Десятый дневник

* * *

Заметки по случаю

Хорошо начинать книгу с какой-нибудь сильной цитаты, чтобы она послужила тонкой рекомендацией читать и дальше. Я воспользуюсь мудростью легендарного учителя музыки одессита Столярского. Правда, он это говорил о концертах, но сказанное им относится к любому виду сочинительства. А его одесский выворот русского языка придаёт цитате лишнюю весомость. И вот что он сказал: «Ходить надо как на хорошие, так и на плохие концерты, чтобы знать как положительных, так и отрицательных недостатков».

Тут я совсем некстати вспомнил ещё одну мудрость этого незаурядного человека. Он как-то сказал, что есть произведения, от которых «руки опускаются ниже всякой критики». Ну, я надеюсь, что такого не случится.

Никакой связности сюжета в этой главе заведомо не предвидится. Я хотел назвать её «заметками из разных мест», но вовремя осознал двусмысленность такого наименования. Просто есть у меня записи в блокнотах, и куда-то я хотел бы их пристроить. Связи между ними – ни малейшей.

Катались мы с женой на пароходе, и в столовой (надо б написать – «в кают-компании», куда красивше было бы) ко мне вдруг подошёл невидный мужичонка с удивительным вопросом-утверждением: «Вы – Александр Каневский?!» Я пожал плечами недоумённо – есть у нас такой писатель-юморист, но это не я. А вопрошатель (очень умный, очевидно, человек) мне пояснил: «Дело в том, что мы с ним – очень близкие приятели». Мне стало так смешно и хорошо, что подошедшей через полчаса старушке («Извините, вы не Игорь Губерман?») я искренне сказал, что нет, я – Дина Рубина. А день спустя ещё одна старушка мне сказала: «Я давно люблю ваши стихи, но я вашу фамилию не помню», и на этом моя слава исчерпалась.

А про вещий сон я напишу подробней, ибо накануне выдался прекрасный вечер. Это очень редко на гастролях, чтобы вечером остаться в полном и блаженном одиночестве. Случилось это в Минске. Для начала я решил вкусно поужинать и побрёл в гостиничный ресторан (виски ждал меня в чемодане, так что дальше всё сложилось бы прекрасно). А тут пошло не очень. Ресторан был совершенно пуст, но меня официанты не заметили. Потом один всё-таки обнаружил меня и нехотя подошёл. Я пиво заказал и полцыплёнка табака.

Дальнейший час я не скучал и не томился ожиданием. Я думал почему-то о людях, которые попросятся завтра на концерт без билетов, ссылаясь на полное безденежье. Обычно это местная библиотекарша, которая по доброте душевной приведёт ещё с собой двух-трёх замшелых гуманитариев. И непременно после окончания они придут в гримёрку, чтобы выразить свою благодарность и попутно повестнуть о собственных изысканиях.

Один, очевидно, будет заниматься косвенными связями поэта Бальмонта (подставьте любое имя) с этим городом, где поэт однажды был проездом, а другой – еврейскими мотивами у поэта Хемницера, который, по всей видимости, ни одного еврея отродясь не видел. Это якобы нужно подрастающему поколению, которое давно уже ничего не читает, а благодаря телевизору вполне уверено, что маршал Жуков нанёс на Куликовом поле жуткое поражение танковым бригадам Золотой Орды, в честь чего и был основан город Курск.

Возможны и другие варианты. Хотеться будет рюмочку с устатку, но хотя бы можно будет покурить. В ресторане курить было строжайше запрещено. Суки поганые! И тут принесли цыплёнка. Он оказался курицей, настолько старой, что она уже ничуть не огорчалась, понимая, куда её тащат. Но края я с удовольствием объел. А после я поднялся в номер, выпил виски, покурил в раскрытое окно (все номера теперь в гостиницах некурящие) и уже ложился спать, когда мне позвонили – не желаю ли я получить массаж и отдохнуть с отменной девочкой. К сожалению, я этого давно уже не желал. А трубку положив, я вспомнил чьи-то дивные слова, что сердце – не единственный орган, которому не прикажешь.

И странный мне приснился сон. Меня как будто обокрали так искусно, что никто со мною даже рядом не был и никто не притрагивался ко мне. Будто я сидел в вагоне, мимо люди шли, и вдруг я обнаружил, что при мне нет денег, хотя только что я их в кармане ощущал.

Но как он сбылся, этот сон! Меня действительно под вечер обокрали, и никто ко мне не приближался. Обокрали меня два импресарио из Могилёва (я туда в тот день приехал), очень симпатичные интеллигентные люди. Один даже бывший профессор консерватории, а второй – израильтянин, увлёкся прокатным бизнесом. Они просто не заплатили мне гонорар. Обещали завезти его в Москву – сестре жены, и вот уже прошло два года. А у них и офис есть весьма презентабельный, и две или три приветливые женщины там трудятся, афиши броские висят снаружи и внутри – кипит прокатная жизнь. А вот доверчивого фраера – обворовали. Я им звонил, выслушивал клятвенные заверения и всё надеялся. А гонорар обещан был немаленький, и зал собрался убедительный. Коллеги, не езжайте в Могилёв!

Ну, а теперь немного о прекрасном. В Москве (а может, в Питере) я получил записку, мной прочитанную только уже дома. Начиналась она так: «Игорь Миронович, я – представительница древнейшей профессии (что сейчас называется модным словом «эскорт»)». А дальше шли слова, приятные донельзя: «Не знаю, польстит ли Вам или опечалит, но очень часто, собираясь с девочками за бокалом вина, при обсуждении клиентов мы обмениваемся Вашими гариками. Они так ярко и лаконично характеризуют нашего «потребителя»: политиков, бизнесменов… Тем более что большинство из них – евреи».

Тут я ошеломлённо перестал читать и радостно задумался. Миф о поголовной умности нашего народа уже давно стал для меня смешной неправдой, но вот передо мной грамотное и весомое свидетельство ебливости моего народа – как тут было не призадуматься? Но дальше следовала в этой дивной записке поразительная (и снова приятная) бытовая история: «А однажды с одним клиентом мы поссорились, и я ему отправила Ваш гарик про «новый вариант гермафродита». А я этот стишок отлично помню, вот он:

Время наше будет знаменитотем, что сотворило пользы радиновый вариант гермафродита:плотью – мужики, а духом – бляди.

Окончание записки было удивительно и благоуханно: «Утром он перечислил мне крупненькую сумму, сказав, что так изящно проститутка его ещё не ставила на место. Спасибо Вам!»

Таких записок дивных я ещё не получал, спасибо тебе, безымянная труженица сексуального фронта!

Снова обокрали меня уже в Германии. Тут был сюжет, близкий к тому обидному сну. После концерта во Франкфурте я на поезде ехал в Дюссельдорф, и в моей наплечной сумке лежал уже первый гонорар. Я кинул эту сумку на полку для чемоданов и занялся своим любимым делом – тупо глядел в окно. На остановке по вагону проходил какой-то человек, и я, естественно, в него не всматривался. Он так молниеносно сдёрнул мою сумку с верхней полки, что я слегка лишь покосился на незнакомца, прямо возле ног моих что-то подбиравшего с пола. Это он неторопливо перекладывал мою наплечную в свою огромную хозяйственную сумку. После чего выпрямился и пошёл на выход. Только после его ухода пассажиры с соседней скамьи принялись что-то нервно говорить на непонятном мне немецком языке и тыкать пальцами наверх. А тут и остановка уже кончилась. Я тоже посмотрел наверх и ничуть не удивился. В сумке моей были деньги, паспорт, ключ от машины (зачем я брал его с собой?), а главное – там были тексты моего концерта, я свои стишки почти не помню наизусть. Вот это был настоящий кошмар: через три часа выступление. В состоянии отнюдь не лучшем я достал блокнот и принялся вспоминать стишки.

К Дюссельдорфу я почти восстановил первое отделение. Второе я лихорадочно набрасывал в антракте. После концерта какие-то люди подходили ко мне, чтобы сказать: вы сегодня были, Игорь, в каком-то невероятном вдохновении, мы любовались вами. Это они так истолковали мою нервозность, ибо, читая очередной стишок, я лихорадочно пытался вспомнить следующий. Но всё обошлось. А паспорт мне восстановили в Мюнхене, в израильском консульстве.

Однако же история продолжилась. Благородный воришка сумку мою куда-то подкинул, и она попала в полицию. А с полицией связался один дивный местный житель – я с ним даже не был раньше знаком. Так что месяца через два я получил её по почте. Всё было на месте, кроме гонорара. И тут я подумал словами очень старой еврейской молитвы: спасибо, Господи, что взял деньгами!

А в результате у меня осталось от этого путешествия по Германии одно лишь очень сильное впечатление: нет, я не об этой краже. В городе Кёльне у водителя, который возил меня по городу, был навигатор с голосом Ленина. Я каждый раз благодарно вздрагивал, слыша этот незабвенный картавый голос: «Повогачивайте напгаво, батенька, немедленно повогачивайте напгаво!»

Спустя полгода (уже в Америке это было) в каком-то городе подвели ко мне высокого немолодого человека с таким же, как у меня, слегка лошадиным лицом и седыми кудряшками на голове. «Это тот, о ком вы писали», – сказали мне, и я немедля догадался. Несколько лет назад я оказался под Филадельфией на очередном слёте клуба самодеятельной песни. Там мне рассказали, что на прошлом слёте по аллеям этого парка ходил некий средней молодости человек, говоривший встречным симпатичным девушкам простые слова: «Я – Игорь Губерман, и я хотел бы почитать вам свои стихи». Вот сукин сын, подумал я тогда с завистью и где-то написал об этом прохиндее. А теперь вот он стоял передо мной и даже спросил улыбчиво, не обижаюсь ли я. «Да я тебя готов обнять, как брата!» – искренне воскликнул я и тут же спросил, удачно ли это получалось. Он сочно пожевал губами и ответил с гордостью: «Изрядно часто». И я так обрадовался, словно это было со мной.

Мне это сразу же напомнило историю, как в Сан-Франциско (если верно помню) к моему коллеге Яну Левинзону подошёл какой-то пожилой еврей и сообщил интимным полушёпотом:

– Послушайте, вам будет интересно. Дело в том, что это я пишу почти все стихи Губермана. Только знать об этом следует не каждому.

И Ян, большой артист, не засмеялся, обещав хранить в секрете это долгожданное известие.

О доме нашем в Иерусалиме (почти тридцать лет мы в нём живём с женой, а дети уже съехали) просто грех не рассказать. В нём восемь этажей (а мы – на пятом), ничем архитектурно он не замечателен. И эфиопы в нём живут, и люди глубоко религиозные, и несколько семей, подобных нашей, то есть светских. А событий выдающихся в нём было два: жители какой-то верхней квартиры завезли на крышу мешки с землёй и принялись разводить марихуану, а живущие внизу устроили в подвале казино. Мы с женой про то узнали, встретив как-то поздно вечером небольшую группу полицейских, провожавших двух наших соседей в наручниках.

Но это не главное, что я хотел повестнуть о нашем доме. Здесь я навсегда расстался с мифом о приверженности нашего народа к чистоте. Та куча мусора (порой огромная, её сметают раз в неделю), что лежит у лестницы к нашему подъезду – очевидное и грустное опровержение вековечного мифа. Здесь и картонные стаканчики из-под воды, и обрывки объявлений с соседней синагоги, и обёртки от бесчисленных магазинных сладостей, и множество другого беспородного сора. Ибо невдалеке стоят на маленьком дворе две скамейки, а на них сидят местные жители, и ветер метёт отходы их жизнелюбия к нашему подъезду. И никого этот завал не беспокоит. Мы писали в разные инстанции, прикладывая фотоснимки этих куч – всё бесполезно. А количество религиозных соседей в нашем доме всё растёт и растёт, об этом приятно свидетельствует растущая толпа детских колясок в подъезде и скопище малышей, уже из колясок выросших. Я радуюсь, когда евреи размножаются, а большинство прежних обитателей нашего дома давно съехали в другие районы.

Дело в том, что некий неизвестный мне влиятельный раввин где-то сболтнул, что обладает неопровержимым знанием: Мессия, который скоро спустится на нашу землю (наконец-то!), начнёт обход Иерусалима именно из нашего района. И сюда немедля хлынуло нашествие желающих его увидеть первыми. К нам уже раз десять звонили и стучались молодые в чёрных шляпах: не хотим ли мы продать свою квартиру? Не хотим. Нам просто лень переезжать, уже года не те. А так как цены поднялись, то многих это соблазнило. Так вот всю эту вселившуюся молодёжь нисколько не волнует мусорный завал, через который они трижды в день (как минимум) легко переступают, спеша на молитву. Иегова ничего не заповедал им насчёт дворовой грязи. Нет, я не жалуюсь ничуть, мне просто интересно и забавно.

Что-то я разнылся, кажется, а у меня была недавно в курортном городе Нетания одна весьма пощекотавшая мне самолюбие случайная встреча. Я вышел из гостиницы покурить и стоял на улице, разглядывая прохожих. Очень много сейчас в Нетании евреев из Франции, и французская речь звучит по всем улицам города. Возле меня остановился вдруг огромный ящик на колёсах (из него торчали ручки двух мётел и совков для уборки уличного сора), и коренастый загорелый дворник обратился ко мне по-русски: мол, не я ли тот самый, правильно назвав мою фамилию и имя. Я изумлённо подтвердил, что я тот самый, и дворник на прекрасном русском языке сердечно похвалил мои стихи и прозу. И руку с уважением пожал, спросив на это разрешения. А я стоял, ошеломлённый и растроганный, и дворник мне сказал:

– А я вот тоже: мету и пишу, пишу и мету, – после чего повёз свой ящик дальше, пожелав мне долгого здоровья.

Из бывших гуманитариев, наверно, им в Израиле приходится нелегко. Дай Бог тебе удачи, неизвестный сочинитель, пожелал я ему вслед – даже если ты графоман.

Другая история с почти таким же началом случилась у меня в Киеве. В большой аэропортовской курилке вдруг обратился ко мне симпатичный человек того же примерно возраста, что тот дворник – лет за пятьдесят с небольшим. Симпатичное лицо, седые волосы, очки и крохотная борода. Он сидел довольно далеко от меня, поэтому его громкий вопрос прозвучал на всю курилку:

– Извините, – спросил он, – это вы и есть тот самый знаменитый поэт?

Ну что ответишь на такое? Со скромностью, присущей мне, я утвердительно кивнул. И чуть пожал плечами: я, наверно.

– Минутку обождите, я хочу вам что-то подарить, – и человек, вскочив упруго, кинулся в зал ожидания. Я видел, как он рылся в оставленном походном рюкзаке. Вернулся он, протягивая мне маленькую модель ордена, запакованную в пластмассу, – эдакий военный сувенир.

– Я – Юрий Табах, – сказал он, – а это копия моего американского ордена. Можно я с вами сфотографируюсь?

Это имя ничего мне не сказало, а массовые фотосессии приключаются у меня после каждого выступления. Я его молча обнял, он нас щёлкнул своим продвинутым телефоном, мы пожали руки друг другу и разошлись.

Орден я рассмотрел уже в самолёте. Это была одна из самых высоких американских наград – орден «Легион доблести». А на обороте ордена – те самые имя и фамилия, которые мне были неизвестны. А домой вернувшись, я о Юрии Табахе уже только читал, горько себя ругая, что так и не поговорил с этим уникальным капитаном первого ранга, командором американского флота, первым человеком из России, сделавшим фантастическую военную карьеру.

Четырнадцать лет ему было, когда в 76-м году родители привезли его из Москвы в Филадельфию. Главная причина, по которой они выбрали Америку, а не Израиль, заключалась в их упрямом нежелании, чтобы единственный сын служил в армии. Оба врачи, они о той же профессии помышляли для сына. А он мечтал только об армии. Но будучи послушным еврейским мальчиком, он совместил оба вожделения: поступил одновременно в университет – на фармацевта и в военно-морское училище. А перед этим были типично эмигрантские тяготы – он ухаживал за лошадьми где-то на ферме и мыл посуду в ресторане. И отец его, кстати, сменил халат врача на фартук заводского уборщика.

Получив звание лейтенанта и флотского медика, Юрий ещё спустя несколько лет закончил парашютно-десантную школу. И понеслось! Он побывал во многих странах. Он воевал в спецназе – командиром войсковой разведки. Он был начальником антитеррористического штаба в Турции. И вырос до капитана первого ранга – это очень высоко в армейской иерархии Америки. А в годы российской перестройки (знание русского языка!) он был начальником военного штаба НАТО – уже в Москве. И помнит, как одному-единственному удивлялись в Москве его собеседники: неужели в Америке еврея могли взять в военное училище?

А сейчас он уже на пенсии (почти тридцать лет военной службы) и занят редкостным общественным делом: помогает в сегодняшней Украине обустройству раненых и травмированных войной солдат. «У нас такое было после Вьетнама и Кореи», – сказал он в одном из интервью. И это «у нас» меня задело и растрогало.

Вот с таким настоящим героем нашего времени я не успел поговорить. По чистому невежеству, заметьте.

Ещё одна несвязная глава

Среди множества недугов, присущих старости, медицинская наука упустила один важный и распространённый – очевидно, ей не показался он расстройством. Я говорю о страсти вспоминать и по возможности немедля этим вспомненным делиться с кем-нибудь. Это может быть и внук, и собутыльник, и случайно встреченный знакомый. А уж читатель – жертва этого потока по определению. Есть у читателя возможность уклониться и страницы эти пропустить, но жалко: вдруг там что-то попадётся интересное. Я на это любопытство и надеюсь.

Очень хорошо помню день, когда я сокрушался о моральных качествах человечества. Это было 29 августа 79-го года. Я уже две недели содержался в камере предварительного заключения при милиции города Дмитрова. И никак не мог ещё понять, что происходит и чего от меня хотят. (Что это игры чекистов, понял я много позже.) Так вот, накануне этого дня я поздно вечером вернулся с допроса в камеру, и надзиратель (старшина солидного возраста) молча протянул мне газету. Там было сообщение о смерти Константина Симонова – поэта, очень почитаемого мной.

– Скажи мне, Губерман, почему хорошие люди мрут гораздо раньше, чем гавно? – очень дружески спросил меня надзиратель.

Я что-то ему буркнул невразумительное и зашёл в раскрытую дверь (точней – решётку) своей камеры. Но он к решётке подошёл, и завязался у нас долгий разговор. Нет-нет, не о поэзии покойного, а вообще о жизни. Я деталей разговора этого не помню, только очень мы друг к другу расположились. Я даже рассказал ему, что до сих пор не понимаю, почему арестован, он сочувственно головой покивал. И я к нему таким доверием проникся (в лагере потом мне объяснили, что такое часто с зэками бывает), что ему сказал:

– Послушай, старшина, вот у меня листок бумаги есть и карандаш, я написать жене хочу, чтобы она не волновалась. А секретов нет у меня никаких, сам прочтёшь, если захочешь. Положи его в конверт, я тебе адрес напишу отдельно. Сделаешь доброе дело?

Он улыбнулся и кивнул: мол, никакой проблемы нету, сделаю. И я ему через полчаса дал эту короткую записку. И безмерно благодарен был за его лёгкое согласие. А на утреннем допросе мне начальник городской милиции сказал:

– Зря вы пишете жене, что это просто недоразумение и скоро дома будете. Ещё только началось следствие, а вы сотрудников на преступление толкаете.

И со злорадством показал мне мой листок. Я ведь не знал ещё, что с моей тёщей уже виделся гэбист и её мягко предупредил, чтобы родные все держались тихо и не поднимали шума, я тогда отделаюсь лишь мелким сроком. Так что заведомо дурацкой была та моя записка, только жутко поразило меня само предательство, потому и помню его до сих пор. Уж больно дружеской была та поздняя беседа.

А на размышления о человечестве порой толкают удивительные случаи.

Доплыли как-то мы с женой на пароходе аж до Сицилии. И несколько часов стоянки провели мы в городе Катания. Дивной красоты весь город, и весьма на нём сказалась близость вулкана Этны. Смертоносная лава, которую извергал вулкан, остыла вскоре и превратилась в замечательный строительный материал. Из лавы строили дома, из лавы клали мостовую, а на центральной площади стоит на постаменте огромный чёрный слон – и целиком из лавы. А поделок-сувениров вообще не сосчитать. Покровительница города – святая Агата. В её честь великолепный храм воздвигнут. Жила эта Агата-великомученица в третьем веке нашей эры, красоты была необычайной, и её стал домогаться всемогущий римский наместник. А получив решительный отказ, решил он покарать её как пламенную христианку. Бросили её в тюрьму, пытали, раскалёнными щипцами оторвали грудь. Потом сожгли Агату на горящих углях, от Христа она не отказалась.

И теперь во многих городах Италии почитают её как мученицу во имя веры. Тут я и подошёл, наконец, к тому, что поразило меня в Катании. Во всех кондитерских, в кафе, куда я заходил, есть непременное пирожное: округлый холмик кремовый, а сверху – розовая вишенка. И называется это кондитерское изделие – «Грудь Агаты». Как вам нравится такая форма памяти о святой великомученице? Это к вопросу о человечестве, по-моему, прямо относится.

В копилке памяти моей хранится несколько историй, которые, предупредив о несвязности главы этой, я хочу изложить.

Лев Разгон, проведший в ГУЛАГе около семнадцати лет и, по счастью, уцелевший, в посветлевшие восьмидесятые годы много выступал, рассказывая о том, что видел. И однажды некая интеллигентная женщина спросила его, на чём он писал в лагере свои заметки и впечатления. Лев Эммануилович аж задохнулся от неожиданного вопроса, а женщина вдруг просияла и сказала озарённо: «А, понимаю, – на туалетной бумаге». И тут Разгон захохотал от этой детской наивности.

Забавно, что такую же точно историю мне рассказал как-то Сай Фрумкин, уже в Америке. Этот прекрасный человек (мир его памяти) и в гетто побывал, и в двух немецких лагерях. Он выжил, слава Богу, а ещё совсем недавно часто выступал в американских школах, рассказывая о европейской Катастрофе. И одна какая-то школьница (темой в этот раз было Варшавское гетто, он говорил о голоде его обитателей) подняла руку и сочувственно спросила: «А почему они не позвонили и не заказали себе пиццу?»

Вы скажете мне, что это две истории про двух дур, но мне кажется, что дело обстоит гораздо хуже. Сегодня человек уже представить себе не может кошмар той дикой канувшей эпохи, потому и ставятся в России памятники Сталину, а множество вполне разумных людей блаженно жмурятся, вспоминая то время.

А ещё одну отменную и трогательную историю (совсем иную, чем те, что выше) рассказал мне врач одной израильской больницы.

У них лежала пожилая пациентка, находившаяся в полной отключке. А ей надо было измерить температуру, и по старинной медицинской методике градусник ей вставили в попку. Ощутив его, она вдруг очнулась и еле слышным шёпотом сказала: «Йехезкель, это ты?»

Чуть не забыл (глава-то всё равно несвязная): эту историю мне в Риге рассказала одна женщина.

