Не думаю, что в мире существуют более безобидные и законопослушные представители человеческого рода, чем британские специалисты по рекламе. Мысль о том, что преступление может быть совершено в стенах рекламного агентства, способна зародиться только в неуравновешенных фантазиях автора детективов, привыкшего сваливать вину на Самого Неподходящего Персонажа. Если в пылу своей фантазии я невольно использовала имя или рекламную формулу, ассоциирующиеся с какими бы то ни было реальными человеком, фирмой или товаром, то произошло это лишь по чистой случайности, без намерения бросить малейшую тень на действительно существующие товар, фирму или человека.

— И, кстати, — сказал мистер Хэнкин, останавливая мисс Росситер, собравшуюся выйти, — сегодня к нам прибывает новый копирайтер.

— Вот как, мистер Хэнкин?

— Его фамилия Бредон. Я мало что о нем знаю. Мистер Пим принял его на работу лично. Но вы ведь позаботитесь о нем?

— Да, мистер Хэнкин.

— Он займет кабинет мистера Дина.

— Да, мистер Хэнкин.

— Пусть мистер Инглби возьмет его под свою опеку и покажет, что делать. Пошлите мистера Инглби ко мне, когда у него найдется свободная минута.

— Да, мистер Хэнкин.

— Это все. Ах да, еще! Попросите мистера Смейла принести мне досье «Дэйрифилдс».

— Да, мистер Хэнкин.

Мисс Росситер сунула под мышку блокнот, бесшумно закрыла за собой дверь со стеклянными вставками и легкой походкой быстро пошла по коридору. Заглянув в стеклянное окошко другой двери, она увидела мистера Инглби, который, закинув ноги на холодный радиатор, сидел в крутящемся кресле и с большим воодушевлением разговаривал с молодой дамой в зеленом, устроившейся на уголке его письменного стола.

— Прошу прощения, — сказала мисс Росситер с небрежной учтивостью, — но мистер Хэнкин спрашивает, не могли ли бы вы уделить ему минутку, мистер Инглби.

— Если это насчет рекламы ирисок «Сорванец», — не без раздражения ответил мистер Инглби, — то она уже у машинисток. Вот! Лучше отнесите им еще эти два листка, и дело с концом. Это придаст тексту более правдоподобный смысл…

— Это не насчет «Сорванца». Это насчет нового копирайтера.

— Как, уже?! — воскликнула девушка. — Еще и башмаки не сношены![2] Господи, ведь беднягу Дина похоронили только в пятницу.

— Такова современная система — поспешай, не задерживай, — сказал мистер Инглби. — Очень печально для старомодной благопристойной фирмы. Полагаю, мне придется учить этого парня делать первые шаги. И почему возиться с детьми всегда достается мне?

— Ах, какая ерунда! — сказала девушка. — Вам нужно лишь предупредить его не пользоваться директорским клозетом и не спотыкаться на железной лестнице.

— Вы самая бессердечная женщина на свете, мисс Митьярд. Ну, покуда они не засунули этого парня в мой кабинет…

— Не волнуйтесь, мистер Инглби. Он будет сидеть в кабинете мистера Дина.

— Вот как! Ну, и что он из себя представляет?

— Мистер Хэнкин сказал, что он не знает, его принял на работу лично мистер Пим.

— О боже! Друг самогó начальства. — Мистер Инглби застонал.

— Тогда, думаю, я его видела, — сказала мисс Митьярд. — Высокомерный тип с волосами цвета пакли. Я наткнулась на него вчера, когда выходила из кабинета Пимми. Очки в роговой оправе. Что-то среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером[3].

— Смерть! Где твое жало?[4] Ну, думаю, мне лучше пойти и посмотреть самому. — Мистер Инглби снял ноги с радиатора, медленно извлек свое тело из вращающегося кресла и с несчастным видом побрел прочь.

— Ну что ж, это даже немного возбуждает, — заметила мисс Митьярд.

— Вы считаете, что нам в последнее время недостает возбуждения? Кстати, не могу ли я получить с вас деньги на венок? Вы просили вам напомнить.

— Да, пожалуй. Сколько с меня? Шиллинг? Вот вам полкроны, остаток внесите в кассу тотализатора.

— Большое спасибо, мисс Митьярд. Надеюсь, на этот раз ваша лошадь выиграет.

— Давно пора. Я пять лет трублю в этом чертовом агентстве, и еще ни разу лошади, на которых я ставила, не вошли даже в первую тройку. Полагаю, это вы организуете жеребьевку?

— Нет, мисс Митьярд, иначе мы бы не допустили, чтобы все выигрыши уходили полиграфистам. Не хотите ли на этот раз сами прийти и тянуть жребий за нас? Мисс Партон как раз печатает список.

— Хорошо, давайте. — Длинноногая мисс Митьярд легко спрыгнула со стола и последовала за мисс Росситер в машинописное бюро.

Это была маленькая неудобная комната, набитая в тот момент до отказа. Пухлая девица в очках, откинув голову назад и сощурившись, чтобы дым от сигареты не разъедал глаза, с пулеметной скоростью отстукивала на машинке клички лошадей — участников дерби — под диктовку пышногрудой коллеги, которая считывала их из газеты «Морнинг стар». Томный молодой человек в рубашке с короткими рукавами вырезáл имена участников тотализатора из листа, на котором они были напечатаны, и скручивал бумажки в маленькие трубочки. Тощий нетерпеливый молодой человек, сидевший на перевернутой корзине для бумаг, перемешивал трубочки в лотке мисс Росситер для входящих документов, отпуская саркастические комментарии по поводу текста какого-то рекламного объявления грузному смуглому юноше в очках, погруженному в чтение книги П. Г. Вудхауса и таскающему печенья из большой жестяной банки. Прислонившись с двух сторон к дверному косяку и таким образом загораживая вход, девушка и еще один молодой человек, судя по всему гость из другого отдела, курили дешевые сигареты и обсуждали теннисный матч.

— Привет, ангелочки! — бодро приветствовала всех мисс Росситер. — Мисс Митьярд будет тянуть жребий за нас. И еще: к нам приходит новый копирайтер.

Грузный молодой человек, подняв взгляд, произнес: «Бедняга!» — и снова углубился в книгу.

— Шиллинг за венок и шесть пенсов — в тотализатор, — продолжила мисс Росситер, пополняя содержимое жестянки, служившей кассовым ящиком. — Кто-нибудь может обменять флорин на два шиллинга? Партон, где ваш список? Вычеркните, пожалуйста, из него мисс Митьярд. Могу я получить деньги с вас, мистер Гарретт?

— У меня до субботы — ни пенса, — ответил любитель Вудхауса.

— Нет, вы только послушайте его! — презрительно воскликнула мисс Партон. — Видимо, вы считаете нас миллионерами, которые должны финансировать весь отдел.

— Сделайте так, чтобы я выиграл, — сказал мистер Гарретт, — и можете вычесть нужную сумму из призовых денег. Что, кофе еще не принесли?

— Мистер Джонс, — обратилась мисс Партон к мужчине, стоявшему в дверях, — посмотрите, не идет ли посыльный, и не могли бы вы проверить вместе со мной список участников забега, голубчик? Огненный Метеор, Туралурал, Фидиппид II, Карусель…

— Карусель выбыла, — сказал мистер Джонс. — А вот и посыльный идет.

— Выбыла? Не может быть, когда? Как жаль! Я внесла ее в список участников забега «Морнинг стар». А откуда это стало известно?

— Из специального дневного выпуска «Ивнинг бэннер». Поскользнулась в конюшне.

— Черт! — ругнулась мисс Росситер. — Плакала моя тысяча фунтов! Ну что ж, такова жизнь. Спасибо, сынок, поставь на стол. Про огурец не забыл? Молодец. Сколько? Полтора? Партон, одолжите мне пенни. Вот, держи. Мистер Уиллис, можно мне отвлечь вас на минуту? Мне нужен карандаш и ластик для этого нового парня.

— Как его зовут?

— Бредон.

— И откуда он?

— Хэнки не знает. Но мисс Митьярд его видела. Говорит, похож на Берти Вустера в очках с роговой оправой.

— Но постарше, — вставила мисс Митьярд. — Лет сорока, хотя хорошо сохранился.

— О господи! И когда он заступает?

— Сегодня с утра. Я бы на его месте отложила свой приход на завтра и отправилась на дерби. О, а вот и мистер Инглби. Он все знает. Кофе, мистер Инглби? Вы что-нибудь узнали?

— Звезда Азии, Шустроногий, Святая Нитуш, Герцог Хамфри…

— Сорок два года, — сказал мистер Инглби. — Без сахара, пожалуйста. Никогда прежде не имел дела с рекламой. Баллиол[5].

— О господи! — простонала мисс Митьярд.

— Вот именно. Если есть на свете что-нибудь, ни с чем не сравнимое по своей отвратительности, так это баллиолизм, — согласился мистер Инглби, сам выпускник Тринити-колледжа.

— Бредон пошел в Баллиол, чтоб получить крутой засол! — пропел мистер Гарретт, закрывая книгу.

— И, как положено, накачал там большой мосол, — добавила мисс Митьярд. — Спорим, другой рифмы к Баллиолу вы не подберете.

— Летучая мышь, Том Пинч[6], Ночной гуляка…

— И стал носить щегольской камзол…

— Не щегольской, а дурацкий.

— Тьфу ты!

— Сворачивайте бумажки поплотнее, голубчик. Положите их в крышку коробки из-под печенья. Черт! Это звонок мистера Армстронга. Накройте мою чашку с кофе блюдцем. Где мой блокнот?

— …две двойные ошибки подряд, как я и сказал…

— …я не могу найти вторую копию этой «Магнолии»…

— …начинался с пятидесяти к одному…

— Кто взял мои ножницы?

— Простите, мистер Армстронг требует копии текстов «Нутракса»…

— …и встряхните их хорошенько…

— …черт бы вас всех побрал…

— Мистер Инглби, можете уделить мне минутку? — Чуть саркастический тон появившегося в дверях мистера Хэнкина вмиг изменил мизансцену.

Молодой человек и девушка, подпиравшие дверные косяки, а также пышногрудая подруга мисс Партон растворились в коридоре. Мистер Уиллис поспешно встал с пачкой машинописных страниц в руке, вытащил из нее первую попавшуюся и уставился в нее, сердито нахмурившись. Сигарета мисс Партон незаметно оказалась на полу; мистер Гарретт, не зная, куда деть свою чашку с кофе, рассеянно улыбнулся и сделал вид, будто она оказалась у него в руках случайно, неизвестно откуда; мисс Митьярд, сохранившая присутствие духа, положила корешки тотализаторных квитанций на стул и села на них. Мисс Росситер, сжимавшая в руке машинописные копии, затребованные мистером Армстронгом, имела шанс напустить на себя деловой вид и воспользовалась им. Только мистер Инглби, не снисходя до притворства, поставил свою чашку и с нагловатым видом подошел к начальнику, исполняя его повеление.

— Это, — сказал мистер Хэнкин, деликатно не замечая произведенного им переполоха, — мистер Бредон. Пожалуйста… э-э… объясните ему, что он должен делать. Я отправил в его кабинет досье «Дэйрифилдс». Пусть он начнет с маргарина. Э-э… Не думаю, мистер Бредон, что вы с мистером Инглби были однокашниками: он окончил Тринити. Ваш Тринити, разумеется, не наш. (Мистер Хэнкин был выпускником Кембриджа.)

Мистер Бредон протянул ухоженную руку.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — эхом отозвался мистер Инглби.

Они посмотрели друг на друга с легкой неприязнью, как два кота при первой встрече. Мистер Хэнкин улыбнулся обоим.

— Когда у вас появятся какие-нибудь идеи насчет маргарина, мистер Бредон, приходите ко мне в кабинет, мы вместе над ними поработаем.

— Ладно! — с обескураживающей простотой ответил мистер Бредон.

Мистер Хэнкин снова улыбнулся и тактично удалился.

— Ну, полагаю, вам нужно со всеми познакомиться, — поспешно сказал мистер Инглби. — Мисс Росситер и мисс Партон — наши ангелы-хранители, они распечатывают наши тексты, исправляют наши грамматические ошибки, снабжают нас карандашами и бумагой, а также поят кофе и кормят пирожными. Мисс Партон — блондинка, мисс Росситер — брюнетка. Джентльмены, как известно, предпочитают блондинок, но лично я нахожу их одинаково очаровательными.

Мистер Бредон поклонился.

— Мисс Митьярд из Сомервилла. Она одно из самых ярких украшений нашего отдела. Сочиняет самые развязные лимерики, какие когда-либо звучали в этих целомудренных стенах.

— Тогда мы с ней подружимся, — сердечно заметил мистер Бредон.

— Справа от вас — мистер Уиллис, слева — мистер Гарретт. Друзья по несчастью. Вот и весь наш отдел, если не считать мистера Хэнкина и мистера Армстронга, это начальники, и мистера Копли, он человек влиятельный и опытный, поэтому времени в машбюро попусту не теряет. Завтракать ходит в город и хочет быть старшим, хотя таковым не является.

Мистер Бредон пожимал руки, которые ему протягивали, и бормотал что-то вежливое.

— Хотите поучаствовать в ставках на дерби? — поинтересовалась мисс Росситер, поглядывая на «кассовый ящик». — Вы подоспели как раз к розыгрышу.

— О, пожалуй, — сказал мистер Бредон. — По сколько ставите?

— По шесть пенсов.

— Да, охотно. Очень мило с вашей стороны. Разумеется, я с удовольствием поучаствую. Каков выигрыш?

— Первый приз приносит до фунта, — сказала мисс Росситер с благодарным вздохом. — А то я уж думала, что мне придется самой выкупать два билета. Партон, добавьте в список фамилию мистера Бредона: бэ-эр-е-дэ-о-эн. Как «Лето в Бредоне»?[7]

— Совершенно верно.

Мисс Партон любезно записала новое имя и присовокупила еще один незаполненный билет к куче других, лежащих в коробке из-под печенья.

— Что ж, думаю, пора мне отвести вас в вашу конуру, — насмешливо сказал мистер Инглби.

— Валяйте! — ответил мистер Бредон. — То есть я хотел сказать: да, конечно.

— Мы все располагаемся вдоль этого коридора, — пояснил мистер Инглби, показывая дорогу. — Со временем вы будете здесь легко ориентироваться. Это кабинет Гарретта, это — Уиллиса, а вот и ваш, между мисс Митьярд и мною. Эта железная лестница напротив ведет на нижний этаж, где в основном располагаются руководители групп и совещательные комнаты. Кстати, не упадите. Человек, чей кабинет вам достался, на прошлой неделе свалился с нее и погиб.

— Что вы говорите?! — встревоженно воскликнул мистер Бредон.

— Сломал себе шею и разбил голову, — пояснил мистер Инглби. — Об одну из этих шишек.

— А зачем вообще нужны эти шишки на перилах? — посетовал мистер Бредон. — Чтобы разбивать о них головы? Это неправильно.

— Нет, не для этого, — сказала подошедшая мисс Росситер, держа в руках блокноты для заметок и промокательную бумагу. — Они предназначены для того, чтобы мальчишки-посыльные не съезжали вниз по перилам, но дело в том, что сами ступеньки такие… э-э… коварные, я бы сказала… О, мистер Армстронг идет. Начальство не любит разговоров об этой железной лестнице.

— Ну, вот вы и у себя, — сказал мистер Инглби, вняв предупреждению. — Комната такая же, как у всех, разве что радиатор неважно работает. Впрочем, в настоящий момент вас это не должно волновать. Это был кабинет Дина.

— Парня, который свалился с лестницы?

— Да.

Мистер Бредон окинул взглядом тесное помещение, в котором имелись конторка, два стула, шаткий письменный стол и книжная полка.

— О! — произнес он.

— Это было ужасно, — сказала мисс Росситер.

— Да уж, не сомневаюсь, — горячо согласился мистер Бредон.

— Мистер Армстронг как раз диктовал мне, когда мы услышали чудовищный грохот. И он воскликнул: «Боже милостивый, что это?» Я подумала, что это, должно быть, кто-то из мальчишек, потому что в прошлом году один из них упал, когда нес машинку «Элиот-Фишер», — звук был такой же, только еще хуже. И я сказала: «Наверное, кто-то из мальчиков свалился с лестницы, мистер Армстронг», а он ответил: «Беспечные чертята» — и продолжил диктовать, но руки у меня так дрожали, что я не могла делать записи, а потом мимо пробежал мистер Инглби, а у мистера Дэниелса распахнулась дверь, а потом мы услышали душераздирающий крик, и мистер Армстронг сказал: «Надо пойти посмотреть, что случилось». Тогда я вышла и взглянула вниз, но ничего не увидела, потому что там уже собралась толпа народу, а потом мистер Инглби взбежал вверх по лестнице, и выражение лица у вас, мистер Инглби, было такое… лицо — белое как полотно, вы уж поверьте.

— Вероятно, — немного сконфуженно признал мистер Инглби, — три года в этой иссушающей душу профессии еще не лишили меня человеческих чувств. Но со временем это непременно случится.

— Мистер Инглби сказал: «Он убился!» А я спросила: «Кто?» И он ответил: «Мистер Дин», а я сказала: «Этого не может быть», но он подтвердил: «Боюсь, что может». Тогда я пошла к мистеру Армстронгу и сказала: «Мистер Дин убился». А он спросил: «Что вы этим хотите сказать — убился?» Но тут вошел мистер Инглби. Мистер Армстронг только взглянул на него — и вышел, а я спустилась по другой лестнице и увидела, как мистера Дина несли в зал заседаний и голова у него болталась из стороны в сторону.

— И часто тут такое случается? — поинтересовался мистер Бредон.

— Не с такими катастрофическими последствиями, — ответил мистер Инглби, — но эта лестница — самая настоящая смертельная ловушка.

— Однажды я сама с нее упала, — подхватила мисс Росситер, — и сломала каблуки на обеих туфлях. Оказалась в чрезвычайно затруднительном положении, поскольку у меня не было здесь другой пары обуви и…

— Мои дорогие, я вытянула жребий! — сообщила вошедшая в кабинет безо всяких церемоний мисс Митьярд. — Увы, вам не повезло, мистер Бредон.

— Я вообще невезучий.

— Вы почувствуете себя еще более невезучим, провозившись один день с маргарином «Дэйрифилдс», — мрачно вставил мистер Инглби. — Я тоже в пролете, полагаю?

— Боюсь, что да. Разумеется, фаворита вытащила мисс Ролингз — как всегда.

— Надеюсь, он сломает себе ногу, — сказал мистер Инглби. — Входите, Толбой, входите. Вы меня ищете? Не стесняйтесь, мистер Бредон скоро привыкнет к тому, что его кабинет официально считается проходным двором. Это мистер Толбой, руководитель группы «Нутракса» и нескольких других навязших в зубах товаров. Мистер Бредон — наш новый копирайтер.

— Здравствуйте, — коротко кивнул мистер Толбой. — Послушайте, я насчет этого «Нутракса», двойного одиннадцатидюймового. Не могли бы вы сократить слов тридцать?

— Нет, не мог бы, — ответил мистер Инглби. — Я и так уже обкорнал его до предела.

— Боюсь, все равно придется. Для всего этого пустого трепа, да еще с двухстрочным подзаголовком, места нет.

— Места сколько угодно![8]

— Нет, его не хватает. Нам нужно еще вставить узкую панель про пятьдесят шесть бесплатных часов с боем.

— Черт бы побрал эту панель и эти часы! Как, интересно, они хотят, чтобы мы разместили все это на полудубле?[9]

— Не знаю, но хотят. Посмотрите, нельзя ли убрать вот этот кусочек: «Когда ваши нервы начинают шалить» и начать прямо с «Нервам нужен «Нутракс»?

— Армстронгу понравилось насчет нервов, которые начинают шалить. Взывает, мол, к человеческим эмоциям и все такое. Нет, уберите лучше бред насчет патентованной бутылки с пружинной крышкой.

— Они не позволят это убрать, — вмешалась мисс Митьярд. — Это их маленькое изобретение.

— Вы думаете, люди покупают питание для нервной системы ради бутылки? О господи! Я не могу так сразу решить. Оставьте, я подумаю.

— Технический отдел хочет получить это к двум часам, — нерешительно произнес мистер Толбой.

Мистер Инглби ругнулся в адрес технического отдела, схватил лист с версткой и принялся сокращать текст, бормоча сквозь зубы что-то оскорбительное.

— Из всех гребаных рабочих дней, — заметил он, — вторник — самый мерзкий. Ни минуты покоя, пока не скинешь этот чертов одиннадцатидюймовый модуль. Ну, вот! Я сократил двадцать два слова, придется вам этим обойтись. Можно подтянуть вот это слово вверх, это сэкономит целую строку и компенсирует недостающие восемь слов.

— Ладно, попробую, — согласился мистер Толбой. — Чего не сделаешь ради спокойной жизни. Все же это будет выглядеть немного плотновато. Жестко.

— Хотел бы я сам быть пожестче, — сказал мистер Инглби. — Забирайте, ради бога, свои бумажки, пока я кого-нибудь не убил, и уходите.

— Иду-иду, — ответил мистер Толбой и поспешно скрылся.

Мисс Росситер ушла еще в разгар пререканий, теперь и мисс Митьярд собралась идти, заметив напоследок:

— Если Фидиппид выиграет скачку, вы получите кусочек торта к чаю.

— Ну, а теперь пора нам с вами приниматься за работу, — сказал мистер Инглби, обращаясь к Бредону. — Вот вам досье. Вам стоит его полистать, чтобы понять, чем тут занимаются, а потом попробовать придумать несколько заголовков. Ваша задача — дать понять, что маргарин «Зеленые пастбища» фирмы «Дэйрифилдс» так же хорош, как самое лучшее сливочное масло, но при этом стóит девять пенсов за фунт. Они хотят, чтобы на картинке была корова.

— Почему? Маргарин делается из коровьего жира?

— Ну, вообще-то да, но вы не должны это выражать словами. Идея покупателю не понравится. Изображение коровы есть лишь намек на вкус масла, вот и все. Ну и само название «Зеленые пастбища» вызывает ассоциацию с коровами.

— У меня оно вызывает еще и ассоциацию с неграми[10], — заметил мистер Бредон. — Ну, помните пьесу?

— Негров в рекламе использовать не надо, — огрызнулся мистер Инглби. — Религию, разумеется, тоже. Так что от цитирования двадцать третьего псалма[11] воздержитесь. Никакого богохульства.

— Понятно. Только что-то вроде «Лучше масла — и притом вполовину дешевле»? Обращение к карману покупателя?

— Да, но масло ругать не надо. Они и маслом торгуют.

— О!

— Можно сказать, что этот маргарин не хуже масла.

— Но в таком случае, — возразил мистер Бредон, — в чем же преимущество масла? Если тот, другой продукт так же хорош, а стоит дешевле, зачем покупать масло?

— В вашу задачу не входит продвигать покупки масла. Речь идет о естественном человеческом инстинкте.

— А, понимаю.

— В любом случае о масле не беспокойтесь. Сосредоточьтесь на маргарине «Зеленые пастбища». Когда что-нибудь придумаете, несите это машинисткам, а потом — прямиком мистеру Хэнкину. Поняли?

— Да, благодарю вас, — сказал мистер Бредон с весьма озадаченным видом.

— А я приду около часу и покажу вам наиприятнейшее место для ланча.

— Огромное спасибо.

— Ну, всяческой вам удачи! — И мистер Инглби отправился к себе в кабинет.

«Этот долго не выдержит, — подумал он. — Однако костюмы шьет у чертовски хорошего портного. Интересно…»

Он пожал плечами и уселся составлять маленький стильный буклет о стальных офисных столах «Слайдерс».

Оставшись один, мистер Бредон не бросился сразу же в атаку на маргарин. Подобно любопытному коту на мягких лапках, которого он весьма напоминал, он продолжил знакомиться со своим новым домом. Смотреть в нем особо было не на что. Выдвинув ящик письменного стола, он нашел зазубренную и заляпанную чернилами линейку, несколько изгрызенных ластиков, кучу блестящих идей насчет чая и маргарина, нацарапанных на клочках бумаги, и сломанную авторучку. На книжной полке стояли словарь, какой-то отвратительный фолиант под названием «Руководство для руководящих лиц», роман Эдгара Уоллеса, приятно оформленный буклет, озаглавленный: «Все о какао», издание «Алисы в Стране чудес», «Знакомые цитаты» Бартлетта, «Избранные произведения У. Шекспира» и пять разрозненных томов «Детской энциклопедии». Внутренности конторки с покатой столешницей представляли больший интерес. Конторка была набита старыми пыльными бумагами, включавшими «Правительственный доклад о пищевых консервантах (ограничения), Акт от 1926 года»; множество весьма грубых (во всех смыслах) рисунков, сделанных рукой любителя, стопку пробных оттисков реклам товаров фирмы «Дэйрифилдс», несколько личных писем и старых счетов. Брезгливо отряхнув пыль с пальцев, мистер Бредон перешел от этого вместилища к крючку и вешалке для пальто на стене, потом — к стопке потрепанных папок в углу и, наконец, уселся во вращающееся кресло перед столом. Бегло осмотрев клеевую подушечку, ножницы, новый карандаш и стопку промокашек, два блока бумаги для заметок и крышку от картонной коробки со всякой всячиной, он водрузил перед собой досье «Дэйрифилдс» и принялся изучать шедевры своего предшественника на тему маргарина «Зеленые пастбища».

Час спустя дверь кабинета открылась, и внутрь заглянул мистер Хэнкин.

— Как, осваиваетесь? — любезно поинтересовался он.

Мистер Бредон вскочил.

— Боюсь, особо похвастать пока нечем. Кажется, мне не совсем удалось проникнуться здешней атмосферой, если я понятно выражаюсь.

— Это придет со временем, — сказал мистер Хэнкин. Он был человеком чутким и считал, что новые копирайтеры буквально расцветают от ободряющих слов. — Позвольте посмотреть, чем вы заняты. Начинаете с заголовков? Очень правильно. Заголовок — более чем полдела. «ЕСЛИ БЫ ВЫ БЫЛИ КОРОВОЙ» — о, нет-нет, боюсь, не стоит называть потребителя коровой. К тому же практически такой же заголовок у нас уже был… дайте вспомнить… кажется, в 1923 году. Мистер Уордл его придумал. Вы найдете его в четвертом досье от конца. Там было сказано: «ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ВЫ ДЕРЖАЛИ КОРОВУ НА КУХНЕ, вы не могли бы получить спред лучше, чем маргарин «Зеленые пастбища»…» и т. д. Хорошая была реклама. Привлекала внимание, создавала приятный зрительный образ и вмещала в одной фразе целую историю.

Мистер Бредон кивал, словно внимал заповедям из уст Пророков. Шеф копирайтеров, водя карандашом, внимательно прошелся по списку заголовков и поставил галочку напротив одного из них.

— Вот этот мне нравится: «Больше и маслянистей. Стóит уплаченных денег». Тут правильный посыл. Можете написать текст к этому и, вероятно, еще к этому: «Вы будете готовы поспорить, что это масло…» Хотя насчет второго я не совсем уверен. Люди из «Дэйрифилдс» весьма строги в отношении упоминания всяких пари.

— В самом деле? Как жаль! А я уже придумал несколько вариантов. «Можете держать пари…» Вам не нравится?

Мистер Хэнкин с сожалением покачал головой.

— Боюсь, это слишком прямолинейно. Призыв к трудящимся классам попусту тратить деньги.

— Но они и так это делают. Все здешние дамы, как я заметил, любят делать небольшие ставки.

— Я знаю, знаю. Но уверен, что клиент этого не одобрит. Вы скоро увидите, что самым большим препятствием для хорошей рекламы являются клиенты. У них у всех свои причуды. Такой заголовок подойдет для «Дарлинг», но не подойдет для «Дэйрифилдс». Один наш связанный со скачками заголовок имел большой успех: «Можете смело поставить последнюю рубашку на не дающую усадки лошадку «Дарлинг». За неделю скачек в Аскоте было продано восемьдесят тысяч полотенец. Хотя отчасти помог случай, потому что лошадь по кличке Дарлинг выиграла пятьдесят к одному, и все женщины, получившие выигрыш, бросились покупать «не дающие усадки полотенца» с лошадками просто из чувства благодарности. Публика — она странная.

— Да, — согласился мистер Бредон. — Похоже на то. Реклама, судя по всему, содержит больше, чем видит глаз.

— Это верно, — мрачновато произнес мистер Хэнкин. — Ладно, запишите все, что придумаете, и приходите ко мне. Вы знаете, где мой кабинет?

— О да… в конце коридора, рядом с железной лестницей.

— Нет-нет, там кабинет мистера Армстронга. Мой — в другом конце коридора, возле другой лестницы, не железной. Кстати…

— Да?

— Да нет, ничего, — рассеянно проговорил мистер Хэнкин. — То есть… Нет, ничего.

Глядя на его удаляющуюся фигуру, мистер Бредон задумчиво покачал светловолосой головой. Затем, вернувшись к работе, весьма быстро написал несколько абзацев во славу маргарина и, держа листки в руке, вышел из комнаты. Повернув направо, он ненадолго задержался у двери в кабинет мистера Инглби и нерешительно уставился на железную лестницу. Пока он стоял перед ней, стеклянная дверь на противоположной стороне коридора открылась, и из нее выскочил мужчина средних лет. Увидев Бредона, он прервал свой бег к лестничной площадке и поинтересовался:

— Вы что-то ищете? Показать вам дорогу?

— О! Да, благодарю. Нет… то есть да. Я — новый копирайтер, ищу машинописное бюро.

— В другом конце коридора.

— А, понятно, огромное спасибо. Тут нелегко сориентироваться. А куда ведет эта лестница?

— Вниз, там куча помещений — главным образом кабинеты руководителей групп, совещательные комнаты, кабинет мистера Пима и нескольких других руководителей, а также типографский отдел.

— Ясно. Большое спасибо. А где вымыть руки?

— Тоже там, внизу. Если хотите, покажу.

— О, благодарю, огромное спасибо.

Мужчина припустил по крутой расшатанной винтовой лестнице, словно выпущенный распрямившейся пружиной. Бредон опасливо последовал за ним.

— Немного крутовато, вам не кажется?

— Да, это точно. Будьте осторожны. Один парень из вашего отдела на днях разбился на ней всмятку.

— Не может быть!

— Сломал шею. Когда мы подоспели, он был уже мертв.

— Что вы говорите?! Ну и ну! И как же, черт возьми, ему это удалось? Он что, не видел, куда ступает?

— Поскользнулся, полагаю. Должно быть, слишком быстро спускался. Со мной никогда такого не случалось. Лестница хорошо освещена.

— Хорошо освещена? — Мистер Бредон изумленно обвел взглядом световой люк наверху, потом — из конца в конец — коридор, в который так же, как в тот, что на верхнем этаже, выходили двери со стеклянными вставками. — Да, и впрямь хорошо освещена, — сказал он. — Наверняка поскользнулся. Если быстро бежать по лестнице, поскользнуться нетрудно. У него в подметках были сапожные гвозди?

— Я не знаю. Я его туфли не рассматривал. Думал только о том, как собрать его по кусочкам.

— Это вы его нашли?

— Я услышал грохот, выскочил и прибежал на место одним из первых. Кстати, моя фамилия Дэниелс.

— Вот как? Дэниелс, ну конечно. А в ходе расследования ничего не выяснилось насчет сапожных гвоздей?

— Я ничего такого не помню.

— О, ну тогда, должно быть, гвоздей не было. Я хочу сказать, если бы они были, кто-нибудь о них упомянул бы. То есть это было бы хоть каким-то объяснением, не правда ли?

— Объяснением для кого? — спросил Дэниелс.

— Для страховой конторы. Я имею в виду, когда одни люди строят лестницу, а другие скатываются с нее, страховая компания обычно желает знать, как это произошло. По крайней мере, так мне говорили. Я сам никогда с лестниц не падал — стучу по дереву, чтоб не сглазить.

— И лучше не пытайтесь, — сострил Дэниелс, обходя вопрос о страховке. — Вымыть руки — это туда: пройдете через вон ту дверь, а там по коридору слева.

— О, премного вам благодарен.

— Не за что.

Мистер Дэниелс рванул в комнату, забитую письменными столами, оставив мистера Бредона сражаться с тяжелой вращающейся дверью.

В туалете Бредон столкнулся с Инглби.

— О, — сказал последний, — вы сами нашли дорогу? Мне говорили, чтобы я вам ее показал, но я забыл.

— Мистер Дэниелс меня проводил. Он кто?

— Дэниелс? Руководитель группы. В его ведении несколько клиентов: «Слайдер», «Братья Хэррогейт» и еще кое-какие. Отвечает за макеты, отсылает клише в газеты и все такое прочее. Неплохой парень.

— Кажется, он особо чувствителен к вопросу о железной лестнице. То есть он был весьма разговорчив, пока я не затронул вопрос о том, что страховая компания наверняка пришлет своих людей расследовать этот несчастный случай, — тут он как будто рассердился на меня.

— Он давно служит в этой фирме и не любит, когда на нее бросают тень. Тем более когда это делает новичок. Вообще-то тут лучше держаться скромнее, пока не проработал лет десять. Раскованность не приветствуется.

— Вот как? Спасибо, что предупредили.

— Этой конторой управляют, как правительственным учреждением, — продолжил Инглби. — Суета нежелательна, а инициативе и любопытству вежливо указывают на дверь.

— Это точно, — подхватил задиристого вида рыжеволосый мужчина, который тер пальцы пемзой так, словно хотел содрать с них кожу. — Я попросил у них пятьдесят фунтов на новый объектив — и каков был ответ? Пожалуйста, соблюдайте экономию во всех отделах. Чистый Уайтхолл, разве нет? А ведь они платят вам, ребята, за то, чтобы вы писали рекламные тексты в духе: чем больше тратишь, тем больше экономишь! Утешаюсь только тем, что мне здесь недолго осталось.

— Это мистер Праут, наш фотограф, — представил мужчину мистер Инглби. — Он грозит уволиться последние пять лет, но, когда доходит до дела, понимает, что нам без него никак не обойтись, и уступает нашим слезным мольбам.

— Ха! — воскликнул мистер Праут.

— Руководство считает мистера Праута таким ценным сотрудником, — продолжал мистер Инглби, — что предоставило ему огромную комнату…

— В которую и котенок не втиснется, — перебил его мистер Праут, — и к тому же без вентиляции. Убийство — вот чем они здесь занимаются. Калькуттские черные дыры[12] и лестницы, на которых люди ломают себе шеи. Что нужно этой стране, так это Муссолини, чтобы создать нормальные условия для работы. Но какой толк от разговоров? Все остается по-прежнему, сами скоро убедитесь.

— Мистер Праут — наш домашний подстрекатель, — снисходительно заметил мистер Инглби. — Вы идете, Бредон?

— Да. Мне нужно отнести это в машбюро.

— Ясно. Поворачиваем сюда, потом поднимаемся на лифте, проходим через диспетчерскую — и вот вы на месте: прямо перед входом в дом «Бритиш бьюти»[13]. Девочки, мистер Бредон принес вам небольшую работенку.

— Давайте сюда, — сказала мисс Росситер. — И еще… мистер Бредон, не будете ли вы так любезны написать свое полное имя и адрес вот на этой карточке — для отдела кадров.

Бредон послушно взял карточку.

— Печатными буквами, пожалуйста, — добавила она, с некоторой тревогой глядя на листки, которые он ей только что передал.

— О, вы полагаете, что у меня ужасный почерк? Я всегда считал, что он довольно четкий. Может, не слишком красивый, но вполне разборчивый. Впрочем, если вы говорите…

— Печатными буквами, — твердо повторила мисс Росситер. — Привет! Вот и мистер Толбой. Думаю, ему нужны вы, мистер Инглби.

— Ну, что опять?

— В «Нутракс» забраковали макет, — объявил мистер Толбой с мрачно-торжествующим видом. — Они только что передали с посыльным сообщение, что хотят чего-то особенного, что можно было бы противопоставить кампании «Сламбермальта». Мистер Хэнкин желает, чтобы вы что-нибудь придумали и принесли ему через полчаса.

Инглби издал громкий стон, и Бредон, положив свою учетную карточку, уставился на него с открытым ртом.

— Будь он проклят, этот чертов «Нутракс»! — вскричал Инглби. — Чтоб на всех его директоров напала слоновья болезнь, сухотка и инкарнация ногтей на ногах!

— О да, — согласился Толбой. — Так вы что-нибудь сочините, правда? Если я получу это до трех часов, наборщик… Ба!..

Небрежно скользивший взгляд мистера Толбоя наткнулся на учетную карточку Бредона. Мисс Росситер тоже перевела на нее взгляд. На карточке было печатными буквами аккуратно написано одно слово:

— Вы только посмотрите на это! — выдохнула мисс Росситер.

— О! — воскликнул Инглби, заглядывая через ее плечо. — Так вот вы кто, мистер Бредон? Что ж, единственное, что можно сказать, так это то, что рано или поздно вы заявитесь в дом к каждому из нас. Неотвратимый гость, так сказать.

Мистер Бредон виновато улыбнулся.

— Вы меня так напугали своим криком, — ответил он, — что я не дописал.

Он снова взял карточку и заполнил ее до конца:

В двадцатый раз мистер Дэс Бредон перечитывал отчет о коронерском расследовании смерти Виктора Дина. В нем содержались показания мистера Праута, фотографа:

«Подходило как раз время чаепития. Чай приносят приблизительно в три тридцать. Я вышел из своего кабинета на верхнем этаже с камерой и треногой в руках. Мистер Дин прошел мимо меня. Он быстро шагал по коридору в направлении железной лестницы. Не бежал — просто шел быстрым шагом. Под мышкой он нес большую тяжелую книгу. Теперь я знаю, что это был «Атлас мира» издания газеты «Таймс». Я повернул в ту же сторону и увидел, как он начал спускаться по лестнице; это весьма крутая винтовая лестница. Он успел сделать с полдюжины шагов, когда вдруг согнулся пополам и исчез. Послышался чудовищный грохот. Можно назвать это громкой дробью — повторяющийся стук. Я побежал. В этот момент мистер Дэниелс распахнул свою дверь, вышел и зацепился ногой за мою треногу. Пока мы высвобождали его ступню, мимо нас пробежал мистер Инглби. Я услышал пронзительный крик снизу, положил камеру на пол, и мы вместе с мистером Дэниелсом помчались к лестничной площадке. Кто-то еще присоединился к нам — мисс Росситер, кажется, несколько копирайтеров и клерков. Мы увидели мистера Дина, который, как-то съежившись, лежал у подножья лестницы. Я не знал, скатился ли он по ступеням или перевалился через перила. Он лежал, как тряпичная кукла. Винтовая лестница представляет собой правостороннюю спираль с одним полным поворотом. Ступени сделаны из металла с прорезями. На перилах имеются железные шишечки размером с грецкий орех. Поскользнуться на этих ступенях нетрудно. Освещена лестница хорошо. Прямо над ней располагается световой люк, также на нее падает свет из коридора через стеклянные вставки в дверях кабинетов нижнего этажа. Я сфотографировал ее на H&D 450 вчера в три тридцать, то есть на следующий день после несчастного случая, при обычном дневном освещении, используя высокочувствительную кассету «Актинакс», при выдержке в одну секунду и диафрагме f/16. Освещение было такое же, как в момент смерти мистера Дина. В обоих случаях светило солнце. Коридор вытянут примерно с севера на юг. Когда покойный летел с лестницы, свет должен был падать сверху и сзади; солнечный свет никак не мог его ослепить».

Далее шли показания мистера Дэниелса:

«Я стоял у своего стола — мы с мистером Фриманом советовались относительно макета одной рекламы, — когда услышал грохот. Я подумал, что кто-то из мальчишек снова свалился с лестницы. Уже был случай, когда один из них упал с нее. Я не считаю, что эта лестница опасна. Просто мальчишка бежал по ней слишком быстро. Не помню, чтобы я слышал, как мистер Дин шел по коридору, и не видел его. Я стоял спиной к двери. Люди все время ходят по этому коридору, я бы и внимания не обратил. Из комнаты я вышел, когда услышал звук падения, и споткнулся о треногу мистера Праута. Я не упал, но покачнулся, и мне пришлось схватиться за него, чтобы устоять на ногах. Когда я выходил, в коридоре, кроме мистера Праута, никого не было. Могу поклясться. Мистер Инглби пробежал мимо нас, когда мы разбирались с треногой. Он шел не из своего кабинета, а с южного конца коридора, потом начал спускаться по лестнице, и мы с мистером Праутом последовали за ним, как только я выпутался из треноги. Я слышал, как внизу кто-то пронзительно закричал. Это случилось прямо перед тем или сразу после того, как я столкнулся с мистером Праутом. Поскольку я был в замешательстве, точно сказать не могу. Мы увидели мистера Дина, лежавшего у подножья лестницы. Вокруг стояло много людей. Потом мистер Инглби очень торопливо взбежал по лестнице вверх, крича: «Он мертв!» или «Он убился!». За точность слов не поручусь. Сначала я ему не поверил, думал, что он преувеличивает, и продолжал спускаться. Мистер Дин лежал головой вниз. Ноги частично оставались на лестнице. Думаю, кто-то уже пытался поднять его, прежде чем я подошел. У меня есть некоторый опыт по части смертей и несчастных случаев. Во время войны я был санитаром. Осмотрев его, я высказал мнение, что он мертв. Полагаю, мистер Аткинс еще до меня сказал то же самое. Я помог поднять тело и отнести его в зал заседаний. Мы положили его на стол и попытались оказать первую помощь, но у меня не было сомнений, что он умер. Нам не пришло в голову оставить его там, где он был, до приезда полиции, так как, конечно, он мог быть еще жив, мы не могли оставить его лежать головой вниз на лестнице».

За ту неделю, что мистер Бредон проработал в агентстве Пима, он многому научился. Теперь он знал среднее количество слов, умещающихся в четырех дюймах текста; знал, что завоевать расположение мистера Армстронга можно искусно выстроенным макетом, между тем как мистер Хэнкин считает всякие художества пустой тратой времени для копирайтера; что слово «чистый» опасно, поскольку, использованное без должной осторожности, может повлечь судебное преследование со стороны государственных инспекторов, в то время как слова «высочайшее качество», «лучшие ингредиенты», «законсервировано в наилучших условиях» не имеют юридического смысла, а следовательно, безопасны; что выражение «давая работу бесчисленному множеству британских трудящихся и т. д.» никак не то же самое, что «исключительно британского производства»; что на севере Англии любят соленые масло и маргарин, а на юге предпочитают несоленые; что в «Морнинг стар» не принимают рекламу, содержащую слово «излечивает», хотя не возражают против таких глаголов, как «облегчает» или «улучшает», и, соответственно, любой товар, претендующий на способность «излечивать» от чего бы то ни было, обязан быть официально зарегистрирован как патентованное лекарство и иметь дорогостоящее клеймо; что наиболее убедительная реклама должна быть ироничной и — по какой-то причине — написанной в простом и категоричном стиле; что если в заголовок прокрадется сколь угодно притянутая за уши аллюзия на непристойность, британская публика неминуемо ее учует; что величайшая цель и задача художественного отдела — вытеснить из рекламы текст, и копирайтер для них — злодей, строящий козни, чтобы, наоборот, забить всю площадь макета пустословием и не оставить пространства для рисунков; что верстальщик — безответный ишак, мечущийся меж двух зол, и всю свою жизнь проводит в попытках примирить эти противостоящие партии; а вдобавок ко всему — что все отделы единодушны в своей ненависти к клиенту, который неумолимо портит макеты, загромождая их купонами, предложениями бесплатных подарков, списками местных агентов и реалистичными портретами жутких и совершенно неинтересных мультипликационных персонажей, тем самым нанося ущерб самому себе и доводя до озверения всех причастных.

Бредон также научился ориентироваться на обоих этажах, занимаемых агентством, без посторонней помощи и даже подниматься на крышу, где мальчики-посыльные делали ежедневную зарядку под руководством сержанта и откуда в ясные дни открывался чудесный вид на Лондон. Он познакомился со многими руководителями групп и иногда мог даже с ходу вспомнить, какие клиенты находятся в ведении какой группы, а с большинством сотрудников своего отдела сдружился. В отделе было два руководителя — мистер Армстронг и мистер Хэнкин, каждый был по-своему блистателен, и у каждого были свои причуды. Например, мистер Хэнкин никогда не визировал заголовки, содержавшие слово «великолепный»; мистер Армстронг не любил макеты, включавшие изображения судьи или еврея, поэтому почувствовал себя совершенно несчастным, когда владельцы табачной компании «Уиффлетс» запустили новый бренд трубочного табака под названием «На суд знатоков», и предпочел передать кураторство над его рекламой со всеми потрохами мистеру Хэнкину. Мистер Копли, пожилой, серьезный человек, пришедший в профессию рекламщика еще до нынешнего безумного наплыва копирайтеров — выпускников частных школ и университетов, был известен предрасположенностью к расстройству пищеварения и фантастическим умением писать аппетитные тексты о консервированных и фасованных продуктах питания. Содержимое любой консервной банки или фирменной упаковки было для него ядом, его рацион состоял из недожаренного бифштекса, фруктов и хлеба из муки грубого помола. Единственный текст, написание которого действительно доставило ему удовольствие, был о непросеянной муке «Банбери», и он неизменно впадал в депрессию, когда его сдержанные панегирики, снабженные полезными медицинскими сведениями, вычеркивались в пользу какой-нибудь легкомысленной глупости, сочиненной Инглби, вроде «выпечки без хлопот с непросеянной мукой «Банбери». Но когда речь заходила о сардинах и консервированном лососе, он был несгибаем.

Инглби специализировался на снобистских текстах о чае «Твентименс» («который предпочитают фавориты моды»), сигаретах «Уиффлетс» («на королевской трибуне в Аскоте, в Корлевском яхтклубе в Каусе вы увидите ценителей, которые курят «Уиффлетс») и обуви от «Фарли» («На большой охоте или на охотничьем балу в обуви от «Фарли» вы будете твердо стоять на ногах»). Он жил в Блумсбери, был прокоммунистически настроен — в литературном смысле слова — и одевался почти исключительно в пуловеры и серые брюки из шерстяной фланели. Инглби был заведомо лишен каких бы то ни было иллюзий и являлся самым многообещающим копирайтером, когда-либо пригретым Пимом. Если он не занимался табачными изделиями «Уиффлетс» или модной обувью, то обращал свой насмешливый ум почти на что угодно и имел склонность к «хитроумным» текстам там, где это не было неуместно.

Мисс Митьярд, обладавшая похожим складом ума, могла писать практически обо всем, кроме женских товаров. Более компетентны в этой области были мистер Уиллис и мистер Гарретт; первый особенно умело справлялся с корсетами и кремами для лица, о которых писал с таким слезливым умилением, что более чем заслуживал своего жалования. В целом отдел текстовой рекламы работал в счастливом единении, помогая друг другу сочинять заголовки и целый день шныряя в кабинеты друг к другу. Двумя сотрудниками, с которыми Бредону не удалось установить сердечных отношений, были мистер Копли, всегда державшийся особняком, и мистер Уиллис, недолюбливавший нового копирайтера по самому ему непонятной причине. В остальном Бредон находил отдел забавным и дружелюбным местом.

А еще там любили поболтать. Никогда в жизни не встречал он людей столь разговорчивых и располагающих таким количеством свободного времени для сплетен. Казалось чудом, что какая-то работа здесь все же велась, но она загадочным образом выполнялась. Это напоминало ему его оксфордские годы, когда эссе писались сами собой, по некоему волшебству, в промежутках между посиделками в клубе и занятиями спортом, и где первые ученики хвастались тем, что никогда не тратили на задания более трех часов в день. Так что здешняя атмосфера ему вполне подходила. Он был человеком дружелюбным, обладал ненасытной любознательностью новорожденного слоненка, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем когда заглянувший к нему поболтать коллега, которому до смерти надоело сочинять рекламный текст, отрывал его от восхваления продукции фирмы «Сопо» («которая превратит ваш понедельник в веселое воскресенье») или пылесосов «Вихрь» («Один порыв «Вихря» — и все чисто»).

— Привет! — сказала однажды утром, зайдя к Бредону, мисс Митьярд. Она пришла проконсультироваться с ним насчет способов подачи мяча в крикете. Владельцы бренда ирисок «Сорванец» заказали серию рекламы с крикетной тематикой, которая хитрыми извилистыми путями должна была вывести на достоинства ирисок. Бредон показал ей несколько приемов подачи с помощью карандаша и бумаги, а также в коридоре — используя круглую жестяную банку из-под табака «На суд знатоков» (при этом он едва не угодил ею мистеру Армстронгу в висок), а также обсудил с нею сравнительные преимущества использования в заголовке выражений «Боже мой!» и «Черт возьми!», но мисс Митьярд не думала уходить. Она села на край стола и принялась набрасывать шаржи, продемонстрировав некоторое умение в этом искусстве, и, шаря в лотке для карандашей в поисках ластика, воскликнула, словно раньше уже упоминала об этом:

— Ба! Вот и он.

— Что?

— Это скарабей крошки Дина. Нужно бы отдать его сестре покойного.

— Ах, это! Да, я его видел, но не знал, кому он принадлежит. Неплохая вещица. Настоящий оникс, хотя явно не из Египта и даже не очень старый.

— Может и так, но Дин его обожал. Считал своим талисманом и всегда носил в кармашке жилета, а когда работал за столом, клал перед собой. Если бы в тот день скарабей был при нем, может, он и не споткнулся бы на лестнице — во всяком случае, сам бы он так считал.

Бредон положил жука на ладонь. Скарабей был величиной с ноготь мужского большого пальца, тяжелый, с неглубокой резьбой, гладкий, если не считать маленького скола на боку.

— Каким человеком был Дин?

— Ну… О покойных, как говорится, либо хорошо, либо ничего, но мне он не очень нравился. Была в нем какая-то червоточинка.

— Какого рода?

— Во-первых, мне не нравились люди, с которыми он общался.

Бредон вопросительно изогнул бровь.

— Нет, — сказала мисс Митьярд, — я не имею в виду то, о чем вы подумали. По крайней мере, я не могу сказать на этот счет ничего достоверного. Но он таскался с компанией де Момери. Хотя, наверное, это было неглупо. Слава богу, его не было с ними в ту злополучную ночь, когда эта девушка, Пантер-Смит, покончила с собой. Пим не смог бы допустить, чтобы один из его сотрудников оказался замешанным в таком скандале. Пим в этом смысле особенно щепетилен.

— Сколько лет, вы сказали, было этому типу?

— Ну, думаю, лет двадцать шесть или семь.

— А как он сюда попал?

— Как обычно. Полагаю, деньги понадобились. Пришлось искать работу. Веселую жизнь с пустыми карманами вести нелегко, а он, в общем-то, ничего из себя не представлял. Его отец служил управляющим в банке или кем-то в этом роде, потом умер, поэтому, полагаю, Виктору пришлось самому зарабатывать себе на жизнь. Он вполне был способен о себе позаботиться.

— Тогда как же он сюда попал?

Мисс Митьярд усмехнулась.

— Кто-то его подцепил, я думаю. Он был по-своему весьма привлекателен. Видимо, nostalgie de la banlieue, а также и de boue[15]. А вы меня дурачите, мистер Дэс Бредон, потому что знаете все это не хуже меня.

— Это комплимент моей прозорливости или сомнение в моей добродетельности?

— Гораздо интересней узнать, как вы сюда попали, чем как попал сюда Виктор Дин. Копирайтерам без опыта здесь поначалу платят четыре фунта в неделю — едва ли достаточно, чтобы купить пару ваших туфель.

— Ах, — сказал Бредон, — как обманчива бывает внешность! Однако совершенно очевидно, милая леди, что вы свои покупки совершаете не в настоящем Вест-энде[16]. Вы принадлежите к тому кругу общества, который платит за вещь столько, сколько она стóит. Я это уважаю, но не собираюсь вам подражать. К сожалению, есть услуги, за которые можно заплатить только наличными: за проезд на поезде, за бензин. Но мне приятно, что вы одобрили мои туфли. Их поставляет в «Аркаду»[17] Рудж, и, в отличие от «модной обуви «Фарли», их действительно можно увидеть на королевской трибуне в Аскоте и повсюду, где собираются разборчивые мужчины. У них там есть и женский отдел, и если вы сошлетесь на меня…

— Я начинаю понимать, почему в качестве источника заработка вы выбрали рекламу. — Сомнение на угловатом лице мисс Митьярд сменилось легкой насмешкой. — Ну, наверное, мне пора возвращаться к ирискам «Сорванец». Спасибо за «секретную информацию» о правилах крикета.

Когда дверь за ней закрылась, Бредон печально покачал головой. «Какая беспечность, — пробормотал он. — Чуть не выдал себя. Вернусь-ка я лучше к работе, чтобы выглядеть правдоподобней».

Он придвинул к себе досье с переложенными закладками оттисками рекламы «Нутракса» и принялся тщательно его изучать. Однако надолго его в покое не оставили: через несколько минут в кабинет ленивой походкой вошел Инглби с вонючей трубкой в зубах и глубоко засунутыми в карманы брюк руками.

— Слушайте, у вас Брюера[18] нет?

— Я его не знаю. Но, — добавил Бредон, небрежно обведя комнату рукой, — разрешаю вам поискать. Потайные убежища и лестницы — в вашем распоряжении.

Инглби покопался на книжной полке. Тщетно.

— Кто-то его свистнул. Ладно. Вы можете мне сказать, как пишется «Хрононхотонтологос»?[19]

— О, запросто. А еще «Алдиборонтифоскофорнио», Торквемада… Разгадываете кроссворд?

— Нет, ищу заголовок для табака «На суд знатоков». Ну и жара. А теперь еще нам предстоит целую неделю дышать пылью и глохнуть от грохота.

— Почему?

— Распоряжение судьи. Железная лестница предназначена на снос.

— Кем?

— Правлением.

— Вот черт! Нельзя этого делать.

— Что вы имеете в виду?

— Это же будет признанием ответственности, разве не так?

— Вы что-то слишком разволновались. Я начинаю думать, что у вас в этом деле какой-то личный интерес.

— Господи, конечно же нет. С чего бы? Просто это дело принципа. А кроме того, эта лестница, кажется, весьма полезна для устранения неугодных. Похоже, покойный Виктор Дин не был всеобщим любимцем.

— Не знаю. Я в нем особого вреда не видел, разве что он был тут не совсем своим, не проникся пимовским духом, так сказать. Мисс Митьярд, например, его презирала.

— За что?

— О, она женщина порядочная, но слишком придирчивая. Мой девиз: живи сам и давай жить другим, но блюди свой интерес. Как у вас дела с «Нутраксом»?

— Я к нему еще и не приступал. Пытался найти слоган для чая «Твентименс». Если я правильно понял Хэнкина, у этого чая нет иных достоинств, кроме дешевизны, и делается он из отходов от других чаев. А слоган должен намекать на солидность и респектабельность.

— Почему бы не назвать его «Домашний купаж»? Ничто не вызывает большего доверия и не предполагает большей экономии.

— Хорошая идея. Я ее ему предложу. — Бредон зевнул. — Что-то я переел за ланчем. Мне кажется, никто не должен работать после половины третьего. Это противоестественно.

— В этой работе все противоестественно. О господи! Кто-то что-то несет на подносе! Уходите! У-хо-дите!

— Прошу прощения, — бодро произнесла мисс Партон, входя с шестью тарелочками, наполненными какой-то серой массой, от которой шел пар, — но мистер Хэнкин просит вас попробовать эти образцы овсянки и высказать свое суждение.

— Голубушка, посмотрите на часы!

— Да, я знаю, это ужасно. Образцы помечены буквами «А», «Б» и «В», а это — вопросник, и если вы будете так любезны вернуть мне ложки, я их вымою для мистера Копли.

— Меня стошнит, — простонал Инглби. — Чье это изделие? Пибоди?

— Да, они собираются производить консервированную овсянку «Шотландский волынщик». Не требует ни варки, ни размешивания — нужно лишь подогреть банку. На этикетке будет изображение волынщика.

— Послушайте, — сказал Инглби, — идите-ка вы и опробуйте эту кашу на мистере Макалистере.

— Уже опробовала, но его отзыв оказался нецензурным. Вот вам сахар, соль и молоко.

— Чего не сделаешь ради служения обществу! — Инглби с отвращением понюхал массу и лениво помешал ее ложкой.

Бредон с серьезным видом подержал кашу во рту, а потом окликнул уже уходившую мисс Партон:

— Постойте, запишите, пока у меня свежи впечатления. Образец «А»: изысканный, богатый вкус, приятный аромат зрелого ореха; каша для настоящих мужчин. Образец «Б»: брют, утонченный мягкий вкус, требующий лишь…

Мисс Партон издала довольный смешок, а Инглби, ненавидевший подобное хихиканье, улизнул.

— Скажите мне, о моя райская дева, — обратился Бредон к мисс Партон, — что было не так с моим незабвенным предшественником? Почему мисс Митьярд его ненавидит, а Инглби только делает вид, будто хвалит?

Ответ мисс Партон не заставил себя ждать.

— Потому что он вел нечестную игру. Вечно околачивался в чужих кабинетах, подхватывал чужие идеи и выдавал за свои. И если кто-то подсказывал ему заголовок, который нравился мистеру Армстронгу или мистеру Хэнкину, он никогда не признавался, кто был его настоящим автором.

Ее объяснение, похоже, заинтересовало Бредона. Он проследовал по коридору и сунул голову в кабинет Гарретта. Гарретт невозмутимо сочинял отзыв об овсянке и с ворчанием поднял голову.

— Боюсь, я сорвал вам момент экстаза, — с притворным смущением проблеял Бредон, — но мне нужно кое-что у вас спросить. То есть сказать… это вопрос этикета… Послушайте, Хэнки-Пэнки[20] велел мне представить варианты слоганов для шиллингового чая, у меня получалась какая-то белиберда, а потом зашел Инглби, и я спросил его, как бы он назвал этот чай, и Инглби предложил назвать его «Домашний купаж». Это было именно то, что нужно, прямо в яблочко.

— Ну, и в чем дело?

— Видите ли, потом я разговорился с мисс Партон об этом парне, Дине, том, который упал с лестницы, и спросил ее, почему здесь, в конторе, некоторые люди его недолюбливали, а она сказала: это, мол, потому, что он воровал чужие идеи и выдавал их за свои. Так вот я и хотел спросить: тут что, не принято советоваться с коллегами по таким вопросам? Инглби ничего не сказал, но, конечно, если я совершил faux pas[21]…

— Ну, что-то вроде этого, — ответил Гарретт. — Существует неписанное правило — по крайней мере, в нашем конце коридора. Вы можете пользоваться любой помощью коллег и ставить под тем, что вам подсказали, свои инициалы, но, если Армстронг или кто-то другой начнет восхищаться и забрасывать вас цветами, вы должны пробормотать, что на самом деле это не ваша идея, однако вам она очень понравилась.

— А, понимаю. Огромное вам спасибо. А если он, наоборот, начинает метать громы и молнии и говорить, что это такая несусветная чушь, какой он не слыхивал с тысяча девятьсот девятнадцатого года, полагаю, расхлебывать нужно молча.

— Естественно. Если уж вы совершили такую глупость и, не подумав, представили ее ему.

— Ну да.

— Беда с Дином состояла в том, что он воровал идеи без ведома авторов, а потом выкладывал их Хэнкину, ни словом не обмолвившись, что они ему не принадлежат. Но на вашем месте я бы не стал прибегать к помощи Копли и Уиллиса. Это не те люди, которым нравится раздавать свои заготовки направо и налево. Они еще со школьных времен воспитаны в том духе, что каждый должен полагаться только на себя.

Бредон еще раз поблагодарил Гарретта.

— И еще я бы на вашем месте, — продолжил Гарретт, — вообще не упоминал Дина при Уиллисе. Он что-то против него имел, что именно — не знаю. Просто я вас предупредил.

Бредон снова бурно поблагодарил его.

— На новом месте так легко попасть впросак, не так ли? Я вам и правда весьма и весьма признателен.

Очевидно, мистер Бредон не отличался особой чуткостью, потому что спустя час, сидя в комнате Уиллиса, поднял вопрос о Викторе Дине. Результатом стало то, что Уиллис, отказавшись вообще говорить о покойном, недвусмысленно потребовал, чтобы мистер Бредон занялся своими делами. Вдобавок ко всему Бредон понял, что Уиллис, несмотря на то что разговор принял довольно грубый оборот, страдает от острого, болезненного чувства неловкости. Он был озадачен, но решил не сдаваться. Уиллис, какое-то время сидевший молча, вертя в руке карандаш, наконец поднял голову.

— Если вы играете в те же игры, что и Дин, — сказал он, — вам лучше убраться отсюда. Мне это неинтересно.

Ему, может, и не было интересно, но Бредону было. Он прямо-таки сгорал от любопытства.

— В какие игры? Я не был знаком с Дином. И никогда не слышал о нем, пока не попал сюда. В чем, собственно, дело?

— Если вы не знали Дина, почему о нем спрашиваете? Он якшался с бандой субъектов, до которых мне нет дела, вот и все, а по вашему виду можно сказать, что и вы из той же блистательной компании.

— Из компании де Момери?

— Бесполезно притворяться, что вы ничего об этом не знаете, — ухмыльнулся Уиллис.

— Инглби сказал мне, что Дин был прихлебателем в некой особой группе «блестящей молодежи», — мягко ответил Бредон, — но я никогда не был знаком ни с кем из них. Они бы сочли меня страшным анахронизмом. Поверьте. Некоторые из них и впрямь весьма порочны. А мистер Пим знал, что Дин принадлежит к «блестящей молодежи»?

— Не думаю, иначе он выставил бы его в два счета. А почему вас так интересует Дин?

— Безо всякой причины. Просто любопытно. Похоже, он тут был в некотором роде чужаком. Не проникся в должной мере пимовским духом, так ведь?

— Да, был. И если хотите мой совет, оставьте Дина и его драгоценных друзей в покое, иначе и вы станете здесь не очень популярны. Лучшее, что Дин сделал в своей жизни, так это свалился с лестницы.

— Жизнь он завершил достойнее, чем прожил?[22] В любом случае это немного жестоко. Его тоже наверняка кто-то любил. «Ведь был он чьим-то сыном», как поется в старой песенке. У него были родственники? Сестра как минимум, кажется, была.

— Какое вам, черт возьми, дело до его сестры?

— Никакого. Просто спросил. Ну, я, пожалуй, пойду. Приятно было поболтать с вами.

Уиллис проводил его удаляющуюся фигуру сердитым взглядом, а мистер Бредон отправился дальше, собирать информацию в других местах. Машбюро, как всегда, оказалось хорошо информированным.

— У него только одна сестра, — сообщила мисс Партон. — Она имеет какое-то отношение к производству шелковых чулок. Они с Виктором вместе снимали маленькую квартирку. Я видела ее всего один раз, и она показалась мне девицей шустрой, но глупой. Наш мистер Уиллис, я думаю, был одно время в нее влюблен, но, похоже, из этого ничего не вышло.

— Понимаю, — сказал мистер Бредон, для которого многое прояснилось.

Он вернулся в свой кабинет, к рекламным подшивкам. Но не мог на них сосредоточиться: то мерил шагами комнату, то садился, то снова вставал, то смотрел в окно. Наконец он сел за стол и, выдвинув ящик, достал из него лист бумаги, на котором были проставлены прошлогодние даты, и против каждой стояла буква, примерно так:

Были в ящике и другие бумаги, написанные тем же почерком — предположительно рукой Виктора Дина, — но почему-то мистера Бредона заинтересовал именно этот листок. Он изучил его со вниманием, коего тот, на первый взгляд, едва ли заслуживал, а потом аккуратно сложил и сунул себе в карман.

«Кто кого втянул, сколько раз, он главный или нет, здесь или где? — Бредон мысленно посылал эти вопросы в никуда, а потом вдруг рассмеялся: — Вероятно, это грандиозная схема продажи «Сопо» олухам», — сказал он себе и благоразумно принялся за рекламные подшивки.

Прежде чем пригласить нового сотрудника на беседу, мистер Пим, руководящий дух Рекламного агентства Пима, обычно давал ему неделю, чтобы освоиться. Он был убежден, что бесполезно читать человеку лекцию о его работе, пока он сам не составит о ней хоть какое-то представление. Мистер Пим был человеком добросовестным и особо заботился о том, чтобы поддерживать дружелюбные отношения с каждым своим служащим, будь то мужчина, женщина или ребенок, заведующий отделом или мальчик-посыльный, и, не будучи от рождения наделен легкостью и обаянием в отношениях с людьми, выработал для себя жесткую формулу. По истечении недели или около того он посылал за новичком, расспрашивал его или ее об их работе и интересах, а также произносил свою знаменитую проповедь о Служении Рекламе. Если новичок выдерживал это грозное испытание, во время которого некоторые нервные молоденькие машинистки падали в обморок, после чего получали уведомление об увольнении, его вносили в список участников ежемесячного чаепития. Оно проходило в малом конференц-зале. Двадцать человек, отобранных со всех отделов и должностных уровней, собирались под зорким официальным присмотром мистера Пима, чтобы выпить обычного офисного чая, дополненного сэндвичами с ветчиной из буфета и тортом от фирмы «Дэйрифилдс», и развлечь друг друга разговорами. Это мероприятие продолжительностью ровно час было призвано укрепить добрые отношения между отделами, и таким образом весь коллектив, включая сотрудников отдела внешней рекламы, раз в полгода проходил перед пристальным взором босса. Помимо этого, для руководителей отделов и групп устраивались неформальные обеды в личной резиденции мистера Пима, на которые приглашались по очереди шесть жертв; обеденная церемония уморительно заканчивалась составлением двух партий для игры в бридж, возглавляемых, соответственно, мистером и миссис Пим. Секретарям групп, младшим копирайтерам и младшим художникам дважды в год рассылались приглашения на «Домашние вечера» с оркестром и танцами до 10 вечера; старшие сотрудники должны были присутствовать на них и выполнять обязанности распорядителей. Для клерков и машинисток организовывались «Садовые вечеринки» с теннисом и бадминтоном; а для мальчиков-посыльных — «Рождественское угощение». В мае для всего коллектива устраивался «Большой ежегодный обед» с танцами, на котором оглашались размеры годовых премий сотрудникам и все выпивали за здоровье мистера Пима с восторженными изъявлениями преданности.

В соответствии с первым пунктом этой тягостной программы мистер Бредон должен был быть допущен к высокой особе в течение десяти дней с момента появления в агентстве.

— Ну, мистер Бредон, — сказал мистер Пим, автоматически включая улыбку и тут же с нервной резкостью выключая ее, — как вы у нас осваиваетесь?

— О, прекрасно, благодарю вас, сэр.

— Трудной ли кажется вам работа?

— Она сложновата, — признал Бредон, — пока не набьешь руку, так сказать. Немного озадачивает поначалу.

— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился мистер Пим. — Ладите ли вы с мистером Армстронгом и мистером Хэнкином?

Бредон ответил, что они очень любезны и всегда готовы помочь.

— Они мне очень хорошо о вас отзывались, — сообщил мистер Пим, — и считают, что из вас получится отличный копирайтер. — Он снова улыбнулся, и Бредон ответил ему нагловатой улыбкой.

— Это весьма кстати в наших обстоятельствах, не так ли? — Мистер Пим внезапно вскочил и распахнул дверь в каморку, где сидела его секретарша. — Мисс Хартли, будьте любезны, сходите к мистеру Викерсу и попросите его найти подробный финансовый отчет по фирме «Дарлинг», он мне нужен прямо сейчас. Можете подождать, принесете его сами.

Мисс Хартли, испытав облегчение от того, что не придется слушать речь мистера Пима о Служении Рекламе — которую в силу тонкости деревянной перегородки и зычности голоса мистера Пима она знала едва ли не наизусть, — послушно встала и удалилась. Формулировка полученного задания означала, что она сможет приятно поболтать с мисс Росситер и мисс Партон, пока мистер Викерс будет собирать нужные бумаги. Она и сама не собиралась спешить. Мисс Росситер намекнула ей, что мистер Уиллис, в свою очередь, намекнул ей на какие-то страшные опасения, касающиеся мистера Бредона, и мисс Хартли жаждала узнать, в чем там дело.

— Итак, — сказал мистер Пим, быстро облизнув губы и собравшись с духом перед неприятным разговором. — Что вы имеете мне сообщить?

Мистер Бредон, совершенно непринужденно наклонившись и опершись локтями о стол исполнительного директора, довольно долго говорил приглушенным голосом, при этом щеки мистера Пима бледнели все больше и больше.

Вторник в отделе текстовой рекламы агентства Пима был днем всеобщей сумятицы. Неприятности создавали господа Тул и Джоллоп, владельцы «Нутракса», «Малтоджина» и «Говяжьих консервов для путешественников». В отличие от большинства клиентов — поголовно надоедливых, хоть и в разной степени, — проявлявших свою надоедливость удаленно, посредством почты и с разумными интервалами, господа Тул и Джоллоп совершали набег на агентство Пима лично, каждый вторник, для еженедельного совещания. По прибытии они изучали рекламу на следующую неделю, отменяя решения, принятые на предыдущем совещании, неожиданно огорошивая мистера Пима и мистера Армстронга новыми замыслами и часами задерживая их в конференц-зале, что нарушало рабочий процесс во всем агентстве, и досаждая всем. Одним из пунктов обсуждения на нынешнем еженедельном сеансе была полноформатная одиннадцатидюймовая реклама для пятничного выпуска «Морнинг стар», занимавшая в этом ведущем средстве массовой информации важную позицию в верхнем правом углу главной полосы, рядом со специальным пятничным репортажем. В дальнейшем, разумеется, эта реклама занимала свое место и в других газетах и журналах, но пятничная «Морнинг стар» была делом особой важности.

Обычная процедура в отношении этой изматывающей рекламы была такова. Примерно каждые три месяца мистер Хэнкин слал SOS в отдел текстовой рекламы о том, что срочно требуется новая реклама для «Нутракса». Общими творческими усилиями отдела немедленно создавалось и представлялось на суд мистера Хэнкина около двадцати вариантов. Под сурово-критическими росчерками его синего карандаша это количество сокращалось до двенадцати, и выжившие тексты направлялись в художественный отдел, где делались макеты с эскизами иллюстраций, каковые отсылались господам Тулу и Джоллопу, раздраженно отвергавшим половину из них и портившим остальные глупыми поправками и добавлениями. После этого отдел текстовой рекламы наказывался распоряжением изготовить еще двадцать вариантов, из которых после аналогичной процедуры кромсания и поправок выжить под ударами критики удавалось другой полудюжине; таким образом получали необходимые двенадцать полудублей для работы в предстоявшие три месяца. Отдел временно переводил дыхание, отобранные двенадцать проектов помечались красной печатью «Одобрено заказчиком» и нумеровались в предлагаемом порядке выхода.

В понедельник мистер Толбой, руководитель группы, ответственной за «Нутракс», расправлял плечи и садился за работу по благополучной проводке очередного пятничного полудубля в «Морнинг стар». Он находил предназначенный для данной недели оттиск и посылал за окончательным макетом в художественный отдел. Если окончательный макет был действительно закончен (что случалось редко), он отсылал его вниз, цинкографам, вместе с текстом и подробной разметкой. Цинкографы, ворча, что им никогда не дают достаточно времени на выполнение работы, изготавливали штриховое клише, которое дальше передавалось в типографию, где делался набор заголовков и текста, добавлялось клише с названием рекламодателя — обычно не того размера, — печатная форма закреплялась в машине и делался оттиск верстки, который отсылали обратно мистеру Толбою, сварливо указав, что оттиск вышел на дюйм длиннее, чем нужно. Мистер Толбой исправлял опечатки, проклинал наборщиков за неправильный размер клише, доводил до их сведения, что они набрали заголовок не тем шрифтом, кромсал верстку на части, склеивал ее заново, обеспечивая нужный размер, и возвращал обратно. Обычно этот момент приходился на одиннадцать утра вторника, и мистер Тул или мистер Джоллоп, а иногда и они оба, закрывались в конференц-зале с мистером Пимом и мистером Армстронгом, раздраженно требуя принести наконец их макет. Как только исправленная верстка доставлялась из типографии, мистер Толбой отправлял ее с посыльным в конференц-зал и, если удавалось, сбегал на второй завтрак. Тем временем мистер Тул или мистер Джоллоп указывали мистеру Пиму и мистеру Армстронгу на огромное количество недочетов как в тексте, так и в рисунках. Мистер Пим и мистер Армстронг, подобострастно соглашаясь со всем, что говорил клиент, признавались, что они в растерянности, и спрашивали, какие предложения есть у мистера Тула (или мистера Джоллопа). Последний, будучи, как большинство заказчиков, мастером скорее деструктивной, чем конструктивной критики, начинал ломать голову, пока не доводил себя до ступора и не впадал в прострацию, в каковом состоянии убеждения мистера Пима и мистера Армстронга могли оказать на него гипнотическое воздействие. После получаса искусных заискиваний с их стороны мистер Джоллоп (или мистер Тул) с чувством облегчения, восстановив утраченные силы, возвращался к ранее отвергнутому исходному макету, обнаружив, что на самом деле это почти то, что ему было нужно. Требовалось лишь изменить одну фразу и вмонтировать в макет узкий фотоснимок подарочного купона. После этого мистер Армстронг снова отсылал макет наверх мистеру Толбою, с просьбой внести необходимые изменения. Мистер Толбой, с восторгом осознав, что для этого нужно всего лишь сделать совершенно новую верстку и полностью переписать текст, находил копирайтера, чьи инициалы стояли на машинописном оригинале, и отдавал распоряжение выкинуть три строки и внести сделанные заказчиком «улучшения», пока он сам будет делать новый макет.

Когда все было готово, текст возвращался в типографию для нового набора, потом отправлялся цинкографам, и они изготавливали новый оттиск всей рекламы, каковой и отсылался обратно. Если, при редком везении, оказывалось, что в клише нет дефектов, к работе приступали стереотипёры, которые изготавливали достаточное количество стереотипов рекламы «Нутракса» для рассылки в другие газеты, с приложением бумажной распечатки. К середине дня стереотипы бывали разосланы диспетчерским отделом в лондонские газеты с курьером, а в провинциальные — по почте и поездами, и если на этапах этого процесса не случалось ничего непредвиденного, реклама должным образом появлялась в пятничном выпуске «Морнинг стар» и в других изданиях в соответствующие сроки. Открывая номер «Морнинг стар» в вагоне где-нибудь между Гайд-парком и Ливерпуль-стрит и видя бросающуюся в глаза рекламу «Нутракс» питает ваши нервы», читатель даже представить себе не мог, какой долгий и трудный процесс она прошла на своем пути в газету.

В данный конкретный вторник всеобщее раздражение было острее обычного. Начать с того, что погода стояла особенно жаркая и влажная, чувствовалось приближение грозы, и верхний этаж агентства Пима, под широкой оцинкованной крышей с огромными стеклянными световыми люками, напоминал хорошо разогретую духовку. Во-вторых, ожидался визит двух директоров «Бразерхудс лимитед», чрезвычайно старомодной и религиозно ориентированной фирмы, выпускавшей карамель и безалкогольные напитки. Было распространено предупреждение: сотрудницы женского пола должны воздержаться от курения, а все распечатки рекламы пива и виски следует убрать с глаз долой. Первый запрет очень огорчил мисс Митьярд и машинисток отдела текстовой рекламы, чье курение если и не поощрялось открыто, то никак не возбранялось. Мистер Хэнкин мягко дал понять мисс Партон, что ее одежда демонстрирует намного больше обнаженного тела, чем одежда директоров «Бразерхудс лимитед», и ее это тоже расстроило: она демонстративно закрыла «нескромную плоть» тяжелым свитером и теперь жарилась в нем, рыча и огрызаясь на каждого, кто к ней приближался. Мистер Джоллоп, который считался немного более придирчивым, чем мистер Тул, прибыл на еженедельное совещание раньше обычного и отличился тем, что зарубил не менее трех вариантов рекламы, ранее одобренных мистером Тулом. Это означало, что мистер Хэнкин был обязан послать сигнал SOS почти на месяц раньше обычного. У мистера Армстронга болел зуб, и он исключительно резко обошелся с мисс Росситер, а у самой мисс Росситер что-то случилось с пишущей машинкой: та стала делать интервалы совершенно произвольно.

Мистер Инглби потел над своими рекламными досье, когда к нему с листом бумаги в руке вошел мистер Толбой, всем своим видом демонстрировавший недовольство.

— Это ваш текст?

Мистер Инглби лениво протянул руку, взял бумагу, взглянул на нее и вернул мистеру Толбою.

— Сколько раз можно повторять, — дружелюбно произнес он, — что инициалы стоят под текстом для того, чтобы знать, кто его автор. Если вы думаете, что мои инициалы Д.Б., то вы либо слепы, либо чокнулись.

— Тогда кто такой Д.Б.?

— Новый коллега, Бредон.

— И где он?

Мистер Инглби указал большим пальцем в сторону соседнего кабинета.

— Там пусто, — сообщил мистер Толбой, возвращаясь после короткой экскурсии.

— Ну так поищите его, — предложил Инглби.

— Ладно, но взгляните сюда, — не отступал мистер Толбой. — Хотелось бы знать ваше мнение: что должны делать художники вот с этим? Неужели Хэнки пропустил такой заголовок?

— По-видимому, — сказал Инглби.

— Ну, и как он или Бредон, или как его там, предлагают нам его иллюстрировать? Заказчик это видел? Они никогда такого не допустят. Какой смысл делать макет? Не понимаю, как Хэнкин мог это пропустить.

Инглби снова протянул руку.

— А что? Кратко, красочно и по-братски, — заметил он. — Что вам не так?

Заголовок гласил:

— В любом случае, — проворчал Толбой, — «Морнинг стар» это не примет. Они никогда не печатают ничего, в чем содержится хотя бы отдаленный намек на сквернословие.

— Это ваше мнение, — сказал Инглби. — Почему бы не спросить их самих?

Толбой пробормотал что-то нелестное.

— В любом случае, раз Хэнкин это пропустил, полагаю, нужно делать макет, — сказал Инглби. — Не сомневаюсь, что художники… О, привет! Вот тот, кто вам нужен. Озадачьте лучше его. Бредон!

— Я тут, — отозвался мистер Бредон. — В полном составе и на месте.

— Где вы прятались от Толбоя? Он вас обыскался.

— Я был на крыше, — признался Бредон извиняющимся тоном. — Там прохладней, чем здесь. А в чем дело? Что я сделал не так?

— Дело в этом вашем заголовке, мистер Бредон. Как, по-вашему, его можно проиллюстрировать?

— Не знаю. Предоставляю это художникам. Я всегда стараюсь оставить простор для чужого воображения.

— Как, черт возьми, можно проиллюстрировать пустоту?!

— Пусть купят билет лотереи «Айриш свип», это их кое-чему научит, — вставил Инглби.

— Думаю, изображение пустоты могло бы напоминать изображение множества, — предположил Бредон. — «Вы когда-нибудь видели, как рисуют множество?»[23] Это Льюис Кэрролл, помните?

— Не валяйте дурака, — прорычал Толбой. — С этим надо что-то делать. Мистер Бредон, вы действительно считаете, что это хороший заголовок?

— Лучший из всего написанного мною до сих пор, — горячо подтвердил Бредон, — если не считать того, который не пропустил Хэнки. Разве нельзя, например, изобразить человека пустым? Или, по крайней мере, с пустым лицом, как в той рекламе: «Не ваши ли это отсутствующие черты?»

— Ну, наверное, можно, — нехотя признал Толбой. — Ладно, делать нечего, пошлю так. Спасибо, — добавил он запоздало, уже выскакивая из комнаты.

— Сердится, — заметил Инглби. — Все из-за этой ужасной жары. Что вас заставило подняться на крышу? Там же, должно быть, как на гридироне?[24]

— Это точно, но мне захотелось попробовать. Вообще-то я бросал монетки через парапет на ту медную ленту внизу, знаете? Дважды попал, звук — как из бомбарды[25]. Монетка падает на нее с жутким грохотом, и внизу все задирают головы, чтобы посмотреть, откуда он доносится, а тебя из-за парапета не видно. Это очень высокий парапет. Наверное, строители хотели, чтобы здание выглядело выше, чем оно есть на самом деле, хотя оно и так самое высокое на улице. Оттуда открывается превосходный вид. «Нет ничего прекрасней в мирозданье!»[26] Вот-вот пойдет дождь. Посмотрите, как потемнело за окном.

— Надо сказать, что вы изрядно там изгваздались, — заметил Инглби. — Посмотрите на свои брюки сзади.

— Чего же вы хотите? Я сидел на световом люке, а там все в саже, — пожаловался Бредон, изгибая позвоночник, чтобы увидеть себя со спины.

— А выглядите так, словно поработали трубочистом.

— Нет, по дымоходам я не лазал. Только по одной водосточной трубе — очень симпатичной. Она привлекла мое внимание.

— Видать, вы немного не в себе, — сказал Инглби, — если выделываете акробатические трюки на грязных водосточных трубах в такую жару. Что вас к этому подвигло?

— Я кое-что уронил, — пожаловался Бредон. — Оно скатилось на стеклянную крышу умывальни. Я чуть не пробил ее ногой. Вот бы удивился старик Смейл, если бы я рухнул прямо ему на голову. Только потом я увидел, что не было необходимости съезжать по трубе, можно было спуститься по лестнице: двери, ведущие на крышу, были открыты на обоих этажах.

— В жаркую погоду их всегда держат открытыми, — подтвердил Инглби.

— Если бы я знал! Сейчас я бы не отказался что-нибудь выпить.

— Ну и что же вам мешает? Выпейте стаканчик игристого помпанского.

— Это что?

— Один из безалкогольных освежающих напитков «Бразерхудс», — ухмыльнулся Инглби. — Изготавливается из отборных девонских яблок, имеет бодрящий вкус, искрится, как шампанское. Обладает противоревматическим действием, не токсичен. Врачи рекомендуют.

Бредона передернуло.

— Мне порой кажется, что наша работа чудовищно аморальна. Нет, в самом деле. Подумайте только, как мы портим пищеварение публики.

— О да, но, с другой стороны, подумайте, как честно мы стараемся наладить его снова. Одной рукой подрываем, другой возрождаем. Витамины, которые мы разрушаем посредством консервов, мы же восстанавливаем с помощью «Ревитро», грубые ингредиенты, которые исключаем из овсянки «Шотландский волынщик» Пибоди, спрессовываем в брикеты и продаем под маркой «Сухой завтрак из отрубей Банбери»; желудки, которые портим помпанским, излечиваем «Пеплетками для пищеварения». А чтобы заставить тупую публику платить дважды — один раз за то, чтобы есть бесполезную пищу, второй — чтобы вернуть себе жизненные силы, — мы поддерживаем вращение маховика торговли и обеспечиваем работой тысячи людей, в том числе и нас с вами.

— О, дивный мир! — притворно восторженно воскликнул Бредон. — Как вы думаете, Инглби, сколько пор в человеческой коже?

— Будь я проклят, если знаю. А вам зачем?

— Для заголовка рекламы «Санфект». Можно навскидку сказать, что их девяносто миллионов? Хорошее круглое число. «Девяносто миллионов дверей, открытых для микробов. Заприте эти двери «Санфектом». Убедительно, как вы считаете? Или вот еще: «Вы бы оставили своего ребенка в львином логове?» Это должно найти отклик у матерей.

— Недурственная зарисовка. А вот и гроза!

Вспыхнула молния, и прямо над их головами грянул оглушительный раскат грома.

— Я ждал этого, — сказал Бредон. — Именно поэтому и совершил восхождение на крышу.

— Что вы имеете в виду?

— Я ее там высматривал, — объяснил Бредон. — И вот она здесь. Эх, хороша! Обожаю грозы. Кстати, что Уиллис имеет против меня?

Инглби замялся, нахмурившись.

— Кажется, он считает меня недостаточно сообразительным, чтобы это заметить, — добавил Бредон.

— Ну… Я же предупреждал, чтобы вы не говорили с ним о Викторе Дине. Похоже, он вбил себе в голову, что вы были его другом или что-то в этом роде.

— Но что же было не так с Виктором Дином?

— Он водился с дурной компанией. А почему вас так интересует Виктор Дин?

— Наверное, я просто любопытен от природы. Мне всегда хочется все знать о людях. Например, об этих мальчиках-посыльных. Они ведь занимаются зарядкой на крыше, правда? А их туда пускают только в это время?

— Да уж. Не дай им бог быть застигнутыми там сержантом в рабочие часы. А что?

— Просто интересно. Они озорники, полагаю; мальчишки все такие. Мне они нравятся. Как зовут того, рыжеволосого? Он кажется смышленым парнишкой.

— Это Джо, они его, разумеется, окрестили Рыжим. А что он натворил?

— О, ничего. Похоже, здесь много кошек.

— Кошек? Никогда их не видел. Разве что в буфете обретается одна, но сюда, наверх, она не ходит. А зачем вам кошка?

— Мне — незачем. А кстати, там, наверху, должно быть, полно воробьев.

Инглби уже начинал думать, что от жары у Бредона поехала крыша. Его ответ потонул в очередном раскате грома. В последовавшей за ним тишине снаружи слабо донеслись уличные шумы, а потом по оконным стеклам забарабанили дождевые капли. Инглби встал и закрыл окно.

Лорд Питер Уимзи нанес визит главному инспектору Скотленд-Ярда Паркеру, доводившемуся ему зятем, домой, в Блумсбери. Напротив него, расположившегося в просторном удобном кресле, на длинном мягком диване сидела, подобрав ноги, его сестра, леди Мэри Паркер, и прилежно вязала детскую кофточку. Сам мистер Паркер скрючился в глубокой оконной нише и курил трубку. На журнальном столике стояли два графина и сифон с содовой. На коврике перед камином развалилась большая полосатая кошка. Сцена была едва ли не демонстративно мирная и домашняя.

— Значит, Питер, теперь ты один из трудящихся, — сказала леди Мэри.

— Да, я получаю целых четыре фунта в неделю. Удивительное ощущение. Первый раз в жизни зарабатываю свой цент. Каждый раз, когда мне вручают конверт с жалованием, я сияю от неподдельной гордости.

Леди Мэри улыбнулась, взглянув на мужа, тот ответил ей веселой усмешкой. Трудности, которые возникают, когда бедный мужчина женится на богатой женщине, в их случае были полюбовно улажены изобретательным соглашением, в соответствии с которым все деньги леди Мэри были переданы в доверительное управление ее братьев в пользу будущих маленьких Паркеров, при этом доверенным лицам вменялось в обязанность каждый квартал выдавать жене сумму, равную той, что зарабатывал за этот период ее муж. Таким образом поддерживался подобающий финансовый баланс между супругами; а пустяшная странность того, что главный инспектор Паркер был, в сущности, нищим по сравнению с маленьким Чарлзом-Питером и еще более юной Мэри-Лукастой, мирно спавшими в тот момент в своих кроватках этажом выше, никого ничуть не смущала. Мэри нравилось управлять их скромными общими доходами, и в итоге это действительно шло им на пользу. Так что сейчас она разговаривала со своим богатым братом с превосходством, какое ощущает трудящийся человек по отношению к тому, кто просто владеет деньгами.

— Но в чем же именно там дело? — спросил Паркер.

— Да черт его знает, — откровенно признался Уимзи. — Я ввязался в него из-за жены Фредди Арбетнота, Рейчел Леви. Она знакома со стариком Пимом; они повстречались на каком-то званом обеде, и он рассказал ей о письме, которое его встревожило, а она спросила его: почему бы, мол, вам не нанять кого-нибудь, чтобы расследовать это дело? Он поинтересовался: кого же? И она сказала — не упоминая моего имени, — что у нее есть такой человек и что она может попросить его все разнюхать у него в конторе, вот я и разнюхиваю.

— Твой стиль изложения, — сказал Паркер, — хоть и колоритен, но несколько туманен. Ты бы не мог начать сначала, последовательно дойти до конца и только тогда остановиться?

— Попробую, — сказал его светлость, — хотя мне всегда трудно определить, где именно следует остановиться. Ну, слушай! В понедельник днем — чтобы быть точным, двадцать пятого мая, — молодой человек по имени Виктор Дин, работавший копирайтером в Рекламном агентстве Пима, располагающемся на Саутгемптон-роу, упал в помещении агентства с железной винтовой лестницы и скончался на месте от полученных травм: у него оказались сломаны шея и нога, имелась трещина в черепе, а также незначительные порезы и ушибы на теле. Происшествие имело место в половине четвертого, насколько точно это можно установить.

— Гм-м! — задумчиво произнес Паркер. — Не чересчур ли серьезные и многочисленные травмы для такого падения?

— Я тоже так думал, пока не увидел ту лестницу. Итак, продолжаю. На следующий день после этого события сестра покойного посылает мистеру Пиму фрагмент незаконченного письма, найденного ею в письменном столе брата. В письме содержится предупреждение о том, что в его агентстве происходит нечто подозрительное. Письмо было начато за десять дней до смерти автора и, судя по всему, отложено, словно автор решил обдумать его более тщательно. Отлично. Далее. Мистер Пим — человек строгих моральных правил, если, конечно, не принимать во внимание его профессию, суть которой состоит в том, чтобы втюхивать людям за деньги правдоподобную ложь…

— Что же, в рекламе совсем нет правды?

— Конечно же, какая-то правда в рекламе есть. Дрожжи в хлебе тоже есть, но из одних дрожжей хлеб не испечешь. Правда в рекламе, — провозгласил лорд Питер, — все равно что закваска, которую кухарка замешивает в тесто: она способствует выделению газа в количестве, достаточном, чтобы в поднимающейся массе спрятать грубый обман и придать ей форму, способную привлечь публику. Что подводит меня к деликатной и важной теме различия между предлогами «из» и «с». Предположим, вы рекламируете лимонад или, скажем, грушевый сидр. Если сказать: «Наш сидр делается только из свежесобранных груш», — это будет означать, что напиток сделан только из груш. Если это не так, вас могут привлечь к ответственности. Если вы говорите, что этот сидр делается из груш, без «только», можно предположить, что он делается главным образом из груш. Но если вы говорите «сделан с грушами», то обычно имеете в виду, что добавляете кусочек груши к тонне репы, и остаетесь неприкосновенны для закона — таковы тонкости языка.

— Возьми на заметку, Мэри, когда в следующий раз пойдешь в магазин, не покупай ничего, что не сделано «только из». Продолжай, Питер, и давай сократим упражнения в лингвистике.

— Хорошо. Так вот, мы имеем молодого человека, который начинает писать письмо с предупреждением, но, не закончив его, падает с лестницы и умирает. Не кажется ли тебе такое печальное развитие событий подозрительным?

— Настолько подозрительным, что я бы не исключил вероятности простого совпадения. Но поскольку ты склонен к мелодраме, допустим, что оно действительно подозрительно. Кто видел, как он падал?

— Я бы сказал, летел. Некто мистер Аткинс и некая миссис Крамп, наблюдавшие за его падением снизу, и некий мистер Праут, наблюдавший за ним сверху. Их свидетельства весьма интересны. Мистер Праут утверждает, что лестница была хорошо освещена и что покойный спускался не слишком быстро, между тем как двое тех, что снизу, говорят, будто он падал, как тюфяк, сжимая «Атлас мира» с такой силой, что потом его с трудом вырвали у него из рук. О чем это тебе говорит?

— Только о том, что смерть была мгновенной, как и бывает при переломе шеи.

— Это я знаю. Но обрати внимание: ты спускаешься по лестнице, и у тебя скользит нога. Что происходит? Неужели ты полетишь головой вперед, как тюфяк? Или ты приземлишься на пятую точку и дальше поедешь на ней?

— Бывает по-разному. Если бы я действительно поскользнулся, наверное, съехал бы на пятой точке. А если бы споткнулся, то, весьма вероятно, полетел бы вниз головой. Нельзя точно сказать, не зная, что именно случилось.

— Ладно. У тебя на все есть ответ. Тогда скажи, стал бы ты держать мертвой хваткой то, что нес, или выпустил бы и попытался спастись, ухватившись за перила?

Мистер Паркер помолчал.

— Пожалуй, что ухватился бы за перила, если бы не нес поднос с ценной посудой или что-то в этом роде. Но даже и в этом случае… не знаю. Может, это инстинкт — держаться за то, что у тебя в руках? Но, с другой стороны, инстинкт подсказывает и попытаться спасти себя. Не знаю. Все эти рассуждения на тему, что бы сделали мы с тобой и что бы сделал разумный человек, очень ненадежны.

Уимзи застонал.

— Пусть будет по-твоему, Фома неверующий. Если эта мертвая хватка — результат моментального паралича, то он, должно быть, умер так быстро, что даже не успел подумать о том, чтобы спастись. Итак, мы имеем две вероятных причины смерти: перелом шеи, который, скорее всего, случился, когда он ткнулся головой в пол, и трещина в височной кости, которая, как полагают, получена при ударе головой об одну из шишечек на перилах. Далее: падать с лестницы — не то же самое, что падать с крыши. С лестницы падаешь постепенно, и у тебя есть время что-то сообразить. Если он умер от удара о перила, он должен был сначала упасть, а потом удариться. То же самое — только еще в большей степени — относится к перелому шеи. Почему, почувствовав, что падает, он не бросил все, что было у него в руках, и не попробовал смягчить падение?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что его сначала оглушили и, когда падал, он был уже как минимум без сознания. Но я так не думаю. Я бы предположил, что он зацепился за что-то мыском туфли, отчего наклонился вперед, упал вниз головой и разбился насмерть. В этом нет ничего невозможного.

— Тогда попробую еще раз. Как тебе это? В тот же вечер миссис Крамп, бригадирша уборщиц, нашла вот этого ониксового скарабея в коридоре, как раз под железной лестницей. Вещица, как видишь, круглая, гладкая и довольно тяжелая для своих размеров, вполне сравнимая с железными шишечками на перилах. Вот здесь, как ты опять же видишь, есть небольшой скол. Этот жук принадлежал покойному, который имел обыкновение носить его в жилетном кармане или класть перед собой на стол во время работы. Что скажешь?

— Скажу, что он выпал из его кармана при падении.

— А скол?

— Если его раньше не было…

— Не было. Сестра покойного утверждает, что она в этом уверена.

— Тогда кусочек откололся при падении.

— Ты так считаешь?

— Да.

— Я знал, что ты это скажешь. Но я продолжаю: несколькими днями раньше миссис Крамп нашла голыш такого же размера, как скарабей, на том же самом месте, у подножья железной лестницы.

— Вот как? — Паркер выбрался из оконной ниши и направился к графинам. — И что она говорит по этому поводу?

— Говорит: вы бы, мол, не поверили, сколько занятных вещей я нахожу, когда убираю помещение. Думает, что голыш принадлежал мистеру Аткинсу, который незадолго до того поправлял здоровье на морском берегу.

— Ну и почему бы нет? — сказал Паркер, нажимая на рычажок сифона.

