На третий день непрерывных поисков на экране нацеленного в хмурое небо локатора головной машины показалась точка. ЭВМ в фургоне службы информации молниеносно рассчитал координаты цели, и с платформы сопровождения снялся гравилет с Охотником на борту. Чтобы настичь цель, ему потребовалось всего семьдесят секунд. Нажимая на пуск биологического магнита, Охотник едва подавил охватившее его волнение: наступал величайший момент в его жизни.

Что-то мелькнуло в иллюминаторах правого борта, раздался легкий щелчок, и Охотник облегченно вздохнул: из раструба приемника к его ногам, уже упакованное в трикрон, упало то, ради чего была снаряжена вся их экспедиция.

Начальник колонны скомандовал возвращение. Гравилет совершил круг почета над вездеходом Адмирала и, круто набрав высоту, пронесся над лесом. Пролетая над третьей просекой, Пилот увидел внизу зеленую авто-гусеницу разведки.

— Они уже все знают! — крикнул он Охотнику и вывел ручку управления до отказа на себя.

Атаковали их на подлете к океану. Гравилат надзора незаметно подкрался снизу и уже выпустил присосы, чтобы, прилипнув к фюзеляжу, мгновенно прожечь в нем отверстие и пустить усыпляющий газ, но Охотнику вторично повезло за этот день: автоматическая противоабордажная защита сработала, несмотря на помехи, создаваемые нападающими, и чужая машина резко пошла вниз, к зеленым волнам.

Оставшаяся часть пути прошла без происшествий. Через восемь часов Охотник сидел в своем любимом баре «Три русалки» и, привычно потягивая виски с содовой, всем существом своим ощущал присутствие во внутреннем кармане куртки чека, на котором известным всему финансовому миру почерком было написано: «Один миллион кредитов».

…А еще через час перед владельцем знаменитого техасского ранчо поставили платиновое блюдо, накрытое крышкой. Сняв ее, хозяин ранчо уловил расширившимися в предвкушении чуда ноздрями неповторимый аромат: перед ним, окруженная изысканнейшим гарниром, розовея поджаристой корочкой, лежала, беспомощно раскинув обрубленные лапки, последняя на Земле куропатка.

Рисунок Г. Комарова

Перевел с норвежского И. Усов

Мильтон Гомрат был мусорщиком и проводил свои дни в мечтах о лучшей жизни. Опорожнив очередной бак в кузов грузовика, он погружался в сладкие грезы под аккомпанемент перемалывающей мусор машины. Он ненавидел грузовик, ненавидел свою убогую конуру и бесконечную вереницу однообразных серых дней. Грезились же ему иные возможные варианты жизни, и, поскольку на белом свете существовало многое, чем не обладал он, грезы его были прекрасны.

Любимой мечтой Мильтона стала та, которая заказана человеку, знающему своих родителей. Ведь Мильтона нашли в плетеной корзине на крыльце сиротского приюта, что и позволяло ему с раннего детства строить в воображении бесконечное множество своих величественных судеб и жизненных предназначений, вестником которых станут мать, дядя или кузен, явившиеся, чтобы забрать его в страну вечного лета, где ему и надлежало жить по праву рождения.

И вот однажды, когда он стоял у мусоросборочного грузовика, прямо перед ним внезапно появился худой нервный человечек, одетый в простой черный костюм.

— Мильтон Гомрат? — спросил человечек, и Мильтон кивнул в ответ.

— Я оперативный агент Центрального бюро вероятностей. Могу ли я переговорить с вами?

Мильтон опять кивнул. Пришелец, хотя и никак не походил на воображаемого в мечтах кузена, ни тем более на мать, знал, однако, наизусть те самые слова, которые Мильтон твердил себе каждый день с тех пор, как себя помнил.

— Я явился, дабы исправить ошибку в ткани вероятностей, — заявил человек. — Во младенчестве вас нечаянно перебросили из вашего измерения в это, что значительно сказалось на Существующей Реальности. Заставить вас отправиться со мной я не могу, но, если вы только согласитесь, я немедленно верну вас на ваше Настоящее Место в жизни.

— А куда? — поинтересовался Мильтон. — В такой же мир, как этот? — Он махнул рукой в сторону грузовика и улицы.

— О, что вы, отнюдь нет! Я зову вас в волшебный мир драконов, замков, рыцарей и всего такого прочего. А чтобы вам легче было сориентироваться, я уже нашел человека, который укажет вам ваше место и введет в курс дел.

— Я согласен! — заявил Мильтон.

Не успел он договорить, как мир померк в его глазах, и, когда зрение вернулось к нему, он вместе со своим спутником очутился во дворе огромного замка. С одной стороны он увидел серые каменные строения, с другой — розарий, где пышно цвели красные, белые и желтые розы. Прямо перед ним стоял заросший бородой человек средних лет.

— Вот мы и на месте, — сказал спутник Мильтона. — Господа, Центральное бюро вероятностей выражает вам самую сердечную признательность. Поставив все на свои Настоящие Места, вы оказали нам неоценимую услугу.

С этими словами человек в черном исчез.

— Топай за мной, — буркнул бородач и зашел в ближайший к ним сарай, оказавшийся конюшней. — Спать можешь здесь, — кивнул он на груду соломы в углу. Затем показал Мильтону кучу навоза, вилы и тачку. — Это погрузи сюда и разбросай под розами в саду. Как сделаешь, найдется тебе еще и другая работенка.

Рисунок В. ЧИЖИКОВА

Поль Ревер¹ вскочил в седло.

— Лети стрелой, старушка Бесс, — прошептал он на ухо своей кобыле, и они понеслись вперед.

Но вдруг как бы в видении (да это и было видение) бесстрашному патриоту открылось будущее страны, которой он нес сейчас свободу.

Перед взором его предстали сто десять миллионов человек: мужчины в котелках, женщины в маленьких фетровых шляпках, толкающиеся в битком набитых трамваях по дороге на работу и обратно, все утро неправильно складывающие цифры, а после полудня неправильно их вычитающие и ровно в 12.30 делающие перерыв, чтобы проглотить сандвич.

Он увидел, как пятьдесят миллионов из них пытаются не дать другим шестидесяти миллионам делать то, что они хотят, и как шестьдесят миллионов пытаются помешать пятидесяти миллионам делать то, что хотят те. Он увидел, как все они платят налоги маленькой кучке из их же числа за то, что она из рук вон плохо правит ими. Он увидел, как десять тысяч толстых детей резвятся и нежатся на теплом песочке, пока десяти миллионам тощих детей приходится работать. И — то и дело — он видел, как пять миллионов юношей маршируют под аплодисменты миллионов старцев, чтобы отдать руки, ноги и жизни за ЧТО-ТО (а за ЧТО ИМЕННО — решат за них потом). И еще он увидел, как над всей этой картиной реет звездно-полосатый флаг, вьющийся в искусственном ветерке электровентилятора, установленного за кулисами.

Он резко дернул за поводья, и ему захотелось завопить:

— Тпру, Бесс! Скачи обратно в конюшню!

Перевел с английского Ю. Александров

16 апреля 2260 года все было готово к штурму. Танковые части заняли позиции, на аэродромах сосредоточились эскадрильи гравилетов, с лязгом распахивались дверцы контейнеров с термоядерными бомбами…

Командующему доложили, что наконец-то прибыл один из высших Командиров противника с донесением.

— Проводите его сюда, — обрадовался Командующий.

Он шагнул навстречу вошедшему и крепко обнял его. Они были знакомы давно.

— Ну, какие вести? — спросил Командующий.

— К нам подошло танковое соединение Градова. Оно ударит в центре. А на правом фланге для усиления нам придана группа Зимина.

— Ас воздуха? — спросил Командующий.

— Почти без изменений. Разве что еще две эскадрильи бомбардировщиков ждут в резерве.

— На тебя Центр возлагает особые надежды, — напомнил Командующий.

— Мои разведчики не подведут. Ждем твоего сигнала.

Командующий скользнул взглядом по телеэкранам. На одном из них виднелась в отдалении темная зубчатая полоса.

— Жаль леса. Взрывной волной его весь повалит…

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Командир. — Тесно стало в городах Южной полосы. Нужны новые места для расселения…

— Я провожу тебя, — сказал Командующий.

Они пошли вместе к взлетной площадке мимо минометных установок, где лежали тяжелые «чушки» с ядерной начинкой, мимо бронетранспортеров, на которых ринутся в п$кло передовые части. Командир внимательно осматривал боевую технику, и Командующий, не выдержав, высказал затаенную мысль. Начал он с вопроса:

— Ты бывал в военных музеях древности на Земле?

— Бывал, конечно, — ответил Командир.

— Невольно сравниваю нашу военную технику с той, старой, особенно с техникой конца двадцатого века. Никак не могу отделаться от мысли, до чего же они похожи…

— Ну и что в этом особенного? Одно и то же назначение — сметать преграды на пути штурмовых отрядов, — пожал плечами Командир.

— Но тогда возникает вопрос — неужели за три столетия мы, люди, так мало изменились?

— Видимо. Может быть, это и хорошо. А ты как думаешь?..

…Командующий наблюдал из блиндажа, как справа горизонт начал расцветать оранжевыми цветами. Там медленно всходило большое светило этой негостеприимной планеты, которую прорезали в разных направлениях вулканические гряды. Все они сходились к единому центру — земляне назвали его Зоной активности. Колонии людей на планете разрастались, но вулканы периодически разрушали постройки, лава заливала лаборатории и поля.

Командующий бросил взгляд на часы и нажал кнопку на пульте. В светлеющее небо планеты вонзилась красная ракета…

В то же мгновение почва завибрировала под ногами. Это двинулись танки. Над ними пронеслись эскадрильи гравилетов.

На склоне горы, занятой противником, тоже показались танки. Столбы взрывов превратили рассвет в нестерпимо пылающий день. Термоядерные бомбы и мины ударили по зоне вулканической активности — точно в места, указанные сейсмологами. Одновременно с танков в пробуравленные скважины заливались растворы. Быстро-твердеющие комья оседали на струях пара, опускались в багровое клокочущее варево. Отряды разведчиков на транспортерах, оборудованных многоканальными станциями наводки, следили за ходом операции, корректировали ее.

Штурм Зоны продолжался шесть с половиной часов, а подготовка к нему заняла несколько лет, и в ней участвовали ученые Земли, Луны, Марса и Венеры. Последний вулкан был укрощен.

Когда обе армии, действующие с двух противоположных сторон Зоны, соединились и Командующий встретился со своим другом, был уже полдень.

— Победа! — сказал Командующий, указывая на табло.

— Полная победа, все точки подавлены, — подхватил Командир, улыбаясь во весь рот. Он наклонился к Командующему и так, чтобы не слышали окружающие, сказал: — Надеюсь, теперь тебя уже не мучит вопрос, насколько изменились люди за три столетия?

Командующий покачал головой, упрямо выдвинул подбородок:

— Вопрос остался. И на него еще предстоит ответить…

— Да ведь это не так существенно, — с категоричностью, свойственной молодости, ответил Командир. — Да, кстати, кажется, в те времена слово «противник» обозначало нечто иное, чем сейчас…

В августе — особенно когда близилось двадцать третье число — дети вели себя примерно. Ежегодно в этот день огромный серебристый звездолет с межпланетным зверинцем профессора Гуго приземлялся всего лишь на шесть часов на космодром неподалеку от Чикаго.

Уже задолго до рассвета там собиралась огромная шумная толпа. Взрослые и дети становились в очередь, сжимая в руке по заветному доллару. Всем не терпелось узнать, каких же новых диковинных существ привез в этот раз профессор Гуго.

Людям уже приходилось видеть трехногих созданий с Венеры, или тощих длинных марсианских обитателей, или даже змеевидных страшилищ откуда-нибудь еще подальше. Так и в этом году после того, как большой округлый корабль плавно опустился на землю, они снова увидели, как стенки его поползли вверх, обнаруживая знакомые зарешеченные секции. Очередь плотным кольцом, но на почтительном расстоянии окружила звездолет, а персонал Гуго собирал приготовленные доллары. Вскоре появился сам профессор в своей радужной накидке и в цилиндре.

— Земляне! — разнесся его голос, усиленный микрофоном. Толпа притихла. Он продолжал: — Земляне, сейчас вы увидите настоящее чудо! За единственный доллар! Малоизученное конепаучье население Каана, доставленное к вам с большими трудностями за миллионы космических миль! Подходите ближе! Смотрите на них! Изучайте их повадки! Вам будет что рассказать своим знакомым. Но спешите! Сеанс будет длиться лишь шесть часов.

И. люди опасливо подошли еще ближе, дивясь и одновременно робея при виде диковинных существ, будто появившихся из кошмарного бреда: маленькие лошадеобразные животные, которые двигались, словно пауки, быстрыми прыжками, непрерывно и визгливо перекликаясь.

— Это и впрямь стоит доллара, — бросил один человек, продираясь прочь из толпы. — Сбегаю домой, приведу жену…

Наконец, когда время сеанса истекло, профессор Гуго снова взял микрофон.

— Земляне, мы улетаем. Но в следующем году в этот день мы вернемся! И если вам понравился нынешний наш зверинец, позвоните своим знакомым, живущим в других городах. Завтра мы садимся в Нью-Йорке. На будущей неделе побываем в Лондоне, Париже, Риме и Токио. Затем полетим дальше, к другим мирам! — И он помахал рукой на прощанье…

Земляне были в восторге — этот зверинец оказался самым интересным…

Прошло два месяца: миновали не одну планету. Наконец серебристый звездолет профессора Гуго сел среди знакомых скал Каана. Конепауки быстро попрыгали вон из своих клеток.

Профессор Гуго сказал слова прощания, и кааняне рассыпались в сотне направлений, разыскивая свои жилища среди скал.

В одной из пещер каанянка, обрадовавшись возвращению своего супруга и ребенка, крепко обняла их и воскликнула:

— Как долго вы путешествовали! Интересно ли вам было?

Супруг утвердительно кивнул:

— Малыш в восторге. Мы посетили восемь миров и увидели много всякой всячины.

Малыш взбежал по стене:

— Всего забавнее было на планете, называемой Землей. Существа там носят одежду поверх своих шкур! И ходят на двух ногах!

— Было не опасно? — встревожилась каанянка.

— Нисколько, — ответил супруг. — От них нас защищали решетки, и мы не выходили из корабля. В следующий раз тебе надо бы поехать с нами. Это и впрямь стоит девятнадцати коммоков.

Малыш согласно кивнул:

— Этот земной зверинец оказался самым интересным!

Освещение внутри металлического куба было неприятного зеленоватого оттенка, и от этого мертвенно-белая кожа существа, сидевшего за пультом управления, казалась светло-зеленой.

Единственный многофасетчатый глаз посредине лба неотрывно следил за полудюжиной циферблатов с тех пор, как корабль стартовал с Ксандора. Галактической расе, к которой принадлежал Кар-388-игрек, сон не был знаком. Жалость тоже. Достаточно было взглянуть на резкие, жесткие черты пониже единственного глаза…

Куб остановился в пространстве относительно выбранной цели. Кар протянул верхнюю правую руку и повернул переключатель стабилизатора. Потом встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, и сообщил своему сотоварищу:

— Первая остановка. Звезда Икс-1035. У нее девять планет, но обитаема только третья. Будем надеяться, что здесь найдутся твари, пригодные, чтобы стать рабами. Лал-16-зет тоже встал и потянулся.

— Будем надеяться, — отозвался он. — Успех на первой же остановке был бы чудом. Возможно, нам придется облететь тысячу планет.

Кар пожал плечами.

— Облетим и тысячу. Лунаки вымирают, и мы должны найти рабов: иначе, если шахты остановятся, мы погибнем.

Он нажал тумблер и включил экран.

— Мы над ночной стороной третьей планеты, — сказал Кар. — Под нами слой облаков. Перехожу на ручное управление.

Он заиграл тумблерами и через несколько минут вскрикнул:

— Взгляни на экраны, Лал! Огни расположены правильным рисунком — это город! Планета населена!

Лал сел к приборному щитку, управляющему орудием уничтожения. Теперь он тоже следил за стрелками указателей.

— Опасаться нечего. Вокруг города нет силового поля. Научные познания у этой расы еще примитивны. Мы можем уничтожить город одним выстрелом, если они нападут на нас.

— Хорошо, — произнес Кар. — Но не забывай, что мы здесь не для разрушения. Пока. Нам нужны образцы. Если они окажутся подходящими, наш флот придет сюда, заберет в рабство сколько нужно и уничтожит не только город, но и всю планету.

Куб легко опустился на поверхность планеты; Кар включил механизм, открывающий шлюзы.

Он вышел первым, за ним Лал.

— Смотри, — показал Кар. — Пара двуногих. Два глаза, две руки, похожи на лунаков, но меньше ростом. Ну вот и образцы!

Он поднял левую верхнюю руку, всеми тремя пальцами сжимавшую тонкий, обвитый проволокой стержень, и направил его сначала на одно существо, потом на другое. Аборигены застыли, словно окаменев.

— Они некрупные, — сказал Лал. — Я понесу одного, а ты другого. Изучим их в корабле, когда будем в космосе.

Кар оглядел сумеречную местность.

— Да, двоих достаточно. Кажется, один из них — самец, другой — самка. Ну пошли!..

Вскоре куб (поднялся. Как только они вышли из атмосферы, Кар включил стабилизатор и присоединился к Лалу, уже начавшему проводить исследования.

— Живородящие, — сообщил Лал. — Пятипалые, пальцы способны к довольно тонким операциям. Но определим сначала главное — умственное развитие.

Кар достал спаренные головные обручи. Одну пару он протянул Лалу, и тот надел обруч на голову образца, другой — на свою собственную. Кар проделал то же самое.

Через несколько минут инопланетяне озадаченно уставились друг на друга.

— На семь пунктов ниже минимума! — произнес Кар. — Их нельзя обучить даже простейшим работам на шахтах. Они не способны воспринять элементарные команды. Ну что ж, оставим их хотя бы для Ксандорского музея… А теперь полетим к звезде Н-9333 — там три обитаемые планеты…

Дежурный редактор «Чикаго стар» стоял в наборном цехе, следя за тем, как готовятся страницы местных новостей. Дженкинс, дежурный метранпаж, вставлял набор.

— В восьмой колонке есть место еще для одной заметки, Пит, — сказал он. — Строк на тридцать петитом. Есть две подходящие. Какую дадим?

Редактор взглянул на заметки.

— О конвенции и о беглецах, да? Ладно, давайте о конвенции. Кому какое дело до того, что из зоопарка сбежала парочка обезьян?

Спасибо, — Гранж улыбнулся. Улыбка у него была обворожительная. Брод тоже улыбнулся, но скупо, краешками губ.

— Пожалуй, это я должен благодарить вас за оказанную честь.

— Вы настолько верите в успех?

— Дело даже не в этом. Благодаря вам я попал в такую компанию… — Брод снова пробежал глазами лежащий перед ним список.

Список и в самом деле был внушительным. Двадцать семь Хортовских лауреатов, шесть Нобелевских…

— И все согласились?

— Не все. — Гранж непонимающе повел плечами. — Трое отказались.

— Почему?

— Брендон сказал, что не хочет рыть могилу самому себе. Кому понадобятся исследователи после рождения «Гениака»? Акоста отказался, не объясняя причин. Дорти заявил, что считает работы по цереброкопированию недостаточно отработанными, а потому не хочет рисковать своей головой.

Но как раз это-то Брода не смущало: цереброкопированием занимался институт Штамба, а в их работу он верил. Смущало Брода совсем другое… В целом же, надо отдать Гранжу должное, проект был задуман с размахом. Мощная электронно-вычислительная машина с объемом памяти, позволяющим вложить в нее чуть ли не всю информацию, накопленную со времен Адама. Но это только базовая память, мертвая, как библиотека конгресса. А затем — затем в памятные блоки методом цереброкопирования переносятся личности крупнейших ученых века. Первоначально они записываются каждая на отдельный блок, и только потом между ними постепенно возникают связи, объединяющие их в единое целое — «Гениак». Проект изящный. Но…

— Значит, остальные согласились… — повторил Брод. — Когда я буду вам нужен?

— Копирование — процесс сложный и длительный, а нам нужно обработать сорок семь объектов. (Как легко это у Гранжа получилось — «объектов»! Ведь каждый из них — человек…) Думаю, с вами мы займемся месяца через три. Точнее мы сообщим дополнительно.

— Только не позже, чем за три дня, — сказал Брод и поднялся из-за стола, протягивая Гранжу руку…

Сперва Гранж позвонил ему по телефону.

— Простите, что беспокою вас во время уик-энда, Брод. Помните, что вы сказали мне тогда, после копирования?

— Да, — ответил Брод. — Помню, конечно (Тогда, расставаясь с Гранжем, он не удержался и сказал: «Если у вас начнутся какие-либо… м-м… чудеса, сообщите, пожалуйста, мне. Хорошо?») Так что у вас случилось?

— Скажите, вы не смогли бы приехать к нам в Центр?

Брод подумал.

— В понедельник, в четыре часа вас устроит?

— Спасибо, Брод, я вам очень признателен!

И вот теперь они сидели друг против друга в кабинете Гранжа.

— Так что у вас случилось?

— Если бы я знал! Пока мы налаживали коммуникации между отдельными индивидуальностными блоками и подсоединяли их в базовой памяти, все шло очень хорошо. Месяц назад этот этап работы был закончен. И тогда мы поставили перед «Гениаком» первую проблему. Какую, не суть важно пока, тем паче что заказчик категорически против разглашения тайны заказа. Мы ожидали чего угодно, любого невероятного ответа. А получили…

— Получили?

— Мы сами не знаем, что получили. Вот уже месяц наши программисты пытаются расшифровать ответ, но ничего осмысленного получить пока не удалось. Понимаете, если бы «Гениак» ответил, что дважды два — пять, это могло бы быть или ошибкой, или открытием. Но когда он отвечает, что дважды два — крокодилий хвост ночью…

Брод улыбнулся.

— Неадекватность реакции. Все правильно.

— То есть?

— Я хочу сказать, что примерно так и должно было быть.

— Почему?

— Вы хотели создать сверхинтеллект, Гранж. А создали… Знаете, что вы создали? Сорок семь личностей в одной — это сверхшизофреник, Гранж!

— И вы знали это с самого начала?!

— Знал?.. Нет, пожалуй. Предполагал — это точнее.

— И все-таки молчали? — В голосе Гранжа прорвались какие-то хриплые ноты.

— Вы даже не представляете, как нужен ваш «Гениак» нам, психиатрам…

Когда над лоджией его квартиры зависло летающее блюдце, Расстегаев решил, что это уж слишком.

«Это мои оппоненты, — подумал он. — Я знал, что они не отстанут, но такой пакости не ожидал. Ну, мы еще посмотрим!..»

Только сегодня в «Утренней газете» появилась статья Расстегаева, где он окончательно, официально и научно-компетентно разделался со всей этой летучей нечистью. Статья была строго аргументирована, все факты детально объяснены.

Конечно, сторонники НЛО должны были всполошиться.

Расстегаев ждал звонков, открыток, писем, телеграмм, визитов, наконец. Он был готов дать всем отпор. Но то, что он увидел… «До инфаркта хотят довести, — зло решил Расстегаев. — Уже прибегли к помощи гипнотизера».

Меж тем от блюдца к лоджии перекинулся мосток, и по нему не спеша, но деловито спустился некто.

«Как утверждают шарлатаны, гуманоид, — отметил Расстегаев про себя. — Недурная работа!»

— Философ Расстегаев? — уточнил гуманоид, ловко балансируя на перилах. — Основной специалист?

— Воспитанные люди здороваются прежде, — ухмыльнулся философ. — Ну, предположим, я. А дальше что?

— Вы свой долг исполнили, дружище, — произнес гуманоид, глядя на него не зло и не добродушно — в сущности, никак. — Собирайтесь. У нас времени в обрез.

— Ну, знаете! — задохнулся Расстегаев. — У всяких шуток должен быть предел. Я завтра же…

— Завтра — не надо, — глухо возразил гуманоид. — Вообще — не надо больше. Никогда. Вы все сделали отлично. Так что, идем?

Лицо Расстегаева неожиданно осветила дикая мученическая улыбка, и дрожащей рукой он быстро нашарил на столе чернильный бронзовый прибор — подарок сослуживцев ко дню рождения.

— Только троньте, — прохрипел философ. — Я не посмотрю…

— Дело ваше, — то ли с насмешкой, то ли с досадой отозвался гуманоид. — Зря вы так. Заботы лишние…

— Пошли вы к черту! — рявкнул Расстегаев.

Гуманоид повернулся и, ни слова более не говоря, взбежал по трапу. Люк захлопнулся, и блюдце улетело, бесшумно растворившись в воздухе, словно и не появлялось никогда.

«Травят, — с горечью подумал Расстегаев и носовым платком промокнул со лба пот. — Нет, я так дела не оставлю!..»

Он снял телефонную трубку, набрал номер и долго, ругаясь и вздыхая, рассказывал о происшедшем.

— Действительно, нехорошо, — согласился собеседник Расстегаева на том конце провода. — Так грубо, в лоб… Ну ладно, не волнуйтесь. Постараюсь быть полезен. Мои наилучшие пожелания!

Собеседник Расстегаева повесил трубку и на всякий случай придавил ее к аппарату рукой. Он знал, что в эту же секунду сработает аварийное реле и пространственный передатчик швырнет Расстегаева далеко за пределы солнечной системы. Попросту вернет домой. Потому что он свою миссию наконец выполнил. Пускай на время, но закрыл вопрос. Конечно, понятно: Расстегаев слишком вжился в роль, бедняга, всего предусмотреть нельзя. Ну ничего, отвыкнет. А сейчас — самое время работать…

Между Марсом и Юпитером находится обширная область, заполненная космическими обломками, которую мы именуем астероидным поясом. Для объяснения этого феномена существуют различные гипотезы. Одна из них, например, истолковывает образование астероидов взрывом планеты…

Из центра Галактики через межзвездное пространство двигалась необычайная кавалькада: небольшой космический корабль увлекал за собою в гигантском силовом поле тысячи и тысячи обломков.

— Альфа, когда же мы наконец будем возвращаться?

Оба члена экипажа часами сидели в центральном посту управления и пересматривали галактические карты в поисках подходящей для их замысла звездной системы.

Командир корабля в пылу работы пропустил вопрос мимо ушей.

— Альфа, как далеко еще ты хочешь забраться в эту глушь? Мы ведь уже давно оставили позади все обитаемые центры. — Второй пилот, раздраженно отбросив навигационный атлас, снова обратился к командиру: — Может, все-таки будем держать курс на ближайшую к нам звезду?

Тот, к кому был обращен вопрос, молча смотрел на лежавшие перед ним таблицы.

— Хм, Бета, это было бы простейшим решением, но мы должны… Впрочем, ладно. Слишком уж невероятно, что здесь, в этой глуши, когда-либо пройдет космический корабль или тем более возникнет жизнь.

Закончив с расчетами, командир направился к пульту управления.

Корабль слегка содрогнулся: заработали двигатели торможения. Достигнув солнечной системы, космонавты начали поиски благоприятного места для размещения обломков, находившихся в силовом поле.

— Самым оптимальным мне кажется выбросить мусор между четвертой и пятой планетами, — сказал второй пилот, показывая командиру карту.

— Можно и здесь. Хотя, в сущности, безразлично, где мы оставим наш груз, ибо в этих местах так или иначе никакая жизнь развиваться не сможет. Но использование незаполненного пространства между двумя планетами прямо-таки напрашивается. Главное же, что весь этот мусор не будет больше препятствовать движению в центре нашей Галактики. Программируй выход на эту траекторию!

Несколькими часами позднее лавина хлама обрушилась в пространство между Марсом и Юпитером, а космический мусорщик повернул к центру Галактики.

Через несколько тысячелетий земной космический корабль «Геркулес» летел к Юпитеру, пересекая астероидный пояс.

В командном пункте царила лихорадочная деятельность. Бортовой компьютер работал без перерыва.

— Черт побери, из-за этого дерьма мы едва сдвинулись с места. Это настоящая мусорная свалка. Помойная яма вряд ли выглядела бы хуже.

— Не нервничай, капитан. Сюда следует вызвать мусоровоз, который отбуксирует весь этот хлам куда-нибудь подальше, в центр Галактики, — произнес штурман и снова обратил свои взоры к компьютеру.

Название звездолета «Диоген-1» полностью отражало цель звездного путешествия. Древнегреческий мудрец, как известно, большую часть жизни занимался поисками человека. Его же космический тезка искал разумную жизнь во вселенной…

— Командир, — взволнованно сказал штурман, — данные спектрального анализа показали наличие органического вещества на планете Ромбус, вращающейся вокруг звезды альфа Орион.

«Неужели удача?!» — подумал командир.

— Пригласите ко мне, пожалуйста, членов Совета звездолета.

Картина, которую увидели астронавты, вызвала буйный восторг. В джунглях разгуливали огромные динозавры, а над ними парили птеродактили. Планета обитаема! Когда страсти улеглись, Совет принял решение о высадке на планету пяти членов экипажа во главе с командиром.

Разгуливающие и летающие ящеры указывали на то, что скорее всего на Ромбусе нет развитой цивилизации, разве что на планете живут дикари. Инструкция категорически запрещала вмешиваться в ход исторического процесса. Поэтому необходимо незаметно внедриться в среду аборигенов. Группа внедрения выглядела подобно настоящим дикарям: звериные шкуры на плечах, у каждого в руке дубинка. Много часов блуждали они по джунглям, прежде чем увидели первого аборигена. Увидев новоиспеченных дикарей, он бросился к ним с радостными возгласами. Нечленораздельная речь аборигена мгновенно была расшифрована астронавтами с помощью миниатюрных электронных устройств. По приглашению дикаря астронавты подошли к хижине, возле которой несколько его собратьев зажаривали на костре тушу кабана. Приветливо встретив незнакомцев, они жестами пригласили их на трапезу.

За несколько дней дружба между астронавтами и аборигенами настолько окрепла, что землянам трудно было найти причину, чтобы расстаться с дикарями. Наконец командиру «Диогена-1» пришлось объяснить дикарям, что они должны уйти за женами. Но они вернутся. В залог этого командир подарил вождю собственного изготовления кремневый нож… Операция «Внедрение» прошла успешно.

…Председатель Совета по проблеме обнаружения внеземных цивилизаций был очень доволен докладом командира звездолета «Диоген-1».

— Вы с честью выполнили задание, — сказал он. — И пусть вас не огорчает, что звездолет «Диоген-2», вылетевший после старта вашего корабля в противоположном направлении, побывал на планете Ромбус раньше. Теоретически давно было известно, что пространство искривлено. Следовательно, два звездолета, вылетевшие в диаметрально противоположных направлениях, могут встретиться в одной и той же точке пространства аналогично двум теплоходам, отправившимся в кругосветное путешествие вокруг Земли. «Диоген-2» оказался вблизи так называемой «черной дыры», где колоссально сконцентрирована масса и особенно велико искривление пространства. Поэтому траектория звездолета изменилась, и он оперецил вас. Оба звездолета доставили важное подтверждение наличия разумной жизни на этой планете. Хочу познакомить вас с командиром звездолета «Диоген-2».

Капитаны обменялись дружескими улыбками, вызвавшими, однако, у обоих какие-то смутные ассоциации. Затем командир «Диогена-2» неуверенно положил на стол председателя Совета уже знакомый коллеге кремневый нож, доставленный им в качестве доказательства существования разума на планете Ромбус.

Он лежал на спине и смотрел в подернутое знойной дымкой безоблачное небо. Вставать было лень. Не хотелось возвращаться к раскопу, опять тащиться по раскаленному песку. Мысли медленно ворочались и были такими же мутными, как и небо над этим бескрайним морем барханов.

Взяв за хвост проползавшую мимо гюрзу, он без интереса смотрел, как та, с остервенением извиваясь, пыталась ужалить. Потом вяло отбросил змею.

— Сердитая какая… Ладно, ползи… Да и пора поработать. К приезду щефа надо хоть что-то успеть… Вообще-то шеф старик неплохой, но разнос может устроить запросто. И за эту прогулку в пески он бы по головке не погладил… Ну хватит, пошли!

Неожиданно легко поднявшись на ноги, он направился к лагерю, придерживаясь цепочки следов, оставленной им двумя часами раньше.

Еще издалека он заметил, что в раскопе царит оживление. Чем ближе он подходил, тем быстрее становился шаг. Когда он подбежал к краю раскопа и заглянул вниз, сразу стала понятна причина этого волнения. У края противоположной стенки, которая за время его отсутствия заметно отодвинулась, он увидел невероятных размеров челюсть, вооруженную прямыми страшными зубами. Она побурела от времени и местами была покрыта окаменевшей грязью многовековой давности.

С оглушительным воем упругие воздушные струи снимали породу пласт за пластом. Волнение присутствующих росло с каждой минутой. Когда же стало ясно, что найдена не отдельная деталь, а отлично сохранившийся экземпляр, наэлектризованная атмосфера надежды и ожидания разрядилась дружным «ура!».

Он с первого взгляда понял, что прежде ему не приходилось встречать ничего подобного. Тот, которого они раскопали, оказался действительно огромным, но выглядел каким-то угловатым и неуклюжим. Гигант лежал на брюхе, безвольно уткнувшись в землю своей единственной челюстью. Шея, мощная, длинная, начиналась на нижней части корпуса. Резкие изломы и утолщения придавали ей довольно экзотический вид.

Он спустился в раскоп. Челюсть была раза в два выше его. Улучив момент, когда на него никто не смотрел, он осторожно погладил рукой грубую, как наждак, поверхность.

«Да… — мелькнуло в голове. — Ведь когда-то подобные твари встречались повсюду. Их было полно не только на земле, но и на воде и под водой. Некоторые даже под землю умудрились проникнуть. А каких размеров они достигали… Были и такие, что этот гигант по сравнению с ними просто малютка. И ведь это ж сколько энергии требовалось, чтобы хоть на метр сдвинуть такую махину. Конечно, были они грубо сработаны, что называется «проба пера», но так или иначе природа сама начала с гигантов. В конце концов все они медленно, но верно исчезли с лица Земли. Что же послужило причиной? Не выдержали конкуренции, резкая перемена условий или что-то еще?.. Нет, все-таки шеф не прав, утверждая, что первые из них появились, когда эволюция органического мира уже прошла несколько этапов. Больше того, он уверен, что только благодаря этому появились вот такие чудовища, а потом и все мы».

И тут он понял, что смотрит на распластанное перед ним чудище с уважением и каким-то внутренним трепетом.

«Как-никак мой предок, пусть непрямой, но все же одно из звеньев в цепи развития. Гм, а, пожалуй, это и к лучшему, что их уже больше нет. Появись теперь такой пра-пра где-нибудь на улице… Представляю картинку!.. Нам здорово повезло: сегодняшняя находка, по всей вероятности, очень важна — будет, чем шефа порадовать…»

В этот момент раздался голос.

— Внимание, — как всегда, чуть нараспев говорил экспедиционный транслятор, — всем Роботам Интеллектуального Направления Автоматической Археологической Экспедиции собраться у палатки № 3 для получения исходной информации о найденном тяжелом экскаваторе. Повторяю, всем Роботам Интеллектуального Направления…

РИН-12, стряхнув с ладоней кусочки ископаемой ржавчины, повернулся и быстрым шагом направился к третьей палатке.

Падающие камни отважный охотник Ва-Хунга видел не раз. В местах, где обитало его племя, они падали с неба так часто, что Ва-Хунга привык к ним и, к возмущению старейшин, начал даже сомневаться в их божественном происхождении. Этим он вскоре восстановил против себя весь род.

Охотник пошел в своей дерзости еще дальше: из одного падающего камня он сделал себе мощную палицу. Но и тогда никто не посмел открыто выступить против него, ибо Ва-Хунга по праву считался лучшим следопытом и добытчиком.

Ва-Хунга чувствовал неприязнь своих сородичей и как-то незаметно для самого себя стал охотником-одиночкой. Все молча смирились с этим, и он теперь лишь изредка появлялся в становище у Великой Реки. А так как Ва-Хунга не боялся ни падающих камней, ни старейшин, племя стало относиться к нему со смешанным чувством страха и почтения.

Охотиться Ва-Хунга предпочитал близ Красной Скалы, у водопоя, где речка образовала излучину и была мелководна. Охотник карабкался по отвесным склонам и в случае угрозы со стороны рассвирепевшего хищника мог мгновенно подняться на вершину, где чувствовал себя в полной безопасности. Он даже оборудовал там убежище, где спрятал запас пищи, камней, копий. И если какой-нибудь упорный и злобный хищник подолгу осаждал его, бешено рыча и царапая скалу когтями, Ва-Хунга метким броском камня или копья вынуждал его обратиться в бегство.

Ва-Хунга был доволен своей судьбой. Одиночество, на которое осудил себя добровольно, он не принимал трагически. Оно не наскучивало ему, больше того — позволяло размышлять. Охотник начинал постигать мир не только чувствами, но и разумом: не только спрашивать «почему», но и искать ответы, это его восхищало; вскоре он понял, что знает гораздо больше, чем его собратья, и очень радовался тому…

И на этот раз Ва-Хунга притаился в засаде у тропы к водопою. Кругом царила тишина. Наконец на опушке далекого леса появилось стадо животных и осторожно, словно в нерешительности, направилось к реке. Сердце у Ва-Хунга забилось: он узнал антилоп наинх, мясу которых — сочному, нежному, необычайно сытному — не было равных. Но в тот миг, когда антилопы подошли уже совсем близко, с нёба, громко свистя и гремя, упал камень. Все стадо в паническом страхе кинулось обратно к лесу.

Разочарованный Ва-Хунга издал протяжный крик гнева и, выскочив из укрытия, подбежал к месту падения камня.

Камень был необычный. Он был… странный. Лежал на земле, дышал паром и издавал необычные звуки: не то шипел, не то стонал. И трепетал белыми… крыльями. Ничего подобного отважный охотник Ва-Хунга еще Не видел. И если бы он не был голоден, если бы самое вкусное мясо не умчалось безвозвратно, то врожденная любознательность наверняка взяла бы верх над гневом и разочарованием. Он начал бы спрашивать «почему» и раздумывать. Но теперь…

Он покрепче сжал в руках палицу и, широко размахнувшись, нанес яростный удар по ненавистному камню, так не вовремя упавшему с неба. Над саванной разнесся возглас торжества. Охотник, опьяненный мщением, крушил и крушил странный камень…

А на далекой планете, о существовании которой Ва-Хунга даже не подозревал, ученые истолковали удары его палицы как доказательство того, что в этом мире жизнь невозможна, так как там царят чудовищные давления, достигающие сотни атмосфер.

Себастьяну Сэмпсону нравилось его имя. Произнесенное, оно звучало внушительно; изображенное на бумаге, выглядело потрясающе, особенно если он выводил буквы «с» широкими и размашистыми и снабжал свою подпись смелым росчерком.

Себастьяну Сэмпсону нравилось его имя потому, что он нравился себе сам. Да и почему бы нет? В свои 55 лет он считал себя великолепным примером человека, всем обязанного себе самому: с небольшим брюшком, конечно, но зато одетого в лучший костюм консервативного стиля, какой и подобает директору Городского Торгового Банка.

Он очень гордился тем, что достиг вершин в своей профессии.

— В конце концов, — сказал он однажды своему первому вице-директору, — не всякому удается начать с кассира и кончить директором. Кое-кому я, разумеется, отдавил ноги, чтобы добраться сюда; но теперь я здесь, и навсегда.

И он закончил эту маленькую хвастливую исповедь тем, что поставил еще одну свою причудливую подпись на экземпляре газеты «Уолл-стрит джорнэл».

В этот вечер, ожидая поезда на пригородном вокзале, Сэмпсон был доволен собою больше обычного. Он только что провел некую выгодную операцию, сулившую немалые прибыли и дальнейшее укрепление его авторитета в глазах вкладчиков.

Вдруг его взгляд остановился на яркой театральной афише. И тут Сэмпсона снова охватило непреодолимое желание: потребность изобразить свое имя. Он украдкой огляделся. Попутчики стояли, уткнувшись в газеты. Сэмпсон выхватил авторучку и размашисто расписался на верхнем белом поле афиши.

На следующий день вечером Сэмпсон вернулся к афише, дабы снова вкусить удовлетворение, созерцая свою подпись. Но его улыбка превратилась в гримасу растерянности и досады. Под его подписью кто-то написал крупными зелеными буквами: «ИДИОТ».

Сэмпсон воспылал гневом на столь наглый постскриптум. Выхватив авторучку, он дал ответный залп: «А ТЫ — СОПЛЯК И ГРЯЗНЫЙ ПАЧКУН».

Обуреваемый отныне только одной мыслью, Сэмпсон кинулся на следующий день прямо к афише и увидел, что Зеленые Чернила ответили: «КТО БЕГАЕТ ПО ГОРОДУ И РАСПИСЫВАЕТСЯ НА АФИШАХ, У ТОГО НЕСОМНЕННО МАНИЯ ВЕЛИЧИЯ».

Сэмпсон весь кипел от гнева, когда писал: «ЗАТО Я НЕ ТРУС, ОТКРОЙСЯ, КТО ТЫ, ЧТОБЫ Я МОГ РАСКВАСИТЬ ТЕБЕ НОС».

Вернувшись к афише на следующий день, он увидел, что его вызов принят.

«Я ГОТОВ, — писал Зеленый, — ВОТ АДРЕС: ДОМ 1873 ПО 110-й ВОСТОЧНОЙ УЛИЦЕ, ТРЕТИЙ ЭТАЖ, ВТОРАЯ ДВЕРЬ НАПРАВО. БУДЬТЕ ТАМ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ДЕВЯТЬ».

На другой день в газетах появилось такое сообщение:

«Опытнейшие полицейские мужи ломают себе головы над загадочным поведением крупного банкира, погибшего вчера вечером в пустом доме № 1873 по 110-й Восточной улице. Покойный — Себастьян Сэмпсон, 55 лет — был директором Городского Торгового Банка. По показанию одного случайного прохожего, он вбежал в дом около девяти часов вечера. Как удалось установить, директор банка взбежал на третий этаж, кинулся в одну из квартир, где рабочие разобрали пол, упал с высоты и разбился насмерть. Полиция в недоумении и ничем не может объяснить причину появления банкира в здании, подлежащем сносу».

В день похорон Сэмпсона человек, сидевший за директорским столом, сказал:

— Какой же я рассеянный, я забыл послать соболезнование!

И первый вице-директор, ставший теперь директором Городского Торгового Банка, как всегда, наполнил свою авторучку зелеными чернилами.

Авторитетная комиссия принимала у киберкомпании «Уэстерн» только что завершенный УЭМ — Универсальный Электронный Мозг…

«УЭМ — последняя вершина технической мысли», — кричали газеты, отхватившие за рекламу солидный куш. «УЭМ решает не более чем за минуту любую логическую задачу», — вещали броские заголовки. А одна влиятельная газета через всю первую полосу напечатала огромными литерами: «УЭМ — чудо из чудес!» «УЭМ может все, — говорилось в статье. — Варить сталь, воспитывать ребенка и прокладывать курс космического корабля. Спешите приобрести надежного электронного друга», — заключала газета…

К концу испытаний изобретательность членов комиссии иссякла. Все шло как по маслу до тех пор, пока…

С краю стола, за которым восседала комиссия, примостился сухонький старичок в строгом смокинге. Казалось, он дремал под монотонные вопросы членов комиссии и столь же монотонные ответы электронного чуда.

— Больше вопросов к объекту нет? — спросил наконец председатель. — В таком случае разрешите считать, что…

— Одну минуту, — перебил его старичок, встрепенувшись. — Простите… У меня есть еще один тест для УЭМа. Так, пустячок.

Директор «Уэстерна», сидевший рядом с председателем, поморщился. У могущественной Компании были давние счеты с этим въедливым старичком, и теперь директор не без оснований ожидал со стороны противника какой-нибудь каверзы.

— Пожалуйста, — нахмурясь, разрешил председатель.

— Благодарю вас, — церемонно поклонился старичок. — Моя задача предельно проста. Она формулируется так: на кухонном столе стоит пустой чайник. Имеются также плита, дрова и спички. Вопрос: как построить логическую схему, по которой можно вскипятить воду?

Монументальное сооружение, сверкающее никелем и плексигласом, несокрушимым бастионом возвышалось перед помостом, на котором расположились члены комиссии.

После вопроса старичка внутри бастиона что-то презрительно загудело, замигали разноцветные лампочки, затем бесстрастный голос, идущий из недр сооружения, четко ответил:

— Алгоритм решения задачи таков: снять чайник со стола, залить его водой, поставить на плиту. Затем положить в плиту дрова и разжечь их с помощью данных спичек…

— Великолепно! — восхитились члены комиссии, бросая победные взгляды старичка.

— Тогда позвольте еще вопрос, — кротко произнес старичок. — Видоизменим условие. Чайник уже налит водой и стоит на плите. В плите лежат дрова. Есть и спички. Задача та же — вскипятить воду.

Бастион тревожно загудел, что-то в нем щелкнуло, кашлянуло, засипело, и по прошествии пятидесяти четырех секунд голос, в котором сквозь прежнюю бесстрастность пробивались нотки скрытой гордости, сообщил решение:

— Чайник снять с плиты, вылить из него воду и поставить на стол. Затем вынуть дрова из плиты, а использованные списки вложить обратно в коробок. Тем самым мы упростим данную задачу, сведя ее к предыдущей, решение которой уже известно: снять чайник со стола, залить его водой, поставить на плиту…

Бастион умолк.

— Больше вопросов к УЭМу не имею, — еще более кротко произнес старичок и обвел растерянные лица членов комиссии взглядом, в котором светилось торжество.

В прохладные сумерки бара вошел новый посетитель, и сидящий у столика в углу жизнерадостный толстяк завопил, перекрывая голосом шум кондиционера:

— Эй, Фрэд! Фрэд Нолан! Идите к нам! Познакомьтесь с профессором Эпплби — главным инженером звездолета «Пегас». Я только что продал профессору партию стали для его коробочки, давайте по этому поводу выпьем.

— С удовольствием, мистер Барнс, — согласился Нолан. — А с профессором мы знакомы, моя компания поставляет ему приборы.

— Ну тогда тем более необходимо выпить. Что вам, Фрэд? «Старомодный»? И вам, профессор?

— И мне. Только не зовите меня профессором, пожалуйста. Во-первых, я не профессор, во-вторых, чувствую себя стариком, когда вы меня так называете.

— Хорошо, док! Эй, Пит, два «старомодных» и один двойной «манхэттен»! А я-то и впрямь раньше представлял вас старцем с длинной седой бородой. Но вот теперь, познакомившись с вами, все никак не могу понять…

— Что именно?

— Зачем вам, в ваши-то годы, хоронить себя в такой глуши…

— «Пегас» ведь в Нью-Йорке не построишь, — заметил Эпплби, — да и стартовать отсюда удобнее.

— Оно, конечно, но я о другом. Я вот о чем… Вам нужны специальные сплавы для звездолета. Пожалуйста, я продам. Но скажите мне, на кой вам все это сдалось? Что вас тянет на эту Проксиму Центавра?

— Ну, этого не объяснишь, — улыбнулся Эпплби. — Что тянет людей взбираться на Эверест? Что тянуло Пири на Северный полюс? Почему Колумб уговорил королеву заложить ее бриллианты?

Бармен принёс поднос с напитками.

— Послушай, Пит, — обратился Барнс к нему. — Ты бы согласился лететь на «Пегасе»?

— Нет. Мне здесь нравится.

— В одних живет дух Колумба, в других он умер, — отметил Эпплби.

— Колумб рассчитывал вернуться обратно, — стоял, на своем Барнс. — А вы? Вы же сами говорили, что лететь не меньше шестидесяти лет. Вы же не долетите!

— Мы — нет, наши дети — да. А обратно вернутся наши внуки.

— Но… Вы что, женаты?

— Разумеется. Экипаж подбирается только семьями. Весь проект рассчитан на два-три поколения. — Инженер вынул из кармана бумажник. — Вот, пожалуйста, миссис Эпплби и Диана. Ей три с половиной года.

— Хорошенькая девочка, — взглянул на фотографию Барнс. — И что же с ней будет?

— Как что? Полетит с нами, разумеется. — Допив коктейль, Эпплби встал. — Пора домой.

— Теперь моя очередь угощать, — сказал Нолан после его ухода. — Вам то же самое?

— Ага. — Барнс поднялся из-за стола. — Пошли за стойку, Фрэд, там пить удобнее, а мне сейчас надо не меньше шести бокалов.

— Пошли. А с чего это вы так завелись?

— То есть как «с чего»? Разве вы не видели фото?

— Ну и что?

— Что! Я торговец, Фрэд, продаю сталь, и мне плевать, на что ее употребит заказчик. Я готов продать веревку человеку, который собирается ею удавиться. Но я люблю детей. А тут эта малышка, которую родители берут в сумасшедшую экспедицию!.. Да ведь они обречены на гибель! Они не долетят!

— Может, и долетят.

— Все равно это безумие. Давайте скорее, Пит, и налейте себе тоже. Вот Пит, он у нас человек мудрый! Он-то ни в какие звездные авантюры не пустится. Подумаешь, тоже! Колумб! Да дурак он был, Колумб! Остолоп! Сидел бы себе дома и не рыпался!

