К началу потрясений Второй мировой войны Константинопольскую Церковь возглавлял Вениамин I (Кириак), избранный на престол 16 января 1936 г. Он родился в 1871 г. в г. Адрамиттий, в 1896 г. окончил Халкинскую богословскую школу и в 1896–1899 гг. работал учителем в г. Магнисия (Греция), проповедником в Магнисийской митрополии Малой Азии и инспектором училищ. С 1912 г. владыка Вениамин служил митрополитом Родосским, в 1914–1925 гг. – митрополитом Филиппольским, в 1925–1933 гг. – митрополитом Никейским и с 1933 г. – митрополитом Ираклийским[31].

В первые годы правления Патриарха Вениамина I прежняя политика захвата Константинопольской Патриархией чужих епархий (Эстонии, Финляндии и т. п.) в основном продолжалась, что существенно осложняло его отношения с Русской Церковью. Так, в 1936 г. после убийства митрополита Рижского (Поммера) Латышская Православная Церковь без согласия Московской Патриархии перешла в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. 29 марта 1936 г. митрополит Фиатирский Герман возглавил Хиротонию во епископа с возведением в сан митрополита Рижского и всея Латвии бывшего до этих пор гарнизонным священником в Даугавпилсе Августина (Петерсона). В 1938 г. в Америке была учреждена существующая и сейчас в юрисдикции Константинопольского Патриархата Карпато-Русская епархия на основе 37 приходов, отошедших от униатства. Указом от 29 декабря 1939 г. Патриарх Вениамин сохранил Западно-Европейский экзархат на прежних основаниях в качестве автономного русского экзархата в лоне своей Патриархии.

Подобную политику Константинопольской Патриархии резко осуждали не только архиереи Русской Православной Церкви Заграницей, но и Московская Патриархия. Так, 4 июля 1936 г. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) в письме митрополиту Литовскому и Виленскому Елевферию (Богоявленскому) отмечал: «Что же касается Патриарха Константинопольского, то после всех неправд, учиненных и учиняемых им в отношении Русской Церкви, после открытого братания с обновленцами и другими нашими раскольниками, говорить о разрыве или о сохранении общения с Константинополем, по меньшей мере, поздно»[32].

В целом в период между двумя мировыми войнами Константинопольский Патриархат, хотя и потерял большую часть своей паствы на территории Турции, сумел сохраниться и даже увеличить свое влияние в православном мире. При этом он перешел к неканоничной политике подчинения себе епархий и автономных Православных Церквей, отделившихся от Матери Церкви, прежде всего Русской, а также к проведению целого ряда церковных реформ. Это привело к значительному ухудшению отношений как с Московским Патриархатом, так и прежде всего с Русской Православной Церковью Заграницей.

В ходе разразившейся 1 сентября 1939 г. Второй мировой войны Константинопольскому Патриарху не раз приходилось делать нелегкий выбор. В ноябре 1939 г. он представил по запросу немецкого генерального консульства в Стамбуле список архиереев Польской Православной Церкви (из 10 человек), который был отправлен в Берлин[33]. Но уже вскоре сотрудничество в этом вопросе с немцами существенно осложнилось.

В начале 1940 г. в югославской, чехословацкой и русской эмигрантской печати появились сообщения, что немецкое правительство планирует создать на территории Третьего рейха автокефальную Православную Церковь, в состав которой кроме Германской епархии РПЦЗ должна была войти Польская Православная Церковь, а также православные общины в Австрии, Венгрии, Чехии, Моравии, Словакии и Подкарпатской Руси. В прессе также сообщалось, что в Стамбул направлен специальный делегат, который должен провести переговоры с Константинопольским Патриархом о признании этой новой Поместной Церкви. За дарование автокефалии Православной Церкви в Третьем рейхе патриарху якобы обещали материальную помощь, необходимую для выплаты его долгов турецкому правительству[34].

Эти сообщения лишь отчасти соответствовали действительности. Рейхсминистерство церковных дел после начала Второй мировой войны действительно выступило с инициативой создания наднациональной Православной Церкви на всех завоеванных территориях. Предполагалось лишение автокефального статуса Польской Православной Церкви и подчинение епархий, как оказавшихся в составе Германии, так и оставшихся на территории Генерал-губернаторства, архиепископу Берлинскому и Германскому (в юрисдикции РПЦЗ) Серафиму (Ляде). Однако германский МИД и внешнеполитическая служба нацистской партии не поддержали этот план. В результате уже в январе 1940 г. было принято решение об отказе от создания наднациональной Православной Церкви Третьего рейха[35]. Таким образом, сведения, проникшие в европейскую печать, оказались не совсем точны.

Весной 1940 г. бежавший в Румынию после оккупации Польши епископ Гродненский Савва (Советов) обратился с жалобой к Константинопольскому Патриарху Вениамину на самоуправство архиепископа Серафима (Ляде), временно возглавившего Автокефальную Церковь в Польском Генерал-губернаторстве. По заданию бывшего польского министра культов епископ дважды ездил из Бухареста в Стамбул и добился удовлетворения своего прошения – в апреле патриарх созвал Синод, который принял два постановления: 1. Законным главой Православной Церкви на территории Генерал-губернаторства является прежний Первоиерарх Польской Церкви митрополит Дионисий (отстраненный от управления немцами) и 2. Передача управления Церковью архиеп. Серафиму не канонична. В соответствии с решениями Синода патриарх отдал архиепископа под церковный суд. Именно указанные постановления побудили правительство генерал-губернатора Франка в конце концов сделать главную ставку в качестве руководителя Православной Церкви на митрополита Дионисия (Валединского)[36].

Существуют газетные сообщения о том, что немецкие дипломаты пытались, по одним сведениям в январе, по другим – в июле 1940 г., убедить Константинопольского Патриарха признать владыку Серафима в качестве главы Православной Церкви в Генерал-губернаторстве. При этом они якобы обещали взамен то ли денежную помощь, то ли организацию православного теологического факультета в Берлине[37]. Однако просмотр архивных документов немецкого МИД показал, что газетные сообщения не соответствовали истине, таких попыток никогда не предпринималось. Наоборот, внешнеполитические ведомства Третьего рейха (в отличие от Министерства церковных дел) были настроены враждебно по отношению к архиепископу Серафиму и пытались любыми путями убрать его из Генерал-губернаторства.

18 июня уполномоченный МИД в Генерал-губернаторстве Вюлиш сообщил своему начальству, что группа церковных дел в правительстве Франка пришла к решению о необходимости Хиротонии новых епископов Константинопольским Патриархом. Вюлиш хотел узнать, существуют ли против этого плана возражения и отвечает ли патриарх германским желаниям[38].

9 июля начальник упомянутой группы церковных дел Вильден уже указал уполномоченному МИД на необходимость обеспечить, чтобы архиепископ Серафим в обозримом будущем отказался от управления. Вильден полагал необходимым выбрать трех епископов (в том числе двух украинцев), чтобы собрать Архиерейский Собор и образовать Синод. Хиротонию новых архиереев могли бы провести два оставшихся в Генерал-губернаторстве иерарха Польской Церкви: митрополит Дионисий и епископ Тимофей (Шрёттер). Второй вариант предусматривал Хиротонию епископов Вселенским Патриархом, при этом кандидатам необязательно надо было ехать в Турцию; Патриарх якобы мог поручить хиротонию двум архиереям из Протектората или бывшей Австрии. Вероятно, здесь имелись в виду проживавшие в Праге и находившиеся в юрисдикции Константинопольского Патриархата чешский архиепископ Савватий (Врабец) и русский епископ Сергий (Королев). Вильден предлагал запросить согласие патриарха через немецкое посольство в Анкаре и считал, что тот не откажется[39]. В целом второй вариант выглядел утопично, и от него вскоре отказались.

23 сентября 1940 г. митрополит Дионисий, принеся клятву верности генерал-губернатору Франку, вернулся к управлению Церковью. А 2 ноября состоялась архиерейская Хиротония епископа Холмского и Подляшского Илариона (Огиенко), которую совершили владыка Дионисий, епископ Тимофей и приехавший из Праги архиепископ Савватий (Врабец). Так как последний находился в юрисдикции Константинопольского Патриархата, это, по мнению немецкого МИДа, означало косвенное признание хиротонии (да и в целом Православной Церкви Генерал-губернаторства) Патриархом Вениамином[40]. По свидетельству известного чехословацкого деятеля Ивана Рохана, сделавшего это заявление в Париже 30 декабря 1940 г., во Вселенском Патриархате и Элладской Церкви было достаточно церковных деятелей – германофилов[41]. При этом во второй половине 1941 г. Константинопольский Патриарх все-таки выразил папе Пию XII протест по поводу жестоких преследований сербов в профашистской и прокатолической Хорватии, а в дальнейшем, после получения негативного решения Синода Сербской Церкви от 30 апреля 1942 г., отказался признать неканоничную автокефальную Хорватскую Православную Церковь[42].

21 сентября 1941 г. здания Константинопольской Патриархии сильно пострадали от пожара в квартале Фанар. Сгорели половина домов Патриархии, канцелярии разных отделов, часть патриаршей церкви, зал заседаний Священного Синода и парадная трапезная, во время тушения огня оказались повреждены архивы, ризницы и музей церковных ценностей. Среди насельников Патриархии жертв не было, при этом больного Патриарха Вениамина I вынесли из спальни и перевезли в частный дом (пострадавшие от пожара здания частично восстановили только к лету 1943 г.)[43].

Кроме того, 11 ноября 1942 г. Великое национальное собрание по предложению турецкого правительства проголосовало за введение в крупных городах нового налога на собственность. Для немусульман этот налог устанавливался в 10 раз выше, чем для мусульман, а для иностранцев – вдвое больше. Те, кто не мог уплатить налога, ссылались в анатолийский Аскал на тяжелые работы, что коснулось некоторых греков – жителей Стамбула. В тот же период православные благотворительные учреждения Балыклы были поставлены под контроль неканоничного «Папы» Евтима, причем их единственным управителем был назначен член Великого национального собрания Стамат Зини Оздамар. Это был единственный случай применения закона 1935 г. к учреждениям греческой общины[44].

Это бедствие попытались использовать в своих целях немцы. 6 октября 1941 г. германский консул в Стамбуле сообщил своему руководству в Берлин, что он выразил Патриарху (с которым периодически обменивается визитами) участие в связи с пожаром и предложил материальную помощь для устранения последствий бедствия, однако Вениамин I под влиянием местного греческого консульства не решился ее принять. Консул также отмечал, что через Немецкую Евангелическо-лютеранскую Церковь поддерживаются связи с Патриархом в рамках экуменического движения, однако и Великобритания через Англиканскую Церковь «последние годы пытается использовать Константинопольский Патриархат для своих политических целей в балканских государствах», при этом «давление турок уже привело в прошлом году к полному запугиванию Патриарха»[45].

В целом Балканы еще с середины 1930-х гг. оказались в поле зрения нацистской внешней политики. Расположенные в этом регионе государства населяли в основном православные народы – болгары, румыны, греки, сербы и т. д. Православные национальные Церкви традиционно играли большую роль в жизни балканских стран, и германский МИД в 1936–1944 гг. постоянно пытался различными способами включить их в сферу своего влияния. Важное значение имел тот факт, что Болгария и Румыния стали союзниками Германии во Второй мировой войне. Особенно большое внимание нацистские ведомства принялись уделять церковной политике на Балканах с 1941 г. – после оккупации Югославии и Греции и начала войны с СССР. 24 сентября реферат культуры МИД запросил на эти цели на 1942 г. небывало большую прежде сумму в 100 тыс. рейхсмарок. В качестве обоснования указывалось: «Поражение англо-американской, французской, римско-куриальной и панславянской культурной политики, которая по существу проявляется в поддержке молодых кадров Православных Церквей Востока и Юго-Востока, является первостепенной задачей немецкой культурной политики, которая, принимая во внимание развитие военной ситуации на Востоке и будущие отношения Германии с Украиной, имеет в этом поле деятельности постоянно расширяющиеся возможности»[46]. Запрашиваемая сумма была выделена.

Интерес к церковной политике на Балканах проявлял не только МИД, но и другие ведомства. 22–23 сентября 1941 г. в Берлине в Главном управлении имперской безопасности прошло «Заседание разработчиков Церкви при органах государственной полиции». В докладе «О проблематике Восточных Церквей», прочитанном унтерштурмфюрером СС Вандеслебеном, среди прочих ставилась задача «поддержки православных в качестве противовеса Римской Церкви (поддержка Церквей меньшинства)»[47]. Католическая Церковь казалась нацистам в мировоззренческом плане более сильным противником.

Одним из способов оказания влияния на Православные Церкви было предоставление с 1936 г. стипендий для научной работы и учебы богословов в Германии. Так, в 1941 г. 26 православным стипендиатам из Болгарии, Румынии, Греции, Хорватии, Словакии и Финляндии выделили 46, 8 тыс. марок. Подчеркивая важность подбора кандидатов на получение стипендий, МИД в январе 1942 г. писал послам в столицах балканских государств (в том числе Турции): «Цель этой стипендиальной акции состоит в том, чтобы, насколько возможно, духовно ориентировать всю Православную Церковь на Германский рейх, получить через нее влияние на ее приверженцев и по возможности придать ей силу, способную остановить ее вытеснение воинствующей Католической Церковью»[48].

14 октября 1941 г. начальник реферата культуры немецкого МИД Гранов предложил государственному секретарю указать дипломатическим работникам в Белграде, Софии, Бухаресте, Афинах и Стамбуле, чтобы они «уделяли особенное внимание наблюдению за всеми процессами в Православной Церкви и соответствующим образом усиливали наше влияние на ее духовенство и церковный народ». И 20 октября такие указания были даны[49].

К этому времени стратегия немецкой церковной политики в этом регионе еще не была окончательно выработана. Существовало два варианта подчинения местных Православных Церквей, из которых Константинопольскому Патриархату придавалось особое значение, нацистским политическим интересам, каждый из которых был рассчитан на относительно длительную перспективу. Эти варианты стратегии подверглись анализу в «Заметке о Вселенском Патриархате» от 6 мая 1942 г., составленной чиновниками МИД: «1. Дальнейшая поддержка национальных особенностей отдельных Православных Церквей с целью постепенной ликвидации наднациональных церковных связей православия…

2. Другим путем соблюдения интересов германского порядка на Юго-Востоке было бы следование английскому, а ранее российскому примеру, то есть использование институтов, как они существуют, и, кроме этого, укрепление их с целью воздействия на все православие»[50].

Но из двух вариантов германские ведомства и раньше и в дальнейшем – в 1942–1944 гг. явное предпочтение отдавали первому – максимально возможному раздроблению Православных Церквей и разрушению общеправославных связей. В значительной степени это делалось из опасения панславянского единства, связующим звеном которого могла стать Русская Церковь. Так, в докладе объехавшего балканские страны представителя немецкого МИД Герстенмайера от 24 сентября 1941 г. делался общий тревожный вывод: «Далее в глаза бросается развитие панславянских тенденций, которые с некоторого времени повсеместно становятся заметны в славянском православии»[51].

Кроме того, нацистские органы власти очень настороженно относились к Константинопольскому Патриарху, считая его в значительной степени находящимся под англо-американским воздействием. Он проживал вне сферы контроля германских ведомств – в Стамбуле и экономически зависел от греческого королевского дома и эмигрантского правительства Греции, которые вывезли золотой запас страны в занятый английскими войсками Каир, откуда патриарх и получал основную часть финансовой помощи. Таким образом, с немецкой стороны речь могла идти только о политике максимального ослабления влияния Константинопольской Патриархии на православный мир, что не исключало отдельных попыток воздействия на нее в своих интересах.

В католических газетах военных лет и некоторых послевоенных публикациях встречается утверждение, будто бы Гитлер предложил Константинопольскому Патриарху послать по своему выбору епископа, чтобы реорганизовать Православную Церковь на занятых русских территориях, и якобы Первосвятитель даже принял эти предложения[52]. Просмотренные архивные документы позволяют сделать однозначный вывод, что подобные утверждения лишены всяких оснований.

Более того, германские ведомства даже выражали опасения, что подобные планы существуют у руководства СССР. В одном из сообщений немецкого МИД 1942 г. говорится, что советский посол в Турции якобы предложил Константинопольскому Патриарху финансовую помощь и попросил прислать в Советский Союз двух священнослужителей, чтобы они «помогли вернуть народ к прежней вере». В сообщении отмечалось, что здесь «видна старая московская цель – Царьград», но Константинопольский Патриарх, «кажется ближе к Белому дому, чем к Москве». МИД подчеркивал, что Православная Церковь снова является немаловажным инструментом международной политики, и то, что сейчас еще остается тактикой и пропагандой, «завтра может получить исторический вес»[53]. Этот заключительный вывод был справедливым, но информация о просьбе советского посла прислать в СССР священнослужителей, скорее всего, не соответствовала действительности, хотя в аналитической записке немецкого МИД от 15 июня 1944 г. упоминалось, что Вселенская Патриархия «вообще не ответила» на советскую просьбу начала войны «о присылке православных священников и учителей»[54].

Впрочем, в аналитическом обзоре «Позиция коммунистического государства по отношению к Православной Церкви», составленном в 1952 г. для американской разведки, говорилось, что в середине января 1943 г. советский генеральный консул в Стамбуле посетил Фанар, передав на рассмотрение соглашение между Константинопольским Патриархом и Русской Церковью. В ходе беседы последовало предложение дипломата прислать молодых священников в СССР, но Патриарх Вениамин отклонил его, указав на трудность получения от турецких властей необходимого разрешения. «В это время в Стамбуле прошел слух, что в советском посольстве подготовляется создание домовой церкви для пропагандистских целей»[55].

Весной 1943 г. в русской эмигрантской печати появилась информация о намерении Сталина, для доказательства своего «благорасположения» к Церкви, восстановить общение между Московским и Вселенским Патриархатами. С данной целью он якобы собирался направить в Стамбул особую делегацию из представителей Русской Церкви, но Патриарх Вениамин не был расположен ее принять, так как опасался, «что это обстоятельство стало бы в противоречие общей политике Турецкого государства»[56]. Правда, никаких сведений о подобных планах советского руководства в первой половине 1943 г. в российских архивах найти не удалось.

К этому времени по требованию антихристиански настроенного нацистского руководства были свернуты почти все связи Немецкой Евангелическо-Лютеранской Церкви (ЕЛЦ) с Православными Церквами Балкан. 9 декабря 1942 г. МИД известил начальника Международной службы ЕЛЦ епископа Хеккеля

о прекращении финансирования пребывания стипендиатов этих Церквей в Германии и вообще о принципиальной нежелательности межцерковных связей. В ответном письме от 30 января 1943 г. епископ выразил готовность ликвидировать стипендиальную работу, хотя, проанализировав церковную ситуацию на Балканах, не согласился с внешнеполитической целесообразностью этого указания. В то же время Хеккель отказался полностью прекратить контакты с Православными Церквами Юго-Восточной Европы и заявил, что видит в письме МИД «генеральное выражение недоверия» Международной службе ЕЛЦ[57]. Правда, как раз МИД был в этом не виноват, его чиновники не были согласны с полученными ими из Рейхсканцелярии указаниями, но оказались вынуждены подчиниться.

В то время как нацистская Германия сократила возможности своего воздействия на Константинопольскую Патриархию, союзники по Антигитлеровской коалиции, наоборот, активизировали подобные контакты. 17 июня 1943 г. Патриарх Вениамин принял англиканского епископа Гибралтарского Харольда Букстона, а в июле во время встречи с польским послом в Турции выразил ему соболезнование в связи с гибелью в авиационной катастрофе польского премьер-министра в эмиграции В. Сикорского[58].

Особенно активные связи Англиканская Церковь поддерживала с экзархом Константинопольского Патриарха в Центральной и Западной Европе митрополитом Фиатирским Германом (Стринопулосом). Так, в сентябре 1943 г. представители Англиканской Церкви во главе с епископом Лондонским участвовали в совершенным этим митрополитом богослужении для греков в соборе св. Павла, а в декабре Владыка Герман присутствовал на церемонии рукоположения нового англиканского епископа Иерусалимского В. Стеварта в Вестминстерском аббатстве Лондона. В том же месяце все высшие иерархи Англиканской Церкви поздравили митрополита с 21-й годовщиной его служения в качестве экзарха[59].

В 1943 г. известный американский епископ Спеллман 14 дней находился в Стамбуле и много раз встречался с патриархом; в том же году МИД Великобритании отозвал из Турции своего посольского священника, так как он не уделял должного внимания связям с Константинопольской Патриархией, и назначил очень активного в этом плане священника Хучессона. Правда, турецкие власти, препятствовавшие усилению греческого элемента в Стамбуле, стремились контролировать любое политическое влияние на Вениамина I. В частности, подобные попытки английского посольства привели в 1943 г. к тому, что некоторые греки – турецкие подданные из окружения патриарха были на длительное время интернированы (а потом освобождены без объяснения причин задержания)[60].

Вскоре к английскому и американскому прибавилось влияние из Советского Союза. После избрания в сентябре 1943 г. Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского) Патриарх Вениамин довольно быстро приветствовал это событие, что стало большим ударом для германских ведомств. Константинопольский Патриарх прочел лично, а также на заседании своего Священного Синода братское послание владыки Сергия от 18 сентября. В аналитической записке немецкого МИД от 2 октября уже отмечалось, что выборы в Москве признали два Патриарха – Константинопольский и Александрийский. При этом Патриарх Вениамин I не только официально признал их, но и участвовал в большой благодарственной экуменической молитве об улучшении положения Русской Церкви. Правда, после письма греческого короля Георга из Каира о большевистских обманных маневрах у Константинопольского Патриарха снова появились колебания, но они были временными[61].

19 октября немецкая информационная служба сообщила из Анкары о том, что планируется поездка Московского Патриарха в Стамбул и финансовая поддержка им Константинопольской Патриархии, так как она перестала получать деньги от греческого правительства в эмиграции. На следующий день, 20 октября, референт немецкого МИД Колреп в докладной записке Партийной канцелярии «Панправославные цели Сталина на Балканах» вообще указал, что «Сталин уже около года переводит Константинопольскому Патриарху большие денежные суммы»[62].

В меморандуме Рейхсминистерства занятых восточных территорий «Красный Патриарх» от 15 декабря 1943 г. с горечью констатировалось: «СССР будет продолжать царскую политику использования Русской Православной Церкви во внешней политике, прежде всего на Балканах, где она пользуется большим авторитетом… Также планируется посещение делегацией Русской Церкви Ближнего Востока – Иерусалима, Александрии и возможно Константинополя. Несомненно, что Сталин посредством нового патриарха преследует старые русские цели на Ближнем Востоке. Советская внутренняя и внешняя политика будет все сильнее пребывать под знаком Красного Патриарха. Становится ясно, что христианские Церкви всего мира разыгрывают против Рейха и национал-социализма»[63].

После избрания Патриарха Сергия германские ведомства провели целый ряд крупных пропагандистских акций с целью убедить Предстоятелей Поместных Православных Церквей не признавать этих выборов. Первоначально они действовали через посольства Третьего рейха, но уже 7–9 октября немецкий МИД получил от своих представителей в ряде балканских стран (Греции, Сербии, Болгарии, Турции) сообщения, что «организовать осуждение избрания Сергия местными Православными Церквами не удается». Для продолжения агитации посольства просили прислать резолюции и воззвания русских иерархов, разоблачавшие новую советскую религиозную политику[64].

Вскоре после этого, 21–25 октября, в Вене состоялась конференции архиереев Русской Православной Церкви Заграницей, не признавшая избрания митрополита Сергия Патриархом. Однако планы германских ведомств относительно пропагандистского использования решений этой конференции в целом потерпели неудачу, хотя ее резолюции были посланы главам многих Православных Церквей, в том числе Константинопольскому Патриарху.

20 декабря 1943 г. Патриарх Вениамин отправил в Москву приветственную грамоту, в которой поздравил владыку Сергия со вступлением в сан патриарха: «Наша Святая Великая Церковь Христова в своей особенной любви к любимой сестре – Российской Церкви, с глубоким сочувствием следя за всем, касающимся ее великой Церкви, как следовало ожидать, посочувствовала радости Вашей и горячо вознесла благодарение ко Господу за то, что Он в Своей неизмеримой милости утешил Российскую Церковь, давши ей как Первосвятителя и Предстоятеля Ваше досточтимое Блаженство». В ноябре – декабре подобные приветственные грамоты послали и все другие Восточные патриархи[65].

В сообщении тайного информатора немецкого консульства в Стамбуле от 25 марта 1944 г. говорилось о его разговоре с митрополитом Геннадиосом, который по вопросу законности выборов Патриарха Сергия сказал очень определенно: «Русский Патриарх в любом случае признается. Мы и другие патриархи его признали». Все попытки оспорить законность этого избрания по каноническим причинам оказались напрасными, более того, уже были установлены связи между Московской и Константинопольской Патриархиями, и даже планировалась поездка Антиохийского Патриарха в Москву[66].

В своей заметке от 31 марта 1944 г. референт Колреп писал, что развернутая после Венской конференции немецким МИД акция с целью побудить балканские Церкви выступить с заявлением против назначения Патриархом Сергия не удалась, и под влиянием советской пропаганды ранее антибольшевистски настроенные архиереи Балкан начали колебаться: «Является фактом, что принятая на Венской Архиерейской конференции… резко направленная против неканонического присвоения звания Патриарха Сергию резолюция в результате не дала желаемого пропагандистского успеха, особенно у Автокефальных Церквей Балкан. Ставшие известными высказывания православных архиереев Балкан подтверждают это впечатление»[67].

Далее Колреп указывал, что в результате был избран другой способ воздействия на православных епископов Балкан – через архиереев занятых восточных территорий. С этой целью планировалось в апреле – мае провести 3–4 конференции украинских, белорусских и прибалтийских православных епископов в Риге, Варшаве и Минске с принятием антисергианских и антисоветских резолюций. Эти конференции должно было готовить Главное управление имперской безопасности по согласованию с Партийной канцелярией, Министерством занятых восточных территорий, Министерством пропаганды и МИД, участие в них эмигрантских архиереев категорически исключалось. Принятые резолюции рекомендовалось доставить главам балканских Православных Церквей через «надежных архиереев из участников конференций». Колреп считал, что подобная акция имеет все шансы на успех: «Вернее сказать, мы сейчас имеем возможность побудить епископов и митрополитов к ясному высказыванию мнения за или против большевизма и этим политически включить их в сферу нашего влияния»[68].

17 апреля 1944 г. МИД переслал резолюцию Рижской конференции немецким послам и дипломатическим представителям в 20 европейских государствах, в том числе в Турции. В сопроводительной телеграмме указывалось: «Запланировано по возможности использовать отдельных епископов посредством поездок в балканские страны для прямого воздействия на глав автокефальных Церквей. Немецкое или русское эмигрантское влияние по возможности не должно быть заметно». Подобным образом рассылались и резолюции конференций в Варшаве и Минске[69].

Весной 1944 г. МИД придавал подобной церковно-политической деятельности такое большое значение, что пошел на создание нового подразделения, специально предназначенного для координации ее проведения – информационного бюро XIII. Заседание этого органа должно было проходить раз в две недели. Первое из них состоялось 12 апреля, а второе – 4 мая. В ходе обсуждения речь шла в основном об использовании результатов упомянутых конференций русских иерархов: «В настоящий момент под первостепенной задачей церковно-политической информации понимается прежде всего защита от сталинского религиозного наступления, влияние которого является ощутимым и имеет большое политическое значение. Как известно, русские епископы и высшие духовные сановники с занятых нами территорий, то есть такие личности, которые не принадлежат к царским эмигрантам, а прочувствовали большевизм на своей спине и частично до сих пор в церковном плане находятся под руководством Московской Русской Церкви, в решениях трех больших конференций в Риге и Варшаве выразили мнение относительно религиозных вопросов и большевизма… Рижское решение уже распространяется и направлено для дальнейшего использования посольствам. Кроме того, оно было на русском и французском языках через позднее убитого митрополита Сергия направлено главам автокефальных Церквей Балкан. Обсуждалась и еще обсуждается возможность устроить поездку ряда русских персон с целью их использования на Балканах, для того чтобы побудить православных Балкан к ясному высказыванию точки зрения против Сталина или против Патриарха Московского Сергия, после того как эхо Венской конференции русских епископов-эмигрантов оказалось очень незначительным и ясно показало наше опасное положение в религиозном секторе на Балканах. Из-за факта убийства Сергия Виленского резолюция получила особую актуальность»[70].

Вся акция согласовывалась с Партийной канцелярией, причем допущение возможности проведения совещаний и заграничных поездок православных архиереев занятых восточных территорий вовсе не означало изменения принципиально враждебного отношения руководства Третьего рейха к Русской Церкви. Это было видно и из комментария посланника Лангмана относительно переговоров с Партийной канцелярией, высказанного на заседании информационного бюро XIII: «При этом речь идет не об изменении принципиальной постановки вопроса, а о практических мероприятиях»[71].

12 мая в Партийной канцелярии состоялось совещание, на котором было признано целесообразным использование православного духовенства с Востока для пропаганды на Балканах. По его итогам Колреп просил 16 мая ведомство шефа полиции безопасности и СД как можно быстрее подобрать подходящих священнослужителей. В тот же день в немецкие посольства (в том числе в Анкару) были посланы антисоветские Пасхальные послания украинских архиереев для их передачи главам местных Православных Церквей[72].

В аналитической записке немецкого МИД «Об устремлениях сталинской пропаганды на Ближнем Востоке и Балканах» от 15 июня (подготовленной референтом Круммхюбелем) отмечалось, что Сталин интенсивно и в растущем объеме использует все возможности для расширения влияния в религиозной сфере, и избрание Московского Патриарха «служит цели нового возрождения царско-панправославной идеи защиты Русской Православной Церковью балканских Церквей». Эти планы казались МИД очень опасными, так как на Балканах в ряде стран православие являлось «сильным конструктивным внутриполитическим элементом». Для противодействия им прямого влияния немецких посольств на Православные Церкви было явно недостаточно, по мнению Круммхюбеля, требовалось использовать и «конфессиональные каналы», а прежние подобные связи (поездки на Балканы евангелических профессоров-теологов и православных богословов в Германию, немецкие стипендии православным священнослужителям, влияние Международной службы Лютеранской Церкви Германии и т. д.) оказались практически полностью прекращены. Намечавшаяся в январе 1944 г. поездка епископа Хеккеля в Стамбул была в последний момент запрещена СД, в связи с чем Патриарх Вениамин, лично знавший этого епископа, передал ему через стамбульского евангелического священника свои сожаления.

Круммхюбель отмечал, что яснее всего необходимость немецкой активности в церковной области видна с учетом ситуации в Турции, где Константинопольский Патриарх подвергался интенсивному воздействию с английской, американской и советской сторон. Хотя значение Вселенской Патриархии во время войны не следовало переоценивать, все же следовало учитывать ряд важных обстоятельств: ее возможности влиять на положение в Греции, контакты с Румынской Патриархией, проблему схизмы Болгарской Церкви и, особенно, сталинское проникновение на берега Босфора. По сведениям немецкого МИД, Патриарх Вениамин с 1943 г. получал финансовую помощь из Москвы. В начальный период новой религиозной политики Сталина в Фанаре к ней относились очень скептично, но после выборов Патриарха Сергия изменили свою позицию. Все немецкие усилия побудить Вениамина I признать эти выборы неканоничными оказались безуспешными. Английская и американская пресса часто писала, что Сталин хочет заменить на Балканах прежнее воздействие Коминтерна православными связями. В конце записки говорилось, что немецкие позиции у балканских Православных Церквей, бывшие ранее очень хорошими, сейчас значительно ухудшились, а англичане, американцы и русские успешно расширяют свое влияние на балканское православие.

В этой связи МИД предлагал различные контрмеры советской церковной пропаганде – поездки профессоров-теологов, ранее пресекавшиеся СД, назначение евангелического епископа Хеккеля представителем при Константинопольском Патриархе и в очередной раз подчеркивал: «Кроме того, желательно использование православных русских, по возможности не царских эмигрантов, которые больше на Балканах не популярны, и других православных доверенных лиц, которых СД, по-видимому, имеет в своем распоряжении»[73].

Последний раз 27 июля немецкий МИД отправил в одно из своих посольств на Балканах с просьбой как можно шире распространить ее – антисоветскую резолюцию, принятую 15 мая Архиерейской конференцией Белорусской Православной Церкви в Минске[74]. Таким образом, безуспешные попытки германских ведомств проводить пропагандистские церковные акции на Юго-Востоке Европы продолжались до начала августа 1944 г., затем их пришлось резко свернуть. В связи с общим ухудшением военного положения и приближением советских войск стало не до них. Так и не дошло дело до посылки на Балканы священнослужителей из Белоруссии, Украины и России.

В этой связи представляет интерес сообщение немецкого МИД шефу полиции безопасности и СД о ситуации в Константинопольской Патриархии от 25 июля 1944 г. В нем говорилось о том, что Патриарх Вениамин признал Патриаршие выборы в Москве и с тех пор получает новую информацию о церковной жизни в России. Кроме того, он регулярно внимательно слушает передаваемые Афинским радио православные богослужения, и к Пасхе получил от православных из Америки 30 тыс. долларов, к которым для урегулирования спорных церковных вопросов скоро пошлет как минимум двух священнослужителей. Патриарх Вениамин также принял английского посольского священника Хучессона, который задал ему вопрос: «Кто будет в этой войне победителем?», на что Первосвятитель ответил: «Это находится в руках Господа и не является делом Церкви. Она должна заниматься лишь церковными вопросами…» Ни о каких попытках оказать на Константинопольскую Патриархию влияние с немецкой стороны в сообщении не говорилось[75].

Через несколько месяцев связи Московского и Константинопольского Патриархатов укрепились настолько, что представитель последнего – митрополит Фиатирский, экзарх Центральной и Западной Европы Герман (Германос Стринопулос) присутствовал на Всероссийском Поместном Соборе 31 января – 2 февраля 1945 г., а Патриарх Вениамин прислал свою приветственную телеграмму. В докладной записке председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова И.В. Сталину от 18 января отмечалось: «Вселенский Патриарх, архиепископ Константинополя Вениамин, 1871 г. рождения, по национальности грек, по своему положению среди Восточных Патриархов занимающий первое место, как “старший среди равных”, находится под сильным влиянием турок. Патриарх Вениамин сообщил телеграммой митрополиту Алексию, что он не может приехать в Москву по болезни»[76].

В другом докладе Г.Г. Карпова советскому правительству об итогах Поместного Собора говорилось: «Московская Патриархия, в частности, договорилась с Патриархом Александрийским Христофором, представителями Константинопольского и Иерусалимского Патриархов о прекращении связей с митрополитом Анастасием и о необходимости совместной борьбы против Ватикана»[77].

Избранный 2 февраля на Соборе Патриархом Московским и всея Руси владыка Алексий (Симанский) в том же месяце активно содействовал снятию Константинопольским Патриархатом схизмы с Болгарской Православной Церкви. 6 марта Первосвятитель выслал Патриарху Вениамину известительную грамоту об избрании и наречении его на Патриарший Престол Московский и всея Руси. В ответном поздравительном письме от 25 апреля из Стамбула говорилось: «Когда приходится делать великое и трудное дело в нашей Святой Православной Церкви – устроение и совершение во Христе полноты ее, произошло избрание Вас собравшимся сонмом преосвященных иерархов по верховной воле Святой нашей Церкви». В середине мая Константинопольский Патриарх прислал в Москву еще одно письмо, в котором благодарил Патриарха Алексия за присланную в подарок драгоценную икону и за «сердечный прием, и почести, и внимание», оказанные митрополиту Герману во время его пребывания на Всероссийском Соборе, а также просил выразить благодарность советскому правительству за «внимание и почет, оказанные нашему представителю»[78].

30 марта и митрополит Фиатирский Герман прислал Патриарху Алексию из Лондона письмо с выражением благодарности за свое присутствие на интронизации Первосвятителя, в котором отмечал: «Ваша Церковь наслаждается необходимой свободой и благожелательством со стороны советского правительства и может, таким образом, идти вперед, не боясь препятствий, к успешному выполнению своей великой миссии в русском народе»[79]. Патриарх ответил митрополиту в начале мая поздравительной Пасхальной телеграммой. В июне 1945 г. владыка Герман встречался в Лондоне с митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем (Ярушевичем).

Следует упомянуть, что после поездки в Болгарию архиепископ Григорий (Чуков) в своей докладной записке в Совет по делам Русской Православной Церкви от 24 апреля 1945 г. отмечал: «Болгарский экзарх митрополит Стефан совершенно доверительно сообщил мне., что в настоящий момент сложилась очень благоприятная для русских интересов обстановка в Константинополе. Афинское правительство, недовольное снятием схизмы Вселенским Патриархом с Болгарской Православной Церкви, сначала снизило отпускаемую им субсидию на содержание Константинопольского Патриархата (с 500 до 200 турецких лир в месяц на каждого епископа), а сейчас объявило, что совершенно прекращает ее. Это обстоятельство ставит Патриархат в очень тяжелое положение в материальном отношении… было бы полезно для укрепления русского влияния в Константинополе (и вообще в Турции), если бы Константинопольскому Патриархату была оказана из России материальная поддержка (примерно, по словам митрополита Стефана, тыс. в 20 турецких лир в месяц: по 1000 лир епископам – 12 тыс., и 8 тыс. – патриарху). Если бы это было принято и сделано быстро и в полном секрете, то можно было бы предупредить возможность подобного шага со стороны Англии, которая, если узнает, может воспользоваться этим обстоятельством для укрепления своего влияния там»[80].

Правда, по некоторым (впрочем, сомнительным) сведениям, Патриарх Вениамин уклонился от встречи с Патриархом Алексием, когда тот в мае – июне 1945 г. совершал поездку по странам Ближнего Востока[81]. В записке Г.Г. Карпова И.В. Сталину от 3 мая 1945 г. относительно планирования этой поездки сообщалось: «Поездка патриарха и делегации в Стамбул к Вселенскому Патриарху Вениамину не предусматривается, но имеется в виду вызвать Вениамина в Иерусалим по предложению четырех патриархов»[82]. Однако причина срыва намечаемой встречи точно не известна.

Таким образом, в годы Второй мировой войны Константинопольская Патриархия сумела противостоять немецкому влиянию. Патриарх Вениамин I признал выборы Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского), и к концу войны связи Константинопольской и Русской Церквей не только возобновились, но и существенно укрепились.

К началу Второй мировой войны существовавшая на территории Греции Элладская Православная Церковь (автокефальная с 1850 г.) являлась одной из крупнейших в православном мире. Она состояла из 79 епархий (митрополий), 8,5 тыс. священников, 270 монастырей с 6 тыс. насельников и объединяла около 6 млн верующих[83]. В 1938–1941 гг. Элладскую Православную Церковь возглавлял известный иерарх и церковный ученый архиепископ Афинский и всей Эллады Хрисанф (Филиппидис).

При этом в Элладской Церкви не было внутреннего единства. 23 марта 1924 г. она приняла календарную реформу Константинопольского Патриарха Мелетия IV, согласно которой перешла на новоюлианский стиль: праздники пасхального цикла отмечались по старому юлианскому календарю, а неподвижные праздники – по григорианскому. Это вызвало протесты и активное сопротивление части священнослужителей и мирян. В 1926 г. возникло «Греческое религиозное общество истинно-православных христиан (ИПХ)», в 1935 г. полностью порвавшее связи с Элладской Церковью и Вселенским Православием, что фактически было заявлено в окружном послании Священного Синода ИПХ (Исповедании 1935 г.). В это время сторонников старого календаря в Греции было примерно 50–60 тыс. (в дальнейшем их число выросло). Так возникла Греческая Церковь истинно-православных христиан во главе со своим Синодом, однако уже вскоре в ней начались разделения. Кроме того, она подверглась гонениям со стороны властей. Так, в 1938 г. министр общественного порядка Греции издал приказ об аресте истинно-православных священников и опечатывании иххрамов.

Вторая мировая война началась для Греции осенью 1940 г. В ночь на 28 октября ей был предъявлен ультиматум с требованием допустить в страну итальянские войска и предоставить в их распоряжение важнейшие военные базы. Ответом на ультиматум фашистской Италии стало твердое «Охи!» (Нет!). В связи с этим событием Элладская Православная Церковь впоследствии перенесла на 28 октября праздник Покрова Пресвятой Богородицы, который и в настоящее время отмечается в этот день.

28 октября итальянские войска вторглись на территорию Греции, но уже 7 ноября вторжение было остановлено, и затем в результате контрнаступления к февралю 1941 г. греческая армия не только изгнала захватчиков из своей страны, но и заняла Южную Албанию. Удивительная победа над более сильным агрессором была воспринята многими православными верующими как свидетельство покровительства Божией Матери. Некоторые греческие храмы серьезно пострадали от итальянских бомбардировок, в частности храм св. Софии XII в. в Салониках; погибли многие прихожане. В этой связи в конце 1940 г. Синод постановил, что колокола церквей должны звонить в случае появления вражеской авиации[84].

Элладская Православная Церковь стала одной из руководящих сил в оказании сопротивления агрессорам. Еще до начала войны секретарь Священного Синода и издатель официального печатного органа Синода «Екклесия» иеромонах Иероним (будущий Афинский архиепископ) разработал проект создания организации церковного содействия борющемуся народу и предложил его на усмотрение главе Церкви архиепископу Хрисанфу. Владыка поручил отцу Иерониму создание организации «Забота о воине», которая потом превратилась в Национальную организацию христианской солидарности, активно помогавшую греческой армии[85].

14 декабря 1940 г. архиепископ Хрисанф обратился с воззванием ко всем Поместным Православным Церквам с призывом поддержать Грецию в ее борьбе с напавшей на страну Италией. Однако ответная реакция была не слишком активной, Румынская и Болгарская Церкви даже официально решили на этот призыв не отвечать, заявив, что они политическими вопросами не занимаются. В то же время архиепископ Кентерберийский еще 4 ноября отправил Владыке Хрисанфу послание с выражением поддержки: «От имени Церкви Великобритании я посылаю Вам, епископам, клиру и вашим верующим симпатии и ободрение. Я молюсь, чтобы Божия помощь сохранила свободу Греции…» В январе 1941 г. Архиепископы Кентерберийский и Йоркский отправили владыке Хрисанфу новые письма с выражением своей поддержки[86].

В конце марта 1941 г. преподаватели богословского факультета Афинского университета послали горячее приветствие Сербскому Патриарху Гавриилу в связи с совершением в Югославии успешного антигерманского государственного переворота. В этом послании выражалась радость, что в перевороте «так заметно участвует православное священство», и подчеркивалось: «.богословский факультет горд, что он может своему бывшему ученику высказать искренние поздравления и пожелания осуществления югославянскому народу его национальных стремлений на благо человечества»[87]. Следует отметить, что Патриарх Гавриил еще раньше отправил архиепископу Хрисанфу письмо с выражением поддержки Элладской Православной Церкви в связи с нападением Италии на Грецию[88].

6 апреля 1941 г. на помощь итальянцам пришла нацистская Германия. Премьер-министр А. Коризис (сменивший умершего в январе 1941 г. при странных обстоятельствах И. Метаксаса) получил ультиматум, однако, не дожидаясь ответа, немецкие войска с территории Болгарии нанесли удар в тыл основной части греческой армии и уже 9 апреля взяли Салоники. В этом городе 23 апреля генерал Георгиос Цолакоглу (Чолакоглу) подписал акт капитуляции греческой армии, 27 апреля немцы заняли столицу страны Афины, а через два дня и всю материковую Грецию. Первоиерарх Элладской Церкви архиепископ Хрисанф категорически отказался подписать акт о сдаче Афин, заявив: «Глава Церкви не сдает столицу своей родины иностранцам. Его первейшая обязанность – заботиться об ее освобождении»[89].

Греческий король Георг II и правительство во главе с премьер-министром

Э. Цудеросом улетели на остров Крит, а затем в являвшийся тогда протекторатом Великобритании Египет; здесь – в Каире они проживали до конца войны. 20 мая 1941 г. немцы высадили воздушные десанты на Крит, защищаемый в основном английскими войсками, и после упорных боев 1 июня овладели островом[90].

Захваченная агрессорами территория страны была разделена на несколько зон оккупации. Северо-Восточную Грецию (Эгейскую Фракию и Восточную Македонию) заняли болгарские войска, однако притязания Болгарии на г. Салоники и прилегающую область были отклонены немцами. Германия выразила формальное согласие с тем, что Греция относится к итальянской сфере влияния, но наиболее важные в стратегическом плане районы страны оккупировали немецкие войска: Афины, Салоники, порт Пирей, Вардарскую долину, опорные пункты на Крите, острова Лесбос, Хиос и т. д. Италия объявила своим протекторатом Ионические острова, кроме того, ее войска оккупировали основную часть материковой Греции и большинство островов в Эгейском море. Вопрос окончательного раздела страны был отложен до конца войны.

Режим оккупации Греции оказался довольно жестоким. При этом болгары открыто преследовали цели национальной ассимиляции населения и территориальной аннексии оккупированных ими зон Греции, нередко прибегая к репрессиям (до войны Элладская Церковь рассматривала болгар и македонцев на территории страны как ославяненных греков). Итальянцы также имели территориальные претензии к Греции, пытаясь проводить как идеологическое разделение, так и этнические чистки части греческого населения. В связи с этим они старались ограничить политическую и социальную деятельность Элладской Церкви в качестве национальной Церкви. В свою очередь болгарские власти вообще не хотели допустить существование Элладской Церкви в своей зоне оккупации, предпочитая ее ликвидацию там.

Германское правительство объявило, что после окончания войны его войска уйдут из страны и они сохранят заметную роль Греции в послевоенном устройстве Европы. Немецкие оккупационные власти первое время относились к греческой культуре (главным образом античной) с определенным уважением: она укладывалась в нацистскую идеологию, и за греками было признано право на существование в составе арийской расы. В своей оккупационной политике немцы пытались использовать идеологические и политические различия разных слоев населения, прежде всего антикоммунизм, который стал причиной конфронтации консервативно настроенных крестьян и части городского населения с левыми группами сопротивления[91].

Под немецким контролем было образовано марионеточное греческое правительство в Афинах, имевшее свои охранные батальоны. В период оккупации существовало три таких правительства: с 29 апреля 1941 до ноября 1942 гг. (с генералом Георгиосом Цолакоглу в качестве премьер-министра), с ноября 1942 до апреля 1943 г. (во главе с профессором Константиносом Логотето-роулосом) и с апреля 1943 до октября 1944 г. (с Иоаннисом Раллисом в качестве премьер-министра). Одновременно в Грецию был послан полномочный представитель Третьего рейха (имперский уполномоченный), которому принадлежала фактическая власть в стране. Командование немецких войск находилось в Салониках. Следует отметить, что немцы, в отличие от итальянцев и болгар, предоставили религиозным организациям определенную автономию и не оказывали существенного влияния на внутрицерковную жизнь, стремясь установить конструктивные отношения с руководством Элладской Церкви[92].

В период 1940–1950 гг. чрезвычайно важное, порой определяющее значение для ситуации в Греции имела позиция Православной Церкви. В 1941–1944 гг. Элладская Церковь во всех зонах оккупации пробуждала национальные чувства и часто действовала в качестве выразителя социальной совести и общественного мнения. При этом политическое отношение к оккупантам ее иерархов колебалось от открытого сопротивления и отрицательной пассивности до прямого сотрудничества. Так, архиепископ Хрисанф считался выразителем интересов правого крыла политических сил страны, и прежде всего роялистов. Его рассмотрели в качестве представителя короля Георга II в оккупированной Греции и духовного руководителя сражавшихся антикоммунистических групп.

В то же самое время многие митрополиты были настроены против движения сопротивления и выступали за мирное сосуществование с немецкими оккупантами. На их взгляды влияли антикоммунизм и позиция некоторых политических деятелей, считавших «временное» присутствие немцев меньшей опасностью, чем захватнические планы итальянцев и болгар. Однако некоторые архиереи сотрудничали с левыми группами сопротивления. Участие же рядовых священнослужителей не только в политических, но и в военных левых группах сопротивления было еще большим. Этому способствовала достаточно гибкая религиозная политика руководителей этих групп на так называемых свободных землях, как правило, не вмешивавшихся во внутрицерковную жизнь.

Можно выделить четыре основные тенденции в отношении архиереев Элладской Церкви к оккупантам: 1. Активное, открытое и добровольное сотрудничество. 2. Принудительное повиновение и пассивное сотрудничество. 3. Отказ сотрудничать или скрытое сопротивление завоевателям и их греческим пособникам. 4. Открытый конфликт с оккупационной властью и содействие вооруженному сопротивлению. На формирование той или иной тенденции существенное влияние оказывала жесткость религиозной политики в той или иной зоне оккупации.

В результате политики дискриминации и ассимиляции около 150 тыс. греков бежали из болгарской в итальянскую и немецкую зоны оккупации. Однако и в этих зонах вывоз продовольственных ресурсов в Германию привел к тому, что зимой 1941–1942 гг. умерли от голода около 350 тыс. человек. В результате в стране быстро возникли и получили сильное распространение различные формы сопротивления захватчикам. Постепенно это движение стало одним из самых массовых в Европе.

На Крите с первых дней оккупации партизанскую войну начали отряды генерала Мандакаса. В сентябре 1941 г. при участии коммунистов и левых социалистов был создан Народно-освободительный фронт Греции (ЭАМ); по решению фронта и VIII пленума ЦК коммунистической партии 16 февраля 1942 г. появилась декларация о создании Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС), а в мае начал действовать первый отряд этой армии, во главе которой встал генерал Стефанос Сарафис. Кроме того, существовали возглавляемые полковником (позднее генералом) Н. Зервасом вооруженные формирования монархического Национально-демократического союза Греции (ЭДЕС), поддерживаемые королевским правительством в эмиграции и англичанами. Со временем они стали периодически сотрудничать с созданными греческим коллаборационистским правительством «батальонами безопасности» и вступили в открытый конфликт с ЭАМ в борьбе за власть.

В результате «актов возмездия» за действия партизан от рук оккупантов погибли 21 тыс. мирных жителей Греции. В целом оккупационные части не имели постоянного присутствия в Центральной Греции из-за гористого рельефа, и также из-за ограниченного стратегического интереса к этой территории. Здесь, в так называемых свободных зонах, ЭЛАС создала учреждения общественной администрации, которые действовали в качестве правительственной власти. В начале 1943 г. на некоторых освобожденных территориях был введен собственный свод законов – кодекс местного самоуправления и народных судов, получивший название «Кодекс Посейдона»[93].

Большое распространение среди греков получили различные предания о помощи Божией Матери в их борьбе с оккупантами. Первые подобные свидетельства относятся еще к зиме 1940–1941 г. Так, например, рассказывали, что в январе 1941 г. солдаты из батареи майора Петракича на Роденском хребте не знали, где находятся обстреливавшие их итальянские орудия, пока не увидели на небе видение Божией Матери прямо над местом вражеской батареи, которую тут же уничтожили. Еще одно видение Божией Матери греческим солдатам в это время было перед их успешной атакой на горные позиции итальянцев в Албании у г. Корица.

На Крите одно из местных преданий было связано с помощью главной святыни монастыря Превела области Ретимно – чудотворного золотого креста (с частицей Древа Господня) в эвакуации английских и части греческих войск с острова в конце мая 1941 г. На Корфу (Керкире) предания связывают спасение жителей острова во время бомбардировок с именем свт. Спиридона Тримифунтского.

Когда в 1944 г. немцы обстреливали и бомбили старинный монастырь Фанеромени на о. Саламине, они разрушили все, кроме восточной стены у часовни св. пророка Илии, в нише которой было изображение Божией Матери. После многократных неудачных попыток попасть в нее, оккупанты так поразились, что восстановили разрушенную часовню. Подобным же образом Прусская икона Божией Матери спасла от уничтожения немцами в 1944 г. храм Прусского монастыря в горах Эвритании. В июне 1944 г. отряд немецких карателей, уже уничтоживший свыше 600 человек в с. Дистимо, двигался с целью уничтожить жителей городка Лимни на о. Эвбея, но их остановило видение руки, загородившей вход в городок, и внезапно раздавшийся голос: «Это место – Мое! Не приближайтесь сюда!» Отряд карателей ушел, а жители стали особенно торжественно отмечать ежегодный праздник спасшей их чудотворной иконы Божией Матери «Лимния»[94].

Особенную известность приобрела история, произошедшая в сентябре 1943 г. с жителями городка Орхоменос в Беотии. Они стали требовать сдачи оружия у солдат итальянского поста, однако те отказались и известили немцев, которые решили уничтожить городок вместе с жителями. 10 сентября полк карателей захватил в плен 600 горожан и повел их на расстрел. Неожиданно у древнего храма Успения Пресвятой Богородицы Скрипского монастыря на дороге перед колонной немецких танков встала величественная Женщина с поднятой вверх рукой, преградив им путь. Командир полка Хоффман узнал в женщине Святую Деву Марию, изображенную на Скрипской иконе Божией Матери, и приказал освободить всех пленников. С этого времени 10 сентября стало для местных жителей праздничным днем, а Хоффман почти ежегодно, вплоть до своей смерти, приезжал на этот праздник и дал денег на написание иконы с изображением чуда – явления Божией Матери у Скрипского монастыря[95]. Подобные предания ярко свидетельствуют об отношении паствы Элладской Церкви к захватчикам.

Положение же самой Элладской Православной Церкви в годы войны оказалось довольно противоречивым. Значительная часть ее священнослужителей поддерживала освободительную борьбу своего народа после оккупации страны и подвергалась репрессиям. Так, например, два греческих церковных деятеля были отправлены в немецкий концлагерь Дахау (в Баварии). Один из них – будущий митрополит Димитриадский Дамаскин (Хатзопулос) в начале Второй мировой войны был полковым священником греческой армии, подвергался арестам со стороны итальянцев, а затем и немцев (выжив в Дахау, он в сане архимандрита входил в делегацию Элладской Церкви на состоявшихся в июле 1948 г. в Москве торжествах по случаю 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви)[96].

К лету 1942 г. в Афинах оказалось арестовано 30 православных священников, а в сентябре того же года гестапо арестовало Критского архиепископа. 20 апреля 1943 г. нацистами по обвинению в участии в греческом народно-освободительном движении был расстрелян священник Константин Ангелакис[97].

На Крите насельники монастыря св. Георгия Эпаносифа в селении Метаксохори (область Ираклиона) в мае 1941 г. предоставили часть обители под лазарет для раненых английских и греческих солдат, в то время она стала убежищем и для местных крестьян. В дальнейшем монахи активно помогали партизанам, несмотря на то что обитель была несколько раз разорена немцами. В другом критском монастыре – Животворящего Источника Видияни в северо-западной части плоскогорья Ласити в горах Дикти был расстрелян настоятель, а сама обитель сильно пострадала.

На полуострове Пелопоннес насельники монастыря Мега Спилео (Большая пещера, в котором хранится чудотворная икона Пресвятой Богородицы, по преданию, написанная апостолом Лукой) активно помогали местным партизанам, и в результате погибли в результате карательной акции нацистов. 13 декабря 1943 г., после убийства немецкого офицера, на холме над ближайшим к монастырю г. Калаврита было расстреляно все мужское население городка старше 13 лет (1436 человек), а сама Калаврита сожжена. Все насельники обители Мега Спилео в возрасте от 16 до 84 лет в этот день были сброшены в пропасть и погибли. В настоящее время на холме построен мемориал жертвам «всесожжения», а на часах митрополичьего собора на главной площади Калавриты стрелки вечно показывают 2 часа 34 минуты – время начала казни[98]. При этом сохранилось предание, что одному из немецких офицеров, который должен был участвовать в расстреле, по фамилии Курт накануне три ночи подряд являлся во сне св. Харлампий и говорил, что в случае отказа от участия в казни сам офицер и его семья останутся в живых. В результате Курт так и сделал, и уцелел, как и его семья в Германии, несмотря на жестокие бомбежки. Позднее бывший офицер вместе с семьей переехал в Грецию, принял православие и скончался в Калаврите в 1996 г.

В ноябре 1941 г. оккупантами был отстранен от своих постов секретарь Синода иеромонах Иероним, и вскоре оказались запрещены официальный печатный орган Священного Синода «Экклесия» и периодическое издание богословского факультета Афинского университета «Теология». Вместо них оккупационные власти в июле 1942 г. разрешили издание ежемесячного церковного листка «Движение Цое»[99]. Богословский факультет в период оккупации продолжил свою работу; так, 1 января 1943 г. там завершили учебу и получили дипломы два стипендиата Священного Синода Сербской Православной Церкви[100].

Гонениям подверглись и некоторые греческие приходы за границей, прежде всего в Германии. Так, например, летом 1941 г. была закрыта греческая церковь Пресв. Троицы на Салваторплатц, д. 2 в Мюнхене. Здание храма являлось собственностью Баварского министерства просвещения и церковных дел, и 24 марта 1943 г. это ведомство обратилось с письмом к русскому приходу свт. Николая, предложив взять опечатанную церковь в свое пользование. В апреле с согласия греческой общины храм был передан мюнхенскому приходу Русской Православной Церкви Заграницей для удовлетворения духовных нужд всех православных жителей города, в том числе греков. 22 мая в Троицкой церкви состоялось первое русское богослужение, с 1944 г. в ней служил, в числе других членов причта, грек из России священник Арсений Григориас. Русский приход пользовался Троицким храмом до февраля 1946 г., когда ключи от него были переданы греческому архимандриту Мелетию (Галанопулу)[101]. Следует упомянуть также, что в нижнем храме свв. вмч. Екатерины и кн. Александра Невского русской церкви Архангела Михаила в Каннах была погребена гречанка Элен Вальяно, расстрелянная нацистами в этом городе в 1944 г.

Активно поддерживавший борьбу греческой армии с агрессорами архиепископ Хрисанф после ее поражения занял, по свидетельству греческого церковного историка И.Х. Константинидиса, «отважную позицию против немецких захватчиков и установленного ими правительства генерала Цолакоглу», отказавшись привести министров этого марионеточного правительства к присяге. Архиепископ бесстрашно ответил оккупантам: «Нет, отказываюсь их привести к присяге. Нет. Я приведу к присяге только то правительство, которое назначит греческий король. Нет, не подчинюсь. Если уступлю, что скажут Патриархи Константинопольский и Александрийский, король? Нет, отказываюсь»[102].

Это заявление оскорбило премьер-министра первого коллаборационистского правительства г. Цолакоглу. За отказ сотрудничать с ним 2 июля 1941 г. владыка Хрисанф под давлением немцев был низложен, и архиепископом Афинским и всей Эллады вскоре стал бывший Коринфский митрополит Дамаскин (Папандреу), пользовавшийся определенным авторитетом и уважением верующих. В мае 1941 г. он освободился из ссылки в Мегаре. Архиерейский Собор Элладской Церкви 5 июля объявил выборы архиепископа Хрисанфа недействительными, его предстоятельство незаконным и официально возвел на архиепископский престол владыку Дамаскина. На следующий день состоялась его интронизация[103].

Полномочный представитель Третьего рейха в Греции фон Граевенитц (которого вскоре сменил на этом посту Г Альтенбург), выразил согласие греческому оккупационному правительства на удаление архиепископа Хрисанфа и возведение на престол архиепископа Дамаскина[104]. Следует упомянуть, что духовенство немецкой евангелистской церкви в Афинах было против замены архиепископа, вероятно потому, что владыка Дамаскин поддержал хорошие отношения с католическими прелатами (среди них выделялся папский нунций в Греции Анжело Ронкалли, позже ставший римским папой Иоанном XXIII)[105].

Фон Граевенитц позднее объяснял замену архиепископа попыткой правительства г. Цолакоглу устранить из общественной жизни все последствия правления довоенного проанглийского режима И. Метаксаса. Немецкое одобрение данной акции означало признание того, что архиепископ Хрисанф и его ближайшие помощники являлись сторонниками этого режима. Смена Первоиерарха была представлена в качестве акта «чистки» англофильских элементов в греческом церковном руководстве[106].

По мнению современного греческого историка Григориоса Псаллидаса, сохранение во главе Элладской Церкви архиепископа Хрисанфа, вероятно, привело бы к отношениям между этой Церковью и оккупационными властями, подобным тем, которые нанесли тяжелый урон Сербской Православной Церкви в 1941–1944 гг. Смена Афинского архиепископа предотвратила такое развитие событий. В то же время германским властям удалось разрешить вопрос замены Первоиерарха с выгодой для себя: с июля 1941 г. в Элладской Церкви было несколько архиереев, которые участвовали в смещении владыки Хрисанфа, и это побуждало их к пассивному сотрудничеству с завоевателями[107].

Немецкие оккупационные власти, согласно докладу Г. Альтенбурга в МИД от 10 июля 1941 г., полагали, что замена Афинского архиепископа имела политический характер, и после проведения этой акции «в текущей ситуации в Греции, так как королевская власть в качестве национального фактора объединения отсутствует, а слабое правительство не имеет свободы действия из-за полной оккупации страны, значение Православной Церкви выросло». При этом архиепископ Дамаскин расценивался как более сильный «вождь», чем Владыка Хрисанф. Имперский уполномоченный отмечал, что итальянцы первоначально пытались воспрепятствовать новым выборам и поэтому объявили сбор архиереев из различных частей страны нецелесообразным, однако германские власти указали им на необходимость перевыборов, и итальянцы уступили. Несмотря на сильнейшее давление правительства Цолакоглу и популярность Владыки Дамаскина, за его избрание Афинским архиепископом проголосовало 37 архиереев, а против – 30[108].

В период 1940–1950 гг. чрезвычайно важное, порой определяющее значение для ситуации в Греции имела позиция Православной Церкви. В 19411944 гг. Элладская Церковь во всех зонах оккупации пробуждала национальные чувства и часто действовала в качестве выразителя социальной совести и общественного мнения. При этом политическое отношение к оккупантам ее иерархов колебалось от открытого сопротивления и отрицательной пассивности до прямого сотрудничества. Так, архиепископ Хрисанф считался выразителем интересов правого крыла политических сил страны, и прежде всего роялистов. Его рассмотрели в качестве представителя короля Георга II в оккупированной Греции и духовного руководителя сражавшихся антикоммунистических групп.

В то же самое время многие митрополиты были настроены против движения Сопротивления и выступали за сосуществование с немецкими оккупантами. Их взгляды отражали антикоммунизм и позицию некоторых политических деятелей, считавших «временное» присутствие немцев меньшей опасностью, чем захватнические планы итальянцев и болгар. Однако некоторые архиереи сотрудничали с левыми группами Сопротивления. Участие же рядовых священнослужителей не только в политических, но и в военных левых группах Сопротивления было еще большим.

Это заявление оскорбило премьер-министра первого коллаборационистского правительства г. Цолакоглу. За отказ сотрудничать с ним 2 июля 1941 г. владыка Хрисанф был под давлением немцев низложен, и архиепископом Афинским и всей Эллады вскоре стал бывший Коринфский митрополит Дамаскин (Папандреу), пользовавшийся определенным авторитетом и уважением верующих. В мае 1941 г. он освободился из ссылки в Мегаре. Архиерейский Собор Элладской Церкви 5 июля объявил выборы архиепископа Хрисанфа недействительными, его предстоятельство незаконным и официально возвел на архиепископский престол владыку Дамаскина. На следующий день состоялась его интронизация.

В целом к осени 1941 г. Третий рейх смог в определенной степени включить Элладскую Церковь в сферу своего влияния. В первые два года оккупации архиепископ Дамаскин и другие руководители Церкви полагали, что поведение немецких властей по отношению к ней «было набожным и дискретным», так как верующим разрешили свободно исповедовать веру, греческий характер храмов уважался и духовенству не препятствовали в осуществлении его обязанностей. Относительно хорошие отношения между церковным руководством и немецкими оккупационными чиновниками в Афинах во многом объяснялись ограниченным интересом германского правительства к Греции и ее Православной Церкви[109].

Немецкие цели в отношении Православных Церквей на Балканах во время Второй мировой войны были направлены прежде всего на ограничение их влияния в качестве национальных Церквей и использование их для своих интересов. Германские оккупационные власти пытались достичь этих целей главным образом путем подавления антинемецких внутренних тенденций и внешних влияний (англо-американского и советского). В этой связи Министерство иностранных дел попыталось сформулировать новые принципы политики, согласно которым немецкие оккупационные силы должны были проявлять терпимость к Православным Церквам Юго-Восточной Европы[110]. Желая сблизиться с Православными Церквами на Балканах, германский МИД первоначально использовал услуги Немецкой Евангелистской Церкви, в особенности ее консисторского советника по делам иностранных конфессий Евгения (Ойгена) Герстенмайера.

В сентябре 1941 г. Герстенмайер посетил союзные немцам и оккупированные страны Балкан. Цель его миссии состояла в том, чтобы установить отношения с религиозными лидерами этих стран и привлечь молодых православных богословов на учебу в Третий рейх. В это время Немецкая Евангелистская Церковь выдвигала идею учредить православное отделение в одном из университетов Германии. По итогам поездки Е. Герстенмайер 24 сентября 1941 г. написал для своего отдела отчет «Православные национальные Церкви в Юго-Восточной Европе», в котором представил всестороннюю картину ситуации в Церквах Сербии, Болгарии, Греции и Румынии. В отчете выражалось беспокойство, что в славянском православии на Балканах развиваются интенсивные панславистские тенденции, и предлагалось использовать национальные Церкви этого региона в борьбе против коммунизма[111].

Во время своего пребывания в Афинах 12–16 сентября Герстенмайер несколько раз встречался с владыкой Дамаскиным для обсуждения различных проблем, «не оставив архиепископу сомнений в том, что наш [германский] взгляд направлен на Экуменический Константинопольский Патриархат и с этим на все Православие»[112].

По вопросу ликвидации болгарской схизмы (признания самовольного провозглашения Болгарской Церковью автокефалии) владыка Дамаскин заявил, что это дело всего Православия, и его должен решить Константинопольский Патриарх с участием всех Православных Церквей. У Герстенмайера сложилось впечатление, что Элладская Церковь не хочет вступиться за болгарское православие, наоборот, архиепископ Дамаскин выразил желание, чтобы Германия высказалась против притеснения греческого православия болгарскими архиереями (в северо-восточной Греции). В соответствии с достигнутой в сентябре договоренностью в декабре 1941 г. четыре молодых греческих священника приехали в Третий рейх в качестве стипендиатов научного фонда[113].

Однако нацистское руководство, в конце концов, сочло нежелательным использование Немецкой Евангелистской Церкви в религиозной политике германских оккупационных властей. Таким образом, разработка Православных Церквей в оккупированных странах Юго-Восточной Европы была возложена на органы немецкой Тайной полиции и СД. Это ведомство выбрало политику разделения, настраивая одну Православную Церковь против другой (эта политика уже была проверена на практике в Польше и на оккупированной территории СССР). Помимо этого, немецкая религиозная политика в Юго-Восточной Европе преследовала следующие цели: 1. Нейтрализация русского и впоследствии (с 1943 г.) советского влияния на Православные Церкви Балкан. 2. Сдерживание проникновения Римско-Католической Церкви в этот регион. 3. Ликвидация английского влияния на православных иерархов.

Чтобы воспрепятствовать распространению русофильских тенденций среди православных верующих в Юго-Восточной Европе, немцы попытались найти поддержку в странах, которые по историческим и культурным причинам не были склонны к панславизму. Прежде всего это касалось Православной Церкви союзной странам оси Румынии. Напротив, ситуация в союзной Болгарии не внушала доверия руководителям немецкой религиозной политики в Юго-Восточной Европе, которые небезосновательно связали распространение панславизма среди болгарских иерархов с ростом пророссийских симпатий[114].

В стремлении предотвратить проникновение католицизма на Балканы немецкие оккупационные власти попытались достичь договоренности или даже сотрудничества с Православными Церквами Сербии и Греции. Перед войной в Греции было всего лишь 55 тыс. католиков, объединенных в шесть епархий[115]. По мнению немцев, доминирование Православной Церкви Греции в своей стране можно было использовать для оказания давления на другие Православные Церкви Балкан в плане усиления их враждебного отношения к католицизму. Первая возможность проявить это давление представилась зимой 1941–1942 гг., когда Ватикан хотел помочь решению проблемы голода, возникшего в оккупированной Греции. Однако улучшение отношений между православием и Ватиканом в свете немецкой религиозной политики в Юго-Восточной Европе было, по меньшей мере, нежелательным. Поэтому оккупационные власти потребовали, чтобы посреднические усилия Ватиканом были прекращены.

В ходе упомянутых встреч Е. Герстенмайера и архиепископа Дамаскина в сентябре 1941 г. обсуждалась и высказанная Греческим Синодом Ватикану просьба помочь в освобождении задержанной англичанами в Александрии (Египет) крупной партии пшеницы, предназначенной для голодающих в Греции. С немецкой стороны было предложено отказаться от этих просьб, а действовать официальным путем церковной дипломатии – через Константинопольский Патриархат и его экзарха в Лондоне, оказав по возможности более сильное моральное давление на Англиканскую Церковь в целом или персонально на Архиепископа Кентерберийского. Несмотря на срочную необходимость продовольствия и положительный ответ Ватикана о готовности ходатайствовать перед правительствами США и Великобритании, архиепископ Дамаскин был вынужден ответить согласием на предложение Герстенмайера и прекратить все связи с представителями Католической Церкви[116].

Если у Сербской Церкви имелись очень серьезные основания для конфликта с Ватиканом из-за ситуации в Хорватии, у греческого церковного руководства не было подобных причин. Благоприятный климат, существовавший в годы Второй мировой войны в отношениях Элладской Церкви с Ватиканом, стал причиной появления в греческой прессе за месяц до изгнания немецких войск из Афин в сентябре 1944 г. сообщения о предложении папы Пия XII заключить союз Римско-Католической и Православной Церквей[117].

Немецко-английская конкуренция была еще одним фактором, который влиял на формирование немецкой религиозной политики в Балканах. В странах Юго-Восточной Европы Берлин считал руководство Сербской Церкви наиболее проанглийским, однако в определенной степени и греческое церковное руководство воспринималось так же при архиепископе Хрисанфе, прежде чем он был заменен на архиепископа Дамаскина.

Владыка Дамаскин в упоминавшемся сообщении Е. Герстенмайера от 24 сентября 1941 г. был назван «другом Германии», так же как и Н. Лоуварис – профессор богословия в Афинском университете и министр религии в последнем оккупационном правительстве. Лоуварис представлялся немцам гарантом, по крайней мере, невраждебной позиции Элладской Церкви в отношении оккупационных войск, так как он имел существенное влияние на Архиепископа Дамаскина, играя заметную роль в системе политической власти Греции. Однако, несмотря на неоднократные обращения и требования оккупационных правительств, Священный Синод, за исключением некоторых его членов, не согласился поддержать антикоммунистическую борьбу немецких оккупационных сил в Греции[118]. Хотя антикоммунизм соответствовал убеждениям большинства греческих иерархов, очень немногие архиереи выступили с антикоммунистическими заявлениями, даже меньше, чем высказались открыто в поддержку оккупационных сил.

Демонстрацией признания германскими властями особого положения Элладской Церкви в обществе должно было стать планируемое назначение в Грецию особого немецкого уполномоченного для церковных дел (хотя в конечном счете это так и не состоялось). Уже 2 августа 1941 г. полномочный представитель Третьего рейха в Греции Гюнтер Альтенбург попросил МИД прислать одного или двух экспертов в церковных делах, ссылаясь на то, что немецкие власти в стране должны срочно восстановить «хорошие отношения, с Православной Церковью». Альтенбург полагал, что эта срочная потребность возникла в результате действия нескольких факторов: замены Афинского архиепископа, изгнания болгарами греческого духовенства из Восточной Македонии и Западной Фракии, проблем Святой Горы Афон и растущей враждебности греческого населения к немецким оккупационным властям, связанной с подъемом его национальных чувств[119].

Основные принципы религиозной политики немецких властей были непосредственно связаны с их стратегией в отношении политического режима в оккупированной Греции. Германское руководство считало, что оккупационное правительство в Афинах должно прежде всего обеспечивать функционирование военных коммуникаций, а его премьер-министр лишь получать и исполнять инструкции из Берлина. Напротив, посольство Германии и имперский уполномоченный Г. Альтенбург пытались предоставить, если это не угрожало немецким интересам, определенную автономию оккупационным правительствам.

В конце войны и Г. Альтенбург и его преемник Герман Нейбахер сообщали, что архиепископ Дамаскин был самым влиятельным человеком, которого они когда-либо встречали в оккупированной Греции[120]. Владыке удалось обеспечить поддержку немецких оккупационных сил, хотя они и полагали, что к концу оккупации этот архиерей вступил в контакт с силами Сопротивления. Независимо от того, было ли укрепление позиций архиепископа результатом его собственных усилий или сознательного политического выбора немецких властей, несомненно, что церковное руководство до ноября 1943 г. работало в рамках своеобразной системы двоевластия – в качестве второго полюса политической власти, наряду с оккупационным правительством в Афинах. Цель церковного руководства, согласно обращению Синода от 14 октября 1943 г., заключалась в том, чтобы «следя за ходом событий… координировать деятельность всех национальных сил и классов в греческом обществе и вести их для служения… нации»[121].

Немецким политическим властям в Греции оказалось легче вести дела с руководством Элладской Церкви, чем с первыми двумя оккупационными правительствами в Афинах. Так как законное греческое руководство находилось в изгнании, назначенное захватчиками марионеточное правительство было неспособно успешно играть роль посредника между оккупантами и местным населением. В течение первых двух с половиной лет оккупации (до ноября 1943 г.) немецкие власти пытались заполнить этот вакуум, включив церковное руководство в систему политической власти. Для достижения этой цели оккупационному правительству фактически официально пришлось передать ответственность за социальную политику государства Церкви.

Позитивное сотрудничество между немецкими политическими властями в Греции (фон Граевенитцем, Альтенбургом, Нейбахером) и архиепископом и взаимное подозрение и даже плохие отношения владыки Дамаскина с начальниками вооруженных сил (Г. Фельми, А. Андрае, фон Клемом) были следствием явной и временами провокационной причастности греческого церковного руководства к внутренней конкуренции различных немецких органов власти. В этом заключалась одна из причин того, почему немецкие политические власти предоставили греческому Первоиерарху некоторые преференции и значительную свободу действий.

Таким образом, при содействии немцев традиционно значительная роль Элладской Церковь в политической системе греческого государства еще больше увеличилась. Это не только заполняло вакуум в отношениях между населением страны и немецкими властями, но и, вследствие отсутствия законного государственного руководства, именно Церковь предоставляла оккупационному режиму определенную политическую легитимность.

Формирование оккупационных правительств в Афинах происходило по немецкой инициативе и без согласия их союзников. При этом одно время существовали планы назначить премьер-министром кого-либо из православных архиереев, что встречало положительную реакцию у многих священнослужителей. В качестве кандидатов рассматривались оба Афинских архиепископа – Хрисанф и Дамаскин, а также митрополит (позднее архиепископ) Спиридон. Немецкий посол в Афинах Виктор Эрбах-Шёнберг предложил в апреле 1941 г. сформировать первое оккупационное правительство по инициативе Церкви, но получил отказ со стороны владыки Хрисанфа. Желание архиепископа Дамаскина стать премьер-министром третьего оккупационного правительства в апреле 1943 г. подтверждал в конце войны Г. Альтенбург (этого назначения не произошло)[122].

С оккупантами сотрудничали и несколько других православных архиереев, прежде всего в Южной Македонии. Не случайно второй богословский факультет в Греции был открыт в 1942 г. в университете г. Салоники. 20 апреля 1943 г. в салоникской газете «Neue Europa» («Новая Европа») были опубликованы антикоммунистические и прогерманские заявления пяти греческих митрополитов. Один из них – Салоникский митрополит Геннадиос писал: «Греческая Церковь с самого начала ощущает большое волнение из-за преследования большевизмом веры и Церкви. Мы не сомневаемся, что греки вполне понимают опасность, которая нам угрожает со стороны большевизма, и что они восстанут против его антихристианских и антинациональных теорий и дел, направленных против нашего социального порядка». Митрополит Флоринский Василий указал на опасность, которая угрожает христианским религиям и всем цивилизованным народам со стороны большевизма: «К счастью, нападение, которое большевики подготовляли 25 лет на цивилизованную Европу, будет отбито титанической борьбой Германии. За это цивилизованное человечество обязано Вождю Великого Рейха и храброй Германской армии глубокой благодарностью»[123].

Митрополит Сереский Нигрита отметил, что большевизм является возвращением к хаосу. Митрополит Халкидский Ириней в свою очередь указал, что борьба германского рейха против большевизма освободит Церковь в советской России, так как большевизм и масонская плутократия являются источниками разнообразных махинаций и лжи, кровопролития и разорения, от которых сейчас страдает человечество: «Мы желаем полного успеха немецкому оружию». Наконец, митрополит Олимпийский заявил: «Все цивилизованное человечество с волнением и болью следит за страшным гонением веры, за неслыханным азиатским варварством в отношении к христианской и другим религиям в советской России. В связи с этим гонением уничтожено много религиозно-художественных памятников византийско-христианской культуры, а жертв большевистского варварства насчитывается несколько миллионов. Эти явления вызвали большинство цивилизованных наций на самооборону и принудили их занять определенное положение в отношении этого феномена».

В Великую Пятницу, накануне Пасхи 1943 г., Салоникский митрополит Геннадиос в своей проповеди выразил немцам глубокую благодарность за их отношение к грекам и призвал свою паству помолиться вместе с ним «за всех тех, кто сейчас стоит на Восточном фронте с оружием в руках в борьбе против безбожного большевизма, и этим дает возможность греческому народу исповедовать свою христианскую веру и спокойно праздновать великий греческий праздник»[124].

Такая позиция ряда митрополитов Северо-Восточной Греции во многом объяснялась их надеждой с помощью немцев смягчить религиозную политику болгарских оккупационных властей.

Согласно соглашению от 24 апреля 1941 г., Восточная Македония и Западная (Беломорская, Эгейская) Фракия с прилегавшими островами Тасос и Самотраки – за исключением греко-турецкой пограничной области в Эвросе – перешли под болгарскую юрисдикцию (большая часть этих территорий принадлежала Болгарии до ее поражения в годы Первой мировой войны). Однако Германия не признала все болгарские претензии, в частности, на Салоники и прилегающую область (там проживали 15–20 тыс. болгар и македонцев). Правда, вследствие постепенного ослабления Италии значение Болгарии в немецких планах со временем выросло. Так, в начале июля 1943 г. болгарские войска под немецким командованием оккупировали Центральную Македонию (за исключением г. Салоники и Святой Горы Афон), где оставались до сентября 1944 г.

В Восточной Македонии и Западной Фракии было организовано болгарское военное, гражданское и духовное управление, однако окончательное определение юридического статуса этих территорий было отложено до конца войны. Создание новых органов власти обусловило болгаризацию социальных, религиозных, образовательных и экономических учреждений в оккупированной области. Церкви и школы были болгаризованы или закрыты, греческое духовенство и учителя преследовались, греческий язык отменили в качестве официального. Как отмечалось в докладе Священного Синода Элладской Церкви от 18 марта 1943 г., в Северо-Восточной Греции были введены продовольственная карточная система и пропуска, требуемые для профессиональной деятельности, которые выдавались после перехода в болгарское гражданство, и преобразования имен и фамилий в болгарские (при участии Болгарской Православной Церкви). Кроме того, к весне 1943 г. в Восточную Македонию и Западную Фракию переселили около 122 тыс. болгар (в основном крестьян из центральных районов Болгарии)[125].

При этом определенная часть греческого духовенства, в том числе архиереев, первоначально безрезультатно попыталась приспособиться к новым обстоятельствам в их епархиях. Отказ со стороны оккупационных болгарских властей принять предложение о сотрудничестве с руководством местных греческих епархий был явным признаком того, что они хотели его удаления или полного подавления. Болгарские власти стремились проводить жесткую религиозную политику в Северо-Восточной Греции, полностью соответствовавшую планам этнической чистки в этой области.

Согласно плану удаления греческого духовенства из Восточной Македонии и Западной Фракии, сначала – в апреле – июне 1941 г. оттуда были высланы все епархиальные архиереи (шесть митрополитов), в большинстве случаев без эксцессов. Напротив, изгнание части приходского духовенства сопровождалось физическим насилием и плохим обращением. Согласно опубликованным в 1950 г. данным, болгарские оккупационные власти несли ответственность за 95,7 % случаев нанесения ущерба греческим священникам и за 61,1 % случаев убийства священнослужителей в Северной Греции. Остальная, значительно меньшая, часть соответствующих фактов была совершена немецкими и итальянскими властями[126].

Священный Синод Болгарской Церкви считал, что в отношении занятых территорий она лишь восстанавливает историческую справедливость, возвращая себе то, что принадлежало ей до 1913 г. Однако существенная разница между реальной ситуацией и желанием восстановить свою юрисдикцию на всех занятых территориях препятствовала попыткам Болгарской Церкви проводить там последовательную единообразную политику.

Первый вариант проекта духовной администрации на занятых греческих территориях был принят на чрезвычайном заседании сокращенного состава Синода 25 апреля 1941 г. Он предполагал восстановление существовавшей до 1913 г. структуры Болгарского экзархата – воссоздание четырех епархий: Маронийской (с включением двух городов – Суфлион и Фере, оккупированных немцами), Струмичско-Сереской, Солунской (Салоникской) и Одринской (Эдирненской, Андрианопольской). Это была своего рода программа-максимум, направленная на распространение юрисдикции Болгарской Церкви на все болгарское население Южных Балкан, в том числе на территориях, оккупированных немецкими войсками, и даже в Турции. При этом предписывалось всем болгарским священнослужителям, когда-то эмигрировавшим из Греции, вернуться в свои епархии, а на остальные приходы предполагалось назначить новых священников[127].

Первоначальный проект был представлен на отзыв премьер-министру и в Министерство иностранных и религиозных дел и после критической оценки переработан Синодом. В результате в соответствии с его решением от 2930 апреля в во второй половине мая – начале июня 1941 г. в Западной Фракии и Восточной Македонии были созданы две епархии: Маронийская (временное управление которой поручили митрополиту Пловдивскому Кириллу, назначив ему в помощь викарного епископа Нишавского Илариона) и Струмичско-Драмская (под управлением митрополита Неврокопского Бориса), Оккупированная немцами Салоникская, а тем более Эдирненская епархии образованы не были.

Однако и в две новоучрежденные епархии вошли некоторые захваченные немецкими войсками территории, что создавало большие сложности; на этих территориях болгарская духовная администрация не могла полноценно функционировать. Принимая второй вариант проекта учреждения духовной администрации, Синод оговорил возможность после стабилизации ситуации в Македонии и Западной Фракии вернуться к данному вопросу и окончательно урегулировать проблему. Правда, этого не произошло, учрежденная летом 1941 г. временная духовная администрация в основном сохранялась вплоть до осени 1944 г.[128]

Священный Синод сразу же решил принять меры для пополнения духовенства на занятых территориях Греции и Югославии, первоначально он рассчитывал командировать туда 200 священников и канцелярских чиновников из Болгарии, а также использовать 500 местных священников (преимущественно македонцев), которые остались окормлять свои приходы. Расходы на устройство новых епархий были определены в 500 тыс. левов, которые предполагалось получить от государства[129].

12-16 июня 1941 г. Синод заслушал доклады управляющих новыми епархиями и назначил специальную комиссию из четырех митрополитов для рассмотрения поднятых вопросов, которая вскоре представила доклад «О церковном устройстве и управлении епархиями в новоосвобожденных землях». Его основная идея заключалась в том, что эти епархии станут неотъемлемой частью Болгарской Церкви, и их устройство и управление должно осуществляться на основе устава экзархата[130].

Значительное место в докладе занимал вопрос об интеграции греческого духовенства в Болгарскую Церковь. В этой связи предлагалось приравнять оставшихся на службе в приходах священников новых земель с духовенством «в старых приделах», с тем чтобы они также получали зарплату от болгарского правительства. Освобождаемые от службы, вследствие сокращения числа приходов, священники должны были получать от государства месячные пособия или однократную помощь. Допускались они и в духовные советы (в советы Маронийской и Струмичско-Драмской епархий были назначены по одному члену – греку). В целом в докладе проводилась идея приравнять греческое духовенство в правах к болгарскому. Текст этого документа отличался толерантным духом и хорошо обдуманными мерами, нацеленными на исключение всяких поводов для конфликтов. Однако его реализация на практике столкнулась с большими препятствиями[131].

На территории возглавляемой митрополитом Кириллом Маронийской епархии ранее находились три греческие епархии: Ксантийская, Камотинская (Гюмюрджинская) и Александруполиская (Дедеагачская). Когда владыка Кирилл принял управление епархией, в ней еще оставались два греческих митрополита: Александруполиский Мелетий и Комотинский Василий. Оба они находились на свободе до своего отъезда в немецкую зону оккупации – митрополит Мелетий уехал в начале июня, а митрополит Василий – в начале июля 1941 г. Вместе с ними уехали 28 греческих священников. В результате в епархии оказалось 187 приходов со 182 священниками (по национальности все были греками). Димотишский округ (вблизи греко-турецкой границы) остался под управлением немецкой военной администрации, поэтому Болгарская Церковь не предпринимала попыток установить свою юрисдикцию над греческой Димотишской епархией[132].

Приехав 30 мая в Западную Фракию, митрополит Кирилл устроил свою резиденцию в г. Ксанти, где сформировал Временный Епархиальный духовный совет из командированных болгарских священников и одного грека. Епархия была разделена на три духовных округа: Ксантийский, Александру-полиский и Комотинский, общая численность православных верующих в которых составляла 121,9 тыс. человек. В Александруполис и Комотини были назначены архиерейские наместники – болгары, а на острова Тасос и Самотраки – по одному болгарскому священнику. Подавляющее большинство приходов Маронийской епархии остались окормлять прежние греческие священники[133].

Значительно большая по территории и населению Струмичско-Драмская епархия была образована из двух частей: македонской (входившей до войны в состав Югославии) и греческой, ситуация в которых очень отличалась. Митрополит Борис первоначально устроил свою резиденцию в македонском городе Струмица. В греческой части ранее существовало шесть епархий с центрами в городах: Сере, Драма, Кавала, Демирхисар, Зирнево и Зиляхово. Вместо них митрополит Борис создал четыре духовных округа с центрами в Сере, Драме, Кавале и Правище, в которые назначил болгарских архиерейских наместников из состава клира своей Неврокопской епархии, расположенной в соседних районах Болгарии. В этой части Струмичско-Драмской епархии было 350 греческих приходов и лишь три болгарских, что полностью отражало этнический состав региона. Естественно, что подавляющее большинство прихожан встретили впервые приехавшего в Западную Фракию 13–14 мая 1941 г. митрополита Бориса без всякой радости и энтузиазма (в отличие от македонской части епархии). Тем не менее митрополит оставил в полностью греческих селах прежних священников, предоставив им полную свободу служить на греческом языке[134].

В своем докладе Синоду об итогах первой поездки владыка Борис отмечал, что «греческое население настроено враждебно ко всему болгарскому». Никого из шести прежних греческих митрополитов он уже не застал – все уехали или были высланы, хотя Сереский митрополит издал окружное послание духовенству своей епархии с указанием поминать болгарского царя и царский дом. Правда, на своих местах еще оставались некоторые греческие протосингелы и архиерейские наместники (вскоре их заменили болгарскими)[135].

Церковную жизнь на занятых территориях существенно осложняла проводимая болгарским правительством политика дискриминации греков. Как уже говорилось, многие греческие священнослужители были высланы или уехали сами, также активно проводилась болгаризация всех сторон общественной жизни. Если в Македонии, где официально считавшиеся болгарами македонцы составляли подавляющее большинство населения, духовная администрация Болгарской Церкви была встречена местными жителями в основном лояльно, то в Западной Фракии, где преобладало греческое население и духовенство, ситуация оказалась совершенно иной.

В 1918–1926 гг. из Греции в Болгарию были изгнаны 120 тыс. болгар, их земли заселили сотни тысяч греческих беженцев из Малой Азии, и национальная ситуация в Западной Фракии коренным образом изменилась. Так, например, в греческой части Струмичско-Драмской епархии в 1900 г. проживали 240,5 тыс. человек: 99 тыс. болгар, 78,5 тыс. турок и 43,7 тыс. греков, а в 1928 г уже 305 тыс.: 260,5 тыс. греков, 35,5 тыс. болгар и 1 тыс. турок. Определенные гонения на болгар продолжались и в дальнейшем, особенно в 1940 – начале 1941 гг. В это время на острове Хиос находились в заключении 3 тыс. болгар, а на всех островах – около 10 тыс. (они были освобождены немцами)[136].

Следует отметить, что в целом Болгарская Церковь занимала гораздо более терпимую позицию по отношению к грекам, чем правительство страны, хотя весной 1941 г. именно министр иностранных и религиозных дел Иван Попов порекомендовал председателю Священного Синода митрополиту Неофиту не совершать действия, которые могли бы негативно отразиться на престиже Церкви.

И все-таки условия жизни для греческих священников были чрезвычайно трудными, так как их в значительной степени оставили без средств к существованию. Многие из священнослужителей были вынуждены или покинуть свои дома и эмигрировать в немецкую зону оккупации, или заняться сельским хозяйством, чтобы добыть пропитание для себя и своих семей. Но даже тех, кто выбрал последнее, затронули многие ограничения и дискриминация.

Оставшиеся на занятой территории священнослужители неболгарского происхождения для продолжения религиозной деятельности должны были подписать декларацию о лояльности Болгарской Церкви. Согласившиеся получали жалование из государственного бюджета наравне с болгарским духовенством. Это было сделано по ходатайству болгарских иерархов, считавших такую меру принципиально важной. В частности, председатель Синода митрополит Неофит на встрече с царем Борисом 7 декабря 1941 г. заявил о необходимости введения зарплаты для греческих священников, которые лишены всякого содержания, а также освобождения от налогов церковного и монастырского имущества на новых землях, и царь обещал поговорить по этим вопросам с министром иностранных и религиозных дел. 16 декабря 1941 г. Синод снова обратился к властям страны с ходатайством о введении зарплаты греческим священникам и т. д.[137]

Не подписавшие декларацию греческие иереи могли совершать лишь ограниченное число церковных обрядов на греческом языке: Венчание, Крещение и отпевание; таким образом, они все-таки получали возможность выжить. В чисто греческих приходах разрешалось служить литургию на их родном языке, в то время как в смешанных – болгарский и греческий языки использовались попеременно, с преобладанием первого (вся официальная корреспонденция в таких приходах велась на болгарском языке). При этом был снова введен юлианский календарь, который тогда использовала Болгарская Церковь (согласно решению Священного Синода от 20 июня1941 г.).

В августе 1942 г. был принят более жесткий правительственный закон о принудительной натурализации в качестве болгар всех жителей Западной Фракии,

который включал раздел со специальными условиями для священников. Согласно этому разделу священнослужители, желавшие изменить свое гражданство, были также обязаны признать юрисдикцию Болгарского экзархата, иначе они подлежали высылке в немецкую зону оккупации. В обмен на принятие данных условий им предлагали должности, как служащим болгарского государства, с соответствующим разрядом и зарплатой, включая нормированные продовольственные пайки и другие привилегии. В областях Ксанти и Сере некоторые греческие священники из оставшихся там после массового изгнания изменили свое гражданство и перешли в Болгарскую Церковь, в то время как в области Кавала даже те, кто попытался заслужить расположение болгарских властей, не избежали высылки.

Некоторые греческие архиереи пытались бороться с экспансионистской политикой Софии. В частности, Салоникский митрополит Геннадиос предпринял пропагандистскую кампанию, чтобы доказать, что территориальные требования Болгарии на Восточную Македонию и Западную Фракию не имеют никаких оснований. Его цель состояла в том, чтобы убедить немецкие власти в несправедливости проводимой по отношению к грекам политики, но митрополит также говорил о риске для выживания греческого населения из-за длительной оккупации и возможной аннексии Восточной Македонии и Западной Фракии Болгарским государством. Помимо исторических и этнографических, он использовал экономические аргументы, ссылаясь на то, что оккупированные болгарами области до войны давали 35 % общего производства в Греции. Потеря этих областей привела бы к дальнейшему снижению уровня жизни большинства греков, которые и так уже жили ниже существовавшей до начала оккупации черты бедности[138].

Руководство Элладской Церкви, в свою очередь, активно выступало с официальными заявлениями протеста, в том числе после смены Афинского архиепископа. В начале июня 1941 г. архиепископ Хрисанф передал официальный протест полномочному представителю Третьего рейха в Греции Гюнтеру Альтенбургу по поводу политики болгарских властей в отношении Элладской Церкви в Северо-Восточной Греции. Он осудил их требование совершать богослужение на церковнославянском языке, так же как и смещение греческих митрополитов с их кафедр. Насаждение болгарского языка нарушало закон и свободу религиозной совести, так как этот язык был совершенно неизвестен греческому духовенству и мирянам. Подчинение духовенства Западной Фракии Болгарскому Священному Синоду, по утверждению архиепископа Хрисанфа, полностью противоречило церковному праву, потому что Болгарская Церковь являлась «раскольнической» и не состояла в духовном общении ни с одной из других Поместных Православных Церквей. Впрочем, руководство Элладской Церкви признавало, что сущность вопроса была прежде всего политической. Именно поэтому первоначально оно считало, что преследование греческого духовенства в болгарской зоне является не его заботой, а скорее «светским» вопросом, которым должно заниматься, главным образом, греческое оккупационное правительство[139].

В середине августа 1941 г. новый Афинский архиепископ Дамаскин в официальном заявлении похвалил религиозную политику немецких властей в Северо-Восточной Греции и осудил соответствующую политику болгар, прибегнув к тем же обвинениям, что и его предшественник. К этому времени в оккупированные епархии уже были назначены болгарские архиереи, вводилось принудительное участие болгарских священников в совершении литургии, во многих церквах греческие надписи заменялись на болгарские, некоторые греческие духовные книги оказались сожжены, были отменены лицензии, выданные греческими митрополитами для совершения Венчаний. Почти все храмы, епархиальные дома и большинство монастырей были захвачены, церковная собственность конфискована и, наконец, все греческие митрополиты и многие священники высланы. В июне 1942 г. архиепископ Дамаскин прекратил осуждать меры, предпринятые болгарскими властями в отношении греческого духовенства, так как, по его оценке, Элладская Церковь в этом регионе прекратила свое существование[140].

Когда в июле 1943 г. болгарская армия вошла в управляемую немецкой администрацией Центральную Македонию, Афинский архиепископ снова начал резкую антиболгарскую критику. Он предупредил, что болгарские провокации в отношении греческого населения вызовут ответную реакцию, которая примет форму конфликтов между местными жителями и немецкими властями и будет сопровождаться акциями возмездия последним. В связи с этим владыка просил, чтобы немецкие власти придерживались существующего статуса Элладской Церкви в Центральной Македонии и категорически отвергли все претензии болгар изменить его (эти опасения не оправдались).

В октябре 1943 г. архиепископ Дамаскин, президент Академии Афин, ректоры Афинского университета и политехнического института, президенты Палат промышленности, торговли и профессий и Общей конфедерации рабочих в Греции передали официальную жалобу полномочным представителям Германии и Италии, а также представителями Международного Красного Креста. В данном протесте они осудили болгарскую политику этнической чистки, которой были подвергнуты более 700 тыс. греков в Македонии и Фракии. В это время представители всех важнейших институтов греческого общества выразили свою поддержку и согласие с политикой, проводимой предыдущие два года церковным руководством в отношении этнической чистки в болгарской зоне оккупации. Фактически они косвенно выразили явное неодобрение слабой реакции греческих оккупационных правительств на болгарскую политику в Македонии и Фракии, однако упустили тот факт, что политика Элладской Церкви в отношении национальных дел до начала 1943 г. была по существу одобрена первыми двумя оккупационными правительствами, так как эти правительства считали, что обращения церковного руководства к немецким властям являются более эффективными, чем их собственные обращения[141].

В конце концов немецкие оккупационные власти признали правильной точку зрения советника по религиозным делам немецкого Министерства иностранных дел Е. Герстенмайера, который считал антиболгарские обвинения греческих иерархов хотя и преувеличенными, но не лишенными определенных оснований. Еще 24 сентября 1941 г. он предлагал руководству своего отдела МИД порекомендовать болгарским союзникам Берлина проявить, по крайней мере в религиозных делах, определенную мягкость и терпимость[142].

Более терпимое отношение болгарских иерархов по сравнению с властями своей страны во многом было следствием их нежелания портить отношения с руководством Элладской Православной Церкви и Константинопольского Патриархата, от которых зависело решение вопроса о снятии с Болгарской Церкви схизмы (уже в июне 1941 г. ее Священный Синод отмечал, что наступил благоприятный момент для отмены схизмы, и в этой связи предполагал прибегнуть к посредничеству немецкого правительства и провести зондаж у Константинопольского Патриарха и греческого государства).

В сентябре 1941 г. болгарские иерархи попросили Е. Герстенмайера и германского посла в Софии Беккерле ходатайствовать перед Элладской Церковью, чтобы та убедила Константинопольский Патриархат отменить болгарскую схизму и признать Патриарха Болгарской Церкви, которого вскоре планировалось избрать. Болгарские митрополиты обещали в обмен на заступничество Элладской Церкви продемонстрировать «великодушное» отношение к православным грекам и избегать притеснения греческого «меньшинства» во Фракии. Германские власти согласились оказать давление на Элладскую Церковь при условии, что Болгарская Церковь будет активно участвовать в борьбе против коммунизма. Однако, как уже говорилось, Афинский архиепископ Дамаскин не уступил немецкому давлению, сославшись на то, что болгарские архиереи активно участвуют в реализации планов своего правительства по болгаризации северных областей Греции[143].

Следует отметить, что относительно толерантная позиция руководства Болгарской Церкви не встречала поддержку у правительства в Софии, которое хотело выслать не подписавших декларацию о лояльности греческих священников вместе с семьями или поместить их в отдаленные монастыри.

Вопреки намерениям митрополитов Кирилла и Бориса оставить на службе желавших этого греческих священников, правительство выступало за «крайнюю национальную и государственную необходимость назначить на все приходы священников болгарского происхождения». Это было в приказном тоне заявлено в секретном письме Министерства иностранных и религиозных дел, заслушанном на заседании Синода 20 марта 1942 г. В нем на основании доклада областного управителя Клечкова утверждалось, что в Беломорской (Западной) Фракии имеются 210 греческих священников, из которых 104 – «молодые, энергичные, крайние националисты, опасные для спокойствия в этой области», а 106 – «достаточно возрастные, бездеятельные и исполняющие все распоряжения власти». Первых правительство поручило Синоду отправить в монастыри на территории Болгарии для их «обезвреживания», угрожая тем, что в противном случае областной управитель сам их интернирует. Примерно 40 священников из второй категории, готовых подписать декларацию о честной и преданной службе Болгарскому государству и Церкви, предлагалось оставить на приходах с постоянной оплатой. Остальных планировалось отправить на покой с небольшим ежемесячным финансовым вознаграждением. Министерство также просило как можно быстрее назначить в Беломорскую Фракию священников-болгар из других епархий[144].

Это письмо вызвало бурную дискуссию среди членов Синода. Намерение правительства поддержал лишь один митрополит Варненский Иосиф, считавший выселение греческого духовенства полезной мерой для церковно-национального единства. Остальные болгарские архиереи категорически выступили против. Митрополит Кирилл заявил о невозможности поместить в монастыри более 100 священников вместе с членами их семей, а без семей они будут страдать. По его мнению, было бы целесообразно, «учитывая вселенский престиж» Болгарской Церкви, принять желающих на службу в епархиях. Результаты дискуссии обобщил митрополит Паисий: «Для нас вопрос состоит не в том, чтобы оторвать его население [Западной Фракии] от греческих священников, а в наиболее целесообразной организации там церковной жизни». В итоге Синод принял предложение митрополита Кирилла предоставить управляющим фракийскими епархиями право по своему усмотрению решать вопрос – сколько и каких греческих священников принимать на службу исходя из нужд епархий. Синод так же категорично отклонил требование правительства препятствовать смешанным бракам между болгарами и греками[145].

Управлявшие епархиями в Западной Фракии митрополиты Кирилл и Борис даже спасли жизнь некоторых греческих священников, обвиненных в поддержке партизан и приговоренных к смерти. В частности, владыка Борис спас от расстрела священника с. Алистрати. Во время голода владыка Кирилл просил областного управителя Беломорской (Западной) Фракии Клечкова увеличить пищевое снабжение греческого населения, приравняв его к болгарскому, а также отменить или сократить вечером время комендантского часа для греков[146].

Владыка Борис в свою очередь демонстративно проявлял уважение к канонам и не занимал архиерейский трон при совершении литургии в тех храмах, где он не был избран приходским советом правящим архиереем. Благодаря усилиям этих митрополитов на занятых территориях были частично сохранены греческие и старославянские надписи на церковных изображениях и греческие богослужебные книги в храмах. Здания церквей поддерживались в относительно хорошем состоянии, а некоторые даже ремонтировались и обновлялись. Сильно пострадал лишь монастырь Пресвятой Богородицы в Кушнице, служивший базой для партизан и частично разрушенный в ходе боев[147].

Позиция болгарских архиереев позволила некоторому количеству греческих священнослужителей (значительно большему, чем хотел областной управитель) остаться и окормлять своих соотечественников в Западной Фракии. Осенью 1942 г. из 87 укрупненных приходов Маронийской епархии 34 были заняты болгарскими священниками (24 на постоянной службе и 10 командированными из Пловдивской епархии), а 53 – греческими. В 1943 г. в Драмской епархии на приходах служили 26 греческих священников, и на их зарплату уже было истрачено 1720 тыс. левов, в том числе в качестве ежемесячной помощи в размере 5 тыс. левов – проживавшему в Драме в преклонном возрасте Родополскому митрополиту Кириллу (Пападопуло), бывшему архиерею Константинопольского Патриархата. До сентября 1944 г. греческому духовенству в Драмской епархии было выплачено еще 1174 тыс. левов. Митрополит Борис старался помочь и лишенному своих приходов греческому духовенству – периодически они получали небольшин пособия[148].

За май 1941 – сентябрь 1944 г. в качестве жалования и пенсий греческому духовенству в Маронианской и Драмской епархиях было выплачено 9641 тыс. левов, а всего на содержание храмов и духовенства в занятых Македонии (в том числе югославской) и Западной Фракии Болгарская Церковь потратила 109 597,5 тыс. левов, в том числе в Драмской епархии – 19 103,6 тыс. (из них 3 млн на ремонт и содержание храмов) и в Маронийской – 15 269,7 тыс. Устройство церковной жизни на новых землях требовало больших финансовых затрат, на которые Болгарская Церковь не была способна без государственной поддержки. В этой связи в августе 1941 г. Народное собрание выделило дополнительный бюджетный кредит на церковные нужды в занятых областях[149].

На заседании 3 июля 1941 г. Синод обсудил дополнительно собранные сведения о нуждах новых епархий. Оказалось, что там имеется 1153 прихода, в том числе в составе Струмичско-Драмской епархии – 420 и Маронийской – 265 (вероятно, вместе с приходами греческой Димотишской епархии, которая фактически осталась самостоятельной). Часть из них (особенно в Западной Фракии) подлежала укрупнению, и Синод посчитал, что для нормальной церковной жизни на новых землях нужно 800 священников. Поэтому вместе с оплатой 60 дополнительных иереев для вакантных приходов старой части Синод запланировал в бюджете на 1942 г. увеличение расходов почти на 37 млн левов (с 95 650 тыс. в 1941 г. до 132 370 тыс. левов). Таким образом, общее число священнослужителей экзархата должно было вырасти с 2564 до 3454. Кроме того, планировалось принять на учебу в духовные семинарии всех болгар и македонцев, не завершивших свою учебу в семинариях Югославии, Греции и Румынии[150].

Со временем стало ясно, что первоначальные границы образованных в Западной Фракии епархий были установлены ошибочно. Струмичско-Драмская епархия состояла из двух совершенно различных и практически ничем не связанных между собой частей – македонской и греческой, а Маронийская епархия – слишком мала и поэтому нежизнеспособна. Этот вопрос рассматривался на заседании Болгарского Синода 19 ноября 1942 г. Митрополит Борис предложил перенести центр управляемой им епархии в г. Драма, а митрополит Кирилл – передать в состав Маронийской епархии г. Кавала и Саряшабанский административный округ (всего 15 приходов)[151].

В результате состоявшегося в тот же день решения Синода Струмичско-Драмская епархия с 1 января 1943 г. претерпела значительную реорганизацию: пять ее северных духовных округов, входивших до войны в состав Югославии и населенных в основном македонцами, передали в состав других епархий, один округ присоединили к Маронийской епархии, а оставшиеся три (Драмский, Сереский и Демирхисарский) выделили в самостоятельную Драмскую епархию, которой по-прежнему управлял митрополит Борис. Владыка устроил свою резиденцию в г. Драма (местный греческий митрополит Василий уехал еще в мае 1941 г.). В новой епархии после проведенного укрупнения осталось 135 приходов, причем 70 не имели священников. Драмский округ был разделен на 24 приходских участка, а Сереский – на 10. В них участковыми священниками служили болгары, которые руководили греческим духовенством, не знавшим болгарского языка и «славянского богослужения». В Демирхисарском округе, разделенном на 18 приходских участков, к началу 1943 г. уже вообще не было греческих священников[152].

Постепенно высланных и отправленных на покой греческих священнослужителей все больше заменяли присланными из Болгарии, многие из которых были горячими сторонниками болгарской националистической пропаганды. В своих проповедях присланные священники обычно оправдывали национальные претензии болгарского правительства и доказывали, что македонцы и уроженцы Фракии имеют болгарское происхождение[153]. Подобную пропаганду вела и издаваемая в Софии ежемесячная газета Болгарской Церкви «Духовная культура».

В то же время заполнение вакантных священнических мест являлось хронической трудностью Болгарской Церкви и в старых границах. Вскоре стало ясно, что только возвращением прежнего клира экзархата в новые епархии проблему не решить. Поэтому уже с лета 1941 г. туда стали командировать священников, ранее никогда не служивших в новых епархиях. В данной связи Народное собрание одобрило выделение еще одного кредита для оплаты 375 болгарских священников и диаконов, которые были распределены по приходам и монастырям в бывшей югославской Македонии (280) и Западной Фракии (95).

Эти священнослужители в обязательном порядке временно командировались из Болгарии для контроля над местным духовенством (многие из них входили в состав образованных архиерейских наместничеств) и через четыре-пять месяцев должны были заменяться новыми (в качестве материального стимула они получали жалование на 10 % больше, чем в Болгарии). Следует отметить, что среди присланных священнослужителей было немало русских священников, поселившихся в Болгарии после окончания Гражданской войны в России. Конечно, не все иереи хотели временно оставлять свои приходы в Болгарии, и в целом эта акция создавала условия для кадровой текучки и беспорядков. Чтобы навести дисциплину, Синод 1 июля 1943 г. возложил на митрополитов Бориса, Филарета и Евлогия задачу систематизировать правила пополнения клира в Македонии и Западной Фракии.

6 июля Синод постановил к осени произвести полную замену отслуживших указанный срок священников новым духовенством, а 8 июля 1943 г. утвердил разработанные тремя митрополитами «Правила командирования священников из старых приделов Царства в новоосвобожденные земли». Они предусматривали, что все священнослужители Болгарской Церкви в возрасте до 50 лет, за небольшими исключениями (мобилизованные военные священники, негодные по состоянию здоровья, архиерейские наместники и т. д.), будут командированы на три-четыре месяца в новые епархии. Отказ от командировки был равносилен отказу от приходской службы, с которой в таком случае увольняли. На этом заседании Синод утвердил и первые квоты командированных священников из старых епархий, в том числе 30 в Драмскую епархию (по 6 из Софийской, Видинской, Врачанской, Сливенской и Неврокопской) и 12 – в Маронийскую (по 6 из Пловдивской и Старо-Загорской)[154].

При этом старались отправлять наиболее образованных и деятельных священников. Те, кто добровольно оставались на занятых территориях больше положенного срока, получали дополнительные льготы: им повышали на 30 % жалование, выплачивали наградные за выполнение «специальных заданий» в «новоосвобожденных землях», передавали в пользование бесхозные земли, имущество выселенных греков и интернированных евреев (часто это имущество продавалось по символическим ценам). В конце июля 1943 г. Синод одобрил список кандидатур на священнические места в новых областях и, кроме того, решил осенью произвести перемены в составе духовенства болгарских колоний за границей для обновления и усиления церковной работы в них[155].

В своем докладе председателю Священного Синода митрополиту Неофиту о положении в Драмской епархии от 14 марта 1944 г. митрополит Борис отмечал, что из-за острой нехватки священников-болгар, в том числе командированных, Синод разрешил рукополагать на «освобожденных землях» кандидатов с незаконченным духовным образованием. Это дало свои плоды, и к весне 1944 г. в епархии служили на постоянной основе уже 66 священников-болгар. В селах с греческим населением по-прежнему разрешалось служить и совершать требы греческим иереям «под руководством епархиального священника». При этом остро не хватало болгарских богослужебных книг, мешала и «отчужденность болгарского и греческого духовенства». Всего в епархии действовало 288 церквей и 88 часовен. Митрополит также отмечал некоторые успехи болгаризации: если на 1 марта 1943 г. в Драмской епархии в 5 городах и 309 селах проживали 311,2 тыс. человек, в том числе 38,1 тыс. болгар и 267 тыс. греков, то в ходе второй переписи в мае 1943 г. болгарами записались уже более 50 тыс.[156]

В конце доклада владыка Борис выдвигал несколько предложений для улучшения ситуации в епархии: 1. Как можно скорее назначить постоянного Драмского митрополита. 2. Занять приходы постоянными священниками-болгарами с необходимой подготовкой, так как от командированных мало пользы. 3. Обеспечить приходы болгарскими богослужебными книгами и подготовить певчих. 4. Усилить финансовую поддержку из государственного бюджета. 5. Вернуть обратно в состав Драмской епархии г. Кавала, отошедший 1 января 1943 г. к Маронийской епархии. 6. Провести новую болгаризацию Беломорской области (т. е. Западной Фракии)[157].

Последние наиболее полные статистические данные о составе епархий Западной Фракии относятся к декабрю 1944 г. В это время в Маронийской епархии было 170 церквей, 174 часовни, 151 священник (38 болгарских и 113 греческих), 5 монастырей – 4 мужских без монахов и один женский на о. Тасос с 7 монахинями. В Драмской же епархии тогда имелось 279 церквей, 86 часовен, 205 священников (51 болгарин на постоянной службе, 30 командированных болгар, 11 греков на постоянной службе и 113 временно служащих греческих иереев), 9 мужских монастырей и 2 женских с 9 монахами, 6 монахинями и 14 трудниками[158].

К завершению оккупации – в сентябре 1944 г. в югославской Македонии и Западной Фракии все еще служило около 160 командированных болгарских священников, что составляло более 8 % их общего числа в стране. Это создавало дополнительные трудности для Болгарской Церкви, продолжавшей испытывать острую нехватку духовенства. Когда эти 160 священников (в том числе 120 из Драмской и Маронийской епархий) вернулись, Синод сразу распределил их по вакантным приходам и церковным должностям. В частности, бывший протосингел Драмской епархии иеромонах Антоний (Делчев) в декабре 1944 г. был назначен протосингелом Неврокопской епархии[159].

Болгарские архиереи также старались как можно чаще приезжать на занятые территории. Так, например, 8-12 мая 1943 г. большое количество греческих общин на побережье Эгейского моря посетили митрополиты Софийский Стефан и Врачанский Паисий, а уже 4-12 июня насыщенную поездку в Западную Фракию совершил митрополит Пловдивский Кирилл[160].

Интегрирование священнослужителей новых епархий в состав духовенства Болгарской Церкви было узаконено «Правилами подданства на освобожденных в 1941 г. землях», одобренных Советом Министров 5 июня 1942 г. Согласно этому документу, все югославские и греческие подданные болгарского происхождения по письменному заявлению (поданному до 1 апреля 1943 г.) получали болгарское гражданство. Правила давали возможность экзархату ходатайствовать о субсидировании государством оплаты священникам как болгарского, так и неболгарского происхождения[161].

Местных священнослужителей новых епархий (македонцев и болгар) старались привлекать к участию в органах церковного управления. Уже с мая 1941 г. их начали назначать членами временных Епархиальных советов, однако согласно уставу экзархата эти органы должны были избираться, и окружным посланием от 17 августа 1942 г. Синод назначил проведение двухстепенных выборов. 4 октября 1942 г. во всех новых духовных округах избрали по три священника и три мирских выборщика, которые через полгода провели выборы членов постоянных Епархиальных советов. Новоизбранные советы были утверждены указом Синода от 24 июля 1943 г.[162] Осталось не выполнено еще одно положение устава экзархата – выборы епархиальных архиереев, но это объяснялось внутренней причиной – острой борьбой по вопросу завершения канонического устройства Болгарской Церкви путем созыва Церковного Народного Собора и выборов патриарха. В целом же Болгарская Церковь так и не смогла полностью контролировать церковную жизнь на так называемых новоосвобожденных землях.

Капитуляция Болгарии и приход 9 сентября 1944 г. к власти в этой стране прокоммунистического Отечественного фронта привели к ликвидации болгарского военно-административного и духовного управления на Северо-Востоке Греции. Болгарские архиереи покинули эту область еще в августе, а 6-10 сентября 1944 г. из Западной Фракии в Болгарию уехали 120 приходских священников и церковных чиновников[163].

Определенные особенности имела религиозная политика в итальянской зоне оккупации Греции. В отличие от немцев, итальянцы активно использовали местные организации Римско-Католической Церкви (прежде всего благотворительные) с целью завоевать терпимость или даже симпатию части населения в занятых странах. Итальянское посольство в Афинах просило, чтобы первое оккупационное правительство аннулировало условия международного соглашения 1926 г., согласно которому Франция имела приоритет в религиозной католической деятельности на Балканах (это соглашение сохраняло существовавший ранее статус защиты католиков со стороны Франции в государствах, возникших на территории бывшей Османской империи). В Греции, однако, данное правило никогда не имело силы, так как сразу же после создания независимого Греческого государства защита местных католиков была возложена на греческого короля, и таким образом Римско-Католическая Церковь в Греции стала национальной Церковью под защитой государства. Следовательно, ходатайство итальянского посольства не имело реального значения, однако ясно показывало намерение властей Италии использовать католические организации в своей оккупационной политике.

В результате деятельность Католической Церкви в Греции в 1940–1944 гг. активно развивалась во многих социальных и политических сферах. Она началась с аренды ряда зданий под больницы во время греко-итальянской войны и успешного посредничества папы римского Пия XII зимой 1940–1941 гг. между правительствами воюющих стран с целью предотвращения бомбардировки Афин и Рима. Кроме того, Ватикан и католические епископы Греции ходатайствовали перед оккупационными немецкими и итальянскими властями о смягчении условий содержания греков в концентрационных лагерях и перед царем и премьер-министром Болгарии об улучшении отношения к греческому населению в Восточной Македонии и Западной Фракии. Католические епископы также предложили помощь для решения проблемы доставки продуктов питания городскому населению с использованием дипломатических служб Ватикана. Это привело к появлению посланий папы римского к английскому королю, обращений послов к оккупационным властям в Греции, а также посредничеству между Афинским архиепископом Дамаскином и английским правительством или греческим послом в Лондоне[164].

Учитывая небольшое количество католиков в Греции, итальянские власти в своей религиозной политике уделяли значительное внимание Православной Церкви. В частности, согласно сообщению полномочного представителя Третьего рейха из Афин в германский МИД от 10 июля 1941 г., они пытались предотвратить замену Афинского архиепископа, опасаясь, что это повлечет за собой успешное реструктурирование Элладской Церкви и ее адаптацию к условиям оккупации. Однако им пришлось уступить, когда итальянские власти поняли, что вызовут недовольство греческого населения, если их причастность к негативному решению такого важного вопроса станет достоянием общественности[165].

Различие религиозной политики итальянских и немецких оккупационных властей соответствовало разным стратегиям Рима и Берлина в захваченной Греции. Итальянцы предпочли бы концентрацию всей власти в руках объединенных немецко-итальянских вооруженных сил и были против идеи создания греческого оккупационного правительство в Афинах, поскольку планировали аннексировать после войны часть областей Греции, оказавшихся в их зоне оккупации. Так как Элладская Церковь являлась самой сильной и популярной общественной организацией в оккупированной Греции, итальянские власти не желали замены архиепископа из-за возможного роста и так большого влияния церковного руководства в стране.

Следует отметить, что в первый период оккупации религиозная политика немцев, стремившихся сотрудничать с новым Первоиерархом Элладской Церкви, приносила определенную пользу итальянцам. В июле 1941 г. новый Афинский архиепископ Дамаскин разослал с помощью телеграфа послание, в котором призывал митрополитов континентальной Греции содействовать разоружению гражданских лиц[166]. Архиепископ даже обещал, что если с помощью Церкви будет сдано оружие итальянским властям, они вознаградят сельских священников продуктами питания, в то время как другие архиереи объясняли свое стремление оказывать благожелательный прием итальянским войскам желанием избежать возможных беспорядков[167].

Предпринимая усилия для координации деятельности всех учреждений государства, первое подконтрольное оккупантам греческое правительство призывало государственных служащих обещать «перед Богом и страной», что они будут исполнять свои обязанности, оказывая «полное юридическое сотрудничество военным и политическим итальянским властям на пользу греческой нации». Церковное руководство поддержало эту политику и указало всем священнослужителям итальянской зоны пройти данную оскорбительную процедуру, несмотря на то, что они не были государственными служащими ни греческой, ни какой-либо иностранной власти. Осенью 1941 г. архиепископ Дамаскин похвалил «отношение, продемонстрированное немецкими и итальянскими властями» к Элладской Церкви в отличие от болгарских оккупационных сил[168].

На Ионических островах итальянцы активно пытались ослабить национальное самосознание греческого населения. Тем не менее отношения между итальянским специальным уполномоченным Пьетро Парини и митрополитом острова Корфу (Керкира) Мефодием характеризовались принудительным повиновением архиерея итальянским властям. Эта тактика облегчила митрополиту его деятельность по решению социальных проблем. Разрыв между итальянскими оккупационными властями и церковным руководством на Корфу произошел только в сентябре 1943 г., когда местное духовенство отказалось сотрудничать и перешло к политике неповиновения[169].

Отношения итальянских властей и руководства Элладской Церкви ухудшались весной 1943 г. Причина заключалась в том, что политический отдел итальянской оккупационной армии (находившийся на острове Корфу) попытался, хотя и неудачно, сократить на 50 % пенсии и дополнительные пособия духовенству[170]. К тому же последовало принудительное удаление ряда православных иерархов в другие области Греции по решению итальянских властей.

В это время руководство Элладской Церкви заявило о существовании «беспрецедентного преследования… духовенства почти во всех областях» итальянской зоны. В послании Священного Синода от 18 марта 1943 г. говорилось, что многие клирики были подвергнуты гонениям, высланы, лишены их собственности, а некоторые приговорены к смерти и убиты. Незадолго до капитуляции Италии в сентябре 1943 г. архиепископ Дамаскин открыто выступил против итальянских оккупационных властей из-за действия итальянских войск против мирного населения. Итальянцы, однако, отклонили протест архиепископа, так как он отказался осудить греческих повстанцев[171]. Таким образом, отношение итальянских вооруженных сил к Элладской Церкви было более негативным, чем то, которое демонстрировало политическое руководство этой страны.

Несмотря на определенное сотрудничество с оккупационной администрацией, Элладская Церковь под руководством архиепископа Дамаскина действовала главным образом в интересах народа. Стремясь наладить благотворительную работу в столичном регионе, владыка Дамаскин даже пригласил к сотрудничеству своих давних недоброжелателей – религиозные братства. Устройством народных столовых и кухонь в условиях катастрофического голода зимы 19411942 гг., защитой греческих заложников, оказанием материальной и духовной помощи больным, беднякам, сиротам и другими социальными мероприятиями Православная Церковь приобрела большой авторитет у населения. При этом председателем осуществлявшего значительную благотворительную помощь «Христианского сообщества» был прежний архиепископ Афинский Хрисанф. Активно участвовал в открытии столовых для голодающих бывший секретарь Синода иеромонах Иероним (после освобождения Греции он организовал «Союз возвращения на родину» и возглавил движение по восстановлению разрушенных храмов)[172].

Интересен в этой связи доклад командира Восточно-Эгейского военного управления от 3 сентября 1944 г. о ситуации на острове Родос. В нем говорится, что созданная в Афинах специальная комиссия для помощи голодающему населению Додеканеса при осуществлении запланированной поставки продовольствия выдавала его только грекам. Однако Родосский митрополит в письме членам комиссии от 22 августа высказал мнение, что продовольствие должно быть предоставлено всему населению (то есть включая представителей католической и мусульманской общин)[173].

Большую благотворительную помощь оказывали греческие монастыри. Так, например, обитель Живоносного Источника в Лонговарде к концу оккупации принимала всех, ищущих прибежища и пищи. Монахи сократили свою дневную порцию еды, каждый день кормили 150–200 человек и даже помогали нуждающимся с соседних островов Сирос, Наксос и др. Братия этого монастыря спасла не только голодающих, но и 125 молодых мужчин, арестованных в мае 1944 г. в г. Ливадия на острове Парос в качестве заложников и приговоренных к смерти немецким комендантом острова. Местные приходские священники во главе с настоятелем монастыря о. Филофеем (Зервакосом) сформировали комитет по спасению заложников, но комендант отказался их освободить. Тогда о. Филофей сказал ему: «Пусть считают меня среди приговоренных к смертной казни», – и заложники были освобождены[174].

Германские военные власти неоднократно пытались привлечь Элладскую Церковь к борьбе с партизанами. Так, например, 29 июля 1944 г. немецкий комендант Крита генерал Мюллер созвал руководителей администрации критских городов, а также епископов на совещание в г. Ханья с целью сообщить его точку зрения на отношения оккупационной власти с населением в условиях активизации партизанского движения. Мюллер призвал греческих чиновников к борьбе с коммунистами и террористами, отметив, что в этой борьбе в первую очередь должна участвовать Церковь, так как она имеет огромное влияние на население. После консультаций участников совещания с губернатором они приняли итоговый документ, в одном из пунктов которого говорилось: «3. Во время своих поездок епископы должны произносить разъяснительные проповеди и передавать содержание этих проповедей подчиненным им священникам с целью распространения среди населения. Священники же не должны упускать ни одного повода, чтобы содействовать борьбе против коммунизма»[175]. Однако подобные резолюции особого эффекта не имели.

Постепенно в Элладской Церкви сторонников компромиссной позиции архиепископа Дамаскина становилось все меньше. Референт германского МИД Колреп в своей заметке от 31 марта 1944 г. писал: «Хотя Афинский архиепископ посетил могилы в Виннице[176] и после своего возвращения в Грецию развернул сильную антибольшевистскую пропаганду, однако его можно назвать в этом отношении одиночкой, так как остальное духовенство настроено про-сергиански [т. е. положительно к Московскому Патриарху Сергию]»[177].

Вскоре после избрания в сентябре 1943 г. Патриархом Московским и всея Руси владыки Сергия (Страгородского) германский МИД предпринял активные усилия, чтобы добиться официального непризнания выборов со стороны Элладской Церкви. 9 октября представитель МИД в Афинах сообщил своему начальству, что у него не получается организовать эту акцию, и просил прислать для агитации резолюции и воззвания зарубежных русских архиереев, осуждавшие избрание Патриархом Сергия[178].

Подобные резолюции были присланы, но Элладская Церковь так и не поддалась давлению немцев. Проживавший же в Лондоне греческий архиепископ уже к 2 октября 1943 г. признал выборы Московского Патриарха. Интересно, что живший в Каире греческий король Георг по другим, чем германские ведомства, причинам также негативно отнесся к избранию Патриарха Сергия и в этой связи написал Константинопольскому и Иерусалимскому Патриархам послания об «обманных махинациях большевиков»[179].

В докладе отдела культурной политики германского МИД от 15 июня 1944 г. отмечалась «чрезвычайно неблагоприятная» церковная ситуация в Греции[180]. Часть священнослужителей, среди них и некоторые архиереи, активно поддерживали партизанскую борьбу ЭЛАС. Впрочем, и архиепископ Дамаскин к тому времени далеко не во всем следовал политике оккупантов и не раз вступал в конфронтацию с ними. 20 июня 1944 г. находившийся на оккупированной территории СССР Первоиерарх Белорусской Православной Церкви митрополит Минский Пантелеимон (Рожновский) отправил письмо владыке Дамаскину, в котором призывал «выступить единым фронтом народов Европы против безбожного большевизма», однако ответа не получил[181].

Многие греки, рискуя жизнью, помогали спасать евреев. На 1 января 2012 г. 313 жителей страны за спасение евреев были признаны институтом Яд Вашем «Праведниками народов мира». Среди них – принцесса Алиса фон Баттенберг, прятавшая в подвале своего дома Рахель Коэн и ее детей. После окончания войны в январе 1949 г. принцесса основала в Элладской Церкви орден сестер милосердия Марфы и Марии[182].

Свой вклад в спасение евреев внесла и Элладская Православная Церковь. Уже в 1942 г., скрываясь от немецких оккупантов, много еврейских беженцев из Салоник спасались на Святой Горе Афон с помощью местных монахов. Однако нацистам в конце концов удалось схватить и вывезти в лагеря смерти на территории Польши почти всех салоникских евреев[183].

Когда в 1943 г. нацисты начали преследовать еврейское население страны, заключая его в концлагеря (всего в лагеря смерти на польской территории было вывезено и там уничтожено около 64 тыс. греческих евреев), архиепископ Афинский Дамаскин решительно выступил против, указав, что расовая теория противоречит учению Православной Церкви и традициям греческого народа. В марте 1943 г. Первоиерарх Элладской Церкви отправился на прием к имперскому уполномоченному Гюнтеру Альтенбургу с протестом против унизительного указа от 25 февраля того же года, запрещавшего греческим евреям покидать пределы своих гетто и обязывавшего их носить желтую звезду Давида на своей одежде. На заявление владыки Альтенбург ответил, что решение об этом было принято в высших эшелонах власти и он не может отменить указ[184].

Подобную позицию занимали и некоторые другие греческие архиереи. Так, например, 1 апреля 1943 г. митрополит острова Корфу Мефодий (Контостанос) по просьбе местного раввина велел зачитать в церквах своей епархии указ об отлучении от Причастия всех занимающихся осквернением еврейских кладбищ. Через год владыка Мефодий сделал безуспешную попытку спасти евреев острова от уничтожения, но его заступничество не имело успеха, из 2 тыс. еврейского населения Корфу в живых остались только 120 человек[185].

В начале 1944 г. немцы потребовали от мэра греческого острова Закинфа Керрари представить список всех живущих на Закинфе евреев для депортации. Мэр обратился к местному архиепископу Хризостому, который на следующий

день вместе с ним пошел в комендатуру. На повторное требование владыка Хризостом ответил: «Евреи не христиане, но они мирно жили на острове на протяжении веков. Они никогда никого не беспокоили. Они греки, как и прочие греки. Нам будет очень печально, если они исчезнут». Завязался спор, наконец комендант, выйдя из себя, резко потребовал список имен. Архиепископ взял чистый лист бумаги, написал на нем: «Архиепископ Хризостом», и, передавая его коменданту, сказал: «Вот ваш список евреев на острове Закинф». Тогда немецкий офицер пригрозил доложить об этом поступке владыки «куда надо». Архиепископ и мэр, выйдя из комендатуры, обратились ко всем закинфским евреям с призывом прятаться в горах и призвали местных жителей всячески помогать им скрываться от выдачи. В октябре немцам пришлось покинуть остров, и, таким образом, никто не пострадал. В 1978 г. еврейская организация Яд Вашем удостоила архиепископа Хризостома титула «праведника среди народов»[186].

В марте 1944 г. нацисты приступили к выполнению так называемого плана «окончательного решения еврейского вопроса» в Греции. Военным комендантом Афин был назначен генерал СС Йорген Струп, который руководил ликвидацией Варшавского гетто в мае 1943 г. Главному раввину Барзилаю было предложено немедленно представить список имен и адресов всех представителей еврейской общины города. Барзилай пытался искать защиты у греческих гражданских властей, но безрезультатно. Тогда он обратился к главе Элладской Церкви архиепископу Дамаскину. Владыка посоветовал всем евреям немедленно скрыться и дал тайный указ духовенству призывать прихожан давать убежище беженцам, он также призвал монахов и монахинь укрывать евреев в своих монастырях. В результате только в домах духовенства скрывалось около 250 еврейских детей. Когда начались облавы, то были арестованы и сосланы примерно 600 православных греческих священников, помогавших евреям.

Архиепископ Дамаскин также дал негласное распоряжение своему духовенству выдавать беженцам фальшивые свидетельства о Крещении с христианскими именами (всего их было выдано несколько тысяч), а шеф греческой полиции Ангелос Эверт выдавал им соответствующие удостоверения личности (около 27 тыс.). Существуют сведения, что архиепископ и лично выдавал ложные свидетельства о Крещении греческим евреям, спасая их таким образом от уничтожения. Если бы Й. Струп узнал об этом, то владыке скорее всего грозила бы смертная казнь[187].

23 марта архиепископ Дамаскин с помощью известного греческого поэта Ангелоса Сикилианоса передал греческому премьер-министру Константиносу Логофетопоулосу и имперскому уполномоченному Г. Альтенбургу послание, в котором писал: «Греческая Православная Церковь и греческий академический мир протестует против этих гонений… Греческий народ был глубоко опечален известием, что немецкие оккупационные власти принялись исполнять программу постепенной депортации греческих еврейских общин, и что первая партия депортированных уже была отправлена в Польшу. Для нашего национального сознания все дети Матери Греции пребывают в нерасторгаемом союзе: они все равные члены нашего национального тела вне зависимости от их религии. Наша святая вера не признает различий, превосходства или недостоинства, основанных на национальных или религиозных признаках, придерживаясь учения, что пред Богом “нет ни эллина, ни иудея”, таким образом осуждая любые попытки дискриминировать людей по религиозным или национальным различиям. Если тем не менее они [немцы] будут требовать депортации, мы верим, что правительство, как носитель сохранившейся в стране власти, должно совершенно бескомпромиссно проявить свое отрицательное отношение к этому и предоставить иностранцам нести полную ответственность за очевидную несправедливость. Пусть никто не забудет, что все поступки, совершенные в это трудное время, даже лежащие за пределами нашей воли и власти, когда-то будут судимы всеми народами и подвергнутся историческим расследованиям. Если во имя нации лидеры побоятся смело выразить протест против оскорбляющей наше национальное единство и честь жестокой депортации греческих евреев, то это молчание вождей ляжет тяжелым грузом на совесть нации»[188].

Под обращением архиепископа подписались ректоры университетов, писатели, профессора, ученые – почти весь цвет греческой интеллигенции. Это письмо привело Й. Струпа в ярость, и он пригрозил архиепископу Дамаскину расстрелом, на что владыка, имея в виду пример мученической кончины Константинопольского Патриарха Григория V, произнес: «Греческих религиозных лидеров не расстреливают, их вешают. Я прошу уважать эту традицию». Такой смелый ответ вынудил Струпа оставить Владыку в покое. Следует упомянуть также, что архиепископ Дамаскин предоставил свой, пользующийся неприкосновенностью, автомобиль главному раввину Барзилаю, чтобы переправить его к партизанам. Таким образом, можно сделать вывод, что Элладская Церковь в лице своих лучших представителей активно препятствовала холокосту[189].

В сентябре 1943 г. греческое оккупационное правительство во главе с премьер-министром Иоаннисом Раллисом приняло закон № 671 о новом уставе (уставной хартии) Элладской Церкви (одобренный после войны в 1946 г.). В отличие от прежнего закона 1931 г. независимость Церкви от государства несколько увеличилась. Государственный комиссар должен был присутствовать на заседаниях постоянного Священного Синода из 12 иерархов (поровну от «старых» и «новых территорий») без права голоса, в случае его несогласия решение все равно принималось. Кроме того, выборы новых епископов в основном становились делом самой Церкви, Министерство церковных дел лишь отбирало трех претендентов для Хиротонии из списка кандидатов, присланного постоянным Синодом, которому Архиерейский Собор фактически передал право выбирать новых епископов. Правда, выборы главы Церкви – архиепископа Афинского Архиерейским Собором должны были проходить в присутствии министра, который мог возразить против избрания нежелательной для него кандидатуры. Служащие Священного Синода и Митрополичьих бюро считались государственными служащими, они назначались и увольнялись Министерством церковных дел по предложению Синода. Назначение всех отправляемых служить за границу клириков также согласовывалось с министерством[190].

Еще 10 ноября 1942 г. германское руководство указало немецким оккупационным властям в Афинах, что их политика по отношению к Элладской Церкви должна проводиться по согласованию с местной службой полиции безопасности и СД (занимавшей гораздо более жесткую позицию)[191]. Тем не менее ухудшение отношений между архиепископом Дамаскиным и немецкими властями в Греции началось только через год – в конце 1943 г. С апреля 1944 г. немецкие оккупационные силы фактически вели себя по отношению к руководству Элладской Церкви, и особенно к ее Первоиерарху, так же предвзято, как к архиереям Сербской Церкви. Это дало возможность руководству Элладской Церкви в ходе освобождения страны и после его завершения позиционировать себя в качестве участника движения Сопротивления оккупационному режиму.

Причинами, приведшими к изменению немецкой религиозной политики в Греции, были прежде всего установление постоянных контактов Афинского архиепископа с англичанами и королевским правительством в изгнании, выступления греческих священнослужителей в защиту евреев, а также отъезд Альтенбурга из Греции в ноябре 1943 г. Он был заменен фон Граевенитцем, который, правда, первоначально пытался следовать прежней немецкой политике по отношению к церковному руководству. Однако отъезд бывшего полномочного представителя Третьего рейха совпал с усилением роли командования вооруженных сил и полиции безопасности.

Это произошло прежде всего в результате вывода итальянских войск в сентябре 1943 г. после капитуляции Италии и увеличения зоны оккупации немецких вооруженных сил. Кроме того, положение на военных фронтах указывало на возможность скорого ухода немцев из Греции. Поэтому оккупационные власти прекратили интересоваться социальной поддержкой, которую оказывала Церковь. Косвенную роль сыграли и изменения в религиозной политике германских властей в отношении всех Православных Церквей. Эти изменения произошли после признания большинством Первоиерархов этих Церквей, в том числе Константинопольским Патриархом, выборов Патриарха Московского и всея Руси Сергия.

Греческая Церковь истинно-православных христиан в годы войны понесла большие потери от антицерковных действий коммунистов-партизан. Так, 20 июня 1944 г. после богослужения в д. Лалаоти вблизи Коринфа партизанами был арестован и 22 июля подвергнут жестоким пыткам и убит иеромонах Иосиф (Антониу). Гонения же на старостильников со стороны официальной Элладской Церкви ослабли, в условиях оккупации даже произошло некоторое сближение прежних непримиримых противников.

В начале 1942 г. митрополит Хризостом Флоринский выразил желание излечить раскол между двумя старостильными Синодами. В связи с этим 27 января того же года более ортодоксальные архиереи ИПХ – епископы Герман Кикладский и Матфей Вресфенский написали митрополиту письмо, предложив сперва разрешить следующие духовные причины разделения: «1. Что Церковь Греции принятием папского календаря стала раскольнической. 2. Что таинства ее не имеют силы. 3. Что миро ее не имеет освящающей благодати. 4. Что детей злославных, приходящих в Православную Церковь, надо снова миропомазывать. Когда объявите это злославной Церкви через судебного исполнителя, чье приглашение Вы нам показали, и тем же образом отвергнете свои письма Министерству религии и все это объявите по церквам, тогда наше единство автоматически следует без заседаний и обсуждений». Однако митрополиты Герман Димитриадский и Хризостом Флоринский отвергли это предложение[192].

В 1943 г. глава «флоринского» Синода митрополит Герман Димитриадский подал прошение в новостильный Синод Элладской Церкви о приеме его в общение. Прошение было отклонено, но митрополит Хризостом Флоринский в связи с этим прервал общение с владыкой Германом и объявил себя «синодальным председателем» «флоринского» Синода (в котором кроме него тогда никого не осталось). В конце 1944 г. митрополит Герман скончался; незадолго до смерти он пожелал вернуться в новостильный Синод Элладской Церкви, и, хотя ему было отказано, отпевание совершили новостильные епископы[193].

При этом сам митрополит Хризостом утверждал, что новостильники – скорее потенциальные, чем действительные раскольники. Более того, в своей статье, опубликованной 14 ноября 1945 г. в газете «Элевферия», Владыка заявил, что не будет впредь посвящать епископов, так как старостильники представляют собой не Церковь, а лишь «гвардию» противников отступлений официальной Церкви. Эта позиция способствовала увеличению количества истинно-православных, в частности, двое из иерархов, вернувшихся в новостильную Церковь в 1935 г., епископы Мегарский Христофор (Хаджис) и Диавлейский Поликарп (Лиосис) в начале 1945 г. вышли из Элладской Церкви и были приняты митрополитом Хризостомом[194].

В то же время более ортодоксальные архиереи ИПХ – епископы Кикладский Герман и Вресфенский Матфей осудили примиренческую позицию митрополита Хризостома, правда, в 1943 г. они полностью разорвали отношения и между собой. Интересно отметить, что в 1947 г. митрополит Хризостом в своем меморандуме для будущего Всеправославного Собора писал: «Триумф Церкви Христовой [в СССР] был достигнут всемогущей силой Христовой, Который, как свои средства и органы использовал выдающегося руководителя Сталина и его великолепных соратников, политиков и генералов. Это – “изменение десницы Всевышнего” (Пс. 76, 11)»[195].