— И в самом деле, почему бы нет? А вот этот голыш я нашел на крыше уборной. Чтобы достать его, мне пришлось спуститься по водосточной трубе, пожертвовав своими фланелевыми брюками.

— Вот как?

— Да, капитан. Именно там я его и нашел. А еще я нашел место, где со светового люка содрана краска.

— Какого светового люка?

— Того, который находится как раз над железной лестницей. Ну, такой конусообразный, как в теплицах, с окнами, которые открываются на все стороны, их держат открытыми в жаркую погоду. А когда Дин расстался с жизнью, стояла жара.

— Ты хочешь сказать, что кто-то метнул в него камень через световой люк?

— Ты сам это сказал, шеф. А если точнее — не какой-то камень, а именно этот камень. То есть скарабея.

— А при чем здесь тогда другие камни?

— Тренировка в стрельбе. Я убедился, что в обеденный перерыв офис практически пустеет. На крышу вообще никто никогда не вылезает, кроме мальчиков-посыльных, которые делают там зарядку в восемь тридцать утра.

— Если живешь под стеклянным потолком, не бросайся камнями. Ты считаешь, что, швырнув такой маленький камешек в человека, можно проломить ему череп и сломать шею?

— Конечно, нет, если просто швырнуть его. Но как насчет рогатки или какой-нибудь катапульты?

— Ну, в этом случае тебе нужно всего лишь опросить людей в близлежащих учреждениях, не видели ли они, как кто-то на манер Давида с Голиафом упражнялся на Пимовой крыше, — и он у тебя в кармане.

— Все не так просто. Крыша этого здания намного выше, чем соседние, и окружена каменным парапетом в три фута высотой — видимо, чтобы придать строению еще большее величие. Чтобы метнуть камень на железную лестницу, нужно встать на колени в определенном месте между этим люком и соседним, а в такой позиции человек оказывается, как за каменной стеной, его ниоткуда не видно никому, кроме того, кто в этот момент находится на лестнице и смотрит вверх. И таким человеком, очевидно, не мог быть никто, кроме бедолаги Виктора Дина.

— Ну что ж, выясни, кто из сотрудников часто оставался в офисе во время обеденного перерыва.

Уимзи покачал головой.

— Не выйдет. Сотрудники отмечают время прихода на работу каждое утро, но в час дня никто учета не ведет. Дежурный в вестибюле уходит на обед, его место за стойкой занимает один из старших посыльных — на тот случай, если в это время поступит какое-нибудь сообщение или принесут пакет, но он не всегда бывает на месте. Есть еще один, который в обеденный перерыв обходит помещения с дезинфицирующей жидкостью «Джес», но на крышу он не взбирается. Ничто никому не мешает подняться туда, скажем, в половине первого, сделать свое дело и спокойно спуститься по другой лестнице. Лифтер или тот, кто временно исполняет его обязанности, должен быть на месте, но, когда едешь в закрытом лифте, ничего не видишь, и тебя никто не видит. Кроме того, лифт может уехать в подвал. Кто бы это ни сделал, ему нужно было всего лишь выждать время и спокойно вернуться незамеченным. В этом нет ничего трудного. Так было и в день смерти Дина. Человек идет в туалет, расположенный рядом с лестницей, и, когда поблизости никого нет, поднимается по ней на крышу. Там он сидит, притаившись, а когда видит, что жертва начинает спускаться по железной лестнице, как делают все по пятьдесят раз на дню, выпускает свой снаряд и удаляется. А пока все суетятся вокруг тела и причитают над ним, наш друг спокойно, с невинным видом, выходит из туалета и присоединяется к остальным. Проще простого.

— Но неужели никто не заметил бы, что он так долго отсутствовал?

— Дорогой мой, если бы ты знал пимовские порядки! Никого никогда не застанешь на рабочем месте. Если не болтать с кем-нибудь из коллег, не ошиваться в машбюро, не торчать у художников, собачась с ними из-за макета, или в бухгалтерии — насчет каких-нибудь выплат, или в отделе выпуска, требуя свои копии обратно, а если не в этих, то еще в каком-нибудь месте, то можно тайком выскользнуть в кофейню или парикмахерскую. Слово «алиби» не имеет никакого смысла в таких местах, как агентство Пима.

— Как я догадываюсь, ты там прекрасно проводишь время, — заметил Паркер. — Но что такого страшного могло случиться в учреждении, подобном агентству Пима, чтобы привести к убийству?

— Вот мы и подошли к главному. Молодой Дин водился с компанией де Момери…

Паркер присвистнул.

— То есть грешил не по чину?

— Очень даже. Ты же знаешь Дайану де Момери. Она находит удовольствие в том, чтобы развращать буржуа, обожает искушать их не слишком крепкую совесть. Эта девица та еще мерзавка. Вчера вечером я отвозил ее домой, так что мне ли не знать.

— Питер! — воскликнула леди Мэри. — Оставим в стороне твои моральные устои, которые меня очень беспокоят, но все же как тебя угораздило попасть в такую компанию? Ими же скоро заинтересуется мой Чарлз или главный комиссар.

— Не волнуйся, я там был инкогнито. На костюмированном балу. И насчет моих моральных устоев можешь не тревожиться. Дама была мертвецки пьяна, так что я втащил ее в ее элегантную двухэтажную квартирку на Гарлик-Мьюз и уложил на диван в гостиной — то-то ее горничная удивилась на следующее утро. Хотя, возможно, и не удивилась. Но смысл в этом был, я много чего узнал о Викторе Дине.

— Одну минутку, — перебил его Паркер, — он принимал наркотики?

— Судя по всему, нет, и если это так, то, могу поклясться, дело не в «недоработке» Дайаны. По словам его сестры, Виктор был человеком здравомыслящим. Вероятно, попробовал разок и почувствовал себя так паршиво, что больше не притрагивался… Да, я знаю, о чем ты подумал: если он был наркоманом, то мог упасть с лестницы без посторонней помощи. Но я так не считаю. Подобные вещи обнаруживаются при вскрытии. Этот вопрос вставал, но — нет, ничего найдено не было.

— А у Дайаны есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Она говорит, что славным малым он не был. Тем не менее она, похоже, держала его на поводке с конца ноября до конца апреля — почти полгода, а для Дайаны это долгий срок. Интересно, чем он ее зацепил? Полагаю, в этом парне было что-то привлекательное.

— Это все тебе его сестра рассказала?

— Да, но она говорит, что у Виктора были «большие амбиции». Но я не знаю, что она имела в виду.

— Полагаю, она знала, что Дайана была его любовницей. Или не была?

— Скорее всего, была. Однако его сестра считала, что он подумывал о женитьбе.

Паркер рассмеялся.

— В конце концов, — вставила леди Мэри, — вероятно, он не все рассказывал сестре.

— Можно предположить, что он рассказывал ей чертовски мало. Она была искренне шокирована вчерашним действом. Очевидно, те вечеринки, на которые он брал ее с собой, не были такими разнузданными. Зачем он вообще водил ее на них? Это еще один вопрос. Он говорил, что хочет познакомить ее с Дайаной; несомненно, парень воображал, что представляет ее будущей родственнице. Наверняка он не хотел втягивать сестру во все это и развращать ее, как выразился Уиллис.

— Кто такой Уиллис?

— Это молодой человек, у которого пена на губах выступает при упоминании Виктора Дина, хотя некогда тот был его лучшим другом. Он влюблен в сестру Дина, бешено ревнует ее ко мне, считает, что мы с Виктором одного поля ягоды, и ходит за мной по пятам с неумелым рвением пятидесяти Ватсонов. Сочиняет тексты к рекламам корсетов и кремов для лица. Он сын провинциального торговца мануфактурой, учился в классической средней школе и носит, к моему величайшему сожалению, двубортный жилет. Это его самая неприглядная черта — если не считать того, что, по его собственному признанию, он находился в туалете, когда Дин упал с лестницы, а из туалета, как я уже говорил, ничего не стоит попасть на крышу.

— Кто-нибудь еще был тогда в туалете?

— Я его еще об этом не спрашивал. Не представилось случая. Ужасно сложно вести расследование, когда надо скрывать, что ты его ведешь, — нельзя задавать слишком много вопросов. Если бы кто-нибудь узнал, что я это делаю, то я бы не получил ответов ни на один свой вопрос. И это было бы не так важно, если бы я имел хоть малейшее представление о том, кого или что я ищу. Но искать среди сотни людей того, кто совершил неизвестно какое преступление, очень нелегко.

— Я думал, ты ищешь убийцу.

— Ищу, но не думаю, что смогу его найти, пока не узнаю, почему он совершил убийство. А кроме того, Пим попросил меня разузнать насчет вероятных нарушений закона, происходящих в его агентстве. Разумеется, убийство — преступление, но это не единственное, что мне поручено раскрыть. А единственным, у кого, по моим наблюдениям, был мотив совершить убийство, — это Уиллис, но у него мотив не такого рода, какой я ищу.

— Из-за чего поссорились Уиллис и Дин?

— По глупейшему поводу. Уиллис прежде часто проводил выходные у Дина. Дин жил в квартире с сестрой — кстати, у них нет ни родителей, ни других родственников. Уиллис влюбился в его сестру. Та горячей взаимностью ему не отвечала. Дин взял сестру с собой на одну из рискованных вечеринок у Дайаны. Уиллис узнал об этом. Будучи болваном, стал выговаривать за это сестре Дина, как старый зануда. Сестра назвала его отвратительным, высокомерным, настырным идиотом-резонером. Уиллис устроил нагоняй Дину. Дин велел Уиллису убираться ко всем чертям. Произошла бурная ссора. Сестра не осталась в стороне. Семья объединилась и потребовала, чтобы Уиллис больше не показывался им на глаза. Уиллис заявил, что если он (Дин) будет продолжать развращать свою сестру, то он (Уиллис) пристрелит его, как собаку. Это его собственные слова, во всяком случае, так мне передали.

— Похоже, — вставила Мэри, — Уиллис склонен мыслить штампами.

— Разумеется. Поэтому-то он и пишет такие хорошие тексты к рекламе корсетов. Вот так все и случилось. С тех пор, в течение трех месяцев, Дин и Уиллис были на ножах. Потом Дин упал с лестницы. И теперь Уиллис переключился на меня. Вчера я попросил Памелу Дин отвезти его домой, но что из этого вышло, не знаю. Я объяснил ей, что эти жаркие вечеринки действительно опасны и что в безумии Уиллиса есть своя логика, хотя по части такта и отношений между полами он — сущий простак. Было уморительно смешно наблюдать, как он «тайно» шнырял за нами в своем ку-клукс-клановском костюме и тех же туфлях, в которых ходит на работу, да еще с кольцом-печаткой на мизинце, которое видно за версту.

— Бедный парень! Надеюсь, это не он столкнул дружищу Дина с лестницы?

— Не думаю. Но кто знает? Он такой пафосный осёл… Мог счесть все это великим грехом. Но вряд ли ему хватило бы ума просчитать все детали. А если бы он и совершил убийство, то, полагаю, тут же направился бы в полицейский участок и, бия себя кулаком в двубортный жилет, заявил: «Я сделал это, чтобы защитить невинность». Против его причастности говорит и тот неоспоримый факт, что связь Дина с компанией Дайаны закончилась в апреле. Зачем бы Уиллису ждать до конца мая, чтобы нанести удар? Ведь ссора с Дином произошла еще в марте.

— Возможно, Питер, сестра ввела тебя в заблуждение. Вероятно, эта связь не оборвалась тогда, как она говорит. Она могла поддерживать ее самостоятельно. Даже сама могла быть наркоманкой или иметь с ними какие-то другие дела. Никогда нельзя утверждать наверняка.

— Вряд ли, но в принципе такая догадка не лишена смысла. Впрочем, нет, не думаю, что Памела Дин замешана в чем-то дурном. Могу поклясться, что отвращение, испытанное ею прошлым вечером, было искренним. Должен сказать, что происходившее и впрямь было непотребным. Кстати, Чарлз, где эти люди берут свой чертов порошок? Вчера его там было столько, что можно отравить целый город.

— Если бы я знал, — кисло признался мистер Паркер, — у меня бы не было забот. Единственное, что я могу тебе сказать, так это то, что его откуда-то ввозят морским путем, а потом широко распространяют повсюду. Вопрос в том — откуда. Разумеется, мы хоть завтра можем задержать полсотни мелких торговцев, но какой в этом толк? Они сами не знают, откуда привозят дурь и кто этим руководит. Все они поют одну и ту же песню: порошок им передал на улице человек, которого они никогда раньше не видели и не смогут узнать при встрече. Или им подложили его в карман в автобусе. Дело даже не в том, что они не желают говорить правду, они и в самом деле ничего не знают. И если поймать кого-то рангом повыше в их иерархии, выяснится, что и он ничего не знает. Нудная и бессмысленная работа. А кто-то наживает на этом миллионы.

— Это точно. Но вернемся к Виктору Дину: есть еще один вопрос. У Пима он получал шесть фунтов в неделю. Как может человек вращаться в компании де Момери, имея доход триста фунтов в год? Даже если он не слишком шиковал, за просто так его бы в компанию не допустили.

— Возможно, Дайана его содержала?

— Да, вероятно, он был эдаким маленьким клещом. Но у меня есть другая идея. Допустим, он считал, что действительно имеет шанс жениться на Дайане и войти в круг аристократии или тех, кого он считал аристократами. В конце концов, Дайана принадлежит к роду де Момери, хотя родственники и указали ей на дверь, в чем их трудно винить. Допустим, Дин тратил гораздо больше, чем мог себе позволить, стараясь не отставать от других. Допустим, дело заняло больше времени, чем он рассчитывал, и он увяз по уши. Подумай: что в этом свете могло означать неоконченное письмо Пиму?

— Ну… — начал было Паркер.

— О боже, не тяни резину! — перебила его Мэри. — Как же вы оба любите ходить вокруг да около. Шантаж. Это же совершенно очевидно. Я уже час назад догадалась. Этот Дин искал источник дополнительного дохода и обнаружил в агентстве Пима кого-то, кто занимался чем-то неподобающим, — главного кассира, подделывающего счета, или курьера, ворующего деньги по мелочи, или еще кого-нибудь. И вот он говорит: «Не поделишься со мной — расскажу Пиму» — и начинает писать письмо. Знаете, может быть, он и не собирался передавать его мистеру Пиму, просто угрожал. На какое-то время тому, другому человеку удается нейтрализовать его, заплатив, но потом он подумал: «Этому не будет конца, лучше покончить с проходимцем раз и навсегда» — и сталкивает его с лестницы. Вот и все.

— Вот так просто? — усомнился Уимзи.

— Разумеется, просто, только мужчины любят везде выискивать тайны.

— А женщины — делать скоропалительные выводы.

— Не надо обобщать, — сказал Паркер, — это всегда приводит к неверным выводам. И что мне теперь со всем этим делать?

— Дай мне совет и будь наготове со своими клевретами на случай заварухи. Кстати, я могу сообщить тебе адрес того дома, где мы вчера побывали. Наркотики, азартные игры — по первому требованию, не говоря уже об отвратительных оргиях. — Он назвал адрес, и главный инспектор его записал.

— Хотя мы мало что можем сделать, — признался он. — Это частный дом, принадлежащий майору Миллигану. Мы уже давно за ним наблюдаем. И даже если бы нам удалось проникнуть внутрь, это, скорее всего, ничем бы нам не помогло. Думаю, во всей этой банде нет никого, кто знает, откуда берутся наркотики. Тем не менее важно иметь достоверное свидетельство того, что там происходит. Кстати, мы уже получили компрометирующие сведения о той паре, которую ты помог нам арестовать в тот вечер. Они получат лет по семь.

— Отлично. Хотя я чуть было сам тогда не попался. Две машинистки из агентства Пима оказались поблизости и узнали меня. Я посмотрел на них непонимающим взглядом, а на следующее утро объяснил, что у меня есть кузен, который очень на меня похож, — пресловутый Уимзи, разумеется. Чрезмерная известность осложняет дело.

— Если в компании де Момери тебя раскусят, у тебя могут возникнуть неприятности, — сказал Паркер. — Как тебе удалось так сдружиться с Дайаной?

— Я нырнул в фонтан. Реклама всегда окупается, теперь она думает, что я — восьмое чудо света.

— Смотри не убейся, — ласково сказала Мэри. — Мы тебя любим, а маленький Питер жизни себе не представляет без любимого дяди.

— Это может для тебя плохо кончиться, — бессердечно заметил его зять, — на сей раз дело действительно опасное. Кстати, сталкиваясь с убийством, которое мог совершить кто угодно, по любой мыслимой причине, перестаешь свысока смотреть на полицейских, которым не всегда удается раскрыть случайные убийства, происходящие по всей стране. Надеюсь, это послужит тебе уроком. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, постараюсь извлечь пользу из твоих советов. А пока пойду дурачить публику в качестве мистера Бредона, о результатах буду сообщать. И ты давай мне знать обо всем, что происходит с компанией Момери-Миллигана.

— Непременно. Хочешь поучаствовать в одном из наших рейдов по поимке наркодилеров?

— Еще бы! Когда он намечается?

— Мы располагаем информацией о контрабандной поставке кокаина на побережье Эссекса. Отменив береговую охрану, правительство сделало худшее из того, что могло. Это вдвое прибавило нам хлопот, особенно учитывая огромное количество снующих туда-сюда частных моторных яхт. Когда захочешь весело провести вечер, можешь к нам присоединиться — и прихвати свою машину, она гораздо быстроходней, чем любая из наших.

— Понял. Две ваших и одна моя. Черкни мне, когда нужно выдвигаться, я буду готов. Мой рабочий день заканчивается в половине шестого.

— Знаете, — сказала мисс Росситер мистеру Смейлу, — наш новый копирайтер совершенно чокнутый.

— Чокнутый? — Мистер Смейл обнажил белоснежные зубы в обворожительной улыбке. — Что вы такое говорите, мисс Росситер? Как это — чокнутый?

— Ну, немного рехнувшийся, — объяснила мисс Росситер. — Свихнутый, с причудами. Все время торчит на крыше и играет с рогаткой. Представляю себе, что скажет мистер Хэнкин, если узнает.

— С рогаткой? — Мистер Смейл, казалось, не удивился. — Думаю, в этом нет ничего страшного. Мы, в своих подразделениях, порой бываем склонны завидовать, если можно так выразиться, беззаботному духу молодости, который царит в отделе текстовой рекламы, без сомнения благодаря… — добавил мистер Смейл, — чарующему влиянию дам. Позвольте предложить вам еще чашечку чаю.

— Большое спасибо, не откажусь.

Ежемесячная чайная церемония была в разгаре, и в малом конференц-зале толпилось слишком много народу. Мистер Смейл осторожно, бочком стал протискиваться за чаем и напротив длинного стола, за которым председательствовала миссис Джонсон (неутомимая дама, возглавлявшая диспетчерский отдел, руководившая посыльными и отвечавшая за аптечный шкаф первой медицинской помощи), налетел на мистера Харриса из отдела внешней рекламы.

— Простите, старина, — сказал мистер Смейл.

— Ничего-ничего, — ответил мистер Харрис, — такие зачарованные молодые люди, как вы, обладают привилегией сметать все на своем пути. Ха-ха-ха! Я видел, как вы любезничали с мисс Росситер. Смотрю, вы отлично спелись, а?

Мистер Смейл смущенно ухмыльнулся.

— Догадайтесь с трех раз, о чем мы говорили, — предложил он. — Один с молоком без сахара и один с сахаром и молоком, миссис Дж., пожалуйста.

— Трех не потребуется, — ответил мистер Харрис. — Могу сразу сказать: вы говорили о мисс Росситер и мистере Смейле, так? Прекраснейшая в мире тема для разговора, правда?

— А вот и нет, — победно возразил мистер Смейл. — Мы обсуждали другого члена нашего сообщества. А точнее — нового копирайтера. Мисс Росситер утверждает, что он чокнутый.

— Они там, в их отделе, все чокнутые, если хотите знать мое мнение, — заявил мистер Харрис, качнув всеми своими подбородками. — Дети. С задержкой развития.

— Похоже на то, — согласился мистер Смейл. — То, что они разгадывают кроссворды, меня не удивляет, этим все занимаются, равно как и то, что они рисуют детские картинки. Но стрелять из рогаток на крыше — это действительно ребячество. А мисс Митьярд, которая приносит на работу свой йо-йо!..[30]

— Я скажу вам, в чем дело, Смейл, — произнес мистер Харрис, ухватив коллегу за лацкан одной рукой и тыча в него указательным пальцем другой. — Все зло — от университетского образования. Что оно делает с человеком? Берет юношу или девушку и водит их на помочах по детской площадке для игр, в то время как им следует пропахивать собственную борозду перед лицом реальности. Привет, мистер Бредон! Это ваша нога? Простите великодушно. Этот зал слишком мал для подобных сборищ. Слышал, вы полюбили широкое открытое пространство нашей крыши?

— О да. Свежий воздух и все такое. Упражняюсь. Стреляю по воробьям из рогатки. Прекрасная тренировка для глаз. Поднимайтесь как-нибудь и вы, устроим соревнование.

— Нет уж, благодарю покорно, — ответил мистер Харрис. — Я слишком стар для таких забав. Хотя в детстве, помнится, пробил камнем огуречную теплицу своей престарелой тетушки. Господи, как же она ругалась! — Внезапно взгляд его сделался задумчивым, и он добавил: — Я не держал рогатку в руках лет тридцать.

— Тогда самое время взять ее в руки снова. — Мистер Бредон наполовину высунул из бокового кармана «орудие», состоявшее из раздвоенной палочки с резинкой, и тут же спрятал обратно, подмигнув в спину мистеру Пиму, который как раз показался в поле их зрения, снисходительно беседуя с только что присоединившимся к компании младшим сотрудником. — Между нами говоря, Харрис, не кажется ли вам это место иногда немного скучным?

— Скучным? — подхватил мистер Толбой, выныривая из толпы у стола и чуть не выбив из рук мистера Смейла две чашки чая, наконец для него приготовленные. — Скучным? Вы, ребята, не понимаете смысла слова «скучный». Никто, кроме оформителей, не знает, что это такое.

— Можете поделиться с нами, — предложил мистер Бредон. — Если ваши выкладки заставляют вас выкладываться до изнеможения, восстановите свои душевные силы, присоединившись к копирайтерским забавам на крыше. Сегодня утром я подстрелил скворца.

— Что значит — подстрелил скворца?

— Папа, я никогда не вру, — пошутил Брендон и серьезно добавил: — Подстрелил из своей маленькой катапульты, так что, если потеря скворца обнаружится, думаю, ее спишут на буфетного кота.

— Котопульты, — повторил мистер Харрис, посмотрев на Толбоя, чтобы убедиться, что тот уловил игру слов, но во взгляде Толбоя не было ни капли понимания. — Ну, шутка такая, сечете?

— Что вы сказали? — переспросил мистер Толбой, наморщив лоб в попытке осмыслить шутку.

— Ну, винить следует кота, поскольку стреляли из котопульты, — не сдавался мистер Харрис.

— Ха-ха, очень смешно, — сдержанно сказал мистер Толбой.

— А вот еще есть шутка… — начал было Харрис, но мистер Бредон поспешно перебил его, словно боялся, что, не сделай он этого, случится взрыв:

— Вы с рогаткой хорошо управляетесь, Толбой? — поинтересовался он

— У меня нет нужной зоркости. — Мистер Толбой с сожалением покачал головой.

— Зоркости для чего? — спросила мисс Росситер.

— Для рогатки.

— О, не прибедняйтесь, мистер Толбой! Вы же у нас чемпион по теннису.

— Теннис — одно, рогатка — совсем другое, — возразил мистер Толбой.

— Но зоркость остается зоркостью, — заметила мисс Росситер.

— «При всем при том, при всем при том… бревно останется бревном»[31], — процитировал мистер Харрис. — Вы играете в дартс, мистер Бредон?

— Я три года подряд завоевывал Оловянную кружку на соревнованиях в «Корове и помпе», — с гордостью поведал тот. — И целый год имел право на бесплатную кружку пива в этом заведении по пятницам. Однако это дорого мне обошлось, потому что каждый раз, когда я получал свою бесплатную кружку, мне приходилось выставлять угощение примерно полутора десяткам завсегдатаев, которые приходили посмотреть, как я пью. Так что я снялся с соревнований и ограничился показательными выступлениями.

— Что там насчет дартса? — К ним подошел мистер Дэниелс. — Вы когда-нибудь видели, как мечет дротики юный Биннз? Незаурядное зрелище.

— Я еще не имел удовольствия познакомиться с мистером Биннзом, — признался мистер Бредон. — Мне очень жаль, но есть еще много сотрудников агентства, которых я знаю только визуально. Какое из тех веселых лиц, которые мелькают в этих коридорах, принадлежит юному мистеру Биннзу?

— Думаю, его вы не видели, — ответила мисс Росситер. — Он помогает мистеру Спендеру в архивном отделе. Сходите как-нибудь туда и попросите старый номер какого-нибудь захудалого издания, мистер Биннз вам его немедленно принесет. Он потрясающий мастер во всех играх.

— Кроме бриджа, — проворчал мистер Дэниелс. — Как-то я привлек его к участию в турнире — помните, мисс Росситер, это было на рождественской вечеринке два года тому назад, — так он сыграл три без козырей при единственном пиковом тузе, пяти червах против короля…

— Ну и память у вас, мистер Дэниелс! Вы никогда не забудете и не простите ему этих «трех без козырей». Бедный мистер Биннз! Ему, наверное, недостает мистера Дина — они часто ходили обедать вместе.

Похоже, мистер Бредон обратил на последнюю фразу большее внимание, чем она того заслуживала, потому что посмотрел на мисс Росситер так, будто хотел о чем-то спросить, но их «тайное совещание» было нарушено появлением миссис Джонсон, которая, завершив свою миссию хозяйки чайного стола, отдала чайник поварихе, решив, что и для нее настало время поучаствовать в светском общении. Это была крупная, представительная вдова с удивительно густой копной рыжих волос и продолговатым лицом; будучи родом из прекрасных былых времен, она была неизбежно и неумолимо игрива.

— Так-так, — произнесла она весело, — и как поживает сегодня мистер Дэниелс?

Мистер Дэниелс, двенадцать лет страдавший от подобной манеры обращения, успел смириться и приспособиться к ней, поэтому просто ответил, что у него все хорошо.

— Мистер Бредон, вы ведь впервые на нашем ежемесячном чаепитии? — продолжила вдова. — Вам просто необходимо познакомиться со всеми остальными членами персонала, но вы, я вижу, далеко от своего отдела не отходите. Ну конечно, нам, полным и перевалившим за сорок, — здесь миссис Джонсон похихикала, — нечего рассчитывать на такое же внимание со стороны джентльменов, как этим юным особам.

— Уверяю вас, — галантно ответил мистер Бредон, — ничто, кроме трепета перед вашим чрезвычайным авторитетом, не удерживало меня до сих пор от того, чтобы обратить на вас мое дерзкое внимание. Должен признаться, я вел себя не совсем подобающим образом и полагал, что вы сделаете мне выговор, если узнаете, чем я занимался.

— Только если вы обижали моих мальчиков, — ответила ему миссис Джонсон, — моих маленьких сорванцов! Стоит на минуту выпустить их из виду, как они уже играют в свои игры. Вы не поверите: этот негодник по прозвищу Рыжий принес на работу йо-йо и разбил окно в комнате посыльных, играя во время обеденного перерыва в «Вокруг света». Стоимость стекла вычли из его жалованья.

— Если я разобью окно, я непременно за него заплачу, — любезно пообещал мистер Бредон, — и признáю, что разбил его своей рогаткой…

— Рогаткой? — воскликнула миссис Джонсон. — Нет, хватит с меня рогаток. Мне достаточно той, что я отняла у Рыжего не далее месяца назад… «Берегись, если я еще раз тебя застукаю», — сказала я ему тогда.

Изогнув бровь, мистер Бредон извлек из кармана свою игрушку.

— Вы копались в моем столе, мистер Бредон! — воскликнула вдова.

— Разумеется, нет. Я бы не посмел, — запротестовал обвиняемый. — Я достаточно хорошо воспитан, чтобы не шарить в столах у дам.

— Надеюсь, — подхватил мистер Дэниелс. — Миссис Джонсон хранит в своем столе все письма от своих поклонников.

— Довольно, мистер Дэниелс. Но мне действительно на миг показалось, что это рогатка Рыжего, теперь вижу, что она немного отличается.

— Так рогатка бедолаги все еще у вас? Вы жестокосердная женщина, миссис Джонсон.

— Это вынужденная мера.

— Нам всем не повезло, — сказал мистер Бредон. — Послушайте, отдайте ее парню. Он мне нравится. Всегда говорит «доброе утро, сэр» таким тоном, что я преисполняюсь тщеславия. И его рыжая шевелюра мне нравится. Сделайте мне одолжение, миссис Джонсон, верните мальчишке его Смертельное оружие.

— Что ж, мистер Бредон, — сдаваясь, ответила миссис Джонсон, — я верну ее вам. И если еще хоть одно окно пострадает, ответственность будете нести вы. Зайдите ко мне после чаепития. А теперь я должна пойти побеседовать с другим новичком. — И она метнулась прочь, без сомнения, чтобы рассказать мистеру Ньюболту, мистеру Хамперли, мистеру Сайдботаму, мисс Григгс и мистеру Вудхерсту о ребяческих повадках нового копирайтера.

Чаепитие подходило к концу, когда мистер Пим, взглянув на циферблат сверявшихся по Гринвичу настенных электрических часов, стал проталкиваться к выходу, по пути расточая притворные улыбки всем подряд. Дежурная двадцатка, отбывшая срок своего наказания, устремилась за ним в коридор. Миссис Джонсон обнаружила рядом с собой стройную фигуру мистера Бредона, изнемогавшего от ожидания.

— Можно, я сразу пойду с вами за рогаткой, пока мы оба о ней не забыли?

— Конечно, если вам угодно. Вам так не терпится? — спросила миссис Джонсон.

— Просто это дает мне возможность провести еще несколько минут в вашем обществе, — ответил мистер Бредон

— А вы льстец, — не без удовольствия отметила миссис Джонсон. В конце концов, она не намного превосходила Бредона возрастом, и в ее вдовьей пухлости было даже что-то привлекательное. Она повела его по лестнице наверх, в диспетчерский отдел, вынула из сумки связку ключей и отперла ящик стола.

— Вы тщательно храните свои ключи, как я вижу. Полагаю, в ящиках вашего стола полно секретов?

— Деньги от продажи марок, ничего более, — ответила миссис Джонсон. — Ну, еще всякая всячина, которую я конфискую у мальчишек. При желании любой может добраться до моих ключей, я часто оставляю сумку без присмотра ненадолго. Но наши мальчики безупречно честны.

Она выложила на стол блок промокательной бумаги, коробку с деньгами и принялась шарить в глубине ящика. Мистер Бредон остановил ее, положив ладонь на ее левую руку.

— Какое у вас красивое кольцо.

— Вам нравится? Это кольцо моей мамы. Натуральные гранаты. Немного старомодное, но оригинальное, правда?

— Прелестное кольцо, и очень хорошо смотрится на вашем пальчике, — галантно сказал мистер Бредон, не отпуская ее руки. — Позвольте мне. — Он засунул правую руку глубоко в ящик и извлек из него рогатку. — Так вот он, инструмент разрушения. На вид — весьма эффективный.

— Вы порезали палец, мистер Бредон?

— Ерунда, поранился, когда оттачивал карандаш, а сейчас ранка снова открылась. Кажется, уже не кровит.

Мистер Бредон размотал носовой платок, которым был перевязан палец, аккуратно обернул им рогатку и сунул в карман. Миссис Джонсон осмотрела пораненный палец.

— Лучше заклеить пластырем, — сказала она. — Подождите минутку, я принесу его из аптечного шкафа. — Взяв ключи, она удалилась.

Мистер Бредон, задумчиво насвистывая себе под нос, огляделся. В конце комнаты на скамейке сидели мальчики, готовые в любой момент отправиться по любым поручениям. Среди них особо выделялся Рыжий Джо — его огненная шевелюра склонилась над страницами последнего выпуска «Секстона Блейка»[32].

— Рыжий!

— Да, сэр.

Мальчик подбежал и в ожидании остановился перед столом.

— Ты когда сегодня заканчиваешь работу?

— Без четверти шесть, сэр, как только принесу письма и все тут приберу.

— Зайди после этого ко мне в кабинет. У меня будет небольшое поручение для тебя. Говорить об этом никому не нужно. Это личное дело.

— Да, сэр. — Рыжий доверительно ухмыльнулся, видимо, по опыту решив, что это будет послание какой-нибудь молодой особе. Услышав шаги возвращающейся миссис Джонсон, Бредон жестом велел мальчику сесть обратно на скамью.

Лейкопластырь был приклеен на положенное место.

— А теперь, — игриво заметила вдовушка, — вам пора бежать, мистер Бредон. Похоже, мистер Толбой приготовил для меня небольшую неприятность — придется упаковать и отправить пятьдесят стереотипов.

— Это нужно срочно отослать в типографию, — сказал мистер Толбой, входя с огромным конвертом.

— Седрик! — позвала миссис Джонсон.

Подбежал один из посыльных. Другой появился со стороны лестницы с большим подносом и свалил на стол кучу стереоблоков. Интерлюдия закончилась. Миссис Джонсон немедленно принялась за важную работу: проследить за тем, чтобы нужный блок попал в нужную газету и чтобы каждый из них был надежно упакован в гофрированный картон и должным образом проштемпелеван.

Ровно без четверти шесть рыжий Джо предстал перед мистером Бредоном. Контора к тому времени почти опустела, уборщицы начали свой обход, и по гулким коридорам разносились звяканье ведер, хлюпанье мыльной воды и жужжание пылесосов.

— Входи, Рыжий. Это твоя рогатка?

— Да, сэр.

— Хорошая. Сам сделал?

— Да, сэр.

— Хорошо стреляет?

— Очень хорошо, сэр.

— Хочешь получить ее обратно?

— Да, сэр, спасибо.

— Пока не трогай. Я хочу убедиться, что ты человек, которому можно доверить рогатку.

Рыжий застенчиво улыбнулся.

— Почему миссис Джонсон ее у тебя отобрала?

— Нам не разрешают носить такие вещи в карманах формы, сэр. Миссис Джонсон застукала меня, когда я показывал ее другим ребятам, сэр, и конфистиковала.

— Конфисковала.

— Конфисковала, сэр.

— Понятно. Ты стрелял из нее в помещении, Джо?

— Нет, сэр.

— Гм-м. Это ведь ты тот умник, который разбил окно?

— Да, сэр. Но не из рогатки. То был йо-йо, сэр.

— Именно. Ты уверен, что никогда не стрелял из рогатки в помещении?

— Да, сэр, уверен, никогда, сэр.

— А почему тебе вообще пришло в голову принести ее на работу?

— Ну, сэр… — Рыжий переминался с ноги на ногу. — Я рассказал другим ребятам, как стрелял из нее в кота тети Эмили, и они захотели ее увидеть, сэр.

— Да ты опасный человек, Рыжий. От тебя никто не спасется. Коты, окна, незамужние тетушки… Все они твои жертвы, не так ли?

— Да, сэр. — Поняв, что это шутка, Джо радостно хихикнул.

— Как давно случилась эта утрата, Рыжий?

— Утрата, сэр? Вы имеете в виду тетушкиного кота?

— Нет, я имею в виду: как давно у тебя конфисковали рогатку.

— Чуть больше месяца назад, сэр.

— То есть в середине мая?

— Верно, сэр.

— И с тех пор ты ни разу не держал ее в руках?

— Нет, сэр.

— А у других мальчиков есть рогатки?

— Нет, сэр.

— А пращи или другое смертоносное оружие для метания камней?

— Нет, сэр, по крайней мере, здесь. У Тома Фэггота дома есть игрушечное духовое ружье, оно стреляет горохом.

— Меня интересуют камни, а не горох. А ты когда-нибудь стрелял из этой или какой-нибудь другой рогатки на крыше?

— На крыше конторы, сэр?

— Да.

— Нет, сэр.

— А кто-нибудь другой стрелял, не знаешь?

— Нет, сэр, никто.

— Ты абсолютно уверен?

— Насколько мне известно, никто, сэр.

— Тогда слушай, сынок: я знаю, что ты парень честный и никогда не доносишь на приятелей. Но ты уверен, что с этой рогаткой не было ничего такого, о чем ты знаешь, но не хочешь мне рассказать? Потому что, если было, я вполне пойму и объясню, почему тебе лучше мне об этом рассказать.

У Рыжего от недоумения расширились глаза.

— Ей-богу, сэр! — воскликнул он серьезно и искренне. — Я ничегошеньки не знаю ни о каких рогатках, кроме того, что миссис Джонсон забрала у меня вот эту и спрятала в свой стол. Вот вам крест, чтоб мне сдохнуть, сэр.

— Ну ладно. Что за книгу ты там читал?

Рыжий, привыкший к тому, что взрослые имеют обыкновение расспрашивать молодежь о самых разных не относящихся к делу вещах, которые по какой-то неведомой причине привлекли их внимание, ответил без запинки и удивления:

— «Загадку багряной звезды», сэр. Про Секстона Блейка; он — детектив, сэр. Классное чтение.

— Любишь детективные рассказы, Рыжий?

— О да, сэр. Я их кучу прочел. Когда-нибудь я тоже стану детективом, сэр. Мой старший брат служит в полиции.

— Вот как? Наверняка отличный парень. Ну так вот, первое, что должен усвоить детектив, это то, что следует держать язык за зубами. Ты это знаешь?

— Да, сэр.

— Если я кое-что сейчас тебе покажу, сумеешь сохранить это в тайне?

— Да, сэр.

— Отлично. Вот тебе десятка, беги к ближайшему аптекарю и раздобудь у него немного серого порошка и спринцовку.

— Какого порошка, сэр?

— Серого — то есть ртутного, аптекарь знает. И спринцовку, это резиновая груша с носиком.

— Да, сэр.

Рыжий понесся выполнять задание.

«Союзник, — подумал Бредон, — необходимый, но, боюсь, ненадежный».

Рыжий примчался назад в рекордно короткое время. Он почуял приключение. Мистер Бредон тем временем закрыл стеклянную вставку на двери плотной коричневой бумагой. Миссис Крамп это не удивило. Она привыкла к подобным вещам. Обычно это означало, что джентльмен вечером куда-то собирается и желает переодеть брюки, чтобы никто не видел.

— А теперь, — сказал мистер Бредон, закрыв дверь, — посмотрим, не расскажет ли нам твоя рогатка чего-нибудь о своих приключениях, имевших место после того, как ты последний раз держал ее в руках. — Он набрал в спринцовку серого порошка и посыпал им край стола. Потом сдул порошок, и на поверхности обнаружилась удивительная коллекция жирных отпечатков пальцев. Рыжий был в восторге.

— Ух ты! — почтительно сказал он. — Вы собираетесь проверить на отпечатки и рогатку, сэр?

— Собираюсь. Очень интересно, найдем ли мы на ней какие-нибудь отпечатки, а еще интересней, если не найдем никаких.

Рыжий восторженно вытаращенными глазами наблюдал за происходившим. Ручки рогатки были хорошо отполированы от долгого употребления и представляли собой идеальную поверхность для отпечатков, если бы они там были, но, хотя порошок покрыл каждые полдюйма их поверхности, результат оказался нулевым. Рыжий выглядел разочарованным.

— Так-так! — сказал Бредон. — Теперь выясним, что означает отсутствие отпечатков: что рогатке нечего сказать или что она не хочет говорить. Рыжий, возьми-ка ее в руку так, будто собираешься выстрелить.

Рыжий повиновался и сжал рукоятку грязной ручонкой.

— Теперь должны появиться отпечаток всей ладони вокруг рукоятки и отпечаток подушечки большого пальца на развилке. Посмотрим.

В действие снова вступила спринцовка, и на сей раз на рукоятке оказался внушительный набор отпечатков.

— Рыжий, — произнес мистер Бредон, — что ты как детектив скажешь на это?

— Миссис Джонсон, наверное, вытерла ее, сэр?

— Тебе это кажется правдоподобным, Рыжий?

— Нет, сэр.

— Тогда продолжай размышлять.

— Это мог сделать кто-то другой, сэр.

— А зачем кому-то другому это делать?

Рыжий понял, к чему клонит Бредон.

— Чтобы полиция не смогла его вычислить, сэр.

— Полиция?

— Ну, полиция, сэр, или… детектив, или кто-нибудь вроде вас, сэр.

— Безупречная дедукция, Рыжий. Можешь продолжить и сказать, зачем неизвестному мастеру стрельбы из рогатки все эти хлопоты?

— Нет, сэр.

— А ты подумай, пораскинь мозгами.

— Ну, сэр, не похоже, что он хотел ее украсть, — она ведь ничего не стоит.

— Правильно, но если он ее не крал, то создается впечатление, что позаимствовал на время. И кто мог это сделать?

— Не знаю, сэр. Миссис Джонсон держит стол запертым.

— Это мне известно. Ты не думаешь, что миссис Джонсон сама потихоньку тренируется в стрельбе из рогатки?

— О, нет, сэр. Женщины не умеют управляться с рогатками.

— Ты совершенно прав. Тогда представь: кто-то стащил ключи миссис Джонсон, взял рогатку, разбил окно или еще что-нибудь натворил и боялся, что его найдут.

— Но в конторе ничего не разбивали, во всяком случае, с тех пор как миссис Джонсон отняла у меня рогатку и до тех пор, пока я не разбил окно своим йо-йо. А если бы это был кто-то из мальчишек, то вряд ли он подумал бы об отпечатках пальцев.

— Как знать. Он мог играть в грабителей или еще во что-нибудь такое и стереть отпечатки, просто следуя правилам игры, понимаешь? А ты отдаешь себе отчет в том, что этой штуковиной можно легко убить человека, если попасть в нужное место?

— Убить? Неужели, сэр?

— Мне бы не хотелось проводить эксперимент. Кот твоей тетушки был убит?

— Да, сэр.

— А ведь у кота девять жизней, в то время как у человека — только одна. Можешь ли ты поручиться, сынок, что никто не шастал по конторе с этой рогаткой в тот день, когда мистер Дин свалился с лестницы?

Рыжий вспыхнул и тут же страшно побледнел, но явно только от волнения. Когда он открыл рот, чтобы ответить, голос у него был хриплым:

— Нет, сэр. Разрази меня гром, сэр, я ничего такого не видел. Вы же не думаете, что кто-то стрелял в мистера Дина из рогатки, сэр?

— Сыщики никогда не «думают», — назидательно ответил мистер Бредон. — Они собирают факты и делают выводы, прости господи! — Последние два слова он произнес шепотом в оправдание своего лукавства. — Ты не можешь вспомнить, кто стоял или проходил рядом, когда миссис Джонсон забирала у тебя рогатку и прятала ее в стол?

Рыжий задумался.

— Так сразу и не скажешь, сэр. Я поднимался по лестнице в диспетчерскую, когда она меня засекла. Она, видите ли, шла сзади, сэр, а у меня карман оттопыривался. Она меня отчитывала всю дорогу, а на верхней площадке отобрала рогатку и отослала меня обратно, вниз, к мистеру Орнби. Поэтому я не видел, как она ее прятала. Но кто-то из мальчиков мог видеть. И я, конечно, знал, что она в столе, потому что все конфистикованные вещи…

— Конфискованные.

— … да, сэр, конфискованные, она хранит там. Но я поспрашиваю у ребят.

— Только не говори им, почему ты спрашиваешь.

— Конечно, сэр. Ничего, если я скажу, что кто-то ее брал и порвал резинку?

— Нормально, если ты…

— Да, сэр, если я не забуду порвать резинку.

Мистер Бредон, который в тот день уже проткнул палец ножом для затачивания карандашей ради святой цели изобразить достоверность раны, ласково улыбнулся рыжему Джо.

— С таким человеком, как ты, приятно иметь дело, — сказал он. — Есть еще кое-что. Ты помнишь тот день, когда был убит мистер Дин? Где ты был в тот момент?

— Сидел на скамейке в диспетчерской, сэр. У меня алиби, — ухмыльнулся Джо.

— Разузнай для меня, если сможешь, у скольких еще людей есть алиби.

— Да, сэр.

— Боюсь, это нелегкая задача.

— Сделаю все, что смогу, сэр. Что-нибудь выясню, не волнуйтесь. Мне это легче сделать, чем вам, я же понимаю, сэр. Сэр, а вы?..

— Да?

— Вы из Скотленд-Ярда?

— Нет, я не из Скотленд-Ярда.

— О, простите, что спросил, сэр. Просто я подумал: если вы оттуда, то могли б, простите, замолвить словечко за моего брата.

— Это я могу сделать в любом случае, Рыжий.

— Спасибо, сэр.

— Тебе спасибо, — ответил мистер Бредон с любезностью, которой всегда отличался. — И помни: никому ни слова.

— Зуб даю, — заявил Рыжий, окончательно отбросив правильность речи, которой заботливая нация одарила его за счет налогоплательщиков. — Зуб даю, фиг кто из меня хоть слово вытянет, раз я поклялся держать рот на замке.

Он убежал. Миссис Крамп, мывшая пол в коридоре шваброй, удивилась, что он до сих пор болтается в офисе. Она окликнула его, получила дерзкий ответ и продолжила работу, качая головой. Спустя четверть часа из своего уединения появился мистер Бредон. Как она и ожидала, он был в смокинге и, на ее взгляд, казался настоящим джентльменом. Она любезно вызвала ему лифт. Как всегда вежливый, мистер Бредон приподнял цилиндр, прощаясь с ней.

В такси, которое везло его на юго-запад, Бредон снял очки, аккуратно расчесал волосы на косой пробор, вставил в глаз монокль и к тому времени, когда машина достигла площади Пикадилли, снова превратился в лорда Питера Уимзи. С рассеянным удивлением он посмотрел на мигающую световую рекламу, как неискушенный астроном-любитель, не ведающий, волей какого творца этим мелким созвездиям дано править ночным миром.

Той же ночью, а вернее, в первые часы следующего утра с главным инспектором случилось неприятное приключение. Оно его особенно огорчило, поскольку он ничем его не заслужил.

Он провел долгий скучный день в Скотленд-Ярде: никаких острых ощущений, никаких интересных раскрытий, необычных посетителей вроде лишившегося своих бриллиантов раджи или зловещего китайца — только чтение и подытоживание двадцати одного отчета о встречах с полицейскими осведомителями, пятисот тринадцати писем — откликов на переданное по радио сообщение в связи с поиском опасного преступника и двух десятков анонимных писем, вполне вероятно, написанных сумасшедшими. Кроме того, пришлось долго ждать телефонного звонка от инспектора, командированного в Эссекс для расследования необычных передвижений моторных лодок в устье реки Блэкуотер. Если бы подозрения подтвердились, понадобилось бы немедленно действовать, поэтому мистер Паркер счел правильным ждать на работе, а не ехать домой и ложиться спать, чтобы не пришлось снова вскакивать с постели в час ночи. Таким образом, он безропотно сидел у себя в кабинете, собирая информацию и составляя план действий на следующий день, когда зазвонил телефон. Паркер взглянул на часы: десять минут второго. Сообщение было кратким и разочаровывающим, поскольку докладывать было нечего: подозрительная лодка за время прилива не появилась, так что никаких действий предпринимать не пришлось. Главный инспектор Паркер мог отправляться домой и поспать несколько часов, остававшихся до утра.

Мистер Паркер пережил разочарование философски, как джентльмен из стихотворения Брауна, который затратил немало сил и средств, чтобы научиться играть на лютне только для того, чтобы суметь исполнить песню под ее аккомпанемент, если того захочет дама его сердца. Все оказалось пустой тратой времени, но ведь могло быть и по-другому. Такова уж его работа. Аккуратно сложив бумаги и заперев их в ящике стола, главный инспектор покинул здание, дошел до станции метро «Эмбанкмент», сел в поезд, доехал до Теобальдс-роуд и оттуда пешком добрался до Грейт-Ормонд-стрит.

Открыв входную дверь ключом, Паркер вошел внутрь. Это был тот же дом, в котором он в бытность свою холостяком снимал скромную квартирку, но, женившись, получил вдобавок к ней квартиру этажом выше и, по сути, стал обладателем семикомнатной двухэтажной квартиры, хотя не имел права перекрыть проход на лестницу дверью, поскольку, согласно предписанию противопожарной службы, жильцы нижних этажей должны были иметь доступ на крышу в случае пожара.

Когда он вошел, в общем для всех квартиросъемщиков вестибюле не горел свет. Он включил его и пошарил в застекленном спереди почтовом ящике с надписью «Квартира № 3 — Паркер». В нем оказались счет и рекламный листок, и мистер Паркер — совершенно правильно — решил, что его жена провела весь вечер дома, но слишком устала или ей было лень спуститься по лестнице, чтобы вынуть корреспонденцию, которую приносили в половине десятого. Он уже было повернулся, чтобы подняться к себе, но вспомнил, что в почтовом ящике квартиры номер четыре могли быть письма для Уимзи, присланные на фамилию Бредон. Как правило, этот ящик не использовался, но, приступив к работе под прикрытием в агентстве Пима, зять отдал ему ключ от этого ящика и сам прикрепил к нему написанный от руки листок с фамилией «Бредон» — для почтальона.

В ящике Бредона лежало одно письмо — того сорта, который романисты называют «изящным посланием»: в нежно-лиловом конверте с золотой каймой, подписанном витиеватым женским почерком. Паркер вынул его, намереваясь вложить в пакет с запиской, которую собирался оставить для Уимзи утром, сунул в карман и стал подниматься по лестнице. Дойдя до второго этажа, он погасил свет в нижнем вестибюле выключателем, управлявшим освещением лестницы, и поднялся на третий, где располагалась квартира номер три, состоявшая из гостиной, столовой и кухни. Здесь он замешкался перед дверью, но решил — на свое несчастье, — что не хочет есть, поэтому выключил свет на нижнем этаже и повернул выключатель, чтобы осветить верхний. Ничего не произошло. Паркер застонал, но не удивился. Освещение лестницы было заботой хозяина дома, который имел скаредную привычку вкручивать дешевые лампочки и не менять их, пока не перегорят. Этим он вызывал возмущение жильцов, при том что терял на оплате электричества больше, чем выгадывал на дешевых лампочках, но такой уж он был человек. Лестницу Паркер знал так же хорошо, как причуды квартирного хозяина, поэтому продолжил подъем в темноте, не позаботившись зажечь спичку.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, что — то ли этот небольшой инцидент, подсознательно настороживший его как профессионала, то ли легкое движение воздуха, которое он уловил, — послужило предупреждением, но, уже держа ключ в руке, чтобы вставить его в замочную скважину, он вдруг инстинктивно отшатнулся вправо, и в этот момент на него с убийственной силой обрушился удар, пришедшийся на левое плечо. Он услышал, как треснула ключица, и стремительно развернулся, готовый вступить в схватку с прячущимся в темноте злодеем, но все же успел подумать: «Если бы я не отшатнулся, мой котелок смягчил бы удар и спас мне ключицу». Правой рукой он нащупал горло нападавшего, однако оно было защищено толстым шарфом и поднятым воротником. Паркер постарался просунуть пальцы правой руки под это препятствие, одновременно полуобездвиженной левой отражая обрушившийся на него новый удар. Потом услышал, как нападавший, задыхаясь, выругался, и, не успев ослабить хватку, повалился вперед, во внезапно образовавшуюся пустоту, одновременно получив в живот коленом жесточайший удар, от которого из него словно дух вышибло. Он зашатался, а кулак противника врéзался ему в челюсть. Перед тем как потерять сознание и упасть, ударившись головой об пол, Паркер подумал, что у противника наверняка есть оружие, и потерял надежду.

Вероятно, то, что он был сбит с ног, спасло ему жизнь. Звук падающего тела разбудил леди Мэри. Секунду-другую она лежала, не понимая, что случилось, потом в голове у нее мелькнула мысль о детях, спавших в соседней комнате. Она включила свет, одновременно громко спросив, все ли у них в порядке. Не получив ответа, набросила халат и побежала в детскую. Дети мирно спали. Леди Мэри постояла в недоумении: уж не приснилось ли ей все это? Но тут до нее донесся звук шагов человека, стремительно сбегавшего вниз по лестнице. Влетев в спальню, она схватила револьвер, всегда лежавший заряженным в ящике туалетного столика, и распахнула дверь на лестничную площадку. В свете, лившемся из квартиры, она увидела скрюченное тело мужа и, оцепенев от этого жуткого зрелища, услышала, как внизу громко хлопнула входная дверь.

Это случилось в пятницу на той неделе, когда все агентство Пима снизу доверху сотрясли бурные события, связанные со скандалом вокруг «Нутракса», превратившие мирное учреждение в военный лагерь и чуть не сорвавшие крикетный матч против «Бразерхуд лимитед».

Спусковой пружиной заварухи послужил трудолюбивый и страдающий расстройством пищеварения мистер Копли. Как большинство зачинателей распрей, он действовал из лучших побуждений, и, оборачиваясь назад и беспристрастно глядя на тот катаклизм с безопасной дистанции времени, трудно представить себе, чтó он мог сделать, кроме того, что сделал. Но мистер Инглби заметил тогда: «Вопрос не в том, что сделал Копли, а в том, как он это сделал». В пылу яростной баталии, когда страсти сильных мужчин накаляются до предела, легко принимаются неверные решения.

А началось все вот с чего. В четверг вечером, в четверть седьмого, в офисе уже не было никого, кроме уборщиц и мистера Копли, по исключительному случаю оставшегося поработать сверхурочно над экстренной серией рекламы желейного мармелада «Джамбори». Работа шла хорошо, он рассчитывал закончить ее к половине седьмого и благополучно успеть домой к ужину в половине восьмого, когда в диспетчерской настойчиво зазвонил телефон.

— Черт возьми! — сказал мистер Копли, раздраженный назойливым трезвоном. — Неужели не ясно, что рабочий день окончен? Или они считают, что мы должны вкалывать и по ночам?

Он продолжал трудиться над рекламой, надеясь, что звонки прекратятся. В конце концов так и случилось, но он услышал пронзительный голос миссис Крамп, сообщавшей звонившему, что в офисе никого нет. Мистер Копли принял мятно-содовую таблетку. В голове у него гладко складывалась фраза: «Оригинальный вкус свежих фруктов из домашнего сада — абрикосов, поспевших под солнцем в старом, обнесенном стеной саду…»

— Простите, сэр. — Миссис Крамп, неслышно подойдя в своих войлочных тапочках, виновато просунула голову в дверь.

— Ну, что там еще? — спросил мистер Копли.

— Ох, извините, сэр, там звонят из «Морнинг стар», говорят, что это очень срочно, спрашивают мистера Толбоя. Я сказала, что все уже ушли, но они утверждают, что это очень важно, сэр, поэтому я подумала, что лучше позвать вас.

— Что им нужно?

— Что-то насчет завтрашнего утреннего выпуска, сэр, что-то там не так, и они спрашивают, оставить ли все как есть или мы можем прислать им что-нибудь другое, сэр.

— Ну ладно, — сдаваясь, сказал мистер Копли, — наверное, лучше мне действительно подойти.

— Не знаю, правильно ли я сделала, — не умолкала миссис Крамп, семеня за ним, — но я подумала, что, раз в офисе еще остался один джентльмен, то лучше поставить его в известность, потому что вдруг это действительно важно…

— Все правильно, миссис Крамп, все правильно, — успокоил ее мистер Копли. — Я разберусь.

Со знающим видом он подошел к телефону и взял трубку.

— Алло! — раздраженно произнес он. — Агентство Пима. В чем дело?

— О! — радостно воскликнул голос на другом конце провода. — Это мистер Толбой?

— Нет. Он ушел домой. Все ушли. Вам бы следовало посмотреть на часы. А в чем, собственно, дело?

— Видите ли, — сказал голос, — это касается модуля рекламы «Нутракса» для завтрашней главной полосы.

— И что с ним? Вы что, не получили его?

(«Как это похоже на Толбоя, — подумал мистер Копли. — Никакой организованности. Этой молодежи нельзя доверять».)

— Да нет, получили, — неуверенно произнес голос, — но мистер Уикс говорит, что мы не можем его поставить в номер. Видите ли…

— Не можете поставить?

— Не можем. Понимаете, мистер…

— Копли, моя фамилия Копли. Ваш вопрос не по моему отделу. Я совершенно не в курсе. Что там с этим модулем?

— Если бы он был у вас перед глазами, вы бы увидели, чтó я имею в виду. Понимаете, заголовок…

— Нет, не понимаю, — раздраженно отрезал мистер Копли. — Я же сказал: это — не по моему отделу, я этого текста в глаза не видел.

— Вот как! — неуместно бодро воскликнул голос. — Тогда я вам его прочту: «Не слишком ли вы себя изнуряете?» Мистер Уикс считает, что в сочетании с рисунком он может вызвать нежелательное толкование. Если бы реклама была у вас перед глазами, вы бы сами увидели.

— Понятно, — задумчиво протянул мистер Копли. Пятнадцатилетний профессиональный опыт подсказывал ему, что это беда. Спорить бессмысленно. Если в «Морнинг стар» вбили себе в голову, что в рекламе содержится какая-то скрытая двусмысленность, они не станут ее печатать, хоть бы небеса обрушились им на голову. Может, кое-кому было бы и поделом. Но подобного рода оплошности снижают престиж продукции, а ответственность несет агентство. Мистер Копли вовсе не хотел видеть, как экземпляры «Морнинг стар» продают по полкроны на фондовой бирже на радость любителям порнографии.

Несмотря на возникшую тревогу, он, наподобие Иеремии, видящего, как сбываются его пророчества, ощутил внутреннее ликование. Он всегда говорил, что молодое поколение авторов рекламных текстов никуда не годится. Среди них слишком много новомодных университетских выпускников. Пустоголовых. Ничего не смыслящих в бизнесе. Не имеющих идей. Но он-то сам был человеком опытным и тут же перенес военные действия на территорию противника.

— Вам следовало сообщить об этом раньше, — жестко заявил он. — Смешно звонить в четверть седьмого, когда рабочий день уже окончен. Как вы полагаете, мы можем сейчас что-то сделать?

— Это не наша вина, — радостно сообщил голос. — Нам доставили модуль всего десять минут назад. Мы всегда просим мистера Толбоя присылать материалы пораньше, чтобы избежать подобных ситуаций.

Пророчества мистера Копли находили все новые и новые подтверждения. Всеобщая расхлябанность — вот что это такое. Мистер Толбой удалился ровно в пять тридцать, не задержавшись ни на минуту. Мистер Копли видел, как он уходил. Им всем только бы смыться пораньше. Толбой не должен уходить, не получив из газеты подтверждения, что все материалы получены и все в порядке. Если посыльный не доставил пакет в «Морнинг стар» до пяти минут седьмого, это значит, что он либо вышел слишком поздно, либо задержался где-то по дороге. Тоже плохая организация работы. У этой Джонсон — никакого контроля, никакой дисциплины. До войны женщин в рекламные агентства вообще не брали, и не было таких глупых проколов.

Тем не менее что-то нужно было делать.

— Очень неприятно, — сказал мистер Копли. — Что ж, я попробую с кем-нибудь связаться. Когда крайний срок замены материала?

— Он должен быть у нас к семи, — ответил голос тоном, не допускающим возражений. — Собственно, шрифтолитейный цех ждет только ваш модуль, только его не хватает. Но я поговорил с мистером Уилксом, он дает вам время до семи.

— Я перезвоню, — сказал мистер Копли и повесил трубку.

Мысленно он перебрал всех, кто способен был помочь в разрешении ситуации. Мистер Толбой, руководитель группы; мистер Уэддерберн, секретарь группы; мистер Армстронг, ответственный за текстовую рекламу; автор текста, кем бы он ни был, и на самый крайний случай — мистер Пим. Момент был в высшей степени неподходящий. Мистер Толбой жил в Кройдоне и, скорее всего, все еще тащился в переполненном поезде; мистер Уэддерберн… Копли понятия не имел, где именно тот жил, но наверняка в каком-нибудь еще более отдаленном пригороде. Мистер Армстронг проживал в Хэмпстеде, его номера не было в телефонной книге, но наверняка он имелся на стойке у дежурного, так что оставалась надежда дозвониться до него. Мистер Копли поспешил вниз, нашел номер в списке и позвонил. С третьей попытки ему удалось соединиться с домом мистера Армстронга, но домоправительница ответила, что мистера Армстронга нет. Она не знала, где он и когда вернется. Что-нибудь ему передать? Мистер Копли ответил, что в этом уже не будет необходимости, и отключился. Половина седьмого.

Он снова заглянул в список номеров. Личного номера мистера Уэддерберна там не нашлось, да и вряд ли тот был дома. Телефон мистера Толбоя в списке значился. Без особой надежды мистер Копли набрал кройдонский номер, но, как и ожидал, ему ответили, что мистер Толбой еще не вернулся с работы. С замиранием сердца мистер Копли позвонил домой мистеру Пиму. Тот, как выяснилось, только что ушел. Куда? Это очень срочно! Мистер и миссис Пим отправились на ужин во «Фраскати» с мистером Армстронгом. Это звучало немного более обнадеживающе. Мистер Копли позвонил во «Фраскати». О да, мистер Пим заказал столик на семь тридцать, но еще не приехал. Что-нибудь передать ему, когда он появится? Мистер Копли оставил сообщение с просьбой, чтобы мистер Пим или мистер Армстронг позвонили на работу, если можно, до семи часов, но был почти уверен, что из этого ничего не выйдет. Нет сомнений, что эти вечно неуловимые начальники перед ужином отправились куда-нибудь на коктейли. Он взглянул на часы. Шесть сорок пять. В этот момент снова зазвонил телефон.

Предчувствие не обмануло мистера Копли: звонили из «Морнинг стар» — им не терпелось получить распоряжения.

— Я ни с кем не могу связаться, — объяснил мистер Копли.

— Ну, и что нам делать? Просто оставить на полосе пустое место?

Если вы видите в газете пустое место с подписью «Здесь должна была находиться реклама такой-то фирмы», это мало что значит для вас, но для тех, кто хоть немного разбирается в работе рекламных агентств, в этих словах заключен безоговорочно позорный смысл, они свидетельствуют об их некомпетентности и провале. Копирайтеры такого-то агентства не справились со своей работой, и никакого оправдания им нет. Такое никогда не должно случаться.

Сердито подумав, что, останься место на газетной полосе пустым, это послужило бы хорошим уроком всей здешней своре бездельников и недоумков, мистер Копли тут же поспешно отбросил эту мысль.

— Нет-нет! Ни в коем случае, — сказал он своему телефонному собеседнику. — Не вешайте трубку, пожалуйста, я посмотрю, что можно сделать.

Продолжая говорить, он начал действовать, поскольку первым и едва ли не единственным правилом деловой этики было: фирма превыше всего.

Мистер Копли бросился по коридору в комнату мистера Толбоя, располагавшуюся на том же этаже, что и диспетчерская с отделом текстовой рекламы, в дальнем конце, у железной лестницы. Минуту спустя он уже шарил по ящикам стола мистера Толбоя, и поиски увенчались успехом: у него в руках оказался пробный оттиск злосчастной рекламы «Нутракса». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что сомнения мистера Уикса обоснованны. Безобидные в отдельности, вместе текст и рисунок производили убийственное впечатление. Не тратя времени на размышления о том, как такой явный ляп проскочил мимо зорких глаз всех начальников, мистер Копли сел за стол и вооружился карандашом. С рисунком ничего уже поделать было нельзя, задача мистера Копли состояла в том, чтобы найти новый заголовок, который подошел бы к рисунку, сохранив то же количество знаков.

Он лихорадочно набрасывал варианты и зачеркивал их. «Работа и тревоги истощают нервную систему» — это подходило, но превышало нужное число букв. К тому же звучало скучно, не говоря уж о том, что не вполне соответствовало истине. Не работа, а переутомление от работы — вот о чем шла речь в рекламе. «Перегрузки на работе?» — гораздо лучше, но слишком коротко. Заголовок был сверстан в три строки (слишком много, мысленно отметил мистер Копли, для рекламы такого формата) и располагался так:

Он лихорадочно водил карандашом, стараясь выгадать букву здесь, букву там. «Нервная система»? «Нервная стабильность»? «Нервная энергия»? Минуты летели стремительно. Вот! Если так:

Не блестяще, но тональность безупречно верная, и текст укладывается в формат. Бросившись было назад к телефону в диспетчерской, он вспомнил, что аппарат на столе мистера Толбоя, должно быть, тоже еще подключен к коммутатору. Он снял трубку; обнадеживающий гудок подтвердил его догадку, и он поспешно затараторил:

— Вы еще здесь?

— Да.

— Тогда слушайте. Можете убрать заголовок и набрать заново шрифтом гоуди-болд?

— Да-а… Да, можем, если вы продиктуете прямо сейчас.

— Диктую.

— Порядок! Давайте!

— Начинайте с того же места, где начинается сейчас. Первая строка заглавными буквами, тем же кеглем как строка «вы себя». Правильно. Будет так: «ПЕРЕ-ГРУЗКИ &» — с дефисом в слове «пере-грузки» и амперсандом[39]. Поняли?

— Да.

— Следующая строка. Кегль тот же. Строку втяните на один знак — «пере-тряски», с дефисом, в конце — тире. Поняли?

— Да.

— Теперь третья строка. Гоуди, двадцать четыре пункта. Начинайте с выносом на два знака: «истощают нервы!», восклицательный знак в конце. Поняли?

— Да. Я повторю. Первая строка заглавными буквами, тем же кеглем, как строка «вы себя»: «ПЕРЕ-ГРУЗКИ &» — с дефисом в слове «пере-грузки» и амперсандом. Следующая строка. Кегль тот же. Строку втягиваем на один знак — «ПЕРЕ-ТРЯСКИ», с дефисом, в конце — тире. Третья строка. Гоуди двадцать четыре пункта. Начинаем с выносом на два знака: «истощают нервы!», восклицательный знак в конце. Все так?

— Все правильно. Очень вам благодарен.

— Не за что. Это мы вам благодарны. Простите, что доставили столько хлопот. До свиданья.

— До свиданья.

Мистер Копли откинулся на спинку стула и вытер испарину со лба. Дело сделано. Фирма спасена. Людей и за меньшее награждали. Когда случился аврал, когда все эти самонадеянные выскочки покинули свои посты, все вынес на своих плечах он, мистер Копли, старомодный квалифицированный работник, на которого агентство Пима всегда может положиться. Человек, не боящийся ответственности. Человек, душой и телом преданный работе. А предположим, и он сорвался бы домой ровно в половине шестого, как Толбой, не заботясь о том, выполнена работа или нет. Что бы случилось? Агентство оказалось бы в весьма затруднительном положении. Надо будет рассказать об этом утром. Мистер Копли надеялся, что это всем послужит уроком.

Он опустил выдвижную крышку на стол мистера Толбоя, где были безобразно разбросаны лотки для документов и неряшливые стопки бумаг, которые тот, уходя с работы, обычно просто закрывал крышкой, и в этот момент получил свежее доказательство безалаберности хозяина стола. Из какого-то таинственного закутка выпало заказное письмо; конверт шлепнулся прямо на пол.

Мистер Копли наклонился и поднял его. Письмо было подписано печатными буквами и адресовано мистеру Дж. Толбою, эсквайру, на его кройдонский адрес. Конверт был вскрыт. Приподняв клапан, мистер Копли заглянул в него и увидел, что там нет ничего, кроме толстой пачки зеленых банкнот. Под воздействием естественного импульса мистер Копли вынул купюры и бегло пересчитал их; к его изумлению и возмущению, их оказалось не менее пятидесяти.

Если было что-то, что бесило мистера Копли больше всего другого, так это Бездумная и Бесчестная (долгие годы, проведенные в рекламном бизнесе, сыграли с ним забавную шутку, приучив думать с заглавных букв) Привычка Расставлять на Пути Людей Искусительные Ловушки. Он держал в руках колоссальную сумму в пятьдесят фунтов, брошенную столь небрежно, что она непременно выпала бы на пол при простом открытии крышки стола, где ее могли найти миссис Крамп и ее уборщицы. Безусловно, все они были безупречно честными людьми, но в нынешние Трудные Времена едва ли можно было бы упрекнуть женщину-работницу, если бы она поддалась искушению. Хуже того, допустим, ценный конверт был бы разорван и выметен. Предположим, он попал бы в корзину для мусора, а оттуда — в мусорный мешок и далее на бумагопереработку или, хуже того, в мусоросжигательную печь. Какая-нибудь невинная уборщица могла быть Ложно Обвинена и до конца жизни не избавилась бы от Позорного Клейма. Со стороны мистера Толбоя это было недопустимо. Поистине Безнравственно.

Конечно, мистер Копли точно представлял себе, что случилось. Мистер Толбой получил эту крупную сумму (от кого? никакого сопроводительного письма в конверте не имелось, но до этого мистеру Копли не было дела; вероятно, это был выигрыш, полученный на собачьих бегах или что-нибудь столь же непотребное) и принес ее на работу, намереваясь положить в банк «Метрополитен энд Каунтиз», что на углу Саутгемптон-роу, где хранили свои сбережения большинство сотрудников. По некой причине он не успел отнести туда деньги до закрытия и вместо того, чтобы положить конверт в карман, сунул его в стол, а в половине шестого рванул домой в своей суматошной манере, позабыв о нем. И даже если бы он позднее вспомнил о деньгах, то, скорее всего, решил бы, что «с ними все будет в порядке», возмущенно думал мистер Копли. Нет, надо все-таки его проучить.

И он его проучит: припрячет деньги в надежном месте, а утром сделает мистеру Толбою внушение.

Он немного замешкался, размышляя, как лучше все провернуть. Если взять деньги с собой, есть вероятность, что по дороге домой у него обчистят карманы, это будет неприятно и обойдется ему дорого. Лучше унести их к себе в кабинет и запереть в нижнем ящике собственного стола. Мистер Копли поздравил себя с разумной дальновидностью, побудившей его в свое время заказать хороший замóк.

Таким образом, он отнес конверт к себе, спрятал его в ящик, под стопку конфиденциальных бумаг, содержавших разработки будущих рекламных кампаний консервированных продуктов и джемов, привел в порядок стол, запер его, положил ключи в карман, взял пальто, шляпу и отбыл с сознанием выполненного долга, не забыв, проходя мимо диспетчерской, проверить, лежит ли трубка на рычаге.

Выйдя из здания, он перешел на другую сторону улицы и повернул на юг, к трамвайной остановке на Теобальд-роуд. Но перед тем оглянулся и увидел мистера Толбоя, который шел со стороны Кингсуэй по противоположному тротуару. Поравнявшись со входом в агентство, он исчез внутри.

«Ага, — отметил про себя мистер Копли, — вспомнил в конце концов про деньги».

В этот момент он, наверное, испытал укор совести. Чувство дружеского милосердия, как можно себе представить, могло побудить его, лавируя между машинами, вернуться в агентство, сесть в лифт, подняться на верхний этаж, разыскать озабоченного мистера Толбоя и сказать ему: «Послушайте, старина, я нашел у вас заказное письмо, валявшееся без присмотра, и спрятал его. Кстати, насчет модуля рекламы «Нутракса»…» Но он этого не сделал.

В оправдание ему вспомним, что он уже упустил шанс вернуться домой к вечерней трапезе ранее половины девятого, а ведь он страдал расстройством пищеварения и должен был есть строго по часам, а также что у него выдался длинный рабочий день, завершившийся вредной для его здоровья встряской по вине ленивого мистера Толбоя.

«Нет уж, пусть помучается, — мрачно решил мистер Копли. — Будет ему наука».

Сев в трамвай, он отправился в утомительный путь к своему отдаленному северному пригороду. Пока трамвай трясло и мотало, он предвкушал, как на следующий день утрет нос мистеру Толбою и заслужит похвалу от начальства.

Но был фактор, который мистер Копли, погруженный в свои победные упования, упустил из виду, а именно: чтобы сполна насладиться своим coup de théâtre[40], ему необходимо было объявиться на службе раньше мистера Толбоя. В его мечтах это представлялось само собой разумеющимся, поскольку он всегда был человеком пунктуальным, а мистер Толбой — склонным проявлять пунктуальность только относительно ухода с работы, но никак не прихода на нее. Идея мистера Копли состояла в следующем: после того как в девять часов он представит мистеру Армстронгу свой исполненный достоинства доклад, в ходе которого мистер Толбой будет вызван на ковер и строго отчитан, он, мистер Копли, отведет провинившегося руководителя группы в сторонку, прочтет ему небольшую лекцию о необходимости соблюдать порядок и думать о других и с отеческим предостережением вручит его пятьдесят фунтов. Тем временем мистер Армстронг сообщит об инциденте с «Нутраксом» остальным начальникам, которые поздравят себя с тем, что имеют такого надежного, опытного и преданного сотрудника. Эти мысли сами собой слагались в голове мистера Копли в слоган: «В любой беде положись на Копли!»

Но все обернулось по-другому. Позднее возвращение мистера Копли домой в четверг вечером вызвало семейную бурю, продолжавшую бушевать до глубокой ночи и отзывавшуюся глухими раскатами грома еще и на следующее утро.

— Ну конечно, — ехидно говорила миссис Копли, — пока ты обзванивал всех этих людей, тебе и в голову не пришло позвонить собственной жене. Естественно, я же не в счет. Тебе плевать на то, что я тут воображала себе всяческие ужасы. Так что уж не обессудь, если цыпленок окажется пережаренным, картошка разваренной, а у тебя будут колики.

Цыпленок действительно был зажарен дочерна, картошка действительно расползлась, и в результате у мистера Копли действительно случился острый кишечный приступ, который его жене пришлось снимать с помощью мятно-содовых таблеток, висмута и бутылок с горячей водой, сопровождая каждое свое действие откровенным высказыванием того, что она о нем думает. Только около шести часов утра страдалец забылся тяжелым, отнюдь не освежающим сном, от которого был пробужден без четверти восемь окриком миссис Копли:

— Фредерик, если ты собираешься сегодня на работу, то лучше бы тебе уже вставать. А если не собираешься, то мог бы поставить меня об этом в известность, я бы сообщила в контору. Я уже три раза тебя будила, и завтрак на столе стынет.

Мистер Копли, ощущавший отвратительную головную боль над правым глазом и мерзкий привкус во рту, с радостью уполномочил бы жену позвонить в агентство, с радостью перевернулся бы на другой бок, погребя свои недуги во сне, но воспоминание о происшествии с рекламой «Нутракса» и пятидесяти фунтах, вывалившихся на него из стола мистера Толбоя, нахлынули на него и заставили выбраться из постели. В свете утра, сквозь плясавшие перед глазами черные пятна, перспектива запланированного триумфа в значительной степени утратила свой блеск. Тем не менее он не мог обойтись простым объяснением случившегося по телефону. Все должно было произойти в его присутствии.

Поспешно бреясь дрожащими руками, он порезался, никак не мог остановить кровь и испачкал рубашку. Сорвав ее с себя, крикнул, чтобы жена принесла чистую. Миссис Копли принесла — не удержавшись, однако, от реприманда, словно свежая рубашка в пятничное утро могла подорвать весь семейный бюджет. В десять минут девятого мистер Копли спустился к завтраку, который не мог есть, его щеку нелепо украшал комок ваты, в ушах стоял гул от мигрени и супружеских упреков.

На поезд в восемь пятнадцать он уже не успевал, пришлось, к его великому сожалению, ехать на том, который отходил в восемь двадцать пять.

Без четверти девять его состав на двадцать минут застрял перед вокзалом Кингс-кросс из-за аварии с товарным поездом.

Лишь в половине десятого мистер Копли тоскливо притащился в агентство, жалея о том, что вообще родился на свет.

Как только он вошел в вестибюль, дежурный регистратор приветствовал его сообщением, что мистер Армстронг желает немедленно его видеть. Сердито расписавшись в книге приходов далеко под красной чертой, отделявшей опоздавших от пришедших вовремя, он кивнул, от чего резкая боль пронзила ему голову. Поднимаясь по лестнице, он встретил мисс Партон, которая радостно воскликнула:

— О, вот и вы, мистер Копли! А мы уж думали, что вы заблудились. Вас ищет мистер Армстронг.

— Уже иду, — раздраженно ответил мистер Копли.

Зайдя к себе в кабинет, он снял пальто, размышляя: поможет ли таблетка фенацетина снять боль или только вызовет тошноту? В дверь постучал Рыжий Джо.

— Сэр, мистер Армстронг интересуется, не можете ли вы уделить ему минуту своего времени.

— Иду, иду, — ответил мистер Копли и, выйдя в коридор, чуть не упал в объятия мистера Инглби.

— Привет! — сказал последний. — Вас ищут, Копли! Мы уже собирались посылать за вами городского глашатая. Лучше бы вам поторопиться к Армстронгу. Толбой жаждет вашей крови.

— Хорошо, — процедил Копли сквозь зубы.

Отодвинув мистера Инглби в сторону, он зашагал по коридору, но в дверях своего кабинета маячил еще и мистер Бредон, вооруженный дебильной улыбочкой и «музыкальным инструментом» из расчески, обернутой папиросной бумагой.

— А вот шествует герой-победитель! — провозгласил он, сопроводив приветствие бравурным звуком своего «инструмента».

— Фигляр! — огрызнулся мистер Копли и, к своему ужасу, увидел, как мистер Бредон прошелся колесом по коридору, сделав три полных оборота и остановившись прямо напротив двери мистера Армстронга, но вне поля его зрения.

Мистер Копли постучал в стеклянную панель двери, через которую можно было видеть мистера Армстронга, сидевшего за своим столом, мистера Толбоя, стоявшего перед ним и кипевшего возмущением, и в дальнем конце комнаты — мистера Хэнкина с его обычным нерешительным видом. Подняв голову, мистер Армстронг кивком разрешил мистеру Копли войти.

— А! — воскликнул он. — Вот и тот, кто нам нужен. Что-то вы сегодня припозднились, мистер Копли.

Мистер Копли объяснил, что на железной дороге случилась авария.

— Надо что-то делать с этими авариями на железной дороге, — заметил мистер Арсмтронг. — Когда бы по ней ни ехали сотрудники агентства Пима, поезда обязательно ломаются. Придется написать жалобу начальнику по эксплуатации. Ха-ха!

Мистер Копли понял, что начальник пребывает в одном из своих утомительно-легкомысленных настроений, и ничего не ответил.

— Итак, мистер Копли, — сказал мистер Армстронг, — что же там произошло с рекламой «Нутракса»? Мы только что получили взволнованную телеграмму от мистера Джоллопа. Я не могу связаться с этим сотрудником «Морнинг стар» — как там его?

— Уикс, — подсказал мистер Толбой.

— Уикс, какое забавное имя! Но, насколько мне известно — вернее, насколько известно от кого-то мистеру Толбою, — вы вчера вечером изменили заголовок рекламы. Не сомневаюсь, что у вас есть тому убедительное объяснение, но я хотел бы знать, что сказать мистеру Джоллопу.

Мистер Копли взял себя в руки и приступил к изложению экстраординарных событий предыдущего вечера. Он чувствовал, что выглядит не лучшим образом, краем глаза видя клочок ваты, нелепо приставший к его щеке. С особой язвительностью он подчеркнул чрезвычайно неудачное сочетание изначального заголовка с картинкой в рекламе.

Мистер Армстронг разразился громким смехом.

— О господи! — воскликнул он. — Тут они нас подловили. Толбой! Хо-хо-хо! Кто сочинил этот заголовок? Надо рассказать мистеру Пиму. И почему вы не заметили эту оплошность, Толбой?

— Мне ничего такого и в голову не пришло, — ответил мистер Толбой, побагровев лицом.

Мистер Армстронг снова расхохотался.

— Думаю, заголовок написал мистер Инглби, — добавил Толбой.

— Инглби! Уж он-то как мог?! — Веселью мистера Армстронга не было предела. Он нажал на кнопку звонка у себя на столе. — Мисс Партон, попросите мистера Инглби зайти ко мне.

Мистер Инглби явился, как всегда невозмутимый и дерзкий. Задыхаясь от смеха, мистер Армстронг швырнул ему пробный оттиск рекламы с таким грубо откровенным комментарием, что мистер Копли покраснел.

Мистер Инглби, ничуть не смутившись, ответил на него еще более неприличным замечанием, так что мисс Партон, замешкавшись над страницей своего блокнота, нервно хихикнула.

— Видите ли, сэр, — сказал Инглби, — это не моя вина. Изначально мой текст должен был сопровождать очень милый рисунок джентльмена, изнемогшего под тяжестью деловых забот. А если простофилям из художественного отдела взбрело в голову снабдить мой изысканный текст изображением (обозначение мужчины) и (обозначение женщины), которые выглядят так, будто только что бурно провели ночь, то я за это ответственности не несу.

— Ха-ха! — сказал мистер Армстронг. — Это все Барроу. Не думаю, что Барроу…

Конец фразы прозвучал более комплиментарно по отношению к целомудрию начальника художественного отдела, нежели к его мужским достоинствам. Неожиданно и мистер Хэнкин взорвался громким смехом.

— Мистер Барроу имеет склонность отвергать все предложения, выдвинутые отделом текстовой рекламы, — вставил мистер Копли. — Я далек от того, чтобы предположить, что дело в межотдельской ревности, но факт есть факт…

Однако мистер Армстронг продолжал веселиться и не обратил внимания на его слова. Под аплодисменты он продекламировал рискованный лимерик, после чего, немного успокоившись, сказал:

— Все в порядке, мистер Копли. Вы все сделали правильно, и я все объясню мистеру Джоллопу. Его удар хватит.

— Он удивится, что вы это проморгали, — заметил мистер Хэнкин.

— Возможно, — любезно согласился мистер Армстронг. — Мимо меня нечасто проходит что-либо неприличное. Вероятно, в тот день я был не в форме. Как и вы, мистер Толбой. О господи! Что скажет по этому поводу мистер Пим? Интересно будет увидеть выражение его лица. Наверняка пригрозит уволить весь отдел. Скорее бы это все закончилось.

— Это могло принять серьезный оборот, — снова вставил мистер Копли.

— Разумеется. Я рад, что в «Морнинг стар» это пресекли. Ну ладно. Будем считать инцидент исчерпанным. Мистер Хэнкин, что там насчет газетной полосы для «Сопо»?..

— Надеюсь, — заметил мистер Копли, — вы довольны тем, как я вышел из положения? Времени было в обрез…

— Все отлично, все отлично, — перебил его мистер Армстронг. — Я вам весьма признателен. А кстати, вы могли бы кого-нибудь и предупредить, а то я все утро пребывал в неведении.

Мистер Копли красочно описал, сколько бесплодных усилий он предпринял, чтобы связаться с мистером Пимом, мистером Армстронгом, мистером Толбоем и мистером Уэддерберном.

— Да-да, понимаю, — сказал мистер Армстронг. — Но почему вы не позвонили мистеру Хэнкину?

— К шести я всегда бываю дома, — подхватил мистер Хэнкин, — и очень редко куда-нибудь отлучаюсь. А если отлучаюсь, то непременно оставляю указания, где меня искать. (Это был выпад против мистера Армстронга.)

Смятение обуяло мистера Копли. Он совершенно забыл про мистера Хэнкина, а ведь хорошо знал, что мистер Хэнкин, при всей мягкости его манер, очень чувствителен к малейшим проявлениям даже намека на недостаток уважения.

— Да, разумеется, — замямлил Копли. — Конечно, я мог это сделать. Но «Нутракс» — ваш клиент, мистер Армстронг, поэтому… я подумал… мне и в голову не пришло, что мистер Хэнкин…

Это была еще одна серьезная тактическая ошибка. Прежде всего она противоречила великому Принципу Пима: каждый сотрудник отдела текстовой рекламы должен быть готов в любое время подхватить и продолжить любую работу, если потребуется. А во‐вторых, предполагала, будто мистер Хэнкин был менее разносторонним сотрудником, чем даже Копли.

— «Нутракс», — проговорил мистер Хэнкин в своей изощренной манере, — разумеется, не относится к моим любимым заказчикам, но в случае необходимости я справляюсь с ними без труда. — Это был еще один выпад в сторону мистера Армстронга, у которого случались «капризные» периоды, когда он передавал всех своих клиентов мистеру Хэнкину, ссылаясь на нервное истощение. — Думаю, масштаб моих возможностей не слишком уступает масштабу возможностей младшего копирайтера.

— Ну-ну, — сказал мистер Армстронг, предвидя, что мистер Хэнкин близок к тому, чтобы сказать нечто нежелательное и дать нагоняй сотруднику одного отдела в присутствии сотрудников другого. — Слава богу, обошлось без особых последствий, и вы сделали все что могли в кризисной ситуации. Никто не может предвидеть всего. А теперь, мистер Хэнкин, — сказал он, кивком отпуская мелкую сошку, — давайте раз и навсегда разберемся с вопросом о «Сопо». Не уходите, мисс Партон, я хочу, чтобы вы вели запись. С «Нутраксом» я все улажу, мистер Толбой, не беспокойтесь.

Дверь за мистером Копли, мистером Инглби и мистером Толбоем закрылась.

— Господи, — сказал мистер Инглби, — столько шума из ничего! Все бы прошло на ура, если бы Барроу не совал свой нос куда не следует. Кстати, пойду подразню его. Будет знать, как отвергать мои разумные предложения. А вот, кстати, вотчина мисс Митьярд. Я должен поведать ей, что сказал Армстронг насчет старика Барроу. Привет!

Он нырнул в комнату мисс Митьярд, из которой вскоре послышались возгласы, отнюдь не приличествующие дамам. Мистер Копли, чувствуя себя так, словно в голове его, как в барабане, крутились гранитные шарики, ударявшие изнутри в черепную коробку, чопорно отправился восвояси. Проходя мимо диспетчерской, он заметил миссис Крамп, всю в слезах стоявшую перед столом миссис Джонсон, но не придал этому особого значения. Его единственным страстным желанием сейчас было отделаться от мистера Толбоя, следовавшего за ним по пятам.

— О, мистер Толбой! — донесся до него весьма пронзительный голос миссис Джонсон, который прозвучал для Копли приказом об освобождении из-под стражи.

Он бросился к себе, как кролик в нору. Нужно принять фенацетин, какими бы ни были последствия. Поспешно проглотив три таблетки, даже не запивая, мистер Копли сел в свое вращающееся кресло и закрыл глаза.

Бац, бац, бац — врезáлись в его череп гранитные шарики. Если бы только удалось полчаса посидеть вот так, спокойно…

Дверь резко распахнулась.

— Послушайте, Копли, — выпалил Толбой голосом, напоминавшим звук отбойного молотка, — когда вы вчера вечером ошивались вокруг моего стола, вам, случаем, не хватило наглости рыться в моих личных вещах, черт возьми?

— Ради бога, — простонал мистер Копли, — не шумите так. У меня голова раскалывается от боли.

— Да мне плевать, болит у вас голова или нет, — огрызнулся мистер Толбой, захлопывая за собой дверь с грохотом залпа одиннадцатидюймовой пушки. — Там у меня вчера лежал конверт с пятьюдесятью фунтами, теперь его нет, а эта старая карга миссис Крамп говорит, что видела, как вы (ругательство) шарили в моих бумагах.

— Здесь ваши пятьдесят фунтов, — ответил мистер Копли со всем достоинством, какое мог сейчас изобразить. — Я сохранил их для вас и должен сказать, Толбой, что считаю весьма безрассудным с вашей стороны оставлять ценное имущество на виду у уборщиц. Это нечестно. Вам следовало бы проявлять больше уважения. И я не шарил в вашем столе, как вы выразились. Я просто искал оттиск рекламы «Нутракса» и, когда закрывал стол крышкой, конверт выпал на пол. — Он наклонился и отпер ящик, уже испытывая неприятное предчувствие.

— Вы хотите сказать, что имели наглость унести мои деньги к себе, черт бы вас побрал?..

— В ваших же интересах, — ответил мистер Копли.

— К черту интересы! Какого дьявола вы не оставили их там, где они лежали, вместо того чтобы совать свой нос в чужие дела?

— Я не понимаю…

— Так поймите, вы, никчемный престарелый настырный идиот. Зачем вам понадобилось лезть…

— Но послушайте, мистер Толбой…

— Какое ваше дело?! Это вас никаким боком не касается…

— Это касается всех, — перебил его мистер Копли с такой злостью, что она на миг почти вытеснила боль из головы, — кто искренне печется о благополучии фирмы. Я намного старше вас, мистер Толбой, и в мои времена руководитель группы постыдился бы уйти с работы, не убедившись, что с его рекламой для утреннего выпуска газеты все в порядке. А прежде всего, как вы могли пропустить такой ляп? Это выше моего понимания. К тому же вы отправили модуль с опозданием. Наверное, вы и не знаете, что в пять минут седьмого его еще не было в типографии «Морнинг стар»? В пять минут седьмого! И вместо того, чтобы оставаться на своем посту на случай, если потребуется какая-то правка…

— Я не нуждаюсь в том, чтобы вы учили меня работать, — вспылил мистер Толбой.

— Простите, но, думаю, нуждаетесь.

— В любом случае это не имеет отношения к делу. А оно состоит в том, что вы сунули нос в мои личные вещи…

— Ничего подобного. Конверт выпал…

— Это подлая ложь.

— Извините, но это правда.

— Кончайте извиняться, как какая-нибудь убогая судомойка.

— Покиньте мой кабинет! — взвизгнул мистер Копли.

— Я не собираюсь покидать ваш чертов кабинет, пока не получу извинений.

— Полагаю, это вы должны принести мне извинения.

— Вам? — Мистер Толбой почти утратил дар речи. — Вам?! Почему вам не хватило порядочности позвонить и объяснить все мне лично?

— Вас не было дома.

— Откуда вам это известно? Вы что, звонили?

— Нет, но я знал, что вас там нет, потому что видел вас на Саутгемптон-роу.

— Ах, так вы видели меня на Саутгемптон-роу и не удосужились подойти и объяснить, в чем дело? Ну, Копли, я начинаю подозревать, что вы намеренно подставили меня, и не удивлюсь, если вы собирались прикарманить мои деньги.

— Как вы смеете строить такие предположения?!

— А весь этот ваш вздор насчет порядочности по отношению к уборщицам — всего лишь ханжество и лицемерие. Разумеется, я подумал, что кто-то из них взял деньги, и сказал миссис Крамп…

— Вы обвинили миссис Крамп?!

— Я ее не обвинял, я только сказал, что у меня пропало пятьдесят фунтов.

— Это вас отлично характеризует… — начал мистер Копли.

— Но, к счастью, она видела вас возле моего стола. Иначе, полагаю, мне бы больше своих денег никогда не видать.

— Вы не имеете права так говорить!

— Уж во всяком случае я имею большее право так говорить, чем вы — красть мои деньги.

— Вы называете меня вором?

— Да, называю.

— А я вас — негодяем, — выйдя из себя и задыхаясь от гнева, выпалил мистер Копли. — Наглым негодяем. И даже если эти деньги попали к вам честным путем, в чем я сомневаюсь, сэр, очень, очень сомневаюсь…

Мистер Бредон просунул в дверь свой длинный нос.

— Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, — взволнованно проблеял он, — но Хэнки спрашивает, не могли бы вы разговаривать чуточку потише. Он в соседней комнате принимает мистера Саймона Бразерхуда.

Последовала пауза, в течение которой оба противника осознали, насколько тонка деревянная перегородка между кабинетами мистера Хэнкина и мистера Копли. Мистер Толбой положил вновь обретенный конверт в карман.

— Ладно, Копли. Я не забуду вашего «благородного» вмешательства в мои дела, — сказал он и выскочил за дверь.

— О боже, о боже, — простонал мистер Копли, сжимая голову ладонями.

— Что-то случилось? — поинтересовался мистер Бредон.

— Пожалуйста, уходите, — взмолился мистер Копли. — Я ужасно себя чувствую.

Мистер Бредон на цыпочках удалился. Его любопытное лицо просияло озорством. Он последовал за мистером Толбоем в диспетчерскую, где тот вел серьезный разговор с миссис Джонсон.

— Слушайте, Толбой, что происходит с Копли? — спросил Бредон. — У него такой вид, будто ему жить надоело. Это вы его так разозлили?

— В любом случае, это не ваше дело, — мрачно огрызнулся мистер Толбой. — Хорошо, миссис Джонсон, я поговорю с миссис Крамп и все улажу.

— Уж надеюсь, мистер Толбой. И в другой раз, если соберетесь оставить на работе что-то ценное, буду вам признательна, если вы принесете это что-то мне, чтобы я спрятала в нижний сейф. Подобные неприятности весьма огорчительны, и мистер Пим очень расстроился бы, если бы узнал о них.

Не удостоив ее ответом, мистер Толбой направился к лифту.

— Похоже, сегодня утром атмосфера в конторе немного нервная, миссис Джонсон, не так ли? — заметил мистер Бредон, усаживаясь на край стола достопочтенной дамы. — Даже добрый гений диспетчерского отдела, как вижу, чем-то расстроен. Но праведное негодование вам к лицу. Глаза блестят, и на щеках расцвели розы.

— Полноте, мистер Бредон. Что подумают мои мальчики, если услышат, как вы надо мной подтруниваете? Вы правы, с некоторыми из этих людей и впрямь бывает слишком трудно. Но я должна защищать своих женщин и своих мальчиков, мистер Бредон. Я безоговорочно доверяю всем и каждому из них, и никто не должен предъявлять им обвинения, не имея никаких доказательств.

— Это действительно бесчестно, — согласился мистер Бредон. — Но кто и в чем их обвиняет?

— Не знаю, следует ли выносить сор из избы, — засомневалась миссис Джонсон, — но будет справедливо по отношению к миссис Крамп, если я скажу…

Естественно, пять минут спустя умеющий добиться расположения собеседника мистер Бредон был в курсе всего случившегося.

— Только не надо рассказывать об этом в офисе, — попросила миссис Джонсон.

— Разумеется, — пообещал мистер Бредон. — О, кажется, там уже разносят кофе. Пока!

Он спрыгнул со стола и поспешил в машбюро, где мисс Партон сообщала самые пикантные подробности утренней сцены в кабинете мистера Армстронга своей навострившей уши аудитории.

— Это еще что! — вступил мистер Бредон. — Вы не знаете последних событий.

— А что, что случилось? — воскликнула мисс Росситер.

— Меня просили молчать, — ответил мистер Бредон.

— Помилуйте, мистер Бредон!

— Ну ладно, вообще-то обещания я не давал. Просто меня просили.

— Это насчет денег мистера Толбоя?

— Так вы уже знаете? Какая жалость!

— Я знаю, что бедняжка миссис Крамп ревела сегодня белугой, потому что мистер Толбой обвинил ее в пропаже денег из его стола.

— Ну, если вы знаете это, — простодушно сказал мистер Бредон, — то надо отдать должное миссис Крамп… — Речь его полилась без запинки.

— Я думаю, это отвратительно со стороны мистера Толбоя, — сказала мисс Росситер. — Он всегда ужасно груб со стариком Копли. И гадко обвинять уборщиц.

