительская квартира им пропита, а мама жила с ним в однушке, доставшейся ему после развода. Ее усилиями квартира все еще была похожа на жилое помещение, но тоже уже не принадлежала ни брату, ни ей. Мне предъявили грамотно составленный документ, который я скрупулезно изучила и поняла, что овчинка не стоит выделки. Это жилище не стоило судов, нервов, потраченного времени и денег.

На второй день после похорон мы освободили жилплощадь, сложив в багажник скромные мамины пожитки. Я везла ее к себе — других вариантов просто не видела. Думалось — уживемся, теперь она посмотрит вокруг и сможет увидеть еще кого-то, кроме Саши.

Пролежав в выделенной ей комнате неделю и почти не выходя оттуда, она наконец встала и потребовала ехать на кладбище и опять организовать поминки для друзей брата и соседей — на девять дней. Я сделала это. Потом было сорок дней… Дальше речь зашла о памятнике. И все бы ничего, но я понимала — что-то идет не так, категорически не так. Это подтвердилось, когда, не умея работать с компьютером сама, мама привлекла к поискам вариантов памятника Анжелу. Увидев растерянное лицо дочки, прячущей от меня глаза, я постаралась разговорить ее и все выяснилось.

Был выбран и заказан вариант мраморной стелы с изображением брата в полный рост, и я надеялась, что теперь мама успокоится, потому что последний долг был отдан ему сторицей. Нет… Все было, как я и представляла себе, как ожидала — вечно скорбное лицо и недовольство. И даже слезы, если мы вдруг позволяли себе засмеяться или просто оживленно заговорить. Ладно — я, но все это стало распространяться на Анжелу. Она отрывала ее от приготовления уроков, придиралась, воспитывала, чего-то требовала… Все шло по сценарию, давно мной просчитанному.

Я была поздним ребенком и не слишком ею желанным — папиной дочкой. Мы рано его лишились. А Сашу мама любила очень сильно… он дарил ей цветы. Не знаю, насколько это было от сердца, но приносил их часто, она говорила мне об этом — хотя бы один прутик с клумбы сорвет с травой вместе, цветущую ветку сломает… Эта трава значила для мамы больше, чем все мои попытки сделать для нее что-то приятное или полезное — купить одежду или оплатить лечение. Любовь не купишь — даже родительскую, и со временем я перестала трепыхаться. Многое в маме стало раздражать, потому что… потому. Быть кошельком для родной матери и люто пьющего брата категорически не хотелось. Не так просто доставались мне эти деньги. И в последние годы я согласилась… приняла ситуацию и тоже внутренне отдалилась, стала почти равнодушна к маме и даже редко вспоминала о ней.

Вся эта нервотрепка длилась с января до конца марта. А потом до меня дошло… Посмотрела как-то на дочку и вдруг очень объемно осознала и обобщила происходящее с нами последнее время… Анжела перестала откровенничать со мной, не тянулась обниматься и даже не заговаривала сама — уходила в свою комнату и затихала там будто пряталась, как маленькая зверушка в норке. Приоритеты… их нужно обозначить вовремя даже для себя, особенно — для себя. И я сняла недалеко от нас небольшую меблированную однушку и перевезла туда маму с вещами. Она сама помогала мне собирать их и казалось, что даже с радостью. На месте попросила… именно попросила, а не потребовала, сменить телевизор и еще постельное белье — светлое на темное.

И я действительно подумала — теперь все сделано правильно, сейчас всем нам станет легче. В этот вечер, оставшись дома одни, первый раз после Нового года мы с Анжелой разожгли камин и сидели перед ним молча, будто совсем без сил. Потом она осторожно поинтересовалась:

— Мам… это очень плохо, что я не люблю бабушку?

— Нет… Поступки, Анжел, контролировать можно и нужно, а вот с чувствами все сложнее. Любовь точно не контролируется. Я, похоже, тоже не люблю ее и наверное, это плохо — для меня. А ей все равно.

— Ты что-то сделала неправильно? — не понимал ребенок, — плохо? Сильно расстроила ее, да? Когда была маленькой.

— Уже и не помню, — всерьез задумалась я, — будто бы нет. А там кто знает? Может — нечаянно, даже не заметив этого?

— Я тебя люблю, — успокоила она меня и приложила сверху: — И папу тоже.

Странно это… но тот разговор окончательно примирил меня с тем, что отец стал много значить для нее. Усталое равнодушие, которое я чувствовала по отношению к матери, точно не делало меня ни лучше, ни счастливее. Пускай… пускай любит, пока он кажется достойным ее любви.

Михаил еще в марте вышел из комы или его вывели… подробностей я не знала. И стремительно пошел на поправку. Угнетенные и даже искалеченные химией внутренние органы нуждались в лечении и восстановлении, и он проходил его там же — в Бурденко. Дальше следовала реабилитация в санатории.

При первой же возможности он позвонил Анжеле, и они стали общаться почти каждый день. Или даже каждый… я как-то слышала за ее дверью прозвучавшее очень привычно и почти дежурно:

— Спокойной ночи, пап!

Позже, когда поднабрался сил, он вызвал на разговор меня. И осторожно выспрашивал о моем отношении к написанному в том письме, рисовал возможность переехать ближе к нам — из Франции в Москву:

— У меня теперь хорошие возможности, Ира. После работы у Нувеля меня везде с руками оторвут. Бегать и проситься простым чертежником точно больше не придется, — хмыкнул он.

И я поняла, что так было — он приехал в столицу с периферии, резко сорвавшись не только от семьи, но и с работы, и вряд ли получил при увольнении хорошую характеристику. Скорее — наоборот. А это значит, что она вообще не предъявлялась им, но в таких случаях требуются объяснения и не спасают даже грамотно составленные резюме.

Тогда его начальник очень сильно злился и сорвался на меня, вылив всю грязь информации о похождениях мужа на мою голову.

Вот это и было возможной причиной их разрыва с дивой, но… тоже не факт. Уточнять подробности я не собиралась. Как и давать Михаилу надежду на что-то серьезное, а несерьезное — тем более.

— Делай, как знаешь, Миша, это твоя жизнь. Я на участие в ней не претендую… и не согласна. Ты спас меня и это изменило отношение к тебе — я благодарна безмерно, и точно уже не стану переживать, что Анжела общается с человеком… совсем недостойным.

