ХАРАКТЕРЫ
I. Ирония
(1) Ирония[1] в широком смысле — это притворство, связанное с самоумалением в действиях и речах, а ироник — вот какой человек. (2) Придя к своим недругам, он готов болтать с ними, показывая вид, будто вовсе не питает к ним неприязни.[2] В глаза он расхваливает тех, на кого исподтишка нападает, и изъявляет соболезнование, если те проиграли тяжбу. Он даже оправдывает тех, кто дурно отзывается о нем и обвиняет его. (3) С людьми обиженными и раздраженными разговаривает спокойно, а если кто настойчиво добивается встречи с ним, велит прийти позднее. (4) О своих делах ничего не рассказывает: говорит, что только обдумывает и ничего еще не решил, делает вид, будто только что пришел, что уже поздно, что ему нездоровится.[3] (5) Если кто просит у него денег в долг или собирает складчину[4] [...][5] и если он несет что-нибудь на рынок, то говорит, что не продает, а если не продает, то, наоборот, объявляет, что продает; что бы ни услышал, притворяется, что ничего не слышал, увидел — говорит, что ничего не видал; договорившись о чем-нибудь, заявляет, что не помнит; то говорит, что еще поразмыслит, то — что еще не знает; то — что удивлен услышанным, то — что и сам уже так рассудил. (6) Обычно он выражается в таком роде: «Не могу поверить», «Этого я не постигаю», «Я поражен». Или же: «Ты говоришь словно о другом человеке: мне он рассказывал совсем не то», «Это мне странно», «Рассказывай кому-нибудь другому», «Теряюсь: тебе ли не верить или его обвинять?», «Подумай все же: не слишком ли ты легковерен?».[6]
II. Льстивость
(1) Лесть можно определить как недостойное обхождение, выгодное льстецу.[7] А льстец вот какой человек. (2) Идя с кем-либо, он говорит спутнику:[8] «Обрати внимание, как все глядят на тебя и дивятся. Ни на кого ведь в нашем городе не смотрят так, как на тебя! Вчера тебя расхваливали под Портиком.[9] А там ведь сидело больше тридцати человек. И когда речь зашла о том, кто самый благородный, то все (и я прежде всего) сошлись на твоем имени». (3) Продолжая в таком духе, льстец снимает пушинки[10] с его плаща и если тому в бороду от ветра попала соломинка, то вытаскивает ее и со смешком говорит: «Смотри-ка! Два дня мы с тобой не видались, а уже в бороде у тебя полно седых волос, хотя для твоих лет у тебя волос черен, как ни у кого другого». (4) Стоит только спутнику открыть рот, как льстец велит всем остальным замолчать, и если тот поет, то расхваливает, а по окончании песни кричит: «Браво!». А если спутник отпустит плоскую шутку, льстец смеется, затыкая рот плащом, как будто и в самом деле не может удержаться от смеха. (5) Встречным он велит остановиться и ждать, пока «сам» не пройдет. (6) Накупив яблок и груш, он угощает детей на глазах отца и целует их со словами: «Славного отца птенцы».[11] (7) Покупая вместе с ним сапоги,[12] льстец замечает: «Твоя нога гораздо изящнее этой обуви». (8) Когда тот отправляется навестить кого-нибудь из друзей, он забегает вперед со словами: «К тебе идут!», а затем, возвратившись, объявляет: «Я уже известил о твоем приходе». (9) Мало того, он способен даже, не переводя духа, таскать покупки с женского рынка.[13] (10) Первым из гостей он расхваливает хозяйское вино и приговаривает: «Да и в еде ты знаешь толк!». Затем, попробовав что-нибудь со стола, повторяет: «Что за славный кусочек!». Пристает к хозяину с вопросами: не холодно ли ему, не накинуть ли на него что-нибудь и — не дожидаясь ответа — закутывает его. С хозяином льстец шепчется, а во время разговора с другими оглядывается на него. (11) В театре льстец сам подкладывает ему подушку, отняв ее у раба. (12). И дом-то его, по словам льстеца, прекрасно построен, и земельный участок отлично обработан, и портрет похож.[14]
III. Пустословие
(1) Пустословие — это пристрастие к докучливо длинным и необдуманным речам. Вот какой человек пустослов.[15] (2) Усаживаясь рядом с незнакомцем, он принимается расхваливать собственную жену. Потом рассказывает, какой сон приснился ему прошлой ночью, затем подробно перечисляет блюда, которые ел за обедом. (3) Дальше — больше. Он заводит речь о том, что люди ныне пошли гораздо хуже прежних, а пшеница на рынке дешева, и как много понаехало иностранцев, и море уже с Дионисий[16] снова судоходно; а если Зевс пошлет побольше дождя, то и хлеба поправятся и через год он возделает поле; и как жизнь-то стала тяжела, и что Дамипп[17] поставил самый большой факел на мистериях,[18] и сколько колонн в Одеоне,[19] и что «вчера меня стошнило», и «какой сегодня день», и что в боэдромионе бывают мистерии, в пианепсионе — Апатурии,[20] а в посидеоне — Сельские Дионисии.[21] (4) И если терпеть его пустословие, то он так и не оставит в покое.[22]
IV. Неотесанность
(1) Деревенскую неотесанность можно, пожалуй, определить как невоспитанность, связанную с непристойностью.[23] А неотесанный вот какой человек. (2) Напившись кикеона,[24] он отправляется в народное собрание и [...] (З) заявляет, что мирра[25] издает запах не лучше дикой мяты. (4) Сапоги носит непомерно большие (5) и говорит зычным голосом;[26] (6) друзьям и родственникам не доверяет, с рабами же, напротив, советуется по самым важным делам; поденщикам, работающим на его поле, пересказывает все, что происходило в народном собрании. (7) Садится он, задрав плащ выше колен, так что видна его нагота. (8) На улицах города ничто его не удивляет и не поражает, и только когда увидит быка, осла или козла, то останавливается и внимательно разглядывает. (9) Доставая что-нибудь из кладовой, он тут же наестся и хлебнет неразбавленного вина. (10) Пекарку он сначала украдкой притиснет, а затем намелет с ней муку для всех домашних и для себя. (11) Завтракает на ходу, задавая корм скотине. (12) На стук сам отворяет входную дверь, а затем, подозвав собаку, треплет ее по морде приговаривая: «Вот кто охраняет мою усадьбу и дом!». (13) Получая от кого-нибудь монету, говорит, что она слишком истерта, требует взамен другую. (14) Если ему пришлось одолжить кому-нибудь плуг, корзину, серп или мешок, то он встает ночью и требует вещи назад, так как воспоминание о них не дает ему заснуть. (15) Когда же спускается в город, то спрашивает первого встречного, почем овчины и соленая рыба [...][27]. Празднует новолуние и объявляет затем, что в городе хочет постричься и мимоходом забрать от Архия[28] соленую рыбу. (16) В бане он поет (17) и сапоги подбивает гвоздями.
V. Угодливость[29]
(1) Угодливость, если определить ее точнее, — это неуклюжее стремление во что бы то ни стало вызвать чувство удовольствия. А угодливый вот какой человек. (2) Он уже издали приветствует встречного, величает его «почтеннейшим» и рассыпается в любезностях; схватив крепко, держит обеими руками и не отпускает. Потом, немного проводив, спрашивает, когда снова его увидит, и, наконец, удаляется с новыми излияниями чувств. (3) Приглашенный в третейские судьи,[30] он старается угодить обеим сторонам, чтобы казаться беспристрастным. (4) И иностранцам он твердит, что они-де судят справедливее его сограждан. (5) Придя в гости на обед, он просит пригласить к столу также и хозяйских детей и при их появлении заявляет, что они, как две фиги, похожи на отца.[31] Затем привлекает детей к себе, целует и усаживает рядом. С одними он сам начинает играть, приговаривая: «Мешок, топор»,[32] другим позволяет валяться у себя на брюхе, как бы они при этом ни давили на него.[33] (6) Волосы свои то и дело подстригает, зубы у него всегда белые, еще непоношенную, верхнюю одежду меняет, натирается благовониями.[34] (7) На рынке он зачастую подходит к столам менял, из гимнасиев бывает только в тех, где упражняются эфебы.[35] В театре во время представления сидит рядом со стратегами.[36] (8) На рынке для себя ничего не покупает, но отправляет посылки своим гостеприимцам в Византий, лаконских псов[37] — в Кизик и мед с Гиметта[38] — на Родос; и об этом он трубит по всему городу. (9) Щеголяет он и тем, что держит дома обезьяну, купит титира, сицилийских голубей,[39] газельи бабки,[40] пузатые фурийские лекифы,[41] гнутые лаконские посохи,[42] полог[43] с вытканными на нем фигурами персов. Есть у него также маленький усыпанный песком дворик для гимнастических упражнений и площадка для игры в мяч. (10) И он обходит город, предлагая свою площадку для выступлений софистам,[44] мастерам фехтования и музыкантам. Сам же приходит последним, чтобы кто-нибудь из собравшихся сказал: «Вот хозяин палестры».[45]
VI. Отчаянность
(1) Отчаянность — это приверженность к постыдным деяниям и речам,[46] отчаянный же вот какой человек: (2) он легко приносит клятву, безразличен к дурной славе, за бранью не постоит. По своей натуре он, можно сказать, рыночный завсегдатай, распоясавшийся, на все способный. (3) Он готов даже в трезвом виде отплясывать кордак и без маски выступать в комосе.[47] (4) На представлениях фокусников он собирает за вход медяки, переходя от одного зрителя к другому, и бранится с тем, кто предъявляет использованные билеты, желая смотреть представление даром.[48] (5) Он не прочь сделаться кабатчиком, сводником или сборщиком пошлин и не гнушается никаким позорным ремеслом, может стать даже глашатаем, поваром[49] или игроком в кости. (6) Родную мать не кормит; его хватают и сажают в тюрьму за воровство, и в тюрьме он проводит больше времени, чем у себя дома. (7) Он из тех людей, которые собирают вокруг себя толпу: охрипшим голосом и надрываясь от крика обращается он к встречным с руганью и разглагольствованиями, одни подходят, другие уходят, не дослушав его; одним он успевает рассказать только начало, другим конец,[50] третьим какую-то часть истории. Лучшей обстановкой для того, чтобы выказать свою отчаянность, он считает всенародное празднество.[51] (8) Этот человек способен также вести по нескольку тяжеб, то как ответчик, то как истец; то он под клятвой уклонится от явки,[52] то явится с «ежом»[53] за пазухой и со связкой документов в руках. (9) Не прочь он также верховодить толпой рыночных бродяг-перекупщиков, ссужать им деньги под проценты (причем требует за драхму полтора обола в день), да к тому же еще обходить харчевни, лавки со свежей и соленой рыбой и собирать за щеку проценты со своих делишек.[54]
VII. Болтливость[55]
(1) Болтливость — если угодно дать ей определение — это, скажем, невоздержность в речи, а болтун вот какой человек. (2) Первому встречному в ответ на каждое слово он твердит, что все это глупости, а он, мол, сам все лучше знает, и кто его выслушает — убедится в этом. И пока собеседник отвечает, болтун перебивает его такими словами: «Не забудь здесь еще об этом сказать», «Хорошо, что ты мне напомнил», и «Вот как полезно бывает поболтать», и «Это у меня ускользнуло из памяти», и «Быстро же ты сообразил, в чем дело!», и «Я давно уже ждал: придешь ли ты к тому же выводу, что и я». Он придумывает затем и другие выражения в таком же роде, так что встречный не успевает и передохнуть. (3) И потом, истощив терпенье всех прохожих поодиночке, он способен взяться также и за людей, занятых разговором о делах, и обратить их в бегство. (4) Он заходит в школы[56] и палестры,[57] мешает детям учиться, занимая долгой болтовней преподавателей гимнастики и учителей. (5) И если собеседник скажет, что торопится домой, то болтун готов даже идти за ним следом и проводить до дому. (6) И на вопрос, что нового в народном собрании, он расскажет еще и о знаменитом состязании ораторов при архонте Аристофонте [...] о битве лакедемонян во главе с Лисандром [...],[58] и о том, какие речи сам он с большим успехом держал в народном собрании; вместе с тем в свой рассказ он вставляет обвинения против толпы, так что слушатели или забывают, о чем речь, или впадают в дремоту, или даже в середине речи уходят. (7) Участвуя в суде, болтун мешает другим судьям выносить решения, в театре — соседям смотреть пьесу, за столом не дает сотрапезникам есть. Он признается, что молчать болтуну — мученье и что язык у него без костей:[59] он не перестанет трещать, даже если окажется болтливее ласточки. (8) Даже собственные дети смеются над ним: когда захотят спать, то просят его: «Папа, поболтай о чем-нибудь, чтобы мы поскорее уснули».