— Да, конечно, — согласилась мисс Партон, — но что касается Копли, то у меня тоже порой не хватает терпения. Он такой настырный ябедник. Однажды пошел и доложил Хэнки, что видел меня на собачьих бегах с приятелем. А какое, спрашивается, ему дело до того, что делает девушка вне рабочего времени? Чересчур уж он любопытен. Если девушка всего-навсего машинистка, это вовсе не значит, что она рабыня. О, а вот мистер Инглби. Кофе, мистер Инглби? Вы уже слышали о том, как старик Копли «арестовал» у мистера Толбоя пятьдесят фунтов?

— Не может быть! — воскликнул мистер Инглби, вытряхивая из корзины для бумаг всяческий мусор, прежде чем перевернуть и оседлать ее. — Немедленно расскажите. Ну же! Вот ведь выдался денек!

— Так вот, — сказала мисс Росситер, с удовольствием приступая к рассказу, — кто-то прислал мистеру Толбою пятьдесят фунтов заказным письмом…

— Что тут происходит? — прервала ее мисс Митьярд, входя со стопкой бумаг в одной руке и пакетиком конфет в другой. — Вот вам леденцы. А теперь послушаем все с самого начала. Хотела бы я, чтобы и мне кто-нибудь прислал пятьдесят фунтов заказным письмом. И кто этот благодетель?

— Не знаю. А вы, мистер Бредон?

— Не имею ни малейшего понятия. Но деньги были в банкнотах, что уже подозрительно.

— И он принес их на работу, намереваясь положить в банк.

— Но был слишком занят, — подхватила мисс Партон, — и забыл о них.

— Черта с два я бы забыла про пятьдесят фунтов, — сказала лучшая подруга мисс Партон из типографского отдела.

— Ну, мы-то всего лишь бедные трудяги-машинистки. А для мистера Толбоя, судя по всему, пятьдесят фунтов не деньги. Он сунул их в стол…

— А почему не в карман?

— Потому что он работал в рубашке с короткими рукавами и не хотел, чтобы его богатство висело на вешалке…

— Какая неприятная подозрительность…

— Именно. Так вот, он забыл о них, а во второй половине дня оказалось, что цинкограф что-то сделал не так в клише «Нутракса»…

— Из-за этого клише не было доставлено вовремя? — поинтересовался мистер Бредон.

— Да, из-за этого. И надо сказать, я обнаружила еще кое-что. Мистер Дрю…

— Кто такой мистер Дрю?

— Ну, тот толстяк из «Корморант пресс». Он сказал мистеру Толбою, что, с его точки зрения, заголовок получается немного рискованным. А мистер Толбой ответил, что у него извращенный ум, короче — все это пропустили, а потом менять что-либо было уже поздно…

— Вот так так! — неожиданно вступил в разговор мистер Гарретт. — Хорошо, что Копли про это не знал. Уж он бы ему не спустил. Должен сказать, Толбой действительно должен был что-нибудь предпринять.

— Кто вам это рассказал?

— Мистер Уэддерберн. Дрю сегодня утром ему звонил, сказал, что надо бы внимательнее следить за такими вещами.

— Ладно, вернемся к нашей истории.

— Так вот, к тому времени, когда мистер Толбой покончил с делами, банк был уже закрыт. Так что он снова забыл о деньгах и ушел, оставив пятьдесят фунтов в столе.

— И часто он так поступает?

— Бог знает. А старик Копли задержался на работе, корпел над своим желейным мармеладом…

Ля-ля-ля… История рассказывалась со всеми мельчайшими подробностями.

— …бедная миссис Крамп рыдала взахлеб…

— …миссис Джонсон была в таком бешенстве…

— …чудовищно поссорились, мистер Бредон сам слышал. Как там они друг друга обзывали, мистер Бредон?

— …вором и негодяем…

— …боже, что подумал мистер Бразерхуд!..

— …я бы не удивилась, если бы их уволили…

— …Господи, ну и дела у нас тут творятся!

— И кстати, — меланхолично заметил мистер Инглби, — уж я поиздевался над Барроу по поводу того рисунка.

— Вы передали ему то, что сказал мистер Армстронг?

— Нет. Во всяком случае, я не сказал, что это слова мистера Армстронга. Но намекнул на нечто в том же духе от себя лично.

— Вы невозможный человек!

— Он жаждет крови всего отдела, особенно Копли.

— Это потому, что Копли на прошлой неделе показывал Хэнкину макет рекламы «Джамбори» и пожаловался, что Барроу не следует его указаниям, так что нынешняя распря послужит Копли новым поводом…

— Тихо!

Мисс Росситер бросилась к своей машинке и начала оглушительно молотить по клавишам.

Посреди гробового молчания на сцену вышел мистер Копли.

— Мисс Росситер, мой текст рекламы мармелада готов? Похоже, сегодня здесь никто не утруждает себя работой.

— Вам придется подождать своей очереди, мистер Копли. Я должна сначала закончить доклад мистера Армстронга.

— Уж я поговорю с мистером Армстронгом про то, как тут ведется работа, — сказал мистер Копли. — Эта комната — сущий притон. Позор!

— Почему бы еще и мистеру Хэнкину не донести? — язвительно выпалила мисс Партон.

— Не нужно. Но в самом деле, Копли, старина, — увещевающим тоном сказал мистер Бредон, — не надо расстраивать этих малышек. Это невеликодушно. Право, невеликодушно. Посмотрите, как нежно я вытягиваю свои тексты из мисс Партон. Она ест у меня с рук. Ласковое слово, комплимент творят чудеса. Попросите ее вежливо, и она сделает для вас все.

— Мужчине вашего возраста, Бредон, следовало бы найти занятие поважнее, чем слоняться здесь весь день. Что, в этой конторе ни у кого, кроме меня, нет работы?

— Чтобы вы знали, — ответил Бредон, — я работаю не покладая рук. — Послушайте, — добавил он, когда мистер Копли удалился, — напечатайте вы этому старому зануде его чушь. Совестно дразнить его. Посмотрите, какой у него нездоровый вид.

— Да пожалуйста! — добродушно сказала мисс Партон. — Мне это ничего не стоит. Сейчас напечатаю.

И машинистки принялись за дело.

Дайана де Момери не сдавала позиций. Конечно, в огромном «крайслере» и в «бентли», ехавших впереди, было больше лошадиных сил, но юный Спенлоу был слишком пьян, чтобы оторваться, а Гарри Торн вообще слыл ужасным водителем. Ей нужно было всего лишь сесть им на хвост и держаться на безопасной дистанции, пока они не попадут в аварию. Если бы еще Прыщ Ланкастер оставил ее в покое. Его неуклюжие попытки обнять ее то за талию, то за плечи мешали вести машину. Она ослабила давление своей изящной босоножки на педаль газа и сердито двинула локтем в его разгоряченную физиономию.

— Прекрати, дурак! Мы из-за тебя в кювет слетим, и они нас сделают.

— Эй! — запротестовал Прыщ. — Ты чего? Больно же.

Она проигнорировала его, продолжая следить за дорогой. Сегодняшним вечером все складывалось идеально. Случилась весьма бодрящая и забавная ссора с Тодом Миллиганом, которому без обиняков было указано, куда ему следует катиться. И это к лучшему. Она начинала уставать от его грубости. Теперь она пребывала в состоянии, достаточно, но не чрезмерно возбужденном. Под рев двигателя мимо проносились живые изгороди; дорога, освещенная покосившимися фонарями, напоминала военный тракт, изрытый выбоинами и буграми, которые волшебным образом выравнивались под крутящимися колесами. Машина неслась по ухабам, как корабль — по морским волнам. Если бы еще это был кабриолет, а не вульгарный тесный седан Прыща.

Шедший впереди «крайслер» опасно вихлял своим огромным задом, словно борющийся с течением лосось — хвостом. Гарри Торн никогда не имел дела с такой машиной и не мог удержать ее на дороге, а впереди был крутой двойной изгиб. Дайана это знала. Ее чувства были необычайно обострены, она мысленно видела разворачивавшуюся перед ней дорогу, словно на карте. Торн въехал в первую петлю изгиба, взяв слишком широко, а Спенлоу начал пересекать ее по левому краю. Теперь гонка была за ней, ничто уже не могло помешать ей победить. Прыщ снова присосался к карманной фляжке. Ну и пусть. Хоть оставит ее в покое. «Крайслер» резко вывернул, столкнувшись с «бентли» на крутом изгибе, впечатал его в насыпь, после чего тот, завертевшись, тоже остановился поперек дороги. Сумеет ли она проскользнуть мимо? Дайана начала объезжать их, внешними колесами съехав на траву. «Крайслер», продолжая раскачиваться от удара, перескочил насыпь и протаранил изгородь. Услышав вопль Торна и увидев, как громоздкая машина, чудом не перевернувшись, припала к земле, она издала торжествующий крик. А потом вдруг дорогу сзади словно бы осветил прожектор, своим мощным сиянием поглотив свет ее фар, растворившийся в нем, как пламя свечи — в солнечных лучах.

Она наклонилась к Прыщу.

— Кто это там, сзади?

— Понятия не имею, — пробормотал Прыщ, безуспешно пытаясь обернуться, чтобы посмотреть в заднее стекло. — Какой-то гад.

Дайана стиснула зубы. Проклятье! У кого это, черт побери, может быть такая машина? В зеркало заднего вида можно было рассмотреть только яркие огни огромных фар. Она вдавила педаль газа в пол, и машина рванула вперед. Однако преследователь легко шел за ней, не отпуская. Она съехала с дорожного полотна — пусть, мол, врезается, если хочет, в застрявших на дороге. Но он невозмутимо продолжил свой путь, минуя препятствие. Из темноты выступил узкий горбатый мостик. Взлетев на него, Дайана словно бы увидела себя на краю мира: внизу расстилалась деревня с широкой открытой площадью. Это был шанс для преследователя, и он его не упустил. Огромная темная машина, длинная, открытая, поравнялась с Дайной. Краем глаза она увидела водителя. Секунд пять он держался параллельно ей, и она разглядела черную маску, шапочку и вспышки серебра на черном фоне, потом, на сузившейся улице, он вырвался вперед. Дайана вспомнила, что говорила ей Памела Дин: «Вы увидите его, когда меньше всего будете этого ожидать».

Как бы то ни было, она не должна его упустить. Теперь он ехал впереди, машина двигалась с легкостью и грацией пантеры, ее задние габаритные огни, дразня, светились в нескольких ярдах от Дайаны, которая была готова расплакаться от злости: он с ней играл.

— Это все, что можно выжать из твоей проклятой голландской печки? — выкрикнула она.

Но Прыщ спал. Голова его каталась у нее по плечу, и она резко стряхнула ее. Мили через две дорога нырнула под арку сходящихся древесных крон, по обе стороны от нее простирался лес. Головная машина неожиданно свернула на боковую дорогу, проехала через открытые ворота под деревьями, углубилась в гущу леса, потом внезапно остановилась и мгновенно выключила все огни.

Дайана ударила по тормозам и вылетела на поросшую травой обочину. Вверху шелестели на ветру сплетенные кроны деревьев. Она подбежала к передней машине, но та оказалась пуста.

Она огляделась. Если не считать луча света, исходившего от ее собственного автомобиля, тьма вокруг стояла египетская. Наступая на подол своего длинного платья, спотыкаясь о кочки, путаясь в зарослях папоротника и вереска, она принялась бродить вокруг, выкрикивая:

— Где вы? Где вы прячетесь? Ну, хватит дурака валять!

Ответа не последовало. Но вот наконец откуда-то сверху донесся высокий насмешливый звук свистульки. Мелодия была не джазовой, это была песенка, которую Дайана помнила с детства:

— Очень глупо, — сказала Дайана.

Звук был таким бесплотным, что, казалось, шел из ниоткуда. Она пробежала вперед, звук стал слабее; ветки ежевики вцепились ей в лодыжки, порвав шелковые чулки. Она раздраженно вырвалась из ежевичного плена и побежала в другом направлении. Мелодия смолкла вовсе. Внезапно окружавшие деревья и темнота показались ей опасными. Благостное действие алкоголя ослабевало, уступая место тревоге и страху. Она вспомнила карманную фляжку Прыща и стала продираться назад, к машине. Но ее огни, служившие маяком, вдруг погасли, оставив Дайану наедине с деревьями и ветром.

Приподнятое настроение, вызванное джином и веселой компанией, трудно сохранить в осаде темноты и одиночества. Теперь она бежала, охваченная отчаянием, громко крича. Какой-то корень, словно человеческая рука, схватил ее за щиколотку, и она упала, съежившись от страха.

Свистулька снова запела тонким голоском:

Дайана села.

— Ужас, внушаемый лесом в темноте, — послышался откуда-то сверху глумливый голос, — древние называли паническим страхом, или страхом великого Пана. Интересно наблюдать, что прогресс ничуть не преуспел в изгнании этого страха из распущенных душ.

Дайана посмотрела вверх. По мере того как глаза ее привыкали к темноте, она начала различать в кроне дерева мерцание серебра.

— Зачем вы ведете себя, как идиот?

— Главным образом ради саморекламы. Нужно уметь быть разным. Я всегда разный. Вот почему, милая леди, не я добиваюсь, а меня добиваются. Вы можете сказать, что это дешевый способ произвести впечатление, и это правда; но для пропитанных джином душ он достаточно хорош. На таких, как вы, уж простите, он действует почти безотказно.

— Я бы предпочла, чтобы вы спустились вниз.

— Догадываюсь. Но я предпочитаю, чтобы на меня смотрели снизу вверх.

— Можете торчать там хоть всю ночь. Подумайте, как глупо вы будете выглядеть там утром.

— О! Но по сравнению с вами у меня вид будет в самый раз. Для полуночных акробатических упражнений в лесу мой костюм подходит куда больше, чем ваш.

— Ладно, скажите, зачем вы это делаете?

— Ради собственного удовольствия, которое, согласитесь, является единственной побудительной причиной чего бы то ни было.

— Ну, тогда можете сидеть там в полном одиночестве сколько угодно. Я возвращаюсь домой.

— Ваши туфли не очень подходят для длинной пешей прогулки, но если вас это позабавит — вперед!

— Почему вы думаете, что я пойду пешком?

— Потому что ключи зажигания от обеих машин лежат у меня в кармане. Элементарная предусмотрительность, дорогой Ватсон. Думаю, пытаться отправить кому-нибудь сообщение через вашего спутника — тоже неплодотворная идея. Он пребывает в объятиях Морфея — еще одного древнего могущественного бога, хоть и не такого древнего, как Пан.

— Я вас ненавижу, — сказала Дайана.

— Тогда вы на верном пути к тому, чтобы полюбить меня, это вполне естественное развитие событий. Мы неотвратимо влюбляемся в высокое, когда видим его. Вы меня видите?

— Не очень хорошо. Видела бы лучше, если бы вы спустились сюда.

— И любили бы больше, вероятно?

— Вероятно.

— Тогда мне безопасней оставаться там, где я есть. Ваши возлюбленные имеют привычку плохо кончать. Молодой Кармайкл…

— Я тут ни при чем. Он слишком много пил. И был идиотом.

— И Артур Баррингтон…

— Я предупреждала его, что из этого не выйдет ничего хорошего.

— Совсем ничего хорошего. Но он все равно попытался и вышиб себе мозги. Не то чтобы это были хорошие мозги, но других у него не имелось. И Виктор Дин…

— Маленький негодяй! Это вообще не имело ко мне никакого отношения.

— В самом деле?

— Ну, вы же знаете: он упал с лестницы, разве не так?

— Упал. Но почему?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Ой ли? А я думаю, могли иметь. Почему вы дали ему от ворот поворот?

— Потому что он был тупым маленьким занудой, так же, как и все остальные.

— А вы любите, чтобы все были разными?

— Я люблю, чтобы всё было разным.

— А когда вы видите, что они разные, вы стараетесь всех причесать под одну гребенку. Вы знаете кого-нибудь, кто был бы не таким, как другие?

— Да. Вы другой.

— Только до тех пор, пока остаюсь на своей ветке, моя Цирцея. Если я спущусь к вам, я стану таким же, как все остальные.

— Спусти́тесь — посмотрим.

— Нет уж, я знаю, где мне безопасней. Лучше вы поднимайтесь ко мне.

— Вы прекрасно понимаете, что я не могу.

— Конечно, не можете. Вы можете только опускаться все ниже и ниже.

— Вы пытаетесь меня оскорбить?

— Да, но это очень трудно.

— Спускайтесь, Арлекин! Я хочу, чтобы вы были здесь.

— Новый для вас опыт, не так ли — хотеть того, чего вы не можете получить. Вы должны меня за него благодарить.

— Я всегда хочу то, чего не могу получить.

— И чего же вы хотите?

— Бурной жизни… острых ощущений…

— Сейчас вы их получите. Расскажите мне о Викторе Дине.

— А что вы хотите о нем узнать?

— Это секрет.

— Если я расскажу, вы спуститесь?

— Возможно.

— Какой странный у вас объект интереса.

— Я славлюсь своей странностью. Как вы его подцепили?

— Как-то вечером мы все отправились в какой-то жуткий загородный дансинг. Думали, что это будет очень весело.

— Было?

— Нет, оказалось — тоска зеленая. Но он был там и положил на меня глаз, и мне показалось, что он душка. Вот и все.

— Одним словом, простая история. И как долго он оставался вашим «душкой»?

— Ну, с полгода. Но он был ужасно нудный. И такой самодовольный. Представьте себе, дорогой Арлекин, он сердился по любому поводу и желал получить все и сразу. Вы смеетесь?

— От всей души!

— Он вовсе не был забавным. Он был придурком.

— Дитя мое, рассказчица вы никудышная. Вы спаивали его, что испортило ему желудок. Вы заставляли его играть по-крупному, хотя он говорил, что не может себе этого позволить. Вы пытались пристрастить его к наркотикам, но ему это не понравилось. Что еще?

— Он был порядочной скотиной, Арлекин, на самом деле был. Хватал все, что мог.

— А вы разве не такая?

— Я? — Дайана была искренне удивлена. — Я была очень щедра. Давала ему все, чего он хотел. Я всегда такая с теми, кто мне нравится.

— А он брал все, что плыло в руки, но не тратил так, как подобает джентльмену?

— Именно. А знаете, сам он называл себя джентльменом. Вам это не кажется смешным? Леди и джентльмены. В этом есть что-то средневековое. Он говорил, что мы не должны думать, будто он не джентльмен, только потому, что он работает в конторе. Обхохочешься, правда, дорогой Арлекин? — От удовольствия она стала смеяться, раскачиваясь взад-вперед. — Арлекин! Послушайте! Я расскажу вам кое-что забавное. Однажды вечером ко мне пришел Тод Миллиган, и я сказала ему: «Это Виктор Дин, он джентльмен и работает в агентстве Пима». А Тод ответил: «О, так вы тот самый парень?» — и посмотрел на него совершенно убийственным взглядом. А потом спросил меня так же, как и вы, где я подцепила Виктора. Забавно, правда? Это не Тод послал вас сюда задать мне этот вопрос?

— Нет. Меня никто не посылал. Я хожу, куда сам пожелаю.

— Но тогда почему вы все интересуетесь Виктором Дином?

— Загадочно, да? А что Миллиган сказал Дину?

— Ничего особенного, но велел мне водить его на поводке. А потом, совершенно неожиданно, — прогнать.

— И вы, как послушная девочка, сделали все, как он велел?

— Виктор мне в любом случае уже осточертел. А Тоду перечить — себе дороже.

— Да уж, а то он может прекратить снабжение, так ведь? Откуда он берет это добро?

— Вы имеете в виду кокс? Не знаю.

— Скорее всего, действительно не знаете. И выведать у него не можете. Даже несмотря на все свои чары, Цирцея.

— О, Тод! Из него ничего не вытянешь. Он — грязная свинья. Я его презираю. Все бы отдала, чтобы отделаться от него. Но он слишком много знает. А кроме того, у него есть порошок. Сколько людей пытались порвать с Тодом, но всегда к нему возвращались — по пятницам и субботам.

— Именно в эти дни он раздает добро?

— Главным образом. Но, — она снова залилась смехом, — вас ведь там сегодня не было? Это было уморительно. То ли ему не хватило запаса, то ли еще что, но поднялась дикая буча. И эта поганка Бэбс Вудли орала на всю округу и царапала его. Надеюсь, у него теперь будет заражение крови. Он пообещал, что завтра все будет, но выглядел при этом — с расцарапанным подбородком — полным идиотом. Она сказала, что убьет его. Чудесная была сцена.

— Да, раблезианская, могу себе представить.

— К счастью, у меня было достаточно, так что я дала ей, чтобы она замолчала, а потом мы решили устроить гонки. Я победила — по крайней мере, победила бы, если бы не вы. Как вы здесь оказались?

— О, совершенно случайно. Я всегда «случаюсь».

— Ничего подобного. Вы только делаете вид, что появляетесь случайно. Вы ведь не из постоянного окружения Тода?

— В настоящий момент нет.

— А хотели бы в него входить? Так это не обязательно. Если хотите, я сама достану вам то, что нужно. А Тод — зверь. Лучше держитесь от него подальше.

— Вы предупреждаете меня ради моего блага?

— Да, именно.

— Какая преданность!

— Нет, я серьезно. Жизнь и так-то ад, но, когда связываешься с Тодом, становится еще хуже.

— Тогда почему вы с ним не порвете?

— Не могу.

— Боитесь его?

— Не столько его, сколько тех, кто за ним стоит. Тод их сам боится. Он никогда меня не отпустит. Скорее убьет.

— Как интересно. Думаю, мне следует ближе познакомиться с Тодом.

— Вы закончите тем, что тоже будете его бояться.

— Правда? Ну, и в страхе есть свое удовольствие.

— Спускайтесь, Арлекин, и я покажу вам, как получить удовольствие от жизни.

— А вы можете?

— Испытайте меня — увидите.

В кроне послышалось шуршание, и он, скользнув вниз, оказался рядом с нею.

— Ну?

— Поднимите меня. Что-то меня развезло.

Он поднял ее, и она ощутила железную хватку его рук. Дайана была высокой и различила блеск его глаз на уровне своих собственных.

— Ну как, подхожу?

— Для чего?

— Для вас.

— Для меня? А зачем вы мне сдались?

— Я красивая.

— Уже не такая, как раньше. А через пять лет и вовсе станете уродиной.

— Через пять лет? Я не собираюсь провести с вами пять лет.

— Вы мне не нужны и на пять минут.

Сквозь листву начинал просачиваться холодный рассвет; теперь она различала его продолговатый жесткий подбородок и тонкий изгиб улыбающихся губ. Она выкинула вперед руку, чтобы сорвать с него маску, но он оказался слишком проворным. Очень медленно развернув ее к себе лицом, он завел ей руки за спину.

— Что дальше? — насмешливо спросила она.

— Ничего. Я отвезу вас домой.

— Отвезете? Ах, ну да.

— Да, как делал это уже однажды.

— Точно так же, как в прошлый раз?

— Не совсем, потому что в прошлый раз вы были пьяны. А сейчас трезвы. С этой ничтожной разницей программа будет выполнена в соответствии с прецедентом.

— Вы можете поцеловать меня, Арлекин.

— А вы заслуживаете поцелуя? Ладно. Один — за информацию. Второй — за бескорыстное желание спасти меня от ужасного мистера Миллигана. И третий — просто потому, что таков мой каприз.

Он снисходительно одарил ее тремя поцелуями, больше напоминавшими оскорбления, и, продолжая удерживать ее руки за спиной, уложил на заднее сиденье своего кабриолета.

— Вот плед. Он вам пригодится.

Она промолчала. Он завел мотор, развернул машину и медленно повел ее по лесной просеке. Когда они проезжали мимо седана, Арлекин чуть высунулся над дверцей и бросил ключ зажигания на колени Прыщу Ланкастеру, самозабвенно похрапывавшему на переднем сиденье.

Через несколько минут они выехали из леса на главную дорогу. Небо уже забрезжило призрачными тенями предрассветных сумерек.

Дайана де Момери выскользнула из-под пледа и наклонилась вперед. Он вел машину легко, небрежно откинувшись на спинку сиденья, опершись затылком на подголовник и одной рукой расслабленно управляя рулем. Резким движением она могла вывернуть руль, отправив их обоих в кювет, чего он вполне заслуживал, по ее мнению.

— Не надо, — сказал он спокойно, не поворачивая головы.

— Вы дьявол!

Он остановил машину.

— Если вы будете плохо себя вести, я оставлю вас здесь, на обочине, сидеть на мильном камне, как дочь бейлифа из Айлингтона[42]. Или могу вас связать. Что предпочитаете?

— Будьте со мной добры.

— Я с вами добр. Два часа напролет спасал вас от скуки. Умоляю вас — не ввергайте нас обоих в бездну разочарования. Чего вам жаловаться?

— Я устала. И вы не хотите меня полюбить.

— Бедное дитя, возьмите себя в руки. Кто бы мог поверить, что Дайана де Момери может купиться на маскарадный костюм и свистульку?

— Дело не в них, а в вас. В вас есть что-то загадочное. Вы нагоняете на меня страх. Я вас совсем не интересую. Вас интересует что-то ужасное. Что? Что?! Постойте!

Она схватила его холодной ладонью за плечо.

— Я вижу что-то, только не могу разобрать, что именно. А, поняла! Веревки. У него связаны руки, а на голове — белый мешок. Повешенный. Вы думаете о повешенном человеке. Почему вы думаете о повешенном? — Она отшатнулась и забилась в дальний угол машины.

Уимзи снова завел мотор, выжал педаль сцепления и подумал: «Честное слово, никогда еще не видел таких странных последствий действия алкоголя и наркотиков. Очень интересно, хотя и не слишком приятно. Впрочем, вероятно, в этом есть и положительный момент: возможно, удастся доехать до дому, не сломав себе шеи. Не знал, что у меня такая могильная аура».

Дайана крепко спала, когда он вынимал ее из машины. Не до конца проснувшись, она обвила его шею руками.

— Дорогой, это было восхитительно, — пробормотала она, потом, очнувшись окончательно, немного насторожилась. — Куда это мы приехали? Что случилось?

— Мы дома. Где ваши ключи?

— Вот они. Поцелуйте меня. И снимите маску.

— Входите поскорей. Вон там стоит полицейский, который наверняка сочтет, что мы выглядим подозрительно. — Он открыл дверь.

— А вы не зайдете?

Похоже, она совсем забыла о повешенном.

Он покачал головой.

— Ну, тогда до свидания.

— До свидания. — Он поцеловал ее, на сей раз ласково, и втолкнул в дом.

Полицейский с любопытством подошел поближе, и Уимзи узнал его. Поймав на себе его официальный взгляд, он мысленно улыбнулся.

— Доброе утро, офицер.

— Доброе утро, сэр, — бесстрастно ответил полицейский.

— Моффатт, Моффатт, — укоризненно сказал его светлость, — вы никогда не добьетесь повышения. Если даже вы не узнали меня, уж машину-то должны были узнать.

— Господи боже мой, ваша светлость! Прошу прощения. Просто не ожидал вас здесь увидеть.

— Не надо титулов. Кто-нибудь может услышать. Совершаете обход?

— Нет, уже иду домой, ваша… сэр.

— Залезайте, я вас подвезу. Никогда не видели тут человека по фамилии Миллиган?

— Майора Тода Миллигана? Да, вижу иногда. Вот уж темная личность, скажу я вам. Приплывает сюда по реке. Путается с крупной бандой наркоторговцев, за которой охотится мистер Паркер. Мы бы могли взять его в любой момент, но он у них невелика птица.

— Уверены, Моффатт?

— Да, милорд. Машина у вас — загляденье. Думаю, вам на дороге нет равных. Чего хочет мистер Паркер, так это чтобы он привел нас к главарю, но, похоже, шансов мало. Они хитрые и пронырливые, как куницы. Предполагаю, что Миллиган и сам не знает остальных.

— Как у них все устроено, Моффатт?

— Ну, милорд, как нам сказали, порошок привозят с континента раз или два раза в неделю и отсюда отправляют в Лондон. Мы не раз пытались перехватить его по дороге, но они всегда от нас ускользали. Потом его куда-то развозят, куда — мы не знаем, и распределяют между крупными посредниками, от которых он уже расходится по разным местам. Там-то мы можем его изъять, но что толку? Просто через неделю то же самое будет происходить в другом месте.

— А какую роль во всей этой схеме играет Миллиган?

— Мы считаем, что он — один из самых крупных посредников, милорд. Товар распределяет в своем доме и в других местах.

— Например, там, где мы с вами сегодня встретились?

— Это одно из таких мест.

— Вопрос в том, где сам Миллиган получает товар.

— Совершенно верно, милорд.

— А разве нельзя проследить за ним и выяснить это?

— Нет, он не забирает его сам, милорд. За него это делают другие. А если бы мы схватили их за руку, вскрыли бы их пакеты и обыскали его подручных, они бы просто открестились от него, и мы оказались бы в той же точке, откуда начинали.

— Это правда. Как часто он устраивает приемы у себя дома?

— Чуть ли не каждый вечер, милорд. Всегда держит дверь открытой, как говорится.

— Будьте особенно бдительны по пятницам и субботам, Моффатт.

— По пятницам и субботам, милорд?

— В эти дни происходит самое важное.

— Вот как, милорд? Спасибо за информацию. Мы этого не знали. Важная наводка. Если вы высадите меня на следующем углу, милорд, это будет замечательно. Боюсь, из-за меня вашей светлости пришлось сделать крюк.

— Вовсе нет, Моффатт, ничуть. Был рад повидать вас. Да, кстати, вы меня не видели. Дело не в моем моральном облике, как вы понимаете, но я подозреваю, что майору Миллигану может не понравиться мой визит в это конкретное место.

— Хорошо, милорд. Поскольку в тот момент я уже был не на службе, то не обязан докладывать о нашей встрече. Доброго вам утра, милорд, и спасибо.

— Хорош трепаться, Билл Джонс, — сказал Рыжий Джо. — Спорю на шестипенсовик, что, если бы тебя вызвали в качестве свидетеля по делу и спросили, чем ты занимался месяц тому назад и, вообще, что знаешь обо всем этом, ты бы сел в калошу.

— Спорю, что не сел бы.

— Спорю, что сел бы.

— А вот спорю на что угодно, что не сел бы.

— Спорю, что если бы я был сыщиком…

— Да уж, ты был бы отличным сыщиком.

— Не сомневайся, был бы.

— Ты когда-нибудь видел рыжего сыщика?

Такое возражение показалось Джо неуместным. Однако он машинально ответил:

— Спорю, уж я был бы лучшим сыщиком, чем ты.

— Спорю, что не был бы.

— Спорю, что если бы я был сыщиком и спросил тебя, где ты был, когда мистер Дин свалился с лестницы, у тебя не оказалось бы никакого алиби.

— Глупости, — сказал Билл Джонс. — Мне не нужно было бы никакого алиби на то время, когда мистер Дин летел с лестницы, потому что это был несчастный случай.

— Ладно, мордатый. Я только говорю: если бы я был сыщиком и расследовал смерть мистера Дина и если бы спросил тебя, что ты делал в тот момент, когда он падал, ты бы не смог мне ответить.

— А вот и смог бы. Я был в лифте, вот где я был, и Гарри может это подтвердить. Так что заткнись и отстань от меня.

— А, так ты был в лифте? А откуда ты знаешь, что это было как раз тогда, когда это случилось?

— Что случилось?

— Когда мистер Дин свалился с лестницы.

— Потому что первое, что я услышал, когда вышел из лифта, — как мистер Томпкин рассказывал об этом Сэму. Подтверди, Сэм.

Сэм Тэббитт оторвался от журнала «Радиолюбитель» и коротко кивнул.

— Это ничего не доказывает, — не сдавался Рыжий. — Потому что ты не знаешь, сколько времени мистер Томпкин уже трепался.

— Недолго, — сказал Сэм. — Я как раз вышел из совещательной комнаты — приносил чай мистеру Пиму и двум клиентам, из «Магглтона», если тебе интересно, — услышал жуткие вопли и сказал мистеру Томпкину: «Ого! Что это там происходит?» А он ответил, что мистер Дин свалился с лестницы и сломал себе шею и только что вызвали врача.

— Точно, — поддержал его Сирил, посыльный дирекции и коммутатора. — Мистер Стэнли влетел к нам как угорелый и говорит: «О, мисс Фирни, мистер Дин упал с лестницы и, боюсь, убился, звоните, вызывайте врача». Ну, мисс Фирни велела мисс Бейт звонить, а я выскочил через заднюю дверь, чтобы мисс Фирни не заметила — ну, через ту дверь, что за столом мистера Томпкина, — и говорю: «Мистер Дин свалился с лестницы и убился», а он: «Сирил, беги узнай, что случилось». Ну, я помчался и как раз увидел Сэма, который выходил из большого конференц-зала. Правда, Сэм?

Сэм подтвердил и добавил:

— Вот тогда я и услышал вопли.

— И кто вопил?

— Миссис Крамп вопила в дирекции. Орала, что только что сама видела, как мистер Дин слетел с лестницы и убился, и что его уже уносят. Тогда я выглянул в коридор и увидел, как его несли. И вид у него был — жуть.

— Вот как раз тогда и я подошел, — подхватил сагу Билл, — и услышал, как мистер Томпкин рассказывает про все Сэму, и я позвал мистера Томпкина, чтобы он тоже вышел и посмотрел, как несут покойника. Его отнесли в зал заседаний, и мисс Фирни сказала: «Надо мистеру Пиму сообщить». А мистер Томпкин сказал: «Он еще в конференц-зале», а она ему: «Я знаю, где он. Не надо, чтобы клиенты про это услышали». И мистер Томпкин предложил: «Лучше позвонить ему по телефону». Она и позвонила, а потом схватила меня за руку и говорит: «Билл, возьми лист коричневой бумаги, беги в зал заседаний и скажи, чтобы они закрыли ею стеклянное окно на двери». Я только собрался бежать, а тут входит мистер Аткинс и спрашивает: «Есть у нас какие-нибудь мебельные чехлы? Он умер, надо его чем-нибудь накрыть». А мисс Фирни как окрысится: «С какой стати в нашем отделе должны быть мебельные чехлы?! Что это вам в голову взбрело? Поднимитесь наверх и спросите у миссис Джонсон». Ну и заваруха началась! — Билл заулыбался, словно рассказывал о грандиозном празднике — цветущем оазисе посреди пустыни нудной работы, — а потом вспомнил, из-за чего начался спор, и сурово спросил: — Ну, а где твое чертово алиби, Рыжий, если уж на то пошло?

Таким замысловатым, но эффективным способом Рыжий Джо провел свое расследование. Мальчишки-посыльные всё видят, и память у них превосходная. Пять дней расспросов помогли восстановить полную картину того, что происходило в агентстве Пима в день смерти Дина.

Из девяноста с чем-то штатных сотрудников только десять остались неучтенными или учтенными лишь частично. Это были следующие персоны.

В отделе текстовой рекламы:

Мистер Уиллис. Он появился с внешней лестницы через пять минут после инцидента и, проследовав через вестибюль, поднялся по внутренней лестнице через диспетчерскую в свой кабинет, ни с кем не разговаривая. Спустя четверть часа он отправился в комнату мистера Дина и, не найдя его там, пошел в машбюро. Там, справившись о местонахождении мистера Дина, он узнал новость, которая, похоже, ужаснула и испугала его. (Свидетель — посыльный Джордж Пайк, который слышал, как мисс Росситер рассказывала обо всем этом миссис Джонсон.)

Мистер Хэнкин. Его не было в офисе с половины третьего, он отлучался по личным делам и вернулся только в половине пятого. Гарри сообщил ему о катастрофе, как только он вошел в здание, а как только он вышел из лифта, мистер Томпкин передал ему просьбу мистера Пима зайти к нему. (Свидетели — Гарри и Сирил.)

Мистер Копли. Предположительно, все это время он пребывал у себя в кабинете, но подтвердить это некому, поскольку он никогда не пьет чай и привык работать за своей конторкой, прислоненной к внутренней стене и не видимой из коридора. Работником он был усердным и из комнаты выходил редко, как бы шумно ни было в коридорах. Без четверти пять он, как обычно, отправился в машбюро узнать, почему его текст до сих пор не отпечатан. Мисс Партон весьма ехидно ответила ему: как, мол, он может ожидать какой бы то ни было работы в подобных обстоятельствах. Тогда он поинтересовался, что это за обстоятельства такие, и, узнав о фатальном происшествии с мистером Дином, выразил удивление и сожаление, но добавил, что не видит причины, по которой машинописное бюро не должно выполнять свою работу. (Свидетели — четверо мальчиков-посыльных, которые, каждый в отдельности, слышали, как миссис Джонсон обсуждала эту вопиющую демонстрацию душевной черствости с разными людьми.)

Для лорда Питера Уимзи несколько недель жизни, проведенных в разгадывании Загадки железной лестницы, имели странно-фантастическое свойство, замеченное им уже в момент свершения событий и еще более ощутимое в ретроспективе. Сама работа, которой он — а точнее, туманное подобие его собственной личности, которое каждое утро появлялось в агентстве под именем Дэса Бредона, — там занимался, переносила его в сферу смутных платонических архетипов, имевших едва уловимое отношение к чему бы то ни было в реальной жизни. Здесь некие странные сущности вроде Бережливых жен, Мужчин с тонким вкусом, Разборчивых покупателей и Истинных знатоков, вечно молодые, вечно красивые, вечно добродетельные, хозяйственные и пытливые, сновали туда-сюда по своим сложным орбитам, сравнивая цены и качество, проводя контроль чистоты продукта, задавая нескромные вопросы о недугах друг друга, семейных расходах, кроватных пружинах, кремах для бритья, диетах, стирке белья и чистке обуви, бесконечно тратили, чтобы сэкономить, и экономили, чтобы тратить, вырезáли купоны и собирали картонные упаковки, удивляли мужей маргарином, а жен — патентованными стиральными машинами и пылесосами, с утра до вечера занимались стиркой, стряпней, уборкой, спасением детей от микробов, лиц от ветра и непогоды, зубов от кариеса, желудков от несварения, да еще и добавляли столько часов к суткам с помощью трудосберегающих приспособлений, что всегда оставался досуг, чтобы посетить кинотеатр, поваляться на пляже, устроить пикник с мясными консервами и консервированными фруктами и даже (принарядившись в такие-то и такие-то шелка, перчатки от Блэнка, обувь от Дэша, защитив кожу кремом от такой-то фирмы и вымыв волосы такими-то оздоравливающими шампунями) посетить сады Ранелага, Каусскую регату, главную трибуну Аскота, Монте-Карло и королевские покои.

Откуда, задавался вопросом Бредон, они берут деньги, чтобы тратить их так разнообразно и расточительно? И что случится, если эта адская пляска трат-сбережений вдруг остановится? Если все рекламные агентства в мире завтра закроются, продолжат ли люди все так же безостановочно покупать мыло, самокаты, есть больше яблок, давать своим детям все больше витаминов, потреблять все больше низко-шлаковых продуктов, молока, оливкового масла, слабительных средств, изучать иностранные языки с помощью пластинок, слушать все новых виртуозов-исполнителей по радио, делать очередной ремонт в доме, освежаться безалкогольными напитками, готовить все больше новых аппетитных блюд, позволяя себе пусть небольшой дополнительный комфорт, который для них так много значит? Или вся эта отчаянная карусель замедлит свое вращение и выдохшаяся публика вернется к примитивной еде и зарастет грязью? Он не знал. Как все богатые люди, он никогда прежде не обращал внимания на рекламу и не отдавал себе отчета в невероятной коммерческой важности относительно небогатого населения.

Не для богатых, которые покупают только то, что им нужно, и тогда, когда хотят, была создана эта обширная супериндустрия, а для того, чтобы завлекать, заманивать тех, кто жаждет роскоши, им недоступной, и праздности, в которой им навсегда отказано, заставлять их тратить тяжким трудом заработанные скудные средства на то, что может дать им, пусть всего на миг, иллюзию роскоши и праздности. Это была фантасмагория: город Судного дня; Вавилонская башня грубых форм и красок, вздымающаяся к суровому кобальтовому небу и раскачивающаяся над бездной банкротства; аристофановский Город птиц[47], населенный жалкими призраками от Бережливой домохозяйки, насыщающей семью Большой трапезой за четыре пенса с помощью «Масляных горошин в маргарине» от фирмы «Дэйрифилдс», до Машинистки, завоевывающей благосклонность Прекрасного принца интенсивным применением крема для лица «Магнолия» от «Маггинс».

Посреди этих фантомов Дэс Бредон, исписавший своим пером не одну кипу офисной бумаги, сам был фантомом, выплывающим из океана нелепой изматывающей работы в еще более фантастическую среду людей, чьи устремления, соперничество и образ мыслей были ему чужды и не имели ничего общего с его реальным жизненным опытом. И даже когда стрелка настенных часов делала долгожданный скачок к половине шестого, он не возвращался в реальный мир, потому что иллюзорный мистер Бредон, растворяясь, превращался в еще более иллюзорного Арлекина из чьих-то наркотических видений, в фигуру еще более грубо-прихотливую, нежели любая из тех, что позировали на рекламных картинках «Морнинг стар», в нечто бесплотное и абсурдное, в глашатая затхлых клише, выкрикивающего их в неразборчивые уши безмозглых потребителей. Он не мог освободиться от такого отвратительного обезличивания, поскольку при звуке его подлинного имени или виде его лица без маски все двери в этом городе грез немедленно захлопнулись бы перед ним.

Впрочем, от одного навязчивого беспокойства Дайана де Момери в порыве необъяснимого озарения его освободила. Она больше его не желала. Он даже думал, что теперь она его немного побаивалась; тем не менее при первом звуке его свистульки она выходила, садилась в его большой черный «даймлер» и ехала с ним куда глаза глядят час за часом, пока ночь не сменялась рассветом. Он иногда задавался вопросом: а верит ли она вообще в реальность его существования? Она обращалась с ним так, словно он был ненавистным, но завораживающим персонажем ее порожденных гашишем видений. Теперь он опасался, как бы психическая неуравновешенность не подтолкнула ее к краю, за которым маячило самоубийство. Однажды она спросила его, кто он и чего хочет, и он сказал ей до известной степени чистую правду:

— Я здесь из-за смерти Виктора Дина. Когда все узнают, как он умер, я вернусь туда, откуда пришел.

— Туда, откуда пришли, — повторила она. — Где-то я это уже слышала, только не могу вспомнить где.

— Если вы когда-нибудь слышали человека, приговоренного к смерти, то, значит, слышали это от него.

— Господи, ну конечно! Именно так. Однажды я присутствовала на суде по делу об убийстве. Там был жуткий старик, судья — забыла его фамилию. Он был похож на злобного старого красного попугая, он-то и сказал, причем так, будто это доставляло ему удовольствие: вернетесь, мол, туда, откуда пришли, и да смилуется Господь над вашей душой. Арлекин, а у нас есть души или это все вздор? Наверное, все же вздор, правда?

— Если речь о вас, то, вероятно, да.

— Но какое отношение я имею к смерти Виктора Дина?

— Надеюсь, никакого. Но вы можете кое-что знать.

— Разумеется, я не имею к этому никакого отношения.

Возможно, и впрямь не имела. Она пребывала в самой эфемерной, пограничной зоне иллюзии, где дневные миражи и ночные сны шли рука об руку в вечных сумерках. Дин был убит — в этом лорд Уимзи теперь не сомневался, но по-прежнему даже не догадывался, чья рука нанесла удар и почему. Интуиция подсказывала ему, что следует держаться как можно ближе к Дайане де Момери. Она была стражем призрачной границы, через нее Виктор Дин, безусловно, самый прозаический обитатель кричаще-безвкусного дневного города, шагнул в пространство ярких вспышек и черных бездн, которыми правят алкоголь и наркотики под монаршим владычеством смерти. Но как он ее ни расспрашивал, ничего добиться не смог. Она повторяла одно и то же, и сколько бы он ни прокручивал ее слова в голове так и эдак, стараясь понять, как это относится к делу, все оказывалось бесполезно.

Миллиган, зловещий Миллиган, знал об агентстве Пима что-то — или кого-то, кто там работал. Знал еще до того, как познакомился с Дином, потому что при первой встрече произнес: «А, так вы тот самый парень?» Но в чем заключается связь? Что общего между Дином, работавшим у Пима, и Миллиганом до его встречи с Дином? Неужели дело всего лишь в том, что Дайана, смеясь, похвасталась: у нее, мол, любовник — из респектабельного агентства? Неужели Дин умер только потому, что Дайана увлеклась им?

В это Уимзи не мог поверить: увлечение к тому времени прошло, и убивать Дина было незачем. Кроме того, когда персонажи этого ночного мира убивают из-за страсти, они не разрабатывают изощренных схем, не стирают отпечатков пальцев и не держат язык за зубами ни до, ни после. Шумные скандалы, стрельба из револьверов, громкие рыдания и сентиментальные угрызения совести — вот признаки и символы роковых страстей в среде тех, кто ведет бурную жизнь.

Дайана сообщила ему еще кое-какую информацию, но в тот момент он не смог ее осмыслить и даже не отдавал себе отчета в том, что владеет ею. Он мог только ждать, словно кот, затаившийся у мышиной норки, пока оттуда не выскочит что-то, за чем можно будет погнаться. Поэтому он и проводил утомительные ночи, катаясь с нею на машине, играя на свистульке и урывая для сна всего несколько коротких часов, прежде чем снова отправиться на нудную молотилку Пима.

Уимзи не ошибался относительно чувств, которые питала к нему Дайана де Момери. Он волновал и пугал ее, и при звуке его свистульки она испытывала возбуждающий ужас. Но истинная причина, по которой она жаждала добиться его расположения, состояла в совпадении, о котором он не догадывался и которое она ему не раскрывала.

На следующий день после их первой встречи Дайана сделала ставку на аутсайдера по кличке Акробат и выиграла пятьдесят к одному. Через три дня после приключения в лесу она поставила на другого аутсайдера — Арлекина. Ее лошадь пришла второй, и это принесло ей выигрыш сто к одному. Неудивительно, что после этого она обхаживала того, кто стал для нее ниспосланным небесами могущественным талисманом. Дни после встречи с ним сделались для нее счастливыми, поскольку она всегда во что-то выигрывала. Лошади после тех двух блестящих побед ее разочаровали, зато в картах везло. Насколько это везение зависело от ее уверенности в себе и желания победить, мог бы сказать только психолог, но она выигрывала, и ей не было никакого дела до того, почему это происходило. Она не говорила ему, что он — ее талисман, из суеверного опасения сглазить, но сходила к гадалке, которая, читая Дайану как открытую книгу, укрепила ее в вере, что загадочный незнакомец принесет ей удачу.

Тот день у младшего репортера «Морнинг стар», не представлявшего никакой ценности ни для кого, кроме себя самого и своей вдовой матушки, начался рано утром с пожара и закончился встречей с главным инспектором Паркером. Звали этого человечка Гектор Панчон, и на Флит-стрит он оказался в тот момент потому, что предшествовавшей ночью на одном из товарных складов города разразился пожар, уничтоживший большую часть материальных ценностей и повлекший живописное бегство трех сторожей и кошки по крышам прилегающих зданий.

Гектор Панчон, отправленный на место происшествия по той разумной причине, что жил неподалеку, в западной части центрального округа, и мог добраться туда относительно быстро, написал короткую заметку о бедствии для ранних провинциальных выпусков, более пространный и волнующий отчет — для лондонского издания и, наконец, еще более длинный и подробный репортаж, дополненный рассказами ночных сторожей и очевидцев, а также персональным интервью, взятым у кошки, — для утренних выпусков двойника «Морнинг стар», газеты «Ивнинг комет», чья редакция располагалась в том же здании.

Завершив свои труды, он почувствовал голод и, прихватив только что отпечатанный экземпляр «Морнинг стар», устремился в круглосуточный ресторан на Флит-стрит, известный тем, что в любое неурочное время обслуживал журналистов, и в три часа утра уже наслаждался завтраком, состоявшим из сосисок на гриле и кофе с рогаликами.

Ел он неторопливо, со вкусом, довольный собой и выпавшей ему удачей, уверенный, что даже самый выдающийся из старших сотрудников газеты не смог бы написать колонку с такой же живостью, таким же воодушевлением и интересом, как это сделал он. Особой его гордостью было интервью с кошкой. Животное, судя по всему, было знатным крысоловом, прославившимся множеством подвигов. Более того, сообразительное животное, первым учуявшее дым, своим страдальческим мяуканьем привлекло внимание сторожа, кипятившего в тот момент воду для чая, а значит, подняло тревогу. Но и это еще не все. Уродливое черно-белое создание с пятнистой мордой готовилось в десятый раз стать матерью, и Гектор Панчон, в порыве блистательного вдохновения, пообещал читателям, что «Морнинг стар» будет следить за судьбой ожидаемого потомства, и призвал их подписываться на любимую газету, вносить посильный вклад в благотворительный фонд ветеринарной больницы и, таким образом, стать счастливым претендентом на роль хозяина одного из котят, еще до рождения заслуживших наследственную репутацию великолепных крысоловов. Гектор Панчон чувствовал, что хорошо поработал. Он проявил сообразительность и смелость, под свою ответственность пообещав ночному сторожу десять шиллингов за своевременную информацию о кошачьих родах, и заслужил похвалу ночного редактора, который заметил, что этот трюк может принести пользу газете.

Наполненный сосисками и чувством удовлетворения, Гектор Панчон лениво просмотрел утренний выпуск своей газеты, с одобрением остановившись на специальном пятничном репортаже и политической карикатуре. Потом, сложив ее, сунул в карман, дал официанту более чем щедрые чаевые в размере шести пенсов и вышел на Флит-стрит.

Утро было прекрасным, хоть и прохладным, и Гектор решил, что после ночных трудов небольшая прогулка пойдет ему на пользу. В отличном настроении он миновал увенчанный грифоном Темпл-Бар[50], Королевский суд, церкви Святого Климента Датского и Сент-Мэри-ле-Стрэнд и пошел дальше по Кингсуэй; и только дойдя до поворота на Грейт-Куин-стрит, почувствовал, что во вселенной, в целом удовлетворительной, чего-то все же не хватает.

Грейт-Куин-стрит ведет к Лонг-Экер, в глубине которой находится Ковент-Гарден. Повозки и машины со всех концов сельской округи, навьюченные фруктами и цветами, тарахтя, въезжали на рынок и выезжали из него. Торговцы выгружали из них набитые тюки, огромные клети, круглые корзины, хрупкие лукошки, длинные плоские коробки — все это изобилующее запахами и красками, — потея и ворча, словно их деликатная ноша была чугунными чушками. Чтобы ублажить этих мужчин, уже открывались пабы, ибо Ковент-Гарден толковал лондонский распорядок дня так, чтобы он соответствовали его собственному перевернутому вверх ногами рабочему графику. У Гектора Панчона выдалась удачная ночь, и он уже отметил свой успех сосисками и кофе, но, черт возьми, существуют и более приличествующие случаю способы отпраздновать!

Вразвалку шествуя по улице в своем клетчатом тренче, надетом поверх практичных фланелевых брюк и твидового пиджака, Гектор Панчон вдруг осознал, что сегодня он — владыка мира, в том числе и всего пива, имеющегося на рынке Ковент-Гарден. Он свернул на Грейт-Куин-стрит, дошел до середины Лонг-Экер, перед входом в метро увернулся от лошади, тащившей фургон, направился к рынку, аккуратно пробираясь между ящиками, корзинами и телегами по брусчатке, застланной соломой, и, мурлыча какой-то жизнерадостный мотивчик, прошел через вращающуюся дверь в «Серого лебедя».

Несмотря на то что было еще только четверть пятого, жизнь в «Лебеде» кипела. Протиснувшись между двумя дородными извозчиками, Гектор Панчон пробрался к стойке и стал скромно ждать, когда хозяин закончит обслуживать постоянных посетителей и обратит внимание на него. Неподалеку шла оживленная дискуссия о достоинствах собаки по кличке Острая Молния. Гектор, обладавший невероятным чутьем на все, что могло стать новостью, достал из кармана газету и притворился, будто читает ее, на самом же деле стал внимательно прислушиваться.

— Я тебе вот что скажу, — говорил возчик по прозвищу Кулак, — в который уж раз скажу, Джо… Я так тебе скажу: коли такая вот собака навроде этой, не беспородная какая, останавливается на полдороге, как вкопанная, на всем скаку, как если б ее подстрелили, я себя спрашиваю: в чем тут дело?

— Ну? — сказал возчик Номер Два.

— А вот заруби себе на носу, — продолжал Кулак, — на животных не всегда можно полагаться. У них тоже есть выходные, как у нас с тобой, но что я говорю, так это…

— Эт-точно, — вставил мелкий мужчина, стоявший по другую сторону от возчика Номер Два, и повторил: — Эт-точно. А что еще более странно, так это то, что у них есть свои причуды. У меня когда-то был пес, так он не выносил вида козла. Или, может, запаха. Не знаю. Только стоило показать ему козла, как с ним случался припадок. А потом он весь день бегать не мог. Вот помню, раз привез я его на собачьи бега в Уайт-Сити, а там какой-то мужик вел по улице двух козлов на веревке…

— А что этот мужик хотел сделать с двумя козлами? — подозрительно поинтересовался возчик Номер Два.

— Почем мне знать, что он хотел с ними сделать, — возмущенно огрызнулся коротышка. — Это ж были не мои козлы, правильно? Так вот, пес…

— Это другое, — возразил Кулак. — Нервы есть нервы, и такая вещь, как козел, может с каждым случиться, а я толкую про…

— Что вам угодно, сэр? — обратился к Панчону хозяин.

— О, наверное, «Гиннес», — ответил Гектор. — «Гиннес» особенно хорош прохладным утром. Может, — добавил он, довольный собой и всем миром, — и эти джентльмены ко мне присоединятся?

Два возчика и коротышка, выразив благодарность, тоже заказали пиво.

— Странная вещь эти нервы, — сказал коротышка. — Вот, кстати, «Гиннес». У моей старой тетки был попугай. Та еще была птичка, скажу я вам. Болтать он научился у матроса. Слава богу, старуха не слышала и половины того, что он говорил, а вторую половину не понимала. Так вот, эта птица…

— Вижу, у вас большой опыт общения с разной живностью, — вставил Гектор Панчон.

— Эт-точно, — согласился коротышка. — Так вот, я хотел сказать, что у этого попугая случались нервные припадки, как ни удивительно. И тогда он сидел на своей жердочке и дрожал так, будто его вот-вот разорвет на куски. И как вы думаете, из-за чего все это?

— Будь я проклят, если знаю, — сказал возчик Номер Два. — Ваше здоровье, сэр.

— Мыши! — торжественно провозгласил коротышка. — Этот попугай с ума сходил при виде мышей. И как вы думаете, что мы ему давали, чтобы привести в чувство?

— Бренди, — предположил Кулак. — Для попугаев нет ничего лучше бренди. У нас был один, зеленый. Брат моей жены привез его из…

— Зеленые не такие говоруны, как серые, — перебил его Номер Два. — Вот в «Розе и короне», что на Севен-Дайелс[51], был попугай…

— Бренди? — фыркнул коротышка. — Нет, это не для нашего. Он бы и не посмотрел на бренди.

— Да ну? — сказал Кулак. — А нашему только покажи бренди — он прям выпрыгивает из клетки, вот те крест. Но, само собой, немного — чайную ложечку…

— Ну, у тетки это был не бренди, — не сдавался коротышка. — Теткин попугай был непьющий. А что? Угадаете с трех раз — всех угощаю.

— Аспирин? — предположил хозяин, которому хотелось, чтобы рассказчик заказал выпивку на всех.

Коротышка покачал головой.

— Имбирь, — сказал Номер Два. — Иные птицы падки на имбирь — он внутренности возбуждает. Хотя некоторые считают, что он чересчур «горячительный», у птиц от него перья дыбом встают.

— «Нутракс» для нервов», — выдал свою догадку Гектор Панчон, которому в той самой утренней газете на глаза попалась реклама с интригующим заголовком «Стоит ли винить женщину?».

— «Нутракс» — мурá, — презрительно фыркнул коротышка, — как и вся остальная патентованная бурда. Нет. Крепкий кофе со щепоткой жгучего перца — вот что было птичке по вкусу. Вмиг приводило его в чувство. Вижу, проставляться придется не мне…

Он обвел всех задумчивым взглядом, и Гектор снова выставил угощение по кругу. Номер Два, чуть ли не залпом опорожнив свою кружку и подняв ее в знак общего приветствия, стал проталкиваться к выходу, а коротышка вплотную прижался к Гектору, пропуская краснолицего мужчину в смокинге, который стремительно вошел в паб и теперь стоял, покачиваясь, возле стойки.

— С-скотч с с-содовой, — заявил он без предисловий, — двойной с-скотч и с-совсем немного содовой.

Хозяин пристально посмотрел на него.

— Вс-се в п’рядке, — сказал вновь прибывший, — я знаю, о чем ты думаешь, мой мальчик, но я не пьян. Ни капли. Нервы н’много расш’тались, вот и вс-се. — Он помолчал, явно сознавая, что язык у него слегка заплетается. — Сидел с больным другом, — объяснил он, тщательно выговаривая слова. — Настоящее иш-шпытание для нервной шиштемы так вот прош-шидеть вш-шю ночь. Очень тяжело для органиш… органишма. Прошу прощения — небольшая авария ш моим жубным протежом, придетшя подправить. — Он поставил локоть на стойку, пошарил под ней ногой в поисках перекладины, сдвинул цилиндр на затылок и одарил всех лучезарной улыбкой.

Окинув его наметанным взглядом, хозяин «Лебедя» решил, что этот посетитель, вероятно, способен выдержать еще один скотч с содовой без катастрофических последствий, и выполнил заказ.

— Спсибо бльшое, приятель, — поблагодарил незнакомец. — Ну, всем здоровья! А что пьют эти джентльмены?

Гектор вежливо извинился, сказав, что ему уже достаточно и пора идти домой.

— Нет-нет, — обиженно запротестовал джентльмен. — Не говорите так. Домой еще рано. Ночь только началась. — Он дружески обнял Гектора за шею. — Мне нравится ваше лицо. Я люблю таких, как вы. Вы должны как-нибудь прийти посмотреть, как я живу. Розы вокруг крыльца и все такое прочее. Вот вам моя визитка. — Он пошарил в карманах, извлек на свет бумажник и шлепнул его на стойку.

Какие-то листки разлетелись в разные стороны.

— Ч-чертп’бери, — сказал человек в смокинге.

Гектор наклонился, чтобы поднять листки, но его опередил коротышка.

— Спасибо, спасибо, — сказал джентльмен. — Где же визитка? Это не визитка, это список покупок моей жены… У вас есть ж-жена?

— Пока нет, — признался Гектор.

— С-счастливец! — выразительно воскликнул незнакомец. — Нет ж-жены — нет ч-чертовых списков покупок.

Его блуждающее внимание сосредоточилось на списке, который он держал в одной руке, безуспешно пытаясь сфокусировать на нем прищуренный взгляд.

— Вечно таскаешь домой какие-то п-пакеты, как какой-то мальчик на п-побегушках. А куда я положил свой пакет?

— Когда вы пришли, у вас не было никакого пакета, сэр, — сказал возчик по прозвищу Кулак. Вопрос об угощении грозил забыться вовсе, и достойный человек, без сомнения, чувствовал, что пора напомнить джентльмену, что в пабе присутствуют и другие люди, кроме скромного мистера Панчона. — Таскать за собой пакеты… От такой работенки в горле пересыхает.

— Чертовски пересыхает, — подхватил женатый джентльмен. — Где мой скотч с содовой? Что вы сказали будете пить, приятель? — Он снова обнял Гектора Панчона, но тот деликатно высвободился из его объятий.

— Я действительно ничего не хочу… — начал было он, но, видя, что повторный отказ может обидеть джентльмена, сдался и попросил маленькую порцию биттера.

— Кстати о попугаях, — послышался высокий голос у них за спиной.

Гектор насторожился и, обернувшись, увидел иссушенного старика, сидевшего за маленьким столиком в углу и потягивавшего джин с тоником. Должно быть, он сидел там все это время, подумал Гектор.

Джентльмен в смокинге развернулся к старику так стремительно, что, не удержав равновесия, вынужден был ухватиться за коротышку, чтобы не упасть.

— Я ничего не говорил про по-пу-га-ев, — сказал он, очень тщательно выговаривая слово «попугай». — Я и не думал говорить о по-пу-га-ях.

— Когда-то я знавал пастора, у которого был попугай, — продолжал старик. — Его звали Джоуи.

— Кого, пастора? — уточнил коротышка.

— Нет, попугая, — мягко пояснил старик. — И этот попугай никогда не расставался с семьей этого пастора. Даже во время молитвы. И всегда говорил в конце «Аминь», как истинный христианин. И вот однажды этот пастор…

Толпа галдящих посетителей, ввалившихся с рынка, отвлекла внимание хозяина и поглотила несколько следующих фраз рассказа. Возчик поприветствовал знакомых, оказавшихся среди вновь прибывших, и отошел, чтобы выпить с ними еще кружку. Гектор, отделавшись от пьяного джентльмена, который теперь приглашал его на рыбалку с друзьями в Шотландию, повернулся, чтобы уходить, но его схватил за руку старик-рассказчик.

— … и старый пастор увидел, что епископ сидит на клетке с куском сахара в руке и говорит: «Ну, Джоуи, давай, скажи б… б… б… А это, заметьте, был епископ англиканской церкви. И как вы думаете, что он сделал потом?

— Даже представить себе не могу, — ответил Гектор.

— Сделал пастора каноником, — торжествующе сообщил старик.

— Не может быть! — сказал Гектор.

— Но это еще что, — продолжил старик. — Был один попугай, в Сомерсете…

Гектор понял, что рассказа о соммерсетском попугае уже не выдержит, поэтому деликатно высвободился и улизнул.

Затем он вернулся домой, принял ванну, после чего уютно свернулся в постели калачиком и мирно проспал до девяти утра. Позавтракав в халате, он стал переодеваться и именно тогда, перекладывая содержимое карманов своей ночной одежды в карманы повседневного темно-синего пиджака, обнаружил маленький пакетик. Тот был аккуратно свернут из белой бумаги, запечатан сургучом и снабжен невинной этикеткой «Бикарбонат натрия». Гектор с удивлением уставился на него.

Гектор Панчон, молодой человек со здоровым пищеварением, конечно, был наслышан о пищевой соде и ее достоинствах, но лишь в том смысле, в каком богатый человек наслышан о покупках в рассрочку. Сначала он подумал, что, должно быть, прихватил пакетик в ванной и машинально сунул его в карман, но потом вспомнил, что тем утром в ванную в брюках не входил, а накануне вечером все из карманов вынул. Он отчетливо помнил: когда ему поступило сообщение о пожаре, он поспешно рассовал по карманам обычные мелочи — носовой платок, ключи, горстку монет, карандаши и все такое прочее, лежавшее на туалетном столике, но никакой соды там быть не могло.

Гектор Панчон был озадачен. Взгляд на часы, однако, напомнил ему, что времени на гадания не оставалось. Ему надлежало быть в церкви Сент-Маргарет, в Вестминстере, к десяти тридцати, чтобы сделать репортаж о бракосочетании светской красавицы, которое происходило в условиях строгой секретности и поэтому в столь неурочное время. После этого он должен был поспешить в Кингсуэй-Холл, чтобы освещать политический митинг, потом — галопом в «Коннот»[52], где давал официальный обед знаменитый летчик. Если речи к трем часам закончатся, он мог успеть на поезд в Эшер, где член королевской семьи открывал новую школу и устраивал по этому поводу торжественное чаепитие для детей. Тогда, если будет еще жив, он сумеет набросать тексты в поезде на обратном пути и закинуть их в редакцию, и у него появится время поразмыслить.

Эту насыщенную программу он выполнил без особых — во всяком случае, каких-то необычных — затруднений и, только положив на стол помощника редактора последний материал, отправился в таверну «Петух», где уселся за стол — усталый, но с сознанием хорошо проделанной работы — и энергично принялся за бифштекс. Тут он снова вспомнил о таинственном пакетике с содой. И чем больше он об этом думал, тем загадочней казалась ему находка.

Он перебрал в уме все свои передвижения прошлой ночью. Ему совершенно отчетливо помнилось, что, собираясь на пожар, он надел свой клетчатый тренч и застегнул его до подбородка, чтобы защитить пиджак и светло-серые брюки от сажи и воды из пожарных шлангов. Едва ли там кто-то мог сунуть ему в карман таинственный пакетик. После этого он брал интервью у разных людей и у кошки, писал текст в помещении редакции «Морнинг стар» и завтракал в ресторане на Флит-стрит. Предположение, что он случайно нашел и сунул в карман четыре унции соды в одном из этих мест, казалось невероятным. Если, конечно, кто-нибудь из коллег-газетчиков не решил над ним подшутить таким образом. Но кто? И в чем смысл шутки?

Он продолжал вспоминать дорогу домой и разговоры в «Сером лебеде». Подвыпивший мужчина в смокинге, подумал он, похож на человека, которому время от времени могут требоваться способствующие пищеварению и ветрогонные средства. Возможно, обнимая Гектора, он по ошибке сунул пакетик в его карман вместо своего. Возчики, мистер Панчон в этом не сомневался, порошка с собой не носят…

Порошок! Когда он четко произнес это слово — а Гектор Панчон обычно думал вслух и зачастую в процессе сочинения вполне сознательно беседовал сам собой, — перед ним замаячил большой знак вопроса. Питьевая сода? Как же! Ничего подобного! Гектор был готов поставить на кон свою журналистскую репутацию. Нащупав в кармане пакетик, он вынул его и был уже готов открыть, чтобы исследовать содержимое, но тут его посетила идея получше. Оставив свой съеденный лишь наполовину бифштекс, пробормотав удивленному официанту, что сейчас вернется, он, не надев шляпы, бросился в ближайшую аптеку, каковой оказалась аптека мистера Твидла, хорошо ему знакомого.

Аптека была закрыта, но внутри все еще горел свет, и Гектор принялся отчаянно колотить в дверь, пока ее не открыл помощник аптекаря. Мистер Твидл здесь? Да, но он уже уходит. Получив заверение, что мистеру Панчону позарез нужен мистер Твидл лично, помощник согласился передать это хозяину.

Мистер Твидл, в пальто и шляпе, появился из внутреннего помещения через несколько минут, которых оказалось достаточно, чтобы Гектор осознал, что, вероятно, он действует несколько опрометчиво и охотится за призраком, однако, начав охоту, следовало довести ее до конца.

— Послушайте, Твидл, — сказал он, — простите, что беспокою вас, возможно, все это полная ерунда, но я хотел бы, чтобы вы взглянули на это. Оно попало ко мне весьма странным образом.

Аптекарь взял пакетик и, подержав его в руках, спросил:

— А что с ним не так?

— Я не знаю, так с ним что-то или не так, я хочу, чтобы вы мне это сказали.

— Бикарбонат натрия, — произнес аптекарь, взглянув на этикетку и запечатанные края пакетика. — Имени аптекаря нет. Вы его, вижу, не открывали.

— Не открывал и хочу, чтобы вы засвидетельствовали это в случае необходимости. Выглядит так, будто куплен в аптеке, правда?

— Определенно так, — с некоторым удивлением согласился мистер Твидл. — Этикетка, похоже, настоящая, и печать, судя по всему, не взламывали, если вы это хотели от меня услышать.

— Да. Вы ведь подтверждаете, что я не мог его так запечатать, правда? Печать выглядит профессиональной.

— Абсолютно.

— А теперь, если вы в этом совершенно уверены, вскройте его.

Мистер Твидл аккуратно просунул лезвие перочинного ножика под один из клапанов пакета, сломал сургуч и развернул бумагу. Как и ожидалось, внутри находился мелкий белый порошок.

— Что дальше? — спросил мистер Твидл.

— Это действительно пищевая сода?

Мистер Твидл вытряхнул немного порошка себе на ладонь, внимательно рассмотрел его, понюхал, послюнявил палец, макнул его в порошок и поднес к языку. В следующий момент выражение его лица резко изменилось. Он достал носовой платок, вытер им язык, ссыпал остатки порошка обратно на бумагу и спросил:

— Как к вам это попало?

— Сейчас расскажу, — ответил Гектор, — только скажите, что это.

— Кокаин, — ответил мистер Твидл.

— Вы уверены?

— Совершенно.

— Господи! — возликовал Гектор. — Вот это да! Какой день! Послушайте, Твидл, найдется у вас минутка? Я хочу, чтобы вы пошли со мной и все это рассказали Хокинсу.

— Куда? Кому? — всполошился мистер Твидл.

Но Гектор Панчон не стал больше тратить слов, а просто схватил его за руку и потащил. Так перед мистером Хокинсом, редактором отдела новостей «Морнинг стар», предстал его взволнованный подчиненный в сопровождении задыхающегося свидетеля и с кокаином в руках.

Мистер Хокинс был опытным газетчиком и находке обрадовался. Тем не менее он не был лишен здравого смысла в вещах такого рода и понимал, что подобная информация должна быть доведена до сведения представителей закона. Во-первых, газете незачем портить отношения с полицией, во‐вторых, совсем недавно, когда информацию не придержали, вышла неприятность. Поэтому, выслушав рассказ Панчона и сделав ему законный реприманд за проволочку с исследованием таинственного пакета, он позвонил в Скотленд-Ярд.

Главный инспектор Паркер, с рукой на перевязи и нервами, натянутыми до предела, получил эту информацию дома, как раз тогда, когда подумал, что на сегодня с работой покончено. Он начал было страшно ругаться, но в последнее время в Ярде было много шума вокруг наркобанд, о которых рассказывали самые возмутительные вещи. В большом раздражении главный инспектор вызвал такси и отправился в редакцию «Морнинг стар» в сопровождении угрюмой личности, величаемой сержантом Ламли, который не любил Паркера и которого не любил Паркер, но который был в тот момент единственным оказавшимся в наличии сержантом.

К тому времени возбуждение Гектора Панчона значительно улеглось. После сорванной ночи и насыщенного рабочего дня его клонило в сон. Он не мог сдерживать зевоту, и главный инспектор не скрывал своего недовольства. Тем не менее, отвечая на его вопросы, Гектор сумел исчерпывающе описать свои передвижения в течение ночи и раннего утра.

— Стало быть, — сказал Паркер, когда его рассказ подошел к концу, — вы не можете сказать с какой бы то ни было определенностью, где к вам попал этот пакет?

— Не могу, — обиженно признал Гектор, который считал, что все должны быть благодарны ему за проявленную сообразительность, а вместо этого создавалось впечатление, будто он в чем-то виноват.

— Вы сказали, что нашли пакет в правом кармане пиджака. Неужели вы ни разу за все это время не залезли в карман, чтобы что-нибудь из него достать?

— Возможно, и залезал, — сказал Гектор, зевая, — но точно не помню. — И он снова непроизвольно зевнул.

— Что вы держите в этом кармане?

— Всякую всячину, — ответил Гектор. Сунув руку в карман, он извлек из него карандаш, коробок спичек, маникюрные ножницы, какой-то шнурок, открывалку для пива в бутылках, штопор, очень грязный носовой платок и крошки.

— Если вы вспомните, что пользовались каким-нибудь из этих предметов ночью… — начал Паркер.

— Должно быть, я пользовался носовым платком, — перебил его Гектор, растерянно глядя на платок. — Я собирался утром взять чистый. И взял. Где же он? А, в брючном кармане. Вот он. Но, разумеется, — добавил он торопливо, — это не тот пиджак, в котором я был ночью. Тогда на мне был старый твидовый. Наверное, я машинально переложил грязный платок в этот пиджак вместе со всем прочим, вместо того чтобы бросить его в бельевую корзину. Этот точно был со мной на пожаре. Видите, он весь в саже.

— Вижу, — сказал Паркер, — но не могли бы вы вспомнить, когда пользовались этим платком прошлой ночью? Наверняка, если бы вы что-нибудь доставали из кармана, вы не могли бы не нащупать там пакет.

— Вполне мог бы, — решительно возразил Гектор. — Мог просто не заметить. Я привык таскать в карманах кучу мусора. Боюсь, я не сумею вам помочь.

На него напал новый приступ жуткой зевоты, который он мужественно подавил, но тот болезненно прорвался через нос и уши с такой силой, что у него чуть не лопнули барабанные перепонки. Паркер бросил сердитый взгляд на его искаженное гримасой лицо.

— Постарайтесь сосредоточиться на том, о чем я вас спрашиваю, мистер Фиркин, — сказал он. — Если вы…

— Панчон, — обиженно вставил Гектор.

— Панчон, — повторил Паркер, — простите. Мистер Панчон, доставали ли вы в какой-нибудь момент…

— Я не знаю, — перебил его Гектор. — Честно, не знаю. Бесполезно спрашивать. Я не смогу вам сказать. Если бы мог, сказал бы, но я просто не могу.

Переводя взгляд с одного на другого, мистер Хокинс проявил элементарное понимание человеческой натуры.

— Думаю, — сказал он, — нам всем не помешает глоток виски.

Он достал из шкафа бутылку «Джонни Уокера», стаканы, сифон и поставил все это на стол. Паркер поблагодарил его и, устыдившись вдруг своего поведения, извинился.

— Простите, — сказал он. — Боюсь, я был немного резок. Мне недавно сломали ключицу, она все еще болит, и от этого я становлюсь излишне брюзгливым. Давайте подойдем к делу с другой стороны. Как вы думаете, мистер Панчон, почему кто-то выбрал именно вас, чтобы снабдить щедрой дозой наркотика?

— Полагаю, кто бы это ни был, он просто ошибся.

— Вероятно, так и есть. И вы считаете, что скорее всего это случилось именно в пабе?

— Да. Если только не в толпе на пожаре. Потому что во всех других местах — в редакции и там, где я брал интервью, все меня знали или, по крайней мере, знали, кто я.

— Звучит разумно, — согласился Паркер. — А как насчет того ресторана, где вы ели сосиски?

— Да, конечно. Но я не припоминаю, чтобы там кто-нибудь подходил ко мне настолько близко, чтобы можно было положить что-то в мой карман. И во время пожара это было невозможно, потому что мой плащ был застегнут до самого подбородка. Но в пабе я его расстегнул, и минимум четыре человека соприкасались там со мной — один из двух возчиков, он стоял впереди меня, низкого роста мужчина, похожий на зазывалу букмекерской конторы или кого-то в этом роде, пьяный тип в смокинге и старик, сидевший в углу. Хотя я не думаю, что это мог сделать возчик, он выглядел вполне естественно.

— Вы раньше бывали в «Сером лебеде»?

— Кажется, один раз, давным-давно. Во всяком случае, я не принадлежу к тамошним завсегдатаям. И мне кажется, что там с тех пор поменялся хозяин.

— И что же в вас такого, мистер Панчон, что побудило человека бесплатно вручить вам столь ценный товар, основываясь только на вашем внешнем виде?

— Бог его знает.

На столе яростно заверещал телефон, и мистер Хокинс, схватив трубку, углубился в долгий разговор с каким-то неизвестным абонентом. Полицейские со своим свидетелем отошли в дальний угол и продолжили разговор там, понизив голоса.

— Либо, — сказал Паркер, — вы точная копия какого-то розничного торговца наркотиками, либо почему-то произвели впечатление человека, которого они ожидали увидеть. О чем вы разговаривали?

Гектор Панчон напряг память.

— О беговых собаках, — сказал он наконец, — и о попугаях. Главным образом — о попугаях. А, да, еще о козлах.

— Собаки, попугаи, козлы?..

— Мы делились историями о попугаях, — объяснил Гектор Панчон. — Нет, постойте, начали мы с собак. Тот коротышка сказал, что у него была собака, которая не выносила козлов, и это привело нас к попугаям и мышам (про мышей я забыл упомянуть) и про одурманивание попугаев кофе с жгучим перцем.

— Одурманивание? — встрепенулся Паркер. — Кто употребил это слово?

— Да в общем-то никто. Просто попугай боялся мышей, и ему давали кофе с перцем, чтобы вывести из шока.

— Чей попугай?

— Кажется, тетки того коротышки. А старик знал попугая, который принадлежал священнику, и епископ пытался научить его ругаться, а потом повысил священника в должности. Не знаю, в чем там было дело: то ли священник шантажировал епископа, то ли епископу просто так уж понравился попугай.

— А в чем состояло ваше участие в разговоре?

— Да почти ни в чем. Я только слушал и платил за выпивку.

— А мужчина в смокинге?

— О, этот талдычил о списке покупок, который ему дала жена, и о пакете… Да-да, он что-то говорил о пакете, который якобы должен был быть при нем.

— И вы видели этот пакет?

— Нет, никакого пакета у него не было.

— Ладно, — сказал Паркер еще через несколько минут такого же бесполезного разговора. — Мы займемся этим делом, мистер Панчон. И большое спасибо вам и мистеру… Хокинсу за то, что вы привлекли к нему наше внимание. Пакет мы забираем; если вы нам снова понадобитесь, мы с вами свяжемся. — Он встал.

Мистер Хокинс, вскочив из-за стола, бросился к нему.

— Вы узнали все, что хотели? Полагаю, вы не желаете, чтобы эта история получила огласку? — добавил он с сожалением.

— Да, пока вы не должны ее обнародовать, — твердо ответил Паркер. — Но мы вам чрезвычайно обязаны, и если что-то выяснится, то вы будете первыми, кому мы сообщим все в подробностях. Большего пока обещать не могу.

Он вышел, сержант Ламли, мрачный и молчаливый, последовал за ним.

— Как жаль, Ламли, что эта информация не дошла до нас раньше. Мы могли бы сразу послать кого-нибудь в паб для наблюдения. Теперь-то уж поздно что-либо предпринимать.

— Да, сэр, поздно, — согласился сержант Ламли.

— Видимо, этот паб — место передачи наркотиков.

— Очень похоже, сэр.

— Груз наркотиков был весьма внушителен в этот раз. Значит, он предназначался для кого-то, кто курирует весьма широкую сеть распространения. Притом бесплатного. Это наводит на мысль, что человек, которого они ждали, — лишь посланец распространителя, который, без сомнения, рассчитывается непосредственно с главарем по каким-то иным каналам.

— Вероятно, сэр, — недоверчиво сказал сержант Ламли.

— Вопрос в том, что нам делать. Конечно, мы можем устроить облаву в пабе, но не думаю, что это будет благоразумно. Скорее всего, мы ничего не найдем и только спугнем преступников.

— В этом не было бы ничего необычного, — проворчал сержант.

— К сожалению. У нас ведь на «Серого лебедя» пока ничего нет?

— Насколько мне известно, нет, сэр.

— Сначала надо все проверить. Хозяин может быть связан с этим делом, а может и не быть. Весьма вероятно, что не связан, но мы должны убедиться. Отрядите-ка по меньшей мере двух человек последить за «Лебедем». Они не должны вызывать подозрений. Пусть заходят время от времени, болтают о попугаях и козлах и присматриваются, не происходит ли там чего-нибудь необычного. И пусть попытаются разузнать побольше о тех людях — о коротышке, старике и франте. Думаю, это будет нетрудно. Отберите двух разумных, тактичных ребят, не трезвенников, и, если они ничего не выяснят за день-два, замените их другими. И проследите, чтобы они выглядели подобающе обстановке, без форменных ботинок и прочих глупостей.

— Так точно, сэр.

— И ради бога, Ламли, не будьте таким мрачным, — взмолился главный инспектор. — Мне бы хотелось, чтобы служебный долг исполнялся с бóльшим воодушевлением.

— Я постараюсь, — обиженно буркнул сержант Ламли.

За сим главный инспектор решительно направился домой — спать.

— Простите, мисс, — обратился к мисс Росситер Томпкин, дежурный администратор, — вы случайно не видели где-нибудь мистера Уэддерберна? Его нет в кабинете.

— Кажется, я видела его у мистера Инглби.

— Большое спасибо, мисс.

Обычно веселое лицо Томпкина выглядело озабоченным, и выражение озабоченности усугубилось, когда он вошел в комнату мистера Инглби и увидел там только самогó мистера Инглби и мистера Бредона. Он повторил свой вопрос.

— Уэддерберн только что отправился в «Бримс-билдингс» по поводу рекламной вставки в какой-то журнал, — ответил мистер Инглби.

— О-о! — тихо протянул Томпкин.

Он пребывал в таком замешательстве, что Инглби поинтересовался:

— А в чем дело?

— Видите ли, сэр, дело в том — но это строго между нами, — что происходит кое-что странное. И я не знаю, что делать.

— При всех затруднениях, — шутливо вставил Бредон, — обращайтесь к Старому Чудаку. Хотите знать, сколько пуговиц должно быть на выходном жилете? Как правильно есть апельсин в общественном месте? Как представить первую жену будущей третьей? Старый Чудак вас всему научит.

— Послушайте, сэр, если вы сохраните все в тайне… вы и мистер Инглби…

— Говорите, Томпкин. Мы будем немы, как немой кинематограф. Любая сумма от пяти до пяти тысяч фунтов исключительно под вашу расписку. Никаких неудобных вопросов. Никакого залога. Говорите: что у вас за проблема?

— Не у меня, сэр. Дело в том, что пришла молодая дама, которая спрашивает мистера Толбоя, а он на совещании с мистером Армстронгом и мистером Тулом, и я не хочу передавать ему туда записку.

— Ну так попросите ее подождать, — посоветовал мистер Инглби.

— В этом-то и дело, сэр. Я попросил, а она говорит, что я просто хочу от нее избавиться, чтобы дать возможность мистеру Толбою незаметно улизнуть, она очень сердится и грозит обратиться к мистеру Пиму. Видите ли, сэр, я не знаю, в чем там дело, — здесь Томпкин напустил на себя невинный вид, — но подозреваю, что ни мистеру Толбою, ни мистеру Пиму это не понравится. Вот я и подумал: поскольку мистер Уэддерберн, так сказать, чаще всего общается с мистером Толбоем…

— Понимаю, — сказал Инглби. — Где эта молодая дама?

— Я усадил ее в малом конференц-зале, — неуверенно произнес Томпкин, выделив слово «усадил», — но, конечно, если она оттуда выйдет — а ее ничто не остановит — и доберется до мистера Пима или хотя бы до мисс Фирни… Понимаете, сэр, когда такие особы, как мисс Фирни, находятся при исполнении служебных обязанностей, они обращают внимание на разные вещи, хотят они того или нет. Это не то, что вы или я, сэр. — Томпкин перевел взгляд с Инглби на Бредона, давая понять, что слово «сэр» относится к обоим.

Бредон, чертивший какие-то узоры на промокашке, поднял голову.

— Как она выглядит? — спросил он. — Я имею в виду, — добавил он, заметив замешательство Томпкина, — на ваш взгляд, она действительно в бедственном положении или просто собирается устроить скандал?

— Ну, сэр, — ответил Томпкин, — если вы меня спрашиваете, так, по-моему, она та еще штучка.

— Пойду успокою ее, — сказал Бредон. — А вы, пожалуйста, поставьте в известность мистера Толбоя, как только он освободится.

— Очень хорошо, сэр.

— И постарайтесь, чтобы по конторе не пошли слухи. Может, все это какой-то пустяк.

— Совершенно верно, сэр. Я не болтун. Но есть ведь еще мальчишка-посыльный в вестибюле…

Бредон вышел с таким видом, словно возложенная им на себя задача не составляла никакого труда. Однако к тому времени, когда он подходил к малому конференц-залу, лицо его выражало преувеличенную любезность и доброжелательность. Войдя, он наметанным взглядом сразу же охватил все детали, касавшиеся женщины, поспешно вскочившей ему навстречу: тяжелый взгляд, сварливо поджатые губы, кроваво-красные заостренные ногти и суперизысканные туфли.

— Добрый день, — произнес он бодро. — Вам нужен мистер Толбой, полагаю? Он скоро освободится. Но сейчас он проводит важное совещание с клиентами и никак не может отлучиться, поэтому я взял на себя смелость развлечь вас пока. Вы курите, мисс… э-э… простите, служащий не сообщил мне вашего имени.

— Вавасур. Мисс Этель Вавасур. А вы кто? Вы мистер Пим?

Бредон рассмеялся.

— Господи, нет, конечно. Я — рядовой сотрудник, один из младших копирайтеров, только и всего.

— Понятно. Вы приятель Джима?

— Толбоя? Не то чтобы. Просто я проходил мимо и услышал, что Толбоя спрашивает очень красивая молодая дама. Вот я и подумал: почему бы не зайти и не скрасить ей ожидание?

— Ах, как это ужасно любезно с вашей стороны, — с издевкой сказала мисс Вавасур и весьма пронзительно рассмеялась. — Догадываюсь, что Джим послал вас отвлечь меня, чтобы тем временем сбежать через черный ход. Очень на него похоже.

— Уверяю вас, моя дорогая, что сегодня я вообще не видел Толбоя и не разговаривал с ним. И боюсь, узнав, что я заходил сюда поболтать с вами, он на меня разозлится. Что неудивительно. Если бы вы пришли ко мне, я бы возненавидел любого, кто проявил бы к вам назойливое любопытство.

— Ах, оставьте! — отрезала мисс Вавасур. — Я отлично знаю таких, как вы. Вы любого способны заговорить до смерти. Но вот что я вам скажу: если Джим Толбой думает, что может провести меня, посылая своих дружков-краснобаев пускать мне пыль в глаза, то он горько ошибается.

— Дорогая моя мисс Вавасур, как же вы заблуждаетесь! Вы совсем неправильно меня воспринимаете. Я здесь вовсе не для того, чтобы защищать интересы Толбоя, — разве что я готов признать, что этот офис, пожалуй, действительно не самое подходящее место для личных конфиденциальных встреч. Осмелюсь высказать суждение, что было бы благоразумней перенести свидание в какое-нибудь другое место и на другое время…

— Да уж конечно! — воскликнула мисс Вавасур. — Но если мужчина не отвечает на твои письма, не приходит и ты даже не знаешь, где он живет, то что остается делать? Я вовсе не хотела доставлять неприятности кому бы то ни было. — Тут мисс Вавасур всхлипнула и приложила носовой платочек к накрашенным ресницам.

— Боже милостивый! — сказал Бредон. — Как это немилосердно и неблагородно!

— Совершенно с вами согласна, — подхватила мисс Вавасур. — От джентльмена такого не ожидаешь, правда? Но так оно и есть. Когда мужчина просто рассказывает девушке сказки — одно дело, а когда она из-за него попадает в беду — это уже другое. Тогда он перестает разливаться перед ней соловьем в обещаниях жениться… Ну так можете сказать ему, что ему придется это сделать, иначе я подниму шум в этой конторе, прорвусь к мистеру Пиму и выведу Джима на чистую воду. В наши дни девушке приходится самой о себе заботиться. Ах, если бы был кто-нибудь, кто смог бы меня защитить, только вот теперь, когда бедная тетушка умерла, на свете не осталось ни одной живой души, которая вступилась бы за меня. — В ход снова пошел носовой платочек.

— Но моя дорогая девочка, — сказал Бредон, — даже такой великий тиран, как мистер Пим, не сможет заставить Толбоя жениться на вас, потому что он уже женат.

— Женат? — Мисс Вавасур убрала носовой платок, продемонстрировав абсолютно сухие и очень злые глаза. — Грязная свинья! Так вот почему он никогда не приглашал меня к себе домой! Все втирал мне очки насчет того, что у него якобы всего одна комната и квартирная хозяйка весьма строга относительно гостей. Впрочем, это не имеет значения. Ему придется жениться. А его жена может с ним развестись. Видит бог, причина у нее для этого имеется. У меня есть его письма. — Она невольно метнула взгляд на свою большую нарядную сумку, но тут же осознала свой промах и умоляюще посмотрела на Бредона, который теперь точно знал, с кем имеет дело.

— Значит, они у вас с собой. Это очень предусмотрительно с вашей стороны. Послушайте, мисс Вавасур, что толку разговаривать в таком ключе? Вы можете быть со мной совершенно откровенны. Ведь ваша цель состоит в том, чтобы пригрозить Толбою: мол, если он не заплатит, вы покажете эти письма мистеру Пиму, разве не так?

— Разумеется, нет.

— Вы так преданны Толбою, что всегда носите его письма с собой?

— Да… Нет… Я не говорила, что они со мной.

— Нет? Но вы понимаете, что теперь это очевидно? Так вот послушайтесь совета человека, который вдвое старше вас. (Это было чрезмерно великодушной оценкой возраста мисс Вавасур, потому что ей в лучшем случае было лет двадцать восемь.) Если вы устроите здесь скандал, ничего особенного не произойдет, разве что Толбой лишится работы, а вместе с ней и денег — для вас или для кого угодно другого. А если вы попытаетесь продать ему эти письма, то для этого существует название, и вам оно хорошо известно.

— Все это прекрасно, — недовольно сказала мисс Вавасур, — но как быть с той неприятностью, которую он на меня навлек? Я, видите ли, манекенщица, а если моя фигура будет навсегда испорчена и я потеряю работу…

— Вы уверены, что не ошибаетесь?

— Разумеется, уверена. За кого вы меня принимаете? За невинную девочку?

— Упаси бог, — ответил Бредон. — Не сомневаюсь, что Толбой будет готов прийти к взаимовыгодному соглашению. Но позвольте мне дать вам совет: никаких угроз и никаких скандалов. В мире — вы уж меня простите — существуют и другие мужчины.

— Существуют, — простодушно ответила мисс Вавасур, — но вы же понимаете, что они не горят желанием взять девушку с бременем. Вы бы ведь не взяли, правда?

— О, я? Я в этих соревнованиях не участвую, — сказал Бредон, быть может, с чуть большей поспешностью и резкостью, чем требовалось, чтобы высказывание прозвучало лестно. — Но если говорить о ситуации в целом, то я уверен: вы сочтете за благо не поднимать бучу — по крайней мере, здесь. Потому что это одна из тех старомодных фирм, в которых не любят, чтобы что-нибудь неприятное или… э-э… нежелательное происходило в их стенах.

— Конечно, не любят, — лукаво произнесла мисс Вавасур, — именно поэтому я и здесь.

— Ну да, только, поверьте мне, вы ничего не добьетесь, устроив скандал. Совсем ничего. И… О, а вот и пропавший джентльмен. Пожалуй, мне надо идти. Привет, Толбой. Я тут развлекал даму в ваше отсутствие.

Толбой, с побелевшим лицом и дрожащими губами, молча смотрел на Бредона секунду-другую, а потом сдавленно произнес:

— Премного благодарен.

— О, не благодарите меня, — ответил Бредон. — Это я должен вас благодарить за удовольствие. — Он вышел и закрыл дверь, оставив их наедине.

Джентльмен в костюме Арлекина неторопливо снял маску и положил ее на стол.

— Раз уж мой добродетельный кузен Уимзи выдал наш секрет, можно это снять, — сказал он. — Боюсь, — он повернулся к Дайане, — мой вид вас разочарует. Если не считать того, что я красивее и меньше похож на кролика, можно считать, что женщина, видевшая Уимзи, видела и меня. Хотя это обстоятельство создает массу сложностей, я ничего не могу с ним поделать. Рад лишь, что сходство наше сугубо поверхностное.

— Это просто невероятно, — сказал майор Миллиган. Он наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть лицо собеседника, но мистер Бредон, вальяжно протянув руку, легонько отстранил его обратно.

— Не надо придвигаться слишком близко, — заметил он высокомерно. — Даже такое лицо, как у Уимзи, лучше вашего. У вас оно прыщавое. Вы слишком много едите и пьете.

Майор Миллиган, который и впрямь расстроился тем утром, заметив несколько прыщиков у себя на лбу, но надеявшийся, что другим они незаметны, сердито заворчал. Дайана рассмеялась.

— Как я понимаю, — продолжил Бредон, — вам что-то от меня нужно. Людям вашего сорта всегда что-то нужно. Так что же?

— Не имею ничего против, чтобы поговорить откровенно, — ответил майор Миллиган.

— Как трогательно слышать такое — за этим обычно следует ложь. Предупрежден — значит вооружен, не так ли?

— Думайте, как хотите, но, полагаю, выслушать меня — в ваших интересах.

— Вы имеете в виду финансовые интересы?

— А какие могут быть еще?

— Чистая правда. Ваше лицо начинает нравиться мне чуточку больше.

— Вот как? Вероятно, теперь оно нравится вам достаточно, чтобы ответить на несколько моих вопросов?

— Не исключено.

— Откуда вы знаете Памелу Дин?

— Памелу? Прелестная девушка, не правда ли? Я был представлен ей одним из тех, кого широкая публика — соблазненная неудачным примером несравненного vulgarisateur [56]Диккенса — в отвратительной манере называет общим другом[57]. Признаю, что мое желание познакомиться с ней носило чисто деловой характер, но могу лишь сказать: хорошо бы, чтобы все деловые знакомства были такими же приятными.

— И что это за дело?

— А дело, дорогой приятель, было связано еще с одним другом, общим для всех нас, — покойным Виктором Дином, погибшим, к величайшему моему сожалению, на железной лестнице. Незаурядный был молодой человек, правда?

— В каком смысле? — быстро спросил Миллиган.

— А вы не знаете? Я думал, вам это известно. Иначе меня бы здесь не было.

— Вы, два идиота, меня уже утомили, — вклинилась Дайана. — Какой смысл ходить вокруг да около? Ваш напыщенный кузен все нам о вас рассказал, мистер Бредон, — кстати, предполагаю, что у вас и имя есть?

— Есть. Пишется: Дэ-э-эс, произносить можно как вам больше нравится. Большинство людей, которых смущает ассоциация со «смертью», заменяют гласную на «и», но лично я предпочитаю исходное звучание. Так чтó вам наговорил обо мне мой милый кузен?

— Он сказал, что вы имеете дело с наркотиками.

— Черт возьми, и откуда только мой братец Уимзи берет информацию? Иногда она бывает достоверной.

— И вы прекрасно знаете, что необходимое можно раздобыть у Тода. Так почему бы нам не перейти прямо к делу?

— Почему бы и нет? Вас интересует именно эта грань моей блистательной личности, Миллиган?

— А вас заинтересовала именно эта грань личности Виктора Дина?

— Очко в мою пользу, — сказал Бредон. — До настоящего момента я не был уверен, что такая грань есть в его личности. Теперь сомнения отпали. Бог мой! Как все интересно.

— Если вы сумеете выяснить, как именно Виктор Дин был вовлечен в дело, это может принести кое-какую выгоду и вам, и мне.

— Продолжайте.

Майор Милиган подумал немного и, видимо, решил выложить карты на стол:

— Вы узнали у Памелы Дин, в чем состояла работа ее брата?

— Конечно. Он писал рекламные тексты в агентстве Пима. Там нет никаких секретов.

— В том-то и дело, что есть. И если бы этот проклятый дурак не дал себя убить, мы могли бы узнать, в чем состоит секрет, и получили бы от этого большую пользу. А теперь…

— Но, Тод, — вклинилась Дайана, — я думала, все наоборот: что ты боишься, как бы он не узнал слишком много.

