Мадам В.

Время. Ты ничего не знаешь о нём. И не поверишь мне, как обычно. Скажешь, что я всё выдумал. Как обычно. Но давай будем честными, ты не можешь знать всё и обо всём. Никто не может. Почти никто. Поэтому я и расскажу тебе одну историю.

Обойти все кладбища Большого города. Такой челлендж. Знаешь это слово? Да? Впрочем, неважно. Просто в голову пришло. Кстати, кому из них это, интересно, пришло в голову? Наверное, ему. Это он выдумывает всякие нелепости. Она – рассудительнее, практичнее. И гораздо более романтична. Как это ни странно. Такая двойственность. Такой очаровательный дуализм. Что? Опять слишком сложное дурацкое слово? Забудь. Сегодня я чуть больше умник, чем обычно. И, что касается её… Она бывает разная. Поэтому он часто называет её по-разному. Разными именами. Любопытно правда? Даже она не знает, кем будет сегодня. А он точно знает. Определяет мгновенно. С первого взгляда. И всегда безошибочно.

У них обоих были такие чудные странности. И мне думается, что их встреча была запланирована Вселенной (или Мистером Богом, если тебе так привычнее). Задумана в тот момент, когда Ева сорвала с дерева первый греховный инжир. Ты же знаешь, в раю не росли яблоки. Это был инжир, да. Ах, это я узнал от тебя? Окей. Sorry.

И я начал тебе рассказывать о Времени. И о кладбище. Потому что кладбище – это почти время. Кстати, посещая кладбище, не забывай о вежливости. Молчаливая старушка, что часто сидит недалеко от входа, справа на скамеечке, – это мадам Время. Или Мадам В. – так она себя называет иногда.

Мадам В. частенько сидит у могил, к которым давно никто не подходил. Она навещает тех, кому не приносят цветов. Не то чтобы это было её ответственностью или её долгом. Она ходит в гости. Можешь так думать. И ещё, имей в виду, не приноси пластиковых цветов на кладбище. Покойники их не любят. А у Мадам В. вообще аллергия на розово-зеленый пластик. И она не ходит к тем могилам, у которых оставляют пластиковые цветы. Это точно. Сама Мадам В. как-то сказала мне об этом.

Итак, о кладбищах. И о любви. И о тех двух романтиках, которые собрались посетить абсолютно все кладбища Большого города. И начали с того, что в самом центре. В старом городе. У стен монастыря.

Она взяла с собой немного живых цветов. Таких маленьких фиолетовых… Может, ты знаешь, как они называются? Я не знаю. И он не знал и, конечно, спросил. Он спрашивал её обо всём, что было связано с животными и растениями. Она ведь биолог. И пишет диссертацию. Это я говорю, чтобы никто не считал её учительницей биологии. Она вообще не любила это слово. Она предпочитала быть преподавателем. Такая незначительная разница в терминологии важна для неё. А он постоянно спрашивал её про названия и свойства всего живого, что видел. Лез к ней с разными вопросами. Как я к тебе. Мне кажется, она даже сердилась немного. Он никак не хотел запомнить, что она – не ботаник-энциклопедист. Она хорошо разбиралась в генетике. Вообще-то, это гораздо важнее и серьёзнее, чем названия всех на свете ящериц или цветов в цветочных киосках.

Похоже, у нас выходит длинная история. Так что, если спешишь, листай странички, смотри картинки и приходи, когда повзрослеешь. Шучу, конечно. Прости. Оставайся. Я пытаюсь рассказывать о кладбище. О времени и о любви. Это сложно.

Они шли по кладбищу. Говорили. Как всегда, он говорил чуть больше, чем она, и слушал её чуть внимательнее, чем она его. Она поздоровалась с Мадам В. На его невысказанный вопрос, она ответила, что часто встречает эту пожилую леди. И всегда здоровается. "Очень симпатичная старушка", – заметил он и вежливо склонил голову в сторону Мадам В. Его вежливость могла показаться манерностью, но была искренней. Он не подозревал, какой у Мадам В. потрясающий слух. А вот чувство юмора, у неё было своеобразное. И выражение "симпатичная старушка" показалось ей достаточной причиной, чтобы обратить внимание на эту парочку.