VIII. Вестовщичество[60]
(1) Вестовщичество — это измышление ложных историй и известий, которым вестовщик хочет придать веру, а вестовщик вот какой человек. (2) Встретив приятеля, он тотчас же с многозначительной улыбкой[61] спрашивает: «Откуда идешь?», «Что нового?», «Как обстоит это дело?», «Не расскажешь ли чего-нибудь?». И если тот озадачен, то вестовщик пристает дальше: «Не слыхать ли чего нового? Ведь в общем слухи недурны». (3) И затем, не дав ничего ответить, продолжает: «Да ты что, так-таки ничего и не слышал? Вот уж, надеюсь, я угощу тебя новостями!». (4) У него всегда в запасе или какой-нибудь солдат [...],[62] или раб Астия флейтиста, или Ликон подрядчик,[63] который непременно сам прибыл с поля битвы. От этого-то человека он, мол, и слышал новости. Правда, источники, на которые он ссылается, передавая свои истории, таковы, что их, пожалуй, не сыщешь. (5) А он, якобы с их слов, рассказывает, что Полиперхон и царь[64] одержали победу в сражении и Кассандр[65] в плену. (6) И если кто-нибудь возразит: «А ты этому веришь?», он ответит, что дело это верное: ведь об этом уже трубят по всему городу, и слух этот все больше и больше распространяется, и все в один голос повторяют рассказ о том, что произошла страшная бойня. (7) Веским доказательством для него служат также выражения лиц наших правителей: «Посмотреть только, как вытянулись у всех физиономии». Затем, по его словам, удалось узнать, будто у них в доме скрывается вот уже пять дней некто прибывший из Македонии: он-то и знает все это. (8) Передавая далее все подробности, вестовщик совершенно натурально вздыхает, восклицая при этом: «Несчастный Кассандр! Бедняга! Подумать только: какие превратности судьбы! Напрасно, значит, ты достиг такого могущества».[66] [...] (9) И, наконец, говорит приятелю: «Об этом только ты один должен знать». А сам уже обегал весь город и рассказал об этих новостях.[67]
IX. Бессовестность[68]
(1) Бессовестность, если ее определить, — это пренебрежение доброй славой ради постыдной корысти. А бессовестный вот какой человек. (2) Сперва он идет к тому, кого он успел уже раз обобрать, и занимает у него деньги. Потом [...][69] (3) после жертвоприношения богам он обедает у другого,[70] а жертвенное мясо солит впрок. Позвав сопровождающего его слугу, он берет со стола куски мяса и хлеба и дает ему, говоря во всеуслышание: «Угощайся, Тибий».[71] (4) Когда идет покупать съестное, то напоминает мяснику, что когда-то сделал ему одолжение, и, стоя у весов, обычно подбрасывает туда кусок мяса или хоть кость для похлебки. Если проделка сойдет, то он доволен, если же нет, то, стащив с прилавка бычьи потроха, со смехом убегает. (5) Купив своим гостям места в театре за их счет и не заплатив за себя, смотрит сам, а на следующий день приводит и своих сыновей, да еще с их дядькой.[72] (6) И если кто-нибудь сделал выгодную покупку на рынке, он требует часть уступить ему. (7) К соседу в чужой дом приходит занять ячменя, а иногда и соломы, да еще заставляет заимодавца все это приносить к себе. (8) В бане он может подойти к медному котлу с горячей водой, зачерпнуть воды[73] и, несмотря на окрики банщика, окатить себя с ног до головы со словами: «Готово!». А при выходе — сказать банщику: «Ничего ты с меня не получишь!».
X. Крохоборство[74]
(1) Крохоборство — это мелочное корыстолюбие, а крохобор вот какой человек. (2) Еще до истечения месячного срока он требует уплаты пол-обола процентов,[75] являясь на дом к должнику. (3) За обедом в складчину он считает, сколько кто выпил кубков, и реже всех сотрапезников совершает возлияния Артемиде.[76] (4) Он отказывается рассчитываться за покупки, сделанные для него кем-нибудь из приятелей по дешевке, говоря, что это ему лишнее. (5) Если слуга разобьет горшок или миску, то крохобор взыскивает с него стоимость, вычитая из харчей. (6) Оброни только его жена медяк, он готов отодвинуть всю утварь, кровати и сундуки в доме и обшарить весь дощатый пол.[77] (7) Когда он что-нибудь продает, то заламывает такую цену, что покупателю нет смысла купить у него. (8) Никому он не позволит ни съесть фиги из его сада, ни пройти через его поле, ни поднять опадышей маслины или финика.[78] (9) Пограничные межевые камни он ежедневно осматривает: стоят ли они на своих местах. (10) Он готов также взыскивать с должника просроченные проценты, наложив арест на его имущество, и требовать даже проценты с процентов. (11) Когда приходится угощать своих земляков, он подает им мелко накрошенные куски мяса. (12) А если пойдет на рынок за покупками, то возвращается домой, ничего не купив.[79] (13) Жене своей не позволяет никому ссужать ни соли, ни фитиля для светильника, ни тмину, ни душицы[80] или жертвенного ячменя, ни венков,[81] ни муки для жертвенных лепешек,[82] но говорит, что по мелочам за год много потеряешь. (14) И вообще, у таких крохоборов, как известно, и денежные сундуки заплесневели, и ключи к ним ржавеют, а сами они носят плащи, не покрывающие бедер.[83] Они умащаются маслом из маленьких лекифов,[84] стригутся наголо и лишь в полдень надевают сандалии, а сукновалам велят не жалеть глины для плащей, чтобы плащ скоро не загрязнился.[85]
XI. Бесстыдство[86]
(1) Бесстыдство нетрудно определить: это явное и непристойное озорство, а бесстыдный вот какой человек. (2) Повстречавшись со свободными женщинами, он задирает плащ и показывает свой пол. (3) В театре он продолжает хлопать в ладоши, когда все остальные уже перестали, или же освистывает тех актеров, которых прочие зрители благосклонно принимают. И в то время, когда весь театр замолкает, он, запрокинув голову, начинает рыгать, чтобы заставить сидящих обернуться. (4) На рынке в часы самой оживленной торговли[87] он подходит к рядам, где торгуют орехами и миртовыми ягодами, останавливается и начинает лакомиться ими, отвлекая продавца болтовней. Едва знакомого человека он окликает по имени. (5) Видя, что люди куда-то спешат по делам, он останавливает их и просит подождать. (6) Когда кто-нибудь возвращается из суда, проиграв большую тяжбу, бесстыдный подходит и поздравляет неудачника. (7) Он сам покупает на рынке для себя съестное и нанимает флейтисток, затем показывает покупки (8) встречным и в шутку приглашает их на угощение. Остановившись около цирюльни или парфюмерной лавки, он объявляет, что у него сегодня выпивка.
XII. Бестактность[88]
(1) Бестактность — это неумение выбрать подходящий момент, причиняющее неприятность людям, с которыми общаешься, а бестактный вот какой человек. (2) К занятому человеку он приходит за советом (3) и врывается с толпой бражников в дом своей возлюбленной, когда та лежит в лихорадке. (4) К уже пострадавшему при поручительстве он обращается с просьбой быть его поручителем. (5) Когда предстоит выступать свидетелем, он является в суд уже по окончании дела. (6) На свадьбе начинает поносить женский пол. (7) Человека, который только что пришел домой усталый, он приглашает на прогулку. (8) Он способен к продавшему что-нибудь привести покупателя, который предлагает более высокую цену. (9) В собрании, когда все уже знают и поняли сущность дела, он встает и начинает рассказывать все сначала. (10) Он усердно предлагает свою помощь в деле, которое начавший его хотел бы прекратить. (11) За причитающимися ему процентами он является как раз после того, как его должник потратился на жертвоприношение.(12) Когда раба наказывают ударами бича, он стоит тут же и рассказывает кстати, как у него как-то один раб повесился после бичевания. (13) В третейском суде он старается поссорить стороны, желающие примириться. Пускаясь в пляс, тащит за собой соседа, который еще не пьян.[89]
XIII. Суетливость
(1) Суетливость мы определим, пожалуй, как излишнее усердие[90] в речах и действиях из добрых побуждений, а суетливый вот какой человек. (2) Он дает обещания, которые потом не может выполнить. (3) Если дело единодушно признано справедливым, он один выступает с возражениями, несостоятельность которых очевидна. (4) Слугу-виночерпия он заставляет смешивать вина больше, чем могут выпить гости. (5) Спорщиков, даже вовсе ему незнакомых, старается помирить. (6) Он обязательно поведет окольной тропинкой, сворачивая с дороги, а потом сам же не может разобрать, куда дальше идти. (7) В походе, подойдя к военачальнику, он осведомится, когда будет битва и какие приказания тот отдаст послезавтра. (8) К отцу он приходит предупредить, что мать уже спит в опочивальне. (9) Если врач запрещает давать больному вино, он все-таки дает, говоря, что хочет испытать, сильно напоив больного, не поправится ли тот. (10) На могильном памятнике женщины он напишет имена ее мужа, отца и матери и ее самой, и откуда эта женщина родом, да еще добавит, что все это были люди добрые.[91] (11) Собираясь принести клятву, он объявляет присутствующим: «Не впервой мне: ведь уже и раньше много раз я клялся».[92]
XIV. Тупоумие[93]
(1) Тупоумие — это душевная вялость, проявляющаяся в речах и поступках, а тупоумный вот какой человек. (2) Сосчитав счетными камешками[94] и подведя итог, он задает сидящему рядом вопрос: «Сколько же это получается?».(3) Вызванный в суд по иску, он в назначенный для разбирательства день по забывчивости отправляется в деревню. (4) На представлении в театре он засыпает и под конец остается один. (5) Объевшись за ужином, он встает ночью с постели, чтобы выйти на двор [...][95]и возвращается искусанный соседской собакой. (6) Запрячет какую-нибудь вещь, потом ищет и не может найти. (7) При вести о кончине какого-нибудь приятеля и получив приглашение на похороны, он с печальным лицом и слезами восклицает: «В добрый час!». (8) Получая долги, он приводит с собой свидетелей. (9) Зимой он бранится со своим рабом, зачем тот не купил на рынке огурцов. (10) Детей своих заставляет до изнеможения состязаться в борьбе и беге. (11) На полевых работах он самолично варит себе чечевицу, причем дважды кладет в горшок соли, так что кушанье становится несъедобным. (12) В дождь говорит: «Как ясно сияют звезды».[96] [...] (13) На вопрос: «Сколько покойников, по-твоему, вынесено за Могильные Ворота?»[97] он отвечает: «Нам бы с тобой столько покойников».