— А ты так считала, когда я у вас появился, — вырвалось у него.

— Естественно. А что — твой поступок… тот, рекламирует твои лучшие качества? — нечаянно завелась я, — и ты еще посмел тянуть ко мне свои руки?!

— Я…? Держал себя в руках и контролировал… когда это? — растерялся он.

— С ложкой своей лез, — отрезала я.

— Не ложкой и не руками… — помолчав, вздохнул он: — А душой, Ира. Просто чувство такое вдруг — мы будто там еще, тогда…

— Это все лирика, Миша — ненужная, лишняя, — тоже погрустнела я, — не грузись ты этим — нет смысла. Считай, что у тебя есть мое прощение и даже благословение, если хочешь — на новую, полноценную жизнь. У тебя есть здоровье, пускай еще и относительно, но…

— Относительно? То, что случилось — чудо, Ира. Волшебство, мистика! Это вообще необъяснимо. Потому что дело не в составе яда — он самый обычный, а доза однозначно была смертельной… при нулевом иммунитете — точно. Не могут они ничего объяснить, даже на удобное плацебо тут не спихнуть… Но совпало все с тем, что я раскаялся — понимаешь? Сильно, по-настоящему! Пережил и осознал! Так бывает — поверь, и неважно что к этому подтолкнуло!

— Очень важно, Миша, — старалась я держать себя в руках. Нужно было договорить и поставить точку.

— Ты уверен, что сделал бы это, случись счастливое продолжение с этой твоей… дивой? Если бы она тебя не кинула?

— Я даже не спрашиваю — откуда дровишки…? — глухо отозвался он, чуть помолчав: — Хотя чего там… вывод напрашивается сам собой. Я не знаю про тогда, Ира… Есть то, что есть сейчас и я на многое готов для вас, многое понял!

— Главное, ты должен понять, что общего у нас — только Анжела. Я не против вашего общения и даже — за. Оставайся таким же хорошим папой и ладно — будь готов на это многое, но только для нее. Мне от тебя ничего не нужно — ни отношений, ни подношений. Перегорело, ушло, Миша — когда не уверена была, что Анжика доношу, когда на диву твою часами в телевизор пялилась! Мне снятся сны… но не с тобой, Миша! — выдохнула я, стараясь успокоиться:

— Дай себе правильную установку на будущее, соберись. Пойми ты — тебе дали еще один шанс, так для чего-то его дали? Используй его. А меня больше не доставай — и без тебя тут… и так уже на пределе.

— Твоя мама? — показал он, что уровень доверия и объемы общения между ними с дочкой зашкаливают.

— Я разберусь с этим. А ты постарайся не разочаровать Анжелу. Как ее бабушка…

— Это я обещаю, — горько хмыкнул он, — как ты меня отшила, а? Я прав был — не тяну, да, Ира? Как было — уже никогда не будет?

— Извини, Миша, мы сейчас толчем воду в ступе, а мне работать надо. Звони… но только по необходимости.

— Понял… может и ты права.

— Не всегда, но сейчас — точно. Пока, Миша, — отключилась я.

На удивление, этот разговор не расстроил меня. Решение я приняла намного раньше, разобравшись в себе и своих желаниях и мечтах. На тот момент они были простыми — я и дочка вместе, только вдвоем. Даже мама в них не участвовала. Может еще и из-за нее… проблемы с ней отодвинули сложности с бывшим на второй план.

Она стала пить. Как раньше Саша. Заливая свое горе или одиночество? Но ведь и от нас с Анжелой бежала, как от огня — с радостью? Возвращать ее опять — уже пьющую, не было сил, да и перспективы все равно вырисовывались безрадостные. Я обеспечивала ее всем необходимым, часто наведывалась… делала все, что могла и как понимала — мыла ее, убиралась в квартире, заводила стирку… И от того, что творилось, просто терялась — что происходит? Почему все это и за что мне оно? Где взять сил? Была же еще Анжела с ее кружками и уроками, домашние заботы и никто не отменял работу.

К концу июля я напоминала выжатый досуха и сильно помятый лимон — усохла, постарела, а еще стала психованной и раздражительной. Не сорваться… сил на это хватало только по отношению к Анжеле. К матери заходила, сцепив зубы. А на работе меня хотя бы немного держал «в себе», что называется, только Голубев. Присмотрелся, увидел что-то такое, понял правильно? Но как-то… очень умело и деликатно он сглаживал и отменял мои нервные срывы, по возможности устраняя и решая рабочие проблемы еще в зачатке. Иногда мне бывало стыдно перед ним… и не только — до слез стыдно, но это редко. Чаще чувствовала просто усталость. Даже после того, как проблема снималась.

— Вам нужно отдохнуть, Ирина Максимовна, вы совсем измотаны — крайне, — тихо советовала Светлана, застав меня в туалете, тупо плещущую себе в лицо холодную воду. Неприятное чувство ледяной колкости отвлекало на какие-то секунды, дарило передышку и не давало сорваться в непонятные слезы и жалость к себе. Но!

После ямы со змеями случилась единственная приятная штука — прекратились астматические приступы. Вначале вообще необъяснимые, потом все больше похожие на составляющую истерического срыва… они неожиданно прекратились. Сейчас я могла психовать, плакать и даже орать… но задыхаться при этом резко перестала. И легко списала это на очередное чудо, как и выздоровление Михаила. Чудес в моей жизни теперь хватало — снились сны.

Часто приходила баба Маня и, садясь на краешек кровати, гладила меня по голове. Вздыхала:

— Потерпи… ох, девка, только не дурей.

В каждом сне она говорила чуть иначе, но одно и то же. Как будто я «дурела»! Что это вообще значило? Смысл выражения ускользал от меня или его можно было трактовать по-разному- всякому? А как было не дуреть? Где взять сил и не дуреть? Зато я не опускала руки и это уже было хорошо.

Мама пила. Я не давала ей денег, даже забрала пенсионную карту. Сама оплачивала квартиру, покупала продукты, а потом и готовила для нее, потому что купленное просто портилось и пропадало в холодильнике. Где она брала деньги на выпивку? В похожей ситуации Саша подрабатывал грузчиком… это натолкнуло на мысль проследить и оказалось, что она или побиралась или собирала по урнам в парке банки из-под пива.