Оставшись в одиночестве, владыка Матфей в ноябре 1944 г. под влиянием своего окружения принял решение о совершении единоличных архиерейских хиротоний (подобные хиротонии противоречат священным канонам, требующим как минимум двух участников Рукоположения). 26 августа 1948 г. «матфеевцы», собравшись на Собор, в котором приняли участие сам епископ Матфей и 18 архимандритов, священников и иеромонахов, приняли решение: «.чтобы Выскопреосвященный Епископ Вресфенский Матфей приступил к хиротонии новых епископов, поскольку другие псевдоепископы ИПХ Греции не собираются ни исповедать православие, ни соединиться с нами, и не соглашаются совершить Хиротонию». В сентябре того же года епископ Матфей единолично рукоположил для кипрской паствы епископа Спиридона Тримифунтского, а в дальнейшем, вместе с ним, Димитрия Солунского, Каллиста Коринфского и Андрея Патрского (будущего матфеевского Первоиерарха), которыми затем сам был возведен в достоинство «Блаженнейшего архиепископа Афинского и всея Греции Церкви истинно-православных христиан Греции». В результате появился «Священный Синод Истинно-Православной Церкви Эллады», что углубило раскол. Таким образом, к концу Второй мировой войны истинно-православные христиане оказались разделены на три группы: епископа Германа (в 1950 г. он вернулся в общение с митрополитом Хризостомом, но вскоре скончался), епископа Матфея и митрополита Хризостома (после последовавшей 20 сентября 1955 г. смерти этого владыки его последователи образовали «Совет архимандритов», не пожелав присоединиться к «матфеевцам»). В дальнейшем число групп греческих старостильников выросло в несколько раз – до 17, а общее их количество в настоящее время составляет около 200 тыс. человек[196].

Московская Патриархия уже через полтора-два года после начала Великой Отечественной войны попыталась оказать влияние на ситуации в Греции. Так, в Пасхальном послании Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) «Всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и прочих странах, к православным народам, пребывающим в плену фашистских застенков» от 23 апреля 1943 г. говорилось о героической борьбе греческих партизан и отмечалось: «Неужели православный греческий народ может остаться на фашистской цепи? В прошлом он, несомненно, был призван идти впереди человечества (по крайней мере, европейского) в области духовной культуры. Так было до христианства, так было и в христианстве, возродившем греческий гений. Своим великим прошлым греческий народ и до сих пор живет в лице лучших своих представителей. Вообразить себе греческий народ на фашистской цепи – это значило бы повторить картину из далекой старины, когда знаменитые ученые врачи в цепях, как рабы, осматривали своих пациентов – варваров-владетелей»[197]. После одобрения ЦК ВКП(б) Пасхальное послание было напечатано на различных языках, в том числе греческом, и переправлено через линию фронта.

Вскоре после выборов 8 сентября 1943 г. Московским Патриархом владыки Сергия проживавшая в Каире и Иерусалиме дочь королевы Ольги Константиновны греческая принцесса Ирина (наполовину русская по национальности) вступила в переписку с Первосвятителем. 4 мая 1944 г. председатель Совета по делам Русской Православной Перкви Г.Г. Карпов передал Патриарху Сергию письмо принцессы, полученное через посланника Народного комиссариата иностранных дел СССР в Каире. В этом письме Ирина предлагала оказать материальную помощь со стороны Московского Патриархата православному Антиохийскому Патриарху Александру и двум русским женским монастырям в Палестине – Горненскому и Елеонскому (по 200 английских фунтов в месяц каждому). Патриарх Сергий заявил Г.Г. Карпову, что он обдумает вопрос о помощи Антиохийскому Первосвятителю, монастыри же находятся в юрисдикции

Русской Православной Церкви Заграницей, и поэтому оказание им помощи малоприемлемо[198].

В конце 1943 – начале 1944 г. принцесса Ирина посылала подарки советской армии и трижды писала Патриарху Сергию о своем желании встретиться с ним в Москве. Однако все международные связи Московской Патриархии находились под жестким контролем советских властей, и на приезд принцессы в СССР требовалась их санкция. Видимо понимая, что подобная санкция не будет получена, патриарх даже не сделал запрос в правительство (впрочем, там знали об этих просьбах, но молчали)[199]. Вероятно, советское руководство даже косвенно не желало укреплять позиции монархистов в Греции, и Патриарх Сергий это понимал. В начале февраля 1945 г. принцесса поздравила Патриарха Алексия (Симанского) в связи с избранием его главой Русской Православной Церкви, и 13 февраля получила от нового Первосвятителя ответную телеграмму[200].

Принцесса Ирина, как и многие другие проживавшие за границей русские по духу люди, воспринимала победу СССР над нацистской Германией как триумф православной России и связывала свои надежды с возрождением «Третьего Рима». 11 апреля 1945 г. она написала Г.Г. Карпову: «Надеюсь, что в ближайшее время мне представится возможность лично с Вами познакомиться и лично обсудить многие православные вопросы. С окончанием войны они становятся все более и более острыми. Необходимо уже теперь решить вопрос о передаче его Святости Патриарху Цареградскому храма Св. Софии и отдать его заново православному вероисповеданию. Для нас, православных, Святая София единственная возможность централизации наших церквей, что для нас – начало лучшего, более светлого будущего».

Продолжая эту тему, принцесса в другом письме Г.Г. Карпову подчеркивала: «Россия должна… настоять на передаче храма Св. Софии для православного богослужения. Но передача этого храма не должна произойти непосредственно из турецких рук Патриарху Вселенскому. Она должна быть передана Патриарху всея Руси, который сам ее передаст Патриарху Вселенскому с заветом ему, чтобы храм Св. Софии послужил бы централизацией возрождения Православных Церквей. Никто не сможет сблизить больше СССР с Грецией и с православием, чем вновь открытие через русское посредство храма Св. Софии для православного богослужения, и вместо щита будет наш крест на вратах Царьграда»[201].

Однако этим мечтам не суждено было сбыться. Правда, в июне 1945 г. – во время своего посещения Египта Патриарх Московский и всея Руси Алексий, наряду с руководителями этой страны, встречался с наследным греческим принцем Павлом, и его женой принцессой Ириной. Согласно докладной записке Г.Г. Карпова И.В. Сталину от 27 июля 1945 г., все они «в беседах восхищались подвигами Красной армии и очень тепло отзывались о Советском Союзе и о товарище Сталине»[202].

Следует упомянуть, что Афинский архиепископ Дамаскин в письме от 9 апреля 1945 г. также поздравил Патриарха Алексия I с избранием главой Церкви и выразил радость «по поводу возвращения братской Русской церкви некогда занимаемого ею места среди Православных Церквей и ее приобщения к историческим Патриархатам Востока» (Первосвятитель получил это письмо через советника Греческого посольства в Москве только в конце августа)[203].

Осенью 1945 г. Патриарх Алексий получил еще одно письмо из Греции от членов Объединения защиты жертв фашизма губернии Магнисия (Фессалия) из г. Воло (от 31 августа) с описанием ужасов четырехлетнего ига фашистов в Греции и призывом оказать покровительство и помощь. К письму был приложен список из 1196 жертв с указанием времени и места их казни[204].

Вторая мировая война закончилась для Греции осенью 1944 г. 12 октября этого года части прокоммунистической Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС) под командованием генерала Стефаноса Сарафиса освободили Афины, 30 октября – Салоники, а 3 ноября – всю Грецию. Одновременно по приглашению премьер-министра созданного к тому времени в эмиграции правительства национального единства Георгиоса Папандреу в страну вошли английские войска. 13 октября они заняли Афины, а 1 ноября – Салоники.

Следует отметить также, что общие людские потери Греции в годы Второй мировой войны составили почти 600 тыс., из них от голода умерли 436 тыс., около 120 тыс. расстреляли оккупанты, 7 тыс. погибло от бомбардировок, остальные – в боях, в рядах регулярной армии или партизанских отрядов.

26 декабря 1944 г. премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, представители США и Франции прибыли в Афины, где встретились с враждующими между собой греческими повстанцами. К этому времени власть королевского правительства, находившегося под защитой английской армии, была восстановлена только на территории Афин, Эпира, Восточной Македонии и большинства островов. С другой стороны, части Народно-освободительной армии Греции полностью контролировали остальную часть страны, выступая за создание демократической республики. В декабре начались вооруженные столкновения между силами ЭЛАС с одной стороны и правительственными войсками, полицией и английскими частями – с другой. Ситуация изменилась только после добровольного разоружения и самоопределения военной организации левой партии после подписанного в феврале 1945 г. в Варкизе соглашения, в обмен на обещание провести парламентские выборы и референдум о судьбе монархии (важную роль в этом сыграли ялтинские договоренности между У Черчиллем и И. Сталиным, согласно которым Греция отходила в зону английских интересов)[205].

В примирении двух партий, левой – ЭАМ и правой – монархистов, активное участие принял оставшийся после изгнания оккупантов Первоиерархом Элладской Церкви архиепископ Дамаскин, удививший многих греков своей уступчивостью некоторым требованиям левых. Отдавая должное политическим и организаторским способностям архиепископа, У. Черчилль (заручившись поддержкой американцев) уговорил греческого короля назначить владыку Дамаскина временным главой правительства с условием, что коммунисты в него не войдут. С января 1945 г. архиепископ более полутора лет был регентом – представителем короля Георга II, а после отставки Г. Папандреу – и премьер-министром, вплоть до возвращения короля в страну 28 сентября 1946 г. (в результате плебисцита от 1 сентября 1946 г., когда большинство населения одобрило предложение о возрождении монархии)[206].

Архиепископ Дамаскин оказался одним из наиболее сильных лидеров националистов и центристов, который обеспечил их контакты с англо-американскими союзниками (так же, как в свое время с оккупантами) с целью избежать послевоенного доминирования левых партий и обеспечить продолжение существовавшего до начала оккупации страны режима.

В целом в период оккупации 1941–1944 гг., несмотря на тяжелые испытания и временную утрату северо-восточных епархий, благодаря активной политической и социальной деятельности священноначалия Элладская Церковь укрепила свои позиции в стране. Православная Церковь стала существенным фактором в жизни крупных городов и равнинных районов страны. Однако в горных районах, которые находились под контролем левых сил Сопротивления, ситуация была иной. И уже вскоре Церкви пришлось пережить еще одно серьезное испытание. В конце 1946 г. в Греции началась гражданская война между прокоммунистическими военными формированиями, реорганизованными в Демократическую армию Греции (ДАГ), с одной стороны и частями королевской армии и англичанами (при массированной помощи США) с другой. В ней Элладская Церковь фактически стала важной частью так называемого святого антикоммунистического фронта. Война продолжалась около трех лет – до октября 1949 г. и закончилась поражением ДАГ. Она сопровождалась репрессиями духовенства (по разным сведениям, было убито от 50 до 300 православных священников) и разрушением церквей, главным образом со стороны коммунистов[207]. После завершения этих драматических событий Элладская Церковь смогла полноценно развивать свою деятельность.

Годы Второй мировой войны были одним из самых тяжелых, но в то же время ярких и важных периодов в многовековой истории Святой Горы. На начало войны афонские монахи всех национальностей (греки, русские, сербы, болгары, румыны и др.) ответили тем, что 22 марта 1940 г., впервые за несколько столетий, провели ночное моление о восстановлении мира, а после него крестный ход. К нападению фашистской Италии на Грецию 28 октября 1940 г. многие насельники Святой Горы отнеслись с возмущением. Так, известный афонский старец иеромонах Герасим (Менагиас) в письме старцу Феодосию из Свято-Павловского монастыря от 26 ноября 1940 г. называл итальянцев трусами и тряпками, а в другом письме выражал свою боль из-за жертв несчастной Кефалонии. Первоначальные победы греческих войск вызвали радостную реакцию большинства афонитов[208].

Один из русских монахов Святой Горы в своем письме горячо приветствовал успехи греческой армии в боях с итальянцами в январе 1941 г.: «За чудом Финляндии[209] последовало еще большее чудо Греции. У нас в монастыре война мало ощущается, только новости, которые мы получаем, заставляют нас еще больше удивляться. Единство греческого народа – прежде всего религиозное единство, единство с Христом. Без желания чего-либо для себя, без стремления к захвату чужих земель народ Греции знает, что с начала военных действий Бог защищал и в дальнейшем будет защищать его. Я хотел бы сказать и большее: Православие получило большой урок. Я читал письма с фронта, которые все пронизаны одной мыслью: защита, даваемая нам свыше, – защита Матери Божией, празднование Которой произошло после торпедной атаки у острова Тинос. Чудо Греции – это чудо Божественного присутствия, и это Божественное присутствие, которое узнал народ, теперь стало реальным событием его жизни»[210].

После начала войны к обычным трудностям афонской жизни прибавились дороговизна и острый недостаток продовольствия. Правда, в 1940 г. положение еще оставалось терпимым благодаря хорошему урожаю оливок и помощи благотворителей, в числе которых был тесно связанный с русским Свято-Пантелеимоновским монастырем (Руссиком) известный византолог профессор Томас Уитмор (Виттемор)[211].

Общие доходы Руссика за 1940 г. (с остатком за прошлый год и формальными переводами денег из одной монастырской кассы в другую) составили 4 372 997 драхм, а расходы – 3 371 334 драхмы, остаток на 1 января 1941 г. равнялся 1 001 663 драхмам. При этом реальные доходы составили 1 624 478 драхм, в том числе доход от урожая – 743 300, правительственный платеж за реквизированные метохи – 526 700, пожертвования Т. Уитмора – 16 000, доход монастырской лавки от продажи книг – 7 331 драхма и т. д. Существенную прибыль принесла продажа 26 быков и 8 свиней, доходы же от продажи леса и лесоматериалов по сравнению с прошлым годом сократились. Реальные расходы в 1940 г. составили 1 741 120 драхм, таким образом, перерасход средств составил 116 642 драхмы. На 1 января 1941 г. численность братии монастыря равнялась 275 насельникам[212].

В начале апреля 1941 г. германские войска напали на Грецию и вскоре оккупировали Афонский полуостров. 22 апреля в Карее появился немецкий капитан в сопровождении пяти офицеров и объявил о факте занятия Афона. Все греческие государственные учреждения были распущены и их служащие уехали с полуострова, при этом вместо греческого был назначен немецкий комендант Святой Горы[213].

Интересно отметить, что уже 25 апреля 1941 г. проживавший в захваченной немцами Варшаве православный грузинский профессор-архимандрит Григорий (Перадзе) написал в Рейхсминистерство церковных дел докладную записку об организации церковной жизни на Афоне. О. Григорий предложил послать на Святую Гору дружественного германским властям православного монаха в сане архимандрита, который бы играл роль посредника между немецкой администрацией и Кинотом, причем предложил в этом качестве свою кандидатуру. Архимандрит Григорий также предостерег от попыток итальянцев ослабить Греческую Православную Церковь в пользу Ватикана и написал о необходимости спасения гибнущих старинных рукописей в бывшем грузинском монастыре Ивирон.

Хотя ходатайство о. Григория поддержал Кавказский комитет в Берлине, указавший, что тот знает греческий язык, находится в юрисдикции Константинопольского Патриарха и дружествен Германии, Рейхсминистерство иностранных дел 3 мая написало негативный отзыв о докладной записке архимандрита, и она была отвергнута (позднее архимандрит Григорий погиб в концлагере от рук нацистов и был прославлен в лике святых Польской Православной Церковью)[214].

После начала оккупации Греции над Афоном нависла реальная угроза потери независимости, древнего монашеского уклада и церковных святынь. Кроме того, союзники Германии – болгарские власти в апреле выразили желание взять всю территорию Святой Горы под свой военный контроль. По мнению греческих монахов, болгары не просто намеревались оккупировать Афон, но и изгнать греков (что в действительности никем не планировалось), включив в дальнейшем Святую Гору в состав Болгарии. Поскольку болгарская армия заняла Эгейскую Фракию и приближалась к Афону, Священный Кинот посчитал, что разорение Святой Горы неминуемо и решил воспрепятствовать этому. 13–26 апреля 1941 г. Кинот направил «рейхсканцлеру Германского государства Адольфу Гитлеру» послание с просьбой сохранить монастыри от разрушения и взять их под личное покровительство. В этом составленном в довольно дипломатическом тоне письме члены Кинота просили рейхсканцлера не причинять вреда Святой Горе, подчеркивая уникальность монашеской жизни на древнем Афоне и «мирную жизнь в молитвах и постах» обитающих там отшельников. После обширной исторической части в заключительной части послания говорилось: «Сохранение этого строя автономного монашеского государства, совершенно удовлетворяющего всех подвизающихся во Святой Горе православных монахов, независимо от их национальности, и соответствующего их цели и назначению, просим и молим горячо, Ваше Превосходительство, взять под свое высокое покровительство и попечение. Царя царствующих и Господа господствующих от всей души и сердца умоляем даровать Вашему Превосходительству здравие и долгоденствие на благо славного Германского народа»[215].

Под документом стояли подписи представителей всех 20 монастырей, в том числе от Руссика о. Протогена и Василия. Послание составил старец Гавриил, духовник греческого монастыря Дионисиат, а перевел его текст на немецкий язык монах Герасим (Менагиас). При этом отношение о. Герасима к немцам было негативным, и, по свидетельству других афонитов, характеризовалось словами: «Низпосла стрелы, и разгна [их], и молнии оумножи, и смяте [их]»[216].

После отправки письменного обращения Священного Кинота германскому руководству на Афон прибыла группа немецких офицеров. Как вспоминал монах Герасим (Менагиас), многие из них были очень образованными людьми и хорошо знали не только европейские языки, но и древнегреческий. Прибывшая группа поселилась в Карее. Для того чтобы вести с немцами переговоры, требовался монах, знающий немецкий язык, а на Афоне в то время среди греков грамотных иноков было очень мало. Поскольку русский иеромонах Софроний (Сахаров) владел несколькими европейскими языками, в том числе хорошо знал немецкий язык, его попросили сопровождать приехавших офицеров в поездке по монастырям и убедить их в необходимости сохранить Святую Гору. Один из афонитов позднее писал: «Своей образованностью, воспитанием и скромностью о. Софроний так поразил немцев, что рапорт, который они подали в ставку Гитлера после посещения Афона, был самым благожелательным. Ответ ставки также был положительным. В результате ни один из монастырей Афона во время оккупации не пострадал и не лишился своего самоуправления. Более того, немецкий гарнизон перекрыл доступ на Афон всем мирянам»[217]. Позднее этот случай был использован для ложного обвинения отца Софрония в сотрудничестве с оккупантами, хотя он лишь выполнил поручение Кинота.

Вскоре после инспекционной поездки последовал приказ германской военной администрации Салоник, запрещавший не только гражданским лицам, но и немецким и болгарским военным свободный проход на Святую Гору. В греческой газете «Новая Европа» от 29 апреля 1941 г. было опубликовано распоряжение, подписанное генерал-майором Арензеном (начальнику полевой комендатуре № 808): «Область Святой Горы находится под покровительством (протекторатом) германских военных сил. Воспрещается въезд в эту область всякому без письменного разрешения Военного управления»[218].

Контроль за исполнением этого решения был поручен отделению гестапо, размещенному в городе Уранополисе, у границы Афона. Кроме того, на Афонском полуострове были размещены караульные посты германской армии – в Великой Лавре св. Афанасия, на Вигле и на берегу, рядом с румынским скитом св. Иоанна Предтечи. Военнослужащие этих постов подчинялись старшей полевой комендатуре № 395. С лета 1943 г. немецкие оккупационные части состояли из одного унтер-офицера и пяти чинов военной полиции в Карее и из небольшого гарнизона морского наблюдательного пункта на мысе Нимфеон. Некоторые старые монахи позднее вспоминали, что немецкие солдаты не входили с оружием в монастыри, складывая винтовки в козлы перед вратами обителей. Просьба властей Болгарии о расквартировании на Афоне солдат болгарского батальона была отклонена[219].

Вместе с офицерами прибыли немецкие ученые, в частности профессор Ф. Дёльгер и доктор Е. Вайганд, которые при содействии Священного Кинота были допущены во все библиотеки святогорских монастырей, в том числе Руссика. Помимо старинных рукописей эти специалисты изучали православные медитативно-духовные практики и традиции исихазма. Результаты проведенной в августе – сентябре 1941 г. немецкой научной экспедиции на Святую Гору были частично опубликованы в книге «Монашеская страна Афон» (объемом 303 страницы), изданной в сентябре 1943 г. штабом управления при рейхсминистре занятых восточных территорий Альфреде Розенберге в Мюнхене при участии рейхсгауптштелленлейтера А. Дейндля[220].

Хотя германское руководство гарантировало афонским монастырям сохранение прежней автономии и правил управления жизнью обителей, но оставило немецкого губернатора Святой Горы. Эту должность весь период оккупации занимал упомянутый ученый-византолог Ф. Дёльгер, по отзывам современников, много сделавший для защиты уникального афонского материального и духовного наследия. После окончания войны он преподавал в Мюнхенском университете и в 1945 г. выпустил в Мюнхене второе, дополненное им, издание книги «Монашеская страна Афон». На одной из ее страниц помещена фотография, сделанная в монастырской библиотеке Руссика, на которой вместе с одним из немецких ученых запечатлены архимандрит Кассиан (Безобразов) и монах Василий (Кривошеин)[221].

Братии афонских монастырей регулярно приходилось выполнять различные требования германских оккупационных властей. Так, например, 9 августа 1941 г. Собор старцев Свято-Пантелеимоновского монастыря заслушал требование немецкой администрации выделить ей масло – со всех монастырей требовали 500 ок, и Руссику пришлось выдать свою долю – 25 ок. 7 декабря Собор старцев обители принял к сведению требование немецкой полиции об ограничении приема посетителей монастыря и сдаче всего оружия, а 13 декабря заслушал приказ губернатора предоставить сведения о количестве имевшегося в каждом монастыре продовольствия[222].

Летом 1943 г. афонским обителям, в том числе Руссику, пришлось продавать лесоматериалы для нужд немецкой армии. 9 октября того же года вышло срочное распоряжение германской администрации в Салониках – ликвидировать освещение на всем Афоне в ночное время и в десятидневный срок представить сведения обо всех бывших монастырских метохах на полуострове Кассандра. 23 ноября немецкий офицер потребовал, чтобы монастыри в течение пяти дней доставили в Дафну и Руссик 1600 елок (для дальнейшей перевозки в Салоники). 5 февраля 1944 г. немецкая полиция в Карее приказала, чтобы святогорцы за неделю доставили ей 750 столбов по два метра в длину (на долю Руссика пришлось 40 столбов) и т. д.[223]

В июне 1942 г. по случаю посещения Афона представителем германского новостного агентства ДНБ Священный Кинот на своем заседании «от имени 3200 афонских монахов» вынес резолюцию, переданную в ДНБ для публикации: «Синод свящ. Общин на Святой Горе Афон наисердечно благодарит немецкие оккупационные власти в Греции за защиту и признание прежних прав свящ. Общин, которым немецкие власти всячески помогали. С большим удивлением следили мы за мужественной борьбой немецкой армии и ее союзников за освобождение России от безбожного большевизма. Всюду, куда входят немецкие войска, восстанавливается религиозная жизнь, и церковные колокола начинают опять звонить. Германия и ее союзники взяли на себя защиту христианства. По словам Спасителя, безбожный антихрист никогда не победит и свящ. Община на Святой Горе Афонской с уверенностью ожидает победы защитника христианства – немецкого Рейха и союзников. Она молится, да благословит Господь победоносное оружие Вождя Рейха, и шлет верующим в Восточные области наисердечные поздравления и наиискреннейшие пожелания добра»[224] (точность публикации этой резолюции в немецкой прессе вызывает некоторые сомнения).

Однако затем позиция Кинота изменилась. Осенью 1943 г. германское Рейхсминистерство иностранных дел безуспешно попыталось организовать осуждение афонскими монастырями избрания Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского). С этой целью на Святую Гору прислали резолюцию Венской конференции архиереев Русской Православной Церкви Заграницей от 21–27 октября 1943 г. с непризнанием избрания, но желаемого результата нацисты так и не добились. Референт Рейхсминистерства иностранных дел Колреп в своей записке от 31 марта 1944 г. отмечал, что позиция монашеской республики на Горе Афон в этом вопросе остается неопределенной; хотя монахи давно имеют Венскую резолюцию, но до сих пор не отозвались на нее[225].

Вскоре Священный Кинот в специальном послании все же высказал свою позицию по вопросу избрания Московским Патриархом владыки Сергия, но она оказалась весьма уклончивой. В послании говорилось, что о канонической силе избрания, за недостатком данных, Кинот не может высказать свое мнение, а по вопросу изменения поведения русских государственных властей по отношению к Православной Церкви надежды «на искренность являются весьма слабыми»[226]. 20 июня 1944 г. находившийся на оккупированной территории СССР Первоиерарх Белорусской Православной Церкви митрополит Минский Пантелеймон (Рожновский) отправил Киноту Святой Горы письмо, в котором призывал «выступить единым фронтом народов Европы против безбожного большевизма», однако ответа не получил[227].

Почти весь период оккупации афониты страдали из-за острого недостатка питания, вызванного в том числе страшным голодом в оккупированной Греции, от которого погибло 436 тыс. человек. При этом окружной комиссар капитан Х. Гризе 18 сентября 1941 г. издал распоряжение всем афонским монастырям о запрещении закупать продовольствие на занятой немецкими войсками территории Северной Греции без санкции окружной комендатуры (полевой комендатуры № 808) или командующего в Салониках[228]. Многие старцы Святой Горы – никогда не запасавшие муки и всегда жившие в добровольных лишениях отшельники теперь лишились даже своего обычного скудного хлеба. Об этом свидетельствует сохранившаяся переписка иеромонаха Герасима (Менагиаса) с администратором отдела продовольствия в Карее старцем Феодосием[229].

Положение несколько изменилось к лучшему в 1943 г., в результате усилий Болгарской, Румынской и Зарубежной Русской Церквей, оказавших давление на немецкую военную администрацию. Германский консул в Салониках в своем сообщении в Рейхсминистерство иностранных дел от 8 декабря 1943 г. отмечал, что «военное управление в этом году особенно старалось об удовлетворительном обеспечении Горы Афон». Производимые монашеской республикой древесина, лесные орехи и оливковое масло обменивались на пшеницу и другие продукты из остальной Македонии. В результате монастыри получили 150 тыс. ок пшеницы и 60 тыс. ок бобов и овощей, что было достаточно для пропитания населения Афона; правда, существует разница в питании насельников богатых и бедных монастырей. Болгарские же обители получали продовольственную помощь от правительства своей страны. Салоникский консул отмечал, что монастыри в целом обеспечены на зиму продуктами, и военная администрация через афонского губернатора быстро откликается на нужды общины и помогает в случае необходимости. По словам консула, германское посольство в Греции также постоянно наблюдало за делами Афона и обеспечивало соответствующую поддержку при проведении корабельных конвоев на Святую Гору[230].

Сообщение консула существенно дополняет докладная записка немецкой краевой комендатуры Лангандас от 10 декабря 1943 г. о положении в губернии Афон. В ней говорилось, что крупные монастыри в целом имеют достаточно продовольствия на зиму, при этом хуже других обеспечены греческие обители Ставроникита, Пантократор, Эсфигмен и самый большой русский Свято-Пантелеимоновский монастырь, имевший 255 насельников. В существенной помощи нуждались лишь келлиотские поселения: Каруля, Катунакия, святой Анны и св. Василия в юго-западной части Афона. Там проживали 160 монахов, для пропитания которых требовалось 8-10 т пшеницы. Продовольствие им планировалось отправить в качестве рождественского подарка, вероятно, на интендантском судне группы армий «Е» в порт св. Анны, где продукты должны были передать известному своей надежностью доверенному лицу – иеромонаху Герасиму (Менагиасу)[231]. При этом общая численность монахов Святой Горы в 1943 г. составляла 2878 человек: 1800 греков, 700 русских, 220 румын, 120 болгар, 35 сербов и 3 грузина[232].

Продовольственная помощь афонским монастырям продолжалась и в дальнейшем. Так, согласно сообщению германского Рейхсминистерства иностранных дел от 8 февраля 1944 г., Болгарский Красный Крест при поддержке немецкого посольства в Софии отправил нуждавшимся монахам на Афон 7,5 т пшеницы, 1 т бобов, 600 кг муки, 230 кг сахара, 230 кг риса, 200 кг сыра, 30 кг соды, 20 одеял, 10 комплектов носков и рубах, 10 пар обуви. Этот груз был отправлен на корабле в сопровождении священнослужителей, а немецкое посольство позаботилось, чтобы транспорт не встретил препятствий со стороны греческих ведомств[233].

Накопленные на Афоне за много веков церковные ценности в годы войны в основном сохранились. В числе немногих исключений был случай передачи монахами старинных книг из Зографа болгарским солдатам для дальнейшего вывоза в Болгарию. По этому поводу в 1980-е гг. проходили переговоры между правительствами Греции и Болгарии о возвращении вывезенных книг на Святую Гору. Осенью 1944 г. немецкие оккупанты планировали вывезти церковные ценности с Афона в Германию, но не успели в связи с быстрым отступлением из Греции[234].

Как уже говорилось, весной 1941 г. Болгария претендовала на то, чтобы вся территория Афона отошла к этой стране. Однако уже в июне того же года Священный Синод Болгарской Православной Церкви обдумывал гарантирование экономических интересов монастыря св. Георгия Зограф, «в том случае, если Афон останется вне границ Болгарии»[235]. После того, как это произошло, Болгарский Синод постоянно интересовался ситуацией на Святой Горе. Так, 16 декабря 1941 г. он решил просить свое Министерство иностранных и религиозных дел по дипломатическим каналам воспрепятствовать планируемой отмене автономии Афона и добиться допуска послушников – болгар в Зограф[236].

В дальнейшем пополнение братии монастыря стало возможным, но желающим для этого требовалось представить шесть документов: свидетельства об образовании, Крещении, несудимости, удостоверения от приходского священника и руководства общины о честности и благонадежности, а также разрешение представительства немецких военных властей в Софии. Это, в частности, видно из переписки с различными инстанциями желающего стать послушником Зографа Михаила Цекова. В своем ходатайстве в Министерство иностранных и религиозных дел от 10 мая 1944 г. М. Цеков отмечал, что в монастыре св. Георгия и 11 болгарских келлиях «имеется большая нужда в новых монахах, так как греческое правительство запрещало рукополагать новых монахов – болгар и не пускало кандидатов из Болгарии»[237].

В 1943 г. в Зографе, настоятелем которого был архимандрит Владимир, проживало 57 монахов и послушников (36 из Македонии и Северной Греции, 14 из Болгарии и 3 из Бессарабии). Вплоть до осени 1944 г. Болгарская Православная Церковь постоянно оказывала Зографу материальную помощь, и его представители неоднократно ездили в Болгарию для получения и доставки продовольствия.

Единственный сербский монастырь на Святой Горе – Хиландар вызывал повышенное, в основном резко негативное, внимание германских органов власти. В 1942 г. они предполагали существование связи Московской Патриархии через Румынию, Венгрию и Хорватию с Белградом, а через него и с Хиландаром. По утверждению СД, в этом монастыре имелся засекреченный резидентский пункт английской разведки, предоставлявший информацию в Лондон и Москву. Подразделениям СД было запрещено открыто действовать на Афоне, но в германской службе безопасности считали, что курьерами разведки являлись монахи, а их донесения шли через Заместителя Патриарха митрополита Иосифа (Цвийовича), возглавлявшего Синод Сербской Православной Церкви в Белграде[238].

Следует отметить, что митрополит Скопленский Иосиф активно помогал Хиландару еще в 1930-е гг., предоставил ему в качестве метоха монастырь Св. Архангела (в Македонии), когда Хиландар лишился своих метохов из-за их конфискации греческим государством в середине 1920-х гг. Старался Владыка Иосиф помочь Хиландару и в годы Второй мировой войны.

Осенью 1942 г. возникла угроза захвата болгарскими органами власти подворья Хиландара (с построенным в 1890 г. храмом св. Саввы и всем имуществом) в Салониках. В начале октября сербский министр образования обратился за помощью к немецким властям, ссылаясь на сообщение штаба управления при командующем войсками в Сербии о гарантировании рейхсканцером церковной самостоятельности и неприкосновенности автономии Афона. 10 октября уполномоченный германского Рейхсминистерства иностранных дел в Сербии Бенцлер послал запрос начальству, которое в течение месяца согласовало свою позицию с шефом полиции безопасности и СД.

19 ноября 1942 г. последовал ответ рейхсминистерства о том, что германским органам власти не следует включаться в данное дело, так как защита интересов Сербского Православия не целесообразна из-за пассивной позиции Православных Церквей в отношении нового европейского порядка. Уступка подворья болгарам, по мнению министерства, не затрагивала основные правила отношений с монашеской республикой на Афоне, а влияние монахов за пределами отведенной им территории, наоборот, представлялось нецелесообразным. Таким образом, немцы выразили свое полное согласие на передачу подворья Хиландара в Салониках «союзному государству»[239].

В результате храм св. Саввы был закрыт, а здание подворья (в центре Салоник) передано болгарам. Правда, уже в декабре 1944 г., вскоре после изгнания немцев, подворье вернули Хиландару, церковь открыли, и там несколько лет попеременно служили афонские иеромонахи и русские священники, пока югославские власти не прислали из Белграда священника Войислава Гачиновича (в 1946 г. болгарские власти даже возместили нанесенный храму ущерб)[240].

Священный Архиерейский Синод Сербской Православной Церкви на протяжении всей войны пытался получить объективную информацию о положении Хиландара и оказать ему помощь. Первые известия были получены в начале 1942 г. через сербское Министерство юстиции. В марте 1943 г. референт по делам культов сербского Министерства образования посетил Афон и затем сообщил Синоду, что в Хиландаре проживают 35 насельников и монастырь нуждается в пополнении братии. Только в мае 1944 г. Синод с большим трудом получил разрешение германских властей на отправку в Хиландар десятка монахов и послушников, о чем сообщил в своем печатном органе «Гласник». Быстро нашли девять кандидатов, но их поездка на Афон так и не состоялась[241]. В работе одного из современных греческих авторов утверждается, что сербские монахи из Хиландарского монастыря в годы Второй мировой войны оказывали помощь грекам в борьбе с оккупантами[242].

Следует упомянуть, что в одном из греческих монастырей – Дохиаре в 1944 г. (в конце периода немецкой оккупации) был принят новый внутренний устав, который, правда, просуществовал всего несколько месяцев. В дальнейшем снова стал действовать прежний устав 1927 г.

В числе насельников русских обителей на Афоне были люди, настроенные резко антинацистски, в частности монах, написавший в январе 1941 г. письмо с приветствием первоначальных побед греческой армии. По мнению другого инока – монаха Антипы, в годы Второй мировой войны исполнились многие важные предсказания Апокалипсиса. Число Антихриста он увидел в имени Гитлера на латинском алфавите (Hitler = 666)[243].

Некоторые русские отшельники Карули избегали общения с иеромонахом Софронием (Сахаровым) из-за его отношений с немецкими офицерами, которые, впрочем, были вынужденными. «Позиция русских отшельников была весьма твердой: нацисты – безбожники, компромисс невозможен». При этом непонимание о. Софрония и старцев Карули, скорее всего, было недоразумением – впоследствии Господь явил святость и той и другой стороны. Отдельные английские солдаты и офицеры, оказавшиеся на территории Греции после разгрома британского экспедиционного корпуса и преследуемые немецкими частями, находили на Святой Горе убежище и с помощью монахов переправлялись сначала в Турцию, а затем в контролируемую Великобританией Палестину. Узнав об этом, немцы арестовали нескольких монахов и, по некоторым сведениям, подвергли их пыткам[244].

Согласно утверждениям некоторых греческих историков, весь период оккупации леса и побережье Афонского полуострова служили тайным убежищем и местом отправки в Малую Азию бойцов Сопротивления – греков и их союзников (т. е. прежде всего, англичан). Кроме того, к побережью Афона приходили английские подводные лодки, которые получали разведывательную информацию. Большая часть монахов поддерживала эти действия и помогла союзникам[245].

К русским обителям на Святой Горе оккупационные власти в целом относились достаточно настороженно. Неоднократные попытки германского командования добиться со стороны русского Афона документально выраженного одобрения войны против Советского Союза закончились неудачей[246].

Во второй половине 1941–1942 г. афонские монастыри пополнились несколькими монахами Русской Православной Церкви Заграницей, уехавшими на Святую Гору из оккупированной Югославии[247]. Однако число насельников русских обителей в результате естественной убыли, голода и других бедствий военного времени продолжало сокращаться. Так, например, в Руссике скончались: 30 апреля 1940 г. – схимонах Диадох (Дружинин); в сентябре 1941 г. – казначей схимонах Митрофан; 5 марта 1942 г. – заведовавший монастырской лавкой схимонах Мефодий (Федоров); 8 февраля 1943 г. – член Собора старцев, заведовавший ризничной мастерской, схимонах Матфей (Газин); в сентябре 1944 г. – старец Троицкой келлии схимонах Симеон и т. д.[248]

К началу 1941 г. в Собор старцев Свято-Пантелеимоновского монастыря входили: игумен Иустин (председатель), иеромонахи Пинуфрий, Иосиф, Флегонт, Виссарион, Сергий и Андрей, монахи Митрофан, Кифа, Николай, Матфей, Мефодий и Василий (Кривошеин). О. Василий также весь период войны был антипросопом Руссика в Киноте, а до 5 февраля 1942 г. – и грамматиком (его сменил в этой должности архимандрит Кассиан (Безобразов)). Рукоположения в священный сан в монастыре совершал проживавший на Афоне с 20 апреля 1930 г. (после вынужденного отъезда из Албании) греческий митрополит Иерофей. Так, 29 августа 1941 г. он рукоположил в Пантелеимоновском соборе во иеросхимонаха о. Протасия (Кузина), иеромонаха – иеродиакона Никострата и иеросхидиакона – схимонаха Андрея (Чулея)[249]. 14 сентября 1941 г. владыка Иерофей рукоположил во иеродиакона монаха Давида (Цубера) и др.

24 сентября 1941 г. Собор старцев Руссика назначил монахов Прохора и Виссариона старцами Благовещенской и Димитровской келлий вместо заболевших о. Гавриила и Илариона. 6 октября вместо умершего о. Митрофана казначеем был назначен схимонах Ювеналий. В тот же день его, а также иеродиакона Давида и схимонаха Михаила ввели в состав Собора старцев обители. 1 января 1942 г. старшим экономом стал монах Протоген (Овчинников), 4 марта 1942 г. старцем келлии свв. Бессребреников вместо о. Дорофея назначили о. Мартина, старцем Благовещенской келлии – монаха Пимена, заведующим арсаной – монаха Сосипатра, а 17 марта о. Прохор был назначен капитаном моторного катера. 9 января 1943 г. о. Мартин стал исполнять послушание эконома и вместо него старцем келлии свв. Бессребреников назначили о. Памфила. 3 февраля старцем дальней Георгиевской келлии был назначен монах Созонт, старцем Стефановской келлии – о. Павел, а 11 февраля старцем скита Новая Фиваида утвержден монах Фома. 19 апреля соборным старцем и грамматиком стал иеромонах Никострат, 30 апреля старцем Троицкой келлии назначили схимонаха Симеона, но через полтора года он умер и 3 октября 1944 г. старцем этой келлии был определен монах Аарон[250].

Летом 1941 г. у афонских монастырей появилась надежда на возможность возвращения своих метохов, реквизированных греческим правительством в середине 1920-х гг. 16 августа Собор старцев Руссика решил согласиться на 12 % вознаграждения кинотскому адвокату в начатом судебном деле о метохах. Впрочем, дело продвигалось медленно. 19 апреля 1943 г. Собор старцев решил написать адвокату, чтобы он дал сведения относительно нового закона об аренде метохов, 20 мая постановил направить в Салоники для решения дела о метохе Кассандра трех монахов. 2 августа того же года было решено послать нескольких иноков на Кассандру для ознакомления с ситуацией на месте. В конце концов метохи вернуть не удалось, также не получилось воссоздать Салоникское подворье, хотя в июле 1943 г. один из благотворителей дарил обители дом в этом городе. Лишь на бывшем монастырском метохе Сики в годы войны братия косила сено под руководством монаха Протогена (Овчинникова)[251].

Одной из главных проблем, вставших перед братией Свято-Пантелеимо-новского монастыря в период войны, была продовольственная. Из-за начинавшихся трудностей с продуктами питания Собор старцев Руссика 1 июля 1941 г. постановил послать в Салоники к немецкому командованию с просьбой о разрешении на покупку пшеницы архимандрита Кассиана (Безобразова) и монаха Давида (Цубера), выдав им 100 тыс. драхм. 12 июля Собор старцев решил в праздник св. вмч. Пантелеимона сделать лишь одну праздничную трапезу для гостей, не приглашать певчих-греков и сиромахам выдать обычные праздничные 25 драхм, без сухарей и муки. 16 июля Собор постановил в отношении закупки зерна присоединиться к пяти греческим монастырям и сообщить в Афины посланным туда эпитропам, что Руссику нужно 30 тыс. ок пшеницы, 10 тыс. ок ячменя, 5 тыс. ок риса, 2 тыс. ок фасоли, 2 тыс. ок сахара, 1 тыс. ок ревита и 1 тыс. ок чечевицы. Однако в условиях массового вывоза продовольствия в Германию и начинавшегося в Греции голода из этой покупки ничего не вышло. 29 июля Собор старцев Руссика установил паек хлеба для братии стоимостью 150 драхм в день, но 12 ноября его пришлось уменьшить на треть – до 100 драхм в день. В конце августа монахам Василию (Кривошеину) и Давиду (Цуберу) удалось купить в Салониках 30 мешков муки, бочку нефти и несколько мелких предметов. 13 сентября эконому о. Иоакиму было поручено засеять свободные участки земли бобами и другими продовольственными культурами. К этому времени были собраны виноград и урожай оливок, но это не слишком улучшило общую ситуацию. 6 ноября 1941 г. Собору старцев Руссика пришлось отказать иеросхимонаху Никону (Штрандтману) в материальной помощи на устроенную им постройку на Каруле[252].

В связи с бедственным продовольственным положением представители трех главных русских обителей Афона – монах Василий (Кривошеин) из Руссика и иеромонах Николай из Свято-Андреевского скита осенью 1941 г. приехали за помощью в Софию, и в январе 1942 г. Синод Болгарской Православной Церкви выделил им 35 тыс. левов из фонда «Общецерковные нужды»[253]. Болгарская Дирекция внешней торговли разрешила монахам закупить и вывезти из страны на Афон 40 т пшеницы (в основном приобретенной на собственные средства обителей). Правда, когда пшеница была доставлена в г. Кавала (Западная, Эгейская (Беломорская) Фракия), беломорский областной управитель Герджиков разрешил из привезенных 36 т вывезти на Святую Гору только 20. Кроме того, 3 декабря 1941 г. в Свято-Андреевский скит было позволено доставить из Кавалы 2 т фасоли, 1,1 т сахара, 1 т пшеницы, 1 т риса и 300 кг белой муки для просфор[254].

Пытаясь решить возникшую проблему, настоятели Свято-Пантелеимоновского монастыря (схиархимандрит Иустин), Свято-Андреевского скита (схиархимандрит Митрофан) и Свято-Ильинского скита (архимандрит Иоанн) 22 февраля 1942 г. вновь обратились за помощью к наместнику-председателю Болгарского Синода митрополиту Видинскому Неофиту: «Вывезенного нами количества пшеницы совершенно недостаточно, чтобы наша многочисленная братия смогла бы прожить, не голодая, до нового урожая. Поэтому горячо просим Ваше Высокопреосвященство и в Вашем лице Св. Синод походатайствовать о скорейшей отмене запрещения Беломорского Областного Управителя о вывозе из Кавалы 16 т пшеницы, временно оставленной там. Будем Вам бесконечно благодарны за содействие, которое Вы окажете нам в этом жизненно важном для нас вопросе». Помощь была оказана – Синод обратился с соответствующим письмом в Министерство иностранных и религиозных дел[255].

Всего на поездку монаха Василия в Софию и закупку продовольствия в Болгарии Руссик потратил 515 362 лева (что составляло тогда более миллиона драхм). В этой стране Свято-Пантелеимоновским монастырем были закуплены 30 т пшеницы, 5 т фасоли, 1 т сахара, 1 т риса и 10 пачек спичек, при этом к марту в обитель перевезли 18 т пшеницы, а 12 т еще оставались в Кавале. Продукты перевозились в основном на монастырском судне «Святой Николай»[256].

Общие доходы Руссика за 1941 г. (с остатком за прошлый год и формальными переводами денег из одной монастырской кассы в другую) составили 3 004 999 драхм, а расходы – 2 450 780 драхм, остаток на 1 января 1942 г. равнялся 554 219 драхмам. При этом реальные доходы существенно сократились и составили 1 381 811 драхм, в том числе доход от продажи продовольствия и хозяйственных принадлежностей – около 627 тыс. драхм (из них продажа 26 быков и 41 свиньи принесла 498 900 драхм), прибыль от продажи леса и лесоматериалов – 531 620 драхм, правительственный платеж за реквизированные метохи – 209 176 драхм, доход монастырской лавки от продажи книг – 14 200 драхм и т. д. В связи с оккупацией Греции пожертвования благотворителей прекратились. Реальные расходы в 1940 г. составили 1 743 082 драхмы, таким образом, перерасход средств по сравнению с прошлым годом вырос в 3 раза и равнялся 361 271 драхме[257].

В 1942 г. экономику оккупированной Греции захлестнула инфляция, в результате чего резко упала стоимость драхмы (к концу года одна драхма равнялась уже 14 левам). Общие доходы Руссика за 1942 г., сильно уменьшившись, формально составили большую сумму, чем в прошлом году, – 8 291 218 драхм, а расходы – 7 844 043 драхмы, остаток на 1 января 1943 г. равнялся 447 175 драхмам. При этом главную статью дохода составила продажа хранившихся в игуменской кассе золотых монет разных стран – 3140 драхм, правительственный платеж за реквизированные метохи принес 614970 драхм, платеж за реквизированных немцами мулов составил 101 930 драхм, определенную прибыль принес большой урожай маслин на Крумице и т. д. Наибольшую статью расходов составила закупка продовольствия – 6 444 946 драхм (пшеницы, муки, рыбы, соли и др.). Значительная часть его опять была куплена в Болгарии, куда в июле – августе ездил о. Протоген. Он потратил на оплату проезда 76 720 драхм и, продав золотые монеты, закупил продуктов на 36 308 левов: 2 т (1560 ок) пшеницы и т. п. На покупку 3 т соли, керосина, нефти, спичек и кожи в Салониках было потрачено 400 тыс. драхм[258].

В связи с острой нехваткой продуктов Собор старцев Руссика 8 января 1942 г. решил прекратить «выдачу пайка на сторону» до возвращения о. Василия из Болгарии. 29 января он постановил уменьшить размер просфор и прекратить прием новых лиц в братию до окончания войны, а также засеять все подходящие земли келлий и Крумицы, наняв для этого необходимых рабочих. Однако, как только ситуация немного улучшилась, Собор старцев 5 февраля постановил выдавать бедным русским пустынникам (сиромахам) прежний паек по 2 ока муки на человека в месяц. 29 марта Собор из-за отсутствия лекарств ограничил прием чужих больных в монастырскую больницу, при этом 2 апреля постановив выдать прокаженным пособие в 500 драхм и возобновить рыбальню. 17 мая Собор решил выдавать братии паек по 2, 5 ока муки на человека в неделю, но уже 27 мая его пришлось снизить до 2 ок на человека в неделю. И все же 29 декабря на покой в обитель приняли грузина о. Тихона. 27 июня 1942 г. из-за нехватки средств на оплату рабочих Собор старцев постановил рубить монастырский лес собственными силами, 12 июня 1943 г. решил выделывать кожи в своей кожевне, а 22 января 1944 г. – копать виноградник силами своих иноков[259].

Особенно тяжелая ситуация сложилась для монахов, проживавших в келлиях и каливах. Так, 17 февраля 1942 г. братии Свято-Пантелеимоновского монастыря поступило письмо о срочной помощи с Карули: «Пишу Вам по просьбе карульских стариков их слезную мольбу о помощи. Исчезает всякая возможность существования. Нет у нас положительно ничего на Каруле, и все монастыри закрыли свои двери, дабы не расходовать своих продуктов на живущих вне монастырей. Нас осталась половина против прежних отцов, получавших кубань: О. Феодосий (иеромонах), иеродиакон Софроний, о. Дорофей и о. Даниил умерли. О. Савва ушел на келлию, покинул Карулю вследствие невозможности прокормиться. Отец Пантелеимон работает у вас в монастыре по той же причине. Все, кто может работать физически, за кусок хлеба, ушли работать, как о. Иоиль, о. Евграф. О. Никодим от плохого питания заболел, распух, у него началась какая-то болезнь вроде водянки. Из получающих от монастыря Кубань 8 человек: о. Епифанию – 92 года, он почти совершенно ослеп; о. Нифонту – 86 лет, совершенно расслабленный от старости; о. Нилу – 79 лет, тоже крайне ослаб и немощен; о. Николаю – 76 лет; о. Вафусию – 70 лет»[260].

Летом 1942 г. русские монахи, проживавшие в келлиях и каливах, выбрали своих уполномоченных: архимандрита Евгения и иеромонаха Гавриила, которые 10 августа приехали в Софию в надежде получить там какую-то помощь, но первоначально добиться ее не смогли. Отчаявшись, 12 сентября уполномоченные Братства русских обителей (келлий) на Афоне написали о сложившейся ситуации своей знакомой в Берлине Маргарите Оттоновне, прося передать их послание находившемуся в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Берлинскому и Германскому Серафиму (Ляде): «Мы просим наших славянских братьев продать хлеб, необходимый нам, чтобы не умереть с голода. Вплоть до сегодняшнего дня болгарское правительство обещает нам помощь, но в действительности не произошло ничего. И в Греции мы также нигде не можем купить хлеб». К письму был приложен список 234 особенно нуждавшихся монахов, проживавших вне трех крупнейших русских обителей – 179 в 35 келлиях (в том числе в келлии св. Арсения – 15, Пресвятой Троицы – 16, Воздвижения Креста Господня – 15) и 55 в каливах[261].

Благодаря содействию владыки Серафима, некоторая помощь русским монахам была оказана, но лишь насельникам трех крупнейших обителей. 22 декабря 1942 г. Болгарский Синод выделил представлявшим тогда в Софии Свято-Андреевский и Свято-Ильинский скиты иеросхимонаху Феодориту и иеромонаху Николаю 15 тыс. левов[262]. 8 февраля 1943 г. архимандрит Евгений и иеромонах Гавриил написали Маргарите Оттоновне второе письмо для передачи владыке Серафиму. В нем говорилось, что три крупнейших монастыря хотя и не дождались хлеба, получили немного сахара и бобов, а вот малые обители не получили ничего: «Мы нуждаемся здесь в таком малом, и могли бы этим спасти живущих на Афоне старцев от голодной смерти»[263]. Отцы Евгений и Гавриил также с 24 сентября 1942 по 18 марта 1943 г. вели переписку о помощи голодающим русским святогорцам с настоятелем болгарского Рильского монастыря архимандритом Нафанаилом, сохранившуюся в монастырском архиве[264].

4 февраля 1943 г. уполномоченные Братства русских обителей (келлий) на Афоне послали письмо непосредственно митрополиту Серафиму (Ляде), где более подробно описали ситуацию. Они сообщили, что если 234 насельникам малых русских обителей не будет срочно оказана помощь, их ждет голодная смерть. Для существования этих монахов в течение года требовалось 20 т муки, 2 т бобов, 1 т соли, 800 кг риса, 500 кг сахара и 500 кг мыла. Уполномоченные писали, что они уже 6 месяцев безрезультатно находятся в Софии, и теперь надеются, что русским афонитам в результате усилий владыки Серафима поможет румынское правительство, так как слышали, что оно оказывает помощь монахам – выходцам из Молдавии[265].

Митрополит Серафим вновь отозвался на просьбы и, в частности, 25 мая отправил ходатайство в Рейхсминистерство церковных дел. Имевший хорошие отношения с владыкой сотрудник этого министерства В. Гаугг 3 июня и 27 октября 1943 г. дважды обращался в германское Министерство иностранных дел с просьбой срочно (если позволят военные обстоятельства) оказать продовольственную помощь нуждающимся насельникам монастырей на Афоне, в том числе «находящимся в чрезвычайной нужде» 234 русским монахам. Гаугг просил привлечь к делу уполномоченного Германии в Афинах и подчеркивал, что «на эту помощь обратит внимание весь православный мир». В результате некоторое содействие было оказано[266].

Существованию русских обителей очень помогала и выделенная в конце концов продовольственная помощь Болгарской Православной Церкви. 31 марта 1943 г. наместник-председатель Синода митрополит Видинский Неофит написал министру торговли, промышленности и труда о бедственном положении 234 насельников «34 малых русских монастырей», отметив, что по разным причинам раньше им не могли помочь, а теперь Синод материально поможет закупить самое необходимое продовольствие в Болгарии. Владыка просил выделить требуемое количество продовольствия, «так как русские святогорские монастыри не имеют другой опоры и защиты, кроме свободной православной Болгарии, к которой питают глубокую преданность и любовь, доказав это не один раз в совместной борьбе, вместе с болгарскими святогорскими келлиями, среди греческого окружения, и так как положение русских келлий действительно плачевное»[267].

В апреле Совет министров Болгарии разрешил вывоз на Афон для нужд малых русских обителей без всяких пошлин и сборов закупленные на пожертвованные Синодом 50 тыс. левов 2 т кукурузы, 600 кг пшеничной муки, 500 кг фасоли, 200 кг сахара, 100 кг риса и 150 м шерстяной материи[268]. В бюджете на 1944 г. Болгарский Синод запланировал новые 50 тыс. левов на помощь русским обителям Афона. Для закупки на эти деньги продовольствия весной 1944 г. в Софию приехали в качестве представителей русской святогорской братии иеродиаконы Владимир и Давид, и 12 апреля Синод просил власти продлить разрешенный им срок пребывания в столице до 5 мая в связи с возникшей из-за англо-американских бомбардировок чрезвычайной ситуацией[269].

Последний раз Болгарская Церковь оказала помощь русским обителям осенью 1944 г. Летом этого года верующие Сливенской епархии собрали 3 т продуктов в дар нуждающимся русским и болгарским афонским монахам, и 17 августа Сливенский митрополит Евлогий попросил владыку Неофита разрешить заграничный отпуск протосингелу епархии архимандриту Мефодию для доставки продуктов на Афон. 2 сентября Синод выдал соответствующее удостоверение и в тот же день попросил Министерство иностранных и религиозных дел дать архимандриту сопроводительное письмо для получения пропуска на провоз продуктов от болгарских морской и таможенной служб в Кавале. Сама поездка о. Мефодия состоялась уже во второй половине сентября[270].

В последние два года оккупации Руссик также продолжал получать продовольствие из Болгарии. В 1943 г. в Греции бушевала сильнейшая инфляция, и стоимость драхмы продолжала резко падать (одна драхма стоила уже 33 лева). Общие доходы Руссика за этот год, вновь уменьшившись, формально составили огромную сумму 40 032 254 драхмы и 239 120 левов, а расходы – 37 742 374 драхмы и 238 500 левов, остаток на 1 января 1944 г. равнялся 2 289 881 драхме и 620 левам. Главную статью дохода, как и в прошлом году, составила продажа хранившихся в игуменской кассе золотых монет разных стран – 20 955 драхм и 48 250 левов, правительственный платеж за реквизированные метохи принес 737 299 драхм, доход от продажи продовольствия и хозяйственных принадлежностей – 4 352 750 драхм (в том числе за 4 быков и 2 свиней), прибыль от продажи леса и лесоматериалов – 3187 510 драхм и т. д. Наибольшую статью расходов составила закупка продовольствия – 22 431 025 драхм. Значительная часть его опять была куплена в Болгарии монахом Протогеном (Овчинниковым). Из этой страны в Руссик привезли около 12 т (8344 ок) пшеницы, 1 т (788 ок) фасоли, 606 кг (473 ок) риса, 404 кг (315 ок) сахара, 71 коробку сахарина и т. д. Кроме того, братия монастыря купила 6596 ок кукурузы в Румынии, 5 645 ок пшеницы и 787 ок фасоли в Италии, а также получила в сентябре в помощь от румынского правительства 20 т рисовой муки. Иеродиакон Давид (Цубер) и монах Василий (Кривошеин) в ходе своей поездки в Салоники закупили там 773 кг нефти. В мае определенное количество пшеницы, сахара и лекарств удалось приобрести через Кинот из поставок Красного Креста.

Находившийся в июне – октябре по своим личным делам в Сербии архимандрит Кассиан (Безобразов) совершил там небольшие закупки продовольствия для обители. Наконец, в сентябре 1943 г. некоторое количество пшеницы было получено от немецких властей в обмен на лесоматериалы[271].

Несмотря на тяжелую экономическую ситуацию, осуществлялась благотворительная помощь (помимо выдачи пайков сиромахам). Так, в мае 1943 г. в афонских монастырях был проведен сбор помощи бедным греческим детям, при этом Руссик пожертвовал масло на сумму 35 тыс. драхм. В конце сентября этого года вновь проводился сбор для детей Салоник, а также сбор пожертвований на содержание престарелых монахов Афона. Еще один сбор пожертвований для бедных детей прошел во второй половине апреля 1944 г., в ходе которого Руссик выделил масло на сумму 35 млн драхм. 12, 18 и 27 октября были пожертвованы продукты и добровольно собранные братией одежда и обувь андартам[272].

Кроме того, Священный Кинот периодически проводил различные сборы на административные и хозяйственные нужды. 7 декабря 1941 г. Собор старцев Руссика в соответствии с указом Кинота – подать сведения об имеющихся запасах продовольствия и излишках его решил дать «ответ по существу». 28 мая 1943 г. Собор старцев, заслушав прошение о выделении денег на ремонт здания Кинота, постановил, «ввиду отсутствия всяких средств», не соглашаться на ремонт до конца войны. 28 июля Кинот попросил в долг у каждого монастыря по 50 тыс. драхм до годичного собрания в августе. 22 августа Собор старцев Свято-Пантелеимоновского монастыря заслушал постановление Кинота – взять со всех монастырей по 300 драхм с человека для оплаты полиции и других чиновников (Руссик внес вместо денег 150 ок масла). 22 сентября Кинот принял решения о предоставлении монастырями лесоматериалов для ремонта крыши своего здания. 7 января 1944 г. Кинот указал монастырям внести трехпроцентный налог на метохи на общую сумму 600 тыс. драхм и т. д. 5 мая 1944 г. Собор старцев Руссика в соответствии с указом Кинота, как и другие монастыри, решил дать доверенность на ведение афонских дел Салоникскому митрополиту Геннадию[273].

В 1944 г. материальное положение монастыря оставалось тяжелым. Продолжалась сильная инфляция и обесценивание греческих денег (к концу года одна драхма стоила 725 левов). Общие доходы Руссика за этот год, в действительности опять сократившись, составили 266 471 571 драхму, а расходы – 187 015 тыс. драхм, не считая купленного за золотые монеты продовольствия (иначе его продавать уже отказывались), остаток на 1 января 1945 г. равнялся 14 718 тыс. драхм. Главную статью дохода по-прежнему составила продажа золотых монет разных стран, на втором месте находился доход от продажи продовольствия и хозяйственных принадлежностей (в том числе за 7 свиней), правительственный платеж за реквизированные метохи принес 20 800 тыс. драхм и т. д. Одну тысячу динар выделили обители в кредит сербы. Кроме того, от греческого оккупационного правительства поступила помощь афонским монастырям в размере 1 млрд драхм, при этом причитавшие Руссику 35 млн были засчитаны Священным Кинотом в счет уплаты полагавшихся монастырю взносов[274].

Наибольшую статью расходов составила закупка продовольствия. Значительная часть его была куплена в Болгарии иеродиаконом Давидом (Цубером). Из этой страны в Руссик летом 1944 г. привезли 7312,5 кг (5704 ока) пшеницы, 3412,5 кг (2662 ока) фасоли, 2925 кг (2281 ок) рувита, 487 кг (380 ок) риса, 390 кг (305 ок) сахара, 73 кг (57 ок) просфорной муки, 120 коробок сахарина, 4 кг соды и 630 коробок спичек, при этом часть закупленного продовольствия погибла при бомбардировке Болгарии англо-американской авиацией. Общие расходы на закупку, доставку данных продуктов и потери от бомбардировки составили 413 422 лева. Большую часть этой суммы получили при продаже 38 золотых турецких лир, 24 375 левов пожертвовал Синод Болгарской Церкви, 35 000 левов предоставил в долг Зограф, 4100 левов дал сбор пожертвований, проведенный среди жителей г. Пирота, 2147 левов предоставил в долг находившийся в Болгарии в качестве доверенного лица Братства русских келлий иеродиакон Владимир и еще около 7 тыс. левов пожертвовали русские церковные эмигранты в Болгарии: 4403 – архиепископ Серафим (Соболев), 2 тыс. – игумен Иннокентий и 500 – иеромонах Сергий[275].

Вторым крупнейшим источником продовольствия в 1944 г. стали покупки продуктов Красного Креста при посредничестве Священного Кинота, сначала из расчета на 263 инока, а затем 247. Первая такая партия поступила через антипросопа Руссика монаха Василия (Кривошеина) 9 мая, вторая – 16 июня, третья – 4 сентября, и четвертая – в декабре. Всего через Красный Крест удалось получить 1427 ок пшеницы, 478 ок рувита, 60 ок сахара, 22 ока риса и 247 банок консервов, заплатив за них 4 золотых турецких лиры. Соль, нефть и некоторые другие товары закупались в Салониках, часть пшеницы – на Кассандре. Интересно отметить, что среди других расходов была и выдача пособия греческому ученику для продолжения обучения в размере 100 тыс. драхм[276].

В начале мая 1943 г. настоятели Свято-Пантелеимоновского монастыря и Свято-Андреевского скита получили письма из Одессы (написанные еще 5 февраля) от русофильски настроенного митрополита Виссариона (Пую), возглавлявшего тогда Румынскую Духовную Миссию в Транснистрии (на Юго-Западе Украины). Владыка предложил им прислать монахов и вступить во владение бывшими подворьями этих обителей в Одессе[277].

11 мая Собор старцев Руссика, заслушав дело об Одесском подворье, решил согласовать свои действия с братией Свято-Андреевского и Свято-Ильинского скитов. На своем следующем заседании – 20 мая, после проведенных переговоров с другими русскими обителями, Собор старцев постановил написать митрополиту Виссариону в Одессу, что при первой возможности пришлет на подворье просимых лиц[278].

Настоятель Свято-Пантелеимоновского монастыря схиархимандрит Иустин (Соломатин) в ответе от 26 мая писал: «Несмотря на серьезные затруднения, созданные обстоятельствами военного времени, тяжелым материальным положением, в котором сейчас находимся (в силу тех же обстоятельств), а так же очень ограниченным количеством лиц из нашей братии, подходящих для дела церковного и хозяйственного восстановления нашего подворья, наш монастырь все же решается принять Ваше предложение о посылке монахов… Не можем бросить на произвол судьбы наше монастырское достояние. Желаем внести и нашу посильную лепту в светлое дело восстановления православия среди русского народа. При первом же удобном случае мы решили послать в Одессу двух из наших монахов (больше нам было бы трудно, так как за последние 25 лет, вследствие отсутствия притока новых монахов из России, число нашей братии резко сократилось, и большинство оставшихся – старики).

До этого времени, мы думаем, было бы наиболее целесообразным временно передать наше подворье тем из наших монахов (раньше там живущих), которые, по всей вероятности, еще должны находиться в Одессе, ее окрестностях, или вообще в освобожденных районах, молимся Богу о благословении Вашего святого дела – восстановления православной веры среди русского народа и об окончательном освобождении его и Русской Православной Церкви от безбожной власти большевиков». Отец Иустин отмечал, что насельники обители давно хотели сами написать в Одессу, особенно когда узнали, что главой Духовной Миссии назначен митрополит Виссарион, известный на Афоне «по своему дружественному расположению к Русской Православной Церкви и монашеству»[279].

Настоятель Свято-Андреевского скита схиархимандрит Митрофан (Щербаков) в письме от 26 мая также, несмотря на отсутствие «подготовленных людей для обслуживания храма и ведения хозяйства», обещал со временем подготовить и прислать «доверенного для принятия и управления подворьем и несколько человек братии для обслуживания его». В этом намерении о. Митрофана поддерживал многолетний заведующий хозяйством скита иеросхимонах Мелетий (Лыков).

Оба ответных письма 10 июня были переданы в германское консульство в Салониках с просьбой – переслать их в Одессу, так как почтовая связь между Грецией и Румынией отсутствовала. Но эти письма оказались 22 июля 1943 г. пересланы в Берлин в германское Министерство иностранных дел, где и остались[280]. Нацистские ведомства не желали возвращения русских монахов на родину.

Как уже отмечалось, среди насельников русских афонских обителей были антинацистски настроенные люди. Однако имелись и монахи, готовые из-за своих антикоммунистических убеждений сотрудничать с немцами. Принудительная эллинизация и притеснения со стороны греческого правительство в предвоенные годы вызывали недовольство русских иноков и также стали причиной отдельных случаев коллаборационизма русских афонитов.

Так, начальник полиции безопасности и СД в Сербии писал 12 октября 1943 г. уполномоченному германского Министерства иностранных дел Бенцлеру, что находившийся в тот момент в Белграде профессор-архимандрит Кассиан (Безобразов) «после своего возвращения на Гору Афон будет побуждать местных церковных сановников, прежде всего в русском Пантелеимоновском монастыре и его скитах, высказаться против выбора Патриарха Сергия. Он даже надеется, что он также сможет побудить к заявлению по этому поводу болгарский монастырь Зограф и румынские скиты». Когда 13 октября отец Кассиан отправился назад на Афон, службами вермахта ему было предоставлено место в поезде СД[281].

В то же время германские ведомства противились отъезду архимандрита в Париж. В частности, 18 октября 1943 г. один из заместителей шефа полиции безопасности и СД написал в МИД: «Кассиан собирается снова заняться своей прежней деятельностью в монашеской школе в Париже, где готовятся молодые силы для использования в России. Однако этот теологический институт находится под руководством исключительно прозападно ориентированного митрополита Евлогия. Согласно имеющимся у нас сведениям, возвращение в Париж было рекомендовано архимандриту Кассиану ОКВ [Верховным командованием вермахта], для которого тот действовал в качестве доверенного лица, так как в Белграде он вызывал текущие издержки, поскольку там нужно было заботиться о его содержании, в то время как в Париже это обстоятельство упразднялось. Со стороны митрополита Анастасия Кассиану, который в настоящее время снова находится на Горе Афон, было обещано место приходского священника в Банате.

По церковно-политическим причинам я не могу согласиться с его переездом в Париж. Так как по новейшим полученным нами сообщениям, Кассиан собирается побудить монашескую республику Афон к резкому высказыванию мнения против выборов патриарха в Москве, я прошу в соответствующей вежливой форме сообщить ему, что в настоящее время его заявление о переезде в Париж не может быть выполнено по общим политическим причинам». Германское Министерство иностранных дел полностью поддержало эту позицию, отметив 29 октября 1943 г., что против поездки архимандрита в Париж «существуют принципиальные возражения»[282].

Расчеты германских спецслужб на использование о. Кассиана в своих планах пропаганды против Московской Патриархии на Афоне не оправдались. Судя по его афонской переписке военного времени, он не планировал выполнять какие-либо немецкие задания, был всецело озабочен судьбой родных, от братии Свято-Пантелеимоновского монастыря жил довольно отстраненно и даже испытывал недоверие к себе некоторых иноков[283].

Настроенных таким образом, как о. Кассиан, монахов на Афоне было относительно немного. В письме председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову от 21 августа 1946 г. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий сообщал: «… настроение афонских иноков интересно в том отношении, что, будучи в большинстве своем вне политики, они не поддались доходившим до них обрывкам пропаганды против Советского Союза, шедшим со стороны эмигрантских кругов, и не прониклись симпатией к “крестовому походу” Гитлера против Советского Союза в 1941–1945 гг.»[284].

В период немецкой оккупации Святой Горы сюда смогли приехать из Югославии несколько русских эмигрантов. Так, в 1941 – начале 1942 г. на Афон прибыли иеромонахи Андроник (Шубин), Савватий (Крылов), Адам (Бурхан), поселившийся в Новой Фиваиде с разрешения Собора старцев Руссика от 7 октября 1941 г. с правом служения иеромонах Макарий и некоторые другие[285]. В 1942–1943 гг. поселился на Каруле иеромонах Серафим (1903–1981), прибывший в 1930-х гг. из Китая в находившийся на территории Сербии русский Мильковский монастырь и остававшийся там до нападения на обитель коммунистических партизан Тито. На Каруле о. Серафим спасался почти 40 лет,

вплоть до своей кончины. В начале 1944 г., после нескольких неудачных попыток, получил разрешение вернуться на Афон окончивший богословский факультет Белградского университета Роман Борисович Стрижков. Он поступил в число братии Свято-Андреевского скита, где в 1944 г. принял монашеский постриг с именем Силуан[286].

Хотел поселиться в Руссике муж сестры архимандрита Кассиана (Безобразова) Ольги доктор Григорий Чеботарев, но 12 октября 1943 г. Собор старцев обители отклонил его прошение[287]. С феврале 1944 г. семья Чеботаревых стала проживать и работать в г. Пиргосе (ныне Уранополисе) на границе с Афоном, где в августе того же года они были убиты с целью ограбления арнаутами (крещеными турками).

В мае 1944 г. немецкие войска покинули Святую Гору. Для поддержания порядка было разрешено ввести подразделение местной греческой стражи. 7 сентября Кинот известил настоятелей монастырей о предстоящем прибытии в Карею первых 10 человек, по этому случаю предписывалось вывесить флаги. Всего предполагалось разместить на Афоне 30 вооруженных человек: 10 – в Карее, 10 – в Дафне и 10 – в Великой Лавре св. Афанасия. В связи с этим Кинот 7 сентября учредил комиссию по сбору продуктов на 30 человек, указал выслать в Карею из каждого монастыря комплект спальных принадлежностей, провести сбор средств «на содержание вновь учрежденного войска» и сдать оружие и бинокли. 16 сентября Собор старцев Руссика также, заслушав просьбу начальника русского отряда в Греции капитана Лебедева пожертвовать его части одежду, обувь, кровати и т. п., решил собрать эти вещи, сколько окажется возможным. 7 октября Собор старцев Свято-Пантелеимоновского монастыря решил послать на общеафонское собрание шесть иноков[288].

Вторая мировая война закончилась для Греции осенью 1944 г. 12 октября этого года части прокоммунистической Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС) под командованием генерала Стефаноса Сарафиса освободили Афины, 30 октября – Салоники, а 3 ноября – всю Грецию. Одновременно по приглашению премьер-министра созданного к тому времени в эмиграции правительства национального единства Георгиоса Папандреу в страну вошли английские войска. 13 октября они заняли Афины, а 1 ноября – Салоники.

После полного изгнания оккупантов из Греции, в ноябре 1944 – марте

1945 г. Афонский полуостров был частично занят вооруженными отрядами ЭЛАС. Их руководители в основном старались подчеркнуть свое благожелательное отношение к монахам. Так, в своем письме Г.Г. Карпову от 21 августа

1946 г. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий отмечал: «Эти партизаны не только не утесняли афонские монастыри, но всячески высказывали свое уважение к ним, в особенности к русским, и подчеркивали желательность дальнейшего сохранения Афона, что, конечно, не могло не произвести сильного впечатления на русских афонских монахов»[289]. Впрочем, это не исключало отдельных столкновений, различных преступлений со стороны бойцов разнообразных анархо-коммунистических отрядов и даже репрессий иноков[290].

Завершая рассмотрение периода первой половины 1940-х гг., следует отметить, что насельники Афона во время Второй мировой войны и немецкой оккупации Святой Горы в целом проявили духовное единство и стойкость. Неоднократные попытки германского командования вызвать со стороны афонитов, прежде всего русских, документально выраженное одобрение своей войны на Востоке закончились неудачей.

К началу Второй мировой войны Сербская Православная Церковь находилась на вершине своего развития. В середине 1930-х гг. в ней было 180 мужских монастырей с 400 монахами и послушниками и 16 женских обителей с 260 насельницами, а в начале 1941 г. число мужских монастырей достигло 210 с 797 насельниками, количество же женских обителей составило 27 с 286 монахинями и 111 послушницами. В «Сербском церковном календаре» на 1941 г. приводились и другие количественные данные Сербского Патриархата: 7 555 274 верующих, 3 митрополита, 19 епископов, 3356 приходских священников, 4157 храмов, 179 часовен, 443 братства и другие церковные организации, 1 богословский факультет, 5 семинарий и 1 монашеская школа[291]. При этом сербов в стране насчитывалось 6173 тыс. человек, и вместе с черногорцами (340 тыс.) они составляли 41,14 % населения Югославии[292].

После кончины Патриарха Варнавы (Росича) на Соборе Сербской Православной Церкви новым Патриархом 21 февраля 1938 г. был избран митрополит Черногорско-Приморский Гавриил (в миру Джордже (Георгий) Дожич, 1881–1950), в его хиротонии принял участие Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий (Грибановский). Будущий Патриарх Гавриил V родился 17 мая 1881 г. в княжестве Черногория, в с. Вруйци (Нижняя Морача), начальную школу окончил при Морачском монастыре, продолжил учебу в Белграде и затем поступил послушником в монастырь Липовац под Алексинацем. Монашество Д. Дожич принял 26 февраля 1900 г. в Сичевском монастыре в Сербии, на следующий день был рукоположен во иеродиакона, а через неделю – во иеромонаха. Духовное образование он получил в Богословско-учительской школе в Высоких Дечанах, где остался преподавать. Из Дечан иеромонах Гавриил перешел в монастырь Йошаницу под Ягодином, в 1904 г. был послан в Константинополь на работу в сербскую школу и для изучения греческого языка, а в 1905 г. поступил на богословский факультет Афинского университета, где в 1909 г. защитил докторскую диссертацию «Православное христианство в Сербии в XVIII в.». В 1910 г. о. Гавриил был назначен главным секретарем братства Хиландарского монастыря на Афоне, затем его после возведения в сан архимандрита отправили в Константинополь, в качестве представителя Сербской Церкви и директора местной сербской школы. 4 декабря 1911 г. состоялась Хиротония о. Гавриила во епископа Рашко-Призренского. В ходе Первой Балканской войны территория его епархии была освобождена от турок, а затем переименована в митрополию и архиепископию Печскую, и в 1913 г. владыка Гавриил был избран митрополитом Печским.

После начала Первой мировой войны владыка в качестве председателя черногорского Красного Креста развернул широкую благотворительную деятельность, в частности по рассылке лекарств и продуктов солдатам-черногорцам. Когда в 1915 г. под ударами превосходящих сил Германии, Австро-Венгрии и Болгарии сербская армия и правительство начали отступать через Черногорию и Албанию к Адриатическому морю, Владыка Гавриил остался разделить страдания своей паствы. Оккупанты арестовали его в г. Пече и отправили в белградскую тюрьму, затем интернировали в концлагерь венгерского г. Сегед, где он от тяжелых условий жизни и издевательств тяжело заболел, и в 1917 г. был отправлен в черногорский город Ульцинь на адриатическом побережье под надзором оккупировавших Черногорию австрийцев. После освобождения страны осенью 1918 г. митрополит Гавриил стал депутатом черногорской Великой народной скупщины в Подгорице, принявшей 18 декабря решение о воссоединении Черногории с Сербией. Владыке Гавриилу было поручено представить это постановление регенту Александру. После смерти черногорского митрополита Митрофана (Бана) Архиерейский Собор Сербской Православной Церкви 17 ноября 1920 г. избрал владыку Гавриила новым митрополитом Черногорско-Приморским[293].

Как и святитель Варнава, митрополит Гавриил испытывал теплые чувства к Русской Православной Церкви. В частности, получив письмо митрополита Антония (Храповицкого) от 18 октября 1921 г. о предстоящем открытии в следующем месяце Всезарубежного Русского Церковного Собора, он в ответном послании от 18 ноября писал: «Мы – сербы веками привыкли смотреть на могучую Россию как на свою покровительницу и общую мать славянских племен, а на любимый и почитаемый великий русский народ, как на нашего старшего брата и нашего защитника. Поэтому существует прирожденная любовь и благодарность нашего народа и нашей Церкви к Святой Руси и братскому русскому народу. Мы с христианским состраданием и искренней болью в нашем братском сердце переживаем тяжелую судьбу Святой Руси и великого русского народа и непрестанно в своих молитвах обращаемся к Господу Богу, прося Его о милости – избавить Святую Православную Россию от грозных испытаний, в которых она находится уже 4 года. Мы имеем непоколебимую надежду на Бога и твердую уверенность в великой душе русского народа. Будьте уверены, что наша Отчизна, которая так тяжело пострадала и столько жертв принесла за свою свободу и независимость, примет Вашу работу с братским сочувствием и симпатией и готова оказать Вашей святой идее мощную поддержку, которая бы способствовала успешной деятельности русских единоплеменников, нашедших на нашей земле братский прием и гостеприимство». Владыка Гавриил выразил сожаление, что не сможет лично участвовать в заседаниях Собора, и пожелал ему успешной работы[294].

После восстановления Сербского Патриархата митрополит Гавриил активно содействовал принятию закона и уложения о Сербской Православной Церкви и разработке ее структуры. В качестве представителя Сербской Церкви он участвовал в работе Всеправославного совещания 1923 г. в Константинополе. Владыка способствовал исправлению неудовлетворительного финансового положения духовенства, для чего учредил Фонд митрополита

Черногорско-Приморского Гавриила для улучшения образования и введения плодотворного пастырского служения в епархии, Фонд епископа Рады для пастырских целей и Фонд помощи нуждающимся студентам богословского факультета из Черногории и Приморья. Уже после избрания владыки Гавриила Патриархом по его инициативе были построены библиотека в Патриаршей резиденции в Сремских Карловцах и в 1940 г. – дом для студентов богословского факультета Белградского университета в квартале Карабурма.

При новом патриархе продолжало быстро умножаться число монастырей. В целом в межвоенный период Сербская Православная Церковь динамично развивалась: заметный подъем переживало духовное образование, после многих десятилетий стагнации начали расти мужские обители, произошло возрождение женского монашества, активно развивались церковная архитектура, иконописание и т. д. В то же время внутри Церкви нарастали противоречия между ортодоксально, антизападно ориентированным епископатом и значительной частью приходского духовенства, стоявшей на модернистских реформаторских позициях. При этом экуменические связи Сербского Патриархата постоянно расширялись.

23 марта 1941 г. Патриарх Гавриил посетил регента князя Павла, категорически высказался против присоединения страны к Тройственному пакту, от имени Синода передал меморандум о негативных последствиях его подписания и даже, по некоторым сведениям, потребовал, чтобы князь отказался от власти, если он не может сопротивляться требованиям Германии[295]. Используя различных политиков, регент пытался склонить Патриарха на свою строну, но безуспешно. 25 марта под давлением немцев Югославия все-таки присоединилась к Тройственному пакту, что было расценено населением как предательство национальных интересов. Многие сербы и черногорцы вышли на улицы, протестуя против профашистского курса правительства Д. Цветковича и князя Павла. Патриарх Гавриил, епископ Николай (Велимирович) и ряд других православных иерархов поддержали эти протесты.

И уже 27 марта произошел активно поддержанный широкими массами народа и Сербской Церковью государственный военный переворот, в результате которого регент князь Павел был свергнут и королем провозглашен молодой престолонаследник – 18-летний Петр II Карагеоргиевич, немедленно разорвавший Тройственный пакт. Премьер-министр Д. Цветкович и другие министры его кабинета были арестованы, и во главе нового правительства встал руководитель переворота командующий военно-воздушными силами генерал Душан Симович. Той же ночью регент князь Павел вместе с семьей покинул Югославию и через Грецию бежал в Кению (после Второй мировой войны он переселился в Париж). Белградцы бурно одобрили эти события, некоторые немецкие учреждения были разгромлены и подожжены толпой, ряд сотрудников германского посольства избиты, в адрес посла раздавались угрозы и ругательства.

Святейший Патриарх Гавриил, вероятно, был посвящен в подробности предстоящего переворота и полностью одобрял его. Накануне решающих событий в Белграде было созвано чрезвычайное заседание Архиерейского Собора, причем сербских иерархов приглашали телеграфным путем прибыть в столицу в течение 24 часов. В день переворота 27 марта – в 9 часов утра состоялось предварительное заседание Синода, а затем и Архиерейского Собора. Вскоре перед зданием Патриархии появилась толпа демонстрантов, приветствовавшая Первосвятителя, который с балкона благословил их и произнес горячую речь, в которой явно одобрил политические перемены в стране. Затем Святейший Патриарх Гавриил выступил по радио в поддержку участников переворота. 30 марта генерал Д. Симович посетил Первосвятителя, который представил ему членов Архиерейского Собора и от имени всех прибывших в Белград иерархов преподал благословение новому правительству. 2 апреля патриарх принял военного министра генерала Илича, и в тот же день сам нанес визит Симовичу[296].

5 апреля 1941 г. был подписан договор о дружбе и ненападении Югославии с СССР, но это не смогло предотвратить агрессию Германии и ее союзников (Италии и Венгрии). Уже в день переворота состоялось совещание верховного командования вермахта, на котором Гитлер заявил, что он не собирается ждать заверений лояльности со стороны правительства Симовича, и приказал «провести всю необходимую подготовку к уничтожению Югославии, как военной и политической силы, к уничтожению с беспощадной суровостью и молниеносностью»[297]. Начавшаяся вскоре война обернулась для Сербской Православной Церкви большими бедствиями.

В ночь на 6 апреля нацистская Германия без объявления войны напала на Югославию: началось вторжение немецких сухопутных войск, и 1500 самолетов внезапно начали бомбить Белград. В результате продолжавшейся несколько часов ожесточенной бомбардировки погибло более 17 тыс. горожан, в том числе большое количество верующих от попадания бомб в Вознесенскую и Александро-Невскую церкви. Бомбы падали также в непосредственной близости от входа в Белградский кафедральный собор и Патриаршего двора. Бывший секретарь Патриарха Варнавы В.А. Маевский вспоминал, что во время бомбардировки «в сербских храмах богослужения совершались доблестными пастырями, и в двух храмах – Вознесенском и Александро-Невском – от разорвавшихся бомб погибло множество молящихся. Особенно трагический случай произошел в Вознесенской церкви. Бомбардировка началась во время литургии в переполненном храме. Часть народа вместе с священником и дьяконом побежали в убежище, находившееся тут же в ограде, – и все погибли после прямого попадания огромной бомбы, которая разорвалась в тот момент, когда люди только что наполнили убежище. Все же, кто остался в церкви, не пострадали, спаслись»[298].

Патриарх Гавриил выступил с поддержкой вооруженной освободительной борьбы против агрессоров, но днем 6 апреля был вынужден переехать в монастырь Раковица под Белградом, а 7 апреля вслед за королевским правительством выехал оттуда в монастырь Жича и далее в черногорский монастырь Острог, куда прибыл 10 апреля. 14 апреля юный югославский король Петр II Карагеоргиевич вместе с членами правительства вылетел из Острога в Грецию. На следующий день за Патриархом Гавриилом прилетел самолет, на котором он должен был тоже уехать за границу. Но Первосвятитель отказался и заявил: «Я остаюсь с моим народом и, что будет ему, то пусть будет и мне», собираясь вернуться в Белград[299].

12 апреля немцы заняли Белград и захватили архив Сербской Патриархии. В ее здании был произведен полный разгром, солдаты оскверняли святыни и мазали святым миром свои сапоги[300]. В реквизированных помещениях богословского факультета Белградского университета были расквартированы немецкие солдаты, и учебный процесс прервался на несколько лет (до 1945 г.). Построенный в 1940 г. Дом студентов сгорел во время бомбардировки 6 апреля, сильному разорению подверглась факультетская библиотека, выселенная из своих помещений. Лишь благодаря стараниям митрополита Иосифа (Цвийовича) удалось сохранить часть книг и архив факультета[301].

17 апреля 1941 г. был подписан акт о безоговорочной капитуляции югославской армии. Король Петр II поселился в эмиграции в Лондоне, весь период войны при нем действовало находившееся под британским покровительством эмигрантское правительство. Сербия, часть Косово, Метохии и Баната перешли под непосредственное управление немецкой администрации[302].

Однако немецкие войска оккупировали меньше половины Югославии, другие провинции захватили их союзники: болгары, итальянцы и венгры; кроме того, несколько православных епархий оказалось на территории образованного в апреле 1941 г. зависимого от Германии государства Хорватия. К Болгарской Православной Церкви, помимо сербских епархий в Македонии, была присоединена и восточная часть Нишской епархии, частично населенная болгарами. Впрочем, большая часть местного духовенства продолжала служить на приходах, в том числе три русских иеромонаха: Владимир (Кубанский), Иларион (Михаевич) и о. Исакий[303]. Таким образом, Сербская Православная Церковь была вынуждена вступать в отношения с правительствами нескольких стран, в которых оказались православные сербы.

В годы войны против нацистских захватчиков Сербская Православная Церковь облегчала участь своего народа, мужественно поддерживая его в борьбе с оккупантами; вместе с ним она понесла очень большие потери. Патриарх Гавриил без колебаний встал на сторону освободительного движения. Это принесло Первосвятителю долгий период заключения и издевательств со стороны нацистов.

Разрабатывая план вторжения в Югославию, А. Гитлер лично приказал командующему войсками вермахта на Балканах ослабить сербский народ, нанеся удар по его Церкви: «Уничтожить сербскую интеллигенцию, обезглавить верхушку Сербской Православной Церкви, причем в первую очередь – Патриарха Дожича, митрополита Зимонича и епископа Жичского Николая Велимировича…». 4 июня 1941 г. шеф Главного управления имперской безопасности Р. Гейдрих писал представителю немецкого МИД в Праге, что Сербская Церковь в последнее время особенно враждебно действовала по отношению к Германии; при этом главную роль играл патриарх – он был основной «публичный выразитель» идеи антинемецкого государственного переворота генерала Д. Симовича[304].

Многие сербские священнослужители и миряне, сопротивлявшиеся оккупационной политике захватчиков, были арестованы, изгнаны или убиты. Здания Патриархии в Белграде и Сремских Карловцах оказались заняты немцами или усташами и частично разграблены; в некоторых местах церкви превращались в тюрьмы и места казни, более 300 храмов были разрушены. Около миллиона православных сербов – клириков и мирян были убиты, кроме того, сотни тыс. оказались заключены в концлагеря, тюрьмы или депортированы. Всего за четыре года оккупации погибли 350 православных священников и 5 архиереев. Патриарх Гавриил и епископ Жичский Николай (Велимирович) были арестованы немцами, епископ Далматинский Ириней (Георгиевич) арестован итальянцами. Кроме того, болгары изгнали из Македонии митрополита Скопленского Иосифа и епископа Злетовско-Струмичского Викентия, венгры выслали в Сербию епископа Мукачевско-Пряшевского Владимира (Раича), из Хорватии депортировали в Белград епископа Зворничско-Тузланского Нектария, итальянцы выслали в Албанию епископа Рашко-Призренского Серафима, где он и умер. Только девять сербских архиереев в годы войны остались служить в своих епархиях[305].

После капитуляции Югославии в плену оказалось около 300 тыс. военнопленных, в том числе военные священники, многие из которых попали в концлагеря на территории Германии[306]. В концлагере Дахау (Бавария) содержалось 50 священнослужителей из Югославии, из них 4 умерли в заключении.

Интернированного Патриарха Гавриила заменил митрополит Скопленский Иосиф (Цвийович), изгнанный из своей епархии в Македонии болгарскими оккупационными властями. Он закончил в 1912 г. Киевскую духовную академию и осенью 1917 г. в составе делегации Сербской Православной Церкви присутствовал в Москве на выборах Патриарха Московского и всея России Тихона. По оценке сербских историков, владыка Иосиф мудро и в целом успешно вел Сербскую Церковь через военные испытания. Германские руководящие органы не доверяли ему и подозревали в связях с четниками и английской разведкой[307].

14 апреля 1942 г. в Белград при содействии немецких властей были перенесены из закрытых усташами фрушкогорских монастырей мощи святых: вмч. князя Лазаря, царя Уроша и деспота Стефана Высокого. По их перенесению в собор Заместитель Патриарха митрополит Иосиф в сослужении Первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей владыки Анастасия и епископа Дамаскина совершил параклис в присутствии сербских министров и множества верующих[308]. В августе 1942 г. Синод решил временно открыть Духовную семинарию св. Саввы в Белграде, в которой в дальнейшем преподавало несколько русских эмигрантов[309].

В период оккупации в Югославии были два наиболее значительных движения Сопротивления – коммунистические партизаны и прокоролевские четники (от слова «чета» – рота), причем оба не с самого начала имели ясную идеологическую позицию. Первое время партизаны являлись собирательным обозначением различных стихийно возникающих групп сопротивления оккупантам среди рабочих, крестьян, беженцев от геноцида сербов в Хорватии и т. д. Однако со временем Югославской компартии удалось взять основную часть этих групп под свое руководство, и коммунистическая идеология все больше становилась определяющим признаком партизан. Они стремились не только освободить страну от оккупации, но и не допустить восстановление монархии.

Четники, которых возглавлял полковник Генерального штаба Дража (Драга, Драголюб) Михайлович, начали борьбу уже в начале лета 1941 г. и преследовали цель восстановления прежнего государства и власти короля. Их командиры в основном состояли из избежавших немецкого плена офицеров югославской армии, которые считали себя последователями патриотов, когда-то боровшихся за освобождение Сербии от турецкого владычества. Поэтому первоначально их главными противниками были оккупанты, но затем эта роль стала постепенно переходить к коммунистам.

В этой связи Сербская Православная Церковь оказалась в сложной ситуации. С одной стороны она была тесно связана с населением и не хотела отказываться от поддержки спонтанного сопротивления оккупационной власти, а с другой не испытывала симпатии к идеологии партизан-коммунистов. К тому же партизанское движение было распространено прежде всего в Боснии и Хорватии, а в Сербии господствовали четники, боровшиеся за восстановление монархии. Их политическая линия совпадала с позицией Сербской Церкви, которая считала идеальной формой государства страну во главе с православным королем. Поэтому четники состояли в основном из православных мирян и по всей Сербии находили сочувствие и поддержку. Православные священники благословляли их акции, и многие сербские архиереи также были с ними связаны. Правда, Православная Церковь в целом имела ограниченные возможности для непосредственной помощи четникам, так как оккупационные власти строго контролировали ее деятельность[310].

В то же время и в Сербии существовали отдельные священники, которые активно поддерживали партизан-коммунистов (которых возглавлял генеральный секретарь Коммунистической партии Югославии Иосип Броз Тито) или даже вступали в их отряды: отцы Влад Зечевич, Милан и Михаил Смиляничи, Евстафий (Евстатий) Караматиевич и др.[311] Наиболее известный из них – протоиерей Евстафий Караматиевич, в 1943 г. ставший членом исполнительного комитета Антифашистского вече Санджака, на 2-м заседании Антифашистского вече Югославии выбранный в члены его президиума, а в дальнейшем получивший звание полковника. Когда в 1944 г. в г. Польпе прибыла советская военная делегация, протоиерей встретил ее со слезами радости на глазах, произнеся библейские слова: «Ныне отпущаеши раба твоего, Господи!»[312] В целом же в партизанском движении участвовало около 50 православных священников, прежде всего в Македонии, Боснийской Крайне и в южно-сербских епархиях[313].

29 августа было образовано подконтрольное немцам так называемое правительство Сербии во главе с бывшим начальником Генерального штаба и военным министром Югославии (в 1940 г.) генералом Миланом Недичем, опиравшимся в основном на крестьянство, страдавшее от насилий коммунистов. Немецкие оккупационные власти признали герб и флаг Сербии, а также короля Петра II, игнорируя тот факт, что он проживал в Великобритании[314].

В условиях начала восстания в крае оккупанты хотели создать видимость самостоятельности Сербии под эгидой Германии и даже позволили сформировать собственные вооруженные силы. Сначала в распоряжении Недича находилась Сербская государственная стража и жандармерия, а к началу 1942 г. был создан состоявший из четырех пехотных полков Сербский добровольческий корпус (СДК), в состав которого вошли главным образом участники существовавшего с 1935 г. общественно-политического движения сербских националистов «Збор». Его создателем и руководителем являлся бывший югославский министр юстиции, вошедший в правительство Недича в качестве министра просвещения, сербский националист и русофил Димитрий (Дмитрие) Льотич (Летич)[315].

Со всеми русскими антикоммунистическими формированиями Льотич старался поддерживать лояльные и даже дружеские отношения. Одному из членов русской политической организации НТС он так рассказал о своей беседе с немецким командованием: «Я говорю: “Ваша политика в России неправильна, она безумна”. Они говорят: “Господин Льотич, мы говорим о Сербии”, – а я говорю: “Говоря о России, я и говорю о Сербии, потому что мы с Россией одно и то же”»[316].

Сербская Патриархия стремилась сохранить нейтральное положение в отношении коммунистического движения, и хотя впоследствии была вынуждена осудить его, сделала это довольно мягко. В этой связи несколько ухудшились отношения руководства Сербской Церкви и РПЦЗ. Архиерейский Синод последней недоумевал, почему Патриархия ни одним словом не осудила убийства коммунистами в провинции сотен русских людей, в том числе 27 русских священников на сербской службе, и не помянула эти невинные жертвы. В свою очередь сербское священноначалие отрицательно относилось к настроениям значительной части русского духовенства, которое, по мнению многих сербов, «совершало преступление, не желая молиться о победе советской армии». Большое негодование сербского духовенства, особенно Патриаршего Заместителя митрополита Иосифа вызвало слово митрополита Анастасия в августе 1941 г. после молебна о спасении России, в котором обличался призыв Архиепископа Кентерберийского к молитве о победе советского оружия[317].

14 октября 1944 г. Народно-освободительная армия Югославии освободила г. Ниш, а 20 октября с участием советских войск – Белград. Духовенство Сербской Церкви приветствовало их вступление в столицу. Так, бывший секретарь Патриарха Варнавы В. А. Маевский 5 января 1945 г. писал из Линца редактору «Церковного обозрения» Е.И. Махароблидзе в Вену: «Никто из сербских епископов и священников не решился уйти в эмиграцию – остались, чтобы воспринять “благо церковной свободы” из рук большевиков. Не один о. Иоанн С[окаль] встречал большевиков, встречал их в облачении и митрополит Иосиф».[318].

Нуждаясь в признании Запада, И. Броз Тито в начале 1945 г. подписал договор с премьер-министром эмигрантского королевского правительства в Лондоне И. Шубашичем, по которому в новое югославское правительство должно было войти пять представителей эмиграции. При этом Тито категорически отказался от восстановления монархии, и под давлением англичан король Петр отрекся от престола. 1 марта 1945 г. марта сформировано временное правительство Федеративной народной республики Югославия (ФНРЮ), которое в качестве премьер-министра возглавил И. Броз Тито.

В годы Второй мировой войны заметное влияние на церковную ситуацию в Югославии оказывала деятельность Московской Патриархии и политика советского правительства. Уже 10–11 августа 1941 г. в Москве состоялся Всеславянский митинг с участием представителей народов Югославии, который принял обращение, призывавшее славянские народы объединиться в борьбе против «гитлеровских орд»[319].

Вскоре после этого глава насчитывавшей около 110 тыс. прихожан сербской Американско-Канадской епархии епископ Дионисий (Маливоевич) отправил в советское посольство телеграмму, в которой говорилось, что духовенство и прихожане Сербской Православной Церкви, собравшиеся на митинг в г. Либертвилле (штат Иллинойс), решили послать правительству и народу СССР «искренние приветствия, а также выразить глубочайшую благодарность за обращение недавнего Всеславянского митинга в Москве. Мы с гордостью следили за героической борьбой русского народа против антихриста-угнетателя и молимся за победу русского оружия»[320].

23 апреля 1943 г. Патриарший Местоблюститель Русской Церкви митрополит Сергий (Страгородский) издал Пасхальное обращение ко всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и прочих странах, в котором отмечал «поистине героическую борьбу» против «насильников-оккупантов» югославских партизан и призывал: «Пусть еще ярче разгорится у вас светильник православия, еще пламеннее будет ваша любовь к родине и ее свободе, еще непримиримее ваше отвращение ко всяким попыткам смягчить, если не сломить, ваше противление врагу и его жалким слугам. Неужели сербы, не один раз за веру и отечество всенародно полагавшие свою жизнь, когда-нибудь успокоятся под фашистским сапогом? Неужели замолкнет когда-нибудь их орлиный клич: “Пусть Душан знает, что сербы живы, сербы свободны!”?»[321]

8 сентября 1943 г. проживавший в Москве известный политэмигрант-коммунист Келлерман так прокомментировал благоприятное для Церкви изменение религиозной политики Советского Союза: «Несколько месяцев тому назад в Югославии состоялся Съезд православного духовенства, обратившегося с приветствием к Красной армии и т. Сталину. Создание Синода еще больше приблизит это духовенство к народам СССР и обеспечит привлечение духовенства Сербии на сторону народно-освободительной и партизанской армий»[322].

После избрания в сентябре 1943 г. митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси немецкие власти стали требовать от Патриарха Гавриила, чтобы он выступил с заявлением о неканоничности и непризнании этих выборов, но Сербский Первосвятитель категорически отказался[323]. Не сделал этого и Архиерейский Священный Синод Сербской Церкви, несмотря на то что Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий 3 ноября переслал митрополиту Скопленскому Иосифу резолюцию Венского совещания РПЦЗ о непризнании выборов Московского Патриарха. На соответствующий запрос митрополита Берлинского и Германского Серафима (Ляде) от 20 ноября владыка Анастасий 2 декабря 1943 г. ответил, что «Сербский Синод, очевидно, не вынесет никакого постановления, считая, что без Патриарха и Собора он не компетентен высказываться»[324]. Так и произошло. Лишь один из сербских богословов – белградский профессор Михаил Тосович назвал выборы Патриархом Сергия «комедией и обманом». По его мнению, «Патриарх Сергий», сыгравший свою роль, будет ликвидирован советской властью, по примеру Патриарха Тихона[325].

Следует также упомянуть, что, получив письмо митрополита Анастасия от 27 июня 1944 г. о неканоничности автокефальной Украинской Православной Церкви, Сербский Синод, несмотря на давление немецких оккупационных властей, не признал ее каноничности[326]. 20 июня 1944 г. находившийся на оккупированной территории СССР Первоиерарх Белорусской Православной Церкви митрополит Минский Пантелеимон (Рожновский) отправил митрополиту Иосифу письмо, в котором призывал «выступить единым фронтом народов Европы против безбожного большевизма», однако ответа не получил[327].

17 ноября 1943 г. было принято постановление Государственного комитета обороны о формировании на территории СССР отдельного югославского пехотного батальона, в состав которого предусматривалось включить священнослужителей. По просьбе председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова патриарх Сергий предложил в качестве военного священника в эту часть настоятеля московской церкви свв. апостолов Петра и Павла, участника Первой мировой войны протоиерея Димитрия Павловича Цветкова, (1890–1958). 25 ноября во время беседы Патриарха с Карповым Владыка Сергий спросил – подошел ли о. Д. Цветков и получил ответ, что он уже представлен командиру части (позднее о. Димитрию присвоили звание майора)[328].

В начале 1944 г. на базе этого батальона была сформирована югославская бригада, куда вошли остатки разбитого под Сталинградом хорватского полка (направленного на Восточный фронт по приказу главы союзной нацистам Хорватии Анте Павелича), а также югославские политэмигранты. 23 февраля военный священник бригады о. Димитрий Цветков выступил в Москве с речью на митинге воинов-славян, в которой отмечал: «Посмотрите на поражающую геройством борьбу наших братьев в Югославии. Здесь в рядах борцов за свободу стоят воины-священники, которые не только учат молиться, несут слово Божие, но своим личным примером показывают, как нужно сражаться за веру, за Родину, исполняя слова Иисуса Христа: “Нет больше той любви, да кто душу свою положит за други своя!” В рядах югославских партизан тысячи христианских героев, среди которых есть и священники, руководящие целыми боевыми отрядами»[329]. 12 марта 1944 г. по поручению И. Броз Тито югославской бригаде было вручено боевое знамя, и ее бойцы приняли воинскую присягу. В составе бригады, помимо православного, имелось католическое и мусульманское духовенство.

В начале июля 1944 г. партизанский священник, член президиума Антифашистского веча народного освобождения Югославии протоиерей Евстафий Караматиевич направил Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Алексию (Симанскому) письмо с просьбой помочь Сербской Церкви священными одеждами (ризами), церковной утварью и книгами, в котором подчеркивалось: «…пасхальное приветствие блаженноупокоенного Сергия, Патриарха Российского, переданное через партизанское священство нашему народу, дошло до сердца народа, наших людей, где бы они ни находились». Просимая помощь была вскоре оказана. В ответном письме о. Евстафию, отправленном в сентябре 1944 г., владыка Алексий писал: «Преклоняюсь и пред теми жертвами и лишениями, которые Господь судил Вам принести на алтарь Отечества за свободу Родины. Вы потеряли в этой кровавой трехлетней освободительной войне двух дочерей, и супругу, и внуков, погибших от вражеских снарядов. Имена их да будут записаны в книге вечной жизни. Да благословит Господь наше духовное единение и да услышит Он наши усердные молитвы о победе над врагом – кровавым насильником и ненавистником славянства. В знамение этого благословения Божия посылаем для Вас лично и для священников партизанских отрядов св. наперсные кресты. А также прилагаемые при сем богослужебные предметы и книги»[330].

Письмо о. Евстафия Караматиевича и ответ на него митрополита Алексия были опубликованы в «Журнале Московской Патриархии»[331]. В конце 1944 г. здесь же опубликовали коллективное антифашистское обращение 22 православных священников Ябланицы и Топлицы к сербскому народу: «Все вперед, вместе с братскими славянскими народами Советского Союза, за славную победу над немецким фашизмом, этим смертельным мором всего свободолюбивого человечества, вместе с великими западными союзниками – Великобританией и Америкой»[332].

Узнав осенью 1944 г. о предстоящем созыве в Москве Всероссийского Поместного Собора и приглашении на него четырех православных Патриархов, Заместитель Сербского Патриарха митрополит Скопленский Иосиф через своего знакомого по Киевской духовной академии благочинного русских приходов в Югославии протоиерея Иоанна Соколя прозондировал вопрос о возможности поездки на Собор сербской делегации. Со своей стороны и новые югославские власти посчитали это весьма желательным. В результате митрополит Иосиф через югославских руководителей передал Советской военной миссии в Белграде письмо Архиерейского Синода от 2 января 1945 г., в котором говорилось, что «Сербская Церковь, желает близкого контакта с великой Русской Церковью не только как со старшей сильной сестрой, но и как близкой себе по исторической судьбе, страданиям и духовной структуре, без сотрудничества с которой невозможно в православии исполнять общие полезные дела апостолата». Уже 6 января первый заместитель наркома иностранных дел А.Я. Вышинский передал председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову это послание с сопроводительным письмом, в котором отметил, что митрополит Скопленский «проявляет большое желание к установлению связи с Русской Церковью и посылке на Собор в Москву делегации Сербской Церкви»[333].

В результате в конце января – начале февраля 1945 г. делегация Сербской Церкви во главе митрополитом Иосифом присутствовала на Всероссийском Поместном Соборе в Москве. Получив официальное приглашение Московской Патриархии, Сербский Синод первоначально, принял решение направить в Москву делегацию из 12 человек, и митрополит Иосиф заявил офицеру Советской военной миссии в Белграде, что эта делегация «желает ознакомиться не только с русскими церковными делами, но и вообще с Советским Союзом, для того чтобы по возвращении в Югославию рассказать всю правду». Однако Патриарший Местоблюститель митрополит Алексий (Симанский) 18 января, при вручении ему ответного письма владыки Иосифа, высказал Г.Г. Карпову свое мнение о желательности сокращения состава делегации до 5 человек: митрополита Иосифа, епископа Нишского Иоанна, русского протоиерея Иоанна Сокаля, военного священника Евстафия Караматиевича и одного из приходских священников, исключив профессоров-теологов.

Сербская делегация привезла в подарок вновь избранному Патриарху Московскому и всея Руси Алексию I церковные книги, старинные иконы, серебряные и золотые церковные предметы, вывезенные ранее из России эмигрантами. Кроме того, протоиерей Иоанн Сокаль привез в Москву золотой венец с бриллиантами (весом 2,5 кг) в Фонд помощи детям фронтовиков. Московской Патриархии также передали материалы о положении Сербской Церкви в годы войны, в том числе о преследовании православных в Хорватии со стороны католического духовенства. Митрополит Иосиф подписал декларацию с осуждением фашизма, принятую Поместным Собором[334]. После окончания войны эти связи получили дальнейшее развитие.

Попытки Сталина позиционировать Советский Союз в качестве защитника и покровителя всех славянских народов и православия вызвали в сербском духовенстве симпатии. Речь шла в первую очередь о той части низшего клира, которая уже в 1941 г. заняла патриотическую позицию и выступала на стороне партизан. Но подобные настроения разделяли и значительная часть иерархов. Многие церковные члены югославских делегаций, побывавших в Москве в 1945 г., после возвращения на родину с восхищением говорили о развитии СССР: священники Радован Казимирович, Евстафий Караматиевич, епископ Владимир (Раич) и др.[335]

Новые власти Югославии положительно восприняли итоги поездки церковной делегации на Всероссийский Поместный Собор. Правда, во время ее пребывания в Москве в Белграде произошел неприятный для них инцидент. 27 января 1945 г. на приеме в здании Антифашистской скупщины народного освобождения Сербии, устроенном по случаю национального праздника сербов – дня св. Саввы, в присутствии И. Броз Тито православный священник во время молебна произнес молитву «За здравие и благоденствие короля Петра II», вопреки предварительной договоренности с властями. По мнению югославского руководства, такое указание этому священнику перед отъездом в Москву дал митрополит Иосиф, который не скрывал своих монархических убеждений[336].

Так, вернувшись в Белград, митрополит не только сам поминал короля, но и в марте 1945 г. распорядился, чтобы это делали все священнослужители Сербской Церкви. Между тем Антифашистское вече народного освобождения Югославии еще 29 ноября 1943 г. постановило никоим образом не поднимать вопрос о возвращении короля на родину, а в дальнейшем было принято решение о лишении эмигрантского правительства прав законного правительства Югославии и о запрещении возвращения в страну короля Петра II[337].

Подводя итоги Второй мировой войны, следует отметить, что Сербская Православная Церковь понесла очень тяжелые утраты, по некоторым сведениям, треть духовенства была убита, сотни храмов разрушены, монастыри остались почти без монахов[338]. Всего в Югославии в годы войны погибло от 1070 до 1120 тыс. человек, из них большинство – сербы и черногорцы[339]. Но впереди Сербскую Церковь ждали новые испытания, связанные с попытками построить в Югославии социалистическое государство.

Особую страницу в истории церковной жизни на территории Югославии в годы Второй мировой войны составляет деятельность неканоничной Хорватской Православной Церкви. Вскоре после разгрома и оккупации Югославии под эгидой Третьего рейха было создано так называемое независимое государство Хорватия (НГХ). В это государственное образование, общей площадью 102 тыс. м², были включены и обширные области Боснии, Герцеговины и Санджака, населенные преимущественно православными сербами и боснийскими мусульманами. Численность населения Хорватии весной 1941 г., по германским сведениям, составила 6285 тыс. (около 40 % общего населения Югославии) из них 1925 тыс. были сербами (30,63 % всего населения новой страны), 3300 тыс. хорватами (52,51 %), 700 тыс. боснийцами-мусульманами (11,14 %), 150 тыс. немцами, 65 тыс. чехами и словаками, 40 тыс. евреями, 30 тыс. словенцами и 30 тыс. цыганами[340].

По данным Сербской Православной Церкви, на территории «независимого государства Хорватия» оказалось полностью или частично девять епархий: Дабро-Босанская, Захумско-Герцеговинская, Зворничско-Тузланская, Баня-Лукская, Горно-Карловацкая, Пакрачская, Загребская, Далматинская и Белгородско-Карловацкая митрополия (2404 тыс. верующих, 1047 церквей и 33 монастыря)[341]. При этом православие имело давние традиции даже на собственно хорватских землях. Так, в Загребе православная община официально существовала с 1781 г., а с 1794 г. она имела свой храм Преображения Господня.

К власти в Хорватии пришла военно-политическая профашистская организация усташи (в переводе «повстанец»), созданная в 1929 г. секретарем Хорватской партии Анте Павеличем. Для этой организации была характерна расистская идеология, предусматривавшая массовое уничтожение сербов, евреев и цыган, а также террористические методы. 10 апреля 1941 г. немецкие войска заняли Загреб, и в тот же день было провозглашено создание «независимого государства Хорватия» (официально 12 апреля). «Поглавником» (вождем) этого государства был объявлен приехавший 15 апреля из Италии в Загреб А. Павелич[342]. 15 июня Хорватия присоединилась к Тройственному пакту и стала военной союзницей Германии. При этом немцы фактически хозяйничали в стране, оккупировав Загреб и другие, наиболее развитые районы Хорватии. Во второй половине 1941 г. Павелич даже отправил небольшие хорватские воинские части на советско-германский фронт (они воевали в Крыму и под Сталинградом, где погиб хорватский пехотный полк).

Правовые и идейные основы «независимого государства Хорватия» были довольно близки корпоративной системе фашистской Италии, однако в политике его руководства проявились такие специфические особенности, как экстремистский шовинизм и клерикализм. Созданное усташами правительство, стремясь создать «этнически чистое государство», приняло антисербское законодательство, которое ориентировалось на нацистскую политику в отношении евреев. 30 апреля был принят закон «О чистоте арийской крови и чести хорватского народа». Уже 24–25 апреля хорватские власти выпустили указы о запрещении употребления кириллического шрифта и обложении Сербской Патриархии социальным налогом. 8-10 мая сербы в Загребе были выселены из центра города на окраины (в отведенные ранее евреям кварталы – т. е. в гетто), им запретили выходить из жилищ после 6 часов вечера.

3 июня были закрыты все православные школы и детские сады; 26 июня сербам приказали носить на рукаве голубые повязки с литерой «Р» (сокращенно от pravoslavac – православный), вскоре после этого сербам и евреям запретили ездить в общественном транспорте; 18 июля термин «сербская православная вера» оказался запрещен и заменен на «греко-восточную веру»; 9 августа запретили совершение церковных обрядов в «греко-восточных» храмах; 20 сентября 1941 г. была конфискована собственность православной Белгородско-Карловацкой митрополии; законом от 4 апреля 1942 г. всем православным запретили употреблять в церковной жизни юлианский календарь; сербские имена заменяли на хорватские и т. д. С целью разрушения единой церковной организации православным общинам еще летом 1941 г. запретили связь с Сербской Патриархией[343].

Католическая Церковь в Хорватии получила ярко выраженное привилегированное положение, в связи с чем активно поддерживала установившийся в стране режим. Архиепископ Загребский Алоизий Степинац первоначально считал неудачей связь «независимого государства Хорватия» с Третьим рейхом, к секулярному режиму которого он питал отвращение. Архиепископ также «оплакивал» участь отошедшей к Италии Далмации, однако все же 12 апреля посетил командующего «хорватской армией» фельдмаршала Славко Кватерника, чтобы принести присягу верности новому режиму, поздравил правительство усташей с созданием независимой Хорватии и 16 апреля (еще до подписания акта о капитуляции Югославии 17 апреля) нанес официальный визит Павеличу[344].

Степинац также выступил по радио и 28 апреля выпустил воззвание, в котором призвал католических священников своей епархии к всеобъемлющему сотрудничеству с правительством Павелича, и выразил радость по поводу установления нового режима. 4 мая соответствующие обращения выпустили и все другие католические архиереи Хорватии[345]. Таким образом, Католическая Церковь фактически легитимизировала власть усташей.

Фактически сразу же после прихода вермахта, т. е. с конца апреля, усташи начали истреблять и изгонять сербов. Начало репрессий со стороны усташей получило полное одобрение нацистского руководства[346].

Массовая депортация сербов началась вскоре после окончания 4 июня 1941 г. германско-хорватской конференции в Загребе, согласно решениям которой выселение планировалось провести в три этапа с 4 июля по 31 октября 1941 г. 26 сентября этого года шеф Главного управления имперской безопасности Р. Гейдрих сообщил в телеграмме германскому министру иностранных дел Рибентропу о том, что из Хорватии было депортировано в Сербию 118 110 человек. Насильственное выселение сербов продолжалось и в дальнейшем[347].

Архиепископ Степинац, крайне негативно относясь к православию, активно способствовал переводу сербов в католичество и униатство[348]. Эту позицию разделяли и многие другие католические архиереи Хорватии. Специальную государственную комиссию, которая с ноября 1941 г. занималась проведением конвертирования, первоначально возглавлял личный капеллан Павелича – францисканский священник Дионисий Юричев, а после его смерти в 1943 г. – другой францисканский священник, начальник Отдела культов Радослав Главаш[349].

В течение 1941 г. были перекрещены более 100 тыс. сербов (наиболее активно эти акции проводились в мае – сентябре). Только в Баня-Лукской епархии к сентябрю 1941 г. католические священники с помощью вооруженных отрядов усташей конвертировали около 70 тыс. сербов. Временно затихнув в первой половине 1942 г., окатоличевание в дальнейшем вновь активизировалось[350]. Согласно докладу архиепископа Степинаца римскому папе, на 8 мая 1944 г. 240 тыс. сербов перешли в католичество. Другие источники, в том числе Сербской Православной Церкви, говорят о примерно 350 тыс. конвертированных за весь период войны (после мая 1945 г. большинство из них вернулось в православие)[351]. Еще несколько тыс. сербов, желая избежать гибели, перешли в униаты, так как в Хорватии существовала небольшая униатская Крижевачская епархия с центром в Загребе[352].

Массовые репрессии против сербов, евреев и цыган начались в июне 1941 г. Иногда православные храмы становились местом расправ с сербским населением[353]. В докладе германской службы безопасности (СД) от 25 июля 1941 г. приводится несколько характерных случаев с указанием, что иногда даже согласие на перекрещивание не спасало сербов от уничтожения[354]. О таких случаях писал и служивший в годы войны в Берлине архимандрит (будущий архиепископ Сан-Францисский Американской Православной Церкви) Иоанн (Шаховской): «Членом церковного совета моего Берлинского прихода была православная сербка Душанка Ш., жена профессора Берлинского университета. Отец ее, престарелый православный протоиерей, жил на покое в одном из городков Хорватии. Когда начался погром православных в этой стране, старцу-пастырю было предложено перейти в римо-католичество или лишиться всего имущества и быть изгнанным из своих родных мест и страны. Тысячи православных сербов в те дни были замучены, убиты. Много церквей разрушено. Многие тогда пополнили ряды коммунистов-партизан»[355].

Вскоре даже в информационных сообщениях германских служб появилась критика подобной политики. Так, военный представитель Третьего рейха в Хорватии генерал Гляйзе фон Хорстенау в июне 1941 г. писал, что «согласно надежным источникам, по сообщениям бесчисленных немецких военных и гражданских наблюдателей, за последние несколько недель как на селе, так и в городе усташи совершенно обезумели». В докладе из Загреба немецкого капитана А. Хёффёра от 27 августа 1941 г. о политическом положении в Хорватии указывалось, что усташами уже убито 200 тыс. сербов, и эта нереалистичная политика настраивает население против германского вермахта и увеличивает движение Сопротивления сербов[356].

В конце лета 1941 г. усташи начали отправлять сербов в концентрационные лагеря смерти, всего там были заключены от 166 до 177 тыс. человек (40,4 % женщины). Самым крупным и известным из этих лагерей являлся Ясеновац, находившийся на северном берегу реки Сава. Он был основан в августе и включал в свою структуру пять лагерей: Крапье, Брочице, Кожара, Циглана и Стара Градишка. В этом концлагере с августа 1941 до конца апреля 1945 г. постоянно содержались от 3 до 6 тыс. узников, в среднем не более 3 месяцев, затем заключенных убивали; таким образом, в Ясеноваце погибло от 122 до 130 тыс. человек (персонально известно 50 002 убитых), а по мнению некоторых сербских историков, даже 500–600 тыс. (что явно преувеличено в несколько раз)[357]. Когда партизаны Тито в ночь со 2 на 3 мая 1945 г. заняли этот лагерь, они нашли там только развалины и мертвые тела[358].

Точное количество людей, ставших жертвами геноцида в Хорватии, остается спорным. Всего за время войны, по данным Сербской Православной Церкви, усташи уничтожили в «независимом государстве Хорватия» около 750 тыс. человек. Епископ Николай (Велимирович) вписал этих мучеников в церковный календарь под 31 августа, как «семьсот тысяч пострадавших за православную веру от рук римских крестоносцев и усташей во время Второй мировой войны. Сии суть новые Сербские мученики»[359]. В 1946 г. в рапорте официальной государственной комиссии по установлению преступлений усташей число их жертв было оценено от 500 до 600 тыс.

Правда, большинство современных исследователей дают несколько иное, в основном меньшее, число убитых: хорватский ученый В. Зерьявич писал, что за весь период войны погибло 530 тыс. сербов, немецкий историк Л. Штайндорф – около 500 тыс., еще один хорватский исследователь Ю. Бателя – 488 тыс., сербский историк Б. Косович – 487 тыс., английский исследователь М. Альмонд указывал, что усташи убили около 325 тыс. сербов[360]. По оценкам Американского мемориального музея Холокоста, общее число убитых усташами сербов – от 330 до 390 тыс.[361] Согласно же явно заниженным подсчетам хорватского историка Владимира Жерявича, усташи уничтожили около 290 тыс. сербов, почти полностью 40 тыс. евреев и 30 тыс. цыган[362].

Наиболее достоверными представляются сделанные на основе большого количества архивных документов расчеты сербского историка Д. Цветковича: всего в Хорватии погибло от 695 до 742 тыс. человек, в том числе гражданских лиц от 504 до 536 тыс., из них сербов – от 325 до 345 тыс. (64,5 %), хорватов – от 63 до 67 тыс. (12,3 %), боснийцев-мусульман – 39–41 тыс. (7,7 %), евреев – 30–32 тыс. (6,1 %), цыган – 24–26 тыс. (4,8 %), остальных и неизвестных национальностей – 23–25 тыс. (4,6 %). В этих цифрах не учитываются погибшие военнослужащие и партизаны, в частности около 300 тыс. сербов из НГХ воевало в составе Народно-освободительной армии Югославии (из них погибли от 101 до 106 тыс.) и 20–30 тыс. воевали у четников (были убиты 6–8 тыс.). Таким образом, общее число погибших на территории Хорватии гражданских и военнослужащих сербов составило от 432 до 459 тыс. человек[363].

По данным Сербской Церкви, на территории «независимого государства Хорватия» из примерно 700 православных священников и монахов гонениям подверглись 577, из них были убиты 217, депортированы в Сербию 334 (вместе с 720 женами и детьми), арестованы 3, бежали от преследований 18 и 5 умерли после издевательств. Погибло и большинство сербских архиереев: арестованного 12 мая митрополита Дабро-Босанского Петра (Зимонича, 1866–1941) и схваченного 17 июня епископа Горно-Карловацкого Савву (Трлаича, 1884–1941) усташи заключили в концлагерь Госпич, а затем расстреляли в конце июля или в середине августа 1941 г.; выпускник Московской духовной академии епископ Баня-Лукский Платон (Йованович, 1874–1941) был арестован 5 мая и убит 25 мая 1941 г. после жестоких пыток[364].

Выпускник Московской духовной академии митрополит Загребский Досифей (Васич) был арестован усташами 7 мая 1941 г. Митрополит был заключен в тюрьму городской полиции на Пётриньской ул., где подвергался жестоким избиениям и пыткам. Этого владыку считали в Германии дружественным немцам[365], и, вероятно, поэтому его в тяжелом состоянии через несколько недель все-таки перевезли в Белград. Однако здоровью архиерея был нанесен непоправимый ущерб, и митрополит Досифей скончался от последствий истязаний 13 января 1945 г. Владыка был прославлен Сербской Церковью в 2000 г.

Епископа Зворничско-Тузланского Нектария (Круля), епископа Захумско-Герцеговинского Николая (Йокановича) и пребывавшего на покое престарелого епископа Печского Иерофея усташи изгнали из их епархий в Сербию, причем владыка Николай позднее скончался там от последствий побоев[366].

Почти все православные монастыри и большинство церквей были закрыты; 18 обителей (Рмань, Возуча, Озрен, Житомислич, Гомирйе, Раковац, Крушедол, Бешеново, Велика Ремета, Мала Ремета, Йазак, Гргетег, Хопово, Старо Хопово, Шишатовац, Кувеждин, Бипша, Привина Глава), 255 (по другим сведениям, 312 или 330) храмов и 50 часовен сожжены, разрушены или серьезно повреждены; около 430 церквей разграблены и осквернены, около 50 храмов переданы католикам и униатам[367].

Некоторые подробности уничтожения усташами сербских святынь приводили в своих отчетах Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию воинские священники воевавшего на территории Югославии Русского корпуса. Так, иеромонах Викторин (Лябах) 25 февраля 1945 г. написал владыке, что в православной церкви с. Мирковцы иконы были повреждены ударами, все облачения порваны в куски, церковные книги лежали «во дворе рваные и употреблялись на хозяйственные нужды», остальная утварь оказалась или уничтожена или непригодна к употреблению; о священнике же местные жители не могли и мечтать. Подобным образом писал митрополиту Анастасию в 1945 г. иеромонах Никодим (Нагаев) о православном храме боснийского г. Жепче. Эта церковь стояла закрытой с весны 1941 г., сначала в ней была казарма немецких солдат, затем кинотеатр и, наконец, казарма усташей; «священник бесследно пропал» и т. д.[368]

Сильно пострадал «сербский Сион» – знаменитая Фрушкая гора с 12 монастырями и духовным центром Сербской Патриархии Сремскими Карловцами. Еще до начала войны русский библиотекарь Патриаршей библиотеки (самой древней библиотеки Сербии, созданной в конце XVII в.), совместно с настоятелем монастыря Крушедола представили проект вывоза самых ценных книг и предметов церковного музея в Белград, однако Патриарх Гавриил и Синод, к сожалению, не приняли это предложение, не веря, что германские войска могут захватить область Срема (в октябре 1941 г. эта область была включена в состав Хорватии). В результате немцы и усташи разграбили уникальные церковные ценности. Серьезно пострадала и Патриаршая библиотека, захватившие ее усташи хотели сжечь книги. Лишь благодаря заступничеству деятелей науки и культуры Загреба фонды библиотеки в основном были спасены и после окончания войны перевезены в Белград[369].

Весной 1941 г. прекратила существование известная Духовная семинария св. Саввы в Сремских Карловцах, где в 1920-е – начале 1940-х гг. читали лекции многие русские эмигранты. Здание семинарии 17 апреля заняли усташи, а затем – в конце июня 1941 г. – немецкие войска, ее ректора, известного богослова протоиерея Милоша Парента (в свое время выступавшего в «Гласнике» против учения о догмате искупления Первоиерарха РПЦЗ митрополита Антония) тогда же выслали в Сербию[370]. В Сараевской духовной семинарии, где в то время преподавал священник Борис Селивановский, немецкая часть разместилась 16 апреля, с 23 июня там находился лагерь интернированных сербов (тюрьма), 20 июля ректора выслали в Сербию, а имущество и библиотеку разграбили усташи[371].

14 апреля 1942 г. из закрытых фрушкогорских монастырей перенесли в Белград мощи свв. князя Лазаря, царя Стефана Уроша и деспота Стефана Высокого Штиляновича (из монастыря Шишатовац). Это стало возможным после длительных переговоров между хорватскими, немецкими и сербскими деятелями, в том числе представителями Сербского Патриархата и хранителями музеев. После прибытия в Белград мощи трижды обнесли вокруг кафедрального собора св. Архангела Михаила и затем поставили в нем на солее. На другой день Заместитель Сербского Патриарха митрополит Иосиф в сослужении епископов Дамаскина и Валериана, а также Первоиерарха РПЦЗ митрополита Анастасия совершил перед ними торжественное молебствие[372].

Как уже отмечалось, православные храмы часто служили местами кровавой расправы над верующими. По свидетельству заведующего Синодальной канцелярии РПЦЗ епископа Григория (Граббе), «по судоходной реке Саве спускались трупы замученных сербов в таком количестве, что иногда судоходство останавливалось»[373]. По другим свидетельствам, усташи связывали несколько убитых сербов колючей проволокой, причем первым помещали градоначальника или священника, писали ему на груди: «Плывите в свою Сербию по Саве» и бросали в реку[374]. Трудно писать об этой поразительной жестокости. И с прискорбием следует констатировать, что в преследовании сербов активно участвовали католические священнослужители, прежде всего францисканцы. Сербский историк Милан Булаич в своей монографии даже приводит список 575 католических священников с указанием совершенных ими преступлений[375].

Первоначально обрушившиеся на сербов гонения коснулись и проживавших в Хорватии русских эмигрантов. Усташи отождествляли сербов с православными, если под угрозой уничтожения те переходили в Католическую или униатскую Церкви, то они больше не преследовались. Уже в апреле 1941 г. местные хорватские органы власти все ограничения, касающиеся сербов, распространили и на русских. Правда, 31 мая последовал указ Министерства иностранных дел, разъяснявший, «что, хотя русские и православные, они не подлежат ограничениям, относящимся к сербам»[376].

Но на практике эти преследования продолжались еще почти год, в отношении русских эмигрантов соблюдался строгий полицейский режим, все их организации, в том числе скаутские, были запрещены. Согласно некоторым свидетельствам, «среди убитых сербских священников было и несколько русских»[377]. Имена этих священников не известны. Однако точно установлено, что ряд русских церковных деятелей подвергались арестам со стороны усташей.

Так, в апреле 1941 г. в Сремских Карловцах был арестован бывший секретарь Сербского Патриарха Варнавы, библиотекарь Патриаршей библиотеки, русский эмигрантский писатель В.А. Маевский. Он содержался в заключении несколько месяцев и был освобожден с требованием не покидать Сремские Карловцы и ежедневно являться в полицию для регистрации (вскоре Маевский тайно уехал в Белград). Настоятель загребской церкви священник Серафим Купчевский в 1941 г. окормлял свою паству из тюремной камеры, согласно указу сербского архиерейского наместника протопресвитера Н. Витковича (также находящегося в заключении)[378]. Священник Григорий Александрович Крыжановский, служивший в храме г. Баня-Лука, как нелояльно настроенный к Католической Церкви и не желавший переходить в нее, оказался интернирован и летом 1941 г. выслан в г. Княжевода (Сербия)[379].

На территориях, отошедших к «независимому государству Хорватия», существовали пять русских приходов (в Загребе, Земуне, Сремских Карловцах, Сараево и Цриквенице), несколько общин при часовнях, домовых храмах в учебных заведениях и благотворительных учреждениях (например, в г. Осиеке). Кроме того, имелись два самостоятельных русских монастыря – мужской в Мильково, в основном перенесенный к началу войны в Туман, и женский в Хопово[380].

В высших учебных заведениях Загреба в межвоенный период преподавали 20 русских профессоров и обучались сотни русских студентов, в столице Хорватии также существовали две довольно многочисленные казачьи организации во главе с несколькими генералами и атаманами. На городском кладбище Загреба был создан русский участок, где в 1928 г. построили православную часовню Воскресения Христова[381]. В Загребском сербском монастыре св. Параскевы, который возглавляла русская игуменья, пребывали еще пять русских инокинь. В Сараевской духовной семинарии работали два русских преподавателя, еще больше их было в Карловацкой семинарии[382].

Значительное количество русских иноков пребывало в оказавшихся на территории Хорватии сербских обителях: Беочин, Раваница, Врдник, Язак, Гргетек, Крушедол и других. Так, в монастыре Гргетек жил и 9 сентября 1925 г. скончался член Архиерейского Синода Зарубежной Русской Церкви епископ Александровский и Ставропольский Михаил (Космодемьянский),

а в монастыре Язак, при епископе Курском и Обоянском Феофане (Гаврилове), до 1927 г. пребывала главная святыня русского зарубежья – чудотворная Курская Коренная икона Божией Матери[383].

Весной – летом 1941 г. все мужские монастыри, где жили русские монахи, были закрыты. При этом будущий известный архиерей РПЦЗ Леонтий (Бартошевич) успел летом 1941 г. принять монашеский постриг в монастыре Туман до его ликвидации, а его брат – владыка Антоний (Барташевич) в том же году был пострижен в мантию в Мильково. Проживавший в сербском монастыре Гргетег вблизи Сремских Карловац член Архиерейского Синода РПЦЗ архиепископ Екатеринославский и Новомосковский Гермоген (Максимов) в апреле в Сремских Карловцах подвергся кратковременному аресту со стороны усташей. Затем архиепископ оказался вынужден переехать в Хопово, так как основанный в 1471 г. монастырь Гргетег был заминирован и разрушен.

Другой известный владыка – член-секретарь Архиерейского Синода архиепископ Курский и Обоянский Феофан (Гаврилов), вывезший из своей епархии за границу чудотворную Курскую Коренную икону Божией Матери, до войны проживал в монастыре Раковац, но осенью 1941 г. также был вынужден поселиться в Хоповском монастыре. Туда же переселились восемь монахов из Тумана.

Один из этих монахов – будущий архиепископ Антоний (Медведев) позднее вспоминал: «Наше монашеское братство перевели из Мильково в другой монастырь. Среди сербских партизан были разные группы, кроме православных, которые воевали против захватчиков фашистов, были и коммунисты, представлявшие угрозу и для нас. Наш настоятель собрал нас и сказал, что мы, в случае чего, должны защищаться с оружием в руках. А я, о. Феофан и о. Серафим, будущий подвижник на Каруле (Афон), – были иеромонахами. Настоятель сказал, что кто не согласен с этим решением, может покинуть монастырь по его благословению. Мы с о. Серафимом Карульским сказали, что мы не согласны и, таким образом, с благословения настоятеля уехали из монастыря в Белград и оказались у Первоиерарха РПЦЗ митрополита Анастасия»[384].

В конце концов в результате непрекращающихся преследований не только некоторые иноки из монастыря Туман, но и 40 сестер из Нимниковского монастыря во главе с игуменьей Параскевой перебрались в Белград (инокини поселились в одном из домов на берегу реки Савы). Остававшуюся около года в Хопово часть тумановских монахов в 1942 г. приютил в своих двух коттеджах в Земуне выдающийся русский врач Софотеров. Здесь возникло русское иноческое братство Святого Креста из примерно 10 насельников, настоятелем которого в годы войны был бывший настоятель Мильковского монастыря игумен Лука (Родионов), а наместником – иеромонах Феофан (Шишманов). Сербских насельниц женского монастыря Кувеждин изгнали из него еще летом 1941 г., а 26 русских сестер обители пребывали в ней до весны 1942 г.[385]

Хоповская обитель осенью 1941 г. осталась единственный действующей из 12 православных монастырей на Фрушкой горе и, по сообщениям германских органов, также была накануне закрытия: «Главная церковь [с находившейся там Леснинской иконой Божией Матери], уже опечатана. Монахов принуждают очистить монастырь и где-нибудь искать себе прибежище». Детский приют обители был закрыт еще летом и т. д.[386]

В газете «Православная Русь» от 25 сентября 1941 г. говорилось: «Все православные в Хорватии одно время должны были носить на руке белую повязку. До сего даже Ярославский[387] не додумался. Теперь, кажется, это постановление отменено. Все эти меры острием своим были направлены против православных сербов в Хорватии, но рикошетом задели и русских, которые никогда хорватам ничего плохого не сделали. Все это очень печально, ибо терпеть притеснения от братьев христиан тяжелее, чем от безбожников коммунистов»[388].

Понадобилась активная заступническая деятельность митрополита Анастасия (Грибановского), чтобы ситуация действительно начала меняться. 4 декабря 1941 г. в Хорватии был принят закон о том, что все церковные праздники могут отмечаться только по григорианскому календарю. Об этом власти специально сообщили и русским эмигрантам, угрожая карой за невыполнение. Первоиерарх РПЦЗ сразу же обратился к уполномоченному германского Министерства иностранных дел Бенцлеру с просьбой сделать исключение для русских приходов, 8 января 1942 г. владыка Анастасий информировал об этом деле и немецкого евангелического епископа Хеккеля.

В результате, по сообщению германского посольства в Загребе от 26 марта 1942 г., местный русский священник получил разрешение праздновать по юлианскому календарю, но посещение таких богослужений было позволено только эмигрантам. В указанном сообщении далее говорилось, что «приказ о разрушении греческо-православной церкви в Криженцах в последний момент был отменен. При этом монахини Хоповского монастыря вблизи Ириги получили разрешение и дальше оставаться там. Это стало первыми признаками более мягкой позиции в церковном вопросе, однако речь идет только о русских эмигрантах»[389].

Следует отметить, что определенную роль в отсрочке выселения сыграли хлопоты инокини Зои Шингель, которая по благословению игуменьи Нины в октябре 1941 г. приезжала в Загреб, а в декабре того же года – в Белград для переговоров с германскими ведомствами. Опасаясь повторения попыток выселения, инокиня 21 декабря 1941 г. в отчаянии написала православному архиепископу Берлинскому и Германскому Серафиму (Ляде): «Хорваты взяли себе все православные монастыри, выгнав монахов. Им очень мешает вообще наше существование в природе, как живой очаг ненавистного им православия… Поэтому нам очень тяжело во всех смыслах. Мы находимся под дамокловым мечом, перенося унижения за то, что исповедуем православную веру». Сестра Зоя писала, что 50 хоповских монахинь, 2 русских архиепископов, 4 иеромонахов и 26 русских монахинь из Кувеждина собираются выселить в маленький, «совершенно неустроенный» монастырь Раковац. В Белграде инокиня просила германские ведомства о скорейшем переселении хоповских сестер в какой-либо монастырь Киевской области, но получила отказ.

Сестра Зоя просила владыку Серафима содействовать в заступничестве немецких властей перед хорватами: «Единственная наша защита и поддержка – это немцы, которые к нам искренне хорошо относятся. Мы это просто чувствуем при всякой встрече с ними. Но они деликатно стараются не вмешиваться во внутренние распоряжения хорватской власти, которая совсем неделикатно старается нас выбросить подальше. Мы убеждены в том, что маленькое вмешательство германских властей в нашу несчастную судьбу послужит нам якорем спасения, явится благим пред Господом делом защиты слабых». Инокиня отмечала, что сестры хотели бы остаться в Хопово до появления «реальной возможности вернуться в Россию»[390].

Дальнейшая судьба сестер Хоповского монастыря оказалась очень сложной. Позднее монахини рассказывали, что однажды их уже вели, чтобы утопить, но потом пожалели и отпустили. Затем обитель занял отряд усташей. Назначенный хорватскими органами власти управитель монастыря с женой-баптисткой «разнузданно вели себя с сестрами, пытались поработить их, отнимая скарб» и заставляя работать на себя. Укрывавшиеся за монастырскими стенами усташи вели боевые действия с занимавшими окрестные леса сербскими партизанами, при этом были ранены несколько работавших на огородах насельниц. Накануне праздника Покрова (в октябре 1942 г.) местные хорватские власти приказали под угрозой расстрела выгнать из монастыря сестер (их оставалось около 40) по обвинению в сношениях с партизанами, разрешив взять лишь ручную кладь.

Монахини просили отложить намеченную высылку в Сербию, но приехавший уездный начальник грубо заявил: «Достаточно уже мы вас кормили, дармоедок, вы никому не нужны. Кому нужна ваша жизнь, старух? Не противьтесь, а то расстреляем». Все ночь сестры молились перед чудотворным образом Божией Матери. Утром первую часть инокинь отвезли на железнодорожную станцию Рума для переброски в Сербию, но одной из сестер удалось там связаться с руководителем местной русской колонии, а тот сообщил о произволе немецкому командованию. В результате вмешательства немцев монахинь вернули в их обитель, где они прожили зиму[391].

В начале апреля 1943 г. партизаны-коммунисты ночью ограбили Хоповскую обитель, заявив: «Мы еще ничего, а вот придут те, московские, так живыми вам не бывать». 12 апреля, на Страстной неделе, партизаны подожгли монастырь. Сестры самоотверженно тушили здания обители, но удалось отстоять от огня только храм свт. Николая, четыре кельи, помещение приюта, иконы и священные книги. Вторую половину месяца погорельцы прожили в приютивших их семьях сербов из соседнего городка Ирига, понемногу начав восстанавливать свою обитель.

Однако в конце апреля 1943 г. немецкие оккупационные власти все-таки распорядились выслать инокинь в Сербию. Монахиням вместе с их духовниками – иеромонахами Тимолаем (Пастуховым) и Никандром (Беляковым) пришлось переехать в Белград и поселиться в общежитии для престарелых на Сеньяке, где они пережили ужас американских бомбардировок. 4 июня 1943 г. Архиерейский Синод РПЦЗ выделил 6 тыс. динар для оказания материальной помощи сестрам. Оставшуюся Никольскую церковь Хоповского монастыря частично разрушили немцы при отступлении в конце 1944 г. Они заложили четыре мины и взорвали колокольню храма, при этом рухнул купол[392].

На последней странице леснинской книги Октоиха сохранилась запись духовника монастыря иеромонаха Никандра: «1943 год 29 марта / 12 апреля, в 12 часов, на Великий Четверг в третий раз партизаны пришли, обворовали и зажгли монастырь Хопово. Все сестры переехали в городок Ириг и разместились по частным домам. Нам дали Успенскую церковь, где мы сразу начали богослужение. 30 апреля этого года немцы, против нашего желания, увезли нас в Белград, где мы терпим вместе военные бедствия. Чудесно спасенные Божией милостью, каждый день служим все правило и Святую Литургию. Слышно, что Хопово совсем разрушено. 17/30 ноября 1943 год»[393].

Русские священнослужители защищали не только своих соотечественников, но заявляли и о необходимости прекратить истребление сербов, среди них будущий архиепископ Сан-Францисский Американской Православной Церкви архимандрит Иоанн (Шаховской). Позднее он вспоминал: «Была также попытка с моей стороны, во время войны, осведомить Ватикан через баварского кардинала Фаульхабера о начавшемся гонении на Православную Церковь в Хорватии и мученичестве православных сербов в Хорватии. Я имел достоверные сведения о совершавшемся в нововозникшем хорватском государстве погроме православных священников и церквей. Православных сербов хорваты убивали и изгоняли из родных селений, причем усташам Павелича в этом деле помогала – говорим это со скорбью – и часть римо-католического клира в Хорватии. В начале этого похода против православия я поехал в Мюнхен и через одну немецкую семью, близкую к кардиналу Фаульхаберу, передал ему все, что знал о положении в Хорватии, за достоверность чего ручался, и просил его без промедления сообщить это в Рим. Просил передать, что Римская Церковь имеет силу и призвана возвысить свое слово. И если она не остановит своих пастырей и мирян, обезумевших от бесчеловечия, – следствия этого будут тяжки и для самой Римской Церкви»[394].

