Везде, где возникает город, через некоторое время появляются городские легенды. Мы видим это на протяжении всей истории нашей цивилизации, от «Описания Эллады» Павсания до «Легенд Невского проспекта» Михаила Веллера. Особое место в этой чреде принадлежит Константинополю, который на протяжении столетий был крупнейший и важнейшим городом христианского мира. Возникнув по мановению руки императора Константина, он впитал в себя языческое прошлое города Византий, который стоял на этом месте почти тысячу лет, а затем и сам стал обрастать легендами о своем прошлом и своих памятниках.

Первый сборник таких легенд Константинополя появился в эпоху его расцвета – при императоре Юстиниане I. В последовавшие за этим «темные века» грандиозные постройки древнего города стали казаться чем-то сверхъестественным, созданным при помощи потусторонних сил, и это породило новые собрания константинопольских легенд. Наконец, в Х веке, в эпоху возрождения интереса к древности, был создан большой свод городских легенд Константинополя, куда вошли и ранние сборники, и новые разделы.

Именно это произведение – «Патрии Константининополя», мы и предлагаем вниманию читателя в настоящей книге. Эта книга – о Городе, которого нет, но который проступает сквозь руины памятников и, самое главное, сквозь тексты о нем, представляющиеся современному читателю чуть ли не более темными, чем те века, когда они начали складываться. Но чтобы понять эти тексты, читатель должен получить сперва представление о жанре и составе «Патрий Константинополя».

В византинистике сборники городских преданий принято называть патриографией, по названию позднеантичного литературного жанра патрий, к которому, пусть и не в полной мере, но все же принадлежат «Патрии Константинополя» (Пάτρια Κωνσταντινоυπόλεως, далее просто Патрии). Первое упоминание патрий как жанра зафиксировано в III веке н. э.: так называлась работа Каллиника из Петры, жившего во времена императора Диоклетиана. Посвящена она была Риму и до нас от нее дошло лишь несколько небольших фрагментов. Сам греческий термин πάτρια буквально значит «отеческие обычаи», а написанные в этом жанре тексты были историческими сочинениями, где повествование выстраивалось вокруг прошлого какого-то города и его окрестностей[1].

Патриография была, таким образом, лишь частью более обширной традиции локального историописания, которая существовала как альтернатива всеобщим историям. Примеры подобных местных «хроник» известны еще в классической Греции, но широкое распространение они получили позднее, уже во времена Римской империи, по большей части в восточной части Средиземноморья, где многие города, пытаясь вписаться в контекст эллинистической культуры, начинали конструировать собственную историю и часто приписывали основание своего родного места известному греческому герою, вроде Геракла или Персея. К III веку патрии выделяются в отдельный жанр и, судя по всему, на протяжении следующих двух столетий переживают свой расцвет. Нам очень сложно судить о форме и содержании этих текстов, так как до нас они практически не дошли, а известны лишь по упоминаниям в гораздо более поздних источниках. Например, в «Библиотеке» патриарха Фотия, написанной в середине IX века, или в словаре Суда, появившемся столетием позже, есть упоминания патрий многих провинциальных центров Римской империи, таких как Тарс, Никея, Милет и др. Однако помимо того, что эти тексты читались и в целом были известны в византийской культуре, нам ничего неизвестно ни о том, что же конкретно представлял из себя этот жанр, ни как он изменялся с течением столетий. Поэтому, несмотря на общее название, прямую связь «Патрий Константинополя», возникших только в конце I тысячелетия н. э., с позднеантичной традицией можно лишь предполагать.

Без понимания исторического контекста эпохи сложно понять, почему вдруг именно в конце Х века появляется текст, написанный в жанре, который на протяжении нескольких столетий находился почти в полном забвении. В научной литературе византийскую культуру IX–X веков принято называть Македонским ренессансом[2] или, используя более точную характеристику великого французского византиниста Поля Лемерля[3], «эпохой византийского энциклопедизма». Не вдаваясь здесь в нюансы ее культурных особенностей, отметим, что эти определения указывают на две главные тенденции культуры того времени. Во-первых, это возобновление в Византии интереса к «эллинскому» прошлому и попытки возрождения форм античной культуры, начавшиеся после длительного периода «темных веков»[4].

Вторую тенденцию связывают обычно со временем правления Константина VII Багрянородного и десятками его энциклопедических проектов, призванных словно инвентаризировать всю римско-византийскую историю и культуру: это и описание распорядка жизни двора «О церемониях», и энциклопедия нравов «Excerpta», и даже сборник сведений о сельской жизни «Геопоники». Примерно в то же время создается уже упомянутый словарь Суда, который по объему и значению для своего времени можно, пожалуй, сравнить со знаменитым «Толковым словарем наук, искусств и ремесел» просветителей XVIII в. Даламбера и Дидро. Даже мученичества и жития святых в эту эпоху тщательно редактируются и собираются Симеоном Метафрастом в единый корпус Минология.

Появление «Патрий Константинополя» вполне соотносится с этими тенденциями: с одной стороны, они возрождают старый античный жанр локального историописания, а с другой, их в полной мере можно считать энциклопедическим собранием сведений о столице Византийской империи. Стоит, однако, заметить, что этот текст сильно выделяется стилистически: он прежде всего стремится удивить своего читателя и рассказать ему о прошлом Города в занимательном ключе, что роднит его скорее с византийскими хрониками IX–X веков, чем с довольно сухими или же стилистическими выверенными энциклопедиями и трактатами этой эпохи. Константинополь здесь представлен удивительно отличным от того образа столицы христианского мира, к которому мы привыкли по другим памятникам придворной культуры: автор (или правильнее сказать составитель) Патрий наделяет античные статуи магической силой, способной пророчествовать о будущем, а в надписях на колоннах видит тайные предсказания о приближающемся конце света. Патриографическая традиция конструирует совершенно особый городской миф, который основан на довольно неожиданном для нас восприятии истории и топографии Константинополя[5].

Однако, прежде чем перейти к содержанию текста, следует описать ту форму, в которой он дошел до нашего времени. Как это часто бывает со средневековыми произведениями, о точной датировке Патрий можно судить лишь на основании косвенных свидетельств и содержания самого текста. В книгах III (гл. 152) и IV (гл. 30) мы встречаем два хронологических указания, в которых сообщается, сколько лет прошло со времени возведения одного из упоминаемых зданий «до сего дня». Сведения эти немного разнятся, но на их основании можно довольно уверенно предположить, что самая ранняя редакция Патрий была завершена между 989 и 995 годами. Что касается авторства текста, то о нем, к сожалению, столь же уверенно сказать ничего нельзя. Более поздняя рукописная традиция ложно приписывала его перу византийского писателя Георгия Кодина, который жил в первой половине XV века, и по этой причине современные ученые иногда называют автора Патрий Псевдо-Кодином. Но это имя никак не раскрывает реальной личности их составителя, который, на самом деле, был скорее компилятором более ранних источников, чем автором в современном смысле этого слова.

Для понимания состава Патрий следует сперва обратить внимание на особенности его рукописной традиции. Первая версия текста (т. н. редакция P), та самая, что датируется концом X века, состояла из четырех книг, посвященных следующим темам:

1. ранняя история Города (книга I);

2. статуи (книга II);

3. постройки (книга III);

4. Св. София (книга IV)[6].

В XI веке при императорском дворе на ее основе была создана т. н. топографическая редакция Патрий[7], где все описываемые памятники расположены по трем городским маршрутам с добавлением списка цистерн, стен и монастырей. Ее ценность состоит в том, что благодаря топографической привязке она позволяет локализовать местонахождение многих не сохранившихся до нашего времени построек. Еще позднее возникают т. н. свободные редакции В (начало XII века) и G (XIII век), которые очень вольно обходятся с текстом оригинала, а также смешанная редакция Н. Эти тексты не представляют какого-то содержательного интереса, так как они полностью вторичны по отношению к редакции Р. Наконец, уже в XVI веке возникает новогреческий пересказ части Патрий (II, 28 – III, 10), на котором завершается текстологическая история памятника. Всего до нашего времени дошло более 60 списков разных редакций этого текста, что является внушительной цифрой для греческого средневековья и говорит о невероятном и непрекращающемся интересе к нему среди византийских читателей, которые продолжали дополнять текст Патрий[8]. Данный факт не позволяет говорить о Патриях как о некоем маргинальном явлении, которое практически не имело значения для культуры Византийской империи, – напротив, этот текст транслировал представления, разделяемые значительной частью византийского общества.

В настоящем издании перевод дается по оригинальной (и самой полной) редакции Р с учетом разночтений по другим рукописям. Эта редакция представлена основной рукописью I XI века и 17 рукописями семьи А XIV–XVI веков. На основании этого материала текст Патрий был воссоздан Теодором Прегером, с чьего издания и сделан наш перевод[9]. Помимо этого, текст был подробно исследован Жильбером Дагроном[10] и Альбрехтом Бергером, на чьи выводы мы часто опирались в своих комментариях[11].

Как уже было сказано, текст Патрий далеко не всегда оригинален и часто заимствует содержание из более ранних источников. Чтобы иметь более полное представление об этой особенности памятника, стоит в общих чертах рассмотреть его структуру и указать происхождение сведений, которые столь щедро заимствуются его составителем.

Схема редакций по А. Бергеру

Книга I (состоит из 73 глав) основана по большей части на историческом сочинении Гесихия (Исихия) Милетского[12], судя по всему, язычника по убеждениям[13], имевшего высокий сенаторский титул иллюстрия и жившего при императоре Юстиниане I. Первая половина книги (I, 1–47, 55, 57) передает «всемирную историю» Гесихия почти дословно, вторая же представляет собой пространный парафраз последних глав этого сочинения с некоторыми добавлениями, где описывается процесс превращения Константинополя в Новый Рим. Раздел про новую столицу Римской империи был частью гесихиевой концепции передачи власти над миром от Ассирии через Грецию к Риму, однако в самих Патриях проследить ее не так просто, да и само сочинение Гесихия не сохранилось целиком.

При этом составитель копировал текст не напрямую из работы Гесихия. Вышеуказанные отрывки передают текст анонимной выдержки из его труда (т. н. Псевдо-Гесихий), составленной еще до Патрий и известной по единственной рукописи Х века (cod. Vaticanus Palatinus 398; другая, афонская рукопись XIII века утрачена), а также по одному из вариантов «Жития Константина Великого» (cod. Angelicus gr. 22, далее – Ang.). В Патрии эта выдержка была перенесена практически без изменений, вероятно, из какой-то другой неизвестной нам компиляции, откуда происходят также главы I, 47–48. Во второй части книги (I, 49–53, 58–73), которая следует Гесихию лишь в общих чертах, говорится о постройках Константина I и сухопутных стенах Феодосия II. Хотя эта часть и содержит некоторые уникальные сведения, все же по большей части она повторяет материалы книг II и III, а также других источников, прежде всего, вышеупомянутого «Жития Константина Великого» (I, 58, 63–67). Эти главы были написаны практически одновременно с составлением первоначальной редакции Патрий в 989–995 годах, так как в I, 70 есть упоминание о византийском походе на Болгарию 971 года.

Книга II также в значительной степени основана на более раннем и крайне интересном источнике – «Кратких представлениях из хроник» (Παραστάσεις σύντоμоι χρоνικαί)[14]. Но, как в случае с Гесихием, в Патрии он попал не напрямую, а через посредничество т. н. Анонима Троя[15] – другого источника, содержащего выписки из этого текста (см. табл. 1). Сами «Краткие представления из хроник» сохранились лишь в одной дефектной рукописи – cod. Paris. gr. 1336 первой половины XI века.

Несмотря на позднюю дату единственной дошедшей до нас рукописи, ее издатели – Эврил Кэмерон и Джудит Херрин[16] – относят само произведение к началу царствования Льва III (717–741), а Альбрехт Бергер – к рубежу VIII–IX веков. На самом деле, текст датируется, по всей видимости, серединой VIII столетия, так как последнее упомянутое в нем историческое событие – это восстановление стен Города при Льве III и Константине V (741–775) после землетрясения 740 года (Par. 3[17]): Лев III назван здесь «благочестивым Львом Великим», т. е. смешан со Львом I (457–474), носящим и в других местах текста (Par. 14, 29, 45, 61, 64, 67, 88) устойчивый эпитет «Великий» (μέγας), – поэтому, вопреки Бергеру, не следует рассматривать его обязательно как переосмысление эпитета Льва III «Старший» (по отношению ко Льву IV «Младшему»). Но даже если в тексте первоначально и подразумевался Лев III Старший, то его датировку нет необходимости сдвигать далеко за середину VIII века, так как Лев IV был коронован уже в 751 году, как соправитель своего отца Константина V. На преследование последним иконопочитателей указывает также рассказ о сожжении монаха Анастасия (Par. 63), произошедшем «при нас»[18], и, вообще, автор произведения настроен к императорам-иконоборцам скорее негативно, называя Льва III «неразумным» (Par. 5d). Более поздних вмешательств в тексте нет[19].

Стоит понимать, что текст «Кратких представлений из хроник» и сам является более древней компиляцией, причем еще более неоднородной по своему составу, чем Патрии. Хотя ее составитель ссылается на множество ранних свидетельств, прежде всего, церковных историков, часть их он читал в составе антологий, часть путает, а источники некоторых заимствований и вовсе остаются непонятными. Композиция произведения отличается рыхлостью, что связано с нежеланием составителя гармонизировать отрывки, взятые из разных источников: здесь присутствуют цитаты из некоего Феодора Чтеца (Par. 27–29, 41), отличного от известного под тем же именем церковного историка VI века и жившего не ранее начала VIII столетия, из некоего Папия (Par. 44–45), из «Жития Феодора Сикеота» (Par. 74), а также из собеседника автора – префекта (эпарха) Константинополя Филиппа (Par. 61–62), ниоткуда более, впрочем, не известного. Автор проявлял особый интерес к эпохе Зинона (474–491), началу VII века (правлениям Фоки и Ираклия) и началу VIII столетия (царствованиям Юстиниана II, Филиппика и Льва III) и, очевидно, пользовался источниками данных периодов: например, в Par. 82 говорится, что изображение Филиппика в банях Зевксиппа очень на него похоже, – такое мог написать только современник этого императора. В центральной части произведения присутствуют тексты писем (Par. 27–28, 41–42), где адресатом автора выступает некто Филокал, однако скорее всего это не настоящее имя, а псевдоним – φιλόκαλоς («любитель красивого»). В общем и целом, «Краткие представления» совершенно неисторичны: Визант превращается здесь в Виза и Анта, а Константин I воюет с Септимием Севером, жившим на столетие раньше.

Текст «Кратких представлениий из хроник» использован в 67 из 110 глав второй книги Патрий. К этой книге в конце совершенно механически прибавлен краткий раздел «О Соборах» (IIa), посвященный краткому описанию Вселенских Соборов. Это текст имел самостоятельное хождение в византийской книжности, и причины его включения в Патрии не до конца ясны, так как упоминания древностей в нем редки.

Книга III (состоит из 215 глав), на первый взгляд, представляет собой оригинальное произведение составителя Патрий, хотя тут он также активно пользуется более ранним материалом из книг историков и агиографов, а также из книг I–II. Впрочем, учитывая характер остального текста, нельзя исключить, что и здесь он использовал некую компиляцию. Так, главы об осквернении храмов Константином V (III, 9, 68–69) указывают на некий антииконоборческий источник, а уничижение в тексте Константина VI и похвалы императрице Ирине (III, 9, 56, 85, 154, 171) – на какого-то симпатизирующего ей историка. Исторические сведения книги не выходят за середину Х века, кроме самых последних глав (III, 212–214), где содержится похвала императору Василию II, при жизни которого и были составлены Патрии.

Книга начинается (III, 1–17) с описания построек Константина I, по большей части ошибочно ему приписываемых. Затем автор рассказывает о разнообразных зданиях, преимущественно публичных и церковных, создавая своеобразный маршрут, ведущий читателя по Городу сначала на северо-восток, затем на юг, потом на северо-запад и, наконец, на юго-запад. Во второй части книги перечисляются постройки различного назначения: старческие дома, дворцы, ворота и монастыри. Уникальные данные этой книги позволяют восстановить облик и местоположения многих утраченных зданий, а также малоизвестные строительные техники (ср., например, складирование материала разобранных храмов для новых строек в I, 60; III, 142, 209; IV, 2, 32).

Книга IV (делится на 35 глав) сильно отличается по своей форме от остальных частей Патрий и в большей своей части почти дословно воспроизводит «Сказание о Великой церкви»[20] – еще один текст патриографического характера, имевший самостоятельное хождение в византийской литературе. В нем рассказывается легендарная история возведения собора Св. Софии[21]. «Сказание» возникло не ранее 880-х годов, так как колонны Св. Софии названы там по мозаичным изображениям святителей над ними (IV, 5), созданным именно в эти годы. Не так давно было высказано предположение[22], что этот совершенно легендарный рассказ возник в кругу почитателей патриарха Игнатия (847–858, 867–877), так как строитель Св. Софии в тексте носит – вопреки фактам – именно это имя. В таком случае данное произведение было написано для того, чтобы сохранить высокое значения собора для Константинополя, оказавшееся под угрозой после возведения Василием I Новой церкви[23], которая должна была стать чуть ли не главным храмом Города. В конце книги (IV, 32–37) к «Сказанию» добавлен столь же легендарный рассказ о строительстве храма св. Апостолов, равно как и краткие сведения о четырех храмах рубежа IX–X веков, которые дополняют скорее все Патрии, чем именно книгу IV.

Текст «Сказания» совершенно неисторичен и фиксирует лишь сформировавшуюся к концу IX веков легенду о строительстве Св. Софии: перепутаны имена, даты и обстоятельства постройки храма. По сути, единственное, что автор знает наверняка из его истории, – это скорое обрушение, вызванное землетрясением, и последующее восстановление огромного храмового купола (в 562 г.), однако и его он датирует неправильно, относя это событие к царствованию Юстина II, т. е. к 565–578 годам. Как и остальные части Патрий, этот текст наполнен преувеличениями, этиологическими легендами и фантастическими историями. В этом смысле он продолжает общую для патриографов того времени традицию: мифологизировать городское пространство. Однако от остальных книг эту часть резко отличает гораздо более явное присутствие в ней церковного начала, которого почти нет в остальном тексте как Патрий, так и «Кратких представлений из хроник» (см. также ниже). Неудивительно, что автор в этой книге постоянно говорит о вмешательстве вышних сил: «Сказание» происходит из Патриархии, а не из Дворца или Форума.

Итак, как мы видим, Патрии основаны преимущественно на более раннем материале: среди четырех книг их составителем написаны, вероятно, только книга III, меньше половины книги I, несколько глав в книге II и самый конец книги IV. Все же остальное взято преимущественно из трех источников: «Патрий Константинополя» Гесихия Милетского VI века, почти без изменений (первая половина книги I), компиляции из «Кратких представлений из хроник» VIII века (книга II) и «Сказания о Великой церкви» IX века, без изменений (бóльшая часть книги IV). Из-за такой компилятивности одни части Патрий могут противоречить другим: так, в II, 45 Форум Константина оказывается круглым потому, что повторяет форму лагеря этого императора, а в III, 11 – «по подобию Океана».

Сведения об упоминаемых в тексте императорах, постройках и районах Константинополя читатель может найти в словарике в конце настоящей книги. Остальные реалии изъяснены в примечаниях внизу страницы. А тот, кто захочет разобраться не только в том, чтó написано патриографами, но как и почему, может прочесть после перевода нашу статью «Как путешествовать по воображаемому Константинополю»[24].

А. Ю. Виноградов, А. А. Кравченко

(1). Когда прошло триста шестьдесят два года от начала единоличного правления Августа Цезаря в старом Риме[25] и когда дела того подошли к концу, Константин, сын Констанция, заполучив скипетр[26], воздвигает новый Рим и приказывает сделать его равным первому[27]. Таким вот образом он, часто управлявшийся и тиранами[28], и царями, а также живший при демократическом и аристократическом устройстве, достиг, наконец, нынешнего величия[29].

(2). Мы же расскажем, каким образом он изначально возник и кем был основан, взяв сведения об этом из древних поэтов и писателей.

1 (3). Рассказывают, что первыми аргивяне[30] получили от Пифии такой оракул:

И они построили свои жилища в той местности, где протекают реки Кидар и Барбисий[31]: одна течет с севера, а другая – с запада, и они впадают в море у так называемого алтаря нимфы по имени Семестра[32].

2. (4) Итак, когда они прибыли в уготованную им судьбой страну и умилостивили местных демонов жертвами, ворон ухватил небольшой кусочек от жертвы и перенес его на другое место, которое называется Боспором, причем на путь птицы указал пастух-волопас, отчего эта местность была названа также Вуколиями.

3 (5) А другие рассказывают, что мегарцы[33], ведущие род от Ниса[34], приплыли в это место под предводительством Византа, чье имя, как повествуют мифы, и было дано городу. Другие же выдумывают, что Визант был сыном местной нимфы Семестры.

4 (6) Итак, они приводили различные рассказы, а мы, желая представить правдивую историю тем, кто желает знать, начнем, как подобает, от Ио, дочери Инаха[35]. Ведь Ио была дочерью аргосского царя Инаха. А ее девство стерег Аргус, которого называют многоглазым. Когда же Зевс, влюбившись в девушку, убеждает Гермеса коварно убить Аргуса, она, лишившись девства, превращается в корову.

5 (7) А Гера, разгневанная случившимся, насылает на телку безумие и гонит ее везде на суше и на море.

6 (8) Когда же та прибыла в страну фракийцев, то оставила этому месту имя Боспор[36]. А сама, поднявшись к так называемому Рогу, где сливаются Кидар и Барбисий, и предсказывая местным жителям будущее, у алтаря Семестры разродилась девочкой по имени Кероэсса[37], по которой и место то названо Керас («Рог»)[38]. Но другие приписывают это имя положению этого места, а третьи из-за плодородия называют его Амалфеевым рогом[39].

7 (9). Итак, эта Кероэсса, вскормленная нимфой Семестрой и заблистав необычным обликом[40], весьма превосходила всех фракийских девушек и, совокупившись с морским Посейдоном, рождает того, кого назвали Византом. Он получил это имя от вскормившей его во Фракии нимфы Визии[41], чьи воды горожане черпают и теперь[42].

8 (10). И вот, когда юноша достиг высшего расцвета и обитал во фракийских горах, страшный для зверей и варваров, принял он посольство от местных правителей, убеждавших его быть их союзником и другом.

9 (11). Когда же и Мелий[43], царь фракийцев, пригласил его посостязаться со зверями[44], и Визант, получив от него похвалы, принес в жертву укрощенного им быка, чтобы умилостивить отеческих даймонов, у слияния вышеупомянутых рек, внезапно появившийся орел хватает сердце жертвы. И, отлетев на мыс Боспорского берега, он сел напротив так называемого Хрисополя[45], которому Хрис, родившийся от Хрисеиды сын Агамемнона, убегая от злого умысла Клитемнестры после убийства отца и устремившись на поиски Ифигении, оставил свое имя в память о своем погребении у местных жителей, так как настиг его там конец жизни[46].

10 (12). Итак, Визант очертил [границы] города на мысу Боспорского берега. Как рассказывают, при содействии Посейдона и Аполлона[47] он воздвигает стены[48], придумав нечто, превосходящее всякое описание[49].

11 (13). Ведь он согласовал его башни, числом семь, так, чтобы они отвечали друг другу эхом. Ибо всякий раз, когда звук трубы или какой-то другой достигал башен, от одной к другой шло эхо, и так они передавали его до самой дальней[50].

12 (14). Однако же мы не пропустим и кое чего другого, рассказанного писателями. Ведь они говорят, что так называемая Гераклова башня[51] передает тем, кто находится внутри, тайны врагов[52].

13 (15). А после венца стен он стал сооружать и святилища богов[53]: на месте так называемой Базилики поставил храм и статую Реи[54], что почитается горожанами как Тихей[55], а святилище Посейдона[56] воздвиг у моря, где теперь блистает храм мученика Мины; Гекаты – на месте Ипподрома, а Диоскуров, то есть Кастора и Полидевка, – у алтаря Семестры и слияния рек[57], где люди получали исцеление от болезней[58].

14 (16). А у так называемого Стратигия он воздвиг алтари Аякса и Ахилла, где баня, что зовется Ахилловой[59]. [Храм] же героя Амфиарая[60] он построил в так называемых Сиках («Смоковницах»), которые получили свое прозвание от инжирных деревьев. Немного выше храма Посейдона упоминается и храм Афродиты и Артемиды[61] – у Фракийской горы[62].

15 (17). Когда же он так вот обустроил свой город, то пришлось ему, в конце концов, отражать нападавших варваров, а особенно Гема[63], который был тираном Фракии и который дошел до самого города Византа, вызывая самого героя на битву и стремясь все разорить. А тот, не потерпев нападения варвара, один на один сражается с ним и побеждает Гема на соименном тому холме[64].

16 (18). И вот когда Визант гнал после вышеупомянутой победы врагов до Фракии, царь скифов Одрис[65], переправившись через Истр[66] и подойдя к самым стенам города, осадил тех, кто был внутри[67]. В ответ на это жена Византа, удивительная Фидалия[68], нисколько не пораженная множеством врагов, женскою рукою вступила в битву, перехитрив варвара благодаря союзу со змиями.

17 (19). Ведь, собрав в одно место всех змей в городе, она сторожила их там и, внезапно показавшись перед неприятелями, стала метать в них этих тварей, подобно стрелам и копьям. И, ранив очень многих, она таким вот образом спасла город. Поэтому с тех пор существует древнее предание, что нельзя убивать пойманных в городе змей, так как они стали его благодетелями.

18 (20). А спустя немного времени человек по имени Стромб[69], также родившийся от Кероэссы, начинает войну с Византом, приведя с собой большое войско[70]. Но тогда поднялись все скифские роды[71], собрались и правители Эллады[72], и совсем не малый отряд родоссцев[73], а также топарх[74] соседнего Халкидона Диней[75], выселившийся туда из Мегар за девятнадцать лет до воцарения Византа[76].

19 (21). (Место то названо Халкидоном, как рассказывают одни, от реки Халкидон[77]; а как другие – от сына прорицателя Калханта[78], родившегося после Троянской войны; как третьи – от города Халкиды на Эвбее, откуда были посланы поселенцы[79], – их-то и называли слепцами, так как они проглядели Византий).

20 (22). Итак, после того как Диней со множеством кораблей прибыл на помощь Византу, то не сумел пристать к городу[80]. А когда их царь[81] Визант только умер и весь народ был в смятении, он прибыл к так называемому Анаплу[82], где задержался, назвав это место Гестиями («Очагами»).

21 (23). Однако немного спустя, перебравшись в город и отогнав варваров[83], он стал вторым стратегом[84] народа византийцев[85]. В то самое время напало на город и множество родов змей, чтобы погубить его жителей, – их истребили благодаря нашествию птиц, называемых аистами, так как им, как рассказывают, содействовал Посейдон.

22 (24). А немного спустя, когда и эти птицы задумали нечто враждебное и стали нести смертельную опасность, кидая пойманных ими змей во цистерны для воды[86] и незаметно нападая на горожан на улицах, те не знали, что и сказать.

23 (25). Но один человек из Тианы[87], по имени Аполлоний[88], поставил высеченных из камня трех аистов, смотрящих друг на друга, которые сохранились и до наших времен, не позволяя роду аистов напасть на Город.

24 (26). Когда при этих обстоятельствах скончался стратег Диней, аристократическую власть[89] над византийцами получил Леонт[90]. При нем Филипп[91], царь македонян и сын Аминты, приведя большие силы, осадил город[92], подбираясь к стенам при помощи подкопа и всяческих военных механизмов[93].

25 (27). И он действительно взял бы его, напав в безлунную ночь и под страшным ливнем, если бы не пришла к ним некая помощь от божества, которое заставило залаять городских псов[94] и навело на северную сторону огненные тучи. От этого люди проснулись и, с жаром схватившись с врагами, спасли уже взятый Филиппом город, починив [затем] разрушенные башни при помощи камней из соседних гробниц[95] и восстановив зубцы стены. Оттого они назвали эту стену Тимбосиной («Могильной»)[96], воздвигнув там статую Гекаты, несущей светильник[97]. И опять, вступив в морской бой, они полностью победили македонян[98]. Когда война таким образом закончилась, Филипп оставил в покое византийцев.

28. А когда и Леонт расстался с жизнью, Харет, афинский стратег, с сорока кораблями пришедший на помощь византийцам в войне с Филиппом, достиг мыса в Пропонтиде[99], который находится между Хрисополем и Халкидоном[100], и, причалив к этому месту, попытал удачи в войне[101].

27 (29). Потеряв следовавшую за ним жену, которую поразила болезнь, он похоронил ее там, поставив ей алтарь и составную колонну, на которой видна стоящая высеченная из камня корова (δαμαλίς)[102]. Ведь таким именем она, скорее всего, и звалась – благодаря написанным там стихам оно сохранилось до наших времен.

28 (30). Стихи же это следующие:

29 (31). А после того как Харет отплыл в Афины[105], должность стратега наследует Протомах, который, подчинив оружием восставших фракийцев[106], воздвиг на так называемом городском Милии[107] медные трофеи.

30 (32). Когда же и он почил, Тимесий, муж из воспитанных в Аргосе, сперва попытался поставить город напротив, у Понта, называемого Эвксинским, близ так называемого Эфесиата[108] (где некогда эфесяне, отправив поселенцев и попытавшись основать город, затем послушались византийского прорицания:

Но, ошибившись в своих надеждах, он устраивает синойкизм с византийцами. Принятый как стратег всем народом, почти весь город он переделал на лучший и удобный лад: и законы о ежедневных занятиях установил, и обычаи ввел культурные и мягкие, благодаря которым сделал горожан людьми воспитанными и человеколюбивыми.

31 (33). И множество святилищ богов он какие сам установил, а какие, уже прежде существовавшие, украсил. Ведь находившийся у мыса Понтийского моря храм, который Ясон[110] некогда посвятил двенадцати богам[111], но который разрушился[112], он восстановил, а также обновил в так называемой Фриксовой гавани храм Артемиды[113].

32 (34). После него Каллиад[114], будучи стратегом Византия, доблестно сразился и с внешними, и с внутренними врагами и поставил знаменитую статую Византа у так называемой Базилики, подписав ее следующим образом:

33 (35). Но все это случилось, когда византийцы в разные времена жили то при аристократии, то при демократии, а то и при тирании. Когда же римская власть под началом консулов одолела все державы, покорив и эллинские народы, в повиновении ей, естественно, стали жить и византийцы[115].

34 (36). А когда спустя некоторое время над римлянами воцарился Север[116], они предпочли возложить надежду на Нигера[117], узурпировавшего восточные провинции, и, дерзнув, попали в руки самодержцу – он лишил их гражданских прав[118]. После этого был разрушен венец их стен[119], а им самим было приказано быть в подчинении у перинфян, называемых гераклеотами[120].

35 (37). Когда же гнев Севера прекратился, они снова вернулись к еще большей красоте: он с роскошью воздвиг им огромную баню у алтаря Зевса Конного, то есть в называемой роще Геракла[121] (где, как рассказывают, тот стреножил коней Диомеда, назвав это место Зевксиппом («запрягающим лошадей»)[122]), а прилегавшую к ней местность ипподрома, посвященную Диоскурам, украсил помостами и портиками (где и теперь на поворотах видны знаки эфоров[123] – яйца, помещенных на бронзовых обелисках)[124]. А вдобавок к этому он выделил им средства на воинов.

36 (38). Пока были живы Север и его сын Антонин[125], город назывался Антониной[126], а когда эти императоры были причислены к божественным[127], он снова стал называться Византием.

37. От Византа до Севера 655 лет[128]. А Север, заключив мирный договор с Нигером, царем Византия и сыном Тимесия[129], прибыл сам со своими вельможами к Византию из Рима. Поскольку же византийцы происходили от македонян, то Север поднялся, чтобы воевать в союзе с византийцами. А сын Нигера взял себе в жены дочь Севера. Однако войско свое Север оставил в Хрисополе. И, встретившись, Нигер и Север вошли туда только с тремястами людьми.

38. И во время великого торжества, у нижней части стола, то есть у отдельного столика, стали два философа: римляне Фортон и Маркион[130], и сказали пирующим византийцам: «Принесли мы радость без прибыли и печаль без убытка». Нигер призвал своих философов, но они не смогли этого объяснить. Однако один из возлежавших за трапезой старцев, знавший это изречение, сказал: «Это про конские и атлетические состязания».

39. Тогда для лечения своего свата Нигера Север заложил две бани: одну внутри города, близ дворца – так называемый Зевксипп, а другую – снаружи от города, в месте, что называется теперь квартал Каминий («печей»), огромную и удивительную. Благодаря ее громадным размерам каждый день мылось там две тысячи человек, а нагревалась она мидийским огнем[131].

40. Существующий ныне Ипподром был заложен Севером: там были сады двух братьев[132] и одной вдовы. До бронзового [обелиска][133] было ровное место, а от бронзового [обелиска] до Сфендона были поставлены огромные колонны (откуда и идет Холодная цистерна[134]), потому что это место было на склоне.

Ипподром. Рис. О. Панвино. 1580 г.

41. Одна часть трибун была сооружена Севером, а другую он оставил незаконченной, так как пришла к нему весть, что галлы разоряют Рим. Услышав об этом, Север отправился в Рим, а там скончался от эпилепсии, процарствовав 17 лет[135]. А после его смерти прошло 60 с лишним лет до воцарения Константина [I] Великого.

42 (39). Когда же владычество над римлянами перешло к Константину, то и город был назван Константинополем, охотно обменяв свое название на огромную щедрость императора.

Константинополь. Рис. Й. Исаака. 1621 г.

43. Ведь тот сделал город удивительным по красоте, стены же отодвинул подальше, к так называемым Троадским портикам (а раньше они даже не включали в себя форум, названный в честь этого императора[136]). Он еще чудесней украсил город также купелями и священными храмами[137] и даровал ему все права на зависть старому Риму[138]. Так он и написал на каменной плите на форуме, называемом Стратигием, – там некогда мужи, занимавшие в городе должность стратега, вступали в свои полномочия[139].

44 (40). он установил также статую своей матери Елены на колонне[140], а место то назвал Августионом. И сенаторам, последовавшим за ним из великого Рима[141], он великодушно подарил дома, которые сам и выстроил на собственные средства[142].

45 (41). А после этого, <когда власть принял Констанций [II],> в городе появился и водопровод[143]. Воздвигнуты были и две арки у так называемого Форума[144], и знаменитая порфировая колонна, на которой мы видим водруженным самого Константина, сияющего гражданам подобно солнцу[145].

<45а. Эта самая статуя упала с колонны и убила проходивших мимо мужчин и женщин, около десяти человек, а именно 5 апреля 14 индикта, в 6614 году[146], в двадцатый год царствования господина Алексея [I] Комнина. Был примерно третий час, когда и страшная тьма настала, и сильный южный ветер резко подул, потому что комета, называемая Копьем[147], произвела сильнейшее возмущение воздуха. Она явилась к вечеру в пятницу первой седмицы: тогда было 9 февраля 14 индикта, в 6614 году, а потом она успокоилась[148].>

46. Кроме этого, [Константин I] построил и здания для совета, назвав их Сенатом[149]. В них он поставил статую Зевса Додонского[150], две статуи Паллады[151] и императорский дворец[152].

47. Пожаловал он народу в год своего консульства ежедневные выдачи хлеба, назвав их дворцовыми, так как их выдавали из дворца, а также назначил выдачу вина, мяса, масла и хлебные пайки, что и поныне Город получает, имея используя жетоны в виде оставленных им «тростинок»[153]. Издал он много законов и декретов касательно повседневной жизни, самые лучшие и справедливые, а также окружил Город огромными стенами и украсил его различными способами, чтобы заставить старый Рим ему завидовать.

48[154]. Построил он сразу же и священные храмы: один, носящий имя святой Ирины («мира»), а другой – Апостолов. И разрушил он все языческие святилища, построил же множество храмов, о которых мы расскажем немного спустя[155].

49. Построил он и Святую Софию в виде базилики с деревянным перекрытием. А из Святой Софии были взяты 427 статуй, в основном языческие, где среди множества были статуи и Зевса, и Кара, отчима Диоклетиана, и зодиак, и Селена, и Афродита, и звезда Арктур, несомая двумя персидскими статуями, и южный полюс, и жрица Афины, дававшая прорицания стоящему сбоку философу Герону. А христианских было мало – около 80[156].

50. Возвел он вместе со своей матерью и Святого Агафоника, и Святого Акакия, и Святых Апостолов, построив [последние] в виде базилики с деревянным перекрытием, и мавзолей императоров, где сам лежит[157].

51. Следует знать, что дворец Византа был на Акрополе. А храм святого Мины был прежде храмом Зевса: из него статуи великого Зевса и Кроноса на мраморных арках, что над двумя большими колоннами[158]. Ведь у древних людей был обычай на акрополях основывать собственные жилища, то есть дворцы.

52. [Городская] стена шла[159] от стены Акрополя, доходила до башни Евгения, поднималась до Стратигия и шла к бане Ахилла: тамошняя арка, называемая ныне воротами Урвикия, была у византийцев сухопутными воротами. Дальше стена поднималась к Халкопратийскому кварталу до Милия: и там у византийцев были сухопутные ворота. Затем стена проходила до плетеных колонн Цикалариев, спускалась к Топам и возвращалась к Акрополю через Манганы и Аркадианы. Было у этой стены всего 27 башен. Вот план [города] Византа.

53 (2). Второй же план [города], как изменил его затем Константин [I] Великий, следующий[160]: он добавил стену от квартала Евгения до Святого Антония и от Топ – до Пресвятой Богородицы Равдской. И сухопутная стена подымалась до Эксакиония от Равда, спускалась до старых ворот Предтечи и Диевого и Икасиевого монастырей, проходила до [цистерны] Вона и к Святым Мануилу, Савелу и Исмаилу (там, где были казнены святые), проходила до квартала Арматия и Святого Антония и возвращалась к кварталу Евгения. Простояла эта стена 132 года[161], в царствование десяти самодержцев. Вот план [города] Константина Великого.

<54. Следует знать, что Константин Великий начал строить Константинополь в 5828 году от сотворения мира, процарствовав в нем 19 лет. Итак, когда миновал одиннадцатый год его царствования и пошел двенадцатый, он взялся за строительство города Византа[162].>

55 (3). Следует знать, что в 5837 году [от сотворения] мира, в третий месяц 2 индикта, 26 ноября, в среду, когда солнце было в созвездии Стрельца (в гороскопе Рака), в первый год 265-й Олимпиады, были заложены основания западных стен Константинополя. А завершив через 19 месяцев и сухопутную, и морскую стену вместе со множеством зданий, построенных в Городе, одиннадцатого мая устроили освящение Города, и он был назван Константинополем, <в понедельник третьего индикта, в 5838 году[163].

Морская стена под Большим дворцом. Фотография XIX в.