В Большом зале синагоги городской когда-то был марксистско-ленинский лекторий, так что после всех ремонтов кое-где уцелели дряхлые серпы и молоты. И вдруг какой-то пожилой еврей заявил свою законную претензию: мол, почему в том месте, где всякие еврейские мероприятия случаются, остались эти памятники пакостной эпохи?

И женщину постигло вдохновение! Она сказала, что предметы эти – древние инструменты обрезания еврейских младенцев: серпом некогда отсекали крайнюю плоть. «А молот?» – недоверчиво спросил старик. «А это – для анестезии!» – находчиво сказала женщина. И старик успокоился.

Теперь как раз пришла пора недавней поделиться радостью: свой восемьдесят второй день рождения мой давний-давний друг Юлий Китаевич отмечал у нас в Израиле. И я ему стишок сочинил.

Умён. Слегка мудаковат.Красноречив, когда поддатый.Всегда друзьям безмерно рад.Американец. Жид пархатый.Пусты напрасные слова,что он шутить с годами бросил,поскольку в восемьдесят двасмешнее всё, чем в двадцать восемь.Весьма немолод общий друг,однако член былого воинства,сам вынимает он из брюксвоё усохшее достоинство.Ему кричат со всех дворов:«Зайди! Сейчас нальём под ужин!»Короче, Юлий, будь здоров,поскольку ты нам очень нужен.

Страшная месть и нечаянная радость

Вот я и дожил до восьмидесяти лет. Раньше никогда бы не подумал. Множество людей весьма достойных уже закончили к этим годам свои счёты с жизнью, ну или судьба уже свела с ними счёты, а я всё жив пока. Но вот общаться стало почти не с кем. Да и раскидало нас по свету широко. А станешь вспоминать былые годы – совершенно ты другим стал человеком. От уплывшего времени всего два свойства у меня остались: оглушительно сморкаюсь и непременно днём немного сплю. Зато развилась лень неимоверная. Уж года два, как не могу писать очередной дневник. Нет, я не о стихах, они каким-то образом родятся и всплывают сами. А впечатления от жизни пожилой вялотекущей – они ещё, по счастью, есть – никак не запишу. Ну, правда, кто-то из мыслителей заповедал нам, графоманам: если можешь не писать, то не пиши. А я ещё сыскал где-то мысль, что труд, не доставляющий удовольствия, – грех чистейший, очень меня это поддержало. Прозу ведь писать и в самом деле очень трудно. Хоть у меня она отнюдь не художественная, так – заметки вдоль по жизни. Но недавно приключилась у меня история, которую не записать я просто не могу. С неё, пожалуй, и начнём главу.

Ещё лет сорок тому назад (ну, чуть поменьше) предупреждал меня один чекист, что, если что, они меня достанут и в Израиле. А я тогда, дурак самонадеянный, всерьёз это не принял, даже рассмеялся. А прав-то был тот юный особист – ох, как был прав!

Но, впрочем, начинать с иного бока следует.

В городе Тверь жил много лет крупный чекист, он чуть ли не областное КГБ возглавлял. И был он в душе – художником, в силу чего всю жизнь малевал различные картинки. Форматом небольшие, но отменные. Конечно, он на публику их никогда не выставлял, то ли неудобно было при такой профессии и чине, то ли просто западло. А как он умер, то его вдова картинки эти стала продавать, и три из них достались мне. Писал он маслом, и сюжеты были разные.

Так, на одной из них шёл коренастый пограничник (если легендарный Карацупа это был, то собака, что при нём была, – Индус). Её я подарил своему давнишнему приятелю, в сортире у него она висит.

А на второй – женщина идёт к огромной горе сена на возу. И к зрителю она спиной, но молодая. И лошади её смиренно ждут. Эта повисла в нашей спальне, очень уж была уютная.

На третьей – пляж нудисток. Человек пятнадцать голых баб в различных позах загорания и всего один мужик (и то – в трусиках). Эта картинка лучше всех прописана – видать, увлёкся автор. В коридоре до сих пор она у нас висит. Но дело всё случилось со второй (где молодая женщина спешит по полю к возу с сеном). Я что-то перевесил почему-то, и картинка эта оказалась возле нашей супружеской кровати – прямо у изголовья.

И меня стали кусать клопы! Именно меня причём, а не Тату, мою жену, у которой кожа и нежней, и тоньше, да и кровь моложе и свежей. Ну, Тата меня стала уверять, что это всё неравенство лишь потому, что она чаще моется, однако это было для меня неубедительно. Хотя идея, что вампиров привлекают запахи, заставила меня призадуматься. Недели три такая пытка длилась, и Тате взбрело в голову глянуть на оборот висевшей рядом картинки. Чуть она в обморок не упала. Между подрамником и холстом гуляли сотни кровососов! Часть из них были сухие и чёрные, но остальные!.. Явно это были спящие агенты (кажется, именно так именуются на языке разведки до поры до времени затаившиеся шпионы). А перевесил я картинку, и пришло их время. А в картинах, рядом висевших, всё было чисто и стерильно. И залил я тех клопов кипятком, а после концентратом уксусным, отнёс их лежбище бандитское в холодный чулан, однако и в соседней комнате они уже явились. Тут мы вызвали команду по уничтожению всякой мелкой нечисти. Но вот беда: ребята эти понятия не имели, как бороться именно с клопами (что ли, нету их в Израиле?), и потому пришлось вызывать их трижды, пока они не разузнали, как это делается. Сколько стоили, кстати, такие вызовы, лучше не упоминать, но главное – что после всего разора происшедшего пришлось в двух комнатах делать ремонт. Об этом диком мероприятии лучше всех выразился какой-то французский король: «После меня – хоть ремонт», – сказал он, насколько я помню старые легенды.

Вот так жестоко был я наказан чекистами – за какое-то очередное интервью, как я понимаю. Где я в очередной раз сказал, что за сегодняшнюю Россию мне больно и стыдно. Так что поделом я был покаран.

А теперь опять немного о прекрасном. Во время последних гастролей по Украине я попал в совсем маленький провинциальный город со странным названием – Кропивницкий. Ещё вчера это был Кировоград. А ещё раньше… Жалко всё-таки Зиновьева: мало того, что расстреляли человека, так ещё и вычеркнули бедолагу изо всех упоминаний. Среди бесчисленных картин на тему Ленина в Разливе есть одна примечательная (автора не знаю и не хочу). Там сидит Ильич на пне и пишет что-то актуальное, а сбоку от него – шалаш, и чуть подалее – большой стог сена. Так ведь этот стог и был раньше Зиновьевым, который, как известно, коротал с лысым смутьяном время бегства от суда. Но потом случилось с Зиновьевым то, что случилось, и сметливый художник превратил былого знаменитого большевика в стог сена. Это я к тому, что десять лет подряд это был город Зиновьевск. А ещё ранее – Елисаветград. Что касается сегодняшнего имени города, то Марк Лукич Кропивницкий вполне заслуживает этой чести: драматург, актёр и режиссёр, был он основателем украинского профессионального театра. Артистом был он, по отзывам современников, не просто выдающимся, но великим. И памятник ему – в полный рост – не зря стоит в городе его имени. Хотя население, надо сказать, возражало. Населению больше нравилось название Ингульск – по имени реки Ингул, тут протекавшей. Только кто когда прислушивался к голосу населения?

Всё это я выслушивал в машине по дороге из аэропорта в гостиницу. А потом пошло перечисление людей, родившихся здесь, и я задвигался, заохал и завосхищался. Как же повезло этому городку, возникшему в восемнадцатом веке вокруг небольшой крепости, сооружённой тут, не помню, от чьего возможного нашествия! Отсюда родом Арсений Тарковский, Юрий Олеша, Генрих Нейгауз (великий пианист и множества талантливых людей учитель), изумительный художник Осьмёркин («Человек абсолютного живописного слуха» – скажет о нём его коллега, а эта братия не сильно склонна к похвалам). А отцу легендарной «Катюши» Георгию Лангемаку здесь даже поставлен памятник (в конце тридцатых этот гениальный инженер был, разумеется, расстрелян).

И тут прозвучало имя, от которого я вздрогнул, ибо уже давно мечтал я написать хоть что-нибудь о поэте с псевдонимом Дон-Аминадо. И предлог нашёлся: родина его, его пожизненно любимый город – этот захудалый Елисаветград. «Есть блаженное слово – провинция, есть чудесное слово – уезд. Столицами восторгаются, восхищаются, гордятся. Умиляет душу только провинция». Так начинается его прекрасная книга воспоминаний «Поезд на третьем пути». Как я взахлёб прочёл её когда-то! Но теперь позволю я себе длительное, издавна задуманное отступление.

Следует начать его, конечно, с маленького отрывка из письма к Дону-Аминадо непреклонной в своих вкусах Марины Цветаевой: «Мне совершенно необходимо Вам сказать, что Вы совершенно замечательный поэт».

Донельзя типичная биография (кто знает – пропустите, пожалуйста, эту страницу): кончил гимназию, поехал в Одессу учиться на юриста, после доучивался в Киеве, потом – Москва и полный отказ от полученного образования. Нет, он писать и печататься начал ещё в совсем юном возрасте, а в двадцать с небольшим уже как журналист присутствовал на похоронах Льва Толстого (это я к тому, чтобы не приводить дату рождения, ну их к лешему, эти точные цифирки). Стихов – смешных и не очень – сочинил он невероятное количество, Сашу Чёрного порой напоминая (ну, пожиже чуть, не спорю), фельетонов много написал (тут он как Тэффи был или Аверченко), и на войну пошёл, там ранен был и комиссован. Революцию (точней, Октябрьский переворот) не принял сразу и уехал, когда полностью убедился, что более в России невозможно. Ни жить, ни дышать полной грудью. Так в двадцатом году он оказался в Париже. И начался его печальный расцвет.

А почему печальный, собственно? О, это объяснимо с лёгкостью. Потому что ностальгия – чувство страшное и вполне понятное. Тот миллион (как не поболее) уехавших в те годы, покидали Россию цветущую, свободную и безопасную для жизни человеческой. И хоть последние перед отъездом годы сумрачные были и тяжёлые, но предвоенную Россию помнили все.

Меня во многих интервью довольно часто осторожно спрашивали, нет ли у меня ностальгии. Да ни капли! Ну, друзья и близкие остались, да печаль о молодости, на выживание потраченной, при этом было столько низкого приспособленчества, что стыдно вспоминать. Но это не тоска по родине, так мучившая ту эмиграцию, да ещё вдобавок усугублённая иллюзией, что ужас в той оставшейся России – на короткий срок, такое продолжаться долго не может.

Спустя всего год после приезда Дон-Аминадо выпустил книжку стихов. Называлась она прекрасно и запоминающе: «Дым без отечества». На неё незамедлительно откликнулся не кто иной, как Бунин, никем и никогда не заподозренный в любви к коллегам-литераторам. Он написал: «…В его книжке, поминутно озаряемой умом, тонким юмором, талантом, – едкий и холодный «дым без отечества», дым нашего пепелища». Стоит упомянуть, что впоследствии они очень крепко подружились.

Дон-Аминадо немедленно прослыл всеобщим увеселителем. Ибо много лет чуть ли не ежедневно появлялись в газетах и журналах его стихи и фельетоны, шутливые смешные объявления, частушки (много сотен было им сочинено), и всё это – на злобу дня. Он сочувственно и иронично описывал эмигрантскую жизнь и незамедлительно откликался на всё, что происходило в России. Именно поэтому его читать сегодня менее интересно, даже не всегда понятно, а тогда это было – глотком свежего воздуха, улыбчивым и потому целительным взглядом на текущую жизнь.

Ни от каких самых мелких тем не отказывался этот сочинитель – «лёгкое перо», как именовали его критики (не без налёта осуждения, конечно). И лишь однажды отказался наотрез. Притом – от лестного и перспективного зазыва. Ему Шаляпин (а дружили они много лет) предложил – точнее, попросил его – написать либретто к опере «Алеко», по Пушкину. Музыку сочинил когда-то сам Рахманинов – это была первая его опера, написанная при окончании консерватории. Необычайной силы была музыка, как уверял Шаляпин. Он мечтал именно в этой опере сыграть свою последнюю роль – спеть Алеко в гриме под Пушкина. И резко отказался Дон-Аминадо. Он сказал, что слишком почитает Пушкина и что никак не может калечить пушкинский текст, приспосабливая его под оперные арии. И никакие уговоры не помогли. А вскоре Шаляпин умер.

Но вот ещё что: Дон-Аминадо писал афоризмы (несколько тысяч этих острых и коротких мыслей он насочинял и напечатал). Это он, кстати, вполне банальную (но столь же остроумную) пустил по миру поговорку, что «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». Кто сказал первым (а ведь мы до сих пор при случае это говорим), что «Каин убил Авеля за старые анекдоты»? Мы восхищаемся сегодня Ежи Лецем и Борисом Крутиером, но и это ведь потому, что всё, сочинённое ими, – на злобу нашего сегодняшнего дня. Но, как у них, у Дона-Аминадо были мысли, сохранившие свой смысл до сих пор. Не верите? Тогда я приведу десяток, как не более, его вполне сегодняшних афоризмов.

Стрельба есть передача мыслей на расстоянии.

Живя в болоте, не рискуешь, что тебя захлестнёт волной.

Ничто так не мешает видеть, как точка зрения.

Утешайся тем, что международное положение ещё хуже.

Декольте – это только часть истины.

Живите так, чтобы другим стало скучно, когда вы умрёте.

Скажи мне, с кем ты раззнакомился, и я скажу, кто ты таков.

На свете очень много хороших людей, но все они страшно заняты.

Терпение и труд хоть кого перетрут.

Люби человечество, но не требуй взаимности.

Лучше остаться человеком, чем выйти в люди.

Не старайтесь познать самого себя, а то вам противно станет.

Аминадав Петрович Шполянский (на самом деле его отца звали Пейсах) написал, как я уже говорил, великое множество стихов, исполненных иронии и горечи. Стихов не приведёшь, но фраза из письма Цветаевой сполна объяснит: «Вся Ваша поэзия – это самосуд эмиграции над самой собой».

Этот всеобщий увеселитель много понимал о людях. Он пережил оккупацию, всё знал уже о лагерях уничтожения евреев, и в сорок пятом году написал в одном писем слова, точнейшие по горечи и боли за человечество: «Поразило меня только одно: равнодушие… Вообще говоря, все хотят забыть о сожжённых».

Он сочинял с непостижимой скоростью. И остроумием он обладал – неисчерпаемым. Но время засушило большинство его произведений. Очень жалко. Мне когда-то он весьма помог существовать.

Вернусь теперь я в город Елисаветград. Здесь стоит памятник ангелу-хранителю Украины. Здесь в каждом апреле расцветает в Дендропарке сто тысяч тюльпанов. Здесь бывали Мицкевич, Кутузов и Суворов. Здесь сидел в тюрьме Котовский (пятнадцать лет был этот человек бандитом-налётчиком, а после ещё семь – знаменитым полководцем в Красной Армии). А выступать мне довелось – в первом на Украине театре, том самом, который так обожал юный Дон-Аминадо. А ещё здесь был первый в России погром. За время Гражданской войны через город этот прошли все до единой банды, что гуляли некогда по Украине. И евреи города (а их была почти что треть населения) – зарезаны были или расстреляны. А потом опять понаехали. Удивительна эта наша национальная страсть упрямо вновь селиться в местах, где нас убивали. А водку мы после концерта пили в буфете этого театра с такими дивными людьми, что я ещё раз вспомнил слова Дона-Аминадо о великой теплоте провинциальной жизни.

И ещё одна некрупная печаль случилась у меня за это время. Я не раз ведь и в стишках, и в прозе тихо сетовал, что никогда не получал какую-нибудь премию достойную. И вдруг мне это счастье улыбнулось: меня на праздник Хануку позвал во дворец кремлёвский совет еврейских общин (с большой, наверно, буквы следует его писать, но я в этом не очень-то уверен). И не просто пригласили бедного провинциального иностранца, а чтобы премию вручить по номинации «Человек-легенда». А к той премии, по слухам, даже денежку какую-то давали. Красота!

Но тут я отказался. Мне давно казалось, что евреи не должны свои высокие праздники отмечать на кремлёвском подворье, как-то мне это виделось наглостью и даже неким святотатством. Что евреям это некогда припомнят и предъявят, я ничуть не сомневался. Да ещё пришлось бы всяким падлам руку пожимать, а их у нас, как и у всякого народа, – полный ассортимент. Ну, словом, отказался. Мягко и с благодарностью. А премии мне жалко до сих пор.

Сага о нищем миллионере

Я почему-то чувствовал, что этот полюбившийся мне город (Елисаветград – Зиновьевск – Кировоград – Кропивницкий) подарит мне какой-нибудь сюжет или историю. И не ошибся. Во второй мой приезд туда – спустя полтора года – мне принесли книжку (надписанную автором) с названием вполне простым: «Коллекционер Ильин. Двадцать лет спустя», и я с головой окунулся в жизнь загадочного, но вполне понятного мне человека. Десятки газет писали о нём когда-то, отголоски той шумихи сохранились в Интернете, даже фильм о нём был снят с тремя или четырьмя актёрами, игравшими Ильина в разные годы его жизни, главным было во всём – удивление перед размахом интересов этого неприметного человека.

Тридцать лет ходил по улицам города рядовой электрик треста ресторанов и столовых (позже – пенсионер) Александр Борисович Ильин. В сильно ношеной рабочей спецовке (или в неказистом пиджаке, надетом на футболку), стёршихся кирзовых ботинках и мятых брюках – он полностью соответствовал своей профессии и той нищенской рабочей зарплате, которую получал. Многие в городе знали его как любителя старинных книг и вообще всякой старины, переплётчика и реставратора икон. Впрочем, о его последнем ремесле знали только священнослужители разных приходов, привозившие ему иконы для приведения их в божеский вид. Тем более что денег он за реставрацию не брал, расплачивались с ним книгами и другими иконами.

Всё собранное им никто никогда не видел, в дом к себе он никого не впускал. Были несколько человек, вхожие за порог, однако не дальше кухни. С остальными он беседовал в саду под грушей, отчего и делились приходившие на «запорожцев» и «подгрушников». Никто, впрочем, и не порывался войти дальше, репутация нелюдимого чудака прочно закрепилась за Ильиным. В доме жили вместе с ним племянник и племянница, она-то и готовила немудрёную еду. К еде Ильин был абсолютно равнодушен, часто ел в столовых треста, где работал, – как там ели, с лёгкостью представят себе те, кто жил в это окаянное время. Ни жены, ни детей у него не было, женщин он к себе не приводил, не пил совсем (единственная необычность) и не курил. Словом, личностью был серой и неприметной. Это уже впоследствии коллеги по собирательству вспоминали, что был он невероятно эрудирован и начитан, а в вопросах книгоиздательства всех времён – глубочайшим образом осведомлён.

Всё началось после его смерти от инфаркта в девяносто третьем году. В последний путь провожали его племянники и несколько соседей, а неказистый крест из водопроводных труб поставил на могиле сердобольный смотритель кладбища. Даже поминок не было, зарыли усопшего, и память о его убогой жизни быстро бы и навсегда истёрлась.

Но спустя месяца два после его смерти в городском книжном магазине появилась некая редкая книга с его пометками – он когда-то позволил библиотеке снять с неё ксерокопию, потому-то её и узнал знакомый ему коллекционер. И этот его коллега тут же, движимый невнятным патриотизмом, написал куда-то очень наверх, что ценная, возможно, для государства коллекция может постепенно раствориться безо всякой пользы для державы. Сверху поступила рекомендация, она быстро обросла юридическим обоснованием (абсолютно, кстати, незаконным), и в дом покойного собирателя вломилось целое воинство судебных исполнителей и взятых с собой экспертов.

И обомлели эти люди. Дом Ильина был снизу доверху забит книгами, иконами и прочими предметами старины. Точно так же был забит разными ценностями чердак и подвал. Главным содержанием коллекции были, безусловно, книги. В некоторых газетах сообщалось потом о нескольких десятках тысяч томов, но городской библиотеке досталось только семь тысяч. Но какие это были книги! Например, Острожская Библия – первое издание Библии на церковнославянском языке (XVI век) из типографии Ивана Фёдорова. Там вообще было полное собрание книг этого первопечатника (многие из них считались безвозвратно утерянными). Рукописное Евангелие XIV века. Переписка Екатерины с Вольтером. «Византийские эмали» – эта редкостная книга была некогда издана тиражом всего двести экземпляров, и стоимость её на книжном рынке – два миллиона долларов. Это единственная цена, которую я назову, ибо подлинная стоимость многих книг просто не установлена. Там была уникальная книга «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» с рисунками Репина, Сурикова, Васнецова, Бенуа и нескольких других (прошу прощения, если кого-то из художников не упомянул или сгоряча назвал излишнюю фамилию – сам я этой книги отродясь не видывал – ну разве в Интернете). Перечислять можно до бесконечности, но ещё там обнаружились рукописи Гоголя и Пушкина, список грибоедовского «Горя от ума» (образец когдатошнего самиздата) и среди большого количества картин – портрет Екатерины работы знаменитого художника Дмитрия Левицкого (считался утерянным). Этот портрет, кстати, – некая историческая загадка: царица одета в мундир гетмана Запорожской Сечи, хотя именно она положила конец её существованию.

А ещё – невообразимое количество икон, среди которых – множество в серебряных окладах и с многоцветной эмалью. Многие из них покрыты были пылью, плесенью, испорчены грибком – до них не доходили руки их владельца-реставратора. И то же самое – с книгами: в ящиках на чердаке уже возились мокрицы. В доме был сундук, набитый наиболее любимыми Ильиным книгами – он и сидел на нём, однако же и там уже густо цвела плесень. В этом немыслимом количестве старины были микроскопы разного времени, граммофоны, монеты разных стран и веков, телескопы и ордена в большом ассортименте, бронзовые и чугунные статуэтки, вазы из фарфора и хрусталя. Впечатление было, что собирал он всё подряд, на чём лежал хотя бы слабый отпечаток канувшего времени.

А ещё обнаружилось двести килограмм серебра. Но не серебряного лома, не монет серебряных, а произведения знаменитых мастеров давнишнего времени – Хлебникова, Фаберже и других. Корм для домашних кур в этом доме размешивали ложкой Фаберже.

Всё это грузили в мешки и выносили, чтобы вывезти. Набралось около пятнадцати или двадцати грузовиков. Словом, это было чистой воды ограбление, устроенное государством. А в основе его лежало – отсутствие форменного завещания. Слабых возражений племянницы, что ещё не прошло положенных шести месяцев, никто не слушал. Когда она позднее обратилась к адвокатам, ни один из них не осмелился выступить против воли всесильного государства.

Всего было изъято четыре тысячи предметов и несчётное количество икон и книг.

Что же за личностью был этот владелец самой большой в России (а то и в целой Европе) частной коллекции? Это выяснилось постепенно и далеко не полностью.