XV. Грубость
(1) Грубость[98] — это резкость при обхождении, проявляющаяся в речах. Вот какой человек грубиян. (2) На вопрос: «Где такой-то», он заявляет: «Оставь меня в покое». (3) На приветствие он не отвечает. (4) А случись ему что-нибудь продавать, то не объявит, почем отдает, но спрашивает покупателей, что те дадут. (5)Людям, из уважения посылающим ему подарки к праздникам, он говорит, что вовсе, мол, не нуждается ни в каких подарках. (6) Он не принимает извинений, если прохожий нечаянно толкнет, заденет или наступит ему на ногу. (7) Предложи ему приятель складчину, он сначала скажет, что не даст денег, а потом принесет, приговаривая: «Плакали и эти мои денежки».[99] (8) Споткнувшись на улице о камень, он готов и этот камень осыпать проклятиями. (9) Долго ожидать кого-нибудь он терпеть не может, (10) и никогда не захочет ни спеть, ни продекламировать, ни сплясать.[100] (11) Он способен пренебречь даже и молитвой богам.[101]
XVI. Суеверие
(1) Суеверие[102] — это, конечно, страх перед божественной силой, а суеверный вот какой человек. (2) В день праздника Кувшинов,[103] омыв руки и окропив себя священной водой,[104] выходит из храма с лавровой веткой[105] во рту и так прогуливается целый день. (3) И если ласка[106] перебежит дорогу, то подождет, пока кто-либо другой не перейдет или пока сам не перекинет три камня через дорогу.[107] (4) Увидев у себя дома змею, он призывает Сабазия, если эта змея — парей,[108] а если священная змея,[109] то тотчас же сооружает часовню герою. (5) Проходя мимо камней, помазанных елеем, что стоят на перекрестках,[110] он умащает их маслом из лекифа и, опустившись на колени, падает ниц и только затем уходит. (6) Если мышь прогрызет мучной мех, он идет к толкователю знамений и снов[111] за советом, как поступить. И если тот велит отдать мех в починку кожевнику, то не слушает и по возвращении совершает очистительный обряд. (7) То и дело он совершает очищения своего дома, потому, мол, что Геката[112] навела на него чары. (8) Если по дороге услышит крик совы, то не идет дальше, не воскликнув: «Со мной Афина владычица!».[113] (9) Могил он сторонится и не пойдет к покойнику или к роженице,[114] но скажет, что остерегается осквернения. (10) Каждый четвертый и двадцать четвертый день месяца[115] он поручает своим домочадцам подогреть вино, а сам уходит из дому купить миртовых ветвей, ладана, жертвенных лепешек и затем, возвратившись домой, целый день украшает венками своих Гермафродитов.[116] (11) И всякий раз, как увидит сон,[117] отправляется к снотолкователям, прорицателям и птицегадателям вопросить, какому богу или богине ему молиться. (12) Собираясь принять посвящение в таинства,[118] он каждый месяц[119] ходит к орфеотелестам[120] вместе с женой (а если той недосуг, то с кормилицей) и детьми. (13) Если заметит человека из тех, что стоят на перекрестке, увенчанного венком из чеснока, то возвращается домой и, омывшись с ног до головы, велит затем позвать жриц, чтобы получить очищение морским луком или щенком. (14) Завидев помешанного или припадочного, он в ужасе плюет себе за пазуху.[121]
XVII. Ворчливость[122]
(1) Ворчливость — это недовольство некстати всем, что тебе предлагают, а ворчун вот какой человек. (2) Если приятель пошлет ему угощение с жертвенного стола,[123] то он скажет посланному: «Пожалел он мне своей похлебки и винишка, потому и не позвал на обед!». (3) А когда гетера целует его, он говорит: «Интересно, действительно ли ты меня сердечно любишь?». (4) И Зевсом он недоволен — не потому, что тот послал дождь, а потому, что послал позднее чем следовало. (5) Случись ему найти на дороге кошелек, он говорит: «А вот клада-то я никогда еще не находил!». (6) Купив после долгого торга с продавцом по сходной цене раба, он говорит: «Странно будет, если я за эту цену купил что-то стоящее». (7) А тому, кто приносит радостную весть: «Сын у тебя родился», отвечает: «Прибавь еще, что половина добра у меня пропала, и ты скажешь правду!». (8) Если случится выиграть тяжбу и получить все голоса судей, он еще упрекает составителя речи за то, что тот пропустил много важных доводов.[124] (9) Если приятели предоставят ему в складчину дружеский заем[125] и кто-нибудь из них скажет: «На радость тебе», он ответит: «Чего это ради? Ведь мне придется каждому отдавать деньги, да, кроме того, еще и благодарить, словно мне оказали благодеяние».
XVIII. Недоверчивость
(1) Недоверчивость — это какая-то склонность подозревать всех в нечестности. А недоверчивый вот какой человек. (2) Отправив на рынок раба за съестным, он посылает за ним вслед другого, разузнать, почем тот покупал. (3) В дороге даже сам несет свои деньги и через каждый стадий присаживается и пересчитывает их. (4) Лежа в постели, спрашивает жену, заперла ли она денежный сундук и запечатала ли шкаф с серебряной посудой,[126] заложила ли на большой засов дверь во двор; и даже если жена подтвердит все это, он вскакивает нагишом[127] с постели, зажигает светильник и босой обегает вокруг, чтобы все проверить, и только после этого едва-едва засыпает. (5) У должников он требует проценты при свидетелях, чтобы они не могли отпереться. (6) Свой плащ он скорее отдаст в чистку не тому сукновалу, кто лучше всего выполнит работу, но тому, кто выставит верного поручителя. (7) Приди кто-нибудь просить у него взаймы серебряных кубков, он обычно отказывает; если же проситель какой-нибудь родственник или близкий человек, то отдает кубки, но чуть ли не подвергнув их пробе на огне и взвесив, и даже, пожалуй, потребует поручителя. (8) Провожающему его рабу он велит идти не сзади, а впереди, чтобы наблюдать, как бы тот не удрал по дороге. (9) Если какой-нибудь покупатель скажет ему: «Запиши за мной, сейчас мне некогда с тобой рассчитаться», он отвечает: «Не беспокойся! Я буду ходить за тобой следом, пока ты не освободишься».
XIX. Нечистоплотность
(1) Нечистоплотность — это нерадение о своем теле, неприятное другим, а нечистоплотный вот какой человек. (2) Он расхаживает, страдая проказой и лишаями, с черными ногтями,[128] и объявляет еще, что у них в семье это, мол, прирожденный недуг: ведь до него этим недугом страдали его отец и дед, и поэтому не так-то легко кому-нибудь со стороны втереться в их семью. (3) Язвы на голенях и ушибы на пальцах ног[129] он, конечно, не лечит, но так запускает, что они становятся злокачественными. Из подмышек и далеко по бокам у него растет густая шерсть, как у дикого зверя. И зубы у него черные и изъеденные, так что с ним противно общаться. (4) Другие качества его вот какие. За едой он сморкается в руку; принося жертву, пачкается кровью; разговаривая с кем-нибудь, брызжет изо рта; во время питья отрыгивает. (5) Спит в грязной постели со своей женой. (6) В бане он натирается прогорклым маслом и [...].[130] (7) В толстой рубахе и очень тонком плаще (который весь в пятнах) идет на рынок. (8) Когда его родная мать выходит из дому, направляясь к птицегадателю, он произносит слова, предвещающие беду. (9) А когда люди молятся или приносят жертвы, он роняет кубок и смеется, как будто выкинул какую-то остроумную шутку. (10) Слушая игру на флейте, он один аплодирует и подпевает и затем грубо кричит на флейтистку, зачем так скоро перестала играть. (11) Если ему нужно сплюнуть за столом, он плюет на виночерпия.
XX. Назойливость[131]
(1) Назойливость, если точнее определить ее, — это поведение неприятное, хотя и безвредное для других, а назойливый вот какой человек. (2) Только кто-нибудь заснет, как он приходит и будит ради того лишь, чтобы поболтать, (3) и мешает людям, собравшимся в отъезд.(4) И если кто-нибудь пришел к нему, просит подождать, пока прогуляется. (5) Отняв ребенка у няньки, разжевывает ему пищу и сам кормит и, сюсюкая и причмокивая при этом, называет папенькиным любимчиком. (6) За столом рассказывает, что прочистил себе желудок и вверх и на низ, выпив чемерицы, и что желчь в его испражнениях при этом была чернее похлебки, что стоит на столе. (7) При домочадцах он способен спросить: «Скажи-ка, мамаша, какой это был для тебя денек, когда ты меня в муках рожала?». И затем сам отвечает за мать, что все же это было отрадно [...] (8) Потом заявляет, что едва ли есть хоть один человек на свете, кто бы не испытывал одновременно и того и другого — удовольствия и страдания. (9) В гостях за обедом он рассказывает, что дома у него в цистерне есть холодная вода, в огороде полно свежих овощей, а повар готовит отличный обед.[132] И дом его что постоялый двор — всегда так и кишит гостями; друзья же у него — что бездонная бочка: сколько ни старайся, все равно не наполнить. (10) Гостям он показывает таланты своего прихлебателя.[133] Угощая гостей вином, приговаривает, что забава для них уже приготовлена и стоит только попросить, как раб приведет флейтистку из публичного дома, «чтобы она всем нам сыграла и доставила удовольствие».
XXI. Тщеславие
(1) Тщеславие мы определим как низменное стремление к почету, а тщеславный[134] вот какой человек. (2) В гостях за обедом он старается занять место за столом рядом с самим хозяином.[135] (3) Сына своего отправляет остричь волосы в Дельфы,[136] (4) причем обязательно позаботится, чтобы сопровождающий его слуга был эфиоп.[137] (5) Возвращая взятую в долг мину серебра, он старается отдать целиком новой монетой. (6) Для галки, которую держит в доме, он обязательно купит лесенку и сделает маленький медный щит, чтобы она прыгала с ним по этой лесенке.[138] (7) Когда приносит в жертву быка, то уж непременно приколотит у себя перед входной дверью бычий лоб с рогами, обвитый огромным венком, чтобы входящие видели, что он принес в жертву быка. (8) После торжественного шествия со всадниками он велит рабу отнести домой все вещи и снаряжение, а сам, накинув гражданский плащ, но в шпорах, красуется, прогуливаясь по рынку. (9) Если у него околеет мелитская собачонка,[139] он велит поставить надгробный памятник и сделать столбик с надписью: «Чистый отпрыск мелитской породы». (10) Посвятив в храм Асклепия[140] медный палец,[141] он принимается начищать его, украшает венками и ежедневно умащает благовониями. (11) Когда ему случится исполнять должность притана,[142] он обязательно потребует от коллегии пританов, чтобы ему дали объявить народу исход жертвоприношения, и тогда, облачившись в пышное одеяние, с венком на голове, выступает с такими словами: «О мужи афиняне! Мы, пританы, принесли жертвы Матери богов и справили Галаксии.[143] Жертвы благоприятны. И вы принимайте ее дары!». После этого он возвращается домой и рассказывает жене о своем удивительном успехе.