56. [Константин I] правил в Риме с Максимианом и Максенцием семь лет, а один – еще шесть лет, так что всего лет его царствования – 32: 13 в Риме и 19 в Константинополе[164].>

<(42)[165]. Константин же, исполнив всё это вышеописанным образом и учредив праздничный день нового основания 11 мая[166], в двадцать пятый год своего царствования[167] посмотрел скачки и распорядился, чтобы в дальнейшем всегда в день рождения города его статуя с подобающими почестями выставлялась на обозрение императору[168], который тогда будет править, и народу. Вот так Константинополь и пришел к нынешнему величию, оставаясь столицей империи вплоть до нашего времени.>

57. Касательно дня освящения он распорядился, чтобы в будущие времена [в этот день] во время конского состязания его статую с подобающей честью показывали царствующему тогда императору и народу и поднимались до Стамы[169].

58. Это было устроено на двенадцатый год царствования великого и святого Константина, а содействовали и помогали ему при строительстве богохранимого Константинополя следующие: спальничий Евфрат[170], Урвикий[171], препозит Олибрий[172], Исидор[173], Евсторгий[174], протовестиарий Михаил[175] (все патрикии), и префект Гонорисий[176], как повествуют первый секретарь Евтихиан Грамматик, который был с Юлианом Отступником в Персии, софист и письмоводитель Константина [I] Евтропий[177], дьякон и философ Елевсий[178], ритор Троил, занимавший со славой множество должностей[179], и стенограф Гесихий[180]: все они были внимательными свидетелями и зрителями того, что тогда совершилось.

59. На том же двенадцатом году своего царствования расширил он, как было сказано, город византийцев, назвав его Константинополем. Построил он и дворцы[181] от Халки, Экскувитов и Схол. И воздвиг там храм святых Апостолов, а также купол Эпталихна, который и по сей день сохранился внутри Схол, Трибуналий и то, что называется теперь Нумерами, также во дворце, Девятнадцать аккувитов, Степсим и храм святого Стефана, который служил ему зимней опочивальней.

60. Построил он также Магнавру, церковь Господа, Геник, Идик, Вестиарий, Кавалларий, Сигму, Оат, расположенный близ Новой церкви, и [здания] до так называемых Железных ворот, равно как и баню «Зеркало», верхние дворцы[182] до Герания, Хрисоклав, большую баню Икономия близ Циканистирия, где было семь залов, двенадцать портиков и огромный бассейн: были там статуи, а семь залов – это подражание семи планетам, двенадцать же портиков соответствуют природе двенадцати месяцев[183]. Она сохранялась до Никифора Фоки, пока не сгорела; а Иоанн Цимисхий разобрал ее и из ее материала построил [храм] Халки, где и был погребен.

61. Желая заложить Ипподром в подражание Риму, Константин взял ипподром Севера и добавил к нему[184] одну трибуну и две галереи, а также верхнюю часть стартовых решеток, Сфендон, поворотные закругления и [сиденья для] партий цирка[185].

62 (4). Собрав бронзовые статуи и изваяния из разных храмов и городов, он поставил их все для украшения Города, равно как и колонны для галерей-променадов, а сами эти галереи вымостил колотым камнем[186]. И он сам первый устроил [там] гимнастические и конские состязания. Та [статуя], у которой ослиные ноги, прибыла из Антиохии Великой – это Беллерофонт, которого там почитали[187]. А сколько всего статуй, кто они, откуда каждая прибыла и почему поставлена, об этом мы подробно скажем позднее в разделе о постройках[188].

63 (5). Желая заселить свой город, а особенно – переселить римлян в Византий[189], Константин Великий взял у них тайно их перстни, который у каждого был собственный, и послал их[190] к персидскому царю по имени Сарвар – четырех магистров: Адду[191], Протасия[192], Скомбра, Филоксена, и восемь патрикиев: Домнина, Проба[193], Дария, Мавра[194], Родана[195], префекта Саллюстия[196], Модеста[197], Еввула.

64 (5). Послал он их, как сказано, с большим войском, и они провели в Персии 16 месяцев[198]. А Константин Великий, послав в Рим, забрал их жен, детей и семьи; отправил он и инженеров-строителей, чтобы те осмотрели их дома и место каждого из них, как они расположены. И когда они увидели их дома: одни на берегу моря, а другие на суше, <сняли> чертежи зданий и <посмотрели> лестницы, какие из них были винтовыми, то, взяв семьи этих сенаторов, вернулись в Византий и построили там подобные дома; и он поселил там их семьи.

65 (5). Итак, когда вернулись они из Персии с победой, получив также 365 кентинариев[199] дани, император принял их и, устроив пир, сказал им: «Хотите уехать в Рим?», испытывая их. А они ответили, что не попадут туда еще два месяца. Тогда император сказал: «Вечером дам я вам ваши дома». Приказав своему спальничему Евфрату (который и сделал Константина христианином), он вручил каждому его дом.

66 (5). Увидев же свои ворота, дворы и лестницы, что они похожи на их римские и размером, и обликом, и высотой, а также видом из окон, они решили, что призрачно попали в Рим. Обнаружив же там и свои семьи, они были потрясены, но только когда каждый из них побеседовал со своей семьей, они поверили, что это не призрак, но мудрость императора, что «он и против нашей воли и желания поселил нас здесь».

67 (5). А от их имен места получили свои названия. Филоксен построил так называемую цистерну Филоксена[200]. Проб построил храм Предтечи, который Каваллин[201] превратил в мастерскую, – это так называемый квартал Прова. Домнин в квартале Мавриана заложил тот дом, которым владел Агриколай[202]. Дарий построил дом иканатиссы Склира[203]. Мавр построил тот дом, которым владел Велона[204]. Родан построил тот дом, который называется кварталом Евураны, – это [дом] Мамены[205]. Саллюстий построил тот дом, который называется Контомитовым[206]. Модест построил дом у Святых Апостолов – [это дом] Лампра[207]. А трое ворот были заложены Еввулом.

68. Построил [Константин I][208] и четыре портика от дворца до сухопутных стен, с бетонными сводами: один шел от Циканистирия, Манган, Акрополя, квартала Евгения и доходил до Святого Антония; второй – от Дафны и Софий до Равда[209]; а другие два портика – от Халки, Милия и Форума до Тавра, Быка и Эксакиония[210]. А над портиками были замощенные камнем террасы, и стояли бесчисленные бронзовые статуи для украшения Города.

69 (5) Заложил он и водораспределительные цистерны и провел акведуки из Болгарии[211]. Сделал он и глубокие бетонированные каналы по всему городу, высотой как портики, чтобы не было никакого зловония и не проникло множество болезней, но чтобы зловонные вещества уходили вглубь и спускались в море.

70. Все это было выстроено, как говорилось выше, препозитом Урвикием, префектом Саллюстием и прочими, которым он оставил шестьсот кентинариев золота и на портики, и на водопроводы, и на стены. А он сам отправился воевать со скифами[212] и, покорив их, построил города Перстлаву, Дистру, Плискуву и Констанцию[213]. Те же были построены под руководством Урвикия через два с половиной года, по словам Ермия[214].

71. Построил он и квартал Арматия, где разбил свой лагерь и сложил там свое оружие[215], когда подчинил византийцев. А во имя трех своих сыновей он заложил дворцы: так называемые Константианы и так называемый квартал Константа[216] – это дом Тувакия и Ивирицы[217], которым владеет Акрополит[218]. Храмы же и прочее, что построил Константин Великий, мы назовем позже, в книге о постройках[219].

72. Когда на пятом году царствования Феодосия [II] Младшего[220] случилось землетрясение и стены рухнули до земли из-за того, что амаликиты-хацицарии[221] поселились в Городе и сильно хулили Трисвятое, этот император устроил прошение и моление на Кампе Трибуналия вместе с патриархом Проклом. После того как все много часов восклицали: «Господи, помилуй», у всех на глазах мальчик был поднят в воздух и услышал, как ангелы поют и славословят: «Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас». А когда мальчик спустился, народ стал петь так, и прекратилось с того момента землетрясение.

73 (6). И изгнал император всех еретиков из Города и протянул стены от Эксакиония до Золотых ворот, в знак чего поставил и свою статую – за слонами[222]. Повел он прибрежную стену вверх от Равда до Золотых ворот и от Святого Антония в квартале Арматия до Влахерн и Золотых ворот. А две партии цирка, по его указанию, заложили стены, как мы расскажем в книге о постройках[223].

1.[225] Об Адиабене. Эта страна находится перед Месопотамией, на восток, по ту сторону Тигра. А на противоположной стороне есть асфальт – так называемая нафта. Называется же она Адиабеной из-за того, что в ней очень много рек, которые затрудняют переправу[226]. Там находится Ниневия. Асфальт же придает постройкам такую крепость, что, смешанный с обожженными кирпичами и мелкими камнями, он оказывается прочнее любого железа. Там находится Аорнское устье, откуда поднимается дурной воздух, так что всякое наземное животное и всякая птица гибнут, если случайно его вдохнут. Он рассеивается и выходит не по прямой, но немного поднявшись, восходит и вновь опускается, и благодаря этому спасаются летящие в вышине и окрест <пасущиеся. А Дион говорит, что видел такое же в Иераполе> Асийском, – это губило всех вдыхающих, кроме евнухов. В Адиабене находится Ктесифон.

2. О статуе Января. Изваяние Января четырехликое, как рассказывают, из-за четырех времен года[227]. А другие изображают его держащим в правой руке ключ, как начало года, его открытие и привратника; третьи же – показывающим правой рукой на пальцах 300, а левой – 65[228], как <дней в году, почему и Лонгин силится истолковать его как Эонария> – отца века.

3. О статуе, держащей копье. Изваяние Афины держит копье и щит как знак ее стойкости и мужества и того, что всякое нападение она отразит при помощи мудрости, ведь такова она по уму. И даны ей шлем – потому что вершина мудрости незрима – и олива – так как сущность ее чистейшая, ведь олива – это источник материала для освещения. А Горгона дана ей на грудь из-за быстроты ее ума.

4. О статуе, держащей кифару. С кифарой в руках изображают Аполлона, как солнце и гармонию всего, ведь, соединяясь с остальными звездами, оно и рождает, и животворит.

5. О статуе, держащей бронзовые ножницы[229]. Говорят, что Гера – это воздух, а поскольку воздух очищает, то на изваяниях Геру делают держащей ножницы как метафору того, что ножницы обрезают волосы и делают тело чистым.

6. О статуе, держащей башню[230]. Деметрой древние называют землю, а поскольку основание всякого города – это земля, то она изображается башнедержицей, в знак того, что несет на себе города.

7. О статуе, держащей гребень. Изваяние Афродиты держит гребень. Поскольку появились у римских женщин губительные вши, они все состригли волосы и <гребни для них> оказались бесполезны. Помолились они Афродите, чтобы волосы снова выросли, и почтили ее статуей, держащей гребень. Изображают же ее и с бородой, потому что обладает она и мужскими, и женскими органами, ведь говорят, что она надзирает за рождением всего, и говорят, что выше бедер она мужчина, а ниже – женщина[231]. Изображают ее и конной, потому что Эней, ее сын, доплыв до Запада, после этого сел на коня и почтил мать таким изваянием.

8. О статуе Зевса. На изваяниях Зевса изображают сидящим, сверху обнаженным, а снизу одетым; в левой руке у него скипетр, а вытянутой правой он держит орла. То, что он сидит, намекает на прочность его силы; то, что он сверху обнажен, – что он явлен умственной и небесной части мира, а то, что остальное прикрыто, – что для земных существ бог непостижим. То, что в левой руке он держит скипетр, означает властное начало, а орел в другой вытянутой руке – что он владычествует над летающими по воздуху духами[232], как орел – над небесными птицами.

8а. <О статуе Геракла, держащего три яблока[233]. Геракла называют Хроносом, потому что он трехчастен: весна, лето и зима,>[234] а тремя яблоками он показывает, как сферы в трех климатах содержат все мироустроение.

9. О крылатой статуе Гермеса. Эллины и прочие древние {римляне}, согласно своей ложной мифологии, называют Гермеса сыном Зевса и Майи: Зевса – как ума, а Майи – <как рассудительности, ведь от ума и> рассудительности рождается слово. Поэтому и <представляют> его крылатым, как быстрого, ведь нет ничего быстрее слова, отчего и Гомер сказал: «слово крылатое[235]» и «словно крылатая мысль[236]». А моложе всех> его изображают потому, что не старится слово. Четырехгранным же его представляют из-за прочности истинного слова.

10. О статуе Гермеса, держащего кошель. Гермеса называют источником прибыли и торговли, отчего и изваяние ему ставят держащим кошель. Но и финикийцы своих богов изображают держащими мешок с золотом, а эллины изображают их держащими железо, как знак того, что людей подчиняют оружием.

11. О статуе Благоразумия. Изваяние Благоразумия в правой руке держит скипетр, ибо Благоразумие быстро разумом, а в левой – книгу, потому что разумный человек нуждается в напоминании, которое происходит из книг.

12. О статуе Приапа. На изваяниях Приапа[237], которого египтяне называют Гором[238], представляют в виде человека, держащего в правой руке скипетр, так как благодаря ему появились суша и море; а левой рукой он держит свой возбужденный член, потому что скрытые в земле семена делает он зримыми. Есть у него и крылья – как знак быстроты его движения – и круглый диск – как знак его вращения, ведь его считают тождественным Солнцу. Ведь, как было сказано, его ваяют в виде человека, держащего в правой руке скипетр, а в левой – свой возбужденный член, вдобавок же с крыльями и круглым диском между крыльев.

13. О статуе Геи. Гестию[239] считают женщиной и изображают ее как Гею[240], держащей тимпан, потому что земля заключает в себе ветры.

14. О статуе с рогами на голове. Это изваяние Селевка, прозванного за мужество Никанором[241], который отдал своему сыну Антиоху[242] собственную жену Стратонику, так как тот воспылал к ней страстью и из-за любви к ней занемог, однако таился, но был распознан врачом Эрасистратом[243]. Рассказывают, что, когда Селевк был с Александром Македонским и во время жертвоприношения убежал бык, только Селевк смог одолеть его, схватив за рога, и поэтому к его статуе добавляют на голове рога[244].

14а. Об атрабатиках[245]. На праздниках, триумфах и в присутствии послов надевали[246] пестрые хламиды с золотом, пурпуром или чем-то другим роскошным, а на обычных сходках – темно-бордового цвета, которые называли атрабатиками или из-за цвета (ведь черное называли ἄτρоν) или потому, что их обычно носили после трабей, а трабеями называют роскошные хламиды[247].

15 (7). Об Августионе. Пятого октября регионархи[248] водили хороводы на Густионе, то есть на продовольственном рынке, в честь того, кто в тот момент царствовал. Это самое место простецы теперь называют Августионом. Там и Константин [I] Великий поставил статую своей матери[249], почему и назвал Августионом это место, которое прежде называлось Густионом[250], то есть продовольственным рынком.

16 (29). О статуях на арке свода на Форуме. На арке свода на Форуме стоят две статуи: Елены и Константина [I], и крест между ними с надписью: «Един Свят, един Господь Иисус Христос во славу Бога Отца, аминь»; а также статуи двух крылатых скороходов[251], поставленные управителем Форума.

Форум Константина. Рис. В. Бартлетта. Ок. 1840 г.

17 (8). О конном изваянии на Августионе, держащем крест и шар. Юстиниан [I], заложив Святую Софию, расчистил двор и замостил мрамором то, что было прежде Густионом, то есть продовольственным рынком[252]. Поэтому он поставил свое конное изображение на колонне, и в левой руке держит шар с укрепленным на нем крестом, указывающим, что благодаря вере в крест стал он властителем всей земли, ведь Земля – это шар, из-за шарообразности своего облика, а крест – это вера, из-за пригвожденного к нему плотью Бога. А правую руку он держит простертой на восток, указывая персам остановиться и не переходить на ромейскую землю, своей простертой и отталкивающей рукой восклицая: «Стойте, персы, и не идите дальше, ведь не будет вам пользы».

<Этот же Юстиниан, как рассказывают, возгордился из-за удач Велизария[253]. И вот, посланный императором против персов и остальных восточных народов, он победил всех и, захватив Гелимера[254], послал его в Маврусию[255], чтобы стерег его Фарес. Там тот столкнулся с великой нуждой в хлебе, потому что в окрестностях Маврусии не выращивают хлеб, но дошел до того, что стал кормиться полбой-однозернянкой, и написал императору, чтобы тот послал ему хлеба, губку и кифару. А он, пораженный этим, спросил своего адресата, зачем тот просит такое. И тот сказал, что хлеб просит потому, что жаждет его и видеть, и есть, губку – чтобы омыть все свое тело слезами, а кифару – чтобы утешаться в несчастьях. Император же, пораженный и удивленный этим, послал просимое[256]. Вот почему Юстиниан превознесся и поставил себя конным на колонне. А позже, позавидовав вышеупомянутому талантливейшему полководцу Велизарию, он выколол ему глаза и приказал посадить его в квартале Лавса и дать ему глиняную плошку, чтобы прохожие кидали ему по оболу[257].>

18 (30)[258]. О кресте в северной части Форума. В северной[259] части Форума стоит крест, каким видел его Константин [I] на небе: отлитый из золота, с округлыми яблоками на концах. Там и он сам, и его сыновья, позолоченные, видны и по сей день.

19. О Ксиролофе. Ксиролоф некоторые прежде называли зрелищем, ведь на нем стояли 16 витых колонн, составная статуя Артемиды, [статуя] Севера, основателя Города, и зодиак на треножнике[260]. Там часто приносил жертвы Север; и много прорицаний давалось на том месте, согласно одному из которых юную девушку даже принесли в жертву. И была там астрономическая конструкция, рассчитанная на 36 лет[261]. На том же Ксиролофе, как рассказывает Диакриномен[262], была статуя Феодосия [II] Младшего, а также Валентиниана [III] и Маркиана, под колонной, но из-за землетрясения эти статуи упали[263].

20 (31)[264]. О двух крестах разбойников. Под Форумом в глубине положены два эти креста и сосудик с миром, которым был помазан Христос, а также много других реликвий, положенных там Константином Великим, а запертых Феодосием [II] Младшим.

Колонна на Ксиролофе. Рис. XVII в.

21 (239)[265]. О мосте у Святого Маманта, по ту сторону [Города]. У Святого Маманта, по ту сторону, стоял большой мост, как в Халкидоне, с двенадцатью арками. Ведь текла там огромная река[266], особенно в феврале месяце. Там стоял также бронзовый змей, а поскольку некоторые считали, что змей жил под мостом, то приносили ему в жертву немало девушек и множество овец, быков и птиц. Влюбившись в это место, некто Василиск[267], который был одним из потомков цезаря Нумериана, построился и поселился на нем; там он построил и огромный храм Зевса[268]. Все это Зинон разрушил на второй год своего царствования[269].

22 (80)[270]. О костях великанов. У храма святого Мины у Акрополя была найдена большая яма, когда его расчищали, и множество костей гигантских людей. Увидев их, пораженный император Анастасий [I][271] положил их во дворце как удивительную диковинку.

23 (110)[272]. О статуе евнуха в Хелоне. У храма святого Прокопия в Хелоне стояла статуя некоего евнуха, у которого на груди написано: «Тот, кто переставит статуи[273], пусть будет предан повешению». Была же это статуя спальничего Платона[274], который был сожжен заживо во времена императора Василиска. А когда его родители попросили у императора поставить статую евнуха Платона в напоминание противящимся императору, тот не стал препятствовать. Когда же обновляли храм святого мученика, ее переставили на Ипподром. А дома этого евнуха сохраняются в Хелоне до сего дня[275].

24 (79)[276]. О месте Кинигия. На Кинигии прежде бросали насильственно убитых, и там было несколько статуй. Феодор Чтец[277], отправившись туда вместе с хартулярием Имерием[278], увидел там статую небольшого роста, но очень толстую. «А когда я стал ей удивляться, говорит Имерий: «Дивись, ибо это тот, кто заложил Кинигий». Когда же я сказал: «Максими[а]н строил, а Аристид[279] сделал план», тотчас статуя упала со своей высоты, попала в Имерия и сразу убила его. Поскольку я испугался и убежал в [Великую] церковь, то, когда я стал рассказывать о случившемся, никто не поверил мне, пока я клятвами не подтвердил случившееся. Итак, родственники умершего и друзья императора отправились вместе со мной к Кинигию и прежде, чем приблизиться к трупу этого мужа, взглянули с удивлением на ‘труп’ статуи». А некий философ Иоанн[280] говорит: «Я обнаружил, что под этой статуей высечено рельефное изображение того мужа, который погибнет [от нее]». Убедившись в этом, император Филиппик приказал закопать эту статую в том же месте».

25 (173)[281]. О двух статуях Вирины, жены Льва Великого. Существуют две статуи Вирины: одна к югу[282] от Святого мученика Агафоника, после подъема на тамошние ступени, а другая – севернее, напротив той, близ храма святой Варвары в Артотириановом месте[283]. И та, что у святого Агафоника, была поставлена при жизни Льва [I] Макеллы, ее мужа, а та, что у Святой Варвары, – после его кончины, когда она короновала Василиска, своего брата, после бегства своего зятя Зинона.

26[284]. <О Евфимии, жене Юстина.> Статуя Евфимии, жены Юстина [I] Фракийца, стоит у Святой Евфимии, которую она и построила[285].

27[286]. Об Аркадианах. Аркадии, жене Зинона во втором браке[287], поставили статую близ ступеней так называемых <Топ>, в квартале Архистратига у Аркадиан[288]. Там Зинон судил соратников Василиска и сделал это место своим судом-секритом. А статуи первой жены его Ариадны и самого Зинона стоят у императорских ворот Халки.

28 (9). О Халке. Близ Халки, около Галереи Дворца[289], воздвигнута статуя славной Пульхерии[290]. В том же месте стоят и Зинон с Ариадной, и две другие ростовые статуи на коротких колоннах, с элегиями философа Секунда[291]. А напротив Халки, на арке, восемь[292] половинных горгоновидных женских голов, позолоченные. Восемь их статуй прибыли из Эфеса, из храма Артемиды, и четыре утверждены во дворцах в районе Тавра ([где статуи] Константина [I], Юлиана, его жены, его сыновей и Галла[293]), а четыре – у Халки, с левой стороны[294]. Там были поставлены Юстинианом [I] и крест, и позолоченная статуя Велисария, а также Тиверий [I] Фракиец, сгорбленный, Юстин I, худощавый, и семь статуй его родичей, частью из мрамора, частью из бронзы[295]. А два коня, стоящие над горгоновидными [головами] на арке, также привезены из храма Артемиды в Эфесе[296] Юстинианом [I], построившим Святую Софию, и он поставил их так, чтобы кони не ревновали друг ко другу[297], и точно так же – крест, для устойчивости [места]. У той же Халки стоит тяжелейшая статуя Максимиана. Там[298] теперь и весь род Феодосия [I] Великого[299], [и статуи] Маврикия, его жены и его детей[300].

Ворота Халка (слева). Слоновая кость

29[301]. О Милии. На своде Милия находятся статуи Константина [I] и Елены. Там виден с востока и крест, который они несут, а посредине креста – <Фортуна> Города – маленькая цепь, закрытая на замок и заговоренная, чтобы [у ромеев] не было недостатка ни в чем и чтобы приносить победу над всеми язычниками, дабы они не смогли приблизиться, проникнуть внутрь или напасть, но удерживались вдали и возвращались с поражением. А ключ от цепочки закопан в основания колонн[302].

30[303]. У того же Милия стоят статуи Софии, жены Юстина [II] Фракийца, ее дочери Аравии и ее племянницы Елены[304].

31 (81)[305]. О Питтакии. Так называемый Питтакий – это статуя Льва [I] Великого, Макеллы, которую построила его сестра Евфимия, потому что там был ее дом. Император Лев ходил туда каждую неделю, так как она была мудрой девой. И все обиженные, из Города ли или из фем[306], со всей вселенной оставляли там на ступенях колонны свои прошения (πιττάκια), а чиновники их охраняли. И когда приходил император, чиновники подавали их все императору, и тотчас каждый получал свое решение. А когда император был во дворце, то каждое утро посылал одного дежурного, и тот забирал у чиновников и приносил императору оставленные там просительные записки. И в каждом случае император передавал решения и приговоры по этим запискам дежурным или спальничьим, и они относили их во двор Питтакия и передавали сторожившим их воинам, а те – просителям. Поэтому те, кто хотел поскорее решить свои дела, вечером клали свои прошения, а наутро получали ответ, отчего это место и было прозвано Питтакий[307].

32[308]. Во дворцовом Трибуналии стояли статуи Евдокии, жены Феодосия [II], самого Феодосия [II], Маркиана и Константина [I][309]. Там же до Ираклия устраивались пляски двух партий цирка[310].

33. О Зевксиппе. Баня «Зевксипп» построена и заколдована Севером, так что ее натапливали стеклянной лампой, а вода и воздух в бане сильно нагревались. Но некие неразумные люди пришли и это уничтожили.

34[311]. Статуя, стоящая у Армамента[312], – Фоки Стратиота. На седьмом году своего царствования, ближе к его концу, он со рвением поднял ее на сложенную из камней колонну. А по прошествии восемнадцати дней после ее воздвижения он был свергнут с царства[313]. Тогда жил и преподобный [Феодор] Сикеот[314].

35 (24). О Дииппии – Святом Иоанне Богослове. Тот же Фока заложил храм святого Фоки у Милия, не успев его только покрыть крышей… А до того времени там была подстава для почтовых лошадей, и на этом месте он подрезал жилы почтовым лошадям, начиная от этой станции. Ведь эта подстава была на суше, а оттуда он ехал до следующей подставы у Золотых ворот[315]. А после того как он взошел на престол и воцарился, то поставил там двух коней с подрезанными хвостами на каменных четырехгранных постаментах близ храма святого Фоки, который он построил, назвав это место Дииппием. Ведь там он украсил золотой мозаикой и два изображения: Константина [I] и Елены[316]. А Ираклий, придя и взяв власть, почтил этот храм, покрыв его крышей и переименовав во имя святого Иоанна Богослова.

Св. Иоанн в Дииппии. Рис. Г. Иджиджияна. Ок. 1800 г.

36. Квартал Лавса был домом Лавса, патрикия и препозита, который получил много должностей и почестей во времена Аркадия, сына Феодосия [I] Великого. Украсил же он его разнообразными и драгоценными колонками и мраморами. А этот дом был один из двенадцати домов Константина Великого[317]: там и каменные орлы, и фонтаны, и ступени, и четырехугольные тумбы, из которых лилась вода для украшения Города. Стоят же они до сего дня.

37. Близ свода Милия есть конная статуя Траяна, а рядом с ним – конная статуя Феодосия [II] Младшего.

38. Аркадий, его сын Феодосий [II] и Адриан сидят все на конях близ статуи Феодосия [I] Великого в районе Тавра, близ колонны, внизу.

39[318]. Разноцветное изображение, стоящее в бане «Зевксипп»[319], – кротчайшего Филиппика.

40. О цистерне Базилики. Так называемая цистерна Базилики была построена Константином [I] Великим[320]. <Вымощенная плитами[321] цистерна Базилики была малактареей[322], когда строили Святую Софию[323]. Точно так же и выше ее была маленькая [цистерна], под названием Василискарий[324], и она была малактареей для деликата[325] Святой Софии[326].> А сидящая там на троне статуя – Соломона, которую построил Юстиниан [I] Великий: он держится за щеку и смотрит на Святую Софию, потому что побежден ее размером и красотой, бóльшими, чем у построенного им храма в Иерусалиме. Там же стоит статуя Феодосия [I] Великого, на двух четырехгранных позолоченных столпах, позади Базилики, близ Милия[327].

41[328]. Зрелище 1. В покрытой золотой крышей Базилике за Милием (где была установлена пробная мера императора Ираклия) позолоченная статуя коленопреклоненного человека – Юстиниана [II] Тирана[329]. Там выступал Тервель[330].

И там стоит огромный слон, постановленный Севером. А перед ступенями была ограда; там и большая схола охранников[331]. Там жил серебряных дел мастер, торговавший с фальшивыми весами, и когда его жилище было повреждено, он пригрозил сторожу слона смертью, если тот его не удержит. Но зверопитатель не соглашался, и тогда убил его обвешиватель и бросил в пищу слону, но зверь, будучи неукротим, убил его самого. Услышав об этом, Север принес зверю жертвы, и на этом месте были сразу же изображены и зверь, и зверопитатель.

Здесь служили и Гераклу, принося ему множество жертв, – его перенесли на Ипподром[332]. А прибыл он из Рима в Византий при консуле Юлиане[333] и был привезен на телеге и корабле вместе с десятью статуями.

42[334]. Зрелище 2. Колесница Гелиоса с четырьмя огненными конями, стоящая у двух статуй, с древних времен находилась на золотом Милии. Там славили Константина Великого после его победы на Азотцем[335], поскольку и Византа там славили. Когда колесница Гелиоса была привезена на Ипподром, гвардейцы внесли новую небольшую статую – изготовленную Константином и несомую Гелиосом Фортуну Города. Она вошла в Стаму и, увенчанная, вышла оттуда. А стояла она в Сенате, до следующего дня рождения Города. Поскольку же у нее на голове был крест, который вырезал Константин[336], Юлиан закопал ее в яме.

43[337]. Об Арии. Там настигла смерть мерзостнейшего Ария, на расстоянии примерно в 29 ладоней от арки Сената на Форуме[338]. Боголюбивый Феодосий изобразил Ария на мраморном рельефе, вровень с землей, а с Арием – Македония, Савеллия и Евномий, на поругание им, чтобы прохожие метали в них кал, мочу и слюну.

44[339]. О Сенате. Сенат называется так, я думаю, потому что изначально, до Константина, патрикии получали там кодициллы. Первым же достоинство консула там получил Каллистрат[340], причем партия <Зеленых> восклицала: «Каллистрат удачлив и дальше продвинется». А тот, испугавшись этого, стал искать убежища в церкви. Константин клялся, что не причинит ему зла, но тот не удовлетворился этим и был рукоположен в пресвитеры, а позже и в епископы, о чем до меня дошло много рассказов.

45. О порфировой колонне. Под колонной Форума положены и статуя – талисман палладия[341], и много других чудодейственных предметов. А круг Форума равен площади лагеря Константина Великого, который он там разбил, прибыв из Рима[342]. Два сигмовидных портика были тогда стойлами вокруг лагеря[343]. И эту прекрасную колонну[344], и статую Аполлона, как подобие Гелиоса, поставил Константин [I] Великий в свое имя[345], поместив ему на голову гвозди Христовы, наподобие лучей, чтобы, как Гелиос, сиять горожанам.

46[346]. Об Артополиях. В Артополиях[347] есть собачка, у которой до двадцати сосков, а также павлины, орлы, львицы, зайцы и головы баранов, воробьи, вороны, одна горлица, ласка, корова и две Горгоны: одна справа, а другая слева, причем одна смотрит на другую (они высечены из мрамора), <и огромное стадо свиней>[348]. Стояли они там до Зинона. Но некий Гален, врач и философ[349], проникнув туда, сказал, что [надписи] Горгоны – иероглифические и астрономические, изъясняющие всю историю, вместе с именами, а сделал их Константин [I] Великий. Поскольку же этот Гален часто хаживал сюда, то понял в этих записях, чтó сделает с Зиноном Верина, и рассмеялся. А некий Каллистрат, низкого происхождения и трактирщик по профессии, после возвращения Зинона[350] обвинил Галена, и Зинон его казнил.

46а (42). Рассказывают и такое – и это правда, – что стада свиней, проходя там у Артотирианова места через арку, откуда они идут вверх[351], вставали остолбеневшие и не могли пройти, пока гнавшие их свинопасы не начинали бить стадо с силой. Покуда кровь не начинала течь у них из носов в жертву этому месту, они не уходили оттуда, а когда проливалось немного крови, стадо свиней внезапно сдвигалось с места и шло. И это правда.

47 (48). О Тавре. На Тавре стоит статуя Феодосия [I] Великого, которая раньше была серебряной. Там он принимал послов от народов. Там же были сперва дворец и гостиница римлян, а именно в так называемом Алониции. Наверху большой колонны была поставлена статуя Феодосия[352], а его сыновья стоят: Гонорий наверху каменной арки к западу, Аркадий же на восточной каменной арке, над прекрасными большими четырехгранными столпами[353]. Посередине же двора гигантская конная статуя, которую одни считают Иисусом, сыном Навина, а другие – Беллерофонтом; привезена же она из Антиохии Великой[354]. На четырехгранном постаменте конной статуи, высеченном из камня, выбиты рельефы с изображением последних дней Города, когда росы разорят Город. А подножием [статуи служит] маленькая человеческая фигурка из бронзы, связанная и коленопреклоненная, которая держится за левую ногу гигантского коня, и она обозначает, что там написано[355]. Точно так же там огромная полая колонна[356]. А Ксиролоф содержат изображения последних дней Города и его взятия, высеченные в рельефах.

48 (51)[357]. О Филадельфии. Так называемый Филадельфий – это сыновья Константина Великого. Когда Константин [I] Великий скончался, Констанций [II] был на Востоке, а Констант [I] прибыл с Запада, из Галлии, и они встретились там и облобызали друг друга[358]. Не то чтобы они встретились там, но там был поставлен памятник их встрече. А как рассказывают другие, то, что теперь называется Филадельфием, где с севера есть арка, было в древности Протейхисмой[359] и сухопутными воротами, построенными Каром[360].

49[361]. О Бессолнечном, что на Форуме. Там стояла сперва статуя Форума, которую на колеснице привезли с Филадельфия, а как говорит Диакриномен – из Магнавры. Поставив ее на Форуме и обратив к ней множество песнопений, как к Фортуне Города, все поклонились ей, когда подняли на колонну, причем предстоял священнослужитель[362] с процессией, и все громко восклицали стократно: «Господи, помилуй». Наверху, на вершине колонны было поставлено много удивительных и необычных предметов. В связи с этим был устроен сорокадневный праздник, и император раздал тогда много хлебных пайков. А на следующий день были устроены день рождения Города и большие скачки, когда и город был назван Константинополем.

50 (52)[363]. О кресте Филадельфия. Святой Константин [I] построил на колонне у Филадельфия крест[364], позолоченный и украшенный камнями и стеклами, по образцу креста, который он увидел на небе. И около этой порфировой колонны он поставил статуи своих сыновей, показав их сидящими на троне[365]. Изобразил он на этой колонне свои деяния и латинские надписи, указывающие на последние времена. Стоит же она напротив двух его сыновей, сидящих на троне, и других, обнимающихся.

51 (53). О Модии и руках[366]. Так называемый Модий был солнечными часами[367] – это был проверочный модий. Стоит же он на арке Амастриана, между двух рук, и был изготовлен Валентинианом [I][368], потому что и Ламия[369] была рядом с ними. А ниже, внутри арки из рук, рельефные изображения – опытные люди их обнаружат. Было определено, чтобы модий продавался с горкой[370], а один из торговцев продавал модий вровень – узнав об этом, император отрубил ему обе руки и выставил их на обозрение, равно как и модий, назвал же это солнечными часами.

52[371]. Об Амастриане. На месте Амастриана стоят Зевс Гелиос, изваянный в мраморе на колеснице, и возлежащий Геракл. Там и река, почитаемая волком-Ликом[372], и черепахи, полные птиц, и 18 змей женского пола, и мраморная статуя властителя из Пафлагонской страны, и другая, закопанная в дерьме, моче и земле, – некоего раба пафлагонянина из области Амастриды[373]. В этом месте оба они были принесены в жертву бесам и поставлены в виде статуй, чтобы им дивились. Там же и украшенные тонкие колонны, поставленные полукругом. Было же там много бесовских нападений.

Амастриан. План

53 (56)[374]. О Быке. У так называемого Быка[375] была построена огромная печь, у которой была голова быка. Там казнили злодеев, и потому Юлиан под видом осужденных сжег в ней много христиан. Была же эта печь в виде быка величайшим зрелищем[376] (в подражание ему был сделан бык в Неории). Эта печь существовала до Фоки, но Ираклий переплавил ее на медные монеты-фоллисы. В том же месте и арки, похожие на те, что на Ксиролофе, со множеством статуй и каменных рельефов, которых проходящие мимо найдут в немалом количестве.

54. Об Эксакионии. Эксакионий был сухопутной стеной, построенной Константином Великим[377]. Простояла она 132 года, до царствования Феодосия Младшего[378]. Стояла снаружи колонна (ἔξω κίων) со статуей Константина Великого, и поэтому то место называется Эксакионием[379]. Стояло там много статуй, но их разбил император Маврикий. А на сохранившихся теперь колоннах стоят статуи, прибывшие из Кизика.

55. О Тетрапилоне. То, что теперь называется Тетрапилоном, раньше именовалось Тетравилоном[380] и простояло 160 лет, до Зинона[381]. Была же там комната над колоннами, сооруженная Константином Великим по подобию римской. А родственники скончавшегося императора и августа заранее встречали там его траурный кортеж и оплакивали скончавшегося внутри. Когда же погребальные носилки оказывались внутри комнаты, то опускали занавесы, чтобы не входил и не смотрел никто из народа, и в одиночестве бились они в стенаниях и рыданиях шесть часов. Потом сопровождали они его, унесенного оттуда, до Святых Апостолов и погребли его, а затем женщины возвращались тем же путем.

56. Об Эксакионии. Статуя на короткой колонне, стоящая в Эксакионии, в северной части, – Константина [VI] Слепого, мятежника, сына Ирины.

57. Стоящая на Сигме статуя на колонне – Феодосия [I] Младшего, сына Аркадия: ее построил евнух Хрисафий Цумай, спальничий[382].

58. О слонах. Статуи слонов на Золотых воротах привезены из храма Ареса в Афинах Феодосием [II] Младшим, строителем сухопутной стены до Влахерн: он построил ее за шестьдесят дней[383]. В этом участвовали две цирковые партии, по восемь тысяч человек, а димархами были тогда Магдала у партии Голубых и его брат Харисий у партии Зеленых, вместе с их родственником Евлампием[384]. И Голубые начали строить от Влахерн, а Зеленые – от Золотых ворот, и соединились они у ворот Мириандра, называемых воротами Полиандра[385], а простецы зовут их воротами Колиандра: они названы воротами Полиандра, так как там соединились обе партии[386].

58а. Об остальных статуях на Золотых воротах. Остальные статуи, стоящие на Золотых воротах, привезены Вигилием, асикритом и астрономом[387], в том числе женская статуя, которая держит венок, изображающий город[388]. А выше и ниже имеются и другие небольшие изваяния, которые искушенным людям точно являют обширные сведения.

59[389]. О Стратигии. Так называемый Стратигий – это статуя Александра Македонского[390], которая стоит на Большом [Стратигии]. Она стояла прежде в Хрисополе, так как там он заплатил войску двойное жалованье за один год, и потому македоняне назвали его Хрисополем, а по войску он назван Стратигием. Стояла же эта статуя в Хрисополе, как построил ее народ, 648 лет[391], а Константин [I] Великий перенес ее в Город[392]. Там проверяли воинов-стратиотов, так как это место ровное[393].

60. Стоящий там обелиск – это обломок стоящего на Ипподроме[394]: он привезен из Афин патрикием Проклом во времена Феодосия [II] Младшего[395].