Многое стало ясно из туманной биографии этого человека, одержимого страстью. Родился он в двадцатом году, а начало коллекции положила его мать, женщина явно незаурядная. Была она старинного дворянского рода Римских-Корсаковых (нет, никакого отношения к композитору), знала три европейских языка, много читала, получила отменное образование и сумела что-то из семейного наследия сохранить в те годы повсеместного изъятия. Эх, знала бы она, что именно изъятие постигнет спустя десятки лет её удачно утаённые от грабежа любимые вещи! (Книг на французском и других языках было довольно много в собрании Ильина, а сам он, по всей видимости, ни одного не знал.) Она вышла замуж за пролетария, очень способного человека (дорос он до директора большого завода), тоже не чуждого собирательству. Так что их сын с раннего детства окунулся в атмосферу любви к уходящему предметному миру, а в частности – обучился переплётному мастерству. На фронт он не попал (незнамо как обретённый белый билет), поступил в торфяной институт, бросил его после первого же курса, выучился на электрика, а дальше – четырнадцать лет пропуска в трудовой книжке. Известно, что какое-то время он жил в Киево-Печерской лавре, сохранились его снимки в монашеском одеянии, но занимался он переплётом книг и реставрацией икон. И достиг в этом больших успехов. Настолько больших, что ему был доверен ключ от библиотеки лавры, и когда в шестьдесят первом году её закрыли (это Хрущёв боролся с религией) и приехал Ильин к родителям в Кировоград, следом за ним прибыли два больших контейнера книг и церковной утвари. Нет, я ничуть его не осуждаю: нет на свете коллекционеров без чёрных пятен в их собирательской практике. Так и появился в городском тресте ресторанов и столовых новый электрик.

Это уже был человек единой всепоглощающей страсти – мании собирательства. Такой характер издавна описан специалистами в нашей закоулистой и непрозрачной психологии.

Академик Павлов полагал, что собирательство – «…это есть тёмное, нервное, неодолимое влечение, инстинкт…». А многие философы, психологи и психиатры пытались добраться до корней и истоков этой загадочной мании, присущей чуть ли не трети человечества. Теорий было множество, но малоубедительны они все. Ибо собирательство простирается от вкладывания денег до безумной страсти к накопительству совершеннейшей чепухи.

Ильин был собиратель породы редкостной: его привлекал запах старины – отсюда и поразительное разнообразие его коллекции. И ещё скрытность резко отделяла его от великого множества собирателей, склонных свою коллекцию выставлять на общее обозрение и хвастаться ей. Он был великим и необычным коллекционером. Мир праху этого загадочного человека! Огромный камень дикой породы поставили на его могиле городские энтузиасты. А на камне этом – замечательные чьи-то слова: «Книги и вещи на расстоянии дыхания дарили ему радость быть, а не только иметь».

А под каштанами – пещеры

Прямо накануне отлёта вдруг вспомнил я, что уже давно знаю одного гражданина той страны, куда мы собрались в лечебных целях. В Иерусалиме был какой-то вечер, на котором выступал Любимов. После завязалась лёгкая пьянка, я подошёл к нему со своим стаканом и сказал слова, которые он встретил весьма приветливо. «Юрий Петрович, – нагло попросил я, – позвольте с вами чокнуться. Вам это хуйня, а мне – мемуары». Потом я в качестве шофёра привозил к нему Зиновия Гердта и вдоволь понаслаждался неспешной беседой двух этих замечательных людей.

Потом ещё (совсем недавно) мы с ним встретились в доме наших общих друзей – ну, словом, с этого я начал не затем, чтоб ненароком похвалиться, а к тому, что мы летели в Венгрию. У жены моей неладно с лёгкими, а там под Будапештом объявилась (мы об этом слышали впервые) некая подземная пещера, для таких больных целительная. Постоянная в ней температура – 14 градусов (по счастью, плюс 14), а влажность – 98 процентов. Если посидеть в ней каждый день по три часа, то будет изумительный эффект – мы это всё прочли в рекламе и польстились.

По своему глобальному невежеству я ничего почти о Венгрии не знал. Поэтому все первые дни сидел в гостинице (на острове посреди Дуная) и читал усердно книжки, мне заботливо принесённые местными друзьями. Оказалось, что и раньше что-то я слыхал или прочёл, только теперь это совсем иначе зазвучало – и гораздо убедительней. И было увлекательно узнать – а впрочем, я немедля этим поделюсь. Прости меня, читатель, если это всё давно тебе известно.

Венгры появились в Европе в IX веке, прибредя огромным племенем из Зауралья и Сибири. Их ближайшие сородичи (по языку) – это ханты и манси, удмурты и мордвины. О причине, побудившей необозримое скопище людей уйти в неведомые дали, учёные спорят, а меж тем языковое угро-финское единство учиняет фестивали, конкурсы и всякое общение между такими нынче разными народами. Я вдруг себе представил очень ясно, как какой-нибудь певец из Удмуртии, повидав жизнь венгров, молча проклинает своих древних предков за нерешительность в те годы общего исхода. Я как раз недавно в Салехарде наблюдал и хантов, и манси, а теперь вот оказался среди их, по сути, родственников. А разницу легко себе представить. Летописи, кстати, подтверждают это великое переселение, ибо по дороге, длившейся годами, всякие случались мелкие войны, столкновения и дружелюбные союзы.

А про венгров нашей современности узнал я нечто вовсе новое – признаться, поразившее меня. Ко времени угасания Первой мировой войны в России оказалось чуть не полмиллиона военнопленных венгров. Сведущие люди объяснили мне, что венгров гнали на фронт при очевидной нехватке оружия для них, еды, одежды и транспорта – отсюда и такое количество сдававшихся в плен. И именно они сделались крепчайшей опорой молодой советской власти. Даже в штурме Зимнего участвовали венгры. Дух миражей, навеянный революцией, глубоко проник в их души. Когда в апреле 18-го года только что образовалась Красная Армия, в ней было всего двести тысяч человек, венгров было в ней – уже 85 тысяч. В сорока крупнейших городах России возникали воинские формирования венгров, вставших за революцию. И отнюдь не только латышские стрелки охраняли Кремль, работали в ЧК, подавляли восстание эсеров, воевали всю Гражданскую войну – венгров среди тех, кто насаждал советскую власть, было несравненно больше. Это безумно радовало Ленина, всю Россию почитавшего за спичку, которая разожжёт всемирный пожар. Воины-интернационалисты (так их называли в то время) были очевидным признаком сбываемости этой жуткой утопии. А для коренных россиян они все были на одно лицо – отсюда, очевидно, и тот миф о повсюдных латышах, что засел когда-то напрочь в заскорузлом моём сознании – да и не только, впрочем, моём. А всего их в Красной Армии было более ста тысяч, даже в дивизии Чапаева воевало множество венгров.

И только тут я услыхал впервые, что в нашем лагере (мира, социализма и труда) Венгрия была «самым весёлым бараком». Отсюда и восстание лагерное подняли они первыми. В 56-м году. В крови утопленное, замолчанное миром восстание. И я рад был узнать, что его подняли студенты. И сперва ведь к этому прислушались в Кремле и вывели часть советских войск, но всё не прекращались наглые демонстрации и митинги, и на маленькую Венгрию обрушилось целое войско – несколько десятков тысяч солдат и шесть тысяч танков. Это здесь был впервые опробован автомат Калашникова. Восставшие венгры вполне в духе времени требовали, в сущности, немногого – социализма с человеческим лицом. Только чтоб лицо это было не русским и не еврейским. Советские солдаты, между прочим, были искренне убеждены, что борются они с поднявшим голову фашизмом. А венгры до сих пор помнят с гордостью и отмечают этот яростный порыв к свободе.

Ну, а нас с женой из Будапешта повезли в город Тапольцы, где были вожделенные целебные пещеры. Километров двести мы проехали по густо-зелёной Венгрии (для моего израильского взгляда это было чудом), по дороге, огибая озеро Балатон, налюбовались дивными курортными городками, даже рюмку местной водки палинки я выпил на одной из остановок. А потом был небольшой провинциальный город, окружённый невысокими горами, и гостиница, стоявшая на подземных пещерах. В них надо было сидеть по три часа в день.

Изумительно красивой оказалась эта сеть огромных пещер. Тысячелетия назад здесь протекал могучий поток, оставивший после себя дно из мелкого галечника и невероятно театральные своды сегодняшних пещер, бывшего своего русла. Бесчисленные вымоины, впадины самых прихотливых очертаний, даже небольшие пещерки – память о растворявшихся породах. И повсюду – узкие удобные кровати для больных (астмой, бронхитом – список весьма велик). По три часа надо сидеть-лежать в чистом подземном воздухе. Большинство пациентов мирно спит в этом уютном подземелье, повадился там спать и я. А так как я во сне храплю неистово, то вскоре после моего засыпания обитатели нашей пещеры тихо перебирались в соседние. Так, во всяком случае, объясняла мне жена опустелость нашего обиталища.

А ещё возле гостиницы был отменный парк из неизвестных мне деревьев. Нет, каштаны я различал по висящим на них плодам, и сосну от ели я отличаю почти сразу, но тамошние узнавал не все. Забавно, что всего метров через двести-триста от наших целебных подземелий находилась ещё одна сеть пещер, и там текла река, где-то впадавшая в городское озеро. Она описывала под землёй некий круг, и по нему можно было прокатиться на лодке. Я, конечно же, туда повлёкся. Лодка оказалась аккуратно склёпанным цинковым корытом, к ней вручили мне весло. Я сперва огорчился было видом этой лодки, но быстро понял, что деревянная мгновенно истрепалась бы в щепки, плывя по узкому каналу и непрерывно ударяясь о каменные стены. А когда я с трудом (и восторгом) совершил этот плавательный круг, на берегу меня ожидало приятное происшествие. На пристани стояла очередь желающих прокатиться, и была то – русская группа туристов. Меня узнали, тут же завязалась фотосессия, и первая из окликнувших меня с гордым пафосом произнесла подругам: «Я знала, что сегодня случится что-то необыкновенное!» Так что семьдесят ступенек наверх я поднимался очень окрылённо.

Потом мы вернулись в Будапешт. Я не слишком тяготел к архитектурным красотам города, мне хотелось выкурить сигарету всего в трёх местах, и нас с женой свозили туда.

Прежде всего я хотел постоять у дома (хотя дома уже нет), где родился Теодор Герцль. Эта безусловно историческая личность вызывала у меня очень странные чувства. До тридцати четырёх лет – процветающий и остроумный журналист с высшим юридическим образованием, автор нескольких успешливых пьес, убеждённый сторонник ассимиляции евреев и растворения их в народах, среди которых они живут. Потом была идея поголовного их перехода в христианство и запись (кажется, в дневнике), что «идеи в душе моей крались одна за другой». Ещё одна цитата о нём: «В то время, как говорили, будущий вождь сионизма был пижоном, денди с бульвара, обожал слушать оперы Рихарда Вагнера, модно одеваться, сплетничать в кафе и фланировать по проспекту».

Но в 1894 году, будучи в Париже корреспондентом какой-то газеты, он стал свидетелем дела Дрейфуса. Даже присутствовал на гражданской казни этого облыжно обвинённого офицера-еврея: с него публично сорвали знаки отличия и сломали его шпагу. Герцль ничего ещё не знал о невиновности Дрейфуса и поразило его другое: толпа народа, кричавшего «Бей евреев!». Вот тут и ощутил он ту жёсткую убеждённость, за которую впоследствии его прозвали «сумасшедшим мечтателем». Спустя всего года полтора появилась его знаменитая книжка – «Еврейское государство», сразу же переведенная на несколько языков.

А вот история, рассказанная самим Герцлем: он читал эту нетолстую утопию своему близкому другу – тот вдруг заплакал и убежал. А после объяснился: «Он подумал, что я сошёл с ума, и, как друг, был сильно огорчён моим несчастьем». С той поры вчерашний журналист и драматург отдался без оглядки идее создания еврейского государства. Он был готов основать его где угодно – на Кипре, в Африке, совсем не обязательно в Палестине. Помешали соратники (их возникло множество). Он принялся убеждать банкиров, он виделся с турецким султаном и немецким кайзером, с министрами Англии и России. Он проявлял вулканическую энергию и чрезвычайное личное обаяние. Ему сочувственно кивали и отвечали уклончиво. Он собрал в Базеле первый Сионистский конгресс (поставив, кстати, непременным условием, чтобы все явились во фраках). После чего записал в дневнике: «В Базеле я создал еврейское государство». А как его во всём мире поносили раввины разных уровней известности! Ведь всё, что он пытался сделать, было прерогативой Мессии – уж не возомнил ли он таковым себя, земного выскочку?

Зачем я это всё пишу, я объясню немедленно. Сверхценная идея и маниакальная одержимость ею – немедленно вызывают у психологов (и психиатров) настороженное внимание. Таким, очевидно, и казался Теодор Герцль тем сановным и влиятельным лицам, у которых он просил понимания и поддержки. Справедливо отчасти: в то время это выглядело как беспочвенный бред. И мне кажется, что случай Теодора Герцля – это действительно явление высокой и благородной свихнутости сознания. А бранить и осуждать меня можно сколько угодно, только именно от восхищения этим замечательным душевным расстройством я и хотел постоять у дома Герцля. Тем более что его маниакальная мечта впоследствии блистательно сбылась.

Тут я невольно вспомнил одну дивную байку (легендарную, скорей всего) про Бен-Гуриона. Ему принесли на утверждение какой-то грандиозный проект, на который уже и деньги нашлись, и был большой список очень известных участников. Но он отказался подписать этот проект. Его спросили удивлённо – почему? В этом списке нет ни одного сумасшедшего, якобы ответил он, а значит – ничего не получится.

Вторым местом, где я хотел побывать, был дом, в котором жил и работал Рауль Валленберг. Уже и книги о нём написаны, и огромное количество статей, сняты фильмы, поставлены в десятке городов мира памятники ему, приколочены мемориальные доски, только что бы я ни прочитал, снова и снова захлёстывает меня восторженное изумление.

Он ведь меньше чем за год своего пребывания в Будапеште спас от верной гибели несколько десятков тысяч евреев. И целиком – население городского гетто, где ожидали вывоза в лагеря (точнее – в газовые камеры и печи) пятьдесят тысяч евреев-смертников.

Он приехал в Будапешт как первый секретарь шведского посольства и почти сразу по приезде принялся выдавать евреям внушительные бланки с гербом Швеции посреди листа. Это были охранные паспорта – свидетельства того, что предъявителю разрешён въезд в Швецию и он только ждёт отправки. Нет, евреи не толпились возле виллы, нанятой Валленбергом для работы, – всё происходило в глубочайшей тайне: спасительные паспорта развозили и раздавали его сотрудники. Он снял в Будапеште тридцать домов, на которых значились вывески: «Шведский культурный центр», «Шведская библиотека» и другие охранные наименования – всё это были жилые дома для приюта и укрытия множества еврейских семей. Туда доставлялись и продовольствие, и лекарства. Он учредил больницу, где работали врачи разных профилей. Он снял три больших склада, ибо еда и лекарства привозились и в гетто. Он общался с невероятным количеством самых разных людей – от венгерского начальства до гестаповцев, ибо был человеком невероятного обаяния и такой же находчивости в разговорах. Он как-то даже с Эйхманом пообедал. Подробности их застольного разговора никому, естественно, не известны, но в чьих-то воспоминаниях промелькнула одна фраза Эйхмана, много сказавшая о его глубинном мировоззрении. Рауль Валленберг выразил, очевидно, осторожное сожаление, что так много людей подвергается унижению и арестам, на что Эйхман добродушно возразил:

– Но ведь евреи – не люди.

Эйхман приехал в Венгрию, чтобы ускорить отправку евреев в лагеря, и очень успешно выполнял свою задачу (был он эффективным менеджером): всего за два месяца на верную смерть были депортированы 450 тысяч венгерских евреев. А Валленберг множил и множил охранные паспорта. Он писал своей матери, что сейчас переживает самое интересное время в его жизни. Он порой даже вытаскивал несколько десятков людей из толпы, уже собранной для отправки в лагерь. Его спасали мужество, уверенная настойчивость и дипломатическая неприкосновенность. Очевидно, он щедро раздавал взятки разного рода высоким чинам, но кого-то удавалось напугать и неизбежным возмездием – Красная Армия уже была совсем близко, Будапешт периодически бомбили. Только его усилиями обречённых обитателей гетто не успели отправить в печи Освенцима.

А когда пришла советская армия, то Валленберг таинственно исчез. Очень нескоро выяснилось, что его арестовали сотрудники Смерша и тайно перевезли в Москву. Он более двух лет содержался в тюрьмах то Лубянки, то Лефортово, а добивались от него, скорее всего, просто сотрудничества. Он ведь очень много знал, ибо с великим множеством людей общался. А после категорического отказа – застрелили. Или вкололи яд – была при Лубянке и такая специальная лаборатория. К архивам доступа нет, а домыслы множатся до сих пор.

Третье место тесно связано со всем рассказанным выше. Оно находится на берегу Дуная. Дело в том, что в конце сорок четвёртого года в Венгрию вошли немецкие войска. Их раньше тут не было – ведь Венгрия была союзником Гитлера. Но адмирал Хорти, правитель Венгрии, объявил всенародно, что его страна выходит из войны, и тогда в страну вошли немцы. Тут же произошёл, естественно, государственный переворот, и во главе правительства стал некий Салаши, глава фашистской партии «Скрещённые стрелы». Начались еврейские погромы. Салашисты отлавливали евреев на улицах и врывались в квартиры. Каждый день под вечер на берег Дуная приводили пять-шесть десятков схваченных евреев, связывали их по трое и стреляли в среднего. Он падал в воду, увлекая двух других – спастись у них возможности не было.

В память этих погибших на берегу Дуная стоит очень необычный памятник. Это пар тридцать женских, мужских и детских туфель и ботинок разного фасона и размера. Они сделаны из железа и прикреплены к невидной (под землёй) железной полосе. Они распахнуты, как будто их только что сняли с ноги. Это потрясающее зрелище. В памятные дни возле них зажигают свечи.

Тут я и выкурил свою третью экскурсионную сигарету. Больше никуда идти не хотелось, хотя в Будапеште полным-полно различных туристических соблазнов.

А после мы уехали – с великой благодарностью к этой зелёной процветающей стране. Бог даст, мы ещё приедем сюда.

Рыбалка на полярном круге

Это название – к тому, что я снова побывал в Салехарде. А он, как известно, стоит на Северном полярном круге – шестьдесят шестая (с чем-то) параллель. И даже специальный там огромный знак поставлен: ты пересекаешь очень важную черту. И выдаётся грамота, что пересёк, такая у меня уже висит. Мне, правда, рассказывали, что знак этот стоит слегка южнее Салехарда – чтобы, не дай Бог, не отобрали северные льготы.

Я приехал выступать по личному приглашению губернатора (грех не похвалиться этим фактом – первым в моей актёрской жизни). Даже обсуждалось по телефону с моим импресарио, не полечу ли я на вертолёте на губернаторскую дачу (всего час лёту) и что именно я там выберу: сидение у камина с выпивкой или роскошную подлёдную рыбалку. Я было собрался отказаться от обоих соблазнов, но догадался промолчать, и судьба сама легко распорядилась моим досугом.

Губернатор оказался жестоко занят в эти дни: в Салехарде открывался съезд коренных малочисленных народов Севера. Я даже не знал, что их так много, этих малочисленных народов. А приехали коряки, ненцы, селькупы, ханты, эвены, камчадалы, орочи и якуты. А ещё приехали буряты, эскимосы, долганы, манси, нанайцы и тувинцы. Словом, сорок малочисленных народов прислали человек пятьсот своих представителей. И все они жили в одной гостинице со мной. Ну, может, и не все, но я стоял и молча любовался этим невиданным мной ранее обилием лиц, мягко говоря, не европейских. И вдруг ко мне подошёл пожилой (и почему-то грустный) еврей, который принялся уныло хвалить мои стишки и прозу.

– А вы-то здесь кто? – невежливо спросил я его.

– Я мэнээс, – ответил он, и я обрадовался, что сразу понял. Младший научный сотрудник – типичная для еврея должность.

– Нет, – опроверг он мою догадку. – Я – малочисленный народ Севера.

– Но это съезд коренных народов, а вы разве коренной? – упёрся я.

– А где мы коренные? – укоризненно ответил он.

«В Израиле!» – чуть не закричал во мне израильский патриот.

Он молча пожал плечами и вернулся в пёструю толпу коренных народов Севера.

Так что губернатор Ямало-Ненецкого округа даже не пришёл на моё выступление. А уж на следующий день ему было вовсе не до меня: отмечался ежегодный День оленевода. Были оленьи гонки в упряжках, прыгали через нарты, боролись и перетягивали палку многие участники праздника. В магазинах было запрещено продавать выпивку (у северных народов плохо с какими-то ферментами, которые перерабатывают алкоголь), поэтому традиционно поживились таксисты: он у них стал стоить впятеро дороже. А я уже с утра знал, на что обречён: мне прямо в номер принесли две огромные сумки с полным снаряжением северного охотника: три пары штанов (включая кальсоны), две тёплые рубашки, тёплые носки и сапоги невероятной высоты (глубокий снег или болото, догадался отпетый горожанин). А ещё была отменная шерстяная шапка с прорезью для глаз – такие видел я не раз в кино про грабителей.

И привезли нас прямо к вертолётной площадке, и мы полетели в дико гремящем вертолёте. Правда, дали всем наушники, чтоб тарахтение ослабить. Меня было поручено опекать местному министру культуры – очень симпатичному и очень молодому человеку. А второй был сильно старше и пока что молчалив. А ещё один был явно на подхвате (позже это подтвердилось). Я смотрел в окно на снег под нами, на редкий и малорослый подлесок и всем сердцем чувствовал, что человеку жить в этих местах не стоит. А про что я думал эти полтора, а то и два часа полёта, я чуть позже расскажу, поскольку это очень важно.

Мы опустились около огромного озера, где ещё вчера были пробурены лунки и опущены ко дну шнуры с приманкой. Мы вылезли из вертолёта, я неловко встал на широкие и короткие охотничьи лыжи (был заботливо спрошен, катался ли я когда-нибудь на лыжах, и соврал, что да), и стали ждать, покуда трое на таких же лыжах обходили лунки. Меня просто пожалели брать с собой, поскольку лёд был тонким кое-где, а я был гость. Щук было четыре или пять, одна – огромная, и я с ней тут же сфотографировался. А что поймал её не я – сущая мелочь для истинного рыболова. Я уже начал входить во вкус мероприятия.

Потом ещё один короткий перелёт, другое озеро, а тут на берегу – роскошный дом охотничий. И пробурили лунки, и раздали удочки, и я тут же догадался, что я должен делать. А червяков на два крючка быстро и ловко насадил второй мой опекатель. Поплавок дёрнулся почти сразу, я чуть подсёк и вытащил первого окуня. Последующие часа полтора-два я был заядлый и азартный рыболов. А рыба всё клевала и клевала. Я поймал в итоге сорок окуней, из которых штук пятнадцать были по килограмму – рыбины впечатляющей, впервые мною виденной комплекции. И часть из них немедля увезли – там возле дома уже вовсю готовилась уха. Меня совсем не гордость распирала, а тупое упоение. И даже второй мой опекатель, который каждый раз мне помогал снять рыбину с крючка, чтобы червяк на нём остался, одобрительно мне в спину буркнул, что мастерства не пропьёшь. Потом нам свистнули, и мы вернулись в дом. А там уже был стол накрыт, уже уха дымилась, и горячие котлеты щучьи горкой высились, а водку по моей просьбе заменили на виски. Вкус был у этого всего – неописуемый.