XXII. Скаредность[144]
(1) Скаредность — это низменная боязнь расходов,[145] а скаред вот какой человек. (2) Одержав победу с трагическим хором, он посвящает Дионису деревянную диадему и пишет на ней свое имя.[146] (3) Как только зайдет речь в народном собрании о добровольных взносах,[147] он встает и втихомолку уходит. (4) Отдавая замуж дочь,[148] продает жертвенное мясо, кроме частей, назначенных жрецам, а прислуживать на свадебной пирушке нанимает слуг на своих харчах. (5) Во время триерархии[149] он велит стлать себе постель кормчего на корабельной палубе, а свою бережет. (6) Он также не пускает сыновей в школу в праздник Муз[150] под предлогом нездоровья, чтобы не вносить за них доли в складчину.[151] (7) Накупив съестного, он сам несет с рынка мясо и овощи за пазухой.[152] (8) Когда приходится отдавать в стирку плащ, он не выходит из дому.[153] (9) Завидев приближающегося приятеля, который собирает складчину, скряга, хотя уже договорился с ним о взносе, все-таки сворачивает с дороги и кружным путем возвращается домой. (10) Жене своей, которая принесла ему большое приданое, не покупает рабыни-служанки, а нанимает провожать ее с женского рынка девочку. (11) Обувь носит с много раз наставленными подметками и утверждает, что они не уступают в прочности рогу. (12) Встав утром, он сам подметает пол в доме и уничтожает клопов в постели. (13)Когда садится, то отворачивает свой плащ, который постоянно носит.
XXIII. Бахвальство[154]
(1) Бахвальство — это не что иное как притязание на достоинства, которых нет в действительности, а бахвал вот какой человек. (2) Стоя на молу,[155] он разглагольствует перед иностранцами, как много денег он вложил в морскую торговлю, и подробно расписывает свои морские ссудные операции, как велики они и сколько он успел уже на них заработать и потерять. Плетя такие небылицы,[156] он в то же время посылает парнишку в меняльную лавку, где у него нет даже драхмы на счету.[157] (3) Дорожному спутнику он готов заморочить голову рассказами, как он воевал с Александром,[158] какие милости тот ему оказывал и сколько он привез с собой кубков, украшенных драгоценными каменьями. И об азиатских мастерах он готов спорить, утверждать, что они лучше европейских, и все это, не выехав ни разу в жизни из своего города. (4) У него есть уже, по его словам, целых три письма от Антипатра[159] с приглашением приехать в Македонию. И несмотря на разрешение беспошлинно вывозить оттуда лес,[160] он все-таки, мол, отказался ехать, чтобы никто не донес о его слишком больших симпатиях к македонянам. (5) В голодную годину[161] он будто бы потратил больше пяти талантов на помощь нуждающимся гражданам, так как не мог им отказать. (6) Сидя рядом с людьми незнакомыми,[162] он велит одному из них класть счетные камешки и, подсчитывая итоги по 600 драхм и по мине[163] и для правдоподобия называя при этом имена людей, кому он ссудил деньги, получает общий итог в 24 таланта.[164] Эти-то деньги, по его словам, и есть его добровольные пожертвования. Что до постройки кораблей, то это, а также и другие общественные повинности, которые ему пришлось нести, в счет не идет. (7) Подойдя к рядам продавцов породистых коней, он делает вид, будто собирается купить коня.[165] (8) У прилавка[166] продавцов материй и одежды набирает себе одежды почти на 2 таланта,[167] а затем принимается бранить раба за то, что тот пошел с ним на рынок, не взяв с собой золотой монеты.[168] (9) Живя в наемном доме, бахвал уверяет людей, что дом достался ему от отца по наследству, но он желает его продать, потому-де, что дом ему слишком мал для приема иностранных гостей.
XXIV. Высокомерие
(1) Высокомерие — это какое-то презрение ко всем остальным людям, кроме себя, а высокомерный вот какой человек. (2) Посетителю, который спешит, он говорит, что тот может с ним встретиться после обеда за прогулкой.[169] (3) Оказав людям услугу, он велит хорошо запомнить это.[170] (4) Приговор сторонам, которые выбрали его посредником, он выносит, прогуливаясь по улице. (5) Избранный на государственную должность, отказывается, клятвенно заверяя, что ему недосуг. (6) Первым посетить он никого не желает. (7) Своим поставщикам или нанятым на работу он велит приходить на рассвете. (8) Со встречными на улицах не разговаривает, но идет, глядя себе под ноги или, наоборот, высоко подняв голову. (9) Принимая дома приятелей, сам не обедает с ними вместе, но оставляет их на попечение одного из своих людей. (10) Отправляясь куда-нибудь, заранее посылает человека сообщить о своем прибытии. (11) Когда натирается маслом в бане, и даже за едой, не допускает к себе посетителей. (12) При расчетах с кем-нибудь поручает рабу[171] подсчитать на камешках и, подведя итог, записать в счет. (13) В письмах не пишет: «Ты сделаешь мне одолжение», но «Мне желательно», «Я послал человека, чтобы получить от тебя» и «Чтобы так оно и было», «Без промедления!».
XXV. Трусость[172]
(1) Трусость — это некая душевная слабость, выражающаяся в неспособности противостоять страху, а трус вот какой человек. (2)В море он принимает утесы за пиратские корабли.[173] А едва начинают подыматься волны, спрашивает, нет ли среди плывущих непосвященного в мистерии.[174] И подымая затем голову к кормчему,[175] выспрашивает у того, держит ли он правильный курс в открытом море и что думает о погоде; а своему соседу говорит, что видел зловещий сон. Затем снимает свой хитон,[176] отдает рабу и умоляет высадить его на берег. (3) А на войне, когда отряд, в котором он находится, вступает в бой, он призывает земляков остановиться рядом с ним и прежде всего оглядеться; трудно, говорит он, распознать и отличить своих от врагов. (4) Слыша боевые крики и видя, как падают люди, он говорит стоящим возле воинам, что в спешке забыл захватить свой меч, и бежит к палатке; затем посылает раба с приказанием разузнать, где неприятель. В палатке он прячет меч под подушку и потом долго мешкает, как бы разыскивая его. (5) Если увидит, что несут раненым одного из друзей, то, подбежав, ободряет, подхватывает и помогает нести. Затем начинает ухаживать за раненым: обмывает рану губкой и, сидя у изголовья, отгоняет мух от раны, словом, делает все, лишь бы не сражаться с врагами. А когда трубач затрубит сигнал к бою, то, сидя в палатке, бормочет: «Чтоб тебя черти побрали! Не даешь человеку заснуть, только и знаешь трубить». (6) И весь в крови от чужой раны, он выбегает навстречу воинам, возвращающимся с поля боя, распространяется о том, что он с опасностью для жизни спас одного из друзей. Потом приводит земляков и граждан своей филы поглядеть на раненого и при этом каждому рассказывает, что сам своими руками принес его в палатку.
XXVI. Приверженность к олигархии[177]
(1) Приверженность к олигархии — это, думается, стремление к господству, тесно связанное с корыстью. А приверженец олигархии вот какой человек. (2) Когда народ решает, кого взять в помощь архонту распорядителями праздничной процессии,[178] он берет слово и предлагает облечь выборных неограниченной властью.[179] И даже если другие выставляют десять кандидатов, говорит: «Хватит и одного, но пусть это будет настоящий муж». Из всего Гомера он запомнил только один-единственный стих:
Нет в многовластии блага, да будет единый властитель[180]
и больше ни одного не знает. (3) Вот какие нравоучительные изречения он постоянно твердит: «Нужно нам собраться и между собой обсудить, как избавиться от черни и от рынка;[181] надо отказываться от государственных должностей и не допускать для себя ни брани, ни почестей от этих людей». Затем: «Или этим людям или нам жить в этом городе». (4) Около полудня[182] он выходит из дому, одетый в гиматий, умеренно подстриженный,[183] с тщательно подрезанными ногтями, и провозглашает с трагическим пафосом: (5) «Житья нет в нашем городе от сикофантов»,[184] «В судах нам беда от подлых, которые нас судят», «Дивлюсь я тем, кто еще занимается общественными делами! Чего им только надо? Ведь чернь неблагодарна и всегда благоволит лишь тому, кто устраивает раздачи и казенные подарки». Говорит о том, как он стыдится, когда рядом с ним в народном собрании усаживается какой-то жалкий и грязный нищий. (6) И твердит: «Когда же наконец нас перестанут донимать общественными повинностями и снаряжением кораблей?[185] И как же ненавистна нам эта порода народных вожаков!» Виновник всех этих бед, по его словам, прежде всего Фесей: «Это он собрал народ из двенадцати городов в один город и уничтожил царскую власть. И по заслугам сам и получил: эти люди его первого и погубили».[186] И многое другое в таком же роде говорит он, обращаясь к иностранцам и согражданам одинакового с ним настроения и взглядов.
XXVII. Опсиматия[187]
(1) Опсиматию уместно определить как усердие не по возрасту, а опсимат это вот какой человек. (2) Шестидесяти лет от роду он может заучивать наизусть стихотворные отрывки да к тому же еще, принимаясь декламировать их за вином, забывает. (3) Собственный сын учит его военному строю: «Направо! Налево! Кругом!». (4) На празднества в честь героев он вносит долю складчины, чтобы вместе с юношами участвовать в беге с факелами.[188] (5) Если его позовут для жертвоприношения в храм Геракла, то он, скинув плащ, поднимает голову быка,[189] чтобы подставить горло жертвы под нож. (6) Он упражняется также в борьбе, появляясь в палестрах.[190] (7) На площадных балаганах он просиживает по три, по четыре представления,[191] заучивая куплеты песенок. (8) При посвящении в мистерии Сабазия[192] старается превзойти всех других посвящаемых, красуясь перед жрецом. (9) Влюбленный в гетеру, выламывает двери дома прелестницы и затем, избитый счастливым соперником, подает в суд на обидчика. (10) Отправляясь в поле верхом на чужом коне, начинает наезднические упражнения, падает и разбивает себе голову. (11) В кружке декадистов[193] устраивает угощение тем, кто вместе с ним участвует в деятельности этого кружка. (12) С сопровождающим его рабом он играет в «большую статую»[194] (13) и с дядькой собственных детей состязается в метании дротика и стрельбе из лука, да еще и учит его, как будто тот сам ничего не умеет. (14) В бане он выступает борцом и при этом поминутно виляет задом, желая этим показать, что он опытный борец. (15) И когда пляшут хоры женщин,[195] то и старик пускается в пляс, сам себе подпевая.