— Это правда, — сердито сказал Миллиган. — Какой от всего этого был бы толк, если бы он все узнал первым?

— Что-то я ничего не понимаю, — сказал Бредон. — Разве это был не его секрет? Почему бы вам не перестать темнить, как в детективном романе, и не рассказать все как есть?

— Потому что я не уверен, что вы знаете об этом парне даже столько, сколько знаю о нем я.

— Это правда. Я никогда в жизни его даже не видел. Но я достаточно много знаю об агентстве Пима.

— Откуда?

— Я там работаю.

— Что?!

— Я там работаю.

— С каких пор?

— Пришел сразу после смерти Дина.

— Из-за смерти Дина, хотите вы сказать?

— Да.

— И как это случилось?

— Я получил информацию, как выражаются полицейские — друзья моего кузена Уимзи, что Дин наткнулся на какую-то подозрительную рыбку в этом аквариуме. А поскольку большинство рыб, как те, что выловил святой Петр, имеют монетку во рту[58], я подумал, что будет небесполезно заглянуть в этот конкретный «пруд».

— И что вы там нашли?

— Дорогой мой Миллиган, вы и мертвого рассмешите. Я не выдаю свою информацию. Я ею распоряжаюсь — с выгодой для себя.

— Я тоже.

— Как хотите. Это вы меня к себе пригласили. Я встречи с вами не искал. Но есть кое-что, что я могу вам рассказать, потому что уже сообщил это мисс де Момери: Виктора Дина укокошили намеренно, чтобы не дать ему заговорить. И, насколько я понимаю, единственным человеком, который желал убрать его с пути, были вы. Полицию этот факт может заинтересовать.

— Полицию?

— О! Совершенно с вами согласен. Я тоже не люблю полицию. Они очень плохо платят и задают чертову прорву вопросов. Но иногда бывает полезно оказаться на нужной стороне.

— Все это вздор, — сказал Миллиган. — Вы на ложном пути. Я не убивал парня. И не хотел, чтобы его убили.

— Докажите, — холодно потребовал его собеседник.

Он внимательно наблюдал за бесстрастным лицом Миллигана, а тот наблюдал за ним.

— Кончайте это, — сказал Бредон после нескольких минут взаимного изучения. — Я играю в покер не хуже вашего. Но на сей раз, думаю, у меня стрит-флеш.

— Ну, и что вы хотите узнать?

— Я хочу узнать, что, по вашему мнению, имел возможность узнать Дин.

— Это я могу вам сказать. Он пытался узнать…

— Узнал.

— Откуда вам это известно?

— Руководство по методам расследования — за дополнительную плату. Просто примите к сведению: он узнал.

— Ну, тогда он узнал, кто руководит процессом со стороны агентства Пима.

— Процессом распространения наркотиков?

— Да. И еще он мог разузнать, как работает цепочка.

— Работает?

— Да.

— Она по-прежнему работает?

— Насколько мне известно, да.

— Насколько вам известно? Похоже, вы не слишком хорошо осведомлены.

— Ну, а что вы знаете о том, как там у вас все организовано?

— Вообще ничего. Поступают инструкции…

— Кстати, а как вы во все это втерлись?

— Простите. Этого я сказать не могу. Даже за дополнительную плату.

— Но тогда откуда мне знать, что вам можно верить?

Бредон рассмеялся, оставив его вопрос без ответа.

— Возможно, для вас не окажется лишним мой канал снабжения, — сказал он. — Если вы не удовлетворены своей сетью распространения, вы можете подписаться на мою клиентуру. Поставки по воскресеньям и четвергам. А пока — в качестве образца — можете поинтересоваться воротником моего плаща. Прекрасно выглядит, не правда ли? Роскошный бархат. Вероятно, на ваш взгляд, немного показной шик, чуть жестковатая бортовка? Возможно, вы и правы. Зато очень функционально. Просвет почти не виден. Аккуратно просовываем в него указательный и большой пальцы, осторожно тянем петельку и вытаскиваем вот этот изящный мешочек из водоотталкивающего шелка, тонкого, как луковичная шелуха, но удивительно прочного. Внутри вы найдете вдохновение в количестве, достаточном для значительного числа жаждущих. Плащ волшебника. Вещество, из которого рождаются грезы.

Миллиган молча исследовал содержимое маленького мешочка. Это был порошок из знаменитого пакета, невольно обретенного мистером Гектором Панчоном в «Сером лебеде».

— Вроде все в порядке. Где вы это взяли?

— В Ковент-Гардене.

— Не в агентстве Пима?

— Нет.

Миллиган, казалось, был разочарован.

— И когда вы это получили?

— В пятницу утром. Как и вы, я получаю товар по пятницам.

— Послушайте, — сказал Миллиган, — нам с вами надо объединиться. Дайана, детка, иди поиграй. Мне нужно переговорить с твоим приятелем по делу.

— Прелестная манера обращаться со мной в моем собственном доме, — проворчала мисс де Момери, однако, видя, что Миллиган не шутит, сдержалась, подхватила шаль и удалилась в спальню.

Миллиган, сидя за столом, наклонился вперед.

— Я скажу вам то, что знаю, но предупреждаю: если вы ведете со мной двойную игру, то сильно рискуете. Я не желаю иметь никаких подозрительных дел с этим вашим чертовым кузеном.

Мистер Бредон описал свое отношение к лорду Питеру Уимзи в нескольких отборных выражениях.

— Хорошо, — сказал Миллиган. — Повторяю: вы предупреждены. Теперь слушайте. Если мы сможем выяснить, кто и по какой схеме заправляет этим делом, у нас появится шанс прибрать дело к рукам. С одной стороны, это сулит большую выгоду, с другой — дьявольски рискованно, очень хлопотно и дорого. Мне нужно понаблюдать за этим местом. Большие доходы получает тот, кто находится в центре круга. И мне, и вам известно, сколько мы платим за товар и какая головная боль — распространять его среди всех этих тупиц и собирать выручку. Так вот что мне известно. Всей этой комбинацией руководят из вашего Рекламного агентства Пима. Я узнал это от человека, который уже мертв. Не стану рассказывать, как я на него вышел, — это долгая история. Но открою вам то, что он мне поведал. Однажды мы обедали с ним в «Карлтоне», и он немного перебрал. В какой-то момент в зал вошла компания, в ней был один тип, и мой сотрапезник сказал мне: «Знаешь, кто это?» «Не имею ни малейшего представления», — ответил я. Он объяснил: «Это старик Пим, владелец рекламного агентства». — А потом рассмеялся и добавил: «Если бы он только знал, что творится в его агентстве, его бы удар хватил». «Это как?» — спросил я. «А ты что, не знаешь? — удивился он. — Весь этот наркотрафик управляется оттуда». Естественно, я начал расспрашивать, как он все это проведал, но его вдруг охватил пароксизм осторожности, он напустил на себя таинственность, и я больше ничего не смог из него вытянуть.

— Знаю я такую форму опьянения, — сказал Бредон. — Вы думаете, он действительно знал, о чем говорил?

— Думаю, да. Мы с ним снова увиделись на следующий день, он был совершенно трезв и чуть в обморок не упал, когда я пересказал ему то, что он мне поведал накануне. Однако признал, что все это правда, и умолял держать язык за зубами. Это все, что мне удалось от него узнать, а в тот же вечер он попал под грузовик.

— Вот как? На удивление вовремя.

— Я тоже так подумал, — согласился Миллиган. — И это заставило меня сильно занервничать.

— Но как во все это ввязался Виктор Дин?

— А тут я сделал промашку, — признался Миллиган. — Однажды вечером его привела Дайана…

— Минутку. Когда произошел разговор с вашим опрометчивым другом?

— Около года назад. Разумеется, я пытался разузнать об этом деле побольше и, когда Дайана представила мне Дина и сказала, что он работает у Пима, я подумал: это именно тот, кто мне нужен. Но оказалось — ничего подобного. Он ничего не знал, однако из нашего разговора учуял, что тут что-то есть. А вскоре я обнаружил, что он пытается влезть в мои дела, и велел Дайане порвать с ним.

— На самом деле, — сказал мистер Бредон, — вы пытались выкачать из него информацию так же, как сейчас — из меня, но обнаружили, что это он ее из вас выкачивает.

— Что-то вроде этого, — признал Миллиган.

— А вскоре после этого он упал с лестницы.

— Да, но я его с нее не сталкивал. Выкиньте это из головы. Я не хотел его убивать, хотел только, чтобы он мне не мешал. Дайана слишком много болтает, особенно когда накачается джином. Беда в том, что на таких людей никогда нельзя положиться. Казалось бы, здравый смысл должен подсказывать им, что молчать — в их собственных интересах, но здравого смысла у них не больше, чем у обезьян в клетке.

— Ну, коль скоро мы пичкаем их порошком, который, как печально известно, лишает человека контроля над собой, мы не должны жаловаться на последствия.

— Не должны, но порой это создает большие неудобства. Эти люди с одной стороны хитры, как лисы, а с другой — полные идиоты. Да еще и злобные.

— Да. Но Дин ведь не стал наркоманом, правда?

— Не стал. Если бы стал, я бы мог его лучше контролировать; но, к сожалению, он имел голову на плечах. Однако он знал, что ему хорошо заплатят за любую информацию.

— Весьма вероятно. Беда в том, что он брал деньги и от другой стороны. По крайней мере, я так думаю.

— Не пытайтесь сами играть со мной в эту игру, — заметил Миллиган.

— Я не любитель падать с лестниц. Что вы хотите знать, насколько я понимаю, так это как работает система и кто ею управляет. Думаю, это я смогу для вас разузнать. Каковы условия?

— Моя идея состоит в том, чтобы, используя эту информацию, внедриться в их организацию, а там уж каждый будет заключать собственную сделку.

— Это один вариант. В качестве альтернативы предлагаю другой: мы нажмем на джентльмена в агентстве Пима, когда поймаем его, и разделим добычу. В этом случае я — как человек, делающий бóльшую часть работы и больше всех рискующий, — претендую на семьдесят пять процентов.

— Ни за что. Пятьдесят на пятьдесят. Я буду вести переговоры.

— Вы? Хорошенькое дело. Зачем мне вообще брать вас в долю? Вы не можете начать никаких переговоров, пока я не сообщу вам, с кем их нужно вести. Вы что, думаете, я вчера на свет родился?

— Нет. Но я могу сделать так, что завтра вы вылетите из агентства Пима. Как вы думаете, если Пим узнает, кто вы на самом деле, продержит он вас еще хоть день в своем добропорядочном заведении?

— Ладно. Проведем переговоры вместе, и я возьму шестьдесят процентов.

Миллиган пожал плечами.

— Давайте отложим пока этот вопрос. Думаю, сейчас мы все равно не договоримся. На что мы должны нацелиться в первую очередь, так это на то, чтобы взять бразды правления в свои руки.

— Как скажете. А когда мы это сделаем, у нас будет достаточно времени, чтобы решить, кому щелкать кнутом.

Когда Бредон ушел, Миллиган отправился в спальню и нашел Дайану, стоявшую на коленях на широком подоконнике и глазевшую на улицу.

— Ты с ним обо всем договорился?

— Да. Он, конечно, ловкач, но у меня есть способы заставить его понять, что со мной нужно играть по-честному.

— Лучше бы ты оставил его в покое.

— Не говори чепуху, — ответил Миллиган, употребив, впрочем, более крепкое слово.

Дайана повернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

— Я тебя предупредила, — сказала она. — Мне плевать, что будет с тобой. Ты мне действуешь на нервы, Тод. Очень забавно будет посмотреть, как из тебя сделают лепешку. Но лучше держись от этого человека подальше.

— Подумываешь о том, чтобы продать меня?

— В этом не будет необходимости.

— И все же предупреждаю: лучше тебе этого не делать. Что, потеряла голову из-за этого фигляра в трико?

— Ну почему нужно быть таким вульгарным? — презрительно сказала Дайана.

— Тогда в чем дело?

— Я боюсь, вот и все. Не похоже на меня, правда?

— Боишься этого рекламного жулика?

— Нет, Тод, все-таки порой ты бываешь совершеннейшим дураком. Не видишь того, что у тебя прямо под носом. Наверное, это написано слишком большими буквами, чтобы ты увидел.

— Ты пьяна, — сказал Миллиган. — А все потому, что тебе не удалось подцепить этого твоего джокера…

— Заткнись. Подцепить его? Да я бы скорее захотела подцепить государственного палача.

— С тебя сталось бы. Тебе лишь бы испытать новое острое ощущение. Чего ты добиваешься? Ссоры? Если так, то, боюсь, я не могу испытывать свои нервы ради твоего удовольствия.

Принято считать, что окончательному разрыву отвратительно низменной связи должна предшествовать серия не менее отвратительных скандалов. Но в данном случае мисс де Момери, видимо, решила нарушить традицию.

— Нет. Просто я порываю с тобой, вот и все. Мне холодно. Я иду спать… Тод, это ты убил Виктора Дина?

— Нет.

В ту ночь майору Миллигану приснилось, что Дэс Бредон в своем костюме Арлекина вешает его за убийство лорда Питера Уимзи.

Главный инспектор Паркер продолжал пребывать в состоянии душевного расстройства. В Эссексе полиция потерпела очередное фиаско. Частное моторное судно, подозревавшееся в перевозке наркотиков, было захвачено и обыскано без какого бы то ни было результата — если не считать того, что все причастные, если они существовали, получили предупреждение. Далее: скоростной автомобиль, привлекший внимание своими частыми ночными рейсами из столицы к побережью и обратно, осторожно сопроводили до конечного пункта его назначения, и выяснилось, что он принадлежит высокопоставленному члену дипломатического корпуса, который в строжайшей тайне наносил визиты даме, отдыхавшей на популярном морском курорте. Мистеру Паркеру, который все еще был не в состоянии лично принимать участие в ночных экспедициях, оставалось лишь с мрачным удовлетворением констатировать, что в его отсутствие все идет наперекосяк. Он также продолжал безосновательно злиться на Уимзи, как на изначальную причину своей нынешней недееспособности.

Расследование в «Сером лебеде» тоже пока не принесло сколько-нибудь существенных результатов. На протяжении недели опытные и осмотрительные полицейские по очереди зависали там у барной стойки, болтая со всеми подряд о собачьих бегах, козлах, попугаях и прочих бессловесных друзьях человека, но не получая вознаграждения в виде таинственных пакетиков.

Старика — автора истории о попугае — вычислили довольно просто. Он был завсегдатаем, сидел в пабе каждое утро, и таких историй у него была куча. Терпеливые полицейские собрали из них целую коллекцию. Хозяин, против которого ничто не свидетельствовало, хорошо знал этого своего клиента. Он был бывшим грузчиком Ковент-Гардена, жившим на пенсию по старости, и вся его жизнь, без единого темного уголка, просматривалась как на ладони. Этот пожилой джентльмен, когда его спросили, припомнил разговор с мистером Гектором Панчоном, но решительно утверждал, что никого из присутствовавших тогда в пабе никогда в жизни не видел, кроме двух возчиков, которых довольно хорошо знал. Те, в свою очередь, сообщили, что человек в смокинге и коротышка, болтавший о собаках, были им совершенно незнакомы. В то же время не было ничего необычного в том, что джентльмен в смокинге — или без оного — заглянул в «Лебедя» с целью достойного завершения бурной ночи. Ничто не проливало света на тайну пакетика с кокаином.

Вселил в Паркера некоторый энтузиазм разве что доклад Уимзи о его беседе с Миллиганом.

— Как необычайно тебе повезло, Питер. Люди, которые, по идее, должны шарахаться от тебя, как от чумы, сами незваными гостями вламываются к тебе на вечеринку в психологически очень важный момент и подставляют тебе собственные носы, чтобы ты водил их за них.

— Дело не в везении, старина, — ответил Уимзи. — Правильное руководство — в нем все дело. Я послал прекрасной Дайане анонимное письмо, в котором самым серьезным образом предостерег ее от общения со мной, и сообщил, что, если она желает узнать обо мне самое худшее, ей стоит лишь расспросить обо мне в доме моего брата. Странно, но люди просто не могут противиться анонимным письмам — это как предложение бесплатного образца, дармовщины, так сказать. Анонимки у всех пробуждают низменные инстинкты.

— Ты просто дьявол, — сказал Паркер. — Когда-нибудь ты попадешь в беду. А если бы Миллиган тебя узнал?

— Я подготовил его к восприятию моего поразительного сходства с кузеном.

— Неужели он на это повелся? Семейное сходство обычно не простирается до таких деталей, как зубы, например.

— А я не подпускал его к себе настолько близко, чтобы рассмотреть такие подробности.

— И это не вызвало у него подозрений?

— Нет, потому что я делал это грубо. Он принял все за чистую монету потому, что я был с ним груб. У всех вызывает подозрение желание втереться в доверие, понравиться, а грубость по непонятной причине всегда снимает все сомнения. Единственным человеком, которому удалось разглядеть за грубостью истинные намерения, был святой Августин, но я сомневаюсь, что Миллиган читал его «Признания». А кроме всего прочего, он хочет мне верить, потому что он жадный.

— Ну, ты свое дело лучше знаешь. А вот насчет дела Виктора Дина… Ты уверен, что главарь этой конкретной наркобанды действительно работает в агентстве Пима? В это трудно поверить.

— И это прекрасная причина для того, чтобы поверить в это. Не в смысле credo quia impossibile[59], а просто потому, что для крупного мошенника персонал респектабельного рекламного агентства — лучшее прикрытие. Кривая рекламного бизнеса очень далека от кривой наркоторговли.

— Как? Насколько я понимаю, все рекламщики в некотором смысле — продавцы дурмана.

— Это правда. Да, если задуматься, между этими родами деятельности есть некоторая художественная симметрия. Но все равно, Чарлз, должен признать, что мне трудно было бы пройти с Миллиганом весь путь до конца. Я аккуратно изучил штат агентства и пока не смог найти никого, кто хотя бы отдаленно мог претендовать на роль Наполеона преступного мира.

— Но ты, кажется, убедился, что убийство Виктора Дина — дело внутреннее. Или теперь ты считаешь, что кто-то посторонний спрятался на крыше и разделался с Дином из-за того, что тот готов был вот-вот донести на банду? Чужой человек мог пробраться на крышу агентства?

— Легко. Но это никак не объясняет рогатку в столе миссис Джонсон.

— А равно нападение на меня.

— Если только на тебя не напал тот же человек, который убил Виктора Дина.

— Ты имеешь в виду, что это мог быть Уиллис? Но, насколько я понял, Уиллис не тянет на Наполеона преступного мира.

— Уиллис не тянет на Наполеона ни в какой области. И не является, с моей точки зрения, тем типом с рогаткой. Если бы он им был, у него хватило бы ума воспользоваться собственной рогаткой и потом сжечь ее. На мой взгляд, он — человек весьма находчивый, но не слишком дальновидный: хватает первое, что ему предлагают, а потом старается выжать из этого все, что можно, но ему не хватает здравого смысла додумать все до конца, чтобы превратить добычу в настоящий успех. Он живет одним днем, как говорится. Его бы я мог раскрыть без труда, но он — не тот, кто тебе нужен. Тебе ведь нужен Наполеон наркотрафика, не так ли, — если таковой существует?

— Разумеется, — с чувством воскликнул Паркер.

— Я так и знал. Так вот, если подумать, что есть странное убийство или нападение по сравнению со схемой наркоторговли, которая поставила в тупик сам Скотленд-Ярд? Совершеннейший пустяк.

— Это точно, — серьезно ответил Паркер. — Наркоторговцы — во сто крат бóльшие убийцы. Они умерщвляют души и тела многих тысяч людей, не говоря уж о том, что косвенно провоцируют самые разные преступления, совершаемые их жертвами. По сравнению с этим шарахнуть одно ничтожество по голове — почти заслуженное возмездие.

— Поздравляю, Чарлз! Для человека твоего религиозного воспитания такой взгляд можно определенно назвать просвещенным.

— Не так уж он антирелигиозен. «И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне»[60]. Как насчет этого?

— И впрямь — как? Повесить одного и дать несколько недель заключения другому… или, при хорошем социальном положении, приговорить к условной мере наказания либо поместить под стражу на шесть месяцев под обещание примерного поведения.

Паркер поджал губы.

— Знаю, старина, знаю. Но какой прок вешать несчастных жертв или мелкую сошку? На их место всегда придут другие. Нам нужны главари. Взять хотя бы этого Миллигана, отъявленного негодяя, которому нет прощения, поскольку сам он наркотиков не употребляет. Допустим, мы его накажем прямо здесь и сейчас. Все начнется сначала, с новым заправилой и новым притоном, в котором он будет править свой бал. И кто от этого выиграет?

— Совершенно верно, — согласился Уимзи. — Но разве было бы намного лучше, если бы ты схватил человека, даже стоящего над Миллиганом? Все тоже опять началось бы сначала.

Паркер безнадежно развел руками.

— Я не знаю, Питер. Какой толк мучиться из-за этого? Моя работа состоит в том, чтобы по возможности хватать главарей банд, а вслед за этим — как можно больше мелкой рыбешки. Я не могу разрушать города и сжигать население.

— «Разве что огнем / Здесь судный день очистит каждый ком / И узников моих освободит»[61], — процитировал Уимзи. — Бывают времена, Чарлз, когда даже лишенная воображения благопристойность моего брата и злостная добродетельность его жены представляются мне достойными восхищения. Больше мне сказать нечего.

— Питер, ты обладаешь собственной добродетельностью, которая нравится мне куда больше, потому что в ней нет негатива, — сказал Паркер. Позволив себе подобный бурный выплеск чувств, он страшно покраснел и поспешил замаскировать это прегрешение против хорошего вкуса: — Но на данный момент, должен сказать, ты не слишком мне помог. Ты расследуешь это преступление — если это преступление — уже несколько недель, и единственным ощутимым результатом для меня явился перелом собственной ключицы…

— Она была сломана давно, — напомнил Уимзи, — и ради благой цели. Не суй свою чертову ключицу в мои дела.

В этот момент зазвонил телефон. Была половина девятого утра, Уимзи и его зять сидели за ранним завтраком, собираясь после него отправиться каждый на свою работу. Леди Мэри, которая, обеспечив их хлебом насущным, удалилась, предоставив им спорить друг с другом наедине, сняла трубку.

— Это из Скотленд-Ярда, дорогой, — сказала она. — Что-то насчет того человека, Панчона.

Подойдя к телефонному аппарату, Паркер погрузился в оживленную дискуссию, которую завершил словами:

— Пошлите туда немедленно Ламли и Иглза и скажите Панчону, чтобы был с вами на связи. Я выезжаю.

— Что случилось? — поинтересовался Уимзи.

— Наш друг Панчон снова видел того парня в смокинге, — ответил Паркер и ругнулся от боли, пытаясь просунуть травмированную руку в рукав. — Он увидел его сегодня утром возле редакции «Морнинг стар» — тот покупал утренний выпуск то ли их газеты, то ли какой-то еще. С того момента Панчон следует за ним по пятам. Сейчас они, представь себе, в Финчли[62]. Он говорит, что раньше не было возможности позвонить. Мне нужно спешить. До встречи. Мэри, дорогая, пока. — Он стремительно выбежал за дверь.

— Так-так, — сказал Уимзи. Отодвинув стул от стола, он рассеянно уставился в стену, на которой висел календарь. Затем, резким движением опрокинув сахарницу на скатерть, принялся, хмурясь, строить из ее содержимого башню. Мэри были хорошо известны эти признаки его вдохновения, и она тихонько выскользнула за дверь, отправившись по своим домашним делам.

Когда спустя три четверти часа она вернулась, ее брат, судя по всему, только что ушел. От резкого стука захлопнувшейся за ним двери башня рухнула, и кусочки сахара раскатились по всему столу, но она поняла, что башня была высокой. Мэри вздохнула.

«Быть сестрой Питера — почти все равно что быть родственницей государственного палача, — подумала она, невольно повторяя слова дамы, с которой у нее ни в каком ином отношении не было ничего общего. — А быть женой полицейского и того хуже. Предполагаю, что родственники палача радуются, когда у него нет недостатка в работе. Однако, — подумала она со свойственным ей чувством юмора, — можно ведь оказаться связанной родственными узами с гробовщиком, тогда пришлось бы радоваться смертям добродетельных людей, что неизмеримо хуже».

В тот же вечер главный инспектор поделился своим мнением с Уимзи. Его светлость, чьи мысли все еще метались между расследованием и новой рекламной кампанией фирмы «Уиффлет», в течение дня обретавшей все боле четкие очертания, был краток:

— Пальцем в небо? Тогда что отправило Панчона в нокдаун? Гром с того самого неба?

— Может, он просто надоел Маунтджою? Тебе бы тоже надоело, если бы он таскался за тобой по всему Лондону.

— Возможно. Но я не стал бы его оглушать и оставлять на произвол судьбы. Я бы сдал его полиции. Кстати, как там Панчон?

— Пока без сознания. Контузия. Похоже, он получил тяжелый удар в висок, и в затылочной части у него глубокая трещина.

— Гм. Возможно, стукнулся о стену, когда Маунтджой ударил его дубинкой.

— Ты, безусловно, прав.

— Я всегда прав. Надеюсь, вы не выпускаете из виду этого Гарфилда?

— Куда он денется? А что?

— Ну… Странно, что Маунтджоя устранили в такой неподходящий для вас момент.

— Ты же не думаешь, что Гарфилд имеет к этому какое-то отношение? Он ведь сам чуть не погиб. Кроме того, мы его проверили. Он хорошо известен на Харли-стрит и имеет солидную практику в Вест-энде.

— Может, пользует наркоманов?

— Он специалист по нервным заболеваниям.

— Вот именно.

Паркер присвистнул.

— Ты думаешь?

— Слушай, — сказал Уимзи. — «Ваше серое вещество не функционирует должным образом? Вы устаете к концу дня? После еды ощущаете вялость и сонливость? Попробуйте «Спарклтон», бодрящий солевой раствор растительного происхождения, который стимулирует деятельность организма и очищает его». Некоторые несчастные случаи слишком случайны, чтобы в них поверить. Когда джентльмен удаляет портновские ярлыки со своей одежды, срезает бритвой клеймо шляпника, без какой бы то ни было причины мчится из Финчли в Южный Кенсингтон, в музей, в смокинге, в нелепо ранний утренний час, он наверняка что-то скрывает. И если его странное поведение без малейшей видимой провокации заканчивается падением под поезд, то это наверняка тоже потому, что кто-то хочет что-то скрыть. И чем больше кто-то при этом рискует, тем больше можно быть уверенным, что ему есть что скрывать.

Паркер с улыбкой посмотрел на него.

— Ты великий прозорливец, Питер. Тебя не удивит, если я скажу, что ты такой не единственный?

— Нет, не удивит. Ты что-то от меня скрываешь. Что? Свидетеля убийства? Кого-то, кто стоял на платформе? Кого-то, на кого ты поначалу не обратил особого внимания? По лицу ведь вижу, что так, старый ты интриган. Ну, давай, колись — кто это? Женщина? Какая-нибудь истеричка? Немолодая и неуравновешенная старая дева? Я прав?

— Да, черт тебя подери.

— Ну, давай, продолжай. Расскажи мне все.

— Когда Иглз брал показания у свидетелей на станции метро, все отметили, что, пройдя несколько шагов мимо Гарфилда, Маунтджой вдруг покачнулся, Гарфилд схватил его за руку, и оба стали падать. Но одна женщина, некая мисс Элайза Теббутт, пятидесяти двух лет, незамужняя домохозяйка, живущая в Кенсингтоне, сказала, что, стоя немного позади их обоих, отчетливо слышала «жуткий», как она выразилась, голос, который произнес: «А ну, стой! Ты прокололся!» Маунтджой остановился, словно в него выстрелили, а этот Гарфилд «с ужасным лицом» схватил его за руку и подсек под коленку. Твое доверие к показаниям этой дамы возрастет еще больше, если я скажу, что она страдает нервными расстройствами, лежала в психиатрической лечебнице и утверждает, будто Гарфилд — один из главарей банды, целью которой является истребление всех граждан британского происхождения и установление в Англии еврейского господства.

— Да черт с ними, с евреями. Если человек одержим какой-то идеей, это вовсе не значит, что он не способен видеть факты. Пусть она многое вообразила, но придумать нечто столь фантастическое, как «А ну, стой», что, совершенно очевидно, было на самом деле неправильно услышанное ею «Маунтджой», она не могла. Гарфилд — тот, кто тебе нужен, хотя признаю́, что доказать это будет трудно. Я бы на твоем месте обыскал его врачебный кабинет — если уже не поздно.

— Боюсь, что поздно. Мы целый час не могли добиться никакого толку от мисс Теббутт, а к тому времени героический доктор Гарфилд, естественно, уже позвонил домой и на работу и объяснил, что с ним приключилось. Тем не менее мы будем продолжать следить за ним. Но сейчас главное — это Маунтджой. Кем он был? Какую опасность представлял? Почему его надо было остановить?

— Ну, это совершенно ясно. Он был звеном в цепи наркоторговли, и его следовало остановить потому, что он оказался достаточно глуп, позволив Панчону себя вычислить. Кто-то наверняка это заметил — в этой банде, судя по всему, присматривают за всеми своими членами. Или, возможно, несчастный Маунтджой попросил о помощи, и ему помогли покинуть этот мир, сочтя это самым быстрым способом избавиться от осложнений. Жаль, что Панчон не может говорить — он мог бы рассказать, звонил ли Маунтджой кому-нибудь или разговаривал с кем-нибудь во время своих метаний по городу. Так или иначе, он совершил ошибку, а люди, совершающие ошибки, не имеют права на жизнь. Что мне кажется странным, так это то, что никто не наведался в его квартиру — если верить показаниям прислуги. Было бы логично ожидать, что банда проведет там свое «расследование», для пущей надежности. Надеюсь, тамошним слугам можно доверять?

— Думаю, да. Мы их проверили. У всех совершенно чистые биографии. Швейцар — военный пенсионер с отличным послужным списком. Слуга и горничная пользуются большим уважением, на них абсолютно ничего нет.

— Гм-м. И вы не нашли ничего необычного, кроме папиросной бумаги. Она, конечно, может использоваться для упаковки мелких доз кокаина, но само по себе ее наличие ничего не доказывает.

— Я не сомневался, что ты обратишь внимание на папиросную бумагу.

— Я же не слепой и не умственно отсталый.

— Но где наркотик?

— Наркотик? Ну, Чарлз, подумай! Он как раз должен был получить товар, когда наш друг Панчон его засек. Ты разве еще не понял, что все они часть банды Миллигана и пятница у них — день поставок? Люди Миллигана получают товар в пятницу и по пятницам же и субботам устраивают вечеринки, на которых он переходит непосредственно в руки потребителей. Мне это рассказала Дайана де Момери.

— Интересно, а почему они проворачивают все в один день? Это же дополнительный риск.

— Очевидно, это неотъемлемая часть системы. Товар доставляют в страну, скажем, по четвергам. Это ваша, полицейская информация, хотя вы, похоже, не слишком много из нее извлекли. В ту же ночь его куда-то отвозят. На следующий день его разбирают маунтджои и передают миллиганам, при этом никто никого, вероятно, не знает в лицо. К субботе весь товар доходит до потребителя, и у всех наступают счастливые выходные.

— Звучит правдоподобно. И объясняет, почему мы не нашли ничего ни на теле, ни в квартире Маунтджоя. Кроме папиросной бумаги. Кстати, как ты думаешь, если у Маунтджоя есть запас папиросной бумаги, значит ли это, что он один из тех, кто распространяет наркотики непосредственно среди потребителей?

— Не обязательно. Он получает определенное количество под видом бикарбоната натрия или еще чего-нибудь, расфасовывает в мелкие пакетики и распределяет: столько-то Миллигану, столько-то другому розничному торговцу и так далее. Когда и как он это делает, я не знаю. А равно не знаю, как ведутся расчеты.

— Рад слышать, что ты хоть чего-то не знаешь.

— Я сказал «не знаю», но это не значит, что я не могу догадаться. Однако не буду обременять тебя своими догадками. И все равно весьма странно, что «Гарфилд и Кº» не проверили квартиру.

— Может, Гарфилд намеревался сделать это потом, да вот только немного пострадал.

— Нет, он бы этого так не оставил. Расскажи-ка мне еще раз все про квартиру.

Паркер терпеливо повторил свой рассказ о визите полиции в квартиру и опросе слуг. Но прежде, чем он добрался до середины своего повествования, Уимзи выпрямился на стуле и стал слушать с удвоенным вниманием.

— Чарлз! Какие же мы кретины! Ну конечно!

— Что — конечно?

— Телефонный справочник, вот что. Человек, который принес новый справочник и забрал старый. С каких это пор почтовое ведомство доставляет оба новых тома сразу?

— Черт побери! — воскликнул Паркер.

— Как же я не догадался! Сейчас же позвони и выясни, посылали ли сегодня на адрес Маунтджоя два новых тома.

— Это будет нелегко — связаться с руководством почтовой справочной службы в такое позднее время.

— Ты прав. Подожди-ка минутку. Позвони в дом, где жил Маунтджой, и спроси, получал ли кто-нибудь еще из их жильцов сегодня утром какие-нибудь справочники. Мой опыт подсказывает, что даже правительственные рассылки делаются партиями, к каждому подписчику курьера не посылают.

Паркер сделал так, как предложил Уимзи. После некоторых затруднений ему удалось связаться с тремя другими жильцами дома. Все дали один и тот же ответ: том, начинавшийся с буквы «Л», они получили около двух недель тому назад. Новый том от «А» до «К» еще не вышел. Один из жильцов — по фамилии Баррингтон, въехавший в этот дом совсем недавно, — сказал больше: он интересовался, когда должен выйти том «А — К» с его новым телефонным номером, и ему сказали, что, вероятно, только в октябре.

— Это все объясняет, — сказал Уимзи. — Наш друг Маунтджой хранил свои секреты в телефонном справочнике. В этой толстой книге печатают рекламу, нормативные документы почтового ведомства, имена и адреса абонентов — имена и адреса в первую очередь. Можем ли мы таким образом сделать вывод, что секрет спрятан среди имен и адресов? Думаю, можем.

— Было бы разумно.

— Очень разумно. Но как нам разгадать секрет этих имен и адресов?

— Нелегкое дело. Наверное, можно получить описание человека, который приходил за справочниками сегодня утром…

— И прочесать в его поисках миллионы лондонцев? Как бы нам сузить круг и время поиска? Куда сдают устаревшие телефонные справочники?

— Вероятно, на целлюлозные фабрики.

— А последний раз второй том меняли две недели назад. Есть шанс, что его еще не переработали. Займись этим, Чарлз. Очень велика вероятность, что в справочнике, который мы ищем, сохранились пометки и что эти пометки переносятся в каждый новый выпуск.

— Зачем? Маунтджой мог просто хранить старый справочник.

— Думаю, не мог, иначе мы бы либо нашли его, либо узнали о нем от слуги. Приходил незнакомый человек, ему отдали два старых справочника, и он воспринял это как должное. Насколько я понимаю, идея состояла в том, чтобы, всегда пользуясь текущим справочником, не вызывать подозрений, быть свободным от необходимости что-то прятать и придумывать подходящий механизм для моментального избавления от улики в случае нужды.

— Возможно, ты прав. Да, это наш шанс. Первое, что я сделаю утром, — свяжусь с сотрудниками телефонного ведомства.

Неделя прошла спокойно. Мистер Джоллоп вполне мирно утвердил очередную серию рекламных объявлений «Нутракса», основанных на цитатах: «Но с плачем после ссоры той / Друг друга целовали»[63]. («Однако слезы и ссоры, сколь они ни поэтичны, — почти всегда признак нервного перенапряжения».) В среду на маргарин «Зеленые пастбища» была снижена цена — при улучшении качества («Вам может показаться, что усовершенствовать совершенство невозможно, но нам это удалось!»). «Сопо» одобрил новое «лицо своей рекламы» («Пусть Сьюзан Сопо делает за вас всю грязную работу»). Ириски «Сорванец» завершили свою крикетную кампанию грандиозным изобразительным парадом, включавшим портреты одиннадцати знаменитых игроков, жующих конфеты. Пять человек ушли в отпуск. Мистер Праут произвел фурор, явившись на работу в черной рубашке. Мисс Росситер потеряла сумку со всей своей премией, но счастливо обрела ее вновь благодаря Бюро потерянных вещей. В дамском туалете была обнаружена блоха, вызвавшая настоящий переполох и породившая кое-какие необоснованные обвинения и вспышку взаимного недоброжелательства. В машинописном бюро разговоры о блохе на какое-то время даже почти вытеснили более пикантную и рискованную тему, связанную с недавней посетительницей мистера Толбоя. Ибо по неосмотрительности то ли мистера Томпкина, то ли посыльного из вестибюля, то ли еще кого-то (но, разумеется, не мистера Инглби или мистера Бредона, которые держали рты на замке) история эта все же просочилась наружу.

— И как он умудряется делать это, при его-то зарплате, никак понять не могу, — заметила мисс Партон. — Я считаю, что это позор. У него такая прелестная жена. Помните, мы познакомились с ней в прошлом году на «Садовых вечеринках»?

— Все мужчины одинаковы, — скорбно констатировала мисс Росситер. — Даже ваш мистер Толбой. Я же вам говорила, Партон, что не стоило так уж винить старика Копли в той их ссоре, может, хоть теперь вы мне поверите. Я хочу сказать: если мужчина позволяет себе один неджентльменский поступок, то он способен и на другой. А что касается того, что он якобы делает это на свою зарплату, то вспомните о пятидесяти фунтах в конверте. Совершенно ясно, для чего они были предназначены.

— Для чего предназначены деньги, ясно всегда, — сардонически рассудила мисс Митьярд. — Вопрос в том, откуда они берутся.

— Вот и мистер Дин так говорил, — вставила мисс Росситер. — Помните, как он, бывало, подкалывал мистера Толбоя насчет его биржевых маклеров?

— А, знаменитая фирма Смита, — вспомнил мистер Гарретт. — «Смит, Смит, Смит, Смит и Смит лимитед».

— Обычные ростовщики, если хотите знать мое мнение, — заметила мисс Росситер. — Мисс Митьярд, вы собираетесь на крикетный матч? С моей точки зрения, мистеру Толбою следовало бы взять отвод и уступить капитанство кому-нибудь другому. Будет вовсе не удивительно, если члены команды откажутся играть под его руководством из-за всех этих пересудов. Вы согласны, мистер Бредон?

— Ни в коей мере, — ответил мистер Бредон. — Если человек — хороший капитан, мне совершенно безразлично, что у него жен, как у царя Соломона, или что он не чурается подлогов и мошенничества при сделках. Какое это имеет значение?

— Для меня имеет, — заявила мисс Росситер.

— Как это по-женски, — сокрушенно вздохнул мистер Бредон, не обращаясь ни к кому конкретно. — Женщины всегда привносят в дело личный момент.

— Пусть так, — сказала мисс Росситер, — но бьюсь об заклад: если Хэнки или Пимми узнают, мистеру Толбою крышка.

— Начальство последним узнает что бы то ни было о своих сотрудниках. Иначе как бы оно стояло на задних лапках на корпоративных вечеринках, произнося прочувствованные речи о сотрудничестве и о том, что все мы — одна семья? — выдала мисс Митьярд.

— Семейные ссоры, семейные ссоры… — Мистер Ингл- би добродушно махнул рукой. — Детки, любите друг друга, не будьте такими любопытными. Что вам Гекубин банковский счет? И что ей — ваш? [64]

— Банковский счет? А, вы имеете в виду мистера Толбоя. Ну, я об этом знаю только то, что говорил мистер Дин.

— А откуда это было известно мистеру Дину?

— Он несколько недель просидел в кабинете мистера Толбоя. Знакомился с работой смежных отделов, как это у нас называется. Думаю, и вас в ближайшее время отправят в турне по отделам, мистер Бредон. Советую следить за своими словами и поведением в типографском отделе. Мистер Трейл — настоящее исчадие ада. Он вам не позволит даже кофе выпить в течение рабочего дня.

— За кофе я буду приходить к вам.

— Да вас оттуда и на секунду не отпустят, — сказала мисс Митьярд. — Там сейчас все на ушах стоят из-за этого переполоха с «Уиффлет». Все всегда надеялись, что мистер Дин найдет себе лучшее применение в каком-нибудь другом месте. Он был как любимая книга, которую так обожают, что всегда хочется отдать ее почитать кому-нибудь другому.

— Как вы жестоки, — заметил Инглби, втайне забавляясь. — Такие высказывания создают женщине с университетским образованием дурную славу.

Он посмотрел на Уиллиса, который возразил ему:

— Это не жестокость. Это факт, и за ним не кроется никакой враждебности. Вы все такие. Как у Шоу: когда порешь своего ребенка, убедись, что делаешь это в гневе.

— Шоу ирландец, Уиллис, — вставил Бредон, — и совершенно точно подметил, в чем на самом деле заключается оскорбительность поведения образованного англичанина: он даже не дает себе труда разгневаться.

— Это правда, — согласился Уиллис. — Таков их отвратительный, ледяной, невозмутимый, — он беспомощно взмахнул рукой, — фасад.

— Имеете в виду лицо Бредона? — ехидно предположил Инглби.

— Холодно правильное, восхитительно отсутствующее, — подхватил Бредон, косясь в зеркало мисс Росситер. — Кто бы мог подумать, что вся рекламная кампания «Уиффлет» кипит и расцветает за этим монументальным лбом цвета слоновой кости?

— Разнородная метафора, — сказала мисс Митьярд. — Кипят овощи в горшке, расцветают цветы.

— Разумеется: цветок риторики, сорванный в огороде.

— Бесполезно, мисс Митьярд, — усмехнулся Инглби, — с таким же успехом можно спорить с речным угрем.

— Кстати, об угрях, — откликнулась мисс Митьярд, сдавая позиции, — что это у нас с мисс Хартли?

— С этим плоскогрудым чудом? А что с ней?

— Она тут на днях пришла и поведала миру, что полиция собирается кое-кого арестовать.

— Что?! — удивился Уиллис.

— Серьезно? И кого?

— Да, кого?

— Бредона.

— Мистера Бредона? — переспросила мисс Митьярд. — Интересно, и что дальше?

— Вы хотите спросить — за что? И почему вы все не говорите прямо?

Мисс Росситер развернулась в кресле и уставилась на искривившийся в усмешке рот мистера Бредона.

— Забавно, — сказала она. — А вы знаете, мистер Бредон, мы вам об этом не говорили, но нам с Партон показалось, что однажды вечером мы видели, как вас арестовали на площади Пикадилли.

— В самом деле?

— Наверняка это были не вы.

— Ну, вообще-то нет. Но вы не унывайте — это еще может случиться. Только не думаю, что Пимми держит свои миллионы в сейфе на работе.

— Или в конвертах с заказными письмами, — невзначай съязвила мисс Митьярд.

— Только не говорите, что они охотятся за нашим мистером Копли!

— Надеюсь, что нет. Черствый хлеб с баландой — не для его желудка.

— А за что арестовывали Бредона?

— Может, за то, что он бездельник? — послышался мягкий голос. Мистер Хэнкин саркастически улыбался, стоя в дверном проеме. — Простите, если помешал, но если мистер Бредон соблаговолит уделить мне минуту внимания… это насчет чаев «Твентименс»…

— Прошу прощения, сэр, — сказал мистер Бредон, весь обращаясь во внимание и позволяя мистеру Хэнкину увлечь его за собой.

Мисс Росситер покачала головой.

— Помяните мое слово, с мистером Бредоном связана какая-то тайна.

— Он — душка, — горячо возразила мисс Партон.

— О, с Бредоном все в порядке, — успокоил всех Инглби.

Мисс Митьярд, не сказав ни слова, отправилась вниз, в дирекцию, и взяла там справочник «Кто есть кто». Проведя пальцем сверху вниз по букве «У», она остановилась на статье «Уимзи, Питер Дэс Бредон (лорд), род. 1890; второй сын Мортимера Джералда Бредона Уимзи, 15-го герцога Денвера, и Гонории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагарди из Беллингем-Мэнор. Образ. — Итонский колледж и Баллиол-колледж».

— Вот, значит, как, — сказала себе мисс Митьярд. — Я так и думала. И что теперь? Кто-нибудь знает? Думаю, нет. И лучше пока помолчать. Но поискать другую работу лишним не будет. Всегда нужно о себе позаботиться.

Команда агентства Пима заполнила большой автобус; вдобавок к игрокам большое количество народа отправилось наблюдать за матчем на своих «остинах». Было решено играть матч из двух иннингов. Игра начиналась в десять утра, и мистер Пим пожелал, чтобы на ней присутствовало как можно больше зрителей. Несколько сотрудников в это субботнее утро остались держать оборону в офисе, но ожидалось, что большинство из них также подтянутся в Ромфорд с двенадцатичасовым поездом. Мистер Дэс Бредон, прибывший в сопровождении леди Мэри и главного инспектора Паркера, забрался в автобус одним из последних.

Фирма «Бразерхуд» исповедовала принцип создания идеальных условий для своих сотрудников. Это отвечало их приверженности «домашней разновидности» христианства, а кроме того, выигрышно смотрелось в их рекламных проспектах и служило грозным оружием в борьбе с профсоюзами. Разумеется, в «Бразерхуд» абсолютно ничего не имели против профсоюзов как таковых. Просто знали, что сытые и довольные люди органически не склонны к каким бы то ни было совместным действиям — именно этот факт объясняет ослиную кротость плательщиков подоходного налога.

Для определявшегося принципом «хлеба и зрелищ» режима «Бразерхуд» организованные спортивные мероприятия, естественно, играли большую роль. Над павильоном у дальнего конца обширного крикетного поля развевался великолепный алый стяг с вышитой на нем торговой эмблемой фирмы — ладони, соединенные в рукопожатии. Такая же эмблема украшала алые блейзеры и кепи одиннадцати бразерхудовских игроков. В отличие от них игроки команды рекламного агентства имели отнюдь не рекламный вид. На их фоне мистер Бредон являл собой яркое пятно: его фланелевые брюки были безукоризненны, а блейзер с эмблемой Баллиола, хоть и старомодный, нес на себе отпечаток истинного благородства. Мистер Инглби тоже выглядел корректно, хоть и немного расхристанно. Общий вид мистера Хэнкина, восхитительно отстиранного и отглаженного, портила коричневая фетровая шляпа; у мистера Толбоя, безупречного во всех иных отношениях, рубашка на груди и брюки на талии обнаруживали неприятную тенденцию опасно натягиваться, за что, безусловно, несли солидарную ответственность его портной и белошвейка. Остальные в разных вариантах сочетали белые брюки с коричневыми туфлями, белые туфли с неподходящей рубашкой, твидовые пиджаки с белыми парусиновыми шляпами — и так вплоть до позорного вида, который являл собой мистер Миллер, не снизошедший до того, чтобы задуматься о приличной одежде ради простой спортивной игры, и представший в полосатой рубашке и серых фланелевых брюках на подтяжках.

День начался скверно: мистер Толбой потерял свою счастливую монету в полкроны, и мистер Копли язвительно посоветовал ему вместо нее подбросить фунтовую банкноту. Мистер Толбой разнервничался. Команда «Бразерхуд» выиграла жеребьевку на право начать игру. Раздосадованный, мистер Толбой, расставляя игроков, забыл, что мистер Хэнкин хотел играть средним левым и поставил его на правую половину поля. К тому времени, когда ошибка была исправлена, выяснилось, что мистер Хаагердон не взял свои уикет-киперские[72] перчатки, и пришлось бежать в павильон за запасной парой. Потом мистер Толбой осознал, что поставил обоих своих быстрых боулеров в пару, и исправил положение, отозвав мистера Уэддерберна с середины поля подавать хорошо удававшиеся ему медленные крученые мячи и заменив мистера Барроу на мистера Бизли. Это обидело мистера Барроу — возмущенный, он удалился в самую дальнюю часть поля и, казалось, заснул там.

— Что за возня? — сердито спросил мистер Копли.

Мистер Уиллис ответил, что мистер Толбой, судя по всему, немного запутался с расстановкой подающих игроков.

— Вот что значит плохая организация, — отозвался мистер Копли. — Он должен был заранее составить список и придерживаться его.

Первый период прошел без особых происшествий. Мистер Миллер пропустил два легких мяча, а мистер Барроу, чтобы показать свое недовольство, лишь проводил взглядом очень простой мяч до границы поля, вместо того чтобы бежать за ним. Старейшина Бразерхудов, бодрый джентльмен семидесяти пяти лет, выбежал из павильона, ловко увернувшись от мяча, добрался до трибун, с дружелюбным видом уселся рядом с мистером Армстронгом и предался воспоминаниям обо всех знаменитых крикетных матчах, которые ему довелось наблюдать на своем долгом веку, и рассказам о том, что он с детства предан этой игре и не пропустил ни одного важного соревнования. Это продолжалось довольно долго и утомило мистера Армстронга, который находил крикет скучным занятием и присутствовал на игре своей команды только из снисхождения к принципам мистера Пима. Мистер Пим, чей энтузиазм мог сравниться только с его же полным невежеством в отношении правил игры, с одинаковым рвением аплодировал как удачным, так и неудачным ударам.

На перерыв игроки «Бразерхуд» ушли со ста пятьюдесятью пятью очками, а пимовские уныло собрались вместе из четырех углов поля. Гарретт и Барроу, оба в дурном расположении духа, отдыхали, опершись на свои «летучие мыши»[73], остальные смешались со зрителями. Мистер Бредон, двигаясь вяло, но находясь в прекрасном настроении, подошел и улегся у ног мисс Митьярд; мистер Толбой был захвачен в плен престарелым мистером Бразерхудом, а мистер Армстронг, получив таким образом передышку, поспешно принял приглашение более молодого Бразерхуда осмотреть новое оборудование.

Второй иннинг начался бодро. Мистер Барроу, который весьма эффектно, хоть и слишком темпераментно, орудовал битой, принял подачу на своем конце питча[74] и поднял дух своей команды, совершив два пробега в первом овере[75]. Хитрый и осторожный мистер Гарретт, словно каменная стена, отразил пять мячей в следующем овере и три раза срезал мяч на слипах[76], принеся команде три важных очка. Следующий его сингл[77] вернул подачу мистеру Барроу, который, не упустив случая, с видом полного превосходства удачно выполнил ее и тут же совершил успешную пробежку. Мистер Толбой вздохнул с облегчением. На мистера Барроу, когда он уверен в себе и достигает результата, всегда можно положиться, он сделает все как нужно. Когда же, пропустив удар, мистер Барроу выбит из колеи, или солнце слепит ему глаза, или кто-то заслоняет обзор, он впадает в пораженческое настроение и становится ненадежным. Довольно быстро счет дошел до тридцати. В этот момент капитан «бразерхудов», оценив ситуацию, заменил своего боулера на задиристого вида коротышку со злобным взглядом, при виде которого мистер Толбой снова приуныл.

— Они слишком рано ввели Симмондса, — сказал он. — Остается надеяться, что он никого не покалечит.

— Это и есть их «дьявольский боулер»? — поинтересовался Бредон, глядя, как уикет-кипер поспешно ретировался на почтительное расстояние от калитки.

Толбой кивнул. Яростный Симмондс зловеще поплевал на ладони, свирепо надвинул на глаза кепи, оскалил зубы в злобном рыке, разбежался, размахнулся и запустил мяч со скоростью девятидюймового снаряда в сторону мистера Барроу.

Как большинство быстрых боулеров, Симмондс был непредсказуем в отношении дальности подачи. Его первый снаряд приземлился слишком близко, взлетел вертикально вверх, как фазан, просвистел мимо уха Барроу и был ловко перехвачен лонг-стопом[78], мужчиной с флегматичным выражением лица и мягкими руками. Два следующих ушли в аут. Четвертый пролетел прямо и далеко. Мистер Барроу отважно перехватил его, но удар произвел на него впечатление электрического разряда: он заморгал и стал трясти пальцами, словно не был уверен, что все кости в них целы. Пятый оказался более управляемым, Барроу отбил его резко и точно и тут же побежал.

— Еще раз! — завопил мистер Гарретт, уже второй раз добегавший до середины питча. Мистер Барроу послушно отбежал назад и остановился, готовый отразить очередную атаку. Она не заставила себя ждать: мяч взлетел по бите мистера Барроу, как белка по дереву, огрел его по костяшкам пальцев и отскочил в сторону, где, к счастью, кто-то успел до него дотянуться. Игроки поменялись половинами поля, а мистер Барроу, отойдя к трибунам, принялся растирать ушибленные пальцы.

Мистер Гарретт, следуя тактике «упорство вознаграждается», продолжал методично изматывать боулера соперников, отразив первые четыре подачи следующего овера. Пятая завершилась двумя его успешными пробежками; шестую, не меньшей силы, ему удалось лишь блокировать, подставив биту.

— Не люблю я такой крикет — как в замедленной съемке, — пожаловался престарелый мистер Бразерхуд. — Когда я был молодым…

Мистер Толбой покачал головой. Он хорошо знал, что, встречая быструю подачу, Гарретт немного робел, и тому было оправдание: он носил очки. Однако знал он и то, чтó думает об этом Барроу.

Все еще раздраженный, мистер Барроу с чувством обиды, но смело вступил в поединок с грозным Симмондсом. Первый мяч оказался безобидным и бесполезным; второй слишком резким, а третий он сумел отбить. Он со всей силой и страстью отправил его к границе поля, заработав четыре очка под громкие крики одобрения. Следующий мяч не разрушил калитку только по божьей милости, но шестой он умудрился отбить крюком через ногу, с последующей одиночной пробежкой. После этого он принял тактику мистера Гарретта, простояв весь следующий овер у калитки, как каменная стена, и предоставив мистеру Гарретту сходиться лицом к лицу с демоном «бразерхудов».

Мистер Гарретт делал все что мог. Но первый мяч отскочил от земли, стукнув его в подбородок, что привело мистера Гарретта в нервозное состояние. Второй ударился о землю примерно посередине питча и, срикошетив, рискованно пронесся прямо у него над головой. Третий, более длинный, казалось, с визгом устремился прямо в него. Гарретт дрогнул, малодушно отступил в сторону и рухнул как подкошенный.

— О боже! — охнул мистер Хэнкин. — Кажется, настала моя очередь. — Он поправил щитки на ногах и на миг прикрыл глаза.

Мистер Гарретт мрачно удалился в павильон. Мистер Хэнкин с раздражающей медлительностью направился к своему кризу[79]. У него имелись собственные приемы воздействия на «дьявольских боулеров», так что страха он не испытывал. Он неторопливо погладил ладонью газон, три раза попросил мид-оффа[80] скорректировать позицию, поправил шляпу, попросил чуть сдвинуть прицельный экран[81], еще раз скорректировал позицию мид-оффа, правильно расположил ноги, выставил вперед левое плечо, посмотрел на мистера Симмондса с приветливой улыбкой и нацелил биту прямо на него.

Глядя на эти манипуляции, Симмондс занервничал, замахнулся излишне широко и послал мяч в сторону. За этим последовало две не достаточно сильные подачи, которые мистер Хэнкин мастерски погасил. Такое развитие событий воодушевило мистера Барроу, он успокоился и уверенно выбил оба мяча за пределы питча, увеличив количество очков до пятидесяти. Не успели стихнуть аплодисменты, как мистер Хэнкин в порыве вдохновения стремительно бросился к медленно и далеко летевшему неопасному мячу, желая подправить его траекторию, в широком замахе послал его направо, но мяч непроизвольно вывернулся из-под биты и впечатался в его левое бедро. Уикет-кипер в отчаянии воздел руки к небу.

— Удаление! — крикнул судья.

Мистер Хэнкин испепелил его взглядом и медленно, чопорно удалился с поля под хор голосов: «Какое невезение, сэр!»

— Действительно невезение, — отвечал мистер Хэнкин. — Мистер Гримбольд меня удивляет. (Мистер Гримбольд, судья, был пожилым невозмутимым мужчиной из отдела внешней рекламы.) Бросок был чудовищно неточный, мяч никогда бы и близко к калитке не подлетел.

— Наверное, на нем была небольшая прореха, — предположил мистер Толбой.

— Конечно, была, — согласился мистер Хэнкин, — но все равно бросок был неточный. Надеюсь, никому не придет в голову обвинить меня в неспортивном поведении; если бы там было положение «нога перед калиткой»[82], я бы первый это признал. Вы всё видели, мистер Бразерхуд?

— О, я все прекрасно видел, — со смешком ответил мистер Бразерхуд.

— Ну так скажите: было там положение «нога перед калиткой» или нет? — потребовал мистер Хэнкин.

— Разумеется, нет, — сказал мистер Бразерхуд. — Его вообще не бывает. Я хожу на крикетные матчи уже шестьдесят лет — шестьдесят лет, дорогой мой, я начал посещать их, когда вас еще на свете не было, — и никогда еще не видел ни одного игрока, который попал бы в положение «нога перед калиткой»… по его собственному мнению, разумеется. Вот, помню, в тысяча восемьсот девяносто втором году…

— Простите, сэр, — перебил его мистер Хэнкин, — я вынужден отложить знакомство с вашим экспертным мнением. Мне нужно выкурить трубку. — Он отошел и уселся рядом с мистером Пимом.

— Бедный Бразерхуд, — сказал мистер Хэнкин, — с годами он становится старчески болтлив. Сомневаюсь, что мы увидим его здесь на будущий год. Гримбольд принял чрезвычайно неудачное решение. Разумеется, в такой ситуации легко обмануться, но вы ведь сами видели, что я находился в позиции «нога перед калиткой» не больше, чем он сам. Очень досадно — я только-только разошелся.

— Ужасная неудача, — весело согласился мистер Пим. — В игру вступает Инглби. Мне всегда нравится наблюдать за ним. Он играет очень эффектно, вы согласны? Как правило.

— Стиля нет, — угрюмо сказал мистер Хэнкин.

— Разве? — безмятежно спросил мистер Пим. — Ну, вам лучше знать, Хэнкин. Но он всегда бьет очень сильно. Мне нравится, когда бэтсмен бьет сильно. Вот! Отличный удар! Отличный удар! О боже!

Размахнувшись чуть более энергично, чем следовало, мистер Инглби не устоял, заступил за линию и покинул поле так же стремительно, как ворвался на него.

— Все хорошее быстро кончается, — сказал мистер Бредон.

Мистер Инглби швырнул в него биту, а мистер Толбой, бормоча себе под нос: «Ну что за невезение!» — поспешил занять место Инглби на поле.

— Какая досада, — ласково сказала мисс Росситер мистеру Инглби. — С вашей стороны было отчаянной смелостью вообще отбивать этот мяч. Он был ужасающе быстрым.

— Да уж! — фыркнул мистер Инглби.

Удаление мистера Инглби оказалось лебединой песней Симмондса. Измотанный собственной яростью, он утратил наступательный пыл, стал более непредсказуем, чем обычно, и был заменен после провального овера на джентльмена — мастера крученых подач с отскоком влево, жертвой которого пал мистер Барроу, удалившийся с поля покрытый славой при набранных двадцати семи очках. Его место занял мистер Пинчли, выдвинувшийся на площадку с победно поднятой рукой, словно декларируя намерение «порвать всех».

Мистер Пинчли не стал предаваться никаким ритуалам вроде касания ладонью газона, он решительно прошагал на свою позицию, поднял биту на уровень плеч и продемонстрировал решимость стоять насмерть против всех испытаний, которые уготовили ему небеса. Четырежды он посылал мяч свечой к границе поля. Потом оказался добычей беспощадного врага с крученой подачей и отправил мяч прямо в жадные руки уикет-кипера.

— Коротко и ясно, — высказался он, раскрасневшийся, отвечая на ухмылки.

— Четыре четверных — весьма хороший результат, — любезно отозвался мистер Бредон.

— Вот и я говорю, — ответил мистер Пинчли, — не тормози и делай, что можешь; таков мой девиз в крикете. Терпеть не могу всех этих ковыряний и копошений.

Замечание было направлено против мистера Миллера, который предпочитал кропотливый и тщательный стиль игры. Потом последовал утомительный период, в ходе которого счет медленно дотянулся до восьмидесяти трех, когда мистер Толбой, немного неосмотрительно отступив на шаг назад, поскользнулся на сухом газоне и сел прямо на свою калитку.

В течение следующих пяти минут мистер Миллер тяжело рухнул посреди питча, героически попытавшись отбить неотбиваемый посыл мистера Бизли, и был удален, усердно заработав, однако, двенадцать очков пробежками. Мистер Бредон, безмятежно направляясь к калитке, держал совет сам с собой. Он напомнил себе, что в глазах игроков обеих команд все еще является мистером Дэсом Бредоном из агентства Пима и лучше всего ему изображать спокойную ненавязчивую посредственность. Ничто не должно напоминать в нем Питера Уимзи двадцатилетней давности, приносившего славу Оксфорду успешной игрой за его команду. Никаких фантастических резаных ударов. Ничего выдающегося. С другой стороны, он все же был спортсменом, так что просто не мог публично продемонстрировать полную несостоятельность. Он решил сделать двадцать пробежек, не более и, по возможности, не менее.

Он мог не беспокоиться. Ему удалось принести команде несколько троек и заработать пару скромных синглов. Мистер Бизли отбывал наказание за собственную опрометчивость, когда, играя за среднего левого, был сбит на чужой половине поля. Мистер Хаагердон, не претендовавший на мастерство бэтсмена, выстоял один овер и, будучи распятым посреди поля, покинул его без раскаяния и вопросов. Мистер Уэддерберн, пытаясь срезать крученую подачу, что ему отлично удавалось, если не было помех, выбил мяч прямо в перчатку уикет-кипера, и команда Пима удалилась с поля, набрав 99 очков, из них 14 — благодаря мистеру Бредону.

— Все играли отлично, — похвалил мистер Пим. — Кое-кому не повезло, но, разумеется, в игре всякое бывает. После обеда мы должны постараться и сыграть еще лучше.

— Что-что, а обед кое-кому всегда удается лучше некуда, — доверительно заметил мистер Армстронг мистеру Миллеру. — По мне, так это лучшая часть дня.

Мистер Инглби нечто в том же роде сказал мистеру Бредону и добавил:

— Между прочим, Толбой паршиво выглядит.

— Ага, и у него с собой фляжка, — вставил сидевший рядом мистер Гарретт.

— Не волнуйтесь, — ответил Инглби. — Должен сказать в защиту Толбоя, что он умеет нести свою ношу. И фляжка помогает ему куда лучше, чем Игристое помпанское. В любых ситуациях. Так что, ради бога, оставьте его в покое, ребята.

— Тем не менее что-то угнетает Толбоя в последнее время, — не сдавался Гарретт. — Понять не могу что, но он сам не свой после той дурацкой ссоры с Копли.

Мистер Бредон ничего на все это не сказал. На душе у него было неспокойно. Он чувствовал, что собирается гроза, и не совсем понимал, суждено ли ему воспользоваться ею или испытать на себе ее последствия. Он отвернулся к Симмондсу, «дьявольскому боулеру», сидевшему слева от него и увлеченному разговором о крикете.

— Что это с нашей мисс Митьярд? — лукаво спросила миссис Джонсон через свой отдельный зрительский стол. — Вы сегодня так молчаливы.

— У меня голова болит. Очень жарко. Думаю, будет гроза.

— Никакой грозы не будет, — возразила мисс Партон. — Чудесный ясный день.

— А мне кажется, — заявила миссис Джонсон, проследив за мрачным взглядом мисс Митьярд, — что ее больше интересует другой стол. Ну, мисс Митьярд, признавайтесь, кто он? Мистер Инглби? Надеюсь, это не мой обожаемый мистер Бредон. Вы знаете: я не допущу, чтобы кто-нибудь встал между нами.

Шутка насчет всем известной «страсти» мистера Бредона к миссис Джонсон стала уже немного заезженной, и мисс Митьярд прореагировала на нее холодно.

— Она обиделась, — не унималась миссис Джонсон. — Значит, это точно мистер Бредон. О, она краснеет! И когда нам начинать приносить вам свои поздравления, мисс Митьярд?

— А вы помните совет старой дамы блестящему молодому мужчине? — неожиданно резким голосом ответила мисс Митьярд.

— Нет, не припоминаю. Что за совет?

— Есть люди, которые умеют быть смешными, не будучи вульгарными, а есть такие, которые смешны и вульгарны одновременно. Советую вам выбрать что-то одно.

— В самом деле? — рассеянно произнесла миссис Джонсон и, немного поразмыслив и собрав остатки недавней насмешливости, повторила с оттенком высокомерия: — В самом деле? Боже, как грубы мы бываем, когда раздражаемся. Ненавижу людей, не понимающих шуток.

— Это факт, старина, — рассказывал Паркер, пока полицейская машина мчалась к Лондону. — Дайана де Момери найдена сегодня утром с перерезанным горлом в лесу возле Мейденхеда. Рядом с телом лежала свистулька, а в нескольких ярдах дальше за куст ежевики зацепилась черная маска — словно кто-то потерял ее, поспешно убегая. Опрос, проведенный среди ее друзей, выявил, что она накануне ближе к ночи уехала с человеком по имени Бредон, который был в костюме Арлекина и в маске. Серьезные подозрения, соответственно, пали на вышеупомянутого мистера Бредона, и Скотленд-Ярд с похвальной расторопностью выследил этого человека в Ромфорде и взял под стражу. Подозреваемый, когда ему было предъявлено обвинение, ответил…

— Да, я это сделал, — закончил за него Уимзи. — И в каком-то смысле, Чарлз, так оно и есть. Если бы эта девушка со мной не познакомилась, она была бы жива.

— Ну, невелика потеря, — бездушно заметил главный инспектор. — Я начинаю понимать их игру. Они еще не знают, что ты — не Дэс Бредон, и их идея состоит в том, чтобы тихонько притормозить тебя, выиграть время и уладить свои дела. Им известно, что при обвинении в убийстве тебя под залог не выпустят.

— Ясно. Что ж, они не так умны, как я думал, иначе давно бы уже разоблачили меня. Что дальше?

— Мой план таков: мы немедленно предпринимаем шаги, чтобы убедить их, что Дэс Бредон и лорд Питер Уимзи — не один, а два разных человека. Ламли, тот тип все еще следует за нами?

— Да, сэр.

— Позаботьтесь, чтобы он не потерял нас в потоке движения в Стратфорде. Мы везем тебя для допроса в Скотленд-Ярд, и этот простак должен увидеть, что ты благополучно вошел в здание. Я организовал присутствие кое-каких журналистов, и мы снабдим их всеми подробностями ареста и твоего отвратительного прошлого. Потом ты как Дэс Бредон позвонишь себе как лорду Питеру Уимзи и попросишь его приехать, чтобы помочь в твоей защите. Тем временем тебя выведут через черный ход…

— Под видом полицейского? О! Чарлз, позволь мне сыграть полицейского! Я мечтаю об этом.

— Ну, вообще-то ты не укладываешься в норматив по росту, но мы что-нибудь придумаем. К тому же полицейский шлем хорошо скрывает лицо. Так или иначе, ты отправишься домой или в свой клуб…

— Только не в клуб. Я не могу появиться в «Мальборо» в форме полицейского. Хотя погоди… «Эгоист»! Туда можно. Там у меня есть комната, и в «Эгоисте» никому нет дела до того, чем ты в ней занимаешься. Отлично. Поедем туда.

— Хорошо. Там ты переоденешься, явишься в Скотленд-Ярд разгневанный и будешь громко поносить мистера Бредона за неприятности, которые он тебе доставляет. Можешь дать интервью по этому поводу, если захочешь. Потом отправишься домой. Воскресные газеты напечатают пространные материалы с фотографиями о вас обоих.

— Великолепно!

— А в понедельник ты предстанешь перед судом, где тебе будет обеспечена защита. Жаль, что ты не сможешь присутствовать в суде в двух лицах, но, боюсь, это уже за пределами наших возможностей. Тем не менее тебя должны увидеть на публике сразу после этого, и ты должен обратить на себя внимание. Можешь прошвырнуться по Сэвил-роу[86] или пусть у тебя сломается машина где-нибудь в людном месте…

— Нет, — сказал Уимзи. — Вариант сломанной машины я категорически отвергаю. Всему есть пределы. Не возражаю против того, чтобы меня понесла лошадь и я спасся только благодаря своему искусству верховой езды.

— Хорошо, это — на твое усмотрение. Важно только, чтобы об этом написали в газетах.

— Напишут. Уж прорекламировать себя тем или иным способом я смогу. Ведь реклама теперь мой конек. Кстати, все это значит, что я не смогу быть на работе в понедельник?

— Естественно.

— Но это очень плохо. Мне нужно закончить проект рекламной кампании «Уиффлет». Армстронг очень на это рассчитывает, и я не могу его подвести. А кроме того, мне самому это интересно.

Паркер посмотрел на него с изумлением.

— Питер, похоже, ты становишься приверженцем деловой этики?

— Черт возьми, Чарлз. Ты не понимаешь. Это и впрямь грандиозная схема. Она станет величайшим рекламным трюком со времен «Горчичного клуба»[87]. Но если это тебя не трогает, есть и другая причина. Если я не выйду на работу, ты не узнаешь, каким будет заголовок рекламного объявления «Нутракса» в следующий четверг, и не перехватишь очередную поставку.

— Это мы можем выяснить и без тебя, старина. А если тебя убьют, нам это еще меньше поможет, так ведь?

— Наверное. Чего я не могу понять, так это почему они до сих пор не убили Толбоя.

— Да, мне это тоже непонятно.

— Скажу тебе, что думаю я. Они пока не определились со своими дальнейшими планами и будут держать его до следующего вторника, потому что им нужно распространить еще одну партию по старым каналам. Они считают, раз я убран с пути, то можно рискнуть.

— Может быть. Во всяком случае, будем надеяться, что это так. Ну, вот мы и приехали. Выходи и постарайся как можно лучше изобразить рассерженного негодяя.

— Запросто! — сказал Уимзи, состроив противную рожу.

Машина свернула к зданию Скотленд-Ярда и остановилась перед входом. Сержант вышел первым, Уимзи — за ним. Оглядевшись по сторонам, он заметил слонявшихся во дворе трех человек, явно журналистов. В тот момент, когда из машины появился Паркер, Уимзи легонько, но эффективно двинул в подбородок сержанта, отправив его в нокдаун, аккуратно толкнул Паркера, когда тот спрыгивал с подножки, и, как заяц, рванул к воротам. Двое полицейских и один из репортеров бросились наперехват; он увернулся от полицейских, ювелирно уложил на землю представителя прессы, свернул к воротам и возглавил шумную гонку по Уайтхоллу. Ускоряя бег, он слышал позади себя крики и свистки. К погоне присоединились и некоторые прохожие, автомобилисты увеличивали скорость, чтобы перерезать ему путь, пассажиры автобусов толпились у окон, глазея на представление. Бредон проворно шмыгнул прямо в гущу дорожного движения, трижды обежал Памятник неизвестному солдату и, наконец, устроил великолепный показательный спектакль из своей поимки в центре Трафальгарской площади, куда подоспели и задыхавшиеся Ламли с Паркером.

— Ф-фот он, мистер, — отдуваясь, сказал человек, державший Бредона, здоровенный рабочий с полной сумкой инструментов. — Ф-фот он. Что он сделал-то?

— Он подозревается в убийстве, — громко и лаконично объявил Паркер.

По толпе прокатился восхищенный ропот. Уимзи стрельнул в сержанта Ламли оскорбительно презрительным взглядом и сказал:

— Слишком вы ожирели, бобби[88] красномордые, бегать разучились.

— Да-да, — мрачно произнес сержант. — Давай-ка сюда руки, парень. Мы больше рисковать не намерены.

— Как угодно, как угодно. А у тебя руки чистые? Не хочу, чтобы мои манжеты испачкались.

— Ну, хватит, приятель, — отрезал Паркер, когда защелкнулись наручники. — Нам больше неприятности с тобой не нужны. Иди давай, вперед!

Маленькая процессия вернулась в Скотленд-Ярд.

— Весьма эффектно исполнено. Могу себя поздравить, — сказал Уимзи.

— Ага! — хмуро ответил Ламли. — Только так сильно бить было не обязательно, милорд.

— Для правдоподобия, — пояснил Уимзи. — Только для правдоподобия. В нокдауне вы выглядели очаровательно.

— Да уж! — буркнул сержант Ламли.

Через четверть часа полицейский в чуть длинноватых ему брюках и чуть великоватом кителе вышел из Скотленд-Ярда через боковую дверь и сел в машину, по Пэлл-Мэлл его довезли до секретного входа в клуб «Эгоист», в недрах которого он исчез, и больше никто никогда его здесь не видел. Зато чуть позже безупречно одетый джентльмен в смокинге и цилиндре вышел на крыльцо главного входа и остановился в ожидании такси. Рядом с ним стоял пожилой господин с военной выправкой.

— Прошу меня извинить, полковник, но у меня очень мало времени. Этот Бредон — сущее проклятье, но что я могу поделать? Я хочу сказать: что-то все же делать надо.

— Конечно, конечно, — согласился полковник.

— Надеюсь только, что это в последний раз. Если он совершил то, в чем его обвиняют, то уж точно в последний.

— Да, конечно, — снова сказал полковник, — конечно, дорогой мой Уимзи.

Подъехало такси.

— В Скотленд-Ярд, — распорядился Уимзи громко и отчетливо.

Такси отъехало.

— Лорд Питер Уимзи дома?

Дворецкий быстро оглядел спрашивавшего с ног до головы, успев, однако, заметить все — от затравленного взгляда до туфель, какие носит респектабельный средний класс, — и сказал, почтительно склонив голову:

— Если соблаговолите присесть, я справлюсь, не отдыхает ли его светлость. Как вас представить, сэр?

— Мистер Толбой.

— Итак, как видите, — сказал Уимзи мистеру Пиму, — если мы будем осторожны, эта часть истории никогда не попадет в газеты, и в этом нет необходимости. У нас и без нее полно улик против Каммингса, так что незачем вовлекать общественность в сугубо частные подробности их системы распространения.

— Слава богу! — обрадовался мистер Пим. — Это означало бы гибель агентства. Как мне удалось пережить прошлую неделю, сам не знаю. Полагаю, теперь вы уйдете от нас?

— Боюсь, что да.

— Жаль. У вас врожденный талант рекламщика. Надеюсь, вам доставит удовольствие увидеть, как ваш рекламный проект «Уиффлет» воплотится в жизнь.

— Великолепно! Я тут же начну собирать купоны.

— Эй, Уимзи, что вы, собственно, забыли в этом морге? — вопросил капитан Фентиман, отбрасывая «Ивнинг бэннер» с таким видом, словно избавился от обременительной обязанности.

— Я бы подобрал иное название, — любезно откликнулся Уимзи. — Ну, в крайнем случае, похоронное бюро. Вы только гляньте на мрамор. Только гляньте на меблировку. И на пальмы, и на нагую бронзовую девственницу в углу.

— Ага, и на покойничков тоже. В этом месте в голову так и лезет тот старый анекдот из «Панча»: да вы его знаете! «Официант, уберите лорда Как-Его-Там, он уже два дня как помер». Вы посмотрите на старика Ормсби: храпит, как гиппопотам. Посмотрите на моего почтенного дедулю: каждое утро в десять плетется сюда, занимает кресло у камина, разворачивает «Морнинг пост» и до вечера превращается в предмет обстановки. Вот ведь бедолага! Страшно подумать, что в один прекрасный день и я стану таким же. Право, лучше бы уж фрицы меня ухлопали заодно с остальными. Выжил — а ради чего? Что пить будете?

— Сухой мартини, — заказал Уимзи. — А вам? Два сухих мартини, Фред, будьте так добры. Бодритесь, друг мой. Вся эта катавасия с Днем перемирия[103] действует вам на нервы, не так ли? Я, например, твердо убежден, что большинство из нас только порадовались бы возможности отмежеваться от этой общественной истерии, если бы треклятые газеты не поднимали шум до небес. Впрочем, нехорошо так говорить. Стоит мне чуточку повысить голос — тут-то меня из клуба и вышвырнут!

— Вас и так вышвырнут, даже к словам не прислушиваясь, — мрачно предрек Фентиман. — Так что вы все-таки здесь делаете?

— Жду полковника Марчбэнкса, — пояснил Уимзи. — Ну, за ваше здоровье!

— Вы с ним ужинаете?

— Да.

Фентиман сдержанно кивнул. Он знал, что Марчбэнкс-младший погиб в сражении на Высоте 60[104] и что полковник Марчбэнкс имел обыкновение в День перемирия приглашать близких друзей сына на скромный неофициальный ужин.

— Ничего не имею против старины Марчбэнкса, — проговорил он, помолчав. — Славный малый, что и говорить.

Уимзи наклонил голову в знак согласия.

— А у вас как дела? — полюбопытствовал он.

— Паршиво, как всегда. В брюхе сущая свистопляска, и в кармане ни пенни. Ну и на кой черт все это сдалось, а, Уимзи? Человек сражается за свою страну, сжигает себе нутро, наглотавшись газов, теряет работу, и все, что получает взамен — это привилегию раз в год промаршировать мимо Кенотафа[105] да платить четыре шиллинга на фунт подоходного налога. С Шейлой тоже неладно: изводит себя работой, бедняжка. Слов нет, до чего мерзко: чтобы мужчина, да сидел на шее у жены! Да только я в себе не волен. Хворь разыграется — и прости-прощай, работа! Деньги… до войны я о деньгах и не задумывался, а вот сейчас, клянусь вам, пойду на любое преступление, глазом не моргнув, лишь бы обзавестись приличным доходом.

Возбужденный голос Фентимана сорвался на крик. До глубины души шокированный ветеран, до сих пор прятавшийся в соседнем кресле, выставил тощую голову на манер черепахи и по-гадючьи прошипел: «Ш-ш-ш!»

— Я бы не рекомендовал, — беспечно бросил Уимзи. — Преступление — труд квалифицированный, знаете ли. Даже относительный болван вроде меня запросто выследит любителя-Мориарти. Если вы задумали нацепить фальшивые усы и шмякнуть по башке какого-нибудь там миллионера, так лучше не надо. Эта ваша отвратительная привычка докуривать сигарету до последнего миллиметра везде вас выдаст. Мне останется только прийти с увеличительным стеклом и штангенциркулем, чтобы сказать: «Преступник — мой дорогой старый друг Джордж Фентиман. Арестуйте этого человека!» Возможно, вам в это слабо верится, но я, не колеблясь, принесу в жертву ближайших и дражайших, лишь бы подлизаться к полиции да угодить в газетную заметку.

Фентиман рассмеялся и загасил пресловутый окурок в ближайшей пепельнице.

— Странно, что кому-то еще приходит в голову искать вашего общества, — поддразнил он. В голосе капитана уже не слышалось ни горечи, ни нервозности; он и впрямь заметно развеселился.

— Никто бы и не искал, — отозвался Уимзи, — просто люди думают, я слишком хорошо обеспечен, чтобы еще и мозги работали. Все равно как услышать, что граф Такой-То играет главную роль в новой пьесе. Каждый почитает само собою разумеющимся, что актер из него никакой. Я открою вам свою тайну. Все расследования выполняет за меня «негр» за три фунта в неделю, в то время как я любуюсь на свое имя в газетных заголовках да прохлаждаюсь со знаменитыми журналистами в «Савое».

— Занятный вы человек, Уимзи, — протянул Фентиман. — Остроумия вы напрочь лишены, зато вам присуща этакая нарочитая шутливость, что наводит на мысль о средней руки мюзик-холле.

— Это только самозащита первоклассного интеллекта от всевластия личности, — отмахнулся Уимзи. — Но послушайте, мне очень жаль, что с Шейлой неладно. Не сочтите за обиду, старина, но почему вы мне не позволите…

— Чертовски великодушно с вашей стороны, — отозвался Фентиман, — но мне бы не хотелось. Честное слово, у меня нет ни малейшего шанса с вами расплатиться, а я еще не дошел до предела…

— А вот и полковник Марчбэнкс, — прервал его Уимзи. — Договорим в другой раз, ладно? Добрый вечер, полковник.

— Приветствую вас, Питер. Приветствую, Фентиман. Славный денек выдался. Нет… никаких коктейлей, спасибо. Храню верность виски. Извините великодушно, что заставил вас дожидаться; но я задержался наверху поболтать с беднягой Грейнджером. Боюсь, ему совсем плохо. Между нами: Пенберти уверен, что бедняга и до весны не дотянет. Наш Пенберти — большая умница; право, старик только его заботами и жив, с такими-то легкими! Ну, что ж… в конце концов, все там будем. Бог ты мой, Фентиман, да это же ваш дед! Еще одно из чудес Пенберти. Ему, небось, никак не меньше девяноста. Вы меня извините на минуточку? Пойду поговорю с ним.

Уимзи проводил взглядом бодрого старика, что пересек просторную курительную комнату, то и дело останавливаясь и обмениваясь приветствиями с членами клуба «Беллона». Перед огромным очагом высилось огромное кресло с завитушками в викторианском стиле. Пара тощих голеней да аккуратно застегнутые на пуговички туфли, возлежащие на табуреточке: вот и все, что открывалось взгляду от генерала Фентимана.

— Странно, не правда ли, — пробормотал его внук, — только представьте себе, что для нашего старика-моховика Крым и по сей день ассоциируется с той самой войной, а к началу разборок с бурами он был уже слишком стар, чтобы воевать. Офицерский патент он получил в семнадцать, знаете ли, был ранен при Маджубе…

Фентиман умолк. Уимзи к собеседнику не прислушивался: он по-прежнему не сводил глаз с полковника Марчбэнкса.

Полковник возвратился к ним, ступая неслышно и четко. Уимзи поднялся ему навстречу.

— Послушайте, Питер, — проговорил полковник. Его добродушное лицо омрачилось тревогой. — Вы не подойдете сюда на минутку? Боюсь, произошло нечто крайне неприятное.

Фентиман оглянулся — и что-то в манере этих двоих заставило капитана встать и последовать за ними к огню.

Уимзи склонился над генералом Фентиманом и осторожно вытащил «Морнинг пост» из узловатых пальцев, стиснутых над тощей грудью. Он коснулся плеча, просунул руку под седую голову, склоненную на сторону. Полковник встревоженно наблюдал за ним. Затем мгновенным рывком Уимзи приподнял недвижное тело. Оно подалось целиком и сразу, окоченелое и застывшее, точно деревянная кукла.

Фентиман расхохотался. Горло его вибрировало: взрывы истерического смеха следовали один за другим. Беллонианцы, до глубины души шокированные неподобающим шумом, со скрипом поднимались на подагрические ноги, выбираясь из своих углов.

— Заберите его! — объявил Фентиман. — Заберите. Он вот уже два дня как помер! И вы тоже! И я! Все мы скончались, сами того не заметив!

Трудно сказать, которое из событий явилось для старейших членов клуба «Беллона» более неприятным: гротескная смерть генерала Фентимана прямо-таки посреди зала или в высшей степени непристойный приступ неврастении у его внука. Не возмущались лишь те, что помоложе: они слишком много знали. Дик Чаллонер — в дружеском кругу известный как Чаллонер Луженое Пузико, благодаря тому, что обзавелся дополнительной запчастью после второй битвы при Сомме, — увел задыхающегося Фентимана в пустую библиотеку пропустить глоток-другой для подкрепления. Примчался секретарь клуба, в рубашке от парадного костюма и в брюках, на щеках его досыхала мыльная пена. Один-единственный взгляд — и он отослал взволнованного официанта проверить, не ушел ли еще доктор Пенберти. Полковник Марчбэнкс благоговейно накрыл застывшее лицо огромным шелковым платком и тихонько отошел в сторону. Вдоль коврика перед камином рядком выстроились озадаченные, растерянные беллонианцы. С каждой минутой круг разрастался, пополняясь свежими поступлениями: новоприбывших вести застигали еще в холле. Из буфета подоспело еще несколько человек. «Что? Старина Фентиман? — восклицали они. — Боже, боже, что вы говорите! Вот бедолага! Верно, сердце не выдержало». И они тушили сигары и сигареты и оставались тут же: уходить никому не хотелось.

Доктор Пенберти как раз переодевался к праздничному ужину. Он поспешно сбежал вниз: застали его, собственно говоря, ровно в тот момент, когда он уже собирался уходить в ресторан: шелковый цилиндр сдвинут на затылок, плащ и кашне небрежно распахнуты на груди. То был худой, смуглый человек с резкими манерами, отличающими офицера медицинской службы от эскулапа, практикующего в Уэст-Энде. Собравшиеся у огня расступились, пропуская его вперед: все, кроме Уимзи, который бестолково мыкался у громадного кресла, беспомощно глядя на покойника.

Пенберти опытной рукой ощупал шею, запястья, коленные суставы.

— Умер несколько часов назад, — отрывисто бросил он. — Трупное окоченение вполне развилось — и уже сходит. — В качестве иллюстрации он качнул ногу покойного: нога свободно болталась в колене. — Я этого ждал. Сердце никуда не годилось. Сдать могло в любой момент. Кто-нибудь сегодня с ним разговаривал?

Доктор Пенберти обвел комнату вопрошающим взглядом.

— Я его тут видел после ланча, — заявил один. — Но заговаривать не заговаривал.

— Я думал, он спит, — подхватил второй.

Никто так и не припомнил, чтобы сам беседовал с покойным. Все так привыкли видеть старика Фентимана мирно дремлющим у огня!

— Ладно, пустое, — махнул рукой доктор. — Сколько сейчас времени? Семь? — Он спешно подсчитал что-то в уме. — Скажем, пять часов на то, чтобы наступило трупное окоченение… похоже, развилось оно очень быстро… он, должно быть, пришел в клуб в обычное время, уселся в кресло, да тут же и умер.

— Он всегда ходит пешком от Довер-стрит, — встрял преклонных лет беллонианец. — А я ведь говорил ему, что в его возрасте такие нагрузки противопоказаны! Да вы меня слышали, Ормсби.

— Да, да, несомненно, — подтвердил багроволицый Ормсби. — Боже мой, разумеется, бесспорно!

— Ну что ж, тут уже ничем не поможешь, — проговорил доктор. — Скончался во сне. Здесь найдется пустая спальня, куда бы его перенести, Кульер?

— Да, безусловно, — отозвался секретарь. — Джеймс, сбегай ко мне в офис за ключом от шестнадцатого номера да скажи, чтобы кровать приготовили. Я так полагаю… когда трупное окоченение сойдет, мы сможем… э, доктор?

— Ну, конечно, вы сможете сделать все, что полагается. Я пришлю нужных людей обрядить покойника. И надо бы известить родственников; только лучше им не приезжать до тех пор, пока мы не приведем его в пристойный вид.

— Капитан Фентиман уже знает, — возразил полковник Марчбэнкс. — А майор Фентиман остановился здесь же, в клубе; он вот-вот появится. Кажется, есть еще сестра…

— Да, старушка леди Дормер, — подтвердил Пенберти, — она живет тут поблизости, на Портмэн-сквер. Они вот уже много лет друг с другом не разговаривали. И все-таки, наверное, сообщить ей нужно.

— Я позвоню, — вызвался полковник. — Нельзя оставлять это дело на капитана Фентимана, беднягу сейчас лучше не трогать. Вы уж на него взгляните, доктор, когда здесь закончите. Очередной приступ — нервы, знаете ли.

— Хорошо, взгляну. Что, Кульер, спальня готова? Так понесли! Не возьмется ли кто-нибудь за плечи… нет, только не вы, Кульер, — ибо у секретаря осталась лишь одна здоровая рука, — Лорд Питер… да, спасибо… поднимайте осторожнее.

Уимзи просунул длинные, сильные руки под негнущиеся локти, доктор взялся за ноги; тело понесли. Все это напоминало гротескное, жутковатое шествие в день Гая Фокса: сгорбленный, жалкий манекен беспомощно болтался в воздухе из стороны в сторону, усиливая впечатление.

Дверь за ними закрылась, и напряжение ощутимо схлынуло. Кружок распался на группы. Кто-то закурил. Тиранка планеты, выжившая из ума Смерть, на мгновение поднесла к глазам присутствующих свое тусклое зеркало, показывая неотвратимое будущее. И снова убрала его. Неприятность минула. Вот ведь повезло, что Пенберти — домашний доктор покойного. Пенберти знает, что к чему. И свидетельство о смерти выдаст. Никакого дознания. Никаких неудобств. Члены клуба «Беллона» могут отправляться на ужин.

Полковник Марчбэнкс направился к дальней двери, ведущей в библиотеку. В тесной передней между двумя комнатами находилась удобная телефонная кабинка для тех членов клуба, что не стремились вещать на публику в вестибюле.

— Эй, полковник! Не туда! Этот аппарат не работает, — сообщил беллонианец по имени Уэзеридж, провожая его взглядом. — Возмутительно, вот как я это называю. Не далее как нынче утром я собрался было позвонить… о, гляньте-ка! — записку уже сняли. Похоже, все опять в порядке. Сообщать надо, вот что я вам скажу!

Полковник Марчбэнкс сделал вид, что не расслышал. Уэзеридж считался клубным ворчуном, выделяясь даже на фоне этого сообщества доктринеров, страдающих расстройством пищеварения. Он вечно грозился нажаловаться комитету, изводил секретаря и на собратьев по клубу оказывал неизменный эффект застрявшей в пресловутом месте занозы. Все еще ворча, он возвратился к креслу и вечерней газете, а полковник вошел в телефонную кабинку и попросил соединить его с особняком леди Дормер на Портмэн-сквер.

Очень скоро он уже спустился в вестибюль через библиотеку и в самом низу лестницы столкнулся с Пенберти и Уимзи.

— Вы уже известили леди Дормер? — полюбопытствовал Уимзи.

— Леди Дормер умерла, — сообщил полковник. — Горничная говорит, что она мирно скончалась нынче утром в половине одиннадцатого.

Спустя десять дней после этого примечательного Дня перемирия лорд Питер Уимзи сидел у себя в библиотеке, почитывая редкую рукопись: Юстиниан, четырнадцатый век. Книга доставляла ему тем большее удовольствие, что была в изобилии снабжена иллюстрациями сепией: рисунки отличались деликатнейшей утонченностью, сюжет — не всегда. Тут же, на столике, под рукою стоял графин бесценного старого портвейна. Время от времени Уимзи подогревал свой интерес глоточком-другим, задумчиво поджимая губы и неспешно смакуя ароматный привкус.

Раздался звонок в дверь. Его светлость воскликнул: «О, черт!» — и, навострив уши, прислушался к голосу незваного гостя. И, очевидно, остался доволен результатом, поскольку захлопнул Юстиниана и, едва открылась дверь, изобразил гостеприимную улыбку.

— Мистер Мерблз, милорд.

Вошедший, маленький, преклонных лет джентльмен настолько соответствовал типу семейного адвоката, что и характер его не содержал в себе ровным счетом ничего примечательного, если не считать беспредельного добросердечия да слабости к мятным таблеткам от изжоги.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил, лорд Питер?

— Нет, сэр, боже сохрани. Всегда рад вас видеть. Бантер, бокал мистеру Мерблзу. Счастлив, что вы зашли, сэр. «Кокберн» восьмидесятого года в компании и пить приятнее: в понимающей компании, я имею в виду. Знавал я некогда парня, который осквернял сей божественный напиток трихинопольской сигарой. Больше его не приглашали. Восемь месяцев спустя он пустил себе пулю в лоб. Не стану утверждать, что именно из-за этого. Но ему самой судьбой назначено было плохо кончить, э?

— Вы меня ужасаете, — серьезно возразил мистер Мерблз. — Много повидал я людей, приговоренных к виселице за преступления, которым, тем не менее, сочувствовал всей душой. Спасибо, Бантер, спасибо. У вас все в порядке, надеюсь?

— На здоровье не жалуюсь, вашими заботами, сэр.

— Отлично, отлично! Много ли нафотографировали за последнее время?

— Кое-что, сэр. Но лишь изобразительного плана, да простится мне такое выражение. В криминологическом материале, сэр, последнее время наблюдается удручающая недостача.

— Возможно, мистер Мерблз нас чем-нибудь порадует, — предположил Уимзи.

— Нет, — возразил мистер Мерблз, поднося портвейн к носу и слегка встряхивая бокал, чтобы всколыхнуть благоуханные пары. — Нет, не могу сказать, что так; не совсем. Не стану скрывать, что пришел в надежде воспользоваться вашими натренированными склонностями к наблюдению и дедукции, но боюсь… то есть уповаю… собственно говоря, нимало не сомневаюсь в том, что никаких осложнений сомнительного свойства тут нет. Дело в том, что, — продолжил он, в то время как за Бантером закрылась дверь, — возник любопытный вопрос касательно трагической смерти генерала Фентимана в клубе «Беллона», свидетелем которой, я так понимаю, вы стали.

— Если вы это понимаете, Мерблз, — молвил его светлость загадочно, — вы понимаете на порядок больше меня. Я не был свидетелем смерти; я был свидетелем обнаружения смерти, а от одного до другого дорожка долгая!

— Насколько долгая? — нетерпеливо подхватил мистер Мерблз. — Именно это я и пытаюсь выяснить.

— Вы очень любознательны, — отметил Уимзи. — Думаю, было бы лучше… — Он поднял бокал и задумчиво наклонил его, наблюдая, как вино тоненькими лепестками змеится от края к ножке. — Было бы лучше, если бы вы мне рассказали в точности, что желаете узнать… и почему. В конце концов… я член клуба… главным образом, конечно, семейные связи… но уж что есть, то есть.

Мистер Мерблз резко вскинул глаза, но Уимзи, казалось, целиком сосредоточил внимание на портвейне.

— Именно, — отозвался адвокат. — Хорошо же. Вот вам факты. У генерала Фентимана, как вам известно, была сестра, Фелисити, двенадцатью годами его младше. В девичестве она отличалась редкой красотой и своеволием, и составила бы блестящую партию, если бы не одно досадное обстоятельство: Фентиманы, при всем своем изобилии знатных предков, изобилием денег похвастаться не могли. Как было принято в те времена, все наличные средства ушли на образование сына, на то, чтобы купить ему офицерский патент в первоклассный полк, и на то, чтобы содержать его в полку с роскошью, якобы подобающей представителю семьи Фентиманов. В результате на приданое Фелисити не осталось ни пенни, а шестьдесят лет назад для молодой женщины это было едва ли не равносильно катастрофе.

Ну, так вот: Фелисити надоело разъезжать с визитами в штопаных-перештопаных муслинах и в перчатках, не раз побывавших в чистке, — и у нее достало духа воспротивиться неутомимым проискам матери по части сватовства. Нашелся один кошмарный, дряхлый старик-виконт, изъеденный недугами и развратом, который охотно доковылял бы до алтаря с прелестным юным созданием восемнадцати лет от роду, и, стыдно сказать, отец и мать девушки из кожи вон лезли, чтобы заставить ее принять это безобразное предложение. Объявили о помолвке, назначили день свадьбы, и вдруг, к вящему ужасу всего семейства, однажды утром Фелисити невозмутимо сообщила, что вышла пройтись перед завтраком — и сочеталась браком, — с абсолютно неприличной поспешностью и скрытностью, — с неким господином средних лет по имени Дормер, — человеком исключительной честности, богатым, как Крез, и, — о ужас! — преуспевающим фабрикантом. Пуговицы, вы представляете? — из папье-маше или чего-то в этом роде, с запатентованной неломающейся ножкой, — вот позорное прошлое, с которым породнилась эта юная викторианская упрямица!