61. Стоял на том же Стратигии и треножник с изображениями прошлых, настоящих и будущих событий, а также южный полюс и котел с казаном, поставленный [позднее] в квартале Стира[396], ведь это было место оракула; рядом там Фортуна Города[397]. А кесарь Варда[398], дядя императора Михаила [III], снял их, разобрал и уничтожил. Историю обелиска рассказывает хронист. А Малый Стратигий[399] – это статуя Льва [I] Макеллы.

62. О Софиях. Софийская гавань построена бывшим куропалатом Юстином, мужем Софии Прокаженной. А посреди гавани стоят четыре статуи: Софии, Юстина [II], Аравии и Виглентии, его матери. Две из них были убраны Филиппиком: на них были надписи о будущем[400].

63. О Елевферии. Гавань Елевферия построена Константином [I] Великим; стояла там каменная статуя асикрита Елевферия, который нес на плечах корзину, а в руке – лопату-веялку, все из камня. А когда поставили статую Феодосия [I] на колонне Тавра, землю высыпали в гавань, и она обмелела[401].

64. О кресте. Крест, водруженный на колонне близ Артополий, на мощенном камнем дворе, был воздвигнут Константином [I] Великим, когда был основан Город[402]. В древности возницы проводили там коней обеих партий, и те кричали славословие: «Крестная сила, помоги им!» Там же стояло и четверо бронзовых ворот с четырех сторон, четыре портика по периметру и много чудесных вещей – все это дожило до Феофила. Тогда он назвал их Долиной стона и приказал работорговцам продавать там свой живой товар.

65. О больнице Феофила. На так называемой Зевгме, наверху холма, выглядящее весьма внушительным здание больницы: Константин Великий построил его в качестве публичного дома[403]. <Был он и домом патрикия Исидора[404], а затем женским монастырем[405], Феофил же сделал из него больницу[406].> Стояла здесь статуя на витой каменной колонне – Афродиты: сюда ходили ищущие любви и совокуплялись с жившими здесь блудницами. Кроме этого здания, не было другого публичного дома или любой проститутки, а внутри самого здания между колоннами были разгородки с кольцами и занавесами, и так в беспутстве развлекались искатели любви. Статуя эта была проверочной для женщин и девушек, чья чистота подвергалась сомнению, и богатых, и бедных: если кто-то нарушал чью-то девственность – а многие в этом не признавались, – то говорили им родители и друзья: «Пойдем-ка к изваянию Афродиты, и если ты чиста, то это выяснится». И когда они приближались к подножию статуи, то кто была неиспорченной, та проходила невредимой, а вот кто осквернилась или утратила свою девственность, то, когда она приближалась к колонне со статуей, внезапный припадок затмевал ее рассудок, и она против своей воли и желания, подняв при всех одежды, показывала всем свои срамные места. Точно так же это происходило и с замужними, если они тайком блудили. И удивлялись все, и верили в случившееся прелюбодеяние, когда те признавались. А сестра жены бывшего куропалата Юстина [II] разбила эту статую из-за того, что и ее срамные места показались, после того как она, соблудив, проехала там верхом во Влахернскую баню, так как случился страшный ливень и невозможно было плыть на императорских дромонах[407].

66[408]. Так называемые Контарии. Там была прежде большая сторожевая башня, которая сохранялась семь лет. И когда война шла уже два года, Галлиен построил там небольшой идольский храм[409]. Разрушив его, Константин [I] Великий возвел храм Богородицы, изобразив там Христа, Богородицу, свою мать и себя самого, и устроил праздник на двенадцать дней. Этот храм был переименован в Святую Феклу[410]. Тогда же и свод Милия был сухопутными воротами, а в Дииппии была почтовая подстава[411]. А сами так называемые Контарии были большим холмом, откуда вела наблюдение стража византийцев, которые боялись нападения с запада.

67[412]. Так называемый квартал Виглентия был крепчайшей сторожевой башней[413] святого Константина [I], когда он брал Византий.

68[414]. О Неории. Неорий обустроил [Лев III] Конон[415]. Там существовал прежде и рынок морских товаров, а при Юстиниане [II] он был перенесен в гавань Юлиана.

69[416]. Акведук с большими арками, каким он [сейчас] виден, был построен Валентом[417].

70[418]. У так называемой цистерны Аэтия, которая построена патрикием Аэтием при Валенте[419], стоит статуя этого Аэтия.

Акведук Валента. Рис. В. Бартлетта. Ок. 1840 г.

71[420]. Так называемая цистерна Аспара построена Аспаром и Ардавурием при Льве [I] Великом[421]. Там, после ее завершения, оба были казнены <этим императором: они хотели вместе с народом низвести Льва с царства, если бы он предусмотрительно не казнил их[422] обманным путем[423]>. А дом Аспара[424] был тот, которым владел паракимомен Василий[425].

72. Цистерну Вона построил патрикий Вон[426], прибывший из Рима[427], и он перекрыл ее полуцилиндрическими сводами. Там был и его дом, сам же он жил при императоре Ираклии[428].

73[429]. Об Ипподроме. Много идолов, привезенных из Рима, стояло на Ипподроме, а шестьдесят из них – особенные, среди которых и идол Августа. Много статуй было привезено и из Никомидии, из которых и статуя Диоклетиана[430] сохранилась доныне на Ипподроме: сутулый, стоит он посреди императорской ложи. Подобным же образом Константин [I] Великий привез различные статуи и из Афин, Кизика, Кесарии, Тралл, Сард, Мокиса, Севастии, Саталы, Халдии, Антиохии Великой, с Кипра, Крита, Родоса, из Атталии, Смирны, Селевкии, Тиан, Икония, Никеи Вифинской, с Сицилии[431] и изо всех городов Востока и Запада. Они были поставлены и заколдованы, и те прохожие, кто искушен, ясно узнают [из них] о последних днях.

74. На Ипподроме есть статуя Артемиды: там проверяют борцов.

75. Четыре позолоченных коня, которые видны над стартовыми решетками, прибыли с Хиоса при Феодосии [II] Младшем[432].

76[433]. В Галерее с двух сторон статуи конные и ростовые – Грациана, Валентиниана [I], Феодосия [I] и кривого Фирмиллиана, поставленная для смеха[434].

77[435]. Из стоящих там [статуй] тех, кто рождает зверей и пожирает людей, – одна Юстиниана [II] Тирана, показывающая историю деяний его второго правления, другая же, где и корабль, согласно одним, это Сцилла, что пожирает [бегущих] от Харибды людей, и Одиссей, которого она держит рукой за голову[436], а согласно другим, это земля, море и семь веков[437], пожираемые потопом, и нынешний век – это седьмой.

78. Сидящая на бронзовом троне. Иродион[438] говорит, что это Вирина, жена Льва [I] Великого, а другие – что это Афина, прибывшая из Эллады.

79[439]. Гиена привезена из Антиохии Великой Константином [I] Великим. А остальные изваяния на Ипподроме, и мужские, и женские, и различные кони, и каменные и бронзовые колонны на поворотах, и бронзовые обелиски на виражах, и рельефы на обелиске[440], и статуи возниц вместе с их рельефными базами[441], и колонны галерей вместе с их капителями и базами, и тех, что в сфендоне, и барьеры, и их плиты, и ступени, и подиумы, и, короче говоря, все, где только найдется надпись, а особенно на бронзовых статуях, – все эти изображения рассказывают о последних и будущих днях. [Эти изображения] поставил Аполлоний Тианский в напоминание смотрящим, ибо их нельзя избежать. Точно так же он заколдовал и изваяния по всему Городу. А те, кто опытен в пророческих статуях, обнаружат все это так, что ничто от них не укроется. Точно так же и треножники дельфийского котла[442], и конные статуи несут надписи о том, по какой причине они поставлены и что означают.

(80. Октавий Август стал консулом в августе месяце и почтил его, называвшийся прежде секстилием, именем Августа. В нем он и скончался, 19 числа. Родился же он 23 сентября, а 2 сентября победил Антония и стал единовластным правителем – он почтил его, сделав началом индиктиона, то есть началом года, благодаря чему сентябрь стал почтен.

81. Аппиан, Дион и другие римские историки рассказывают, что Цезарь, переправляясь из Никополя в Диррахий, попал в страшную бурю, так что даже кормчий отчаялся, не зная, что везет Цезаря, ведь тот прятался под покрывалом, чтобы его не узнали. Открывшись, он сказал кормчему: «Иди на бурю: ты везешь Цезаря и фортуну Цезаря»[443].)

82[444]. Философ Кран, один из тех 7 философов, что прибыли с Евдокией из Афин, попросил у Феодосия [II] разрешения осмотреть статуи на Ипподроме. И увидев так называемого банщика и стоявшего перед ним осла, спросил: «Кто это поставил?» А когда чтец ответил: «Валентиниан[445]», он сказал: «Ох, беда, что человек следует за ослом!» Философы же были следующие: Кран, Кар, Пелопс, Апеллес, Нерва, Сильван и Кирб[446]. Когда же они смотрели на скачущего императора и дивились, император спросил: «Чему вы дивитесь?» Апеллес ответил: «Дивлюсь я тому, что, когда прекратятся Олимпийские игры[447], кони станут наездниками людей». Нерва сказал: «Дурно это для столицы, ибо волшебная статуя (στоιχεῖоν) совпадает с ее значением (στоιχεῖоν)». Сильван, увидев статую, подогнувшую колено (γόνυ)[448], сказал: «Будут после этого бесплодные (ἀγόνατα) годы». Кирб, видя [статую] Демоса, сказал: «О народ (δῆμоς)[449], из-за которого палачи (δήμιоι) будут в изобилии». Кран, увидев статую голого мужчины с шапкой[450] на голове, а перед ней – осла, сказал: «Однажды осел станет как человек», и «О несчастье, что человек не стыдится следовать за ослом!» Пелопс, увидев стартовые решетки для коней, спросил: «Чья это загадка?» Когда же Феодосий ответил: «Константина [I]», тот сказал: «Или философ не настоящий, или император не правдив». Ведь философ увидел некую женскую статую, исписанную с четырех сторон знаками зодиака, и сказал: «О четырехпредельный, от которого будут Константин и беспредельные[451]». А Кар, которого побуждали [высказаться], сказал: «Несчастливым мне все это кажется, потому что если эти статуи, когда их испытают, окажутся правдивы, то зачем вообще Город возник?»

83[452]. При Анастасии [I] философ Асклепиодор, увидев большую статую на Ипподроме, державшую руку у лица, сказал: «О насилие, ведь это все нужды людей сбродили в заботу одного человека!» И кто-то показал ему надпись на мраморе, а он, когда прочел ее, сказал: «Хорошо бы не дожить то того, когда это произойдет, так же как и мне было бы лучше этого не читать».

(84. Феосарий почитается как бог, а особенно чтут его арабы. Его изваяние – это большой четырехугольный необработанный камень высотой в четыре фута, шириной в два, толщиной в один; он покоится на основании из чеканного золота. Ему приносят жертвы и льют кровь жертв – такое у них возлияние. А его храм весь из золота, ведь стены его золотые, и там много приношений. Изваяние его в Петре Аравийской, и там почитают его.[453])

85[454]. Статуи Персея и Андромеды. Из Икония[455] статуя Персея и Андромеды, дочери Василиска: как повествуют, ее отдали в жертву гнездившемуся там змею. Ведь был такой древний обычай отдавать юную девственницу зверю – соответственно, связанная Андромеда должна была быть отдана на растерзание зверю. И вот, вышеупомянутый Персей, придя туда, спрашивает у плачущей Андромеды, почему она рыдает, и она рассказала ему о случившемся. Когда же он присел, <появился зверь>. А Персей, у которго в суме была голова Горгоны, взял ее и, отвернувшись назад, показал зверю ядовитый лик – увидев его, тот издох. Поэтому логист Филодор прозвал город Иконием, ибо Персей показал образ (εἰκών). А изначально имя городу было Дания, затем назывался он Тренодией, но Филодор назвал его Иконием. Там этот Персей и скончался вместе с Андромедой, и вот их обоих поставили над городскими воротами. Эти статуи прибыли при Констанции [II], после завершения Антиохийской церкви, в большую баню Константина и стояли близ Циканистирия[456].

86[457]. У Подземных ворот[458], засыпанных землей, стояла колдовская статуя некой язычницы Фидалии[459]. А когда эту статую убрали, можно было видеть великое чудо: это место сотрясалось в течение длительного времени, так что и император удивился, и крестный ход отправился на это место, и только преподобный Савва[460] смог остановить это своими молитвами.

87[461]. В так называемой Неолее[462], на колеснице у плетеных колонн, стояли женская статуя и алтарь с бычком. Там же и четыре блистающих золотом коня[463], а на колеснице возница-женщина, держащая в правой руке маленькую статуэтку – бегущую фигурку[464]. Одни называют это заказом Константина, а другие – только упряжку, остальное же – более древнее и никак не было изготовлено Константином. Ведь до Феодосия [I] Великого[465] горожане устраивали представление на Ипподроме: все входили со свечами и в белых хламидах, везя одну эту статую на колеснице, до Стамы от стартовых решеток. Совершали же они это тогда, когда праздновался день рождения Города[466]. Там же в виде статуй воздвигнуты на колонных Адам и Ева, Изобилие и Голод.

88[467]. О гавани Неория. В так называемой гавани Неория стоял бронзовый бык огромной величины. Говорят, что раз в году он мычал, словно бык, и происходили беды в тот день, когда он кричал. А при императоре Маврикии его утопили в этой самой гавани[468].

89[469]. О статуях на Халке. Статуи Маврикия, его жены и детей стоят на Халке над богочеловеческим образом Иисуса Христа, поставил же их он сам. А две статуи, протягивающие руки друг другу, прибыли из земли афинян: говорят, что это философы, как сообщает язычник Лигурий[470].

89а[471]. После смерти императора Маркиана[472] жил ученик некоего Евтихия по имени Акат[473], который был диаконом храма святой Евфимии[474]: увидев, что сторонники Евтихия[475] потерпели поражение, он прибыл в крепость Серапион[476], а это была одна из занятых персами, по имени Регий[477]. Он рассказал начальнику крепости Периттию[478] об уязвимости жителей Халкидона[479]. Тот, сразу взойдя на колесницу – такие ведь были у начальников крепости в Регии, – с семьюдесятью тысячами прибывает в Халкидонскую митрополию[480]. А тамошние жители, узнав об этом заранее, убежали в Византий, взяв с собой и честные мощи святой Евфимии[481]. Это была месть Аката[482] за то, что Евтихию не давали Церковь, – навести на нее перса Периттия. Тогда был захвачен персами бог Гелиос, называемый Кроносом, из черненого золота, который стоял в Халкидоне, – его увезли в Персию[483].

90[484]. О статуях у Святого Мокия. При Льве [III] Исавре погибло много древних чудесных зодиаков из-за неразумия этого мужа.

91[485]. Тогда был снят так называемый Тризод[486], находившийся внизу, в углублении у Святого Мокия[487]: при его помощи многие до той поры производили наблюдения за звездами. Там имеются засыпанные землей гробницы язычников и ариан[488] и много других трупов[489].

92[490]. Крепость Панорм[491], с двойной стеной, построил язычник Панорм, смешав железо и медь. А на северных воротах этой крепости стоял влажный с виду стиракс[492] и статуя женщины с двумя головами. Там имело место такое зрелище: однажды, когда крепость охватил пожар и весь город был разрушен до основания вместе со стенами, устояла именно та башня ворот, где стояла статуя. И вообще часто, когда огонь приближался к ее лицу, он, словно гонимый кем-то, отступал назад примерно на 5 саженей от статуи. Но ее захватил Хосрой, персидский тиран[493], и ее доныне почитают в Персии. В том же году[494] Хосрой пленил и Иерусалим, увезя с собой и Честной и Животворящий Крест вместе с патриархом Захарией. Но Ираклий на двадцатом году своего царствования убил Хосроя, а пленников, которых взял Хосрой, вместе с Честным Крестом, вернул на прежние места[495] по споспешествованию и милости Божьей, так как Модест, иже во святых патриарх Константинопольский[496], помог своей молитвой этому случиться.

93[497]. Об Октагоне. В так называемом Смирнии, рядом с Четырехсторонним портиком, имеются под землей, в 10 саженях на север, 9 статуй – это рядом с храмом святого Феодора в квартале Сфоракия. Из этих статуй три[498] – Константина [I] Великого, его жены Фавсты, препозита Илариона и его третьего сына, носившего то же имя Константин [II], но прозванного Крискентом[499]. Как рассказывают хронографы Геродот[500] и Ипполит[501], он был обезглавлен отцом из-за того, что попал под подозрения касательно Фавсты, своей матери. Раскалив баню, он приказал ее сжечь внутри, а своего сына обезглавить без суда, по одному лишь подозрению. Поскольку же и его мать Елена не вынесла казни юноши, который уже был почтен достоинством цезаря, то он закручинился от своего бессудного приговора[502]. Тогда поставил Константин статую своего сына и, опечаленный, каялся и плакал о нем 40 дней и 40 ночей, не омывая тела и не отдыхая на ложе. Сделал же он его статую из чистого серебра, покрыв обильно золотом, и только голову его – из чистого золота, с надписью на лбу: «Мой обиженный сын». Поставив ее, он коленопреклоненно молил Бога за свои прегрешения. А остальные пять статуй – Севера, Арматия, Зевксиппа, Виглентия, построившего квартал Виглентия[503], и Елевферия, построившего дворец около Сената[504]. Все они были поставлены в виде статуй, будучи обезглавлены. А ариане, обнаружив их при Валенте, закопали там эти статуи.

94[505]. О Сенате. В Сенате были поставлены возницы на их повозках и помещены на астрономическом приборе, где стоят статуи Артемиды и Афродиты[506]. У его стержней[507] обезглавливали ариане. А колесницы были закопаны под аркой при императоре Феодосии [I].

95[508]. Двенадцать корзин с остатками [хлебов][509] десять лет пролежали во дворце Сената, а после этого были закопаны под аркой[510].

96[511]. Статуи Святой Софии. В Великой церкви[512], называемой теперь Святой Софией, стояли 427 статуй, по большей части языческих. Среди этого множества были статуи и Зевса, и Кара, отчима Диоклетиана[513], и зодиак, и Селена, и Афродита, и звезда Арктур, поддерживаемая двумя персидскими статуями, и южный полюс, и жрица Афины, вещающая стоящему сбоку философу Герону[514]. А христианских статуй там было мало, около 80, и из многих следует упомянуть лишь некоторые: Константина [I] Великого, Констанция [II], Константа [I], квестора Галена[515], цезаря Юлиана, другого Юлиана, префекта[516], августа Лициния, Валентиниана [I], Феодосия, его сына Аркадия, консулярия Серапиона[517] и три [статуи] Елены, матери Константина: одна из порфирового мрамора, другая, покрытая серебряными пластинками, на бронзовой колонне, а третья из слоновой кости – приношения ритора Кипра[518]. Распределив их по Городу, Юстиниан [I] построил с верой и рвением величайший храм. А искушенные в вышеописанном, обходя Город и ища, находят их в немалом числе[519].

97[520]. Когда стратиг Мананай наголову разбил скифов[521], то удостоился быть почтенным статуей в так называемом Ории[522], который некоторые называют Модием, а это были так называемые Часы[523], где теперь стоят колонны и арка, у дома, называемого теперь Кратеровым[524]. Там стоят и бронзовый модий, и зернохранилище, и две бронзовые руки на стрелках. А касательно Модия нам не следует опустить, что он был установлен при Валентиниане [I][525]. Ведь это тогда был изобретен у жителей Константинополя официальный модий, ибо он привязал его к серебру: серебряным был установлен сперва и солид[526]. Об этом более подробно рассказывает Феодорит[527]. С тех пор сверху установлены бронзовые руки: когда император законом утвердил полный модий, приказав хлебовозам не противоречить этому; при поставке хлеба один из двух корабельщиков, продававший хлеб императору, был обвинен здесь в обмане и потерял у основания Модия правую руку. Поэтому и были установлены руки для покупателей и продавцов, чтобы и те, и другие не противоречили этому указанию.

97а[528]. Поэтому и статуя императора Валентиниана [I] стоит под сводом, держа в правой руке проверочную меру. Ее забрал протиктор Курий[529] во второй год Юстиниана [I][530], чтобы выплатить дань, потому что и она была серебряная.

98[531]. О статуе Артополий. Прибыла в Константинополь статуя прорицателя Менандра[532], которую выставили на Артотириановом доме на обозрение, потому что была эта статуя высотой 15 локтей, а шириной 8 локтей[533]. Поскольку она была <не> отлитой, а выкованной из чистого серебра, благочестивый Маркиан перековал ее на монету и раздал бедным[534].

99[535]. Стратиг Ардавурий при благочестивом Льве [I], найдя во фракийских краях статую Геродиана[536], очень горбатую[537] и толстую, в гневе ее разбил. Разбив же ее, он нашел таланты золота – 133 литры[538], – о чем спешно сообщил императору. Но он был тем казнен и в мучениях сказал: «Никто, примешав золото к свинцу[539], не получал такого наказания, какое устроил мне этот горбатый император». Поэтому и те, кто проходил мимо этого места – особенно любомудрые мужи, – приписывали смерть Ардавурия не прежним его злодеяниям, но разрушению статуи Геродиана, когда и Аспар вместе с ним нашел свой конец[540]. Статуя же Аспара, сидящего на боевом коне в броне, сохраняется доныне в районе Тавра, как это можно видеть[541].

100[542]. На Форуме справа, в восточной части, [Константин I] разместил статуи: 12 порфировых и 12 сирен – этих сирен многие называют морскими конями, а были они позолочены[543]. В наши же времена их видно только семь, а три из них поставили в районе Святого Маманта[544], но остальные сохранились.

101. Бронзовая Фортуна Города с модием[545] стоит на восточной арке: говорили, что Михаил [I] Рангаве отрубил этой статуе руки, чтобы партии цирка не могли одолеть императоров.

102[546]. О Форуме. Следует знать, что крест посередине, на котором читается «свят, свят, свят», поставлен распорядителем Форума. Там же сохраняются и статуи двух скороходов[547], и Константина [I] и Елены, справа и слева. На восточной арке форума Константина покрытый серебром крест с круглыми яблоками на концах, какой видел он в небе. А позолоченные [статуи] – это его сыновья.

102а[548]. Страшная статуя слона стояла в левой части, рядом с большой статуей: она явила там удивительное зрелище. Ведь из-за случившегося землетрясения он упал и потерял одну из задних ног. А солдаты префекта – ведь по обычаю именно они охраняли Форум, – сбежавшись, чтобы поднять слона, обнаружили в нем человеческие кости от обеих сторон [скелета] и маленькую дощечку[549], у которой наверху было написано:

От {Афродиты} священной я девы, и умерши, не удаляюсь[550].

104[553]. О Милии. На так называемом Милии стоит статуя Феодосия [I] на бронзовом коне. В руке он держит яблоко, другую статую в виде мужчины и венок[554]. Воздвигнув ее, он раздал Городу много хлебных пайков. А восемь колонн и базы, равно как и восемь колонн Артополиев, Цикаларий и Халки, несут на себе много рельефов, которые он для украшения позолотил.

104а[555]. О Галерее. Конные статуи в Галерее – это всё род Грациана, Феодосия [I] и Валентиниана. Среди них и статуя кривого Фирмиллиана, поставленная для смеха, – она сохраняется до сего дня[556].

105[557]. О Ксиролофе. Ксиролоф прежде некоторые называли зрелищем, ведь на нем и 16 витых колонн, и составная Артемида, и многие другие [статуи] на арках[558]. Наконец, он был назван Форумом Феодосия [II] и существовал до Константина [V] Копронима[559].

106[560]. Образы Митрофана, Александра и Павла были сделаны на досках Константином [I] Великим[561], и стоят они рядом с большой порфировой колонной, с востока. После своей победы ариане[562] предали их огню под сводом Милия вместе с изображением Богородицы и Самого младенчествующего телом Иисуса, как передали нам хронограф Анкириан в своем «Декалоге»[563] и Анастасий[564].

107[565]. Святой Агафоник был возобновлен в первый раз Анастасием [I], а во второй раз – Юстинианом [I] Великим. В этом храме семь патриархов епископствовало в течение пятидесяти лет[566], и императоры носят там венцы[567]. По какой причине он был переделан {из-за гнева}, неизвестно. Был же и огромный дворец рядом с этим храмом, а Тиверий I переделал его, разрушившийся, в нынешний дворец[568].

108[569]. Западные стены[570], у Великих[571] ворот, были возобновлены при благочестивом Льве [I] Великом. По этому поводу служили литанию и восклицали сорок раз: «Господи, помилуй», а партия Зеленых кричала: «Лев Константина и Феодосия крепко превзошел»[572]. Ибо [Лев] установил такой закон – святое воскресенье почитать отдыхом от трудов, ведь до него все в этот день трудились.

109[573]. А морские стены были возобновлены при Тиверии [II] Апсимаре, ведь до него они были в большом небрежении. Второй же раз они возобновлялись при Феофиле.

110[574]. О Святом Мокии. Следует знать, что Святой Мокий впервые был построен Константином [I] Великим рядом с местом, где жило великое множество язычников. Был там храм Зевса, и из его камней он построил церковь. А во дни Феодосия [I] Великого ариане были изгнаны из святых церквей и, придя в храм святого Мокия, возжелали его и попросили у императора разрешения остаться там, что и случилось. Итак, тотчас ариане восстанавливают этот храм, и хвалятся они им семь лет, а затем, на седьмой год, он падает, как рассказывают, во время их богослужения, причем погибло много ариан[575]. Во дни же императора Юстиниана этот храм был восстановлен[576] и стоит до нашего времени.

IIa. О Соборах[577]

Собор в Никее, при святом Константине. Первый Собор произошел в Никее Вифинской при Константине [I] Великом[578], когда собрались триста восемнадцать святых отцов и Сильвестр, папа Римский. Они низложили Ария, который был первым пресвитером Александрии, ведь он говорил, что Господь наш Иисус Христос – обычный человек. Тогда же обратились ко Христу иверы и индийцы. При нем прибыли и мощи святых апостолов[579]. Хотел он и отменить так называемую золотосеребряную подать, которую Город перенял от старого Рима.

2. Второй Собор. Второй Собор при Феодосии [I] Великом[580] в Константинополе, 150 святых отцов, а также Дамаса, папы Римского, Нектария Константинопольского и Григория Богослова, против духоборца Македония. Ведь он говорил, что Святой Дух не Бог, но чужд Божеству. Собор сделал и такую добавку в Символ Веры: «И в Духа Святого, Господа и Животворящего». При том же Феодосии Великом были положены мощи Терентия и Африкана в храме святой Евфимии[581], а мощи пророка Самуила прибыли в Город при Аркадии, его сыне, и были положены в Эвдомском храме[582]. В то время патриархом был Аттик, который положил их, как было сказано, в Эвдоме.

3. Третий Собор. При Феодосии [II] Младшем был третий Собор, в Эфесе, двухсот святых отцов, для низложения Нестория. Ведь тот говорил, что Христос – обычный человек. Собравшись, они анафематствовали его и окончательно провозгласили и изложили непоколебимую веру в Божество, вечно воспеваемое в Троице.

4. Четвертый Собор. При Маркиане и Валентиниане [III] состоялся четвертый Собор, в Халкидоне, шестисот тридцати святых отцов, Льва, папы Римского и Анатолия Константинопольского, против Диоскора, патриарха Александрийского, и архимандрита Евтихия. Ведь те отрицали воплощение Господа нашего Иисуса Христа и выдумывали, что Его тело призрачно.

5. Пятый Собор. При Юстиниане [I] Великом состоялся пятый Собор в Константинополе, ста шестидесяти святых отцов и Евтихия, архиепископа Константинопольского. Они ниспровергли неразумных Оригена, Евагрия и Дидима. Ведь те злословили, что тела наши не воскреснут и что ощущаемый чувствами рай не был создан Богом и не существует, а также что не был создан в теле Адам, что будет конец наказанию и что бесы вернутся в свое прежнее состояние.

6. Шестой Собор. При Константине [IV], Ираклии и Тиверии[583] {его сыне}[584] состоялся шестой Собор, ста пятидесяти святых отцов, при Агафоне, папе Римском, против Кира Александрийского, Сергия и Пирра, Петра и Павла, бывших епископами Константинополя. Те дерзали говорить, что одна воля и одна энергия у Господа нашего Иисуса Христа и после воплощения, желая по неразумию разрушить союз православия. Присутствовали там, как говорит[585], и Макарий, Антиохийский законодатель, и Исидор, его ученик.

7. Седьмой Собор, при Ирине. При Ирине[586], матери Константина [VI] Слепого, состоялся седьмой Собор святых 308 отцов, при Тарасии, патриархе Константинопольском, в городке Никее, для низложения Феодосия. Там они издали определения святой веры.

8. Восьмой Собор, при Феодоре и ее сыне Михаиле. При августе Феодоре, после смерти Феофила, ее мужа, и при ее сыне Михаиле [III][587] состоялся восьмой Собор, в Константинополе – [Собор] Православия. Его прославляют и до сего дня.

1. Константин [I] Великий построил старую Святую Ирину, базилику Святой Софии, Святого Агафоника и Святого Акакия. А Святых Апостолов построила его мать вместе с ним: они возвели базилику с деревянными перекрытиями и императорский мавзолей, где лежат и они сами.

2. Святого Мину и Святого Мокия он обнаружил служащими как идольские храмы. И Святого Мину он оставил как есть, только убрал оттуда статуи и назвал таким именем, а окончательное его здание[588] построили через 169[589] лет Пульхерия и Маркиан, вместе с [дарованием ему] имений и священной утвари.

3. Святой Мокий был в два раза больше размером, чем сейчас, но Константин [I] Великий и его мать Елена отрезали две трети храма и поставили престол. Поскольку же там был казнен святой Мокий[590], то он построил храм в его честь и перенес туда его тело.

4. Святая Елена построила Вифлеем[591] и Гастрии. Называются же они Гастриями потому, что, привезя из Иерусалима Честной Крест, она внесла его через Псомафейские ворота, а найденные над Крестом лилии, листья, цветы имбиря, васильки, розы, майоран и бальзамы посадила в горшках (γάστραι), чтобы сохранить их. И, устроив там свое жилище, она назвала это место Гастриями и построила обитель[592].

5. Псомафейский дворец[593] и гирокомий построила святая Елена, равно как и Святого Феодора в квартале Клавдия.

6. Святого Иулиана построил Урвикий, приставленный к строительству [Города], на свои средства: там был римский лагерь.

7. В так называемом Алониции были дворцы, построенные Константином [I] Великим, плохонькие – чтобы только разместить самых видных римлян[594]. Там и Феодосий [I] Великий, когда был еще бедняком и прибыл в Константинополь, разместился вне дворца, у скорняка Руфина, у подножья колонны Тавра. А этот Руфин позднее, при Феодосии, стал магистром[595], после чего и построил Руфинианы.

8. Константин [I] Великий построил Манганы для императорских мастерских. Названы же они были Манганами потому, что там хранились военные приспособления (μάγγαναι), книги по инженерии и осадные орудия.

9. Константин Великий построил всехвальный храм святой Евфимии у Ипподрома, почтив его ценными материалами[596]. По прошествии же 442 лет[597], когда пришел богомерзкий [Константин V] Копроним, он превратил его в склад оружия и навозный сарай, а мощи святой вместе с ракой бросил в морскую пучину[598]. Но через 37 лет благочестивейшая властительница Ирина Афинянка снова его отстроила[599] и, найдя мощи, перенесла их туда.

10. Желая основать Город, Константин [I] Великий, которому предстояло заложить его основание и размерить город, пошел пешком со своими вельможами. И когда он подошел к Форуму, говорят ему начальники: «Положи здесь конец стене». А он ответил: «Пока не остановится мой проводник, не заложу я фундамент». Ведь он один видел ангела[600]. Дойдя же пешком вместе со всем сенатом до Эксакиония, он увидел, что ангел воткнул там свой меч, указывая остановиться там. И поэтому он заложил там стену.

11. Форум[601] построен круглым по подобию Океана.

12. Там есть и бронзовые солнечные часы, которые привезли из Кизика.

13. Святой Андрей у Стратигия[602]. Обнаружив у Стратигия тюрьму Византия, Константин [I] и сам держал там под стражей ожидающих наказания. Простояла же она 283 года, до царствования Фоки Каппадокийца[603].

Св. Евфимия у Ипподрома. Реконструкция и план

14. Нынешняя тюрьма-преторий[604] была домом вдовы патрикия, по имени Маркия. Но из-за того, что тюрьмы были душными и находившиеся там не выдерживали мрака и зловония, она продала его императору Фоке, и тот превратил его в преторий[605].

15. И Нумеры, и Халку построил также Константин Великий, и, поскольку были они заброшены, превратили их в тюрьмы во времена Ираклия и его преемников.

16. Святого Филимона построил патрикий Евдоксий, префект при Константине [I] Великом[606].

17. Святой Анастасий, как рассказывают, был построен Ириной и ее сыном, когда святой Анастасий был умучен во времена Ираклия, через 290 лет после Константина [I] Великого[607].

18. Святого Прокопия у Хелоны[608] и Святого Акакия у Эптаскала построил иже во святых Константин [I] Великий, а Юстиниан [I], строитель Великой церкви, украсил Святого Акакия.

19. Так называемый Месолоф находится между семи холмов: в одной части Города три холма и в другой – три, а посередине он. Простецы же зовут его Месомфалом.

20. На так называемой Халке есть бронзовая статуя Господа нашего Иисуса Христа, поставленная Константином [I] Великим[609], но Лев [III], отец [Константина V] Каваллина, снял ее[610]. А мозаичная икона Христа, которая видна теперь, установлена Ириной Афинянкой[611]. Бронзовая статуя простояла 415 лет[612]: от нее и кровоточивая женщина исцелилась, и другие чудеса совершились во имя Христово.

21. Богородица в квартале Евгения была домом патрикия Евгения во времена Феодосия [I] Великого[613], и он перестроил его в храм Богородицы[614].

22. Богородица в так называемом квартале Урвикия построена другим патрикием Урвикием, стратилатом Востока, бородатым[615], который написал трактат по военному делу во времена Анастасия [I] Дикора, через 180 лет после основания Константинополя[616]. Его дом был в квартале Хамена, а другой дом – у Стратигия.

23. Место, называемое кварталом Протасия, было названо по вышеупомянутому Протасию[617]. А нынешняя церковь Святой Богородицы построена императором Юстином [II], мужем Софии Прокаженной, бывшим куропалатом и племянником Юстиниана [I] Великого, когда от Протасия до строителя Юстина прошло 252 года[618].

24. Храм Архангелов в квартале, который ныне именуется Стира, получил свое прозвание от бесплодной (στείρα) женщины, которая имела сан патрикии[619]. Во времена Льва [I] Макеллы это была маленькая молельня, а это место было так названо по женщине. После ее кончины[620] прошло 75 лет, и построил храмы Юстиниан, строитель Великой церкви[621]. А когда через 338 лет они рухнули от землетрясения[622], возобновил их император Василий [I]: взяв тогда бронзовую чашу со Стратигия, он поставил его там[623]. Он также расплавил Конопий[624], который представлял собой статую с изображениями комаров, мошек, мух, блох и жуков[625].

25. Святой Иоанн в Аркадианах построен Аркадием[626], отобравшим из горожан шесть тысяч человек, чтобы они служили ему во время процессий, то есть торжественных шествий[627]. Назвал же он это место Аркадиаками[628], ведь очень любил его и благодетельствовал ему.

26. Так называемые Топы близ Святого Лазаря. После того как друнгарий и патрикий Василиск восстал против императора Зинона на втором году и десятом месяце его правления, прогнал его и владел царством два с половиной года, Зинон вернулся с мощным войском из Антиохии Великой и спокойно вошел в Город благодаря тому, что предал войско Василиска Арматий[629], сочувствовавший Зинону, а Василиск бежал со своей женой и детьми в старую Святую Ирину[630]. Зинон же постановил, чтобы судьи сидели на тронах священного чина и сената. И когда все сели там, то осудили Василиска и сослали его в крепость Лимны – деревню в Каппадокии[631]. Поскольку же дверь была запечатана, то от голода, жажды и холода они предали свои души. И оттого это место было названо Топы («места»), так как сидели там судьи и священнослужители[632]. Дотуда простирались здания триклиниев, построенные Константином Великим[633].

27. Одиги были построены Михаилом [III], которого убил Василий [I][634]: вначале это была молельня, и много слепых прозрело у тамошнего источника[635], и много чудес совершилось.

28. Богородицу у Каравиция построил Михаил [III]. А названа она так потому, что была вдова во времена Феофила, его отца, и его препозит Никифор присвоил ее огромный корабль – кубару. Эта женщина, долго взывавшая к Феофилу, осталась без возмещения ущерба, так как препятствовал ей Никифор. Отчаявшись, она обратилась к неким шутам с Ипподрома, и они пообещали ей возместить все посредством некой хитрости. Снарядив маленький кораблик (καραβίτζιν) с парусом и поставив его на телегу с колесами, во время «овощных» скачек[636] шуты остановили ее перед императорской ложей, крича один другому: «Открой рот, проглоти это». Когда же другой ответил: «Не могу я этого сделать», снова сказал первый: «Препозит Никифор проглотил полный груза корабль вдовы, и ты не можешь съесть этот?» Так они действовали и говорили, чтобы рассказать императору о корабле вдовы. Поняв это, император спросил: «Эта женщина не получила решения по своему делу?» Тогда эта женщина припала к нему (ведь она стояла на ступеньках), и, страшно разгневавшись, император приказал протоспафарию и префекту Феодору, по прозвищу Мигиарий[637], наполнить Сфендон деревом и хворостом, схватить препозита и сжечь его тотчас в одеянии, что сразу и было исполнено[638]. И эта женщина получила обратно свое имущество, а также многое из его состояния[639]. А из-за того, что жила эта женщина там в мраморном доме в квартале Мавриана, это место прозвали Каравиций[640].

29. Циканистирий построил Феодосий [II] Младший, но маленький. А сводчатую конюшню построил Михаил [III], сын Феофила, украсив ее роскошными мраморами. Василий [I] перенес Циканистирий, а Михаил расширил. <А в наши времена его еще больше их расширил Константин [X] Дука, построив также Большой Триклиний, ипподром и один из покоев[641].>

29а. Новую церковь, Богородицу на Форуме[642], [храм] в квартале Стира[643] и Святого Диомида построил император Василий.

30. Святого Феодора в квартале Сфоракия построил патрикий Сфоракий[644] во времена Аркадия и Феодосия [II], его сына. В одну из частей церкви, в столп он заложил три кентинария золота, и прошло 133 года. А во времена Маврикия сгорела часть храма, и тот восстановил ее, построив также храм святого Георгия. В царствование Льва [VI], сына Василия [I], некий римлянин прибыл, чтобы помолиться в храмах Города, увидел каменные латинские буквы на столпе и, поняв их смысл, сообщил императору, а тот дал ему денег и сделал его иллюстрием, выделив ему 30 литр золота[645]. А Предтечу у его апсиды построил Сфоракий.