А они уже целовались за какой-то неприметной могилой в третьей аллее. Рядом с могилой известного в своё время и совершенно забытого сейчас композитора. Каменный памятник. Суровое серьёзное лицо. А музыка лёгкая, почти как вальсы Штрауса. Но это не Штраус. Хотя Штрауса Мадам В. тоже любила. Музыка была слабостью Мадам В. Музыка, которую писал этот композитор была очень созвучна тихим прогулкам и поцелуям. Кстати. "Кстати" – это не я сказал. Это так думала мадам В., наблюдая. Почти вслух. Мадам В. не жаловалась на слух или зрение. Ей было отлично видно. Прекрасно слышно. И ей нравилось, как бережно он придерживал свою спутницу под руку. Нравилось, как нежно она касалась его щеки. Похоже на поцелуй руками. Язык жестов и прикосновений был хорошо знаком Мадам В. Всё неспроста. Всё в этой жизни неспроста и совсем непросто.

Хрупкая светловолосая девочка, бежала между старых мраморных плит. Касались ли её ноги тротуара? Я не поручусь за это. Легкая и неуловимая, словно солнечный зайчик. Подвижная, как капля ртути. Босиком, с кедами в руках. Тёплый весенний день, разогретые солнцем каменные плиты – ей было хорошо. Здесь, с ним. Может быть в другом порядке? С ним и здесь? Она не знала. Пока не знала. А я, пожалуй, опять задаю слишком много вопросов.

Он шёл за ней, странный и тёмный. Волосы, чуть длиннее, чем ему шло. И он немного сутулился, как сутулятся люди высокого роста, хотя рост его был совершенно обычным.

Их долгий разговор, начавшись за несколько кварталов до ворот кладбища, продолжался в тихих аллеях. О чем они говорили? А о чём, по-твоему, говорят влюблённые? О планах на ближайшие дни и недели, конечно. Тем, кто совсем недавно встретился и нашел друг друга, кажется иногда, что жизнь разделилась на две части. Тусклую – до. И невероятную – после. Планы влюблённых – это ненаписанные книги встреч и путешествий, фильмов и тихих аллей … Ты знаешь всё это. Это было и с тобой, и со мной. И это было прекрасно.

Он и она переживали похожие чувства. Он тянулся к её свету. Его завораживала её лёгкость во всём. В походке, в жестах, в том, как она смеялась – заразительно и невероятно красиво. Скажу тебе по секрету, у неё очень мягкий и очень сексуальный смех. Кстати, в сексе она тоже была восхитительно свободна и легка. Редкость. Невероятная редкость. Так говорил он себе, с восхищением глядя ей вслед. На её изящную прямую спину, длинные тонкие ноги. Желание тлело в нём раскалёнными углями, готовое вспыхнуть от случайного движения воздуха. Она чувствовала его взгляд. И кажется, этот взгляд отрывал её от земли. Как будто его яркое и горячее желание отменяло гравитацию. Он догнал её в следующей аллее. В тени высокого мраморного памятника из серого гранита, с которого на них смотрел суровый лобастый человек в каменных очках. Они снова целовались. Потом опустились на камни. Было жарко. И хмурый человек в каменных очках с удивлением увидел, как с её плеча соскользнула майка… Тише. Я знаю, что кладбище – это место, где всё нужно делать тише, чем везде. Но нет правил, которые запрещают заниматься любовью на кладбище. По крайней мере, я никогда не видел такого запрета при входе на кладбище. А я бывал на многих. Вот шуметь там точно нельзя. Это я читал.

А потом она положила руку на его плечо. Останавливая. Он слишком хорошо знал и чувствовал её. И остановился. Она смотрела ему за спину, и он было подумал, что у них появились зрители. Нежно и аккуратно вернул её майку на место, закрывая грудь, и повернул голову. Никого не было. И смотрела она на могильную плиту напротив. Совсем новая плита. Солнечный луч, пробиваясь сквозь крону высокой берёзы, подчеркивал имя на плите. И это было её имя. Не то, что он дал ей сегодня при встрече. А то, что было написано во всех её документах, начиная со свидетельства о рождении. И заканчивая этой плитой. Потому что дата рождения совпадала. Так же как имя. Они встали с камня и подошли ближе, наклонились к плите. Всё было правильно. Вернее, всё было неправильно. Потому что датой смерти был указан завтрашний день. Тёплый летний день стал вдруг значительно прохладнее. Да, что там прохладнее. Она замёрзла мгновенно. Прижалась к нему, и он обнял её острые хрупкие озябшие плечи. Почувствовал холод. Он читал надпись на той плите, что стояла вплотную к первой, подсвеченной солнцем. Тёмная каменная плита. Небольшая. Совсем не такая массивная и мощная, как та, что держала хмурое лицо в каменных очках напротив. Тёмный камень и простой антиквенный шрифт. Его имя. Его дата рождения. И день смерти, видимо, тоже его. День его завтрашней смерти.