И мы часа примерно два проговорили ни о чём. Министр культуры притворялся молчаливым, я припомнил два замшелых анекдота, а мой друг (и он же – импресарио), когда-то державший маленький колбасный завод, с упоением рассказывал о жутких злоключениях колбасного фарша. Он человек непьющий (да ещё в хоккей играет, наплевав на возраст), и поэтому две первые же рюмки сильно развязали ему язык. А хозяин – устроитель нашего полёта и пирушки, веский и неторопливый Василий Николаевич, повествовал о своих обильных пахотных землях где-то в степной России. Я так о нём и думал: бизнесмен средней руки, а нас выгуливает по просьбе занятого губернатора. Ах, алкогольный дурак, я не впервые ошибался! Уже вернувшись, узнал, что на рыбалку нас возил создатель и генеральный директор огромной авиакомпании «Ямал», заслуженный пилот России, облетавший и полмира, и, конечно, из конца в конец весь Ямал. Как бы я хотел его о многом расспросить! Но было уже поздно. Впрочем, то, о чём я расспросить его хотел, навряд ли он бы согласился мне рассказывать, и это чуть утешило меня.

Ведь в этой непригодной для жизни тундре, над которой мы летели, шло когда-то грандиозное строительство. Рябой палач, отец советского народа, лично благословил эту «стройку 501» – дорогу от Воркуты до Игарки, сквозь Уральский хребет, в параллель Северному морскому пути. И десятки тысяч заключённых гибли здесь от холода и непосильного труда, осуществляя заведомо обречённый проект. И вовсе не случайно это строительство было почти сразу названо Мёртвой дорогой и прекращено по смерти «эффективного менеджера», как ныне именуют палача. Природа севера стремительно переварила всё, что успели рабы построить. Но воспоминания уцелевших остались.

Сидя в вертолёте, мне почему-то показалось, что мы находимся недалеко (всё сверху кажется недалеко) от посёлка Абезь, где была когда-то в лагерные времена огромная больница для инвалидов, стариков – ну, словом, для всех, кого уже сломал жестокий север. Среди множества памятных крестов и прочих мемориальных сооружений здесь есть одна небольшая памятная доска со словами гениально лаконичными: «Здесь лежат тысячи».

Тут умер великий религиозный философ (а ещё – историк и поэт) Лев Карсавин, здесь умер незаурядный искусствовед Николай Пунин (муж Анны Ахматовой), здесь, по счастью, выжил изумительный поэт Самуил Галкин (вот везение по-советски: он из-за инфаркта был вычеркнут из расстрельного списка его коллег по Еврейскому антифашистскому комитету, брошен в лагерь, уцелел и ещё пять лет прожил на воле).

А ещё здесь содержался никому почти не известный писатель со странным псевдонимом Дер Нистер. У каббалистов это слово означает – «скрытый», так именовались мудрецы-праведники, до поры скрытые для глаз современников. Хорошо, что он взял себе псевдоним, а то был бы однофамильцем великого мерзавца нашего времени: от рождения он – Пинхас Каганович. Но нехорошо (задним числом судя), что, уехав из России в 21-м году, он спустя четыре года возвратился. Ему до́ смерти хотелось увидать воочию, как живут евреи при советской власти, совершающей такой великий эксперимент. Он даже в Биробиджан съездил ненадолго – в сущности, с этой же целью. Он писал на идише и переводил на идиш – Лондона, Золя, Толстого и Тургенева. И усердно он оправдывал свой необычный псевдоним: был тих и не заметен никому. Это спасало его какое-то время. А потом постигла участь миллионов. Как-то недавно была о нём большая журнальная статья – она отменно называлась: «Скрытый классик еврейской культуры». Он написал большой роман, принесший ему всемирную славу (а недавно и на русском языке изданный) – «Семья Машбер». А умер он – от неудачной операции в лагерной больнице.

Нет, я, конечно, не об этом расспросить хотел бы Василия Николаевича (Крюк – фамилия его), для этого он слишком молод, но ведь на Ямале столько повидал – ну, что теперь жалеть и убиваться. Мы уже прилетели обратно, и хватило сил у меня вернуться, чуть поспав, в красивый город.

А Салехард и вправду очень красив. Дома в нём – ярко разноцветные (чтоб уберечься от депрессии среди повсюдной снежной белизны). Замечательна большая деревянная скульптура сидящего с бубном шамана – дань уважения коренным местным жителям. Огромная скульптура мамонта – вообще дивное зрелище, возле него снимаются все приезжие, уж больно уникальный памятник. И старый паровоз – как память о 501-й стройке, памятник вполне фальшивый, ибо провальна и гибельна была эта стройка, и природа победила человека, засосав её остатки. А про смерть десятков тысяч зэков я ещё вспомню чуть пониже, уже в музее. Он носит имя Иринарха Шемановского, присланного сюда когда-то (в ещё XVI, что ли, веке) насаждать православие и сеявшего культуру: это он собрал тут огромную библиотеку и основал музей. Всё тут вполне музейно: гигантский скелет мамонта, скелет могучего овцебыка, чучела птиц и животных разных видов (зря такой безжизненной казалась мне тундра из вертолёта). Несколько картин на стенах, и возле одной я постоял недолго, смеясь и радуясь. Ибо называлась она – «Ленин на Ямале». И не в том была прелесть, что вовеки на Ямал не заезжал Ильич, а в том, что он стоял перед ненецким чумом, вовсе не тепло одетый, а как будто он в Кремле стоит, и явно что-то говорил, а ему почтительно внимали несколько случившихся возле чума нанайцев в своих одеждах из оленьего меха. Словом, было много всякого музейного богатства. Не было только ни единого экспоната, посвящённого 501-й стройке – самого, пожалуй, исторического времени в тихом заполярном Салехарде. С горестным недоумением по этому поводу я и обратился к министру культуры (это он меня сюда привёз и мне сопутствовал). Он ответил мне вполне политкорректно (ненавижу это слово, пахнущее лицемерием и блядством, но другого слова не найду):

– А зачем людей зря печалить? У нас в запасниках есть много экспонатов с этой стройки, мы иногда выставку специально устраиваем.

Я изготовился произнести монолог о том, как месяц всего назад мы были с женой в Берлине и нас три дня подряд водил по нему очень знающий свой город человек. И везде, везде, где было что-то связанное с фашизмом, стояли аккуратные столики на четырёх железных ножках и лежали под стеклом документы и свидетельства об этом позорном времени всеобщего затмения умов. И не потому ли ставятся сейчас в России памятники Сталину, убийце миллионов, что в музеях даже (не во всех, по счастью) нету ничего о крови и смертях того погибельного времени.

Но я остыл мгновенно. Это ведь не он решал, что́ надо выставлять в музее города, где нечто античеловеческое свершалось и происходило. Вечером я только выпил крепко, чтобы остыло мерзкое во мне кипение.

А кстати, выступление моё прошло отменно – я про зрителей тут говорю, прекрасные живут в городе люди. А когда в антракте я сидел, надписывая книги, проходивший мимо человек сказал беззлобно:

– Это ж надо, один еврей такую очередь из русских сколотил!

И должен я ещё покаяться в некрупном воровстве: я рыбацкую ту шапочку с прорезями для глаз не вернул хозяевам, а тихо зажухал. Вдруг мне доведётся банк какой-нибудь ограбить?

Недалеко от Москвы

Тут недавно довелось мне завывать мои стишки в городе Малоярославец. Я оттуда вынес два убеждения, одно из которых весьма банально, а второе – требует обоснования, которым я и займусь в этой главе.

Убеждение первое (банальное) состояло в том, что реальную историю России бережно хранят энтузиасты – более надёжно, чем казённые историки. Вторым было открытие, что на примере маленького городка можно вполне наглядно показать историю России в прошлом веке.

Город Малоярославец расположен от Москвы всего в ста двадцати километрах. То есть он был идеальным городом для тех несчастных, кто был вынужден (скорее – обречён) поселиться на сто первом километре – границе для тех, кому был запрещён въезд в Москву. Поэтому в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы город оказался густо заселён людьми, отбывшими концлагерь или просто выселенными из Москвы. Нет, были и другие, по такой же неволе оказавшиеся тут, и я о некоторых расскажу. Ибо Галина Ивановна Гришина (создатель и руководитель культурно-просветительского центра) задумала учредить музей, посвящённый этим людям, – музей сто первого километра. Ей-то я и обязан своим неожиданным знанием о необычном населении этого маленького городка в те кошмарные годы. Галина Ивановна и её сподвижники собрали огромное количество свидетельств и документов, фотографий и воспоминаний, их даже хватило на четыре больших альманаха, названных сдержанно и достойно – «Имена и время». Естественно, что музей этот весьма раздражал местные власти, и его уже два раза лишали места, ныне он ютится (а точней – ютился, но об этом ниже) в небольшой комнате Дома культуры, а вскоре займёт подобающее ему место в одном достаточно известном в городе доме. Но только дом этот полусожжён, и чтоб его восстановить, нужны какие-то деньги. Очень горжусь, что сумма, собранная за билеты на мой концерт, тоже пошла в эту некрупную копилку.

А дом принадлежит семье священника Михаила Шика, с которого поэтому я и начну перечень обитателей города в те уже туманные и страшные годы.

Михаил Владимирович Шик был человеком высокообразованным (два отделения Московского университета – истории и философии), происходил из состоятельной еврейской семьи (отец его, купец первой гильдии, был почётным гражданином Москвы), а женат был на особе княжеского рода, правнучке декабриста Шаховского. Христианство привлекало его с молодости, и в восемнадцатом году, уже тридцатилетним, он принял крещение. После десяти лет церковной службы он был рукоположен в священники. Ещё не прошло время, когда советская власть активно уничтожала это духовное сословие (при оживлённом участии народа-богоносца), и семья отца Михаила, опасаясь попасть под этот каток, переехала в Малоярославец. А семья сложилась у него – любовь и преданность друг другу (изданы сейчас два тома переписки мужа и жены). И пять детей у них родились. А отец Михаил открыл катакомбную церковь, в те годы это было смертельно опасно. Сперва служба шла в маленькой комнате их дома, но число прихожан росло, и для церкви соорудили небольшую пристройку, тесно примыкающую к дому. Когда в тридцать седьмом году пришёл чей-то донос, что к ним ходит подозрительное множество людей, чекисты учинили обыск. Но прошло бы всё благополучно, обыск был поверхностный и скорый, только им потребовался паспорт. А паспорт лежал в пристройке, куда никто не заглядывал. Отец Михаил пошёл за документом, следом потянулся за ним чекист, и обнаружилась подпольная церковь. Священника Шика расстреляли на известном ныне Бутовском полигоне. Сейчас на доме его висит памятная доска, и лучшее для мемориального музея место сыскать трудно.

В семью Шиков-Шаховских очень часто приходила жившая неподалёку приятельница их – Анна Васильевна Тимирёва. Просто целые дни проводила она в доме, дышавшем теплом и дружбой. Обожала она всех детей в этой семье, много играла с ними, помогала Наталье Дмитриевне по хозяйству. А позади у неё было много лет этапов, тюрем, лагерей и ссылок (дальше ещё кошмарно много прибавилось, я сейчас говорю о тридцать седьмом годе). Поэтесса и художница Тимирёва (так о ней написано в Интернете) последние два года жизни адмирала Колчака была его любимой и горячо любящей женой. Когда его арестовали, она потребовала, чтобы забрали и её – хотела облегчить его последние дни, будущее адмирала было ясно им обоим. Когда его без суда и следствия расстреляли (кстати – по распоряжению Ленина), она ещё оставалась в тюрьме. И всю свою искалеченную ГУЛАГом жизнь она продолжала его любить и помнить. А единственный сын её (от первого брака) был расстрелян в том же году, что священник Шик, на том же Бутовском полигоне – якобы за шпионаж в пользу Германии.

Невдалеке (я буду часто употреблять это слово – все жили близко друг от друга в маленьком городке) поселилась незадолго до Шиков (и очень подружилась с ними) большая семья Бруни, глава которой был арестован по доносу кого-то из коллег-сослуживцев. Николай Александрович Бруни был поэтом, художником, музыкантом, одним из первых российских лётчиков, стал священником, потом вернулся к жизни светской, переводил с четырёх языков, обнаружил незаурядное дарование конструктора и ко времени ареста работал в авиационном институте. На следующий день после убийства Кирова он в институтской курилке громко сказал: «Теперь они свой страх зальют нашей кровью». Взяли его через неделю, а жену с шестью детьми выгнали из дома, где они жили, снабдив предписанием выехать из Москвы. Так они и оказались в Малоярославце.

Я когда-то написал большой роман о жизни Николая Бруни («Штрихи к портрету») и поэтому достаточно осведомлён об их дальнейших бедах. Анна Александровна кое-как прокармливала семью, преподавая в школе немецкий язык, а когда пришли немцы (были они в городе недолго), её взяли переводчицей в комендатуру. Отступая, немцы захватили её с собой (и дочек тоже). Сразу после войны мать и дочери кинулись домой, изнемогая от счастья возвращения на родину, и Анну Александровну немедля осудили на восемь лет за сотрудничество с оккупантами. Нескольких свидетелей того, что она многим помогла за это время, суд отказался выслушать. Вернулась она больной старухой, страдавшей астмой и эпилепсией, слегка помутясь рассудком. Ничего не зная о судьбе мужа (в тридцать восьмом году расстрелян), она двадцать лет ждала его, а получив казённое извещение, почти сразу умерла.

А ещё жила в этом городе семья со знаменитой баронской фамилией фон Мекк. Тут, конечно, сразу вспоминается Чайковский, много лет друживший с баронессой фон Мекк. Они никогда не виделись, но сохранилось множество их дружеских писем. В одном из таких посланий баронесса написала, что хорошо бы познакомить её сына с племянницей Чайковского, которую он очень любил. Она жила на Украине – в Каменке, куда съезжались декабристы Южного общества. Да и сама была, кстати, внучкой декабриста Давыдова. Решили их познакомить, и затея эта дивно удалась. Молодые были счастливы, завели постепенно шестерых детей, а муж Николай вырос в государственного деятеля очень крупного масштаба. Он строил железные дороги (и мосты, и станции, и всю их структуру), он был председателем Общества Казанской железной дороги (огромной промышленной компании), и, кстати сказать, красивейший Казанский вокзал в Москве – это его детище. Он был настолько патриотом русским, что остался в России после революции. Работал в Наркомате путей сообщения, незаменимым консультантом был по множеству проблем, и когда его арестовывали (несколько раз), то за него горой вставали видные чины путейского ведомства. И всё-таки чекисты до него добрались, им было плевать на его бесценные знания, и в двадцать девятом году его расстреляли. Вдова его отделалась ссылкой и таким образом оказалась в Малоярославце. Как она себя там чувствовала, вряд ли можно себе представить. Но уже в годах была (семьдесят семь лет) и утешалась Евангелием, томик которого не выпускала из рук даже ночью.

Умерла она через год после начала войны. Её дочь ушла вместе с немцами, добралась до Англии и там написала замечательную книгу воспоминаний.

Недолго жил в городе и ещё один российский немец с баронской приставкой «фон» – Владимир Михайлович Эссен. Это в миру, а по-церковному – иеромонах Вениамин. Этот сан означает монаха с правом церковного богослужения, то есть одновременно монах и священник. После лагеря (обвинение простейшее: «организация помощи ссыльному духовенству») он поселился в Малоярославце. Арестовали его вскоре в Москве совершенно случайно – во время облавы на уголовников, и долго не могли подобрать обвинение (нарушение режима было слишком мелко для него). И наконец подобрали: письма из лагерей с благодарностью за поддержку. В тридцать восьмом году его расстреляли.

После войны в городе появились новые поселенцы. Они в большинстве своём уже отбыли страшный срок в лагерях, теперь с опаской и страхом привыкали к новой жизни. Они работали на любой работе – лишь бы прокормиться в эти голодные годы, а то ещё и прокормить семью, в которую вернули полуживого человека.

В семью Всесвятских-Кимов вернули мать. Она получила огромный лагерный срок в качестве «жены врага народа»: её мужа, переводчика Чер Сана Кима, арестовали и приговорили к расстрелу как шпиона Японии, прошёлся по нему каток уничтожения множества корейцев. Тут нельзя не заметить, что все эти люди (как и все предыдущие) были впоследствии реабилитированы, то есть было признано официально, что они погибли или пострадали ни за что. Когда Нину Валентиновну забрали, то двоих её детей – четырёхлетнюю Алину и годовалого Юлия – должны были отдать в специальный детский дом, они бы там и сгинули наверняка, но спасли их дедушка с бабушкой, буквально выхватив в последний момент. А то Россия не получила бы великого барда и драматурга Юлия Кима. Вернувшаяся мать работала в городе учительницей, а позднее (спасаясь просто от голода) они уехали в Туркмению.

Забавно, что Юлик Ким только от меня сейчас узнал, что их тогдашняя соседка по дому, приветливая и доброжелательная Вера Петровна Брауде с глазами, выпученными от базедовой болезни, – на самом деле бывший чекистский палач, памятная в Сибири множеству невинно пострадавших людей. Её фамилия в девичестве – Булич, она вышла из видной дворянской семьи, жившей в Казани (и двоюродная правнучка Чаадаева, кстати). В царское время и в тюрьме побывала, и в ссылке. А сойдясь с большевиками, очень скоро в ЧК попала. В качестве следователя и убийцы. Дослужилась до майора. Убивала в Челябинске, Омске, Новосибирске и Томске, после перевели её в Москву. А восьмилетний срок в лагере получила она за мелкое служебное преступление: искалечила на допросе подследственного, выбила ему все зубы. Такое наказание сотруднику было редкостью в конце тридцатых, но в змеином гнезде Лубянки плелись собственные интриги. А срок отбыв, попала в Малоярославец. Не надолго: вскоре ей вернули звание и персональную определили пенсию. Умерла она уже в Москве.

Наверно, хватит, хотя я перечислил только крохотную часть подневольных обитателей этого маленького городка. Князь Трубецкой, отбывши лагерный срок, работал тут киномехаником (и замечательным был мастером починки радиоприёмников). Телефонисткой на заводе работала Наталья Алексеевна Рыкова, дочь когдатошнего председателя Совнаркома, главы правительства страны. Позади у этой телефонистки было восемнадцать лет тюрем, лагерей и ссылок. Но были в городе и люди с сорокалетним зэковским стажем. В каком-то зачуханном ремонтно-строительном управлении служила Татьяна Всеволодовна Мейерхольд, дочь великого режиссёра. А дочь маршала Тухачевского здесь получила перед самой пенсией звание старшего зоотехника.

Тут жили бывшие эсеры и выжившие священники разных церковных рангов, поэты и художники, переводчики со многих языков, теософы, врачи и монахини. Когда я впервые приехал в Малоярославец (лет тридцать с небольшим тому назад, и тоже после лагеря и ссылки), то новые знакомые жалели, что я немного опоздал: недавно умер тут один старик, которого соседи звали Робинзоном. Это странное для подмосковного жителя прозвище объяснялось тем, что они с женой разговаривали то на французском, то на английском, а был ещё какой-то третий язык, который соседи не распознали. Жили старики огородом, в котором копались с утра до вечера, ни с кем особенно не общаясь. Кто это был, осталось неизвестным…

Осенью город утопал в грязи, зимой – в снегу, но весной цвели тут яблони и вишни, ошеломляюще пахла сирень, жизнь обещала продолжаться и становиться много светлей. Поселенцы жили впроголодь – как и коренные, впрочем, жители города, но это всё-таки была свобода. А что в конце сороковых грянут повторные аресты (империя нуждалась в рабах), ещё никто себе не представлял.

Так и прокатилась по маленькому городку вся российская история двадцатого века. С радостью написать хочу, что дети этих неправедно обездоленных поселенцев выросли с годами в докторов наук (даже один – академик), известных художников, выдающихся музыкантов и талантливых поэтов. Гены не пропали, а проявились в поросли детей. Зря так надеялся усатый палач вывести напрочь российскую интеллигенцию.

Но жила здесь по собственной воле и ещё одна семья, которой Малоярославец может справедливо гордиться. Историк Вячеслав Иванович Лобода сразу же по окончании Московского университета сам запросился на Чукотку. Там он работал по школьному делу, там и встретил свою будущую жену. Потом вернулся в Москву. Выросшая семья (две дочери) трудно умещалась в крохотной комнате коммунальной квартиры, и купил он полдома (а точнее – пол-избы) в Малоярославце. А с ранней юности дружил он с Василием Гроссманом, и много-много лет не прекращалась эта дружба, Гроссман часто бывал в их утлом домике и вместе с дочками лепил пельмени. Даже и друзей сюда привозил. Когда в шестидесятом году он закончил свой великий роман «Жизнь и судьба» и когда добрались до него чекисты (прямо из журнала «Знамя» передали им рукопись), то все имевшиеся экземпляры романа унесли они с собой. Однако же совсем не все. Одну копию сохранил поэт Семён Липкин, а другая – с последней авторской правкой – уехала в Малоярославец, к Лободе. Как известно, Гроссман добрался аж до партийного идеолога Суслова, и тот в сердцах сказал ему, что такой антисоветский роман может увидеть свет разве что лет через двести пятьдесят. Ошибся он на двести тридцать лет. Сперва фотокопию передали на Запад с помощью Войновича, потом сделал такую же академик Сахаров. В восьмидесятом году книгу напечатали в Швейцарии. А спустя ещё восемь лет она увидела свет в России. Но были там досадные текстовые прогалы и загадки, только автор уже умер, раздавленный гибелью своего главного детища. И тут явилась полная копия, которую тридцать лет со страхом и преданностью хранила семья Лободы. То в подполе, то в сарае скрывались эти заветные папки. Стоит ли писать, что это был настоящий гражданский подвиг? Тем более что где-то ещё в шестидесятых прочитали они в какой-то газете, что на границе был арестован молодой человек с рукописью другой книги Гроссмана («Всё течёт») и получил за это семь лет тюрьмы.

Однако же ещё немного о музее. Дом под него отдали потомки Михаила Шика, ныне только надо восстановить его от последствий пожара. А музей, как каждое благородное начинание, испытывает пока период гонений. И помещения его уже лишали (ныне он в квартире какой-то добросердечной женщины), и фонды, собранные трудом неимоверным, скидывали в подвал, а сейчас, как написала мне верная сподвижница Гришиной, «…мы с Галиной Ивановной продолжаем работать нелегально».

Но музей-то будет – просто наверняка. Потому что историю сохраняют энтузиасты. И она ведь сохраняется, заметьте. Но вопреки, а не благодаря.

