…Когда Ханио пришёл в себя, вокруг было так ослепительно светло, что он подумал, не рай ли это. Однако острая боль в затылке никак не хотела уходить. Значит, не рай. Там головной боли не бывает.

Первым, что он увидел, было большое окно с матовыми стёклами. Совершенно безликое в своей вычурной белизне.

— Похоже, он пришёл в себя, — послышался чей-то голос.

— О! Замечательно! Поможешь человеку в беде — и целый день настроение хорошее.

Ханио поднял взгляд. Перед ним стояли медсестра и крепкий мужчина в спецодежде врача «скорой помощи».

— Тихо, тихо. Вам нельзя делать резких движений. — Медсестра придержала его за плечи.

Ханио понял, что самоубийства не получилось.

Он принял большую дозу снотворного в последней уходящей электричке. Точнее, запил таблетки водой из фонтанчика на станции, перед тем как сесть в поезд. В вагоне повалился на пустую скамейку и тут же отрубился. Решение покончить с собой не было плодом долгих раздумий. Желание умереть пришло неожиданно в тот вечер в снэк-баре, где он обычно ужинал. Он сидел и читал заголовки газеты, вечерний выпуск за 29 ноября:

После того как Ханио оплошал с самоубийством, перед ним открылся в своём великолепии пустой и свободный мир.

С того самого дня он полностью порвал с однообразием повседневности, которое, как ему казалось, будет длиться вечно. Появилось ощущение, что теперь всё возможно. Дни больше не сливались в один бесконечный день. Они умирали один за другим, как и положено. Он чётко видел перед собой картину: ряд мёртвых лягушек с выставленными напоказ белыми брюшками.

Он написал заявление об увольнении из «Tokyo Ad». Фирма процветала, поэтому ему выплатили щедрое выходное пособие, что обеспечило жизнь, в которой он мог ни от кого не зависеть.

В третьеразрядной газете, в колонке «Ищу работу», он поместил следующее объявление:

Старичок направился к выходу. Только закрыл за собой дверь, и тут же вернулся. У человека, купившего чужую жизнь, были все резоны сказать то, что он сказал:

— О! Забыл важную вещь. Вы не должны никому ничего рассказывать. Ни о том, кто к вам приходил, ни о том, что вас попросили сделать. Раз уж я покупаю вашу жизнь, должна соблюдаться коммерческая этика.

— Об этом можете не беспокоиться.

— Нельзя ли получить письменное обязательство?

— Но это же просто глупо. Если вы уйдёте с таким обязательством, бумага сама по себе будет говорить о том, что вы меня о чём-то просили. Разве не так?

— Так-то оно так… — Издавая шипящие звуки сквозь неважно подогнанные зубные протезы, старичок, шаркая ногами, с озабоченным видом подошёл к Ханио. — Но как я могу вам верить?

— Тот, кто верит, верит всему, тот, кто сомневается, сомневается во всём. Вы пришли сюда, заплатили мне деньги. Это убедило меня, что в нашем мире ещё существует доверие. И даже если я расскажу кому-то, о чём вы меня попросили, я понятия не имею о том, кто вы и откуда. Так что вам не о чем беспокоиться.

— Не говорите глупостей. Рурико всё разболтает. Можете не сомневаться.

— Всё может быть. Но лично мне это совсем ни к чему.

— Вижу. Я в людях как-никак разбираюсь. Когда увидел вас, сразу понял: этот подойдёт. Если ещё понадобятся деньги, просто оставьте записку на доске объявлений у центрального входа вокзала Синдзюку: «Жду денег. Завтра в восемь утра. Жизнь». Что-нибудь в этом роде… Я люблю пройтись по универмагам, каждое утро совершаю такие прогулки. Время до открытия тянется медленно, так что давайте с утра пораньше.

Старичок повернулся к двери. Ханио вышел вслед за ним.

— Куда вы собрались?

— Разве не понятно? На «Виллу Боргезе», в квартиру восемьсот шестьдесят пять.

— Быстро вы взялись за дело.

Вспомнив, Ханио перевернул листок на двери с надписью: «Продаётся жизнь» — на другую сторону, где было написано: «ПРОДАНО».

«Вилла Боргезе» оказалась белым, выстроенным в итальянском стиле зданием, которое возвышалось на холме в окружении убогой застройки. Его было видно издали, так что сверяться с картой не понадобилось.

Ханио заглянул в окошко помещения консьержа, но в кресле никого не оказалось. Нет так нет. Он направился к лифту в глубине вестибюля. Двигался не по собственной воле, а как бы ведомый некой путеводной нитью, ощущением лёгкости, которую рождало отсутствие какой-либо ответственности, как человек, решившийся на самоубийство. Жизнь была наполнена этой лёгкостью.

Он вышел на восьмом этаже. В коридоре стояла тишина, как обычно утром. Дверь с номером 865 оказалась тут же, рядом. Ханио нажал кнопку звонка и услышал, как за дверью мелодично зазвенел тихий колокольчик.

Никого?

Однако интуиция подсказывала Ханио, что утром Рурико должна быть дома одна. Проводив любовника, она не иначе как легла досыпать.

Ханио настойчиво продолжать давить на звонок.

Наконец из квартиры донёсся шум — похоже, к двери кто-то подошёл. Она приоткрылась на цепочку, и в щели показалось удивлённое лицо молодой женщины. На ней была ночная рубашка, но лицо не заспанное, а наоборот — живое и сосредоточенное. Губы в самом деле были пухлые, влекущие.

— Вы кто?

— Я из компании «Жизнь на продажу». Не хотите ли застраховать свою жизнь?

— Не интересует. Мы тут все застрахованные. Больше не надо.

Говорила женщина резко, но дверь перед Ханио не захлопнула, из чего он сделал вывод, что какой-то интерес он всё-таки у неё вызвал. Ханио просунул ногу в дверную щель, как это делают торговые агенты.

— Я даже входить не буду. Просто выслушайте меня, и я тут же уйду.

— Нет-нет. Муж разозлится. И потом, я сейчас в таком виде…

— Тогда я ещё раз загляну, хорошо? Минут через двадцать.

— Ну… — Женщина задумалась. — Вы пока сходите ещё куда-нибудь, а через двадцать минут опять позвоните.

— Спасибо. Я так и сделаю. — Он убрал ногу, и дверь закрылась.

Ханио прождал двадцать минут на диванчике, стоявшем в конце коридора у окна. Оттуда хорошо были видны окрестности, освещённые зимним солнцем. Открывшаяся картина была настолько непрезентабельной, что больше напоминала муравейник, чем городские кварталы. Конечно, жившие там люди делали вид, что у них всё хорошо, желали друг другу доброго утра, справлялись о работе, здоровье жён и детей или выражали беспокойство по поводу осложнения международной обстановки. Но никто не замечал, что все эти слова уже не имеют никакого смысла.

Выкурив пару сигарет, он опять подошёл к двери с номером 865 и постучал. На этот раз дверь широко распахнулась, и на пороге появилась женщина в костюме салатового цвета с откровенно распахнутым воротником и пригласила Ханио войти.

— Хочешь чаю? Или что-нибудь покрепче?

— Исключительный приём, достойный дипломата.

— А я сразу поняла, что никакой ты не страховщик. Как только увидела. Если хотел разыграть спектакль, надо было лучше подготовиться.

— Твоя правда. Что ж, может, тогда пивом угостишь?

Рурико со смехом подмигнула и, покачивая бёдрами, слишком крутыми для её точёной фигурки, прошла через комнату в кухню.

Через несколько минут они уже сидели и пили пиво.

— Так кто же ты такой?

— Будем считать, я молочник.

— Шутишь? А ты знаешь, что рискуешь, явившись сюда?

— Нет.

— И кто же попросил тебя прийти?

— Никто.

— Странно. Хочешь сказать, просто так, наудачу позвонил в первую попавшуюся дверь и случайно застал гламурную красотку?

— Получается, так.

— Так ты везунчик. У меня особо ничего нет к пиву. А вообще, это нормально пить по утрам пиво с чипсами? Погоди, ещё должен быть сыр.

Рурико снова направилась на кухню, к холодильнику.

— О! Охладился в самый раз, — послышался её голос. Она вернулась с тарелкой, на которой на листьях салата лежало что-то чёрное. — Вот, попробуй.

Она почему-то подошла к Ханио сзади. В следующую секунду что-то холодное ткнулось ему в щёку. Краем глаза он увидел пистолет. Это его не особенно удивило.

— Холодный, правда?

— Да уж. Ты его всегда в морозилке держишь?

— Конечно. Терпеть не могу тёплое оружие.

— А ты горячая.

— Не боишься?

— Да не так чтобы.

— Думаешь, раз я женщина, можно со мной шутки шутить? Даю тебе время всё рассказать. Так что пей пиво и молись.

Рурико осторожно отвела пистолет от Ханио, обошла его вокруг и устроилась в кресле напротив. Ствол по-прежнему смотрел на Ханио. Тот держал стакан с пивом, сохраняя полное спокойствие, зато у Рурико руки мелко дрожали. Ханио с интересом наблюдал за ней.

— А ты здорово замаскировался, — сказала она. — Ты кто? Китаец? Кореец? Сколько лет в Японии?

— Ну и шутки у тебя. Я японец. Чистокровный.

— Вот только врать не надо. Ты шпионишь за моим мужем. И зовут тебя по-настоящему или Ким, или Ли.

— Откуда такие выводы?

— А ты крутой парень. Правды от тебя не дождёшься… Придётся ещё раз объяснить, что ты и так должен знать. Мой муж ревнив как чёрт, вечером он ни с того ни с сего набросился на меня, видно, подозревает в чём-то. Ситуация была не дай бог. В конце концов он поручил своей «шестёрке» за мной следить. Но наблюдения со стороны ему мало. Он меня проверяет — может подослать сюда кого-нибудь, чтобы тот меня соблазнил. Я его знаю. Так что подойдёшь на шаг — выстрелю. Это он дал мне пистолет для самообороны и убедился, что я умею им пользоваться… Может, ты, конечно, ничего про это и не знал и тебя сюда послали втёмную, ни о чём не предупредив. Тогда, значит, ты попал в ловушку… Не знал, что тебя подставили под пулю, чтобы я доказала свою верность мужу.

— Ого! — Ханио всё с тем же скучающим видом посмотрел на Рурико. — Но раз мне всё равно конец, я хотел бы прежде переспать с тобой. А потом можешь меня спокойно убить. Я трепыхаться не стану. Обещаю.

В глазах Рурико читалось постепенно нараставшее раздражение. Ханио казалось, что он видит в них карту горных вершин, контуры которых неожиданно смешались, сбились в кучу.

— Не убедительно. Послушай, а ты, случайно, не из ACS?

— ACS? Это что такое? Телекомпания?

— Не прикидывайся дурачком. ACS — это Asia Confidential Service. Азиатская секретная служба.

— Я вообще не понимаю, о чём ты.

— Ну да, конечно. Я чуть не попалась на удочку. Я же чуть тебя не уложила. Случись такое — на всю жизнь осталась бы в его когтях. Какой романтический сценарий он придумал, чтобы удержать своего маленького птенчика. Я убиваю человека, доказывая, что верна мужу, и после этого он на всю оставшуюся жизнь засаживает меня под замок. Вот такой план он придумал. В Японии всего пять человек имеют возможности, чтобы укрывать убийц. Мой муженёк — из их числа. Мне так страшно… Скажи: ты всё-таки из ACS или нет? — повторила свой вопрос Рурико и бросила пистолет на стоявший рядом пуфик.

Ханио решил не углубляться в эту тему. Пусть будет ACS.

— Значит, ты тоже на него работаешь? Под прикрытием страхового агента? А я не знала. Мог бы и предупредить. Я мужа имею в виду. Но актёр из тебя никудышный. Наверное, недавно в ACS? Сколько месяцев стажируешься?

— Полгода.

— Маловато. И за такое короткое время все языки выучил? Всю Юго-Восточную Азию? Все китайские диалекты?

Ханио ничего не оставалось, как неопределённо мычать.

— Но нервы у тебя железные. Молодец! — решила польстить ему Рурико.

Судя по выражению лица, теперь она чувствовала себя свободнее. Она встала и бросила взгляд на балкон, где Ханио заметил садовый стул. Белая краска на нём облупилась. Рядом стоял стол из того же гарнитура, что и стул. На кромке стеклянной крышки дрожали капли прошедшего накануне дождя.

— И сколько килограммов он попросил тебя перевезти?

Ответа на этот вопрос у Ханио не было, поэтому он ограничился словами: «Этого я сказать не могу» — и зевнул.

— В Лаосе золото такое дешёвое. Если брать во Вьентьяне по рыночной цене, в Токио можно получить вдвое. Главное — довезти. Вот прошлый парень из ACS придумал классную штуку. Растворял золото в кислоте — в царской водке, разливал в бутылки из-под виски и дюжинами таскал их в Японию. А здесь уже обратно выделял золото. Представляешь?

— Что-то больно мудрёно. Один выпендрёж. Вот у меня, к примеру, туфли из золота, а поверх крокодиловая кожа наклеена. Только ноги очень мёрзнут.

— Эти самые?

Рурико, не скрывая любопытства, наклонилась, чтобы поближе рассмотреть обувь Ханио, но ни тяжести, ни блеска благородного металла не ощутила. Тем временем глаза Ханио словно магнитом притягивала глубокая ложбинка между её грудями, которые — правду сказал старичок — смотрели в разные стороны, точно поссорились, но под давлением с двух сторон против своей воли прижимались друг к другу, разделённые только мучнисто-белой ложбинкой. Казалось, Рурико присыпала это место тальком. Ханио представил, что целует её в ложбинку и будто тычется носом в детскую присыпку.

— А как с контрабандой американского оружия через Лаос? Перевалочный пункт в Гонконге? Но это ж сколько геморроя! База Татикава[4] куда ближе. Там-то оружия завались.

Ханио прервал её:

— Муж-то когда вернётся?

— К обеду должен зайти ненадолго. Он тебе что, не сказал?

— Вот я и решил подойти пораньше. Ну что, может, вздремнём немножко, пока он не пришёл? — Ханио ещё раз зевнул и скинул пиджак.

— Ах ты, несчастный! Устал, что ли? Ложись тогда на мужнину кровать.

— Нет, я на твою хочу.

Без лишних слов Ханио схватил Рурико за руку. Она стала отбиваться и дотянулась до пистолета, лежащего на пуфике.

— Идиот! Пулю захотел?

— Меня всё равно убьют. Так что мне без разницы — придёт твой муж или не придёт.

— Зато для меня есть разница. Вот я сейчас тебя застрелю и останусь жить, а если муж застанет нас в постели, нам обоим крышка.

— Да, простая арифметика. Но у меня вопрос: ты знаешь, что ждёт того, кто убьёт агента ACS? Да ещё без причины.

Рурико побледнела и покачала головой.

— Вот что.

Ханио подошёл к уставленной безделушками полочке, взял куклу в национальном швейцарском костюме и согнул её так, что она переломилась пополам.

Ханио разделся первым и, забравшись под простыню, стал думать, что делать дальше:

«Надо постараться, чтобы это дело продолжалось как можно дольше. Чем дольше, тем больше шансов, что явится её муженёк и застрелит нас обоих».

Он полагал, что, если их убьют, так сказать, в процессе, это будет самая лучшая смерть. Старику неприлично так умирать, а молодому в самый раз. Почётней кончины не придумаешь.

Идеально, конечно, ничего не знать до самого последнего момента. Что может быть лучше падения с вершины экстаза в пучину небытия?

Но для Ханио это был не вариант. В предчувствии гибели надо растянуть удовольствие. Страх, который испытывают перед лицом смерти обычные люди, не позволяет им наслаждаться сексом, однако к Ханио это не имело отношения. Он будет мёртв до того, как успеет рот открыть, ну и что с того? Пока до этого дойдёт, только одно имеет значение: надо прожить каждый момент жизни, один за другим, растягивать её и наслаждаться ею.

Чего было не отнять у Рурико, так это невозмутимости и уверенности в себе. Она небрежно прикрыла венецианские жалюзи наполовину, но шторы задёргивать не стала. Комната, наполненная голубым светом, стала походить на аквариум. Нисколько не стесняясь, Рурико сняла с себя одежду. Дверь в ванную комнату была распахнута, и Ханио мог видеть её обнажённую фигуру, наблюдать, как, стоя перед зеркалом, она побрызгала туалетной водой под мышками, мазнула духами за ушами.

Плавные контуры её тела — от плеч до ягодиц — сразу навели на мысль о сладких объятиях. Он смотрел на девушку как зачарованный, с трудом веря в происходящее.

Наконец, грациозно ступая, Рурико обошла вокруг кровати и с деловым видом юркнула под простыню.

Понимая, что это не самая подходящая тема для разговора в постели, Ханио тем не менее не смог побороть любопытство:

— Зачем вокруг кровати-то?

— Это у меня вроде ритуала. Знаешь, собака, перед тем как улечься, кружится на месте. Инстинкт своего рода.

— А я не знал.

— Ладно, времени нет. Давай по-быстрому, — расслабленно проговорила Рурико, закрывая глаза и обхватывая Ханио за шею.

Стратегия Ханио заключалась в том, чтобы максимально растянуть процесс, как можно дольше удерживать партнёршу на грани — попробовать одно и вернуться к началу, потом другое, и снова отступление. И так несколько раз. Но к его удивлению, с первого же раза пошло не так, как он привык. Глядя на тело Рурико, можно было понять ту одержимость, с какой рассказывал о нём посетивший Ханио старичок. Поэтому план действий, намеченный Ханио, чуть было не провалился, но всё же ему удалось устоять.

Задача заключалась в том, чтобы не дать Рурико отвлечься от того, чем они занимались, чтобы она оставалась сосредоточенной на этом даже под страхом смерти. И Ханио пустил в ход все приёмы, которыми владел: то возбуждал в ней сожаление, что всё вот-вот закончится; то дразнил, вызывая радость оттого, что это не кончается. Чтобы добиться нужного эффекта, требовались краткие паузы. Ханио был уверен в себе и умел их делать. Тело Рурико приобрело цвет спелого персика, и хотя девушка лежала на кровати, ощущение было такое, словно она парит в воздухе. Взгляд её глаз, полных слёз, цеплялся за лучи света, проникавшие через окно в потолке, и тут же соскальзывал вниз. Она была узницей, лишённой возможности вырваться на свободу.

Ханио бросался на приступ, делал паузу; передохнув, начинал снова. Но с каждым усилием он всё ближе приближался к тому, чтобы оказаться в необыкновенной ловушке, которую представляло собой тело Рурико. Избежать этого можно было, только наблюдая, как её фантазии становятся всё более изощрёнными.

Занятый этим делом, Ханио услышал, как во входной двери тихо поворачивается ключ. Рурико ни на что не обращала внимания и, крепко зажмурившись, мотала головой из стороны в сторону. Лицо её было мокрым от пота.

«А вот и конец, — подумал Ханио. — Пистолет, скорее всего, с глушителем. Сейчас он проделает маленький красный тоннельчик в моей спине, который войдёт в грудь Рурико».

Дверь потихоньку затворилась. В квартиру определённо кто-то вошёл. Однако ничего не случилось.

Ханио не хотелось оборачиваться — к чему лишние усилия? Раз уж времени совсем не остаётся, надо, чтобы концовка была достойной. Лучше всего, если смерть застанет его именно в такой момент. Конечно, жизнь не была целиком посвящена ожиданию этой минуты, и тем не менее он с ощущением неожиданно свалившегося счастья топил себя в подготовленных Рурико восхитительных ловушках. Но даже когда всё закончилось, ничего не произошло и Ханио, не отрываясь от Рурико и приподняв голову, как змея, обернулся.

Он увидел толстого, комичного вида человека средних лет, одетого в модный, абрикосового цвета пиджак и берет. На коленях у него был большой альбом для рисования, в котором толстяк энергично водил карандашом.

— Э-э… не шевелитесь, не шевелитесь, — кротко проговорил он, не отводя глаз от бумаги.

Рурико будто пружиной подбросило, стоило только услышать его голос. Ханио поразился, увидев на её лице выражение безотчётного ужаса.

Рурико сильно дёрнула простыню, натягивая её на себя, и села на кровати. Ханио остался голым, единственное, что он мог делать в таком положении, — переводить взгляд с Рурико на вошедшего и обратно.

— Почему ты не стреляешь? Почему ты нас не убил? — пронзительно воскликнула Рурико и разрыдалась. — A-а, понятно! Ты собрался поджаривать нас на медленном огне.

— Не шуми ты. Уймись.

Толстяк ещё старательнее заработал карандашом. Говорил он с каким-то странным акцентом, присутствие Ханио полностью игнорировал.

— Хороший рисунок получается. Ваши движения были прекрасны. У меня сейчас проснулось художественное чувство, не могли бы вы помолчать ещё немного.

И Ханио, и Рурико были вынуждены подчиниться.

— Ну всё. Я закончил. — Толстяк сложил альбом, снял берет и положил на стул. Потом подошёл к кровати и, уперев руки в бока, тоном учителя, разговаривающего с младшеклассниками, сказал: — А теперь оденьтесь, а то простудитесь.

Обескураженный, Ханио стал натягивать в беспорядке брошенную одежду, в то время как Рурико, завернувшись в простыню, поднялась с кровати и с негодующим видом проследовала в ванную. Волочившаяся по полу простыня зацепилась за дверь; сердито щёлкнув с досады языком, Рурико втянула простыню за собой. Дверь с громким стуком захлопнулась.

— Ну, иди сюда. Выпить хочешь? — предложил толстяк.

Делать нечего — Ханио вернулся за стол, за которым они недавно выпивали с Рурико.

— Она долго там будет ковыряться. Полчаса как минимум. Придётся подождать. Вот выпей, и можешь спокойно идти домой.

С этими словами он достал из холодильника бутылку с коктейлем «Манхэттен», ловко бросил по вишенке в два стакана и налил напиток, высоко держа бутылку. Вид его пухлых, в ямочках, рук наводил на мысль о неограниченном великодушии их обладателя.

— Так вот, спрашивать, кто ты такой, я не собираюсь. Да и какая разница?

— Рурико-сан сказала, что я из ACS…

— Ты можешь об этом не знать. Это нормально. Эта самая ACS существует только в страшилках, которые выдумывают авторы манги. Вообще-то, я очень миролюбивый человек. Мухи не обижу. Всё дело в том, что эта девица фригидная. Чего я только не придумываю, чтобы её подстегнуть, заставить почувствовать возбуждение. Она получает удовлетворение от моих трюков и размахивает игрушечным пистолетом, как настоящим. Я в душе пацифист. Считаю, что людям во всех странах важно жить в мире и помогать друг другу с помощью торговли и коммерции. Нельзя наносить человеку душевные травмы, не говоря уж о физических. Это и есть самый главный урок, которому нас учит гуманизм. Правильно?

— Полностью с вами согласен, — только и мог сказать растерянный Ханио.

— Этой девице на мой пацифизм наплевать. Ей нужны острые ощущения, она обожает мангу, всякие ужастики. Потому я и разыгрываю для неё спектакли. Я притворяюсь, что отправил на тот свет несколько человек. Наплёл ей всякую ерунду вроде ACS. Ей это нравится, потому что позволяет избавиться от фригидности. Поэтому я и разрешаю ей пребывать в этих иллюзиях. Будь я на самом деле тем, кем она меня представляет, уж конечно, наша могучая полиция меня бы в покое не оставила. Но ради секса совсем неплохо представать в образе пахана, которому убить человека — раз плюнуть.

— Понимаю. Но почему меня…

— Ты ни в чём не виноват. Доставил Рурико удовольствие. Упрекнуть мне тебя не в чем. Это я у тебя в долгу. Повторишь? Выпей — и домой. И больше не надо сюда приходить. Не заставляй меня сгорать от ревности. А рисунок и вправду получился замечательный. Взгляни.

Толстяк открыл свой альбом. Рисунок получился очень живой и был сделан почти на профессиональном уровне.

Ханио, будучи персонажем запечатлённой сцены, изумился её удивительной красоте и целомудрию. Казалось, перед ним два отважных маленьких диких зверька, вступивших в забавную игру. Изображённые на рисунке воплощали собой движение — как бы исполняли радостный, энергичный танец, удовольствие переполняло их. Глядя на рисунок, Ханио не чувствовал и намёка на мелочную рассудочность.

— Замечательный рисунок! — не мог скрыть своих чувств Ханио, возвращая альбом толстяку.

— Неплохо, да? Люди наиболее красивы, когда счастливы. Смотри, какие мирные позы. И я не собирался мешать. Всё было как надо. Я доволен, что смог запечатлеть это на бумаге. А теперь иди домой, пока Рурико не вышла. — Толстяк встал и протянул руку для рукопожатия.

Ханио вовсе не хотелось пожимать эту руку, будто слепленную из пенопласта, однако надо было уходить.

— Тогда до свидания. — Он поднялся и сделал шаг к двери.

Толстяк положил руку ему на плечо:

— Ты ещё молод. Забудь, что здесь сегодня было. Хорошо? Забудь всё — место это, людей, которых здесь видел. Понятно? Тогда у тебя останутся добрые воспоминания. Этот совет — мой тебе подарок на прощание. Договорились?

Ханио вышел из дверей на яркий свет, унося с собой этот недвусмысленный совет. Даже в его представлении то, что с ним произошло, выглядело глупой и безрассудной фантазией. Он решил выступать в роли крутого нигилиста, но, получив урок мудрости от человека его старше, словно трансформировался из незрелого юнца во взрослого человека. В сущности, с ним разговаривали покровительственно, как с нашалившим ребёнком.

Ханио шёл по зимним улицам, и ему показалось, что его кто-то преследует. Он обернулся, но никого не увидел. «Что же получается? Меня обвели вокруг пальца, как в ужастике, — подумал он. — Нет, не только меня, но и старичка — моего доверителя. Так, что ли?»

Ханио зашёл передохнуть в оказавшуюся поблизости закусочную. Судя по новенькой вывеске, она открылась совсем недавно. Он попросил кофе и хот-дог.

Когда официантка принесла баночку с французской горчицей и упакованную в булочку свежую сосиску, высовывавшую наружу блестящий кончик, Ханио без всякого умысла спросил:

— Ты вечером что делаешь?

Девушка была худой до прозрачности. Её макияж больше подходил для вечера, чем для рабочего дня; она так плотно сжала губы, будто дала себе зарок никогда не смеяться.

— Ещё ж день.

— Потому я и спрашиваю про вечер.

— Откуда я знаю, чего вечером будет?

— Ты даже на чуток вперёд заглянуть не можешь?

— Не могу. Тут даже через пятнадцать минут, что будет, не знаешь.

— Ты всегда точно по пятнадцать минут отмеряешь?

— В телике ведь так: прошло пятнадцать минут — раз тебе реклама, перерыв. Все ждут, что будет дальше. И в жизни так же.

Официантка громко засмеялась и ушла. То есть дала ему отлуп.

Но Ханио от этого нисколько не расстроился. Понятно, что девица списывает свою жизнь с телевизора. Так оно вернее и спокойнее. Всё ясно и понятно: пятнадцать минут прошли — реклама. Зачем ей думать, что будет вечером?

Ханио ничего не оставалось, как возвратиться домой, но он добрался туда только ночью. Всё это время бродил по улицам, заглядывая в разные кафешки и питейные заведения и стараясь при этом особо не тратиться.

Пятьдесят тысяч лежали в нагрудном кармане нетронутыми, поскольку Ханио не оставляла мысль, что деньги придётся вернуть.

Интересно, когда теперь заглянет этот старикашка?

Пока он не объявился и не произведён расчёт, покупателем жизни Ханио считается этот старик, и листок с надписью: «ПРОДАНО» — на двери лучше оставить.

В ту ночь Ханио спал как убитый. На следующее утро он услышал в коридоре шаги. Кто-то остановился у его двери, но, очевидно увидев объявление, решил не стучать и удалился. Ханио вдруг подумал, а не по его ли душу приходил неизвестный? Но тут же возразил сам себе: вряд ли его записали в участники фальшивого триллера. Пока закипала вода для утреннего кофе, он, встав перед зеркалом, рассматривал себя: оттянул нижние веки, высунул язык.

Весь следующий день Ханио прождал старичка. Просто сгорал в ожидании его появления и сам удивлялся своему нетерпению. Хотелось увидеть его поскорее и как-то разобраться, что там с его жизнью. Раз уж купил, надо всё-таки серьёзнее относиться к своей покупке. И Ханио целый день просидел дома, опасаясь куда-то отлучиться, — вдруг старичок придёт в его отсутствие.

Зимнее солнце зашло. Консьерж дома, где жил Ханио, имел обыкновение разносить жильцам вечерние газеты, подсовывая их под дверь с наступлением темноты.

Ханио развернул «вечёрку» и с удивлением обнаружил на третьей странице большую фотографию Рурико и заголовок:

Известие о смерти Рурико лишило Ханио дара речи. И надо же было так случиться, что именно в этот момент появился тот самый старик.

Он не вошёл, а прямо-таки влетел в комнату, прошёлся по ней пританцовывая.

— Вот это да! Как же это вы умудрились? Вот это работа! И живым остались! Ну, вы мастер, скажу я вам! Спасибо! Удружили так удружили.

Взбешённый, Ханио схватил посетителя за грудки:

— Немедленно убирайтесь отсюда! Вот ваши пятьдесят тысяч, — говорил он, запихивая деньги в карман старика. — Вы на них мою жизнь купили, но я остался жив и ничего вам не должен.

— Эй, погодите! Расскажите сначала, что произошло, а потом будем решать, что да как, — возмутился старик, беспорядочно двигая руками и ногами и хватаясь за дверную ручку. Он говорил так громко, что Ханио испугался, как бы не услышали другие жильцы. Наконец незваный гость отпустил ручку и уселся прямо на пол, громко дыша и издавая сквозь зубы своё фирменное шипение. Посидел так, потом подполз к стулу и взгромоздился на него, вернув себе достоинство.