XXVIII. Злоязычие
(1) Злоязычие — это недоброжелательное расположение, проявляющееся в речах, а злоязычный вот какой человек. (2) Если его спросят: «Что за человек такой-то?», он ответит так, как будто ему заказано составление родословной:[196] «Сперва я начну с его происхождения. Что до его отца, то сначала его звали Сосием,[197] в солдатах он стал Сосистратом,[198] а после зачисления в списки демотов — Сосидемом.[199] А вот мать его — благородная фракиянка. Зовут эту милашку Кринокоракой.[200] Такие дамы, как говорят, у себя на родине считаются благородными. А сынок таких родителей — негодяй и висельник. (3) Он способен сказать кому-нибудь [...]:[201] «Уж я-то, конечно, знаю все о тех». И затем добавляет к этому: «Эти женщины прямо на улице хватают прохожих и уводят к себе. Да и дом-то у них сам, пожалуй, готов задрать ноги.[202] Нет, это не шуточное дело: они как собаки совокупляются прямо на улицах. Одним словом, эти бабы прямо насилуют мужчин. Они сами выбегают открывать на стук дверь во дворе».[203] (4) Конечно, когда другие начинают злословить на чей-нибудь счет, он тут как тут и непременно вмешивается: «Я-то, говорит, этого человека терпеть не могу больше всех. Ведь и с лица-то он какой-то мерзкий, а подлость его неслыханна. Вот пример. Жене своей (которая принесла ему таланты[204] в приданое) после рождения ребенка он выдает ежедневно три медяка на харчи, да еще заставляет на Посейдонов день[205] мыться холодной водой». (5) В компании он способен злословить о только что вышедшем человеке, а лишь только начнет, то уж никак не может удержаться, чтобы не обругать еще и его родных.(6) И не счесть гадостей, которые он распространяет о приятелях и домашних, не щадя даже покойников! Злословие — это для него и свобода слова, и демократия, и независимость; и нет на свете ему большего удовольствия, чем это.[206]
XXIX. Подлолюбие
(1) Подлолюбие — это пристрастие к пороку, а подлолюбец[207] вот какой человек. (2) Он ищет общения с проигравшими гражданский процесс и ограниченными в гражданских правах по суду,[208] думая при этом, что если он будет с ними якшаться, то приобретет больше опыта и внушит к себе больше страха. (3) А говоря о честных людях, скажет, что нет честных людей по природе, но все одинаковы; (4) да еще и в упрек поставит человеку то, что он считается честным. Негодяя же он зовет человеком свободным от предрассудков. Если кому-нибудь бросают обвинение в подлости, он согласен, что многое из того, что люди говорят о нем, сущая правда, но кое-что и отвергает. Так, он утверждает, что это человек даровитый, добрый товарищ и смышленый. Он заступается за него, уверяя при этом, будто вообще не встречал человека более дельного. Когда тот выступает с речью в народном собрании или держит ответ перед судом, он также всегда на его стороне. И судьям он твердит, что надо судить не данного человека, а само дело! Человек же этот — пес народа:[209] ведь он охраняет народ от его врагов. В заключение он добавляет: «Не останется у нас уже больше людей, способных терпеть невзгоды ради блага государства, если мы пожертвуем такими людьми, как этот». (5) Он умеет также покровительствовать[210] негодяям, оказывать им поддержку в судах по всяким темным делам и в суде всегда готов речи сторон перетолковывать в неблагоприятном для них смысле.[211]
XXX. Подлокорыстие[212]
(1) Подлокорыстие — это стремление к постыдной корысти, а подлокорыстный вот какой человек.[213] (2) Принимая гостей, он не подаст на стол достаточно хлеба. (3) У иноземца, который остановился у него в доме, он занимает деньги. (4) При раздаче порций жертвенного мяса заявляет, что раздатчику полагается двойная порция, и тотчас же забирает ее себе. (5) Если продает вино, то даже приятелю старается всучить разбавленное водой. (6) На театральное представление он ходит вместе с сыновьями уже в тот час, когда съемщики пускают на свободные места даром.[214] (7), Будучи послом за границей, он оставляет дома полученные от казны деньги на дорогу,[215] а сам занимает на харчи у товарищей-послов. На плечи сопровождающего раба он наваливает ношу тяжелее, чем тот может снести, а харчей отпускает ему меньше всех других хозяев. Свою долю подарков, полагающихся послам,[216] он требует, чтобы тут же продать ее. (8) Натираясь маслом в бане, он говорит рабу: «Масло-то ты, паренек, купил прогорклое», и затем берет и умащается чужим. (9) Он способен даже требовать себе часть медяков, найденных рабами на улицах, приговаривая: «Гермесовы дары — для всех».[217] (10) Когда приходится отдавать свой плащ в стирку, то занимает плащ у знакомого, а затем оттягивает возвращение на много дней, пока наконец его не потребуют назад. (11) А бывает еще и такое. Он сам отмеривает своим домочадцам порции муки на харчи «фидоновой меркой»[218] с вдавленным внутрь дном, тщательно выравнивая поверхность. (12) Узнав, что его приятель намерен по случаю купить какую-нибудь вещь, он спешит купить ее сам, чтобы перепродать ему. (13) Возвращая взятые в долг тридцать мин, он недодает четыре драхмы. (14) Если сыновья его по болезни пропустили учебные занятия, он делает соответствующий вычет из платы за обучение. А в месяц анфестерион[219] вовсе не посылает детей в школу, чтобы не вносить платы учителю, так как в этом месяце много театральных представлений и праздников. (15) Когда раб приносит ему свои медяки оброка,[220] он требует еще лаж по счету на серебро. (16) Так же он поступает, получая расчет от своего управляющего,[221] при угощении земляков[222] требует еще для своих рабов харчей из общего кошта. А оставшиеся от угощения половинки редьки он записывает, чтобы их не забрали рабы, прислуживающие за столом. (17) Случись ему путешествовать со знакомыми, он пользуется услугами их рабов, своего же раба отдает внаем на сторону и наемную плату не вносит в общую казну. (18) Конечно, когда у него устраивается обед в складчину, он ставит в счет израсходованные им дрова, чечевицу, уксус, соль и масло для светильников. (19) Если кто-нибудь из приятелей женится или выдает замуж дочь, он умышленно перед этим уедет на некоторое время из города, чтобы не подносить свадебного подарка. (20) И у знакомых он занимает такие вещи, которых не потребуют назад и даже откажутся принять, если их и предложить вернуть.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ФЕОФРАСТ И ЕГО «ХАРАКТЕРЫ»
ЭПОХА ФЕОФРАСТА
Время жизни Феофраста (конец IV—первая половина III в. до н. э.) — это переломная эпоха в истории античного мира, конец полисной системы и становление эллинистических монархий диадохов — наследников Александра.
Уже в начале IV в. до н. э. после Пелопоннесской войны Эллада вступила в период хронических потрясений — социально-политических и военных, знаменовавших кризис античного полиса ( города-государства ).[223] Экономическими предпосылками кризиса были интенсивный процесс концентрации земли, разорение и обезземеление свободного крестьянства, проникновение рабского труда в основные сферы производства, развитие товарного и денежного хозяйства. Свободные производители — крестьяне и мелкие ремесленники — не выдерживали конкуренции дешевого рабского труда и превращались либо в люмпен-пролетариев, либо становились солдатами-наемниками, готовыми за деньги служить кому угодно.[224]
Процесс разложения полисной системы продолжался в течение всего IV в.
Прогрессирующее разорение свободных крестьян и мелких ремесленников, ожесточенная конкуренция отдельных полисов в области морской торговли (борьба за рынки) и постоянное соперничество крупнейших полисов (Афины, Спарта, Фивы) за политическую гегемонию ослабили греческие государства, и они сравнительно легко стали жертвой македонского завоевания.[225]
Имущие слои рабовладельцев стали на сторону македонских завоевателей, поступившись политической независимостью полиса ради восстановления своего экономического и политического господства, так как люмпен-пролетарские массы и вооруженные наемники все время создавали угрозу политических и социальных переворотов.[226]
Так называемая Ламийская война (323/322 г. до н. э.) положила конец самостоятельности Афин: город должен был принять македонский гарнизон, власть перешла в руки македонской партии, и демократия в городе была уничтожена. Сторонники демократии были либо казнены, либо ушли в изгнание.
В 319 г. демократическая партия в Афинах вернулась к власти, но ненадолго. В 318/317 г. македонский полководец Кассандр снова уничтожил демократический строй в городе и поставил во главе государства ученика Аристотеля и друга Феофраста, перипатетика Деметрия Фалерского. Деметрий правил в Афинах 10 лет (318/317—307 гг. до н. э.). В августе—сентябре 307 г. сын Антигона, одного из диадохов, Деметрий Полиоркет изгнал Деметрия Фалерского и восстановил демократию. В 301 г. Антигон и Деметрий потерпели решительное поражение при Ипсе (во Фригии) от Селевка и Лисимаха (Антигон шал, а Деметрию удалось спастись). В Афинах затем несколько раз сменялось правление в зависимости от того, кто из диадохов господствовал в Греции. В конце концов город подпал под власть сына Деметрия Полиоркета Антигона Гоната, который основал в Македонии новую династию (276 г. до н. э.), и стал македонской провинцией.
Экономически Афины, однако, в конце IV—начале III в. были еще довольно сильны. Несмотря на упадок сельского хозяйства и мелкого ремесла и значительное сокращение товарооборота главной афинской гавани — Пирея, Афины, соперничая с Родосом, Византием и Александрией, все же оставались одним из крупнейших экономических и торговых центров Эллады. Согласно переписи населения Аттики, произведенной во время правления Деметрия Фалерского, число свободных граждан составляло 21000 при 11000 иностранцев (метэков, постоянно проживавших в городе) и 400 000 рабов (последняя цифра, вероятно, сильно преувеличена).[227] Деметрий Фалерский был выдающимся финансистом: благодаря ему доходы города во время его правления достигли внушительной суммы в 1200 талантов серебра[228] (главным образом за счет македонских субсидий, морской торговли и от многочисленных туристов, во множестве стекавшихся туда со всех концов эллинского мира).
Крупные афинские землевладельцы, богатые купцы, финансовые дельцы (τραπεζίται) и всевозможные спекулянты и выскочки сумели во время бесконечных политических и экономических кризисов не только сохранить, но и значительно увеличить свои состояния за счет разорения широкой массы граждан. Эта рабовладельческая верхушка неизменно держала сторону Македонии (готовая подчиниться любому македонскому генералу). Широкие слои свободного населения Аттики, также заинтересованные в стабилизации политической и социальной жизни, однако все еще хранили традиции независимости и полисной демократии. Поэтому среди них были наиболее сильны антимакедонские настроения.[229]
В эту эпоху, несмотря на начавшийся процесс политической и экономической деградации (отчасти в связи с перенесением центра политической и экономической жизни на Восток), Афины продолжали оставаться научным и художественным центром всего эллинистического мира и по-прежнему жили интенсивной интеллектуальной жизнью. Платоновская Академия, аристотелевский Ликей и другие философские школы привлекали со всех концов Эллады многочисленных слушателей. Македонские властители (например, Птолемей и Деметрий Полиоркет) с уважением относились к философам, поэтам и ученым. А те в свою очередь в своих лекциях и произведениях проводили идеи необходимости и неизбежности подчинения «сильной власти».