Естественно, разразился страшный скандал, и родители употребили все свои силы на то, чтобы расторгнуть ненавистный брак: ведь Фелисити еще не достигла совершеннолетия. Но Фелисити весьма успешно опрокинула их планы, тайком выбралась из спальни — боюсь, что спустилась вниз по лестнице в сад за домом, невзирая на кринолин и прочее, — и сбежала вместе с мужем. После чего, видя, что худшее уже произошло, — а Дормер, человек действия, времени не терял, так что очень скоро жена его оказалась «в интересном положении», — старики волей-неволей вынуждены были сделать хорошую мину при плохой игре — в лучших викторианских традициях. То есть они дали согласие на брак, переслали дочкины вещи на ее новый адрес в Манчестере — и запретили ослушнице осквернять порог отчего дома.

— Вот и правильно, — пробурчал Уимзи. — Я вот ни за что не стану родителем. Современные манеры и распад добрых старых традиций просто-таки на корню загубили этот бизнес. Я намерен положить жизнь и состояние на пользу исследований, призванных открыть наилучший способ производить представителей рода людского из яиц — пристойно и ненавязчиво. Тяжкое бремя родительской ответственности примет на себя инкубатор.

— Я — против, — отозвался мистер Мерблз. — Моя профессия процветает в основном за счет домашних дрязг. Но продолжим. Молодой Артур Фентиман, похоже, разделял семейные взгляды. Появление пуговичного зятя он воспринял с величайшим отвращением, а шуточки однополчан никоим образом не улучшили его отношения к сестре. Он стал непробиваемым профессиональным военным, загрубел до времени и упрямо отказывался признавать существование кого-то там по имени Дормер. Имейте в виду, офицером он был вполне достойным, и с головой ушел в армейскую жизнь. В должный срок он сочетался браком — не слишком удачно, поскольку претендовать на особу титулованную не позволяли средства, а опозорить себя, женившись на деньгах, по примеру этой ужасной Фелисити, он не желал. Так что он сделал предложение подходящей дворяночке с несколькими тысячами фунтов. Она умерла (думаю, основной причиной послужило то, что супруг с армейской регулярностью навязывал ей исполнение материнских функций), оставив многочисленное, но тщедушное потомство. Из всех детей до зрелых лет дожил лишь отец обоих знакомых вам Фентиманов — майора Роберта и капитана Джорджа Фентимана.

— Роберта я плохо знаю, — возразил Уимзи, — хотя встречался. Душа нараспашку и все такое — типичный военный.

— О да, Фентиман до мозга костей! А вот бедняга Джордж уродился болезненным — верно, в бабку пошел.

— Нервы пошаливают, это да, — отозвался Уимзи, который лучше старика-адвоката знал, что за духовная и физическая пытка выпала на долю Джорджа Фентимана. Война тяжко отразилась на натурах творческих, волею судьбы оказавшихся на ответственных постах. — Но он, знаете ли, газов наглотался, и все такое, — добавил его светлость, словно извиняясь.

— Правда ваша, — согласился мистер Мерблз. — Роберт, как вы знаете, не женат и пока еще в отставку не вышел. Богатеем его не назовешь: ни у кого из Фентиманов отродясь пенни за душою не водилось, как в наши дни говорят; но живет он неплохо. А Джордж…

— Бедный старина Джордж! Ладно-ладно, сэр, не нужно мне про него рассказывать. Обычная история. Приличная работа — необдуманный, скоропалительный брак — в 1914 году все бросает и уходит на фронт — демобилизован по инвалидности — работа, здоровье, деньги канули в никуда — жена-героиня поддерживает огонь в очаге — общее ощущение беспросветности. Не будем бередить старые раны. Все и без слов понятно.

— Верно, не стоит о грустном. Отец их, разумеется, скончался, и еще десять дней назад из старшего поколения Фентиманов в живых оставалось только двое. Старик-генерал жил на небольшой постоянный доход, унаследованный им от жены, и на офицерскую пенсию. У него была холостяцкая квартирка на Довер-стрит и слуга преклонных лет; по сути дела, в клубе «Беллона» он дневал и ночевал. Плюс его сестра Фелисити.

— Но как же она стала леди Дормер?

— А вот здесь мы дошли до интересного момента. Генри Дормер…

— Пуговичник?

— Пуговичник. Он несказанно разбогател — по сути дела, настолько, что смог оказать финансовую поддержку неким высокопоставленным лицам, от упоминания коих лучше воздержаться. И вот, со временем, принимая во внимание его великие заслуги перед нацией — в списке награждений оговоренные несколько расплывчато, — он стал сэром Генри Дормером, баронетом. Его единственная дочка умерла, других детей не предвиделось, так что почему бы и не даровать ему титул, в награду за все его труды праведные?

— Экая вы язва, — заметил Уимзи. — Ни тебе почтения, ни доверчивого простодушия, ничего такого! А законники попадают на небеса?

— По этому вопросу я информацией не располагаю, — сухо отозвался мистер Мерблз. — Леди Дормер…

— А во всех прочих отношениях брак сложился удачно? — полюбопытствовал Уимзи.

— Брак, насколько я знаю, оказался на редкость счастливым, — отвечал адвокат, — обстоятельство в известном смысле досадное, поскольку решительно зачеркивало для нее возможность когда-либо воссоединиться с родственниками. Леди Дормер — превосходная женщина, натура щедрая и великодушная, — то и дело предпринимала попытки примирения, но генерал держался с неизменной суровостью и отчужденностью. И сын его тоже — отчасти из уважения к пожеланиям старика, но главным образом потому, сдается мне, что служил в индийском полку и большую часть времени проводил за границей. А вот Роберт Фентиман оказывал некоторое внимание почтенной старой леди, то и дело заходил с визитом, и все такое; одно время так же поступал и Джордж. Разумеется, генералу они ни словом об этом не обмолвились, иначе с ним бы истерика приключилась. А после войны Джордж со своей двоюродной бабушкой вроде бы раззнакомился — понятия не имею, почему.

— А я догадываюсь, — отозвался Уимзи. — Нет работы — нет и денег, знаете ли. Не хотел глаза мозолить. Что-нибудь в этом роде, э?

— Вероятно. А, может быть, они повздорили. Не знаю. Как бы то ни было, таковы факты. Надеюсь, я вас еще не утомил?

— Я держусь, — заверил Уимзи, — в предвкушении того момента, когда дело дойдет до денег. В глазах ваших, сэр, я различаю стальной юридический блеск, подсказывающий, что сенсация уже не за горами.

— Именно так, — подтвердил мистер Мерблз. — Вот я и дошел… благодарю вас, пожалуй, да… еще один бокальчик придется в самый раз; хвала Провидению, я к подагре не склонен. Да. А! — вот мы и добрались до печального события, имевшего место одиннадцатого ноября сего года. Попрошу вас внимательно следить за ходом моих рассуждений.

— Всенепременно, — учтиво пообещал Уимзи.

— Леди Дормер, — продолжал мистер Мерблз, порывисто наклонившись вперед и акцентируя каждую фразу резкими тычками монокля в золотой оправе, зажатого между большим и указательным пальцем, — была уже в летах и давно прихварывала. Однако характер ее, живой и упрямый, остался тем же, что в девичестве; и пятого ноября ей вдруг взбрело в голову пойти полюбоваться на фейерверки в Хрустальном дворце[106] или где-то еще — может, на Хампстед-Хит[107] или в «Уайт-Сити»[108], — я позабыл, где именно, да это и не имеет значения. Важно другое: вечер выдался холодный и сырой. Леди Дормер, тем не менее, настояла на этой прогулке, повеселилась от души, точно дитя малое; ее продуло ночным воздухом — что за неосторожность! — и результатом явилась серьезная простуда, что за два дня обернулась пневмонией. Десятого ноября она стремительно теряла силы; предполагалось, что бедняжка не доживет до утра. В связи с этим юная леди, живущая при ней в воспитанницах, — дальняя родственница, мисс Анна Дорланд, — передала для генерала Фентимана сообщение: дескать, если он хочет застать сестру в живых, пусть поспешит. Поскольку все мы люди, счастлив сказать, что эта новость сокрушила преграду гордыни и упрямства, что так долго удерживала старика на расстоянии. Он явился, застал леди Дормер еще в сознании — хотя и очень ослабевшую, пробыл с ней около получаса и отбыл, по-прежнему прямой, как шомпол, однако заметно оттаяв. Это произошло днем, около четырех часов. Вскоре после того леди Дормер впала в бессознательное состояние, более не произнесла ни слова и не пошевельнула и пальцем, но мирно скончалась во сне в половине одиннадцатого следующим утром.

Предположительно, шок и нервное потрясение от беседы с давно утраченной сестрой оказались непосильным напряжением для слабого организма генерала, потому что, как вы сами знаете, он скончался в клубе «Беллона» — точное время не установлено — в тот же день, одиннадцатого ноября.

А вот теперь наконец-то — а вы так терпеливо выслушали мои занудные разъяснения, — мы дошли до того момента, где нам требуется ваша помощь.

Мистер Мерблз подкрепил свои силы глоточком портвейна и, с долей беспокойства взглянув на Уимзи, который закрыл глаза и, похоже, задремывал, продолжил:

— Кажется, я еще не упомянул, каким образом я оказался причастен к этому делу. Мой отец был семейным адвокатом Фентиманов; унаследовав дело после смерти отца, я, естественно, заступил ему на смену и здесь. Генерал Фентиман, хотя завещать мог немного, не принадлежал к тем безответственным людям, что умирают, не оставив должных распоряжений на случай смерти. Его офицерская пенсия, разумеется, умерла вместе с ним, но небольшой своей собственностью он должным образом распорядился в завещании. Небольшую сумму — пятьдесят фунтов — он завещал слуге (человеку преданному и во всех отношениях достойному); и еще пару-тройку пустячков — друзьям-однополчанам и слугам в клубе «Беллона» (кольца, медали, оружие и небольшие суммы в размере нескольких фунтов каждая). Вот и мы дошли до основного имущества — суммы примерно в две тысячи фунтов, вложенные в ценные бумаги и приносящей годовой доход, чуть превышающий сто фунтов. Эти облигации, отдельно поименованные и перечисленные, отошли к капитану Джорджу Фентиману, младшему из внуков, согласно пункту, должным образом сформулированному, где говорилось, что наследодатель, обойдя таким образом старшего внука, майора Роберта, отнюдь не намеревался проявить к нему неуважение, но поскольку, раз Джордж более нуждается в денежной помощи, оставшись инвалидом, с женой на руках, и все такое прочее, в то время как у старшего брата есть профессия, и никакими обязательствами он не связан, настоятельная потребность Джорджа дает ему право на эти деньги. Роберт же назван душеприказчиком и наследником имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов; таким образом, к нему переходят все личные вещи и деньги, отдельно не оговоренные в других пунктах. Это ясно?

— Ясно как день. А Роберта такое соглашение устраивало?

— Ох, конечно, да; вполне устраивало! С текстом завещания он ознакомился заранее и подтвердил, что все это справедливо и правомерно.

— И тем не менее, — отметил Уимзи, — похоже, есть еще небольшой пустячок: вы явно скрываете в рукаве нечто абсолютно сногсшибательное. Ну давайте, выкладывайте! Это потрясение я переживу, уж каким бы оно ни было!

— Настоящее потрясение пришлось пережить мне, в прошлую пятницу, благодаря поверенному леди Дормер, мистеру Притчарду из Линкольнс-Инн[109]. Он написал мне, спрашивая, не могу ли я назвать точное время смерти генерала Фентимана с точностью до часа и минуты. Я, разумеется, ответил, что, учитывая не совсем обычные сопутствующие обстоятельства, я не могу ответить на вопрос так точно, как мне хотелось бы, но я так понял, что, по мнению доктора Пенберти, генерал скончался до полудня одиннадцатого ноября. Тогда мистер Притчард спросил, нельзя ли ему повидаться со мною, не откладывая, ибо ему необходимо обсудить дело крайней срочности и важности. Таким образом, я назначил встречу в понедельник вечером, и по прибытии мистер Притчард сообщил мне следующие подробности.

Леди Дормер — которая, как я уже говорил, отличалась исключительной широтою души, — составила завещание за много лет до смерти. К тому времени ее муж и дочь уже скончались. У Генри Дормера родных было мало, и все — люди относительно богатые. По собственному своему желанию он недурно обеспечил их всех, а оставшееся состояние — что-то около семи сотен тысяч фунтов — передал жене, особо оговорив, что она вольна считать эти деньги своей безраздельной собственностью и поступать с ними по своему усмотрению, без каких-либо ограничений. Таким образом, по завещанию леди Дормер, эта изрядная сумма, — если не считать нескольких пожертвований филантропического и личного характера, перечислением которых я вас утруждать не стану, — поделена между людьми, в силу тех или иных причин более прочих имеющих право на ее привязанность. Двенадцать тысяч фунтов отходят к мисс Анне Дорланд. Все остальное переходит к ее брату, генералу Фентиману, если на момент ее смерти он еще будет жив. Если, с другой стороны, он умирает первым, условия меняются. В этом случае основная сумма отходит к мисс Дорланд, а пятнадцать тысяч фунтов должны быть поровну поделены между майором Робертом Фентиманом и его братом Джорджем.

Уимзи тихонько присвистнул.

— Целиком и полностью с вами согласен, — промолвил мистер Мерблз. — Ситуация и впрямь в высшей степени затруднительная. Леди Дормер умерла одиннадцатого ноября, точнехонько в 10:37 утра. Генерал Фентиман скончался тем же утром, в котором часу — непонятно, предположительно после десяти утра, поскольку именно в это время он обычно приходил в клуб, и со всей определенностью до семи вечера, когда смерть его обнаружилась. Если генерал умер сразу по прибытии или в любое время до 10:36, тогда мисс Дорланд — богатая наследница, а мои клиенты Фентиманы получают только по семь тысяч фунтов на каждого. С другой стороны, если смерть его наступила хотя бы несколькими секундами позже 10:37, мисс Дорланд получает только двенадцать тысяч фунтов, Джордж Фентиман остается лишь со скудным вспомоществованием, отошедшим к нему по отцовскому завещанию, в то время как Роберт Фентиман, наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов, получает весьма значительное состояние, превышающее полмиллиона.

— Ну и что же вы хотите от меня? — поинтересовался Уимзи.

— Ну как же, — смущенно откашлялся адвокат, — мне пришло в голову, что вы, с вашими, да будет мне позволено сказать, исключительными способностями к дедукции и анализу, сможете разрешить эту весьма трудную и деликатную проблему, касающуюся точного времени смерти генерала Фентимана. Вы были в клубе, когда наступила смерть; вы видели тело; вы знаете обстановку и вовлеченных лиц; вы, в силу своего статуса и характера, превосходно подходите для того, чтобы провести необходимое расследование, не создавая никакой… гм! — лишней шумихи или… э-э-э… скандала, или, скажем, дурной славы, каковые, надо ли уточнять, претят всем заинтересованным лицам.

— Очень щекотливая ситуация, — проговорил Уимзи. — Весьма и весьма щекотливая.

— Именно так, — подтвердил адвокат с некоторой горячностью. — Ведь в нашем нынешнем положении невозможно привести в исполнение ни завещание, ни… словом, ничего нельзя предпринять. Очень досадно, что все обстоятельства дела не были известны в тот момент, когда… хм… тело генерала Фентимана было доступно для осмотра. Естественно, мистер Притчард понятия не имел о двусмысленности ситуации, а я, не зная про завещание леди Дормер, даже помыслить не мог, что свидетельства о смерти, выписанного доктором Пенберти, вдруг окажется недостаточно.

— А нельзя ли убедить стороны прибегнуть к полюбовному соглашению? — предложил Уимзи.

— Если мы не сможем прийти к каким-либо удовлетворительным выводам касательно точного времени смерти, тогда, наверное, ничего другого нам не останется. Но на данный момент есть ряд препятствий…

— Кто-то жадничает, э? Надо думать, вы предпочли бы не переходить на личности? Нет? Хм-м, хорошо же! На беспристрастный взгляд стороннего наблюдателя, вы столкнулись с премиленькой, просто-таки лакомой проблемкой, знаете ли!

— Значит, вы возьметесь разрешить ее для нас, лорд Питер?

Уимзи отстучал пальцами замысловатый фуговый пассаж по подлокотнику кресла.

— На вашем месте, Мерблз, я бы снова попытался добиться полюбовного соглашения.

— Значит, вам кажется, — уточнил мистер Мерблз, — будто моих клиентов ждет верный проигрыш?

— Нет… не могу утверждать наверняка. Кстати, Мерблз, а кто ваш клиент — Роберт или Джордж?

— Скорее, семья Фентиманов в целом. Я, разумеется, понимаю, что выигрыш Роберта обернется убытком для Джорджа. Но обе стороны хотят только одного: установить истинную последовательность событий.

— Ясно. Что бы я ни раскопал, вы готовы смириться с фактами?

— Разумеется.

— Вне зависимости от того, окажутся ли факты благоприятными или нет?

— Иной линии поведения я для себя и не мыслю, — чопорно отозвался мистер Мерблз.

— И я об этом знаю, сэр. Но… впрочем, ладно! — я всего лишь имел в виду… Вот послушайте, сэр! Вам в детстве не приходилось шуровать палкой или что уж там под руку подвернется в мирной, таинственной на вид заводи, просто проверяя — а что там, на дне?

— Очень часто, — подтвердил мистер Мерблз. — В юные годы я весьма увлекался естественной историей и собрал недурную коллекцию (если спустя столько лет способен оценить ее объективно) прудовой фауны.

— А вам не приходилось в ходе исследований взбаламутить тучи чертовски зловонной грязи?

— Дорогой мой лорд Питер — вы меня просто пугаете!

— О, я не думаю, что причины для страха есть. Я всего лишь вас предупреждаю: так, на всякий случай. Разумеется, если вы желаете, я расследую это дело, ни минуты не колеблясь.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Ничего подобного. Я-то повеселюсь вовсю. А если всплывет что-то странненькое, так это уж ваша забота. Ведь никогда не знаешь, чего ждать.

— Если вы решите, что никаких удовлетворительных выводов сделать не удастся, — продолжал мистер Мерблз, — мы всегда сможем вернуться к полюбовному соглашению. Я уверен, что заинтересованные стороны стремятся избежать судебного процесса.

— А то, чего доброго, все состояние уйдет на покрытие расходов? Очень мудро. Надеюсь, задача эта выполнима. Вы уже принимались наводить справки?

— Так, ничего важного. Мне бы хотелось, чтобы вы начали расследование с исходной точки.

— Очень хорошо. Я начну завтра же и буду держать вас в курсе.

Юрист поблагодарил хозяина и откланялся. Уимзи посидел еще немного в задумчивости, а затем позвонил, призывая слугу.

— Бантер, будьте добры, новую записную книжку. Напишите на обложке «Фентиман» и приготовьтесь во всеоружии сопровождать меня завтра в клуб «Беллона»: с фотоаппаратом и прочим снаряжением.

— Как скажете, милорд. Я так понимаю, ваша светлость начинает новое расследование?

— Да, Бантер — новехонькое, с иголочки!

— Осмелюсь полюбопытствовать, перспективное ли дело, милорд?

— Да, есть за что зацепиться. То же справедливо и в отношении дикобраза. Не суть важно. Прочь, унылая скука! Бантер, будьте так добры, учитесь смотреть на жизнь беспристрастно. Возьмите в пример гончую, которая с одинаковым, непредвзятым рвением берет след отцеубийцы — или анисовых капель.

— Я запомню, милорд.

Уимзи неспешно направился к черному кабинетному роялю, что стоял в углу библиотеки.

— Нынче вечером — никакого Баха, — пробормотал он про себя. — Бах — это назавтра, когда заработает серое вещество. — Под пальцами его рождалась тихая, проникновенная мелодия Пэрри. «Тщетны труды человеческие, ибо все — тень и суета… И копит он богатства, и не ведает, кому отойдут они…» Уимзи вдруг рассмеялся и забарабанил эксцентричный, шумный, режущий ухо этюд современного композитора в тональности с семью диезами.

— Бантер, вы вполне уверены, что наряд — в самый раз? — озабоченно поинтересовался лорд Питер.

Просторный пиджачный костюм из твидовой ткани, чуть более броский по цвету и покрою, нежели обычно позволял себе Уимзи, для города был, безусловно, приемлем, — но ощущалось в нем нечто неуловимое, наводящее на мысль о холмах и море.

— Хочу выглядеть презентабельно, — продолжал его светлость, — но ни в коем случае не вызывающе. Я вот все думаю, а не лучше бы смотрелась эта темно-зеленая полоска, будь она бледно-фиолетовой.

Предположение сие Бантера изрядно смутило. Воцарилось молчание: верный слуга тщился вообразить себе бледно-фиолетовую полоску. Но вот наконец раскачивающийся маятник его мыслей пришел в равновесие.

— Нет, милорд, — твердо объявил Бантер. — Я не думаю, что фиолетовый цвет здесь уместен. Смотрится интересно, да; но, да простится мне это выражение, определенно менее располагающе.

— Слава богу, — вздохнул его светлость. — Вы наверняка правы. Как всегда. А менять полоску сейчас было бы страшным занудством. Вы уверены, что устранили все признаки новизны, э? Ненавижу новое платье.

— Абсолютно, милорд. Ваша светлость может не сомневаться: туалет по всем статьям выглядит так, словно ему уже несколько месяцев.

— О, хорошо. Ну что ж, подайте мне трость из ротанга — с нанесенной на нее линейкой… и куда запропастились мои линзы?

— Вот они, милорд. — Бантер подал безобидный на вид монокль, на самом-то деле являющийся мощной лупой. — Что до порошка для снятия отпечатков пальцев, я положил его в правый карман пиджака вашей светлости.

— Спасибо. Думаю, это все. Я выхожу прямо сейчас, а вы отправляйтесь следом вместе со снаряжением где-то час спустя.

Клуб «Беллона» расположен на Пикадилли, в нескольких сотнях ярдов к западу от квартиры самого Уимзи, окна которой выходили на Грин-парк. Швейцар приветствовал его довольной улыбкой.

— Доброе утро, Роджерс, как поживаете?

— Превосходно, милорд, спасибо.

— Кстати, вы не знаете, в клубе ли майор Фентиман?

— Нет, милорд. В настоящее время майор Фентиман проживает не здесь. Насколько мне известно, он переехал на квартиру покойного генерала Фентимана, милорд.

— Ах, да… грустная история, не правда ли?

— И впрямь печальная, милорд. Малоприятно, когда такое случается прямо в клубе. Настоящий шок для всех присутствующих, милорд.

— О да… и все же, он ведь был глубокий старик. Рано или поздно это должно было произойти. А ведь подумаешь: до чего странно! Все расселись вокруг и ровным счетом ничего не замечают, э?

— Да, милорд. Миссис Роджерс как услышала, так с ней чуть удар не случился.

— Просто не верится, верно? И столько времени все преспокойно сидят себе в креслах — я так понимаю, если верить доктору, несколько часов прошло. Полагаю, старина Фентиман явился в обычное время?

— Ах! Уж генерал-то был точен, как часы. Всегда являлся в десять, минута в минуту. И поздороваться не забывал. «Доброе утро, Роджерс», — малость чопорно, но очень, очень приветливо. А иногда спрашивал про миссис Роджерс и детишек. Превосходный старый джентльмен, милорд. Нам всем будет его недоставать.

— Вы, случайно, не заметили, не выглядел ли он тем утром как-то особенно немощным или усталым? — небрежно осведомился Уимзи, постукивая сигаретой по тыльной стороне ладони.

— Нет, что вы, милорд, мне казалось, вы знаете. В тот день меня на службе вовсе не было; мне великодушно дозволили присутствовать на церемонии у Кенотафа. Великолепное было зрелище, милорд; миссис Роджерс до слез растрогалась.

— Ох, да, конечно, Роджерс — я и позабыл. Разумеется, вы были на церемонии. Так что попрощаться с генералом вам так и не привелось. Но Кенотаф — это святое. Я полагаю, вас подменил Мэттьюз?

— Нет, милорд. С прискорбием должен заметить, что Мэттьюз слег с гриппом. Все утро у дверей стоял Уэстон, милорд.

— Уэстон? Кто такой?

— Новичок, милорд. Его взяли на место Бриггса. Вы ведь помните Бриггса — у него умер дядя и оставил ему рыбную лавочку.

— Да, разумеется; именно так все и было. А когда на парад выходит Уэстон? Надо бы с ним познакомиться.

— Он будет здесь в час, милорд, когда я ухожу на ланч.

— Да, верно! Пожалуй, я его застану. Привет, Пенберти! Вас-то мне и надо. Уже словили утреннее вдохновение? Или только ищете?

— Проследил до самого логова. Хотите — поделюсь?

— Охотно, старина — подождите минуточку, вот только сброшу верхнюю оболочку. Я догоню вас.

Уимзи с сомнением глянул на конторку портье, но видя, что вниманием его уже завладели двое-трое завсегдатаев клуба, нырнул в гардероб, где служитель, бойкий кокни с физиономией Сэма Уэллера и протезом вместо ноги, был рад и счастлив потолковать о генерале Фентимане.

— Забавно, милорд, что и вы об этом заговорили, — заметил он, когда Уимзи искусно вплел в канву разговора вопрос касательно точного времени прибытия генерала в «Беллону». — Вот и доктор Пенберти меня спрашивал… Сущая загадка, вот что я вам скажу. Я по пальцам могу пересчитать дни, когда пропускал приход генерала. Пунктуален он был, что твои часы, а ведь годков-то ему стукнуло немало, так что я уж старался оказаться рядом, помочь снять пальто и все такое. Но вот ведь незадача! Верно, в то утро он припозднился, потому как я-то его не видел, а за ланчем подумал: «Не иначе, генерал прихворнул», — вот оно как. Захожу я, глядь, а тут его пальто висит на привычном месте. Так что, стало быть, пропустил я его. В то утро джентльмены то приходили, то уходили, — ведь было-то Поминальное воскресенье[110]! Из провинции много кто приехал; и все хотели, чтобы я занялся их обувью и цилиндрами; поэтому, верно, я генерала и не заметил.

— Возможно. По крайней мере, он ведь до ланча появился?

— О да, милорд. В половине первого я уходил, а цилиндр и пальто уже висели на вешалке, потому что я их видел.

— Во всяком случае, вот нам terminus ad quem[111], — пробормотал Уимзи себе под нос.

— Прошу прощения у вашей светлости?..

— Я говорю, получается, что генерал пришел в клуб до половины первого — и после десяти, так?

— Да, милорд. Не скажу с точностью до секунды, но я уверен, что, явись он до четверти одиннадцатого, я бы его заметил. А после того, вспоминается мне, я был страшно занят, так что он, должно быть, проскользнул незамеченным.

— Ну да — бедный, бедный старик! И все-таки не сомневаюсь: он бы сам предпочел уйти из жизни вот так — тихо и незаметно. Недурное начало пути домой, Уильямсон.

— Очень, очень достойное начало, милорд. Уж мы-то видали и похуже. А чем все закончилось? Теперь все хором твердят, что для клуба все это страшно неприятно, а я вам скажу: в чем разница? Мало найдется домов, в которых о покойнике вовеки не слыхивали. И о домах мы из-за этого хуже не думаем, так с какой стати хуже думать о клубе?

— Да вы философ, Уильямсон.

Уимзи поднялся по недлинной мраморной лестнице и свернул в буфет.

— А границы-то сужаются, — пробормотал он про себя. — Между четвертью одиннадцатого и половиной первого. Похоже, упорная предстоит борьба за ставки леди Дормер. Но — гори оно все синим пламенем! Послушаем, что скажет Пенберти.

Доктор уже дожидался в буфете с бокалом виски с содовой. Уимзи заказал стаканчик пива «Уордингтон» и сразу же, без околичностей, перешел к делу.

— Послушайте, — начал он, — мне всего лишь хотелось перемолвиться с вами словечком по поводу старика Фентимана. Полнейшая конфиденциальность и все такое. Но похоже на то, что точное время кончины злополучного старикана стало делом крайней важности. Вопрос наследования, вы меня понимаете? Шума поднимать не хотят. Вот меня и попросили, как друга семьи, сами понимаете, вмешаться и позадавать вопрос-другой. Ясно, что начинать следует с вас. Так каково ваше мнение? Мнение медика, помимо всего прочего?

Пенберти изогнул брови.

— О? Возник вопрос, да неужели? Я так и подумал. Этот законник, как-бишь-его-там, позавчера заглянул в клуб, попытался припереть меня к стенке. Верно, думает, что можно установить момент смерти с точностью до минуты, лишь глянув на коренные зубы покойного. Вот только выскажи этим пташкам свое мнение, и оглянуться не успеешь, как окажешься на свидетельской трибуне и повторишь то же самое под присягой.

— Понимаю. Но ведь общее-то представление складывается!

— О да. Только представления свои нужно проверять — подкреплять фактами и все такое. Нельзя выстраивать теории, ни на чем не основанные.

— Опасная штука — теории! Например, — возьмем наш случай, — за свою недолгую жизнь довелось мне поглядеть на пару-тройку покойничков, и, если бы я стал разводить теории на этот счет, просто судя по внешнему виду тела, знаете, что бы я сказал?

— Одному Господу известно, что скажет неспециалист по поводу медицинской проблемы, — отпарировал доктор, кисло усмехаясь краем губ.

— Верно, ах, как верно! Ну так я бы сказал, что скончался он весьма давно.

— Это слишком расплывчато.

— Вы сами сказали, что трупное окоченение заметно развилось. Ну, дадим шесть часов на то, чтобы оно наступило, и… когда там оно сходит?

— В тот момент окоченение уже разрешалось — разве я об этом не упомянул?

— Упомянули. А мне казалось, что трупное окоченение сохраняется в течение двадцати четырех часов или около того?

— Иногда. А иногда сходит очень скоро. Быстро развилось — быстро разрешилось, вот такое правило. Однако я с вами согласен: при отсутствии прочих данных я бы сказал, что смерть наступила куда раньше десяти утра.

— А, признаете?

— Признаю. Но мы знаем, что генерал пришел в клуб не раньше четверти одиннадцатого.

— Итак, вы беседовали с Уильямсоном?

— О да. Я подумал, что лучше все проверить, насколько возможно. Так что могу лишь предполагать, что, поскольку смерть наступила внезапно, да и в комнате было тепло, — покойный ведь сидел у самого огня, — процесс начался и закончился очень быстро.

— Хм-м! Вы, разумеется, отлично знали конституцию бедолаги?

— Да, пожалуй. Генерал Фентиман был очень слаб. Сердце, знаете ли, начинает сдавать, когда перешагнешь за девятый десяток. Это могло произойти где угодно: я так и ждал, что он вот-вот отдаст богу душу. Кроме того, старик, видите ли, пережил изрядное потрясение.

— Что же произошло?

— Повидался с сестрой накануне вечером. Вам, полагаю, о встрече уже рассказали, раз вы, похоже, все об этом деле знаете. А после того генерал отправился на Харлей-стрит, ко мне. Я посоветовал ему постельный режим и покой. Артерии перегружены, пульс аритмичный… Старик разволновался — что вполне естественно. Ему бы хорошенько отдохнуть. А я так понимаю, он настоял на том, чтобы встать, несмотря на головокружение и слабость, — доплелся сюда, — а попробуй его удержи! — и тотчас же испустил дух.

— Это все понятно, Пенберти, но когда — когда именно — это произошло?

— Один Бог знает. А я — так нет. Еще стаканчик?

— Нет, спасибо; не сейчас. Послушайте, я так полагаю, у вас никаких сомнений не осталось по поводу всей этой истории?

— Сомнений? — Доктор уставился на Уимзи во все глаза. — Ну, разумеется! Если вы имеете в виду причину смерти — безусловно, ни малейших сомнений на этот счет у меня нет. В противном случае я бы не выписал свидетельства.

— А в отношении тела вам ничего не показалось странным?

— О чем вы?

— Вы не хуже меня знаете, что я имею в виду, — отрезал Уимзи, резко разворачиваясь и глядя прямо в лицо собеседнику. Его светлость преобразился точно по волшебству: словно из бархатных ножен вдруг взвилось стальное лезвие. Пенберти встретился глазами с лордом Питером — и медленно кивнул.

— Да, знаю. Но, прошу вас, не здесь. Лучше нам подняться в библиотеку. Там наверняка никого нет.

Библиотека клуба «Беллона» неизменно пустовала. Это была просторная, тихая, приятная на вид комната; книжные полки в ней размещались по отсекам, причем в каждом стоял стол для письма и три-четыре стула. Изредка кто-нибудь забредал под эти своды полистать атлас «Таймз» или фолиант, посвященный стратегии и тактике, или извлечь на свет давние списки офицерского состава, но по большей части в библиотеке не бывало ни души. Устроившись в самом дальнем отсеке, отгородившись книгами и тишиной, любители конфиденциальных разговоров могли беседовать без помех, точно в исповедальне.

— Ну так как насчет этого самого?.. — начал Уимзи.

— Насчет чего?.. — с профессиональной осторожностью отозвался доктор.

— Насчет ноги?

— Интересно, а кто-нибудь еще заметил неладное? — промолвил Пенберти.

— Сомневаюсь. Я, разумеется, заметил. Но, в конце концов, такого рода штуки — мое хобби. Возможно, не самое популярное — пусть препротивное, но все-таки мое, родное. По чести говоря, у меня просто-таки дар в отношении покойничков. Но я не был уверен, что все это значит, и видел, что привлекать внимание вы не хотите, вот и не стал лезть вперед.

— Да — я хотел сперва хорошенько все обдумать. Видите ли, на первый взгляд складывалось ощущение довольно-таки…

— Неприятное, — подсказал Уимзи. — Знали бы вы, сколько раз я уже слышал это слово за последние два дня! Ну что ж, посмотрим правде в глаза. Давайте с самого начала признаем, что, как только трупное окоченение разовьется, оно так и держится, пока не начнет разрешаться, а это происходит обычно сверху вниз, от жевательных мышц лица, а вовсе не начиная с коленного сустава. Так вот, у Фентимана челюсть и шея были точно деревянные — я сам пощупал. Но левая нога свободно болталась в колене. Как вы это объясняете?

— Я крайне озадачен. Как вы, вне сомнения, знаете, очевидно было бы предположить, что сустав вывернули, — кто-то или что-то, — уже после того, как наступило окоченение. В таком случае, разумеется, он не застынет снова. Останется болтаться до тех пор, пока все тело не обмякнет. Но вот как это произошло…

— О том и речь. Мертвецы обычно не разгуливают по клубу, защемляя ноги и выворачивая суставы. И, уж разумеется, если бы тело нашли в таком положении, об этом бы точно упомянули. Вот вы можете себе представить, чтобы, к примеру, один из наших ребятишек-официантов обнаружив в лучшем из кресел престарелого джентльмена, недвижного, точно деревянная кукла, удовольствия ради подергал бы его за ногу и бросил как есть?

— В голову мне приходит только одно, — отозвался Пенберти. — Может быть, официант или кто-то еще нашел труп, попытался его сдвинуть — а затем запаниковал и сбежал, никому ни слова не сказав. Звучит нелепо. Но люди, случается, совершают редкие глупости, особенно когда напуганы.

— Но чего тут бояться?

— Для человека с расшатанными нервами вполне довольно. У нас тут есть один-два контуженых, за которых в экстремальной ситуации я не поручусь. Возможно, стоило бы проверить, не демонстрировал ли кто из них особых признаков возбуждения или шока.

— Недурная идея, — протянул Уимзи. — Предположим — да, предположим, к примеру, что некто, так или иначе связанный с генералом, страдает нервным расстройством… и, предположим, что он вдруг наталкивается на окоченевший труп. Думаете, такой человек, вероятно, мог бы потерять голову?

— Безусловно, такое возможно. Мне представляется, что он вполне мог впасть в истерику и даже в буйство и вытолкнуть сустав, руководствуясь сумасбродным представлением о том, что тело нужно выпрямить, придать ему более пристойный вид. А после того, знаете ли, он взял да и сбежал, и сделал вид, что ничего ровным счетом не произошло. Заметьте, я не утверждаю, что именно так все и было, однако представить такое развитие событий труда не составляет. А раз так, я подумал, что лучше ничего не говорить. Инцидент крайне непр… прискорбный, стоит ли привлекать к нему внимание? А лишние расспросы невротику только повредят, причем серьезно. Я бы предпочел не будить лиха. Я со всей определенностью заявляю: смерть произошла естественным путем. А что до остального… долг наш — радеть о живущих; мертвым уже не поможешь.

— Верно. Однако вот что я вам скажу: я попытаюсь выяснить — почему бы и не сказать прямым текстом? — не случалось ли Джорджу Фентиману в течение дня остаться одному в курительной комнате. Может, кто-то из слуг заметил. Похоже, это — единственно возможное объяснение. Ну что ж, огромное спасибо вам за помощь. Да, кстати, когда мы обнаружили тело, вы отметили, что трупное окоченение уже сходит — это вы для отвода глаз сказали или так оно в самом деле и было?

— Собственно говоря, окоченение как раз начало разрешаться в области жевательных мышц лица. А к полуночи сошло окончательно.

— Благодарствую. Вот вам еще один непреложный факт. Люблю факты, а в этом деле их до отвращения мало. Еще виски?

— Нет, спасибо. У меня сейчас прием. Еще увидимся. Всего хорошего!

И доктор ушел. Уимзи посидел несколько секунд, задумчиво покуривая. А затем развернул стул к столу, взял с пюпитра лист бумаги и набросал авторучкой кое-какие заметки по делу. Впрочем, далеко он не продвинулся: появился один из клубных служителей и принялся заглядывать во все отсеки по очереди, явно кого-то разыскивая.

— Ты ко мне, Фред?

— Прибыл слуга вашей светлости, милорд, и просит уведомить вас о его приезде.

— Правильно. Я уже иду. — Уимзи взял блокнот с промокательной бумагой промокнуть чернила. И тут же изменился в лице. Из блокнота чуть высовывался уголок бумаги. Исходя из принципа, что нет такой мелочи, на которую не стоило бы взглянуть, Уимзи пытливо просунул палец между страницами и извлек листок. На нем обнаружились неразборчивые каракули, начертанные дрожащей старческой рукой: речь шла о денежных суммах. Секунду-другую Уимзи внимательно разглядывал цифры, а потом встряхнул блокнот, проверяя, не выпадет ли чего-то еще. Затем он сложил листок, со всей доступной осторожностью берясь за уголки, поместил его в конверт и убрал в бумажник. Выйдя из библиотеки, он обнаружил в холле Бантера: тот дожидался хозяина с фотокамерой и штативом в руках.

— А, вот и вы, Бантер. Подождите минуточку, я повидаюсь с секретарем. — Уимзи заглянул в офис и обнаружил, что Кульер с головой ушел в какие-то счета.

— Послушайте, Кульер, — доброе утро, конечно, и все такое прочее, — да, так и пышу здоровьем, самому противно; спасибо, всегда был таким, — послушайте, вы ведь запомнили тот день, когда старик Фентиман так неучтиво отбросил копыта? Совсем недавно дело было.

— Такое не забудется, — скривился Кульер. — Я получил три письменных жалобы от Уэзериджа; одну — поскольку слуги не заметили происшедшего раньше, шельмецы нерадивые; вторую — потому что люди из похоронного бюро, видите ли, пронесли гроб мимо его двери и обеспокоили беднягу; третью — потому что чей-то там адвокат посмел задать ему вопрос-другой; плюс еще туманные намеки на неработающие телефоны и недостачу мыла в туалете. И кому охота в секретари?

— От души сочувствую, — ухмыльнулся Уимзи. — Я-то не скандалить пришел. Au contraire[112], как сказал один тип в Бискайском заливе, когда его спросили, обедал ли он. Собственно говоря, тут возникла неразбериха касательно минуты и часа смерти, — заметьте, строжайшая конфиденциальность! — и я с этим делом разбираюсь. Не хочу лишнего шума, но, если позволите, я бы сделал в клубе снимок-другой, чтобы проглядеть их на досуге и, так сказать, соколиным глазом обозреть характер местности, э? Тут пришел мой человек с фотокамерой. Может, вы притворитесь, что имеете дело с парнем из «Твэддлера» или «Пикчер ньюз» и дадите ему свое официальное благословение пооколачиваться вокруг вместе со всей своей техникой?

— Вот ведь любитель напустить туману! Да пожалуйста, если надо. Только вот каким образом сегодняшние фотографии помогут вам установить время смерти, происшедшей десять дней назад — это выше моего разумения. Но, послушайте… игра ведь ведется честно, в открытую, нет? Нам вовсе не хотелось бы…

— Разумеется. В том-то и суть. Строжайшая конфиденциальность — любая сумма в пределах 50 000 фунтов сразу по предъявлении долговой расписки, доставка в стандартных фургонах, рекомендации не требуются. Доверьтесь малышу Питу.

— Идет! Так что вам нужно?

— Не хочу, чтобы меня видели с Бантером. Незачем раскрывать карты раньше времени. Нельзя ли призвать его сюда?

— Разумеется.

За Бантером отослали слугу, и тот не замедлил явиться: невозмутимо чопорный и аккуратный до педантичности. Уимзи придирчиво оглядел его — и покачал головой.

— Простите, Бантер, но вы вот нисколечко не смахиваете на профессионального фотографа из «Твэддлера». Темно-серый костюм еще туда-сюда, но где бесшабашная неряшливость, отличающая гигантов Флит-стрит? Не будете ли вы так добры засунуть все эти кассеты в один карман, несколько запасных линз и прочию мелочовку — в другой, и слегка взъерошить свои буйны кудри? Так уже лучше. И почему это я не различаю у вас пирогаллоловых пятен на большом и указательном пальце?

— Я, милорд, отношу это главным образом за счет того обстоятельства, что в качестве проявителя предпочитаю метол-гидрохинон.

— Увы, профанам этого не понять. Минуточку! Кульер, я тут у вас вижу отличную закопченую трубку. Дайте-ка ершик.

Уимзи энергично просунул инструмент в черенок трубки и извлек наружу тошнотворное количество бурого, маслянистого вещества.

— Отравление никотином, Кульер, — вот от чего вы умрете, если не остережетесь вовремя. Вот, держите, Бантер. Тщательно втерев это в кончики пальцев, вы добьетесь нужного эффекта. А теперь, внимание: Кульер проведет вас по клубу. Мне нужен снимок курительной комнаты, сделанный от входа, затем камин крупным планом, так, чтобы вошло любимое кресло генерала Фентимана, и еще один снимок от дверей прихожей, что перед библиотекой. Затем — снимок библиотеки сквозь прихожую и несколько детальных изображений дальнего отсека с разных ракурсов. После того сделайте несколько видов холла, снимите гардеробную, попросите служителя показать вам вешалку генерала Фентимана и постарайтесь, чтобы и она попала в кадр. На данный момент это все, но для отвода глаз пофотографируйте все, что сочтете нужным. Мне требуются четкие снимки, вплоть до мельчайших подробностей, так что затемняйте линзу, если надо, и помните: я вас не тороплю. Как закончите, отыщите меня: я поброжу где-нибудь здесь. И вставьте новые фотопластинки: отсюда мы поедем в другое место.

— Очень хорошо, милорд.

— Да, кстати, Кульер: доктор Пенберти прислал некую особу обрядить покойника, верно? Вы, случайно, не помните, во сколько она явилась?

— На следующее утро около девяти, кажется.

— А имени ее вы, часом, не записали?

— Кажется, нет. Но я знаю, что работает она в похоронном бюро Мерритта, близ Шепердс-Маркет-уэй. Вам наверняка на нее укажут.

— Преогромное вам спасибо, Кульер. А теперь я испаряюсь. За работу, Бантер.

Уимзи на минутку призадумался, затем пересек курительную комнату, жестом поприветствовав одного-двух клубных завсегдатаев, взял «Морнинг пост» и оглянулся в поисках свободного места. Вместительное кресло с завитушками по-прежнему стояло у огня, но некое смутное чувство почтения к мертвым оградило его от чужих посягательств. Уимзи неспешно прошествовал к креслу и лениво погрузился в его пружинистые глубины. Маститый беллонианец, устроившийся по соседству, бросил в его сторону негодующий взгляд и шумно зашелестел страницами «Таймс». Уимзи проигнорировал сигналы — и забаррикадировался газетой. Ветеран снова откинулся к спинке, пробурчав что-то касательно «несносных юнцов» и «нарушения всех приличий». Но Уимзи так и не стронулся с места и не поднял глаз даже тогда, когда в курительную вошел репортер из «Твэддлера» в сопровождении секретаря и принялся устанавливать фотокамеру. Несколько особо чувствительных натур капитулировали перед вторжением. Уэзеридж, протестующе ворча, заковылял в библиотеку. Уимзи не без внутреннего удовлетворения проследил, как неумолимая фотокамера хищно устремилась за ним даже в эту неприступную цитадель.

В половине первого к лорду Питеру подошел официант, дабы сообщить, что мистер Кульер покорнейше просит его светлость к себе на пару слов. В офисе Бантер отчитался по поводу выполненной работы и был отослан раздобывать ланч и пополнять запас фотопластинок. Сам же Уимзи спустился в столовую и обнаружил там Уэзериджа: прочно утвердившись за столом, тот как раз подступился с ножом к седлу барашка, ворча по поводу вина. Уимзи целенаправленно двинулся к нему, сердечно поздоровался и присел за тот же столик.

Уэзеридж отметил, что погода стоит премерзкая. Уимзи учтиво согласился. Уэзеридж заявил, что порядки в клубе просто возмутительные: деньги дерут непомерные, а покушать абсолютно нечего. Уимзи, — как истинный ценитель хорошей кухни, он пользовался самой горячей любовью и шеф-повара, и всех официантов вместе взятых, так что ему тотчас же принесли первосортнейшую вырезку, даже не дожидаясь заказа, — от души посочувствовал соседу. Уэзеридж сообщил, что нынче утром за ним по всему клубу гонялся поганый репортеришка с фотокамерой и что в наши дни эта пакостная пресса совсем распоясалась, нигде покоя не сыщешь. Уимзи ответствовал, что сегодня все делается рекламы ради, а ведь реклама — сущее проклятие века. Загляните в газеты: сплошные объявления, от первой страницы и до последней. Уэзеридж поведал, что в его время, ей-богу, респектабельный клуб рекламой бы просто побрезговал и что сам он помнит те благословенные дни, когда газеты издавались джентльменами для джентльменов. Уимзи заметил, что ныне времена уже не те, нет; все из-за войны, не иначе.

— Треклятая разболтанность, вот что это такое, — фыркнул Уэзеридж. — Обслуживание ни к черту не годится. Этот парень Кульер в своем деле ни аза не смыслит. На этой неделе — проблемы с мылом. Вы не поверите, вчера на раковине не было мыла — так-таки ни кусочка! Пришлось позвонить, сказать, чтобы принесли. В результате опоздал к ужину. А на прошлой неделе — телефон. Хотел позвонить одному джентльмену в Норфолк. Дружили мы с его братом… он погиб в последний день войны, за полчаса до того, как смолкли пушки… чертовски обидно… всегда звоню ему в Поминальное воскресенье, так, пару слов сказать, знаете ли… хр-рм!

Уэзеридж, нежданно продемонстрировав чувствительную струнку своей натуры, умолк и недовольно запыхтел.

— Вам не удалось дозвониться, сэр? — с чувством осведомился Уимзи. Все, что происходило в клубе «Беллона» в День перемирия, вызывало у него самый непосредственный интерес.

— Отлично дозвонился, — угрюмо заверил Уэзеридж. — Но, черт подери, мне пришлось спуститься в гардероб и позвонить из тамошней кабинки. Не хотелось околачиваться у входа. Ходят там всякие идиоты: то туда, то сюда. Дурацкие анекдоты травят. С какой стати эти болваны используют великий национальный праздник как предлог для того, чтобы собраться и всласть языками потрепать — не понимаю!

— Чертовски досадно! Но почему вы не попросили перевести разговор в кабинку у библиотеки?

— Так я к чему веду? Треклятый аппарат вышел из строя. Смотрю: поперек двери налеплено поганое объявление, этакими огромными буквищами: «Телефон не работает». И все. Ни тебе извинения — ничего! Возмутительно, вот как я это называю! Я так и сказал парню на коммутаторе: безобразие, дескать! А этот тип мне в ответ: он, видите ли, объявления не вешал, но сообщит, куда следует.

— Но к вечеру аппарат заработал, — проговорил Уимзи. — Я сам видел, как по нему звонил полковник Марчбэнкс.

— Знаю, что заработал. И черт меня дери, если на следующее утро идиотская штуковина не трезвонила без перерыва! Инфернальный шум. Я велел Фреду прекратить этот кошмар, а он мне в ответ, дескать, телефонная компания проверяет линию. Нету у них никакого права устраивать этакую какофонию! Почему бы не провести проверку тихо, хотел бы я знать!

Уимзи заметил, что телефоны — воистину дьявольское изобретение. Уэзеридж, неумолчно ворча себе под нос, покончил с ланчем и ретировался восвояси. А его светлость возвратился в холл, обнаружил в дверях помощника швейцара и представился.

Однако от Уэстона толку оказалось мало. Он не заметил прибытия генерала Фентимана одиннадцатого числа. Многих членов клуба он еще не знал, поскольку приступил к новым обязанностям лишь недавно. Да, Уэстон тоже взять не может в толк, как это он проглядел такого почтенного джентльмена, но факт остается фактом: проглядел — и все тут. И бесконечно о том сожалеет. У его светлости сложилось впечатление, что Уэстон страшно раздосадован: как же, упустил свой шанс искупаться в лучах чужой славы. Как говорят репортеры, сенсация прямо из рук уплыла!

Ничем не помог и портье. Утро одиннадцатого ноября выдалось на редкость суматошное. Он то и дело отлучался из своей застекленной конурки: провожал гостей в разные комнаты, помогал отыскать знакомых, разносил письма, занимал разговором тех членов клуба, что выбирались в «Беллону» крайне редко, а тогда не успускали случая «потолковать с Пайпером». Он так и не сумел вспомнить, видел генерала или нет. У его светлости начинало складываться впечатление, что слуги и завсегдатаи клуба коварно сговорились не замечать престарелого джентльмена в последнее утро его жизни.

— Бантер, а вам не кажется, что старик там вообще не появлялся? — предположил Уимзи. — Бродил там бесплотным духом и упорно пытался пообщаться, словно злосчастный призрак из какой-нибудь мелодрамы.

Спиритического взгляда на проблему Бантер не разделял.

— Генерал наверняка явился в клуб во плоти, ведь тело-то нашли.

— Правда ваша, — отметил Уимзи. — Боюсь, наличие тела объяснить куда как непросто. Возможно, это означает, что мне придется допросить каждого члена этого треклятого клуба по отдельности. Но на данном этапе, пожалуй, нам лучше съездить на квартиру к покойному и разыскать Роберта Фентимана. Уэстон, будьте добры, вызовите мне такси.

Дверь квартирки на Довер-стрит открыл старик-слуга. На его встревоженном лице отчетливо читалось горе: бедняга еще не примирился с печальной утратой. Слуга сообщил, что майор Фентиман дома и будет счастлив принять лорда Питера Уимзи. Не успел он договорить, как из дальней комнаты появился высокий, по-солдатски подтянутый джентльмен лет сорока пяти и радостно приветствовал гостя.

— Это вы, Уимзи? Мерблз предупреждал, что вы заглянете. Проходите. Давненько я вас не видел. Ходят слухи, будто вы затмеваете самого Шерлока. Недурно вы себя показали в той досадной истории с вашим братом; отлично поработали, что и говорить. А это что такое? Фотокамера? Боже милосердный, да вы профессионально взялись за наше дельце, э? Вудворд, позаботься о том, чтобы слуга лорда Питера ни в чем не нуждался. Вы уже отобедали? Ну, хоть что-нибудь перекусите, я надеюсь, прежде чем начнете замерять следы. Пойдемте. У нас тут малость не прибрано, но вы уж нас извините.

Майор провел гостя в тесную, аскетически обставленную гостиную.

— Я подумал, что водворюсь сюда на время, пока не разберусь со стариковскими пожитками. Веселенькая предстоит работенка, учитывая всю эту суматоху вокруг завещания. Однако душеприказчик — я, так что не отвертишься. Очень любезно было с вашей стороны прийти нам на помощь. Вот уж старушка со странностями, эта наша двоюродная бабуля Дормер! Хотела как лучше — и чертовски усложнила жизнь всем и каждому! Кстати, как дело продвигается?

Уимзи признался, что расследование в клубе «Беллона» ничего не дало.

— Я вот подумал, а не начать ли с этого конца, — продолжал его светлость. — Если бы мы знали доподлинно, в котором часу генерал вышел из дома, мы бы лучше представляли себе, во сколько он прибыл в клуб.

Фентиман тихонько присвистнул.

— Но, дорогой мой чудак-человек, разве Мерблз не рассказал вам, в чем состоит загвоздка?

— Мерблз ни словом не обмолвился. Предоставил мне самому докапываться до сути. Так в чем же состоит загвоздка?

— Послушайте, дело вот в чем: накануне смерти старик вообще не ночевал дома!

— Не ночевал дома? Так где же он был?

— Понятия не имею. Вот вам и головоломка. Знаем мы только одно… минуточку, это история Вудворда; пусть лучше он сам вам расскажет. Вудворд!

— Да, сэр.

— Расскажите лорду Питеру Уимзи все то же, что и мне — касательно того телефонного звонка, помните?

— Да, сэр. Около девяти часов…

— Минуточку, — остановил его Уимзи. — Я всегда предпочитаю, чтобы история начиналась с начала. Так давайте вернемся к утру — к утру десятого ноября. Генерал хорошо себя чувствовал? Был здоров и бодр, как всегда?

— В точности так, милорд. Генерал Фентиман обычно вставал рано, милорд, поскольку спал чутко, что в его преклонные годы только естественно. Я подал ему завтрак в постель без четверти восемь: чай, гренок с маслом и яйцо всмятку — его обычное меню изо дня в день. Затем он встал, я помог ему одеться… и времени было что-то между половиной девятого и девятью, милорд. Генерал Фентиман слегка отдохнул — процесс одевания старика изрядно утомлял, — а без пятнадцати десять я принес его цилиндр, пальто, кашне и трость, и хозяин отправился в клуб. Таков был его обычный дневной распорядок. Он пребывал в прекрасном расположении духа — и на здоровье не жаловался. Разумеется, милорд, сердце у него всегда было слабое, но чувствовал он себя в точности как обычно.

— Ясно. И, по обыкновению своему, он просиживал в клубе весь день и возвращался домой — кстати, в котором часу?

— Я привык подавать ужин ровно в половине восьмого, милорд.

— И генерал всегда приходил вовремя?

— Неизменно, милорд. Все делал по часам, точно на параде. Уж так у него заведено было. А около трех часов пополудни зазвонил телефон. Мы, видите ли, установили телефон, милорд, поскольку у генерала сердце пошаливало, так что при чрезвычайных обстоятельствах мы всегда могли вызвать врача.

— И были абсолютно правы, — вставил Роберт Фентиман.

— Да, сэр. Генерал Фентиман по доброте своей говорил, сэр, что не хотел бы, чтобы тяжкая ответственность ходить за ним в случае болезни всецело пришлась только на мои плечи. Очень был добрый и заботливый джентльмен. — Голос старика дрогнул.

— Ваша правда, — подтвердил Уимзи. — Я знаю, для вас это горестная утрата, Вудворд. Но, увы, два века никому не отпущено. Я уверен, лучше вас о нем никто бы не позаботился. Так что там случилось около трех пополудни?

— Ну так вот, милорд, позвонили от леди Дормер и сообщили, что ее светлость очень больны и не будет ли генерал Фентиман так добр прийти, не откладывая, если хочет застать сестру в живых? Так что я сам отправился в клуб. Мне, видите ли, не хотелось звонить, потому что генерал Фентиман был туговат на ухо, — хотя для джентльмена его лет на диво хорошо сохранился, — и телефон недолюбливал. Кроме того, я опасался, что потрясение окажется слишком сильным, учитывая, что сердце у него слабое, — а в его-то возрасте странно было бы ожидать иного! — вот почему я и решил сам сходить.

— Вы проявили похвальную заботливость.

— Спасибо, милорд. Ну вот, я повидался с генералом Фентиманом и передал ему сообщение — как можно осторожнее, так сказать, щадя его чувства. Он вроде как опешил, но посидел, подумал несколько минут, а потом и говорит: «Хорошо, Вудворд, я пойду. Долг подсказывает, что надо». Так что я закутал его потеплее, вызвал такси, а генерал и молвит: «Тебе со мной ехать незачем, Вудворд. Я сам не знаю, как долго пробуду у сестры. Но там позаботятся, чтобы я благополучно добрался до дому». Так что я назвал шоферу адрес и вернулся на квартиру. Я и помыслить не мог, что вижу хозяина в последний раз.

Уимзи сочувственно поцокал языком.

— Да, милорд. Когда генерал Фентиман не вернулся в обычное время, я решил, может, он остался обедать у леди Дормер, и не придал этому значения. Однако в половине девятого я начал опасаться, что генералу повредит ночной воздух: в тот день было очень холодно, милорд, если помните. В девять я уже подумывал, а не набрать ли номер леди Дормер и не спросить ли, в котором часу ждать хозяина домой, как вдруг зазвонил телефон.

— Ровно в девять?

— Около того. Может, чуть позже, но самое большее — в четверть десятого. Я снял трубку: звонил какой-то джентльмен. Он спросил: «Это квартира генерала Фентимана?» «Да, а кто это?» — ответил я. А он: «Это Вудворд?» — вот так прямо и назвал меня по имени. Я отвечаю: «Да». А он: «Так вот, Вудворд, генерал Фентиман просил передать, чтобы вы его не ждали: он заночует у меня». Я переспросил: «Извините, сэр, а кто это говорит, будьте добры?» А он: «Мистер Оливер». Я переспросил его, поскольку прежде этого имени не слышал, и он повторил: «Оливер, — очень четко и разборчиво, — мистер Оливер, — сказал он, — я — старый друг генерала Фентимана, и сегодня он заночует у меня; нам, видите ли, надо обсудить одно дело». «Не нужно ли прислать генералу что-либо?» — осведомился я — ну, просто подумал, знаете ли, что, может, хозяину понадобится пижама или зубная щетка, или что-нибудь в этом роде; но джентльмен сказал, что нет, у него есть все необходимое, мне вовсе незачем утруждать себя. Разумеется, милорд, как я уже объяснял майору Фентиману, я не считал себя вправе задавать вопросы, я ведь только слуга, милорд; чего доброго, сочтут, что я чересчур много себе позволяю. Но я страшно тревожился — ведь генерал и так переволновался, а тут еще засидится допоздна, как бы это все плохо не кончилось, — и дерзнул выразить надежду, что генерал Фентиман пребывает в добром здравии и не станет слишком переутомляться; а мистер Оливер рассмеялся и заверил, что должным образом позаботится о госте и сей же час уложит его в постель. Я уж как раз собирался взять на себя смелость спросить, по какому адресу мистер Оливер проживает, а тот взял да и повесил трубку. Вот и все, что я знал; а на следующий день услышал, что генерал Фентиман скончался, милорд.

— Вот ведь оно как, — проговорил Роберт Фентиман. — Что вы обо всем этом думаете?

— Странная история, — отозвался Уимзи, — и притом злополучная, как выясняется. Вудворд, а генерал часто проводил ночь вне дома?

— Никогда, милорд. Вот уже пять-шесть лет на моей памяти такого не случалось ни разу. В былые дни, возможно, он и навещал друзей от случая к случаю, но в последнее время — никогда.

— И про мистера Оливера вы никогда не слышали?

— Нет, милорд.

— А голос не показался вам знакомым?

— Не могу сказать наверняка; возможно, я и слышал его прежде, милорд, но по телефону я распознаю голоса с величайшим трудом. Однако в тот момент мне показалось, что это — кто-то из членов клуба.

— Фентиман, а вы об этом типе что-нибудь знаете?

— О да — я с ним встречался. Если, конечно, я его ни с кем не путаю. Но я о нем ровным счетом ничего не знаю. Кажется, мы столкнулись однажды в какой-то ужасной давке: не то на званом ужине, не то еще где-то, и он сказал, что знает моего деда. А еще я мельком видел его за ланчем у «Гатти», и все в таком духе. Но я понятия не имею, где он живет и чем занимается.

— Из армейских?

— Нет… что-то по инженерной части, сдается мне.

— Ну и каков он с виду?

— Хм… высокий, худощавый, седой, в очках. С виду ему около шестидесяти пяти. А на самом деле, может, и постарше будет — да уж наверное, постарше, ежели старый друг деда. Я так понял, он удалился от дел — уж в чем бы помянутые дела не заключались — и поселился в пригороде, но пусть меня повесят, если вспомню, где именно.

— Все это мало облегчает нашу задачу, — вздохнул Уимзи. — Знаете, иногда мне кажется, что у женщин есть свои сильные стороны.

— При чем тут женщины?

— Ну, я имею в виду, что мужчины заводят ни к чему не обязывающие знакомства легко и непринужденно, при полном отсутствии любознательности; эта способность, безусловно, достойна всяческого восхищения — зато смотрите, сколько от нее неудобств! За примером далеко ходить не надо. Вы признаете, что встречались с этим типом два-три раза, а знаете о нем лишь то, что он высок, худощав и поселился в неком неуточненном пригороде. А вот женщина, при равных возможностях, выяснила бы его адрес и род занятий, женат ли он, сколько у него детей, как их всех зовут, чем они зарабатывают на жизнь, кто его любимый автор, какое блюдо он предпочитает; имена его портного, дантиста и сапожника; знает ли он вашего деда и что о нем думает — словом, обрывки ценнейших сведений!

— Вот именно, — ухмыльнулся Фентиман. — Теперь понимаете, почему я так и не женился?

— Целиком и полностью с вами согласен, — кивнул Уимзи, — но факт остается фактом: как источник информации вы абсолютно безнадежны. Ну, ради бога, пошевелите мозгами и попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь определенное касательно этого типа. Ведь для вас речь идет о ставке в полмиллиона, а надо-то всего лишь узнать, в котором часу ваш дедушка отбыл утром из Тутинг-Бек, или Финчли, или откуда бы там ни было еще. Если речь идет о дальнем пригороде, тогда понятно, почему в клуб он явился с опозданием — кстати, это вам только на руку.

— Да, наверное. Я попытаюсь вспомнить, обещаю. Но я не уверен, что вообще что-либо знал.

— Положение крайне щекотливое, — отозвался Уимзи. — Вне всякого сомнения, для полиции не составило бы труда отыскать для нас мистера Оливера, но ведь полицию мы привлекать не станем! И, я так понимаю, давать объявление в газеты вы тоже не склонны.

— Ну, возможно, другого выхода у нас не останется. Хотя, разумеется, мы предпочли бы по возможности избежать огласки. Ах, если бы мне только удалось вспомнить, в какой именно области он подвизался!

— Ну да, либо попытайтесь сосредоточиться на званом обеде или где уж вы там впервые с ним познакомились! Возможно, удастся раздобыть список гостей.

— Дорогой мой Уимзи — с тех пор минуло два года, если не три!

— Или, может статься, этого парня знают у «Гатти».

— А что, неплохая идея! Я ведь встречал его там не раз и не два. Послушайте-ка, я загляну туда и наведу справки, а если мистера Оливера там не знают, я возьму за правило обедать там порегулярнее. Держу пари, рано или поздно он снова объявится.

— Правильно. Так и сделайте. А тем временем, вы не возражаете, если я осмотрю квартиру?

— Конечно, осматривайте. Я вам нужен? Или вы предпочтете Вудворда? От него, пожалуй, будет больше толку.

— Спасибо. Вудворд меня устроит. А вы на меня не отвлекайтесь. Я тут пооколачиваюсь немного.

— Разумеется, работайте на здоровье! А мне еще разбирать два ящика с бумагами. Ежели найду что-нибудь, имеющее отношение к этому Оливеру, я вам крикну.

— Договорились.

Уимзи вышел, предоставив майора самому себе, и присоединился к Вудворду и Бантеру, что тихо беседовали в соседней комнате. Уимзи хватило одного взгляда, чтобы понять: это — спальня генерала.

На столике рядом с узкой железной кроватью стоял старинный несессер для письменных принадлежностей. Уимзи приподнял его, взвесил в руках, а затем отнес к Роберту Фентиману.

— Вы это открывали? — полюбопытствовал его светлость.

— Да — там только старые письма и всякий хлам.

— Адреса Оливера вы, разумеется, так и не обнаружили?

— Нет. Безусловно, я его искал.

— А где-нибудь еще смотрели? В ящиках стола? В буфетах? Ну, в такого рода местах?

— Пока нет, — резковато отозвался Фентиман.

— Никаких записок на телефоне — вы ведь в телефонную книгу заглянули, я надеюсь?

— Если честно, то нет… согласитесь, не могу же я звонить абсолютно посторонним людям и…

— И петь им гимн любителей пива? Бог ты мой, можно подумать, речь идет о потерянном зонтике, а не о полумиллионе фунтов! Этот тип вам звонил, так что очень может быть, что и личный номер у него есть. Лучше поручите-ка это дело Бантеру. Его манере разговаривать по телефону можно только позавидовать; Бантеру просто хором спасибо говорят за то, что потр-р-ревожил.

Роберт Фентиман снисходительно улыбнулся неуклюжей шутке и извлек на свет телефонный справочник. Бантер тотчас же углубился в книгу. Отыскав два с половиной столбца Оливеров, он снял телефонную трубку и принялся прилежно прорабатывать каждого из кандидатов по очереди. Уимзи возвратился в спальню. Там царил безупречный порядок: кровать аккуратно заправлена, умывальник в порядке, словно жилец вот-вот вернется; вокруг — ни пылинки. Все это, безусловно, делало честь благоговейной привязанности Вудворда, но для очей следователя являло воистину удручающее зрелище. Уимзи уселся, неторопливо обводя взглядом платяной шкаф с полированными дверцами, ровным рядком расставленные колодки с ботинками и сапогами на небольшой полочке, туалетный столик, умывальник, кровать и комод. Этим, собственно, меблировка и исчерпывалась, если не считать тумбочки у изголовья постели да пары стульев.

— Скажите, Вудворд, генерал брился сам?

— Нет, милорд; только не в последнее время. Это входило в мои обязанности, милорд.

— А сам ли он чистил зубы, или вставные челюсти, или что там у него было?

— О да, милорд. У генерала Фентимана зубы были просто превосходные, для его-то возраста!

Уимзи вставил в глаз монокль-лупу и отнес зубную щетку к окну. Результаты осмотра его не удовлетворили. Его светлость снова огляделся по сторонам.

— Это его трость?

— Да, милорд.

— Можно взглянуть?

Вудворд пересек комнату, взявшись за трость в середине, как принято у вышколенных слуг. Лорд Питер точно таким же манером принял подношение, едва сдержав восторженную улыбку. Массивная ротанговая трость с тяжелым изогнутым набалдашником из отполированной слоновой кости служила надежной опорой для немощной поступи старости. В игру снова вступил монокль, и на сей раз его владелец хмыкнул от удовольствия.

— Вудворд, трость необходимо сфотографировать. Будьте добры, позаботьтесь о том, чтобы до тех пор к ней никто не прикасался!

— Непременно, милорд.

Уимзи осторожно отнес трость обратно в угол, а затем, словно находка придала его мыслям новое направление, детектив подошел к стойке для обуви.

— А какие ботинки были на генерале в момент его смерти?

— Вот эти, милорд.

— Их с тех пор чистили?

Вудворд заметно смутился.

— Не то чтобы чистили, милорд. Я просто обтер их тряпкой. Ботинки почти не запачкались, а у меня… ну, как-то духу не хватило… вы уж меня извините, милорд.

— Это только к лучшему.

Уимзи перевернул ботинки и тщательно осмотрел подошвы, как при помощи лупы, так и невооруженным глазом. А затем извлек из кармана пинцет, осторожно снял крохотную ворсинку — должно быть, от плотного ковра, — налипшую на выступающий гвоздик, и заботливо спрятал находку в конверт. А затем, отставив правый ботинок в сторону, он внимательнейшим образом изучил левый, в особенности же — внутренний край подошвы. Наконец, его светлость попросил листок бумаги и завернул в него ботинок так бережно, словно имел дело с бесценным уотерфордским хрусталем.

— Мне бы хотелось взглянуть на платье, что было на генерале в тот день — верхнюю одежду, я имею в виду: цилиндр, костюм, пальто и все такое прочее.

Искомые предметы туалета были предъявлены, и Уимзи столь же досконально и терпеливо исследовал каждый дюйм ткани под благоговейным взглядом дворецкого. Простодушное внимание Вудворда не могло не польстить его светлости.

— Их уже вычистили?

— Нет, милорд — только вытрясли. — На сей раз Вудворд извиняться не стал, смутно уловив, что при обстоятельствах столь необычных чистка всех видов отнюдь не приветствуется.

— Видите ли, — разъяснил Уимзи, отмечая микроскопические затяжки нитей на левой брючине, — пыль на одежде, ежели найдется хоть что-нибудь, может дать нам своего рода ключ, подсказать, где именно генерал провел ночь. Если, — ну, вот вам не самый правдоподобный из примеров, — мы, скажем, обнаружили бы целую россыпь опилок, разумно было бы предположить, что он гостил у плотника. Сухой листок наводит на мысль о саде или пустоши или о чем-то в этом роде. А вот паутина предполагает винный погреб или… или сарай для рассады… ну, и так далее. Понимаете?

— Да, милорд. — С некоторым сомнением.

— Вы, случайно, не помните этой крошечной прорехи… впрочем, какая это прореха — так, шероховатость, не более. Похоже, ткань за гвоздь зацепилась.

— Не могу сказать, что припоминаю, милорд. Но, вполне может статься, что я ее просто-напросто проглядел.

— Разумеется. Скорее всего, это все не имеет ни малейшего значения. Ну что ж, заприте-ка платье от греха подальше! Есть вероятность, что мне придется поручить специалисту взять образчики пыли и тщательно их исследовать. Минуточку… А из одежды ничего, часом, не извлекалось? Ведь наверняка из карманов все вынули?

— Да, милорд.

— И ничего необычного не обнаружили?

— Нет, милорд. Только то, что генерал всегда носил при себе. Его носовой платок, ключи, деньги и портсигар.

— Хм-м… А что там насчет денег?

— Видите ли, милорд… точную сумму я назвать не могу. Майор Фентиман все забрал. Я помню, что в бумажнике обнаружилось две фунтовых банкноты. Кажется, уходя из дома, хозяин имел при себе два фунта и десять шиллингов, не считая мелочи серебром. Проезд в такси и ланч в клубе он, надо думать, оплатил, разменяв десять шиллингов.

— Тогда это доказывает, что у генерала не было никаких непредвиденных трат, вроде разъездов на поездах или такси, ужина или напитков.

— Не было, милорд.

— Но, разумеется, этот тип Оливер обо всем позаботился. У генерала была при себе автоматическая ручка?

— Нет, милорд. Он очень мало писал, милорд. Торговцам и прочим обычно отвечал я, ежели возникала нужда.

— А если генералу все-таки приходилось черкнуть строчку-другую, какой ручкой он пользовался?

— Пером рондо, милорд. Вы отыщете его в гостиной. Но, сдается мне, почти все свои письма генерал писал в клубе. Частную корреспонденцию он почти не вел: записка-другая в банк или адвокату, вот и все, милорд.

— Ясно. А чековая книжка генерала у вас?

— У майора Фентимана, милорд.

— Вы не помните, генерал, часом, не брал ее с собой в тот, последний вечер?

— Нет, милорд. Как правило, книжка хранилась в письменном столе. Генерал обычно выписывал чеки для прислуги прямо здесь, в комнате, и вручал их мне. А иногда брал книжку с собой в клуб.

— Ага! Хорошо же. Непохоже на то, чтобы загадочный мистер Оливер был из числа тех нехороших парней, которые вымогают деньги. Вы правы, Вудворд. А вы вполне уверены, что из одежды ничего не извлекали, кроме только содержимого карманов?

— Абсолютно уверен, милорд.

— Очень странно, — пробормотал Уимзи себе под нос. — Пожалуй, самое странное, что есть в этом деле.

— Неужто, милорд? Могу ли спросить, почему?

— Да потому, что я бы предположил… — начал было Уимзи и тут же прикусил язык. В спальню заглянул майор Фентиман.

— Так что тут странного, Уимзи?

— Да так, удивила меня одна мелочь, — туманно пояснил его светлость. — Я ожидал найти кое-что в одежде — да так и не нашел. Вот и все.

— Ах, скрытный вы сыщик! — рассмеялся майор. — К чему вы клоните?

— Вычисляйте сами, Ватсон, — отозвался его светлость, усмехаясь до ушей, точно довольный пес. — Все факты у вас есть. Вычисляйте сами, и сообщите мне ответ.

Вудворд, слегка уязвленный подобным легкомыслием, собрал одежду и убрал ее назад в шкаф.

— А как там дела у Бантера? Прозвонился ли?

— Пока все без толку.

— Ох! — ну да ладно, пожалуй, надо бы заняться фотографиями. А закончить обзвон можно и дома. Бантер!

— Ох, послушайте, Вудворд, вы будете возражать, если я сниму у вас отпечатки пальцев?

— Отпечатки пальцев, милорд?

— Боже милосердный, вы что, пытаетесь повесить что-то на Вудворда?

— Что повесить?

— Ну… я думал, отпечатки пальцев снимают только у грабителей и всякого сброда.

— Не совсем. Нет — вообще-то мне нужны отпечатки пальцев генерала, чтобы сравнить их с другими, добытыми мною в клубе. На трости есть превосходные образчики, так что мне необходимы еще и «пальчики» Вудворда — просто убедиться, что я ничего не путаю. Пожалуй, сниму-ка я заодно и ваши тоже! Очень может быть, что и вы схватились за трость, сами того не заметив.

— А, понимаю. Не думаю, чтобы я к этой штуке прикасался, но, как вы говорите, лучше лишний раз проверить. Забавно, ничего не скажешь! Просто-таки в духе Скотленд-Ярда. А как это делается?

— Бантер вам покажет.

Бантер тотчас же извлек на свет небольшую подушечку для печати, валик для нанесения краски и несколько листов белой и гладкой бумаги. Пальцы обоих кандидатов тщательно обтерли чистой тряпицей и прижали сперва к подушечке, затем к листам. Полученные таким образом образчики пометили этикетками и убрали в конверты, после чего набалдашник трости слегка присыпали серым порошком, и на слоновой кости проступили великолепные отпечатки пальцев правой руки: тут и там они накладывались один на другой, оставаясь при этом вполне различимыми. Фентиман и Вудворд завороженно наблюдали сие занятное чудо.

— Хорошо получились?

— Превосходно, сэр; отпечатки абсолютно не схожи ни с одним из образчиков.

— Тогда разумно предположить, что они оставлены генералом. Поторопитесь там с негативом.

Бантер установил фотокамеру и принялся ее настраивать.

— Разве что отпечатки принадлежат мистеру Оливеру, — заметил майор Фентиман. — Знатная вышла бы шутка, вы не согласны?

— И впрямь так, — согласился несколько опешивший Уимзи. — Отличная шутка — в чей-то адрес. А на данный момент, Фентиман, я не уверен, кому из нас следует смеяться.

Учитывая проявку фотографий и телефонные звонки, было очевидно, что Бантеру предстоит хлопотный вечер. Так что его светлость заботливо предоставил дворецкому квартиру на Пикадилли, а сам отправился погулять и поразвлечься на свой странный лад.

Сперва лорд Питер посетил одну из тех контор, что ведают размещением объявлений в прессе. Здесь он составил короткое обращение к водителям такси и договорился, чтобы текст сей опубликовали при первой же возможности во всех печатных изданиях, представляющих интерес для представителей помянутой профессии. Трем водителям предлагалось срочно связаться с мистером Дж. Мерблзом, адвокатом из Стейпл-Инн, который щедро вознаградит их за беспокойство и потраченное время. Требовались: во‐первых, водитель, забравший престарелого джентльмена из особняка леди Дормер на Портмэн-сквер или в непосредственной близости от такового вечером десятого ноября. Во-вторых: водитель, посадивший в такси престарелого джентльмена у дома доктора Пенберти на Харлей-стрит после полудня или вечером десятого ноября. И, в‐третьих: водитель, доставивший все того же престарелого джентльмена к дверям клуба «Беллона» между десятью и двенадцатью тридцатью утром одиннадцатого ноября.

«Хотя, вероятнее всего, — размышлял про себя Уимзи, платя по счету за публикацию объявления на протяжении трех дней, если заказ не отменится, — у этого Оливера есть машина, и он сам подвез старика. И все-таки попытка не пытка».

Следующим пунктом программы Уимзи, со свертком под мышкой, кликнул кэб и назвал адрес сэра Джеймса Лаббока, известного химика-аналитика. По счастью, сэр Джеймс оказался дома и искренне обрадовался гостю. Коренастый, широкоплечий, с красным лицом и сильно вьющимися седыми волосами, он принял его светлость в лаборатории, где руководил проведением пробы Марша[113] на содержание мышьяка.

— Вы не посидите минутку, пока я не закончу?

Уимзи уселся на предложенный стул и с интересом засмотрелся на ровное пламя бунзеновской горелки, играющее на стеклянной трубке, в узком конце которой медленно скапливался и загустевал темно-бурый осадок. Время от времени химик понемногу подливал в воронку омерзительную на вид жидкость, откупоривая склянку; один раз ассистент добавил еще несколько капель, в которых Уимзи распознал соляную кислоту. Очень скоро вся отвратная жидкость перекочевала в колбу, осадок потемнел настолько, что в загустевшей части сделался почти черным; трубку отсоединили и убрали, горелку затушили, и сэр Джеймс Лаббок, набросав несколько строк и заверив их своей подписью, развернулся и сердечно приветствовал его светлость.

— Я вас, часом, не отвлекаю, Лаббок?

— Нимало. Мы только что закончили. Это был последний из образчиков. В суд мы успеем с запасом. Никаких сомнений нет. Тут вещества с избытком хватит, чтобы слона убить. Ужас, до чего люди расточительны — учитывая, что в ходе судебного преследования мы любезно и услужливо берем на себя труд пространно объяснить массам: двух-трех гран мышьяка вполне достаточно, чтобы избавиться от непопулярного индивидуума, каким бы крепким орешком он ни был. Учишь, учишь, а все без толку. Мальчишку-рассыльного, окажись он таким же неумехой, как среднестатистический убийца, вышвырнут из конторы пинком под зад без выходного пособия. Ну, так что у вас там за проблемка?

— Сущая мелочь, — проговорил Уимзи, разворачивая сверток и извлекая на свет левый ботинок генерала Фентимана, — даже стыдно к вам по такому пустяку обращаться. Но мне крайне хотелось бы знать, что это такое, а поскольку дело это строго конфиденциальное, я позволил себе заявиться к вам с дружеским визитом. Вот здесь, с внутренней стороны подошвы — у самого краешка.

— Кровь? — предположил химик с усмешкой.

— Вынужден вас разочаровать. Мне сдается, что скорее краска.

Сэр Джеймс внимательно рассмотрел образчик с помощью сильной лупы.

— Да, что-то вроде коричневого лака. Возможно, с пола или с мебели. Вам провести экспертизу?

— Если вас не затруднит.

— Ничуть. Пожалуй, поручим-ка мы это дело Сондерсу; такие опыты по его части. Сондерс, будьте так добры, осторожно соскребите пятнышко и посмотрите, что это. Обеспечьте мне препаратные стекла, а остаток используйте для анализа, если удастся. Как срочно вам нужны результаты?

— Знаете, хотелось бы как можно скорее. Ну, не в ближайшие пять минут, конечно.

— Тогда останьтесь и выпейте с нами чаю; а к тому времени, смею надеяться, у нас будет чем вас порадовать. Непохоже, что образчик — нечто из ряда вон выходящее. Зная ваши вкусы, не перестаю удивляться, что это не кровь. А кровушки, часом, не предвидится?

— Насколько мне известно, нет. Охотно останусь к чаю, если еще не совсем вам надоел.

— Никоим образом! Притом, раз уж вы здесь, может, расскажете, что вы думаете по поводу этих моих старинных трудов по медицине? Не верю, что они представляют большую ценность, однако — затейливые вещицы! Пойдемте.

Уимзи провел пару чрезвычайно приятных часов в обществе леди Лаббок, сдобных кексов и дюжины древних трактатов по анатомии. Вскоре появился и Сондерс с результатами. Образчик оказался самой что ни на есть заурядной смесью коричневой краски и лака, не больше и не меньше: такая разновидность хорошо известна столярам и мастерам-краснодеревщикам. Это современное, ничем не примечательное средство использовалось повсеместно. Не паркетный лак, нет; таким составом скорее покрывают двери, перегородки и тому подобное. Химическая формула прилагалась.

— Боюсь, не слишком-то мы вам помогли, — заметил сэр Джеймс.

— Никогда не знаешь, где найдешь и где потеряешь, — откликнулся Уимзи. — Вы не будете так добры снабдить предметные стекла этикеткой, заверить их, вместе с результатами анализов, своей подписью, и сохранить их у себя в качестве справочного материала, на случай, если вдруг понадобятся?

— Разумеется. А как их пометить?

— Ну… напишите «Лак с левого ботинка генерала Фентимана» и «Результаты анализов лака с левого ботинка генерала Фентимана»; поставьте дату, я поставлю свою подпись, потом распишетесь вы с Сондерсом, и тогда, полагаю, все будет в полном порядке.

— Фентиман? Тот самый старый бедолага, что скоропостижно скончался на днях?

— Он самый. Но незачем смотреть на меня этаким взглядом смышленого дитяти; нет у меня в запасе никакой кровавой байки, так и знайте! Вопрос лишь в том, где старик провел ночь, если угодно!

— Все страньше и страньше! Да не волнуйтесь вы, меня это вообще не касается. Надеюсь, когда все закончится, вы мне расскажете всю подноготную. А пока займемся этикетками. Вы, я так понимаю, готовы засвидетельствовать подлинность ботинка, а я могу засвидетельствовать, что видел лак на ботинке, а Сондерс засвидетельствует, что соскреб лак с ботинка и подверг его анализу и что образчик содержит этот самый лак. Все точно, как у Кокера[114]. Ну вот, готово. Подпишитесь здесь и здесь; с вас восемь шиллингов и шесть пенсов.

— Восемь шиллингов и шесть пенсов — уж больно дешево выходит! — проговорил Уимзи. — Восемьсот шестьдесят фунтов — и то много не показалось бы — или даже восемь тысяч шестьдесят, если уж на то пошло.

В лице сэра Джеймса Лаббока отразилось подобающее случаю благоговение.

— Вы меня нарочно поддразниваете; знаете ведь, до чего любопытно делается! Ну что ж, хотите изображать из себя ходячего сфинкса — ваше право. Обещаю, что сберегу для вас эти сокровища в целости и сохранности. Ботинок вернуть?

— Не думаю, что душеприказчик поднимет скандал. А с ботинком под мышкой выглядишь полным идиотом! Уберите его вместе со всем остальным, до тех пор, пока не понадобится; вот спасибо!

Так что ботинок перекочевал в стенной шкаф, а лорд Питер, освободившись от обременительной ноши, продолжил полуденную программу.

Первой его мыслью было дойти до Финсбери-парк и заглянуть к мистеру и миссис Джордж Фентиман. Однако Уимзи вовремя вспомнил, что Шейла еще не вернулась с работы — она подыскала себе место кассирши в модном кафе, — и тут же подумал (с деликатностью, столь редкой в среде людей состоятельных), что, если придет рано, его непременно пригласят к ужину, а стол у них и без того скудный, так что Шейла непременно расстроится, а Джордж подосадует. Поэтому его светлость зашел в один из своих многочисленных клубов и подкрепился превосходно приготовленным морским языком а ля Кольбер, заказав в придачу бутылочку «Либфраумильх», яблочную шарлотку и закуску, умеренно сдобренную пряностями; а в довершение — черный кофе и редкий сорт хорошо выдержанного бренди. Этот простой и сытный ужин привел его в превосходнейшее состояние духа.

Супруги Фентиман занимали две комнаты первого этажа с общей кухней и ванной в одном из двух смежных особняков, с сине-желтым веерообразным оконцем над дверью и полосатыми муслиновыми занавесками на окнах. По сути дела, то были типичные меблирашки, но домовладелица неизменно именовала их квартирой, поскольку сие означало, что жильцы сами себя обслуживают и сами благоустраиваются. Переступив порог, лорд Питер едва не задохнулся: совсем рядом жарили рыбу на подсолнечном масле. Кроме того, в самом начале вышла небольшая неприятность: его светлость позвонил только один раз, вызвав тем самым обитателя цокольного этажа, в то время как более осведомленный визитер нажал бы на звонок дважды, давая понять, что этаж требуется первый.

Заслышав, как в прихожей бурно выясняют отношения, Джордж выглянул из-за двери гостиной и воскликнул:

— О! Привет!

— Привет, — поздоровался Уимзи, тщетно пытаясь найти место для своих вещей на перегруженной вешалке и в конце концов пристраивая пальто и цилиндр на ручке детской коляски. — Вот подумал, не заглянуть ли в гости. Надеюсь, я не помешал.

— Конечно, нет. Очень великодушно было с вашей стороны просочиться в эту мерзкую дыру. Входите. У нас тут страшный кавардак, как обычно, но уж ежели ты беден, так волей-неволей живешь в свинарнике. Шейла, это лорд Питер Уимзи: вы ведь знакомы, не правда ли?

— Конечно. Как мило, что вы к нам выбрались! Вы уже ужинали?

— Да, благодарю вас.

— Может быть, кофе?

— Нет, право же, не нужно, спасибо — я только что из-за стола.

— Ну что ж, — вступил Джордж, — тогда могу предложить только виски.

— Спасибо, старина, не сейчас; может быть, попозже. Я уже выпил бренди. Стоит ли мешать виноград с зерном?

— Да вы мудрец! — откликнулся Джордж. Чело его прояснилось: собственно говоря, ближайшим источником виски служила пивная, а согласие означало бы по меньшей мере шесть шиллингов и шесть пенсов, не говоря уже о затрате сил на доставку.

Миссис Джордж Фентиман выдвинула для гостя кресло, а сама присела на низкий пуф. Ей исполнилось около тридцати пяти, и в лице ее еще сохранились следы былой красоты, хотя болезнь и заботы состарили Шейлу до срока.

— Не огонь, а одно название! — угрюмо заметил Джордж. — Что, угля больше нет?

— Мне очень жаль, — отозвалась Шейла. — Нынче поденщица ведра толком и не наполнила.

— Так почему ты не проследишь, чтобы наполняла? Это уже не в первый раз. Если в ведре для угля хоть что-то осталось, эта особа почему-то считает, что наполнять его незачем.

— Я схожу принесу.

— Нет, не трудись. Я сам. Но ты уж не забудь сказать поденщице.

— Не забуду — я ей целыми днями напролет об этом твержу.

— Старушенция глупа как курица. Нет, Шейла, не ходи — я не допущу, чтобы ты таскала на себе уголь.

— Чепуха, — не без ехидства отозвалась жена. — Какой ты все-таки лицемер, Джордж. И почему это рыцарский дух просыпается в тебе только в присутствии гостей?

— Позвольте мне, — порывисто предложил Уимзи. — Я люблю носить уголь. В детстве я уголь просто обожал. Сколько от него грязи, сколько шуму — прелесть что такое! Так где же он? Ведите меня прямо к месту!

Миссис Фентиман выпустила ведерко, а Джордж и Уимзи, состязаясь в учтивости, некоторое время вырывали ценный приз друг у друга. В конце концов к громоздкому ларю на заднем дворе отправились всем скопом: Уимзи добывал уголь лопатой, Джордж подставлял ведро, а дама держала длинную свечку, крайне ненадежно закрепленную в эмалевом подсвечнике на несколько размеров больше, чем нужно.

— И скажи миссис Крикетт, — не отступался Джордж, с раздражающим упрямством вновь и вновь возвращаясь к наболевшему вопросу, — чтобы каждое утро наполняла ведро как полагается.

— Я попытаюсь. Но миссис Крикетт терпеть не может, когда ее отчитывают. Я вечно боюсь, что она соберется увольняться.

— Но ведь на свете, наверное, есть и другие поденщицы?

— Миссис Крикетт — безупречно честная женщина.

— Знаю, но ведь честность — еще не все. Ты с легкостью подыщешь замену, надо только постараться.

— Хорошо, я обо всем позабочусь. Но почему бы тебе самому не поговорить с миссис Крикетт? Ведь утром я ее, как правило, не застаю.

— Да, безусловно, я знаю. Вовсе незачем лишний раз напоминать мне о том, что на хлеб зарабатываешь ты. Ты считаешь, меня такое положение дел несказанно радует? Уимзи тебе расскажет, что я на этот счет думаю.

— Не глупи, Джордж. Лорд Питер, и почему это мужчины так трусят объясняться с прислугой?

— Объясняться с прислугой — прямая обязанность женщин, — возразил Джордж, — это вообще не мое дело.

— Ну, хорошо, я поговорю с ней — но за последствия отвечаешь ты.

— Никаких последствий не будет, дорогая моя, если ты проявишь хоть немного такта. Вообще не понимаю, из-за чего столько шума!

— Хорошо же, я буду сама любезность. А вы, лорд Питер, не страдаете от поденщиц, я надеюсь?

— Боже праведный, конечно нет! — перебил жену Джордж. — Уимзи живет пристойно. На Пикадилли о возвышенных радостях нищеты и не ведают.

— Мне изрядно повезло, — отозвался Уимзи с покаянным видом, что неизбежно порождается обвинением в избыточном богатстве. — Мой дворецкий предан мне всей душой и исключительно понятлив; он заботится обо мне, точно мать родная.

— Да уж, небось, помнит свою выгоду, — сварливо заметил Джордж.

— Право, не знаю. Думаю, Бантер останется мне верен при любом раскладе. В войну он некоторое время состоял при мне сержантом, мы с ним вместе в такие переплеты попадали, что вспомнить страшно, а когда все закончилось, я разыскал его и взял к себе. Бантер, разумеется, и прежде состоял в услужении, но хозяин его погиб, семья разъехалась, так что моему предложению он только порадовался. Просто не знаю, что бы я теперь без Бантера делал.

— Это он обеспечивает вас фотографиями, когда вы идете по следу преступника? — предположила Шейла, торопливо хватаясь за эту, как ей казалось, безобидную тему.

— О да. В обращении с фотокамерой ему просто нет равных. Единственная загвоздка состоит вот в чем: он время от времени запирается в темной комнате, а мне приходится перебиваться самому. Я даже телефон к нему провел. «Бантер?» — «Да, милорд!» — «Где мои запонки?» — «В среднем отделении третьего выдвижного ящичка справа в комоде, милорд». — «Бантер!» — «Да, милорд». — «Куда я задевал портсигар?» — «Сдается мне, в последний раз я наблюдал его на пианино, милорд». — «Бантер!» — «Да, милорд!» — «Я тут запутался с белым галстуком». — «В самом деле, милорд?» — «Послушай, ты не можешь что-нибудь сделать?» — «Прошу меня простить, милорд, я произвожу проявление фотопластинки». — «К черту пластинку!» — «Как скажете, милорд». — «Бантер… подожди… зачем все воспринимать так буквально? Докончи проявку, а потом приходи завязать галстук». — «Всенепременно, милорд». А я, видите ли, сиди и страдай, пока эту треклятую пластинку не закрепят, или что уж там с ними делают. Просто-таки раб в собственном доме — вот что я такое.

Шейла рассмеялась.

— Отродясь не видела таких счастливых да балованных рабов! А сейчас вы что-нибудь расследуете?

— Ну да. Собственно говоря — ну вот, снова! — Бантер удалился от мира в фотографическую тьму на весь вечер. У меня и крыши над головой не осталось. Вот, скитаюсь неприкаянно, точно эта пташка без ног, как бишь ее там…

— Сочувствую: до какой же крайности нужно было дойти, чтобы искать приюта в нашей нищей конуре, — кисло рассмеялся Джордж.

Уимзи уже начал жалеть о том, что пришел. Миссис Фентиман досадливо хмурилась.

— На эту реплику можете не отвечать, — проговорила она, пытаясь свести дело к шутке. — Ответа нет и быть не может.

— А пошлю-ка я эту загадку тете Джудит в еженедельник «Веночки для Рози», — подхватил Уимзи. — «А отпускает замечание, на которое нет ответа. Что делает Б?»

— Вы уж извините, — промолвил Джордж, — собеседник из меня нынче никудышный. Сущим дикарем становлюсь. А вы разговаривайте, не стесняйтесь, а на меня и внимания не обращайте.

— И какая же тайна на очереди? — полюбопытствовала Шейла, ловя мужа на слове.

— Да, собственно говоря, это забавное дельце насчет генеральского завещания. Мерблз предложил мне покопаться в вопросе о наследовании, выяснить, кто кого пережил.

— Ох, вы полагаете, что сумеете все уладить?

— Очень на это надеюсь. Но дело и впрямь тонкое: того и гляди счет пойдет на секунды. Кстати, Фентиман, а вы, случайно, не были в курительной клуба «Беллона» утром одиннадцатого ноября?

— Ах, вот вы зачем пришли! Так бы сразу и сказали! Нет, не был. Скажу больше: я ничего ровным счетом не знаю. И с какой стати эта мерзкая старая карга Дормерша не могла оставить пристойное, разумное завещание, раз уж взялась, это для меня тайна за семью печатями. И какой смысл оставлять такие деньжищи старику, если она отлично знала, что он того и гляди сыграет в ящик? И почему, в случае его смерти, ей понадобилось передавать все состояние в обход законных наследников этой девчонке Дорланд, у которой ни малейших прав нет? И хоть бы хватило порядочности у негодяйки подумать про нас с Робертом…

— Если вспомнить, как грубо ты повел себя и с нею, и с мисс Дорланд, Джордж, удивляюсь, что она оставила тебе хотя бы семь тысяч!

— Что такое для нее эти семь тысяч? Все равно что пятифунтовая банкнота для любого другого. Оскорбление, вот как я это называю. Признаю, что и впрямь нагрубил ей, но, в конце концов, мог ли я допустить, чтобы старуха думала, будто я подлизываюсь к ней ради денег!

— Джордж, ты противоречишь сам себе. Если тебе не нужны были деньги, зачем брюзжать, что не получил их?