Югославское правительство в изгнании, архиереи Сербской Православной Церкви также обращались с протестами к Ватикану и иностранным католическим кругам. Подобные заявления делали, конечно, и представители других Православных Церквей, в том числе союзных Третьему рейху Болгарии и Румынии. Так, 10 декабря 1941 г. международная служба Германской Евангелической Церкви сообщила в свой МИД, что к ней обратился крупнейший болгарский теолог профессор С. Цанков с протестом от имени всего православного мира против «жестокого преследования Православной Церкви в Хорватии» и просьбой оказать помощь. Международная служба поддержала эту просьбу. МИД, понимая, что дальнейшее невмешательство в акции усташей сильно подрывает германский престиж в православном мире, был вынужден отреагировать. Кроме того, немцы хотели скорейшего «замирения» населения Хорватии, что позволило бы им перебросить свои войска из этой страны на фронт.

Третьей причиной реакции германских властей было нежелание дальнейшего резкого усиления позиции Католической Церкви в Хорватии. Еще на проходившем 22–23 сентября 1941 г. в Берлине под председательством шефа гестапо Мюллера совещании разработчиков церковной проблематики подразделений РСХА в докладе унтерштурмбанфюрера СС Вандеслебена «Проблематика Восточных Церквей и служебно-информационные выводы» говорилось о необходимости поддерживать православных «в качестве противовеса» католикам в Хорватии: «Там по побуждению Римской Церкви был убит ряд православных священников. Это происшествие необходимо использовать, чтобы настраивать различные группы друг против друга. В данном случае со стороны полиции безопасности оказывается поддержка православным, так как римокатолики постоянно расширяют область своего влияния и захватывают ведущие позиции, в то время как православные находятся в меньшинстве»[395].

Еще ярче негативная позиция нацистского руководства в отношении католицизма в Хорватии проявилась в докладе шефа полиции безопасности и СД Р. Гейдриха рейсфюреру СС Г. Гиммлеру от 17 февраля 1942 г. Гейдрих писал в нем об убийстве «наиболее садистскими методами» около 300 тыс. православных славян и резко критиковал насильственное окатоличевание, которое усиливает Католическую Церковь[396].

2 декабря 1941 г. немецкий посол в Загребе Зигфрид Каше в своем сообщении в Берлин впервые упомянул об идее создания Хорватской Православной Церкви, а в начале 1942 г. германское посольство уже получило задание оказать давление на главу Хорватии – поглавника Анте Павелича. 7 февраля Каше встретился с поглавником, и в ходе беседы о путях скорейшего замирения населения страны предложил основать самостоятельную Хорватскую Православную Церковь. В тот же день посол телеграфировал в Берлин о том, что имел длительный разговор с Павеличем и тот пошел на некоторые изменения своей позиции: «Поглавник разрешит Православную Церковь в Хорватии. Отделение от Сербской Церкви. Первые шаги он предпримет в скором времени. По этому вопросу он выскажет свою точку зрения перед собирающимся в середине февраля Собором. Относительно бесчинств усташей и полиции он тем временем предпринял дальнейшие меры для их прекращения»[397].

Первым справедливую точку зрения о том, что идея создания Хорватской Православной Церкви в годы Второй мировой войны имела немецкое происхождение, высказал в 1978 г. историк Ф. Йелич-Бутич[398]. Хотя при этом стоит отметить, что о необходимости образования подобной Церкви еще в 1861 г. впервые заявил хорватский политик Евгений Кватериник (1825–1871)[399].

Фактическим руководителем «проекта» создания Хорватской Православной Церкви был начальник германской службы безопасности (СД) в Хорватии Ганс Хелм. В реализации замысла также активно участвовали уполномоченный 6-го отделения СД в Хорватии Адальберт Кунгел и немецкий специалист по русской эмиграции Марбот Шумахер. Последний вел переговоры со многими русскими эмигрантами, из которых особенным сторонником создания Хорватской Церкви проявил себя протодиакон Алексий Борисов[400].

Уступки Православной Церкви в «независимом государстве Хорватия» были вызваны не только давлением германских ведомств, но и невозможностью полностью решить проблему двух миллионов сербов – всех убить, изгнать или заставить перейти в католичество. Один из ведущих современных историков Хорватии Юре Кришто справедливо отмечал: «Главной причиной создания Хорватской Православной Церкви была международная политическая ситуация. Политикой репрессий и гонений не удалось достичь многого в решении “сербского вопроса” в Хорватии»[401]. Непреодолимым препятствием оказалось мужественное сопротивление сербского народа, разгоравшаяся партизанская борьба (в которой с 1942 г. участвовало и довольно много хорват).

При этом основные цели Сербской Православной Церкви здесь совпадали с устремлениями партизан: освобождение Хорватии от господства усташей, итальянцев, немцев и окончание этнических гонений. Кроме того, коммунистическое партизанское движение на большей части Хорватии было единственной политической силой, которая могла обеспечить безопасность православного клира (монархически ориентированные четники Д. Михайловича действовали главным образом на территории Сербии)[402].

Таким образом, основание Автокефальной Хорватской Православной Церкви со стороны Павелича было, как признавал и германский МИД, только вынужденным политическим маневром. Впервые о необходимости создания такой Церкви поглавник заявил на заключительном заседании Хорватского государственного собора (из 205 депутатов которого только 3 были православными) 28 февраля 1942 г., отметив: «Православная Церковь – во всем мире Православная Церковь. Она станет пользоваться полной свободой и в Хорватии, если будет находиться под контролем хорватского государства и его органов, однако зависимую от Сербии Православную Церковь не допустят. Переход из православия в католичество не будет принудительным. Известно, что в этом вопросе имели место эксцессы, которые, однако, были отвергнуты и осуждены правительством»[403].

Интересно прокомментировал новую ситуацию немецкий генерал в Хорватии г. Хорстенау в своем докладе в ОКВ от 25 февраля 1942 г. Он указал, что хорватское правительство теперь хочет «искать выход» (из внутреннего кризиса страны) не в принудительном окатоличевании, а в восстановлении Православной Церкви во главе с собственным Патриархом, полностью отделенной от Сербского Патриархата, которая долгое время будет испытывать недостаток в священниках (большей частью убитых) и в храмах (в основном разрушенных). Командующий хорватскими войсками маршал Славко Кватерник категорично высказался за это решение. Другие члены правительства еще, правда, надеются на унию православных с Римом, над достижением которой Ватикан уже давно работает. Неблагоприятное правовое положение православных пока не улучшилось, за четыре недели до Рождества (по юлианскому календарю) им запретили вход в немногие еще остававшиеся церкви. Усташи, активными соратниками которых являются католические капелланы, также не прекратили грабежи и убийства. Не проходит недели, которая бы не сопровождалась «очистительными акциями», по возможности скрытыми от немецких глаз. При этом, по свидетельству генерала, усташи изображали расправы над женщинами и детьми победными военными операциями против партизан[404].

В другом докладе Хорстенау от 19 мая 1942 г. приводились новые подробности возникшей противоречивой ситуации: некоторые хорватские руководители, но отнюдь не все, считают, что первоначально выбранный курс, нацеленный на уничтожение сербской части населения, был неудачен. При этом создание по немецкой инициативе и в соответствии с призывом сербских депутатов Хорватского Собора самостоятельной Хорватской Православной Церкви подействовало в основном на хорватскую армию (прекратившую репрессии против сербов). Однако усташи все еще перечеркивают усилия по облегчению возвращения сербских националистов домой из лесов и гор. Уничтожение до сих пор насчитывающего свыше полутора миллионов сербского элемента по-прежнему остается целью руководителей усташей, как минимум среднего и низшего звена[405].

Вскоре после февральского выступления Павелича – 11 марта обсуждение его инициативы было передано в комитет по правосудию и богословию при Хорватском государственном соборе. Также в марте священник Василий (Васо) Шурлан из Земуна и православный чиновник (служащий судебного стола) Петр Лазич из Загреба подали прошение об основании Хорватской Православной Церкви. Оно было рассмотрено правительством, и 3 апреля министр юстиции и культов М. Пук разрешил регистрацию православной церковной общины в Загребе, председателем которой стал П. Лазич. Общине передали закрытую ранее Спасо-Преображенскую церковь[406].

Создание автокефальной Хорватской Православной Церкви предусматривалось законом от 3 апреля 1942 г. В нем говорилось, что устройство и деятельность новой Церкви будет регулироваться уставом, который утвердит поглавник, а непосредственное ведение ее делами поручалось Министерству юстиции и культов[407].

8 апреля Павелич принял делегацию представителей православной общине в составе о. В. Шурлана, чиновников П. Лазича, Т. Вукадиновича и депутата Д. Якича. Они подали ходатайство о принятии устава Хорватской Православной Церкви, в ходе беседы поглавник выразил согласие с необходимостью проведения организации церковной жизни по всей стране. В этот же день о. В. Шурлан по радио Загреба и в газетных публикациях призвал оставшихся в Хорватии сербских священников к сотрудничеству в деле организации новой Церкви. 11 апреля на богослужении в православном Спасо-Преображенском храме демонстративно присутствовали представители хорватского правительства, усташей и государственного собора. Богослужение совершил о. В. Шурлан, во время службы пел русский церковный хор под управлением регента Александра Росмаевского[408].

Однако при создании новой автокефальной Церкви в первую очередь возникли сложности с выбором кандидатов на пост ее будущего главы. Все сербские епископы к тому времени оказались убиты или изгнаны из страны. 20 апреля в Загреб приехал из Белграда бывший секретарь Епархиального управления в Сремских Карловцах и служащий канцелярии (юридический советник) Сербского Синода Милош Оберкнежевич, и в тот же день священник Василий Шурлан пригласил его на прием к Павеличу для беседы о возможных способах создания Хорватской Православной Церкви.

В ходе разговора о. В. Шурлан предложил создать православное ведомство под контролем Министерства юстиции и культов. По свидетельству Оберкнежевича, он заявил о необходимости вступить в контакт с Сербской Церковью, но поглавник ответил, что с Сербским Патриархатом вместе ничего обсуждать не хочет и ничего делать не будет. После обсуждения ситуации было решено, что в Хорватии создадут два архиепископства: в Загребе и Сремских Карловцах; митрополита назначат только в случае подбора подходящей кандидатуры, а до этого времени руководство Церковью возглавит администратор; будет принят устав в духе законов Хорватии; всякий сербский священник, пожелавший вернуться в Хорватию, получит на это согласие, причем ему возвратят все конфискованное имущество, и поглавник лично гарантирует безопасность таким возвращенцам. Разъяснять этот указ и набирать духовенство было поручено П. Лазичу, комиссию по подготовке устава возглавил М. Оберкнежевич[409].

Следует отметить, что при разработке проекта создания Хорватской Православной Церкви немецкие разработчики рассчитывали на ее вынужденное признание Сербской Православной Церкви, планировалось даже санкционировать переезд некоторых сербских архиереев в Загреб для участия в организации Хорватской Церкви. Видимо, было оказано давление на сербское правительство М. Недича, так как, когда 22 апреля епископы Нектарий и Вениамин посетили министра образования Велибора Йонича, чтобы сообщить о негативном отношении Сербского Синода к возможному созданию Хорватской Православной Церкви (что нашло выражение в письменном протесте от 14 апреля), министр неожиданно заявил: «Я считаю лучшим выходом, если один из сербских епископов пожертвует собой и поедет в Хорватию, чтобы спасти местный сербский народ». Йонич, в частности, предложил поехать епископу Зворничско-Тузланскому Нектарию, так как его епархия осталась на территории Хорватии. Однако владыка ответил категорическим отказом, дав понять, что он не меняет своих убеждений в соответствии сконъюнктурой[410].

30 апреля Священный Архиерейский Синод Сербской Православной Церкви принял определение о непризнании законности образования неканоничной Хорватской Православной Церкви, о чем известил всех сербских архиереев, М. Недича, сербского министра образования, Архиерейский Синод РПЦЗ, а также немецкие военные власти, прося последних «защитить канонические интересы Сербской Православной Церкви». Однако это постановление оказалось невозможно отправить, как планировалось, главам Поместных Православных Церквей. Немецкие власти потребовали полностью удалить часть текста, в которой говорилось о преследованиях в Хорватии Сербской Православной Церкви и сербского народа, на что Синод не согласился. Он не смог даже опубликовать постановление в своем печатном органе «Гласнике» в связи с запретом немецкой цензуры[411].

30 апреля Заместитель Сербского Патриарха митрополит Иосиф написал о решении Синода Константинопольскому Патриарху Вениамину, и это послание все же удалось переправить в Стамбул. В послании говорилось о том, что Сербская Православная Церковь поставлена в Хорватии вне закона, многие ее священники были убиты, а около 500 изгнаны в Сербию, почти все храмы и монастыри закрыты, их имущество конфисковано. Сообщая о законе от 3 апреля 1942 г., митрополит Иосиф привел следующие аргументы в пользу неканоничности создания Автокефальной Хорватской Православной Церкви: 1. Это было сделано без извещения и против воли Сербской Православной Церкви, как Матери Церкви. 2. Также совершено вопреки желанию местного православного населения и его иерархии. 3. Соответствующий закон издала государственная власть, которая активно выступает в качестве пропагандиста Католической Церкви. 4. Не существует никаких канонических условий для автокефалии Хорватской Православной Церкви[412].

3 мая 1942 г. в Белград приехали М. Оберкнежевич, П. Лазич и священник из Земуна Борислав Деянович для вербовки православных священнослужителей, в том числе епископов, желавших поехать в Хорватию. 4 мая Оберкнежевич, используя свои старые связи, встретился в Сербской Патриархии с главным секретарем Священного Синода протоиереем Николаем Алагичем и передал ему список из 20 русских и 42 сербских священнослужителей (в том числе 29 священников, 11 монахов и 2 преподавателей богословия), которые пожелали служить в Хорватской Православной Церкви. Оберкнежевич заявил, что он пошел на сотрудничество с хорватскими властями, чтобы спасти сербские церкви, монастыри, верующих, и выразил желание встретиться с Заместителем Патриарха митрополитом Иосифом, однако владыка его не принял. Сербские архиереи, по словам митрополита Иосифа, «отвергли всякое общение с такими перебежчиками»[413].

После выяснения провала поездки Оберкнежевича в Белград была предпринята неудачная попытка создать Синод Хорватской Православной Церкви во главе с администратором священником Василием Шурланом, который официально стал советником Министерства юстиции у культов[414].

Между тем на территории Хорватии проживали два православных архиерея – русские архиепископы Феофан (Гаврилов) и Гермоген (Максимов) в монастыре Хопово. На тревожный запрос митрополита Анастасия об их возможном участии в создании неканоничной Хорватской Православной Церкви Владыка Гермоген в ответном письме от 29 апреля попросил успокоить Заместителя Сербского Патриарха митрополита Иосифа, указав, что «мы, ценя услуги Сербской Патриархии для Церкви нашей Заграничной, не сделаем ничего для него обидного».

Архиепископ также отметил: «Вы совершенно правы, когда пишете, что среди наших епископов не найдется ни одного, кто решился бы возглавить Православную Церковь в Хорватии без надлежащего благословения со стороны Русской Церковной Власти, а равным образом со стороны Сербской Церкви, ибо по церковным канонам такое действие недопустимо, ибо таковой епископ навлек бы на себя не только нравственную, но и каноническую ответственность. Доселе предложения об учреждении автокефалии от подлежащего правительства к нам не поступало, а если бы таковое поступило, тогда мы сочли бы себя обязанными обратиться за разрешением и благословением к Русскому Заграничному Синоду, и лишь по его указанию могли бы принять соответствующие меры. Правда, частно нам известно было, что означенное предложение ожидается, но и только, и на извещение из Карловцев по этому делу я запросил сообщить мне подробности, чтобы затем доложить Синоду. Ответа на мою просьбу еще не получено, а когда получится, немедленно буду писать Вам». 25 мая митрополит Анастасий сообщил об ответе владык в Сербский Синод[415].

Первоиерарх РПЦЗ еще с начала апреля добивался разрешения на поездку архиепископов Феофана и Гермогена в Белград для участия в заседании Архиерейского Синода по поводу образования Средне-Европейского митрополичьего округа, но хорватские власти, преследуя свои цели, этому всячески препятствовали. В результате владыка Анастасий был вынужден 13–16 мая письменно обратиться к архиепископам с просьбой изложить их мнение о создании митрополичьего округа письмом. 26 мая владыки Гермоген и Феофан написали в Синод о своем положительном отношении к решению по этому вопросу. В конце концов даже германский МИД, признавший необходимость образования митрополичьего округа, 5 июня 1942 г. отправил телеграмму в Загреб о своем согласии с поездкой архиепископов из Хопово в Белград[416].

Однако события к тому времени приняли новый, неожиданный оборот, резко изменивший ситуацию, – 81-летний архиепископ Гермоген (в миру Григорий Иванович Максимов) стал главой Хорватской Православной Церкви. Владыка Гермоген родился 10 января 1861 г. в станице Нагаевской, области войска Донского в семье казака, служившего псаломщиком в храме. Он окончил Нагавское духовное училище, в 1882 г. – Новочеркасскую духовную семинарию и в 1886 г. – Киевскую духовную академию со степенью кандидата богословия. 29 июня 1886 г. о. Григорий был рукоположен во диакона, а 4 декабря 1887 г. – во иерея, служил сначала в Новочеркасской епархии, с 1902 г. – настоятелем кафедрального собора в г. Владикавказе, с 1906 г. являлся ректором Саратовской духовной семинарии. За год до этого умерла его жена, оставив шестерых детей, и он сумел их вырастить и дать хорошее образование. 21 августа 1909 г. о. Григорий был пострижен в монашество с именем Гермоген и возведен в сан архимандрита, а 9 мая 1910 г. хиротонисан в Петербурге во епископа Аксайского, викария Донской и Новочеркасской епархии. В феврале 1918 г. владыка был арестован большевиками, но выпущен по амнистии. После занятия Новочеркасска белыми частями атамана П.Н. Краснова он был поставлен епископом Донского войска и морских сил. В октябре 1919 г. Временное Высшее Церковное Управление Юго-Востока России отстранило от управления Екатеринославской епархией владыку Агапита (Вишневского), а на его место назначило епископа Гермогена с титулом Екатеринославский и Новомосковский.

В годы Гражданской войны владыка участвовал в Белом движении, после его разгрома на Юге России в марте 1920 г. был вывезен из Новороссийска с донскими казаками на греческий остров Лемнос, откуда осенью того же года переплыл на лодке на Святую Гору Афон. В июне 1922 г. он был назначен Высшим Русским Церковным Управлением за границей управляющим русскими общинами в Греции, Северной Африке и на Кипре и с 1923 г. проживал в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. Югославии). Епископ Гермоген был одним из основателей организованного для подпольной деятельности на территории СССР «Братства Русской Правды», около 20 лет он состоял членом Архиерейского Синода РПЦЗ (с 2 сентября 1922 г.). Возведенный в 1929 г. в сан архиепископа, владыка Гермоген получил назначение в Западно-Американскую епархию, но по состоянию здоровья вынужден был остаться в Югославии. Архиепископ отличался прямотой, честностью, твердостью в противостоянии советской власти, но также и определенным честолюбием, в частности одно время он рассматривался в качестве возможного главы Автокефальной Албанской Православной Церкви[417].

Хорошо знавший владыку в 1930-е гг. В.А. Маевский позднее вспоминал: «Он был частым гостем Сербской Патриархии, приезжал ежемесячно на несколько дней для участия в заседаниях Синода Русской Зарубежной Церкви. Донской казак по рождению, – он бывал грубоват и резок. Когда исполнилось 50 лет пребывания в священном сане, – в Белграде организовано было публичное торжественное чествование его. Присутствовал Патриарх Варнава (с сербскими архиереями), который испросил от правительства высокую награду (орден), а от себя лично – денежный подарок юбиляру»[418].

В переговорах с архиепископом Гермогеном главную роль сыграл М. Оберкнежевич, которого владыка лично хорошо знал по Сремским Карловцам. Еще в апреле 1942 г., после разговора в Загребе с Хелмом и Кунгелем Оберкнежевич приехал в Хопово для беседы с архиепископом Гермогеном. Однако во время первой встречи владыка заявил, что возглавит Хорватскую Церковь только в случае его избрания Собором и получения согласия Сербской Церкви Матери, фактически выгнав посетителя[419].

Состоявшееся через несколько недель, в мае, второе посещение Оберкнежевичем архиепископа Гермогена было более успешным. Как позднее писал Оберкнежевич в своей книге «Развитие православия в Хорватии и Хорватская Православная Церковь», интернированный немцами в монастыре Панчева Сербский Патриарх Гавриил негласно одобрил выбор владыки Гермогена главой Хорватской Церкви и лишь категорически высказался против его титулования Патриархом; кроме того, Первосвятитель Гавриил якобы написал своему Заместителю митрополиту Иосифу о необходимости в свете новых обстоятельств сделать все возможное для благоустроения православия в Хорватском государстве[420].

Некоторые современные хорватские ученые, в частности В. Гейгер, подтверждают факт согласия Патриарха Гавриила, переданного через М. Оберкнежевича. Упоминается также причастность к этому делу русского эмигранта из Белграда, коммерсанта Григория Миткевича, повлиявшего на решение владыки Гермогена[421].

Правда, найти соответствующие документы не удалось. Сам Патриарх Гавриил в разговоре в феврале 1945 г. в Зальцбурге с румынским митрополитом Виссарионом (Пую) осудил его помощь Хорватской Православной Церкви: «Не было никакого оправдания участия в этом Румынской Церкви и помощи усташам в насилии. По моему мнению, Румынская Церковь согрешила в своей христианской любви»[422].

Выслушав заверения Оберкнежевича о согласии Патриарха Гавриила, Владыка Гермоген был удовлетворен этим и только тогда решился принять предложение хорватского правительства. Архиепископу были переданы письмо начальника отдела культов Радослава Главаша и устные поздравления Павелича и министра юстиции и культов Мирко Пука. Владыке обещали зарплату 15 тыс. кун и дополнительную выплату 20 тыс. кун на представительские нужды ежемесячно. Кроме того, Оберкнежевич сказал архиепископу, что его зовут русские общины в Загребе и Осиеке и, вероятно, появившаяся в Хорватии казацкая дивизия, а на случай отказа владыки есть второй, якобы уже выразивший согласие кандидат на пост главы Хорватской Церкви – румынский митрополит Виссарион (Пую)[423].

Архивные документы свидетельствуют, что владыка Гермоген уступил давлению немцев и хорватских властей, шантажируемый угрозой дальнейших жесточайших преследований сербов. В сообщении германского посольства из Загреба от 26 июня 1942 г. говорилось: «.ему дали понять, что православным придется плохо, если он не примет должности»[424]. А в другом сообщении посольства от 28 июля подчеркивалось, что архиепископ Гермоген принял службу «только под давлением и чтобы, насколько возможно, избавить православное население от дальнейших жестоких преследований»[425]. Хотя, возможно, свою роль сыграли и другие, в том числе материальные, факторы. В дальнейшем владыка был уверен в правильности своего шага. Однажды он сказал: «Сам Христос ведет Церковь, а я только сохранил Церковь – Его Невесту, в которой сила Его таинства и Его благодати»[426].

В своих показаниях на допросе коммунистическому следователю 20 июня 1945 г. в Загребе митрополит Гермоген так охарактеризовал свои переговоры с Оберкнежевичем: «.он пояснил мне, что весь этот верующий народ остался без священников, так как в НГХ (Независимом государстве хорватов) не существует Православная Церковь, которая выполняла бы религиозные функции, т. е. ни Крещения, ни Венчания, ни похороны не совершаются по православным церковным обычаям, не говоря уже о церковных молитвах и обрядах. Оберкнежевич сообщил мне, что поглавник хочет основать Хорватскую Православную Церковь, так как Сербская Православная Церковь не может больше вести свою работу на территории НГХ, учитывая то, что глава Сербской Церкви находится в Сербии, а поглавник желает, чтобы Православная Церковь в НГХ была независимой. В связи с этим Оберкнежевич предложил мне вместе с архиепископом Феофаном заняться организацией Православной Церкви в Хорватии. С нашей стороны это предложение было принято, так как мы считали, что это единственная возможность возобновить жизнедеятельность Православной Церкви в НГХ. В тот момент я не знал, что Православная Церковь в НГХ подвергалась преследованиям, а священников изгнали. Оберкнежевич передал наш ответ поглавнику НГХ и через несколько дней снова вернулся в Хопово, когда и предложил мне от имени поглавника произведение в сан митрополита Загребского. Вместе с Оберкнежевичем я направился в Загреб»[427]. При этом следует отметить, что архиепископ Феофан, которому было предложено занять Сараевскую кафедру, в конце концов отказался участвовать в создании Хорватской Православной Церкви.

Оригинальное объяснение поступку владыки Гермогена дал главный редактор выходившего в Белграде русского журнала «Церковное обозрение» Е.И. Махараблидзе. Он написал, что архиепископ возглавил Хорватскую Церковь, как «специалист по церковным канонам, всегда идущий навстречу образованию самостоятельных церквей»[428]. Оберкнежевич же в своей упоминавшейся книге отметил: «Необходимо подчеркнуть, что владыка Гермоген годами монашествовал и не был честолюбивым, обладал он общеизвестной высокой моральной и духовной чистотой. Его согласие возглавить Хорватскую Православную Церковь представляло огромную жертву. Сделал он этот выбор, побуждаемый христианскими и гуманными началами»[429].

Кроме того, согласно показанию владыки на допросе 26 мая 1945 г., ему дали понять, что в случае его отказа Павелич мог предложить возглавить Хорватскую Православную Церковь «епископу из Болгарии или Румынии, к тому же и епископ Молдавский Виссарион соглашался стать Патриархом Православной Церкви» в Хорватии[430].

29 мая 1942 г. архиепископ Гермоген в сопровождении о. В. Шурлана, благочинного игумена Мирона (Федерера), П. Лазича, советников М. Оберкнежевича и Д. Мирковича встретился с Павеличем в его резиденции. Они обсудили будущую организацию Православной Церкви, причем владыка говорил о необходимости разрешения открытия храмов.[431] На допросе 26 мая 1945 г. он показал: «После моего прибытия в Загреб был принят на аудиенции Павеличем. Он мне сказал, что я назначен главой Хорватской Православной Церкви, и чтобы я как можно скорее занялся ее организацией. Тогда он мне сказал, что нужно взять в нашу церковь новый календарь, так как это будет лучше для школы и праздников»[432].

5 июня 1942 г. поглавник утвердил устав Церкви из 123 статей и назначил Владыку Гермогена митрополитом Загребским и всей Хорватской Православной Церкви. В соответствие с уставом новая автокефальная Церковь должна была состоять из четырех епархий – Загребской митрополии с кафедрой в Загребе (включала шесть благочиний) и трех епископств: Сараевского с кафедрой в Сараево (четыре благочиния), Пётровацкого с центром в Босанском Пётровце (семь благочиний) и Бродского с кафедрой в Босанском Броде (три благочиния), а также архиерейских наместничеств и приходов (позднее, в связи с расширением и новым территориальным делением Хорватии после капитуляции Италии, митрополит Гермоген решением от 8 мая 1944 г. учредил пять епархий: Загребскую, Сараевскую, Зеницкую, Шидскую иЗемунскую)[433].

Согласно уставу предусматривались выборы патриарха, но первых епископов и патриарха должен был назначать лично Павелич. Верховной властью в Хорватской Церкви формально считались патриарх и Архиерейский Собор. Учреждение Патриаршества было отложено до получения признания Вселенского Патриарха и проведения в мирное время Собора. На допросе 20 июня 1945 г. митрополит Гермоген показал: «В соответствии с положениями устава Хорватской Православной Церкви я, как ее глава, должен быть в сане Патриарха. Поглавник предлагал мне это, но я отказался, так как прекрасно знал, что согласно церковным канонам никто не может принять сан Патриарха без согласия на то Вселенского Патриарха в Константинополе. Так как в НГХ не было представительства, имеющего связь со Вселенским Патриархом, я не имел возможности обратиться к нему в письменной форме с просьбой признать меня Патриархом»[434].

По уставу Хорватской Православной Церкви ее Собору вменялась в обязанность забота о сближении и соединении христианских Церквей (здесь, возможно, имелась в виду будущая уния с Католической Церковью). По свидетельству написавшего этот устав М. Оберкнежевича, он взял за основу устав Сербской Православной Церкви с учетом хорватских законов[435].

7 июня состоялась торжественная интронизация митрополита Гермогена в Свято-Преображенской церкви Загреба (в этот сан владыку ввел не архиерей, а настоятель храма священник Серафим Купчевский), а 8 июня владыка в присутствии представителей хорватского правительства и делегации православного духовенства принес перед Павеличем присягу в верности хорватскому государству, его главе и законам. Церемония отличалась подчеркнутой помпезностью. Перед резиденцией поглавника был выстроен почетный караул его личной стражи, который отдал митрополиту воинские почести[436].

Присяга владыки Гермогена звучала следующим образом: «Я, архиепископ и митрополит Хорватской Православной Церкви, обязуюсь Всевышнему Богу служить Хорватской Православной Церкви, поглавнику и стране. Обещаю придерживаться всех уставов и канонов Церкви, а также законов и уставов страны. Буду хранить все служебные тайны, работать и проповедовать свет истины Хорватской Православной Церкви. Бог мне в помощь! Аминь!»[437]

7 июля митрополит Гермоген в сопровождении своего секретаря М. Оберкнежевича и иеромонаха Вениамина (Павловского) посетил Хорватский государственный собор, где имел продолжительную беседу с его председателем Марко Дошеном. Интересно, что Г. Хелм в донесении своему начальству от 9 июня 1942 г. весьма сдержанно отозвался о владыке Гермогене в качестве митрополита Загребского, отметив возможные негативные последствия, так как «он – эмигрант из России с панславянской ориентацией»[438].

Одна из центральных фигур Хорватской Православной Церкви Милош Оберкнежевич в 1979 г. называл ее учреждение попыткой создать независимую от конфессиональной принадлежности хорватскую идентичность[439].

Впрочем, ближайшими помощниками митрополита Гермогена стали в основном русские священники. Ввиду отсутствия епископов владыка в мае 1942 г. назначил только четырех архиерейских наместников (все они были русскими эмигрантами): священника Серафима Купчиевского – в Загреб, архимандрита Николая (Руженцева) – в Сараево, священника Антония Парадиева – в Зеницу и протоиерея Василия Юрченко – в Шид. Секретарем владыки был Милош Оберкнежевич, референтом по церковным делам – протоиерей Иосиф (Йоцо) Цвиянович, а священнослужителями при митрополите – отцы Вениамин Романов и Алексий Борисов[440].

Следует отметить, что протоиерей Иосиф Цвиянович был назначен референтом приказом А. Павелича от 8 сентября 1942 г. и, судя по одному из немецких источников, был поставлен усташами для контроля за деятельностью Церкви. Он часто делал что-либо вопреки воле митрополита Гермогена, который ничего не мог предпринять против о. И. Цвияновича без разрешения правительства. Созданный при Хорватской Православной Церкви специальный комитет, в задачу которого входила реализация на практике указаний государственной власти, состоял из двух католиков и двух православных, в том числе о. И. Цвияновича[441].

Первыми признали новый титул владыки Гермогена, помимо загребского прихода, русская община и казачий атаман в Сараево. Митрополита поддержали и отдельные (в целом немногие) деятели четников, особенно активно командир отряда «Кочич» Урош Дренович[442]. Сербское же духовенство и миряне на территории Хорватии в основной массе создание новой Церкви отвергли. Так, например, в Зворничско-Тузланской епархии ее признали лишь семь священников.

В середине ноября 1942 г. состоявшееся в боснийском городке Сербска Ясеница собрание помогавших партизанам православных священнослужителей постановило, что они остаются верными Сербской Церкви и единогласно осуждают Хорватскую Церковь как порождение усташей и инструмент денационализации. Собравшиеся также высказались против «белогвардейского беглеца, самозванного митрополита Гермогена», назначение которого Павеличем главой Хорватской Церкви является «соблазном и унижением для православия». Подобным образом выразился и ЦК Коммунистической партии Хорватии: Хорватская Православная Церковь является обманом, признавшие ее священники – «предателями»[443].

Сербская Церковь реагировала на преследования православных и создание Хорватской Православной Церкви неоднократными протестами и обращениями к сербскому премьер-министру М. Недичу и немецкому командованию в Сербии. Так, в конце мая 1942 г. Патриархия послала в правительство Сербии протест в связи с грабительским захватом хорватским государством собственности Сербской Церкви. 8 июня министр образования поддержал этот протест и переслал его в штаб командующего немецкими войсками в стране. После этого уполномоченный германского МИД в Белграде Бенцлер встретился с епископом Зворничско-Тузланским Нектарием и выяснил, что Сербская Церковь после распада Югославии считает себя хранительницей единства страны, не признает и в ближайшем будущем не признает Хорватской Православной Церкви, которой передана собственность Сербской Церкви в Хорватии. В своем докладе в МИД от 9 ноября 1942 г. Бенцлер полагал, что сейчас не следует заниматься этим вопросом. Шеф полиции безопасности и СД 31 декабря на соответствующий запрос также ответил, что внесение ясности в данное дело в настоящее время представляется нецелесообразным. В результате германский МИД 13 января 1943 г. указал Бенцлеру в подходящей форме отклонить ходатайство Министерства образования Сербии[444].

4 августа 1942 г. Сербский Синод принял новое постановление по делу создания Автокефальной Православной Церкви в Хорватии: 1. Подтвердить решение от 30 апреля о непризнании Хорватской Православной Церкви как неканоничной и основанной вопреки желанию местного сербского населения и архиереев. 2. Рассматривать запрещающее архиепископа Гермогена определение Синода Русской Православной Церкви как свое собственное, просить митрополита Анастасия продолжить судебный процесс над архиепископом, вынести решение и передать соответствующие документы Сербскому Синоду. 3. Разослать это постановление всем сербским архиереям с рекомендацией, чтобы архипастыри довели его до сведения всех священников, а те, в свою очередь, верующих. Следует отметить, что, добыв протокол этого заседания Синода, германский МИД переслал его в СД[445].

Немецкое посольство в Загребе неоднократно извещало свое начальство о деструктивной деятельности Сербской Церкви в Хорватии. 11 июня 1942 г. посол писал, что отношение хорватского правительства к образованию самостоятельной Хорватской Церкви удовлетворительное, но эти устремления наносят вред Сербской Православной Церкви и также сербскому населению. Поэтому надо учитывать, что из-за сопротивления с сербской стороны мероприятиям хорватского правительства по всем направлениям примирения двух стран пока не будет. В связи с этим посол предлагал унифицировать германское отношение к Православным Церквам в Сербии, Хорватии и других балканских странах и согласовать данную позицию с общей политикой в регионе, прогнозируя в противном случае неудачу религиозной политики[446].

22 октября посольство сообщало в германский МИД об опасности устремлений Сербской Церкви охватывать все православное население на отошедших от Сербии территориях. Оно отмечало, что с учетом национальной роли Сербской Церкви подобные требования представляют попытку приобрести политическое влияние на указанное население. Наконец, в декабре 1942 г. посольство писало, что Сербский Синод, как и раньше, стремится сделать германское правительство ответственным за преследование православных сербов в Хорватии или, как минимум, отвести ему роль третейского судьи. Поэтому всякое дальнейшее преследование сербского элемента в Хорватии будет истолковано Сербской Православной Церковью как нежелание или неспособность немецкого правительства вмешиваться в это дело. С другой стороны, стремление правительства Германии использовать Сербскую Церковь для замирения занятых территорий не увенчается значительными успехами, пока будет существовать впечатление, что правительство не хочет серьезно заниматься ее частично обоснованными жалобами[447]. Это противоречие германские власти так и не смогли разрешить.

Всевозможные препятствия деятельности Хорватской Православной Церкви чинили и сербские архиереи за границей. Так, проживавший в США епископ Дионисий 18 октября 1942 г. написал и отправил государственному секретарю меморандум «Квислингское порождение – Хорватская Православная Церковь», в котором писал о преследованиях сербов и подчеркивал, что «православных хорватов не существует»[448].

Хотя немцы имели своих осведомителей в руководящих органах Сербской и Русской Зарубежной Церквей, они не ожидали их столь резко негативной реакции на создание Хорватской Православной Церкви.

Председатель Архиерейского Синода РПЦЗ митрополит Анастасий категорически не признал образования неканонической Церкви и еще до официального вступления архиепископа Гермогена в новую должность запретил его в священнослужении. Предварительно Первоиерарх обратился с запросом к известному знатоку канонов профессору С.В. Троицкому, который дал строго каноническое заключение. После воскресного богослужения в белградской Свято-Троицкой церкви митрополит с амвона сообщил прихожанам о решении Архиерейского Синода от 6 июня исключить архиепископа Гермогена из состава Синода и духовенства РПЦЗ, запретить в священнослужении и при первой возможности (наличии полагающегося состава епископов) предать его суду Архиерейского Собора. В тот же день в Свято-Троицкой церкви владыка Анастасий, по свидетельству прихожан, «весьма резко осудил и само государство Хорватию с его жестокими гонениями православных сербов, за что сам подвергся преследованию со стороны гестапо, как за явное возбуждение общественного мнения против союзного Германии государства на оккупированной во время войны территории»[449].

6 июня митрополит Анастасий письменно известил о решении Архиерейского Синода Заместителя Сербского Патриарха митрополита Иосифа, отметив, что он был очень удивлен поступком архиепископа Гермогена. 9 июня Первоиерарх РПЦЗ написал о случившихся событиях в Софию русскому архиепископу Серафиму (Соболеву): «.новое испытание постигло нашу Церковь вследствие антиканонического поступка Высокопреосвященного архиепископа Гермогена». Владыка Анастасий попросил известить об этих событиях Синод Болгарской Православной Церкви и отметил, объясняя запрещение архиепископа Гермогена: «Необходимость принять срочные меры для предотвращения дальнейшего соблазна и сохранения братских отношений с Сербской Церковью вынудила меня принять решение, изложенное в моей резолюции от 24 мая – 6 июня с. г.»[450]

11 июня Первоиерарх РПЦЗ написал Епископскому совету при Управляющем русскими православными общинами в бывшей Югославии: «По полученным сведениям, в Хорватии образована автокефальная Церковь без согласия Церкви-Матери. Во главе этой новой Церкви, вопреки священным правилам, встал архиепископ Екатеринославский и Новомосковский Гермоген. Ввиду нарушения им целого ряда священных правил и выхода из подчинения своей канонической власти в лице Архиерейского Синода, мною резолюцией от 24 мая – 6 июня с. г. наложены на него прещения. Вследствие сего русскому духовенству, находящемуся в Хорватии, должно воздерживаться от всякого молитвенного канонического общения с ним, о чем Епископский совет даст сему духовенству соответствующие указания»[451].

Напечатать или объявить о решении Архиерейского Синода где-либо, кроме русских церквей, немецкие власти не разрешили. Так, в телеграмме представителя германского Министерства иностранных дел в Белграде Бенцлера своему начальству в Берлин от 16 июня 1942 г. говорилось: «Посольство в Загребе уже по телеграфу просило меня помешать Патриарху местной Русской Церкви Анастасию, который не признает основания новой Церкви в Хорватии, публично выступить против нее. В связи с этим известно, что Патриарх Анастасий сообщил исполняющему обязанности председателя Синода Сербской Православной Церкви, что он не признает новой Хорватской Церкви, не согласен с назначением митрополитом Гермогена, отстранил его и в соответствии с каноническим правом начал против него судебное разбирательство»[452].

Бенцлер сообщил, что по его настоянию цензура воспрепятствовала публичному выражению мнения владыки Анастасия, причем митрополиту конфиденциально дали знать о желательности его отказа от всякого высказывания позиции против Хорватской Православной Церкви в проповедях и т. п. Владыка согласился с этим, «настаивая, однако, на точке зрения, что создание Церкви и занятие поста ее главы Гермогеном по каноническому праву недопустимо, и легализация произошедшего возможна только с согласия Сербской Православной Церкви»[453].

Несколько раз немцы безрезультатно пытались воздействовать на главу РПЦЗ, чтобы тот отменил свои прещения. После разговора с Павеличем владыка Гермоген по совету Г. Хелма обратился в Архиерейский Синод с просьбой признать его и не наказывать за самовольные действия, но митрополит Анастасий лишь известил об этом письме Сербский Синод. Первоиерарх РПЦЗ вызывал митрополита Гермогена в Белград, надеясь при личной встрече «вразумить» его, но последний от этого уклонился, считая, «что переговоры не приведут к позитивным результатам, так как Анастасий был односторонне проинформирован со стороны православного сербского митрополита»[454]. В свою очередь хорватские власти просили германское правительство предпринять необходимые шаги для организации поездки митрополита Анастасия в Загреб с целью урегулирования отношений с митрополитом Гермогеном, однако из этого также ничего не вышло[455]. Верность главы РПЦЗ Сербской Церкви оказалась сильнее давления оккупационных властей.

Упоминавшийся архимандрит Иоанн (Шаховской) так охарактеризовал действия владыки Гермогена: «Удар для Православной Церкви Сербии, сильно пострадавшей во время войны. И это после того, как Сербская Церковь великодушно приняла под свое покровительство епископов Карловацкого Синода»[456].

Следует еще раз отметить, что к сотрудничеству с Хорватской Церковью не удалось склонить архиепископа Феофана, которому почти год препятствовали покидать монастырь Хопово и даже предлагали пост митрополита. 17 августа 1942 г. германский МИД, учтя ходатайство митрополита Анастасия, просил свое посольство в Загребе получить разрешение на поездку архиепископа Феофана в Белград. Однако 27 августа немецкое посольство ответило, что эта поездка представляется руководству Хорватии в настоящее время нежелательной. Только 15 октября 1942 г. владыка Феофан смог переехать для постоянного жительства в Белград (где он и скончался 18 июня 1943 г.)[457].

После его запрещения в священнослужении со стороны Архиерейского Синода митрополит Гермоген стал говорить о неканоничности этого решения. На допросе 26 мая 1945 г. он показал, что его принятие должности главы Хорватской Православной Церкви якобы не «противоречило канонам Православной Церкви, так как по канонам каждый епископ должен получить разрешение от своей церкви, чтобы мог стать во главе епархии или целой Церкви. Согласно этому я мог просить разрешение только в русской церкви в Москве, так как принадлежал ей, и мне не нужно было разрешение сербско-православной и русско-беженской, так как русская беженская церковь не была признана русской церковью в Москве, поэтому митрополиту Анастасию было запрещено священнослужение Московским Патриархом»[458].

После вынесения прещений митрополиту Гермогену со стороны Архиерейского Синода между ним и владыкой произошли еще два острых конфликта. Первый из них касался русских церквей в Сараево, Земуне и Цриквенице, находившихся в юрисдикции РПЦЗ. Митрополит Гермоген потребовал от этих приходов поминать за богослужением его и Павелича, угрожая полицейскими акциями. Рассмотрев этот вопрос 14 декабря 1943 г., Архиерейский Синод РПЦЗ решил установить в надлежащих местах богослужения поминовение в хорватских храмах гражданских властей по форме: «Независимую державу Хорватскую и Поглавника ея», поминовение же митрополита Гермогена, как не находящегося в молитвенном общении с Русской Православной Церковью Заграницей, признать невозможным[459].

29 декабря 1943 г. Синодальная канцелярия обратилась к уполномоченному германского МИД по Юго-Востоку Нойбахеру, прося защитить религиозную свободу русских приходов от притязаний и притеснений хорватского правительства. Управляющий канцелярией Г. Граббе отмечал, что в Сербии положение русских общин совсем другое, чем в Хорватии, на основе межцерковного соглашения в русских храмах Сербии кроме собственных архиереев поминают и сербских епархиальных епископов.

31 декабря Нойбахер сообщил об этом ходатайстве в МИД, рекомендовав воспрепятствовать требованиям митрополита Гермогена, «учитывая культурно-политически очень благопристойную позицию Патриарха Анастасия в Белграде». Согласившись с этим предложением, германский МИД 7 февраля 1944 г. указал посольству в Загребе воздействовать на митрополита Гермогена. 24 февраля посольство ответило, что в хорватском правительстве к требованиям митрополита относятся пассивно и не будут применять принудительные меры, а начальник отдела культов сообщил о терпимом положении русских церквей в Хорватии. В свою очередь имеются основания подозревать русского священника в Сараево в вербовке прихожан для своего храма среди членов Хорватской Православной Церкви. Воздействие же на митрополита Гермогена в смысле принуждения его отказаться от требований невозможно, правда, он не имеет средств, чтобы эти намерения осуществить[460].

Такой ответ не устроил МИД, и 10 марта он повторно рекомендовал посольству в форме, которая не повредила бы немецким связям с митрополитом Гермогеном, воздействовать на архиерея, так как русским церквам в Хорватии угрожают закрытием, если в них не станут поминать митрополита (поминовение поглавника в этих храмах к тому времени уже было введено). Повторное требование подействовало, и 6 апреля 1944 г. посольство сообщило в МИД, что оно рекомендовало владыке Гермогену не выдвигать дело на передний план. Митрополит выразил согласие, поскольку русские священники и так уже имеют его предписания. К тому же хорватское правительство по-прежнему относится к этому делу пассивно[461].

Таким образом, Архиерейский Синод отстоял свои церкви в Хорватии. Правда, из прежних пяти русских приходов, оказавшихся на территории этой страны, в юрисдикции РПЦЗ осталось только три: сараевский св. кн. Александра Невского во главе с настоятелем протоиереем Алексием Крыжко, земунский свв. Архангелов Гавриила и Михаила с настоятелем протоиереем Виталием Лепоринским и цриквеницкий. Приход в Сремских Карловцах фактически перестал существовать в 1942 г., а загребский перешел в юрисдикцию Хорватской Церкви. Архив канцелярии Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей после перемещения Синода в ноябре 1938 г. в Белград оставался в Сремских Карловцах, в том числе в период хорватской оккупации города. После его освобождения – в начале 1945 г. русские и сербские документы из Патриаршего дворца были вывезены советскими войсками в Москву и помещены в Центральный государственный Особый архив СССР (сейчас документы Архиерейского Синода находятся в Государственном архиве Российской Федерации, составляя большой отдельный фонд)[462].

Часть новосадского прихода, проживавшая в г. Пётроварадине, оказалась на территории Хорватии, отрезанной от своего храма. Хорватские власти осенью 1941 г. предоставили русской общине в Пётроварадине для проведения богослужений бывшую сербскую военную церковь, и таким образом там возник новый – четвертый приход в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей.

Самым значительным из указанных приходов являлся Сараевский. После закрытия в 1941 г. почти всех православных храмов Сараево многие сербы ходили молиться в русскую церковь. При этом о. Алексий Крыжко тайно совершал богослужения в лесу для четников, бесстрашно исповедовал и причащал борцов против нацистов и усташей. 6 августа 1943 г. протоиерей был отстранен хорватскими властями от службы в городской больнице Сараево и подвергнут временному аресту за отказ служить молебен за здоровье Павелича[463].

В г. Земуне, как уже говорилось, в годы войны существовало оставшееся в юрисдикции РПЦЗ русское иноческое братство Святого Креста, настоятелем которого служил игумен Лука (Родионов). Даже служивший регентом в русской церкви Земуна сын владыки Гермогена Сергей Григорьевич Максимов не последовал за своим отцом, остался верным РПЦЗ и в дальнейшем, до конца войны, был псаломщиком при походной церкви Русского корпуса в Югославии.

Связь русских общин Хорватии с Белградом или Нови Садом из-за необходимости получения виз была крайне затруднена. Так, когда в августе 1942 г. митрополит Анастасий назначил в Земун диакона Михаила Толмачева, тот не смог выехать туда из Венгрии. В 1941 г. священники из Нови Сада еще могли приезжать для совершения богослужений в Пётроварадин, однако затем им перестали выдавать хорватские визы. Даже летом 1944 г. приходы Русской Православной Церкви за границей в Хорватии все еще не перечисляли Архиерейскому Синоду обязательные 10 % церковного дохода. Общая численность прихожан РПЦЗ в Хорватии в то время составляла около 6 тыс. человек, которых окормляли четыре священника. При этом хорватские власти официально не признавали Зарубежную Русскую Церковь и лишь терпели ее[464].

Так как на территории Хорватии действовали части 1-й казачьей дивизии (преобразованной со временем в 15-й кавалерийский казачий корпус) и Русского корпуса, имевших военное духовенство в юрисдикции РПЦЗ, эти священнослужители нередко совершали богослужения не только для солдат своих частей, но и в православных храмах для русских и сербских прихожан. В частности, корпусной священник Русского корпуса игумен Никон (Рклицкий) 25 января 1945 г. написал митрополиту Анастасию, что он по приглашению настоятеля участвовал в совершении рождественских богослужений и произнесении проповедей в русской церкви г. Сараево.

В этом письме о. Никон дал самую высокую оценку общине и ее настоятелю: «Местный русский приход, во главе с протоиереем о. А. Крыжко, при самых неблагоприятных обстоятельствах сохранил полную каноническую чистоту, чему способствовала твердость настоятеля, неоднократно подвергавшего свою жизнь опасности. Приходская церковь в г. Сараево производит очень благоприятное впечатление по своему благолепию и чинности и красоте богослужений. Проживая несколько дней в г. Сараево, я имел возможность убедиться, что протоиерей о. Алексий Крыжко пользуется любовью, уважением и добрым влиянием не только среди своей паствы, но и среди местного населения, как православного, так и неправославного, о чем мне приходилось слышать в трамваях и на улицах от людей, обращавшихся ко мне с вопросами о моем пребывании в г. Сараево»[465].

Еще один конфликт Хорватской Православной Церкви с РПЦЗ, возникший летом 1944 г., был связан именно с деятельностью духовенства русских частей на территории Хорватии. Митрополит Гермоген обратился к командованию 1-й казачьей дивизии с призывом подчинить воинских священников его юрисдикции, перейти при богослужениях на григорианский календарь и возносить молитвы за него и Павелича. По этому поводу владыке Анастасию пришлось снова обращаться к немецким властям, которые помогли отклонить притязания Загребского митрополита[466].

В целом же германские ведомства старались поддерживать владыку Гермогена. Впервые его приняли в посольстве в Загребе 10 июля 1942 г. и обещали всячески помогать митрополиту в «тяжелой работе». В дальнейшем такие визиты стали регулярными. 17 июля 1942 г. немецкий посол Зигфрид Каше даже сам посетил митрополита Гермогена, упомянув в беседе, что, «как и прежде, охотно готов его поддерживать любым образом»[467]. В одном из своих отчетов в МИД Каше писал: «Пришло спокойное время после создания Хорватской Православной Церкви»[468].

Владыке уже вскоре после вступления в должность удалось несколько улучшить положение православных в Хорватии. В июне 1942 г. во время своей поездки в Сирмиен он открыл несколько закрытых там ранее храмов. 28 июня церковный староста с. Рогожа написал митрополиту Гермогену о закрытии храма, насильственном перекрещивании и желании прихожан открыть церковь. В дальнейшем его ходатайство было удовлетворено. Впрочем, бывали

случаи, когда усташи специально открывали некоторые храмы, предназначенные для посещения владыки Гермогена, а после его отъезда снова закрывали[469].

В конце июля 1942 г. благодаря усилиям митрополита вышло распоряжение министра юстиции и культов о выплате государственных пособий, назначении жалования или пенсии в соответствии с законом о чиновниках священникам Хорватской Православной Церкви, их вдовам и сиротам. Причем право на получение пособий получили и жившие в стране жены священнослужителей, находившихся в безвестном отсутствии, высланных или самостоятельно уехавших из Хорватии. В конце 1943 г. подобная помощь оказывалась 81 вдове, 42 женам священников Сербской Церкви и 38 сиротам[470].

Живший в годы войны в Загребе и лично хорошо знавший Владыку Гермогена генерал И. А. Поляков 9 марта 1951 г. писал в его защиту епископу Флоридскому Никону: «1. По всей Хорватии шло гонение на православных: сжигались церкви, арестовывались пастыри, часть иногда расстреливалась, нередко страдали и русские священнослужители. Единственная сербская церковь в Загребе, ставшая как бы русской, была закрыта. 2. Вступая в управление Хорватской Православной Церковью, архиепископ Гермоген поставил первым условием прекращение гонений на Православную Церковь и других безобразий. Бывший тогда во главе Хорватии д-р А. Павелич эти условия принял и отдал соответствующие распоряжения. Невольно напрашивается вопрос – богоугодное дело совершил тогда архиепископ Гермоген или же противное духу Святого Писания? 3. Гонения почти сразу утихли, стали открываться церкви и приводиться в порядок, получили и мы, загребчане, нашу церковь назад. 4. Вскоре архиепископ Гермоген становится ходатаем за всех русских, которые новой хорватской властью временно арестовывались не только в одиночку, но и большими партиями, и обычно без всяких с их стороны проступков. Так как двери поглавника (д-р Павелич) были всегда для архиепископа Гермогена открыты, он шел к нему, и его просьбы хорватское правительство, хотя и скрепя сердце, но все же выполняло. 5. Посещая архиепископа Гермогена по несколько раз в неделю и часто обсуждая с ним положение и разные вопросы, выдвинутые жизнью того времени, я встречал у него много посетителей, осаждавших его разнообразными просьбами. В числе последних нередко были даже русские военные, служившие в войсках д-ра Павелича. Владыко во всем старался пойти навстречу, всем старался помочь. Следовательно, принятием возглавления Хорватской Православной Церкви архиепископ Гермоген сделал большое русское дело и спас многих и многих от преследования, тюрьмы, а иногда и смерти. Во имя истины и Христовой правды обходить этот вопрос молчанием, мне думается, будет несправедливо. Видимо, в то время Белград был мало осведомлен о том, что тогда происходило в Хорватии»[471].

Необходимо отметить, что владыка заступался не только за русских, но и за всех православных, прежде всего за сербов. М. Оберкнежевич об этом писал так: «Как участник основания Хорватской Православной Церкви, я глубоко убежден, что, принимая во внимание тогдашние военно-политические обстоятельства страны, существование этой Церкви оказалось благоприятным для сербов, хорватов и других национальностей на территории Хорватии, как в плане религиозно-духовном, так и в общечеловеческом, – наступило общее примирение хорватско-сербского конфликта, и во многих областях переговоры заключались во взаимном признании и национальной терпимости. Хорватская Православная Церковь, возглавляемая владыкой Гермогеном, оказалась защитницей сербов в Хорватии и временным решением в рамках тоталитарного строя, не терпящего Сербскую Церковь, как исключительную господствующую организацию соседней сербской державы»[472].

В архивном фонде Загребской митрополии сохранились письма верующих к владыке с просьбами о помощи, в том числе от родственников заключенных в концлагеря или угнанных в Германию. Из письма крестьянина с. Рогожи (1942) также видно, что митрополиту Гермогену было известно о насильственном окатоличивании сербов, а также закрытии и уничтожении многих православных храмов. Во многих случаях митрополит пытался помочь, выполняя христианский долг пастыря, в том числе обращался с соответствующими просьбами к самому Павеличу или его министрам (правда, ответы чаще всего не получал). Об оказании помощи русским монахам и монахиням в монастырях на Фрушкой горе, в частности в Хоповской обители, владыка в октябре 1942 г. писал даже немецкому посланнику З. Каше[473].

При этом митрополит был вынужден демонстрировать лояльность хорватским властям, в полной финансовой зависимости от которых находилась возглавляемая им Церковь и он лично. Первоначально митрополит Гермоген жил с ближайшими помощниками в отеле «Эспланда», пока летом 1942 г. ему не выделили для резиденции здание на ул. Прилаз, 71. В случае когда владыка должен был уезжать из Загреба, ему каждый раз приходилось просить власти о выделении машины, и только в октябре 1944 г. он получил служебный автомобиль (что не свидетельствовало об особом благоволении к нему хорватских властей). Обо всем, что владыка хотел иметь лично или для нужд митрополии, он должен был просить власти. В ноябре 1943 г. митрополит получил право собирать материальные средства для Церкви у верующих, но эта помощь была незначительной. Хорватские власти не доверяли владыке, поэтому он постоянно находился под контролем агентов усташей. Показательно, что 6 ноября 1944 г. власти потребовали от митрополита предоставить им биографию и документы, подтверждавшие его титул в русской церковной иерархии[474].

В многочисленных посланиях по случаю церковных праздников, дней создания Хорватии, именин Павелича и т. д. митрополит Гермоген призывал православное население страны к повиновению правительству. Так, например, в связи с празднованием в Хорватии 15–16 августа 1942 г. дня жатвы в православных храмах страны в день Успения Божией Матери (15 августа по новому стилю) были совершены богослужения с благодарственными молебствиями. Митрополит Гермоген выступил по случаю праздника с посланием: «В этот день все мы вознесем свои теплые молитвы Творцу Вседержителю за счастье и лучшее будущее нашего народа, нашего дорогого отечества хорватского и за здоровье и долгоденствие нашего державного Главы Государства – Поглавника». Впрочем, подобные послания, нередко публиковавшиеся в хорватских газетах, не были написаны самим митрополитом, а составлены агентами властей[475].

3 октября владыка Гермоген совершил в загребском храме молебен в связи с годовщиной восшествия на престол болгарского царя Бориса III, а 13 декабря 1942 г. – благодарственный молебен по случаю дня Ангела «вождя» украинского националистического движения в Хорватии полковника Андрея Мельника. 30 августа 1943 г., сразу же после получения сообщения о скоропостижной кончине царя Бориса, владыка Гермоген совершил панихиду по новопреставленном, на которой, помимо правительства Хорватии, присутствовал болгарский посол в Загребе Иордан Мечкаров[476].

В 1942 г. митрополит подписал листовку, в которой призывал партизан вернуться в свои дома, считая, что семьи пропадут без своих лучших работников. Владыка лично никогда не составлял и не подписывал листовки, направленные против участников освободительного движения, но и не протестовал, когда на подобных листовках появлялась подпись, поставленная без его ведома[477].

В хорватской прессе иногда публиковались антикоммунистические заявления митрополита Гермогена, в частности такое: «Война, которую Германия и ее союзники ведут против большевизма, является не войной против русского народа, а борьбой против общего врага человечества. В результате его поражения будет снова освобождена религия»[478].

28 сентября 1943 г. владыка Гермоген дал интервью, в котором высказался против состоявшегося в Москве избрания Патриархом Московским и всея Руси владыки Сергия (Страгородского), оценив его лишь как тактический маневр советских властей и средство укрепления позиций Сталина: «Противозаконное восстановление Патриархата и лицемерное покровительство Сталина Русской Православной Церкви означает новый камень преткновения и новый экзамен для всего подлинного Православия. Выдержка этого экзамена потребует много усилий, чтобы Церковь при выполнении своей христианской православной миссии не понесла вреда от махинаций советских правителей». Митрополит также выразил свое твердое убеждение, что Русская Православная Церковь, которая уже выдержала так много кровавых преследований, «избежит и этой опасности»[479].

Когда после кончины Первосвятителя Сергия в феврале 1945 г. Святейшим Патриархом Московским и всея Руси был избран владыка Алексий (Симанский), митрополит Гермоген (по некоторым сведениям, под угрозой ареста и заключения в лагерь) подписал заготовленный в Министерстве юстиции и культа текст протеста от имени священства и мирян своей Церкви[480].

На допросе 26 мая 1945 г. владыка показал: «Мое отношение к властям НДХ за все время было лояльным, и я все их распоряжения выполнял и приказывал подчиненным проводить их в жизнь. Также и Хорватская Православная Церковь во всем покорялась приказам и пожеланиям власти. Если когда я и воспротивился желанию власти, а это относилось к делам, которые противоречили церковным фундаментальным установлениям, то, в конце концов, принимал их требования»[481].

С самого начала Хорватская Православная Церковь испытывала острую нехватку священнослужителей. Первым из них фактически стал земунский священник Василий Шурлан, который еще в марте 1942 г. подал властям прошение о создании новой Церкви. Согласно же документам Загребской митрополии, первым, 25 июня 1942 г., на приход в Копривницы был назначен священник Владимир Соколов, кандидатуру которого утвердило и Министерство юстиции и культов.

Именно отдел культов этого министерства принимал окончательные решения о поставлении духовенства, направляя их затем в Загребскую митрополию. Отдел также передавал митрополиту приказы в виде рекомендаций, которые должны были выполнять священники[482]. Однако порой митрополит Гермоген проявлял самостоятельность и издавал свои распоряжения о назначении священников, расходящиеся с министерскими. Административная деятельность владыки отличалась многообразием: он объезжал приходы, освящал открываемые церкви и т. д. При этом митрополит Гермоген достаточно критически относился к деятельности усташей (как уже говорилось, их надзорная служба тайно следила за владыкой).

Реальная власть митрополита оказалась незначительной, обо всех уступках в пользу православных он был вынужден ходатайствовать перед германскими и хорватскими властями. 20 июля 1944 г. Немецкое посольство в своем обзоре отмечало, что Хорватская Православная Церковь ведет себя осторожно и митрополит Гермоген полностью зависит от Министерства юстиции и культов. Некоторые верующие писали владыке: «Вы, преосвященный, обычная фигура, которой власти помыкают, как хотят»[483]. В другом подобном письме от 24 июля 1942 г. говорилось: «Мы до сегодняшнего дня были народом, осужденным усташами на смерть, так же как и наша Церковь, если Вы думаете, что нам надежнее обратиться к Хорватской Православной Церкви, чей синоним большое «У» [эмблема усташей], то Вы, преосвященный, сами представляете собой марионетку усташской власти»[484].

Это было далеко не так, весь период его деятельности митрополиту Гермогену все-таки удавалось добиваться заметных уступок. С осени 1942 г. православные священники начали преподавать Закон Божий в некоторых хорватских школах и начал издаваться составленный по григорианскому стилю православный календарь «Огниште» («Огнище»). В первом календаре на 1943 г. были помещены фотографии и цитаты из выступлений Павелича, в календаре на 1944 г. выделялась антибольшевистская статья «Православная Церковь в СССР». В октябре 1944 г. был издан третий – последний календарь на 1945 г. В нем опубликовали произведение одного из известных православных богословов бывшего епископа Далматинского Никодима (Милаша), однако в обширной вступительной статье редактора календаря Савича Марковича Стедимлии говорилось о смысле и значении «светославия» и негативной политической роли Сербской Православной Церкви в прошлом и настоящем[485].

С начала апреля 1944 г. в Загребе два раза в месяц стала выходить газета «Глас Православльа» («Голос Православия», редактор С.М. Стедимлия), которая была задумана для содействия объединению православного населения, ее последний 14-й номер появился 15 апреля 1945 г. 13 октября 1943 г. хорватский премьер-министр Николай Мандич впервые ввел в свой кабинет православного министра (без портфеля) – адвоката из Сараево доктора наук Савву Бесаровича.

Продолжалось восстановление закрытых и частично разрушенных в 1941 г. православных храмов. 6 июля 1943 г. в с. Ралиева вблизи г. Сараево была открыта церковь свт. Николая Чудотворца. Освящение и торжественное богослужение в храме в присутствии начальника местного гражданского управления совершил иеромонах В. Радованович. Всего до конца войны в Хорватии было восстановлено и открыто около 20 православных церквей, но ни одного монастыря.

Митрополит Гермоген неоднократно пытался добиться признания Хорватской Церкви со стороны Поместных Православных Церквей, но без особого успеха. Первоначально владыка безрезультатно обратился к Константинопольскому Патриарху, добиться признания у него не помогла даже активная помощь Министерства иностранных дел Хорватии. Вселенская Патриархия сочла за лучшее оставить письмо владыки Гермогена без ответа. Затем митрополит написал главам Болгарской и Элладской Церквей. Единственный положительный комментарий о реакции в православном мире прозвучал в хорватской прессе относительно Болгарского Синода, который якобы «с радостью приветствовал основание Хорватской Православной Церкви»[486].

27 июля 1942 г. митрополит Гермоген сообщил служившему в Стамбуле настоятелем прихода при русском подворье афонского скита св. прор. Илии архимандриту Серафиму (Палайде) о создании Хорватской Православной Церкви, и предложил о. Серафиму занять пост епископа в ней. Владыка Гермоген просил архимандрита в случае принятия этого предложения получить разрешение на поездку в Хорватию и Хиротонию у Вселенского Патриарха. Однако о. Серафим ответил отказом[487].

14 ноября 1942 г. митрополит отправил письмо Патриарху Румынскому Мирону, указав в нем: «Волею Божией мое смирение было призвано возглавить Хорватскую Православную Церковь. Во время великих искушений, ниспосланных на часть святого Православия, мне было суждено оставить тишину монастырского уединения, занять эту должность, которую ныне выполняю, взять кормило Православной Церкви и собирать чад ея в одно стадо, по словам Первоначальника Господа Иисуса Христа, восстановить покой и благочестие, любовь и правоверие Православия в Хорватии, где вихрь мировой войны восколебал и смутил Православие, вызвал расстройство, растление и полное безумие». Владыка Гермоген выражал надежду «на моральную поддержку, братское отношение, родственную любовь и одобрение». Ответ нового Румынского Патриарха Никодима через хорватское посольство в Бухаресте последовал только 23 апреля 1943 г. В нем говорилось о решении Румынской Православной Церкви официально не признавать Хорватскую Церковь со ссылкой на позицию Константинопольского Патриарха, однако содержалось обещание оказать моральную помощь и принять для обучения в высших духовных школах Румынии молодых хорватских клириков[488].

Правда, сам митрополит Гермоген на допросе 20 июня 1945 г. оценил реакцию Румынской и Болгарской Церквей следующим образом: «.через посольство Румынии в Загребе я в письменной форме информировал Патриарха Румынского, и он признал меня за митрополита Хорватской Православной Церкви и без согласия Вселенского Патриарха. Болгарский посол не захотел принять мой доклад для Болгарского Патриарха, таким образом, я был вынужден направить письменный доклад архимандриту в Черепищу. Он проинформировал церковный Синод в Болгарии о моей интронизации в митрополита Загребского и сообщил мне, что Болгарский Синод признал бы меня, но в связи с военными событиями желает избежать крупных разногласий с Константинопольским Патриархом»[489].

Следует отметить, что, по сообщению хорватского посланника в Риме М. Лорковича, Ватикан положительно отреагировал на появление Автокефальной Хорватской Православной Церкви, расценив ее создание в качестве пути к возможной унии с Католической Церковью[490].

Со стороны официальных хорватских властей преследование православных сербов приостановилось, но со стороны военизированных формирований усташей оно продолжалось. Так, например, в докладе немецкого посольства в Загребе от 26 октября 1942 г. отмечалось, что 11 октября всё до того времени мирно жившее двухтысячное православное население с. Кукуевич было убито или заключено в концлагерь; в середине октября усташи провели насильственное удаление населения в районе Босанска Дубица – Ясеновац, что вызвало рост повстанческого движения и т. д. На заседании Сербского Синода 15 января 1943 г. обсуждалось разрушение усташами в Славянском Броде часовни и церковного кладбища, причем было решено восстановить их, если появится возможность[491].

Факт продолжения усташами репрессий германский МИД в своей аналитической записке от 15 июня 1944 г. считал одной из основных причин малого успеха всей попытки создания Хорватской Православной Церкви (многие усташи по-прежнему называли всех православных сербами и поэтому убивали их). В качестве другой причины указывалась личность «царского эмигранта» митрополита Гермогена, якобы отвергаемого многими сербами. Кроме того, «банды Тито» по приказу Сталина пересмотрели прежнюю коммунистическую враждебность к религии и, чтобы «поддержать сталинский религиозный маневр», «ведут с собой перешедших к ним православных попов»[492].

Численность Хорватской Православной Церкви весь период существования оставалась небольшой. За 1942 г. (с 25 июня по 27 декабря) официально были назначены 70 священнослужителей, к концу года имелось 42 прихода. К Рождеству 1943 г. владыка Гермоген наградил своим указом 40 священнослужителей: палицей – двух протоиереев, саном игумена – трех иеромонахов, саном протоиерея – трех священников, золотым наперсным крестом – одного игумена и двух протоиереев, красным поясом на подрясник (по сербскому обычаю) – 18 хорватских (сербских) священников и 11 русских.

В феврале 1943 г. в списке платящих налоги священников значились 73 человека. Однако в дальнейшем их число снижалось: в мае 1943 г. 65 священников обслуживали 55 постоянных и 19 временных общин. В январе 1944 г. в Хорватской Церкви имелось 57 священнослужителей, но в конце этого года из нее в результате резкого осложнения военной ситуации вышли 20–25 членов клира, и в дальнейшем митрополиту Гермогену подчинялось лишь около 30 священников. При этом несколько священнослужителей: Николай Вукойевич, Любомир Врцель, Николай Стойсавлевич, Наум Милкович, Мирко Вуйатович и Никанор Калик перешли служить в Динарийскую дивизию четников (действовавшую в Герцеговине, в районе г. Книна). Уходили от митрополита Гермогена в конце 1944 г. и русские священники, например отцы Николай Семченко и Димитрий Мрихин. Приходы Церкви имелись лишь в тех районах «независимого государства Хорватия», которые прочно контролировались правительством[493].

Острая нехватка духовенства и необходимых средств для ремонта храмов и совершения богослужений ощущалась постоянно, при этом святое миро получали из Болгарии и Румынии. Несмотря на то что митрополит еще в июле

1942 г. говорил в германском посольстве о возможности назначить трех епископов – одного русского и двух сербов, через два года из-за административных сложностей и недостатка кандидатов создание задуманных епископств еще не осуществилось.

Нехватку духовенства пытались решить различными способами. В июле

1943 г. Хорватская Православная Церковь послала в Болгарию своего представителя, которому удалось установить официальные контакты с Болгарским Священным Синодом. В результате этой поездки 22 августа было заключено соглашение между Хорватской и Болгарской Церквами о принятии для учебы в Богословский институт при Черепешском монастыре в Болгарии 30 хорватских подданных – кандидатов во священники. В дальнейшем планировалось их обучение в Софийской и Пловдивской духовных семинариях. Правда, для учебы в Болгарии поехали только девять человек[494].

«Разношерстная» Хорватская Церковь, хотя бы в том шатком виде, в котором она существовала, в значительной степени держалась благодаря личности митрополита Гермогена. Внук протоиерея Серафима Купчевского М.А. Шардт-Купчевский, несколько идеализируя владыку, в основном справедливо писал: «Владыка Гермоген своей благодатной мудростью сумел удержать вокруг себя разнородные элементы. Новая Церковь стала многонациональной. Кроме сербов и хорватов ее членами были черногорцы, македонцы, болгары, румыне, цыгане, албанцы, русские, русины, украинцы и возвратившиеся в православие униаты. Владыка Гермоген сразу снискал любовь и уважение всей своей паствы, которая нашла в нем не только духовного руководителя, но заботливого сердечного отца, советника и защитника. Отличаясь редким талантом проповедования, владыка Гермоген обращался к своей пастве, призывая всех стремиться ко Христу Спасителю и искать Его в своей жизни, воспламенял сердца колеблющихся и своим примером смирял ропотников»[495].

Последние церковные награды митрополит Гермоген вручил в конце марта – начале февраля 1944 г. 34 священнослужителям, в том числе 11 русским: архимандриту Николаю (Руженцеву), иеромонаху Лукиану (Андриевскому), протоиереям Петру Попову, Михаилу Милоградскому, Сергию Селивановскому, священникам Василию Добронравову, Вениамину Романову, Михаилу Песоцкому, Ивану Мрачковскому, Серафиму Купчевскому и Василию Юрченко. Из других русских священнослужителей входивших в Хорватскую Православную Церковь, можно назвать иеромонаха Платона (Бондаря), протоиереев Димитрия Извольского, Димитрия Кутенко, Димитрия Мрихина, священника Евгения Погорецкого, протодиаконов Алексия Борисова и Алексия Ежисова[496].

Ведущий историк Сербской Церкви второй половины XX в. Джоко Слийепчевич даже писал: «В иерархии Хорватской Православной Церкви было намного больше русских священников, чем сербских, хотя были и сербы»[497]. Правда, это утверждение являлось ошибочным, – русские священнослужители составляли лишь около трети духовенства Хорватской Церкви. В то же время, согласно донесению Ганса Хелма от 29 января 1943 г., существовала оппозиция против митрополита Гермогена как русского по происхождению, и против его русских помощников. При этом к данной оппозиции примыкали и сербские священники, не вступившие в Хорватскую Православную Церковь[498].

Единственный православный епископ – Спиридон (Мифка) – был назначен по предложению министра юстиции и культов указом Павелича от 8 августа 1944 г. в Сараево. О. Спиридон родился 9 апреля 1902 г. в Самоборе (вблизи Загреба) в семье хорватов-католиков, в 1924 г. перешел в православие из католичества, в 1927 г. окончил Духовную семинарию в Сремских Карловцах, в 1938 г. был рукоположен во священника в Босанской Крупе, в начале 1941 г. принял монашеский постриг в Николо-Чачском монастыре, после оккупации Югославии уехал в Германию, где около шести месяцев проживал в Дортмунде и семь месяцев в других местах, лишь в конце 1942 г. вернулся в Хорватию и был назначен настоятелем прихода в Горажде. По свидетельству немецкого посла Каше, митрополит Гермоген не вполне был согласен с назначением о. Спиридона епископом из-за моральных качеств последнего[499]. Архивные документы за ноябрь 1943 г. показывают, что митрополит несколько раз наказывал о. Спиридона из-за его неприличного поведения, но в апреле 1944 г. под давлением властей был вынужден возвести его в сан игумена, а затем и в сан архимандрита[500].

Сам Владыка Гермоген на допросе 20 июня 1945 г. заявил, что он выступал против этой епископской Хиротонии, и даже приходское место в Високе (вблизи Сараево) было предоставлено о. Спиридону в сентябре 1943 г. Министерством юстиции и культов без согласования с ним: «Архимандрит Николай из Сараева сообщил мне в 1943 г., что Мифка совершил нарушение канонов Сербской Православной Церкви, обвенчав мужа со второй женой, хотя тот не был разведен с первой. Я дал распоряжение провести расследование моему архимандриту Николаю. В 1943 г. министр юстиции и культов д-р Цанки потребовал от меня согласия на Хиротонию Спиридона Мифки во епископа Сараевского. Я отказался дать свое согласие министру и сообщил ему, что против Спиридона Мифки ведется церковное расследование. После этого меня вызвал к себе поглавник и в присутствии министра д-ра Цанки предложил мне согласиться с Хиротонией Мифки во епископа Сараевского. На мой ответ, что я не могу дать такого согласия, поглавник сказал мне, что берет на себя всю ответственность за это, а министр Цанки тем временем прочитал телеграмму Румынского Патриарха, в которой тот сообщал, что митрополит Виссарион (Пую) приезжает в Загреб для Рукоположения Мифки. После этого Павелич сказал мне, что больше не существует причин противиться Рукоположению Мифки, и я согласился с этим предложением и произвел Хиротонию вместе с Виссарионом (Пую)». При этом митрополит Гермоген подчеркнул, что он не знал о лишении о. Спиридона священного сана Сербской Православной Церковью и, естественно, не мог сообщить об этом митрополиту Виссариону[501].

Так как для канонического совершения архиерейской Хиротонии требовалось как минимум два иерарха, хорватские власти еще за пару недель до указа поглавника о назначении епископом о. Спиридона (от 8 августа 1944 г.) через свое посольство в Бухаресте и румынский МИД обратились за помощью к Румынскому Патриарху Никодиму. В послании от 4 августа патриарх ответил согласием и направил в Загреб делегацию из трех священнослужителей, в том числе митрополита Виссариона (Пую). Хотя немецкий посол в Загребе в своем донесении начальству от 12 августа пытался представить это послание, как признание Хорватской Православной Церкви со стороны Румынской, на самом деле в нем не было ни одного слова о признании. Патриарх писал лишь о том, что передает Хорватской Церкви «наилучшие пожелания на будущее и поздравления с Хиротонией нового епископа»[502].

Определенную роль в переговорах с Патриархом Никодимом сыграл атташе румынского посольства в Загребе, впоследствии известный французский писатель Виргилий Георгиу. После войны он был рукоположен в Париже во иерея и в дальнейшем стал великим экономом Константинопольского Патриарха.

13 августа 1944 г. митрополит Виссарион приехал в Загреб и 15 августа вместе с владыкой Гермогеном в Спасо-Преображенском храме (в присутствии представителя Болгарской Православной Церкви) совершил епископскую Хиротонию о. Спиридона, которой хорватские власти придавали большое пропагандистское значение. Интересно отметить, что для перевозки будущего епископа в Загреб немцы предоставили архимандриту Спиридону самолет «Юнкерс-52». После Хиротонии состоялись торжественные приемы в румынском посольстве и в резиденции министра юстиции и культов Павао Цанки. 16 августа владыку Виссариона принял лично Павелич, наградивший митрополита орденом[503].

Синод Сербской Православной Церкви 11 сентября 1944 г. послал Румынскому Патриарху протест, указав в нем, что Спиридон Мифка ранее служил священником Сербской Церкви, но 16 октября 1936 г. церковным судом в Бане Луке был лишен священного сана, что 28 ноября 1936 г. подтвердил Великий церковный суд в Белграде; кроме того, он женат и имеет трех детей (в действительности о. Спиридон к 1941 г. овдовел, после чего и принял монашеский постриг)[504]. 27 марта 1946 г. Сербский Синод даже решил временно прервать отношения с Румынской Церковью[505], но свое письменное извинение Румынский Патриарх прислал в Белград только в 1948 г.

В октябре 1944 г. митрополит Виссарион, узнав о запрещении Архиерейским Синодом РПЦЗ владыки Гермогена, посетил в Вене Первоиерарха РПЦЗ митрополита Анастасия и выразил сожаление в том, что «по неосведомленности» относительно канонического положения Хорватской Православной Церкви, запрещения владыки Гермогена и «канонической неправоспособности» Спиридона Мифки принял участие в Хиротонии последнего (священноначалие РПЦЗ приняло эти извинения)[506].

Согласно докладу Каше в германский МИД от 17 августа 1944 г., епископ Спиридон был выбран хорватскими властями в качестве «наследника» митрополита Гермогена, положение которого «поколебалось». Немецкий посол отмечал, что «Мифка полностью находится под влиянием правительства и. не может исполнять свои обязанности без согласия министерства». Однако авторитет епископа Спиридона был очень низким. Он должен был приступить к службе 3 сентября, но так как православное население Сараево отнеслось к назначению епископа неблагоприятно и выражало возмущение в связи с недавним уголовным делом в отношении злоупотреблявших служебной властью священников, епископ занял должность только 1 октября. В этот день он устроил прием в своей резиденции, на котором присутствовал немецкий консул в Сараево[507].

Епископ Спиридон совершал поставления священников в своей епархии и исполнял обязанности наставника в так называемой Хорватской православной семинарии в Сараево, которая, вероятно, функционировала только несколько месяцев[508].

В своем докладе митрополиту Анастасию от 25 января 1945 г. корпусной священник Русского корпуса игумен Никон (Рклицкий) описал неожиданное посещение его первой литургии в русской церкви Сараево епископом Спиридоном: «Он около 40-летнего возраста и производит впечатление человека доброжелательного и мягкого. Я совершал проскомидию. Поздоровавшись со мной по-светски, он не чинил препятствий к совершению мною литургии в установленном для Зарубежной Церкви порядке. С протоиереем о. А. Крыжко он также сохраняет добрые отношения, не предъявляя ему затруднительных, как священнику Зарубежной Церкви, требований»[509].

Расценив участие митрополита Виссариона в Хиротонии епископа Спиридона как признание Хорватской Православной Церкви со стороны Румынского Патриархата, хорватская пресса выражала надежду на то, что вскоре последует признание других Православных Церквей. Но этого, естественно, не произошло. В одной из современных публикаций утверждалось, что митрополит Гермоген 27 июля 1942 г. через хорватский МИД получил каноническое признание из Стамбула от Вселенского Патриарха, а затем «постепенно пришло признание всех Православных Церквей, находящихся либо под оккупацией, либо под влиянием стран “Оси” как союзнических держав»[510]. Однако это не так, не только Константинопольский Патриархат, но даже Церкви союзных Германии, Румынии и Болгарии официально так и не признали Хорватскую Православную Церковь.

Вскоре режим Павелича начал рушиться. Югославская армия заняла Сараево 6 апреля 1945 г., епископ Спиридон переехал в Загреб. 11 апреля в Спасо-Преображенской церкви состоялось последнее торжественное архиерейское богослужение владык Гермогена и Спиридона в присутствии представителей хорватского правительства, руководства усташей и немецкого посольства[511].

Последним же обращением митрополита Гермогена к своей пастве стало Пасхальное послание, в котором владыка, как и раньше, предупреждал об опасности, грозящей миру в лице безбожного коммунизма: «Берегитесь, чада мои духовные, тех, которые в священных ризах обращаются к вам вместо креста с кровавым ножом и оружием в руках, ибо они не воинствуют за Христа, но за нечестивого, стремящиеся прельстить вас и отравить души ваши! Берегитесь всех тех, которые говорят о свободе под красной звездой, ибо там нету свободы, там только бедствие и несчастие. В их временном царствии владеет только одна свобода – хула на Бога Вседержителя, Его Воскресшего Сына и Духа Святаго. В христианской любви и братском прощении, возлюбленные братья и чада наши духовные, поздравим друг друга радостным Пасхальным приветствием – Христос Воскресе»![512]

Уже перед самым взятием Загреба Народно-освободительной армией Югославии – 6 мая, согласно некоторым источникам, произошло поставление митрополита Гермогена в Патриархи. Как показал сам владыка на допросе 26 мая 1945 г., он сначала отказывался от предложения правительства быть наименованным Патриархом Хорватской Православной Церкви, но после категорического заявления начальника отдела культов Министерства юстиции и культов Р. Главаша, что по уставу митрополит должен принять эту должность и титул Патриарха, согласился. Видимо, здесь повлияли возраст владыки и плохое состояние здоровья, которое один из близких к нему людей охарактеризовал как «старческое изнеможение»[513].

8 мая Загреб был взят югославской армией. В этот день перестала существовать Хорватская Православная Церковь, уже 10 июня, после переосвящения загребского Спасо-Преображенского храма, в нем стал служить священник Сербской Православной Церкви о. Илия Чук. Павелич бежал в Австрию, затем в одежде католического священника перебрался в Италию, позднее скрывался в Аргентине и Испании, где и скончался в 1959 г. Папа Иоанн XXIII благословил умирающего Павелича, и тот умер, держа в руках четки, подаренные ему Пием XII. По некоторым сведениям, перед отъездом из Загреба поглавник предложил митрополиту Гермогену (вместе с клиром) уехать с ним в Австрию, но владыка отказался, как и всё загребское православное духовенство. На допросе 26 мая 1945 г. митрополит показал, что ему предоставлялась машина, которая должна была доставить его к уходившему из Загреба поезду, однако он «решил остаться, так как не чувствовал себя виноватым»[514].

По словам М.А. Шардт-Купчевского, митрополит Гермоген заявил: «Нас здесь мало, но у нас есть епископство и духовенство православное, и совесть наша спокойна. В эти скорбные времена мы сохранили Православие от растления. Мы готовы дать отчет во всех своих деяниях за время нашего служения перед свободно созванным Собором братской Сербской Церкви с участием архиереев Русской Зарубежной Церкви»[515].

По свидетельству же В.А. Маевского, митрополит «подвижнически нес взятый на себя крест и мужественно защищал вверенную ему русскую (а также запуганную и провоцируемую сербскую) паству, оставаясь с ней до последнего момента. Когда же советские войска приблизились к Загребу, то митрополит Гермоген, – уступая настойчивым просьбам своей паствы, – согласился покинуть город. Но его автомобиль был захвачен партизанами, и старца-владыку, вместе с сопровождавшим его регентом Космаенко, зверски убили»[516].

В своем рассказе В.А. Маевский не вполне точен. Владыка Гермоген был арестован югославскими коммунистами 8 мая вместе с протодиаконом Алексием Борисовым, при этом, по воспоминаниям некоторых свидетелей, над престарелым митрополитом издевались, якобы водя его голым по улицам, но в день ареста не убили. Епископа Спиридона, который успел скрыться из Загреба, арестовали 22 мая. Регент хора Спасо-Преображенской церкви А. Космаенко и некоторые другие церковнослужители пропали без вести (вероятно, были убиты коммунистами).

В середине июня Заместитель Сербского Патриарха митрополит Иосиф обратился к министру внутренних дел титовского правительства В. Зечевичу с просьбой подробно допросить митрополита Гермогена о Хорватской Православной Церкви, в деятельности которой «много неясного». Об этом же ходатайствовал и Сербский Синод, однако их просьбы не были выполнены[517].

23, 26 мая и 20 июня были проведены допросы митрополита Гермогена. Рассчитывая использовать выросший авторитет Московского Патриархата в Югославии, владыка 23 мая заявил следователю, что обратился к находившемуся в 1944 г. в окрестностях Вены русскому протопресвитеру Михаилу Виноградову с предложением передать просьбу о признании себя главой Церкви в Хорватии Московскому Патриарху Сергию (с которым о. Михаил был близко знаком). Позднее о. М. Виноградов якобы передал митрополиту Гермогену ответ о том, что «патриарх дает свое согласие» и владыка может принять место митрополита Хорватского[518]. Это заявление, несомненно, было придумано от начала до конца. Такое согласие было абсолютно невозможно, как и контакты о. Михаила с Патриархом Сергием через линию фронта; видимо, митрополит хотел ввести в заблуждение следователя. Симптоматично здесь и стремление дистанцироваться от Русской Православной Церкви Заграницей.

Отвечая на вопрос о причине неподчинения решениям Архиерейского Синода РПЦЗ, владыка Гермоген также попытался оправдаться ссылкой на позицию Московского Патриархата: «Русский Патриарший Синод запретил священнослужение председателю Синода Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию, и именно поэтому я не хотел признавать его власть надо мной, как и власть эмигрантского Русского Синода. Однако ни мне, ни Феофану Русский Синод в Москве никогда не запрещал священнослужение. Также было запрещено священнослужение всем тем епископам, которые и в дальнейшем станут сотрудничать с запрещенными в священнослужении архиереями, такими как Анастасий. Поэтому я при первой возможности вышел из эмигрантской Русской Церкви и перешел в Хорватскую Православную Церковь»[519].

Своей вины владыка не признал и о своей деятельности в качестве главы Хорватской Церкви почти ничего не рассказал. Однако никакие заявления и оправдания митрополита не могли спасти от смертной казни, его участь была предопределена еще до суда. Для новой коммунистической власти владыка был «врагом народа».

По указанию правительства Тито 29 июня 1945 г. состоялся суд Военного трибунала при коменданте Загреба, под председательством капитана Р. Владе, над 23 священнослужителями различных конфессий, в том числе 6 православными и 35 мирянами. Фактически это оказался не суд, а расправа, так как он проходил без заслушивания показаний свидетелей и выступлений защитников обвиняемых. Митрополит Гермоген (Максимов), епископ Спиридон (Мифка), протоиереи Серафим Купчевский, Иосиф Цвиянович, Димитрий Мрихин, протодиакон Алексий Борисов, а также некоторые священнослужители других конфессий и миряне (в том числе Петр Лазич и начальник отдела культов Радослав Главаш), всего 49 человек, 29 июня были приговорены судом к смерти, при этом о. Д. Мрихина обвинили в сотрудничестве с четниками[520].

Митрополита Гермогена обвинили в том, что он «принял должность и титул митрополита Загребского, а в перспективе и патриарха так называемой Хорватской православной церкви, которая была создана по приказу Павелича, чтобы как можно легче осуществилась оккупация Югославии, и чтобы единство сербского народа в Хорватии было расколото, что обусловило братоубийственную войну, с целью послужить захватчику как можно легче поработить народы Югославии и как можно лучше скрыть усташские злодеяния, совершенные над невинным населением. На своем посту. он по приказу Павелича и на службе иностранного завоевателя насильно переводил и загонял сербов в так называемую Хорватскую православную церковь и таким образом скрыл смерть тысяч сербов, которые во время этих переводов массами были убиты. по приказу и на службе оккупантов он разжигал национальную, расовую и религиозную ненависть. поддерживал тесные политические и дружеские связи с верховными функционерами оккупантов… ставя себя на полную службу оккупантов»[521].

Большую часть приговоренных расстреляли в лесу за городом (30 июня, по другим сведениям – 3 июля 1945 г.), а епископа Спиридона, двух католических священников и трех мирян повесили[522]. По свидетельству нынешнего митрополита Загребско-Люблянского и всей Италии Йована (Сербского Патриархата), останки убитых были сожжены в кремационной печи на Палмотичевой улице Загреба[523].

В целом новый режим далеко не так жестко подошел к Католической Церкви, как к Хорватской Православной, хотя первоначально пытался приравнять антикоммунистически настроенных католических архиереев к усташам и сделать их ответственными за преступления «независимого государства Хорватия» против сербов. Однако уже в 1945 г., выступая перед католическими епископами, И. Броз Тито заявил, что он говорит, как «хорват и католик» (позднее это замечание было вырезано из газетных сообщений)[524].

Через несколько месяцев после окончания войны Тито попытался получить содействие в деле примирения сербов и хорватов после ужасов усташского террора со стороны архиепископа Алоизия Степинаца. Руководители новой Югославии также предлагали архиепископу, чтобы Хорватская Католическая Церковь стала более «национальной», т. е. менее зависимой от Ватикана. Однако Степинац занял по отношению к коммунистам бескомпромиссно жесткую позицию. Тито предлагал архиепископу уехать из страны и также просил Ватикан отозвать Степинаца, но этого не произошло.

В сентябре 1946 г. Алоизий Степинац на судебном процессе был признан виновным в государственной измене, убийствах сербов и приговорен к 16 годам каторжных работ, из которых отбыл пять, а после освобождения оказался возведен папой римским в сан кардинала. Архиепископ и после окончания войны не только отказывался признать свою вину и ответственность за принудительное обращение в католичество и массовые убийства сербов, но и не произнес ни единого слова сочувствия, раскаяния или сострадания по отношению к жертвам усташей. Скончался Степинац в 1960 г., а 3 октября 1998 г. в ходе своего посещения Хорватии Папа Иоанн-Павел II провозгласил его «блаженным». Следует отметить, что ясного выражения позиции Католической Церкви Хорватии относительно ее поведения во время Второй мировой войны до настоящего времени не последовало.

27 марта 1946 г. Синод Сербской Православной Церкви признал основание Автокефальной Хорватской Православной Церкви неканоничным, ее иерархию – схизматичной и принял определение о запрещении в священнослужении всех рукоположенных митрополитом Гермогеном и епископом Спиридоном священников. При этом священство Хорватской Церкви, имевшее рукоположение от законных сербских архиереев, признавалось; Крещения и Венчания, совершенные епископом Спиридоном и рукоположенными им лицами, признавались в случае соответствия брачным правилам, а миряне Хорватской Церкви принимались в Сербскую Церковь по чину приема раскольников. В то же время на Архиерейском Соборе вопрос существования в годы Второй мировой войны Хорватской Церкви никогда не рассматривался[525]. Между тем до настоящего времени этот вопрос, в связи с распадом Югославии в 1990-е гг. и существованием теоретической возможности воссоздания Хорватской Православной Церкви, остается для Сербского Патриархата очень острым и болезненным.

Так, например, 1 марта 2006 г. Сербский Патриарх Павел выразил в письме Первоиерарху Русской Православной Церкви за границей митрополиту Лавру протест по поводу начала реставрации русской часовни на кладбище Мирогой в Загребе (связанной с памятью митрополита Гермогена): «.обращаемся к Вам с целью прекращения указанных работ, не только из-за вреда, который наносится стилю и внешнему виду часовни, но из-за вреда, который причиняется живой Церкви поминанием ммммитрополита Гермогена, канонически непризнанного иерарха, возглавившего так называемую Хорватскую православную церковь при помощи и по предложению Независимого Хорватского государства Павелича, основавшего эту “церковь” на мучениях и гонениях Сербской Православной Церкви. Таким образом, строительство памятника самозваному Митрополиту Гермогену, совершившему, в результате своих чрезмерных и властолюбивых амбиций, грех против всего христианского мира, сотрудничая со службой квислинговского (предательского) фашистского государства, главой которого был Павелич, усугубило бы агонию и хорошо известное отношение к православному сербскому народу, проживающему на территории Республики Хорватия»[526].

В Русской Православной Церкви Заграницей Архиерейского суда над владыкой Гермогеном никогда не было, но негативное отношение к нему сохранялось длительное время. Когда в конце 1955 г. сын владыки Сергей Максимов обратился к митрополиту Анастасию с просьбой разрешить совершение заочного отпевания отца, Первоиерарх разрешил отпеть, но «потише», без публичного афиширования этого события. 7 марта 1956 г. Архиерейский Синод принял по этому поводу специальное постановление: «Уведомить С.Г. Максимова, что хотя архиепископ Гермоген и совершил тяжкий грех перед Церковью, отпав от Русской Церкви и создав неканоническую церковную организацию, он не отпал совсем от православия, а грех свой отчасти искупил мученической смертью. Поэтому не усматривается препятствий к совершению отпевания прхиепископа Гермогена, однако без большой торжественности»[527]. Даже в конце 1990-х гг. на заседании Архиерейского Синода РПЦЗ один из его членов резко осудил деятельность митрополита Гермогена в годы Второй мировой войны.

В то же время некоторые священнослужители и миряне Русской Православной Церкви Заграницей считают владыку Гермогена и расстрелянных вместе с ним пастырей мучениками, память о которых должна быть восстановлена, а сами они прославлены. В частности, М.А. Шардт-Купчевский писал в 2000 г.: «Исполнилось уже 55 лет со дня кончины наших русских мучеников, духовенства и мирян, и вот их прах до сих пор покоится где-то в лесу, в месте массовых расстрелов – без захоронения, без отпевания. Только некоторых христиан, избранников Своих, Господь сподобляет великой чести пролить кровь свою и пострадать за Него, чтобы быть увенчанным венцом мученическим и приобщиться Вечной Пасхе Христовой. Кто имеет право судить их, кроме Того, Кто послал им столь великие очистительные испытания. Долгие годы мы замалчивали это чудовищное преступление. Наступило время совершить акт христианской справедливости к невинно убиенным жертвам. Мы должны сделать это во имя ныне живущих потомков и грядущих поколений, во имя нашей Святой Церкви! Да завершим этот век крови и насилия покаянием перед жертвами ненависти, умученными за веру Христову»[528].

Период Второй мировой войны и первые послевоенные годы стали временем фактического создания новой Автокефальной Православной Церкви – Македонской (официально провозглашенной в 1967 г.), хотя ее самостоятельность так и не была признана другими Поместными Православными Церквами, в том числе Московской Патриархией, на которую сторонники автокефалии и коммунистические власти послевоенной Югославии возлагали большие надежды. При этом основой будущей Церкви стало существовавшее в 1941–1944 гг. в оккупированной болгарскими войсками части Македонии болгарское духовное управление.

До войны православные приходы Македонии входили в состав трех епархий Сербской Православной Церкви: Скопленской (Скопийской), Злетовско-Струмичской и Охридско-Битольской. Первую из них в 1920–1930 гг. возглавлял ставший затем Сербским Патриархом митрополит Варнава (Росич, 1880–1937), а с 1932 г. – один из самых известных сербских иерархов XX в., выпускник Киевской духовной академии митрополит Скопленский Иосиф (Цвийович, 1878–1957). Вторым служившим накануне войны в Македонии архиереем был будущий Патриарх (в 1950–1958 гг.) епископ Злетовско-Струмичской Викентий (Проданов), одновременно управлявший Охридско-Битольской епархией.

Следует упомянуть, что до Второй Балканской войны большая часть населения Македонии в церковном отношении входила в состав Болгарского экзархата, и Сербская Православная Церковь, как и югославские политики, стремились ликвидировать все следы этого влияния. В начале 1920-х гг. премьер-министр Н. Пашич считал, что Македония может быть сербизирована за 10 лет. Для достижения этой цели власть закрывала все училища, церкви, читальни, библиотеки македонских болгар, запрещала болгарский язык, периодическую и ежедневную печать, не допускала проникновение болгарской книги в Македонию. В каждом учреждении на видном месте были надписи «Говори только на официальном языке»; в училище перед чтением молитвы ученики должны были громко три раза сказать: «Я настоящий серб, отец мой и мать моя настоящие сербы». Сербская власть в Вардарской Македонии (без Струмишского округа) уволила 5 болгарских архиерев, 647 священников, закрывала 677 церквей, 48 монастырей, 556 начальных училищ с 847 учителями и 33 056 учениками. В церквах появились списки с сербскими именами, которые могут давать новорожденным, насильственно менялись окончания фамилий с «ов» на «ич» и т. д.[529] Естественно, что это вызывало недовольство и сопротивление значительной части местного населения.

К началу 1940-х гг. в Македонии проживало довольно много русских эмигрантов. Русская колония в Битоли из нескольких сот человек начала оформляться еще в конце 1916 г., когда произошел прорыв на Салоникском фронте и некоторые из сражавшихся там военнослужащих российского Балканского корпуса решили остаться в этом городе. Через четыре-пять лет в край пришла волна представителей белой эмиграции. Они концентрировались в Скопле (ныне Скопье) и Битоли, но также жили в Штипе, Велесе и других городах, где организовывали колонии, создавали свои церкви, школы и культурные общества. По свидетельству современников, в семьях русских эмигрантов в Македонии было много икон и книг с христианской тематикой, и пустующие македонские монастыри постепенно заполнялись русскими монахами[530].

С начала 1920-х гг. руссофильски настроенный митрополит Скопленский Варнава (Росич) активно назначал русских священников на вакантные места в приходах своей епархии (по некоторым сведениям, всего около 100), а также в частной жизни окружил себя русскими[531]. Архиепископ Серафим (Иванов) через несколько десятилетий в своих воспоминаниях писал, что во время пребывания владыки Варнавы в Скопле в «кафедральном Богородичном соборе были заведены торжественные богослужения по русскому церковному чину, привлекавшие своим благочинием массу народа. Регент хора был русский, протодиакон тоже русский. Я был очень счастлив, когда мне удалось, при помощи тоже великого серба, протоиерея Стефана Димитриевича, получить по окончании богословского факультета вакансию преподавателя Закона Божьего в Скопле. Через год я принял постриг в монашество на Афоне и, по возвращении, митрополит рукоположил меня в иеродиакона и иеромонаха и предложил поселиться у него в здании митрополии, назначив вдобавок секретарем по русским делам. В самой митрополии русские принимались как свои. Почти весь личный персонал при митрополите состоял из русских: эконом, повар, шофер, келейник были русские»[532]. Иеромонах Серафим (Иванов) преподавал Закон Божий в гимназии и был глубоко почитаемым духовником многих верующих в Скопле в 1926–1928 гг., до своего отъезда в русский монастырь прп. Иова Почаевского в Словакии.

Весной 1926 г. битольские власти решили удовлетворить просьбу русских эмигрантов о предоставлении им двух бараков под церковь и библиотеку «за заслуги русского народа ко всем славянам». Однако был выделен только один барак, который в мае того же года после некоторой переделки превратили в церковь, освященную 20 июня 1926 г. в честь Святой Троицы. В 1927 г. алтарную часть храма украсили иконами работы Ивана Мельникова. Русский храм в Битоли, действовавший до 1950-х гг., был также известен своим замечательным церковным хором[533].

С 1931 по 1944 г. служил в различных приходах Македонии участник Первой мировой и Гражданской войн протоиерей (будущий протопресвитер) Георгий Трунов (1888–1985). Он занимался миссионерской деятельностью, активно участвовал с сборе средств на постройку в Белграде памятника российским воинам, павшим в годы Первой мировой войны, и во время своего настоятельства в с. Баница Велешского района выстроил каменный храм во имя Вознесения Господня.

Значительную часть эмигрантов составляли представители интеллигенции; так, только на открытом в 1920 г. философском факультете (филиале Белградского университета) в Скопле в 1920–1941 гг. работало восемь российских преподавателей, в том числе известный ученый – доцент кафедры византиноведения, будущий академик Македонской академии наук и протоиерей Владимир Алексеевич Мошин (1894–1987), преподававший историю Византии и Римской империи[534], историк культуры Петр Михайлович Бицилли, историк литературы Евгений Васильевич Аничков и др. Выпускник Московской духовной академии кандидат богословия Сергей Наумов до 1941 г. работал профессором рельной гимназии в Битоле, Виктор Пётров был профессором скопленской гимназии, а Михаил Оленин до весны 1941 г. работал наставником в Великом медресе имени короля Александра I вСкопле[535].

В 1923 г. в Скопле начал действовать Народный университет, среди преподавателей которого также были русские эмигранты, например Петр Митропан, знакомивший слушателей с современной русской литературой, и Алексей Елачич, преподаваший историю. В ходе одной из его лекций – «Россия на переломе в начале царствования Петра Великого» прозвучало несколько арий из оперы Мусоргского «Хованщина» в исполнении русской актрисы Народного театра Анны Дориан. В мини-концерте также приняли участие профессор учительской школы Димитрий Шатуленко, преподаватель музыки Сергей Красовский и профессор гимназии Виктор Петров[536].

Бывший студент Российской академии художеств Иван Иустинович Мельников написал более 7 тыс. икон и фресок, главным образом в Македонии, благоларя покровительству епископа Битольского Иосифа (Цвийовича) и св. епископа Охридского Николая (Велимировича). В частности, владыка Николай обеспечил ему свободу посещений всех монастырей епархии и поделился своими знаниями в области православной иконографии. Свой первый иконостас И.И. Мельников создал в 1921 г. для церкви свт. Николая в с. Наколец на Преспанском озере, затем иконостасы в церкви свт. Николая в Струге, церкви св. Анастасии в монастыре св. Наума, церкви св. Петки в Битоли, церкви св. Феодора Тирона в с. Српци около Битоли, три иконостаса в монастыре Манастирац вблизи Дебра, фрески в монастыре Калиште, в королевской часовне монастыря св. Наума, церквах Пресвятой Богородицы и св. Недели в Битоли, церкви свт. Николая в с. Сопотницы, церкви св. Илии в с. Жванье и др. Еще один русский эмигрант – участник Белого движения Сергей Иванович Обрезков с благословения Патриарха Варнавы в 1930-е гг. внес большой вклад в реставрацию средневековых фресок и икон в македонских монастырях. Известным художником-реставратором живописи в монастырях и храмах была также Елена Владимировна Вандровская, занимавшаяся, в частности, реставрацией фресок XI в. в соборе св. Софии в Охриде[537].

Многие известные русские церковные деятели преподавали в открывшейся в 1922 г. Битольской духовной семинарии св. ап. Иоанна Богослова. В сентябре 1921 г. епископ Битольский Иосиф (Цвийович) и епископ Охридский Николай (Велимирович) обратились к министру по делам религии с меморандумом, предлагая вновь учредить в Битоле семинарию (существовавшую там в 1897–1912 гг. при Болгарском экзархате), с целью подготовки для этого региона лояльного белградским властям национального духовенства и вытеснения, таким образом, болгарского и греческого влияния. Семинария начала свою работу уже в феврале 1922 г., и само ее существование было бы невозможно без русских эмигрантов, так как в первый год из пяти преподавателей, считая епископа Иосифа, четыре были русскими: иеромонах (будущий епископ Лондонский) Николай (Карпов), священник Иоанн Сокаль, Владимир Тимофеев и Сергей Наумов. При этом о. Иоанн Сокаль, бывший в 19121919 гг. инспектором параллельных классов Курской духовной семинарии, в 1922–1931 гг. служил инспектором Битольской семинарии[538].

В дальнейшем в Битольской семинарии в разные годы преподавали еще семь русских эмигрантов: Николай Шуба, священник Алексей Моргуль, иеромонах Иннокентий (Анисимов), профессор Виктор Квачадзе, профессор Виктор Волобуев, святитель Иоанн (Максимович), будущий архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский, а также известный богослов архимандрит Киприан (Керн)[539].

Начав преподавать в Битольской семинарии, Константин Эдуардович Керн 30 января 1927 г. принял монашеский постриг с именем Киприан, 17 апреля того же года был рукоположен митрополитом Антонием (Храповицким) во иеродиакона и 21 апреля – во иерея. За годы преподавательской работы в Битоле (1925–1928 и 1931–1936) о. Киприан, возведенный 7 июля 1928 г. в сан архимандрита, опубликовал несколько статей в сербских богословских журналах, в 1928 г. частично напечатал свои лекции по литургике в книге «Крины молитвенные» и начал изучать наследие свт. Григория Паламы. В этот период он дважды отказался от архиерейской хиротонии – вначале от предложения митрополита Антония (Храповицкого), а затем, в 1933 г., от предложения Сербского Патриарха Варнавы[540].

Сербский протоиерей Урош Максимович писал в статье «Святой наших дней» о свт. Иоанне (по происхождению русском дворянине с сербскими корнями), начавшем преподавать в семинарии в 1928 г. церковную историю и пастырское богословие и на следующий год рукоположенном во иеромонаха: «Без сомнения, по Божьему Промыслу, он был необходим в то время Битольской семинарии, которая в своем интернате имела от 400 до 500 учеников. Многие стипендиаты жили в интернате до 4-го класса гимназии, пока им была дана возможность выбора или кончать семинарию, или идти в какую-нибудь другую школу, оставаясь стипендиатом. Таким образом, было много учеников разных школ, а всех больше – семинаристов. Было много албанцев, меньше русских и чехов. С утра до вечера гудело, как в улье. Среди этих юношей и мальчиков стал работать этот святой человек, который подвигом, молитвами и теплотой христианской любви творил новых людей… Охридский епископ Николай (Велимирович) часто заезжал в семинарию и разговаривал с преподавателями и учениками… Один раз при расставании обратился к небольшой группе учеников с такими словами: “Дети, слушайте отца Иоанна, он – ангел Божий в человеческом облике”». Мы сами уверились, что это правильная его характеристика. Его жизнь была ангельской… Он питался только тем количеством пищи, сколько необходимо было для поддержания тела. Одежда его была скромная, а в постели он не нуждался. Комната его находилась в подвальном этаже, была с одним окном, без занавески, выходящим вглубь двора. В комнате был обыкновенный стол со стулом и кровать, на которую он никогда не ложился. На столе всегда лежало св. Евангелие, а на полке стояли богослужебные книги. Это было все. Во всякое время ночи можно было видеть его за столом, читающим Библию… Он желал привлечь учеников, чтобы больше всего обращали внимание на св. Евангелие как источник всего богословского знания. Какие прекрасные объяснения он давал по предмету пастырского богословия и истории Христианской Церкви!. Он был среди нас как посланник Божий, которому определено работать на широкой ниве Его. Он честно совершил эту свою миссию в моем понимании»[541].

По другим свидетельствам, епископ Охридский Николай (Велимирович) в конце 1920-х гг. давал такую характеристику иеромонаху Иоанну (Максимовичу): «Если хотите видеть живого святого, идите в Битоль к отцу Иоанну»[542]. Свт. Иоанн работал преподавателем и воспитателем в Битольской семинарии около шести лет – до 1934 г., оставив самую добрую память у сербских и русских воспитанников.

Особенно значительный вклад в церковную жизнь Македонии внесли русские монахи. Настоятель македонского монастыря св. Николая Чудотворца в Марново игумен Николай (Трайковский) в своей недавней работе отмечал: «Благодаря особому вкладу русской церковной эмиграции, представители которой в течение целых семи десятилетий (1920–1990) жили и работали в нашей стране, сегодня можно говорить о влиянии русской православной культуры в Македонии. Русское священство и монашество, жившее в духе библейско-святоотеческого предания, невзирая на всю тяжесть своего проживания в изгнании, принимало активное участие в возрождении духовной жизни в Македонии. Изгнанные из собственного Отечества после революции 1917 г. и побуждаемые идеей соборного покаяния русского народа как единственного пути воскресения Святой Руси, иммигранты поначалу видели в Македонии лишь временное прибежище и проживали в замкнутых сообществах соотечественников. По прошествии лет, проведенных в примирении с происходящим и приспособлении к новым условиям жизни, представители русского духовенства стали здесь строить свою вторую родину, а в здешнем народе Божием узрели свою паству. Верующие во многих из них распознали истинных пастырей, от которых воспринимали новое знание о подвиге и молитве, о понимании литургической жизни, отношении к причащению и т. д. В этот период народ оказывал русским священникам сердечный прием в македонских приходах. Во многих городских и сельских храмах заметными были литургическая деятельность русских пастырей, укоренение культа новых российских святителей и мученически пострадавшего царского семейства, выраженная идея возвращения к святоотеческому духовному наследию и т. д. Русское монашество в Македонии имеет для нас неоценимое значение в смысле сохранения духовной жизни, живого предания преподобного жительства и подвиголюбия в самые тяжелые времена»[543].

После окончания Первой мировой войны большинство македонских монастырей находилось в запустении, и возродить их позволило прибытие четырех больших групп русских монахов и монахинь: в начале 1920-х гг. – представителей белой эмиграции, в 1926 г. – изгнанных с Валаама (тогда Финляндия) монахов-старостильников, в 1930-е гг. – насельников русских обителей Афона, по разным причинам покинувших Святую Гору и в 1937 г. – общины русских сестер из Сербии во главе с игуменьей Диодорой (всего более 130 человек). В некоторых македонских монастырях число русских насельников было столь моногочисленным, что монастырская жизнь там протекала почти так же, как в России: в монастыре св. Наума Охридской епархии проживало более 20 русских насельников во главе с настоятелем – игуменом Вениамином, в Лешокском монастыре св. Афанасия вблизи г. Тетово первоначально поселилось 35 монахов с Валаама, в Кичевском монастыре Благовещения Пресвятой Богородицы вблизи г. Кичево пребывало около 30 русских сестер, в монастыре Пресвятой Богородицы у с. Побожьена Скопленской Црна-Горе подвизалось примерно 15 русских монахинь. В большинстве же македонских монастырей проживало от одного до пяти русских насельников. Кроме того, в обителях принимали десятки беженцев – инвалидов из России. Так, в 1926 г. по решению Битольского епархиального управления в монастырях разместили шесть таких инвалидов. В 1936 г. епископ Охридско-Битольский Николай (Велимирович) выделил русским эмигрантам во временное пользование имущество, в основном земельные участки монастырей и т. д.[544]

К 1926 г. настоятелями большинства монастырей Скопленской епархии уже были русские, но в ноябре этого года митрополит Варнава (Росич) решил принять в своей епархии всех 35 изгнанных с Валаама насельников, выделив им самый большой и самый богатый монастырь – св. Афанасия в с. Лешок. Оттуда через неполных два года братство группами по 2–3 человека расселилось по другим монастырям епархии, зачастую став там духовниками, настоятелями, наместниками и т. д. Так, иеромонах Аристоклий служил наместником монастыря св. Пантелеимона в г. Штип, иеромонах Аггей – духовником в монастыре св. Андрея в каньоне Матка, игумен Иов – настоятелем в нескольких монастырях Скопленской епархии, иеромонах Хрисанф – духовником монастыря в с. Баняни, иеромонах Мардарий (Антилоинен) – духовником Ветерского монастыря, иеромонах Феодорит (откопавший в 1927 г. древнюю церковь св. Афанасия в Лешокской обители) – духовником монастыря в с. Согле, иеромонах, впоследствии схиигумен Сергий (в миру Гавриил Кошманов) в 1938–1944 г. был настоятелем, а затем до 1950 г. – духовником Сичевского женского монастыря и др.[545]

Монах Геласий (в миру Герасим Тихомиров) после изгнания с Валаама в 1927 г. в одиночестве подвизался в маленьком монастыре около г. Скопле и принял мученическую кончину от рук неизвестных в октябре 1929 г. Монах Орест пребывал в монастыре св. Прохора Пчинского, где и умер в январе 1930 г. Монах Иларион подвизался в монастыре Зуришки, где скончался в 1930 г. Бывший валаамец старец схимонах Панкратий (в миру Петр Саков) сначала проживал в уединении на горе, а затем пребывал в монастыре св. вмч. Никиты вблизи г. Скопле, где скончался и был погребен в начале 1940-х гг. и т. д.[546]

Из русских афонских монахов, переселившихся в Македонию в 1921-1930х гг., наибольшую известность имели: духовник женского монастыря св. Иоакима Осоговского игумен Ананий (Герасимов), духовник женского монастыря Пресвятой Богородицы у с. Побожье игумен Варсонофий (Колыванов), насельник монастыря ссссвт. Николая Чудотворца в с. Любанци старец монах Серафим и монах Савватий (Воздюхин). Кроме валаамцев и святогорцев, известны имена еще 28 русских монахов, поселившихся в начале 1920-х гг. в македонских монастырях: настоятель монастыря св. Наума игумен Вениамин, настоятель Карпинского монастыря игумен Иулий, настоятель монастыря в с. Забел иеромонах Алексий, известный иконописец схимонах Зосима из монастыря в с. Люботен, духовник монастыря в с. Монастырец иеромонах Иннокентий, архимандрит Кесарий из монастыря св. Иоакима Осоговского, игумен Вениамин из Буковского монастыря и т. д. В некоторых обителях проживали целые группы русских насельников: в Спасо-Преображенском монастыре вблизи с. Зрзе – архимандрит Григорий, игумен Серафим, иеромонахи

Иоаким, Феолог и Савватий; в монастыре св. Прохора Пчинского – архимандрит Кирилл (настоятель), иеромонахи Варфоломей и Досифей; в монастыре Успения Пресвятой Богородицы с. Трескавец – игумен Василий, игумен Симон, монах Макарий (Коледа); в Бигорском монастыре Иоанна Крестителя – игумены Каллистрат и Вениамин, в Лесновском Михаило-Архангель-ском монастыре – игумен Виталий и монах Павел и др.[547]

Не меньший вклад в развитие монастырской жизни в Македонии внесли русские монахини и послушницы. Большинство из них жили в Македонии уединенно или в небольших общинах по две-три насельницы, за исключением общины в Кичевском монастыре Благовещения Пресвятой Богородицы, где пребывали около 30 русских сестер, и общины в монастыре Пресвятой Богородицы у с. Побожье, где подвизались 15 русских монахинь. Самой известной была Кичевская община. В 1925 г. игуменья Диодора (в миру Лидия Николаевна Дохторова) получила от сербских церковных властей в свое управление пустовавший монастырь свв. Кирика и Иулиты около г. Цариброда, куда она пригласила около 20 русских монахинь и послушниц из Жабковского монастыря в Бессарабии.[548] Поскольку обитель свв. Кирика и Иулиты была очень мала, а община постоянно росла, она перешла сначала в монастырь у с. Дивляне, а в 1936 г. – в македонский Кичевский монастырь Благовещения Пресвятой Богородицы (расположенный на склоне горы, в 12 километрах от г. Кичево). Здесь проживали уже около 40 насельниц (вместе с сербками и македонками) и два русских священника – духовника. В 1937 г. митрополит Скопленский Иосиф постриг несколько послушниц в монахини. В монастыре соблюдался устав св. Кирилла Белозерского, несколько лет игуменья Диодора (позднее принявшая схиму с именем Мария) провела в полном молчании, нося на себе вериги. Большая часть сестер пребывала в Кичево до 1945 г., после чего во главе с матерью Диодорой они перешли в Благовещенский монастырь в Овчарско-Кабларском ущелье Белградской митрополии, при этом семь русских монахинь остались в Кичевском монастыре.

Русская община в монастыре Пресвятой Богородицы у с. Побожье просуществовала также около десяти лет – до 1945 г. В нее входили схимонахиня, 10 монахинь и несколько послушниц, в том числе из местных жительниц. Обитель славилась углубленной духовной жизнью, богослужебным порядком и гостеприимством, сестры заботились о десятке сирот. Кроме того, известны русская монахиня Екатерина из Михаило-Архангельского монастыря в Вароше (г. Прилеп), монахиня Марина из монастыря св. Илии Пророка в с. Мирковицы, схиигуменья Ирина (Косицкая) и послушница Параскева из Спасо-Преображенского монастыря в с. Зрзе. Так как женское монашество в Македонии к началу XX в. почти полностью исчезло, именно русские сестры внесли важнейший вклад в его возрождение и развитие[549].

Нападение нацистской Германии на Югославию имело трагические последствия для Сербской Православной Церкви в Македонии. Немецкие войска очень быстро – уже 7 апреля 1941 г. захватили главный македонский город Скопле, а затем и всю территорию края. Еще в начале апреля прекратились занятия в Битольской семинарии (в то время насчитывавшей 15 наставников и 400 учащихся), где ранее преподавали знаменитый богослов архимандрит Юстин (Попович) и упомянутые русские пастыри. 10 апреля здание семинарии заняла немецкая часть, потом немецкий военный госпиталь и, наконец, болгарская полиция. В середине мая 1941 г. все преподаватели семинарии уехали из Битоля в Сербию[550].

Вскоре после начала немецкой оккупации Македонии митрополит Иосиф был заключен под домашний арест и изолирован от духовенства. 4–5 мая его вместе с епископом Викентием и священнослужителями, которые родились в Сербии, были женаты на сербках или определены как лояльные сербам, выслали из Македонии[551].

В конце апреля Македония была разделена оккупантами на две части: большая восточная с г. Скопле отошла к Болгарии, а меньшая западная – к созданной итальянцами под своим протекторатом так называемой Великой Албании. Демаркационная линия между итальянскими и болгарскими оккупационными зонами была определена Венским соглашением в конце апреля 1941 г. Эта линия не устраивала обе стороны, периодически на ней даже происходили вооруженные столкновения. В сентябре 1941 г. болгарский премьер-министр Б. Филов заявил: «Мы не довольны ни границей Западной Македонии, ни позицией Италии. Эта граница не обоснована и не оправдана ни исторически, ни стратегически, ни экономически». Положение обострилось настолько, что болгарский военный министр Луков отметил, что в скором будущем произойдет конфликт между Италией и Болгарией, так как итальянская имперская политика преследует цель восстановления бывшей Римской империи и распространения ее господства на Балканы. С другой стороны, поддерживаемые Италией албанские жители Восточной Македонии выражали свое недовольство ее фактическим присоединением к Болгарии. Так, 28 ноября 1941 г. в Скопле состоялась албанская антиболгарская демонстрация с требованием включить этот город в состав Албании. Только 29 марта 1943 г. в Тиране был заключен договор о разграничении итальянской и болгарской оккупационных зон[552].

Болгарские войска завершили оккупацию восточной части края (так называемой Вардарской Македонии) 6 мая. Вскоре здесь было организовано болгарское военное, гражданское и духовное управление (18 мая завершилась передача власти болгарам от возглавлявшего немецкую администрацию генерала Линдемана). Приехавшая из Болгарии группа македонских эмигрантов организовала с участием представителей местных элит Центральный болгарский комитет. Сразу же был взят курс на денационализацию и ассимиляцию, в которой значительную роль отводили Болгарской Православной Церкви.

Ее Священный Синод считал, что в отношении занятых территорий Болгарская Церковь лишь восстанавливает историческую справедливость, возвращая себе то, что принадлежало ей до 1913 или 1918 гг. Решением Синода от 29 апреля летом 1941 г. в Македонии были созданы три епархии Болгарской Церкви: Струмичско-Драмская, куда включили часть греческой Эгейской Фракии (под управлением митрополита Неврокопского Бориса), Скопле-Велешская (под управлением митрополита Велико-Тырновского Софрония) и Охридско-Битольская (под управлением митрополита Ловечского Филарета). 30 апреля помощниками митрополитов были назначены: у митрополита Бориса – епископ Драговитийский Харитон, у митрополита Софрония – епископ Брегальничский Панарет и у митрополита Филарета – епископ Браницкий Максим (правда, в реальности они почти не исполняли эти обязанности). Епархии делились на архиерейские наместничества, а те в свою очередь на приходы (парохии), в каждом из которых в среднем состояло около 100 домов прихожан. Учрежденная летом 1941 г. временная духовная администрация в основном сохранялась вплоть до осени 1944 г.[553]

Священный Синод сразу же решил принять меры для пополнения духовенства на новых территориях. 29 апреля он постановил возвратить в новые епархии болгарских священников, которые служили там до окончания Первой мировой войны, в том числе просить вернуться еще дееспособных пенсионеров-священников, кроме того, епархиальным архиереям было поручено набрать в своих епархиях достойных священнослужителей – не менее 5 % общей численности епархиального духовенства и представить список в Синод, чтобы выбрать необходимых лиц. Сначала Синод рассчитывал командировать на «новоосвобожденные земли» 200 приходских священников и канцелярских работников из Болгарии, а также использовать 500 местных священников (преимущественно македонцев), оставшихся окормлять свои приходы. В окружные центры предполагалось командировать 30 архиерейских наместников, которые должны были выбрать из подведомственных им священников членов Епархиальных советов[554].

Первоначально из Болгарии в Македонию приехали протосингел Софийской митрополии архимандрит Стефан (Николов), ставший протосингелом Скопле-Велешской митрополии, три священника, секретарь и кассир. 6 мая впервые за 23 года в Скопле состоялось совершенное болгарскими клириками богослужение и благодарственный молебен за освобождение Македонии. Через несколько дней в край прибыли архиереи Болгарской Церкви, в частности митрополит Софроний, заявивший, что «считает своим долгом» исполнять возложенное на него управление новой епархией, приехал в Скопле 11 мая и поселился в здании Скопленской митрополии, почти не пострадавшем от бомбардировок города[555].

Следует отметить, что в целом в Восточной Македонии, где официально считавшиеся болгарами македонцы составляли подавляющее большинство населения, духовная администрация Болгарской Церкви была воспринята местными жителями в основном лояльно. 12–13 июня 1941 г. Синод заслушал доклады управляющих новыми епархиями о ситуации в них. Митрополит Софроний в докладе от 7 июня сообщал, что он был встречен большей частью прихожан радушно, и только на северных окраинах недавно образованной Скопле-Велешской епархии (в Южной Сербии и Косово) подчинение новой церковной власти оказалось воспринято «прохладно». Здесь – в Сурдолицком, Вранском, Прешевском и Качаникском духовных округах проживало немало албанцев-мусульман, от террора которых бежало много священников-сербов. Оставшихся митрополит утвердил на приходах, за исключением одного русского священника, который захотел отпускную грамоту.

В г. Скопле на 80 тыс. жителей имелось 6 зданий церквей (и 16 приходов), которые в большинстве легко пострадали от немецких бомбардировок, но были быстро отремонтированы (больше других пострадал кафедральный храм Богородицы). Бомбардировки причинили сильные разрушения Епархиальному музею, в результате чего погибло или пострадало много ценных церковных предметов. Оказалось разрушено и церковное здание, в котором находился склад издательства «Хрищанское дело». Служившие в приходах города 16 сербских священников и диаконов оказались высланы в Белград вместе с митрополитом Скопленским Иосифом до прибытия владыки Софрония. Остались в городе только русские и македонские священники, причем два русских иерея тоже захотели уехать в Сербию (один из них – о. Иоанн Астролог был рукоположен в 1920-е гг. будущим Сербским Патриархом Варнавой) и получили на это разрешение.

Большинство живших в Скопле русских эмигрантов после начала болгарской оккупации остались на своих рабочих местах. Однако некоторые, в частности преподаватели философского факультета университета, уехали в Сербию. Так, например, упоминавшийся доцент кафедры византиноведения Владимир Алексеевич Мошин отказался перейти на болгарскую службу, приняв место директора музея в оккупированном греческом г. Кавале, и переехал в Белград. Следует упомянуть, что с 1967 г., уже в сане протоиерея, о. В. Мошин снова начал работать в Скопле (Скопье), возглавив центр археографических исследований при Архиве Македонии. В 1971–1974 гг. он также работал ординарным профессором филологического факультета местного университета, был избран членом Македонской академии наук и искусств, а вершиной его научных занятий стало многотомное издание «Дипломатического корпуса» – собрания документов по истории македонского народа. Друг и коллега В.А. Мошина по Петроградскому университету Алексей Кириллович Елачич, – «ненавидевший немцев славянофил, идеалист», от душевного потрясения психически заболел и скончался в психиатрической больнице сербского г. Ниша, куда попал по пути в Белград[556]. Наставник скопленского Великого медресе имени короля Александра I Михаил Оленин в апреле 1941 г. уехал в Белград[557].

В Скопленском округе (помимо города) было 15 православных приходов, в каждый из которых входило 10–15 сел. Митрополит Софроний посетил три старых монастыря (св. Андрея, «Матка», св. Николая) и некоторые из приходов, отметив, что во многих церквах «за 23 года сербского завоевания надписи на иконах заменены со славяно-болгарских на сербские». Кроме того, владыка осмотрел второй епархиальный центр – г. Велес, который сильно пострадал от бомбардировок. Здесь имелось 3 церкви и 5 приходов, часть сербских священников уехала, но некоторые остались и продолжили свое служение[558].

Из 189 приходов (в каждом от 600 до 3 тыс. душ) 145 окормляли оставшиеся местные священники (македонцы), 21 – командированные из Болгарии священники и 23 не имели духовенства (к 3 июля, по уточненным данным, общее число приходов выросло до 206); кроме того, в Скопле-Велешской епархии существовало 37 мужских и женских монастырей, в которых проживало много русских насельников и насельниц. Митрополит Софроний принял в Скопле всех игуменов и игумений, одни из которых пожелали служить в Болгарской Церкви, другие – уехать в Сербию (их «отпустили с миром»). К 7 июня владыка также назначил 12 временных архиерейских наместников в важнейшие города епархии.

В конце доклада митрополит Софроний перечислил основные проблемы, которые Синоду необходимо решить в ближайшее время: открыть специальный курс в Софийской духовной семинарии для молодых священников, которые не могут читать на церковнославянском и с трудом говорят по-болгарски; помочь завершить духовное образование семинаристам болгарского (т. е. македонского) происхождения; прислать в Македонию церковную, апологетическую и научно-богословскую литературу; выплачивать денежные пособия священникам, отстраненным сербскими церковными властями от службы; разъяснить вопрос о смешанных браках болгар с сербами и их детях и т. д.[559]

20 июля 1941 г. митрополит Софроний прислал в Синод второй доклад о ситуации в Скопле-Велешской епархии, здесь речь шла в основном о тяжелом положении македонского духовенства в занятой итальянцами ее западной части. Владыка также просил передать военным и гражданским властям Болгарии требование не допустить на новоосвобожденные земли агентов католической пропаганды (которые активно действуют в итальянской зоне) и протестантских сект. Относительно принятых против католической пропаганды мер Скопле-Велешская митрополия и в дальнейшем (в 1942–1943 гг.) вела активную переписку с премьер-министром Б. Филовым и Министерством иностранных и религиозных дел[560].

Несколько лучше было положение в основной части Охридско-Битольской епархии, где почти все 170 приходов имели священников, в том числе 150 – македонского происхождения (к 3 июля уточненное количество приходов составило 195). Новая паства лояльно и местами даже радостно встретила митрополита Филарета, и лишь в попавшей в итальянскую зону части епархии положение болгар (т. е. македонцев) являлось тяжелым. Владыка Филарет посетил занятые итальянцами г. Охрид и монастырь св. Наума, но свою резиденцию устроил в г. Битоль. Самой сложной была ситуация в Струмичско-Драмской епархии, которую образовали в результате механического соединения двух епархий (македонской и греческой), долго находившихся под различной церковной и политической властью и сильно различавшихся по внутрицерковному устройству и этническому составу населения. В Эгейской Фракии (350 приходов) митрополита Бориса встретили в основном враждебно, и лишь в македонской части епархии он смог найти понимание и опору. В этой части митрополит учредил 4 духовных округа (позднее их стало 5) и архиерейских наместничества: в Струмице, Гевгели, Кавадарци, Берово; в Струмице также была устроена митрополичья резиденция и сформирован временный Епархиальный совет. Из 80 македонских приходов епархии 20 были вакантными, а в остальных остались служить несколько сербских священников[561].

Заслушав отчеты митрополитов, Синод назначил специальную комиссию для рассмотрения поднятых вопросов, которая вскоре представила доклад «О церковном устройстве и управлении епархиями в новоосвобожденных землях». Его основная идея заключалась в том, что эти епархии станут неотъемлемой частью Болгарской Православной Церкви, и их устройство и управление должны осуществляться на основе устава экзархата[562]. В дальнейшем постановлением Синода от 19 ноября 1942 г. искусственно образованная Струмичско-Драмская епархия была ликвидирована. 1 января 1943 г. ее греческую часть выделили в качестве самостоятельной Драмской епархии, а македонскую часть разделили и включили в состав трех соседних епархий: два округа – в состав Охридско-Битольской, один округ – Скопле-Велешской и два (в том числе Струмичский) – болгарской Неврокопской епархии[563].

В декабре 1943 г. (на пике развития церковной жизни при болгарской духовной администрации) оставшиеся две македонские епархии насчитывали: Скопле-Велешская – 360 церквей, 36 часовен, 167 священников, 35 мужских и 3 женских монастыря, 63 монаха и монахини; Охридско-Битольская – 398 церквей, 43 часовни, 148 священников, 38 мужских и 4 женских монастыря, 19 монахов, 32 монахини и 101 послушника и трудника в обителях[564].

4 июля 1941 г. Синод назначил в качестве помощника управляющего Охридско-Битольской епархии ректора Софийской духовной семинарии (с освобождением от этой должности) викарного епископа Драговитийского Харитона. Одновременно было решено перенести центр Охридско-Битольской епархии из Битоли в Охрид. Через год – 3 июля 1942 г. Синод решил направить епископа Харитона для постоянного проживания в г. Охрид. Однако этот город находился в итальянской зоне оккупации, долгое время служить там Владыка не мог и в основном проживал в Битоли, в том числе в конце 1944 – начале 1945 г. уже при органах коммунистической власти Югославии[565].

Как отмечалось ранее, церковную жизнь на занятых территориях существенно осложняла проводимая болгарским правительством политика дискриминации сербов, всего за время войны из Восточной Македонии в Сербию были выселены 45 тыс. человек. Изгнание коснулось большинства сербского и части русского духовенства, применялись и аресты священнослужителей, при этом все-таки не было физического насилия и убийств (как в Западной Македонии со стороны албанцев, где погибли 11 священников). Однако высылаемые священники должны были собраться за 48 часов, им разрешалось взять только движимое имущество, вся их недвижимость объявлялась бесхозной и подлежала конфискации. Только из Скопленской епархии были депортированы 45 священников и 11 монахов, а всего из трех епархий в Македонии и Южной Сербии изгнали 86 приходских священников[566]. Из Македонии депортировали не только сербов, но и греков. Так, например, на заседании Болгарского Синода от 18 июня 1942 г. митрополит Филарет с возмущением говорил, что власти решили выселить из Битольского округа жителей одного села под предлогом, что они – греки, а они на самом деле – македонцы[567].

Одновременно активно проводилась болгаризация всех сторон общественной жизни. Было запрещено принимать письма, извещения и административные акты не на болгарском языке, в школах использовали только болгарские учебники, сербы не принимались на государственную службу. Вскоре после начала оккупации была создана специальная комиссия для уничтожения «чужих» напоминаний в области культа. В результате ее деятельности сербские надписи, эмблемы, иконы, церковные книги изымались из употребления и заменялись болгарскими; вместо сербских святителей и владык пропагандировались болгарские подвижники и просветители. Таким образом, уничтожалось то, что свидетельствовало о сербском историческом прошлом этих земель, и восстанавливалась память о былом вхождении македонских епархий в состав Болгарского экзархата. В обязательном порядке, без оглядки на существовавшую ранее практику, богослужения должны были проводиться только на церковнославянском языке, запрещались распространенные в Сербской Церкви обычаи, например празднование «славы». Летом 1941 г. были организованы курсы болгарского языка для церковных служащих[568].

В целом же Болгарская Церковь занимала гораздо более терпимую позицию по отношению к сербам, чем правительство страны. Все сербские архиереи и значительная часть священников были высланы из Македонии до установления болгарской церковной власти. В дальнейшем желавшие уехать монахи сербского происхождения были отпущены управляющим Скопле-Велешской епархии митрополитом Софронием «с миром». Всё имущество Скопленской митрополии внимательно записали в специальные инвентарные книги, а личные вещи владыки Иосифа, в том числе два окованных серебром архиерейских жезла и орден св. Саввы, в июне 1941 г. отправили ему специальным курьером (с протоиереем Любомиром Бабичем) в Белград. Оставшиеся на занятой территории священнослужители неболгарского происхождения (в том числе русские) для продолжения религиозной деятельности должны были подписать декларацию о лояльности Болгарской Церкви. Согласившиеся получали жалование из государственного бюджета наравне с болгарским духовенством. Это было сделано по ходатайству болгарских иерархов, считавших такую меру принципиально важной. Так, например, в Охридско-Битольской епархии до ухода болгар на средства митрополичьей кассы содержались сербские протоиереи Милошич и Хаджич и оставшиеся сербские монахи и монахини[569].

В отличие от Македонии, где сербские священники были исключением, в четырех северных духовных округах Скопле-Велешской епархии (западной части Косова и Южной Сербии) почти все священнослужители являлись сербами, некоторые из них, особенно во Вранском округе, «признали свое болгарское происхождение». В этом регионе влияние Болгарской Церкви фактически весь период оккупации оставалось слабым не только «из-за отсутствия энтузиазма» со стороны сербского духовенства, но из-за активной деятельности здесь партизан-коммунистов и четников. Так, например, 27 декабря 1942 г. они убили в Сурдулице архиерейского наместника Воислава Мицева, а в октябре 1943 г. был убит игумен Карпинского монастыря вблизи с. Орах Кумановского округа[570]. В конце 1943 – начале 1944 гг. положение в этой части епархии вообще стало неуправляемым. Даже в сообщении Вранского архиерейского наместника Петра Иванова указывалось, что управление Вранским духовным округом сильно затруднено и на практике невозможно: партизаны постоянно усиливали свою активность и контролировали почти все села, духовенство массово переходило на их сторону и открыто демонстрировало безразличие к болгарской церковной власти. Еще более сложное положение было в других округах Южной Сербии[571].

Одной из основных проблем новых земель было заполнение вакантных священнических мест, что являлось хронической трудностью для Болгарской Церкви и в старых границах. В этой связи несколько десятков македонцев были приняты на учебу в духовные семинарии Болгарии и на богословский факультет Софийского университета. В частности, 7 июля 1942 г. Священный Синод выделил кредит для поддержки 30 таких учащихся из Македонии и Добруджи в Софийской семинарии[572].

Скоро стало ясно, что только возвращением в новые епархии когда-то служившего там клира Болгарского экзархата и подготовкой молодых священнослужителей проблему не решить. Поэтому уже с 1941 г. туда стали командировать священников, ранее никогда не служивших в новых епархиях. 25 ноября этого года Священный Синод постановил просить правительство разрешить командировать на новые земли священников из старых епархий и из-за острой нехватки духовенства разрешить, в крайнем случае, рукополагать в священный сан лиц без надлежащего богословского образования[573].

В данной связи Народное собрание одобрило выделение кредита для оплаты 280 болгарских священников и диаконов, которые были распределены по приходам и монастырям Македонии. Эти священнослужители в обязательном порядке временно командировались из Болгарии для контроля над местным духовенством (многие из них входили в состав архиерейских наместничеств) и через четыре-пять месяцев должны были заменяться новыми (в качестве материального стимула они получали жалование на 10 % больше, чем в Болгарии). 26 июня 1942 г. Синод назначил комиссию, которая должна была путем жребия распределять места назначения духовных лиц, командируемых на новые земли[574].

При этом старались отправлять наиболее образованных и деятельных священников. Те, кто добровольно оставались на занятых территориях больше положенного срока, получали дополнительные льготы: им повышали на 30 % жалование, выплачивали наградные за выполнение «специальных заданий» в «новоосвобожденных землях», передавали в пользование бесхозные земли, имущество выселенных сербов и интернированных евреев (часто это имущество продавалось по символическим ценам). К концу оккупации, в сентябре 1944 г. в Македонии и главным образом в Эгейской Фракии всё еще служило около 160 командированных болгарских священников, что составляло более 8 % их общего числа в стране[575]. Таким образом, частичная болгаризация была доведена до уровня приходов и монастырей. В частности, руководство Болгарской Церкви старалось, чтобы в каждом монастыре был хотя бы один монах-болгарин, который чаще всего и управлял обителью[576].

Впрочем, местных македонских священнослужителей новых епархий активно привлекали к участию в органах церковного управления. Уже с мая 1941 г. их начали назначать членами временных Епархиальных советов, однако согласно уставу экзархата эти органы должны были избираться, и окружным посланием от 17 августа 1942 г. Болгарский Синод назначил проведение двухстепенных выборов. 4 октября 1942 г. во всех новых духовных округах избрали по три священника и три мирских выборщика, которые через полгода провели выборы членов постоянных Епархиальных советов. Новоизбранные советы были утверждены указом Синода от 24 июля 1943 г.[577]

В целом в восточной части Македонии командированные из Болгарии священники не превышали 10 % клира. Таким образом, утверждения некоторых югославских историков, что местное духовенство было в незначительном меньшинстве, умышленно игнорировалось болгарской духовной властью и массово заменялось присланными в край священнослужителями[578], не соответствуют действительности. Македонских клириков, как правило, не лишали их постов, командированные священники занимали должности архиерейских наместников или вакантные посты настоятелей храмов.

Часть приехавших из Болгарии священнослужителей занималась не только церковной, но и политической деятельностью: участвовала в создании различных союзов, братств и политических организаций, проведении националистических митингов и конференций, вела великоболгарскую пропаганду с церковного амвона. Некоторые священники также старались выполнять данную Болгарским национальным собранием директиву Церкви духовно включиться в борьбу с коммунистами и тем или иным образом участвовали в борьбе с партизанским движением[579].

Рассматривая церковные здания и имущество в Македонии как свои собственные, Болгарская Церковь выделяла значительные средства для поддержания их в порядке. Так, в Охридско-Битольской епархии с 1 июля 1941 по 30 сентября 1944 г. она израсходовала 24 314, 3 тыс. левов. На эти деньги была отремонтирована большая часть церковных зданий, оказывалась значительная помощь монастырям и приютам, 1050 тыс. выделили священникам-беженцам из итальянской зоны оккупации и столько же на содержание персонала митрополии. В Скопле-Велешской епархии Болгарская Церковь за тот же период времени израсходовала 44 824, 4 тыс. левов: 5741 тыс. на зарплату местным македонским священникам, 5604 тыс. на наем помещений, 2612 тыс. на благотворительную и культурную деятельность и т. д.[580] Кроме того, некоторая сумма была затрачена в двух македонских округах, присоединенных к Неврокопской епархии. Так, например, известно, что в годы войны в г. Струмица активно действовало благотворительное братство Святых пятидесяти Тивернопольских священномучеников[581].