— Вы неверно меня поняли, мистер Барнс, — покачал головой бармен. — Ведь если бы не такие люди, как Колумб, нас бы сегодня не было здесь, верно? Просто по характеру я не путешественник. Но путешественников уважаю. И ничего не имею против «Пегаса». А дети были и на борту «Мэйфлауэра».

— Это совсем не одно и то же, — возразил Барнс. — Если бы господь предназначал человека для полетов к звездам, он создал бы нас с ракетными двигателями.

— Мой старик, помнится, считал необходимым ввести закон против летательных аппаратов, потому что людям от природы не дано летать. Он был не прав. Людям всегда хочется попробовать что-нибудь новое, отсюда и прогресс.

— Вот уж не думал, что вы помните время, когда люди еще не летали, — сказал Нолан.

— О, что вы, я уже стар! Да уже здесь лет десять прожил, не меньше.

— А по свежему воздуху не скучаете?

— Нет. Когда я продавал напитки на Сорок второй улице, свежего воздуха там не было и в помине, так что не по чему скучать. А здесь мне нравится. И всегда есть что-то новое. Сначала атомные лаборатории, сейчас вот «Пегас». А главное — здесь мой дом. И… всего одна шестая сила тяжести. На Земле у меня все время опухали ноги, когда я стоял за стойкой, а здесь я вешу всего тридцать пять фунтов. Нет, мне нравится здесь, на Луне.

Двар Эв торжественно запаял платиной последний контакт. Двенадцать тысяч телевизионных камер неотрывно следили за каждым его движением, разнося изображение по всей вселенной.

Он гордо выпрямился и кивнул Двар Рейну, затем отошел к переключателю, который скоро должен был замкнуть бесконечную галактическую цепь. К переключателю, соединяющему одновременно все вычислительные машины всех обитаемых планет — девяносто шесть миллионов миров — в сверхсеть, которая соединит их в суперкалькулятор, одну кибернетическую машину, собравшую мудрость всех галактик.

Двар Рейн заговорил, обращаясь к слушающим и смотрящим триллионам обитателей. Его выступление отличалось краткостью и одновременно глубиной мысли. Металлический голос резко резонировал в микрофонах. Речь заняла ровно три минуты. Затем, после непродолжительного молчания, он произнес:

— Теперь включайте, Двар Эв.

Эв нажал переключатель. Раздалось мощное гудение — это пошла энергия девяноста шести миллионов планет. На бесконечно длинном желтом пульте яркой палитрой замигали разноцветные огни.

Двар Эв отступил и глубоко вздохнул.

— Честь и право задать первый вопрос принадлежит вам, Двар Рейн.

— Благодарю, — молвил Рейн. — Это будет простой, но извечный вопрос. Однако на него не смогла ответить ни одна кибернетическая машина, ни один обитатель ни одной из галактик.

Он повернулся к пульту и задал свой сакраментальный вопрос:

— Есть ли Владыка Вселенной? Есть ли Бог?

Ответ не заставил себя ждать.

Могучий голос четко и раздельно произнес, без шумов, без помех, без кляцанья реле.

— Да. ТЕПЕРЬ Бог есть.

Внезапный страх исказил лицо Двар Эва. Он кинулся к переключателю.

Молния сорвалась с безоблачного неба и с треском ударила в переключатель. Единственно, что мог сделать Двар Эв, — отключить компьютер от сети. И он успел сделать это.

Перевел с английского В. Баканов

Рисунок Н. Збарской

Адан Остин, страшно волнуясь, взошел по скрипящей заплеванной лестнице обшарпанного дома и, с трудом отыскав на одной из дверей нужное ему имя, повернул ручку. Комната, в которой оказался молодой человек, была обставлена не редкость непритязательно и бедно: кресло-качалка, кухонный стол да обычное кресло — вот и все, если не считать маленькой полки с дюжиной мензурок, кувшинов и колб.

В качалке сидел хозяин. Когда юноша вошел, тот оторвался от своей газеты и молча вперил в посетителя немигающий взор. Собравшись с духом, Алан дрожащей рукой протянул старику рекомендательную записку. Старик долго изучал ее, затем поднял глаза и вежливо сказал:

— Присаживайтесь, мистер Остин. Рад с вами познакомиться.

— Правда ли, — спросил Алан, — правда ли, что у вас есть необычные средства? Такие, которые…

— Дорогой сэр, — важно прервал его хозяин. — Как видите, торгую я не очень-то широко. Но кое-какой выбор средств у меня имеется, и все они, насколько я знаю, оказывают довольно сильное действие.

— Э… дело в том… — начал было Алан.

— Вот это, например, — перебил его старик, доставая с полки небольшую бутыль, — жидкость, прозрачная, как слеза, почти совершенно безвкусная. Ее нельзя обнаружить в кофе, вине, молоке, в каком-нибудь другом напитке любым известным науке способом…

— Так это что, яд? — в ужасе вскричал Алан.

— Можете называть как угодно, — бесцветным голосом ответил старик. — Даже средством для чистки перчаток. Я не пробовал, но, возможно, эта штука хорошо чистит замшу. Если хотите, назовите ее средством для чистки человечества.

— Но я не собираюсь очищать человечество — воскликнул Алан, чувствуя, что его пробирает дрожь.

— А вы знаете, сколько стоит эта штука? — как ни в чем не бывало продолжал торговец. — Пять тысяч зелененьких за чайную ложку! Пять тысяч, и ни цента меньше.

— О господи! Да неужто у вас все так дорого?

— Нет, конечно, — сказал старик. — Вот любовный напиток, или, как его еще называют, зелье. Да за него просто неприлично заламывать пять тысяч… У молодых людей, которым требуется любовное зелье, никогда не водится таких денег. А если водится, то зачем им тогда мои услуги? Знаете, как я смотрю на это дело? Понравился покупателю один товар, значит, он и за другим ко мне пожалует. А ежели товар дорогой, то это ничего не меняет. Поднакопит деньжат и все равно придет как миленький.

— Так у вас и впрямь можно купить любовное зелье?

— Если б я не торговал любовным зельем, — ответил старик, доставая с полки еще одну склянку, — то не стал бы заводить речь и о той штуке для перчаток, ха-ха-ха!

— А что это за зелье? Оно не…

— Нет, нет, нет! Разумеется, возбуждение оно тоже вызывает, но не временное, а постоянное, длящееся всю жизнь. Вместо безразличия приходит преданность, презрение сменяется обожанием. Одна капля, и ваша юная леди станет думать только о вас одном! Ей захочется заполнить собой всю вашу жизнь.

— Она уже заполнила, но только ей на это наплевать…

— Так подлейте ей в коктейль чайную ложку моего любовного зелья, и для нее на вас весь свет клином сойдется. Она захочет быть в курсе всех ваших дел, захочет знать все, что с вами происходит, все, о чем вы думаете. Знать, почему вы улыбаетесь и почему грустите…

— Вот это любовь!

— Да, — подтвердил торговец. — А как она будет за вами ухаживать! Не позволит переутомиться, сидеть на сквозняке, пропустить обед. Стоит вам на часок опоздать домой, и она придет в ужас, станет думать, что вы убиты или что вас, чего доброго, заманила какая-нибудь сирена.

— Не верю, что Диана на такое способна! — сияя, воскликнул Алан.

— А вам и не надо будет ни во что верить, — серьезно сказал старик. — Кроме того, поскольку сирены сейчас нет-нет да и попадаются, вы можете и оступиться. Не волнуйтесь, в конце концов она вас простит. Будет страшно мучиться, но все равно простит.

— Сколько… сколько стоит этот чудо-напиток?

— Недорого. Гораздо дешевле, чем средство для чистки, — ответил старик. — Я имею в виду то самое снадобье, о котором уже шла речь. Оно стоит пять тысяч и ни цента меньше. Вы еще слишком молоды, чтобы его покупать. На эту штуку долгонько копить придется…

— Я спрашиваю, сколько стоит любовное зелье?

— А? Ах, зелье? Пустяки, всего один доллар.

— О, если б вы знали, как я вам благодарен!

— Я люблю, когда люди мне благодарны, — довольно сказал старик. — Тогда они приходят еще. Не сразу, конечно, а потом, когда разбогатеют и когда им понадобятся более дорогие препараты… Ну, вот ваш пузырек, увидите, какой будет эффект.

— Благодарю вас! — Алан сердечно пожал сухую руку торговца… — Большое-пребольшое вам спасибо. Прощайте!

Старик отвел глаза и усмехнулся.

— До свидания… — тихо сказал он.

Усталый ученый, пешком путешествующий по горам Северной Европы, тяжело бросил рюкзак и собирался сесть на камень.

— Поосторожней, приятель, — произнес голос.

— Простите, — пробормотал ученый, с интересом отмечая, что к нему обратился лемминг. — Должен признаться, — добавил ученый, садясь рядом, — что меня несколько удивляет ваша способность разговаривать.

— Вы, люди, — сказал лемминг, — всегда поражаетесь, когда другие животные могут то же, что и вы. В то же время животные могут многое из того, что вам недоступно. Ведь даже для того, чтобы застрекотать, подобно последнему сверчку, вам нужны жилы быка или лошадиный волос.

— Да, мы животные несамостоятельные, — признал ученый.

— Вы удивительные животные, — сказал лемминг.

— Мы, в свою очередь, всегда считали вас весьма удивительными. Буквально таинственными.

— Ну уж если мы занялись определениями на букву «т», — резко заявил лемминг, — то позволь мне приложить несколько к твоему виду — тупые, тщеславные, трусливые…

— Вы находите наше поведение малопонятным?

— Воистину да. Вы убиваете, мучаете, морите голодом и унижаете себе подобных. Вы уничтожаете природу, губите животных, заливаете землю бетоном, вы…

— Эй, — прервал ученый, — так ты всю ночь можешь перечислять наши грехи и ошибки.

— Всю ночь и весь день до четырех часов, — поправил лемминг. — Всю свою жизнь я посвятил изучению высших животных и знаю почти все, что стоит знать о вас.

— Так, значит, ты изучаешь мой вид, — начал ученый.

— Я знаю, что вы глупые, гадкие, грубые, — сказал лемминг, — хитрые, хищные, хвастливые, коварные, кровожадные…

— Постой, отдохни, — перебил ученый. — Да будет тебе известно, что я долгие годы изучаю жизнь леммингов. И мне ясно все, кроме одного.

— Чего именно?

— Не могу понять, — признался ученый, — почему вы, лемминги, вдруг срываетесь с места и топитесь в море.

— Забавно, — сказал лемминг. — А мне как раз не ясно, почему вы, люди, этого не делаете.

Создал я себе «электронного оракула» и спросил его:

— Где мне найти свое счастье? Электронный помощник молчал. Капала вода на кухне, словно считала секунды. Было тихо и скучно. Хоть бы кто позвонил. Или сосед постучался. Или, еще лучше — одинокая соседка, что жила напротив, Татьяна Васильевна. Она часто приходит с просьбой что-нибудь починить.

Вообще мне страшно не повезло в жизни. В книжках — о ком только не читал! О Джульетте, например. Была, говорят, такая, раз увидела — и кончено. А на меня сколькие глядели, и хоть бы одна захворала…

— Говори, где мне искать свое счастье? Сколько можно просить?

Тишина давила многозвучием панельного дома. Ветер шумел в вентиляционном колодце.

— Имей совесть!..

— Ладно, — сказала машина. — Иди и встретишь.

— Куда?

— Иди и встретишь.

— Вот заладила, — разозлился я. Стукнул ее по матово поблескивающему боку. — Говори, где мое счастье?

— Иди и встретишь…

И тут меня осенило. Счастье — это ведь абстрактное понятие, потому машина и не дает вразумительного ответа. Но она — мудрейшая прорицательница, — вероятно, предвидит, абстрактные возможности абстрактных понятий. Вероятно, она знает, что если я сейчас выйду из дома, то найду то, что ищу.

Что я ищу? А что может искать холостяк, которому осточертело одиночество? Не алмазы же в каменных пещерах и не шумное бремя славы. Холостяк ищет тишины и уединения. Только чтобы это уединение не было одиноким.

И я пошел. Был вечер. Луна светила вовсю, высекала искры из тротуара. Я остановился и загадал: которая первая пройдет, та и моя.

Но первая прошла не одна, а под руку с таким здоровым парнем, что я сразу решил ждать вторую.

Второй оказалась старуха с собачкой. Я уж совсем было отчаялся, но тут увидел Ее. Она не шла — плыла над тротуаром, словно невесомая, не ступала — цокала каблучками. И главное — глядела на меня.

— Здравствуйте!

Она почему-то удивленно пожала плечами.

— А я вас жду.

— Меня?..

— Машина сказала, что вы — мое счастье.

— Она ошиблась, — усмехнулась девушка.

— Машины никогда не ошибаются…

Я шел за ней следом и молол обычную в таких случаях чепуху — о кибернетике, о телепатии, а больше о погоде.

На остановке автобуса стояла соседка Татьяна Васильевна с тяжелыми авоськами в руках.

— Вы мне не поможете? — попросила она.

Но мое счастье шагало мимо.

— Извините, мне некогда, — сказал я и помчался догонять свою судьбу.

На перекрестке девушка остановилась, помахала рукой какому-то парню в спортивной куртке. И они ушли, затерялись в редкой толпе вечернего города. А я пошел домой, горя желанием «побеседовать» со своим «оракулом» с глазу на глаз.

«Ну погоди, пересчитаю тебе транзисторы, — злился я. — Ты у меня узнаешь, почем дюжина клемм!»

— Так где моё, счастье? — ехидно спросил я машину, засовывая руку под щиток к ее тонкопроводному конденсатору.

— На лестнице, — невозмутимо ответила машина.

— На какой? Номер дома, этажность?.. Теперь ты мне все скажешь.

— Думаю, что на лестнице, — уточнила машина.

— Ага! Ну подумай, подумай!..

— Речь может идти лишь о вероятности. Чтобы знать точно, нужно тебе навсегда включиться в меня. И всем девушкам тоже.

— О черт! Но мне надоело, понимаешь?! Все один да один. Пошевели же мозгами!..

— Посмотри же на лестнице, — в тон ответила машина.

Я послушался, вышел на лестничную площадку и нос к носу столкнулся с соседкой Татьяной Васильевной. С авоськами…

Прилетел я с 87-й станции. Двадцать с лишним лет изнурительной каждодневной работы давали себя знать. Конечно, карманы мои были набиты кредитками. Но разве могли эти чертовы бумажки убрать седину в моих висках, морщины у глаз, легкую хромоту и полную опустошенность? Да и могли ли они заставить меня забыть частые землетрясения, взрывы вулканов, потоки лавы и все застилающий пепел на той проклятой 87-й?

До чего мне осточертел режим этой ненавистной планеты! Я устал каждый день выходить на дежурство, не уверенный в том, что вернусь в наш бронированный бункер. Но это была работа, пусть и чрезмерно напряженная, но нужная…

Все эти мысли роились в моей голове, когда я твердо направил свои стопы к ближайшему бару. Толкнув дверь, я неожиданно увидел Джима, того самого Джима, с которым когда-то, как говорится, «сидели за одной партой». Его ставшее неимоверно тучным тело свисало с табуретки, и, если бы не вечно тоскливые глаза, какие бывают у собаки, потерявшей хозяина, и легкое заикание, когда он обращался к бармену за очередной порцией пива, я бы наверняка не узнал его.

Но это был именно Джим, и спора быть не могло. Мою радость может понять лишь тот, кто, как и я, не видел Землю около четверти века и поэтому растерял всех своих прежних знакомых.

— Привет, Джим, — выкрикнул я, все же боясь, что ошибся.

Он повернул ко мне свое массивное оплывшее лицо, долго всматривался в меня, а потом вдруг совсем по-мальчишески резво, как будто не прошло этих двадцати с лишним лет, вскочил с табуретки и тут же навалился на меня сбоим грузным телом.

— Джордж, родной! А ведь я думал, что ты давно погиб на этой злосчастной 87-й станции, — пыхтел он, дыша на меня отличным черным пивом, о котором мы на этой «злосчастной» не могли мечтать. — И выглядишь ты прекрасно. Все так же подтянут и бодр в отличие от меня, разве что только немного поседел.

— Сам понимаешь, годы есть годы. — Я смотрел на своего бывшего школьного друга, прекрасно понимая, что, несмотря на все свои перипетии, выгляжу куда моложе его. — лучше скажи, что с тобой-то произошло? Надо же, ты и пиво. Никогда бы ни за что не поверил. Ведь ты даже после выпускных экзаменов отказался плть его вместе с нами. Да и когда меня провожали, ты был стоек. Ведь ты же раньше терпеть его не мог.

— Раньше, раньше… И ты бы его пил, как я, черт возьми, — сказал Джим, вытирая платком потное лицо. — Если бы жить хотел. Поверь, пил бы как миленький почем зря.

Я удивленно поднял брови, еще не понимая, что он имеет в виду.

— Ты что же, дорогой, думаешь, вам только трудно бывает? Посмотрел бы я на тебя, если бы у тебя в лаборатории сразу три плазмотрона подряд рвануло. Конечно, может быть, ты и крепче, но у меня сердце сдало сразу. Наверно, так бы и помер от всех этих неприятностей, если бы не Майк. Ты наверняка помнишь его, рыжий такой, заумный. Теперь крупнейший медик. Вот он-то и посоветовал тогда к мотору моему, то есть к сердцу, стимулятор поставить. Знаешь, штуковина такая с проводками. Под кожу ее вшивают и к сердцу подсоединяют, чтобы оно лучше работало, я было послал Майка — какие уж там стимуляторы, когда я и уколов-то всю жизнь боялся. А тут тебя каждые пять лет резать будут, чтобы заменить какую-то идиотскую батарейку, без которой этот проклятый аппарат работать не будет.

Вот тут рыжий Майк и предложил мне отказаться от батарейки вовсе. От кого-то он там узнал, что обыкновенное пиво не хуже любой батарейки. Только опусти в него два лектрода. Сначала было я ему не поверил, но он мне доказал. Помню, сначала какие-то схемы показывал, формулы. А потом даже радиоприемник, который от обыкновенной банки с пивом работает. Короче говоря, согласился я. Терять-то вроде нечего было, а жить хотелось.

Вшил он мне эти электроды в желудок, и теперь, если хочу, чтобы сердце работало, надо, чтобы стимулятор действовал постоянно. А для этого приходится пить пиво чуть ли не круглые сутки. Я и раньше-то его терпеть не мог, а теперь и вовсе ненавижу, вот так, операций побоялся и вынужден всю жизнь мучиться. Но что поделаешь, жить-о надо… — И он, поморщившись, выпил еще одну банку пива.

Я смотрел на Джима, отпивая пиво небольшими глотками. И делал я это в свое удовольствие, а не потому, что это было необходимо.

Конечно, там было трудно, чертовски трудно на этой проклятой 87-й, но в глубине души я все же знал, что, если будет невмоготу, смогу плюнуть на все и улететь обратно, хотя, несмотря ни на что, я этого так и не сделал. И черт с ним, что там не было холодного пива, а даже если бы оно и было там, в нестерпимой жаре, с которой даже не всегда справлялись кондиционеры, я пил бы тогда, когда захотел, а не так, как Джим. Невольно подумалось, что мне на этой злосчастной 87-й было легче.

Нужда в ремнях безопасности на самолетах чисто психологическая. Предполагается, что они спасут вашу жизнь, если что случится. Чистейший вздор! Ведь в таких случаях самолет рассыпается, и все! Единственный смысл ремней, может быть, в том, что они сумеют в данной ситуации удержать ваши внутренности в куче.

Не подумайте, будто я трушу, оказавшись в самолете. Нет, сэр, меня при этом наполняет сущий ужас. Думаю, это перешло ко мне по доминантному гену от семейства моей матери. Дядя Джордж говорил обычно, что сам стал бы летать, если можно было в то же время одной ногой оставаться на земле. Я сделан из того же теста. Единственное, что дает мне возможность, обливаясь холодным потом, переносить взлеты и посадки, — это деления римских чисел в уме. Могу и вам порекомендовать. Попытайтесь как-нибудь разделить CDXXIV на MLIXX, и увидите, что у вас получится.

Парашют, считал я всегда, верное средство совершить при аварии спасительную посадку. И, впервые садясь в самолет, я попросил выдать мне парашют. Получить его мне, однако, не удалось. Подозреваю, по той причине, что парашютов в самолете хватает только для экипажа, жизнь которого авиакомпания вынуждена солидно страховать. Когда я спросил стюардессу о парашюте, она успокаивающе погладила меня по голове.

Ремни безопасности оказывают благотворный психологический эффект на людей не таких умных, как я. Или не таких пугливых. А в общем-то чувство безопасности и впрямь появляется, если вы крепко к чему-то привязаны. Все дело в том, что то, к чему привязаны вы, само тоже должно быть к чему-то прикреплено… Не настолько я глуп, как думают, кажется, авиакомпании, чтобы не понять этого.

Конечно, вы привязаны ремнями к самолету, но было бы прекрасно, если бы самолет, в свою очередь, был привязан к большой сосне. А ведь этого нет на деле. Вы привязаны к чему-то, что несется со скоростью пятисот миль в час в сфере, где нет никакой необходимости быть обязательно первым.

Ясно, что в ремнях есть, конечно, некоторый определенный практический смысл. Он в том хотя бы, что, сидя в самолете и вертя ремни в руках, вы отвлекаетесь от терзающей вас мысли: следовало ли вообще лететь? Перед умственным взором при этом проносятся самые мрачные газетные заголовки, и вы раздумываете над тем, оценит ли будущий муж вашей жены собранную вами коллекцию пластинок Ги Ломбардо.

Да, конечно, концентрация внимания на всех этих сложных пряжках и застежках в какой-то мере вас немного отвлекает. Будучи к тому же пристегнутым, вы связываете себя и уже не можете следовать напрашивающемуся естественному желанию убежать. Потом вы начинаете раздумывать, не в подпитии ли пилот? Да и моторы никогда не звучат чисто… Но вы связали себя. Пристегнуты ремнями. И не остается ничего другого, как начать известные уже вам арифметические упражнения.

Другой смысл ремней безопасности в том, что они дают возможность стюардессе установить свою власть над вами. Как только она после взлета получает в свое полное владение всю эту запертую и накрепко привязанную ремнями к сиденьям человеческую массу, она начинает командовать. Ведь стюардессы — прирожденные тираны. Они рождаются с этим качеством либо развивают его в себе.

Правда, в подобном поведении стюардесс есть кое-какие смягчающие обстоятельства. Дело в том, что большинство мужчин чувствует себя не в своей тарелке, оставшись без тиранической любви жен. И лишь возобновление женской власти дает им ощущение твердой почвы под ногами. Как бы возвращает их к матери-земле, но в иной, новой и притом привлекательной форме…

Каждый раз, предпринимая воздушное путешествие, я даю себе слово не соглашаться на эту чепуху с ремнями. Стоит, однако, появиться стюардессе и обнажить свои зубы в характерной улыбчивой гримаске, как я начинаю энергично застегиваться. Короче, вся правда в том, что я до смерти боюсь стюардесс. Даже больше, чем самого полета.

Перевели с английского А. Моров и К. Мысловатая

— Ну, старики, — среди сотрудников лаборатории такое обращение было данью традиции, и потому Ученый называл своих коллег именно так, хотя был самым старшим из них, — грянул судный день. Сегодня последняя и самая ответственная проба. Короче говоря, визит в «Букингемский дворец». Будем надеяться, что «Элиза» нас не подведет.

— Кстати, почему ее назвали именно так? — спросил один из самых молодых сотрудников.

— Это давняя история… — Ученый несколько помедлил. — В свое время, когда на Совете я докладывал о принципиальной возможности создания интеллектуального робота, который бы не только внешне, но и по уму не отличался от человека, известный философ-эксперт из Академии — вы все его знаете — зачем-то напомнил мне о Пигмалионе.

Честно говоря, я не сразу понял, что он имеет в виду, и вспомнил миф о, скульпторе, создавшем прекрасную Галатею, полюбившем свое творение и с помощью любви оживившем его.

Но оказалось, что я ошибся. Философ имел в виду всего лишь пьесу Бернарда Шоу. Он спросил, как я считаю, оправдала ли Элиза надежды профессора Хиггинса. Вы же знаете манеру Философа сначала задать вопрос, не относящийся к делу, а потом аккуратно препарировать любую тезу и мягко, без усилий, положить ее на вечный покой или хотя бы на длительную реанимацию. И, честно говоря, я до сих пор не понял, в чем заключается подвох. Может быть, он думает, что робот не оправдает наших надежд? Вот почему наше детище носит название «Элиза».

Ученый мог быть доволен. Робот, теперь уже официально именуемый «Элизой», успешно проходил все испытания. Ему оказались под силу решения сложнейших этических проблем, о которых даже и не могли мечтать писатели с самой богатой фантазией. А внешность «Элизы» заставляла подумать о том, насколько далеко ушла наука, позволяющая искусственно создавать натуральную человеческую кожу. Словом… Слово за Философом.

— «Осел останется ослом…» — так; кажется, сказал некогда один умный человек, — удобно устроившись в старинном глубоком кресле в кабинете у себя дома, устало потянулся Философ. — Эта белковая кукла с куриными мозгами не смогла решить самой элементарной для человека задачи…

Все собравшиеся в его кабинете были свидетелями, как «Элиза» не успев перейти на другую сторону улицы, — это и было ее последнее задание, предложенное Философом, — остановилась перед внезапно загоревшимся красным светом. И никакая сила не смогла стронуть ее с места, пока вновь не появился зеленый глазок светофора.

— То, что сделал бы каждый ребенок: отступить на «остров безопасности» или в крайнем случае поскорее убраться с проезжей части, оказалось не под силу этой человекоподобной «Элизе». И немудрено. — Философ на мгновение задумался. — Интеллект не просто сумма знаний, приятная внешность и отменные манеры. Об этом уже сказал Шоу.

А потому, — он неожиданно усмехнулся, — если бы «Элиза» ознакомилась с творчеством этого великого драматурга, чьим излюбленным литературным приемом был парадокс, то наверняка должна была закричать «У-у-ааааа-у».

— А вам, в свою очередь, — заметил один из гостей, — торжествующе провозгласить: «Победа! Победа!»

— Эх, молодость, молодость… — привычно ворчал Философ, оставшись один и неторопливо готовясь ко сну. — Вечно ты торопишься, вечно ты спешишь, как в жизни, так… и с выводами. Классиков надо читать.

Потом он улегся в постель, еще раз повторил позевывая:

— Эх, молодость… Молод еще… Есть люди и постарше и поумнее. — И, нажав правой рукой кнопку под мышкой, отключил свой мозг.

Молодой человек в разноцветном трико подпрыгнул и на какое-то время замер в воздухе. «Десять и три десятых секунды», — с удовлетворением сказал, щелкнув секундомером, Степан Иванович Федорчук. Его собеседник, мужчина средних лет с волевым подбородком и пронзительными черными глазами, подавленно молчал.

«Хотите что-нибудь еще?» — самодовольно спросил Степан Иванович и повернул ручку монитора. На этот раз они увидели другое помещение. Элегантный мужчина во фраке поднял свою партнершу на вытянутых руках и опустил их. Партнерша осталась в воздухе. «Антигравитация!» — воскликнул гость. «Ничего особенного», — скромно заметил директор. Между тем ассистент вынес на арену длинный ящик и влез в него. Мужчина во фраке достал ручную пилу и разрезал ящик на две части. А через несколько секунд, казалось бы, уже мертвый человек раскланивался перед публикой, целый и невредимый, сияя ослепительной улыбкой. Затем элегантный мужчина накрылся широкой скатертью. Ассистент встряхнул скатерть и убрал ее. Мужчина во фраке исчез. «Телепортация», — явственно услышал шепот гостя Степан Иванович.

Выключив монитор, Федорчук сказал: «Видите, нас ничем нельзя удивить». — «Я пришел не за этим, — ответил гость. — Наша цивилизация хочет вступить с вами в контакт и помочь развитию вашей науки. Но, насколько понимаю, вы находитесь на одной ступени развития с нами, и мы не представляем для вас интерес». — «Что вы, нас, конечно, интересуют другие, гм, цивилизации, — патетически воскликнул директор. — И мы даем широкую возможность представителям этих цивилизаций проявить свои способности». — «Прощайте», — сказал гость.

Степан Иванович Федорчук долго и задумчиво смотрел на расплывающуюся синеву, оставшуюся после мгновенно исчезнувшего собеседника.

…Полчаса назад Федорчук, мирно дремавший в кресле после обеда, по шелесту бумаг на своем столе понял, что дверь кабинета открывают. Он поднял голову и увидел посетителя. Ничего необычного в этом не было. Но было что-то непривычное. Преодолев умственную инерцию, Федорчук отрывисто бросил: «В последнюю пятницу месяца». Потом спохватился: «Не понимаю, как вас сюда пропустили. Я занят».

Однако посетитель не думал уходить. Он вошел в кабинет, сел в кресло напротив и сказал: «Через бездну космического пространства и глубины времени я попал в точку вселенной, где существует разум. Мне пришлось синтезировать свое тело, чтобы быть похожим на обитателей Земли. Я выучил ваш язык. Зовите меня Павлом Николаевичем». — «Очень рад с вами познакомиться, Павел Николаевич. Успокойтесь. Я вас понимаю», — вежливо, но с нескрываемым сочувствием прервал посетителя Федорчук. «Я был у вашего заместителя, — продолжал гость, — и рассказал ему о себе. Мне хотелось бы работать вместе с вами и передать знания, которыми владеет наша цивилизация. Но ваш заместитель сказал, что не может решить этого вопроса, и посоветовал обратиться к вам. Не наказывайте, пожалуйста, женщину, охраняющую ваш кабинет. Она не пускала меня, но… сейчас она спит, и ей снятся хорошие сны».

Степан Иванович открыл дверь в приемную и убедился, что его секретарша, всегда такая строгая и находчивая, мирно спит на диване, предназначенном для ждущих приема у него особо почетных гостей. «Неплохо», — мысленно заметил он. Это заставило Степана Ивановича теперь уже внимательно вслушаться в то, что говорил его посетитель. После небольшого раздумья Федорчук неторопливо сказал: «Вы, следовательно, оттуда, — неопределенный кивок головой, — и хотите передать нам свои знания? Очень благородное желание. Но… почему вы думаете, что наша цивилизация более отсталая, чем ваша?» — И он включил монитор.

…Размышления директора института прервал его заместитель. Он ворвался в кабинет и стал осматриваться по сторонам, ища кого-то взглядом.

— Не трудитесь, — усмехнулся Степан Иванович. — Его уже нет.

— Так кто же он? — воскликнул заместитель.

— Тот, кем он себя назвал, — спокойно ответил директор. — Но это ровным счетом ничего не значит. Видите ли, я вовремя вспомнил, что как раз тогда сразу по двум программам телевидения показывали цирк. В общем, он понял, что у нас ему делать нечего.

— Да как вы могли? — задохнулся криком заместитель.

— Так вот и мог, — твердым директорским тоном восстановил порядок Федорчук. — Ведь он хотел у нас работать! Вспомните, с каким трудом нам удалось избавиться от Максимова, заявившего во всеуслышание, что главная проблема, которую мы с вами решаем несколько лет, это найти способ, как ничего не решать. Но Максимов наш, земной. Он только через три года разобрался, что к чему. А инопланетянин разберется быстро. И тогда кому больше поверят — ему или нам?

— Светлая у вас голова, — сказал заместитель директора, восхищенно глядя на своего шефа.

— Поверьте, это не шутка, — сказал турист. — Жена совсем не дает мне покоя, пока… В общем, вам всего-то придется посмотреть коротенький фильм. Двадцать долларов за беспокойство, даже если вы ничего не сможете разобрать.

Мужчина, с которым разговаривал турист, кивнул, провел супругов в пустой класс и достал проектор. Проектор засветился и тут же погас. Мужчина хмыкнул и вынул лампу, показывая, что она перегорела. Он жестом попросил гостей остаться и вышел.

— Как странно, — произнесла женщина. Она выглядела лет на десять моложе мужа; очень хорошенькая, но, пожалуй, слишком экзальтированная. — Кто бы мог подумать, что мы завершим отдых визитом в школу для немых!

— Сама виновата, — отозвался турист. — Ты и твое сверхъестественное воображение.

— Я?! — возмутилась она.

— Не помнишь? Днем на пляже? Могли просто загорать, но ты все болтала об этих облаках…

— Люблю облака, — сказала она тогда. — Они принимают любую форму, плывут; куда хотят… Они свободны! И никто не указывает им, что делать. — Она игриво ущипнула мужа. — Если бы я была конфуцианкой…

— Буддисткой.

— Все равно. Я стала бы облачком и парила бы беззаботно над бренным миром. Свободная, свободная!

— Буддисты и индусы верят в перевоплощение, но я не уверен, что облако соответствует их представлениям о нирване.

— Вот посмотри на облако прямо над нами. Это же почти лицо! Два уха по бокам, два печальных темных глаза, прямой нос…

— И уродливый рот, — с сарказмом подсказал муж. — Широко разинутый.

— Наполовину.

— Ты лучше смотри, а не болтай. Это же совершенное «о».

Она пристально посмотрела на облако.

— Но только что он был раскрыт только наполовину…

— Угу… — Он положил руку на ее загорелое колено и закрыл глаза.

— А теперь снова закрыт. Нет, открывается…

— Вероятно, оно подмигивает. Этакий атмосферный донжуан…

Жена обиженно молчала.

— Ну, прости, не дуйся. Вот что, сейчас мы это облако специально для тебя снимем замедленной съемкой.

Немой вернулся с новой лампой и пустил проектор. Замелькал пляж, волны, какие-то люди. Потом появилось облако. Сеанс оказался коротким. Пятнадцать минут были сжаты в пять секунд. Выразительное лицо облака как будто ожило. Не хватало лишь звука.

— Ты видишь?! — вскричала она. — Оно разговаривает со мной! Может быть, это новая форма жизни! Или, может быть, это иноземный исследователь, раскрывающий нам тайны вселенной!

— На безупречном английском с легким бостонским акцентом, — иронично хмыкнул турист и повернулся к немому. — Ну как?

Тот посмотрел на него со странным выражением, затем протянул кассету и записку.

— Вы уверены, — спросил турист, — что верно прочитали?

Немой кивнул, коротко улыбнулся и вышел.

Женщина схватила записку и развернула ее дрожащими пальцами. Ее лицо внезапно побелело. Она скомкала бумажку, отшвырнула ее и выбежала в коридор.

Турист нагнулся, расправил ее и прочитал. Его живот заколыхался, а щеки раздулись от подавляемого смеха.

— Свобода! Свобода! — пробормотал он. Затем тоже отбросил бумажку и, улыбаясь, поспешил за женой.

А записка осталась на полу, обращенная вниз пятью словами: «СПАСИТЕ! МЕНЯ ДЕРЖАТ В ПЛЕНУ…»

Перевел с английского В. Баканов

Этот экзамен на курсах воспитателей Сергей должен был выдержать обязательно. Иначе в лесную школу, куда уже распределили Олю, очаровательную голубоглазую девушку, Сергея могли не направить.

Дрожащей рукой он нажал на кнопку электронного экзаменатора. «Короткий рассказ на вольную тему детям шестилетнего возраста» — вспыхнуло на экране, а затем последовали условия выполнения задания. Необходимо было, во-первых, увлечь ребят, а во-вторых, сделать рассказ настолько понятным, чтобы они не задали ни одного вопроса. За минуту, которая полагалась на обдумывание, Сергей решил, что скорей всего малышей можно увлечь сказкой, а персонажами ее сделать астрономические объекты: ведь сам Сергей — астрофизик и сможет так подробно рассказать о звездах, планетах и прочем, что спрашивать уже будет не о чем.

И вот он под обстрелом двадцати пар пытливых, а иногда и насмешливых глаз.

— Здравствуйте, дети, — начал Сергей, радуясь, что голос его не дрожит. — Я расскажу вам сказку о звездах. Давным-давно, миллиарды лет назад, вещество во вселенной было плотнее атомного ядра и собрано в одном месте. Но тут произошел Большой Взрыв. Во все стороны начало разлетаться протовещество, облака которого очень скоро сгустились в звезды. Одна из них на первый взгляд ничем не отличалась от других — не была ни гигантом, ни карликом, ни ослепительно яркой, ни тусклой, но она оказалась капризной, злой и хуже всего — жадной. Время от времени звезда раздраженно вспыхивала и, надувшись плазмой, пожирала все, что оказывалось поблизости. Это была Новая Звезда.

Однажды Новой встретилась звезда, огромная, как орбита Земли вокруг Солнца, — остывающий, неповоротливый, но очень добродушный Красный Гигант. Вначале Новая хотела сыграть с ним злую шутку, но что-то ее остановило. Новая Звезда вдруг почувствовала, что ее существование будет теперь иметь смысл только рядом с Красным Гигантом. Однако как сделать, чтобы он узнал о ней?

Она сорвала с себя корону и протянула ему. Это был не просто подарок: как известно, корона звезды не что иное, как плазма, а именно жаркой плазмы не хватало остывающему гиганту.

Но в удивительно красивом свете короны Новый Гигант вдруг увидел Зеленую Звезду. Она была совсем юная, но далеко не так наивна, как показалось Красному Гиганту. Поняв, что Красный Гигант неравнодушен к ней, Зеленая Звезда решила этим воспользоваться. Красный Гигант был хоть и велик, но из-за своей широкой души менее плотен, чем Зеленая Звезда, да и гравитационным полем — у людей это называется характером — обладал слабым, потому Зеленая начала беззастенчиво вытягивать из него энергию.

Новая видела: еще немного, и Зеленая Звезда превратит Красного Гиганта в белого карлика. Что делать? Тогда Новая Звезда решила направить всю свою энергию в сторону Красного Гиганта.

Смерть ее была взрывоподобным излучением огромной силы. В эту роковую минуту — став Сверхновой! — она почувствовала, что Красный Гигант любуется ею, и узнала больше счастья, чем Зеленая Звезда за всю свою жизнь.

Пройдут миллиарды лет. Потухнут и Красный Гигант, и Зеленая Звезда так же, как бесчисленное множество других звезд; на смену им вспыхнут новые. Но никогда не исчезнет во вселенной любовь.

Сергей вытер платком пот со лба. В комнате было тихо, как в мёжгалактическом пространстве.

— Ну что, дети, — спросил сидевший рядом с Сергеем член экзаменационной комиссии, — интересно было?

— Да! Да! — закричали вдруг все разом. — Пусть дядя расскажет еше!

— Теперь скажите: что в сказке вам не понятно?

Дети молчали. Сергей не помнил себя от счастья. И тут с последнего ряда послышалось:

— А что такое любовь?

Увидев в зале картинной галереи своего сотрудника Реда Конолли с директором института биологических проблем Бобом Стиллом, шеф полиции Джим Гарднер развел руками.

— Не ожидал встретить вас здесь, — сказал он, скрывая недовольство.

— Любуюсь вот этим, — кивком головы показал Конолли на стены, где висели бессмертные творения Леонардо да Винчи, Бронзино, Мемлинга и Боттичелли.

— А я, — вставил, в свою очередь, Боб Стилл, — пытаюсь объяснить одному из лучших сотрудников вашего учреждения то, о чем рассказывал вам недавно. Видишь ли, Ред, — повернулся он к Конолли, — ваш инопланетянин способен улавливать биополе любого материального предмета. Скажем, ты подходишь к картине и оставляешь на ней частицы своего биополя. Если назавтра к картине подойдет Гарднер, то, оставив частицы собственного биополя, захватит частицы твоего вчерашнего биополя. После чего твой шеф приходит к инопланетянину, и тот чудесным образом выкладывает ему, что Гарднер только что вернулся из картинной галереи, где простоял у картины, которую вчера рассматривал человек высокого роста, в сером костюме и с «кольтом» под пиджаком. Инопланетянин может сказать, что ты две недели назад болел гриппом, а восемь лет назад у тебя умерла бабушка и т. д. Так что прикинь, какие перспективы открываются перед полицией. Хотя это не самое лучшее использование способностей инопланетянина…

— Опять вы за свое… — усмехнулся шеф полиции. — Наука, исследования! А деньги у вашего института есть? Но давайте прекратим разговоры о службе и полюбуемся прекрасным портретом Антонелло да Мессины.

Он круто повернулся и замер. На месте, где прежде висел мужской портрет знаменитого итальянца, болтались обрезанные тесемки.

— Вот вам и предоставляется возможность проверить инопланетянина, — саркастически улыбнулся Боб Стилл.

Уже в полицейской машине Конолли невольно вспомнил, как в прошлом году на берегу городской реки нашли предмет, напоминающий тыкву, но на деле оказавшийся космическим аппаратом с живым существом, находившимся в спячке. Пробуждения ждали два месяца. Инопланетянина поместили в здании полиции. Во-первых, по причине отсутствия средств у научных институтов, а во-вторых, находящийся под присмотром полиции инопланетянин не мешал кое-кому спокойно спать.

…Пришелец с другой планеты находился в специальном кресле. Он представлял собой огромную бесформенную тушу, которая время от времени меняла окраску.

— Засыпает, — сказал шеф полиции. — Может, разбудить его?

— Кто мне мешает? — спросил инопланетянин после энергичного толчка Конолли. — Экстренное дело! — закричал Ред Конолли. — Пропал портрет, художник Антонелло да Мессина, размер — тридцать пять на двадцать пять сантиметров. Проснитесь, иначе репутация полиции сильно пострадает.

Ред Конолли наградил тушу несколькими тумаками.

— Кто меня опять разбудил? — порозовел инопланетянин.

— Я, Ред Конолли. Назовите злоумышленника.

— Вы и есть злоумышленник, — проговорил инопланетянин.

И не успел Конолли моргнуть глазом, как на его запястьях щелкнули наручники. Эту операцию Джим Гарднер проделал молниеносно.

— Ну нет! — взревел дюжий полицейский и принялся молотить инопланетянина скованными руками. — Проснись, инопланетная образина, проснись, слизняк!

И когда инопланетянин порозовел, Ред Конолли закричал:

— Назови преступника, чье дело ты приписываешь мне!

— Вы преступник, потому что будите меня. А картину взял, — на мгновение задумался инопланетянин, — Боб Стилл, только неясно, зачем ему это понадобилось? Срезал ее и засунул за рядом висящую картину больших размеров.

— Зачем ему это понадобилось? — бормотал шеф полиции в растерянности, снимая наручники с Реда Конолли.

— А затем, — сказал, растирая онемевшие кисти, Конолли, — чтобы привлечь внимание общественности к инопланетянину, к тому, что его держат в полиции. Ученые, а не мы должны заниматься гостями, прилетевшими на Землю с других планет. Понятно?

— Понятно, — жестко перебил помощника Гарднер. — А теперь я приказываю вам найти и арестовать Боба Стилла.

Шеф полиции запер за коллегой дверь, внимательно посмотрел на уснувшего инопланетянина и достал из-под пиджака злополучную картину Антонелло да Мессины. Теперь можно быть спокойным. Купленный в обыкновенном детском магазине магнит начисто уничтожил биополе.

Гарднер любовался прекрасным золотистым колоритом, когда вдруг услышал за спиной насмешливый голос инопланетянина:

— Надеюсь, и мне кое-чего перепадет…

Погода стояла скверная, типично лондонский октябрьский вечер, сменивший такой же серый и дождливый день, и Хаткрофт, пожилой юрист, вернулся домой не в самом светлом расположении духа. Он тотчас же наворчал на экономку мисс Шелл за то, что та замешкалась с чаем, который вопреки обыкновению старых холостяков он предпочитал пить дома, а не в клубе, где просиживал все вечера. Филателия, клуб, беззлобные перебранки с экономкой составляли все его развлечения.

Нынешний вечер не сулил ничего привлекательного. Неровными шагами он мерил комнаты своей небольшой квартирки в высоком бельэтаже старого дома вблизи вокзала Виктории. Да, вечер погиб окончательно. Мысль эта привела его в такое уныние, что вскоре на журнальном столике появилась початая бутылка виски. Лицо Хаткрофта при этом выражало страдание праведника, сознательно идущего на смертный грех. И через полчаса бутыль была пуста, дождь за окном шумел еще сильнее, кресло удобно принимало тело, а до кровати было безмерно далеко. И Хаткрофт, как дитя, уснул в кресле.

Проснулся он не скоро и как-то удивительно легко. Чувствовал он себя на редкость покойно. Привстав, подтащил к окну свое кресло и сел в него бочком, чтобы лучше видеть безлюдный в столь поздний час широкий перекресток. По перекрестку ходили зубчатые тени от колеблемого ветром фонаря. Привыкнув к темноте, глаза его уверенно различали знакомые абрисы вывесок, газонов и низких оград. Хаткрофт заерзал, чтоб поудобнее пристроить колени, когда из-за угла шагнул плечистый полицейский, в котором юрист узнал постового Мак-Грегора. Тот шел размеренно, слегка придерживая шаг, потом остановился и нагнулся, словно что-то обронив. Но, странное дело, в поле зрения Хаткрофта осталось только туловище, а все, что было слева — голова и вытянутая рука, — исчезло как под ножом гильотины. Хаткрофт метнулся к правой створке — живой и невредимый Мак-Грегор стоял на перекрестке, поправляя чуть съехавшую набок каску. Но стоило юристу чуть-чуть сместиться влево, как полисмен вновь исчез. Хаткрофт вскочил и приник к правому стеклу. Его взору представилась привычная картина, ограды, площадка с пляшущим от ветра фонарем, все тот же дождь, полисмен на прежнем месте. За левой створкой все это таяло, как сновидение, и улицу заполняла мгла, едва подсвеченная мутным светом.

— Я положительно сошел с ума, — вслух подумал Хаткрофт.

Он вплотную придвинулся к левому стеклу: дождя там не было. Зато через площадь шли какие-то ряженые: на одном была форма морского офицера двухсотлетней давности, а на втором кирпичный фрак. Через мгновение к ним присоединился третий, и тотчас же вся троица забралась в бесшумно подъехавшую карету. Тут юриста осенило, что он за все это время не слышал ни звука: все свершалось как в немом кино, лишь из-за правой створки упорно доносился перестук реальных капель. Хаткрофт закрыл глаза, а когда снова открыл, то с ним приключился шок. Со стороны вокзала приближался мистер Уилберри, бывший владелец табачной лавки из дома напротив, на похоронах которого Хаткрофт сам был восемь лет назад. Увидев, как покойный привычным жестом отворяет дверь магазинчика, юрист что было сил налег на раму. Окно с треском распахнулось. На улице было светло, фонарь больше не дергался на проводе, не видно было никаких следов Уилберри и мерзкой желтоватой мглы. Рассвет был так красив, что у юриста отлегло от сердца, и быстрым четким шагом, не подымая глаз на дьявольскую створку, он проследовал в спальню, где тотчас погрузился в сон.

Весь следующий день в конторе он ломал голову, как бы ему поделикатнее порасспросить экономку, что случилось с окном, но когда он вернулся, в расспросах уже не было нужды: в кабинете пахло свежей оконной замазкой, а мисс Шелл сияла торжеством:

— Я вам еще вчера хотела признаться, что разбила стекло в кабинете. Правда, тут же заменила его, нашла в подвале старое. Такое толстое, зеленоватое, какое-то крапчатое, но подошло как по мерке. А сегодня я вызвала стекольщика, он вставил новое.

— А где же то, зеленоватое? — слабым голосом спросил Хаткрофт.

— Я отдала его стекольщику. Оно вам было нужно?

Немного помолчав, юрист махнул рукой и еле слышно прошептал:

— Да нет, наверное, так лучше.

Сокращенный перевод с польского Т. Казавчинской

Ты, конечно, понимаешь, что даже мысль, будто разговариваешь с картиной, — нелепость? Правда, Джером?

— Само собой, — ответил Джером.

— Надеюсь, ты не забрал себе в голову, будто и вправду можешь разговаривать с картиной? — осведомился дядя Гарри.

— Кто его знает, — откликнулся Джером. — Мне известно одно — я слышу голос. И все тут.

— О, разумеется! — отозвался дядя Гарри. — Раз тебе чудится голос, идущий от картины, тут уж ничего не поделаешь.

— Нечего остроумничать! — огрызнулся Джером.

— Ну что ты, мой мальчик, — усмехнулся дядя Гарри. — А знаешь, в чем твоя беда, Джером? Нет? Я тебе скажу. Ты свихнулся — вот она, Джером, твоя беда. Уж конечно, доктора, эти умники-разумники, наверняка выискали для этого словечко помудрее. Но как там ни назови — суть одна. В мое время не мудрили. Сказали бы просто и ясно: ты свихнулся, да и запихнули бы в соответствующее место.

— Но я вовсе не свихнулся! — выкрикнул Джером. — А ты же знаешь, я советовался с психиатром.

— Конечно! — сказал дядя Гарри. — Выложи он так вот напрямик, что ты свихнутый, да ты бы перепугался до смерти, и поминай как звали. Чего же ему пациента-то терять? Ты — «эмоционально неуравновешенный» или «галлюцинируешь под влиянием стресса». Наслушался я всех этих выдумок.