— Тебя послушать, так я кругом виноват! Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Да, на деньги я не зарился, но эта девица Дорланд вечно намекала, что я, дескать, только о них и думаю, вот я ее и отделал. Я ни черта не знал о треклятом наследстве, да и знать не хотел! Я всего лишь хочу сказать, что, если уж она хотела оставить что-нибудь нам с Робертом, уж могла бы завещать и побольше, чем эти дрянные семь тысяч на каждого.

— Ну так и не ворчи! Сейчас эти деньги пришлись бы необыкновенно кстати.

— Знаю — к этому-то я и веду! И вот старая идиотка составляет завещание настолько дурацкое, что я вообще не знаю, получу свою долю или нет! Я даже законными двумя тысячами не могу распорядиться! Вынужден сидеть тут да бить баклуши, пока Уимзи рыщет вокруг с рулеткой и ручным фотографом, выясняя, имею ли я право на деньги собственного деда!

— Милый, я понимаю, как тебе тяжко приходится. Но будем надеяться, что вскоре все уладится. Все бы ничего, если бы не Дугал Мак-Стюарт…

— Кто таков Дугал Мак-Стюарт? — тут же встрепенулся Уимзи. — Судя по имени, представитель старинного шотландского рода. Сдается мне, я о нем слышал. Это, часом, не услужливый, обходительный джентльмен, у которого есть богатый друг в Сити?

— На редкость услужливый, — мрачно подтвердила Шейла. — Так и навязывает тебе своих друзей. Он…

— Шейла, заткнись! — грубо оборвал ее муж. — Лорду Питеру вовсе не интересны неаппетитные подробности наших частных дел.

— Зная Дугала, смело могу строить догадки, — заметил Уимзи. — В недалеком прошлом наш друг Мак-Стюарт великодушно предложил вам свою помощь. И вы ее приняли — на скромную сумму в… в чем там исчислялась скромная сумма?

— Пятьсот фунтов, — отозвалась Шейла.

— Пятьсот фунтов. А фактически — триста пятьдесят наличными, а остальное — так, пустячное вознаграждение для его друга в Сити, который, собственно, и ссудил деньги, да так доверчиво, без всяких гарантий. Когда это произошло?

— Три года назад — когда я основал кафе в Кенсингтоне.

— Ах да. А когда вы уже не могли выплачивать шестьдесят процентов в месяц, или сколько бы уж там он ни запросил, друг в Сити любезно согласился приплюсовать проценты к капитальной сумме, в ущерб самому себе, разумеется! Подход Мак-Стюарта мне хорошо знаком. Фентиман, каков на сегодняшний день общий итог? — спрашиваю из чистого любопытства!

— Если уж вам так приспичило знать, так к тридцатому числу нарастет тысяча пятьсот, — недовольно буркнул Джордж.

— А я ведь предупреждала Джорджа, — опрометчиво начала было Шейла.

— Ну, конечно, ты всегда знаешь, как лучше! А все твой чайный бизнес! Я говорил тебе, что на чае не заработаешь, но в наши дни женщины твердо уверены, что способны сами вести дела!

— Я все понимаю, Джордж. Но ведь это проценты Мак-Стюарта съели всю прибыль! Ты ведь знаешь, я хотела, чтобы ты одолжил деньги у леди Дормер.

— Ну а я не собирался — и точка. Так я тебе в ту пору и сказал.

— Да, но послушайте, — вмешался Уимзи. — Как бы дело ни обернулось, полторы тысячи для Мак-Стюарта у вас все равно что в кармане. Если генерал Фентиман умер раньше сестры, вы получаете семь тысяч; если скончался после нее — вам гарантированы две тысячи по завещанию. Кроме того, брат ваш, вне всякого сомнения, по-справедливости поделит деньги, которые получит как наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов. Так о чем вам тревожиться?

— О чем? Да теперь, с этим треклятым юридическим пустозвонством, деньги-то заморожены черт знает до каких пор, я и притронуться к ним не могу!

— Знаю, знаю, — терпеливо продолжал Уимзи. — Но вам надо всего лишь отправиться к Мерблзу и попросить его ссудить вам деньги под залог наследства. Что бы ни произошло, меньше двух тысяч вы не получите, так что он охотно пойдет вам навстречу. Собственно говоря, он до известной степени обязан улаживать ваши долги, — в пределах разумного, конечно! — если к нему обратиться.

— Ведь и я тебе о том же твержу, Джордж! — горячо подхватила миссис Фентиман.

— Да, конечно, ты вечно диктуешь мне, как поступать. Ты ведь никогда не ошибаешься, верно? А предположим, что дело дойдет до суда, и на издержки уйдут тысячи и тысячи фунтов, э? Что тогда, миссис Ума Палата?

— Если возникнет необходимость, пусть в суд обращается ваш брат, — разумно предложил Уимзи. — Если он выиграет, денег на судебные издержки у него окажется предостаточно, а если проиграет, ваши семь тысяч останутся при вас. Ступайте к Мерблзу — он все уладит! Или — вот что я вам скажу! — займусь-ка я нашим общим другом Мак-Стюартом и посмотрю, нельзя ли как-нибудь перевести долг на меня. Он, конечно, ни за что не согласится, если узнает, что речь идет обо мне, но, может быть, через Мерблза дело провернуть удастся. А тогда мы пригрозим ему разборками по поводу взимания грабительских процентов и все такое прочее. То-то поразвлечемся!

— Чертовски великодушно с вашей стороны, но я бы предпочел оставить все как есть.

— Как угодно, как угодно. Но, в любом случае, обратитесь к Мерблзу. Он вас вызволит. Впрочем, не думаю, что завещание станут оспаривать в судебном порядке. Если выяснить, кто кого пережил, не удастся, думаю, что вам с мисс Дорланд разумнее всего сговориться полюбовно за пределами зала суда. При любом раскладе, так оно и по справедливости выйдет. А почему бы, собственно, и нет?

— Почему? Да потому, что эта негодяйка Дорланд требует свой фунт плоти. Вот почему!

— Да ну? Что же это за женщина?

— Да одна из этих современных девиц, обитательниц Челси. Страшна, как смертный грех, — и абсолютно бесчувственная. Малюет картинки — мерзких, костлявых проституток с зеленой кожей, голышом, в чем мать родила. Небось думает, что если уж не состоялась как женщина, так давай лезть в интеллектуалки! Неудивительно, что в наши дни человеку приличной работы ни за что не найти: повсюду эти упрямые ослицы с сигаретами в зубах, корчат из себя невесть что: тоже мне, гении, тоже мне, деловые женщины!

— Ну, право же, Джордж! Мисс Дорланд ни у кого работу не отбивает; ну не сидеть же ей целыми днями сложа руки в компаньонках у леди Дормер! И что плохого в том, что она пишет картины?

— Ну а почему бы ей и не побыть компаньонкой? В прежние времена тысячи незамужних девушек состояли в компаньонках, и уж поверь, милая моя женушка, жили они куда счастливее, нежели в наши дни, когда принято плясать под джаз, щеголять в коротких юбках да думать только о карьере! Ни тебе скромности, ни возвышенных чувств! Деньги, деньги да скандальная репутация — вот и все, что нужно современной девице! Вот за что мы сражались в войну — вот к чему мы пришли!

— Джордж, не уклоняйся от темы. Мисс Дорланд вовсе не танцует под джаз…

— Я и не уклоняюсь. Я говорю о современных девицах. Я не имею в виду конкретно мисс Дорланд. Но тебе непременно надо перейти на личности! Типично женский подход! Спорить на общие темы вы вообще не умеете — всегда умудряетесь свести разговор к одному-единственному частному случаю! Вечно уходите от вопроса!

— Я не уходила от вопроса. Мы начали говорить о мисс Дорланд.

— Ты сказала, что невозможно ограничиться ролью компаньонки, а я ответил, что в прежние времена немало исключительно милых девушек жили себе в компаньонках — и не тужили!

— Вот уж не уверена.

— А я зато уверен. Как сыр в масле катались! А заодно выучивались и мужьям угождать. Небось, не бегали по офисам, да клубам, да вечеринкам, как в наши дни! И если ты думаешь, что мужчинам это по душе, я честно и откровенно скажу тебе, женушка: ничего подобного. Мужчины терпеть не могут вертихвосток.

— А это важно? Я хочу сказать, в наше время о том, чтобы подцепить мужа, как-то меньше думают.

— Ну да, конечно! Для вас, феминисток, муж — что пустое место! Любой сгодится, были бы у него деньги…

— Почему же «для вас, феминисток»? Я не утверждала, что разделяю эти взгляды. Мне вовсе не нравится работать…

— Ну вот, нате вам! Опять на свой счет приняла. Я отлично знаю, что работать тебе не нравится. Я отлично знаю, что ты работаешь только потому, что я превратился в жалкую развалину. Вовсе незачем напоминать об этом всякий час. Я знаю, я — неудачник. Благодарите свои звезды, Уимзи: когда вы женитесь, вам будет на что содержать супругу.

— Джордж, ты не имеешь права так говорить. Ничего подобного я в виду не имела. Ты сказал…

— Я помню, что я сказал, но ты все восприняла превратно. Как всегда, впрочем. Спорить с женщиной — все равно что воду в ступе толочь. Нет, довольно! Ради всего святого, не начинай все сначала. Мне нужен глоток чего-нибудь крепкого. Уимзи, вы ведь со мной выпьете? Шейла, скажи служанке миссис Маннз, пусть сходит принесет полбутылки «Джонни Уокера».

— Милый, а может, ты сам сходишь? Миссис Маннз очень не нравится, когда мы посылаем девочку с поручениями. В последний раз она такой скандал закатила!

— Ну и как я, по-твоему, могу пойти? Я уже ботинки снял. Вечно ты суетишься по пустякам. Ну, и что с того, если мамаша Маннз и пошумит немножко? Не съест же она тебя!

— Конечно, не съест, — вступился Уимзи. — Но вы подумайте о развращающем влиянии пивной на неискушенную душу служаночки миссис Маннз! Я всецело одобряю миссис Маннз. У нее материнское сердце. Я сам превращусь в святого Георгия и спасу служанку миссис Маннз от Синего Дракона! Ничто меня не остановит. Нет, дорогу показывать не нужно. У меня врожденный нюх на злачные места. Завяжите мне глаза, скрутите руки за спиной — и я отыщу паб даже в густом желтом тумане.

Миссис Фентиман проводила гостя до входной двери.

— Джордж невесть чего нынче наговорил, но вы уж на него не обижайтесь. У него живот разболелся, вот он и злится. А из-за этих злосчастных денежных неурядиц бедняга просто извелся.

— Все в порядке, — заверил Уимзи. — Я все отлично понимаю. Посмотрели бы вы на вашего покорного слугу, когда у него с желудком неладно! Вот на днях пригласил я одну юную леди в ресторан — омар под майонезом, меренги и сладкое шампанское — по ее выбору — о господи!

Его светлость состроил весьма выразительную гримасу и отбыл в направлении паба.

Когда он вернулся, Джордж Фентиман поджидал его на ступенях.

— Послушайте, Уимзи — я вынужден извиниться; я вел себя как последний невежа. Всему виной моя несносная вспыльчивость. Дурной тон, вот как это называется. Шейла легла спать в слезах, бедняжка. И все из-за меня. Ох, если бы вы только знали, как эта треклятая ситуация действует мне на нервы… я понимаю, что меня это никоим образом не оправдывает…

— Ничего, пустое, — заверил Уимзи. — Бодритесь. Со временем все уладится.

— Моя жена… — снова начал Джордж.

— Превосходная женщина, старина, просто превосходная. Дело в том, что вам обоим необходимо отдохнуть и развеяться.

— Еще как необходимо! Ну да ладно, не будем падать духом. Я повидаюсь с Мерблзом, как вы советуете.

В тот вечер Бантер встретил хозяина сдержанной улыбкой невыразимого самодовольства.

— Удачный был день, Бантер?

— Благодарю вас, ваша светлость, исключительно плодотворный! Отпечатки пальцев на трости и на листке бумаги, полученном от вас, абсолютно идентичны.

— В самом деле? Это уже что-то. Я взгляну на них завтра, Бантер, — уж больно утомительный выдался вечер.

На следующее утро в одиннадцать лорд Питер Уимзи, в неброском темно-синем костюме и темно-сером галстуке, соответствующим обстановке траура, явился в особняк усопшей леди Дормер на Портмэн-сквер.

— Дома ли мисс Дорланд?

— Я сейчас узнаю, сэр.

— Будьте добры передать мою карточку и спросить, не согласится ли она уделить мне несколько минут.

— Разумеется, милорд. Не соблаговолит ли ваша светлость присесть?

Слуга исчез, оставив его светлость нетерпеливо дожидаться в негостеприимной комнате с высокими потолками, малиновыми шторами до полу, темно-красным ковром и мебелью красного дерева самого что ни на есть отталкивающего вида. Спустя полных пятнадцать минут слуга появился снова, неся на подносе записку. Содержание ее было кратким.

«Мисс Дорланд свидетельствует свое почтение лорду Питеру Уимзи и весьма сожалеет, что не сможет принять его. Если, как ей кажется, лорд Питер пришел к ней в качестве представителя майора и капитана Фентиманов, мисс Дорланд просит его обратиться к мистеру Притчарду, поверенному из Линкольнс-Инн, каковой от ее имени ведет все дела связанные с завещанием покойной леди Дормер».

«Бог ты мой, — подумал про себя Уимзи, — кажется, мне дали от ворот поворот! Что ж, мне полезно. А любопытно, право… — Его светлость снова перечитал записку. — Не иначе, Мерблз проболтался. Надо думать, сообщил Притчарду, что поручил это дело мне. Крайне опрометчиво с его стороны; на Мерблза совсем не похоже».

Слуга безмолвно высился рядом, с видом человека, твердо вознамерившегося воздержаться от комментариев.

— Благодарю вас, — произнес Уимзи. — Будьте любезны, передайте мисс Дорланд, что я бесконечно признателен ей за полученную информацию.

— Непременно, милорд.

— И потрудитесь, пожалуйста, вызвать мне такси.

— Разумеется, милорд.

Уимзи со всем возможным достоинством уселся в такси и оправился в Линкольнс-Инн.

Мистер Притчард держался почти столь же отчужденно и оскорбительно, как и мисс Дорланд. Он заставил лорда Питера прождать двадцать минут и принял его в присутствии клерка с глазами-бусинками, прямо с порога обдав гостя арктическим холодом.

— Доброе утречко, — приветливо поздоровался Уимзи. — Простите, что заглянул вот так, запросто. Наверное, по правилам надо бы действовать через Мерблза — славный старик этот Мерблз, вы не находите? Но я всегда считал, что лучше всего подходить к делу прямо, без обиняков. Время-то — на вес золота, верно?

Мистер Притчард наклонил голову и осведомился, чем может услужить его светлости.

— Да я по поводу этого дельца Фентимана. Касательно переживших наследников, и все такое. Чуть не сказал «пережитков». А что, оговорка очень даже к месту! Определение «пережиток» к старине-генералу замечательно подходит, э?

Мистер Притчард ждал, не двигаясь с места.

— Я так понимаю, Мерблз сообщил вам, что я этим дельцем занялся, так? Пытаюсь прояснить очередность и все такое…

Мистер Притчард не сказал ни да ни нет; сцепив пальцы, он терпеливо глядел прямо перед собою.

— Проблемка не из легких, знаете ли. Я закурю, не возражаете? Сигаретку хотите?

— Безмерно признателен, но в рабочие часы я не курю.

— И это правильно. Главное — произвести впечатление. Основательно запугать клиента, э? Так я подумал, надо бы дать вам знать: похоже, шансы почти равны. С точностью до минуты определить сложно, знаете ли. Весы могут склониться в одну сторону, могут и в другую, а то и зависнут — пойди гадай, как и что! Вы меня понимаете?

— В самом деле?

— То есть абсолютно. Может, вам небезынтересно будет послушать, как далеко я продвинулся. — И Уимзи поведал о своих изысканиях в «Беллоне», ограничившись, впрочем, показаниями швейцаров и портье. О беседе с Пенберти его светлость не помянул ни словом, равно как и о странных обстоятельствах, связанных с загадочным мистером Оливером, всемерно подчеркивая, сколь узок временной промежуток, в течение которого генерал предположительно прибыл в клуб. Мистер Притчард слушал, не перебивая.

— Ну и что же именно вы пришли предложить? — осведомился наконец он.

— Ну, что я хотел сказать: вы ведь и сами понимаете, разве не славно оно было бы, если бы заинтересованные стороны как-нибудь договорились промеж себя? Сам живи и другим не мешай, так? Трудимся вместе, прибыль — пополам! В конце концов, полмиллиона — кругленькая сумма, на троих с лихвой хватит, вы не находите? А скольких неприятностей можно было бы избежать, не говоря уже о — кхе-кхе! — адвокатских гонорарах и прочих издержках.

— А! — проговорил мистер Притчард. — Должен сказать, что я ожидал чего-то в этом роде. Мистер Мерблз уже обращался ко мне с аналогичным предложением, и я ответил ему, что моя клиентка такой возможности даже не рассматривает. Позвольте добавить, лорд Питер, что это повторное предложение из ваших уст, после того, как вас наняли расследовать обстоятельства дела в интересах противной стороны, выглядит крайне двусмысленно. Заранее прошу прощения, но не могу не предупредить вас: ваше поведение в данной ситуации, на мой взгляд, провоцирует крайне нелестное истолкование.

Уимзи вспыхнул.

— Да позволено будет уточнить мне, мистер Притчард, что никто меня не «нанимал». Мистер Мерблз попросил меня установить факты. Установить их довольно непросто, но от вас я нынче узнал одну крайне важную вещь. Весьма признателен за помощь. Всего хорошего.

Клерк с глазами-бусинками подчеркнуто-учтиво отворил дверь.

— Всего хорошего, — изрек мистер Притчард.

— «Наняли», сказал тоже! — негодующе ворчал про себя его светлость. — «Нелестное истолкование»! Уж я его истолкую! Старый мерзавец что-то знает, а ежели так, то, стало быть, есть, что выяснять! Возможно, он знаком с Оливером; вот уж, кстати, не удивлюсь! Жалость какая: надо было подкинуть ему это имечко и посмотреть, что он скажет. А теперь, увы, поздно! Ну, ничего, до Оливера мы еще доберемся. Похоже, что с телефонным справочником Бантеру не посчастливилось. Пожалуй, стоит обратиться к Чарлзу.

Лорд Питер свернул в ближайшую телефонную будку и назвал номер Скотленд-Ярда. Очень скоро на том конце провода раздался казенный голос, и Уимзи осведомился, нельзя ли переговорить с инспектором сыскной полиции Паркером. Послышалось негромкое пощелкивание — его светлость соединяли с мистером Паркером, — а затем знакомый голос произнес:

— Алло!

— Привет, Чарлз. Это Питер Уимзи. Послушай-ка, а у меня к тебе просьба. Никакой уголовщины, но дело важное. Человек, назвавшийся Оливером, позвонил по некоему номеру в район Мэйфер вечером десятого ноября, чуть позже девяти. Ты не мог бы отследить для меня этот звонок?

— Попытаюсь. А куда именно звонили?

Уимзи продиктовал номер.

— Отлично, старина. Я все выясню и дам тебе знать. Кстати, как дела? Есть что-нибудь интересное?

— Да — презанятная проблемка — не про вашу честь, господа полицейские, — пока, во всяком случае. Загляни как-нибудь вечерком, я с тобой неофициально посплетничаю.

— Благодарствую. Но только не в ближайшие несколько дней. Мы с ног сбились по поводу этого дела с корзинкой.

— А, знаю — история про джентльмена, которого отправили из Шеффилда в Юстон в корзине под видом йоркширской ветчины. Превосходно, превосходно! Делу время, потехе час. Нет, благодарю вас, дитя мое, продлять разговор не надо: эти два пенни я потрачу на сладости. Всего хорошего, Чарлз!

Остаток дня Уимзи поневоле провел в бездействии, во всяком случае, применительно к происшествию в клубе «Беллона». А на следующее утро ему перезвонил Паркер.

— Послушай — я насчет того телефонного звонка.

— Да?

— Абонента соединили в 9:13 из телефонной будки на станции метро Чаринг-Кросс.

— Ох, черт! И оператор, конечно же, парня не запомнил?

— Там нет операторов. Это телефон-автомат.

— Ох! Чтоб их изобретателю жариться в кипящем масле! Все равно огромное спасибо. По крайней мере, нам подсказали направление.

— Жалею, что не смог помочь толком. Всего доброго.

— Всего, гори оно синим пламенем, доброго! — раздраженно рявкнул Уимзи, швыряя трубку. — Что такое, Бантер?

— Посыльный с запиской, сэр.

— А — от мистера Мерблза. Отлично. Возможно, что-то полезное. Да. Скажите мальчишке подождать, будет ответ. — Его светлость торопливо нацарапал несколько строк. — Объявление для таксистов сработало-таки, Бантер! Двое заглянут к мистеру Мерблзу ровнехонько в шесть, так что я собираюсь лично порасспросить ребят.

— Превосходно, милорд.

— Будем надеяться, что дело сдвинулось с мертвой точки. Мое пальто и цилиндр, Бантер, — я на минуточку забегу на Довер-стрит.

Роберт Фентиман оказался дома и сердечно приветствовал гостя.

— Как успехи?

— Похоже, нынче вечером кое-что прояснится. Мне тут черкнули строчку насчет этих таксистов. Я, собственно, зашел с просьбой: мне бы образчик генеральского почерка!

— Разумеется. Выбирайте, не стесняйтесь. Впрочем, «автографов» осталось не так уж и много. Перо и бумагу старик как-то не жаловал: ну, не было у него писательской жилки. Есть тут у меня любопытные заметки по поводу его первых военных кампаний, но, думается мне, эти каракули изрядно устарели.

— Я бы предпочел образчики посвежее.

— Вот пачка аннулированных чеков, если вас устроит.

— Еще как устроит! Мне как раз нужно, чтобы и цифры по возможности встречались. Большое-пребольшое спасибо. Так я их забираю.

— Ну и каким же образом почерк подскажет вам, в котором часу старикан отбросил копыта?

— Это мой секрет, и точка. А вы уже побывали у «Гатти»?

— Да. Там вроде бы этого Оливера неплохо знают в лицо — но не более. Он туда часто заходил на ланч, раз в неделю по меньшей мере, но после одиннадцатого как в воду канул. Возможно, скрывается. Однако я буду заглядывать в ресторанчик время от времени, может, наш друг и объявится.

— Очень разумно. Звонил он из метро, так что и это направление расследования зашло в тупик.

— Вот ведь не повезло!

— А в бумагах генерала вы ничего о нем не нашли?

— Ни словечка, а я просмотрел каждый клочок, каждый обрывок! Кстати, вы давно виделись с Джорджем?

— Позавчера. А что?

— Мне показалось, он ведет себя как-то странно. Я заглянул к нему вчера, а Джордж ну жаловаться, что за ним следят, или что-то в этом роде.

— Следят?

— Ну да, ходят по пятам. Преследуют. Вроде как бедолаг в детективных книжонках. Боюсь, вся эта история действует ему на нервы. Надеюсь, старина Джордж не спятит. Шейле и без того несладко приходится. Славная она женщина.

— На диво славная, — согласился Уимзи. — И всей душой к нему привязана.

— Ага. Вкалывает из последних сил, весь дом на ней держится. Если честно, то не знаю, как бедняжка терпит его выходки. Разумеется, супружеские пары вечно бранятся да препираются, но уж в присутствии посторонних надо бы вспомнить о приличиях. Что за дурной тон: грубить жене при гостях! Так вот и хочется устроить ему нагоняй!

— В его положении и святой выйдет из себя, — отозвался Уимзи. — Получается, что жена его содержит — а я знаю, что для Джорджа это — что нож острый!

— Вы думаете? Мне казалось, для Джорджа такая зависимость вроде как в порядке вещей. А стоит бедной женщине ему напомнить — и Джордж думает, супруга нарочно сыпет соль ему на раны!

— Разумеется, напоминания ему неприятны. Но и миссис Фентиман, между прочим, при мне отпустила резкость-другую.

— Да уж, наверное. Просто беда с Джорджем: совсем не умеет сдерживаться. И никогда не умел. Надо бы ему взять себя в руки и выказать хоть немного признательности. А то он, похоже, думает, что раз Шейле приходится работать наравне с мужчинами, так ей уже и не нужны ни учтивое обращение, ни нежности… ну, все такое, до чего так падки женщины.

— Всегда расстраивался, глядя на супружеские пары: и почему это недавние влюбленные становятся такими грубиянами? — вздохнул Уимзи. — Но, наверное, это неизбежно. Странный народ эти женщины! Им и вполовину не так важны честность и верность, — а я уверен, что брат ваш в избытке наделен и тем, и другим, — как открывание дверей и всякие там «спасибо». Я уж сколько раз замечал.

— Мужчине следует проявлять учтивость по отношению к жене в неменьшей степени, чем к невесте, — добродетельно изрек Роберт Фентиман.

— Конечно, следует — да только так не бывает. Наверное, есть на то причина, нам неведомая, — отозвался Уимзи. — Я, знаете ли, расспрашивал людей, — а все моя обычная любознательность! — и мужья обычно фыркали и уверяли, что их супруги — женщины разумные и принимают их любовь как нечто само собою разумеющееся. Но мне в благоразумие женщин почему-то не верится, тем паче после долгого общения с мужьями.

Оба холостяка удрученно покачали головами.

— На мой взгляд, Джордж ведет себя как распоследний негодяй, — проговорил Роберт, — но, может, я к нему слишком суров. Мы вообще-то никогда не ладили. В любом случае, женщин я не понимаю — и не пытаюсь понять. И все-таки эта мания преследования, или как ее там, дело другое. Ему нужно показаться врачу.

— Безусловно, нужно. Надо бы нам за беднягой приглядывать. Ежели столкнусь с ним в «Беллоне», то поговорю по душам и попытаюсь выяснить, в чем дело.

— В «Беллоне» вы Джорджа не встретите. С тех пор, как заварилась вся эта каша, он обходит клуб стороной. Кажется, работу ищет. Он поминал что-то насчет этих автомобильных магнатов на Грейт-Портленд-стрит: дескать, им продавец нужен. С машинами он недурно управляется, знаете ли.

— Надеюсь, место ему достанется. Даже если платят там мало, работа пойдет Джорджу на пользу: ему просто необходимо развеяться. Ну что ж, я, пожалуй, побреду. Еще раз спасибо, если разыщете Оливера, непременно сообщайте.

— А как же!

Поразмыслив секунду-другую на ступеньках, Уимзи покатил прямиком в Скотленд-Ярд; а там его сразу же проводили в кабинет инспектора сыскной полиции Паркера.

Паркер, коренастый, широкоплечий мужчина лет сорока, с ничем не примечательной внешностью — в самый раз для сыскной работы! — пожалуй, приходился лорду Питеру самым близким — в известном смысле единственным близким другом. Эти двое вместе раскрыли немало дел, и каждый уважал таланты другого, хотя более несхожих характеров свет не видывал. В этой паре Уимзи был Роландом — стремительный, порывистый, безрассудный, артистичный мастер на все руки. Осмотрительный, благоразумный, основательный Паркер играл роль Оливье: ум его не воспринимал ни искусства, ни литературы, в свободные часы упражнением ему служили доктрины протестантской церкви. Пожалуй, одного только Паркера никогда не раздражала манерность лорда Питера, а Уимзи, в свою очередь, платил ему искренней привязанностью, столь несвойственной для его сдержанной натуры.

— Ну, как оно?

— Недурно. Я к тебе с просьбой.

— Да ну?

— Ну да, черт тебя дери! А что, бывали случаи, чтобы я заходил просто так? Не кликнешь ли кого-нибудь из этих твоих экспертов-графологов: мне нужно установить, одной ли рукою начертаны эти каракули.

И Уимзи выложил на стол с одной стороны — пачку использованных чеков, с другой — листок, найденный им в библиотеке клуба «Беллона».

Паркер изогнул брови.

— А тут ведь еще отменный набор «пальчиков»! Что это такое? Поддельный документ?

— Нет, ничего подобного. Я просто хочу знать, не тот ли самый тип, что выписывал чеки, набросал и эти заметки.

Паркер позвонил в колокольчик и вызвал к себе мистера Коллинза.

— А ведь речь, судя по всему, идет о кругленьких суммах! — заметил детектив, восхищенно просматривая листок. — £150 000 — для Р., £300 000 для Дж. — счастливчик этот Дж. — кто такой Дж.? £20 000 — здесь, и £50 000 — там. Что это еще за богатенький приятель, а, Питер?

— Это долгая история; собственно говоря, ее-то я и собираюсь тебе поведать, как только ты разберешься со своей корзинкой.

— Ах, вот как? Тогда постараюсь не откладывать дела в долгий ящик. Собственно говоря, мне вот-вот должны сообщить нечто важное. Поэтому я и в офисе — дежурю на телефоне. А, Коллинз, это лорд Питер Уимзи, ему очень бы хотелось знать, идентичны ли эти два почерка.

Эксперт внимательно изучил чеки и листок с цифрами.

— Вне всякого сомнения, идентичны, сказал бы я, разве что это — непревзойденного мастерства подделка. В частности, некоторые цифры очень и очень характерны. Например, пятерки, и тройки, и четверки выведены без отрыва от бумаги, с двумя маленькими петельками. Весьма старомодный почерк, рука явно стариковская, причем здоровьем этот человек не пышет. Особенно это заметно по записям на листке. Автор, часом, не старик Фентиман, на днях скончавшийся?

— Собственно говоря, да, только кричать об этом незачем. Дело строго конфиденциальное.

— Да, безусловно. Ну, так я вам скажу, что в подлинности этого клочка бумаги сомневаться не приходится, если вы об этом.

— Спасибо. Именно это я и хотел узнать. Полагаю, что о подлоге и речи не идет. Собственно говоря, вопрос стоит иначе: нельзя ли рассматривать эти черновые наброски как выражение его пожеланий. Не более того.

— О да, если исключить подлог, так я готов поручиться: человек, выписывавший чеки, набросал и эти заметки.

— Отлично. Значит, подтвержден и анализ отпечатков пальцев. Почему бы и не сказать тебе, Чарлз, — добавил его светлость после того, как Коллинз удалился, — дельце это становится чертовски интересным.

В этот момент зазвонил телефон. Паркер, выслушав сообщение, воскликнул: «Отлично поработали!» — и обернулся к Уимзи.

— А вот и он! Поймали-таки негодяя! Прости, убегаю. Между нами говоря, мы это дельце провернули весьма недурно. Возможно, что для меня это обернется повышением. Мы ведь ничего больше не можем для тебя сделать? Меня, видишь ли, ждут в Шеффилде. Увидимся завтра или через день.

Паркер подхватил пальто и цилиндр и исчез. Уимзи самостоятельно нашел выход, вернулся домой и долго сидел над фотографиями, сделанными Бантером в клубе «Беллона», напряженно размышляя.

Ровно в шесть его светлость явился в контору мистера Мерблза в Стейпл-Инн. Двое таксистов уже прибыли и, устроившись на краешке кресел, деликатно потягивали выдержанный херес за компанию с поверенным.

— Ага! — воскликнул мистер Мерблз. — Вот джентльмен, заинтересованный в нашем расследовании. Будьте так любезны, повторите ему все то, что уже рассказали мне. Я выяснил достаточно, чтобы убедиться: это те, кто нам нужен, — добавил мистер Мерблз, оборачиваясь к его светлости, — но лучше порасспросите-ка их сами. Этого джентльмена зовут Суэйн, сдается мне, его история идет первой.

— Что ж, сэр, — начал дородный мистер Суэйн, воплощающий в себе более консервативный тип таксиста, — вам, стало быть, занадобилось узнать, не подбирал ли кто старого жентльмена на Портмэн-сквер в канун Дня перемирия где-то после полудня. Ну так вот, сэр, я еду себе не спеша через площадь — в полпятого дело было, — и тут выходит из дому лакей — номер дома не вспомню, но стоял он на восточной стороне, может, ближе к середке, — и машет мне рукою: дескать, стой! Ну, я торможу, и тут спускается с крыльца совсем дряхлый жентльмен. Тщедушный такой, и закутан до ушей, а ноги тощие, что твои спички, по лицу судя, ему уж за сотню перевалило, и опирается на тросточку. Держится прямо, для такого-то старца, а ковыляет медленно, точно совсем обессилел. Небось, старый военный, думаю, по разговору видать, если вы понимаете, о чем я. А лакей и говорит: вези к дому номер такой-то на Харлей-стрит.

— Вы номера не запомнили?

Суэйн назвал номер дома Пенберти.

— Ну, подъезжаю. Тут пассажир мой велел мне позвонить в дверь, а когда вышел на крыльцо какой-то юнец, так и спросить, не будет ли доктор так добр принять генерала Фентона, или Фентимора… что-то в этом роде, сэр.

— А не Фентиман, случайно?

— Ну да, очень может быть, что и Фентиман. Кажется, и впрямь так. Тут возвращается юнец, и говорит: да, всенепременно, так что я помог старому жентльмену выбраться из машины. Слабенький такой был, в чем душа держалась, и с лица бледный, сэр, и дышал тяжело, а губы-то совсем синие. Этакий бедолага… и подумалось мне, прошу прощения, сэр, что на свете старик уж не жилец. Так вот, помог я ему подняться на крыльцо, а он расплатился за проезд и дал сверх того шиллинг на чай, и больше я его не видал.

— Это все вполне соответствует версии Пенберти, — согласился Уимзи. — Потрясение от беседы с сестрой так сказалось на его самочувствии, что генерал отправился прямиком к доктору. Все сходится. А как насчет второй истории?

— Сдается мне, что этот джентльмен, по имени… позвольте-ка… Хинкинз… да, верно, мистер Хинкинз подвез генерала от Харлей-стрит.

— Точно, сэр, — подхватил второй таксист, энергичный, остроглазый парень с резкими чертами лица. — Некий дряхлый джентльмен — в точности таков, как описал мистер Суэйн — сел в мое такси напротив того же самого дома на Харлей-стрит в половине шестого. Я отлично помню, сэр: десятого ноября дело было. А запал он мне в память вот почему: как только я отвез старика, куда велели, у меня мотор забарахлил, так что в День перемирия я машиной не пользовался, а для меня это сплошной убыток, день-то обычно бывает куда как прибыльный! Ну так вот, этот военного вида старец уселся в такси, вместе с тросточкой и всем прочим, ровно так, как Суэйн рассказывает, только не заметил я, чтобы пассажиру моему особо недужилось, хотя и впрямь дряхлый был — что правда, то правда. Может, доктор дал ему лекарство какое-никакое, и бедняге малость полегчало.

— Скорее всего, — кивнул мистер Мерблз.

— Да, сэр. Ну вот, садится он в такси и говорит: «Отвезите меня на Довер-стрит» — вот так и сказал, но если вы спросите номер дома, сэр, боюсь, что не вспомню, потому что, видите ли, мы туда так и не доехали.

— Не доехали? — воскликнул Уимзи.

— Нет, сэр. Мы как раз выезжали на Кавендиш-сквер, и тут старый джентльмен просунул голову и говорит: «Стойте!» Я притормозил и вижу: он машет рукой какому-то джентльмену, стоящему на тротуаре. А тот, второй, подошел к машине, они с моим пассажиром о чем-то потолковали, и тут старик…

— Минуточку. Опишите мне этого джентльмена.

— Смуглый и худощавый, сэр, с виду — лет под сорок. На нем было пальто поверх серого костюма, мягкая шляпа, и горло темным шарфом обмотано. Ах да, и еще черные усики топорщились. А старый джентльмен мне и говорит: «Водитель, — так вот прямо и сказал, — водитель, возвращайтесь к Риджентс-парк и сделайте несколько кругов, пока я не остановлю вас». Тут второй джентльмен подсел к нему, а я покатил назад и не спеша объехал вокруг парка, раз уж господам побеседовать приспичило. Два круга сделал, а как выехал на третий, так молодой джентльмен просунул голову и говорит: «Высадите меня у Глостер-Гейт». Я остановился, где велено, а старый джентльмен и молвит: «До свидания, Джордж, помни, что я тебе сказал». А тот, что помоложе, в ответ: «Запомню, сэр» — и перешел дорогу, как если бы собирался подняться по Парк-стрит.

Мистер Мерблз и Уимзи многозначительно переглянулись.

— А куда вы поехали после того?

— А после, сэр, пассажир мне и говорит: «Вы знаете клуб «Беллона», что на Пикадилли?» — так вот и сказал. А я ему: «Да, сэр».

— Клуб «Беллона»?

— Да, сэр.

— Во сколько это было?

— Кажется, дело шло к половине седьмого, сэр. Я ехал очень медленно, я же сказал, сэр. Так что я отвез старика в клуб, как было велено, он вошел в особняк, и больше я его не видел, сэр.

— Большое вам спасибо, — поблагодарил Уимзи. — А во время развговора с этим Джорджем он, случайно, не казался расстроенным или возбужденным?

— Нет, сэр, я бы не сказал. Голос звучал строго — это да. Как если бы он парня отчитывал, сэр.

— Понятно. А в котором часу вы добрались до «Беллоны»?

— По моим прикидкам, где-то без двадцати семь, сэр, или чуть позже. Движение там уж больно большое. Без двадцати или без десяти семь: точнее не вспомню.

— Превосходно. Ну что ж, вы оба очень нам помогли. На сегодня, пожалуй, все, но я попрошу вас оставить свои имена и адреса мистеру Мерблзу, на случай, если позже нам понадобятся ваши показания. И… кхе-кхе…

Захрустели две банкноты государственного казначейства. Мистер Суэйн и мистер Хинкинз рассыпались в подобающих изъявлениях признательности — и отбыли, оставив свои адреса.

— Значит, он вернулся в клуб «Беллона». Любопытно, зачем?

— Сдается мне, я знаю, — отозвался Уимзи. — Генерал Фентиман привык заниматься делами только в клубе, думаю, он вернулся, чтобы подсчитать, как распорядиться деньгами, завещанными сестрой. Гляньте-ка на этот листок, сэр. Это почерк генерала, как мне удалось установить не далее как сегодня, а вот его отпечатки пальцев. Под инициалами Р. и Дж., очевидно, подразумеваются Роберт и Джордж, а цифры означают те суммы, что старик собирался внукам оставить.

— Очень похоже на правду. Где вы это нашли?

— В дальнем отсеке библиотеки в клубе «Беллона», сэр, листок торчал в блокноте с промокательной бумагой.

— Почерк крайне неразборчивый, рука словно дрожала.

— Да — и последняя строчка прямо-таки обрывается, верно? Словно у старика в глазах помутилось — и продолжать он уже не смог. А может, просто устал. Надо бы съездить в клуб и выяснить, не видел ли кто генерала в тот вечер. Но Оливер, черт бы его подрал! Он-то все знает! Если бы нам только добраться до Оливера!

— На третий вопрос в объявлении мы ответа так и не получили. Мне пришли письма от нескольких таксистов, которым довелось в то утро отвозить пожилых джентльменов в клуб «Беллона», но ни один из них не похож на генерала. У одних — пальто в клетку, у других — бакенбарды, у третьих — котелки или бороды; а генерала никто никогда не видел без шелкового цилиндра. Плюс еще старомодные длинные усы старого вояки!

— Здесь я особых надежд и не питал. Можно дать новое объявление, на случай, если кто-нибудь забирал старика из «Беллоны» вечером или ночью десятого ноября, но есть у меня подозрение, что этот треклятый Оливер, скорее всего, увез генерала на своей машине. Если другого выхода не останется, придется натравить на Оливера Скотленд-Ярд.

— Попытайтесь осторожно навести справки в клубе, лорд Питер. Очень возможно, что кто-нибудь видел там Оливера и заметил, как они уходили вместе.

— Разумеется. Я немедленно еду туда. А по дороге дам заодно и объявление. Не думаю, что стоит вовлекать Би-би-си. Эти на всю страну раструбят!

— Оно было бы крайне нежелательно, — ужаснулся мистер Мерблз.

Уимзи поднялся на ноги. Поверенный задержал его у двери.

— И еще одно непременно следует выяснить, — напомнил он. — О чем генерал Фентиман говорил капитану Джорджу?

— Я помню, — отозвался Уимзи чуть смущенно. — Мы обязательно… о да… разумеется… безусловно, мы это выясним.

— Послушайте, Уимзи, — вздохнул капитан Кульер, секретарь клуба «Беллона», — вы когда-нибудь закончите это расследование, или что бы это ни было? Члены клуба жалуются, да еще как, а я их не виню. Ваши бесконечные расспросы осточертели всем до смерти, старина, люди начинают думать, что за ними что-то кроется. Джентльмены возмущаются, что носильщиков и официантов ни за что не дозовешься: вечно вы отвлекаете их своей болтовней, а если и нет, так значит, ошиваетесь в буфете — и подслушиваете чужие разговоры. Если таков ваш способ тактично наводить справки, хотел бы я посмотреть на бестактный подход. Вся ситуация становится исключительно неприятной. А стоит закончить вам, как в игру вступает этот второй тип.

— Какой еще второй тип?

— Этот мерзкий маленький проныра, что вечно торчит у служебного входа и расспрашивает прислугу.

— О нем я ровным счетом ничего не знаю, — отозвался Уимзи. — В первый раз слышу, что называется. Извините, конечно, что надоел, хотя, ручаюсь, я — не худший из ваших образчиков по части занудства. Тут, видите ли, есть одна загвоздка. Это дельце, — шепну вам на ушко, дружище, — не настолько безобидно, как кажется на поверхностный взгляд. Парень по имени Оливер, о котором я поминал…

— Нам он неизвестен.

— Пусть так, но, возможно, он здесь бывал.

— Если никто его не видел, значит, его здесь не было.

— Хорошо, но тогда ответьте, пожалуйста, куда отправился генерал Фентиман в тот роковой вечер? И в котором часу покинул клуб? Вот что я хочу выяснить. Черт подери, Кульер, старикан — наша точка отсчета. Мы знаем, что генерал Фентиман вернулся в клуб вечером десятого ноября: водитель довез его до двери, Роджер видел, как он входил, и два члена клуба приметили его в курительной комнате за несколько минут до того, как пробило семь. У меня есть свидетельства тому, что генерал побывал в библиотеке. Но вряд ли задержался надолго: верхней одежды он не снимал. Просто быть того не может, чтобы никто не обратил внимания, как старик уходил. Нелепость какая-то! Слуги ведь не слепы! Неприятно мне об этом говорить, Кульер, но не могу избавиться от мысли, что кому-то недурно заплатили за молчание… Ну, конечно, так и знал, что вы надуетесь, но как еще объяснить подобную странность? И что еще за тип, вы говорите, отирается в кухне?

— Я с ним столкнулся однажды утром, когда спустился распорядиться насчет вина. Кстати, в один прекрасный день я хотел бы узнать ваше мнение насчет нового поступления «Марго». Так вот, этот парень разговаривал с Бэбкоком, нашим буфетчиком, и я спросил его, довольно резко, что, дескать, ему тут надо. А он извинился и сказал, что приехал от имени железнодорожной компании справиться насчет упаковочного ящика, куда-то не туда отосланного, но Бэбкок — честнейших правил человек — после рассказал мне, что этот тип усиленно выкачивал из него сведения насчет старика Фентимана, и я так понял, что и на наличные не скупился. Я подумал, это опять ваши штучки.

— А что, этот парень с виду — важная птица?

— Боже милосердный, нет! Смахивает на клерка из адвокатской конторы, этакий мерзкий «жучок».

— Хорошо, что вы мне рассказали. Не удивлюсь, если он — та самая загвоздка, что не дает мне покоя. Возможно, Оливер заметает следы.

— Вы подозреваете этого Оливера в чем-то нехорошем?

— Ну… пожалуй, что и да. Но черт меня побери, если представляю, в чем именно. Сдается мне, ему известно что-то про старика Фентимана, о чем не догадываемся мы. И, уж разумеется, Оливер знает, как генерал провел ночь, а как раз это я и пытаюсь выяснить.

— А за каким дьяволом понадобилось выяснять, как он провел ночь? Не думаю, чтобы он кутил напропалую — в его-то возрасте!

— Это могло бы пролить некоторый свет на то, в котором часу он явился поутру в клуб, разве нет?

— Ох… Ну, все, что могу сказать — молю Господа, чтобы вы поскорее покончили с этим делом. Этот клуб мало-помалу превращается в медвежий садок. Я уже начинаю думать, что предпочел бы полицию.

— Не теряйте надежды. У вас еще все впереди.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не бываю серьезен. Именно это моим друзьям страшно во мне не нравится. Честное слово, я постараюсь производить по возможности поменьше шума. Но ежели Оливер подсылает своих наймитов, чтобы развращать ваших преданных слуг и ставить препоны моему расследованию, ситуация становится чертовски затруднительной. Если этот тип появится снова, будьте добры, известите меня. Мне бы чертовски хотелось на него взглянуть.

— Хорошо, извещу. А теперь, пожалуйста, очень вас прошу, сгиньте с глаз долой!

— Ухожу, — с достоинством отозвался Уимзи, — поджавши хвост к самому брюху, устрашенный и присмиревший, аки побитый пес. Да, кстати…

— Ну? (крайне раздраженным тоном)

— Когда вы в последний раз видели Джорджа Фентимана?

— Да уж сто лет, как не видел. Со времен происшествия.

— Я так и думал. Ох, и кстати…

— Да?

— В то время Роберт Фентиман жил в клубе, верно?

— В какое еще время?

— На момент происшествия, непроходимый вы осел!

— Да, жил. Но теперь он переехал на генеральскую квартиру.

— Знаю, спасибо. Но я просто гадал… А где он обретается, когда не в столице?

— Где-то в Ричмонде, кажется. Вроде бы комнаты снимает.

— Да ну? Огромное спасибо. Да, я в самом деле ухожу. Собственно говоря, уже можно считать, что ушел.

Лорд Питер сдержал слово. И, ни разу не остановившись в пути, он добрался до Финсбери-парк. Джорджа дома не оказалось, равно как и миссис Фентиман, но, по словам поденщицы, капитан вроде бы упоминал, что отправился на Грейт-Портлэнд-стрит. Уимзи ринулся в погоню. Два часа его светлость потратил, слоняясь по демонстрационным залам и беседуя с торговцами автомобилями — почти все они, так или иначе, приходились ему добрыми приятелями, — и в результате выяснил-таки, что Джордж Фентиман принят в фирму «Уолмисли-Хаббард» на испытательный трехнедельный срок: показать, на что способен.

— О, Джордж лицом в грязь не ударит! — заверил Уимзи. — Он первоклассный водитель, что и говорить. О да, еще бы! Джордж у нас молодчага!

— Уж больно нервный, — заметил один особенно добрый приятель, приставленный к залу «Уолмисли-Хаббарда». — Надо бы парню встряхнуться, э? Кстати, раз уж к слову пришлось. Как насчет пропустить стаканчик?

Уимзи снизошел до стаканчика чего-нибудь не слишком крепкого, а потом вернулся рассмотреть новый тип сцепления. Его светлость растягивал эту интереснейшую беседу до тех пор, пока в зал не въехал грузовой фургончик марки «Уолмисли-Хаббард». За рулем восседал Фентиман.

— Привет! — окликнул друга Уимзи. — Что, обкатываете машинку?

— Ага. Я ее в два счета освоил.

— Думаете, и продать сумеете? — осведомился добрый приятель.

— А то! Скоро научусь выставлять красотку в самом выгодном свете. Классная машина, что и говорить.

— Вот и славно. Ну что ж, сдается мне, пора вам пропустить глоток-другой. Вы как, Уимзи?

Глоток-другой пропустили все вместе. После того добрый старый приятель вдруг вспомнил, что ему пора бежать, поскольку он обещал повидаться с одним покупателем.

— Вы ведь завтра появитесь? — уточнил он у Джорджа. — Один стреляный воробей из Мэлдена хочет сделать пробную ездку. У меня другие дела, так что клиент — ваша добыча. Попробуйте свои силы, идет?

— Отлично.

— Значит, сговорились! Я подготовлю машину к одиннадцати. Всего самого что ни на есть чертовски хорошего. Пока-пока!

— Просто-таки свет в окошке для родной фирмы, э? — заметил лорд Питер.

— Есть за ним такое. Еще по глотку?

— А я вот думаю: как насчет ланча? Если более важных дел у вас не предвидится, может, составите мне компанию?

Джордж охотно согласился и назвал пару ресторанов.

— Нет, — возразил его светлость. — Сегодня мне взбрело в голову перекусить у «Гатти», если вы не против.

— Нисколько не против, отличное заведение. Кстати, я повидался-таки с Мерблзом, и он готов разобраться с этим сквалыгой Мак-Стюартом. Мерблз считает, что сможет связать ему руки до тех пор, пока все не утрясется… если, конечно, это случится хоть когда-нибудь.

— Отлично, отлично, — рассеянно отозвался Уимзи.

— И я чертовски рад, что эта работенка так кстати подвернулась, — продолжал тем временем Джордж. — Ежели все хорошо сложится, так я вздохну с облегчением — в силу многих причин, знаете ли.

Уимзи от души заверил, что именно так все и будет, а потом погрузился в молчание, столь для него не характерное, и ни слова не проронил за всю дорогу до Стрэнда.

У «Гатти» его светлость усадил Джорджа в уголке, а сам отправился потолковать с метрдотелем. По завершении беседы лорд Питер имел вид настолько озадаченный, что даже у Джорджа, поглощенного своими заботами, разыгралось любопытство.

— Что такое? Неужто в меню не нашлось ничего съедобного?

— Все в полном порядке. Я просто размышлял, заказать ли moules marinieres[115] или нет.

— Недурная мысль.

Чело Уимзи прояснилось, и некоторое время сотрапезники поглощали мидии прямо с ракушек с бессловесным, хотя нельзя сказать, что беззвучным удовлетворением.

— Кстати, — вдруг проговорил Уимзи, — вы мне не рассказывали, что виделись с дедом в день накануне его смерти.

Джордж вспыхнул. Он сражался с особенно упругой мидией, намертво прилепившейся к раковине, и на секунду-другую задержался с ответом.

— Какого черта? Проклятие, Уимзи, неужто за этой инфернальной слежкой стоит не кто иной, как вы?

— Слежка?

— Да, я сказал «слежка». Отвратительная подлость, вот как я это называю. Мне и в голову не приходило, что вы к этому делу причастны.

— Никоим боком. А кто за вами следит?

— Да какой-то тип так и ходит за мной по пятам. Шпионит. Я его постоянно вижу. Не знаю, детектив он или кто. Смахивает на уголовника. Нынче утром ехал на одном со мною омнибусе прямо от Финсбери-парк. И вчера весь день так и бегал за мной хвостом. Небось, и сейчас вокруг шныряет. Я этого не потерплю. Еще раз увижу — голову расшибу мерзавцу. А с какой стати за мной следить? Я ничего дурного не сделал. А теперь еще вы начинаете.

— Клянусь вам, к вашему преследователю я не имею ни малейшего отношения. Честное слово, не имею. В любом случае, я не стал бы нанимать идиота, который позволит объекту заметить слежку. Нет уж. Когда я сам за вас возьмусь, я буду действовать неслышно и скрытно — ни дать ни взять утечка газа. Ну а на что похож этот горе-сыщик?

— На «жучка» смахивает. Маленький, тощенький, шляпа надвинута по самые брови, одет в старый плащ с поднятым воротником. И досиня выбрит.

— Ну прямо детектив из дешевой мелодрамы! В любом случае — непроходимый осел.

— Он мне на нервы действует.

— Все понимаю. Еще раз увидите — врежьте ему хорошенько.

— Но чего он хочет?

— А я почем знаю? Что вы, собственно, натворили?

— Ровным счетом ничего. Говорю вам, Уимзи: это все похоже на настоящий заговор. Меня хотят втравить в беду, либо укокошить, либо уж не знаю что. Невыносимо, одно слово. Черт знает что такое! А если этот парень вздумает ошиваться здесь, в зале «Уолмисли-Хаббарда»? Здорово выглядит, правда? Продавец респектабельной фирмы с сыщиком на «хвосте»! А я-то только понадеялся, что жизнь вроде бы налаживается…

— Вздор! — отмахнулся Уимзи. — Только не надо терять головы. Наверняка у вас фантазия разыгралась — или просто совпадение!

— Ничего подобного. Готов поспорить, этот тип и сейчас дежурит снаружи.

— Ну, так мы выйдем и устроим негодяю веселую жизнь! Сдадим его полиции: скажем, что он вам досаждает. Послушайте, забудьте-ка про него на минутку! Расскажите мне лучше про старика-генерала. Как он вам в последний раз показался?

— О, здоровее не бывает. Разворчался, как всегда.

— Ах, разворчался? А из-за чего бы?

— Это наши личные дела, — нахмурился Джордж.

Уимзи мысленно выбранил себя за то, что начал с вопроса столь бестактного. Теперь приходилось спасать ситуацию.

— Сдается мне, — начал его светлость, — что родственников по достижении семидесятилетнего возраста следовало бы безболезненно усыплять. Или, по крайней мере, изолировать. Или хотя бы стерилизовать языки, чтобы не отравляли жизнь своим вмешательством.

— Правда ваша, — пробурчал Джордж. — Наш старик… черт подери, я отлично знаю, что дед воевал в Крыму, да только он все равно понятия не имеет, что такое настоящая война. Думает, все осталось так же, как полвека назад. Держу пари, того, что выпало мне на долю, ему пережить не довелось. По крайней мере, он-то отродясь не клянчил у жены деньги на карманные расходы, не говоря уж о выжженном газами нутре. Ишь, вздумал мне мораль читать — а я и словом возразить не могу, не спорить же с седым стариком, который одной ногою в могиле!

— Пренеприятное положение, — сочувственно согласился Уимзи.

— И главное, чертовски несправедливо выходит! — подхватил Джордж. — Вы представляете, — взорвался он. Острое ощущение обиды на миг заглушило в капитане оскорбленное самолюбие. — Старый черт аж пригрозил лишить меня той жалкой суммы, которую намеревался мне оставить, ежели я «не изменю своего отношения к жене». Вот прямо так и выразился. Можно подумать, я кручу интрижку с другой женщиной или что-нибудь в этом роде. Признаю: я однажды и впрямь жутко поскандалил с Шейлой, но, разумеется, я не имел в виду и половины всего того, что наговорил. Шейла об этом отлично знает, а вот старик все воспринял всерьез.

— Минуточку, — перебил его Уимзи, — вот это все он вам и сказал в тот день в такси?

— Именно. Прочел мне длиннющую лекцию, и все о благородстве и мужестве достойной женщины, — пока мы катались вокруг Риджентс-парка. Мне пришлось пообещать, что начну новую жизнь, и все такое. Точно в детском саду, право слово!

— А генерал, случайно, не упоминал про деньги, завещанные ему леди Дормер?

— Ни словечком. Думаю, просто не знал.

— А я могу поклясться, что знал. Он ведь только что повидался с сестрой, и я почти уверен, что именно тогда леди Дормер подробно объяснила генералу состояние дел.

— Ах, вот как? Ну, это многое объясняет. То-то я и подумал: откуда бы сей высокопарный, напыщенный слог! Старик все твердил, что деньги, дескать, это огромная ответственность, и ему хочется быть уверенным: то, что он мне завещает, не будет разбазарено по ветру, и далее в том же духе. Заладил, что я, дескать, не в состоянии сам о себе позаботиться — это меня просто взбесило — и еще насчет Шейлы. «Тебе следует больше ценить любовь этой достойной женщины, мальчик мой, ты должен беречь и лелеять супругу», — и все такое прочее. Можно подумать, я нуждаюсь в напоминаниях! Но если старик знал, что вот-вот унаследует полмиллиона… это, безусловно, в корне меняет дело. Ей-богу, так и есть! Полагаю, дед и впрямь слегка тревожился при мысли о том, что оставит такую уйму деньжищ внуку, которого считал бездельником и мотом.

— Странно, что он не упомянул про деньги.

— Вы не знали деда. Держу пари, он прокручивал в голове, не лучше ли будет отдать мою долю Шейле, и прощупывал меня со всех сторон, выясняя, как я настроен. Вот ведь старый лис! Ну что ж, я попытался выставить себя в самом что ни на есть благоприятном свете, потому что в тот момент мне очень не хотелось упускать свои две тысячи. Впрочем, не думаю, что я ему угодил. Послушайте, — добавил Джордж со сконфуженным смешком, — пожалуй, может, оно и к лучшему, что старик сыграл в ящик. Чего доброго, и впрямь лишил бы меня наследства, э?

— В любом случае, ваш брат непременно вас бы поддержал.

— Да уж, наверное. Роберт — человек порядочный, честное слово, хотя на нервы действует — не могу сказать как.

— В самом деле?

— Уж больно толстокожий: типичный британец, напрочь лишенный воображения. Полагаю, Роберт с превеликим удовольствием повоевал бы еще лет пять: а что, отличная забава! Хладнокровие Роберта просто-таки в поговорку вошло. Помнится, в той кошмарной дыре в Кэренси, где земли не было видно за гниющими трупами — бр-р-р! — Роберт отстреливал жирных, отъевшихся крыс по пенни за штуку и хохотал во весь голос. Крысы, вы подумайте! Живехонькие, разбухшие от этой своей вонючей жратвы. О да, Роберт считался первоклассным солдатом.

— К счастью для него самого, — заметил Уимзи.

— Согласен. Роберт из того же теста, что и дед. Так что друг другу они весьма симпатизировали. Однако генерал и ко мне неплохо относился. А уж в Шейле просто души не чаял.

— Шейлу невозможно не полюбить, — учтиво отозвался его светлость.

Ланч завершился на более оптимистичной ноте, нежели начался. Однако, когда друзья вышли на улицу, Джордж принялся встревоженно озираться по сторонам. Низкорослый человечек в наглухо застегнутом пальто и в мягкой шляпе, надвинутой до самых бровей, рассматривал витрину соседнего магазина.

Джордж решительно двинулся к нему.

— Эй, ты, послушай-ка! — рявкнул капитан. — Какого черта ты ходишь за мной по пятам? А ну, вали отсюда, слышал?

— Сдается мне, вы ошиблись, сэр, — отозвался незнакомец, не повышая голоса. — Я вас никогда прежде не видел.

— Да ну? А вот я сколько раз видел, как ты отираешься рядом, так что, ежели не уберешься, ты меня на всю жизнь запомнишь, уж я о том позабочусь. Ясно тебе?

— Эгей, это еще что такое? — воскликнул Уимзи, остановившийся поболтать со швейцаром. — Вы, там, задержитесь-ка на минуточку!

Но при виде Уимзи незнакомец скользнул, точно угорь, между машинами, и затерялся в ревущем потоке Стрэнда.

Джордж Фентиман торжествующе обернулся к своему спутнику.

— Видали? Экий грязный поганец! Стоило пригрозить — и только его и видели. Вот этот самый замухрышка уже три дня висит у меня на «хвосте».

— Мне очень жаль, — вздохнул Уимзи, — но ваша доблесть, Фентиман, здесь ни при чем. Негодяй обратился в бегство, устрашившись моего грозного вида. Интересно, почему? Может, зевсоподобный лик мой внушает благоговейный трепет? Или все дело в омерзительном галстуке?

— Убрался — и скатертью дорога.

— Жаль, не удалось разглядеть парня получше. Меня не оставляет ощущение, что эти пленительные черты я уже имел удовольствие лицезреть, причем не так давно. Не сей ли гордый лик эскадру кораблей на подвиг вдохновил? Нет, сдается мне, не тот.

— Скажу одно, — фыркнул Джордж, — если мерзавец мне еще раз попадется, я так его «гордый лик» отделаю, что родная мать не узнает.

— Не вздумайте. Еще не хватало уничтожать улики. Я… минуточку… ага, вот и мысль. Сдается мне, этот же самый тип ошивался в «Беллоне» и расспрашивал прислугу. Проклятье! — и мы его упустили! А я уже мысленно причислил его к наймитам Оливера. Если еще раз увидите сего достойного, вцепляйтесь в него обеими руками, точно неумолимая смерть. Я жажду с ним побеседовать.

— Алло!

— Это вы, Уимзи? Алло! Я спрашиваю, это лорд Питер Уимзи? Алло! Мне нужен лорд Питер Уимзи. Алло!

— Ну хорошо, хорошо. «Алло» я уже сказал. Кто это? И зачем так горячиться?

— Это я, майор Фентиман. Послушайте, это в самом деле Уимзи?

— Да, Уимзи на проводе. Что стряслось?

— Я вас не слышу.

— Разумеется, и не услышите, если будете орать во всю глотку. Говорит Уимзи. Доброе утро. Отодвиньте трубку на три дюйма и говорите нормальным голосом. И хватит твердить «алло»! Чтобы вызвать оператора, осторожно нажмите на рычажки два-три раза.

— Ах, да полно вам! Не время для дурацких шуток. Я видел Оливера.

— Да ну? Где же?

— Он садился в поезд на станции Чаринг-Кросс.

— Вы с ним говорили?

— Нет — такая досада! Беру билет, глядь — а он как раз проходит за контрольный барьер. Я — за ним. На пути у меня — какие-то люди, черт бы их подрал. У платформы — поезд кольцевой линии. Оливер запрыгивает в вагон — и двери с лязгом захлопываются. Я бегу, машу руками, кричу — но поезд, естественно, не остановился. Я ругался на чем свет стоит.

— Да уж, еще бы. Страх как обидно вышло.

— Слов нет, до чего обидно! Я сел в следующий поезд…

— Это зачем еще?

— Да сам не знаю. Я подумал, может, угляжу его на какой-нибудь платформе.

— Надежда, как говорится, умирает последней. А вам не пришло в голову спросить, до какой станции он взял билет?

— Нет. Кроме того, он наверняка воспользовался автоматом.

— Возможно. Ну что ж, ничего тут не попишешь, как вышло, так вышло. Может, он еще раз объявится. А вы уверены, что это и впрямь был мистер Оливер?

— О да, еще бы! Ошибиться я не мог. Я его в любой толпе узнаю. Вот, подумал, что надо бы и вас известить.

— Огромное спасибо. Вы меня просто возродили к жизни. Похоже, Чаринг-Кросс — излюбленное пристанище мистера Оливера. Вечером десятого числа он звонил именно оттуда, знаете ли.

— И впрямь так.

— Я скажу, как нам следует поступить, Фентиман. Ситуация с каждым днем становится все серьезнее. Вот что я предлагаю: вам надо бы понаблюдать за станцией Чаринг-Кросс. Я свяжусь с детективом…

— Из полиции?

— Не обязательно. Сгодится и частный детектив. Вы с ним на пару подежурите на станции, скажем, с неделю. Вы как можно точнее опишете Оливера детективу и станете нести «вахту» посменно.

— Проклятье, Уимзи — это же бездна времени уйдет! А я уже переселился в Ричмонд. Кроме того, у меня служба.

— Очень хорошо. Пока вы на службе, за вас подежурит детектив.

— Страшно занудная повинность, — недовольно проворчал Фентиман.

— На карту поставлены полмиллиона. Конечно, если вам все равно…

— Мне далеко не все равно. Но я не верю, что из этого выйдет хоть что-нибудь.

— Может, и не выйдет, но попробовать стоит. А тем временем я устрою еще один «сторожевой пост» у «Гатти».

— У «Гатти»?

— Ну да. Там Оливера знают. Я пошлю своего человека…

— Но Оливер там больше не появляется.

— А вдруг в один прекрасный день заглянет? Почему бы и нет? Теперь мы знаем, что мистер Оливер в столице, а вовсе не скрывается в провинции или где бы то ни было. Во избежание недоразумений я скажу администрации, что мистер Оливер срочно требуется для того, чтобы уладить некий деловой вопрос.

— Им это не понравится.

— Что ж, придется переварить.

— Ну, ладно. Но послушайте: «Гатти» займусь я.

— Не годится. Вы необходимы для того, чтобы опознать мистера Оливера на станции Чаринг-Кросс. У «Гатти» любой официант с этим делом справится. Вы сами уверяли, что в заведении его знают.

— Да, конечно. Но…

— Но что? Кстати, с кем вы там говорили? Я вчера пообщался с метрдотелем: он вообще не в курсе событий.

— Так я беседовал не с ним. А с одним из официантов. Такой полненький, смуглый…

— Хорошо, я его найду. А вы займетесь станцией Чаринг-Кросс, верно?

— Безусловно — если вы в самом деле считаете, что толк будет.

— Да, считаю. Вот и договорились. Я свяжусь с сыщиком и пришлю его к вам, а там уж уславливайтесь промеж себя.

— Отлично.

— До встречи!

Лорд Питер повесил трубку и посидел несколько минут, усмехаясь про себя. А затем обернулся к Бантеру.

— Пророческий дар снисходит на меня нечасто, Бантер, но ныне этот миг наступил. Гадаю по руке и картам! Опасайтесь темноволосого незнакомца! И все в таком духе.

— В самом деле, милорд?

— Позолотите гадалке ручку. Я вижу мистера Оливера. Вижу: ему выпадает дальняя дорога, и лежит она через текучую воду. Вижу: грядет беда. Вижу туза пик — причем перевернутого вверх ногами, о Бантер!

— А что еще, милорд?

— Ничего. Я гляжу в будущее — и прозреваю лишь пустоту. Цыганка изрекла свое слово.

— Я сохраню его в памяти, милорд.

— Уж будьте так добры. Если мое предсказание не исполнится, я подарю вам новую фотокамеру. А теперь я пойду повидаюсь с тем парнем, который зовет себя «Детектив Инкорпорейтид», и велю ему выслать на Чаринг-Кросс кого-нибудь потолковее. А после того съезжу в Челси, когда вернусь — не знаю. Так что до завтра считайте себя свободным. Оставьте мне каких-нибудь сэндвичей и не ждите допоздна, ежели задержусь.

Уимзи по-быстрому уладил дело с «Детектив Инкорпорейтид», после чего отправился в уютную маленькую студию в Челси, окна которой выходили на реку. Дверь, снабженную аккуратной табличкой «Мисс Марджори Фелпс», открыла привлекательная молодая женщина с кудряшками, в рабочем халате, снизу доверху перепачканном глиной.

— Лорд Питер! Как это мило. Ну, входите же.

— Я не помешаю?

— Нисколечко. Вы ведь не будете возражать, если я продолжу работу?

— Никоим образом.

— А вы, если не прочь помочь, можете поставить чайник и соорудите что-нибудь поесть. Мне хотелось бы закончить эту фигурку.

— Как скажете. Я взял на себя смелость принести горшочек гиблейского меда.

— Какой вы душка! Честное слово, человека милее вас я, пожалуй, и не знаю. Вы не болтаете вздора об искусстве, вы не взываете о вспоможении, и мысли ваши неизменно обращены к еде и питью.

— Не торопитесь с выводами. Я не взываю о вспоможении, но я пришел к вам не без задней мысли.

— Очень разумно с вашей стороны. Большинство приходят просто так.

— И сидят часами.

— Вот именно.

Мисс Фелпс склонила головку набок и критически оглядела произведение рук своих: крохотную фигурку танцовщицы. Ее фирменные изделия — серия керамических статуэток — покупались нарасхват и затраченных денег, безусловно, стоили.

— Премиленькая вещица, — заметил Уимзи.

— Уж больно слащавая. Но лепилась она на заказ, а я не могу позволить себе привередничать. Кстати, ваш рождественский подарок уже закончен. Вы бы на него взглянули, не понравится — так мы его вместе шмякнем об пол. Ищите вон там, в чулане.

Уимзи распахнул дверцу чулана и извлек на свет миниатюрную фигурку высотой не более девяти дюймов. Молодой человек в ниспадающем свободными складками халате, раскрыв на коленях массивный фолиант, с головой погрузился в чтение. Лорд Питер довольно рассмеялся: портрет был как живой.

— Чертовски здорово удалось, Марджори. Превосходная скульптура, просто превосходная! С удовольствием приму ее в подарок. Надеюсь, вы ее в серийное производство не пустите? Ну, в смысле, на распродаже в Селфридже эта штука ведь не появится, правда?

— Так и быть, пощажу вас. Я подумывала сделать копию для вашей матушки.

— Она будет в восторге. Несказанно вам признателен. В кои-то веки с нетерпением предвкушаю Рождество! Гренки поджарить?

— Еще бы!

Уимзи довольно уселся на корточки перед газовой плитой, а скульпторша снова взялась за работу. Чай и статуэтка были готовы почти одновременно, и мисс Фелпс, сбросив халат, блаженно плюхнулась в видавшее виды кресло у очага.

— Ну и что я могу для вас сделать?

— Вы можете рассказать мне все, что знаете про мисс Анну Дорланд.

— Анну Дорланд? Небеса милосердные! Только не говорите, что пали жертвою неодолимой страсти! Я слыхала, она вот-вот унаследует изрядное состояние.

— Что за гадкие мысли, мисс Фелпс! Скушайте еще гренку. Простите, что облизываю пальцы. Нет, к даме я абсолютно равнодушен. В противном случае обошелся бы без посторонней помощи. Я ее, собственно, в глаза не видел. Какова она?

— С виду?

— В том числе.

— Честно говоря, не красавица. Темные, прямые волосы, коротко подстриженная челка — на манер фламандского пажа. Широкий лоб, квадратное лицо, прямой нос — кстати, ничего себе. И глаза тоже хороши: серые, под великолепными густыми бровями, впрочем, сейчас это не в моде. Но кожа у нее скверная, и зубы чрезмерно выдаются вперед. И вся она такая унылая, ходит, как в воду опущенная.

— Она ведь художница, не так ли?

— М-м-м… скажем, так: она пишет.

— Понятно. Дилетантка со средствами, счастливая обладательница студии.

— Именно. Я вам скажу, что покойная леди Дормер обошлась с ней более чем великодушно. Анна Дорланд, чтоб вы знали, приходится Фентиманам дальней родственницей по женской линии — какая-то там седьмая вода на киселе. Бедная сиротка прозябала в страшной нищете, но тут о ней прослышала леди Дормер. Старушка всегда любила, чтобы дом оживляли молодые голоса, так что она взяла девушку на свое попечение и, что удивительно, даже не пыталась завладеть ею безраздельно. Анне отвели просторную комнату под студию, ей разрешалось приводить домой друзей и самой бывать где вздумается: в разумных пределах, конечно.

— В молодости леди Дормер сама немало натерпелась от самоуправства родных, — пояснил Уимзи.

— Знаю, но в старости люди об этом как-то забывают. Уж у леди Дормер-то времени было явно достаточно. Исключительная натура, что и говорить. Заметьте, я с ней почти не общалась, и об Анне Дорланд, по сути дела, знаю очень немного. В гостях бывала, не отрицаю. Анна устраивала вечеринки — довольно неумело, по чести говоря. И время от времени заглядывала к нам в студии. Но вообще-то она не нашего поля ягода.

— Что, для истинного духовного родства необходимы нищета и тяжкий труд?

— Ничего подобного. Вот вы, например, в наш круг отлично вписываетесь — в тех редких случаях, когда нам выпадает такое удовольствие. И неумение рисовать тут тоже абсолютно ни при чем. Гляньте на Бобби Хобарта и его омерзительную мазню: а ведь сам он просто лапушка, и все от него без ума. Сдается мне, Анна Дорланд страдает от какого-то комплекса. Комплексы многое объясняют, прямо как благословенное словечко «гиппопотам».

Уимзи щедро зачерпнул меда и дал понять, что он — весь внимание.

— На самом деле, как мне кажется, — продолжала мисс Фелпс, — Анне надо бы пристроиться где-нибудь в Сити. Ума ей не занимать. Любая контора в ее руках заработает как часы. Но вот творить ей не дано. Кроме того, в нашем тесном богемном кружке — сплошные романы да интрижки. А вечно жить в атмосфере безумной страсти невозможно: ужасно на нервы действует, ежели самой похвастаться нечем.

— А мисс Дорланд почитает себя выше безумной страсти?

— Да нет, собственно. Полагаю, она бы не прочь — да только все не складывается. А с какой стати вам пришло в голову проанализировать Анну Дорланд?

— Как-нибудь потом расскажу. Поверьте, что не из пошлого любопытства.

— Нет, конечно, обычно вы — сама деликатность, думаете, почему я вам все это рассказываю? Сдается мне, Анна одержима навязчивой идеей: уверена, что никому-то она никогда не приглянется. Так что бедняжка либо впадает в занудную сентиментальность, либо, задрав нос, грубит направо и налево, а в нашей компании сентиментальность не жалуют, да и высокомерные отповеди не в чести. Жалостное зрелище эта ваша Анна, честное слово! Собственно говоря, к искусству она вроде бы слегка поостыла. В последний раз, что я о ней слышала, Анна якобы рассказывала кому-то, что, дескать, занялась благотворительностью, а не то за больными ходит — в общем, что-то в этом духе. На мой взгляд, разумное решение. С тамошней публикой она, пожалуй, сойдется куда лучше. Народ там солидный да серьезный.

— Ясно. Послушайте, предположим, что мне захотелось бы «случайно» столкнуться с Анной Дорланд — где ее вероятнее всего найти?

— Да девица вас и впрямь покоя лишила! На вашем месте я бы заглянула к Рашвортам. Они все больше науками увлекаются да бедняков пытаются осчастливить, и все такое. Разумеется, сейчас Анна наверняка в трауре, но не думаю, чтобы это помешало ей бывать у Рашвортов. Их собрания особой фривольностью не славятся.

— Огромное вам спасибо. Вы — просто кладезь бесценной информации. И, для женщины, задаете на диво мало вопросов.

— Благодарю на добром слове, лорд Питер.

— Ну что ж, с делами покончено, теперь мое внимание безраздельно принадлежит вам. Какие новости? Кто в кого влюблен?

— Ох, жизнь — скука смертная! Ко мне все охладели, а Шлитцеры в очередной раз поскандалили — да так, что разошлись.

— Не может быть!

— Еще как может! Только в силу финансовых соображений студия у них по-прежнему общая: помните, то огромное помещение над конюшнями? Страх как неудобно, должно быть, есть, и спать, и работать в одной комнате с человеком, с которым ты разошелся. А ведь они даже не разговаривают друг с другом, зайдешь в гости к одному из них, а второй притворяется, что не видит тебя и не слышит. Ужасно неловко себя чувствуешь!

— Просто не представляю, как они выдерживают.

— С трудом. Я бы поселила Ольгу у себя, да только характер у нее не сахар. Кроме того, ни один не желает уступить студию другому.

— Ясно. А третьи лица в деле не замешаны?

— О да — Ульрик Фиэнниз, скульптор, да вы его знаете. Но приютить Ольгу он не может — из-за жены: он, видите ли, живет на женины средства, потому что его статуи дохода не приносят. Кроме того, сейчас он трудится над этой своей громадиной для выставки и перетащить ее на другое место физически не может — вся скульптурная группа весит тонн двадцать, не меньше. А ежели он сбежит вместе с Ольгой, жена его больше на порог не пустит. Адски неудобное занятие — скульптура. Все равно что на контрабасе играть: багаж чертовски обременителен!

— Правда ваша. Зато, если вы надумаете удрать со мной, все керамические нимфы и пастушки влезут в дамскую сумочку.

— Еще бы! То-то поразвлечемся. А куда мы удерем?

— Может, отправимся в путь нынче же вечером, доберемся хотя бы до «Одденино» и сходим на какое-нибудь шоу — если вы ничем особенным не заняты?

— Вы — прелесть что такое, можно, я буду называть вас просто «Питер»? Как насчет «Ни то ни се»?

— А, та самая пьеска, которую с таким трудом протащили сквозь цензуру? Почему бы и нет? Она очень непристойна?

— Скорее, вообще бесполая.

— А, ясно. Ну что ж, я обеими руками «за». Только предупреждаю заранее: я громким шепотом стану просить вас разъяснить значение всех сомнительных реплик.

— Никак поразвлечься задумали?

— Ага. Люди почему-то так нервно реагируют! Шипят «Тс-сс!», хихикают, а если повезет, так вечер закончится роскошным скандалом в буфете.

— Тогда лучше не рисковать. Нет уж. Я вам скажу, чего бы мне в самом деле хотелось. Давайте сходим в «Слона», посмотрим «Джорджа Барнуэлла», а потом отужинаем картошкой с рыбой.

На том и порешили, и, оглядываясь назад, вечер был признан исключительно приятственным. Завершилась программа жареной лососиной — в студии у друзей, уже в предрассветных сумерках. По возвращении домой лорд Питер обнаружил на столе в холле записку следующего содержания:

— Позолотите гадалке ручку, — удовлетворенно пробормотал его светлость, поудобнее вытягиваясь на постели.

Отчет «Детектив Инкорпорейтид», в свой срок предоставленный, сводился к следующему: «Ничего ровным счетом не происходит, майор Фентиман убежден, что ничего и не произойдет, «Детектив Инкорпорейтид» к мнению присоединяется». Ответ лорда Питера был краток: «Продолжайте наблюдать, еще до конца недели что-нибудь да случится».

И его светлость не ошибся. На четвертый вечер из «Детектив Инкорпорейтид» снова перезвонили с отчетом. Данный конкретный детектив, будучи должным образом подменен майором Фентиманом ровно в шесть, отправился пообедать. По возвращении на пост час спустя он получил записку, оставленную для него у контролера, дежурящего на верхней площаке лестницы. Записка гласила: «Только что видел, как Оливер садится в такси. Еду следом. Буду держать связь через буфет. Фентиман». Сыщику волей-неволей пришлось возвратиться в столовую и слоняться из угла в угол в ожидании очередного сообщения. «А тем временем, милорд, второй сыщик, нанятый по вашей указке, незамеченным следовал за майором». Очень скоро перезвонили с вокзала Ватерлоо. «Оливер сел в поезд на Саутгемптон. Мчусь за ним». Детектив поспешил на вокзал Ватерлоо, обнаружил, что поезд уже ушел, и поехал следующим. В Саутгемптоне он навел справки и выяснил, что джентльмен, соответствующий описанию майора Фентимана, устроил возмутительный скандал на борту корабля, отплывающего в Гавр, и был немедленно высажен на берег по просьбе престарелого джентльмена, которому досаждал — вплоть до оскорбления действием. В ходе дальнейшего расследования обстоятельств дела администрации порта удалось установить, что Фентиман преследовал старика по пятам, буянил в поезде, получил строгое предупреждение от кондуктора, снова настиг свою жертву уже на сходнях, схватил почтенного джентльмена за шиворот и попытался помешать ему отбыть за границу. Джентльмен предъявил паспорт и pièces d’identité[116], подтверждающие, что он — удалившийся от дел промышленник по имени Постлетуэйт, проживающий в Кью. Фентиман же, напротив, настаивал, что джентльмена зовут Оливер, адрес и род занятий неизвестны, и его свидетельские показания срочно требуются для урегулирования некого семейного вопроса. Поскольку при Фентимане паспорта не оказалось, официальным правом задерживать и допрашивать путешественников он, как выяснилось, не обладал, история его звучала крайне невразумительно, а сам он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, местная полиция решила задержать Фентимана. Постлетуэйту позволили продолжать путь, записав его английский адрес и место назначения: по словам старика, направлялся он в Венецию, что подтверждалось его документами и корреспонденцией.

Детектив отправился в полицейский участок, где и обнаружил Фентимана, прямо-таки на грани апоплексического удара: бедняга кипел от бешенства, угрожая подать в суд за незаконное лишение свободы. Сыщику удалось добиться освобождения задержанного после того, как он засвидетельствовал личность Фентимана и честность его намерений, а также убедил майора дать слово не нарушать общественного спокойствия. После того детектив напомнил Фентиману, что частные лица не правомочны совершать акты насилия в отношении мирных граждан, против которых не выдвинуто никаких обвинений, а также указал, что после того, как Оливер назвался другим именем, надлежало незаметно продолжить слежку и по возможности связаться с Уимзи, или с мистером Мерблзом, или с «Детектив Инкорпорейтид». Сыщик добавил, что сам он намерен дожидаться в Саутгемптоне дальнейших инструкций от лорда Питера. Ехать ли ему в Венецию вслед за подозреваемым, или послать подчиненного, или возвращаться в Лондон? Учитывая явную искренность мистера Постлетуэйта и его открытую манеру держаться, казалось вполне вероятным, что майор и впрямь обознался, однако Фентиман твердил, что никакой ошибки быть не может.

Лорд Питер поразмыслил секунду-другую, не вешая трубки, а затем рассмеялся.

— А где сейчас майор Фентиман?

— Возвращается в Лондон, милорд. Я дал майору понять, что получил всю информацию, необходимую для дальнейших действий, а его присутствие в Венеции только стеснит меня — теперь, когда подозреваемый знает его в лицо.

— Все правильно. Ну что ж, можете на всякий случай отослать своего человека в Венецию: вдруг, паче чаяния, ключик подойдет! И послушайте… — Уимзи продиктовал указания и закончил фразою: — И еще попросите майора Фентимана зайти ко мне сразу по приезде.

— Разумеется, милорд.

— Ну, и какова ныне цена гадалкиному предсказанию? — осведомился лорд Питер, пересказывая Бантеру последние новости.

Майор Фентиман явился к его светлости тем же вечером, рассыпаясь в извинениях и пылая праведным гневом.

— Тысячу раз прошу прощения, старина. Я повел себя, как распоследний идиот, просто сдержаться не смог. Вы представьте себе: слышать, как этот тип невозмутимо отрицает, что когда-либо видел меня и беднягу-деда, и оправдывается так гладко да бойко — да у меня просто в глазах потемнело! Разумеется, теперь-то я вижу, какого дурака свалял! Я отлично понимаю, что надо было незаметно за ним проследить. Но откуда я знал, что негодяй не станет отзываться на собственное имя?

— Но когда он не отозвался, вам следовало догадаться, что либо вы ошиблись, либо у него есть веские причины скрываться.

— Но я ни в чем его не обвинял.

— Разумеется, нет, но он почему-то заподозрил самое худшее.

— Но с какой стати? В смысле, когда я к нему в первый раз обратился, я всего лишь спросил: «Мистер Оливер, полагаю?» А он мне: «Вы ошиблись». А я ему: «Быть того не может. Моя фамилия Фентиман, и вы знавали моего деда, покойного генерала Фентимана». А он в ответ: дескать, не имел такого удовольствия. Тут я принялся объяснять, что мы всего лишь хотим выяснить, где старикан провел последнюю ночь перед смертью, а этот тип вылупился на меня, как на помешанного. Ну, я разозлился и сказал, что, дескать, узнал в нем Оливера, как ни крути, и тогда он пожаловался кондуктору. Вижу: он и впрямь собирается улизнуть, словно ни в чем не бывало, так и не поспособствовав расследованию, и тут я вспомнил про полмиллиона — и так взъярился, что взял да и ухватил негодяя за шиворот. «Ну нет, не выйдет!» — говорю, и тут-то и началась забава, понимаете?

— Отлично понимаю, — заверил Уимзи. — Но почему же у вас в голове не укладывается, что ежели он и в самом деле Оливер, ежели он так тщательно продумал и подготовил свой побег, обзавелся поддельными документами и все такое, так ему и вправду есть что скрывать!

У Фентимана отвисла челюсть.

— Вы ведь не хотите сказать… вы ведь никоим образом не хотите сказать, что с этой смертью дело обстоит нечисто? Ох! Не может того быть!

— Вот что до Оливера, тут дело и впрямь нечисто, так? Согласно вашим же показаниям.

— Но, если под таким углом посмотреть, наверное, вы правы. Вот что я вам скажу: может, у бедняги неприятности и он делает ноги. Из-за долгов, или женщины, или что-нибудь в этом роде. Наверняка так оно и есть! А тут я страшно некстати подвернулся. Вот он меня и осадил. Теперь все ясно как день. Ну что ж, в таком случае пусть себе улепетывает. Вернуть его нам уже не удастся, да, в конце-то концов, вряд ли мы бы от него узнали хоть что-нибудь новое.

— Возможно, что и так. Но ежели вспомнить, что Оливер перестал бывать у «Гатти», где вы его обычно встречали, почти сразу после смерти генерала, не создается ли впечатления, что нашему общему другу очень нежелательно привлекать к себе внимание в связи с помянутым происшествием?

Фентиман неуютно заерзал в кресле.

— Ох, да гори оно все синим пламенем! Ну, какое еще отношение бедняга имеет к смерти старика?

— Не знаю. Но, думается мне, этот вопрос стоит выяснить.

— Как именно?

— Видите ли, можно затребовать ордер на эксгумацию.

— Как, откопать покойника! — воскликнул Фентиман, до глубины души шокированный.

— Ну да. Ведь вскрытие трупа не проводилось.

— Нет, но ведь Пенберти во всем разобрался и выписал свидетельство о смерти.

— Верно, но в тот момент не было причин заподозрить неладное.

— Их нет и сейчас.

— Есть целый ряд весьма, мягко говоря, необычных обстоятельств.

— Ну, разве что Оливер — а насчет него я, возможно, и ошибся.

— А мне казалось, вы были так уверены?

— Был. Но… Уимзи, это же бессмыслица! Вы только вообразите себе, какой разразится скандал!

— С какой стати? Вы — душеприказчик. Вы можете обратиться с заявлением в частном порядке, и все будет проделано с соблюдением строжайшей конфиденциальности.

— Да, но министерство внутренних дел ни за что не даст своего согласия — на этаких-то шатких основаниях!

— Даст — уж я позабочусь! Там знают, что если я этим делом заинтересовался — значит, основания отнюдь не шаткие. Промахи — это не по моей части.

— Ах, да перестаньте же паясничать! Ну и на какие причины мы сошлемся?

— Даже если не считать Оливера, у нас есть отменный предлог. Мы скажем, что хотим изучить содержимое кишок, чтобы установить, много ли времени прошло от последней трапезы генерала до момента смерти. Это наверняка поможет нам решить вопрос с наследованием. А законники, в общем и целом, просто помешаны на том, что называется «правомерным переходом имущества из рук в руки».

— Постойте! Вы хотите сказать, что возможно установить, в котором часу парень отбросил копыта, всего лишь заглянув ему в брюхо?

— Не то чтобы в точности. Но общее впечатление все-таки складывается. Скажем, если обнаружится, что покойный только сию минуту заглотил завтрак, можно сделать вывод, что скончался он вскорости после прихода в клуб.

— Боже милосердный! Для меня это — перспектива не из приятных.

— Но ведь возможен и иной расклад, верно?

— Уимзи, не нравится мне все это. Ужасно неприятная история! Господи, ну что бы нам не договориться полюбовно!

— Но дама на компромисс упорно не идет. И вы об этом знаете. Так что придется нам докапываться до фактов, так или иначе. Я непременно уговорю Мерблза предложить Притчарду эксгумацию.

— О боже! Он-то что предпримет?

— Притчард? Если он честный человек и если клиентка его — порядочная женщина, то запрос они поддержат. А если нет, я предположу, что им есть что скрывать.

— Да эти на все способны! Мошенники, одно слово. Но ведь без моего согласия они ничего не смогут сделать, правда?

— Пожалуй, что и нет… а если попробуют, так проблем не оберутся, не говоря уже об огласке. Но если вы — человек честный, вы разрешение дадите. Уж вам-то скрывать нечего, верно?

— Разумеется, нечего. И все-таки сдается мне…

— Они нас уже подозревают в нечестной игре, — настаивал Уимзи. — Этот невежа Притчард, можно сказать, объявил мне об этом открытым текстом. Я всякий день жду, что он предложит эксгумацию по собственному почину. Лучше нам успеть первыми.

— Ну, если дело обстоит так, то, наверное, так мы и поступим. Но, хоть убейте, не верю я, что мы с этого хоть что-нибудь выиграем, а ведь слухи разнесутся мгновенно, и шум поднимется страшный. Нет ли другого способа… вы ведь так чертовски умны…

— Послушайте, Фентиман. Вы хотите установить истину? Или стремитесь отыграть наследство всеми правдами и неправдами? Ну же, сознавайтесь, что вам ближе?

— Разумеется, я хочу установить истину.

— Отлично, каков будет наш следующий шаг, я уже объяснил.

— Тысяча чертей! — с досадой выругался Фентиман. — Похоже, выхода у нас и впрямь нет. Но я понятия не имею, как это делается и куда обращаться.

— Так садитесь, я продиктую вам письмо.

Видя, что отвертеться не удастся, Роберт Фентиман с ворчанием взялся за перо.

— Но ведь есть еще Джордж. Я должен посоветоваться с братом.

— Джорджа это никак не касается, разве что косвенно. Вот так, хорошо. Теперь напишите Мерблзу, расскажите, что собираетесь предпринять, и дайте указания уведомить противную сторону.

— А не следует ли сперва обсудить это дело с Мерблзом?

— Я уже все обсудил с Мерблзом, и он со мною согласился.

— Законники на что угодно согласятся, им только подавай гонорары да неприятности.

— Именно. И все-таки адвокаты — это еще меньшее из зол. Написали?

— Да.

— Давайте сюда письма, я их сам отправлю. Ну вот, больше вам тревожиться не о чем. Мы с Мерблзом обо всем позаботимся, наш славный детективных дел мастер тем временем приглядит за Оливером, а вы резвитесь себе на досуге!

— Вы…

— Вы, наверное, хотите сказать, как это мило с моей стороны взять на себя все хлопоты… Ну что вы, мне это в удовольствие. Пустяки какие! Я со всей душой. Выпьете чего-нибудь?

Расстроенный майор от угощения категорически отказался и собрался уходить.

— Вы только не думайте, Уимзи, что я напрочь лишен благодарности и тому подобное. Но уж больно непристойно все это выглядит.

— При вашем-то опыте — и так расчувствоваться из-за какого-то трупа! — удивился Уимзи. — Право, мы с вами повидали немало всяческих непристойностей, да на порядок гаже, чем тихое, мирное извлечение покойничка из могилы на самом что ни на есть респектабельном кладбище.

— До трупа мне дела нет, — фыркнул майор, — но вся история выглядит преотвратно. Вот и все.

— А вы подумайте про деньги, — усмехнулся Уимзи, захлопывая за гостем дверь.

Его светлость возвратился в библиотеку, взвешивая на руке оба письма.

— А ведь сколько людей ныне оказались на улице, только потому, что не пошли с козырной карты. Бантер, будьте так добры, отнесите эти письма на почту. И еще: нынче вечером со мной ужинает мистер Паркер. Мы откушаем perdrix aux choux[117], пряные закуски, и еще можешь присовокупить пару бутылок шамбертена.

— Как скажете, милорд.

Следующим пунктом программы Уимзи набросал короткое конфиденциальное послание некоему высокопоставленному должностному лицу из министерства внутренних дел, своему хорошему знакомому. Поставив точку, он возвратился к телефону и назвал номер Пенберти.

— Это вы, Пенберти?.. Уимзи на проводе… Послушайте, старина, вы ведь в курсе дела Фентимана?.. Да, знаете, мы послали запрос на эксгумацию.

— На что?!

— На эксгумацию. Нет, ваше свидетельство о смерти тут ни при чем. Мы отлично знаем, что здесь все в порядке. Просто хотелось бы уточнить время смерти.

И лорд Питер в общих чертах обрисовал свой замысел.

— Думаете, что-нибудь из этого выйдет?

— Очень может быть, что и да.

— Рад слышать. В таких вопросах я — полный профан, но мне тут пришло в голову, что идея недурна.

— Очень оригинальный подход.

— Да я всегда был смышленым мальчонкой. Разумеется, потребуется и ваше присутствие.

— Аутопсию поручат мне?

— Если вы не против. А анализы проведет Лаббок.

— Анализы чего?

— Да содержимого! Надо же проверить, что старик покушал: почки с гренками или яичницу с ветчиной.

— А, понимаю. Сомневаюсь, впрочем, что будет толк: уж слишком много времени прошло.

— Пожалуй, что и не будет, но пусть уж Лаббок глянет профессиональным оком.

— Да, безусловно. А раз уж я выписывал свидетельство о смерти, лучше, чтобы мои выводы подтвердил кто-то другой.

— Именно. Я знал, что вы меня поймете. Никаких обид?

— Ни малейших. Разумеется, если бы мы только знали, что возникнет вся эта неразбериха, я бы провел вскрытие сразу.

— Естественно, провели бы. Ну что ж, дела уже не поправишь. Как вышло, так вышло. О дате я вас извещу. Полагаю, министерство внутренних дел кого-нибудь пришлет. Я просто подумал, что надо бы дать вам знать.

— Очень любезно с вашей стороны. Рад был пообщаться. Надеюсь, ничего неприятного в процессе вскрытия не всплывет.

— Это вы по поводу своего свидетельства?

— Ну, как вам сказать… нет… на этот счет я особо не тревожусь. Хотя, безусловно, никогда не знаешь, чего ждать. Я размышлял на предмет этого злосчастного трупного окоченения. Вы с капитаном Фентиманом давно виделись?

— Недавно. Но я ни о чем таком не упоминал…

— Лучше и не надо, разве что острая необходимость возникнет. Ну, так вы мне перезвоните насчет даты?

— Всенепременно. До свидания.

День выдался крайне событийный.

Около четырех часов, с трудом переводя дух, примчался посыльный от мистера Мерблза. (Мистер Мерблз наотрез отказывался осквернять свою контору мерзким изобретением века под названием «телефон».) Мистер Мерблз свидетельствует свое почтение, и не будет ли лорд Питер так любезен прочесть записку и немедленно отослать ответ?

В записке говорилось следующее:

Лорд Питер не задержался с ответом:

Отослав записку, его светлость позвонил Бантеру.

— Бантер, как вам известно, шампанское я употребляю крайне редко. Но сейчас, в кои-то веки, я склонен изменить своим правилам. Захвати бокал и для себя тоже.

Пробка весело выстрелила в потолок, и лорд Питер поднялся на ноги.

— Бантер, — проговорил он, — я скажу тост. За победу Инстинкта над Разумом!

Инспектор сыскной полиции Паркер явился к ужину в уютном ореольчике славы. «Тайна Корзины» блистательно разрешилась, и отдельные фразы и выражения в устах начальства недвусмысленно намекали на повышение по службе, причем в самом недалеком будущем. Паркер воздал должное угощению, а когда сотрапезники перебрались в библиотеку, внимательно выслушал рассказ лорда Питера о событиях в клубе «Беллона» — с радостным одобрением знатока, смакующего марочный портвейн. Мистер Мерблз, напротив, по мере продвижения истории к финалу мрачнел все больше и больше.

— Ну и что вы об этом думаете? — осведомился Уимзи.

Паркер открыл было рот, но поверенный опередил его с ответом.

— Похоже, этот Оливер — абсолютно неуловимая личность.

— Вы находите? — ехидно согласился Уимзи. — Почти так же неуловим, как знаменитая миссис Харрис. Не знаю, удивит ли вас, если я скажу, что, осторожно наведя справки у «Гатти», я обнаружил следующее: о мистере Оливере там никто и представления не имеет, более того, майор Фентиман никогда о нем не расспрашивал.

— Ох, боже мой! — воскликнул мистер Мерблз.

— Ловко же ты форсировал события, отослав Фентимана на пару с частным детективом на Чаринг-Кросс, — одобрительно заметил Паркер.