Для большинства свободных граждан (особенно для женщин, которые по афинскому обычаю проводили большую часть жизни дома) общественная жизнь, лишенная своего былого гражданского содержания, стала будничной, серой, обыватель замкнулся в своем домашнем быту. Нет уже больше ни трагедии с ее мировыми проблемами, ни политической комедии Аристофана.[230] Прежний центр политической жизни города, афинская площадь (агора), где когда-то кипели политические страсти, превратилась в огромный рынок со всевозможными товарами на все вкусы. Тут же находились меняльные лавки (банкирские конторы), игорные притоны, публичные дома, харчевни, цирюльни (служившие местом встреч праздной публики), всегда полные народа.[231] Этот народ, с утра до вечера толпившийся на рынке, и составлял основную массу свободных афинских граждан, погрязшую в мелких повседневных делишках, сплетнях и пересудах, лишенную не только гражданских, но и всяких духовных интересов и стоявшую на грани деморализации.
Такую безотрадную картину жизни афинских обывателей конца IV в. рисует Феофраст в своих «Характерах».
ЖИЗНЬ И ТРУДЫ ФЕОФРАСТА
Сведениями о жизни Феофраста мы обязаны главным образом биографии философа, составленной Диогеном Лаэртием во II в. н. э.[232]
Феофраст, родом из г. Эреса на о. Лесбосе, был, по преданию, сыном сукновала (κναφεύς) Меланта. Время жизни философа — 371—287 гг. до н. э. По сообщению географа Страбона (I в. н. э.), Феофраста будто бы «сначала звали Тиртамом, но Аристотель назвал его Феофрастом, избегая неблагозвучия прежнего имени и вместе с тем намекая на его увлечение изящным стилем».[233] О детстве и юности Феофраста нам ничего не известно.[234]
Еще юношей Феофраст прибыл в Афины, где слушал лекции Платона, а после смерти философа познакомился с Аристотелем (по-видимому, во время пребывания последнего в Митилене на о. Лесбосе).[235] Вместе с Аристотелем Феофраст жил затем в Македонии, а потом на родине Аристотеля в г. Стагире (где, по-видимому, владел земельным участком).[236]
В 335 г., когда Александр Македонский выступил в свой знаменитый поход на Персию и Индию, Феофраст и Аристотель переехали в Афины.
В течение 12-летней преподавательской деятельности Аристотеля в Афинах Феофраст оставался его верным учеником и помощником, а после удаления философа на Халкиду (и его смерти) в 322/321 г. стал во главе школы Аристотеля в афинском Ликее[237] и оставался схолархом (главой школы перипатетиков) в течение 34 лет до самой своей смерти (287 г. до н. э.).[238]
Феофраст сумел сделать популярным глубокое учение своего великого учителя. Его лекции вошли в моду, пользовались огромным успехом и привлекали в Ликей множество слушателей из различных городов Эллады.[239] Среди учеников Феофраста были знаменитый поэт новой комедии Менандр, оратор Динарх, правитель Афин при Кассандре Деметрий Фалерский, ученый историк литературы Дикеарх Мессенский, философы Стратон из Лампсака, Евдем с о. Родоса и мн. др.
Перипатетическая школа философов была юридически оформлена как религиозный союз (θίασος). В тенистых аллеях и прилегающих к ним зданиях (περίπατοι) находилось святилище Муз (Μουαείον) с обширной библиотекой и рукописным наследием Аристотеля и общежитием для слушателей (тут же был, по-видимому, и дом самого Феофраста).
С помощью своего ученика Деметрия Фалерского Феофрасту удалось даже приобрести в собственность участок земли с садом близ Ликея.[240] Вообще годы правления Деметрия (318—308 гг. до н. э.) были годами расцвета Ликея (школа Феофраста) и Академии (школа Платона). Обе эти школы пользовались покровительством власти.
Феофраст (как это видно из его завещания) не был женат и вел скромную жизнь кабинетного ученого (σχολαστικός) и профессора, не вмешиваясь активно в политическую жизнь своей второй родины.[241] При этом философ умел поддерживать дружеские отношения с «сильными мира сего» — представителями македонской верхушки (например, с Деметрием Фалерским и Птолемеем Египетским). Подобно Аристотелю, Феофраст (как и все перипатетики) отрицательно относился к «политическим крайностям»— тирании, олигархии и радикальной демократии[242] (что на практике означало поддержку македонской партии).[243]
В 316/315 г. до н. э. один из представителей демократической партии, некто Гагнонид, пытался обвинить философа в религиозном преступлении (ασέβεια 'нечестие') но Феофрасту удалось оправдаться.[244]
После изгнания Деметрия Фалерского и так называемого освобождения Афин Деметрием Полиоркетом вернувшаяся к власти радикальная демократия решила отомстить философам за их промакедонские и монархические симпатии. Некто Софокл, сын Антиклида из Суния, внес (ок. 306 г. до н. э.) закон, запрещающий философам (как врагам демократии) без разрешения совета и народного собрания открывать школы в Афинах. На основании этого закона Феофраст и другие философы должны были покинуть Афины. Однако уже на следующий год закон был отменен, и Феофраст смог возвратиться в Афины.[245]
Умер Феофраст в глубокой старости (в возрасте, по Диогену Лаэртию, 85 лет),[246] не назначив себе преемника. Все свое имущество, деньги и огромную библиотеку (в том числе рукописи Аристотеля) философ (как это видно из сохранившегося его завещания) передал своим ученикам и друзьям.[247]
По словам Диогена Лаэртия, «Феофраст был мудрейшим человеком, усерднейшим тружеником и, прежде всего, добрым и ученым».[248]
Феофраст обладал таким же всеобъемлющим и энциклопедическим умом, как и его учитель Аристотель. Он продолжал развивать философию и естественнонаучные труды учителя во всей их совокупности и, кроме того, дал обобщающие работы в той области, которой Аристотель не занимался (или не успел заняться), именно в области ботаники. Большая часть научного наследия Феофраста не сохранилась. Целиком дошли до нас два ботанических трактата: «О причинах растений» (т. е. физиология растений) и «История растений» (описание и география растений). Кроме того, осталось множество фрагментов его трактатов по философии, метафизике, физике, этике, истории, теории литературы, музыки, минералогии и т. д.[249]
Но самым знаменитым из дошедших до нас сочинений Феофраста, доставившим ему славу в веках, является его маленькая книжка «Характеры» (по-гречески Χαρακτήρες или Ήθικοι χαρακτήρες— «Этические характеры»).
АНТИЧНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ
В античности еще до возникновения особой науки о человеке (антропология, этика, физиогномика) человек был главной темой греческой литературы и изобразительного искусства.[250]
В эпосе человек-герой еще всецело находится в зависимости от божества: он не может действовать самостоятельно, его сознание еще связано, а действия обусловлены божественным планом,[251] — он может быть характером, но еще не личность. Гомеровский человек еще близок к богам (которые суть идеальные человеческие образы, а не «духовные силы»). Эта близость к богам выражается в том, что герой (хотя он и человек) обладает αρετή[252] — доблестью, совершенством (соединенным с физической красотой). Этим герой (как носитель αρετή — καλόςανήρ — доблестный муж) отличается от простого человека (κακός ), у которого нет αρετή.[253]
В послегомеровскую так называемую архаическую эпоху человек продолжает быть зависимым от общества, судьбы и демонов (он беспомощен, бессилен, во власти αμηχανία).[254]
Около 700 г. начинается эпоха постепенного освобождения личности от архаической скованности вследствие разложения аристократического родового строя, оживления морской торговли и колонизации. Новые литературные жанры и изобразительное искусство отображают этот процесс духовного и физического освобождения человека.[255] Так, идеальный человек у Тиртея и Архилоха уже не похож на гомеровского героя.[256]
Постепенно появляется новое человеческое самосознание: человек преодолевает «беспомощность, бессилие» (αμηχανία), на первый план теперь выступает «осмотрительный», «разумный» человек.[257] В последующую эпоху образ человека начинает контрастировать с божественным образом и все более этизируется.
Классическая эпоха афинского полиса (Vb.), однако, все еще мало интересовалась человеческой личностью, которая всецело подчинена коллективу.
В трагедии Эсхила и Софокла человек (герой) находится в ситуации, в которую он поставлен судьбой (или демоном), а характер героя— нечто данное ему судьбой. Герой — жертва тех свойств, носителем которых он является.[258] Отрицательные качества героя независимо от него самого выявляют скрытый замысел высших сил.
У Еврипида акцент перенесен на изображение психических состояний героя и на переоценку традиционных мнений о трагических образах.[259]
В большинстве комедий Аристофана все персонажи — типические маски человеческих свойств. Лишь в поздних комедиях «Богатство» и отчасти «Экклесиазусы», поставленных уже в начале IV в., появляется интерес к человеческой личности и индивидуальному («маленькому», «простому») человеку — обывателю (в силу ослабления полисных связей, растущего политического и экономического кризиса и отхода массы граждан от политической жизни).[260]
Впервые софисты и Сократ (в литературе — Еврипид) стали изучать внешнюю и внутреннюю жизнь человека,[261] они, так сказать, открыли человеческую личность.
На первый план роль человека (и интерес к нему в науке и литературе) выдвигается только в конце IV в. в эпоху Феофраста.[262]
Феофраст как естествоиспытатель продолжал вслед за софистами и Аристотелем наблюдать личность как нечто объективное, как вещь.[263] Подобно тому как философы среди многообразия «текучих» вещей ищут какой-то неизменный принцип, так и Феофраст подмечает в человеке среди множества черт некую постоянную черту — «характер», по которой создается представление о человеческих переживаниях.
АНТИЧНОЕ И СОВРЕМЕННОЕ ПОНИМАНИЕ ХАРАКТЕРА И ЛИЧНОСТИ
В современной психологии характер — «это склад личности, образуемый индивидуальнымисвоеобразными и типологическими чертами и проявляющийся в особенностях поведения, а также в особенностях отношения (установок) к окружающей социальной действительности».[264]
В термине «характер» мы теперь, таким образом, делаем акцент на личной особенности индивида, которая сообщает ему печать неповторимости, исключительности и действует как живая сила развития. Для грека же, наоборот, характер — это «штамп» (для чекана монет, который никогда не предназначен для одного экземпляра), «тип», «застывшая маска».[265] Оттого Феофраста не интересует «личность», но всегда «тип».
Человеческая личность (индивидуум) в ее замкнутости и неповторимости не была у греков предметом научного исследования и целью поэтического изображения.[266] Поэтому с нашей современной точки зрения «Характеры» Феофраста — это скорее типы, серия из 30 зарисовок, в которых изображены типические носители какого-нибудь недостатка — льстец, болтун, скряга, хвастун, сплетник, сторонник олигархии и т. п. «Характер» рассматривается как нечто целостное, но статическое и показан только в своих внешних проявлениях, без психологического анализа.[267]
Такое понимание человеческого характера далеко от наших современных представлений.[268]
Первоначально «характер» — это сумма типовых физических (внешних) свойств человека.[269] Феофраст формально зависит от физиогномической маски, но связывает ее с чертами поведения своих реальных современников и таким образом дает их портреты. «Характер» Феофраста — это уже сумма душевных свойств, проявляющаяся в поступках и словах.[270]
ЭТИЧЕСКИЕ И ФИЗИОГНОМИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О «ХАРАКТЕРЕ»
В основе представления о «характере» у Феофраста лежат этические (и физиогномические) предпосылки, понятия о добре и зле, добродетели и пороке. Перенеся в заглавие своей книги термин «характер» (взятый, как сказано выше, из области ремесла), Феофраст придал ему этический смысл и подчеркнул его связь с перипатетической этикой (и вообще с философией Аристотеля).