Я старалась найти выход и не придумала ничего лучше, как получить судебное решение на принудительное лечение. Оно нужно было для изоляции в стационаре. Я выбрала частную клинику с высоким уровнем комфорта и хорошим лечением. Обставилась врачебными освидетельствованиями и свидетельскими показаниями соседей, окончательно став для мамы врагом… врагиней.

Ничего… — успокаивала я себя, она подлечится, придет в себя и станет мыслить разумно. Поймет, что сделала я это для ее здоровья и переживая за нее. Да я просто не видела иного выхода! А через месяц пребывания в клинике она умерла — отказало сердце.

И я не знаю — почему?! Но спасением для меня стали ночи со снами, ранее ощущавшимися уже осточертевшими и бессмысленными. Подходила ко мне совсем чужая мне, почти незнакомая женщина и гладила по волосам. А от ее рук расходилась по телу блаженная слабость, кажется, лишая меня всяких сил. Но после этого я засыпала очень крепко и уже без снов. Но это — убаюкивающее, оно всегда запоминалось — «не смотри на темное — хватит, хватит… оглянись вокруг — белое разгляди, разгляди…».

Еще когда мама была жива… случались моменты, когда я чувствовала — наступает предел. Тогда жизнь шла на автомате, я чувствовала себя зомби и будто падала куда-то… очень хотелось — в вату. Ту, которую обещал мне Михаил — в виде своей помощи и поддержки. Он даже приезжал сразу после выписки из госпиталя и перед тем, как уехать в санаторий. Говорил, что второе не обязательно и врачи просто подстраховываются. А я вот верила его врачам, потому что выглядел он теперь намного лучше: поправился, с кожи ушел желтоватый оттенок, и волосы не торчали больше ежиком, а красиво лежали блестящими ухоженными волнами. Бородку он сбрил и вообще — выглядел замечательно, хорошо выглядел. И вату эту обещал — на тот момент это было гораздо важнее его самого.

Я долго думала той ночью, пока не провалилась под утро в сон — тяжелый, тягомотный. А потом опять пришла баба Маня и гладила, уговаривала не дуреть и увидеть белое. Хрень какая-то! Почему-то я решила тогда, что пока не разберусь с этим белым, решений принимать не стоит. Хотя речь ее могла трактоваться и так: забудь все темное, что было, сумей увидеть светлое. Может, как раз в Михаиле? Но ведь светлое не значит — белое? Утром решила оставить все, как есть — до выяснения. Я же тянула, справлялась? Вот и… Потом, когда Михаил уехал, до холодного пота испугалась своего малодушия, радовалась, что вовремя пришла в себя и приняла правильное решение — я не хотела его возле себя. Не могла себе представить нас вместе. Притираться, реставрировать отношения, взять где-то силы забыть и снова поверить? Слишком трудно, не потяну.

После маминых похорон нахлынуло спокойное облегчение. Стыдно признавать это, но — было. С деньгами помогли Дружанины — моя копилка оказалась пуста, всё высосали мамины требования и потребности, а потом и ее зависимость.

Дальше настала тишина… И для начала я прислушалась к первому совету доброй ведьмы — перестала дуреть и осмотрелась. А на дворе стояла золотая осень, октябрь. Бабье лето — с почти хрустальной прозрачностью воздуха и тонкой летящей паутиной, ворохом разноцветных кленовых листьев в сквере напротив нашего дома и легкими заморозками под утро. Ясный день и ночь ясная и вдруг капает утром с крыши… А воздух пахнет густо и пряно, очень насыщенно — прелой листвой, каминным дымком, сухой осенней горчинкой!

Мы с Анжелой гуляли каждый день — долго, почти до ночи. Часто после ее школы заезжали в детское кафе и там ужинали — готовить было лень. Потом я ложилась спать, а она делала уроки. Часов в восемь будила меня, и мы шли на прогулку… Все — с ног на голову, все неорганизованно и неправильно, но я чувствовала — так надо. Я потихоньку выдыхала, отходила ото всего, что продолжалось не так и долго, всего каких-то девять месяцев, но чуть не доконало меня. Я оказалась слабовата, без нужного запаса прочности. И, наверное, наделала ошибок, но анализировать что-то… пока не моглось.

Огромную благодарность я чувствовала к Дружаниным — не смогла бы обойтись без их помощи. Это они занимались всем, что касалось отправки Анжелы в спортивный лагерь. А Олег оплатил два месяца ее пребывания там. А еще пару раз возил меня увидеться с дочкой, проведать ее. Алёна и Олег никогда не пересекались, давно уже не были парой, но так и оставались единственными моими друзьями. Саша Голубев, Света, Оксана Дмитриевна? Наверное и их смело можно было назвать друзьями — меня окружали замечательные люди, мне исключительно повезло в жизни — делала я выводы. Нужно ценить и радоваться тому, что имею, а имею я много. Очень много…

Баба Маня сниться перестала. И не знаю, что на меня нашло — заскучала без нее? Но в один из выходных мы с Алёной и Анжелой съездили в Длинное. Посмотрели на участок, который уже мало напоминал старые времена, поехали на гадючью поляну — она так и оставалась нетронутой, а соседи из дома напротив говорили, что гадюк будто бы больше не видели. Алёна вела себя немного странно — собирала и швыряла в заросли бурьяна палки и камни. Что хотела услышать или увидеть? Как гадюки крутят ей оттуда фиги? Или шипят матом?

Перед отъездом мы проведали на кладбище бабу Маню. Могилка была ухожена, в ногах стоял добротный крест, а на нем — фото. И я освежила в памяти тот ее образ — настоящий, не из снов. Алёна предположила, что портретный снимок сделала Ольга. Человеку постороннему и безразличному не удалось бы поймать это выражение довольства и какой-то внутренней успокоенности на лице старой женщины.

— Красивая бабушка… была, — отметила даже Анжела.

— Хорошая бабушка, — согласились мы с Алёной. На холмике оставили охапку разноцветных хризантем, воткнув их во влажную землю.