— Не надо грубить, молодой человек. Особенно старшим.

Тут старик заметил торчащие из кармана деньги, с негодованием выхватил их и положил в пепельницу. Ханио наблюдал за ним с интересом, гадая, не задумал ли он сжечь деньги. Делать этого старик, однако, не собирался. Скомканные банкноты распрямлялись в пепельнице, напоминая грязноватый букетик распустившихся искусственных цветов.

— Понимаете, чему я так радуюсь? Вы молоды и всё же можете себе представить, как мучила и глубоко презирала меня Рурико. Она заслужила смерть, получила по заслугам. Так переспать-то с ней получилось?

Ханио почувствовал, как кровь приливает к лицу, и отвёл взгляд.

— Ну как? Верно я говорил? Переспали, значит? Ну и как впечатления? Она особенная, правда? Стоит с ней переспать, как начинаешь её ненавидеть. Потому что после неё другие женщины имеют бледный вид… Должен честно сказать: в моём возрасте она уже была мне не по зубам. И когда я это понял, что ещё оставалось? Только убить её.

— Довольно узколобая логика. Получается, это вы её убили?

— Ну уж! Что за глупые шутки? Если бы я сам мог это сделать, стал бы к вам обращаться? Убил её…

— Значит, это убийство?

— А что же ещё?

— Мне всегда казалось, что всё в мире происходит в результате цепи случайностей. Никак не могу избавиться от этой мысли. Завтра ещё раз схожу туда, в тот дом…

— И не вздумайте! Наверняка полиция там топчется. Хотите, чтобы они вас там оприходовали? Категорически не советую.

— Может, вы и правы.

Действительно, что толку туда идти, подумал Ханио. Какой смысл смотреть на опустевшую комнату, где больше не присутствует мягкое, гибкое тело Рурико. Только пистолет, должно быть, по-прежнему морозится в холодильнике.

— Но вот что странно… — Ханио немного успокоился, и ему вдруг захотелось поделиться со стариком тем, что с ним произошло.

Тот слушал его, посвистывая сквозь зубы, и, сам того не подозревая, выдавал пижонские привычки, оставшиеся у него с юности, — нервно теребил узел на галстуке покрытой пигментными пятнами рукой, приглаживал оставшиеся на голове редкие волосики. Он перевёл взгляд на окно, и его внимание привлекла жухлая ива, торчавшая между соседними домами и освещённая падавшим из окон светом. Ветви дерева колыхались под порывами холодного ветра. Старик, казалось, перебирал в памяти пережитые воспоминания — печальные и приятные.

— Как получилось, что он меня не убил? Вот что странно, — сказал Ханио. — Ведь я могу быть свидетелем.

— Разве непонятно? Этот человек твёрдо решил убить Рурико. А вы оказались у него на пути. Ясно же. Скорее всего, она из него все соки выпила и он с ней ничего больше не мог. Убей он вас обоих — получилось бы, что вы вместе с Рурико отправились в иной мир, где достать вас невозможно. Поэтому он и убил её одну, совершенно осознанно. Чтобы Рурико принадлежала только ему. И твои действия только укрепили его в этом намерении.

— Неужели это он её убил? Не похож он на убийцу.

— Разве не видите? Этот человек — мафиози. Настоящий пахан. Если даже ты будешь свидетелем, он найдёт как выкрутиться. Сейчас он, возможно, сидит в той самой квартире и разыгрывает представление, делая вид, что оплакивает Рурико. Об убийствах скоро забывают. Того, кто её убил, не найдут. И не надо вам в это нос совать. Займитесь своими делами. Да, вот вам ещё пятьдесят тысяч. Бонус, так сказать.

Старик положил в большую хрустальную пепельницу ещё пять купюр и собрался уходить.

— Полагаю, у нас больше не будет случая встретиться, — сказал Ханио.

— Хотелось бы верить. Рурико, надо думать, ничего обо мне не говорила?

Ханио захотелось подразнить старика:

— Ну, это как сказать. Не то чтобы совсем не говорила.

— Что? — Старик побледнел. — А личные данные, имя…

— Прям даже не знаю.

— Вы меня, никак, шантажировать собрались, молодой человек?

— А хоть бы и так. Но вы ведь никакого уголовного преступления не совершили. Так?

— Так-то оно так, но…

— Мы с вами всего лишь попробовали чуть-чуть сдвинуть шестерёнки опасного мира, в котором живём. Обычно такая мелочь не имеет ни малейшего влияния на ход событий, но стоило мне только отказаться от собственной жизни, как вдруг тут же произошло убийство. Потрясающе, правда?

— Удивительный парень! Не человек, а торговый автомат.

— Совершенно верно. Опускаете в меня монету — и получаете, что вам нужно. Автомат работает — ставит на кон жизнь.

— Как может человек до такой степени превратиться в робота!

— A-а, так я для вас откровение?

Ханио ухмыльнулся; старику, похоже, стало не по себе.

— Так сколько вы хотите? — спросил он.

— Если что-то понадобится, я выйду на связь. Сегодня мне ничего не надо.

Старик ринулся к двери. Ему хотелось как можно скорее вырваться на волю. Ханио окликнул его:

— О сиамском коте можете не беспокоиться. Я ведь живой.

Он протянул руку к висевшему на двери листку с объявлением и снова перевернул его на сторону, где было написано: «Продаётся жизнь». Зевнул и вернулся в комнату.

Он уже один раз умер.

Он не чувствовал никакой ответственности перед этим миром и не был к нему привязан.

Мир для него — лишь газетный лист, испещрённый иероглифами-тараканами. Но какое место в нём занимала Рурико?

Тело Рурико найдено. Полиция, должно быть, с ног сбилась, разыскивая преступника. В «Вилле Боргезе» его никто не видел, в этом он был уверен. За двадцать минут, что просидел в коридоре, он никому на глаза не попался. Никто за ним не следил, когда он вышел из здания и направился к дому. Во всяком случае, признаков слежки он не заметил. Короче говоря, он растворился среди людей, как облачко дыма. Причины беспокоиться, что его могут привлечь как свидетеля, отсутствовали. Единственную проблему представлял старик — вдруг полиция его привлечёт, а такую вероятность полностью исключать нельзя, и он расскажет о Ханио. Но этого бояться не стоит. Совершенно очевидно, что старик напуган тем, что связался с Ханио. Даже если бы Рурико убил Ханио, это дело вряд ли удастся распутать.

При этой мысли Ханио вздрогнул.

А вдруг Рурико в самом деле убил он? С учётом сюрреалистичного характера всей ситуации не мог ли Ханио, поддавшись гипнотической силе странного человека в берете, сам того не ведая, убить девушку? Может, он совершил это в ту ночь, когда якобы спал беспробудно?

Не связано ли его решение выставить свою жизнь на продажу с этим убийством?

Нет, это бред! Он здесь совершенно ни при чём.

Ханио разорвал все нити, связывавшие его с обществом.

Но если дело обстоит так, что насчёт связанных с Рурико сладких воспоминаний, не дающих ему покоя? Каков тогда смысл физической близости с ней, доставившей ему такое удовольствие? Да и существовала ли Рурико на самом деле?

Он решил больше не ломать голову по поводу своего участия в этой истории.

«Чем бы заняться сегодня вечером?» — подумал Ханио. Человек, продавший свою жизнь за сто тысяч, наверняка сумеет её перепродать.

К выпивке Ханио не тянуло — слишком банальное занятие. Неожиданный импульс заставил его взять с буфета мягкого игрушечного мышонка с потешным выражением на мордочке. Его когда-то подарила ему знакомая девчонка, занимавшаяся изготовлением таких игрушек.

У мышонка была острая, как у лисы, мордочка, из кончика носа торчали редкие волосинки. Чёрные глазки-бусинки… В общем, ничего особенного, таких безделушек полно. Единственное — мышонка упаковали в прочную белую смирительную рубашку. Лапки его были спелёнуты так туго, что пошевелить их не было никакой возможности. На груди мышонка красовалась надпись по-английски: «Осторожно: пациент буйный».

В том, что мышонок не может двигаться, виновата исключительно смирительная рубашка, рассуждал Ханио. Результатом его логических умозаключений стал вывод: заурядная внешность мышонка связана с тем, что он ненормальный.

— Ну что, дружок? — обратился к мышонку Ханио, но ответа не услышал. Может, он мизантроп?

Выяснять, к каким грызунам относится мышонок — к деревенским или городским, Ханио не собирался, и всё же было ощущение, что его выманил в Токио из глуши какой-то его пронырливый собрат. Большой город обрушился на мышонка всей своей тяжестью и раздавил. Из-за этого у него, страдающего от одиночества, наверное, и случилось помешательство.

Ханио решил, не торопясь, поужинать с мышонком.

Устроил его на другом конце стола, заткнул салфетку за смирительную рубашку и стал готовить еду. Свихнувшийся мышонок сидел как пай-мальчик и ждал.

Подумав, чем бы таким угостить мышонка, Ханио взял сыр и кусочек стейка и мелко нарезал, чтобы тому было легче работать своими острыми зубками. Положив в тарелку свою порцию, уселся за стол.

— Ну же, дружок! Ешь, не стесняйся, — посоветовал Ханио.

Мышонок не отвечал. Похоже, кроме проблем с головой, у него ещё было несварение желудка.

— Эй! Ты чего не ешь? Я так старался, готовил. Не нравится, что ли?

Ответа, естественно, не последовало.

— Может, ты под музыку есть любишь? Красиво жить не запретишь. Сейчас заведу что-нибудь спокойное, чтобы тебе понравилось.

Он встал из-за стола, включил стерео и поставил «Затонувший собор» Дебюсси.

Мышонок по-прежнему угрюмо молчал.

— Ну ты чудак! Ты же мышь, лапы тебе не нужны, чтобы есть.

Молчание. Ханио вдруг вышел из себя:

— Стряпня моя не нравится? Тогда получай. — Он схватил тарелку с кусочками мяса и ткнул её мышонку прямо в морду.

От толчка тот сразу свалился со стула на пол. Ханио поднял мышонка двумя пальцами:

— Что такое? Никак, сдох? Немного же тебе надо. Не стыдно, а? Эй! На похороны не надейся. И поминать тебя не буду. Мышь — она и есть мышь. Твоё место в какой-нибудь грязной норе. От тебя живого толку ноль. Да и от дохлого тоже.

С этими словами он зашвырнул мёртвого мышонка на буфет. Потом положил в рот кусочек стейка с мышиной тарелки. Мясо оказалось очень вкусным, сладким, как конфета.

Слушая Дебюсси, Ханио погрузился в раздумья:

«Со стороны всё это, верно, выглядит как дурацкая игра, затеянная одиноким человеком, желающим избавиться от одиночества. Но когда одиночество превращается во врага — это страшно. А для меня оно — помощник, союзник. Тут и сомнений быть не может».

В этот момент в дверь кто-то еле слышно постучал.

Ханио открыл дверь. На пороге стояла невзрачная женщина средних лет с пучком на голове.

— Я по объявлению.

— A-а, вот оно что! Проходите. Я ужинаю, подождёте минутку?

— Извините за беспокойство.

Женщина робко вошла, оглядывая комнату.

Вряд ли какое-либо другое действие может быть импозантнее, чем покупка чужой жизни. Почему тогда у человека, явившегося по такому значительному делу, столь непрезентабельный вид?

Заканчивая ужин, Ханио то и дело посматривал на посетительницу. Судя по неуклюже сидевшему кимоно, явно не домохозяйка. Тип старой девы, преподающей английскую литературу в женском двухгодичном колледже. Круг общения у неё ограничен жизнерадостными студентками, а отсутствие на горизонте представителей мужского пола привело её к убеждению, что молодиться нечего, надо оставаться самой собой. Бывает, что такие женщины оказываются гораздо моложе, чем выглядят.

— По правде сказать, я несколько дней кряду тайком подходила к вашей двери. Но на ней висело объявление: «ПРОДАНО». Стала думать: как такое может быть? Ведь если жизнь продана, значит человека не должно быть в живых. Поняла, что на девяносто девять процентов ничего не получится, но решила заглянуть сегодня в последний раз. На всякий случай. И вижу: «Продаётся жизнь». У меня от души отлегло.

Покончив с едой, Ханио принёс из кухни две кружки с кофе — для себя и посетительницы — и спросил:

— Так что вас сюда привело?

— Даже не знаю, как сказать.

— Говорите как есть. Здесь вам не о чем беспокоиться.

— Всё равно… Не знаю даже, как сказать.

Женщина помолчала, потом прямо взглянула на Ханио широко открытыми миндалевидными глазами.

— В этот раз вы вряд ли вернётесь домой живым, если продадите мне свою жизнь. Вас это не смущает?

На её вопрос Ханио и глазом не моргнул, женщину будто покинули силы. Поджав губы, она глотнула кофе и повторила своё предупреждения. На этот раз голос её дрожал:

— Я серьёзно. То есть вы и вправду к этому готовы?

— Готов. Так что вы от меня хотите?

— Я расскажу.

Женщина смущённо запахнула на коленях полы кимоно, будто опасаясь, что в этой комнате на неё может кто-то напасть, хотя Ханио она была совсем неинтересна.

— Я работаю в маленькой библиотеке, выдаю книги. В какой именно — не имеет значения. В Токио библиотек что полицейских участков. Впрочем, это не важно. Я не замужем, времени свободного достаточно. У меня привычка — по пути с работы покупать вечерние газеты. Прихожу домой и погружаюсь в газеты. Читаю полезные советы, разные объявления: о приёме на работу, про обмен вещей и всё такое. Какое-то время была активным участником клуба общения по переписке, даже завела на почте ячейку для писем до востребования. Но я понимала, что личная встреча закончится катастрофой, поэтому через какое-то время обрывала переписку.

— Личная встреча закончится катастрофой… Что вы имеете в виду? — сурово спросил Ханио.

— У каждого свои фантазии, — с раздражением отвечала женщина, отводя глаза. — Не надо так унижать людей. Я рассказываю, что со мной было. Так или иначе, переписка мне наскучила, и я стала искать для себя другие развлечения. Но найти что-то подходящее оказалось очень трудно.

— Именно из-за этого я и напечатал объявление: «Продам жизнь».

— Можно не прерывать меня? Позвольте мне всё-таки закончить свой рассказ. Где-то в феврале этого года, десять месяцев назад, моё внимание привлекло объявление в одной газете: «Куплю „Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов“, полное издание тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Автор: Гэнтаро Ямаваки. Двести тысяч иен. Контакт: почтовый ящик двадцать два семьдесят восемь, Центральное почтовое отделение»… Сейчас это весьма неплохое предложение. За последние годы букинистический рынок просел, и раз предлагалась такая цена, значит издание действительно редкое. Видимо, человек, поместивший объявление, справлялся об этой книге в букинистических магазинах, но не нашёл, потому и пошёл в газету. Как оказалось, интуиция меня не подвела. Похоже, у меня в бизнесе хорошее чутьё… В конце каждого финансового года у нас в библиотеке проходит большая инвентаризация. Мы снимаем с полок все книги, тщательно протираем от пыли, приклеиваем оторвавшиеся инвентарные номера и расставляем обратно в том же порядке. Нелёгкая работа, скажу я вам. Примерно половину библиотечного фонда составляют книги по естественным наукам. Их несколько сотен. Среди них я ещё в прошлом году заметила с десяток томов по энтомологии. В медицине или физике, к примеру, появляются новые методы лечения и лекарства, делаются новые открытия, и многие книги по этим наукам совершенно теряют цену. С энтомологией, я знала, это не так. Вытирая пыль, я открывала каждую книгу и просматривала её. И совершенно неожиданно наткнулась на том с надписью на форзаце: «Гэнтаро Ямаваки. Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов. Тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Издательство, „Юэндо“». В памяти тут же всплыло газетное объявление из раздела «Ищу книги», и у меня родилась корыстная идея, ни разу не приходившая в голову за долгое время работы в библиотеке.

Если суммировать то, о чём дальше рассказала эта женщина, получим следующую картину.

Конечно же, до того момента она не совершала никаких противоправных действий.

Её расплывчатые материальные фантазии до этого времени оставались под спудом, однако, когда впереди замаячила перспектива получить двести тысяч, в глубине сердца что-то лопнуло, как жареный бобовый стручок, и у неё вдруг появилась страстная тяга к модной одежде и шикарным вещам, которые позволили бы ей свысока поглядывать на других женщин.

Она непроизвольно завернула атлас в оказавшуюся под рукой бумагу и как ни в чём не бывало стала дальше разбирать книги. Потом, заявив коллегам, что ей надо выбросить ненужную бумагу, вышла со свёртком в коридор и спрятала книгу в кабинете своей приятельницы. Теперь, если книга со штампами её библиотеки где-то и всплывёт, у неё будет оправдание: мол, выбросила по ошибке вместе с бумагой.

Короче, вечером, вернувшись домой, она открыла атлас. Сердце колотилось в груди, будто перед ней была какая-то неприличная книжка. Страницы атласа пропахли пылью.

Как она и подозревала, книга в самом деле оказалась редкостная, из тех, за которыми гоняются любители. Была она издана из чистой эстетики, с художественной целью или для собственного удовольствия автора, сказать трудно. Старое издание — замечательная трёхцветная печать, великолепные иллюстрации, на которых были изображены самые разные жуки с отметинами на блестящих спинках. Иллюстрации напоминали цветные постеры с рекламой модных украшений. Все иллюстрации были пронумерованы, снабжены научными названиями и описаниями жуков.

Но больше всего удивляла предложенная составителем атласа система классификации, не соответствовавшая общепринятой. Выглядела она следующим образом:

…У Ханио разыгралось любопытство. Библиотекарша, совершенно непривлекательная как женщина, рассказывала историю, которая по-настоящему его захватила.

— Хм, занятная история, однако. Ну и как? Получили вы ещё пятьсот тысяч?

— Мне было не до денег. Как-то удалось от них отвязаться. Никто вроде за мной не гнался, не следил, но всю дорогу до станции я бежала. Вся взмокла от пота.

— Вы потом ещё ездили туда?

— Вообще-то…

— Они вас опять позвали?

— Нет. Но мне захотелось узнать, что было потом, после того как я убежала оттуда. И вот как-то в июле, выбрав солнечное воскресенье, когда делать особо было нечего, я поехала посмотреть, что там и как. В доме явно кто-то жил, поэтому я позвонила. На сей раз открыла японка. Я удивилась и спросила, можно ли видеть Генри. Хозяйка оказалась неприветливой: «A-а, того иностранца? Весной я сдавала ему дачу. Прожил недели две-три и съехал. Куда — не знаю». Пришлось возвращаться ни с чем.

— Угу! Рассказ ваш интересный, ничего не скажешь. Но какое отношение всё это имеет ко мне?

— Подождите, будет вам отношение.

Женщина попросила у Ханио сигарету, закурила. В этом жесте не было ни кокетства, ни заигрывания. Она скорее походила на продавщицу лотерейных билетов, которая впарила прохожему билетик и тут же нахально попросила у него закурить.

— Больше ничего я от них не слышала. Абонентский ящик на почте оставила, но никто со мной так и не связался… А тут я увидела ваше объявление насчёт продажи жизни, и в голову пришла мысль. Ведь обещанные полмиллиона вполне могли оказаться приманкой для того, чтобы провести надо мной эксперимент. В таком случае всё становится на свои места. И ещё я подумала, что если они увидят ваше объявление в газете, то обязательно с вами свяжутся.

— Но ведь не связались. Эти иностранные жучары, верно, уже смотались в Гонконг или Сингапур. Вы так не думаете?

— А если они из ACS? — сказала женщина.

— Что?! — Ханио решил, что ослышался.

Что же получается? Эта женщина тоже знает о ACS?

Тот гангстер — не то кореец, не то китаец — говорил, что ACS всего лишь выдумка, сюжет для ужастиков, однако у Ханио появились сомнения. Вдруг такая контора существует на самом деле и имеет отношение к смерти Рурико? А выслушав эту женщину, он почувствовал, что всё происходящее с ним в последнее время связано одной нитью. И у него возникло подозрение — не стал ли он пешкой в игре, затеянной ACS, из-за своего желания продать свою жизнь?

Но если взглянуть с другой стороны, разве стала бы женщина, принадлежащая к такой мощной организации, столь беспечно о ней упоминать? Да никогда. Она просто честно рассказала Ханио о встрече с иностранцами в Тигасаки. Только и всего.

— А что такое ACS? — решил спросить он.

— Вы правда не знаете? Asia Confidential Service. Тайная организация. Говорят, она связана с контрабандой наркотиков.

— Откуда же вам о ней известно?!

— В нашу библиотеку захаживал один иностранец. Оказалось, что он наркодилер. Он приходил каждый день, и все восхищались: «Ого! Это ж надо, как человек занимается!» Очень общительный и симпатичный; говорил, что он из университета С*** в Лос-Анджелесе, адъюнкт-профессор. Исследовал что-то по истории Японии, каждый день ходил в читальный зал. Ну, мы и думали, что он известный специалист.

Довольно скоро я заметила одного японца, похожего на безработного, который всё время садился рядом с этим иностранцем. Похоже, у них нашлось что-то общее, потому что этот человек тоже брал книги исключительно по истории Японии. Одна моя молодая коллега как-то заметила: «До чего дошло! Иностранец учит японца нашей истории. Потому что гораздо лучше её знает. Всё с ног на голову перевернулось».

Скоро этот самый иностранец завёл знакомство с девушкой, работавшей за регистрационной стойкой, и предложил ей попить кофе где-нибудь по соседству. К её неудовольствию, он оказался очень осторожным человеком и попросил, чтобы она пригласила подругу — соблюсти приличия. Девушка, конечно, надулась, когда иностранец позвал ещё и меня. Идти не очень хотелось, но я всё-таки решила не отказываться.

Когда же это было? Ага! В мае прошлого года. У меня от того вечера остались глубокие впечатления, поэтому я помню всё очень отчётливо. Библиотека только что закрылась, солнце ещё ярко светило, заливая своими лучами всё вокруг, а мы шли по красивой аллейке в сторону центральной улицы. Мы решили отвести иностранца в одно кафе, куда часто ходили. Все трое были в приподнятом настроении, испытывая радостное возбуждение, к которому примешивалось ещё что-то вроде соревновательного азарта.

Устроившись в кафе, принялись болтать о том о сём. Иностранец был очень разговорчив, по-японски говорил хорошо.

«Находясь в компании двух прекрасных дам за чашкой чая, который привезли в Японию „южные варвары“,[7] я представляю себя сёгуном Токугава,[8] сидящим в окружении наложниц во внутренних покоях своего дворца», — говорил он.

Мы покатывались со смеху. Кому-то такая шутка, возможно, покажется довольно грубоватой, но в исполнении мистера Додуэлла (так звали иностранца) она звучала вполне безобидно.

Его японской речи не хватало эмоциональности, вещал мистер Додуэлл как-то слишком гладко, как хорошо смазанный автомат. И вот посередине пустой болтовни он вдруг спросил:

«А вы знаете, что такое ACS?»

«Телекомпания, да? Что-то мы про такую в Японии не слышали. Американская, наверное? — начала гадать моя подруга. — Или фирма по производству телеоборудования? А может, международный сельхозкооператив — Agriculture Cooperative System?»

Она старалась продемонстрировать перед иностранцем всё, что только знала. Я бросила в её сторону сердитый взгляд.

Мистер Додуэлл выслушал её, широко улыбаясь, и сказал:

«Последний ответ — тепло. Это действительно международная организация, только называется по-другому — Asia Confidential Service. Есть такая тайная организация. Довольно опасная, говорят. И она совсем рядом».

Мы слушали его с трепетом. А мистер Додуэлл продолжил:

«Видели японца, который всё время подсаживается в читальном зале ко мне и лезет с вопросами по истории? Таких надоедливых типов в вашей библиотеке больше нет. Он меня достаёт своими глупыми вопросами. Как-то он спросил, сколько детей было у Масасигэ Кусуноки.[9]

Я об этом понятия не имею и просто отмахнулся от него: „Десять“. Как же он вдруг просиял! Теперь я понимаю, что мой ответ по чистой случайности оказался контрольным словом, отзывом на пароль. А паролем был вопрос о детях.

Однако и после этого мой „молодой любитель истории“ оставался настороже и никак передо мной не открылся. А позавчера взял и заявил: „И всё-таки вы не из ACS“. Я растерялся и спросил: „А что такое ACS?“ — „Asia Confidential Service… Ну да ладно. Я обознался и чуть было не убил вас“, — хмуро ответил он и быстро удалился.

У меня в глазах потемнело, и я невольно провёл рукой по затылку. Похоже, меня приняли за члена этой организации».

«Какой ужас! Надо было вам сразу в полицию», — сказали мы в один голос.

«Не стоит ворошить муравейник, можно сделать только хуже», — скривив рот, тихо проговорил мистер Додуэлл.

После того дня мистер Додуэлл больше в библиотеке не появлялся. Но я навсегда запомнила это название — ACS.

На этом месте Ханио прервал библиотекаршу:

— Так, может, этот Додуэлл, если это его настоящее имя, в самом деле член ACS?

Впрочем, он не был твёрдо уверен в своём предположении.

— Но если так, зачем он нам об этом сказал?

— Возможно, он по ошибке решил, что их явка в библиотеке раскрыта, и попытался осторожно прощупать вас на предмет того, что вам известно.

— Кто знает. — Было видно, что женщина уже потеряла интерес к этой теме.

— Хорошо. Вернёмся к главному.

— Да, теперь о том, почему я пришла покупать вашу жизнь. Судя по тому, что этот Генри пока не вышел на связь с вами, предложение насчёт пятисот тысяч, которое он сделал, когда я собралась уходить, ещё остаётся в силе… Увидев ваше объявление, я подумала, что вы подходящий кандидат для испытания препарата из того самого жука-скарабея. С меня будет достаточно ста тысяч. Как вознаграждение за посредничество. Не хотите ли уступить мне свою жизнь за четыреста тысяч? А я обязуюсь переслать эти деньги вашим родственникам, причём ещё до вашей смерти. Как вам такое предложение?

— У меня нет родственников.

— Что же тогда делать с вашими деньгами?

— Почему бы вам не купить на них какое-нибудь крупное животное, например крокодила или гориллу, которое потребует вашего внимания? Замуж выходить не стоит, лучше провести остаток дней с этим существом. Мне кажется, более подходящего спутника жизни вам не найти. Только не вздумайте продать его на сумочки. От вас потребуется каждый день кормить, прогуливать питомца, посвятить себя ему. И каждый раз, глядя на своего крокодила, будете вспоминать меня.

— Странный вы человек.

— Нет, это вы странная.

Женщина отправила экспресс-почтой на абонентский ящик Генри короткое послание: «Приму участие в испытании лекарства за пятьсот тысяч иен. Мужчина». Ответ пришёл сразу. Время и место: 3 января, склад в районе Сибаура.

Ханио договорился встретиться с женщиной заранее. Зимним вечером они шли по пустынной улице, по обе стороны которой тянулись складские помещения. В небе над ними, будто раскачиваясь на ветру, висел осколок холодной луны. Они постучали в указанную дверь пять раз, как было условлено. Дверь открылась. Сделав несколько поворотов по лестнице, они спустились до самого низа и остановились перед ещё одной дверью — холодной металлической.

Открыли её, и в лицо хлынула волна тёплого воздуха. За дверью оказалось жарко натопленное, покрытое красным ковром помещение площадью метров двадцать.

В стене — два больших квадратных окна с видом на замусоренное морское дно. Оно было завалено всякой дрянью, в воде — ни одной рыбёшки. Лишь возле оконной рамы плавал маленький белесоватый кусок плоти — останки какой-то рыбы, больше похожие на человеческий зародыш. Ханио поспешил отвести глаза от этой картины.

В помещении было уютно — стоял электрический камин с красной подсветкой, имитировавшей горящие дрова. Электрокамин предпочли обычному, чтобы избежать необходимости выводить дым наружу.

Ханио и его спутницу ждали те самые три иностранца. Пожилой мужчина, державший на поводке таксу, видимо, и был Генри.

— В прошлый раз вы спрашивали, не нужно ли мне пятьсот тысяч, — начала разговор библиотекарша.

— Да, было такое дело, — ответил по-японски один из иностранцев.

— Вы хотели на мне какое-то средство испытать?

— Вы очень сообразительны. Именно так.

— Вот я привела вам человека. Я купила его жизнь. Давайте пятьсот тысяч.

Изумлённый иностранец заговорил с Генри на английском. Все трое стали шёпотом советоваться.

— Значит, вы в самом деле готовы к тому, что можете умереть?

— Ну да, — спокойно ответил Ханио. — А что вас так удивляет? Жизнь человеческая не имеет смысла, человек — не более чем кукла. И вам это прекрасно известно. Так что удивляться нечему.

— Ваша правда. Мы всё это время собирали жуков. Смешали их с бромизовалом и получили нужное средство. Испытали на паре человек. Получилось, как сказано в атласе, — подопытные двигались, подчиняясь нашей воле. Но склонить их к самоубийству пока не удалось. Остаются сомнения насчёт того, как этому мешает инстинкт самосохранения. Теперь, когда в вашем лице мы имеем человека, готового умереть, можно будет наконец провести этот эксперимент.

— Но сначала пятьсот тысяч, — повторила библиотекарша.

Генри приказал другому подчинённому принести деньги, аккуратно пересчитал и вручил ей. Женщина отделила десять банкнот и положила в сумочку. Остальные передала Ханио.

На стоявшем рядом столике лежал пистолет.

— Он заряжен. Снят с предохранителя. Нажимаете на спуск — и всё.