Несмотря на материальную помощь из Болгарии, в годы войны церковной жизни в Македонии (в основном в западной части) был нанесен существенный вред. Священный Архиерейский Синод Сербской Церкви в 1945 г. определил, что ущерб, причиненный церквам, монастырям и Духовной семинарии в Охридско-Битольской епархии, составляет 756, 2 тыс. долларов[582]. Следует отметить, что Сербский Синод неоднократно, так или иначе, реагировал на происходившее в Македонии. Так, например, на своем заседании 18 марта 1943 г. он заслушал представленный митрополитом Иосифом доклад протоиерея Каранфила Йовича от 9 марта о положении церквей, духовенства и народа при болгарской оккупации. На этом же заседании Синод постановил просить главу сербского правительства М. Недича ходатайствовать перед оккупационными властями, чтобы болгарские и другие военные священники не совершали богослужений в сербских храмах[583].

Большинство служивших до войны в южных епархиях Сербской Церкви русских священников перешли в юрисдикцию Болгарской Церкви, но в целом положение эмигрантов из России в период оккупации Македонии было очень сложным. Современный македонский историк А. Стерьовский писал, что русские считались «врагами рейха и Болгарии». Их положение было сходным с положением евреев: ограничение в передвижении, отсутствие продовольственных, промтоварных карточек и т. д. Кроме того, немецкое командование и болгарская администрация различными способами, в том числе угрозой насилия, заставляла вступать эмигрантов в Русский охранный корпус. В результате 10 апреля 1942 г. скопленская колония отправила в корпус первую группу из 32, а затем вторую – из 100 человек. Другие эмигранты шли в партизаны, в частности русский пулеметчик К.Ф. Жежель был награжден орденом за заслуги перед народом[584].

Возглавлявшая Кичевский монастырь Благовещения Пресвятой Богородицы игуменья Диодора (Дохторова) в период оккупации предоставляла в своей обители убежище участникам движения Сопротивления, не обращая внимание на предупреждение немцев, что за связь с партизанами монастырь будет уничтожен. Когда оккупанты узнали, что она принимала партизан, то занесли игуменью в список приговоренных к смерти. Мать Диодору спас болгарский полковник, часто беседовавший с ней и бравший от нее духовные книги. Он предупредил игуменью о предстоящем аресте и расстреле, и она скрылась в безопасное место[585].

Некоторые известные представители русской церковной эмиграции всё же погибли от рук оккупантов и их сторонников. Среди них был игумен Иулий, настоятель Карпинского монастыря Пресвятой Богородицы вблизи г. Куманово Скопленской епархии. В 1944 г. он был обвинен в том, что укрывал в монастыре партизан и помогал им, арестован, вывезен в с. Страцин, где после пыток убит. Другой русский эмигрант, игумен Вениамин, настоятель монастыря св. Наума Охридской епархии, в 1942 г. был убит по дороге из Пресны в с. Трпейца, вблизи г. Охрида, вероятно, сотрудничавшими с итальянскими оккупантами албанскими националистами[586].

Болгарские оккупационные власти жестоко преследовали участников движения Сопротивления. Уже 14 июля 1941 г. было издано распоряжение об аресте «сомнительных элементов». Однако подавить зарождавшееся сопротивление не удалось. В конце сентября 1941 г. в Македонии был образован первый партизанский отряд, а в начале октября – еще два, причем в болгарской зоне оккупации. 5 ноября 1941 г. краевой комитет Коммунистической партии Югославии в Македонии принял решение превратить оккупированную итальянцами часть края в базу народного восстания, однако осуществить это на практике удалось значительно позднее – через два года[587].

В Западной Македонии значительная часть православного духовенства сотрудничала с прокоммунистическими партизанами. Вскоре после капитуляции Италии (8 сентября 1943 г.) и освобождения от уходивших почти без сопротивления итальянцев значительной части их оккупационной зоны – 11 октября 1943 г. в Македонии (раньше, чем в других частях Югославии) была создана религиозная комиссия (по типу соответствующих советских органов), в которую наряду с партийными работниками входили священники и богословы. 15 октября главный штаб Народно-освободительной армии и партизанских отрядов Македонии назначил религиозным референтом архиерейского наместника из Дебра священника Велё Манчевского, который активно боролся в рядах частей Тито. Его указания были обязательны для всех священников на освобожденной территории. Одним из первых решений религиозной комиссии при Главном штабе стало определение о том, что в будущем упраздняется зависимость Македонии от церковных властей за ее пределами и македонский язык вводится в качестве административного и богослужебного в храмах. Это решение было направлено как против Албанской (в состав которой в период оккупации формально входили приходы Западной Македонии), так и против Сербской Церквей. Религиозная комиссия также решила, что духовенство должно помогать партизанам, организуя покупку для них питания и одежды. Кроме того, комиссия занималась школьным образованием и составила список учителей, которые могли преподавать на македонском языке[588].

21 октября по указанию религиозной комиссии на занятой партизанами территории в с. Издеглавле состоялось собрание православных священников, в котором из 13 приглашенных священников участвовали 11; из них 2 были активными партизанами, а остальные сотрудничали с органами так называемой народной власти. В проходивших под председательством о. В. Манчевского заседаниях участвовали и представители мирян из нескольких сел, а также несколько партийных работников. Собрание приняло решение о создании на освобожденной от оккупантов территории (район Караормана, между городами Охридом и Дебром) особого архиерейского наместничества во главе со священником с. Слатино Антимом (Анфимом) Поповским, который был избран наместником без одобрения какого-либо епископа. Образованное таким неканоническим путем наместничество состояло из 9 приходов (охватывавших 30 сел) во главе с настоятелями. Собрание также единогласно высказалось за поддержку Народно-освободительной армии и партизанских отрядов Македонии, отправив приветственную телеграмму ее командующему М. Апостольскому, произвело некоторые назначения священников в храмы и разработало перечень цен за требы и другие церковные услуги. Восстановление древней Охридской архиепископии провозглашалось возможным, но лишь после будущего освобождения Македонии[589].

Указанное собрание было заметным, но все-таки достаточно локальным событием, и его нельзя считать, как полагают некоторые югославские и сербские исследователи, «зачатком» будущих Церковно-Народных Соборов» или «зачатком македонской церковной организации под руководством коммунистов». Нельзя согласиться и с утверждением, что собрание четко поставило цель создания самостоятельной Македонской Церкви и ее выхода из юрисдикции Сербского Патриархата[590]. Хотя следует упомянуть, что на 2-м заседании Антифашистского вече народного освобождения Югославии в ноябре 1943 г. Македония была признана свободной федеративной единицей в будущем послевоенном государстве, что, по мнению многих македонцев, требовало решить вопрос о независимой церковной организации[591].

Партизанское архиерейское наместничество просуществовало меньше двух месяцев. 4 декабря 1943 г. сменившие итальянцев немецкие войска и баллисты (албанские националисты) начали наступление на партизан и вскоре захватили освобожденную территорию Западной Македонии. Священник А. Поповский был арестован, подвергнут пыткам и заключен в тюрьму г. Дебара, наместничество оказалось ликвидировано, а на его территории снова восстановлено управление Албанской Православной Церкви. Большинство партизанских священников погибли или были интернированы в Болгарию, но некоторые всё же уцелели и, хотя и подчинились юрисдикции Албанской Церкви, продолжили участвовать в движении Сопротивления[592].

На 1-м заседании Антифашистского Собора народного освобождения Македонии (АСНОМ) – главного органа ее законодательной власти, состоявшемся 2 августа 1944 г. в монастыре св. Прохора Пчинского в Прешовско и провозгласившем создание Народной Республики Македония, очень ощущались сепаратистские и антисербские настроения. В работе Собора первоначально участвовали два священника – Кирилл Стоянов (Стояновский) из г. Скопле и Иван Йоргов из с. Дреново, а 27 октября 1944 г. в члены АСНОМ был дополнительно кооптирован священник Методий Гогов. Собор решил для соблюдения принципа свободы вероисповедания сформировать религиозную комиссию[593].

Капитуляция Болгарии и приход 9 сентября 1944 г. к власти в этой стране прокоммунистического Отечественного фронта привели к ликвидации болгарского военно-административного и духовного управления в Македонии. 6-10 сентября из Скопле-Велешской епархии в Болгарию уехали 23 клирика: протосингел иеромонах Мирон, секретарь и кассир митрополита, 2 члена Епархиального совета, 7 архиерейских наместников, 2 секретаря при них и 9 приходских священников. Около 20 клириков в это же время вернулись в Болгарию из Охридско-Битольской епархии[594].

Управляющие этими епархиями – митрополиты Софроний и Филарет еще в августе покинули Македонию. Перед своим отъездом владыка Софроний сформировал новый временный Епархиальный совет из одних местных священников, которые должны были управлять Скопле-Велешской епархией от его имени до установления нормальной церковной власти, чтобы «избежать анархии и грабежа церковного имущества». Таким образом, было оставлено «законное» руководство епархии в составе председателя совета священника Кирилла Стоянова, служившего в церкви свв. Константина и Елены г. Скопле, и двух членов – священника Стоила Давидова и протоиерея Спиро Личановского (бывшего Дебрского архиерейского наместника), служивших в церкви св. Димитрия г. Скопле (при этом отцы К. Стоянов и С. Давидов были избраны членами Епархиального совета еще в 1942 г.). Кроме того, согласно инструкции митрополита протосингел и другие уезжавшие болгарские священнослужители передавали церковно-административную власть в окружных городах старшим духовным лицам местного происхождения в качестве архиерейских наместников: в Велесе – прот. Дамяну Кузманову, в Щипе – свящ. Методию Димкову, в Кочани – свящ. Георгию Тоневу, в Струмице – прот. Константину Динкову, в Кратово – свящ. Сотиру Георгиеву, в Крива-Паланке – свящ. Славчо Петрову, в Куманово – свящ. Петру Давиткову, в Бояново – свящ. Евтиму Спирову, во Вране – свящ. Воиславу Попову и в Сурдулице – русскому иерею Крачковскому. Митрополит Софроний и в дальнейшем из Болгарии некоторое время продолжал поддерживать с ними связь через отдельных военных и гражданских лиц, передавая таким образом свои сообщения и напутствия. В отчетном докладе председателю Синода митрополиту Неофиту от 15 сентября владыка писал: «Сохранено преемство в церковном управлении и в целом в епархии и на местах»[595].

1 декабря 1944 г. митрополит Софроний представил председателю Синода докладную записку о наличности Скопле-Велешской епархии[596]. В 1946 г. он написал статью «Культурные и исторические памятники в Македонии», в которой описал состояние церквей и монастырей[597]. Переписка же с болгарскими органами власти о завершающих мероприятиях и оставленном церковном имуществе в Скопле-Велешской и Охридско-Битольской епархиях продолжалась до 29 октября 1946 г.[598]

Многие руководящие посты Скопле-Велешской епархии в августе – сентябре 1944 г. заняли местные священники, особенно тесно сотрудничавшие в период оккупации с болгарским духовным управлением. Так, например, о. Методий Гогов был в это время членом церковного суда в Скопле и советником митрополита Софрония, о. Стоил Давидов состоял в Центральном болгарском комитете в Скопле, а будущий секретарь «Инициативного комитета для организации Православной Церкви в Македонии» (с 1946 г.) священник Илия Мукайстов из Джевджелии 26 июня 1943 г. писал митрополиту Филарету о своей верности болгарскому делу[599].

Преемственность церковно-административной власти была сохранена и в Охридско-Битольской епархии, там управление также передали местным священникам – бывшим членам Епархиального совета или новоназначенным архиерейским наместникам. Эта церковная администрация в неприкосновенности действовала до установления в республике коммунистического режима в результате освобождения с 8 октября по 19 ноября 1944 г. от немецкой оккупации всей Восточной Македонии (в ходе наступления 2-й, 4-й болгарских армий и частей Народно-освободительной армии Югославии). Указанная предыстория создания Македонской Православной Церкви осталась без всякого внимания большинства югославских историков[600].

Кроме того, в крае все же остались некоторые болгарские священники и церковные чиновники, настроенные против сербов; особенную активность в этом плане проявлял первоначально оставшийся в Скопле бывший секретарь Священного Синода Болгарской Церкви архимандрит Стефан. В период оккупации он некоторое время административно управлял Скопле-Велешской епархией и после освобождения края по-прежнему выступал за право Болгарской Церкви управлять ею. Некоторые сербские историки считают, что по настоянию архимандрита Стефана на радиостанции «София» объявили о том, что Болгарская Церковь доверила руководство церковной жизнью в Македонии священникам Кириллу Стоянову и Методию Гогову[601].

Также более полугода после 9 сентября 1944 г. в Битоли для оказания помощи в управлении церковными делами оставался бывший ректор Софийской духовной семинарии викарный епископ Драговитийский Харитон[602]. Правда, весной 1945 г. он был арестован по указанию коммунистического руководства республики. В этой связи экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан 20 апреля обратился к председателю Югославской военной миссии в Софии с настоятельной просьбой освободить епископа и дать ему возможность вернуться в Болгарию, так как он в Македонии всё время «руководствовался только архипастырским долгом и был добрый отец и душепопечитель вверенной ему пастве и не совершил ничего, что может быть предметом преследования со стороны властей»[603]. Просьбу экзарха выполнили, владыка Харитон был освобожден и возвратился в Болгарию.

Оставшиеся в Скопле после эвакуации болгарского церковного руководства члены временного Епархиального совета уже в сентябре образовали новый орган церковного управления – так называемую инициативную группу из пяти местных священнослужителей (к указанным трем членам совета добавился священник Никола Апостольский и еще один иерей). Именно эти священнослужители в дальнейшем возглавили движение за создание Автокефальной Македонской Православной Церкви; по версии некоторых сербских историков, так они хотели избежать кары от Сербской Церкви «за канонические преступления в период оккупации»[604].

Независимо от них в октябре 1944 г. на освобожденной партизанами территории в г. Врановичи, где временно находился Главный штаб Народно-освободительной армии Югославии в Македонии, был образован «Инициативный комитет для организации церковной жизни в Македонии» в составе священников Велё Манчевского, Методия Гогова, Панде Поповского, Спиро Димевского и Шако. Этот орган ставил своей первоочередной задачей образование в городах края «священнических комитетов», которые взяли бы на себя руководство церковными делами сразу после освобождения населенных пунктов. Вскоре такие комитеты были созданы в двух занятых партизанами городах Македонии: Битоль и Прилеп[605].

3 ноября 1944 г. Скопле был освобожден бригадой Народно-освободительной армии Югославии и болгарской дивизией. В тот же день отцы К. Стоянов и Н. Апостольский открыли закрытое здание Скопленской митрополии, где собрались священники города и приехавшие из Врановичей некоторые члены инициативного комитета. На этом заседании был образован новый «Инициативный комитет по организации Македонской Православной Церкви» из 4 человек: отцов К. Стоянова (председатель), Н. Апостольского, М. Гогова и В. Манчевского. Вскоре он обратился ко всем архиерейским наместникам края с письмом, в котором требовал организовать «священнические комитеты» для регулирования церковных дел (эта форма была взята у Болгарской Православной Церкви, создавшей подобные комитеты в 1941 г.)[606]. 15 декабря Президиум АСНОМ решил оказать материальную помощь церковным служащим и священникам Скопле-Велешской епархии. Таким образом, сохранилось введенное при болгарской оккупации церковно-административное деление Македонии.

В заключительный период войны сепаратистски настроенные македонские священники стали всё более тесно сотрудничать с руководством коммунистической партии Македонии, которое поддержало их устремления. Планируемое воссоздание древней Охридской архиепископии предоставляло им реальную возможность политическими способами (хотя бы и с помощью коммунистов) решить «македонский церковный вопрос», то есть сделать Македонскую Православную Церковь полностью независимой от других юрисдикций (автокефальной).

Еще до полного освобождения Македонии – 18 октября 1944 г. председатель Священного Архиерейского Синода Сербской Церкви митрополит Скопленский Иосиф издал указ о возвращении высланных сербских священников и монахов на прежние места их службы, но новые коммунистические власти республики стали чинить всевозможные препятствия этому процессу. 2 декабря митрополит Иосиф обратился к членам Синода по вопросу возвращения духовенства в Южной Сербии (т. е. Македонии) на свои прежние места службы. Через несколько дней поверенный во внутренних делах Югославии был запрошен по вопросу получения разрешения у гражданских и военных властей Македонии. Указом Синода от 30 декабря временным администратором Скопленской и Охридско-Битольской епархии был назначен епископ Иеротей, но до его реального вступления в должность дело так и не дошло[607].

16 января Синод обратился к югославскому руководству с просьбой о содействии возвращению духовенства в 3 южно-сербские (македонские) епархии, но те не откликнулись на эту просьбу. После окончания оккупации оба изгнанных в начале войны из Македонии сербских архиерея (митрополит Иосиф и епископ Викентий), несмотря на неоднократные попытки, не смогли вернуться в свои епархии, так как не получили разрешения со стороны коммунистических властей[608].

3 января 1945 г. три члена инициативного комитета (отцы К. Стоянов, Н. Апостольский и М. Гогов) отправили в Священный Архиерейский Синод письмо, в котором выразили пожелания и чаяния македонского духовенства, заверив, что они остаются «верными и преданными канонам и законам Святой Православной Церкви». 20 января Синод Сербской Церкви решил, что все свои просьбы и обращения «самозваный» комитет должен направлять исключительно митрополиту Иосифу как своему законному правящему архиерею. Владыка ответил членам комитета 9/22 января предложением еще раз, исходя из каноничной церковной точки зрения, обдумать их позицию и встретиться для переговоров в Белграде или Скопле, выразив критику того факта, что они ведут себя как сторона, равноправная Синоду[609].

Также 3 января отцы К. Стоянов, Н. Апостольский и М. Гогов от имени инициативного комитета отправили поздравление с Рождеством экзарху Болгарской Церкви митрополиту Стефану. В ответном письме главного секретаря Священного Синода говорилось, что экзарх остался глубоко тронут выраженными в поздравлении добрыми чувствами к Болгарской Церкви и молится «за процветание Святой Македонской Православной Церкви»[610]. Таким образом, Болгарский экзархат фактически поддержал действия членов инициативного комитета.

С согласия органов власти республики 4–5 марта 1945 г. в Скопле состоялся I Церковно-Народный Собор, на котором собрались около 300 делегатов от духовенства и мирян, а также гости, представлявшие органы власти и другие конфессии (архиереи отсутствовали). Собор принял резолюцию из семи пунктов: 1. Македонский православный народ в лице своих избранных делегатов со всей Македонии решил восстановить Охридскую архиепископию как самостоятельную Македонскую Церковь и не будет подчиняться никакой другой национальной Поместной Церкви. 2. Она имеет своих епископов и свое народное священство. 3. Первый македонский епископ носит титул «Охридский архиепископ», а Македонская Православная Церковь называется «Св. Климентовская Охридская архиепископия» и др. Избранные на Соборе делегаты должны были посетить Православные Церкви-Сестры и письменно известить их о цели македонцев – добиться канонического признания своей Церкви. Кроме того, было решено выдвинуть на следующем Соборе кандидата во епископы, и для его хиротонии пригласить архиереев из других Православных Церквей. Таким образом, фактически провозглашалось создание Македонской Православной Церкви во главе с Охридским архиепископом. Правда, отмечалось, что когда будет создан Всеюгославский Патриархат (такие планы существовали у коммунистического руководства страны), Македонская Церковь войдет в его состав, как и другие Православные Церкви в федеративной Югославии (Сербская, Черногорская и т. п.). Наконец, на Соборе был избран новый «Инициативный комитет для организации Православной Церкви в Македонии» (во главе с протоиерем Кириллом Стояновым), который получил право назначать на приходы священников. Характерно, что Собор в ходе своей работы отправил приветственные телеграммы и письма только И. Броз Тито, Московскому и Константинопольскому Патриархам, а также главам Болгарской и Элладской Церквей[611].

Только 8 марта инициативный комитет послал Священному Синоду телеграмму на македонском языке с извещением о решениях Собора, пожеланием, чтобы Синод «скорее признал Македонскую Православную Церковь и восстановил историческую Охридскую архиепископию» и сообщением, что в Скопле «была сформирована делегация, которая посетит все сестринские Православные Церкви и разъяснит им всю оправданность своих требований». Замещавший Патриарха митрополит Иосиф и другие архиереи Сербской Церкви негативно отнеслись к решениям Церковно-Народного Собора. 12 марта Архиерейская конференция признала действия этого Собора неканоничными и решила, что митрополиту Иосифу необходимо по возможности скорее поехать в Скопле, чтобы на месте разобраться с ситуацией и отстоять интересы Сербской Церкви[612].

В этой связи владыка 13 марта письменно обратился к коменданту Белграда с просьбой о содействии в возвращении архиереев и священников в освобожденные от врага местности и выделении ему в Скопле помещения для канцелярии. В письме отмечалось, что богослужения в Македонии до сих пор совершаются на болгарском языке, и из храмов убраны богослужебные книги на церковнославянском. В ответе министра внутренних дел от 17 марта говорилось, что он не может издать указ о допуске в Скопле митрополита Иосифа, и предлагалось вызвать священников, сообщивших о создании Македонской Православной Церкви, в Белград и на этой встрече обговорить возможность возвращения митрополита и других архиереев в Македонию. 19 марта Архиерейский Синод написал министру о готовности организовать эту встречу, но в тот же день обратился за разрешением возвращения архиереев и священников к Президиуму Совета министров Югославии. Ответ последнего от 23 мая информировал лишь о том, что по вопросу возвращения духовенства будут запрошены местные власти. Это означало замаскированный отказ[613].

В конце марта митрополит Иосиф приехал в южно-сербский город Вранье, где временно организовал Епархиальное управление и Скопленский церковный суд. Однако и там владыка имел большие неприятности со стороны местных коммунистических властей, так как поминал за богослужением проживавшего в Лондоне югославского короля Петра; в этой связи 26 марта против митрополита была даже организована уличная демонстрация. Из Вранье Владыка извещал Синод о положении дел в Македонии, в том числе о контактах инициативного комитета и представителей властей с Поместными Православными Церквами с целью добиться признания новой церковной организации. При этом митрополит так писал о членах инициативного комитета: «Люди, которые руководят местной Церковью, находятся под чужим руководством и делают то, что им поручают с этой стороны [т. е. со стороны руководства компартии]»[614].

Особенное внимание митрополита Иосифа вызвал разговор министра Народной Республики Македония Эмануела Чучкова с главой приезжавшей в апреле 1945 г. в Белград делегации Московского Патриархата епископом Сергием (Лариным). В ходе этой беседы министр просил Московскую Патриархию не только признать Македонскую Православную Церковь, но и помочь в ее организации, в частности прислать своего архиерея для руководства новой Церковью. Однако эти переговоры закончились безрезультатно. В июле 1945 г. в своей беседе с министром внутренних дел Владе Зечевичем епископ Браничевский Вениамин сказал о неправильности существования в Македонии Церкви без архиерея и получил ответ, что в республике существует Церковный совет, который управляет жизнью епархий, и кроме того приглашен некий епископ из России (здесь министр явно выдавал желаемое за действительное)[615].

12 октября 1945 г. глава сербской Американско-Канадской епархии епископ Дионисий в опубликованном в прессе открытом письме Московскому Патриарху Алексию выразил удивление, что Русская Церковь «не поднимает голоса против изгнания сербских епископов из Южной Сербии и Македонии, на чьи места пришли болгарские епископы: Софроний и другие, которые там и остались все до настоящего дня. Мы знаем, что Ваша Святость благосклонно глядит на дела Болгарской Православной Церкви, и помогли ей скинуть с нее семидесятипятилетнюю схизму. Но политика болгарских епископов в югословенской Старой Сербии и Македонии, как и политика создания “Независимой Македонской Православной Церкви”, в сущности, есть призывание о помощи тем антицерковным сербским и разным другим элементам, которые радуются разбитию единства Сербской Православной Церкви и сербского народа. Вашей Святости, вероятно, известно, что белградское радио в конце августа месяца объявило, что скоро будет приступлено к избранию главы “Независимой Православной Церкви в Македонии”. Мы молим Вашу Святость воспрепятствовать этому избранию, а если и произойдет оно, то не признавать его»[616].

Эти упреки в основном были несправедливы: Московская Патриархия не хотела портить отношения с правительством Югославии и вмешиваться во внутренние дела страны, поэтому и не заступилась за двух высланных из Македонии сербских архиереев, никаких же правящих болгарских епископов в 1945 г. в республике уже не было. Правда, во время пребывания митрополита Иосифа во главе делегации Сербской Церкви в Москве в конце января – начале февраля 1945 г. его безрезультатно убеждали признать основание Македонской Церкви. По мнению сербской исследовательницы Радмилы Радич, – «вероятно, за идеей о создании Македонской Православной Церкви стояла Русская Православная Церковь, то есть интересы советской внешней политики». Однако это утверждение лишено всяких документальных оснований[617].

Убедившись в негативной реакции митрополита Иосифа, Московская Патриархия, несмотря на неоднократные предложения со стороны югославских властей, осталась верна своей дружбе с Сербской Православной Церковью, не признала Македонскую Церковь и не помогла в ее организации. Сам владыка Иосиф в своих мемуарах писал, что приезжавшая в апреле 1945 г. в Югославию делегация Московского Патриархата отказалась от встречи с прибывшими в Белград представителями македонского духовенства и не поддержала желавших отделиться от Сербской Церкви[618]. В разговоре же с членами Сербского Синода участники русской делегации выразили уверенность, что этот конфликт может быть решен по примеру положения Украинской Православной Церкви в составе Московского Патриархата (то есть предоставлением автономного статуса)[619].

В ответном письме епископу Американско-Канадскому Дионисию, отправленном в декабре 1945 г., Патриарх Алексий подчеркивал: «Когда представители Македонской Церкви обратились к нам с просьбой поддержать их стремление к автокефалии, мы отклонили ее и пренебрегли ответом, не желая ничем мешать Сербской Православной Церкви. Ни одна из образовавшихся в Югославии самостийно, без согласия Сербской Церкви, автокефальная Церковь, как поступившая против священных канонов, не может быть нами признана»[620].

В итоге Македонскую Православную Церковь так никто и не признал, но борьба за ее создание продолжалась. В письме от 27 июля 1945 г. члены инициативного комитета выразили митрополиту Иосифу свое недовольство тем, что в Македонии распространяется официальный печатный орган Сербской Церкви журнал «Гласник», за пределами республики – в г. Вранье создан Скопленский церковный суд, и Синод по своему желанию выделяет материальную помощь епархиям Южной Сербии, между тем как уже существует «Македонская Народная Православная Св. Климентовская Церковь». В ответ Архиерейский Синод в своей резолюции от 29 сентября указал, что не может признать самостоятельность и независимость Церкви в Македонии, так как решением Константинопольского Патриарха в 1920 г. Македония была передана в юрисдикцию Сербской Церкви, да и раньше она принадлежала к Печской Патриархии. Кроме того, Синод с негодованием подчеркнул, что члены инициативного комитета сами себя поставили самостоятельными и равноправными Священному Архиерейскому Синоду[621].

Вскоре помимо инициативного комитета и правительство республики Македония выразило Архиерейскому Синоду протест по поводу указанных действий и запросило финансовую помощь приходскому македонскому духовенству (из тех 15 млн динар, которые югославское правительство выделяло Сербской Церкви). Однако Синод отказал в финансовой поддержке, признал действия инициативного комитета самовольными и неканоничными и призвал македонское духовенство покориться своим законным церковным властям[622].

11 октября делегацию инициативного комитета принял И. Броз Тито, который поинтересовался делами «Народной Церкви» и обещал ей материальную поддержку. В результате 13 ноября Министерство финансов выделило Македонской Церкви в качестве временной помощи 1 млн динар[623].

Опасаясь влияния священноначалия Сербской Церкви на паству, члены инициативного комитета совместно с властями настаивали на том, чтобы не было никаких контактов Синода с духовенством и мирянами в Македонии. Однако в республике все-таки были недовольные неканоническим отделением от Церкви-Матери – собравшиеся 1 января 1946 г. на конференцию в Битоле 32 священника приняли резолюцию: просить Священный Архиерейский Синод разрешить организовать в Македонии автономную Церковь, которая бы оставалась в канонической связи с Сербским Патриархатом[624].

Когда в феврале – марте 1946 г. в Белград вновь приезжала делегация Московского Патриархата во главе с епископом Сергием (Лариным), группа священников (автокефалистов) из Скопле ходатайствовала об их приеме этим владыкой; одновременно епископ получил телеграмму от протоиерея Кирилла Стоянова, в которой говорилось о желании священства и народа Македонии автономии, а не автокефалии своей Церкви. Владыка Сергий не принял македонскую делегацию, но она 27 февраля посетила митрополита Иосифа и в беседе с ним упорно настаивала на предоставлении автокефалии[625]. В результате 18 марта владыка Иосиф прямо спросил приглашенного на заседание Архиерейской конференции епископа Сергия: «Каково отношение Московской Патриархии к проискам македонских священников против Сербской Церкви?» – и получил вполне удовлетворивший его ответ[626].

При этом часть русских священников и монахов – эмигрантов осталась служить в Македонии после окончания Второй мировой войны и фактически входила в состав Македонской Православной Церкви. Среди них можно назвать несколько бывших насельников русских обителей Афона. Так, например, игумен Ананий (Герасимов) приехал со Святой Горы в Македонию в 1921 г. Здесь о. Ананий был насельником, а затем и духовником нескольких монастырей в Скопленской епархии, и всюду он оставил глубокий след в душе братии и посещавших монастырь паломников. Игумен подвизался в монастыре св. Георгия в с. Делядровци, в монастыре Пресвятой Богородицы вблизи с. Побожье, в монастыре св. Георгия в с. Беляковци, а с 1936 г. в одном из самых больших женских общежительных монастырей Македонии – обители св. Иоакима Осоговского. О. Ананий был духовником этого монастыря, заботился о молитвенной и духовной жизни инокинь вплоть до своей кончины 1 января 1963 г. Другой святогорец – игумен Варсонофий (Колыванов) с 1930-х гг. служил духовником монастыря Пресвятой Богородицы в с. Побожье, где скончался и был похоронен 16 февраля 1955 г. Еще один русский святогорец – монах Серафим скончался и был погребен в 1960 г. в монастыре Свт. Николая Чудотворца в с. Любанци, где до этого провел около 20 лет. Местом погребения его мощей служит колокольня, которую он сам и построил. При этом отцы Варсонофий и Серафим после войны часто подвергались притеснениям со стороны коммунистических властей[627]. Бывший валаамец иеромонах Исидор и после войны подвизался в монастыре св. Афанасия в с. Лешок, где скончался 20 апреля 1952 г.[628]

Русская община сестер пребывала в Кичевском монастыре до 1945 г., после чего во главе с игуменьей Диодорой они перешли в Благовещенский монастырь Белградской митрополии, но при этом семь русских монахинь-послушниц остались в Кичевской обители Благовещения Пресвятой Богородицы. Из них наиболее известной была схиигуменья Салафаила (в миру Нина Линдебанова, 1890–1988). Она родилась в г. Холм (Российская империя) в богатой еврейской семье и после видения ей в 14 лет Божией Матери убежала из родительского дома в Леснинский женский монастырь, где была крещена, и позднее приняла монашеский постриг с именем Агриппина. В 1920-е гг. она проживала в русском Хоповском монастыре в Сербии, а с 1936 г. – в Кичевском монастыре. Во время войны инокиня заболела раком, и когда надежды на спасение не было, обратилась к Богородице перед Ее чудотворной иконой со словами: «Пречистая Дево, если оставишь меня жить, я никогда не покину Тебя!» Поэтому в 1945 г. мать Салафаила с шестью другими русскими инокинями осталась в Кичевской обители. Все они позднее были погребены вместе с ней на монастырском кладбище: схимонахиня Варвара, монахини Рафаила, Таисия, Олимпиада, Варвара и послушница Елена[629].

Русское сестричество в монастыре Пресвятой Богородицы у с. Побожье также перестало существовать в 1945 г., когда большинство сестер расселились по разным монастрям Македонии и Сербии. Однако несколько русских монахинь все-таки остались в прежней обители. В важном духовном центре Македонии – Спасо-Преображенском монастыря в с. Зрзе (вблизи г. Прилепа) с 1948 г. пребывали схиигуменья Ирина (в миру Зоя Косицкая, 18911962) и послушница Анна (впоследствии схиигуменья Параскева). В тот период, когда мать Ирина была настоятельницей Спасо-Преображенской обители (до 1962 г.), духовниками в ней служили русские эмигранты – архимандрит Григорий и иеромонах Савватий. Духовное чадо схиигуменьи Ирины – сестра Анна 16 апреля 1967 г. была пострижена епископом Преспанско-Пелагонийским Климентом в малую схиму с именем Параскева и назначена настоятельницей монастыря. Скончалась она через несколько недель после поездки в СССР в 1975 г. На постаменте ее надгробия в виде русских восьмиконечных крестов вырезаны слова: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил». Кроме того, русская монахиня Екатерина до середины 1950-х гг. пребывала в Михаило-Архангельском монастыре в Вароше (г. Прилеп), монахиня Марина – в монастыре св. Илии Пророка в с. Мирковицы и т. д. Следует упомянуть также, что в 1950-1960-х гг. в Битоле еще действовала русская церковь[630].

Служащий ныне в составе клира Македонской Православной Церкви игумен Никон (Трайковский) в своей монографии отмечал: «После Второй мировой войны, а в особенности после “эры Информбюро”, приходские священники – выходцы из России чаще всего продолжали служение в тихих сельских храмах, не привлекая внимание новых властей. Незначительная их часть переселилась в другие страны, в которых Русская Заграничная Церковь имела потребность в организации церковной жизни, и лишь единицы решили уехать в советскую Россию, русские клирики, даже несмотря на кризисные годы Информбюро оставшиеся в Македонии, служили под омофором только что возобновленной Охридской Архиепископии Македонской Православной Церкви. Многие русские священнослужители опосредованно содействовали открытию двух духовных учебных заведений – Среднего богословского училища и Богословского факультета в Скопье»[631].

Между тем церковная борьба в Македонии продолжалась довольно долго. Открытый конфликт между сторонниками автономии и автокефалии произошел на состоявшейся 8-10 мая 1946 г. Скупщине православного македонского духовенства в Скопле. Накануне – 2 мая два члена инициативного комитета (отцы К. Стоянов и Н. Апостольский) «от имени Церковно-Народного Собора» обратились к Синоду Болгарской Православной Церкви с обширным посланием, в котором излагалась история Охридской архиепископии, причем отмечалось, что «с деятельности св. Климента и св. Наума в Охриде начался светлый период в истории македонских славян», и указывалось, что созванный без всякого принуждения священством и народом Македонии 4 марта 1945 г. Церковно-Народный Собор принял решение о возобновлении Охридской архиепископии и организации Македонской Православной Церкви с народным епископом и народными священниками. В послании выражалась надежда, что самостоятельная Македонская Церковь будет признана в качестве равноправного члена организуемой Православной Церкви Югославии, и содержалась просьба к Болгарской Церкви-Сестре помочь «в правильном разрешении их церковных просьб», поскольку «так хочет весь православный народ Македонии»[632]. Однако Болгарский Синод, не желая идти на прямой конфликт с Сербской Церковью, не стал вмешиваться в это дело.

Положение автокефалистов еще больше осложнилось после возвращения в Югославию в ноябре 1946 г. Сербского Патриарха Гавриила. Инициативный комитет запретил поминать его в храмах, но был вынужден пойти на переговоры, в принципе признав верховенство Сербского Патриархата. Переговоры проходили 10 мая 1947 г. в Белграде и закончились неудачей. Патриарх был готов предоставить Церкви в Македонии значительную самостоятельность во внутренних делах, однако настаивал на возвращении в Скопле митрополита Иосифа, с чем категорически не соглашались члены македонской делегации[633]. Они, несомненно, чувствовали за собой мощную поддержку, так как не только македонские коммунисты, но и руководство Югославской коммунистической партии, которому было выгодно ослабление и раздробление Сербского Патриархата, активно поддержали отделение Македонской Православной Церкви.

В частности, председатель Совета министров Югославии Э. Кардель в состоявшейся 9 сентября 1947 г. беседе с послом СССР в Белграде А.И. Лаврентьевым заявил: «Македонское население не принимает и не примет реакционно настроенных епископов, которые раньше славились и сейчас славятся как великосербские шовинисты. Гавриилу это хорошо известно. На днях к Гавриилу явится делегация от священников Македонии, которая выставит требование о восстановлении прежнего статута Церкви, согласно которому епископы избирались снизу священниками. Эта делегация также заявит Гавриилу, что Македония хочет единства всей Православной Церкви, но она, в то же время, хочет иметь некоторую автономию в деле избрания епископов. Если Гавриил не согласится с этим требованием, то македонские священники изберут главу своей Церкви, который, хотя и не будет считаться епископом, но будет пользоваться его правами. В конечном счете, Гавриил вынужден будет согласиться с этим положением вещей»[634]. Однако Сербский Патриарх, несмотря на сильное давление руководства страны, так и не дал своего согласие на выполнение данных требований.

Ситуация несколько изменилась в конце 1940-х гг., после разрыва югославских коммунистов с Советским Союзом и возглавляемым им блоком социалистических стран. В Македонии начались жестокие репрессии проболгарски настроенных священников, многие из которых возглавляли движение автокефалистов. Так, например, в 1948 г. был арестован и приговорен к 8 годам лишения свободы за «использование Церкви, как средства для укрепления болгарской фашистской власти в Македонии (сбор средств на немецкие войска на Восточном фронте, поминание за богослужением Гитлера и болгарского царя Бориса) один из активных деятелей Македонской Церкви скопленский священник Стоил Давидов[635].

В то же время у правительства И. Броз Тито появилась идея создать «единую Автокефальную Македонскую Православную Церковь», включавшую отошедшие в Болгарии и Греции части Македонии (то есть не только Вардарскую, но и Эгейскую и Пиринскую Македонию), чтобы иметь инструмент вмешательства в дела этих стран. В данной связи власти страны были даже готовы пойти на серьезную уступку, признав главой новой Церкви митрополита Скопленского Иосифа.

В беседе с первым секретарем советского посольства А.М. Зубовым 23 марта 1950 г. Патриарх Гавриил сообщил, «что некоторое время тому назад его посетили премьер Македонии Лазо Колишевский и ген. секретарь правительства Джурич, которые требовали от него, чтобы он признал автокефалию за Православной Церковью НР Македонии. По словам патриарха, он отказал, сказав, что если он признает автокефалию за Православной Церковью НР Македонии, то это может привести к тому, что он должен будет признать такие же права за Церквами Черногории, Боснии и Герцеговины и другими. Колишевский и Джурич. на это ему ответили, что Православная Церковь НР Македонии занимает особое положение, ибо македонцы православного вероисповедания проживают не только в НР Македонии, но также и в Болгарии и Греции. Колишевский и Джурич рекомендовали Патриарху Гавриилу в качестве главы будущей самостоятельной Церкви НР Македонии митрополита, который в настоящее время возглавляет Скоплянскую епархию Сербской Православной Церкви, но они также были не против обсудить любую кандидатуру, которую смог бы порекомендовать Патриарх Гавриил. Беседа Колишевского и Джурича с Патриархом Гавриилом, по словам последнего, не привела ни к каким результатам»[636].

Вскоре Патриарх Гавриил скончался, и избранный 2 июля 1950 г. Сербским Патриархом владыка Викентий (Проданов) под давлением властей в первом же своем интервью корреспонденту югославского телеграфного агентства в день интронизации сказал, что «вопрос о предоставлении автокефалии Македонской Православной Церкви приближается к успешному разрешению»[637]. На проходившем 26 декабря 1950 г. расширенном заседании Главного комитета Союза православных священников Югославии секретарь Союза Ратко Елич в отчетном докладе также отметил, что «церковный вопрос НР Македонии созрел для разрешения и можно надеяться, что он будет решен на первом заседании Архиерейского Собора. Македонское духовенство заняло правильную позицию и самым решительным образом выступило против великоболгарской пропаганды, которая пыталась через Церковь проводить имформбюровскую политику»[638].

Однако подавляющее большинство сербских архиереев продолжало занимать в этом вопросе непримиримую позицию, что должен был учитывать Патриарх Викентий. В своей беседе с послом Великобритании Ч. Пиком в конце декабря 1950 г. он сказал о своем намерении «делать всё, что в его силах, чтобы заставить замолчать шовинистически настроенных священников Македонской Церкви, так как считает, что единство должно быть сохранено любой ценой. Патриарх выразил надежду, что к весне 1951 г. ему удастся найти удовлетворительное решение и этой проблемы. Викентий предполагает достичь с Церковью Македонии определенный компромисс. Так, например, Македонской Церкви будет предоставлено право совершать богослужения на родном языке»[639].

«Определенный компромисс» удалось достичь только через семь с лишним лет. Состоявшийся 4–6 октября 1958 г. в Охриде Церковно-Народный Собор с участием 220 священников и мирян еще раз объявил восстановление древней Охридской архиепископии и основание автономной Македонской Православной Церкви. На Соборе были избраны глава Церкви – ее первый митрополит в лице молодого сотрудника Сербской Патриархии епископа Дионисия и епископы для трех епархий: Скопийской, Охридско-Битольской и Златовско-Струмицкой. Новая Церковь заявила, что пребывает в каноническом единстве с Сербской Православной Церковью в лице ее Патриарха. В июне 1959 г. Сербский Священный Архиерейский Собор признал автономию Македонской Церкви, и в следующем месяце избранные епископы были рукоположены митрополитом Дионисием и сербскими архиереями.

Осенью 1966 г. Македонская Православная Церковь официально обратилась к Сербскому Патриархату с просьбой предоставить ей автокефальный статус, но 3 декабря 1966 г. Священный Архиерейский Собор Сербской Церкви отверг эту просьбу. 17–19 июля 1967 г. в Охриде состоялся новый Церковно-Народный Собор, основываясь на резолюции которого Священный Синод Македонской Церкви 19 июля провозгласил ее автокефалию при открытой поддержке правительства Республики Македония. Митрополит Дионисий получил новый титул «архиепископ Охридский и Македонский». Вскоре Македонская Православная Церковь перешла на новоюлианский календарь, к моменту объявления своей автокефалии она насчитывала 334 священника, служивших в 400 приходах и окормлявших около миллиона верующих, или две трети населения Македонии. В сентябре 1967 г. Сербский Священный Архиерейский Синод объявил Македонскую Церковь раскольничьей религиозной организацией и порвал с ее иерархией всякое литургическое и каноническое общение, хотя и сохранил его с простыми верующими. Это решение было поддержано другими Поместными Православными Церквами, ни одна из них до настоящего времени не признала каноничности Македонской Церкви[640].

Современная история имевшей тысячелетнюю традицию Болгарской Православной Церкви началась 27 февраля 1870 г. – в этот день фирманом турецкого султана Абдул-Азиза она была восстановлена в форме автономного экзархата, устав которого был принят в феврале 1871 г. на I Церковном Народном Соборе в Константинополе. Управление духовно-религиозными делами всецело предоставлялось Болгарскому экзарху[641]. Константинопольский Патриархат объявил указ недействительным и подал османскому правительству жалобу, которая осталась без результата. Затем Синод и Собор Константинопольского Патриархата 16 сентября 1872 г. принял акт о наложении схизмы на Болгарскую Православную Церковь, что привело к почти полной изоляции экзархата в межцерковных отношениях на несколько десятилетий[642].

Накануне начала Второй мировой войны, в 1938 г. паства Болгарской Православной Церкви насчитывала около 4, 5 млн человек (84 % населения страны были православными и 13 % – мусульманами), имелось 3000 приходов, которые окормляли 2486 священников, но 600 из них имели незавершенное среднее образование. В стране было лишь четыре духовных учебных заведения: Софийская и Пловдивская духовные семинарии, открытый в 1938 г. богословско-пастырский институт в Черепишском монастыре и богословский факультет Софийского университета имени св. Климента Охридского, на котором обучались 110 студентов. Кроме того, периодически действовали школы для начального образования священников в Рильском, Бачковском и Черепишском монастырях. В болгарских школах в обязательном порядке преподавали Закон Божий, а в 1938 г. во всех гимназиях был введен новый курс «Религия и история Болгарской Православной Церкви», хотя законоучителей остро не хватало[643].

Помимо управлявших епархиями 13 правящих архиереев имелись 5 викарных епископов. Наместником-председателем Священного Синода, как уже отмечалось, с 1930 г. был митрополит Видинский Неофит (Караабов). Кроме него в состав Синода входили еще 10 митрополитов: Софийский Стефан, Пловдивский Кирилл, Велико-Тырновский Софроний, Врачанский Паисий, Доростольский и Червенский Михаил, Неврокопский Борис, Варненский и Преславский Иосиф, Сливенский Евлогий, Ловечский Филарет и Старо-Загорский Павел (после смерти которого в ноябре 1940 г. на эту кафедру был избран владыка Климент)[644].

В целом Болгарской Церковью управляло относительно молодое поколение архиереев, занявшее свои кафедры в 1920-е гг., с полученным за границей высшим богословским образованием (в основном в России) и богатым преподавательским или церковно-административным опытом. Среди них наиболее яркой фигурой был митрополит Стефан (Стоян Поп Георгиев Шоков), окончивший Киевскую Духовную академию[645].

Отношения Болгарского экзархата с правительственными органами власти традиционно были достаточно напряженными и нередко конфликтными. Так, 14 ноября 1939 г. при открытии сессии Синода митрополит Неофит сообщил об обескураживающих результатах встречи с премьер-министром Богданом Филовым в связи с утверждением церковного бюджета – Филов не согласился с запрашиваемым увеличением кредита на содержание клира и церковных учреждений. Это дало повод митрополиту Стефану поставить на обсуждение вопрос о существовании «ненормальных отношений» органов власти с Церковью. По мнению владыки, некоторые государственные руководители стремились обезличить Болгарскую Церковь и пагубным образом поставить ее в полную зависимость от Дирекции исповеданий Министерства иностранных и религиозных дел, поэтому именно органы власти стоят за участившимися нападками на Церковь в печати[646].

Следует упомянуть, что Богдан Филов (1883–1945), являвшийся профессором археологии и председателем Болгарской академии наук (в 1937–1944 гг.), с осени 1939 по сентябрь 1944 г. занимал пост премьер-министра и одновременно с 11 апреля 1942 по 14 сентября 1943 г. был министром иностранных и религиозных дел. Другим главой этого министерства в военный период – с 15 февраля 1940 по 11 апреля 1942 г. являлся Иван Попов.

Царь Болгарии Борис III, личный режим власти которого оказался фактически установлен в результате государственного переворота 19 мая 1934 г. и укрепился после ареста руководителей Тайного военного союза в октябре 1935 г., принадлежал к немецкой Сакс-Кобургготской династии, при этом он был православным по Крещению (по Тырновской конституции царь должен быть православным).

Произошедшее в конце 1930-х гг. некоторое укрепление позиций Православной Церкви и сплочение иерархов позволили отстоять ее независимость от государства, и в период Второй мировой войны Болгарский экзархат нередко проводил самостоятельный и не совпадающий с государственным курс внутренней и международной деятельности.

Трудным испытанием для Болгарской Православной Церкви стали годы Второй мировой войны, в этот период существенно обострились противоречия между деятельностью Церкви в качестве защитницы национальных интересов (что было характерно для церковного развития Болгарии со второй половины XIX в.) и каноническими нормами. В то же время это был яркий и по-своему героический период, что проявлялось в спасении Церковью евреев, помощи в возрождении русской религиозной жизни и т. д.

Следует отметить, что для Болгарской Церкви в 1930-е гг. была характерна ярко выраженная антивоенная позиция. Статьи, резко осуждавшие войну, неоднократно публиковал многолетний секретарь Синода и редактор официального печатного органа «Церковного вестника» протопресвитер Стефан Цанков, но самым последовательным и энергичным сторонником мира на страницах этого журнала являлся Софийский митрополит Стефан. С началом 1 сентября 1939 г. Второй мировой войны в первом же военном номере «Церковного вестника» было заявлено: «Страшное зло пришло!» В ближайших последующих номерах журнала выражалась надежда на восстановление мира и давался совет Болгарии сохранять нейтралитет. По мере разрастания войны владыка Стефан опубликовал в «Церковном вестнике» серию статей, ставших своеобразным манифестом христианского миролюбия: «Антихрист», «Второе пришествие» и «Признаки конца света»[647].

Широкую известность приобрели четыре статьи митрополита Стефана, опубликованные в 1939–1940 гг. в журнале «Духовная культура». Первые две – «Русская трагедия» и «Современное новоязычество» – были посвящены причинам антирелигиозной сущности российского большевизма и германского национал-социализма, которые владыка видел в вековой борьбе между христианской и языческой идеями: «Фашизм, национал-социализм, большевизм – это нынешние формы нового язычества, более агрессивного и опасного, чем старое». Говоря о жестоких гонениях на Русскую Православную Церковь, митрополит все же выражал уверенность в ее силах и, отмечая, что она еще займет подобающее ей значительное место в жизни России, предвидел возможное улучшение отношения советского государства к Русской Церкви: «Но она является единым могучим объединяющим центром всех творческих сил нации. Даже всемогущий Сталин – ужас для всякого коммуниста, в одной своей речи высказал много положительных мыслей о Православной Церкви в прошлом. Религиозные гонения всё еще продолжаются, но эти признания диктатора звучат во многих ушах. Возблагодарим Бога, что последняя надежда России и славянства – ее Святая Православная Церковь – жива. А если она жива, то будет жить и русский народ»[648].

Вторая статья была полностью направлена против нацизма и разоблачала несостоятельность его основных принципов – от расизма до социальной этики. Владыка возмущался гонениям на протестантов и католиков и приветствовал их сопротивление «новой национал-социалистической религии с ее новым тройственным догматом крови, расы и почвы»[649]. Две другие статьи – «Церковь, война и мир» и «Два света» – доказывали, что война – это абсолютное зло и не имеет никаких оправданий[650].

Однако официальная позиция Синода была более умеренной и исходила из традиционной христианской доктрины, что война является относительным злом при добронамеренных целях. Эти взгляды проявились на страницах «Церковного вестника» уже в 1940 г., а в следующем году в болгарской церковной публицистике, освещавшей проблему войны, произошла резкая перемена, связанная с вступлением в нее самой Болгарии.

Вскоре после начала Второй мировой войны, 15 сентября 1939 г., Болгария заявила о своем нейтралитете, однако через полтора года склонилась к союзу с нацистской Германией. 7 сентября 1940 г. был подписан Крайовский договор, по которому Румыния передала Болгарии Южную Добруджу (так называемую Кадрилатеру – четырехугольник) – территорию площадью 7,6 тыс. м2 с населением 378 тыс. человек. Священный Синод поздравил царя Бориса III с мирным решением проблемы. Болгарским архиереям казалось, что экзархат начал восстанавливать свою прежнюю территорию и вновь выполнять функцию гаранта национального единства.

Следует отметить, что советское правительство, пытаясь помешать вступлению Болгарии в союз с Германией, по некоторым сведениям, также обещало возможное увеличение территории страны. В частности, 20 марта 1941 г. наместник королевского престола Югославии князь Павел заявил Сербскому Патриарху Гавриилу: «Болгары от Соболева [советского дипломата, однофамильца служившего в Болгарии русского архиепископа Серафима] уже имели обещание, что Россия поможет в уступке им Сербской Македонии»[651].

Однако эти шаги не помогли, 1 марта 1941 г. правительство премьер-министра Б. Филова подписало договор о присоединении Болгарии к Тройственному пакту, и в тот же день на ее территорию вступили немецкие войска, которые 6 апреля совершили нападение на Югославию и Грецию. При этом Болгария, сохраняя определенную самостоятельность во внутренней и внешней политике, заняла особое положение по сравнению с другими странами-сателлитами нацистской Германии, которое современные болгарские историки определяют как положение «своенравного союзника»[652].

В боевых действиях против Югославии и Греции Болгария не участвовала, но после военного разгрома этих стран, по заключенному 24 апреля 1941 г. соглашению с Германией, 6 мая оккупировала восточную часть Македонии (так называемая Вардарская Македония), Вранский и Пиротский округи Сербии и два небольших района Косова, общей площадью 28,25 тыс. м² и населением 1260 тыс. человек, а также греческую Западную (Беломорскую, Эгейскую) Фракию с прилегавшими островами Тасос и Самофракия, за исключением греко-турецкой пограничной области в Эвросе. Однако Германия не признала все болгарские претензии, в частности на г. Салоники и прилегающую область (там проживали 15–20 тыс. болгар и македонцев).

В занятых областях было организовано болгарское военное, гражданское и духовное управление, однако окончательное определение юридического статуса этих территорий было отложено до конца войны. В сущности, единственным межправительственным документом на этот счет являлось письмо представителя немецкого правительства Клодиуса болгарскому руководству от 27 апреля 1941 г., в котором говорилось об обязанностях Болгарии гарантировать права Германии на полезные ископаемые оккупированных болгарами областей Югославии, но о передаче этих областей в состав Болгарии ничего не говорилось. Правда, на немецких картах периода войны они обозначались как болгарские, и таким образом международное юридическое оформление этих территорий со стороны «стран Оси» считалось предрешенным. В конце 1941 г. германское командование также передало болгарским войскам охрану части Южной Сербии с центром в г. Ниш, причем административное и хозяйственное управление этой территорией осталось у немцев (фактически болгарский оккупационный корпус занял ее 1 января 1942 г.)[653]. Вследствие постепенного ослабления Италии значение Болгарии в немецких планах со временем выросло. Так, в начале июля 1943 г. болгарские войска под немецким командованием оккупировали Центральную Македонию (за исключением г. Салоники и Святой Горы Афон), где оставались до сентября 1944 г. без права административного и хозяйственного управления.

В декабре 1941 г. правительство Болгарии «символически» объявило войну Великобритании и США, но, несмотря на давление Германии, отказалось вступить в войну с СССР и удалить из Софии советскую дипломатическую миссию. Подобную позицию оно занимало вплоть до вступления советской армии на территорию Болгарии в сентябре 1944 г.

Уже в присоединении Болгарии к Тройственному пакту редакция «Церковного вестника» увидела «перст провидения», отмечая, что немецкий народ призван создать новый мировой порядок и идти с Германией – единственный правильный и спасительный путь, по которому болгарам необходимо следовать[654]. А после вступления болгарских войск в Македонию митрополит Неофит проводил аналогию между царем-освободителем Александром II и Гитлером – оба якобы были избраны Провидением для восстановления правды и справедливости в отношении болгарского народа. Статья владыки успела выйти в короткий период существования болгарского «идеала геополитики» – страна находилась в союзе как с русскими, так и с немцами[655].

Болгарская Православная Церковь восприняла присоединение новых областей как освобождение исконных болгарских территорий и восстановление «тела нации», разорванного на части в 1878 и 1912–1918 гг., называя эти события «болгарской Пасхой». Провозглашалось, что национальная Церковь восстановила свою каноническую юрисдикцию на все епархии, «которые принадлежали ей на основе божественного и человеческого законов». 29 апреля 1941 г. Синод уполномочил митрополита Неофита посетить царя и лично поздравить его с историческим событием. В специальных меморандумах, составленных митрополитами Паисием и Кириллом по указанию Синода от 30 апреля, выражалась благодарность Германии и Италии за помощь в национальном объединении Болгарии и высказывалась надежда, что и не освобожденные еще болгарские земли не останутся вне границ страны: «Болгарская Церковь. приносит глубокую благодарность и признательность благородному и храброму немецкому народу и его великому вождю г-ну Адольфу Гитлеру и с молитвенным умилением вспоминает все жертвы, павшие на бранном поле во имя правды и за народ». Меморандумы были лично вручены послам указанных стран вместе с чеками (немцам – на 100 тыс. левов и итальянцам – на 50 тыс. левов) – даром Синода для раненых воинов[656].

Эйфория от освобождения Македонии временно овладела даже митрополитом Стефаном, выступавшим до этого времени с яркими антивоенными проповедями. 6 мая 1941 г. он возглавил молебен в связи с воссоединением болгарских земель на площади перед собором св. кн. Александра Невского и произнес перед собравшимися вдохновенную речь о подвигах болгарских войск и их союзников, после которой духовенство и народ пропели многолетие фюреру Адольфу Гитлеру и итальянскому королю Виктору-Эммануилу II[657].

Но хотя Священный Синод и направил упомянутые меморандумы правительствам Германии и Италии, одновременно в ряде статей церковной печати подчеркивалось, что акт национального объединения Болгарии был поддержан СССР. Выражение любви к России не исчезло из посланий и проповедей болгарских митрополитов даже после нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. Многие архиереи советовали болгарским властям оставаться вне войны с СССР и теперь любыми способами освободиться от связей с Германией[658].

После вторжения немецких войск в СССР и митрополит Стефан вновь стал резко негативно относиться к войне, правда, теперь органы цензуры уже не разрешали публиковать ему русофильские статьи. 9 июня 1942 г. владыка с гневом писал в своем дневнике: «Адская эпоха! Самые лучшие люди могут впадать в истерию, которой обладает злосчастный фюрер! Но где культура, великая цивилизация немецкого народа, если он поставил руководить людьми фюрера? Не была ли это только маска культуры на варварском обличье тевтонской расы? Я давно объявил войну войне, но “один в поле не воин”. Многие мои статьи, в которых объективно рассматривались вопросы мира, цензура не пропустила, и полиция делает мне внушения, чтобы я перестал писать и мыслить об этих деликатных вопросах. Невыносимое рабство»[659].

Критика большевистского режима не затрагивала братского отношения Болгарской Церкви к Московскому Патриархату, и эти симпатии были взаимными. Не случайно портрет Софийского митрополита Стефана – единственного из европейских православных иерархов – появился в изданной в 1942 г. Московской Патриархией пропагандистской книге «Правда о религии в России». Владыка Стефан и в годы войны занимал активную гражданскую позицию, открыто выступая против политики сближения и сотрудничества с нацистской Германией.

В частности, он единственным из православных архиереев Восточной Европы публично протестовал против нападения на Советский Союз, называя в своих проповедях германскую агрессию «величайшим грехопадением, прелюдией ко второму пришествию», и обвинял тех, кто начал это невиданное братоубийство[660]. За подобные выступления митрополит неоднократно подвергался нападкам на страницах профашистской болгарской печати. После расстрела 1 июня 1942 г. сотрудничавшего с советской военной разведкой генерал-майора Владимира Заимова владыка Стефан не побоялся совершить заупокойную службу по нему[661].

Однако среди болгарского духовенства были и прогермански настроенные священнослужители. Во второй половине 1930-х гг. различные ведомства Третьего рейха, прежде всего МИД и Министерство церковных дел, пытались вовлечь Болгарскую Церковь в сферу своего влияния. В частности, МИД в начале 1938 г. через научный фонд Александра Гумбольдта пригласил несколько молодых болгарских богословов в качестве стипендиатов для учебы и преподавания на протестантских теологических факультетах немецких университетов «с целью обеспечения на них преобладающего германского культурного и научного влияния». С этого года болгарских богословов активно начали приглашать читать лекции в немецких университетах. Так, например, профессор (с июля 1940 г. – ректор) Софийского университета протопресвитер Стефан Цанков 29 мая 1940 г. прочитал в Берлине доклад «Основополагающие начала национального характера Болгарской Православной Церкви» и в тот же день был удостоен звания почетного доктора Берлинского университета, а в августе 1940 г. он выступил с докладом «О единстве Церкви как проблеме в новой православной теологии» на конференции Лютеранской Академии в Зондерсхаузене[662].

В области научных контактов с Болгарской Церковью особенно большую активность проявлял директор Института изучения Восточной Европы в Кенигсберге профессор Ганс Кох, который был главным церковным экспертом для целого ряда немецких ведомств. С 1936 г. г. Кох выпускал ежеквартальный научный журнал «Куриос» (посвященный исследованию истории и современного состояния различных конфессий в Центральной и Восточной Европе), на издание которого Министерство церковных дел ежегодно выделяло 1 тыс. рейхсмарок. С марта 1940 г. профессор несколько месяцев работал в Германском научном институте в Софии и 5 июля того же года представил в МИД доклад о своих связях с православными иерархами (в том числе с 4 болгарскими митрополитами), отметив, что он считает себя «союзником Восточных Церквей в научном отпоре Ватикану». Согласно приказу Рейхсминистерства науки, воспитания и народного образования и ряд других ведущих немецких профессоров сообщили о своих тесных научных связях с Болгарской Церковью: Бенц, Штанде, Литцмак, Гайлер и Зееберг[663].

Еще одним инструментом влияния было Немецко-болгарское общество, нередко выдававшее стипендии православным богословам. 11 октября 1940 г. оно переслало в Министерство церковных дел диссертацию болгарского доктора богословия Панчовского («близкого доверенного лица дружественного немцам митрополита Пловдивского Кирилла») «Православное церковное юношеское движение в Болгарии» с просьбой выделить часть денег для ее публикации в Германии (большую часть расходов общество брало на себя). Запрашиваемые деньги выделили, и в конце 1940 г. диссертация была издана. Общество также пересылало болгарским митрополитам издававшуюся в Германии богословскую литературу (при этом половину денег на пересылку в 1941 и 1942 гг. выделил митрополит Берлинский и Германский в юрисдикции РПЦЗ Серафим Ляде). Кроме того, немецкими ведомствами использовалась международная служба Германской Евангелическо-Лютеранской Церкви, имевшая хорошие связи с несколькими болгарскими профессорами-богословами[664].

Интересно отметить, что 1 апреля 1941 г. Болгарский Синод рассмотрел запрос инославного военного духовенства немецкой армии о разрешении совершать службы в болгарских православных храмах. В ходе дискуссии мнения архиереев разделились, например митрополит Евлогий считал, что католикам разрешить можно, а лютеранам – нет, митрополит Михаил был против разрешения, а владыки Паисий и Кирилл – за. В итоге общее решение принято не было, и каждый митрополит действовал по своему усмотрению[665]. Болгарское же приходское духовенство и монашество очень сдержанно относилось к присутствию немецких войск в стране. Так, например, Рильский монастырь категорически отказался оказать содействие штабу германской армии в Болгарии[666].

В стремлении оказывать влияние на Болгарскую Православную Церковь ведомства Третьего рейха первоначально соперничали с Англиканской Церковью и Ватиканом. С большой тревогой восприняли в Германии визит 1117 мая 1940 г. в Болгарию делегации Англиканской Церкви во главе с епископом Гибралтарским Гарольдом, которая была принята королем Борисом III и присутствовала вместе с членами болгарского правительства на праздничном богослужении в софийском Александро-Невском соборе. В сообщениях германского посольства из Софии в свой МИД от 11 и 30 мая 1940 г. говорилось, что в переговорах с англиканами со стороны Болгарской Церкви участвовали шесть человек: митрополит Софийский Стефан (прозападно ориентирован, но внешне нейтрален), митрополит Пловдивский Кирилл (прогермански настроен и враждебен англичанам), митрополит Старо-Загорский Павел (русофил, враждебный англичанам), митрополит Врачанский Паисий (довольно дружественен немцам и враждебен англичанам), секретарь Синода епископ Никодим (проанглийски настроен) и профессор С. Цанков, который считался лояльным и англичанам и немцам.

Главным вопросом межцерковных переговоров была давно обсуждавшаяся проблема признания Болгарской Церковью рукоположения англиканских священнослужителей, однако она не получила практического разрешения. Еще 10 мая представители Болгарской Церкви на своем совещании приняли решения: 1. Англиканская делегация не является достаточно легитимной для заключения соглашения. 2. Болгарская Православная Церковь также не компетентна для ведения завершающих переговоров, так как отсутствует согласие других Поместных Православных Церквей в целом и Русской Церкви в частности, а также согласие низшего болгарского клира, который еще не был опрошен Синодом.

По мнению немецкого посольства, болгарские архиереи осознавали, «что в современной ситуации всякий шаг навстречу англичанам сразу будет расценен как признание нейтралитета, и не только со стороны рейха, но и собственного народа». В ходе двухдневных переговоров церковных делегаций болгары ограничились тем, что выслушали точку зрения англикан, задали им ряд богословских вопросов и заявили, что англиканские предложения будут рассмотрены Священным Синодом[667].

Тревожили германские ведомства и связи Болгарии с Ватиканом, в частности прошедший с большим успехом прием папой Пием XII 22 июля 1941 г. в Риме болгарского премьер-министра Б. Филова и министра иностранных и религиозных дел И. Попова. При этом в Софии в тот период уже был апостольский легат – епископ Мацли. В ноябре 1941 г. в одной из итальянских газет появилась статья о соглашении, якобы заключенном Ватиканом с председателем Болгарского Синода митрополитом Неофитом (выступившим в качестве администратора и доверенного лица Православной Церкви на территории СССР) относительно «объединения» Русской Православной и Католической Церквей. Ватикан выразил готовность предоставить богослужебные предметы, церковную утварь и т. п. вещи, необходимые для возрождения церковной жизни в России, а митрополит Неофит будто бы выразил согласие с тем, что вновь рукоположенные в России православные священники будут соблюдать обет безбрачия при условии утверждения Ватиканом ныне существующего там женатого духовенства. Это сообщение не имело никакой реальной основы, однако оно вызвало четырехмесячную активную переписку германского МИД с Рейхсминистерством церковных дел[668]. К 1942 г. не без вмешательства немцев болгарские контакты с англиканами и Ватиканом фактически прекратились.

Одной из важнейших проблем, которыми занималась Болгарская Православная Церковь в годы Второй мировой войны, было административно-церковное управление занятыми болгарскими войсками территориями. С Южной Добруджей вопрос удалось решить относительно легко – ее 27 духовных округов до 1913 г. входили в состав Варненской и Доростольской епархий и теперь решением Синода от 10 сентября 1940 г. были вновь присоединены к ним. Через несколько дней митрополиты этих епархий стали командировать на новые территории первых священников. 30 сентября Министерство иностранных и религиозных дел выделило государственный кредит размером 1,7 млн левов на содержание 80 священников, доставку богослужебных книг, церковной утвари, облачений и сохранение исторических памятников в Южной Добрудже[669].

Митрополит Доростольский и Червенский Михаил обследовал приходы отошедшей от Румынии территории и 19 ноября 1940 г. сообщил на заседании Синода о плохом состоянии храмов и их отсутствии в десятках сел; в тот же день было решено оказать приходам Добруджи требуемую помощь. Также владыка установил, что за 20 лет румынского правления не было построено ни одной новой церкви. В связи с этим Синод обратился в министерство с предложением о начале их строительства[670]. Позже выяснилось, что для реинтеграции новых духовных округов нужно значительно больше средств, чем первоначально считалось. В частности, приходов в Южной Добрудже оказалось не 80, а 120, и, следовательно, необходимо было увеличить количество священников. Однако так как в остальной части Болгарии тогда не хватало 300 иереев, Синод 22 ноября 1940 г. решил просить у государства дополнительный кредит на содержание 180 новых священников и еще 2 млн левов на ремонт старых и строительство новых храмов[671]. В конце концов получить эти средства не удалось. К январю 1944 г. в Южной Добрудже действовало лишь 98 церквей и 9 часовен (монастырей не было), которые обслуживали 55 постоянных священников и 19 командированных[672].

Священный Синод считал, что и в отношении других занятых территорий Болгарская Церковь лишь восстанавливает историческую справедливость, возвращая себе то, что принадлежало ей до 1913 г. Однако существенная разница между реальной ситуацией и желанием восстановить свою юрисдикцию на всех занятых территориях препятствовала попыткам Болгарской Церкви проводить там последовательную единообразную политику. Синод вскоре понял, что в Македонии и Эгейской Фракии невозможно полностью применить меры, используемые в Южной Добрудже.

Первый вариант проекта духовной администрации на занятых югославских и греческих территориях был принят на чрезвычайном заседании сокращенного состава Синода 25 апреля 1941 г. Он предполагал восстановление существовавшей до 1913 г. структуры экзархата – воссоздание шести епархий: Маронийской (с включением двух городов – Софлу и Фере, оккупированных немцами), Струмичско-Сереской, Скопле-Велешской (с включением части итальянской зоны Македонии), Охридско-Битольской (с включением другой части итальянской зоны Македонии), Солунской (Салоникской) и Одринской (Эдирненской, Андрианопольской). Это была своего рода программа-максимум, направленная на распространение юрисдикции Болгарской Церкви на всё болгарское население Балкан, в том числе на территориях, оккупированных итальянскими, немецкими войсками и даже в Турции. При этом предписывалось всем болгарским священнослужителям, когда-то эмигрировавшим из Югославии и Греции, вернуться в свои епархии, а на остальные приходы предполагалось назначить новых священников[673].

Первоначальный проект был представлен на отзыв премьер-министру и в Министерство иностранных и религиозных дел и после критической оценки переработан Синодом. В результате в соответствии с его решением от 2930 апреля летом 1941 г. в Эгейской Фракии и Македонии были созданы четыре епархии: Маронийская (временное управление которой поручили митрополиту Пловдивскому Кириллу), Струмичско-Драмская (под управлением митрополита Неврокопского Бориса), Скопле-Велешская (под управлением митрополита Велико-Тырновского Софрония) и Охридско-Битольская (под управлением митрополита Ловечского Филарета). Управление Пиротским, Босилеградским и Царибродским округами, в соответствии с существовавшим до 1913 г. положением, было передано митрополиту Софийскому Стефану. Еще один небольшой район Югославии – 9 сел к западу от реки Тимок – был присоединен к Видинской епархии (митроподит Неофит организовал там 3 прихода).

Оккупированная немцами Салоникская, а тем более Эдирненская епархии воссозданы не были. Однако и в четыре новоучрежденные епархии вошли некоторые захваченные итальянскими и немецкими войсками территории, что создавало большие сложности; на этих территориях болгарская духовная администрация не могла полноценно функционировать. Принимая второй вариант проекта учреждения духовной администрации, Синод оговорил возможность после стабилизации ситуации в Македонии и Эгейской Фракии вернуться к данному вопросу и окончательно урегулировать проблему. Однако этого не произошло, учрежденная летом 1941 г. временная духовная администрация в основном сохранялась вплоть до осени 1944 г.[674]

Священный Синод сразу же решил принять меры для пополнения духовенства на новых территориях, первоначально он рассчитывал командировать туда 200 священников и канцелярских чиновников из Болгарии, а также использовать 500 местных священников (преимущественно македонцев), которые остались окормлять свои приходы. В окружные центры планировалось командировать 30 архиерейских наместников, которые должны были выбрать из подведомственных им священников членов Епархиальных советов. Расходы на устройство четырех новых епархий были определены в 500 тыс. левов, которые предполагалось получить от государства[675].

12-16 июня Синод заслушал доклады управляющих новыми епархиями и назначил специальную комиссию из четырех митрополитов для рассмотрения поднятых вопросов, которая вскоре представила доклад «О церковном устройстве и управлении епархиями в новоосвобожденных землях». Его основная идея заключалась в том, что эти епархии станут неотъемлемой частью Болгарской Церкви, и их устройство и управление должны осуществляться на основе устава экзархата[676].

Значительное место в докладе занимал вопрос об интеграции греческого духовенства в Болгарскую Церковь. В этой связи предлагалось приравнять оставшихся на службе в приходах священников новых земель с духовенством «в старых приделах» с тем, чтобы они также получали зарплату от болгарского правительства. Освобождаемые от службы, вследствие сокращения числа приходов, священники должны были получать от государства месячные пособия или однократную помощь. Допускались они и в духовные советы (в советы Маронийской и Струмичско-Драмской епархий были назначены по одному члену – греку). В целом в докладе проводилась идея приравнять греческое духовенство в правах к болгарскому. Текст этого документа отличался толерантным духом и хорошо обдуманными мерами, нацеленными на исключение всяких поводов для конфликтов. Однако его реализация на практике столкнулась с большими препятствиями[677].

На территории возглавляемой митрополитом Кириллом Маронийской епархии оказалось 187 приходов со 182 священниками (по национальности все были греками).[678] Приехав 30 мая в Западную Фракию, митрополит Кирилл устроил свою резиденцию в г. Ксанти, где сформировал Временный Епархиальный духовный совет из командированных болгарских священников и одного грека. Епархия была разделена на три духовных округа: Ксантийский, Александруполиский Комотинский, общая численность православных верующих в которых составляла 121,9 тыс. человек. В Александруполис и Комотини были назначены архиерейские наместники-болгары, а на острова Тасос и Самотраки – по одному болгарскому священнику[679].

Значительно большая по территории и населению Струмичско-Драмская епархия была образована из двух частей: македонской (входившей до войны в состав Югославии) и греческой, ситуация в которых очень отличалась. Митрополит Борис первоначально устроил свою резиденцию в македонском городе Струмица. В греческой части ранее существовали шесть епархий с центрами в городах: Сере, Драма, Кавала, Демирхисар, Зирнево и Зиляхово. Вместо них митрополит Борис создал четыре духовных округа с центрами в Сере, Драме, Кавале и Правище, в которые назначил болгарских архиерейских наместников из состава клира своей Неврокопской епархии. В этой части Струмичско-Драмской епархии было 350 греческих прихода и лишь три болгарских, что полностью отражало этнический состав региона. Естественно, что подавляющее большинство прихожан встретили впервые приехавшего в Западную Фракию 13–14 мая 1941 г. владыку Бориса без всякой радости и энтузиазма (в отличие от македонской части епархии). Тем ни менее митрополит оставил в полностью греческих селах прежних священников, предоставив им полную свободу служить на греческом языке[680].

Церковную жизнь на занятых территориях существенно осложняла проводимая болгарским правительством политика дискриминации сербов, греков и румын. Так, из Восточной Македонии за время войны было выселено 45 тыс. сербов, а из оккупированной болгарскими войсками части Косова – еще около 25 тыс. сербов. При этом изгнание коснулось и части сербского духовенства (в том числе обоих служивших в Македонии архиереев). Некоторые греческие священнослужители тоже были высланы или уехали сами.

Создание новых военных и гражданских органов власти обусловило болгаризацию социальных, религиозных, образовательных и экономических учреждений в оккупированных областях, особенно в Эгейской Фракии. Кроме того, к весне 1943 г. в Восточную Македонию и Западную Фракию переселили около 122 тыс. болгар (в основном крестьян из центральных районов Болгарии), хотя эта политика не привела к ожидаемому результату.

Если в Македонии, где официально считавшиеся болгарами македонцы составляли подавляющее большинство, духовная администрация Болгарской Церкви была встречена местными жителями в основном лояльно, то в Эгейской Фракии, где преобладали греческое население и духовенство, ситуация оказалась иной[681].

Следует отметить, что в целом Болгарская Церковь занимала гораздо более терпимую позицию по отношениям к грекам, чем правительство страны, хотя весной 1941 г. именно министр иностранных и религиозных дел Иван Попов порекомендовал председателю Священного Синода митрополиту Неофиту не совершать действия, которые могли бы негативно отразиться на престиже Церкви.

Оставшиеся на занятой территории священнослужители неболгарского происхождения для продолжения религиозной деятельности должны были подписать декларацию о лояльности Болгарской Церкви. Согласившиеся получали жалование из государственного бюджета наравне с болгарским духовенством. Это было сделано по ходатайству болгарских иерархов, считавших такую меру принципиально важной[682].

Более терпимое отношение болгарских иерархов по сравнению с властями своей страны во многом было следствием их нежелания портить отношения с руководством Элладской Православной Церкви и Константинопольского Патриархата, от которых зависело решение вопроса о снятии с Болгарской Церкви схизмы (уже в июне 1941 г. ее Священный Синод отмечал, что наступил благоприятный момент для отмены схизмы, и в этой связи предполагал прибегнуть к посредничеству немецкого правительства и провести зондаж у Константинопольского Патриарха и греческого государства).

Следует отметить, что относительно толерантная позиция руководства Болгарской Церкви не встречала поддержку у правительства в Софии, которое хотело выслать не подписавших декларацию о лояльности греческих священников вместе с семьями или поместить их в отдаленные монастыри.

Управлявшие епархиями в Западной Фракией митрополиты Кирилл и Борис даже спасли жизнь некоторым греческим священникам, обвиненных в поддержке партизан и приговоренным к смерти. В частности, владыка Борис спас от расстрела священника с. Алистрати. Во время голода владыка Кирилл просил областного управителя Беломорской (Западной) Фракии Клечкова увеличить пищевое снабжение греческого населения, приравняв его к болгарскому, а также отменить или сократить вечером время комендантского часа для греков[683].

Владыка Борис, в свою очередь, демонстративно проявлял уважение к канонам и не занимал архиерейский трон при совершении литургии в тех храмах, где он не был избран приходским советом правящим архиереем. Благодаря усилиям этих митрополитов на занятых территориях были частично сохранены греческие и старославянские надписи на церковных изображениях и греческие богослужебные книги в храмах. Здания церквей поддерживались в относительно хорошем состоянии, а некоторые даже ремонтировались и обновлялись. Сильно пострадал лишь монастырь Пресвятой Богородицы в Кушнице, служивший базой для партизан и частично разрушенный в ходе боев[684].

Толерантность, с которой Болгарская Церковь относилась к местному населению и духовенству в новых епархиях, нередко приводила к серьезным проблемам и конфликтам в отношениях с болгарскими военными и административными органами власти. Так, например, 13 августа 1943 г. по указанию областного директора Раева был отстранен от должности протосингел Скопле-Велешской епархии архимандрит Стефан (Николов), обвиненный в том, что он содействовал крещению еврейки Елены (Эстер) Берах и ее семьи и помог уехать им из страны. Этот случай был лишь подходящим поводом для разрешения уже давно напряженных отношений между Раевым и церковной администрацией. Управлявший епархией митрополит Софроний 23 августа отправил Синоду письмо о незаконности данного шага, так как увольнять архиерейских наместников могли лишь церковные власти. Синод в свою очередь выразил свой резкий протест ряду министерств. В конце концов было принято компромиссное решение, и в октябре архимандрита Стефана назначили на работу в Синодальную канцелярию в Софии[685].

Происходили и другие подобные инциденты. Также в 1943 г. приходской священник Стоимен Дамянов из с. Бурилчево Кочанчского округа был арестован полицией по подозрению «в сотрудничестве с антигосударственными элементами». 18 октября о. Стоимен обратился с ходатайством к митрополиту Софронию с просьбой предпринять меры для прекращения издевательства со стороны полицейских органов над духовными лицами. Накануне владыка уже имел безрезультатный разговор с Раевым по этому случаю, и теперь переслал ходатайство священника в Синод[686].

Позиция болгарских архиереев позволила некоторому количеству греческих священнослужителей (значительно большему, чем хотел областной управитель) остаться и окормлять своих соотечественников в Западной Фракии. Осенью 1942 г. из 87 укрупненных приходов Маронийской епархии 34 были заняты болгарским священниками (24 на постоянной службе и 10 командированными из Пловдивской епархии), а 53 – греческими. В 1943 г. в Драмской епархии на приходах служили 26 греческих священников, и на их зарплату уже было истрачено 1720 тыс. левов, в том числе в качестве ежемесячной помощи в размере 5 тыс. левов – проживавшему в Драме в преклонном возрасте Родополскому митрополиту Кириллу (Пападопуло), бывшему архиерею Константинопольского Патриархата. До сентября 1944 г. греческому духовенству в Драмской епархии было выплачено еще 1174 тыс. левов. Митрополит Борис старался помочь и лишенному своих приходов греческому духовенству – периодически они получали небольшие пособия[687].

За май 1941 – сентябрь 1944 г. в качестве жалования и пенсий греческому духовенству в Маронианской и Драмской епархиях было выплачено 9641 тыс. левов, а всего на содержание храмов и духовенства в занятых Македонии и Западной Фракии Болгарская Церковь потратила 109 597,5 тыс. левов, в том числе в Драмской епархии – 19 103,6 тыс. (из них 3 млн на ремонт и содержание храмов) и в Маронийской – 15 269,7 тыс. Устройство церковной жизни на новых землях требовало больших финансовых затрат, на которые Болгарская Церковь не была способна без государственной поддержки. В этой связи в августе 1941 г. Народное собрание выделило дополнительный бюджетный кредит на церковные нужды в занятых областях[688].

На заседании 3 июля 1941 г. Синод обсудил дополнительно собранные сведения о нуждах новых епархий. Оказалось, что там имеется 1153 прихода, в том числе в составе Струмичско-Драмской епархии – 420 и Маронийской – 265 (вероятно, вместе с приходами греческой Димотишской епархии, которая фактически осталась самостоятельной), и еще 120 приходов было в Южной Добрудже, то есть вместе почти половина от их количества в основной части страны. Часть из них (особенно в Западной Фракии) подлежала укрупнению, и Синод посчитал, что для нормальной церковной жизни на новых землях нужно 800 священников. Поэтому вместе с оплатой 30 новых священников для Южной Добруджи и 60 дополнительных иереев для вакантных приходов старой части Синод запланировал в бюджете на 1942 г. увеличение расходов почти на 37 млн левов (с 95 650 тыс. в 1941 г. до 132 370 тыс. левов). Таким образом, общее число священнослужителей экзархата должно было вырасти с 2564 до 3454. Кроме того, планировалось принять на учебу в духовные семинарии всех болгар и македонцев, не завершивших свою учебу в семинариях Югославии, Греции и Румынии[689].

Со временем стало ясно, что первоначальные границы образованных в Западной Фракии епархий были установлены ошибочно. Струмичско-Драмская епархия состояла из двух совершенно различных и практически ничем не связанных между собой частей – македонской и греческой, а Маронийская епархия – слишком мала и поэтому нежизнеспособна. Этот вопрос рассматривался на заседании Болгарского Синода 19 ноября 1942 г. Митрополит Борис предложил перенести центр управляемой им епархии в г. Драма, а владыка Кирилл – передать в состав Маронийской епархии г. Кавала и Саряшабанский административный округ (всего 15 приходов)[690].

В результате состоявшегося в тот же день решения Синода Струмичско-Драмская епархия с 1 января 1943 г. претерпела значительную реорганизацию: пять ее северных духовных округов, входивших до войны в состав Югославии и населенных в основном македонцами, передали в состав других епархий, один округ присоединили к Маронийской епархии, а оставшиеся три (Драмский, Сереский и Демирхисарский) выделили в самостоятельную Драмскую епархию, которой по-прежнему управлял митрополит Борис. Владыка устроил свою резиденцию в г. Драма (местный греческий митрополит Василий уехал еще в мае 1941 г.). В новой епархии после проведенного укрупнения осталось 135 приходов, причем 70 не имели священников. Драмский округ был разделен на 24 приходских участка, а Сереский – на 10. В них участковыми священниками служили болгары, которые руководили греческим духовенством, не знавшим болгарского языка и «славянского богослужения». В Демирхисарском округе, разделенном на 18 приходских участков, к началу 1943 г. уже вообще не было греческих священников[691].

Постепенно высланных и отправленных на покой греческих священнослужителей все больше заменяли присланными из Болгарии, многие из которых были горячими сторонниками болгарской националистической пропаганды. В своих проповедях присланные священники обычно оправдывали национальные претензии болгарского правительства и доказывали, что македонцы и уроженцы Фракии имеют болгарское происхождение[692]. Подобную пропаганду вела и издаваемая в Софии ежемесячная газета Болгарской Церкви «Духовная культура».

Одной из основных проблем новых земель было заполнение вакантных священнических мест, что являлось хронической трудностью Болгарской Церкви и в старых границах. Скоро стало ясно, что только возвращением прежнего клира экзархата в четыре новые епархии проблему не решить. Поэтому уже с лета 1941 г. туда стали командировать священников, ранее никогда не служивших в новых епархиях. В данной связи Народное собрание одобрило выделение еще одного кредита для оплаты 375 болгарских священников и диаконов, которые были распределены по приходам и монастырям в Македонии (280) и Эгейской Фракии (95).

Эти священнослужители в обязательном порядке временно командировались из Болгарии для контроля над местным духовенством (многие из них входили в состав образованных архиерейских наместничеств) и через четыре-пять месяцев должны были заменяться новыми (в качестве материального стимула они получали жалование на 10 % больше, чем в Болгарии). Следует отметить, что среди присланных священнослужителей было немало русских священников, поселившихся в Болгарии после окончания гражданской войны в России. Конечно, не все иереи хотели временно оставлять свои приходы в Болгарии, и в целом эта акция создавала условия для кадровой текучки и беспорядков. Чтобы навести дисциплину, Синод 1 июля 1943 г. возложил на митрополитов Бориса, Филарета и Евлогия задачу систематизировать правила пополнения клира в Македонии и Западной Фракии.

6 июля Синод постановил к осени произвести полную замену отслуживших указанный срок священников новым духовенством, а 8 июля 1943 г. утвердил разработанные тремя митрополитами «Правила командирования священников из старых приделов Царства в новоосвобожденные земли». Они предусматривали, что все священнослужители Болгарской Церкви в возрасте до 50 лет, за небольшими исключениями (мобилизованные военные священники, негодные по состоянию здоровья и т. д.), будут командированы на четыре месяца в новые епархии. На этом заседании Синод утвердил и первые квоты командированных священников из старых епархий, в том числе 30 в Драмскую епархию (по 6 из Софийской, Видинской, Врачанской, Сливенской и Неврокопской) и 12 – в Маронийскую (по 6 из Пловдивской и Старо-Загорской)[693].

При этом старались отправлять наиболее образованных и деятельных священников. Те, кто добровольно оставались на занятых территориях больше положенного срока, получали дополнительные льготы: им повышали на 30 % жалование, выплачивали наградные за выполнение «специальных заданий» в «новоосвобожденных землях», передавали в пользование бесхозные земли, имущество выселенных сербов и интернированных евреев (часто это имущество продавалось по символическим ценам). В конце июля 1943 г. Синод одобрил список кандидатур на священнические места в новых областях и, кроме того, решил осенью произвести перемены в составе духовенства болгарских колоний за границей для обновления и усиления церковной работы в них[694].

Болгарские архиереи также старались как можно чаще приезжать на занятые территории. Так, например, 8-12 мая 1943 г. большое количество греческих общин на побережье Эгейского моря посетили митрополиты Софийский Стефан и Врачанский Паисий, а уже 4-12 июня насыщенную поездку в Эгейскую Фракию совершил митрополит Пловдивский Кирилл[695].

Интегрирование священнослужителей новых епархий в состав духовенства Болгарской Церкви было узаконено «Правилами подданства на освобожденных в 1941 году землях», одобренных Советом министров 5 июня 1942 г. Согласно этому документу, все югославские и греческие подданные болгарского происхождения по письменному заявлению (поданному до 1 апреля 1943 г.) получали болгарское гражданство. Правила давали возможность экзархату ходатайствовать о субсидировании государством оплаты священникам как болгарского, так и неболгарского происхождения[696].

Местных священнослужителей новых епархий (македонцев и болгар) старались привлекать к участию в органах церковного управления. Уже с мая 1941 г. их начали назначать членами временных Епархиальных советов, однако согласно уставу экзархата эти органы должны были избираться, и окружным посланием от 17 августа 1942 г. Синод назначил проведение двухстепенных выборов. 4 октября 1942 г. во всех новых духовных округах избрали по три священника и три мирских выборщика, которые через полгода провели выборы членов постоянных Епархиальных советов. Новоизбранные советы были утверждены указом Синода от 24 июля 1943 г.[697] Осталось не выполнено еще одно положение устава экзархата – выборы епархиальных архиереев, но это объяснялось внутренней причиной – острой борьбой по вопросу завершения канонического устройства Болгарской Церкви путем созыва Церковного Народного Собора и выборов патриарха.

Существовавшая в Македонии до войны Битольская семинария была закрыта еще в апреле 1941 г., однако значительная часть ее учащихся для завершения образования была послана в болгарские духовные семинарии. Так, в 1942–1943 г. в Софийской семинарии учились 25 семинаристов из Македонии и 5 из Южной Добруджи, освобожденных от военной повинности. Несколько студентов болгарского и македонского происхождения с занятых территорий были приняты на богословский факультет Софийского университета. В целом же Болгарская Церковь так и не смогла полностью контролировать церковную жизнь на так называемых новоосвобожденных землях.

Последние наиболее полные статистические данные о составе епархий Западной Фракии относятся к декабрю 1943 г. В это время в Маронийской епархии было 170 церквей, 174 часовни, 151 священник (38 болгарских и 113 греческих), 5 монастырей – 4 мужских без монахов и один женский на о. Тасос с 7 монахинями. В Драмской же епархии тогда имелось 279 церквей, 86 часовен, 205 священников (51 болгарин на постоянной службе, 30 командированных болгар, 11 греков на постоянной службе и 113 временно служащих греческих иереев), 9 мужских монастырей и 2 женских с 9 монахами, 6 монахинями и 14 трудниками[698].

К завершению оккупации – в сентябре 1944 г. в Македонии и Эгейской Фракии всё еще служили около 160 командированных болгарских священников, что составляло более 8 % их общего числа в стране. Это создавало дополнительные трудности для Болгарской Церкви, продолжавшей испытывать острую нехватку духовенства. Когда эти 160 священников (в том числе 120 из Драмской и Маронийской епархий) вернулись, Синод сразу распределил их по вакантным приходам и церковным должностям. В частности, бывший протосингел Драмской епархии иеромонах Антоний (Делчев) в декабре 1944 г. был назначен протосингелом Неврокопской епархии[699].

Включение в состав Болгарской Церкви новых епархий в Македонии и Эгейской Фракии и сотрудничество на этих территориях церковной администрации с военными и гражданскими чиновниками дало основание Синоду летом 1942 г. поставить перед правительством вопрос о проведении Церковного Народного Собора, восстановлении существовавшего в XXIV вв. Болгарского Патриархата и выборах Патриарха «в связи с окончательным объединением болгарского народа». Вторая мировая война стала причиной и изменения отношения болгарских архиереев к проблеме схизмы. Иерархи понимали, что фактическое восстановление юрисдикции экзархата над Македонией и Эгейской Фракией не будет гарантировано без канонического признания Болгарской Церкви другими Поместными Православными Церквами и отмены наложенной Константинопольским Патриархатом схизмы[700].

В этой связи 12, 18 и 19 июня 1942 г. на заседании Синода развернулась дискуссия. Большая часть архиереев предлагала срочно избрать Предстоятеля Церкви – Патриарха или экзарха, возможно, даже без согласия правительства; другие (митрополиты Кирилл и Стефан) считали необходимым сначала выбрать канонических архиереев для новых епархий, так как без участия македонцев нельзя избирать Предстоятеля. Митрополит Михаил также полагал, что при посредничестве правительства и возможной поддержке Германии можно будет добиться отмены схизмы. После бурных дебатов 23 июня было принято единогласное решение: 1. Неотложно приступить к выборам патриарха при участии всего болгарского народа. 2. Просить правительство дать на это согласие. 3. Дать необходимые распоряжения относительно постепенного окончательного устройства епархий в новоосвобожденных землях.

4. Просить правительство согласиться с выборами епархиальных избирателей в новых епархиях[701].

26 июня делегация из трех митрополитов посетила премьер-министра, а 1 июля – царя для ознакомления с решениями Синода. Оба первых лица государства в принципе выразили согласие, но конкретных мер для их осуществления не предложили. Поэтому 2 июля Синод постановил написать письма в правительство (о скорейшем утверждении нового устава экзархата) и в Министерство иностранных и религиозных дел (о разрешении выборов епархиальных избирателей в новых епархиях), а также направить новую делегацию к премьер-министру для обсуждения конкретных вопросов утверждения устава и выборов патриарха (качестве кандидатов на пост главы Церкви в тот момент назывались митрополиты Неофит, Стефан и Паисий)[702].

В тот же день делегация митрополитов посетила Б. Филова, подарила ему Библию в знак благодарности за разрешение правительства преподавать в гимназиях курс «Религии и истории Болгарской Православной Церкви», однако практически на все свои просьбы получила отказ. Не было отменено решение Совета министров об отмене на время войны официального празднования девяти великих церковных праздников (в качестве выходных дней оставили только Рождество, Крещение и Пасху), не поддержал Филов и ходатайство архиереев ввести обязательное преподавание Закона Божия два часа в неделю во всех средних учебных заведениях Болгарии. Решение же вопроса об утверждении нового устава экзархата и выборах патриарха было «отложено в долгий ящик». В этот же период воспитанников духовных учебных заведений попытались призвать в армию, но Синоду удалось отстоять их освобождение от военной обязанности[703].

Следует отметить, что планы восстановления Патриаршества существовали и до 1942 г. Так, в докладе германского посла в Софии А. Бекерле в свой МИД от 20 апреля 1942 г. «О состоянии и правовой форме Болгарского Патриархата» отмечалось, что за соответствующими планами Синода стоит личное честолюбие Софийского митрополита Стефана, при этом члены Синода связывают ликвидацию схизмы с восстановлением существовавшего в древности Болгарского Патриархата. Посол также сообщал, что Болгарская Церковь не обладает заметным влиянием на политику государства, и в Министерстве иностранных и религиозных дел в настоящее время не считают осуществимым план воссоздания Патриархата[704].

В другом докладе германского посла от 22 сентября 1941 г. говорилось: «Влияние Болгарской Церкви на широкие массы болгарского населения, без сомнения, очень сильно. В отличие от правительства, которое после роспуска партий не имеет связей с широкими слоями, Болгарская Церковь своей церковной деятельностью охватывает последнего крестьянина». Далее Бекерле указывал, что Болгарская Церковь сейчас имеет две главных цели – «выйти из схизмы и получить собственный Патриархат», однако отмечал: «Я не считаю, что отмена схизмы является достижимой, так как со стороны Греческой Церкви она и в настоящее время используется в качестве сильнейшего оружия в борьбе культур во фракийских и македонских областях». При этом посол считал, что упразднение болгарской схизмы не соответствует немецким интересам, а вот «дружественный Германии Болгарский Патриарх» был бы для немцев «очень важен»[705].

В отношении Третьего рейха среди руководителей Болгарской Церкви не было единства, и посетивший Софию в начале осени 1941 г. представитель германского МИД доктор Герстенмайер в своем докладе от 24 сентября писал, что два возможных кандидата на пост патриарха – митрополиты Кирилл (Марков) и Паисий (Анков) дружественны Германии и надеются не ее поддержку в воздействии на Константинопольского Патриарха по вопросу отмены схизмы и канонического признания их Церкви. Третий же кандидат – митрополит Софийский Стефан – панславянист и враждебен Германии. Интересно отметить, что во время встречи с Герстенмайером митрополиты Кирилл и Паисий подняли вопрос о желании Болгарской Церкви оказать помощь в возрождении Русской Церкви материально и отправкой в Россию духовенства. В конце беседы посланец Берлина достаточно ясно дал понять владыкам, «что германская инициатива в вопросе Патриархата зависит от того, как активно и интенсивно Болгарская Церковь впредь будет участвовать в находящейся в ее собственных интересах антибольшевистской пропаганде»[706].

Со стороны представителя германского МИД это была только игра, целью которой было использование вопроса о восстановлении Патриаршества в Болгарии и отмены схизм для подчинения Болгарской Церкви. На самом деле немецкая позиция была другой. Лишь относительно лояльное к православию Рейхсминистерство церковных дел писало 1 декабря 1941 г. в МИД, что восстановление древнего Болгарского Патриархата неизбежно, подчеркивая: «Это важно для Болгарии, где народ и Церковь глубоко идентичны. Дружественный немцам православный Болгарский Патриархат, несомненно, имел бы ценность для Германии. И после его воссоздания также был бы решен вопрос еще формально существующей схизмы»[707].

Однако германское посольство в Софии еще в сентябре 1941 г., как уже отмечалось, сообщило в свое министерство, что «упразднение схизмы вовсе

не находится в немецких интересах»[708]. В МИД придерживались такой же точки зрения. Его чиновники не хотели усиления Болгарской Церкви и так заметно выросшей за счет присоединения в 1941 г. части сербских и греческих епархий.

20 февраля 1942 г. в Берлин по приглашению международной службы Германской Евангелическо-Лютеранской Церкви приехал на 12 дней митрополит Врачанский Паисий (Анков). Целями его визита было приобретение печатных станков и шрифта для создания типографии Священного Синода в Софии, закупка материала для архиерейских одежд (это удалось сделать), устройство церквей для болгарских колоний в Берлине и Вене (решение данного вопроса затянулось на несколько лет) и попытка убедить немецкие власти разрешить Болгарской Церкви помогать возрождению церковной жизни в России (здесь владыку в основном постигла неудача)[709].

На переговорах митрополита с руководителем международной службы епископом Хеккелем также обсуждался вопрос о восстановлении Болгарского Патриархата и будущем патриархе. При этом отмечалось, что кандидатура Софийского митрополита Стефана из-за его открыто выраженной англофильской позиции практически исключалась, и борьба в основном шла между митрополитами Паисием и Кириллом (полевым епископом болгарской армии). В своем докладе в германский МИД от 20 марта 1942 г. Хеккель писал, что у митрополита Паисия все же больше шансов быть избранным патриархом, отмечая, правда, негативную позицию болгарского правительства, полагавшего преждевременным создание Патриархата. В отличие от политического руководства своей страны широко представленные в Церкви «молодые националистические круги хотели быстрейшего восстановления Патриархата. Значительную трудность для решения этой проблемы представляла позиция Элладской Церкви, в связи с чем владыка Паисий хотел получить поддержку со стороны Германии[710].

Видимо, поэтому он принял 1 марта в Берлине участие в праздновании первой годовщины вступления Болгарии в Тройственный союз и выступил по этому случаю по радио с обращением к болгарам. На обеде, данном в его честь международной службой Евангелическо-Лютеранской Церкви, митрополит Паисий даже заявил, что Болгарская Церковь «видит в большевизме своего самого большого врага и приложит все усилия для его поражения»[711].

Священный Синод активно пытался решить задачу восстановления Патриархата вплоть до осени 1944 г. Так, 29 января 1943 г. на встрече с царем митрополит Неофит пытался доказать Борису III, что уже наступил благоприятный момент для выборов Предстоятеля Церкви. На все доводы царь заявил, что в принципе вопрос решен – Церковь должна иметь своего Патриарха, и в его выборах должен участвовать весь православный болгарский народ, однако это большое дело и торопиться с ним не следует[712]. Следует отметить, что власти страны планировали контролировать выборы Первоиерарха, чего не хотел Синод (согласно уставу Предстоятеля должен был избирать Церковный Народный Собор из трех кандидатур митрополитов, предложенных Синодом и одобренных царем).

15 апреля 1943 г. состоялась частично посвященная этому вопросу встреча малого состава Синода (митрополиты Неофит, Паисий и Стефан) с царем и премьер-министром Б. Филовым, названная в синодальных протоколах «исторической конференцией». На ней митрополиты передали царю одобренный полным составом Синода новый вариант проекта устава экзархата, сопроводив его подробными комментариями и настоятельной просьбой о скорейшем узаконении. Владыка Паисий, обрисовав ненормальность положения Церкви, 28 лет лишенной канонического Предстоятеля, заявил, что члены Синода единодушно решили приступить к выборам патриарха, но согласны вначале и на экзарха, который при удобном моменте был бы провозглашен патриархом. Но и на этой встрече высшие представители государственной власти фактически отклонили просьбы членов Синода, мотивировав это тем, что благоприятный («спокойный») момент еще не наступил[713].

9 июля члены Синода на своем заседании внесли некоторые изменения в устав экзархата. Теперь «самоуправляемая Православная Болгарская Церковь» была названа Патриаршей, появился раздел «Выборы Патриарха». Избираемый пожизненно патриарх должен был иметь болгарское происхождение, возраст не моложе 40 лет, сан митрополита, непорочно управлять епархией не менее 5 лет и т. д.[714] В этой связи делегация Синода 19 июля посетила премьер-министра Б. Филова, предлагая вынести измененный проект устава на рассмотрение Народного собрания[715]. 29 октября 1943 г. в «Церковном вестнике» было опубликовано официальное сообщение Синода о том, что церковные и политические интересы требуют конституирования Болгарской Церкви в «канонической форме» под руководством национального Патриарха. При этом высказывалось желание учитывать вопрос окончательного урегулирования проблемы новых воссоединенных территорий[716].

Дальнейшее затягивание решения вопроса вызвало гневное письмо Синода в Министерства иностранных и религиозных дел от 3 декабря 1943 г., в котором говорилось: «Так как вопреки вышеизложенному, и далее продолжается неоправданное откладывание, выборов Всеболгарского Патриарха, и поэтому упускается наиболее благоприятный момент для этой цели. Священный Синод Болгарской Православной Церкви и в целом вся Церковь болгарского народа с большим сожалением вынуждены направить предупреждение, что этим причиняется неизмеримый вред народу, и те, кто делает это, несет тяжелейшую ответственность перед Богом, историей и перед всем болгарским народом! И при таком злополучном положении. Синод не может быть бездеятельным. остается верным своему клятвенному обету перед Богом и Церковью и исполняет свой неотъемлемый священный долг перед Болгарской Церковью и болгарским народом»[717]. 13 декабря митрополит Неофит безуспешно встречался с премьер-министром Д. Божиловым и министром иностранных и религиозных дел Д. Шишмановым, Божилов усиленно настаивал на выборах сначала митрополитов для новоосвобожденных земель, а уже затем Первоиерарха[718].

28 марта 1944 г. Синод вновь обсудил вопрос канонической организации Болгарской Церкви, восстановления Патриархата и выборов патриарха. Центральным пунктом заседания являлась разработка процедуры выборов, принятые решения были представлены министру внутренних дел и культуры Христову, который обсудил эту проблему с членами правительства. В тот момент кандидатами на пост Первосвятителя неофициально назывались митрополиты Врачанский Паисий и Неврокопский Борис. Газета «Православная Русь» отмечала, что «делу восстановления Патриаршества придается чрезвычайное национальное значение. Это вытекает из той роли, какую Болгарская Церковь всегда играла в жизни своего народа, и в его прошлой борьбе за освобождение страны, и в настоящее время»[719]. В июне 1944 г. Синод продолжил настойчивые попытки давления на власти по указанным вопросам.

Однако болгарское правительство так и не дало свое согласие на выборы патриарха. Это было вызвано как внешнеполитическими и военными причинами, так и конфликтами с руководством Болгарской Православной Церкви по целому ряду вопросов. В частности, в 1942-м и последующие годы Священный Синод отказался официально признать пользовавшиеся государственной поддержкой союзников Германии неканонические Хорватскую и Венгерскую Православные Церкви. Но наиболее ярко конфликт проявился в связи с независимой позицией Болгарской Церкви в еврейском вопросе.

По мнению целого ряда исследователей, именно Церковь сыграла ключевую роль в спасении от уничтожения 48 тыс. болгарских евреев. Так, известный израильский историк Михоел Бар-Зоар, выступая на международной конференции в Софии, заявил: «Существуют три фактора, которые были наиболее важны в спасении болгарских евреев. Первый фактор – это Болгарская Православная Церковь»[720]. А в своей фундаментальной монографии этот автор писал: «Ничто не имело такого значения, как решения Священного Синода Болгарской Православной Церкви. Исходя из того, что государственной религией в Болгарии было восточное православие, позиция Церкви имела особенно большое влияние на общественное мнение»[721].

В этом вопросе Болгарская Церковь ярко проявила себя в качестве духовного лидера общества, активно отстаивая принципы свободы и равенства. Ее архиереи, несомненно, были моральными вождями, так как подчас рисковали даже своей жизнью. И в католическом и в православном мире были отдельные священнослужители, укрывавшие и спасавшие евреев, но только одна Церковь возвела в ранг своей официальной, открытой политики покровительство и защиту гонимых евреев. Публикаторы сборника документов «Голоса в защиту гражданского общества» справедливо отмечали: «Активное поведение Синода, по существу, было моделью эффективной защиты гражданского общества в стране от произвола политической власти и возможностью изменить предначертанный политический сценарий, созданный в тайне от общественного мнения и без его одобрения»[722].

Позиция болгарского правительства в годы войны была созвучна нацистской – лишение евреев гражданских и политических прав, а впоследствии депортация из государства и уничтожение в соответствие с официальной идеологией Германии. Под давлением своего союзника болгарское правительство осенью 1940 г. начало подготовку антиеврейского закона «О защите нации». В октябре министр внутренних дел и народного здоровья Петр Габровский внес на рассмотрение правительства проект этого закона, содержащий 4 раздела: 1. О тайных и международных организациях. 2. О лицах еврейского происхождения. 3. О противонациональных и сомнительных проявлениях.

4. Особые статьи. Согласно тексту документа евреи не могли принимать болгарское гражданство, быть избранными или избирать в публично-правовые организации, заниматься государственной или общественной службой, быть членами военизированных формирований и служить в армии, вступать в брак или внебрачное сожительство с болгарами, изменять без разрешения место жительства, иметь прислугу нееврейского происхождения; кроме того, на евреев накладывались ограничения по приему в учебные заведения, занятию свободными профессиями, торговлей и промышленным производством и т. д. 6 ноября проект был сообщен Народному собранию (его первое чтение состоялось 15, 19 и 20 ноября, а второе – 20 и 24 декабря)[723].

Подготовка закона сразу встретила активное сопротивление Болгарской Церкви, священноначалие которой за полтора месяца подготовила в этой связи 5 письменных документов, провело встречи с премьер-министром и председателем Народного собрания и направило окружное послание духовенству. Первое обсуждение этого законопроекта и просьб о заступничестве Центральной еврейской консистории от 15 октября и крещеных евреев состоялось на заседании Священного Синода 12 ноября 1940 г. Большинство митрополитов высказали мнение, что планы правительства не обязывают Синод «непременно занимать выраженную в законопроекте позицию». Было заявлено, что «обязанность государства преследовать преступников, преследование же его собственных граждан, только потому, что они евреи. противоречит правосудию и христианскому Евангелию». Имелось также несколько архиереев, которые отдавали приоритет принявшим православие евреям (к осени 1940 г. в Болгарии их было около 600), но и они считали, что иудеи тоже заслуживают человеческого отношения. Только один из 11 членов Синода – митрополит Варненский и Преславский Иосиф полагал, что еврейский вопрос является делом гражданских властей, и Церковь не должна касаться этой проблемы[724].

Дискуссия по поводу проекта закона «О защите нации» завершилась на заседании Синода 14 ноября 1940 г. Тон ей задал владыка Кирилл, заявивший: «Вопрос об отношении к евреям ясен. Никакой христианин, в том числе архиерей св. Болгарской Церкви, не может не стоять на почве св. Евангелия и христианского учения о равноценности всех людей перед Господом, без учета происхождения, расы и культуры. Следовательно, необходимо заступиться за евреев, сначала за христиан, а затем также за нехристиан». При этом Пловдивский митрополит высказал критику иудаизма, – «отказавшегося от старозаветной религиозности», для которого, по мнению владыки, были характерны: «1. Приверженность к земле и земному. 2. Религиозно-национальная замкнутость и исключительность. 3. Враждебность к Христу и христианству». Митрополит Кирилл выступил за некоторые ограничительные мероприятия в отношении еврейского капитала и т. п., подчеркнув, что принявших христианство евреев, независимо от времени Крещения, никакие ограничения не должны касаться, «иначе вообще не будет никакой Миссии среди евреев»[725].

Выступивший вторым митрополит Неврокопский Борис также подверг критике проект закона и подчеркнул, что Народное собрание «не может навязывать Церкви, как относиться к христианам». Митрополит Софийский Стефан отметил, что болгарскому народу присуща историческая толерантность, гостеприимство и терпимость к гостям в нашей среде, и таким образом он в большинстве относится и к евреям. По мнению владыки, некоторые из упомянутых в законопроекте ограничений евреев возможны, например, запрещение иметь в качестве домашней прислуги христианок, но в целом должен «главенствовать принцип любви и милосердия», и закон ни в коем случае не может нарушать традиции болгарского народа и государства.

Митрополит Врачанский Паисий попытался обратить внимание членов Синода на другие – «положительные» части законопроекта: принятие мер против свободной чуждой религиозной пропаганды, сектантства, безбожной агитации и масонства; стремление обеспечить духовное единство болгарской нации. Но и этот владыка указал, что все крещеные евреи должны быть полностью равноправны с болгарами-христианами, постепенно сближаться с ними и в следующем поколении чувствовать себя болгарами, а по отношению к тем, кто останется иудеями, требования закона должны основываться «на принципах правды и человечности». Митрополит Паисий предложил сформировать делегацию архиереев, которая бы выразила позицию Синода председателям Народного собрания и Совета министров: призвала защитить нацию от чуждой религиозной и безбожной пропаганды; указала на необходимость исключить всякие ограничения для евреев-христиан, а в отношении иудеев узаконить меры, которые бы не имели характер гонений и не противоречили человечности. Члены Синода приняли это предложение и избрали митрополитов Кирилла, Бориса и Михаила в состав комиссии для подготовки своих предложений органам государственной власти[726].

На следующий день – 15 ноября Синод почти единогласно (против голосовал только митрополит Иосиф) принял текст обращения к председателю Народного собрания. В преамбуле этого довольно обширного документа приветствовалась сама идея принять закон «О защите нации», но вынесенный на обсуждение законопроект подвергался жесткой критике. В частности, говорилось о невозможности запретить евреям принимать христианскую веру с 1 сентября 1940 г., как это предусматривалось в проекте: «Болгарская Православная Церковь согласно заповедям Христа Господа должна искать и приобщать лиц неболгарского происхождения к ней [христианской вере] и к болгарскому православному народу», а также защищать своих духовных чад. Критиковались и некоторые пункты, ущемлявшие права иудеев: «Если существует опасность для нации, необходимо наказывать действия, а не народности и религиозные группы, а то начинает создаваться впечатление, что законопроект преследует цель третирования лишь одного национального меньшинства в Болгарии. Всякий народ имеет право защищаться от опасности, но в этом оправданном стремлении нельзя допускать неправды и насилия над другими народами». При этом в обращении отмечалось, что в законопроекте ничего не говорится о пропаганде и преступных действиях против праотеческой веры, вековой Православной Церкви болгарского народа и его духовного единства, «а враги народа прилагают всевозможные усилия, чтобы уязвить веру и Церковь».

В заключение Синод просил правительство и Народное собрание внести в законопроект следующие дополнения и изменения: 1. Ко всем лицам еврейского происхождения, болгарским подданным, которые приняли или еще примут православную христианскую веру, относиться так же, как и к православным болгарам. 2. Исключить из законопроекта меры, направленные против евреев как национального меньшинства, а принять целесообразные меры против реальных опасностей в духовной, культурной, общественной и государственной жизни болгарского народа, от кого бы они не исходили. 3. Принять решительные меры против антирелигиозной и антицерковной пропаганды, которая стремится разложить национальный религиозный дух и уничтожить многовековую православную веру болгарского народа. 4. Принять эффективные меры по ограничению иностранной религиозной пропаганды, которая подрывает духовное единство болгарского народа и таким образом делает его добычей иностранных целей и устремлений»[727].

Это обращение демонстрировало уважение Болгарской Церкви к правам национальных меньшинств и, по сути, разрушало краеугольный камень законопроекта, который был задуман исключительно с целью подвергнуть гонениям евреев. Правда, при этом члены Синода использовали ситуацию, чтобы начать наступление на безбожников (под которыми подразумевались в основном коммунисты), а также другие конфессии, прежде всего католиков и протестантов. Не случайно 14 ноября 1940 г. Синод с негодованием заслушал сообщение митрополита Кирилла о выделении Министерством внутренних дел народного здоровья денег на открытие народной кухни, которую обслуживали бы сестры-униатки. В этот же день было решено написать в министерство письмо с предложением использовать при подобных благотворительных начинаниях бесплатные услуги сестер Православной Церкви, «которая достойно выполняет миссию духовной мобилизации народа»[728].

17 ноября делегация в составе трех митрополитов передала обращение председателю Народного собрания Николаю Логофетову. Выслушав архиереев, он заявил, что его мнение отличается от мнения Синода, законопроект, несомненно, будет принят, но когда вступит в силу, неизвестно. Впрочем, Логофетов сообщил, что посоветуется с министром внутренних дел, изложив ему позицию Синода, и закон, возможно, будет смягчен.

На другой день делегация посетила премьер-министра Богдана Филова, передала ему обращение и задала вопрос: против кого направлен проект закона «О защите нации» и всегда ли в деятельности нужно руководствоваться правилами Евангелия, Божиим Законом и правдой? Филов уклонился от прямого ответа и сказал, что Синод руководствуется основополагающими принципами, а он должен отстаивать «временные реальные интересы» и проводить «реальную политику». Отказался премьер-министр и снять ограничения в отношении евреев-христиан, отметив, что в законе необходимо отразить общее отношение к евреям, как это было сделано в соседних (то есть подконтрольных Германии) государствах. Относительно борьбы с сектами митрополитам было заявлено, что они сами могут с ними бороться, а подготовленный еще 10 лет назад соответствующий законопроект в нынешней политической ситуации принять нельзя, и лишь часть его может быть узаконена в дальнейшем. На пожелание членов делегации о введении обязательного преподавания Закона Божия во всех классах гимназии Филов ответил, что «этот вопрос еще также не назрел», надо подготовить новые программы и т. п.[729]

Таким образом, архиереи ни в чем не смогли прийти к соглашению с правительством. Однако из всех обращений, протестов и воззваний, критикующих закон «О защите нации», именно обращение Синода от 15 ноября 1940 г. имело наибольшее значение – не только из-за закрепленного конституцией и исторически унаследованного морального авторитета Болгарской Православной Церкви, но и из-за глубокого анализа антихристианской и античеловечной сущности закона и категоричного тона Синода.

С целью дискредитации позиции Священного Синода по еврейскому вопросу в Софии стали активно распространяться слухи о том, что в составленных государственными органами списках масонов содержались имена болгарских архиереев. На своем заседании 19 ноября 1940 г. члены Синода, заслушав доклад делегации о посещении премьер-министра, были вынуждены обсудить эту ситуацию и принять решение официально запросить МИД и Министерство юстиции о присутствии архиереев в списках масонов, а после получения ответа опубликовать в «Церковном вестнике» опровержение «злонамеренных слухов»[730].

9 декабря 1940 г. Синоду пришлось рассматривать обвинения печатного органа Союза офицеров запаса «Отечество» в том, что евреям в Софии выдавали свидетельства о Крещении с более ранней датой, чем это в действительности было. На заседании митрополит Стефан заявил, что подобные обвинения не повлияют на его деятельность, и вскоре обратился в редакцию «Отечества» с письмом, в котором предлагал при наличие точных сведений – сообщить их в Синод, а при отсутствие – установить распространителей порочащих Церковь слухов[731]. При этом владыка Стефан еще 23 ноября подписал окружное послание Софийской митрополии о приеме евреев в лоно Православной Церкви, в котором отмечалась необходимость принять всех желающих и резко порицались некоторые священники, берущие деньги за Крещение иудеев[732].

По вопросу о сектах и чуждой религиозной пропаганде Синод 18 декабря направил министру иностранных и религиозных дел отдельное письмо с предложением о дополнениях к проекту закона с целью запретить секты, подрывавшие престиж Болгарской Православной Церкви. В этом письме предлагалось, помимо православия, официально признать следующие вероисповедания: римо-католическое, армяно-григорианское, методистско-епископальное, евангелистско-лютеранское, реформаторское, соборно-евангелическое, иудейское и мусульманское с условием управления ими болгарскими гражданами. Ответа на письмо не последовало[733].

Несмотря на критику Синода, закон «О защите нации» все-таки был принят Народным собранием 24 декабря 1940 г. и утвержден царским указом от 15 января 1941 г.; 17 февраля вышли приложения к закону, определявшие механизм его реализации, при этом он оказался мягче, чем аналогичные анти-еврейские акты в соседних странах. Однако после присоединения к Болгарии Македонии и Эгейской Фракии и первоначальных успехов немцев на Восточном фронте правительство Б. Филова и, в конечном счете, царь Борис III усилили антиеврейский курс. Только в 1941 г. были приняты два новых закона об экономических ограничениях евреев, три соответствующих постановления Совета Министров (в том числе от 12 августа о создании трудовых еврейских лагерей для военнообязанных) и указ Министерства внутренних дел, запрещавший евреям посещать общественные места и передвигаться по улицам с 21 часа вечером до 6 часов утра[734].

В первый раз после принятия закона Синод подверг его критике на заседании 3 апреля 1941 г. в связи с обсуждением вопроса о браках евреев-христиан и болгар, которые запрещались законом «О защите нации», но разрешались уставом экзархата. На это противоречие обращалось внимание в заявлениях Софийской и Сливенской митрополий. При обсуждении вопроса архиереи разделились на две неравные группы. Два митрополита: Иосиф и Михаил признавали, что закон не может быть выше устава, но не хотели вовлекать Синод в борьбу с правительством. По их мнению, было бы достаточно организовать делегацию к премьер-министру, которая попросила бы устранить из закона указанный запрет[735].

Остальные архиереи оказались настроены гораздо радикальнее. Так, для митрополита Паисия были важны не некоторые несоответствия закона с уставом экзархата, а противоречия принятого Народным собранием акта с основами христианского учения. В своем выступлении владыка подчеркнул: «Необходимо реагировать всеми имеющимися у Церкви средствами, чтобы не допустить прецеденты. Необходимо заявить, что мы такой закон не можем принять и исполнять». В результате обсуждения Синод составил и направил в Министерство иностранных и религиозных дел письмо с требованием изменить те статьи закона, которые противоречат уставу экзархата[736].

16 декабря Священный Синод решил указать епархиальным властям не взимать никакой платы за крещение евреев, пожелавших перейти в Православную Церковь, а также еще раз подчеркнул полную возможность Венчания евреев-христиан и болгар[737]. На заседании Синода от 9 июня 1942 г. митрополит Стефан вновь отметил, что закон «О защите нации» продолжает причинять большие страдания всем христианам, особенно еврейского происхождения.

После состоявшейся 20 января 1942 г. Берлинской конференции в Ванзее, вынесшей решение о физическом уничтожении более 11 млн евреев в Европе, в Болгарии под давлением нацистов был принят ряд новых антисемитских актов. Самое существенное значение имел закон «О поручении Совету мминистров принятия всех мер по урегулированию еврейского вопроса и связанных с ним вопросов» от 9 июля 1942 г. На основе данного закона 27 августа вышел указ о создании при МВД Комиссариата по еврейским вопросам (под руководством Александра Белева) для практической реализации нового курса. В рамках этой политики 24 сентября были введены опознавательные «еврейские» знаки на одежде, домах и предприятиях (шестиугольные звезды желтого цвета), начались переговоры с германскими властями о подготовке депортации евреев в концлагеря на территории Польши и т. д. Священный Синод отреагировал на это решениями от 15 сентября, 20 ноября и 10 декабря 1942 г. направить письма премьер-министру и министру иностранных и религиозных дел с настоятельной просьбой отменить или смягчить все ограничительные меры в отношении христиан еврейского происхождения, в особенности ношение ими шестиугольной звезды Давида и запрещение их браков с болгарами[738].

Высшая точка официальной антиеврейской политики болгарских властей пришлась на февраль – март 1943 г. – в это время было заключено соглашение между Комиссариатом по еврейским вопросам и Главным управлением имперской безопасности в лице его представителя в Болгарии гауптштурм-фюрера СС Теодора Даннекера от 22 февраля о депортации «в первую очередь 20 тыс. евреев». Соглашение было утверждено постановлением Совета министров от 2 марта. Однако его удалось реализовать лишь частично – всего было депортировано 11 528 евреев, исключительно из присоединенных к Болгарии в ходе войны земель: 7122 из Македонии, 4221 из Эгейской Фракии и 185 из Пиротского округа Сербии. По оценке российских историков Л. Дубовой и Г. Чернявского, выдача болгарскими властями македонских и фракийских евреев нацистам и отправка их в лагеря смерти была своеобразной «платой» Германии за новые земли[739].

Значительную роль в спасении остальных сыграла Болгарская Православная Церковь, которая все годы войны активно сопротивлялась преследованиям евреев. Ее архиереи стремились сохранить внутреннюю автономию Церкви, которой угрожало государственное вмешательство в дела, связанные с Крещением пожелавших принять православие евреев и их браками с этническими болгарами. Известны и конкретные мужественные поступки различных иерархов. Митрополит Софийский Стефан прятал на своем подворье раввина А. Хаманеля, за которым охотилась полиция, и решительно боролся против депортации, а митрополит Кирилл публично выступал в защиту преследуемых в Пловдиве евреев и даже прикрепил шестиконечную звезду Давида на свою архиерейскую мантию. Своим заступничеством владыка Кирилл спас многих людей от высылки. Непосредственно участвовал в спасении евреев и председатель Синода митрополит Неофит[740].

Усилия Болгарской Церкви особенно активизировались весной 1943 г., когда возникла реальная опасность депортации всех болгарских евреев в нацистские лагеря смерти. Первым поднял свой голос протеста митрополит Стефан, и ранее наиболее отзывчивый к бедам евреев. В начале февраля 1943 г., когда государственная молодежная организация «Бранник» начала систематические хулиганские действия в отношении евреев Софии, митрополита за один день посетили четыре делегации с просьбами о помощи. Владыка сразу же обратился за содействием к властям и присоединился к другим общественным деятелям, протестовавшим против бранниковских бесчинств. В конце концов полиции пришлось вмешаться и обуздать антисемитские выходки молодчиков[741].

В это время правительство попыталось выслать евреев из Софии и других больших городов в сельскую местность. Акциям Комиссариата по еврейскому вопросу противодействовали протесты как православного духовенства, так и различных слоев населения – студентов, рабочих и др. В 1943 г. Синод не только поднял свой голос против высылки евреев, предприняв публичные действия по мобилизации населения страны для их защиты, но и продолжал резко критиковать закон «О защите нации», требуя его коренной переработки.

Протестовали болгарские иерархи и против депортации евреев из Македонии и Фракии, но на этот раз они оказались бессильны что-либо сделать, так как эти евреи не были болгарскими гражданами. Их депортация началась 23 февраля, через несколько дней на пути в Рильский монастырь митрополит Стефан был потрясен от увиденных действий властей в отношении евреев Эгейской Фракии. Владыка тут же отправил царю телеграмму с просьбой, чтобы «изгоняемых из Беломорья евреев везли через Болгарию как людей, а не как животных, и облегчили их невыносимый режим с пожеланием не изменять его в Польше». На эту телеграмму последовал ответ, что выполнение просьбы митрополита «возможно и необходимо»; относительно милосердной перевозки евреев через Болгарию царь обратился к немецкому командованию[742]. В конце концов на занятых болгарскими войсками территориях Югославии и Греции почти всё еврейское население было интернировано и передано немецким органам СД, которые отправили его в лагеря смерти на территории Польши, где уцелели лишь немногие[743]. По пути перевозки этих страдальцев через Болгарию православное духовенство помогало им продуктами и вещами.

По соглашению, подписанному Т. Даннекером и А. Белевым, предусматривалась депортация 20 тыс. евреев, и Германия настаивала на отправке недостающих 8,5 тыс. евреев – теперь уже болгарских граждан. Для выполнения намеченной цифры правительство Б. Филова вскоре приступило к акциям в болгарских городах Кюстендил, Дупница, Горна Джумая, Пазарджик и Пловдив по насильственному сбору евреев, которые согласно предварительно составленным спискам подлежали депортации как «нежелательные элементы». 28 февраля, вернувшись из Рильского монастыря, митрополит Стефан поехал служить праздничную литургию в Дупницу, но город был мертвый и пустой – в эти дни должна была начаться депортация евреев, они находились под домашним арестом, и местные болгары в знак протеста также перестали выходить на улицу, добровольно посадив себя под арест. Митрополит срочно позвонил премьер-министру и после продолжительной беседы получил заверение, что принятое решение о депортации евреев Дупницы будет отменено (что вскоре и произошло). В проповеди после литургии владыка похвалил дупничан за их христианское отношение к еврейским согражданам и пожелал им и дальше жить в дружбе и вместе отстаивать свои право на свободу в родном городе[744].

Узнав, о предстоящей отправке в Германию болгарских евреев, секретарь А. Белева Лилиана Паница смогла предупредить об этом главу еврейской общины страны. Когда таким путем в начале марта 1943 г. стало известно, что депортации подлежат и евреи самой Болгарии, Православная Церковь всей силой своего авторитета встала на их защиту. Кроме митрополита Стефана, активно действовали и другие архиереи. Так, митрополит Кирилл (Марков) 10 марта решительно выступил против депортации полутора тысяч евреев из Пловдива. Он отправил телеграмму царю, в которой именем Бога просил о милости в отношении евреев, заявляя, что в противном случае не отвечает за действия народа и духовенства, и вступил в переговоры с местными властями и руководством полиции.

По воспоминаниям очевидцев, митрополит предупредил местные полицейские власти, что сказал евреям одного из беднейших кварталов города: «Я предоставляю вам свой дом. Посмотрим, удастся ли им выдворить вас оттуда». Владыка действительно предоставил свой дом и здание митрополии в качестве убежища для крещеных евреев, дав понять, что он готов на крайние действия по примеру древних христиан. А в письме к премьер-министру митрополит заявил, что с крестом в руках пойдет в лагерь смерти в Польше впереди конвоя с евреями. По свидетельству пловдивцев, Владыка Кирилл с еще несколькими священнослужителями встал на рельсы перед поездом с местными евреями и, таким образом, помешал их отправке в нацистские лагеря. В Сливене встревоженные горожане обратились за помощью к митрополиту Евлогию, который направил протосингела с требованием объяснений к помощнику коменданта и т. д.[745]

Новая фаза в развитии еврейского вопроса обсуждалась на заседании малого состава Синода 16 марта в связи с тревожными сообщениями из ряда городов (Пловдив, Кюстендил и др.). Митрополит Стефан также подал очередную докладную записку, где описал факты преследования евреев и просил заступиться, он же заявил на заседании Синода: «Мы должны помочь евреям, которых преследуют, это наш прямой долг. Пусть правительство вслушается в голос Церкви – она никогда не давала плохих советов». В связи с этим Священный Синод решил представить правительству три своих просьбы: 1. Применять закон «О защите нации» «с необходимой справедливостью и с большей легкостью и человечностью, в соответствии с престижем государства, как христианской державы». 2. Если государственные интересы заставляют поместить евреев в лагеря, то необходимо «создать человеческие условия жизни в этих лагерях» и содержать в них отдельно евреев-христиан и иудеев. 3. Освободить евреев-христиан от обязанности носить шестиконечную звезду и платить налог еврейской общине. Составленное 22 марта послание Синода было передано митрополитом Неофитом Б. Филову, но оно не имело особого успеха; премьер-министр заявил, что «сейчас миллионы людей погибают на войне, и евреи являются виновниками этого»[746].

Следует отметить, что намеченная депортация болгарских евреев вызвала широкое движение в стране в их защиту. В нем приняли участие ряд политических партий, многие общественные деятели, видные представители интеллигенции. С требованием отмены бесчеловечной акции выступили Земледельческий союз, группа «Звено», Болгарская коммунистическая партия, бывший премьер-министр Кимон Георгиев, Димо Казасов, Петко Стейнов, Цвятко Бобошевский, Веселин Ганев и многие другие. Определенную роль в провале планов нацистов сыграла коллективная петиция 43 депутатов Народного собрания. Она была принята по инициативе вице-спикера парламента Димитра Пещева и 17 марта направлена царю и правительству. Значительная часть депутатского корпуса, в том числе правительственного большинства, решительно протестовала против предполагаемой депортации болгарских евреев. Так, Д. Пещев несколько раз встречался с царем и убеждал его вмешаться и не допустить этой акции[747].

2 апреля Борис III возвратился в Болгарию сильно обеспокоенный после трехдневного пребывания в ставке Гитлера, где на царя было оказано сильное давление относительно отправки болгарских войск на Восточный фронт и окончательного решения еврейского вопроса. По мнению некоторых историков, Б. Филов считал, что избежать отправки войск можно, лишь выполнив второе требование – выдать нацистам евреев, и в связи с этим начал действовать. Была срочно закрыта сессия Народного собрания, освобождены со своих постов некоторые его оппозиционные лидеры и т. п. Таким образом, Православная Церковь осталась единственным достаточно авторитетным национальным институтом, который мог бы противостоять органам исполнительной власти в еврейском вопросе и нейтрализовать влияние премьер-министра на царя[748].

Заседание Синода от 2 апреля началось с обсуждения наиболее важного дела спасения евреев и положило начало ряду событий, в которых Болгарская Церковь сыграла главную роль. С редким единодушием и исключительной решимостью архиереи объединились против депортации. Даже митрополит Варненский Иосиф, ранее имевший другое мнение по еврейскому вопросу, проявил искреннюю самокритику и присоединился к остальным. Все архиереи высказались против возможной депортации, отметили свое несогласие с расистской сутью закона «О защите нации» и выразили протест против применения государственной властью насилия в отношении евреев. Иерархи не только поддержали предложение о самых энергичных письменных и устных обращениях к правительству и царю, но и выразили готовность в крайнем случае мобилизовать приходское духовенство и через него объявить с амвона свое воззвание ко всему болгарскому народу.

В конце заседания Священный Синод единогласно принял предложенное митрополитом Врачанским Паисием постановление: «Болгарская Церковь не может разделять расистский принцип. Она не может принять начал, согласно которым какая-либо раса лишается человеческого права на жизнь, так как это противоречит основным началам христианской веры. Болгарская Церковь, не может отказать в помощи и защите гонимым и страждущим. Если бы она отказала в такой помощи, то отреклась бы от самой себя. Святая Церковь просит христиан-болгар о помощи евреям и выступает за смягчение участи всех евреев.»[749]

5 апреля 1943 г. последовало обращение Священного Синода к премьер-министру и министру иностранных и религиозных дел. В этом документе решительно утверждалось: «Закон о защите нации был принят исключительно ради принципа ограничения еврейского меньшинства в стране. Основная идея, на основе которой создан этот закон, – расистская идея. Синод своевременно уведомил правительство, что, исходя из христианского учения, принцип расизма не может быть оправдан, и это противоречит основной миссии Христианской Церкви, в которой все, кто исповедуют веру в Иисуса Христа, являются равноценными людьми». Синод отмечал, что прошло почти два года с того времени, как Церковь высказала свои опасения и они сбылись: закон вместо источника духовного и морального объединения народа стал исключительно средством притеснения и преследования еврейского меньшинства в стране. За прошедшее время Церковь многократно просила правительство смягчить притеснительное воздействие закона на христиан еврейского происхождения и евреев страны в целом, но все письменные просьбы и ходатайства Синода остались без ответа и никакого облегчения участи еврейского меньшинства не произошло, напротив, притеснения усиливаются с каждым днем. В обращении с негодованием подчеркивалось: дошло до того, что граждане страны лишены элементарных прав, и Комиссариат по еврейскому вопросу свободно может решить – кого отправить в лагерь, а кого выслать из страны[750].

Болгарские митрополиты указывали не только на христианские принципы, но и на национальные традиции: «Исторически наш народ и государство использовали право и справедливость как наиболее надежные средства для своей защиты. Мы выдвигали справедливые национальные требования на их основании, и они были единственными вечными принципами, на которых основывались наши чаяния и надежды. Вот почему болгарский народ в целом всегда был справедлив и веротерпим. Наш народ, перенесший больше, чем какой-либо другой, не хочет и не может переносить насилия и жестокости… Возможно ли, чтобы мы, болгары, которые так сильно желали правосудия и справедливого отношения к себе, должны сегодня отказаться от самого сильного оружия. Болгарская Православная Церковь опасается, что если мы уничтожим вековую основу – Божественное право жить свободными под небом и Божественное повеление быть справедливыми к малым народом, то не будем иметь твердой основы для своего существования. Поэтому болгарское государство должно быть верным этой вечной истине и применять ее ко всем своим подданным, которые не имеют никакой другой вины, кроме той, что родились в Болгарии не от болгар. Таковы Божественная воля и Божественная правда, которыми нельзя пренебречь. Наш народ по душе и совести, по уму и убеждению не может совершить бесправие, насилие и жестокости против кого бы то ни было. И также не может одобрять того, что сейчас делается в нашей стране с еврейским меньшинством. Его человеческая и христианская совесть смущена. И Священный Синод усердно просит от имени многих: доброй и воспитанной болгарской общественности, известных культурных деятелей и болгарских матерей, в поисках правды и человечности, за еврейское меньшинство в стране»[751].

В заключение Священный Синод «в полном составе» извещал премьер-министра, что «Болгарская Православная Церковь, как Божественный и народный институт, не может разделять принципы, в частности расистские, из-за которых могут возникнуть беды и совершаться насилия и жестокости. Болгарская Церковь не может отказать в помощи и защите неоправданно притесняемым, так как если бы она отказала в этой помощи, то отреклась бы от самой себя».

На этом основании члены Синода настойчиво просили правительство: «1. Не лишать христиан еврейского происхождения и евреев вообще в этой стране их элементарных прав человека и гражданина, не лишать их права жить в стране и возможности работы и человеческих условий жизни. 2. Смягчить ограничительные меры в отношении евреев и не применять их с пристрастием и жестокостью. 3. Отменить неоправданную обязанность христиан еврейского происхождения носить еврейскую звезду рядом с христианским крестом и платить налоги еврейской религиозной общине!.. В связи с этим Церковь не может не напомнить слова Господа: «Какой мерой мерите, такой и вам отмерится» (Мф. 7:2), и да не проигнорируйте глас предупреждения»[752].

Подобные идеи были высказаны и в составленной митрополитом Неофитом отдельной докладной записке царю. Б. Филов в своем дневнике отмечал, что «она была написана в довольно остром тоне», и это дало положительный результат. Долгое время отказывавший в аудиенции митрополиту Неофиту царь решил встретиться с малым составом Синода. Накануне этой встречи – 14 апреля Филов постарался использовать всё свое влияние, чтобы убедить Бориса III в несостоятельности позиции архиереев. Так называемая историческая конференция прошла 15 апреля во дворце «Врана» в присутствии премьер-министра. Председательствовавший на ней царь негативно охарактеризовал спекулятивный дух еврейства, который якобы стал причиной и нынешнего мирового катаклизма, и выразил сомнение, что крестившиеся евреи сделали это по убеждению и не отрекутся от христианства позднее. Очень активно нападал на иерархов по еврейскому вопросу Б. Филов, но они стойко защищали свою позицию и заявили руководителям государства об угрожающих последствиях задуманной ими акции. Отдельно выступил митрополит Стефан, так как в Софии проживало больше всего евреев – 27 тыс.[753] В результате первая попытка депортации евреев с территории самой Болгарии потерпела неудачу.

Однако на этом дело не закончилось. В мае 1943 г. под давлением Германии был составлен новый план депортации, теперь уже всех 48 тыс. болгарских евреев. В ходе его разработки были подготовлены два варианта (или этапа) – первоначальный план «Б», предусматривавший выселение в провинцию 25 тыс. евреев Софии и план «А», где речь шла о полной депортации евреев из Болгарии. После того как царь санкционировал план «Б», Совет министров 21 мая принял постановление о выселении из столицы евреев, за исключением крещеных, до 29 августа 1942 г., граждански мобилизованных, женатых на лицах нееврейского происхождения и заразно больных[754].

Рано утром 24 мая – в национальный праздник святых Кирилла и Мефодия к Софийской митрополии пришло множество евреев, которые сообщили митрополиту Стефану о начавшихся на них гонениях и намерении правительства выслать их из Софии, а затем в Германию (в частности, о подготовке первых списков видных евреев, подлежащих депортации в немецкие концлагеря), и просили передать составленное двумя раввинами прошение о милости царю на торжественном богослужении в Александро-Невском соборе. Владыка заявил пришедшим: «Я укрою всех евреев в церквах и монастырях, но не выдам их на расправу», затем позвонил по телефону во дворец и узнал, что царя нет в Софии. После этого митрополит совершил богослужение и в проповеди, апеллируя к органам государственной власти, заявил: «Да не поработится свободолюбивая, демократичная и общительная болгарская душа, осмысленно принимающая человечность и братолюбие, чуждым внушениям, влияниям и заповедям». Владыка также сказал, что судьба евреев предопределена Богом и что люди не имеют право их преследовать. После богослужения митрополит Стефан передал прошение столичных евреев начальнику царской канцелярии Павлу Груеву и говорил с Б. Филовым и министром внутренних дел П. Габровским о «милости к еврейскому меньшинству», но не получил никакой гарантии. Филов посоветовал владыке перестать беспокоить царя и правительство заступничеством за евреев, на что митрополит Стефан заявил, что церковное заступничество является «не политикой, а нравственным, христианским и человеческим долгом»[755].

Владыка также телеграфировал в Видин митрополиту Неофиту, который, со своей стороны, настойчиво просил Филова и Груева, чтобы прошение софийских евреев достигло царя. Митрополит Стефан дополнительно составил обширное послание Борису III с просьбой употребить всё царское влияние и положить конец «вандализму и настоящему скандалу для болгарского миролюбия и человеколюбия». Это послание поступило к царю, и через начальника своей канцелярии он заверил, что с большим вниманием «отнесся к его содержанию». Одновременно владыка направил в правительство другой протест против запрета евреям встречать Пасху и гонений на них и подал докладную записку в Синод о необходимости быстрой реакции на новую угрозу евреям и освобождении двух арестованных раввинов. Митрополит пообещал, что сам сядет под домашний арест, если арестованные евреи не будут освобождены[756].

Послание митрополита Стефана было доставлено Борису III, и П. Груев сообщил владыке, что царь отнесся к нему с большим вниманием и обещал максимально облегчить проводимое по закону преследование евреев. В результате гонения были уменьшены, опасность отправки в Польшу первой группы евреев из Ломского концлагеря устранена, режим в других лагерях смягчен и задержанные в Софии в полицейских участках, за небольшими исключениями, освобождены. Однако значительную часть евреев Софии в ходе проведенной с 26 мая по 7 июня акции все-таки выслали в провинцию, причем 120 человек заключили в концлагерь Самовой[757].

27 мая состоялось внеочередное заседание Священного Синода, на котором митрополит Стефан сообщил, что «еврейское меньшинство в столице подверглось тяжелым моральным и физическим преследованиям», снова просил защитить евреев и уведомил архиереев, что ввиду исключительных условий указал подведомственным ему священникам принимать в лоно Болгарской Православной Церкви «большое количество» иудеев. Члены Синода выслушали это сообщение с большим вниманием и, «ввиду исключительных условий», поручили митрополиту Неофиту встретиться с Б. Филовым и П. Груевым, чтобы еще раз напомнить позицию Церкви. На следующий день наместник-председатель Синода написал соответствующее письмо премьер-министру и министру иностранных и религиозных дел[758].