Сны доктора Файвишевского

Владимир Абрамович Файвишевский, доктор медицинских наук, очень талантливый психотерапевт, умер совсем недавно в возрасте вполне почтенном – восемьдесят шесть лет. Из них более пятидесяти лет мы с ним дружили. Нет, нет, я вовсе не высокий некролог собрался написать, а просто его жена Наташа доверила мне рукопись, не попавшую в Интернет (где много его отменных стихов и воспоминательной прозы). Рукопись называется – «Мои сны». Я знать не знал о её существовании, хотя сны свои Володя часто рассказывал на дружеских пьянках, и я весьма завидовал ему, так это было содержательно и интересно. Вот он, например, вдруг оказывался в Ясной Поляне – у него какие-то вопросы были к зеркалу русской революции. Лев Николаевич его приветливо встречает и ведёт в большую комнату, где за столом сидит человек десять с симпатичными, но бледными и явно растерянными лицами. А на штанах у них – следы крови, а у нескольких торчат из ширинок края марли, тоже со следами крови. Это беззаветные борцы за справедливость, объясняет ему Лев Толстой. И Володя, мигом догадавшись, спрашивает в ужасе, зачем же их оскопили. «А чтоб не отвлекались», – благодушно отвечает ему граф.

В застольном пересказе эти сны звучали очень впечатляюще – я несколько из них и записал потом, и напечатал, честно сославшись на их автора, чья творческая натура отпечатывалась даже в сновидениях. А тут – огромная подборка этих снов.

Вот едет он в каком-то старом грузовике по донельзя раздолбанной сельской дороге. Грузовик трясётся на бесчисленных ухабах и колдобинах, шофёр вспотел от напряжения и злобно ругается. А этот шофёр – Ленин, Владимир Ильич лично. И вдруг он, обращаясь к Володе, с горечью говорит: «Мы всё, батенька, делали совершенно правильно, нам просто плохой народ достался. Будь у нас под руками какой-нибудь европейский народ, и мы бы мигом построили социализм».

А вот он в какой-то пустынной местности встречается с Иисусом Христом. И спрашивает у него, почему в христианстве осуждается самоубийство – ведь такое пресечение жизни часто бывает единственным средством освободить себя от страданий – нравственных или физических мучений. Я, говорит Володя, пишу сейчас статью на эту тему и хотел бы знать ваше мнение. А дело в том, объясняет ему Христос, что вы совершенно правы, но далеко не всем людям надо знать полную правду. Но как же, говорит ему Володя, я сошлюсь в статье на эти ваши столь авторитетные слова? А очень просто, отвечает ему собеседник, так и напишите: Иисус Христос, личное сообщение.

Забавно, что, услыхав пересказ этого сна в каком-то застолье, Дина Рубина решила, что это вполне ничейная байка, и её воспроизвела аж на обложке своей книги безо всякой ссылки на автора (я имею в виду Файвишевского, естественно, а не Иисуса Христа).

Он как-то во сне и с Богом повидался – находясь, по всей видимости, уже в чистилище. Тут застольный вариант этого сна отличается от того, который в рукописи. Я приведу тот, который записал тогда и тоже вставил в мои тексты. Бог был похож на человека (во всяком случае, и рукой помахал Володе на прощание, и даже левым глазом подмигнул), однако ясно понимал Володя, что имеет дело с Создателем. Бог спросил Володю, в чём он грешен, и Ему отвечено было честно, и Творец решил почему-то, что Володя пусть ещё немного поживёт и отправляется на землю. Но тут пришелец заартачился и сказал, что раз уж подвернулся такой случай, то он хочет задать несколько вопросов об устройстве мироздания и психологии венца творения Божьего. «А не пошёл бы ты, голубчик, на хуй?» – гневно сказал Господь, и два огромных ангела, ухватив наглеца под мышки, поволокли вон из помещения.

Но эти замечательные сны-байки резко отличались от основного корпуса Володиных снов, и тут пригодится одно признание, сделанное им в другом тексте. Он ведь совершенно не собирался посвятить себя медицине. Но как раз, когда он раздумывал, куда поступать, его мать (доктор, как и отец) сказала ему удивительные слова: «Иди в медицинский, врачам в лагере живётся намного легче». Это конец сороковых, из этой материнской фразы ясно, в каких ожиданиях жили в это время еврейские интеллигенты. И Володя поступил в мединститут, с отличием его закончил и принялся за научную работу в Институте психиатрии. Он и учёным оказался незаурядным: получил даже какое-то свидетельство о приоритетном открытии в области происхождения шизофрении. Блестяще защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. Но директором этого института был в те годы пакостно и позорно известный академик Снежневский, автор учения о «вялотекущей шизофрении», под симптомы которой подгоняли инакомыслящих, отправляя их на губительное лечение в сумасшедших домах специального назначения. Этот почтенный академик был автором карательной психиатрии, таковым он и останется в истории. Файвишевский был лишним в этом институте, и вскоре из него был изгнан лично Снежневским. По заявлению о «собственном желании», разумеется.

Так и стал он, доктор наук уже, районным психотерапевтом. И сильно в этой области преуспел. Но только очень ясно, каких воззрений на лагерь мира, социализма и труда придерживался этот тихий и немногословный доктор. И на снах его лежит отчётливая печать уже неколебимого мировоззрения. И многие из них поэтому тягостны, как дурные предчувствия. А ещё просвечивает в них немыслимая деликатность, присущая в жизни и работе очень известному в Москве психотерапевту Файвишевскому.

Вот он оказался во сне живущим в очень странное время: введен закон, что все казни совершаются у приговорённых на дому, каждый гражданин обязан иметь комнату, где палач произведёт свою работу. А ещё полагается налить палачу выпить. В дверь доктора звонят, и он уже знает, кто это – он ждал. На пороге стоит интеллигентного вида мужчина, он безукоризненно одет и в шляпе. В руках у него – маленький чемодан. Он протягивает Володе руку, но Володя говорит: «Извините, но руку вам пожать я не могу». «Я вас понимаю», – спокойно говорит палач и проходит в комнату для казни, что-то приготавливая там. А доктор раскрывает шкафчик с выпивкой и думает: «Такой интеллигентный человек навряд ли пьёт водку». Наливает полстакана коньяка и на подносе несёт в ту комнату. «А вы?» – спрашивает его вежливый гость. «Извините, – говорит Володя, – но я не могу пить с палачом». «Ну что же, я вас понимаю», – снова говорит гость и залпом выпивает свой коньяк. И всё оставшееся время сна доктор не о смерти близкой думает, а мучается, не обидел ли он такого симпатичного человека.

Сны его разнообразны чрезвычайно, только то и дело в них просвечивают столь же разнообразные неприятности. Вот он сидит на собрании какого-то сельскохозяйственного начальства, нечто вроде Агропрома. Все на него смотрят с безразличным равнодушием, а ему предоставляют слово. Он говорит, что химикаты, которые добавляют в почву, – это чистый яд, которым незаметно для себя травится население страны. Но ведь это улучшение питания, возражает ему кто-то. Нет, настаивает знающий доктор, это чистая отрава, из-за этого сокращается срок жизни человека, вы – убийцы! Снова вежливое равнодушие. Вы – евреи! – неожиданно для себя кричит Володя. И на это явное (с их точки зрения) оскорбление все оживают, вскакивают и с кулаками накидываются на него.

А вот кошмар. Он сидит в какой-то комнате с хорошо знакомой ему женщиной, по профессии переводчицей. В комнату внезапно входят чекисты и зовут её для перевода: пойман немецкий шпион. Она уходит, а он соображает вдруг, что ведь немецкого она не знает, и идёт в ту соседнюю комнату. Там чуть ли не рыдает молодой вихрастый блондин, уверяя всех, что он не шпион. Володя выходит в парк, где множество аттракционов, только взрослые и детвора толпятся возле клетки, в которой помещено некое страшное чудовище, враг любого человека. Доктор подходит ближе и видит большую гориллу, которая мечется по клетке со странными криками. И Володя понимает с ужасом, что это человек, только что превращённый в обезьяну. А клетка между тем наполняется, в ней медведи есть и волки, чуть мельче обезьян. А потом кидают в клетку крохотное животное – ехидну, покрытую иглами и со смешным клювиком-хоботком вместо рта. Она испуганно жмётся к решётке, волосы её топорщатся между иглами, и по каким-то смутным признакам Володя понимает, что это тот блондин, который только что клялся, что он вовсе не шпион. И доктор неопровержимо понимает, что всё это – живые люди, почему-то неугодные режиму и за это превращённые в животных. Это показывают людям – нелюдей, чтобы они их не подумали жалеть.

Но это ещё не всё. У доктора вдруг прямо под рукой звонит телефон, и голос близкого друга предупреждает, что через десять минут придут за ним, за Володей. И текут минуты раздумий. Убежать и спрятаться на даче! Но там немедленно найдут. Сбежать и скрыться в лесу? Но люди выдадут и как там жить? Дурак я, надо было быть всегда готовым к худшему. Но только уже поздно. Да и как оставить близких? Время тикало и тикало неумолимо. А бежать – не было душевных сил.

Такие вот посещали доктора сны. Сны чистого и честного человека, очень умного, к тому же ясно понимавшего, в какой реальности он проживает свою жизнь. Именно поэтому он однажды уехал. Ради внука, обречённого на эту реальность.

Ну, прощай, Володя, мне тебя очень не хватает. Почему-то теплится во мне надежда, что ещё мы свидимся с тобой. Вот тогда и поговорим об этой дивной рукописи-книге. А быть может, там ещё и наливают для беседы? Да и курим мы с тобой оба. Вдруг нам пофартит?

Из корзин на сцене

Записки попадаются порой – одно удовольствие, их очень хочется отметить. Вот послание от какого-то мужчины, захотелось ему со мной поделиться: «Дорогой Игорь Миронович, я сегодня к Вам пришёл один, потому что моя жена Вас терпеть не может».

Записки сыплются и сыплются – во всех городах, где я бываю. Вопросы, стихи, истории. Я в этот раз не удержался и несколько хвалебных сюда вставил (старческие годы!).

Игорь Миронович! Как мне убедить еврея жениться на мне и сделать мне ребёнка?

Лет семь тому назад я бросил материться, потом прочёл Вашу книгу и начал опять. Матерюсь до сих пор. Жене не нравится, хочет подать на развод. Рушится семья, а виноваты Вы!!!

Как сделать детей людьми? Вам удалось?

Игорь Миронович! Не смогла удержаться – сняла со стены в дамской комнате. Трогательно. Даже в туалет перехотелось. Эта записка написана на обороте небольшого листка с напечатанным на нём стихом: «Как будто бы тёплого лучика нить, легла на сердце проталинка. Висит объявление – Не надо сорить! – у нас уборщица старенькая!»

Мой муж, когда видит Ваши афиши по городу, говорит: «О, у Губермана опять деньги кончились!»

Как Вы думаете, может ли с возрастом измениться сексуальная ориентация?

Как Вы относитесь к женщинам? Только честно!

Игорь Миронович! У меня уже лет 8 есть мечта – я хочу Вас обнять! Вы можете её исполнить?

История про мат. Одна моя приятельница рассказала мне, почему она рассталась со своим молодым человеком. Он сказал ей: «Лена, ты толстая. Ты весишь целых 45 килограмм. Что с тобой к 40 годам будет!» Я говорю: «Ленка, я бы убила!» Она так свысока на меня посмотрела и ответила: «Я же леди! Я покрыла его хуями».

Мне 60 лет, я собираюсь снова замуж. Это смирение с настоящим или вера в будущее?

Здравствуйте, уважаемый Игорь Губерман! У меня вопрос: какую женскую национальность вы посоветуете для женитьбы?

Пробовал чисто русскую, пробовал чисто еврейскую. Неужели это не важно? Спасибо.

Как Вы думаете, легче ли будет Украине выходить из кризиса, если она примет иудаизм?

Братан! За что сидел? Братва.

Дорогой, любимый Игорь Миронович! Это Вам по Цельсию 81, а по Фаренгейту – 50!

Игорь Миронович, как Вы думаете – что будет с Россией, если все евреи уедут?

Ваши стихи вроде водки в двенадцать лет – после первой нужно быстро выпить вторую, и тогда не страшно, и очень нравится.

Игорь Миронович! Кажется, убить дракона не удалось. Будет ли возвращение Ланцелота?

Из жизни. Я врач. В 1963 году сдавали экзамен по анатомии. Студентке попал вопрос о мужском члене. Она постоянно говорила – «мужской половой орган». Преподаватель попросил сказать короче. Она затравленно посмотрела на него и говорит: «Хуй».

Мата нечего бояться, мат на то и матом стал, чтобы людям изъясняться словом чистым, как кристалл.

Из разговора, услышанного перед выступлением. «Надо сходить в туалет, а то, возможно, хохотать придётся».

Можно ли попросить у Вас сперму, чтобы клонировать?

Однажды я пришла к диетологу, это был мужчина. И на рецепте он мне написал: «Только СЕКС и СМЕХ продлевают жизнь». И оставил свой номер телефона. Вы согласны с этим утверждением?

Игорь Миронович, раньше Вас очень любил мой дедушка. Два года назад он ушёл. Теперь Вас люблю я. Спасибо Вам!

Уважаемый Игорь Миронович! Моя мама странная – она покупает и читает с упоением все ваши книги, а потом говорит: «Не люблю я этого Губермана!»

Есть дамы столь высокого полёта, такой в глазах сверкает холод стали, что пропадает напрочь вся охота к общению умов и гениталий.

Вы ковыряете в носу, когда думаете, что вас не видят?

В детстве я была добрым и светлым ребёнком, а потом я повстречала ваше творчество. Вы испортили меня. За что большое вам спасибо!

Уважаемый Игорь Миронович! Как жить с непьющим мужчиной? С уважением, пьющая женщина.

Вам 80, а Вам и не дашь! Хотя, может, и дашь, Вас послушав. Женщина любит ушами.

Уважаемый Игорь Миронович, многие мои ровесники знакомы с вашим творчеством, а на концерт не пришли, потому что не знают, что вы ещё живы.

Игорь Миронович, прямо во время концерта захотела стать еврейкой (а я не еврейка). Это пройдёт?

Игорь Миронович! Вы никогда не ругаетесь грязным матом. Ваш мат всегда чист, опрятен и пахнет альпийскими лугами.

Как человека трижды женатого интересует вопрос – как Вас переносит и терпит Ваша жена?

Игорь Миронович, спасибо, что просветили, я даже от папы столько не слышал.

Где Вы берёте записки, когда их не пишут?

Все люди действительно евреи?

Вы не Бродский даже, а билеты на концерт, как на Есенина.

Это нормально, если мне 23, а я люблю ваши стихи?

Я знаю, что Вы не любите говорить о политике, но всё же одним (двумя) словами как Вы могли бы охарактеризовать то блядство, которое происходит у нас в стране?

Муж мой сбежал от меня в Тель-Авив, прихватив мой зонтик. Не пойму – зачем он ему? Ведь там нет дождей…

Уважаемый Игорь Миронович! Спасибо за мгновения счастья от гармонии и единения с людьми, с миром, с Богом. Забавно, что у Вас это получается посредством Великого и Могучего Мата.

Дорогой Игорь Миронович, скажите, как развить в семилетнем ребёнке способности к поэзии? Алёша, 7 лет.

Знакомая девочка в Америке учила русский язык. Выиграла поездку в Москву на курс русского языка в университете. На собеседовании профессор спросил, в чём у неё затруднения. Ответ: «Никак этих ёбаных падежов не освою».

Игорь Миронович! Так вы что – тоже еврей?!