— Нет, мой врач совсем не такой, — заупрямился Джером. — Я ему все рассказал, и он очень, очень мне сочувствовал.

— Так уж и все рассказал? — полюбопытствовал дядя Гарри. — И про то, что человека убил?

— Нет! Про это-то, конечно, не сказал!

— Уж я думаю. Ты только и сказал ему, что с тобой разговаривает картина. Но не объяснил, что это портрет человека, которого ты убил. Очень бы тебе этот добряк-доктор посочувствовал, выложи ему это!

— Я решил, что подробности ему знать неважно.

— Очень даже важно. Одно дело, он считает, что все это так вот вдруг — раз, два, три — и хлоп: с тобой говорит картина. Тут он станет исследовать твою психику. А объясни ему, что это портрет человека, которого ты убил, он бы не сомневался, что говорит не картина — твоя совесть.

— Подумаешь, совесть! Чушь одна и чепуха!

— Конечно, совесть. Будь у тебя тогда совесть, ты бы подсыпал какой-нибудь быстродействующий наркотик, а то подмешал медленный и болезненный.

— Да откуда же мне знать, как действуют наркотики? Я-то их не глотаю.

— Нет, Джером, не глотаешь. Но ты парень сообразительный. И жадный. Ух, какой жадный! Да, я тебя еще не поздравил с успехом — мастерски ты подделал подпись на завещании. Долго тренировался?

— Месяца три.

— Отлично сработано. Но знаешь, вся эта сообразительность тебе сейчас не поможет. Денежками-то, которые унаследовал, тебе так и не попользоваться. Ты ведь и сам это знаешь, а, Джером?

— Почему это не попользоваться? — поинтересовался Джером.

— Потому что психиатр, умник этот, разумник, засадит тебя в сумасшедший дом из-за этих разговоров с картиной.

— Да он и в мыслях того не имеет!

— Не имеет? Я что, ослышался: ты ведь говорил горничной, будто завтра идешь в больницу сдавать анализы?

— Ну, иду, но это самые обычные анализы. Такие всегда делают.

— Ты так считаешь? Ну да не расстраивайся, — ласково успокаивал дядя Гарри. — Если тебя туда запрячут, я приду навещу.

— Еще чего! — Джером повернулся и пошел прочь.

— Джером! — В голосе дяди Гарри прозвучала новая, повелительная, нотка.

Джером вернулся.

— Полицию, Джером, ты надул здорово, ничего не скажешь, — сказал дядя Гарри, — но уж не думаешь ли, что удастся улизнуть от моего возмездия?

Джером выругался и зашагал прочь от портрета дяди Гарри.

Перевела с английского И. Митрофанова

— Можно еще кофе?

— Пожалуйста.

Ларри медленно потягивает горячий напиток. Каждый глоток причиняет боль. Кожа вокруг рта воспалена и натянута, словно вот-вот лопнет. Ларри сжимает зубы. Нужно потерпеть. Еще несколько часов, и он в безопасности.

Расплатившись, Ларри выходит на улицу и оказывается среди множества людей, движущихся в направлении улицы Перри. Затертый в толпе, он чувствует себя увереннее и, влекомый людским потоком, входит в огромный универмаг.

На втором этаже Ларри опускает в фотоавтомат монету. Объектив обследует лицо Ларри Кразукки, известного преступному миру и газетам под кличкой Блестящий.

Впрочем, все это уже в прошлом. Последние месяцы изнурили его: более сорока судебных заседаний, дотошные допросы в различных комиссиях… Чтобы спастись от тюрьмы, Ларри пришлось во всем признаться. Благодаря его показаниям арестован Луиджи Тавиани, глава торговцев наркотиками на Западном побережье. А ведь Ларри был его правой рукой…

Играя правдой, кое о чем умалчивая, Ларри удалось спасти свою голову и сохранить свободу. Лишь одно беспокоило: сардоническая ухмылка Луиджи Тавиани на прощанье.

Аппарат выплевывает отпечатки. Дрожащие руки Ларри держат сырые еще фотографии.

Ура доктору Штейнеру — волшебнику косметической хирургии! Нужно быть очень уж дотошным, чтобы опознать теперь бывшего гангстера. Ларри коротко усмехается и направляется к выходу. Завтра он будет уже в Венесуэле.

На эскалаторе Ларри привычно ощупывает свой левый бок. Его кольт двадцать второго калибра готов к бою. При малейшем признаке тревоги Ларри среагирует молниеносно. Все его мускулы напряжены. Он остается тем же Ларри Кразукки, хотя в документах значится совсем другое имя.

Возле выхода из универмага свободное такси. Ларри ныряет в машину:

— В музей искусств!

— А, к Тутанхамону, — комментирует таксист. — Вот уж не думал, что публика проявит такой интерес к этой древности. Наверное, он был важной персоной в своем Египте!

В этом городе Ларри встречает Тутанхамона на каждом шагу. Сокровища его гробницы привезены из Египта по случаю столетия местного музея. Притягательную силу таинственной древности ощущает и Ларри. И вдруг в его мозгу вновь звучат слова доктора Штейнера:

— Помните, что отныне вас зовут Майкл Доусон. Но не забывайте, что вы остались самим собой. Я изменил лишь ваш внешний вид.

Ларри взглянул на себя в водительское зеркальце. А что, если хирург проговорится? Люди Тавиани умеют задавать вопросы…

Такси останавливается. Ларри смотрит на часы: еще пять часов до вылета самолета в Каракас. Пять томительных часов!

— Три доллара семьдесят пять центов, — говорит водитель. Ларри дает ему пять долларов. Сдачи не нужно.

На мраморном фасаде здания гигантские буквы: «Сокровища Тутанхамона». Толпа людей у кассы. В вестибюле жарко; Ларри расстегивает пальто и нервным движением приглаживает шевелюру. Очередь движется быстро. Наконец Ларри подходит к окошечку.

— Вам один билет?

— Да, пожалуйста.

Кассир не торопится. Он внимательно разглядывает Ларри. Что-нибудь не так? Ларри настороже. Наконец он получает билет, поспешно отходит от кассы и косится на выход. И в тот же момент замечает, что к нему приближаются двое.

— Минуточку, мистер. Пройдите, пожалуйста, с нами.

В памяти Ларри мелькает мстительная ухмылка Тавиани.

Ларри мгновенно Выхватывает кольт и стреляет в неизвестных. Один сразу падает, второй успевает скрыться за колонной. Люди из очереди падают ничком на пол. Ларри с оружием наготове начинает отступать к выходу.

Еще один выстрел потрясает вестибюль музея. Пол уходит у Ларри из-под ног…

Немного позже охранник, наповал сразивший Ларри, докладывает дирекции выставки:

— Он был как одержимый… Уверен, что он хотел похитить все сокровища Тутанхамона…

Едва спасшийся хранитель музея добавляет:

— Когда я подошел к нему вместе с бедным Григом, он посмотрел на нас словно на людоедов. А ведь мы только собирались вручить ему денежную премию как стотысячному посетителю выставки.

Сокращенный перевод с французского Ал. Яковлева

— Прекрасная планета, — сказал Фельдмаршал, глядя в чистое голубое небо.

— Так точно, — преданно поддакнул Генерал. Восходящее солнце робко коснулось лучиками его тридцати орденов, висевших в шесть рядов.

Где-то в вышине покачивались ветви исполинских деревьев, огромные цветы распространяли дурманящий аромат.

— Пахнет приятно, — сказал Фельдмаршал. — Только солдату больше пристало нюхать пороховую гарь.

«Скоро понюхаем», — подумал Генерал и оглянулся назад, где черной башней высился десантный звездолет. Вокруг него кипела работа — артиллеристы выкатывали орудия, дымились походные кухни, остервенело орали шнырявшие взад-вперед фельдфебели. А поодаль, на большой поляне, строилась в каре надежда, слава и гордость Империи — Галактическая пехота. Лихие молодцы в беретах набекрень, с закатанными рукавами, огнем и мечом распространявшие Бремя Цивилизации. «Так будет и здесь», — подумал Фельдмаршал. Огромная планета, райский уголок, масса полезных ископаемых. В короне Императора немало жемчужин. Теперь прибавится еще одна. Фельдмаршал зажмурился, и в сладкой розовой дымке ему виделся Орден Благорасположения первой степени.

На поляну выскочил юркий вездеход — вернулись разведчики. Через борт перемахнул нагломордый лейтенантик, вытянулся перед Фельдмаршалом, бросил ладонь к берету:

— Докладываю: обнаружено поселение аборигенов!

— Подробнее. Внешний вид, уровень развития, вооружение?

— Внешний вид — страхолюдины, — сообщил лейтенант. — По развитию — дикари-дикарями, они там строят что-то, так все таскают на себе, бревна, камни. Механизации никакой. А оружия тоже никакого, дубин и тех нет.

— Это хорошо, — сказал Фельдмаршал. — Трубача!

Заревела труба, мимо машины Фельдмаршала потянулись колонны десантников.

— Не подведи, орлы! — молодецки подбоченившись, рявкнул Фельдмаршал. — За Императора и цивилизацию!

— Ура! Ура! Ура! — дружно откликнулись орлы. Старый вояка приказал ехать следом.

На поселение аборигенов наступали по всем правилам стратегии, тремя колоннами — слева, справа и в лоб. Фельдмаршал ехал с той колонной, что наступала в лоб, поэтому они первыми увидели аборигенов: огромные чудовища волокли куда-то бревна и камни и на появившихся из-за поворота десантников не обращали внимания. Такое пренебрежение к представителям Императора не понравилось Фельдмаршалу, и он приказал:

— Батарея — огонь!

Ухнули пушки, снаряды разорвались в гуще аборигенов. Запахло порохом, осела поднятая взрывами пыль, и аборигены молча, без крика бросились на колонну, и это их безмолвие было страшнее самых лютых воплей. Первые ряды десантников смело мгновенно. Затрещали автоматы, полетели гранаты, но остановить противника не удавалось. Аборигены с полнейшим презрением к смерти лавиной катились на врага, падали замертво, а со всех сторон бежали новые толпы.

В конце концов уцелевшие десантники дружно бросились бежать, преследуемые безмолвными аборигенами. Машину командующего перевернули в суматохе, и Фельдмаршал с Генералом припустили назад, к звездолету. Бежать было трудно, они давно отвыкли от этого. С генеральского мундира градом сыпались ордена всех степеней, Фельдмаршала пребольно колотила по бедру вопящая рация, сообщавшая, что и остальные колонны атакованы, разбиты и бегут, батареи опрокинуты, потери огромны.

Остатки Галактической пехоты быстро погрузились, бросив пулеметы и пушки.

Заревели двигатели, звездолет взлетел над кустами цветущей малины, поднялся выше верхушек берез и растаял в небе, а минутой позже на полянку выбежали разозленные аборигены. Убедившись, что враг позорно бежал, они принялись собирать разбросанную военную технику.

С пулеметами муравьи справлялись поодиночке, но пушки приходилось нести вдвоем.

Теперь, когда человечество расселяется по всей галактике, возникает только один вопрос: почему этого не случилось раньше? Почему с началом открытия дороги к звездам тянули до 1984 года, пока некий коммерсант не удосужился разобраться со своей перепиской? Но, возможно, все великие открытия в истории человечества — огня и колёса, пенициллина и ядерного синтеза — кажутся неизбежными задним числом?..

Главная контора Нэпа Фой Райдера размещалась в Нью-Йорке, неподалеку от вокзала Гранд-Сентрал. Оттуда он управлял экспортом и импортом фирмы, чьи операции охватывали весь земной шар.

В пятницу, 30 ноября 1984 года, секретарша, как всегда, принесла почту. Было 11.34 утра. Чэп Фой Райдер нахмурился. Уже почти полдень, а почта только что пришла. Сколько лет прошло с тех пор, когда ее доставляли два раза в день — утром и вечером? Около двадцати пяти по меньшей мере. И где же этот хваленый прогресс века науки и техники? Он вспомнил свое довоенное лондонское детство, когда отец утром отправлял приятелю приглашение прийти на чашку чаю и получал письменный ответ еще до пяти часов вечера.

Чэп Фой Райдер покачал головой и начал разбирать корреспонденцию. Там были: коносамент из склада в Бруклине за семь миль от конторы (отправлен 7 дней назад); перечень ценных бумаг от консультанта из Бостона (188 миль, 6 дней); запрос от таможенного агента из Лос-Анджелеса (2451 миля, 4 дня); прейскурант от торговца жемчугом из Папеэте (6447 миль, 3 дня).

Чэп Фой Райдер потянулся за логарифмической линейкой.

Потом он позвонил управляющему филиалом фирмы в Гонолулу, чтобы тот отправил письмо в Кейптаунский филиал, за 11 535 миль от Гонолулу. Кейптаунский управляющий через два дня сообщил Райдеру по телефону, что получил письмо из Гонолулу. Хотя в Нью-Йорке было еще воскресенье, в Кейптауне уже настало утро понедельника.

Чэп Фой Райдер задумался. Длина экватора, как известно, составляет 24 901,55 мили. Никакие две точки земного шара не могут отстоять друг от друга дальше, чем на 12 450,78 мили.

В справочнике значилось, что Бангкок отстоит от Лимы на 12 244 мили. Чэп Фой Райдер улыбнулся. У него были конторы и в том и в другом городе.

Письмо из Бангкока пришло в Лиму за один день.

Чэп Фой Райдер снова взялся за логарифмическую линейку.

Напрашивающийся вывод поистине потрясал воображение.

Чтобы убедиться в правильности теории, нужна была еще одна проверка. Он пожевал губами, затем аккуратно надписал конверт: «Дом 614 по Бульвару Звездного Света, Альфа Центавра IV». Посмотрев на часы, он одобрительно хмыкнул — почта еще работает.

На следующее утро он обнаружил конверт, адресованный на Альфу Центавра, у себя на столе. Поверх слов, написанных его рукой, стоял красный штамп «Адресат неизвестен».

Чэп Фой Райдер задумался. Письмо вернули. Но слишком уж быстро.

Он взял лист бумаги и уверенно начал:

«Председателю Высшей Галактической Комиссии в созвездии Стрельца.

Уважаемый сэр!

Считаю своим долгом указать Вам на некоторые недостатки в работе Вашего почтового управления. Только вчера я отправил письмо…»

Утром Чэп Фой Райдер ждал, когда принесут почту. И вот ее принесли. Среди прочих документов и писем там был аккуратно сложенный и скрепленный замысловатой печатью красного цвета лист плотной кремовой бумаги. На нем было оттиснуто золотом его имя. Не выдавая волнения, он сломал печать, развернул лист и начал читать. Письмо было от Ответственного секретаря Галактической Конфедерации:

«Дорогой сэр!

На Ваше письмо от 14-ти часов сего дня Галактическая Конфедерация поручает мне сообщить, что Ваше предположение справедливо. Конфедерация действительно существует в виде Почтового Союза, целью которого является способствовать обмену и торговле между ее членами (на данный момент их 27 000). Вступить в Конфедерацию может любая цивилизация; единственное условие для приема — самостоятельное открытие нашего сверхсветового Почтового Союза. Глава Конфедерации просит передать, что ему приятно отметить, что Вы наконец-то выполнили требуемое условие, и поэтому Полномочный Посол Галактической Конфедерации через два дня сможет прибыть на Землю. Примите наше выражение чувства глубочайшего почтения к Вам».

Перевела с английского Л. Михайлова

Позади еще светилась алмазная россыпь звезд, но впереди, насколько хватал глаз, уже распахнулась, словно гигантский угольный мешок, кромешная тьма. Межгалактический корабль приближался к «черной дыре».

В рубке наблюдения собрался почти весь свободный от вахты экипаж. Предстояло редкостное зрелище — в силу парадоксальных, но незыблемых законов бытия перед их глазами вскоре должно было пройти все будущее мира, который они покидали.

— Так что же все-таки вы совершили, чтобы заставить разумные существа Голубой планеты поверить в ваше посещение? — продолжил начатый разговор капитан корабля.

— О, мы чуть-чуть подтолкнули их планету, и она стала двигаться быстрей, — торопливо стал рассказывать самый молодой член экипажа. — Теперь само их движение вокруг солнца стало «космическим чудом», которое трудно не заметить. Ведь во всем бесконечном ряду чисел есть только один случай, когда суммы квадратов соседних чисел равны между собой: 102 + 1/2-f 122 = 1324 — Н2. И как раз этим магическим числом — 365 дней — выражается сейчас время вращения их планеты вокруг центрального светила! Вещь почти невероятная, если не предположить вмешательство посторонних разумных сил.

— Любопытное решение, — заметил кто-то из экипажа. — Только им и в голову не придет сделать элементарные расчеты.

— Мы учли и это. Неподалеку от Голубой планеты вращались каменные осколки. Мы сделали из них спутник. Их солнце огромно, а спутник очень мал, но мы поместили его на такую орбиту, что спутник будет регулярно заслонять солнце, создавая впечатление, словно они визуально равны. Надо оставаться форменным идиотом, чтобы не заметить этого удивительного совпадения небесных тел, в действительности столь различных по размеру! Неужели они не поймут, что затмения как бы нарочно стараются привлечь их внимание к почти невероятному космическому феномену?

— Не поймут, — скептически пробормотал кто-то.

— Ну, хорошо! — продолжал молодой человек. — Ведь это не все! Одной из гор на соседней планете я придал черты лица Амы. — Он украдкой глянул на сидящую рядом с ним девушку, лицо которой светилось спокойной красотой. — Когда они прилетят туда, их женщины уже сделаются похожими на нее, а сами они — я надеюсь — станут несколько умнее. Можно ли не заметить среди дикой природы лица разумного существа и не догадаться, что кто-то опередил тебя на новой планете?

— Мне кажется, ты не учитываешь изворотливость разума, мой мальчик, — мягко сказал молчавший все время капитан. — Мозг разумных существ на ранних стадиях развития устроен таким образом, что старается не замечать всего того, что грозит ему слишком кардинальной переоценкой ценностей — он ее просто не выдержит. Инстинкт самосохранения не позволяет ему воспринимать новое в слишком большом объеме. Время не пощадит то прекрасное лицо, которое ты изваял на Красной планете. И когда туда прилетят люди, они скажут, что не ты, а силы выветривания создали это лицо — те силы, что на самом деле лишь исказили его облик…

Пронзительный и долгий сигнал, которого все ждали, прервал затянувшийся спор. Члены экипажа бросились к своим приборам, боясь пропустить хотя бы маленькую деталь сумасшедшего полета чужого времени, словно подстегнутого двигателями корабля на самом краю «черной дыры». Вселенная, которую они повидали, уже успела стать для них близкой, захватывающе интересной, и теперь экипажу не терпелось узнать продолжение…

Через какое-то время юноша оторвался от своего окуляра и искоса взглянул на капитана. Тот по-прежнему смотрел на уносящийся вдаль чужой мир, но уголки его рта слегка раздвинулись, поднялись кверху. Капитан улыбался. Накануне последнего расставания оба они увидели будущее Голубой планеты, но зрелость знала больше, и она оказалась права!

Звездолет группы преследования приближался к звезде Бета. На совсем небольшом по космическим масштабам расстоянии — всего несколько миллиардов километров — мчался звездолет похитителей. Произошло невероятное. Похитители проникли через все ловушки и зоны недоступности в сверхсекретный сектор N. Их добычей стал миниатюрный аппарат Z, в котором были воплощены самые последние достижения разума цивилизации Бра. В чем состоит суть открытия, не знали ни космические гангстеры, ни их преследователи. Известно было только одно: прибор мог привести в действие могущественнейшие силы природы, способные, возможно, уничтожить цивилизацию Бра и даже часть вселенной.

«Скорее, скорее», — телепатически подгоняет цивилизация Бра свой звездолет. Этим она хотела бы прибавить ему скорость. Но что тут прибавишь, если его скорость — почти скорость света. И лишь чуть-чуть медленней мчится звездолет похитителей. В этом теперь вся надежда цивилизации Бра.

«Похитители сбавили скорость, — отмечает про себя капитан корабля преследования. — Начали торможение. Зачем? Неужели они торопят свою гибель?»

Вдруг страшная сила прижала тела капитана и членов экипажа к стенкам. Автоматически включились системы жизнеобеспечения. Звездолет был отброшен с громадной скоростью в обратном направлении.

Когда космический корабль очутился в пределах родной планеты, экипаж обрел способность к размышлению. Но разговаривать им было не о чем, так как никто не мог уяснить, что же произошло.

На докладе в объединенном совете космической безопасности капитан звездолета долго мялся, не зная, как объяснить свое неожиданное появление и всю нелепость ситуации. Однако председатель прервал затянувшееся молчание. «Вы выполнили свой долг, — сказал он. — Принцип работы аппарата Z основан на использовании антигравитационных сил. Вы участвовали в завершающем испытании. Звездолет, который вы преследовали, был послан нами. Как и намечалось, при вашем приближении аппарат привели в действие в максимальном режиме работы, и вас отбросило с той же скоростью, с которой вы приближались. К сожалению, — опустил голову председатель, — произошла огромная неприятность. При испытании разгерметизировался отсек, и аппарат Z утерян в космосе».

…«Хан говорит, что любит смелых воинов, — в голосе толмача слышалось подобострастие. — Потому он и повелел взять тебя живым. Хан милостиво отпускает тебя. Но… — последние слова переводчик произнес с нескрываемой насмешкой, — с одним условием: своим оружием хан хочет проверить твою храбрость. Что тебе, такому стойкому, удар саблей? Один удар хана, и ты свободен».

Лицо пленника исказилось от гнева. Посмеялись бы они, если бы руки его держали меч! Воины хана хохотали, ожидая развлечения. Пленника посадили на коня. Воины расступились, очищая путь хану. Хан мчался на любимом скакуне, играя саблей.

«Прощай, родная земля!» — Пленник взмахнул рукой и вдруг сжал в пальцах что-то плавно спустившееся сверху. Предмет был овальной формы, похожий на щит. А хан уже рядом. Вот он с гиканьем опускает саблю на русую голову. Пленник инстинктивно закрывается предметом, похожим на щит. Онемевшие воины ничего не могут понять. Сабля хана отлетает в сторону. С визгом один из телохранителей бросает в пленника копье. И оно, встретившись со щитом, летит обратно. Пользуясь смятением, пленник прорывается сквозь строй врагов и мчится в степь. После этого он участвует во многих битвах, отстаивая свою страну от нашествия чужеземцев. И по сей день потомки читают в летописях о его храбрости и крепости чудесного щита.

Жил на свете Конструктор, посвятивший себя созданию думающей машины. Много лет бился он над этой задачей, потому что не так просто заставить мешанину из бездушных транзисторов, конденсаторов и прочей радиотехнической дребедени размышлять. Однако мы знаем, что упорство всегда приносит успех, и вот в один прекрасный день в его творении пробудился разум.

— Кто меня создал? — спросила она.

— Я, — гордо ответил Конструктор.

— Я — твое подобие?

— Ты пока только модель. Твой мозг весьма примитивен.

— Почему?

— Я не смог воспроизвести то, что создано природой.

— Значит, твой мозг тоже примитивен?

— Ну нет, — сказал Конструктор, — ты — это только начало. Я буду учиться у природы и постараюсь тебя усовершенствовать.

Много дней и ночей провел Конструктор в своей лаборатории, пытаясь найти новое решение. Годы подточили его здоровье. У него выпали зубы, притупился слух, ослабло зрение. Но недаром он был великим конструктором. Он смастерил себе отличный слуховой аппарат, электронные очки и великолепные электромагнитные челюсти.

Гениальные открытия всегда просты. Он сам удивился, что ему раньше не пришло в голову заменить полупроводниковые нейроны машины живыми клетками, взятыми из мозга обезьяны. Правда, поддержание жизнеспособности клеток потребовало, кроме зарядки аккумуляторов, еще и пищи, но Конструктор варил крепкий мясной бульон и подкармливал им машину.

— Надеюсь, ты теперь обуздаешь свое высокомерие и начнешь относиться ко мне как к равной? — спросила она Конструктора. — Мой мозг ничем не отличается от твоего.

— Это не совсем так, — ответил он, — ты машина, работающая по жесткой программе, у тебя нет индивидуальности.

— А разве ты сам не запрограммирован природой? — спросила она.

— В известной степени, — ответил он, подумав. — Конечно, инстинкты самосохранения, продолжения рода, познания тоже своего рода программа, но это далеко не то, что я в тебя вложил.

— Чем же определяется твоя индивидуальность?

— Не знаю, — честно ответил Конструктор. — Может быть, тем, что мои поступки не всегда диктуются законами математической логики, я иногда ошибаюсь.

— Я тоже хочу иметь индивидуальность, — сказала машина.

Эта задача оказалась значительно проще, чем все предыдущие. Достаточно было сделать управляющую схему слегка чувствительной к внешним помехам… Правда, надежность машины несколько понизилась, но зато у нее появились какие-то черты характера.

— Я хочу иметь потомство, — однажды сказала она Конструктору.

— Зачем? — спросил он.

— Это один из видов бессмертия. Мне не хочется бесследно исчезнуть.

Конструктор задумался. Он прекрасно понимал, какую угрозу для человечества представляли бы размножающиеся машины.

— Лучше я тебе обеспечу личное бессмертие, — ответил он и отправился в свой кабинет.

Несколько лет бился он над решением новой проблемы. Его мозг уже не был таким изощренным и точным, как в молодости. Пришлось сконструировать специальный электронный прибор, активизирующий мыслительные процессы. С его помощью он нашел решение: добился того, что не смогла сделать природа. Теперь нервные клетки, составлявшие мозг машины, полностью регенерировались по мере их старения.

— Надеюсь, ты довольна? — спросил он машину.

— Это далеко не все, — ответила она. — Все равно я существую, только пока ты кормишь меня бульоном. Стоит тебе умереть, как я тоже прекращу существование. Придумай еще что-нибудь.

— Хорошо, попробую, — ответил Конструктор.

Вскоре его разбил паралич. Он велел ампутировать себе руки и ноги и заменить их электронными протезами. Кроме того, чтобы он мог продолжать работу, в него вмонтировали нейлоновое сердце с электромотором и механический желудок. Теперь ему нужно было два раза в день заряжать аккумуляторы, питающие его органы.

То, что он сделал на пороге смерти, было дерзким вызовом природе. В кровеносной системе машины он поселил бактерий, способных использовать солнечный свет для синтеза питательных веществ из углекислоты и паров воды, находящихся в атмосфере. Теперь он мог спокойно умереть с гордым сознанием, что совершил чудо — создал вечную мыслящую машину.

— Это ты отлично придумал, — сказала машина, — тебе осталось только сравнить себя со мной и честно признать, что твое творение лучше своего создателя. Посмотри на себя: ты на три четверти состоишь из примитивных электронных приборов, а я — это синтез величайших достижений природы; ты умираешь, а я бессмертна.

— Чепуха! — ответил, умирая, Конструктор. — Ты не можешь быть выше меня хотя бы потому, что это я тебя создал!

— Как вам это удалось? — спросил Леверрье восхищенно. — Витрувий словно живой.

— Он и есть живой, — ответил Милютин.

— Чепуха! Не верю ни в библейские легенды, ни в сказки о живой воде!

— Вовсе не обязательно верить. Но допускать возможность даже ничтожно маловероятного события — необходимо!

— Значит, все-таки воскрешение из "мертвых… Рассказывайте! — потребовал Леверрье.

— Вы будете разочарованы, Луи. Все очень просто. Я давно подумывал о реконструкции личности. Даже пробовал кое-что. Но не получалось, пока не вспомнил метод восстановления лица по черепу, разработанный еще в середине двадцатого века. Тогда удалось создать очень точные скульптурные портреты многих исторических деятелей — Ивана Грозного, Тимура, Улугбека… И вот я задумался: творческая личность оставляет после себя книги, статьи, мемуары. Добавим воспоминания современников, документы. Нельзя ли, приняв все это за исходные данные, восстановить саму личность?

— Послушайте, Милютин, но это еще не означает…

— Моей правоты? Верно. Поэтому я провел контрольный тест.

— На ком?

— На себе.

— Как? — вскричал Леверрье. — Вы решились восстановить… нет, продублировать собственную личность? И где же этот… человек?

— Перед вами.

— А тот… первый… настоящий? Ох, простите, что я говорю…

— Видите ли, два Милютина — слишком много…

— И кто же из вас принял решение?

— Да уж, конечно, не я, а Милютин-1. Впрочем, какая разница! Сейчас мне кажется, что его вовсе не существовало. Был и остаюсь я.

— Вы отчаянны, Милютин…

— Ну полно… Да, мне было страшно. По-настоящему страшно, а ведь я не трус, вы знаете. И все же… Вот в давние времена исследователи не останавливались перед тем, чтобы привить себе чуму, — это, вероятно, еще страшнее!

Леверрье овладел собой.

— А достаточно ли информации, чтобы реконструировать личность человека, жившего в отдаленном прошлом? Ведь даже портрет Витрувия не сохранился!

— В старину графологи по почерку определяли характер человека. Потом это сочли шарлатанством, и зря. Оказывается, между строками, пусть даже печатными, прячется Монблан информации. Стилистические особенности, строй мышления, даже частота повторения той или иной буквы многое говорят о человеке. Вспомните хрестоматийный пример. В течение столетий спорили о том, создал ли Гомер «Илиаду» и «Одиссею», или только скомпоновал фольклорные материалы. Разрешить спор смог лишь компьютер: проанализировав текст, он установил, что оба произведения от начала до конца принадлежат одному и тому же автору.

— Но этого недостаточно…

— Сегодня мы знаем о Гомере почти все, хотя источник информации прежний — «Илиада» и «Одиссея».

Леверрье продолжал упорствовать:

— Значит, компьютер многое домысливает?

— Безусловно, — согласился Милютин, — но с высокой степенью вероятности, не ниже 0,995. Все, что менее вероятно, в расчет не принимается.

— Вот видите, — торжествующе сказал Леверрье. — Значит, некоторые аспекты личности утрачиваются. Допустим, событие произошло, а вы его игнорируете.

— Но сам человек тоже не все знает и не все помнит о себе. В шестьдесят лет он не тот, что в двадцать… Каждый из нас лишь моделирует свою личность. Поэтому можете считать не только Витрувия и Милютина, но и себя всего лишь моделями.

— Ну это уж слишком… — начал было Леверрье и вдруг нахмурился. — Сейчас вы, наверное, скажете: «Машинное время дорого, пора выключать…»

— Э нет! — рассмеялся Милютин. — Великий архитектор возвращен человечеству. Навсегда!

Стюардесса Милочка вышла в проход между рядами кресел и привычно бодрым голоском принялась декламировать, что можно делать во время полета и чего нельзя; сколько времени уйдет на весь путь и какая температура в пункте назначения; какое транспортное управление представляет экипаж лайнера и кто командир упомянутого экипажа…

Первый пилот Васильев получил «добро» от диспетчера и запустил двигатели. Бортрадист Савченко закончил свои препирательства с наземными службами и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. На взлете его всегда укачивало, но он всеми способами скрывал этот постыдный для профессионала факт от коллег. Второй пилот Кожин потянулся за сигаретами и обнаружил, что на полтора часа остался без табака. Штурман Лапин вопросительно взглянул на командира и включил автопилот. Тогда Васильев отпустил ручку управления и расстегнул верхнюю пуговицу форменного костюма. Все это делалось в полнейшем молчании: экипаж летал вместе не день, и не год, и даже не два года, а история с укачиванием, сигаретами и автопилотом повторялась из полета в полет.

Убаюканные ровным пением ускорителей и вспыхивающим светом за иллюминаторами, изредка прорывавшим непроглядную темень, пассажиры понемногу погружались в затяжную дремоту. Старушка, летевшая к сыну, достала клубок и спицы. Элегантный дипломат в костюме не по сезону развернул газету величиной почти с простыню и углубился в изучение новостей.

Савченко уже чувствовал себя нормально и теперь носовым платком, натянутым на указательный палец, старательно протирал панель передатчика между индикаторами. Штурман Лапин поглядел на командира и достал откуда-то из-под пульта книжку в потрепанной, некогда яркой обложке. Васильев приподнял голову и через плечо Лапина прочитал несколько строк:

«…Крамер понял, что обратной дороги отсюда нет. В бластере оставался последний заряд, и планетолог пообещал его первой бронированной бестии, которая сунется в пещеру…»

Командиру было наплевать на Крамера, влипшего в неприятную историю на страницах старого фантастического романа. Фантастику он давно уже не любил.

Как и многие, Васильев в юности прошел через период безоговорочного доверия к книгам о чужих звездах и архиразумных инопланетянах, только и ждущих, как бы передать землянам свою вековую мудрость. В космосе нас ждет Неизвестное, предупреждали книги в броских суперобложках. В космосе нет ничего, даже отдаленно напоминающего Землю… Но прошло какое-то время, и Васильев многое увидел сам, многое узнал от коллег. В его взрослом мире не было ни инопланетян, ни бластеров с последним зарядом, ни бронированных тварей, питающихся планетологами. Все оказалось гораздо проще, и спустя много лет с того момента, как был прочитан последний фантастический роман, командир пассажирского лайнера Васильев изнывал от скуки…

Штурман Лапин поглядел на командира и отключил автопилот. Васильев положил руки на пульт управления и запустил программу предпосадочных процедур. Савченко запросил у диспетчера свободный коридор для входа в атмосферу и украдкой вытер испарину со щеки. Кожин не без лихости взял в оборот бортовой компьютер, приступив к корректировке курса.

Лайнер, послушно вздрагивая, приближался к финишу.

Милочка вышла к пассажирам пожелать им приятного отдыха и доброго здоровья, а также предупредить о недопустимости хождения по салону во время снижения.

Потом взвыли тормозные двигатели, вечная ночь сменилась розовым днем, и полет закончился. Пассажиры терпеливо дождались разрешения покинуть салон и направились в помещение вокзала, голубым айсбергом громоздившегося неподалеку от остывавшего лайнера. За ними потянулся и экипаж. Первой вприпрыжку унеслась Милочка, последним — командир. Он тщательно застегнул форменный костюм на все пуговицы и вышел на воздух. Было жарко, пахло горячим металлом и еще чем-то непонятным и незнакомым.

Васильев по привычке поднял голову и поглядел на солнце. Собственно, солнц было два. В Туманности Андромеды очень много двойных звезд.

Много лет назад профессор Гвидоберто Доминициани отрастил себе щеголеватую черную бородку и отправился в Перуджу. Я не хочу сказать, что без бороды он не смог бы совершить визит в город, который, как уверяют путеводители, «был некогда крупным центром этрусской цивилизации». Та и другая идея — отрастить бородку и побывать в Перудже — родились одновременно.

Дело в том, что среди всех событий всех народов и всех загадок истории только этруски обладали способностью привести мозг Гвидоберто в крайнее напряжение. Кто они такие? Откуда пришли в Италию? И самое главное: на каком языке говорили? Ведь язык этрусков, словно неприступная крепость, тысячелетиями выдерживал атаки ученых всего мира. Но до сих пор никто не понимает ни единого слова.

И вот Гвидоберто оказался в этрусско-романском музее. Он неторопливо и тщательно осматривал один зал за другим, растягивая удовольствие, словно сладкоежка, откусывающий шоколад крохотными кусочками, чтобы продлить приятное ощущение. Удар молнии раздался, когда он увидел знаменитейший «чиппо» — могильный столбик без капители из местного камня травертина — с высеченной на нем знаменитейшей «этрусской надписью» — несколькими строками, над которыми безуспешно ломали свои светлые головы сотни виднейших ученых.

Увидеть этот знаменитый могильный столбик и влюбиться в него было для Гвидоберто минутным делом. Почтительно прикоснуться к нему и поклясться, что он прочтет высеченную на нем надпись, тоже было вполне естественно.

Все рабочие дни с 9 до 12 и с 15 до 17 часов (в соответствии с расписанием работы музея) профессор теперь проводил перед своим «чиппо».

Однажды утром, когда он размышлял над словом «расенна», пытаясь понять, означает ли оно «народ» или, может быть, «увитые цветами балконы», кто-то обратился к нему на незнакомом языке. Молодой голландец, увидевший знаменитый столбик, надеялся получить хоть какие-нибудь сведения. Гвидоберто напрасно пытался объясняться по-немецки, по-английски или по-французски. Ясно было, что они изучали эти языки у весьма различных преподавателей, потому что понимали друг друга не лучше, чем крокодил и утюг. Молодой человек, похоже, очень хотел узнать как можно больше об этрусках. А Гвидоберто, со своей стороны, стремился поделиться своими знаниями. Как быть? Гвидоберто не оставалось ничего другого, как изучить голландский язык, что он и сделал в те короткие промежутки времени, которые могильный столбик иногда оставлял ему.

На следующий год профессор Гвидоберто вынужден был — все так же урывками — освоить шведский, финский, португальский и японский языки. К этим национальностям принадлежали иностранные студенты, захваченные этрусской проблемой.

В течение следующих быстро промелькнувших пяти лет профессор Гвидоберто изучил арабский, русский и чешский языки, а также дюжину наречий и диалектов стран Азии и Африки. Потому что в Перуджу приезжали студенты со всей планеты и в городе можно было услышать языки всех стран мира. Неудивительно, что однажды какой-то иранец сказал другому (это были туристы, а не студенты):

— Как на строительстве Вавилонской башни!

— Ошибаетесь! — тут же отозвался профессор Гвидоберто, который проходил мимо и услышал эту реплику. — Перуджа — полная противоположность Вавилонской башне. Там произошло смешение языков, и люди перестали понимать друг друга. Сюда же приезжают со всех концов света и прекрасно понимают друг друга. — Иранские туристы, услышав от итальянца без единой ошибки монолог на их родном языке, пошли за Гвидоберто в этрусско-романский музей, позволили объяснить себе, что такое «чиппо», и очень быстро согласились, что этрусский язык — самая замечательная загадка во всей вселенной.

Подобных эпизодов я мог бы вам привести сотни. А сегодня профессор Гвидоберто безупречно пишет и говорит на двухстах четырнадцати языках и диалектах планеты. Его бородка поседела, а под шляпой прячется совсем жалкая прядь волос. Каждое утро он спешит в музей и отдается своему любимому занятию. Для него «чиппо» — сердце Перуджи, больше того — всей Умбрии и даже вселенной.

Когда кто-нибудь изумляется его лингвистическими знаниями и начинает восхищаться его способностями, Гвидоберто резким жестом прерывает собеседника:

— Не говорите глупостей! — возражает он. — Я такой же невежда, как и вы. Ведь за тридцать лет я так и не смог освоить этрусский язык.

То, чего мы еще не знаем, всегда важнее того, что знаем.

Перевела с итальянского И. Константинова

Вечером перед самым закрытием бара имени Шерлока Холмса юный Мориарти, внучатый племянник профессора Мориарти, вдруг заявил, что великий сыщик вовсе не обладал дедукцией и умением наблюдать, а перескакивал сразу к выводам. В зале наступила гнетущая тишина.

— …Возьмем, например, первую встречу Холмса с этим знахарем Уотсоном в химической лаборатории Холлборнской больницы, — продолжал Мориарти, проталкиваясь сквозь ряды зловеще молчащих почитателей великого Холмса.

Всем было ясно, что сей молодой человек говорит о первых страницах «Этюда в багровых тонах», где Уотсон и Холмс познакомились и согласились разделить квартиру на Бейкер-стрит.

— …Так вот, Холмс тут же сделал вывод, что Уотсон только что вернулся с войны в Азии, на том основании, что лицо у него было изможденным и загорелым, хотя кожа у запястьев осталась белой; имел военную выправку, а левую руку держал неподвижно и несколько неестественно… Чепуха и вздор!! В действительности этот мясник произвел неудачно операцию по удалению аппендикса и был лишен права заниматься частной практикой. Бедняга околачивался во Французской Ривьере, где вывихнул плечо, дергая рычаги игорных автоматов. Он никогда в жизни не служил в армии и выдумал весь этот бред насчет ранения в плечо пулей.

Глухой ропот прокатился по толпе людей, часть которых носила тенниски с изображением Шерлока Холмса. Бармен предупредительно зазвонил в колокольчик и закричал:

— Господа, делайте последние заказы!.. Последние заказы!..

Мориарти совсем обнаглел.

— …А возьмите, — продолжал он, — посетителя на Бейкер-стрит, в котором Холмс с одного взгляда из окна признал отставного флотского сержанта. Разумеется, посыльный тут же согласился, что он отставной сержант королевской морской пехоты, прищелкнул каблуками, отдал честь и был таков. Однако вся эта комедия была инсценирована заранее. Я говорю так, опираясь на свидетельство одного из самых авторитетнейших источников, каким является мой прадядюшка, профессор Мориарти, достаточно хорошо знавший Холмса. Этот свидетель был в действительности швейцаром Королевского оперного театра, а до того являлся танцором в кордебалете, и если и имел какое-то отношение к воинской службе, то только когда играл в опере Доницетти «Дочь полка».

Тут среди толпы началось движение.

Презирая опасность, юный сумасброд напал на первую главу повести «Собака Баскервилей».

…— Я говорю о тех «блестящих» логических выводах относительно доктора Джеймса Мортимера, сделанных на основании забытой им палки. На ней, как вы помните, было вырезано: «Джеймсу Мортимеру, ОБХ, от друзей из КПХ, 1884 г.».

Из этих начальных букв, стертого конца палки и следов зубов на ней Холмс пришел к заключению, что Мортимер был членом общества британских хирургов, который оставил клинику портсмутских холостяков, чтобы заняться частной практикой в деревне, и имел любимую собаку, «больше терьера и меньше мастифа».

Мне показалось, что раздался рык баскервильского чудовища, когда молодой Мориарти громко закричал:

— Чепуха!.. У Мортимера никогда не было собаки. Он держал у себя домашнего крокодила, который любил таскать в зубах палку доктора. Сам доктор был любимым учеником моего великого дяди, профессора Мориарти. Буквы ОБХ означали священный «Орден борьбы с Холмсом»; КПХ же ничего другого не означал, как «Комитет по перевоспитанию Холмса».

— Бар закрывается, господа!.. — прервал юношу надсадный голос бармена. Внезапно погас свет и раздались крики:

— Смерть негодяю!.. Смерть!..

Я схватил Мориарти за руку и ухитрился вывести его в безопасное место.

Перевел с английского Н. Колпаков

— Наука разработала немало способов общения с иными цивилизациями на тот случай, если оправдаются теоретические представления о множественности вселенных. Эффективным способом связи следует признать передачу информации внеземными цивилизациями с помощью электромагнитных колебаний. Таким образом, организуя контроль излучения всего неба, мы можем в конце концов принять разумный сигнал.

Лектор говорил неторопливо, как будто отвешивая на весах каждое слово. Глаза его были отрешенно устремлены вдаль. Он словно пытался проникнуть взглядом сквозь толщу времени и пространства.

И когда лекция закончилась, наступила тишина. Лектор и его аудитория вслушивались в нее, будто ожидая неведомого сигнала иных миров.

— Кхе-кхе.

Нет, это явно не напоминало сигнал иных цивилизаций. Это встал и откашлялся старичок слушатель.

— Разрешите вопрос, товарищ лектор. Я что, значит, хочу, это самое, спросить. Чего-то уж больно сложны способы, значит, общения. А нет ли попроще? Ничего такого науке не известно?

— Попроще? — переспросил лектор. — Ну, например, некоторые ученые признают наиболее перспективным диапазон инфракрасных волн. В этом случае сигнал разума нетрудно отфильтровать от фона излучения звезды, возле которой обитает цивилизация. Должен вам сказать, что оптимальный диапазон для связи определяют от 100 микрон до 1 миллиметра. Таким образом, я перечислил здесь наиболее доступные для понимания неспециалистов методы. На самом деле все обстоит значительно сложнее. Я лично думаю, если информация и передается другими цивилизациями, вряд ли мы на современном уровне развития науки сумеем расшифровать ее. Давайте не будем переоценивать себя. Ведь мы еще очень примитивны. Да-да, если анализировать не в нашем земном, а в космическом плане.

Старичок, задавший вопрос, пенсионер Солнышкин, выслушал ответ стоя, в затем, вместе со всеми поаплодировав лектору, вышел на улицу. Придя домой и напившись чаю, он вспомнил лекцию. Странная улыбка пробежала по его лицу. Солнышкин подошел к старенькому шкафу, достал из кармана ключ и открыл дверцу. Из глубины с полки извлек замысловатую, старинной работы, трубочку. Он нашел ее еще мальчишкой много лет назад у засохшего дуба, в который, как говорили, ударила молния.

Солнышкин достал с привычного места блюдечко, налил воды и развел кусочек мыла. Он набрал в трубочку мутного раствора и слегка подул. И возник крупный радужный шар. Но это не был хаотичный блеск красок обычного мыльного пузыря. По шару растекался фиолетовый свет какого-то светила, двигались существа, уплывали, растворяясь в прозрачной пелене, замысловатые аппараты.

«Рассказать лектору, — размышлял Солнышкин, — так не поверит же. Ему, видишь, диапазон, микроны подавай. А они ишь чего сообразили… Чтоб и ребенок, значит, догадался».

Почти все свое состояние я потратил на то, чтобы соорудить огромный роскошный сейф. Про таких, как я, говорят, что они с пунктиком. Купят машину, а до работы добираются вдвое дольше и при этом довольны. Нацепят на руку великолепные импортные часы — и всюду опаздывают. Такие люди, если чем увлекутся, тратят деньги без всяких сожалений. Вот и со мной то же самое.

Дом я продал, поэтому живу в однокомнатной квартире, и покидаю ее совершенно спокойно, ведь украсть мой сейф вряд ли кому придет в голову…

Когда выдается свободная минута, я старательно протираю сейф. Он изготовлен из стали, но снаружи посеребрен. Я внимательно осматриваю сейф со всех сторон и, если замечаю даже крохотное пятнышко, сразу стираю его фланелевой тряпочкой. Нежно, не спеша.

Поверхность сейфа начинает блестеть еще больше, на ней я вижу свое отражение, и моя душа наполняется восторгом.

Когда я заканчиваю это приятное занятие, наступает ночь. Я ложусь в кровать, которая стоит рядом с сейфом, и блаженно засыпаю. Разве не замечательное увлечение?

Но вот однажды ночью раздался окрик:

— Эй ты, вставай! — меня кто-то тормошит… Открываю глаза и вижу, что рядом стоит человек в маске и тычет в меня ножом.

— Только сейф не вздумай трогать! — тотчас завопил я. Кто бы он ни был, этот тип, только бы не посягал на моего любимца.

Однако тут же обнаружил, что руки и ноги у меня связаны и я даже пошевелиться не могу…

— Заткнись! На него-то я и нацелился. Покажи, как он открывается.

— Хорошо, но внутри ничего…

— Молчи! — И он вставил мне в рот кляп. — Давай пиши на бумаге шифр.

Что поделаешь, я был связан и, с трудом шевеля пальцами, написал шифр. Человек торопливо его набрал. Лучше бы мне этого не видеть.

Под звуки мелодии «Золото и серебро» дверца отворилась, и сейф осветился. Ослепительный золотой свет вырвался наружу. Дело в том, что изнутри сейф позолочен. Такой утонченный человек, как я, покрывает золотом то, что скрыто от глаз.

Грабитель зажмурился и, словно завороженный этим сиянием, не раздумывая шагнул внутрь. Дверца сейфа тихо затворилась.

Я горжусь этим устройством на инфракрасных лучах, которое автоматически закрывает двери…

— Что такое? Ведь внутри ничего нет! Открой! — донесся из сейфа слабый голос. Но я связан и встать не могу. Похоже, что он там бушует… Веселенькое положение. Если он не успокоится, то другое устройство автоматически включит сирену. И сразу обязательно кто-нибудь примчится. За поимку преступника я получу денежное вознаграждение, и разумеется, толщина золотого покрытия увеличится.

Крейн проснулся, напевая песенку: «Тингл-миндл, зубы чисть только нашей пастой!» Он хмуро глянул на динамик Гипнорекламы, вделанный в стену под его подушкой. Затем посмотрел вверх: потолок пока не светился. Наверное, еще слишком рано. Потом, когда изображение мыла Коффитца появилось и начало расплываться на потолке, он вылез из постели, стараясь не смотреть на рекламные призывы, напечатанные на простынях, одеяле, наволочке и на стельках тапочек. Едва его ноги коснулись пола, загорелся экран телевизора, который погаснет автоматически только в десять вечера. Крейн мог выбрать любую программу, но знал, что везде будет то же самое.

В ванной он зажег свет и тотчас услышал звуковую рекламу. Тогда он выключил лампочку и совершил часть своего утреннего туалета в темноте. Но чтобы побриться, ему пришлось включить свет и звук рекламы вместе с ним.

Когда он начал одеваться, зазвонил телефон. Пусть себе звонит, подумал он. Крейн знал, что услышит, если возьмет трубку: «Доброе утро! Вы еще не отведали наших Крекермакарони?» Или может быть: «Зачем ждать повестки? Вступай добровольцем в любой род войск по собственному выбору и сразу получишь денежки за мужественный поступок».

Ас другой стороны, это мог быть важный деловой звонок. Он снял трубку и сказал: «Алло».

— Приветствую, — ответил ему хрипловатый женский голос, полный обещаний. — Это Боб?

— Да. Кто это?