Их плиты стояли рядом в высокой траве. Прижавшись друг к другу так же, как прижимались друг к другу они. Два горячих живых человека. Два холодных мертвых камня.

– Этого не может быть, – сказала она. Ей хотелось шутить. Ей хотелось, чтобы шутил хотя бы он.

– Розыгрыш, конечно, – ответил он уверенно, – нас снимают. Знаешь, эти темы со скрытой камерой? – он с силой толкнул каменную плиту ногой, ударил, рассчитывая, что плита окажется пластиковой имитацией. Плита не сдвинулась с места. Серая, небольшая и холодная. С его именем. Она давно вросла в землю. Это было видно по траве вокруг. По тому, как спокойно пробежал по её краю муравей. Привычной тропой спешил по своим муравьиным делам. Это настоящая плита. И это настоящая надпись. О ней. О нём. О том, что случится с ними завтра, а после уже никогда не случится. Ничего и никогда не случится.

Сегодняшние незавершённые дела оказались вдруг далёкими и неважными. В одно мгновение изменилось всё. Важность некоторых встреч и планов оказалась пустой, а недостижимость других – невероятно важной.

Они присели на траву рядом со своим плитами. Она уже не чувствовала озноб. Плиты были реальностью. Грубые и достаточно старые. Это нельзя подделать. Что, в общем-то, было понятно им обоим сразу. Нельзя подделать. Надписи на могильных плитах – это не сторис в Instagram. Это прохладный шершавый камень, по которому бегут муравьи. Это выбитые в камне имена и даты. Пыль внутри срезов и крошечные сколы потемневших каменных букв говорят об их реальности не меньше, чем высокая трава у оснований плит. И муравей. Муравей, который пробежит здесь и завтра и послезавтра. Маленький долгожитель.

– Почему они вместе? Кто решил, что нужно поставить их вместе? Положить нас вместе? – она удивлённо смотрела на него. А он в её глазах видел своё отражение. Он понимал, что ничего уже не успеет. Ничего не успеет сделать, написать, сказать. Не успеет закончить все свои десятки начатых дел. Разве это можно представить? Разве можно согласиться с этим? Он думал о себе. Смотрел на нее и думал о себе. Так уж мы устроены. И мне даже немного стыдно за него…

– Никто же не знает, что мы вместе, что мы настолько вместе… – она спрашивала его. Доверчиво и просто, как она всегда задавала ему свои вопросы. А он от её мягкой и умной доверчивости терял голову. И ещё всегда терял голову, когда целовал её пальцы. Помнил их озябшую дрожь первой встречи. Помнил, как впервые взял её руки в свои грубоватые большие ладони. Как закружилась голова от прикосновения к прозрачной хрупкости её запястий. Это было совсем недавно. Недавно и давно стали вдруг для него совершенно ненужными словами. Неважными.

Они сидели и говорили долго. Они теперь не спешили уйти. Не было нужды спешить. Две даты на сером граните изменили все их планы. Отменили все их списки важных дел. Все важные встречи, недосмотренные фильмы и непрочитанные книги потеряли смысл. Позвонить? Пожалуй, нужно кому-нибудь позвонить. Но если это ничего не изменит, то можно и не сейчас. Сотни имён в телефонной книжке тоже стали пустыми символами. Даже не воспоминаниями. С кем и о чем можно говорить в свой последний день? Как ты думаешь? О чем бы мы говорили с тобой в твой последний день? Не знаю. Не хочется знать.

Последний день. Как прекрасно, что он солнечный. Как прекрасно, что вокруг тихо. Тишина – это именно то, что нужно в такой день. Такой важный единственный день. И, я думаю, нужно обязательно быть с тем, кого любишь, так ведь? В последний день. Ты ведь не будешь спорить?