Ханио расположился в удобном кресле, проглотил порошок, который ему дали, запил водой.

…И ничего особенного не произошло.

Ханио не мог предположить, как резко изменится окружающий мир. Выпитый им порошок, изготовленный из никчёмных ленивых жуков, которые всю жизнь только и делали, что перелетали с цветка на цветок и тыкались своими грязными носами в пыльцу, никак не должен был превратить этот мир в цветущий сад.

Перед его глазами вдруг замаячило напряжённое лицо старой девы. Теперь можно было рассмотреть его в мельчайших деталях. Каждую морщинку под глазами, каждую пору на загрубелых щеках, каждую прядь волос. Всё, что он раньше не замечал, вдруг зазвенело множеством колокольчиков: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя».

Звук был громким и назойливым. Ханио захотелось заткнуть уши.

Если мир трансформируется в нечто значимое, у кого-то может возникнуть мысль: а стоит ли жалеть о смерти? Другие могут подумать: раз мир не имеет смысла, чего тогда хвататься за жизнь? В какой точке сходятся эти два подхода? Что касается Ханио, то для него обе эти дорожки вели к одному и тому же — к смерти.

Тем временем всё окружающее стало расплываться и вращаться. Обои на стенах выпучились, будто надуваемые изнутри ветром. Вокруг выписывали головокружительные пируэты стаи каких-то существ, похожих на жёлтых птиц.

Откуда-то донеслась музыка, которая принесла с собой видение: зелёный лес колыхался перед Ханио, словно заросли морской капусты, с веток свешивались кисти цветов, похожих на глицинии, под ними кругами носились дикие лошади. Он не понимал, по какой причине явилась ему эта картина, но чувствовал, что скучный мир, в котором он жил, мир газет, заполненных иероглифами-тараканами, изо всех сил старается принять образ чего-то чудесного, удивительного. Хотя сердце подсказывало Ханио: «Старания эти чересчур бросаются в глаза. Жалкие, бесполезные попытки. Что может сделать мир, не имеющий смысла?»

То, что испытывал Ханио, нельзя было назвать ни опьянением, ни экстазом, ни трансом. В один момент картина трансформации мира изменилась. Бессчётное множество гигантских сияющих игл пронизывало окружавшее его пространство. Кончики их раскрывались, и на свет появлялись цветы, напоминавшие цветы кактуса. Красные, жёлтые, белые. Ханио они казались вызывающе яркими, безвкусными. В мгновение ока иглы превратились в телевизионные антенны, и по воздуху, как рекламные дирижабли, поплыли зелёные пластиковые урны, заполнившие пространство помещения, в котором находился Ханио.

— Как это всё банально. Никчёмная ерунда! — вынес он свой приговор.

— Ну как? Можете сейчас умереть? — донёсся до Ханио чей-то голос.

— Да нет проблем, — ответил он и в тот же миг ощутил необычайную лёгкость в теле.

До этой секунды, как ему казалось, он был крепко привязан к стулу, а теперь руки и ноги обрели полную свободу — ими можно было шевелить как угодно. Конечности двигались не сами по себе, а по чьему-то приказу, и от каждого движения по телу Ханио пробегала приятная дрожь.

— О’кей! Тогда поехали. Следуйте моим указаниям. Я сделаю так, что вам будет легко и удобно.

— Благодарю.

— Ну что ж. Протяните правую руку вперёд.

— Так?

— Да-да.

Ханио не слышал своих слов, голос просто звучал у него в голове, зато чётко слышал указания, которые давал ему собеседник:

— Дотроньтесь до лежащего на столике твёрдого чёрного предмета. Сожмите его в руке. Так, правильно. Курок пока не трогайте. Теперь осторожно подносите руку к виску. Медленно, не торопитесь. Расслабьте плечи. Нормально? Прижимаете дуло к виску. Как ощущение? Чувствуете приятный холодок? Похоже на чувство облегчения, когда при высокой температуре кладут на лоб пузырь со льдом. А теперь не спеша нащупайте указательным пальцем спусковой крючок…

Ханио держал пистолет у виска, палец лежал на спусковом крючке.

И в этот момент на него кто-то бросился, выхватил пистолет; тут же рядом грохнул выстрел, и в ушах зазвенел собачий лай.

От шока действие снадобья прекратилось. Ханио тряхнул головой и поднялся со стула. Очертания всего, что его окружало, приобрели чёткость. У его ног, скрючившись, лежала женщина, из её виска струилась кровь.

Толстяк с красным лицом, его худой, похожий на богомола, товарищ и элегантный джентльмен Генри стояли над телом в состоянии полной растерянности.

У Ханио кружилась голова. Он прижал к ней руку и, вытянув шею, смотрел на мёртвую женщину. В её правой руке был зажат пистолет.

— Что случилось? — обратился Ханио к краснолицему толстяку.

— Умерла, — безучастно ответил тот, нарушив висевшую в помещении тишину.

— Почему?

— Потому что любила тебя. Очень сильно. Другого объяснения я не вижу. Потому и умерла вместо тебя. Но раз она не могла перенести вида того, как умрёшь ты, достаточно было просто вырвать у тебя пистолет. Зачем себя-то убивать?

Ханио постарался собрать вместе разбегавшиеся в разные стороны неясные мысли. Причина самоубийства проста. Она его возлюбила, но на взаимность не надеялась. Вот и застрелилась. По-другому никак не объяснишь.

— Это самоубийство. Никаких сомнений, — продолжал краснолицый иностранец. — Нам не о чем беспокоиться.

Мысль о том, что теперь надо что-то делать с трупом, совершенно не приходила Ханио в голову.

Она его полюбила… Ну и дела! То, что в него втюрилась такая уродина да ещё застрелилась из-за него, — вообще из ряда вон. Поразительно: он дважды пытался продать свою жизнь, и оба раза жизни лишался не он, а другой человек.

Ханио с интересом смотрел на иностранцев: как они будут разбираться с этой ситуацией? Могут ведь его шлёпнуть на этом самом месте. Запросто.

Наморщив лоб, иностранцы о чём-то шептались, такса по-прежнему крутилась вокруг трупа и скулила. При виде крови в этом абсолютно домашнем создании вдруг проснулись звериные инстинкты. Кровь потихоньку вытекала из-под лежавшего на полу тела, будто норовила незаметно сбежать, пользуясь возникшим замешательством. Открытый рот женщины напоминал вход в тёмную пещеру, где начинался потайной ход, ведущий к концу света. Глаза были чуть приоткрыты, один глаз закрывала прядь жидких волос.

«Если подумать, я первый раз вижу труп так близко, — говорил себе Ханио. — Даже когда отца с матерью хоронил, было по-другому. Труп, он вроде бутылки с виски. Если разобьётся, всё выльется. Так и должно быть».

За окнами колыхалась мутная морская вода. Иностранцы продолжали держать совет. Ханио почти не знал английского и улавливал лишь отдельные слова — авиарейсы, авиакомпании, самолёты.

Один из них, обернув руку носовым платком, вытащил из сумочки погибшей тонкую пачку купюр и сунул деньги в руку Ханио со словами:

— Вот вам ещё. Только тихо. Одно слово — и…

Он резанул ладонью по горлу и издал характерный булькающий звук.

Ханио посадили в машину, куда уселась вся троица, и довезли до станции Хамамацутё. Никто из иностранцев не проронил ни слова. Они старались не замечать Ханио.

Машина тронулась с места. Ханио махнул рукой и тут же повернулся к ней спиной. Никаких волнений и эмоций, точно расстался с приятелями, с которыми вместе был на пикнике.

Он купил билет на электричку и стал подниматься по лестнице.

И тут в голове вновь ожили неясные, странные ощущения.

Унылые бетонные ступени, казалось, тянутся бесконечно. Ханио сосредоточенно ступал по ним, но, сколько бы шагов вверх он ни делал, платформа ближе не становилась. Чем больше ступенек он преодолевал, тем больше их становилось. Где-то там, наверху, звучали свистки кондукторов, прибывали и отправлялись поезда, перемещались толпы людей, но лестница, по которой он поднимался, никак не была связана с тем миром.

Он уже считал себя мертвецом. Свободным от морали, эмоций, от всего на свете. Но при этом, хотя он и смотрел на людей как на тараканов, у него не выходила из головы мысль, что женщина, которая его полюбила, мертва.

Ступени лестницы вдруг хлынули на Ханио бесконечным серым водопадом и вынесли его на платформу. Подкатила электричка, Ханио вошёл в открывшуюся дверь, едва держась на ногах от усталости. В вагоне было светло как в раю и совершенно безлюдно. Отделанные пластиком висячие ручки раскачивались в воздухе. Он схватился за одну из них. Хотя правильнее было сказать, что это белая ручка крепко схватила его за руку.

…Ханио с нетерпением ждал, чем кончится всё это дело.

Он страшно устал и, добравшись до дома, перевернул объявление на двери на ту сторону, где было написано: «ПРОДАНО». Он чувствовал себя совершенно измочаленным. Странно, но навалившаяся на него усталость продлевала его жизнь, приостановив исполнение приговора, который он сам себе вынес. Неужели даже заигрывание с идеей смерти требует такого расхода энергии?

Ни на следующий день, ни послезавтра в газетах не появилось ни строчки о том, что в подозрительно тайном притоне, прячущемся под водой, обнаружено тело женщины, покончившей с собой. Что же получается? Её труп так и оставили там гнить?

Постепенно к Ханио вернулись привычные ощущения. Те, что поселились у него в голове с того момента, когда он вознамерился свести счёты с жизнью. Когда всё стало казаться нереальным и лживым. Мир, в котором он жил, был лишён и печалей, и радости; всё было заключено в размытые контуры; отсутствие всякого смысла озаряло его жизнь и днём и ночью ровным, мягким светом, падавшим откуда-то со стороны.

«Эта женщина. Её не существовало. И этой тайной комнаты под водой, всего этого бреда тоже не было». Он решил для себя считать так.

Расслабившись, Ханио надумал пройтись по городу. Новый год всё-таки. Что-то он давно с девчонками не тусил. Даже странно как-то.

Прогуливаясь по Синдзюку,[10] он обратил внимание на девушку, которая завернула в магазин, где шла распродажа. Его привлекла классная попка. Девушка сразу бросилась в глаза — она была без пальто. И это зимой, хотя день выдался тёплый. Роскошные бёдра, обтянутые клетчатой фисташкового цвета юбкой, напоминали ренуаровских женщин и в лучах зимнего солнца представлялись воплощением самой сути, которую несёт в себе жизнь. Всем своим видом она излучала необыкновенную свежесть, которую можно сравнить с ощущением от только что извлечённого из упаковки блестящего тюбика зубной пасты, сулящего бодрое и свежее утро.

Не сводя глаз с бёдер девушки, Ханио без малейшего колебания последовал за ней в магазин. Она остановилась возле полки с разноцветными кофточками, кучей лежавшими в похожей на детскую песочницу коробке.

Пока девушка увлечённо перебирала кофточки, Ханио разглядывал её в профиль.

Плотно сжатые губы. В ушах серебряные серёжки в форме ананасов. Носить такие украшения днём — верный признак, что их обладательница зарабатывает на жизнь в каком-нибудь третьесортном питейном заведении. В профиль она выглядела очень привлекательно, носик с горбинкой был как точёный. Женщины с безвольно опущенными носами наводили на Ханио тоску, но к носу этой девушки претензий быть не могло. Глядя на него, Ханио чувствовал, как у него поднимается настроение.

— Может, чайку где-нибудь попьём? — без лишних слов, с деланым равнодушием предложил он.

— Погоди. Видишь, занята, — безразлично бросила девушка, даже не взглянув на него.

Она вытянула из кучи кофточку, развернула её в руках так, что она стала похожа на большую чёрную летучую мышь, и стала оценивающе рассматривать. Судя по поджатым губам, вещь ей не очень нравилась. Кричащий жёлто-красный фирменный ярлык, напоминавший тандзаку,[11] болтался у кофточки спереди.

— Вроде недорого, хотя… — рассуждала вслух девушка, наконец обернувшись на Ханио. — Ну как? Идёт мне? — Она приложила кофточку к груди.

К удивлению Ханио, девушка разговаривала с ним так, будто они жили вместе уже лет десять. Кофточка, словно приклеенная, распласталась у неё на груди, как дохлая летучая мышь, и приобрела объём.

— Неплохо, по-моему, — сказал Ханио.

— Ладно, беру. Подожди минутку.

Девушка направилась к кассе. Попроси она его расплатиться за эту дешёвую тряпку, он бы почувствовал себя в роли мужа-подкаблучника. Но этого не произошло, и Ханио с удовлетворением наблюдал из-за спины девушки, как она роется в кошельке и расплачивается за покупку.

Сидя вместе с Ханио в оказавшемся поблизости кафе, она представилась:

— Я — Матико. Хочешь со мной переспать, наверное.

— Да вот, пока не решил.

— Ну ты и тип! Прям язва! — Девушка так и покатилась со смеху.

Дальше всё прошло гладко. На работу Матико надо было вечером, к семи, и они направились к ней домой. Её кое-как обставленная квартирка находилась в паре кварталов от кафе.

Матико зевнула и начала расстёгивать крючки на юбке.

— Мне никогда холодно не бывает, — сообщила она.

— Ну да. Я как увидел тебя без пальто, сразу понял: горячая штучка.

— Нахал! Любишь выпендриваться, я смотрю. Мне такие нравятся.

Она пахла сеном. Запах был такой чистый и насыщенный, что, когда всё кончилось, Ханио даже захотелось стряхнуть с себя травинки.

Потом они перекусили в снэк-баре, и Ханио проводил девушку до работы. Там они расстались, после чего он отправился в кино, посмотрел фильм про якудза — вытерпел только половину и вернулся домой уже в девятом часу.

Ханио подошёл к двери своей квартиры и на что-то наткнулся. Кто-то сидел в темноте на корточках возле самой двери.

— Эй! Кто здесь?

Ответа не последовало. Зато перед Ханио поднялся невысокий худой паренёк в школьном кителе. В его маленьком смуглом лице было что-то крысиное.

— Вы правда уже продали? — последовал неожиданный вопрос.

Ханио не сразу понял, о чём речь:

— Что?

— Я спрашиваю: вы жизнь свою продали? — В голосе паренька звучало возбуждение.

— На двери же написано.

— Неправда. Вы же живы-здоровы, не так ли? Если продажа состоялась, вы должны быть мертвы.

— Необязательно. Может, войдёшь?

Ханио почему-то проникся симпатией к этому парню и провёл его в комнату. Включил свет, зажёг печку. Паренёк стоял на месте, шмыгая носом, оглядывался по сторонам.

— Странно. Не похоже, что вам жить не на что. Что ж вы тогда решили жизнь продать?

— Давай без глупых вопросов. У людей бывают разные обстоятельства, — проговорил Ханио и предложил гостю сесть.

Тот с напускной важностью тяжело опустился на стул.

— Как я устал! Два часа здесь вас жду.

— Ну и напрасно. Товар продан.

— Я видел, что написано на обратной стороне вашей вывески. Вы её переворачиваете, когда хотите отдохнуть. Понять не трудно.

— Да, мозги у тебя работают. Тогда вопрос: хочешь сказать, мальчишка, что собираешься купить мою жизнь? Денег-то хватит?

— Должно хватить.

Паренёк расстегнул золотые пуговицы кителя, небрежно, словно проездной билет, вытянул из внутреннего кармана пачку десятитысячных и положил их перед собой. В пачке, на первый взгляд, было тысяч двести.

— Откуда деньги?

— Не беспокойтесь, я их не украл. Продал рисунок Цугухару Фудзиты,[12] который хранился в нашей семье. По дешёвке отдал, но выбора не было. Срочно понадобились деньги.

По тому, как юнец с крысиной физиономией произнёс эти слова, было ясно, что он отпрыск хорошей, уважаемой семьи.

— Удивил ты меня, конечно. Не ожидал такого. Так для чего тебе моя жизнь понадобилась?

— Я в большом долгу перед своими родителями. Я это чувствую.

— Очень похвально.

— Отец давно умер, мать растила меня одна. Сейчас она сильно страдает. Устал на это смотреть.

— Вам мать жалко?

— Да.

— И чего ты от меня хочешь?

— Если в двух словах, я хочу, чтобы вы её утешили.

— Больного человека?

— Да, мама больна, но она сразу поправится, если вы её утешите.

— Но зачем мне жизнь-то продавать?

— Сейчас расскажу. — Студент облизал нижнюю губу. Язык у него был замечательный — ярко-красный. — Печально, конечно, но после смерти отца мать помешалась на сексе. Сначала как-то сдерживалась — меня стеснялась, но скоро у неё совсем крыша съехала на этой почве.

— Бывает, — поддакнул Ханио, на которого рассказ паренька начал наводить скуку.

Этот мальчишка в школьном кителе наверняка представляет себе жизнь в гипертрофированном виде. В таком возрасте ему подобные сочиняют в своём воображении нелепые дешёвые драмы, будучи убеждены в том, что знают о жизни всё. Но одновременно что-то в этом юноше указывало на преждевременную взрослость. Ханио видел это у многих молодых людей. Что-то сухое, бесцветное, ассоциировавшееся у него с высохшим стебельком травы. «Он пришёл покупать мою жизнь, потому что ему страшно хочется показать себя взрослым, — думал Ханио. — Как можно воспринимать его всерьёз?»

— И тогда мать завела себе бойфренда. Но он скоро сбежал. Нашла другого, и тот долго не продержался. Всего у неё их перебывало то ли двенадцать, то ли тринадцать. Побыв с ней какое-то время, все они становились белыми как полотно и уносили ноги. Месяца два-три назад мать бросил парень, от которого она была без ума, и у неё развилась хроническая анемия. Она с кровати подняться не может. Догадываетесь почему?

— М-м… — неопределённо промычал Ханио.

Глаза у юноши сверкнули, и он перешёл к главному:

— Не знаете? Моя мать — особая женщина. Она вампир.

Что значит «вампир»? Как его мать может быть вампиром? Какие вампиры в наше время?

Но паренёк не стал распространяться на эту тему. Вместо этого извлёк отпечатанную квитанцию и строго произнёс:

— Я передаю вам двести тридцать тысяч. Вот здесь примечание: «На условиях предоплаты. Подлежат обязательному возврату в случае, если покупатель будет неудовлетворён». Распишитесь, пожалуйста.

Получив подписанную квитанцию, он сказал:

— Устал я сегодня. Спать охота. Приеду за вами завтра вечером, в восемь. Поужинайте к этому времени. И вообще, разберитесь со всеми делами. По всей вероятности, живым вы уже не вернётесь. И даже если вам удастся выжить, всё равно дней десять будете отсутствовать. Будьте к этому готовы.

Оставшись один, Ханио вспомнил имя, которое видел на квитанции. Парня звали Каору Иноуэ.

Похоже, на сей раз смерть была ближе. И Ханио решил хорошенько поспать этой ночью.

— Нет, не приходилось.

— Но ведь вы пренебрегаете своим долгом перед обществом. Подумайте только, как много людей страдает из-за того, что в мире не хватает запасов крови. Вы взрослый человек. Разве вам не приходила в голову мысль, что вы должны быть готовы отдать свою жизнь, чтобы спасти какого-нибудь несчастного?

— Для этого я сюда и явился! С намерением пожертвовать жизнью! — Ханио повысил голос, до того его уже достал этот разговор.

— Конечно, конечно. Я всё понимаю. — На лице госпожи Иноуэ появилась слабая улыбка, она пристально посмотрела на Ханио. Тот невольно вздрогнул.

После минутного молчания хозяйка сказала:

— В таком случае, полагаю, вы останетесь на ночь.

Была глубокая ночь, в доме стояла гулкая тишина. Каору наверняка уже спал.

Хозяйка провела Ханио на второй этаж, где в глубине дома располагалась спальня, устроенная в традиционном японском стиле. Там было прохладно, пахло плесенью. Никто бы не сказал, что здесь спит женщина, да ещё больная.

— Сейчас я отопление налажу.

Один за другим она включила три обогревателя, стоявшие в разных углах комнаты. Сразу запахло керосином. Ханио вдруг представил, что произойдёт, если эти шаткие конструкции разом завалятся на пол.

Постель состояла из трёх положенных друг на друга футонов, поэтому получилась довольно высокой. Госпожа Иноуэ, оставшись в нижнем кимоно, стала укладываться, но покачнулась. Ханио её поддержал.

— У меня страшная анемия последнее время, часто голова кружится, — скрывая смущение, проговорила она.

Одеяло было превосходное, шёлковое, хотя и потёртое. Футоны, похоже, проветривались очень редко. Ханио это покоробило. Футоны должны быть лёгкими, воздушными, но тут их шёлковая подкладка потемнела от сырости, и футоны, казалось, пропитались влагой.

Не спеша помогая хозяйке освободиться от нижнего белья, Ханио удивлялся, какая молодая кожа у этой женщины — матери почти взрослого сына. Она выглядела на тридцать, не больше, во многом, возможно, благодаря умелому макияжу. Так или иначе, кожа её была белой и гладкой, тугой и прохладной и напоминала фарфор. Ни морщин, ни следов увядания Ханио не заметил, но коже всё-таки не хватало свежести. От неё приятно пахло восковыми свечами, и в то же время в ней как будто совсем не было жизненной силы. В человеке таится нечто такое, что идёт из самой глубины и озаряет его целиком, однако телу госпожи Иноуэ этого важнейшего источника энергии как раз и не хватало. То есть её очарование было очарованием трупа. От одного лёгкого прикосновения к её руке становилось понятно, какая она худая. При этом грудь хозяйки оставалась полной и упругой. Живот был мягкий и белый, словно прозрачный сосуд, до краёв наполненный густым молоком.

Ханио охватило необычное возбуждение, он обнял женщину. Какое-то время она будто витала в облаках, отдаваясь его ласкам, потом, извиваясь как змея, ускользнула из его объятий, и он в одно мгновение оказался под ней.

Госпожа Иноуэ проделала это без намёка на то, что хочет доминировать или унизить его. Она просто выскользнула из-под него с поразительной ловкостью и теперь лежала сверху. Этот маневр нисколько не ранил мужскую гордость и не стоил ей ни малейших усилий, всё равно что змее, заползшей на кустик клубники.

Ханио пребывал в состоянии непонятной эйфории, напоминавшей опьянение. Он уловил лёгкий запах алкоголя. Что это? Спирт? А это? Скальпель? Он интуитивно закрыл глаза и почувствовал на плече холодок от прикосновения намоченной спиртом ваты, которой протирали кожу. И — боль.

— Начнём с руки. Какие у тебя сильные руки.

Хозяйка заговорила шёпотом. В следующую секунду, когда она припала губами к нанесённому скальпелем разрезу, боль стала другой — ранка на плече как бы стала сжиматься. И наступило спокойствие. Ханио отчётливо слышал тихие деликатные звуки — женщина что-то сглатывала. Это была его кровь. Когда он это понял, по телу пробежала дрожь.

— Как вкусно! Спасибо тебе. На сегодня хватит.

В свете торшера Ханио увидел вымазанные кровью губы хозяйки, тянувшиеся к нему для поцелуя. Щёки её горели. Теперь это был живой огонь, а не отсветы пламени, игравшие на её лице, когда они сидели у камина. Цвет, полный жизни. Ханио видел в её глазах нормальную, здоровую энергию, которой полны обычные девушки, живущие среди нас…

Ханио решил остаться в этом доме.

Каждый вечер госпожа Иноуэ пила из него кровь. Она находила на его теле всё новые точки для скальпеля, вскрывала вены и выпивала кровь. С каждым разом всё больше.

Как-то после обеда она сидела, повернувшись к нему спиной, и что-то внимательно рассматривала. Это была подробная схема кровеносной системы, на которой красным и синим цветом обозначались вены и артерии на теле человека. И хотя Ханио с самого начала знал, на что идёт, поселившись в этом доме, он всё-таки содрогнулся в душе, увидев женщину за этим занятием, которое она не хотела, чтобы он видел. Для неё тело Ханио было всего лишь объектом исследования, таким же, как развёрнутая перед ней схема.

В остальном жизнь в доме Иноуэ оказалась исключительно приятной. Это была жизнь настоящего буржуа.

Утром, когда просыпались воробьи и в окнах начинал белеть рассвет, Ханио сквозь дремоту чувствовал, как женщина встаёт с постели и идёт готовить сыну завтрак, и снова погружался в сон.

С того утра, когда Ханио впервые появился в доме Иноуэ, здоровье её окрепло, и она совершенно преобразилась. Трудно было поверить, что это тот же самый человек.

Хозяйка вставала по утрам в хорошем настроении и тут же начинала что-то напевать себе под нос. Проводив сына в школу, она возвращалась в постель, и от звука её шагов Ханио просыпался окончательно. С каждым днём она выглядела всё здоровее, лицо её сияло.

Каору тоже казался довольным. Как-то, оставшись наедине с Ханио, он сказал:

— Какое замечательное приобретение я сделал! Вы лучшая покупка в моей жизни. Мне даже не жалко рисунка Цугухару Фудзиты, хоть это и подарок отца. С того дня, как вы у нас появились, мама начала быстро поправляться, и сейчас она совершенно здорова. Готовит мне по утрам вкусные завтраки, в доме стало как-то светлее. С вашей помощью я замечательно исполнил свой долг перед ней. И я очень счастлив. Всё благодаря вам, Ханио-сан. Однако меня беспокоит одна вещь. Что мы будем делать, если вы умрёте? Ведь вы и для матери, и для меня идеальный вариант. Конечно, хотелось бы, чтобы вы жили как можно дольше, и мама наверняка так же думает… Но дело в том, что вы ей очень нравитесь, значит она вас скоро убьёт… А до этого, то есть до вашей смерти, не бросайте маму. Очень прошу. Давайте и дальше жить дружно втроём. По правде сказать, я мечтал о такой счастливой семье.

Ханио слушал Каору и невольно переполнялся гордостью. Сидя после ужина у телевизора, он не мог избавиться от ощущения, что они все втроём живут в идеальной семье, в мире и согласии.

Каору учился хорошо, он был очень прилежным учеником. Даже сидя у телевизора, он держал перед собой раскрытый учебник английского и во время рекламных пауз заглядывал в него, перелистывал страницы. А его мать — её было не узнать, столько энергии в ней кипело, — с головой погружалась в домашние дела, каждый вечер готовила Ханио разные вкусные и питательные блюда — обязательно печень, мясо, яйца. Она до блеска вычистила дом, где больше не пахло плесенью, а вечерами сидела у телевизора и вязала, работая красивыми гибкими пальцами. Тихая улыбка, озарявшая её лицо, говорила, что она на седьмом небе от счастья. Ханио и здесь не оставлял свою привычку внимательно просматривать колонки международных новостей в газетах, в которых прежде вместо строчек ему мерещились тараканы.

Нельзя сказать, что «супруги» никуда не выходили.

Иногда они совершали прогулки, но обязательно вместе.

Выходя из дома, госпожа Иноуэ пристёгивала тонкой золотой цепочкой правую руку Ханио к своему левому запястью и снимала её в прихожей, когда они возвращались домой.

Цепочка была тоненькая, поэтому никто её не замечал. Стоило госпоже Иноуэ легонько потянуть её, как она натягивалась и впивалась Ханио в кожу, и он сразу понимал, что от него чего-то хотят.

От такой жизни Ханио совсем обленился, ему даже стало лень выходить из дома.

Уютная домашняя обстановка и ничегонеделание сами по себя были приятны, но имелась и другая причина: он физически слабел с каждым днём и уже не хотел на улицу.

Однажды, прибавив шагу на перекрёстке, Ханио вдруг ощутил головокружение и понял, что ему уже недолго осталось. Нельзя сказать, что это его сильно беспокоило, скорее, раздражало и тяготило.

Странно, конечно, но он не чувствовал ни страха, ни того, что называют жаждой жизни. По мере приближения весны он слабел с каждым днём, постоянно хотелось спать. Всё шло к тому, что с приходом нового сезона он просто растворится, исчезнет.

Как-то раз Ханио в сопровождении госпожи Иноуэ решил навестить свою квартиру. Надо было заплатить за аренду.

Увидев его, консьерж выбрался из своего закутка:

— Куда ты подевался? Я уж не знал, что и думать. Вдруг исчез с концами… Ну и видок у тебя, однако. Заболел, что ли?

— Нет.

— Я чуть не упал, когда ты вошёл. Поглядел — краше в гроб кладут, честное слово.

Консьерж был любителем прекрасного пола, и его внимание тут же привлекла женщина, прижимавшаяся к Ханио. Ему хотелось отвести жильца в сторону и порасспросить обо всём, но золотая цепочка лишала Ханио возможности удовлетворить любопытство консьержа.

— Як себе загляну, ладно?

— Конечно. Это всё ещё твоя квартира.

— Я хотел вперёд заплатить, за вторую половину года.

Вместе с госпожой Иноуэ Ханио поднялся в квартиру и проверил ящичек, который, положив туда деньги, запер на ключ. Двести тридцать тысяч были на месте. Добродетель, похоже, всё ещё существовала в этом мире.

Госпожа Иноуэ несколько раз предлагала ему заплатить за квартиру, но Ханио отказывался. Он вручил сто двадцать тысяч консьержу, взял квитанцию.

— Какой ты обязательный человек.

— Просто не хочу, чтобы после меня остались какие-то обязательства. Родственников у меня нет.

После негромкого обмена словами с госпожой Иноуэ Ханио удостоверился, что объявление на двери повёрнуто правильной стороной — «ПРОДАНО», и они отправились домой, забрав накопившуюся почтовую корреспонденцию. «Будет что почитать», — подумал Ханио.

Но стояло ему приняться за чтение, как в глазах зарябило, на бумаге закружились белые огоньки.