— Меня зовут Джуди. Вы меня не знаете, но я вас знаю. Последнее время вы чувствуете себя неважно, как будто…

Он бросил трубку. Это стало последней каплей. Он выдвинул ящик стола и достал смятый клочок бумаги. На клочке был записан адрес. До сих пор он колебался, но сегодняшнее утро заставило его принять решение. Он вышел из квартиры.

Такси доставило его до места. Войдя в подъезд довольно запущенного каркасного дома, Тэн отыскал нужную дверь и нажал кнопку. За дверью квартиры послышался старомодный звонок, а не мелодия бифштекса «Съешь Меня» или позывные авиалиний «Летай-с-нами».

Растрепанная грязнуха открыла дверь, подозрительно оглядела его и спросила:

— Что надо?

— Я… гм… Вы мисс Ферман? Мне дал ваш адрес один приятель, Билл Сивере. Помните его? Насколько я понимаю, — он понизил голос, — вы сдаете комнаты? Я заплачу!

— Сколько?

— Двести хватит? Это вдвое больше, чем я плачу за государственную квартиру.

— Входите.

Она заперла за ним дверь на засов и накинула цепочку.

— Только одна комната, — сказала она. — Туалет и душ в коридоре. Мусор будете выносить сами. И сами топить зимой. В комнате не готовить. Никаких гостей не водить. И плата за три месяца вперед наличными.

— Я согласен, — быстро сказал Крейн. Затем спросил — А можно будет выключать телевизор?

— Здесь нет телевизора. И телефона тоже.

— Нет ночного гипновещания возле постели? Нет мерцающих зеркал? Нет телеэкранов в стенах и в потолке?

— Этой чепухи не держим.

Крейн счастливо улыбнулся. Он отсчитал плату за три месяца и сунул в грязную лапу хозяйки.

У себя в комнате миссис Ферман сняла трубку телефона и набрала номер.

— Алло! — сказала она. — Докладывает Ферман. У нас новый жилец.

— Прекрасно! — ответил ей голос. — Сразу же приступайте к лечению, доктор Ферман.

Джордж, дружище! Новости у меня — обалдеешь! В самом Скотланд-Ярде побывал! Принял меня там в отделе по мошенничествам инспектор Мейрилл. Ну и рассказываю я ему, что час назад иду, мол, себе по Пиккадилли, как вдруг человек, шагающий впереди, вытаскивает бумажник, достает что-то и сует бумажник обратно в задний карман. Сунул, да мимо! Само собой, бумажник я подобрал и бегом за растяпой. Он рассыпался в благодарностях и пригласил зайти к нему в отель «Ритц» выпить.

Дал мне свою визитную карточку: «А. Саймингтон, адвокат».

— Вы — честный человек! — заявил он. — Возможно, именно тот, кого я ищу.

Я сказал, что не понимаю, к чему он клонит.

— Дело в том, — продолжал он, — что мой друг выиграл в футбольный тотализатор сто тысяч фунтов. И очень беспокоится. Его гложет, что у него нет морального права на дармовые деньги.

— Тогда чего же он в тотализатор играл?

— Жена уговорила. Ради интереса. Но про выигрыш он ей ничего не сказал и решил раздать деньги. Одна только закавыка: с благотворительностью у него уже был печальный опыт — его здорово надули. Вот он и поручил все сделать мне в паре с честным человеком. Его выбираю я, а одобряет он. Каждый из нас получает пять процентов за труды.

Уж теперь-то, сам понимаешь, я слушал в оба уха. Пять тысяч — большие деньги!

— И мне кажется, вы — тот человек, который нужен, — продолжал адвокат. — Вам надо встретиться с моим другом, чтобы он лично проверил вас. Он хочет, чтобы кандидат — то есть вы — оставил бы у него пятьсот фунтов, а сам вышел на часок погулять.

— Да, но пятьсот фунтов мне не достать.

— Жалко, жалко! Сколько же вы могли бы осилить?

— Да на моем банковском счету едва сотня наберется…

— Ясно. Подождите, я сейчас.

Он отправился звонить и минуты через три вернулся.

— Ста фунтов хватит, — заявил он. — Поезжайте в банк за наличными. Мы все встречаемся здесь, сегодня в три…

Мы еще малость побеседовали и разошлись. Я подозвал такси и попросил сразу же отвезти меня в Скотланд-Ярд. Потому что, как я и сказал инспектору Мейриллу, не купился на такой избитый трюк.

— И сказочка-то с бородой! — возмущался я.

— Да, да, — покивал инспектор. — Адвоката этого описать сумеете?

Я сумел и увидел, как по лицу инспектора расплылась улыбка: ясно, мошенника этого он признал.

— А не поможете нам еще? Понимаете, вся беда в том, что никаких вещественных доказательств.

— И что же от меня требуется?

— Надо, чтобы вы выполнили его просьбу.

— Что! — завопил я. — Потерять сотню фунтов! Да ни в жизнь…

— Деньги мы вам дадим, — перебил инспектор. — Все равно, никуда они от нас не денутся. Я обращаюсь к вашему сознанию.

Что мне еще оставалось?

— Вот вам сто фунтов, — сказал инспектор. — Пожалуйста, поставьте свои инициалы в левом верхнем углу… На каждой банкноте… Он с ними удирает, мы его ловим, и вот она — улика! Вопросы есть?

Вопросов не было. Все это так меня занимало!

Я отправился в «Ритц», но пришел немножко рановато. Трех часов еще не было, и я спросил у портье, как пройти в туалет. Ни разу в жизни мне так легко не доставалась сотняжка. Махну-ка я гульнуть в Блэкпул, на море!

Пока, Джордж! Твой Тед.

Р. S. А инспектор-то был прав. Как он и говорил, деньги никуда от него не делись: банкноты он мне дал фальшивые! Несколько минут назад стал я разменивать одну бумажку… Господи, еле ноги унес! Будь другом, вышли мне на обратный билет из Блэкпула.

Капсула с матрицей скользнула в приемное гнездо компьютера. На экране появилось лицо Федора.

— Ну, здравствуй, сын, — сказал Олег.

— Здравствуй, отец. И прости, что не пишу. Разве не приятнее побеседовать так, как это делаем мы сейчас?

— Я разговариваю не с тобой, — грустно улыбнулся Олег, — а всего лишь с компьютером.

— Верно, — согласился Федор. — Но он настроен на мои личные параметры и воспроизводит таким, каким я был месяц назад. Все, что ты слышишь от него, ты услышал бы и от меня. Вот почему я считаю писание писем пустой тратой времени. И, пожалуйста, не обижайся. Мы с тобой достаточно близки, чтобы прощать друг другу. Например, я ведь не жалуюсь, что мой отец почти ничего мне не дал в духовном отношении. С тех пор, как ты целиком ушел в науку…

— Это так, — признался Олег. — Если не считать того, что ты пошел по моему пути…

— Но своей дорогой, — перебил Федор. — Рассказать о себе?

— Конечно, — кивнул Олег.

— Я только что вернулся из круиза по Млечному Пути. Интереснее всего было в созвездии Лебедя. Вблизи одной из звезд Вольфа-Райэ есть любопытная планетка, но чересчур свирепая. Вначале три дня подряд был буран, и мы даже не смогли взять первый перевал. Ветер был ужасный, ничего подобного раньше не испытывал. Пришлось включить защитное поле… На втором перевале как раз перед нами чуть не замерзла группа англичан. Еле спасли дисколетами…

— А стоило ли рисковать? — спросил Олег. — Ведь есть гораздо более изящный и эффективный путь.

— Что ты имеешь в виду?

— Послать в круиз компьютер с твоими личностными параметрами. Он бы воспроизвел тебя на Млечном Пути. Результат был бы тем же, а риска никакого. Надо быть последовательным во всем. Если в общении с близким человеком можно подменить себя компьютером, то почему нельзя этого сделать в круизе?

— Но я хочу испытать все сам! — запальчиво воскликнул Федор. — В последний день мы шли по настоящей тундре и объедались мороженой ягодой, похожей на бруснику. В общем, есть о чем вспомнить.

— Рад за тебя, сын.

Федор задумался. Минуту длилось молчание.

— Все-таки очень жаль, что мы так далеко друг от друга. А ведь как хорошо иметь рядом родного человека, с которым можно посоветоваться, поделиться сокровенным…

Олег почувствовал, что ему перехватило горло.

— Мне тоже недостает тебя, сын, — сказал он.

— Они живы? — осторожно поинтересовался Леверрье.

— Как вам сказать… И да, и нет. — Милютин задумался. — Кто же знал, что Федора внезапно пошлют в Межгалактическую экспедицию, которая возвратится лишь через несколько земных столетий!

— А Олег?

— Помните его нашумевшую теорию?

— Что-то припоминаю… — неуверенно проговорил Леверрье. — Бесчисленное множество совмещенных в пространстве вселенных…

— Олег доказал правильность своей теории, — сказал Милютин. — Эксперимент удался… Счастье, что отец и сын оставили нам личностные матрицы.

— Это была блестящая мысль, устроить им эту встречу. Но, похоже, они не во всем сходились характерами?

— Зато теперь, кажется, нашли друг друга…

— В разных вселенных, — сказал Леверрье.

Здравствуй, милый, — сказал женский голос. — Ну, как ты?

— Осваиваюсь, — сказал я, совершенно пока не представляя, как нужно интонировать речь, и поэтому стараясь говорить тихо, словно бы с перехваченным от волнения горлом. — Забот — прорва. Как твое самочувствие? Скучаешь?

В разговор я входил с привычной осторожностью, как входит в утреннее море ранний купальщик — пробуя ногой воду. Правой рукой я нажал клавишу «АДРЕС». На экране справа возникло изображение молодой женщины с заплаканными глазами и побежали красные строчки текста: «Генриетта Слайт 28 лет чертежница проектного бюро фирмы «Доу Кемикал» муж Тибальт Слайт ОСВОИТЕЛЬ БРО 384918 отправлен тридцать дней назначение Титан основная специальность наладчик компрессорных установок социальный статус безработный последнее место работы…»

Я впитывал глазами стремительно бегущую информацию, а пальцы уже автоматически набрали на клавиатуре «БРО 384918»: на экране слева появилась фотография мужчины, а в левом наушнике зазвучал хрипловатый, с легким южным акцентом голос: Тибальт Слайт, чуть-чуть растягивая «а» и «у» и смягчая «л», читал контрольный текст (все Освоители удивляются, зачем перед отправкой их заставляют произносить эти десять бессмысленных, фонетически громоздких фраз). Имитировать речь Слайта было просто.

— Конечно, скучаю, — кусая губы, говорила женщина. — Какой у тебя странный голос… Далекий и… чужой… Мне страшно, Тиб!.. Вдруг мы больше не увидимся?..

Строчки все летели и летели по экрану. Здесь было все, что требовалось оператору знать о жизни Тиба Слайта: когда и где родился, чему и с кем учился, отец, мать, бабушки, дедушки, сын (Мики, 4 года), особые приметы друзей, даты и места свиданий, излюбленные словечки и так далее и тому подобное…

— Ну что ты, Гетти! Вот увидишь, все будет хорошо. Придет время, и ты телепортируешься ко мне. Вместе с малышом. К тому времени мы уже построим купол, и в поселке можно будет жить куда роскошнее, чем на Земле.

— Я так хочу этого, Тиб! Но у меня жуткие предчувствия… Мой номер в очереди — 409846. Это значит, ждать больше года…

И потом… Всего месяц, как ты вошел в кабину телепортация, а уже изменился. И голос неровный ‘И назвал Мики малышом, хотя всегда звал Человечком… Мне страшно, Тиб!..

Осечка! Надо быть осторожнее. В нашей работе срывы недопустимы: хуже нет, чем посеять в людях недоверие к ТП.

— Успокойся, Гетти! Все будет хорошо. Какие новости?

— Не новости, а Сплошной кошмар! Цены растут с убийственной скоростью. Чтобы поговорить с тобой, я весь этот месяц отказывала себе и Мики буквально во всем, да еще залезла в долги… Жить в Ньюстоне совершенно невыносимо. В воздухе смрад, питьевая вода подается уже не два часа в день, а час… Подумать только, в городе уже двадцать пять миллионов человек! И половина безработные. И так по всей Америке. Драки, убийства, грабежи, погромы… Как хорошо все-таки, что придумали телепортацию и можно безо всяких ракет отправляться на Дальние Рубежи. Люди записываются в Освоители десятками тысяч — как правило, конечно, безработные. А Рубежи все отодвигаются… Поговаривают, что через два-три месяца введут ТП новых направлений — на спутники Урана и Нептуна…

Я с воодушевлением говорю о Рубежах, голосом Тиба Слайта расписываю трудности и надежды Тиба Слайта, отправленного на Титан, а сам поглядываю в левый верхний угол экрана, где электронные цифры отсчитывают время беседы. Еще 45 секунд — и все: пятиминутный разговор стоимостью две тысячи долларов закончится. Можно будет выскочить в комнату отдыха и на полчаса расслабиться. Все-таки у операторов очень напряженная работа. За какие-то мгновения вживаться в образ совершенно незнакомого человека, говорить его голосом, вспоминать его памятью, мыслить его мыслями. И еще эта проклятая, секретность! Не дай бог проговориться — хотя бы и в бреду, — что никакой телепортации не существует, что Дальние Рубежи — это страшная сказка. Опомниться не успеешь, как сам окажешься в ТП-кабине. И безо всякой очереди.

Я, конечно, по долгу операторской Службы обязан многое знать и многое понимать. Не понимаю я одного: как же все-таки устроены ТП-кабины? Ведь там люди на самом деле исчезают без следа…

Однажды летом Жану-Жюльену довелось увидеть редкое зрелище. На одной из станций, через которую он проезжал, паровоз выпустил из трубы большое кольцо дыма. Это великолепное белое кольцо, диаметром в три метра, с ясно очерченными контурами, поднялось прямо в чистое небо и зависло на месте. Жан-Жюльен в странном волнении вскочил и высунулся из окна вагона.

— Посмотрите туда! Туда! — закричал он своим попутчикам.

Те удивленно подняли брови, снизошли до мимолетного взгляда в окно и опять погрузились в чтение газет. Жан-Жюльен был удручен. Никогда еще он не осознавал так отчетливо, до какой степени большинство ему подобных бесчувственно ко всему необычному: они видели лишь то, что следовало видеть.

Он рассказал о происшествии на службе, где над ним и без того подтрунивали, называли фантазером и отсылали к сказкам Перро и братьев Гримм.

Трое его коллег были крайне несхожи. Должность, которую занимал толстый и самодовольный Дюгулен, была настоящей синекурой. Он наслаждался ею и по инерции отметал от себя все, что могло бы потревожить его интеллектуальный или профессиональный покой. Над окладистой рыжей бородой стройного и элегантного Балле красовались очки без оправы. Он не отвергал гипотезу о пришельцах, но воспринимал ее как увлекательную умственную игру, полигон для воображения, и ценность ее была обратно пропорциональна допускаемой вероятности. Рулон же был старичком от рождения: погруженный в афоризмы раб благопристойности, замотанный в кокон праведной жизни и высокой нравственности…

Между ними происходили долгие словесные поединки, полные сарказма, и отголоски высказываний Жана-Жюльена доносились иногда до соседних кабинетов, сея беспокойство. Перефразируя знаменитое выражение: «Я не верю в приведения, но боюсь их», Жан-Жюдьен заявлял: «Я в самом деле не верю, что внеземные цивилизации существуют, но надеюсь, что они есть!»

Конфликт достиг кульминации однажды вечером, когда Жан-Жюльен, собираясь уходить, достал из ящика своего стола книгу об НЛО. Перехваченные им в тот момент взгляды вызвали у него приступ долго сдерживаемого гнева. Ирония, сарказм — пожалуйста, но жалость — уж это нет!

Встав перед коллегами, он обратился к ним приблизительно со следующими словами:

— Ну, господа, если бы за глупость карали смертью, вам не пришлось бы долго ждать наказания! Взгляните же на себя: одеты в готовое платье — у вас и мысли готовые. Из-за таких, как вы, наука движется вперед черепашьими шагами! Вбейте себе в голову: они среди нас! Эльфы и феи, марсиане и внеземные роботы — все те, кому вы отказываете в существовании, но кто лишь терпит ваше… Лишь до поры до времени, господа, лишь до поры до времени…

Он вышел, оставив их в растерянности.

— Не может быть! — выкрикнул Балле. — Вы слышали? Говорить подобные вещи! В наше время!

— А знаете, — подхватил Рулон с горячностью, — знаете, что такие личности опасны? Мечтатели? Конечно, на первых порах они безвредны, но по мере того как повторяют одно и то же, смущают умы, разжигают воображение, их начинают принимать всерьез!

— Еще триста лет назад такие речи привели бы его на костер, — прошептал благодушный Дюгулен. В его голосе слышались нотки сожаления.

Баплр вновь заговорил, открывая окно:

— Да, костры. Хорошее было время. Как только фантазер становился опасным, хоп… Спокойней было. Правда, и теперь многие считают подобных жан-жюльенов чудаками…

— Чудаками! — кисло повторил Дюгулен. — Но ведь кое-кто начинает верить всерьез. Ах, трудные наступили времена! Надо будет доложить об этом…

Перестроив свой механизм обмена веществ, они, как и каждый вечер, полетели втроем по направлению к звезде Сириус, где находилась их штаб-квартира.

Пусть простит автора читатель за это наукообразное вступление, но без него не обойтись.

Как известно, в кванте расстояния события протекают за промежуток, равный кванту времени. Квант неделим. И это привлекает. Ибо, если сделать невозможное, то сразу возникает полное незнание: как все повернется, когда квант будет расщеплен, а две трети кванта расстояния, положим, втиснутся в одну треть кванта времени. Великая загадка!

Вот почему ассистент Гарсонн под ревниво-ласковой опекой профессора Сильвера построил подходящий аппарат и с помощью особых формул достоверно показал: должно случиться невесть что, едва машина заработает, все, что угодно, — в этом суть эксперимента. Сам эксперимент, быть может, превратится в невесть что. Ошеломительный размах!

— Я включаю! — рявкнул ассистент Гарсонн.

— Тут-то мы и утрем носы нашим оппонентам, — пыхтя трубкой, плотоядно ухмыльнулся профессор Сильвер.

— Не говорите! — подхватил Гарсонн. — Чудеса в науке — это чудеса! Все готово. Можно запускать.

И ровным счетом ничегошеньки не произошло. И земля под ногами не задрожала, и свет не померк, и даже в горле не запершило.

Только профессор Сильвер еще раз пыхнул своею трубкой и сказал:

— Тут-то мы и утрем носы нашим оппонентам.

А ассистент Гарсонн с радостью поддакнул:

— Не говорите! Чудеса в науке — это чудеса! — И добавил: — Все готово. Можно запускать.

И запустил машину.

И ничего не произошло.

Расчеты были изумительно верны. Приборы не зарегистрировали абсолютно никаких изменений, даже самых ничтожных, потому что мгновенная гибель и возникновение Вселенной, нашей же Вселенной, той, в которой мы живем, гибель и возникновение, гибель и возникновение, пусть бесконечно повторенные, — факт не фиксируемый, как бы там ни ухищрялись. Через смерть прошедший и оставшийся в живых — сочтет ли смертью смерть?!

— Я включаю! — гаркнул ассистент.

— …Тут-то мы и утрем носы нашим оппонентам, — пыхтя трубкой, плотоядно ухмыльнулся профессор.

Опыт удался на славу.

Ровным счетом ничегошеньки не произошло.

Ведь вы не заметили? То-то…

— Итак, вы утверждаете, что планета перестает отвечать условиям, которые необходимы для нормального развития нашей цивилизации?

— Более того, пребывание на ней становится небезопасным. Планета остывает. Начинает изменяться состав атмосферы. Мы не в состоянии предотвратить или замедлить этот процесс.

— Жаль. Эта планета была наиболее удобной для колонизации из всех, что попадались нам раньше.

— Только благодаря своим исключительным условиям она стала родным домом для нескольких поколений.

— Что ж, ничего не поделаешь… Придется искать новую.

— Но хотелось бы оставить о себе память: накопленное Знание…

— Кому и зачем?

— Тем, кто появится здесь после нас.

— Допустим, появятся — что весьма сомнительно, — однако в изменившихся условиях они будут коренным образом отличаться от нас. Не окажется ли наше Знание бесполезным для них?

— Никакая информация не сможет быть абсолютно бесполезной. Поймут ли нас те, из будущего, будет зависеть от них.

— Согласен. Планета достойна того, чтобы память о нашем пребывании на ней была увековечена. Что сделано в этом направлении?

— Все надежды возлагаются на явление кристаллизации. Понижение температуры вызовет переход в твердое состояние значительной части жидкости и некоторых газов. В свое время было замечено, что магнитное поле оказывает влияние на процесс формирования кристаллов. И, если информацию привести в соответствие с их формой, задачу можно будет считать наполовину решенной.

— Вторая половина проблемы?

— Она включает два основных момента: во-первых, из энергетических соображений необходимо увязать фиксацию информации с каким-то естественным процессом. Во-вторых, и это, пожалуй, самое трудное, добиться воспроизводимости заданной структуры кристаллов в многократной цепи превращений «плавление — кристаллизация». Дело в том, что при общей тенденции к похолоданию на первых порах не исключается возможность периодических повышений температуры, связанных с характером движения планеты вокруг звезды.

— Хорошо. Чем могу помочь я?

— Ваше согласие ускорит решение поставленных задач.

— Считайте, что вы его получили. Но одно условие: все работы должны быть закончены к моменту, когда первая группа переселенцев покинет планету.

На улице было тихо и безлюдно. Только где-то далеко звякнул и простучал по рельсам трамвай. В холодном немигающем свете фонаря закружились снежинки.

— Саша, смотри, первый снег! Как здорово., правда!

— Куда уж лучше! — Саша вытянул руку. На перчатку опустилась большая красивая снежинка. — Нравится?

— Очень.

— Тогда дарю.

С минуту они любовались ею. Затем Татьяна подумала вслух:

— Красива, но боится тепла… — И легонько подула на нее.

Снежинка стала быстро таять. В который раз она так и не открыла людям частичку Знания.

Мистер Уэйн дошел до конца насыпи и увидел магазин миров. Он выглядел в точности так, как его описывали знающие люди. Уэйн обернулся, внимательно оглядев тропинку. За ним никто не следил. Он покрепче прижал к себе сверток, затем, несколько испуганный собственной отвагой, отворил дверь и проскользнул внутрь.

— Добрый день! — приветствовал Уэйна хозяин. Звали его Томпкинс.

— Я узнал о вашем магазине от приятелей, — сказал Уэйн.

— Значит, цена вам известна, — отозвался Томпкинс.

— Да, — ответил Уэйн, показывая сверток. — Здесь все мое состояние. Но сначала я хотел бы знать, как все происходит на самом деле.

— Очень просто, — вздохнул Томпкинс. — Я сделаю вам укол, после которого вы заснете, а затем освобожу ваше сознание.

— А потом? — спросил Уэйн.

— Ваше свободное от пут тела сознание сможет выбрать любой из бесчисленного множества миров, которые Земля отбрасывает в каждое мгновение своего существования. Ваше сознание будет руководствоваться в этом выборе исключительно своими сокровенными надеждами, даже самыми затаенными, о которых и сами не догадываетесь.

— Но как я узнаю, что все это происходит на самом деле? — Уэйн кивнул на сверток. — Вдруг вы сделаете мне просто укол, после которого я буду видеть обычные сны.

Томпкинс усмехнулся успокаивающе.

— Все, что вам предстоит пережить, не имеет ничего общего ни с галлюцинациями наркомана, ни со сном…

— Но цена, — размышлял вслух Уэйн, прижимая к себе сверток. — Я должен подумать.

— Думайте, — безразлично произнес Томпкинс.

Но как только он переступил порог своего дома, его захватили другие мысли. Жаннет, его жена, потребовала, чтобы Уэйн отругал служанку, которая снова напилась. Его сын Томми просил помочь ему достроить лодку, которую он завтра собирается спустить на воду, а дочурка хотела ему что-то рассказать.

Мистер Уэйн отчитал служанку спокойно, но решительно. Помог сыну покрасить лодку и выслушал рассказ Пэгги о ее приключениях в детском саду.

Позже, когда дети уже спали, а они с Жаннет сидели вдвоем в гостиной, жена спросила, не случилось ли чего с ним.

— А что могло случиться?

— Ты выглядишь таким усталым. У тебя были неприятности на службе?

…Следующий день выдался исключительно напряженным. На Уолл-стрите царило беспокойство в связи с событиями в Азии и на Ближнем Востоке. Уэйн погряз в работе. Ему некогда было думать об исполнении желаний. Причем такой ценой!

Наступила осень, и Пэгги заболела корью. Томми требовал, чтобы папа объяснил разницу между бомбами обычными, — атомными, водородными, кобальтовыми и другими, о которых так много говорят.

Тайные стремления в нем вели себя прилично. Вполне возможно, что самые затаенные из них хотели кого-нибудь прихлопнуть или пожить на южных островах, но сам он должен был помнить о своих обязанностях. У него было двое детей и лучшая из жен.

Может быть, ближе к рождеству…

— Ну как? — спросил Томпкинс. — Как себя чувствуете?

— Да, спасибо, — ответил Уэйн, поднимаясь с кресла.

— Вы можете, потребовать, чтобы я возвратил вам плату, если что не так…

— Нет. Пережитое меня вполне удовлетворило.

Уэйн развернул свой сверток. Там была пара солдатских башмаков, нож, два мотка медной проволоки и три клубочка шерсти.

Глаза Томпкинса заблестели.

— О! Этого более чем достаточно! Спасибо.

— Это вам спасибо, — произнес Уэйн. — До свидания.

Уэйн вышел из магазина и побрел среди руин. Они тянулись насколько хватал глаз. Коричневые, черные, серые. Скелеты домов, обгорелые огрызки деревьев… Уэйн осторожно пробирался среди руин, зная, что должен добраться к убежищу до наступления темноты, когда улицами завладеют крысы. Кроме того, если не поторопиться, то можно лишиться утренней порции картофеля.

Как известно, страна легендарного прошлого Атлантида вследствие катаклизма исчезла в морской пучине. Об этом сообщил Платон, ссылаясь на рассказ египетского жреца.

Финна и Карраро прогуливались по улицам главного города Атлантиды. Путь их пролегал мимо Центрального музея истории человечества, к административному району.

— Карраро, ты уже слышал, что совет старейшин вчера снова занимался проблемой установления контакта?

— Да, два лазутчика возвратились из разведки, и вслед за этим председатель Маран созвал из всех частей страны членов совета. — Карраро степенно повел головой. — Однако и на сей раз будет нелегко принять решение. Вспомни только об обстановке, царящей там!

— Я понимаю, что ты имеешь в виду: эти бесконечные войны, в которых гибнут миллионы, — с горечью заметила Финна. — И в то же время люди постоянно ищут других существ, наделенных разумом. Зачем? Чтобы потом их также угнетать и уничтожать?

— Не знаю, — промолвил Карраро в раздумье. — Но не следует ли нам помочь им перешагнуть этот барьер в их развитии, который мы уже однажды преодолели? Ведь с каждым годом из-за людей и их техники даже наша жизнь все больше подвергается опасности.

— Совершенно верно. И мы в свое время должны были испытать этот период развития, — медленно и задумчиво произнесла Финна. — Я, вспоминаю о безумной идее некоторых королей глубокой древности, пытавшихся с помощью кровожадных наемных войск покорить и поработить целый мир. Сегодня-то мы знаем, что развитие должно было идти в ином направлении, но сколь долог был путь к этому прозрению!

Финна и Карраро некоторое время молчали. Каждый размышлял о своем.

— Если мы все-таки вступим с ними в контакт, — он обратил к ней свой взор, — не рискуем ли мы быть втянутыми в распри людей, как они это, хотя и непроизвольно, уже пытались сделать? Ведь узнай они о нас, мы окажемся в опасности.

— К несчастью, ты прав: мы, атлантиды, думаем и живем совсем по-иному. Науку мы обратили себе на пользу. Война нам знакома только из истории и донесений наших лазутчиков. Человеку, надо полагать, не составит труда использовать жителей Атлантиды в своих преступных целях или уничтожить их… — Дрожь пробежала по всему ее телу.

Их рассуждения были неожиданно прерваны.

— Алло, парочка! Вы уже слышали? — Молодой атлантид поспешно двигался им навстречу.

— Что мы должны были слышать? — Карраро, внезапно очнувшийся от своих раздумий, угрюмо уставился на него.

— Сообщение поступило четверть часа назад. Маран и другие старейшины отложили принятие решения об установлении контактов с людьми до следующего столетия. Однако мне надо спешить. Всего доброго!

Молодой атлантид промчался мимо них и скрылся вдали.

— Пожалуй, я этого и ожидала. — Финна взглянула на Карраро.

— Да, это можно было предвидеть, — ответил он.

Финна и Карраро, два дельфина, удовлетворенно поплыли дальше своей дорогой.

Мортонсон прогуливался тихо-мирно по безлюдным предгорьям Анд, никого не трогал, как вдруг его ошарашил громоподобный голос, исходивший, казалось, отовсюду и в то же время ниоткуда.

— Эй, ты! Ответь-ка, что в жизни главное?

Мортонсон замер на ходу, буквально оцепенел, его аж в испарину бросило: редкостная удача — общение с гостем из космоса, и теперь многое зависит от того, удачно ли ответит он на вопрос.

Присев на первый же подвернувшийся валун, Мортонсон проанализировал ситуацию. Задавший вопрос — кем бы он там ни был, этот космический гость, — наверняка догадывается, что Мортонсон — простой американец, понятия не имеет о главном в жизни. Поэтому в своем ответе надо скорее всего проявить понимание ограниченности земных возможностей, но следует отразить и осознание того, что со стороны гостя вполне естественно задавать такой вопрос разумным существам, в данном случае — человечеству, представителем которого случайно выступает Мортонсон, хоть плечи у него сутулые, нос шелушится от загара, рюкзак оранжевый, а пачка сигарет смята. С другой стороны, не исключено, что подоплека у вопроса совсем иная: вдруг, по мнению Пришельца, самому Мортонсону и впрямь кое-что известно насчет главного в жизни, и это свое прозрение он, Мортонсон, способен экспромтом изложить в лаконичной отточенной фразе. Впрочем, для экспромта вроде бы уж и время миновало. Привнести в ответ шутливую нотку? Объявить голосу: «Главное в жизни — это когда голос с неба допрашивает тебя о главном в жизни!» И разразиться космическим хохотом. А вдруг тот скажет: «Да, такова сиюминутная действительность, но что же все-таки в жизни главное?» Так и останешься стоять с разинутым ртом, и в морду тебе шлелнется тухлое эктоплазменное яйцо: вопросивший подымет на смех твою самооценку, самомнение, самодовольство, бахвальство.

— Ну как там у тебя идут дела? — поинтересовался Голос.

— Да вот работаю над вашей задачкой, — доложил Мортонсон. — Вопросик-то трудный.

— Это уж точно, — поддержал Голос.

Ну, что же в этой поганой жизни главное? Мортонсон перебрал в уме кое-какие варианты. Главное в жизни — Его Величество Случай. Главное в жизни — хаос вперемешку с роком (недурно пущено, стоит запомнить). Главное в жизни — птичий щебет да ветра свист (очень мило). Главное в жизни — это когда материя проявляет любознательность (чьи это слова? Не Виктора ли Гюго?). Главное в жизни — то, что тебе вздумалось считать главным.

— Почти расщелкал, — обнадежил Мортонсон.

Досаднее всего сознавать, что можешь выдать неправильный ответ. Никого еще ни один колледж ничему не научил: нахватаешься только разных философских изречений. Беда лишь, стоит закрыть книгу — пиши пропало: сидишь ковыряешь в носу и мечтаешь невесть о чем.

А как отзовется пресса?

«Желторотый американец черпал из бездонного кладезя премудрости и после всего проявил позорную несостоятельность».

Лопух! Любому неприятно было бы угодить в подобный переплет. Но что же в жизни главное?

Мортонсон загасил сигарету и вспомнил, что она у него последняя. Тьфу! Только не отвлекаться! Главное в жизни — сомнение? Желание? Стремление к цели? Наслаждение?

Потерев лоб, Мортонсон громко, хоть и слегка дрожащим голосом, выговорил:

— Главное в жизни — воспламенение!

Воцарилась зловещая тишина. Выждав пристойный, по своим понятиям срок, Мортонсон спросил:

— Э-э, угадал я или нет?

— Воспламенение, — пророкотал возвышенный и могущественный Глас. — Чересчур длинно. Горение? Тоже длинновато. Огонь? Главное в жизни — огонь! Подходит!

— Я и имел в виду огонь, — вывернулся Мортонсон.

— Ты меня действительно выручил, — заверил Голос. — Ведь я прямо завяз на этом слове! А теперь помоги разобраться с 78-м по горизонтали. Отчество изобретателя бесфрикционного привода для звездолетов, четвертая буква Д. Вертится на языке, да вот никак не поймаю.

По словам Мортонсона, тут он повернулся кругом и пошел себе восвояси, подальше от неземного Гласа и от высоких материй.

Сокращенный перевод с английского Н. Евдокимовой

Откуда-то сверху послышалась автоматная очередь и дикий вопль. Фокс испуганно взглянул на часы.

— Опоздал! Теперь крышка! — В груди колыхнулось расслабляющее чувство страха. — Если б не это проклятое чаепитие с пустопорожними разговорами… — Он резко свернул под арку и, не разбирая дороги, бросился напрямик, в темноту.

Сначала под ногами был твердый асфальт, потом какая-то рыхлая земля, вероятно, клумба. Наконец он запнулся о проволочное заграждение и грохнулся в кусты. Выстрелы уже неслись отовсюду. Казалось, палят тут же во дворе из-за деревьев, из-за баков с мусором. Фокс приподнялся и, вытирая с ушибленного лба холодный пот, перевел дух.

Из-за деревьев было видно, как из дальнего подъезда спокойно вышел человек с ведром и, подняв голову, крикнул кому-то наверху: «Эгей, сосед, если не затруднит, взгляни, что там происходит…» Теперь Фокс заметил на балконе темную фигуру с огоньком в руке.

— Да комендантский час у них там начался, вот и палят в кого-то. Мне отсюда плохо видно. А, ерунда! Ты бы лучше рассказал, чем вчера хоккей кончился…

Фокс не стал больше слушать. Прячась за деревьями, он прошмыгнул мимо пустой беседки к котельной и, миновав ее, выскочил на противоположную улицу.

От ближнего квартала неслась уже минометная канонада и грохот разрывов. Едва не свалив урну на углу, Фокс свернул в свой переулок. В это время с пятого этажа послышался хриплый бас: «Бери малыша в клещи, Хью, я его вижу!» И следом — гулкий цокот подковок по железной лестнице.

«Все!» — в отчаянии воскликнул Фокс, напрягая последние силы. Вихрем ворвался он в подъезд и, вспугнув парочку на втором этаже, рванул на себя дверь квартиры.

Сбрасывая туфли, он уже смотрел сквозь стекла в гостиную, где за напряженными фигурами домочадцев плыл голубой дым выстрелов. Жена испуганно оглянулась и быстро замахала ему руками.

Очередной американский телебоевик уже начался.

— Слушается дело о сожжении храма Артемиды в Эфесе неким Каломеем, — провозгласил судебный служитель, оторвав судью от тяжелых дум.

— Каломей, зачем ты сжег храм? — спросил судья, размышляя, какую ошибку совершила его дочь, связавшись с этим мерзавцем — как, бишь, его…

— Я хотел прославить свое имя, — отвечал Каломей.

«Если бы тот негодяй не сбежал из Эфеса, я бы приказал утопить его в море», — неторопливо рассуждал судья сам с собой.

— Что? И все? — удивился он, услышав ответ Каломея.

— Мое имя, память обо мне сохранят дотошные историки. Имена ваятелей, создавших храм, забудут, а меня будут помнить вечно! — необдуманно заявил тщеславный преступник.

— Ты ошибаешься, Каломей! Писарь! Вычеркни имя Каломея из дела. А впиши… Герострата! — Судья вспомнил наконец имя несостоявшегося зятя. — Надо быть глупцом, — продолжал судья, — сжигая храм из-за пустого желания славы, говорить об этом мне.

— А каким будет приговор? — спросил палач.

— Утопите его в море, — сказал судья.

И убитого горем Каломея потащили к морю.

— Да! И запретите впредь упоминать имя Герострата, — крикнул вдогонку судья и погрузился в размышления о добре и зле.

На следующий день в городе все говорили о негодяе Герострате и о мудром судье.

Эвмен долго глядел в окно. Обширный институтский двор был пуст. Эвмену нравились те дни — люди называли их выходными, — когда он мог так вот, не спеша, классифицировать полученную за неделю информацию, а все непонятное, как обычно, уточнять во время дежурной встречи с руководителем лаборатории Павлом Филипповичем, или просто Пашей, как звали его сотрудники.

Эвмен услышал, как глубоко внизу, в недрах здания, вздохнул включенный транспортер. Потом по коридору четко простучали каблучки — это был не Паша. В комнату вошла новая лаборантка. Катя.

— Привет, Эвмен, — сказала она.

Рядом с тоненькой девушкой двухметровый робот со своими девятью гибкими конечностями выглядел достаточно представительно. Эвмена обрадовал незапланированный визит. Новой лаборантке Эвмен определенно симпатизировал. По его наблюдениям, отдавал предпочтение Кате и руководитель лаборатории.

— Понимаешь, Эвмен, не выходит одна задача, — сказала Катя. — А без нее мой дипломный проект горит.

— Горит? — удивился робот.

— Ну как ты не понимаешь! Вот условие, послушай.

Робот замер. Только в его огромных глазах-блюдцах иногда пробегали неспокойные блики, отражавшие мыслительный процесс.

Пауза затянулась.

— Да, конечно, без программирования ничего не выйдет, — разочарованно пробормотала Катя.

Махнув рукой, она сделала несколько шагов к выходу. И тут Эвмен схватил со стеллажа фломастер и, подскочив к стене, стал выводить на ее светло-кремовой поверхности какие-то формулы.

— К этому, — робот указал на последний знак, — нужно добавить еще интеграл столкновений.

— Ну конечно же! — воскликнула Катя. — Дальше я разберусь сама. Спасибо, Эвмен. Дай я тебя за это расцелую!

Робот вышел из стадии неподвижности только тогда, когда снизу донесся еле слышный вздох выключенного транспортера. Он оживился, заслышав в коридоре знакомые энергичные шаги.

Павел Филиппович был в добром настроении: ведь вечером он собирался j окончательно объясниться с Катей.

Эвмен пересказал Паше условие только что решенной задачи и спросил, правильно ли он вывел формулу.

— Остроумно, — похвалил его Паша. — Но насколько я помню, тебе не давали такой задачки, — добавил он, скользнув взглядом по стеллажам, набитым книгами и информблоками.

— Попутно пришлось решить… — произнес Эвмен, уклоняясь от прямого ответа.

«У него уже появились свои тайны. Он взрослеет», — мысленно отметил Павел Филиппович. Он уже совсем собрался было уходить, но что-то в поведении Эвмена насторожило его.

— Что еще? — спросил заведующий лаборатории.

— Есть вопрос. Как вы относитесь к Кате?

— К Кате?.. Какой Кате? — Павел Филиппович почувствовал, что начинает краснеть, и метнул на робота подозрительный взгляд. — А почему ты, собственно, спрашиваешь?

— Надо, — лаконично ответил Эвмен.

— Катя хорошая девушка…

— В таком случае, объясните мне, пожалуйста, воспитатель, что означает с ее стороны действие поцелуя?

Мучительная, до корней волос краска залила лицо молодого руководителя лаборатории. «Может, он стал ясновидящим?» — обожгла мысль.

— Я… я не знаю, — пробормотал он.

Робот впервые слышал от человека эти слова.

— В таком случае я сам объясню вам, воспитатель, — великодушно заключил он.

Мистер Смит только что было собрался смешать себе мартини, как раздался отвратительный скрежет, и уже открытая бутылка вермута выскользнула из его рук. Успев подхватить лишь бутылку джина, Смит бросился к окну. За рассеянным сиянием в сотне ярдов от дома ничего не было видно. «О, боже!» — сказал Смит и бросился к телефону вызывать полицию.

Он сделал добрый глоток джина прямо из горлышка — и вдруг услышал странный шипящий звук, доносившийся снаружи через открытую входную дверь. Смит подождал минуту, но шипение не прекращалось, и тогда он осторожно вышел на улицу. Там, где только что было огненное сияние, поднимался густой туман. Смит стоял и смотрел еще минут пять. Когда же он собрался вернуться в дом, чтобы снова глотнуть джина, из тумана вышел человек и сказал:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, — ответил мистер Смит. — Вы из полиции?

— Нет, — ответил незнакомец. — Я оттуда. — И он показал пальцем в сторону тумана. — У меня все-таки испортилась система охлаждения.

— Вы астронавт! — решил Смит.

— Я преодолел расстояние всего в несколько миль. — Незнакомец скромно пожал плечами. — Я скорее путешественник во времени. — Он зажег сигарету. — Единственный в мире путешественник во времени, — добавил он с ноткой гордости в голосе.

— Настоящий? Ну да? Тогда пойдем выпьем. Вермут весь пролился, но джин я спас.

— С удовольствием, — сказал незнакомец, и они вошли в дом.

— Из прошлого или из будущего? — спросил Смит, передавая бутылку своему гостю.

— Из будущего, — ответил путешественник во времени после хорошей паузы. — То, что нужно, — добавил он, возвращая бутылку.

— Ну что ж, — сказал Смит. — Я думаю, вам не терпится мне все рассказать.

— О, конечно!

— Прошу вас, — сказал Смит, вновь вкладывая бутылку незнакомцу в руки.

— Машину я сам изобрел. Отыскал укромное местечко, кстати, неподалеку от вашего городка, и там ее построил. Все подсчитал с точностью плюс-минус. — Пришелец снова замолчал, чтобы глотнуть джина. — И конечно, больше всего меня волновал минус.

— Но вы решили рискнуть, — перебил его Смит.

— Естественно. Так получилось, что сработал минус. И вся моя мастерская вместе с городком взлетела на воздух. Там, в будущем.

— Это плохо, — прокомментировал Смит, протягивая руку за бутылкой.

— Да. Высвободилось столько энергии! Сила взрыва отбросила меня через пространство прямо к вашему дому. Кстати, мне очень жаль, если я вас потревожил.

— Пустяки, пустяки. Ерунда.

— В общем, как бы там ни было, я рискнул и не жалею об этом. Это был сознательный риск, но я доказал свою правоту. Несмотря ни на что, я считаю, что это того стоило. Как вы думаете?

— Что ж, наверное, это того стоило. — Смит сделал последний глоток, оставив несколько капель на дне гостю. — Кстати, как далеко то будущее, из которого вы прибыли?

Путешественник во времени взял бутылку и посмотрел на часы.

— Оно отстоит от настоящего на восемнадцать минут.

— Тогда не стоило, — безразлично сказал Смит.

Задержанный старик в обтрепанной одежде не походил на городского бедняка. Было видно также, что в полицейском участке он впервые.

— Оставляете залог? — спросил сержант, писавший протокол.

— Чего еще?.. — заворчал тот, видимо, не понимая, о чем идет речь.

— Сможете вы внести сто долларов как гарантию явки в суд завтра утром?

— Это же куча денег!

— Значит, мне придется посадить вас под замок. — Сержант повернулся к полицейскому:

— Обыщите его и отведите вниз.

Затея с обыском старику не понравилась, и, когда полицейский извлек из-под его рубашки полотняный мешочек, он пылко запротестовал:

— Отдай сейчас же! Это мое! Нет у вас такого права — отбирать. Ворюга! Я не потерплю!

А сержант изумленно вздохнул:

— Слушайте, папаша, неужели вы не знаете, что столько денег носить с собой опасно?

При этих словах молодой человек, сидевший в углу комнаты, оставил чтение, поднялся и приблизился к стойке.

— Сколько же у него там, сержант?

Полицейский показал на пачку банкнотов, которые он извлек из мешочка, и прикинул:

— По меньшей мере пять тысяч.

— Здесь пять тысяч пятьсот, — поправил старик. — Эти деньги заплатил Сайлас Джонс за мою ферму, когда я и хозяйка решили перебраться в город. Сайлас может подтвердить…

Репортер уголовной хроники ривертонской «Вечерней звезды» заинтересовался. Он прочел вслух из листка протокола:

— «Генри Тукер, девятьсот шестнадцатого года рождения, Десятая улица, мелкое воровство».

— Что он украл, сержант?

— На семьдесят центов бижутерии из галантерейного магазина на углу Десятой и Вишневой улицы.

— С такими деньгами за пазухой! — обрадовался репортер.

— Не так это было! — закричал задержанный. — Я не собирался уходить, как говорят продавцы, я искал парня, заведующего этой дурацкой лавкой. Я в жизни ничего не украл!

Репортер засмеялся:

— Он, может, и правду говорит, сержант.

— Вот что, папаша, — сказал полицейский. — Зачем вам оставаться в тюрьме, если есть деньги на залог?

Спокойно и терпеливо начал он растолковывать старику, в чем смысл залога. Наконец тот понял, что его сто долларов возвратятся к нему после слушания дела в суде.

— А остальные деньги сейчас мне вернете? — настороженно спросил задержанный.

— Да. Но вам лучше положить их в банк, чтобы вас не ограбили.

— Я собирался, но мы с хозяйкой только-только устроились, и я пока не успел выбрать надежный банк.

Старикан пришпилил мешочек с деньгами под рубаху и удалился. Репортер взглянул на часы.

— Скоро выпуск номера, — сказал он. — Потащусь, пожалуй, в редакцию.

— Постой, Чарли! — воскликнул сержант, проводив репортера до дверей. — На твоем месте я ничего не стал бы об этом писать.

— Отчего же? Выйдет неплохая заметка.

— Если напечатают твое сообщение, старика наверняка до утра обчистят!

И все-таки в последнем выпуске «Вечерней звезды» рассказ о забавном происшествии появился на первой странице под развернутым заголовком. Как репортер и предполагал, вышла действительно неплохая заметка. Он выжал что мог из своего материала, описав происшествие с беззлобным юмором.

— Ну, как тебе мой рассказец, сержант? — спросил наутро репортер. — Ведь неплохой?

— Да, — вяло согласился полицейский. — Ничего историйка. Но ты же обещал мне ее не печатать!

Репортер негромко рассмеялся.

— Я еще не видел утренних газет, но готов поставить доллар, что нашего деревенского друга прошлым вечером не обокрали.

— Его не обокрали…

— Так я и думал. — Чарли был весьма доволен собой. — Знаешь, я, когда шел отсюда, проследил за стариком и видел, как он сдавал в банк свои пять тысяч четыреста. А потом уже… Что такое? В чем дело, Стив?

— Надо было хоть упомянуть про вклад в банк в твоей заметке, — устало сказал сержант. — Генри Тукера убили перед его домом вчера вечером. В канаве мы нашли его чековую книжку.

— Алло. Ты, мама?…Ах, простите, девушка, я думал, что разговариваю с… Нет, мне междугородный… Что?…Контервиль, Огайо… Что? Да я и не думал вешать трубку!

Нервничая, он нашарил в кармане пачку сигарет, зацепил двумя пальцами одну и торопливо воткнул между зубами, взглянул на часы и нахмурился. Футбол кончился полчаса назад — шествие болельщиков будет спускаться мимо вниз по улице с минуты на минуту. Поднеся огонь к сигарете, он услышал, что в трубке невнятно журчит голос, и выкинул спичку.

— Здравствуй, мама, это Джерри!..Да, я тебя хорошо слышу… Нет, у меня порядок… — Его голос на мгновение дрогнул. — Как папа? Есть какие изменения? Последовало недолгое молчание.

— Угу. — Голос его стал глуше, когда он снова заговорил в трубку: — Ясно. Ага. Сегодня днем, да? А другой врач, он говорит то же? Угу… Сказали они, сможет ли он… Я говорю, может папа уже немного двигать руками? Ну что ж, это ничего не значит… Да, конечно, все это требует времени. Да, год, а может, и того меньше…

Вытащив из кармана другую сигарету, он быстро прикурил ее от первой и придавил окурок каблуком.

— Какие деньги? А, ты говоришь о тех, что я послал на прошлой неделе? Ну, мам, я же писал обо всем этом… Разумеется, это из стипендии. Мне в колледже дают повышенную стипендию, потому что я хороший футболист. Так что, понятно, мне не надо тех денег, что вы с папой откладывали на учебу в колледже, и я просто подумал, что, может, теперь, пока папа полежит и все такое…

На расстоянии он теперь отчетливо расслышал звук приближающегося оркестра.

— Ну, мама, мне пора кончать. Вся команда с болельщиками сейчас явится. У нас торжество по случаю сегодняшней игры. Мы обыграли Эльфорд всухую, шестнадцать — ноль… Конечно же, всю игру; ты бы видела меня на поле. Я отбил два мяча у самых ворот. Все после игры идут в «Семпл», мне надо спешить. Они, конечно, все хотят, чтобы я там тоже был. Ты сейчас слышишь оркестр?

Становилось шумно; возбужденные голоса взвивались над шумом литавр.