28 мая правительство известило митрополита Стефана, что оно не будет признавать крестильные свидетельства Софийской митрополии. Владыка в свою очередь тут же информировал Синод, что исполнял свой долг, а правительство «вступает в пререкание с Апостолами Церкви». В тот же день малый состав Синода решил, что невозможно не принимать в Христианскую Церковь евреев, и уведомил Министерство иностранных и религиозных дел, что Церковь не подчинится любому запрещающему указу, так как «не может отказаться от заветов Спасителя»[759]. Фактически Священный Синод был готов буквально распахнуть ворота храмов для массового крещения с целью спасения жизни евреев, если бы не удалось избавить иудеев от депортации.

Такая опасность вновь появилась в июне 1943 г. В этом месяце была предпринята третья, и последняя, попытка депортировать болгарских евреев в Германию. Комиссариат по еврейскому вопросу даже арендовал 6 кораблей на Дунае для перевозки 25 тыс. человек, но сопротивление общественности, в том числе церковной, сорвало и третью попытку[760].

В эти дни митрополит Стефан обратился с архиерейским посланием к народу, призывая не оставлять гонимое еврейское меньшинство в унынии и отчаянии и содействовать ограничению произвола Комиссариата по еврейскому вопросу, чтобы избежать позорных действий, о которых в ближайшем будущем придется сожалеть. Этим дерзким поступком владыка вызвал гнев многих правительственных чиновников. Комиссариат по еврейскому вопросу направил официальную жалобу на митрополита в Совет министров, указывая, что «его заступничество за пакостный еврейский элемент мешает эффективно применять Закон». Молодежная организация Всеболгарского союза «Отец Паисий» и Болгарский национальный легион расклеили в Софии листовки, в которых обвиняли митрополита Стефана в предательстве болгарского народа и «родоотступничестве». Филов через секретаря отправил владыке последнее предупреждение прекратить подобную деятельность, а главный прокурор начал собирать доказательства для его привлечения к судебной ответственности за антигосударственную деятельность (в конце концов дело митрополита заглохло). В этот период комиссариат старался привлечь к ответственности священнослужителей, крестивших особенно много евреев[761].

В середине июня митрополит Стефан встретился с начальником Дирекции исповеданий Константином Сафаровым в связи с отказом государственных органов признавать акты Крещение евреев в 1943 г. и решением Министерства внутренних дел о закрытии на определенное время софийских церквей, чтобы прекратить массовые Крещения (в результате эту акцию отменили)[762]. Затем владыка собрал софийское духовенство на конференцию и детально разъяснил ему положение с еврейским вопросом, после чего было решено с умением и тактом отстаивать права евреев, с пастырской любовью приобщать их к православию, не бояться преследований властей и служить преданно и жертвенно. После конференции митрополит издал окружное послание об отношении клира и православных болгар к евреям, в котором говорилось, что Церковь должна оказывать покровительство всем гонимым евреям, без различия вероисповедания. Это послание также стало предметом обсуждения в Совете министров[763].

Митрополит Стефан был самым активным, но не одиноким в своей борьбе, его поддерживали все члены Синода, а следовательно, и вся Болгарская Церковь. 22, 24 и 25 июня Синод в полном составе снова обсуждал положение евреев, полностью одобрил действия владыки Стефана и настоял на проведении ряда мер по защите его архиерейского достоинства, а следовательно, и нравственного авторитета Церкви в обществе. В это время митрополит Неофит встречался с премьер-министром, министром внутренних дел и комиссаром по еврейскому вопросу, в результате чего было достигнуто соглашение о крещеных евреях, в частности им разрешили не носить отличительные знаки[764].

29 июня Священный Синод в данной связи постановил: 1. Епархиальным архиереям принять соответствующие меры, чтобы не давать повода к нареканиям и подозрениям в обществе и усилить церковную дисциплину в клире.

2. Сделать краткое сообщение в прессе о позиции Синода по еврейскому вопросу, а если цензура не позволит, опубликовать его в окружном послании.

3. Отправить правительству письмо с выражением негодования по поводу того, что, несмотря на многократные просьбы Синода, цензура допускает клевету и нападки на духовных лиц, подрывающие авторитет Церкви. 4. Заявить правительству энергичный протест относительно анонимных издевательских листовок о митрополите Стефане и выразить просьбу принять меры против их распространения[765].

Характерный случай произошел осенью 1943 г. В г. Руссе временно причалили два корабля под немецкой охраной, перевозившие по Дунаю 380 евреев (видимо, из Венгрии). Узнав об этом, митрополит Доростольский и Червенский Михаил со своим протодиаконом Александром Шабановым поднялся на корабли и потребовал от охраны допустить его к несчастным, чтобы исполнить свой христианский долг. Так как евреи были без еды и питья, владыка организовал для них раздачу пищи и воды, вопреки сопротивлению немецкой охраны[766].

Энергичные действия митрополита Стефана и других членов Синода фактически спасли жизнь десяткам тысяч евреев. Сопротивление Болгарской Православной Церкви их депортации из Болгарии было самым сильным и практически неопровержимым аргументом для принятия царем решения не допустить в его стране «окончательного решения еврейского вопроса»[767]. Неоднократные встречи церковных иерархов с Борисом III и другими руководителями государства с целью защитить своих соотечественников еврейского происхождения все-таки оказали воздействие. В конечном итоге царь, несмотря на давление Германии, отказался передать болгарских евреев в нацистские лагеря смерти, и таким образом 48 тыс. человек избежали уничтожения (здесь свою роль сыграло и изменение хода войны в пользу стран антигитлеровской коалиции).

В июле 1943 г. царь Борис III пригласил к себе немецкого посла А. Бикерле и категорически заявил ему: «Евреи моей страны – ее подданные и всякое посягательство на их свободу мы воспримем как оскорбление болгарам»[768]. В это время Б. Филов записал в своем дневнике: «Его величество полностью отменил меры, принятые против евреев» (что не совсем так – закон «О защите нации» не был отменен). В литературе даже существует версия, что Борис III именно за указанные действия был тайно отравлен нацистами, так как он скончался вскоре после возвращения из ставки Гитлера, где окончательно отказал фюреру в выдаче немцам болгарских евреев[769]. Однако данная версия не подтверждается документами, царь умер естественной смертью от инфаркта.

После последовавших 27 августа 1943 г. смерти царя Бориса III и 14 сентября отставки правительства Богдана Филова болгарские власти окончательно отказались от планов депортации евреев. Уже в сентябре 1943 г. новое правительство во главе с Добри Божиловым смягчило политику по отношению к евреям, чтобы показать странам антигитлеровской коалиции готовность Болгарии проводить более независимую от Германии политику. 29 августа 1944 г. Совет министров принял указы, частично изменявшие некоторые статьи закона «О защите нации»[770]. Полностью же все ограничения лиц неболгарского происхождения в стране были отменены через три недели уже указом правительства Отечественного фронта[771].

Болгария была единственной страной, из находившевшихся под нацистским влиянием или контролем, в которой еврейское население фактически увеличилось за годы войны – до 49 172 человек в 1945 г. На 1 января 2012 г. институт Яд Вашем присвоил звание «Праведник народов мира» 20 жителям этой страны.

Память о том, что евреи Болгарии (в границах страны 1940 г.) были спасены в значительной степени благодаря заступничеству Болгарской Православной Церкви, сохраняется и в наши дни. Правда, к сожалению, в изданной институтом Яд Вашем в 2000 г. «Энциклопедии Холокоста» в статье «Болгария» нет ни одного упоминания о той роли, которую сыграла в спасении евреев Болгарская Церковь[772]. Тем не менее в Иерусалимском центре памяти жертв Холокоста имеется мемориальная доска с выраженной ей от имени еврейского народа благодарностью. В Яффо был воздвигнут монумент в честь болгар, спасших евреев от геноцида. В 2002 г. митрополиты Стефан и Кирилл (и в их лице фактически весь Священный Синод Болгарской Церкви) были признаны институтом Яд Вашем «Праведниками народов мира».

Еще одним вопросом, по которому позиции Болгарской Церкви и правительства полярно различались, была помощь Русской Церкви. Уже вскоре после начала войны с СССР Болгарский экзархат, несмотря на серьезные внутренние проблемы, стал пытаться помочь в возрождении Русского Православия на так называемых занятых немцами восточных территориях. Открыв 11 ноября осеннюю сессию Синода, митрополит Неофит сразу сказал о необходимости оказать помощь Русской Церкви и зачитал письмо архиепископа Серафима (Соболева), который просил отпустить всех русских священников, служащих в Болгарской Церкви, снабдить их антиминсами, богослужебными книгами, церковной утварью и помочь выехать в Россию[773].

Эту важную проблему Синод с поразительным энтузиазмом и воодушевлением рассматривал на двух заседаниях – 13 и14 ноября 1941 г. Архиереи высказали единодушное желание оказать всевозможную помощь – здесь, вероятно, проявилось не только традиционное дружеское отношение к Русской Церкви, благодарность ей за прошлую поддержку, но и определенные амбиции, а также опасения по поводу возможности распространения католичества и униатства в России через итальянских, венгерских и румынских военных священников. Митрополит Кирилл предложил отправить собственную Болгарскую Духовную Миссию: «Необходимо не только помогать русским в Болгарии, но и самим совершить исторический акт со стороны Болгарской Православной Церкви – направить Церковную Миссию, так как на оккупированной территории еще нет органов церковной власти. Это необходимо для престижа Болгарской Церкви: пусть единство Православной Церкви почувствуют и немцы, которые пытаются разъединить русский православный народ». Часть иерархов поддержала это предложение, – митрополит Иосиф даже рекомендовал включить в состав Миссии как минимум 100 священников. Однако другие иерархи, в частности митрополит Стефан, настаивали прежде всего на содействии в возвращении русского духовенства из Болгарии на территорию СССР и оказание помощи только через архиепископа Серафима (Соболева). При этом все считали необходимым пожертвовать как можно больше икон, крестиков, антиминсов, богослужебных книг (увеличив тиражи их печатания с обычных 5 до 7 тыс. экземпляров), облачений и церковной утвари[774].

Синод воздержался от окончательного решения по этому вопросу, но постановил начать подготовку Болгарской Духовной Миссии в Россию и немедленно организовать сбор средств для Русской Церкви, выделив от себя 500 тыс. левов. Крупнейшие Софийская и Пловдивская епархии внесли в создаваемый фонд по 150 тыс., а остальные епархии – по 50-100 тыс. левов, кроме того, все приходы страны обязывались выделить в фонд помощи по 1 % от своих доходов в 1942 г. Эти средства, а также поступившие пожертвования от общественных организаций, к которым Синод собирался обратиться, должны были поступать на специальный счет «Для помощи Святой Русской Православной Церкви». Планировалось также создать при Синоде единый Комитет для сбора средств, церковных предметов и организации помощи Русской Церкви[775].

Дебаты о посылке в Россию Болгарской Духовной Миссии продолжались на заседании Синода 25 ноября, когда было решено включить в состав подготавливаемой санитарной миссии Болгарского Красного Креста архимандрита Евгения и двух русских священнослужителей: протопресвитера Георгия Шавельского и протоиерея Николая Владимирского. При этом не отменялось и прошлое решение о подготовке отдельной Болгарской Церковной Миссии[776].

Затем наместник-председатель Священного Синода митрополит Неофит несколько дней консультировался с представителями государственной власти, однако итоги этих консультаций были неутешительными. Министр иностранных и религиозных дел Иван Попов охладил энтузиазм владыки категоричным требованием, чтобы Болгарская Церковь не предпринимала абсолютно ничего, ни явно, ни тайно, так как немцы «ревниво относятся ко всяким попыткам помочь русским» и могут истолковать акцию помощи во вред болгарской политики, – как демонстрацию славянской солидарности и единства, и потребовать от Болгарии отправки в Россию не духовенства, а боевых дивизий. Попов указал, что, когда был в Берлине, по своей инициативе уже ставил этот вопрос перед немецкими политическими деятелями, и они отнеслись к проведению данной акции негативно. Подобный ответ митрополит Неофит получил и от председателя Народного собрания.

Сделанные внушения не заставили архиереев отказаться от их христолюбивой идеи. 5 декабря на заседании Священного Синода они снова обсуждали детали планируемой акции помощи и текст докладной записки правительству о причинах и целях данной акции. При этом митрополит Стефан отметил: «Некоторые не желают возрождения Русской Православной Церкви в ее былом величии, а для нас единая централизованная Русская Церковь имеет огромное значение». Владыка сообщил, что, по словам недавно вернувшегося в Болгарию русского полковника-эмигранта, который раздавал в России кресты и иконки от имени Болгарской Церкви, – «энтузиазм был неописуем», и верующие говорили: «Слава Богу, православные нас не забыли, они молятся за нас!» В итоге было решено отправить окружное послание епархиальным органам о сборе денежных средств и утвари для Русской Церкви[777].

В конце заседания митрополиту Неофиту позвонил по телефону И. Попов; результатом их разговора был небывалый прежде скандал. Узнав о новом решении Священного Синода и подготовке докладной записки правительству, сильно разгневанный министр в повышенном тоне заявил: «.Я думал, что есть умные архиереи, которые без больших рассуждений разберутся, в какое неудобное положение я попаду, если разрешу нечто подобное. Повторяю, что решения и письма по этому вопросу не будут регистрироваться. Никаких сборов помощи, в том числе и тайных. Если Вы принесете мне письмо, то не будете приняты. А чтобы не ждать, пока Вы разберетесь со своими мыслями, акции Синода будут пресечены властями силой». После этих слов министр положил трубку[778].

Такое бесцеремонное отношение сильно огорчило архиереев, но даже после категоричных заявлений министра они решили продолжать исполнять свой духовный долг. Для апелляции в стране оставалась последняя инстанция, и 7 декабря митрополит Неофит посетил царя, чтобы лично узнать его мнение о помощи Русской Церкви. Однако оно существенно не отличалось от мнения И. Попова, хотя и было высказано в гораздо более благожелательном и спокойном тоне. Борис III был убежден, что если русские провели 20 лет без духовной свободы, то смогут найти в себе силы подождать еще немного до конца войны; когда же на оккупированной территории появится гражданская администрация, то дойдет дело и до церковного устройства, и немцы, из-за близости языка, якобы сами позовут Болгарскую Православную Церковь на помощь. Царь также заявил, что в настоящее время нельзя давать немцам никакого повода сомневаться в болгарской лояльности, и учтиво, но твердо рекомендовал архиереям прекратить задуманную акцию помощи и даже нигде не упоминать о ней[779].

Однако и после этого члены Священного Синода на своем заседании 9 декабря почти единогласно решили продолжать сбор помощи Русской Церкви, хотя от посылки в Россию Болгарской Духовной Миссии теперь пришлось отказаться. В итоге обсуждения ситуации возобладало мнение, что «одна бесшумная подготовка не повредит государственной политике в этот момент». Таким образом, архиереи восприняли совет царя только наполовину: они перестали публично говорить о помощи Русской Церкви, но разрешили без афиширования собирать деньги, богослужебные книги и утварь в епархиях и приходах. В дальнейшем Синод, полностью взяв на себя ответственность, почти конспиративно при всяком удобном случае помогал страдающей Русской Церкви-сестре[780].

24 декабря 1941 г. митрополит Неофит от имени Священного Синода издал фактически секретное окружное послание, в котором извещал: «Как известно, значительная часть великой России освобождена от большевистской власти. Жестоко преследуемая и гонимая этой властью Русская Православная Церковь снова получила свободу и начала восстанавливаться и организовываться. Поэтому первое время она нуждается в моральном сочувствии и материальной поддержке со стороны сестер – Православных Церквей, первая из которых – наша Болгарская Церковь». В этой связи Синод решил оказать Русской Церкви помощь «по возможности в большем объеме». Всем епархиальным органам предписывалось собрать излишние или изготовить новые антиминсы, Евангелия, потиры, богослужебные книги, церковные облачения и т. п.; приходы и монастыри должны были выделить из бюджета 1942 г. 1% своих доходов в пользу Русской Церкви, кроме того, часть средств планировалось привлечь из Епархиальных фондов на церковные нужды. Так вопреки категорическим возражениям правительства и царя Болгарская Церковь начала свою акцию помощи возрождению Русской Церкви[781].

Следует отметить, что информация об этой акции быстро стала известна ведомствам Третьего рейха и вызвала у них большое недовольство. 13 ноября, 1 и 20 декабря 1941 г. германский посол в Софии писал своему руководству о предложениях Синода направить на занятую территорию СССР богослужебные книги и церковную утварь[782]. В начале декабря корреспондент одной из немецких газет писал из Софии: «Священный Синод Болгарской Православной Церкви сообщил, что он всеми силами поддержит восстановление Русской Церкви на занятой немцами территории, в качестве первой помощи в Болгарии проводится сбор церковной утвари»[783].

24 января 1942 г. Священный Синод поручил митрополиту Врачанскому Паисию (Анкову), которому предстояла упоминавшаяся церковно-дипломатическая поездка в Берлин, обсудить с представителями германских властей намерение Болгарского экзархата оказать помощь Русской Церкви. Перед поездкой владыка Паисий встретился с И. Поповым, и тот вынужденно согласился с подобными переговорами. Кроме того, митрополит добился встречи с царем для того, чтобы специально выслушать его советы относительно помощи Русской Церкви. Борис III отнесся сочувственно к самой идее – он, как и прежде, видел серьезные политические препятствия для ее практического осуществления, но согласился с решением Синода поставить этот вопрос перед германским правительством[784].

16 февраля митрополит Паисий прибыл в Берлин и вскоре начал переговоры с Международной службой Германской Евангелической Церкви. Согласно докладу последней от 13 марта, в МИД «в беседах с митрополитом отчетливо выявился большой интерес Болгарской Православной Церкви к восстановлению Православной Церкви России. Сама Болгарская Церковь готова к разнообразной помощи». На это владыке было указано, «что для германского правительства в настоящее время в России на первом плане стоят важные военные задачи». После этого состоялись переговоры и с другими немецкими ведомствами[785].

Поездка митрополита Паисия имела очень ограниченный успех. Германские власти остались непреклонны в решении не допустить на оккупированную территорию СССР священнослужителей Русской Православной Церкви из-за границы как носителей националистических и монархических идей, оправдываясь тем, что некоторые русские эмигранты заражены большевизмом, а другие разделены, и они могут привнести этот раскол в русский народ. Не было поддержано и предложение митрополита – отправить в Россию болгарских священников, но для вида немцы не возражали против возможной помощи Болгарской Церкви по официальным каналам через Берлин. Владыка Паисий также пытался получить сведения о положении советских военнопленных, однако ему заявили, что Германия не имеет обязательств перед ними, так как СССР не подписал никакой международной конвенции о содержании военнопленных. Правда, митрополиту удалось убедить немецких чиновников раздать советским пленным религиозную литературу[786].

Митрополит Паисий также несколько раз встречался с православным архиепископом Берлинским и Германским в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей Серафимом (Ляде), который сказал, что пытается распространять религиозную литературу среди военнопленных и вообще как-то помогать им. Архиепископ отметил, что в России существует большая нужда в антиминсах, святом мире, богослужебных книгах, и попросил помочь ими[787].

Вернувшись в Софию, владыка Паисий 19 и 20 марта сделал подробный отчет Синоду о результатах своей поездки, заявив: «Я пришел к выводу, что немцы пытаются создать отдельные Православные Церкви для народов России: отдельные независимые Православные Церкви для украинцев, белорусов, карпатороссов и др.». Это выступление совпало с новостью, которую сообщил перед заседанием 20 марта митрополиту Неофиту начальник Департамента вероисповеданий Георгий Цветинов: германское посольство дало официальное согласие через него отправлять помощь Болгарского экзархата Русской Церкви[788].

Как уже отмечалось, Болгарская Церковь была готова пойти и значительно дальше, чем только отправка церковной утвари. В заметке германского МИД в январе 1942 г. говорилось, что Священный Синод назначил для отправки в Россию особых церковных миссионеров и, если будет установлена необходимость, готов отправить и епископов[789]. К этому времени Синод действительно собрал для церковной работы на оккупированной территории СССР 1800 тыс. левов и намеревался в случае получения разрешения Правительства послать туда для миссионерской деятельности 10 служивших на территории Болгарии русских и несколько болгарских священников. Однако германские ведомства всячески препятствовали подобной деятельности (а под их давлением и болгарские власти) и не допустили священнослужителей из Болгарии в оккупированные области СССР[790].

И всё же материальная помощь достигала Украины и России, прежде всего при посредничестве Русской Православной Церкви Заграницей. Еще в декабре 1941 г. ее Первоиерарх митрополит Анастасий (Грибановский), узнав из газетных сообщений о сборах для Русской Церкви в Болгарии, написал возглавлявшему русские общины в этой стране архиепископу Богучарскому Серафиму (Соболеву): «Я полагал бы необходимым выразить благодарность от лица Архиерейского Синода тем, кто предпринял это благое дело, и прошу Ваше Высокопреосвященство уведомить меня, кому должна быть обращена такая благодарность»[791].

В апреле 1942 г. Священный Синод выслал архиепископу Серафиму (Ляде) 100 антиминсов, 3 килограмма святого миро, иконы, богослужебную литературу и утварь для дальнейшей переправки в Россию. В письме владыке Серафиму от 27 апреля 1942 г. митрополит Неофит, сообщая об этой помощи, отмечал: «Уже прошел год с тех пор, как по Божией воле значительная часть русской земли была занята победоносными немецкими войсками, в результате чего Церковь там снова получила возможность свободного устройства. Синод, как Вас заверил и митрополит Паисий при посещении Берлина, не переставал обдумывать возможности помочь в организации Русской Православной Церкви в занятых областях. Поэтому мы выделяем, сколько можем, для восстановления и организации Святой Церкви на Русской земле»[792]. Значительная помощь была предоставлена и автономной Украинской Православной Церкви, в частности Киевской епархии и Почаевской лавре. Уже во время бесед митрополита Паисия с архиепископом Серафимом (Ляде) в Берлине в феврале – марте 1942 г. специально обсуждался вопрос о помощи Киевской епархии.

Значительная помощь деньгами и продуктами почти весь период войны оказывалась русских монахам Святой Горы Афон. Особенно крупная помощь со стороны Болгарской Церкви оказывалась русскому монашескому братству прп. Иова Почаевского в Словакии в его широкомасштабной издательской деятельности для православных приходов на территории СССР. В письме Болгарскому Синоду от 28 февраля 1942 г. владыка Серафим (Ляде) настоятельно просил поддержать «вверенный ему» монастырь в Словакии, подчеркнув, что «монахи работают в типографии с утра до глубокой ночи. Но нет уже у них необходимого питания, так как не получают пособий из других источников. Монастырь является в настоящее время нашим единственным рассадником православного просвещения в освобожденных от большевистской власти русских областях»[793]. Об этом же митрополит Серафим вел переговоры в марте этого года с посетившим Берлин митрополитом Врачанским Паисием.

Впервые крупная денежная сумма в 300 тыс. левов (102,5 тыс. словацких крон) братству прп. Иова была выделена решением Синода от 16 марта и переведена по банковским каналам в начале июля 1942 г. Пожертвование дало возможность напечатать 3 тыс. экземпляров напрестольного Евангелия (в знак благодарности в обители на первой тысяче сделали надпись «Дар освобожденной Русской Церкви от братской Болгарской Церкви»), часть тиража требника и служебника[794].

В письмах Болгарскому Синоду настоятеля братства архимандрита Серафима (Иванова) от 18 и 29 июня 1942 г. выражалась благодарность и говорилось о готовности предоставить часть изданий обители «для отправки в Россию, если в Болгарии для этого есть возможность» (при этом в Софию были отправлены каталог и образцы изданий). В ответном письме от 9 июля сообщалось, что политические условия, к сожалению, не позволяют Синоду «отправлять в Россию церковно-богословские принадлежности», и выражалась просьба переправить их от имени Болгарии Русской Православной Церкви (на территории СССР)[795].

В конце февраля – марте 1943 г. архимандрит Серафим лично почти на месяц приехал в Болгарию просить о предоставлении новых субсидий в размере 750 тыс. левов для завершения печатания служебника и требника и организации доставки книг в Россию. Он сообщил членам Синода, что в 1942 г. в обители было напечатано 138 тыс. экземпляров богослужебных книг (в Россию отправлено 100,5 тыс.) и изготовлено 500 антиминсных платов (отправлено 350), кроме того, получен заказ от миссионерского комитета Германской епархии РПЦЗ на печатание 300 тыс. Евангелий от Иоанна и 60 тыс. молитвенников для России, отметив: «По неисповедимым путям Промысла Божия случилось так, что наша малая миссионерская обитель единственная из всех православных организаций нашла пути и возможности отправки религиозной литературы в освобожденные русские области»[796].

Кроме того, отец Серафим в письменном обращении от 15 марта, сообщая о том, что словацкие власти и местная Католическая Церковь создают обители большие проблемы (запретили издание газеты «Православная Русь», постройку храма в г. Межилаборцы и угрожают закрыть братскую типографию, стараясь «свести православие в разряд не признанных государством сект»), просил Болгарский Синод «о приеме монастыря и православного населения в Словакии под свое покровительство»: «Наше православное духовенство на Словакии обслуживает церковные нужды многочисленных болгар-огородников, а кроме того, Болгария является сейчас единственной православной страной, имеющей дипломатическое представительство на Словакии. Почему еще раз смиренно прошу Св. Синод Болгарской Церкви принять нас под свое покровительство и защиту и просить болгарское правительство поручить царской легации в Братиславе защиту интересов православия на Словакии»[797].

Результаты поездки превзошли все ожидания. Архимандрит присутствовал 1 марта на торжественном богослужении в день освобождения Болгарии от турецкого рабства в софийском соборе св. кн. Александра Невского, посетил Священный Синод, нескольких митрополитов, провел пять дней в Рыльском монастыре, произнес проповедь в русской церкви свт. Николая Чудотворца, два доклада в Русском обществе Софии, а также по приглашению известного богослова протопресвитера Стефана Цанкова сделал сообщение о церковной жизни на занятой немцами территории СССР в одном из болгарских Обществ.

На заседании 16 марта Священный Синод решил предоставить 610 тыс. левов (200 тыс. словацких крон) на печатание 100 тыс. экземпляров Евангелия от Иоанна, а также требника и служебника, предоставил растительное масло, хлеб и отпустил пол-литра святого мира. Синод обещал взять обитель под свое покровительство, впредь постоянно оказывать ей моральную и материальную поддержку и 22 марта письменно попросил премьер-министра и Министерство иностранных и религиозных дел направить ходатайство словацкому правительству о содействии в доставке выделенных средств, других необходимых материалов и поручить болгарскому посольству в Братиславе оказывать помощь монастырю. Кроме того, проживавшие в Софии русские эмигранты за два дня собрали около 7 700 левов[798].

На пути в Болгарию и обратно архимандрит Серафим посетил Белград, где доложил Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию (Грибановскому) о жизни обители и собрал пожертвования местных русских эмигрантов на сумму, равную 16 300 левам. Вернувшись 30 марта в обитель, настоятель в своем сообщении о поездке отметил «исключительно милостивое и благожелательное отношение Болгарской Церкви»[799]. Оказанная помощь вызвала сердечную благодарность митрополита Серафима (Ляде).

5 апреля 1943 г. митрополит Анастасий также отправил очень теплое благодарственное письмо наместнику-председателю Священного Синода Болгарской Православной Церкви митрополиту Видинскому Неофиту: «Настоятель Братства прп. Иова Почаевского на Карпатах архимандрит Серафим, посетивший недавно Софию, доложил нам о полученном им от Священного Синода Болгарской Церкви пожертвовании в размере 600 тыс. лев на дело напечатания и распространения в освобожденных местах России книг Священного Писания, церковно-богослужебных книг, а также апологетической и иной духовно-назидательной литературы.

Принимая во внимание трудные материальные условия, переживаемые Болгарскою, как и другими Православными Церквами в военное время, мы не можем не оценить этого “богатства радушия” (2 Кор. 8:2) братской нам Славянской Церкви, какое она проявила в своем даре. Мы знаем, что этому щедрому пожертвованию предшествовало другое, пересланное тому же Почаевскому Братству через Высокопреосвященнейшего митрополита Берлинского Серафима и потому почитаем себя обязанными сугубой глубокой благодарностью Священного Синоду Болгарской Церкви, которую я свидетельствую от лица Архиерейского Синода Зарубежной Русской Церкви настоящим письмом.

Истомленный духовным голодом русский православный народ примет настоящую жертву Болгарского Синода подлинно как благословение, которое благодатным семенем падет на жаждущую духовной пищи русскую душу, чтобы принести плод в 40, 60, а иногда во 100 крат, и через то приблизить день Воскресения России. Таким образом, Болгарская Церковь пожнет обильную духовную жатву от сделанного через нее посева на опустошенной ныне русской ниве во исполнение слова апостола: «Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет». Русская же Церковь не останется в долгу у своей Сестры за столь радушные приношения любви, полученные для нее в дни своих испытаний. Она возвратит в свое время этот дар седмерицею, а ныне будет молить Всеблагого Господа обогатить ее всякою благодатию..»[800].

12 мая архимандрит Серафим переслал Болгарскому Синоду экземпляр первой части требника и три экземпляра Евангелия от Иоанна, изготовленных с надписью о том, что они напечатаны иждивением Болгарской Православной Церкви[801]. 27 мая Духовный Собор Братства прп. Иова постановил информировать болгарского посланника в Словакии о расходовании средств, полученных от Болгарской Православной Церкви. За месяц до этого настоятель обители ездил в Братиславу, чтобы получить у посланника визы для желающих приехать в монастырь из Болгарии.

16 ноября 1943 г. о. Серафим прислал Синоду Болгарской Церкви отчет, об издании обителью в 1941–1943 гг. 280 тыс. экземпляров книг на общую сумму (в пересчете на болгарские деньги) 2 тыс. 950 левов, большая часть из которых была пожертвована русскими эмигрантами. В сопроводительном письме архимандрит также сообщил о новых планах – проведении миссионерской работы среди пяти с лишним миллионов остарбайтеров из СССР в Германии, для чего монахи собирались напечатать, помимо шести уже изданных, девять апологетических брошюр общим тиражом 90 тыс. экземпляров на сумму 450 тыс. левов. Кроме того, требовалось 100 тыс. левов на окончание четвертой части Требника и еще 100 тыс. – на миссионерские нужды, в том числе на содержание ожидавшихся вскоре в Словакии православных беженцев с Востока. При этом о. Серафим отмечал: «Наша цель, как иноков-миссионеров, не зарабатывать на наших изданиях, а при общежительном строе и бесплатном труде братчиков, при великодушном содействии Священного Болгарского Синода и русских зарубежников, удовлетворить как можно более духовных потребностей молодых русских подсоветского поколения»[802].

В середине ноября того же года состоялась вторая поездка архимандрита Серафима в Софию. Он был принят наместником-председателем Синода митрополитом Неофитом и некоторыми другими болгарскими иерархами (митрополитами Стефаном и Паисием) и и по решению Священного Синода от 19 ноября через несколько месяцев получил 300 тыс. левов из фонда «Общецерковные нужды» на печатание четвертой части Требника и 40 тыс. экземпляров шести апологетических брошюр, предназначенных для советских военнопленных в Германии, а также продукты. Интересно отметить, что Болгарский Синод в полном составе просмотрел список намеченных к изданию брошюр и высказал по этому поводу свои пожелания и предложения (брошюру известного русского писателя Дмитрия Мережковского «Был ли Христос?» сочли «неправильной»). Русские прихожане в Болгарии собрали еще 40 тыс. левов, а в Белграде (где о. Серафим вновь сделал доклад о работе Братства митрополиту Анастасию) – 11 тыс. динар (всего архимандрит привез денег на сумму 130 тыс. крон)[803].

К маю 1944 г. в обители прп. Иова еще поминали «великих благодетелей наших Высокопреосвященнейших митрополитов Неофита, Стефана и Паисия и всё православное епископство Болгарской Церкви». В монастыре в это время также поминали за богослужением «богохранимый страждущий православный русский народ, Российский Царственный Дом, православных русских воинов и всех гонимых и страждущих за свою православную веру»[804].

Последний раз архимандрит Серафим отправил письмо Синоду Болгарской Церкви 9 августа 1944 г., уже из Братиславы, куда эвакуировался монастырь прп. Иова в связи с приближением фронта. Монахи захватили с собой 15 т изданной церковной литературы и большую часть типографского шрифта, рассчитывая возобновить издательскую деятельность в братиславской типографии «Меркурий», где им предоставили печатные машины и возможность работать. В связи с этим о. Серафим просил Синод о продолжении финансирования издательской работы насельников, а также о желательности оказания помощи эвакуированной в Словакию большой группе священнослужителей Автономной Украинской Православной Церкви[805]. Однако вскоре после прихода письма в Софию политическая ситуация в Болгарии коренным образом изменилась, и помощь в этот раз оказана не была.

Между тем в Синодальную кассу начала поступать помощь Русской Церкви из епархий, собранная в соответствии с окружным посланием от 24 декабря 1941 г. Откликнулись даже епархии в Македонии и Эгейской Фракии, сами испытывавшие острую нужду. Старо-Загорский митрополит в январе – марте 1942 г. переслал в канцелярию Синода собранные в его епархии 84 богослужебные книги и 11 антиминсов, Варненская епархия в феврале, а Велико-Тырновская – в июне 1942 г. перевели в Фонд помощи Русской Церкви по 100 тыс. левов и т. д. 28 мая 1943 г. Синод направил новое окружное послание, в котором предлагал митрополитам побыстрее исполнять прошлое послание и срочно переслать собранные сумму и материалы[806].

В течение всего 1943 г. в Синод продолжали поступать собранные в епархиях для Русской Церкви церковные книги, облачения, утварь, деньги и т. д. Так Скопленская епархия в декабре 1943 г. перечислила 50,3 тыс. левов, а вскоре после этого Драмская – 1,2 тыс. Продолжала оказываться и помощь, в том числе русским афонским монахам. Весной 1943 г. святое миро, антиминсы и богослужебные книги удалось переправить в Херсонско-Николаевскую и Киевскую епархии[807]. В бюджете на 1944 г. Синод запланировал новые 500 тыс. левов на Русскую Церковь и, как обычно, 60 тыс. левов на содержание архиепископа Серафима (Соболева) и 50 тыс. левов на помощь русским обителям Афона[808]. Таким образом, несмотря на противодействие властей страны, Болгарская Церковь почти весь период войны активно помогала русской церковной жизни.

Еще одним конфликтным вопросом было основание и деятельность государственной молодежной организации «Бранник» («Защитник»), созданной 29 декабря 1940 г. по образцу гитлерюгенда в Германии. Отношение Церкви к ней специально рассматривалось на заседаниях Синода 10 и 11 декабря 1942 г. При этом митрополит Стефан отметил, что он с самого начала был против создания организации «Бранник», «как подражания тому, что появилось в тоталитарных государствах», и теперь убедился, что был прав: «В ней воспитывают молодежь, далекую от церковной атмосферы и христианских идеалов». После обсуждения вопроса Синод решил написать премьер-министру послание со своими предложениями для исправления ситуации: 1. Включить в штаб организации представителя Болгарской Православной Церкви в качестве постоянного советника с правом участия во всех заседаниях. 2. Разрешить духовным лицам и законоучителям быть духовными руководителями браннических «дружин», «венцов» и «орлят». 3. Решить вопрос о коллективном членстве православных христианских содружеств в «Браннике».

4. Не посягать на самостоятельность православных христианских содружеств и не препятствовать образованию новых содружеств. 5. Разрешить членство в «Браннике» участникам содружеств[809].

На этом конфликт исчерпан не был. Почти во всех предложениях Церкви отказали. В свою очередь Синод стал еще более негативно относиться к «Браннику». Так, например, на запрос ректора Софийской семинарии – надо ли образовывать при семинарии бранническую дружину, как того требует руководство этой организации, Синод 17 декабря 1942 г. ответил отрицательно. Вскоре митрополиты Борис и Иосиф сообщили о категорическом отказе Синода руководителям «Бранника»[810]. Лишь 19 июля 1943 г. Синод смог назначить своего секретаря архимандрита Дамаскина временным советником по религиозному обучению при штабе организации, а 16 октября 1943 г. постоянным советником был назначен начальник Культурно-просветительного отдела Синода архимандрит Иосиф. Но и после этого трения с «Бранником» не прекратились[811].

Существенно расходились позиции Священного Синода и правительства и в отношении деятельности Римско-Католической Церкви в Болгарии. С 1930-х гг. Синод безуспешно настаивал на принятии закона о вере, который бы регламентировал положение и ограничил активность Католической Церкви. Было подготовлено несколько законопроектов – последний из них Синод в 1940 г. направил в Министерство иностранных и религиозных дел, но его никто не рассматривал. 24 и 26 ноября 1942 г. Синод обсудил вопрос об усилении католической пропаганды в стране, открытии молитвенных домов, францисканских колледжей, приютов, перемещении в Софию из Стамбула Кармелитского ордена и т. п. Несколько иной акцент дискуссии придал митрополит Стефан, который заявил, что для Болгарии представляет опасность деятельность научных институтов Италии и Германии, которые ведут антирусскую пропаганду. В итоге Синод постановил: 1. Настойчиво просить правительство принять закон о вере. 2. Просить правительство не допускать в Болгарию католические ордена и конгрегации, запретить приобретение ими недвижимости, строительство католических монастырей и не позволить учредить в стране постоянное папское легатство. 3. Не содержать на государственные средства инославные благотворительные учреждения и не принимать в них православных детей. 4. Священнослужителям Болгарской Церкви принять меры против католической пропаганды и не вступать в общение с представителями Католической Церкви[812].

1 декабря Синод направил соответствующее письмо министру иностранных и религиозных дел И. Попову, однако ситуация не изменилась. 15 мая 1943 г. Тырновский митрополит Софроний прислал из Скопле письмо, в котором извещал других архиереев об усилении католической и униатской пропаганды в Македонии, появлении в Софии помощника апостольского легата и выражал опасения, что легат «в один день» может стать папским нунцием. 15 июня Синод отправил премьер-министру и Попову еще одно, уже более резкое письмо, в котором отмечал, что в Болгарии на 50 тыс. католиков и униатов имеются три католических архиерея (учитывая г. Скопле), один униатский, а теперь приехал и пятый – в лице папского легата (таким образом, у католиков один епископ приходится на 10 тыс. мирян, а у православных болгар – на 300–400 тыс.). Ответ Попова последовал только 31 июля и не содержал ничего утешительного для Синода. Министр писал, что закон о вере не принят по ряду причин, положение Католической Церкви в стране регулируется положениями Берлинского мирного договора 1878 г., и с тех пор в Болгарии существуют две католические епархии. Кроме того, никакой болгарский закон не запрещает свободную деятельность католических миссий, орденов, учебных и благотворительных учреждений[813]. Такая позиция министра отчасти объяснялась тем, что царь Борис III был женат на дочери итальянского короля Виктора-Эммануила Джованне (Иоанне), которая осталась католичкой.

Кроме указанных конфликтов были и другие. Православные священнослужители постоянно заступались за гонимых, арестованных, находившихся в концлагерях и их близких, просили об отмене судебных приговоров, особенно смертных. Когда Синод (летом 1944 г.) получил сведения о подготовке «чистки» лиц, известных как антифашисты и противники официального внутреннего и внешнего курса, он направил в правительство увещание не проводить ее.

В своем письме премьер-министру К. Георгиеву от 14 октября 1944 г. члены Синода отмечали, что «такое поведение без сомнения беспокоило и озлобляло» царское правительство, с которым у Церкви был «постоянный конфликт». Болгарская Православная Церковь считалась оппозицией, что не раз заявлялось как архиереям, так и в Народном собрании; отношение к ней «было недружественное, а часто открыто враждебное». На проводивший «независимую линию» Синод власти смотрели «с подозрением и недоверием» и поэтому не дали согласие на каноническое устройство Церкви, хотя архиереи неоднократно пытались добиться этого[814].

Несмотря на оппозицию правительству по целому ряду вопросов, болгарские архиереи участвовали во всех основных государственных мероприятиях и праздниках. Так, например, даже в «праздник труда» – 1 мая 1943 г. викарный епископ Знепольский Флавиан совершил праздничное богослужение в Софии, на площади перед Александро-Невским собором. В связи с государственной борьбой с греческой традицией, древние византийские песнопения находились в упадке и даже существовали планы их запрета, к счастью, не реализованные. Межцерковные контакты Болгарская Церковь поддерживала в основном с Церквами на территории Германии и союзных с ней государств. В частности, профессор о. С. Цанков 12–13 мая 1943 г. сделал доклады в Бухаресте, а другой болгарский богослов г. Пашеев одновременно произнес на католическом теологическом факультете Загребского университета доклад о развитии религиозной идеи в Болгарии и о народе и христианском сообществе. В конце мая 1943 г. декан богословского факультета Бухарестского университета профессор Ш. Ионеску выступил в Софии и т. д.[815]

Значительное оживление религиозной жизни в результате проводимой Синодом с 1940 г. политики «духовной мобилизации» позволило создать экономический фундамент для независимости Церкви. На одном из своих заседаний в конце 1942 г. Синод даже отметил, что среди болгарского народа возникло небывалое прежде «религиозно-нравственное возрождение». Особенно членов Синода впечатлил состоявшийся в апреле 1942 г. в Асеновграде Собор православных христианских братств, в ходе которого 300 священнослужителей и несколько десятков тысяч мирян во главе с митрополитом Кириллом провели грандиозное шествие от города до Бачковского монастыря[816]. В это же время был создан общий Союз братств под единым руководством, и принято решение образовать их во всех городах и многих селах. Синод уделял значительное внимание деятельности движения православных христианских братств, в частности распространению им церковной литературы, вплоть до конца 1944 г.[817]

Не прекращалась и другая религиозно-просветительская работа. Так, например, Синод сразу же откликнулся на письмо Дирекции национальной пропаганды от 28 марта 1944 г. с просьбой об усилении просветительской деятельности Церкви путем устройства в приходах специальных бесед по национальному просвещению[818]. Широкое распространение получила подготовка монахинь – бывших учительниц в качестве проповедниц среди народа, – т. н. диакония. В июле 1943 г. Синод добавил в бюджет новые статьи расхода на просветительные и общецерковные нужды в размере 4 млн левов, оставив в прежних размерах содержание епископата и духовенства[819].

В связи с бедствиями военного времени увеличились размеры благотворительной церковной помощи. Весной 1942 г. от сильнейшего наводнения в г. Видине пострадало 19 тыс. человек, и 19 марта Синод выделил пострадавшим 500 тыс. левов; кроме того, Видинская митрополия пожертвовала 350 тыс. и Доростоло-Червенская – 30 тыс. левов[820]. Особенно широкую благотворительную помощь бедным, голодающим, сиротам и старикам оказывали приходские общины.

Также активно действовали епархиальные приюты, церковные больницы, летние детские лагеря при монастырях, осуществлялось сотрудничество с Болгарским Красным Крестом (особенно на «новоосвобожденных землях»). Только в Варненско-Преславской епархии в 1942 г. было 40 занимавшихся религиозно-просветительской и благотворительной деятельностью братств, 4 церковных печатных органа, 107 православных христианских содружеств (7502 участника), 85 церковных училищ и читален, 5 приютов, детских домов, колоний на 340 человек и 61 бесплатная церковная трапезная на 2822 человека[821]. В Велико-Тырновской епархии более 20 монастырей занимались благотворительной деятельностью, в конце 1942 г. завершалось строительство сиротского приюта, трапезной и профессионального училища при Видинской митрополии и т. д.

Определенный негативный отпечаток на церковную деятельность накладывали нередкие конфликты между епископатом и приходским духовенством. Так, например, 19 июля 1943 г. Синод, обсудив «сознательный и тенденциозный подрыв авторитета архиереев» на страницах печатного органа Союза священнических братств – газеты «Пастырское дело», отстранил от должности редактора и помощника редактора протоиереев Константина Кожухарова и Стефана Кючукова и запретил издавать газету под редакцией этих лиц[822].

Большой вред церковной жизни причинили жестокие бомбардировки англо-американской авиации крупных болгарских городов, продолжавшиеся с 14 ноября 1943 по 17 апреля 1944 гг. (только в Софии за это время погибло 852 мирных жителя и было разрушено 12 тыс. зданий). В результате частичного разрушения 19 ноября здания Синода и связанного с этим временного прекращения выхода официального печатного органа «Церковного вестника» административная церковная деятельность оказалась сильно ослаблена. Резко сократилось производство свечей для храмов. Бомбардировка 10 января 1944 г. принесла новые значительные разрушения (серьезно пострадала Синодальная палата) и жертвы. По этому поводу Синод 27 января выступил с «Посланием к болгарскому народу» (опубликованным в «Церковном вестнике»), в котором призывал не падать духом, а молясь и уповая на Бога, проявить единомыслие, сплоченность, твердость и братскую солидарность[823].

Из-за бомбардировок в январе 1944 г. Софийская семинария была эвакуирована в Пётропавловский монастырь (округ Лясковец), богословский факультет Софийского университета и Пловдивская семинария – в Бачковский монастырь, Пловдивская митрополия – в г. Асеновград, синодальная типография – в г. Луковит, а сам Синод (канцелярия, часть ризницы, библиотеки и другие службы) 22 января вынужденно переехал в Черепишский Успенско-Богородицкий монастырь, – в здание местного Богословско-пастырского института, который в свою очередь эвакуировался в Рильскую обитель. Учебный год был приостановлен, прекратился выпуск почти всех синодальных и епархиальных периодических изданий, кроме «Церковного вестника», который выходил в ограниченном объеме и формате[824].

В Рильский монастырь по решению Синода от 11 марта эвакуировали и Центральный церковный историко-археологический музей, в том числе ценности, вывезенные с греческой и югославской территории (после окончания войны их вернули этим странам)[825]. В это время протопресвитер Стефан Цанков писал в редакцию газеты «Православная Русь», что его квартира также была повреждена при бомбардировке, и он оказался вынужден переехать в один из монастырей, где продолжил научную деятельность[826].

В марте 1944 г. в результате авиационных налетов был разрушен ряд софийских храмов (сильно пострадал и собор св. кн. Александра Невского), здание богословского факультета, сгорели все три столичных церковных магазина, склад книг и икон, а также 30 марта – синодальная часовня, Синодальная библиотека и помещение синодальной ризницы, где погибла остававшаяся там после эвакуации часть вещей и архивных документов. Из 19,3 тыс. хранившихся в библиотеке книг уцелели лишь эвакуированные ранее 514. Кроме эвакуированных в Рильский монастырь документов, полностью сгорел бесценный Синодальный архив, в том числе хранившиеся в огнезащитном сейфе оригиналы султанского фирмана об учреждении Болгарского экзархата 1870 г. и свидетельства о Крещении царя Бориса III. 31 мая 1944 г. от бомбардировки серьезно пострадало остававшееся в Софии Синодальное издательство, сгорело много хранившихся там книг[827]. Было разрушено и несколько храмов в других городах Болгарии: Пловдиве, Русе, Враце и т. д. Лишь 6 октября 1944 г. канцелярия Синода вернулась в Софию.

Вплоть до осени 1943 г. Германии с помощью болгарского правительства в основном удавалось удерживать Болгарскую Церковь в сфере своего влияния, хотя особых иллюзий на этот счет у нацистского руководства не было. Еще 31 марта 1942 г. в застольной беседе в своей штаб-квартире А. Гитлер заявил: «Болгарская Церковь тянется к Москве. Население Болгарии и сегодня, то есть уже при советской системе [в СССР], в идейном отношении настроено панславянски»[828].

Стремясь использовать Болгарскую Церковь в антисоветской пропаганде, германский МИД пригласил ее представителя участвовать в Катынском акте 1943 г. (вскрытие массовых захоронений в Катыни под Смоленском), который установил факт расстрела органами НКВД польских военнопленных 1939 г. В Катынь ездил ректор Софийской духовной семинарии архимандрит Николай. С этой же целью в июле 1943 г. правительство Третьего рейха включило в состав международной комиссии по изучению массового захоронения жертв террора НКВД под Винницей трех представителей Болгарской Православной Церкви: упоминавшегося ректора Софийской семинарии архимандрита Николая, протосингела Скопле-Велишской епархии архимандрита Стефана и служащего Синода архимандрита Иосифа. Они ездили через Германию в Винницу, участвовали в торжественном погребении 16 июля найденных останков жертв, однако использовать эту поездку в антисоветских целях нацистской пропаганде в Болгарии не удалось[829].

14 ноября 1942 г. на братском кладбище павших воинов в Софии столичные священнослужители совершили панихиду, на которой, кроме болгарских властей, присутствовали представители германской армии. После окончания панихиды военный министр Михов и немецкий генерал Неймайер произнесли речи, в которых отметили болгарско-германское братство по оружию; затем на немецком кладбище было совершено поминовение похороненных там солдат[830].

С марта 1942 г. некоторые германские ведомства (МИД и Министерство церковных дел) пытались оказать содействие в открытии болгарского православного храма в Берлине. Однако решение этого вопроса, несмотря на неоднократные ходатайства болгарского посольства, затянулось. В апреле 1943 г. Министерство церковных дел предложило использовать здание закрытой французской реформаторской церкви, но для болгарской общины оно не подошло. В передаче более подходящего помещения ликвидированной в 1941 г. секты «Христианское знание» отказало Главное управление имперской безопасности, написавшее 15 июня 1943 г. в Министерство церковных дел, что «ему не известно здание, которое могло бы быть предоставлено для Болгарской Православной Церкви». Лишь к январю 1944 г. выяснилось, что болгарской общине может быть передано здание закрытой в 1941 г. Американской церкви, однако оно находилось под защитой швейцарского посольства и, вероятно, так и не было предоставлено в пользование болгарам[831].

Последовавшая 28 августа 1943 г. смерть правившего с 1918 г. царя Бориса III была с глубокой скорбью воспринята Болгарской Церковью. В кафедральном соборе св. кн. Александра Невского состоялось торжественное отпевание царя, которое совершили 11 митрополитов в сослужении с сотней представителей черного и белого духовенства, последние слова о заслугах и служении почившего монарха произнес председатель Синода митрополит Неофит. Проститься с телом царя пришли около 300 тыс. человек. Вплоть до его погребения – 6 сентября по решению Синода ежедневно совершались поминальные службы. Похоронили Бориса III согласно его желанию в Рильском монастыре (позднее при коммунистах захоронение было вскрыто, и тело тайно погребли во Враньском парке, лишь хранившееся в специальном сосуде сердце царя в 1993 г. было вновь положено в его гробницу в Рильском монастыре). На сороковой день после кончины – 6 октября в храмах Софии и Пловдива были совершены поминальные службы, как и через полгода после смерти царя. Кроме того, Синод провел траурное заседание и обратился к народу с особым утешительным посланием[832].

В октябре 1943 г. на собрании, посвященном памяти монарха, в актовом зале Софийского университета председатель философско-общественного отдела Болгарской академии наук протопресвитер Стефан Цанков выступил с докладом на тему «Царь Борис III как человек и как государь», в котором отметил, что почивший «все свое царствование чувствовал и заявлял себя и словом и делом преданным сыном родной Церкви». В январе 1944 г. газета Зарубежной Русской Церкви «Православная Русь» опубликовала статью о. Стефана «Покойный царь болгарский Борис как религиозно-нравственная личность». Сама же редакция газеты отмечала, что «царь Борис был сердечным другом русского народа, всегда подчеркивал он, чем обязана Болгария России, и за эту свою благодарную преданность России много претерпел он»[833]. Архиерейский Синод РПЦЗ выразил Болгарской Церкви свое сочувствие в связи с кончиной монарха и в ответ получил благодарственное письмо митрополита Неофита от 19 октября 1943 г.[834]

Новым царем Болгарии был провозглашен шестилетний сын Бориса III и царицы Иоанны князь Тырновский Симеон II, регентом стал брат покойного монарха князь Преславский Кирилл (расстрелянный коммунистами 3 февраля 1945 г.), а в число четырех опекунов малолетнего царя первоначально был выбран митрополит Ловечский Филарет (16 октября 1943 г. он отказался войти в опекунский совет)[835]. Еще 9 сентября Синод одобрил свое послание к болгарскому народу по случаю кончины Бориса III и восшествия на престол Симеона II, которое было зачитано 6 октября во всех храмах и напечатано 10-тысячным тиражом. 14 сентября правительство Богдана Филова было отправлено в отставку и вскоре сформировано новое во главе с Добри Божиловым. Следует отметить, что князь Кирилл в основном продолжал курс политики своего брата, и в частности, по настоянию Церкви, также отказался выдать болгарских евреев Германии.

Ведомства Третьего рейха попытались использовать смерть царя в пропагандистских целях. В состав германской делегации на похоронах входили: в качестве личного представителя фюрера адмирал Редер, генерал-фельдмаршал Кейтель, граф Шуленбург и другие высокопоставленные лица, а в траурном параде болгарской армии участвовал почетный немецкий батальон. 2 сентября 1943 г. все ведомства рейха были проинформированы о приказе генерального уполномоченного по использованию рабочей силы от 31 августа о выделении необходимого свободного времени болгарским рабочим для участия в траурных мероприятиях по случаю смерти царя[836].

Однако такие меры уже не давали желаемого эффекта. Следует отметить, что советский посол в Болгарии Анатолий Лаврищев также участвовал в похоронах Бориса III и, когда поклонился катафалку, на котором везли тело царя, демонстративно «перекрестился, как верующий христианин», чем, по информации германского МИД, «произвел большое впечатление на болгарский народ»[837].

Cущественные перемены в положении Русской Православной Церкви в СССР и избрание 9 сентября 1943 г. митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси стали решающими событиями в изменении международной позиции Болгарской Церкви. Уже 9 сентября Священный Синод «с удовольствием» заслушал информацию о приеме Сталиным русских митрополитов, разрешении созыва Архиерейского Собора для выбора Патриарха и включении митрополита Николая (Ярушевича) в состав Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков[838]. В письме членов Синода премьер-министру Болгарии от 14 октября 1944 г. отмечалось, что ранее они не пошли навстречу немецким требованиям осудить, как неканоничное, избрание Патриарха Сергия и «категорически отклонили» их[839].

15 октября 1943 г. в официальном печатном органе Болгарской Церкви была опубликована статья, в которой, хотя и осторожно, но в целом позитивно оценивались перемены в СССР: «Быстрота, с которой Русская Православная Церковь канонически устроилась и получила легализацию со стороны советской власти, является поистине неожиданностью для всего христианского мира. Поэтому многие, знающие тяжелое положение Русской Церкви под большевистской властью последние 25 лет и мученичество, через которое она прошла, с полным правом относятся с сомнением, а другие – с определенной надеждой, – к этому исключительно неожиданному событию, вероятно, имеющему огромные последствия для христианского мира. Новоизбранный Русский Патриарх Сергий – известный в Православной Церкви архиерей. архипастырь большого масштаба, огромного ума, знания и вдохновения. Лично он – подвижник, аскет и молитвенник. За все время гонения на Церковь в России он не покидал страну. Но в данном случае не личность играет первенствующую роль. Важное значение имеет тот факт, что большевистская власть официально признала право и свободу Церкви на организацию и управление.

Святая великая Русская Православная Церковь жестоко страдала целых 25 лет и плела свой мученический венец. Сейчас, кажется, этот кошмар прекратился или, по крайней мере, откладывается. Православные Церкви и христианский мир не могут не вздохнуть с облегчением. Неясными остаются, однако, главные причины того, почему советская власть делает такой крутой поворот в отношении к Православной Церкви. Можно предположить, что причины эти глубоки и, вероятно, не только внешнеполитические. Может быть, такой неожиданный поворот вызвали глубокие внутренние причины. Кажется, что именно в эти тяжелые дни жестокого кровавого испытания для русского народа вновь с особой силой проявилась религиозная стихия, и власть с реалистическим взглядом примирилась с этим и приняла это как факт. Во всяком случае сколько бы православные христиане и христианский мир не хотели видеть и чувствовать облегчение в новом положении Русской Православной Церкви, которая, получив свободу, отдыхает от своих тяжких испытаний, в оценке этого столь же крупного, сколь и сенсационного события, всем нам необходимо быть внимательными, бдительными и трезвыми»[840].

Болгарский журнал «Вера и жизнь» также с воодушевлением подчеркивал, что советская власть и большевизм не смогли уничтожить христианство, и оно одержало победу, но отмечал, что при обсуждении случившихся перемен нужно проявлять осторожность и сдержанность[841].

Проживавший в то время в Москве известный болгарский коммунист – политэмигрант К.Ф. Луканов так прокомментировал 8 сентября изменение религиозной политики СССР и встречу Сталина с руководством Русской Церкви: «Огромное положительное значение этого приема для Болгарии неоспоримо. Почти все высшее духовенство Болгарии воспитывалось в русских духовных академиях (главным образом в Киевской) и многие руководители Болгарской Церкви связаны с видными деятелями Православной Церкви в СССР. Среди руководящего духовенства Болгарии имеется довольно сильная прорусская прослойка во главе с митрополитом Софийским Стефаном. Эти сторонники Стефана, выступая довольно последовательно против гитлеровского господства в Болгарии, все же не вели энергичной борьбы с руководящей верхушкой Священного Синода, где преобладают явные агенты Германии. Прием митрополитов т. Сталиным, образование Синода и избрание патриарха, все это усилит позиции антигерманских элементов среди болгарского духовенства. Болгарская Православная Церковь всегда больше тяготела к русскому патриарху, чем к патриарху Вселенскому. Это в особенности относится к рядовому духовенству, среди которого крепко держатся прорусские позиции. Прием митрополитов укрепит это тяготение среди болгарского духовенства. Наше болгарское радио намерено призвать своих слушателей в Болгарию, требовать посылки на предстоящий Собор русских епископов делегата православной Болгарии»[842].

Через несколько месяцев Болгарская Церковь уже, по сути, занимала антигерманскую позицию. В аналитической записке от 31 марта 1944 г. референт германского МИД Колреп писал, что она после выборов Московского Патриарха полностью изменила свой прежний антибольшевистский курс церковной политики и сейчас в ней господствуют просергианские и таким образом – пробольшевистские настроения. Митрополит Врачанский Паисий во время встречи в ноябре 1943 г. с настоятелем монастыря прп. Иова архимандритом Серафимом в резких словах осудил резолюцию Венской конференции архиереев РПЦЗ о непризнании выборов Патриарха Сергия и их, по его мнению, «германофильскую позицию». В этом владыка Паисий нашел одобрение у других болгарских архиереев. Колреп сообщал также, что советский посол А. Лаврищев посетил в Бачковском монастыре митрополита Пловдивского Кирилла и в продолжительной беседе с ним особенно интересовался возможностью признания выборов Московского Патриарха со стороны Болгарской Церкви. Владыка заверил посла, что оно последует, и другие архиереи выразили согласие с такой позицией. Лаврищев просил также помочь в возвращении и ремонте используемой болгарами русской церкви в Софии. Митрополит Кирилл согласился это сделать в случае, если советское правительство пришлет в Софию священника[843]. Из других источников известно, что только митрополит Филарет выступал против признания Патриарха Сергия Синодом Болгарской Церкви (в годы войны этот владыка неоднократно выступал по радио с антисоветскими заявлениями)[844].

Нацисты всячески пытались изменить неблагоприятную для них ситуацию. Когда 9 октября 1943 г. в Берлине получили сообщение из немецкого посольства в Болгарии, что ему не удается организовать осуждение избрания митрополита Сергия Московским Патриархом, было решено выслать в Софию для пропагандистского воздействия резолюции и воззвания некоторых русских архиереев, не признавших избрание владыки Сергия. В течение месяца это было сделано, но особого успеха не принесло. 17 апреля 1944 г. германский МИД также переслал своему послу в Болгарии резолюцию состоявшейся 5 апреля в Риге архиерейской конференции Прибалтийского экзархата Русской Церкви, а 21 апреля – персональное антикоммунистическое письмо митрополиту Неофиту православного экзарха Прибалтики Сергия (Воскресенского), которое посол, согласно его сообщению от 13 июня 1944 г., передал председателю Священного Синода.

В этом, датированном 15 апреля 1944 г., письме, в частности, говорилось: «Признавая себя состоящими в канонической юрисдикции Московского Патриаршего Престола, мы, вместе с тем, отвергаем ту политическую установку, которую большевики насильно ему навязали. В Советском Союзе Православная Церковь жаждет освобождения от большевизма, в котором усматривает своего непримиримого врага. Мы утверждаем это с уверенностью, ибо сами принадлежим к Российской Православной Церкви, знаем ее чаянья и на себе испытали весь ужас большевистского гнета. Призывая к борьбе с большевизмом, мы высказываем то, что Православная Церковь в Советском Союзе хотела бы, но не может высказать. Наш призыв к борьбе с большевизмом есть, вместе с тем, призыв к сотрудничеству со всеми, кто против него борется, невзирая на то, что в других вопросах между нами и ими могут быть глубокие расхождения. Усматривая в большевизме основное и величайшее зло нашего жестокого времени, мы призываем всех противников большевизма забыть на время этой общей борьбы все, что их между собою разделяет. Осмеливаюсь надеяться, что христианская мудрость Вашего Высокопреосвященства одобрит изложенную здесь точку зрения»[845].

Митрополиту Неофиту также было передано письмо к нему Собора епископов автономной Украинской Православной Церкви от 6 апреля 1944 г., в котором отмечалось: «Мы. остаемся в мистической связи с Матерью Церковью Всероссийской в смысле сохранения священных канонов, в вопросах вероучения, нравоучения, таинств и богослужения. В то же время мы не имеем и не желаем иметь никакой связи с ныне существующим Высшим Церковным Управлением в советской стране, находящимся в услужении у безбожной власти; как равно и не признаем нынешнего Московского Патриаршества». Еще одно письмо митрополиту Неофиту пришло от администратора-митрополита автокефальной Украинской Православной Церкви Поликарпа (от 27 апреля 1944 г.), который просил Болгарский Синод взять на себя духовную опеку его паствы, оказавшейся в Болгарии, огласить ей послание администратора и молиться, «чтобы Господь милосердный послал освобождение нашему народу от насилия безбожного врага всего верующего человечества»[846].

Интересно отметить, что Первоиерарх РПЦЗ митрополит Анастасий в письме митрополиту Неофиту от 29 июня 1944 г. предупреждал Болгарский Синод относительно неканоничности автокефальной Украинской Церкви, называя ее «раскольничьей сектой»[847]. Впрочем, уже в феврале 1944 г. протопресвитер Стефан Цанков писал в Варшаву русскому профессору-богослову М.В. Зызыкину, что «дионисиевские и украинские епископы нового посвящения рассеются как дым пред лицом Божиим, ибо это – однодневки»[848].

Пасхальные послания экзарха Сергия и архиереев автономной и автокефальной Украинских Православных Церквей (также резко антисоветские) были переведены на болгарский язык, напечатаны тиражом 5000 экземпляров и распространены среди священнослужителей и в церковных кругах[849]. В частности, в Пасхальном послании Собора епископов автономной Украинской Православной Церкви от 8 апреля 1944 г. отмечалось: «Мы не можем со скорбью не засвидетельствовать перед лицом всего христианского мира, что беззастенчивая советская ложь об изменившемся, якобы, отношении советского правительства к Церкви находит, к сожалению, иногда благоприятную почву в доверчивых сердцах верующих людей, не испытавших на себе советского гнета. Но те, кто перенес ужасы сибирских лагерей и застенков НКВД, поверить этой лжи не могут и никогда не поверят. В заигрывании Сталина с Церковью, мы – Ваши Архипастыри видим только очередной обман с единственною целью использовать религиозность народных масс для защиты коммунистических, интернациональных интересов советской власти»[850]. Планировалось также направить в Софию для антикоммунистической агитации митрополита Анастасия (Грибановского) или эвакуированных с оккупированных территорий СССР православных архиереев, но по ряду причин это не получилось. В конечном итоге все пропагандистские усилия нацистов оказались напрасны.

В своей аналитической записке от 15 июня 1944 г. другой чиновник германского МИД – Круммхюбел отмечал, что «в Болгарии отсутствие церковного главы и конфликт между правительством и Священным Синодом делает положение особенно тяжелым». «Англофил» митрополит Стефан якобы препятствует выборам главы Болгарской Церкви и отстаивает точку зрения, что он как Софийский митрополит автоматически должен возглавлять Церковь, при этом «его склонность к русским очевидна». Хотя немецкое посольство еще писало об остающейся прежней дружественности к немцам митрополита Паисия и значительной части болгарских архиереев, абвер и СД по своим источникам сообщали, что все иерархи, даже митрополит Паисий, истолковывают немецкие трудности в прорусском духе[851]. К середине 1944 г. Болгарская Церковь твердо заняла промосковскую позицию.

Исходя из документов Архива внешней разведки России, к этому времени (не ранее конца 1943 г.) митрополит Стефан стал активно сотрудничать с резидентом советской разведки в Болгарии Д.Г. Федичкиным. Согласно публикации в «Очерках истории советской внешней разведки», «соглашение о сотрудничестве было достигнуто быстро. Митрополит поставил вопрос так: он готов помогать при условии, если советские представители в свою очередь помогут ему сохранить место столичного епископа, а возможно, и занять пост патриарха Болгарской Церкви, которая должна отделиться от Константинопольской Православной Патриархии. Такая помощь ему была обещана. Митрополит Стефан, прекрасно осведомленный о политических интригах болгарской верхушки, начал регулярно информировать Федичкина о враждебных СССР планах и акциях болгарских властей и их немецких союзников»[852].

Связь с митрополитом поддерживалась через священника расположенной рядом с советским посольством русской Никольской церкви (действовавшей в то время в качестве храма Софийского университета), а амвон этой церкви использовался в качестве тайника: «Федичкин спросил митрополита, а не будет ли это святотатством? Он ответил: “Если Бог узнает, что это служит святому делу, Он простит и благословит!” И с тех пор святое Евангелие в амвоне исправно выполняло функции контейнера для передачи секретной информации». Кроме того, Д. Федичкин нередко ездил по своим делам на личной машине митрополита, которую без проверки пропускали все полицейские посты в Софии и окрестностях (за рулем был племянник владыки Стефана, которому он полностью доверял)[853].

Духовные дети и ученики архиепископа Серафима (Соболева) епископ Левкийский Парфений (Стоматов) и архимандрит Мефодий (Жерев) в годы войны поддерживали связи с болгарским антиправительственным подпольем, а другой духовный сын владыки Серафима – архимандрит Пантелеимон (Старицкий) выступал против вступления русских эмигрантов в воевавший в Югославии на стороне немцев Русский охранный корпус[854].

К 1944 г. в стране развернулось довольно активное партизанское движение. Вооруженное сопротивление в Болгарии, в отличие от Югославии и Греции, находилось исключительно под контролем коммунистов (Болгарской рабочей партии – БРП), ориентированных на СССР. И все призывы из Иерусалима претендовавшего на лидерство среди болгарской политической эмиграции главы Национального комитета «Свободная и независимая Болгария» Г.М. Димитрова («Гемето») вовлечь в вооруженную борьбу за свержение прогерманского режима «земледельцев» и другие англофильские круги успеха не имели. Летом 1942 г. был образован Отечественный фронт, но до августа 1944 г. он оставался нелегальной революционной организацией под руководством БРП. Важную роль в деятельности последней играл проживавший в Москве глава Заграничного бюро БРП Георгий Димитров, являвшийся также до роспуска Коминтерна в июне 1943 г. генеральным секретарем его исполкома[855].

Весной 1943 г. под руководством коммунистов началось объединение партизанских отрядов в Народно-освободительную армию. Для борьбы с разгоравшимся сопротивлением в Болгарии были созданы концлагеря, один из которых в 1943–1944 гг. находился в Горно-Воденском монастыре свв. Кирика и Иулитты вблизи Асеновграда. По некоторым сведениям, в Болгарии и на занятой болгарскими войсками территории в результате акций возмездия за действия партизан погибло около 40 тыс. мирных жителей[856]. Коммунисты призывали население бороться за вывод болгарских оккупационных войск из Югославии и вели работу в армии под лозунгами: «Ни одного солдата на Восточный фронт!», «Братание с югославскими партизанами!»[857]. В условиях нараставшего кризиса прежнее правительство Добри Божилова было отправлено в отставку и в середине июня 1944 г. сформировано новое (пост министра иностранных и религиозных дел занял П. Драганов).

Кризисное внутреннее и внешнее положение страны обсуждалось на заседании Священного Синода 21 июня. Архиереи отмечали, что большинство болгарского народа выступает за нейтральную внешнюю политику Болгарии; объявление войны Великобритании и США было «грехом», поэтому особенно важно упрочить добрые отношения с Россией, которая «может нас защитить». В этот же день было решено написать соответствующее письмо новому премьер-министру Болгарии Ивану Багрянову[858].

26 июня Синод обратился к премьер-министру с посланием, которое стало яркой иллюстрацией смысла проведенной Церковью «духовной мобилизации», давшей ей право выступать посредником между народом и государством, быть интерпретатором народной воли и моральным гарантом национальных интересов. Послание состояло из двух частей, в которых анализировалось внешнее и внутреннее положение страны. В области внешней политики Синод считал, что в период столкновения великих держав для Болгарии самой правильной позицией был бы нейтралитет. При этом отмечалось, что болгары хранят к русскому народу исконные чувства национальной и религиозной близости, а также благодарности за великое дело освобождения в 1878 г. Синод обращал внимание на необходимость особенно стремиться избежать ухудшения отношений с Россией, насколько это зависит от болгарского правительства.

В области внутренней политики предлагалось осуществить следующую программу: 1. Пресечение всякой чуждой политики, идеологии, культурной и религиозной пропаганды. 2. Скорейшее принятие мер против коррупции. 3. Установление близости между народом и государственной властью посредством «положительных законодательных и управленческих изменений» и «привлечения в администрацию и в правительство лиц, пользующихся общественным доверием и имеющих несомненную связь с широкими народными слоями». 4. Принятие необходимых мер для обеспечения «патриотичной и честной администрации». 5. Прекращение административного и полицейского своеволия, в частности, наложение наказаний на «врагов государства» и их косвенных пособников лишь после расследования и доказательства их вины законным судом, а также освобождение от репрессий членов семей «нелегалов» (то есть партизан)[859].

Выпуск послания являлся очень смелым политическим шагом, так как содержание этого документа находилось в вопиющем противоречии не только с официальной внешней и внутренней политикой страны, но и с породившими ее условиями и мотивами. По справедливому замечанию историка С. Елдърова, послание от 26 июня 1944 г. было, «в сущности, крайним производным идеи независимости от государства, существовавшей у духовной элиты Болгарской Православной Церкви»[860].

Примерно в это же время с обращением «к духовенству и верующим болгарского народа» выступил Патриарший Местоблюститель Московского Патриархата митрополит Алексий (Симанский). В нем отмечалось: «Православная Русская Церковь давно уже с глубокой скорбью взирает на то, как единоверные нам болгары в преступном единении с потерявшими всякую совесть и честь немецкими фашистскими злодеями участвуют с ними в мировых бесчинствах, не задумываясь над тем, что за эти преступления горькая участь ожидает весь болгарский народ. Вы пастыри, единоверные нам, призывайте всех верующих ваших к тому, чтобы исполнить долг христианский, долг совести, прекратить греховное следование по бесчестному пути единения с фашистами, и скажите им о тех последствиях, которые неизменно сбудутся, если ваш народ не отойдет от этого гибельного сообщества. По долгу христианскому и по братской связи, связующей славянские народы, мы молимся, чтобы Господь открыл очи ваши и благословил ваш подвиг борьбы с засильем вражеским, держащим вас в нравственном плену. Святая общая Мать наша – Церковь Православная призывает вас к этому подвигу»[861].

Обращение не осталось без внимания, и Болгарский Синод стал пытаться завязать контакты с Московской Патриархией. На своем заседании 4 июля 1944 г. он отмечал, что премьер-министр выразил согласие на запрос о поставке пчелиного воска для свечей из СССР. Члены Синода считали, что это даст возможность установить связь с Русской Церковью, и решили направить правительству запрос о возможности вступления в каноническое общение «двум сестрам Православным Церквам – Русской и Болгарской». В тот же день было решено, в случае получения согласия правительства, уполномочить митрополита Паисия установить контакты с Московской Патриархией[862]. Правда, в то время согласие властей не было получено.

В конце лета 1944 г. правительство Болгарии потребовало вывода германских войск из страны и одновременно вывело свои части из Македонии и Эгейской Фракии. Это привело к ликвидации там болгарского военно-административного и духовного управления. Болгарские архиереи покинули эти области еще в августе, а 6-10 сентября 1944 г. в Болгарию уехали 120 приходских священников и церковных чиновников из Эгейской Фракии и около 40 – из Македонии[863].

26 августа премьер-министр И. Багрянов заявил, что Болгария будет соблюдать полный нейтралитет и разоружать немцев. Однако разоружения фактически не было, в это время в Варне и других крупных городах страны еще находилось 30 тыс. немецких солдат. В результате быстро нараставшего политического кризиса Багрянов был отправлен в отставку, и 2 сентября сформировано новое, уже не профашистское правительство во главе с Константином Муравиевым. 5 сентября СССР объявило войну Болгарии и через три дня (утром 8 сентября) советские войска вступили на ее территорию, болгарские части никакого сопротивления не оказали (их даже не разоружали), а население в основном приветствовало Красную армию.

Переход советских войск через Дунай сыграл роль катализатора внутриполитических процессов, и хотя правительство Муравиева 8 сентября объявило войну Германии, на следующий день, 9 сентября, произошел вооруженный государственный переворот, в результате которого к власти пришло коалиционное правительство Отечественного фронта (во главе с Кимоном Георгиевым), в котором доминирующую роль играли коммунисты. 15 сентября советские войска вошли в Софию, а 28 октября 1944 г. в Москве было подписано соглашение о перемирии, обеспечившее решающую роль представителя СССР в Союзной контрольной комиссии. В дальнейшем болгарские части на стороне антигитлеровской коалиции активно участвовали в военных операциях на территории Югославии, Венгрии и Австрии[864].

Переворот 9 сентября 1944 г. коренным образом изменил не только внутреннюю и внешнюю политику Болгарии, но и положение ее Православной Церкви. Болгарский Синод сразу же приветствовал политические изменения и благословил Правительство Отечественного фронта. Эта позиция Синода была вызвана тем, что большинство его членов являлись убежденными славянофилами, не одобряли союз с нацистской Германией и приветствовали переход своей страны в антигитлеровскую коалицию в духе высказанной в завещании экзарха Иосифа I идеи единства славянства и православия. С данной идеей была созвучна декларация нового правительства о дружбе с западными демократиями и СССР, присоединении к антигитлеровской коалиции и организации на широкой основе славянских комитетов. В то же время архиереи опасались установления коммунистического режима в стране и надеялись на политическую победу других партий, входивших в Отечественный фронт. К тому же некоторые члены Синода были скомпрометированы активной поддержкой болгарской гражданской и военной администрации в Македонии и Эгейской Фракии.

В этих условиях на первый план выдвинулся Софийский митрополит Стефан, чья фигура первоначально удовлетворяла все политические силы, включая коммунистов. Он был известен открытым сопротивлением нацистской политике и симпатиями к России, имел хорошие связи с рядом политических деятелей в правительстве Отечественного фронта, экуменическим движением и западноевропейскими дипломатами (некоторые считали, что владыка с 1920 г. сотрудничал с английской разведкой). Выражавший ранее антикоммунистические взгляды, митрополит Стефан теперь стал активно сотрудничать с новой властью.

Уже 9 сентября владыка огласил по радио «София» первое официальное заявление Синода, в котором выражалась надежда, что положено начало самостоятельному развитию болгарского государства и Болгарской Православной Церкви и они будут работать вместе для счастья и будущего своего народа. Митрополит Стефан заявил, что болгары стали сильнее в союзе с «единоверной и единокровной Россией», и подчеркнул роль русского народа в двойном освобождении Болгарии – от векового османского владычества и от «надменного, гордого, жестокого и беспощадного, алчного и мстительного тевтонства»[865].

Одновременно «Церковный вестник» опубликовал написанное митрополитом Стефаном «Послание к русскому народу», которое было напечатано на русском и болгарском языках. В нем развивалась идея о единстве славянства и православия. Владыка назвал четыре года, когда Болгария была сателлитом Гитлера, «годами тяжелейшего и разорительнейшего для нашей страны рабства, которое опустошало материально и развращало морально!». Особенный интерес вызывала категоричность суждения, что судьба Болгарии будет решаться именно в Москве. В заключительной части послания было сказано, что гитлеризм – враг всего славянства, и он должен быть сломлен Россией и ее союзниками – США и Великобританией: «Наш народ надеется, что прославленный и великий русский народ будет в семействе славянских народов настоящим старшим братом, под мудрым и мощным воздействием которого малые славянские народы, не вредя своей самобытности и своим национальным идеалам, сплотятся на своих врагов в дружную семью, сильную сознанием своего славянского единства и общности»[866].

Председатель Священного Синода митрополит Неофит не получил такой возможности для своих высказываний: его послание от 20 сентября, в котором он приветствовал правительство Отечественного фронта, и поздравительные письма новым руководителям государства остались в архиве[867]. 3 октября владыка Неофит подал в отставку, 16 октября она была принята, и председателем Синода избран митрополит Стефан. Через день новый министр иностранных и религиозных дел Петко Стайнов (занимавший этот пост с 9 сентября 1944 по 31 марта 1946 гг.) прислал ему поздравительную телеграмму[868].

Быстрое возвышение владыки Стефана, несомненно, согласовывалось с Москвой. Следует отметить, что письмо Патриаршего Местоблюстителя Московского Патриархата митрополита Алексия от 5 октября 1944 г. было адресовано именно митрополиту Стефану – в то время лишь обычному члену Синода, который был назван «Первосвятителем Болгарской Церкви». Владыка Алексий поздравил болгарский народ со вступлением в «ряды народных борцов за правду против сатанинских сил германского фашизма», писал о родстве языков и веры двух народов и выражал надежду, что в будущем болгарский народ будет следовать правильной дорогой, «выбранной с помощью Бога». Письмо завершалось выражением готовности Русской Православной Церкви поддержать митрополита Стефана в его начинаниях[869]. Этим посланием, опубликованном в октябрьском номере «Журнала Московской Патриархии», фактически были восстановлены официальные отношения Болгарской и Русской Церквей, прерванные революционными событиями 1917 г.

Получив письмо Патриаршего Местоблюстителя, митрополит Стефан 24 октября от лица Синода ответил телеграммой, в которой выразил единодушное решение болгарских архиереев засвидетельствовать свою преданность и молитву за Русскую Церковь и «за могущественный и великий Советский Союз во главе с мужественным и мудрым вождем, истинным носителем правды и мира, прогресса и благоденствия»[870].

20 октября владыка Стефан посетил советскую делегацию в Софии, был принят командующим III Украинским фронтом маршалом Ф.И. Толбухиным, и передал ему денежный подарок Болгарской Церкви – 1 млн левов для раненых и больных советских воинов, оставленных на лечение в Болгарии, а также благодарственное письмо Синода, в котором отмечалось: «Второй раз в истории великий братский русский народ и могущественная русско-советская Родина приносят освобождение от чужого ига исстрадавшемуся болгарскому народу. Болгарская Православная церковь сердечно приветствует доблестных и победоносных воинов Советского Союза и желает единодушно и молитвенно, чтобы они как можно скорее принесли полную свободу, правду и крепкий благодатный мир всем славянским народам и исстрадавшемуся славянскому болгарскому народу!»[871]

15 ноября митрополит Стефан встретился с сотрудниками Союзной контрольной комиссии в Болгарии А.И. Черепановым и Д.Г. Яковлевым и в ходе состоявшейся беседы назвал себя сторонником влияния СССР на Балканах, противопоставляя его англичанам. Митрополит предложил следующий план действий: «как можно скорее избрать Московского Патриарха с тем, чтобы потом был выбран, в лице Стефана, Болгарский Патриарх, который должен получить патриарший клобук от Московского Патриарха, а затем Московский Патриарх мог бы прибыть в Болгарию, затем – в Югославию, что и было бы началом закрепления влияния Русской Церкви не только в Болгарии, но и на Балканах». Также подчеркивалась необходимость передачи греческого города Салоники Югославии и превращение Афона в самостоятельную «духовную республику» под протекторатом Болгарии, Югославии и Греции. Митрополит Стефан сообщил, что отдал распоряжение по Софийской епархии о постоянных молитвах в церквах за «освобождение Болгарии и ее вождей и воинов», но провести это решение через Синод пока не получилось, так как не все члены его одобрили. Владыка также заявил, что «составляет для митрополита Алексия меморандум по вопросу о снятии схизмы с Болгарской Церкви с тем, чтобы после этого предпринять дальнейшие шаги в деле сближения Русской и Болгарской Церквей». Кроме того, митрополит выразил желание послать в Московскую духовную академию на учебу болгарских священников[872].

Позднее митрополит Стефан поддерживал дружеские отношения с пребывавшим больше года в Софии в качестве заместителя председателя, а затем председателя Союзной контрольной комиссии начальником штаба III Украинского фронта генерал-полковником С.С. Бирюзовым: знал его семью, бывал у генерала в гостях и получал подарки. В дальнейшем (26 февраля 1945 г.) при участии Болгарской Церкви был создан Комитет по увековечиванию памяти скончавшихся на болгарской земле бойцов Красной армии (в него вошел секретарь Синода архимандрит Дамаскин), а в 1948 г. Священный Синод выделил 50 тыс. левов на сооружение памятника советским воинам[873].

При активном участии владыки Стефана болгарские архиереи начали сотрудничать с новым правительством. 14 октября Священный Синод направил письмо премьер-министру Кимону Георгиеву, в котором приветствовалась «мирная революция 9 сентября», говорилось о пагубной роли прошлого «антинародного управления» и выражалась готовность сотрудничать с правительством Отечественного фронта во внутренней и внешней политике. В ответном письме премьер-министр с «искренним удовольствием» приветствовал готовность Церкви к сотрудничеству[874]. 17 октября митрополит Стефан выступил на тему своего «Послания к русскому народу» по радио «София».

В конце октября Синод выпустил послание к болгарскому народу, в котором заявил, что Болгарская Православная Церковь поддерживает новую власть. Вскоре был создан Временный комитет Отечественного фронта при Болгарской Церкви. Вероятно, этот шаг являлся компромиссом, связанным с намеченным избранием митрополита Стефана экзархом, так как в принципе Синод выступал против членства священнослужителей в подобных комитетах. В первые месяцы правления новой власти у нее не было особых конфликтов и противоречий с Церковью. Это во многом объясняется полученными из Москвы указаниями. Так, 21 октября 1944 г. Г. Димитров отправил первому секретарю БРП Т. Костову следующую радиограмму: «Сейчас не нужно выдвигать вопрос об отделении Церкви от государства. Единственное, что следует сделать посредством Комитета священников Отечественного фронта, – это тактично отстранить пронемецки и прогитлеровски ориентированных церковнослужителей»[875].

Церковная политика в Болгарии внимательно контролировалась в Москве, и при отклонении от указанной линии оказывалось быстрое воздействие. В частности, 18 декабря 1944 г. Г. Димитров вновь писал из Москвы руководству БРП, что, учитывая отношения с партиями-союзниками и международное положение страны, не следует увлекаться и забегать вперед в двух вопросах – Церкви и царской династии: «Нет никакого интереса к форсированию вопроса отделения Церкви от государства. Наше стремление в настоящий момент состоит в том, чтобы поставить Церковь на службу власти Отечественного фронта»[876].

При этом следует подчеркнуть, что после того как Болгария вошла в зону влияния СССР, многие элементы государственного устройства в ней были скопированы с советских образцов, в том числе и модель религиозной политики. Уже 17 октября 1944 г. сотрудник Народного комиссариата иностранных дел В.А. Зорин попросил у председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова для прибывшей в СССР по поводу заключения перемирия болгарской делегации документы и официальные издания о взаимоотношении государства и Церкви в СССР. Зорин пояснил, что болгарское правительство озабочено этим вопросом в связи с предстоящим отделением Церкви от государства и испытывает интерес к советскому опыту в этой области[877].

Вскоре после 9 сентября были разорваны непосредственные связи Болгарской Церкви с армией, военных священников заменили помощники командира по политической части, но Церковь, все же помогала армии на заключительном этапе Второй мировой войны. 12 октября 1944 г. Синод принял решение оказать сражавшейся с немцами болгарской армии щедрую помощь – выделить 2 млн левов из Синодальной кассы, по 200 тыс. – из митрополичьих касс, 1 млн – из сумм Рильского монастыря, и кроме того епархиальные архиереи должны были добавить по одной своей месячной зарплате (15 тыс. левов). Таким образом, было собрано 5 млн 365 тыс. левов. Однако Синод не ограничился этим и решил призвать приходских священников принять самое активное участие во всенародной акции помощи войскам и поставить на видное место в храмах по две кружки для сбора пожертвований: сражающимся воинам и бедным и осиротевшим семьям солдат. Вскоре специальная делегация Синода посетила бойцов на фронте и подарила купленные на церковные средства подарки. Кроме того, 14 октября 500 тыс. левов было выделено беженцам и пострадавшим от бомбардировок жителям Софии[878].

18 октября Священный Синод пожертвовал 1 млн левов на помощь пострадавшему в годы войны населению Югославии. В сопроводительном письме митрополита Стефана маршалу И. Броз Тито отмечалось, что «проклятые тевтонские насильники» посеяли интригами и коварством вражду между братскими болгарским и югославским народами, но болгары весь период оккупации «с восхищением» следили за героической борьбой руководимой Тито армии «с тевтонским нашествием». Владыка подчеркивал, что болгарские иерархи верят «в вечную братскую дружбу и любовь» родственных народов[879].

Архиереи также оказывали моральную и материальную помощь беженцам и переселенцам в Болгарию из Югославии и Греции (еще в 1943 г. в страну были переселены болгары из Баната) и с февраля 1945 г. активно участвовали в так называемом народном «займе свободы», на который было отпущено 15 тыс. левов из фондов Священного Синода. В первой половине 1945 г. некоторое время обсуждался вопрос о включении в программу радиостанции «София» религиозных передач, и 12 июня Министерство пропаганды согласилось передавать по радио один час в неделю церковную службу с проповедью[880]. Установление сравнительно хороших отношений правительства с епископатом дало возможность решить некоторые наболевшие проблемы Болгарской Церкви.

18 декабря 1944 г. Синод на своем заседании постановил просить правительство разрешить выборы Предстоятеля Церкви с титулом экзарха Болгарского. Просьба была удовлетворена, и вскоре в устав экзархата внесли изменения, предполагавшие расширение степени участия клира и мирян в выборах: сначала Синод тайным голосованием избирал трех митрополитов – кандидатов на экзарший престол, их должно было одобрить Министерство иностранных и религиозных дел, затем созывался церковный Собор, который выбирал экзарха не менее чем двумя третями голосов, и, наконец, после утверждения Министерством экзарх вступал в должность, принеся клятву перед главой государства. Фактически же результаты выборов были предопределены заранее и согласованы Политбюро ЦК Болгарской рабочей партии с Москвой. В частности, Т. Костов 25 декабря отправил телеграмму Г. Димитрову в Москву: «Принято решение, что владыка Стефан должен стать экзархом и присутствовать на церковном Соборе в Москве [созываемом в конце января для избрания Патриарха Московского и всея Руси] как глава Болгарской Церкви»[881].

1 января митрополит Стефан послал Патриаршему Местоблюстителю владыке Алексию (Симанскому) поздравление с Новым годом, в котором писал: «Светло радуемся, что великий русский народ стал спасителем и путеводителем не только славянских народов, но и всей свободолюбивой Европы»[882].

14 января 1945 г. состоялись епархиальные собрания, избравшие по семь делегатов (трое клириков и четверо мирян) на Собор, который состоялся 21 января. В этот день из трех кандидатов: митрополитов Стефана, Неофита и Михаила больше всех голосов (84 из 90) было отдано за владыку Стефана. Став новым экзархом Болгарской Церкви после 30-летнего, перерыва он несколько лет успешно отстаивал ее внутреннюю независимость и право на самоуправление. Также 21 января Синод принял важное решение о переносе кафедры экзарха из Стамбула в Софию[883].

Вскоре была успешно решена и еще более важная проблема – отмена схизмы. В конце 1944 – начале 1945 гг. в этом оказались заинтересованы не только Болгарская Церковь, но и новые политические власти страны (в случае отмены схизмы на церковную ситуацию в Болгарии переставали влиять внешние факторы, и таким образом расширялась зависимость Церкви от государства), а также соседние государства: Югославия, Греция и Турция (уменьшалась возможность болгарских территориальных претензий к ним). Был в этом заинтересован и Московский Патриархат (как и стоявшее за ним советское государство), укреплявший таким образом свои позиции на Балканах. Наконец решение проблемы схизмы оказалось в интересах союзников по антигитлеровской коалиции, чьи зоны влияния на Балканах уже были распределены. США и Великобритания не были заинтересованы в том, чтобы Болгарская Церковь сохраняла какие-либо претензии на часть Турции и Греции, отходившие в их зону[884].

Еще 30 октября 1944 г. Болгарский Синод направил Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Алексию письмо, в котором выражалась благодарность за освобождение болгар от немецкого правления, но особое внимание уделялось схизме как главному препятствию для установления всеобъемлющих связей между двумя Церквами. В письме также содержался краткий обзор истории схизмы, и в заключении говорилось: «Священный Синод Болгарской Церкви сердечно просит Вас, главного иерарха Русской Православной Церкви, нашего неизменного защитника, взять на себя инициативу ходатайства об отмене схизмы, чтобы установить мир и взаимосвязь между нашей и Греческой Церквами и начать вместе, одними устами и сердцем славить Бога. Если окажется, что для решения вопроса необходимо предпринять некоторые шаги, они будут предприняты». 21 ноября Синод отправил Патриаршему Местоблюстителю еще одно письмо с просьбой стать посредником в переговорах между Болгарским экзархатом и Константинопольской Патриархией[885].

22 ноября митрополит Алексий написал ответное письмо, адресованное владыке Стефану, в котором настаивал на соблюдении канонов, согласно которым только Вселенский Патриарх имел право решать проблему схизмы; митрополит подчеркнул, что это единственный путь, которым может быть сохранен мир в православном мире. Патриарший Местоблюститель обещал поддержку и посредничество в переговорах с Константинопольской Патриархией, но отмечал, что Болгарская Церковь сама должна сделать первый шаг, попросив Вселенского Патриарха простить прошлые ошибки. Впрочем, существуют некоторые документы, свидетельствующие о том, что первоначальная инициатива в контактах с Константинополем относительно проблемы схизмы все-таки исходила от митрополита Алексия (в частности, доклад председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпова)[886]. Уже в письме от 22 ноября Патриарший Местоблюститель на основе имевшейся у него информации подчеркивал, что нынешний момент «очень благоприятен для подобной попытки в связи с благосклонностью» Вселенского Патриарха Вениамина. Когда в декабре 1944 г. Болгарский Синод установил первые контакты с Константинопольской Патриархией, ее представители при встрече с посланцем Синода заявили, что «болгарская схизма в настоящее время уже является анахронизмом»[887].

21 января 1945 г. Священный Синод послал письмо митрополиту Алексию с извещением о выборе экзарха и новой просьбой поддержать их ходатайство об отмене схизмы. В этот же день было отправлено письмо и Вселенскому Патриарху с прошением о признании автокефалии Болгарской Церкви и начале переговоров относительно схизмы. Синод предложил, чтобы переговоры были основаны на Иерусалимском соглашении 1934 г., которое болгарские церковные власти в то время отказались подписать.

На Всероссийском Поместном Соборе 1945 г. делегация Болгарской Церкви из-за проблемы схизмы не присутствовала (греческие архиереи не захотели служить вместе с экзархом Стефаном), хотя на встрече болгарского политического представителя в Москве с г. Карповым накануне открытия Собора было сказано, что митрополит Стефан может быть гостем Патриаршего Местоблюстителя, и «ему будет оказан братский прием»[888]. И всё же в начале февраля во время торжеств по случаю интронизации нового Патриарха Московского и всея Руси Алексия состоялась его беседа с Патриархами Александрийским Христофором, Антиохийским Александром III, представителем Константинопольского Патриарха митрополитом Фиатирским Германом и представителем Иерусалимского Патриарха архиепископом Севастийским Афинагором, в ходе которой «болгарский церковный вопрос» обсуждался в позитивном ключе, и было получено предварительное согласие Вселенской Патриархии снять схизму[889].

7 февраля находившиеся в Москве главы и представители четырех Патриархатов подписали заявление, в котором были выдвинуты следующие условия снятия схизмы: «1. Принесение извинения Болгарским Синодом перед Вселенской Патриархией за самовольный раскол. 2. Удаление экзарха Болгарской Церкви из Константинополя и переведение болгарского духовенства в Константинополе под ведомство Константинопольской Патриархии, согласно святым канонам церковным. 3. Ограничение компетенции Болгарского Синода в границах Болгарского государства. После принятия этих условий Болгарским Синодом мы считаем, что: 1) будет дано извинение власть имеющим Вселенским Патриархом Болгарской Церкви, 2) что схизма отпадет и 3) что Болгарская Церковь получит с тем вместе самостоятельность от Матери Церкви Константинопольской»[890].

Вскоре в Стамбул выехала специальная делегация Болгарской Церкви в составе митрополитов Бориса, Софрония и епископа Величского Андрея, уполномоченная вести переговоры и подписать итоговые документы. 9 февраля Патриарх Вениамин II, несмотря на тяжелую болезнь, дал аудиенцию делегации, и в тот же день начались переговоры совместной комиссии. Проходили они с определенными трудностями. Представители Константинопольской Патриархии первоначально хотели предоставить Болгарскому экзархату лишь ограниченную автономию, при условии получения святого мира от Вселенского Патриарха и необходимости обращаться к нему с вопросами, касающимися общеправославных дел, а члены болгарской делегации твердо настаивали на полной автокефалии своей Церкви. Кроме того, стамбульские газеты распространяли слухи о возможном полном или частичном объединении Русской и Болгарских Церквей и существовании плана будущих совместных действий этих Церквей против Константинопольского Патриарха с целью передачи первенства в православном мире от него Московскому Патриарху. Практически вся турецкая и греческая пресса писала о том, что отмена схизмы будет крупной и неоправданной уступкой Сталину и России. В письме болгарских представителей в свой Синод от 20 февраля и других их донесениях даже говорилось о вероятной возможности неудачи переговоров.

Ситуацию помогло изменить посредничество Русской Православной Церкви. В частности, 20 февраля Патриарх Алексий написал экзарху Стефану, что он получил информацию о совершении некоторых шагов к отмене схизмы. Патриарх разделял надежду экзарха относительно всеобъемлющей связи в будущем с Болгарской Церковью и обещал вмешаться в случае необходимости. Уже 22 февраля, совершенно неожиданно для болгарских представителей, они были приглашены к Вселенскому Патриарху (на которого, возможно, оказали давление и представители стран антигитлеровской коалиции), и их известили о принятии Константинопольским Синодом решения, удовлетворяющего все предыдущие пожелания болгар: отмене схизмы 1872 г., восстановлении канонического общения между Вселенским Патриархатом и Болгарским экзархатом и предоставлении полной автокефалии Болгарской Православной Церкви. При этом было снято наложенное 73 года назад запрещение со всех епископов, клириков и мирян Болгарской Церкви, даже умерших. В тот же день в патриаршей часовне была проведена совместная греко-болгарская литургия, и представители обеих Церквей подписали Томос об отмене схизмы и предоставлении автокефалии[891]. Согласно дополнительному протоколу к Томосу, Болгарская Церковь должна была получать святое миро из Константинополя (самостоятельно она начала его изготавливать в 1951 г.).

Большое значение помощи Патриарха Алексия в отмене схизмы неоднократно отмечалось руководством Болгарской Церкви. Так, экзарх Стефан в телеграмме от 26 февраля сообщил Первосвятителю, что «схизма отменена в результате Вашего вмешательства и поддержки», и указал, что он усердно молит Бога дать патриарху силы, «чтобы быть мудрым главой не только Русской Православной Церкви, но также и всех Православных Церквей, во славу Бога и во имя успехов всех славянских братьев и всего православного славянства». Более развернуто эти мысли были выражены в письме Болгарского Синода Патриарху Алексию от 27 февраля: «Мы счастливы, что с самого начала Вашего срока правления Вы сочувствовали положению нашей Церкви и преуспели в помощи отмены ее схизмы, так, чтобы это грязное пятно на ризах нашей Церкви, которое лишало ее паству возможности связи с другими Православными Церквами, было удалено. Таким образом, Ваша Святость навсегда вписала свое имя на страницы истории нашего народа. Учитывая пробудившееся сознание общего прошлого наших славянских народов, также как и общих интересов и потребностей славянского единства, мы верим, что Вы возьмете на себя бремя заботы об остальных славянских Православных Церквах и мудрого отеческого участия в их жизни». В письме Московскому Патриарху от 25 апреля 1945 г. митрополит Стефан также отмечал: «Вы. своим высокоавторитетным и действенным участием ускорили снятие тяготившего и стеснявшего нас прещения»[892].

В дальнейшем связи Болгарской и Русской Церквей продолжали активно развиваться. В конце февраля 1945 г. Священный Синод пригласил Московского Патриарха приехать в Болгарию, в начале марта Патриарх Алексий известил экзарха о скором прибытии в страну делегации Русской Церкви «во главе с архиепископом Московским». В ответной телеграмме от 6 марта митрополит Стефан писал: «Глубоко обрадован решением Вашего Святейшества прислать представителя, которого ждем с любовию каждый день, когда угодно Вам»[893].

6 апреля 1945 г. в Софию приехала делегация Московского Патриархата из четырех человек во главе с одним их ближайших помощников патриарха архиепископом Псковским и Порховским Григорием (Чуковым). Приветствуя ее, митрополит Стефан сказал: «Православная Русская Церковь заняла ведущее место в большом семействе славянских народов, как старшая и передовая среди Православных Церквей», – причем из заявления Софийского митрополита следовало, что «огромная заслуга в этом историческом акте, безусловно, принадлежит великому вождю Советского Союза»[894].

Болгарское правительство помогло Синоду необходимыми для достойного приема автомобилями, квартирами и другими материальными средствами. Интересно отметить, что возглавлявший Синод в «фашистский период» митрополит Неофит в эти дни отсутствовал в Софии, якобы по причине болезни. 18 апреля в честь делегацтии Русской Церкви был устроен торжественный прием, на котором присутствовали члены болгарского правительства во главе с премьер-министром К.С. Георгиевым, представители Болгарского Священного Синода, члены Союзной контрольной комиссии во главе с генерал-полковником С.С. Бирюзовым, члены Национального комитета Отечественного фронта, Славянского комитета, известные деятели науки и культуры. Посетив многие города и монастыри, делегация пробыла в Болгарии до 23 апреля, проведя успешные переговоры об укреплении связей двух Церквей. Входивший в ее состав доцент Московского богословского института А.И. Георгиевский прочитал на богословском факультете Софийского университета публичную лекцию «О церковном обряде»[895].

Вскоре после отъезда делегации Московского Патриархата Болгарский Синод на своем заседании подчеркнул, что с этого момента началась реальная связь между двумя Церквами. Также было отмечено, что благодаря приезду делегации старое представление о подавлении религиозной свободы в СССР преодолено. В письме Патриарху Алексию от 25 апреля экзарх Стефан подчеркнул: «Прежде всего, благодаря Вашей делегации, рассеялись упорно распускавшиеся нашими общими врагами и легковерными людьми и находившие для себя почву слухи, что Русская Православная Церковь расстроена, обессилена, что она потеряла всякое влияние и значение в народе. Косвенно этим в переживаемое трудное время была оказана поддержка нашей Церкви, обуреваемой злонамеренными слухами и разными домогательствами врагов и “друзей”. Пребывание делегации в Софии и ее поездка по Болгарии дали повод и возможность нашему православному народу ярко проявить свою любовь к матушке-России и свою веру в несокрушимую мощь Русской Церкви и русского народа. Существующим в эмиграции русским людям, всегда близким моему сердцу, пребывание делегации принесло великое утешение. Они остаются преданнейшими своей Родине верными сынами своей Церкви»[896].

В отчете владыки Григория о поездке была дана подробная характеристика внутренней ситуации в Болгарской Церкви: «Среди духовенства образовался Союз священников, комитет, который начал проявлять тенденцию, подобную тем, какие проявляли в первые годы наши русские обновленцы (те же вопросы о браке епископов, второбрачии священников и т. п.), дисциплина пошатнулась, священники занялись выработкой (очень) “левого” устава. Разъяснение о положении Церкви Русской и особенно Положение об управлении РПЦ, привезенное делегацией, отрезвило Комитет священников, дало опору Синоду в направлении жизни Болгарской Церкви на твердых канонических началах и указало Правительству пример установления нормальных отношений между Церковью и государством. Экзарх митрополит Стефан, несомненно, самый умный из архиереев, пользуется большим авторитетом среди болгар, большой дипломат и до мозга костей политик. По-видимому, его отношение к немцам по существу было отрицательным, хотя он принужден был лавировать. Англоманство в нем скрытно, вероятно, еще есть в некоторой степени и теперь. Но сейчас он чрезвычайно ярко проявляет свое русофильство. идею славянства и его объединения под главенством России он громко заявляет в своих речах. О своих митрополитах он отзывался как о “немцах”, о митрополите Иосифе как о “ренегате”. Тем не менее эти “немцы’-митрополиты являются его ближайшими помощниками (м. Михаил и м. Паисий), хотя вообще он всех их держит довольно властно. Теперь он приблизил к себе и поставил на ответственные должности наилучших людей русофильского направления – новорукоположенного епископа Парфения, архимандрита Мефодия (протосингела Синода), иеродиаконов – Александра и Григория, иеромонаха Серафима. Эти лица – духовные воспитанники управляющего русскими приходами архиепископа Серафима (Соболева)»[897].

5 мая экзарх отправил теплую телеграмму командующему III Украинским фронтом маршалу Ф.И. Толбухину: «С восхищением слежу за Вашими удивительными победами. От всей души поздравляю Вас с высшими военными наградами, которыми одновременно и советское, и наше Болгарское правительства оценили Ваши великие заслугами. Отныне Ваше славное имя вписано на страницах нашей истории рядом с вечно памятными именами генералов Гурко, Драгомирова, Скобелева»[898]. 10 мая в Софии на площади перед собором св. кн. Александра Невского состоялся многолюдный митинг по случаю капитуляции нацистской Германии, на котором в числе почетных гостей присутствовал митрополит Стефан.

Подводя итог, следует отметить, что развитие церковной жизни Болгарии в первой половине XX в. проходило очень драматично и характеризовалось целым рядом заметных потрясений, конфликтов и преобразований: значительным сокращением территории Болгарского экзархата в результате поражений страны в ходе Второй Балканской и Первой мировой войн, конфликтами с сравительством и безуспешными попытками преодолеть схизму в 1920-1930-е гг., временным расширением экзархата в период Второй мировой войны и в то же время борьбой с прогерманской политикой правительства, отменой схизмы в 1945 г., существенным ухудшением положения Церкви в социалистической Болгарии и, наконец, восстановлением Патриаршества в 1953 г. (что выходит за рамки описываемых в параграфе событий).

Вторая по величине после Русской Православной Церкви – Румынская в 1934 г. насчитывала около 10 тыс. общин, 5 митрополий и 18 епархий (в том числе созданная в 1921 г. «епископия армии»), к ней принадлежало 72 % из 16 млн жителей страны. В Румынии действовали три богословских факультета (старейший – с 1884 г. при Бухарестском университете, а также при Черновицком и Кишиневском университетах), пять духовных академий в Трансильвании и Банате (Клужская, Орадиевская, Карансебешская, Арадская и Сибиуская) и десять семинарий (в том числе монашеская в Керницком монастыре)[899].

В результате Первой мировой войны территория страны увеличилась в два с лишним раза (считая незаконно оккупированную в 1918 г. Бессарабию), и теперь 30 % населения Румынии составляли национальные меньшинства, в том числе православные (украинцы, русские, болгары), но их статус не был отражен в государственных законах. Значительный вклад в создание послевоенного государства внесла Румынская Православная Церковь. Она всегда была тесно связана с правительством страны и, как правило, активно поддерживала его, проявляя при этом очень сильную национальную ориентированность и нередко являясь инструментом румынизации национальных меньшинств. В 1919 г. состоялся Церковный Собор, объединивший митрополии Румынии, Трансильвании и Буковины.

4 февраля 1925 г. на Соборе Румынская Православная Церковь была провозглашена Патриархатом. Вначале этот акт рассматривался Константинопольской Патриархией как «умаление престижа Вселенского Патриарха в политических целях», но в дальнейшем выяснилось, что между Фанаром и Бухарестом было достигнуто негласное соглашение о даровании Патриаршества взамен принятия Румынской Церковью новоюлианского календаря[900].

Законность акта от 4 февраля была подтверждена Томосом Константинопольского Патриарха от 30 июня 1925 г., дарующим Румынской Церкви статус Патриархата. Его учреждение было также одобрено румынским парламентом. Осенью того же года митрополит Мирон (Кристя) принял титул Патриарха всея Румынии, наместника Кесарии Каппадокийской, митрополита Унгро-Влахийского и архиепископа Бухарестского. 1 ноября 1925 г. состоялась интронизация первого Румынского Патриарха, в которой приняли участие несколько Первосвятителей Поместных Православных Церквей[901].

Патриарх Мирон (Кристя) скончался 7 марта 1939 г., и 30 июня 1939 г. Церковный Собор избрал новым Румынским Патриархом митрополита Ясского Никодима (в миру Николая Мунтяну)[902].

В предвоенные годы за влияние на Румынскую Православную Церковь активно боролись Великобритания и Германия. При этом власти Соединенного Королевства действовали в основном через Англиканскую церковь. В 1935 г. в Бухаресте состоялись румыно-англиканские собеседования, на которых были проведены дискуссии и приняты согласованные решения по вопросам о доктринальном значении 39 членов англиканского исповедания, о таинстве Священства и действительности англиканских хиротоний, Св. Евхаристии и других таинствах, Священном Писании и Предании, о спасении. В отношении таинства Cвященства члены румынской делегации на собеседовании рекомендовали Священному Синоду своей Церкви признать действительность англиканской иерархии.

20 марта 1936 г. Румынский Священный Синод вынес положительную резолюцию по поводу законности англиканских рукоположений. Правда, эта резолюция должна была стать окончательной, только когда Высшее Управление Англиканской Церкви подтвердит заявления своих делегатов относительно таинства Священства и связанных с ним важных пунктов учения Православной Церкви, а также последует согласие по данному вопросу всех Поместных Православных Церквей. Достигнутое в Бухаресте соглашение было принято Англиканской церковью в 1936 г. на Йоркской и в 1937 г. на Кентерберийской Ассамблеях (Румынский Синод на заседании 6 июня 1966 г. еще раз рассмотрел документы Бухарестского собеседования и вновь их принял)[903].

В дальнейшем межцерковные контакты продолжали активно развиваться. Так, 13 августа 1937 г. германский МИД переслал в Рейхсминистерство церковных дел тревожный доклад немецкого посла в Бухаресте о сближении Англиканской и Румынской Православной Церквей[904]. В мае 1940 г. в Бухарест приезжала делегация англиканских архиереев и священников под руководством епископа Гибралтарского и т. д.

В свою очередь немецкие ведомства с 1938 г. по линии научных фондов приглашали молодых румынских богословов стипендиатами для учебы и научной работы в Германию, а православных профессоров богословия – для чтения лекций и докладов в немецких университетах. Так, например, осенью 1940 г. рейхсминистерства науки и церковных дел организовали поездку с докладами в университетах Берлина, Вены, Бреслау и Кенигсберга известного профессора-богослова, литератора и публициста из Бухареста Никифора Крайника, бывшего до 22 августа 1940 г. министром пропаганды Румынии, а во второй половине 1920-х гг. – министром культов и искусств (он происходил из болгар и имел настоящую фамилию Добре). В это же время немецкая Евангелическо-лютеранская церковь имела тесные связи с двумя другими румынскими профессорами, а также выплачивала пособия православным священнослужителям и членам их семей, бежавшим из присоединенной к СССР Северной Буковины в Германию. Весной 1941 г. Рейхсминистерство церковных дел даже частично финансировало строительство православной церкви в г. Галаце (на территории Румынии)[905].

Сама же Румынская Церковь до 1941 г. старалась не занимать односторонней позиции. В этой связи следует упомянуть, что в конце 1939–1940 гг. в Бухаресте с разрешения патриарха проживал бежавший из оккупированной нацистами Польши епископ Гродненский Савва (Советов), который вел активную антинемецкую агитацию, в частности убедил Константинопольского Патриарха не признавать назначения Берлинского и Германского архиепископа главой Православной Церкви в Польском генерал-губернаторстве[906]. В 1940 – начале 1941 гг. в ответ на обращения немецких военных священников (лютеран и католиков) о разрешении им совершать богослужения в православных храмах одна часть румынских архиереев отвечала согласием, а другая – отказывала[907].

В середине 1940 г. Румынская Православная Церковь насчитывала 9067 священнослужителей, 4495 из них имели среднее духовное образование (восемь классов семинарии), 4527 – высшее богословское образование (они служили, как правило, в городах) и 45 были докторами богословия. В это время в десяти духовных семинариях (две из которых находились в Бухаресте) училось 2656 человек, в пяти духовных академиях – 200 студентов и кроме того на трех православных богословских факультетах университетов – 2500 студентов. Эти факультеты до лета 1940 г. существовали в Бухарестском, Кишинёвском и Черновицком университетах, но после потери Бессарабии и Северной Буковины богословский факультет из Черновиц был переведен в Сучаву а из Кишинёва – в Яссы[908].

В возглавляемый Патриархом Священный Синод входили все правящие архиереи, в том числе пять митрополитов: Молдавии (с резиденцией в Яссах), Буковины (в Черновцах), Бессарабии (в Кишинёве), Олтении (в Крайове) и Трансильвании (в Сибиу). Кроме того, имелись правящие епископы (по одному на два-три уезда): Констанцы, Бузеу, Куртя де Арджеша, Галаца, Хуши, Романа, Рэдэуца, Каран-Себеша, Клужа, Орадии, Арада, Хотина и Измаила. Каждый из них, в свою очередь, имел одного заместителя – викарного епископа; был и военный епископ для армии. Заседания Синода проходили один-два раза в год в Бухаресте. Все священнослужители оплачивались государством, кроме того, они брали платы за требы от верующих, а в деревнях владели участками земли. В Бухаресте существовали две организации, защищавшие материальные интересы священнослужителей: «Asociatia Generala a Clerului» («Генеральная ассоциация клира») и «Помощь». В некоторых приходах были учреждены интернаты для детей священников и нуждающихся учеников, столовые для бедных. Влиятельное православное общество, выпускавшее ежедневную газету «Телеграфул Ромын», действовало в Сибиу. Многие епископы и священники состояли в национал-либеральной партии, некоторые были национал-царанистами, а довольно значительное число молодых священников и монахов были записаны в правонационалистической партии профессора Александра Кузы и «Железной гвардии»[909].

28 июня 1940 г. Румыния оказалась вынуждена передать Бессарабию и Северную Буковину (большинство населения которой составляли украинцы) Советскому Союзу. На территории Северной Буковины 7 августа была образована Черновицкая область в составе Украинской ССР. После включения Бессарабии в состав СССР ее южная часть отошла к Одесской области (и епархии), а из остальной части, с присоединением прежней левобережной Молдавской АССР (Приднестровья), в августе 1940 г. образована Молдавская ССР. Все три служивших в Бессарабии румынских епископа и часть священников уехали в Румынию.

Северную Буковину конце июня 1940 г. покинул митрополит Черновицкий и Буковинский Виссарион (Пую), который в дальнейшем сыграл заметную роль в истории Румынской Православной Церкви. Он уехал в Нямецкую лавру, где проживал до 1942 г., а в следующем году был послан Патриархией в оккупированную Одессу для руководства епархией и Румынской Духовной Миссией в так называемой Транснистрии («Заднестровье»)[910].

События лета 1940 г. нанесли заметный ущерб Румынской Православной Церкви. На ее дальнейшей деятельности сильно отразилось изменение политической ситуации в стране. Король Кароль II был вынужден 6 сентября 1940 г. отречься от престола в пользу своего 18-летнего сына Михая I (князя Гогенцоллерна), но власть в стране фактически захватил генерал (позднее маршал) Ион Антонеску, ставший премьер-министром и «кондукэторулом» (вождем) Румынского государства. Он создал авторитарный репрессивный режим и сразу же вступил в тесный союз с нацистской Германией. 12 октября в Румынию были введены немецкие войска, а 23 ноября 1940 г. она присоединилась к Тройственному пакту. Из всех союзников Гитлера Румыния выставила против СССР наибольшее количество войск и понесла самые значительные потери.

При этом по решению II Венского арбитража от 30 августа 1940 г. Румыния была вынуждена передать Венгрии Северную Трансильванию и в том же месяце Южную Добруджу – Болгарии. Население Северной Трансильвании (43,5 тыс. км²) составляло в то время 2667 тыс. человек, в основном православных румын. Так же, как и на других захваченных территориях, венгерские власти во главе с диктатором Миклошем Хорти стали проводить в Трансильвании политику насильственной мадьяризации. Чтобы принудить к бегству политически активные элементы, хортистские власти устроили массовые расправы над румынами в местечках Ип и Трезня. Всего за четыре года оккупации более 15 тыс. румын были подвергнуты пыткам и убиты, более 280 тыс. высланы за границу, многие другие заключены в концлагеря. 160 тыс. евреев Северной Трансильвании отправили в нацистские лагеря уничтожения[911].

В Трансильвании были запрещены румынские газеты, школы, культурные учреждения, использование румынского языка в административных делах, проводилась мадьяризация имен румын. Репрессиям подверглась и Румынская Православная Церковь. Духовная академия в г. Орадя была вынуждена переехать в Тимишоару, двух архиереев вместе с представителями румынской интеллигенции в вагоне для скота выслали из страны. Единственным православным иерархом, которому разрешили продолжать службу, оказался епископ Николай (Колан) в Клуе, он взял на себя руководство всеми румынскими приходами в Трансильвании, но длительное время практически был лишен возможности выполнять свои обязанности.

Сотни священников были изгнаны из общин, некоторых из оставшихся хортисты убили без суда варварскими способами. Так, например, 9 сентября 1940 г. был убит вместе с 263 членами его общины священник Т. Костеа из Тризнеа, 10 сентября – протоиерей А. Мунтяну из Хуедина, 23 сентября – вместе с женой, двумя дочерьми и сыном священник А. Вуйор из Месешении де Кимпие и др. Еще двоих священников убили в 1944 г. отступающие немецкие войска. 17 православных церквей оказались полностью разрушены, многие другие осквернены, разграблены, превращены в склады зерна и т. п. Десятки тысяч православных румын принудительно перешли в католичество или вошли в состав униатской Венгерской епархии (с центром в Хайдудороге). Современные румынские историки считают, что «победа гитлеровской Германии и хортистской Венгрии привела бы к завершению попытки уничтожения и ассимиляции румын во временно занятых областях»[912].

Уже вскоре после прихода к власти – в ноябре 1940 г. правительство И. Антонеску объявило, что новый порядок будет создан и в Православной Церкви. В ответ Патриарх Никодим предложил Антонеску основные направления изменений: более тесную совместную работу с государством и серьезное ужесточение требований к кандидатам во иереи и епископы. 3 декабря Священный Синод совместно с министром по делам религии (культов и искусств) Браилеану представил правительству меморандум из 30 пунктов, в котором затрагивались организационные вопросы Церкви и проблема крещеных евреев[913].

Начавший 3 декабря свои заседания после осеннего перерыва Священный Синод заявил, что потеря страной в 1940 г. своих земель была актом, противоречащим Божественной справедливости: миллионы румын и много румынских храмов попали под чужеземное господство; Церковь направляет свои молитвы Богу, чтобы в отношении румынского народа была восстановлена справедливость. Наконец, Синод обещал новому государственному руководству свою помощь и призвал всех верующих к сплочению, дисциплине и порядку[914].

Ужесточение режима сказалось на положении всех религиозных организаций. В конце 1940 г. И. Антонеску подписал закон, согласно которому в Румынии допускалось существование лишь семи конфессий: православной (к ней отнесли и старообрядцев), греко-католической, католической, реформаторской, евангелической, армяно-григорианской Церквей и ислама. Молитвенные дома сектантов подлежали закрытию, а всем приступавшим к служению представителям духовенства требовалось утверждение Министерства по делам религии. В марте 1941 г. глава этого ведомства запретил священникам всех конфессий вступать в партии и другие политические организации или сотрудничать с ними[915].

Это было связано с кровавой четырехдневной гражданской войны 2124 января 1941 г. После отречения Кароля II от престола пришедший к власти И. Антонеску не только легализовал «Железную гвардию», но и включил их представителей в свое правительство. Однако уже через пять месяцев между ними возник острый конфликт, и в январе легионеры «Железной гвардии» (которых поддерживала часть православного духовенства) были разгромлены войсками под командованием “кондукэторула” В марте Совет министров решил, что все священники, дела которых переданы в военные суды за участие в январских беспорядках, должны быть лишены священнических мест (по его данным, из 9536 православных священнослужителей Румынии 218 участвовали в выступлениях железногвардейцев с оружием в руках). Это означало прямое вмешательство в область компетенции Румынской Патриархии[916]. Из архиереев очень немногие поддержали легионеров, которые выступили против Патриарха Никодима.

К лету 1941 г. Румынская Церковь в наибольшей степени из Православных Церквей Юго-Восточной Европы оказалась под немецким влиянием. Ее руководство полностью поддержало завоевательный поход румынской армии совместно с вермахтом на Восток. Патриарх Никодим заявил, что «борьба против большевизма является священной борьбой, борьбой за Бога и Его истину»[917].

В конце июня 1941 г. он обратился к населению страны с резким антисоветским посланием: «Румыны и румынки! Наша страна начинает войну с безбожниками. Вождь государства с полным правом назвал это священной войной. Мы преследуем не только национальную цель – расширить границы нашей страны, но и интернациональную – уничтожить апокалипсического дракона большевизма, который превратил Святую Русь в отвратительное место всяческих преступлений, базу тех, кто объявил войну Самому Богу и кто хочет отравить всё человечество ужаснейшей духовной заразой. Ваша борьба ведет не только к освобождению ваших братьев, но также к освобождению миллионов русских, которые десятилетиями страдают от большевистского ига»[918].

Посетивший Румынию представитель германского МИД Герстенмайер в докладе своему руководству от 24 сентября 1941 г. также подчеркивал: «Румынское Православие в настоящее время полностью занято тем, чтобы “вбить во все румынские головы” войну против советской России как священный крестовый поход и железную необходимость»[919].

А немецкий посол в Румынии 30 сентября писал в германский МИД, что духовенство Румынской Церкви по воле государства должно играть важную роль при ликвидации остатков большевизма в Бессарабии и Северной Буковине. Антонеску горячо приветствовал инициативу православного духовенства Трансильвании организовать делегацию священников для духовного и культурного окормления населения Бессарабии. Посол также отмечал, что ранее по румынской прессе было заметно влияние «русского православного центра Киева», но теперь «эта опасность преодолена»[920].

Уже в начальный период войны с СССР Румынская Церковь развернула активную миссионерскую деятельность на Юго-Западе Украины, рассчитывая перенести ее и дальше на Восток. Согласно обзору бухарестской печати от 11 сентября 1941 г., составленному германским МИД, в газетах «Порунка времии» и «Курентул» утверждалось, что сейчас самая сильная Православная Церковь – Румынская и она единственная находится в непосредственной близости от России. Поэтому именно эта Церковь призвана снова пробудить православных христианский дух на Востоке. Русское же Православие называлось «величайшей панславянской опасностью»[921].

Некоторые румынские органы печати даже позволяли себе открыто русофобские высказывания. Так, в декабре 1941 г. бухарестская газета «Акциун» опубликовала пожелание того, чтобы в рамках планируемого нового порядка восточного пространства было бы проведено насильственное переселение русского народа из Европейской России в Сибирь: «За исключением финнов в Карелии, румын в области Буга и Днепра и, может быть, также еще украинцев, все славянские и славянизированные народы должны быть перевезены в Сибирь». Эта публикация вызвала резкий конфликт с Болгарской Церковью, официальный орган печати которой – журнал «Црковен Вестник» – опубликовал ответную статью «Никто не борется против русского народа!»[922]

Помимо миссионерской деятельности на Востоке у некоторых представителей Румынской Церкви были гораздо более глобальные планы. В 1942 г. упоминавшийся профессор-теолог Н. Крайник обратился в немецкий МИД с докладной запиской «Германия и православный мир», в которой выдвигал идею восстановления полновластного экуменического Патриархата в Константинополе (Стамбуле) с руководящим органом – постоянным Синодом из представителей всех православных народов. Он рассчитывал, что Румынская Церковь, как самая сильная тогда, займет в этом Синоде преобладающие позиции. Крайник предлагал также принять надгосударственный православный Встав, предоставить одинаковые права всем национальным Церквам на Святой Горе Афон, вернуть храм Святой Софии в Стамбуле православным и т. д. Убеждая Германию поддержать свой план, профессор утверждал, что он направлен против русских панславянских устремлений[923]. Но нацистские ведомства, естественно, не поддержали Крайника – они не были заинтересованы в значительном усилении какой-либо из Православных Церквей, тем более в объединении под ее эгидой всех остальных.

В то же время, стремясь использовать Румынскую Церковь в антисоветской пропаганде, немецкий МИД в июле 1943 г. пригласил профессора Н. Крайника и ряд румынских священнослужителей, наряду с представителями Болгарской, Греческой и Сербской Церквей, посетить раскопанное захоронение около 10 тыс. жертв террора НКВД в Виннице[924].

Эта поездка состоялась, и по ее итогам румынская церковная делегация опубликовала в январе 1944 г. в Бухаресте следующее заключение: «Посещение представителями Церквей разных европейских земель 16 и 17 июля 1943 г. г. Винницы подтверждает два явления: 1)те социальные реформы, которые не могут быть осуществлены путем разумной эволюции, пройдут вследствие революции; 2) но революционные перемены могут быть проведены или цивилизованными средствами в короткое время, как это произошло в Германии, или варварским путем, как в советском государстве. Путешествие это показало представителям Церкви, что может сделать один европейский народ в этом направлении. А страшные могилы убитых в Виннице, напротив, показали, что другая держава сделала с подъяремными народами. Этот факт доказывает, что Советское государство является чуждым Европе телом и не заслуживает принадлежать Европе». Заключение подписали все члены румынской делегации во главе с митрополитом Виссарионом (Пую)[925]. Однако в целом результаты поездки оказались не совсем такими, на которые рассчитывали германские ведомства.

Профессор Н. Крайник оставался верен своей прогерманской позиции и в дальнейшем, в апреле 1944 г. опубликовал в немецкой газете статью «Румынская Церковь и война против большевизма», в которой подчеркивал тесную связь между Церковью и государством в Румынии в их борьбе с советской опасностью[926].

Еще одной областью немецкого влияния стала деятельность Румынской Церкви на территории Третьего рейха. К началу Второй мировой войны в Германии имелась лишь одна румынская часовня в г. Баден-Бадене, где служил священник Михаил Штефирца, однако она входила в Берлинскую и Германскую епархию Русской Православной Церкви Заграницей. Поэтому в мае 1940 г. в Берлине была создана часовня при румынском посольстве, уже в юрисдикции Румынского Патриархата. 12 декабря 1941 г. между правительствами Германии и Румынии было заключено соглашение об использовании румынской рабочей силы на предприятиях Третьего рейха (всего в Германию отправили более 10 тыс. румынских рабочих), и поэтому для их окормления могли быть посланы православные священники. В этой связи в конце декабря румынские власти приняли решение о необходимости создания своей церковной общины в Берлине, и 1 января 1942 г. Синод назначил туда протоиерея Эмилиана Василиши, который к апрелю окормлял уже 900 румынских рабочих[927].

Для такого количества прихожан понадобился отдельный храм, и 15 мая 1942 г. Рейхсминистерство церковных дел обратилось к руководству еемецкой Евангелическо-лютеранской церкви с просьбой срочно подыскать подходящее здание для румынской общины. В ответе от 30 мая говорилось, что этому вопросу уделяется большое внимание, румынам уже предлагали одно помещение (которое им не подошло) и собираются предложить новые, но возможности поиска очень ограничены. Наконец 12 сентября румынской общине была выделено устроившее их здание евангелической Иерусалимской церкви, и 23 февраля 1943 г. после необходимых ремонтных работ был заключен договор о ее передаче в аренду румынам. Церковь была освящена к лету 1943 г. и действовала под руководством настоятеля о. Э. Василиши вплоть до конца войны[928].

В 1944 г. Румынская Патриархия под давлением немцев пошла на серьезный антиканонический шаг. Когда власти фашистской Хорватии обратились к Румынскому Патриарху Никодиму за помощью в хиротонии епископа для самопровозглашенной Хорватской Православной Церкви, в ответном послании от 4 августа патриарх ответил согласием и направил в Загреб делегацию из трех священнослужителей, в том числе митрополита Виссариона (Пую). 13 августа 1944 г. владыка Виссарион приехал в Загреб и 15 августа, вместе с главой Хорватской Церкви митрополитом Гермогеном (Максимовым), совершил Хиротонию во епископа Сараевского архимандрита Спиридона (Мифки), который еще 28 ноября 1936 г. решением Великого церковного суда Сербской Церкви был лишен священного сана за недостойную жизнь и моральные прегрешения[929].

В ответ Заместитель Сербского Патриарха митрополит Скопленский Иосиф (Цвийович) 11 сентября 1944 г. направил Румынскому Патриарху резкий протест, в котором писал, что до возвращения интернированного немцами Патриарха Гавриила и принятия окончательного решения Священным Синодом не может иметь общение с Румынской Православной Церковью и ее руководством. На заседании 27 ноября 1944 г. Сербский Синод согласился с протестом митрополита[930]. Позднее в своих мемуарах владыка Иосиф отмечал, что Румынская Патриархия совершила предательство в отношении Церкви-Сестры. Хотя она в 1940–1941 гг. просила у Белграда помощи против венгерских церковных захватчиков и имела договоренность с Сербской Церковью о едином отстаивании своих интересов в Венгрии, однако фактически действовала против Сербского Патриархата в Хорватии[931].

В феврале 1945 г. проездом из Москвы сербская церковная делегация останавливалась переночевать в Бухаресте, но возглавлявший ее митрополит Иосиф на предложение советского дипломата С.А. Дангулова встретиться с Патриархом Никодимом ответил категорическим отказом. В декабре 1946 г. в беседе с митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем (Ярушевичем) Сербский Патриарх Гавриил заявил: «С Румынской церковью мы пока не имеем общения после того, как Патриарх Никодим во время войны посылал своего епископа (митрополита Виссариона) в Хорватию для хиротонии викария самозванцу Гермогену. И до сих пор он не принес извинения перед нами за то, что вмешался в нашу юрисдикцию»[932]. Свое письменное извинение Румынский Патриарх прислал Сербскому Синоду только в 1948 г.

В отношении евреев Румынская Церковь далеко не во всём пошла навстречу нацистским требованиям, хотя и в этом вопросе поддалась давлению Третьего рейха больше, чем другие Православные Церкви. Всего в Румынии (с Бессарабией и Северной Буковиной) к началу Второй мировой войны проживало более миллиона евреев. Еще в начале августа 1940 г. было принято так называемое Положение о евреях, в котором имелась статья, каравшая браки между румынами и евреями тюремным заключением сроком до пяти лет, но особенно активно антисемитскими репрессиями занималась упоминавшаяся «Железная гвардия»[933].

До своего разгрома в январе 1941 г. ее легионеры успели совершить большое количество еврейских погромов. В этой связи примечательна история румынского архиепископа Валериана (Виорела Трифы). В начале 1940-х гг. он еще был мирянином – издателем газеты «Либертата» и бойцом «Железной гвардии». Накануне так называемой кашерной резни в Бухаресте он по радио призвал к преследованию евреев, и вскоре несколько сот их было убито железногвардейцами в здании скотобойни. В 1950 г. Трифа выехал в США и в дальнейшем служил в сане архиепископа в Детройте. В 1982 г. в суде была доказана его причастность к убийству сотен евреев, и в 1984 г. архиепископ Валериан был депортирован в Португалию, где и скончался в 1987 г.[934]

После разгрома «Железной гвардии» репрессии евреев не прекратились, так, в Бессарабии после ее нового захвата Румынией их было убито около 100 тыс.[935] В сентябре 1941 г. на оккупированной румынской армией территории СССР евреев стали заключать в гетто и концентрационные лагеря. В это же время из приграничных с Советским Союзом районов Румынии евреев депортировали на запад страны, а мужчин моложе 60 лет заключили в концлагерь Тыргу-Жиу. 3 сентября был отдан приказ об обязательном ношении евреями отличительного знака – шестиконечной звезды Давида. Главный раввин страны А. Шафран обратился за помощью к Патриарху Никодиму, в результате ходатайства которого премьер-министр И. Антонеску 8 сентября отменил приказ об отличительном знаке.

Осенью 1941 г. правительство Антонеску издало указ, запрещавший евреям переходить в другую веру, в котором были предусмотрены меры наказания для священнослужителей, совершивших их Крещение (однако крещеных в прошлые годы евреев Церкви не запрещалось окормлять). И в июне 1942 г. Румынская Патриархия отклонила ходатайство около 50 тыс. местных евреев о принятии их в православие[936].

Следует отметить, что в Румынии при Антонеску были приняты довольно жесткие антиеврейские законы и учреждена должность специального уполномоченного по еврейскому вопросу. В январе 1942 г. в стране еще проживало 342 тыс. евреев, из которых часть в дальнейшем погибла. Всего за годы Второй мировой войны немецкими и румынскими службами безопасности были убиты более 400 тыс. евреев, в том числе 211 тыс. в Румынии и еще около 200 тыс. на территории Бессарабии, Северной Буковины и так называемой Транснистрии (в междуречье Буга и Днестра)[937]. Объясняя подобную политику, И. Антонеску заявлял: «Когда я принял меры против евреев, я принял их не против индивида, а против сообщества, которое грабило румынский род. Я защищаю нацию. Еврейское сообщество должно заплатить.»[938].

В июле 1942 г. руководство нацистской Германии добилось от румынского правительства обещания начать в сентябре депортацию евреев из Южной Трансильвании в расположенные на территории Польши «лагеря смерти», прежде всего в Освенцим. Но в результате активных действий Патриарха Никодима, папского нунция А. Кассуло и швейцарского посла в Румынии де Века удалось добиться отмены депортации. Однако публичного осуждения антиеврейской политики со стороны руководства Румынской Церкви не последовало.

В июле 1943 г. редактор кишиневской газеты «Раза» («Заря») священник Василе Цепордей в статье, посвященной второй годовщине начала войны с Советским Союзом, даже попытался оправдать молчание румынских иерархов по поводу уничтожения евреев, выступив с позиций открытого шовинизма: «Жиды никогда не любили нас. Всё румынское было ненавидимо сынами Израиля. Это правда, что они ненавидят всё, кроме иудейской расы. Потому что в основе Талмуда – ненависть и месть. Но большей ненависти, чем к нам, румынам, они не питали ни к кому. Иногда даже большую, чем к гитлеровским немцам.»[939].

В целом позиция руководства Румынской Церкви по отношению к евреям в годы войны была настороженно-недоброжелательной, но без одобрения их уничтожения (иногда даже противодействия репрессиям). Это видно, например, из отчета руководителя оперативного штаба ведомства А. Розенберга доктора Цейса о поездке в Бухарест в июне 1944 г.: «Православная национальная Церковь занимает содействующую позицию. Она враждебнее к евреям, чем Римская Церковь, но с другой стороны также отстаивает не нашу точку зрения. Два года назад она запретила Крещение евреев, что, конечно, не исключает отдельных случаев Крещения евреев с помощью подкупа. Сельское население настроено определенно антиеврейски. Население Бухареста индифферентно»[940]. Еще в июле 1944 г. в ежемесячном докладе Внешнеполитической службы нацистской партии указывалось, что Румынская Церковь позитивно настроена по отношению к европейским идеям и противоположным образом – к масонам и евреям[941].

Весь период войны наблюдалось явное стремление органов государственной власти с одной стороны «огосударствить» Румынскую Православную Церковь, сделав ее послушным орудием своей внешней и внутренней политики, а с другой – ограничить или вообще запретить деятельность других конфессий. В начале осени 1941 г. маршал Антонеску, приняв отставку министра по делам религии генерала Розети, даже временно взял на себя руководство соответствующим министерством.[942] Генеральное общество клира было распущено властями, хотя вначале и оно выступало за войну с Советским Союзом.

В ноябре 1942 г. министр внутренних дел генерал Д. Попеску распорядился, чтобы состоявшие на государственной службе чиновники обязательно каждое воскресенье посещали богослужение. В данном распоряжении подчеркивалось, что христианская вера служит моральным основанием нации и государства и в то время, когда войска и весь народ ведут борьбу не только за румынскую землю, но и за веру предков, для каждого христианина является моральной обязанностью посвятить один час богослужению. При этом православному духовенству были даны указания для ведения бесед по актуальным вопросам государства и общественной жизни[943]. Следуя этой линии, Д. Попеску в июле 1943 г. указал государственным служащим на необходимость состоять в какой-либо приходской общине и участвовать в ее жизни, потребовав в противном случае предоставления объяснений[944].

Одновременно начали разворачиваться репрессии против представителей конфессий, не включенных в список семи официально разрешенных. Масштабы этого террора беспокоили даже командование румынской армии. 8 марта 1942 г. Генеральный штаб указал Министерству по делам религии, что в Бессарабии и Буковине «до настоящего времени выявлены 12 500 сектантов, и ежедневно их заключают в черновицкие тюрьмы в таких количествах, что через короткое время они уже не смогут вмещать. Наше убеждение заключается в том, что борьба за Христа должна сегодня вестись на фронте, а не дома в тюрьмах». В целях подавления сектантства Генштаб рекомендовал ограничиться церковными мерами[945].

Однако подобная политика только усилилась. В декабре 1942 г. было принято Постановление о запрещении вредящей государству деятельности различных религиозных обществ и сект (баптистов, евангелистов, адвентистов и др.), а 10 июля и 27 августа 1943 г. министр по делам религии издал дополнительные указы о роспуске всех организованных не на церковной основе религиозных обществ и сект, без учета прошлого положения. Их имущество подлежало конфискации в пользу государства. В своем представлении главе государства министр объяснил необходимость указов вредной для государства деятельностью этих организаций, «большинство которых к тому же сделалось центром англо-американской агитации, так как их руководители проживают в государствах, враждебных Румынии»[946].

В этих условиях активно продолжались репрессии, так, в январе 1943 г. к 25 годам каторжных работ были приговорены руководители иннокентьевцев Бельцкого и Сорокского уезда Бессарабской губернии Василий Лунгу и Алексей Пынтя, еще 13 активистов секты получили тюремные сроки длительностью 15–20 лет. В августе 1943 г. в Черновцах один из местных сектантов был приговорен военным судом к 10 годам каторжных работ с конфискацией имущества и т. д. В связи с началом репрессий сектантов наметился их частичный переход в православие, так, например, летом 1943 г. в буковинском с. Шипотени восемь сектантов вернулись в Православную Церковь[947].

24 сентября 1942 г. в Черновцах был образован Центральный комитет Союза румынских православных священников, но 2 сентября 1943 г. по требованию властей он был распущен, и его полномочия переданы временной комиссии из семи священнослужителей[948]. В начале марта 1944 г. был принят новый закон запрещавший проведение Крещений и Венчаний без наличия справки о регистрации этих актов в отделах ЗАГСов. Нарушения карались арестом от одного до шести дней или штрафом от 1 до 25 тыс. лей.[949]

Осенью 1942 г. в румынскую печать проникли сведения об уходе Патриарха Никодима со своего поста, но они не подтвердились. В это время при патриархе лишь были учреждены два викариатства, в связи с его загруженностью делами. В ноябре 1942 г. под председательством Патриарха в Бухаресте состоялся Архиерейский Собор, который выразил верноподданнические чувства королю и приветствовал маршала Антонеску, преподав ему благословение «на успешное водительство румынского народа к славе и процветанию» и успешное руководство румынской армией, «борющейся за Родину и Крест до полной победы». На Соборе были также приняты три проекта, внесенные министром по делам религии: нового порядка замещения священнослужительских должностей, их наименования и распределения, закона о патриархе, предусматривавшего расширение патриаршей власти, и закона о церковных выборах как в Румынии, так и в «освобожденных от большевиков местностях» в сфере действий румынских властей. При этом Собор выработал порядок принятия в молитвенное общение украинских самосвятов и обновленцев[950].

В начале 1944 г. в румынских общинах были введены «советы примирения» в составе местного священника и двух членов общины, назначаемых мировым судьей. Советы собирались по воскресеньям для разрешения возникающих в общине конфликтов, в том числе по имущественным вопросам; теперь мировые судьи не должны были принимать подобных дел без их рассмотрения новыми органами[951]. Следует упомянуть, что 8 ноября в бухарестском кафедральном соборе Патриарх Никодим ежегодно совершал праздничное богослужение по случаю Дня рождения и тезоименитства короля Михая.

В ходе войны целый ряд румынских церквей и обителей пострадали от бомбардировок и артиллерийских обстрелов (только в Бухаресте англо-американские бомбардировки уничтожили 10,5 тыс. зданий), так, например, разрушению подвергся основанный в 1806 г. монастырь Гичиу в районе г. Плоешти (он был восстановлен в 1952 г.). Военные страдания усилили религиозные чувства румын. Так, например, на торжественном богослужении в Яссах 14 октября 1942 г. по случаю дня св. Параскевы, особо почитаемой местным населением, присутствовало более 200 тыс. паломников из Молдавии

и Транснистрии. Богослужение и крестный ход возглавлял Молдавский митрополит[952].