То, чем теперь занимается психология, древности составляло предмет этики — учения о душевном складе, нраве человека (ήθος)[271] и физиогномики — науки, которая пыталась делать заключения о характере и поведении человека по его внешности (είδος),[272] т. е. по физическим признакам.
«Традиционная» дофилософская этика в Греции сводилась к определенным правилам поведения (особым для мужчин, женщин, взрослых и юношей, знатных и простолюдинов).[273] Например: как вести себя в бою с врагом, на пирушке (συμπόσιον) с друзьями, в общении со старшими, с младшими, с иностранцами. Эти правила были слабо связаны с религией.[274] В основе традиционной этики лежали медицинские и антропологические представления. Так, медицинская теория о вреде чрезмерности и недостатка пищи и физических упражнений была перенесена в область этики. Подобно тому как в человеческом теле существует нормальная природная конституция, так дело обстоит и в этической области.[275] Этическое благо определялось как душевное здоровье, а зло (порок)—как болезнь.[276]
В V в. знакомство с этнографией привело греков к убеждению, что их этика не единственная. Отсюда был сделан вывод, что всякая этика основана на соглашении (νόμος) и не может претендовать на всеобщее значение.
Философская этика, возникшая в конце V—начале IV в., прежде всего поставила вопрос о возможности общезначимой этики, обязательной для всех людей.
Древние доблести (άρεταί) этизировались и стали пониматься как средняя величина, некая норма (правильная середина) между двумя крайностями (пороками), образующимися от чрезмерности и недостатка. Например, мужество — это середина между отчаянной отвагой и трусостью, щедрость — середина между расточительностью и скаредностью. Доблести — это средства (пути) для достижения высшего блага.
Философская этика классифицировала доблести и пороки. Она изучала вопросы: 1) о частях доблести (αρετή) (о так называемых кардинальных доблестях)[277] и 2) о высшем благе.[278]
Аристотель расчленил высшее благо (ευδαιμονία) по Платоновой схеме на душевные блага (кардинальные доблести),[279] телесные (здоровье, сила, красота, острота ума) и внешние блага (богатство, власть, успех, дружба).[280] Соответственно Аристотель различает отдельные высокие качества души — дианоэтические и этические доблести (как части единой доблести).
У Платона (и уже у досократиков) появляется мысль о том, что совершенство (высшее благо) состоит в оформленности и в упорядоченности. Благу противостоит зло, которое можно определить как нечто абсолютно бесформенное и неупорядоченное (затем как материю). Аристотель и перипатетики понимают эту бесформенность как 'лишенность, отсутствие' (στέρησις) и определяют зло как чистое отсутствие добра.[281] Зло (порок) коренится либо в аффектах, либо в самом разуме. В одном случае оно — преодоление разума, в другом — несовершенство самого разума.
ЭТИКА ФЕОФРАСТА И ЕГО «ХАРАКТЕРЫ»
Вслед за Аристотелем Феофраст считал высшим принципом этики жизнь соответственно природе.[282]
Высшее благо (ευδαιμονία, 'благодолие'), образующее неделимое целое, раскрывается в доблестях и обусловлено обладанием доблестями, телесными и внешними благами. Евдемония — лучшая форма жизни, диаметрально противоположная худшей форме (κακοδαιμονία).
Последняя порождена пороками[283] (κακί'αι) и не имеет ценности; «правильному» человеку (σπουδαίος άνήρ) ее следует избегать.[284] Человеческая жизнь как целое определяется высшей ценностью (благом, как некоей нормой).
Человек может и должен[285] среди многих образов жизни (βίοι) выбирать наилучший.
Перипатетическая этика рекомендовала частному человеку (δημότης), в противоположность государственному мужу или полководцу, либо «быть ученым (или учителем), ведя жизнь „созерцательную", либо вести „среднюю жизнь" воспитателя (главы философской или грамматико-риторической школы)».[286]
Для Феофраста идеальной нормой являлась «созерцательная» жизнь ученого-философа,[287] которую он и сам вел (не вмешиваясь в политическую жизнь своей второй родины — Афин).[288] Реальный же мир для него (как и для других философов-идеалистов) остается миром зла и всего «низменного», а «большинство людей — порочны»,[289] так как их свойства — это врожденные пороки.
Изображение этого «низменного» реального мира в эллинистическое время в литературе дается в ироническом плане.[290] Философ же (как и врач) должен прежде всего изучить пороки реального мира и поставить диагноз болезни. Феофраст, подобно естествоиспытателю, изучает человека (его свойства) как вещь, как чужое «я». Вслед за Аристотелем он стремится для каждого единичного явления установить его «непреходящую» сущность,[291] которая есть вместе с тем причина меняющихся состояний (τα συμβεβηκότα) и человеческого поведения. Человеческие свойства (пороки) Феофраст классифицирует и группирует по основному свойству (пороку), причем каждому свойству соответствует определенный носитель (тип), человеческий характер.[292] Человек проявляется, в глазах Феофраста, в своих повседневных поступках (в том, как он себя держит, как носит одежду, общается с другими людьми).[293] Каждому душевному свойству соответствует свой «стандартный» поступок в жизни [под жизнью же (βίος) в эту эпоху разумеется частный быт в противоположность политической жизни].[294] В IV в. поведение человека в частном быту является уже типичным. Поэтому предмет исследования Феофраста — частный, обыденный человек (мелкий афинский обыватель).
Аристотель вместе с учениками изучал жизнь общества и отдельных личностей. В результате этих штудий под его именем (или под именем Феофраста) появились сочинения: «Об обычаях» (или «О нравах», ϋερί ηθών), «Политические обычаи» (Πολιτικά Ιθη) и др. Сюда же относятся и Феофрастовы «Этические характеры»[295] — 30 кратко набросанных типов человеческого поведения, уже подготовленных подобными трудами (описание нравов — этология) самого Аристотеля.
«Характеры» (типы) Феофраста — лишенные индивидуальности носители отвлеченных душевных свойств (пороков), принадлежащие к низшим и средним слоям рабовладельческого общества. Это торговцы, ростовщики, прихлебатели, завсегдатаи рынка, зажиточные крестьяне, представители старой земельной аристократии и демократы — сторонники утраченной политической свободы и пр.[296] Эти отдельные характеры в совокупности дают яркую картину быта и нравов афинского общества конца IV в. до н. э.
Каждый характер (в духе Аристотеля) начинается с определения (дефиниции).[297] В нем дается моральная оценка свойства (порока).[298] Затем следует иллюстрация:[299] данный характер помещается в различные жизненные ситуации. «То, что человек есть „брюзга" или „льстец", мыслится столь же наглядно и объективно, как его рост или форма его носа».[300]
Феофраст изображает по преимуществу резко выделяющиеся (исключительные) характеры, которые легко обрисовать, но умеет также различать в человеческой душе и более тонкие характерологические черты.[301]
Все изображенные Феофрастом характеры делятся на несколько категорий. Так, некоторые характеры (например, скупой, льстец, трус, вестовщик и др.) — так называемые вечные типы — отображают нечто непреходящее в человеческой натуре, а другие — нечто преходящее (таковы характеры XXIX и XXVI, отражающие общественную действительность в Афинах конца IV в.).
Наряду с этими «политическими» характерами стоит несколько «специальных» типов — представителей горожан (характеры VI, XI, XXI — представитель афинского снобизма, типично афинский характер).[302] Тип зажиточного крестьянина, выступавшего уже как герой-бомолох в древней комедии,[303] изображен в характере IV.
В обрисовке некоторых характеров Феофраста заметно стремление к индивидуализации путем членения отдельных типов. Так, характеры скупца и болтуна даны не только в общих чертах, но расчленены на их разновидности (что, однако, не приводит к пониманию индивидуальных характеров).[304]
ВРЕМЯ ВЫХОДА В СВЕТ «ХАРАКТЕРОВ»
О времени выхода в свет «Характеров» мы можем судить только по косвенным данным, исходя из самого памятника.
Так, в характерах XXIII и VIII упоминаются события между смертью Александра Македонского (лето 323 г.) и смертью Антипатра (первая половина 319 г.). Сцена, изображенная в характере XXIII, по всей вероятности, могла произойти только во второй половине 319 г., когда в Афинах было олигархическое правительство, установленное Антипатром. С другой стороны, другие характеры предполагают в Афинах демократическое правление. Таким образом, мы имеем только terminus post quem, и поэтому дата выхода в свет «Характеров» может быть определена лишь приблизительно: после 319 г.[305]
ЦЕЛЬ НАПИСАНИЯ «ХАРАКТЕРОВ», ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖАНР И СВЯЗЬ С АРИСТОТЕЛЕМ И НОВОЙ КОМЕДИЕЙ
Относительно первоначальной цели написания «Характеров», их жанра и связи с сочинениями Аристотеля были высказаны различные предположения.[306]
Уже первый комментатор «Характеров» знаменитый Казобон указал на связь этого произведения с новой комедией Менандра,[307] усмотрев в них объяснение комедийных масок. Теоретические наблюдения Феофраста, бесспорно, идеологически связаны с художественными задачами новой комедии. Примеры, привлекаемые Феофрастом для иллюстрации отдельных черт его типов, не всегда берутся из жизни; иногда они приходят из литературы, как реальные бытовые фигуры, художественно обработанные в новой комедии.[308]
Крупнейший немецкий ученый конца XIX—начала XX в. У. Виламовиц совершенно отрицал литературный характер труда Феофраста. Цель «Характеров», по мнению Виламовица: 1) узнать, как люди остаются теми же в их слабостях, 2) нарисовать картину ежедневной жизни Афин ок. 320 г. до н. э.[309]
Исходя из того, что Феофраст был ближайшим учеником и последователем Аристотеля (в его руках после смерти Аристотеля оказалось все научное наследие учителя), большинство современных ученых указывают на связь «Характеров» с различными сочинениями Аристотеля или с другими (не дошедшими до нас) трудами самого Феофраста.
Так, по Целлеру, «Характеры» представляют собою эксцерпт из этических произведений самого Феофраста или его сочинения «О комедии» (Περί κωμωδίας).[310] Петерсен считает «Характеры» эксцерптом из Феофрастова же сочинения «О нравах» (Περί ήθων).[311] Для Гомперца отношение «Характеров» к «Этике» аналогично отношению «Политий» Аристотеля к его «Политике».[312] Некоторые ученые считают «Характеры» не особой книгой, а просто сборником примеров. Так, для О. Иммиша это сборник школьных примеров для риторического употребления, а для Пасквали — сборник примеров для лекций по феноменологии нравов.[313] По мнению О. Наварра, «Характеры» — иллюстрирующее приложение (appendice) к труду по теоретической этике, рано ставшее отдельной, независимой книгой.[314] Наконец, Ростаньи полагает, что «Характеры» принадлежат к области поэтики.[315] Таким образом, «Характеры» как этологическое (нравоописательное) сочинение могут принадлежать к области этики, поэтики и даже риторики.[316]
Что касается литературного жанра «Характеров», то, если это произведение было издано отдельной книгой (чего мы не знаем), оно больше всего подходит к жанру «Записок» (Υπομνήματα), содержавших экскурсы, дополнения и иллюстрирующие примеры к какому-нибудь большому произведению.