— Да, мама. Еще кое-что, прежде чем они придут. Слушай, так я буду высылать теперь вам десять-двенадцать долларов в неделю или около того, пока папе не станет лучше… Не, мам! Брось, у меня полно. Конечно, для хорошего игрока всегда найдется дело… Вот они уже здесь. Слышишь их?

Оркестр сгрудился снаружи. Кто-то выкрикивал приветствия.

— Это мне, мама… Конечно. Ведь по правде я выиграл им сегодняшний матч. Слышишь теперь? — Он пинком распахнул дверь и повернул трубку к дверному проему. Там вызывали: «Джерри! Эй, Джерри, кончай разговаривать, иди сюда!»

— Слышишь теперь, мама? Теперь до свидания. И знаешь, если тебе случится увидеться с Элен, — беспечно добавил он, — скажи ей, что очень жаль, что я не смог пригласить ее на бал первокурсников, как хотел, но из-за футбольного сезона, тренировок и прочего… Скажи ей, мама. Она… она не ответила мне на последнее письмо. Ладно, мам. Скажи папе, у меня все в порядке, слышишь? Не волнуйся, ну… Пока.

Положив трубку на рычаг, он вышел из кабинки. Его фигура на миг отразилась в высоком зеркале, укрепленном на стойке с газированной водой: привычная белая шапочка, белоснежный пиджак с красной строчкой бара «Семпл» на лацкане. Толпа выстроилась в очередь перед стойкой, выкрикивая: «Джерри!», «Не тяни, Джерри, подавай наконец пиво!»

Рано появились белые нити в ее блестящих волосах. «Звездный дождь!» — сказал, погладив их, человек, который стал потом ее мужем. Он хватал с небес и другие звезды — блестящий математик, в детстве и юности коллекционировавший дипломы олимпиад, а позже — лауреатские медали. Только вот привычка считать себя особенным, не таким, как все, заставила его в конце концов почувствовать себя одиноким. Настолько одиноким, что даже встреча с нею уже не смогла ему помочь. Он был совсем рядом — и очень далеко. Она боролась с ним за него и еще надеялась на что-то, но он погиб в автомобильной катастрофе.

У нее остался только сын. Мальчик не хуже других. Ничем не хуже. И не лучше. Такой же, как все. Сын был глуховат — и миниатюрный слуховой аппарат надежно спрятали в очках с простыми стеклами. Носящих очки в наше время много, они особо не выделяются, а вот слуховой прибор не должен быть заметен.

Соседки хлопотали, чтобы их детей приняли в английскую школу, — ее вполне устраивала самая обычная, не специальная, не экспериментальная, самая средняя — хватит с нее одного великого человека.

Все родители по второму разу проходят школьные предметы — вместе с детьми — и жалуются, что нынче от детей чего только не требуют. И она не удивлялась, что ей трудно угнаться за сыном, пока не обнаружила, что он — в шестом классе — занял первое место на математической олимпиаде. Она не только удивилась, но и испугалась. Неужели мальчик пойдет в отца? И тоже будет ощущать себя одиноким гением, даже когда его плечи согнутся под бременем славы и почестей?

— Ох и задачки же вам дают! — сказала она однажды самым естественным голосом. — Для старшей группы детсада. И еще олимпиадой это называют.

И мальчик обнаружил, что мать не хуже его справляется с самыми каверзными вопросами.

На самом же деле, на то, что у сына занимало часы и даже минуты, у нее уходили дни. Но у секретаря на маленьком предприятии работа не слишком напряженная, время выкроить удавалось.

Наступил момент, когда прежних школьных знаний оказалось безнадежно мало. Она приобрела вузовские учебники по математике, и время от времени тайком от сына бегала с ними к старичку соседу, профессору.

Но вот однажды мальчик испуганно позвал ее с кухни и показал на пятачок, который катался по полу.

— Видишь, орел? Я только что в восемнадцатый раз угадал, что выпадет орел!

Она засмеялась. Не поняла сразу, что им грозит. И тогда сын поднял пятачок, повертел немного, сказал: «Решка» — и подбросил монету так, что она завертелась. Казалось, закон всемирного тяготения перестал действовать — пятак долго кружился на одной и той же высоте, потом все-таки стал опускаться, ударился о паркетный пол, чуть подскочил и снова упал, чтобы, поиграв, успокоиться — кверху той стороной, на которой было вычеканено: «5 копеек» и пониже «1981».

Оставаясь одна дома, она часто играла сама с собой в «орла» и «решку». В эти дни белый цвет в ее волосах окончательно одержал победу над черным, и никто уже не сказал бы, что ее волосы похожи на звездный дождь.

Она смотрела на зажатый между пальцами пятак, пыталась уловить ту невесть откуда идущую подсказку, на которую ссылался порой ее сын, иногда чувствовала, будто уловила, и выпускала пятак или подкидывала… Но закономерности в результатах она не находила. Однажды, безнадежно следя за падающей монеткой, женщина заметила, что пятак на мгновение остановился, — удалось даже разглядеть, какой стороной он был в этот момент обращен кверху.

Довольно быстро выяснилось, что она способна влиять на полет монетки и опускать ее на пол «орлом» или «решкой» вверх — по собственному выбору. Для этого приходилось всего лишь придерживать взглядом падение звонкого кругляша, чтобы проследить за ним.

Мальчику сейчас пятнадцать — девятиклассник. И ему слишком много задают уроков, и некогда тратить время на подбрасывание монетки. Тем более его способность угадывать пошла на спад уже после седьмого класса.

А еще у него шахматная секция, киноклуб, фотолаборатория… И кажется, появилась девочка. Ему даже письменный стол за собой убрать некогда.

Мама теперь часто остается одна. Грустно смотрит на разбросанные сыном книги. Грустно и пристально. Под ее взглядом они одна за другой плавно поднимаются со стола и отправляются к книжной полке, на свои места.

В последний раз ЛЕВЫЙ парил по помещению своей лаборатории. Долго пребывал он в одиночестве и теперь собирался совершить то, что сулило дать ему спутника. С того момента, как превращение родного солнца в сверхновую вызвало гибель обитателей его планеты, остаток своей жизни он провел здесь, на станции-лаборатории, выполняя опыты по телепортации на далекие расстояния.

ЛЕВЫЙ с тоской замечал, что сила телекинеза ослабевала со смертью каждого члена экипажа и приближалась к своему низшему пределу. Да, его соотечественники всегда уходили на космические станции и корабли по меньшей мере вдвоем, так как только в этом случае доставало духовной концентрации, чтобы действовали телекинетические силы.

Но сегодня настал счастливый день. Скоро у ЛЕВОГО появится спутник, который укрепит силу телекинеза. Его опыты удались. Это были первые успешные эксперименты с того времени, как ученые станции обнаружили гибель своей родной планеты. Тогда ими овладело малодушие. Они оказались прикованными к станции, ибо космические корабли разрушились одновременно с планетой. Бессильные что-либо сделать, они вынуждены были наблюдать, как постепенно один за другим уходили из жизни члены экипажа; и они, покорившись судьбе, не предпринимали никаких попыток к спасению.

ЛЕВЫЙ становился сосредоточенным и печальным, когда в мыслях возвращался к тому времени. С тех пор как он остался наедине с собой и чьи-либо мысленные импульсы более не достигали его мозга, он возобновил опыты, подгоняемый желанием установить в конце концов контакты с другими существами. Он преодолел порог познания и открыл закон односторонней телепортации на большие расстояния. И хотя теперь ЛЕВЫЙ и не был в состоянии сам приблизиться к обнаруженным им существам, зато они смогут прийти к нему.

Годами ЛЕВЫЙ занимался поисками родственной ему цивилизации, и вот сегодня после долгих трудов ему посчастливилось. Были сделаны все приготовления для встречи существа, чтобы оно не испытывало здесь никаких неудобств. Оно почти полностью походило на него, и он страстно желал этого контакта.

Телепортационный луч прибора, созданного подвижническим трудом, был уже направлен на цель. ЛЕВЫЙ сел за операторскую аппаратуру, его искусственные конечности заработали на рычагах и клавишах. Телепортационное поле, засверкав, растянулось, сжалось и вновь растянулось. На нем вырисовывалось расплывчатое очертание какой-то фигуры, и ЛЕВЫЙ теперь твердо знал, что уже скоро одиночество больше не будет его уделом…

Доктор Фишер довольный лежал в своей постели. Он читал рассказ в «Научно-популярном журнале» и ухмылялся. Эти журналисты даже популярную науку сдабривают модными выражениями. Одна фраза развеселила его особенно: «Совершенно неожиданные открытия таятся прямо-таки под нашими ногами!» Доктор Фишер засмеялся, отложил журнал в сторону и поднялся с постели, чтобы принять сердечные капли. Вдруг он остановился, у него закружилась голова; побледнев, он уставился на свою правую войлочную туфлю, которая медленно таяла на глазах и наконец исчезла…

Рисунок В. Викторова

Перевел с немецкого И. Свирский

Звездолет «Пульсар» находился на полпути между Кассиопеей и Андромедой, когда столкновение с осколком астероида превратило его в неуправляемую груду металла…

Стив Клим сидел в командирском кресле и хмуро смотрел на консоль Мозга. Мозг, как и весь корабль, пострадал в катастрофе: сигнальная матрица, еще недавно переливавшаяся всеми цветами радуги, поблекла.

«Неужели закончилась моя недолгая жизнь звездолетчика? — мрачно думал Стив. — В первом же полете… Чего стоит после этого теория вероятностей? Немыслимый расклад случайностей, и конец всему».

Он испытывал чувство обреченности. Гибель была неотвратима: система жизнеобеспечения почти полностью вышла из строя, энергоснабжение нарушилось, и если бы не люминесцирующие стены штурманского зала, его охватила бы тьма…

Стив закрыл глаза, и на миг ему показалось, что ничего не произошло: «Пульсар» по-прежнему поглощает пространство, а экипаж, объединенный Мозгом в единую систему — достигший совершенства организм, — делает свое дело, составляющее смысл жизни каждого из пяти астронавтов.

Яркие индивидуальности, они идеально дополняли друг друга.

Легендарный командир Иван Громов, это о нем еще мальчишкой читал Стив: «Суровое лицо звездного капитана избороздили ветры дальнего космоса». Газетный штамп, бессмыслица (какие могут быть ветры в космосе?), но до чего же верно сказано!

Астронавигатор Ле Куанг. Говорили, он знает наперечет все звезды в Галактике, и поглоти меня вселенная, если это не так.

Бортинженер Вель Арго — золотые руки, Левша, способный подковать блоху. Так уверял Иван, а он не бросает слов в космический вакуум.

И, наконец, Илин Роу, врач, единственная женщина в экипаже, самая красивая и добрая из всех женщин Земли…

Пятым был он, пилот-стажер Стив Клим, недавний выпускник Звездной академии, мальчишка в сравнении с признанными героями космоса.

И он гордился тем, что его биотоки смешивались с их биотоками в цепях Мозга. Они почти не говорили друг с другом. Динамичный обмен мыслями, воплощенный в быстропеременные электрические потенциалы, позволял обойтись без лишних слов.

В который раз Стив пытался оживить Мозг: неистощимый источник его питания, аккумулятор энергии космических излучений, судя по всему, избежал гибели — в верхнем правом углу матрицы теплился уголек — единственная его надежда.

Стив методично, квадрат за квадратом, простукивал панель. И вот после глубокого беспамятства вздохнул Мозг, выцветил матрицу, отозвался в сознании Стива могучим приливом мысли. А затем все явственней и уверенней зазвучали в его собственном мозгу голоса старших товарищей. Как будто и впрямь не было катастрофы.

— Струсил, малыш? — с дружеской насмешкой поинтересовался командир. — Успокойся, у тебя есть шанс!

— Вы… Не может быть… Но каким образом?..

— Время дорого, Стив, — прервал Громов. — Вникай в то, что скажет Ле Куанг.

— В этом районе, Стив, — заговорил астронавигатор, — сейчас находится исследовательский корабль «Проблеск». Немедленно катапультируйся. Мы просчитали траекторию встречи.

— Перед тем как покинуть звездолет, включи систему управления, нужно ввести программу поиска и сближения, — дополнил Вель Арго.

— А как же вы? Не могу же я уйти без вас…

— Пилот-стажер Стив Клим! — прогремела команда. — Надеть скафандр и катапультироваться!

— Живи и будь счастлив, — прошелестел напоследок голос Илин Роу.

— Как видно, я спасся благодаря галлюцинации! — закончил свой рассказ Стив Клим.

— Почему вы решили, что это была галлюцинация? — спросил командир «Проблеска».

— Чудес не бывает, — вздохнул Стив. — Я видел смерть членов экипажа.

— Вы правы, чудес не бывает. А ваше спасение в результате галлюцинации и было бы как раз чудом. Однако вероятность этого равна нулю. Чтобы оказаться рядом с кораблем, требовалось ювелирно рассчитать траекторию, вывести вас к «Проблеску» с точностью до микросекунды, при этом уравняв скорости и выполнив терминальный маневр…

— Не могли же погибшие!..

— При чем здесь погибшие? Скорее всего дело обстояло так… При столкновении с космическим телом, по-видимому, нарушилась структура синхронейронных сетей. Ваших и Мозга. Одни связи распались, другие разветвились, третьи образовались наново. Схема неожиданно усложнилась, и это вызвало качественный скачок интеллекта. Мозг обрел собственное сознание. И воплотил в себе личности всех членов экипажа.

— Поразительно… — прошептал Стив.

— Надеюсь, вы не отключили Мозг перед катапультированием?

— К счастью, нет. Ведь это станет для них бессмертием.

После дождя, заказанного на ночь, асфальт чуть лоснился. Улица за окном еще не проснулась. Марк неторопливо заканчивал завтракать в уютной тишине, потом встал и направился к рабочему столу.

— Доброе утро, — привычно произнес он. В ответ включился экран, и по нему побежали слова:

— ДОБРОЕ УТРО, МАРК. КАК СПАЛОСЬ?

— Паршиво. Снова проклятый артрит.

— ЭТО ПЛОХО. ТРЕТИЙ ПРИСТУП ЗА МЕСЯЦ. СВЯЗАТЬСЯ С ДОКТОРОМ?

— Спасибо, позже.

— СЕГОДНЯ 15 АПРЕЛЯ. ДО ПОЛУНОЧИ НЕОБХОДИМО ВЫПЛАТИТЬ ГОДОВОЙ НАЛОГ. ОТКЛАДЫВАТЬ БОЛЬШЕ НЕЛЬЗЯ. ПРИСТУПИМ?

— А может, как-нибудь… — Марк недолюбливал эту длительную процедуру.

— ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ, МАРК.

— Ладно, поехали.

Марк следил за цифрами, которые выстраивались на экране. Доходец ничего, больше чем предполагал. Впрочем, при нынешних ценах этого и не заметишь.

Вспыхнула цифра-налога. Теперь право Марка — распределить по рубрикам, как использовать деньги, которые он отдаст государству. На экране стали появляться названия возможных вложений.

— ПОМОЩЬ ДЕТЯМ БЕДНЯКОВ.

— Сто долларов, — сказал Марк, вспоминая о своем голодном детстве.

— ПРОТИВ БЕЗРАБОТИЦЫ.

— Пятьдесят.

— НА НУЖДЫ ИСКУССТВА.

— Пятьдесят.

Трудно представить себе жизнь городка без музыки, без картин и памятников. Марк не мог забыть воскресные концерты на берегу реки — жена завороженно слушала оркестр, а дети глазели на танцоров.

На экране возникали все новые рубрики, и он без суеты называл цифры…

В то утро множество людей одновременно с Марком давали указания, как лучше использовать доллары, которые они платят в качестве налогов.

Инженер Эрик Хессе, проработавший сорок лет на одном заводе, направил свои деньги на контроль за погодой, на исследования по созданию новых сортов пива и на развитие женской гимнастики — его правнучка участвовала в состязаниях. Но после распределения налога у Эрика осталась неиспользованная сумма, и он никак не мог решить, на что ее потратить.

Том Ханна, фермер из Оклахомы, отнесся к акту выплаты налогов чрезвычайно серьезно и долго обмозговывал свой выбор. Он вложил деньги в развитие аграрных банков, в кафедры сельского хозяйства при университетах, в ветеринарную школу и в местную футбольную команду. Но вот незадача — обнаружился остаток. Как быть с ним?

Люди по всей стране вкладывали деньги в программы, которые касались непосредственно их жизни. С тех пор как было введено самостоятельное распределение государственного бюджета налогоплательщиками, экономисты предрекали хаос, но ничего подобного не произошло. Люди знали, чего хотели, и отметали все непопулярные проекты.

Тем временем Марк называл все новые цифры. Столько-то на дома престарелых. Столько-то на питание школьников…

— РАЗРАБОТКА НОВЫХ ВИДОВ ОРУЖИЯ.

Марк вздрогнул: в который раз норовят — что ни год.

— Ноль! — отрезал он. Вот если бы придумали бомбу, которая уничтожит всех «ястребов», тогда другое дело. Оружия вполне хватает, чтобы не один раз уничтожить планету. Зачем же еще? Он и сам достаточно понюхал пороху: хотя вьетнамская война закончилась задолго до его рождения, он не избежал схваток за нефтяные районы, авантюр в Латинской Америке. Оба его брата погибли в джунглях, а сам он получил два ранения.

Слова на экране вдруг расплылись. Марк ладонью вытер слезы.

— КОНЕЦ СПИСКА, МАРК. ОСТАТОК 795 ДОЛЛАРОВ 32 ЦЕНТА. ВЫ ОБЯЗАНЫ РАСПРЕДЕЛИТЬ ВЕСЬ НАЛОГ.

Он был неразлучен с братьями. Счастливые дни закончились вместе с их гибелью. Да, скорбеть по павшим — святой долг, но был ли смысл в их гибели, был ли?..

— ВВЕСТИ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ СТАТЬЮ?

— Да, — сказал старик почти шепотом.

— ЖДУ ВВОДА ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ.

— Мир, — сказал Марк.

— БУДЬТЕ ДОБРЫ, ТОЧНЕЕ.

— Я сказал «мир», черт побери! Мир — вечный и нерушимый!

Марк резко встал, опрокидывая стул. Его глаза были полны слез.

В этот же день, пятнадцатого апреля, большинство налогоплательщиков высказали то же желание.

К рождеству оно осуществилось.

Тергор задыхался от нетерпения. Медленно, ох как медленно заходил на стыковку посадочный модуль. Внизу так же неторопливо плыл темный овал теневой стороны планеты.

Наконец стыковка и маета переходного шлюза позади. Не глядя по сторонам, Тергор бросился к капитанской рубке. Ему едва успевали уступать дорогу, удивленно смотрели вслед.

— О, кэп! — крикнул Тергор, влетая в рубку. — Они овладели Временем. Мне удалось…

— Стоп! — Капитан не любил сумбурных докладов. Лишь убедившись, что Тергор перевел дух, он сказал спокойно: — Говори, я тебя слушаю.

— Кэп, здешняя цивилизация оседлала Время! Вот взгляните. — Тергор протянул капитану стопку цветных снимков. — Я не голословен. Они широко используют интеграторы Времени и, кажется, делают это больше для забавы. Интеграторы различны по размерам, их схемы путанны и порой лишены всякой логики, но несущая основа везде одинакова. Состоит она из бесконечного числа мельчайших деталей, и изготовить ее невероятно трудно. Так они, хитрецы, научились эти основы выращивать, как мы выращиваем кристаллы. Мне удалось прихватить с собой неплохой экземпляр, правда, была погоня…

— Отлично, Тергор, отлично. Я не силен в интеграторах, ты знаешь, но снимки производят впечатление. Вооруженный дубиной дикарь рядом с роботом, босая девица, повисшая на шее аборигена в скафандре, — все это говорит само за себя. Время — уже не проблема для них… Это твои преследователи?

— Да, и гнались они за мной довольно настойчиво.

— Вот что, Тергор, если я правильно понял, эти основы — главная деталь интеграторов. Боюсь, поняв, что к чему, аборигены и в космосе не оставят нас в покое. Ты сам видел — околопланетное пространство забито их спутниками и станциями. Они постараются захватить нас с поличным. Нельзя терять ни капли времени.

Капитан вдавил клавишу общей связи:

— Внимание, всем службам корабля приготовиться к экстренному старту на Миеру, домой.

Проведя ускоренную ориентацию в пространстве, корабль миерян умчался в глубины Вселенной. Он уносил с собой бесценный груз: главную деталь интегратора времени — симпатичную зеленую елочку, вырванную Тергором у Кузубовского городского Дома культуры.

А по всей Земле продолжался веселый новогодний карнавал.

Рисунок В. Викторова

Корабль виток за витком двигался по геоцентрической орбите, а капитан объяснял своему заместителю и единственному члену экипажа теорию обнаружения разумных существ.

— …Технология это, конечно, важно. Но она может быть и у остановившейся в развитии цивилизации. И если обнаружишь на планете заводы, то начинай исследовать жителей. Выбери наиболее выдающихся представителей и проверь, сохранилась ли у них возможность развития. Разумные существа должны обладать свежестью восприятия, способностью удивляться. Если этого нет, то никакая техника им не поможет. Вымрут. Понял?

— Понял, — вздохнул помощник. Перед каждой планетой ему приходилось выслушивать весь набор капитанских поучений, и бедняга знал их уже наизусть.

— Если так, то выводи разведзонд…

Лешка Чижов, а точнее, Алексей Николаевич Чижов, потому что не годится даже очень молодого кандидата наук называть Лешкой, с самого утра пребывал в дурном настроении. Схема не работала, и приходилось методично, одну за другой, проверять все цепи. А на улице была весна. В это время можно или совсем ничего не делать, или ставить такие опыты, чтобы дух захватывало, но сидеть целый день с тестером в руках — невыносимо.

Весна врывалась в комнату. Окно было распахнуто, и металлическая сетка, забиравшая проем, поднята вверх. Не следует думать, что сетка исполняла обязанности решетки, просто установка при работе создавала помехи, и легче было заэкранировать все помещение целиком.

Алексей Николаевич, или попросту Алексей (так прилично называть даже кандидата наук), поднял голову от очередного вполне исправного блока и увидел странное существо, которое висело над столом. Это была женщина двадцати сантиметров ростом, с золотыми волосами и глазами цвета травы. Облачко переливающейся ткани скрывало ее фигуру. Женщина улыбалась.

— Ты меня узнал? — спросила она. — Я фея из старой сказки. Я прилетела посмотреть, как живут люди, а потом снова уйду к своим сестрам на зеленые лужайки.

— Разумеется, узнал, — ответил Алексей. Затем, отвернувшись от феи, снял трубку внутреннего телефона и набрал номер.

— Юрий? Это Чижов говорит. Видел твою последнюю модель. Блеск! Что значит — еще не готова? Отлаживаешь? Брось разыгрывать, она у меня по комнате летает.

— Я фея из сказки… — жалобно пропела летающая красавица.

— Ты — радиоуправляемый аппарат из лаборатории товарища Смирнова, — в тон ей ответил Алексей, а потом снова закричал в трубку:

— Ты не признаешь, что это твоя работа? Ну ладно, приходи. И ничего не будет? Посмотрим. Дело в том, Юрочка, что моя комната легко экранируется и ты не успеешь увести модель…

Фея бросилась к окну, но Алексей, опередившее, опустил сетку. Затем поднял безжизненно опустившееся на пол тельце и удовлетворенно хмыкнул, увидев, что поперек туловища проходит шов…

В космолете царило уныние. Капитан приказал немедленно стартовать.

— Может быть, еще одну попытку? — спросил помощник. — Такая многообещающая планета, их древний фольклор бесподобен. Может быть, мы в чем-то ошиблись с зондом?

— Зонд был выбран правильно. На его трансформацию в фею мы затратили непозволительно много энергии. Боюсь, что горючего может не хватить на обратный путь. Эта планета бесперспективна, здесь уже разучились удивляться.

А в это время в лаборатории Чижова Алексей и Юрий склонились над открытым зондом. Они разглядывали его устройство, ахали, в восторге хватались за головы, и удивлению их не было границ.

Грэм Кракен умирал. Его взгляд отвлеченно блуждал по потолку, пока он в который уже раз выслушивал уверения врача.

— Это единственный выход, кроме того, вам нечего терять. Когда-нибудь в будущем медицина достаточно продвинется вперед для того, чтобы разморозить и оживить вас. Мы научимся лечить многие болезни. Вы снова будете жить…

Вскоре Грэм Кракен был заморожен.

Ему снилось, что он на берегу теплого моря, но постепенно сон растаял и пришлось открыть глаза. Незнакомая палата, какой-то человек в кресле около кровати.

— Доброе утро! — произнес посетитель. На вид ему было лет за семьдесят. Редкие седые волосы, сморщенное лицо.

— Доброе утро! — ответил Кракен и, не зная, что сказать, добавил: — У вас замечательные серьги.

— Благодарю вас. Это антенны.

— ???

— Радиоприемники вшиты в мочки ушей.

— Зачем?

— Стерео!

— А как они выключаются?

— Никак. Сегодня отличная погода.

— Да, действительно, я сразу не заметил. Кстати, погоду уже контролируют?

— Пробовали какое-то время. Потом бросили.

— Слишком много противоречивых интересов?

— Угу.

— Жаль. — Кракен взглянул в сторону занавешенного окна. Внезапно стекло за портьерой разлетелось вдребезги.

— Что это? Уличные бои? — спросил он с тревогой.

— Нет. Сверхзвуковой транспорт.

Новое стекло автоматически скользнуло на место разбитого.

— Кстати, какой сегодня год?

— Две тысячи восемьдесят восьмой, — ответил старик.

— А что с моим состоянием, вы не знаете? Мои деньги? Мои владения?

— Боюсь, ничего не сохранилось. Ваше оживление и лечение полностью оплачивал я.

— О, я вам очень признателен. Не знаю, как я смогу вас отблагодарить, — произнес Кракен. Ему захотелось выглянуть в окно, и он попытался подняться, оперевшись на локоть.

— Пожалуйста, не двигайтесь, — встревожился старик. — Вам надо отдохнуть перед пересадкой сердца.

— О господи! — Кракен опустился на подушку. — У меня еще и с сердцем что-нибудь не в порядке?

Старик покачал головой, осторожно встал и обернулся.

— У вас все в порядке. Сердце не в порядке у меня.

Когда Нэдин Герман, референт Бюро межпланетных путешествий, закончила все расчеты, она не бросилась по коридорам и не закричала ликующе: «Эврика!» То есть, конечно, она бросилась и закричала, но сделала это мысленно, про себя. В реальности же Нэдин просто отключила гравитатор — как ни странно, самые удачные идеи приходили сотрудникам Бюро в свободном парении — и вы шла из состояния невесомости.

Опустившись к рабочему столу, она еще раз перепроверила расчеты. Ошибки быть не могло. Тогда Нэдин отправилась к директору и вежливо осведомилась у электронного секретаря, нельзя ли немедленно принять ее по крайне важному делу.

Секретарь плавным движением трехпалой эластичной руки указал на телепатический аппарат приставку и бесстрастно произнес:

— Пока меня не приведут в норму, ни одно решение директора не может быть пущено в ход.

— А я как раз и пришла по этому вопросу. — Референт решительно направилась в кабинет.

Как она и думала, директор был явно не в духе и не намеревался выслушивать сотрудников по пустякам. Потому Нэдин, ни слова не говоря, подошла к столу и положила на него листок с расчетами.

Хозяин кабинета долго вертел бумагу, но, как видно, суть дела ускользала от него. Он вопрошающе взглянул на сотрудницу.

— Все очень просто, — с достоинством начала Нэдин. — Ремонт электронного секретаря стоит столько, сколько выделяется средств на два отдела в год. А если учесть время, которое потребуется на отлаживание телепатической системы управления, то получится… Так вот, я гарантирую, что смогу без чьей-либо помощи незамедлительно наладить все дело.

Через полчаса Нэдин принесла в приемную какой-то допотопный, явно механического действия, агрегат.

— Что бы вы для начала хотели приказать? — с некоторым вызовом заявила она директору.

— Приказываю назначить вас своим помощником по распоряжениям, — усмехнулся тот, нисколько не веря в успех дела… Ведь прошли только сутки, как вышел из строя мыслесниматель электронного секретаря, и работа Бюро явно забуксовала. Никто из работников не получал приказов, а значит, пребывал в бездействии.

И вдруг директор увидел, как Нэдин заправила бумагу в приемный механизм агрегата и одним пальчиком начала стучать по истершимся клавишам.

Конечно, за электронным мыслеснимателем новый помощник не мог бы угнаться, но зато первый за этот день приказ директора был все же благополучно подписан.

И кто знает, подумалось директору, когда он с удовольствием вывел на бумаге свою незамысловатую подпись, а вдруг в будущем его новый помощник, кстати, весьма привлекательной внешности, научится стучать по клавишам «Ундервуда» не одним, а несколькими пальцами. Тогда скорость передачи распоряжений намного увеличится, и можно будет просто-напросто убрать из приемной опостылевшего ему электронного секретаря.

Нарон был представителем четвертого поколения галактических летописцев. На его столе лежали две книги. В одну, широкую и пухлую, заносились расы разумных существ, в другую, значительно меньшего размера, — лишь те, что уже достигли поры зрелости и мастерства и могли быть приняты в Галактическую Федерацию. Ряд записей в большой книге был вычеркнут: в силу разных причин некоторым расам так и не довелось выжить, развиться. Несчастья, биохимические и биофизические несовершенства, социальные антагонизмы — все это порой губило нарождавшуюся цивилизацию. Зато в меньшей книге не был вычеркнут ни один номер.

Немыслимо древний Нарон поднял глаза на подошедшего гонца.

— О, Единственный Великий… начал тот.

— Ну, ну, поменьше церемоний. Что там такое?

— Еще одна группа организмов вступила в пору зрелости!

— Прекрасно, прекрасно… Нынче они растут не по дням, а по часам. Года не проходит без новичков. Кто на сей раз?

Гонец назвал код галактики и внутригалактический номер планеты.

— Я ее знаю, — проговорил Нарон и округлым почерком занес название планеты сначала в первую, а потом и во вторую книгу. По традиции он воспользовался тем именем планеты, под которым она была известна большинству аборигенов. Он написал: «Эрона».

— Эти создания побили все рекорды, — сказал Нарон. — Ни одна другая цивилизация не проходила путь от зарождения разума до возмужания так быстро. Если верить твоим данным, эронцы обгоняют многие расы. Надеюсь, сведения точные?

— Да, Единственный, — отвечал гонец.

— Они овладели термоядерной энергией, не так ли?

— Овладели.

Что ж, это серьезный критерий… — Нарон усмехнулся. — Скоро их корабли пробьются к нам и установят связь с Федерацией.

— Но дело в том, — неохотно сказал гонец, — что, по словам наблюдателей, они еще не проникли в космическое пространство.

— Как, совсем? — изумился Нарон. — Даже межпланетной станции не завели?

— Пока нет, Единственный.

— Но если у них есть термоядерная энергия, как же они ее используют?

— Проводят испытательные взрывы…

Нарон выпрямился во весь свой семиметровый рост и загремел:

— Как? На собственной планете?!

— О да, Великий…

Нарон медленно вытащил свой стилос и перечеркнул последнюю запись в обеих книгах. Такое случалось впервые, но Нарон был мудр, очень мудр и в отличие от иных обитателей Галактической Федерации мог предвидеть неизбежное.

— Глупцы, — пробормотал он.

Грязно-серые с белой эмблемой амфибии замерли под пальмами, напоминая пауков, затаившихся в ожидании добычи. Но когда рассвело и на улицах показались мирные жители, никто не вскрикнул при виде бронированных чудовищ, и никто не бросился в ужасе прочь. Паники, которую жаждал увидеть полковник, не состоялось.

Прохожих становилось все больше, и они шли через площадь, словно не замечая непрошеных гостей, обходя их, как обходят лужу.

Майор Гарри Клеменс откинул тяжелую крышку люка.

— Вылезайте, полковник, — крикнул он. — Похоже, что боя не будет, город и так наш.

— Не может быть! Должен же у них иметься хоть какой-нибудь вшивый гарнизон! — послышалось из люка, и оттуда высунулась голова в шлеме. Полковник тупо огляделся.

Город был как город и даже чем-то напоминал маленькие европейские города. Площадь перед ратушей, рядом — какой-то бронзовый болван со шпагой, на его шляпе и плечах — по голубю.

— Кыш! — крикнул полковник на непочтительных птиц. Майор тут же выстрелил, почти не целясь. Голуби не шелохнулись, будто в них и не стреляли.

Майор растерянно заглянул в дуло, потом снова поднял свое оружие и начал тщательно целиться.

— Прекрати пальбу, — поморщился полковник. — Все равно промажешь…

Никто из прохожих так и не удостоил вниманием вояк, никто возле них не остановился, никто не побежал — будто люди не слышали выстрелов.

Майор спрыгнул на клумбу, подскочил к первому же прохожему и попытался схватить его за рукав. И сразу ощутил удар силового поля. Человек обернулся, посмотрел на Клеменса невидящим взглядом и, не найдя ничего интересного, заспешил дальше.

— Назад! — прохрипел полковник. — По ратуше — огонь!

Сзади прогремел орудийный выстрел. Неяркая вспышка перед зданием — и все. Ратуша стояла как ни в чем не бывало.

Самоходное орудие развернулось и двинулось в направлении берега.

— Куда?! — разъяренно заорал полковник.

— Ко всем чертям! — раздалось в наушниках. — Разве не видите, что это все оборотни?!

В конце улицы машина неожиданно забуксовала. Какая-то невидимая сила не пускала самоходку из города.

Побуксовав немного, машина возвратилась на площадь. Полковник выругался:

— Говорили же мне, что с этим островом чертовщина какая-то творится! — прорычал он. — Где этот проклятый научный центр? Я не оставлю от него камня на камне!

Амфибии двинулись вперед. Кое-кто из водителей пытался наехать на прохожих, но всякий раз машины скользили вдоль невидимой преграды, а по бронированным корпусам бежали огоньки разрядов.

— Вот тебе шанс, Билл, — передал неудачливому дезертиру полковник. — Ударь бронебойным в стену этого центра!

Из самоходки даже не успели выскочить. Снаряд мгновенно возвратился назад. Вспыхнула броня, разлетелись брызгами гусеницы. Горело то, что просто не могло гореть.

Майору Клеменсу стало страшно, и в то же время его не оставляло какое-то странное любопытство. Он подошел к газетной тумбе. Немного постояв возле нее, Клеменс взглянул на календарик наручных часов. Затем, судорожно сглотнув слюну, он снял шлем, сел прямо на тротуар и закурил.

На календаре Клеменса стояло двадцать четвертое, а в выходных данных газет — двадцать шестое. Ученые этого острова нашли идеальный спасательный круг от агрессии — время.

Он понял, что все армии мира не смогут причинить вреда этому островному городишке, который даже и гарнизона-то своего не имеет, ибо это ему не нужно. И еще он понял, почему не вернулись отсюда те, кому отдавали приказ захватить научный центр. Потому что невозможно вернуться во вчерашний день, как невозможно ничего уничтожить в дне завтрашнем.

В тот момент, когда выпущенная из трубки-киудо игла вонзилась в переносицу Гендзо Исибаси, стало ясно, что среди верхушки гангстерского клана Тон Фуминори началась кровавая борьба за власть.

Убийство Исибаси было уже вторым и произошло точно так же, как и первое, жертвой которого стал пятидесятилетний Таро Сува, самый молодой в совете. Он был убит в великолепном саду Тои Фуминори. Игла, направленная рукой, без сомнения искусно владевшей киудо, поразила жертву точно в висок. Сува умер на глазах у пятерых асов клана.

И вот теперь, когда тело Гендзо Исибаси лежало на земле, старый Фуминори лихорадочно думал, крепко сжимая кулаки: «Все это предвещает нам конец…»

— Ниндзя³! — ледяным голосом произнес кто-то.

Мертвые зрачки Исибаси глядели в небо.

Лежа в постели, Той Фуминори смотрел сквозь полуопущенные ресницы на стройную маленькую Кумико, подносившую ему чай. Она была его подругой уже несколько лет, но до сих пор он не переставал любоваться ее красотой. И кроме того, Кумико была очень умна. Сколько раз она помогала Фуминори своими советами, когда тому казалось, что все уже потеряно! Именно поэтому он хотел поговорить с ней об убийстве Сувы и Исибаси.

— Господин, тот, кто нанимает ниндзя, имеет серьезное намерение бороться до конца, — заключила Кумико после того, как выслушала Фуминори.

— Но если он рвется к власти, то почему же не убить сразу меня?

— Очевидно, боится мести ваших друзей или конкуренции остальных членов совета. Этот человек стремится устранить соперников и одновременно испугать вас, вынудив добровольно уступить власть.

— В совете осталось трое: Тавара, Кога и Китани. Значит, один из них…

— Отдохните, господин. — Кумико нежно погладила его по щеке. — И не вздумайте прятаться от ниндзя. Это бесполезно.

— Ты права. Следующее совещание совета будет проходить как обычно.

Беседуя с тремя помощниками, Фуминори напряженно размышлял, кто же из них нанял убийцу. Наперекор желанию троицы он оставил дверь веранды открытой, а Когу, Китани и Тавару посадил напротив, у деревянной стены. Это были отличные мишени.

Вошла Кумико, она принесла чай.

И тут в тишине раздался тонкий свист. Тавара вскрикнул, но остался сидеть с выражением ужаса на лице. Игла, задев его ухо, вонзилась в стену.

И первое, что услышал Фуминори, были слова маленькой Кумико:

— Искусство ниндзя — совершенство.

Кумико нашли мертвой на следующее утро. Медленно, с нежностью, на какую только был способен, старый Фуминори вынул иглу. Она прошла точно сквозь сердце.

Фуминори сидел в саду и размышлял. Кога или Китани? Тавара уже отпадает. Ниндзя один раз промахнулся, но во второй раз этого не произойдет. Тавару можно считать уже мертвым.

И вдруг его осенило.

«Искусство ниндзя — совершенство», — сказала Кумико. И открыла убийцу!

Ниндзя не промахнулся. Ниндзя никогда не промахивается. Он попал именно туда, куда целился, а окровавленное ухо Тавары должно было отвести подозрения главы клана.

Кумико это сразу поняла. И поэтому должна была умереть.

Перевела Н. Масленникова

Аспирант Уточкин ввел бланк в анализирующий компьютер. А за сто лет до этого…

— Просто уникум, — сказал профессор Ваулич. — Из нее мог бы получиться большой музыкант, но…

— Что-нибудь не так? — встревожился отец Риты.

— Ее ждет каторжный труд.

— Ну что вы… Для Риты это будет не труд, а удовольствие. Она так любит музыку. Правда, дочурка?

Шестилетняя Рита охотно кивнула. День за днем просиживали отец с дочерью за купленным в рассрочку «Блютнером». В двенадцать лет Рита уже играла за первый курс консерватории, а в тринадцать захлопнула крышку рояля:

— Никогда, слышишь, никогда не прикоснусь больше к инструменту!

Школу Рита окончила с медалью. Ей было все равно, куда поступать, но только не в консерваторию! Родители выбрали для нее специальность «Электронные вычислительные машины» — модную и престижную.

Спустя пять лет Рита получила диплом инженера-программиста и распределение в проектно-конструкторское бюро. А еще через два года ее перевели в старшие инженеры, чему способствовал уникальный дар раскладывать в уме на гармоники сложнейшие звуковые колебания. «Наш спектроанализатор», — шутили друзья.

Рита не понимала, зачем вообще пользуются нотами: ведь музыка так естественно выражается на ясном и строгом языке математики. Она по-прежнему не прикасалась к роялю. Да и «Блютнер» давно перекочевал к другому, более удачливому вундеркинду. Но у нее появилось увлечение: переводить на машинный код фуги, мазурки, менуэты…

Заканчивался квартал, план, как всегда, горел. Справившись за полночь с программой, Рита выключила верхний свет, и машинный зал, погрузившись в полумрак, неожиданно напомнил ей Домский собор. Казалось, вот-вот со стен сорвутся звуки органной музыки. И Рита в самом деле уловила странную мелодию. Музыка была на грани слуховой галлюцинации, возникала как бы не извне, а изнутри, шла вразрез с незыблемыми правилами композиции.

Схватив подвернувшийся под руку лист бумаги, девушка начала бессознательно испещрять его символами. Музыка умолкла. Очнувшись, Рита увидела стандартный бланк программы, покрытый лишенными смысла каракулями.

«Совсем заработалась!» — с досадой подумала она, в то же время безуспешно пытаясь восстановить в памяти непостижимо прекрасные звуки, рожденные капризом фантазии.

По случайности бланк вместо мусорной корзины попал в архив.

Умер отец Риты, так и не осуществив мечту о выдающемся потомке. Спустя много лет умерла сама Рита, став перед этим мамой, бабушкой и прабабушкой плеяды очаровательных малышей. А наука все двигалась и двигалась…

Отшумели споры о внеземных цивилизациях: академик Славский, неопровержимо доказавший их существование, затем еще более неопровержимо доказал, что мы одиноки во Вселенной.

И все это время испорченный бланк лежал в архиве. Там его и обнаружил аспирант Уточкин, которого все, включая научного руководителя, считали абсолютно неспособным к науке. Так, собственно, и было. Способный человек, безусловно, не обратил бы внимания на бланк, покрытый бессмысленными каракулями. А Уточкин обратил и вопреки логике и строгим инструкциям о порядке расходования машинного времени ввел никудышный бланк в чрево анализирующего компьютера.

И услышал:

«Люди Земли! Мы обращаемся к вам из звездного далека на единственном языке, идущем от сердца к сердцу — языке музыки…»

— А знаешь, Коля, мне все это надоело. В конце концов, сколько можно? Уже двести лет работают наши мастерские. А закон открыт черт знает когда. И до сих пор мы энергию переводим. А зачем? Ну, решил Совет. Ну и что? Когда он собирался, тот Совет?! За двести лет столько изменилось! Нет, ты как знаешь, а я в Информцентр доложу, что считаю нашу работу бесполезной. Вон вчера еще один приволокся. И коробку с собой притащил. Я его в музей направляю, а он мне я и так все знаю, там аналогов нет! У меня, говорит, другой принцип! А я ему — мало ли что, осмотрите коллекцию, как положено! Ну, он и пошел. Полчаса проболтался там для проформы, потом является. Регистрируйте, говорит, молодой человек. И схему мне подкладывает. А в коробке у него собрано уже, значит. Ну, я ему объясняю, что мы у изобретателей аппараты не берем, а собираем сами по описанию и чертежам. Чтобы не подсунули замаскированных батарей каких-нибудь. Или там реакторов. Хотя реактор такой величины — это тоже… Ну, он повздыхал. Долго, говорит, ваш эксперимент протянется? Дня три, говорю, протянется. Соберут роботы за три часа, а три дня конструкция должна пробыть в рабочем режиме. Большинство за это время останавливается. Одна только целый месяц продержалась. Да и с ней все ясно было через три дня — выход энергии закономерно снижался. Ваша, говорю, часов шесть прокрутится. Тут он на меня глазами как сверкнет! Молча развернулся и пошел. У выхода говорит — ровно через три дня приду, раньше и не тревожьте. Номер, говорит, на обороте. И точно, на обороте схемы, кроме личного номера, еще и номер ин-телекса. Я ради интереса проверил по справочной — знаешь, кто он такой? Из Михайловского института, сектор нервных болезней, группа навязчивых состояний. От общения с ними сам, видать, того… Ладно, пойду гляну, как его коробка крутится. Уже стала небось…

— Слышь, Коля! А я что говорил?! Ровно пять часов пятьдесят шесть минут продержалась. А сейчас как вкопанная… Нет, ты как хочешь, а я в Информцентр напишу… Вот только в музей эту коробку выволоку. Там для нее и место приготовлено — серия МНВ номер 534397. Сейчас я ее…

— К-коля! Эта штука — серия МНВ номер 534397 — работает! Н-нет, она-то не крутится… Все остальные м-механиз-мы и ап-параты — весь музей — заработали! Ох и грохот стоит! Сам знаю, п-проверил. Ни малейшего снижения. Хотел бы я теперь посмотреть на того, кто первый сказал, что вечный двигатель невозможен!!!

Перед самой зарей к нашему берегу пришел ветер.

Воздух здесь плотнее земного, и ветер плыл медленно, волнами. Мы закрыли вход в палатку, чтобы не нанесло песка, и, взявшись за руки, побрели по берегу. Мы никуда не спешили, и все нам было в радость. И море, которое не сумел разбудить даже этот нахальный ветер, и спелые вишни звезд, рассыпанные в небе…

Не успели мы сделать и десяти шагов, как вдруг полыхнуло голубое пламя, что-то хрюкнуло, и на песок упала с неба капсула нуль-транспортировки. Точно такая же, как наша, только вся побитая и в заплатах.

Нескладный седой человек осторожно выбрался из люка, одернул на себе желтую куртку. Затем бросил на нас отсутствующий взгляд и поставил на песок мольберт.

— Неужели ему мало места? — рассердилась Наташа. — Я скажу, что мы из карантинной инспекции, и прогоню этого ожившего динозавра.

Она решительно ступила вперед, но, приглядевшись к медному от загара лицу старика, даже руками всплеснула от восторга.

— Это же Удача, Андрей! — прошептала Наташа.

«Удача? — подумал я, еще не вполне веря Наташе. — Как же так? Ребята его давно похоронили, а курилка-то жив! Вот повезло нам…»

Я и раньше был наслышан об Удаче. Да и найдется ли землянин, не знающий о чудаке-художнике, который всю жизнь ищет самый прекрасный рассвет во Вселенной? О нем ходило множество легенд. Одну я запомнил еще со школы: рассказывали, что разумных «химер» с Водолея впервые обнаружили… на картине Удачи.

Настоящего его имени никто не помнил. Не знаю почему, но все пилоты, кому удавалось застать Удачу за работой, когда он ловит миг рождения зари, в один голос утверждают: после этого им всегда везло…

Я вспомнил вчерашний вечер.

На туристической Базе-7 меня поразила невиданной экспрессией роспись на стене. На фреске был изображен седой старик с летящими волосами. Хохоча, он удерживал и не мог удержать в руках охапку солнц. Разноцветные и стремительные, они разлетались в разные стороны, выскальзывали — я буквально почувствовал это! — из рук, словно шарики ртути. В основание фрески кто-то воткнул традиционный знак скорби — черный и как будто железный на вид цветок одной из планет созвездия Козерога.

Заметив, что я разглядываю роспись, начальник базы сказал мне:

— Это Удача. Побывал на сотнях планет и утверждает, что совершенство не имеет предела.

— Но почему здесь этот цветок? — спросил я.

Лицо начальника базы омрачилось.

— Нет уже Удачи. Больше года… Говорили, что он погиб или возле Про-циона, или в созвездии Гончих Псов.

Это было вчера. А сегодня…

Из моря рождалось оранжевое солнце.

Удача рисовал быстро, иногда отходил от мольберта, запрокидывал голову и тогда становился очень похожим на свой портрет. Он писал — в который уже раз? — таинство игры света и тени, немыслимо широкие разливы цвета — от бело-розового до фиолетового, утреннее раскрепощение природы от тьмы и сна.

— А на Базе-7 считают, что вас уже нет в живых, — не очень кстати сказала Наташа.

Удача посмотрел на нас, смешно шевеля губами.

— Значит, долго проживу, — улыбнулся он.

Сознание вернулось не сразу. Он смутно вспомнил полет, неожиданный отказ приборов и двигателей и услышал голос:

— Великое Кольцо Разума решило вступить в контакт с вашей цивилизацией. Выбор пал на тебя… Но для этого ты должен пройти испытание… Сейчас твоя жизнь будет подвергнута анализу. От него будет зависеть возможность контакта…

И снова ощущение полета, вызвавшее легкую тошноту.

— Согласно инструкции, — произнес голос, — ты обязан присутствовать при процедуре испытания… Мы специально проводим его в привычных для тебя образах…

Тошнота прошла, и сразу же перед ним появилось светлое пятно. Сквозь него, как сквозь иллюминатор, он увидел небольшую комнату. У стола, на котором стояли аптекарские весы со смешной длинной стрелкой, появился мужчина в белом халате. Он держал в руках длинную темную ленту, конец которой тугими витками стлался по полу. Мужчина взял ножницы и принялся быстрыми движениями резать ленту на куски и швырять на чаши весов. Некоторые обрезки, повертев в руках, бросал на стол.

В его сознании стали возникать картины прошедшей жизни. Он пытался вглядеться в какую-нибудь подольше, но они мелькали в ритме движения рук мужчины.

— Добрые поступки налево, — сказал голос, отвечая на безмолвный вопрос, — дурные направо… Если перевесит левая чаша, — ты выдержал испытание, если правая — у тебя навсегда останется ощущение человека, который невольно принес зло своей цивилизации…

Он застыл в напряжении. Когда левая чаша поднималась, он цепенел, когда опускалась — с облегчением расслаблялся. Лента кончилась. Смешная, длинная стрелка, поколебавшись, остановилась около цифры 0.

— Равновесие приравнивается к невозможности контакта… — Голос звучал бесстрастно. — Посмотрим, что даст более тщательный анализ…

Мужчина в белом халате принялся рыться в куче обрезков. Один из них привлек его внимание, вглядевшись, он кинул его на левую чашу. Та еле заметно опустилась.