И в годы войны не прекращались межконфессиональные контакты Румынской Церкви. Так, в марте 1943 г. Архиепископ Кентерберийский Вильям Темпл, подчеркивая дружбу с ней, посетил румынскую часовню в Лондоне[953]. 13 июня 1943 г. в экуменическом богослужении в лондонском Вестминстерском аббатстве в празднике Троицы участвовал представитель Румынской Православной Церкви[954]. А когда в 1943 г. в оккупированной немцами Франции возникло движение «Недели молитвы о единстве христианского мира», первое молитвенное собрание с участием католиков и протестантов было устроено православными в румынской церкви Парижа, причем молебен отслужил русский митрополит Евлогий (Георгиевский). Тогда же в Париже был основан Межправославный комитет для объединения отдельных православных инициатив по участию в Неделе молитвы под председательством настоятеля румынского храма архимандрита (позднее архиепископа) Феофила (Ионеску)[955].

Из Поместных Православных Церквей наиболее тесные связи в годы войны поддерживались с Болгарской Церковью, Синод которой регулярно посылал Патриарху Никодиму поздравления с церковными праздниками.[956]4 июля 1941 г. болгарский Священный Синод принял к сведению просьбу Румынского Патриарха не предоставлять помощи венгерскому Правительству для Рукоположения епископа неканоничной Венгерской Православной Церкви, «так как она имеет задачу денационализации оставшихся в Венгрии румын»[957].

Весной 1943 г. существовал план создания на территории Молдавии Всеправославного университета, одной из главных задач которого должно было стать создание единого религиозного фронта Поместных Православных Церквей против «политического атеизма». Однако из этого плана ничего не вышло[958].

В 1943 – первой половине 1944 гг. Румынская Церковь еще пыталась своим авторитетом поддерживать войну на Восточном фронте. Так, епископ румынской армии Парфений (Киопрон) в своем рождественском послании к сражавшимся под Сталинградом войскам (декабрь 1942 г.) указал на свою тесную связь с ними и призвал крепко держать фронт: «Мы не можем вернуться домой, пока дефинитивно не победим нашего смертельного врага. Мы в войне не с цивилизованным противником. У большевиков нет честного слова, которого они держались бы. Они хотят подъяремить всю Европу, они хотят завладеть всеми народами и разорить всю культуру, в развитии которой человечество принесло столько жертв. Поэтому для нас остается одно решение: жизнь или смерть. На полпути мы не можем остаться»[959].

Патриарх Никодим в Сочельник того года посетил короля Михая и, поздравляя с праздником, преподнес ему, как символ победы, украшенный бриллиантами крест. Король поблагодарил за подарок и заявил патриарху, что румынский народ обнажил меч для обороны; согласно христианскому учению, народ на ненависть не отвечает ненавистью, но он решил свои права защищать до победного конца. Однако уже вскоре – 7 февраля 1943 г. во всех храмах Румынии пришлось совершить заупокойные службы по «сталинградским борцам». В кафедральном соборе Бухареста подобную службу совершил патриарх[960].

18 апреля в газете «Раза» («Заря») появилась обширная статья священника Варлаама Бузиля о закрытии церквей и преследованиях духовенства и мирян на отвоеванных советскими войсками территориях Украины и России, где доказывалось, что религиозная политика большевиков совершенно не изменилась[961].

В день поминовения павших воинов – 3 июня 1943 г., Патриарх Никодим обратился к румынскому народу с особым посланием, в котором назвал происходившую на Востоке борьбу священной войной, защищающей народные особенности и унаследованный простор: «Земля Востока попрала ногами наше священное право, когда отняла у нас Бессарабию и Буковину и стала угрожать нашему существованию. Красная сила Востока, отрекшись Христа и христианские принципы заменив разрушительным поганством, бросилась на соседние государства и насилием захватила было их. Поэтому мы должны бороться против них всеми нашими силами и обороняться от опустошающего коммунизма – врага религий и цивилизации. Мы этим остаемся верны нашей вековой старой традиции, и мысли наши переносим на воинов, погибших за нашу землю и народ, и молим Бога помочь нам достигнуть победы в борьбе, которую ведем против нашего смертного врага совместно с нашими союзниками. И победа будет настолько лучше, насколько крепче и теснее сплотимся около государственного знамени, около Короля и Маршала»[962].

В январе 1944 г., в связи с выборами на Архиерейском Соборе в Бухаресте шести новых епископов на вакантные архиерейские кафедры, военный епископ Парфений заявил, что на этот раз он не будет выставлять своей кандидатуры ни на одну из свободных кафедр, так как «не хочет оставить борцов, пока не закончится война в стране, чтобы вместе с борцами разделить радость победы народа»[963]. Через три месяца епископ Парфений выпустил Пасхальное послание, в котором призывал солдат румынской армии к стойкости в сражениях с красными полчищами[964].

В начале апреля 1944 г. и Патриарх Никодим в связи с приближением советских войск к границам Румынии призвал священников оставаться на их местах, чтобы укреплять и ободрять население, и посетил пострадавший от англо-американских бомбардировок район столицы, а также приветствовал на бухарестском вокзале беженцев из северных областей страны[965].

Однако постепенно настроения румынского духовенства начали меняться. Так, в справке «О состоянии религии в Румынии», составленной в январе 1945 г. профессором П. Констанеску-Яшь, отмечалось: «В период войны против Советского Союза Церковь Румынии, начиная от патриарха и кончая последним священником, вели пропаганду против “большевиков” и Советов; побывали на фронте, обращались с проповедью, писали брошюры. Только после первых поражений, и особенно после Сталинграда, некоторые военные священники возвратились домой с другими идеями, а некоторые из них начали выступать даже в пользу Советов»[966].

Изменилась и ранее прогерманская позиция Румынской Патриархии. Своеобразным рубежом здесь стали разрешенные советским правительством выборы Патриарха Московского и всея Руси в сентябре 1943 г. В телеграмме немецкого посольства из Бухареста в МИД от 2 ноября сообщалось, что нажим на Румынскую Православную Церковь с целью заставить ее осудить избрание Московского Патриарха к результату не привел[967]. Не помогла и отправка 3 ноября 1943 г. Патриарху Никодиму постановления Венского совещания архиереев РПЦЗ с осуждением избрания Московского Патриарха, а также аналогичного постановления совещания белорусских архиереев в Минске 14–16 мая 1944 г.[968]

Со временем эти изменения становились всё более заметны. Так, 31 марта 1944 г. референт немецкого МИД Колреп в своей заметке написал, что в Болгарском православии господствуют сейчас «просергианские» настроения, а позиция Румынской Церкви «едва ли существенно отличается от Болгарской Церкви»[969].

15 июня 1944 г. другой чиновник немецкого МИД Круммхюбель в своей докладной записке отмечал, что наиболее влиятельный в Румынии Трансильванский митрополит Николай (Балан, или по-другому Бэлан) больше совершенно не уверен в победе немцев и поэтому приветствует сообщения о религиозных переменах в России; именно он, в первую очередь, воспрепятствовал реакции Румынской Церкви на венский протест архиереев РПЦЗ против выборов Патриарха Сергия. Румынский же Патриарх с удовлетворением воспринял высказывания владыки Сергия против универсалистских претензий Римского Папы. Позиция Румынской Церкви, которая раньше была сильной опорой маршала Антонеску, в русском вопросе вообще чрезвычайно беспокоила немецкий МИД.

Круммхюбель также отмечал, что последние публикации митрополита Николая (Балана) содержат явную пропаганду в пользу англичан, и, по мнению посольства, он до сих пор с ними связан. Кроме того, Румынский Патриарх отправил в Великобританию архиепископу Честерскому Беллу телеграмму с благодарностью за протест последнего против англо-американских бомбардировок Румынии, отметив, что, если бы не война, он, несомненно, находился бы в тесных связях с Англиканской Церковью. В заключение Круммхюбель предлагал для усиления германского влияния на Румынскую Церковь срочно использовать межконфессиональные связи немецких лютеран, отметив, что неоднократные приглашения их профессоров-теологов румынскими университетами блокировались руководящими ведомствами Третьего рейха[970]. Но никакие меры помочь уже не могли, к концу войны идущее из СССР русское влияние полностью вытеснило в Румынском православии германское.

Деятельность Московской Патриархии начала оказывать влияние на церковную ситуацию в Румынии через полтора-два года после начала Великой Отечественной войны. Так, 22 ноября 1942 г. Патриарший Местоблюститель Русской Церкви митрополит Сергий (Страгородский) и Экзарх Украины митрополит Николай (Ярушевич) обратились к солдатам румынской армии с призывом прекратить проливать братскую кровь русского народа. В воззвании владык говорилось: «Опомнитесь же вы, наши вековые соседи, наши братья по вере православной! Посмотрите хорошенько, в какое братоубийственное дело вы вовлечены. И общая у нас с вами православная вера, и историческое прошлое, и самая любовь к своей Родине повелительно зовут вас: прекратите проливать братскую кровь единоверного с вами народа. Ваш христианский долг – немедленно оставить немецкие ряды и перейти на сторону русских, чтобы искупить великий грех соучастия в преступлениях немцев и содействовать священному делу поражения врага человечества. Дай вам Господь решимость на этот единственно правильный и святой поступок, и да приведет Он вас потом с чистой совестью радоваться вместе с освобожденной вашей Родиной»[971].

В следующем месяце – 9 декабря владыки Сергий и Николай написали обращение «К румынским пастырям и пастве», в котором призывали: «Весь христианский мир следит за поведением румынских пастырей. Как скоро они убедят свою паству в необходимости прекратить войну с братским по вере русским народом? Как скоро румынские православные христиане обратят свой гнев против поработителей Западной Европы и в том числе их страны – гитлеровских разбойников?.. Румынские собратья – архипастыри и пастыри и все православные люди Румынии! Отрекитесь от союза с людоедом и богоборцем Гитлером, и будем вместе с вами, едиными устами, умолять Господа нашего вернуть странам нашим мир и процветание, а изверга рода человеческого Гитлера да покарает рука Всевышнего»[972].

4 октября 1943 г. Государственный комитет обороны принял решение о формировании на территории СССР 1-й румынской добровольческой дивизии имени Тудора Владимиреску, в составе которой предусматривалось православное военное духовенство. На встрече с Патриархом Сергием 28 января 1944 г. председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпов спросил Первосвятителя, имеется ли возможность сделать экзаменационную проверку четырем румынским военнопленным, в свое время окончившим духовные семинарии, и, в случае соответствия, – рукоположить их во иереев для 1-й румынской добровольческой дивизии. Патриарх согласился и поручил это дело управляющему делами Московской Патриархии протоиерею Николаю Колчицкому[973]. Уже через три месяца дивизия была сформирована и включена в состав 2-го Украинского фронта.

27 марта 1944 г. советские войска вступили на территорию Румынии. Когда немецко-румынский фронт в Молдавии в результате разгрома в ходе Яссо-Кишиневской операции окончательно рухнул, молодой король Михай в союзе с представителями ряда политических партий и частью армейского командования 23 августа 1944 г. сверг И. Антонеску, маршал и министры его правительства оказались арестованы (и позднее – в мае 1946 г. приговорены судом к смертной казни). В тот же день было создано коалиционное Правительство национального единства под руководством генерала К. Санатеску, вскоре объявившее войну Германии. 23 августа также объявили амнистию, по которой было освобождено много осужденных верующих различных конфессий (в основном сектантов).

В этой связи Патриарший Местоблюститель Русской Церкви митрополит Алексий (Симанский) 25 августа выпустил обращение «К духовенству и верующим румынского народа»: «С душевным удовлетворением русский народ услышал добрую весть о том, что новое румынское Правительство, выполняя волю румынского народа, заявило о своем решении выйти из войны и порвать свою преступную связь с фашистской Германией. Православная Русская Церковь горячо приветствует и благословляет это решение единоверного румынского народа и призывает румынское духовенство и верующих всеми силами содействовать его выполнению. Со всею твердостью станьте же вы, пастыри и паства румынские, на страже благих намерений вашего народа; призывайте всех ваших братьев и сынов повернуть оружие против ваших поработителей – немцев; изгоняйте их из пределов вашей Родины. и помните, что только тогда, когда вы окончательно освободитесь от занимающих ваши города и села немецких войск, этих смертоносных орудий германского фашизма для угнетения и порабощения румынского народа, – только тогда вы сможете сказать, что вы исполнили ваш долг перед Церковью и Родиной вашей»[974]. Это обращение с санкции заместителя председателя Совнаркома В.М. Молотова было отпечатано в трех тыс. экземпляров на румынском языке для распространения на территории Румынии.

Интересно отметить, что после вступления Румынии в войну с Германией глава Средне-Европейского митрополичьего округа Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Серафим (Ляде) заступился за румынского священника Михаила Штефирцу, служившего в часовне г. Баден-Бадена. 20 сентября 1944 г. он отправил в Рейхсминистерство церковных дел письмо с просьбой не снимать отца Михаила с должности, и 26 сентября эта просьба была удовлетворена[975].

Митрополит Виссарион (Пую) во время немецкого отступления, вместе со своей племянницей и секретарем, как «гость германского рейха» приехал в г. Китцбюхель, а затем в Вену. После перехода Румынии на сторону антигитлеровской коалиции он остался жить в Вене[976], весной 1945 г. уехал в Западную Германию, а затем в Италию, где несколько лет проживал в лагерях перемещенных лиц. В коммунистической Румынии в 1946 г. митрополит был объявлен коллаборационистом и военным преступником и заочно приговорен к смертной казни. В конце 1946 г. он безрезультатно писал Московскому Патриарху Алексию, прося его о заступничестве[977].

7 октября 1949 г. владыка Виссарион в Мюнхене написал Первоиерарху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию (Грибановскому) о том, что он вступил в управление Румынской Православной Церковью Заграницей. В дальнейшем митрополит Виссарион поселился во Франции и даже совершил там в первой половине 1950-х гг. вместе с двумя русскими зарубежными иерархами – архиепископом Иоанном (Максимовичем) и епископом Нафанаилом (Львовым) – в Версале архиерейскую Хиротонию архимандрита Феофила (Ионеску) для румынских эмигрантов в Западной Европе (позднее ставшего членом Архиерейского Синода РПЦЗ)[978]. Во Франции в 1964 г. владыка Виссарион и скончался, в 1990-е гг. его именем была названа улица в молдавском г. Бельцы.

30 августа 1944 г. советская армия вступила в освобожденный в ходе восстания 24–29 августа Бухарест, а в октябре немецкие и венгерские войска были полностью изгнаны из страны. 12 сентября в Москве произошло подписание Соглашения о перемирии между Румынией и СССР, в результате которого была восстановлена советско-румынская граница по состоянию на 1 января 1941 г. Таким образом, Бессарабия и Северная Буковина вновь вошли в состав СССР, и на их территории была восстановлена юрисдикция Московского Патриархата. Соглашение о перемирии также объявляло недействительным Венский арбитраж от 30 августа 1940 г., по которому Венгрии была передана Северная Трансильвания. Контроль за точным соблюдением условий перемирия осуществляла Союзная контрольная комиссия, преобладающее влияние в которой имели представители СССР.

К этому времени некоторые румынские священники уже установили связи с коммунистами. Так, например, о. Юстиниан (Марина, будущий Патриарх) укрывал их от преследования в последние дни режима Антонеску, в частности, в августе 1944 г. прятал в своем доме генерального секретаря ЦК Г. Георгию-Дежа после побега последнего из концлагеря в г. Тыргу-Жиу[979].

Вскоре в Румынии развернулась активная политическая борьба, в которой Православная Церковь сыграла определенную роль. Румынская рабочая (коммунистическая) партия с 1924 г. находилась в подполье, и число ее членов было очень невелико, однако при поддержке СССР с осени 1944 г. она начала быстро расти. 12 октября был создан находившийся под коммунистическим контролем коалиционный Национально-демократический фронт. Прямое вмешательство советских представителей в Союзной контрольной комиссии заставило короля Михая 6 марта 1945 г. признать легитимным прокоммунистическое правительство во главе с лидером крестьянской партии «Фронт земледельцев» Петру Грозой (членом Высшего церковного национального конгресса). 19 ноября 1946 г. блок демократических партий во главе с коммунистами убедительно победил на первых послевоенных выборах в парламент, а после вынужденного отречения 30 декабря 1947 г. короля Михая от престола за себя и своих наследников (его вместе с семьей выслали из страны), провозглашения Румынской Народной Республики и роспуска оппозиционных национал-царанистской и национал-либеральной партий процесс советизации страны был завершен[980].

Все эти процессы проходили при непосредственном участии Румынской Православной Церкви, которая под влиянием Московской Патриархии поддерживала прокоммунистические силы. Отношения между Румынским и Московским Патриархатами были восстановлены еще до окончания Второй мировой войны. Нормализация межцерковных отношений началась по инициативе румынской стороны. 25 ноября 1944 г. Патриарх Никодим написал письмо с выражением благодарности за внимание, с которым советские войска отнеслись к Румынской Церкви, в котором отмечал: «.Просим Вас, господин министр, соблаговолить передать господам членам Союзной контрольной комиссии по перемирию нашу горячую благодарность и выражение нашего чувства преданности по отношению к командирам и армии СССР. Да поможет Бог, чтобы это проявление культуры и дружбы освятило будущее взаимоотношение между союзным СССР и свободным Румынским Королевством». Правда, советскому военному командованию это письмо было передано только 1 февраля 1945 г.[981]

В том же направлении действовала созданная осенью 1944 г. при антифашистской организации «Союз патриотов» группа священников-демократов под руководством профессора теологического факультета Бухарестского университета Петру Констанеску-Яшь (в 1921–1924 гг. он был членом компартии, с марта 1945 г. занимал пост министра пропаганды, с 1948 г. – вице-президента Академии наук, а с января 1953 г. – министра культов), В январе 1945 г. эта группа, насчитывавшая тогда около 100 человек по стране, в том числе 40 в Бухаресте, трансформировалась в Союз священников-демократов (антифашистов), основная задача которого заключалась в пропагандистской работе «за Советы и румыно-советское сближение». Председателем организации стал протоиерей Константин Бурдуча. Союз создал свое издательство, где уже в январе начал выпускать газету «Крайникул Ностру» (а затем газету «Люмина»), напечатал брошюру «О религии в Советском Союзе», кроме того, он стал направлять лекторов в районные организации «Союза патриотов». В это время несколько православных священников также состояло в социал-демократической и коммунистической (два-три человека) партиях[982].

13 января 1945 г. делегация Союза священников-демократов во главе с о. К. Бурдучей посетила в Бухаресте секретаря Союзной контрольной комиссии С.А. Дангулова и попросила организовать поездку в Румынию делегации русского духовенства или поездку делегации румынского духовенства в Москву, приурочив ее к выборам Московского Патриарха, для установления контакта между Церквами, а также снабжать румынских священников информационными материалами о положении Русской Церкви. Дангулов ответил, что необходимое содействие по установлению контакта между Русской и Румынской Церквами будет оказано. В дальнейшем о. К. Бурдуча неоднократно посещал Дангулова, передавая ему информацию о настроениях духовенства и положении в руководстве Румынской Православной Церкви.

18 января С.А. Дангулова и заместителя начальника политотдела Союзной контрольной комиссии С.П. Кирсанова пригласил на беседу в свою резиденцию Патриарх Никодим. Он похвально отзывался о поведении Красной армии на территории Румынии, упомянув о бережном отношении ее солдат и офицеров к румынским храмам и монастырям. Откликнувшись на предложение советских дипломатов, Патриарх 26 января обратился в Союзную контрольную комиссию с новым письмом, в котором просил передать благодарность и признательность советскому правительству, командирам и бойцам Красной армии «за их благородное цивилизованное отношение к миру избранных служителей в области культуры и веры в Господа». В феврале это письмо было опубликовано в одной из советских армейских газет и румынской газете «Грайуль ноу»[983].

Такие действия Румынского Патриарха нашли отклик в Москве. 26 января владыке Никодиму по дипломатическим каналам было сообщено, что Патриарший Местоблюститель митрополит Алексий не возражает против приезда в Москву небольшой группы румынских священников и самого патриарха, если последний желает, делегация же русского духовенства может прибыть в Румынию во второй половине февраля[984].

Сформированная в кратчайшие сроки румынская делегация во главе с епископом Арджешским Иосифом участвовала в заседаниях Всероссийского Поместного Собора 31 января – 2 февраля 1945 г. в Москве[985]. Вскоре в газете «Известия» были опубликованы послания Патриарха Никодима[986]. Протоиерей К. Бурдуча также дал газете «Моментул» хвалебное интервью о своих впечатлениях от поездки на Всероссийский Поместный Собор.

Через несколько недель о. К. Бурдуча был назначен министром культов Румынии. 10 марта он направил Московскому Патриарху Алексию телеграмму, в которой заверил Первосвятителя в самых искренних чувствах братства и дружбы в общей борьбе против фашизма. В посланной тогда же телеграмме председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову министр просил «передать маршалу Сталину, руководителю государства, иерархии Православной Церкви, руководителям остальных культов и всему православному народу СССР выражения нашей решимости приступить к упорной работе с целью пробуждения сознания, отравленного фашизмом, за демократизацию нашей общественной жизни» и готовность продолжать борьбу за братство и полное сближение румынского народа с народами СССР[987].

В марте Патриарх Никодим впервые обратился к румынскому народу с Посланием, в котором призывал свою паству верить правительству, вышедшему из среды народа, и приступить к работе «на удовольствие великодушных союзников». В свою очередь правительство П. Грозы заявило, что оно не поднимает вопроса об отделении Церкви от государства и желает, чтобы Румынская Православная Церковь прониклась духом нового времени[988].

В начале апреля 1945 г. состоялась встреча Патриарха Никодима с епископом Кировоградским Сергием (Лариным), возглавлявшим делегацию Русской Православной Церкви в Югославию. Из-за плохой погоды делегация дважды останавливалась в Бухаресте – 6 и 22 апреля 1945 г. В ходе первой остановки, 6 апреля, епископ Сергий нанес визит вежливости Патриарху Никодиму, который выразил пожелание, чтобы румынские студенты могли учиться в СССР, а русские – в Румынии. Во время второй остановки в Бухаресте, 22 апреля, владыку Сергия посетил епископ Галацкий Антим (Ника), последний глава Румынской Духовной Миссии в «Заднестровье». «Епископ Антим, – не без иронии отметил в отчете епископ Сергий, – из профашиста превратился в демократа, члена Союза демократических священников. Епископ Антим выражал пожелание, чтобы Румынская Православная Церковь перешла на старый календарь, так как реформа нового стиля была проведена покойным Патриархом Мироном (Кристиа), большим западнофилом, не без влияния Ватикана. Таково мнение епископа Антима. Аналогичное мнение высказывал и сам Патриарх Никодим при приеме нашей делегации»[989].

18 апреля 1945 г., в промежутке между двумя указанными неофициальными встречами, Патриарх Алексий официально обратился к Г.Г. Карпову: «Признавая желательным направить к Румынскому Патриарху делегацию с моим Посланием, затрагивающим некоторые вопросы, касающиеся взаимоотношений нашей Церкви и Церкви Румынской, и, вместе с тем, чтобы отдать визит, ввиду бывшей на нашем Соборе делегации от Румынской Церкви, – я прошу на сие соизволение правительства. В делегацию я включаю следующих лиц: Иеронима, епископа Кишиневского, протоиерея Александра Смирнова и священника Михаила Зернова». В справке от 25 апреля 1945 г. Карпов сообщал, что «все предложения Совета, в том числе и командировка в Румынию, были одобрены т. Сталиным и т. Молотовым… Руководствуясь вышеуказанными указаниями т. Сталина и т. Молотова, в данное время оформляется командировка в Румынию церковной делегации во главе с епископом Кишиневским Иеронимом. Но состав делегации, по желанию Патриарха Московского и всея Руси Алексия и по согласию со стороны Совета, сокращен с пяти до трех человек»[990].

В день Пасхи – 6 мая 1945 г. Патриарх Алексий написал послания главам ряда Поместных Церквей, в том числе Румынскому Патриарху, в котором дипломатично изложил некоторые претензии: «Неуклонно следуя по заповеданному нам Господом пути мира и любви, наша Православная Русская Церковь хранила братские отношения и молитвенное евхаристическое общение с Румынской Православной Церковью и тогда, когда в годы внешнего разделения Румынская Церковь, уклонившись от истинных устоев православия, допустила в отношении братской Русской Церкви поступки, не оправдываемые церковными канонами, как то административное давление со всеми из него вытекающими последствиями на Русскую Православную епархию в незаконно отторженной от России Бессарабии, а также в Одесской епархии во время ее оккупации».

Патриарх Алексий предлагал Румынской Церкви восстановить богослужение по старому стилю, «возвратить церковную утварь и облачения, взятые из церквей тех областей, которые были заняты румынами, а также все изъятые церковные средства и другие ценности», отпечатать новые взамен уничтоженных румынскими властями в 1918–1944 гг. богослужебных книг на церковнославянском языке, а также возбудить перед своим правительством ходатайство об освобождении и допущении к священнослужению находящихся в заключении или подвергнутым другим видам репрессий русских священнослужителей, лишенных в свое время приходов и свободы религиозной деятельности за верность юрисдикции Московского Патриархата или за отказ подчиниться реформам, проводившимся Румынской Церковью[991].

Это Послание Патриарх Алексий передал с официальной делегацией Русской Церкви, побывавшей в Румынии с 12 по 22 мая 1945 г. Эта делегация из трех священнослужителей во главе с епископом Кишиневским и Молдавским Иеронимом (Захаровым) была принята Патриархом Никодимом, министром культов протоиереем К. Бурдучей, секретарем Союзной контрольной комиссии С.А. Дангуловым и премьер-министром Петру Грозой. Поездку делегации еще в апреле санкционировал лично И.В. Сталин. 14 мая в ходе переговоров с патриархом обсуждались вопросы о новом и старом стиле календаря, увезенных из Молдавии церковных ценностях и возвращении ушедшего в Румынию в 1944 г. молдавского и украинского духовенства. На следующий день заупокойной литургией и панихидой в кафедральном соборе Бухареста была отмечена годовщина смерти Московского Патриарха Сергия, а 20 мая члены делегации устроили показательное русское богослужение в приходской Спиридониевской церкви[992].

В дальнейшем – в послевоенное время отношения Московского и Румынского Патриархатов в целом успешно развивались несколько десятилетий. Таким образом, в годы Второй мировой войны позиция Румынской Церкви претерпела существенные изменения. Если сначала она активно поддерживала прогерманское правительство Антонеску и проводила экспансию на Восток – на каноническую территорию Московского Патриархата, то к концу войны нормализовала свои отношения с Русской Церковью и перешла к поддержке правительства «народной демократии» в Румынии.

Период Второй мировой войны составляет заметную и по-своему яркую страницу истории православия в Венгрии. Именно в это время была предпринята единственная попытка создания Автокефальной Венгерской Православной Церкви. К концу 1930-х гг. около 70 % населения страны составляли католики, но при этом имелось несколько десятков тысяч православных, представлявших различные Поместные Церкви. Большая часть их принадлежала к Будимской епархии Сербского Патриархата (около 40 приходов), которую возглавлял епископ Георгий (Зубкович). Помимо сербских, в эту епархию входили имевшие определенную автономию шесть приходов греко-венгерского происхождения.

Томосом от 8 сентября 1924 г. Константинопольский Патриарх Григорий VII учредил в Будапеште митрополию Венгрии и экзархат Центральной Европы, куда должно было войти большинство православных общин Венгрии, но фактически лишь один приход в г. Сентеше признал главенство Вселенского Патриарха. Сильно ассимилированным православным румынам (около 20 приходов) согласно венгерскому закону 1928 г. было запрещено подчиняться епископам, находившимся на территории Румынии, но на практике это подчинение сохранялось, как и раньше[993].

Первым русским храмом на территории Венгрии была церковь св. мц. Александры, построенная по проекту архитектора С. Хеппе в 1801–1803 гг. в г. Ирёме (Ироме) вблизи Будапешта над гробницей Великой княгини Александры Павловны, старшей дочери императора Павла I, бывшей замужем за венгерским палатином Иосифом и сохранившей православную веру. Небольшая каменная церковь с приделом св. прав. Иосифа была освящена 31 августа 1803 г., и хотя в ней служил русский причт, богомольцами до начала XX в. являлись в основном жившие в округе сербы.

Богослужения в храме временно прекратились после начала Первой мировой войны, когда причт выехал в Россию. Возобновились они в начале 1920-х гг., в это время настоятелем церкви св. мц. Александры служил находившийся в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей иеромонах Савва (Советов) – будущий епископ Люблинский Польской Православной Церкви. У южной стороны церковного участка находится небольшое кладбище, где погребены члены причта, последним – в 1926 г. – протоиерей Стефан Иаковлевич Колумбов, похороненный рядом со своим отцом, состоявшим при церкви диаконом[994].

Послереволюционная волна русской эмиграции мало затронула Венгрию, правительство этой страны согласилось принять лишь несколько сот человек, но всё же в мае 1923 г. 300 белых солдат и офицеров из галлиполийских лагерей (Турция) прибыло в Венгрию. В 1926 г. в стране проживало 5294, а в 1929 г. – 4764 русских беженца[995]. Поселившиеся в Будапеште русские эмигранты в начале 1920-х гг. устроили домовую Свято-Троицкую церковь и основали приход, который подчинялся митрополиту Евлогию (Георгиевскому) и после перехода этого владыки в 1931 г. в юрисдикцию Константинопольского Патриархата оказался в составе его Западно-Европейского экзархата.

Настоятель «евлогианского» прихода бывший русский военный священник протоиерей Михаил Попов, узнав, что митрополит хочет уволить его, перешел в юрисдикцию Русской Православной Церкви Заграницей. Однако большая часть прихожан не последовала за своим пастырем, оставшись в подчинении митрополиту Евлогию. Отец Михаил пытался создать новый «карловацкий» приход, но в апреле 1932 г. был выслан из Венгрии, а после возвращения, через несколько недель – 2 мая, подвергся аресту со стороны венгерских властей. Все имущество Свято-Троицкой церкви было возвращено евлогианской общине. 30 мая 1932 г. решением Архиерейского Синода о. Михаил был уволен от должности настоятеля прихода и исключен из состава клира РПЦЗ. После освобождения протоиерей Михаил Попов окончил университет в г. Дебрецене, и, получив докторскую степень, остался преподавать в нем. Община РПЦЗ в Будапеште была заново организована епископом Венским Серафимом (Ляде), но своего храма она не имела[996].

В конце 1930-х гг. церковная ситуация в Венгрии в связи с расширением ее территории существенно изменилась. Сначала по Венскому арбитражу от 2 ноября 1938 г. в состав страны были включены южные районы Словакии и Закарпатской (Подкарпатской) Руси. Остальную часть Закарпатья Германия передала Венгрии 15 марта 1939 г. (в день оккупации Чехии). Существовавшая на территории этого края и Словакии Мукачевско-Пряшевская епархия Сербской Православной Церкви оказалась разделенной государственной границей на две части. К 1939 г. епархия включала около 150 тыс. верующих, 115 общин с 80 храмами, 113 священников, два мужских и три женских монастыря. При разделе подавляющая часть – 103 общины (138 тыс. прихожан) – отошла к Венгрии[997].

После ликвидации Чехословакии короткое время существовала самопровозглашенная Закарпатская республика во главе с греко-католическим священником Августином Волошиным (формально автономная с 8 октября 1938 г., но фактически независимая). А. Волошин представлял украинское сепаратистское движение, которое местное православное население, считавшее себя русинами, соплеменными русским, воспринимало негативно. Об этом, в частности, говорилось в донесении польских заграничных служб от 3 февраля 1939 г.[998]

Позднее, в письме Сталину от 18 ноября 1944 г., представители православного духовенства и мирян Закарпатья так охарактеризовали эту историю: «Когда в 1939 г. Гитлер начал оккупировать Чехословакию, то он воззвал своих наемников, галицких сепаратистов по всей Чехословакии и Германии и всех выслал на Карпатскую Русь с поручением провозгласить Карпатскую Русь Карпатской Украиной и начать работу в пользу Германии, на ущерб всем славянам, а особенно Советского Союза. Против зверского насилия германофилов – галицких сепаратистов местное население Карпатской Руси, как и чешские власти, оказалось бессильным: Гитлер Чехию взял под свой протекторат, Словакию объявил самостоятельной, а Карпатскую Русь (Украину), испробовав ее, передал Венгрии. Передал он Карпатскую Украину Венгрии не потому, что она ему не была нужна, а потому, что население Карпатской Руси поставилось против украинской идеологии вообще, а против сепарастических планов гитлеровских наемников – в особенности»[999].

Возглавлявший Мукачевско-Пряшевскую епархию епископ Владимир (Раич) отказался принимать венгерское гражданство и был фактически отстранен от управления; на следующий день после нападения 10 апреля 1941 г. Венгрии (вслед за Германией) на Югославию он оказался интернирован в Мукачево, затем вывезен в Будапешт и 19 июля 1941 г. выслан в Сербию. Еще 24 декабря 1938 г. владыка Владимир назначил администратором той части епархии, которая затем вошла в состав Венгрии, русского эмигранта игумена (будущего архиепископа) Аверкия (Таушева), одновременно ему было поручено управление архиерейской резиденцией и всем епархиальным имуществом в Мукачево.

27 апреля 1939 г. о. Аверкий был назначен первым референтом Епархиального Управления с оставлением настоятелем Мукачевского прихода и определением Синода Сербской Православной Церкви от 4 мая 1939 г. возведен в сан архимандрита. Однако из-за противодействия церковной политике венгерских властей ряду русских церковных деятелей пришлось покинуть Закарпатье. Так, в сентябре 1939 г. уехал в Белград настоятель Ужгородского прихода иеромонах (будущий архиепископ) Алексий (Дехтерев), а к лету 1941 г. туда же был вынужден уехать и архимандрит Аверкий[1000].

Принадлежность закарпатских приходов еще в 1920-1930-е гг. оспаривалась Сербским и Вселенским Патриархатами. Венгерские органы власти сочли для себя более выгодным вступить в контакт с находившимся в юрисдикции Константинопольского Патриарха архиепископом Пражским Савватием (Врабецем), ссылаясь на то, что часть его формально существующей епархии – Закарпатье – теперь принадлежит Венгрии. При этом еще в октябре

1938 г. несколько православных приходов Закарпатья перешли от епископа Владимира к владыке Савватию.

Следует упомянуть, что в начале 1939 г. с просьбой о принятии в его епархию к архиепископу Савватию обратился протоиерей Михаил Попов. 15 и 16 января этого года игумен Аверкий письменно приглашал о. Михаила в Ужгород для совершения там богослужений, но протоиерей не приехал, а 9 ноября

1939 г. он был принят владыкой Савватием под свое управление и 26 сентября

1940 г. назначен администратором и архиерейским наместником на Карпатской Руси. 27 октября того же года архиепископ Савватий наградил о. Михаила митрой, а позднее возвел в сан протопресвитера. Отец Михаил организовал свое Епархиальное Управление и 21 апреля 1941 г. был утвержден венгерским правительством в должности администратора в Закарпатье.

Деятельность протоиерея вызвала негативную реакцию Архиерейского Синода РПЦЗ, который, желая поддержать Сербскую Церковь в трудной ситуации, 9 декабря 1940 г. издал указ о расследовании Епископским Советом дела о. М. Попова. Решением Совета от 27 февраля 1941 г. о. Михаил был лишен сана протоиерея за то, что совершал богослужения в Мукачевско-Пряшевской епархии без разрешения епархиального архиерея (епископа Владимира) и, вопреки запрещению временного администратора архимандрита Аверкия, поддерживал сотрудничество с раскольничьей (т. е. отошедшей к архиепископу Савватию) группой священников Иоанна Якуба и Михаила Дакича, а также присвоил себе непринятую в Русской Церкви форму одежды.

20 марта 1941 г. это решение утвердил председатель Архиерейского Синода митрополит Анастасий. Через четыре дня владыка получил письмо архиепископа Савватия в защиту о. Михаила, но оно не смогло повлиять на уже принятое решение. Не помогло и письмо архиепископа к Румынскому Патриарху от 12 октября 1941 г. с оспариванием канонической силы решения Епископского Совета – оно осталось в силе[1001].

Следующей после Закарпатья присоединенной к Венгрии территорией стала северная часть Трансильвании, отошедшая от Румынии по II Венскому арбитражу от 30 августа 1940 г. Население этой обширной области составляло в то время 2667 человек, в основном православных румын. Так же, как и на других захваченных территориях, венгерские власти стали проводить в Трансильвании политику насильственной мадьяризации. Для оправдания подобной политики среди прочих доводов использовалась доктрина о венграх-туранцах как высшей расе Ближнего Востока с утверждением, что Христос в земной жизни был не евреем, а туранцем[1002].

В Трансильвании были запрещены румынские газеты, школы, язык; репрессиям подверглась Румынская Православная Церковь. Теологическая академия в Орадеа была вынуждена переехать в Тимишоару, нескольких архиереев вместе с представителями румынской интеллигенции в вагоне для скота выслали из страны. Единственным православным иерархом, которому разрешили продолжать службу, оказался епископ Николай (Колан) в Клуе, он взял на себя руководство всеми румынскими приходами в Трансильвании.

Сотни священников были изгнаны из общин, некоторых из оставшихся убили варварскими способами. Так, например, 9 сентября 1940 г. был убит вместе с 263 членами его общины священник Т. Костеа из Тризнеа, 10 сентября – прот. А. Мунтяну из Хуедина, 23 сентября – вместе с членами семьи свящ. А. Вуйор из Месешении де Кимпие и др. 17 православных церквей оказались полностью разрушены, многие другие превращены в склады зерна и т. п. Десятки тысяч румын принудительно перешли в католичество или вошли в состав униатской Венгерской епархии (с центром в Хайдудороге). Современные румынские историки считают, что «победа гитлеровской Германии и хортистской Венгрии привела бы к завершению попытки уничтожения и ассимиляции румын во временно занятых областях»[1003].

Подобные, хотя и меньшего масштаба, репрессии происходили на территории присоединенной в апреле 1941 г. к Венгрии части северо-западного края Сербии – нынешней Воеводины (области Бачка, Баранья, Межумурье и Прекомурье). Общее население этих областей составляло 1 млн 145 тыс., из них лишь 301 тыс. являлись венграми, а остальные в основном славянами, в том числе 15 тыс. – русинами.

Один из русских эмигрантов позднее вспоминал: «.венгры заняли Нови Сад и неизвестно зачем повесили в витринах магазинов их хозяев, вообще венгерская оккупация была самой жестокой»[1004]. В первые же дни оккупации вышло распоряжение об изгнании в трехдневный срок из Нови Сада и окрестностей еврейского, цыганского и сербского населения, появившегося в этом районе после 1918 г. Часть сербских переселенцев подверглась истреблению (около двух тысяч), а остальные были вместе с семьями помещены в концлагеря. В начале мая 1941 г. командующему немецкими войсками сообщили о намерении венгерского правительства выселить в Сербию из Бачки 150 тыс. сербов, однако германский МИД воспрепятствовал этому[1005].

Особенно страшный период пережили жители Нови Сада 23–25 января 1942 г. Город был изолирован от внешнего мира, и три дня в нем шла резня и массовые расстрелы. Врывавшиеся в квартиры венгерские жандармы истребили несколько тысяч невинных жертв (3417 сербов и несколько сотен евреев и цыган), в том числе женщин и детей, а также 12 священнослужителей. Например, на пороге своего дома был убит диакон Александр Эрделян. В ходе этой акции погибло и 19 русских эмигрантов[1006].

Подобная же трагедия произошла в эти дни в г. Чуруге, где сербских священников расстреливали вместе с их паствой. Позднее священник Боривой Джорджевич вспоминал об этом так: «На Рождество 1942 г. в Чуруге было убито 1200 невинных людей. Народ, женщин и детей мучили и убивали без помилования. Среди убитых жертв находилось тело чуругского священника Бранко Ваканьца. Этот священник до последних мгновений своей жизни был верен Богу, Церкви и пастве. Всех убитых бросили в реку Тису»[1007].

В образованную сербским Священным Синодом комиссию по сбору сведений о беженцах священнослужителях и церковных работниках поступило 72 сообщения от беженцев из Бачской епархии. Всего от рук венгерских оккупантов погибло 17 православных сербских священников из 80 и около 10 тыс. мирян. На всё епархиальное и монастырское имущество был наложен секвестр (приходское имущество избежало секвестра)[1008].

Однако при этом на своей кафедре остался выпускник Московской духовной академии епископ Бачский Ириней (Чирич), который окормлял сербские общины епархии до конца войны. Правда, желая спасти епархию от дальнейших гонений, он был вынужден в сентябре 1941 г. письменно отказаться от участия в заседаниях Сербского Синода. Епархиальные власти делали все возможное для освобождения сербских детей и их матерей из концлагерей с последующим распределениям по семьям. Так, из лагеря Шарвар были забраны и размещены по приходам около 2800 детей и 180 матерей с младенцами, в Нови Саде основана детская туберкулезная больница, на содержание которой шли добровольные сборы ото всех общин и церковных организаций епархии, кроме того, епархиальные власти организовали амбулаторию для бесплатного лечения и раздачи лекарств[1009].

Гонения на сербов сопровождалось насильственным окатоличиванием Воеводины. Русский священник Владимир Родзянко, работавший законоучителем сербской средней школы в г. Нови Сад, писал в своих воспоминаниях, что 7 апреля в день взятия города венграми он освятил новый домовый школьный храм, но в тот же день в церковь пришел католический священник, который заявил: «Если вы не вынесете весь ваш “мусор”, я всё это выброшу на помойку!» Пришлось подчиниться. О. Владимир с горечью отмечал: «Собрали всю церковную утварь, всё, что можно. А ведь эта церковь была православной, но у католического священника было право силы. Была война. И я понял, что в таких условиях у нас нет никаких прав. Они в тот момент были победители»[1010].

В конце 1940 г. под давлением властей о своем «венгерском характере» были вынуждены заявить православные румынские приходы в довоенной Венгрии и некоторые «ассимилированные» общины в Трансильвании. В это время у венгерского правительства появились планы создания собственной Православной Церкви. В частности, один из руководителей службы пропаганды Венгрии Ф. Рида в своих статьях и книге «Страны – соседи Венгрии» писал, что нельзя недооценивать значение православия как объединяющего начала у народов Юго-Восточной Европы. Свойственный католицизму наднациональный принцип был заменен в православии сращиванием религиозных и национальных сил; неоднократные попытки Римско-Католической Церкви распространить свое влияние на народы Юго-Восточной Европы закончились неудачей, поэтому для распространения в этом регионе венгерского влияния необходимо организовать Венгерскую Православную Церковь[1011].

В январе 1941 г. в Венгрии был разработан и принят новый вариант закона о Церкви, по которому конфессии, имевшие «исторические корни», имели следующее представительство в Верхней палате парламента: католики – 30 мест, реформисты – 10, лютеране – 5, православные – 2 и греко-католики – 1[1012].

Первоначально – 27 апреля 1941 г. правительство издало указ об основании Венгерско-Русинской Церкви из 200 приходов, стремясь таким образом избежать того, чтобы православные венгры составляли в новой Церкви незначительное меньшинство по сравнению с сербами и румынами. Венгерское Министерство образования и культов решило поручить руководство созданной организацией архиепископу Пражскому Савватию. Ему было предложено перевести свою кафедру из Праги на территорию Венгрии и распространить каноническую власть помимо карпаторосских и на венгероязычные приходы. Летом 1941 г. владыка на короткое время выезжал в Венгрию (что вызвало недовольство сербского епископа Будимского Григория) и временно назначил своим представителем с резиденцией в г. Хусте протоиерея Михаила Попова[1013].

Следует отметить, что свое негативное отношение к созданию Венгерско-Русинской Православной Церкви выразили как Сербский, так и Румынский Патриархаты. Так, Румынский Патриарх Никодим 22 июля 1941 г. направил Сербскому Священному Синоду послание с просьбой не давать своего согласия на создание этой Церкви. В ответном письме Синод поблагодарил Патриарха за сотрудничество в данном вопросе и заявил, что позиция Сербской и Румынской Церквей по нему полностью совпадают[1014].

В начале октября 1941 г. венгерское посольство обратилось в германский МИД за разрешением повторной поездки архиепископа. Чиновники последнего в служебной заметке от 23 октября написали, что митрополита Дионисия из Варшавы и архиепископа Савватия из Праги ожидают в Будапеште, «чтобы расспросить их относительно торжественного учреждения епископства и создания Теологической академии для православных этническо-мадьярского происхождения». Помимо собственного нежелания допускать возникновение новой Православной Церкви и таким образом допустить расширение влияния Венгрии на Балканах, руководство МИД учитывало и просьбу Румынии помешать этой акции. Поэтому 12 ноября оно отправило телеграмму генерал-губернатору Франку в Варшаву с просьбой воспрепятствовать поездке митрополита Дионисия, а когда архиепископ Савватий 23 ноября обратился в Праге за получением визы на выезд в Венгрию, ему также отказали[1015].

В ответ венгерское посольство направило в германский МИД вербальную ноту, в которой доказывало, что визит архиепископа Савватия представляет большую важность[1016]. Но эта нота не помогла. На владыку оказали давление, и он прекратил прямое участие в венгерских делах, а в мае 1942 г. даже был арестован гестапо и отправлен в концлагерь Дахау, где находился до конца войны. 8 декабря 1941 г. в германское Рейхсминистерство церковных дел обратилась «Временная организация греческо-православных венгров». В ее письме утверждалось, что еще в 1500 г. в Венгрии число православных равнялось числу католиков, сейчас же их сохранилось 20 тыс. в прежних границах и, кроме того, еще 40 тыс. проживает на бывших румынских территориях. Таким образом, их всего 60–70 тыс., но вскоре может быть несколько сот тысяч, и Православная Церковь станет серьезным соперником Католической.

Главная проблема заключалась в отсутствии епископа, в чем Рейхсминистерство и просили помочь: «По нашим сведениям, в Берлине живет греческо-православный архиепископ Серафим, кроме того, в Таллине (Ревеле) митрополит Александр, и как в Германии, так и на освобожденных территориях России и Украины имеется достаточно архиереев, которые наверняка были бы готовы пойти навстречу нашему желанию или даже вообще переселиться в Венгрию». Министерство церковных дел было склонно оказать содействие, но самостоятельно ничего решить не могло. Оно обратилось в МИД и 17 декабря получило стандартный ответ, что «Германия пока не заинтересована в. создании Греческой национальной Церкви в Венгрии»[1017].

Оказавшись в сложной ситуации, венгерское Правительство в конце 1941 г. поручило управление православными венграми и русинами, вместе насчитывавшими более 160 тыс., протоиерею Михаилу Попову, официально назначив его «администратором греко-восточных венгерских и греко-восточных русинских приходов». В число этих приходов входили общины карпатороссов, «овенгерившихся» румын, православных венгров в Трансильвании, а также приходы, основанные венграми и греками (за исключением будапештского) в период между мировыми войнами. Богослужения в них должны были совершаться на венгерском языке.

По сообщению шефа германской полиции безопасности и СД от 26 марта 1942 г. в МИД, «Попов видит свою задачу в том, чтобы создать в Венгрии влиятельную Православную Церковь с постоянной иерархией. Он хочет осенью основать в Венгрии Православную теологическую академию». Для этой цели администратор, которому подчинялось около 250 священников, набрал 80 слушателей. Главным лектором должен был стать афинский теолог, греческий архимандрит Мачар, живший в Будапеште и подчинявшийся митрополиту Константинопольского Патриархата в Лондоне. После разрыва связей с Великобританией он оказался интернирован, но затем усилиями о. Михаила Попова освобожден и назначен ректором академии[1018].

Созданная о. Михаилом Богословская академия (институт) действовала сначала в Дебрецене, а затем в Будапеште с апреля 1942 по июнь 1944 гг. На первый курс было принято 50 студентов венгерской, русинской, румынской, сербской и греческой национальностей. Преподавание велось на венгерском языке, хотя среди доцентов был один румын. Так как православных преподавателей не хватало, доцент-католик читал курс философии, а реформатский священник преподавал древнееврейский язык. Всего состоялось два выпуска студентов. В академии также был выполнен перевод ряда богослужебных текстов на венгерский язык и в определенной степени заложены основы православной богословской науки на этом языке. В 1942 г. служивший в Венгерско-Русинской Церкви священник Милан Дакич уговаривал проживавшего в Нови Саде сербского архимандрита Стефана (Илкича) стать епископом и профессором Будапештской академии, но получил отказ[1019].

Весной 1942 г. у венгерского правительства уже появилась идея создать в своей стране «большую Православную Церковь», включив туда также сербов и румын. Германское посольство в Будапеште 18 апреля сообщило, что местных румын, которые еще находятся в юрисдикции своего патриарха, хотят подчинить венгерскому церковному руководству, чтобы их было легче «денационализировать». Германский МИД опасался создания Автокефальной многонациональной Православной Церкви в Венгрии, предполагая, что таким образом эта страна будет соперничать с Германией во влиянии не только на Балканы, но и на весь православный мир. Очень обеспокоила руководителей нацистской внешней политики информация шефа полиции безопасности и СД, что о. Михаил Попов с целью создания венгерской иерархии намеревается «нелегально ввезти некоторых русских эмигрантских епископов из Сербии в Венгрию». Причем протоиерей якобы заявил: «Я могу дать им хорошее содержание и квартиры и провести всё дело, прежде чем немцы что-то об этом узнают»[1020].

Следует отметить, что опасения МИД оказались преувеличены. Как уже говорилось, за свою деятельность о. Михаил Попов был лишен Синодом РПЦЗ сана протоиерея. Общую ситуацию хорошо передает письмо митрополиту Анастасию русского священника из Венгрии о. Владимира Родзянко от 8 июня 1942 г.: «П. повис в воздухе. У него сейчас нет связи ни с каким епископом. Он создал академию в Дебрецене и домовый “кафедральный собор” в Будапеште, но вся его “мадьярско-русская” Православная Церковь сейчас напоминает наших старообрядцев, которые после раскола окормлялись или оставшимися от прежних времен, или перебегавшими к ним священниками. В результате много приходов в Прикарпатье без священников вовсе, многие приходы закрыты. Вот почему П. обратился к нашему владыке Серафиму в Берлин с просьбой о реабилитации, а через нас о том же просит Вас. П. просит, чтобы Вы делегировали какого-нибудь епископа сюда, чтобы он мог рукополагать священников. Я ответил., что вряд ли это последнее возможно, так как это противоречит канонам. Единственное, что., по моему мнению, возможно и целесообразно, это передать епархиальное управление Карпатской епархией архиепископу Серафиму Берлинскому, разумеется, предварительно получив на это согласие Сербской Патриархии». По сведениям о. Владимира Родзянко, архиепископ Серафим сообщил о. Михаилу Попову, что «сделает всё от него зависимое для нормализации церковной жизни Карпатского края»[1021].

20 июня владыка Анастасий ответил о. Владимиру, что Попов за ряд преступлений лишен сана и возвратить его по канонам невозможно, о чем архиепископ Серафим (Ляде) знает. О тяжелом положении карпаторосских приходов митрополит обещал уведомить тех представителей Сербской Церкви, от кого может зависеть обращение к владыке Серафиму с просьбой о временном принятии их в свое управление[1022].

12 августа 1942 г. уже возведенный в сан митрополита владыка Серафим (Ляде) в письме митрополиту Анастасию лично сообщил о тяжелом положении православных приходов Карпатской Руси и о том, что после ареста архиепископа Савватия всеми делами ведает «самовольно и неограниченно означенный М. Попов», предложив уже высказанный о. Владимиром Родзянко вариант решения проблемы: «Самое лучшее было бы, если бы Сербский Архиерейский Синод просил бы меня взять эти приходы в мое временное управление. Ведь сербские православные иерархи совершенно бессильны и ничего не могут сделать ради спасения этих приходов. Кроме меня никто не в состоянии оказать им поддержку и братскую помощь»[1023]. Однако Синод Сербской Церкви не дал своего согласия, с другой стороны и германские ведомства не допустили участия владыки Серафима в православной жизни Закарпатья.

Сербский Синод дважды запрашивал у премьер-министра Сербии Милана Недича информацию о состоянии Мукачевско-Пряшевской епархии и об основании Богословской академии в Будапеште. Летом 1943 г. по поручению Синода епископ Владимир (Раич) выехал в Ужгород, но 31 августа был арестован и перевезен в сербский монастырь Войловица, где оставался под арестом до 31 марта 1944 г., пока не был освобожден по ходатайству Заместителя Сербского Патриарха митрополита Иосифа. При этом епископу было запрещено возвращаться в Ужгород[1024].

В ноябре 1942 г. венгерское Министерство образования и культов предприняло еще одну попытку решить проблему, обратившись к митрополиту Анастасию (Грибановскому) с письмом, в котором предлагало владыке лично возглавить Автокефальную Венгерскую Православную Церковь и переселиться вместе с Архиерейским Синодом РПЦЗ в Будапешт, обещая солидную денежную поддержку и виллу. СД узнало об этом письме и полагало даже, что митрополит дал письменное согласие и думает тайно пересечь границу без разрешения германских органов.

Встревоженный германский МИД 8 февраля 1943 г. послал в Белград запрос, прося всячески воспрепятствовать возможной поездке. Ответ уполномоченного МИД при главнокомандующем в Сербии Бенцлера от 17 февраля гласил, что митрополит Анастасий отреагировал на предложение Министерства образования и культов уклончивым отказом, венгры же желают, чтобы глава РПЦЗ жил у них, рассчитывая оказывать влияние на православных в Германии и Румынии. 11 марта 1943 г. референт МИД Колреп еще раз указал Бенцлеру на нежелательность устремлений Венгрии для Германии. Колреп считал, что митрополит Анастасий никоим образом не отвергает венгерское предложение, а лишь находит настоящий момент неподходящим для переселения[1025].

В дальнейшем, вплоть до сентября 1943 г., германский МИД всячески препятствовал каким-либо поездкам председателя Архиерейского Синода РПЦЗ из Белграда, опасаясь, что проезжая через территорию Венгрии, он может встретиться там с представителями правительства и заключить какие-либо соглашения.

Эти домыслы германских чиновников были лишены оснований. Просмотр архивных документов Синода и митрополита Анастасия показал, что вопрос о переселении в Будапешт, тем более о возглавлении Автокефальной Венгерской Православной Церкви никогда не ставился и не обсуждался. Такую Церковь фактически создать не удалось, до конца войны сербов и большую часть румын, проживавших на территории Венгрии, продолжали окормлять их собственные епископы.

Неблагополучной была ситуация даже в формально существовавшей Венгерско-Русинской Православной Церкви. Эта церковная организация оказалась слабой и маложизнеспособной. Авторитет ее администратора был существенным образом подорван лишением его иерейского сана. Пытаясь исправить ситуацию, о. Михаил Попов 14 февраля 1943 г. обратился в Архиерейский Синод РПЦЗ с прошением о пересмотре его дела как ошибочного. Это прошение поддержал митрополит Серафим (Ляде). В своем докладе от 20 марта владыка указал, что в момент лишения сана о. Михаил не состоял в юрисдикции РПЦЗ, в Мукачевской епархии он содействовал спасению православных приходов, активно занимался благотворительностью, помогал бедным русским эмигрантам, в том числе священникам в Будапеште, и, кроме того, оказал содействие митрополиту Серафиму, передав ему все хозяйственные дела и отчеты приходов на Пряшевщине (т. е. на территории Словакии). В результате Архиерейский Синод 13 апреля 1943 г. решил временно приостановить исполнение определения Епископского Совета от 27 февраля 1941 г. и еще раз выяснить дело о. Михаила Попова[1026].

Однако к этому времени ситуация существенным образом изменилась. У администратора появился заместитель – перешедший из католичества в православие Эдмунд Сунтингер, который сначала был рукоположен во иерея возглавлявшим неканоничную Хорватскую Православную Церковь митрополитом Гермогеном (Максимовым), а затем принял монашеский постриг с именем Иоанн. Государственные власти стали активно поддерживать его кандидатуру на пост епископа для венгерской части Церкви. Узнав об этом, члены Православной Духовной консистории русинской части Церкви в составе 10 человек (архимандриты Алексий (Кабалюк), Матфей (Вакаров), Боголеп (Церковник), протоиерей Иоанн Солко и священники Гавриил Путраш, Георгий Носа, Василий Мандзюк, Димитрий Росоха, Феодор Стойка, Евгений Борбош) провели 25 марта 1943 г. в Мукачеве заседание, на котором резко критиковали деятельность администратора о. Михаила Попова и фактически сместили его.

После острой дискуссии было принято постановление: «Православная Духовная консистория Мукачевской епархии как законный представительный высший церковный орган во всех своих решениях касательно Православной Церкви юридически стоит выше администратора. Духовная консистория. от имени всего духовенства и народа заявляет, что в случае если для мадьярской части Церкви будет поставлен епископ, желаем, чтобы он администрировал и нашей частью Церкви, пока не будет поставлен и на нашей части Церкви канонический епископ». Консистория также решила послать митрополиту Берлинскому Серафиму и в венгерское Министерство образования и культов просьбу о Хиротонии во епископа о. Иоанна Сунтингера[1027].

В посланном в тот же день консисторией письме владыке Серафиму говорилось: «Мы, члены Духовной консистории и Суда православной епархии Мукачевской, как представители православного духовенства и народа на Подкарпатье честь имеем обратиться к Вашему Высокопреосвященству с покорнейшей просьбой – принять нас под свое духовное покровительство и не отказать в нашей просьбе посвятить в епископы о. Иоанна Сунтингера для Венгерской части Церкви с тем, чтобы он, как епископ Венгерской части Церкви, ведал административными делами нашей епархии до тех пор, пока не удостоит нас Господь иметь своего канонического архиерея.

За время двухлетнего церковного управления администратором положение нашей Церкви настолько осложнилось, что у нас есть основания бояться того, что при дальнейшем действии администратора нашей вдовствующей Церкви грозит полный развал. У духовенства и народа за это памятное время заметно одно духовно-нравственное разложение, причем наш народ во всём течении своей истории отличался высокими своими качествами набожности.»[1028].

3 мая митрополит Серафим переслал это обращение и протокол заседания Духовной консистории в Архиерейский Синод. В сопроводительном письме владыка указал, что о. Михаил Попов (желавший вернуться в юрисдикцию РПЦЗ) фактически освобожден от должности администратора и его обязанности исполняет И. Сунтингер. Митрополит Серафим также отметил, что не может быть и речи о Хиротонии о. Иоанна во епископа для Карпатской Руси, в крайнем случае только для православной Венгерской епархии. 17 мая 1943 г. Архиерейский Синод рассмотрел этот вопрос и постановил отклонить ходатайство о Хиротонии о. Иоанна, так как он был рукоположен владыкой Гермогеном (Максимовым) после наложения на него запрещения в священнослужении, и епископа можно поставить только для епархии, состоящей в юрисдикции той церковной власти, которая совершает Хиротонию[1029].

Возведенный вскоре в сан архимандрита, Иоанн Сунтингер пытался приехать в Белград и в личной встрече убедить митрополита Анастасия в своей правоте, но эта поездка не состоялась. Еще 30 апреля 1943 г. венгерский министр образования и культов вызвал сербских епископов Григория и Иринея и в личной беседе безуспешно пытался договориться с ними об участии в создании Венгерской Православной Церкви и о проведении Хиротонии Сунтингера. Оба епископа заявили о необходимости отложить этот разговор до конца войны ввиду того, что Сербский Патриарх Гавриил находится в заключении и не имеет возможности созвать Архиерейский Собор. По вопросу церковного имущества епископы Григорий и Ириней попросили поступить в отношении Православной Церкви так же, как и в отношении Католической, заявив, что в противном случае они будут считать, что православие находится в неравноправном отношении[1030].

22 июля 1943 г. о. Михаил Попов уволил о. Иоанна Сунтингера от должности своего заместителя «за нарушение служебной присяги» и снова приступил к исполнению обязанностей администратора, «как давший присягу правителю Венгрии». Однако администратура уже почти не управляла церковной жизнью – большинство карпаторосских и греко-венгерских приходов не желали ей подчиняться, а «ассимилированные» румынские общины, формально принимая постановления администратуры, на деле игнорировали их.

При этом в качестве главы Церкви за богослужением всё еще поминался архиепископ Пражский Савватий. В начале 1944 г. в г. Ньиредьхаза был даже основан новый венгерский приход с формальным подчинением владыке Савватию. 29 июля 1943 г. о. Михаил вновь прислал свои объяснения Архиерейскому Синоду РПЦЗ через настоятеля русского евлогианского прихода в Будапеште иеромонаха Сергия (Мусина-Пушкина), но Синод 26 октября 1943 г. все-таки утвердил решение Епископского Совета о лишении Михаила Попова сана протоиерея[1031]. В данном вопросе определяющим фактором оказалась верность руководства РПЦЗ братским связям с Сербской Церковью.

К этому времени отношение венгерских властей к сербским приходам изменилось к лучшему. В начале 1943 г. на состоявшейся встрече видных представителей венгерской оппозиции с двумя сербским архиереями был выработан меморандум, в котором говорилось о необходимости прекращения жестоких акций в отношении сербского населения. Вскоре епископ Ириней принял предложение бачского великого жупана о своем избрании членом Верхней палаты Венгерского парламента в расчете на то, что сможет успешнее защищать интересы своей паствы. 17 августа 1943 г. его посетил начальник министерского Отделения по делам национальных меньшинств Бала, обещавший учитывать пожелания владыки. Тогда же был опубликован декрет о возвращении сербским общинам находившегося под временным секвестром недвижимого церковного имущества. В течение 1944 г. Бачскому епархиальному управлению были возвращены монастыри Ковиль и Боджан[1032]. Но вопрос взаимоотношения сербских епархий с Венгерско-Русинской Церковью по-прежнему остался неразрешенным, также как и не разграничена сфера их интересов в отношении возвращаемой церковной недвижимости.

В ноябре 1943 г. Архиерейский Синод намечал поездку в Будапешт епископа Венского Василия (Павловского, бывшего декана богословского факультета Харбинского института св. кн. Владимира) для свидания с японским консулом по вопросу установления связи с русскими архиереями в Манчжурии, однако планы не осуществились из-за отказа епископу в венгерской визе.

Причиной кардинального изменения ситуации стала декабрьская поездка митрополита Серафима (Ляде) в Будапешт по приглашению Министерства образования и культов для обсуждения церковных дел. Владыка разъяснил венгерскому правительству каноническую принадлежность Мукачевской епархии Сербской Православной Церкви и отказался сослужить с Михаилом Поповым, который через несколько дней был уволен с должности администратора. Служивший в Венгрии протоиерей Сергий Самсониевский так описывал эти события в письме митрополиту Анастасию от 4 января 1944 г.: «Изменения, произошли в результате посещения Венгрии владыкой Серафимом. Владыка дал некоторые свои указания в связи с общим положением и, хотя старался оправдать Попова, стал на принципиальную точку зрения и категорически отказался с ним служить и даже не назвал его “протоиереем” или “отцом”, но величал его в присутствии министров «господином» и «доктором». Об этом стало известно на Карпатах, и духовенство отказало в повиновении Попову. Тогда Попов написал послание, в котором употребил фразы, не очень тактичные в отношении этого государства, и в результате получил отпуск»[1033].

В это же время новый министр образования и культов Сенье Мерше, сменивший Гомана Балинта и выбравший другой курс церковной политики, на одном из публичных собраний сказал фразу: «Я ничего не буду предпринимать больше в вопросах Православной Церкви без совета с [сербскими] епископами Иринеем и Георгием». Эти слова стали известны в Закарпатье и еще больше укрепили позиции верного довоенному порядку духовенства. Часть карпаторосских священников еще за несколько месяцев до поездки митрополита Серафима обратились к епископу Бачскому Иринею с прошением принять их в свое управление. В результате данного обращения возникла постоянная связь некоторых карпатороссов с владыкой Иринеем через русского священника Владимира Родзянко, который с этой целью дважды нелегально ездил в Закарпатье. По поручению епископа о. Владимир даже составил временное каноническое положение (устав) Мукачевской епархии, разосланное потом заинтересованным архиереям.

Позднее о. Владимир Родзянко так писал об одной из своих поездок: «В Мукачево я лично отвез святое миро, которое владыка Ириней, тайно от оккупационных властей, арестовавших и державших в заключении Мукачевского епископа Владимира (Раича), поручил мне отвезти каноническому арх. заместителю о. Иоанну Кополовичу в целях сохранения на всей этой территории православия. Господу содействующу, это – хотя и с опасностью для жизни – было осуществлено»[1034].

После отставки о. Михаила Попова администратура по желанию клира и мирян была разделена на две части. Венгероязычными приходами стал управлять Янош Ола, а карпаторосскими – игумен Феофан (Сабо). Последний имел титул администратора Мукачевской епархии и архиерейского заместителя епископа Мукачевско-Пряшевского Владимира, но фактически подчинялся епископу Иринею. В январе 1944 г. протоиерей Сергий Самсониевский по поручению этого владыки переслал митрополиту Анастасию для передачи Синоду Сербской Церкви временное каноническое положение и другие документы Мукачевской епархии. При этом о. Сергий сообщил о просьбе епископа Иринея считать все передаваемые сведения о церковной ситуации в Закарпатье секретными[1035].

23-28 октября 1944 г. основные города Закарпатской Руси были освобождены советскими войсками от немецкой оккупации. Православные жители края радостно встретили их приход и активно участвовали в создании новых – «народных» органов управления. Секретарь епархиального управления священник Иоанн Кополович даже возглавил местную Комиссию по расследованию злодеяний оккупантов. В его характеристике говорилось: «Работает очень активно. Добивается приема в ряды компартии, пока не принят из тех соображений, что ему временно лучше выступать как беспартийному в составе Народной Рады» (избранной Съездом народных комитетов Закарпатской Украины в Мукачево 26 ноября 1944 г.)[1036].

Уже через три недели после освобождения территории Закарпатья, 18 ноября, в Мукачево представители духовенства и мирян Мукачевско-Пряшевской епархии во главе с игуменом Феофаном написали обращение к И.В. Сталину с просьбой принять Карпатскую Русь в состав Советского Союза: «Мы, нижеподписавшиеся представители православных общин в Карпатской Руси, выражая волю всего нашего русского православного народа, просим включить Закарпатскую Украину (Карпатскую Русь) в состав СССР в форме Карпато-русская Советская Республика… С названием “Украина”, “украинский” наш народ был познакомлен только под чешским владычеством, после Первой мировой войны, и то интеллигенцией, пришедшей с Галичины… Наш народ – русский, русин, Русисын. Наши матери не рождали нерусских сыновей. Наша русскость не вчерашняя, наша русскость не моложе Карпат… Только тем и можно объяснить эту несказанную радость при встрече русской Красной армии»[1037].

К этому времени Мукачевско-Пряшевская епархия включала около 150 тыс. верующих, объединенных в три благочиния 140 церковных общин (приходов), 135 священников и иеромонахов, четыре мужских и два женских монастыря и скита. Епископская резиденция находилась в г. Мукачево[1038].

19 ноября Военный совет 4-го Украинского фронта передал по телеграфу в Москву написанное 24 священнослужителями обращение к Патриаршему Местоблюстителю Русской Православной Церкви Алексию (Симанскому) о приеме Мукачевско-Пряшевской епархии в юрисдикцию Московского Патриархата. В обращении подчеркивалось: «Когда Сербская Православная Церковь принимала нас под свое духовное покровительство, блаженной памяти тогдашний Патриарх Димитрий сказал нашим представителям, что он берет нашу епархию под свое попечение с тем условием, что как только окажется возможность передать ее Русской Православной Церкви, то Сербская Церковь это с радостью сделает. Того придерживались и последующие сербские святейшие патриархи, в том духе работали у нас и все сербские епископы. Мы вспоминаем слова нашего епископа Владимира, сказанные им при вступлении на нашу епископскую кафедру в 1938 г. Тогда он сказал: “Когда я прощался со Святейшим Патриархом Гавриилом перед отъездом к вам, он сказал мне: дай Бог, чтобы Вы передали Мукачевскую епархию Святейшему Патриарху Московскому”. Из всего этого видно, что Сербская Православная Церковь приготовляла нашу епархию, как подарок, который намеревалась преподнести Русской Православной Церкви, к которой мы должны принадлежать, и чтобы этим хотя бы отчасти отблагодариться русскому народу и Русской Церкви за те обильные благодеяния, которые русский народ и Русская Церковь сделали и делают для сербов и для их Церкви»[1039].

7 декабря 1944 г. делегация православного духовенства епархии в составе архиерейского заместителя игумена Феофана, архимандрита Алексия (Коболюка), протоиерея Димитрия Белякова, священника Иоанна Кополовича и профессора П.В. Линтура прибыла в Москву при содействии командования 4-го Украинского фронта. В ходе встречи с Патриаршим Местоблюстителем Алексием и членами Священного Синода делегаты обратились с просьбой о поддержке Русской Церковью перед сербским Архиерейским Синодом их ходатайства о передаче Мукачевско-Пряшевской епархии в ведение Московской Патриархии и оформлении этого перехода каноническим путем[1040].

11 декабря во время приема в Совете по делам Русской Православной Церкви делегация также поставила вопрос о желательности скорейшего присоединения Закарпатья к СССР на правах автономной республики в составе РСФСР, заявив: «Мы все преданы Советскому Союзу, но мы решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР. Мы не хотим быть ни чехами, ни украинцами, но хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономной, но в пределах советской России»[1041].

13 декабря делегации вылетела в Киев, где посетила Экзарха Украины, митрополита Киевского и Галицкого Иоанна, а затем возвратилась в Мукачево. В этот же день председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпов в докладной записке И.В. Сталину подробно сообщил об этом визите[1042]. Таким образом, именно с церковной стороны исходила инициатива о присоединении Закарпатья к СССР. 15 марта 1945 г. Г.Г. Карпов в другой докладной записке предложил И.В. Сталину «оформить присоединение к Московской Патриархии Мукачевско-Пряшевской православной епархии (Закарпатская Украина), согласно выявленного с их стороны коллективного желания и согласия Синода Сербской Православной Церкви. Для этого вызвать из Белграда в Москву епископа Мукачевско-Пряшевской епархии Владимира с последующим направлением его в Мукачево». А 20 апреля 1945 г. Г. Карпов уже извещал ЦК ВКП(б), что присоединение епархии оформляет находящаяся в Белграде делегация Московского Патриархата.[1043] В это время в Закарпатье (без Пряшевской Руси) существовало около 120 православных общин и пять монастырей.

В соответствии с решением Синода Сербской Православной Церкви, состоявшимся в октябре 1945 г., епископ Мукачевско-Пряшевский Владимир (Раич) приехал в Москву, где передал дела по управлению епархией Московской Патриархии. Акт передачи состоялся 22 октября на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви под председательством Патриарха Алексия I. После прочтения письма председателя Сербского Синода митрополита Иосифа епископ Владимир заявил и о своем личном согласии. 24 октября епископом Ужгородским и Мукачевским был назначен бывший епископ Уманский Нестор (Сидорук)[1044]. Одним из основных претендентов на Хиротонию во епископа из местного духовенства был игумен Феофан (Сабо), но 15 июня 1946 г. он был убит вместе со своим братом в с. Тошнадь Виноградовского района Закарпатской области[1045].

В ходе ожесточенных боевых действий на территории Венгрии некоторые православные храмы существенно пострадали. Так, находившийся в надгробной церкви св. мч. царицы Александры в Ирёме прах Великой княгини Александры Павловны подвергся осквернению и лишь в 2004 г. был возвращен в храм из музея; исчезли каменный саркофаг, короны и образ. Существует предание, что, когда советские войска в 1944 г. заняли Ирём, один из офицеров нашел в церковном доме русские духовные журналы. Он читал их ночи напролет, после чего стал проповедовать в своей части Христа. Обратившийся в православие офицер был арестован и по приговору трибунала расстрелян, а церковная библиотека сожжена[1046].

После окончания Второй мировой войны в Венгрии была в основном восстановлена довоенная система управления. Возглавляемая епископом Георгием Будимская епархия Сербской Церкви канонически и территориально осталась неприкосновенной. Представители румынских приходов в Венгрии провели в г. Дьюла съезд, где аннулировали проведенное в 1940 г. присоединение их к Венгерской церковной организации, вновь заявив о своем «румынском характере», и создали епархиальную консисторию, подчиненную Румынскому Патриархату, во главе которой был поставлен епископ Петер (Мундруци), получивший вскоре титул викария Арадской епархии.

Венгерские православные приходы, использовавшие за богослужением венгерский язык, оказавшись вне канонической юрисдикции, обратились к Московскому Патриарху Алексию I с просьбой о принятии их под Первосвятительский омофор. В докладной записке заместителя председателя Совета по делам Русской Православной Церкви С.К. Белышева И.В. Сталину о результатах поездки представителей Московской Патриархии в Германию, Австрию и Чехословакию от 22 ноября 1945 г. отмечалось: «По полученным архиепископом Фотием сведениям, на территории Венгрии имеется 40 православных приходов, возглавляемых архимандритом Иоанном (Стуцингером), которые также имеют желание воссоединиться с Московской Патриархией»[1047]. В августе 1946 г. в Венгрию для прояснения ситуации приезжали епископ Ужгородский и Мукачевский Нестор (Сидорук) и протоиерей Александр Смирнов.

Весной 1947 г. венгерское правительство неожиданно вновь выступило с инициативой организации Венгерской Православной Церкви (с включением в ее состав сербских и румынских приходов), теперь в юрисдикции Московского Патриархата. 1 апреля венгерский посланник в Москве обратился к Патриарху Алексию с письмом, в котором в качестве первого шага выражалась просьба о хиротонии во епископа настоятеля православного прихода в Будапеште протоиерея Яноша Варью. Особо подчеркивалось, что «это соответствует государственным интересам Венгрии»[1048].

Патриарх Алексий первоначально не возражал «взять на себя ответственность по организации Венгерской Православной национальной Церкви под юрисдикцией МП и во главе с епископом – венгром». Однако Первосвятитель посчитал необходимым, чтобы вопрос о юрисдикции был решен самими венгерскими верующими на специальном совещании. Совет по делам Русской Православной Церкви предложил руководству СССР разрешить Московской Патриархии пригласить в Москву делегацию православных венгров «для непосредственного обсуждения всех вопросов и Хиротонии епископа». Уже 15 апреля телефонограмма и письмо Патриарха Алексия были вручены через миссию СССР в Венгрии о. Яношу Варью. 24 апреля последовал благодарственный ответ протоиерея с просьбой сообщить время желательного приезда венгерской делегации в Москву[1049].

Однако вскоре последовала резко негативная реакция со стороны Сербской Православной Церкви, в юрисдикции которой состояло большинство православных приходов в Венгрии. В конце апреля – начале мая 1947 г. состоялся ее Архиерейский Собор, в числе решений которого был «протест против принятия в юрисдикцию Московской Патриархии Православной Церкви Венгрии». Сербский Патриарх Гавриил также резко выразил свое недовольство «назначением епископа Московской Патриархии в Будапешт», поскольку там уже был сербский архиерей. Это повлияло на позицию руководства Русской Православной Церкви. В сентябре 1947 г. представители венгерского православия все-таки посетили Москву. Но когда вопрос о создании Венгерской Церкви вновь был поднят советскими и венгерскими органами власти, Патриарх Алексий в беседе 2 февраля 1948 г. с Г.Г. Карповым твердо выразил свою негативную позицию. Согласно отчету Совета по делам Русской Православной Церкви об этой беседе, «из-за незначительного числа венгерских приходов портить отношения с Синодом Сербской Церкви Патриарх не считает нужным»[1050].

Таким образом, сербские и румынские приходы Венгрии остались в юрисдикции своих Церквей. Прошения же оказавшихся вне канонической юрисдикции чисто венгерских общин в конце концов были удовлетворены. 11 ноября 1949 г. Священный Синод Московского Патриархата вынес решение о создании Временного управления венгерских православных приходов в ведении Русской Церкви с назначением его благочинным (администратором) протоиерея Иоанна Кополовича. В состав управления вошли восемь приходов: свт. Иоанна Златоуста и Успения Пресвятой Богородицы в Будапеште, вмц. Александры в Ирёме, вмч. Георгия Победоносца в Сегеде, приходы в Сентеше, Шаркадкерестуре, Ньиредьхазе и русская община с храмом прп. Сергия Радонежского в Будапеште[1051].

В 1950 г. Будапешт посетил экзарх Московского Патриархата в Чехословакии архиепископ Елевферий (Воронцов), который рукоположил несколько православных венгерских священников. С 1952 г. Венгерское благочиние выпускало свое периодическое издание «Церковная летопись». В августе 1954 г. о. Иоанна в качестве благочинного по решению Священного Синода сменил протоиерей Свято-Николаевского храма в Будапеште о. Фериз Берки, который перевел на венгерский язык ряд богослужебных книг Православной Церкви[1052].

История чисто русских эмигрантских приходов, оказавшихся в годы Второй мировой войны на территории Венгрии, имела свои особенности. Все они (кроме одного) находились в юрисдикции РПЦЗ, причем их деятельность отличалась значительной активностью. В захваченной Венгрией северо-западной части Югославии в начале 1920-х гг. поселилось семь-восемь тысяч русских эмигрантов. Большие колонии появились в городах: Нови Саде (около полутора тысяч человек), Суботице, Сомборе и др., кроме того, было создано более 30 «казачьих станиц» – компактных селений по 10–50 казаков с семьями. Эти казаки занимались ремеслами и сельским хозяйством, но при этом оставались в подчинении своих атаманов; женились они в основном на представительницах национальных меньшинств – венгерках, словачках, русинках; детей крестили в православных храмах[1053].

Еще в начале 1920-х гг. в Нови Саде были созданы Русско-сербское благотворительное общество помощи беженцам под почетным председательством епископа Бачского Иринея (Чирича), несколько эмигрантских культурно-просветительных, общественных и политических организаций. В городе существовало пять сербских храмов, и первоначально беженцы посещали церковь свт. Николая, но в феврале 1922 г. епископ Ириней предоставил русской общине домовую церковь свт. Василия Великого на втором этаже своего Архиерейского дворца в центре города.

Вскоре было создано Общество попечения о духовных нуждах русских беженцев в Нови Саде, председателем которого стал первый настоятель русского прихода протоиерей Феодор Синькевич. С июля 1925 г. до своей кончины в 1934 г. настоятелем прихода служил бывший доцент Петроградской духовной академии, профессор духовной семинарии в Сремских Карловцах протоиерей Нил Малахов, а в 1934 г. его сменил священник Сергий Самсониевский[1054].

В 1935 г. при покровительстве Сербского Патриарха Варнавы и Первоиерарха РПЦЗ митрополита Анастасия был основан Русско-сербский комитет для постройки русского храма в Нови Саде (в память убитого в 1934 г. югославского короля Александра I Карагеоргиевича). К весне 1941 г. на пожертвования удалось приобрести земельный участок, разработать проект храма (во владимирско-суздальском стиле) и собрать средства на строительство, однако война помешала осуществлению этого плана[1055].

После присоединения большей части Воеводины к Венгрии три местные русских общины оказались в неопределенном положении. Их связь с епархиальным управлением в Белграде и председателем Архиерейского Синода РПЦЗ митрополитом Анастасием надолго прервалась. Уже в апреле 1941 г. были распущены почти все русские эмигрантские организации, в том числе Общество попечения о духовных нуждах русских беженцев и отделение церковно-культурного общества «Русская Матица» в г. Нови Сад (переименованном венграми в Уйвидек). В то же время эмигрантам разрешили создать Русское военное представительство, продолжили свою работу и Уйвидекский (ранее Новосадский) комитет Российского общества Красного Креста, а также Русский клуб со столовой[1056].

В августе 1941 г. по требованию венгерских властей был ликвидирован Русско-сербский комитет по сооружению русской церкви в г. Нови Сад. Узнав об этом, Архиерейский Синод РПЦЗ 26 сентября постановил из собранных средств 20 тыс. динар передать на нужды русской общины в Уйвидеке, а остальные 76 тыс. – на возведение церквей в России, образовав для этой цели специальный фонд при Синоде. Однако постановление слишком поздно стало известно в Венгрии, указанные деньги перешли местному комитету Российского общества Красного Креста, которое передало 30 тыс. динар на содержание русской церкви в Уйвидеке, а 20 тыс. – на издание миссионерского сборника, молитвослова и Евангелия на русском языке[1057].

По инициативе настоятеля русской церкви Свт. Василия Великого в Уйвидеке о. Сергия Самсониевского 23–24 октября 1941 г. в Архиерейском доме состоялось совещание представителей русских церковных приходов, общин и групп в Венгрии. Всего их тогда насчитывалось пять, в том числе два прихода в Будапеште – один из них, хотя и находился в юрисдикции митрополита Евлогия, согласно Соглашению 1939 г., через епископа Пражского Сергия уже подчинялся находившемуся в юрисдикции РПЦЗ архиепископу Берлинскому и Германскому Серафиму (Ляде).

Совещание постановило: учредить «Союз русских эмигрантских православных приходов в королевстве Венгрия», составив его устав; в случае невозможности связи с Белградом за санкцией архиерейской власти обращаться к архиепископу Серафиму; выделить для работы в России пять священников, направив ходатайство об их отправке германским властям; просить митрополита Анастасия учредить Духовный суд в Уйвидеке; завершить организацию приходов в Сомборе и Сабадке (Суботице). Сразу после совещания была создана комиссия под председательством о. Сергия для регистрации всех русских священников Венгрии без различия юрисдикций. В это время в Уйвидеке уже существовали миссионерские синодальные курсы (во главе с администратором полковником Ю.Б. Броневым), и планировалось открыть их отделения в Будапеште, Сомборе и Сабатке[1058].

На следующий день в соответствии с решением совещания руководители русских эмигрантских организаций обратились с заявлением к германскому военному представителю в Будапеште с просьбой предоставить возможность местному духовенству использовать свои силы для церковной работы в России, а также для обслуживания лагерей военнопленных и русских национальных воинских частей. Был даже разработан детальный план организации и снаряжения Духовных Миссий, но разрешения на их деятельность с германской стороны, естественно, не последовало[1059].

27 октября о. Сергий отправил протоколы совещания и проект временного устава «Союза русских эмигрантских православных приходов в королевстве Венгрия» митрополиту Анастасию, отметив, что, если новый устав утвердить у венгерских властей не удастся, придется все приходы и их союз ввести в уставные рамки Российского общества Красного Креста в Венгрии как единственной легальной русской организации в стране. Священник особенно просил разрешить учреждение в Уйвидеке временного Духовного суда для Венгрии, так как многие бракоразводные дела не терпели отлагательства.

Это письмо, хотя и с задержкой, дошло в Белград, и митрополит Анастасий 26 декабря 1941 г. ответил, что он благословляет открытие двух новых приходов, издание миссионерской литературы, объединение же русских общин возможно только в рамках союза приходов, а создание Духовного суда в Уйвидеке вообще невозможно, дела следует в готовом виде пересылать для вынесения решения в Епископский Совет в Белград; в срочных случаях можно обращаться к архиепископу Серафиму (Ляде) в Берлин, правда, сношение с ним немногим быстрее[1060].

В действительности некоторые русские священники Венгрии поддерживали беспрепятственную связь с владыкой Серафимом еще до вторжения немцев в Югославию. Так, например, 27 февраля 1941 г. Архиерейский Синод слушал ходатайство настоятеля будапештского прихода священника Афанасия Донецкова о переводе его прихода в Германскую епархию РПЦЗ ввиду невозможности сношения с епархиальным преосвященным и о разрешении совершить освящение походного храма. Правда, тогда Синод постановил запросить об этих вопросах мнение епископа Будимского Георгия[1061].

После же оккупации Югославии из архиереев РПЦЗ лишь владыка Серафим реально мог управлять русскими приходами в Венгрии, и 15 января 1942 г. в ответ на обращение местного духовенства архиепископ издал указ о принятии этих приходов в административное управление, учредив в стране свое представительство во главе с рукоположенным им в сан протоиерея о. Сергием Самсониевским.

Состоявшееся 23 февраля второе совещание представителей русских приходов в Венгрии приняло к исполнению этот указ и ходатайствовало перед архиепископом Серафимом об учреждении в Уйвидеке экзаменационной комиссии для кандидатов в церковно- и священнослужители и рукоположении во диакона слушателя миссионерских курсов Михаила Толмачёва (что вскоре и было сделано).

6 марта венгерское Министерство образования и культов утвердило необходимые полномочия представительства, но сочло излишним учреждать союз приходов ввиду существования Российского общества Красного Креста, которое приняло на себя часть забот о церковной жизни. 22 мая 1942 г. было принято «Временное положение о православных русских эмигрантских приходах в королевстве Венгрия», в котором указывалось, что приходы канонически подчиняются состоящему в юрисдикции Синода РПЦЗ архиепископу Берлинскому и Германскому Серафиму через его представителя в королевстве Венгрия протоиерея О. С. Самсониевского.

Кроме этого в Уйвидеке были учреждены миссионерское издательство (на собрании памяти о. Иоанна Кронштадтского 7 ноября 1941 г.), временный Духовный суд для решения духовно-юридических и бракоразводных дел, постановления которого утверждались владыкой Серафимом (бракоразводные определения этого суда признавались венгерскими властями без требования предварительного гражданского развода), и Русский православный миссионерский совет. Председателем Духовного суда стал о. Сергий Самсониевский, его заместителем – о. Василий Колюбаев, членами суда – священники Николай Чистяков и Владимир Родзянко, а казначеем – о. Михаил Толмачёв[1062].

Обо всём этом о. Сергий написал митрополиту Анастасию 8 июня 1942 г., отметив, что венгерские власти и епископ Бачский Ириней благожелательно отнеслись к созданию Представительства. Второй священник уйвидекского прихода Владимир Родзянко в тот же день написал председателю Архиерейского Синода, что после учреждения Представительства архиепископа Серафима положение русских приходов значительно улучшилось и в этом очень помог епископ Ириней (правда, поехать к владыке Серафиму в Берлин о. Владимир не смог из-за отказа в немецкой визе).

В результате в своем ответе о. Сергию Самсониевскому от 20 июня 1942 г. митрополит Анастасий утвердил положение о представительстве, что было окончательно закреплено решением Архиерейского Синода от 19 октября 1942 г. Таким образом, все русские приходы в Венгрии вошли в Средне-Европейский митрополичий округ владыки Серафима. Проживавший в Уйвидеке епископ Бачский Ириней разрешил русским священникам, состоящим на его службе, обслуживать эти приходы. А 28 апреля 1942 г. он издал распоряжение по своей епархии об оказании им всяческого содействия. В письме от 20 июня митрополит Анастасий тепло поблагодарил епископа Иринея за его бескорыстную помощь: «Зная, насколько Вам всегда были близки духовные нужды русских изгнанников, которым Вы уступили в пользование даже Вашу крестовую церковь в Нови Саде, я считаю для себя особенно приятным долгом выразить Вам свою душевную благодарность за постоянное попечение о русской зарубежной пастве в Вашей епархии»[1063].

Епископ Бачский стал и почетным председателем Уйвидекского комитета Российского общества Красного Креста, а также Русского Православного Миссионерского совета, регулярно проводившего заседания в различных городах Венгрии и существенно способствовавшего облегчению жизни эмигрантов. Вскоре по инициативе Совета учениками русской гимназии в Уйвидеке было изготовлено 16 тыс. крестиков для отправки на Родину через православных священников венгерской армии[1064].

Очень активно действовало миссионерское издательство. С апреля 1942 г. оно стало издавать журнал «Бюллетень Представительства архиепископа Берлинского и Германского для русских православных эмигрантских приходов в королевстве Венгрия», печатавший интереснейшую информацию о церковной жизни на Украине и в России. К 1 октября вышли три номера бюллетеня, краткое толкование молитвы Господней с образом Спасителя тиражом 10 тыс. экземпляров (1200 из которых уже было переправлено в Россию), пять тысяч листков с прославлением Богоматери, пять тысяч икон Божией Матери «Владимирская», миссионерский сборник, молитвослов, Евангелие, иконки Христа Спасителя, разрешительные молитвы и т. д. По инициативе духовной писательницы А.А. Сердюковой было начато печатание листков для России. Часть изданий распространялась по невысокой цене среди местного православного населения; две тысячи листков были к концу 1942 г. переправлены митрополиту Анастасию в Белград для дальнейшей отправки в Россию. В мае 1942 г. был произведен первый выпуск миссионерских курсов из 20 человек, еще 50 продолжило свое обучение[1065]. Но если изданная духовная литература различными путями попадала на Восток, то для выпускников курсов этот путь оказался наглухо закрыт.

Они нашли применение для своей деятельности в Венгрии. Число русских приходов там быстро росло. К лету 1942 г. помимо пяти существовавших – в Будапеште, Уйвидеке, Сабадке и Сомборе – были созданы еще два прихода: при церкви прп. Сергия Радонежского в г. Врбасе с районом Средней Бачки (настоятель священник Владимир Родзянко) и в г. Тителе с районами Лок, Вилово и юго-восточная Шайкашка (настоятель священник Михаил Виноградов). К этому времени появились еще три самостоятельные русские общины: в г. Паланка (официально учреждена 24 июля 1942 г.), г. Обече и в основанном в начале 1920-х гг. эмигрантами из России в районе Средней Бачки с. Николаевка. Число русских священнослужителей в этих приходах достигло девяти. При этом имелись и русские священники, окормлявшие чисто сербские общины, например о. Флор Жолткевич, служивший в 1937–1950 гг. в церкви с. Доньи Ковиль Бачской епархии.

Настоятель старейшего в Венгрии русского (евлогианского) прихода Пресв. Троицы в Будапеште иеромонах Сергий (Мусин-Пушкин) был к Пасхе награжден золотым наперсным крестом. Священник Владимир Родзянко 8 июня 1942 г. написал митрополиту Анастасию, что с о. Сергием у него настоящая дружба (несмотря на разные юрисдикции). Сам о. Владимир (внук председателя Государственной думы Российской империи М.В. Родзянко, будущий архиепископ Американской Православной Церкви Василий) за свою чрезвычайно активную деятельность (он входил в Духовный суд, Миссионерский совет и Красный Крест) также был к Пасхе 1942 г. награжден наперсным крестом.

Именно стараниями о. Владимира Родзянко в октябре 1941 г. в Уйвидеке была открыта русская гимназия, где сам о. Владимир преподавал Закон Божий. Директором гимназии стал бывший председатель Новосадского отделения «Русской Матицы», пресс-секретарь Всеукраинского Церковного Собора 1918 г. и член Русского Всезаграничного Церковного Собора 1921 г. Д.В. Скрынченко. Важным шагом было создание в декабре 1941 г. в Уйвидеке первого русского сестричества во имя Царицы Небесной, которое развернуло широкую благотворительную деятельность[1066].

13-14 декабря 1942 г. в Уйвидеке прошел Первый миссионерский съезд, который официально учредил уже фактически созданный в начале года Представительством митрополита Серафима в Венгрии Русский Миссионерский совет в составе четырех отделов: воспитательного, издательского, учебного и самарянского (благотворительного). В своем вступительном слове представитель митрополита Серафима о. Сергий Самсониевский сказал: «Переживаемое время заставляет каждого христианина с особенной глубиной ощутить необходимость и силу благодатной помощи Святой Церкви. С ней соединяются и наши надежды на спасение родного народа. Но христианский долг, долг верных чад Святой Церкви, требует от каждого и действенности, активности: веру нужно не только исповедовать, но и проповедовать. Нужна миссионерская работа – и здесь, и в России»[1067].

О. Сергий приветствовал новые приходы «как школы для будущей работы в России». Съезд заслушал и обсудил доклады руководителей отделов Миссионерского совета; пополнил его состав делегатами из мирян от всех приходов; выступил с инициативой создания сестричеств в Сабадке, Сомборе, Паланке и Врбасе на основе устава Уйвидекского сестричества; возбудил ходатайство о выпуске бюллетеня Представительства в расширенном виде – с публикацией конспектов или тезисов всех лекций на миссионерских курсах; призвал все приходы провести регистрацию русских детей и молодежи[1068]. В правление Миссионерского совета входили настоятели русских храмов, штатные руководители отделов (А.А. Сердюкова, П.И. Ризнич, В.Д. Порошин, Н.П. Шидловская, А.П. Беликов, Г.Б. Броневский, В.В. Бартеньева) и казначей правления Л.Ф. Курносенко.

Получив протокол Миссионерского съезда, митрополит Анастасий в письме от 12 февраля 1943 г. выразил о. Сергию Самсониевскому благодарность за энергичную работу по подготовке эмигрантов для будущей работы в России и распространению веры там уже сейчас (значительную часть изготовленных в Венгрии крестиков, икон и духовной литературы удалось переправить на оккупированную территорию СССР). Вскоре после окончания съезда – 27 декабря, начался новый семестр миссионерских курсов, на которых преподавали о. Владимир Родзянко, духовная писательница А.А. Сердюкова и еще шесть мирян. Теперь лекторы стали выезжать из Уйвидека в другие города, куда высылались и конспекты лекций. Настоятель будапештского прихода РПЦЗ о. Александр Донецков написал и опубликовал свой учебник Священной истории, пожертвовав 100 экземпляров для русских детей в Венгрии. К апрелю 1943 г. в большинстве приходов были созданы сестричества, в Вербное воскресенье в Уйвидеке состоялось детское миссионерское собрание с выдачей наград за лучшие сочинения.

15 марта 1943 г. в Сабадке состоялся Второй миссионерский съезд, который предложил всем русским приходам оборудовать походные церкви для отправки их при первой возможности в Россию и постановил в ознаменование дня св. кн. Владимира издать Евангелие, объявив для этого повсеместный сбор пожертвований. К этому времени были изданы брошюры А.П. Беликова «Сила молитвы в жизни человека», В.В. Бартеньевой «Практический путь миссионерства и роль женщины в нем», А.А. Сердюковой «Православная Соборность и возрождение России» и ряд других. В июле 1943 г. Русский Миссионерский совет учредил комиссию по сооружению в приходах походных церквей; председателем комиссии и начальником создаваемой для этой цели мастерской был назначен староста Врбаского прихода П.И. Ризнич.[1069]

Следует отметить, что через протоиерея Сергия Самсониевского в значительной степени осуществлялась связь Архиерейского Синода с русским монастырем прп. Иова в Словакии, где печаталась газета «Православная Русь». С 1942 г. о. Сергий пересылал номера этой газеты в Белград. 28 сентября 1943 г. митрополит Анастасий, в частности, просил о. Сергия Самсониевского переслать официальное заявление главы РПЦЗ по поводу избрания митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом в монастырь Прп. Иова для публикации в «Православной Руси»[1070].

Большое внимание своему представительству в Венгрии уделял митрополит Серафим (Ляде). В 1943 г. он дважды по приглашению Министерства образования и культов на несколько недель приезжал в эту страну – в январе и декабре. К 1944 г. насчитывалось семь приходов с пятью соборными храмами и, кроме того, 16 более мелких общин и подобщин – в общей сложности в 17 городах (включая Ужгород), прежде всего в области Бачка. 2 июня 1944 г. скончался о. Сергий Самсониевский, и своим представителем митрополит Серафим 5 июля назначил священника Василия Колюбаева.

Это потребовало и других перемещений. 5 июля настоятелем церквей св. Василия Великого в Уйвидеке и прп. Сергия Радонежского в Врбасе владыка Серафим временно назначил священника Николая Чистякова, а настоятелем церкви свт. Николая в Сабадке – священника Владимира Родзянко; тогда же псаломщик Николай Фектушев был определен во диакона. К середине 1944 г. число русских приходов в Венгрии достигло восьми, последним – в начале февраля был создан приход в русском с. Плавна с новым домовым храмом свт. Николая. Его настоятелем стал рукоположенный епископом Иринеем, по просьбе митрополита Серафима, во священника о. Михаил Толмачёв[1071].

С 1943 г. в Венгрии появились угнанные с оккупированной территории СССР остарбайтеры (в основном женщины), которых сразу же стали окормлять местные русские священнослужители. При Миссионерском совете был сразу же создан отдел духовной и социальной помощи русским девушкам во главе со священником Василием Колюбаевым. В январе 1944 г. отцы Василий Колюбаев и Владимир Родзянко совершили рождественское богослужение в рабочем лагере русских девушек вблизи Сабадки, при этом пел хор работниц, организованный о. Владимиром. Сабадский комитет Русского Красного Креста активно помогал девушкам продуктами и одеждой и в конце концов с помощью духовенства добился их освобождения из лагеря и распределения работницами по семьям венгерских крестьян[1072].

Приближение конца войны вновь резко изменило ситуацию. В сентябре 1944 г., когда советские войска подошли к границам Венгрии, была закрыта русская гимназия в Уйвидеке. Вскоре оказалась разрушена бомбой церковь в Сабадке и «ввиду военных событий» закрыта церковь в Врбасе. Значительная часть русских эмигрантов, небезосновательно опасаясь возможных репрессий, стала уезжать в западном направлении (в частности, иеромонах Сергий из Будапешта уехал в Париж, а священник Николай Чистяков из Нови Сада в австрийский Грац), однако большинство осталось.

В 1979 г. протоиерей Владимир Родзянко в одном из писем вспоминал: «При наступлении Красной армии мой владыка епископ Ириней, напомнив мне житие св. Поликарпа Смирнского, сказал, что он лично от своей паствы никуда не уйдет (даже если это ему будет стоить жизни, что фактически и случилось!) и то же советовал сделать и мне. Я остался с паствой. Фактически это означало осуществление на деле, а не только в теории, полного евхаристического общения с Русской Церковью в России и ее епископами»[1073].

В своих недавно опубликованных воспоминаниях о. Владимир привел другие интересные подробности: «Осенью 1944 г. я получил письмо от матери. Она сообщила, что они собираются уезжать. Просят принять решение. За мной приехал один русский эмигрант. Десять дней ждали все прихожане: уеду или нет. Но я не наемник, а пастырь. Остался со своей паствой». В то время священник служил в церкви с. Станишиче и своими решительными действиями фактически обеспечил сдачу немцами села без боя[1074].

В связи с отъездом о. Николая Чистякова свободного русского священника в Нови Саде не оказалось, и епископ Мукачевско-Пряшевский Владимир с согласия епископа Иринея в марте 1945 г. назначил настоятелем церкви свт. Василия Великого хорошо знавшего русский язык сербского иеромонаха Иоанна (Стойковича), принявшего перед этим монашество в русской церкви Пресв. Троицы в Белграде. Отец Иоанн служил настоятелем храма до апреля 1953 г. Уехавшего в Германию регента хора Васильевской церкви В.Ф. Григорьева сменила Е.Ф. Мазаракий[1075].

С приходом советских войск области, отторгнутые Венгрией от Югославии, вновь вернулись в состав последней, и с ними – все русские общины, кроме двух будапештских. Уже 31 января 1945 г. на Всероссийском Поместном Соборе в Москве была принята «Инструкция по управлению русскими приходами в Банате», освобожденном тогда советской армией. Эти приходы первоначально вошли в состав Московского Патриархата. В апреле, вскоре после подписания Советско-югославского договора о дружбе и взаимопомощи, было образовано «Общество по культурному сотрудничеству Воеводины с СССР», в котором Д.В. Скрынченко занял должность библиотекаря, передав обществу библиотеку «Русской Матицы» (он скончался в 1947 г. и был похоронен на русском отделении Успенского кладбища Нови Сада).

О. Владимир Родзянко 3 апреля 1945 г. писал Патриарху Московскому Алексию I: «Выражая Вашему Святейшеству желание послужить Святой Церкви Русской, духовным чадом которой (наравне с Сербской Церковью) я себя считаю, я всецело предоставляю себя в распоряжение Вашего Святейшества в надежде, что моя работа как научного церковного работника будет полезна Матери Церкви и Родине»[1076].

30 октября 1945 г. Патриарх Алексий I учредил пост благочинного русских православных приходов в Югославии, с 30 декабря ему подчинялся и русский приход в Нови Саде. В то же время шесть приходов Воеводины в составе особого русского благочиния фактически подчинялись и епископу Бачскому. Владыка Ириней еще в конце 1944 г. был лишен новыми югославскими властями возможности управлять епархией, он был на полтора года подвергнут домашнему аресту, якобы за «бездействие» в защите сербов от венгерских оккупантов. Однако 15 марта 1946 г. владыка вновь вернулся к своему служению и 15 апреля того же года возвел благочинного священника Василия Колюбаева в сан протоиерея.

Епископ Ириней также остался председателем Русского Миссионерского совета, который еще несколько лет продолжал свою церковно-просветительскую деятельность. Первые послевоенные годы продолжал выходить и бюллетень благочиния. После возвращения епископа Иринея к служению снова была открыта опечатанная несколько месяцев русская церковь свт. Василия Великого в его Архиерейском доме, при этом богослужения продолжали совершаться и в используемой русскими новосадской церкви свт. Николая.[1077]

Однако вся эта деятельность продолжалась недолго. В 1947 г. начались массовые репрессии русских эмигрантов в Югославии, в том числе священнослужителей (в частности, о. Владимир Родзянко в 1949 г. был приговорен к восьми годам заключения, из которых отсидел два). В результате русское благочиние фактически было разгромлено, русская же церковь свт. Василия Великого в Нови Саде в 1953 г. перешла в юрисдикцию Сербского Патриархата, а в 1955 г. вообще оказалась упразднена[1078]. Благочиние же Московского Патриархата в Венгрии сохранилось до настоящего времени.

Особую, отличающуюся от немецкой, церковную политику в годы Второй мировой войны проводили на оккупированной ими территории итальянские войска в лице своей военной администрации. Хотя возглавляемая Бенито Муссолини фашистская Италия выступала военной союзницей нацистской Германии, между ними существовали значительные различия в области идеологии, в частности в отношении к христианским Церквам.

К началу Второй мировой войны на территории Италии имелось семь русских православных общин, в основном при построенных в начале XX в. Российской империей храмах. При этом большинство общин: во Флоренции, Мерано, Милане и Генуе находились в составе Западно-Европейского экзархата митрополита Евлогия (Георгиевского) – в юрисдикции Константинопольского Патриарха; остальные три общины: в Риме, Барии и Сан-Ремо принадлежали к Русской Православной Церкви Заграницей.

Политическая обстановка в Италии в 1920-1930-е гг. не была благоприятной для русской эмиграции. Беженцы из России с трудом получали визу на въезд в страну, еще труднее было найти здесь работу и получить гражданство. Поэтому в Италии обосновалось относительно немного русских эмигрантов, в 1929 г., по сведениям Лиги Наций, их было 1154, среди которых значительную часть составляли дворяне[1079].

Благочинным приходов РПЦЗ в Италии являлся известный церковный деятель, выпускник Московского университета и Московской духовной академии настоятель римского храма свт. Николая Чудотворца архимандрит Симеон (в миру Сергей Григорьевич Нарбеков, 14.07.1884-17.01.1969). Этот домовый храм существовал в Риме с 1823 г., но лишь в 1932 г. он был окончательно устроен на первом этаже особняка княжны М.А. Чернышевой по проекту архитектора князя В.А. Волконского (виа Палестро, 71). Архимандрит Симеон служил настоятелем церкви свт. Николая с февраля 1916 по 3 октября 1963 гг.[1080]

В довоенный период римской, как и другим русским общинам, неоднократно приходилось защищать церковную собственность от посягательств со стороны Советского государства. Так, например, земельный участок, приобретенный до революции для строительства русского православного храма в Риме, в 1924 г. был объявлен собственностью советского посольства, а затем продан. Лишь в 1929 г. королевским указом за римским православным приходом был утвержден статус юридического лица, а в 1931 г. приход после долгих юридических разбирательств наконец вступил во владение особняком княжны М.А. Чернышёвой, еще в 1919 г. завещанным ею Русской Церкви. В устройстве храма значительную помощь оказали княгини С.Н. Барятинская, С.В. Гагарина и королева Италии Елена Савойская[1081].

Насчитывавшая 100 полноправных членов римская община оказывала русским эмигрантам постоянную благотворительную помощь, под ее наблюдением также находился русский некрополь на некатолическом кладбище Тестаччо. В разное время община устроила на этом кладбище три общие русские могилы, где были погребены десятки эмигрантов, чьи родственники не имели возможности похоронить их в отдельных могилах[1082].

Отец Симеон вместе со своим приходом до конца 1927 г. подчинялся митрополиту Евлогию и лишь затем перешел в юрисдикцию РПЦЗ. Владыка Евлогий в своих воспоминаниях писал об этом так: «.архимандрит Симеон, хороший, вдумчивый монах; впоследствии из личной преданности митрополиту Антонию он перешел к «карловчанам», но не считал Карловацкий Синод канонически полномочным органом церковного управления и от продвижения во епископы неизменно уклонялся»[1083].

Сразу же после начала Второй мировой войны архимандрит Симеон написал председателю Архиерейского Синода РПЦЗ митрополиту Анастасию о необходимости принятия церквей и духовенства в Италии в непосредственное подчинение Синода, так как «при нынешних политических условиях» им затруднительно находиться в юрисдикции пребывавшей в Париже епархиальной власти (т. е. проживавшего в столице Франции митрополита Западно-Европейского Серафима (Лукьянова)). 18 сентября 1939 г. Архиерейский Собор РПЦЗ выполнил эту просьбу, постановив: «Принимая во внимание наступившие исключительные обстоятельства, признать целесообразными сделанные председателем Архиерейского Синода распоряжения относительно передачи русских приходов в Италии в непосредственное подчинение Архиерейского Синода»[1084].

В условиях войны общего приходского собрания в римской общине не проводилось с осени 1939 до весны 1946 гг. При этом приходской совет регулярно проводил свои заседания, в частности, в 1940 г. рассматривал вопрос о выделении денег на устройство Богословско-пастырских курсов при монастыре прп. Иова Почаевского в Словакии[1085]. В это время в Рим был приглашен из Белграда известный русский иконописец Пимен Максимович Софронов (1898–1973), он должен был написать 56 икон для часовни на Всемирной выставке 1942 г. в столице Италии, но из-за военных действий она не состоялась[1086].

В 1943 г. в Риме были изданы некоторые произведения архимандрита Симеона, которого называли «златоустом Русской Зарубежной Церкви». Псаломщиком Никольского храма в 1927–1947 гг. являлся Рафаил Иваницкий-Ингило, рукоположенный 1 ноября 1947 г. во диакона, а на следующий день – во иерея. Помощником настоятеля церкви свт. Николая в 19451963 гг. служил иеромонах (с 1946 г. – игумен, с 1949 г. – архимандрит) Каллист (Подзолов). Со 2 августа 1946 по 16 августа 1961 гг. он являлся благочинным приходов РПЦЗ и вице-председателем Римского комитета Красного Креста[1087].

Следует отметить, что некоторые прихожане помогали оказавшимся в Риме советским военнопленным. В годы Второй мировой войны значительная часть русских эмигрантов в Италии, сохранив любовь к Родине, занимали антифашистскую позицию. Так, русский эмигрант кубанский казак Алексей Николаевич Флейшер сражался с немцами в составе югославской армии, после ее капитуляции был интернирован в Албании, где некоторое время после ареста находился в концлагере, а в августе 1942 г. поселился в Риме. В сентябре 1943 г. он устроил в итальянской столице в пустовавшем здании Таиландского посольства – «Вилле Тай» – тайный госпиталь и приют для бежавших из лагерей советских военнопленных, которые затем вступали в партизанские отряды[1088].

В этом деле А. Флейшеру с декабря 1943 г. вплоть до освобождения Рима от немцев 4 июня 1944 г. помогали не только православные, но и русские католики восточного обряда: создавший по решению Восточной конгрегации Ватикана Комитет покровительства русским военнопленным князь С. Оболенский и русский священник Коллегии Руссикум Дорофей Захарович Бесчастный, добывавший для подпольщиков средства.

Через «Виллу Тай» прошли сотни военнопленных, затем их распределяли по 40 конспиративным квартирам в Риме или переправляли в соседние горы, где были созданы три русских партизанских отряда. Свою позицию А. Флейшер определял так: «Не красный, не белый, а русский». После освобождения Рима англо-американскими войсками штаб «Виллы Тай» был преобразован в Комитет покровительства бывшим военнопленным Красной армии, Флейшер некоторое время был его секретарем. Когда в итальянскую столицу прибыли представители советского Правительства, для их встречи во дворе «Виллы Тай» выстроились 182 бывших военнопленных[1089].

Второй приход Русской Православной Церкви Заграницей находился на «итальянской Ривьере» – в г. Сан-Ремо. Храм Христа Спасителя в этом курортном городе был построен в центре города в стиле московского зодчества XV–XVII вв. по проекту архитекторов А.В. Щусева и П. Агости в 1912–1913 гг. и освящен 10 декабря 1913 г., за несколько месяцев до начала Первой мировой войны. Первые годы в церкви не имелось постоянного причта, до лета 1914 г. его обслуживал уехавший затем в Петроград иеромонах Александро-Невской лавры о. Варсонофий. В 1921 г. в крипте храма был погребен бывший черногорский король Никола I (отрекшийся от престола в 1918 г. и скончавшийся 16 февраля 1921 г. во французском г. Антибе), две из шести дочерей которого являлись женами русских великих князей: Милица – Петра Николаевича, а Анастасия – Николая Николаевича (в 1989 г. прах короля Николы и королевы Милены перевезли в древнюю столицу Черногории г. Цетинье и 1 октября захоронили там в церкви свт. Николая)[1090].

В 1922 г. в Сан-Ремо был образован приходской комитет, и до начала 1927 г. община подчинялась митрополиту Евлогию (Георгиевскому). В это время храм обслуживали священники, приезжавшие из Флоренции или городов соседней «французской Ривьеры» (Ниццы и Ментона). 10 февраля 1927 г. настоятель Ментонской церкви протоиерей Николай Аквилонов перешел в юрисдикцию РПЦЗ, а вместе с ним – и окормляемая тогда этим священником православная община Сан-Ремо.

В 1929 г. о. Николай Аквилонов скончался, и с этого времени в церкви Христа Спасителя служили постоянные священники: в 1929–1935 гг. – протоиерей Владимир Поляков, а с 1935 г. до 1945 г. – иеромонах (будущий архимандрит) Каллист (Подзолов). В 1940 г. в здание церкви попала бомба, и так как оно было отремонтировано только в 1946–1947 гг., в качестве храма в годы Второй мировой войны использовалась приписная Никольская часовня. Она была построена в 1906–1908 гг. по проекту А.Б. Кауфмана на городском приморском кладбище Фоче. Старостой прихода в 1925–1973 гг. была М.А. Ефремова (в замужестве Стенсфильд), устроившая на своей вилле Девашан центр русской культуры[1091].

Еще один приход в юрисдикции РПЦЗ находился на юге Италии – в г. Бари (с 1087 г. в этом городе хранятся мощи свт. Николая Чудотворца). В 19131915 гг. здесь специально учрежденным Барградским комитетом по проектам архитекторов А.В. Щусева и С.С. Кричинского был построен комплекс зданий русского подворья с церковью свт. Николая Чудотворца и странноприимным домом. Первая мировая война и революции 1917 г. помешали завершить отделку храма. Служивший с весны 1914 г. настоятелем временного храма (освященного 24 декабря 1913 г.) протоиерей Василий Куликов скончался в 1920 г.

В начале 1920-х гг. незаконченной постройкой заведовали диакон Владимир Каменский и эконом А. Алексеев. С 1920 до осени 1921 гг. в Бари проживал будущий основатель и глава Автокефальной Польской Православной Церкви архиепископ Минский и Туровский Георгий (Ярошевский), который в это время заведовал русскими церквами в Италии и находился в подчинении архиепископа Евлогия (Георгиевского)[1092].

В 1921 г., вероятно, архиепископом Георгием, был освящен нижний храм церкви свт. Спиридона Тримифунтского (главный верхний храм Никольской церкви оказался освящен только 22 мая 1955 г.). Важную роль в жизни общины играл поселившийся в Бари в 1922 г. бывший товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Н.Д. Жевахов. На правах члена Барградского комитета он объявил себя заведующим подворьем и по суду отстранил от управления им о. Василия Каменского и Алексеева. В небольшую общину Никольской церкви кроме русских входили православные греки, албанцы, румыны, болгары и сербы[1093]. Настоятелем храма в 1920-х гг. служил протоиерей Сергий Некрасов. Именно он, отказавшись в начале 1928 г. дать требуемую подписку о лояльности советской власти, перешел вместе с общиной от митрополита Евлогия в юрисдикцию Архиерейского Синода РПЦЗ.

С 1926 г. на собственность подворья претендовало образованное в Ленинграде Русское Палестинское общество, в этой связи возникло судебное дело. Около 10 лет Н.Д. Жевахов энергично добивался, чтобы оно осталось в руках русских эмигрантов. Большую поддержку и материальную помощь ему оказывала княгиня М.П. Демидова. Так, например, 23 августа 1932 г. Жевахов в письме княгине сообщал: «Положение подворья отчаянное. С Рождества Христова прошлого года в подворье нет священника, которого нечем содержать, и не совершается богослужение. Эту Пасху всё православное население оставалось без церковных служб. Умоляю Вас, помогите ради Вашего покойного мужа, незабвенного князя Семёна Семёновича, имя которого внесено в вечный синодик нашего храма, о котором возносились моленья за каждой службою, пока был священник». И Демидова неизменно откликалась на подобные просьбы[1094].

В 1936 г. Барийский суд неожиданно для эмигрантов удовлетворил все требования советской стороны. Н.Д. Жевахову пришлось бежать из Бари, в 1944 г. он переехал из Италии в Вену и скончался в 1946 г. в своем бывшем поместье в Закарпатье, уже на территории СССР. Советское правительство вскоре после успеха в суде передало подворье кредитору-итальянцу, который продал все постройки, включая храм, муниципалитету г. Бари. Городские власти пообещали сохранить православные богослужения и даже выделять средства на содержание русского священника, а странноприимицу стали использовать для городских нужд как приют, а затем – как дом престарелых[1095].

С июня 1939 по 15 ноября 1963 гг. настоятелем Никольской церкви был выпускник Московской духовной семинарии священник (с 1954 г. протоиерей) Андрей Арсеньевич Копецкий. С 30 марта 1914 г. он служил диаконом в русской посольской церкви Рима и 25 июня 1939 г. был рукоположен во иерея Первоиерархом РПЦЗ митрополитом Анастасием (Грибановским) в Белграде[1096]. Обязанности псаломщика несколько десятилетий исполняла ответственная перед городским муниципалитетом за подворское имущество монахиня Николая (Зайцева), направленная в Бари еще оптинскими старцами.

Вскоре после взятия в сентябре 1943 г. Бари войсками антигитлеровской коалиции (в основном американскими частями) в церковь свт. Николая пришел советский генерал Пономарев (в окрестностях г. Бари находилась советская воинская часть), который потребовал, чтобы о. Андрей написал о своем приходе Московскому Патриарху Сергию. В американской военной администрации священнику также сказали, «что если он не будет с Советами, то они его защищать не станут». Сын о. Андрея был офицером итальянской армии, членом фашистской партии, и священник, опасаясь за его судьбу, 26 марта 1944 г. подал прошение Патриарху Сергию о желании перейти в юрисдикцию Московского Патриархата[1097].

В докладной записке от 15 марта 1945 г. председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпов предлагал И.В. Сталину: «Оформить принятие в юрисдикцию Московской Патриархии причта и прихода русской церкви в г. Бари (Италия), согласно имеющемуся с их стороны обращению. Командировать для этого в г. Бари представителя Московской Патриархии»[1098].

В этих условиях благочинный приходов РПЦЗ в Италии архимандрит Симеон написал о. А. Копецкому, что он больше ездить и писать в Бари не будет. 28 сентября 1947 г. о. Андрей, опасаясь, «как бы Советы не овладели всем имуществом церкви», вместе с общиной перешел в юрисдикцию Западно-Европейского экзархата Константинопольской Церкви, где оставался до своей кончины. В первые послевоенные годы он также обслуживал лагерь перемещенных лиц под Лечче в Апулии[1099].

В начале 1946 г. многие члены приходского совета римского храма свт. Николая убеждали архимандрита Симеона перейти в юрисдицию Московского Патриархата, но он остался верен РПЦЗ. Впрочем, когда Первоиерарх этой Церкви митрополит Анастасий предложил о. Симеону архиерейскую Хиротонию, архимандрит ответил отказом. В ответном письме митрополиту от 19 марта 1946 г. он писал: «Благодарю и за предложение просить высшего звания. Но, как и прежде, принять этого предложения не могу. Основной мотив моего отказа все тот же: для моего церковного сознания владыки зарубежного поставления – епископы лишь харизматически, но не иерархически – юрисдикционно. Мои ближайшие и давнишние сотрудники по приходскому совету уговаривают меня перейти в Патриаршую юрисдикцию, но я категорически противлюсь этому. Против советской Церкви я имею сказать еще больше, чем против эмигрантской, и, настанет время, скажу.»[1100].

Как уже говорилось, четыре русские общины в Италии: во Флоренции, Мерано, Милане и Генуе находились в составе Западно-Европейского экзархата митрополита Евлогия (Георгиевского), в юрисдикции Константинопольского Патриарха. Старейшая и, пожалуй, самая красивая русская церковь Рождества Христова и свт. Николая Чудотворца была построена в 1899–1903 гг. по проекту известного петербургского архитектора М.Т. Преображенского во Флоренции (виа Леоне Дечимо, 8). Синод Русской Церкви уделял особое внимание строительству храма во Флоренции, так как именно здесь в 1439 г. Московский митрополит Исидор подписал унию с католичеством, которая не была признана в Москве. В России унию расценивали как предательство, и строительству церкви во Флоренции придавалось значение «искупительного памятника»[1101].

Община Христо-Рождественской церкви была официально оформлена в качестве самостоятельного прихода в 1921 г. Строителем и первым настоятелем храма – до 1 марта 1922 г. служил митрофорный протоиерей Владимир Левицкий. С 1 марта 1922 по 1 ноября 1925 гг. настоятелем был протоиерей Михаил Стельмашенко, а 1 февраля 1926 по 1 октября 1935 гг. – протоиерей Иоанн Лелюхин[1102]. Приход начитывал до 200 человек и состоял из русских, сербов и греков.

В 1924 г. свои претензии на флорентийскую церковь предъявило правительство СССР, но эту попытку удалось отбить с помощью нанятого адвоката. В следующем году численный состав общины достиг максимума – 75 человек, однако уже вскоре некоторые прихожане перешли в РПЦЗ и покинули общину. В 1925–1936 гг. приход получал существенную финансовую помощь (7 тыс. франков в год) от греческого королевского дома, решившего использовать одно из помещений крипты Христо-Рождественской церкви в качестве усыпальницы монархов-изгнанников. В 1925 г. сюда поместили гроб с телом короля Константина, в 1926 г. – королевы Ольги (урожденной Романовой), а в 1932 г. – королевы Софии (сестры германского императора Вильгельма II). Осенью 1936 г. политическое положение монархии в Греции временно стабилизировалось, и прах членов королевской семьи перенесли в усыпальницу под Афинами[1103].

Настоятелем Христо-Рождественской церкви с 1 октября 1935 по 27 октября 1950 гг. служил протоиерей Иоанн Дмитриевич Куракин, бывший депутат Государственной думы, происходивший из старинного княжеского рода. Он был 28 августа 1931 г. рукоположен во иерея, а 2 мая 1937 г. возведен в сан протоиерея. Отец Иоанн, хотя и не имел богословского образования, целиком отдавал себя делу церковного служения, активно помогая русским общинам и в других городах Италии. Перед своей кончиной он после принятия монашеского пострига с именем Иоанн был хиротонисан в Париже во епископа Мессинского (9 октября 1950 г.)[1104].

Хором в 1925–1961 гг. управлял выпускник Санкт-Петербургской духовной академии известный церковный композитор и регент Адриан Ксенофонтович Харкевич, в 1904–1961 гг. также служивший в храме псаломщиком. Он отказался от принятия священнического сана по личным причинам, предпочитая посвятить себя церковной музыке и просветительской деятельности, был секретарем общества «Русская колония в Тоскане» и организатором разнообразных духовно-просветительных мероприятий по истории русской культуры. Под управлением А.К. Харкевича церковный хор давал концерты в Палаццо Веккьо во Флоренции, а также в Венеции.

Основную финансовую поддержку общине храма после 1917 г. оказывала М.П. Демидова (в замужестве Абамелек-Лазарева), княгиня Сан-Донато. Из ее переписки видно, в каком тяжелом положении находился приход. Так, секретарь русской колонии в Тоскане В.И. Ярцев в письме княгине от 15 апреля 1932 г. сетовал на то, что у общины нет средств, чтобы достойно отметить праздник Пасхи и оказать должное внимание всем прихожанам[1105]. Многим прихожанам М.П. Демидова платила ежемесячные пособия, содержала настоятеля и церковный хор. В 1930–1935 г. княгиня даже была старостой общины, и в 1951 г. в основном на ее средства в церковном саду построили домик для проживания настоятеля.

Вторая мировая война принесла много испытаний маленькой общине. Некоторые прихожане, например А. Олсуфьев, погибли во время боевых действий. Другие видные члены общины были вынуждены навсегда покинуть Италию, в частности, переехал в США староста общины князь С. Кочубей. Сразу после окончания войны в жизни прихода наступило временное оживление, так как в рядах союзных войск было немало православных, но оно продолжалось недолго[1106].

В начале 1920-х гг. под названием «Русский комитет» сложилась приходская община при домовом храме свт. Николая Чудотворца в южно-тирольском курортном городе Мерано. Здесь еще до революции в 1895–1897 гг. был возведен санаторий для приезжавших из России больных туберкулезом – Русский дом имени Н.И. Бородиной, в специальном флигеле которого и существовала небольшая церковь (освящена 3 декабря 1897 г.). Она не имела постоянного причта, и до лета 1914 г. окормлялась командированными в Мерано иеромонахами Александро-Невской лавры. С 1924 г. и до 1950 г. этот храм находился под патронажем флорентийского прихода, настоятели которого приезжали служить в Мерано. В конце 1935 г. по инициативе о. Иоанна Куракина был создан комитет по управлению домом и церковью, в который вошли три итальянца и два русских. Многолетней старостой меранской общины являлась В.В. фон Стуре[1107].

Две новые общины в 1920-е гг. создали русские эмигранты, поселившиеся в крупных промышленных центрах Италии – в Милане и Генуе. В Милане в 1924 г. был образован церковный комитет и устроен небольшой домовый храм

свт. Николая (в здании на ул. Прокаччини), в котором служили приезжавшие в город настоятели флорентийской церкви. 7 июля 1930 г. в миланском приходе появился первый постоянный настоятель – протоиерей Георгий Соколов, затем – с 28 августа 1931 по 1 сентября 1935 гг. в церкви служил священник князь Иоанн Куракин.

Митрополит Евлогий вспоминал о его служении в Милане так: «Для миланского прихода это было приобретением. Добрый, влиятельный пастырь, высококультурный и глубоко благочестивый, он сумел стать нравственным авторитетом для паствы, поднять престиж настоятеля, объединить около церкви всю колонию, которая стала жить нормальной церковной жизнью. Русские в городах Северной Италии прослышали о нем и стали приглашать к себе; тем самым его служение стало и миссионерским»[1108].

После перевода о. Иоанна во Флоренцию настоятелем миланской церкви с 17 ноября 1935 г. по 14 марта 1962 г. служил бывший преподаватель Виленской духовной семинарии священник (с 20 апреля 1941 г. протоиерей) Аполлон Сморжевский. Он уделял значительное внимание просветительской деятельности, сам читал прихожанам лекции, а в конце 1930-х гг. перенес храм в более просторное и удобное помещение на ул. Понкьелли. В это время в Никольской церкви также служил диакон Алексий Годяев. События Второй мировой войны разметали многих русских миланцев. Некоторые, как, например, инженер И.А. Максимов, погибли, сражаясь в итальянских войсках, а в метрических книгах тех лет, в графе «причина смерти», о. Аполлон иногда указывал «отистощения»[1109].

В Генуе церковная община возникла в 1926 г. по инициативе инженера П.В. Коронцева, сформировавшего церковный комитет, председателем которого был приглашен консул королевства Югославия. До 1935 г. в домовой церкви служил приезжавший из Флоренции священник, а в дальнейшем генуэзская община была приписана к миланской, и ее окормлял о. Аполлон Сморжевский. Старостой генуэзского прихода в годы Второй мировой войны являлся Л. Лиштван[1110].

После окончания войны в Италии оказалось несколько десятков тысяч бывших советских военнопленных, беженцев и остарбайтеров, которые не хотели возвращаться в СССР (около 42 тыс. англичане и американцы все-таки выдали Советскому Союзу). Они были размещены в специальных лагерях Ди-Пи (перемещенных лиц). Почти все эти лагеря окормляли русские православные священники (состоявшие в основном в юрисдикции РПЦЗ). Так, например, архимандрит Симеон обслуживал лагерь Липари под Римом. Иеромонах (затем игумен) Каллист (Подзолов) регулярно совершал богослужения в лагерях Ди-Пи в Триесте, Латино и на севере провинции Пьемонт (вилла Оланда), распределял среди интернированных соотечественников пособия и пожертвования (следует отметить, что община при домовой церкви виллы Оланда в Вал-Пелли-че просуществовала до середины 1980-х гг.). В Риме некоторое время находилось представительство Православного комитета РПЦЗ, помогавшего русским беженцам[1111].

Несколько православных церквей было устроено в лагерях Ди-Пи под г. Триестом, где проживало много русских эмигрантов, бежавших из Югославии. Настоятелем одной из них в 1950–1952 гг. служил митрофорный протоиерей Пантелеимон Хапланов. Для другого храма в лагере Сан-Сабба (св. Саввы) архиепископ Иоанн (Максимович) 7 мая 1951 г. рукоположил в сан иеромонаха выпускника богословского факультета Белградского университета иеродиакона Спиридона (Ефимова). В 1951–1956 гг. о. Спиридон служил настоятелем храма и законоучителем русской церковной школы в том же лагере. Иногда он участвовал в богослужениях в сербском православном соборе Триеста свт. Спиридона Тримифунтского.

Служивший в 1946–1948 гг. настоятелем храма Христа Спасителя в Сан-Ремо протоиерей Евгений Аракин до 1950 г. также обслуживал православные церкви лагерей перемещенных лиц в Генуе и Турине. Затем он переселился в г. Портичи, вблизи Неаполя, и в 1953–1957 гг. был настоятелем церкви в лагере Ди-Пи Сант-Антонио[1112].

В Неаполе с 1945 г. проживали протоиерей Димитрий Кутенко, бежавший от коммунистов из Хорватии, и некоторые другие священники – беженцы. Только в окрестностях этого города были устроены походные церкви РПЦЗ в трех лагерях Ди-Пи: Аверсе, Капуе и Баньоли[1113].

В лагере Пагани провинции Салерно находилась православная церковь, которую до 1947 г. обслуживал приезжавший из Рима о. Антоний, а затем – проживавший в этом лагере сербский священник. В этом лагере несколько послевоенных лет прожил бывший узник Соловецкого лагеря Борис Ширяев, именно там написавший свою известную книгу «Неугасимая лампада» (позднее он перешел в католичество). Следует упомянуть, что в конце 1940-х гг. в Италии появилась еще одна известная личность – бывший секретарь митрополита Берлинского и Германского Серафима (Ляде) и военный священник власовских формирований на северо-западе России архимандрит Герман (Кивачук). К тому времени он уже был исключен из состава РПЦЗ и некоторое время состоял в Западно-Европейском русском экзархате, проживал о. Гермоген в Риме, где и скончался в 2002 г.

Помимо русских в Италии также существовали греческие, албанские и сербские православные общины. В частности, единственная до Второй мировой войны сербская община была основана в г. Триесте в 1793 г., в 1861–1869 гг. для нее был построен упоминавшийся собор свт. Спиридона Тримифунтского. В 1924 г. по поводу статуса этой общины было заключено специальное межгосударственное соглашение, а мирный договор 1947 г. между Италией и Югославией подтвердил ее каноническое единство с Сербской Православной Церковью[1114].

Начало создания существовавшего с августа 1944 по май 1945 гг. в северо-восточной области Италии – Карнии (Фриули) Казачьего Стана относится к 1942 г. Вскоре после оккупации в июне этого года территории Дона и Кубани немецкое командование разрешило передать по радио обращение руководителей существовавшего в Германии Казачьего национального движения[1115]. Один из главных руководителей этого движения, проживавший в Берлине атаман Донского казачества, в годы гражданской войны 73-летний генерал-лейтенант Петр Николаевич Краснов имел довольно тесные контакты как с руководством Русской Православной Церкви Заграницей, так и со священнослужителями Западно-Европейского экзархата, возглавляемого митрополитом Евлогием (Георгиевским). В частности, решением Архиерейского Синода РПЦЗ от 30 июня 1938 г. П.Н. Краснов был назначен членом II Всезарубежного Собора в Югославии.

Создание одной из формируемых под эгидой немцев казачьих частей – пластунской сотни осенью 1942 г. возглавил начальник Штаба освобождения Дона полковник царской армии С.В. Павлов. Эту инициативу поддержал П.Н. Краснов, отправивший 11 ноября 1942 г. Павлову письмо, в котором дал ряд рекомендаций по формированию частей. В конце ноября С.В. Павлов приступил к созданию казачьего полка, военнослужащих которого стали окормлять местные православные священники.

Возрождение почти уничтоженной в 1930-е гг. церковной жизни в казачьих областях происходило очень активно, в течение второй половины 1942 – начале 1943 гг. в Ростовской области открылось 243 церкви, в Краснодарском крае – 229 и в Ставропольском крае – 127. В ходе начавшегося в январе 1943 г. отступления немецких войск часть казаков с семьями и их духовных пастырей также двинулась на Запад. В середине 1943 г. в Кировограде С.В. Павлов приступил к формированию двух полков, а в конце года получил разрешение немецкого командования собрать в двух городах казаков-беженцев. Создание Казачьего Стана началось в соответствии с декларацией германского правительства от 10 ноября 1943 г., определившего место для размещения сначала в районе с. Балино Каменец-Подольской области. Прибывающих казаков распределяли по станицам: донским, кубанским и терским, к которым причислялись и священники. Избранные станичные атаманы и правления подчинялись занявшему пост походного атамана Казачьего Стана Павлову.

По приказу командующего добровольческими войсками генерала Э. Кестринга от 31 марта 1944 г. в Берлине было образовано Главное управление казачьих войск (Hauptverwaltung der Kosakenheere) во главе с генералом П.Н. Красновым. Заместителем начальника управления стал его племянник генерал-майор С.Н. Краснов, в число руководителей также вошли генерал-майор В.Г. Науменко, полковник С.В. Павлов и подполковник Н.Л. Кулаков. В начале июня 1944 г. по распоряжению немецкого командования Казачий Стан был передислоцирован в Западную Белоруссию. 17 июня 1944 г. полковник С. Павлов погиб в бою с партизанами. Походным атаманом Стана был назначен начальник штаба Т.И. Доманов, бывший белогвардейский сотник[1116].

На территории Белоруссии произошло упорядочение церковной жизни Стана. Эту работу возглавил происходивший из донских казаков протоиерей Василий Григорьев. Он фактически организовал из приходов отдельных станиц Казачью епархию, установил контакт с управлявшим Барановичско-Новогруд-ской епархией Белорусской Православной Церкви епископом Витебским и Полоцким Афанасием (Мартосом) и был назначен этим владыкой уполномоченным по управлению Казачьей епархией. Сам епископ Афанасий неоднократно совершал службы для казаков и оставил у них добрую память.

Служивший в 1938–1944 гг. настоятелем Никольского храма Бреста о. Митрофан Зноско-Боровский (позднее епископ Бостонский РПЦЗ) также окормлял летом 1944 г. казачьи части, став духовником 3-го Донского полка. Уже после войны владыка вспоминал: «Духовное окормление полка заключалось во встречах с офицерским составом полка для духовных бесед. Офицерский состав – от 19 лет и выше. Все это были молодые люди, пытливые русские ребята. С такой молодежью не погибнет Россия, так думал я. Темы бесед давали мне сами офицеры. В зале, когда я говорил, полная тишина, слушали с напряженным вниманием. После беседы – чашка чая, вопросы и ответы на них. Атмосфера дружеская, искренняя и сердечная[1117].

Следует отметить, что епископ Митрофан был большим подвижником, выдержавшим допросы с пристрастием как со стороны НКВД, так и гестапо. В статье, посвященной скончавшемуся в 2002 г. владыке, отмечалось: «Спасал он и евреев, укрывая их от фашистских палачей, подвергая себя при этом смертельной опасности»[1118].

В начале июля 1944 г. Казачий Стан был переведен на территорию Польши в район г. Белостока, где некоторые части находились около трех месяцев – до октября – ноября. Здесь, в г. Здунска Воля, протоиерей В. Григорьев провел собрание всего духовенства Стана и назначил благочинных (вместе с казаками из Новогрудка ушло немало белорусских священнослужителей). В дни тысячекилометровых переходов священники не превращали окормления своей паствы. Позднее служивший в 8-м полку протоиерей Тимофей Соин вспоминал: «На всех остановках тяжелого и многострадального пути духовенство совершало богослужения под открытым небом. У кого были святые антиминсы – совершали литургию, у кого таковых не было, служили обедницы и молебны»[1119].

Остановка в Польше оказалась временной. Уже 6 июля 1944 г. было принято решение о переброске Казачьего Стана в северо-восточную Италию. Осенью 1943 г. после падения фашистского режима в этой стране немцы организовали в данном районе провинцию (операционную зону) «Адриатическое побережье» (Adriatisches Kuestenland), но их положение было шатким из-за постоянных ударов со стороны коммунистических партизанских бригад. Успехи последних и вынудили германское командование послать в Италию казаков (планировало акцию Министерство занятых восточных территорий). В конце июля – начале августа 1944 г. на железнодорожных станциях Карнии и Понтеббы высадились первые несколько тысяч под командованием походного атамана генерал-майора Т.И. Доманова[1120].

1 сентября 1944 г. П.Н. Краснов известил германский главный отдел рабочей силы в ответ на запрос от 11 августа, что казаки размещаются в выделенной им области расселения на Адриатическом побережье: «Первые воинские казачьи формирования уже высадились на него, другие находятся на пути туда. Территория будет освобождена от банд, и тогда на эту территорию прибудут для поселения небоеспособные казаки и казачьи семьи»[1121].

7 октября германский посол в Италии сообщил в МИД, что, по его мнению, надежды Розенберга и Гиммлера на создание из казаков силы для борьбы с партизанами оказались оправданными. Правда, казаки не признают приказов и вообще каких-либо документов от немцев, а слушаются лишь своих командиров. В другом письме от 18 октября посол отмечал, что 100 рядовых и два казачьих офицера все же перешли к итальянским партизанам[1122].

На 30 сентября численность Казачьего Стана составила 15 590 человек, в том числе 8435 гражданских лиц (включая стариков, женщин и детей) и 7155 военнообязанных, составлявших семь пеших полков и один конный. В октябре – ноябре к ним присоединилось еще более 6700 военнослужащих (в составе трех полков). На 9 ноября в Италии было уже 11 308 строевых казаков и 10 518 невоеннообязанных лиц. Пополнения Стана продолжались и в дальнейшим, по состоянию на 20–28 апреля 1945 г. его численность составляла 36, 1 тыс. человек, в том числе 18 400 рядовых, унтер-офицеров и офицеров, а также 17 700 гражданских лиц. Из 1653 офицеров 1369 составляли бывшие граждане СССР и белоэмигранты[1123].

Одним из источников пополнения являлась деятельность созданного в начале сентября 1944 г. Резерва казачьих войск, начальником которого был назначен еще один ветеран гражданской войны генерал-лейтенант Андрей Григорьевич Шкуро. На допросе в 1945 г. он показал, что за восемь месяцев направил в Италию до 7 тыс. человек, главным образом стариков, женщин и детей на жительство в казачьих станицах. Кроме того, в Карнии было размещено около 5 тыс. военнослужащих Кавказской кавалерийской дивизии СС под командованием полковника К.К. Улагая, а затем генерал-лейтенанта Султан-Гирея Клыча, и два отдельных северо-кавказских полка, общей численностью 5570 человек. Видимо, включая их в численность населения Стана, некоторые итальянские ученые считают, что казаков было 40 тыс., а с мирными жителями до 60 тыс., и называют это образование казачьей армией[1124].

Первоначально отряды казаков несколько недель пробыли в районе г. Джемона (где разместился штаб походного атамана) на своих подводах. Здесь они подверглись бомбардировке англичан, причем около крепости Озоппо осколком бомбы был убит священник Димитрий Войников. Со 2 октября по начало ноября шесть казачьих полков участвовали в крупной антипартизанской операции против трех гарибальдийских бригад, которые в результате понесли тяжелые потери и были оттеснены в Карнийские Альпы.

В дальнейшем лишь небольшая часть казаков осталась в Джемоне, Озоппо и Амаро; 13 октября основной контингент их прибыл в городки Толмеццо, Алессо и Кадалезе. Донские станицы расположились в Алессо и четырех близлежащих селениях, кубанские – на полпути между Алессо и Толмеццо, а терские – в двух километрах западнее Толмеццо. Небольшие группы казаков разместились в Казарсе, Буйе, Майано, Сан-Даниеле, Чивадалезе, а кавказцы – немного севернее, их «ставка» находилась в Палуцце.

После многомесячных скитаний у казаков появилась надежда, что наконец-то они прибыли на место, где смогут обосноваться надолго и даже устроить по своим представлениям Казачью землю. С осени 1944 г. в Карнии стал выходить одноименный журнал «Казачья земля». Итальянские городки были переименованы в станицы, а центр казачьих поселений – Алессо – в Новочеркасск, главную площадь этого города назвали именем атамана Платова, а одну из главных улиц – Балаклавской. При этом из некоторых городков, перед передачей их казакам, немецкие оккупационные власти выселили местных жителей по подозрению в помощи партизанам, так, в Алессо из итальянцев были оставлены только пекарь и переводчик.

На конфискованных земельных участки казаки выращивали привычные им овощи, постепенно наладились и другие сферы быта. В течение шести месяцев были открыты: сапожные, портняжные, автомобильные мастерские, ремесленные цехи, 3 столовых, магазины, базары, 2 гостиницы, больницы, аптеки, отдел социального обеспечения, казачий банк, семиклассный кадетский корпус, военно-ремесленная школа на 180 учащихся, войсковая гимназия на 267 учеников, женская школа на 46 учениц, 6 начальных и церковно-приходских школ на 468 учащихся, 8 детских садов, 5 ясель, библиотеки т. д.[1125]

Для подготовки офицерских кадров из молодежи в мест. Вила Сантина организовали 1-е Казачье юнкерское училище под командованием полковника Медынского в составе 428 человек и школу «Атаман» из 120 учащихся. Кроме того, в мест. Цветль был сформирован офицерский резерв из 400 человек, инструктором по строевой подготовке которого в январе 1945 г. назначили подполковника А.М. Протопопова, с марта коменданта штаба Казачьего Стана в чине полковника. В целом на базе Стана планировалось создать 2-й Казачий корпус из нескольких дивизий, но осуществить это намерение не успели.