— Ну, видишь ли, было у меня ощущение, что, если не предпринять конкретных мер, мистер Оливер будет появляться и исчезать, точно Чеширский кот, всякий раз, как только наше расследование свернет в нежелательную сторону.

— Если я вас правильно понял, вы намекаете, что этот Оливер — просто фикция, — проговорил мистер Мерблз.

— Оливер — это всего лишь морковка под носом у осла, — пояснил лорд Питер, — причем партию четвероногого сосватали вашему покорному слуге. Не согласный с подобным распределением ролей, я разжился собственной морковкой — в лице представителя «Детектив Инкорпорейтид». Не успела моя преданная ищейка отбыть на ланч, как вдруг — смотрите-ка! — сей же миг забили тревогу: «Держите Оливера, хватайте Оливера!» Друг Фентиман отважно устремляется в погоню, а за ним — не менее отважно — устремляется Сыщик Номер Два, который все это время, тщательно скрываясь, глаз не спускал с Фентимана. И зачем бы Фентиману нападать на абсолютно незнакомого человека и называть его Оливером, разумению моему пока недоступно. Разве что майора подвела врожденная дотошность: ну, переиграл малость, не сумел остановиться вовремя!

— Но что именно затеял майор Фентиман? — осведомился мистер Мерблз. — Ситуация в высшей степени тягостная, лорд Питер. Я огорчен до глубины души. Вы его подозреваете в… хм?..

— Видите ли, едва увидев тело, я сразу понял: дело нечисто, — признался Уимзи. — Ну, когда я с такой легкостью извлек «Морнинг пост» у него из рук. Если бы старик в самом деле умер, сжимая газету, с развитием трупного окоченения пальцы его застыли бы в мертвой хватке, так что пришлось бы буквально выдирать листы из его руки. А потом, коленный сустав!

— Боюсь, что не совсем вас понимаю.

— Ну, знаете, когда человек умирает, спустя несколько часов наступает трупное окоченение — причем срок зависит от причины смерти, от температуры помещения и от многих других факторов. Развивается оно обычно сверху вниз, начиная от жевательных мышц лица — и далее по всему телу. Трупное окоченение обычно сохраняется в течение двадцати четырех часов, а затем разрешается в том же порядке, в каком и развивалось. Но если на момент окоченения силой выломать один из суставов, снова он уже не застынет, а так и останется в подвешенном состоянии. Вот почему, когда в госпитале по недосмотру медсестер пациент умирает и застывает с поджатыми к животу ногами, на помощь призывается самый крупногабаритный и толстый служитель: он усаживается на колени к покойнику — и суставы ломаются.

Мистер Мерблз с отвращением передернулся.

— Так что, учитывая болтающийся коленный сустав и общее состояние тела, с самого начала было очевидно, что к покойнику кто-то приложил руку. Пенберти, разумеется, об этом тоже знал, но только, будучи доктором, предпочел по возможности не поднимать непристойного шума. Это, знаете ли, вредит практике.

— Пожалуй, что и так.

— Ну вот, а потом вы явились ко мне, сэр, и настояли на том, чтобы шум поднял я. А ведь я вас предупреждал: не будите лиха, пока оно тихо.

— Вам следовало быть со мною откровеннее.

— И тогда вы предпочли бы замять дело?

— Ну, право же! — пробормотал мистер Мерблз, протирая очки.

— Вот именно. Тогда я предпринял следующий шаг: попытался выяснить, что именно случилось с генералом в ночь десятого и утром одиннадцатого ноября. И едва я переступил порог квартиры, как тут же столкнулся с двумя абсолютно взаимоисключающими свидетельствами. Во-первых, история про Оливера, на первый взгляд вполне себе примечательная. И, во‐вторых, показания Вудворда касательно одежды.

— А что не так с одеждой?

— Если вы помните, я спросил дворецкого, не снималось ли чего с одежды после того, как он забрал верхнее платье из гардероба «Беллоны», а он заверил, что нет, ничего. Во всем остальном память его казалась вполне надежной, а в честности и прямоте Вудворда я ни минуты не сомневался. Так что я волей-неволей пришел к следующему выводу: где бы генерал ни провел ночь, можно сказать со всей определенностью, что на следующее утро на улицу он не выходил.

— Почему бы? — удивился мистер Мерблз. — Что такого вы рассчитывали обнаружить на одежде?

— Многоуважаемый сэр, вспомните, что это был за день! Одиннадцатое ноября. Возможно ли допустить, чтобы старик, прошествовав по улице сам по себе в День перемирия, дошел бы до клуба без фландрского мака?[118] Представительный старик-патриот, воин старого закала? Просто в голове не укладывается!

— Но тогда где же он был? И как попал в клуб? Его ведь, знаете ли, именно там и обнаружили!

— Верно, обнаружили — в состоянии далеко зашедшего трупного окоченения. Собственно говоря, по утверждению того же Пенберти, — а я, кстати, сверился еще и с женщиной, впоследствии убиравшей покойника, — окоченение уже начинало разрешаться. Сделав все возможные скидки на прогретый воздух комнаты и все такое прочее, все равно приходится признать: скончался генерал задолго до десяти утра — а именно в этот час он обычно и приходил в клуб.

— Но, дорогой друг мой, видит бог, это неслыханно! Пронести в клуб покойника абсолютно невозможно. Такое непременно заметили бы.

— Верно, заметили бы. А главная странность заключается в том, что ровным счетом никто не отследил приход генерала в клуб. Скажу больше: накануне вечером никто не видел, как он уходил. И это генерал Фентиман — один из известнейших членов клуба! Создается впечатление, что старик взял да и сделался невидимым. Так не пойдет, знаете ли.

— И какова же ваша версия? Вы думаете, генерал заночевал в клубе?

— Я думаю, в ту ночь генерал спал мирным, бестревожным, исключительно крепким сном — да, именно в клубе.

— Вы потрясли меня до глубины души, — проговорил мистер Мерблз. — Я так понимаю, вы намекаете на то, что генерал умер…

— Накануне вечером. Да.

— Но не мог же он всю ночь просидеть в курительной комнате. Слуги бы непременно его… кхе-кхе… заметили.

— Разумеется. Но кое-кто был крайне заинтересован в том, чтобы труп не попался на глаза слуг. Кому-то очень хотелось создать впечатление, будто старик скончался на следующий день, уже после смерти леди Дормер.

— Роберт Фентиман.

— Именно.

— Но как Роберт прознал про леди Дормер?

— А! Вот эта небольшая подробность меня совсем не радует. Джордж беседовал с генералом Фентиманом после того, как старик навестил сестру. Джордж отрицает, что генерал хоть словом упоминал о завещании, но, с другой стороны, если Джордж замешан в интриге, он, разумеется, будет молчать как рыба. По чести говоря, Джордж меня изрядно беспокоит.

— А какая ему с того выгода?

— Ну, если сведения, полученные от Джорджа, обогатят Роберта на полмиллиона, естественно, младший брат рассчитывает, что и он внакладе не останется. А вам так не кажется?

Мистер Мерблз застонал.

— Погоди-ка, — вступил в разговор Паркер. — Теория твоя звучит вполне убедительно, но, Питер, если допустить, что генерал умер вечером десятого ноября, как ты утверждаешь, то куда же подевалось тело? Как заметил мистер Мерблз, брошенный где попало труп — штука довольно приметная.

— Нет, нет, — отозвался мистер Мерблз, все больше проникаясь этой версией. — Как ни отвратительна для меня подобная мысль, особых трудностей я не вижу. В то время Роберт Фентиман проживал в клубе. Вне всякого сомнения, генерал умер в спальне Роберта, и там же тело прятали вплоть до следующего утра.

Уимзи покачал головой.

— Нет, что вы. Полагаю, что цилиндр, пальто и прочие вещи генерала в самом деле находились в спальне Роберта, но тело — вряд ли. Вы сами подумайте, сэр. Вот фотография вестибюля: огромная лестница, уводящая вверх, великолепно просматривается от парадной двери, от конторки портье и от входа в бар. Вы рискнете протащить труп вниз — утром, когда слуги и члены клуба толпами бродят туда-сюда? А служебные лестницы еще хуже. Расположены они с другой стороны здания, и народ так и валит валом с улицы в кухню и обратно. Нет. Тело находилось отнюдь не в спальне Роберта.

— Но тогда где же?

— И верно, где? В конце концов, Питер, надо же довести историю до логического конца!

Уимзи разложил на столе остальные фотографии.

— Посмотрите сами, — предложил он. — Вот — дальний отсек библиотеки, где генерал набрасывал свои заметки по поводу денег, которые вот-вот унаследует. Уютное, уединенное местечко, от дверей не видное, снабженное чернилами, промокашками, писчей бумагой и всеми современными удобствами, включая творения Чарльза Диккенса в роскошных сафьяновых переплетах. Вот снимок библиотеки, сделанный из курительной комнаты: сквозь прихожую и до самого конца прохода между рядами. Еще одно преимущество клуба «Беллона»: ну как тут не отдать ему должное? Заметьте, как удобно расположена телефонная кабинка, на случай, если…

— Телефонная кабинка?

— На которой, как вы помните, красовалась возмутительная записка «Телефон не работает», когда Уэзериджу вдруг понадобилось позвонить. Кстати, я так и не смог отыскать человека, повесившего это уведомление.

— Боже праведный, Уимзи! Быть того не может. Вы только подумайте, какой риск…

— Что еще за риск? Ну, предположим, что кто-нибудь откроет дверь. А внутри — генерал Фентиман: вошел в кабинку, не заметив объявления, и, так сказать, лопнул от ярости, так и не сумев прозвониться. Треволнения, знаете ли, опасны для слабого сердца. Так что наш герой не слишком-то и рисковал. Вот разве что кому-нибудь пришло бы в голову разузнать насчет уведомления, но в суматохе об этом, скорее всего, позабыли бы.

— Изобретательная ты бестия, Уимзи!

— Правда? Знаете, а ведь версию мою нетрудно доказать. Мы сейчас же едем в клуб «Беллона» за неоспоримыми уликами. Половина восьмого. Удачное время: тихое, спокойное. А хотите, расскажу, что мы обнаружим в телефонной кабинке?

— Отпечатки пальцев? — жадно предположил мистер Мерблз.

— Боюсь, что спустя столько времени надеяться на такую удачу бессмысленно. А ты что скажешь, Чарльз?

— Скажу, что мы найдем длинную царапину на покрашенной поверхности, — предположил Паркер. — Туда упиралась нога трупа, в этом положении она и застыла.

— Точно, Чарльз. А царапина появилась, когда ногу пришлось согнуть силой, чтобы вытащить покойника.

— А поскольку тело находилось в сидячем положении, — продолжал Паркер, — мы, разумеется, обнаружим в кабинке скамеечку или стул.

— Ага, а если повезет, то найдем и торчащий гвоздь или что-нибудь в этом роде: словом, то, что зацепилось за генеральскую брючину, когда выволакивали тело.

— И еще, возможно, коврик.

— Под стать ворсинке, которую я снял с правого ботинка покойного? Надеюсь, что так.

— Господи помилуй! — воскликнул мистер Мерблз. — Поедем же поскорее. До чего увлекательно, просто дух захватывает! То есть я хотел сказать, что до глубины души удручен. От души надеюсь, что ваша версия не подтвердится.

Джентльмены сбежали вниз по лестнице и постояли несколько минут, поджидая такси. Вдруг Уимзи нырнул в темный угол у крыльца. Послышался шум борьбы, и на белый свет был извлечен коротышка, плотно закутанный в пальто, в шляпе, надвинутой до самых бровей: ну ни дать ни взять сыщик из дешевой мелодрамы. С видом фокусника, вынимающего из цилиндра кролика, лорд Питер сорвал с жертвы шляпу.

— Так это все-таки ты, да? То-то мне лицо твое показалось знакомым. Ну и какого дьявола ты ходишь по пятам за честными людьми?

Коротышка перестал вырываться и резко вскинул темные глаза-бусинки на противника.

— Милорд, вам не кажется, что неразумно прибегать к насилию?

— Это еще кто? — осведомился Паркер.

— Клерк Притчарда. Он все ошивался вокруг Джорджа Фентимана, а теперь вот повис «на хвосте» у меня. Скорее всего, он же побывал и в «Беллоне». Если будешь продолжать в том же духе, любезнейший, висеть тебе в другом месте, помяни мое слово. А теперь слушай. Как насчет того, чтобы я с потрохами сдал тебя полиции?

— Это уж как будет угодно вашей светлости, — отозвался клерк, хитро ухмыляясь. — Там, за углом, как раз стоит полисмен — если уж вам так понадобилась огласка.

Мгновение Уимзи глядел на него, а затем расхохотался от души.

— Когда ты в последний раз виделся с мистером Притчардом? Да выкладывай, не бойся! Вчера? Сегодня утром? А после полудня, случайно, к нему не заглядывал?

Коротышка явно заколебался.

— Не заглядывал? Я же знаю, что нет. Ну, говори!

— А почему бы, собственно, и нет, милорд?

— Так ступай назад к мистеру Притчарду, — внушительно произнес Уимзи, для вящего эффекта легонько встряхивая пленника за шиворот, — и если он не отменит своих инструкций и не отзовет тебя с этого сыскного поприща (где, кстати говоря, ты проявил себя жалким дилетантом), я дам тебе пять фунтов. Ясно? Ну, так проваливай. Я знаю, где тебя найти, ты знаешь, где найти меня. Доброй ночи, да склонится Морфей к твоему изголовью, да благословит он твои сны. А вот и наше такси.

Когда трое джентльменов покинули сень величественных порталов клуба «Беллона», время уже близилось к часу. Мистер Мерблз был изрядно подавлен, Уимзи и Паркер демонстрировали сдержанный восторг открывателей, чьи расчеты благополучно подтвердились. Они обнаружили царапины. Они обнаружили гвоздь в сиденьи стула. Они обнаружили даже ковер. Более того, они открыли происхождение Оливера. Восстанавливая картину преступления, джентльмены устроились в дальнем библиотечном отсеке — как сидел, должно быть, Роберт Фентиман, оглядываясь по сторонам, размышляя, как бы получше замолчать и скрыть эту крайне несвоевременную кончину. Они заметили, как отсвет настольной лампы с абажуром заиграл на золоченом тиснении одного из томов. «Оливер Твист». Заглавие, отпечатавшееся где-то в подсознании, пришло на ум час или около того спустя, когда Фентиман, позвонив со станции Чаринг-Кросс, вынужден был экспромтом изобретать фамилию.

И, наконец, поместив в телефонную кабинку невесомое, тощее «тело» протестующего мистера Мерблза, Паркер продемонстрировал, как довольно высокий и сильный мужчина смог извлечь покойника из будки, дотащить его до курительной комнаты и пристроить в кресле у огня — и все это меньше чем за каких-нибудь четыре минуты.

Мистер Мерблз прибег к последнему доводу в защиту своего клиента.

— В курительной комнате все утро толклись люди, дорогой мой лорд Питер. Если все случилось так, как вы предполагаете, объясните, как вышло, что Фентиман располагал четырьмя минутами, ну, или хотя бы тремя, чтобы внести тело незамеченным?

— По-вашему, люди находились там все утро, сэр? Вы так уверены? Не выдавалось ли одного небольшого временного промежутка, когда — и на это можно было рассчитывать заранее — все без исключения либо высыпали на улицу, либо поднялись на балкон над окнами второго этажа — посмотреть и послушать? Вспомните: это был День перемирия!

Мистер Мерблз побелел от ужаса.

— Двухминутное молчание? Господи, помилуй! Какая гнусность! Какое… какое святотатство! У меня просто слов нет. Отродясь не слыхивал ничего возмутительнее! В минуту, когда все наши помыслы обращаются к доблестным воинам, отдавшим за нас свои жизни, — заниматься мошенничеством — совершить кощунственное преступление!..

— Полмиллиона — хорошие деньги, — задумчиво проговорил Паркер.

— Ужас! — подвел итог мистер Мерблз.

— А между тем, что вы предлагаете предпринять? — осведомился Уимзи.

— Предпринять? — возопил старик-адвокат, захлебываясь от негодования. — Предпринять? Роберту Фентиману придется немедленно признаться в мерзком злодеянии! Боже милосердный! И подумать только, что я оказался замешан в таком деле! В будущем пусть ищет себе другого поверенного! А ведь нам придется все объяснить Притчарду и принести свои извинения… Прямо даже не знаю, как подступиться…

— Сдается мне, он и сам уже кое о чем заподозрил, — мягко заметил Паркер. — Иначе зачем бы ему подсылать того клерка шпионить за тобой и Джорджем Фентиманом? Я так думаю, что он и с Роберта глаз не спускает.

— Не удивлюсь, — отозвался Уимзи. — Во всяком случае, со мной Притчард обращался, точно с участником преступного сговора. Единственное, чего я в толк взять не могу — с какой бы стати он вдруг предложил компромисс?

— Возможно, мисс Дорланд потеряла терпение, или они отчаялись обосновать свои притязания, — предположил Паркер. — Пока Роберт держался этой байки про мистера Оливера, доказать что-либо было крайне непросто.

— Именно, — кивнул Уимзи. — Вот поэтому я так долго возился и так упорно давил на Роберта. Я-то мог сколько угодно подозревать, что Оливер — существо мифическое, но отрицательное положение попробуй докажи!

— А если Роберт так и не отступится от своей версии?

— Пф-ф! Думаю, застращать его окажется нетрудно. К тому времени, как мы предъявим наши доказательства и в деталях распишем майору, что он поделывал десятого и одиннадцатого ноября, боевого задора в нем останется не больше, чем у царицы Савской.

— Дело не терпит отлагательств, — проговорил мистер Мерблз. — И, разумеется, весь этот фарс с эксгумацией необходимо остановить. Я завтра же загляну к Роберту Фентиману… то есть уже сегодня утром.

— Лучше пусть майор зайдет к вам, — возразил Уимзи. — Я принесу все улики и закажу анализ лака из телефонной кабинки на предмет соответствия образчику, снятому мною с генеральского ботинка. Договаривайтесь на два часа, а после мы вместе нанесем визит Притчарду.

Паркер проголосовал «за». Мистер Мерблз, охваченный праведным гневом, куда охотнее ринулся бы разбираться с Робертом Фентиманом прямо сей же миг, не откладывая. Однако же старику указали на то, что Фентиман сейчас в Ричмонде, что бить тревогу ни свет ни заря рискованно, еще не хватало подтолкнуть майора к каким-нибудь отчаянным мерам, и что все трое «следователей» нуждаются в отдыхе. В итоге почтенный джентльмен сдался и позволил отвезти себя домой в Стейпл-Инн.

А лорд Питер завернул к Паркеру на Грейт-Ормонд-стрит — пропустить стаканчик перед отходом на боковую, и «заседание» продолжилось до тех пор, пока предрассветные часы не сменились пострассветными и на улице не замаячил первый рабочий.

Лорд Питер, расставив тенета на своего вальдшнепа, проспал сном праведника едва ли не до одиннадцати. Разбудили его голоса снаружи. Еще секунда — и дверь его спальни распахнулась и на пороге возник не кто иной, как мистер Мерблз в состоянии крайнего возбуждения. За ним по пятам поспешал протестующий Бантер.

— Утро доброе, сэр! — воскликнул его светлость, до крайности удивленный. — Что происходит?

— Нас перехитрили! — возопил мистер Мерблз, потрясая зонтиком. — Нас обошли! Надо было ехать к майору Фентиману прошлой же ночью. А я ведь предлагал, да только позволил себя переубедить, вопреки здравому смыслу! Пусть это послужит мне уроком.

Поверенный присел на стул, хватая ртом воздух.

— Дорогой мой мистер Мерблз, — проговорил Уимзи, — ваш метод напоминания ближнему своему о тяжких дневных трудах столь же восхитителен, сколь и неожидан. Лучшего способа разогнать сонную апатию я и вообразить не могу. Но прошу прощения — вы слегка запыхались. Бантер! Виски с содовой для мистера Мерблза.

— Ни в коем случае! — поспешно возразил поверенный. — Я ни капли в рот не возьму. Лорд Питер…

— Бокал хереса? — услужливо предложил его светлость.

— Нет, ничего не нужно, спасибо. Скандальная новость! Мы остались ни с чем…

— Все лучше и лучше. Именно скандала мне сейчас остро недостает. Мой cafe-au-lait[119], Бантер, — и можешь наливать ванну. Ну же, сэр, — выкладывайте. Я готов ко всему.

— Роберт Фентиман исчез, — трагически возгласил мистер Мерблз, ударяя в пол зонтиком.

— Боже праведный! — воскликнул Уимзи.

— Он уехал, — продолжал поверенный. — Нынче утром, ровно в десять, я самолично явился на его квартиру в Ричмонде — самолично, повторяю! — надеясь, что тем успешнее сумею пробудить в нем совесть. Звоню в колокольчик. Спрашиваю майора. Горничная сообщает, что хозяин ночью уехал. Я спрашиваю, куда. Она говорит, что не знает. Чемодан прихватил — и поминай, как звали. Я — к домовладелице. Она мне рассказывает, что вечером майор Фентиман получил срочное письмо и сообщил, что отозван по делу. Он не упомянул, ни куда едет, ни как скоро возвратится. Я оставил ему записку и поспешил назад, на Довер-стрит. Квартира на замке: арендатор съехал. Вудворд исчез. Тогда я бросился прямо к вам. И нахожу вас…

Мистер Мерблз обличающе указал на Уимзи, который как раз принимал у Бантера из рук целомудренно-строгий серебряный поднос с кофейником в стиле королевы Анны[120], молочником, блюдечком с намазанными маслом гренками, изысканной фарфоровой чашечкой и небольшой стопкой писем.

— Увы, так, — согласился Уимзи. — Боюсь, что зрелище и впрямь прискорбное. Хм-м! Похоже, Роберт почуял неладное и предпочел сбежать от ответственности.

Его светлость изящно пригубил свой кофе, склонив голову на манер птицы.

— Но есть ли из-за чего беспокоиться? Далеко он не удерет.

— Он мог уехать за границу.

— Возможно. Тем лучше. Уж там-то противная сторона не станет подавать на него в суд, как бы уж господа Притчард и К^о ни злобились про себя. Себе дороже выйдет. Эге! Этот почерк мне вроде бы знаком. Ну да. Это же мой сыщик из «Детектив Инкорпорейтид». Интересно, что ему-то понадобилось! Я же сказал ему оправляться домой и прислать счет. Фью!

— Что такое?

— Письмо от того парня, который гнался за Фентиманом вплоть до Саутгемптона. Не от того, который отплыл в Венецию вслед за ни в чем не повинным мистером Постлетуэйтом, а от второго. И пишет он из города Парижа. Послушайте-ка:

«Милорд, в процессе наведения справок в Саутгемптоне по ходу расследования, возложенного на меня вашей светлостью (нет, ну каков язык, каков стиль! Не хуже, чем в полиции!), я натолкнулся, почти случайно («почти» — здорово сказано!), на пустячную улику, заставившую меня предположить, что лицо, наблюдение за которым поручено мне вашей светлостью, повинно в ошибке куда меньшей, нежели нам представлялось, и было введено в заблуждение внешним сходством, что для джентльмена, специально не обученного искусству следить за подозреваемым, вполне естественно. Короче (ну, слава богу!)… Короче, я полагаю, что мне посчастливилось напасть на след О. (На удивление опасливые ребята, уж написал бы сразу «Оливер» и не выпендривался!) Я проследил помянутую личность до самого дома — и телеграфировал джентльмену из числа ваших друзей (думаю, подразумевается Фентиман), предлагая немедленно присоединиться ко мне с целью идентифицировать О. Я, безусловно, должным образом проинформирую вашу светлость касательно дальнейшего развития событий, искренне Ваш…» — и все такое прочее.

— Черт меня подери!

— Лорд Питер, этот человек наверняка ошибся.

— От души надеюсь, что так, — отозвался Уимзи, заметно раскрасневшись. — Крайне неприятно получится, если Оливер таки объявится — после того, как мы со всей убедительностью опровергли его существование. Париж! Должно быть, сыщик имеет в виду, что Фентиман углядел нужного человека на вокзале Ватерлоо — и снова потерял его, в поезде или на пристани. И по ошибке вцепился в Постлетуэйта. Забавно, ничего не скажешь. А тем временем Фентиман отбыл во Францию. Скорее всего, отплыл на пароме в десять-тридцать из Фолкстона. Прямо даже не знаю, как с ним теперь связаться.

— В высшей степени необычно, — отметил мистер Мерблз. — А откуда пишет этот ваш детектив?

— На конверте значится просто «Париж». Скверная бумага, а чернила еще гаже. И еще — пятнышко от vin ordinaire[121]. Верно, написано послание в какой-нибудь забегаловке вчера вечером. Тут надеяться не на что. Но детектив непременно известит меня касательно дальнейшего их маршрута.

— Нужно немедленно послать за ними в Париж, — объявил мистер Мерблз.

— Это зачем еще?

— Чтобы вернуть майора Фентимана.

— Да, но послушайте, сэр. Если пресловутый Оливер и впрямь существует, это опрокидывает все наши расчеты, не так ли?

Мистер Мерблз призадумался.

— Не понимаю, каким образом сей факт способен повлиять на наши выводы касательно точного времени смерти генерала, — изрек он наконец.

— Возможно, что выводы и впрямь остаются в силе, зато существенно меняется наша позиция по отношению к Роберту Фентиману.

— Д-да. Да, пожалуй. Хотя, — сурово добавил мистер Мерблз, — я по-прежнему считаю, что эту версию следует рассмотреть со всех сторон.

— Согласен. Ну что ж, слушайте. Я сам прокачусь в Париж и погляжу, что тут можно сделать. А вы лучше попытайтесь выиграть время. Скажите Притчарду, дескать, вам кажется, в компромиссе необходимости нет и мы надеемся, что очень скоро будем располагать точными фактами. Пусть поймет, что никаких сомнительных махинаций мы не ведем. Я ему покажу, как швырять в меня настурции!

— И — ох, боже мой! — еще одно. Нужно добраться до майора Фентимана еще и для того, чтобы отменить эксгумацию.

— Ох господи! Да, конечно! Как неловко все вышло. А сами вы ничего поделать не можете?

— Боюсь, что нет. Майор Фентиман, как душеприказчик, запросил ордер, и, право же, не знаю, что я тут могу предпринять без его подписи. Министерство внутренних дел вряд ли…

— Да, я прекрасно понимаю, что с Министерством внутренних дел шутки плохи. Ну да ладно, пустяки. Роберт с самого начала не одобрял этой идеи насчет вытаскивания покойничка на свет божий. Как только мы узнаем адрес майора, он будет только счастлив прислать вам письменное распоряжение насчет отмены. Уж положитесь на меня. В конце концов, даже если в течение ближайших нескольких дней мы Роберта не отыщем и старикана все-таки выкопают, хуже не будет. Вам не кажется?

Мистер Мерблз неуверенно кивнул.

— Ну, так порастрясу-ка я старые кости, — весело объявил Уимзи, отбрасывая одеяло и вскакивая на ноги, — и прогуляюсь-ка в Город Огней. С вашего позволения, сэр, я вас на минуточку оставлю? Ванна ждет. Бантер, упакуйте чемодан: вы едете со мною в Париж.

На седьмое утро после эксгумации, — был как раз вторник, — лорд Питер стремительно ворвался в контору мистера Мерблза в Стейплз-Инн. По пятам за ним спешил инспектор сыскной полиции Паркер.

— Доброе утро, — удивленно воскликнул мистер Мерблз.

— Доброе утро, — откликнулся Уимзи. — Чу! Жаворонка трель звенит у врат небес[123]. Он идет, мой милый, мой нежный, как походка его легка![124] Еще четверть часа — и он будет здесь!

— Это кто еще? — осведомился мистер Мерблз с суровыми интонациями.

— Роберт Фентиман.

Мистер Мерблз задохнулся от изумления.

— А я-то уже оставил всякую надежду, — проговорил он.

— А я — так нет. Он не сгинул навеки, он просто ушел раньше нас[125], — говорил себе я. И был прав! Чарльз, давай-ка выложим на стол наши pièces de conviction[126]. Ботинки. Фотографии. Препаратные стекла различных образцов. Листок с заметками из библиотеки. Верхнюю одежду покойного. Да, так. И наконец — «Оливер Твист». Великолепно. Вот теперь, как говаривал Шерлок Холмс, вид у нас достаточно внушительный, чтобы вселить страх в преступное сердце, пусть даже заковано оно в тройную броню.

— А что, Фентиман вернулся по доброй воле?

— Не совсем. Он был, да простится мне это выражение, ведом на веревочке. Сквозь топь и дол, поток и кряж, пока…[127] ну, сами знаете. Вели его, вели — и обвели вокруг пальца. Это еще что за шум в прихожей? К оружью! Пушки бьют![128]

За дверью и впрямь послышался голос Роберта Фентимана, причем, по интонациям судя, майор пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа. Еще несколько секунд — и он возник на пороге. Роберт коротко кивнул мистеру Мерблзу, который холодно поклонился в ответ, а затем свирепо набросился на Уимзи.

— Послушайте, что это еще за шуточки? Этот ваш распроклятый сыщик прогнал меня галопом через всю Европу и снова домой, а нынче утром является ко мне и говорит, что вы хотите встретиться со мною в конторе, дабы поделиться новостями об Оливере. Какого дьявола вам известно про Оливера?

— Ах, этот Оливер! — вздохнул Уимзи. — О да… на редкость неуловимая личность. И ведь в Риме неуловим почти так же, как и в Лондоне. Ну разве не странно, Фентиман, что стоило вам повернуться спиной — и наш друг Оливер тут же выскакивал, точно чертик из коробочки? Ну разве не забавно: едва на горизонте покажетесь вы — и он исчезает, словно по волшебству! Вот точно так же он околачивался у «Гатти», а потом взял да и ускользнул от нас с вами! Как вам заграница, старина? Хорошо повеселились? Полагаю, вы не сочли нужным сообщать своему спутнику, что гоняетесь за блуждающим огоньком?

В лице Фентимана отразилась целая гамма чувств: ярость сменилась изумлением, а на смену ему снова прихлынул гнев. Но тут вмешался мистер Мерблз.

— А этот ваш детектив предоставил какие-либо оправдания своего в высшей степени странного поведения? Не он ли почти две недели продержал нас в неведении касательно собственных перемещений?

— Боюсь, что оправдываться должен я, — беззаботно отозвался Уимзи. — Видите ли, я решил, что пора подразнить морковкой ослика номер два. Я знал, что, если мы притворимся, будто Оливер в Париже, Фентиман сочтет своим прямым долгом помчаться вдогонку. По чести говоря, сам он был вовсе не прочь покинуть Англию — не так ли, Фентиман?

— Лорд Питер, вы хотите сказать, что всю эту историю с Оливером вы просто выдумали?

— Именно. Не сам прототип, конечно, но парижскую его разновидность. Я велел сыщику телеграммой вызвать нашего общего друга в Париж — и продержать его вдали от столицы.

— Но почему?

— Объясню позже. И уж разумеется, поехать вам пришлось, верно, старина? По той простой причине, что отказаться вы никак не могли: иначе пришлось бы сознаваться, что никакого Оливера на свете не существует!

— Проклятье! — взорвался Фентиман — и вдруг разразился смехом. — Ах вы, хитрюга! То-то мне показалось, что дело нечисто! Когда пришла первая телеграмма, я себя не помнил от восторга. Подумал, что наш сыскных дел мастер допустил самим провидением ниспосланный ляп. И чем дольше мы колесили по Европе, тем больше я радовался. Но как только заяц запетлял по собственным следам назад, в далекую, милую Англию, к дому родному, я заподозрил, что кто-то водит меня за нос. Кстати, вот, оказывается, почему я получал любую визу с такой сверхъестественной легкостью, на следующее же утро — в котором бы часу не обратился?

— Ну да, — скромно подтвердил Уимзи.

— Я мог бы сразу догадаться, что без подвоха не обошлось! Вы сущий дьявол! Ну, и что теперь? Ежели вы разоблачили Оливера, то, небось, всю подноготную выведали, э?

— Если под этим выражением вы разумеете, что нам известно о вашей мошеннической и бесчестной попытке скрыть точное время смерти генерала Фентимана, мой ответ — да, мы об этом знаем, — сухо отозвался Мерблз. — И должен сказать, что оскорблен в лучших чувствах.

Фентиман рухнул в кресло, хлопая себя по ляжкам и сотрясаясь от смеха.

— Я мог бы заранее догадаться, что вы меня рано или поздно раскусите, — хохотал он, — но шутка-то до чего хороша, э? Боже праведный! Я так и подхихикивал про себя. Подумать только: все эти выжившие из ума, замороженные клубные завсегдатаи торжественно расселись кружком, входят и выходят, и кивают дедуле, точно китайские мандарины, а он-то — мертвее мертвого! Вот с ногой промашка вышла, ну, да по чистой случайности. Вам удалось выяснить, где он пробыл все это время?

— О да — со всей определенностью. В телефонной кабинке, знаете ли, остались улики.

— Нет, правда? Черт!

— Да-да, а когда вы отнесли пальто покойного в гардероб, вы забыли воткнуть в петлицу маков цвет.

— Ох, боже мой! Вот это называется сглупил! Вы представляете, мне это даже в голову не пришло. Ну, да ладно! Наверное, ежели след взяла такая треклятая ищейка, как лорд Питер Уимзи, на выигрыш у меня ни малейшей надежды не оставалось. Но позабавился я всласть. Даже сейчас, как подумаю о старине Бантере — как он с невозмутимой серьезностью обзванивает два с половиной столбца Оливеров, — так завопить хочется от восторга. За такую потеху полмиллиона отдай — и то не жалко!

— Кстати, о полумиллионе, — перебил Уимзи. — Я одного не выяснил: каким образом вам стало известно о наследстве. Леди Дормер рассказала вам о своем завещании? Или Джордж проболтался?

— Джордж? Боже праведный, конечно, нет! Джордж ровным счетом ничего не знал. Старик мне сам сообщил.

— Генерал Фентиман?

— Ну, конечно. В тот вечер, вернувшись в клуб, он сразу поднялся ко мне.

— Вот об этом мы и не подумали, — убито подвел итог Уимзи. — Должно быть, слишком уж это банально.

— Ну, нельзя же всего предусмотреть, — покровительственно утешил Роберт. — В общем и целом вы вполне недурно справились. Ну да — старикан приковылял ко мне и выложил все как есть. И велел ничего не говорить Джорджу, потому что Джорджем он, видите ли, не вполне доволен — из-за Шейлы, знаете ли, — и хочет все обдумать и решить, как лучше, — ну, в смысле составить новое завещание.

— Именно. С этой целью генерал и отправился в библиотеку.

— Верно, а я спустился в буфет подкрепиться. Ну а потом, уже после, я подумал, что, может быть, недостаточно красноречиво говорил в пользу старины Джорджа. В смысле, следовало напомнить старикану, что все странности Джорджа, по сути дела, объясняются тем, что бедняга сидит на шее у жены, а вот если бы у него свои деньжата водились, характер бы его сразу улучшился — вы меня понимаете? Ну, я бегом в библиотеку — а старикан-то помер!

— В котором часу это случилось?

— Где-то около восьми, сдается мне. Я едва на ногах устоял. Разумеется, первой моей мыслью было позвать на помощь, да что толку-то? Видно же: старик мертв. И тут на меня вдруг накатило: черт подери, это надо же так промахнуться! Только подумать, что все эти тысячи отойдут этой кошмарной девице Дорланд… говорю вам, я просто света не взвидел. Просто готов был взорвать и разнести весь клуб!.. А потом, ну, вы понимаете, сижу я там наедине с трупом, в библиотеке, кроме нас, никого, и чувствую я, что у меня мурашки бегут по коже. Мы словно от всего мира отрезаны, как писаки выражаются. А в голове одна неотвязная мысль вертится: ну, с какой стати он вот так взял да и помер? Я было понадеялся, что старушка успела раньше, и уже хотел позвонить и выяснить, как вдруг — только подумал о телефонной кабинке, и в уме тотчас же возник весь замысел, уже готовенький, так сказать. Мне трех минут хватило, чтобы перетащить старикана в кабинку и усадить на стул, а потом я сразу же вернулся к столу и накатал объявление на дверь. Я еще подумал: экий я умница, что не воспользовался библиотечной промокашкой!

— Поверьте, эту подробность я оценил, — похвалил Уимзи.

— Отлично. Честное слово, польщен. Ну а после того все пошло как по маслу. Я забрал генеральскую одёжу из гардеробной, отнес к себе в комнату, а потом вспомнил про старика Вудворда: сидит ведь, небось, не ложится, все ждет хозяина. Так что вышел я на улицу и отправился к станции Чаринг-Кросс… на чем, как вы думаете?

— На автобусе?

— Еще не хватало! На метро. Я уж сообразил, что такси вызывать не стоит.

— Фентиман, у вас врожденная предрасположенность к мошенничеству.

— Вы находите?.. Ну, это все сущие пустяки. Должен признаться, что выспаться в ту ночь мне особо не удалось.

— Ничего, со временем попривыкнете.

— О да, это ведь мое первое преступление… дебют, так сказать. А на следующее утро…

— Молодой человек, — страшным голосом возгласил мистер Мерблз, — опустим завесу молчания над следующим утром! Я выслушал ваше бесстыдное признание с омерзением, каковое не в силах выразить словами. Но я не могу и не стану сидеть сложа руки, пока вы похваляетесь содеянным, цинично рассказывая, — стыдно, молодой человек! — как воспользовались священными мгновениями, когда все помыслы должны быть обращены к…

— Чушь! — грубо перебил поверенного Роберт. — От моих приятелей нисколечко не убудет, ежели я и порадел малость о себе. Я, безусловно, знаю, что мошенничество — не самое достойное занятие, но, черт подери! — у нас куда больше прав на стариковские денежки, чем у этой девчонки. Держу пари, она-то в Великой войне не участвовала, верно, папаша? Эх, не удался фокус, но задумка была хоть куда!

— Вижу, что любая попытка воззвать к вашим лучшим чувствам — лишь пустая трата времени, — ледяным тоном отозвался мистер Мерблз. — Однако, я полагаю, вы сознаете, что мошенничество уголовно наказуемо?

— Ну да… досадно, не правда ли? И что нам теперь по этому поводу делать? Прикажете мне явиться с повинной к Притчарду? Или Уимзи прикинется, что, только взглянув на тело, обнаружил нечто в высшей степени непонятное? Ох, кстати, совсем из головы вон… чем там закончилась эта авантюра с эксгумацией? Я ведь о ней и не вспомнил. Послушайте, Уимзи, этого-то вы и добивались? Вы уже знали, что я плутую, и надеялись таким образом вытащить меня из этой скандальной истории?

— Отчасти.

— Чертовски благородно с вашей стороны. Знаете, когда вы отослали меня на станцию Чаринг-Кросс на пару с этим сыщиком, я ведь догадался, что вы что-то обо мне прознали. И едва не попался! Я решил притвориться, что еду за Оливером, — да вы помните! — и тут заметил в поезде эту вашу вторую ищейку. У меня прямо мурашки по спине забегали. И что же мне оставалось? Либо прекратить шоу, либо обозвать Оливером какого-нибудь безвредного старикашку — так сказать, в доказательство собственной безупречной честности, понимаете?

— Ах, вот в чем дело! Я так и подумал, что у вас должна быть веская причина.

— Ну, да, а потом, когда меня вызвали в Париж, я подумал, что обвел-таки вас всех вокруг пальца. Но, как я теперь понимаю, все было спланировано заранее. Послушайте, Уимзи, а зачем, собственно? Вы просто хотели отплатить мне той же монетой или как? Зачем вам понадобилось удалить меня из Англии?

— И в самом деле, лорд Питер, — сурово проговорил мистер Мерблз. — Надеюсь, что уж хоть мне-то вы объяснение предоставите?

— Ну, чего же тут непонятного? — удивился Уимзи. — Фентиман — душеприказчик своего деда. Если бы мне удалось убрать его с дороги, вам не удалось бы отменить эксгумацию.

— Упырь! — воскликнул Роберт. — Да вы, верно, кормитесь трупами.

Уимзи возбужденно рассмеялся.

— Фентиман, — проговорил он, — много ли вы сейчас дадите за шанс вернуть эти полмиллиона?

— Шанс? — воскликнул майор. — Никакого шанса вообще нет! О чем вы?

Уимзи неспешно извлек из кармана листок бумаги.

— Письмо пришло вчера вечером, — сообщил он. — И, ей-богу, друг мой, вам несказанно повезло, что смерть старика обернулась для вас невосполнимой утратой. Вот что пишет мне Лаббок:

«Дорогой лорд Питер, я решил заблаговременно черкнуть вам пару строк и сообщить результаты вскрытия, проведенного над трупом генерала Фентимана. Что до официального повода расследования, могу сказать, что в желудке остатков пищи не обнаружено, значит, в последний раз покойный поел за несколько часов до своей кончины. Важно другое: следуя вашим собственным, крайне туманно сформулированным предположениям, я провел анализ кишок на содержание яда и обнаружил следы присутствия большой дозы дигиталина, принятой незадолго до смерти. Как вы сами знаете, для человека со слабым сердцем подобная доза не могла не оказаться роковой. Причем симптомы — замедление сердечной деятельности и коллапс — практически неотличимы от сильного сердечного приступа.

Мне, разумеется, неизвестно, каково ваше отношение к делу, в любом случае, я от души восхищаюсь вашей проницательностью, подсказавшей вам выступить с предложением провести анализ. Между тем вы, разумеется, сознаете, что я обязан сообщить о результатах вскрытия государственному обвинителю».

Мистер Мерблз словно окаменел.

— Боже милосердный! — воскликнул Фентиман. — Боже милосердный! — повторил он. — Уимзи… если бы я только знал… я ведь и не подозревал даже… я бы и за двадцать миллионов к телу не притронулся. Яд! Вот бедолага! Кошмар что такое! Теперь я припоминаю, что в тот вечер старик жаловался на слабость, но я и не думал… Послушайте, Уимзи, вы ведь верите, правда, что я и понятия не имел? Однако… что за ужасная особа… я так и знал, что от девицы добра не жди. Но яд! Это уж чересчур. Господи помилуй!

Паркер, до сих пор внимавший рассказу с беспристрастностью по-дружески настроенного зрителя, просиял улыбкой.

— Молодчага, старина! — заорал он, в избытке профессионального энтузиазма хлопая Питера по спине. — Это же самое настоящее уголовное дело, и ты провел его — лучше некуда. А я и не знал за тобой этакой терпеливой настойчивости! Заставить их провести эксгумацию, надавив хорошенько на майора Фентимана — мастерский ход, просто мастерский! Отличная работа! Превосходная работа!

— Спасибо, Чарлз, — сухо отозвался Уимзи. — Рад, что хоть кто-то меня ценит. Что ни говори, — язвительно добавил его светлость, — а Притчарду нос мы утерли.

При этих словах даже мистер Мерблз слегка оживился.

Спешно проконсультировавшись с власть имущими Скотленд-Ярда, инспектор Паркер взял дело Фентимана в свои руки — и сей же миг отправился советоваться с Уимзи.

— Что натолкнуло тебя на мысль о яде? — полюбопытствовал инспектор.

— Главным образом, Аристотель, — сознался его светлость. — Он, знаешь ли, говаривал, что всегда следует предпочесть вероятную невозможность невозможной вероятности. Разумеется, не было ничего невозможного в том, что генерал тихо-мирно скончался в самый неподходящий момент. Однако куда эффектнее и куда вероятнее предположить, что все подстроено заранее! Выгляди ситуация еще более немыслимой, я и то с пеной у рта восклицал бы: убийство! А на самом-то деле ничего немыслимого тут и нет. Взять хоть этого Притчарда и девицу Дорланд. С какой стати они так упорно не желали идти на компромисс и проявляли такую мерзкую подозрительность, как не потому, что располагали некой закрытой информацией? В конце концов, в отличие от нас с Пенберти, они даже тела не видели.

— Тогда возникает вопрос: кто виновник? Естественно, первой я бы заподозрил мисс Дорланд.

— У нее наиболее веская мотивировка.

— Ага. Ну что ж, будем рассуждать методично. Старик Фентиман, судя по всему, чувствовал себя здоровехоньким вплоть до половины четвертого, когда он отправился на Портмэн-сквер, так что яд ему, очевидно, дали между половиной четвертого и восемью часами. Ведь Роберт Фентиман обнаружил деда мертвым около восьми. Так с кем старик виделся в этот промежуток времени?

— Секундочку! Вот здесь я позволю себе небольшое уточнение. Старик принял яд между половиной четвертого и восемью часами, но получить его вполне мог и раньше. Например, предположим, что кто-нибудь подбросил отравленную пилюлю в его склянку с мятными таблетками от изжоги, или что уж он там употреблял. А провернуть это дело могли в любое время.

— Ну, только не заблаговременно, Питер. Предположим, старик скончался бы слишком рано и леди Дормер об этом прознала бы?

— Никакой разницы. Ей даже завещание не пришлось бы менять. Доля мисс Дорланд осталась бы неизменной.

— И верно. Что-то я сглупил. Ну, так почему бы не попытаться выяснить, не принимал ли старик регулярно какого-нибудь медицинского средства? А если да, то у кого была возможность подбросить отравленную пилюлю?

— У Пенберти, например.

— У доктора? Да, надо внести его имя в список возможных подозреваемых, хотя ни тени мотива у него нет. Однако же мы впишем его в колонку, озаглавленную: «Благоприятная возможность».

— Правильно, Чарлз. До чего люблю твою методичность!

— Противоположности сходятся, — заметил Паркер, расчертив тетрадку на три колонки. — «Благоприятная возможность». Номер 1 — доктор Пенберти. Если таблетки, или пилюли, или что бы уж это ни было, выписывал сам Пенберти, возможность ему представлялась просто-таки сказочная. А вот если лекарство это — из тех, что покупаются в аптеке уже готовыми, в запечатанных пузырьках — тогда дело другое.

— Что за чепуха! Он всегда мог попросить взглянуть на пилюли: так сказать, своими глазами убедиться, что они — как раз то, что нужно. Я настаиваю на кандидатуре Пенберти. Кроме того, он в числе тех людей, что виделись с генералом в критический временной промежуток — назовем его «период приема», — так что возможностей у доктора было хоть отбавляй.

— Твоя правда. Ну что ж, записал. Хотя мотива у него по-прежнему нет…

— Такие пустяковые возражения меня не остановят. Возможность у него была — следовательно, добро пожаловать в список! Ну, что же, следующий кандидат — мисс Дорланд.

— Да. Ее мы помещаем в колонку «Благоприятная возможность», а также и в колонку «Мотив». Мисс Дорланд, безусловно, была крайне заинтересована в том, чтобы избавиться от старика, мисс Дорланд виделась с ним в «период приема» и почти наверняка угощала его чем-нибудь, пока генерал находился в доме. Так что она в нашу схему отлично вписывается. Единственная трудность в случае мисс Дорланд состоит в том, что добыть препарат для нее было бы крайне затруднительно. Дигиталин просто так в аптеке не купишь, знаешь ли.

— Д-да, пожалуй. По крайней мере, в чистом виде. Но в качестве составляющего ингредиента в каком-нибудь лекарстве — легко! Я буквально нынче утром видел в «Дейли вьюз» рекламу нового средства, в состав которого входит полграна дигиталина.

— В самом деле? Где? А, это! Да, но там еще содержится nux vomica[129], а он считается противоядием. Во всяком случае, он поддерживает сердечную деятельность, стимулируя нервную систему, и, следовательно, нейтрализует замедляющий эффект дигиталина.

— Х-м-м. Ну, хорошо, впиши мисс Дорланд в колонку «Средства» и поставь против ее имени знак вопроса. Ох, и, конечно же, Пенберти там тоже самое место. Он — единственный, кому ничего бы не стоило раздобыть препарат.

— Верно. Итак, «Средства»: номер 1 — доктор Пенберти. «Благоприятная возможность»: номер 1 — доктор Пенберти, номер 2 — мисс Дорланд. Надо будет и домашних слуг леди Дормер тоже сюда вписать, верно? Во всяком случае, тех, кто подавал генералу еду или питье.

— Всенепременно впиши. Возможно, кто-то из них вступил в тайный сговор с мисс Дорланд. А как насчет самой леди Дормер?

— Да полно тебе, Питер. Что за бессмысленность!

— Почему нет? Возможно, все эти годы она вынашивала месть ненавистному брату, маскируя истинные чувства за притворной щедростью. А что, забавно было бы оставить громадное наследство человеку, которого терпеть не можешь: вот он размяк, рассыпается в благодарностях, весь как на иголках в предвкушении золотых гор, — вот тут-то самое время отравить его, чтобы ни пенни не получил! Нет, без леди Дормер никак не обойтись! Впиши ее в графу «Благоприятная возможность» и в «Мотив» тоже.

— Самое большее, на что, так и быть, соглашусь — это «Благоприятная возможность» и «Мотив» с вопросительным знаком в скобках.

— Будь по-твоему. Так, а теперь очередь за нашими друзьями таксистами.

— Я бы на них не отвлекался. Отравить пассажира, знаешь ли, чертовски трудно.

— Боюсь, ты опять прав. Послушай-ка! Мне тут в голову пришел сногсшибательный способ отравить таксиста. Даешь ему фальшивую монету в полкроны, парень пробует ее на зуб, и…

— Умирает в муках от свинцового отравления. Анекдот-то с во‐от такой бородой!

— Чушь. Окунаешь монету в синильную кислоту…

— Великолепно! И таксист падает с пеной у рта. Просто блестяще! А теперь не уделишь ли крупицу внимания делу насущному?

— Думаешь, таксистов можно не принимать в расчет?

— Думаю, да.

— Убедил. Так что они все твои. А теперь, как ни прискорбно, очередь за Джорджем Фентиманом.

— А ты, похоже, к Джорджу Фентиману весьма благоволишь, э?

— Да — симпатичен мне старина Джордж, ничего не попишешь. Во многих отношениях он — порядочная свинья, но я к нему изрядно привязан.

— Ну что ж, я Джорджа не знаю, так что решительно его вписываю. «Благоприятная возможность» номер 3 — есть!

— Тогда уж и в графу «Мотив» его внеси.

— С какой стати? Если наследство получит мисс Дорланд, ему-то что за выгода?

— Ни малейшей — если бы он знал о завещании. Но Роберт клялся и божился, что брат его ни о чем таком не подозревает. И Джордж говорил то же самое. А если Фентиман-младший и впрямь пребывал в неведении… разве ты сам не видишь, что для него смерть генерала означала одно: к нему немедленно отошли бы те две тысячи, насчет которых Дугал Мак-Стюарт проявлял исключительную настойчивость.

— Мак-Стюарт? Ах, ну да — ростовщик-кровопийца! Очко в твою пользу, Питер, я про него напрочь забыл. Ну что ж, вне всякого сомнения, место в списке подозреваемых твоему Джорджу обеспечено. Кажется, свое положение бедняга воспринимал весьма болезненно, так?

— Крайне болезненно. А я помню, как он отпустил одно крайне неосторожное замечание — вот здесь, в клубе, в тот самый день, когда обнаружился факт убийства… или, скорее, смерти.

— Это как раз свидетельствует в его пользу, — подбодрил друга Питер, — уж не до такой же степени бедняга опрометчив!

— В глазах полиции это не довод, — проворчал Уимзи.

— Ну, право же!

— Прошу прощения, забыл на минуточку. Боюсь, вы стоите заметно выше своей должности, о Чарлз. Подобный интеллект грозит вам либо повышением по службе — либо остракизмом, если не остережетесь.

— Придется рискнуть. Ну же, к делу. Кто у нас еще тут есть?

— Есть Вудворд. И для него, между прочим, доступ к генеральской коробочке для пилюль был открыт денно и нощно.

— И, надо думать, скромная сумма, ему завещанная, служит достаточным поводом?

— Либо враг подкупил его. Злодеи-дворецкие, знаете ли, встречаются на каждом шагу. Преступники-камердинеры нынче размножаются, как кролики, преданные слуги только и делают, что крадут фамильное серебро…

— Факт! А как насчет беллонианцев?

— Ну как же, Уэзеридж! Препротивный тип. И причем давно уже хищно поглядывал на генеральское кресло у камина. Я своими глазами видел.

— Питер, будь посерьезнее!

— Я абсолютно серьезен. Я не люблю Уэзериджа. Он меня раздражает. А еще нам нужно не забыть вписать Роберта.

— Роберта? Послушай, да ведь Роберт — единственный человек, которого можно без зазрения совести вычеркнуть! Майор отлично знал, что в его интересах — продлить жизнь старика, а не наоборот. Ты вспомни, сколько трудов ему стоило скрыть дедову смерть!

— Именно. У него — безупречное алиби, вот почему Шерлок Холмс сразу бы его заподозрил. Роберт Фентиман сам признался, что последним видел генерала в живых. А что, если он повздорил с дедом, порешил старичка и только потом узнал про наследство?

— Да ты сегодня в ударе, Питер: сколько потрясающих сюжетов пропадает зря! Если бы они поссорились, возможно, майор и съездил бы старикану по физиономии — хотя я лично не думаю, что Роберт Фентиман способен на такой гнусный, непорядочный поступок, — но уж травить бы его не стал!

Уимзи вздохнул.

— Доля правды в твоих словах есть, — признал его светлость. — Хотя никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А теперь посмотрим: не появляется ли какое-нибудь из имен во всех трех колонках сразу?

— Нет, ни одно. Но кое-кто фигурирует в двух.

— Вот с них-то мы и начнем. Естественно, первой напрашивается мисс Дорланд, а после нее — Джордж, тебе не кажется?

— Ну да. Я обойду всех аптекарей, что могли бы снабдить девицу дигиталином. Кстати, кто ее семейный доктор?

— Понятия не имею. Это уж твоя забота. Кстати, я, очевидно, познакомлюсь с девицей завтра, на каких-то там посиделках за чашкой какао или что-то в этом роде. А до тех пор не трогай ее по возможности.

— Не буду, но, сдается мне, хорошо бы задать ей вопрос-другой. А еще мне хотелось бы поосмотреться в особняке леди Дормер.

— Только, ради всего святого, не иди напролом, Чарлз! Немного такта еще никому не вредило.

— Доверься папочке. Кстати, а ты можешь деликатно провести меня в клуб «Беллона»? Мне бы и там хотелось задать пару вопросов.

Уимзи застонал.

— Еще немного в том же духе — и прости-прощай мое членство в клубе! Впрочем, невелика потеря. Вот только Уэзеридж спляшет на радостях, от меня избавившись. Ну, да пусть его. Ничего не попишешь, придется уподобиться Марфе[130]. Пошли.

У входа в клуб «Беллона» царила возмутительная суматоха. Кульер ожесточенно спорил о чем-то с целой оравой незваных гостей, а три-четыре члена комитета застыли рядом плечом к плечу, все — мрачнее тучи. Углядев на горизонте лорда Питера, один из чужаков радостно заорал:

— Уимзи… Уимзи, старина! Слушай, будь человеком, просвети нас! Эта история нам позарез нужна! А ты наверняка знаешь всю подноготную, старый ты жулик!

Лорд Питер без труда узнал Сэлкома Харди, репортера из «Дейли йелл»: неопрятный здоровяк был, как обычно, слегка «под мухой». Его по-детски голубые глаза с надеждой взирали на нежданного спасителя. Рыжий Бартон из «Бэннера», забияка и драчун, мгновенно обернулся.

— А, Уимзи, вот здорово! Помоги, а? Растолкуй им, что как только мы получим свой репортаж, только нас, пай-мальчиков, и видели.

— Боже праведный, — вздохнул Уимзи, — а газетчики-то как про это разнюхали?

— Есть у меня версия на этот счет, — язвительно отозвался Кульер.

— Честное слово, это не я! — заверил Уимзи.

— Конечно, нет! — вступился Харди. — Даже мысли такой не держите. Это я все спроворил. Пробрался без билета на это ваше шоу в Некрополе. Всю ночь в фамильном склепе просидел, прикидываясь ангелом: ну, тем, который подсчитывает грехи да добродетели.

— А что, похож! — отозвался Уимзи. — Можно вас на минуточку, Кульер? — Его светлость отвел секретаря в сторону. — Послушай, меня это все чертовски бесит, но выхода у нас нет. Эти парни без добычи не уйдут. Кроме того, история все равно всплывет, рано или поздно. Полиция взяла дело в свои руки. Это — инспектор Паркер из Скотленд-Ярда.

— Но что случилось? — возмутился Кульер.

— Боюсь, что случилось убийство.

— Ох, черт!

— Сочувствую, и все такое. Но уж терпите, стиснув зубы, а что еще остается? Чарлз, расскажи этим ребятам ровно столько, сколько, на твой взгляд, они заслуживают, и гони их в шею. И, Сэлком, если ты отзовешь этих своих халтурщиков, так и быть, получишь интервью и целую пачку фотографий.

— Вот это я понимаю! — ухмыльнулся Харди.

— Право же, ребята, мешаться под ногами незачем, — любезно согласился Паркер. — Я вам расскажу все, что нужно. Отведите нам какую-нибудь комнатушку, капитан Кульер, я сделаю официальное заявление — и вы тихо-мирно разойдетесь, позволив нам заняться делом.

На том и порешили. Паркер продиктовал страждущим желанную заметку, и банда с Флит-стрит ретировалась восвояси, уводя с собою Уимзи, точно похищенную сабинянку, в ближайший бар в надежде на красочные подробности.

— Лучше бы ты не вмешивался, Салли! — простонал Питер.

— Ох, боже правый, никто-то нас не любит! — вздохнул Сэлком. — Собачья жизнь у репортера: поганее не придумаешь! — Страдалец отбросил со лба длинную черную прядь — и зарыдал.

— Миссис Рашворт, познакомьтесь: это лорд Питер Уимзи. Наоми, это лорд Питер. Он страшно интересуется всякими там железами, так что я и его прихватила. И, Наоми, расскажи-ка поскорее про эту твою сенсацию. Кто он таков? Я его знаю?

Миссис Рашворт — длинная, неопрятная особа с длинными, неопрятными волосами, закрученными в валики над ушами, — близоруко заулыбалась Питеру.

— Счастлива познакомиться. Эти железы — настоящее чудо, правда? Ну, знаете, доктор Воронов и его удивительные старые овцы. Нам всем теперь есть на что надеяться. Не то чтобы дорогой Уолтер особенно интересовался омолаживанием. Возможно, жизнь и без того длинна и тяжка, вы не находите? Вокруг столько всяких разных проблем! И, насколько я понимаю, страховые компании восприняли это дело в штыки. Впрочем, если подумать, это только естественно, верно? Но самое любопытное — это воздействие на характер, не так ли? Вы, случайно, не интересуетесь малолетними преступниками?

Уимзи признался, что проблема малолетних преступников не раз ставила его в тупик.

— До чего справедливо подмечено. Именно что в тупик! И только подумать, что на протяжении стольких тысячелетий мы в корне заблуждались на их счет. Розги, хлеб и вода, и все такое прочее, и причастие, в то время как на самом-то деле им нужна только самая малость вытяжки из железы кролика, или как ее там, и дети становятся точно шелковые! Ужас, правда? И бедные уродцы в интермедиях — ну, великаны и карлики, — возьмешь все эти шишковидные или гипофизарные штуки, — и несчастные тут же выправляются! Хотя, смею заметить, в таком виде, как есть, они куда лучше зарабатывают, ну как тут не задумаешься о вопиющем факте безработицы, вы не находите?

Уимзи отметил, что во всем есть свои теневые стороны.

— Вы абсолютно правы, — согласилась миссис Рашворт. — Но, по-моему, куда отраднее смотреть на мир под другим углом. Во всем есть свои светлые стороны, вы не согласны? Главное — увидеть вещи в их истинном свете. Наоми будет так счастлива помочь милому Уолтеру в его великом начинании! Мы как раз собираем средства по подписке на создание новой клиники, вы ведь наверняка тоже захотите поучаствовать?

Уимзи полюбопытствовал, о какой клинике идет речь.

— Ох! Разве Марджори вам не рассказывала? В этой новой клинике любой закоренелый злодей станет полезным членом общества — и все благодаря железам! Вот об этом-то наш дорогой Уолтер и собирается говорить в своем докладе. На редкость увлеченный молодой человек, и Наоми точно такая же! Я так обрадовалась, когда Наоми призналась, что они с Уолтером помолвлены. Не то чтобы ее старушка-мать так-таки совсем не подозревала, куда ветер дует, — лукаво добавила миссис Рашворт, — но в наши дни молодые люди все такие странные, все у них секреты да тайны!

Уимзи ответствовал, что жениха с невестой следует от души поздравить. И в самом деле, его светлость уже имел удовольствие созерцать Наоми Рашворт и считал, что уж она-то, по крайней мере, поздравления вполне заслужила: эта девица с лицом как у хорька была страшна как смертный грех.

— Вы ведь меня извините, если я отлучусь побеседовать с другими гостями, правда? — щебетала между тем миссис Рашворт. — Я вижу, вы уже вполне освоились. Вне всякого сомнения, в моем «салончике» вы встретите немало друзей.

Уимзи огляделся вокруг и уже собирался вздохнуть с облегчением в связи с тем, что никого не знает, как вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.

— Как, — воскликнул он, — да это же доктор Пенберти!

— Дорогой Уолтер! — воскликнула миссис Рашворт, поспешно оборачиваясь в указанном направлении. — Он самый, собственной персоной! Ну, вот и славно: теперь можно и начать. Собственно, его ждали куда раньше, но ведь врач своим временем распоряжаться не волен.

— Пенберти? — воскликнул Уимзи, не сдержавшись. — Боже праведный!

— Очень разумный человек, — раздался голос у него за спиной. — Не думайте плохо о его работе только оттого, что встретили беднягу в этой толпе. Неимущим поборникам доброго дела разборчивость не пристала, уж мы-то, священники, об этом слишком хорошо знаем!

Уимзи обернулся. Перед ним стоял высокий, худощавый мужчина с лицом красивым и в то же время комичным, и его светлость сразу узнал известного католического священника, проповедующего в трущобах.

— Отец Уиттингтон, если не ошибаюсь?

— Он самый. А вы, я знаю, лорд Питер Уимзи. Нас с вами роднит интерес к криминологии, верно? А еще меня занимают железы и все, что с ними связано. Возможно, эта теория прольет свет на многие наши насущные проблемы.

— С радостью отмечаю, что религия и наука уже не враждуют, — проговорил Уимзи.

— Конечно, нет. С какой бы стати? Все мы взыскуем Истины.

— А эти? — усмехнулся Уимзи, взмахом руки указывая на охваченную любопытством толпу.

— Тоже — но по-своему. Они хотят как лучше. Делают что могут, как та женщина в евангельской притче, и притом не скупятся. А вот и Пенберти, кажется, он ищет вас. Ну что ж, доктор, я тоже, сами видите, забрел послушать, как вы в котлету изрубите первородный грех.

— Очень демократично с вашей стороны, — отозвался Пенберти, натянуто улыбаясь. — Надеюсь, вы не с враждой пришли. Мы с Церковью не ссоримся, знаете ли, ежели она занимается своим делом, а в наши — не вмешивается.

— Дорогой мой, если вы умеете исцелять от греха при помощи укола, я первым порадуюсь. Только уж постарайтесь не впрыснуть заодно чего похуже. Вы же знаете притчу о доме выметенном и убранном?[131]

— Я буду предельно осторожен, — заверил Пенберти. — Вы меня извините на секундочку. Уимзи, вы наверняка уже знаете о результатах анализов?

— Ну да. Настоящая сенсация, верно?

— Эта история чертовски усложнит мне жизнь! И вы тоже хороши, Уимзи, — хоть бы намекнули вовремя! Мне ничего подобного и в голову не приходило!

— А с какой бы стати? Вы ожидали, что старикан помрет из-за болезни сердца, так он и помер от болезни сердца. Вас не в чем обвинять.

— Вы так думаете? Плохо вы знаете суд присяжных! Именно сейчас я бы целое состояние отдал, лишь бы зачеркнуть этот эпизод. Более неподходящего момента и представить себе невозможно.

— Все пройдет, все забудется. Такие ошибки случаются по сто раз на неделе. Кстати, я так понял, что вас можно поздравить? Когда это вы успели? И ведь ни словечком не обмолвились!

— Я как раз начал вам рассказывать во время этой треклятой эксгумации, только кто-то меня перебил. Да, спасибо за поздравления. Мы обо всем сговорились… ах, да! — недели две-три назад. Вы ведь знакомы с Наоми?

— Видел сегодня, но только мельком. Моя хорошая знакомая мисс Фелпс сей же миг похитила вашу невесту, чтобы порасспросить про вас.

— Ах, ну да. Непременно улучите момент побеседовать с нею. Наоми — очень милая девушка, и притом умница, каких мало. Вот матушка ее — тяжкое испытание, честно признаюсь, но, в конце концов, намерения у нее самые добрые. А уж в чем ей не откажешь, так это в умении приглашать людей, с которыми весьма небесполезно познакомиться.

— Я и не знал, что вы — такой крупный специалист по железам.

— Увы, пока мне сей громкий титул не по средствам! Да, мне довелось поработать в экспериментальной лаборатории профессора Слайго. Как говорят в прессе, железы — Наука Будущего. В этом ни тени сомнения нет. Начинаешь воспринимать биологию в совсем ином свете. Мы — на грани совершенно потрясающих открытий, и это непреложный факт. Вот только со всеми этими противниками вивисекции, и священниками, и старухами неграмотными двигаешься вперед не так быстро, как хотелось бы. Ох, боже ты мой — мне пора начинать! Увидимся позже.

— Одну минуточку! Вообще-то я пришел сюда с целью… ах, черт возьми, как неучтиво получилось! Но я понятия не имел, что с докладом выступаете именно вы. Я пришел сюда, первоначально задавшись целью (вот, так уже гораздо лучше!) взглянуть на мисс Дорланд в ореоле фентимановской славы. Но верный мой провожатый меня покинул. Вы знакомы с мисс Дорланд? Не подскажете, кто она?

— Знаком, но не то чтобы коротко. Но сегодня я ее не видел. Возможно, она еще не пришла.

— А мне казалось, она просто помешана на… на всяких там железах.

— Полагаю, что так и есть, во всяком случае, сама мисс Дорланд в этом свято уверена. Эти женщины все, что угодно проглотят, лишь бы в новинку, а уж если еще и с сексуальным подтекстом… Кстати, о сексе я говорить не намерен.

— Бог да благословит вас за это. Ну что ж, возможно, мисс Дорланд объявится чуть позже.

— Не исключено. Но… послушайте, Уимзи. Мисс Дорланд сейчас в весьма двусмысленном положении, верно? Не удивлюсь, если ей как-то не по себе. История уже угодила в газеты.

— Черт подери, а то я не знаю! Этот вдохновенный пьянчуга Сэлком Харди каким-то образом обо всем пронюхал. Сдается мне, прохиндей приплачивает администрации кладбища, чтобы его заранее извещали о намечающихся эксгумациях. Сущее сокровище для своей газетенки, просто-таки на вес золота, да что там золота — скорее, банкнот! Ну, удачи! Желаю с блеском отчитаться! Вы ведь не станете возражать, если я усядусь не в первом ряду? Всегда предпочитаю занять стратегическую позицию у двери, поближе к харчам!

— Ну что ж, миссис Митчэм, — любезно начал инспектор Паркер. Он всегда начинал разговор с дежурного: «Ну что ж, миссис Такая-то» — и не забывал подпустить любезности. Уж таков был заведенный распорядок.

Домоправительница покойной леди Дормер ледяным кивком дала понять, что покоряется неизбежности.

— Мы всего лишь пытаемся прояснить все мельчайшие детали и подробности касательно того, что происходило с генералом Фентиманом за день до того, как старика обнаружили мертвым. Я уверен, что вы сумеете нам помочь. Вы не вспомните, в котором часу генерал явился в особняк?

— Где-то без четверти четыре, никак не позже, боюсь, что с точностью до минуты сказать не могу.

— Кто его впустил?

— Лакей.

— Значит, вы гостя видели?

— Да, генерала провели в гостиную, а я сошла к нему и проводила его наверх, в спальню ее светлости.

— А мисс Дорланд, выходит, при этом не было?

— Нет, она находилась у постели ее светлости. Она передала через меня свои извинения и пригласила генерала Фентимана подняться наверх.

— С виду генерал казался здоровым и бодрым?

— Насколько я могла судить, да… разумеется, учитывая его преклонный возраст и еще тот факт, что генералу только что сообщили дурные вести.

— Может быть, у него губы посинели, или дышал он с трудом, или еще что-нибудь?

— Ну, подъем вверх по лестнице изрядно его утомил.

— И это вполне естественно.

— Генерал постоял несколько минут на лестничной площадке, пытаясь отдышаться. Я спросила, не дать ли ему какое-нибудь лекарство, но генерал сказал, что нет, с ним все в порядке.

— Ах! Смею заметить, куда разумнее с его стороны было бы последовать вашему мудрому совету, миссис Митчэм.

— Генерал, разумеется, лучше знал, что ему нужно, — чопорно отрезала домоправительница. Почтенная особа со всей определенностью считала, что комментировать события в обязанности полисмена отнюдь не входит.

— Значит, вы проводили его наверх. А не удалось ли вам пронаблюдать встречу между генералом и леди Дормер?

— Разумеется, нет. (подчеркнуто-выразительно) Мисс Дорланд встала, сказала: «Здравствуйте, генерал Фентиман» — и поздоровалась с ним за руку, а я вышла из комнаты, как на моем месте и следовало поступить.

— Понятно. Мисс Дорланд оставалась наедине с больной, когда объявили о приходе генерала Фентимана?

— Ни в коем случае — там еще была медсестра.

— Медсестра — да-да, конечно. А мисс Дорланд и медсестра никуда не отлучались из спальни за то время, пока генерал Фентиман оставался с сестрой?

— Почему же? Минут через пять мисс Дорланд вышла и спустилась вниз. Заглянула ко мне в комнату, а сама-то такая расстроенная! И говорит: «Бедные старички» — вот так прямо и сказала.

— А еще что-нибудь к тому не прибавила?

— Мисс Дорланд сказала: «Они поссорились, миссис Митчэм, много-много лет назад, еще совсем молодыми, и с тех пор друг с другом не виделись». Разумеется, я об этом знала, ведь я состояла при ее светлости все эти годы, и мисс Дорланд тоже

— Для леди столь юной, как мисс Дорланд, зрелище и впрямь было жалостное, верно?

— Вне всякого сомнения. У мисс Дорланд сердце отзывчивое, уж не чета нынешним девицам!

Паркер сочувственно покачал головой.

— И что потом?

— Переговорив со мною, мисс Дорланд снова ушла, а вскорости спустилась Нелли — это наша горничная.

— Как скоро?

— О, не сразу. Я как раз допила чай, а сажусь я за стол ровно в четыре. Значит, дело было где-то около половины. Нелли спустилась попросить для генерала немного бренди — старик неважно себя чувствовал. Спиртные напитки, видите ли, хранятся в моей комнате, и ключ от буфета — у меня.

К этому сообщению Паркер особенного интереса не выказал.

— Ну, и как вам показался генерал, когда вы отнесли бренди?

— Я ничего не относила. — Тон миссис Митчэм недвусмысленно давал понять, что «подай-принеси» в круг ее обязанностей не входит. — Я отослала бренди с Нелли.

— Ясно. Значит, генерала вы больше не видели вплоть до его ухода?

— Не видела. Позже мисс Дорланд сообщила мне, что с генералом приключился сердечный приступ.

— Я вам бесконечно признателен, миссис Митчэм. А теперь мне хотелось бы задать Нелли вопрос-другой.

Миссис Митчэм позвонила в колокольчик. На зов тут же явилась розовощекая, премиленькая служаночка.

— Нелли, этот полицейский желает выяснить у тебя некоторые подробности касательно визита генерала Фентимана. Изволь рассказать ему все, что знаешь, но помни: он — человек занятой, так что попрошу без пустой болтовни. Вы можете переговорить с Нелли прямо здесь, сударь.

И миссис Митчэм величественно выплыла из комнаты.

— Грозная дама, — отметил Паркер благоговейным шопотом.

— Старая закалка, как говорится, — согласилась Нелли со смехом.

— Ну и задала же мне страху! Ну что ж, Нелли, — начал инспектор, в очередной раз прибегая к традиционной формулировке, — я так понимаю, вас послали отнести пожилому джентльмену бренди. А кто вам приказал?

— Дело было вот как. После того, как генерал пробыл с леди Дормер около часа, в комнате ее светлости зазвонил колокольчик. Отвечать на звонок — это моя обязанность, так что я встала, а медсестра Армстронг просунула голову в дверь и говорит: «Нелли, принеси-ка по-быстрому капельку бренди и попроси мисс Дорланд подняться сюда. Генералу Фентиману нездоровится». Так что я сбегала за бренди к миссис Митчэм, а по пути наверх толкнулась в студию к мисс Дорланд.

— А это где, Нелли?

— Это здоровенная комната на втором этаже, прямо над кухней. В прежние времена там была бильярдная со стеклянной крышей. Мисс Дорланд занимается там живописью и возится с бутылочками да склянками, и еще как гостиную ее использует.

— Возится со склянками?

— Ну, со всякими там аптечными снадобьями и прочей ерундой. Дамочкам без хобби никак, сами понимаете, работать-то им не нужно. А уж беспорядка от них!

— Да уж, представляю. Ну, продолжайте, Нелли, извините, что перебил.

— Так вот, передала я слова медсестры Армстронг, а мисс Дорланд и говорит: «Ох ты, боже мой, Нелли, — да, так и сказала, — бедный старый джентльмен. Сердце, видать, не выдержало. Отдай-ка мне бутылку, я сама отнесу. А ты сбегай позвони доктору Пенберти». Так что я отдала ей бренди, и мисс Дорланд понесла бутылку в спальню.

— Минуточку. Вы видели, как она пошла наверх?

— Ну, пожалуй что, своими глазами и не видела… но мне так показалось. Сама-то я вниз побежала, к телефону, так что особо не приглядывалась.

— Действительно — и зачем бы?

— И, конечно, мне пришлось отыскивать номер в телефонном справочнике. Собственно, номеров там было два. Я позвонила к нему домой, и мне ответили, что доктор сейчас на Харлей-стрит. А пока я запрашивала второй номер, мисс Дорланд крикнула мне с лестницы: «Нелли, ты дозвонилась до доктора?» А я ей: «Нет еще, мисс, он у себя в приемной». А мисс Дорланд: «Да? Хорошо, когда прозвонишься, скажи, что генералу Фентиману сделалось дурно и он сей же миг выезжает на Харлей-стрит». А я ей: «А разве доктор сам сюда не явится?» А она: «Нет, генералу уже лучше, и он говорит, что предпочел бы сам туда прокатиться. Пусть Уильям вызовет такси». С этими словами мисс Дорланд ушла, а меня как раз соединили с приемной, и я передала помощнику доктора Пенберти, что генерал Фентиман вот-вот подъедет. А тут он сам спускается вниз, мисс Дорланд и медсестра Армстронг поддерживают его с двух сторон, и выглядит бедный старый джентльмен просто ужасно: что называется, краше в гроб кладут. Возвращается Уильям, — это наш лакей, — говорит, что такси, дескать, у крыльца, сажает генерала в машину, а мисс Дорланд и медсестра снова поднимаются наверх. Вот, собственно, и все.

— Ясно. А как долго вы здесь служите, Нелли?

— Три года… сэр. — Добавление «сэр» явилось уступкой обходительным манерам Паркера и его правильной манере изъясняться. «Настоящий джентльмен», — заметила Нелли позже, в разговоре с миссис Митчэм, на что домоправительница ответствовала: «Нет, Нелли, держится он как джентльмен, спорить не стану, но полицейский есть полицейский, и потрудись это запомнить».

— Три года? По нынешним временам срок немалый. А что, место-то хорошее?

— Не жалуюсь. Вот только миссис Митчэм… но я-то знаю, как к ней подъехать. А покойная леди Дормер… о, это была истинная леди, просто-таки во всех отношениях!

— А мисс Дорланд?

— Ну, она-то и мухи не обидит, вот только прибираться за ней устаешь: в студии вечно кавардак. Зато всегда такая милая, любезная, «пожалуйста», «спасибо»… Нет, жаловаться мне не на что.

«Умеренный восторг», — подумал про себя Паркер. Судя по всему, Анна Дорланд не обладала счастливым свойством вдохновлять на беззаветную преданность.

— А ведь скучновато здесь небось для молоденькой девушки вроде вас?

— Тоска смертная, — честно призналась Нелли. — Мисс Дорланд иногда устраивает «студийные вечеринки», как сами они говорят, да только никакого в них шика, и почти все юные леди… ну, в общем, художницы и все такое прочее.

— И, наверное, с тех пор, как леди Дормер скончалась, в особняке царят тишина и покой. А мисс Дорланд сильно убивалась из-за ее смерти?

Нелли замялась.

— Конечно же, мисс Дорланд ужасно расстроилась, ведь у нее в целом свете никого не было, кроме ее светлости. Ну а потом она вся изнервничалась из-за этой юридической свистопляски — что-то насчет завещания, да вы, сэр, наверняка знаете?

— Безусловно, знаю. Изнервничалась, говорите?

— Ага, и так злилась — просто не верится! Один визит мистера Притчарда мне особенно запомнился: я, видите ли, в тот день пыль обметала в прихожей, а мисс Дорланд говорила так быстро и громко, что не услышать я просто не могла. «Я буду сражаться до последнего», — вот что она сказала, — и еще: «лишь бы разоблачить мошеннический что-то там», — ох, как же она сказала?

— Замысел? — подсказал Паркер.

— Нет… за… за… заговор, вот! Мошеннический заговор. И больше я ничего не расслышала, а потом мистер Притчард вышел со словами: «Хорошо, мисс Дорланд, мы проведем независимое расследование». И распалилась она, видать, не на шутку, я даже подивилась про себя. Да только все это вроде как прошло бесследно. Последнюю неделю мисс Дорланд сама не своя.

— Поясните, пожалуйста.

— Ну, вы разве сами не заметили, сэр? Мисс Дорланд стала такая тихонькая, как мышка, испуганная такая. Словно пережила страшное потрясение. И все время плачет. Поначалу-то такого не было.

— Ну, и как давно мисс Дорланд пребывает в расстроенных чувствах?

— Ну, сдается мне, с того самого дня, как всплыла вся эта кошмарная история: что, дескать, бедный старый джентльмен не своей смертью умер. Жуть что такое, сэр, просто жуть! Вы ведь поймаете убийцу, правда?

— Очень на это рассчитываю, — бодро заверил Паркер. — Для мисс Дорланд это разоблачение явилось настоящим шоком, так?

— Ну еще бы! Понимаете, сэр, в газете появилась короткая заметочка насчет того, что сэр Джеймс Лаббок обнаружил в теле яд, и когда я утречком заглянула к мисс Дорланд, я позволила себе об этом помянуть. Ну, и говорю: «Странные вещи на свете творятся, мисс: генерал Фентиман-то, оказывается, отравлен!» — вот так прямо и сказала. А она мне: «Отравлен? Нелли, ты, верно, ошиблась». Так что я показала ей статью, и она прямо с лица спала.

— Ну-ну, — проговорил Паркер, — нелегко узнавать такое про знакомого! Тут любой расстроится.

— О да, сэр, мы с миссис Митчэм просто в себя не могли прийти. «Бедный старик, — говорила я, — и с какой стати его убивать? Небось разумом повредился, да сам и покончил с собой». Как думаете, сэр, оно похоже на правду?

— Я не исключаю такой вероятности, — добродушно согласился Паркер.

— Себя не помнил от горя, когда сестрица-то померла, вам так не кажется? Вот так я и сказала миссис Митчэм. А она говорит, что истинный джентльмен, вроде генерала Фентимана, не станет кончать с собою, оставив дела в этаком беспорядке. Вот я и спрашиваю: «А что, выходит, дела генерала вроде как запутаны?» А она мне: «Не твоя забота, Нелли, вот и придержи язык». А вы сами что думаете, сэр?

— Пока что ничего не думаю, — отозвался Паркер, — но вы мне изрядно помогли. А теперь не будете ли так добры пойти спросить у мисс Дорланд, не уделит ли она мне несколько минут?

Анна Дорланд приняла инспектора в малой гостиной. «На редкость некрасивая девушка, — подумал про себя Паркер, — держится угрюмо и замкнуто, фигура и движения напрочь лишены изящества». Анна устроилась на краешке дивана, сжавшись в комочек, на фоне черного платья болезненный, землистый цвет лица смотрелся особенно невыигрышно. Глаза ее покраснели от слез, изъяснялась девушка короткими, отрывистыми фразами, а голос звучал хрипло и глухо, и до странности безжизненно.

— Извините, что снова вас беспокою, — вежливо начал Паркер.

— Полагаю, выхода у вас нет. — Избегая его взгляда, Анна извлекла из пачки новую сигарету и прикурила от предыдущей, уже докуренной.

— Мне просто хотелось выяснить все подробности, касающиеся визита генерала Фентимана к сестре. Я так понимаю, миссис Митчэм проводила гостя наверх, в спальню больной.

Девушка угрюмо кивнула.

— Вы были там?

Анна промолчала.

— Вы были с леди Дормер? — повторил детектив, на сей раз — куда более резко.

— Да.

— И медсестра находилась там же?

— Да.

Нет, эта особа решительно отказывалась ему помочь!

— Так что же произошло?

— Ничего ровным счетом. Я подвела его к постели и сказала: «Тетушка, к вам генерал Фентиман».

— Значит, леди Дормер была в сознании?

— Да.

— И очень слаба, надо думать?

— Да.

— Она что-нибудь говорила?

— Она воскликнула: «Артур!» — вот и все. А он воскликнул: «Фелисити!» А я сказала: «Вам нужно побыть одним» — и вышла.

— А медсестра задержалась в спальне?

— Я же не могла ей приказывать. Ее долг — приглядывать за пациенткой.

— Вы абсолютно правы. Сестра оставалась в комнате на протяжении всей беседы?

— Понятия не имею.

— Ну что ж, — терпеливо продолжал Паркер. — Скажите мне вот что: когда вы принесли бренди, вы застали медсестру на прежнем месте?

— Да.

— А теперь перейдем к бренди. Нелли говорит, что поднялась к вам в студию с бутылкой в руках.

— Да.

— А в комнату она зашла?

— Я не совсем понимаю.

— Нелли прошла прямо в комнату или постучалась в дверь, а вы вышли к ней на лестничную площадку?

Девушка на миг стряхнула с себя апатию.

— Вышколенные слуги в двери не колотят, — презрительно бросила она. — Разумеется, Нелли вошла.

— Ах, извините, — отпарировал уязвленный Паркер. — Я просто подумал, что в дверь ваших личных апартаментов горничная могла бы и постучать.

— Но не постучала.

— Что Нелли вам сказала?

— А вы не можете задать все эти вопросы ей?

— Уже задал. Но на память слуг не всегда возможно положиться, мне хотелось бы услышать подтверждение из ваших уст. — Паркер уже взял себя в руки и заговорил учтиво и вежливо.

— Нелли сказала, что сестра Армстронг послала ее за бренди, потому что генерал Фентиман вдруг почувствовал себя дурно, и велела позвать меня. Так что я попросила горничную позвонить доктору Пенберти, а сама пошла отнести бренди.

Все это Анна пробормотала очень быстро и невнятно, и так тихо, что детектив с трудом разбирал слова.

— И тогда вы отнесли бренди наверх?

— Да, разумеется.

— И взяли бутылку прямо из рук у Нелли? А может, она поставила ношу на столик или куда-нибудь еще?

— Какого черта я должна это помнить?

Паркер терпеть не мог женщин, употребляющих бранные слова, но он изо всех сил старался сохранять беспристрастность.

— Вы забыли? Но, по крайней мере, вы знаете доподлинно, что сразу понесли бутылку наверх? Вы ведь не отвлеклись на что-то другое?

Анна свела брови, напряженно пытаясь вспомнить.

— Если это настолько важно, сдается мне, я задержалась на секунду снять кое-что с огня: жидкость уже выкипала.

— Выкипала? На огне?

— На газовой горелке, — нетерпеливо пояснила девушка.

— Что за жидкость?

— Да так, ничего.

— Чай или какао, вы хотите сказать?

— Нет, химические реактивы. — Слова срывались с губ девушки словно против ее воли.

— Вы занимались химией?

— Да… немножко… так, забавы ради… всего лишь хобби, не больше… сейчас я все это забросила. Так я понесла бренди…

Явное стремление Анны уйти от темы, связанной с химией, похоже, перебороло даже ее нежелание продолжать рассказ.

— Вы развлекались химическими экспериментами — даже несмотря на тяжелое состояние леди Дормер? — сурово подвел итог Паркер.

— Я всего лишь пыталась отвлечься, — пролепетала девушка.

— А что это был за эксперимент?

— Я не помню.

— Совсем не помните?

— НЕТ! — почти прокричала она.

— Ну, неважно. И вы отнесли бренди наверх?

— Да… хотя «наверх» — не совсем то слово. Тетина спальня расположена на той же лестничной площадке, надо только на шесть ступенек подняться. Сестра Армстронг встретила меня в дверях и сказала: «Ему уже лучше». Вхожу я и вижу: генерал Фентиман сидит в кресле, бледный как полотно, с виду совсем больной. А устроили его за ширмой, чтобы тетя не видела — зачем ей лишние потрясения? Медсестра и говорит: «Я дала больному его капли, думаю, что глоток бренди живенько его на ноги поставит». Так что налили мы ему бренди — совсем чуть-чуть, на донышке, — и спустя какое-то время лицо его порозовело и задышал он ровнее. Я говорю, мы сейчас вызовем доктора, а генерал мне: нет, лучше он сам съездит на Харлей-стрит. Я подумала, это неразумно, но сестра Армстронг сказала, что генералу, судя по всему, действительно полегчало и не стоит волновать его, заставляя что-то делать против воли. Так что я велела Нелли предупредить доктора, а Уильяма послала за такси. К генералу Фентиману силы и впрямь понемногу вернулись, так что мы помогли ему спуститься вниз и посадили в такси.

В бурном потоке слов Паркер отметил одну небольшую подробность, о которой не слышал прежде.

— А что за капли дала ему медсестра?

— Его собственные капли. Пузырек лежал у него в кармане.

— Как вы думаете, медсестра не могла превысить дозу? Там была этикетка с указаниями?

— Понятия не имею. Вы лучше у нее самой спросите.

— Да, мне, безусловно, стоит с ней повидаться. Вы не подскажете, где можно найти сестру Армстронг?

— Я схожу наверх за адресом. Это все, что вам нужно?

— Мне бы еще хотелось взглянуть на спальню леди Дормер и на студию, если не возражаете.

— Это зачем еще?

— Таков уж заведенный порядок. Нам предписано осматривать все, что можно, — утешающе ответствовал Паркер.

Они поднялись наверх. Дверь на площадке второго этажа сразу напротив лестницы вела в уютную, аристократическую спальню, заставленную старинной мебелью.

— Вот это — тетина комната. Вообще-то она мне никакая не тетя, но я ее так называла.

— Понимаю. А куда ведет вторая дверь?

— В гардеробную. Сестра Армстронг ночевала там, пока ходила за тетей.

Паркер заглянул в гардеробную, окинул взором обстановку спальни и заверил, что осмотром вполне удовлетворен.

Анна прошла мимо него, даже не поблагодарив детектива за то, что придержал для нее дверь. Коренастая, крепко сложенная, двигалась она, тем не менее, удручающе-вяло — ссутулившись, с какой-то вызывающей неуклюжестью.

— Хотите взглянуть на студию?

— Если вас не затруднит.

Анна поднялась вверх на шесть ступенек и прошла вдоль недлинного коридора к комнате, которая, как Паркер уже знал, располагалась прямо над кухней. Поспешая за девушкой, детектив мысленно подсчитывал расстояние.

Просторную студию заливал свет: лучи свободно проникали сквозь стеклянную крышу. Одна ее часть была обставлена под гостиную, в другой, вовсе лишенной мебели, царил, пользуясь выражением Нелли, «кавардак». На мольберте стояла картина — на взгляд Паркера, преотвратная. Вдоль стен штабелями высились еще полотна. В одном из углов притулился стол, покрытый лощеной клеенкой, на нем стояла газовая плитка, защищенная оловянной пластинкой, и горелка Бунзена.

— Поищу-ка я адрес, — равнодушно проговорила мисс Дорланд. — Он где-то здесь.

Девушка принялась рыться в захламленном столе. Паркер неспешно перешел в «кабинетную» часть комнаты и основательно изучил ее — при помощи глаз, носа и пальцев.

Мерзкая картина, закрепленная на мольберте, только-только вышла из-под кисти художницы, судя по запаху, липкие мазки краски на палитре еще не успели засохнуть. Инспектор готов был поклясться, что творению сему от силы два дня. Кисти в беспорядке торчали из горшочка со скипидаром. Детектив извлек их на свет: да, перепачканы в краске. Что до картины, это был, кажется, пейзаж — грубо намалеванный, неспокойных, кричащих тонов. Паркер в искусстве не разбирался, мнение Уимзи, подумал он, пришлось бы здесь весьма кстати. Инспектор двинулся дальше. На столе с бунзеновской горелкой не стояло ровным счетом ничего, но рядом, в стенном шкафу, Паркер обнаружил разнообразную химическую аппаратуру: эти приборы он помнил еще по школе. Все было дочиста отмыто и убрано: должно быть, Нелли потрудилась. На нескольких полках рядами выстроились пакетики и банки с простейшими, знакомыми химическими реактивами. Похоже, придется провести бог знает сколько анализов, чтобы убедиться, что надписи на упаковках соответствуют содержимому, убито подумал Паркер. Вот ведь пустая трата времени: все подозрительное, естественно, давным-давно уничтожено. Но порядок есть порядок. Издание в нескольких томах, стоящее на верхней полке, привлекло его внимание: «Медицинский словарь» Квейна. Заметив торчащую из книги закладку, Паркер снял фолиант и открыл его на отмеченном месте. И взгляд его тотчас же упал на раздел: «Трупное окоченение», и чуть ниже — «Действие некоторых ядов». Инспектор прочел еще несколько строк, но тут за спиной у него раздался голос мисс Дорланд.

— Это все чушь, — сообщила она. — Больше я этой дрянью не занимаюсь. Так, мимолетная причуда. Вот живопись — дело другое. Вам нравится? — Она указала на омерзительный пейзаж.

— Очень удачная работа, — заметил Паркер. — А это тоже ваши? — Детектив обвел рукою остальные полотна.

— Да, — кивнула девушка.

Паркер развернул несколько картин к свету, мимоходом отметив, насколько они запылились. От этой обязанности Нелли благополучно увиливала, а может быть, хозяйка не разрешала ей трогать полотна. Показывая работы, мисс Дорланд слегка оживилась. К пейзажу, судя по всему, художница приобщилась не так давно — большинство картин представляли собою образчики портретной живописи. Мистер Паркер подумал про себя, что, переключившись на пейзажи, художница поступила крайне мудро. О направлениях мысли в современной школе живописи инспектор имел представление крайне смутное и затруднялся выразить свое мнение по поводу этих странных фигур с лицами в форме яйца и каучуковыми руками и ногами.

— Это «Суд Париса», — сообщила мисс Дорланд.

— Ах да! — кивнул Паркер. — А это?

— Да просто этюд: набросок одевающейся женщины. Ничего интересного. А вот этот портрет миссис Митчэм, на мой взгляд, удался недурно.

Паркер задохнулся от ужаса: возможно, это нечто — колючее, заостренное и угловатое — представляло собою символическое изображение характера миссис Митчэм, однако больше всего оно походило на деревянную куклу на шарнирах: нос — треугольный, вроде грубо обтесанного деревянного бруска, а глаза — две черные точки на необъятной щеке цвета сырой печени.

— Что-то не очень на нее похоже, — с сомнением протянул детектив.

— И не должно быть.

— Вот это получше… я хотел сказать, мне больше нравится, — проговорил Паркер, поспешно переходя к следующей картине.

— Это так, ерунда… просто абстрактный портрет.

Очевидно, эта картина — мертвенно-бледное лицо с недоброй улыбкой и легким косоглазием, — относилась к числу творческих неудач. И впрямь, что за филистерское ренегатство — почти на человека смахивает! Полотно поспешно убрали с глаз долой, а Паркер попытался сосредоточиться на «Мадонне с младенцем»: эта картина неискушенному взгляду протестанта показалась возмутительным кощунством.

По счастью, мисс Дорланд вскорости устала и от картин тоже и небрежно побросала их в угол.

— Вам еще что-нибудь нужно? — отрывисто осведомилась она. — Вот адрес.

Паркер заботливо спрятал листок.

— Последний вопрос, — проговорил инспектор, буравя девушку взглядом. — До того, как умерла леди Дормер — до того, как генерал Фентиман явился к ней с визитом, — вы знали о том, как леди Дормер распорядилась деньгами в своем завещании? Как распределила свое состояние между ним и вами?

Девушка неотрывно глядела на него: в глазах ее отразилась паника, еще мгновение — и волна накрыла ее с головой. Анна стиснула кулачки, беспомощно потупилась под его взглядом, переступила с ноги на ногу, точно не зная, куда бежать.

— Ну же? — настаивал Паркер.

— Нет! — воскликнула она. — Нет! Конечно же, нет. Откуда бы? — В следующий миг, как ни странно, ее землистые щеки залил тусклый кармазинный румянец — и тут же схлынул, уступая место смертельной бледности.

— Убирайтесь! — яростно воскликнула девушка. — Вы мне осточертели.

— Так что я послал своего человека и все, что было в стенном шкафу, забрал на экспертизу, — подытожил Паркер.

Лорд Питер покачал головой.

— Жаль, меня там не было! — вздохнул он. — Хотел бы я взглянуть на ее полотна. Однако…

— Возможно, тебе эти картины хоть что-то скажут, — заметил Паркер. — Ты ведь у нас — натура артистичная. Зайди как-нибудь, взгляни, если будет время. Но что меня беспокоит, так это временной фактор. Предположим, девица дала гостю дигиталин в бокале бренди с содовой, но тогда почему препарат не сработал вовремя? Если верить книгам, старику полагалось отбросить копыта в пределах часа. Лаббок утверждает, что доза была преизрядная.

— Да, знаю. Похоже, тут опять какая-то загвоздка. Вот потому-то мне и хочется взглянуть на картины.

Паркер несколько мгновений пытался разгадать этот явный non sequitur[132] — и в итоге сдался.

— Джордж Фентиман… — начал он.

— Именно, — откликнулся Уимзи. — Джордж Фентиман. Я, должно быть, к старости становлюсь чересчур излишне чувствительным, Чарлз. Мне неодолимо претит самая мысль о том, чтобы рассматривать кандидатуру Джорджа Фентимана.

— Если не считать Роберта, — безжалостно стоял на своем Паркер, — из всех заинтересованных лиц Джордж был последним, кто виделся с генералом.

— Да… Кстати, о том, что произошло во время беседы между Робертом и почтенным джентльменом, мы знаем только со слов самого Роберта, ничем не подтвержденных.