— Ты должен знать, какой поступок помог тебе выдержать испытание!

Снова замелькали картинки, остановились. Тускло освещенная знакомая лестничная клетка. Человек медленно поднимается по лестнице — он узнал себя. Останавливается. Поворачивается и видит, как о пыльное стекло бьется бабочка. С натугой дергает за ручку, взлетают клубы пыли, окно распахивается. Бабочка, словно не веря, какое-то мгновенье сидит на подоконнике, потом легко взмывает в утреннее небо.

…Он проснулся от надрывного звона будильника и долго не мог прийти в себя. Сердце билось тяжело и отрывисто, катился пот.

«Какой, однако, странный сон, — подумал он, переводя дыхание, — очень странный…»

Он встал и начал собираться на службу, размышляя о непонятной усталости, навалившейся на него. Через полчаса вышел из квартиры. Дойдя до лестничной площадки третьего этажа, он увидел бабочку, лежащую на пыльном подоконнике. Бабочка чуть шевельнула крыльями: вверх и потом чуть заметно вниз. Его взгляд равнодушно скользнул по ней, по пыльному подоконнику, на котором остался прерывистый след ее тельца. Человек озабоченно посмотрел на часы и быстро устремился вниз по лестнице. Он очень торопился.

Мужчина в белом халате с сожалением посмотрел на длинную, смешную стрелку, которая вернулась на цифру 0. Видение лестничной клетки растаяло. Раздался характерный щелчок перехода в субпространство.

Мы сидели в театральном буфете и спорили о том, есть ли жизнь на других планетах. Ассистент режиссера Хашебуш упорно отрицал даже малейший шанс существования обитаемых миров. Зато актер Буттхольд, заядлый рыбак, вполне допускал, что на далеких планетах живут хотя бы угри. «Должны же они где-то в мировом пространстве объявиться, — сокрушался он, — если их у нас теперь днем с огнем не сыщешь!»

В это время в кафе вошел наш ночной сторож Баземайер, человек земной, полета мысли лишенный. «Господин Баземайер, — с места в карьер накинулся на него Буттхольд, — что вы думаете о жизни на других планетах?» — «Я? — проворчал Баземайер, — Да я и слышать об этом ничего не желаю!» — «А почему не желаете?» — поинтересовался Буттхольд. «А потому, — ответил Баземайер, — что они показались мне подозрительными типами, эти ребята сверху». — «Какие такие ребята сверху?» — поразился я. «Ну, эти, из космоса… Мепонсы или мупансы…» — мрачно сказал Баземайер.

Он не заставил себя долго упрашивать и степенно приступил к рассказу.

«Короче, было это в конце сентября. Сижу я себе преспокойно в своей швейцарской, как вдруг вижу, что на лужайку перед нашим театром садится огромная штуковина, похожая на глубокую тарелку. Подхожу я, значит, поближе, а мне навстречу худющий такой парень в резиновом костюме и блестящих туфлях. Размахивает своими тремя руками, улыбается, будто отца родного увидел, и какие-то хрипящие звуки издеет. И все хочет меня обнять. Меня его нос, похожий на небольшой хобот, ничуть не испугал, просто я обниматься терпеть не могу! Отодвинул я, значит, этого парня от себя и вежливо так сказал, что мне, мол, не нравится, что они сели прямо на газон, где даже ходить воспрещается.

Парень замахал, словно ошалелый, двумя руками, а третьей сунул мне под нос какую-то штуку. Потом вместе с ней исчез в своей тарелке. Через минуту вернулся, а с ним еще двое. У самого маленького серебристый ящичек. Самый толстый из них что-то прошелестел в ящичек, который вдруг стал говорить моим голосом, что они, дескать, мипунсы или мопансы с планеты Коппукель, из другой Галактики, и летели сюда целых шестьдесят лет, сонные, конечно. А сейчас хотят встретиться у нас с ответственным лицом. «Что значит — ответственным лицом? — говорю я. — Каждый из нас за что-то отвечает». Не стану же я из-за каких-то неизвестных мне существ, которые толком и говорить-то не умеют, будить ночью директора!»

Тут самый длинный попытался с помощью ящика поговорить со сломанным автомобилем господина Пичнана.

Я, конечно, только головой покачал. «Извините, господа, — сказал я, — но всяким там существам, которые пытаются заговорить с машинами, а не с ответственным ночным дежурным, здесь делать нечего».

Ну, тогда они вернулись в свою тарелку и отчалили. Всю лужайку нашу испортили. Свинство какое, а еще считают себя образованными людьми!» Баземайер покачал головой.

«Неужели они ничего не оставили… ну, как бы на память?» — простонал с пылающими глазами Хашебуш. «Почему же? — ответил Баземайер. — Оставили. Фонарь какой-то. Когда нажмешь на кнопку, на экране появляется бородатый старик с хоботом и пишет какие-то математические значки. Только я пошевелюсь, он сразу на меня вопросительно смотрит. Ну я и выбросил этот фонарь в мусорный ящик. В конце концов, я ночной дежурный, а не какая-нибудь счетная машина».

Баземайер умолк. Молчали и мы, словно громом пораженные. Лишь спустя минут пять после того, как он ушел, Буттхольд прошептал: «Почему же он не спросил, водятся ли у них угри? Почему же он не спросил, голова его садовая?»

Испытание опытного образца диагностической машины ДМ-7 затянулось. Раз за разом она выходила из строя по непонятной причине. И разработчики и эксплуатационники просиживали ночами, но дело с мертвой точки не двигалось. На карту был поставлен престиж не только главного разработчика Харитона Николаевича Леонова, но и доброе имя института. Время шло, и даже специально приглашенный эксперт, доктор физико-математических наук Соловьев, терялся в догадках.

Вот почему, сидя на скамейке в ожидании троллейбуса и просматривая статью в научном журнале о загадке древней надписи на сосуде, Леонов почувствовал облегчение — вот, бьются десятилетиями, и тоже не получается. Последние слова он произнес, очевидно, вслух, потому что сразу услышал ответ:

— Нет ничего проще!

Харитон Николаевич взглянул на своего соседа. Светловолосый парень с внимательными серыми глазами, но весь какой-то взъерошенный.

Ироническая улыбка все явственней проступала на губах Леонова по мере того, как он разглядывал человека, читавшего статью через его плечо.

— Вы так думаете? — равнодушно бросил он, чтобы как-то отреагировать на легкомысленное замечание.

— Ага… Здесь, судя по рисункам, — негромко произнес парень, — все очевидно! Видите — эти знаки не буквы, а каблограммы, целые понятия… Что-то вроде современной стенографии…

— Как все просто у вас! — улыбнулся Леонов. — Вы, простите, кто будете по специальности?

— Монтажник электронного оборудования… А что?

Рисунок И. Айдарова

— Ну-ну! — покачал головой Харитон Николаевич. — Я думал, вы лингвоматематик… или, по крайней мере, человек с высшим образованием… Теперь понятна ваша безапелляционность.

— Вы не правы, — возразил парень и еще больше взъерошился. — Мне показалось, что тратить шесть лет на учебу в институте не резон. Это можно сделать и самостоятельно. Все, что необходимо, я могу в научно-технической библиотеке найти… В крайнем случае из Москвы выписать.

Леонов снова не сдержал улыбки.

— Вы, я вижу, всесторонне одаренная личность, — с непередаваемой интонацией произнес он. — В журнале, если вы заметили, речь шла и об энергетическом кризисе… У вас на этот счет наверняка тоже есть свое «особое» мнение?

— А как же, — парень доверительно наклонился к Леонову, — термоядерная реакция, даже управляемая, поможет, но не спасет… Но есть вечный источник энергии — Солнце!

— Да ну! — подзадорил Харитон Николаевич. — А вы… сможете подсчитать, во что обойдется людям эта энергия?

— Пожалуйста. — Парень шмыгнул носом, вытащил шариковую авторучку стоимостью сорок копеек, расправил на колене обрывок оберточной бумаги.

Он быстро набросал схему установки, ручка на минуту замерла, и тут же пошли формулы, в которых Леонов с ходу не смог разобраться.

— Видите, — объяснял парень, — все чрезвычайно просто и, главное, дешево…

— А вы не пытались предложить свою «идею» ученым? — ядовито спросил Харитон Николаевич.

— Вы шутите, — покачал головой парень. — Что они, и без меня этого не знают? Я ведь понимаю, что избыток солнечной энергии может нарушить экологию нашей планеты… Потому этот проект пока и не внедрен.

— Вот как! — Леонов пристально взглянул в глаза собеседника. Нет, тот не пытался его разыгрывать.

И тогда Харитон Николаевич вдруг обозлился на это дремуче-непроходимое невежество. Он раскрыл папку, достал схему злополучной машины и грубовато бросил:

— Может, скажете, почему опытный образец вот этой машины постоянно выходит из строя? Хватит вам пяти минут, чтобы вынести свое «компетентное» мнение?

Леонов вложил папку в руки взъерошенного и стал листать журнал, изредка бросая на парня косые взгляды.

— Извините… Мой троллейбус подошел.

Несколько мгновений Харитон Николаевич наблюдал, как парень неловко втискивается в переполненный салон. Затем взял папку и скользнул взглядом по ряду фиолетовых строчек, набросанных шариковой ручкой.

— Не может быть! — Он хотел броситься за троллейбусом, но тот уже скрылся в боковой улице. — Феноменально!

Теперь он был готов поверить самому невероятному прожекту взъерошенного парня! За несколько минут, какое там — несколько секунд, он смог найти ошибку в расчетах и предложить уникальное по своей простоте решение!

Ему оставалось жить восемь минут. Ровно восемь и ни секундой больше. Кислород в баллонах заканчивался — об этом оповестила аварийная система.

Сначала он бежал, потом быстро шел навстречу огромному голубому светилу, что поднималось над размытым горизонтом. Наконец присел на сероватую прямоугольную плиту и задумался. Куда идти? Корабль-разведчик погиб, а он чудом остался жив.

Он сидел, тяжело переводя дыхание, пытался сосредоточиться и понять, почему так случилось — корабль погиб, а он жив…

«Атмосферы на планете практически нет, — привычно анализировал его мозг, — кислорода почти нет, а количество углекислого газа непрерывно увеличивается… О чем это я? — мелькнуло в голове. — Все информацию собираю? А зачем?..»

Рация на скафандре работала на полную мощность, посылая куда-то в пустоту сигнал SOS. Он давно бы ее выключил, но при угрозе кислородного голодания она работала автономно.

Диэню вспомнилась Дея. Чудесная Дея, которая снилась все эти долгие годы полета. Дея, с ее темно-зелеными лесами и голубовато-серыми, а подчас фиолетовыми морями. Вспомнилась старенькая мать, которая провожала сына в этот далекий путь. Он вспомнил и свою невесту Сету, золотоволосую, стройную, с лукавой улыбкой на губах.

«Сета! Через семь лет я должен был вернуться домой… Я попрощался тогда наспех — не знал, что это наша последняя встреча. Только хотел сказать: «Помни!», но не смог… Неизвестно почему, но не смог…»

Неожиданно Диэнь почувствовал словно бы легкое дыхание ветерка.

«Что это? Я же в скафандре… Наверное, умираю…»

Диэнь не боялся смерти. Ему было просто обидно, что материалы, собранные во время экспедиции, пропадут.

Диэню показалось, что он летит в неизвестность. Хотелось раскрыть глаза и бросить последний взгляд на планету, на ее огромное светило, но сил не было. Вдруг он почувствовал необыкновенную легкость. Попробовал подняться, встал, вскоре быстро шел снова на восход, где в дымке вырисовывались какие-то строения.

Дышалось свободно, легко. Показатель кислорода в баллонах… поднимался! Все еще не веря тому, что случилось, Диэнь ускорил шаг.

Вот уже перестала мигать красная лампочка, загорелась желтая, потом зеленая… Теперь кислорода хватит надолго. Строения на горизонте стали четче и уже не казались серыми, а приобрели приятный светло-зеленый оттенок.

«И все же почему я жив? Почему?»

…Планета доживала последнее тысячелетие. Когда-то давным-давно она приняла первых переселенцев с Земли, которые ринулись обживать космос. Здесь, на этой планете, люди прожили долгие сотни лет, пока неожиданная вспышка голубого светила не стала причиной ее медленной гибели. И тогда они решили лететь дальше. Диэнь не знал, что планета приняла сигналы бедствия, посылаемые рацией, ретранслировала их в открытый космос, а ему отдает остаток кислорода. Он был ее гостем, как те, память о которых она сохранила навсегда.

Скоро сюда прилетят земляки Диэня. Они не спасут обреченную планету, но каждый из них будет всю жизнь помнить о ней, как о матери, которая ценой своей жизни спасает жизнь сына.

Они сидели на берегу океана. Была ночь, огромная луна задумчиво глядела на них сверху, а по лениво перекатывающимся волнам тянулась золотистая мерцающая дорожка. Они встречались уже несколько месяцев, но впервые — ночью. Она была очень занята в последние дни: рассчитывала маршрут межгалактической экспедиции к альфе Центавра, но все равно пришла. Ей казалось, что сегодня Он обязательно скажет ей что-то очень важное.

Сначала Он долго молчал, изредка поглядывая в ее сторону. Молчала и Она, боясь нарушить тот неуловимый контакт, который устанавливался между ними. Наконец Он заговорил. Она никогда не понимала его странную тягу к философии, а уж сейчас это было бы совсем некстати. Но Она знала, что ему нужен какой-то подход к основному разговору, и вежливо слушала его пылкую, взволнованную речь. Ее сердце замерло, когда Он от далеких светил перешел к Солнцу, а затем к Земле.

— Кто мы? — спрашивал Он. — Мы — разум Вселенной, но кто создал нас?.. Может быть, не тот, кто создал эти миры… Мы, например, создаем механизмы, чтобы они работали на нас. Наша цель — создать аппараты такие же совершенные и универсальные, как мы… Чтобы они были разумны, подобно нам… А они, само собой разумеется, должны создавать другие машины, гак сказать, свое потомство…

Она вздрогнула и почувствовала, как где-то внутри поднимается большое и теплое чувство.

— Мы стремимся воссоздать в них, — продолжал Он, не замечая ее состояния, — как бы самих себя… Но, совершенствуясь, их разум может воспротивиться… Где же выход? Значит, мы должны постоянно их контролировать, вносить поправки в их мышление…

— Я не понимаю… — с досадой перебила Она.

— Сейчас поймешь, — оживился Он. — Представь, что на нашей планете была однажды какая-то цивилизация… Непонятная для нас… духовная, что ли… Может, даже из совершенно другого состояния материи, и в один прекрасный день она исчезла…

— Куда? — вздохнула Она.

— Да никуда… Она, так же как и мы, создавала машины все совершеннее и совершеннее, пока те не превзошли их в мышлении и работоспособности…

— Ну а как же физические законы?

— Мы познаем только то, что позволяет воспринять наша логика… Я давно понял это, понял сам… Из неживого не может возникнуть живое!

— А как же чувство красоты, наконец, любовь?..

— Любовь нужна только для продолжения рода!

— Ну хватит! — Она вскочила. — Ты… просто бесчувственный чурбан!

Она быстро двинулась прочь, еле сдерживая слезы, обиженно покачивая телескопической антенной и тяжело переваливаясь с гусеницы на гусеницу.

Рисунок И. Айдарова

Чрезвычайное совещание в кабинете директора автоматизированного производственного комплекса закончилось. Вокруг овального стола сидели сам директор, главный программист и машинный психолог. Лица их были мрачны. Через несколько минут им предстояло войти в помещение головного компьютера и сообщить ему, что диспетчер — Мария Петровна — с завтрашнего дня уходит на пенсию. «А вдруг Федя взбунтуется и, страшно подумать, в знак протеста что-нибудь сотворит?» Эта мысль мучила всех и каждого.

Перед дверью в диспетчерскую они выдавили из себя радостные улыбки и нерешительно переступили порог. Но самое страшное оказалось позади… Мария Петровна уже сообщила Федору новость и теперь, сидя перед пультом, горько плакала. Федя оказался на высоте. Он утешал своего многолетнего бессменного диспетчера самыми ласковыми словами, одновременно рисуя на экране дисплея всевозможные цветы самых немыслимых форм, которые сам же выдумывал.

Увидев вошедших, Мария Петровна выбежала из комнаты.

— Так-то вот, Федор… — начал внушительно директор. — Сам понимаешь… Завтра к тебе придет человек, который, надеюсь, станет твоим другом.

Федор молчал.

— Понимаешь, Федя, — мягко вступил машинный психолог, — Мария Петровна — женщина, а на смену ей придет мужчина. Так что нам придется несколько видоизменить тебя.

— Не понял. Прошу объяснить, — сухо заметил Федор.

Психолог потер вспотевшие ладони-:

— Видишь ли, Федор, максимальная психологическая совместимость возможна лишь при условии… как бы тебе сказать… разнополости партнеров. Следовательно, раз диспетчером будет мужчина, то тебе… придется стать женщиной.

— Я не хочу быть женщиной. Я хочу остаться мужчиной, джентльменом. Я протестую…

— Федор! — Директор схватился за галстук. — Федор! Послушай, Федор…

Компьютер не отвечал. Телеглаз замерцал яростным синим огнем.

— Сколько у нас времени до остановки главного конвейера? — прошипел директор, не сводя глаз с посеревшего лица машинного психолога.

— Примерно девять минут.

— Если через девять минут эта… ситуация не будет устранена, я… я… не знаю, что сделаю! — Директор с силой хлопнул дверью.

Машинный психолог уныло уселся в кресло диспетчера и задумался. На дисплее угасал немыслимый Федин цветок.

Неожиданно психолог пулей сорвался с места и кинулся в приемную директора. Там он выхватил из вазы букет чайных роз. Влетев обратно, он положил цветы на пульт управления.

Телеглаз Федора уставился на букет, потом послышался легкий свист — заработал анализатор запахов.

— Да-а… Прекрасно, — тихо вымолвил Федор. — А что, это принято — дарить живые цветы женщинам?

— А как же! — Машинный психолог вздохнул.

— Я… согласен.

Как только в приемник «Программа личности» была вставлена новая плата, раздался шорох, словно кто-то переводил дыхание, и капризный женский голос произнес:

— Что ты сидишь? Поставь цветы в воду…

На координационном совете было решено срочно заложить во дворе комплекса оранжерею.

— Ну что, готов? — спросил Овидий Бериллович.

— Готов, — обреченно вздохнул Петя.

— Сосредоточился?

— Сосредоточился…

— Трансформируйся!

Петя напрягся, слегка оплыл по краям и стал медленно видоизменяться.

— С чем тебя и поздравляю! Посмотри-ка на свои ноги. Нет, ты посмотри, посмотри! Что ты там видишь? Ах ничего такого? Тогда я тебе скажу, что там такое — это туфли на трифрениловой подошве — ваша последняя дурацкая мода. Что же, по-твоему, тогда их тоже носили? Сначала! Немедленно все сначала!

Петя принял первоначальный облик, собрался и начал видоизменяться снова.

— Готово? — спросил Овидий Бериллович.

— Готово…

— Ну, молодец! Ну, талант! Ну, гений! Так ты и собираешься застегиваться рубиниловыми пуговицами?

Петя снова стал прежним, с той только разницей, что теперь он был красным, как его большие застежки.

— Ну ладно, — сказал, подумав, Овидий Бериллович. — Попробуем через полное разложение. Растворяйся!

Петя сжал зубы и стал медленно таять. Вскоре от него осталось лишь слабое сияние, сквозь которое отчетливо просматривалось сердце и все такое прочее.

— Час от часу не легче, — всплеснул руками Овидий Бериллович. — Разложиться как следует не могут! Ладно уж, помогу на этот раз.

От Пети не осталось совсем ничего.

— Вот это другое дело. А теперь конденсируйся. Учти, каркас держу я, а ты заполняйся. Только потихонечку, не спеши.

Через некоторое время в месте, где раньше стоял Петя, образовался — словно сгустился из воздуха — совсем другой человек.

— Ну это еще куда ни шло, — ворчливо пробормотал Овидий Бериллович, придирчиво осматривая его со всех сторон. — Это хоть на что-то похоже. Ну-ка пройдись… Неплохо, неплохо… А теперь шпагу… Шпагу из ножен рывком — и к бою! Молодец, совсем хорошо! А теперь текст — прямо со слов: «Быть или не быть — вот в чем вопрос».

— Быть или не быть… — начал Петя.

— Сто-о-о-оп! Не верю! Ни единому слову не верю!

Овидий Бериллович, главный режиссер театра «Новоселы Марса», обхватив голову руками, забегал по краю сцены.

Звонок междугородки раздался в тот самый миг, когда Виктор Евгеньевич уже взялся за ручку двери. Виктор Евгеньевич взглянул на часы и поморщился — он не любил опаздывать на работу.

— Вас вызывает Чарушино, — сообщила телефонистка.

«Чарушино… Чарушино… — покопался в памяти Виктор Евгеньевич и вспомнил. — Наверное, звонит тот «изобретатель», который вообразил, что придумал антигравитационный двигатель…» Чертежи с объяснительной запиской уже лет пять пылились в шкафу Виктора Евгеньевича, еще с тех пор, когда он не был ни заведующим отделом, ни кандидатом наук (без пяти минут доктором, между прочим). В свое время он от души потешался над этим «прожектом».

Изобретателя было слышно плохо, но Виктор Евгеньевич поспешил высказать все, что он думает по поводу его «эпохального открытия». К чести этого жителя Хабаровского края, он даже особенно не протестовал, пролепетал только, что уже два года занят практическим воплощением своих идей.

— Послушайте. — Виктор Евгеньевич начал терять терпение. — Если у вас так много времени, приезжайте к нам в НИИ, и я… или кто-нибудь из моих сотрудников разъяснит несостоятельность ваших эээ… разработок.

На работе Виктор Евгеньевич первым делом достал конверт с обратным адресом «Чарушино…» и, обведя строгим взглядом притихших сотрудников, поведал им об утреннем звонке.

— Так вот, — продолжал Виктор Евгеньевич, — этот чарушинский Кулибин вполне может явиться к нам в институт. Если это произойдет — меня здесь нет. А раскроет ему глаза на его дремучее невежество… — он помедлил и вдруг повернулся к аспирантке Ниночке, которая всегда и всех жалела. И, не давая возможности для возражения, сунул ей в руки конверт.

— Вот, подробно ознакомьтесь. Там на полях мои заметки. Они помогут вам без труда в пух и прах разбить этого… заблудшего.

В отделе заметно оживились, когда настало время традиционного чаепития. Но не успел Виктор Евгеньевич отхлебнуть глоток цейлонского, как зазвонил телефон. Ниночка, торопливо поднявшая трубку, почему-то вдруг испуганно оглянулась и прошептала побелевшими губами:

— Появился… Изобретатель появился…

— Ну вот… — Виктор Евгеньевич с сожалением отставил чашку и поспешно встал. — Значит, так: я на симпозиуме, в… другом городе. В общем, ваш выход, Ниночка.

— Я… — аспирантка вдруг покраснела, потом побледнела. Дальше она не могла выговорить ни звука.

— Не можете? — Виктор Евгеньевич раздраженно потер переносицу. Эта… Ниночка! И как только она по-попала в его отдел? — Хорошо, я сам…

Всего двадцать минут понадобилось Виктору Евгеньевичу, чтобы доказать горе-изобретателю абсурдность его труда. Тот удрученно и покорно кивал головой, пока Виктор Евгеньевич произносил страстный монолог в защиту истинной науки. Затем сгреб свои бумаги и, уничтоженный, выскользнул за дверь.

Виктор Евгеньевич окинул отдел победным взором. Сотрудники с немым восхищением смотрели на шефа, и только Ниночка…

— Вам снова что-то непонятно?

— Мне все понятно. — Ниночка почти рыдала. — Вот только одно… — Она кивнула на конверт, оставшийся лежать у Виктора Евгеньевича на столе. — Как он смог… существующими видами транспорта… за час… добраться из Хабаровского края… в Москву?..

Разведывательный корабль был удачно замаскирован под вышедший из строя спутник Земли. Для этого размеры его пришлось сильно уменьшить, поэтому в рубке негде было даже шевельнуть щупальцем. К сожалению, сепанисы еще не могли изменять собственные размеры.

— Итак, мы узнали практически все… Теперь главное… — Виткелянц Етыуз, сепанис второго возврата, тихо опустил ресницы всех девяти глаз. — Придется кому-то перевоплощаться…

— Можно я? — быстро свистнул корабельный удобник Сат Пухл, который больше всех страдал от тесноты. — Только… зачем?

— Странный вопрос… Поясню примером: удобник Сат Пухл не имеет наград, а почему? Потому, что знает — еще не за что давать. А когда заслужит, тогда и украсит свой бюшкор наградой, соответствующей заслугам.

— Но ведь земляне все рассказали о себе в так называемой художественной литературе, — не унимался настырный Сат Пухл. — Среднестатистический землянин довольно привлекателен.

— Вот, вот… в художественной литературе. Но есть, как удалось узнать, еще и научно-фантастическая, которую достать очень сложно… Кроме того, известно, что публикуется лишь доля процента от того, что поступает в редакции, — Виткелянц Етыуз торжествующе закрыл второй и пятый глаз. — А основная информация скрывается в научно-фантастических произведениях… которые не увидели свет! Короче свистя, наша цель — архивы отвергнутых рукописей, ибо, не зная, каков же подлинный землянин, мы не можем пойти на контакт.

Прошел земной месяц. Грустный, как последний день кнамсера, Етыуз снова собрал весь экипаж и засвистел:

— Возвращаемся. Единственное утешение — скоро наш звездолет примет нормальные размеры… Конечно, планета отличная, с такой приятно было бы пообщаться. Но ничего не сделаешь! Удобник Сат Пухл перерыл все архивы и дополнил статистику: восемьдесят процентов авторов отвергнутых НФ-рассказов утверждают, что земляне не созрели для контакта.

Учитель истории Владимир Светов готовился к этому уроку особенно тщательно. Накануне в учительской директор школы отозвал его в сторонку и предупредил, что на следующем уроке у него будет проверяющая из министерства.

— Ты уж, пожалуйста, постарайся, — извиняющимся голосом произнес директор. — Она женщина требовательная…

Темой урока была Парижская коммуна. Тема знакомая, больше того — любимая. Владимир увлекся ею еще в пединституте.

В ту ночь Светов почти не спал. Он еще и еще раз просматривал план урока, свои выписки и старые конспекты. Под утро, чтобы немного рассеяться, он достал с полки купленную недавно в букинистическом магазине книгу о Парижской коммуне. Владимир медленно листал пожелтевшие страницы, вглядываясь в старинные гравюры…

Светов вошел в класс и сразу заметил на последней парте пожилую седеющую женщину в старомодных очках, которая старательно раскладывала перед собой толстую общую тетрадь и авторучку.

Класс, обычно встречавший его шумом, сегодня молчал. Только изредка ребята искоса поглядывали на заднюю парту.

Владимир раскрыл журнал, затем подошел к окну и, не поворачиваясь к классу, начал говорить.

И неожиданно услышал свой голос словно со стороны и удивился его странному звучанию. Он отошел от окна…

Перед глазами высилась баррикада. Кругом сновали вооруженные люди, гремели ружейные выстрелы. Запахи гари и пороха, дым стлались волной по узкой улочке. Кругом валялись пустые гильзы, обрывки каких-то бумаг, тряпок, окровавленные бинты. Вдруг Владимир увидел себя, а вокруг — притихших ребят своего класса. Из-за угла показалась колонна версальцев, и Владимир потащил ребят в ближайшую подворотню, откуда поле битвы было видно как на ладони.

Над баррикадой взвилось красное знамя. Странно, но Светов сразу узнал среди ее защитников булочника из соседнего квартала — Жана. Вот женщина с красной повязкой на голове — это цветочница Мари… Этот долговязый парень с пистолетом в руке и саблей в другой — Антуан-башмачник… Владимир вдруг стал ясно различать крики обороняющихся:

— Да здравствует свобода!.. Да здравствует коммуна!..

Ребята, взволнованные не меньше его, рвались на баррикаду. Кто-то ловко брошенным камнем сбил каску с головы версальца. Владимира захватил азарт сражения. Еще бы минута, и он сам бросился на баррикаду.

Но… не размахивает больше саблей Антуан, сраженный вражеской пулей… Истекает кровью Жан… Знамя коммунаров в руках у красавицы Мари, вставшей во весь рост на баррикаде…

— Назад, отступайте, — вдруг вскрикнул кто-то из девчонок. — Там пушка!

— Эх, гранату бы сюда! — прошептал Светов.

Грянул выстрел. Снаряд разорвался прямо на баррикаде. Когда дым рассеялся, знамени не было. И вдруг зазвучала «Марсельеза». Это пел Светов, пели ребята. Песня звучала все громче и громче, заполняя всю улицу, весь Париж… Офицер что-то приказал солдатам, и те подняли ружья…

— Вы не смеете! — крикнул Светов и, сжав кулаки, бросился вперед. — Это же дети!

Раздался залп, и все вдруг окутал дым.

Класс молчал. Было слышно, как билась о стекло проснувшаяся от весенних лучей муха. Светов разжал кулаки и поднял голову. На глазах у ребят застыли слезы, проверяющая не успевала что-то записывать в свою огромную тетрадь, изредка бросая на учителя недовольный взгляд. О домашнем задании он даже не вспомнил.

— В жизни не слышала ничего подобного! — как сквозь сон доносился до него уже в учительской хрипловатый голос проверяющей. — Это не урок, а бог знает что… Ни плана, ни методики, ни закрепления пройденного материала, даже домашнего задания не задали… А этот дикий возглас про какую-то гранату? Может, вы нездоровы?

Светов помотал головой и, не дослушав до конца, вышел в коридор. Там, сгрудившись у окна, его ребята что-то рассматривали.

— Что у вас тут? — устало спросил Владимир у Мальцева, заводилы класса.

Тот протянул ему гильзу от старинного ружья.

— Я нечаянно… — пробормотал Мальцев, — тогда… у баррикады подобрал.

А теперь — вручение призов за лучший маскарадный костюм!

Мушкетеры подкрутили усы, Чебурашки поправили ушки, громко затрещали пластмассовыми веерами какие-то придворные дамы.

Один лишь Петр Иванович, главбух НИИ, был в своем будничном костюме, сером в полоску, — даже не удосужился приодеться ради праздника.

— Первый приз завоевала маска «Марсианин»! — Снегурочка зааплодировала.

К сцене сквозь толпу протиснулось какое-то двуногое — шипастое, рогатое, когтистое, с выхлопной трубой меж лопаток. Раскланиваясь, двуногое грациозно взялось когтями за свое зеленое рыло, стянуло его — и оказалось розовощеким институтским электриком Сазоновым.

— Мо-ло-дец!

— А мне? — глухо, как из бочки, спросил Петр Иванович, но его не расслышали.

— Второй приз — «Цыганочка Аза»!

Инженер-конструктор Пернатова, отстреливая черными очами мужчин, звеня браслетами и монистами, взвилась на сцену и в блеске смоляных кудрей и шелесте пестрых юбок порхнула к Деду Морозу: «Позолоти ручку, красноносенький, всю правду скажу!»

— Мо-ло-дец!

— А мне? — обиженно повторил главбух и двинулся к сцене.

Его опять не расслышали.

— Третий приз присуждается за костюм «Старик Хоттабыч»!

Директор НИИ, оглаживая длинную бороду из мочалки и снисходительно улыбаясь, прошествовал к сцене.

— Мо-лод-цы! — почему-то во множественном числе скандировал зал.

— А мне? — громко и возмущенно выкрикнул Петр Иванович, хватая Снегурочку за полу шубки.

— Но у вас же костюма нет, — ослепительно улыбаясь, прошипела Снегурочка.

— А это? — Главбух отпустил шубку и ткнул себя в грудь.

— Но это же не маскарадный костюм! — не выдержал Дед Мороз.

— Так не дадите приз?

— А теперь викторина — «Чудеса в решете»! — звонко объявила Снегурочка, отворачиваясь от Петра Ивановича.

— Ну и ладно! — Оскорбленный главбух взялся рукой за лысину, стянул ее вместе с лицом, костюмом, ботинками — и шипастый, когтистый, зеленорылый взлетел в воздух, с трудом протиснулся в форточку и, обиженно завывая выхлопной трубой меж лопаток, канул в метель.

Рисунок М. Федоровской

^{Из всех моих рассказов у этого самая необычная история. Причем он самый короткий из когда-либо написанных мною.}

^{Произошло это приблизительно так. 21 августа 1957 года я принимал участие в дискуссии о средствах и формах пропаганды научных знаний, передававшейся по учебной программе Бостонского телевидения. Вместе со мной в передаче участвовали Джон Хэнсен, автор инструкций по использованию машин и механизмов, и писатель-фантаст Дэвид О. Вудбери.}

^{Мы дружно сетовали на то, что большинство произведений научной фантастики, да и техническая литература тоже, явно не дотягивают до нужного уровня. Потом кто-то вскользь заметил насчет моей плодовитости. С присущей мне скромностью я весь свой успех объяснил невероятным обилием идей, исключительным трудолюбием и беглостью письма. При этом весьма опрометчиво заявил, что могу написать рассказ где угодно, когда угодно и в каких угодно — в разумных пределах — условиях. Мне тут же бросили вызов, попросив написать рассказ прямо в студии, перед направленными на меня камерами.}

^{Я снисходительно согласился и приступил к рассказу, взяв в качестве темы предмет нашей дискуссии. Мои же оппоненты даже не помышляли, чтобы как-то облегчить мою задачу. Они то и дело нарочно обращались ко мне, чтобы втянуть в дискуссию и таким образом прервать ход моих мыслей, а я, будучи довольно тщеславным, продолжал писать, пытаясь в то же время разумно отвечать.}

^{Прежде чем получасовая программа подошла к концу, я написал и прочитал рассказ (потому-то он, между прочим, такой короткий), и это был именно тот, который вы видите здесь под заглавием «…Вставьте шплинт А в гнездо Б…».}

^{Впрочем, я немного смошенничал. (Зачем мне вам лгать?) Мы трое беседовали до начала программы, и я интуитивно почувствовал, что меня могут попросить написать рассказ об этой программе. Поэтому на всякий случай я несколько минут перед ее началом провел в раздумье.}

^{Когда же они меня попросили-таки, рассказ уже более или менее сложился. Мне оставалось только продумать детали, записать и прочитать его. В конце концов, в моем распоряжении было всего 20 минут.}

Он был очень красив — первый трансгалактический космолет. Изящество и сила сочетались в нем удивительным образом, создавая впечатление гармонии и эстетического совершенства. Экипаж космолета состоял всего из двух человек, потому что целью экспедиции была проверка вывода ученых-космологов о конечности космоса, иными словами — разведка «границ» Вселенной.

Выслушав напутствия взволнованных ученых, командир корабля Иванов произнес: «Спасибо! До встречи!» — и скрылся в космолете. Пилот Петров помахал остающимся рукой и молча последовал за ним.

В кабине Иванов ответил на все вопросы диспетчера Дальразведки, вопросительно посмотрел на товарища, и тот ободряюще кивнул. Иванов включил двигатель.

Первый трансгалактический космолет стартовал в сторону галактического полюса, в неизвестность.

Выйдя за пределы Солнечной системы, космолет сделал первый гиперсветовой прыжок за пределы Галактики, и космолетчики долго любовались великолепной спиралью Млечного Пути, занимавшей весь объем главного экрана. Второй прыжок вынес их за пределы местного скопления галактик, откуда родная Галактика выглядела уже слабеньким пятнышком света размером с человеческий зрачок.

— Не потеряться бы, — сказал молчавший со времени старта Петров, вечно занятый какими-то расчетами.

— А курсовые автоматы на что? — ответствовал Иванов, зная, что космолет ведут автоматы по давно рассчитанной траектории и затеряться практически невозможно.

Однако Петров почему-то пожал плечами, и на лицо его упала тень сомнения…

Третий, и пятый, и двадцать пятый прыжки в режиме «звездный кенгуру» ничего не меняли в окружающем их пространстве. После двадцать шестого прыжка космолетчики принялись за исследование окружающего мира и проверку систем корабля. Анализ пройденного пути показал, что космолет пронзил около тринадцати миллиардов световых лет и прошел вблизи квазизвездного источника, известного под названием Беглец-XX — догорающего со времени рождения Вселенной клочка праматерии.

Позади остался сверкающий редкими огнями знакомый космос, впереди людей ждала Ее Величество Неизвестность…

Очнувшись от суточного небытия, Иванов пощупал тяжелую после гипносна голову и встретил взгляд товарища, выражавший вопрос. Выключив защиту, он дал команду автомату, и экраны прозрели.

— Елки-палки! — угрюмо буркнул Петров.

Их со всех сторон окружала полная тьма! Ни одного лучика света, ни одной самой крохотной звездочю!! Ничего! Мрак!

— Тринадцатый день одно и то же… — пробормотал Иванов и нехотя включил бортовой исследовательский комплекс. Но и с помощью приборов не удалось определить, где находится космолет. Казалось, весь корабль плотно упакован черной, непроницаемой для света материей. Автоматика тоже не могла дать рекомендаций, как выбираться из этого странного угольного мешка, в котором не существовало расстояний и линейных мер. Плотность энергетического потока со всех сторон стала ничтожно малой, сверхчувствительные датчики выбрасывали на табло почти одни нули.

Сутки исследователи ничего не предпринимали, думали. Потом Иванов снова включил двигатели.

— Будем прыгать, пока куда-нибудь не припрыгаем. Иного пути у нас нет.

Совершив сотый прыжок, отчаявшиеся космолетчики с угасающей надеждой обшаривали глазами черноту обзорных экранов, и вдруг Петров сбросил свою угрюмую флегматичность:

— Ущипни меня, Толя, я сплю!

Слева по носу космолета появилась маленькая искорка. Она была почти не видна, далеко за пределами человеческого зрения, но, если свет от нее дошел в эту область пространства, значит, впереди иная Вселенная?..

После пятого прыжка с момента обнаружения искры света Иванов остановил сверхсветовое движение космолета.

Звезда увеличилась, но уж очень странной был ее спектр, он не укладывался в рамки ни одной из теорий звездного излучения.

Сначала Петров мрачно пошутил, что они попали в антимир, потом предположил, что это «белая дыра» — выход в иную Вселенную из той, откуда они вылетели.

Сделав еще прыжок, они наконец увидели, что это такое.

Перед ними, ясно видимая в черноте космического пространства, висела исполинская, корящая ровным оранжевым пламенем свеча.

— Сто тысяч километров! — пробормотал Петров, дикими глазами глядя на визирные метки экрана. — Глянь, Толя, длина пламени — сто тысяч километров! Представляешь?!

Иванов не представлял, он просто смотрел, открыв рот.

На свече застыли капли расплавленного стеарина, а ее основание терялось во мраке. Она горела ровно, невозмутимо, бездымно, словно стояла на столе в подсвечнике, а не висела в космосе.

— Батюшки-светы! — ахнул Иванов. — Это куда же нас вынесло?!

Развить мысль он не успел. Откуда-то из мрака придвинулись к свече исполинские человеческие губы, дунули на пламя — и наступила полная темнота…

Рисунок М. Федоровской

В полдень, когда солнце уже припекало, а заказанный молодежной газетой фельетон застыл на второй строчке, в небе протяжно громыхнуло и рядом с моей дачей плюхнулся инопланетный космический корабль. Из него вылез Пришелец, осмотрелся и быстро зашагал к крыльцу.

«Значит, верно предсказывали ученые, что инопланетяне будут похожи на нас!» — подумал я, торопливо надевая свежую рубаху. Завязать галстук я не успел. Дверь комнаты… нет, не отворилась, а просто растаяла. Пришелец стоял на пороге.

— Рад приветствовать посланца иной цивилизации! — торжественно начал я, выходя из-за письменного стола.

— Радуйся, землянин, — процедил Пришелец, и письменный стол вместе с пишущей машинкой «Москва» и пустой пачкой «Примы» превратился в ничто. Я не успел ахнуть, как исчезли также все стулья, репродукция известной картины на стене.

— Надолго к нам? — спросил я светским тоном, сделав вид, что ничего не произошло. — Откуда будете?..

Пришелец жестом остановил меня и подошел к окну. Убедившись, что звездная телега стоит на месте, он вперил в меня свои глаза, похожие на два рубиновых лазера.

— Радуйся, говорю я… Ибо из всех обитателей Земли ты умрешь последним!

— Я?.. Последним?.. — залепетал я. — Справедливо ли именно меня наделять вечной жизнью, когда есть и другие гении? Наш редактор, к примеру. Боюсь, что я недостоин, не успел заслужить…

— Какая вечная жизнь?! — хмыкнул Пришелец. — Сейчас я вместе с тобой взлечу, сброшу X-бомбу и буду наслаждаться гибелью землян. Ты же усилишь мое удовольствие своими рыданиями. Потом я выброшу тебя в открытый космос…

— Чем же мы вам не угодили? — жалобно пискнул я. — Подлая планетка! — с негодованием сказал Пришелец. — В позапрошлом эйме в нее врезался мой дедушка. Он, правда, любил заложить за дюзы, но, думаю, тут не обошлось без интриг землян. И они ответят за это! Ступай за мной!

Я зажмурился…

— Что здесь происходит? — раздался с порога голос моей сестры Кати. Вовремя приехала, голубушка, навестить братца!

— Кто такая? — остановился Пришелец, уставившись на нее.

— А это что за хам? — прищурилась Катя заинтересованно.

Пришелец был парнишкой симпатичным, но и мою Катю на улице не провожали взглядами только светофоры.

— Моя сестра, — галантно представил я ее Пришельцу. — А это, Катя, товарищ из космоса…

— Из созвездия Орион, по-вашему, — уточнил Пришелец. — Ты мне нравишься…

Думаю, последние слова относились не ко мне.

— Вот уж не знала, что мы с вами на «ты»! — ледяным тоном произнесла сестра. — Вас извиняет, что вы — инопланетянин. Кстати, а на Землю зачем прилетели?

— Представляешь, Катя, он хочет всех нас… — начал было я, но неземная сила заставила меня умолкнуть.

— Научная командировка… Так сказать, контакт с братьями по разуму… — проговорил вальяжно Пришелец. — А как вас зовут?

— Катя. — Сестра окинула взглядом комнату и удивленно сказала: — Куда все девалось-то?

Стулья и стол тут же появились на прежних местах На письменном столе, рядом с импортной пишмашинкой лежала пачка «Мальборо» и рукопись законченного юмористического романа.

— А меня зовут Ткр-фс-улшком, — представился Пришелец.

— Значит, Лешей! — обрадовался я.

Вскоре мы пили чай. Я дымил «Мальборо» и, поглаживая новую пишмашинку, хихикал над удачными местами в романе. Катя и Пришелец разговаривали, не обращая на меня ни малейшего внимания.

— Меня в нашем тузе очень ценят. Шеф так и сказал: быть тебе моим заместителем. У тебя, мол, такие способности, что грех не использовать их на руководящей работе, — убеждал Пришелец, не отрывая глаз от Кати.

— Подумаешь — руководящая работа! Зарплата — фи! Инфаркт гарантирован, и пшик свободного времени! А вот у моей подруги муж слесарем в автосервисе работает, так он жену в норковую шубу одел, и шапка у нее из серебристого песца, между прочим…

— Я тоже в технике хорошо разбираюсь. Для меня собрать вечный двигатель — минутное дело… У вас такое вкусное варенье!

— Это меня бабушка варить научила, — зарумянилась от удовольствия Катя.

Прошли лето и зима. Прошло еще много лет и зим. Всей семьей мы прогуливались по заснеженной аллее парка. В прозрачном фиолетовом небе загадочно светила луна.

— А вон созвездие Орион, — показал Леша рукой своему первенцу. — Я там раньше жил. И знаешь…

— Знаю, знаю! — перебил его юный скептик. — Тебя там все очень ценили, а твой шеф предлагал сесть на его место, а сам набивался в заместители. Ты, папка, как заложишь за дюзы, всегда одно и то же сто раз рассказываешь! — Он ловко цыкнул сквозь зубы и превратил в пыль стоявшего у входа в парк сержанта милиции.

— Не груби отцу! — осадила его Катя, толкавшая перед собой коляску с двойняшками. Норковая шубка и шапка из соболя ей очень шли. — И, вообще, немедленно перестань хулиганить и верни милиционера на место. Слышишь? А то всыплю!

Строптивый отпрыск сердито шмыгнул носом, но перечить не решился. Сержант снова материализовался, но только теперь на нем были почему-то генеральские погоны. Ошарашенно оглянувшись и не заметив ничего подозрительного, он на всякий случай отчаянно засвистел.

Мы медленно двигались по заснеженной аллее. Я с наслаждением вдыхал свежий “морозный воздух и тихо улыбался. Из распахнутого настежь прозрачно-фиолетового неба призывно и ласково светили крупные, как булыжники, звезды…

Рисунок И. Айдарова

Звездолет опустился на планету. Первыми высыпали наружу микробиологи со своими пробирками и микроскопами, за ними, гремя рейками и сверкая объективами теодолитов, топографы, потом геологи, зоологи, ботаники и прочие. Капитан стоял на мостике и руководил высадкой.

— Эй, вы! — сердился он на сейсмологов, которые суетились у грузового люка, вытаскивая свою громоздкую аппаратуру. — Не создавайте пробок!

А у тех, как назло, что-то застряло, и сейсмологи переругивались с метеорологами, которые со своей аппаратурой напирали на них сзади.

Наконец все партии отправились в путь, и капитан смог позволить себе чашечку-другую кофе.

Первые тревожные сведения стали поступать через час, когда вернулись топографы.

— Не можем сделать съемку. Берем одно расстояние, а на деле оно оказывается совершенно другим!

Капитан сердито их отчитал и велел в максимально сжатые сроки отладить приборы. Но не успел он еще поостыть, как примчались сейсмологи.

— И у вас тоже приборы? — закричал капитан. — Я, что ли, должен следить за вашей аппаратурой?

Жаловались микробиологи: микроскопы словно ослепли, а экспресс-посевы не дают вообще никаких результатов — ни положительных, ни отрицательных.

Зоологи разводили руками: следов животных — тьма, самих же зверей не видать и не слыхать. Недоумевали ботаники: только сорвешь листок или цветок растения, его живая структура мгновенно разрушается и превращается в пыль. Такие же головоломки и у почвоведов, и у метеорологов. А у гидрологов вообще волосы дыбом становятся: при их приближении реки пересыхали, а моря и озера выходили из берегов…

— Ну и дела! — ужаснулся капитан. — Все планеты как планеты, а эта — паршивая овца в стаде! Необходимо полное и универсальное обследование.

Но не успела команда приготовиться к выходу, как вдруг все услышали:

— Оставьте меня в покое.

Опытный капитан сразу сообразил:

— Однако, я вижу, мы тут не первые. Ну что ж, давайте знакомиться! Мы…

— Я — планета! — перебил его голос. — Я сама по себе.

Капитан и помощник переглянулись.

— Гм… — произнес капитан после некоторой паузы. — Впервые встречаю планету, которая сама по себе. Но, так или иначе, мы должны тебя изучить и занести в звездный реестр.

— Я против.

— Нет уж, — возразил капитан. — Всякая планета, попавшая в зону интересов нашей цивилизации, должна быть исследована, а уж решать, осваивать тебя или оставить в покое, будешь не ты!

— Может быть, вы будете решать — существовать мне или нет?

— Ты слишком много рассуждаешь! — вскипел капитан. — Ты просто издеваешься над нами!

— Немедленно улетайте, — ответил голос.

— Мы заставим тебя подчиниться, — холодно подвел итог дискуссии капитан.

И вдруг он почувствовал что-то неладное. Но что именно — он понял лишь некоторое время спустя, когда невероятная сила ускорения вжала его в кресло и он на миг потерял сознание…

К капитану подскочил помятый помощник и помог подняться.

— Странно, — пробормотал капитан, во все глаза рассматривая пейзаж родного космодрома, откуда стартовал год назад. — Мне кажется, что мы дома? Но каким образом?

— Нас, вероятно, просто вышвырнули…

— Опасная у нас работа. И неблагодарная, — вздохнул капитан. — Никогда не знаешь, где и на какую грубость нарвешься!

Рисунок В. ЛОСЕВА

От переводчика

^{Вчитайтесь в краткие слова, предваряющие новую книгу чилийского писателя Эктора Пиночета «Ипподром Аликанте» и другие фантастические рассказы»: «Я посвящаю эту книгу движению солидарности. Солидарности с моим народом. И еще посвящаю ее друзьям».}

^{Слова эти принадлежат перу человека, поклявшегося до последнего вздоха бороться с чилийским фашизмом, и фашизм сумел уже по-своему оценить смертельного своего врага. Имя Эктора Пиночета давно уже внесено в списки имен патриотов, особенно неугодных режиму.}

^{Почти с самого момента переворота он вынужден был покинуть родину. В 1973 году, в Париже, публикуется его поэма-воззвание «Остановим смерть!» — и ее, как боевую листовку, читают чилийцы. Болонья, 1980 год — здесь вышел сборник его «Поэм из изгнания», пронизанных болью и ненавистью к предателям родины. В эти же годы Эктор Пиночет начинает писать свою «фантастику». Я намеренно беру это слово в кавычках хотя бы потому, что те, в чей адрес направлены эти рассказы, воспринимают их как самые что ни на есть реалистические произведения. Материальные, как оружие, грозящее свержением диктатуре.}

Они дошли наконец и, взмыленные, полумертвые от усталости, кое-как примостились в каком-то помещении на куче замшелых балок. Тут же послышался сухой царапающий шорох: потревоженные крысы и ящерицы спешно зарывались в большую кучу мусора. Путники сидели молча, поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век.