Глядя на себя в зеркало во время бритья, Ханио с трудом выносил вид собственной бледной физиономии, но в тот день, когда он взялся разбирать почту, до него впервые со всей отчётливостью дошло, до чего его довело малокровие, — он уже не разбирал иероглифов.

— Что случилось?

— Да так. В глазах что-то потемнело. Не разберу, что написано.

— Бедненький! — Голос госпожи Иноуэ звучал бодро и весело. — Давай я тебе почитаю.

— Не надо. Обойдусь.

Всё равно письма не важные. Одно было от одноклассника. Ещё несколько — от незнакомых людей. В одном из них говорилось:

— Пойдём погуляем? В последний раз, — предложила госпожа Иноуэ.

День, когда им предстояло умереть, наступил. Стоял замечательный, тёплый для зимы, вечер. Каору прямо из школы отправился в дом родственников.

— Тут недалеко маленький парк, — продолжала женщина. — Его назвали в честь равнины Мусаси, которую теперь занимает Токио. Там вязы. Ветви хоть и без листьев, а всё равно красиво. Хочу посмотреть.

— Иди, конечно. Можно я дома останусь?

— Я хочу, чтобы мы пошли вместе, чтобы у нас остались общие воспоминания об этом мире. Как молодые влюблённые.

— Тогда полчаса, ладно?

Дело в том, что теперь каждый шаг давался Ханио по-настоящему тяжело. У него хватало сил стоять, если была какая-то опора, но голова всё равно кружилась от слабости. Какие уж тут прогулки. Слабость была такая, что он предпочёл бы, чтобы ему вскрыли артерию, чем еле-еле ворочаться в полусне.

— Не хочу пугать людей своей бледной физиономией.

— Ну что ты! Ты выглядишь замечательно, просто идеально. Не знаю почему, но мужчины не понимают, как им идёт такая мертвенная бледность. Это выглядит так романтично. Мне кажется, именно таким был Шопен.

— Ладно тебе. Я ж не туберкулёзник всё-таки.

За болтовнёй госпожа Иноуэ переоделась в кожу, в которой она выходила на прогулки, и подошла к Ханио с цепочкой в руке. Тот выбрал вызывающий, абрикосового цвета свитер, чтобы хоть чуть-чуть добавить лицу яркости, и вышел из дома с застёгнутой на запястье цепочкой, как собака на поводке.

На улице Ханио почувствовал себя лучше. Вдыхал свежий воздух так глубоко, что его закачало. От мысли, что он видит вечер в последний раз, всё вокруг казалось особенно дорогим, и он спросил у самого себя:

«А любил ли я когда-нибудь жизнь по-настоящему?»

Ханио не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Сейчас он ощущал растущую в нём любовь к жизни, хотя, возможно, это ему только казалось из-за слабости во всём теле и кружения в голове.

Красота вечернего неба завораживала. Сердце лихорадочно колотилось в груди, в висках стучало. Скоро впереди показались огромные вязы, целая группа; их зимние ветви простирались над крышами домов, словно полог, сотканный из прекрасного кружева.

— Гляди! Вот они, знаменитые вязы, — сказала госпожа Иноуэ.

Значит, этим вечером Ханио наконец умрёт. Он с большим удовольствием думал о том, что это произойдёт независимо от его воли. Самоубийство оказалось слишком обременительным способом ухода в мир иной, чересчур драматичным, не в его вкусе. Убийство тоже не подходило. Ведь без причины никто убивать не станет. Вроде бы никто не испытывал к Ханио такой неприязни или ненависти. При этом ему совсем не нравилась мысль, что он может вызывать у кого-то настолько сильный интерес, что этого окажется достаточно для убийства. Выставив жизнь на продажу, он нашёл замечательный способ решить проблему. И без всякой ответственности.

Ветви красивых буков с ничем не сравнимым изяществом обнимали голубеющее вечернее небо, как бы набрасывая на него сеть. В чём изначальная причина всего этого? Почему природа так бесцельно прекрасна? И почему люди так переживают по таким пустякам?

Но всё это оставалось в прошлом. Ханио подумал, что жизнь его приближается к концу, и у него будто камень с души свалился.

Они прошли мимо табачного киоска, стоявшего у входа в парк. У киоска, в котором сидела старушка-продавщица, висел красный почтовый ящик.

Это было последнее, что помнил Ханио.

В следующий момент в его затылке закружился белый вихрь, всё поплыло перед глазами, он почувствовал, что падает. Кто-то вроде подхватил его, и в тот же миг белый свет погас.

…Ханио очнулся на больничной койке.

Была уже ночь, пухленькая медсестра читала журнал под лампой, поставленной так, чтобы пациент оставался в тени.

— Что со мной? — спросил Ханио. В ушах страшно звенело, но он всё-таки смог разобрать слова медсестры.

— Пришли в себя? Лежите и не шевелитесь. Всё позади, не надо беспокоиться.

— Что случилось? Помню, я грохнулся у табачного киоска…

— У вас анемия головного мозга. Серьёзный случай. Вы упали в обморок. Продавщица из киоска вызвала «скорую». Она вас сюда и доставила. Вы нуждались в неотложной помощи.

— Опять «скорая»? — обессиленно произнёс Ханио. — И что?

— Что — что?

— Какой у меня диагноз?

Тяжёлое малокровие. У вас взяли анализ. Доктор в шоке — кровь у вас почти жёлтая, одна вода. Он удивился, как вы в таком состоянии вообще вышли на улицу. Из вашего тяжёлого состояния он сделал вывод, что вы, наверное, из тех, кто живёт на деньги, которые получает от сдачи крови. Но в этот раз вы зашли слишком далеко. Хотя вы не похожи на таких доноров, и жена с вами была. Очень красивая женщина.

— Куда она ушла?

— Она?.. Она вам не жена, что ли?

— Где она сейчас?

— Ушла домой. Вам надо месяц побыть в больнице. Препараты, восстанавливающие кровь, хорошее питание — и вы поправитесь. Так ей врач сказал, она и успокоилась. Сказала, что у неё дома дела. Уже три часа как ушла.

— И всё это время я лежал без сознания?

— Нет, что вы! Это было бы совсем плохо. Доктор сделал укол — кровообразующее плюс глюкоза, и ещё дал снотворное. Сейчас главное — покой. Полный покой. Никаких движений и волнений.

— Но… она…

— Очень заботливая, красивая. Замечательная у вас жена. И замечательно выглядит, не то что вы. Она будто всю энергию из вас высосала!

Ханио не знал, что сказать.

— Перед уходом заплатила за больницу, вперёд за целый месяц. Банковский чек выписала. И меня не забыла — проявила щедрость.

Сразу видно, что вы не из тех, кто кровь за деньги сдаёт.

Ханио лежал с закрытыми глазами и молчал. И вдруг его будто что-то ударило, он с криком соскочил с кровати.

— Что вы делаете?! Вам нельзя так резко!

— Боже, какой ужас! Позвоните ей! Срочно! Сейчас же!

Ханио продиктовал медсестре номер телефона в доме Иноуэ. Требуя, чтобы он немедленно лёг, сестра покрутила диск стоявшего у изголовья телефонного аппарата. Ханио с тревогой ждал. Сердце снова застучало в груди.

— Никто не отвечает.

— Гудки есть?

— Есть, но…

Сестра положила трубку на рычаг, и тут же за окном завыла пожарная сирена.

— Ой! Где-то горит! Дождя давно не было, такая сушь стоит, запросто может пожар случиться.

Ханио слушал её в молчании, а вой сирены всё приближался. Потом где-то зазвучала ещё одна сирена, их завывания слились воедино.

— Мы где сейчас? Больница где находится? — спросил Ханио.

— В Огикубо. Её построили на самом высоком месте, отсюда открываются замечательные виды. Некоторые пациенты, которые здесь давно, даже выписываться не хотят, так здесь красиво. Прям не хуже, чем в гостинице. А уж ваша палата из самых лучших.

— А район XX отсюда видно?

— Думаю, да. Там, за парком.

— Ну так посмотрите в окно. Горит в районе XX?

Сирены гудели всё громче. Медсестра, ещё раз приказав Ханио лежать спокойно, подошла к окну, приоткрыла его и выглянула наружу.

— Ой, точно! — воскликнула она. — Как раз там и горит.

Над её локтем в небо поднималось красное зарево, всполохи которого играли на белоснежном халате. Не помня себя, Ханио попытался вскочить с кровати, но у него закружилась голова, и он отключился.

…Сколько Ханио ни спрашивал о том, как и почему случился пожар, ему ничего не рассказывали.

Наконец в его палате появился полицейский в штатском, судя по всему следователь, и в присутствии врача устроил Ханио короткий допрос, и тому пришлось рассказать о том, что скрыть было невозможно.

— Кем вы доводились покойной госпоже Иноуэ? — спросил детектив. Его несвежее дыхание распространялось до самой кровати, на которой лежал Ханио.

— Всего лишь другом.

— Во время совместной прогулки с покойной вы упали в обморок и были доставлены сюда. Верно?

— Верно, но я хотел бы знать…

Доктор сделал знак глазами, но было поздно — следователь стал сухо излагать факты:

— Минувшим вечером в доме госпожи Иноуэ возник пожар, в котором она и погибла. У неё была неважная репутация, а после пожара с единственной жертвой всегда остаются вопросы. Её сын сейчас находится у родственников. Жаль его, конечно, он так рыдал у тела матери. Говорят, он прекрасно учится… Так или иначе, у вас стопроцентное алиби. С этим никаких проблем. Я лишь хочу, чтобы вы коротко ответили на несколько вопросов.

Ханио слушал полицейского и не мог поверить, что из глаз его ручьём текут слёзы. И это у него, кого никогда не заботила чужая смерть!

— Скажу только одно: я её любил, — с чувством проговорил Ханио.

— К тому, что покойная могла вам оставить по завещанию, вопросов нет.

— Вот не надо грязи сюда добавлять.

Врач что-то шепнул детективу.

— Ну хорошо. Выздоравливайте. — Следователь попрощался с Ханио казённым тоном и вышел.

Пожилой врач посмотрел на лежавшего на кровати пациента и тихо сказал:

— Состояние ваше сложное. Сейчас самое главное — сохранять покой и восстанавливать силы. Деньги за ваше лечение внесены вперёд, даже с запасом. Как я полагаю, последнее желание этой женщины — чтобы вы поправились как можно скорее и стали так же здоровы, как прежде. Вы молоды и должны взять себя в руки, чтобы это несчастье вас не сломало. Лечение связано с вашим настроением. От него зависит, подействует лекарство или нет. Если вы будете здоровы и вернётесь к жизни полным сил и энергии, это будет ваша молитва о ней. А сейчас — успокаивающий укольчик.

Ханио испытывал добрые чувства к этому человеку, который напоминал ему исхудавшего старого оленя. Он больше был похож на священника, чем на доктора. Ханио раньше уже где-то слышал подобные слова утешения.

Ну да, конечно! Почти теми же словами его провожали, когда он выписывался из больницы скорой помощи, где оказался после того, как попытался отравиться. Эти слова должны были ободрить его, пробудить желание жить, жить на полную катушку. Захотел ли он к ним прислушаться — это уже другой вопрос.

…Молодой организм не собирался считаться с мыслями и с каждым днём набирал силу. «Месяц лежать в больнице не придётся. Выпишем вас через пару недель» — так говорил врач.

Как-то раз его пришёл навестить Каору. Ханио не знал, как смотреть ему в глаза, опасаясь, что тот обрушится на него с обвинениями. Однако юноша был в хорошем настроении и говорил совершенно свободно, не стесняясь присутствия сестры.

— Ханио-сан! Я пришёл, чтобы вы знали, как глубоко я вам благодарен. Сейчас ведётся расследование, полиция пытается раскопать, что произошло: самоубийство, поджог или случайный пожар. Хотя какая разница? Мама всё равно умерла, и с этим ничего не поделаешь.

Я вот что сейчас подумал: она просто была не в состоянии жить дальше. Думаю, мы должны ценить воспоминания о счастливых днях, которые провели втроём. Так будет лучше всего. Вы живы, Ханио-сан, и мы с вами сможем иногда вместе вспомнить о том времени. Благодаря вам, мама впервые в жизни была по-настоящему счастлива и умерла счастливой. Спасибо большое.

Эти слова больше подходили взрослому, чем зелёному юнцу. Каору говорил, и крупные слёзы падали ему на колени.

— Приходи ко мне в любое время. Я всегда готов тебя выслушать.

— О! Спасибо!

— У меня есть маленькая просьба. Хорошо? У меня остался ключ от моей квартиры. В брюках лежал, без брелока, просто на колечке, вот и не сгорел в пожаре. Извини, ты не мог бы съездить ко мне домой, проверить, как там? Про ключ я тебе сказал.

— Ну что вы опять о делах?! — Каору сделал шаг назад. — Хватит уже! Сколько можно?

— Ладно-ладно. Просто посмотри. Под дверью, верно, почты накопилось. Привезёшь?

Парень кивнул в знак согласия и ушёл. Сестра тут же, не особо стесняясь, принялась расспрашивать Ханио:

— А какие у вас дела? Вы кем работаете?

— А тебе-то что?

— Просто интересно.

— Мальчиком по вызову. Разве не видно?

— Да ну? Мне, наверно, не по карману.

— Юные леди обслуживаются бесплатно.

— Ого!

Медсестра задрала полы белого халатика, открывая белые подвязки, которые поддерживали белые чулочки, натянутые на мясистые ляжки цвета деревенской глины.

— Ух! Это о таких видах ты мне рассказывала?

— Ага! А ты, смотрю, уже поздоровел.

Вместо ответа Ханио повалил медсестру на кровать…

— Ну и кто вы такие? — спокойно обратился Ханио к ворвавшимся в палату двум типам.

Слово «спокойно» звучит замечательно, но Ханио и в самом деле был невозмутим, его не смущало, что эта парочка запросто, ни с того ни с сего, может отправить его на тот свет. В душе всё ещё жило чувство горечи, щемящее желание последовать за прекрасной вампиршей. На этом фоне его прежние мысли о смерти казались легковесными и приземлёнными. Но это уже не имело никакого значения. Что касается мотивов, которые движут человеком, собравшимся умереть, то никому до них дела нет.

Один из неожиданных «гостей» стоял, привалившись к двери, и следил за происходящим в палате, другой не сводил глаз с лежавшего на кровати Ханио.

Каору забился в щель между стеной и кроватью и дрожал за спиной Ханио, который как бы прикрывал его собственным телом.

Обоим налётчикам было где-то между тридцатью и сорока. Один казался немного старше.

С виду обыкновенные, неприметные, на якудза не похожи. Но глаза острые, будто стальные, черты угловатые. Похоже, бывшие военные или полицейские. Очень шустрые ребята, но одеты чёрт знает как. Ханио так и подмывало сказать одному из них, что жёваный, мышиного цвета галстук не идёт к пепельно-серому пиджаку.

— Эй! — окликнул старший стоявшего в дверях напарника, не поворачивая головы.

Тот подошёл к кровати, и тут Ханио увидел, что человек, отдававший приказы, держит в руке воронёный пистолет, дуло которого смотрит прямо на него.

— Шевелиться не надо. И голос подавать не вздумай. Вник? А если этот шкет начнёт что-то вякать или попробует удрать, сразу получит.

«Ну, это старый трюк», — подумал Ханио. Но тут подошедший к нему молодчик присел на край кровати, взял его левую руку и стал внимательно считать пульс. Ханио опешил.

Тридцать секунд прошли в тишине.

— Сколько? — спросил старший.

— За тридцать секунд тридцать восемь. Значит, семьдесят шесть ударов в минуту.

— Невысокий. Норма, по-моему.

— Норма — немножко ниже. У некоторых даже около пятидесяти.

— Ладно, — удовлетворился старший и ткнул холодное дуло пистолета в пижаму Ханио, туда, где сердце. — Слушай меня. Через три минуты я спущу курок. Если пошевелишься или подашь голос, сделаю это немедленно. Будешь вести себя тихо, проживёшь лишних три минуты.

Каору тихонько заскулил.

— Молчать! — сдавленным голосом приказал старший.

Каору, беззвучно рыдая, опустился на корточки.

Старший взглядом приказал напарнику снова измерить пульс у Ханио. Вновь, как чёрная река, в палате потекла тишина.

— А сейчас?

— Странно. Понизился. Шестьдесят восемь ударов.

— Не может быть. Давай ещё раз.

— О’кей.

У Ханио возникло такое чувство, будто у него снимают кардиограмму. Он совсем успокоился. В возникшей ситуации было что-то невыразимо забавное, и ему совершенно не хотелось сопротивляться.

— Ну что там?

— Всё то же — шестьдесят восемь.

— Понятно. Крепкий парень. Даже удивительно. В первый раз таких встречаю. Не зря мы за ним охотились, — проговорил старший, убрал пистолет под пиджак и уже совсем другим, мягким тоном обратился к Ханио: — Ладно, лежи спокойно. Тест прошёл на отлично. Ну ты меня удивил! Нервы — канаты. Результат просто супер.

Старший отступил на шаг, взял стул, придвинул к кровати и сел. Держался он теперь почти дружески. Под впечатлением внезапной смены обстоятельств Каору перестал плакать и вылез из-за кровати.

— Интересно, кто вы такие? — поинтересовался Ханио.

Заметив, что третья пуговица на пижаме расстёгнута, он поправил её и уколол обо что-то палец. Пошарив рукой, обнаружил заколку для волос. Чёрная, с металлическим отливом, она поблёскивала у него на ладони. Видно, медсестра уронила.

— Ха-ха! А ты, я смотрю, тут время даром не теряешь, — усмехнулся старший и закурил сигарету.

— Я спрашиваю, кто вы такие?

— Клиенты. Клиенты твоей лавочки.

— Не понял.

— Разве можно так с клиентами разговаривать? У тебя фирмёшка — «Жизнь на продажу». Вот мы и пришли купить жизнь. Покупатели на пороге. Что тут странного?

— А нельзя было сделать как-то поспокойнее? За покупочкой прийти то есть? — раздражённо спросил Ханио, нащупывая зажигалку.

Старший достал пистолет, поднёс к лицу Ханио и нажал на спусковой крючок. Из дула, прямо под носом, выскочил язычок пламени.

— Такие, значит, у вас шутки?

— Когда требуется кого-то проверить, любые средства хороши, — ответил старший.

Судя по добродушной улыбке, человек он был хороший.

— Ты тоже нас прости, паренёк, — обратился он к Каору. — Мы там, в квартире, малость перестарались. Резковато себя вели. Просто надо было добраться до Ханио как можно скорее, вот мы на тебя и надавили. Мы вроде как покупатели и вот убедились, что Ханио на свою жизнь — положил с прибором.

— С прибором — это как? — тихо поинтересовался Каору.

— С прибором — значит с прибором. Не слышал такого выражения? Чему вас только в школе учат. Хотя чего удивляться-то? Такое уж у нас образование… Короче, иди-ка ты домой. О Ханио можешь не беспокоиться, ничего незаконного мы делать не собираемся. По пути домой полицию лучше не беспокоить. Будешь плохо себя вести — мы ведь можем заменить этот пистолетик на настоящий. Не очень удобно ходить в школу с дыркой в животе.

— Если вы продырявите мой живот, я вставлю туда увеличительное стекло и буду людям показывать. За десять иен с человека. Подзаработаю немного.

— Шёл бы ты отсюда. А то дошутишься.

— До свидания, — негромко сказал Каору, беспомощно глядя на Ханио.

— Всё в порядке. Ты ведь тоже действовал нахрапом, когда пришёл ко мне в первый раз. Так? Я скоро выйду на связь, так что иди домой спокойно.

— Угу! — Тень Каору растворилась за дверью.

— Хочешь сказать, этот мальчишка тоже твой клиент?

— Не он, а его мать. Она мою жизнь купила.

— Ого! — Новость явно произвела впечатление на старшего.

Его напарник тоже успокоился и, ничего не говоря, устроился на стуле.

— Если у вас ко мне важный разговор, который не для молодых ушей, давайте приступим. Да и выпьем заодно. Врач разрешает, говорит, мне можно. Ничего пациент, да?

Ханио извлёк из-под кровати бутылку скотча, небрежно протёр краем простыни пыльные стаканы и вручил своим «гостям». Они с опаской наблюдали за тем, как виски с бодрым бульканьем лился в стаканы.

Все трое подняли стаканы и выпили.

— А теперь к делу. Плата за успех — два лимона. Если дело не выгорит, тебе остаётся двести тысяч аванса. Что скажешь?

— Плату за успех некому будет платить. Успех будет означать, что я лишился жизни. То есть ваши расходы в любом случае составят двести тысяч.

— Не делай скороспелых выводов. Если работа будет сделана как надо, тебе не придётся расплачиваться жизнью. Можешь заработать два лимона.

— Так о чём речь-то?

Ханио уселся на кровати скрестив ноги и, потягивая виски, приготовился слушать.

— Так, с чего бы начать? — заговорил старший.

Ханио заметил в уголках его глаз морщинки, подтверждавшие, что он человек хороший и много испытавший на своём веку.

— Мы не можем открыть ни своих имён, ни рода занятий. Думаю, вас, как человека, выставляющего на продажу такой товар, это не удивляет.

Так или иначе, мы оба японцы. Хотя дело, о котором я расскажу, не связано с Японией, а касается посольств двух других стран. Назовём их страна А и страна Б.

У посла страны А есть жена. Известная красавица. Однажды они с супругом устроили приём, на который пригласили послов других стран.

Для посольств такие мероприятия всё равно что для нас вечеринка, на которую мы зовём друзей поиграть в маджонг. В тот вечер жена посла встречала приглашённых в длинном вечернем платье тёмно-изумрудного цвета. На приёме присутствовал принц, поэтому все были одеты строго и торжественно.

Какое отношение мы имеем к этому посольству, я сказать не могу.

На платье жены посла была такого же цвета вышивка. Любому понятно, что под такое платье и украшения должны быть в цвет. У хозяйки дома было удивительное, очень ценное колье: тридцать пять великолепных изумрудов в оправе из мелких бриллиантов. Начались танцы, свет в зале притушили, музыка довела публику до экстаза. А когда приём уже близился к концу, жена посла вдруг заметила, что её колье исчезло. Поднимать шума не стала, так что гости ничего не заметили, а если кто-то и заметил, то решил, что в какой-то момент она сама сняла украшение.

Половина гостей разъехалась ещё во время танцев, и к окончанию приёма зал всё больше пустел.

Немного побледневшая супруга посла провожала гостей, мужественно улыбаясь каждому. Когда ушёл последний, она бросилась к мужу на грудь и разрыдалась:

«Какой ужас! Это кошмар! Моё изумрудное колье пропало!»

Колье стоило очень больших денег, пропажа была серьёзная, но жена посла просто не могла устроить перед гостями неловкую сцену в самый разгар веселья.

Услышав эту новость, посол побледнел и застыл на месте.

Он не скупой человек.

На родине у него большое состояние; поговаривали, что он купил себе должность посла так, ради удовольствия. Причин сильно сокрушаться по поводу утраты колье у него нет.

Но это создало проблему, о которой посол не мог сообщить даже жене.

Чтобы ты понял, что к чему, надо рассказать немного об изумрудах. О камнях то есть.

Большинство драгоценных камней оценивается по степени чистоты. И только изумруды являются исключением. В природных изумрудах обязательно присутствуют вкрапления, трещинки и сколы.

Прелесть изумруда как раз в этих самых вкраплениях. Когда смотришь на такой камень, кажется, что перед глазами разливается зелёное море. Эти включения имеют эстетическую ценность. Можно сказать, пожалуй, что в изумруде в отличие от бриллианта чувствуется какая-то загадочность, тайная страсть. Если в лёгких дымчатых вкраплениях и таится жизненная сила этого великолепного зелёного камня, то можно предположить, что в нём заключён некий природный секрет.

Решив подарить жене изумрудное колье, посол распорядился среди натуральных камней вставить один искусственный. Камень замечательный, он почти ничем не отличался от тридцати четырёх других изумрудов — настолько хороши были вкрапления и цветовые оттенки.

Но камень был особенный ещё и потому, что мелкие трещинки, заключённые в его структуре, являются ключом к шифру. С его помощью посол расшифровывал адресованные ему лично сверхсекретные директивы, которые приходили из Центра. Луч света, проходя через этот «дефект» камня, похожий на крошечное дымчатое облачко, отражался на листе бумаги с текстом телеграммы, который визуально преображался так, что становилось понятно зашифрованное содержание.

Идея «упаковать» ключ от шифра в искусственный изумруд пришла послу после долгих раздумий, после того как он понял, что поступающие к нему телеграммы кто-то перехватывает. Он договорился с женой, что будет хранить колье у себя в сейфе и выдавать ей на приёмы и другие мероприятия.

Жена, разумеется, о заключённом в колье секрете не знала.

Заметив, что муж побледнел, она сказала:

«Кто же это мог сделать? Как это возможно? Снять колье, чтобы я ничего не заметила? Тем более что сегодня у нас были только послы и самые высокие японские гости».

«Когда оно пропало?» — Голос посла дрожал.

«Во время танцев. Другого момента представить не могу».

«С кем ты танцевала? Сколько партнёров было?»

«Пять, может быть, шесть».

«Постарайся вспомнить. Каждого».

«Сначала принц».

«Его исключаем. Дальше?»

«Министр иностранных дел Японии».

«Его тоже».

«Посол Б».

«A-а, вот это вполне может быть», — сказал посол, покусывая губы.

Между странами А и Б в Токио развернулась ожесточённая шпионская война, поэтому подозрения в отношении посла Б имеют под собой основания.

Вино, полумрак в заполненном людьми зале, громкая музыка… Посол Б — человек тучный, но с очень проворными пальцами, и он вполне мог проделать этот трюк — незаметно снять колье с белой гибкой шеи хозяйки.

В тот вечер посол с женой долго ломали голову — сообщать в полицию о пропаже или нет, а утром, после целой ночи без сна, слуга принёс на серебряном подносе конверт из грубой обёрточной бумаги.

«Вот, вынули сейчас из почтового ящика».

Открыв конверт, они увидели изумрудное колье. Вряд ли стоит говорить, что жена посла была без ума от радости.

«Кто-то нас разыграл. Какая злая шутка! Как не стыдно такие вещи делать! Особенно дипломатам».

«Это точно твоё колье?»

«Да, я уверена».

Она подставила утреннему свету своё замечательное колье с тридцатью пятью изумрудами, слегка покачала перед собой.

Посол взял его в руки, отыскал интересовавший его камень. Он сразу понял: камень был заменён натуральным.

— Расскажи посол о секретном изумруде жене, возможно, ему стало бы немного легче, — продолжал свой рассказ старший. — Однако посол — настоящий джентльмен, человек старой закалки, осторожный и предусмотрительный. Как бы активно ни участвовала его жена в делах посольства, совершенно секретную информацию он предпочитал хранить в себе.

Он немедленно отправил телеграмму начальству, в которой сообщил о краже ключа от шифра и попросил в дальнейшем отправлять все секретные сообщения по другому каналу.

Таким образом он решил проблему на будущее.

Однако если телеграммы, посланные до пропажи ключа, будут перехвачены, расшифрованы и преданы гласности, это может привести к очень серьёзным международным осложнениям. Стало совершенно очевидно, что кто-то узнал о секрете изумруда и украл его.

Если перехваченные документы сразу где-нибудь опубликуют, ничего уже не вернуть, рассуждал посол. Если же завтра всё будет тихо, появится луч надежды. Пройдёт два дня — надежда укрепится, и это даст основания предположить, что похитители шифра либо боятся мести, которая может последовать за обнародованием секретных материалов, либо у них есть причины не делать этого.

Но в любом случае вернуть все украденные документы не получится. Наверняка сразу же были сделаны копии и отправлены в ту страну, в интересах которой действовали похитители. Даже если удастся вернуть одну из копий, это всё равно ничего не решит.

Посол не знал, как поступить. Несколько дней он чувствовал себя как на иголках. Казалось, ничего не оставалось, как дожидаться следующего хода противника.

Но один козырь у него всё-таки оставался.

Если удастся нанести ответный удар — похитить ключ от шифра противника, можно будет начать торг. Надо сказать, что страна А умела успешно перехватывать телеграммы, поступающие в посольство Б, однако ключа для расшифровки они не имели.

Нельзя было терять ни дня. Посол решил раздобыть ключ как можно скорее. Вопрос в том, где его искать.

Противнику удалось не только добраться до тщательно охраняемого секрета — ключа от шифра в изумруде, но и увести его из-под носа хозяев. Всё это благодаря высокоэффективной шпионской сети, которой отличается страна Б. Но у страны А имеется собственная разведывательная структура, которой посол доверяет. Почему же тогда она не добыла ключ, которым пользуются дипломаты из Б? Очевидно, потому, что вовремя не озаботилась этой задачей.

И посол отдал строгий приказ разведслужбе: установить местонахождение ключа и добыть его. На это отводилось два дня.

Сотрудники разведслужбы вели постоянное наблюдение за посольством Б, но не обнаружили почти ничего, что отличало бы его от посольств других стран. Был отмечен лишь один характерный момент: посол до глубокой ночи задерживается за работой в своём кабинете. Возможно, именно в эти часы он занимается расшифровкой полученных телеграмм. Поступила информация, что посол страшно любит морковь. У него на столе всегда стоит большой стакан, из которого торчит пара десятков свежих морковок, и стоит послу немного проголодаться, как он начинает ими хрустеть, посыпая солью. Источником этих сведений был овощной магазин, регулярно поставляющий посольству Б свежайшую морковь.

Сверхсекретный шифр и морковь.

Забавное сочетание, ничего не скажешь.

И вот одному из самых толковых и способных спецагентов пришла в голову мысль, что такая странная комбинация не случайна.