31. Четырехсторонний Октагон, где восемь портиков, то есть сводчатых помещений, был Вселенским училищем. И императоры советовались с ними [его преподавателями] и ничего не делали без них – поэтому-то и выходили из них патриархи и архиепископы. Он был близ Базилики и простоял 414 лет[646], до десятого года Льва [III] Сирийца, отца Каваллина. Отвергнутый же божественной милостью и удалившись от Бога, он из-за того, что монахи не разделяли его суетных замыслов, исполнился гнева и, собрав хворост и дрова, сжег там шестнадцать монахов-преподавателей[647].

Мартирий ап. Филиппа в Иераполе Фригийском, аналог Октагона в Констнатинополе. План

32. Святая Богородица в Халкопратии. Прежде, при Константине [I] Великом, здесь жили иудеи, были же они там 132 года и торговали медными товарами[648]. А Феодосий [II] Младший изгнал их из этого места и, очистив местность, построил храм Богородицы. Когда же храм разрушился от землетрясения, бывший куропалат Юстин [II] построил его и пожаловал ему неотчуждаемые имения.

Халкопратийская базилика. План

33. Святой Иоанн в так называемом квартале Илла был домом магистра Илла, который с великой славой занимал много должностей во времена Льва [I] Макеллы и Зинона. Этот Илл, став узурпатором и собрав 70 тысяч человек в Антиохии Великой, восстал против Зинона. А Зинон послал магистра Лонгина, своего брата, со множеством воинов, и в завязавшейся близ Антиохии битве победил Илл и порубил войско Лонгина, так что тот один спасся и добрался до Антиохии. Илл правил тогда весьма насильственно. Зинон же послал патрикия Иоанна, по прозвищу Кирт, со скифами и македонянами в Селевкию, и в сражении потерпели поражения сторонники Илла, а сам он, убежав в некую крепость, был предан своими близкими людьми и обезглавлен Иоанном. Схватив также и его командиров, он вместе с его головой внес в Константинополь и их головы на копьях. Длилась же узурпация Илла 28 месяцев[649].

34. Так называемый Фоколисф был назван так по следующей причине. Одни рассказывают, что, когда император Фока садился на коня, его конь споткнулся там и упал, и потому это место было названо Фоколисфом («скольжением Фоки»)[650], как рассказывает Панодор Египетский[651]. Философ же Феодор Фиванский[652] говорит, что до Константина Великого это место находилось вне Византия, и там было много разбойников, которые убили многих византийцев, а Константин [I] Великий, победив и основав город, узнал о них и, учинив большой розыск, обнаружил их там и схватил. И он казнил их, повесив на рогатках (φоύλκα), отчего и было прозвано это место Фулколистом («казнью на рогатках»).

35. Святая Фекла в Контариях. Когда Гем, царь Фракии, подошел к Византию, византийцы нарубили там копий (κоντάρια), и поэтому место так названо. Константин [I] Великий построил там храм Богородицы, а бывший куропалат Юстин [II] увеличил его красоту и размеры, и был он назван храмом святой Феклы[653].

36. Архистратиг в квартале Адды построен тем же Юстином [II][654], а свое имя он получил от магистра Адды[655], который построил там дом, <а прежде это был храм святого Фомы, называемый Амантиевым[656]>.

37. Гавань Софии построил тот же Юстин [II] в честь своей жены Софии. А до того, как построил он гавань, был там крытый портик, который построил Константин [I] Великий, и приходили туда философы: западные, фиванские, афинские и элладские, и дискутировали там с константинопольскими. Простоял он до Юстина, и всегда побеждали там западные. Побежденные же при Юстине, они больше не приходили до сего дня[657]. А по прошествии четырех лет[658] случилось так, что августа София стояла на террасе дворца и, увидев, как корабли бьет в море шторм, от жалости начала рыдать. Войдя к императору, своему мужу, она стала просить его, чтобы он дал ей достаточно золота для устройства гавани. Склонившись к ее просьбе, он приказал патрикию и препозиту Нарсесу[659] и протовестиарию Троилу[660] построить гавань – вырыв большую яму, они построили ее. Поэтому она и получила прозвище Софийской[661], <так называемая гавань Софиан. Ее, затянувшуюся от времени, раскопал и обновил теперь сиятельнейший из императоров, истинная гавань Православия, наш самодержец господин Андроник [II] Комнин Палеолог. Ведь, расчистив эту гавань, расширив ее и сделав глубже, он построил также достославную ограду и укрепил гавань железными воротами, распорядившись, чтобы императорские триеры пребывали там свободными от нападения и не подвергались шторму. Это представляется для Города делом величайшим и достойнейшим любования[662]>. А посреди гавани построил он 4 статуи на 4 колоннах: Софии и Аравии, своей племянницы, императора Юстина и Нарсеса, приставленного там к работам, <из которых две были убраны Филиппиком, а на них были письмена касательно будущего[663]>[664]. После основания Константинополя прошло 252 года, когда была построена эта гавань.

38. Так называемый старый Вукин («труба»). В старые времена там были трубы над стеной. Стена внизу была полая, как цистерна, и всякий раз, когда дул сильный южный или северный ветер, от морских волн, которые бились об стены, поднимались сильные ветры, и была слышна мелодия сирен: одной башне отвечала та, что напротив[665]. Всякий раз, когда собирался выступить ромейский флот, он собирался там, и после звука башен играли трубы на кораблях, и тогда отчаливали.

39. Святые Сергий и Вакх. Гавань в так называемом квартале Ормизды[666] была маленькой: туда приставали суда до постройки гавани Софии, но за долгие годы она от небрежения обмелела. Там жил Юстиниан [I] Великий, строитель Святой Софии[667], – то место, где располагался его покой, он назвал именем Сергия и Вакха[668]. Был же тогда там храм святых Апостолов, когда получил он оракул у подножья трибун, после того как устроил резню на Ипподроме.

39а. Гавань Юлиана[669] была названа так потому, что так звали построившего ее консулярия.

40. Святого Платона построил Анастасий [I] Дикор в начале седьмого тысячелетия[670], а десять рельефных колонн он привез из Фессалоники: восемь стоят в самом храме, а две поставлены в Халке Романом [I] Старшим[671].

41. Так называемый Диигистей[672]: встарь там совершались собрания двух цирковых партий. Был там огромнейший триклиний, и когда главы партий хотели устроить выборы, то собирались там[673]. Простоял он пятьсот лет. Когда августа Феодора, жена Феофила, отправилась во Влахерны, ее конь поскользнулся в портике перед нартексом храма[674]. И возвращаясь обратно и поскользнувшись там, она, будучи беременной, получила откровение и построила храм святой Анны[675].

42. Место Мавриана. Когда император Маврикий был еще патрикием и экскувитором, там был его дом. А после его воцарения это место было прозвано кварталом Мавриана[676].

43. Храм святой Анастасии Римлянини, находящийся у квартала Мавриана, построил преподобный Маркиан[677] на деньги Аспара[678], казненного Львом Макеллой. Собираясь построить храм в Псифах, где продавали среди прочего тессеры для мозаик, он купил этот участок за две тысячи номисм, так как это место было отвратительным, а также из-за найденной там надписи Григория Богослова, написанной за 100 лет до этого и гласившей: «Обновится храм этот красотой и размером – твердо я знаю: говорит мне это Дух Святой»[679]. Ведь раньше он был маленькой молельней. Были же у Святой Анастасии деревянные перекрытия, а Василий перекрыл ее золотой крышей[680].

44. Точно так же и Святую Ирину в Пераме этот преподобный Маркиан заложил и завершил, ведь прежде она была капищем[681]. Он же построил там и больницу.

45. Святого Феодора в Карвунариях построил патрикий Иларион[682] во времена Льва Макеллы.

46. Святые Сорок Мучеников были раньше тюрьмой-преторием. А Тиверий [I] Фракиец вместе со своей женой Анастасией, выпустив заключенных, очистив место, разметив [план здания] и привезя материал, заложил фундамент и возвел [стены] на высоту четырех локтей. Закончил же его император Маврикий, его зять по его дочери Константине, который, придя к власти, завершил храм и освятил его[683].

47. Сиротский дом Святого Павла построили Юстин [II] и София[684], равно как и Преподобного <Зотика в Девтере>. И он постановил, чтобы прокаженные находили там кров и получали пайки. Наблюдал же за его постройками протовестиарий Зотик[685].

48. <При Констанции [II], сыне Константина [I] Великого, патрикий и протовестиарий Зотик строит в Константинополе жилища для братьев, предоставив им достаточно питания и одежды. Поэтому, привязанный Констанцием к диким мулам, которых били стрекалами и заставляли бежать, он окончил жизнь[686].>

49. Квартал Карпиана построил патрикий Карпиан[687] во времена Константина Погоната, сына Ираклия[688].

50. Квартал Васса построил патрикий Васс[689], поскольку там был его дом во времена Юстиниана, строителя Святой Софии. Начав враждовать с ним, императрица Феодора, жена Юстиниана [I], стянула ему голову шнуром, и у него вылезли глаза[690].

51. Святой Артемий в Оксии. Храм Предтечи построил Анастасий [I] Дикор, бывший силенциарий из Диррахия. Ведь когда он был еще протоасикритом, то жил там. А после того как там положили мощи святого Артемия, храм был назван так.

52. И Архистратига у Святого Иулиана точно так же построил Дикор, потому что, когда он прибыл из Диррахия[691] мальчиком и учился грамматике в Константинополе, то жил там.

53. Святой Прокопий в так называемом Кондилии прозван так по следующей причине: когда ехал верхом Константин [IV], отец Юстиниана [II] Безносого, споткнулся (ἐκоνδύλισεν) там его конь и упал[692].

54. Святой Иоанн Предтеча в так называемых Кинфилиях. Там кузнецы делали гвозди, которые называют кинфилиями[693].

55. Храм святых Сорока Мучеников в Константианах построили Анастасий [I] и Ариадна. А после того как прибыли мощи святого первомученика Стефана, то были положены там, и построил он другой маленький храм и называл его Святым Стефаном[694].

56. Квартал Мегефии построила госпожа Мегефия во времена Тиверия [I] Фракийца.

57. Святого Полиевкта построила Юлиана, дочь Валентиниана, строителя водопровода[695]. Построила же она его за 4 с половиной года, причем мастера прибыли из Рима. Она была сестрой жены Феодосия [I] Великого[696].

58. Квартал Понолита («исцелителя страданий») был прозван так потому, что там совершалось много исцелений, и многие исцелялись от болезней.

59. Пресвятую Богородицу в квартале Ареобинда построил Петр, магистр и куропалат, брат императора Маврикия, – поскольку во времена могущественнейшего Юстина [I] Фракийца там был дом Ареобинда, то от него это место и получило свое прозвание[697]. А церковь и баня были построены через 92 года после этого Ареобинда[698].

60. Святую Евфимию в квартале Олибрия начала строить богомерзкая Евдоксия[699] и возвела над землей ее основания на два локтя. И когда умерла она горькой смертью, остался он незаконченным. Был же там дом магистра Олибрия Римлянина[700], и он завершил храм[701], украсив его ценными разноцветными мраморами, освятил его и дал ему много имений[702].

Столп из Св. Полиевкта у собора Сан-Марко в Венеции

61. Квартал Арматия был домом Арматия[703], магистра во времена Зинона Кодисея[704]: он и предал войско Василиска, но был казнен по настоянию Зинона на витой лестнице, ведущей в императорскую ложу Ипподрома.

62. Цистерну Крии, дом престарелых и баню в квартале Арматия построил Стефан, спальничий императора Маврикия[705], через двенадцать лет[706].

63. Так называемые Прасины прозваны так потому, что была там конюшня [цирковой партии] прасинов («Зеленых»). А дом престарелых построили там Маркиан с Пульхерией. Артавасд же, поднявший мятеж против Каваллина, правивший три года и ослепленный, пожертвовал туда неотчуждаемые имения и священные предметы, ибо там был его дом. Итак, Артавасд был через 280 лет после строительства дома престарелых[707].

64. Так называемая Зевгма. Когда было принесено тело первомученика Стефана, там запрягли мулов, и везли они тело до Константиан – поэтому это место было прозвано Зевгма («упряжка»)[708].

65. Святые Бессребреники у Зевгмы были построены патриархом Проклом, учеником Златоуста, во времена Феодосия [II] Младшего.

66. Святой Илия у Петрия. Поскольку гвардия и войска собрали много золота, когда император Зинон вернулся из Персии[709], то он вместе с Ариадной оказал им содействие, и построили они большой храм, потому что этот [святой] явился ему в походе.

67. Святую Евфимию Петру построили Анастасий [I] Дикор и Ариадна.

68. Старческий дом Гирагафии у Петрия[710] построила дочь патрикия Петра по имени Агафа, очень красивая старуха, – это был ее дом. Прозвана же она была Гирагафой («старой Агафой») за то, что хранила свою девственность много лет, а совратил ее Константин [V] Копроним, дав ей много денег. И во время скачек народ кричал: «Агафа состарилась, а ты ее обновил!»[711] А она втайне почитала святые иконы, как православная. По завершении же старческого дома богомерзкий Копроним, собрав святые Божьи образы, сжег их там.

69. И в Святом Иулиане, где было жилище почтенных и преподобных монахов, он[712] точно так же сжег вместе с храмом и их самих за то, что не согласились они с его мерзостным учением. А расплавившийся от этого свинец с церкви стек до Софийской набережной[713]. Стояла же там под аркой бронзовая куропатка[714], поставленная Константином [I] Великим.

70. Квартал Антиоха был домом патрикия Антиоха[715], препозита и советника императора Аркадия, который со славой занимал множество должностей. Будучи очень богатым, он умер в бедности из-за несправедливости, показавшись всем обманщиком[716].

71. Святые Исайя и Лаврентий были построены Маркианом и Пульхерией. А святое тело пророка Исайи привезли из Иерусалима[717].

72. Квартал Дексиократа был домом патрикия Дексиократа[718] во времена Феодосия [II] Младшего. Там он построил и храм, и старческий дом.

73. В квартале Кариана храм и старческий дом построил император Маврикий, вместе с портиками. А был там дом патрикия Кариана[719], и от него это место получило свое название.

74. Большой Влахернский храм построили Маркиан и Пульхерия[720], украсив его ценными разноцветными мраморами. Ведь на этом месте росли папоротники (βλάχνα), которые срезали, а затем там построили храм; или потому что это место было полно ям и было названо Влахернами или Лакернами («ямистыми»), так как там было много воды[721].

Влахернская базилика. Реконструкция К. Манго

75. Святую Раку построил Лев [I] Макелла[722], потому что в его времена явилось много знамений от Богородицы и произошло множество чудес. Он же построил и купальню[723] и даровал [храму] много имений, утвари и золотых и серебряных предметов. Находились же [Влахерны] за воротами, а при Ираклии были обнесены стеной, так как там произошло много чудес и видений Святой Богородицы.

76. Хрисовалант был домом Николая, доместика Востока[724] и патрикия. И он построил два храма: Архистратига[725] и Святого Пантелеимона. А когда он задержался в походе, супруга изменила ему. Вернувшись в Город, узнав об этом и застав их вместе, доместик разрубил их на части. Но позже, вспомнив о Страшном Суде, он построил эти храмы. Когда же дошел он до конца строительства и растерялся, [где же взять] столько золота, явился ему во сне ангел с такими словами: «Отправляйся в место близ цистерны Аспара и найдешь там сто литр золота (χρυσίоυ) в кошеле (βαλάντιоν)»[726]. Найдя его, он приказал назвать это место так.

77. Монастырь Евфросинии в Ливадиях был построен Ириной Афинянкой, но был маленьким и убогим. А Михаил, сын Феофила, начав враждовать со своими матерью и сестрами, удалил их из дворца, поселил там и сделал монахинями, одарив обитель и дав ей много имений. По его сестре Евфросинии она и названа так[727].

78. Святой Григорий у Ксирокипа был построен во времена Феодосия [I] Великого[728] одним патрикием.

79. У Святой Анны, называемой Девтером, на колонне стояла статуя Юстиниана [II] Безносого. Статую эту снял кесарь Варда, дядя Михаила [III], и уничтожил ее[729]. А место это было названо Девтером, вот почему. Юстиниан был сослан в Херсон[730] патрикием Леонтием и провел там десять лет. Но убежав к Тервелю, предводителю болгар, он взял себе в жены дочь Тервеля по имени Феодора[731]. И получив от того 15 тысяч войска, он пришел к Городу[732], но, не принятый, вернулся в старую Петру, прошел по акведуку, вышел внутри Города у основания колонны и снова овладел Городом, а это место было названо Девтером («вторым»)[733]. Тогда он построил храм святой Анны, потому что его жена была беременна, а святая явилась ей в видении[734]. Но и омофор святой, и святое ее тело были принесены в Город при нем[735].

80. Монастырь Митрополита был построен Юстинианом [II], а прозван он так потому, что там был дом митрополита[736].

81. Святого Романа построила святая Елена, а близ нее – Святую Раку, и явила и положила мощи там пророка Даниила, святого великомученика Никиты и остальных пророков, которые лежат там[737]. Поэты Иосиф и Феодор Студит[738], его брат, обитали там и писали каноны во времена Льва [V] Армянина[739]. Поэты Иосиф и Феодор жили через 500 лет после строительства этого храма[740].

82. Монастырь святого Карпа и Папила построила святая Елена[741] с использованием разноцветных мраморов, как подражание Гробу Христову, и пожаловала ему имения.

83. Цистерну Вона построил Вон, магистр Ираклия, и там был его дом[742].

84. Мокисию[743] построил Анастасий [I] Дикор[744], а когда он строил ее, в Городе был голод: модий [пшеницы] стоил номисму. Назвали же ее партии цирка так потому, что рядом Святой Мокий.

85. Святого Луку, где хоронят умерших, построила Ирина Афинянка – триклинии и храм святого Луки, чтобы даром хоронить бедняков. Ведь будучи весьма благочестива и любя добродетель, она устроила много старческих и странноприимных домов и приютов для бедняков, а также ослабила тяжесть налогов. Три главные вещи построила она для смерти, <жизни и здоровья: для смерти она построила усыпальницы> для чужестранцев, для жизни построила триклинии Ламии у пекарни[745], а для здоровья построила приют, называемый Ирининым.

Св. Карп и Папил. План субструкций

86. Святого Диомида построил Константин [I] Великий[746], а император Василий [I] за то, что получил там предсказание[747], сделал его еще больше, украсил и пожаловал ему много имений.

87. Студийский монастырь построил патрикий Студий[748] во времена Льва [I] Макеллы, пожаловал ему много имений и поместил там тысячу монахов[749].

88. Так называемые ворота Емилиана были близ Святого Емилиана и потому назывались так. Была там маленькая молельня, а когда привезли жезл Моисея, Константин [I] Великий встретил его пешком и положил там. И построил он там храм Богородицы, и потому это место было названо Равдом («посохом»). Расширил он и Святого Емилиана[750], а затем перенес святой жезл во дворец[751].

89. Во дни Феодосия [I] Великого привели маленького слона из Индии и воспитывали там в домах, а как случились скачки, повели его туда. Когда он проходил через Милий, один меняла в шутку ударил его там палкой. А через десять лет, выросши и снова проходя на скачки, он вспомнил своего обидчика и, увидев, что тот там сидит, затрубил, ринулся и растерзал его посреди Милия[752].

90. Квартал Клавдия был домом Клавдия, патрикия и квестора[753] во времена императора Василиска. И он построил там дворец.

91. Гавань Елевферия построил Константин [I] Великий тогда же, когда строил Город, а надзирал за строительством патрикий Елевферий. Стояла в гавани мраморная статуя Елевферия, держащего лопату-веялку и шестичастную суму. А когда Феодосий [I] высыпал туда грунт от построенной колонны Тавра, гавань обмелела[754].

92. Квартал Каниклия был домом Феоктиста, магистра и эпи каниклиу («при чернильнице»)[755], убитого в Скилах кесарем Вардой, дядей Михаила [III][756].

93. Святого Пантелеимона построила августа Феодора, жена Юстиниана [I] Великого. Когда пришла она из Пафлагонии, то спала там в портике, как нищенка, пряла шерсть, продавала ее и с этого жила. А после своего воцарения построила она там храм[757].

94. Квартал Нарсеса был домом Нарсеса, патрикия и препозита, евнуха, во времена Юстина [II] и Софии. А приют, старческий дом и церковь[758] он построил вплоть до Оксивафия[759].

95. Храм святых Прова, Тараха и Андроника построил тот же Нарсес.

96. Так называемый квартал Амантия был домом Амантия, спальничего во времена [Анастасия I] Дикора. Он же построил Святого Фому[760], а когда тот сгорел, его обновил Лев [VI], сын Василия [I][761].

97. Квартал Петра был домом Петра, патрикия при Юстиниане [I] Великом: он построил церковь и старческий дом[762].

98. Монастырь Мартинакия построил патрикий Мартинакий, дядя святой Феофании, во времена Василия [I] и Михаила [III][763].

99. Храм Предтечи воздвиг патрикий Пров[764], построив там весьма чудесный дворец.

100. Так называемый квартал Токсары был домом манглавита Токсары, убившего императора Михаила [III] у Святого Маманта[765].

101. Кураторикий был построен во времена Вирины, жены Льва [I] Макеллы. Куратор построил и сделал его наподобие Гроба Господнего.

102. Квартал Диакониссы построил патриарх Кириак [II] во времена императора Маврикия, своего кума[766]. А прозвано это место так потому, что патриарх жил там, еще будучи диаконом. Но и сестра этого патриарха была там диакониссой[767].

103. Святую Анастасию Фармаколитрию построил Анастасий [I] Дикор, ведь прежде была она домом некоего патрикия по имени Фармак[768].

104. Так называемый Димакеллий был наречен так потому, что там продавал мясо император Лев [I] Великий, а жена его плела струны[769].

105. Квартал Флорентия был домом Флорентия, патрикия[770] во времена императора Аркадия. Умирая, он превратил свой дом в дом престарелых.

106. Квартал Анфимия был домом Анфимия, магистра во времена императора Маркиана. Тот короновал его в Городе, выдав за него свою дочь от первой жены, и послал в Рим императором[771]. Ведь тут он построил из своего дома и дом престарелых, и храм, и бани.

107. Монастырь в так называемом квартале Спуды. Владычица Анна, жена Льва [III] Сирийца[772], возвращалась из Влахерн, будучи беременной, а когда настало время ей рожать, спешилась у дома одного протоспафария и родила там. И она превратила этот дом в монастырь и назвала его Спудейским («спешным») из-за того, что погнал ее туда новорожденный и не добралась она до Дворца. Эта же владычица построила и квартал Анны[773].

108. Квартал Севира. Севир, патрикий и побратим[774] внука Ираклия – императора Константа [II], убитого в бане на Сицилии, – также построил дом престарелых, потому что там был его дом. А храм построила его жена, так как после убийства императора на Сицилии он взял ромейский флот и поднялся до Финика[775].

109. Квартал Гайны был домом патрикия Гайны, который предпринял попытку узурпации во фракийских краях во времена Аркадия и был убит там[776].

110. Квартал Евсевия построил патрикий Евсевий[777] во времена Юстина [II] и Софии, прокаженной, но весьма благочестивой.

111. Богородицу в квартале Кира построил Кир, патрикий и префект, надзиравший за строительством сухопутной стены при Феодосии [II] Младшем, когда партии цирка восклицали: «Кир впредь победит и преуспеет!» И позавидовав, император сделал его митрополитом в Смирне[778].

Богородица Кириотисса. План этапов

112. Хрисокамар. Позади Мирелея стояла бронзовая статуя, откуда и получилось название Хрисокамар («золотой свод»). Но во времена кесаря Варды ее украли воры[779].

112а. В Христокамаре было изображение Христа, близ Святого Акакия, где дом Муселе[780], и поэтому он называется так.

113. Два Мирелея[781]. Там текло миро (μύρα ἔρρεε)[782], и множество исцелений происходило и происходит доныне[783].

114. Бронзовый Анемодурий был поставлен нечестивым Илиодором[784] во времена Льва [III] Сирийца, ведь там изображены 12 ветров (ἀνέμων)[785]. А четыре больших бронзовых изваяния были взяты из Диррахия[786]: одна женщина получила их из некоего храма в качестве приданого. [Илиодор] сделал [Анемодурий], будучи весьма осведомлен в астрономии.

115. Как было сказано выше[787], Святого Прокопия у Хелоны и Святого Митрофана построил Константин [I] Великий[788].

116. Святого Акакия в Карее построил брат Нарсеса, патрикия во времена Юстина [II] и Тиверия [I].

117. Святой Прокопий в квартале Виглентия: на Тавре Юстиниан [I] Великий построил дворец для своей сестры Виглентии[789], а храм этот был дворцовым. Антонина, жена магистра Велисария, которая была зостой[790] Феодоры, жены Юстиниана [I], овдовев[791], поселилась в уничтоженном пожаром дворце вместе с Виглентией, и с ее согласия она построила Святого Прокопия.

118. Так называемые Порфирополии[792]. В старину там красили пурпур.

119. Приют в квартале Сампсона построил преподобный Сампсон[793] по указанию Юстиниана [I] Великого, потому что преподобный исцелил его от болезни.

120. Квартал Еввула был построен патрикием Еввулом[794] во времена Юстина [I] Фракийца, потому что там был его дом.

121. Квартал Исидора. Исидор[795] был братом Еввула и перестроил свой дом в дом престарелых и храм.

122. Святого Трифона в квартале Еввула построил Юстиниан [I] Великий, равно как и Святого Трифона в квартале Василиска – большой храм близ Василиска[796], и сделал его прекраснейшим, выделив ему движимое и недвижимое имущество.

123. Святые Бессребреники в квартале Василиска были построены Юстином [II] и Софией[797].

124. Квартал Василиска был раньше домом Василиска, патрикия и друнгария виглы, брата Вирины. А воцарившись, он превратил свой дом во дворец.

125. Старый Софийский дворец[798] построил император Маврикий во имя Анастасии, своей тещи – жены Тиверия [I][799]. А через двадцать восемь лет стратиг Ираклий, еще до воцарения, устроил там свою резиденцию, уже после смерти Анастасии[800], – ведь он очень любил этот дом. И там ему было откровение об императорской власти. А после воцарения он увековечил имя свое и своего сына на стенах[801].

126. Вуколеонтский дворец над стеной возвел Феодосий [II] Младший, а Маркиан устроил триклиний, и он называется Хрисотриклинием[802].

127. Дворцы Ипподрома и Квесторикий построил Константин [I] Великий.

128. [Дворец] Дафна названа так потому, что стояла там статуя, носившая имя Дафны[803] («лавра»). Ее привезли из Рима, ведь она служила там как оракул. Кроме того, венки из лавра получали магистраты в январе месяце[804].

129. Ипподром назван так потому, что от святого Константина [I] до Ирины Афинянки императоры там частным образом скакали на колеснице[805].

130. Триклиний Юстиниана и Лавсиак построены Юстинианом [II] Безносым[806].

131. Тиха Города была статуей, привезенной из Рима при Константине Великом, и стояла она над аркой Дворца[807]. А император Маврикий уничтожил ее.

132. Отчего прозваны Железные ворота. При Константине [I] Великом большая порфировая колонна Бессолнечного[808] три года плыла из Рима из-за своего огромного размера. И по прибытии в Софийскую гавань, когда ее хотели сгрузить с плота, она зарылась в берег на четыре локтя из-за того, что это место было зыбким и болотистым. А когда ее хотели вытащить, то не смогли сделать этого при помощи бревен, но только при помощи железных балок, и потому это место так называется[809].

133. Ворота Контоскалий получили свое имя от турмарха Агаллиана[810], надзиравшего за строительством гавани, а прозвище у него было Контоскелий («коротконогий»), и потому они были так прозваны[811].

134. Так называемый квартал Псарелея назывался Мирелей («благовонное масло»), но [Константин V] Каваллин, проходя мимо, спросил патрикия Камулиана[812], как называется монастырь. И когда тот назвал императору имя обители, император приказал называть ее отныне Псарелей («рыбий жир»), издеваясь над монастырем. И монахи тотчас убежали оттуда[813].

135. Сеновал в Вукине был церковью святого апостола Андрея, которую построил Юстиниан Великий, в этом месте войдя [в Город] как император. А [Константин V] Каваллин превратил ее в сеновал[814].

136. В Псомафее стоял идол, и один из идолослужителей почитал его как бога. Говорили же ему христолюбцы: «Идол, которого ты почитаешь, – мнимый бог». И это место получило свое имя от мнимого бога (ψεῦμα θεός) <или от божественного возвышения (ὕψωμα θεῖоν), так как наверху колонны там стоял крест[815]>[816].

137. Пятые ворота были названы так потому, что они пятые по счету[817].

138. Ворота Харсия названы так по Харсию, заместителю главы партии Голубых[818], <потому что он надзирал там за строительством>.

139. [Ворота] Ксилокерка. Поскольку мастера нашли там много и даже слишком много воды, то для постройки фундамента бросали туда камни и сделали каркас из множества балок (ξύλων)[819].

140. [Ворота] Полиандра («многолюдные») [названы так] потому, что соединились там обе цирковые партии, когда строили стену при Феодосии [II] Младшем[820].

141. Квартал Германа <построил> патрикий Герман, живший во времена Валентиниана [I] и Грациана. Он стал стратигом на Пелопоннесе[821] и перестроил свой дом в баню.

142. Богородицу в Пиге («источнике») построил Юстиниан [I] Великий[822]: отправляясь на охоту во Фракию, он увидел, как множество народа выходит из тамошней маленькой молельни, где сидел один монах. Тогда император спросил, что это, а магистр Стратигий, хранитель императорских денег[823], сказал ему, что это целебный источник. Удивившись, император распорядился и перестроил ее из лишнего материала Великой церкви[824]. Когда же она полностью разрушилась от землетрясения, ее отстроила Ирина Афинянка вместе со своим сыном Константином [VI], а [от Юстиниана I] до Ирины прошло 260 лет[825].

143. Ахиропиит[826] был построен Константином [I] Великим, чтобы жил там монах Аврамий[827], – потому он и был назван Аврамитом.

144. Базиликальный храм в Эвдоме был построен Константином [I] Великим во имя Иоанна Богослова.

145. [Храм] с круглой крышей и апсидами был назван в честь Предтечи, а построен он Феодосием [I] Великим[828], так как в его времена была принесена святая глава Предтечи, и встретил император ее в Эвдоме и положил в храме Богослова[829] с патриархом Нектарием[830]. А убедил императора построить храм Предтечи, чтобы положить там его святую главу, магистр Руфин[831].

Св. Иоанн Предтеча в Эвдоме. Реконструкция Т. Мэтьюза

146. Квартал Павлина был построен Павлином, магистром и другом Феодосия [II] Младшего, ведь он был с ним хорошо знаком. А это место – его усадьба, и он строил храм святых Бессребреников, но так и не закончил его[832]. Тогда обнаружилось яблоко – вроде фрукт, но размером примерно в модий[833]: кто-то принес его из Фригии. Увидев его и удивившись, что в его дни обнаружилось такое, император дал принесшему его 100 номисм, а яблоко послал Евдокии Афинянке, своей августе. Она же, получив его, взяла в руки и удивлялась величине и красоте яблока. Придя к августе и обнаружив у владычицы это яблоко, магистр Павлин также удивился и сказал: «Откуда взялась такая красота, моя владычица?» А та сказала: «Возьми его», потому что была влюблена в него. Он же, взяв и не зная, что это император подарил его августе, послал его императору как великий дар. А император, увидев и узнав, что это посланное им августе яблоко, вызвал ее и сказал: «Где то яблоко, что я дал тебе?» Она ответила: «Пришел ко мне магистр Павлин, и я отдала его ему». И он отругал ее суровыми словами, а Павлина приказал разрубить на части, когда тот поднимется во дворец. Когда же тот во тьме поднимался снаружи в сторону Пантеона, не смогли зарубить его, но только отрубили ему уши, и Павлин тотчас понял, что это заговор. А это было чудо святых Бессребреников, чтобы закончил он их храм. Император же, услышав, что того упустили, и сильно посрамленный, изобразил перед Павлином неведение, будто он ничего не знал. А когда тот закончил храм святых Бессребреников, его обезглавили – очевидно, по приказу императора. <Императрица же, явно обесчещенная, попросила императора отпустить ее в Святые места и, получив разрешение, отправилась туда. И вот, оказавшись там и угодив Богу, она, умирая, поклялась, что не было у нее ничего с Павлином.>[834]

147. Святую раку в Халкопратиях построили Юстин [II] и София, которые вновь воздвигли там и храм[835]. Там был чтецом куропалат Михаил [I] Рангаве, до воцарения, кесарь Варда, дядя Михаила [III], и многие из магистров. Там же положены честной пояс и риза Святой Богородицы, а Ее святой омофор – во Влахернах.

148. Святого Иакова построил тот же император[836] и положил там в раке мощи святых младенцев, святого Симеона Богоприимца, пророка Захарии и святого Иакова, брата Божьего, а в Святой раке – слева волосы святого Иоанна Предтечи, справа же – все тела святых жен-мироносиц.

149. О Просфории. Как рассказывает Иоанн Антиохийский, когда Визант основывал Византий, то отправил быка из Просфория, и тот переправился к Хрисополю, отчего он и называется Боспорием («переправой быка»)[837]. Там продавали быков у сигмаобразной стены, до [Константина V] Копронима, а он приказал продавать их на Тавре.

150. На башню Кентинарий Константин [I] Великий потратил кентинарий [золота], ведь он построил ее очень большой[838]. А когда случилось землетрясение и она рухнула, то Феофил возвел ее маленькой, как она выглядит сейчас.

151. Старый Петрий был домом Петра, патрикия во времена Юстиниана [I] Великого: его еще называли Варсинианом Сирийцем, и он со славой занимал много должностей[839].

152. Монастырь в квартале Ромея построил во времена Льва [I] Макеллы римский патрикий Эмон[840]. Ведь он прибыл тогда и поселился там. С тех пор, как она была построена, прошло 532 года[841].

153. Монастырь, называемый Прокопиевым, построен госпожой Прокопией, дочерью Никифора [I] Селевкийца и женой бывшего куропалата Михаила [I] Рангаве[842]. <Построила она там и дворец – маленький, но очень красивый, так что его назвали за это дворечиком[843].>

154. Святого Евстафия построила благочестивейшая августа Ирина Афинянка.

155. Монастырь святого Пантелеимона в квартале Армаментареи прежде, при Маврикии, был арсеналом[844]. А через 248 лет[845] Феодора, жена Феофила, превратила его в монастырь и пожаловала ему много имений[846].

156. Квартал Пикридия построил Пикридий, спальник во времена Ирины Афинянки[847].

157. Кастеллий построил Тиверий [I], тесть Маврикия, из-за того, что хаган, правитель Болгарии, пришел, поджег и спалил все фракийские края вплоть до ворот[848]. А он укрепил (ἐκαστέλλωσεν) стену и отгородил корабли[849], и отсюда такое название.

158. Анапл построил Константин Великий.

159. Святого Маманта построил Лев Макелла, так как Город горел шесть месяцев[850]. И уехав из него, Лев Макелла построил там дворец, портик и храм[851]. А как миновал пожар, Город оказался засыпан мощным слоем пепла, толщиной в пядь[852]. Построил он там и ипподром[853], где император Михаил был убит Василием[854].

160. Святой Тарасий, как рассказывают, – это имение святого патриарха Тарасия[855]. И оно было превращено в монастырь после его смерти[856].

161. Монастырь в квартале Дамиана построил спальничий Дамиан, славянин[857], во времена Феофила и Михаила [III].

162. Святого Фоку строит император Василий [I][858] вместе с Фаросской и Новой церквями, а также Пигским дворцом.

163. Архистратига в Сосфении построил Константин [I] Великий[859].

164. Хрисокерам[860] («с золотой черепицей») построили Юстин [II] и София Прокаженная тогда же, когда возвели и Святого Павла в сиротском доме, Святого Зотика[861], Софийскую гавань и Софианы[862].

165. Спаренные колонны[863]. На них были кресты, которые теперь в [цистерне] Вона[864]. А кресты эти изготовил Юстин [II].

166. Гавань Евтропия, где был обезглавлен Маврикий вместе с женой и детьми[865], построил Евтропий, протоспафарий и квестор во времена Зинона и Анастасия [I][866]. Возвел он и монастырь.

167. Квартал Малелии[867] построил протоасикрит Лев с таким прозвищем[868].

168. Так называемая Паламида[869]. Там стояла мраморная статуя, которую воздвиг философ Феофил во времена императора Константина [I][870].

169. Иерийский дворец был построен Юстинианом [I] Великим[871], а его племянник Юстин [II] и София украсили его[872]. Иерией же он был прозван потому, что там был храм Геры[873].

170. Вриантский дворец построили Тиверий [I] и Маврикий[874], а прозван он был Вриантом потому, что последний император, когда будет уезжать, чтобы поселиться в Иерусалиме[875], в этом Врианте услышит скрежет (βρυγμός) и скорбный стон Города[876].

171. Равным образом и Даматрийский дворец построили они же[877], а там место для прыжков императора Константина [VI] Слепого, сына Ирины[878].

172. Кварталы Флора и Каллистрата построили два брата, которых так звали, в качестве своих домов. А после их смерти они стали монастырями, во времена Константина [I] Великого. После этого, через 468 лет[879], патриарх Павел[880], узнав о своей [грядущей] смерти, во времена Ирины отказался от патриаршества и, уйдя туда[881], поселился там, жил в уединении и умер через 4 месяца.

173. Дворец Елевферия и мастерские построили государыня Ирина и ее сын Константин [VI]. А оттуда до района Амастриана располагался ипподром, построенный Феодосием [I] Великим. Его разрушила та же Ирина[882].

174. Так называемая Большая баня близ [Форума] Быка была построена евнухом Никитой, который стал кравчим во времена императора Феофила[883].

175. Архистратиг в квартале Аввакеры близ Ксиролофа был построен Львом [I] Макеллой[884], а прозвали его так потому, что нашли там огромные и удивительнейшие игральные кости (ἀβάκια)[885].

176. [Храм] Богородицы был прозван Кристаллом[886] потому, что, проезжая там верхом зимой, Лев [I] Макелла упал там на льду (κρύσταλλоς) и дал ему такое имя[887].

177. Квартал Иерия по ту сторону. Там почиталась статуя некоего жреца (ἱερεύς) по имени Ир. Называется же он кварталом Иерия потому, что там было много гробниц (ἠρίоν), но и всех граждан там также хоронили[888], <до того, как построили Святого Луку[889]>.

178. Святого Георгия построил Константин [I] Великий[890]. Первым здесь поселился и учил святой Андрей, а затем рукоположил святого Стахия[891] в Святой Ирине в так называемом квартале Галата[892]; а тот прозван так по некоему галату, который там жил[893].

179. Кератоэмволий. Пришел святой Андрей в Византий, еще до Константина [I] Великого, построился в квартале Арматия и жил там. Сделал он крест, собственноручно его вытесав и покрыв резьбой, и поставил в старой Святой Ирине. А затем пошел он в Неорий[894], в портик под названием Кератоэмволий[895], и учил там. Этот портик (ἔμβоλоς) называется так потому, что там была бронзовая арка, а наверху ее стояла статуя с четырьмя рогами (κέρατα) на голове[896]. Там постоянно происходило одно и то же чудо: кто подозревал, что он рогоносец, отправлялся туда, и когда приближался он к статуе, если все было так, как он и подозревал, тотчас статуя трижды поворачивалась; а если не по подозрениям, то стояла спокойно, и так изобличались рогоносцы[897].