Десятый дневник

* * *Нет особости в жизни моей —было весело, трудно, печально;русский автор еврейских кровей,выжил я совершенно случайно.* * *Необходимость прокормиться,в нас полыхающая жарко,так освещает наши лица,что нам порой друг друга жалко.* * *Мне моё уютно логово,кофе я варю с утра.Богу требуется богово,человеку – конура.* * *Мне, признаться, жаль в итоге —кроме прочего всего,что на жизненной дорогене ограбил никого.* * *Бог, живя в небесной высоте,мог легко улучшить мироздание,к истине, добру и красотеесли бы добавил сострадание.* * *Есть факты, бальзамом текущие:наука признала опасливо,что люди, умеренно пьющие,живут очень долго и счастливо.* * *Соблазнами я крепко был испытан,пока свою судьбу вязал узлами.Мой разум искушал то чёрт с копытом,то ангел с лебедиными крылами.* * *Мир зол, жесток, бесчеловечени всюду полон палачей,но вдоль него, упрям и вечен, —добра струящийся ручей.* * *Всегда вождям являлось искушение —публично, а не тайно и келейно —устроить недовольным удушение,чтоб тихо было и благоговейно.* * *Сегодня все безумием охвачены.Ещё только вчера прошла чума —и снова для убийства предназначенывысокие творения ума.* * *Судьба российская причудливаи всякой мерзости полна —благополучна и занудливауже не может быть она.* * *Пока чадит мой уголёк,я вслух сказать хочу,что счастье – это мотылёк,летящий на свечу.* * *Зло – это Бога странная игра,я в этом убеждён уже давно.Зло глубже и загадочней добра,и нам непознаваемо оно.* * *Желания, фантазии, мечтания,которые весенний дух питают,в житейские вступая испытания,теряют очертания и тают.* * *Вирусы, бактерии, микробыв полной тишине, без шума лишнегонам несут несметные хворобы —тоже ведь по замыслу Всевышнего.* * *Я Россию вспоминаю всякий раз —это время было вовсе не пропащее:хорошо, что было прошлое у нас,без него мы б не ценили настоящее.* * *Ввиду моих особенностей профиля,и сумеречности глаз, и носа длинногопо жизни мог играть я Мефистофеля,а я косил под ангела невинного.* * *Я не в курсе наших распрей политических:кто кого и кем куда – мне всё равно,потому что в ситуациях критическихс Божьей помощью смывается гавно.* * *Ещё могу слова плести узорами,в удобное усядусь если кресло…Теперь меня ласкают бабы взорами —касаться им уже не интересно.* * *Я и духовно очень мелок,а вместо разума – шаблоны.Я – та из Божьих недоделок,тираж которых – миллионы.* * *Мир дуреет? Мы дуреем?Что случилось – не пойму:все советуют евреям,а евреи – никому!* * *Я всего лишь перезвона слов умелец,непричастный ни к молитве, ни к труду.В этой жизни иудейской я пришелец —и пришельцем, к сожалению, уйду.* * *Немного выпил – полегчало,ослаб и спал с души капкан.Теперь я жить начну сначалаи вновь налью себе стакан.* * *Все века мужчины званиеславно вовсе не дидактикой:получив образование,бабы к нам идут за практикой.* * *Моё об этой жизни разумениезря обсуждать не стоит никому,мне по хую общественное мнение,когда оно перечит моему.* * *Молчат воинственные трубы,пока в поход ещё не наняты,и все на свете душегубыборьбой за мир усердно заняты.* * *Легенды, мифы и предания,а не научные учениялежат в основах мироздания,питая наши злоключения.* * *Очень тяжёлое близится время —выпей и снова налей —нечисти гнусной поганое племястало заметно наглей.* * *Ничуть я не сведущ в борении шумном,однако пока я достаточно зряч:похоже, в сегодняшнем мире безумномкто влезет в халат – тот и врач.* * *Когда время уже на излётеи несёт организму разруху,то страдание вянущей плотинавевает уныние духу.* * *Старость не тоскует о быломи не ощущает утомления,старость согревается тепломсобственного медленного тления.* * *Что это нам – небес издевкаили от них посыл целительный,что тазобедренная девкасбивает наш полёт мыслительный?* * *Евреев основное злодеяние —и вечно за него им быть в ответе —их явно ощутимое влияниена всё, что происходит на планете.* * *У меня не поехала крыша,ошарашило только слегка,когда ночью однажды услышал,как по небу плывут облака.* * *Душе моей мила обыденностьпокоя в утлом челноке,и не страшит её предвиденностьтого, что ждёт невдалеке.* * *Я в молодости жил неугомонно,любой не избегал я кутерьмы,а что ко мне фортуна благосклонна,я понял, когда вышел из тюрьмы.* * *Никто не знает наперёд,как обернётся что кому.А кто пророчит – нагло врёт.Но верят именно ему.* * *Не знаю, как увязаны колодцы,где слиты дух и разум поколения,но будущее плохо отзовётсяна нынешние гнусности растления.* * *Много всякого есть в человеке —я тщеславен и часто вульгарен;не нуждаюсь я в Божьей опеке,хоть весьма за неё благодарен.* * *Мне эта смесь любезна и близка:в ней плещется старения досада,еврейский скепсис, русская тоскаи вишня из израильского сада.* * *В ночи глухой сказала мне верблюдица,когда я после выпивки мечтал:– Покоя нет, покой вам только чудится,ты Блока, недоумок, не читал.* * *Я жил весьма неторопливо,не лез в излишние изыски,а зарабатывал на пиво,но пил шампанское и виски.* * *Силюсь избежать любую встречус нашими лихими временами.Нынче свиньи сами бисер мечут —и перед собой, и перед нами.* * *Живу я красиво, устало и медленно,свобода моя хромонога и куца.Я много читаю – упрямо и въедливо,надеясь на истину слепо наткнуться.* * *Забавно мне, что недалёктот час покоя и прохлады,когда погаснет фитилёкмоей пожизненной лампады.* * *С любовью близко я знаком,она порой бывает мнимой,а счастье – жить под каблукому женщины, тобой любимой.* * *Летать не рождён – я не птица,не гений, не вождь, не пророк.В бумажной пыли копошитьсяобрёк меня благостный рок.* * *С небес видна картина чудная:по всей планете гибнут люди —борьба за мир идёт повсюднаяиз автоматов и орудий.* * *Замыслы, посулы, побуждениястелются душевным ублажением,чтобы вновь родилось наваждение,что вот-вот подует освежением.* * *У мужиков завидный жребий —и повсеместный, и всегдашний:сперва исполнить долг жеребий,а после плуг тянуть по пашне.* * *В тоне, мимике и жестеесть большая глубина:эти три детали вместеосвещают нас до дна.* * *Я говорю открыто, вслух и громко,что шанс на понимание ничтожен:российская земля – головоломка,и в ней недобрый умысел заложен.* * *В моей душе хранится справка,что я не Пушкин и не Кафка.Я на неё слегка кошусь,когда устал и заношусь.* * *Всем неприятен иудейна этом шумном карнавале,ибо нельзя простить людей,которых вечно предавали.* * *Чтобы помочь пустым попыткампостичь наш мир, изрядно сучий, —удвой доверие к напитками чуть долей на всякий случай.* * *Хотим создать мы впечатление,пока язык ещё остёр,что наше старческое тлениевполне похоже на костёр.* * *У духовности слишком кипучейочень запах обычно пахучий.* * *За тьмой колышется заря,цветы цветут,и стаи нового зверьявезде растут.* * *Увы, сладкозвучием беден мой слог,а в мыслях – дыханье тюрьмы,и мне улыбнётся презрительно Блок,когда повстречаемся мы.* * *В этом климате, свыше ниспосланном,глупо ждать снисходительность Божью.Надо жить в этом веке – обосранноми замызганном кровью и ложью.* * *Я встречный воздух пью, как сок,я не гоню челнок,на море много парусов,и каждый одинок.* * *Обрадованы взрослые и дети,эпоха принесла благую весть:идея, что первей мы всех на свете,легко заменит совесть, ум и честь.* * *В неволю нам больно поверить,поэтому проще всего —забыть о попытках измеритьдлину поводка своего.* * *Как ни смирительно терпение,но духа скрытое брожениев конце концов родит кипение,а то и просто извержение.* * *Судьбы моей различные отрезкинастолько друг на друга непохожи,настолько перепад меж ними резкий,как будто не одну судьбу я прожил.* * *Кругом вода, подсиненная густо,плыву, забывши начисто про сушу,и дьявольски божественное чувствоот моря навевается на душу.* * *Исчез кураж, усох задор,темнее свет в окне…Вокруг меня растёт забор,заметный только мне.* * *Живу я тускло, праведно и пресносреди глухой реальности унылой,а выпью – мне общаться интересно,особенно с самим собой, мудилой.* * *Какое ни творится колебание,затеянное дьявольской игрой,любезно мне земное прозябаниеи даже насладительно порой.* * *Я стараюсь усиленно думать,обучаемый собственным ретро:если хочешь в кого-нибудь плюнуть,то учти направление ветра.* * *Здоровью вреден дух высокий.Хоть он гордыней душу греет,но он из тела тянет соки,и тело чахнет и хиреет.* * *Колышется житейская ладьяна волнах моря,живут во мне преступник и судья,почти не споря.* * *Любовью жертвуя народной,зря души мечутся горячиев надежде светлой и бесплоднойтолпе глаза раскрыть незрячие.* * *Один совет я всё же датьхотел бы молодым:не стоит жизни прожигать,пуская лишний дым.* * *Прожил я много больше, чем осталось,былое мне роскошный фильм рисует,однако же оставшаяся малостьменя куда сильней интересует.* * *Ни поп, ни пастор, ни раввинменя сманить никак не могутиз тех мыслительных руин,откуда я не виден Богу.* * *Закат наступает весомо и зримо,наш дух овевая спокойствием,однако на девку, идущую мимо,мы смотрим с большим удовольствием.* * *Наша растерянность Бога смешит:вечный азартный затейник,время от времени Он ворошитбедный земной муравейник.* * *Наступит счастье общее, когдаТворца уговорит речистый кто-то,и вмиг в аду наступят холода,и в рай раскроют грешникам ворота.* * *Мне странно это всё – расцвет культуры,и сброд вооружённых дикарей,и скинуты с волков овечьи шкуры,и топчется война у всех дверей.* * *Никем на свете не замеченыте люди с участью нелепой,чьи судьбы подло покалеченычужой амбицией свирепой.* * *Евреев очень разно убивалив различные века цивилизации,однако до сих пор не оборвалинить жизни, заповеданную нации.* * *У страха явно есть последствия,весь мир ведущие к тому,что отовсюду крики бедствияслышны не будут никому.* * *Я не мешал чужим свободам,я не влиял на убеждения,останутся с моим уходомодни мои предупреждения.* * *Свой шаг Россия делает коронный,на те же наступив дурные грабли,и марш энтузиастов похоронныйиграют музыкальные ансамбли.* * *Во всех веках у всех народов —от Бога благо и напасти —родится множество уродов;но не везде они у власти.* * *Я не порол тупую дичь,во мне игра ума лучилась,мечтал я мудрости достичь,но встреча наша не случилась.* * *Жую ли филе дорогой куропатки,в игре одержал ли победу —в житейском трамвае на задней площадкея зайцем по-прежнему еду.* * *Нет никаких пускай уликв поступках и судьбе,но как любой из нас двулик,я знаю по себе.* * *Когда мне что-то сочинитьвдруг удалось в тиши дневной,то ощутимо крепнет нитьмоей живучести земной.* * *Стервятники везде по небу кружат,а я томлюсь от мыслей беспокойных:вот-вот уже народы обнаружат,что был еврей во всех виновен войнах.* * *Вот уж восемь десятков годовя иду по пути исправления,но нисколько ещё не готовдля занудного райского тления.* * *Не горюйте, детвора,старость – это не угроза,старость – чудная порас нежной помощью склероза.* * *Свободу звали, и свободаоднажды вдруг образовалась,но, постоявши возле входа,куда-то, дура, подевалась.* * *Останься хоть какой-нибудь стишок,дитя несовершенного сознания,и крохотный добавится штришокна горестной картине мироздания.* * *Когда мне душно и ненастно,я сплю в любое время дня.Пространство сна довольно частосчастливым делает меня.* * *Нынче запах удачи повеял…Не привык я к подобным явлениям,но, по счастью, родился еврееми не верю пустым дуновениям.* * *Свои года перебираю:грехов немногих я вместилище,однако я не склонен к раю —по слухам, пиво есть в чистилище.* * *Я сидел в тюремной клети,я скитался в чёрной мгле —лучше тяжко жить на свете,чем уютно спать в земле.* * *Уважаю вас, коллеги-алкоголики:хоть и рано мы откидываем тапочки,но заедут наши шарики за ролики,и паскудная реальность нам до лампочки.* * *Прекрасна низменная страстьу государства что-то красть,но страсть изысканней и тоньше —суметь украсть намного больше.* * *Когда концерт мой шёл к концу,подумал я без одобрения,что я пою хвалу Творцу,весьма хуля Его творения.* * *Вот человек: судьбой клеймёни слеплен Богом так,что он в одних делах умён,а в остальных – мудак.* * *Во все века, опять и сноватак ловко клеится игра,что у большого зла любого —идеология добра.* * *Нам выдумка нужней печальной были,но грустно мне у жизни на краю,что люди до сих пор не сочинили,чем души занимаются в раю.* * *Провёл я век совсем не просто,я жил насыщенно и разно —от шумной глупости подросткадо стариковского маразма.* * *Мы наслаждаемся, ласкаякупюр увесистый кулёк;земля – и храм, и мастерская,и кузов, лавочка, ларёк.* * *Ко мне явилось подозрение,и мне уже не позабыть,что наше гордое смирениеникак не может гордым быть.* * *О, я знаю, что это такоеи какая в этом непреложность —тягостное чувство непокоя,тихая стабильная тревожность.* * *Я так усердно жил, ей-богу:и кроток был, и в меру смел,но вот с шагающими в ногуя слиться так и не сумел.* * *Забыв любовные удачи,я собираюсь в путь неблизкий,и сквозь меня глядят незрячепанельной масти одалиски.* * *Мы все живём беспечнее растений,мы тонем в ежедневной суете…Вокруг лежат судьбы грядущей тени,но мы не видим их по слепоте.* * *Я перечень евреев знаменитыхна днях читал вечернею поройи с болью думал об антисемитах.Как ноет их душевный геморрой!* * *Свой путь земной почти уже пройдя —вот жалко, что не буду я на тризне! —я верю, что немного погодяувижу всех, кого любил по жизни.* * *Никак я толком не поймувосторг и сопли патриотов:любовь к народу своемуопасна душам идиотов.* * *Ко мне при чтении доносится,рождая новые сомнения,кошмарная разноголосицаумов, достойных единения.* * *Не праведник я был и не прохвост,я очень долго был немятой глиной.Отсюда и случился так непросткорявый путь по жизни этой длинной.* * *Ушам, распахнутым и ждущим,нужны потоки лжи и свинства:враньё о прошлом и текущем —цемент народного единства.* * *Кто осознал, в какую даль мыушли навек от чёрной гнили,наш перелёт с берёз на пальмыуже давно благословили.* * *Мне та любезна беллетристика,повествование беспутное,где из-под фигового листикаты всё же видишь нечто смутное.* * *Наш мир летит в тартарары —наверно, это Богу нужно —и катится, как хер с горы,народов дружба.* * *Ощущая, как жить я люблюпод небесными синими высями,я себя ежедневно гублюсигаретами, виски и мыслями.* * *В нас качество кроется шалое,оно неразрывно с духовностью:за счастье творить небывалоемы жизнями платим с готовностью.* * *Душа боится длительной печалии делает лихие виражи:отчаявшись достичь, о чём мечтали,мы новые находим миражи.* * *Была когда-то настежь дверь,людей был полон дом…Я и себя уже теперьпереношу с трудом.* * *Любую жизненную драмуперелагая безмятежно,еврей настолько любит маму,что врёт ей искренно и нежно.* * *Я подвергался многим клизмам,но не был ими повреждён,поскольку пошлым оптимизмомбыл безнадёжно награждён.* * *Пока что я качу свой камень,качу его и день, и ночь,порою чувствуя рукамиего готовность мне помочь.* * *Судьба устроена капустно:за светом – тьма, за ночью – день,то, от чего сегодня грустно,через неделю – хуетень.* * *Благодарение Создателю,что всё я помню хорошо —вчера я в гости шёл к приятелюи не забыл, куда я шёл.* * *Я порой кошусь ещё на девок,помня что-то смутно об интиме,но былых лирических запевокя не учиняю перед ними.* * *Чтобы сердце не било в набати не снилась рогатая блядь,о «что делать» и «кто виноват»к ночи ближе нельзя размышлять.* * *По совокупности причин —здесь должен быть и Бог помянут —большое множество мужчинна это звание не тянут.* * *Густая шерсть, рога, копыта —давно ушедшие приметы.Теперь лицо отменно брито,костюм, сорочка и штиблеты.* * *Прочёл я в жизни много книг —сыскать я истину пытался,однако так и не постиг,зачем наркотиком питался.* * *Когда земное кончится горениеи сердце остановится когда,мы вылетим в иное измерение —и новая начнётся чехарда.* * *Хоть я уже избыл мой жребий,хотя ослаб умом и статью,мне до сих пор журавль в небемилей, чем утка под кроватью.* * *Жизнь разноцветна и искриста,изменчив этот облик тленный,но что кошмар для пессимиста,для оптимиста – знак отменный.* * *Всё, что думал, я вроде сказал —даже, кажется, в лёгком излишке,и уже замаячил вокзал,но опять копошатся мыслишки.* * *Жизнь – это чудный трагифарсвесьма некрупного размера,и как ни правит нами Марс,а всё равно царит Венера.* * *Пока оратор в речи гладкоймолотит чушь, по лжи скользя,люблю почёсывать украдкойместа, которые нельзя.* * *В нас после юного кипения,внутри откладываясь где-то,растёт большой запас терпения,и нам целебна плёнка эта.* * *Ближе к вечеру жаждой опять я томлюсьи её утоляю вполне,но однажды на выпивку я не явлюсь,и друзья загрустят обо мне.* * *Стихийные народные движения,когда режимы рушатся во прах,сначала вызывают уважение,а после – омерзение и страх.* * *Есть люди – их усилия немалы —хотящие в награду за усердствиепротиснуться в истории анналы,хотя бы сквозь анальное отверстие.* * *Вековечного племени отпрыск,я готов к перемене большой,чтоб уйти в окончательный отпуски проститься с гулящей душой.* * *Кто властью бесконтрольно облечён,отравной подвергается волне,и вскоре так жестоко облучён,что он уже нормален не вполне.* * *Жить безрассудно и раскованно,когда повсюду – тьма слепящая,и неразумно, и рискованно,но жизнь, однако, – настоящая.* * *Старик, не хмурь печальный глаз,мы движемся с тобой попутно,а дети вроде помнят нас,хотя уже довольно смутно.* * *Сегодня в голове не пустота,а плотная безмысленная мгла,и тяжкая чугунная плитана душу из-за этого легла.* * *Когда фортуна проигрыши шлёт,как будто ты за что-то ей наказан —не стоит раскисать – тоски налётудаче новой противопоказан.* * *Мы старики, но не больные,и жажда жизни в нас не сникла,а наши газы выхлопныемогучей, чем у мотоцикла.* * *Не вижу ни деталей, ни подробностей,поскольку путь житейский наш подобендороге, где полным-полно неровностей,ухабов, рытвин, ям и колдоёбин.* * *Трагедия российского застояимеет объяснение простое:чиновников расплывшиеся чреслапускают корни в занятые кресла.* * *Держава, из которой без оглядкисбежал уже несчётный иудей,естественно, страдает от нехваткинаучных и коммерческих идей.* * *Мой местечковый взгляд на вещии мир земной, куда-то мчащийся,в себе содержит голос вещий,ко мне от предков доносящийся.* * *Слыша стоны, что измотан и измучен,я туда не направляю шаг поспешливый,потому что долгим опытом научен:там сидит наверняка еврей успешливый.* * *Я затаился в тихой норкеи примирился со старением:забавно это – ехать с горкис весьма заметным ускорением.* * *С утра сижу я, лень мою кляня,смотрю на Божий мир через окно,а если б деньги были у меня,то их бы уже не было давно.* * *Шаблоны, штампы, трафаретывсегда в ходу у всех народов,народы любят винегретыиз этих вялых корнеплодов.* * *Я с тех людей беру пример —они заметны и немногие, —которые поклали херна все вокруг идеологии.* * *С годами шире наша лысина,но волоски то там, то тутот этой плеши независимоиз двух ушей у нас растут.* * *Ещё недавни все эти дела:Россия совершила резкий крен,возможность ей подарена была,но вместо редьки бывшей вырос хрен.* * *Настолько жизнь моя разнообразнабыла всегда по милости Создателя,что я и наступление маразмаприму без нареканий и признательно.* * *Мой неприкрыто обывательскийвзгляд на события вокруг —нисколько не богоискательский,а низкой правды близкий друг.* * *Когда я жизнь мою разруливал,себе творя судьбу грядущую,то сигарету я прикуривало сигарету предыдущую.* * *Забавно думать, что при встрече,уже нисколько не земной,у нас иные будут речии взгляд на мир совсем иной.* * *Увы, народонаселение —и это очень грустно мне —сдаёт себя в употреблениепо крайне мизерной цене.* * *Смотрю на всё глазами странника,и больно мне от чувства главного,что тень кнута и призрак пряника —две головы орла державного.* * *Любая тьма оттенками богата,она совсем не просто темнота,и каменная келья казематасочит со стен различные цвета.* * *Как было раньше, будет и потом,взгляд на еврея зорок и пристрастен;особенно еврей виновен в том,к чему ни сном ни духом не причастен.* * *Печаль и горечь населения,когда на склон пошла дорога, —что жировые накоплениякрупней финансовых намного.* * *Забавно мне, что мир куда-то катится,смешон идеалист с его наивностью;а девица натягивает платьицеи снова нежно светится невинностью.* * *Стихи сегодня пишут все,и каждый – в горле ком! —как он по утренней росепрошёлся босиком.* * *Неведомо, где души их сейчаси сколько им досталось новой боли;они были талантливее нас,но выросли и прожили в неволе.* * *Бурлит культурная элита,в ней несогласия развал,и юдофоб антисемитажидом недавно обозвал.* * *Многое в душе уже померкло,но не чувство близости сердечной;старость – это долгая проверканас перед разлукою конечной.* * *Забавно, что по временамя вижу вдруг насквозь:мы все – убийцы, просто намстрелять не довелось.* * *У бытия на самой кромкеосознаёшь в немой печали,что торопливые потомкина нас оглянутся едва ли.* * *Империя крепка мускулатурой,амбицией, гордыней, фанаберией,но если она борется с культурой,то рушатся опоры под империей.* * *Пример высокого излишка —то, как я хитро сочинён:душа имеет свой умишко,и мозгу он не подчинён.* * *Я не базарил, не кричал,не спорил наповал,но много мыслей намолчал,пока существовал.* * *Не раз ориентиры мы теряли,крутые совершая виражи,а в сумерках сегодняшней моралиопять нас обольщают миражи.* * *В густом азарте творческого рвенияГосподь, употребляя свет и тьму,зачем-то начинил Его творениячертами, ненавистными Ему.* * *Не могу, не хочу, не умеюотказаться и жить независимо,потому что зелёному змеюя обязан отменными мыслями.* * *Свои ошибки я не исправлял,поэтому учился очень плохо;назначенный судьбой материалпотом легко вдолбила мне эпоха.* * *Куда сейчас ни кину взорс душевной болью заскорузлой —повсюду мерзость и позорцивилизации обрюзглой.* * *Большие происходят катаклизмы —стихий разгулы, войны, революции…Блаженны те живые организмы,которые живыми остаются.* * *Во мне нисколько чувства не остыли,шуршат пустые мысли многолиственно,по-прежнему на дне хмельной бутылилежит и улыбается мне истина.* * *Я осознал по ходу летбольшую пользу заключения:мне от судьбы в тюрьму билетбыл послан с целью обучения.* * *Увы, тугие струны тайныев нас есть помимо остальных,и мысли тёмные, подвальныевдруг исторгаются из них.* * *Я держался всегда в сторонеот любой поэтической сходки —это Лермонтов вызвал во мнеуважение к парусной лодке.* * *Кажется, уже спасенья нету —льётся зло из окон и щелей;Господи, прости планету эту,а точнее – просто пожалей.* * *Нисколько не печалясь ни о чём,по жизни я бреду, плыву, лечу.Потом судьба шарахнет кирпичом —и замолчу.* * *Копаясь в небольшом моём наследии,потомок изумится, обнаружив,что я писал высокие трагедии,обёрнутые шутками снаружи.* * *А поэты – отменное племя,с ними жить на земле интересней,ибо песни влияют на времяне слабее, чем время – на песни.* * *Не помню, кто, но кто-то и когда-тосказал благословенные слова:когда наступит финишная дата —в судьбе начнётся новая глава.* * *Пою я страстно, чувственно и сочно;лишённый напрочь певческих талантов,порою я фальшивлю очень точно,чем сильно изумляю музыкантов.* * *В Россию попадая, всякий разя думаю, слегка поездив тут,что разве только полный педерастпорадуется, как его ебут.* * *Мечтал я скорбно и возвышеннописать такое что-нибудь,что, ухом будучи услышано,пронзало бы тоскою грудь.Но не сбылось.* * *Уже мне восемьдесят лет,а всё грешу стихосложением.И хоть нисколько не поэт,но я мудак с воображением.