Назовём этого человека, которому удалось проникнуть в посольство Б, агентом Икс-один. Он родился в одной небольшой европейской стране, в А прошёл полную подготовку в разведшколе. Человек без гражданства, у которого целых восемь фиктивных биографий.

До того как отправиться на операцию в посольство Б, Икс-один в секретном порядке встретился с послом.

«Сегодня ночью я раздобуду ключ и доставлю вам».

«У вас есть план?»

«Попробую морковку господина посла», — самоуверенно улыбнулся в ответ агент.

Посол видел Икс-один в последний раз.

Тело агента обнаружили в посольстве Б.

Было объявлено, что неизвестный грабитель проник на территорию посольства и покончил с собой, отравившись цианистым калием. Этим дело и кончилось.

Прошло несколько дней. Посольство Б по-прежнему не предавало гласности перехваченные материалы, и посол А немного успокоился, хотя до полного покоя, конечно, было ещё далеко.

Посольство Б вполне могло обнародовать их через месяц или через год, дождавшись наиболее подходящего политического момента.

Тогда посол А решил направить в посольство Б второго агента — Икс-два.

Он исчез без следа. Перед этим он, как и агент Икс-один, встретился с послом и тоже сказал ему, что будет искать ключ в моркови.

Вслед за ним точно так же пропал и агент Икс-три.

Приходилось признать, что ситуация складывалась самым серьёзным образом. Очевидно, дело действительно в моркови. Каждый вечер послу Б ставили на стол новую порцию овоща. И скорее всего, агенты, посланные послом А, брали со стола морковь и, попробовав её, умирали с симптомами отравления цианистым калием. Видимо, из двадцати морковок в стакане остаются неотравленными одна или две, и только посол может их отличить и с аппетитом ими похрустывать. Ясно, что ключ от шифра именно в них, но как определить, какая или какие из морковок не отравлены?

Надо сказать, что три погибших агента являлись своего рода государственным достоянием, ведь на их подготовку были потрачены сотни миллионов, и посол больше не мог жертвовать такими кадрами.

Так было решено ввести в дело тебя. Ты должен пробраться в посольство, определить неотравленную морковь, откусить и завладеть ключом к шифру. Ну как?

Как видишь, мы оба японцы, но мы кое-чем обязаны стране А. Поэтому и покупаем твою жизнь, чтобы отдать долг.

Следующее утро выдалось на удивление ясным — на небе не было ни облачка. Ханио ухитрился убедить доктора выписать его из больницы. Старший отправился в посольство. Пока он отсутствовал, Ханио не спеша побрился перед зеркалом.

В отсутствие старшего его напарник вдруг разговорился. Вещи он говорил вполне здравые, но банальные.

— Так спокойно встречать смерть! У тебя сердце настоящего воина.

Напарник наслаждался завтраком — булочкой с кремом, за которой попросил сходить медсестру. С простодушной улыбкой он запихивал булочку в рот, выдавливая полоску блестящего золотистого крема, напоминающего восходящее солнышко.

В кои-то веки Ханио открылось в жизни нечто его забавлявшее. Он пришёл к выводу: агенты А — одной из ведущих стран мира — по собственной глупости допустили какой-то роковой просчёт, стоивший им жизни. Впрочем, справедливо его умозаключение или нет, судить пока было рано.

Побрившись, Ханио освежился лосьоном и, взглянув в зеркало, удивился — настолько молодо, свежо и привлекательно выглядит его физиономия. На него смотрело лицо самовлюблённого юнца из богатой семьи, у которого не было ни забот, ни ответственности. А за окном под порывами ветерка колыхались ветви почти распустившейся сакуры.

В палату влетел запыхавшийся старший.

— Хорошие новости! Есть бланки! Сумели достать недавно. Их агенты даром времени не теряли. Да, вот ещё что. Ты должен встретиться с послом, перед тем как идти на дело, от которого всё зависит.

— Во сколько?

— Между десятью и одиннадцатью.

— Понятно. — Ханио взглянул на часы. — Сначала мне надо заглянуть кое-куда. Так что буду в посольстве в пол-одиннадцатого.

— Что значит «кое-куда»? У тебя пена за ухом осталась.

— Спасибо.

Человек бесцеремонно лез в его дела. Это отвлекало Ханио от мыслей. Он стёр пену полотенцем, провёл им по подбородку. На полотенце осталось несколько красных пятнышек. Он слегка порезался, когда брился.

При виде крови к Ханио вернулись воспоминания о вампирше. Сразу защемило в груди. Наверное, ему больше не суждено пережить того томного, сладостного ощущения, которое приносило погружение в бассейн смерти. Не для того ли госпожа Иноуэ купила его жизнь, чтобы он испытал это чувство?

— Так куда ты хочешь заглянуть? — не отставал старший.

— Помолчи, а? Пошли со мной. Надо купить кое-что по мелочи. Когда собираешься сыграть в ящик, надо же приготовиться.

Старший умолк с серьёзным видом, позабавив Ханио.

В вестибюле больницы они попали на глаза медсестре, посчитавшей своим долгом предупредить Ханио:

— Веди себя хорошо. Тебя же официально ещё не выписали.

— Я здоров как бык. Вчера же тестирование проходил.

На ярком весеннем солнце, сиявшем за дверями больницы, даже покалывание в руке ощущалось острее. Ханио и двое сопровождающих вышли наружу и зашагали по широкому спуску к городским кварталам — компания друзей, решившая сходить на бега. На их лицах веселье и волнение сменяли друг друга.

— Нужна хорошая овощная лавка или магазин, где всё самое свежее, — сказал Ханио. — Едем на Аояму.[15]

Они поймали такси и уселись в машину.

Ханио давно не выходил в город. Жизнь вокруг шла своим чередом, ничто не намекало на присутствие смерти. Люди были погружены в повседневность по самую макушку, напоминая залитые рассолом маринованные огурцы.

«В этом мире я сам как маринованный огурчик», — думал он. Всего лишь закуска к выпивке, не более того. Регулярное питание — не его тема. «Такая уж моя доля. Ничего не поделаешь».

В магазине К*** Ханио купил пакет моркови, уже очищенной и нарезанной вдоль толстой соломкой. Пакет лежал в холодильнике и был весь в инее. Сопровождавшие с серьёзным видом наблюдали за ним.

— Больше ничего не надо? — поинтересовался старший.

— Ничего. Ну что, едем в посольство?

Ханио был слегка уязвлён, когда ему пришлось зайти в шикарное белоснежное здание посольства А со служебного входа.

Пройдя через кухню и поднявшись по грязноватой лестнице, он открыл дверь и вдруг оказался в великолепном просторном кабинете, обставленном в эдвардианском стиле.

Сопровождавшие стояли рядом и не двигались.

За столом напротив, прямо держа спину, сидел седовласый человек с благородно посаженной головой.

— Мы привели того, о котором я вам говорил, — обратился к нему старший.

— Спасибо. Я посол А.

Хозяин кабинета непринуждённо протянул руку. Ханио пожал её, и ему показалось, будто он взял засохший цветок, готовый рассыпаться от малейшего прикосновения. Настолько мягкой оказалась рука посла. И в то же время ему представилось, что в ладонь впиваются множество шипов.

— Вот аванс.

Посол вписал сумму — двести тысяч иен — в лежавший на столе чек, поставил роспись и быстро протянул Ханио. На чеке даже не успели высохнуть чернила.

— Хорошо. Давайте теперь приступим к делу, — сказал Ханио. — Это бланки из посольства Б?

— Да. Приготовили для вас.

— Можно кого-то попросить напечатать на этом листе одну из перехваченных вами телеграмм? Только аккуратно, не выходя за поля бланка.

— Конечно.

Посол позвонил в колокольчик, вызывая машинистку, и передал ей телеграмму и бланк.

— Вот копия телеграммы, — сказал посол, обращаясь к Ханио. — Попробуйте прочесть.

Достаточно было беглого взгляда, даже на японский переводить не потребовалось, чтобы понять: в телеграмме написана какая-то бессмыслица.

Пока машинистка печатала, Ханио, двое его сопровождающих и посол сидели друг против друга в полном молчании. Стену украшали портреты крупных политических деятелей страны А, стол, за которым сидел посол, окружали шкафы с книгами в великолепных кожаных переплётах. Там же было полное собрание сочинений Дизраэли. В воздухе витал навязчиво-приятный сладковатый запах, который обычно стоит в домах, где живут иностранцы.

Машинистка средних лет, с угловатыми плечами и бесстрастным лицом, принесла отпечатанный лист и вышла.

— Итак… — произнёс посол.

— Итак… — повторил за ним Ханио, достал из ещё не оттаявшего до конца полиэтиленового пакета морковку и сунул в рот.

Морковь красная из-за каротина, который преобразовывается в теле в витамин А. Чем насыщеннее пигментация, тем больше содержание витамина А.

В моркови есть расщепляющий фермент — аскорбиназа, катализирующая расщепление витамина С.

В моркови совершенно отсутствует крахмал. Соответственно, содержащийся в слюне фермент птиалин, расщепляющий крахмал до мальтозы, в моркови напрямую не работает.

Аскорбиназа и птиалин — два фермента, не взаимодействующие друг с другом, — в комбинации оригинальным образом воздействуют на вещество, нанесённое на бланки телеграмм. Там, где не действует аскорбиназа, действует птиалин, и наоборот.

Ханио пожевал морковь, плюнул на бланк с телеграммой и размазал слюну. На глазах между словами начал проступать текст.

— Поразительно! — Посол кивал, увлечённо изучая расшифрованное сообщение. — Моркови у нас хватит. Мне надо расшифровать много телеграмм. Слава богу! Теперь о сделке с Б можно не беспокоиться. Никуда они не денутся. Им нечего сказать. У нас настоящая ничья.

— Ещё бы сольцы добавить… Вообще, неплохая закуска, — говорил Ханио, прожёвывая морковь. — Хорошо бы немного виски.

— Потом выпьете не спеша, когда закончим. Я боюсь, как бы что-то не повлияло на химическую реакцию.

Глаза посла сияли от радости. Он с надеждой смотрел на Ханио, который жевал морковь, как оголодавшая лошадь.

После того как пережёванную морковь размазали по всем телеграммам, Ханио отвели в отдельную комнату, где ему вручили чек на два миллиона. Два его компаньона тоже получили чеки и, судя по их радостным лицам, были довольны размером вознаграждения.

Посол лично передал Ханио стакан с виски.

— Как же вы добились такого успеха, не подвергая свою жизнь опасности? Мне очень хочется понять, как вам это удалось.

Ханио хотел ответить, но изложить все обстоятельства на английском ему было не под силу, и он попросил старшего перевести. Тот с удовольствием согласился. Как оказалось, он говорил по-английски достаточно бегло, что не очень вязалось с его неотёсанной внешностью. Надо сказать, Ханио слов особо не выбирал, поэтому особенно резкие выражения переводчик пропускал.

— Прежде всего меня поразило, как бездарно действовало ваше посольство. Вы потеряли трёх агентов, понесли миллиардные убытки. Впрочем, если подумать, эти парни оказались полными лохами, так что, может, вашей стране и повезло, что она от них избавилась. Главные ошибки ваших умных голов произошли из-за ослепления алчностью, забвения простейших истин и погони за мелкими, незначительными деталями. Я не прав?

Трое ваших агентов, один за другим, проникли в посольство Б, чтобы попробовать морковь. Это факт. Они были на верном пути, по крайней мере, до тех пор, пока не добрались до моркови.

Да, кстати. Мне показали газету. Что в ней написано? «Бестолковый грабитель проник в посольство Б, съел отравленную морковь и скоропостижно скончался». Вот такой заголовок. В заметке сказано, что во рту погибшего оказался кусок моркови, на которой были обнаружены следы цианистого калия. Как пояснил посол, на его столе случайно оставили корм для животных, участвовавших в проводимых в посольстве экспериментах. Вор, видимо, проголодался и решил подкрепиться. Читателей газеты это происшествие, наверное, повеселило.

Вот здесь вы и попали в ловушку. В результате второго агента постигла участь первого. Вы подумали, что посол Б будет и дальше каждый вечер оставлять у себя на столе отравленную морковь и поджидать следующего вора. В этом и была ваша ошибка.

Вопрос: видел ли кто-то, как первый агент умер, попробовав морковь? А вдруг ему её насильно в рот запихали?

Послу Б удалось вас одурачить — вы стали думать, что для прочтения шифра требуется какая-то особая морковь. Вас убедили, что проблема состоит в том, как отличить ядовитую морковь от неотравленной. Вот такой психологический приёмчик.

Услышав эту историю, я сразу подумал: здесь что-то нечисто.

А вам не приходило в голову, что вы имеете дело с самой обыкновенной морковью? Ведь это и ребёнку понятно. Но вы подумали, что ситуация особо сложная, и это привело к людским потерям.

Вот почему я приехал сюда с альтернативным планом. Прежде всего, решил поэкспериментировать с обыкновенной морковью. Я был почти уверен, что всё получится, но, если бы не получилось, пошёл бы испытывать посольскую морковь и умер бы без сожаления. Что могут значить какие-то морковки, когда жизнь на кону?

Я вам секрет открою: терпеть не могу морковь. Этот запах сырой земли, этот цвет противный — то ли красный, то ли жёлтый… Бр-р!

В детстве я смотрел, как отец с хрустом жуёт морковь, и думал: «Как он только в лошадь не превратится». Поклялся себе, что никогда в рот не возьму эту гадость. Кончилось тем, что у меня выработалось физическое отвращение к моркови.

Стоит увидеть, как кто-то ест гуляш с морковью, так сразу подкатывает тошнота. Мне это хуже, чем в выгребную яму смотреть. Как-то раз в книжном магазине попалась книжка: «Морковная что-то там…»[16] Неужели автору не противно было?

Если бы мне предложили выбор: выстрел в голову или морковь, я, скорее, предпочёл бы пулю в лоб, но в данном случае моя жизнь принадлежала не мне, а клиенту, поэтому я был вынужден разыграть сцену с поеданием моркови. Два миллиона иен — недорого за мои страдания.

Теперь несколько слов специально для вас, господин посол. Не надо усложнять. И жизнь, и политика гораздо проще, чем вы предполагаете. Конечно, я понимаю, что, наверное, относился бы к жизни иначе, если бы не был готов умереть в любое время. Именно желание жить всё усложняет и запутывает.

На этом разрешите откланяться. Больше уж мы, наверное, не встретимся.

Обещаю ни с кем не говорить о работе, которую сделал для вас, поэтому не утруждайтесь — не посылайте следить за мной своих самоуверенных агентов.

И прошу: не обращайтесь больше ко мне за помощью. Я не могу быть вам полезен.

Меня абсолютно не интересуют ваши политические проблемы, противоборство между А и Б. У вас, видимо, слишком много свободного времени, иначе вы не тратили бы его на бодание друг с другом.

Всего хорошего.

Вернувшись в больницу, Ханио быстро собрался и выписался на волю. Убедившись, что за ним не следят, приехал домой и сразу стал укладывать вещи.

— Решил всё-таки съехать? Быстро вылечился. Смотришься молодцом. Жаль, что уезжаешь. Боюсь только, аванс за полгода тебе не вернут.

— Ну и ладно.

— Молодой, а при деньгах, — еле ворочая языком от зависти, пробормотал консьерж. Он постоянно пережёвывал остатки пищи, которые хранились у него где-то во рту, и напоминал Ханио вечно жующую корову.

Укладывать особо было нечего. Книг Ханио почти не читал, одежду выбрасывал, как только она ему надоедала. Такой у него был принцип. Всё его добро уместилось в три большие картонные коробки. Плюс кое-какая мебель. В процессе сборов он наткнулся на мышонка, с которым когда-то ужинал, и бросил его в одну из коробок.

У подъезда стоял грузовичок, который он заказал для переезда. Водитель с задумчивым видом рассматривал росшее перед домом тощее вишнёвое дерево. Был сезон цветения сакуры, но на дереве распустилось от силы десяток цветков.

Помогать заказчику водитель явно не собирался, поэтому Ханио пришлось спускать вниз мебель одному. То ли он был ещё слаб, не восстановился до конца, то ли морковь подействовала, но, отнеся к машине всего пару стульев, он уже обливался потом.

Консьерж куда-то исчез, так что на его помощь рассчитывать тоже не приходилось.

Ханио спускался по лестнице, взгромоздив на плечи стол, как вдруг почувствовал, что ноша стала заметно легче.

Он поднял голову и с удивлением увидел старшего из двух клиентов, с которыми расстался в посольстве А. Желая помочь Ханио, тот подставил плечо под крышку стола.

— Я помогу. Ты же ещё не поправился, — сказал старший.

Тут же Ханио увидел его напарника, проворно поднимавшегося по лестнице.

— Давай я снесу вниз коробки, — предложил он.

Прошло несколько минут, и скарб Ханио лежал в кузове грузовичка.

— Спасибо, конечно. Но я просил вас больше за мной не ходить.

— Да мы и не собираемся ходить за тобой. Просто хотим поблагодарить. Так получается, что люди, сделавшие нам доброе дело, всегда норовят от нас скрыться. Мы это, конечно, понимаем и не будем больше тебя беспокоить. Но если у тебя возникнут какие-то проблемы по жизни, обращайся в любое время. Всегда поможем.

— Я так понимаю, у вас оружие есть?

— Правильно понимаешь, — многозначительно сказал старший, честно глядя в глаза Ханио, и вручил ему визитку.

На ней было только имя — Макото Утияма, адрес и телефон. Ни названия фирмы, ни должности.

— И куда же ты уезжаешь? — с широкой, добродушной улыбкой поинтересовался он.

— Не спрашивай. Я и сам не знаю, — бросил через плечо Ханио, устаиваясь на сиденье рядом с водителем.

Грузовик нехотя тронулся с места, оставляя позади Утияму и его напарника. Они стояли под сакурой и махали руками.

— Куда едем? — без всякого интереса спросил водитель.

— В Сэтагая,[17] — сказал Ханио первое, что пришло в голову.

Сказать по правде, он понятия не имел, куда ехать.

В кармане у Ханио лежали два чека: один — на два миллиона, второй — на двести тысяч.

Глядя на весенний город, затянутый дымкой висевшей в воздухе цветочной пыльцы, Ханио подсчитывал, сколько он заработал с начала своего предприятия.

Сто тысяч от самого первого старичка.

Пятьсот тысяч после самоубийства библиотекарши.

Двести тридцать тысяч от сына женщины-вампира.

И два миллиона двести тысяч от посольства А.

Итого: три миллиона тридцать тысяч за такое короткое время. Примерно миллион в месяц. Вот это бизнес! Доход в десять раз выше, чем заработок копирайтера. Конечно, он зря заплатил за квартиру, но всё равно хватит шикарно пожить.

Понятное дело, популярные певцы и кинозвёзды зарабатывают гораздо больше. Зато какие у них расходы! Они не могу себе позволить такую безмятежную жизнь, какую ведёт Ханио. Ведь он не обделён людским вниманием, и ему дано то, что не дано им, — рисковать жизнью и даже испытать поцелуй вампира.

Ханио пришло в голову, что настал подходящий момент сделать перерыв в работе фирмы «Жизнь на продажу». Почему не пожить где-нибудь в спокойствии и достатке? Если понравится и захочется оставить всё как есть, почему бы и нет? А если он всё-таки предпочтёт смерть, всегда есть возможность возобновить бизнес.

Ханио никогда не чувствовал себя таким свободным.

И совершенно не понимал, зачем люди связывают себя браком или стремятся устроиться на работу, где вынуждены плясать под чужую дудку.

Может, лучше потратить все деньги и потом покончить с собой?

Самоубийство…

От этой мысли Ханио стало тошно на душе. Один раз не получилось, и опять думать о том же самом было тяжко.

Жизнь развращает, человек деградирует, ему становится трудно встать и взять сигареты, лежащие под самым носом. Страшно хочется курить, но дотянуться до сигарет не может. Заставить себя подняться так же тяжело, как толкать чью-то сломавшуюся машину. Вот что такое, в двух словах, самоубийство.

— Какое место в Сэтагая? — спросил водитель, когда они ехали по 7-му окружному шоссе.

— Место? Остановите у какого-нибудь агентства недвижимости. Всё равно где.

— Вот это номер! Вы что, не знаете, куда переезжаете?

— Да вот не знаю.

— Ни фига себе! — сказал водитель, хотя, судя по выражению лица, он не так уж и удивился.

Когда они подъехали к станции Умэгаока, Ханио заметил на углу риелторскую контору. На стеклянной двери были наклеены объявления о сдаче жилья в аренду.

— Эта пойдёт. Остановите здесь. Вроде у входа можно припарковаться.

Водитель, почти не открывая рта, что-то промычал в ответ.

Ханио со щелчком открыл раздвижную дверь и услышал: «Добро пожаловать!» Его приветствовала полная белолицая женщина лет пятидесяти. Она сидела за столом и копалась в бумагах.

В углу помещения приютились соломенный диванчик и два стула. Из вазы торчали искусственные розочки. На стене висела карта района.

— Мне нужна квартира. Желательно в пристройке или что-нибудь с отдельным входом, чтобы никому не мешать. И чтобы с пансионом. Нет ли у вас чего подходящего?

— Давайте посмотрим. Так сразу не скажу. Какой бюджет вы предполагаете?

— Пятьдесят тысяч в месяц или чуть больше. За питание, конечно, отдельно.

— Минуточку — ответила хозяйка офиса.

Она стала перебирать папки, и в этот момент дверь с грохотом раздвинулась и вошла ещё одна женщина в широких брюках.

Увидев её, риелторша грозно нахмурила брови.

Вошедшая нетвёрдо стояла на ногах и производила странное впечатление. Ей ещё не было тридцати, но выглядела она неважно. Её макияж не вязался с типичными для японки тонкими чертами лица. Грудь, обтянутая свитером, выглядела непропорционально большой.

Когда она вошла, риелторша тут же забыла о присутствии Ханио.

— Если опять начнёшь, я полицию позову, — пригрозила она, заколыхавшись всем телом.

— Да пожалуйста. Ничего плохого я не делаю, — с трудом ворочая языком, проговорила женщина в брюках, взяла стул, повернула его и села спиной к Ханио.

— Как только не надоест! Никто не станет столько платить, да ещё на таких условиях. И никакие комиссионные мне не нужны. Мы не посредническое агентство. Но даже если так, всё равно вы сами должны найти клиента и привести его сюда, чтобы заключить договор. Что-то у тебя не больно получается. Ничего не выходит.

— Но это же ваша работа — подыскать мне кого-нибудь! Вы не имеете права меня оскорблять! Получится или не получится… Откуда вы знаете?

Едва произнеся эти слова, женщина откинула голову на спинку стула и тут же захрапела. Лицо её во сне стало ангельским, чуть приоткрытые губы казались такими мягкими, что Ханио захотелось приложить к ним указательный палец. Только храп нарушал идиллическую картину.

— Прям не знаю, вот чудная девица. Под наркотой она, что ли, или выпила чего? Глупая! Надо сообщить в полицию. Не посидите здесь немного, пока я схожу? Боюсь, она очухается и начнёт тут всё крушить. А мне это надо?

— А в чём, собственно, проблема-то? — Ханио совсем забыл о грузовике за дверью и уселся на стул.

— Она из хорошей семьи. Живёт тут неподалёку вместе с родителями в большом доме. Младшая дочка. Остальные дети уже завели свои семьи и живут отдельно. Дочка любимая, родители в ней души не чают, вот и избаловали — она чего хочет, то и творит. Никто ей не указ. Кто ж такую замуж возьмёт?.. У её родителей было несколько больших участков земли в этом районе, но к концу войны дела пошли плохо, и они через меня стали распродавать землю и дома, которые у них были в собственности. И остался у них только один большой дом, где они и живут. Вот так всё богатство куда-то делось, сейчас они уже на пределе. Дошло до того, что собрались сдавать маленький домик, вроде чайного павильона, который стоит на их участке, но пока ничего не получается, хоть я и стараюсь помочь… И всё упирается в эту девчонку. Рэйко её зовут. Она всё дело портит. Требует депозит полмиллиона за разваливающийся флигелёк плюс сто тысяч в месяц, и ни иеной меньше. И чтобы жилец был обязательно молодой и неженатый. На моих кандидатов и смотреть не хочет. Предложила хорошего жильца — мужчина средних лет, президент фирмы, согласился платить, сколько Рэйко просит. Но она явилась и всё испортила. Сделка сорвалась. Ну разве так можно! Поставьте себя на моё место. Терпения моего больше нет!

Риелторша уже забыла, что собиралась в полицию, уткнулась лицом в рукав и расплакалась. Потом упёрлась лбом в стеклянную дверь с наклеенными объявлениями о сдаче жилья и продолжала рыдать. Дверь дребезжала, как под порывами ветра.

Одна храпит, другая плачет… Ханио был сбит с толку: что делать в такой ситуации? Наконец он решился — встал и положил руку на плечо не прекращавшей лить слёзы риелторши:

— Мне кажется, я могу быть вам полезен в этом деле.

— Правда? — Женщина стала вытирать слёзы, не сводя с него глаз.

— Но у меня одно условие. Нужно сложить мои вещи — мне их сейчас девать некуда — во флигеле, о котором вы говорите. И если я кому-то там не понравлюсь или мне кто-то не понравится, я немедленно съеду.

— Так вы что, переезжаете?

— Грузовик ждёт на улице. Вон там.

Поднялся ветер, под порывами которого закачалась сакура, росшая по ту сторону ограды. Грузовичок стоял как раз под сакурой. Водитель вышел из машины и с безразличным видом разглядывал цветущее дерево. Голубое небо туманила желтоватая дымка. По верху ограды куда-то пробиралась кошка. Она вспрыгнула на чёрную ветку сакуры и, раскачавшись на ветру, как медуза на волнах, соскочила вниз и убежала.

День, такой странный и ясный, перевалил за экватор. Весенний день, ассоциирующийся с пустым и полным света пространством, когда что-то непомерно большое отодвинулось куда-то в сторону.

Ханио только задумал дать себе передышку, и вот пожалуйста — опять втянулся в какую-то мутную ситуацию. Мир — это неправильная кривая, которую никакой математикой не опишешь. А земной шар, скорее всего, и не шар вовсе. Земная поверхность то искривляется и выгибается внутрь, то в следующий миг вдруг вздыбливается и образует стену из отвесных скал.

Сказать, что жизнь не имеет смысла, легко. Но сколько требуется энергии для бессмысленной жизни! Это снова и снова поражало Ханио.

Риелторша потрясла Рэйко за плечо:

— Эй! Вот молодой человек хочет снять ваш флигель. Молодой, холостой, как раз то, что ты хочешь. Идеальный вариант. Надо бы ему показать жильё. Прямо сейчас.

Рэйко открыла глаза и посмотрела на Ханио. При этом голова её по-прежнему была откинута на спинку стула. Изо рта стекала тонкая струйка слюны. При взгляде на неё Ханио стало противно, хотя было в этом зрелище и что-то эротическое.

Рэйко с трудом поднялась на ноги.

— Наконец-то! Долго искали. Почему не вижу радости? Не надо злиться, — говорила она, обнимая риелторшу с показным воодушевлением: невыразительный, лишённый капли эмоций голос не соответствовал словам.

— Понимаете меня теперь? Это же невозможно. То она жилы из людей тянет, то совсем как ребёнок, — говорила риелторша, обращаясь к Ханио. На её лицо вернулась деловая улыбка.

Рэйко распорядилась, чтобы водитель сгрузил все вещи Ханио у задних ворот, откуда было ближе всего до флигеля. Потом схватила Ханио за руку и повела по выложенной камнями дорожке.

Они прошли через заросший сад к главному дому, где на веранде в плетёных креслах напротив друг друга сидела пожилая пара. Трудно было поверить, что совсем рядом проходит 7-е окружное шоссе с непрерывным потоком машин.

— Ах, Рэйко! Хорошо, что ты пришла.

— Вот, жильца привела.

— Замечательно! Проходите, молодой человек! Правда, у нас тут такой беспорядок.

Женщина, невысокая и элегантная, вежливо поприветствовала Ханио. Сидевший рядом седовласый мужчина, одетый в кимоно, как и его жена, тоже благородной наружности, с улыбкой представился:

— Рад познакомиться. Курамото.

Ханио провели в гостиную, посадили как почётного гостя и подали чай. Оказали приём по старым канонам вежливости.

Гостиная была обставлена по высшему разряду. В большущем шкафу сандалового дерева стояла курительница для благовоний и фигурка попугая, вырезанная из какого-то ценного камня. В стенной нише висело какэмоно[18] с изображением Момотаро[19] и каллиграфической надписью.

— У нашей дочери проблемы с воспитанием. Вы уж на неё не сердитесь, — сказал муж.

А жена продолжила:

— Не без недостатков, конечно, но она очень добрая девочка. Настоящий ангел. Простая, наивная… Ей тяжело в этом мире с такой чистой душой, вот и дошло до снотворных таблеток. Как их? Гимена?

— Гименал,[20] мама! — поправила её Рэйко. Видно было, что эта тема ей неприятна. Мать говорила о дочери не как о взрослой, почти тридцатилетней женщине, а как о девчонке двенадцати-тринадцати лет.

— Ну да. А ещё она принимает это… как его… на «л» начинается.

— ЛСД, мама!

— Ага! Значит, всё-таки на «л»? Пусть так. Странное какое название. Сейчас молодёжь от этой ЛСД прямо с ума сходит. Выпьет и весь вечер гуляет по Синдзюку. Там все прекрасного принца хотят встретить. Да, Рэйко?

— Ну хватит уже, мама!