180. Ма[г]наврой триклиний Константина Великого называется потому, что при Анастасии [I] Дикоре, бывшем силенциарии, на двадцать седьмом году и четвертом месяце его царствования на дворец стали падать громы и молнии, так что он метался и бегал с места на место, пока в одном из тамошних маленьких покоев не настиг его Божий гнев, то есть молния и гром, и он был поражен молнией и загорелся. А когда он умирал, то воскликнул: «О мама (μάνα), от дуновения (αὔρας) погибаю». Эти слова услышал кто-то из его людей, и поэтому назвали этот триклиний по «маме» и огненном «дуновению»[898].

181. Малого Архистратига у Новой церкви построили Анастасий [I] и Ариадна.

182. Богородицу у Сигмы построил Константин [I] Великий[899], а затем – Юстиниан [I] Великий. Но через 328 лет[900], когда внезапно случилось страшное землетрясение в царствование Василия [I], после убийства Михаила [III], обрушился этот храм в воскресенье, на память святого Полиевкта[901], и погубил всех, кто там был. И с тех пор он был прозван Сисма («землетрясение»), хотя раньше так не назывался.

183. Женский монастырь, называемый Августы, построил могущественнейший Юстин [I] Фракиец, дядя Юстиниана [I] Великого, вместе со своей женой Евфимией, так что и тело ее там погребли.

184. Хора. Вначале этот монастырь был просто молельней[902]. Префект Крисп, зять Фоки Каппадокийца, был сослан сюда[903] и отстроил его с большей красотой и размахом, даровав ему также много имений. Хорой же он был прозван потому, что при Византе здесь была деревня (χωρίоν)[904], как и квартал Студия был деревней вне Визы.

185. Ксирокеркский монастырь святого Маманта был построен сестрой Маврикия. Ведь после того как Маврикий был обезглавлен в гавани Евтропия вместе со своими детьми, его сестра[905], подобрав их тела, положила их там[906]. А его жену и трех дочерей она поселила ненадолго в нынешнем монастыре Нового покаяния, но затем и их Фока предал мечу[907]. И жену его он не удостоил погребения, но, отрубив ей голову, бросил в море. И всю ее семью беззаконный Фока погубил.

186. Монастырь святой Евфимии, гробницы у Петрия и баню построил император Василий [I] и постриг там своих дочерей.

187. Святую Зою у цистерны Мокия построил преподобный Маркиан: там и лежит его святое тело[908].

188. Святых Нотариев построил Феодосий [I] Великий[909] и положил там тела этих святых[910].

189. Святого Филиппа апостола построил Анастасий [I] Дикор[911] и пожаловал ему много имений.

190. Храм святых Мануила, Савела и Исмаила. После того как Юлиан Отступник сжег их у сухопутной стены, Феодосий [I] Великий построил храм и положил там тела этих святых.

191. Предтечу у Старых ворот построил Константин [I] Великий[912], а его здание он опер на сухопутную стену.

192. Святого Елевферия построил некий патрикий Василий[913] во времена Аркадия.

193. Монастыри Александрийский и Григории. Это две обители святой Домники: так называемый Александрийский монастырь[914] и другой, называемый Григории[915], были построены во времена Феодосия [I] Великого[916]. Ведь прибыв из Рима, женщины нашли это место необитаемым, а когда они попросили его у императора, он даровал им это место и денежную помощь, и они построили себе обитель.

193а. Преподобный Дий попросил императора о том же[917] – тот даровал место и ему, и он построил обитель.

194. Так называемый Мирокератский монастырь был построен во времена императора Маврикия[918]. Многие историки говорят, что в этой обители висел тот рог с елеем, который был у пророка Самуила и из которого он помазывал царей[919], и потому она так была прозвана[920].

195. Монастырь Ксилинита был построен магистром Никитой во времена Льва [III] Сирийца, отца Каваллина. А сам Ксилинит был обезглавлен на Сфендоне[921] этим Львом за заговор[922]. <Обитель носит это имя из-за того, что монахини используют как обувь деревянные туфли (ξυλίνоι)[923].>

196. Монастырь Икасии был построен монахиней Икасией[924] – красивой, благоговейной и честной женщиной, прекрасной обликом и писавшей стихи и каноны во времена Феофила и Михаила [III], его сына.

197. Квартал Смарагда вместе с баней был построен патрикием Смарагдом, стратигом[925] во времена Тиверия [I] Фракийца, потому что там был его дом.

198. Монастырь в квартале Кукоровия[926] построил преподобный Еварест во времена Михаила [II] Заики Аморийца[927].

199. Святой Марк близ Тавра был большой церковью с деревянным куполом, построенной Феодосием [I] Великим. И когда она разрушилась, государь Роман [I] Старший построил ее заново.

200. Но и колдовская статуя Конопия была поставлена и стояла над западной аркой Тавра. Там были бронзовые мошка, мышь и жук, и [поэтому] никто из таких [насекомых] не нападал на Город. А император Василий [I] разбил его[928].

201. Так называемая Некра («мертвая»)[929]. Там клали тела убитых при Юстиниане Великом, так как не позволено было хоронить их в другом месте. Он оградил лестницы от Протофира до Камелавкия, и тогда начали складывать там мертвые тела. <Это так называемая Сапра («гниль»)[930].>[931]

202. Бронзовая женская статуя, стоящая у фонтана Ипподрома на колонке, – Ирины Афинянки, которую поставил Константин [VI], ее сын, чтобы угодить ей[932].

203. Огромнейшие постройки у Святого Сергия[933] были домом Юстиниана [I] Великого, еще в бытность его патрикием.

204. Богородица в квартале Патрикии, находящаяся за Святой Софией к востоку. Императоры, выезжая на процессии вместе с государынями, каждый раз перед отправлением в Святую Софию останавливались на этом месте. Этот дом был построен Константином [I] Великим. А патрикии-зосты и патрикии приходили туда и встречали императора и императрицу вместе с препозитами.

205. Квартал Василида, <Святой Николай[934],> был домом патрикия Василида, квестора Юстиниана [I] Великого[935].

206. Бронзовые ворота, стоящие у Трикимвала[936] Циканистирия, были взяты императором Василием [I] из портиков Форума, из Халинарий[937]. Константин [I] поставил их напротив Сената, а Василий [I], построив Новую церковь, их забрал.

207. Далматский монастырь был построен патрикием Далматом, племянником Константина [I] Великого[938]. Император Апсимар Тиверий [II], после того как прибыл с хеландиями и захватил власть, поместил в эту обитель под стражу императора Леонтия, отрубив ему нос[939].

208. Святого Георгия в Халкидоне[940] построил патриарх Сергий[941] <(равно как и Богородицу в квартале Мар[и]накия[942])>: там и лежит его проклятое тело[943]. Он построил также все молельни Святой Софии, что на хорах, вложив туда много золотых и серебряных сосудов, шитые золотом порфиры из виссона и множество других предметов[944].

209. Святого Стефана близ Сигмы построил Константин [I] Великий[945]. Император же Лев [VI][946] восстановил его в меньшем размере, а все его материалы: золотую мозаику, разноцветные камни и колонны, сложил у Святых Апостолов и построил храм Всех Святых[947] <ради чудотворений и святости своей жены, имеется в виду первая – Феофания, святая императрица-чудотворица>. Там лежит блаженный Исаакий[948].

210. Святого Митрофана построил Константин [I] Великий. Святую Троицу у Эксакиония, которая именуется теперь Святыми Апостолами[949], построил Константин Великий, а когда она рухнула, ее восстановил Юстиниан [I] Великий.

211. Предтеча в квартале Илла. Там есть источник, и гнездился там огромнейший змий, но была там и императорская сокровищница. И многих сожрал этот змий, но святой Ипатий, прибыв туда со своим посохом с железным острием внизу, осенил змия крестным знамением и проткнул. Взяв труп, он выставил его посреди Форума и сжег[950]. Поэтому и называется так это место, а также от магистра Илла – бунтовщика, который жил там[951].

212. Святую Феофанию за старой апсидой мавзолея построил Константин [VII] Багрянородный, сын Льва [VI][952]. <Она была погребена в Святых Апостолах и до сего дня источает потоки величайших чудес в женской обители, почтенной именем святого Константина [I] Великого[953].>

213. Спасителя в Халке построил Роман [I] Старший – очень маленьким, с двумя колонками, которые можно видеть в алтаре[954], и назначил в него двенадцать клириков. А Иоанн [I] Цимисхий расширил и повысил его[955], обильно украсив золотом и серебром и придав ему 50 клириков и роги в 30 номисм. Он вложил туда священные венцы, скипетры, дискосы и светильники, золотые и серебряные, золотые одежды и свои личные императорские одеяния и пожаловал [храму] множество неотчуждаемых имений. Туда же вложил он, когда вернулся из своего похода[956], честное Распятие, святой образ из Верита и святые сандалии Христа и Бога нашего, в различных ларцах, золотых и украшенных камнями. И свою могилу устроил он там, и был там похоронен.

214. Святую купальню во Влахернах Василий [II] Младший, благообразный и милостивый благодетель, сын императора Романа [II] Младшего Багрянородного, разобрал и построил заново, украсив еще больше и лучше, чем было. И он сделал образа из большого количества серебра и золота и украсил ее.

215. Когда святой Константин [I] основывал Город, поскольку место было скалистым и он хотел выровнять его для строительства портиков и площадей, то каменотесы, срубая вершины скал, скатывали камни, лежащие вне стен, от [Святой] Варвары до Дворца и от Софий[957] до квартала Елевферия и Золотых ворот. А по сию сторону от этих камней он заложил [подпорные] стены для поддержки стены, чтоб обуздывать бушующее море, бьющееся о скалы.

Строительство этой церкви в Константинополе происходило следующим образом.

1. Великую церковь, Святую Софию, сначала возвел Константин [I] Великий[958] – в виде базилики, подобно храмам святого Агафоника и святого Акакия, и, закончив ее, поставил множество статуй[959]. Это здание простояло 74 года[960].

Во времена Феодосия [I] Великого, когда в Константинополе проходил Второй [Вселенский] Собор[961], взбунтовавшиеся ариане сожгли крышу этой Великой церкви, тогда как святейший патриарх Нектарий заседал в старой Святой Ирине, которую также возвел Константин [I] Великий[962].

Прошло два года, а храм стоял без крыши. Тогда, по приказанию императора Феодосия [I], его магистр Руфин[963] перекрыл базилику полуцилиндрическими сводами.

Св. София. План

Через 132 года после Феодосия [I] и по прошествии 208 лет после Константина [I] Великого[964], в пятый год правления императора Юстиниана [I] Великого, после резни на Ипподроме – 35 тысяч погибло там из-за того, что две цирковые партии провозгласили императором Ипатия, патрикия и димарха Голубых[965], – итак, в пятый год правления этого Юстиниана вдохновил его Бог на мысль построить храм, какого не строили со времен Адама.

2. Тогда он написал и стратигам, и сатрапам, и судьям, и сборщикам налогов по всем фемам[966], чтобы все они искали, какие найдут, колонны, столпы, плиты, абаки[967], алтарные преграды и прочий материал, пригодный для возведения храма.

Изо всех фем Востока и Запада, Севера и Юга и со всех островов все получившие от Юстиниана такой приказ стали на плотах[968] слать императору [материалы] из языческих храмов, старых бань и домов.

Восемь римских колонн[969], как сообщает Плутарх, протасикрит и письмоводитель[970] Юстиниана, прислала на плотах вдова из Рима по имени Маркия. Они были в ее приданом, а стояли они в Риме в храме Гелиоса, построенном римским императором Аврелианом, который предался персам[971]. Вышеупомянутая Маркия написала императору так: «Посылаю я колонны одинаковые по размеру, толщине и весу ради спасения своей души». Восемь зеленых колонн, весьма удивительных, доставил стратиг Константин из Эфеса: они обтесаны с обеих сторон[972]. А остальные колонны архонты присылали императору одни из Кизика, другие из Троады, третьи с Кикладских островов[973]. И они собрали достаточно прочих материалов. Скапливался же весь материал семь с половиной лет. А на двенадцатом году[974] своего царствования Юстиниан снес до основания вышеупомянутый храм, построенный Константином Великим, но материалы из него отложил особо, не имея в них нужды, потому что их уже было приготовлено несметное множество.

3. Затем он начал скупать дома живших там людей[975] и в первую очередь постройки одной вдовы по имени Анна, которые были оценены в 85 номисм[976]. Не желая продавать их императору, она сказала: «Даже если дашь мне до 50 литр[977], не отдам я их тебе». Тогда император стал посылать многих своих вельмож, чтобы упросить эту женщину, но они нисколько не преуспели. И вот сам император прибыл, чтобы уговаривать эту женщину, и стал просить о ее постройках. Она же, увидев императора, припала к его ногам с такой просьбой: «Не должна я брать деньги за эти постройки. Но прошу тебя, дай и мне стать причастной тому храму, который ты хочешь возвести, чтобы и я имела в день Суда вознаграждение, и чтобы погребли меня близ этих построек». И император пообещал ей, что по завершении храма ее погребут там и будут вечно поминать, как отдавшую ему свое имение[978]. А постройки ее находились на месте скевофилакия[979].

4. Так называемый Святой колодец[980], весь алтарь, место амвона и вплоть до середины храма – всё это был дом евнуха Антиоха, остиария[981], который оценили в 38 литр. Поскольку тот имел предубеждение против продажи своего дома императору, а царь, любивший справедливость и ненавидевший лукавство, не желал никого обидеть, то он расстраивался и недоумевал, что же ему делать. Тогда хранитель царской казны магистр Стратигий[982], названый брат[983] императора, обещает ему устроить это с помощью одной уловки. Упомянутый остиарий Антиох был любителем конных ристаний[984], и вот на время скачек магистр Стратигий заключил его в тюрьму. А в день скачек этот евнух начал верещать из своей камеры: «Увидеть бы мне скачки – и исполню я желание императора». Тогда его отвели к барьеру ложи, где сидел император на Ипподроме, и там он совершил сделку, а квестор[985] и весь сенат подписались под ней перед началом состязаний.

Издревле был обычай: как только император поднимался в ложу, сразу начинались забеги коней под управлением возничих. Но поскольку тогда случилась задержка из-за покупки построек евнуха, то и до сего дня колесницы с конями и возничими выезжают позже[986].

5. Вся правая часть гинекита[987] вплоть до колонны святого Василия[988] и некоторая часть храма – это был дом евнуха Харитона по прозванию Хинопул[989]: тот с благодарностью позволил выкупить его[990].

Левая часть гинекита до колонны святого Григория Чудотворца[991] была домом некоего Ксенофонта, по профессии василикария[992]. Соглашаясь на выкуп своего дома, он потребовал от императора не только дать двойную цену за его халупы, но и сделать так, чтобы при устроении скачек, в момент их проведения все четверо возниц почтили бы его и поклонились бы ему. И император приказал сделать это и, дабы запечатлеть это на вечные времена, для смеха постоянно устраивал так, чтобы в день проведения скачек тот садился посередине стартовой решетки, а возницы поклонялись его заду, прежде чем взойти на колесницы. И [этот обычай] сохранился до сего дня[993]. А называют его владыкой подземного мира и одевают в белую хламиду, отделанную виссоном[994].

Площадь наоса, четыре нартекса[995], фиал[996] и всё вокруг него было домами Мамиана, патрикия Селевкии[997] – они были оценены в 90 литр[998] и отданы императору с большой охотой.

6. Император Юстиниан, вымерив место[999] и найдя венечную скалу[1000], от алтаря и до нижнего свода заложил вокруг нее основания для [опор] большого купола[1001]. А от свода до самого внешнего нартекса[1002] он заложил фундаменты на зыбучей и лесистой почве. Приступив же к строительству фундамента, он пригласил патриарха Евтихия[1003], и тот сотворил молитву об устойчивости церкви. Тогда, взяв собственными руками известь с цемянкой[1004] и возблагодарив Господа, император Юстиниан прежде всех положил ее в основание.

Еще перед началом строительства храма он построил прекрасную центрическую молельню с золотой кровлей и ценными камнями, которую назвал [в честь] святого Иоанна Предтечи (это так называемая крещальня рядом с орологием[1005]), для того чтобы останавливаться там со своими архонтами, а зачастую и трапезничать. Тогда же он построил и переходы из дворца до Великой церкви, чтобы незримо ни для кого можно было часто проходить прямо в храм и присутствовать при его строительстве[1006].

7. Было сто мастеров-ремесленников, каждый из которых имел еще по сто человек, так что всех вместе было десять тысяч. И одни пятьдесят мастеров со своими людьми строили правую часть, а другие пятьдесят подобным образом строили левую часть, чтобы благодаря их состязанию и рвению быстрее строилось здание[1007].

8. А образ храма императору во сне явил ангел Господень.

Первый строитель[1008] был механиком[1009] и человеком весьма сведущим и умелым в возведении храмов. В котлах варился ячмень, и его отвар вместо воды смешали с известью и цемянкой: этот отвар клейкий, вязкий и липкий[1010]. Также в котлы положили мелко изрубленную кору вязов вместе с ячменем, сделали четырехугольные ячменные подушки в пятьдесят локтей длины, пятьдесят ширины и двадцать высоты[1011] и положили их в фундаменты, причем положили не горячими и, опять же, не холодными, но теплыми – для клейкости. А поверх этой подушки стали укладывать крупные камни равной длины и ширины, и тогда стало ясно, что они держатся как железо.

9. К тому моменту, когда фундамент поднялся на два локтя от земли, как рассказывает вышеупомянутый Стратигий[1012], названый брат императора, который и записывал расход, было истрачено 452 кентинария золота[1013]. Ведь каждый день из дворца привозили серебряные милиарисии[1014] и складывали их в орологии, и все, кто поднимал камни, получали в день по одной серебряной [монете], чтобы никто из них не унывал и не ругался. Ведь один из носивших камни, разгневавшись и зароптав, упал на землю и расшибся. А выдачу эту производил вышеназванный Стратигий, хранитель царской казны, который был также духовным братом императора Юстиниана. Когда же были возведены столпы и поставлены большие колонны – и римские, и зеленые[1015], – император отказался от полуденного сна, но с большой заботой и тщанием вместе с кувикуларием Троилом[1016] надзирал за резчиками, каменотесами, плотниками и всеми строителями. Наблюдая за ними, он призывал их к усердию. И для этого, помимо жалованья, он одаривал рабочих раз или два в неделю, когда одной номисмой, а когда и больше. Приходил туда император одетым в белое и простое платье изо льна, с темным судáрем[1017] на голове, а в руке держал тонкий посох.

10. Когда возвели своды правых и левых хор и перекрыли их коробовыми сводами[1018], было решено привезти милиарисии из дворца распорядителю[1019], потому что была суббота. Шел уже третий час дня[1020], и Стратигий приказал рабочим и мастерам[1021] идти на завтрак. Спустился и вышеупомянутый Игнатий, первый строитель и механик, оставив своего сына наверху – там, где возводили верхнюю правую часть хор, – чтобы тот присматривал за всеми строительными инструментами. Мальчику же было лет четырнадцать. Так вот, когда мальчик [там] сидел, явился ему евнух, облаченный в сияющие одежды и прекрасный видом, как будто посланный из дворца, и говорит отроку: «Чего ради не завершают скорее Божье дело трудящиеся, но оставив его, отправились есть?» Мальчик отвечает: «Господин мой, они скоро придут». Тогда тот снова говорит: «Пойди позови их, ведь я спешу скорее закончить постройку». Когда же мальчик попросил его не уходить, чтобы не пропали все инструменты, евнух ответил: «Ступай быстрей и скажи им скорее прийти, а я клянусь тебе, чадо, так: во имя строящейся ныне Святой Софии, которая есть Слово Божие, я не отойду отсюда, ибо Божие Слово поставило меня здесь служить и охранять, покуда ты не вернешься».

Услышав это, мальчик побежал, оставив ангела Господня сторожить на хорах здания. Спустившись и найдя своего отца, начальника стройки, вместе со всеми остальными, мальчик рассказал им все. И отец, взяв мальчика, повел его на царский завтрак, ведь император тоже был там на трапезе в молельне Иоанна Предтечи, что у орология. А император, услышав рассказ мальчика, позвал всех своих евнухов и стал показывать их ребенку по одному, спрашивая: «Не этот ли?» Но мальчик воскликнул, что никто из них не выглядит как тот евнух, которого он видел в храме. Тогда император понял: «Это ангел Господень, и слова и клятва его известны». Когда же мальчик сказал, что тот был в белых одеждах, что от его щек исходил жар и лик его был преображенным, император громко восславил Бога: «Бог благоволит этому делу! В немалом был я раздумье, как же мне назвать храм». И с этих пор храм получил название «Святая София», что означает Слово Божье[1022].

Поразмыслив, император сказал так: «Нужно не позволить мальчику вернуться в храм, чтобы навеки охранял тот ангел Господень, как поклялся. Ведь если мальчик вернется и окажется в здании, то ангел Господень удалится». Когда император посоветовался с лучшими членами сената и священными пастырями, они сказали ему не посылать мальчика на стройку, учитывая клятву ангела, чтобы Божий посланец хранил храм до скончания мира. Император, одарив мальчика и осыпав почестями, отправил его, с согласия отца, в ссылку на Кикладские острова. А слова ангела к мальчику – что он, [посланный] Богом, будет охранять храм, были произнесены с правой стороны от столпа верхней арки, поднимающейся к куполу[1023].

11. Когда же строители дошли до второго яруса, возвели верхние колонны и своды и перекрыли все кругом[1024], император стал печалиться из-за того, что не было у него достаточно золота. И вот, когда в субботу, в шестом часу[1025], уже ко времени позднего завтрака, император стоял на хорах здания, собираясь возводить купол, и всё терзался, явился ему евнух в белых одеждах и сказал: «Что печалишься ты, владыка, о деньгах? Прикажи завтра [кому-то] из твоих вельмож прийти поскорее, и я доставлю тебе чеканного золота, сколько захочешь».

На следующий день появился евнух и застал императора идущим для наблюдения за стройкой. И царь дал ему Стратигия, квестора Василида[1026] и патрикия Феодора по прозвищу Колокинф, который был также префектом[1027], до пятидесяти слуг и двадцать мулов с двадцатью переметными сумами[1028]. Взяв их, евнух вышел через Золотые ворота. И когда они прибыли к Трибуналию[1029], перед посланными предстали чудесно выстроенные дворцы. Когда же они сошли с лошадей, евнух повел их вверх по чудной лестнице. И, достав сияющий медный ключ, он открыл покой, и [там], как рассказывает магистр Стратигий, пол был целиком устлан и заполнен чеканным золотом. Взяв лопату, евнух положил в каждую суму по четыре кентинария золота – всего восемьдесят кентинариев. И отдав им, отослал к императору. Заперев перед ними покой, в котором были монеты, он сказал им: «Вы отвезите это императору, чтобы он истратил на строительство храма». А евнух остался там. Отправившись, [посланники] привезли императору золото, и пораженный император сказал им: «В какое место вы ездили, и кто был этот евнух?» Тогда они поведали ему обо всем: и о местоположении его дома, и о том, что там было золото, рассыпанное по покою в великом изобилии. Император с нетерпением ожидал, что евнух придет к нему, но поскольку тот не появлялся, император послал к евнуху своего аколуфа[1030]. Найдя то место, на котором они видели дворцы, совершенно необитаемым, он возвратился и доложил обо всем императору.

Узнав об этом, пораженный император сказал: «Воистину произошло чудо Божие, чтобы мы знали», и громко восславил Бога.

12. Когда же предстояло завершить святой алтарь и осветить его при помощи застекленных арочных окон, он приказал механику, чтобы свод был сделан одноарочным. Потом, передумав, он приказал сделать двойное окно с двумя арками, чтобы на него не давила тяжесть, так как там не было поставлено подпорок, как в нартексе и по бокам храма. Но остальные строители возражали, что и одна арка осветит алтарь, а главный строитель недоумевал, что ему делать, ибо император говорил устроить то одну арку, то две. И вот в среду, в пятом часу, когда он стоял там в унынии, явился ему ангел Господень в облике Юстиниана, в императорских одеждах и пурпурных сандалиях[1031], и говорит строителю: «Я хочу, чтобы ты мне сделал тройной оконный проем, с тремя отверстиями во имя Отца, Сына и Святого Духа»[1032]. И тотчас стал невидим. Пораженный мастер явился во дворец и сурово возразил императору: «У тебя, царь, нет одного решения: до сих пор ты кричал, чтобы я сделал в алтаре одну арку, в другой раз – две, а когда я закончил эту работу, ты приходишь ко мне и говоришь: освети, мол, алтарь через три арки, ради веры в Троицу». Когда же император осознал, что в этот день и час не выходил он из своего дворца, то ясно понял: «Говоривший с тобой был ангел Господень, и как он сказал тебе, так и сделай».

13. Все столпы [храма] снаружи и изнутри скрепляются железными скрепами, сплавленными [свинцом], так чтобы они удерживали друг друга и не двигались. Поверхность всех этих столпов была обмазана маслом и известью, а снаружи укрепили разноцветные мраморные плиты[1033].

14. Император послал кувикулария Троила, префекта Феодора и квестора Василида на остров Родос, и там они изготовили из глины огромные кирпичи одинакового веса и размера, с таким клеймом: «Господь посреди нее и не поколеблется; Господь поможет ей рано утром»[1034]. И, отсчитав нужное количество, они отправили их императору. Вес же двенадцати таких кирпичей равняется весу одного нашего кирпича, потому что эта глина очень легкая и пористая, белого цвета. Из-за этого возникло народное представление, будто купол сделан из пемзы; но это не так – просто он легкий[1035].

Из них построили четыре огромные арки, а начав выкладывать по кругу купол, клали по двенадцать кирпичей, а между каждыми двенадцатью кирпичами священники творили молитву об устойчивости церкви. И через каждые двенадцать кирпичей строители делали углубление и вкладывали в эти углубления честные и святые мощи различных святых[1036], пока не закончили купол, а он был необычным – устремленным ввысь[1037].

15. После того как завершили изысканную и прекраснейшую мраморную облицовку, [Юстиниан] позолотил и соединения этой облицовки[1038], и капители колонн, и резьбу, и космиты хор, причем как во втором, так и в третьем ярусе[1039]. Все их он позолотил чистым и превосходным золотом, с общей толщиною позолоты в два пальца[1040]. А все своды хор, боковых частей, самого храма, всего вокруг и четырех нартексов и вплоть до окружающих храм дворов он вызолотил ярчайшей золотой смальтой. Пол храма он украсил разноцветным драгоценным мрамором: отполировав [эти плиты], он вымостил его ими. Внешние же помещения и всё вокруг он устлал огромными драгоценными белыми камнями[1041].

16. Святой алтарь [он сделал] из блестящего серебра, плиты преграды и все колонны отделал серебром, вместе с их воротами, целиком серебряными и позолоченными. В святом алтаре он поставил четыре серебряных стола на колонках и их также позолотил. А семь ступеней, на которых восседают иереи, вместе с троном архиерея и четырьмя серебряными колонками он позолотил, поставив по две с каждой стороны, при входе в арку так называемого кругового [обхода], который находится внизу под ступенями[1042], – всё это он назвал «святая святых». Еще он поставил большие колонны, также злато-серебряные, вместе с киворием и лилиями. А киворий он сделал из серебра с чернением[1043]. Над киворием он поместил полностью золотой шар весом в 118 литр золота и золотые лилии в 6 кентинариев, а над ними – золотой крест с очень редкими драгоценными камнями – этот крест весил 70 литр золота.

17. И вот еще к какому ухищрению он прибег. Желая сделать святой престол лучше и драгоценнее золота, он пригласил многих ученых и сказал им об этом. Они же ответили ему: «Давайте положим в плавильную печь золото, серебро, различные драгоценные камни, жемчуг, перлы[1044], медь, янтарь, свинец, железо, олово, стекло и весь остальной металлический материал». Всё это растерли в жерновах и, соединив вместе, расплавили в плавильной печи. Когда огонь все расплавил, мастера вынули это из огня и вылили в форму, и многосоставный сплав превратился в бесценный святой престол[1045]. И так затем он его поставил, а под ним поставил колонны, тоже целиком из золота с драгоценными камнями и эмалями, вокруг же – ступени, на которых стоят священники, когда целуют святой престол, также целиком из серебра. А море святого престола он сделал из драгоценных камней и позолотил его[1046]. Ведь кто, взирая на облик святого престола, не поразится!? Или кто сможет постичь, как он изменяется из-за сияния множества цветов. Ведь его облик кажется отливающим иногда золотом, а в другом месте – серебром, в ином же – сапфиром и, короче говоря, лучащимся и блистающим 72 цветами в соответствии с природой [составляющих его] камней, жемчугов и всех металлов.

18. Сделал он и ворота внизу и наверху[1047], числом 365[1048]. На первом входе [от] фонтана он сделал ворота из электра[1049] и в нартексе – небольшие ворота, также из электра. А во втором нартексе он сделал из слоновой кости трое ворот […]и дверей: двое небольших, а посередине между двумя – огромные, из позолоченного серебра, и все ворота позолотил[1050]; внутрь же трех этих ворот вместо простого дерева поместил доски от ковчега[1051].

19. Когда же он захотел и пол сделать из чистого серебра, посоветовали ему этого не делать, чтобы нищие в конечном счете его не украли. А убедили его в этом афинские философы и астрологи: Максимиан, Иерофей и Симвул[1052]. Они говорили, что в последние дни придут царства тьмы и все это отнимется; и по их совету он оставил это.

20. Каждый день император закапывал в землю две тысячи милиарисиев; и когда строители заканчивали вечером свой труд, то срывали землю и находили милиарисии. Это император замыслил для радости и рвения народа.

Материал был скоплен и сложен, как я сказал раньше, за семь с половиной лет. А храм с заботой и большим тщанием строился и был закончен вышеупомянутыми десятью тысячами мужей за девять лет без двух месяцев – итого за 16 лет и 4 месяца[1053].

21. Амвон с солеей он сделал из сардоникса, выложив их также драгоценными камнями, с золотыми колоннами, хрусталем, яшмой и сапфирами; верхние части солеи он обильно отделал золотом. [У амвона] был золотой купол с жемчугами, рубинами и изумрудами. А крест на амвоне весил 100 литр золота. На нем были также подвески и рубины с грушевидными жемчужинами; сверху на амвоне вместо плит ограды была сень, целиком из золота.

22. Само устье колодца было привезено из Самарии; колодец стал называться святым потому, что около него Христос говорил с самарянкой. Четыре медные трубы, которые [император] поставил в Святом колодце, он привез из Иерихона, в подражание тем, которые были у ангелов тогда, когда пали стены Иерихона[1054]. А честной крест, стоящий теперь в скевофилакии, размером в рост Господа нашего Иисуса Христа, как это было точно измерено верными и достойными доверия людьми в Иерусалиме. И поэтому его обложили серебром и различными камнями и позолотили; и до сего дня тот исцеляет болезни и изгоняет бесов. В каждую колонну из тех, что наверху и что внизу, были вложены святые мощи.

23. Сделал он и утварь, целиком из золота, отдельно на двенадцать праздников, в том числе святые Евангелия, рукомойники, сосуды для воды, дископотирии[1055], дискосы; все это он сделал целиком из золота, [украшенными] камнями и жемчугом. А число предметов священной утвари – тысяча. Расшитых золотой канителью с камнями покровов престола – 300, венцов[1056] – 100, чтобы на каждый отдельный праздник были свои; золотых покровцов на потиры и дискосы с жемчугом и бесценными камнями – тысяча; Евангелий, весом по два кентинария, – 24; золотых кадильниц с камнями – 36, золотых светильников, весивших по 40 литр каждый, – 300; золотых паникадил и светильников в виде грозди[1057] для нартекса, амвона и алтаря вместе с двумя гинекитами – шесть тысяч[1058]. Он отписал также 365 имений в Египте, Индии и по всему Востоку и Западу на содержание храма, постановив на каждый праздник давать тысячу мер масла, триста мер вина и тысячу хлебов для предложения. Также он установил ежедневные службы, назначив священников и вплоть до последнего из прислуживающих в храме – тысячу человек; сто певчих женщин, распределенных по двум неделям[1059]. Клиру же он дал комнаты в округе, в соответствии с их чинами, а певицам для жилья – два монастыря[1060].

24. Он сделал пять крестов, по одному кентинарию золота весом, украсив их разнообразными драгоценными камнями, так что они оценивались в восемь кентинариев, а также два золотых подсвечника с камнями и огромными жемчужинами, которые оценивались в пять кентинариев золота, и два других огромных подсвечника из резного хрусталя, с золотыми подставками, оцененными в один кентинарий золота. Сделал он и четыре позолоченные свечи с камнями, стоимостью в один кентинарий, чтобы они стояли на золотых и хрустальных подсвечниках. Изготовил он и 50 других огромных серебряных подсвечников, а также 200 серебряных в человеческий рост, чтобы они стояли в алтаре.

25. На амвон он потратил годовую подать, которую получил с целого Египта, – 365 кентинариев. Их он потратил на амвон с солеей, ведь подати он получал до тысячи кентинариев. Ибо Константин Великий постановил брать дань с Сарвара, персидского царя, и со многих других[1061]. А весь храм вместе с наружными и окружающими [постройками] обошелся в сумме в 3200[1062] кентинариев, не считая священных сосудов, остальных предметов и полученных в дар со всей империи золотых монет.

26. Юстиниан один начал и один завершил храм, и никто другой ему не помогал и не принимал никакого участия в строительстве.

Чудо виделось в красоте и разнообразии храма, ибо повсюду он сиял золотом и серебром. Чудно было входящим видеть на полу в многоцветии мраморов вечно текущие воды, словно в море или в реке. Четыре полосы в храме он назвал четырьмя реками, вытекающими из рая, и издал закон, чтобы на них стояли отлученные, каждый соответственно своим грехам[1063]. Устроил он и у чаши кругом двенадцать водопроводных труб[1064] и каменных львов, извергавших воду для омовения простого народа[1065]. А с правой стороны правого гинекита он устроил «море», [глубиной] до пяди, чтобы [туда] поднималась вода, и одну лестницу, чтобы священники проходили над «морем». Напротив он поставил емкость для дождевой воды и изваял двенадцать львов, двенадцать барсов, двенадцать газелей, орлов, зайцев, тельцов и воронов – также по двенадцать; и из их глоток извергалась вода при помощи специальных устройств, только для омовения священников. Он назвал это место Леонтарием, а митаторием[1066] – тот прекрасный позолоченный покой, который он построил там, чтобы по пути в храм отдыхать там. Кто же опишет красоту и величайшее великолепие этого храма, покрытого золотом и серебром от крыши до пола?

27. Закончив со строительством храма и священными подношениями, 22 декабря он проехал в торжественной процессии от дворца до ворот Августея, выходящих к орологию, восседая на колеснице с четверкой коней[1067], и принес в жертву 1000 быков, 6000 овец, 600 ланей и 1000 свиней, птицы и петухов по десять тысяч. Также он раздал бедным и нуждающимся 30000 мер хлеба. Все это он раздавал бедным в тот день до трех часов[1068].

И тогда император Юстиниан вошел внутрь с крестом и патриархом Евтихием[1069]. Вырвавшись из рук патриарха, от царских ворот[1070] он добежал один до амвона и, простерши руки, произнес: «Слава Богу, удостоившему меня свершить такое деяние[1071]. Я победил тебя, Соломон!»[1072] И после этого входа он устроил консульскую раздачу[1073] и раздал народу три кентинария [золота], которые магистр Стратигий сыпал на землю. А на следующий день он совершил открытие храма, принеся столько же и даже больше всесожжений, и до Богоявления в течение пятнадцати дней угощал всех, устраивал раздачи и благодарил Господа. Так он завершил свое вожделенное деяние.

28. Невиданный купол, построенный Юстинианом Великим, а также драгоценный, удивительнейший и великолепнейший амвон с солеей и многоцветным полом храма простояли 17 лет[1074]. После смерти Юстиниана [I] к власти пришел Юстин [II], его племянник, и во второй год его правления, в четверг, в шестом часу дня, случилось так, что упал купол и разбил изумительный амвон и солею, вместе с сардониксами, сапфирами, перлами, жемчугами, золотыми плитами, хрусталем, серебряными колоннами и драгоценным полом[1075]. Но четыре арки, колонны и остальное здание остались непоколебленными.

Этот император пригласил работавшего там механика, который был еще жив[1076], и спросил у него, что привело к обрушению купола. А тот, как рассказывают, ответил: «Твой дядя поспешно убрал деревянные подпорки, которые были в куполе[1077], и быстро украсил его мозаикой. Кроме того, он сделал его высоким, чтобы он отовсюду был виден, а мастера, обрубая леса, бросали их вниз, так что от их тяжести фундамент треснул, и купол обрушился». Тогда строители обратились к императору и сказали: «Если прикажешь, владыка, чтобы купол стал более плоским, как кимвал, то пошли на остров Родос, как сделал и твой дядя, и пусть привезут кирпичи, равные по весу тем, что были раньше, из той же глины и с тем же клеймом»[1078]. Император приказал, и кирпичи привезли с Родоса, как и в первый раз. И так вот купол снова был возведен. Сократив высоту купола по сравнению с прежним на 5 саженей[1079], они сделали его в форме тимпана[1080]. Опасаясь, как бы он вскоре снова не обрушился, они оставили балки и кружала на опорах на год, пока не убедились, что купол затвердел. Но амвон и солею [Юстин] не мог сделать столь дорогостоящими и драгоценными и сделал их более дешевыми, из камней и колонн, окованных серебром, с серебряными плитами ограды, занавесами и серебряными перилами, вместе с солеей. Купол же амвона он не захотел делать, по его словам, из-за больших расходов. А для пола он не смог найти таких разноцветных и огромных плит и послал патрикия и препозита Манассию[1081] на Проконнес напилить там мрамора, по цвету похожего на землю, и зеленого, похожего на реки, впадающие в море[1082].

29. Когда же обрубили леса в куполе и хотели спустить деревянные [балки], то наполнили церковь водой на пять локтей[1083], сбросили леса, и они упали в воду, а фундамент не треснул[1084]. И таким образом он его завершил. Поэтому некоторые говорят, что его построил Юстин [II], но говорящие это лгут.

30. Храму с того момента, как он был построен, и до сего дня 458 лет[1085]. А близ храма стояла статуя [Юстиниана I], благодарящего Бога и показывающего горожанам, что «это я строитель».