* * *И гасит – вот оно, старение! —в нас ветер возраста холодныйдуши высокое горениеи пламень тела греховодный.* * *Все поездки приятны прибытием,и усердным дуденьем на дудочке,и внезапным душевным открытием,что пора уже сматывать удочки.* * *Не знает никто ничего,и споры меж нас ни к чему:есть Бог или нету Его —известно Ему одному.* * *У жизни нет предназначения,и смысла в ней искать не надо.В ней ценны только приключения —ума, души и даже зада.* * *Прости, Господь, за верхоглядство,но я и правда не пойму:везде творящееся блядство —зачем созданью Твоему?* * *Я верю в чудные эксцессыи тьму событий интересных:в раю такие бродят бесы —похлеще ангелов небесных.* * *Удачный вышел нынче день:с души опала поволока,и сочинялась дребедень,и было дивно одиноко.* * *Когда у духа с рабством связь,то, счастью радостно похлопави навсегда освободясь,рабы хранят в себе холопов.* * *Комики, шуты и юмористы,местного танцуя гопака,все на самом деле сионисты,просто не уехали пока.* * *Стихи мои ходят в широких кругах —читают министры и бляди,а я ковыляю на вялых ногах,и крылья полощутся сзади.* * *Полсотни лет судьбу влачил я общую —покорствовал, боялся и ловчил,а на свободу выбрался я ощупью,но рабство до конца не излечил.* * *Все палачи и все гонители,что ели властные объедки,в быту – отменные родителии обаятельные предки.* * *В душе пробуждается дивное эхоот самых обыденных мест;люблю я пространство, откуда уехал,и славлю судьбу за отъезд.* * *Охотно спать ложусь я каждый вечер,и долгими блаженными ночамимой верный организм усердно лечитиспорченное жизнью и врачами.* * *Что-то нынче не до смеха…У меня вопрос нелишний:это Божий мир поехалили тронулся Всевышний?* * *Есть у меня очаг укромный —уютней места нет на свете,а я мечусь, как пёс бездомный,чтобы стишки повыть на ветер.* * *Питаюсь целебной отравой,которую доктор назначит,а разум, пока ещё здравый,смеётся над этим и плачет.* * *Хилость мышц, лица морщины —я состарился, как видно,и что хер – лицо мужчины,мне признать уже обидно.* * *Курбеты, сальто, антраша —в былом, и я забыл их быстро,но тихо светится душа,и честно тлеет Божья искра.* * *Я красотой, умом и знаниемничьи сердца не волновал.Сражал девиц я обаянием,порою – даже наповал.* * *Смеюсь теперь я много реже,я стал угрюмей и темней,и густо дух течёт несвежийиз философии моей.* * *А сегодня я подумал вдруг и снова,что не страшно в жизни этой ничего:весь кошмар существования земногозаключается в конечности его.* * *Не сноб, не фраер, не пижон,я просто лох по мерке скотской,поскольку с юности снабжёндоверчивостью идиотской.* * *А постарев, я пью азартней,и пью отнюдь я не ситро;осталось жизни литра на три,а повезёт – и на ведро.* * *Легко заселяя пространствои запах даря за версту,холопство, холуйство и хамствоиз общего корня растут.* * *Нет, я не помню, как родился,как пил из мамы молоко…Легко я в этот мир явился —уйти хотелось бы легко.* * *Меня всё время тянет полежать.Мотив обычно очень убедителен:если кому-то надо возражать,то лёжа я весьма сообразителен.* * *Нет, я во властный круг не вхож,но там не психи и жандармы —скорее, властный круг похожна смесь борделя и казармы.* * *В букет высоких размышленийнеслышно входит тема плоти —напоминанием о тлене,который всё это поглотит.* * *Идея не моя, её повторхочу зарифмовать я непременно:свобода – это некий светофор,где три огня горят одновременно.* * *Я убеждаюсь год от года,что верно мнение моё:нужна нам вовсе не свобода,а ощущение её.* * *За это Творец, очевидно, в ответе,лишь Он мог быть автором той незадачи,что нет абсолютной свободы на свете,есть разные виды её недостачи.* * *Явилась кошмарная ясностьсегодня в предутреннем сне:огромное слово «напрасность»возникло на белой стене.* * *К научному я не причастен процессу —не жалко ничуть и не хочется;Творец потому не мешает прогрессу,что знает, чем это закончится.* * *Давно уже лежит на мне печатьшута, весельчака и балагура,но мне теперь уютнее молчать,живую жизнь оглядывая хмуро.* * *Неужто исполняет волю Божью,повсюду умножая зло на свете,пропитанное кровью, страхом, ложьюсегодняшнее время на планете?* * *Сужая свой культурный кругозор,читаю только чтиво легковесное —конечно, это слабость и позор,но очень уж занятие прелестное.* * *Гиены, хорьки и шакалывчерашней кровавой орды —сегодня уже аксакалыи прошлым заметно горды.* * *Я на гастролях виски пью,его в себя я щедро лью,боясь, чтоб местная водамне не наделала вреда.* * *Этот парадокс не обсуждается,числясь по разряду дел естественных:дьявол в человеке пробуждаетсяот идей высоких и божественных.* * *В утопиях некое есть вещество —оно недоступно для глаз,но, духом добра обуяв большинство,наркотиком селится в нас.* * *От выпивки немедленный эффект —светлей и гармоничней бытиё.Единственный у выпивки дефект —возможное отсутствие её.* * *Мы много уже знаем и умеем,мы деньги с пониманием меняем,и только в отношении к евреяммир невменяем.* * *Искра Божия не знает,рассекая облака,что порою попадаетв пустозвона-мудака.* * *Эта времени трата пустаяна картину похожа печальную —ту, где слов оголтелая стаярвёт на части мыслишку случайную.* * *Среди мятущихся спасателейроссийской гордости и честиполным-полно кровопускателей,мечтающих собраться вместе.* * *Кошмаров будущих раскатыпри всей их дальностиуже слышней, чем адвокатыгнилой реальности.* * *Ещё пока держу понты,не заикаюсь о подмоге,но стали лестницы круты,и удлинились все дороги.* * *Но что мне в качестве итогасебе сказать? Мету пургу.И знаю нынче очень много.Но только вспомнить не могу.* * *Увы, моё усердие и рвениеисчезли без малейшего следа,когда ко мне явилось откровениео глупости настырного труда.* * *Нет, о любви писать я не устал —сменилось жизнечувствие моё:души моей таинственный кристаллкак раз и помутнел из-за неё.* * *Мой дух ослаб: любое возражение,хоть речь идёт о полных пустяках,родит во мне тупое раздражение,и плохо я держу себя в руках.* * *Колышется зловещая заря,готовя мир к жестокому утру,и Бог уже печалится, что зрязатеял на Земле свою игру.* * *У страха есть ужасные последствия:он может развалить любое братство,ему плевать на все чужие бедствия —он чувствует не горечь, а злорадство.* * *По зову сердца, не для выгодымы затеваем споры сложные,кроя из общих фактов выводы,взаимно противоположные.* * *Задуматься пора про жизнь иную —я свой земной заканчиваю путь;покой ко мне приблизился вплотную,но ждать ли мне ещё чего-нибудь?* * *Я пью всегда и неизменноза то, чтоб фарт не оскудел;мои дела идут отменно,поскольку напрочь нету дел.* * *В доме книг моих – навалом.Воздадут им дети честь —чердаком или подвалом.И помойка рядом есть.* * *Ещё со мной заводят люди шашни,проекты предлагая и свершения;а я уже такой позавчерашний,что просто не вступаю в отношения.* * *От пакости повсюдной – сушь во рту,и мир наполнен ложью повсеместно,но я переступил уже черту,перед которой это интересно.* * *А выпив, я сижу, перебираябылые виды дивной красоты;одна печаль у северного края —большой избыток вечной мерзоты.* * *Не превращусь в такого типа я,чтобы еврейство мной гордилось,и голова моя бескипаянавряд обрящет божью милость.* * *Творец таит одну свою причуду,однако за потёмками густыминам видно, как соседствуют повсюдумерзавцы и убийцы – со святыми.* * *Мне это нравится – стареть,не предаваясь угрызениям,и утром в зеркало смотретьс симпатией и омерзением.* * *Война взрывает мир житейский,и всем понятней с каждым годом,что это заговор еврейскийумело пакостит народам.* * *Творец, покинув свой чертог,свет выделил из тьмы,но до сих пор не знает Бог,зачем создались мы.* * *Я предан рифме всей душойи взглядом, чуть косым,и пусть поэт я небольшой,но я не скукин сын.* * *Я памятлив к житейским мелочамс годами стал. А жизнь моя идёт.Теперь я вспоминаю по ночам,какой я был то хам, то идиот.* * *Всё по-другому будет после,когда сметёт нас вечным веником,а значит, польза наша – в пользе,что мы приносим современникам.* * *Железно сомкнуты рядыпродвинутых мыслителей,и зряшны пылкие трудынепризнанных любителей.* * *Снуёт вокруг толпа шумящая,полны разбоя дни и ночи,а я, натура уходящая,пока живу. И страшно очень.* * *Беда приходит ниоткудаи не уходит никуда,но если очень веришь в чудо —слабеет подлая беда.* * *Благословить хочу я всех,кто жив душой на почве зыбкойи прячет горестный свой смехза жизнерадостной улыбкой.* * *Весьма, увы, здоровье хрупко —что у мужчины, что у женщины,и наша хилая скорлупкалегко даёт от жизни трещины.* * *Всё реже я теперь шучуи очень часто замечаю,что даже если я молчу,то хмарь печали источаю.* * *Влияет ли еврей на ход событий?Конечно, да! Притом – весьма зловредно;Всемирной паутины нашей нитиколышутся незримо и победно.* * *Про старость говоря, начну с того,что в силах я ещё и пить, и петь,но жаль ослабевания всего,что может в человеке ослабеть.* * *Бродят мысли, о рифмах тоскуя,состязаясь в немом удальстве;я ищу для них рифмы, рискуя,что меня обвинят в воровстве.* * *О, это чувство мне знакомо,и мемуары нам не лгут:еврей везде живёт как дома,покуда дом не подожгут.* * *Уже наверняка назначен день,закончить чтоб земную эпопею,и я споткнусь о собственную тень,и выругаться, может быть, успею.* * *Совесть личная моя – белее снега,перехвачены ремнём тугие чресла,только жаль – моё пленительное эгоне дождётся, чтобы либидо воскресло.* * *Мы свет почти везде включили,мы дивные создали вещи,мы время тикать научили,но тикает оно – зловеще.* * *Эх, не моя на это власть,не будет этого со мной,но в детство я хотел бы впасть,сперва тряхнувши стариной.* * *В России часто пил я на троихс такими же духовными калеками,но два сперматозоида моихотменными родились человеками.* * *У Творца очень много забав,по размаху они бесподобны,но смягчается Бог, увидав,что ещё мы смеяться способны.* * *Природа устроила твёрдо:у гнусных и пакостных тварейв лице проявляется мордаи быстро становится харей.* * *Старость – изумительные годы:кончены заботы и мытарства,полностью зависишь от погоды,от жены, потомства и лекарства.* * *Моей судьбы материалмоё кроило своеволие,и я немало потерял,зато нашёл – намного более.* * *Не грезил я о поприще великом,любил успех, не плакал от урона,мне было хорошо, и я мурлыкал,а плохо было – каркал, как ворона.* * *Если б жидких книг пудывсе топили мы в параше,меньше было бы водына большой планете нашей.* * *В жару и сердце плавится,и клейки все приятства —знакомая красавицарастаяла до блядства.* * *Ввиду упадка сил, ума и хера,а это не вернуть уже обратно,теперь я лишь подробность интерьера,которая привычна и приятна.* * *На девятом десятке летящих годови в сохранном оставшийся виде,ко всему, что случится, уже я готов,но ещё не готов к панихиде.* * *Перечисляя наши качества,от века к веку всякий размы упускаем дух палачества,таящийся в любом из нас.* * *Я старости сочувствую, но вчуже,хоть сам уже такой же, между прочим,но помню, что в дальнейшем будет хуже,и дням текущим радуюсь я очень.* * *Тверды у начальства и стиль, и манеры,но трудная в жизни стезя:ползя по ступеням чиновной карьеры,уже разогнуться нельзя.* * *Мне в рай не попасть: на запрете – печать,никак не увижу я рая,но счастье – в чистилище вечно торчать,испуганных всех ободряя.* * *Забывши про любимую кровать,мотаюсь по гастролям я недаром:еврейская замашка выживатьтомит меня тоской по гонорарам.* * *Ждут автора досадные превратностив потоке мемуаристых чернил:совсем уже не помню неприятности,которые кому-то причинил.* * *Бог на землю нашу смотрит на рассвете:просыпаются супруги молодые,и зачаты многочисленные дети.И задумывает Бог дела худые.* * *Вдали от шума сплетени от больших дорог —убог, велик и светелмой маленький мирок.* * *Ослабли звуки у струны,толкучка мыслей поредела,спадают ветхие штаныс насквозь прокуренного тела.* * *Повсюду распахнутся наши клетки,свобода воцарится у народов —не ранее чем все марионеткипослать посмеют на хуй кукловодов.* * *Я верю, что душа моя бессмертна,в кого-то ей вселиться Бог поможет.Я женщин уважал весьма конкретно,преемнику желаю я того же.* * *Не зря мы все живём так разно,клюя житейское пшено:зло плодовито и заразно,добру такого не дано.* * *Дурак с эрудицией – тип непростой,никак не сыщу им названий,но в их головёнках – активный настойхерни и избыточных знаний.* * *Ушли фашизм и коммунизм,зло вышло в новую конкретность,но сгубит мир не терроризм,а блядская политкорректность.* * *Хожу я медленней улиткии матерюсь порой некстати,зато я лью в себя напиткииз чистой Божьей благодати.* * *Мне многое по жизни стало внятноиз области «зачем» и «почему»,а всё, что мне доселе непонятно,уже мне совершенно ни к чему.* * *Прости, Господь, но мне смешон,кто жалуется вслух:мужицкой гордости лишёнтот горестный лопух.* * *Ко мне приходят мысли чёрныеи размышления унылые,и все мои надежды вздорныеот них немеют, суки хилые.* * *Беда огромного размахасегодня каждому видна:повсюду сеятели страхабросают в почву семена.* * *Что истинно, что праведно, что ложно?Плывёшь по морю этому без вёсел.А всё понять настолько невозможно,что я уже давно попытки бросил.* * *В душе моей – любви избыткик родне, друзьям и близким людям;а если налиты напитки,то даже к разным сукам – судьям.* * *Есть место в обширной квартире —оно для возвышенных дум:отменные мысли в сортиреко мне приходили на ум.* * *За мной заботы ходят по пятам,ответственность не ведает конца.Свободу обрету я только там —благословляя рабство у Творца.* * *Нам уже мало осталось,а за словами приветными —вовсе не зависть, а жалостьк юным с надеждами светлыми.* * *Застолье продолжается – мы живы,и дух ещё готов на воспарения.А то, что мы брюхасты и плешивы —ничтожные подробности старения.* * *Святым в житейской мелодрамеуже мне быть не суждено:характер портится с годами,а я – старик давным-давно.* * *И для мысли философскойтут загадка и кручина:искра Божья от бесовскойслишком поздно отличима.* * *Шум жизни для меня почти умолк,я благостный покой себе создал.Единственный на мне висящий долг —я Богу ещё душу не отдал.* * *Читал эссе про алкоголь,и от восторга кровь кипела:он и с души снимает боль,и оздоравливает тело.* * *Хочу сказать я всем седым,что возраст – не пустяк:поберегите пар и дыми тайте, не свистя.* * *Во мне то жалость, то презрение,а если слышу речь дебила,во мне крепчает подозрение,что самых лучших Русь убила.* * *Среди больших стихийных бедствий,несущих смерть, разор и муки,немало тягостных последствийуспехов нынешней науки.* * *Смутное время рождает уродов,их собирается стая,и у послушно молчащих народовкровь вытекает густая.* * *На закате, бархатном и светлом,я глазами солнце провожаю,мучаясь вопросом безответным,чем я сам себя так раздражаю.* * *Землетрясения, цунами,ветра, срывающие крыши —увы, не чувствуются намикак нечто, посланное свыше.* * *Былых печалей больше нет,я поглощён роскошным бредом:все пораженья прежних летя перебрал и свёл к победам.* * *С исхода нынешнего летагода пойдут изрядно грозные —тому есть верная примета:стишки я стал писать серьёзные.* * *На край судьбы своей придя,я чувствую сомнение,что мир веками погодябезумен будет менее.* * *Нынче хитроумные рентгенывидят нас подробно и насквозь,но за что кому какие гены,выяснить пока не удалось.* * *Я жил, не ноя и не плача,я счастлив был и был несчастен,а берегла меня удача —ко мрази был я непричастен.* * *Пивная, стадион, библиотека —у каждого своё в различном виде,потом больница, клиника, аптекаи зряшные слова на панихиде.* * *А люди привыкают ко всему —к тюрьме, суме, правителям подлейшим,и наш Господь сказал: «А посемупусть это с ними будет и в дальнейшем».* * *В лихой наш век сойти с умалегко в минуту смутную:идёт зелёная чумана нашу жизнь уютную.* * *Не верю уравнительной молвеоб умственной похожести народа:у всех у нас опилки в голове,но разная у дерева порода.* * *Длинную житейскую дорогуя топчу без жалоб и наград;я теперь заметно ближе к Богу —Он меня не ждёт, но будет рад.* * *Ещё один ушёл во тьму,куда навек уходят люди,и неизвестно никому,кто завтра следующим будет.* * *Люблю я после завтрака прилечь,поскольку каждый день мой – выходной,и, чуть потеребив родную речь,слепить себе стишок очередной.* * *Я ощутил в житейском шумеодну подробность лет несущихся:смерть не страшна тому, кто умер,но тяжко мучит остающихся.* * *Были мы светлыми, свежими, чистыми,книжек отменных читали тома,русской словесности гроздья душистыенас постепенно сводили с ума.* * *Годы мои нынче словно замерли.Снова май и клейкие листочки;век земной мотал я в общей камере,будет интересно в одиночке.* * *Про всё, что вижу, я подрядпишу, не вдумываясь тонко;я прям и прост – как волчий взглядиз-за кустов на оленёнка.* * *А мысли набегают белопенные,и нет покоя шалым и пропащим;я делаюсь поэтом постепенно,а после смерти стану настоящим.* * *Я в жизни этой – наблюдатель,я ни в каких рядах не свой,и в этом смысле я – предательтех, кто рискует головой.* * *Мы созданы, чтоб жили парно,в любовной таяли истоме,а говоря высокопарно —необходима баба в доме.* * *Хотя над нами властно время,горит в потомках уголёк;внучатое завидя племя,я сразу лезу в кошелёк.* * *Слегка задумавшись, поверьтев моё простое умозрение:поскольку жизнь – причина смерти,она вреднее, чем курение.* * *Мои ещё оставшиеся годысулят разнообразные недуги,несчётные утраты и невзгоды,но также и прекрасные досуги.* * *Когда в лицо дул ветер встречныйи стлался холод по груди,я вспоминал совет извечный:если решился, то иди.* * *Я много видел в жизни красоты,но было и уродства очень много;боюсь я, что с небесной высотыони не различаются у Бога.* * *Мир Божий видя без прикрас,мы тихи и опасливы,а жизнь наёбывает нас,и мы порою счастливы.* * *Тоска была б невыносимой,но есть поэты, есть шуты,и льётся свет неугасимыйиз самой лютой темноты.* * *Пройдя большое множество дорог —а жить и не хотел я по-другому, —я так от ветра времени продрог,что радуюсь теплу теперь любому.* * *Если усопшему евреюна ложе рюмку принесут,я непременно оживею,чтоб осушить святой сосуд.* * *Что угодно мне удобно и с рукиговорить с друзьями старыми о жизни,но уже они настолько старики,что внимают в молчаливой укоризне.* * *Все стихи, что сегодня прочёл, —о печали, о грусти, о тягости;я бы, старый брюзга, предпочёл —о веселье, о свете, о радости.* * *Бог на богохульников не злится,Бог насмешку любит, а не лесть,Богу от хулы и смеха мнится,будто Он и в самом деле есть.* * *Мы все вырастаем из тайного текста —в нас генов компания дружная,но с ними умело рисует совместногустая реальность наружная.* * *Нам не дано предугадать,что нынче Богу предпочтительно:Он очень скуп на благодать,но шлёт нам войны расточительно.* * *Каков итог земного хмеля,мы здесь не знаем до сих пор;мы видим свет в конце тоннеля,но это просто светофор.* * *Хромаю, как Байрон, и глух, как Бетховен,а если разденусь, то дряхлый Адам;не менее их я по жизни греховени сладостен взору стареющих дам.* * *Дела мои сейчас весьма херовы,и пылью запорошен горизонт;хоть рад я, что враги мои здоровы,но пусть у них всегда идёт ремонт.* * *Каждый крупный юбилей —день, когда заведеносвежей выжимки елейлить на старое гавно.* * *Судьба моя ужалась в наблюдениеза жизнью, в отдалении кипящей,а прошлое мелькает, как видениео канувшей беспечности гулящей.* * *Стал я чувствовать себя довольно плохо,и в характере убавилось металла,потому что наша подлая эпохавсе иллюзии мои перетоптала.* * *Болтовня, враньё и бред,разума шатания —весь духовный винегретмоего питания.* * *Давно я ощущаю испарениегорючего из дьявольской канистры,а в людях возбуждается горение,и явно не от Божьей это искры.* * *Нет, ничуть на судьбу не в обиде,что умру я и с миром расстанусь —сохранюсь я ведь в письменном виде,хоть и в нём ненадолго останусь.* * *Полно на свете разного тепла,хотя наш мир угрюм и скособочен;печаль моя хотя и не светла,однако же и сумрачна не очень.* * *Я рос на очень тихой грядке,смотрел вокруг с раскрытым ртом;такие дети без оглядкиныряют в омуты потом.* * *Такая нынче всюду атмосфера —грядёт пора трагических новаций…И тут подумал я: какого херамне обо всей планете волноваться?* * *Душа полна предощущений,я верю в Божью благодать:в одном из перевоплощенийя буду петь и танцевать.* * *В мозгу моём такое запустение,и столько там невыполотой дряни,что всякое культурное растениетеряется в крапиве и бурьяне.* * *Оркестр у меня завёлся внутренний,а в нём, конечно, есть и дирижёр,и каждый день минор я слышу утренний,а вечером за выпивкой – мажор.* * *Хоть лежать нам не в могиле —нас небесный ждёт уют,всё, что здесь мы недопили,нам на небе не нальют.* * *Сегодня вспоминал почти весь вечер,как руку пожимал отпетой падле…Что скажет Бог на первой нашей встрече?Не знаю. Но хорошее – навряд ли.* * *Простым дыханьем естестванаполнен ход ночей и дней.Густая жёлтая листвалетит со всех моих ветвей.* * *Ужель начну плести белиберду?Маразма я боюсь сильней всего.А в детство я, конечно, не впаду —весь век не выходил я из него.* * *Ни наград, ни должности, ни звания —вольная дряхлеющая птица;счастье моего существования —в полной неспособности трудиться.* * *Увы, но ровное гудениесменилось редким дребезжанием —отсюда наше поведение,что метко названо брюзжанием.* * *Хотя роман покуда длится,читать уже не интересно:близка последняя страница,а окончание известно.* * *Стихи текут, когда хотят,у них невнятный распорядок,мы их рожаем, как котятрожает кошка после блядок.* * *А осенью взошла во мне усталость —души и тела, духа и ума,и жить уже хотя осталось малость,но дивная за осенью зима.* * *Научный и технический прогресстекут рекой по руслу своему,а то, что в них участвует и бес,известно только Богу одному.* * *Россия чутко опекаетсынов, бурчащих ей укор:частично в тюрьмы упекает,частично гонит за бугор.* * *Земное завершается скитание,мы вышли из рядов мужского воинства,а старость – это наше испытаниена сохранение достоинства.* * *Ругание меня, что матерюсь,дурацким я считаю проявлением:я просто очень искренне делюсьмоим от этой жизни удивлением.* * *Мы все различны по природе,и я заметил, к сожалению,что близость к совестной породесмешна сегодня населению.* * *Пока мы ловим слов созвучиеи цедим рифму, как вино,по миру шьётся злополучие,но нами брезгует оно.* * *Я знаю многих, кто до славыдожить не смог, хотя был молод:кого склевал орёл двуглавый,кого убили серп и молот.* * *Моя известность вовсе не заслужена.Я рос в семье тишайших обывателей,писал я для приятельского ужина,и вдруг явились множество читателей.* * *В царящем ныне хмуром лязгестволов ракетных и бронивсе наши внутренние дрязгираздору мышьему сродни.* * *Женщина воркует и курлычет,а кудахтать – вовсе мастерица,но порой так жалостливо хнычет,что мужчина молча матерится.* * *Нынче в самой замкнутой обителикрепнущего зла слышна тональность.Даже дум высокие властителилбы себе отбили об реальность.* * *Я славную себе нашёл стезю,доступную сынам не каждой нации:умею выковыривать изюмиз самой неприятной ситуации.* * *Написал бы я что-нибудь грустноео далёком тяжёлом былом,но сияло хохмачество устноеза убогим кухонным столом.* * *Многие, что явно были штучные,были в полной степени людьми,сделались в года благополучныесуками, скотами и блядьми.* * *Куда-то ушёл, растворился и стихдух алчности, страсти и фальши;теперь я далёк от соблазнов мирских;они от меня – ещё дальше.