Но мать не унималась:

— Она у нас гордая, не то что другие дети. К жизни относится серьёзно. Такой характер. До всего ей дело. Старики не должны давить на молодых, уничтожать в зародыше, что им в голову придёт. И дочь хочется побаловать немножко. Ну вот, я всё про дочь да про дочь. Но у неё доброе сердце, и, если она столько сил потратила, чтобы перестроить наш флигель, и твёрдо решила, что в нём должен поселиться человек, с её точки зрения идеальный, какие у нас могли быть возражения? И вот появились вы. Какое счастье для Рэйко! Вас прямо бог послал. Ну же, Рэйко! Может, покажешь молодому человеку флигель?

— Да, конечно.

Рэйко так сильно потянула Ханио за мизинец, что он даже пошатнулся.

Весеннее солнце щедро заливало сад своим светом, легко пробивавшимся сквозь ветви деревьев, которые только начинали покрываться листвой. Рэйко и Ханио миновали заросли кустарника, в которых пятнами выделялись распустившиеся цветы камелии, и подошли к флигелю. Рэйко с шумом раскрыла раздвижные ставни.

Ханио думал, что из флигеля на него пахнет затхлостью и плесенью, но ошибся. Пол в помещении, превращённом в кухню, не был застлан татами. Не как в чайном домике. Вместо татами лежали керамические плиты с замысловатым орнаментом в виде кружащихся листьев.

К кухне примыкала гостиная, прямо-таки поразившая Ханио.

Пол украшал роскошный тяньцзиньский ковёр. На бамбуковой кровати в колониальном индокитайском стиле лежало покрывало из узорчатой персидской ткани. В стенной нише, где в чайных домиках обычно висит какэмоно, приютилась первоклассная стереосистема. По одну сторону, в углу, стоял гарнитур мягкой мебели из вьетнамского сандалового дерева с перламутровыми вставками под Людовика XIV, рядом с ним бронзовая лампа в форме женской фигуры. Нижняя её часть была грациозно задрапирована листьями ландыша, выполненными в стиле ар-нуво, и, изогнувшись, поддерживала руками плафон.

Стены были обиты толстой шерстяной тканью с орнаментом; в другом углу Ханио увидел изящный зеркальный шкафчик, за дверцами которого стояли бутылки с элитными винами.

«Теперь понятно, почему она столько просит», — подумал Ханио.

Девушка будто прочитала его мысли:

— Эта тётка в конторе не знает, как здесь всё устроено. Дура набитая. Наезжает на меня, а я что, молчать должна? Интересно! Я столько сил в эту комнату вложила. Я вообще одиночка… И в Синдзюку у меня никого нет — ни подруг, ни друзей. Скучно, одиноко, вот я и занялась домом для удовольствия. Что здесь странного?

— Ничего странного. Хорошее хобби. Очень необычное.

— Здесь все папины вещи, из его коллекции. Я их с нашего склада взяла. Отец в молодости много всякого натворил. Зато сейчас смотрите, какой просветлённый.

— А отец не возражает?

— Возражает? В этом доме как я скажу, так и будет. Он боится слово против меня сказать. — Рэйко вдруг громко расхохоталась и долго не могла остановиться.

Кто-то постучал по поднятым жалюзи, и в комнату вошла мать Рэйко. В руках у неё был лакированный поднос, на котором лежали два сложенных пополам листа плотной дорогой бумаги.

— Вот, пожалуйста. Квитанция и договор, — сказала она.

«Депозит — пятьсот тысяч иен.

Помесячная плата — сто тысяч иен».

Документы были написаны мелким скорописным почерком, на старый манер, без пробелов между иероглифами.

— Деньги у меня есть, но только чеком. Наличных не хватит, — сказал Ханио. — Сейчас уже четвёртый час. Я завтра схожу в банк, обналичу чек. Не возражаете?

— Конечно-конечно. Как вам будет удобно. — С этими словами мать Рэйко не торопясь удалилась.

Ханио вспомнил про свои пожитки, сложенные у ворот. В комнате с такой обстановкой они смотрелись бы довольно убого. Им место где-нибудь на складе.

— Если вам нужно сложить вещи, я покажу, где склад. Мебель можно туда отнести, — быстро предложила Рэйко.

Похоже, она обладала способностью читать чужие мысли.

— Как вы узнали, о чём я думаю?

— Иногда получается. Таблетки, наверное, помогают. Не знаю, как так получается. Обычно-то мои локаторы не действуют.

Исчерпав тему, они замолчали.

Чем больше Ханио думал, тем более странным ему казался этот дом. Зачем Рэйко так шикарно всё здесь обустроила? К чему эта огромная кровать? Откуда такая привередливость в выборе постояльца, желание сдать флигель подороже?

Понятно, ей нужны деньги на жизнь. Но даже если так, всё равно трудно поверить, что подсевшая на наркотики девица будет просто так обивать пороги у риелторши в поисках квартиранта. Она, конечно, малость не в себе, но всё же не сумасшедшая.

Ханио пришло в голову, что он, вероятно, относится к категории людей, которые, выбравшись из одной передряги, тут же попадают в другую. У одинокого человека нюх на одиночество. Как у собаки. Очнувшись в риелторской конторе, Рэйко, должно быть, тут же вычислила Ханио, просветила его насквозь и поняла, что перед ней отнюдь не ординарный практичный и здоровый парень.

Странное дело, но одинокие люди имеют склонность пышно украшать своё жилище. Ханио начал свой бизнес «Жизнь на продажу» в скромной квартирке, но, добившись успеха, захотел сделать передышку и пожить красиво. Флигель Рэйко подходил для этого как нельзя лучше, в том числе потому, что низкий потолок создавал ощущение пышно убранного склепа.

— Хотелось бы немного отдохнуть здесь душой и телом, — сказал Ханио будто самому себе.

— С чего это ты так устал?

— Да так как-то. Устал и всё.

— Как можно устать от жизни, от мысли, что живёшь? Это же ненормально.

— А от чего ещё уставать-то?

Рэйко фыркнула:

— Я знаю, в чём дело. Ты устал от своих попыток умереть.

Взгляд у Рэйко был рассеянный, отстранённый, зато слова её угодили прямо в цель, неприятно поразив Ханио.

Опешив, он наблюдал за тем, как Рэйко достаёт из книжного шкафа большой, роскошно изданный том. Положив его на колени, она с серьёзным видом перелистала несколько страниц и сказала:

— Вот смотри.

Она держала великолепное иллюстрированное издание «Тысяча и одной ночи». На странице, которую она раскрыла, была иллюстрация к истории об инцесте. Брат и сестра были рождены разными матерями и тайно полюбили друг друга. Укрылись от людских глаз в роскошной гробнице, замуровались в ней, отрезав себя от внешнего мира, и предавались любовным усладам день и ночь. За это небеса разгневались на них и всевышний спалил их огнём. Когда отец обнаружил их убежище, он увидел на ложе, покрытом расшитой парчой, обгоревшие дочерна два тела, сплетённые в объятиях.

На иллюстрации Ханио увидел обуглившиеся останки, в которых можно было угадать обнажённые человеческие тела. Они лежали, обнявшись, на великолепной кровати без единого чёрного пятнышка. В этой картине вместе с чувством отвращения и уродства, которое внушала смерть, ощущался жар наслаждения, спаливший любовников заживо. Казалось, их поглотил не огонь, сошедший с небес, а пламя плотского блаженства, испепелившее две человеческие жизни.

— Сгорели дотла, а все целуются. Обалдеть! Умерли в экстазе, — прокомментировала сцену Рэйко.

— Это всё прекрасно, вопросов нет, но зачем ты решила поселить у себя такого капризного квартиранта? Что ты хочешь? — спросил Ханио.

— Я тебе расскажу. Завтра. Когда получу то, что мне полагается, — ответила Рэйко.

Вечером от нечего делать Ханио позвонил Каору.

— Вы куда пропали? Съехали с квартиры…

Голос Каору звучал радостно. Смерть матери, похоже, не оставила слишком глубокого следа в сердце юноши.

— Да, так получилось. Надо было срочно. Хотел вот тебе новый адрес и телефон продиктовать.

— Подождите! Вы уверены, что нас никто не подслушивает?

— Боишься? Понимаю. Хотя кому мы нужны?

— Вы как? Дело своё продолжаете?

— Взял паузу.

— И правильно. Лучше передохнуть немного. А так всё нормально? — Пареньку очень хотелось казаться взрослым.

— Я сообщу тебе, если снова начну.

— Лучше не надо. Хорошего понемножку, возвращайтесь лучше к нормальной жизни. Я заеду к вам как-нибудь?

— Сейчас момент не очень подходящий.

— Опять женщина?

— Вроде того.

— Ну вы даёте!

— Будут проблемы — я тебе позвоню. Ты — единственный, кому я могу доверять в таких ситуациях.

И хотя эти слова, несомненно, льстили самолюбию Каору, он сказал:

— Но ведь вы обидитесь, если я захочу спасти вашу жизнь. И что мне делать? Ладно, жду звонка. А так беспокоить не буду. Будьте уверены.

Каору положил трубку.

На следующий день Ханио отправился в банк, чтобы открыть счёт. Обналичив чек, вернулся в своё новое жильё и расплатился с матерью Рэйко.

— Как это любезно с вашей стороны. Большое спасибо. Вот дочка рада будет. Её сейчас нет дома… Она так долго искала человека вроде вас, — благодарила пожилая женщина с милой улыбкой и вручила Ханио договор, завёрнутый в лиловый шёлковый платок.

— Можно вас спросить?

— Да-да, конечно. Хотите чаю? — гостеприимно предложила мать Рэйко.

Войдя в тихую гостиную, Ханио сразу почувствовал себя легко и свободно. Всех демонов современного века куда-то унесло из этой комнаты. Всех, кроме одного — Рэйко, дочери четы Курамото!

Господин Курамото отложил в сторону сборник китайской поэзии времён династии Тан и сказал:

— Вы сегодня хорошо выглядите. Удалось отдохнуть?

— Да, благодарю вас, — с вежливым поклоном ответил Ханио.

Вот он напрягал все силы, чтобы умереть. Торопил смерть. А живущая в этом доме пара к смерти вовсе не стремится. В саду на ветру плавали невесть откуда принесённые лепестки сакуры. В приятной полуденной прохладе, стоявшей в погруженной в тень гостиной, белая старческая рука перелистывала томик древнекитайской поэзии. Эти люди неторопливо, постепенно сплетают собственную смерть, будто тихо вяжут свитер в ожидании прихода зимы.

Откуда берётся это спокойствие?

— Рэйко, очевидно, вас очень удивила… — предположил Курамото, улыбаясь. — Вы уж извините, это я виноват, что она такая.

Ханио бросил взгляд на Курамото. В этот момент в гостиной появилась его супруга с чаем.

— Ну же, дорогой, расскажи молодому человеку нашу историю, — тихо произнесла она.

— Много лет назад я служил в торговом флоте, — начал свой рассказ Курамото. — Дорос до капитана, но в конце концов списался на берег, вошёл в руководство компании, на судах которой плавал, а потом стал генеральным директором. Купил в этом районе землю, думал провести остаток дней этаким крупным землевладельцем. Но случилась война, мы проиграли, бизнесу с недвижимостью пришёл конец, дела шли всё хуже. Сбереги я эту землю, сейчас она стоила бы сотни миллионов, но после войны надо было платить за неё налоги, поэтому часть пришлось продать. А там пошло-поехало: требовались деньги, и я распродал всё. Верх глупости, конечно.

Рэйко, младшая дочь, родилась в тридцать девятом году. Через год после того, как я начал сухопутную жизнь.

На капитанском мостике я порядком расшатал нервы. Невроз — так сейчас называют такое состояние, — и провёл недели две-три в клинике психических болезней. Там я полностью оправился от нервного срыва. Иначе меня не выдвинули бы в правление компании и я не сделал бы директорскую карьеру.

Однако двадцать лет спустя, то есть девять лет назад, произошёл один эпизод, имевший очень серьёзные последствия для Рэйко. Её позвали замуж, и она с радостью согласилась. И вдруг, ни с того ни с сего, сторона жениха от всего отказывается. У Рэйко характер такой — энергичный, ей во всём нужна ясность. Она решила, что должна знать, почему её отвергли. И одна подруга выболтала ей, в чём состояла причина.

Семья жениха узнала, что двадцать лет назад я лежал в больнице, и у них закрались подозрения, ни на чём не основанные: обыкновенный нервный срыв? Ну как же! Отец был капитаном, значит мог подхватить где-нибудь сифилис, а Рэйко, которая родилась за год до того, как он попал в больницу, запросто могла получить эту болезнь по наследству.

После этого случая Рэйко как подменили. Она стала пить и курить. Я говорил ей, что это все глупые выдумки, что в этом легко убедиться, сделав анализ крови. Сходим вместе в больницу, и врач всё объяснит. Но Рэйко меня не слушала. Никакое научное объяснение не могло её убедить. «Через несколько лет я сойду с ума. Я никогда не выйду замуж, у меня никогда не будет детей», — твердила она. И остановить её было невозможно.

Братья и сёстры делали всё возможное, чтобы к Рэйко вернулся здравый смысл. Чего только ей не говорили. Но она лишь сильнее себя накручивала и никого не хотела слушать.

В итоге мы переписали на Рэйко флигель. Она попросила. Теперь все документы на её имя. Но как ни странно, она в него не переехала. Сказала, что будет сдавать его по хорошей цене и жить на эти деньги.

У меня, конечно, силы уже не те, но у нас хватит средств, чтобы обеспечить дочь. Понимаете, наверное, что деньги, которые принесёт сдача флигеля, — это её доход.

Ох и странная это история! Извините, что вас ею нагрузил. Зато теперь вы всё знаете и, надеюсь, пожалеете нашу дочь и согласитесь пожить у нас.

Последнее время Рэйко пропадает в Синдзюку, пьёт какие-то странные таблетки. Это раздражает соседей. Но больше всего нас беспокоит другое: она уверена, что рано или поздно сойдёт с ума от врождённого сифилиса. Мы просто не знаем, что с этим делать.

Конечно, мне ужасно неловко всё это вам рассказывать.

Одно радует: Синдзюку для Рэйко — как убежище. Она может провести там в субботу всю ночь и вернуться только под утро. Но возвращается всегда одна. Дружков у неё нет. Она ни разу не приносила домой грязи. И мы очень благодарны ей за это. Представляете, какой был бы кошмар, если бы у нас тут шаталось какое-нибудь чучело с длинными волосами, то ли мужчина, то ли женщина.

Может быть, я слишком тороплюсь с выводами, но вы, несмотря на молодость, производите впечатление человека порядочного. Собственно, такими и должны быть молодые люди.

В тот день Рэйко долго не возвращалась домой. Ханио ворочался на кровати с книгой и никак не мог дождаться, когда она придёт.

Явилась даже мысль поехать в Синдзюку и поискать её, хотя смысла в этом не было никакого.

Ханио хорошо знал, что собой представляют хиппи, — доводилось общаться с этой публикой, когда он работал в дизайне. Конечно, все они — адепты обессмысливания жизни, но представить, что кто-то способен противостоять неотвратимо надвигающейся реальности, лишённой какого бы то ни было смысла, невозможно. Оправдания этому находятся самые что ни на есть простые и глупые, типа ни на чём не основанного страха перед сифилисом или отвращения к школе и учёбе. Рэйко — типичный пример такого явления.

Ханио с презрением относился к подобным людям и причинам, которые они приводили в своё оправдание. Отсутствие смысла никогда не нарушает жизнь человека так, как это представляется хиппи. Оно всегда проявляется в форме вроде той, что наблюдал Ханио, когда газетные иероглифы на глазах превращались в тараканов.

Именно так всё это ему виделось. Человек думает, что спокойно идёт по дороге, и вдруг оказывается, что у него под ногами не дорожное полотно, а парапет на крыше тридцатишестиэтажного небоскрёба.

Или человек дразнит кошку, она открывает пасть, чтобы мяукнуть, и он вдруг видит в тёмной, воняющей рыбой глубине выгоревшие дочерна улицы — остатки разбомблённого дотла города.

Предлагает сиамской кошке молока из ковшика, и как только она начинает пить, раз! — поднимает ковш, — и у неё вся морда в молоке. А ведь Ханио когда-то хотел завести сиамскую кошку. Правда, кончилось ужином в компании игрушечного мышонка.

Те же самые ритуалы, что играли такую большую роль в его фантазиях, в равной мере были важны для всех областей японской политики и экономики. Согласно тем же ритуалам проходили заседания правительства и решался вопрос о заключении договора безопасности.[21]

Короче, по мнению Ханио, все его мысли брали начало в том, что называют отсутствием смысла, и обретали жизнь вместе со смыслом. По этой причине он никогда не делал первых шагов осмысленно. Люди, приписывающие своим поступкам какой-то смысл, в конце концов ломаются, впадают в отчаяние и оказываются перед лицом бессмыслицы. Эти люди — пустые сентименталисты, трясущиеся за свою жизнь.

Когда, открыв шкаф, человек понимает, что в нём вместе с кипами грязного белья воцарилась бессмыслица, возникает вопрос: зачем искать отсутствие смысла жизни где-то ещё?

И Ханио вдруг ясно осознал, что когда-нибудь он снова выставит свою жизнь на продажу…

В этот момент дверь флигеля робко отворилась. Кошка, что ли, подумал Ханио, но увидел на пороге Рэйко.

В ушах у неё висели большие пластмассовые клипсы, бледная шея выделялась на фоне мексиканского пончо в красную, зелёную и жёлтую полоску.

— А, это ты? — по-семейному обратился к ней Ханио.

— Ты, наверное, есть хочешь. Сейчас я ужин приготовлю.

— Вот это хозяйка! Сервис по высшему разряду.

— Отец тебе уже всё рассказал? — спросила Рэйко, вперившись взглядом прямо в лоб Ханио.

— А что, на мне написано?

— Угу. Написано или нет, а прочитать можно.

С этими словами Рэйко пошла на кухню и, гремя посудой, принялась что-то готовить. Ханио стало скучно, хотелось поговорить, и он стал перекрикиваться с хозяйкой под шум воды из крана и стук кухонного ножа.

— Я могу у тебя остаться. Прям с сегодняшнего дня. Как тебе? — спросила Рэйко.

— Спасибо, конечно, но…

— Но — что?

— Меня дрожь пробирает от мысли, что завтра утром от нас с тобой только головешки останутся.

— А я газ выключать не буду. Так что умрём чисто и красиво.

— Но ведь даже в «Тысяча и одной ночи» любовники умерли после того, как натешились вволю. Одной ночи не хватит.

— Ишь чего захотел!

Рэйко умолкла. У неё что-то закипело в кастрюле.

— Ты мне там яда не подмешаешь?

— Может, так и надо сделать.

— Но ведь потом найдут следы мышьяка.

— Какая разница-то? Мы же вместе умрём.

— Ну, я пока ещё согласия не давал. Домик снял, вопросов нет, а вот насчёт тебя в договоре ничего не написано.

Рэйко принесла еду, выглядевшую очень аппетитно, — бульон и медальоны из говядины. И в придачу бутылочка вина.

Она с кошачьей томностью наблюдала за Ханио, с удовольствием поглощавшим угощение.

— Вкусно?

— Мм…

— Я тебе нравлюсь? — с тем же томным видом поинтересовалась Рэйко.

— Готовишь ты что надо. Повезёт кому-нибудь с женой.

— Да ладно, тебе всё шуточки. Я так долго ждала нашей встречи. Письмо даже тебе написала. Я знала, что ты обязательно появишься. Почему-то была уверена. Ты же тот самый человек. Ну, который напечатал в газете это странное объявление: «Продаётся жизнь». Ведь так?

— Ого! Когда мы встретились, ты знала, что я давал объявление в газету? Откуда? Как ты меня узнала? Я же совершенно случайно попросил остановить грузовик у той конторы.

— У меня есть твоя фотография, — ответила Рэйко с таким видом, будто фото Ханио были расклеены на каждом столбе.

— Моя фотография? Кто тебе её дал?

— Ты прям как следователь. Вот уж не думала, что станешь трястись из-за пустяков, как последний буржуйчик. Не в твоём стиле.

Больше она ничего не сказала. Впрочем, случайно они встретились у риелторши или нет, не важно. И без слов понятно, что кто-то когда-то сфотографировал Ханио и теперь его изображение ходит по рукам. Но зачем всё это понадобилось? Как получилось, что он невольно стал звездой в этом совершенно непостижимом мире?

Ханио покончил с ужином, Рэйко тут же уселась рядом с ним. Обхватила его лицо обеими руками и впилась в него взглядом пугающе больших глаз.

— Я ведь могу тебя заразить.

— Мм… — лениво промычал Ханио.

— У меня всё равно крыша поедет рано или поздно. Может, от этого быстрее слечу с катушек.

Ханио вдруг стало жалко эту девушку, которой, по идее, давно полагалось быть замужем.

Зато Рэйко мало-помалу разговорилась.

Она тоже хотела бы укрыться в гробнице, как в сказке из «Тысяча и одной ночи», но нужен был партнёр. Лучше всего на эту роль подходил персонаж, похожий на неё саму.

Слушая Рэйко, Ханио понял, что вопреки внешности и манере разговаривать она девушка застенчивая.

— Я твёрдо для себя решила, что никого любить не буду. Потому что если кого-то полюблю, то могу его заразить. За что ему мучиться? Пусть даже нашёлся бы человек, который не боится этого, который так бы меня любил, всё равно это не избавит меня от скорой перспективы оказаться в дурдоме. Это же конец. Поэтому, кто бы ко мне ни подкатывался, я к себе никого не подпускала. Да, я подсела на гименал и ЛСД, но, как только чувствовала, что дело может кончиться плохо, шла домой. Предпочитала объятия моей доброй мамочки… Кроме того, если я видела смазливого парня, но знала, что в кармане у него всего несколько монет, он для меня переставал существовать. Хотя деньги почему-то только у противных стариков имеются… Я хотела, чтобы первым у меня был молодой и неженатый, который желал бы заплатить за мою красивую гробницу, за моё тело, за мою жизнь. При этом есть условия. Этот человек должен не бояться заразиться, совсем не думать о будущем и всегда быть готовым умереть вместе со мной. Он должен хотеть купить всё разом. Вот почему, получив твою фотографию, я её берегла. Так хотела встретить такого человека.

— Как она попала к тебе в руки?

— Ты опять о своём? Ну сколько можно? Я только до середины дошла. Это на тебя не похоже.

Рэйко опять не захотела говорить, откуда взяла мою фотографию.

Ханио обнял её за шею, прижал к груди её недовольную физиономию и заговорил с ней, как с ребёнком:

— Послушай меня. Тебе надо очнуться от своего дурацкого сна. Ты всё как маленькая девочка. Тебе уже тридцать лет, а ты всё шляешься по Синдзюку, как привидение, раскрашиваешь окружающий мир в голубое по своему усмотрению и радуешься этому. Если включить лампу синего цвета в крошечной комнатке, всё станет голубым, но это не означает, что комната превратилась в море.

Во-первых, ты не больна. Это всё выдумка, игра воображения.

Во-вторых, ты зря боишься свихнуться. Этого не будет. В тебе инфантилизм играет, но инфантилизм никак не может перерасти в безумие.

В-третьих, нет абсолютно никакой необходимости умирать от страха перед безумием.

В-четвёртых, никто не станет покупать твою жизнь. Какое нахальство обращаться с таким предложением ко мне, профессионалу! Жизнью торгую я, покупать чужую жизнь я ни за что не буду. Чтоб я до такого опустился?!

Слушай, Рэйко. Люди, покупающие чужие жизни и пытающиеся их использовать в своих целях, — это тяжёлый случай. Несчастнее их нет. Самое настоящее дно, ниже падать некуда. Мне их жалко. Но раз они существуют, я с радостью позволяю им покупать себя. А ты — тридцатилетняя девчонка, лишившаяся невинности сегодня вечером, женщина, разочаровавшаяся в жизни из-за ни на чём не основанных фантазий и не постигшая истинного предназначения человека. Ты не годишься для таких вещей.

— Никто не говорит о покупке твоей жизни. Я говорю только о продаже своей.

— Ты не поняла разве? Я не покупатель, я продавец.

— Я тоже продавец.

— Плохо у тебя получается.

— Так я и не строю из себя профессионала.

— Выходит, моя победа, — заявил Ханио. И оба расхохотались.

И они стали жить вдвоём. Поначалу всё шло хорошо. Им было приятно и удобно друг с другом.

Проповеди Ханио не возымели никакого действия; уверенность Рэйко в том, что она больна и сойдёт с ума в ближайшее время, оставалась непоколебимой, и она категорически отказалась от обследования у доктора.

— Если у меня вдруг начнутся закидоны, ты меня сразу убей и на себя руки наложи. Понял? — говорила она Ханио.

Он отвечал уклончиво. На первый взгляд дни они проводили как любовники, начавшие жить вместе. Во время походов в кино или прогулок Ханио решительно боролся с её хиппистскими повадками, заставлял носить по возможности простую, со вкусом сшитую одежду в стиле молодых замужних женщин. В выражении её лица, прежде резком и колючем, появились изящество и достоинство.

Однажды вечером парочка пошла прогуляться в окрестный сквер. Они хотели успеть полюбоваться сакурой, потому что накануне прошёл дождь и лепестки начали осыпаться.

Сквер представлял собой узкую полоску, протянувшуюся вдоль железной дороги. Посреди детской площадки, между качелями, турниками и лазалками, росла огромная старая сакура. Чтобы срезать путь, Ханио и Рэйко перелезли через шлагбаум и очутились у входа в сквер. День выдался ясный, было даже жарко. Вчерашний дождь выстлал землю мозаикой из лепестков сакуры. Тут же распластались побитые дождём старые газеты.

Как ни странно, детских голосов слышно не было. В сквере стояла полная тишина. Вечернее солнце играло серебром на металлической детской горке на фоне облетавшей сакуры.

Парочка подошла к скамейке и заметила человека на качелях. Маленький старичок с аккуратно повязанным галстучком раскачивался туда-сюда, а вокруг падали лепестки.

Усевшись с Рэйко на скамейку, Ханио рассматривал сидевшего к ним спиной старичка. Кого-то он ему напоминал. Старичок доставал из левого кармана орешки и сухонькой рукой отправлял их в рот. На свободную руку была надета кукла-марионетка.

Такие куклы бывают довольно большими, их приводят в движение пальцы — на указательный надевается голова, на большой и средний — руки. В городе в основном продаются куклы для детей — зверюшки, лягушки, клоуны. Но кукла на руке старичка была совсем другой. Это была женщина в шикарном вечернем платье из алого атласа с пышной грудью и лицом манекена. Её губы украшала яркая помада.

Лепестки кружили и кружили в воздухе. Старичок, подняв руку с надетой на неё куклой, проделывал неловкие манипуляции — кукла шевелила руками, кивала, качала головой из стороны в сторону. Ему, похоже, нравилось заставлять куклу кивать. Он дёрнул пальцем — голова куклы нырнула вперёд и вниз. Старичок с довольным видом жевал орехи. Казалось, что кукла смиренно просит у него за что-то прощения.

Картина, которую наблюдали Ханио и Рэйко, не способствовала приятной беседе, и они сидели молча. В это время мимо сквера с грохотом пронеслись две электрички.

Старичок дёрнулся и спиной почувствовал присутствие людей. Сухая, костлявая шея внутри чистого воротничка рубашки повернулась так резко, что едва не сломалась, в глазах, встретившихся со взглядом Ханио, мелькнул страх.

Старичок соскочил на землю, качели отлетели назад, он едва удержался на ногах и схватился за серебристую стойку.

— Вы меня преследуете! Разве мы не договорились? А вы следите!

— Да ничего подобного. — Ханио сразу понял, что старичок в самом деле перепугался. — Это просто совпадение. Я не меньше вашего удивился.

— Это правда?

Опустив руку с куклой, старичок отошёл от качелей и, подозрительно поглядывая, сделал несколько шагов к скамейке. Но вид Рэйко, спокойно сидевшей рядом с Ханио, судя по всему, его успокоил.

Стоя перед ними, старичок подбородком указал в сторону Рэйко:

— Это ваша клиентка?

— Нет, жена. Поженились и живём тут недалеко.

Рэйко поклонилась, ничего не говоря.

— A-а, поздравляю. — Старичок был ошарашен. — Можно мне присесть?

— Да, конечно.

Он сел рядом, не зная, как начать разговор, куклу положил на колени и с шипением втянул воздух через вставные челюсти.

— Как вы грызёте орехи с такими зубами? — без церемоний спросил Ханио. Этот звук напомнил ему, с чего всё начиналось.

— Мне сделали протез по спецзаказу. Есть, конечно, дефект — шипит при вдохе… Хотите посмотреть?

— Хотим.

Старичок снял с руки куклу, аккуратно положил её во внутренний карман, залез в рот пальцами и вытащил свои искусственные зубы. Спереди по обе стороны выдавались вперёд острые клыки, похожие на волчьи, в то время как задние зубы больше походили на зубья пилы.

— Вот это зубки! Как у вампира, — с восхищением произнёс Ханио.

В зубах застряли кусочки мелко пережёванных орехов. Старичок пристроил челюсти на место.

— Такими волчьими клыками орехи грызть одно удовольствие, — пояснил он. — А задние зубы специально сделаны, чтобы бифштексы жевать. Запаса прочности до самой смерти хватит. В жизни главное удовольствие — поесть… А у вас, похоже, теперь новая жизнь.

— Вашими молитвами, как говорится.

— Я удивлён. Такой опасный бизнес был, и ничего — живы-здоровы, женились даже как ни в чём не бывало. А я… — Старичок вытащил из кармана куклу и показал Ханио. — А я до сих пор с Рурико.