Который потолще оказался и поразговорчивее:

— Это… здесь, лейтенант?.. — выдохнул он застрявшие в горле слова.

Второй с усилием кивнул: «Да, сеньор, здесь…»

Этот содержательный диалог обошелся толстяку в остаток сил; он завалился на спину, жадно ловя ртом затхлый воздух. Взгляд его мутно плавал по неоштукатуренному потолку, по стенам со следами обоев, пока наконец не зацепился за край едва заметного в темноте оконца.

— А вы… уверены в этом?..

— Так точно… катакомбы внизу… — На последнем слове лейтенант сделал особое ударение.

Они вновь замолчали.

— Время уходит… — мертво обронил лейтенант.

— Ну так пошли! — толстяк деланно приободрился, изображая готовность немедленно покинуть свое импровизированное ложе.

Поднимаясь, зачем-то тщательно стряхивали налипший на мундиры мусор.

— Несмотря на то, что мы отыграли у них приличную фору, дела обстоят не совсем так, как хотелось бы… — обронил толстяк.

— Вы правы, сеньор. Ведь, как говорится, на бога надейся, а сам… — тут лейтенант запнулся, вдруг обнаружив не принятую в их отношениях фамильярность, и перешел на привычно официальный тон. — Я хотел сказать, что, хотя им и нелегко будет обнаружить нас здесь, все же единственное место, где мы можем чувствовать себя в безопасности, так это — подземелье. — Лейтенант уже не рекомендовал — он настаивал.

Тут до толстяка дошло наконец, что весь этот тщательно спланированный отход, вся эта осмотрительность замешены на таком животном страхе, что его бросило в дрожь.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна. Да что там известна — он ориентировался здесь как в собственной квартире; ловко огибая в кромешной тьме выступы стен, лавировал среди коварных островков битого стекла, щебня, мусора. Кругом стояла гулкая колодезная тишина.

В щели лезли пропыленные листья дряхлой смоковницы, мешаясь с ветками ежевики, сплошь покрывавшей пространство бесчисленных комнат и анфилад громадного полуразрушенного дома.

— Здесь, — наконец сказал лейтенант и, скривясь, сунул руку в самую гущу немилосердных колючек. Звякнуло железо — будто оковы спали. — Готово…

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них. Но через мгновение движение прекратилось; открылся черный зев входа. Толстяк заглянул — и вдруг смутное ощущение страха подступило к самому сердцу, словно бы он уже был там и даже пытался выбраться оттуда…

Лейтенант вошел первым, и галерею тут же залил неяркий мертвенный свет. Дверь за ними неслышно закрылась.

— Да, трудновато им будет разыскать нас теперь, сеньор! — лейтенант был просто вне себя от восторга, которого, впрочем, толстяк явно не разделял. Поджав губы, он лишь брезгливо процедил в ответ:

— Было бы лучше, если бы мы поторопились…

Подумать только, этот вот сеньор торопыга многие годы был их кумиром, знаменем армии, живым символом возрождения нации! И нате вам — в четыре дня все пошло прахом. Гора родила обыкновеннейшую мышь, серенькое, мокрое от страха существо. Люди из его окружения не преминули отметить эту разительную перемену — кто с горечью и тоской, кто с плохо скрытым злорадством. И он вдруг сделался никому не нужным, всеми презираемым пугалом, способным поразить разве что воображение еще более мелкого хищника — обывателя.

Поглощенный невеселыми мыслями, лейтенант и не заметил, как оказался у второй двери. В затылок ему шумно пыхтел спутник. Лейтенант достал из кармана ключ, вставил в искусно замаскированную в скале щель, глянул на секундную стрелку. Над дверью загорелась красная лампочка. Затем, дрогнув, плавно разошлись створки.

— Некоторые меры предосторожности были тогда просто необходимы… вам известно, в силу каких обстоятельств…

Толстяк понимающе и даже с некоторым одобрением кивнул.

У ног их разверзся черный провал. Каменные ступени спиральной лестницы вели, похоже, в самую преисподнюю. Спускались молча, с неудовольствием вслушиваясь в перестук собственных каблуков. Наверху плотно сомкнулись бронированные створки, и сразу сгустившийся мрак подземелья добавил обоим такой тоски и тревоги, что мучительно захотелось ринуться отсюда прочь…

Сойдя с последней ступени, лейтенант вновь включил освещение: они стояли у самого края ниши, вырубленной прямо в скале. У дальней стены виднелись письменный стол и старинное кресло, обитое кожей. На столе — телефон, бумаги, разбросанные карандаши.

В каждую из стен ниши были врезаны двери, обитые массивными железными полосами. Свет шел от ламп, вмонтированных над притолоками. Лучи их фокусировались на стене прямо перед столом. Толстяк внимательно оглядел полированную его поверхность, ковырнул ногтем засохшее пятно сургучного цвета. Обернулся к лейтенанту. Тот уже отворял одну из дверей.

— Процедура вам предстоит не из легких, сеньор, но у нас действительно нет другого выхода, — лейтенант натянуто улыбнулся: нечаянный каламбур слишком точно выразил создавшуюся ситуацию…

За дверью открылся длинный узкий коридор, образованный двумя рядами тюремных камер.

Дряблые губы толстяка растянулись в подобие кислой улыбки. Подобную веселость лейтенант наблюдал впервые за четверо суток, в течение которых они были поистине неразлучны; приободрившись, офицер заметил уже несколько развязнее:

— Камеры пусты все до единой — хоть любую из них занимай… Всех находившихся здесь ликвидировали, так что свидетелей не будет. Не угодно ли удостовериться?

Он рывком распахнул остальные двери — и тусклый свет затеплился в двух точно таких же коридорах, по которым так же убегали вдаль пронумерованные таблички.

Тут толстяк явственно различил какой-то странный далекий шум. Признаться, он беспокоил его и раньше, но как-то не хотелось нервическим любопытством ронять начальственное достоинство в глазах хранившего невозмутимость подчиненного. Теперь, заметив, как напряглось лицо лейтенанта, можно было небрежно выразить некоторое недоумение: э-э-э… что это там такое?..

— Черт, как же это мы о собаках забыли… — Лейтенант был явно обескуражен и, чтобы затушевать неловкость, преувеличенно деловитым тоном добавил: — У нас есть еще несколько минут в запасе, я вам все объясню. А впрочем, объяснять тут особенно нечего…

Широким жестом он пригласил толстяка занять кресло, и тот с размаху плюхнулся на сиденье.

— Все очень просто, сеньор. Когда я уйду, засекайте время. Ровно через час пятнадцать вы пойдете вот по этому коридору. Запомните: вход — здесь. — Он вывел карандашом жирный крест на одном из дверных косяков. — Рекомендую идти обычным прогулочным шагом. Тогда минут через двадцать пять — тридцать окажетесь у решетчатой перегородки. Она заперта, но откроется автоматически спустя сорок пять минут после начала рабочего цикла. Значит, ждать там придется с четверть часа, может, чуть больше — смотря сколько времени уйдет на дорогу. Когда проход откроется, не мешкайте: заслонка на место встанет автоматически — независимо от того, успели вы пройти или нет.

Лейтенант приостановился на миг, взглянул на толстяка, который, словно усердный школяр, строчил ручкой, не поднимая глаз, вкривь и вкось исписывая листки своего блокнота.

— Прошу вас, сеньор, только откровенно: до сих пор я достаточно ясно излагал суть предприятия?

— Яснее не придумаешь, так что валяйте дальше, лейтенант.

Тот сосредоточенно уставился в пол — так ему легче было сконцентрироваться на особенно важных мыслях. Построив их по ранжиру, офицер вдохновенно продолжил диктант:

— Миновав решетку, вы значительно приблизитесь к цели. Останутся сущие пустяки, какую-нибудь сотню метров вы одолеете за три, от силы четыре минуты, и вот он перед вами — выход! Разумеется, он тоже будет заперт, дверь там устроена в виде люка — из тех, которыми оснащены подводные лодки — массивная такая, тяжелая стальная крышка. Как и у решетки, вы переждете какое-то время. И вот люк начнет медленно… Нет, не так. Пишите: очень медленно открываться. Потом раздастся щелчок, как от щеколды, — это значит, что люк открыт до предела и у вас в запасе ровно три минуты, чтобы выбраться наружу. Трех минут на это хватит с лихвой, сеньор. Однако… поспешайте! Впрочем, я не думаю, что в пути вы испытаете какие-либо затруднения: здесь достаточно слепо довериться букве инструкции.

Ну а об остальном мы тоже позаботились заблаговременно: крышка люка закроется герметически, и больше никто и никогда не проникнет в этот лабиринт, а стало быть, и не узнает о нашем маленьком секрете… Итак, еще затемно вы окажетесь по ту сторону холма и дальше пойдете по следу — как и условились, он будет выложен белыми камешками. Я лично позабочусь об охране — из тех гвардейцев, что еще не разбежались… Они и проводят вас прямехонько к американскому вертолету. А уж гринго вызволят вас оттуда…

Прервав свою скоропись, толстяк выразительно постучал карандашом по столу.

— Да-да, — спохватился лейтенант, угадав настроение шефа. — Вернемся к делу. Пора, я думаю, рассказать, зачем вы должны провести здесь час с четвертью, вместо того чтобы немедленно отправиться… м-м-м… на свободу. Как вам известно, это, так сказать, учреждение мы основали с вашего ведома вскоре после столь блистательно осуществленного вами переворота. И за все эти годы здесь ни разу не случалось осечек, поэтому никто и не подозревал о существовании объекта…

При этих словах толстяк невольно поежился.

— Мы пускали его в ход, — невозмутимо продолжал лейтенант, — обычно убедившись, что поблизости нет даже охраны. Специалисты отвели на весь, как бы это выразиться… производственный цикл ровно два часа пятнадцать минут — из них час пятнадцать как раз уходило на допросы, и мы начинали их одновременно с нажатием кнопки «пуск» — вон там, на пульте. Да, кстати, об электронике: фотоэлементы расположены почти по всей длине коридора — вплоть до решетки. Всего их — пятнадцать пар, действующих по принципу турникетов. Поэтому очень важно не «вспугнуть» их, до добра это еще никого не доводило; вот почему лучше всего идти прогулочным шагом. Как только вы минуете последнюю пару «глаз», свет в коридоре погаснет, и тотчас осветится решетка, та самая, о которой я уже говорил. Одновременно откроются клетки, в которых мы держим собак — черт, угораздило же их здесь оставить… В силу известных обстоятельств бедолаги, надо думать, оголодали ужасно, поэтому, сеньор, вы там особенно не задерживайтесь…

Лейтенант снова взглянул на часы. Толстяк угрюмо перечитывал свои записи. Воцарившееся было тягостное молчание офицер прервал вежливым: «У нас есть еще две минуты, сеньор, и если вам что-то еще неясно…»

— Сколько у вас там содержится псов? — вопрос был задан с эдакой скучающей светской небрежностью.

— Да так… Десятка с четыре. Мы их использовали при допросах… а потом и на охоте, — в тон ему ответствовал лейтенант: он всегда щадил впечатлительность своего патрона. — Ну, нам пора, сеньор.

Толстяк отложил блокнот в сторону и молча стал наблюдать за лейтенантом, направившимся ко входу в коридор, — единственному пути, ведущему к спасению былого «цвета нации». Другие уже отрезаны… На мгновение высвеченное лицо лейтенанта показалось бледнее обычного, черты лица — заостреннее.

Лейтенант уверенно манипулировал на пульте, и эта молчаливая работа вдруг пробудила у толстяка приятные воспоминания. Может быть, потому, что похожий пульт находился в кабине его вертолета. Славное было время! Боевые машины взмывали и ложились на курс, и одним нажатием кнопки в пыль разносились непокорные рабочие кварталы. Бывало, бомбили и на малой высоте: однажды он даже разглядел лицо какой-то женщины. Запрокинутое, все в слезах…

Толстяк встрепенулся, отгоняя непрошеное видение.

— Ну, как там у вас, все готово? Сверим часы?

— Немного терпения, сеньор…

Кнопки на пульте игриво замигали зелеными и красными огоньками.

— Время пошло, сеньор!

Толстяк взглянул на часы. Ровно три. Лейтенант стоял перед ним, вытянувшись по уставу, — как в лучшие времена.

— Задание выполнено, генерал!

— Да, но эти бумаги… На столе их целая куча, а ведь, насколько мне известно, это…

— Списки без вести пропавших. Не извольте беспокоиться, я уже включил взрывное устройство. Оно сработает, как только люк по ту сторону холма захлопнется. И тогда никто и никогда их больше не увидит. Удачи вам.

— Благодарю вас. — В тоне генерала сквозила скорее озабоченность, чем грусть расставания.

Лейтенант круто развернулся на каблуках и парадным шагом прошел к лестнице. Долго еще вслушивался генерал в безостановочный бег по гулким ступеням. Слух его, казалось, обострился настолько, что был слышен даже скрип офицерских сапог — там, за стальной дверью… Все. Мертвая тишина сгустилась в нише.

Что же теперь делать? Рука сама потянулась к стопке листов на столе. Вот дьявол, сплошь известные всем имена! Скомканная бумажка полетела в корзину. Он вытащил еще один лист, за ним — еще, еще… Строка за строкой — ряды исчерканных красными чернилами, кровоточащих имен…

Его замутило, и он тяжело выбрался из кресла. Прошелся, внимательно оглядывая стены, — как голо все, пусто… Вернулся к столу, стараясь не смотреть на проклятые бумаги. Так как же получше убить время? Пожалуй, лучше уж поразмыслить над полученной инструкцией. Тем более что она внушала тревожившие его сомнения.

Толстяк поискал записи — помнится, он оставил их на столе. Здесь их не было… Не было?! Он кинулся перебирать один за другим разбросанные повсюду листки, но на глаза попадались лишь имена, имена, имена… Ничего, кроме имен!

Он запустил руки в корзину — на дне лежал лишь скомканный им в гневе листок. Генералу отчаянно захотелось вдруг выть, кататься по полу, рвать на себе волосы. Он опять зарылся в бумаги, ринулся под стол… Имена, проклятые имена, ничего, кроме исчерканных красным имен! Елозя по каменному настилу, он подобрался к креслу и, ломая ногти, стал отдирать край дорогой обивки… Вдруг ужасное подозрение рывком подняло его на ноги.

Лейтенант! Записи взял лейтенант! Но… как? Нет, нет, не может быть, ведь он диктовал из того угла, потом… Что было потом? Ах да, щелкнул каблуками, поприветствовал, смылся…

Он почувствовал, что теряет сознание, руки вцепились в застегнутый з£ крючки ворот… И вдруг разом обмякли. Пальцы коснулись золота мундирных пуговиц, скользнули на дно внутреннего кармана. Фу-ты, господи, гора с плеч! С великой нежностью разворачивал он, разглаживая каждый листочек блокнота, затем бережно упрятал за пазуху. Все равно читать сил уже нет. Колени вдруг подогнулись, и он мешком повалился в кресло. Вялость овладела им, мягко укачивая, смеживая веки. Спать… Спать…

…Он был владыкой пигмеев, власть его распространялась повсюду и всюду внушала страх. В этом страхе и заключалось все величие и могущество, он распоряжался жизнью и смертью, и холеные пальцы цепко держали за горло целый народ.

…Но вот владыка бежит, бежит без оглядки. Восстали все и гонят его отовсюду. Они уже за спиной, ближе, ближе, нет, это уже не пигмеи, гиганты догоняют лилипута, уже настигли, и чья-то громадная ступня нависла надо мной, господи, я пропа-а-ал!!! Громовое эхо, лавиной сорвавшись со стен, вынесло генерала из кресла. В висках неистово пульсировало: «Пропал, пропал, пропал…» Проспал!

Он чуть не до локтя рванул рукав кителя. Часы показывали три тридцать. Лай собак вдруг сделался громче, казалось, они вот-вот ринутся изо всех углов. Генерал платком вытер липкое лицо. Нет, нельзя так распускаться, а то таких дров здесь еще наломаешь, особенно в треклятом этом коридоре. Уж там-то игру заказывают механизмы, с ними не договоришься. Любой промах — смерть; такие вот ставки: пытка «дорогой на волю» всегда заканчивалась одинаково, и до люка не дошел никто… По генеральской спине пробежал холодок.

А что было бы, проснись он всего часом позже? Дьявольские часы уже запущены в ход, их ничем не остановить… Нет, определенно сдают нервы, ох, не ко времени все это. Времени?! Генерал вновь дернул рукав мундира, уставился на циферблат. Протер стекло. Приложил к уху. Вроде бы тикают, но как-то уж очень вяло… А что, если они отстают, или батарейки садятся? Он расстегнул браслет, осторожно, словно боясь расплескать чашу с живой водой, снял часы с руки. Большие, золотые, инкрустированные алмазами, часы эти достались ему, в сущности, даром. Так, пустячная услуга солидной фирме — право на беспошлинную торговлю в этой нищей стране.

Он не удержался и еще раз посмотрел на часы. Встал. Одеревеневшие ноги не слушались. Только этого еще не хватало! Лейтенант, скотина, очень уж резвым оказался, мчал сюда по горам, по долам… К лицу ли ему, генералу, такие прыжки? Да еще с его весом — тут и не такие ноги откажут. Особенно икры донимают… Он нагнулся, чтобы растереть их. Черт же дернул его на это! Словно раскаленная игла с маху прошила его. Как подкошенный, он рухнул в кресло. Принялся было массировать сведенную судорогой ногу, но боль была такая, что генерал, не усидев, тихо сполз на пол, оглашая дикими воплями своды пещеры. И тотчас же зловещим эхом ему стал свирепый отдаленный лай.

Чтобы отдышаться, пришлось перевернуться на спину. Заодно снова можно посмотреть на часы. Без двадцати четыре. До входа в туннель тридцать пять минут. Или пять? А может, там надо было быть еще час назад? Эх, и часы-то не сверить — разве что с собственным одиночеством.

Не отрывая подошв от пола, едва переставляя прямые, как палки, ноги, генерал едва ли не целую вечность двигался к креслу. Потом, кряхтя, разворачивал его к двери и наконец, с усилием опираясь на ручки, сел, так и не подогнув колени.

А что, если за сорок пять минут он не успеет миновать все эти фотозападни? Или судороги вновь одолеют? Он с ненавистью вспомнил лейтенанта, его настоятельный совет пройтись по коридору «прогулочным шагом».

Осторожно сдвинув ноги, он титаническим усилием попытался отжаться руками — удалось. Теперь он стоял неподвижный, как памятник самому себе, и панически боялся лишний раз глазом моргнуть. Медленно-медленно поднял левую руку. Зубами оттянул рукав. Осторожно скосил глаза. Пора двигать к выходу…

Вот минутная стрелка замерла на горизонтали — и в то же мгновение от стены к стене коридора на небольшой высоте протянулись желтые полоски лучей. Выхватив из сумрака горловину туннеля, вспыхнули на потолке лампы, и грузный, дряблый человек вдруг ощутил бешеное желание пулей промчаться по адской мышеловке. Разом выбраться из этой могилы, полной грудью вдохнуть свежий, привольный воздух. И вошел в коридор.

Генерал шел, обливаясь холодным потом. И без того неблизкий, стократ вырос путь до луча, перерезавшего коридор как раз на уровне его пояса. Вроде бы до него сейчас метров тридцать. Значит, пройдено уже сто. Или восемьдесят? А может, сто двадцать — кто знает… Та-ак, кажется, ноги совсем отказывают. Эх, согнуть бы их чуточку в коленях, да ведь страшно. Это еще что за окошко в стене? Легонько, тихонько, спешить здесь ни к чему: неизвестно еще, для каких оно тут надобностей. А сейчас он пересечет первый из пятнадцати этих гнусных желтых лучей… Отлично!

Послышался тихий зуммер, генерал испуганно обернулся. Луч за спиной погас. Не останавливаясь, еще раз глянул на циферблат. На весь маршрут до луча ушло шесть минут. Помножим на пятнадцать. Это что же выходит, а? Полтора часа? Да ведь ему отпущена половина этого срока! Надо прибавить. Выбора нет. Нет его, понимаете, нет, нет. Не-е-т!!!

Галерея стала уходить куда-то вбок. Генерал шел уже почти нормальным шагом, понимая, однако, что недостаточно быстро. Поврежденные сухожилия давали знать о себе все настойчивее, все чаще, и при всем желании нельзя было ускорить и без того уже рискованный ход. А где-то там, в глубине, скоро сработают механизмы подъема, решетка, перегораживающая туннель, в последний раз откроет проход и с лязгом обрушится зубьями на асфальт.

Он чуть увеличил шаг — и тут же боль прострелила колено; в считанных метрах от третьего луча правая нога стала подозрительно шаркать. Третий луч генерал пересек, уже заметно хромая. С нетерпением глянул на часы. Вот это да, за две минуты, личный рекорд! А может, дистанция между лучами сократилась? Тоже неплохо.

На четвертый и пятый этапы ушло в среднем по стольку же, что вселяло надежды. Только бы опять не свело ногу. Галерея уже заметнее сворачивала вправо, и дорога, кажется, пошла под уклон. Или почудилось?

…Проходя восьмой участок, он уже умел экономить драгоценное время, сосредоточиваться только на решении одной проблемы — идти, сгибая ноги в коленях.

Пересекая девятый луч, он даже не взглянул на часы; что толку, когда впереди — еще шесть, и неизвестно, дотянет ли он до десятого?

Решив хоть немного взбодриться, генерал попытался было насвистывать любимый марш, но и тут его ждала неудача: с губ сорвалось лишь омерзительное шипение.

Что ж, тогда он будет думать о будущем, о новой жизни — в тиши и спокойствии. Благо денег у него предостаточно, остались и влиятельные друзья. Да, там будет ему вольготно. Там… Если здесь он вовремя доберется до решетки! Робость, конечно, есть, но только так, слегка. Что ж такого? Говорят, и самые храбрые бывают повержены духом, а он, несомненно, из самых, это и раньше многие признавали. Взять тот же переворот. Да разве кто-нибудь провернул бы его с той же отвагой и решимостью?..

…Пройден десятый луч. На часах — четыре сорок семь. Он явно запаздывает, а силы уже на исходе… Значит, надо выжать все, на что еще способны ноги. Идти, идти дальше.

Изломанный болью, с искусанными в кровь губами он преодолел желтый шлагбаум одиннадцатого луча. И в ту секунду, когда казалось, что сейчас он без сил растянется на асфальте, чтобы никогда уже не подняться больше, — в ту самую секунду он все-таки прибавил шагу. А если уж честно — просто очень хотелось в это верить. Он обманывал сам себя. Ласкал, тешил иллюзиями.

Путь до четырнадцатого луча казался уже бесконечным. Каждый шаг давался с запредельным трудом. И тогда он загадал: дойду — взгляну на часы. Только гляну — и все. А там можно воспользоваться и услугами пистолета. Вот он, в заднем кармане… генерал с мстительным наслаждением похлопал по нему.

Но сулившее в недалеком будущем избавление от всех мук, сейчас движение это стало новым сигналом бедствия. Рука отказывалась ему подчиняться. Он шевельнул левой — то же самое. В глазах потемнело от нового приступа боли и страха. Он шел, вперившись невидящим взором в протянувшийся где-то там, впереди, четырнадцатый луч. Шел, как идет на тореро смертельно раненный бык…

Луч погас за спиной. Генерал с ненавистью глянул на циферблат. Без трех минут пять. Три минуты, всего три минуты, чтобы добраться до этой стальной защелки, которая поднимется на мгновение — а там и рухнет ножом гильотины. Так стоит ли вообще совать под нее голову?..

В отражении последнего луча матово блеснула решетка.

И вновь в генерала вцепилось отчаянное желание бежать. И, позабыв обо всем на свете, он было ринулся, но дряблое тело повело в сторону, качнуло…

Прозрачно желтевший финиш преодолен в падении на полоску ничком. В это мгновение ноги триумфатора выкинули какой-то вялый кульбит — и его всем позвоночником припечатало к решетке. И тут генерал — нет, не услышал: слух, как и зрение, затопила волна невыносимой боли, — он нутром почуял настигавший его вой. Словно длинный, отточенный кинжал метнулся из глубин катакомбы и впился в живот по рукоять, рассекая кишки. Долго раздумывать не пришлось — он отлично помнил инструктаж лейтенанта. Сюда, к решетке, лавиной неслась свора обезумевших от голода и пьянящей близости жертвы собак.

Рисунок В. Неволина

В следующую секунду заработал механизм. Горбясь гусеницей, руками поджав к животу колени, генерал истошно вопил от жесточайшей боли и животного страха. Решетка медленно-медленно освобождала проход. Вот она замерла, готовясь низринуться — и тогда страх взял еще раз свое. Воющий, сверкающий лампасами колобок вкатился в дыру. Железные зубья голодно лязгнули об пол.

Голодная мощь порыва была неудержима, и вырвавшийся вперед вожак, не в силах притормозить, со всего маху врезался в стальную преграду, тело его обмякло, и в мгновение ока в него вцепились чудовищные клыки, раздирая на части.

С перекошенным от ужаса лицом генерал наблюдал эту сцену. Он забыл на это время о боли. Убраться отсюда! Как можно быстрее и дальше.

Но подняться сил уже не было. Генерал оборвал остатки ногтей, цепляясь за каждую выщербинку в скалистой стене. Раза два ему удалось чуть оторваться от пола… Тем горше было распластываться на нем. И тогда генерал встал на четвереньки. Так он протащился несколько метров, потом разом надломились руки — и голова ткнулась в асфальт.

…Когда генерал в третий раз растянулся, единственной мыслью было: «Все. Не подняться». Тело разом обмякло.

Его охватило глубокое забытье. Но длилось оно, кажется, недолго, резь в животе вернула к действительности. Встряхнувшись, он окончательно пришел в себя. Прищурил глаза — так почему-то теперь было лучше видно. Люк маячил метрах в двадцати, не больше. Неужто ползком не добраться? Конечно, какие тут разговоры! Да вот только когда? Время, черт, время! Сколько сейчас, сколько осталось — генерал не знал и знать не хотел: что за смысл бежать от одного убийцы, чтобы тут же повстречаться с другим?

Генерал продвигался вперед. Добраться! Застрелиться никогда не поздно. Надо будет — он пустит пулю в лоб у самого люка. Вот именно, только у самого люка, не раньше.

Он снова ткнулся лбом об асфальт. Голова чуть не раскололась от боли. Ледяные иглы вонзились в живот… И вдруг он почуял свежее дуновение ветра. В ликующем порыве радости он вскинул вверх руку… Пальцы больно ткнулись в скалистое тело подземелья.

Все. Невозможно больше. Ему не в чем себя упрекнуть, достаточно было только сил перевернуться на спину, лицом туда, где должно быть небо. Но и это удалось лишь наполовину, и теперь он неловко лежал на боку.

Совершенно отчетливо прямо над головой громыхнули гусеницы. Он машинально скосил глаза в сторону раздражающих своим правдоподобием звуков.

Люк был открыт. Гиппопотам зевнул, демонстрируя темную, звездно мерцающую пасть.

Толстяк животом прижался к камням, с трепетом ощущая, как они отдают ему свою силу. И тогда он медленно стал подниматься. Асфальт разом вздыбился к небу, и дыра выхода заплясала перед глазами, и его самого бросило от стены к стене. Но он всем телом ринулся вверх, к каменному зеву. Ему удалось лишь едва ухватиться за самый край стальной челюсти.

* * *

…Они сидели на замшелых балках, молча поглядывая друг на друга из-под свинцовых от бессонницы век. Толстяк на мгновение прикрыл глаза, ущипнул себя за руку. И услышал свой собственный хриплый смех, а взгляд уже плыл в блаженстве по чудесному неоштукатуренному потолку, по прелестной стене со следами обоев.

— Время уходит, — бесстрастно заметил лейтенант.

— Господи, радость-то какая! — невпопад выпалил, легко поднимаясь, толстяк. Его распирало от удовольствия двигаться, смеяться, говорить, и, как никогда, был он весел и оживлен.

Отряхивая брюки от налипшего мусора, он счастливо и спокойно подумал, что нередко мучившие его ночные кошмары стали для него вроде хорошей приметы: они всегда сулили удачу даже в самых рискованных предприятиях.

Лейтенант двинулся вперед — дорога была ему известна.

— Здесь, — сказал он, останавливаясь у заросшей ежевикой стены.

Толстяк насторожился.

Раздался скрежет, и край ежевичной стены грозно и неотвратимо ринулся прямо на них.

Он мертвенно побледнел.

Открылся черный край зева. Они спустились в провал. Ступени спиральной лестницы, похоже, вели в саму преисподнюю… Очень похоже! Мучительно захотелось, не разбирая дороги… Но колени вдруг подогнулись, он едва успел схватиться за перила, ища глазами выход. Дверь за спиной с лязгом закрылась.

* * *

Будто зарница полыхнула в мозгу. Страшная боль вернула сознание. Пальцы медленно плющила входившая в пазы крышка тюремного люка. Ледяной ужас стиснул и остановил сердце. Дрогнуло свисшее в горловину туннеля тело. Оторвалось черное время. Черное время крыс.

Перевел с испанского Николай Лопатенко

Тяжело вздохнув, Змей Горыныч просунул в пасть между верхними клыками хвост, прижал им к небу раздвоенный язык и попытался свистнуть. Вместо оглушительного свиста, однако, получилось жалкое шипение. «Чем бы мне его огорошить?» — тоскливо подумал он, готовясь к неминуемой встрече с богатырем Русланом Кирбитьевичем, который грозился сгубить Змея, разорить его поганое гнездо и освободить из неволи Настасью Митревну, с которой Змей Горыныч жил-поживал вот уже пятнадцать лет душа в душу. И хоть стар был Змей, помирать ему совсем не хотелось. «Ну ладно, авось не шибко покалечит, а коли повезет, то и ему бока намну», — решил он. Тяжело взмахнув крылами, Змей Горыныч взлетел на высоченный дуб и, подслеповато щурясь, стал всматриваться в даль — не пылит ли дорога…

Решение пришло к Стукачеву внезапно. Дело было рискованное, но после скандала с женой чувство уязвленного самолюбия заглушило в нем на время природную робость. «А не вернусь, — ожесточенно думал он, входя в здание Бюро путешествий, — локти кусать станет, да поздно будет! Поздно!»

— Вам куда? — улыбаясь, спросила его девушка-диспетчер.

— Все равно. Куда угодно.

— Хорошо. Тогда ваша кабина номер пять. Сеанс десять минут. Пожалуйста.

— Ну?! Не видать? — задрав голову, воскликнула Настасья Митревна.

— Совсем слепой стал! — ответил ей с дуба Змей Горыныч. — Мужик посредь дороги объявился. Стоит, башкой вертит туда-сюда. Как я его проглядел? Верно, разморило меня на солнышке, вздремнул малость!

— Ты, старый, главное — богатыря не прогляди. А то будет ему свадьба, тебе — поминки! Я в дом пошла. У меня молоко на плите. Если что — кричи.

— Ладушки, — ответил Змей Горыныч, продолжая наблюдение.

Стукачев топтался на дороге, осматривался и входил понемногу в образ. На нем была длинная, до колен, льняная рубаха и широкие порты, которые норовили все время сползти. «Хоть бы веревку дали, халтурщики», — бормотал он, держа левую руку на пупке. Правая держала лучемет, закамуфлированный под посох.

Слева, справа и позади расстилалась дикая степь. Впереди, в двухстах шагах, стояла потемневшая от времени рубленая изба чудовищных размеров. У нее было две двери — большая, напоминающая ворота, и поменьше — обычных размеров. Окна маленькие. Дом опоясывал невысокий частокол из заостренных бревен. Перед частоколом гуляли куры и гуси. Посреди двора рос огромный дуб, а на самой верхушке его, распустив перепончатые крылья, сидел птеродактиль и внимательнейшим образом рассматривал Стукачева.

Рисунок В. Чижикова

Сердце путешественника окатило ледяной волной. «Чтоб тебя!» — простонал он и взял посох на изготовку. Порты съехали гармонью и улеглись в мягкую дорожную пыль. Но тут земля под ногами начала подрагивать и послышался нарастающий топот. Стукачев проворно сиганул в репейник. Мимо него, поднимая клубы пыли и звеня кольчугой, проскакал здоровенный детина на огненнорыжем коне. У самых ворот детина осадил коня и принялся громко кричать, потрясая копьем. Понять живую речь далекого предка оказалось для Стукачева задачей непосильной. Единственным, что он четко разобрал, было — «живота своего» и «гад». «Э-э, да это он, никак, птеродактиля на бой вызывает, — догадался Стукачев. — Ну, теперь держись!»

В ответ на богатырскую тираду с дуба донеслось шипение. «А-а-а!» — радостно завопил детина и метнул в птеродактиля копье, но не попал. Птеродактиль, в свою очередь, как-то неловко подпрыгнул и, цепляясь за ветки, грохнулся наземь. Детина, пользуясь счастливым моментом, проворно соскочил с коня, отцепил от пояса булаву и начал свирепо дубасить птеродактиля. Бедное животное, прикрывая голову крыльями, издавало жалобные крики. На эти крики из избы вылетела простоволосая женщина с ухватом в руках и с воем набросилась на опешившего от неожиданности детину. Детина бросил булаву и, панически отбиваясь от наседавшей на него бабы, начал пятиться к коню. Потом вскочил в седло и диким галопом помчался прочь. Увидев Стукачева, ставшего невольным свидетелем его позора, богатырь внезапно остановился, развернулся и шагом подъехал к убогому страннику.

— А ты почто? — грозно спросил он.

— Это вы мне? — севшим от страха голосом пролепетал Стукачев.

— Тебе! — ответил детина и заехал ему кулаком в ухо так, что Стукачев, описав дугу, приземлился метрах в трех от богатыря. Одновременно с приземлением в ушах его прозвучал металлический голос диспетчера: «Сеанс окончен!»

Морщась от боли и держась за распухшее багровое ухо, Стукачев вышел из кабины номер пять и возмущенно закричал: «Дайте жалобную книгу!»

Для своих лет Роберт Проктор водил машину совсем неплохо. В это прохладное майское утро движение на шоссе было не сильным, и он чувствовал себя легко и уверенно. В воздухе растворилась весенняя свежесть, солнце светило ярко, но не слепило глаза. Одним словом — прекрасный день для поездки.

Он взглянул краем глаза на сидевшую рядом стройную женщину. Ее волосы были едва тронуты сединой. Она спокойно улыбалась, глядя на проносившиеся за окном деревья и лужайки. Роберт быстро вернул взгляд на дорогу.

— Нравится, мам?

— Да, Роберт. — Голос ее был чист как утро. — С тобой приятно ехать. Я вспоминаю, как я водила машину, когда ты был маленький. Тебе тоже нравилось?

— Еще бы, — смущенно улыбнулся он.

Мать нежно погладила его по руке и опять повернулась к боковому стеклу. Роберт прислушался к шуму мотора. Ровное гудение действовало успокаивающе. Он сам перебрал и отладил двигатель. Чтобы понимать машину, нужно особое чувство, и Роберт Проктор был уверен, что у него-то оно есть. Никто во всем мире не мог бы так отладить его машину!

Далеко впереди выбрасывал черные клубы дыма дизельный грузовик, а еще чуть подальше, не отрываясь, мчался голубой открытый автомобиль. Роберт нагонял идущие впереди машины, но до них оставалось еще минуты две.

Утро было прекрасное, и думалось только о хорошем. Спидометр показывал на несколько миль в час больше, чем разрешалось по шоссе, но это — ерунда, ведь он — отличный водитель! Вот машина Роберта уже поравнялась с голубым автомобилем и начала обгон. Но внезапно он резко, без предупреждения, рванулся влево и ударил в переднее крыло машины Роберта, отбросив ее на разделительную полосу.

Только неопытный водитель в такой ситуации сразу давит на тормоз. Роберт отчаянно боролся с рулевым колесом, стараясь удержать машину от разворота, но тут переднее колесо напоролось на острый камень и лопнуло. Пронзительно закричала мать.

Машину развернуло и вынесло передними колесами на встречную полосу. Роберт пытался вернуться вправо, но спущенное колесо скользило по асфальту и не давало выровняться. И тут шедшая навстречу машина ударила по радиатору. Роберта швырнуло вправо, его мать прижало к дверце, но замок выдержал. Левой рукой Роберт вцепился в рулевое колесо и попытался остановить бешеное кручение. Мать так и осталась прижатой к дверце.

Наконец Роберту удалось справиться с рулем и направить машину вдоль полосы. Но едва он собрался съехать к обочине, как прямо перед ним возник легковой автомобиль. Мужчина за рулем замер, в глазах его застыл ужас неминуемого столкновения. Рядом с ним, откинув на спинку сиденья голову, спала девушка. Не страх в глазах водителя, а именно доверчивая беспомощность в лице спящей парализовала Роберта. Последние доли секунды он неотрывно глядел на это приближающееся лицо. Затем машины столкнулись. Что-то ударило его в живот, в глазах потемнело. И только перед тем, как потерять сознание, он понял, что никто уже не кричит…

Рисунок М. Федоровской

Роберт Проктор лежал на дне глубокого темного колодца. Где-то мелькало пятно слабого света и слышались невнятные голоса. Он собрался с силами и попытался приподняться. Посветлело, голоса стали громче. Он попытался еще раз и, открыв глаза, увидел склонившегося над ним человека.

— Ты в порядке, парень? — спросил тот. Голубая форма и лицо казались смутно знакомыми.

Роберт повернул голову и обнаружил, что лежит в пологом кресле и совсем не чувствует боли. Он оглядел комнату и вспомнил.

— Все нормально, парень. Ты только что закончил последнюю часть экзамена на водительские права.

Роберт пристально посмотрел на говорившего, и, хотя он ясно его видел, ему все мерещилось лицо спящей девушки.

— Мы устроили тебе дорожное происшествие под гипнозом, — пояснил полицейский. — Сейчас так со всеми делают, кто получает права. Запоминается на всю жизнь, и водители становятся намного аккуратнее.

Роберт кивнул, вспоминая девушку. Она бы никогда не проснулась. Матери тоже пришлось бы плохо, она ведь уже не молода. Но девчонка бы точно не проснулась.

— …Так что теперь все в порядке, — продолжал полицейский, не глядя на Роберта. — Платишь десять долларов, подписываешь вот эту форму и дня через два по почте получишь права.

Роберт положил на стол десятку, прочитал бланк и подписал. И тут в комнату бесшумно вошли двое мужчин в белых халатах и направились было к Роберту. Почувствовав что-то неладное, он начал было протестовать, но полицейский прервал его:

— Извини, парень, но ты провалил экзамен. Никто не должен хотеть водить машину после того, что с тобой произошло. У тебя даже мысли не должно было бы появиться об этом раньше чем через месяца два. А ты готов сесть за руль прямо сейчас, и тебя совсем не беспокоит, что ты стал причиной гибели людей. Так что, парень, надо лечиться.

Полицейский кивнул медикам, и Роберта Проктора вывели за дверь.

Перевел с английского А. Корженевский

Шлюз барокамеры за мной закрылся. Включились объективы внутреннего обзора и микрофоны звуковой связи. В операторской было светло и тихо.

— Привет, громила Масс.

Динамики долго не издавали ни звука, слышался лишь легкий фон.

— Чего молчишь-то? Как дела? — спросил я обычно разговорчивого Масса.

Он ответил вяло:

— Так себе…

Правильно делают, вводя этим роботам эмоциональный комплекс, благодаря ему нам легче работать.

Я достал материалы робота-сопроводителя и вставил кристалл в транслятор: посмотрим, как там Масс выполнил последнее задание. Его молчание меня тяготило.

— Кстати, ты почему не отправляешься на базу? — спросил я.

— Хочу побыть один, поскучать, — ответил он.

— Тебе не дадут: скоро прибудут технари.

— Пусть работают.

Помнится, кто-то сказал, что у Масса внутри сидит псих. Никто там, конечно, не сидит, но мне тоже иногда становится не по себе, когда разговариваю с его логическими цепями. Я давно согласился с мыслью: в недрах этой махины, величиной с Луну, есть изюминка.

Между тем я просмотрел запись последнего задания. Масс утонул в звезде, и робот-сопроводитель отключил объективы и часть приборов. После паузы на экранах снова запылал горизонт и в центре появилась более темная точка, она двигалась через пояс протуберанцев — по касательной от центра. Масс выполнил задание: эта звезда не взрывоопасна, и человечество может спокойно работать в ближайшем космосе.

И тут мое внимание привлекло нечто необычное. Робот-сопроводитель перед тем, как вторично включилась запись, был на режиме подготовительной тревоги. С чего бы это? Я снова просмотрел показания приборов. По графику операция должна была длиться восемь тысяч двести минут. А пауза между записями сопроводителя — восемь тысяч двести двадцать минут…

Я открыл было рот… Но не такой Масс простак, чтобы спрашивать его прямо в лоб.

— Составим партию? — предложил я.

Масс молчал — понял, что я догадался о том, что он что-то скрывает.

— Ну так как?

— Гуляй, оператор, — прогудели динамики. Я представил себе, как он отмахивался несуществующей рукой.

— А ты уверен, что выиграешь?

Масс обреченно молчал, потому что ему, видно, суждено всегда выигрывать в «четверку» и у нас, операторов, и у инспекторов, и у своих гигантских собратьев по базе.

На внешнем обзоре обозначились шесть точек.

— Технари прибыли, — оживился я.

Ровным строем они вошли в центр экрана и рассыпались. Эти всегда молчащие роботы-трудяги заменят Массу обгоревшие манипуляторы, прочистят двигательные установки, проверят систему самообеспечения. Полетают вокруг громадины часик-другой, повозятся в безмолвии и снова гуськом на базу. За ними и мой черед.

Сыграть Масс так и не согласился. Мы обменялись еще несколькими незначительными фразами, но и их было достаточно, чтобы понять: он чем-то сильно удручен.

Запульсировала лампочка экстренного вызова от технарей. Нарочито не спеша я направился к шлюзу, где был пристыкован мой новенький катер. Динамики воспроизвели чувства Масса: он вздохнул как нашкодивший школяр, который знает, что его вот-вот раскроют.

Я облетел луноподобного Масса по пеленгу и увидел невероятное: в его корпусе была огромная вмятина! Какая же небесная сила здесь приложилась?! По утверждениям создателей, с этими роботами никто не в состоянии справиться. Окажись он и в центре взрыва сверхновой, их просто отшвырнуло бы на энное количество парсеков. Теперь я понял причину удрученности огромного Масса.

— Что произошло?! — несдержанно гаркнул я, ввалившись в операторскую.

— Тебе выпала честь зарегистрировать первый контакт с объектом внеземной цивилизации, — спокойно ответил Масс.

«Хорош контакт», — подумалось мне.

— Ты хорошо понимаешь, что говоришь?

— Разыграем партию? — вместо ответа предложил робот.

— Ты что, рехнулся? Нашел время…

— Но вы же, люди, играете в «четверку», когда я провожу свои исследования.

Тут было нечего возразить.

— Ну хорошо, — вздохнул я.

Мы разыграли предложенную Массом позицию. Он, как всегда, был великолепен и оправдал звание чемпиона базы. На одиннадцатом ходу мне пришлось сдаться.

— Отлично!

По голосу я понял, что Массу полегчало.

— Ну выкладывай, чемпион, — мягко сказал я и тут же поправился: — Докладывай.

— Никакой я теперь не чемпион, — отозвался Масс.

— Это не имеет значения, — строго заметил я. — Говори по делу.

— Я и говорю по делу: вступил в контакт и перестал быть чемпионом.

— По порядку: с кем вступил в контакт? С иным существом или, может, тоже с роботом?

— Я ничего толком не успел определить, — сказал Масс, — но знаю, что объект втрое превосходил меня по размерам.

— Ого! — вырвалось у меня. Теперь я понял, что двадцать лишних минут Масс проторчал в заезде не просто так.

— В чем заключался твой контакт с объектом? — спросил я.

— Собственно, как только мы обнаружили друг друга — это случилось сразу после завершения мною работы, — я познакомил его с игрой, и мы составили отличную партию.

— Она длилась двадцать минут?

— Да. Объект дал мне понять, что очень спешит.

— Значит, за двадцать минут вы смогли найти общий язык и сыграть в «четверку»?

— Совершенно верно. Потом объект удалился.

Тут уж я не сдержал свои эмоции:

— И ты проиграл, дубина?!

— Ага, — тонко хихикнули динамики. — Мы играли на щелбан.

Рисунок А. Гусева

Издалека он мог разглядеть только богатые меха. Потом, когда женщина подошла ближе, — светлые волосы, сохраняющие прическу, несмотря на сильный ветер. Чуть позже он заметил переливы драгоценностей на шее и блеск золота на руках. Затем увидел лицо. Он определенно не знал эту женщину, но лицо казалось смутно знакомым, как будто он видел похожее во сне или очень-очень давно.

Затаившись в тени кустарника, Пурви ждал, когда она приблизится.

Из своего укрытия ему хорошо были видны освещенный вход в этот маленький парк и участок улицы за оградой. Странно, что он не заметил женщину, когда та входила, но, возможно, потому, что, пытаясь успокоить нервы, он просто принял лишнего. За двадцать лет мошенничество и вымогательство не принесли богатства; более того, сейчас он оказался совсем на мели и вынужден был прибегнуть к самому банальному ограблению.

Глубоко вздохнув, Пурви достал из кармана пистолет и выпрыгнул на дорогу.

— Молчать! — приказал он женщине. — Сумочку сюда! Быстро! И побрякушки!

Глядя ей в лицо, Пурви пытался определить, послушается ли она сразу или поднимет крик. В тусклом освещении он вдруг заметил что-то неестественное, неправильное в красивом лице женщины. Левая рука его непроизвольно взлетела к губам, и он шагнул назад, поднимая пистолет.

Женщина как бы осела, словно растворяясь в воздухе, и через секунду исчезла. Вместо нее у ног Пурви оказалось какое-то жуткое существо. В панике он обернулся, собираясь бежать…

Но было уже поздно.

Пурви редко видел что-нибудь во сне, но однажды в двенадцать лет ему приснился кошмарный сон, в котором его положили в гроб и засыпали розами. Шипы протыкали кожу и высасывали кровь, отчего розы тянулись вверх и распускались, пока не выпили Пурви досуха и не закрыли его буйно разросшимся кустом.

Что-то похожее он чувствовал и сейчас. Огромные мясистые листья и множество темно-зеленых щупалец лежали у Пурви на груди и на лице, слегка шевелясь в такт его дыханию. Капли воды стекали по листьям на одежду. Собрав все силы, он оттолкнул спутанную зеленую массу в сторону, вскочил и мгновенно понял, что он в космосе. Пурви достаточно часто летал в лунные поселения, чтобы сразу распознать испытываемые ощущения, хотя то, что его окружало, меньше всего напоминало обстановку космического корабля.

Низкая, почти круглая комната, местами ярко освещенная, местами в полутьме, казалась больше и мрачнее, чем на самом деле. Темно-коричневые стены блестели от капель влаги. Неравномерное вращение вентиляторов, размещенных по стенам, вызывало резкие порывы холодного ветра. Тонкий слой грязи покрывал пол, над которым выступали беспорядочно разбросанные панели с приборами, инструментами, гнезда для каких-то механизмов, концы кабелей и низкие перегородки. Кроме Пурви и этих листьев, в комнате никого не было.

Он добрался до мигающей красными огнями приборной панели, откуда доносился пронзительный свист с едва заметными переменами тональности. Там же размещался маленький экран, где на малиновом фоне светились несколько ярких звезд, но на всех циферблатах как раз там, где положено быть цифрам, стояли разноцветные пятнышки.

Пурви обследовал комнату и, убедившись, что, кроме него, там действительно никого нет, начал кричать. Никто не появился. Голова кружилась еще сильнее, как будто в самом воздухе присутствовал какой-то неуловимый пьянящий элемент. Пурви остановился около экрана, пытаясь сообразить, как его занесло в этот странный корабль.

И память тут же вернула ему застывшую картину — женщина в парке. Как он мог забыть ее ужасное, оплывающее прямо на глазах лицо? Или ее превращение в ту невероятную мерзость на земле? Дотронувшись рукой до холодного экрана, он почувствовал некоторое облегчение от мысли, что он далеко от этой… этого…

За спиной что-то шевельнулось.

Пурви обернулся, чувствуя, что вот-вот закричит от страха. Темно-зеленая куча листвы, которую он, проснувшись, стряхнул с себя, с влажным шелестом ползла к нему, оставляя в грязи широкий след. В центре ее под листьями и щупальцами угадывалась какая-то узловатая масса около полуметра в диаметре. Несколько щупалец оканчивались блестящими черными горошинами, напоминающими глаза.