— Ну вот и попрощались, приезжать сюда нет больше смысла… — задумчиво заметила Алёна, глядя на село сверху, с холма.

По дороге домой заехали в соседний населенный пункт и по совету священника заказали в храме сорокоуст. И для мамы тоже.

По ощущениям, эта страничка жизни была перевернута. Я потихоньку втягивалась в работу по-новому, снова ощущая ее, как раньше — отдушиной и любимым делом. Осенью мы закрывали несколько объектов и следовало хорошенько постараться, чтобы и дальше обеспечивать мужиков работой.

Одну из… подкинул Алёнкин Николай.

— По итогам армейских соревнований часть награждена и не только грамотой. Мы собрались, обмозговали это дело и решили построить что-то вроде центра… здоровья — для семейного отдыха военнослужащих. Распишем очередность посещений и будет всем радость — и личному составу, и их женам и детям, — с улыбкой объяснял он мне.

— Раздевалка, парная, душ, небольшой бассейн, комната отдыха, туалет, само собой — все скромно. Но нужно, чтобы классно, Ира, с изюминкой! Алёнка прикинула уже, но только технически. Пускай и Света ваша подключается. Но главное — уложиться в пределы. Кое-что у нас есть для экономии — доски, краска, УРМ со списанной подлодки — ребята кинули вместе с идеей использования. Чуть подшаманят наши спецы и будет работать исключительно на обогрев, не выжигая при этом кислород.

И мы склонились втроем над письменным столом в их общем кабинете. Поспорили, посчитали… пришли к единому мнению.

Дальше следовало осмотреть территорию, на которой предполагалось строительство. На этот случай Николай выписал мне одноразовый пропуск и сам встретил с ним у КПП части.

— Прикинь, посмотри опытным взглядом… обычно войска пользуются услугами, так сказать, — усмехнулся он, — военных строителей. Но это планирование, сложности, а тут у нас — свободные деньги. Строить будем впритирку к забору части, но снаружи — сама понимаешь. И рабочие… и семьям потом выписывать пропуска каждый раз — особист не одобряет. Так что…

Побродив по территории и даже познакомившись и побеседовав с командиром части, я пообещала подготовить договор и вместе с Николаем пошла по плацу к КПП — на выход. И что-то… будто морозом осыпало затылок… шею и сошло вниз по плечам ирреальной изморозью, заставляя все тело покрыться гусиной кожей. Ощущение чужого взгляда… Я слышала о таком, читала, но сама испытывала впервые — почти физически ощутимое прикосновение.

Слегка поежившись, завертела головой, оглянулась… На крыльце штаба, откуда мы только что вышли, стоял мужчина в военной форме и смотрел нам вслед — мне вслед. Мы отошли уже довольно далеко, но я узнала его — это он приносил нам ёлку почти два года назад. Это был тот самый прапорщик — невысокий, крепкий мужчина среднего возраста с совершенно седыми волосами, коротко стриженными, как и положено военным. Белыми волосами…

— Коля-я…? — протянула я, отворачиваясь и испытывая непонятную неловкость — простой же вопрос!

— Скажи, а кто этот… мужчина — там? — чуть кивнула я в сторону штаба, — только не смотри туда, пожалуйста, не разглядывай его.

Не дождавшись ответа, взглянула на Николая, который смотрел на меня с веселым изумлением. Чувствуя, как к лицу приливает кровь, вдруг поняла, что давлю в себе дикое желание послать его…! И изумилась тоже — сама себе. Выдохнула.

— Могу и не разглядывая, — согласился Николай, — это Максим Сергеевич Баскаков — главный наш шаман. Считай, что хозяин автопарка.

— Прапорщик — хозяин? — удивилась я.

— В царской России звание прапорщик было самым первым офицерским званием, — доверительно поделился со мной Николай, — и ты права — начальник гаража всегда офицер, он организует и определяет фронт работ, а за их исполнение отвечает специалист и это старший прапорщик Баскаков. Старинная дворянская фамилия, — зачем-то добавил он.

— Дворянин — в гараже? — не створилось у меня втюханное литературой и кинофильмами о том еще — дворянском офицерстве.

— Сейчас дворянство понятие почти условное, Ира, это скорее пережиток, чем реалии — сама понимаешь. Но Баскаков… у него три курса института. Потом вынужден был уйти и призваться — обстоятельства. Интересуешься? — наклонился он, вглядываясь в мое лицо: — Можно спросить его самого — как раз идет сюда.

— Да…?! Да как-то неудобно. И зачем? Ну, мне пора уже, — махнула я на прощание рукой и почти ворвалась в помещение КПП. Сунула пропуск девушке в защитном камуфляже и чуть не умерла от какого-то дурацкого, животного, глубинного страха, пока та его рассматривала. И чутко, как зверь, я прислушивалась к тому, что делается где-то там, за спиной — шагам, голосам… Готовая сорваться в бега при малейшем намеке на… что — опасность?

Успокоилась только когда села в машину и отъехала. Сердце потихоньку опускалось в отведенное природой место. И что за хрень? — глубоко вдохнула я, выдохнула и… постаралась забыть.

Вообще-то причины паниковать не было — я хорошо помнила этого человека. И запомнился он не так внешностью — вполне себе обычной, если бы не полная седина… как общим ощущением от его присутствия.

Это трудно объяснить даже самой себе, но я попытаюсь.