Ханио взял из его рук куклу. Она была мягкая на ощупь, какая-то безжизненная. На ум тут же пришло слово «труп». Ощущение было настолько неприятное, жутковатое, что Ханио поспешил вернуть куклу владельцу. Посмотрев на неё поближе, он сходства с Рурико не заметил, однако в руках старичка голова марионетки наклонилась, и показалось её лицо. Это была Рурико. Такой он видел её, когда она лежала в постели. Ханио содрогнулся.

— Жаль, что так получилось. Вы сейчас, наверное, меня ненавидите, — сказал он.

— Ничего подобного. Я вам благодарен. У Рурико такая судьба. Она была обречена. И ей повезло, что перед смертью она встретила вас.

Рэйко вдруг ущипнула Ханио за бедро так сильно, что он подскочил на месте. Старичок тоже подпрыгнул от неожиданности.

— Ну что вы! Не надо меня пугать. Я же старый человек, — мрачно зароптал старичок. — Но таких, как она, больше нет. Она была как эти лепестки, падающие на землю в лучах закатного солнца, — светлые и прекрасные, но в то же время холодные и бьющие на эффект… Кто с ней переспал, её никогда не забудет. Ничего удивительного, что кто-то захотел её убить. Абсолютно ничего удивительного. К чёрту закон! Мы все несём на себе груз вины. Она умерла не от моей руки. Это наказание свыше. Её постигла божья кара.

Потоку слов, извергаемых старичком, не было видно конца. Ханио, подчиняясь намёкам Рэйко, встал со скамейки.

— Извините, нам надо идти. Ваш адрес я не спрашиваю, и наш вам знать необязательно. Будьте здоровы.

— Минуточку! Должен сказать вам важную вещь. — Старичок поднялся и схватил Ханио за рукав свитера. — Вы ошибаетесь, если думаете, что сможете торговать своей жизнью дальше. На самом деле вы мишень. За вами наблюдают издали. Вас уберут, как только придёт время. Берегитесь!

Встреча со стариком вывела Ханио из душевного равновесия. До этого он и подумать не мог, что его действия где-то могут связываться в одну цепь.

Попытки продать свою жизнь представлялись ему как разрозненные шаги. Как будто бросаешь в воду цветы, по отдельности, один за другим. Их может унести вода, они могут утонуть или уплыть в море. Ханио не приходило в голову, что где-то эти цветы собирают и ставят в вазу как украшение.

…В тот вечер в спальне им было как никогда хорошо. Когда всё закончилось, глаза Рэйко лучились.

— Так, глядишь, благодаря тебе у меня всё наладится, — искренне, не рисуясь, сказала она.

— Вот как? А кто же хотел превратить наше гнёздышко в миленькую гробницу?

— Ну да, была такая идея. Сначала. Захотела найти мужчину, который купил бы мою жизнь. Привередничала с выбором покупателя, капризничала… Но встретила тебя, и мечта моя сбылась. Я считала, что люди ценят меня только за деньги. Ведь я девушка не бедная, свой дом имею. Мне подходил всего один вариант: человек, готовый заплатить за больную девушку-домовладелицу. Другие претенденты меня не устраивали. Но я ни за что не приняла бы денег, если бы кто-то изъявил готовность платить мне из жалости. Одна мысль, что человек из одного только сочувствия ко мне согласится жить здесь и умереть вместе со мной, с самого начала была для меня неприемлема.

— Но ты же не больна.

— Не надо меня утешать.

— Я не утешаю. Я правду говорю. Ты просто глупышка.

— Знаешь, из-за чего я переживаю? Из-за того, что, заразившись от меня, ты сразу начнёшь возмущаться. Сейчас ты добрый и хороший, но стоит только мне свихнуться — я сразу стану тебе не нужна и ты сбежишь. Я прям вижу это. У нас с тобой есть только сегодня, сейчас. Только сейчас я могу наслаждаться своими фантазиями на тему «Всё будет хорошо» — как выйду за тебя замуж, рожу ребёнка, буду жить нормально и счастливо. Вот такие у меня мечты. Существует только настоящее. Однако такие мысли не приходили мне в голову, пока я не встретила тебя.

Слушая, как Рэйко распространяется о своих розовых снах, Ханио был удивлён: а ведь она мечтает о самых обычных вещах.

Она станет счастливой, любимой женой. У них будет ребёнок. Придётся делать кесарево, но всё кончится благополучно — родится замечательный мальчишка. Естественно, ещё до беременности она бросит своё зелье — гименал и ЛСД.

— А почему кесарево? — прервал её Ханио.

— Старовата я уже для первых родов, так что запросто может так получиться, — спокойно отвечала Рэйко.

Вместо предназначенной для удовольствий гробницы появится новый семейный дом, чайную комнату перестроим. Кусты вокруг флигеля вырубим, вход в усадьбу с южной стороны как следует расчистим, чтобы было больше солнечного света. Вместо редкого издания «Тысяча и одной ночи» появится энциклопедия по уходу за детьми. Ханио вернётся к своей привычной, нормальной работе, они купят себе шпица, чтобы охранял дом в их отсутствие. Заросший сад приведут в порядок, уберут из него декоративные камни, устроят лужайку с детскими качелями, вокруг лужайки разобьют клумбы, за которыми Рэйко будет старательно ухаживать. Ближе к лету она обязательно купит в универмаге ребёнку «муравьиный домик».

Рэйко недавно видела в магазине эту только что появившуюся игрушку и хотела подарить её мальчишке из своих снов, которого её лишила судьба.

«Муравьиный домик» представлял собой маленький пластмассовый контейнер с прозрачными стенками, в который насыпали что-то вроде грубого белого песка. На дне из зелёной пластмассы устроен сельский пейзаж в миниатюре — крестьянские домики, лесок, холмы. По краям с двух сторон — маленькие отверстия. Через них в контейнер запускают муравьёв, за которыми можно наблюдать, как они роются в песке, устраивая себе жильё. Игрушка на развитие у ребёнка любознательности и желания познавать мир.

«Как тебе, малыш? Интересно?»

«У-у!»

«Ты мой милый! Уже пять часов. Маме надо приготовить покушать».

«У-у!»

«А ты пока посиди в манеже. Хорошо? Папа всегда с работы приходит в шесть пятнадцать, мне надо ужин приготовить. А пока кастрюлька на плите булькает, быстренько накрашусь к папиному приходу. Понимаешь, малыш? Будь хорошим мальчиком, веди себя хорошо».

«У-у!»

Чем дальше углублялась Рэйко в описание воображаемого будущего, тем сильнее охватывало Ханио чувство, близкое к гадливости. Это же тараканья жизнь! Олицетворение бесчисленного множества насекомых, копошащихся на газетном развороте. Не для того ли тогда он выбрал самоубийство, чтобы избежать такого конца?

Конечно, уверенность Рэйко в том, что она больна, не более чем иллюзия. Значит, её мечты начнут превращаться в действительность. Как этого избежать? Звучит абсурдно, однако Ханио постепенно стал убеждать себя, что Рэйко и в самом деле нездорова и её дикие фантазии являются симптомами болезни.

— Это всё мечты, — говорила Рэйко. — Ты такой здоровяк! — (Как ни странно, женщины часто говорили такое Ханио.) — Вот и я, глядя на тебя, захотела, чтобы было как у людей, пусть и хорошо понимаю, что мне недолго осталось — скоро спячу.

Ханио молчал, не зная, что возразить.

Глубокая весенняя ночь в этой маленькой гробнице наслаждений не была оторвана от бренного мира. За её стенами неугомонно пульсировала ночная жизнь — из-за поворота шедшего под уклон шоссе раздавались гудки автомобилей. Эти резкие звуки вырывались из темноты, как блещущие плавники летающих рыб, выскакивающих из океана. Всё ерунда, ерунда, ерунда. Нет ли чего-нибудь интересненького? Когда десять миллионов людей собираются вместе, они не обмениваются любезностями, а выражают глубочайшее разочарование этим гигантским городом. Толпы молодёжи кружатся на ночных улицах, словно планктон. Жизнь не имеет смысла. Страсти не кипят больше. Радости и удовольствия потеряли вкус, как превратившаяся в мочало жевательная резинка. Ничего не остаётся, как выплюнуть их на обочину… Кто-то думает, что деньги решают всё, крадёт казённые деньги и скрывается — ищи-свищи. Япония купается в казённых деньгах, сияет ими. Каждый имеет возможность к ним прикоснуться, но потратить на себя не может. Со всем остальным то же самое. Поддавшись искушению и ухватив что-то для себя, человек тут же становится преступником и изгоем. Огромный город, в котором одни соблазны и никакого удовлетворения. Вот какой ад, оскалив клыки, кружился вокруг гробницы удовольствий, где расположились Ханио и Рэйко.

А может быть, всё-таки Рэйко самая чистая, самая обыкновенная слабая девушка и прибегла к такому замысловатому способу защиты лишь из чувства самосохранения?

Пока Ханио раздумывал, Рэйко, сама того не ведая, игравшая роль верной жены, встала с кровати и надела домашний халатик.

— Не хочешь стаканчик на ночь? — спросила она.

— Хорошая идея. Чего-нибудь сладкого. Там вроде был вишнёвый ликёр.

— И я с тобой.

Рэйко подошла к угловому шкафчику, достала что нужно и вернулась с серебряным подносиком, на котором стояли стаканы с рубинового цвета напитком.

— Будем здоровы! — проворковала Рэйко с улыбкой, в которой Ханио почудился едва уловимый вызов.

Они чокнулись и поднесли стаканы к губам.

В этот миг Ханио заметил, что пальцы Рэйко еле ощутимо дрожат. Резким движением он выбил стакан из её руки. Ликёр выплеснулся. По серебру подноса расплылось тёмное пятно.

Потом он понюхал свой стакан и также отправил его содержимое на поднос, который оказался почти до краёв залит ликёром.

— Зачем ты это сделала? — крикнул Ханио, сердито встряхнув Рэйко за плечи.

— Ты что, не понимаешь? Я просто подумала, что сейчас самый подходящий момент, чтобы умереть. Вместе. — Рэйко легла на пол ничком и зарыдала.

— Мне этого не надо! — отрезал Ханио, складывая руки на груди. Сердце его билось чаще, чем в моменты, когда он стоял перед лицом смерти.

— Трус! Ты же продаёшь свою жизнь! В чём тогда дело?

— Ты что-то путаешь. Не помню, чтобы я продал тебе жизнь. И что самое главное — я же тебе плачу.

— Ну почему ты не хочешь умереть со мной?

— Прекращай своё нытьё! Хватит уже! Если ты собралась продать свою жизнь, действуй. Кто мешает? Но моя жизнь — это моё дело. Захочу её продать — продам. Но когда кто-то хочет мне что-то навязать, да ещё пытается отравить, это уж извини! Не на такого напала!

— А на какого же? На кого я напала?

Этот вопрос поставил Ханио в тупик. А ведь и правда: если он не такой, то какой? Он сам этого не знал. Слова, которые вырвались у него со злости, вдруг повисли в воздухе, как воздушные шарики. До этого он и подумать не мог, что способен произнести такое. Хотел сказать что-то осмысленное, а вышла ерунда. Набросился на Рэйко. А причина проста — он не хочет сейчас умирать.

Означает ли это, что он предал всё, во что поверил? Смерть есть смерть, независимо от того, продаёт человек свою жизнь или его кто-то убивает. Можно говорить громкие слова: мол, я действую по собственной воле, но что касается Ханио, то он стал торговать жизнью из-за того, что не смог покончить с собой и захотел найти случай и способ умереть от чужой руки. И хотя он вовсе не собирался зарабатывать на этом, все клиенты осыпали его деньгами… Выходило, что самый желательный способ расстаться с жизнью — это именно неожиданная смерть. Как раз её и предложила ему Рэйко. Не доказывает ли это, что она добрая и сердечная девушка с самыми честными намерениями и больше всего подходит Ханио?..

Мысли кружились в голове, сердце колотилось в груди. Не хотелось думать, что причиной является страх. Нужно и дальше показывать, что он твёрд и уверен в себе. Ханио это чувствовал.

Тогда на том всё и закончилось, но с того вечера отношения с Рэйко стали очень напряжёнными. Приходилось быть настороже — как бы она не подсыпала чего-нибудь в еду и питьё.

— Здесь яда нет, — говорила Рэйко в насмешку. — Я уже попробовала.

Она тоже постоянно была настороже — боялась, как бы он не сбежал.

Даже когда она шутила, в глазах её был яд. От доброй женщины, по-детски разговаривавшей женщины, не осталось и следа. Теперь каждое её слово было пропитано презрением:

«Надо беречь свою драгоценную жизнь. А вдруг ты простудишься! Какой ужас!

Я обязана создать все условия, чтобы ты жил долго-долго.

Давай всё-таки заведём шпица. На тебя ведь рассчитывать бесполезно. Ты такой беспомощный. Не дай бог что случится — сразу сделаешь ноги. Ещё тот рыцарь.

У тебя нервы горят, когда ты есть садишься. Может, тебе усиленное питание организовать?»

Всякий раз, когда Ханио выходил из дома, Рэйко шла вместе с ним. Если ей надо было куда-то, она всегда тащила его за собой.

Рэйко стала одеваться ещё нелепее и злоупотреблять успокоительным и снотворным. Придумывала вызывающе странные наряды. Как-то при виде бумажных фонариков её осенила идея: она сделала себе платье из бумаги такой формы и повела его в гоу-гоу-бар потанцевать. В самый разгар веселья она вдруг закричала: «Я лампа! Я горю! Рвите меня, рвите!» Окружавшие её парни бросились к ней, стали срывать с неё платье, а она, оставшись в одной ярко-красной комбинации, продолжала безумный танец.

Когда она окончательно опьянела от происходящего, Ханио стал прикидывать, как лучше убраться из бара, но именно в этот момент у Рэйко сработала интуиция.

— Ты куда это? — сказала она, преграждая ему путь.

Ханио направился в туалет, она ждала его у двери. Таблетки будили в Рэйко дар предвидения. Она сама об этом говорила.

— Собираешься сбежать сегодня ночью? Не получится! Я знаю, что ты готовишься, — деньги, которые снял со счёта, зашил в пояс и даже спишь с ним. Трус! Только за свою жизнь трясёшься.

В баре грохотала музыка, а Рэйко, дёргаясь в танце, всё кричала в лицо Ханио:

— Крохобор! Попробуешь смыться — убью! Так что стой где стоишь — дольше проживёшь. Ну что? Видишь, я уже свихнулась. А я и не знала, как это приятно — сойти с ума. Если б знала, поторопилась бы с этим делом.

Потом был ещё один такой вечер на какой-то дискотеке. У Рэйко вдруг заболел живот, и она попросила Ханио проводить её в туалет. Делать нечего — пришлось пойти с ней и довести до самой кабинки. Там его застала заглянувшая по своим надобностям женщина. Она подняла шум и вызвала управляющего, который и выставил Ханио из туалета.

«Вот сейчас мой последний шанс!» — с этой мыслью Ханио выскочил на улицу. На случай, если его будут преследовать, выбрал направление, которое, как ему казалось, меньше всего могло привлечь Рэйко, и погрузился в лабиринт тёмных улочек. Чтобы не вызвать подозрений, он не побежал, а пошёл обычным шагом. Время позднее, такси по дороге не попадались. Да и останови Ханио кого-то, пришлось бы долго уговаривать водителя, что означало потерю времени. Поэтому надо было идти и не останавливаться. Ничего другого не оставалось.

Ситуация критическая. Не зная, где укрыться, Ханио метался туда-сюда, крутился в улочках, по обе стороны которых тянулись неотличимые друг от друга дома, проходил один за другим освещённые неоновыми огнями переулки, наступал на шнырявших под ногами крыс, отталкивал уличных бродяг, хватавших его за рукав.

Так он очутился в третьеразрядном тёмном жилом квартале, где под железнодорожным мостом теснились сонные домики с низкими крышами. Вдоль земляной насыпи громоздились кучи мусора, улица была не замощена, в тусклом свете городских фонарей то там то сям валялись оставшиеся после стройки кучи гравия.

Ханио шагал как автомат, долго не замечая этого. Утирая пот со лба носовым платком, он немного замедлил ход, чтобы свернуть за угол, и услышал за спиной чьи-то тихие шаги. Он ускорился — звук шагов преследовал его, остановился — тишина.

Ханио оглянулся, но никого не увидел. Пошёл быстрее — шаги за ним.

«А может, это мои шаги», — подумал он и решил их как бы не замечать. Впереди показалась освещённая улица. До сих пор он предпочитал тёмные переулки, но теперь ему захотелось выбраться на свет как можно скорее. Ускорил шаг и вдруг почувствовал, как в бедро что-то впилось.

Комар? Только не в это время года. Боль тут же прошла, Ханио пошёл дальше и, выйдя на широкую, сиявшую огнями улицу, вздохнул с облегчением.

Все магазины и лавки, естественно, не работали. Это была обычная торговая улица, залитая светом фонарей в форме ландыша и впустую горящих вывесок и витрин и наполненная шумом проезжавших автомобилей.

На противоположной стороне улицы, у входа в один из переулков, Ханио заметил заменявший вывеску бумажный фонарик, на котором белыми иероглифами было выведено:

На следующий день с утра пораньше Ханио покинул свой приют и, приволакивая ногу, отправился на поиски аптеки, открытой в ранний час. В аптеке даже не посмотрели, что с ногой, дали мазь и антибиотики. В ближайшем кафе он на скорую руку обработал больное место. Стало немного легче.

Ханио пришло в голову, что в такой ситуации, чтобы его не нашли, лучше всего, наверное, закосить под богача и поселиться в дорогом отеле. И он решил купить презентабельную одежду и фирменную дорожную сумку. Оставалось только дождаться открытия банка.

В гостинице Ханио поселился, уже когда приближался полдень. Номер ему достался замечательный. Он растянулся на мягкой двуспальной кровати в надежде компенсировать недосып прошлой ночью. Нога вроде болела меньше, но лучше всё-таки ещё раз приложить мазь. Подумав так, Ханио подошёл к окну, чтобы на свету осмотреть бедро.

Стоял великолепный майский день. Над проходившим перед отелем хайвеем простиралось небо, по которому в беспорядке были разбросаны облака. По хайвею непрерывным потоком катили автомобили, в основном, как показалось Ханио, малолитражки. Всё было чётко и ясно. А дурацкое наваждение, что его кто-то преследовал, возникло из-за Рэйко.

И тут на память пришли слова Рэйко: она видела его на фотографии. Как этот снимок у неё оказался? Как получилось, что фото Ханио ходит по рукам? Эти вопросы прочно засели в голове.

Вопросы, на которые не было ответа, беспокоили его, а это означало, что он дорожит жизнью. Иначе чего ему беспокоиться? Хотя нежелание умереть не по своей воле, наверное, всё же не то же самое, что тревога за свою жизнь.

При ярком свете Ханио стал спокойно обследовать бедро. Стёр остатки мази и внимательно рассмотрел то, что застряло под кожей.

Это чёрное инородное тело больше походило не на занозу, а на кусочек проволоки. Оно стало толще и приобрело форму — теперь оно больше походило на крохотный металлический шин, который, похоже, впился довольно глубоко. Не дай бог ещё и нарывать станет.

Ханио ума не мог приложить, как подхватил эту дрянь. Надеясь отвязаться от преследовавших его шагов, он спрятался за мусорным контейнером. Может, там за что-то зацепился? Нет, укол он почувствовал, когда шёл. Но как это могло получиться, на ходу? Подумав ещё, Ханио вспомнил, что за секунду до того, как его кольнуло, он услышал в воздухе ш-ш-ш… Будто птица пролетела. Хотя, может, просто показалось.

Ханио неожиданно рассмеялся. Хорош, ничего не скажешь! Ишь как задёргался! Когда вампирша каждый день из него кровь сосала, был спокоен как скала, а тут распсиховался.

Если подумать, то получается, он забыл одну вещь: жизнь сопряжена с беспокойством. Она сама по себе и есть беспокойство. Не знак ли это того, что жизнь к нему вернулась, а Ханио просто не понимал этого до последнего момента?

«Станет хуже — пойду к врачу. Вот и все дела», — пообещал он себе, помазал купленным в аптеке снадобьем бедро, принял антибиотик и наконец уснул спокойно.

Когда Ханио открыл глаза, на улице уже стемнело. Проголодавшись, хотел спуститься в ресторан, но решил лишний раз на людях не показываться. Он точно чего-то боялся. Ханио представил, как выходит, как люди смотрят на него, и ему стало страшно от своей боязни. Почему не поужинать в номере без страха, как ему хочется? Никого не стесняясь. Денег ещё достаточно.

Через рум-сервис заказал филе-миньон, вальдорфский салат и бутылку вина. Когда официант вкатил в номер поскрипывавшую тележку с заказом, Ханио не удержался, чтобы не бросить на него взгляд.

Перед ним был долговязый парень несколько нагловатого вида, с лицом, на котором отпечатались следы отчаянной борьбы с прыщами, однако не располагающая внешность вовсе не означала, что её обладатель не связан ни с какой организацией. Все люди принадлежат к той или иной организации и тайно хотели бы избавиться от тех, кто живёт сам по себе, в полном одиночестве.

Еда и вино были замечательными. Поужинав, Ханио допоздна смотрел телевизор и никак не мог уснуть. Зря долго спал днём. Телевизионная программа кончилась, он смотрел на потрескивавший помехами серый экран, и ему казалось, что вот сейчас перед ним вдруг возникнет лицо то ли Рурико, то ли Рэйко, то ли женщины-вампира и заговорит. Но на экране оставался всё тот же мерцающий серый песок.

Часа в два ночи Ханио наконец принялся зевать и, решив, что пора ложиться, направился в ванную. И в этот момент раздался осторожный стук в дверь.

«Ого! Опять я кому-то понадобился», — тут же подумал Ханио. Но как клиент, желающий купить его жизнь, мог оказаться здесь? Во-первых, Ханио уже давным-давно не публиковал никаких объявлений. В отеле поселился под чужой фамилией. Как его могли найти?

Кто же это?

Стук повторился, на сей раз немного громче.

Ханио решительно подошёл к двери и широко распахнул её.

В коридоре стоял человек в плаще и мягкой шляпе.

— Вы кто? — спросил Ханио.

— Господин Танака? — ответил вопросом на вопрос незнакомец. Голос у него был низкий, тягучий.

— Вы ошиблись.

— Вот как? Очень жаль. Извините за беспокойство.

Тон незнакомца не изменился. Судя по всему, ему было ничуть не жаль. Развернувшись, он удалился по коридору. Ханио проводил его взглядом и закрыл дверь.

«Спросил и ушёл. Это неспроста. Должно быть, они меня выследили. Завтра надо переезжать в другое место», — думал он, запирая дверь и ложась в постель. Сон как рукой сняло.

Нога беспокоила меньше, однако Ханио не мог избавиться от ощущения, что посетивший его незнакомец всё ещё караулит в коридоре. Выставляя жизнь на продажу, Ханио ничего не боялся, но сейчас страх запускал в него свои когти, точно пригревшийся на груди тёплый пушистый котёнок.

Утром Ханио быстро рассчитался на ресепшене и со своей пустой дорожной сумкой перебрался в другую большую гостиницу.

На улице делать было нечего, и он весь день просидел в номере у телевизора. Без движения и есть не хотелось.

С приближением ночи отель стих, и тревога занозой засела в душе Ханио. Хотелось бежать куда-то, но куда бы он ни убежал, непонятные шаги наверняка будут преследовать его и там.

Ханио уже давно не испытывал такого — чувства, будто чего-то ждёт. Прежде, поджидая желающих купить у него жизнь, он не обращал внимания на время и жизненные обстоятельства, и это никак его не беспокоило. Но сейчас он предчувствовал что-то неопределённое, неизведанное, переживал нечто вроде волнения перед свиданием с новой возлюбленной. Появилось ощущение, что будущее представляет собой критически важную сущность.

Два часа ночи. Коридор за дверью с одинаковым успехом мог принадлежать и гостинице, и больничному моргу. Приоткрыв дверь, Ханио выглянул в щёлку и убедился, что в коридоре никого нет. Лишь напротив лифта тускло поблёскивал в свете бра обтянутый красной кожей одинокий стул.

Услышав в полтретьего стук в дверь, Ханио не удивился, но не ответил. Стук повторился. После долгих колебаний он всё-таки решился открыть дверь. Перед ним стоял коренастый человек в костюме в полоску. Не тот, что посетил Ханио прошлой ночью.

— Вы кто?

— Господин Уэно?

— Нет.

— Извините, я ошибся.

Человек вежливо поклонился и спокойно направился к лифту.

Ханио закрыл дверь на защёлку и вернулся в постель. Сердце колотилось в груди. В этот момент боль в бедре снова напомнила о себе. Ханио будто осенило:

«Ну конечно! Чёрт! Вот оно в чём дело!»

При свете лампы он ещё раз осмотрел рану и, стерев мазь, потрогал её пальцем. Затем, не поймёшь как скрючившись, приложил ухо к бедру. От чёрной занозы исходила едва ощутимая вибрация. Кто-то засадил ему в бедро чувствительный мини-передатчик. Так что, как бы он ни скрывался, его всё равно найдут.

Ханио попытался вытащить «занозу» ногтями, но она засела слишком глубоко. Он стал рассуждать рационально.

«Толку не будет, если я уберу эту штуку сейчас. Они уже получили сигнал, что я здесь. Потому и послали проверяющего. Надо вынуть её утром перед чек-аутом и уйти в подполье. Лучше самому, у врача могут возникнуть подозрения. Сделать дело, а потом уж идти к врачу — пусть лечит».

Приняв решение, Ханио быстро заснул. Обычный нож, который принесли утром вместе с завтраком, не подходил для «операции», поэтому он заказал бифштекс, хотя есть его не собирался. Не было аппетита. Он нагрел спичками острый нож для резки мяса, вонзил в бедро. Поддел лезвием крохотную проволочку, и она выскочила наружу. Из раны пошла кровь.

Осмотрев бедро Ханио, врач нахмурился. Хирург был молод, уверен в себе и заносчив.

— Как это вас угораздило? Рана, похоже, нанесена острым инструментом. Если это была драка, мне надо сообщить в полицию.

— Вы правы. Только я сам это сделал.

— Как же это получилось?

— Напоролся на ржавый гвоздь. Испугался столбняка.

— Ну, это вы чересчур хватили. Такими делами специалисты должны заниматься.

Больше ничего врач спрашивать не стал. Наложил швы, сделал местную анестезию. Укол оказался болезненным, но одна мысль, что «они» не знают местоположение маленькой клиники, где он сейчас сидел, действовала на Ханио успокаивающе. Белые стены врачебного кабинета, шкафы с разложенными скальпелями и металлическими банками антисептиков не имели ничего общего с домашним уютом, но уверенность, что никто не знает, где он находится, была дороже всего.

Ханио закрыл глаза. Боль ушла, ощущение было такое, будто кто-то туго сшил прямо на нём порванные кожаные штаны.

Ханио покинул клинику, получив инструкцию явиться через неделю для снятия швов. «Второй раз я вряд ли сюда приду», — подумал он. Швы любой хирург снимет.

Снаружи ярко светило солнце, Ханио по образовавшейся у него привычке старался держаться тени, отбрасываемой карнизами домов, и поглядывал назад — нет ли «хвоста», особенно на поворотах.

Куда теперь податься?

Прежде всего, подальше от Токио. Нет смысла больше врать самому себе. Им двигал страх смерти.

Самое надёжное в плане безопасности — самому не знать, куда ты направляешься.

Действие анестезии закончилось. Приволакивая больную ногу, Ханио добрался до Икэбукуро[22] и прошёлся по универмагу С***. Ассортимент мужской одежды и рубашек, холодильники, бамбуковые шторы, вентиляторы, кондиционеры — всё говорило о том, что весна кончается и скоро наступит лето, хотя дождливый сезон ещё не начался. При виде бесчисленного множества разного товара невольно приходила мысль о семейках, ютящихся в маленьких домиках, куда и попадёт в конце концов всё это изобилие. Ханио чуть не задохнулся. Ну почему люди так держатся за жизнь? Странно, что хотят жить те, кто никогда не стоял перед лицом смерти. Это же неестественно. Такое желание должно быть только у таких, как он.

Ханио сел в электричку на линии Сэйбу, не представляя, где сойдёт. Зачарованно глядя на тянувшиеся за окном поля, он не мог отделаться от неприятного ощущения, будто все ехавшие с ним в вагоне пассажиры знали, кто он такой, но делали вид, что это не так. Они стояли, держась за поручни: студент, похожий на радикалов из Дзэнгакурэн, школьница в красивом традиционном кимоно, широкоплечий дядька средних лет, возможно бывший военный… Все тайком косились на него, как бы сверяясь с фотороботом преступника, который видели у полицейского участка:

«Это же он! Надо притвориться, что мы его не узнали, и на следующей станции сообщить кому следует».

Видимо, они обнаружили в лице Ханио нечто антиобщественное.

Тёплый майский воздух смешивался с запахами ехавших в вагоне людей, напомнив Ханио почти забытый тяжёлый дух тесного человеческого жилья. Жить ему хотелось. Тут сомнений быть не могло. Но хватит ли у человека, однажды вырвавшегося из тисков общества, мужества вернуться в эту зловонную клоаку? В обществе всё идёт гладко именно потому, что люди не обращают внимания на то, как они пахнут. Вонючие носки студента, которые он не стирал неделю, сладко-удушливый запах подмышек школьницы, разбавленный унылым ароматом девичьей непорочности, отставник, от которого несло сажей, как от трубочиста… Собственные запахи людей нисколько не смущают. Ханио хотелось верить, что он человек, от которого пахнет отсутствием смыслов, хотя он и не был в этом уверен.