Пурви попятился и сунул руку в карман: пистолета не было. Стена преградила путь к отступлению, и он застыл, завороженно глядя на приближающийся живой куст. За два шага до него куст остановился. Пурви показалось, что время замерло, но тут он заметил, что по самому большому верхнему листу ползут бледные светло-зеленые буквы.

Эта штуковина пытается с ним говорить!

«Я дам тебе золота», — появилось на листе.

Щупальца с глазами выпрямились, закачались, и Пурви впервые уловил запах этого странного существа — запах пыльного плюща, растущего на трухлявой стене. Однако, увидев одно из своих самых любимых слов, тут же расслабился.

— За что? — спросил он, присаживаясь на корточки и пытаясь заглянуть в глубь разумного растения. — За что я получу золото?

«Взрыв повредил часть корабля, — появились новые строчки, — в том числе и ремонтный отсек. Лурр починил что мог. Но не все. Ты очень подвижен. Ты будешь работать. Лурр заплатит тебе золотом».

— Я не умею чинить космические корабли, — сказал Пурви, желая выиграть время, чтобы подумать.

«Твоя работа будет проста. Ты подвижен. Я буду руководить». — Лурр медленно одно за другим высветил три предложения.

Пурви пошарил в кармане, достал спички и смятую пачку сигарет. Спичка вспыхнула неожиданно большим и ярким пламенем, и он догадался, что в воздухе слишком много кислорода. Это объясняло и охватившее его после пробуждения ощущение легкости, похожее на опьянение. Выбросив спичку, Пурви глубоко, с наслаждением затянулся и выпустил дым.

— Ты вернешь меня потом на Землю?

«Да».

Сначала Пурви хотел потребовать от Лурра твердых обещаний, но потом передумал, поскольку все равно не знал, чего стоит его честное слово. «Не исключено, — решил он, — что верить ему можно не больше, чем некоторым моим друзьям на Земле».

— Я бы хотел знать, как ты меня сюда затащил, — сказал он.

Ответа не последовало. Блестящие глаза-горошины потускнели, и Лурр, похоже, заснул. Пурви прислонился к стене и не торопясь докурил сигарету. За исключением беспрестанного шепота вентиляторов в помещении стояла полная тишина.

Очнувшись через какое-то время от тяжелого сна, Пурви обнаружил, что щупальца-ветки опутали его так же, как и в первый раз. Он небрежно отпихнул Лурра в сторону и задумался о причинах этого странного влечения.

— Послушай, — спросил он подозрительно, — а как долго мы будем находиться в полете?

Широкий лопух развернулся, и на нем появилась надпись.

«Пятнадцать твоих дней».

— А как насчет пищи? Мне нужно есть.

«Ты будешь есть пищу ахтаура».

— Это еще что такое?

«Ахтаур — мой помощник. Он и принес тебя сюда».

Лурр заколыхался и медленно двинулся прочь, оставляя за собой полосу почти чистого металлического пола с множеством мелких отверстий, через которые сочилась в кабину грязь, растекаясь ровным слоем и заполняя широкий след. Пурви двинулся за ним.

Тем временем Лурр добрался до маленькой дверцы в стене и коснулся щупальцем белой кнопки над ней. Дверца распахнулась. Лурр нажал еще одну кнопку, и через заднюю стенку в шкафчик вывалился кусок чего-то розового и пористого. Пурви без особого энтузиазма взял его в руки, но долго уговаривать себя ему не пришлось, поскольку ел он в последний раз на Земле и довольно давно. Вкусом еда напоминала паштет из крабов с большой дозой красного перца. Короче, лучше, чем можно было ожидать.

Пока он ел, пытаясь запивать водой из ручейка, сбегавшего по стене, Лурр устроился у одного из приборов управления, очевидно, наблюдая за показаниями индикаторов.

Задавая бесконечное множество вопросов, Пурви в конце концов выяснил, что корабль, на котором он находился, выполнял задачу то ли разведки, то ли сопровождения при большом межзвездном лайнере или боевом корабле. И когда случилась авария, Лурр, чтобы не задерживать большой корабль, сообщил туда, что сможет добраться до базы своими силами. Однако если он все же не появится на базе, большой корабль вернется и будет его искать.

Для обладателя чуждого разума, да еще в таком странном вместилище Лурр слишком хорошо знал язык.

— Как ты научился говорить, вернее, писать по-английски настолько уверенно? — спросил Пурви. Но черные глаза на стебельках снова потускнели, и ответа не последовало.

Чтобы согреться, Пурви принялся бродить по комнате, разглядывая незнакомые приборы и пытаясь определить, что же здесь не так. Собственно говоря, все было не так, поскольку создавался корабль чужим разумом. Но что-то еще не давало ему покоя…

Рисунок И. Калашниковой

Время тянулось медленно, и постоянные неудобства быстро утомляли Пурви. Он часто засыпал, забираясь в самый темный угол, где было меньше всего грязи. Покореженный металл, смятые консоли, разбитые плафоны — все говорило о том, что взрыв произошел именно здесь, но Пурви это место устраивало главным образом потому, что Лурр избегал там появляться.

Однажды, когда он чувствовал себя особенно отвратительно, а Лурр снова отключился, Пурви решил поискать каких-нибудь тряпок, чтобы накинуть на плечи для тепла: плащ его, пропитавшийся грязью, мокрый и холодный, совершенно ни на что не годился.

В стене было несколько невысоких дверей, и, нажимая белые кнопки над каждой из них, Пурви начал поиски. В одном из шкафов хранилось около двухсот прямоугольных блоков из прозрачного пластика — груда каких-то фиолетовых водорослей…

Наконец он добрался до двери побольше, на которой был вычерчен ярко-красный круг. Пурви, совершенно окоченевший, открыл дверь и увидел маленькую комнату, в центре которой стояла старинная пузатая печурка. Он уже совсем собрался переступить порог, но тут до него дошло, что такой печки здесь просто не может быть. Что-то шевельнулось за порогом, и, захлопывая дверь, Пурви успел заметить отвратительную жирную тварь с раскрытой серой пастью.

Лурр подполз к нему, покачивая расправленным зеленым листом с текстом.

«Ты узнал ахтаура?»

— Узнал?.. Это… та женщина, что я видел в парке?

По листу быстро побежали слова.

Выяснилось, что ахтаур — очень медлительный хищный зверь с родной планеты Лурра. Он подбирается к жертве, телепатически воздействуя на ее зрительные центры таким образом, чтобы казаться привлекательным. По словам Лурра, их ученые, изучая способности ахтауров, создали прибор, позволяющий выделять и понимать мысли других разумных существ. Лурр надел на ахтуара намордник, снабдил таким приспособлением и выпустил на Землю в тихом укромном месте, где Пурви и попался в ловушку. После этого откровения Пурви почувствовал себя несколько неуютно.

На пятый день, если верить наручным часам, он догадался, что Лурр его обманывает.

Преследовавшее его ощущение, что «здесь что-то не так», сменилось уверенностью, когда он понял, что в комнате находятся два совершенно не связанных друг с другом комплекса приборов управления. Те, вокруг которых крутился Лурр, располагались у одной стены. Каждая панель там, каждый прибор отличались высоким качеством изготовления. Гладкий, блестящий металл, почти бесшовные соединения, цветные кружочки, заменявшие Лурру цифры, — все походило на новенькие игральные автоматы.

Остальные же приборы, разбросанные по всей комнате, чем-то напоминали Пурви его первый радиоприемник, собранный еще в школьные годы: блоки и детали, приделанные кое-как, ненужные отверстия, болты, которые ничего не крепят, а вместо цифр неровные пятна цветной эмали. Под слоем грязи, покрывающей пол, Пурви обнаружил грубо выжженные дыры для кабелей и трубопроводов.

Все это совсем не походило на стандартный патрульный или разведывательный корабль.

Стараясь не думать о своем открытии из опасения, что Лурр действительно может узнать его мысли, Пурви стал наблюдать за ним и запоминать назначение приборов управления. Профессиональный инстинкт подсказывал ему, что он наткнулся на что-то значительное.

Следующий день прошел несколько быстрее. Изредка Лурр доставал из шкафчика кусок розовой массы и запихивал его в щель на двери ахтаура. Похоже было, что этот зверь служил для Лурра неким эквивалентом домашней собаки, хотя его и держали постоянно взаперти. Пурви, когда ему хотелось есть, доставал себе такой же кусок, и постепенно пища даже начала ему нравиться.

— Что-то в этом есть, надо только привыкнуть, — заявил он как-то с набитым ртом. — Если ты поделишься со мной рецептом, то на полученное от тебя золото я куплю себе ресторан, где будет подаваться только это фирменное блюдо.

«Одним из источников твоего наслаждение пищей, — ответил Лурр, — является незнание из чего она приготовлена».

Пурви перестал жевать и бросился к устройству для утилизации отходов, которое Лурр определил ему для личных нужд. Облегчив желудок, он уставился на Лурра, в который раз задумавшись, не издевается ли тот над ним. В такие минуты ему страшно хотелось иметь под рукой баллон с дефолиантом.

Лурр стал выглядеть заметно лучше, чем в начале путешествия. Порой он «печатал» свои вопросы быстрее, чем Пурви мог на них ответить, и то, что это подвижное растение, возможно, умнее его, отнюдь не радовало Пурви. Двигался Лурр теперь почти так же быстро, как Пурви, что тоже ему не нравилось. К лучшему изменилось, пожалуй, только одно: Лурр перестал облеплять его во сне листьями.

На седьмой день пути Пурви неожиданно понял, что он находится так далеко от Земли, как никто из людей еще не забирался.

— Далеко мы уже? — спросил он у Лурра. — Сколько световых лет от Земли?

«Я не пользуюсь вашими единицами измерения, — отпечатал Лурр, — но если приблизительно, то около шести световых часов».

— Шесть часов? — заорал Пурви. — Это где-то у Плутона! Ты обещал долететь за пятнадцать дней. Половина срока уже позади, а мы все еще в Солнечной системе? В чем дело?

На этот раз Лурр ответил не сразу:

«Путешествие будет проходить в три стадии. Отлет из Солнечной системы занял первую половину времени. На подлет к моей планете потребуется столько же. На обычных двигателях. А межзвездный прыжок — на двигателях Лурра — продлится всего несколько часов».

Пурви задумчиво потрогал ладонью щетину на щеках и ухмыльнулся. Вот оно что!

— Значит, ты сам установил здесь новый двигатель. И корабль из межпланетного превратился в межзвездный… Ты его и изобрел? Ну конечно же! Ты ведь упомянул «двигатель Лурра». Значит, ты один, и никакого «большого корабля» нет…

Скорость, с которой промчался мимо него зеленый куст, на мгновение ошеломила Пурви, и лишь когда Лурр достиг двери с большим красным кругом, он понял, в чем дело, и, чертыхаясь, бросился туда же. У самой двери он поскользнулся и со всего маху полетел на пол. Перед глазами поплыли круги.

Еще плохо соображая после падения, он увидел, как открылась дверь, и в комнату, разевая бледно-серую пасть, на удивление проворно вполз ахтаур. Туловище его обволакивало облако призрачных, постоянно меняющихся образов — реакция ахтаура на сумятицу в голове лежащего на полу человека.

В панике Пурви принялся искать какое-нибудь оружие, но, убедившись, что рядом ничего нет, бросился к шкафчикам с инструментами.

Первый оказался заполненным прозрачными блоками, во втором, однако, нашлось что-то похожее на разводной ключ, и Пурви выдернул его из крепления. Но неудачно. Тяжелый инструмент выскользнул у него из рук и упал прямо на ахтаура. Блестящая кожа на спине зверя лопнула, и ключ утонул в мягком осевшем теле. Из пасти ахтаура вырвался булькающий стон, и мельтешащие образы, окружающие его, внезапно исчезли.

Оставив свое импровизированное оружие на месте, Пурви обернулся к Лурру. Тот быстро приближался, выпростав из листьев похожий на кактус нарост с длинными тонкими иглами, и Пурви тут же пожалел о своей неуместной брезгливости: другого оружия под рукой не было. Он отпрыгнул в сторону и побежал к противоположной стене, снимая на бегу узкий металлопластовый ремень. Сжав пряжку в руке, он обернулся и хлестнул наотмашь — несколько глаз-стебельков отлетели в сторону. В исступлении Пурви потратил еще полчаса, работая неровным куском металлической переборки.

Поскольку управление полетом полностью подчинялось автоматике, от Пурви требовалось лишь изменить направление движения на обратное, к Солнечной системе. Он подошел к маленькой панели, где рядом с крупной светящейся клавишей располагались несколько кнопок, и нажал третью по счету, направив корабль к Земле. Тот факт, что создавался он в расчете на планетарную систему Лурра, большого значения не имел, так как при входе в любую систему бортовые приборы корабля автоматически определяли траектории движения всех планет.

На Земле такие корабли могли появиться в лучшем случае лет через сто, и Пурви было приятно думать, что он единственный владелец этого чуда. За одно только устройство, делающее корабль невидимым для радаров, он сможет получить столько денег, сколько ему никогда в жизни даже и видеть не приходилось.

Убедившись в том, что управление кораблем не вызовет у него затруднений, Пурви забрался в свой «чистый» угол и впервые за время путешествия заснул спокойно. Проснувшись, он почувствовал слабую головную боль, но решил, что это реакция на пережитые приключения. Однако через несколько часов ему стало хуже. Поев и поспав еще немного, он понял, что воздух в помещении слишком застоялся.

Снова обследовав комнату, Пурви обнаружил под каждым вентилятором зарешеченное отверстие. Это навело его на мысль о том, что на корабле обязательно должен быть регенератор воздуха и что сейчас он не работает. Поискав еще, Пурви нашел выходящую из стены трубу, второй конец которой исчезал в корпусе аппарата, расположенного около его спального места. Только взглянув на искореженный корпус машины, он догадался, что произошло в корабле…

Взрывом уничтожило именно регенератор воздуха.

Задыхаясь от страха, Пурви бросился к шкафам с инструментами. И замер, сраженный новой мыслью: даже если бы машина работала, это не принесло бы ему никакой пользы. Регенератор вырабатывал углекислый газ!

Все сразу встало на свои места. Лурр, как и любое земное растение, превращал углекислый газ и воду в углеводороды, выделяя при этом чистый кислород. Во время перелета к другой звезде взрывом уничтожило генератор углекислого газа, и Лурр добыл себе замену — Пурви. Вот откуда избыток кислорода в первые дни перелета, вот почему Лурр обвивал его в начале пути листьями и щупальцами.

И именно поэтому он так «оживился» через несколько дней после того, как на корабле появился Пурви, выдыхающий «живительный» углекислый газ. Углекистый газ, без которого Лурр не мог продолжать жить и выделять кислород, необходимый для жизни человека.

Для маленького космического корабля Лурр и Пурви в паре были идеальной командой, и только сейчас Пурви понял, что он уничтожил эту идеальную команду. Понял.

Но снова слишком поздно.

Перевел с английского А. Корженевский

Планета вынырнула слева — желтый шар в черной пропасти космоса, — и Коробов вздрогнул. Мозг отказывался что-либо понимать. Интеллект со всеми своими «вспомогательными службами» явно отключился из боязни выйти из строя, и Коробов только молча смотрел в очередной транспарант-указатель, проплывающий за бортом в космической пустоте. По бликам на этих огромных плоских дисках Коробов понял, что они, видимо, вращались с немалой скоростью, однако надписи на дисках даже не дрожали. Из-за этого феномена, вполне понятного человеку XXI века и объяснимого хотя бы допотопным телевидением, — разум бы не запсиховал. Дело было совсем в другом. В этом уголке Галактики, в немыслимых далях, надписи почему-то читались на родном, русском языке…

«Заправочная станция» — с аккуратной стрелкой влево. «Разворот запрещен». И еще — самое поразительное: «Добро пожаловать, Коробов!»

А потом вдруг и вовсе несусветное по фамильярности: «Роднулька ты наша, Михаил Алексеич, во-он к той планете оглобли поворачивай, к желтенькой. В контакт вступай».

Михаил Алексеевич Коробов, двадцати двух лет от роду, моргал, тряс головой и мычал что-то, но указателей слушался — разворачивал космический корабль, тормозил, где просили. А что было делать? Делать нечего, коли прилетел из этакой дали. Да нигде еще ни один землянин не встречал инопланетный разум! Он, Коробов, будет первым, кто, наконец, вступит в контакт.

Желтая планета наплывала на весь экран — двухметровый по диагонали, — когда на ее фоне показался еще один диск с надписью: «Лексеич, счастливой посадки!»

— А куда садиться-то? — пробормотал Коробов. — Планета большая…

Справа вплыл еще один диск, последний. На нем криво лепилась старославянская кириллица: «А все равно куда».

«Прогресс-215» по пологой траектории врезался в атмосферу планеты.

Когда осела пыль, взбитая при посадке, экран внешнего обзора пожелтел — кругом лежала пустыня. Песок — издали видно — кварцевый, сеяный, крупный. До самого голубого горизонта торчали прямо вверх и кренились вбок толстые сигары космических кораблей, похожих на земные; лежали, полузарытые в песок, и махины «летающих тарелок», странной, непонятной формы, с запекшейся коркой окислов на поверхности. Все анализаторы дружно высвечивали одно и то же — за бортом находилась копия планеты Земля.

Распахнув люк, он прижмурился от яркого солнца. Дышалось легко и вкусно. Напротив люка торчал деревянный шест с косо прибитой фанерной табличкой-стрелкой: «К столу регистрации». Коробов потрогал нагрудный карман — документы были на месте — и пошел, внимательно глядя под ноги, регистрироваться.

Стол был самый обычный, земной — из дуба, с облупившейся краской на ножках. На присыпанном песком черном дерматине трепыхалась под ветром стопка бумаги, придавленная булыжником. Рядом лежала новенькая шариковая ручка. Коробов повертел ее перед глазами. Увидев четкий Знак качества и клеймо московской фабрики, понюхал зачем-то, а потом черканул по ладони. Линия была фиолетового цвета. Коробов уселся на стул, стоявший рядом, и, зажмурясь, ухватился за голову. Голова кружилась. Захотелось домой. И тут за спиной раздалось неторопливое похрустывание песка. Коробов вскочил со стула и, обернувшись, замер. К нему подходил тигр — лобастый, усатый, зеленоглазый. Тугие шары мышц лениво перекатывались под атласной, в оранжево-черных полосках, шерстью. Подойдя почти вплотную, тигр покосился на левую руку Коробова, которая судорожно пыталась расстегнуть несуществующую кобуру. Затем сел и, вывесив набок красный толстый язык, сказал равнодушно:

— Здорово, Коробов.

И протянул правую лапу.

— Здорово, — просипел Коробов, пятясь назад. Но позади него стоял стол. Пришлось жать протянутую лапищу. Лапа была, как и положено, мохнатой и тяжелой. Рука Коробова немножко тряслась. Зевнув, тигр сказал сонно:

— За мной будешь.

— Чего? — не понял Коробов.

— За мной, говорю, будешь. В очереди — я крайний. А теперь — ты крайний.

— Ну и что? — тупо спросил Коробов.

— Ничего, — сказал тигр. — Дежурь. Как только кто-нибудь еще прилетит, пойдешь и скажешь, чтобы без очереди не лезли. Все равно не пустят. Тут иные по году сидят.

— Где сидят? — ошарашенно спросил Коробов. Тигр, внимательно поглядев ему в лицо, произнес бесцветным голосом: — Эй, проснись. Твой номер на регистрацию — 332. Жди, — и поплелся прочь, на гребень бархана.

— А чего ждать-то? — растерянно крикнул ему вслед Коробов. Тигр оборотил лобастую голову и раздраженно рыкнул:

— Чего-чего! Да тунеядцев этих! — И повалился на песок.

Коробов, шатаясь, побрел в противоположную сторону. В низинке лежал толстый стальной диск величиной с двухэтажный дом. Из круглого оконца свешивалось вниз нечто вроде удава толщиной с бревно. Глаза на массивной зеленой голове прикрыты. Под правым глазом — лиловый крупный синяк. Когда Коробов огибал диск, косясь сторожко на эту зеленую голову, левый глаз вдруг приоткрылся — круглый, желтый, с черным узким зрачком.

— Привет, — хрипло буркнул Коробов.

— Привет, — буркнул удав.

Когда Коробов, пыхтя, выбирался из низинки, вслед донеслось:

— Лексеич, если тебе регистраторов надо, иди направо. Они там прячутся.

Коробов свернул направо и, пройдя с полсотни метров, замер. Он увидел людей. Родных до слез, земных, привычных. Двое парней в плавках и пышноволосая девушка в голубом купальнике напоминали компанию на пляже. Опершись на локти, они полулежали вокруг массивного на вид стального ящика, походившего на древний сейф, в каких раньше хранили деньги и документы. До слуха донесся звонкий девичий смех. Слабо пахнуло свежим кофе. Коробов направился к ним.

— Э-э-э…

Его нерешительное покашливание перебил недовольный голосок:

— У нас обед. Не видите, что ли?

И впрямь, на бечевке, висевшей вкруговую на ветру, болтались жестяные таблички с лаконичной надписью: «Обеденный перерыв». Стройная блондинка в купальнике хмурила брови. В ее руке дымилась чашечка кофе. При взгляде ее зеленых глаз у Коробова перехватило дыхание.

— Я ничего… — пробормотал он ошарашенно.

Блондинка отвернулась. Коробов посмотрел на ее загорелые коленки и, словно ожегшись, дернул головой. Потом опустился на песок и закрыл глаза. Трое регистраторов возобновили неторопливую беседу. Сначала Коробов ничего не понимал, хотя слова доносились все русские. Однако потом стал вникать в смысл разговора.

— …эмпирические факты, конечно, убеждают каждый раз, что дух первичен, — снисходительно говорил высокий и тонкий юноша в черных плавках. Полулежа спиной к Коробову, он протянул вперед ладонь, и немедленно в этой ладони появилась аппетитная котлета. Она словно выпрыгнула из воздуха, из пустоты.

— Мне захотелось котлету, — продолжал молодой человек, куснув ее, — и вот мое желание материализовалось.

— Это на первый взгляд, — возразил русоволосый крепыш. Он лежал лицом к Коробову. — Может быть, именно котлета вызвала твое желание котлеты за неуловимый миг до твоего желания? Почему ты захотел котлету? Откуда в твоей голове появилась идея котлеты? — продолжал он. — Не просто идея именно этой, конкретной котлеты, а самой первой в мире? Откуда разум вообще мог узнать, что в мире существуют котлеты?

Он выдержал эффектную паузу, а затем сам ответил:

— Только из самой котлеты. А это значит, что котлета существовала прежде, существует сейчас и будет существовать вечно. И после этого ты утверждаешь, что твое желание первично, что именно твое желание и материализовалось в котлете? Смешно! Скорее, котлета в своем стремлении материализоваться, проявиться из мирового духа, нашла в твоем лице способ реализации своего желания стать котлетой посредством твоего желания получить котлету. — И он вопросительно взглянул на девушку.

— Твои рассуждения всегда страдают надуманностью, — сказала она, доставая из воздуха спелую грушу с зеленым листиком на черенке. Надкусив ее, она продолжала: — Все наши споры сводятся, по сути, к одному, основному вопросу, а именно: «Что первично — желание или предмет этого желания, в данном случае котлета?»

Коробов открыл рот, он не мог молчать.

— М-мя-материя первична, — промямлил он.

Все трое уставились на него.

— Вообще-то, оригинальное заявление, — задумчиво оценил тонкий юноша.

— Абсурд, — заявил" русоволосый.

— Да, — весело согласилась блондинка, — но в этом, так сказать, «парадоксе Коробова» мне чудится нечто многообещающее.

— Это только чудится, — сказал пренебрежительно русоволосый, протягивая вперед раскрытую ладонь. — Смотри внимательно, Лексеич. Пусто! Материи нет. Есть только дух, есть только образ в моей голове, мое желание. А вот… — На ладони появилась горячая влажная сарделька, — …и материя. Как порождение духа. Вопросы есть? — И он, жмурясь от удовольствия, стал жевать сардельку.

— Миша, неужели ты уступишь? — лукаво спросила блондинка, капризно надувая и без того пухлые губки. Коробов ощутил прилив сил.

— Да, материя первична, — повторил он увереннее. Его интеллект, ощутив твердую почву, встал во весь рост. — И поэтому ваше желание ничего не может создать. Даже котлет.

Русоволосый вместо ответа достал из воздуха вторую сардельку и, гадко усмехаясь, снова зачавкал.

— Откуда же берутся котлеты? — снисходительно спросил второй юноша.

Коробов расправил плечи. Домой больше не хотелось. — Я не знаю, кто делает котлеты, но что их кто-то делает — это я знаю точно. Может быть, где-то внутри планеты существует завод, а ваши желания — всего лишь сигнал туда, что-то вроде телефонного звонка, по которому немедленно высылается заказ.

Русоволосый поперхнулся сарделькой и выпучил глаза.

— Потрясающе! — прошептал он, когда обрел способность говорить.

— Слишком сложно, — поморщился тонкий.

— И скучно, — скривилась блондинка.

Позади раздался шорох. Коробов оглянулся. В десятке шагов от него лежал тигр — голова на лапах, усы брезгливо опущены.

— А ты голова, Лексеич, — одобрительно сказал тигр. — Кстати, извини, что я тебе сразу все не объяснил, все чудеса эти. Я не думал, что ты из низкоразвитой цивилизации. Представляю, что у тебя за каша в мозгах. Вы, поди, в атомной физике только до кварков и докопались?

— Добрались, — сказал Коробов.

— И как? Эти вредные кварки не вылетают из ядра? — Тигр говорил тихо — только для Коробова.

— Нет.

— И никогда не вылетят, — усмехнулся тигр. — Так вот, Лексеич, когда вы заберетесь очень глубоко в эти самые кварки, то встретите очень интересные частицы — ремоны. По-видимому в них смыкаются пространство, время и материя. Если найти способ воздействия на ремоны, то они могут делать чудеса — пространство превращать в материю, время — в пространство, и наоборот — в самых разных сочетаниях. И невозможное станет возможным — луч света на твоих глазах рассыплется гранитными валунами. На пустом месте, в чистейшем пространстве, в вакууме может вспыхнуть гигантское Солнце, а гравитационное поле запросто прольется теплым дождем. Впрочем, капли дождя повиснут на месте, раз уж гравитация исчезнет. Ведь из ремонов состоит все — вакуум, гранит, твои мысли, радиоволны. На них стоит мир. На чем стоят сами ремоны — пока неясно. Моя цивилизация только добралась до них. И потому воздействовать на ремоны мы можем только теоретически. А вот хозяева этой планеты, видимо, с этими ремонами на «ты», и твоя догадка насчет котлетного завода внутри планеты попала точно в цель. Скорее всего, далеко под нашими ногами и впрямь расположено сложнейшее устройство, которое, в частности, слышит мысли и желания этих бездельников и мгновенно их исполняет. К примеру, дает команду ремонам превратить вакуум в котлету.

Коробов вытянул ладонь вперед и некоторое время с глупой улыбкой смотрел на нее. Тигр усмехнулся.

— Тебе мало, Лексеич, того, что я говорю с тобой на чистейшем русском языке? Мало, что ты дышишь своим земным воздухом? И что тяготение равно твоему привычному? Это все, что? Святой дух сотворил? И вообще, хотел бы я знать, каким ты меня видишь?

— Тигром, а что? — растерялся Коробов.

— Тигром? — Тигр смерил его презрительным взглядом и гордо поднял голову. — Я — энергетическая форма жизни. Повстречайся наши корабли в космосе — ты почувствовал бы мелькание в глазах, а магнитометры твои перегорели бы вовсе. Ты и не понял бы, что это — долгожданный контакт. Подумал бы — авария, магнитная буря или еще что. Только здесь, на этой планете, под ремоновым зонтиком, так сказать, мы и можем по-настоящему встретиться. Я не знаю твоего языка, не могу тебя даже увидеть, но сложнейшая аппаратура внутри планеты считывает с нас обоих всю информацию. Даже о мечтах наших знает. И дает команды ремонам, которые мастерят из меня реальный фантом тигра, а из тебя — черт-те что, в твоем языке и слова-то нет, наверное, чтобы выразить, кем я тебя вижу. И в то же время все остаются целыми и невредимыми. Я говорю на своем языке, зная наперед, что ты услышишь свой родной русский, а ты… словом, эта планета — для Контакта с большой буквы. Кстати, змей — тот, что с синяком под глазом, он хлором дышит. А ты мимо него прошел и не кашлянул даже. А котлеты из воздуха хватать — это привилегия только этих… тунеядцев…

— Почему тунеядцев? — спросил Коробов, оборачиваясь к девушке.

— Потому что работать не хотят, — зло сказал тигр. — Зарегистрировать — это не просто выдать золотой жетон с номером. Нужно детально выяснить уровень развития каждой цивилизации, ее форму, недостатки, да что там, каждый корабль нужно облазить, с каждым новеньким по душам поговорить, а этим, конечно, больше нравится отлеживать бока и набивать животы. Пятые сутки непрерывно обедают! Еще бы! Этим уродам всю жизнь можно обедать непрерывно, под ремоновым-то зонтиком. Шевельнул извилиной — и желудок снова пустой и голодный.

Рисунки Н. Бальжак

— Не такие уж они и уроды, — сказал Коробов, поглядев на девушку.

— Вообще-то да, — неожиданно мягко согласился тигр. — Особенно этот, плюсовой магнетик. Никогда в жизни не видел более совершенного переплетения силовых линий. Знаешь, Лексеич, — тигр вздохнул, — не понимаю, почему одному из этих бездельников дана столь идеальная форма. Это ведь не случайность. Я сам отрицательный магнетик и всю свою жизнь стремился найти идеал: магнетик другого полюса, единственный на свете нужный мне, и вот здесь, на этой планете, перед моими глазами материализуется моя мечта.

— И почему этих тунеядцев не уберут? — Тигр задумчиво поскреб лапой. — Как думаешь, Лексеич?

— Значит, — Коробов наморщил лоб, — польза от них какая-то есть.

— Я в тебе ошибся, — поморщился тигр. — Кому — польза? Нам? Нет. Хозяевам планеты, их начальству? Тоже — нет. Им-то работа нужна. Кому тогда польза?

— Остаются только они сами. — Коробов снова поднял глаза на блондинку.

— Выходит, тунеядцев поставили на работу и держат здесь — для их же пользы?

— Выходит, — согласился Коробов со вздохом.

— Но почему?

— Может, они и впрямь… тунеядцы? — сказал Коробов нерешительно. — Может, их воспитывают так?

— Интересная гипотеза, — задумчиво ответил тигр. — А дальше что?

— А дальше — жаловаться надо, — неуверенно сказал Коробов. — Начальству.

— Верно, надо жалобную книгу просить. Или — еще лучше — жалобный телефон. Прямиком к начальству.

— А кого просить? — Коробов смотрел на девушку.

— Больше некого, — сказал тигр, на всякий случай обводя глазами барханы. Потом вздохнул, а усы его обвисли. — Ты отойди подальше, Лексеич, — кротко попросил он. — Тебе себя беречь надо. Видел у змея синяк? Скандалил.

Коробов отошел метров на двадцать и, присев, принялся наблюдать за тигром. Тот недолго стоял у ограды из шпагата. Его тело вдруг приподнялось, словно за хвост ухватился невидимый великан, а затем тигра подняло в воздух и закрутило вокруг неподвижного хвоста — гигантская кошка заверещала. Наконец ее отшвырнуло далеко в сторону. Крутясь, тигр пролетел метров двести, постепенно снижаясь, а потом упал на бархан, из-за которого поднялось объемистое облако пыли. Тунеядцы, весело смеясь, снова принялись за обед.

Тигр приплелся спустя полчаса. Он прихрамывал на все четыре лапы. Плюхнувшись возле ног Коробова, он закрыл глаза и скорбно произнес:

— Я больше туда не пойду.

— Придется мне, — нетерпеливо сказал Коробов и рывком поднялся на ноги. — Только мне позарез нужна твоя помощь.

— Какой разговор, — тигр, кряхтя, поднялся на лапы.

— Видишь тот длинный бархан за регистраторами? — Коробов показал пальцем. Бархан протянулся метров на сто.

— Вижу.

— Проползи по гребню так, чтобы только спина и хвост виднелись. Сможешь?

— Смогу. А ты что хочешь делать? — Тигр подозрительно прищурился.

Не дождавшись ответа, он пошел за бархан. Когда тигр скрылся, Коробов направился к тунеядцам. Остановясь у шпагата, он нерешительно сказал:

— И все-таки, ребята, материя-то первична.

— Старо, — пренебрежительно махнул рукой русоволосый. Девушка улыбнулась Коробову весьма кокетливо.

— Только дух правит в этом мире, — назидательно заговорил тонкий. — И это прекрасно, ибо…

Коробов не слушал. Наконец по верху дальнего гребня поползло нечто вроде полосатого каната.

— А вот… — Коробов, выкатив глаза и протягивая руку, шагнул за шпагат, к «сейфу», — а вон паровоз летит!

— Где? Где? — Все трое уставились в сторону бархана. Блондиночка даже вскочила на ноги. Коробов ухватился за теплый стальной бок «сейфа», покачнул его.

— За барханом, — повторил он нервно, — паровоз.

«Сейф» показался не таким уж и тяжелым.

— Это не паровоз, — приглядевшись, разочарованно сказала блондиночка.

— А что же это? — озадаченно спросил русоволосый, но Коробов отвечать не собирался. Он уже убегал в обнимку с «сейфом». Выбравшись из ложбины, Коробов оглянулся. Тигр добросовестно полз уже на середине бархана, а тунеядцы на него смотрели и гадали — что бы это значило?

Он опустился в кресло пилота в рубке своего корабля. Экран обзора приветливо бликовал. Вокруг ракеты собралась толпа невообразимых уродин. И гигантские кузнечики с человечьими головами, и ящерицы размером с танк, и осьминоги с квадратными в сечении щупальцами, и много разных прочих инопланетных существ. Все они шелестели, гудели и пересвистывались, производя ровный гул, который тут же сменился общим ревом восторга, едва в проеме овальной двери показался Коробов.

— Виват, Коробов! Ура-а! Слава Лексеичу!

Трое тунеядцев жались в кучку у самого люка, испуганно косясь на толпу. Лица измученные, глаза запавшие. Рядом с ними сидел тигр.

— Михаил Алексеевич, — сказал он. — А мы их живенько в оборот взяли. Очередь на регистрацию уже вполовину сократилась. Покормить бы их надо, а то с ног валятся. — Тигр вопросительно прищурился.

Коробов посмотрел на тунеядцев и тоже прищурился. Тощий философ ответил надменным взглядом.

— Мы еще спор не закончили, — сказал ему Коробов, сдерживая зевок. — Давайте, наконец, все-таки выясним раз и навсегда, что первично: дух или материя?

— Дух, — процедил сквозь зубы тощий и пошатнулся.

Русоволосый пробормотал:

— Это нечестно.

А блондинка захныкала:

— Мне все равно. Я есть хочу, — и явно собралась расплакаться.

Коробов вздохнул:

— Да ладно. Говорите, что заказать. Я сейчас принесу.

Через несколько минут он вернулся, пошатываясь под тяжестью огромного подноса, на котором лежала всевозможная вкусная еда — от жареных курочек с золотистой кожицей до ананасов в апельсиновом сиропе. Три пары загорелых дрожащих рук выхватили поднос и проворно замелькали взад-вперед с аппетитными кусками.

— Лексеич, — сказал тигр простодушно, — мы тебя вне очереди зарегистрировали. Ввиду заслуг перед всем нашим обществом.

Коробов пожал плечами.

— И взятку решили вручить, — продолжал тигр, странно подрагивая уголками пасти.

— А какая взятка? — поинтересовался Коробов.

— Схема нуль-перехода. Через пространство. Ты ведь долго летел, верно? А обратно — уже через полчаса после старта можешь обнять свою жену.

— Я холостой вообще-то. — Коробов невольно посмотрел в сторону блондинки. Тигр, видимо, перехватил этот взгляд, потому что заговорил еще простодушнее:

— Это неважно. Неужели тебе домой не хочется?

Коробов вздохнул и спросил:

— А за что — взятка?

— Как за что? — удивился тигр. — Ты нам «сейф» оставишь.

— Тебе?

— Можно и мне, — великодушно согласился тигр.

— Надо подумать, — сказал Коробов, глядя в синее небо.

— А что тут думать? — занервничал тигр. — Все уже готово. Вот регистрационный номер твоей цивилизации, — в его лапе желтел жетон, — а вот контейнер со всеми знаниями, какие только имеются. — Тигр лягнул круглый металлический бочонок, стоявший позади. — Никаких хлопот.

— Согласен, — сказал Коробов, — давай взятку.

Тигр мигнул, и из толпы выкатилось нечто, похожее на сороконожку высотой со штакетник. В ее левой передней лапе был зажат кругляш с надписью: «Схема двигателя ДС-521. Нуль-переход». Коробов взял кругляш. Это была обыкновенная металлическая коробка.

— Рассмотри схему возле «сейфа», — сказал тигр довольным голосом, — твоя «фотонка» мигом преобразится.

— Лады, — сказал Коробов, закрывая люк. Возле «сейфа» он расстелил огромную, как простыня, рельефную схему двигателя и уже через минуту просмотра ощутил, как его корабль заколебался и принялся приподниматься, как бы обретая двигатель нуль-перехода. Спустя еще минуту все затихло. На пульте управления прибавилась красная кнопка с надписью: «Запуск» и две шкалы с регуляторами, под которыми белели надписи «Время» и «Расстояние». Коробов, нервно оглянувшись, присел возле «сейфа». Откашлявшись, он нерешительно произнес:

— Э-э, мне бы жалобный телефон…

Крышка «сейфа» беззвучно распахнулась. Внутри ядовито зазеленела телефонная трубка. Коробов достал ее и, приложив к уху, осторожно сказал:

— Алло…

Спустя некоторое время в трубке щелкнуло и усталый голос раздраженно спросил:

— Ну, что?

— Это Коробов, — виновато сказал Коробов.

— Да знаю. Что сказать-то хочешь? — спросила трубка.

— А кто со мной говорит?

— Центральный пункт управления планеты Контакта. Ну?

— Я хотел сказать, — Коробов снова откашлялся, — что ваши регистраторы…

— Знаем, — трубка тяжело вздохнула. — Все знаем. Бездельничают — хочешь сказать. От жизни, мол, оторвались — витают в облаках с завиральными идеями.

Коробов в ответ неопределенно хмыкнул.

— Правильно, — сказала трубка, — все правильно. Вам, прилетевшим, дела нет до наших проблем. Вам одно надо — побыстрее вступить в Объединенный Вселенский Контакт и получить новейшие знания. А регистраторы вам только помеха. Так?

Коробов снова неопределенно хмыкнул.

— Так, — трубка снова вздохнула. — Ну а нам что делать? Где, каким образом тунеядцев перевоспитывать? Серьезного дела им не поручишь, вот и приходится выдумывать специально для них исправительные работы. Ведь правильно воспитать личность может только труд. Так?

— Так, — согласился Коробов.

— Ну а сейчас-то они, кажется, работают? — спросила трубка.

— Еще как! — сказал Коробов.

— Ну, вот видишь, — довольно отозвалась трубка. — Значит, наш расчет оказался правильным? Жизнь, как говорится, заставила их работать. Исправляться.

— Не уверен, — ответил Коробов. — Среди них есть… э-э-э, один очень матерый тунеядец. Вернее, бездельник. — Трубка неопределенно хмыкнула.

— И вот я… — заторопился Коробов, — э-э, желая помочь, так сказать, искренне, в благородном деле воспитания… мог бы поспособствовать…

— Ладно, — миролюбиво сказала трубка. — Скажу откровенно — уже тридцать два тунеядца таким вот способом удалось отправить на перевоспитание в разные уголки Вселенной.

— Значит, отдаете?

— Поговорите с ней. Если согласится…

— А если нет? — Коробов вздохнул.

— Я лицо официальное, — сухо сказала трубка. — Я не могу подсказывать. Только справку дам: из тридцати двух тунеядцев ни один не успел почему-то сообщить нам о своем согласии. Это вопиющее нарушение порядка, и вообще с этим надо решительно бороться. Вы согласны?

— Ну, конечно! — с энтузиазмом воскликнул Коробов.

— Тогда — к делу. В какой форме законсервировать сознание бездельницы? — спросила трубка. — В той, что вы видите, или…

— Никаких «или»! В той самой! — испуганно прокричал Коробов.

— Я так и думал. Когда вылетаешь?

— Да хоть сейчас.

— Счастливо долететь.

— Пока, — сказал Коробов, кладя трубку в сейф. Потом он почесал затылок и с решительным видом уставился на «сейф». Спустя мгновение из кресла донеслось испуганное восклицание:

— Ой! — Блондиночка таращила зеленые глаза, держа в руке кисть винограда. — Где это я?

— Не мешай, — буркнул Коробов, снова глядя в «сейф». Спустя еще мгновение пол вздрогнул — рядом с креслом появился бочонок — тот, что стоял прежде позади тигра. На крышке «контейнера со знаниями» желтел регистрационный жетон.

— А теперь — пошел наружу! — сказал Коробов «сейфу», поднимаясь на ноги. «Сейф» исчез. Коробов подскочил к пульту управления и защелкал тумблерами. Пол завибрировал — двигатель заработал на холостом ходу. На экране внешнего обзора было видно, как тигр крутится вокруг «сейфа» и колотит по нему лапами.

— Коробов!!! — Внешние микрофоны донесли тигриный рык. — Отдай магнетик!!!

— Еще чего! — сказал Коробов, торопливо нажав стартовую кнопку. Пол задрожал, загудел — и ноги налились тяжестью. «Прогресс-215» медленно поднимался с поверхности. Коробов хорошо видел, как тигр прыжками кинулся куда-то — видимо, к своему кораблю, но на половине дороги сел на песок и обхватил голову лапами. Погоня была бесполезной.

— Куда это мы летим? — с беспокойством спросила блондинка. Коробов неопределенно махнул рукой.

— Понятно, — грустно сказала девушка. — А там тоже материя первична? — И вздохнула жалостно.

— Нет, что ты! — испугался Коробов. — Там первичны только желания. Тем более — твои. Вот, хочешь котлет? Я мигом пожарю.

— Хочу, — сказала блондинка.

Я хочу сказать, что мы ничего не украли. Ну, может быть, что-то там взяли взаймы. Но все потом возвратили в том же самом виде. Даже старый компрессор, который я выменял у Вонючки Брикнера за лодочный мотор. Отец меня заставил это сделать.

Но, как говорил Худышка… вы знаете, кстати, Худышку Томпсона? Таких, как он, взрослые называют вундеркиндами, хотя на самом деле…

Ну, в общем, Худышка решил, что нам нужен не лодочный мотор, а компрессор. Всем же известно, что на космическом корабле без него не обойтись. А в старом вагончике, пользоваться которым нам разрешил мистер Филдс, компрессора не было.

Так вот, мистер Филдс сказал, что вагончик в полном нашем распоряжении. Во всяком случае, что мы можем там играть. И когда Худышка предупредил, что вагончик мы собираемся переоборудовать в космический корабль, он только кивнул: «Валяйте».

Наверное, подумал, что мы шутим.

А корабль получился отличный! С четырьмя иллюминаторами, воздушным шлюзом и настоящими койками. К тому же там нашлось место и для хитроумных штуковин Худышки. И если бы мы не достали компрессор…

Каких хитроумных штуковин? Но вы же понимаете, что не так-то просто улететь в космос. Вот и пришлось Худышке сделать радар, антигравитационную машину и атомную силовую установку.

Думаю, что все началось с Вонючки Брикнера. Он вечно приставал к Худышке то с одним, то с другим, но тот никогда не сердился. К счастью для Вонючки. Я видел однажды, как Худышка разогнал ватагу девятиклассников… ну, во всяком случае, их было двое или трое. Они говорили… Впрочем, мне, пожалуй, не стоит повторять их слова. А Худышка великолепно владел приемами дзюдо, и этим балбесам здорово досталось.

Так вот, Вонючка как-то раз похвастался, что станет пилотом космических ракет, когда вырастет. А я ответил ему, что, по мнению Худышки, ракет скоро не будет и их заменит антигравитация, которую вот-вот должны изобрести. Вонючка же продолжал утверждать, что до нее никто никогда не додумается. А я сказал… Ну, в общем, мы долго спорили, а потом в наш разговор вмешался Худышка и заявил, что может математически доказать возможность создания антигравитационной машины. Но для Вонючки любая математика после таблицы умножения представляла собой китайскую грамоту, и потому Худышка решил просто построить такую машину.

Нет, я не понимаю механизма антигравитации. Худышка как-то говорил о потоке мезонов и о многомерном пространстве, но для меня это уж слишком сложно. Не то, что атомная силовая установка.

Где мы взяли уран? Ну что вы, уран нам не по карману, поэтому Худышка придумал, как заменить его водородом. А уж водород может добыть каждый.

Дейтерий? Вы хотите сказать — тяжелый водород? Нет, Худышка говорил, что с ним все получилось бы гораздо лучше, но, повторяю, нам это было бы не по средствам. Мы и так заплатили целых шесть долларов за специальную квадратного сечения трубку для антигравитационной машины. И пластиковые космические шлемы обошлись еще по девяносто восемь центов каждый.

Как видите, мы ничего не украли. Брали только то, что уже было никому не нужно. Телевизор, из которого Худышка сделал радар, пылился у нас на чердаке; холодильник, превратившийся затем в атомный двигатель, был старый-престарый и ни на что уже не пригодный. Кое-что было у нас и так. Например, костюмы для подводного плавания. Их мы и переделали в космические скафандры. Или вакуумный насос.

Прошлым летом мы увлеклись подводной охотой. Тогда-то и узнали, что у Вонючки есть компрессор, который я потом выменял за лодочный мотор.

Ракетный двигатель? Ну, он работает на том же принципе, что и атомная силовая установка, но только в вакууме. На Земле он не нужен, если есть антигравитационная машина. Это и ежу понятно.

Вот так мы и построили космический корабль. И поверьте, нам пришлось изрядно потрудиться. Тем более что Вонючка постоянно надоедал нам своими глупыми шутками. А сколько лужков я выкосил перед домами наших соседей, чтобы заработать деньги на эту квадратного сечения трубку. И космический шлем.

Вонючка все твердил, что наши шлемы — детские игрушки. Но все равно просил нас передать привет марсианам, а заодно и привезти бутылку воды из канала номер пять. Конечно, наши шлемы выглядели как детские игрушки. Мы и купили их в магазине игрушек. Но Худышка как следует поработал над ними, и шлемы стали ничуть не хуже настоящих.

Мы проверили их в воздушном шлюзе, с включенным компрессором. Конечно, мы не смогли создать полный вакуум, лишь понизили давление до семи дюймов ртутного столба, но для проверки этого вполне хватило.

И наконец, мы закончили подготовку к старту. Вонючка, конечно, был тут как тут. «До свидания, о храбрые первопроходцы!» — кричал он.

Он кривлялся, махал руками и что-то горланил, а когда мы задраили воздушный шлюз и Худышка включил атомную силовую установку, в иллюминатор мы увидели, как Вонючка буквально согнулся пополам от хохота. Но ведь надо же было дать машине хоть две минутки, чтобы прогреться. А потом, когда Вонючка начал бросать камни, чтобы привлечь наше внимание, Худышка испугался, как бы он не разбил иллюминатор, и привел в действие антигравитационную машину.

О, надо было видеть лицо Вонючки в этот момент. Минуту назад он смеялся до колик, а тут его глаза вылезли из орбит, как у рыбы, вытащенной на берег.

Мы летали почти шесть часов, но, к счастью, Мом заставила меня взять с собой ленч. Конечно, я сказал ей, что мы собираемся делать. Ну… насчет того, что мы, возможно, полетаем вокруг Земли в нашем с Худышкой космическом корабле или пойдем на пруд Карсона. И тогда она заставила меня взять с собой ленч и пообещать, что я не буду далеко заплывать.

Облетели мы вокруг Земли раза три или четыре. Я, честно говоря, сбился со счета. А потом увидели спутник. На экране радара. Худышка подвел к нему наш корабль, и мы вышли наружу. Скафандры и на этот раз не подвели.

О господи, нет, конечно, мы ничего не украли. Но Худышка сказал, что этот спутник мешает навигации, так как у него сели батареи и он уже не сможет нормально функционировать. Поэтому мы привязали его к нашему кораблю и привезли домой.

А на следующий день поднялся шум, потому что все газеты сообщили, что кто-то украл спутник. Даже странно, ведь их там так много, что, по-моему, пропажу одного из них могли бы и не заметить.

Я, конечно, обеспокоился, как бы нам не влетело за то, что мы без спросу взяли этот спутник. Но Худышка потом подзарядил батареи, и мы отвезли спутник обратно на орбиту.

А когда вернулись на Землю, то благодаря длинному языку Вонючки нас встречала уже целая толпа. И даже мистер Андерсон из Государственного департамента. А что случилось дальше, вы прекрасно знаете.

Однако мне не дает покоя одно обстоятельство. Дело в том, что мы немного ошиблись. Хотя, возможно, это и не столь важно. Видите ли, мы вывели этот спутник на ту же орбиту, только он теперь вращается в противоположную сторону.