Своей манерой держаться — спокойно-уверенной и неуловимо-мягкой он сразу напомнил мне Юрия Соломина в «Адъютанте его превосходительства». Так бывает — мгновенная невольная ассоциация. Иногда даже не улавливаешь — в чем прикол, но мозг ее уже подкинул. Сколько мы там общались — пару минут? И сказал он всего парочку фраз — уточнил фамилию и предложил помощь в установке ёлки. А я быстро и неловко отказалась. На это были причины — во-первых, у нас с Анжелой все было отработано — ведро и мокрый песок. Обтесывать стволик по диаметру отверстия ёлочной подставки не нужно было. Хотя-я… можно же было согласиться и попросить его просто занести объемное деревце и хотя бы подержать его в ведре, пока я внесу с балкона песок, засыплю его и пролью водой. Но кроме того, что неудобно было напрягать человека, еще ему пришлось бы разуваться — помощь просто не стоила потерянного времени. Но и это не все — было еще одно…

В тот Новый год это был флюс. Тихо матерясь про себя, я полоскала рот, накладывала мазь, пила антибиотик и обезболивающее и в результате зуб был спасен, но парочка бессонных ночей заметно вывела меня из строя. Тем утром я открывала дверь растрепанная и измученная, одетая в домашние лосины, футболку и любимые пушистые тапки. Раздувшуюся щеку прикрывала ладонью, ну и естественно — постаралась скорее избавиться от неловкости. Но еще закрывая дверь, я уже чувствовала что-то такое…

Это уже было со мной однажды — похожее ощущение от присутствия конкретного человека. Тогда Анжела ходила в садик и в один из дней я забирала ее пораньше. В раздевалке поздоровалась с еще одной мамой, как я уже знала — пятерых детей. Буквально пара слов… а потом она показывала воспитательнице образцы поделок для детских художественных занятий. И я залипла… необъяснимо зависла, попав под гипноз спокойной речи, тихого голоса, мягкой улыбки и неторопливых движений. И когда меня позвала Анжела, буквально заставила себя отойти — будто очнувшись. Смешно предположить какой-то особый интерес к этой женщине с моей стороны, но! Тогда я почему-то очень хорошо понимала мужчину, настрогавшего ей пятерых деток — рядом с ней было необыкновенно приятно находиться. Даже мне — постороннему человеку

Ощущение от короткого общения с… Максимом Сергеевичем Баскаковым было похожим. Спокойная, будто чуть вкрадчивая речь… а скорее — доверительная; уверенная, спокойная манера держаться; внимательный и очень… какой-то не дежурный взгляд… Иногда ощущения от впечатления о человеке трудно объяснить даже себе. Приняв у него ёлку и закрывая дверь, я уже чувствовала легкое сожаление и непонятную уютную расслабленность — как в тот раз. И что это было, не понимала до сих пор — биополе такое, транслирующее доверие и симпатию и дарящее ощущение уюта? Может быть и наверное… Но! Рядом с совсем незнакомым человеком, да еще и мужчиной?

Может потому при следующей нашей встрече мое подсознание и подняло такой заслон-оберег, объявляя тревогу и защищая от опасности попасть под внушение непонятной природы?

Какое-то время этот мужчина вспоминался, потом забылось…

Строительством банного комплекса занялась лучшая наша бригада. А их работу по своему проекту взялась курировать Алёна, как лицо заинтересованное. Потом подключилась наш дизайнер Светлана и ей было труднее всех — деньги заканчивались, а нужно было, чтобы «классно, и с изюминкой». Мы посмеивались, она таинственно улыбалась…

Я не ездила на объект — необходимости такой не было и какой-то особой тяги или потребности тоже. Вовремя смылась? Наверное. От вещей необъяснимых лучше держаться подальше, а уж когда речь идет о мужчине… Стоило неосторожным мыслям только наметиться, как перед внутренним взором ровно вставали грабли… Даже не абстрактно, а целым монументом — приземляя и напоминая.

Строительство продолжалось чуть больше месяца — мы спешили закончить основные работы до морозов. Я потом видела снимки, сделанные Светой. Девизом проекта стали экономия и целесообразность.

После каждого посещения воду из бассейна следовало спустить, а его вымыть. А еще были полы и остальные поверхности, контактирующие с потными телами. Поэтому везде была положена легко моющаяся плитка морских оттенков. Отделка светлым деревом — только фрагментами. Диваны темно-зеленого цвета с моющейся обивкой, устойчивая мебель, камин, а изюминкой — стволики молодых березок, кое-где прибитые к стенам. Их длинные ветки опускались между диванами и нависали над столом. Еще были молочного цвета глиняные кувшины с голубыми сухоцветами — на столе и камине, веселые пестрые занавески с березками и васильками… В общем, получилось незатейливо, но очень даже неплохо.

Ноябрь выдался отвратительным — сильный ветер, почти постоянная морось, и не просто холод, а какая-то ледяная, пробирающая до костей промозглость… Несколько дней в начале месяца мы с Анжелой провели у Дружаниных — Алёна заскучала. Когда даже неплохие дни бредут один за одним — размеренно и привычно, и пускай даже удобно и устроенно, то жизнь все равно потихоньку превращается в рутину. А тут еще и погода давит, капризничают без прогулок дети… Я отлично ее понимала — мы с Анжелой тоже скучали. Компьютер и телевизор уже стояли поперек горла, выходить под дождь не хотелось категорически и поэтому делали мы это только по необходимости — работа и магазин. У Анжелы начались каникулы… и мы приняли приглашение.

В эти дни я старалась быстрее справиться на работе и раньше оттуда слинять. Спальное место нам с дочкой выделили в кабинете на удобном диване. Днем мы с Алёной развлекали детвору, готовили еду, всем кагалом встречали со службы Николая, ужинали потом тоже все вместе. С его приходом атмосфера оживлялась, поднимались новые темы… В общем, было суетно, немного напряжно, но не скучно, а иногда даже и весело, а когда дети засыпали — тихо, спокойно и просто до невозможности уютно.

Николай сидел немного с нами, а потом уходил в кабинет, где уже спала на разложенном диване Анжела. Включал неяркую лампу под зеленым стеклянным абажуром и залипал в компьютере, давая возможность своей жене и мне полностью расслабиться и наговориться. Долго мы не засиживались, но эти час-два были по-своему бесценны. Мы тихо бубнили и гоняли чаи — разные, на выбор, а иногда позволяли себе по бокалу вина… Алёна больше не морила себя голодом, скинув за год большую половину лишнего веса. Ее диетолог была категорически против стремительного похудения — килограмм в месяц, но стабильно, считалось нормой.

В один из таких вечеров она и подняла тему… Будто и мимоходом, не придавая ей особого значения, но при этом внимательно поглядывая на меня. А я выпрямилась и напряглась при первых же ее словах:

— У Коли в части служит один прапорщик. Я его не знаю — не видела, но как-то очень он на слуху — Баскаков то, Баскаков это. В общем, было дело… и Коля снова заговорил о нем. Этот Баскаков спрашивал о тебе.