Ханио купил билет до конечной станции — Ханио,[23] так что сойти мог где угодно, но ему снова показалось, что за ним следят. А что, если, когда поезд будет подходить к станции, резко рвануть к выходу? Сделать вид, что он собирается соскочить? Может, кто-то бросится за ним? Ханио решил проверить свою гипотезу и метнулся к дверям вагона за несколько секунд до того, как поезд должен был тронуться.

Но у самого выхода он остановился, невольно преградив дорогу тощему гражданину с жиденькой бородкой, поспешившему вместе с ним к выходу, и тот не успел сойти — двери захлопнулись перед самым его носом. Всю дорогу до следующей станции он бросал на Ханио недобрые взгляды. Ханио, конечно, оконфузился, но в душе был рад, что гражданин смотрит на него как на врага.

В Ханио все прибывшие пассажиры разошлись в разные стороны, и Ханио, вздохнув с облегчением, вышел на пустую пристанционную площадь. В глаза бросился большой щит со схемой пешеходных маршрутов по окрестностям, но он так устал, что о прогулках и думать не хотелось.

Прямо напротив станции находился обшарпанный рёкан.[24] Стоило прилично одетому Ханио остановиться у входа, как оттуда появился человек и пригласил его войти.

Ханио поселили на втором этаже. Войдя в номер, он отворил круглое окно и до самого вечера глядел на небо. Ханио — ничем не выделяющийся, заурядный городок. С приближением вечера голубое небо тихо поблекло. Ханио вдруг заметил паука, спускавшегося перед ним с карниза. Насекомое повисло на серебристой паутине прямо перед глазами Ханио.

Паук был крошечный. С конца паутины, похожей на нить шелковичного червя, свешивалось что-то вроде чёрного клочка пряжи, скатанного в шарик. Зрелище не из приятных, но Ханио почему-то не мог оторвать от него глаз. А паучок тем временем принялся раскачиваться на своей паутине туда-сюда, будто хотел продемонстрировать, на какие номера он способен.

«Позабавить меня решил», — рассеянно подумал Ханио.

Между тем амплитуда колебаний паука становилась всё больше, а он сам быстро рос на глазах, превращаясь во что-то другое. Теперь это уже был не паук, а острый топор. Паутинка трансформировалась в сверкавшую серебром толстую верёвку. Топор, отбрасывая белые отблески, со свистом рассекал воздух, целя прямо в Ханио.

Прикрыв лицо руками, он откинулся навзничь на татами. Присмотревшись, обнаружил, что паук исчез; в круглом окне, как раз посередине, плавала молодая луна. Возможно, он ошибся и принял её за лезвие топора.

«Они мне уже в башку лезут», — подумал Ханио и, вспомнив о болезни, о которой всё время говорила Рэйко, вздрогнул от страха.

Но после этого видения ничего не случилось.

Ханио несколько раз выходил из рёкана, чтобы ознакомиться с окрестностями, но не обнаружил ничего, что заслуживало бы внимания. Мастерская по изготовлению лоханей для купания, лавка дешёвых сластей и другие заведения в том же роде, украшенные нависающими карнизами, выходили на широкую улицу, прелесть которой исчезла после проведённой в районе серьёзной реконструкции. Рядами тянулись обнесённые оградами непримечательные жилые дома. Казалось, в городке живут люди, лишённые всякой энергии. Однако Ханио это нисколько не раздражало, даже, напротив, успокаивало.

Как-то вечером, прогуливаясь по одному из таких неинтересных, безлюдных районов, он подходил к небольшому железнодорожному переезду. Вдруг навстречу ему вылетел грузовик.

Он казался угрожающе огромным. Ханио смотрел на него с благоговейным трепетом — контуры машины, чётко вырисовывавшиеся на фоне пыльного вечернего неба, вдруг напомнили ему огромный шлем, который носили воины из племён варваров.

Грузовик перескочил железнодорожный путь и помчался прямо на него, стоявшего на пустой широкой улице. «Как в страшном сне», — подумал Ханио и, отскочив в сторону, перебежал на другую сторону улицы. Грузовик повернул за ним. Поблизости не было видно ни лавки, ни магазинчика, чтобы укрыться. Только невыразительные ограды и бедные деревянные заборы. В какую бы сторону Ханио ни кидался — вправо или влево, грузовик следовал за ним, как бы в шутку решив поохотиться за человеком. Различить лицо водителя он не мог — в лобовом стекле отражались плывущие по небу облака, они словно заклеили его.

Не имея секунды на то, чтобы разглядеть номерной знак грузовика, Ханио метнулся в боковой переулок, надеясь, что преследователь не решится туда сунуться, и перешёл на шаг.

Но грузовик въехал за ним в переулок. За спиной Ханио стояли старые, закреплённые на каменных столбах ворота. Они оказались наглухо закрыты. Грузовик медленно подъехал к нему чуть не вплотную, потом вдруг дал задний ход и откатился из переулка на улицу, как чёрная стальная волна бушующего моря.

Сердце Ханио бешено колотилось, он присел на корточки. Если тогда, во время прогулки с вампиршей, он, упав в обморок от малокровия, пережил неописуемо приятное ощущение потери, то на этот раз всё было по-другому: это был страх, которого до сих пор он не испытывал.

Возвращаться в гостиницу не хотелось, малосъедобный ужин совсем не привлекал. Ханио тоже оказался не безопасным местом.

Убедившись, что грузовик скрылся с концами, Ханио решил направиться в ярко освещённый торговый квартал. Путь его лежал по широким, пыльным, проложенным с помощью циркуля и линейки улицам. Теперь как-то незаметно, откуда ни возьмись, вокруг появилось много людей, и от этого Ханио стало только хуже.

Торговый квартал — пожалуй, громко сказано. Это была окраина города, где выстроились в ряд старые, утратившие все жизненные силы магазины и лавчонки, на обшарпанных, запылённых витринах которых высились груды кроссовок и спортивных тапочек. Будто всю эту обувь собрали с умерших узников концлагеря. Она была навалена без всякого порядка, кипами, резиновые подошвы впечатались в витринное стекло, шнурки болтались кое-как.

При этом весь квартал был освещён уличными фонарями, у овощных и рыбных лавок толпились люди.

Уши Ханио уловили знакомый звук, напоминающий жужжание пчелы. Мелодичный, тёплый, вызывающий непередаваемое ностальгическое чувство.

Звук исходил из маленькой деревообделочной мастерской, в полуоткрытую дверь можно было разглядеть горки ярких стружек и опилок и слабые отблески электрической циркулярной пилы. На деревянной двери было написано:

Ханио связали руки, надели на него тёмные очки, и машина сорвалась с места.

Очки были модные. Оправу с обеих сторон обрамляли маленькие треугольные окошки, но так, что, даже скосив глаза, через них ничего нельзя было разглядеть, всё равно приходилось смотреть сквозь затемнённые стёкла. Ханио не видел ничего. Очки ничем не отличались от обыкновенных солнцезащитных, но изнутри стёкла покрывала ртуть, и на время он как бы лишился зрения. Очевидно, похитители не хотели, чтобы он знал, куда его везут.

За руль сел англичанин в тирольской шляпе. Но, кроме него и Ханио, в машине сидел ещё кто-то. Как только Ханио запихали на заднее сиденье, находившийся там человек резко приподнялся, напялил на него очки и уткнул в бок дуло пистолета. Разглядеть его у Ханио не было времени.

Всю дорогу они ехали молча. «Где они меня убьют?» — спрашивал себя Ханио. Из динамиков, мешая собраться с мыслями, лилась весёлая джазовая мелодия.

В тот момент, когда он разместил в газете объявление о продаже жизни, судьба его была решена: его ждала нелепая смерть от чужой руки. От неё не уйти. Осознание своей участи вызвало сильную изжогу, и в то же самое время, к удивлению Ханио, страх, который он испытывал, пока был в бегах, вдруг отступил.

Что же это такое — страх смерти? Пока смерть преследовала Ханио, страх всё время стоял в его глазах, сколько бы он ни прятал взгляд. Страх ассоциировался у него со странной чёрной трубой, возвышавшейся над линией горизонта. Но теперь эта труба исчезла из поля зрения.

С тех пор как местный хирург снял швы, бедро Ханио больше не беспокоило, хотя страх перед болью ещё оставался. Люди больше всего боятся неопределённости, и как только у человека возникает мысль: «Ах вот оно что!» — страх тут же куда-то улетучивается.

Сидевший рядом человек несколько раз нервно касался рук Ханио, проверяя, хорошо ли держится верёвка. Судя по поросшим волосами фалангам пальцев, незнакомец тоже был иностранцем. От него исходил въевшийся в одежду специфический запах, то ли лука, то ли чеснока. И в то же время какой-то приторный. Так могут пахнуть только иностранцы.

Ханио взял себя в руки и попытался считать: сколько раз машина поворачивала налево, съезжала с асфальтированной дороги, пересекала железнодорожные переезды, — но скоро понял, что всё это напрасный труд. Если поездка короткая, может, в этом и есть какой-то смысл, но они ехали уже больше двух часов и почти всё время по асфальту. «Маловероятно, что они хотят завезти меня в горы, застрелить и сбросить тело в ущелье, — размышлял Ханио. — Возможно, везут в Токио».

Через какое-то время машина выехала на неровную тряскую дорогу, которая резко пошла вверх. Поднялся ветер. Ханио догадался, что уже стемнело.

Наконец автомобиль остановился. Тревога вернулась, но теперь Ханио больше волновали мысли не о смерти, а о том, как долго придётся её ждать. Его высадили из машины и проводили в дом по посыпанной гравием дорожке. По ковру под ногами он понял, что дом устроен на европейский манер.

Ханио привели в подвал с холодным бетонным полом. Там стояли несколько стульев и простой, без затей, стол. Ханио посадили на стул, связанные руки пришлось положить перед собой на стол. Чёрные очки с него сняли.

В подвале находилось шесть человек, включая тех, кто привёз его. Остальных он знал. Трое иностранцев, присутствовавших при эксперименте с зельем из толчёных жуков. Стареющий Генри на этот раз был без своей таксы. Плюс тот самый средних лет то ли китаец, то ли кореец в незабываемом берете, патрон Рурико. Он выглядел точно так же, как в тот день, когда Ханио впервые его увидел. И точно так же при нём был большой альбом для рисования.

Обладатель комичного берета предложил Ханио сигарету и любезно дал прикурить. После этого уселся на соседний стул. Остальные — кто сидел, кто стоял. И все они уставились на Ханио. Двое, доставивших его на эту сходку, наставили на него пистолеты и были готовы выстрелить в любой момент.

— Ну что ж, начнём задавать вопросы, — растягивая слова, с непонятной теплотой проговорил азиат. — Для начала скажу так: будет хорошо, если ты признаешься, что работаешь на полицию.

Для Ханио слова азиата стали громом средь ясного неба. Это было последнее, что он ожидал услышать.

— Почему вы считаете, что я из полиции?

— Можешь ловчить сколько угодно. Всё равно сам всё расскажешь. Ладно, проще всего объяснить тебе, почему мы до сих пор тебя не наказали, а дали тебе возможность творить что хочешь. Так я и поступлю. Я предпочитаю действовать мирно, методом убеждения. Право убивать я предоставляю другим… Когда в газете появилось твоё объявление о продаже жизни, я подумал, что здесь что-то нечисто, и отправил к тебе нашего человека — того самого старика. Сейчас мы его сюда попросим. Он тоже горит желанием с тобой повидаться. — Азиат громко хлопнул в ладоши; в подвале будто гром грохнул. — Эй, где ты там?

Старик появился из другой двери, не из той, в которую ввели Ханио. Моргнул, поздоровался взглядом, издав сквозь зубы знакомый шипящий звук.

— Я извиняюсь, — сказал он.

Азиату вежливый тон старика, судя по всему, не понравился, он оборвал его и продолжил свою речь:

— Ладно, хватит. Сегодня вечером я с удовольствием набросаю сцену, как будет отдавать концы наш уважаемый Ханио. Вот, альбомчик приготовил. Буду рисовать с разных ракурсов, в разных позах. Так что попрошу побольше разнообразия в движениях, когда будешь корчиться от боли. Надеюсь, теперь стало понятно, о чём речь… Почему мы обратили внимание на то объявление? Дело в том, что полиция установила слежку за нашей организацией. Мы это знали, но зацепиться нам было не за что. Естественно, мы подумали, что такой парень — по-настоящему лихой, раз печатает такие объявления, — может быть нам полезен. Его можно использовать в качестве информатора, чтобы выяснить, кто сел нам на хвост. Вот что нас привлекло в твоём объявлении… Сначала тебя вывели на Рурико. К тому времени она знала об организации слишком много и могла разболтать об ACS кому угодно. Мы не могли этого допустить и собирались её убрать при первой же возможности. После того как вы с ней познакомились, мы её ликвидировали. Думали, ты сразу сообщишь об этом полиции… Но ты оказался непрост! Мы поверить не могли, до чего ты непрост! Непрост и осторожен. Мы дали тебе уйти от неё живым, рассчитывая выяснить, как ты собираешь и передаёшь информацию. Конечно, незаметно тебя сфотографировали. В этом альбоме фотоаппарат. Взгляни.

На обложке альбома красовалось слово «SKETCHBOOK». Две буквы «О» были стильно выписаны в форме глаз — один широко открыт, другой закрыт. В открытый был вставлен объектив, из-за чего альбом выглядел толще, чем обыкновенные альбомы для рисования.

— Однако ты решил разыграть дурачка и ни в какие контакты с полицией вступать не стал. Мы заподозрили, что дело нечисто, когда ты уселся ужинать с этим тряпичным мышонком. Проверили потом и никакого передатчика не нашли. Ты ничем себя не выдал. Оказался настоящим мастером маскировки. Потрясающе!.. Тогда мы решили пустить в дело другую женщину. Тоже из нашей организации. Думали, ты перед ней не устоишь и расколешься. Но похоже, ты старую вешалку чем-то очаровал, и она отправилась на тот свет вместо тебя. С трупами всегда много возни, с самоубийцами, правда, полегче. Мы здесь все посоветовались и решили дать тебе уйти и покуролесить ещё немного. Всё равно рано или поздно придётся тебя убрать, но тогда мы решили использовать тебя как приманку, чтобы заманить в ловушку других полицейских агентов. Но ты умник — ничем себя не выдал. Тут ты ещё связался с этой вампиршей. У нас появилась мысль, что ты в самом деле подвинулся на желании умереть и мы зря тебя подозревали. Получилась какая-то ерунда, поэтому было решено оставить всё как есть, чтобы вампирша поскорее из тебя всю кровь высосала. Нас бы это полностью устроило. Но получилось по-другому… Это была такая маскировка — мол, я за жизнь совсем не держусь. Классный трюк мастера шпионажа!.. Что ты сделал дальше, известно. Ловко разыграл приступ анемии и оказался в больнице. Пока ты там валялся, мы успокоились и ослабили наблюдение за тобой, а ты тем временем продолжал заниматься своим делом.

— Послушайте, но это же… — попробовал хоть как-то возразить Ханио.

— Бесполезно отпираться. У ACS тесные связи со страной Б. После случая с морковным шифром страна Б занесла тебя в чёрный список как агента японской полиции… Так что ты прокололся. Выдал себя полностью. Всё открылось. Вот так вот, глупыш!

Ласково улыбаясь, азиат прижал остро оточенный карандаш к горлу Ханио.

— Понятно… понятно, — кивнул Ханио. — Вы собрались меня пытать?

— Точно. А я ещё буду рисовать. Вот думаю: может, организовать для своих выставочку. Сегодняшние рисунки плюс те, что я сделал, когда ты кувыркался с Рурико. Должна получиться высокохудожественная, душещипательная экспозиция. В конце концов, это же естественно, что люди рождаются, любят друг друга и умирают.

— А что вы будете делать, если я возьму и покончу с собой, до того как вы начнёте меня пытать?

— Это как? Язык себе откусишь?

— Нет, заберу с собой всех здесь присутствующих.

С этими словами Ханио прижал связанные руки к карману пиджака, нащупал чёрную коробку и нажал кнопку секундомера. Тут же послышалось отчётливое тиканье.

— Слышите часы?

— Что это?

Встревоженные иностранцы поднялись со стульев.

— Не надо! Не вздумайте нажать на курок, — предупредил Ханио. — Как только вы двинетесь, я нажму кнопочку, и всех нас разнесёт на кусочки.

— Тебе что, жить надоело?

— Что? Я, между прочим, дал объявление, что продаю свою жизнь. Не надо меня путать с кроликами, которых вы громко величаете шпионами. Часовой механизм в бомбе сработает через восемь минут. Но если я нажму кнопку, бомба взорвётся в ту же секунду. И наша комната взлетит на воздух.

Все на цыпочках отступили назад.

— Хотите посмотреть?

Ханио вытянул из кармана злополучную коробочку. Наступил момент истины — победа или поражение. Коробочка продолжала упрямо отсчитывать секунду за секундой.

— Эй, подожди! Тебе и вправду жить надоело? — повторил Азиат.

— Хватит уже! Вы же меня всё равно запытаете и убьёте. Какая мне разница?

— Нет-нет! Подожди! Есть способ сохранить свою жизнь.

— А конкретно? Излагайте быстрее. Семь минут осталось.

— Присоединиться к нам. Компенсацию обсудим. В обиде не останешься. Не будешь болтать лишнего — всё у тебя будет: положение, какое захочешь, богатство, женщины. Всё, что пожелаешь, наш дорогой Ханио.

— Я вам не дорогой. У меня нет желания связываться с вашей вонючей лавочкой. Морали для меня не существует, так что не мне вас судить за то, чем вы занимаетесь. Убийства, контрабанда валюты, наркотиков и оружия… Я ничего об этом не знаю и знать не хочу. Единственное, что мне хочется, — это разрушить ваше ложное убеждение, что любой человек, которого вы видите, обязательно принадлежит к какой-нибудь организации. Много людей — сами по себе. Вы это обязательно поймёте. Вы должны осознать, что существуют люди, которым не нужны никакие организации и которые не дорожат жизнью. Таких мало, но они есть… Я не держусь за жизнь. Моя жизнь — товар на продажу. Что бы со мной ни случилось, роптать не буду. Я готов это принять. Но меня бесит, что вы собрались меня убить вот так, по собственному хотению. Так что самоубийство для меня — самоё оно. И вас на тот свет заберу. Пять минут остаётся.

— Да постой ты! А что, если мы купим твою жизнь?

— А что, если я скажу, что она не продаётся?

Ханио бросил взгляд на старика и взмахнул чёрной коробкой.

Как он и думал, реакция последовала незамедлительно. Старик метнулся к двери, толкнул её от себя с криком:

— Валим все отсюда! Быстро! Пусть один здесь остаётся, так лучше всего будет. А нам ноги уносить надо. Хочет взорваться — на здоровье! Бежим! Быстро!

— Четыре минуты, — проговорил Ханио, устраиваясь поудобнее на стуле. Поставил коробочку на стол и, не теряя бдительности, положил на неё руки. — Если вы уберётесь отсюда, я не буду сразу нажимать на кнопку. У меня есть четыре минуты, я умру, когда сработает часовой механизм. Оставшись один, использую эти минуты, чтобы поразмышлять о жизни. Советую за это время отбежать подальше, а то взрывная волна вас достанет. Интересно, куда вы убежите за три-четыре минуты…

Неуверенное шарканье ног по полу тут же сменилось топотом. Все дружно ломанулись в дверь, которую отворил старик.

Ханио проводил их взглядом, спокойно встал со стула и закрыл дверь. Потом подошёл к другой двери, проверил, не заперта ли. Приоткрыл её, выскользнул наружу и, не помня себя, со всех ног бросился вверх по лестнице.

Ханио был уверен, что никто не станет прибегать к эффектным трюкам типа стрельбы ему вслед. Он продрался сквозь кусты, которыми зарос сад, разом перемахнул через ограду и вслепую начал спускаться по откосу.

Внизу он увидел мерцающие огни фонарей. Несмотря на наступившую темноту, было видно, что там, внизу, под уступом, город. Выходит, в горы, в своё тайное логово, бандиты везти его не захотели.

Весь в царапинах от веток и колючек, Ханио бежал по улице, оглашая окрестности криками: «Помогите! Где полицейский участок!»

Бежать со связанными руками было трудно, его шатало из стороны в сторону. Несколько прохожих, на которых Ханио чуть было не налетел, поспешили убраться с дороги, проводив его холодными взглядами. Наконец до него донёсся чей-то голос:

— Участок справа, за поворотом.

Влетев в участок, он, задыхаясь, рухнул на пол не в силах произнести ни слова. Дежурный офицер изумлённо посмотрел на него и спокойно поинтересовался:

— Откуда вы? Ого! Да у вас руки связаны. Вы ранены?

— Где… где я?

— Это Омэ,[30] — ответил полицейский, не отрываясь от своих дел.

— Воды… можно мне воды?

— Воды? Подождите минуту, — продолжая листать дежурный журнал, сказал офицер. Наконец отложил старую авторучку, аккуратно навернул на неё колпачок, покосился на Ханио и отправился за водой. Развязывать ему руки он, судя по всему, не собирался.

Ханио схватил связанными руками стакан, наполненный светом уличного фонаря, и разом осушил его. Разве может на свете быть что-то вкуснее простой воды, подумал он.

Полицейский то и дело поглядывал на верёвку, стягивавшую руки Ханио. Он не знал, чего можно ждать, если его развяжет. А у Ханио хватало разума не просить офицера об этом. Ещё будет достаточно времени, чтобы пожаловаться на него следователю.

Только Ханио об этом подумал, как полицейский торопливо развязал верёвку. Напрасно он переживал.

— Так что с вами случилось? — спросил офицер тоном, каким отец упрекает сына за то, что тот поздно вернулся домой.

— Меня чуть не убили.

— Хм. Что это значит: «Меня чуть не убили»? — Полицейский с досадой отвинтил колпачок авторучки, достал из ящика стола листок серой бумаги и начал писать. Делал он всё страшно медленно.

Полицейский попросил рассказать, что случилось, но ответы, которые он получил, большого интереса у него не вызвали. Недовольный безразличным отношением, Ханио вздохнул с облегчением, когда офицер наконец снял телефонную трубку и доложил о происшествии в управление. У Ханио очень болела голень, видно, спускаясь с откоса, он обо что-то ударился. Ощупал ногу под брюками — кровь уже запеклась.

Человек из полицейского управления задерживался. Офицер предложил Ханио выпить чаю и покурить. Ему куда больше хотелось поговорить о своём сыне, чем выслушивать какого-то чудака.

— Наш мальчик учится в университете Н***. Слава богу, он не связался с каким-нибудь Дзэнгакурэном. Но он вечерами совсем не занимается, приглашает домой дружков и режется с ними в маджонг. Мы с женой не знаем, что делать. Мать ему говорит: «Если ты и дальше будешь дурака валять, чего от тебя ждать? Что, шлем на голову наденешь и будешь на демонстрации вместе с другими оболтусами палкой махать? И что дальше?» А он в ответ так спокойно: «Ага! Так, да? Отлично. Если ты так сама говоришь, я прям завтра и начну». Это же шантаж чистой воды. Мать не знает, что сказать. Вот сейчас какие сыновья. Что хотят, то и творят. Утешает, что мы устроили ребёнка в университет, свой родительский долг выполнили.

Наконец Ханио увидел приближающийся велосипед с зажжённой фарой, на котором сидел молодой полицейский.

— Вот этот гражданин, — коротко сказал дежурный офицер, указывая на Ханио.

— Хорошо. Я его забираю, — небрежно бросил молодой.

Придерживая рукой велосипед, полицейский повёл Ханио в управление. Время было позднее, они шли по торговой улице. Ханио заметил, что сопровождающий не обращает на него никакого внимания, и решил быть настороже. Из магазина пластинок доносилась громкая музыка. Он шёл, приволакивая ногу и борясь с накатывавшими приступами головокружения.

В управлении их встретил следователь в мешковатом костюме. На вид ему было около сорока.

— А! Добро пожаловать! — чуть ли не дружески приветствовал он Ханио. — Составляем протокол? Сюда, пожалуйста.

Следователь, похоже, только что поужинал и всё время ковырял в зубах зубочисткой. Ханио подумал, не попросить ли что-нибудь перекусить, но аппетита не было совсем.

— Что ж… Чувствуйте себя как дома. С чего начнём? Как вас зовут? Где проживаете?

— В настоящее время — нигде.

— О!

Следователь покосился на Ханио. Видно было, что он недоволен ответом. Тон его речи стал постепенно меняться.

— У вас были связаны руки. Так?

— Так.

— Ну вам должно быть известно, что руки можно связать самому, помогая зубами.

— Мне, знаете ли, не до шуток. Меня сегодня чуть не убили.

— Это ужасно. Вы говорите, что спускались по откосу. Откуда именно?

— Там на уступе стоит особняк.

— Вот как? Должно быть, это в северной части города.

— Север или юг, вам виднее.

— Там у нас проживает президент компании «К*** индастриз». Замечательное место для жилья, я вам скажу. И в каком же доме вы были?

— У меня не было времени разглядывать таблички с адресами.

— Ладно. Об этом потом. Расскажите в общих чертах, что всё-таки случилось.

Начался длинный, утомительный разговор.

Ханио стал горячо излагать обстоятельства случившегося. Детектив тут же поднял руку, дав понять, что просит говорить медленнее.

— ACS, говорите? А что это такое?

— Asia Confidential Service.

— Asia Con-fi-den-tial Service? Это что такое? Нефтяная компания какая-нибудь?

— Это организация, занимающаяся контрабандой и убийствами людей.

— Ничего себе! — На губах следователя мелькнула улыбка. — И какие у вас доказательства это утверждать?

— Я своими глазами видел.

— То есть вы видели, как кого-то убивали?

— Нет, этого я не видел.

— Как же вы можете это знать, раз ничего не видели?

— Вы наверняка слышали о деле Рурико Киси, тело которой нашли в Сумидагаве.

— Киси? Рурико? Как пишется её фамилия?

— Теми же иероглифами, что фамилия премьер-министра Киси.

— Как у премьер-министра, говорите?.. Должно быть, хорошая девушка. Её нашли без одежды?

— Да, скорее всего.

— Вы её тоже не видели?

— Я видел её без одежды.

— Это что же получается: у вас с ней были физические отношения?

— Какое это имеет значение? Её убила ACS.

— Послушай. — Следователь вдруг сделал официальное лицо и взглянул прямо в глаза Ханио. — Вот ты говоришь: ACS, ACS… Какие у тебя доказательства, что эта контора действительно существует? Я трачу своё время, а что мне писать в протокол? Ты твердишь о какой-то ACS, о которой никто ничего не слышал. Но мой долгий опыт работы подсказывает, что это всё выдумки. Полиция не для того работает, чтобы выслушивать всякие бредни. Ты, похоже, начитался дурацких историй про сыщиков, но, если будешь нести здесь бред, это будет считаться препятствием сотруднику правоохранительных органов в исполнении служебных обязанностей.

— Абсурд какой-то! Что вы можете здесь понимать, в вашей деревне? Везите меня в Главное полицейское управление. Там нормальные люди меня выслушают.

— Я очень извиняюсь: тебе приходится иметь дело с мелкой сошкой вроде меня. Но есть много случаев, когда у нас, убогих, опыта и интуиции оказывается побольше, чем у вышестоящего начальства. И что это значит — в деревне? Не много ли на себя берёшь, человек без адреса?

— Вы всех, кто без адреса, в подозреваемые записываете?

— Конечно. — Следователь слегка смягчил тон, видимо, сообразил, что перегнул палку. — У любого порядочного человека есть дом. Все они заботятся о жёнах и детях. Разве непонятно, что в твоём возрасте не иметь семью и дом — значит лишиться доверия общества.

— Хотите сказать, что каждый человек должен иметь адрес, дом, жену, детей и работу?

— Это не я придумал. Общество так считает.

— А у кого чего-то нет, тот отброс?

— Это ты сказал. Неустроенных одиночек мучают странные фантазии, и они бегут в полицию жаловаться, что они от кого-то пострадали. Таких случаев сколько угодно. Ты не один такой.

— Так, значит? В таком случае прошу записать меня в преступники. Я занимался аморальным бизнесом — торговал своей жизнью. Так что подхожу по всем статьям.

— Хм. Жизнью, говоришь? Непростое дело. Впрочем, ты можешь распоряжаться жизнью по своему усмотрению. Законом это не запрещено. Преступником будет считаться тот, кто эту жизнь купит и использует в дурных целях. А продавец — не преступник. Просто человеческий отброс. Вот и всё.

Ханио показалось, что в сердце впилась холодная игла. Надо сменить тактику и во что бы то ни стало уломать следователя.

— Прошу вас! Посадите меня на несколько дней в камеру. Защиты прошу! От меня в самом деле хотят избавиться. Они обязательно меня убьют, если вы ничего не сделаете. Умоляю!

— Нет, так дело не пойдёт. Здесь вам не гостиница. Забудьте-ка вы эти глупые фантазии насчёт ACS.

Следователь глотнул остывшего чая и, отвернувшись от Ханио, замолчал.

Ханио плачущим голосом продолжал умолять, но никому до него уже не было дела. Кончилось тем, что надоедливого просителя без особых церемоний выставили на улицу.

Ханио остался один. Над ним простиралось великолепное звёздное небо. В глубине тёмного переулка напротив входа в полицейское управление под лёгкими порывами ветерка раскачивались два-три красных бумажных фонарика, обозначавших пивнушку, куда полицейские заходили выпить. Больше вокруг ничего не было. Ночь обложила сердце, липла к лицу, словно хотела задушить.

Не в силах спуститься на две-три ступеньки, отделявшие входные двери полицейского управления от тротуара, Ханио сел прямо там, где стоял. Достал из кармана мятую сигарету, закурил. Так захотелось плакать, что свело горло. Он поднял голову и посмотрел на небо. Звёзды расплылись, и тут же их великое множество соединилось в одно целое.