Твердо устанавливается только связь содержания «Характеров» с сохранившимися этическими произведениями Аристотеля[317] и с физиогномикой.[318]
Прежде всего бросается в глаза сходство дефиниций Феофраста с аристотелевскими[319] (а также с псевдоплатоновыми дефинициями).
Далее можно отметить, что стилистически и по содержанию «Характеры» стоят в связи с «Никомаховой этикой» и с «Большой этикой».[320] Особенно важно сходство описаний Феофраста с неразвитыми (рудиментарными) описаниями Аристотеля.[321]
Хотя Феофраст, несомненно, следовал за Аристотелем, но манера и стиль «Характеров» не вытекают из сухого, строго научного стиля Аристотеля (Kathederstil). Феофраст старался придать своим типам наглядность. Он изображал мир афинских обывателей в ироническом плане, не чуждаясь легкого юмора, и создал замечательное литературное произведение.
Некоторую аналогию «Характерам» представляет также произведение эпикурейца Филодема (ок. 110—40-35 гг. до н. э.) «О пороках» (Περί κακιδν), сохранившееся на геркуланумских папирусах, в основе которого лежит труд Аристона Хиосского (III—II в. до н. э.). Аристон писал на темы, близкие Феофрасту, в своеобразной полунаучной, полухудожественной манере.[322] У Филодема, однако, весь иллюстрирующий материал (историческая часть и анекдоты) опущен. Оригинал Аристона, как думают, был гораздо полнее. Аристон не описывал в абстрактной форме определенные порочные характеры, но давал как раз их конкретные жизненные формы, возникающие в соединении с другими порочными чертами характера, т. е. изображал такие же жизненные типы, как и Феофраст.[323]
Интересно отметить влияние Феофраста на автора новой комедии Менандра (бывшего учеником философа). Менандр заимствовал у Феофраста способ изображения характеров (нанизывание отдельных мелких черт), стремясь к большей их индивидуализации. Так, в комедии Менандра «Брюзга» в образе главного героя Кнемона объединяются отдельные черты нескольких типов Феофраста: грубияна (XV), неотесанного (IV), крохобора (X), несносного (XX), подозрительного (XVIII). Неслучайно четыре комедии Менандра названы по характерам Феофраста. Это «Неотесанный» (IV), «Подозрительный» (XVIII), «Суеверный» (XVI) и «Льстец» (II).[324]
Сжатый, отрывистый, почти конспективный стиль Феофраста производит впечатление нарочитого пренебрежения языковой формой и даже некоторой наивности. Часто повторяющиеся словечки и термины, скопление глаголов или одинаково звучащих слов, характерная склонность к сложным словосочетаниям (типа μικρολόγοι)[325] отличают стиль Феофраста. Такой стиль можно объяснить либо искажениями и сокращениями (которые памятник, быть может, претерпел уже в Византийскую эпоху), либо тем, что книга, представлявшая заметки или конспект лекций, вовсе не предназначалась автором к изданию.
РУКОПИСНОЕ ПРЕДАНИЕ И СУДЬБА «ХАРАКТЕРОВ» ФЕОФРАСТА В НОВОЕ ВРЕМЯ
В Византийскую эпоху «Характеры», по-видимому, усердно читались в школах, и потому сохранилось 60 рукописей этого произведения. Все эти рукописи, однако, дошли до нас в очень плохом состоянии: со множеством искажений, вставок и следами сокращений.
На Запад рукописи Феофраста попали в эпоху Возрождения и сразу же привлекли внимание гуманистов.
Первое печатное издание памятника принадлежит Пиркхеймеру (Нюрнберг, 1527 г. по рукописи Пико делла Мирандола). В 1531 г. Анджело Полициано перевел «Характеры» на латинский язык, сделав их таким образом достоянием широкого круга ученых.
Знаменитый французский филолог И. Казобон (1559—1614) впервые дал замечательный комментарий памятника, указав на связь его с комедией Менандра. Однако только после появления французского перевода «Характеров» Лабрюйера (1687) и написанной по образцу Феофраста его книги «Характеры или нравы этого века» книга Феофраста стала достоянием всего европейского культурного мира.
Ввиду того что последнее издание «Характеров» (P. Steinmetz, 1960) осталось переводчику недоступным, в основу настоящего перевода положено издание: Theophraste. Caracteres. Traduct. par О. Navarre. Paris, 1920.
Переводчик использовал также следующие переводы и комментарии «Характеров»:
1. В. Алексеев. Теофраст. Характеристики.
СПб., 1893.
2. Перевод под ред. О. М. Фрейденберг.— Ученые записки ЛГУ, Серия филол. наук, 1941, № 63, в. 7.
3. В. Смирин. Теофраст. Характеры.— В кн.: Менандр. Комедии. М., 1964.
4. Theophrasts Charaktere. Herausgg., erklart u. iibersetzt von d. philolog. Gesellschaft zu Leipzig. Leipzig, 1897.
ПРИМЕЧАНИЯ
В рукописях «Характеров» Феофраста сохранилось «Предисловие» неизвестного автора, по-видимому, Византийской эпохи. Некоторые «Характеры» (I, II, III, VI, VIII, XXX) сопровождаются морализирующими эпилогами, составленными также каким-то византийцем (ср.: Theophraste. Caracteres. Traduct. par O. Navarre. Paris, 1920, стр. 9-10). Поэтому мы не включаем «Предисловие» и эпилоги, как не принадлежащие Феофрасту, в текст и даем их в примечаниях.
(1) Когда мне в прошлом уже приходилось размышлять над этим предметом, я нередко с удивлением задавал себе вопрос (да, пожалуй, и впредь не перестану удивляться): почему же это в нашей Элладе, несмотря на одинаковый климат и одни и те же условия воспитания для всех эллинов, существует такое различие в характерах людей. (2) Ведь уже с давних пор я наблюдаю, Поликл, человеческую натуру: я прожил 99 лет, и мне пришлось общаться со многими людьми самого разного характера. После того как я со всей тщательностью сравнил людей добродетельных и порочных, я счел нужным описать, как те и другие ведут себя в жизни. (3) Я представляю тебе различные типы характеров, присущие этим людям, и расскажу, как они управляют своими поступками. Полагаю, Поликл, что сыновья мои благодаря этим заметкам (которые я им завещаю) станут лучше и, найдя в них поучительные примеры, захотят жить и общаться только с самыми почтенными людьми, чтобы не быть ниже их. (4) Теперь я перейду к самой теме моих заметок, а ты со вниманием послушай и реши, правильно ли то, что я говорю. Сначала опишу людей, приверженных к иронии, причем обойдусь без вступления и пространных пояснений. (5) Начну с иронии и дам ее определение. Затем опишу ироника, что он собой представляет и как проявляет себя. Затем постараюсь также привести в ясность согласно моему плану одно за другим и остальные душевные свойства.
«Предисловие» написано в напыщенном и местами наивном тоне, резко отличающемся от непринужденной и безыскуственной стилистической манеры Феофраста. Кроме того, в нем содержится несколько грубых промахов и оплошностей (например, о единообразии климата Эллады и об одинаковых условиях воспитания в этой стране), невозможных для эпохи Феофраста. Автор «Предисловия» сообщает о себе, что он прожил 99 лет, что также не соответствует возрасту Феофраста, который, по Диогену Лаэртию (V, 2, 40), дожил до 85 лет. Кто такой Поликл, к которому обращено «Предисловие», неизвестно.
АТТИЧЕСКИЙ КАЛЕНДАРЬ
Греческий год делился на 12 лунных месяцев по 30 и по 29 дней (попеременно). Началом года в Афинах считалось первое новолуние после летнего солнцестояния. Поэтому первый месяц аттического года соответствовал приблизительно II половине июля — 1 половине августа. Месяцы аттического календаря следовали в таком порядке:
1) гекатомбеон (июль-август),
2) метагейтнион (август-сентябрь),
3) боэдромион (сентябрь-октябрь),
4) пианепсион (октябрь-ноябрь),
5) маймактерион (ноябрь-декабрь),
6) посидеон (декабрь-январь),
7) гамелион (январь-февраль),
8) анфестерион (февраль-март),
9) элафеболион (март-апрель),
10) мунихион (апрель-май),
11) фаргелион (май-июнь),
12) скирофорион (июнь-июль).
МЕРЫ ВЕСА И ДЕНЕЖНЫЕ ЕДИНИЦЫ
Талант . . . . . . 26.196 г
Драхма . . . . . . . 4.36 г.
Мина . . . . . . . . 436.6 г.
Обол . . . . . . . . 0.727 г.
Халк . . . . . . . . 0.09 г.
Золото ценилось в 10-13 раз дороже серебра.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Arist. EE — [Aristotelis] Eudemia sive Eudemi Rhodii Ethica.
Arist. HA — Aristotelis Historia Animalium.
Arist. MM — Aristotelis Magna Moralia.
Arist. EN — Aristotelis Ethica Nicomachea.
Arist. Physiogn, — [Aristotelis] Physiognomica.
Arist. Poet. — Aristotelis Poetica.
Arist. Pol. — Aristotelis Politica.
Arist. Resp. Athen. — Aristotelis de Republica Atheniensium.
Arist. Rhet. — Aristotelis Rhetorica.
Arist. virt. et vit. — [Aristotelis] de virtutibus et vitiis.
Aristoph. Av. — Aristophanis Aves.
Aristoph. Eccl. — Aristophanis Ecclesiazusae.
Aristoph. Pax — Aristophanis Pax.
Aristoph, Ran. — Aristophanis Ranae.
Artemis — Artemis Lexikon der Antike.
Athen. — Athenaei Convivium sophistorum.
CAH — Cambridge Ancient History.
Cicer. de orat. — Ciceronis de oratore.
Cicer. ad Att. — Ciceronis epistulae ad Atticum.
Demosth. or. — Demosthenis Orationes.
Demosth. c. Aristog. — Demosthenis contra Aristogitonem.
Diog. Laert. — Diogenis Laertii Vitae philosophorum.
A. Gellius NA — A. Gellii Noctes Atticae.
Hes. Op. et Dies — Hesiodi Opera et Dies.
Hesych. — Hesychii Alexandrini Lexicon.
Lexik. d. Antike — dtv Lexikon der Antike
Lys. — Lysiae Orationes.
Plat. Resp. — Platonis de Republica.
Plat. Symp. — Platonia Symposium.
Plut. Cim. — Plutarchi vita Cimonis.
Pint. Nic. — Plutarchi vita Niciae.
Plut. adv. Colot. — Plutarchi adversus Colotem
Plut. Perici. — Plutarchi vita Periclis.
Plut. Themist. — Plutarchi vita Themistoclis.
Plut. Thes, — Plutarchi vita Thesei.
Polyb. Hist. — Polybii Historia.
RE — Pauly — Wissowa — Kroll — Cichorius. Realenzyklopadie der klassischen Alterturnswissenschaft.
Strab. — Strabonis Geographia.
Suet. Claud. — Suetonii divus Claudius.
Suda — Sudae Lexicon, ed. A. Adier.
Theophr. HP — Theophrasti Historia Plantarum.