Осенью 1944 г. в каждую станицу или округ был назначен священник. Богослужения сначала шли под открытым небом, при первой возможности сооружали походные церкви, писали иконы, вырезали кресты, жесть от консервных банок шла на нимбы (перед одним из таких иконостасов до сих пор служат в домовой церкви в Виллахе). Через несколько месяцев при штабах всех полков уже имелись походные церкви с хорошими любительскими хорами певчих. В тех городках, откуда выселили местных жителей, богослужения совершались и в реквизированных католических храмах, где нередко происходили Венчания молодых казаков и казачек[1126].

Партизаны были вытеснены в горы, но стычки с итальянцами происходили нередко, и вскоре казачье командование обратилось к местным жителям с воззванием, в котором разъясняло главную задачу – борьбу с большевизмом: «.теперь и мы, казаки, сражаемся с этой мировой чумою везде, где ее встречаем, – в польских лесах, в югославских горах, на солнечной итальянской земле». В начале февраля 1945 г. в Карнию было переведено из Берлина и Главное управление казачьих войск. П.Н. Краснов устроил свою ставку в местечке Виллади-Верценьис в гостинице «Савойя», где жил около трех месяцев – с 9 февраля по 2 мая[1127].

Генерал Краснов уделял большое внимание организации церковной жизни Казачьего Стана и в частности выступал за официальное учреждение отдельной Казачьей епархии во главе с архиепископом или даже митрополитом. Первое его письмо об этом председателю Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию (Грибановскому) последовало 27 августа 1944 г. В нем Краснов, «радея о казачьей пастве, как поселяемой на земле в Северной Италии, так и служащей в воинских частях», просил назначить архиепископом Донским, Кубанским и Терским «архиепископа» Николая (Автономова), окормлявшего ряд казачьих формирований во время их пребывания в Польском Генерал-губернаторстве.

Однако эта просьба оказалась невыполненной в связи с одиозностью личности «архиепископа» Николая, который оказался церковным авантюристом. Он родился в 1886 г. в семье священника донской станицы, поступил в Тамбовскую семинарию, но был исключен за пьянство из 4-го класса. В 1920-е гг. Автономов являлся уполномоченным обновленческого Синода по Сталинградскому округу, затем с 1930 г. – женатым обновленческим епископом Ставропольским. Немецкая оккупация в августе 1942 г. застала его коммерческим директором мясокомбината в Пятигорске, где Автономов, объявив себя не обновленческим, а каноничным архиепископом, тесно сотрудничал с гестапо. В декабре 1942 г. он эвакуировался на Украину, где сумел ввести в заблуждение вскоре погибшего экзарха Украинской Автономной Церкви митрополита Алексия (Громадского), который 3 января 1943 г. временно назначил его управляющим Мозырской епархии. 29 января 1944 г. «архиепископ» с женой, дочерью и внучкой прибыл в Варшаву и по поручению местной германской администрации несколько месяцев окормлял различные вспомогательные ненемецкие части.

26 мая 1944 г. Автономов, назвав себя «Православным руководителем для легионеров и воинских соединений Вермахта и Охранных войск в Генерал-Губернаторстве», из Кракова впервые обратился к Архиерейскому Синоду Зарубежной Русской Церкви с прошением о принятии его в каноническое и евхаристическое общение. Ответа из Синода не последовало, но один из его членов митрополит Берлинский и Германский Серафим (Ляде) 21 июня написал «архиепископу», что вступил с ним и находящимися в его ведении казаками в евхаристическое общение. Через месяц с небольшим Автономов приехал в Берлин и на первой встрече с Красновым смог произвести на генерала благоприятное впечатление. 8 августа и начальник «церковного реферата» Главного Управления имперской безопасности (РСХА) Нейгауз выразил согласие на назначение «владыки» Николая епископом при Главном Управлении казачьих войск. 16 августа Автономов написал еще одно прошение в Архиерейский Синод, а 26 августа – лично митрополиту Анастасию. Представил авантюрист и прошение на имя председателя Синода от «Главного Казачьего Штаба войск СС и Шуцполицей Генеральной Губернии» о якобы состоявшемся его избрании казачеством на кафедру Донской и Новочеркасской митрополии. Впрочем, это прошение было признано поддельным, так как оказалось скреплено печатью какого-то прихода в Транснистрии с надписью на румынском языке.

Архиерейский Синод провел расследование и неопровержимо выявил самозванство Автономова. Кроме того, к митрополиту Анастасию поступили деяние № 4 Собора епископов Автономной Украинской Церкви в Варшаве от 8 апреля 1944 г., подтвердившее решение трех архиереев этой Церкви от 5 июня 1943 г. о запрещении «именующего себя архиепископом Николая Автономова в священнослужении», а также доклад председателя Комиссии по церковным делам при Русском комитете в Польском Генерал-губернаторстве А.К. Свитича о негативных результатах расследования комиссии по данному делу.

В результате 11 октября 1944 г. Архиерейский Синод постановил: «а) прошение Николая Автономова о принятии его в молитвенное и евхаристическое общение отклонить ввиду непринадлежности его к составу канонических православных епископов; б) уведомить генерала Краснова, что Николай Автономов, как самозванец и обновленец, не может быть назначен ни на какую церковную должность; в) просить митрополита Берлинского и Германского Серафима аннулировать выданное им Николаю Автономову удостоверение о том, что он является православным епископом, коему разрешено совершение богослужений в пределах Германской епархии.»[1128].

13 октября митрополит Анастасий написал о принятом постановлении Краснову, подчеркнув важность того, чтобы военные власти не давали священникам никаких назначений без предварительного сношения с председателем Синода. Впрочем, генерал, еще не получив ответа митрополита Анастасия на свое первое письмо, в середине октября послал ему второе, где уже писал о разочаровании в личности Автономова и просил считать свое ходатайство аннулированным. Краснова «сильно охладили» вторая и третья личные встречи с «архиепископом» Николаем, а также тот факт, что Автономов, несмотря на просьбу генерала не ездить на Казачью землю в Италию до решения Синода, прибыл туда и был разоблачен многими казаками и священниками (протоиереями Михаилом Донецким, Димитрием Воиновым, Тимофеем Соиным и др.), знавшими жизнь и деятельность самозванца в 1930–1942 гг. Состоявшийся 2 октября 1944 г. в г. Джемона 2-й съезд духовенства Казачьей епархии с участием 24 священников, 5 диаконов, 10 псаломщиков и 2 мирян под председательством управляющего епархией протоиерея В. Григорьева постановил считать невозможным вступить с Автономовым в молитвенно-каноническое общение и признать его правящим архиереем, после чего авантюриста изгнали с Казачьей земли[1129].

31 октября 1944 г. митрополит Анастасий из Вены написал в Рейхминистерство церковных дел, что он и митрополит Серафим (Ляде) обсудили прошение Николая Автономова принять его в Зарубежную Русскую Православную Церковь и наречь митрополитом казаков. Но Архиерейский Синод и митрополиты Анастасий и Серафим пришли к заключению, что «представленные сведения являются неверными, и что упомянутый [человек] не может рассматриваться в качестве правящего архиерея»[1130].

Еще 21 января 1945 г. А.К. Свитич, ставший заместителем председателя Совета по делам вероисповеданий Комитета освобождения народов России (возглавляемого генералом А.А. Власовым), просил митрополита Анастасия прислать копию постановления Архиерейского Синода об «архиепископе», с прискорбием отмечая: «Много нам беды причинил Николай Автономов, втершийся в доверие “наших верхов”, и немало потребовалось усилий, чтобы разоблачить его»[1131].

Дальнейшая судьба Н. Автономова напоминала авантюрный роман. 9 апреля 1945 г. Архиерейский Синод окончательно отклонил его просьбу о пересмотре дела, и через несколько месяцев «владыка» Николай был принят в Риме в лоно Католической Церкви с сохранением восточного обряда, затем возведен Папой Пием XII в сан митрополита. В качестве архиепископа Ратьярского и униатского митрополита Германского Римского Патриархата Автономов в декабре 1945 г. приехал в Мюнхен, где начал издавать журнал «Колокол» и устроил униатскую церковь свт. Николая (сохранившуюся до настоящего времени). Через год-полтора «владыка» был при участии Зарубежной Русской Церкви разоблачен как самозванец, смещен и отправлен в католический монастырь. Затем Автономова арестовала американская оккупационная администрация по обвинению в шпионаже в пользу СССР. До 1949 г. он сидел в тюрьме, а после выхода на свободу получил назначение для работы с русскими эмигрантами в Южной Америке. Там Автономов порвал с католиками и сумел эмигрировать в США. В 1950-е гг. «архиепископ» несколько раз безуспешно пытался перейти в состав Американской Православной Церкви, в 1962 г. подал прошение о принятии его в состав Греческого экзархата (возглавляемого архиепископом Иаковом). В конце 1960-х гг. он проживал в Нью-Хавене, штат Коннектикут, где, вероятно, вскоре скончался[1132].

23 октября в новом письме митрополиту Анастасию П.Н. Краснов предложил на кафедру Донскую, Кубанскую и Терско-Ставропольскую вместо Н. Автономова другую кандидатуру – епископа Афанасия (Мартоса), который после эвакуации из Белоруссии с 15 августа 1944 г. проживал в г. Францесбаде (ныне Чехия). При этом генерал отмечал: «В настоящее время казаки с их семьями устраиваются на жизнь в Северной Италии на отведенной им и отвоеванной у партизан Бадимо земле. Налаживается и их духовная и церковная жизнь. Соответственно делению Казачьей земли на 3 округа: Донской, Кубанский и Терско-Ставропольский создано три благочиния и назначены благочинные. Устраиваются церкви. Является необходимость в назначении им пастыря-епископа; в создании особой Донской-Кубанской и Терско-Ставропольской епархии. На 2-м съезде духовенства Казачьей Епархии, 2-го октября 1944-го года в городе Джемона, в Италии – съезд духовенства просит о назначении архиереем Казачьей епархии епископа Афанасия (Мартоса), бывшего Новогрудского, с которым духовенство казачье находится в молитвенно-каноническом общении. За время пребывания казаков в Белоруссии летом этого года казаки сжились и полюбили епископа Афанасия». Кроме того, Краснов просил назначить протоиерея В. Григорьева протопресвитером духовенства на Казачьей земле[1133].

Резолюция митрополита Анастасия на письме от 30 октября гласила, что дело об устройстве Казачьей епархии «не встречает принципиальных возражений со стороны Синода», но требует специального его суждения с участием митрополита Серафима (Ляде), поэтому решение будет вынесено после предстоящего вскоре переезда Синода из Вены в Карлсбад (ныне Карловы Вары в Чехии).

Тем временем П.Н. Краснов получил первый ответ митрополита Анастасия относительно Автономова, принял его к сведению и 28 октября написал председателю Синода, что примет меры для устранения самозванца «от всякого влияния на казаков». Согласился генерал и с тем, что военные власти не должны назначать священников «без предварительного сношения» с митрополитом Анастасием, однако указал на особую ситуацию с духовенством Казачьего Стана: «В отношении казачьих частей Походного Атамана Доманова дело обстоит иначе, чем в 1-й Казачьей дивизии. Части эти со своими священниками, как вышедшими с Дона, Кубани, Терека и Ставрополя, так и приставшими по пути, 18-й месяц находятся в походе, с боями, и только теперь стали оседать в Северной Италии. Только месяц тому назад удалось старшему там протоиерею о. Василию Григорьеву собрать их всех, устроить съезд, учредить благочиния и сделать мне личный доклад. Следствием его и явилось мое обращение к Вам, владыко. В этом отношении военные власти всегда были корректны»[1134].

Временно управлявший Казачьей епархией протоиерей В. Григорьев обладал большими организаторскими способностями и в ноябре активно продолжил устройство церковной жизни. К этому времени в Карнию прибыло довольно много новых русских священнослужителей из Сербии и других мест, что позволило о. Василию разбить их на группы по образовательному цензу, стажу служения и назначить одних на места, других понизить до исполнения псаломнических обязанностей, третьих подвергнуть экзамену по программе ищущих священный сан. Все отправленные на экзамен шесть священников и один диакон были рукоположены во время эвакуации с Украины архиепископом Херсонским и Николаевским Антонием (Марченко) без проверки их религиозной настроенности и подготовленности. О. Василий ранее терпел их, поскольку не было лучших кандидатов, а теперь стал считать, что таких священников не должно быть в Стане.

Много внимания протоиерей В. Григорьев уделял духовному воспитанию детей, лично составив программу преподавания Закона Божия в начальных школах и детям дошкольного возраста. Подготовил он осенью 1944 г. и православный молитвенник, направив его рукописный экземпляр Краснову с просьбой напечатать в Берлине в количестве 3–4 тыс. экземпляров. В декабре протоиерей приступил к составлению Священной истории Ветхого и Нового Завета для казачьих школ. В начале декабря о. Василий освятил еще одну походную церковь в расположении осетин. Согласно его рапортам походному атману Доманову и генералу Краснову от 12 декабря 1944 г., в то время на службе в Казачьей епархии уже было 34 священника, 4 диакона, 1 протодиакон и до 30 псаломщиков, правда, о. Василий планировал в декабре сократить священнические штаты и уволить за штат малоподготовленных[1135].

Однако энергичная деятельность протоиерея В. Григорьева не могла решить всех проблем. Уставший ждать постановления Синода П.Н. Краснов 29 ноября вновь обратился с письмом к митрополиту Анастасию, перечисляя происходившие ввиду отсутствия казачьего епископа эксцессы: о. В. Григорьев отказался хоронить убитого в бою с партизанами офицера, так как в этот день венчал свою дочь, что привело «к грубому столкновению» с заместителем походного атамана; митрополит Серафим (Ляде) проездом через Вену назначил служить при местном штабе казачьих войск не казака протоиерея Тимофея Кулешова, а чуждого казакам о. Николая Гриневича; назначенный немецким командованием священник при 5-м запасном казачьем полку не знает – законно ли его назначение, и т. д. В заключение генерал подчеркивал: «Всё это, владыко, настоятельно указывает на необходимость скорейшего объединения Управления всеми казачьими церквами и духовенством, где бы они по обстоятельствам военного времени не находились. Не нужно, казакам особенно ученого, но нужно честного, верующего, неподкупного и понимающего, что сейчас в казаках, как нигде, ярко горит пламя православной веры и нельзя его равнодушием и непониманием казачьей души угасить. Прошу и умоляю Вас поспешить с назначением епископа казачьих церквей, знающего казаков»[1136].

С другой стороны и о. В. Григорьев также хотел этого. 11 декабря он писал Краснову: «Лично меня и духовенство очень интересует вопрос о назначении епископа в наш Стан. Все мы, как один, желаем иметь своим архипастырем епископа Афанасия». Через пару дней о. Василий подал рапорт атаману Доманову с просьбой разрешить пригласить епископа Афанасия (Мартоса) для совершения богослужения на Рождество. 16 декабря Доманов переслал рапорт Краснову, поставившему 19 декабря на нем резолюцию «Это было бы большим праздником для всех казаков, так любящих и ценящих владыку Афанасия»[1137].

Эта активность как со стороны военного руководства, так и духовенства казаков в конце концов подействовала на митрополита Анастасия, который, возможно, хотел лично управлять Казачьей епархией (в октябре 1944 г. Архиерейский Синод принял решение о сохранении казачьего военного духовенства в ведении владыки Анастасия). 7 декабря председатель Синода пригласил епископа Афанасия приехать в Карлсбад для переговоров в случае, если сам митрополит Анастасий не сможет в ближайшие дни посетить Франценсбад: «В связи с возбужденным генералом П.Н. Красновым вопросом об организации церковного управления для казаков мне очень нужно было бы срочно переговорить с Вашим Преосвященством, ибо, насколько мне известно, у Вас уже были разговоры по этому вопросу в Берлине и, кроме того, Вы уже принимали участие в пастырском окормлении казачьих частей в бытность их на территории Вашей епархии». А 11 декабря митрополит Анастасий поставил резолюцию на письме Краснова: «Со дня на день ожидается приезд сюда митрополита Серафима, с участием которого будет разрешен вопрос об организации церковного управления для казачьих войск».

Казалось, что владыка Афанасий вскоре будет назначен правящим архиереем Казачьей епархии, но этого не произошло. Сам епископ начал колебаться и не дал своего окончательного согласия. Как только митрополит Анастасий узнал об этих колебаниях от посетившего Краснова в Берлине секретаря Синода Г. П. Граббе, он 25 декабря написал епископу Афанасию, что генерал обещал телеграфировать о. В. Григорьеву о желании епископа повидаться с ним и просил посетить казаков в рождественские праздники. Краснов также заверил, что епископ Афанасий будет жить в спокойном месте, в удобном помещении и от него «не ожидают посещения отдаленных походных церквей»[1138].

Через пару дней к епископу во Франценсбад приехал молодой казак из Италии, передавший письмо с приглашением приехать в Казачий Стан к Рождеству Христову и документы на проезд по железной дороге в г. Толмеццо. Позднее владыка Афанасий вспоминал: «Я загорелся желанием ехать к казакам, архиерейское облачение одолжил у Полесского митрополита Александра (Иноземцева), который в то время проживал в Мариенбаде и к которому я заблаговременно съездил. Собравшись, я вместе с казаком выехал в Италию»[1139].

7 января епископ совершил Рождественское богослужение в главной церкви Стана, устроенной в большом зале бывшего кинотеатра, храм был переполнен казаками и их семьями. В дальнейшем владыка Афанасий неоднократно приезжал в Казачий Стан, совершал богослужения в воскресные и праздничные дни в сослужении отцов Василия Григорьева и Владимира Чекановского; по его воспоминаниям, там был «голосистый протодиакон и хороший хор». Однажды епископ даже служил в отдаленной станице в горах, где настоятелем походного храма был протоиерей Исидор Дереза[1140]. Однако церковное управление владыка Афанасий так и не возглавил.

В результате 2 января 1945 г. Архиерейский Синод, рассмотрев ходатайство П.Н. Краснова, постановил возвести в сан протопресвитера с правом ношения митры протоиерея Василия Григорьева, «который фактически организовал церковную жизнь в казачьих поселениях, управляет казачьим духовенством и в будущем явится ближайшим помощником епископа». В тот же день Синод рассмотрел прошение протоиерея Димитрия Попова о назначении его в казачий приход с раскаянием в совершении в Варшаве литургии вместе с главой неканоничной Православной Церкви в Генерал-губернаторстве митрополитом Варшавским Дионисием (Валединским). В принятом по этому делу постановлении говорилось: предоставить духовнику о. Димитрия права разрешить его от греха сослужения с митр. Дионисием с прочтением над ним разрешительной молитвы, о чем послать указ временно управляющему казачьими церквами и духовенством протопресвитеру В. Григорьеву[1141].

Таким образом, о. Василий продолжал возглавлять духовенство Казачьего Стана до конца его пребывания в Италии. Он сформировал Епархиальное управление (в состав которого вошли не только священнослужители, но и представители мирян), назначил законоучителем и духовником Казачьего юнкерского училища о. Николая Синайского, казначеем собора духовенства о. Николая Кравца и т. д. Священнослужители Стана (численность которых к маю 1945 г. выросла до 46) сыграли некоторую роль в неудаче попыток нацистов оторвать казаков, как якобы особую нацию, от России. Еще 2 августа 1944 г. в Берлине был принят приказ о переформировании Главного управления казачьих войск в Казачье правительство, в котором «самостийники» получали важнейшие министерские посты, но 29 августа удалось добиться отмены этого приказа, а во второй половине апреля 1945 г. Казачий Стан перешел под начало командующего Русской освободительной армией генерала А.А. Власова[1142].

Казаки любили своих священников, и одним из проявлений этой любви были шутливые прозвища. Так, например, протопресвитера В. Григорьева называли Наша фибра. В своих проповедях о. Василий призывал ничего не делать наполовину, а любить добро и ненавидеть зло «всеми фибрами души». Окормлявшего казачьих юнкеров протоиерея Н. Синайского именовали Батюшка-амнистия, так как о. Николай всегда заступался за провинившихся: «Бывало часто, что повеса-юнкер, стоя навытяжку перед генералом – начальником училища, прятал улыбку, услышав заверения о. Николая, что это случилось “в первый и в последний раз”, что “дитя увлеклось”, что соблазн был так велик и прочее. Кончалось все это тем, что генерал махал рукой, а отец Николай, выпроваживая юнкера из кабинета, виноватым голосом успокаивал генерала: “Он больше не будет, уж я его. уж он у меня.”»[1143].

Скромного, молчаливого о. Андрея казаки называли Чеченец, объясняя: «А вы похвалите при нем советскую власть – узнаете тогда, почему он Чеченец». Священник Владимир из Кадетского корпуса считался в войсках старцем и носил прозвище Утеха. «К отцу Утехе сходи, поплачься, – советовали казачке, потерявшей мужа». Иеромонаха Владимира называли Метание, так как он любил делать поясные поклоны и совершал их в большом количестве. Казака, по какому бы делу он ни пришел, о. Владимир ставил перед иконами и говорил: «Сотвори, брате, метание». В войсках были диаконы Октавистый, Тенористый и Занозистый, а также псаломщик Ульян Не Тронь Шапку.

Казаки очень любили скромного, худенького священника Николая, примкнувшего к ним в Западной Белоруссии, которого называли Отец Сейминут. Когда кто-либо приходил к этому батюшке, тот, выслушав дело и причину визита, говорил: «Вот здорово! Это мы сию минуту», и делал все для просителя. Самопожертвование Отца Сейминута не знало границ. При этом священник был постоянно занят поручениями епархиального начальства, даже в череду священнослужителей его долго не ставили[1144].

Постепенно военная ситуация в Северной Италии ухудшалась. В конце марта – апреле против Казачьего Стана действовало уже 12 соединений итальянских партизан, в том числе пять гарибальдийских дивизий. 30 апреля 1945 г. командующий немецкими войсками на Юго-Западном фронте (в Италии) генерал Ретингер подписал приказ о прекращении огня, в этот же день около 400 казаков стали жертвами ожесточенной бомбардировки англичан. 2 мая должна была начаться капитуляция, и руководство Казачьего Стана выпустило приказ о его переселении на территорию Австрии в Восточный Тироль, надеясь на почетную капитуляцию англичанам. Численность Стана в это время составляла, по данным австрийских историков, 36 тыс.: 20 тыс. боеспособных штыков и сабель и 16 тыс. членов семей, подсчетам российских специалистов – 20, 4 тыс. военнослужащих и 17,7 тыс. гражданских лиц, а по сведениям итальянских ученых – около 40 тыс. человек.

В ночь со 2 на 3 мая казаки вышли в свой последний поход через Альпы. Он оказался очень тяжелым, в начале похода у с. Оваро около тысячи партизан перегородило горную дорогу и потребовало сдачи всего транспорта и оружия. После короткого жаркого боя казаки одержали полную победу и расчистили себе дорогу (при этом были убиты командовавшие нападавшими два католических священника), но партизаны сожгли, предварительно заперев двери, госпиталь в Оваро, в котором сгорело 58 раненых и больных казаков. 3-й запасной полк (1156 человек) не сумел пробиться из Джемоны к месту сбора частей в Толмеццо и 4 мая сдался партизанам. По разным причинам в Италии осталось еще 640 казаков.

Однако подавляющее большинство подразделений Казачьего Стана пробилось в Австрию. Во Фриуле родилась легенда, согласно которой «знаменитый атаман Краснов пал жертвой партизанской атаки 2 мая 1945 г.», местные жители даже показывают его «могилу»[1145]. Однако все руководившие переходом генералы: П.Н. Краснов, Т.И. Доманов и В.Г. Науменко совершенно не пострадали. Интересно отметить, что во время последнего похода казаки нередко убивали спасавшихся бегством из Италии немецких офицеров и вообще всячески выражали антигерманские чувства.

В последнем итальянском городке Тимау казаки, по предложению походного атамана, оставили местному населению все бесполезные в Австрии итальянские лиры. На них в знак благодарности итальянцы выстроили в новгородском стиле величественный храм Пресвятой Богородицы, в одном из пределов которого висит памятная доска с указанием, что церковь построена на деньги казаков, за которых жители городка обещали вечно молиться.

В первый день Пасхи – 6 мая почти все казачьи части, перевалив в тяжелых погодных условиях обледенелый альпийский перевал Плёкенпасс, пересекли итальянско-австрийскую границу и вышли в район Обердраубурга. Здесь под елями, в полях и по предложению населения г. Мауфена в местном католическом храме духовенство совершило пасхальную заутреню. 10 мая в Восточный Тироль пришли еще 1400 казаков из резервного полка под командованием генерала А.Г. Шкуро. К этому времени Казачий Стан достиг г. Лиенца и расположился по станицам на правом берегу реки Дравы, а Епархиальное Управление – на левом. Штабы П. Краснова и Т. Доманова разместились в гостинице Лиенца «Золотая рыба». По всем частям в воскресные и праздничные дни совершались службы – литургии или обедницы. 18 мая в долину Дравы пришли англичане и приняли капитуляцию Стана. Казаки сдали почти все оружие и были распределены по нескольким лагерям в окрестностях Лиенца. Численность Стана на 23 мая составляла 40 325 человек, включая женщин и детей[1146].

Дальнейшая судьба казаков оказалась трагической. В феврале 1945 г. на Ялтинской конференции И. Сталин добился от Рузвельта и Черчилля согласия на выдачу всех бывших граждан СССР. Однако союзники даже «перевыполнили» свои обязательства, выдав на расправу значительную часть русских эмигрантов «первой волны», которые советскими гражданами никогда не были. Первоначально – 28 мая, под видом вызова на конференцию англичане задержали и выдали органам НКВД около 1500 офицеров и генералов (при этом 20 % личного состава Стана составляли не подлежащие депортации старые эмигранты)[1147].

После ареста офицеров единственной войсковой организацией в лагерях Казачьего Стана осталось духовенство и прежде всего Епархиальное Управление во главе с протопресвитером В. Григорьевым. Под его непосредственным руководством было окончено составление петиции, переданной английскому коменданту Лиенца для отправки английскому королю, Архиепископу Кентерберийскому и Папе Римскому. После сообщения о намеченной на 1 июня репатриации в канцелярии о. Василия состоялось пастырское совещание для обсуждения дальнейших действий, на котором иеромонах Анания из Новочеркасской станицы предложил: «1 июня рано собраться всем войском на поляну за лагерем. Пусть там сегодня сделают возвышение: будем все соборно служить литургию. Войско пусть исповедуется и причащается. Из всех церквей иконы раздать в войско. Пусть стоят и поют: “Христос Воскресе!” Это все знают. И пусть берут нас силой от службы Божией. А может, не подымутся руки христиан на выдачу братьев. Может, Господь помилует»[1148].

31 мая о. Василий вместе с собором духовенства совершил в барачной церкви лагеря Пеггец литургию, после окончания которой зачитал текст петиции и предложил провести день репатриации по-христиански: вместе со священниками, хоругвями и иконами рано утром всем станицам собраться на площади лагеря Пеггец для совершения общего богослужения. На обширной лагерной площади был сделан из досок помост для установки на нем престола, жертвенника и размещения духовенства. Весь день 31 мая до ночи на площади служили, сменяя друг друга, священники.

С пяти утра 1 июня 27 священников начали исповедовать желающих. Их было так много, что когда подошли крестные ходы из станиц, протоиерей Владимир Н. (о. В. Григорьев пошел в Лиенц подавать телеграммы с протестами) оставил 16 священников продолжать исповедь, а с остальными 11 начал Божественную литургию. Пели два больших хора – кубанский и Епархиального Управления. Когда литургия достигла момента причащения (причащали одновременно 18 священников), появились английские войска. Многотысячная толпа была охвачена кольцом танков, танкеток и грузовых машин. После этого началась расправа. Сопротивлявшихся казаков избивали и кололи штыками, пытаясь загнать в машины, было много убитых и раненых. Духовенство начало сходить с помоста, протодиакон Василий Т. быстро употребил Святые Дары и обернул Чашу в плат. Вскоре английский танк сломал помост, опрокинув престол и жертвенник; были порваны и поломаны церковные хоругви и утварь.

Таким образом, богослужение прекратилось. Многие певчие и некоторые священнослужители были схвачены и брошены в машины. Возглавлявший службу протоиерей Владимир все время осенял крестом стремившихся схватить его солдат. Казаки, державшие хоругви и иконы во время литургии, и духовенство в облачениях с крестами оказались среди толпы и запели молитвенные обращения излюбленных песнопений. Когда же стали молитвенно обращаться к святым угодникам Божиим, священник Николай Г., взяв в руки месяцеслов, вычитывал, начиная с 1 сентября, на каждый день установленного Церковью святого. Молитва неоднократно прерывалась атаками англичан.

Наконец, в пятом часу дня, увидев, что сопротивление казаков сломить не удалось, нападавшие предложили прислать одного человека на переговоры. Выбор пал на старого эмигранта из Югославии священника Анатолия Батенко. Он сумел доказать англичанам, что значительную часть казаков составляют эмигранты «первой волны», не подлежащие выдаче в СССР. После этого расправа в тот день прекратилась. Однако все уже захваченные казаки и члены их семей были сразу же выданы органам НКВД, в том числе протоиерей Иоанн Д., священники Виктор Серин, Александр Владимирский, Николай Кравец, о. Евгений, монах Григорий, раненый штыком солдата диакон и два псаломщика (священников Василия Малашко и Александра Б. схватили еще 28 мая – вместе с офицерами). Кроме того, многие казаки погибли в ходе расправы или покончили жизнь самоубийством, не желая быть выданными в СССР (1 июня погиб молодой священник о. Михаил и бесследно пропали священники Виктор и Павел). Иеромонах Иннокентий (Павлов) был сильно избит, но избежал выдачи[1149].

Очень выразительно описана страшная «Тирольская обедня» 1 июня 1945 г. в свидетельстве одного из участников событий: «Только две такие литургии знает христианский мир: первую совершали двадцать тысяч мучеников, в Никодимии сожженных; память их Святая Церковь установила 28 декабря старого стиля. Вторая литургия совершена тоже двадцатью тысячами мучеников Казачьего Христолюбивого Воинства. Память их будет установлена впоследствии первого июня нового стиля. Служили эту литургию восемнадцать священников; из восемнадцати Чаш причащались на смерть казаки. Танки репатриационных отрядов раздавили церковный помост и разрезали войско на отдельные островки, в которых закипела насильственная посадка на автомашины: люди бросались под колеса машин, под гусеницы танков, стреляли в своих жен, детей и в себя. Над войском стоял сплошной стон, вслушавшись в который можно было различить слова: “Христос! Христос!”

О. Николай в ризах, с Чашей, стоял среди волнующегося моря на каком-то высоком столбе – остатке церковного помоста – и был виден всем. Высоким, звенящим тенором, охваченный экстазом мученичества, запел он гибнущему войску песнь брачного веселия: “Святии мученици, добре страдальчествовавшии и венчавшиеся, молитеся ко Господу”. Голоса сотен казаков и казачек – певчих подхватили брачный гимн. Войско обручалось со своим Небесным Женихом. Цокали машины, работали приклады, лилась кровь. А над всем этим плыл торжественный напев верной до гроба Невесты Церкви, оплакивавший чад своих.»[1150].

На этом репрессии не прекратились. В ночь на 2 июня и весь следующий день оставшиеся обитатели лагеря Пеггец подвергались тщательной проверке, и тех, кто не мог документально доказать принадлежность к старой эмиграции, погрузили в эшелоны и отправили в советскую зону. В числе выданных были протоиерей Владимир Н., разыскиваемый особо за руководство сопротивлением англичанам накануне, и священник Виктор Т., оставшиеся на ночь в лагерной церкви, которая утром 2 июня подверглась разгрому. Уцелевшие священники в это время по всем станицам служили молебны, а священник Тимофей Соин – литургию, за которой причащал казаков и благословлял их бежать укрываться в горы.

Назначенный 2 июня комендантом особого лагеря для старых эмигрантов о. Анатолий Батенко сумел убедить англичан, что всё оставшееся духовенство до войны жило в Югославии и не подлежит выдаче (в действительности это было далеко не так). В результате 3 июня 16 священников поселились в отдельном бараке лагеря для эмигрантов. Здесь 7 июня состоялось пастырское собрание, на котором протопресвитер Василий Григорьев сложил с себя обязанности уполномоченного по управлению Казачьей епархией. Присутствовавшие на собрании 28 священнослужителей и псаломщиков избрали благочинным православных церквей при объединенных эмигрантских лагерях священника А. Батенко. В этот же день пастырское собрание приняло решение ходатайствовать перед высшей церковной властью о награждении его саном протоиерея и палицей, отмечая «самоотверженную работу – героическое выступление в защиту духовенства и русского народа» о. Анатолия[1151].

Массовая выдача обитателей Казачьего Стана продолжалась до середины июня 1945 г., к этому времени из окрестностей Лиенца в СССР было депортировано свыше 22,5 тыс. казаков и кавказцев, в том числе как минимум 3 тыс. старых эмигрантов, более 4 тыс. бежало в леса и горы, не менее тысячи человек (по мнению некоторых австрийцев, около 13 тыс.) погибло во время кровавой драмы 1 июня. Около 700 погибших были похоронены на казачьем кладбище в Лиенце, еще примерно 600 тел утонувших в Драве (в большинстве женщин с детьми) выловили местные крестьяне и закопали в различных местах вниз по течению реки.

Выдачи происходили и из других лагерей казаков и кавказцев (которых в то время находилось в долине реки Дравы около 73 тыс.), прежде всего из числа военнослужащих воевавшего ранее на территории Югославии 15-го казачьего кавалерийского корпуса. В докладе начальнику войск НКВД 3-го Украинского фронта Павлову от 15 июня 1945 г. говорилось, что с 28 мая по 7 июня от англичан из Восточного Тироля было получено 42 913 человек – 38 496 мужчин и 4417 женщин и детей (в том числе 42 258 русских), из них 16 генералов, 1410 офицеров и 7 священников. Кроме отдельных самоубийств в докладе отмечалась ликвидация на месте 59 лиц как «предателей родины». В течение следующей недели англичане поймали в лесах 1356 убежавших из лагерей казаков, из которых 934 передали 16 июня органам НКВД[1152]. Почти все выданные казаки были отправлены в лагеря (в том числе женщины), где значительная часть из них погибла. Генералы П.Н. Краснов, А.Г. Шкуро, Т.И. Доманов и Султан-Гирей Клыч были казнены в 1947 г.

Принимая во внимание значительное количество самоубийств тех, кто предпочел добровольный уход из жизни мучениям и возможной казни после выдачи в СССР, Первоиерарх РПЦЗ митрополит Анастасий разрешил совершать отпевание таких самоубийц: «Их действия ближе к подвигу святой Пелагии Антиохийской (8 окт.), выбросившейся из высокой башни, чтобы избежать поругания, нежели к преступлениям Иуды»[1153].

Захоронения погибших в Северной Италии в боях с партизанами и при бомбардировках казаков и кавказцев после окончания войны были перенесены на немецкое военное кладбище в г. Костермано, расположенное на восточном берегу озера Гарда. Среди 22 тыс. похороненных там военнослужащих несколько сот составляют бывшие обитатели Казачьего Стана. Около 1800 казаков по разным причинам не участвовали в последнем майском походе в Австрию и остались в Италии. Эти люди были интернированы англичанами и американцами в лагеря, некоторое время находились там под угрозой выдачи в СССР (в том числе священник В. Рошко), но большинство, в конце концов, избежали трагической судьбы своих соратников по Казачьему Стану. Лишь 185 казаков были депортированы 3 августа 1947 г. из лагеря в Римини.

Уже в 1945 г. на месте захоронения около 700жертв кровавых событий 1 июня в Лиенце было создано кладбище из нескольких братских могил (покрытых 28 мраморными крестами и надгробиями), где ежегодно совершаются панихиды. В начале 1970-х гг. русскими эмигрантами, по благословению священноначалия Русской Православной Церкви Заграницей, здесь было также устроено символическое мемориальное казачье кладбище и установлена восьмиметровая стела в память всех казаков 15-го кавалерийского корпуса и Казачьего Стана, насильственно выданных англичанами и американцами на уничтожение в СССР. На установленной мемориальной доске жертвам выдачи указаны цифры: 2642 генерала и офицера и 29 тыс. рядовых казаков. Первые послевоенные десятилетия в Лиенце существовал православный приход, созданный уцелевшими казаками и русскими беженцами. В 1945 г. в пользование русской общине Лиенца был передан храм св. апостола Андрея Первозванного и в последние годы там снова стали совершать православные богослужения[1154].

Схожие памятники были установлены и в других странах: на православном Свято-Владимирском кладбище в г. Джаксон (штат Нью-Джерси, США) построена и освящена православная часовня в память казаков, выданных в Лиенце; в Глендоре под Лос-Анджелесом на православном кладбище установлен пятиметровый крест в память казаков и всех участников антисталинского движения в годы Второй мировой войны, выданных после окончания войны в ГУЛАГ

26 мая – 1 июня 2005 г. широко отмечалась 60-летняя годовщина трагических событий в Лиенце; панихиду по усопшим на мемориальном кладбище служил Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Лавр. Накануне – 25 мая в Инсбруке и Лиенце были открыты выставки, посвященные трагедии казаков, в будущем планируется создать научный институт и музей. 1 июня во многих православных храмах Русской Православной Церкви Заграницей прошли панихиды в память жертв трагедии[1155]. В мае 2006 г. в Лиенце было создано Общество памяти казачьей трагедии, в которое вошли местные историки, предприниматели и простые горожане. Общество планирует приобрести вблизи кладбища участок земли, на котором построить православную часовню и Казачий музей[1156].

Особую, отличающуюся от немецкой, церковную политику в годы Второй мировой войны проводили на оккупированной ими территории итальянские войска в лице своей военной администрации. Хотя возглавляемая Бенито Муссолини фашистская Италия выступала союзницей нацистской Германии, между ними существовали значительные различия в области идеологии, в частности в отношении к христианским Церквам.

Весной 1941 г. итальянские войска оккупировали значительную часть Югославии: Южную Словению, почти все Адриатическое побережье (Далмацию и Истрию), Черногорию и Западную Македонию с общим населением 1990 тыс. человек. В отличие от придерживавшихся антихристианской идеологии вождей нацистской Германии, итальянское руководство антицерковной политикой не занималось. При этом поддержка Католической Церкви в ее прозелитистской деятельности хотя и проводилась, но в значительно более мягкой форме, чем в Хорватии. Положение Сербской Православной Церкви на оккупированных итальянскими войсками территориях Югославии имело свои региональные особенности, что объяснялось прежде всего разным этническим составом и различными формами административного управления этих территорий.

В Словении до войны имелось только три православных прихода (в городах Любляна, Марибор и Целье), которые относились к Загребской епархии Сербской Православной Церкви. В национальном плане их прихожане делились следующим образом: 70 % – словенцы, 20 % – русские и 10 % – сербы. В 1941–1943 гг. Словения была разделена на три зоны оккупации: немецкую (около 60 % территории), венгерскую и итальянскую (так называемая провинция Любляна). В первой из этих зон церковная политика оказалась самой жесткой, немцы активно проводили германизацию Северной Словении, которую называли Нижней Штирией и Верхней Крайной. Часть словенцев насильственно выселили в Сербию (около 15 тыс.) и в Хорватию, в том числе 360 католических священников[1157].

Высланные в Сербию из Словении православные священники были распределены по местным приходам. Обосновавшаяся же в Белграде колония переселенцев в сентябре 1942 г. основала общество православных словенцев, которое выступило с инициативой создания особого прихода для своих членов. В декабре 1942 г. Сербский Священный Синод одобрил основание такого прихода и назначил первым его настоятелем бывшего профессора Сараевской духовной семинарии священника Горазда Деклева. Для проведения богослужений общине была предоставлена церковь Ружицы на Калимегдане, где каждое второе воскресенье о. Горазд совершал службы и проповедовал на словенском языке. В конце 1942 г. в Белграде возникла и Дружина православных словенцев имени святых Кирилла и Мефодия[1158].

В итальянской зоне оккупации Словении политика была наиболее мягкой (поэтому туда бежали священники из немецкой зоны), хотя и здесь православные страдали, в частности была разрушена их церковь на главной площади Любляны. Именно в захваченной итальянцами Южной Словении проживало несколько сотен русских эмигрантов. Так, только в Любляне в середине 1920-х гг. их проживало около 300, имелась своя подготовительная школа, в местном университете училось 185 русских студентов и преподавало 9 русских профессоров. В частности, в Люблянском университете работал профессор, известный юрист, социолог и филолог Е.В. Спекторский, ставший после войны одним из основателей русской Свято-Владимирской духовной Академии в США. Всего же в люблянских вузах работали 17 русских преподавателей. Своей церкви эмигранты в Любляне не имели и ходили в устроенный при казармах югославской армии небольшой сербский храм, в котором пел русский церковный хор[1159].

Правда, в местечке Вршич вблизи г. Краньска Гора еще в 1919–1920 гг. бывшие военнопленные российской армии построили русскую православную часовню на кладбище, где во время Первой мировой войны оказались похоронены 300 их содержавшихся в местном лагере собратьев (часовня сохранилась до настоящего времени). В г. Поновиче в начале 1920-х гг. была создана русская реальная гимназия, в которой устроили домовую церковь. При гимназической церкви имелась церковная дружина, ученицы образовали содружество просфорниц, дети сами изготавливали богослужебную утварь, подняли иконостас и обновили старые иконы, а богослужения в этом храме посещали русские эмигранты не только из соседнего городка Лития, но и из Любляны[1160].

До апреля 1941 г. действовала Русская Православная Миссия в Словении, вероятно, прекратившая существование сразу же после прихода итальянцев. Весь период итальянской оккупации связь русских эмигрантов в Южной Словении со своими соотечественниками в Сербии была практически невозможна, даже ближайшие родственники не могли проехать к своим семьям.

Именно в Словении участие местного духовенства в партизанском движении было особенно активным, здесь в ряды коммунистической партии вступило много христианских социалистов. Значительная часть партизанских отрядов имела своих католических капелланов и православных священников, перед которыми новые бойцы приносили клятву. Эти священнослужители носили особую партизанскую форму – с крестом внутри красной звезды на головном уборе. Решением местного отделения Отечественного фронта от 25 января 1943 г. в Словении был введен институт религиозных референтов, и именно в этой республике 19 февраля 1944 г. оказалась создана первая комиссия по религиозным делам при органах народной власти. После освобождения Словении Сербская Православная Церковь оценила свой ущерб от войны в этой республике в 4, 5 млн динар и в качестве компенсации добилась от властей передачи ей имущества немецкой лютеранской общины[1161].

Если в Словении русских эмигрантов и вообще православных проживало относительно немного, то в Далмации ситуация была иной. Здесь помимо многочисленных сербских имелись и русские общины. Настоятель одной из них архимандрит Игнатий (Озеров) 15 сентября 1941 г. писал из г. Прчино митрополиту Анастасию (Грибановскому), что не имел связи с Белградом после начала войны. Находившийся в Прчино русский инвалидный дом очень бедствовал из-за нехватки продовольствия, и лишь в последнее время положение немного улучшилось.

Местное православное духовенство первоначально оказалось в довольно тяжелой ситуации, одно время ему даже запрещали передвигаться без особого разрешения. Сам архимандрит Игнатий находился под домашним арестом, но затем был освобожден. В этой связи он спрашивал владыку Анастасия о целесообразности установления связи с настоятелем русской церкви в Риме архимандритом Симеоном. В ответном письме митрополит Анастасий выразил радость, что о. Игнатий со своей паствой относительно благополучно пережил тяжелое время, и посоветовал списаться с о. Симеоном[1162].

Много русских эмигрантов поселилось в начале 1920-х гг. в районе Бока-Которского залива. Один из городов этого побережья – Херцегнови даже считался в то время вторым по численности после Белграда русским центром в стране. В дальнейшем, правда, большинство эмигрантов переехало в другие районы Югославии. Однако в городе сохранилось русское кладбище и уже значительно позднее – в 1990-е гг. в Херцегнови была устроена русская церковь св. Георгия. В 1930-е гг. колония русских в г. Которе насчитывала лишь около 70 человек, но они имели свой храм свт. Николая Чудотворца, где звонили колокола, вывезенные одним из белых генералов из России. С началом итальянской оккупации большая часть русских эмигрантов в районе Бока-Которского залива потеряла работу и заработок[1163].

В г. Дубровнике в 1920-е гг. проживало около 700, а в 1930-е гг. – 300 эмигрантов из России, они создали отличный хор, два русских театра и Русский дом, в котором находились общежитие для бедных, зал для собраний и общественная столовая. Духовным центром колонии была построенная в 1920-е гг. православная церковь, основную часть прихожан которой составляли черногорцы, но в ее устройстве самое активное участие приняли и русские эмигранты (в городе имелось еще два православных храма: Благовещения и кладбищенская церковь Архангела Михаила).

Русские общины в Далмации сохранились до конца Второй Мировой войны и исчезли в основном во второй половине 1940-х гг. в результате массового выезда русских эмигрантов из Югославии и репрессивной политики утвердившегося в стране режима И. Б. Тито.

Большую часть военного времени в Далмации, где проживали 120, 2 тыс. православных, не было правящих архиереев. Известный церковно-общественный деятель викарный епископ Пакрачской епархии владыка Сремский Валериан (Прибичевич) умер в Сплите в монастыре св. Саввы 10 июля 1941 г.[1164], и все приходы на побережье некоторое время окормлял епископ Далматинский Ириней (Джорджевич), официально занимавший эту кафедру в 1931–1952 гг.

В письме Заместителя Сербского Патриарха митрополита Иосифа от 17 июля 1942 г. говорилось, что итальянские гражданские власти платили пособия епископу Иринею, 21 служившему и 2 находившимся на пенсии священникам, а также 8 вдовам священнослужителей. В их число входили три священника, бежавших с территории, отошедшей к Хорватии, и получивших в Далмации новые приходы[1165]. О помощи итальянцев пострадавшим от хорватов священникам Сербской Церкви в середине октября 1941 г. докладывал и немецкий посланник в Загребе Зигфрид Каше[1166].

В то же время владыка Ириней вызывал сильные подозрения у оккупационных властей в связи с тем, что в марте 1941 г. он резко выступал против присоединения Югославии к пакту Рим-Берлин-Токио и активно поддержал антигерманский переворот 27 марта. СД уже в апреле 1941 г. считало, что епископ является «британским агентом». В январе 1942 г. майор СС Х. Рексхайзен сказал о нем известному сербскому политику Д. Льотичу, «что Ириней – убежденный масон и имеет тесные связи с Великобританией»[1167].

В результате 8 ноября 1941 г. епископ был арестован в Шибенике и отправлен в Италию, затем более двух лет содержался в заключении в местечке Рипон вблизи Флоренции, где его физически не мучили, но длительное время безуспешно пытались заставить участвовать в создании или подписать акт признания автокефальной Хорватской Православной Церкви. После ареста еп. Иринея пострадало и здание Епархиального Управления, его архив был сожжен, а обезглавленная Далматинская епархия осталась без руководящих церковных органов[1168].

3 июня 1944 г. Владыка бежал в Рим, только что освобожденный союзниками. Здесь он проявил себя сторонником королевского правительства в эмиграции и Д. Михайловича, в частности уже 3 июня написал протоиерею Милану Мацуре о своей поддержке четников и осуждении И. Б. Тито. 8 июля епископ поздравил от имени проживавших в Риме сербов генерала Михайловича и его «храбрых борцов». В июне 1944 г. епископ Ириней встречался с премьер-министром эмигрантского югославского правительства Иваном Шубашичем, рассчитывавшим использовать его авторитет у сербов западной части Югославии в интересах королевской власти. В середине марта 1945 г. владыка вошел в образованный тогда в Риме Комитет международной помощи югославскому национальному единству. В связи с приходом к власти в Югославии коммунистов на родину епископ Ириней уже не вернулся, с июля 1945 г. он проживал в США, в 1949 г. переехал в Великобританию и скончался в 1952 г. в Кембридже (похоронен в Лондоне)[1169].

На Адриатическое побережье Югославии помимо Италии претендовала и провозгласившая свою независимость Хорватия. Поэтому отношения итальянского и хорватского правительств были непростыми. Территориальная граница была определена заключенным при содействии Германии Римским договором от 18 мая 1941 г., но многие проблемы остались. В будущем предусматривалось провозглашение королем Хорватии члена итальянского королевского дома герцога Сполетто. Еще в середине апреля 1941 г. Павелич предложил ему в Риме корону Хорватии, и хотя герцог ответил согласием, однако в Загребе так и не появился. Итальянцы также хотели связать персональной унией Далмацию и Хорватию, но и эти планы закончились неудачей.

В 1941 г. хорватские радикальные националисты – усташи и в Далмации жестоко преследовали сербов, убивая их или насильно заставляя переходить в католичество. В целом в Далматинской епархии из 109 церквей были уничтожены 23 и 55 повреждены, разрушены два из трех монастырей (Крка, Крупа и Драгович), сильно повреждены 18 приходских домов, уничтожены 24 церковных архива. От рук усташей погибли 22 православных священника и 5 монахов, в частности, в июне – августе 1941 г. были убиты: 2 иеромонаха, 1 протоиерей и 12 иереев.

Однако уже вскоре, опасаясь усиления влияния Хорватии на «своей» территории, итальянцы стали пресекать эти акции и даже поддерживать сербов.

Этой тактики итальянские войска придерживались и в занимаемой ими первые три месяца войны юго-западной части так называемого независимого государства Хорватия (в Герцеговине). Первый подобный случай произошел в районе г. Книна. 21 мая 1941 г. к командиру размещенной там итальянской дивизии пришли три хорватских чиновника во главе с францисканским священником Векославом Шимичем и заявили, что берут в свои руки гражданскую власть в этом регионе. На вопрос итальянского генерала, какую политику они намерены проводить, францисканец ответил: «Как можно быстрее перебить всех сербов». Впоследствии о. В. Шимич не только стал организатором массовых злодеяний в Книне, но и лично убил несколько сербов.

Командир дивизии доложил об этом в Рим, и хотя размещенным в Книне итальянцам не разрешили вмешиваться во внутренние дела Хорватии, они начали неофициально оказывать поддержку взявшимся за оружие сербам. Уже в конце мая, после начала массовых убийств, часть жителей Книна бежала в горы, где создали одну из первых в Хорватии групп вооруженного сопротивления под командованием православного священника из г. Стрмице князя Момчило Джуича, объявившего себя четником. После ухода в горы о. М. Джуич сразу установил связь с итальянскими офицерами, и те вскоре начали снабжать его отряд оружием и продовольствием[1170].

28 августа на праздничном православном богослужении в Книне присутствовали итальянские офицеры, и священник в проповеди отметил, что последние три месяца сербы свободно окормляются в церкви благодаря итальянским властям. 5 октября 1941 г. сам о. Момчило Джуич с разрешения итальянцев совершил в церкви Книна поминание сербов, погибших в борьбе с хорватскими усташами[1171].

В дальнейшем священник М. Джуич получил от Д. Михайловича звание войводы и возглавил одно из самых боеспособных формирований четников – Динарийскую дивизию. После выхода Италии из войны он продолжил борьбу с усташами, а также с коммунистическими партизанами, и в мае 1945 г. увел свою Динарийскую дивизию (10–12 тыс. человек) в Италию.

В конце июня – начале июля итальянские войска в основном ушли из Хорватии в Далмацию, и вслед за ними туда бежало много сербских и еврейских беженцев. В Далмации они чувствовали себя в относительной безопасности. Так, в августе 1941 г. итальянский полк вблизи г. Грачац предотвратил истребление 400 сербов и защитил колонну еврейских беженцев. Английский историк Джонатан Штейнберг в этой связи даже писал: «Союзники Италии, хорваты, постепенно превращались в ее врагов, а ее враги, сербы, постепенно становились союзниками»[1172]. Конечно, в этом утверждении имеется некоторое преувеличение, но общая тенденция отмечена правильно.

Итальянцы открывали и некоторые закрытые хорватскими властями православные храмы. Один из первых подобный случаев произошел 26 сентября 1941 г. в Требиньу. Еще раньше – в августе, когда хорваты, желая захватить имущество монастыря Завала в Герцеговине, закрыли его, а монахов изгнали, итальянцы вновь открыли эту обитель, возвратили одного из бежавших иеромонахов и разрешили ему совершать богослужения. В это же время итальянские военные употребили силу для защиты православной церкви в Дрнише (Далмация), которую усташи пытались сжечь. В начале сентября в Дрниш приехал епископ Ириней в сопровождении итальянского полковника и фотографа, они произвели осмотр и сфотографировали поврежденную церковь. Так как повреждения оказались небольшие, храм открыли, и вскоре в нем была совершена литургия и поминание погибших от рук усташей местных жителей. Нечто подобное произошло и в ближайшем к Дрнишу селе Кричке[1173].

В итальянской прессе уже осенью 1941 г. появились враждебные хорватскому руководству статьи. Так, в туринской «Народной газете» в октябре отмечалось: «Было бы нелепо отрицать, что к власти в Хорватии пришли бывшие террористы. Эти преступники стали теперь генералами, министрами, послами, редакторами газет и начальниками полиции. Однако, несмотря на занимаемые должности и высокие посты, суть их осталась прежней. По правде говоря, они ничуть не изменились, включая самого Павелича и членов его правительства»[1174].

Одна из болонских газет еще в сентябре поместила статью, в которой с возмущением говорилось о преступлениях хорватских францисканцев: «Первый брат из Ассизи разговаривал с птицами и рыбами, называя их своими братьями и сестрами. Однако его ученики и духовные наследники, исполненные ненависти, истребляют в независимом Хорватском государстве людей, которые перед Богом и Отцом являются их собственными братьями… Они режут, они убивают, они хоронят людей заживо. Они бросают свои несчастные жертвы в реки, в море, в бездонные пропасти. Банды этих убийц всё еще существуют, они всё еще пребывают в том же самом оголтелом возбуждении, возглавляемые священниками и официальными представителями Католической Церкви»[1175].

Не сумев собственными силами справиться с растущим партизанским движением, усташи в начале сентября 1941 г. обратились с итальянскому командованию с просьбой о военной помощи. С другой стороны Рим посетила делегация сербов с мольбами о защите от истребления. В результате 9 сентября и последующие дни итальянские войска вновь временно оккупировали большую часть Герцеговины. Это позволило части сербов вернуться в родные места. Итальянцы покровительствовали православным священникам, открывали магазины, принадлежавшие сербским торговцам, и т. п. В г. Мостаре итальянские войска встречала толпа из 10 тыс. сербских женщин и детей. Маленькая девочка, которую усташи сделали сиротой, подошла к офицеру и, протянув цветы, умоляла итальянцев от имени всех собравшихся взять их под свою защиту[1176].

И эта защита, причем не только сербам, но и евреям была предоставлена. В декабре 1941 г. оберлейтенант Вейс из немецкого отдела военной экономики сообщил своему начальству, что в г. Дубровнике находится около 500 евреев: «Директор немецкой академии в Дубровнике герр Арнольд присутствовал вместе с некоторыми хорватскими официальными лицами на приеме… и был возмущен высокомерием генерала Амико… Говоря о Хорватии, тот заявил, что итальянцы находятся в ней для того, чтобы защитить бедных и гонимых – евреев и сербов – от зверств усташского террора»[1177].

При этом итальянские войска продолжали вооружать четников. В феврале 1942 г. представлявший Третий рейх в Загребе генерал Гляйзе фон Хорстенау обратил в Берлин с жалобой на то, что «четники маршируют в каждой занятой итальянцами деревне в полном вооружении… В Герцеговине даже дошло до того, что итальянцы фактически передали четникам хорватскую военную колонну. Хорватская независимость буквально попирается итальянцами». Оказанное руководством Третьего рейха давление на Муссолини не слишком помогло. Итальянский генерал Марио Роатта в своих написанных после войны мемуарах отмечал: «Таким образом, несмотря на протесты Берлина и Загреба и просьбы правительства из Рима… мы продолжали играть нашу роль в сотрудничестве с четниками. Их подразделения снабжались оружием и прочим почти регулярно – пока число их не достигло 30 тыс. человек»[1178].

В телеграмме германского посланника в Загребе З. Каше своему руководству в Берлин от 28 августа 1942 г. говорилось, что 23 августа в с. Блага вблизи г. Мостара под итальянской защитой была открыта православная церковь, причем на ее освящение собралось большое количество людей. Каше также отмечал существование активной «совместной работы» итальянской администрации с четниками и поддержку ею «сербского элемента»[1179].

В конце лета 1942 г. итальянские войска начали уходить из Хорватии на «свою» территорию в Далмацию, и в некоторых оставляемых ими районах снова возобновился террор усташей. Однако многие регионы уже были заняты четниками и партизанами, которые, правда, непримиримо сражались между собой. Вплоть до своей капитуляции в сентябре 1943 г. итальянцы не передали немцам или хорватам из Далмации ни одного еврея. После капитуляции Италии германское командование создало особую администрацию, контролирующую Адриатическое побережье, Южную Словению и Юлианский район с центром в г. Триесте.

В июльском 1944 г. докладе руководителя подразделения НСДАП в Хорватии внешнеполитической службе нацистской партии отмечалось, что иезуиты первоначально рассчитывали с помощью итальянских войск «кровавым путем устранить православный элемент» и таким образом в короткий срок сделать всю Хорватию (включая Далмацию и Истрию) католической. Однако возглавляемые маршалом П. Бадальо итальянские части лишь в незначительной степени участвовали в преследованиях сербов. Итальянцы скорее вооружали возникающие «сербские банды» (четников), активно поддерживая их в борьбе с отрядами усташей. И в конце концов иезуиты стали ориентироваться на Германию[1180].

Уцелевшие в ходе террора усташей православные священнослужители Далматинской епархии разделились на три группы – большая часть поддержала четников (8 из них были убиты коммунистами), вторая по величине группа поддержала коммунистов и лишь менее 10 священников остались нейтральными. Из прокоммунистических священнослужителей наиболее известны два. Архиерейский наместник в Шибенике протоиерей Милан Мацура с 1941 г. активно помогал партизанам (три его сына были коммунистами), оказался вместе с женой интернирован в Италии, затем обменен на итальянского военнопленного, служил в партизанском отряде и после войны фактически возглавил управление Далматинской епархией. Священник Йован Миодратович из Обровца также был интернирован итальянцами, обменен на итальянского военнопленного, затем служил в партизанской Далматинской бригаде и погиб 16 июня 1943 г. в бою под Фочей[1181].

21 октября 1943 г. 12 православных священнослужителей Далмации провели в Буковице свою Первую Скупщину, на которой присутствовали и представители католического духовенства. Скупщина осудила югославское эмигрантское правительство в Лондоне, возглавлявшего четников Д. Михайловича, войводу М. Джуича и постановила: «Священство признает народно-освободительное движение и его военных и политических руководителей» (пропартизанское духовенство называло себя «народными священниками»). Скупщина также призвала народ к борьбе на стороне партизан против фашистских оккупантов и их слуг – усташей и четников. Правда, позднее двое из ее участников – протоиерей Илия Булован и священник Милорад Доброта вступили в Динарийскую дивизию четников и ушли вместе с ней в Италию[1182].

Особая ситуация сложилась в Черногории. К весне 1941 г. Черногорско-Приморская епархия являлась одной из крупнейших в стране и включала в себя 11 архиерейских наместничеств и 24 монастыря; 5 архимандритов, 8 игуменов, 35 протоиереев и 177 иереев окормляли 266 тыс. мирян[1183].

Находившаяся с 1854 г. в древней столице Черногории г. Цетинье Духовная семинария св. Петра Цетинского, в которой ранее преподавали русские эмигранты: иеромонах Филипп (Гарднер) и профессор Николай Георгиевич Дориомедов, к 1941 г. состояла из 9 наставников и 170 учащихся. Следует отметить, что в межвоенный период русских в Черногории проживало очень мало – всего лишь около 100 человек. Они не имели своего храма и около 80 поселившихся в г. Цетинье русских беженцев окормлял сербский священник Михаил Вуйсич, длительное время живший в России[1184].

Возглавлявший Черногорско-Приморскую епархию с 11 декабря 1940 г. митрополит Иоанникий (в миру Йован Липовац) накануне начала войны приветствовал антигерманский переворот и, в частности, 27 марта 1941 г. прислал из Белграда духовенству своей митрополии телеграмму: «Король Петр взял в свои руки королевскую власть. Синод радостно поздравляет и призывает церковные власти и священство стараться, как можно энергичнее, сплотить наш народ вокруг нашего молодого короля». После прихода оккупантов знавший итальянский язык митрополит остался в Цетинье и смог продолжить свою деятельность по управлению епархией. Более того, он сумел добиться освобождения части интернированных солдат и офицеров югославской армии, а затем и арестованных итальянцами и албанцами черногорцев. При этом владыка Иоанникий последовательно боролся с двумя доктринами – коммунистической и фашистско-нацистской[1185].

Черногория первоначально была оккупирована немецкими войсками. В этот период некоторые православные храмы и монастыри оказались разгромлены, а их священнослужители убиты. Цетинская духовная семинария была закрыта согласно распоряжению Сербского Синода от 1 апреля 1941 г., а ее здание вскоре заняли оккупационные войска. Однако в октябре того же года по ходатайству митрополита Иоанникия это здание было освобождено, и в дальнейшем духовная семинария возобновила свою деятельность (единственная из пяти довоенных семинарий Сербской Православной Церкви). На ее содержание итальянские власти дали кредит в 570 тыс. лир. Правда, в период войны семинария функционировала лишь два очень коротких учебных года: с 17 февраля по 12 июня 1943 и с 22 по 10 июня 1944 гг. В перерывах ученики занимались частным образом под руководством ректора протоиерея Михаила Вуйсича и трех профессоров[1186].

Хотя в Черногории часть монастырей и церквей оказалась закрыта, положение там православных все-таки было существенно лучше, чем на соседних территориях Югославии, поэтому туда пришло много беженцев из Герцеговины, Боснии, Далмации, Косово и Метохии, – к июлю 1941 г. их число достигло 5 тыс. О благожелательном отношении итальянцев к Православной Церкви до коммунистического восстания писал и митрополит Иоанникий в своем докладе Сербскому Синоду от 18 августа 1942 г.[1187] 16 мая 1941 г. в Цетинье приехал итальянский король Виктор-Эммануил III (состоявший в родстве с бывшим черногорским королем Николой I), посетил он и Цетинский монастырь, в котором жил владыка Иоанникий, и присутствовал на его богослужении. При этом два протоиерея в знак протеста отказались сослужить митрополиту[1188].

В годы войны в Черногории оказались важнейшие святыни Русской Православной Церкви – так называемые Мальтийские или Гатчинские святыни: Филермская икона Божией Матери, нетленная десница (правая рука) Иоанна Предтечи и часть Животворящего Креста Господня, привезенные в Россию с Мальты при ставшем гроссмейстером Мальтийского ордена императоре Павле I и хранившиеся поочередно в Зимнем дворце Санкт-Петербурга или Павловском соборе Гатчины. Осенью 1919 г. они были вывезены из Гатчины отступавшими белыми войсками в Эстонию, затем переданы проживавшей в Дании русской императрице Марии Федоровне, а после ее смерти в 1928 г. – Архиерейскому Синоду РПЦЗ в Сремских Карловцах.

В конце 1932 г. Первоиерарх РПЦЗ митрополит Антоний (Храповицкий) передал Гатчинские святыни на хранение королю Югославии Александру, который сначала поместил их в дворцовой церкви в Белграде, а в 1934 г. перенес в церковь загородного дворца на острове Дединьи. В докладе владыки Антония Архиерейскому Синоду от 10 декабря 1932 г. подчеркивалось: «Принимая названные Святыни и передавая их на хранение Его Величеству Королю Александру, я неизменно признавал их за собственность Российских Императоров. Поэтому и преемники мои, как Председателя Архиерейского Синода, собственником Святынь должны признать Главу Российского Царственного Дома, и если Святыни будут переданы кому-либо из моих преемников Королем Югославии, то на того Преосвященного ляжет долг обратиться к Главе Российской Династии за указаниями, как с ними поступить»[1189]. К сожалению, это условие временной передачи в дальнейшем было забыто.

8 апреля 1941 г. король Югославии Петр III Карагеоргиевич, уезжая ввиду военной опасности вместе с Сербским Патриархом Гавриилом из Белграда, взял святыни с собой. Вскоре они прибыли на территорию Черногории – в монастырь св. Василия Острожского (Острог), вытесанный в скале на высоте 840 метров над уровнем моря. Монастырь был основан в XVII веке, имел два храма (Святого Креста и Введения Божией Матери) и славился мощами чудотворца и целителя святого митрополита Захумско-Герцеговинского Василия (Йовановича, 1610–1671).

Через несколько дней беглецы разделились, Патриарх остался в обители, а король вместе с членами сербского правительства 14 апреля вылетел в Иерусалим, передав Гатчинские святыни на сохранение Первосвятителю. Сразу же после прихода в монастырь немецких войск – 25 апреля патриарх был арестован, а затем вывезен из Черногории. Некоторое время находился под арестом и настоятель обители архимандрит Леонтий (Митрович), которого в это время заменял иеромонах Павел (Павичевич). Святыни же, вместе с другими сокровищами королевской династии, были спрятаны в подполье келии настоятеля монастыря архимандрита Леонтия, где хранились около 10 лет. Во время войны Архиерейский Синод РПЦЗ пытался разыскать и вернуть себе святыни, в связи с чем митрополит Анастасий даже встречался в середине июня 1941 г. с командующим немецкими войсками в Сербии генералом фон Шредером. Генерал заверил митрополита, «что будут приняты все меры для отыскания и возвращения святынь из Зимнего дворца», но отыскать их не смог[1190].

В 1951 г. Гатчинские святыни были изъяты из Острожского монастыря во время конфискации церковных ценностей коммунистическими властями Югославии и вскоре переданы в музей г. Подгорица (в то время Титоград), а в 1960-х гг. перевезены в Исторический музей г. Цетинье. В июле 1993 г. десницу Иоанна Предтечи и часть Животворящего Креста Господня передали в Цетинский монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, где они и хранятся в настоящее время. Филермская икона Божией Матери до сих пор находится в Народном музее г. Цетинье. 8 июня 2006 г. Черногорский митрополит впервые вывез десницу Иоанна Предтечи за пределы страны – в Москву. В течение двух месяцев святыня побывала в десяти городах России, Украины и Белоруссии, а затем была возвращена в Цетинский монастырь. Таким образом, Гатчинские святыни, видимо, навсегда утрачены для Русской Православной Церкви.

Существовавшая к апрелю 1941 г. Черногорско-Приморская епархия была разделена оккупантами на две части. Район Бока-Которского залива присоединили к Италии, и для управления им был назначен губернатор; здесь в годы оккупации проводилась усиленная итализация. Относительно же основной части Черногории у итальянских властей существовали планы создать марионеточное Черногорское королевство, связанное личной унией с Италией. Проживавшему в Риме 20-летнему князю Николаю Романовичу Романову (чья бабушка – Милица Николаевна была черногорской принцессой – дочерью короля Николы I) весной 1941 г. сделали предложение от имени итальянского правительства занять престол короля Черногории. Когда отец Николая Романовича князь Роман Петрович отказался за себя и за сына, ему заявили, что сын уже совершеннолетний и должен решать самостоятельно. Однако на личное предложение министра и сам Николай Романович ответил категорическим отказом.

По свидетельству князя, он отказался, так как был русским патриотом и негативно относился к фашизму и нацизму[1191].

Не сумев подыскать законного кандидата на престол, итальянские власти посредством Черногорского федерального собрания под председательством доктора Секула Дрльевича 12 июля 1941 г. – в праздник св. Петра провозгласили «суверенитет и независимость» королевства Черногория во главе со своим ставленником. Митрополит Иоанникий, несмотря на давление властей, отказался благословить эту затею. Черногорские сепаратисты – так называемые зеленые не пользовались широкой поддержкой, и 13 июля значительная часть населения восстала с оружием в руках. В организации этого восстания (первого в оккупированной Югославии) важнейшую роль сыграли коммунисты. За несколько дней были убиты или взяты в плен около 2 тыс. итальянских солдат, к 27 июля повстанцы заняли почти все города, кроме столицы Цетинье, Подгорицы и Никшича. 21 июля в Беранаше собралась Скупщина представителей освобожденных городов и сельских общин, председателем которой был избран протоиерей Александар Бойович. В послании Временного верховного командования народно-освободительных войск Черногории, Боки и Санджака от 22 июля гарантировалась свобода обрядов и религиозных убеждений[1192]. Правда, затем начались вооруженные конфликты между участвовавшими в восстании коммунистами и бывшими военнослужащими югославской королевской армии.

Между тем прибывшие в Черногорию шесть итальянских дивизий с помощью мусульманских албанских частей в течение августа жестоко подавили восстание, в ходе чего было убито 40 тыс. человек и 20 тыс. домов разрушено. Однако восстание все-таки похоронило идею «независимого королевства Черногория» под протекторатом Италии. Республикой стал практически единолично управлять итальянский военный губернатор – сначала генерал Александру Пирцио-Бизоли, а затем с 15 июля 1943 г. – генерал граф Курий Барбазети. При этом в конце марта 1942 г. был создан и своеобразный вариант местного парламента – Главный национальный одбор (собор) под председательством командующего национальными войсками Черногории генерала Блажа Джукановича.

Поражение восстания самым негативным образом отразилось на положении Православной Церкви в Черногории. В ходе его подавления итальянской карательной экспедицией были сожжены значительное количество храмов и пять монастырей: Режевичи, Градишта, Жупа, Бийела и Пива. Церкви монастыря Ждребаоник разрушила итальянская артиллерия, обитель Морачки пострадала от бомбардировки, а монастыри Острошки, Дульево и Прасквица – в ходе боев. Кроме того, итальянцы 20 июля конфисковали в Цетинье Епархиальный дом, в котором размещались Епархиальный совет, церковный суд и радиостанция, изъяли деньги из епархиальной казны, частично сожгли архив, епархиальную библиотеку и различное церковное имущество, а остальные документы и книги опечатали. В дальнейшем вплоть до капитуляции Италии в Епархиальном доме находился военный суд оккупантов. Епархиальный совет и церковный суд пришлось 21 июля разместить в Цетинском монастыре. Многие храмы были закрыты и некоторые из них превращены в доты и казармы[1193].

Подобные случаи происходили и в дальнейшем, так, 13 апреля 1942 г. итальянская артиллерия повредила старинную церковь на вершине горы Ловчен (пострадавшую в 1917 г. от австро-венгерских войск и восстановленную в 1920-е гг. русским эмигрантом архитектором Красновым), в которой находилось национальная святыня – захоронение светского и духовного правителя страны, выдающегося поэта Петра II Пётровича Негоша. В феврале 1942 г. во время артиллерийского обстрела монастыря Острог один снаряд ударил в каменную стену над Верхним монастырем, разбив двери церкви Святого Креста, но не взорвался, а при падении на пол церкви раскололся на две части. Последующая экспертиза установила, что снаряд был исправен, и верующие посчитали, что взрыва не допустил святой Василий, чтобы спасти церковь и ее паству (этот снаряд и сейчас хранится в Острожском монастыре). Итальянцы стали административно контролировать все церковное имущество, в частности за пользование инвентарем и архивами Епархиальное управление платило ежемесячную аренду – 8 тыс. лир вплоть до капитуляции Италии. Все послания и обращения священнослужителей было разрешено издавать только на двух языках: сербском и итальянском[1194].

После подавления восстания 19 православных священнослужителей были арестованы и интернированы. Несколько клириков заключили в Подгорицкий лагерь, в частности один из его узников – священник Михаил Йевджевич из Прибоя нелегально совершал в лагере службы. Кроме того, подавляя восстание, итальянцы расстреляли 7 священников.

Митрополит Иоанникий активно заступался за свое духовенство. Осенью 1941 г. он написал губернатору Черногории прошение об освобождении 4 заключенных в албанские концлагеря Клоса и Преза священнослужителей: настоятеля монастыря Падластво игумена Варнаву (Бучана) и священников Павла Радуновича, Душана Костича и Андрия Лаковича. 5 января 1942 г. владыка послал губернатору еще одно прошение об освобождении в связи с Рождеством заключенных в тюрьмах Черногории и лагерях Албании. Наконец 24 апреля 1942 г. митрополит написал Главному национальному одбору Черногории о том, что в епархии были безвинно интернированы 9 священнослужителей, в том числе 6 в лагеря Албании: священники Новак Йованович, Симо Басекич, Тома Лилич, Павле Врбица, Цвиетко Станишич, диакон Манойло Шошкич и 3 в лагеря Италии: настоятель монастыря Морач игумен Борис (Кажанегра), священники Никола Мандич и Никола Милошевич. Церковный суд в Цетинье установил, что нет никаких доказательств их вины. 6 октября 1942 г. владыка просил губернатора об освобождении уже 11 интернированных священников: 8 в Албании, 2 – в Италии и 1 (протоиерея Филиппа Райковича) – заключенного в военную тюрьму Цетинье[1195].

Довольно часто заступничество митрополита Иоанникия имело успех, и арестованных освобождали или смягчали их участь. Так, например, результатом его беседы с губернатором 18 октября 1942 г. в Острожском монастыре стало освобождение 400 человек. Через месяц – 10 ноября штаб губернатора известил владыку, что по его ходатайству решено перевести интернированных черногорцев из албанских лагерей в лагеря на территории Черногории, где заключенных могут навещать родственники. Занявший в июле 1943 г. пост губернатора граф Курий Барбазети по просьбе митрополита освободил 900 арестованных и интернированных черногорцев. Однако по мере роста партизанского движения репрессии оккупантов усиливались. 18 августа 1943 г. владыка Иоанникий с негодованием писал губернатору, что в округе Бийело Полье уже два месяца лишены свободы все священники, кроме одного. 15 декабря 1943 г. (уже после капитуляции Италии и оккупации Черногории немцами) к митрополиту с просьбой спасти 17 заключенных в цетинскую тюрьму невинных заложников из г. Рийеки обратился местный священник Црнойевич. Их собирались расстрелять в случае нападения коммунистов, а оно произошло, поэтому уже была назначена казнь заложников. Владыка, естественно, обратился к властям с прошением о помиловании. 1 марта 1944 г. он просил Народное управление г. Цетинье об освобождении арестованного священника Николы Ражнатовича и т. д.

Всего за годы войны от рук оккупантов в Черногории погибло 17 священнослужителей: 9 убили итальянцы, 5 – албанские националисты и хорватские усташи и 3 – немцы, причем последние в 1943 г. живыми сожгли настоятеля монастыря Пива игумена Илариона (Мийатовича) и священника прихода Пива Йоко Сочицу. Кроме того, 47 священнослужителей погибли в ходе борьбы оккупантов с партизанами (многие как случайные жертвы)[1196].

Владыка Иоанникий всячески старался облегчить страдания своей паствы. Он был организатором, духовником и администратором Красного Креста Черногории. В окружном послании от 10 июля 1942 г. митрополит писал о необходимости посещения и утешения священниками больных. В другом окружном послании от 30 ноября 1942 г. говорилось об оказании всевозможной помощи страдающим братьям – сиротам и беженцам. Вскоре в Цетинье был основан Центральный совет социальной помощи, и всем приходам и монастырям было предложено оказывать материальную помощь его работе. 16 апреля 1943 г. владыка обратился к Сербскому Синоду с письменной просьбой разрешить использовать церковно-монастырские капиталы на благотворительные цели – «спасение нашего народа от голода, болезней, отсутствия одежды и обуви». Неоднократно он призывал духовенство своей епархии жертвовать обществу Красного Креста, в частности, в окружном послании от 30 апреля призвал сделать соответствующие пожертвования для помощи пострадавшим от англоамериканских бомбардировок Черногории[1197]. И эти призывы всегда находили отклик.

Иногда владыке удавалось добиться возвращения занятых итальянцами для своих нужд церковных зданий. Так, например, 10 марта 1943 г. митрополит известил архиерейского наместника протоиерея Барского, что распоряжением губернатора освобождены от размещения итальянских войск церкви в Бечичи и на острове Святой Стефан.

Из-за противодействия оккупантов митрополит Иоанникий не мог приехать в Белград, но регулярно переписывался со Священным Синодом Сербской Церкви. В декабре 1942 г. ему поручили взять на себя управление двумя округами Дабро-Босанской епархии, оккупированной итальянцами. 26 сентября 1942 г. Синод на своем заседании обсудил упоминавшийся доклад митрополита от 18 августа того же года о положении дел в его епархии, в том числе о разрушении монастырей в ходе подавления восстания 1941 г., убийствах и арестах священников. В результате Синод постановил передать доклад в специальную церковную комиссию, собирающую материал о преследованиях сербов[1198].

На другом заседании от 18 марта 1943 г. Синод заслушал просьбу владыки Иоанникия о согласии на совершение новой епископской Хиротонии, а также письмо из тюрьмы бывшего шофера епископа Горно-Карловацкого Саввы (Трлаича) Б. Опачича о том, что епископ жив и находится в заключении в Италии (к этому времени владыка Савва уже был убит усташами). В своем письме от 17 марта митрополит сообщил Синоду, что в его епархии служат уже 33 беглых священника и иеромонаха из других частей Югославии[1199].

31 июля 1943 г. Владыка Иоанникий писал в Синод, что в ходе карательных акций против партизан серьезно пострадали некоторые церкви, монастыри Жупа, Пива, Джелия Пиперска и Добриловна, а также погибли два священника. 1 января 1944 г. митрополит сообщил в Белград о существенном ухудшении ситуации в его епархии в результате активизации партизан-коммунистов: 17 священников убиты, 21 приход не имеет пастырей и т. п. Согласно следующему письму митрополита Иоанникия в Синод, через два месяца положение еще более обострилось: были окончательно разрушены 5 монастырей: Жупа, Бийела, Градишта, Ждребаоник и Режевичи, все остальные обители епархии повреждены и ограблены, некоторые перешли в руки коммунистов, их насельники погибли, разбежались или перешли на службу к партизанам[1200]. Подобная ситуация сохранялась и в дальнейшем.

Интересно отметить, что в вышедшем 1 мая 1944 г. печатном органе Хорватской Православной Церкви «Глас Православия» говорилось о необходимости провозгласить автокефалию Черногорской Церкви, но митрополит Иоанникий, как и подавляющее большинство священников его епархии, был категорически против выхода из состава Сербской Церкви-Матери и оставался верен ей во всем. В частности, 19 сентября 1942 г. он указал братии Острожского монастыря молиться за выздоровление болевшего в немецком плену Патриарха Гавриила перед мощами св. Василия.

Сочувствуя борьбе против оккупантов, некоторое количество православных священников участвовало в движении Сопротивления. В основном они тяготели к четникам, но часто не имели выбора (как, например, в Крайне или многих районах Черногории) и включались в то движение, которое доминировало в их области, в том числе партизан-коммунистов. Так, например, гражданский комиссар в Даниловграде 15 апреля 1942 г. сообщил губернатору и митрополиту Иоанникию, что священник из Слатина Джорджи Калезич был одним из главных организаторов коммунистических акций в своем округе, а священник из Йеленку Новак Кольеншич 11 марта 1942 г. погиб в составе коммунистического отряда, сражавшегося с частями черногорских националистов[1201].

Всего известны имена, как минимум, 19 священников, активно сотрудничавших в годы войны с коммунистами в Черногории. Самыми известными из них были протоиерей Явстатий Караматиевич и священник Новак Мастилович. О. Явстатий сначала был председателем органов народной власти в своем городе Нове Вароши, потом участником 1-го и 2-го заседания Антифашистского вече народного освобождения Югославии и, в конце концов, стал полковником югославской народной армии. Отец Новак до войны служил настоятелем прихода Нананичи-Фойница в Герцеговине, летом 1941 г. был схвачен усташами, но казни избежал из-за появления итальянских солдат и вскоре бежал к партизанам в Черногорию. В дальнейшем он был участником 2-го заседания Антифашистского вече народного освобождения Югославии, а после войны – председателем президиума Боснии и Герцеговины[1202].

Митрополит Иоанникий считал, что зло коммунизма страшнее и опаснее, чем зло фашизма, и в его Пасхальном послании 1942 г. явно прослеживались мысли о необходимости уничтожения сначала коммунистического, а потом вместе с западными союзниками и фашистского зла. Поэтому владыка неоднократно писал антикоммунистические окружные послания. 6 апреля 1942 г. он указал архиерейским наместникам и настоятелям монастырей своей епархии сообщить, как вели себя священники и монахи «во время коммунистической тирании», особенно о священниках, которые боролись на стороне коммунистов или вели соответствующую пропаганду и «тем помогали их злодеяниям». При этом митрополит отмечал: «К сожалению и стыду всех нас – священнослужителей и к соблазну верующих были и такие священники и иеромонахи»[1203].

16 апреля владыка издал указ о запрещении в священнослужении активных помощников коммунистов: архиерейского наместника в Колашине протоиерея Йагоша Симоновича, священников Симо Поповича, Блажо Марковича, Видака Дракича, Благота Джуровича, Новака Кольеншича, Джорджи Калезича, Радула Шчепановича и Радована Радуловича, так как они «служили коммунизму, а не Церкви». Среди этих лиц были три члена церковного суда в Цетинье, все они оказались уволены со службы без права пенсии. 14 мая митрополит Иоанникий в подгорицком храме св. Георгия отпевал погибших в борьбе с коммунистами черногорских националистов. В окружном послании от 18 мая митрополит указал архиерейским наместникам срочно представить сведения о последствиях коммунистического террора. Через неделю – 27 мая последовало новое окружное послание «О преступлениях коммунистов-партизан, причиняющих вред церквам и монастырям и моральный вред душам», в котором подчеркивалось: «Коммунисты начали борьбу и беспощадно ведут ее против духовных и моральных основ нашего народа. Они объявили войну Богу и Святой Церкви». Архиерейским наместникам предписывалось строго следить за приходскими священниками, чтобы они вели антикоммунистическую работу и удовлетворяли духовные потребности национальных черногорских частей. Еще в одном окружном послании от 15 июля 1942 г. владыка предписывал архиерейским наместникам сообщать о заслугах священников, участвовавших в акциях националистов или четников против коммунистов и т. д.[1204]

Митрополит Иоанникий старался поддерживать в качестве борцов с коммунистическими партизанами и черногорских националистов (не разделяя их идеи о независимости Черногории), и сербских четников (одновременно сражавшихся с оккупантами). Так, например, штаб Лимского четнического отряда 4 августа 1942 г. выразил владыке благодарность за благословение и заявил о своей преданности Православной Церкви. С другой стороны командующий народным войском Черногории и Герцеговины националист полковник Байа Станишич в благодарности настоятелю Острожского монастыря за теплый прием писал, что митрополит Иоанникий 12 августа 1942 г. дал благословение ему и его воинам. 18 октября 1942 г., во время беседы с губернатором Черногории в Острожском монастыре, владыка призвал к милости в отношении его многострадального народа и сказал, что молится за погибших в борьбе с партизанами-коммунистами итальянцев и наших борцов (черногорских националистов). Содержание этой беседы было опубликовано в прессе[1205].

28 октября 1942 г. председатель Главного национального одбора генерал Б. Джуканович попросил митрополита указать архиерейским наместникам и приходским священникам, чтобы они в воскресенье и праздники совершали богослужения с антикоммунистическими проповедями, «так как за время страшного коммунистического правительства в народную душу посажены антирелигиозные корни». Джуканович также отметил, что он со своей стороны издал распоряжение, чтобы все члены гражданских и военных властей присутствовали на богослужении. В тот же день владыка известил генерала, что издал соответствующий циркуляр[1206].

2 декабря 1942 г. в связи с подготовкой издания церковного календаря «Острог» на 1943 г. митрополит Иоанникий попросил у военных частей националистов списки погибших в борьбе с коммунистами для включения имен «национальных мучеников» в календарь. Вскоре Ловченская бригада представила список из 97 человек, а Пиешивачский батальон – из 49.

Тяжелейший удар по националистам был нанесен 12 октября 1943 г., когда во время нападения на Острожский монастырь партизанами оказались убиты 27 их активных деятелей, офицеров и солдат, в том числе председатель Главного национального одбора Б. Джуканович и командующий народным войском Черногории и Герцеговины Б. Станишич. 12 ноября митрополит Иоанникий совершил по ним панихиду в Цетинском монастыре и произнес в присутствии военного командования националистов антикоммунистическую проповедь, заявив в ней: «Партизаны являются сатанинскими мразями». 4 декабря владыка выступил с соответствующим заявлением по радио, причем это выступление вскоре было опубликовано в газетах под заголовком «Митрополит Черногорский против коммунизма»[1207].

В ответ в декабре 1943 г. религиозный отдел исполнительного комитета, избранного 1-м заседанием Антифашистского вече народного освобождения Югославии, запретил поминать в храмах «квислингского» (т. е. якобы коллаборационистского) митрополита Иоанникия, и признававшие указания отдела священники в дальнейшем поминали за богослужением только Сербского Патриарха Гавриила. Некоторые черногорские священнослужители открыто служили молебны за руководителя югославских коммунистов И. Б. Тито, с чем активно боролся владыка Иоанникий[1208].

В конце войны рамках возглавляемого И.-Б. Тито Отечественного фронта в некоторых регионах были созданы религиозные комиссии, в том числе в Черногории – в июле 1944 г. В эти комиссии в числе прочих входили и отдельные священнослужители. Так, в религиозную комиссию при Черногорском Антифашистском вече от православных вошли: в качестве председателя – протоиерей Йован Радович и в качестве секретаря – священник Джодже Калезич.

Это не помешало гонениям на духовенство и до, и после изгнания оккупантов Народно-освободительной армией Югославии (НОАЮ). Всего от рук коммунистов в Черногории погибло больше священников, чем в любой другой республике Югославии. Так, прикрываясь борьбой с итальянскими войсками, титовские партизаны 29 июня 1941 г. расстреляли настоятеля монастыря Жупа архимандрита Никодима (Янюшевича) и настоятеля монастыря Пресвятой Троицы близ Пльевли архимандрита Серафима (Джарича), 27 июля – игумена монастыря Милешево игумена Нестора (Тркуля), 15 ноября – священника Василия Божарича, 3 апреля 1942 г. – священника Ново Делича, в июне – иеромонаха Феофана из монастыря Косийерева, в декабре 1942 г. – священника Йоку Гойнича, а всего в период оккупации убили, по разным сведениям, от 21 до 36 клириков. Уже после освобождения – в ноябре 1944 – июне 1945 гг. в Черногории коммунистами был убит 61 православный священнослужитель[1209].

В начале ноября 1944 г., накануне прихода Народно-освободительной армии в Цетинье, митрополит Иоанникий покинул город с несколькими местными священниками и служащими митрополии и направился в сторону Подгорицы. До конца ноября он пребывал между Подгорицей и Скадарским озером, где к владыке присоединилось еще несколько десятков священнослужителей. В начале декабря эта группа направилась на запад – через Санджак и Боснию, но, добравшись до Словении, попала в плен частям НОАЮ[1210]. По другим сведениям, митрополит Иоанникий был арестован еще 13 ноября 1944 г. в Цетинье за его антикоммунистическую позицию и связь с четниками Д. Михайловича[1211].

Сначала владыку перевезли в Белград, где обвинили в том, что он якобы давал инструкции Михайловичу, а затем – в г. Аранджеловец. Здесь митрополита 8(9) июня 1945 г. после жестоких мучений убили по приказу титовского генерала П. Данчевича. Коммунисты, несмотря на неоднократные запросы, так и не решились сообщить об аресте и казни владыки Синоду Сербской Церкви, поэтому он еще 4 апреля, ввиду длительного отсутствия всяких сведений о судьбе Владыки Иоанникия, назначил администратором Черногорско-Приморской епархии Заместителя Патриарха митрополита Скопленского Иосифа (Цвийовича)[1212].

Дважды Священный Синод требовал от руководителей правительства и Комиссии по религиозным вопросам «отчета о том, где сейчас находится Его Высокопреосвященство г-н Иоанникий». После второго безрезультатного запроса Синод был вынужден констатировать полное отсутствие сведений о судьбе митрополита и просил власть «попытаться узнать хотя бы что-то»[1213]. Обстоятельства смерти владыки Иоанникия были неизвестны несколько десятилетий, но сейчас он, как священномученик, канонизирован Сербской Православной Церковью.

Таким образом, религиозная политика итальянцев на оккупированной ими территории Югославии, хотя периодически и сопровождалась жестокими репрессиями, в целом была значительно мягче и толерантнее, чем действия в этой области большинства оккупантов других частей страны – немцев, венгров, албанских националистов и хорватских усташей, за исключением болгар.

Тем не менее в годы Второй мировой войны в Черногории погибло около 10 % ее полумиллионного населения. Крупнейший город – Подгорица более 70 раз подвергался бомбардировкам сначала итальянской и немецкой, а затем англо-американской авиацией (через него в 1944 г. шла эвакуация германских войск из Греции), и был почти полностью разрушен.

Первое время после окончания войны действия части священнослужителей Черногории носили явно выраженный сепаратистский характер. За подобными акциями стояла коммунистическая партия страны (КПЮ), планировавшая добиться разделения Сербской Православной Церкви, что соответствовало идее строительства государства на федеративных принципах согласно решениям II конгресса Антифашистского вече освобождения народов Югославии. Согласно решениям конгресса и тезисам КПЮ, черногорцы являлись самостоятельной национальностью, имеющей право и на свою отдельную Церковь[1214].

В тот период состояние Православной Церкви в Черногории было очень тяжелым. Как уже говорилось, значительное число священников погибло от рук коммунистов или от рук оккупантов. Часть духовенства, оставшегося в республике и вошедшего в состав прокоммунистического Союза священников Черногории и Бока-Которского залива во главе с о. Петаром Капичичем, 14–15 июня 1945 г. провела свое собрание без благословения правящего митрополита. На нем было принято постановление, содержавшее ряд радикальных требований: 1) «организация Православной Церкви в Югославии таким образом, чтобы все православные, независимо от их национальности, были равноправны»; 2) отказ принять митрополита Иосифа в качестве администратора митрополии «по причине его якобы антинародной деятельности и ввиду того, что они считают, что он был им навязан. Поэтому на должность администратора они требуют назначить епископа Тимокского г-на Емилиана»; 3) поскольку в митрополии нет ни архиерейского заместителя, ни церковного суда, «создать свой временный Союз священников, который как раз и предложил бы кандидатуру архиерейского заместителя, чтобы тот в согласии с администратором, воскресил церковную жизнь в Черногории и установил искренние отношения с местными государственными властями»; 4) от имени Союза священников «взять на себя инициативу по созыву собрания православного духовенства Югославии по вопросу создания Центрального союза священников, целью которого было бы скорейшее урегулирование положения Православной Церкви в нашей стране и отношений между Федеративной Югославией и нашей Православной Церковью, так как. позиция Священного Синода не отвечает интересам народа и Святой Церкви, через которую не должны проводиться никакие великосербские шовинистические идеи»; 5) «провести демократическое церковное переустройство путем внесения изменений в Закон и Устав Сербской Православной Церкви с целью предоставления народу и духовенству права прямого участия в выборах всех церковных представителей»[1215].

На должность архиерейского заместителя собрание предложило о. Милана Михаиловича, члена церковного суда в отставке, отметив, что «до его назначения «вся корреспонденция Священного Синода с епархией Черногорско-Приморской должна проходить через Правление духовенства»[1216].

В своем ответе на эту резолюцию Синод полностью опроверг все приведенные в ней доводы и изложил обстоятельства того, как Церковь в Черногории оказалась в сложившейся ситуации. Он подчеркнул, что после получения информации о том, что митрополит Иоанникий «покинул свою епархию», назначил администратором епархии митрополита Иосифа, «который со своей стороны и на основании полученных от церковных и светских лиц, знавших о происходящих там событиях, объяснений незамедлительно назначил архиерейского заместителя, сформировал Церковный суд, о чем сообщил его членам»[1217]. Были опровергнуты и все другие обвинения.

Не желая обострять обстановку, Синод в качестве некоего оправдания позиции части духовенства отмечал: «Определенная часть священнослужителей наших в Черногории, оказавшись в одиночестве после ухода своего епархиального архиерея и части местного духовенства, и, не ознакомившись предварительно с работой и намерениями Священного Архиерейского Синода, присоединилась к известной акции, которая полностью противоречит существующим каноническим и законным принципам нашей Святой Церкви, и присвоила себе чужие права и обязанности, которые не принадлежат ей, преступив своей вышеупомянутой резолюцией границы дозволенного и самовластно взяв на себя решение о положении Православной Церкви в Югославии и епархии в Черногории, не считаясь ни с главой Церкви Его Святейшеством Патриархом, ни со Священным Архиерейским Собором, который является единственным надлежащим органом по этим вопросам». Далее следовал совет упомянутому духовенству «не употреблять и не тратить свои силы на взаимные распри, а единодушно направить их во благо нашей Церкви, своего народа и государства»[1218].

На должность администратора Черногорско-Приморской митрополии, несмотря на конфликт, был утвержден митрополит Иосиф. В этом качестве Владыка направил весной 1946 г. духовенству послание, в котором описал состояние, в котором пребывала Церковь, и указал на отпадение части духовенства от нее. Всех, «уклонившихся от своей законной церковной власти», он призвал «вернуться назад под крыло Святой Церкви», «тех, кто бросил свою священническую службу и свои священнические места, – покаяться и вернуться к Святому Алтарю, на котором они поклялись в вечной службе», «чтобы все вместе после стольких дней этой тяжелой войны, приведшей весь сербский народ и Церковь нашу в тяжелейшее состояние, мы направились к новой для нас духовной жизни во славу Божию, во благо нашего народа и Святого Православия». В заключении митрополит отмечал: «Тех же, кто в течение двух месяцев не прислушаются к этому нашему архиерейскому призыву, оставляем, чтобы они разобрались со своей священнической совестью и понесли последствия своего непослушания, которые должны настигнуть их в интересах порядка и дисциплины, авторитета Церкви и ее правильной жизни»[1219].

После возвращения в ноябре 1946 г. Патриарха Гавриила к управлению Сербской Церковью сепаратистская деятельность духовенства Черногории практически прекратилась. Вскоре оно получило своего епархиального архиерея: на заседании Священного Архиерейского Собора в 1947 г. на должность митрополита Черногорско-Приморского был избран викарный епископ Моравицкий Арсений (Брадваревич)[1220]. В настоящее время митрополия, несмотря на провозглашение в 2006 г. независимого государства Черногория, по-прежнему входит в состав Сербской Православной Церкви.

Большую часть периода Второй мировой войны территорию Албании оккупировали итальянские войска. Хотя около 70 % населения этой страны составляли мусульмане, там имелось довольно значительное количество православных верующих, прежде всего в южных, граничащих с Грецией, районах Албании. Крупные православные общины существовали и в городах центральной части Албании, в том числе в столице – Тиране. После провозглашения в 1912 г. независимости страны от Османской империи возникло движение за самостоятельность албанских православных общин от Константинопольского Патриархата[1221].

В начале 1930-х гг. председатель Архиерейского Синода РПЦЗ митрополит Антоний (Храповицкий) первым из зарубежных церковных иерархов, несомненно, с согласия Сербской Патриархии, признал автокефалию Албанской Церкви. Сербский Патриарх официально воздерживался от признания и общения с ее иерархами, однако всячески содействовал предоставлению автокефалии со стороны Константинопольского Патриарха[1222].

В 1934 г. начались соответствующие длительные переговоры с Фанаром, и, наконец, синодальным Томосом Константинопольского Патриархата от 12 апреля 1937 г. была признана автокефалия Албанской Православной Церкви. Архиепископом Тираны и всей Албании в 1937 г. стал бывший член Синода Патриархата епископ Христофор (Киси). В Константинополе (Стамбуле) были поставлены епископы и на другие кафедры: Евлогий – на Корчинскую, Агафангел – на Бератскую и Пантелеимон (Котоко) – на Гирокастринскую[1223].

К началу Второй мировой войны в Албанской Православной Церкви насчитывалось 250 тыс. верующих (21 % населения), 354 храма и 300 часовен, 370 приходских священников и 28 монастырей; в г. Корчи в 1938 г. была открыта духовная семинария. Высшее духовное образование албанские теологи обычно получали в учебном заведении Константинопольского Патриархата на острове Халки. На албанский язык были переведены лишь служебник и требник, Минеи же использовались в Церкви на греческом языке; в Северной Албании литургию обычно совершали на церковнославянском языке[1224].

В Тиране с середины 1920-х гг. существовала русская православная церковь, в которой в частности 24 февраля 1939 г. митрополит Виссарион (Джувани) отслужил панихиду по русскому полковнику и албанскому капитану Г.Ф. Серину[1225]. К этому времени в албанской армии еще служили 19 русских, в том числе четыре офицера: полковник Улагай, поручики Белевский, Сукачев и ротмистр Красенский (все они вскоре – после оккупации страны – поступили на итальянскую службу)[1226].

7-10 апреля 1939 г. Албания была после недолгих боев оккупирована фашистской Италией и включена в состав Итальянской империи, 12 апреля в Тиране состоялось провозглашение «личной унии» между двумя странами. Король А. Зогу бежал в Грецию. Якобы во имя освобождения «братьев-чамов» (албанского меньшинства в области Эпир) албанские части в 1940–1941 гг. принимали участие в войне с Грецией в составе итальянской армии.

Вместе с митрополитом Виссарионом архиепископ Христофор приветствовал первые отряды итальянских войск, вступивших в Тирану. В своих многочисленных выступлениях, проповедях и статьях архиепископ положительно отзывался о Б. Муссолини и возглавляемом им политическом движении. Священный Синод Албанской Православной Церкви довольно активно сотрудничал с оккупационными властями. Так, в мае 1941 г., когда Албанию посетил итальянский король Виктор-Эммануил III, он был торжественно принят архиепископом Христофором в кафедральном соборе Тираны. Обращаясь к королю, архиепископ заявил: «Ваше Величество! Албанский народ горячо тронут великой честью, которую Вы ему оказали своим визитом, и он встретил Вас манифестациями радости и глубокой преданности. Во время своего пребывания на земле нашей родины Вы убедитесь, как албанский народ любит Вас и благоговеет перед Вами; его любовь исходит из глубины его души; он питает к Вам такую же любовь, которую к Вам питает итальянский народ… Албанский народ любит Вас, так как благодаря присоединению Албании к Итальянской империи сегодня осуществляется идея создания “Великой Албании”, которая являлась мечтой всех поколений албанских патриотов. Самостоятельная Православная Церковь Албании, делая меня посредником между Вами и албанским народом, поздравляет Вас с приездом, молит Бога даровать Вам здоровья и многих лет жизни, а также укрепить вековую дружбу народов Италии и Албании и даровать победу нашим славным армиям»[1227].

В 1940–1941 гг. иерархи Албанской Православной Церкви молили «Всевышнего даровать победу “нашим доблестным армиям” в борьбе против Греции». Вскоре итальянское правительство пригласило архиепископа Христофора посетить Италию, где возглавляемая владыкой делегация приняла участие в так называемом Итало-албанском съезде, созванном с пропагандистской целью в католическом монастыре Гротта Феррато. После возвращении из Италии архиепископ нанес визит наместнику итальянского короля в Албании Якомони, который торжественно передал владыке икону Святой Девы Марии, по преданию, вывезенную в Италию в XV в. соратниками Скандербега. Как заявил Якомони, эта икона была прислана монастырем Гротта Феррато в качестве подарка Албанской Православной Церкви в знак «вековой дружбы, существующей между нашими двумя странами». В своем ответном слове архиепископ Христофор заявил, что он принимает этот подарок «как признак верности и любви итальянцев ко всему православному населению Албании», и, «молясь перед этой иконой, православные албанцы с глубокой благодарностью будут вспоминать в своих молитвах итальянских братьев»[1228].

Однако положение Албанской Православной Церкви в период оккупации страны все-таки было нелегким. Сразу же после прихода итальянцев возник стратегический план постепенного поглощения православия в стране Римско-Католической Церковью посредством унии. С этой целью католические миссионерские ордена стали проникать в южные, преимущественно православные, районы Албании. Согласно существовавшим планам, населявшие их православные верующие должны были объединиться с так называемыми арберешами – униатами албанского происхождения, проживавшими на юго-востоке Италии. Практически весь период итальянской оккупации среди албанцев велась активная католическая пропаганда, утверждавшая, что самое лучшее для жителей страны – подчинение всех албанских христиан Ватикану[1229].

Позднее, в своем письме Московскому Патриарху Алексию от 26 августа 1950 г., архиепископ Христофор писал: «Верно, что униатская пропаганда, к тому же очень древняя в Албании, усилилась во время итальянской оккупации. Как только в Албании была установлена эта оккупация, несколько наших православных, побуждаемых итальянскими властями, посетили меня в конторе управления нашей церкви и потребовали от меня объявления униатского обряда, поминания имени папы во время литургии и передачи нашей Церкви под покровительство Ватикана без каких-либо изменений в православных традициях. Они потребовали также, чтобы я доложил этот вопрос членам Синода, угрожая тем, что в противном случае я буду заменен другим епископом. С другой стороны, итальянские власти не переставали требовать, чтобы этот вопрос был включен в повестку дня и чтобы он был обсужден на заседаниях Синода и церковных советов. Я ответил, что этот вопрос мог быть обсужден только на всеобщем Синоде, при участии всех Православных Церквей и что наш Синод и наши церковные советы не могут обсуждать его. Таким образом, несмотря на настояния упомянутых властей, такой вопрос никогда не включался в повестку и не обсуждался ни на одном созыве Синода и наших советов. Наоборот, мы всё время оказывали сопротивление этой пропаганде, и потому она почти ничего не сделала, за время оккупации лишь один православный священник был обращен в униатство: священник деревни Радостино – де Фиери, потому что крестьянам этой деревни итальянские власти обещали раздать землю. Но как только он отслужил одну-единственную обедню, во время которой помянул папу, как был отрешен от должности нижеподписавшимся, хотя он и пользовался благосклонностью и поддержкой властей. Позднее этот священник был убит»[1230].

Под протекторатом Италии было провозглашено создание так называемой великой Албании, в состав которой указом короля Виктора-Эммануила III от 12 августа 1941 г. оказались включены большая часть Косово и Метохии, Западная Македония, пограничные районы Черногории (входившие до войны в состав Югославии) и северо-западные районы Греции. В этом «государстве» проживало 1905 тыс. жителей, в том числе 1106 тыс. в довоенных границах Албании. Великоалбанская пропаганда поддерживалась католическим клиром. По конституции, «дарованной» итальянским королем 3 июня 1939 г., Албания считалась монархическим государством, в котором вся полнота законодательной и исполнительной власти принадлежала Виктору-Эммануилу III. Всеми делами в стране управлял королевский наместник итальянец Франческо Якомони (Джокомони), однако под эгидой оккупантов было создано и албанское марионеточное правительство во главе сначала с Шефкетом Верляци, а затем (с осени 1941 г.) – Мустафой Круйе[1231].

Для этого правительства была характерна ярко выраженная антисербская политика, которая особенно ярко проявилась в Косово и Метохии. Следует отметить, что в начале XX в. албанцы, являвшиеся на этой территории почти исключительно мусульманами, стали преобладать среди жителей края. Так, в 1921 г. здесь проживало 552, 7 тыс. человек, в том числе 331, 5 тыс. албанцев и 189, 2 тыс. сербов. Переселенческая политика югославского правительства в 19201930-е гг. не смогла изменить общей ситуации. В 1939 г. из 645 тыс. жителей Косово и Метохии славяне (сербы, македонцы, черногорцы) составляли 34, 4 % (222 тыс.), а остальные (албанцы, турки и цыгане) – 65, 6 % (423 тыс.)[1232].

Немецкие войска вторглись в Косово 9 апреля, а в Метохию – 17 апреля, итальянцы пришли в край немного позднее, когда сопротивление югославской армии уже было подавлено: в Метохию 20 апреля, а в Косово – 3–5 мая. Эти войска были встречены косовскими албанцами как освободители. Сразу же после прихода оккупантов начались массовые убийства, грабежи и изгнания сербов. Насилия над ними были развернуты в соответствии с планом, составленным 21 апреля 1941 г. албанскими националистами совместно с немецким генералом Эберхармом. Уже 4 мая сербский министр внутренних дел Милан Ачимович жаловался командующему немецкими войсками генералу Фёрстеру на кровавые преследования сербов со стороны албанцев. Первыми жертвами албанских националистов стали колонисты 1920-1930-х гг., которые под угрозой смерти были вынуждены бросать свои дома (их зачастую сжигали) и бежать в Сербию и Черногорию[1233].

Один из участников этих трагических событий священник Димитрия Шекуларец 20 июля 1941 г. в своем докладе церковному начальству так писал о них: «Приход я оставил потому, что перед этим был ограблен албанцами. Без всего, я, жена и наши шестеро детей убежали в тот момент, когда я должен был быть убит, а может быть, и моя семья, так как погибало большое количество сербов, а женщины и дети подвергались мучениям. Поджигают дома, убивают известных граждан. Слышны пронзительные крики женщин и детей. Вопль за воплем. Помочь никто никому не может. Немецкая армия еще не прибыла, наша в развале. Анархия торжествует. Албанцы немилосердны. Избивают, убивают, грабят. Мы пытались вести переговоры с их руководителями, и первым делом с председателями общин, которые в Югославии пользовались привилегиями. К нашему сожалению и горькой неожиданности, они стали для нас опасней, чем остальные. Оставляется все имущество и богатство. Бегут женщины, старики, дети, многие босые и плохо одетые. Настоящий ад. Бежим к Печи. Здесь находим епископа Рашко-Призренского. Он и мы – двое священников спасаемся бегством. Идем вместе к командующему немецкими войсками, которые уже прибыли. Просим защиты, так как албанцы и там устраивают резню сербского населения. От немцев получаем ответ, что у них нет достаточно людей, чтобы защитить села, и что они могут гарантировать защиту только для города. Позднее снова возвращаюсь в Дреницу. Сейчас здесь вместо немцев итальянцы. Я объявляюсь. Жалуюсь руководителю членов Косовского комитета. Албанцы узнают. Поэтому сплю в лесу. Идут за мной по следу. Хотят меня убить. Часть жителей вернулась на свои пепелища, но убийства еще продолжаются – теперь по ночам. Моя церковь обезображена, приходской дом разрушен. Обстановка невыносимая. Мне снова с трудом удается перебраться в Рашку, и больше я не возвращаюсь, потому что меня подстерегают албанцы»[1234].

Косово и Метохия (в церковном отношении Рашко-Призренская епархия) были разделены на три оккупационные зоны: немецкую, болгарскую и самую большую итальянскую. Оккупационные силы итальянцев насчитывали около 25 тыс. человек, и им вместе с вооруженными формированиями албанцев долгое время удавалось подавлять партизанское движение. Итальянские власти допустили создание местных албанских органов управления, в частности так называемого Косовского комитета, где даже были свои министры. Это способствовало усилению антисербских гонений. Только из итальянской зоны Косово было выселено 40 тыс. колонистов 1930-х гг., хотя именно итальянцы пытались ограничить гонения на сербов. Из самой маленькой – болгарской зоны изгнали 25 тыс. Даже из немецкой зоны оккупации края (с административным центром в Косовской Митровице), хотя она и относилась к Сербии, проводившие там проалбанскую политику местные власти выселили более 3 тыс. сербов[1235].

24-25 апреля 1942 г. в Косовской Митровице и Рашке состоялись конференции с участием оккупационных властей и албанских националистов, где говорилось о 100 тыс. покинувших Косово сербах (по данным современных историков, их было к тому времени 68–69 тыс.), 856 сожженных домах и обсуждался вопрос о возможности возвращения в край 20 тыс. беженцев. Однако конференции не дали результатов – изгнание сербов продолжалось[1236].

Приехав в конце июня 1942 г. в Косово, М. Круйе на встрече с руководителями местных албанцев заявил: «Необходимо стремиться к тому, чтобы по возможности скорее ликвидировать сербское население в Косово и Метохии… Всех сербских старожилов следует объявить колонистами и в этом качестве через албанские и итальянские органы власти отправить в концлагеря в Албанию, а сербских переселенцев – уничтожить». Хотя это указание в основном выполнено не было, после выступления Круйе последовала волна убийств сербов и их заключения в албанские и итальянские концлагеря (на острове Устика вблизи Сицилии, в Понцу под Неаполем и в Падуе)[1237]. Так, например, в конце июня 1942 г. произошел погром вблизи Приштины. В Призрене тюрьма была устроена в здании католической семинарии, где многие заключенные сербы умерли от побоев. Известно также, что перевозимые на одном из итальянских кораблей в Триест 600 косовских сербов были утоплены в Адриатическом море[1238].

В сербской печати появились сообщения и о том, что был убит один из авторитетных деятелей Русской Православной Церкви Заграницей, бывший более 20 лет келейником председателя Архиерейского Синода митрополита Антония (Храповицкого) и настоятелем русской синодальной церкви в Сремских Карловцах архимандрит Феодосий (в миру Федор Мельник, 1890–1957), якобы сожженный албанскими националистами вместе с монастырем св. кн. Стефана Дечанского, где он служил духовником 4-классной монастырской школы. К счастью, это оказалось ошибкой. Родился будущий архимандрит 8 февраля 1890 г. на юге России в благочестивой семье. Уже в юности он поступил послушником в Киево-Печерскую лавру, но не успел принять постриг до начала Первой мировой войны. Ф. Мельник оказался призван в российскую армию, воевал на германском фронте и за исключительную храбрость был награжден Георгиевскими крестами 2-й, 3-й и 4-й степени и георгиевскими медалями. После войны он вернулся обратно в Киево-Печерскую лавру, а когда митрополит Антоний был назначен в Киев, о. Феодосий стал его келейником и с тех пор сопровождал владыку во всех скитаниях, которые закончились в Югославии. 26 августа 1932 г. он был возведен в сан архимандрита и возглавил русский приход в Сремских Карловцах – при домовой церкви в митрополичьих покоях. После смерти Первоиерарха РПЦЗ архимандрит Феодосий в 1936 г. перешел в юрисдикцию Сербской Церкви и нашел убежище в Дечанах.[1239]

Мужской монастырь Дечаны во имя Христа Пантократора (Высоко-Дечанская лавра) находился в ущелье реки Бистрицы вблизи границы с Албанией и считался одной из главных сербских святынь, так как там хранились мощи св. кн. Стефана. Следует упомянуть, что сербский митрополит Михаил (Иоаннович) в январе 1903 г. передал этот монастырь под опеку расположенной на Афоне русской келлии свт. Иоанна Златоуста Хиландарского монастыря. Настоятель этой келлии иеросхимонах Кирилл сначала сам возглавил новое братство Дечанской Лавры, затем в монастырь отправился наместник келлии иеромонах Арсений с 28 представителями афонской братии. Таким образом, в лавре сербские насельники составили менее одной десятой части – всего 2–3 человека. Благодаря опытному русскому братству, через короткое время монастырь начал процветать. Усилиями игумена Арсения был построен новый корпус келлий, названный «руски конак». Но в 1914 г. началась Первая мировая война, и после отступления сербских войск на остров Корфу австрийские власти интернировали всех русских монахов лавры. После окончания войны и образования Королевства сербов, хорватов и словенцев, вернувшихся из плена монахов разослали по разным обителям страны[1240].

Накануне нападения Германии и ее союзников на Югославию братия Дечанской лавры насчитывала около 200 человек, в том числе 35 в священном сане (часть из них была русскими эмигрантами); кроме того, в монастыре имелся приют, где содержалось 150 детей-сирот, и 120 человек училось в монастырской школе. Много лет эту школу возглавлял перешедший в юрисдикцию Сербской Православной Церкви русский епископ Сумский (бывший викарий Харьковской епархии) владыка Митрофан (Абрамов). 60 % местного населения, проживавшего в округе обители, составляли албанцы и 40 % – сербы (почти все они были депортированы в период оккупации)[1241].

Вскоре после разгрома югославской армии, с начала апреля I941 г. монастырь стал убежищем для жителей окрестных сел, которые спасались в обители от нападений албанских отрядов. На Пасху мимо лавры без остановки прошла большая немецкая часть, в монастыре же ожидали прибытия итальянских войск, что должно было обеспечить некоторую безопасность. Но ожидание затянулось, а отряды албанцев стали непосредственно угрожать монастырю. В этой ситуации ученики и наставники работавшей до 8 апреля монастырской школы уехали из лавры в Сербию, в том числе директор епископ Митрофан (Абрамов), скончавшийся после принятия схимы с именем Макарий в ноябре

1944 г. в Белграде и похороненный у Иверской часовни, и преподаватель игумен Иоанн (Кухтин Михаил Иванович) – будущий Предстоятель Православной Чехословацкой Церкви в сане митрополита.

О. Иоанн родился 3 октября 1901 г. в станице Каргальской области Войска Донского, в 1915 г. окончил Усть-Медведицкое училище и в 1919 г. – четыре класса Новочеркасской духовной семинарии, служил в Белой армии. В 1920 г. он эмигрировал в Грецию и 1923 г. прибыл в Королевство сербов, хорватов и словенцев. В 1926 г. М.И. Кухтин завершил учение в духовной семинарии в г. Призрене, в 1927 г. принял монашеский постриг, был рукоположен во иеродиакона, а затем во иеромонаха. В 1936 г. он закончил богословский факультет Белградского университета и, еще являясь студентом, был назначен преподавателем школы в Дечанском монастыре. После отъезда из обители, в 1941–1946 гг., о. Иоанн работал законоучителем женской гимназии в сербском г. Нише. В 1946–1948 гг. он служил приходским священником в Хорватии, в 1948–1950 гг. работал преподавателем в Призренской духовной семинарии, хотя еще в 1949 г. был выселен из Призрена под предлогом пограничного статуса города. Наконец, в марте 1950 г. коммунистические власти Югославии выслали о. Иоанна в Болгарию[1242].

Весной 1941 г. Дечаны покинула и большая часть насельников. В обители для ее охраны осталось всего несколько монахов и среди них двое русских: архимандрит Феодосий и престарелый инок Герасим. Отец Феодосий не был убит и вместо покинувшего обитель игумена Дионисия стал исполнять обязанности настоятеля Дечанского монастыря.

В середине апреля 1941 г. группа албанцев попыталась занять обитель, но была отбита, 20 апреля в монастырь пришли немцы и временно оставили там гарнизон из 40 солдат, при этом албанцы все-таки захватили земли и большую часть имущества обители. Вскоре немцы ушли, и казалось, что теперь монахи обречены на гибель, так как монастырь осаждало несколько сотен албанцев, а все вооруженные силы лавры представляли собой сербский отряд из 18 защитников-добровольцев. Но одному из монахов – о. Макарию удалось пробраться через кольцо осады в соседний населенный пункт, находившийся в 18 км от монастыря, где разместился итальянский отряд карабинеров. И в тот момент, когда албанцы уже ворвались в монастырь и всем монахам и защитникам грозила неизбежная гибель, раздался шум моторов и на территории лавры появился итальянский отряд, который обратил албанцев в бегство. Но и после этого положение монастыря оставалось шатким. Итальянская военная администрация собиралась передать всю гражданскую власть албанским руководителям, добивавшимся уничтожения главных сербских монастырей, первой в списке которых значилась Высоко-Дечанская лавра. Албанцы регулярно доносили на монахов, что те помогают партизанам и укрывают их. После этого карабинеры отправлялись в монастырь, где встречали о. Феодосия, умевшего убедить их в невиновности монахов. В сентябре 1941 г. в монастыре проживали лишь пять насельников: архимандрит, иеромонах, иеродиакон и два монаха, а также несколько семейств беженцев – черногорцев и сербов[1243].

Во второй половине 1941 г. лавру в сопровождении многочисленной свиты посетил королевский наместник Албании Ф. Якомини. Он присутствовал на монастырском богослужении, после чего был приглашен в трапезную, стены которой украшали портреты русских первоиерархов и св. прав. Иоанна Кронштадтского. В ходе этого визита должна была решиться судьба лавры. Якомини провел некоторое время в Санкт-Петербурге в качестве офицера военной миссии Италии и знал русский язык. В ходе беседы о. Феодосий познакомил королевского наместника не только с историей монастыря, но и с историей Косова, упомянув о том, что истинными хозяевами этой земли являются сербы и только во времена турецкого владычества началось ее заселение албанцами. Внимательно выслушав рассказ архимандрита, Якомини сказал: «Вот где не ожидал я встретить русских! Верю вам, и во всем этом вижу Промысл Божий. Косовские святыни были в большой опасности, но теперь не беспокойтесь и живите спокойно. Если же местные албанцы посягнут на ваше имущество или жизни, я прикажу карабинерам выжечь все их окрестные села!»[1244].

По делам монастыря архимандрит Феодосий несколько раз ездил в г. Призрен с докладом к епископу Рашко-Призренскому Серафиму, а также для переговоров с итальянскими и албанскими властями. Во второй половине 1941–1943 гг. в обители постоянно находился отряд итальянских войск, который отчасти обеспечивал ее безопасность от албанских националистов и партизан-коммунистов[1245]. При этом все-таки погибли три насельника этой обители. Монах Герман был увезен в Албанию и там расстрелян, священник Тодор Секилич погиб при взрыве мины, которую албанцы тайно установили в лавре, а монах Стефан (Цивкович) был уже 8 января 1945 г. убит албанским солдатом[1246].

Осенью 1943 г. на смену итальянцам пришли солдаты немецкого вермахта, вскоре выбитые коммунистическими партизанами Тито, которые хоть и не разрушили лавру, но уже тогда вели себя вызывающе. С горечью отреагировал на такое поведение о. Феодосий: «Монастырь этот я спас от итальянцев, албанцев, немцев, но от вас, сербов и черногорцев, истинных хозяев земли этой и древней святыни, этого сделать не могу, но и не хочу»[1247].

Сразу после окончания войны в мае – июне 1945 г. послушник Мирко Вуисич был убит коммунистами, а переживший оккупацию вместе с о. Феодосием архидиакон Гавриил (Ковачина) умер в тюрьме в 1946 г. Сам Дечанский монастырь уцелел (прежде всего, благодаря стараниям архимандрита Феодосия), и в дальнейшем – до 1948 г. его настоятелем служил игумен Иоанн (Кухтин). По другим сведениям, о. Феодосий (Мельник) был настоятелем обители беспрерывно с 1941 г. до своей кончины в 1957 г. Согласно его завещанию, архимандрит был похоронен в Белграде в усыпальнице Иверской часовни рядом со своим учителем – митрополитом Антонием (Храповицким)[1248]. После кончины о. Феодосия настоятелем лавры стал отсидевший три года в коммунистической тюрьме архимандрит Макарий, – тот монах, который сумел пробраться во время осады обители через кольцо албанцев в 1941 г.

С началом оккупации в сложном положении оказалась не только братия Дечанского монастыря, но и все православное духовенство Косово и Метохии. В ночь с 8 на 9 апреля – накануне входа немецких войск в г. Призрен выпускник Московской духовной академии епископ Рашко-Призренский Серафим (Йованович) уехал в Печу, а затем в Дечанский монастырь, где оставался до 20 апреля, но потом вернулся в Призрен для управления епархией. К этому времени находившаяся в городе с 1871 г. духовная семинария (11 наставников и 182 учащихся), где в разное время читали лекции русские эмигранты: игумен Иоанн (Кухтин), священник Тихон Троицкий, профессор Василий Круликовский и преподаватель церковного пения Степан Гущин, уже была закрыта[1249].

Инспектор семинарии доктор Йефто Прнятович в своем докладе Сербскому Синоду от 17 сентября 1941 г. сообщал, что все ученики покинули семинарию 4 апреля, согласно телеграфному указанию Синода, 17 апреля ее здание разгромили албанские националисты, затем две недели в семинарии жили сербы, изгнанные албанцами из пригородов Призрена, а 1 мая здание заняла итальянская воинская часть. В дальнейшем семинария не действовала весь период оккупации, а ее ректор (первоначально скрывавшийся в Дечанской лавре) и почти все преподаватели, кроме четырех, в конце апреля 1941 г. уехали в Сербию.[1250]

Некоторые православные храмы и обители в Косово были уничтожены, например старинный монастырь Девич в Дренице в октябре 1941 г. оказался сожжен и разрушен, а его имущество конфисковано, при этом албанцы разбили ковчег с мощами св. Иоаникия. Был убит один из насельников этой обители – монах Дамаскин (Боскович). Осенью 1941 г. албанцы также убили священника Андрея Поповича и монаха Никодима (Радосавлевича) из монастыря Гориоч. В дальнейшем церковь этого монастыря служила тюрьмой в ходе массовых арестов сербов. Были разрушены и все монастырские храмы и церкви сербских переселенцев между Призреном и Джаковицей, ограблены и частично взорваны монастыри Грачаница, Соколица и св. Марка в Корисе. При этом частично пострадали и храмы в населенных пунктах, где проживали сербы-старожилы. Всего в Косово и Метохии в период войны были сожжены и разрушены 26 церквей и монастырей[1251].

Число же убитых православных священнослужителей составляет 14 человек (кроме того, от рук албанцев погибла монахиня Пелагея из монастыря Сопочана). Так, например, 28 ноября 1942 г. в Косовской Митровице были расстреляны священники Чедомир Бачанин и Тихомир Попович, 21 февраля 1943 г. убиты во время совершения литургии в своей церкви священники Урош Попович и Лука Попович из Тутина, также во время богослужения в Джаковице был убит священник Слободан Попович и т. д. В 1944 г. погиб в Албании настоятель Печского монастыря архимандрит Йован (Зечевич); он был арестован в 1942 г., заключен в Тиранскую тюрьму, освобожден через год, некоторое время жил в албанском монастыре вблизи Фарны, где оказался вновь схвачен и убит балистами. Некоторые священнослужители оказались вынуждены бежать из края или выкупать свою жизнь, в частности, игумен монастыря Грачаница был оценен в 100 тыс. динар[1252].

Однако большинство храмов уцелело, сербские священники – пенсионеры, вдовы и сироты даже некоторое время – до 2 июля 1942 г., как и раньше, получали пособия. Албанский комиссар в Призрене Фези бег Али потребовал, чтобы все сохранившиеся православные общины вошли в состав Албанской Церкви. Желая спасти епархию от дальнейшего разгрома, епископ Серафим и призренское духовенство фактически выполнили это требование. Тех же сербских священников, кто не хотел подчиниться Албанской Церкви, арестовывали и отправляли в лагерь на итальянский остров Устика, а их храмы закрывали[1253].

В конце ноября 1941 г. владыка Серафим в сопровождении призренского архиерейского наместника протоиерея Бранка Цуцуревича посетил Албанского архиепископа Христофора, а в июне 1942 г. участвовал в заседании Албанского Синода. Летом 1942 г. Сербский Священный Синод в своем письме № 1702 потребовал у владыки Серафима проинформировать священноначалие о ходе его поездок в Тирану, переговорах с представителями руководства Албанской Православной Церкви и положении дел во вверенной ему епархии, но ответа не последовало. При этом Синод трижды отправлял владыке Серафиму значительные суммы денег для удовлетворения потребностей Рашко-Призренской епархии. Следует упомянуть также, что в ноябре 1941-го и с 1 по 30 июня 1942 гг. епископ посещал в Тиране различных политических деятелей и просил о содействии возвращению в Косово интернированного сербского населения, но эта миссия оказалась безуспешной. После выхода из войны Италии в сентябре 1943 г. епископ Серафим был арестован албанскими властями, заключен в тюрьму Призрена, затем по ходатайству местных сербов освобожден немецкой администрацией и доставлен в Тирану (в ссылку), где и умер от последствий заключения, уже после освобождения албанской столицы, 13 января 1945 г. Владыка был похоронен на тиранском православном кладбище, рядом с могилами сербских воинов, павших в годы Первой мировой войны[1254].

После оккупации Албании немцами новое албанское правительство 4 апреля 1944 г. издало декрет о расширении действия устава Албанской Православной Церкви «на освобожденную территорию». В результате Рашко-Призренскую епархию под названием Призренская официально включили в состав Албанской Церкви, кроме того, на территории Косова и Западной Македонии были созданы две новые епархии Албанской Православной Церкви: Пешкопейская и Стругская. Однако эти преобразования просуществовали недолго[1255].

Жестокие репрессии православных, хотя и в меньших масштабах, чем в Косово, проводились и на северо-западе Греции, в так называемой Цамурии, где часть населения составляли цамиды (или чамы), т. е. албанцы-мусульмане, в основном сотрудничавшие с итальянскими оккупантами. Возглавлявший местную албанскую администрацию Нури Дино открыто призывал: «Смерть грекам. Где их найдете, там их убивайте. Цамурия, вплоть до Превезы, должна остаться чисто албанской. Могучая Италия на нашей стороне». После войны королевское правительство Греции конфисковало по суду собственность всех цамидов, большая часть которых бежала в Албанию[1256].

В Западной Македонии дискриминация и денационализация православных македонцев и сербов осуществлялась в соответствии с указом Б. Муссолини от 17 мая 1941 г. В частности, все вывески и указатели в населенных пунктах этого региона допускались только на итальянском и албанском языках. Родителей-македонцев принуждали посылать их детей в албанские школы, где отсутствовало преподавание на македонском языке. Против немусульманского населения нередко применялся открытый террор[1257].

Особенно сильный террор был в Пологской долине, где албанцы истребили большую часть македонских мужчин. В этой долине также была уничтожена православная церковь в деревне Тумчевиште и старинный монастырь Симница, насельников которого убили. В результате этих гонений часть македонцев бежала в болгарскую зону оккупации[1258].

Православные общины в Западной Македонии, как и в Косово, оказались подчинены Албанской Церкви. В ходе реорганизации церковной структуры были созданы наместничества Албанского архиепископа в Тетово, Кичево, Дебаре и Струге. Подробные сведения об итальянской религиозной политике в Западной Македонии содержатся в двух отчетных докладах в Болгарский Священный Синод управляющего Скопле-Велешской епархией митрополита Велико-Тырновского Софрония от 7 июня и 20 июля 1941 г. Первоначально владыка Софроний пытался управлять той частью епархии, которая отошла итальянцам, и назначил своих архиерейских наместников в города Тетово, Гостивар и Дебр. Однако итальянские власти 14 мая запретили священникам Болгарского экзархата в городах Тетово, Кичево, Гостивар, Галичник служить там. Кроме того, итальянцы первоначально не защищали македонских священников от преследований албанскими националистами. В конце мая к митрополиту Софронию в Скопле пришли два таких изгнанных албанцами священника и просили от имени своих прихожан, чтобы и их местность отошла к Болгарии. Однако владыка смог только посоветовать им быть лояльными к итальянским оккупационным властям и заниматься организацией болгарского церковноучительского дела в их крае[1259].

28 мая итальянский комендант Тетово вызвал к себе болгарского архиерейского наместника священника Георгия Вениаминова и предложил покинуть город, так как в Тетово имеется архиерейский наместник Сербской Церкви (черногорец по национальности). Однако о. Георгий с риском для жизни остался служить вопреки указу, причем ему подчинялась большая часть местных священников и мирян. 30 июня этому священнику предъявили письменный приказ в течение полутора часов уехать из города, так как он ведет пропаганду в пользу Болгарии. О. Георгий был вынужден закрыть архиерейское наместничество и уехать. А 20 июля 1941 г. итальянцы изгнали из Тетово 9 известных в городе македонцев, в том числе двух старых священников – Андрея Иванова и Диме Сарова, а также арестовали по ложному обвинению в поддержке коммунистов много видных интеллигентов, торговцев и общественных деятелей. В этой связи митрополит Софроний отмечал: «Для меня ясно намерение итальянцев поддерживать в оккупированной ими части Македонии албанцев, турок и частично оставшихся сербов и изгонять болгар, так как они опасаются Болгарии»[1260].

Для подавления деятельности представителей болгарской духовной администрации в Западной Македонии итальянцы пытались использовать не только албанских националистов, но и оставшуюся сербскую администрацию. В частности, первоначально они требовали подчинения духовенства епископу Рашко-Призренскому Серафиму или главе Албанской Православной Церкви архиепископу Христофору. В результате 27 македонских священников были допущены к служению при условии признания еп. Серафима. Это же заставляли сделать болгарского архиерейского наместника в г. Дебре протоиерея Спиро Личановского. Митрополит Софроний считал, что покровительство итальянцев этому епископу является временным, затем его изгонят в Сербию, а население и духовенство после частичной депортации в ту же Сербию все равно заставят подчиниться Албанской Церкви. Поэтому митрополит «по особым каналам» дал устные наставления духовенству Западной Македонии: если итальянские власти потребуют письменного признания в качестве церковного главы епископа Серафима или архиепископа Христофора, следует признавать последнего, – этим вы выразите лояльность к Албанской Церкви, итальянскому государству и избежите изгнания, а через определенное время вернетесь в лоно Болгарской Православной Церкви. По неполным данным (без двух округов), летом 1941 г. в итальянской зоне Македонии еще служили 35 священников в юрисдикции Болгарской Церкви[1261].

В своем докладе от 20 июля митрополит Софроний также указывал, что итальянцы не разрешают болгарскую продовольственную помощь местному голодающему населению, так как она якобы связана с пропагандой в пользу Болгарии, и делал вывод: «Итальянцы преследуют цель очистить свою зону сначала от болгарского, затем от сербского элемента, и таким образом оставить свободную землю для ее колонизации итальянцами и частично албанцами, которых собираются ассимилировать посредством государственных, общественных учреждений, католических орденов и конгрегации». В конце доклада владыка сделал Синоду несколько конкретных предложений: 1. Морально и материально поддержать оставшихся в итальянской зоне болгарских (т. е. македонских) священников. 2. Также поддержать изгнанных итальянцами болгарских интеллигентов – предоставить им работу и т. п. 3. Обеспечить ходатайство болгарского правительства перед итальянскими властями о возвращении в Тетово двух изгнанных старых священников. 4. Решить вопрос о помощи голодающему болгарскому населению в итальянской зоне; 5. Противодействовать католической и протестантской пропаганде в Македонии[1262].

12 июня 1941 г. Болгарский Священный Синод заслушал доклад управляющего Охридско-Битольской епархией митрополита Ловечского Филарета. Часть этой епархии с центром в г. Охрид также оказалась в итальянской зоне оккупации. Владыке Филарету удалось посетить Охрид и совершить богослужение в местной церкви, но при этом составлявшие половину населения города албанцы провели манифестацию в пользу итальянцев. После долгих просьб итальянские власти разрешили митрополиту посетить и древний монастырь св. Наума Охридского (расположенный на берегу Охридского озера), братия которого состояла из сербов, а игуменом был русский – бывший святогорский монах. Насельники обители радушно приняли митрополита Филарета, и он отслужил молебен за царя Бориса и Болгарский Священный Синод. При этом игумен рассказал владыке, что итальянский генерал подбивал его и монахов перейти в юрисдикцию Албанской Православной Церкви; в конце мая архиепископ Христофор лично посетил обитель и объявил ее подведомственной ему, но игумен и братия не поддались на внушения архиепископа и предпочли быть в составе братской славянской (т. е. Болгарской), а не Албанской Церкви. Митрополит Филарет выразил игумену благодарность и назначил его также приходским священником в трех селах на берегу Охридского озера, так как там некому было служить[1263].

В дальнейшем насельников монастыря св. Наума Охридского все-таки временно заставили перейти в юрисдикцию Албанской Православной Церкви. Но в конце 1943 г. (после капитуляции Италии) митрополит Филарет назначил настоятелем обители своего викария – епископа Драговитийского Харитона, и к февралю 1944 г. епископ и несколько монахов приняли на себя временное управление монастырем[1264]. Уже в апреле 1944 г. в печатном органе Албанской Православной Церкви – журнале «Христианская жизнь» (№ 2) появилась антиболгарская статья об этом монастыре, где доказывалось, что св. Наум не являлся болгарином[1265].

Несмотря на различные препятствия, руководство Болгарской Церкви все-таки пыталось сохранять связь с верующими в Западной Македонии. Так, например, 8 июля 1942 г. Болгарский Священный Синод решил ходатайствовать перед Министерством просвещения об открытии в Охриде пансиона Дебрского благотворительного братства и создании еще одного пансиона в Скопле для проживания изгнанных из Тетово македонцев[1266].

Так как многие македонские священники бежали в Сербию или в болгарскую зону Македонии от албанского террора, на их место были присланы православные священнослужители из Албании. Архиепископ Христофор лично рукоположил довольно много таких священников, часто не имевших необходимых знаний для принятия сана. Под давлением итальянцев руководство Албанской Православной Церкви требовало, чтобы в македонских храмах поминали короля Виктора-Эммануила III и членов его семьи, а само богослужение проводили на албанском языке. Однако «успехов» в этой области было немного. Священники в Македонии, как правило, не знали албанский язык и продолжали служить на церковнославянском, а проповедовать на македонском[1267].

Доминирование мусульман в правительстве М. Круйе способствовало дискриминации православных и в самой Албании. В 1941 г. была закрыта духовная семинария в г. Корче. Ряд православных священнослужителей подверглись репрессиям. При этом все иерархи Албанской Православной Церкви, как уже говорилось, в той или иной степени сотрудничали с оккупационной администрацией. В частности, 8 февраля 1942 г. с ее согласия Священный Синод назначил председателя албанского отделения Всемирного совета сотрудничества Церквей владыку Виссариона (Джувани) митрополитом Бератским и Валонским[1268].

Интересно отметить, что положительную оценку деятельности митрополита Виссариона дал в своем письме в Болгарский Священный Синод от 1 июля 1941 г. генеральный консул Болгарии в Тиране, описавший также, как был отмечен болгарской колонией в албанской столице праздник свв. Кирилла и Мефодия[1269].

В конце мая 1943 г. в Тиране под председательством архиепископа Христофора прошел Собор Албанской Православной Церкви. На нем был рассмотрен ряд вопросов церковно-хозяйственного управления (в том числе в Западной Македонии), церковно-судебной практики и религиозно-просветительного характера.[1270]

В годы войны архиепископ Христофор поддерживал благожелательные отношения с митрополитом Черногорским и Приморским Иоанникием. Так, например, в мае 1942 г. последний обратился к владыке Христофору с двумя письменными просьбами: разрешить одному черногорскому иеромонаху служить в Печском монастыре (в присоединенном к Албании районе), где не осталось насельников, и помочь в освобождении интернированных в албанских лагерях сербов из Метохии. Во втором письме (от 11 мая) митрополит Иоанникий также благодарил архиепископа за помощь в освобождении интернированного в Албании духовенства Черногорской епархии[1271].

В 1942 г. в албанских горах начали действовать партизанские вооруженные формирования, руководимые созданной в ноябре 1941 г. Албанской коммунистической партией во главе с Энвером Ходжей (1908–1985). Отдельные православные священнослужители активно участвовали в борьбе с оккупантами, в частности будущий глава Албанской Церкви архимандрит Паисий (Пашко Водица). Он родился в 1881 г. в д. Водица, вблизи Корчи, учился в средней школе греческого г. Кавала, в 1910 г. был рукоположен во священника, в 1912 г. подвергался мучениям и пыткам в турецкой тюрьме за свои патриотические настроения, а в 1920 г. после принятия монашеского пострига был возведен в сан архимандрита и назначен заместителем епископа Колоньи. После захвата страны в 1939 г. о. Паисий в своих проповедях призывал верующих к борьбе с оккупантами, был арестован итальянцами в октябре 1940 г., более года находился в тюрьмах Албании и Италии и после возвращения в начале 1942 г. страны снова включился в борьбу. В ноябре 1942 г. о. Паисий был избран членом национально-освободительного совета г. Колоньи и ушел в подполье. В июле 1943 г. на конференции в г. Лабиноте архимандрита выбрали членом Генерального национально-освободительного совета, в качестве делегата от округа Колоньи он в мае 1944 г. принимал участие в Перметском конгрессе, на котором был избран членом Президиума Генерального национально-освободительного совета[1272].

Активными участниками партизанской борьбы были награжденный позднее медалью протоиерей г. Поградеца Димитрий Коконеши (три его сына вступили в коммунистическую партию), подвергавшийся гонениям оккупантов священник из г. Скутари Лазарь Попович, протоиерей г. Лесковика Ставро Канджидари и будущий секретарь Священного Синода Нико Чане (в мае 1943 г. он был избран членом народного совета на освобожденной территории). Следует упомянуть также, что два албанских священнослужителя содержались в немецком концлагере Дахау[1273].

После выхода из войны фашистской Италии (8 сентября 1943 г.) Албания была оккупирована германскими войсками, которые использовали против партизан сформированную из албанцев в апреле 1944 г. десятитысячную 21-ю дивизию СС «Скандербег». Немецкие оккупационные власти назначили регентом страны католического священника Антона Харпи, а премьер-министром марионеточного правительства Малита Бушати.

С приходом в Албанию немцев архиепископ Христофор не проявлял большой активности, занимая выжидательную позицию. Он допускал сотрудничество своих ближайших помощников с германским командованием и помогавшими немцам националистическими организациями «Бали комбтар» и «Легалитет», но не осуждал открыто и тех православных священников, которые принимали активное участие в партизанском национально-освободительном движении.

Вскоре после капитуляции Италии в Косово началась новая волна гонений на сербов, продолжавшаяся с октября 1943 по март 1944 гг., последняя же вспышка террора и изгнания пришлась на август 1944 г.; всего за год немецкой оккупации края из него было изгнано 30 тыс. сербов. Албанское правительство в Тиране по соглашению с германским командованием продолжало считать Косово и Метохию своей территорией. Более того, немецкие власти расширили часть края, официально присоединенную к Албании, и его представители вошли в албанский парламент. При этом немцы окончательно передали гражданскую власть в крае местной албанской администрации, которая имела свои милицейские части (подобную политику начали проводить еще итальянцы летом 1943 г.). Всего за годы войны в Косово было убито по разным данным от 6200 до 15 тыс. человек, в основном сербов, сожжено 10 тыс. сербских домов, около 100 тыс. жителей (более трети сербского населения) изгнано из края, на их место из Албании переселили, по различным сведениям, от 8 до 45 тыс. человек[1274].