— Да брось, Уимзи. Не станешь же ты утверждать, будто Роберту было выгодно, чтобы его дед умер раньше леди Дормер. Скорее уж, напротив.

— Да — но, возможно, Роберт был заинтересован в том, чтобы генерал Фентиман умер, не оставив завещания. Вспомни тот клочок бумаги. Большая часть наследства отходила Джорджу. И это плохо согласуется с утверждением Роберта. А вот в случае отсутствия завещания все деньги получил бы Роберт.

— Правда твоя. Но, убивая генерала в тот момент, он терял все.

— Здесь действительно наблюдается некоторая нестыковка. Разве что Роберт почему-то решил, что леди Дормер уже скончалась. Но с какой бы стати? Или, возможно…

— Что?

— Возможно, он дал своему дедушке пилюлю, которую следовало принять попозже, а старик все напутал и проглотил ее слишком рано.

— Идея насчет пилюли замедленного действия — самая неприятная во всей этой истории. В ее свете делается возможным почти все.

— В том числе, конечно же, и тот вариант, что пилюлю старому джентльмену дала мисс Дорланд.

— Вот потому-то я и намерен побеседовать с сиделкой, как только до нее доберусь. Но мы отвлеклись. Мы говорили о Джордже.

— Да, ты прав. Давайте займемся Джорджем. Не хочется, но надо. Невесело мне: в точности как той даме у Метерлинка, которая бегает вокруг стола, в то время как супруг пытается оттяпать ей голову топором. По времени Джордж вполне вписывается. Просто-таки превосходно вписывается, если уж начистоту. Он расстался с генералом Фентиманом в половине шестого, а около восьми Роберт обнаружил деда мертвым. Так что, допуская, что старик проглотил препарат вместе с пилюлей…

— Что наверняка произошло в такси, — перебил его Паркер.

— Как скажешь. Итак, предположим, что дигиталин, принятый в виде пилюли, действует несколько медленнее, нежели в растворенном виде — ну что ж, тогда генерал вполне мог успеть добраться до клуба «Беллона» и побеседовать с Робертом, прежде чем приключился коллапс.

— Очень хорошо. Но откуда Джордж взял этот препарат?

— И как могло получиться, что именно тогда препарат оказался под рукой? Ведь Джордж никак не мог предвидеть, что столкнется с дедом именно в тот момент. Даже если бы он знал о визите генерала к леди Дормер, он вряд ли рассчитывал встретиться с ним на Харлей-стрит.

— Возможно, Джордж носил препарат с собой, ожидая подходящего случая. А когда старик его окликнул и принялся отчитывать за неподобающее поведение и всякое такое, Джордж решил, что надо бы поторопиться, а то, чего доброго, еще наследства лишат.

— Гм! Но почему же тогда Джордж так по-дурацки сознался, что слыхом не слыхивал о завещании леди Дормер? Если бы капитан знал об этом документе, у нас не было бы никаких оснований подозревать его. Ну что ему стоило сказать, что генерал все рассказал ему в такси!

— Полагаю, просто не учел всех обстоятельств.

— Тогда Джордж — еще больший осел, чем я считал.

— Возможно, — сухо согласился Паркер. — Так или иначе, но я вынужден послать одного из своих людей допросить его домочадцев.

— О, в самом деле? Знаешь, я уже жалею, что взялся за это дело. Какого черта? Даже если безболезненная кончина старика Фентимана была слегка ускорена, какое это имеет значение? Все равно он безбожно зажился на этом свете.

— Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе самому стукнет шестьдесят, — усмехнулся Паркер.

— Надеюсь, к тому времени мы будем вращаться в иных сферах. Я — в кругу, отведенном для убийц, а ты — там, где пониже и погорячее, в числе тех, что так и провоцируют ближнего на убийство. Чарлз, я умываю руки. Раз за расследование взялся ты, мне здесь делать нечего. Я этой историей сыт по горло. Давай сменим тему.

Уимзи, конечно, мог умыть руки, но, подобно Понтию Пилату, он вскорости обнаружил, что общество, вопреки здравому смыслу, твердо вознамерилось навязать это крайне неприятное и запутанное дело именно ему.

В полночь у него зазвонил телефон.

Уимзи, только что улегшийся в постель, проклял изобретение века.

— Скажите, что меня нет! — крикнул он Бантеру и выругался еще раз, услышав, как дворецкий обещает неизвестному собеседнику сходить посмотреть, не вернулся ли его светлость. Ослушание Бантера свидетельствовало о какой-то неотложной надобности.

— Ну?

— Это миссис Джордж Фентиман, милорд. Кажется, она чрезвычайно расстроена. Если вашей светлости не окажется дома, мне велено попросить вас связаться с миссис Фентиман, как только вы вернетесь.

— Черт! Но у них же нет телефона!

— Да, сэр.

— Она не объяснила, в чем дело?

— Она начала с того, что спросила, не здесь ли находится мистер Фентиман, милорд.

— Ох, дьявольщина!

Бантер почтительно подал хозяину халат и тапочки. Взбешенный Уимзи кое-как влез и в то, и в другое и пошлепал к телефону.

— Слушаю!

— Это лорд Питер? Ох, слава богу! — В трубке послышался вздох облегчения — резкий, точно предсмертный хрип. — Вы не знаете, где Джордж?

— Понятия не имею. А что, он не вернулся домой?

— Нет, и я себя не помню от страха. Утром здесь были какие-то люди…

— Полиция.

— Да… Джордж… Они что-то нашли… Я не могу говорить об этом по телефону… но Джордж уехал на машине в «Уолмисли-Хаббард»… а там сказали, что он вообще не появлялся… и… помните, с ним такое уже случалось… он тогда заблудился…

— Ваши шесть минут истекли! — прогудел в трубке голос телефонистки. — Вы будете заказывать дополнительное время?

— Да, пожалуйста!.. ой, не разъединяйте нас… подождите… ох! У меня нет больше ни пенни… лорд Питер…

— Я сейчас же подъеду, — простонал Уимзи.

— Ох, спасибо вам, спасибо преогромное!

— Да, а где Роберт?

— Ваши шесть минут истекли, — еще раз объявила телефонистка, и собеседников разъединили, оставив в трубке лишь металлическое потрескивание.

— Подайте мне сюда мою одежду, — горько сказал Уимзи, — презренные и гнусные отрепья, что уповал я сбросить навсегда! Подайте мне такси. Подайте выпить. Рукой Макбета сон зарезан[133]. Да! И, в первую очередь, подайте мне сюда Роберта Фентимана!

Вудворд сообщил, что майора Фентимана в столице нет. Он опять уехал в Ричмонд. Уимзи попытался связаться с Ричмондом. После долгих стараний ему ответил сонный и разъяренный женский голос. Нет, майор Фентиман домой не приходил. Майор Фентиман возвращается очень поздно. Не передаст ли она сообщение майору Фентиману? Конечно же, не передаст! У нее полным-полно других дел, чтобы сидеть тут всю ночь на телефоне и принимать сообщения для майора Фентимана. Это уже второй звонок за сегодняшний вечер, и той особе она тоже сказала, что в ее обязанности отнюдь не входит передавать майору Фентиману то да се. Не может ли она оставить записку для майора Фентимана: пусть, не мешкая, подъедет к брату? Это что же, теперь так принято — заставлять почтенную даму всю ночь напролет на холоде писать письма? Нет, конечно же, но, видите ли, человек внезапно заболел. С ее стороны это было бы чрезвычайно любезно. Всего пару слов: что майору нужно срочно подъехать к брату и что звонил ему лорд Питер Уимзи.

— Кто-кто?

— Лорд Питер Уимзи.

— Хорошо, сэр. Прошу прощения, если я была не слишком-то разговорчива, но, право же…

— Напротив, адски болтлива, чванливая ты старая стерва! — беззвучно выдохнул его светлость, вслух поблагодарил собеседницу и повесил трубку.

Обезумевшая от беспокойства Шейла Фентиман дожидалась его на крыльце. Благодаря этому Уимзи был избавлен от прискорбной необходимости припоминать требуемое число звонков. Едва впустив гостя, Шейла порывисто схватила его за руку.

— Ох, как это любезно с вашей стороны! Я с ума схожу от беспокойства! Только, умоляю вас, потише… Видите ли, хозяева постоянно жалуются… — встревоженно прошептала она.

— Да плюньте вы на них, пускай жалуются, — бодро отозвался его светлость. — Что ж вам, уже и пошуметь нельзя, когда с Джорджем неладно? Кроме того, если мы будем шептаться, соседи могут нехорошо подумать. Ну, а теперь, дитя мое, объясните, что стряслось. Руки у вас ледяные, словно pêche Melba[134]. Так дело не пойдет. И огонь почти погас… Где тут у вас виски?

— Тише! Честное слово, со мной все в порядке. Но Джордж…

— Нет, не в порядке. И со мной тоже. Как говорит Джордж Роби[135], покидать теплую кроватку и идти в ночь холодную — не мой кусок радости! — Уимзи подкинул в огонь щедрую порцию угля и пошуровал в камине кочергой. — А у вас еще небось ни крошки во рту не было! Что ж тут удивляться, что самочувствие прескверное!

На столе в ожидании Джорджа стояли два нетронутых столовых прибора. Уимзи нырнул на кухню, провожаемый взволнованными протестами Шейлы. На кухне он обнаружил лишь неприятного вида объедки: водянистое тушеное мясо, холодное и размякшее, полмиски разведенного супа-концентрата и на полке — остывший пудинг из нутряного сала.

— Кто вам готовит, поденщица? Небось она — ведь вас обоих по целым дням дома не бывает. Так вот, дитя мое: кухарка из нее никудышная. Ну, да ладно: тут есть «Бовриль», а мясной концентрат даже ей до конца не испортить. Вы садитесь, а я вам приготовлю чашечку.

— Миссис Маннз…

— К черту миссис Маннз!

— Но я должна рассказать вам про Джорджа.

Уимзи посмотрел на Шейлу и решил, что ей и в самом деле лучше выговориться.

— Прошу прощения. Я вовсе не пытаюсь вами командовать. Ох уж эти от предков унаследованные представления о том, что в кризисной ситуации с женщинами следует сюсюкать и нянчиться, точно со слабоумными! Как же, извечный девиз: «Женщин и детей спасать в первую очередь!» Бедняжки!

— Кто, женщины?

— Ага. Стоит ли удивляться, что иногда они теряли головы? Их задвигали в уголок, ни словом не объясняли, что происходит, и требовали сидеть тихо, сложив ручки. Тут и сильный мужчина спятил бы. Вот поэтому, должно быть, мы и присвоили себе право геройствовать да распоряжаться.

— Святая правда. Подайте, пожалуйста, чайник.

— Нет-нет, я сам все сделаю. Вы сидите и… Ох, простите. Вот ваш чайник. Наполняйте его, включайте газ, ставьте на огонь. И рассказывайте мне про Джорджа.

Судя по всему, неприятности начались за завтраком. С тех самых пор, как всплыла история об убийстве, Джордж сделался очень нервным и раздражительным, и, к ужасу Шейлы, «снова принялся бормотать». На памяти Уимзи, «бормотание» прежде служило прелюдией для так называемых «странных приступов», следствия контузии. Обычно приступ заканчивался тем, что Джордж уходил из дома и, словно безумный, бродил где-то несколько дней. Иногда это сопровождалось временными провалами в памяти: частичными или полными. Один раз его отыскали в поле: он нагишом плясал среди стада овец и распевал им песни. Зрелище было тем более гротескное и тягостное, учитывая, что Джорджу на ухо наступил медведь и потому пение его, пусть и громкое, больше всего походило на завывания ветра в дымоходе. Потом еще был кошмарный случай, когда Джордж целенаправленно забрел в костер. Бедняга получил сильные ожоги, и болевой шок привел его в чувство. Впоследствии Джорджу никогда не удавалось вспомнить, что заставляло его совершать эти действия, он лишь смутно сознавал, что и вправду вел себя именно так. А следующая его выходка могла оказаться уж совсем из ряда вон выходящей.

Так или иначе, но Джордж начал «бормотать».

Они с Шейлой как раз завтракали, когда увидели, что по дорожке идут двое мужчин. Шейла, сидевшая напротив окна, первой заметила незнакомцев и беззаботно произнесла: «Глянь-ка, что это за типы? Ни дать ни взять — полицейские в штатском». Джордж глянул в окно, вскочил из-за стола и стремительно выбежал за дверь. Шейла окликнула мужа, спросила, что произошло, но Джордж не отозвался. Слышно было, как он роется в дальней комнате, служившей супругам спальней. Шейла направилась было туда, и тут услыхала, как мистер Маннз открыл дверь полицейским, а они спросили Джорджа. И мистер Маннз с мрачным видом ввел их в гостиную. На лице у домовладельца было крупными буквами написано: «ПОЛИЦИЯ». Джордж…

Тут закипел чайник. Шейла уже снимала его с плиты, чтобы развести концентрат, и тут Уимзи почувствовал, как чья-то рука ухватила его за воротник. Уимзи обернулся — и оказался лицом к лицу с неким джентльменом, явно не брившимся вот уже несколько дней.

— Ну и что все это значит? — осведомилось видение.

— Вот так и думала, — послышался от двери негодующий голос, — что за всеми этими разговорами о пропаже капитана что-то кроется! Вы, конечно, совсем не ожидали, что муж ваш как в воду канет! Ясное дело, и не подозревали, и не думали! И этот господинчик, ваш приятель, который примчался сюда на такси, тоже ничего подобного не ожидал, уж не потому ли вы его на крыльце встречали, чтобы мы с Маннзом ничего не услышали? Так я вам заявляю, лорд Как-Вас-Там, что это приличный дом! Сдается мне, правду сказать, что никакой вы не лорд, а один из тех бесчестных мошенников, что дурят честный люд. Еще и с моноклем — ну, совсем как тот тип, про которого мы в журнале читали! Ишь, сидит в моей кухне да посреди ночи распивает мой бульон! Наглость какая! Мало того что ходят тут всякие целыми днями, трезвонят в дверь, так еще и полиция с утра заявлялась — думаете, я не знаю?! Что-то эта парочка затевает, вот что я вам скажу! А капитан — он-то, может, и зовет себя капитаном, да только кто ж его знает? — небось были у него причины смыться, и чем быстрее вы за ним последуете, дамочка, тем больше я порадуюсь — вот так-то!

— Совершенно верно… — начал было мистер Маннз. — Оу!

Лорд Питер резким движением стряхнул докучливую руку со своего воротника, и, кажется, ненароком причинил ее обладателю боль, на посторонний взгляд, абсолютно несоразмерную затраченному усилию.

— Это хорошо, что вы пришли, — объявил его светлость. — На самом деле я как раз собирался вас звать. Кстати, в этом доме найдется хоть что-нибудь выпить?

— Выпить?! — пронзительно взвизгнула миссис Маннз. — Что за наглость! Эй, Джо, если я увижу, как ты посреди ночи пьянствуешь у меня на кухне с какими-то проходимцами, я уж тебе устрою, мало не покажется! Являются сюда всякие без зазрения совести — а капитан-то сбежал! — и требуют выпивку…

— Потому что пабы в этом законопослушном районе наверняка уже закрылись, — продолжил Уимзи, теребя в руках бумажник. — В противном случае бутылочка шотландского виски…

Мистер Маннз явно заколебался.

— И это называется мужчина! — возмутилась миссис Маннз.

— Ну, — протянул мистер Маннз, — если я по-свойски загляну к Джимми Рови в «Дракона» и попрошу, чтобы он по дружбе уступил мне бутылочку «Джонни Уокера», — естественно, ни о каких деньгах не идет и речи…

— Отличная идея, — с глубоким чувством произнес Уимзи.

Миссис Маннз испустила громкий визг.

— Дамы все такие нервные, — пожал плечами мистер Маннз.

— Смею предположить, что капелька шотландского виски нервам миссис Маннз пойдет только на пользу, — сказал Уимзи.

— Вот только посмей, Джо Маннз, — воскликнула домовладелица, — вот только посмей уйти из дому посреди ночи, чтобы бражничать да хороводиться с Джимми Рови, да бегать на поводу у грабителей да всяких там…

Мистер Маннз резко сменил тактику.

— А ну, заткнись! — прикрикнул он на жену. — Вечно суешь свой нос, куда не просят!

— Это ты мне?

— Тебе. Заткнись!

Миссис Маннз, сопя, уселась на табуретку.

— А теперь, сэр, я, пожалуй, сбегаю в «Дракона», — проговорил мистер Маннз, — пока старина Джимми не улегся спать. А потом посидим здесь, в тепле…

И он исчез. Видимо, мистер Маннз напрочь позабыл собственные слова касательно невозможности денежных расчетов, поскольку со всей определенностью прихватил банкноту, которую с рассеянным видом вручил ему Уимзи.

— Ваш чай остывает, — напомнил Уимзи Шейле.

Шейла подошла поближе к нему.

— А нельзя ли как-нибудь избавиться от этих людей?

— В два счета. Вот только скандалить с ними не нужно. Я бы с удовольствием, но только, понимаете, вам же придется остаться здесь хотя бы ненадолго — вдруг Джордж вернется сюда?

— Ну, конечно. Вы уж простите меня за доставленные неудобства, миссис Маннз, — немного натянуто добавила Шейла, — но я ужасно беспокоюсь о муже!

— О муже? — фыркнула миссис Маннз. — Да стоит ли из-за них душу надрывать? Взгляните хоть на Джо! Поперся в «Дракона» и ухом не ведет, что я ему ни говорю! Подлецы они, эти мужья, все одним миром мазаны! И плевать мне, что там другие скажут!

— В самом деле? — переспросил Уимзи. — Ну, я к мужьям не отношусь — пока, — так что при мне можете говорить смело.

— Что мужья, что — как бишь их? — пара… парази… патрициды — один в один, — злобно прошипела хозяйка, — между ними и на полпенни разницы нет. Только патрициды уважением не пользуются — ну, так и избавиться от них полегче.

— Ах, вот оно как! — отозвался Уимзи. — Ну, я-то своего почтенного родителя и пальцем не трогал — так же, как и миссис Фентиман, смею вас заверить. Ого, а вот и Джо! Вы нашли, что искали, старина? Нашли? Ну, замечательно! Миссис Манн, выпейте-ка и вы с нами. Вам сразу полегчает. Кстати, почему бы нам всем не перейти в гостиную — там ведь, наверное, потеплее?

Миссис Маннз сдалась.

— Ну, ладно уж, — вздохнула она, — раз кругом одни друзья… Но, согласитесь, все это выглядело как-то странно, разве нет? Прямо с утра заявляются полицейские, пристают с распросами, да еще и вытряхивают мусорный ящик прямо посредь двора.

— А зачем им понадобился мусорный ящик?

— А господь их знает! Да еще эта тетка Камминс так и таращится из-за стены. Сами понимаете, кто ж тут выдержит? «Что, миссис Маннз, — говорит, — жильцов травите? А я вас предупреждала, — говорит, — ваша стряпня рано или поздно кого-нибудь доконает». Кошка паскудная!

— Ну надо же, болтать такие гадости, — сочувственно промолвил Уимзи. — Думаю, это она из зависти. И что же полицейские нашли в мусорном ящике?

— Нашли? А что они могли найти? Хотела бы я посмотреть, как это они что-нибудь найдут в моем мусорном ящике! Еще не хватало — вторгаться в честный дом! Вот так я им и сказала. «Хотите копаться в моем мусорном ящике, так приходите с ордером на обыск», — да, так прямо и выложила, как на духу. Таков закон, а с законом не поспоришь. А они мне: дескать, миссис Фентиман разрешила им туда заглянуть, а я им: с какой еще стати тут миссис Фентиман распоряжается? Это мой ящик, а не ее. Так что пошли эти полицейские несолоно хлебавши.

— Это вы их лихо отбрили, миссис Маннз!

— А что, я женщина порядочная! Если полицейские обратятся ко мне как полагается, напрямую, да на законных основаниях, я им с радостью помогу. Еще не хватало наживать себе неприятности из-за жильца, будь он тысячу раз капитан. Но я не потерплю, чтобы они без ордера вмешивались в дела законопослушной британской подданной. Так что пусть они ведут себя, как положено, или позабудут про свой пузырек!

— А что за пузырек? — быстро спросил Уимзи.

— Да который они разыскивали в моем мусорном ящике. Капитан выкинул его туда после завтрака.

Шейла тихонько вскрикнула.

— И что же это был за пузырек, миссис Маннз?

— Ну, обычный пузырек из-под пилюль, — пояснила миссис Маннз, — точно такой, миссис Фентиман, как тот, что стоит у вас на умывальнике. Когда я увидела, как капитан колотит по нему кочергой во дворе…

— Погоди, Примроз, — перебил ее мистер Маннз. — Ты что, не видишь разве, что миссис Фентиман дурно?

— Нет-нет, со мной все в порядке, — поспешно произнесла Шейла, отбрасывая со лба влажную прядь. — Так что там делал мой муж?

— Вижу: выскочил во двор, — пояснила миссис Маннз, — а было это сразу после того, как вы позавтракали, потому что, как помнится, тогда-то Маннз и впустил полицейских в дом. То есть это я сейчас знаю, кто они такие, а тогда я, прощения прошу, сидела в уборной, поэтому-то капитана и заметила. Ведь из дома мусорка не видна, ваша светлость, — наверное, мне так вас следует звать, ежели вы и вправду лорд, но вы ж знаете, в наше время столько проходимцев развелось, что ухо держи востро, — а уборная нарочно поставлена так, чтоб мусорку загораживать.

— Совершенно верно, — согласился Уимзи.

— Ну вот, значит, вижу: разбил капитан свой пузырек, а осколки побросал в мусорный ящик. «Вот так дела!» — говорю себе, и пошла посмотреть, что там такое, а потом собрала осколки в конвертик — понимаете, я подумала: вдруг там было что-нибудь ядовитое? А кот у меня такой ворюга, никак его не отвадишь от мусорки. Захожу я в дом, а там полиция. Через некоторое время смотрю — а они копаются на заднем дворе. Я их и спрашиваю: что, дескать, вы там делаете? А бардак они учинили — вы просто не поверите! Они мне и показывают маленькую крышечку, как раз для пузырька из-под таблеток, и спрашивают: «Не знаете ли вы, где может быть остальное?» А я говорю: «Что это за безобразие вы тут творите с мусорным ящиком?» А они мне…

— Спасибо, я понял, — перебил ее Уимзи. — Думаю, миссис Маннз, вы поступили чрезвычайно разумно. А что вы сделали с тем конвертом?

— Оставила у себя, — ответствовала миссис Маннз, для вящей убедительности кивнув, — да, оставила. Видите ли, если они и впрямь вернутся с ордером, а я уничтожу пузырек — что тогда со мной будет?

— Вы абсолютно правы, — отозвался Уимзи, не спуская глаз с Шейлы.

— Всегда держитесь законов, и тогда никто к вам не привяжется, — подтвердил мистер Маннз. — Вот так я всегда и говорил. Да, я консерватор. В игры социалистов не играю, боже упаси. Еще выпьете?

— Может быть, позже, — вежливо отказался Уимзи. — Наверное, не стоит нам больше задерживать ни вас, ни миссис Маннз. Одно скажу напоследок. Понимаете, капитан Фентиман на войне получил контузию, и теперь он время от времени выкидывает всякие странности — ну, вещи там разбивает, — а потом теряет память и бродит где попало. Потому миссис Фентиман действительно очень разволновалась, видя, что муж домой не возвращается.

— А! — с наслаждением откликнулся мистер Маннз. — Знавал я одного такого парня! Как-то ночью совсем с ума спятил. Перебил кувалдой все свое семейство — он мостильщиком работал, вот и вышло так, что у него кувалда нашлась дома, — истолок их всех на холодец, жену и пятерых деток, а сам пошел себе и плюхнулся в Риджентс-канал. Больше скажу: когда его выловили, он ничегошеньки об этом не помнил, ну совсем ничего. Так его и отправили… Как бишь это место прозывается? Дартмур? Нет. А, вот! — Бродмур, туда еще Ронни Тру[136] загремел со всеми своими причиндалами…

— Замолчите, вы, дурень! — свирепо прикрикнул на него Уимзи.

— У тебя что, сердца нет? — возмутилась миссис Маннз.

Шейла встала и, словно слепая, побрела к выходу.

— Сейчас же пойдите и лягте, — посоветовал Уимзи. — Вы переутомились. О, а вот, должно быть, и Роберт! Я оставил для него сообщение — попросил подъехать сюда, как только вернется.

Мистер Маннз пошел открывать.

— Надо бы поскорей уложить миссис Фентиман в постель, — обратился Уимзи к домовладелице. — Не найдется ли у вас в доме грелки?

Миссис Маннз отправилась на поиски. Шейла схватила Уимзи за руку.

— Не могли бы вы забрать у нее этот пузырек? Пожалуйста, пусть отдаст вам! Вы сможете. Вы все можете! Заставьте ее, умоляю!

— Лучше не надо, — возразил Уимзи. — Зачем будить подозрения? Послушайте, Шейла, а что это за пузырек?

— Из-под моего лекарства. Я его потеряла. Оно сердечное, с дигиталином.

— О господи! — вырвалось у Уимзи, и тут вошел Роберт.

— Не хотите пойти со мной к этой Армстронг?

— Почему бы нет? — ответил Уимзи. — Никогда не знаешь, где что выплывет.

Сестра Армстронг работала в дорогом частном доме престарелых на Грейт-Уимпоул-стрит. Ее еще не успели допросить, так как медсестра лишь накануне вечером вернулась из поездки по Италии, куда сопровождала очередную подопечную. Она оказалась крупной невозмутимой женщиной приятной внешности, чем-то похожей на Венеру Милосскую. На вопросы Паркера она отвечала бодрым и ровным тоном, как будто речь шла о бандажах или температуре.

— Да, констебль, я прекрасно помню визит старого джентльмена.

Паркер терпеть не мог, когда его называли констеблем. Однако детектив не может позволить себе раздражаться из-за мелочей.

— Мисс Дорланд присутствовала при разговоре между вашей пациенткой и ее братом?

— Очень недолго. Она поздоровалась со старым джентльменом, провела его к кровати, а когда увидела, что они поладили, вышла из комнаты.

— Что вы имеете в виду под «поладили»?

— Ну, моя пациентка назвала старого джентльмена по имени, и он ей ответил, а потом взял ее за руку и сказал: «Прости, Фелисити, мне так жаль» — или что-то в этом роде, а она ответила: «Нечего тут прощать, не терзай себя, Артур» — и он прослезился, бедняга. Потом он сел на стул у кровати, и мисс Дорланд вышла.

— Они не обсуждали завещание?

— Не в присутствии мисс Дорланд, если вас интересует именно это.

— Предположим, кто-то подслушивал под дверью. Мог он услышать, о чем шла речь?

— Исключено. Больная была очень слаба и говорила крайне тихо. Я сама с трудом могла расслышать ее слова.

— А где были вы?

— Ну, я вышла, потому что мне показалось, им хочется побыть наедине. Но я сидела у себя в комнате и наблюдала за ними через открытую дверь. Понимаете, она была так больна, а старый джентльмен выглядел совсем немощным, так что мне не хотелось оставлять их без присмотра. Знаете, в нашей работе часто приходится видеть и слышать такое, о чем не стоит распространяться.

— Разумеется, сестра, я уверен, что вы поступили совершенно правильно. А когда мисс Дорланд принесла бренди, генералу было совсем худо?

— Да, у него приключился ужасный приступ. Я усадила пациента в большое кресло и поддерживала в согнутом положении, пока спазм не прошел. Он попросил свое лекарство, и я принесла его. Нет, не капли, это был амилнитрит, его нюхают. Потом я позвонила и послала служанку за бренди.

— Вы уверены, что, кроме амилнитрита, у него ничего при себе не было?

— Совершенно уверена, больше ничего. Леди Дормер делали инъекции стрихнина для поддержания сердечной деятельности, кроме того, мы применяли кислород. Но, разумеется, мы не стали бы давать ничего из этого ее брату.

Сиделка улыбнулась снисходительной улыбкой человека, знающего свое дело.

— Итак, вы говорите, что леди Дормер пользовали то одним, то другим средством. Не было ли в пределах досягаемости генерала Фентимана каких-либо лекарств, которые он мог бы принять по ошибке?

— Разумеется, нет.

— Ни капель, ни таблеток, ничего в этом роде?

— Нет, конечно. Все лекарства хранились в моей комнате.

— Ни на столике у изголовья кровати, ни на каминной полке?

— У кровати стоял стакан раствора листерина для полоскания рта. Это все.

— Ведь листерин не содержит дигиталина… ну разумеется, нет. Хорошо, а кто принес бренди с водой?

— Горничная пошла за ним к миссис Митчэм. Разумеется, мне бы следовало держать немного при себе, но больную от него тошнило. Знаете, некоторые не переносят алкоголя.

— Горничная принесла бренди прямо вам?

— Нет, она зашла оповестить мисс Дорланд. Конечно, ей бы надо было сразу принести бренди, а потом уже идти за мисс Дорланд, но вы, верно, и без меня знаете: эти девицы не любят лишних хлопот.

— Мисс Дорланд сразу же принесла?.. — начал было Паркер, но сестра Армстронг перебила его:

— Если вы думаете, что это она добавила дигиталин в бренди, то выкиньте это из головы, констебль. Если бы пациент принял такую огромную дозу в половине пятого, ему бы сделалось худо гораздо раньше.

— Похоже, вы неплохо осведомлены, сестра.

— О да. Естественно, я заинтересована в этом деле, ведь леди Дормер была моей пациенткой и… ну, вы понимаете.

— Разумеется. Но тем не менее ответьте: мисс Дорланд сразу же принесла бренди вам?

— Думаю, да. Я услышала шаги Нелли в коридоре и выглянула, чтобы позвать ее, но когда я открыла дверь, мисс Дорланд уже выходила из студии со стаканом в руках.

— А где была Нелли?

— Она дошла до конца коридора и спустилась вниз по лестнице, к телефону.

— В таком случае, мисс Дорланд оставалась одна с бренди не больше десяти секунд. А кто дал его генералу Фентиману?

— Я дала. Я забрала стакан у мисс Дорланд прямо в дверях и немедленно передала ему. К тому моменту пациенту уже полегчало, так что выпил он совсем немного.

— После этого вы снова его покинули?

— Нет. Мисс Дорланд вышла на лестничную площадку посмотреть, не приехало ли такси.

— Она не оставалась с ним наедине?

— Ни минуты.

— Вам понравилась мисс Дорланд, сестра? Я имею в виду, она славная девушка? — Уимзи так долго хранил молчание, что Паркер даже вздрогнул от неожиданности.

— Со мною она была неизменно любезна, — отвечала сестра Армстронг. — Но вот привлекательной я бы ее не назвала.

— Анна Дорланд когда-либо упоминала при вас о завещании леди Дормер? — осведомился Паркер, полагая, что уловил ход мыслей его светлости.

— Ну, не совсем о завещании. Но я помню, как однажды она рассказывала о своих занятиях живописью и помянула, что для нее это хобби, не более, и что тетушка позаботится, чтобы ей было на что жить.

— И это правда. Даже в самом худшем случае она получит пятнадцать тысяч, что, при грамотном вложении, может дать шесть или семь сотен годового дохода, — пояснил Паркер. — Она, случайно, не говорила, что рассчитывает на баснословное богатство?

— Нет.

— И не упоминала о генерале?

— Ни словом.

— Была ли она счастлива? — спросил Уимзи.

— Разумеется, она очень переживала из-за болезни тетушки.

— Я не об этом. Вы ведь относитесь к тому типу людей, которые все всегда подмечают — я давно понял, что сиделки очень наблюдательны. Производила ли она на вас впечатление человека, довольного жизнью?

— Анна Дорланд — девушка тихая и замкнутая. Я бы сказала, что скорее да, все ее вполне устраивало.

— Она хорошо спала?

— Да, очень крепко. Если ночью что-то вдруг потребуется, так ее попробуй добудись!

— Она много плакала?

— Она плакала, когда умерла старая леди, девушка была к ней искренне привязана.

— Ну да, такие слезы вполне естественны. Но она не каталась по полу, не закатывала шумных истерик и тому подобное?

— Бог ты мой, конечно, нет!

— Опишите ее походку.

— Походку?

— Ну да, походку. Вы бы назвали ее вялой или мешкотной?

— Да нет — скорее, энергичной и стремительной.

— Какой у нее голос?

— Знаете, это одно из главных ее достоинств. Довольно низкий для женщины, но в нем есть какая-то музыка. В романах такой голос обычно называют певучим, — усмехнулась сестра Армстронг.

Паркер открыл было рот, но тут же закрыл его снова.

— Как долго вы оставались в доме после смерти леди Дормер? — продолжал Уимзи.

— Я дождалась, пока закончатся похороны, просто чтобы не бросать мисс Дорланд одну.

— Перед тем, как покинуть дом, вы ничего не слышали обо всех этих неприятностях с адвокатами и завещанием?

— Это обсуждалось внизу. Лично мне мисс Дорланд ничего не говорила.

— Она казалась обеспокоенной?

— Признаков беспокойства я не заметила.

— Все это время с ней был кто-нибудь из друзей?

— Не в доме. Как-то вечером она отправилась повидаться с друзьями, по-моему, как раз накануне моего ухода. Но не сказала, с кем именно.

— Все понятно. Спасибо, сестра.

У Паркера тоже вопросов не осталось, так что друзья поспешили откланяться.

— Ничего себе! — заметил Паркер. — Чтобы кто-то, да восхитился голосом этой девицы!..

— А, вы заметили! Моя теория подтверждается, Чарлз. А лучше бы не подтверждалась. Ох, как хотел бы я ошибиться! Ох, если бы ты только глянул на меня с жалостью и позлорадствовал: «Ну, что я говорил!» Прости, определеннее выразиться не могу.

— Пропади пропадом все твои теории! — воскликнул Паркер. — Похоже, нам придется отказаться от мысли, что генералу Фентиману дали яд на Портмэн-сквер. Кстати, не ты ли говорил мне, что собираешься пообщаться с девчонкой Дорланд у Рашвортов?

— Нет. Я говорил лишь, что надеюсь ее там встретить, но она, увы, не пришла.

— А, понятно. Ну ладно, пока что хватит с нас. Куда пойдем на ланч?

Друзья повернули за угол и тут же наткнулись на Сэлкома Харди: журналист появился со стороны Харлей-стрит. Внезапно Уимзи ухватил Паркера за руку.

— Вспомнил! — воскликнул его светлость.

— Что?

— Кого мне напоминает тот портрет! Потом расскажу.

Оказалось, Салли тоже пребывает в раздумьях, чего бы пожевать. Вообще-то он должен был встретиться с Уоффлзом Ньютоном в «Фальстафе». В результате в «Фальстаф» отправились все трое.

— Ну, и как там делишки? — вопросил Салли, заказывая отварную говядину с морковью. Репортер недвусмысленно глянул на Паркера, но тот только головой покачал.

— Экий скрытный у тебя друг, — пожаловался Салли Питеру. — Я так полагаю, полиция вот-вот отыщет ключ к разгадке? Или расследование окончательно зашло в тупик? Или все-таки арест не за горами?

— Скажи лучше, какова твоя версия, Салли. Твое мнение не хуже любого другого.

— Мое мнение? Да оно такое же, как у вас и у всех прочих! Конечно, девчонка спелась с доктором. Это же очевидно, нет?

— Возможно, — осторожно проговорил Паркер. — Но доказать это очень непросто. Само собой, нам известно, что оба они бывали у миссис Рашворт, но нет никаких свидетельств того, что эти двое были близко знакомы.

— Осел ты эдакий, ведь она… — выпалил было Уимзи, но тут же захлопнул рот. — Нет, молчу. Разбирайся-ка лучше сам.

Прозрение приходило к нему постепенно, захлестывая сознание, подобно волнам прибоя. Каждый проблеск истины влек за собой все новые и новые идеи, в уме мелькали то числа, то фразы, и если бы не грызущие сомнения, можно было бы вздохнуть с облегчением. Больше всего его мучила мысль о портрете. Портрет-напоминание, написанный, чтобы воскресить в памяти любимые черты, покрытый пылью образ, вызывающий навязчивые мысли…

Салли и Паркер тем временем продолжали беседу.

— …Внутренняя уверенность — еще не доказательство.

— …Пока мы не докажем, что она знала условия завещания…

— …И зачем было ждать до последнего? Это можно было организовать в любое время, не вызывая подозрений.

— Возможно, они надеялись, что все решится само собой. Было очень похоже на то, что старушка его переживет, и если бы не пневмония…

— Даже если так, у них в запасе было целых пять дней.

— Ну, предположим, что она ничего не знала вплоть до кончины леди Дормер…

— Леди Дормер могла сказать ей, будучи уже при смерти. Это бы все объясняло… поняв, как обстоят дела, она, вероятно…

— И девчонка Дорланд договорилась о встрече на Харлей-стрит…

— …Это же ясно как день!

Харди довольно усмехнулся.

— Представляю, как они были шокированы, когда тело наутро обнаружилось в клубе. Небось ты устроил Пенберти хорошую выволочку по поводу трупного окоченения?

— Само собой. Но он тут же прикрылся профессиональной этикой.

— Ничего, это ему еще припомнят на трибуне свидетелей. Он признался, что знаком с девушкой?

— Сказал, что это было шапочное знакомство. Но кое-кто видел их вместе. Помнишь случай Томпсона? Тогда все решилось благодаря допросу официантов в кафе.

— Вот что мне хотелось бы знать, — вздохнул Уимзи. — Почему…

— Что — почему?

— Почему они не договорились? — Его светлость собирался сказать совсем другое, однако передумал, а эти слова завершали фразу не хуже любых других.

— О чем это вы? — вклинился Харди.

Питер объяснил:

— Когда встал вопрос о завещании, Фентиманы были готовы пойти на компромисс и поделить деньги. Почему мисс Дорланд не согласилась? Если ты прав, это явилось бы самым безопасным вариантом. Но ведь именно она настояла на расследовании.

— Этого я не знал, — пробормотал Харди с досадой. Весь день он собирал возможные сюжеты, а завтра, чего доброго, состоится арест, а тогда какой в них толк?

— Но ведь в конце концов они договорились, — заметил Паркер. — Когда это произошло?

— После того, как я сообщил Пенберти о намечающейся эксгумации, — ответил Уимзи, словно нехотя.

— Вот! Они поняли, что дело зашло слишком далеко!

— Помнишь, как Пенберти нервничал на эксгумации? Помнишь этого типа — как там его имя — который отпускал шуточки по поводу Палмера и едва не опрокинул банку?

— Это вы про что? — снова требовательно вопросил Харди. Паркер объяснил, Харди выслушал, стиснув зубы. Еще один потрясный сюжет ускользнул! Но ничего, все это всплывет на процессе, вот тогда-то он статейку и тиснет!

— Роберту Фентиману орден надо дать! — заявил Харди. — Если бы он не вмешался…

— Роберту Фентиману? — сдержанно переспросил Паркер.

Харди ухмыльнулся.

— Если не он подстроил всю эту историю с телом, тогда кто же? Признайте ж вы наконец, что мы тоже кое-что соображаем.

— Никто ничего не утверждает, — произнес Паркер, — но…

— Но все в один голос твердят о том, что это Роберт. Ведь кто-то же это сделал! И если бы этот Кто-То не вмешался, для Дорланд это обернулось бы большой удачей.

— Да, пожалуй. Старик Фентиман просто вернулся бы домой и тихо окочурился, а Пенберти выписал бы свидетельство о смерти.

— Хотел бы я знать, сколько неудобных людей было убрано с дороги таким способом. Черт побери, это же так просто!

— Интересно, каким образом Пенберти собирался принять участие в дележке наследства.

— Проще простого, — откликнулся Харди. — Что мы имеем? Девицу, которая называет себя художницей. Пишет плохие картины. Так? Затем она встречает доктора. Он помешан на эндокринных железах. Практичный человек — понимает, что на эндокринологии можно делать большие деньги. Она начинает интересоваться железами. Почему?

— Это было год назад.

— Точно. Пенберти небогат. Военный хирург в отставке, обладатель кабинета на Харлей-стрит с латунной табличкой на двери, в том же доме — еще два полунищих обладателя таких же табличек. Зарабатывает на нескольких постоянных посетителях клуба «Беллона», которые еле-еле ноги таскают. Одержим идеей, что открытие клиники по омоложению сделает его миллионером. Все эти старые кобели, оплакивающие былые веселые деньки, — идеальный вариант для человека с некоторым начальным капиталом и огромной самоуверенностью. И тут появляется девушка, богатая наследница, — разумеется, он уцепился за нее. Договоренность достигнута. Он устраняет с ее пути препятствие к получению наследства, а она в знак благодарности вкладывает деньги в клинику. Ну, а для отвода глаз она изображает интерес к железам. Бросает живопись, ударяется в медицину. Все ясно как день!

— Но это значит, — вставил Уимзи, — что Анна Дорланд знала о завещании уже по меньшей мере с год.

— А что в этом невероятного?

— Но мы возвращаемся все к тому же вопросу — зачем такая задержка?

— А вот вам и ответ, — подхватил Паркер. — Эта парочка выжидала, чтобы все попривыкли к ее занятиям медициной и впоследствии не соотнесли бы их со смертью генерала.

— Разумеется, — кивнул Уимзи. События разворачивались со стремительной скоростью, оставляя его «в хвосте». Но, во всяком случае, Джорджу ничего не грозит…

— Как скоро вы начнете действовать? — спросил Харди. — Думаю, вам понадобятся доказательства поубедительнее, чтобы арестовать их.

— Я должен быть уверен, что им не удастся отвертеться, — медленно произнес Паркер. — Доказать, что они были знакомы, — это еще не все. Когда мы проведем обыск, у девушки, безусловно, могут найтись письма. Или у Пенберти — хотя он не производит впечатление человека, разбрасывающего компрометирующие документы.

— Вы не задержали мисс Дорланд?

— Нет, пусть пока погуляет на свободе, но — на поводке. Могу сказать вам одну вещь. За все это время она вообще не общалась с Пенберти.

— Конечно, не общалась, — заявил Уимзи. — Они же поссорились.

Собеседники во все глаза уставились на него.

— Откуда ты это знаешь? — спросил ошеломленный Паркер.

— Ну, какая разница… Предположение, не более… В любом случае, они должны были прекратить общаться, как только поднялся шум.

— Привет! — закричал Харди. — Вот и Уоффлз — как всегда, с опозданием. Уоффлз! Что поделываешь, старина?

— Да вот, пытался разговорить Рашвортов, — ответил Уоффлз, пробираясь к стулу рядом с Харди. Он был худощав, рыжеват и, судя по манерам, изрядно утомлен жизнью. Харди представил коллегу лорду Питеру и Паркеру.

— Готов репортаж?

— Ну да. Вот ведь стервозные дамы! Мамаша Рашворт, неряха этакая, так и витает в облаках, ничего вокруг себя не видит, пока не уткнется носом. И, разумеется, утверждает, что всегда подозревала: от этой Анны Дорланд добра не жди. Я чуть было не спросил, зачем, в таком случае, она ее принимала у себя, но сдержался. В любом случае, миссис Рашворт заявила, что никогда с ней особо близко не общалась. Разумеется, как можно! Поразительно, как эти возвышенные натуры идут на попятный при малейшем намеке на неприятности!

— Узнал что-нибудь о Пенберти?

— Да, есть кое-что.

— Интересное?

— А то!

Харди, с деликатной сдержанностью, каковую трудяги Флит-стрит обычно выказывают по отношению к обладателям первоклассного сюжета, тему продолжать не стал. Разговор вернулся на круги своя. Уоффлз Ньютон вполне согласился с версией Сэлкома Харди.

— Рашворты точно что-то знают. Не мать, так дочь. Раз она помолвлена с Пенберти, она непременно заметила бы, что между ним и любой другой девушкой существуют некие отношения. Женщины — народ наблюдательный.

— Ну, не говори вздора: Рашворты никогда не признаются, что их ненаглядный доктор Пенберти имел отношения с кем-либо, кроме дорогой Наоми, — возразил Ньютон. — Кроме того, не настолько же они глупы, чтобы не понимать, что связь Пенберти с Дорланд надо скрыть любой ценой. Предположим, они знают, что девица виновна, но компрометировать Пенберти — извини-подвинься!

— Верно, — коротко кивнул Паркер. — Кстати, мать может ничего и не знать. Вот если бы удалось заполучить в свидетели дочку…

— Не удастся, — перебил его Ньютон. — Разве что вы очень поторопитесь.

— Почему это?

— Да потому, что завтра свадьба. Пенберти с Наоми получили специальное разрешение. Послушай, Салли, это строго между нами.

— Все в порядке, старина.

— Женятся? — переспросил Паркер. — Бог ты мой! Придется нам и впрямь слегка форсировать события! Простите, я убегаю. Счастливо — и спасибо за подсказку, приятель.

Уимзи вышел за ним следом.

— Мы должны немедленно остановить эту свадьбу, — заявил Паркер, отчаянными жестами подзывая такси, которое, тем не менее, демонстративно пронеслось мимо. — Я не хотел действовать преждевременно, но если девчонка Рашворт выйдет замуж за Пенберти, она не будет свидетельствовать против него, а это — конец. Черт побери, если она твердо вознамерилась идти к алтарю, нам не предотвратить свадьбы иначе, чем арестовав Пенберти. А не имея убедительных доказательств, делать это опасно. Думаю, лучше вызвать его в Скотленд-Ярд для допроса и задержать.

— Да, — ответил Уимзи, — но послушай, Чарлз…

Рядом затормозило такси.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Паркер, стоя одной ногой на подножке. — Я не могу ждать, старина. В чем дело?

— Я… послушай, дело обстоит совсем не так, — умоляюще произнес Уимзи. — Возможно, решение ты принял правильное, но отдельные слагаемые все равно не те. Я сам так в школе подгонял задачку под готовый ответ. Ну и сглупил же я! А ведь мне следовало знать про Пенберти. Но в историю с подкупом и совращением сего достойного я не верю: чтобы его — да заставили совершить убийство? Не вяжется это все!

— Не вяжется с чем?

— Не вяжется с портретом. И с книгами. И с тем, как сестра Армстронг описала Анну Дорланд. И с тем, как описал ее ты. С точки зрения механической логики, это прекрасное объяснение, но я клянусь тебе, что оно в корне ошибочно.

— Если объяснение прекрасно с точки зрения логики, — ответил Паркер, — так меня оно вполне устроит. Многие объяснения и тем не могут похвастаться. Просто ты зациклился на этом своем портрете. Ну, конечно, ты у нас натура артистичная!

В силу неясных причин словосочетание «артистичная натура» вызывает странную реакцию у людей, мало-мальски разбирающихся в искусстве.

— К черту артистизм! — яростно возопил Уимзи. — Просто я — нормальный человек, и я повидал немало женщин, и говорил с ними, как с нормальными людьми…

— Вечно ты о женщинах! — грубовато бросил Паркер.

— Да, вечно я о женщинах — и что с того? Я в них кое-что понимаю. И скажу тебе вот что: насчет этой девушки ты глубоко заблуждаешься.

— Я видел ее, а ты — нет, — возразил Паркер. — Если, конечно, ты ничего не скрываешь. Ты все время говоришь намеками. Как бы то ни было, я ее видел и решил, что она виновна!

— А я вот ее не видел, но готов поклясться: она невиновна!

— Ну, разумеется, тебе ли не знать!

— Да уж, так вышло, что знаю!

— Боюсь, твоя ничем не подкрепленная уверенность не сможет опровергнуть улик.

— Если уж на то пошло, так улик у тебя и нет. Ты понятия не имеешь, встречались ли они хоть раз наедине, понятия не имеешь, была ли Анна Дорланд посвящена в подробности завещания, ты не можешь доказать, что Пенберти дал ему яд…

— Все необходимые улики я еще добуду, — холодно произнес Паркер, — если, конечно, ты не продержишь меня здесь до вечера.

И он захлопнул дверцу машины.

«Вот ведь мерзкая история! — подумал Уимзи. — Две глупые, отвратительные ссоры за день. Так, ну а что же дальше?»

Его светлость глубоко задумался.

«Душа моя нуждается в успокоении, — порешил лорд Питер. — Мне показано женское общество. Облагораживающее женское общество. И — никаких эмоций. Так что отправлюсь-ка я выпить чаю к Марджори Фелпс».

Дверь в студию открыла незнакомая девушка. Она была невысока: коренастая, пышненькая, очень недурно сложенная. Прежде, чем взглянуть ей в лицо, его светлость отметил широкие плечи и сильные, округлые бедра. Шторы на окне позади девушки были раздвинуты, и поэтому черты ее скрывались в тени. Единственное, что смог разглядеть лорд Питер, так это густые черные волосы, подстриженные под каре, и челку, закрывающую лоб.

— Мисс Фелпс нет дома.

— Вот досада! А скоро она вернется?

— Не знаю. Самое позднее, к ужину.

— Как вы думаете, могу я ее подождать?

— Почему нет, если вы ее друг.

Девушка сделала шаг в сторону и пропустила гостя внутрь. Его светлость пристроил шляпу и трость на столе и повернулся к ней. Она не обратила на это внимания, подошла к камину и остановилась, положив руку на каминную полку. Не считая себя вправе сесть, пока дама стоит, Уимзи перешел к рабочему столу и приподнял мокрую тряпку, под которой скрывался ком глины.

Лорд Питер старательно делал вид, что с интересом изучает незаконченную фигурку, изображающую старую торговку цветами, когда девушка вдруг сказала:

— Послушайте!

Незнакомка вертела в пальцах статуэтку, которую Марджори Фелпс лепила с его светлости.

— Это вы?

— Да, и в очень недурном исполнении, как вы думаете?

— Что вам надо?

— Надо?

— Вы ведь пришли посмотреть на меня, правда?

— Я пришел к мисс Фелпс.

— Полагаю, полицейский на углу тоже явился с визитом к мисс Фелпс.

Уимзи взглянул в окно. На углу действительно стоял человек, старательно изображающий скучающего бездельника.

— Простите меня! — Уимзи внезапно осенило. — Мне правда очень жаль, что я кажусь таким бесцеремонным глупцом. Но, честное слово, до настоящего момента я и не представлял, кто вы такая.

— Правда? Ну ладно, тогда все в порядке.

— Мне уйти?

— Как пожелаете.

— Если вы говорите искренне, то я предпочел бы остаться. Знаете, я хотел встретиться с вами.

— Очень мило с вашей стороны, — усмехнулась она. — Сначала вы хотели меня обмануть, а теперь пытаетесь…

— Пытаюсь — что?

Она пожала широкими плечами.

— У вас не слишком приятное хобби, лорд Питер Уимзи.

— Поверьте мне, — сказал Уимзи, — к помянутому мошенничеству я никоим образом не причастен. Напротив, я разоблачил его. Это правда.

— Какое это теперь имеет значение!

— Прошу вас, поверьте.

— Ну что ж. Раз вы так настаиваете, придется поверить.

И она с размаху уселась на кушетку у камина.

— Так уже лучше, — сказал Уимзи. — Наполеон или кто-то еще из великих однажды сказал, что трагедию всегда можно обернуть комедией, если просто-напросто присесть. Очень верно, правда? Давайте поговорим о чем-нибудь будничном и заурядном, а там, глядишь, и мисс Фелпс появится. Идет?

— О чем вы хотите поговорить?

— О, вы меня озадачили. Книги! — Лорд Питер взмахнул рукою в неопределенном жесте. — Что вы читали в последнее время?

— Ничего особенного.

— Не знаю, что бы я делал без книг. Знаете, я всегда удивлялся, как это люди обходились в древности. Только подумайте: семейные ссоры, любовные интрижки, сыновья-моты, слуги-повесы, заботы и хлопоты, и при этом — никаких книг, на которые можно было бы отвлечься.

— Вместо этого люди работали руками.

— Бесспорно, для тех, кто это умеет — отличный выход. Я им завидую. Вы ведь рисуете, правда?

— Пытаюсь.

— Портреты?

— Нет. Главным образом — пейзажи и людей.

— А!.. Мой друг… в общем, какой смысл скрывать… он детектив, вы его видели…

— Тот человек? О да. На редкость вежливый образчик своей профессии.

— Так вот, он говорил мне про ваши работы. Полагаю, они его несколько удивили. Не то чтобы он был поклонником модернизма. Он считает, что лучшие ваши работы — это портреты.

— У меня не так много портретов. Несколько этюдов, не более…

— Они моего друга несколько обескуражили. Он сказал, что единственная вещь, доступная его пониманию, это написанный маслом мужской портрет.

— А, этот! Просто эксперимент, прихоть. Мои лучшие работы — пейзажи Уилтширских холмов, сделанные год-другой назад. Я писала с натуры, без предварительных набросков.

И девушка описала несколько полотен.

— Звучит прекрасно, — заявил Уимзи. — Великолепно! Хотел бы я уметь что-нибудь в этом роде. А так приходится искать убежища в книгах. Для меня это действительно попытка к бегству. А для вас?

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, для большинства людей это так. Слуги и фабричные рабочие читают про прекрасных девушек и про их смуглых красавцев-возлюбленных на фоне роскошных, раззолоченных декораций, в блеске драгоценностей. Неудовлетворенные старые девы читают Этель М. Делл. Скучные конторские служащие читают детективы. Они бы не стали, войди в их жизнь реальное убийство и полиция.

— Не знаю, — ответила она. — Когда Криппен и Ле Нив оказались на борту парохода[141], они читали Эдгара Уоллеса. — Голос девушки утратил равнодушную монотонность, теперь она казалась почти заинтересованной.

— Да, Ле Нив читала, — подтвердил Уимзи, — но я никогда не поверю, что она знала об убийстве. Я думаю, она изо всех сил стремилась закрыть глаза на правду, читала ужасы, пытаясь убедить себя, что ничего подобного с ней произойти не может. Сдается мне, такое вполне возможно, нет?

— Не знаю, — ответила Анна Дорланд. — Конечно, детективы могут занять мозги. Почти как шахматы. Вы играете в шахматы?

— Очень плохо. Игра мне нравится, но я начинаю думать об истории фигур или красоте ходов, и в результате проигрываю. Я не шахматист, нет.

— Я тоже. Но мне бы хотелось научиться.

— Да, это помогает не думать о болезненном и мучительном. Шашки, домино или пасьянс в этом смысле даже лучше. Никакой связи с миром. Помнится, — добавил Уимзи, — как-то раз со мной случилась крупная неприятность, и я весь день раскладывал пасьянс. Я был тогда в частной лечебнице, после контузии. Я выбрал простейший пасьянс, «Демон», глупейшая игра без тени мысли. Я все раскладывал и раскладывал его, сотни раз за вечер, просто чтобы перестать думать.

— Значит, вы тоже…

Уимзи ждал, но девушка так и не закончила фразы.

— Конечно, это своего рода наркотик. Мысль избитая, но, тем не менее, верная.

— Да, верная.

— И детективы я тоже читал. Когда не мог вынести ничего другого. Во всех остальных книгах речь шла про войну, или про любовь, или еще про какую-нибудь чертовщину, о которой мне не хотелось думать.

Анна беспокойно заерзала.

— Вы ведь тоже прошли через это, правда? — мягко спросил Уимзи.

— Я? Ну, знаете… это, конечно, неприятно… полиция… и все прочее.

— Но вы ведь не из-за полиции нервничаете, правда?

Причины для волнения у нее, конечно, имелись, если только Анна не пребывала в неведении, но его светлость похоронил это знание в глубинах души и запретил себе о нем вспоминать.

— Все просто отвратительно, разве нет?

— Вас что-то гнетет… хорошо, не говорите, если вам не хочется, но… это ведь из-за мужчины?

— Без мужчины обычно не обходится, верно? — Она отвела глаза и ответила с некоторым смущением, но и с вызовом.

— Почти никогда, — согласился Уимзи. — К счастью, это проходит.

— Смотря что.

— Все всегда проходит, — уверенно произнес Уимзи. — Особенно если пожаловаться кому-нибудь.

— Не обо всем можно говорить.

— Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.

— Бывают же просто грязные вещи.

— Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным suprème de sole[142], с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?

Анна Дорланд внезапно рассмеялась.

— Так-то лучше, — улыбнулся Уимзи. — Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?

— Ох, нет!

— Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?

— Бог мой, нет!

— Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?

— А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.

— А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже, ну, разве то, что Роуз Маколей[143] называет «неописуемыми оргиями». И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?

— Ну и мысли у вас! — расхохоталась девушка. — Нет, не проказа.

— Ну так что же тогда мучит вас?

Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.

— Ничего, правда.

«Только бы, во имя неба, Марджори Фелпс не вернулась, — подумал Уимзи. — Я же вот-вот до всего докопаюсь».

— Вас явно что-то расстроило, — продолжал он вслух. — Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.

— Вы так думаете? — Анна встала и повернулась к нему, глаза в глаза. — Он сказал… он сказал… я все выдумываю… он сказал… он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, — резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.

— И это все? — спросил Уимзи. — Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?

— Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая священника, — яростно выкрикнула она. — Это ложь. Ведь он… он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!

Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку, Уимзи присел рядом с ней.

— Бедное дитя, — вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно, возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще — история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно…

— Послушайте, — лорд Питер обнял девушку за плечи, стараясь утешить. — Этот тип… это, случайно, не Пенберти?

— Откуда вы знаете?

— Ах, да портрет и много чего другого! Все те вещи, что вам когда-то нравились, а потом вы захотели запрятать их подальше и забыть. Он мерзавец уже потому, что мог сказать такое, даже если бы это было правдой. Но это ложь. Я полагаю, вы познакомились с ним у Рашвортов — но когда?

— Около двух лет назад.

— Вы были влюблены в него тогда?

— Нет, я… ну, была влюблена в другого человека. Только и это тоже оказалось ошибкой. Знаете, он был из тех людей…

— Они просто не могут иначе, — утешающе произнес Уимзи. — И когда же произошла смена кавалеров?

— Тот человек уехал. А потом доктор Пенберти… ох! Я даже не знаю! Он раз-другой проводил меня домой, потом пригласил поужинать в Сохо…

— Вы тогда говорили кому-нибудь о нелепом завещании леди Дормер?

— Нет, конечно. Да и как я могла? Я узнала о нем только после тетиной смерти.

Удивление девушки выглядело неподдельным.

— А что вы предполагали? Вы надеялись, что она оставит деньги вам?

— Я знала, что какие-то оставит. Тетушка говорила, что хочет, чтобы я была обеспечена.

— Но, конечно же, еще были внуки.

— Да, я думала, что бо́льшую часть состояния она оставит им. Надо ей было так и сделать, бедняжке. Тогда не поднялась бы эта отвратительная шумиха.

— Люди, составляя завещания, зачастую бывают непредусмотрительны. Так что вы тогда были эдакой темной лошадкой? М-да. И бесценный Пенберти сделал вам предложение?

— Мне казалось, что да. Но он утверждает, что нет. Мы говорили о создании его новой клиники, предполагалось, что я стану помогать ему.

— И поэтому вы променяли живопись на книги по медицине и курсы первой помощи. Ваша тетя знала о помолвке?

— Он не хотел ей говорить. Мы собирались хранить это в тайне до тех пор, пока его дела не наладятся. Он боялся, что его примут за охотника за приданым.

— Посмею заметить, именно им он и являлся.

— Он делал вид, что любит меня, — жалобно проговорила Анна.

— Само собой, дитя мое, ваш случай не уникален. Вы не говорили ни с кем из друзей?

— Нет. — Должно быть, эпизод с Ледбери оставил неизгладимый шрам. Кроме того, разве женщины рассказывают такое подругам? Его светлость весьма в этом сомневался.

— Я так понимаю, вы все еще были помолвлены, когда умерла леди Дормер?

— Насколько нас вообще можно было считать помолвленными. Разумеется, он рассказал мне, что с телом что-то не так. Он объяснил, что вы и Фентиманы пытаетесь обманом лишить меня денег. Сама-то я не возражала бы, с этакими деньгами я бы просто не знала, что делать. Но вы понимаете, речь шла о клинике…

— Да, на полмиллиона можно основать вполне приличную больницу. Так вот почему вы выставили меня из дома!

Его светлость усмехнулся — и ненадолго призадумался.

— Послушайте! — сказал он наконец. — Конечно, я вас сейчас шокирую, но рано или поздно этого все равно не миновать. Вам никогда не приходило в голову, что генерала Фентимана убил Пенберти?

— Я… думала об этом, — медленно произнесла девушка. — Я просто не представляла, кто еще мог бы… Но вы ведь знаете, что подозревают меня?

— Ну конечно, cui bono[144] и тому подобное, как же вами пренебречь? Все мало-мальски подходящие кандидатуры оказываются на подозрении, как же иначе.

— Я никого не виню. Но я не делала этого, понимаете?

— Конечно, не делали. Это сделал Пенберти. Я это так себе представляю. Пенберти хочет денег, он устал от бедности, и он знает, что вы унаследуете какую-то часть состояния леди Дормер. Возможно, он прослышал где-то про семейную ссору с генералом и решил, что вам достанется весь куш. Поэтому-то и завязал отношения с вами. Но Пенберти осторожен. Он просит вас хранить ваши отношения в тайне — просто на всякий случай. Чего доброго, завещание окажется составлено так, что вы не сможете передать деньги ему, или потеряете все в случае замужества, или просто получите только скромное содержание. Тогда он собирался поискать кого-нибудь побогаче.

— Мы обсуждали все эти варианты, когда говорили о клинике.

— Так. Затем леди Дормер заболевает. Генерал приходит к ней и узнает о наследстве, которое, по всей видимости, достается ему. Затем он, едва на ногах держась, ковыляет к Пенберти и выкладывает ему все как на духу. Представьте, как он говорит что-то вроде: «Вы уж меня подлатайте, чтобы я успел получить денежки!» Что за неприятный сюрприз для Пенберти!

— Так оно и вышло. Знаете, он даже не слышал про мои двенадцать тысяч.

— Да что вы?

— Да. Видимо, генерал сказал: «Деньги отойдут ко мне, если только я переживу бедняжку Фелисити. Если же нет — все унаследует воспитанница, а мои мальчики получат только по семь тысяч каждый». Вот почему…

— Подождите-ка минутку. А когда Пенберти сообщил вам об этом?

— Позже, когда велел полюбовно договориться с Фентиманами.

— Это все объясняет. А то я все удивлялся, с чего это вы так внезапно смягчились. Я было подумал, вы… Ладно, неважно. Итак, Пенберти это слышит, и в голову ему приходит блестящая идея убрать генерала с дороги. Он дает ему какую-то таблетку с замедленным действием…

— Скорее всего, порошок в очень плотной капсуле, которая долго растворяется в желудке.

— Хорошая мысль. Действительно, похоже на то. А потом генерал вместо того, чтобы пойти домой, как можно было ожидать, отправляется в клуб и там уже умирает. И тогда Роберт…

Лорд Питер в подробностях объяснил, что же содеял Роберт, а затем продолжил:

— Ну и Пенберти, что называется, влип. Если бы он привлек внимание к необычному виду трупа, он не смог бы выписать свидетельство. Тогда состоялось бы вскрытие, и экспертиза, и дигиталин бы обнаружили. Если бы он промолчал, деньги того и гляди ускользнули бы и все труды его пошли бы прахом. Кошмарная ситуация, не так ли? В конце концов, Пенберти сделал, что мог: проставил время смерти как можно более раннее, после чего ему оставалось только надеяться на лучшее.

— Он говорил мне, что противная сторона может попытаться доказать, что смерть наступила позже, нежели в действительности. Я думала, это вы стремитесь замять дело. Я так разозлилась, что попросила мистера Притчарда провести полное расследование и ни в коем случае не соглашаться на компромисс.

— Благодарение богу, что вы это сделали!

— Почему?

— Сейчас объясню. Но Пенберти… Не могу понять, почему он не убедил вас пойти на компромисс. Это же гарантировало ему полную безопасность!

— Так он и убеждал! С этого началась наша первая ссора. Когда он услышал о моем «упрямстве», он обозвал меня дурой за то, что я не соглашаюсь. Я не понимала его: ведь Пенберти сам говорил, что с телом что-то неладно. Мы страшно поскандалили, и тут я впервые упомянула о двенадцати тысячах, которые в любом случае достанутся мне.

— Что он сказал?

— Сказал: «Я не знал этого». А потом извинился и объяснил, что законы настолько неопределенны, что лучше и впрямь миром поделить деньги. Тогда я позвонила мистеру Причарду и велела не поднимать шума. И мы опять помирились.

— А на следующий день Пенберти… э-э… наговорил вам гадостей?

— Да.

— Ну, правильно. Могу сказать вам лишь одно: Пенберти не повел бы себя жестоко, если бы не страшился за свою жизнь. А знаете, что произошло между этими событиями?

Анна покачала головой.

— Я позвонил ему и сообщил, что назначено вскрытие.

— О-о!

— Да-да, послушайте… и больше себя не мучьте. Пенберти понимал, что яд будет обнаружен и что, если узнают о вашей помолвке, он немедленно окажется под подозрением. Поэтому он поторопился порвать с вами, главным образом из чувства самосохранения.

— Но зачем такая бесчеловечность?

— Дорогая моя, Пенберти отлично понимал, что такая девушка, как вы, никогда никому не расскажет об упреках такого рода. Он обезопасил себя от каких-либо публичных посягательств с вашей стороны. И вдобавок, немедленно заключил помолвку с Рашворт.

— А мои страдания его не занимали.

— Пенберти загнан в угол, — извиняющимся тоном пояснил Уимзи. — Вот и пошел на эту дьявольскую жестокость, иначе и не назовешь. Полагаю, сейчас он чувствует себя прескверно.

Анна Дорланд сжала кулачки.

— Мне было так стыдно…

— Ну, теперь-то нет?

— Теперь нет, но… — И тут в голову ей пришла новая мысль. — Лорд Питер, я не смогу доказать ни слова из того, что рассказала вам. Все подумают, что мы с ним в сговоре. А наша ссора и его помолвка с Наоми — просто для отвода глаз.

— А вы умница! — восхитился Уимзи. — Теперь понимаете, почему я возблагодарил Господа за то, что поначалу вы настаивали на расследовании? Притчард сумеет доказать, что вы никоим образом не являлись соучастницей убийцы.

— Ну, конечно же! О, я так рада! Я так рада! — Анна вцепилась в руку Уимзи — и от избытка чувств разрыдалась. — Я еще в самом начале написала ему письмо… мне, видите ли, доводилось читать про один случай, когда точное время смерти было установлено по содержимому желудка… так что я спрашивала, нельзя ли провести эксгумацию.

— Правда? Молодчина! Есть у вас голова на плечах, что и говорить!.. Правда, сейчас она скорее на моем плече, чем на ваших… Да ладно, выплачьтесь как следует. Я сам вот-вот разревусь. Все это меня изрядно тревожило. Но теперь все в порядке, правда ведь?

— Я такая дура… и я благодарю судьбу за то, что вы пришли.

— Я сам рад. Вот, возьмите платок. Бедная, бедная детка! Эге, а вот и Марджори! — Его светлость выпустил девушку и вышел навстречу хозяйке.

— Лорд Питер! Бог ты мой!

— Спасибо вам, Марджори, — торжественно проговорил Уимзи.

— Нет, послушайте! Вы видели Анну? Я увезла ее к себе. Она какая-то чудна́я, а тут еще полицейский на улице. Что бы она ни сделала, я не могла оставить ее одну в том кошмарном доме. Ведь вы же пришли не… не…

— Марджори! — заявил Уимзи. — Больше никогда не говорите мне про женскую интуицию. Все это время вы думали, что девушку мучают угрызения совести. Так вот, ничего подобного. Все дело в мужчине, дорогая моя, в МУЖЧИНЕ!

— Откуда вы знаете?

— Мой наметанный взгляд подсказал мне с первой же минуты. Но теперь все в порядке. Прочь, печаль и воздыхание![145] Я еду ужинать с твоей молодой приятельницей.

— Но почему же она сама не сказала мне, в чем дело?

— Потому что, — томно протянул Уимзи, — о таких вещах подругам не рассказывают.

— Это что-то новенькое, — воскликнул лорд Питер, глядя в заднее стекло машины на чужое такси, повисшее у них «на хвосте», — за мной установлена слежка! Но ничего, их это забавляет, а нам ничуть не вредит.

Его светлость в который раз прокручивал в голове всевозможные пути и средства к тому, чтобы доказать невиновность Анны. К несчастью, все улики, касающиеся Анны Дорланд, свидетельствовали против нее, исключая разве что письмо к Притчарду. Чертов Пенберти! Лучшее, на что приходится уповать, так это вердикт «Не доказано». Даже если Анну Дорланд оправдают, даже если не обвинят в убийстве, она все равно навсегда останется на подозрении. Такой вопрос не решается посредством неожиданной вспышки дедуктивной логики или обнаружения кровавого отпечатка пальцев. Предстоят долгие юридические дебаты, двенадцать законопослушных граждан рассмотрят ситуацию со всех сторон, включая эмоциональную составляющую. Допустим, связь будет доказана: эти двое встречались и ужинали вместе. Возможно, даже удастся установить наличие ссоры, но что дальше? Поверят ли присяжные в причину ссоры? Решат ли они, что это — лишь уловка для отвода глаз, или, возможно, что двое бессовестных мошенников поцапались между собою? Что подумают присяжные об этой некрасивой, угрюмой и молчаливой девочке, у которой никогда не было настоящих друзей, и чья несмелая, неловкая попытка найти любовь оказалась такой неудачной, такой трагической?

И еще этот Пенберти… но его понять проще. Пенберти, уставший от нищеты циник, знакомится с девушкой, которая в один прекрасный день может унаследовать изрядное состояние. От зоркого взгляда врача не укрылась обуревающая Анну жажда страсти: Пенберти понял, что с этакой легкой добычей справится играючи. Он ею занялся — сама девушка его, конечно, только утомляла, — хранил все в тайне, выжидая, куда подует ветер. А потом — старик, история с завещанием, удобный случай. И несвоевременное вмешательство Роберта… Увидят ли все это присяжные именно под таким углом?

Уимзи высунулся из окна такси и велел водителю ехать в «Савой». По прибытии он поручил девушку заботам гардеробщика, а сам отправился наверх переодеться. Обернувшись, он не без удовольствия отметил, что приставленный к нему сыщик ожесточенно спорит со швейцаром на входе.

Бантер, заранее вызванный по телефону, дожидался хозяина с парадным костюмом наготове. Переодевшись, Уимзи снова спустился в холл. Сыщик тихонько пристроился в уголке. Уимзи ухмыльнулся и предложил ему выпить.

— Не обессудьте, милорд, работа такая, — вздохнул детектив.

— Ну, разумеется. Вас сменит тип в крахмальной рубашке, я полагаю?

— Именно так, милорд.

— Ну, удачи ему. Счастливо оставаться.

Лорд Питер вернулся к своей даме, и вместе они прошествовали в ресторан. Зеленый цвет ей абсолютно не шел, красавицей Анну не назвал бы никто. Но характер в ней чувствовался, и его светлость нимало не стыдился своей спутницы. Он вручил девушке меню.

— Что вы желаете? Омар с шампанским?

Анна весело рассмеялась.

— Марджори говорит, вы настоящий гурман. Никогда бы не подумала, что гурманы заказывают омаров с шампанским. Я-то омаров не особо люблю. Держу пари, здесь есть какое-нибудь фирменное блюдо, верно? Давайте его и закажем.

— Очень правильный подход, — похвалил Уимзи. — Я составлю для вас удивительный ужин.

Его светлость подозвал метрдотеля и углубился в вопрос по-научному.

— Huitres Musgrave[146] — я, безусловно, принципиальный противник кулинарной обработки устриц, но это блюдо просто превосходно, так почему бы и не отступить разок от правил в его пользу? Зажаренные в своих раковинах с тоненькими ломтиками грудинки, стоит попробовать, не так ли мисс Дорланд? Суп, разумеется, Tortue Vraie[147], и ничто другое. Так, теперь рыба… о! — только Filet de Sole[148], совсем чуточку, — что-то вроде дефиса между прологом и основной темой.

— Звучит заманчиво. А какова же основная тема?

— Думаю, Faisan Roti[149] с Pommes Byron[150]. А для улучшения пищеварения — салат. Да чтобы на зубах хрустел, официант, слышите? И под занавес — Souffle Glacé [151]. И будьте добры карту вин.

Они разговорились. Теперь, когда ей не нужно было защищаться, девушка оказалась вполне приятной собеседницей. Возможно, суждения ее отличались некоторой прямолинейной напористостью, но чуть-чуть мягкости дело вполне бы поправило.

— Что вы думаете о «Романэ Конти»? — вдруг осведомился его светлость.

— Я плохо разбираюсь в винах. Сорт неплохой. Не такой сладкий, как сотерн. Чуть резковат на вкус. Резковат — зато не водянистый, ничего общего с этим кошмарным кьянти, которое рекой льется на вечеринках в Челси.

— Вы правы. «Романэ Конти» еще недостаточно выдержано, но крепости довольно, лет через десять отменное вино получится. Вот перед вами бутылка 1915 года. А теперь смотрите. Официант, унесите это и принесите бутылочку 1908 года.

Лорд Питер склонился к собеседнице.

— Мисс Дорланд, могу я повести себя дерзко?

— Как? Зачем?

— Не художник, не богемная натура, не профессионал, но человек светский…

— Вы изъясняетесь загадками.

— Я говорю про вас. Именно такому типу мужчины вы очень понравитесь. Посмотрите: вино, которое я отослал, не годится ни для любителей омаров с шампанским, ни для молодежи: уж больно терпкое и емкое. Зато сколько в нем силы, сколько внутренней цельности! Вот и вы такая же. Чтобы оценить это вино, нужен тонкий вкус знатока. Но в один прекрасный день и вас, и его оценят по достоинству. Вы меня понимаете?

— Вы действительно так думаете?

— Да, но мужчина вашей мечты окажется совсем не таким, как вы себе представляете. Вы ведь всегда считали, что ваш избранник станет над вами властвовать, верно?

— Ну…

— Но вы поймете, что лидер — именно вы. А ваш избранник будет этим очень гордиться. Вы встретите надежного, великодушного мужчину, и все закончится просто замечательно.

— Я и не знала, что вы пророк.

— Теперь знаете.

Уимзи взял у официанта бутылку 1908 года и бросил взгляд на дверь. Мужчина в накрахмаленной рубашке в сопровождении менеджера направлялся в их сторону.

— Я пророк, — подтвердил Уимзи. — Послушайте, сейчас произойдет кое-что неприятное, вот в эту самую минуту. Но не беспокойтесь. Пейте свое вино и доверьтесь мне.

Менеджер подвел гостя к их столику. Разумеется, это был Паркер.

— А! — радостно воскликнул Уимзи — Прости, что начали без тебя, старина. Присаживайся. Ты ведь уже знаком с мисс Дорланд?

Паркер поклонился и сел.

— Вы пришли, чтобы арестовать меня? — спросила Анна.

— Просто чтобы пригласить вас проследовать со мной в Скотленд-Ярд, — поправил Паркер, вежливо улыбаясь и расправляя салфетку.

Побледнев, Анна взглянула на Уимзи и поднесла бокал к губам.

— Чудесно, — отозвался Уимзи, — у мисс Дорланд есть что порассказать тебе. После ужина мы с удовольствием отправимся к тебе. Что будешь кушать?

Не отличающийся воображением Паркер потребовал бифштекс.

— А не встретим ли мы в Скотленд-Ярде каких-нибудь общих друзей? — допытывался Уимзи.

— Возможно, — кивнул Паркер.

— Эй, да развеселись ты! Ты своим мрачным видом мне весь аппетит отбил! Эгей! Я слушаю, официант, в чем дело?

— Прошу прощения, милорд. Этот человек — инспектор сыскной полиции Паркер?

— Да, да, — подтвердил Паркер, — что случилось?

— Вас к телефону, сэр.

Паркер удалился.

— Все в порядке, — обратился Уимзи к девушке, — я вижу, что вы — человек честный, и, черт меня возьми, я вытащу вас из этой грязной истории!

— Но что же мне делать?

— Скажите правду.

— Но все это звучит так глупо!

— В полиции слышали истории куда глупее.

— Но… Я не хочу… Не хочу быть той, кто…

— Вы все еще без ума от него?

— Нет! Но лучше бы кто-нибудь другой, а не я…

— Я буду с вами откровенен. Думаю, что подозревают вас обоих, и неизвестно, кого выберут.

— В таком случае, — девушка стиснула зубы, — пусть получит по заслугам.

— Слава богу! Я уж подумал, что вы собираетесь начать занудствовать на предмет чести и самопожертвования. Ну знаете, как те персонажи, чьи наилучшие побуждения оказываются неправильно поняты в первой главе, в результате в их жалкие дрязги впутываются десятки людей, и все это тянется до тех пор, пока семейные адвокаты не уладят проблемы за две страницы до конца.

Вскорости возвратился Паркер.

— Секундочку! — извинился он и зашептал что-то на ухо лорду Питеру.

— Что-что?

— Послушай, это щекотливый вопрос. Джордж Фентиман…

— Ну?

— Его нашли в Кларкенуэлле[152].

— В Кларкенуэлле?

— Да, надо думать, вернулся омнибусом или еще как-нибудь. Он сейчас в полицейском участке. Собственно говоря, пришел с повинной.

— О боже!

— Кается в убийстве деда.

— Ни черта подобного он не совершал!

— Досада какая! Безусловно, придется разбираться. Думаю, что допрос мисс Дорланд и Пенберти придется отложить. А кстати, что ты тут делаешь с этой девушкой?

— Позже объясню. Послушай, я отвезу мисс Дорланд обратно к Марджори Фелпс, а затем присоединюсь к тебе. Девушка не сбежит, я тебе ручаюсь. К тому же твой человек глаз с нее не спускает.

— Да, я бы и впрямь хотел, чтобы ты съездил со мной: уж больно чудной этот Фентиман. Мы послали за его женой.

— Точно. Ты беги, а я догоню… ну, скажем, минут через сорок пять. Какой там адрес? Ах да, верно. Сочувствую, что ты без обеда остался.

— Ничего не попишешь, — проворчал Паркер и откланялся.

Джордж Фентиман встретил их с усталой улыбкой на бледном лице.

— Тише! — прошептал он. — Я им уже все рассказал. Он спит, не будите его.

— Кто спит, милый? — спросила Шейла.

— Я не должен называть имени, — заговорщицки подмигнул Джордж. — Он услышит — даже во сне, даже если вы шепнете на ухо. Но он устал, он задремал. Вот я и прибежал сюда и выложил все как есть, пока он дрыхнет.

Суперинтендант за спиною у Шейлы многозначительно постучал себя по лбу.

— Он сделал заявление?

— Да, и настоял на том, чтобы написать его самостоятельно. Вот оно. Но, разумеется… — Офицер пожал плечами.

— Все в порядке, — сказал Джордж, — я и сам уже засыпаю. Шутка ли: днем и ночью глаз с него не спускал. Пора на боковую. Шейла, пошли спать.

— Да, милый.

— Похоже, до утра его придется оставить здесь, — пробормотал себе под нос Паркер. — Доктор его осматривал?

— За врачом уже послали, сэр.

— Миссис Фентиман, я думаю, вам лучше отвести мужа в комнату, которую укажет офицер. А мы пришлем к вам доктора, как только он прибудет. Наверное, разумно было бы вызвать заодно и его лечащего врача. За кем прикажете послать?

— Сдается мне, Джорджа время от времени пользовал доктор Пенберти, — вдруг вмешался Уимзи. — Почему бы не послать за ним?

Паркер непроизвольно охнул.

— Возможно, он сумеет пролить свет на симптомы, — ледяным тоном объяснил Уимзи.

Паркер кивнул.

— Неплохая мысль, — согласился он, направляясь к телефону. Миссис Фентиман обняла мужа за плечи. Джордж улыбнулся.

— Устал, — проговорил он, — жутко устал. Пора спать, старушка.

Констебль придержал им дверь. Супруги вышли вместе. Джордж тяжело опирался на руку жены, с трудом волоча ноги.

— Давайте-ка взглянем на заявление, — предложил Паркер.

Помянутый документ написан был крайне неразборчивым почерком и пестрил помарками и исправлениями, автор то и дело пропускал слова, либо повторял одно и то же по несколько раз.

— Выжил из ума, бедняга. Нельзя воспринимать эту писанину всерьез, — подвел итог Паркер. — Что он вам наговорил, суперинтендант?

— Он просто вошел сюда и заявил: «Я — Джордж Фентиман, явился рассказать о том, как я убил своего деда». Я, естественно, допросил его, поначалу он молол всякий вздор, а потом попросил бумагу и ручку, чтобы сделать заявление. Я подумал, что его следует задержать, и позвонил в Скотленд-Ярд, сэр.

— Правильно, — похвалил Паркер.

Открылась дверь: это вернулась Шейла.

— Джордж уснул, — сообщила она. — Ох, опять все сначала началось! Понимаете, он думает, что он дьявол. Такое случалось уже дважды, — спокойно добавила она. — Побуду-ка я с ним, пока не прибудут доктора.

Первым приехал полицейский врач и сразу вошел к больному. Спустя минут пятнадцать появился Пенберти. Он заметно нервничал и поздоровался с Уимзи коротко и сухо, а затем последовал во внутреннюю комнату. Остальные бесцельно слонялись по участку, пока наконец не подоспел Роберт Фентиман. Срочное сообщение настигло его в гостях у друзей.

Вскорости возвратились оба доктора.

— Нервное потрясение с отчетливо выраженной манией, — сжато констатировал полицейский врач, — возможно, завтра все образуется. Выспится и придет в себя. Такое случалось и раньше, насколько я понял. Сто лет назад сказали бы, что бедняга «одержим дьяволом», но мы-то знаем, что к чему!

— Да, — кивнул Паркер, — но, как вам кажется, это он во власти мании уверяет, что убил деда? Или он действительно убил старика, будучи одержим этой дьявольской манией? Вот в чем суть.

— На данный момент ничего сказать не могу. Либо одно, либо другое. Надо бы подождать, пока приступ пройдет. Тогда разбираться не в пример легче.

— Но вы ведь не считаете, что его случай неизлечим? — беспокойно осведомился Роберт.

— Нет, отнюдь. Это всего лишь нервный срыв. Вы ведь со мною согласны? — добавил врач, обернувшись к Пенберти.

— Да, всецело.

— А вы что думаете об этой мании, доктор Пенберти? — продолжал Паркер. — По-вашему, Джордж Фентиман действительно совершил преступление?

— Сам он и впрямь в этом уверен, — отозвался Пенберти. — Но есть ли у него на то основания, я не знаю. Пациент и впрямь страдает припадками одержимости и преисполняется уверенности в том, что им овладел дьявол. Сложно предположить, на что способен человек в таком состоянии.

Врач упорно избегал страдальческого взгляда Роберта и обращался исключительно к Паркеру.

— Мне кажется, — проговорил Уимзи, — уж простите, что навязываю вам свое мнение! — так вот, мне кажется, что вопрос этот можно решить и без Фентимана с его галлюцинациями. У него была только одна-единственная возможность дать деду пилюлю — так подействовала бы она в указанное время или нет? Если препарат никак не мог сработать в восемь часов, то на нет и суда нет.

Его светлость пристально посмотрел на Пенберти. Врач нервно облизнул пересохшие губы.

— Я не в силах ответить на этот вопрос прямо сейчас, — ответил он.

— Пилюлю могли подбросить в пузырек с лекарством в любое время, — предположил Паркер.

— Могли, — согласился Пенберти.

— А она походила видом и формой на его обычные пилюли? — осведомился Уимзи, так и буравя взглядом Пенберти.

— Поскольку помянутой пилюли я не видел, утверждать не берусь, — ответствовал тот.

— В любом случае, — заметил Уимзи, — насколько я понимаю, лекарство миссис Фентиман содержало в себе как дигиталин, так и стрихнин. Анализ содержимого желудка наверняка выявил бы наличие стрихнина. Надо будет справиться с результатами.

— Разумеется, — согласился полицейский доктор. — Ну что ж, джентльмены, думаю, что мы сделали все, что могли. Я прописал успокоительное — с разрешения и согласия доктора Пенберти. — Врач поклонился коллеге, Пенберти кивнул в ответ. — Я отдам рецепт в аптеку, а вы проследите, чтобы пациент вовремя принял лекарство. Утром я вернусь.

Врач вопросительно посмотрел на Паркера. Инспектор кивнул.

— Благодарю вас доктор, завтра мы с вами свяжемся. Позаботьтесь о том, чтобы миссис Фентиман ни в чем не нуждалась, господин офицер. Если вы хотите остаться с вашим братом и миссис Фентиман, майор, то милости просим, суперинтендант позаботится о том, чтобы разместить вас поудобнее.

Уимзи взял Пенберти под руку.

— Пенберти, не могли бы вы на минутку зайти со мной в клуб, — сказал его светлость, — мне нужно перекинуться с вами парой слов.

В библиотеке клуба «Беллона», как водится, никого не было. Лорд Питер отвел Пенберти в дальний отсек и отослал официанта за двумя порциями двойного виски.

— Вот ведь удача! — воскликнул он.

— Удача? — удивился Пенберти. — О чем вы?

— Послушайте, — продолжал Уимзи, — вы ведь воевали. Я думаю, вы человек порядочный. Вы же видели Джорджа Фентимана. Жалко его, правда?

— И что?

— Если бы Джорджем не овладела эта мания, то сегодня вечером вас арестовали бы по обвинению в убийстве. А теперь о главном. Когда вас арестуют, ничто не сможет защитить мисс Дорланд от ареста по той же статье. Она славная девушка, а вы не очень-то хорошо с ней обошлись, верно? Вам не кажется, что вы искупите свою вину перед Анной, рассказав всю правду?

Пенберти побледнел как полотно, но не произнес ни слова.

— Понимаете, — продолжал Уимзи, — если она окажется на скамье подсудимых, то всю жизнь потом будет под подозрением. Даже если присяжные поверят ей, — а ведь могут и не поверить, ведь зачастую присяжные непроходимо глупы, — люди станут думать, что «в этом что-то есть». Станут говорить: ей, дескать, чертовски повезло, что дешево отделалась. Для девушки это равносильно осуждению! А ведь ее могут и не оправдать! Мы-то с вами знаем, что Анна ни в чем не повинна, но вы же не хотите, чтобы девушку повесили, а, Пенберти?

Врач забарабанил пальцами по столу.

— Что вы от меня хотите? — вымолвил он наконец.

— Четко и ясно изложите на бумаге все, что произошло, — посоветовал Уимзи. — Облегчите жизнь другим людям. Докажите, что Анна Дорланд к убийству абсолютно непричастна.

— А потом?

— А потом делайте, что хотите. На вашем месте я знал бы, как поступить.

Подперев голову рукой, Пенберти посидел так некоторое время, разглядывая тома Диккенса, переплетенные в кожу с золотым тиснением.

— Хорошо, — выговорил он наконец, — вы правы. Я должен был сделать это раньше. Но, черт побери, ведь вот невезение!..

— Если бы только Роберт Фентиман не оказался мошенником! Забавно, правда? Вот вам хваленая «идеальная справедливость»! Будь Роберт честным человеком, я получил бы свои полмиллиона, Анна Дорланд — очень даже недурного мужа, а мир, между прочим, обогатился бы на превосходную клинику. Но Роберт принялся плутовать, и вот к чему это привело…

— Я вовсе не собирался вести себя так по-свински с девчонкой Дорланд. Если бы мы поженились, ей не на что было бы жаловаться. Хотя скрывать не буду: она меня порядком достала со своими телячьими нежностями. Я же говорю: помешана на сексе. Все они такие. Наоми Рашворт, к примеру. Вот поэтому я и сделал ей предложение. Мне нужно было обручиться хоть с кем-нибудь, а Наоми выскочила бы за первого встречного…

— Это было чертовски просто, понимаете… вот в чем все дело! Старик сам пришел и отдался мне в руки. На одном дыхании выпалил, что денежек мне не видать, а потом попросил лекарство. Мне всего-то и надо было положить яд в пару капсулок и велеть пациенту принять их в семь часов. Старикан их даже в футляр для очков спрятал, чтобы не позабыть. Никаких улик не осталось: ни клочка бумажки. А на следущий день я благополучно пополнил запас дигиталина. Я дам вам адрес аптекаря, если хотите. Просто? До смешного просто… сами же люди вкладывают нам в руки немалую власть…

— Я вовсе не хотел лезть во всю эту грязь… это так, самозащита. Я и сейчас нисколько не раскаиваюсь, что притравил старичка. Я бы распорядился деньгами куда успешнее, чем Роберт Фентиман. У него в голове мыслей отродясь не водилось, и местом своим он вполне доволен. Хотя, кажется, он подает в отставку… Что до Анны, так пусть скажет мне спасибо. Я, как-никак, обеспечил ей изрядное состояние.

— Только сперва докажите ее непричастность к преступлению, — напомнил Уимзи.

— Правда ваша. Ну, ладно, я все напишу. Дайте мне полчаса.

— Без проблем, — заверил Уимзи.

Его светлость вышел из библиотеки и направился в курительную комнату. Полковник Марчбэнкс приветливо заулыбался ему.

— Я рад, что вы здесь, полковник. Ничего, если я присяду и поболтаю с вами минутку?

— Разумеется, мальчик мой! Домой я не спешу. Жена в отъезде. Что я могу для вас сделать?

Уимзи тихо рассказал ему, что произошло. Полковник был поражен.

— Ну что ж, — проговорил он, — думаю, вы выбрали наилучший путь. Я, конечно, смотрю на это все с позиции солдата. Руки должны оставаться чистыми. Ох ты, господи! Иногда, лорд Питер, мне кажется, что на некоторых молодых людей война очень дурно повлияла. Но, с другой стороны, не все же прошли военную школу, а это — большое дело. Я со всей определенностью заметил, что в наши дни кодекс чести малость обветшал. Вот в пору моего детства люди не были столь снисходительны: существовала четкая граница между тем, что допустимо, и тем, что нет. А теперь мужчины и, с вашего разрешения, женщины позволяют себе такое, что у меня просто в голове не укладывается. Убийство, совершенное в запале — это я еще понимаю, но чтобы старика отравить, да к тому же и молодую, воспитанную девушку подставить — нет уж, увольте! Это моему разумению недоступно. И все-таки, как вы говорите, под конец он поступил так, как должно.

— Да, — кивнул Уимзи.

— Вы извините меня на минутку, — проговорил полковник и вышел.

Вскорости он возвратился и вместе с Уимзи прошел в библиотеку. Пенберти уже закончил свою «исповедь» и теперь перечитывал написанное.

— Так пойдет? — спросил он.

Уимзи пробежал лист глазами. Полковник Марчбэнкс читал из-за его плеча.

— Все в порядке, — отозвался его светлость. — Полковник Марчбэнкс заверит документ заодно со мной.

Поставив свою подпись, Уимзи собрал листы и спрятал их в нагрудный карман. А затем молча повернулся к полковнику, как бы уступая ему слово.

— Доктор Пенберти, — проговорил полковник Марчбэнкс, — вы, безусловно, понимаете, что теперь, когда ваше признание в руках у лорда Питера Уимзи, его светлость не может не поставить в известность полицию. Но поскольку и для вас, и для других это чревато крупными неприятностями, то вы, вероятно, найдете иной выход из сложившейся ситуации. Как доктор, вы, возможно, предпочтете распорядиться по-своему. Если же нет…

Полковник извлек из жилетного кармана то, за чем ходил.

— Если же нет, то я тут принес кое-что из моего личного сейфа. Я кладу его сюда, в ящик стола, чтобы не забыть захватить завтра с собой за город. Он заряжен.

— Спасибо, — проговорил Пенберти.

Полковник медленно задвинул ящик, отошел на пару шагов и церемонно поклонился. Уимзи на мгновение задержал руку на плече Пенберти, а затем взял полковника под локоть. Тени их задвигались, то удлиняясь, то суживаясь, то удваиваясь, то скрещиваясь, пока они проходили в свете семи ламп сквозь семь библиотечных отсеков. Глухо хлопнула дверь.

— Не выпить ли нам, полковник? — предложил Уимзи.

Они вошли в бар, что уже закрывался на ночь. Несколько запоздалых завсегдатаев обсуждали свои планы на Рождество.

— Еду на юг, — заявил Чаллонер Луженое Пузико, — это страна с ее климатом у меня уже в печенках сидит.

— Заглянули бы вы к нам, Уимзи, — предложил кто-то еще, — поохотитесь на славу! Вообще-то у нас будет такая домашняя вечеринка, женушке моей, сам знаешь, непременно подавай разную молодежь: жуткая орава женщин съедется. Но я пригласил еще парочку друзей, которые играют в бридж и с ружьем умеют обращаться, так что вы уж не обидьте, составьте нам компанию. Ужасное время — Рождество. Не знаю, зачем его выдумали.

— Если есть детишки, то не все так страшно, — вставил толстый краснощекий беллонианец, сверкая лысиной. — Маленькие разбойники от Рождества без ума. Надо бы вам завести семью, Анструзер.

— Вам хорошо говорить, — фыркнул Анструзер. — Вы самой природой созданы для роли Санта-Клауса. Честное слово, у нас в поместье и без того крутишься как белка в колесе: то одно, то другое, гостей развлекай, с визитами раскатывай, а тут еще и слуг целая армия. Попробуй управься! Вы бы хоть что-нибудь присоветовали…

— Эгей! — воскликнул Чаллонер. — Что это было?

— Должно быть, мотоцикл, — отмахнулся Анструзер. — Так вот, я говорю…

— Что-то случилось, — перебил его краснощекий беллонианец, отставляя бокал.

Послышались голоса и топот бегущих ног. Дверь с грохотом распахнулась. Все испуганно обернулись на звук. В бар ворвался Уэзеридж, бледный и разозленный.

— Послушайте, господа, — возопил он, — я должен сообщить вам очередную пренеприятнейшую новость! Пенберти застрелился в библиотеке. Никакого уважения к собратьям по клубу. Где Кульер?

Уимзи протолкался в прихожую. Там, как он и ожидал, лорд Питер обнаружил переодетого в штатское детектива, приставленного к Пенберти.

— Пошлите за инспектором Паркером, — потребовал его светлость, — мне нужно передать ему один документ. Ваша работа завершена. Дело закрыто.

— Значит, Джорджу уже лучше?

— Слава богу, да, он быстро идет на поправку. Доктор сказал, бедняга сам себя «накрутил»: весь изнервничался, опасаясь, что его могут заподозрить. Мне такое и в голову не приходило, но Джордж быстро смекнул, что к чему.

— Разумеется, он же знал, что виделся с дедом одним из последних.

— Да, а потом увидел надпись на пузырьке… и тут приехала полиция…

— Это его и доконало. Так вы уверены, что Джордж вне опасности?

— Еще бы! Как только он узнал, что все разъяснилось, он просто ожил. Кстати, шлет вам кучу приветов.

— Ну что ж, как только больной окончательно поправится, вы непременно должны со мною отужинать…