31. Вышеназванный мастер Великой церкви – Игнатий – был очень любим всеми за те удивительные вещи, которые он создал. Поэтому император испугался, как бы две партии цирка не стали его славословить и не провозгласили его императором, однако не желал казнить его, как многие советовали ему, и пребывал в растерянности. Тогда они снова посоветовали ему, пока тот строит колонну Августея, убрать леса и оставить того умирать от голода. Это и было сделано. Когда Игнатий установил и закончил колонну с конной статуей императора, он понял, что его оставили там, и пришел в отчаяние, но, когда настал вечер, нашел отличный выход из положения. Обнаружил он у себя в сумке тонкую веревочку в пять локтей длиной. Достав нож, он разрезал на мелкие кусочки свои плащ, нижнее белье, пояс и тюрбан, соединил их, связав; он попробовал, достает ли веревка до низу, и выяснил, что достает. Глубокой ночью, пока весь город спал, его жена пришла с плачем и сетованиями. Он крикнул ей: «Меня оставили здесь умирать. Но ты пойди и потихоньку купи толстый канат длиной в колонну, намажь его жидкой смолой и снова приходи посреди ночи». Она все поняла, и на следующую ночь он спустил то, что у него было, жена привязала канат, и он втащил тот наверх, привязал к ноге коня и, держась за него, спустился невредимым. Он поступил так, чтобы веревка благодаря смоле прилипала к рукам и дабы не разбиться, случайно сорвавшись, а после спуска сжечь канат. И так, взяв жену и детей, он ночью достиг Адрианополя[1086], еще три года он жил, переодевшись монахом, а все говорили, что он умер на колонне. После этого он вернулся в Константинополь и жил в квартале Лавса. Однажды, когда император шел с процессией в церковь святых Апостолов, он встретил его там и попросил смилостивиться и не убивать. Узнав его, император удивился, и весь его сенат тоже. Император сделал вид, что не знал о случившемся с Игнатием. Дав ему много даров, он отпустил его с миром, сказав: «Видишь, если Господь хочет, чтобы человек остался жив, то и тысячи его не убьют». И с тех пор он жил в мире.

Вот и конец рассказа о Великой церкви.

32. О храме святых Апостолов. Больших Святых Апостолов, как было сказано выше[1087], он[1088] обнаружил в виде базиликальной церкви с деревянным перекрытием, построенной императорами Константином [I] Великим и Еленой. А Феодора, жена Юстиниана [I] Великого, предприняла большие труды из-за того, что снизу протекала река Лик, и, поставив огромные фундаменты и гигантские камни, построила храм. Планы и чертеж она взяла со Святого Иоанна Богослова в Эфесе[1089]. А весь строительный материал взяла из Святой Софии после окончания ее и ее молелен[1090], ведь этот храм начал возводиться через четыре года после начала строительства Святой Софии[1091]. Когда же дело дошло до мозаик, у владычицы не хватило золота. И когда августа впала из-за этого в растерянность, явились ей во сне святые апостолы с такими словами: «Не грусти о недостатке в золоте и не проси денег у своего мужа Юстиниана, но выйди из ворот Дексиократа – и на берегу найдешь двенадцать сосудов, доверху полных золота»[1092]. Августа, послав, обнаружила их, причем на каждом было написано имя одного из апостолов. Взяв их, она прославила Бога, а золото потратила на храм. И много имений, приношений и утвари, золотой и серебряной, пожаловала она ему. Закончив храм, она собиралась повесить бронзовые цепи и светильники, чтобы освятить и открыть его. Но узнав об этом, император Юстиниан позавидовал ей, как бы она не опередила его и не освятила свой храм до Святой Софии, и объявил повсюду по городу, чтобы не делали цепей и не вешали их там. Тогда императрица, по своей вере и усердию, сделала из шелка плетеные веревки и, повесив серебряные паникадила, освятила и открыла храм прежде Великой церкви[1093]. А мощи, лежащие под святым престолом Святых Апостолов, были принесены императором Констанцием [II], сыном императора Константина [I] Великого, при помощи святого великомученика Артемия[1094]. То возвышение, что посередине, таким и было сделано августой Феодорой. Мавзолей святой Феофании сделал Константин [I] Великий[1095], а внешний мавзолей еретиков и православных сделал Юстиниан [I] Великий[1096], украсил его и был там погребен, равно как и его жена Феодора, построившая Святых Апостолов. Эту мозаику и мраморы забрал император Василий [I], когда строил Новую и Фаросскую церкви.

33. Святой Лазарь был построен Львом [VI], сыном Василия [I], и он даровал туда много имений[1097]. Перенес он с Кипра и святые мощи святого Лазаря, а из Вифании[1098] – святой Марии Мироносицы[1099] и там положил их.

<33a. О Святом Димитрии. А Святого Димитрия над стеной построил кесарь Варда, дядя Михаила [III], убитого Василием [I] у Святого Маманта, причем и сам этот кесарь был разрублен на части вне [Города], когда отправился вместе с Михаилом в поход на восток, на глазах у Михаила [III], своего собственного племянника[1100]. Ведь Варда был братом августы Феодоры, матери Михаила [III].[1101]>

34. Монастырь Зауцы был построен во времена того же императора женой василеопатора Стилиана Зауцы[1102], и она пожаловала ему много имений.

35. Монастырь Лива был построен во времена Романа [I] Старшего и Константина [VII] Багрянородного, сына Льва [VI][1103], патрикием Ливом, бывшим друнгарием флота[1104], который устроил там также странноприимный дом.

1[1105]. Следует знать, что Святой Мокий впервые был построен Константином [I] Великим там, где жило великое множество язычников. Был там храм Зевса, и <из его камней> он построил церковь. Рухнула же она при Констанции [II], в третье его консульство[1106]. А во дни Феодосия [I] Великого ариане были изгнаны из святых церквей, и когда пришли они в храм святого Мокия, то возжелали его и попросили у императора разрешения остаться там, что и случилось. Итак, ариане тотчас восстанавливают этот храм и хвалятся им семь лет, но на седьмой год, как рассказывают, во время их богослужения он обрушился, причем погибло много ариан. Во дни же императора Юстиниана [I] этот храм был восстановлен и стоит до нашего времени: Маркелл Чтец[1107] ошибочно утверждает, что храм упал на второй год Конона [Льва III] Исавра[1108].

2[1109]. Святой Агафоник был построен в первый раз Анастасием [I], а во второй раз – Юстинианом [I]. Семь патриархов епископствовали в этом храме в течение пятидесяти лет, а императоры носят там венцы. По какой причине он был изменен, неизвестно. Наши предшественники передают также, что рядом с этим храмом был и огромный дворец, а Тиверий I перестроил его, после разрушения, в нынешний дворец.

3[1110]. Морские стены были возобновлены при Тиверии [II] Апсимаре, ведь до него они были в большом небрежении. А западные стены у Великих ворот – при благочестивом Льве [I] Великом: тогда служили также литанию и восклицали сорок раз: «Господи, помилуй», а партия Зеленых кричала: «Лев [и] Константин крепко победил!»

4[1111]. В Подземных воротах, заполненных землей, стояла колдовская статуя Фидалии, некой язычницы. А когда эту статую убрали, можно было видеть великое чудо: на этом месте случилось сильное землетрясение, так что и император удивился, и крестный ход отправился на это место, и только преподобный Савва смог остановить это своими молитвами.

5[1112]. В так называемой Неолее стояли женская статуя и алтарь с бычком. Там же и четыре блистающих коня из золота, а на колеснице – статуя женщины-возницы, держащая в правой руке маленькую статуэтку – бегущую фигурку. Одни говорят, что Константин [I] заказал все это, а другие – что только упряжку, тогда как остальное – античное и никак не изготовлено для Константина [I]. Ведь до Феодосия [I] Великого горожане устраивали представление на Ипподроме: все входили со свечами и в белых хламидах, везя одну эту статую на колеснице, до Стамы от стартовых решеток. Совершали же они это тогда, когда праздновался день рождения Города. Там же в виде фигурок воздвигнуты на колоннах Адам и Ева, Изобилие и Голод.

5а[1113]. В так называемой гавани Неория стоял бронзовый бык огромной величины. Говорят, что он кричал как бык раз в году, и происходили беды в тот день, когда он кричал. А при императоре Маврикии его утопили в этой самой гавани.

5b[1114]. Статуи Маврикия, его жены и детей на Халке стоят выше богочеловеческого образа Иисуса Христа, ведь они поставлены им. А две статуи, протягивающие руки друг другу, прибыли из земли афинян: говорят, что это философы, как сообщает Лигурий язычник.

5с[1115]. После смерти императора Маркиана жил ученик Евтихия по имени Акат, который был диаконом храма святой Евфимии: увидев, что сторонники Евтихия потерпели поражение, прибыл в крепость Серапион, а это была одна из занятых персами, по имени Регий. Он рассказал начальнику крепости Периттию об уязвимости жителей Халкидона. Тот, сразу взойдя на колесницу – ведь такие имелись у начальников крепости в Регии, – с семьюдесятью тысячами прибывает в Халкидонскую митрополию. А тамошние жители, узнав об этом заранее, убежали в Византий, взяв с собой и честные мощи святой Евфимии. Это была месть Аката за то, что Евтихию не давали Церковь, – навести на нее перса Периттия. Тогда был захвачен персами бог Гелиос, называемый Кроносом, который стоял в Халкидоне, – его отвезли в Персию.

5d[1116]. При Льве [III] Исавре было уничтожено много древних чудесных вещей из-за неразумия этого мужа. Тогда был снят так называемый Тризод, находившийся внизу, в углублении у Святого Мокия: при его помощи многие до той поры производили наблюдения за звездами. Там имеются и вырытые гробницы язычников и ариан и много других трупов.

6[1117]. Крепость Панорм, с двойной стеной, построил язычник Панорм, смешав железо и медь. А на северных воротах этой крепости стояли влажный с виду стиракс и статуя женщины с двумя головами. Там имело место такое зрелище: однажды, когда крепость охватил пожар и весь город был разрушен до основания вместе со стенами, устояла именно та башня ворот, где стояла статуя. И вообще часто, когда огонь часто приближался к этому месту, он, словно гонимый кем-то, отступал назад примерно на 5 саженей от статуи. Но ее захватил Хосрой, персидский тиран, и ее доныне почитают в Персии, как рассказал об этом в третьем издании хроники Ипполита[1118] сборщик налогов Парадисий, которого держали там в плену, но он убежал[1119]. {Ищи там эту необычную историю[1120].}

7[1121]. В так называемом Смирнии, рядом с Четырехсторонним портиком, имеются под землей, в 10 саженях на север, 9 статуй – это рядом с храмом Феодора. Из этих статуй четыре – Константина [I] Великого, его жены Фавсты, препозита Илариона и его третьего сына, носившего то же имя Константин[1122]. Последний, как рассказывают хронографы Геродот и Ипполит, был казнен отцом; по их рассказам, горюя над ним, тот каялся и плакал 40 дней, не омывая тела и не отдыхая на ложе. Он сделал его статую из чистого серебра, покрыв обильно золотом, и только голову его – из чистого золота, с надписью на лбу: «Мой обиженный сын». Поставив ее, он коленопреклоненно молил Бога за свои прегрешения. А остальные пять статуй – Севера, Арматия, Зевксиппа, Виглентия, построившего <квартал Виглентия>, и Елевферия, построившего дворец около Сената. Все они были казнены мечом и, поставленные в виде статуй тем, кто несправедливо их убил, просили прощения за своего обидчика. И его дети переняли обычай поступать так, а от них – многие, вплоть до арианина Валента. И вот ариане, не вынося своего поражения от Константина [I][1123], закопали их в так называемом Четырехстороннем портике, рядом со Святым Феодором, [где они и лежат] до сего дня.

8[1124]. В Сенате были поставлены возницы на их повозках и помещены на астрономическом приборе, где стоят статуи Артемиды и Афродиты. У его стержней ариане обезглавили Аркадия, архидиакона Святой Ирины, – там, как рассказывают, даже статуи тряслись три дня после его смерти. А колесницы были закопаны под аркой при императоре Феодосии [I].

9[1125]. Рассказывают также, что двенадцать корзин десять лет пролежали в новом дворце Сената, а после этого были закопаны под аркой по совету, который дал епископ Митрофан великому императору Константину [I].

10[1126]. Рассказывается также у многих авторов, что образы Митрофана, Александра и Павла были сделаны на досках Константином [I] Великим, и стояли они на Форуме рядом с большой статуей, что на колонне, с востока. Эти образы после своей победы ариане предали огню под сводом Милия вместе с изображением Богородицы и Самого младенствующего телом Иисуса, как точно передал нам хронограф Анкириан в своем «Декалоге», через Анастасия. {То же самое [пишет] и сам Анастасий[1127].}

11[1128]. В Великую церковь, называемую теперь Святой Софией, было взято 427 статуй, по большей части языческих. Среди этого множества были статуи и Зевса, и Кара, отчима Диоклетиана, и зодиак, и Селена, и Афродита, и звезда Арктур, поддерживаемая двумя персидскими статуями, и южный полюс, и жрица Афины, вещающая <при помощи механизма> стоящему сбоку философу Герону. А христианских там немного – около 80, – и из многих следует упомянуть лишь некоторые: Константина [I], Констанция [II], Константа [I], квестора Галена, <цезаря Юлиана, другого Юлиана, префекта>, августа Лициния, Валентиниана [I], Феодосия [I], его сына Аркадия, консулярия Серапиона и три [статуи] Елены, матери Константина [I]: одна из порфирового мрамора, другая, покрытая серебряными пластинками, на бронзовой колонне, а третья из слоновой кости – приношения ритора Кипра. Распределив их по Городу, Юстиниан [I] построил с верой и рвением величайший храм. А искушенные в вышеописанных вещах, обходя Город и ища, найдут их в немалом числе.

12[1129]. Когда стратиг Манаим наголову разбил скифов, то удостоился быть почтенным статуей в так называемом Ории, который некоторые называют Модием, <а это так называемые Часы, где теперь стоят колонны и арка. Там стоят и бронзовый модий, и часы, и две бронзовые руки на стрелках.> А касательно Модия нам не следует опустить, что он был установлен при Валентиниане [I]. Ведь это тогда был изобретен у жителей Константинополя официальный модий, ибо двенадцать [модиев] были приравнены к серебрянику: серебряным был сперва установлен и солид. Об этом более подробно рассказывает Феодорит. С тех пор сверху установлены бронзовые руки: когда император утвердил законом этот полновесный модий, приказав хлебовозам не противоречить этому, при поставке хлеба один из двух корабельщиков, продававший хлеб императору, был обвинен здесь в обмане и потерял у основания Модия правую руку. Поэтому и были установлены руки для покупателей и продавцов, чтобы и те, и другие не противоречили этому указанию. Поэтому и [стояла здесь] статуя императора Валентиниана [I], держа в правой руке проверочную меру. Поскольку статуя была хоть маленькая, но серебряная, ее <во второй год> Юстиниана [I] забрал протиктор Курий, чтобы выплатить дань.

13[1130]. Прибыла в Константинополь статуя Менандра, критского прорицателя, которую выставили в Артотириановом доме на обозрение, потому что была эта статуя высотой 15 локтей, а шириной <8>. Поскольку она была <не> отлитой, а выкованной, Маркиан перековал ее на монету и отправил в казну.

14.[1131] Стратиг Ардавурий при Льве [I] Великом, найдя во фракийских краях статую Геродиана, весьма горбатую и толстую, в гневе ее разбил. Разбив же ее, он нашел таланты[1132] золота – 133 литры, о которых с готовностью сообщил императору, но был им казнен и в предсмертной муке сказал: «Никто, примешав золото к свинцу, не получал такого наказания, какое устроил мне этот горбатый император». Поэтому и те, кто проходил мимо этого места – особенно любомудрые мужи, – приписывали смерть Ардавурия не прежним его злодеяниям, но разрушению статуи Геродиана, когда и Аспар вместе с ним нашел свой конец. Статуя же Аспара, сидящего на … коне в броне, сохраняется доныне в районе Тавра, как это можно видеть.

15[1133]. <На> Форуме справа, в восточной части, [Константин I] разместил статуи: 12 порфировых и 12 сирен – этих сирен многие называют <морскими> конями, позолоченными. В наши же времена их видно только семь, а три из них современный нам <правитель>[1134] перенес в район Святого Маманта, но четыре сохраняются доныне.

16[1135]. Следует знать, что крест посередине, на котором написано «свят», поставлен распорядителем Форума. Там же сохраняются и [статуи] двух скороходов, и самого Константина [I] и Елены, справа и слева. А при входе с севера и при выходе с востока Константином [I] Великим поставлен покрытый серебром крест с круглыми яблоками на концах, какой видел он <в небе>. Тут видны и сыновья его, и он сам, позолоченные.

17[1136]. На том же Форуме стояла и страшная статуя слона, в левой части, рядом с большой статуей: она явила однажды удивительное зрелище. Ведь упав из-за случившегося землетрясения, слон потерял одну из задних ног. А слуги префекта – ведь по обычаю именно они охраняли Форум – сбежавшись поднять его, обнаружили в этом слоне человеческие кости от обеих сторон [скелета] и маленькую дощечку, у которой наверху было написано:

Это префект добавил в казну к древним монетам, в добавление к прежде описанным вещам.

18[1137]. На так называемом Милии стояла конная бронзовая статуя Феодосия [I]: поставив ее, он добавил Городу много хлебных пайков.

19[1138]. Конные статуи в Галерее – это всё род Грациана, Феодосия [I] и Валентиниана [I]. Среди них и статуя кривого Фирмиллиана, поставленная для смеха, – она сохраняется и до сего дня.

20[1139]. Ксиролоф прежде некоторые называли зрелищем, ведь на нем 16 витых колонн, составная статуя Артемиды, [статуя] Севера, основателя [Города][1140], и зодиак на треножнике[1141]. Там часто приносил жертвы Север; и много прорицаний давалось на том месте, согласно одному из которых юную девушку даже принесли в жертву. И была там астрономическая конструкция, просуществовавшая 36 лет.

21. В так называемом Эксакионии имелись некогда заяц, пес и огромный Нимрод[1142], три из одного куска железа, и много других удивительных предметов хранилось в этом месте. Все это Маркиан переместил и перенес в район Святого Мокия. И была [там] огромная баня, где многие подвергались опасности, так как говорили, что не получили оракул.

22.[1143] У Святого Маманта стоял некогда страшный мост, имевший около двенадцати опор и арок. Ведь там текла бурная река, особенно, как рассказывают, в феврале месяце. Там стоял также огромный бронзовый змей, а поскольку некоторые считали, что змей жил под этим мостом, то приносили ему в жертву немало девушек и великое множество овец, птиц и быков. Некто Василиск, который был одним из потомков цезаря Нумериана, влюбившись в это место, построился там и поселился на нем; там он возвел и огромный храм Зевса. Все это разрушил Зинон во второй срок своего царствования.

23.[1144] На Форуме под большой статуей находится множество крестов, имеющих форму большого Креста. Там и <кресты> двух разбойников, распятых вместе с Христом, вмурованы в этом месте до сего дня, и стеклянный сосудик с миром, которым был помазан Христос, а также огромное множество других реликвий находится под Форумом, <положенные туда> Константином [I] Великим и запертые Феодосием [I] Великим, называть которые поименно мы воздержимся.

24. Константину [I] Великому очень понравилось на Большом Стратигии – поэтому он закопал там в яме во множестве также языческие монеты. Хотя мы не нашли этого записанным, однако слышали от людей, сведущих в литературе, что в этом Стратигии во множестве заложено в подземелье золото. И я вполне поверил, услышав такое, потому что и мы, и наши отцы передали нам много всего изустно, а не на письме, как знают любознательные люди. А на Малом Стратигии торговали свинцом в большом количестве: то ли самим свинцом, то ли расписками по продаже свинца, равно как и по поводу изготовления золота и серебра – в надписях на мраморе. Мы списали это из надписей на мраморных плитках, либо сами прочтя, либо найдя это у тех, кто прочел.

25[1145]. У храма святого Мины, когда его расчищали, были найдены большая яма и множество костей гигантских людей. Увидев их, пораженный император Анастасий [I] положил их в Фоссе как удивительную диковинку.

26[1146]. У храма святого мученика Прокопия, что у Хелоны, стояла большая статуя некоего евнуха, у которого на груди написано: «Тот, кто переставит статуи, пусть попадется в свой силок». Была же это статуя спальничего Платона, который был сожжен во дни императора Василиска. А когда его родители попросили у императора позволения поставить статую евнуха Платона в напоминание противящимся императору, тот не стал препятствовать. Когда же обновляли храм мученика, ее переставили на Ипподром. А дома этого евнуха сохраняются у Хелоны до сего дня.

27. Много ведь пришлось нам постараться, чтобы точно разузнать о том, что ты просил, и явить это твоей доблести, о Филокал[1147].

28[1148]. «Отправились мы однажды на Кинигий вместе с Имерием, вышеупомянутым славным хартулярием, чтобы разузнать о тамошних изображениях. Среди них мы обнаружили одну статую небольшой высоты и ширины, но очень толстую. А когда я стал ей удивляться и недоумевать, говорит Имерий: «Дивись, ибо это тот, кто заложил Кинигий». Когда же я сказал: «Максимиан строил, а Аристид распланировал», статуя тотчас упала со своей высоты, которая была совсем не малой, попала в Имерия и сразу убила его. Поскольку я испугался из-за того, что не было там никого другого, кроме тех, кто держал наших мулов, да и они находились снаружи от лестницы[1149], то, устрашившись, как бы мне не подвергнуться опасности, я потащил его за правую ногу туда, куда обычно бросают казненных. Но испугавшись такой тяжести, я оставил его у склона в устье[1150] и удалился, ища убежища в Великой церкви. И хотя я рассказывал, как все на самом деле случилось, никто не верил мне, пока я не дошел до клятвенных заверений, ибо тогда это одно и поспособствовало моей удаче. Итак, родственники умершего и друзья императора отправились вместе со мной на то место и прежде, чем приблизиться к трупу этого мужа, взглянули с удивлением на труп статуи. А некий философ Иоанн сказал: «Клянусь божественным промыслом, как я нашел в произведениях Демосфена, от этой статуи погибнет славный муж». Тотчас сообщив это императору Филиппику, он получает приказ закопать эту статую в том же месте, что и было сделано, ибо она не обрела конца».

Выяснив все это со всей истинностью, о Филокал, молись, чтобы не впасть в искушение, и будь осторожен, осматривая древние статуи, особенно языческие.

29[1151]. Близ Святого Агафоника, над ступенями, на колонне, бронзовая [статуя] Верины, жены Льва [I] Великого; ее статуя есть также к югу от Анемодулия, близ Святой Варвары. Но первая, у Святого Агафоника, поставлена еще при жизни ее мужа, а та, что выше Святой Варвары, – после кончины Льва [I], ее мужа, и бегства Зинона, ее зятя, когда она короновала Василиска, своего брата, под крики партии Зеленых: «Верине, православной Елене, многая лета!» Ведь она была очень православной[1152].

30[1153]. Очень небольшая позолоченная статуя на пьедестале в квартале Олибрия, рядом со Святой Евфимией, – Евфимии, <жены> Юстина [I] Фракийца: эта церковь построена ею[1154].

31. Очень большая [статуя] Евдоксии, жены Аркадия, ее дочери Пульхерии и двух других ее дочерей, все серебряные[1155]. А еще другая [статуя] той же Евдоксии на колонне, бронзовая, – на Августее[1156]: из-за нее сделался жертвой интриг Златоуст[1157].

32[1158]. [Статуя] Аркадии, второй жены Зинона, [стоит] близ ступеней так называемых Топ, в квартале святого Архистратига. Там Зинон судил соратников Василиска и сделал это место своим судом-секритом. А еще [одна статуя] его первой жены Ариадны, равно как и самого Зинона, [стоят] у Царских ворот.

33[1159]. У той же Халки, вблизи и выше, [статуя] славной Пульхерии, примерно у Галереи, что перед Дворцом[1160].

34[1161]. Выше Халки, на Милии, с восточной стороны, [статуи] Константина [I] и Елены, над сводом. Там же и крест, а посредине креста – <Фортуна> Города.

35[1162]. У того же Милия позолоченная [статуя] Софии, жены Юстина [II], бывшего после Юстиниана [I] Великого, а также ее дочери Аравии и Елены, очень красивой племянницы Софии.

35а. [Статуи] Аркадия и Феодосия, его сына, рядом со статуей Феодосия [I] Отца, обе конные[1163]. Тогда было роздано и много хлебных пайков, и особенно партии Зеленых, а их дим кричал: «Отпрыск Феодосия превзошел Константина!»

36[1164]. Во дворцовом Трибуналии [статуи] Евдокии, жены Феодосия, ее внука Феодосия [II], Маркиана и Константина [I]. Там же до Ираклия партии и Зеленых, и Голубых часто устраивали пляски.

37[1165]. Зрелище 1. В покрытой золотой крышей Базилике (где была установлена пробная мера императора Ираклия) позолоченная статуя коленнопреклоненного человека – Юстиниана [II], во второй раз узурпировавшего власть в Константинополе. А рядом с ним [была установлена статуя] его жены, сестры Ибузира Глиабана[1166], после поражения Тиберия [II] Апсимара, когда и Филиппик был низложен на этом месте покрытой золотой крышей Базилики. И часто сидели там Тервель Болгарин и Глиабан Хазарин. И вот, немало дани было выплачено там, где [стоят] изваяния этого тирана и его жены.

Там стоит и огромный слон: как заверили нас те, кто выставляет животных, не бывает слонов больше его по величине, а самые большие только достигают такого размера. Этого слона установил в качестве диковинки, по преданию, язычник Север, сын Кара[1167]. Ведь чтобы в этой покрытой золотой крышей Базилике находился слон, – это невиданное зрелище. Ибо говорили, что там [была] ограда перед 72 ступенями; там и большая схола охранников. А в том же месте, где и слон, как рассказывают, жил серебряных дел мастер Каркинил[1168], [торговавший] с фальшивыми весами, и тому, кто кормил слона, как рассказывают, он угрожал <смертью>, так как тот разрушал его жилище, и неоднократно заверял, что убьет погонщика, если тот не удержит слона. Но тот не соглашался удерживать его смазанными маслом (?) поводьями. Когда же этот обманщик-ювелир убил погонщика и бросил в пищу слону, но поскольку зверь был неукротим, то и его сожрал. Услышав об этом, Север принес зверю немало жертв, и на этом месте [все они] были сразу изображены.

Здесь служили и Гераклу, принося ему множество жертв, – его перенесли на Ипподром как великую диковину. А прежде он был привезен в Византий из Рима, при консуле Юлиане, вместе с колесницей, кораблем и двенадцатью статуями. Эта странная история диковинки Севера, как рассказывают, случилась при консуле Анфиме[1169]. Принадлежавший ему квартал Анфима был по приказу префекта Нузамита, что из персов[1170], отдан вместо дани, во дни Виза и Анты[1171]. Все это и по сей день можно увидеть тем любомудрам, которые захотят сами удостовериться.

38[1172]. Зрелище 2. Гелиос на золотом Милии. Колесница Гелиоса-Зевса с четырьмя огненными конями, стоящая у двух статуй, с древних времен находилась на золотом Милии. Там славили Константина [I] Великого после победы на Азотцем, Визой и Антом, когда партия Голубых кричала:

но партия Зеленых говорила:

Когда же колесница Гелиоса была привезена на Ипподром, гвардейцы внесли новую небольшую статую – изготовленную Константином [I] и несомую Гелиосом Фортуну Города. В сопровождении множества подношений прибыла она в Стаму, получила награды от императора Константина [I] и, увенчанная, убыла. Она стояла в Сенате до <следующего> дня рождения Города. Поскольку же на ней был вырезан крест, Юлиан бросил ее в яму, как и множество [других] диковин. А если бы кто поглядел внимательно на надписи на Форуме, то еще больше удивился бы.

39. Зрелище 3. О том, что на Форуме. Центурион Балмаса[1175], друг идолов, сильно разбил арку в здании часов – как он говорил, чтобы посмотреть, но скорее, как кажется, чтобы украсть. Сделав это, он украл серебряный идол Паллады. И обнаружились там весы Асклепиодора[1176], весом в три литры, и диадема Клеопатры, изготовленная вся из жемчужного алебастра. Узнав об этом, император Константин [I] счел этого центуриона Балмасу достойным смерти. Поскольку же тот бесстыдно призывал богов, то был обезглавлен на одной из ступеней того же Форума – там, где устраивался первый завтрак[1177]. Не обойдем мы молчанием и нечестие, имевшее место у второй арки: там поклонялись идолу блудника Максенция, и многие идолослужители по неведению служили ему как богу-коннику. Поэтому Константин сбросил его, а тех, кто осмелился поступать так, обезглавил мечом. Там и Арий после этого подвергся позорной смерти: он, убогий, по дерзости своей богохульствовал хуже язычников и рассчитывал, несчастный, с императорской помощью захватить Константинопольский престол, да еще с торжественной процессией и почестями. Но не позволил этого могучий в богопознании Александр… пока не предал его погибельной смерти. Итак, на месте, отстоящем на 29 ладоней от арки, при боголюбивом Феодосии [I] был изображен на мраморе Арий, вровень с землей, а с ним – Савеллий, Македоний и Евномий, на поругание прохожими, чтобы те метали в них кал, мочу и слюну и с бесчестьем поносили тех, кто бесчестил сына Божьего[1178]. Их увидят целыми и по сей день те, кто с любомудрием и прилежанием исследует написанное нами.

40[1179]. Зрелище 4. Находящееся в здании Артополий. Собачка из мрамора, со множеством сосков для кормления, … желали поклоняться… около двадцати, всегда была на виду у всех желающих осмотреть ее отовсюду, а также [изваяния] павлина, орла, львицы, зайца и головы баранов, воробьев, воронов, одной горлицы и ласки… коровы и двух Горгон: последние справа и слева, причем одна смотрит на другую (они высечены из мрамора), – все это соединено внизу у этого здания, то есть Артополий, ради зрелища, и это произведение Константина [I]. Но [был там] и погонщик быков, [идущий] за быком и плугом, словно собирающийся взрыть землю, – некое удивительное зрелище для смотрящих. Стояли они много лет, и эта сцена дожила до Зинона. Но некий Гален, врач и философ, сам узнав об этом из хронографов, проник туда и утверждал, что эти мраморные Горгоны со змеями, одна справа и одна слева, несущие на себе некие иероглифические и астрономические знаки, описывают истории императоров, а сделал их Константин [I] Великий. <Поскольку же этот Гален часто хаживал сюда> и вникал в его записи, то, поняв, что сделает с Зиноном Верина[1180], рассмеялся. А некто Каллистрат, низкого происхождения и трактирщик по профессии, [видел] вникающего в текст Горгон Галена, причем особенно часто – после вторичного возвращения Зинона из Исаврии. Заподозренный им, Гален претерпел в течение года от этого Каллистрата такие поношения и упреки, что в конце концов у входа в Артополии, у самих этих изваяний четвероногих и птиц, после суда-силенция был обезглавлен мечом, причем партия Зеленых и народ кричали: «Справедливый суд!» А философ Аристид[1181] дал этому месту следующее имя, которое существует и до сего дня: «Галеновы звери – обида безумствующему[1182] (?) Зинону». И вырезав эту надпись, он убежал в Херсон[1183], а она сохранилась до сего дня.

41[1184]. Зрелище 5. В квартале Амастриана. От препозита Каракалла[1185] зрелищце, то есть статуйка, первенствующая в городе византийцев со времен Траяна, [как повествуют] Мек и Главк[1186], а, почерпнув из них, и летописец Феодор[1187] в своих рассказах. На этом месте Зевс Гелиос на высеченной из мрамора колеснице, жезлодержец (?) Зевса Аристид[1188], лежащий Геракл, возничий богов с подписью «Аполлон всесильный». Там и река Китл, и орел, которого почитает волк-Лик, и черепахи, полные птиц, и 18 змей женского пола, и философ Кукувитий, защитник идолов[1189], принесший им в жертву жену, двух детей, мать Аглаиду и сестру Графентию. В том же месте любомудрым <открываются> победы и падения демонов на примере императоров, особенно если погибшие императоры были блудливы языком или в потомстве. Поэтому пусть обратят внимание на обнаженное изваяние. {Сварив железную траву ложечкой и поджарив [с (?)] ноздрями, скормите это друзьям повелителя. Отсюда вам понятно, случится ли это с ними[1190].} Множество серебра и особенно [в виде] денариев закопано внизу, так же, как и золотой клад. Здесь был театр[1191], и многие могли смотреть днем на жертвы Зевсу и дивиться. А когда случилось землетрясение, они погибли на этой арене при Визе и Анте, до того как Константин [I] проявил свое богопознание – не в этом городе, а в Риме. Кони же и кифары дуки Голиндухия[1192] можно видеть в Артемисиевом здании[1193] до сего дня. Поэтому, о добродетельный Филокал, мы ничуть не сетуем на то, что приняли на себя столько трудов ради тебя.

42[1194]. <Зрелище 6.> О быке. Мы ясно покажем тебе диковинку на самом [Форуме] быка, которую в письмах ты часто просил нас разъяснить тебе, о Филокал. Мы знаем, что бык был поставлен на Ипподроме Валентинианом, препозитом[1195] Константа [I]. До наших дней сохранилась огромная-преогромная печь, в которой богомерзкий Юлиан под видом преступников сжег много христиан. Была же эта печь в виде преогромнейшего бронзового быка (в подражание ему был сделан <бык> в гавани Неория). Вокруг этого самого быка от сожжений стоял дурной запах вплоть до времени недостойного Фоки, а после того как сам Фока был сожжен[1196], Ираклий переплавил быка для казны разведчиков и отправил на Понт для набора войска (а подразделение разведчиков было на Понте)[1197]. [Он оказался] в 24 меры серебра, потому что был литым. Эта [диковинка] продолжает здесь жить в виде отлитых портретов[1198], весьма насупленных.

43. <Зрелище> 7. Одно из зрелищ Милия – [из] «Оффиций» (?) Диоскора, что был при августе Маврикии[1199]. Название Форумного[1200] Сената происходит не от чего иного, как от имени Сената, построившего Сенат[1201]. И в нем порфировая статуя из трех частей, то есть трехголовая, о которой некоторые говорят, что в середине там Константин [I] Великий, слева Констанций [II], а с правой стороны Констант [I], и которая довольствуется двумя ногами, но [обладает] шестью руками. Это странное зрелище для тех, кто глядит на него: каждое [лицо] смотрит в свою сторону, а голова одна[1202]. Когда однажды случился в этом месте пожар и все, так сказать, были заняты, эту диковину украли. Это было при Феодосии [II] Младшем, сыне Аркадия: он через гонцов [разослал] по отдаленным и приморским областям [угрозы], если не обнаружится эта диковинка. А те, кто решился на такое, не сумели довезти ее к себе на родину, но были настигнуты императорским дромоном[1203] и, отчаявшись, бросили в пучину это чудо, да и сами, прыгнув туда, утонули. И хотя приплыло туда множество кораблей с корзинами и несколько ныряльщиков – ибо печалился император, назначая множество даров и страшными клятвами обещая до 500 кентинариев[1204] тем, кто вытащит ее из моря, – никто не сумел[1205]. Тогда, разгневавшись, этот Феодосий [II] предал огню и здание Сената, которое поддерживали четыре колонны[1206]. Он перенес статуи Елены, матери Константина [I], его самого и его жены Фавсты, дочери Диоклетиана[1207], в этот самый Сенат: Константин и супруга отлиты из бронзы и частично высечены из камня, а Елена – целиком из порфирового мрамора. Они сохраняются и по сей день.

44. В так называемом Статире, который называется Молий, был лис из пиганусийского[1209] мрамора, высотой в 5 саженей, а шириной – в две с половиной, с юга обращенный к жилищу владык[1210], а с севера – к старому храму[1211]. На груди у него накладными золотыми и серебряными буквами написано «Афродита Селена»[1212]. Его отдали персам по мирному договору при императоре Анастасии [I] вместо тысячи мер золота[1213].

44а[1214]. Этот Папий объяснил в своих сочинениях также, что <восемь> горгоновидных[1215] голов у ворот Халки – те, что для идущего вперед слева, а для идущего назад справа, – прибыли от богини Артемиды из ее храма в Эфесе. Четыре были установлены в районе Тавра, на старом дворце Константина, где видны статуи Юлиана и его супруги, а также Константина [I] Великого, его сыновей и Галла; а четыре – у вышеупомянутых ворот, с левой стороны. Там стоят и крест[1216], установленный при Юстиниане [I] Старшем и Велисарии, и <другие статуи[1217],> использованные заново. Там видны и сам Велисарий, позолоченный, с головой в виде солнца[1218], Тиверий [I] Фракиец, сгорбленный, а также Юстин I, худощавый, очень близкий к его реальному облику, и семь статуй его родичей, частью из мрамора, частью из бронзы, которые проходящие легко опознают по их одежде.

45. Лев [I] Великий весьма восхвалял императрицу Пульхерию. Поэтому и память ее кончины он совершал, и над ее гробницей сам поставил ее изваяние. И во Дворце, глядя на ее изображение на картинах, он восхвалял всю ее жизнь. Тот же Лев [I] перенес в портики Феодосиан статую Маркиана и Пульхерии, поставив ее на обозрение столице[1219].

46. Портрет Юлиана на монетах уничтожил[1220] Феодосий [I] Великий. Кроме того, увидев его статую, стоявшую снаружи Монетного двора, он покраснел и спросил у спутников, чей это портрет. Когда же они ответили, что Юлиана, он сразу сказал: «Я увидел вместо статуи черного человека и сильно покраснел». И он тотчас сбросил ее и издал указ, что, кто где найдет на монетах его портрет и не сообщит об этом в фиск, тот будет изгнан из Константинополя с конфискацией имущества.

47. Юлиан много занимался колдовством. Поэтому и идолов, как рассказывают, он сделал похожими на императорские статуи и принуждал поклоняться им как изображениям императоров. Кроме того, в Никомидийской митрополии он также изготовил[1221] отлитые из золота изваяния Аполлона и богини Артемиды и подобными законами постановил им поклоняться, ибо это, говорил он, статуи его самого и его жены. Поэтому бесчисленное множество людей, будучи обмануто, впало в идолослужение.

48. Когда Юлиан проезжал через Панеадские края, через так называемую Кесарию Филиппову[1222], то увидел изваяние кровоточивой и статую самого Иисуса, изготовленную, как говорили, ею самой. Там склонившаяся женщина касалась правой рукой подола статуи Иисуса[1223], а посередине [росло] растение некоего вида – хорошее лекарство от всякой болезни, способное, говорят, также исцелять тех слепых, кто вышел такими из материнского чрева (об этом весьма подробно упоминают и Евсевий Памфил[1224], и Диакриномен[1225]). Увидев это, Юлиан спросил о смысле такой загадки и, узнав, что это статуя Иисуса, разбил Его, а также Веронику[1226], как, согласно упоминанию Диакриномена, звали кровоточивую. А растение он сжег и поставил на этом месте идолы Зевса, Артемиды и самого себя. Построив там еще и храм, он написал на нем: «Богу Зевсу всевидящему. Юлиан Панеаде в дар приносит». Там и епископ Мартирий[1227], сильно уничиживший его, был сожжен близ этого храма, как говорили, в качестве жертвы богам.