Значительную роль в Косово играла созданная в 1939 г., после итальянской оккупации Албании, профашистская организация Национальный фронт или «Бали комбтар». Вооруженные формирования балистов (6 тыс. человек) вместе с албанской фашистской жандармерией и милицией (10 тыс.), карательным полком «Косово» (1, 5 тыс.) и частями албанской правительственной армии оказали активное сопротивление Народно-освободительной армии Югославии. Города Косова были освобождены последней при содействии 5-й дивизии прокоммунистической армии освобождения Албании 17–23 ноября 1944 г. в ожесточенных боях с немцами и балистами. Однако на этом борьба не закончилась, 2 декабря 1944 вспыхнуло восстание балистов, в котором участвовало около 80 тыс. человек, подавленное только 21 февраля 1945 г.[1275]

После окончания войны Косово и Метохии была предоставлена автономия в составе Сербской республики Югославии. Православные общины края снова вошли в состав Сербской Православной Церкви, при этом многие беженцы военных лет в Косово не вернулись (коммунистические власти страны препятствовали этому). В результате доля славянского населения края еще больше сократилась: в 1948 г. из 727 тыс. его жителей албанцы составляли 68, 45 % (498 тыс.), сербы – 23, 62 % (172 тыс.), македонцы – 3, 85 % (28 тыс.) и остальные национальности (в основном мусульмане) – 4, 08 % (29 тыс.)[1276]. Это во многом предопределило дальнейшую судьбу Косово.

17 ноября 1944 г. прокоммунистическая армия освобождения Албании освободила Тирану, а к 29 ноября полностью изгнала оккупантов с территории страны. По указу архиепископа Христофора православные храмы встретили колокольным звоном вступление 28 ноября 1944 г. Временного народного правительства Албании в Тирану. Новое правительство республики наградило архимандрита Паисия (Водицу) орденом Национального Знамени и медалью «Память». В сентябре 1945 г. в Албании была проведена перепись населения, согласно материалам которой в стране проживало 816, 6 тыс. мусульман (72, 5 %), 192, 23 тыс. православных (17, 2 %) и 112, 8 тыс. католиков (10 %)[1277].

В январе 1946 г. была провозглашена Народная республика Албания во главе с председателем Совета министров, генеральным секретарем Албанской коммунистической партии (с 1948 г. – Албанской партии труда) генерал-полковником Энвером Ходжей, Церковь оказалась отделена от государства. В соответствии с 18-й статьей новой Конституции страны всем гражданам гарантировалась свобода совести и свобода вероисповедания, но запрещалось использование Церкви и религии в политических целях, а также деятельность политических организаций на религиозных основах. Вскоре начались репрессии и преследования верующих, в результате которых были осуждены три из четырех оставшихся в стране архиереев Албанской Православной Церкви (еще два епископа бежали в Грецию)[1278]. Значительным репрессиям подверглось также католическое духовенство[1279]. При этом Албанская Православная Церковь смогла продолжать свою деятельность при активной поддержке Московского Патриахата до 1960-х гг., когда уже после разрыва Э. Ходжи с СССР все религиозные организации в стране были на несколько десятилетий уничтожены.

К началу Второй мировой войны численность русской эмиграции в Югославии сократилась до 26–30 тыс. человек (в том числе около 10 тыс. проживали в Белграде), однако эта страна продолжала оставаться центром деятельности Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ), руководящим органам которой вскоре пришлось испытать на себе особенности и изменения религиозной политики Третьего рейха.

На территории Германии в 1930-е гг. русские эмигранты составляли большую часть всех православных, и греки, болгары, сербы, румыны зачастую входили в русские приходы. Поэтому образованное в 1935 г. Рейхсминистерство церковных дел (РКМ) свою политику определенного покровительства РПЦЗ не случайно связывало с достижением влияния на Православные Церкви Балкан. Так, 9 июля 1938 г. рейхсминистр Керл писал в Счетную палату по вопросу пособия при строительстве православного собора в Берлине: «Кроме прочего поддержка Русской Православной Церкви будет благоприятно влиять на отношения Германского рейха с государствами Юго-Востока (Болгарией, Румынией, Югославией), в которых Церковь играет большую роль в политической жизни. Может быть, в результате поддержки Русской Православной Церкви в Германии эти государства войдут в общий антибольшевистский фронт во главе с Третьим рейхом»[1280].

Однако более влиятельные внешнеполитические нацистские ведомства считали, что русское православие находится под влиянием враждебных Германии стран Запада, а РПЦЗ также является активным проводником чуждой русской националистической и монархической идеологии и к тому же тесно связана с врагом рейха Сербским Патриархом Гавриилом. Жесткую позицию по отношению к РПЦЗ занимали руководство НСДАП, Главное управление имперской безопасности (РСХА) и Рейхсминистерство занятых восточных территорий (РМО). После начала войны с СССР их линия полностью возобладала и проявилась открыто и ярко. Почти во всех директивах второй половины 1941 г. о церковной политике на Востоке говорилось о категорическом недопущении священников из других стран на занятую территорию СССР[1281].

Некоторые причины негативного отношения Восточного министерства к РПЦЗ были изложены в докладной записке главного отдела политики о нежелательной активности русских монархистов от 17 июня 1942 г.: «Работа легитимистов также распространяется на Русскую Православную Церковь, которая особенно восприимчива к этому. В поле зрения мировой общественности Русская Синодальная Церковь вошла во время нынешней войны благодаря личности поддерживающего ее Сербского Патриарха Гавриила, который находился в тесной связи с русскими легитимистами в Югославии и был арестован как сербский гонитель [Германии] после вступления немецких войск в Югославию»[1282].

Вспыхнувшие в сентябре 1939 г. в Европе боевые действия не сразу отразились на деятельности Архиерейского Синода РПЦЗ. Югославия еще больше года оставалась нейтральным государством, однако постепенно появились трудности в связи с епархиями на территории воюющих стран. Митрополит Анастасий опасался более серьезных осложнений в ближайшем будущем и написал письмо протопресвитеру Сергию Орлову в Женеву, спрашивая его о возможности переноса церковного центра в Швейцарию, чтобы оказаться вне сражающих сил. Это письмо было перехвачено гестапо, воспринявшим его с большим подозрением[1283].

На антигерманский переворот в Югославии 27 марта 1941 г. руководство РПЦЗ и русской эмиграции в стране отреагировали положительно. Митрополит Анастасий и глава Делегации по защите интересов русских беженцев В.Н. Штрандтман сразу же послали пришедшему к власти королю Петру II поздравительную телеграмму, в которой писали: «Вознеся молитвы в Русской церкви о здравии и благоденствии Вашего Величества по случаю принятия полноты Королевской Власти, русская эмиграция приносит свои поздравления и горячие пожелания счастливого и долгого Царствования под Сенью Всевышнего Господа на благо народа, на его процветание и славу, достойное его героического прошлого. Одушевленные чувствами глубокой благодарности за оказанное нам братское гостеприимство в годины нашего величайшего национального горя, мы просим Ваше Величество принять выражение безграничной преданности Русской эмиграции и ее стойкой верности и в будущем заветам наших предков». В этом обращении не было политической оценки переворота, но позднее немецкие оккупационные власти учли его в неблагоприятном для митрополита и В.Н. Штрандтмана смысле[1284].

6-7 апреля 1941 г. Белград оказался подвергнут неожиданной ожесточенной бомбардировке, от которой погибли свыше 17 тыс. его жителей. В огне пожаров пострадали здания Сербской Патриархии, Народной библиотеки и Института имени Н.П. Кондакова (погибли его секретарь Д.А. Расовский вместе с супругой). Сильно пострадало и помещение Синодальной канцелярии на Молеровой ул., в связи с чем ей пришлось переехать в одно из зданий бывшей Российской миссии на ул. Короля Милана, д. 12, куда перевезли и чудом уцелевший архив Архиерейского Синода. Всего при немецкой бомбардировке города было убито или ранено около 50 русских эмигрантов. В эти дни русские священники, в промежутках между налетами, самоотверженно ходили со Святыми Дарами по городу, утешая прихожан, напутствуя раненых и умирающих, совершая молебные пения по убежищам и отпевая умерших[1285].

Вблизи русской церкви Пресвятой Троицы упало пять бомб, сгорел соседний сербский храм св. Марка, у самой церковной стены двое суток пылал гигантский костер из зажженного бомбой склада бревен, но в ней беспрерывно шла служба. Уже утром 6 апреля в храме совершили богослужение игумен Аверкий (Таушев), протоиереи Иоанн Сокаль, Георгий Флоровский и Сергий Ноаров, а после окончания литургии митрополит Анастасий совершил крестный ход с чудотворной Курской Коренной иконой Божией Матери «Знамение». На следующий день – в праздник Благовещения, когда происходила особенно сильная бомбардировка, в Троицкой церкви служили отцы И. Сокаль, С. Ноаров и Г. Флоровский, добровольными певчими управлял протоиерей Владислав Неклюдов, а на полиелей вышел владыка Анастасий. Игумен Аверкий в этот день совершил богослужение на Мокром Лугу (предместье Белграда), где скопилось много русских беженцев, протоиерей Виталий Тарасьев – в Иверской часовне на Новом кладбище, а о. Георгий Флоровский – и в церкви Русского дома для учащихся русских гимназий, где он состоял законоучителем[1286].

Митрополит Анастасий также вскоре перешел в Русский дом и там присутствовал на литургии, которую совершал в подвале здания один из священников для множества укрывавшихся там русских людей. Эта литургия, совершенная в обстановке, напоминавшей катакомбы древних христиан, на всю жизнь запечатлелась в памяти у тех, кто на ней причащались[1287].

Сразу же после нападения агрессоров на Югославию русские эмигранты в лице митрополита Анастасия и главы Делегации по защите интересов русских беженцев В.Н. Штрандтмана выразили властям страны уверения в «безграничной преданности Русской эмиграции и ее стойкой верности и в будущем заветам. предков». Редакция газеты «Русский голос» призвала соотечественников «если потребуется, выполнить свой долг перед гостеприимно. принявшей [нас] родственной страной»[1288].

Многие русские эмигранты действительно вступили в ряды югославской армии, однако война продлилась недолго. Остатки разбитой армии были взяты в плен и заключены в лагеря на территории Германии. Здесь оказалось и несколько церковнослужителей РПЦЗ. Так, например, чтец белградской Свято-Троицкой церкви, будущий протоиерей Игорь Троянов провел в немецком плену 14 месяцев и лишь затем по болезни был отпущен в Белград[1289].

12 апреля, в Лазареву субботу, в разгромленную столицу Югославии вошли части вермахта. Почти сразу же последовали репрессии против руководства Сербской Православной Церкви. Патриарх Гавриил, сопровождавший короля Петра вместе с отступавшими войсками до границы страны, были арестован и заключен под охраной в один из монастырей вблизи Белграда. Русскую эмиграцию также затронули всевозможные стеснения и ограничения со стороны оккупационных властей. Генеральный секретарь Делегации по защите интересов русских беженцев Е.Е. Ковалевский был убит во время бомбардировки, а бывший посол России в Сербии В.Н. Штрандтман арестован гестапо. Его освободили через несколько дней благодаря заступничеству Архиерейского Синода, но от руководства делами эмиграции полностью отстранили – Штрандтман не пользовался доверием немцев, так как был очень близок к англо-французским посольским кругам. Арестовали нацисты и известного ученого, академика П.Б. Струве, преподававшего в филиале Белградского университета в Суботице, после многомесячного заключения в тюрьме он в 1942 г. был освобожден и уехал с семьей в Париж. В церковной литературе упоминаются случаи спасения прихожан белградского храма благодаря чудотворной Курской иконе Знамения от обысков гестапо[1290].

В первую очередь от репрессий нацистов пострадали русские эмигранты еврейского происхождения (большинство из них погибло в Баничском лагере вместе с сербскими евреями) и немногочисленные масоны. Кроме того, немцы подвергали арестам тех эмигрантов, которые с симпатией относились к СССР как к своей родине. Гестапо арестовывало с целью проверки даже лиц, просто хотя бы раз в жизни посещавших советское посольство. Порой неосторожный разговор с самыми близкими друзьями мог стать причиной заключения в лагерь. Ряд людей пострадали за невыполнение приказа немецкого командования в Сербии от 27 мая 1941 г. о запрете приема под страхом тюрьмы или даже смертной казни всех радиостанций кроме немецких (некоторые эмигранты осмеливались организовывать групповые прослушивания)[1291].

В этих условиях руководство РПЦЗ заняло выжидательную позицию и не пыталось установить контакты с оккупационной администрацией. Некоторые очевидцы событий позднее даже писали об ошибочности такой тактики, усугублявшей страдания русских эмигрантов: «.митрополит Анастасий в это ответственное время воздерживался от всякого выступления и пропустил все возможности»[1292].

Сразу же после начала оккупации были закрыты все русские периодические издания и приостановлена деятельность почти всех эмигрантских общественных организаций как заведомо ненадежных. Впрочем, русские эмигранты сразу же начали новый процесс самоорганизации. Уже 10 апреля 1941 г. состоялось организационное заседание Комитета первой помощи пострадавшим от бомбардировки, а 13 апреля в здании Русского дома имени императора Николая II была открыта бесплатная кухня на средства американского Красного Креста.

В данных условиях немцы решили взять этот процесс под свой контроль. 22 мая 1941 г. приказом командующего германскими вооруженными силами в Сербии было создано Бюро по защите интересов и для помощи русским эмигрантам в Сербии во главе с генерал-майором М.Ф. Скородумовым. Состоявшее из шести отделов бюро разместилось в Русском доме и вскоре провело перепись проживавших в Белграде взрослых эмигрантов из России, – их оказалось 7020, не считая принявших югославское гражданство[1293].

Уже 14 сентября 1941 г. М.Ф. Скородумов был временно арестован, назначенных им руководителей отделов бюро немцы сместили с постов и вместо них назначили более лояльных людей. Начальником бюро стал русский генерал В.В. Крейтер, имевший немецких родственников и хорошо говоривший по-немецки. По воспоминаниям эмигрантов, он «был очень порядочный. и мужественный человек, так как совершал те поступки, которые могли заинтересовать гестапо и серьезно его скомпрометировать в глазах властей»[1294]. Одним из наиболее влиятельных сотрудников бюро с августа 1941 вплоть до сентября 1944 гг. являлся Н.Д. Тальберг – будущий профессор Свято-Троицкой духовной семинарии РПЦЗ в Джорданвилле (США). Именно он обеспечивал в условиях оккупации деятельность многих русских учреждений: Кадетского корпуса, институтов, гимназий, школ, библиотек, госпиталей, приютов, мастерских и всевозможных курсов.

Резкое ухудшение материального положения, начавшиеся репрессии со стороны оккупантов, а также последовавшее в начале 1942 г. обязательное распоряжение подконтрольного немцам сербского правительства об увольнении с работы всех русских, вне зависимости от их гражданства, сделали жизнь эмигрантов в оккупированной Сербии крайне тяжелой. Кроме того, многие русские белые эмигранты стали объектами нападений и физического истребления для партизан-коммунистов. К 1 сентября 1941 г. Бюро по защите интересов и для помощи русским эмигрантам в Сербии зарегистрировало 50, а к лету 1943 г. – около 300 убийств, в том числе 27 священнослужителей[1295].

В связи с убийствами коммунистами сразу нескольких русских священников в Браничевской епархии митрополит Анастасий в начале сентября 1942 г. отправил епископу Браничевскому Вениамину письмо, в котором просил принять возможные меры для ограждения русских священников от угрожавшей им опасности. В ответе от 23 сентября владыка Вениамин с горечью подтверждал, что в его епархии убито 3 сербских и 5 русских священников, и сообщал: «Мы сделали циркулярное распоряжение о внесении в диптихи всех церквей имен этих жертв, умерщвленных безумием безбожников, чтобы на всех проскомидиях за них вынимали частицы. В то же время мы имеем честь уведомить Ваше Высокопреосвященство, что мы предприняли все шаги у соответствующих властей для охранения жизни священнослужителей, как русских, так и сербов. Некоторых мы переместили в более верные места, где жизнь их будет в большей безопасности»[1296].

У самого митрополита Анастасия в первый же день нападения Германии на СССР – 22 июня 1941 г. был произведен обыск в покоях. В гестапо владыка имел репутацию англофила, в частности там учитывали его тесные связи с английской администрацией Палестины в период управления архиереем Русской Православной Миссией в Иерусалиме и встречи в апреле и мае 1940 г. с приезжавшей в Белград с политической миссией делегацией Англиканской Церкви: епископом Глостерским Бакстоном и каноником Дагласом. В этой связи агенты гестапо искали прежде всего компрометирующую митрополита переписку[1297].

Одновременно были произведены тщательные обыски в канцелярии Архиерейского Синода и на квартире правителя дел синодальной канцелярии Г.П. Граббе, который оказался на 3–4 дня подвергнут домашнему аресту. Изъятые при обыске делопроизводство Синода и множество других документов были отправлены в Германию для изучения. В 1945 г. они достались советским войскам и сейчас находятся в Москве, в Государственном архиве Российской Федерации, составляя большой отдельный фонд, включающий 387 дел. Сведений о политической деятельности митрополита гестапо найти не удалось, и оно оставило владыку в покое. Прекращение его дела отчасти произошло под воздействием командующего германскими войсками в Сербии генерала Шрёдера[1298]. Военная администрация в Югославии, как и на оккупированных территориях СССР, старалась проводить по отношению к Русской Церкви более мягкую политику, чем другие ведомства.

В русской эмигрантской литературе содержится упоминание о том, что оккупационные власти предложили митрополиту Анастасию выпустить специальное воззвание к русскому народу с призывом содействовать германской армии, будто бы идущей крестовым походом для освобождения России от большевизма. Предложение это якобы было подкреплено угрозой интернирования в случае отказа. Но митрополит отверг его, указав, «что при неясности для него немецкой политики и полной невыясненности для русских патриотов тех целей, с которыми немцы идут в Россию, такого призыва он сделать не может»[1299]. По другим сведениям, с просьбой выпустить подобное воззвание к владыке обращались представители некоторых эмигрантских организаций[1300]. В любом случае митрополит, всегда проявлявший осторожность и старавшийся не допускать крайностей в выражении своих симпатий и антипатий, никакого послания в связи с началом войны на территории СССР летом 1941 г. не написал.

Такая же ситуация существовала и в отношении молений. В официальном заявлении канцелярии Архиерейского Синода 1947 г. говорилось: «Синод не считал возможным разрешить служение торжественных и частных молебствий о даровании победы немецкому оружию, чего хотели некоторые недальновидные русские патриоты в Югославии, отождествлявшие заранее немецкие победы с успехом русского национального дела. Отрицательное отношение нацистов к религии еще более должно было укрепить его в таком решении. Если в русской церкви в Белграде с начала войны совершались перед Курской чудотворной иконой молебны каждый воскресный день, то никаких других молений на них не возносилось, кроме обычных, положенных на таком молебне, с присоединением возносившихся и до войны прошений о спасении Отечества: “возстави, спаси и помилуй страждующее Отечество наше”»[1301]. Вскоре после окончания войны и сам митрополит Анастасий заявил, что Синод «никогда не предписывал молитв о “победах Гитлера” и даже запрещал их, требуя, чтобы русские люди молились в это время только о спасении России»[1302].

Из воспоминаний очевидцев известно, что после нападения Германии на СССР владыка Анастасий действительно служил перед Курской Коренной иконой Божией Матери в Свято-Троицкой церкви Белграда молебен всем святым о спасении России. Но в своем слове после молебна митрополит выступил с решительным обличением Архиепископа Кентерберийского (который «призывал своих чад к молитве о победе советского оружия»)[1303].

Несомненно, что значительное количество правых эмигрантов сочло Третий рейх меньшим злом, чем сталинский режим. Они приветствовали начало войны между Германией и СССР, надеясь, что данный режим вскоре рухнет и русский народ освободится от коммунистической диктатуры[1304]. Вся русская диаспора в целом, также как и проживавшие в Югославии эмигранты, разделилась на две части – «оборонцев» и «пораженцев». Первые считали, что нацистская Германия стремится уничтожить Россию как государство, а вторые – лишь большевизм в стране (так, на здании бывшего российского посольства в Белграде появился плакат: «Победа Германии – освобождение России»). На основании данных взглядов одни утверждали, что следует помогать СССР в войне, другие же желали ему поражения.

В этой связи надо различать позицию руководящих органов РПЦЗ от мнения ряда светских эмигрантских организаций и отдельных священнослужителей. В первые дни Великой Отечественной войны некоторые архиереи и священники РПЦЗ в своих статьях и воззваниях горячо приветствовали поход вермахта на территорию СССР. Наиболее известным из них является послание митрополита Западно-Европейского Серафима (Лукьянова) от 22 июня 1941 г.[1305] Другие, занимая гораздо более осторожную, скорее негативную позицию по отношению к германскому вторжению, были против любой помощи Советскому Союзу[1306]. Однако имелись и священнослужители РПЦЗ, настроенные резко антифашистски и антигермански, например архимандрит (будущий архиепископ) Нафанаил (Львов).

В оккупированной Югославии из церковных деятелей наиболее прогерманскую позицию занял редактор-издатель журнала «Церковное обозрение» Е.И. Махароблидзе. Однако Архиерейский Синод избегал проявлять свое одобрение политике Третьего рейха, и в то же время с лета 1941 г. всячески старался использовать сложившуюся ситуацию для желаемого участия в церковном и национальном возрождении России. С этой целью он пошел на контакт с германскими ведомствами и относительно редко открыто критиковал те или иные их действия. Согласно свидетельству Г. Граббе: «Главным врагом для русских иерархов был коммунизм, и пока германское правительство так или иначе вело борьбу с ним, хотя и очень неудачно, выступать против него, как бы то ни было, было и невозможно и нецелесообразно»[1307].

Уже 26 июня, через 4 дня после начала войны и проведенного у него обыска, митрополит Анастасий при посредничестве генерала Шрёдера послал в РКМ письмо с просьбой исходатайствовать ему разрешения на проезд в Берлин. Владыка хотел обсудить с германскими ведомствами вопрос об удовлетворении духовных нужд на занятых русских территориях и организации там церковной власти. РКМ, традиционно занимавшее по отношению к РПЦЗ благожелательную позицию и кроме того усмотревшее в письме повод для себя заняться церковными делами на Востоке, сразу же ответило согласием. 12 июля архиепископ Берлинский и Германский Серафим (Ляде) написал митрополиту: «Рейхсминистерство, сообщило внешнеполитическому ведомству и государственной полиции, что Ваша поездка в Германию не вызывает возражений»[1308]. Но другие, гораздо более влиятельные ведомства, прежде всего Министерство занятых восточных территорий и МИД, занимали противоположную позицию. Категорическое неприятие у них вызывал сам факт возможных переговоров РКМ и митрополита. Поэтому в середине июля Анастасий получил первый отказ по поводу разрешения на поездку в Берлин. После этого последовали новые многократные безрезультатные попытки[1309]. Фактически речь шла о целенаправленной политике изоляции Архиерейского Синода, устраивались препятствия даже его контактам с Берлинским архиепископом Серафимом.

Владыка Анастасий долго не терял надежду на появление возможностей активной церковной деятельности в России. В этой связи в июле канцелярия Синода стала рассылать русским священникам в Югославии опросные листы с целью выявления желающих ехать на Родину. К 26 июля в соответствующем списке зарегистрировались 12 человек, к 7 августа уже 19–10 протоиереев, 7 священников, 1 игумен, 1 протодиакон и т. д.[1310]

О желании служить на Родине заявило большинство проживавших в Югославии русских священников. Но митрополит Анастасий понимал, что для возрождения церковной жизни их нужно гораздо больше, и поэтому, согласно заметке канцелярии Синода от 3 августа 1941 г., планировал обсудить в Берлине с РКМ вопрос об организации в Белграде шестимесячных пастырских курсов примерно на 100 человек. Все эти планы реализованы не были[1311].

Несмотря на разнообразные запреты, РПЦЗ пыталась, насколько было возможно, участвовать в церковном возрождении на территории СССР. Главным образом это проявлялось в помощи церковной литературой и утварью. Особенно активно подобная деятельность осуществлялась в 1942–1943 гг. Впервые митрополит Анастасий обратился с просьбой о разрешении оказания благотворительной помощи в России 11 ноября 1941 г. к шефу штаба управления командующего войсками в Сербии Турнеру. При этом владыка ссылался на заметку в русской газете «Новое Слово», не зная, что подобный сбор в Берлине был в конце концов запрещен[1312]. В Белграде его также не разрешили.

И все-таки в июле 1942 г. был создан Комитет по сбору средств в фонд при Архиерейском Синоде для приобретения и изготовления священных сосудов, богослужебных книг, церковной утвари, облачений, икон и крестиков для нужд Церкви в России[1313]. 1 августа 1942 г. митрополит Анастасий написал митрополиту Серафиму (Ляде) в Берлин: «.при мне организован комитет, который собирает средства на снабжение верующих в России церковной утварью, богослужебными книгами и т. д. Некоторое количество книг нами уже приобретено, отпечатано 80 антиминсов, заказаны нательные крестики и 30 комплектов церковных сосудов. Если у Вас действительно налаживается связь с освобожденными областями, мы могли бы часть заготовленного материала послать Вам для пересылки по назначению». Владыка Серафим ответил, что существует возможность отправлять из Берлина на Украину и в Россию посылки по почте или с надежными людьми, таких посылок передано уже большое количество и в ответ получено множество благодарственных писем[1314].

Это известие было воспринято с радостью и уже в сентябре 1942 г. митрополиту Серафиму отправили 30 антиминсов и 2500 нательных крестиков, приобретенных на добровольные пожертвования белградских прихожан. К середине ноября 1942 г. владыка получил из Белграда еще 3000 крестиков и отправил на Украину и в Россию 520 антиминсов. Эта связь продолжалась и дальше. Например, 2 мая 1943 г. Синодальная канцелярия переслала митрополиту Серафиму 20 антиминсов, 1000 крестиков и бутылку святого миро[1315].

Но Синод и своими силами пытался распространять богослужебную литературу и утварь. Так, 2 сентября 1942 г. для отправки с капитаном парохода в Россию были переданы Евангелие, часослов, 3 катехизиса и другие книги. 10 сентября 1942 г. Синодальная канцелярия переслал настоятелю церкви в Линце часослов и 500 крестиков для раздачи военнопленным и рабочим из России и т. д. К ноябрю в Белграде было отпечатано 2000 экземпляров миссионерского листка, причем половину тиража уже удалось переслать на Родину[1316].

В это время активно продолжался сбор средств на покупку церковных предметов и утвари для отправки в Россию; Архиерейский Синод заказал изготовление 100 тыс. нательных крестиков, из которых в декабре 1942 г. 30 тыс. уже были сделаны[1317]. По свидетельству епископа Григория (Граббе), всего за время войны только металлических крестиков оказалось изготовлено и отправлено в Россию около 200 тыс.[1318] При этом надо учитывать бедственное материальное положение самой русской эмиграции, лишившейся прежней помощи со стороны югославского правительства.

В сентябре 1941 г. митрополит Анастасий дал благословение на создание в Югославии Русского охранного корпуса, в ряды которого вступили многие представители его паствы. Владыка участвовал в военных парадах корпуса, служил для него молебны, принимал благодарность от командования «за всегдашнее внимание к духовным нуждам группы» и т. д.[1319] Своей линии поддержки русских антикоммунистических воинских частей глава РПЦЗ остался верен до конца войны, что проявилось в 1944–1945 гг. в его контактах с власовским движением.

Следует отметить, что далеко не все русские эмигранты в Югославии заняли антикоммунистическую позицию. Уже в середине 1941 г. в стране был создан тайный Союз советских патриотов во главе с Ф. Висторопским, В. Лебедевым и И. Одиселидзе, правда, его деятельность, как и количество членов, были незначительны. Некоторые эмигранты являлись сотрудниками разведок государств, входивших в антигитлеровскую коалицию: советской (Н.Г. Дараган, В.А. Лауданский, Е.В. Буйницкий и др.), английской (А. Альбов, генерал Романовский, Б. Ходолей), французской (Л. Неманов, М. Лунич) и американской (А. фон Эден)[1320].

Десятки русских эмигрантов сражались в рядах Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ), а некоторые даже дослужились до высоких постов. Так, например, российский полковник Ф.Е. Махин руководил операциями различных частей партизан, затем стал начальником исторического отделения отдела пропаганды Верховного штаба НОАЮ и в феврале 1944 г. был удостоен звания генерал-лейтенанта. Генерал-полковником стал русский инженер В. Смирнов, занявший должность начальника инженерной службы НОАЮ.

Существуют свидетельства, что митрополит Анастасий в 1941–1944 гг. «оказал большую помощь и защиту Сербской Православной Церкви во время гонений на нее со стороны нацистов»[1321]. Конкретных документов о размерах этой помощи пока найти не удалось. Но, во всяком случае, несомненно, что владыка сохранял теплые чувства к арестованному патриарху и не боялся их проявлять перед оккупационными властями. Так, по воспоминаниям епископа Григория, в день «Славы» Гавриила («Слава» – родовой сербский праздник, день, когда крестился первый предок) митрополит указал Граббе сообщить германской администрации о своем желании поехать и поздравить патриарха. После долгой и резкой дискуссии в отделении СД, ведавшем церковными делами, его начальник Мейер заявил: «Я все равно не могу разрешить митрополиту ехать к патриарху. Но я ему передам, что он его поздравляет. А Вам советую больше ни с кем так не разговаривать, как Вы разговаривали со мной»[1322]. Как выяснилось уже после освобождения патриарха, немецкий офицер передал ему поздравление митрополита Анастасия, и это был единственный подобный случай за время ареста.

В свою очередь и Патриарх Гавриил уважал главу РПЦЗ. Когда в 1945 г. он приехал после войны в Лондон крестить сына сербского короля Петра, то на приеме после Крещения заявил, что «митрополит Анастасий с великой мудростью и тактом держался при немцах, был всегда лояльным к сербам, несколько раз подвергался обыскам и совершенно не пользовался доверием немцев»[1323]. Сведения о подобном заявлении имеются не только в русских эмигрантских изданиях. Так, в календаре Сербской Церкви на территории США и Канады высказывание патриарха приведено в следующем виде: «Митрополит Анастасий продемонстрировал великую мудрость и тактическое искусство во взаимоотношениях с Германией»[1324].

Весь период оккупации Первоиерарх РПЦЗ старался поддерживать добрые отношения с Сербской Патриархией. Так, например, когда 21 ноября 1942 г. в день св. Архангела Михаила соборный храм в Белграде и Патриархия праздновали свою «Славу», владыка Анастасий от имени Зарубежной Русской Церкви приветствовал славельщиков. И в этом же месяце – в день убийства бывшего югославского короля Александра митрополит в сослужении местного духовенства совершил торжественную панихиду в русской Троицкой церкви Белграда[1325].

22 марта 1943 г. митрополит Анастасий в сослужении епископа Моравичского Арсения и 22 священнослужителей совершил отпевание своего друга по учебе в Московской духовной академии настоятеля белградской Свято-Савской церкви ставрофорного протоиерея Михаила Поповича[1326].

В дни оккупации для русских эмигрантов в Белграде духовным центром стала их приходская церковь Пресвятой Троицы. Здесь в октябре 1941 г. был рукоположен во диакона, а в марте 1942 г. – митрополитом Анастасием во иерея выпускник богословского факультета Белградского университета будущий архиепископ РПЦЗ Савва (Раевский). Также в Троицкой церкви в 1942 г. был рукоположен во диакона, а затем во иерея известный византинист, профессор Белградского университета и преподаватель истории в русской мужской гимназии Владимир Алексеевич Мошин. Он был связан и с Русским научным институтом, где, несмотря на оккупацию, систематически преподавались курсы по истории русской общественной мысли, русской литературы и византиноведению[1327].

Так как богословский факультет Белградского университета с началом оккупации был закрыт, оба его русских профессора оказались без работы. Один из них – Степан Михайлович Кульбакин скончался в Белграде 22 декабря 1941 г., а второй – известный специалист в области канонического права Сергей Викторович Троицкий в дальнейшем вернулся к преподаванию в Белградском университете и после окончания войны несколько раз приезжал в СССР по приглашению Московской Патриархии (умер он в 1972 г. и был похоронен на русской участке Нового кладбища Белграда, у Иверской часовни). С начала 1940 г. по октябрь 1944 г. в Югославии проживал крупнейший православный патролог, известный в Западной Европе и Америке богослов и философ протоиерей Георгий Флоровский[1328].

Большую активность также проявлял приехавший в Белград в начале 1941 г. из Ужгорода (в связи с венгерской оккупацией Закарпатья) игумен Аверкий (будущий архиепископ, в миру Александр Павлович Таушев). Он преподавал пастырское богословие и гомилетику на миссионерско-пастырских курсах, читал систематический курс лекций на духовные темы в Русском доме, был председателем просветительного отдела Белградского приходского совета, организовывал религиозно-просветительские собрания и, кроме того, после смерти архиепископа Курского Феофана являлся хранителем чудотворной Курской Коренной иконы Знамения Божией Матери, с которой во время бомбежек бесстрашно посещал дома русских белградцев и служил молебны[1329].

В.А. Маевский так охарактеризовал поведение священнослужителей РПЦЗ в период немецкой оккупации: «.русское духовенство в Югославии в эти печальные годы было на большой высоте и держало себя с исключительным достоинством. Невзирая на гонения, обыски, угрозы и аресты, – а от красных партизан также побои, издевательства и смерть, – все русские священнослужители проявили незаурядное мужество и непоколебимую любовь к своей родине, достойно поддерживая измученную, запуганную и растерявшуюся паствусвою»[1330].

30 октября 1941 г. закончились продолжавшиеся несколько месяцев (с лета) и вызвавшие большой интерес у русских белградцев занятия миссионерских курсов по борьбе с безбожием. Целый ряд талантливых лекторов согласился безвозмездно читать лекции и проводить со слушателями семинары. Особенный успех имел курс богослужебного устава, прочитанный протоиереем Владиславом Неклюдовым. Заведующим курсами был профессор-протоиерей Георгий Флоровский, а в число лекторов, помимо отцов Владислава и Георгия, входили: епископ Митрофан (Абрамов), профессора А.И. Щербаков, С.В. Троицкий, А.В. Соловьев и В.А. Мошин, а также миряне П.С. Лопухин, Б.Р. Гершельман и К.Н. Николаев. Почти все слушатели хорошо сдали экзамены, из них даже образовался небольшой церковный хор, поющий на левом клиросе Троицкой церкви[1331].

29 декабря 1941 / 11 января 1942 гг. русская церковная община в Белграде устроила новогоднюю елку для бедных детей, которым вручили подарки и иконки. Учащиеся основной школы под руководством своего законоучителя протоиерея Виталия Тарасьева продекламировали стихотворения и пропели рождественские песни, кроме того, играл музыкальный оркестр и показывали кинофильм. На елке присутствовали митрополит Анастасий, начальник Бюро русской эмиграции генерал В. Крейтер и начальник Русской охранной группы генерал Б. Штейфон[1332].

В начале ноября 1942 г. В. Крейтером был учрежден Комитет по оказанию зимней помощи нуждающимся русским эмигрантам под покровительство митрополита Анастасия. Особым посланием владыка призвал русских людей широко пойти навстречу деятельности комитета. 21 ноября в Белграде был

устроен церковный концерт с чаепитием в пользу зимней помощи. Работой комитета руководил профессор Новиков, но все важнейшие заседания проходили под председательством Первоиерарха РПЦЗ. По всему Белграду был проведен сбор денег, топлива, продуктов и вещей, самое активное участие в нем приняли церковно-благотворительные учреждения[1333].

11-13 декабря 1942 г. владыка Анастасий в сопровождении игумена Леонтия (Барташевича), протоиерея Владислава Неклюдова и диакона А. Качинского ездил в г. Белая Церковь для посещения Крымского кадетского корпуса. 12 декабря митрополит осмотрел новое помещение корпуса и посетил уроки Закона Божия в некоторых классах, а на следующий день совершил литургию в корпусной церкви[1334].

18 июня 1943 г. в Белграде скончался переехавший в этот город из Хоповского монастыря 15 октября 1942 г. и оставивший по себе добрую память член Архиерейского Синода архиепископ Курский и Обоянский Феофан (Гаврилов). Перенесенному на следующий день в Троицкую церковь праху владыки поклонились председатель Сербского Синода митрополит Иосиф и все бывшие в городе сербские архиереи. 20 июня архиепископ Феофан был погребен на русском участке Нового кладбища, около алтаря Иверской часовни[1335]. Новым членом Синода вместо покойного был назначен епископ Венский Василий (Павловский), – в качестве представителя Западно-Европейского митрополичьего округа.

В июле 1943 г. при приходском совете Троицкой церкви в Белграде были организованы иконописные курсы, которые возглавил иеромонах Антоний (Барташевич). В это же время митрополит Анастасий командировал его брата – игумена Леонтия (Барташевича) в Швейцарию, в помощь болеющему настоятелю русской церкви Женевы протопресвитеру Сергию Орлову. А в августе Архиерейский Синод наградил за отлично-усердное служение протоиереев Троицкой церкви: о. Владислава Неклюдова – золотым наперсным крестом с украшениями и о. Виталия Тарасьева – палицей[1336].

8-11 октября 1943 г. владыка Анастасий снова ездил в г. Белая Церковь. Он совершил богослужение в престольный праздник в местном русском храме св. апостола Иоанна Богослова, а также посетил уроки Закона Божия в Крымском кадетском корпусе и служил литургию в корпусной церкви[1337].

В конце 1943 г. белградские иконописные курсы завершили свою работу, по итогам которой 19 декабря была устроена выставка икон, которую посетил митрополит Анастасий (вторая подобная выставка с благодарственным молебном и выдачей свидетельств об окончании курсов была намечена на 17 января 1944 г.). В этот же день – 19 декабря в помещении церкви Русского дома под председательством владыки Анастасия состоялось торжественное собрание, посвященное 1600-летию кончины свт. Николая Чудотворца. После молебна свои доклады о святителе прочли игумен Аверкий (Таушев) и П.С. Лопухин[1338].

Отношение оккупационных властей к русской церковной эмиграции в Югославии в целом продолжало оставаться настороженным. Показательно, как 10 марта 1942 г. немецкий цензор исправил статью Г.П. Граббе «Сербская Церковь против коммунизма», опубликованную затем в белградской газете «Наша Борба». В этой статье управляющий делами Синода достаточно объективно и в то же время лояльно по отношению к немецкой политике проанализировал отношения Сербской и Русской Церквей в новейшее время. Цензор вычеркнул из статьи несколько слов, показавшихся ему вредными и опасными – «вечная, великая, славянская Россия» и «Югославия»[1339].

В марте 1942 г. белградское гестапо завело на г. П. Граббе личное дело, где он был назван «секретарем РПЦЗ в Сербии». Дело появилось в связи со статьей Граббе, где он упоминает «великую Россию», и в основном содержит материалы о взаимоотношениях управляющего делами Архиерейского Синода с немецкими органами власти и цензуры; факт сотрудничества Граббе с СД в качестве сексота в нем не зафиксирован. В целом со стороны германских органов безопасности к Граббе проявлялось благожелательное внимание, но оно не переходило границы обычного отношения к фольксдойче (лицу немецкой национальности) и известному антикоммунисту[1340].

В апреле 1943 г. в Белград вынужденно переехали более 30 сестер Хоповской (бывшей Леснинской) русской монашеской общины. Они поселились в двух комнатах русского дома (общежития) престарелых на городской окраине Сеньяк, где был небольшой домовый храм, настоятелем которого по указу митрополита Анастасия до осени 1944 г. служил протоиерей Даниил Думский. Здесь сестры испытали тесноту, голод, жестокие бомбардировки англо-американской авиации. Однажды шесть бомб упали во дворе общежития, но ни одна из них не разорвалась. Позднее, когда шли бои за освобождение Белграда, немецкий снаряд попал в ту часть здания, где находились кельи, однако инокини опять не пострадали[1341].

Неблагоприятные для Третьего рейха перемены в позиции Православных Церквей Юго-Востока Европы на завершающем этапе войны в конце концов заставили германские ведомства внести некоторые коррективы в свое отношение к РПЦЗ. Проводившаяся с начала войны политика по возможности полной изоляции Архиерейского Синода в Белграде неукоснительно осуществлялась до сентября 1943 г. Все попытки членов Синода получить разрешение на встречу с архиереями оккупированных областей СССР или даже с епископами своей Церкви в других европейских странах оканчивались безрезультатно. Даже митрополит Серафим (Ляде) только один раз смог приехать в Белград с докладом, да и то не на заседание Синода.

Митрополит Анастасий внимательно следил за церковной ситуацией на Востоке и в переписке постоянно просил владыку Серафима как можно подробнее информировать его о ней. Глава РПЦЗ с большой радостью воспринял первые сообщения о бурном религиозном возрождении на занятых вермахтом территориях, и этим отчасти объясняются некоторые прогерманские нотки в его посланиях начального этапа войны[1342].

Однако уже вскоре до владыки стали доходить сведения и о жестокостях нацистской оккупационной политики и в его обращениях к верующим появились призывы к прекращению страшного пожара войны, признания в ошибочности некоторых своих прежних надежд. В частности, в Рождественском послании декабря 1942 г. говорилось: «К нашим обычным единодушным мольбам о восстановлении нашего страждущего отечества присоединим и наши молитвенные прошения об умирении всего мира, объятого пожаром войны, об укрощении языков, брани хотящих, о торжестве истины и правды как незыблемом основании прочного международного мира, об умножении и укреплении Христовой веры и любви»[1343].

В начале марта 1942 г. митрополит Анастасий встретился с посетившим его главой международной службы Евангелическо-Лютеранской Церкви Германии епископом Теодором Хекелем, который приезжал в Белград оформлять присоединение местной евангелической общины к своей Церкви[1344]. Однако из всех государственных немецких ведомств Первоиерарх РПЦЗ изредка переписывался лишь с Министерством церковных дел, как и в 1930-е гг. занимавшим относительно благожелательную позицию к Русскому Православию. Например, 24 ноября 1942 г. ландгерихтсрат В. Гаугг попросил владыку сообщить «по возможности точные сведения об отношении отдельных Православных Церквей к прессе». Эти сведения были посланы в Берлин 15 февраля 1943 г. Среди прочего указывалось, что с конца 1941 г. в Белграде возобновлен выпуск официального органа Синода «Церковная жизнь», а также частного журнала бывшего секретаря Синода Е. Махароблидзе «Церковное обозрение»[1345].

РКМ сыграло заметную роль и в разрешении проведения единственного за годы войны Архиерейского совещания РПЦЗ в Вене 21–26 октября 1943 г. Совещание выслушало несколько докладов о церковной ситуации в различных странах и приняло три основных, вскоре опубликованных в церковных изданиях, документа: «Резолюция по вопросу об избрании Патриарха Всероссийского в Москве» о неканоничности этих выборов и невозможности их признания, «Воззвание ко всем верующим Православной Русской Церкви на Родине и в рассеянии сущим» о необходимости борьбы с коммунизмом и «Резолюцию по вопросу о том, чем Церковь может содействовать борьбе с большевистским безбожием»[1346]. Принятие именно этих двух документов соответствовало планам германских ведомств, которые пытались косвенным образом воздействовать на участников совещания.

Изменение военного положения самым непосредственным образом сказалось на судьбе Архиерейского Синода РПЦЗ. С первого дня Пасхи 1944 г. (совершавшаяся в русской Свято-Троицкой церкви пасхальная утреня передавалась по радио) начались регулярные воздушные налеты на Белград англоамериканских бомбардировщиков, которые причиняли большие жертвы и разрушения. Русское духовенство ежедневно обходило с чудотворной Курской Коренной иконой Божией Матери «Знамение» дома прихожан, совершая молебствия. Митрополит Анастасий также навещал раненых, хоронил убитых, стараясь после каждого налета разузнать, не пострадал ли кто-либо из его паствы. Неоднократно налеты происходили во время богослужений в Свято-Троицкой церкви, однако они продолжались своим чередом, и лишь немногие богомольцы уходили в бомбоубежище. Владыка Анастасий никогда не оставлял храм в это время[1347].

8 сентября 1944 г., за несколько недель до вступления советских войск в Белград, Архиерейский Синод со своими служащими эвакуировался в Вену. Вопрос о переселении Синода в Германию поднимался еще на Венской конференции в октябре 1943 г., и митрополит Серафим (Ляде) подал об этом заявление в германские ведомства. Но его поддержало тогда только РКМ, все остальные заняли отрицательную позицию. 24 апреля 1944 г. уже Бенцлер прислал в МИД телеграмму с предложением об эвакуации Синода по желанию последнего в Карлсбад, указав, что его позицию в этом вопросе разделяет не только РКМ, но и белградское СД. Однако ведомство шефа полиции безопасности и СД 25 апреля сообщило своим офицерам в Белграде, что вопрос об эвакуации вообще не может ставиться. В качестве обоснования приводился довод, «что при переселении Белградского Синода в Карлсбад этот город, принимая во внимание большое число восточных рабочих в рейхе, рано или поздно станет местом паломничества православных верующих». МИД считал точно так же, еще 12 сентября 1944 г. он указывал своему уполномоченному в Белграде оставить митрополита Анастасия и его сотрудников на месте так долго, как позволит военное положение на Балканах. Эта позиция, помимо ссылок на интересы германской внешней политики, объяснялась необходимостью препятствовать тесным контактам митрополитов Серафима (Ляде) и Анастасия[1348].

В сентябре угроза Белграду со стороны советской армии стала очевидной, и Синод смог, наконец, при поддержке РКМ, посылавшего обеспокоенные телеграммы в различные ведомства, переехать в Вену. По свидетельству настоятеля белградского храма Пресвятой Троицы протоиерея Иоанна Сокаля, примерно за три недели до прихода советских войск митрополит Анастасий собрал русское духовенство и убеждал священников уехать вместе с ним в Германию, но большинство священнослужителей осталось в Югославии. Всего же из страны тогда уехало на Запад около 4 тыс. русских эмигрантов. В информационной записке немецкого МИД от 19 сентября говорится, что митрополит Анастасий в сопровождении 14 персон (в том числе архимандрита Аверкия Таушева) прибыл в Германию, и его нельзя размещать совместно с епископами, эвакуированными из восточных областей. Согласно заметке Колрепа от 22 сентября, пригороды Берлины в качестве места размещения отвергались из-за близости к резиденции митрополита Серафима. Старая политика изоляции Архиерейского Синода и митрополита Анастасия лично давала себя знать и за семь месяцев до крушения Третьего рейха[1349].

Подводя итоги, следует отметить, что РПЦЗ считалась нацистским руководством идеологически враждебной организацией, потому с 1941 г. стала проводиться политика ее полной изоляции, все контакты с Востоком пресекались, хотя, несмотря на запреты, полулегально они все же существовали – в основном в виде отправки в Россию церковной литературы и утвари. С сентября 1943 г. под влиянием военной и внешнеполитической ситуации германские ведомства начали предпринимать безуспешные попытки использовать для воздействия на балканские Церкви архиереев оккупированных территорий и РПЦЗ, при сохранении в основном прежнего недоверия и политики изоляции последней. Венская конференция была в этом плане единственным крупным исключением. Здесь можно увидеть некоторую аналогию с власовской акцией – допущением перед лицом надвигавшегося поражения создания так называемой Русской освободительной армии (РОА). Но в отношении Русского Православия нацистские ведомства зашли совсем не так далеко, не позволив начать практическое взаимодействие и возможное объединение его различных ветвей. Враждебность и боязнь Русской Церкви оказались гораздо сильнее, чем даже опасения по поводу РОА.

К началу Второй мировой войны существовавшее в Болгарии с 1920-х гг. благочиние (епископство) Русской Православной Церкви Заграницей прошло сложный путь развития. Возникнув в 1921 г. в результате миграции из России нескольких десятков тысяч участников Белого движения, членов из семей, а также священнослужителей, оно быстро достигло значительных размеров: девять приходов, два монастыря и Богословско-пастырское училище. Русская церковная эмиграция также оказала значительное воздействие на все сферы деятельности Болгарской Церкви. Однако затем в результате давления советского правительства, сокращения численности российских беженцев в стране и определенных внутренних конфликтов сфера влияния русского епископства заметно сократилась: оно лишилось некоторых храмов, одного из монастырей и Богословско-пастырского училища. Ко времени вступления Болгарии во Вторую мировую войну архиепископ Богучарский Серафим (Соболев) управлял Кокалянским мужским монастырем с примерно 10 насельниками и восемью приходами.

Нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. существенно изменило положение русской эмиграции в Болгарии, местная полиция установила над ней жесткий контроль. Все русские и украинские эмигранты были зарегистрированы и поставлены под надзор, им запрещалось участвовать в какой-либо политической деятельности.

Большая часть русских священнослужителей в Болгарии придерживалась патриотических взглядов. Несмотря на свое негативное отношение к большевизму, многие радовались успехам советской армии и молились за ее победу. Молился за спасение России и русского народа и святитель владыка Серафим (Соболев). Как вспоминали его ученики, главным содержанием его молитвы было: «Господи, спаси Россию, спаси русский народ!» Архиепископ Серафим не проявлял никакого расположения к немецким нацистам, о чем говорит, например, запись в его дневнике от 9 ноября 1941 г.: «Ах, Царице Небесная, как скорбит моя душа, скорбит смертельно: раньше надеялся, что отстрадается Россия и увидит спасение и возрождение. Ныне новому рабству подпадает – немецкому». Владыка не давал своего благословения российским эмигрантам поступать в различные военные антикоммунистические формирования[1350].

Дело в том, что в первые месяцы Великой Отечественной войны значительная часть эмигрантов надеялась на скорое возвращение на Родину, причем некоторые считали, что это нужно делать с оружием в руках в качестве союзников немецкой армии. 24 июня несколько эмигрантских обществ обратились с призывом к начальнику 3-го отдела Российского общевоинского союза (РОВС) в Болгарии генерал-лейтенанту Ф.Ф. Абрамову с предложением вступить в контакт с посольством Германии с целью организации русских, желающих сотрудничать с немецкой армией в ликвидации большевизма или работать в германских органах власти на территории СССР[1351]. Вскоре было получено соответствующее разрешение болгарских властей, и впоследствии РОВС многократно обращался с призывами в подобном духе, но число записавшихся оказалось ничтожно.

Более успешно прошел набор добровольцев в созданный эмигрантами на территории Югославии так называемый Русский охранный корпус, который сражался против югославских партизан-коммунистов и не был допущен немцами на территорию СССР. Набор в корпус в Болгарии начался в марте 1942 г. и завершился в январе 1943 г., всего записалось около 2 тыс. человек. Члены корпуса были транспортированы в Югославию[1352]. Следует упомянуть, что вскоре после того, как в Болгарии было объявлено о начале формирования корпуса, протопресвитер Георгий Шавельский посетил Ф.Ф. Абрамова, руководившего набором новобранцев, и попытался разуверить его в необходимости создания такового воинского подразделения. Открыв калитку канцелярии корпуса, о. Георгий был поражен увиденным: «.огромный двор был переполнен народом, съехавшимся со всех концов Болгарии бывшими офицерами и солдатами для записи в Русский корпус. Не одна сотня людей разных возрастов толпились там». Отец Георгий Шавельский пытался переубедить генерала в необходимости поддержки немцев, но безрезультатно[1353].

В то же время значительная часть русских эмигрантов была настроена просоветски, десятки их активно участвовали в движении Сопротивления болгарских коммунистов или сотрудничали с советской и английской разведками. Показательна в этом плане судьба бывшего белогвардейского полковника Е.И. Носкова. Он не только сам активно участвовал в антифашистской борьбе, но и привлек к ней нескольких болгарских граждан, вместе с другими подпольщиками был арестован весной 1944 г., приговорен к 29 годам заключения и освобожден из тюрьмы в ходе восстания 9 сентября 1944 г.[1354] По некоторым сведениям, советские разведчики были даже в окружении архиепископа Серафима (Соболева). Большинство же эмигрантов из России, как и раньше, оставалось вне политической борьбы, сопереживая трагедии своего народа на оккупированной немцами территории СССР[1355].

Русское духовенство тоже страстно хотело возвращения на Родину, причем и в его среде первоначально имелись, хотя и не слишком распространенные, прогерманские настроения. Так, 8 октября 1941 г. уполномоченный Центрального казачьего союза в Болгарии, служивший в соборном храме г. Велико-Тырново священник Феодор Власенков обратился к русским священнослужителям с призывом подавать заявления о желании пастырского служения в России. В его сильно политизированном послании говорилось: «Настал тот долгожданный и счастливый день, в который Господу Богу угодно было освободить наших страждущих братьев из-под ненавистного безбожнического коммунистического ига. Если Господь Бог нас сохранил… то Промыслом Божиим мы теперь снова предназначаемся для нашего дальнейшего пастырского служения нашим исстрадавшимся братьям в освобожденных краях… Итак, с Богом вперед!»[1356]. В соответствии с просьбами о. Ф. Власенкова в некоторых болгарских епархиях были составлены списки служивших там русских священников. Впрочем, из затеи о. Феодора ничего не вышло.

Архиепископ Серафим также горячо желал участвовать в возрождении Русской Церкви на Родине, хотя и без всякого политического подтекста, и с первых месяцев войны начал предпринимать различные действия для скорейшего возвращения вместе с подведомственным ему духовенством в Россию. 15 октября 1941 г. он писал председателю Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Анастасию (Грибановскому): «Какие у Вас планы: когда Вы и как перенесете деятельность [в Россию]? [Когда] придется ехать в Россию, и в какой город, если освободится Москва? Соберете ли Вы нас в последний раз и где? Я здесь начинаю налаживать отправку русских священников в Россию через германское командование. Остро стоит вопрос с антиминсами»[1357].

В ответе владыки Анастасия от 23 октября 1941 г. говорилось, что он уже давно ведет сношения с германскими властями о переносе работы в Россию, одновременно регистрирует желающих ехать священнослужителей и просит предоставить список зарегистрированного в Болгарии русского духовенства. Первоиерарх также просил приехать в Белград на заседание Синода и спрашивал о возможности получить через Болгарский Синод Требник, Священное Писание и антиминсные платы, так как хорватские усташи закрыли церковную типографию в Сремских Карловцах[1358].

Получив одобрение его инициативы от Первоиерарха РПЦЗ, архиепископ Серафим 28 октября 1941 г. обратился к наместнику-председателю Болгарского Синода митрополиту Неофиту с обширной докладной запиской, в которой просил оказать разнообразную помощь в организации церковной жизни в России: «Вам благоугодно было, как главе братской нам Православной Болгарской Церкви дать свое благословение мне на организацию дела отъезда русских священников, находящихся на церковной болгарской службе, в Россию. Покорно прошу Вас и всех членов Священного Синода оформить это дело и прислать мне, по возможности в непродолжительном времени, письменное благословение от лица Священного Синода… Ваше Высокопреосвященство обрадовали меня обещанием выдать возможное количество святого мира, церковных облачений, богослужебных книг и антиминсов для отъезжающего духовенства. Я надеюсь также и на возможную материальную помощь… Я верю, что все, что Святая Болгарская Церковь в эту историческую минуту сделает в своей братской любви и в довершение всего того, что уже сделано в эти годы нашего изгнания, Русская Церковь сторицею и с великой любовью и благодарностью возместит»[1359]. Следует отметить, что владыка Серафим в своих обращениях и письмах нигде не писал, подобно о. Феодору Власенкову, о «доблестных германских войсках» и т. п.

Митрополит Неофит очень сочувственно отнесся к обращению владыки Серафима и сразу же после его получения написал положительную резолюцию. 4 ноября 1941 г. сокращенный состав Болгарского Синода решил, что при отъезде в Россию архиепископ может взять с собой всех русских священников, служащих по ведомству Болгарской Церкви, в том числе принявших болгарское подданство. В тот же день Синод известил об этом архиепископа Серафима и разослал окружное послание епархиальным архиереям с указанием представить сведения обо всем русском духовенстве и освободить от службы священников, желающих уехать в Россию[1360].

8 ноября владыка Серафим написал митрополиту Анастасию о беседе в конце октября с митрополитом Неофитом и сообщил о своем запросе в германское посольство относительно получения из Берлина разрешения русскому духовенству выезда в Россию, на который еще не было ответа. Богучарский архиепископ также выслал Архиерейскому Синоду 8 тыс. левов из епархиальных сумм и указал, что о Требнике, возможности напечатать в Болгарии антиминсы и Священное Писание сообщит позднее. Архиерейский Синод с большим удовлетворением принял к сведению эту информацию, правда, приехать на его заседание в Белград, несмотря на личную просьбу митрополита Анастасия, архиепископ Серафим из-за противодействия болгарских властей не смог, о чем он с прискорбием уведомил Первоиерарха[1361].

Казалось бы, русское духовенство должно было вскоре вернуться из Болгарии на Родину. В ходе переговоров со служащими германского посольства в Софии в конце октября – начале ноября 1941 г. владыку Серафима на словах заверили, что немецкие власти «охотно пойдут навстречу» и архиепископ может на первое время остановиться в Одессе. Правда, на просьбу представителей РПЦЗ в Берлине о получении денежного займа на организацию религиозной жизни русского народа последовал отказ. Им было обещано проведение международной подписки по сбору соответствующей помощи через Красный Крест и организацию «Про Део», но и это не состоялось. По вопросу разрешения выезда русского духовенства из Болгарии архиепископ Серафим обратился и к болгарскому правительству, которое сообщило о необходимости выяснить мнение Священного Синода, но дало согласие отправить в Россию миссию Болгарского Красного Креста и посоветовало архиепископу установить связь с Красным Крестом. Волна энтузиазма охватила русское духовенство. В частности, протопресвитер Георгий Шавельский в те дни сказал Софийскому митрополиту Стефану о своем желании в ближайшее время вернуться в Россию и заверил владыку, что все русские священники думают так же[1362].

К середине ноября архиепископ Серафим установил письменную связь с православным духовенством на Украине, в частности, епископ Сумский Митрофан сообщил ему из Херсона о тяжелой церковной ситуации там (острой нехватке духовенства, храмов, церковной утвари) и попросил о помощи. По утверждению митрополита Стефана на заседании Болгарского Синода 14 ноября 1941 г., в Софии (видимо, болгарское правительство) решили направить протоиерея Николая Владимирского помощником коменданта Киева, а архиепископ Серафим (Соболев) сообщил Софийскому митрополиту, что он готов выехать в Россию «в любую минуту». Согласно информации владыки Стефана, эмигрантское русское духовенство хотело сделать Киев центром духовной жизни, именно там организовать церковную власть, и поэтому обратилось к Болгарскому Синоду с просьбой помочь отцам Николаю Владимирскому и Георгию Шавельскому до Нового года выехать в Киев.

23-24 ноября эти два священнослужителя посетили митрополита Неофита и попросили включить их в состав санитарной миссии Болгарского Красного Креста, подготовка которой к тому времени была завершена. В эти же дни протоиерей Андрей Ливен встретился с митрополитом Врачанским Паисием и от имени архиепископа Серафима (Соболева) попросил не отправлять священников в Россию без одобрения владыки, получив заверение, что Болгарский Синод «не будет пренебрегать законной церковной властью». 25 ноября Священный Синод в полном составе решил включить в миссию Болгарского Красного Креста трех священнослужителей: болгарина архимандрита Евгения в качестве руководителя группы, а также отцов Николая Владимирского и Георгия Шавельского[1363].

При этом Синод еще раньше обещал русскому духовенству разнообразную материальную помощь. К 5 декабря он собрал 4250 икон и Библий, и митрополит Анастасий, узнав об этом из газет, в письме от 16 декабря просил архиепископа Серафима выразить благодарность за помощь руководству Болгарской Православной Церкви. На заседании от 14 ноября Болгарский Синод даже решил подготовить для отправки в Россию свою собственную церковную миссию. Прочитав об этом в письме архиепископа Серафима, Первоиерарх РПЦЗ 8 января письменно выразил глубокую благодарность Видинскому митрополиту Неофиту за то, что «Св. Синод Болгарской Православной Церкви, движимый братской любовью к Русской Церкви, решил послать в освобожденную германскими войсками местность России нарочитую миссию, возглавленную епископом и снабженную большим количеством богослужебных книг, облачений и церковной утвари для оказания находящемуся на местах русскому духовенству материальной и нравственной помощи в деле восстановления повсюду богослужебной и нормальной церковной жизни вообще». При этом митрополит Анастасий просил, чтобы назначенный для руководства миссией епископ проследовал в Россию через Белград и Берлин, «где он мог бы быть достаточно проинформирован об истинном положении Церкви в России»[1364].

Однако к 1942 г. ситуация коренным образом изменилась. Нацистское руководство Германии негативно относилось к Православной Церкви вообще и РПЦЗ в частности, считая ее потенциально опасной националистической и монархической организацией, стремящейся к возрождению великой, единой и неделимой России. Поэтому руководящие органы власти Третьего рейха не поддержали позицию немецкого посольства в Болгарии и категорически запретили въезд всех без исключения русских священников – эмигрантов на оккупированную территорию СССР. Еще 5 декабря 1941 г. болгарский министр иностранных дел и исповеданий И. Попов под нажимом германских властей в свою очередь в чрезвычайно резкой форме запретил Болгарскому Синоду не только отправлять какую-либо миссию в Россию, но и вообще оказывать материальную помощь возрождению церковной жизни в занятых немцами областях СССР (этот запрет полностью выполнен не был). Не состоялась и отправка миссии Болгарского Красного Креста. Правда, Попов не знал, что русские священники также не будут пропущены из Болгарии в Россию, поэтому, когда в начале декабря его посетил архиепископ Серафим, отцы Николай Владимирский и Георгий Шавельский с просьбой о помощи в отъезде, министр заверил, что поможет при появлении возможности отправлять русских священников. В связи с этим владыка Серафим 22 декабря с еще остававшейся надеждой писал митрополиту Анастасию, что он с получившими канонический отпуск Болгарского Синода русскими священнослужителями отправится в Россию, как только появится возможность[1365].

Переезд Богучарского архиепископа с подведомственным ему духовенством на Родину так и не состоялся из-за противодействия германских, а под их давлением и болгарских властей. Но весь период войны он все же пытался оказать ту или иную помощь возрождению церковной жизни на оккупированной территории СССР. Так, весной 1942 г. по заказу владыки Серафима в Болгарии напечатали 10 тыс. молитвенников для распространения в России (объемом 40 страниц, по 1 леву за экземпляр)[1366]. Летом 1943 г. его заботами на собранные пожертвования были изданы еще 12 тыс. подобных молитвенников[1367]. Архиепископ активно помогал и печатанию богослужебной литературы для России в монастырской типографии братства прп. Иова Почаевского в Словакии. Вся изготовленная или собранная церковная утварь, литература, иконы, крестики и т. п. различными, зачастую нелегальными, путями переправлялись на территорию СССР.

Оказывалась материальная помощь и голодающим в годы войны русским инокам на Святой Горе Афон. Так, например, во время поездки в 1944 г. в Болгарию иеродиакона Давида (Цубера) для закупки продовольствия братии Свято-Пантелеимоновского монастыря русские церковные эмигранты пожертвовали монастырю около 7 тыс. левов: 4403 – архиепископ Серафим (Соболев), 2 тыс. и – игумен Иннокентий и 500 – иеромонах Сергий[1368].

Вплоть до осени 1944 г. архиепископ Серафим входил в Синод РПЦЗ, хотя, несмотря на неоднократные просьбы митрополита Анастасия, из-за противодействия болгарских и германских властей в течение войны ни разу не смог приехать на заседания Синода в Белград. Однако проекты всех важнейших решений пересылались для его отзыва в Софию. 9 июня 1942 г. митрополит Анастасий просил владыку Серафима известить руководство Болгарской Церкви о запрещении в священнослужении ставшего главой неканонической Хорватской Православной Церкви архиепископа Гермогена (Максимова), высказать по этому поводу свое суждение и в очередной раз попытаться «получить разрешение для участия в заседании Синода». 12 мая 1943 г. Первоиерарх РПЦЗ с горечью констатировал, что Архиерейский Синод «сейчас сводится» к председателю (митрополит Анастасий), секретарю (Г. Граббе) и трем членам: архиепископу Курскому Феофану (Гаврилову), митрополиту Берлинскому Серафиму (Ляде) и архиепископу Богучарскому Серафиму (Соболеву), причем два последних могут лишь посылать письменные отзывы[1369].

18 июня 1943 г. скончался архиепископ Феофан, и митрополит Анастасий 17 июля предложил занять место секретаря Синода и его члена – епископу Венскому Василию (Павловскому). В своем отзыве на проект этого решения от 11 июля архиепископ Серафим (Соболев) согласился с привлечением епископа. 11 августа митрополит Анастасий письменно попросил Богучарского архиепископа до прибытия епископа Василия в Белград временно исполнять обязанности секретаря Синода и в этом качестве подписать определение Архиерейского Синода по делу о нестроениях в Париже. Архиепископ Серафим подписал это определение, но, судя по всему, в Софии, не приезжая в Белград. Обязанности секретаря Синода он исполнял недолго, уже 14 сентября 1943 г. епископ Василий получил визу немецких властей и вскоре прибыл из Германии в Белград[1370].

В начале сентября 1943 г. архиепископ Серафим участвовал в отпевании скоропостижно скончавшегося 28 августа болгарского царя Бориса III, а в Никольской церкви Софии по распоряжению владыки начал совершаться сорокоуст по почившему царю, первую литургию совершил сам архиепископ в сослужении местного русского духовенства. Однако отношения владыки Серафима с официальными болгарскими властями по-прежнему оставались не слишком доброжелательными. Следует упомянуть также, что сразу после получения в Белграде известия о кончине царя – 29 августа Первоиерарх РПЦЗ отслужил панихиду в русской Свято-Троицкой церкви, а 5 сентября – в день погребения Бориса III по приглашению болгарского посла именно митрополит Анастасий совершил торжественную панихиду в здании посольства. Перед началом панихиды митрополит произнес краткое слово, в котором выразил сочувствие болгарскому народу и отметил преданность царя Бориса Православной Церкви. Прощаясь с послом, владыка Анастасий вручил ему письмо на имя наместника-председателя Синода Болгарской Церкви с выражением сочувствия от лица Архиерейского Синода РПЦЗ[1371].

Первые серьезные расхождения у архиепископа Серафима с другими членами Архиерейского Синода начались как раз в сентябре 1943 г., после избрания Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия (Страгородского). Митрополит Анастасий, как и большинство архиереев РПЦЗ, это избрание не признал и уже 28 сентября переслал владыке Серафиму в Софию свое официальное заявление по этому поводу. 21–26 октября состоялось Архиерейское совещание РПЦЗ в Вене, которое приняло резолюцию о неканоничности избрания митрополита Сергия Патриархом. 3 ноября 1943 г. владыка Анастасий разослал итоговые документы совещания главам некоторых автокефальных Православных Церквей, в том числе Болгарской, но ответа ни от кого не получил. В письме митрополиту Берлинскому и Германскому Серафиму (Ляде) от 2 декабря 1943 г. Первоиерарх РПЦЗ отмечал, что болгарские иерархи расценивают постановление совещания «как вызванное только политическими причинами»[1372].

Относительно позиции владыки Серафима в это время в научной литературе можно встретить прямо противоположные утверждения. С одной стороны, известный историк РПЦЗ о. Георгий Зайде писал, что архиепископ участвовал в Венской Архиерейской конференции 21–25 октября 1943 г., подписал ее декларацию о признании неканоничности выборов Патриарха Сергия, а после 1945 г. назвал свою принадлежность к Синоду РПЦЗ и свое участие в Венской конференции «внешним» и «формальным»[1373]. С другой стороны, российская исследовательница А.С. Новикова отмечала: «Во время Второй мировой войны он не давал своего благословения русским эмигрантам, жившим в Болгарии, поступать в Русский корпус, добровольческие части которого входили в состав германской армии, дабы не пролилась русская кровь в братоубийственной войне. В годы Второй мировой войны владыка Серафим фактически был в разрыве с Заграничным Синодом Русской Православной Церкви, так как не был согласен с прогерманской позицией Священного Синода»[1374].

Эти две точки зрения являются крайностями. В годы Второй мировой войны архиепископ Серафим действительно отказался благословить русских эмигрантов на борьбу в СССР и вступать в создаваемые немцами вооруженные формирования, так как об этом после войны писал даже недоброжелательно относившийся к владыке протопресвитер Георгий Шавельский[1375], никогда не служил владыка и молебнов о победе Германии[1376]. Однако ни о каком его разрыве с Архиерейским Синодом (членом которого архиепископ оставался до занятия советскими войсками Болгарии) и речи быть не могло, да и позиция Синода далеко не всегда была «прогерманской». На Венскую конференцию архиепископ Серафим не приехал, но не потому, что, как утверждает московский исследователь А.А. Кострюков, категорически отказался участвовать в нем[1377].

Во всяком случае, никакого отказа владыки на приглашение митрополита Анастасия приехать в Вену в архивных документах Архиерейского Синода и самого совещания не имеется. Более того, 19 октября митрополит Анастасий просил германские ведомства пригласить по своим каналам на конференцию архиепископа Серафима из Софии. Помешали Богучарскому архиепископу приехать в Вену, скорее всего, все те же препятствия со стороны болгарских властей. Другое дело, что владыка Серафим, по всей видимости, действительно внутренне признал избрание митрополита Сергия Патриархом уже осенью 1943 г. На него могли повлиять не только контакты с архиереями Московского Патриархата в 1930-е гг., но и позиция фактически всех болгарских архиереев, особенно лично близкого архиепископу Софийского митрополита Стефана, который сразу выразил согласие с избранием Московского Патриарха.

Тем не менее по представлению архиепископа Серафима от 19 ноября 1943 г. Архиерейский Синод РПЦЗ 14 декабря возвел в сан игумена иеромонаха Пантелеимона (Старицкого) из Кокалянского монастыря и наградил наперсными крестами иеромонаха Василия (Белоусова) и священника общины при русском инвалидном доме в г. Шумене о. Иоанна Саламатина[1378]. 29 июня 1944 г. Первоиерарх РПЦЗ через владыку Серафима отправил наместнику-председателю Болгарского Синода митрополиту Неофиту письмо с предупреждением о неканоничности автокефальной Украинской Православной Церкви[1379]. 25 июля митрополит Анастасий отправил архиепископу Серафиму письмо с просьбой предупредить Болгарский Синод о том, что по каноническим соображениям не следует совершать епископской Хиротонии игумена Хорватской Православной Церкви Спиридона (Мифки)[1380]. На своем заседании 31 августа 1944 г. Архиерейский Синод отметил, что он получил на свои нужды отчисления за 1943 г. – 13 552 лева от Епископского совета в Болгарии через его секретаря протоиерея Андрея Ливена и т. д.[1381]

В первой половине 1944 г. софийские прихожане РПЦЗ вместе с болгарской паствой понесли тяжелые утраты в связи с англо-американскими бомбардировками. 10 января бомба упала на прежний российский посольский храм свт. Николая, рухнула кровля, была очень существенно повреждена южная часть здания, уничтожена роспись стен[1382]. Несмотря на военные испытания и эвакуацию значительной части населения Софии и некоторые повреждения при бомбардировках, богослужения в Никольской русской церкви на ул. Царя Калояна продолжались ежедневно, утром и вечером при лампадах и свечах.

Рядом с этой церковью находились болгарские военные склады, что трагическим образом отразилось на ее судьбе. 30 марта 1944 г. в церковь попало несколько зажигательных бомб, и она сгорела почти полностью, – «как большая свеча». Перед этим в храме шло богослужение, которое не прервалось и после начала бомбардировки. Настоятеля протоиерея Николая Владимирского и некоторых прихожан засыпало обрушившимися обломками здания, второй священник – протоиерей Георгий Голубцов чудом остался жив[1383].

Заочное отпевание отца Николая совершил архиепископ Серафим с братией Кокалянского монастыря. Тело пастыря лишь через полгода – в сентябре 1944 г. смогли извлечь из-под развалин и похоронить на русском участке Центрального кладбища Софии, где в разное время нашли свое упокоение архиепископ Дамиан (Говоров), профессор Н.Н. Глубоковский, его скончавшаяся 15 февраля 1945 г. супруга А.В. Глубоковская – дочь епископа Виссариона (Нечаева), протопресвитер Георгий Шавельский, секретарь Епископского совета при управляющем русскими приходами в Болгарии в 1926–1944 гг. протоиерей князь Андрей Александрович Ливен и некоторые другие известные церковные деятели.

Пожар в Никольском храме уничтожил приходской архив, богослужебные книги, многие иконы и утварь. Прихожане смогли спасти несколько икон, написанных русскими эмигрантскими художниками, а также чтимый образ Божией Матери XVII в. (в настоящее время они находятся в восстановленной после войны небольшой части Никольского храма). Также чудом уцелели надвратный образ святителя Николая, медное чеканное блюдо с изображением свт. Николая Чудотворца и дарственной надписью «Епископу Лубенскому Серафиму», серебряное кадило и оклады сгоревших напрестольных Евангелий.

В расположенном неподалеку сгоревшем здании Болгарского Синода погибла значительная часть драгоценной библиотеки и рукописей профессора Н.Н. Глубоковского. 30 марта сгорел дотла и деревянный дом представителя типографского монашеского братства прп. Иова Почаевского в Болгарии – инженера Н.П. Шурупова, вместе со всеми хранившимися там печатными изданиями братства[1384]. При бомбардировке погибли склад книг и икон и все три имевшихся в Софии церковных магазина.

Архиепископ Серафим (Соболев) после начала бомбардировок Софии переселился в Кокалянский монастырь св. Архангела Михаила. После мартовской катастрофы Болгарский Синод первоначально – в мае 1944 г. предоставил русской общине Софии для богослужений кладбищенский храм св. вмц. Екатерины в пригородном с. Княжево, а через два месяца – небольшую церковь прпмц. Параскевы Самарджийской в центре города – на бульваре Княгини Марии-Луизы[1385].

Погибшего настоятеля сме нил хорошо известный прихожанам престарелый протоиерей Георгий Степанович Голубцов. Он с 1934 г. служил помощником настоятеля в русском храме свт. Николая Чудотворца на ул. Калоян. Пастырь также был священником и преподавателем Закона Божия в Русской смешанной гимназии новых языков В.П. Кузминой (Русском лицее) на ул. Ивана Вазова, д. 16[1386]. В период Второй мировой войны о. Георгий отметил 50-летие своего священнослужения. В связи с этим юбилеем Архиерейский Синод РПЦЗ 14 августа 1943 г. благословил пастыря иконой Божией Матери и наградил грамотой[1387].

30 марта 1944 г. в результате англо-американских бомбардировок было разрушено пятиэтажное здание Русской смешанной гимназии новых языков В.П. Кузминой, погибла и домовая церковь гимназии. С мая 1944 г. протоиерей Георгий Голубцов служил настоятелем храма св. вмц. Екатерины в Княжево, а затем церкви прпмц. Параскевы на бульваре Княгини Марии-Луизы. Первоочередной задачей отца Георгия в качестве настоятеля русского храма стало приобретение необходимой церковной утвари и богослужебных книг взамен утраченных во время бомбардировки. И вскоре русский приход в Софии получил ценный дар от русских иноков Святой Горы Афон – большое напрестольное Евангелие и комплект серебряных евхаристических сосудов. В маленькой церкви прпмц. Параскевы продолжались ежедневные богослужения и регулярные праздничные и торжественные архиерейские службы владыки Серафима[1388].

В начале сентября 1944 г. в Болгарию вступили части III Украинского фронта, а 9 сентября в стране произошел переворот, в результате которого к власти пришло прокоммунистическое правительство Отечественного фронта. Владыка Серафим не пожелал оставить свою паству и уехать из Болгарии на Запад, и уже через несколько месяцев выразил желание перейти в юрисдикцию Московского Патриархата. Это лишь частично объясняется желание спасти оставшихся в Болгарии русских эмигрантов от репрессий, указанный шаг отвечал и внутренним убеждениям архиепископа.

В феврале 1945 г. владыка Серафим через Болгарского экзарха Стефана направил свое приветствие Всероссийскому Поместному Собору в Москве, а Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Алексию (Симанскому) передал свои книги: «Новое учение о Софии Премудрости Божией» и «Протоиерей Сергий Булгаков как толкователь Священного Писания». По свидетельству болгарских историков, архиепископ также способствовал в это время снятию с помощью Московского Патриархата схизмы с Болгарской Православной Церкви[1389].

2 марта владыка Серафим отправил Патриарху Московскому и всея Руси Алексию I поздравление с его избранием, а 15 апреля 1945 г. – еще одно письмо с просьбой принять его в юрисдикцию Московского Патриархата, оставив Патриаршим представителем в Болгарии, где он «сроднился со своею паствою, со своими духовными детьми, не только русскими, но и болгарами», указывая, что к советской власти будет относиться лояльно. При этом архиепископ выразил желание включить в юрисдикцию Московского Патриархата все русское духовенство в Болгарии, которое находилось в его ведении, подчеркнув: «Должен присовокупить, что в 1937 г. [правильно – в 1934 г.] покойным патриархом, тогда митрополитом Сергием, я не был запрещен в священнослужении, когда им были запрещены почти все заграничные русские архиереи»[1390].

С 6 по 23 апреля 1945 г. в Болгарии побывала делегация Московского Патриархата во главе с архиепископом Псковским и Порховским Григорием (Чуковым), составившим по итогам поездки в целом благоприятный отзыв о владыке Серафиме, охарактеризовав его как «человека аполитичного, безусловно, духовного, но очень “узкого” и политически довольно тупого, пользующегося, однако, большим уважением прихода». Советское посольство также отмечало, что архиепископ Серафим не скомпрометирован своей прошлой и настоящей деятельностью и имеет авторитет среди болгарского духовенства. В докладе владыки Григория в Совет по делам Русской Православной Церкви о пребывании в Болгарии отмечалось: «Русские приходы и их управляющий архиепископ Серафим сейчас находятся в довольно скудном материальном положении и боятся, что та небольшая субсидия, которая выдавалась правительством, может отпасть с отделением церкви от государства. Сейчас, когда церковь св. Николая, в которой молились русские эмигранты, сгорела во время обстрела, им предоставлена очень маленькая (катакомбная церковь) церковь св. Параскевы, они ждут передачи бывшей Посольской церкви. Но эта последняя должна быть сначала отремонтирована от разрушений, полученных при бомбежке города англичанами; а этот ремонт, по заявлению художника, едва ли закончится (и то лишь передней к алтарю части) только к сентябрю»[1391].

На основании доклада архиепископа Григория владыка Серафим был оставлен в Болгарии и постановлением Священного Синода от 29 октября 1945 г. вместе с семью управляемыми им русскими общинами (в Софии, Пловдиве, Варне, Русе, Шумене, Пернике и при возвращенном храме-памятнике на Шипке) принят в юрисдикцию Московского Патриархата с непосредственным подчинением Святейшему Патриарху Алексию I. 30 октября последовал соответствующий указ патриарха, подтвердивший полномочия владыки Серафима по управлению русскими приходами в Болгарии как представителя Московского Патриархата[1392].

Значительное русское население, в основном старообрядцы, с конца XVIII в. проживало на будущей румынской территории, – главным образом в устье Дуная и Добрудже (современные административные области Констанцы и Галаца). Среди румын Добруджи они были известны как «липоване» (по неофициальным данным, их и сейчас проживает там 100–150 тыс.). К началу Второй мировой войны старообрядцы Румынии (с Бессарабией и Северной Буковиной) имели около 70 приходов и 8 монастырей (4 мужских и 4 женских). Кроме того, еще до революции 1917 г. в Румынии были построены две православные русские церкви. Одна из них была сооружена в конце 1880 – начале 1890-х гг. в с. Розново вблизи г. Яссы, однако в качестве русской она, видимо, действовала только до 1917 г.[1393] Вторая церковь – свт. Николая Чудотворца была построена в 1905–1909 гг. для служащих российского посольства в Бухаресте и освящена в 1909 г.[1394]

9 июня 1933 г. были установлены дипломатические отношения Румынии и СССР, и в качестве русской церковь свт. Николая временно перестала существовать. По соглашению с советским представительством Патриарх Мирон передал храм сербской общине. В своих воспоминаниях митрополит Евлогий (Георгиевский) отмечал, что «карловчане» пытались осесть в Румынии, «но их арестовали и посадили в тюрьму»[1395].

14 января 1938 г. Архиерейский Синод заслушал обращение к нему проживавших в Бухаресте русских эмигрантов, которые сообщали, что у них мог бы быть открыт приход в юрисдикции РПЦЗ, если бы было дано согласие на совершение в нем богослужений по новоюлианскому стилю. Учитывая прежний горький опыт, Синод принял очень осторожное решение: «.Патриарха Мирона о согласии на совершение богослужений для русского прихода по старому стилю»[1396]. В результате приход РПЦЗ в Бухаресте так и не был создан, однако русская община в этом городе все-таки открыла свой домовый храм, действовавший до 1942 г.

Летом и осенью 1941 г. на территории Румынии появилось некоторое количество советских военнопленных, из которых часть использовали в качестве рабочих. Для этой категории военнопленных румынское духовенство проводило особые богослужения[1397].

В феврале 1942 г., узнав, что румынские власти отняли у русской общины храм в Бухаресте, Болгарский Синод дал согласие русской колонии окормляться в болгарской посольской церкви свв. Кирилла и Мефодия. Следует отметить, что в Румынии в это время проживало несколько десятков тысяч болгар (только в Бухаресте – 10 тыс. и в Банате – 12 тыс.) и существовали три болгарских прихода. Первый из них – при посольском храме в Бухаресте с 8 октября 1940 г. возглавлял священник Владимир Михайлов (возможно, русский по национальности). В церковном хоре этого храма пели русские певчие, кроме того, в церкви служил русский протодиакон Алексий Могилин. О. Владимир преподавал Закон Божий в болгарской бухарестской гимназии им. Христо Ботева, входил в руководство культурно-благотворительного общества «Братство» и, помимо Бухареста, окормлял болгарское население Баната, Олтении и части Мунтении[1398].

Второй болгарский приход существовал в г. Браилове (Брэила). Настоятель местной церкви Вознесения Господня священник Метей Станчев окормлял болгарское население Северной Добруджи и части Мунтении. Третий приход имелся в г. Галаце при церкви свт. вмч. Пантелеимона. Его настоятель священник Николай Попов преподавал Закон Божий в болгарском училище Галаца и окормлял болгарское население Внутренней Молдавии и Бессарабии. В Браилове также существовало болгарское училище, но оно было закрыто румынскими властями в марте 1944 г.[1399]

Кроме того, в Румынии имелась еще одна болгарская церковь свт. Николая в г. Кюстенджа, построенная в 1898–1907 гг., однако последний болгарский священник уехал оттуда в сентябре 1940 г., и в 1941–1944 г. общину обслуживал румынский священник (в этом городе также имелось болгарское училище). В 1944 г. богослужения в церкви прекратились, и она была разграблена. В своем докладе болгарскому послу от 13 августа 1947 г. о. В. Михайлов отмечал «единственное счастливое обстоятельство» – храм свт. Николая «попал в квартал, занятый русскими войсками, и те починили его здание»[1400].

В годы Великой Отечественной войны в Румынию вывезли (в основном принудительно) с оккупированной территории СССР тысячи так называемых восточных рабочих, однако власти всячески препятствовали их окормлению со стороны русского духовенства. Осенью 1943 г. настоятель находившегося в Словакии монастыря прп. Иова Почаевского (в юрисдикции РПЦЗ) архимандрит Серафим (Иванов) попросил болгарского посла в Братиславе помочь в доставке монастырских изданий в Румынию, где уже находилось много русских и украинских рабочих, но цензура препятствовала распространению любой русскоязычной литературы. В случае согласия со стороны румынского правительства религиозная литература раздавалась бы священником болгарской посольской церкви в Бухаресте. Узнав об этом, председатель Болгарского Синода митрополит Неофит 26 ноября также обратился к послу своей страны в Словакии с соответствующей просьбой[1401].

20 декабря Министерство иностранных и религиозных дел Болгарии известило Синод, что болгарский посольский священник в Бухаресте Владимир Михайлов уже получил из Словакии церковные издания и распространяет их, но встречает в этом деле различные препятствия. В ответном письме от 7 марта 1944 г. Синод Болгарской Церкви обратился в министерство с просьбой заключить с Румынией соглашение о доставке и распространении среди русских рабочих финансируемой Болгарской Православной Церковью и издаваемой в Словакии религиозной литературы, подобно тому, как это было в Германии. Однако, судя по всему, такое соглашение заключить не удалось[1402].

Большая часть русской церковной эмиграции в Румынии оказалась на территории этой страны в результате насильственного присоединения к ней вскоре после Октябрьской революции 1917 г. Бессарабской губернии России, и история этой части эмиграции имела свои существенные особенности. Через три месяца после того, как в январе 1918 г. румынские войска захватили Бессарабию, Священный Синод Румынской Православной Церкви без согласования с Московской Патриархией распространил свою власть на территорию существовавшей с 21 августа 1813 г. Кишиневской и Хотинской епархии Российской Церкви (преобразовав ее в Бессарабскую архиепископию, а в 1928 г. – в митрополию). По данным 1914 г., эта епархия насчитывала 1021 церковь, 1121 священника, 20 монастырей и около 1000 монашествующих, а к началу румынской оккупации – 1084 прихода, 27 монастырей, 7 скитов и 3 духовные семинарии[1403].

Уже в 1920-е гг. там активно начала проводиться насильственная румынизация. На II Всезарубежном Соборе РПЦЗ в 1938 г. обсуждалась тяжелая ситуация в Бессарабии: «Началось вскоре преследование всего русского и славянского, особенно усилившееся после перехода Румынской Церкви на новый стиль, так как бессарабское население твердо отстаивает старый стиль. Распоряжением власти были запрещены богослужения на славянском языке и по старому стилю; неповиновавшихся арестовывали»[1404].

Кровавые гонения на старостильные общины продолжались и в дальнейшем. Установление в феврале 1938 г. диктатуры короля Кароля II сопровождалось дальнейшим ужесточением гонений в национальной и церковной сфере. Правительство под руководством премьер-министра Патриарха Мирона провело административную реформу, расчленив Бессарабию, – значительная ее часть была передана в управление румынских областных центров: Галаца, Ясс, Сучавы. На всей территории края было строго запрещено пользование любым языком, кроме румынского[1405].

Священный Синод запретил священникам даже при исповеди разговаривать с прихожанами на любом языке, кроме румынского, что для многих было почти равносильно отлучению от Церкви. Подобные меры вызывали недовольство не только русских и украинцев, но и крестьян-молдаван, в основном сохранивших приверженность старому стилю, считая его частью национальной церковной традиции. В результате большинство населения Бессарабии находилось в оппозиции политике Румынской Патриархии и, так или иначе, вело «глухую войну с ней» вплоть до последних дней румынской оккупации края[1406].

За год до начала Великой Отечественной войны ситуация на присоединенных к Румынии территориях коренным образом изменилась. 28 июня 1940 г. Румыния была вынуждена передать Бессарабию и Северную Буковину (большинство населения которой составляли украинцы) Советскому Союзу, 30 августа 1940 г. (по 2-му Венскому арбитражу) Северную Трансильванию – Венгрии, и в том же месяце Южную Добруджу – Болгарии. На территории Северной Буковины 7 августа была образована Черновицкая область в составе Украинской ССР. После включения Бессарабии в состав СССР ее южная часть отошла к Одесской области (и епархии), а из остальной части, с присоединением прежней левобережной Молдавской АССР (Приднестровья) в августе 1940 г. образована Молдавская ССР. Все три служивших в Бессарабии румынских епископа и часть священников уехали в Румынию. Оставшаяся в Кишиневе группа духовенства во главе с протоиереем Мисаилом Кирицей отправила на имя Московской Патриархии телеграмму с просьбой выслать на овдовевшую Кишиневскую кафедру епископа.

Вскоре на территории республики была учреждена епархия Русской Православной Церкви, и 3 декабре того же года Московская Патриархия командировала в Кишинев епископа Тульского Алексия (Виктора Михайловича Сергеева) в качестве управляющего православными общинами Кишиневской, Бельской, Измаильской и Черновицкой епархий сроком на 6 месяцев. 12 мая 1941 г. владыку утвердили на Кишиневской кафедре с присвоением титула архиепископа Кишиневского и Бессарабского, оставив в его управлении Измаильскую и Белецкую епархии, и, временно возложив на него общее попечение о самостоятельной Черновицкой епархии. Титул архиепископа не соответствовал ни дореволюционному – Кишиневский и Хотинский, ни установленному в декабре 1944 г. – Кишиневский и Молдавский. Титул 1941 г. был максимально приближен к привычному по предыдущим двум десятилетиям для слуха местного верующего народа. В начале лета 1941 г. Московской Патриархией был назначен епископ Черновицкий и Хотинский Дамаскин (Малюта)[1407].

Следует отметить, что накануне и после прихода советских войск значительная часть духовенства Бессарабии и Северной Буковины – около 500 священнослужителей уехали в Румынию, где их временно распределили по всем епархиям в качестве помощников настоятелей[1408]. Боровшиеся же ранее с румынизацией священники были поощрены. Так, например, летом 1940 г., по ходатайству верующих г. Кишинева, резолюцией Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) протоиерей Владимир Поляков был назначен настоятелем Всехсвятской кладбищенской церкви и награжден митрой[1409]. Во всех приходах был вновь введен юлианский богослужебный стиль.

После начала 22 июня 1941 г. Великой Отечественной войны архиепископ Алексий (Сергеев) выпустил патриотическое воззвание к православным верующим Молдавии, призывая их «на непримиримую борьбу с врагом славян». Однако вскоре он эвакуировался в Центральную Россию и был назначен управляющим Орловской и Курской епархиями, а после занятия немцами Орла ему 14 октября 1941 г. присвоили титул архиепископа Тамбовского[1410]. В Молдавию владыка уже не вернулся. Его отъезд из Бессарабии оказался внезапным и неизвестным для местного духовенства, в связи с чем румынские власти распространяли слухи, что епископ был убит. В ходе боевых действий первых недель войны, прежде всего в результате бомбардировок немецкой авиацией, были разрушены некоторые православные храмы в Кишиневе, Бельцах и других городах, погибли сотни верующих[1411].

Занятая румынскими войсками Молдавская ССР как единая административная единица была ликвидирована и разделена на три региона, включавшие часть территории Украины. При Бессарабском генерал-губернаторстве был создан специальный директорат просвещения и религиозных культов, а Кишиневская епархия вновь оказалась включена в состав Румынской Православной Церкви. В первый же день войны с радиообращением к молдавскому народу выступил румынский министр культов, радикально настроенный националист профессор Чебану, уходивший ранее в отставку в знак протеста против включения Бессарабии в состав СССР. Чебану заявил, что немцы и румыны идут в Бессарабию как освободители.

Еще до начала войны были подготовлены священники для отправки в Молдавию, заранее были назначены и благочинные округов. В результате Румынской Патриархии удалось оперативно провести довольно масштабную пропагандистскую акцию. Группа миссионеров совершила объезд бессарабских сел для «утешения освобожденного народа», служа торжественные молебны об избавлении края от советской власти и даровании победы румынскому воинству и союзникам над «врагом всего человечества – большевизмом», в частности епископ Партений (Чепрон) при участии священников Банаура и Яворского объехал, таким образом, около 150 приходов. Во всех храмах распространялась книга митрополита Буковинского Тита (Симедри) с молитвами об избавлении Бессарабии от большевиков. В целом в румынской пропаганде очень широко использовались реальные факты антирелигиозных гонений в СССР, в том числе личный опыт некоторых молдавских клириков и верующих[1412].

Среди населения распространялись десятки тысяч брошюр, листовок и периодических изданий. В частности, Кишиневская митрополия издавала журнал «Луминатор» и еженедельную газету «Свет», под редакцией священника Цепордея, а Бельцкая епископия – журнал «Бессарабская Церковь». В этих изданиях широко печатались негативные данные о внутренней ситуации в СССР, положении на фронте и враждебном отношении советской власти к религии и духовенству. Используя значительное влияние духовенства на население края, румынские власти активно привлекали священнослужителей к руководству сельскими филиалами националистической организации «Камин Културал» («Camin Cultural», возникшей в Румынии в 1923–1925 гг.)[1413].

В 1941–1944 гг. власти Румынии и Православная Церковь этой страны вновь предпринимали энергичные меры для румынизации Бессарабии, куда опять было направлено значительное количество румынских священнослужителей. В докладной записке заместителя государственного секретаря по культам и искусствам маршалу И. Антонеску о состоянии православного клира на занятой после начала войны с СССР территории от 4 ноября 1941 г. говорилось: «Из Бессарабии эмигрировало 597 священников, из которых 12 священников эмигрировало в Германию. Из них вернулось в Бессарабию 563 священника, а из оставшихся 34–10 священников остались на должностях на старой родине, а 24 были остановлены от возвращения до новых распоряжений. Значительная часть священства оставалась под советской оккупацией среди верующих, выполняя свой долг с риском для жизни. Они завоевали любовь верующих, которые поддерживали их с большими жертвами под большевистским гонением. Эти были оставлены служить далее при алтарях, с тем, чтобы их положение было бы прояснено комиссией, учрежденной именно для рассмотрения дел служащих, остававшихся под советской оккупацией. Те, кто характеризовались достойным поведением, будут возвращены на прежние должности. Были и некоторые отклонения среди бессарабского священства, к счастью, очень незначительные. Последние были навсегда удалены из клира»[1414].

Посетив в апреле 1942 г. г. Бельцы, И. Антонеску заявил: «В Церкви правительство видит прежде всего орган национальной пропаганды». При этом среди местного духовенства наблюдалось определенное разделение: одна часть активно сотрудничала с румынскими органами власти, а другая оставалась верной православной российской традиции, всячески сопротивляясь румынизации. По агентурным материалам Министерства госбезопасности МССР, «антисоветские церковно-сектантские круги вели работу по активизации участия духовенства в укреплении румынской администрации в Молдавии и проведении широкой антисоветской националистической пропаганды». В ряде случаев речь шла о прямом содействовали карательным органам и агентурной работе, но гораздо чаще – об активном вовлечении местного населения в румынские национально-культурные организации типа «Камин Културал», проповедничестве и выпуске религиозно-пропагандистской литературы[1415].

В то же время далеко не все в молдавском духовенстве были проводниками румынского влияния. Один из борцов с румынизацией протоиерей Владимир Поляков в июле 1941 г. вынужден был уйти с поста настоятеля кишиневской церкви Всех святых, но свое служение не прекратил. В 1947 г. он так вспоминал о военном периоде: «Ночью, под страхом ежеминутного ареста, в воскресенье и праздничные дни я собирал своих единомышленников у себя на даче по Костюженскому шоссе, 45, совершал богослужение в домовой церкви, вознося усердные молитвы о здравии Патриарха Сергия, даровании победы стране Российской над ее врагами немцами и румынами и всячески поддерживал бодрое настроение верующих, уже начавших ослабевать в своих надеждах на успех нашей борьбы, под влиянием необычайно усилившегося преследования русских со стороны оккупантов-фашистов. Неоднократные обыски, проводившиеся в моем доме агентами румынской сигуранции с целью обнаружить нашу “нелегальную церковь” и накрыть на месте “преступления” молитвенные собрания верующих, заканчивались всегда, впрочем, благополучно для нас, так как обыски бывали обыкновенно поздно вечером или на рассвете, а мы всегда собирались поздно ночью и до рассвета успевали расходиться, спрятав все наши реликвии в потаенные места». По инициативе о. Владимира была организована материальная помощь «истощенным от голода и ран русским пленникам, которых или угоняли дальше в тыл, проводя по улицам города, или заставляли работать на изнурительных работах по очистке города от руин, образовавшихся в результате военных бомбардировок. Русские женщины всякий раз с большим риском для своей жизни кормили и одевали этих голодных и полураздетых защитников нашей Родины, для каковой цели и тоже нелегально, конечно, организованы были столовая и сбор пожертвований среди населения»[1416].

В своем письме Патриарху Московскому Алексию I в 1945 г. о. В. Поляков сообщал некоторые дополнительные подробности своего героического служения в годы войны: «На своих тайных богослужениях мы. радовались со всею Русскою Землею о победе Русской армии над немцами и их союзниками под Сталинградом – и это в то время, когда вся Румыния и Бессарабия, оккупированная румынами, – наложила на себя траур и когда все румынизированное духовенство Молдавии ходило мрачнее тучи, читая в своих газетах о все новых и новых победах Русской армии и о поражении немцев. Неоднократно подвергался я арестам и только чудом уцелел и не был расстрелян»[1417].

В период повторной оккупации Бессарабии церковные власти уничтожали надписи на иконах на русском и других славянских языках, изымали из обихода книги на церковнославянском. Вновь вводилось обязательное богослужение

на румынском языке – даже в селах с преобладанием украинского и русского населения, не владевшего румынским. Была подтверждена реформа календаря с обязательным совершением богослужений по новому стилю. Кишиневской епархией снова стал управлять вернувшийся из Румынии епископ Ефрем (Енэческу). Он жестоко преследовал оставшихся на своих местах летом 1940 г. и проявивших лояльность к советской власти священников, а также сторонников старого церковного календаря и с этой целью учредил «Секретную службу миссионеров», призванную наблюдать за населением. По требованию епископа полиция уже к концу 1941 г. выявила 2474 старостильника, а также около 8 тыс. сектантов: 5656 баптистов, 605 инокентьевцев, 535 адвентистов, 413 евангелистов, 257 молокан и т. д. Их бросали в тюрьмы и концлагеря, подвергали истязаниям и пыткам, разоряли крестьянские хозяйства и т. п.[1418]

Утверждая, что «большинство сектантов – коммунисты, которые под религиозной маской пропагандируют коммунистические идеи», епископ Ефрем требовал судебных расправ над ними и закрытия молитвенных домов. 10 июня 1942 г. губернатор Бессарабии генерал К.Е Войкулеску в докладной записке в Министерство внутренних дел сообщил об интернировании в концлагерь Онешты-Лэпушна группы местных жителей за коммунистическую, баптистскую и антирелигиозную пропаганду. В том же году были арестованы сотни сторонников богослужения по старому стилю, в том числе многие старообрядцы. В январе 1943 г. 74 старостильника, по мнению губернатора Бессарабии, – «главари духовного мятежа», были заключены в концлагерь Новые Онешты[1419].

21 мая 1943 г. в Кишиневе, а 25 мая в Измаиле состоялись заседания Епархиальных советов, посвященные «состоянию национальной и религиозной жизни». На них обсуждались вопросы церковного устава, нехватки духовенства, борьбы с марксизмом и школьные дела, кроме того, участники заседаний почтили память погибших или умерших в советских тюрьмах священников[1420].

Так как создание богословского факультета в Одесском университете оказалось невозможным из-за возражений германских ведомств, особую актуальность приобрел вопрос воссоздания богословского факультета в Кишиневе. Однако маршал И. Антонеску во время своего посещения города в начале мая 1943 г. заявил, что это дело должно быть отложено до конца войны[1421] (в результате факультет так и не был открыт).

1 декабря 1943 г. епископ Ефрем созвал единственный за годы войны Епархиальный съезд, который решил провести выборы всех трех архиереев митрополичьего округа[1422] На проходившем в Бухаресте Архиерейском Соборе Румынской Церкви 12 января 1944 г. архиепископом Кишиневским и митрополитом Бессарабским был избран владыка Ефрем, на следующий день состоялись выборы Хотинского епископа, а 14 января – Измаильского. В своих приветственных речах министр народного просвещения и культов, а также заместитель премьер-министра обратили внимание новоизбранного митрополита на значение его епархии не только для Румынии, но и для всей Европы, так как «кто атакует укрепления Бессарабии, тот ломит видимые и невидимые укрепления Европы»[1423]. 1 февраля 1944 г. был сформирован новый состав Кишиневского Епархиального совета.

31 октября 1943 г. епископ Ефрем освятил построенную в Кишиневе Свято-Троицкую церковь «в память о павших при отвоевании Бессарабии героях». Осенью того же года в епархии были освящены еще два ранее пострадавших от боевых действий и восстановленных храма[1424]. Кишиневская митрополия содержала два сиротских приюта и в декабре 1943 г. пожертвовала учившимся в кишиневской епархиальной школе сиротам 1 млн лей. Одновременно в Измаильском округе был создан благотворительный фонд для помощи нуждающемуся духовенству. В то же время продолжалась дискриминационная национальная и религиозная политика. В ноябре 1943 г. было принято решение о поэтапном переселении православных болгар из Бессарабии в Болгарию, а в декабре кишиневский суд оштрафовал двух представителей секты на 10 тыс. лей[1425].

Всего в период войны на территории Молдавии действовали не менее 950 православных церквей, 15 мужских и 11 женских монастырей (в том числе возобновленная Жабская обитель) с общим числом насельников около 2 тыс. человек. При этом число поступающих в монастыри постоянно росло: в 1941 г. – 27, в 1942 – 39, в 1943 – 45, в 1944 – 50, в 1945 – 86. В 1943 г. был создан новый мужской монастырь – Злотиевский, правда, при этом в 1941–1944 гг. прекратили свое существование Выверицкий мужской и Истерлие-Новский женский монастыри (таким образом, к 1945 г. осталось 25 обителей)[1426].

В начальный период войны (к 13 августа 1941 г.) румынские войска, помимо Бессарабии, оккупировали юго-западную часть Украины, получившую название Транснистрия («Заднестровье»). Согласно германско-румынскому соглашению в Бендерах от 30 августа 1941 г., территория между реками Днестром и Бугом общей площадью 42 тыс. м² передавалась Румынии в качестве вознаграждения за ее участие в войне с СССР. В Транснистрию вошли левобережные районы Молдавии (территория существовавшей до 1940 г. Молдавской АССР в составе УССР), Одесская область и часть территории Николаевской и Винницкой областей; из 2, 2 млн жителей подавляющую часть (около 75 %) составляли украинцы и русские. Организацию религиозной деятельности на территории между Днестром и Бугом взяла на себя Румынская Церковь, распространившая на них без согласования с Московским Патриархатом свою юрисдикцию, хотя ее Священный Синод и выражал некоторые сомнения в каноничности этой акции.

В сентябре 1941 г. Румынская Патриархия по решению Священного Синода направила в Транснистрию Православную Миссию (Misiunea Ortodoxa Romana) с центром местопребывания сначала в Тирасполе, а потом в Одессе. Задача Миссии, на содержание которой Патриарх и румынское правительство выделили крупные субсидии, состояла в жестком контроле и руководстве религиозной деятельностью и назначении священников на вакантные места. Этим обеспечивались руководящие позиции румынского духовенства в церковной жизни края. И. Антонеску лично давал указания, как вести миссионерскую деятельность в Транснистрии и как подбирать кадры миссионеров. Не случайно они рассматривали себя как силу, которая постепенно должна была организовать церковную жизнь по всей России. Деятельность Украинских автономной (связанной с Московским Патриархатом) и автокефальной Церквей в Транснистрии не допускалась, что нередко вызывало недовольство местных жителей. Миссия просуществовала в Одессе до ее освобождения советскими войсками весной 1944 г.[1427]

Не только миссионеры, но и часть русских и украинских клириков «Заднестровья» в начале 1944 г. была эвакуирована в Бессарабию, однако здесь их встретили настороженно. Измаильской епископией была создана специальная комиссия по проверке документов священников-беженцев. Отказавшихся проводить румынизацию населения клириков комиссия передавала румынской жандармерии для их отправки в концлагеря. Даже не вызвавших подозрения комиссии русских и украинских священников чаще всего не допускали к занятию приходов, лишали их права церковного служения[1428].

В марте 1944 г. советские войска выбили немцев из Северной Бессарабии, однако остальная часть края еще несколько месяцев оставались в руках оккупантов. В этих условиях значительная часть военнообязанных молдаван не желала воевать и скрывалась в лесах, нередко помогая советским партизанам. Активную помощь партизанским отрядам оказывала и братия целого ряда православных монастырей, прежде всего Гинкуловской и Цыганештской обителей.

По свидетельству архимандрита Варлаама (Кирицы), «братии Гинкуловского монастыря пришлось дорого поплатиться за свой патриотизм: их раскрыли румынские военные власти и увели пешими несколько сот верст, более старые из них погибли в дороге. Такой же патриотизм оказали и те священники, что остались на своих местах и своим примером поддерживали веру в советское правительство в сердцах своих прихожан. Лишь один епископ Ефрем, чуждый пастве и ее славянскому энтузиазму и патриотизму, ютился на архиерейской даче за Кишиневом, очень страшась Советов, живота своего ради. Решившись наконец выехать в Гербовецкий монастырь на Троицын день, он вернулся

с 22 версты от Кишинева, так как немецкие власти не разрешили дальнейший проезд частным машинам и епископ Ефрем ни за что на свете не расставался со своим авто. И в Кишиневе-то он пребывал вынужденно, вследствие категорического приказа румынского правительства выехать всем чиновникам на свои места (в случае неподчинения они лишались своей ставки). Но уже его роль, как хозяина епархии, сводилась к нулю: те из священников, которые вместе с ним приехали из-за Прута на время, опасались, что архиерей их подведет и улизнет вовремя от советских воинских частей, оставляя их на произвол судьбы»[1429].

В отличие от митрополита Бессарабского Ефрема, активную деятельность в это время развернул епископ Белгород-Днестровский и Измаильский Антим (Ника), принявший 10 марта 1944 г. руководство епархии от епископа Поликарпа. В его докладной записке Патриарху Никодиму от 24 июля 1944 г. говорилось: «17 марта с.г. я созвал их на конференцию в Измаиле, пользуясь чем был введен в курс дела касательно всей территории епархии. В центре внимания этой конференции была культурная и миссионерская проблема, с выявлением роли священства в прошлом, а также необходимость, чтобы сегодняшний священник вернул себе положение главы общественной жизни через евангельскую доброту и методический труд. С этой целью была определена и программа деятельности, охватывающая все стороны проявления священства и сегодняшние обстоятельства. Но в начале апреля месяца стремительно развивающиеся военные события резко прервали осуществление наших проектов. Началась эвакуация церковного имущества, семей клириков, постепенно эвакуировалась и часть клириков. Хотим уточнить, что, в то время как лавина противника стремительно и беспрепятственно неслась на нас, все же 88 священников и дьяконов добровольно взяли на себя миссию обеспечения религиозного существования верующих и разделения с народом любой судьбы, оставаясь на месте в это смутное время Этериуса

В день 24 апреля, на Пасху блаженных, я служил на кладбище г. Измаил прастас за всех от века почивших героев Рода и остальных верующих, усопших во имя Господне. Поскольку на день 24 апреля и 6 мая с.г. военное положение улучшилось, я распорядился срочно отозвать к местам служения эвакуированных клириков, начиная с благочинных и глав миссионерских ассоциаций. Между 18 и 22 мая и 3–6 июня с.г. я посетил ряд местностей в зоне фронта, на нижнем Днестре, совершая религиозные службы среди солдат, адресуя им слова ободрения, раздавая им крестики, иконки и религиозную литературу, в первой половине июля месяца, от 1-14, мы организовали цикл пастырских конференций в наиболее важных центрах всех четырех уездов епархии. В этих конференциях я принимал участие лично, будучи сопровожден отцами-советниками: Михаилом Маданом и Василе Константином, а также миссионерским инспектором о. Якобом Пётрованом. Мы будем продолжать и впредь как можно чаще находиться среди клира, народа и воинства, для поддержания в их душах огня веры и стойкости. С этой целью мы проектируем организацию в течение августа месяца ряда религиозных миссий для народа вокруг святых монастырей, по случаю храмовых праздников, с участием клириков и большого числа верующих»[1430].

Однако уже через месяц епископ Антим уехал из своей епархии в Румынию, где позднее сотрудничал с новыми коммунистическими властями страны. В целом накануне прихода советских войск значительная часть православного духовенства Бессарабии во главе с архиепископом Кишиневским и митрополитом Бессарабским Ефремом (Енэческу) и его викариями, вместе с частью церковного имущества, добровольно или принудительно уехала в Румынию. Митрополит Ефрем выехал из Кишинева 20 августа и через два дня – вечером 22 августа, перешел румынскую границу в районе реки Прут в соответствии с решением светских властей Бессарабии.

Архимандрит Варлаам (Кирица) так описывал отъезд митрополита Ефрема: «. архиерей уехал сам на епарх. машине и представил всех своих сослуживцев самих себе. Его не интересовала даже судьба своих келейников. На их вопрос: “Как нам быть в случае Вашего отъезда?”, он отвечал: “Что мене – и вам? Ничего со мной не имеете и я ничего с вами не разделяю”. Также начальников монастырей, собравшихся к нему, “благословил” решать каждому вопрос, как Бог на душу положит. Так он и выехал, как беглец, и, по слухам, еле-еле выскочил из советского мешка при р. Прут, оставив после себя людей, свободно вздохнувших и ничуть не сожалеющих о его побеге. Если большая часть городского и сельского духовенства, благодаря исключительно мерзкой и лживой немецкой пропаганде, эмигрировала в Румынию, то монахи остались в подавляющем большинстве. Лишь настоятеля монастырей: Жабка, Каларашевка, Кошеловка, Добруша, Фрумоса, Хынку, Цыганешты, Тобора, Куркь и Хирова – эмигрировали в Румынию. Но с ними выехало лишь по нескольку человек из братии, запуганные настоятелями беглецы»[1431].

Сам митрополит Ефрем в докладной записки Патриарху Никодиму от 13 сентября 1944 г. писал о судьбе оставшихся священнослужителей своей бывшей епархии: «Что касается ситуации в Кишиневской Епархии на момент нашего отъезда оттуда, 22 августа, она представляется следующим образом: на месте осталось примерно 150 священников в миру и иеромонахов, что составляет приблизительно треть мирского клира нашей Епархии, для совершения божественных служб и религиозных треб бессарабского народа. Также при митрополичьем кафедральном соборе осталось достаточно клириков и хорошо подготовленный хор под руководством певчего, который дает ответы на Святой Литургии по воскресеньям и праздникам. Для руководства епархией я временно передал полномочия Епархиального викария преподобному протосингелу Ираклию Флоча, который руководит и монастырями в качестве экзарха и знает русский и немецкий языки, будучи буковинским румыном. В Кишиневе остались также и протоиерей уезда Лэпушна Феоктист Прокопан вместе с несколькими видными в городе священниками. Что касается юридического положения Кишиневской епархии, то остается, чтобы его, после подписания перемирия, от 12 сентября с.г., которым устанавливается граница на Пруте между Румынией и Советской Россией, решил Священный Синод нашей Церкви, может быть, совместно с Русской Православной Церковью, – в соответствии с установленным порядком Национальных Православных Церквей осуществлять свою юрисдикцию до границ соответствующих государств.

В завершение смиренно прошу Вас, Высокопреосвященный Владыко, соблаговолите назначить временно и.о. епархиального викария преподобного протосингела Ираклия Флоча на Кишиневский Архиепископат, до прояснения юридического положения этой епархии; 2. Ходатайствовать через правомочные инстанции о репатриации всех клириков, у которых есть эвакуированные в Румынию семьи и которые желают приехать из Бессарабии. 3. Также просим Вас вынести на Священный Синод и вопрос бессарабских клириков – беженцев и репатриантов – для их приема, использования и назначения на вакантные должности в стране. 4. Сохранить этим клирикам бюджетное содержание, которое они имели в Бессарабии, и чтобы они пользовались всеми правами, предоставляемыми священными канонами Церкви и законами Румынского Государства»[1432].

По подсчетам советских органов госбезопасности, в Сорокском и Бельцком уездах до 80–90 % священнослужителей уехали в Румынию (в дальнейшем, в 1946–1947 гг. многие из них вернулись в Молдавию). По данным Совета по делам Русской Православной Церкви, в 1944 г. своего причта лишилось не менее 50 % церквей Молдавской ССР. Тот факт, что православие в Молдавии сумело справиться с последствиями массового бегства румынских священников из республики, косвенно свидетельствует о том, что Румынская Православная Церковь так и не пустила в Бессарабии глубокие корни. Как справедливо писал молдавский исследователь В. Пассат, не следует все же преувеличивать последствия отчуждения между румынскими клириками и народом. Часть духовенства и церковнослужителей Молдавии еще долгое время после войны позитивно вспоминала о временах румынского «попечения» о православных приходах – высоких заработках священников, свободном открытии храмов и т. п. в обмен на участие в румынизации Бессарабии и политическое сотрудничество с властями[1433].

Оставшиеся после эвакуации в Румынию примерно 200 священников приветствовали советскую армию[1434]. В ходе боев по освобождению Молдавии ряд храмов был разрушен, многие церкви длительное время не действовали из-за отсутствия духовенства. Всего, по подсчетам Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников в Молдавской ССР, немецко-румынскими оккупантами были полностью уничтожены 131 и частично повреждено 41 здание религиозных культов (в том числе 66 православных церквей и 82 синагоги); общая стоимость причиненного ущерба составила 34 760 тыс. рублей[1435]. В октябре 1946 г., по сведениям Министерства госбезопасности МССР, на территории республики функционировали: 601 православная церковь из 950 зарегистрированных и 24 (фактически 25) православных монастырей с 1642 насельниками (около 500 мужчин и 1142 женщины). Кроме того, были зарегистрированы: 1 епископ, 300 священников, 11 диаконов и 291 псаломщик[1436].

В августе 1944 г. Кишиневская епархия вновь вошла в состав Московского Патриархата, и 19 сентября, почти одновременно с первым уполномоченным Совета по делам Русской православной церкви Волкопяловым в Кишинев для обследования епархии прибыл в качестве представителя Патриархии архимандрит Иероним (Захаров). 31 декабря 1944 г. в Москве Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Алексием (Симанским) и другими архиереями была совершена Хиротония о. Иеронима во епископа Кишиневского и Молдавского[1437]. Дальнейшая же история Кишиневской епархии была тесно связана с общей историей Московского Патриархата.

Годы Второй мировой войны стали тяжелым испытанием для проживавших на территории Румынии, Буковины и Бессарабии русских старообрядцев, прежде всего самой многочисленной Старообрядческой Церкви белокриницкого согласия[1438]. После упорной борьбы в 1920-1930-е гг. они смогли отстоять свой церковнославянский богослужебный язык и юлианский церковный календарь, в результате чего произошел определенный приток верующих в их общины из русскоязычных приходов Румынской Православной Церкви.

В состав Белокриницкой митрополии входили шесть епархий: Славская и Тульчинская были основаны в 1847 г., Браиловская – в 1848 г., Васлуйская – в 1854 г., Измаильская – в 1857 г. и Кишиневская[1439]. Летом 1930 г. эмигрировал в Румынию из СССР знаменитый духовный писатель-апологет, старообрядческий начетчик, профессор богословия Ф.Е. Мельников, который еще при жизни был известен как «апостол Белокриницкой иерархии». В Румынии Федор Евфимьевич Мельников, являясь близким другом епископа Кишиневского Иннокентия (Усова), сразу же после своего появления в стране стал секретарем Белокриницкой митрополии[1440].

9 июля 1939 г. в сан митрополита Белокриницкого был возведен Измаильский епископ Силуан (Кравцов). Вскоре начались серьезные испытания. В мае – июне 1940 г. Северная Буковина (в том числе Белокриницкая митрополия), Кишиневская и Измаильская епархии отошли к Советскому Союзу, а Южная Добруджа – к Болгарии. Это были серьезные утраты, например, в Бессарабии в то время имелось 30 старообрядческих общин с общим числом верующих 15, 6 тыс. человек и один женский монастырь[1441].

На территории собственно Румынии осталось лишь около 40 тыс. старообрядцев белокриницкого согласия, объединенных в четыре епархии, вместе насчитывавших 33 прихода и 5 монастырей (3 мужских и 2 женских). Епископ Иннокентий эвакуировался из Кишинева в г. Тульчи (Добруджа), и вскоре по поручению владыки Силуана возглавил Тульчинскую епархию. Измаильский же епископ Арсений, оставшись со своей паствой, оказался на территории СССР[1442].

18 января 1941 г. в Браилове скончался митрополит Силуан. Местоблюстительство митрополичьего престола было поручено епископу Иннокентию, который и оказался 8 мая 1941 г. в Яссах избран Белокриницким митрополитом Освященным Собором Старообрядческой Церкви[1443]. У него были большие планы: создать в митрополии центр просвещения, развернуть широкое школьное строительство во всех заграничных старообрядческих приходах, создать свою типографию, издавать журнал и разнообразные книги: богослужебные, поучительные, апологетические. Но этим намерениям не суждено было сбыться.

22 июня 1941 г. началась Великая Отечественная война и уже через несколько дней советские войска ушли из Белой Криницы. Здания мужского Белокриницкого монастыря и митрополии были почти полностью разрушены в результате ожесточенных боев, но женский монастырь Успения Пресвятой Богородицы и два сельских храма (летний и зимний) уцелели[1444]. Владыка Иннокентий вновь перенес митрополичью кафедру в Белую Криницу и хотел начать там восстановительные работы. Однако он был неожиданно, как иностранец и русский, выслан из г. Тульчи в Яссы, откуда настойчиво просил румынское правительство разрешить ему, как Белокриницкому митрополиту, занять свою кафедру. Эти старания не имели никакого успеха, находившемуся под надзором полиции владыке не разрешили даже выехать из Ясс в более безопасное место. Тем временем город оказался подвергнут советскими войсками сильнейшему обстрелу и бомбардировке, одинокий и бесправный митрополит был так потрясен своим безвыходным положением, что заболел психически. Только в таком состоянии правительство разрешило епископу Тихону перевезти владыку Иннокентия в старообрядческое с. Писк вблизи Браилова. Здесь митрополит более 40 дней не принимал никакой пищи и 16 февраля 1942 г. скончался. Он был отпет епископами Тихоном и Арсением и погребен в Браилове[1445].

Состоявшийся 10–12 апреля 1942 г. в с. Писк Освященный Собор Старообрядческой Церкви избрал Белокриницким митрополитом епископа Тихона (Качалкина), который не смог уехать на Дальний Восток и с 1941 г. занимал Тульчинскую кафедру. Собор также избрал кандидатов во епископы для Кишиневской, Транснистровской (охватывавшей Приднестровье и Одесскую область) и объединенной Васлуйско-Браиловской епархий. Тульчинская епархия вновь перешла под управление епископа Славского Савватия (скончавшегося в середине 1940-х гг.). 10 июня 1942 г. состоялась Хиротония во епископа Васлуйского священноинока Софрония (Климоуцкого). Так как владыка Тихон был румынским подданным, он получил разрешение выехать в Белокриницкую митрополию и устроить там свою резиденцию[1446].

При этом новому митрополиту пришлось столкнуться с гонениями румынских властей на старый церковный календарный стиль. Причем теперь им стали активно подвергать проживавших в Северной Буковине, Румынии и Бессарабии русские старообрядцы, о чем осенью 1942 г. писал Ф.Е. Мельников: «Воздвигнутое в Румынии гонение на старый стиль, закрытие церквей, прекращение богослужений, ссылки священнослужителей, в том числе и митрополита, в лагеря, действительно наносят вред всему христианству и запечатывают уста его апологетам»[1447].

Живя свыше 10 лет в Румынии, Ф.Е. Мельников осенью 1941 г. возбудил ходатайство о разрешении ему переехать в Тирасполь. Лишь 27 августа 1942 г. он смог, наконец, поселиться в этом городе, устроиться уставщиком при старообрядческой церкви и начать произносить проповеди по обличению безбожия. В то же время Мельников подал прошение о включении его в состав Румынской Православной Миссии в Транснистрии. Но неожиданно последовали репрессии. 18 октября 1942 г. в Тирасполе были запечатаны две восстановленные с большим трудом старообрядческие церкви, а 20 октября Ф. Мельникова вызвали в полицию, арестовали и без всякого допроса и обвинения заключили в концлагерь Новые Онешты. Перед праздником Рождества румынские власти повсеместно потребовали от старообрядцев перехода на григорианский стиль, сообщив, что в противном случае все их церкви будут закрыты, а священники отправлены в лагеря[1448].

Это требование было с негодованием отвергнуто, и репрессии усилились. В заключении оказался даже Белокриницкий митрополит Тихон. Кишиневский архиепископ Ефрем (Тигиняну) испытывал к нему личную ненависть и в июне 1942 г. уже попытался организовать убийство владыки. По настоянию румынского архиерея 11 января 1943 г., накануне Нового года по старому стилю, митрополит Тихон был взят под стражу «вследствие его враждебного отношения к официальному календарю». Согласно докладу полиции, целью ареста было стремление «окончательно ликвидировать липованский стилизм»[1449].

Вскоре Белокриницкий митрополит, как и Ф. Мельников, написал обращение к маршалу Антонеску: «Правительство Румынии принуждает нас, старообрядцев, во что бы то ни стало принять в церковную практику новый календарный стиль. Принятием этого стиля мы подпадаем под грозные проклятия и анафемы целого ряда Священных Соборов Вселенской и Русской Поместной Православной Церкви, мы нарушаем и разрушаем Апостольских и Вселенских Соборов каноны и вековечные уставы Святой Церкви о службах церковных, о постах и мясоедах. Кроме того, местные власти запрещают нам совершать богослужения даже в такие праздники Богородичные и святых Божиих, каковых нет в румынских календарях, но которые имеются в русских богослужебных книгах, и которые мы до сих пор совершали свободно»[1450].

Стойкость старообрядцев заставила румынские власти летом 1943 г. временно смягчить свою религиозную политику, были освобождены многие арестованные священнослужители и миряне. Владыка Тихон вышел из тюрьмы немного раньше. В апреле 1943 г., стремясь наладить отношения с русскими старообрядцами, начальник Православной Миссии в Транснистрии митрополит Виссарион (Пую), ссылаясь на их просьбы, обратился к маршалу Антонеску с ходатайством об освобождении Белокриницкого митрополита, и в мае духовный лидер липован был освобожден[1451]. По другим сведениям, владыка Тихон находился в концлагере до 1944 г. и был освобожден только после вступления на территорию Румынии советской армии (он возглавлял Белокриницкую митрополию до свой кончины в 1968 г.)[1452].

После окончания войны Белокриницкая митрополичья кафедра вновь была перенесена в г. Браилов (Брэила), сохранив прежнее название, а проживавшие в Бессарабии и Северной Буковине старообрядцы вошли в состав Старообрядческой Церкви белокриницкого согласия на территории СССР, возглавляемой архиепископом Московским и всея Руси Иринархом. В октябре 1946 г. только на территории Молдавской ССР были зарегистрированы 22 старообрядческие общины с количеством верующих – 9680 человек, женский монастырь с 15 насельницами, один епископ, 16 священников, один диакон и 26 псаломщиков[1453]. На территории же Румынии в послевоенный период имелось 40 приходов и 4 монастыря (2 мужских и 2 женских) Белокриницкой митрополии[1454].

К началу Второй мировой войны в Греции, помимо русских афонских обителей, существовали три русские церкви: в Афинах, Пирее и Салониках. Все они находились в юрисдикции Элладской Православной Церкви. Самая большая община существовала при бывшей российской посольской Свято-Троицкой церкви в Афинах. В 1920-1940-х гг. значительную помощь ей оказывали последний императорский посланник в Греции Е.П. Демидов, князь Сан-Донато и его жена – уполномоченная Российского общества Красного Креста С.И. Демидова. С образованием в 1924 г. СССР и его официального признания 1 июня того же года Грецией в Афинах была закрыта прежняя Российская миссия и открыто дипломатическое представительство СССР. Русская община в Афинах была официально отделена от посольства и вошла в состав Афинской архиепископии со статусом парекклисиона (прихода без полных юридических прав); также был образован приходской совет (в ведение которого перешел Свято-Троицкий храм), немедленно признанный Элладской Церковью[1455].

Настоятелем русской афинской церкви с конца 1925 г. около 14 лет – до осени 1939 г. служил протоиерей Георгий Карибов (Карипидис), следующим ее настоятелем – с 12 октября 1939 по конец 1952 г. был происходивший из российских (одесских) греков архимандрит Николай (Пекаторос). Он воспитывался под влиянием своего дяди, профессора Санкт-Петербургской духовной Академии, и был рукоположен во иерея в 1922 г. В 1929 г. о. Николай эмигрировал в Грецию, где вскоре принял монашеский постриг. В 1930-е гг. он служил в церкви Пресвятой Троицы в Афинах вторым священником, а в 1939 г. был принят в клир Русской Православной Церкви Заграницей[1456]. Некоторое время в Афинах также жил переехавший в 1939 г. в Грецию из Болгарии русский эмигрант протоиерей Пантелеимон Рыбальченко[1457].

Значительный след в духовной жизни Афин оставил приехавший в 1927 г. из СССР в Грецию священник Илия Апостолов (по-гречески: Апостолиди, Апостолидис). Сначала его отправили служить на греческие приходы в Аркадию (Пелопоннес): в Кинурию и Леонидио, потом пастырь стал служить в туберкулезной больнице в Афинах «Сотирия». В начале 1930-х гг. стараниями о. Илии был возведен храм св. Фомы в афинском районе Гуди (Амбелокипо), где он служил настоятелем до 1952 г., окормляя не только греков, но и русских эмигрантов[1458].

Пастырь много лет являлся духовником Великой княгини Елены Владимировны Романовой (внучки российского императора Александра II), жены греческого принца Николая – сына короля Георга I и его супруги Ольги Константиновны. В годы Второй мировой и гражданской войн на территории Греции о. Илия спас большое количество подростков, добившись их освобождения из тюрем. Одна из его духовных дочерей Ольга Кастондопулу, в частности, вспоминала: «В годы фашистской оккупации немцы забрали больницу “Лайко”, но боялись пользоваться водой. У о. Ильи в церкви св. Фомы был родник. Он выхлопотал у немцев в обмен на разрешение пользоваться водой разрешение свободно входить во все тюрьмы. И таким образом спас много детей»[1459]. Позднее (с 1953 г.) о. Илия служил настоятелем русской Свято-Троицкой церкви в Афинах.

В 1928 г., после кончины генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля, при Свято-Троицкой церкви был создан фонд его имени для помощи бедным русским детям. В том же году, после смерти императрицы Марии Федоровны, в память о ней был учрежден фонд ее имени для помощи беднейшим русским прихожанам. В 1931 г. при Свято-Троицкой церкви было создано сестричество, почетной покровительницей которого была С.И. Демидова[1460].

В тяжелый период оккупации Греции итальянскими, немецкими и болгарскими войсками русская эмиграция всячески старалась поддержать стариков, больных и инвалидов. Действительному статскому советнику В.В. Павлову, дочери вице-адмирала В.А. Корнилова фрейлине В.И. Ильиной, доктору медицины военному врачу Н.Ф. Пётрову выделили маленькие пожизненные пенсии от прихода афинской Свято-Троицкой церкви, также были созданы специальные фонды помощи малоимущим. Возглавлявшая Союз русских эмигрантов в Греции княгиня С.И. Демидова, используя свои связи, устраивала больных и неимущих эмигрантов в греческие богадельни, больницы. 29 марта 1943 г. скончался ее супруг князь Е.П. Демидов, многолетний защитник русской колонии и председатель церковно-приходского совета Свято-Троицкой церкви, в память о котором вдова соорудила в этом храме «Голгофу». 16 апреля 1953 г. умерла и сама С.И. Демидова, к тому времени – почетный председатель «Союза русских эмигрантов в Греции» (в память об их заслугах Демидовых похоронили у стены Свято-Троицкой церкви, другой причиной такого захоронения была стремление общины сохранить церковный земельный участок от реквизиции).

В пригороде Афин – портовом городе Пирее с начала XX в. существовала русская Свято-Ольгинскую церковь. Ее настоятелем с 1920-х гг. служил протоиерей Павел Крахмалев, вероятно, возведенный к 1935 г. в сан протопресвитера. Он оставался настоятелем Свято-Ольгинской церкви вплоть до своей кончины в 1949 г. По воспоминаниям российских эмигрантов, о. Павел был очень хорошим священником – нередко сам нуждался и голодал, но деньги с беженцев за требы не брал[1461].

Особую страницу составляет деятельность русской церковной эмиграции в Северной Греции (Македонии). На северной окраине Салоник – в квартале Харилау, со времени Первой мировой войны находился бывший военный госпитальный городок войск Антанты, где в 1920-1960-х гг. проживали российские беженцы. После окончания войны строения городка были приобретены греческой Первой строительной компанией Харилау, которая по договоренности с французским командованием (к которому обратилась с просьбой о помощи королева Ольга Константиновна) обязалась сдавать часть бараков русским беженцам в аренду на льготных условиях. Эмигранты из России начали пребывать в Салоники в 1920 г. и были размещены в уже пустовавшем лагере, который с тех пор стали называть русским. Официально лагерь русских беженцев в Харилау был организован в конце 1920 г. по инициативе российского военного агента и уполномоченного Российского общества Красного Креста[1462].

В марте 1921 г. в Харилау числилось полторы тысячи беженцев, из них – 944 эвакуированных военнослужащих, разместившихся в 49 бараках. К концу 1921 г. в лагере находились 1149 человек. Нездоровый малярийный климат Салоник, а также отсутствие работы вынуждали многих эмигрантов уехать как в другие страны, так и в различные регионы Греции. В лагере остались в основном пожилые, инвалиды, женщины и те, кто мог работать в Салониках[1463].

В конце 1920 г. на территории русского лагеря беженцев была устроена маленькая походная церковь, утварь которой передали из упраздненных военных храмов распущенного Русского экспедиционного корпуса на Балканах. Настоятелем церкви с 6 декабря 1920 г. служил поселившийся в этом году в Салониках протоиерей Иоанн Николаевич Турский, а регентом церковного хора был Александр Белонин. К 1921 г. относятся первые записи в метрической книге церкви[1464].

Однако эмигранты мечтали о своем вместительном приходском храме и в конце 1920-х гг. образовали организационный комитет по его созданию, получивший благословение Салоникского митрополита и помощь русских святогорцев. В 1929 г. возглавляемый генералом В.Д. Путинцевым комитет приобрел у Первого строительного общества один из бараков лагеря Харилау и перестроил его под церковь простой прямоугольной формы. В 1930 г. храм был освящен греческим Салоникским митрополитом во имя свт. Николая Чудотворца. Иконы для храма в основном подарили эмигранты, утварь и иконостас взяли из походной церкви Русского экспедиционного корпуса на Балканах, много образов, а также часть утвари и облачения пожертвовали русские афонские обители. С их помощью была собрана и приходская библиотека (позднее ее передали в Русскую богадельню в Афинах). В 1929 г. большую часть убранства закрытой Димитровской церкви при бывшей русской больнице в Салониках удалось передать в храм свт. Николая Чудотворца в Харилау. В связи с этим он стал носить двойное посвящение – свт. Николая и св. вмч. Димитрия Солунского[1465]..

До 1944 г. настоятелем храма свт. Николая Чудотворца и св. вмч. Димитрия Солунского служил протоиерей Иоанн Николаевич Турский, как уже говорилось, живший в Салониках с 1920 г. (он скончался в начале 1956 г. и 26 февраля был похоронен на Русском кладбище Пирея). Отец Иоанн считал себя клириком Русской Православной Церкви Заграницей, хотя официально приход числился в составе местной епархии Элладской Церкви, и эта юдисдикционная двойственность сохранялась до 1960-х гг.[1466]

К 1940-м гг., по воспоминаниям потомков эмигрантов, в Харилау сохранилось не более 20 русских бараков. В годы Второй мировой войны и немецкой оккупации в Салониках, так же как во всей Греции, свирепствовал голод. Обстановку, в которой жили находившиеся там российские эмигранты, хорошо передает рассказ Веры Сократовны Меланиди-Гуни: «Тогда все голодали. Я была маленькой девочкой, но так часто в те годы хоронили и отпевали в русской церкви в русском лагере Халилау в Салониках, что я тогда выучила панихиду наизусть. Бараки зимой не топились…»[1467].

В 1945 г. в лагере Харилау осталось лишь около 100 русских эмигрантов во главе с председателем правления бывшим офицером российской армии Пантазидисом. Эта колония, постепенно сокращаясь, просуществовала до конца 1960-х гг.[1468] С 1944 г. настоятелем русской церкви свт. Николая Чудотворца и св. вмч. Димитрия Солунского служил священник Борис Симеонов, в 1950 г. переведенный в русскую церковь св. кн. Ольги в Пирее. Затем приход некоторое время окормляли русские афонские иеромонахи[1469].

Еще в начале 1920-х гг. городские власти Салоник отвели западную часть муниципального кладбища в районе Каламарья (вблизи Харилау) для захоронения бывших обитателей Русского лагеря, всего на этом участке было погребено около 300 человек, в том числе много военных: в 1929 г. – полковник В.М. Войцеховский, в 1939 г. – генерал В.Д. Путинцев и полковник А.П. Перекрестов, в 1940 г. – полковник И.М. Акимов, в 1942 г. – полковник В.И. Баран, в 1943 г. – генерал В.Е. Кириллов и т. д.

После окончания Второй мировой войны число русских эмигрантов в Греции сильно сократилось, многие переехали в США. Однако Свято-Троицкая община в Афинах продолжила свою деятельность[1470].

В Турции к концу 1930-х гг. из семи русских храмов, существовавших в Константинополе (Стамбуле) в начале XX в., сохранилось всего три – при подворьях русских афонских обителей: Свято-Пантелеимоновского монастыря, Свято-Андреевского и Свято-Ильинского скитов. При этом в 1939 г. приходу Русской Православной Церкви Заграницей пришлось оставить Пантелеимоновский храм, и при нем была создана новая русская община в юрисдикции Константинопольско го Патриархата[1471].

В архиве Свято-Пантелеимоновского монастыря сохранился финансовый отчет Константинопольского подворья обители за 1939 г. Согласно этому документу, общий доход за год составил 2708 лир (считая остававшиеся на 1 января 74 лиры), в том числе арендная плата за квартиры – 2490 лир, доход от церкви – 84 лиры и взятие в долг 60 лир. Годовой расход равнялся 2525 лирам, в том числе хозяйсчтвенные и продовольственные расходы – 800 лир, выплата прежнего долга адвокатам – 510 лир, расходы на ремонтные работы – 452 лиры, уплата налогов – 386 лир. Остаток средств к началу следующего года составил 183 лиры.

28 августа 1939 г. настоятель подворья иеродиакон Спиридон (Майданченко) был рукоположен во иеромонаха и послан из Константинополя антипросопом в Карею, где он пробыл два года. 17 июля 1940 г. вернулся в Свято-Пантелеимоновский монастырь и пробывший около 20 лет на подворье монах Кронид (Болтенко), где он служил эклесиархом, 10 апреля 1948 г. был пострижен в схиму с тем же именем и 28 мая 1949 г. скончался[1472].

После начала Второй мировой войны имущественные дела в Стамбуле опять обострились, и в 1941 г. старцы Свято-Пантелеимоновского монастыря снова направили о. Спиридона настоятелем Константинопольского подворья, где он служил до 1955 г., вновь проявив себя незаурядным дипломатом и хозяйственником. В 1947 г. за заслуги перед Церковью Вселенский Патриарх Максим возвел о. Спиридона в сан архимандрита. Покинув Константинополь в 1953 г. из-за тяжелой болезни, архимандрит Спиридон последние годы провел в Свято-Пантелеимоновском монастыре, где и скончался 24 мая 1957 г.[1473]

В начале 1940-х гг. была образована приходская община Русской Православной Церкви за границей при Андреевском храме, и ее первым старостой стал врач Н.Н. Усов. Летом 1940 г. настоятель Ильинской церкви архимандрит Серафим (Палайда) был принят Константинопольским Патриархом Вениамином, что обсуждалось на заседании Архиерейского Синода РПЦЗ от 22 августа[1474]. После оккупации весной 1941 г. Югославии связь русских общин с Архиерейским Синодом в Белграде была надолго прервана. Только 9 декабря 1941 г. Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Анастасий (Грибановский) получил первое письмо от своей паствы из Стамбула, переданное через немецкого лютеранского священника в Белграде[1475].

27 июля 1942 г. Первоиерарх неканоничной автокефальной Хорватской Православной Церкви митрополит Гермоген (Максимов) сообщил архимандриту Серафиму (Палайде) о создании возглавляемой им Церкви и предложил занять пост епископа в ней, однако о. Серафим ответил отказом[1476].

3 ноября 1943 г. архимандриту Серафиму были высланы постановления Венского совещания архиереев Русской Православной Церкви Заграницей (о непризнании избрания митрополита Сергия Патриархом Московским и всея Руси) для последующей передачи Константинопольскому Патриарху Вениамину[1477]. Это оказало определенное (впрочем, непродолжительное) воздействие, в конце ноября секретарь патриарха вызвал двух иеромонахов из русских афонских подворий и сказал им, что они пока должны воздержаться от поминания владыки Сергия, так как обстоятельства его избрания еще невыяснены[1478].

18 июля 1944 г. митрополит Анастасий написал Константинопольскому Патриарху о неканоничности автокефальной Украинской Православной Церкви и известил о постановлении Архиерейского Синода РПЦЗ (от 10 апреля 1944 г.) не вступать в молитвенное общение со священнослужителями этой неканоничной Церкви до их покаяния[1479].

В последние годы Второй мировой войны и вскоре после ее окончания до Турции докатилась вторая волна русских беженцев. Это были как белые эмигранты, жившие до прихода советских войск на Балканах, так и советские граждане с бывших оккупированных территорий СССР. Однако большинство их задержалось в Турции недолго, опасаясь дальнейшего продвижения советских войск или победы коммунистов в гражданской войне в соседней Греции, они старались уехать подальше – в Палестину, Северную Африку или США. В этот период – в 1945–1946 гг. русская стамбульская община при Ильинском подворье во главе с архимандритом Серафимом выдержала трудную борьбу за свою юрисдикционную принадлежность, но все-таки фактически осталась в составе Русской Православной Церкви Заграницей[1480].

Церковь св. вмч. Пантелеимона весь послевоенный период оставалась подворским храмом русского Свято-Пантелеимоновского монастыря в юрисдикции Константинопольского Патриархата. Ее настоятелем до 1953 г. был архимандрит Спиридон (Майданченко). В Андреевской церкви после Второй мировой войны настоятелем служил сербский протоиерей Петр Хайдуков, при этом русская приходская община сохранялась. В 1950 г., когда стало уходить из жизни первое поколение эмигрантов и остро встал вопрос взаимной поддержки, было создано «Русское благотворительное общество помощи бедным прихожанам святого Пантелеимона, святого Андрея, святого Ильи православных церквей» – сокращенно PAE – по первым буквам турецких названий трех приходов (то есть Panteleimon, Andreas, Elias), бюро которого разместилось в здании Андреевского подворья. В 1960-е – 1980-е гг. произошло времнное угасание русской церковной жизни в Турции, но с 1990-х гг. она вновь развивается.