Её рука забралась под его рубашку и гладила спину и шею. Лёгкие ласковые прикосновения. Он закрыл глаза. Его захлестнуло чувство невероятной красоты происходящего. Он слышал пение птиц, далёкий гул дорог Большого города, скрип кузнечиков в траве, чьи-то осторожные шаги и шорохи на аллеях кладбища. Он чувствовал тепло солнца, склонившегося к горизонту. Вот что реально. Вот это всё то, что прямо сейчас происходит вокруг. Нет ничего более реального, чем её ласковые прикосновения. Нет ничего реальнее и важнее того, что она скажет или сделает прямо сейчас. Он повернул голову, встретился с ней взглядом. Он никогда не сможет объяснить ей своих ощущений. Он никогда не говорил ей трёх простых слов, которыми наполнены все фильмы, и книги. И все их запланированные встречи и путешествия ради трёх этих простых слов. Он не скажет их и сейчас. Пусть недосказанность останется. Недосказанность прекрасна. Я не знаю, что она думала об этом. Она молчала в ответ его невысказанности.

Мадам В. жмурилась от яркого летнего вечернего солнца. Она была довольна своей шуткой. Это была её давняя задумка. У мадам В., впрочем, все задумки давние. И каждый раз задумка её срабатывала по-новому. Она видела слёзы, видела скандалы и крики, слышала глупые обвинения и нелепые предположения. Но сегодняшняя парочка стала жемчужиной её коллекции. Такой тишины она никогда не слышала. Такой невысказанности. Да, удивление – это именно то, что мадам В. ценила больше всех остальных вещей в мире. Что, собственно, нового может случиться на глазах у времени? Мадам В. вспомнила последнюю пьесу для виолончели и фортепиано, которую написал незаслуженно забытый композитор из третьей аллеи. "Очень кстати," – снова сказала себе Мадам В.

Ты хочешь знать, что было дальше? Дальше Мадам В. закрыла глаза и произнесла едва слышно: – "Достаточно". Это слово о времени дорогого стоит, сказал бы тот, кто знает об этой истории столько же, сколько мы с тобой сейчас.

Захлопали чёрные крылья. По плитам с именами запрыгал, неизвестно откуда взявшись, огромный чёрный ворон. Кладбище.

Она была биологом, а не орнитологом. Но все равно отлично помнила, что вороны не относятся к урбофилам – они не живут в городах. Так она говорила ученикам. Она была хорошим биологом. И знала очень много умных и сложных слов. А он всегда удивлялся этому. И, может быть, то, что она умная, значило для него даже больше, чем то, что она красивая. Впрочем, на эти вопросы никто не даст нам ответ. Даже такие умные биологи, как она.

Ворон посмотрел ему прямо в глаза. Одним непостижимым птичьим своим глазом. Чёрным и блестящим. И усмехнулся. Представляешь усмешку ворона? Лучше тебе не видеть. Более безумную вещь представить трудно.

И вдруг всё стало как раньше. Ведь мы с тобой знаем, что они смотрели на то, что показала им Мадам В. Имена, буквы, камни, даты? Это песчинки – они ничего не стоят для времени. Текущее стекло в огне стеклодува. Образы и смыслы. Воображение. Песок и волна на океанском берегу. Что ты знаешь о времени?

Ты можешь не верить в чудеса. Это твое право, твоя возможность. Но когда чудо произойдет с тобой, что ты скажешь? Молчишь? И они тоже молчали.

Знаешь, я думаю, молчать лучше всего. Всё равно никто не верит в чудеса. Вот ты сейчас опять скажешь, что я всё выдумал. Что этого не было. Пусть так. Я не буду спорить. Ты можешь сказать, что этого не было. Но ты не можешь сказать, что этого никогда не будет. Спроси лучше у Мадам В. Все эти возможности и вероятности… Мадам В. улыбнётся. И посмотрит вслед своим гостям. Посмотрит, на то, как они вдвоём молча выходят с кладбища.

Она несла в руках пластиковые цветы с могилы неизвестных ей мужчины и женщины. С совершенно незнакомыми именами. С абсолютно ничего не говорящими ей датами на камнях. Она оставила им свой маленький букет фиолетовых цветов. И забрала пластиковый мусор, чтобы выбросить его в ящик у ворот.

Мадам В. смотрела, как они уходят, ворон сидел на скамейке рядом с ней и, склонив большую чёрную голову, осторожно собирал хлебные крошки с её маленькой морщинистой ладони.

Они уходили, взявшись за руки. Её маленькая хрупкая рука в его широкой грубоватой ладони. Надолго. Это надолго. Подходящее слово. Поверь мне. Мадам В. улыбалась. День. Был ещё один день. Песчинка на берегу океана. Волна принесёт миллионы новых и унесёт тысячи тысяч старых. Время. Ты по-прежнему ничего не знаешь о нём.