Я на нее не смотрела. Камин же перед глазами, пламя, угольки… все дела. Удобно было пялиться туда — вроде как задумчиво, но я чувствовала, как к щекам потихоньку приливает кровь, а потом, по ощущениям, меня вообще будто окунули в кипяток. И вот сижу я так — с пылающим лицом, молчу… А что тут скажешь?

— Мдя-я… — многозначительно протянула подруга.

— Спрашивал…? А что он спрашивал? — выдала я все на что оказалась способна. Оказалось, даже просто фамилия этого человека тоже влияет — на что-то. Ассоциации, воспоминания… откуда? Минутное общение через порог? Щеки горели, я тихо потела…

— Ё-моё, — пробормотала Алёна, — и когда ж ты это успела?

— Я сама еще не знаю, что я успела, а ты уже сделала какие-то выводы, — пыхтела я, — ну так что он там спросил?

— Да… — напряглась она, вспоминая: — Просто расспрашивал. Больше Коля ничего не сказал.

— Ну и все — о чем здесь говорить? — психовала я.

— Ир? Ты серьезно? — заглядывала она мне в лицо.

— Алёна, а ты? — нервничала я, — я видела его два раза! Один раз ёлку передал через порог, а я — с флюсом. А второй вообще… издалека. О чем ты вообще?

— Бывает и с первого взгляда, — протянула она.

— Или с первого траха, — съязвила я в ответ, — по-разному бывает. Не мой случай. И когда это было?

— Флюс? Тебе лучше знать… позапрошлый год? Ну да…

— Ну вот… человек спросил фамилию, ёлку внести предложил. Я отказалась — это все.

— А чего тогда горишь?

И я рассказала ей о своих ощущениях тогда — на плацу. Может, хоть она как-то это объяснит, что-то поймет?

— Не представляю, Ира, — серьезно задумалась она, — что это такая реакция — понятно. А на что она? Какая тут может быть опасность, откуда страх?

И пришлось рассказать ей о том случае в детском саду, о схожести ощущений и все, что я помнила об этом мужчине — невысоком, может только на полголовы выше меня. Встань я на высокий каблук, и мы почти сравнялись бы ростом. Внимательные темные глаза, а взгляд — будто с вопросом. Жесткий рот… губы четко очерчены, но улыбка мягкая — уголками рта. Вернее, что-то мимолетное — полуулыбка.

— На поулыбаться и времени особо не было… — вырвалось с неожиданной досадой.

— Напрашивается только один вывод — это упущенная возможность, — помолчав, важно выдала она: — Шанс, который был дан… давался тебе, а ты им не воспользовалась. По тому, как ты его описала, по этим твоим уютным ощущениям — твой человек.

— И баба в садике — тоже моя?

— Да — родственная душа, — отрезала она.

— Глупости… Ты — моя родственная душа, но не зависаю же я рядом с тобой? Не ревнуй. Лян… — грустно улыбалась я, — шанс и возможность — это не у меня, а у него. Это, если бы ему нужно. Я на «охоту» больше не хожу и никогда уже не пойду — проехали. И не то что… а всеми силами буду избегать даже намека на инициативу, потому что было уже, сестра — макнули. Деликатно и вполне обосновано, правда…

— Колька? — сразу поняла она: — дурак он — Колька. Заводил тут о тебе несколько раз… Я сказала — съезди, поздоровайся. Перевел в шутку.

— Это я дура. А он все правильно сказал. Так что… интересный мужик, конечно и скорее всего — зацепил… Чем, как и насколько сильно — вообще непонятно. Это в принципе необъяснимо, я считаю. И еще один момент… бред, конечно — только что в голову пришло… — задумалась я.

— Ну, давай уже — колись, — толкнула она меня в плечо.

— Он седой — белый весь.

— И что? Была бы в его прошлом сильная история, Коля, наверное, рассказал бы. Это ж какая должна быть трагедия? Нет… скорее всего просто ранняя седина. Бывает и такое.

— Я не о причине сейчас — баба Маня все уши прожужжала о том, чтобы я огляделась и увидела белое. Ну не снег же, Лян? Я уже и в эту сторону думала — он выпадет и жизнь совсем наладится. А теперь…

— И все равно — никаких телодвижений с твоей стороны?

— А я сделала, что было велено — увидела. Дальше не рискну. Больше не хочу.

— Больше — боюсь, — поправила меня она.

— Боюсь, — согласилась я с облегчением — все-таки полезно иногда выговориться: — О чем мы с тобой говорим сейчас? Два года прошло. Го-да!

— Не орел мужик? — недовольно протянула Алёна.

— Или просто я не его орлица, — улыбалась я, — ты бы меня тогда видела… Орел он, орел — не дернул же на выход сразу, как увидел?

— А спрашивал о тебе зачем?

— Знакомое лицо увидел, узнал… может. Умеем мы себе надумать…

Мы поговорили еще, но уже легко и со смешками, убрались на кухне и разошлись спать.

Хорошо поговорили. И все я Алёне сказала правильно — как чувствовала. Страшновато было… не хотелось больше потрясений и разочарований. И потом — у меня уже были мечта и цель, пускай и кратковременные: подкопить к лету деньжат и махнуть куда-нибудь вдвоем с Анжелой. В Грецию или Италию, например. Хотелось перемен и экзотики, аутентичной еды других народов, а не местных ее реплик, ярких впечатлений и сильных ощущений. Это не так много, но главное — вполне реально. Склеивать и латать жизнь нужно не спеша, аккуратно, постепенно… получая при этом по возможности удовольствие.

Ноябрь, декабрь… потихоньку и разговор этот и та встреча забывались, стираясь с памяти. Но тогда, вернувшись домой от Дружаниных, я странно себя чувствовала — чего-то ждала. Копаться в себе и пытаться объяснить такое — глупо. Но я очень хорошо когда-то поняла что-то похожее — в той песне про Алёшу, когда старенькая мать увидела на экране давно погибшего на войне сына, поднимающегося в атаку. Вернувшись из кино, она опять… снова ждала его. Наперекор времени и любым доводам разума. Сердце просило и верило, и она снова ждала, что вот-вот… сейчас он постучится в окошко — с войны. До слез, на разрыв песня!