49. Когда Юлиан стал императором, еще прежде чем он прибыл в Рим[1228], в Византии поставили его статую у портиков Константиниан. А военачальник Димофил[1229], радуясь идольской вере, поставил ее на порфировую колонну [с надписью]: «Юлиан – великий богопочитатель». Поэтому, как только тот воцарился, он и в Риме, и в Антиохии поставил его изображения как на досках, так и сделанные из бронзы, огромного размера.

50. Грациан после свадьбы прибыл в Рим и поставил в Риме себя и супругу в виде серебряных статуй как некое новое зрелище[1230].

51. Удивительная статуя Валентиниана [III] Младшего находилась у портиков Леонтия[1231], где Зинон устраивал свои инспекции. Увидев статую Валентиниана, Зинон сказал: «Несчастливы те цезари, кто не оставил по себе зримой памяти в изображениях».

52. На Быке был устроен огромный лагерь Константина [I], а Визант устроил с ним битву[1232], и погибло язычников двадцать тысяч[1233], как говорит Сократ. И тотчас на этом самом Быке был установлен серебряный позолоченный крест, а также изображения Константина [I] и Елены: как рассказывают, руки обоих рабов Божьих держат, крест[1234].

53[1235]. В так называемых Контариях была сторожевая башня, на протяжении семи лет. И в этом месте шла война два года и был идольский храм, очень маленький, который, как говорили, был посвящен Галену[1236]. Разрушив его, Константин [I] построил храм Богородицы, изобразив там себя, свою мать, Иисуса и Деву, и устроил торжественный праздник на двенадцать дней.

54[1237]. В квартале Виглентия находилась крепчайшая сторожевая башня Константина [I], которую он поставил еще до видения <вне> Города. Ведь там он, как сам рассказывал, вечером увидел своими глазами[1238] крест. В том же месте, в квартале Виглентия, Север поселил газцев[1239]. Победив их, Максимин, стратег Константина[1240], убил около восьми тысяч человек. И тогда остальные, сойдя с коней и преломив мечи, стали валяться в ногах у Максимина и просить пощады, а получив ее, из своей бронзовой амуниции сделали статую Константину.

55. На Форуме партии и архонты этого города 40 дней прославляли и славословили Константина [I]. А философ Канонарий[1241] поднялся на высокое место и, когда толпа замолчала, громким голосом закричал: «О предках ты не заботься, уничтожитель предков!» Подозвав его, Константин похлопал ему и убеждал отвратиться от язычества. Но тот громко кричал, что за прародителей предпочитает даже умереть, и был обезглавлен в тех же портиках Виглентия на страх оставшимся газцам[1242].

56[1243]. К статуе на Форуме[1244] обращали множество песнопений. Там горожане, префект Ольвиан[1245] и спафарии, кувикуларии[1246], равно как и силенциарии, все одетые в белые платья, устроили процессию с белыми свечами и с Филадельфия, который теперь называется так, а тогда назывался Протейхисмой (где были и ворота, устроенные прежде Каром), привезли ее со славословиями на колеснице (а как рассказывает Диакриномен, из так называемой Магнавры). Поставив ее на Форуме и обратив к ней, как было сказано выше, множество песнопений, как к Фортуне Города, все поклонились ей, в том числе и войска. А под конец ее подняли на колонну, причем предстоял священнослужитель с процессией, и все восклицали стократно: «Господи, помилуй!» Итак, Диакриномен рассказывает, что на вершине колонны, где стоит статуя, было поставлено много предметов, включая императорскую монету Константина [I], так называемый сотирикий, [весом] в тысячу кентинариев[1247]. Тогда славили также город, названный Константинополем, и священнослужители восклицали: «Во веки вечные направляй его ко благу, Господи!» И так, с большой помпой, праздновали все 40 дней подряд, а император пожаловал народу множество хлебных пайков, и все разошлись по домам. А на следующий день был устроен день рождения Города и большие скачки, причем и там он раздал много подарков, завещав вечно вспоминать этот день рождения [Города].

57. В районе близ Тавра Константин [I] Великий приятно проводил время летом. Там был дворец Севера, сына Кара, и храм – так называемый идол бога[1248] Севера. Там [были] и четыре огромных сложных свода, также построенные Севером, где было много идолов для гаданий и служения… богов блаженных и богов Бетгамов[1249]: из серебра, золота, слоновой кости и, как рассказывают, разных мраморов, как было, говорят, под этими сводами. И случилась война у Константина [I] и Севера, [и] победил он Геркулия и под этими сводами вывесил на семь дней головы его и его вельмож[1250]. А после этого он разбил грубых[1251] идолов, которые были из того же мрамора[1252], и выставил на всеобщее обозрение. На этом месте до Юлиана казнили приговоренных. На том же месте до третьего землетрясения[1253] была выставлена наверху очень широкая плита, показывавшая в рельефных картинах войны Константина. Статуя Константина была изваяна там, над сводчатым помещением, что в верхней[1254] части: она держала в правой руке изображение креста.

58[1255]. В районе так называемых ворот Филадельфия Константину [I] однажды приснился сон: увидев там в самый первый раз крест[1256], он изобразил его таким по высоте и ширине, каким видел[1257], на четырехгранной порфировой колонне, позолотив его и укрепив у подножья креста изображение губки. И почтил он свою мать Елену, себя и своих сыновей у той же четырехгранной колонны <статуями>, изваяв их на тронах. Константин Великий устроил на этом месте много консульских раздач[1258]. На этом же месте и центурионы получали почести: их особенно отмечали несением креста и сидением верхом на коне[1259] (?).

59[1260]. Константин [I] выставил на Форуме много статуй, в том числе и изготовленные на собственные средства, до 30 штук. Впервые консульством на Форуме был почтен Каллистрат, и до царствования Константина консулы получали кодициллы на Форуме. А Каллистрат был пышно почтен консульством на Форуме, как первый получивший достоинство консула, причем партия Зеленых восклицала: «Каллистрат удачлив и дальше продвинется!» А тот, испугавшись этого, бежал в храм святого ‹…› и, войдя в него, стал искать убежища. Константин многократно клялся Каллистрату, что не причинит ему зла, но тот не соглашался и вышел из церкви рукоположенным в пресвитеры, а позже стал и епископом, о чем до меня дошло много рассказов.

60[1261]. На Ипподроме был поставлены идолы, прибывшие из Рима, – около шестидесяти, среди которых и подобие Августа: это не записано, но так рассказывают.

61[1262]. Префект Филипп[1263] много заверял нас, что находящаяся на Ипподроме фессалийская статуя, стоящая над императорской ложей, – это работа некоего Понтия. А среди женских статуй близ надписи мидийцев[1264] есть те, кто рождает зверей и пожирает людей: про одну мне объяснил Иродион, что она показывает историю <второго правления> безбожного Юстиниана [II], другое же, где и корабль, еще не исполнилось, но ожидается. Услышав это, я заплакал: неужели снова постигнет Константинополь такое безумие? Юстиниан [I] Великий около ложи [был изображен] сидящим верхом на бронзовом коне после победы над мидянами[1265]. А женщина на Ипподроме, сидящая на бронзовом кресле, – также сверху [над ложей], как мы сказали выше, – это, как объяснил Иродион, Верина, [жена] Льва [I] Великого, а как я слышал от очень многих людей, это идол из Эллады, скорее всего, Афины, чему я поверил.

62. Многое объяснил [нам] управитель Филипп, а кроме того, передал, что изваяние змея[1266] – это изображение Аркадия, но указание на его брата Гонория, царствовавшего в Риме. Из этого места и немало прорицаний случилось и до нас, и до сего дня. А расположенная над статуей змея гиена прибыла из Антиохии Первой в Константинополь при Константине [I] Великом, как объяснил вышеупомянутый Филипп[1267].

63. На Ипподроме произошло множество убийств и злодеяний, особенно во времена до нас. Но и при нас[1268] там был сожжен монах Анастасий[1269], возражавший императору в вопросах истины.

64[1270]. Когда Евдокии Афинянке выпало по жребию предстать на состязании, она благодаря красоте сподобилась удачи[1271], и поэтому, услышав о необычной удаче родственницы, ее братья попытались приехать к ней с семью философами и попросили о милости переменить их несчастье на счастье. А император Феодосий [II] правил колесницей на Ипподроме, чтобы угодить философам. И кто бы из них не стал участвовать? Было же их числом 7: Кран, Кар, Пелопс, Апеллес, Нерва, Сильван, Кирб. Они были на Ипподроме с императором, чтобы посмотреть на Олимпийские игры. А император Феодосий, видя, что философы удивляются, говорит им: «О философы, раз вы удивляетесь, значит, вы перефилософствованы». Тогда один из них, по имени Апеллес, сразу же ответил: «Не диво для меня наездник на конях (?), ведь я точно знаю, что кони станут наездниками людей, когда прекратятся Олимпийские игры, и это диво померкнет». Нерва ответил: «Дурной это знак (στоιχεῖоν) для столицы, ибо я вижу, что волшебная статуя (στоιχεῖоν) совпадает с ее значением (στоιχεῖоν)». Сильван, увидев с юга наверху статую, подогнувшую колено, сказал подобно …, говорит: «Хорош скульптор, ибо будут после этого бесплодные годы». Кирб же, видя [статую] Демоса, сказал: «О народ (δῆμоς), из-за которого палачи (δήμιоι) будут в изобилии». Пелопс, увидев стартовые решетки для коней, спросил: «Чья это загадка?» Когда же Феодосий ответил: «Константина», тот сказал: «Или философ не настоящий, или император не подлинный». Ведь философ увидел некую женскую статую, исписанную с четырех сторон знаками зодиака, и сказал: «О четырехпредельный, от которого будут Константин и беспредельные». А Кар, которого философы побуждали высказаться, говорит: «Несчастливым мне все это кажется, потому что если эти статуи, когда их испытают, окажутся правдивы, то почему вообще Константинополь еще стоит?» Кран же, которого называли главой афинской философии, разговаривал с насмешливой улыбкой. А когда император стал спрашивать: «Что за причина этого?», <тот ответил>: «Достаточность», больше смеясь, чем насмехаясь. Тогда препозит Наркисс[1272] дал философу пощечину со словами: «Солнцу отвечай как Солнцу ты, мрак». А когда тот подставил и другую щеку, снова ударил его Наркисс. Философ же сказал Наркиссу: «Не ради тебя скажу я, но потому что меня смущают надписи». Загадка же Крана такова: попросил он у императора разрешения осмотреть статуи на Ипподроме и по приказу императора тотчас выбрал [одну]. А там есть статуя мужчины, с шапкой на голове, но при этом совершенно голого и прикрытого только на причинных местах. Когда же философ спросил: «Кто это поставил?», некий чтец сказал, что «это поставил Валентиниан». Тогда философ спросил: «А когда [поставили] осла?» Когда же тот ответил: «Вместе с ним», он сказал: «Некогда осел будет как человек. Ох, беда, что человек следует за ослом!» Но пусть это не станет пророчеством![1273] Эту загадку, которую разрешил Кран, обнаружил в свитках Льва [I] Великого астроном Лигурий[1274], консул того же императора Льва.

65[1275]. При Анастасии [I] Асклепиодор[1276], увидев большую статую на Ипподроме, державшую руку у лица, сказал: «О горе, ведь это все нужды людей, сбродившие в заботу одного человека!» И кто-то показал ему надписи на мраморе, а он, когда прочел их, сказал: «Хорошо бы не дожить до того, когда это произойдет, так же как и мне было бы лучше этого не читать».

66. Следует знать, что статуя, называемая Тавром[1277], – это Феодосий [I] Великий. Там император некогда принимал правителей народов. Прежде была она серебряной, как учит нас Созомен[1278]. А Климент[1279] говорит, что похожие разнообразные мраморные статуи – Константина [IV], сына Константа [II].

67[1280]. Так называемый Питтакий – это Лев [I] Великий, которого многие называют Макелларием. Там происходили императорские приемы. Но был там некогда и дворец, стоявший близ старой церкви святой Ирины, как рассказывает Иоанн Диакриномен.

68. Следует знать, что так называемый Августей получил последовательно три статуи. Во-первых, Константина [I], где были еще пять императорских [статуй] под колонной: Констанция [II], Константа [I], Константина [II] и Лициния, а позднее – и Юлиана. Так вот, при Феодосии [I] Великом ей на [той же] колонне наследовала другая статуя, тоже серебряная, а также статуи Аркадия и Гонория, у подножья, как рассказывает Феодор[1281]. А в произведении Созомена говорится, что то, что сейчас там видно, – это Юстиниан [I][1282].

68а. Самая большая статуя на Форуме, как рассказывают Феодорит и Евсевий[1283] – в тех книгах, где они, как кажется, заблуждаются[1284], – это статуя язычника, которую освятил молитвой и поставил блаженный Константин [I]. А в трудах Аполлинария[1285] и Александра[1286] говорится, что это Константин [I] Великий, как объясняет и летописец Милихий[1287].

69[1288]. Треножник на Большом Стратигии, как рассказывает Промунтий[1289], – это Александр Македонский. Убедился же он в этом на основании надписей, и те, кто сведущ в его писаниях, а особенно кто разбирается в гаданиях, признают, что это Александр. Он же пишет, что святой Константин [I] построил там первый форум в этом Городе.

70[1290]. Так называемый Филадельфий – это сыновья Константина [I] Великого. Один из них прибыл из Галлии в Константинополь после смерти отца, и после пышной встречи они от большой радости обнялись. И тотчас поставили в Городе свои статуи, передающие эту сцену. [Там] также статуя Юлиана и его супруги Анастасии, которую он прогнал с царства за то, что она была христианкой[1291]. Она постриглась в Промунтском монастыре, а эти статуи хранятся поныне в Филадельфии.

71[1292]. На так называемом Ксиролофе, как рассказывает Диакриномен, есть статуя Феодосия [II] Младшего, а также Валентиниана [III] и Маркиана, под колонной. Когда же случилось землетрясение, статуя упала. И, как рассказывают, подняли ее над[1293] семью колоннами, а <статуи> Маркиана и Валентиниана вернули в Трибуналий[1294].

72. Так называемый Неорий, он же Аркадий. Его обстроил Конон [Лев III], обнаружив, что это место было отделано величайшими трудами Константина [I] Великого. Там прежде существовали и рынки морских товаров, а при Юстиниане [II] они были перенесены в гавань Юлиана.

73. Зевксиппом называется баня Севера, ведь она построена Севером. Вместе с ней его первой постройкой в скором времени стал также Ипподром. Константианы[1295] построены Константином [I] Великим, равно как и так называемая Фосса. А многочисленные, достойные восхищения статуи в Константианах упали.

74. Акведук построен арианином Валентом[1296], как пишет Феодор[1297], цистерна Базилики – Константином [I] Великим[1298], а покрытая золотой крышей[1299] [Базилика] – Лицинием, по наказу Константина [I][1300]. Сидящая бронзовая статуя у Большой цистерны – Феодосия [I] Великого[1301]. Статуя за Магнаврой, у восточной части террасы Илиака, – безумного Фоки: относительно ее установки в седьмой год своего царствования он выказал большое рвение. [Был] один монах из монастыря преподобного Феодора, называемого Сикеотом[1302]. Ведь и сам блаженный Феодор жил во дни этого Фоки, при Фоме [I] Новом[1303], патриархе Константинопольском, который беседовал с ним, упрашивая преподобного Феодора, чтобы тот велел Фоке прекратить произвольные убийства. Так преподобный и сделал: он принялся убеждать императора не обходиться с подданными бесчеловечно. Император же попросил, чтобы [святой] отец совершил [крестное] знамение над его подагрой, – и тогда он прекратит массовые убийства. По молитве преподобного, тот исцелился от болезни, но так и не прекратил убивать. А вышеупомянутый монах дерзнул сказать кому-то о Фоке, что в это время тот умрет страшной смертью[1304]. Тогда Сергий, ставший епископом после Фомы Нового[1305], был еще монахом (ведь и он откровенно говорил с тем монахом). Итак, дошло это до ушей императора Фоки, пока его статую еще отливали. И так радел он о постановке этой статуи, что, как рассказали жившие тогда, совершал все больше и больше убийств. Очень много денег жаловал он работавшим там, чтобы они поспешили, но через 18 дней после установки этой статуи он был свергнут с царства, не получив за свои деяния ничего лучше, чем горькую смерть.

Магнавра. Реконструкция А. Бергера

75. В так называемом квартале Маринакия стояла статуя, с которой случилось удивительное происшествие. Ведь когда произошло землетрясение и все это место было разрушено до основания, а эта статуя упала с колонны вниз, то стала прямо, как рассказывают наши предшественники[1306]. Когда же эту статую попробовали снова поднять наверх, она так и осталась [на земле], так как была очень тяжелой, причем это происходило, как рассказывают, много раз. А мы обнаружили, что это статуя Валентиниана [III] Младшего: как разъяснил тогда один философ, эта статуя особенная по причине несправедливой смерти Валентиниана Младшего, хотя до той поры эту смерть считали справедливым приговором [из-за] казни Аэтия[1307].

76[1308]. Из {так называемой[1309]} Никомидии в Константинополь прибыло множество статуй. Из них на Ипподроме доныне сохранилась статуя Диоклетиана: сутулый, [стоит он] посреди так называемой императорской ложи.

77[1310]. Статуя Максимиана находится в районе Халки, очень и очень тяжелая. Там видны и по сей день статуи всего рода Феодосия [I] Испанца[1311].

78[1312]. Так называемые четыре Горгоны прибыли из Эфеса, из храма Артемиды: они расставлены вокруг помещения Халки, а над ними стоит знак креста.

79[1313]. На Ипподроме стоит статуя {так называемой} Артемиды: там упражняются борцы.

80[1314]. У дворцовых ворот Халки стоят на колоннах ростовые статуи Зинона и Ариадны, под конец жизни целомудренной, а сперва бесстыдной[1315], с элегическими ямбами[1316], распределенными [между ними] философом Секундом.

81. Статуя, смотрящая на Зевксипп, то есть перед ним, – Юстиниана [I] и Феодоры. Возле нее и прославляли Юстиниана, когда была установлена эта статуя, и партия Зеленых кричала: «Юстиниан и Константин – новые апостолы!» Там и София, его невестка[1317], была почтена ямбическими стихами, сочиненными философом Плумбом[1318].

82[1319]. Находящаяся в старейшей бане, то есть в Зевксиппе, разноцветная статуя – кроткого Филиппика, который заблуждался по неведению[1320]. Как рассказывают, она совершенно такая же, как и ее прообраз. Ведь живописцы весьма хвалили художника за то, что он не изменил облика императора сравнительно с оригиналом.

83. Из {так называемого} Икония прибыло в Константинополь множество статуй, среди которых и статуя Зевса, сохранившаяся на Ипподроме.

84[1321]. Четыре позолоченных коня, возвышающиеся над Ипподромом, прибыли с острова Хиос при Феодосии Младшем.

85[1322]. Из вышеупомянутого Икония статуя Персея и Андромеды, дочери Василиска: как повествуют мифы и кое-кто из историков, ее отдали в жертву гнездившемуся там змею. Ведь был такой древний обычай отдавать юную девственницу чудовищу: поэтому связанная Андромеда, обреченная на смерть, должна была быть отдана на растерзание зверю. И вот вышеупомянутый Персей, придя туда, спрашивает у плачущей Андромеды, почему она связана и рыдает, и она рассказала ему о происходящем. Когда же он присел, появилось чудовище. А он нес в суме голову Горгоны и отвернувшись назад, показал ее чудовищу – увидев ее, тот издох. Поэтому логист Филодор прозвал город Иконием, ибо прибыл Персей и спас Андромеду – явная удача городу от прихода Персея. А изначально имя городу было Дория, затем назывался он Тренодией, а логист Филодор назвал его Иконием по причине прихода Персея. Там над городскими воротами была поставлена статуя самого Персея вместе с Андромедой, и было принесено много жертв Децием, Диоклетианом и Максимином; там и многих святых умучили. Итак, статуи Персея и Андромеды были привезены в баню Константи[ни]ан, как рассказывают, при Констанции [II], после завершения Антиохийской церкви.

86. Статуя Анастасия [I] находится за Святым мучеником Миной: эта статуя была поставлена после того, как прекратили приносить в жертву идолам быков, а это место стало публичным домом, ибо так приказал император, чтобы обесчестить это место[1323].

87[1324]. Так называемая цистерна Аэтия построена патрикием Аэтием во дни Валентиниана [I] – там, у цистерны, сохранилась статуя этого Валентиниана в сопровождении Аэтия[1325].

88. Так называемая цистерна Аспара построена Аспаром и Ардавурием при Льве [I] Великом. Там, после ее окончания, Аспар и Ардавурий были казнены.

89. Так называемый остров Кран заколдовала Верина, но не обнаруживается никакой причины, почему она его заколдовала. А когда она заколдовала этот остров, внезапно люди начали [там] во множестве умирать. Из-за этого он оставался пуст до времен Юстиниана [I], который приказал трижды омыть его морем до полного уничтожения [колдовства].

«Воображаемый Константинополь» (Constantinople imaginaire) – так назвал свою книгу о Патриях замечательный французский византинист Жильбер Дагрон. Воспользовавшись этим удачным выражением, попробуем провести для нашего читателя небольшой экскурс по Константинополю Патрий, который сложился из нескольких слоев городской истории: языческого, ранневизантиского, эпохи «темных веков» и средневизантийского.

Для описания всего корпуса патриографических текстов Константинополя, который складывался с VI по X век, можно выделить несколько основных категорий, в которых выражается общее отношение авторов (и, следует полагать, их читателей) к основным явлениям константинопольской жизни. Городское пространство было пронизано множеством разнообразных культурных контекстов, которые могут остаться незамеченными при первом знакомстве с произведением. Поэтому ниже мы постараемся представить главные темы Патрий.

Многочисленность статуй, стоявших в Константинополе, поражает воображение, а то внимание, которое им уделено (по сути, им посвящена вся книга II Патрий), может показаться несколько странной, – для современного человека памятники, даже составляя заметную часть всякого города, вряд ли становятся доминантой при восприятии городского пространства. Однако для автора Патрий именно античная скульптура определяет отношение к истории Города, его пространству, сакральности власти и даже отношение к роли и статусу мужчины и женщины в византийском обществе. Во многом он заимствует такой подход из «Кратких представлений из хроник», где «одержимость» автора статуями проявляется еще сильнее – текст посвящен им почти целиком. Однако сравнение книги II Патрий с остальными частями произведения не оставляет сомнений, что речь идет не о механическом копировании «Кратких представлений», а об органичном усвоении автором конца X века мироощущения константинопольца двухсотпятидесятилетней давности.

Чтобы понять специфику византийского отношения к статуям, следует немного углубиться в историю развития позднеантичной культуры. И особое внимание здесь стоит уделить роли скульптуры во времена поздней Римской империи, т. е. в период с начала III до конца VI века. В это время под влиянием постоянно изменяющихся политических и религиозных обстоятельств и трансформации старых традиций складывается особая система восприятия статуй.

Представление об одушевленности статуй, проявляющее-ся на протяжении всей истории греко-римского мира, именно в поздней античности обретает новое звучание. Под воздействием неоплатонических практик теургии (см. ниже), восприятие изваяний начинает смещаться с символического аспекта, где образ отсылает зрителя к прообразу – божеству или герою, в область магического, где скульптура начинает восприниматься как живое и реальное воплощение божественного, т. е. как жилище сверхъестественного существа (δαίμων), становящееся проводником в сферу трансцендентного[1326]. Подобное понимание статуй получило довольно широкое распространение, начиная от религиозного синкретизма некоторых римских императоров[1327] и заканчивая трансформацией неоплатонизма в сложную религиозную систему, располагавшую столь же разнообразным, сколь и запутанным набором теургических практик[1328]. Все имеющиеся у нас исторические сведения говорят о том, что эпоха II–IV веков была временем невероятного обилия и смешения идей. В этой атмосфере статуи повсеместно начинают облекаться аурой магического и таинственного, как в христианской, так и в языческой среде, ибо доступ к «даймону» могли получить лишь те избранные, кто обладает знанием теургической традиции.

Тем не менее, такие представления о статуях в ранневизантийскую эпоху все еще оставались в тени гораздо более значимой визуальной формы памятников, т. е. их эстетики. Общим местом для жителей империи, по крайней мере наиболее образованной их части, было почитание статуй, прежде всего, как совершенных объектов, передающих идею прекрасного, Император Константин I, желавший украсить свою новую столицу на Босфоре, свозил в нее столько скульптур, сколько было в его силах, собирая их по городам всего греческого Востока[1329]. Вслед за ним так поступали и все последующие византийские императоры вплоть до Юстиниана. Такое обилие статуй в одном городе ставило жителей Константинополя в довольно затруднительное положение: ведь вместе с христианизацией Римской империи в ней распространилось и христианское отношение к статуям, а победившая религия считала демонстрацию полностью или частично обнаженного тела в лучшем случае неприличным, а в худшем – опасным, ибо любая античная статуя была потенциальным идолом, т. е. вместилищем злого духа, беспрестанно жаждущего кровавых жертв[1330] (ср. II, 46a).

Несмотря на это, императоры Византии продолжали традицию Константина: вся их «визуально-религиозная» политика по отношению к античному наследию вплоть до «темных веков» была пронизана этой двойственностью: с одной стороны – христианская неприязнь, с другой – преклонение перед художественным совершенством. Василевсы постоянно старались отделить зримое воплощение памятника от сопутствовавших ему практик жертвоприношения[1331] – это отражено, например, в Кодексе Феодосия (438 год), где подробно разбираются вопросы, связанные с язычеством. Так, помимо постоянных и настойчивых запретов на суеверия и тайное совершение жертвоприношений (наказанием за что чаще всего была смертная казнь), мы видим, что в указе императоров Констанция II и Константа I от 342 года говорится и о защите языческого наследия, а именно о том, «чтобы расположенные за городскими стенами здания храмов оставались целыми и невредимыми. Ибо иные [из этих храмов] дали начало как играм, так и зрелищам цирковым и публичным состязаниям, и не пристало сносить те [здания], из которых издавна устраиваются празднества для увеселения римского народа» (XVI, 10, 3[1332]). Указ императора Феодосия I предписывает открыть храм, «который и сейчас, и прежде, является местом многолюдных народных собраний, и где, как говорят, выставлены изображения богов, кои следует ценить более за их художественную ценность, чем за их святость» (XVI, 10, 8). Итак, зрелище в иерархии ценностей IV века оказывается выше, чем религиозные предписания, конечно, при условии, что объект языческого поклонения лишается своего былого религиозного контекста.

Вплоть до VI века императоры продолжали собирать в Константинополь как христианские, так и языческие артефакты со всего мира. Прокопий Кесарийский в своей «Войне с персами» (1, 29, 37) рассказывает, как один из главных военачальников империи Нарсес уничтожил храм племени влемиев потому, что в нем приносились человеческие жертвы в честь Солнца, однако даже в этом случае Юстиниан I приказывает отправить в Византий все добытые из этого храма статуи, а не разрушать их. Лишенные своей первоначальной функции, статуи и храмы при этом властями чаще сохранялись, чем уничтожались, да и в целом отношение к ним в эту эпоху было не столь однозначно враждебным, как это обычно принято представлять[1333].

Стремление императоров к десакрализации статуй и превращению их в чисто эстетический феномен – вопреки установкам формировавшегося христианского мировоззрения – можно понять: от привычки жить в богатой визуальной среде отказаться не так просто. Однако гораздо удивительней то, что подобное отношение поддерживала и Церковь: 58-е правило Карфагенского собора предписывает уничтожать идолов в Африке, но лишь тех, которые «никак не украшены». О знаменитом храме Сераписа в Александрии в своих «Церковных историях» Феодорит Киррский (5, 22) и Созомен (7, 15) единодушно говорят как о «здании, знаменитейшем по красоте и обширности», а Иоанн Златоуст восхищается способностями мастера, который может «из распадающейся глины силою искусства образовать удивительную и невообразимую красоту художественного произведения» (К антиохийцам 11, 3).

Из-за такого двойственного отношения к идолам христианские авторы уже сразу после смерти Константина вынуждены были подыскивать объяснения, почему императоры продолжают собирать такое количество языческих памятников в одном городе. Евсевий Кесарийский – первый придворный агиограф – в своей «Жизни Константина» (3, 54) оправдывается тем, что «эти самые изображения василевс обратил в игрушки для забавы и смеха зрителей». Феодорит Киррский во «Врачевании эллинских недугов» (10, 58) также пишет, что изображения выставлялись для того, чтобы над ними потешались (κωμῳδεῖσθαι) юноши и девушки. Златоуст предлагает немного иную трактовку: согласно его «Слову о блаженном Вавиле» (2, 18), василевс не разрушает храм в Дафне потому, что только так по-настоящему будет заметно превосходство победившей христианской истины над теперь уже безвредной ложью языческого учения. Так или иначе, все эти объяснения не подразумевают, что от античных изваяний следует избавиться; наоборот, они лишь оправдывают возможность, а иногда даже необходимость их сохранения.

Другим важным контекстом, в который были встроены статуи, был контекст политический[1334]. По старой римской традиции, памятники продолжали демонстрировать преемственность сакрального статуса императора, служа той формой, в которую мог быть облечен его «гений». Их разрушение или поругание приравнивалось к акту гражданского неповиновения, за которым следовало неизбежное наказание. Это центральная тема большого цикла «Бесед о статуях», произнесенных тем же Златоустом в Антиохии после крупного мятежа 388 года, когда были разбиты изваяния императоров: отец Церкви подробно останавливается на том, насколько реальна связь между фигурой правителя и мраморной статуей, в которой воплощен его образ.

Для самих же императоров памятники нередко становились узловой частью какого-то большого политического проекта. Константин I, как сообщает Прокопий Кесарийский (О войне с готами 1, 15), перевез из Рима и поставил на Форуме деревянную статую Афины Паллады (Τύχη) – священный образ, который в древности сохранял неприступными стены Трои и который после Троянской войны Эней вывез в Италию. Идол защищал столицу империи до тех пор, пока на Босфоре не возник Новый Рим. Константин поместил статую на главном форуме Города прямо под колонной, носящей его имя, обеспечив таким образом историческую и политическую преемственность Константинополя. Конная статуя Юстиниана на колонне перед входом в Св. Софию также была постоянным напоминанием для жителей города о главном строителе величайшего собора. Оба этих сюжета присутствуют и в Патриях конца Х века, что говорит о невероятной устойчивости политического мифа Константинополя, сохранявшегося в обществе на протяжении многих столетий.

Сочетание этих трех модусов восприятия статуй: религиозного, эстетического и политического, позволяло изваяниям оставаться включенными, в том или ином виде, в меняющийся социальный и культурный контекст. Вопрос был лишь в том, каким образом они воспринимались в каждом конкретном случае: представляли ли статуи феномен чисто эстетического наслаждения (ἡδоνή), были ли формой утверждения статуса императора или же оказывались вместилищем демонической силы. Последнее могло иметь для человека вполне положительные последствия: апотропеические, защищая от незримых опасностей (как изваяния аистов в I, 23 или Конопий в III, 20), или профетические, открывая будущее (как статуи в Софийской гавани в II, 62)[1335], но могло, наоборот, нести с собой болезни, порчу или смерть (см. ниже). Примеры каждого из этих подходов можно найти в высокообразованной и простонародной, в церковной и языческой среде. Статуя в социальном пространстве города находилась одновременно в нескольких разных символических контекстах, однако в период «темных веков» иерархия отношений между этими способами восприятия в Византии меняется кардинальным образом: любование красотой форм и политический символизм статуй в VIII–IX веках отходят на второй план, а главное место занимают их магические свойства.

Это пространное отступление было нужно для того, чтобы объяснить главный смыслообразующий пафос патриографов, а именно интерес ко всему древнему, таинственному и языческому. На страницах Патрий и особенно «Кратких представлений из хроник» читатель не раз встретится со свидетельствами того, как в попытках проникнуть в тайный и мистический мир города герои исследуют заброшенные районы Константинополя и находящиеся в них разнообразные диковинки – «зрелища» (θεάματα). Поиск и разгадывание смысла статуй при всем том представляется занятием невероятно опасным, ведь изваяние – это не просто кусок мрамора или порфира, в нем может обитать и могущественный дух, встреча с которым грозит смертью[1336].

Это хорошо видно, например, из истории хартулярия Имерия (II, 24; Par. 28), которая замечательна тем, что содержит в себе одновременно много вопросов, ответы на которые могут стать ключами к пониманию всего текста в целом. Рассказчик отправляется в квартал Кинигия, бывшего стадиона для травли зверей, вместе со своим знакомым хартулярием (должность хранителя бумаг) по имени Имерий, «чтобы разузнать о тамошних изображениях». Там они обнаруживают стоящую на высоком постаменте статую какого-то толстяка – скорее всего, сенатора, который построил Кинигий. В ответ на вопрос Имерия рассказчик начинает рассуждать об архитекторах, которые руководили постройкой, как вдруг статуя внезапно срывается с постамента и падает на его собеседника, зашибив того насмерть. Спутник хартулярия приходит в ужас, «так как не было рядом никого другого, кроме тех, кто держал наших мулов, да и они находились снаружи от лестницы», то есть поблизости не было ни одного свидетеля, который бы подтвердил его невиновность. Он решает спрятать труп на соседней помойке для тел казненных, тащит его за правую ногу, но Имерий слишком тяжел. Впав в отчаяние, автор рассказа бросает мертвеца и бежит в Св. Софию, где во всех подробностях передает эту историю людям, сопровождая ее клятвами о собственной невиновности. Видимо, он оказался достаточно удачлив и убедителен, чтобы ему поверили, и «родственники умершего и друзья императора отправились […] на то место и прежде, чем приблизиться к трупу этого мужа, взглянули с удивлением на «труп» статуи». Дальше события поворачиваются неожиданным образом: к месту «преступления» подходит «некий философ Иоанн», смотрит на постамент и произносит следующее: «Клянусь божественным промыслом, как я нашел в произведениях Демосфена, от этой статуи погибнет славный муж». Все вдруг всё понимают, тут же оправдывают неудачливого рассказчика и прямо там закапывают статую под предлогом того, что она «не обрела конца». В последних строках этой истории выражается однозначная и ясная мораль: «Выяснив все это со всей истинностью, о Филокал, молись, чтобы не впасть в искушение, и будь осторожен, осматривая древние статуи, особенно языческие».

При сравнении версий этой истории в Патриях и в «Кратких представлениях из хроник» становится ясна разница в стратегиях их повествования. Версия «Кратких представлений» намного живее и насыщена необычными деталями, тогда как рассказ в Патриях, в соответствии с литературными установками X века, гораздо лучше гармонизирован и больше соответствует стилистическим нормам эпохи: автор пытается придать большую весомость написанному, например, делая рассказчиком уже не современника, а знаменитого древнего церковного историка Феодора Чтеца. При общем интересе к статуям два этих текста, очень близких друг другу, расставляют в рассказе несколько разные акценты.

Что же касается содержания данной истории, то в ней с самого начала не очень понятно, зачем двум ее героям вообще понадобилось отправляться в столь опасную «экспедицию» для исследования собственного города? На то было, однако, по крайней мере, две причины. Первая – историческая, и она связана с одной из главных характеристик той части византийской истории, которую принято называть «темными веками». В VII–VIII веках Византия столкнулась с одним из наиболее страшных кризисов за всю свою историю. Перенапряжение сил всей империи при Юстиниане I, которому почти удалось восстановить границы былых владений Рима, усугубилось страшной и довольно продолжительной эпидемией чумы. Ближайшее два столетия ситуация все время усугублялась постоянными нашествиями лангобардов, аваров, славян и арабов, которые в какой-то момент грозили даже стереть Константинополь с лица земли. По мнению многих ученых, вообще весь исторический период вплоть до конца правления Юстиниана I или даже до смерти Ираклия в 641 году – это в большей мере продолжение истории Римский империи, чем собственно история Византии, и лишь после кризиса VII–VIII веков различные трансформации империи становятся столь значительными и повсеместными, что по окончании этой эпохи мы встречаемся с совершенно иным политическим, культурным и социальным образованием, заслуживающим и отдельного имени. В значительной мере этот всеобщий упадок затронул, разумеется, и столицу. Как показывает Кирилл Манго, если Константинополь VI века был наиболее урбанизированным и густонаселенным городом своего времени, в котором, даже по скромным подсчетам, жило более полумиллиона человек, то к концу VIII века его население, по всей вероятности, не превышало даже 60 тысяч[1337]. Столь резкое сокращение населения отразилось не только в упадке торговли, ремесел и культуры, но и в банальном запустении многих городских кварталов, которые в лучшем случае приспосабливались местными жителями для огородов, а в худшем – просто превращались в руины. Нагляднее всего процесс деградации виден на примере архитектуры. Если всем известный храм Св. Софии, построенный Юстинианом, венчал огромный купол диаметром в 31 м[1338], то купола церквей VIII–X веков почти никогда не превышали даже 8 м. Или, к примеру, реконструкция храма Мирелея, построенного при императоре Романе Лакапине в 920-е годы (цв. илл.)[1339], показывает, что и сама церковь, и дворец стояли поверх ранневизантийской ротонды, которая производит впечатление какого-то циклопического сооружения: ее площадь с лихвой перекрывает оба новопостроенных здания.

Упадок строительстваимеет своим следствием то, что масштабы и сложность всех построек ранневизантийского Константинополя кажутся автору Патрий сверхъестественными. В Студийском монастыре сразу поселилась тысяча монахов (II, 87). Огромные бани III–IV вв. в древности нагревали, оказывается, стеклянной лампой (II, 33) или нефтью (I, 39). Даже ранневизантийские тюрьмы выглядят в Х веке столь прекрасно построенными, что представляются автору Патрий бывшими дворцами (III, 14–15). Результатом такого культурного разрыва становятся и сбой исторической памяти (в II, 106 ариане, подобно иконоборцам, сжигают изображения своих оппонентов), и деэтимологизация топонимов (например, императорская площадь Августей превращается в II, 15 в Густион, т. е. «продовольственный рынок»), и мифологизация сохранившихся памятников (так, в Par. 56 на вершине колонны Константина стоит монета весом в 32 тонны!), да и всего прошлого столицы.

В полуразрушенном Константинополе VIII века, на фоне архитектуры, размеры которой уже никак не соотносились с техническими возможностями эпохи, его жители в буквальном смысле перестают узнавать свой город[1340], а потому в них просыпается интерес к его «изучению». В этом отчужденном и покрытым тайной пространстве важнейшую роль начинает играть расставленная повсюду античная скульптура, которая становится звеном, связывающим историю Города в единый, пусть и довольно своеобразный нарратив. Притом количество скульптур на улицах Константинополя того времени было настолько огромным, что лишь немного уступало численности его населения, как сообщают нам об этом сами Патрии. Только «из Святой Софии были изъяты 427 статуй» (II, 96), а статуям, помещенным на Ипподроме, в Патриях и вовсе посвящен отдельный раздел (II, 73–79). Цифра в несколько тысяч памятников кажется невероятной, однако, несмотря на все пожары и частые землетрясения, даже в начале XIII века статуи оставались одним из главных элементов городской жизни Константинополя. Никита Хониат подробно их описывает и даже посвящает отдельную книгу своего сочинения тому, как эти сокровища разбивают и вывозят с собой крестоносцы после захвата Константинополя в 1204 году[1341].