У меня был не настолько тяжелый случай, но странное ожидание, похоже, имело те же корни — всколыхнулось что-то в памяти, подпиталось непонятной надеждой после слов Алёны и готово! Но недолго — всего дня три я была настороже, в этой самой тревожной тишине прислушиваясь к шагам на лестничной клетке, к шуму лифта… Потом будто опомнилась, пришла в себя. И стало забываться. За заботами, отчетами, предчувствием праздника…

Ёлку я не заказывала, объяснив Николаю, что стала гринписовцем, поэтому в ёлочные списки меня не включили. Но двадцать шестого декабря прозвучал звонок в дверь, и я тихонько похромала открывать — накануне ушибла ногу, рухнув с обледеневшей ступеньки. Все, как обычно — я даже не переживала. Вот если бы обошлось без эксцессов, как раз тогда бы задумалась, а так…

За дверью стоял он. С ёлкой. Минута молчания… вернее — пауза… Спросит сейчас фамилию и вручит ёлку, а я скажу, что ошибся и все — снова думай о нем и снова…

— Ирина Максимовна, здравствуйте, — чуть вкрадчиво и так мягко: — Вашей фамилии на этот раз не оказалось в списках, и я решил, что это ошибка… может чья-то забывчивость.

— Нет, Максим Сергеевич, — отмерла я, — мы с дочкой решили отказаться от живых ёлок.

— А причина, если это не секрет? Вы разрешите мне войти? — шагнул он к двери вместе с деревцем.

— Да, конечно — входите, — открыла я дверь шире. Щеки начинали гореть. Сейчас потеть начну. Господи… Нужно быстро объяснить причину внезапно пробудившейся любовью к живой природе и выпроводить его. И снова жить спокойно.

— Э-э-э…. вам интересно почему мы отказались от ёлки?

— Да — любопытно. Все-таки бесплатно и с доставкой, — улыбался он.

— А-а… потому, что они прорастают, — нашлась я, — и даже ветки выбрасывают.

Тут на его лице нарисовалось настоящее удивление, а я уже психовала — из-за его недоверия или потому что блею тут…

— У нас даже есть видео и фото — ёлка распустила веточки — мягкие, салатного цвета, все по-взрослому. А потом мы ее выбрасывали… дочка плакала. И я тоже. А на…. зачем нам опять эти переживания? Вот из этих самых соображений, — выдохнула я с облегчением и дежурно улыбнулась, собираясь прощаться.

— Серьезно? — надежно прислонился он к стенке прихожей, будто заякорился: — Но это же не молоденькие ёлочки, а самые верхушки больших, спиленных на хлысты. Потому и пушистые такие. И… я, конечно, верю, что так бывает, но все-таки взглянул бы, если можно на эти фото… или видео.

— Поверьте на слово, — отрезала я, — зачем вам все это, Максим Сергеевич? — пришлось спросить прямо. Невнятно блеять было уже как-то стыдно.

— Чтобы завязать разговор и ближе познакомиться с вами, Ирина Максимовна. Вы мне давно нравитесь и очень сильно, — ответил он, глядя в глаза. Прямо, уверенно, убедительно ответил… и будто бы честно.

— Понравилась… еще тогда? — уточнила я, — тогда вы что-то долго шли.

— Были на то причины. И прошлый раз мне открыл ваш бывший муж, а я неправильно все понял. Потом… снова увидел вас в части, спросил у Николая Георгиевича, ну и воспользовался вот… — скосил он глаза на ёлку, а щека у него нервно дернулась. Я внимательно смотрела и увидела это. И поняла, что ему тоже сейчас непросто, а может еще сложнее, чем мне. Точно — тяжелее, потому что меня-то как раз сейчас подымало… и несло куда-то вверх.

— Проходите, пожалуйста, только разувайтесь, Максим Сер…

— Давайте просто — Максим? Проще и… намного приятнее.

— А почему бы и не сделать вам…? — отвернулась я, улыбаясь. Вдруг захотелось шалить и рискованно флиртовать. Меня просто распирало от эмоций! Настроение взлетело воздушным шариком. И никакого опасения, никаких раздумий о том, что слишком быстро… что хорошие, путёвые баррикады так просто не сдаются — их берут с боем. Но — легко же! Мне опять было легко, тепло и необыкновенно уютно рядом с ним — надежно. Ужасно хотелось верить и делать это «приятно». Пока только по минимуму — обращаясь по имени, но все же?

— Тогда и вы ко мне — по имени? Ну, вы тут… и заносите ёлку в гостиную, а я пойду переоденусь, — вспомнила я о том, что опять не при параде.

— Не стоит, Ира, — сразу воспользовался он моим согласием, — вы замечательно выглядите.

— Может такое быть… но чувствую я себя не очень уверенно, — похромала я из прихожей.

— Что случилось? — донеслось вслед, — что-то у вас с ногой?

— А! — отмахнулась я, — обычное дело — скоро Новый год.

— Флюс из той же обоймы? — тихо смеялся он.

— Ну да, — оглянулась я, чтобы увидеть сияющее мужское лицо. И меня тоже… тоже буквально разрывало от того, что творилось где-то внутри. И я тоже, наверное, сейчас светилась. Потому что он, не глядя, прислонил ёлку к стенке и шагнул ко мне.

Все было не так — не по правилам. Ухаживания, комплименты, кино, балет, цветы и рестораны, прогулки под луной — мы шагнули мимо или через… Это было легкомысленно? В тот момент казалось, что нет. Мною так точно — все было давно обдумано, надумано, обусловлено и даже выстрадано. Если нет сил терпеть и смысл понятия «подождать» размыт и совершенно не улавливается сознанием…? Если тело покорно слабеет, а душа млеет и плывет в непривычном для нее комфорте?

Нас могло остановить только одно — если бы дома была Анжела. Но ее не было.

Лежа потом на теплом мужском плече и вычерчивая ноготком узоры на его груди, я тихо спрашивала, а он уверенно и спокойно отвечал мне:

— Почему не два года назад, Максим?

— Я тогда не сразу понял. Нужно было разобраться в себе, подумать. И ты показалась мне слишком молоденькой — тоненькая, худенькая, трогательная…

— Хорошее освещение в прихожей, — протянула я, — зря я спорила со Светой.