В контексте тех колоссальных трансформаций, которые претерпел Константинополь в VII–VIII века, изменяется и та позднеантичная система восприятия статуй, о которой мы говорили выше. Внешняя красота мраморных изваяний теперь практически не принимается во внимание[1342], а их политическим интерпретациям отводится хотя и чуть большее, но все же не столь значительное место. Чуждые христианской культуре образы античной скульптуры быстро обрастали слухами, мифами и легендами о содержащейся в них тайной силе, которую не только боялись, но и старались понять и подчинить себе, что и попытался сделать, пускай неудачно, Имерий со своим спутником в квартале Кинигия.

О том, откуда возникли представления подобного рода, отчасти уже было сказано выше. Здесь в действие вступает другая интеллектуальная, или скорее даже религиозная традиция, связанная с неоплатоническим контекстом эпохи поздней античности, а именно теургия, смысл которой заключался в том, чтобы с помощью определенных обрядов и медитаций восходить на все более высокие ступени бытия, получая знания божественного, а также подчинять своей воле богов или даже «создавать» их. Это учение формировалось в основном под влиянием неоплатонизма со II по V век и к эпохе заката Римской империи обросло разветвленной системой практик и даже школ. В среде позднеримской аристократии, крайне склонной в эту эпоху к религиозному синкретизму, теургические идеи превратились в бытовой магизм, иногда очень похожий на современный: так, счастье Города зависело от замкнутой цепочки на изваянии Фортуны, ключ от которой тщательно спрятан (II, 29). Тесно связанная с неоплатонической традицией, теургия практически полностью исчезает из источников после правления Юстиниана, который в 529 г. запретил преподавание любой философии. Поэтому предположение, что в христианизированной империи вплоть до VIII или даже до X века сохранились подобные традиции, может показаться сомнительным, однако найти никаких других практик, столь же близких по своим форме и смыслу идеям патриографов, не удается. Списать же столь значительную особенность текста на общую суеверность людей значит никак эту особенность не прояснить. Разумеется, персонажи, действующие в «Кратких представлениях из хроник» и Патриях, мало походили на наиболее известных теургов IV–V вв. вроде Ямвлиха или Прокла, да и, скорее всего, даже не подозревали об их существовании.

И все же рискнем предположить, что одним из признаков влияния именно теургической традиции является указание в нескольких местах Патрий на создание городских статуй Аполлонием Тианским (I, 23; II, 79, 103), который считался прародителем всех теургов, причем попал он сюда в том числе через Гесихия, писавшего в VI веке. В этом контексте становится понятным столь пристальное внимание авторов сочинения именно к скульптуре, так как одна из двух главных ветвей теургии называлась телестикой (τελεστική) и занималась как раз посвящением и одушевлением магических статуй с целью получать от них оракулы. Что сами византийцы плохо знали теургическую традицию и не были тайными служителями культа, но скорее просто интересовались ей как видом знания, который может научить их видеть будущее, говорит история со статуей слона на форуме (II, 102a; Par. 17). После того, как там случилось землетрясение, одна из ног статуи отвалилась, и люди, «сбежавшись, обнаружили в этом слоне человеческие кости от всего тела и маленькую дощечку, на которой было написано: «от Афродиты священной я девы, и умерши, не удаляюсь»». Подобная практика, хорошо известная теургам, представлена в тексте как необычное, диковинное явление, природу которого очевидцы этого события понимали скорее интуитивно, основываясь на традициях, передававшихся внутри семьи почти незаметно, вместе с другими ценностями и практиками. К тому же, если учесть, насколько опасно было начиная с VI века хранить сочинения подобного рода, станет ясно, почему после эпохи «темных веков» многие конкретные особенности теургических практик были забыты.

Стоит заметить, что и в истории с Имерием упавшая скульптура названа трупом (πτῶμα), т. е. воспринимается как одушевленное существо, – потому ее и хоронят вместе с человеком, которого она убила (в другом случае (Par. 86) такое место приходится превратить в бордель). Статуи, особенно языческие, у патриографов часто имеют собственную волю и заставляют других подчиняться ей: например, бронзовой статуе змия в (II, 20), где под мостом у Св. Маманта в древности, «при императоре Севере, было принесено в жертву немало девушек», а статуя Афродиты в II, 65, заставляла всех неверных жен и соблудивших девушек заголяться. Наконец, изваяние может выступать даже в роли божественного судии: упавшая, но ставшая прямо статуя Валентиниана III показала, что смерть этого императора была несправедливой, вопреки тому, что считалось ранее (Par. 75). «Краткие представления из хроник», судя по всему, были первым константинопольским текстом, который после полного запрета язычества запустил новую волну интереса к магическому и оккультному[1343], однако далеко не последним.

Итак, подобным образом городскому пространству Константинополя придавались особые смыслы, которые выделяли его из прочих городских нарративов: политического, религиозного и др., соперничавших между собой внутри общего культурного поля. Помимо пространства политической или священной истории здесь появляется и совершенно иной контекст, в котором Город осмысляется в категориях опасности, тайны, эсхатологии и исследовательского интереса.

Принимая во внимание вышесказанное, можно прояснить и фигуру «философа Иоанна», который появляется в самом конце истории Имерия. Авторы «Кратких представлений из хроник» сами себя называют любомудрами – «философствую-щими» (φιλоσоφоῦντες; Par. 37). Себя, искушенных, они противопоставляют «простецам» или «глупцам» (ἰδιώται). Очарованные образами древних мудрецов, они пытаются подражать им, но понимают это подражание весьма своеобразно. Философ в их понимании – это человек, кому известно прошлое и будущее, т. е. судьба, однако тайны эти для него раскрывают исключительно статуи и надписи, которые нужно уметь правильно «читать», даже в именах городских районов (III, 170). Этот образ по своим качествам оказывается гораздо ближе к античным пророкам (πρоφηται), нежели к привычной нам фигуре античного философа, поэтому это самоназвание не должно вводить читателя в заблуждение. Возможно, Имерий со своим спутником были своего рода начинающими «философами», т. е. теми, кто только учился искусству чтения статуй. Иоанн же, судя по тому, что находился среди родственников императора, обладал гораздо более высоким статусом и авторитетом в этом деле, отчего ему и поверили.

В текстах патриографов есть несколько примеров, проясняющих, в чем же именно заключалось умение читать и интерпретировать статуи. История с философом Асклепиодором показывает это, пожалуй, наиболее наглядным образом.

При Анастасии [I] философ Асклепиодор, увидев большую статую на Ипподроме, державшую руку у лица, сказал: «О насилие, ведь это все нужды людей сбродили в заботу одного человека!» И кто-то показал ему надписи на мраморе, а он, когда прочел их, сказал: «Хорошо бы не дожить то того, когда это произойдет, так же, как и мне было бы лучше этого не читать» (II, 83; Par. 65).

Несмотря на то, что строки эти написаны со всей серьезностью, у современного читателя они могут вызвать скорее усмешку, как только он поймет, что философ Асклепиодор и сам не в состоянии прочесть эти надписи на постаменте статуи, так как они выполнены на латыни. И хотя текст их остается нам неизвестен, вряд ли его содержание было настолько ужасным, как это представлялось «философу». Умение напустить туман таинственности и подчеркнуть высокое значение своих знаний о прошлом и будущем Города, чтобы убедить остальных в том, что только у читающего есть к ним правильный доступ, – вот основной навык, которым должен был обладать такой «философ», демонстрируя свое искусство на публике. Важно отметить, что весь профетический пафос, который сообщается нам в подобного рода оракулах, почти всегда говорит не о конкретных людях, но о судьбе всего Константинополя, т. е. эти пророчества встроены в потребности и ожидания других горожан[1344]. Насколько легко могли адаптироваться античные образы, видно на примере одной из глав, где рельефы на постаменте одной из статуй якобы изображали народ росов, нашествия которых в IX–X веков были страшной опасностью для Города (II, 47), хотя никаких росов там, конечно же, представлено не было.

Как бы то ни было, тот факт, что эти люди нарекают себя именно «философами», в противопоставление «простецам», оказывается еще одним косвенным указанием именно на теургические истоки данной традиции. Важно отметить, что Патрии, в которых отрывки про статуи взяты в основном из «Кратких представлений» и которые были написаны двумя веками позднее, полностью перенимают и поддерживают эти идеи, а не слепо копируют их, ведь даже при выборе источников для своего произведения их автор гораздо чаще пользуется текстами из определенной культурной среды. Так, например, книга I, как уже говорилось, по большей части основана на «Всемирной истории» Гесихия Иллюстрия, происходившим из той семьи, которая всерьез воспринимала позднеантичный неоплатонизм, о чем свидетельствует имя его матери – Философия[1345].

В связи с этим встает и вопрос о том, из какой среды происходят патриографические тексты и кто был их потенциальным читателем. Мы можем предположить, что это произведение предназначалось в первую очередь для представителей константинопольской аристократии, часть которой претендовала на происхождение еще от старинного сенаторского сословия Рима. В самом тексте Патрий есть множество других указаний на культурную принадлежность этого источника, которые внимательный читатель без труда обнаружит во время чтения. Например, подробно пересказывается история с переселением римских сенаторов в новый Константинополь (I, 63–66): Константину I пришлось для этого с невероятной точностью воспроизвести все дома этих сенаторов в Риме, вплоть до самых мелких нюансов внутреннего убранства – они поражены, что даже вид из окна их нового дома в Константинополе они не могут отличить от римского. Показательно, что, несмотря на всю очевидную фантастичность истории, Патрии даже пытаются локализовать в Городе все эти сенаторские дома (I, 67).

В тексте Патрий городская аристократия вообще представлена как главный – наряду с императорами – строитель Города, каждый из кварталов которого оказывается воздвигнут кем-то из представителей этого сословия. Здесь стоит, однако, напомнить, что само понятие «квартала», выражаемого в греческом конструкцией τά + gen., весьма условно и отличается от современного: это, прежде всего, не блок строений, ограниченный уличной сеткой, а сфера влияния конкретного лица, с которым связывалось возникновение какого-то из городских районов. Дом такого человека обычно задавал ориентир, но не исчерпывал содержание той или иной территории – иногда в такой роли выступали статуи или другие объекты.

Показательно, что в истории с хартулярием Имерием первое, что интересует «философа», – личность того, кто построил данный квартал: это оказывается высокопоставленный чиновник. Таким образом патриограф постоянно подтверждает влияние высшего сословия на константинопольскую городскую среду. Значительная часть кварталов, публичных пространств и скульптур в Патриях последовательно связывается с именами придворной политической элиты – именно они чаще всего становятся героями историй, которые создают особый идеологический контекст, определяющий византийского сановника как главное действующее лицо гражданской жизни Города. Как показывает в своем анализе исследователь «Кратких представлений из хроник» Бенджамин Андерсон, сама идея появления в этой аристократической среде группы «философов», обладающей какой-то особой претензией на знание прошлого и предвидение будущего, связана с тем, что именно в «темные века» значение этого слоя резко падает и многие из бюрократических должностей заменяются пришлыми из «варварского» мира людьми. Те начинают занимать все больше мест в придворной иерархии, а следовательно лишают политической власти и влияния те семьи, которые считали Константинополь своим собственным владением не меньше, чем императорским[1346].

Здесь стоит обратить внимание на тот факт, что в Патриях практически полностью отсутствуют сведения об иконах и прочих христианских изображениях, что для современного читателя удивительно, особенно учитывая распространенный миф о «святой Византии»[1347]. Не упоминаются даже те из христианских реликвий, что хорошо нам известны по иным источникам. Те же, что упомянуты, выполняют почти магическую функцию (II, 20; Par. 32) или легко соседствуют с неприличными историями (III, 179). То же самое касается и представителей христианского клира: хотя святых в Патриях фигурирует не так много, даже они упоминаются чаще, чем патриархи или епископы. Мы с большей вероятностью встретим в тексте сведения о местах языческих алтарей и захоронений древних героев (см., например, I, 14, 25; II, 87). Более того, в Патрии включен даже отдельный раздел, посвященный экзегетическому объяснению языческих статуй, в котором рассматривается и описывается символический смысл различных божественных атрибутов вроде кифары Аполлона или же ножниц Геры (II, 2–14a).

Представители клира редко упоминаются в Патриях, даже когда речь заходит об основании храмов и монастырей. Из самого текста можно сделать вывод, что почти все здания в Константинополе возводили императоры, патрикии или магистры, и только в двух случаях речь идет об устройстве храмов патриархами (III, 65, 208). С одной стороны, у духовенства не имелось обычно достаточных средств для масштабных строек, так что осуществлялись они по большей части силами придворных или самим императором. И все-таки храмов, основанных клириками, было значительно больше, чем упоминается в Патриях – просто автору гораздо важнее то, что основными его читателями должны были быть образованные чиновники и представители императорского двора, а не церковнослужители[1348]. Это указывает на отсутствие связи между церковным клиром и «популярным» образом города. Все пространство публичного как бы принадлежит римской и гражданской, а не христианской и клерикальной культуре. Даже упоминания христианских процессий и еретиков в тексте представлены не как самостоятельное явление, а скорее как проявления политической религии, связанной с фигурой императора, или, опять же, как способ унять бешенство потревоженный статуй (II, 86).

Напротив, основополагающую роль для патриографов играет фигура императора: василевсы упоминаются в подавляющем большинстве глав что «Кратких представлений из хроник», что Патрий. И это неудивительно для Константинополя, который и имя свое получил от императора. Вообще, почти все прошлое древнего города спрессовано в образе Константина Великого, который оказывается основателем почти всех значимых построек Города. Ему приписывается и то, что было построено раньше, и то, что было воздвигнуто заведомо позже. Но удивительным образом этот идеальный император-христианин оказывается и могущественнейшим магом, оставившим пророческие послания в своих памятниках.

Почти все значительные здания и статуи в Городе оказываются воздвигнуты императорами. Василевсы создают и топонимику Константинополя, причем не только именами своих площадей и построек, но и фактами своего правления: так, район Девтер оказывается назван по второму приходу Юстиниана II (III, 79), а Фоколисф – это место, где поскользнулся Фока (III, 34). Более того, эти памятники оказываются порой их посмертным «воплощением», которое может быть живым свидетелем на суде истории, как вышеупомянутая статуя Валентиниана III (Par. 75).

Примечательно, однако, что патриографы совсем не идеализируют императоров. Даже те из них, которые носят эпитет «Великий», совсем не лишены недостатков. Константин Великий жесток даже со своим сыном, которого опрометчиво казнит и которому вынужден поставить статую, ища прощения (II, 93). Лев Великий получил прозвище Макелла («Мясник»). Юстиниан Великий не только жесток, но и завистлив: он завидует не только популярности Велизария (II, 17) и Игнатия (IV, 31), обрекая их на ужасный конец, но даже тому, что его жена Феодора построит храм св. Апостолов быстрее его св. Софии (IV, 32). Даже христианнейший Феодосий Великий совершает непонятные и даже не одобряемые патриографом поступки: засыпает гавань Елевферия (II, 64), отменяет церемонию на день рождения Города (II, 88; Par. 5), закапывает изваяния колесниц (Par. 8). В Патриях постоянно – и притом антиисторично (по образцу судьбы Василия I) – отмечаются места, где будущие великие императоры и императрицы жили еще совершенно обычными горожанами (III, 7, 51, 93, 104).

Такое отношение к древним василевсам роднит всех патриографов. Различаются же они в отношении к императорам-современникам. Если в «Кратких представлениях» середины VIII века правившие тогда василевсы-иконоборцы представлены в негативном свете и даже называются «неразумными», то Патрии конца Х века, напротив, восхваляют Василия II, при котором они были созданы.

Другой интересной особенностью, проистекающей из культуры той социальной среды, в которой бытовал текст Патрий, представляется довольно внимательное отношение к женщинам, которые в старой римской патрицианской среде обладали заметной самостоятельностью. Возможно, автор Патрий даже рассчитывал на них, как на своих потенциальных читательниц. Так, при описании погребальной процессии императора Константина (II, 55) сообщается, что вместе с его телом к церкви св. Апостолов направились родственники (συγγενεῖς), однако в дальнейшем выясняется, это были женщины (γυναῖκες). При упоминании св. Феофании говорится, что она «была погребена в Святых Апостолах и до сего дня источает потоки величайших чудес в женской обители, почтенной именем святого Константина Великого», т. е. напрямую связывается с одним из центральных культов столицы – культом святого императора-основателя, гробница которого находилась именно в храме св. Апостолов (III, 212). О строительстве этой церкви, в свою очередь, сообщается, что первоначально ее возвела именно Елена – мать императора (III, 1)[1349]. А в другой книге (IV, 32) строительство этого храма представлено автором Патрии как состязание между Юстинианом и Феодорой, в котором императрица внезапно одерживает верх над василевсом:

Патриографы уделяют сюжетам, в которых женщины тем или иным образом участвуют в судьбе Города, удивительно много внимания, наделяя места и строения разнообразными феминными коннотациями. В «Кратких представлениях из хроник» есть даже отдельный раздел, посвященный исключительно женским изваяниям (Par. 29–36). Очень часто рядом с именем императора, построившим церковь, упоминаются его жена или мать, чаще всего безо всякого явного повода. Юстин I и Евфимия вместе строят обитель Августы, в которой потом императрица и была похоронена (III, 183). Отдельные храмы и обители строят Зинон и Ариадна (III, 66), Маркиан и Пульхерия (III, 63, 74), Тиверий и Анастасия (III, 46), Ирина и ее сын Константин (III, 173). Притом Ирина, единственная в Патриях, трижды называется «благочестивой» (εὐσεβής; III, 9, 85, 154); кроме нее такой чести удостаивается также София, жена Юстина II, названная «прокаженной, но весьма благочестивой» (III, 110). Автор не только полагает, что женщинам посвящено статуй не меньше, чем мужчинам, он уверен, что ведут себя эти дамы более благородно, нежели представители мужского пола, например, та же София, которая строит новую гавань, ибо ей жалко смотреть на корабли, которые бьет в море шторм (III, 37). Конечно, в Патриях присутствуют и указания на распущенность или жестокость тех или иных женщин (так, в III, 50 патрикию Вассу императрица «Феодора стянула голову шнуром, и у него вылезли глаза»), но в целом это не отменяет необычайно высокой роли, которую они занимают в этом тексте, что нетипично для произведений церковной среды.

Из всего вышесказанного не должно создаваться ощущение, что жители Константинополя были сплошь язычниками. К VIII, а тем более к X веку Византия была полностью христианизированным обществом, и даже самые консервативные семьи не были здесь исключением. Однако их вера не мешала им примирять разные религиозные традиции между собой примерно в том же смысле, как и современный человек может держать в своем доме одновременно иконы и какие-то эзотерические символы для привлечения богатства и удачи. Притом не стоит забывать наказ автора истории про квартал Кинигия: статуй нужно опасаться, ибо в них скрыта нечистая сила, то есть прежде всего они осмысляются в контексте опасности. Однако для автора Патрий все эти представления не исключают, а дополняют друг друга – элементы языческих религиозных традиций, таким образом, вошли в культуру и стали частью идентичности городской аристократии, от которой она не желала отказываться.

Впрочем, не все изваяния, вопреки увещанию «философа», представляют для человека угрозу. В текстах патриографов часто упоминаются и христианские статуи – под ними здесь понимаются образы императора и членов его семьи, а также скульптуры, которые ошибочно интерпретированы как образы библейских персонажей. Например, на Форуме Тавра якобы находилась статуя Иисуса Навина (II, 47; в реальности – Феодосия II), а на Ипподроме – Адама и Евы (Par. 5; на самом деле – один из подвигов Геракла).

Упоминаний об изваяниях христианских императоров в Патриях достаточно много, однако никакой конкретной программы и четко сформулированного отношения к ним нет. В качестве характерных особенностей можно отметить лишь очевидную неприязнь к правителям-иконоборцам. Так, Лев III представляется неразумным разрушителем ценных предметов, а император Константин V назван по своему обидному прозвищу Копроним («Дерьмоименный»). Сами же императоры, помимо того, что использовали статуи для пропаганды своей политической программы и желания возвысить себя (ср., например, статую униженного Соломона, которую Юстиниан I якобы повелел изваять как знак своей победы над ним после строительства Св. Софии, в II, 40), чаще были озабочены сохранением памяти о себе. Наиболее эксплицитно эта идея выражена в «Кратких представлениях»: «Удивительная статуя Валентиниана [III] Младшего находилась у портиков Леонтия, где Зинон устраивал свои инспекции. Увидев статую Валентиниана, Зинон сказал: „Несчастливы те цезари, кто не оставил по себе зримой памяти (μνήμη) в изображениях“» (Par. 51).

Но не только статуи формируют образ Константинополя у патриографов – сам город тоже имеет свой миф, прежде всего политический. В связи с тем, что Византий, превратившийся в Константинополь, стал столицей совсем неожиданно, ему пришлось придумывать свою историю очень быстро. «Троица его основателей», как назвал ее Жильбер Дагрон, т. е. Визант, Север и Константин, предстает в Патриях правителями, которые радикально обновляют город, как бы открывая своими деяниями эпохи мировой истории: мифологическо-греческую, римскую и эпоху Нового Рима. История города раскрывается в книге I, которая, опираясь в основном на хронику Гесихия Милетского, предлагает читателю исторический экскурс, повествующий о создании города Византия и превращении его в Константинополь. Но именно с «перенесения» старого Рима в новый и начинается самостоятельный текст Патрий.

О том, как в византийской культуре были пространственно соотнесены два Рима, написано бессчетное количество работ[1350]. Здесь стоит лишь заметить, что в целом Патрии довольно точно и последовательно соблюдают сложившуюся традицию уподобления двух столиц: Константи-нополь покоится на семи холмах (III, 19); как и в Риме, здесь есть Сенат (I, 46), точнее, два его здания, к северу от Форума Константина и Магнавра на Августее; храм св. Ирины (I, 48) заменяет римский алтарь Мира (Ara Pacis)[1351]. Как и в старом Риме, в новом есть стела с надписью об основании города (I, 43) и египетский обелиск (II, 60)[1352], не говоря уже об Ипподроме и о том, «что множество изваяний были свезены [для него] из Рима» (II, 73).

О статуях Ипподрома «Краткие представления» уточняют, что их было 60 (Par. 60) и среди них присутствовало изображение самого Августа, дополнительно подчеркивая тем самым преемство между двумя городами, – величайший император Рима (ср. I, 80–81) символически переезжает в новый город. Вслед за упоминанием Рима в Патриях дается длинный список городов и провинций, откуда были доставлены упомянутые изваяния. Он должен показать, что константинопольский Ипподром – центр всей империи, т. е. всей ойкумены, ибо в дело его украшения свой вклад вносит буквально весь мир: Рим и Никомидия, Афины и Кизик, Кесария и Траллы, Сарды и Мокис, Севастия и Сатала, Халдия и Антиохия, Кипр и Крит, Родос и Атталия, Смирна и Селевкия, Тианы и Иконий, Никея и Сицилия (II, 73). Это довольно частый риторический прием, который можно встретить также, например, в книге IV, где описывается возведение Юстинианом храма Св. Софии, которую тоже строят при участии «Востока и Запада, Севера и Юга и всех островов» (IV, 2–3). Несмотря на то, что по большей части Новый Рим транслировал идею преемственности с Римом старым, пытаясь повторить устройство бывшей столицы, он осознавал себя и как наследника Трои, как мы видели это в истории с палладием.

Наследует история города не только всеобщей истории, но и местной мифологии. Мифологический основатель города Визант отвоевывает пространство для города у самой природы. Греческая колония была основана в устье двух рек: Кидар и Барбис, где, по преданию, жила нимфа Семестра, которая осталась покровительницей этого места (I, 6–7). Сам же Визант, подобно Гераклу, отправился сражаться со страшным зверем, после победы над которым принес в жертву быка для умилостивления местных богов, а затем уже смог основать свой город (I, 9). Эта история связывается со знаменитой легендой о выборе берега, на котором должен был быть основан Византий: она объясняла, почему город был построен на месте, где почти нет пресной воды (откуда и такое внимание к цистернам в Патриях).

Присутствует в Патриях, помимо этого, и третья историческая традиция – христианская, которая выражается в рассказах о перенесении христианских реликвий в Константинополь. Вопрос о том, насколько Константинополь старался быть похожим не только на Рим, но и на Иерусалим, до сих пор остается дискуссионным[1353]. Патрии отвечают на него также неоднозначно. С одной стороны, в тексте имеются указания на то, что некоторые из храмов строились в подражание Гробу Господню (III, 82, 101), а святая Елена, мать императора Константина, сооружает здесь Вифлеем (III, 4). С другой стороны, автор Патрий сам нигде в явном виде не указывает на связь между двумя городами; нет и упоминаний того, что столица империи перенимает символическую топографию Святого Града, в отличие от римской. Сравнения же с Гробом Господним могут исходить из визуального, а не символического сходства зданий: и Кураторикий, и Св. Карп и Папил представляли в плане ротонду с амбулаторием, как и храм Воскресения в Иерусалиме[1354].

Другой важный элемент городского пространства – стены. Во-первых, закладка их фундамента сопровождается явлением императору ангела, что, согласно Патриям, происходит лишь при возведении храмов: Св. Софии (IV, 8, 11), Св. Апостолов (IV, 32) или Хрисовалантского монастыря (III, 76). В этих случаях ангел является для того, чтобы указать место, где хранится золото, которого не хватает для постройки храма, – достаточно распространенное общее место в житийной литературе[1355]. Появление ангела в истории про закладку стены говорит об исключительном значении идеи городских границ.

Хотя и подразумевается, что Византий и Константинополь имеют очевидное историческое преемство, в Патриях последовательно подчеркивается, что это два разных города, и «водораздел» между ними – именно постройка новых стен. Для автора Патрий Город без них вообще не может существовать. Стены – это первое, что возводит Визант, при содействии Посейдона и Аполлона, основывая новый город. И уже тогда стены свидетельствуют об уникальном статусе города (хотя города в строгом смысле этого слова еще нет, а есть пока только намерение его создать), ибо возведены они «более прочными, чем можно об этом сказать» (I, 10) и даже чудотворными (I, 11–12). Однако рассказ о строительстве стен Феодосия II, воздвигнутых уже в V веке, не сопровождается в тексте таким же указанием на то, что это принципиально новая стена по сравнению со стеной Константина I, – город Константина и город Феодосия оказываются разграничены во времени (II, 58), но преемствуют один другому в имени, истории и месте, чего не произошло между Константинополем и Византием. Из-за этого автор Патрий регулярно теряет границы города Константина – константиновы портики доходят у него до стен Феодосия (I, 68).

Что стены Константина были даже своего рода границами христианского мира, показано в самом конце книги I, где упоминается землетрясение, разрушившее городские укрепления. Случилась же эта катастрофа по причине того, «что амаликитяне-хацицарии поселились в городе и сильно хулили Трисвятое». Ради спасения столицы ее жители усердно молились, но помогло Городу то, что «изгнал император всех еретиков из Города и протянул стены от Эксакиония до Золотых ворот» (I, 72–73), словно устанавливая новые границы православного мира.

Но, пожалуй, наиболее заметным элементом средневекового городского пространства была храмовая архитектура. Именно она утверждала Константинополь как христианскую столицу ойкумены. Возвышенно-риторическим слогом ее описывали сочинители всех жанров[1356]. Чаще всего это паломнические «Хождения», где почти все внимание сосредоточено именно на христианских реликвиях, поэтому часто создается ощущение, что ничего другого в городе просто нет[1357]. Напротив, в Патриях, где храмам посвящена целая книга (III), не считая их упоминаний в других частях произведения, нет почти никаких реликвий – здесь дается – вполне в духе патриографии – почти исключительно информация об истории их строительства.

Но как же храмы, которые в Патриях становятся как будто действующими лицами, носящими имена собственные: Св. Мокий, Св. София и т. п., взаимодействовали с городским пространством? Прежде всего, они были включены в церковные или императорские процессии, т. е. задавали особые траектории движения внутри Константинополя. Например, храм св. Мокия, один из чаще всего упоминающихся в Патриях, был узловым пунктом юго-западной части Города и всего Константинополя в целом: он находился на пересечении сразу нескольких ключевых маршрутов. Мимо него проходил и путь императорской процессии, о чем упоминается в трактате «О церемониях» Константина Багрянородного (II, 26), а в самом храме на галереях имелось специальное место для василевса, с которого он мог наблюдать за богослужением[1358]. Итак, в Патриях храм чаще всего – пусть и не всегда эксплицитно – рассматривается как элемент императорского церемониала, а не как сакральное пространство, в котором совершаются божественные таинства.

Кроме того, в духе общей тенденции Патрий, храмы тесно увязываются с языческим прошлым города. О том же храме св. Мокия в самом начале книги III сообщается, что «о [церквях] святого Мины и святого Мокия он [Константин] узнал, что они были идольскими храмами» (III, 2). О нем же говорится и в связи с астрологическими приборами (II, 91; Par. 5d). Затем храм отдали еретикам-арианам, причем отдельно указывается, что они «страстно желали его»: глагол ἔραμαι, имеющий сексуальный оттенок, словно подчеркивает греховную историю этого места (II, 110; ср. II, 21). Итак, флер таинственной и магической древности, связанной с язычеством и отступничеством от истинной веры, окружал даже сакральную архитектуру, возбуждая к ней тем самым еще больший интерес.

Наконец, самая очевидная функция храма – служить ориентиром в сложном городском пространстве. По своему размеру и архитектурным формам (огромная трехнефная базилика с атриумом) церковь св. Мокия значительно выделялась среди окружающей застройки[1359], что делало ее хорошим ориентиром, вычленяя из общего городского пространства. Именно из-за своих размеров храм обратил на себя внимание автора Патрий, который в целом редко отмечает архитектурные особенности зданий. Впрочем, это нельзя считать специфической чертой именно церковной архитектуры: таким же образом в тексте описываются, к примеру, огромные дома Юстиниана возле церкви св. Сергия и Вакха (III, 203) или гигантский триклиний, где собирались партии Ипподрома для голосования (III, 41).

Помимо внешного фасада, обращенного к городу, храм всегда имел еще и внутреннее, сакральное устройство, которое оказывалось гармонически связанным с космологическим устройством мира. Удивительно, но редактор Патрий старательно и довольно последовательно избегает любых упоминаний о внутреннем устройстве церквей, ограничиваясь, в крайнем случае, сведениями о перенесении туда мощей святых или общим указанием на обновление их внутреннего убранства. Все строения Константинополя для него – элементы именно городского пространства, которые почти никогда не превращаются в нечто самодостаточное.

Из этого правила есть, однако, одно, но важное исключение – Св. София: в Патриях этот храм играет роль идеального сакрального пространства. Истории его строительства посвящена бóльшая часть книги IV, повторяющая «Сказание о Великой церкви» конца IX века. Оставляя в стороне религиозное содержание этого текста, отметим, что описание Св. Софии имеет в патриографическом дискурсе несколько характерных особенностей.

Прежде всего, в тексте утверждается центральное значение этого строения не только для Константинополя, но и для всего христианского мира:

Такой приказ символизирует не только реальную потребность в мраморе или колоннах, которые при строительстве столь масштабного сооружения, с точки зрения автора, можно было позаимствовать лишь из древних античных храмов (хотя реальный Юстиниан не использовал в Св. Софии никаких сполий, кроме порфировых колонн). Что важнее, он недвусмысленно показывает: храм строится всей империей и содержит в себе частицу от каждого ее региона, – далее в тексте следует длинный список из всех тех мест, откуда были доставлены материалы (IV, 2).

Другой важный момент связан со статусом священного пространства храма. Если человек опасается за свою жизнь и особенно если подобная угроза исходит от самого императора, единственное место, которое может его защитить, – Св. София. Мы уже видели это в истории с хартулярием Имерием: рассказчик, понимая, что будет несправедливо обвинен в его убийстве, бежит именно в Св. Софию (II, 24). Точно так же поступает и консул Каллистрат, когда в Сенате начинают поговаривать о том, что он может стать императором (II, 44).

Наконец, последнее, о чем стоит здесь сказать, – это еще один вид взаимодействия между Св. Софией и Городом. В «Сказании» повествуется о том, как Юстиниан очищал место для храма, выкупая у жителей их дома (IV, 3–5), – этот мотив смоделирован, вероятно, по образцу поведения Василия I при строительстве Новой церкви. Каждая такая покупка Юстиниана превращалась в некое испытание, где собственник выдвигал особые условия. Автор уточняет, что василевс вел себя при этом предельно кротко, не выселяя никого силой, а к вдове Анне даже явился лично, чтобы «умолять» ее (характерно, кстати, что единственным действительно благочестивым персонажем среди всех этих людей вновь оказывается женщина). Но помимо этого, данные отрывки показывают исключительное значение права собственности для жителя Константинополя. В них обычный дом представлен как незыблемое и неотчуждаемое владение даже перед лицом высшей власти и богоугодного дела, и именно в таком статусе он функционирует в городском пространстве. Конечно, это связано со старыми римскими представлениями о неприкосновенности частной собственности, и в подобных эпизодах эта ценность проявляется лучше всего. Патрии содержат упоминания о разрушении храмов или изъятии из них внутреннего убранства и мозаик (II, 209), но нигде не сказано ни слова о том, чтобы императорская власть силой отбирала у жителей их дома (ср. III, 14, 43), даже в наказание за преступление.

Очевидно, что для всех константинопольцев, но особенно для тех, кто ассоциировал себя с коренной городской аристократией, самым живым и заметным публичным пространством города был Большой ипподром. Он являлся тем местом, где у людей была возможность выразить свое мнение и привлечь внимание императора, как, например это показано в легенде об «овощных» скачках (III, 28). Этот анекдот рассказывает о вдове, чей корабль был захвачен препозитом Никифором во времена правления императора Феофила. Чтобы возместить убытки, она в отчаянии обращается к двум шутам, которые соглашаются ей помочь. Во время праздника на Ипподроме они прикрепляют к телеге с овощами небольшой корабль с парусами и, представ перед императорской ложей, начинают шутить о том, что не могут «проглотить» это судно, а затем указывают на Никифора, намекая, что у него-то это вышло очень легко. Император видит вдову, возмущается случившейся с ней несправедливостью и тут же приказывает сжечь препозита. Таким образом правитель защищает благополучие обедневшей знати перед лицом зарвавшихся чиновников. Весь этот анекдот за исключением имен является полной копией истории времен правления Валентиниана I, включая и так называемые «овощные» скачки, которые проводились каждый год 11 мая в честь дня рождения Города – главного константинопольского праздника, долго сохранявшего свои архаичные, языческие по происхождению черты, включая привоз на Ипподром Фортуны Города (см. II, 42). Во время проведения этих скачек содержимое телег, заполненных овощами, раздавали нуждающимся жителям, – примечательно, что и пять столетий спустя он не потерял своей актуальности[1360].

Помимо прочего, Ипподром выполнял и функцию демонстрации преемственности по отношению к античному наследию Города, о чем мы уже говорили в связи со стоящими на нем статуями. Константин Великий, закладывая столицу империи, не строит свой собственный ипподром, но находит тот, что был до него уже заложен императором Севером (I, 61). Здесь совершались многие жертвоприношения, в том числе Гераклом (II, 41) и Александром Македонским (II, 14), что, по замыслу автора, должно подчеркнуть неразрывность между мифологической эпохой и современностью, превращая Ипподром в своеобразное «место памяти», подобно Зевксиппу или Акрополю.

Отдельно стоит отметить именно публичный характер Ипподрома. Это место, где философы могут состязаться с императором в остроумии, причем не в пользу последнего (II, 82; Par. 63). Это и место, где решались основные политические вопросы Города: значение народа, как собрания свободных граждан, в жизни Константинополя подчеркивается неоднократно. Даже стену Константинополя строят эти партии – димы, а не сам император, причем отдельное внимание уделяется соревновательности процесса. Отдельно в этом фрагменте указываются предводители этих димов: «Магдала у партии Голубых и его брат Харисий у партии Зеленых, вместе с их родственником Евлампием», подчеркивая значение вклада конкретных представителей «общества» в общее дело Города.

Несмотря на то, что Патрии сфокусированы на описании мест, зданий и статуй, здесь упоминаются и разнообразные повседневные практики обычных горожан, что делает описание улиц Константинополя более живым. Чаще всего это народные этимологии топонимов, с позиции «здравого смысла» объясняющие читателю «непонятные» названия мест, которые автору не удается объяснить через имя их прежнего владельца или строителя. Так, храм Богородицы был прозван Кристаллом «потому, что проезжая там верхом зимой, Лев [I] Макелла упал на льду (κρύσταλλоς) и дал ему такое имя» (III, 176), а район Фоколисф – потому, что, «когда император Фока садился на коня, тот споткнулся (ὀλισθῆσαι) там и упал» (III, 34). Ксилинитская обитель «носит это имя из-за того, что монахини используют в качестве обуви деревянные туфли (ξυλίνоι)» (III, 195). Все храмы св. Анны (матери Богородицы) в столице связаны с тем, что императрица неожиданно разрешилась удачно от бремени (III, 41, 79, 107). Про Форум говорится, что «стоял там и поросенок, символизировавший вопли на рынке, и голая статуя, символизировавшая бесстыдство продавцов и покупателей» (II, 103). Не остается без внимания и интеллектуальная жизнь Константинополя: упоминаются, например, Вселенское училище – патриарший «университет» (III, 31), гавань Юлиана, где – пусть даже явно фантастично – проходили диспуты между латинскими, фиванскими, афинскими, элладскими и константинопольскими мудрецами (III, 37), или же совсем пикантные по византийским меркам подробности внутреннего убранства известного в Городе публичного дома (II, 65).

Все эти истории не имеют никакой особой системы и либо служат задаче развлечь читателя, либо удовлетворяют простой «этнографический» интерес автора эпохи энциклопедизма. Маловероятно, что в цели составителя Патрий входило показать Константинополь через образ повседневной жизни горожан, но его желание охватить все стороны городской жизни проявляется в эти моменты очень ярко. Так или иначе, благодаря включению этих сведений в текст Патрий тот перестает распадаться на отдельные смысловые фрагменты описания «языческого», «христианского», «имперского», «аристократического», «философского» или «женского» пространств и становится гораздо более разнообразным и живым источником сведений о жизни византийской столицы.

Эта фиксация городского многообразия, пожалуй, и становится для сегодняшнего читателя главным смыслом, который он может вынести из текста Патрий. Посредством всех идей и контекстов, которые мы перечислили выше, автор Патрий создает особый миф о Константинополе, где одновременно пересекаются христианские, мифологические и имперские мотивы, задающие для его жителей некую динамику и иерархию способов мыслить и говорить о своем собственном Городе. Принципиальная особенность этого пространства состоит в том, что его смысл нельзя редуцировать до какой-то одной идеи, которая создавала бы общий и понятный для всех миф. Город – не только Константинополь – так или иначе требует постоянной смены точек зрения, требует своих легенд и своих «философов», которым интересно его исследовать. Только тогда наше представление о городском пространстве мгновенно и многократно расширяется, причем расширяется не психологически (т. е. в многообразии опыта), а символически (в разнообразии смыслов). В этом отношении текст Патрий, пожалуй, как никакой другой умеет показывать своему читателю все это одновременное многообразие взглядов.