— Нормальное, обычное освещение — дело не в нем.

— А в чем тогда — во флюсе? Тебе стало жаль меня?

Помолчав, он прижал меня к себе чуть крепче: — Ты замечательная, удивительная — крохотная, нежная, ранимая… Взять на руки и не отпускать!

— Чтобы не споткнулась и не хромала потом? — не уставала я искать причины. Так хотелось верить! Трудно… да и повела я себя сейчас неправильно… наверное. Доходило потихоньку, но все увереннее. Это был крах! Доступная… нет — легкодоступная баба. За ёлку, бл*дь!

— Что с тобой, Ира, откуда вот это все? — прижал он меня к себе еще крепче, — хочешь — докажу?

— Как? Наверное, словами это уже не лечится, не трать… — попыталась я встать, — скоро придет Анжела, тебе пора…

Он еще чуть полежал, глядя на меня, потом тоже встал и стал быстро одеваться. Я еще держалась… пока держалась, но лучше бы ему поспешить. Он оглянулся и кивнул мне:

— Я сейчас… минуту.

Хорошо-о — минуту я как-нибудь протяну, а вот дальше — беда-а… Дальше я просто лягу и умру. Предупредить Алёну… Анжела…

— Дай руку, — незаметно подошел он со спины. Потому что все еще босиком? Развернул меня от окна и потянул вверх мою безвольно повисшую лапку.

— Я купил еще в ноябре, после разговора с Николаем Георгиевичем. Ты тоненькая, пальчики тоненькие… — поцеловал он мои пальцы и осторожно надел на безымянный колечко — ажурное, серебряное и с крупным «лунным», кажется, камнем — чуть голубоватым и будто опалесцирующим.

— Оно недорогое, Ира, потом ты сама выберешь нам обручальные — какие понравятся. А на меня посмотрело это. Камень тебе очень подходит — он для людей с твердым характером и помогает найти свою вторую половинку. Будто бы вытягивает негативную энергию и даже… облегчает роды. А еще, — зачастил он, глядя, как вытягивается мое лицо и наливаются слезами глаза: — Его связывают с удачей в любви, и он должен быть оправлен только в серебро — оно тоже ассоциируется с луной, холодным сиянием. Ты, как печальная Луна тогда была… Ира? Ты за меня выйдешь?

— Господи… — уткнулась я ему в грудь и все-таки разревелась. Непонятно от чего, да и не так это важно… Я совсем ничего о нем не знала.

Когда вернулась домой Анжела, ёлка уже стояла в ведре. С антресолей были сняты игрушки и гирлянды, а мы с Максимом сидели на кухне и пили чай… Ужинать не стали — ждали ее.

Я уже успела узнать, что он был женат — давно. Женился очень рано, родились сыновья — погодки. Рожая второго, его жена умерла. Причин он не сказал, а я не спросила. Мальчиков помогали растить его родители, они жили в этом самом городе. Сменили квартиру на большую и жили вместе.

Сейчас родители уже ушли, а мальчишки выросли и в этом году младший по следам отца и старшего брата поступил в Рязанский ВАИ.

— Я учился в гражданском автомобильном институте, они пошли в военный. Будут офицерами. Парни неплохие, Ира, они обязательно тебе понравятся, а ты им. Давно уже советовали мне устроить свою жизнь, — ухмылялся Максим, будто что-то вспоминая.

— А что ты тянул? — осторожно спросила я.

— Хотелось, как в сказке, Ира, — развел он руками, — взрослый мужик, а в сказки… представляешь — верю. Хотелось, чтобы тепло и радостно, чтобы домой тянуло, чтобы нужен был, чтоб хотелось… тебя. Нашел же? Странный, да?

— Я дня три тогда при мыслях о тебе мурашками покрывалась. Зря ты тянул.

— Не представляешь — как сильно жалею. Но тогда еще и навалилось все — родители сильно болели и как-то… вместе, разом ушли. Степан сильно переживал — младший. А нужно было нормально закончить школу, чтобы поступить. Потом поступление… Зимой отошел чуть от всего этого, пошел к тебе, а тут…

— У Анжелы хорошие отношения с отцом. У нас с ним — вполне мирные.

— Она скоро придет? — нервно потер он лоб, — что-то я нервничаю — почти как с тобой. Сужу по себе, наверное — для меня мальчишки много значат. Если она меня не примет…

— Постараемся убедить, — нервничала я не меньше него. Легко сказать! Когда она так любит отца.

Дочка открыла дверь своим ключом, возилась в прихожей и ванной. Я почему-то не вышла к ней, будто примерзла к стулу. Прислушивалась… а Максим улыбался, гладя мою руку.

— Я представлю тебя? — чуть слышно прошептала я.

— Мужчины представляются первыми, — так же шептал он, ободряюще улыбаясь.

— А младшие — старшим?

— Вряд ли она знакома с правилами этикета. Вот моя бабушка… я познакомлю вас.

— Бабушка жива? — удивилась я и немного отвлеклась.

— Да, она живет со своей дочкой — моей тетей. С аристократической изюминкой старушка, и очень хороший, теплый человек. Они обе… а этикет — их общая фишка. Это любопытно и совсем не напрягает — не пугайся.

Когда вошла Анжела, он встал и чуть склонил голову. Классические брюки, светлый джемпер… и теплая улыбка.

— Здравствуй, Анжела, меня зовут Максим Сергеевич. Я люблю твою маму и прошу твоего разрешения ухаживать за ней.

Я замерла… не так ожидая реакции дочки, как осмысливая это его «люблю». Раньше нельзя было сказать?

— А мама? — уточнил Анжик, — тоже вас любит?

— Уже сильно похоже на то, — пробормотала я.

— Тогда ухаживайте, Максим Сергеевич, — царственно кивнула дочка, — я — переодеваться. И очень кушать хочется.

Максим обнял меня и легонько прижал к себя, гладя по спине:

— Не нервничай, ты дрожишь. Слишком много всего навалилось? Не нужно было вот так — сразу?

— А ты знаешь — как нужно? — всхлипнула я, — есть рецепты? Твое «люблю» — оно просто… меня…

— Понятно же было и так! Ну что ты? — укачивал он меня в своих руках, — успокойся, уже все хорошо, душа моя…