* * *Это всё же удивительно,что за радость вкусно естьотдают незамедлительнои достоинство, и честь.* * *Я задержусь на этом глобусеи сочен буду, как оладушка,покуда юноша в автобусене скажет мне: «Садитесь, бабушка».* * *Такую люди пишут хреньи лгут нам так торжественно,что жить с рассудком набекреньуже вполне естественно.* * *А доктор, напрасно лечивший меня,сурово промолвит: «Он былупрям и курил до последнего дня»,а после добавит: «И пил».* * *Уже не в силах бегать резвои очень часто чем-то болен,смотрю на мир я так нетрезво,что всем поэтому доволен.* * *Любое застолье хмельноене знает беды и вины,а время струится – больноегорячкой назревшей войны.* * *Дыхание последней мерзкой стужиповеяло в лицо издалека;сознание, что дальше будет хуже,меня ещё не мучает пока.* * *Я ввергнут был в узилище однажды.Такое было время на дворе,что каждый, кто свободной жизни жаждал,свободу ставил на кон в той игре.* * *Приходит вязкая унылость —покоя гнусная изнанка;в такие дни как Божья милость —большая дружеская пьянка.* * *Вдоль по жизни брёл я, спотыкаясь,и легко запреты нарушал;раньше я грешил, почти не каясь,а теперь я каюсь, не греша.* * *Малейший нам радостен признактого, что разумнеют люди,но это всего только призрактого, чего нет и не будет.* * *Пустеют и немеют города,как будто похозяйничала мафия:друзья из них уходят в никуда,и нынче это просто география.* * *Напрасно я то водку пил, то чай,напрасно суетой дышал мирской —навек во мне еврейская печальс российской перемешана тоской.* * *Мне симпатична та надменность,с которой судят старики,что озверела современностьи злобна смыслу вопреки.* * *Конечно, пути нам любые открыты,не надо ничьих разрешений,но всюду капканы соблазнов зарытыи крутится тьма искушений.* * *Сегодня не было стишка,я сумрачный хожу,и в глубь себя исподтишкарастерянно гляжу.* * *Единый образ наш весьма сомнителен —в нас разная клубится благодать:быть можно выдающимся мыслителеми триппером хронически страдать.* * *За то, что был я неугодентому, что гнило и трещало,шальное чувство, что свободен,меня в те годы посещало.* * *Что как-то мы меняемся с годами,обычно замечают только близкие,поэтому и ходят между намиистории печальные и низкие.* * *Порой, бывало, злишься жутко —на всё, на всех, из-за всего,а это просто гнев желудка,что мы забыли про него.* * *Когда ко мне повадилась тоска,меня заполонившая не в меру,я понял, как напрасно я искалвсю жизнь хотя б во что-нибудь, но веру.* * *Все бесы, упыри и вурдалаки,вся нечисть, этим гадам соприродная,исходят из невидимой клоаки,которую душа родит народная.* * *О людях, а не про ублюдков:я всё же ко мнению склонен,что запах и наших поступковотнюдь не всегда благовонен.* * *Не лжец, не демагог, не папарацци я,присматриваюсь пристально и зрело,а мир вокруг – большая иллюстрацияк тому, как человечество зверело.* * *Я слышу голоса, изрядно зычные,и внятна громогласная мне речь:слова текут расхожие, привычные —что надо убивать, давить и жечь.* * *В эпоху страха, нервы леденящего,с небес душе даруется кредит:энергия бессилия кипящегомогучие творения родит.* * *Плывут и утекают облака,и день легко встаёт на смену ночи;я в этой жизни есть ещё пока,но всё вокруг уже мне странно очень.* * *Везде взошло как вид расплатыбольшое наглое убожество.Теперь евреи виноваты,что сбегло их такое множество.* * *Что делается, Господи, в России?Ни времени не жалко, ни металла:рабы возводят памятники силе,которая их до смерти топтала.* * *Давным-давно стремлюсь я исподвольи много раз пытался пробоватьстихи свои писать как исповедь,а выходила чтобы – проповедь.* * *Былое стало дымом сигареты:где смех мой и упругая походка?Приятели тех лет – уже портретыи блёклая любительская фотка.* * *Даже если всё уже забыто,пусто и во снах, и наяву,мелочи прижизненного бытадержат нашу лодку на плаву.* * *Когда везде висит молчаниеи правит ложь вооружённая,то наступает одичание,угрюмой злобой заражённое.* * *Сложилась не ахти моя судьба,душа меняет вкус и аппетит:в себе давно я вытравил раба,теперь меня свобода тяготит.* * *Увы, но весьма огорчительно,что стужа дыханья летейскогорисует на лицах мучительноисчерпанность жанра житейского.* * *Я всюду читаю, что надо меняться,советы слыхал без числа;я скинул бы мигом личину паяца,но маска уже приросла.* * *Пришла весна. Курлыча односложно,бегут ручьи, стекая в буерак,и бабы обнажили всё, что можно,а что нельзя, прикрыли кое-как.* * *На жизненной извилистой дороге,где наледь и ухабистая хрень,ломаются не только руки-ноги,но клонит и рассудок набекрень.* * *Пока земной вершится карнавал,я жадно пью из этого колодца.Я многое уже зарифмовал,но бесконечно много остаётся.* * *В душе есть некий погребок,а в нём есть вечное вино;смотреть на жаркий поебокя до сих пор люблю в кино.* * *Всё по-прежнему тихо и глухов той оставленной нами России.Жаль носителей вольного духа:понапрасну они голосили.* * *Человек – это Божье художество,и душе его нет насыщения.Очень тёмные замыслы – множество! —ещё ждут своего воплощения.* * *Нам не по силам ничегов игре кошмарного с ужасным;напрасно всё – кроме того,что нам не кажется напрасным.* * *На тему всех российских вариантовнаписаны несчётные труды —пылятся и творения гигантов,и карликов трухлявые плоды.* * *Про что слова – «дезабилье»,а также – «неглиже»?Это она ещё в белье,но вся твоя уже.* * *Покуда мчится поезд скорый,покуда нет пути иного —хвала вам, зыбкие просторысуществования земного.* * *Очень горек судьбы поворот,но кого призову я к ответу?Ибо старость – она уже вот,а обещанной мудрости – нету.* * *Я жил, как сущий обормот,не слушал умного совета,но был не жлоб я и не жмот —спасибо генам хоть за это.* * *Бегут года, скудеет хилый ум,душа намного меньше разговорчива,и суетного мира вечный шумдоносится до уха неразборчиво.* * *Я виски пил под винегрет,потом я съел сырок под виски,и тут раскрылся мне секрет:у Бога я не в общем списке.* * *На закате воет ветер,море плещет океанно…Очень жить на этом светехорошо и окаянно.* * *Увы, но я думаю часто про этои даже порой говорю:последняя в жизни моей сигарета —когда я её закурю?* * *Что нет меня, сухая вестьрастает в воздухе мгновенно,и все продолжат пить, и есть,и трахаться самозабвенно.* * *Лишась высоких побуждений,что характерны для юнца,я много низких услажденийвкусил по милости Творца.* * *Когда вокруг тепло и сухо,достаток выпивки и песен,то пир восторженного духавсегда особенно телесен.* * *Я дарю свои книги друзьям,выражая любовь и почтение,не дарить их поскольку нельзя,хоть и мало надежд на прочтение.* * *Кого всё время жадность гложет,его мне очень жаль, беднягу, —он очень искренне не можетступить без выгоды ни шагу.* * *Давили землю сапоги,и шли поработители;то Русь калечили враги,то собственные жители.* * *Я вечером люблю смотреть кино,при этом выпивая понемногу,мне вечером на два часа даноунять мою стабильную тревогу.* * *Мы склонны разделяться на команды —по взглядам, по характеру, по разуму —активно мы сколачиваем бандыи просто называем их по-разному.* * *Пускай с годами чахнет либидо,а в мире правят прохиндеи, —со дна того, что мною выпито,всплывают дивные идеи.* * *Я живу не празднично, но праздно,чужды мне и левые, и правые,и во мне журчат разнообразномысли то бредовые, то здравые.* * *Кто за это должен быть в ответе? —думает на небе грустный Бог:самый страшный хищник на планетеслаб, некрупен ростом и двуног.* * *Являя сметку и проворство,мы вечно в жизни что-то ищем.В нас есть активный ген обжорства,влиятельный не только в пище.* * *Ни с кем успехами не мерясь,легко бренчу на хлипкой лиреи всё сильней впадаю в ересьдурного мнения о мире.* * *Все мысли куцы и обрывочны,и смысла общего не видно,и так они порою рыночны,что мне перед собою стыдно.* * *Нет, я подолгу не грущу —я знаю свой урок:в тоске я сразу же ищустакан, бутыль, сырок.* * *Мир не только театр, но и рынок —два великих устройства мирских;между ними глухой поединоксовершается в душах людских.* * *Безмолвствуя в позе покорстваи глядя ораторам в рот,высоким искусством притворствавладеет забитый народ.* * *День не напрасно пролетел,растаял и истёк:я никаких не сделал дел,но я стишок испёк.* * *Был наш век по-особому скроен,мы не слишком себя берегли:чтобы рай на земле был построен,миллионы под землю легли.* * *Когда вижу я звёздную россыпьи луны удивительный свет,утихает жестокая поступьнаступающих старческих лет.* * *Вторую мы бутыль почалии бродим вилками в капусте,и в мире снова нет печали,тоски, предательства и грусти.* * *С одной мыслишкой нынче засыпаю —о жизни и гулянии по ней:что я песок мой старческий всыпаюв песочные часы судьбы моей.* * *Все на свете иудеи,самый щупленький еврей —поддержатели идеиоб особости своей.* * *Пронзительные волны русской речи,не слушая ничуть ничьи суждения,во мне ревниво душат и калечатубогие иврита насаждения.* * *Вдруг являются прежние боли —только ночью: в каком-то бредуснится мне, что я снова в неволеи уже из неё не уйду.* * *Ел я устриц, креветок, улиток,даже ел я лягушечью ногу,и когда бы не Божий напиток,я бы хрюкал, зайдя в синагогу.* * *Я сегодня думаю о бредемногих исторических трудов:в мире нет и не было трагедий,где б еврейских не было следов.* * *Люди все живут прекрасно,занимаясь жизнью личной;одному давно всё ясно,а другому – безразлично.* * *Тираж у бумажных понизился книг,читают теперь со стекла,а я-то к бумажным душевно привык —у стёкольных нету тепла.* * *Когда плету я ахинею —притом осознанно вполне,то я от этого умнеюи лучше думается мне.* * *Везде, где дряхлеет системаи явственен дух разложения,всплывает еврейская темакак выход из положения.* * *Я жил в тюрьме, и в лагере, и в ссылке —на пользу это всё пошло здоровью,и я навек имею предпосылкилюбить отчизну странною любовью.* * *Повсюду нынче много информации —притом она всё гуще и упорней —о некой хитроумной очень нации,которая везде пускает корни.* * *Поскольку наша жизнь полна превратностейи волчий у фортуны аппетит,предчувствие туманных неприятностейменя порой изрядно тяготит.* * *Без тени стыдного смущенияуверен я, свидетель века:кто счастлив от порабощения,ещё не вырос в человека.* * *Я могу защищать моё мнение,проявляя упорство активное,но при этом нисколько не менеея готов утверждать и противное.* * *Бредут людские караваны,большой идеей облучённые:хотят земной достичь нирваныбедняги эти обречённые.* * *Когда я на свою смотрю коллекцию,висящую на стенах стайкой тесной,то чувствую душевную эрекцию,угрюмо вспоминая о телесной.* * *На склоне лет совсем не в тягостьотсутствие любых желаний.Я ощущаю Божью благость,когда лежу я на диване.* * *С меня смахнули пыль и плесень,пить попросили в малых дозах —я разговорчив был и весел,а гости спали в разных позах.* * *Сомнением томится старый мерин:везде то показуха, то игра,и полностью ни в чём я не уверен —сегодня ещё больше, чем вчера.* * *Поймут потомки, чья вина,и страшно от того,что сеет семя сатана,а мы растим его.* * *В моё заветное шитьёдобавил я стежок —пустил на долгое житьёещё один стишок.* * *Сегодня я в настрое элегическомо предках размышлял в моём колене:на древе этом генеалогическомбыл некто с уникальным даром лени.* * *Живу сейчас рассеянно и дрябло,в гостях то утомительно, то пресно,одно лишь только чувство не ослабло —что жить на свете этом интересно.* * *Мне холодно и тягостно зимой:не то чтоб я в тепло душевно врос,тому виной непозабытый мнойсибирской зоны лагерный мороз.* * *Калечат лёгкие и сердцемоё курение и пьянство;а если зорче присмотреться,я отравляю и пространство.* * *Влюблённость – яркая утехав пути злокозненном земном.Мы добиваемся успеха,чтобы потом жалеть о нём.* * *Земля мне вряд ли будет пухом,но есть бессмертия залог:стишков моих солёным духомпочистить можно котелок.* * *Память гаснет, как оплывшая свеча,что забылось, то осталось неизвестно.Внук убитого и внучка палачазатевают нынче свадьбу повсеместно.* * *Так на небе милосердно решено:чтоб не чувствовать душевной маеты,большинство людей навек заключенов скорлупу своей уютной темноты.* * *Видит нынче – лучше или хуже —каждый наблюдательный Емеля:ясно видит жопу, кто снаружи,а кто в жопе – свет в конце тоннеля.* * *Кипит коммерческий кураж,торговли пухнут и растут.Везде и всюду бал продаж,на нём евреи тут как тут.* * *Все фазы, циклы и периоды —плоды научной категории —нам позволяют сделать выводы,что мы весьма темны в истории.* * *Наука наступает на старениеи годы обещает нам несметные,но я храню тупое умозрение,что мы покуда старимся и смертные.* * *Мой дух от выпивки крепчал,и громким голосом нахальнымя нежной песней удручаллюдей со слухом музыкальным.* * *Прочёл сегодня я большой научный труд,по сути достоверный чрезвычайно:кто чаще моется – гораздо раньше мрут,а мыться надо редко и случайно.* * *Последние живу на свете годыи радуюсь, как жизнь моя полна;не знал я никогда такой свободы,какая нам на старости дана.* * *Слова приходят ниоткуда,они полощутся, виясь,и происходит Божье чудо:они завязывают связь.* * *С утра себя ругал я, что осёл,и чувства меры – полное отсутствие,и только огурца крутой рассолслегка моё улучшил самочувствие.* * *Чужому я завидовал умуи знаниям завидовал порой,хотя ума излишек ни к чему,а знания приносят геморрой.* * *Гусаров любят в самом делеза их воинственные шпоры,хотя они грубы в постелии вытирают хер о шторы.* * *По сути, нас легко расчислить:где умный может молча ждать,дурак охоч активно мыслить,учить, влиять и убеждать.* * *Бездумно я сижу часами,уют безмолвия храня,и шевелю порой усами,которых нету у меня.* * *Мне нравятся люди гулящие,а пьющие – в этом числе,они – мастера настоящиев нелёгком, как жить, ремесле.* * *Жив ещё мой бедный разум,с веток свищут соловьи,но накрылись медным тазомвсе иллюзии мои.* * *Так пусто, что душе заняться нечем,текут часы томительно и вяло…А то, чем мы тоску обычно лечим,в такие дни меня не соблазняло.* * *С утра я – мерзость и дебил,и нет во мне добра,я даже многих бы убил,если с утра.* * *Тихо журчат этой жизни ручьи;как подвести мне итог,если к себе самому я ключитак подобрать и не смог?* * *А везде, где льются песнинаших лет былых расейских,там незримо вьются пейсыкомпозиторов еврейских.* * *Я не родился оптимистом,но много в жизни куролесил —я надышался ветром чистыми потому всегда был весел.* * *В моём мыслительном пространствевдруг обнаружил я дыру:о политическом засранствея даже слов не подберу.* * *Смешны мне любые романтики,особенно, если поэт:они нам рисуют те фантики,в которых не будет конфет.* * *По всей земле ползёт зараза,всё в душах доброе губя;за веком я слежу вполглаза,а в полтора – гляжу в себя.* * *Кружится слов густая стая,но мысли нету никакой,и стая эта, улетая,сулит жестокий непокой.* * *Напрасны все на свете споры,и разводить дебаты нечего,покуда с глаз не спали шоры,а гнусь надёжно засекречена.* * *Люблю порой смотреть в окно,где вижу тусклую картину:передо мной течёт кинопро ежедневную рутину.* * *Нет, я не боюсь умеретьи скрыться в тумане волнистом.Я даже на ад посмотретьне прочь бы. Но только – туристом.* * *Когда пахан сидит на троне,и вся братва за ним идёт,то света ждать не надо – крометого, что нас в тоннеле ждёт.* * *Диван подо мною. Один в тишинележу и тоской себя мучаю.А Пушкина строчки витают во мне,зовя своровать их по случаю.* * *Творец нас видит всех до одного —как мы живём, отлично сверху видно.И то, что мы – подобия Его,Творцу, конечно, больно и обидно.* * *По фигу мне мирозданья секреты.Пялюсь, бездумен и пуст,как умирает огонь сигареты,брошенной мною под куст.* * *Боюсь я кретинов, несущихплакаты во славу тюрьмы;предтечи событий грядущих,конечно, они, а не мы.* * *Хотя являл я своеволие,но понималось поневоле,что всё равно ничуть не более,чем пешка, я на чьём-то поле.* * *Забавна жизнь перед кончиной:в башке – метелица,и что когда-то был мужчиной,уже не верится.* * *А вот ещё отменный день,и был бы грех забыть о нём:восьмидесятилетний пеньс утра запил с таким же пнём.* * *Души таинственная страсть,её не вытравить вовек:влеченье что-нибудь украстьу выдающихся коллег.* * *Я вспоминаю свой отъезд,друзей угрюмый смех…Увы, проклятье этих местещё лежит на всех.* * *За той чертой благоразумия,где ум теряет полномочия,такие светят полнолуния,такие зреют многоточия!..* * *Достоинство – отнюдь не жест,с гордыней схожий,умение нести свой крест —подарок Божий.* * *Обычно любови – печальныевыходят своими финалами,поэтому связи случайныенам помнятся розами алыми.* * *Нет, не зря я рифмой занедужил,жил я, значит, жизнью плодотворной —я стишок мой нынче обнаружилна стене в общественной уборной.* * *Дурнотное наплыло состояние —и ноги сразу сделались, как вата.И кажется огромным расстояние,которое бегом бежал когда-то.* * *Особенно мне жаль интеллигенцию,не хочется ни слушать, ни смотреть;пока она являет импотенцию,ебли её, ебут и будут впредь.* * *Земли могильной нынче нет,меня в стене схоронят плоской,и хоть обидно гнить в стене,но, слава Богу, не кремлёвской.* * *Любви волшебное вино —глоток небесного огня,но льётся с возрастом ономимо меня.* * *А в мыслях – смута и сумятица,и ясно разве лишь одно —что колесо под горку катитсяи не воротится оно.* * *Не так меня томит бессилиеот охлажденья крови в жилах,как угнетает изобилиетого, что выразить не в силах.* * *Я подобрался близко к истине,которую давно вынашивал:любое наше бескорыстие —опора будущему нашему.* * *Все залихватские ухваткиушли без тени и следа,и лишь упругости остаткименя тревожат иногда.* * *Истину, добро и красотувсе везде толкуют очень разно,и хранить о троице мечтузрелому уму несообразно.* * *Не тоскуй, глухой пенсионер,не брани явление природы!Жизни остаётся – с гулькин хер,но зато лихие были годы.* * *Земная красота – она в пейзаже,в лесу, степи, лугу, саду, пустыне,а если ты присмотришься, то дажеона в тебе, уродливой скотине.* * *Смысла жизнь моя не лишена,даже в том, что сплю я, смысл есть,с этим согласится и жена,ибо я, поспав, сажусь поесть.* * *Нашёл я в нас на дне черту одну:к тому, что – равно прочим – не безгрешны,евреи ещё чувствуют винуза то, что неумеренно успешны.* * *Должно быть, волею Создателятакая выдалась эпоха:передавая дух писателя,пространство текста пахнет плохо.* * *Мифы, сказки и легенды,даже бредни и парашипомогают людям бедным,утешая души наши.* * *Мне посмотреть одним бы глазом,как развернётся эта акция,когда большим исламским тазомнакроется цивилизация.* * *Раньше я пылал, как люстра, —кончилось кино.В голове не просто пусто,там ещё темно.* * *От этой мысли не в восторгеи не готов я бесшабашнодо похорон валяться в морге,где есть покойники и страшно.* * *Очень хорошие люди уходят.Вот и сегодня душевная рана.Что-то неладное в нашей природе,если хоронят хороших так рано.* * *Дамы любят увертюры и прелюдии…Предисловия полезны и важны,потому что не животные, а люди мы,ритуалы даже в сексе нам нужны.* * *Лавры, хвала, ордена и медали —это не просто услада для слуха:если кому-то чего недодали —это трагично для бедного духа.* * *Есть очень разные позициилюдей, до знания охочих;мудак с избытком эрудицииопасней прочих.* * *Мы плохо видим в жажде вздорной,когда томимся обожанием:нас увлекают бабы формой,а угнетают – содержанием.* * *Повсюду я сегодня иностранец —при этом выступаю, не молчу.Я в некоем роде самозванец —я сам себя зову, куда хочу.* * *Жизнь – по времени дорога,я иду по ней;мыслил я довольно много,но не стал умней.* * *Тома, трактаты, фолиантыстоят на полках ровным рядом,их сочиняют и гиганты,и карлики с усердным задом.* * *Едва только обрушатся надежды,фантомы полиняют от контузии,немедленно в руках железных держатнас новые прекрасные иллюзии.* * *Нет, я не стал неразговорчиви не замкнулся я в молчании —я просто сделался разборчивв любом расхлябанном журчании.* * *Евреи нарушают все границы,в черте любого знания скучая,и ясно, что никак нельзя не злиться,еврейские прорывы замечая.* * *Что делал я? Гулял, писал,грешил когда-то – и не каюсь.Я звёзды с неба не хватал,да и сейчас остерегаюсь.* * *Неброскую влачу я жизнь мою,я сам себе истец и сам ответчик.Я никому советов не даю,и в этом смысле я – антисоветчик.* * *Текут и тают дивные года,когда струится Божья благодать;покаяться не поздно никогда,а согрешить – легко и опоздать.* * *Когда-то я шутил удачно,всех веселил,а нынче так пишу я мрачно,что жаль чернил.* * *Не первый в истории случай такой —напрасно к ней мало доверия:уходят евреи несметной толпой —и сразу скудеет империя.* * *Сегодня всё смахнуть с земли —уже простого проще,и зря тогда сады цвели,зря зеленели рощи.* * *Не торможу я времени течениеи не бегу, как некогда, стремглав…Я погрузился в медленное чтениепоследних глав.* * *Быстро годы тают,тихо гаснет пламень.Жизни утекаютпод лежачий камень.* * *Себя я творчеством не мучаюи над бумагой не корплю:стишки пишу я лишь по случаю,а время прочее – дремлю.* * *Нет, я хулить и хаять не возьмусь,но я виню правителя-урода,что выплеснулась почвенная гнусьу глухо зачехлённого народа.* * *Напрягши волю коллективнуюи проявив любую прыть,патриотизма блажь интимнуюнельзя посеять и внедрить.* * *А мой мыслительный процесстеперь похож на кляч унылых,и весь технический прогрессему помочь уже не силах.* * *Ко мне пришла благая вестьот честной нынешней науки —что в алкоголе польза есть;а раньше врали эти суки.* * *Люблю российский сочный матс его игрой неприхотливой —в нём есть высокий ароматнародной жизни терпеливой.* * *О мире и войне ведут дебатыучёные совсем различных школ,а вывод, что евреи виноваты,заранее записан в протокол.* * *Себя я тратил как хотел,не ведал горя от ума,зато про близость душ и теля знал доподлинно весьма.* * *Нечто в этой жизни очень просто:если ты нашёл себе в друзьясуку, подлеца или прохвоста —верить и тебе уже нельзя.* * *В познании не делал я успехи,учёба мне вредила и вредит,но есть в моём невежестве прорехи,и я благодаря им – эрудит.* * *Судьба моя вполне предрешена,поскольку я почти дошёл до точки,хотя просить о маленькой отсрочкенастойчиво советует жена.* * *Чего так сердце к ночи мечется?Оно страдает от того,что нынче днём для человечестване сочинил я ничего.* * *Приснилась мне кошмарная, немаякартина моего грехопадения:отпетым сукам руки пожимая,на сцену я иду для награждения.* * *В нас жизни две: отчётливая внешняяи внутренняя – тут закрыты двери,но есть ещё вмешательство нездешнее,в которое упрямо мы не верим.* * *Состарясь, вижу я острее:наш век былому – не чета,и выйти замуж за еврея —большая женская мечта.* * *Забавны эти превращения —от сосунка до старика,но чуда жизни ощущениенас не оставило пока.* * *О, как я знаю, из какого сорастихи растут, не ведая стыда!И слово со случайного заборатеперь употребляю завсегда.* * *Ещё не лыс я, хоть кудрей —их нет уже, как было некогда,но видно всем, что я еврей,поскольку нос – виднее некуда.* * *Терпя эпохи злополучные,мы верим радостным парашам,что достижения научныеосветят жизнь потомкам нашим.* * *Когда ведёшь себя не робко,и женщина не обижается,то вожделенная поёбкавесьма заметно приближается.* * *Мне снова снился страшный сонсегодня поутру:я с подлецами в унисонкакой-то текст ору.* * *Я для себя давно уже решил,имея для сомнений основание:пока Творец рассудка не лишил —не верю я в Его существование.* * *Я додумался легко,хоть и славлюсь неучем:если смерть недалеко,то и бриться незачем.* * *Я в тихом этом месте каждый размыслительностью мучаюсь угрюмой —я свято помню бабушкин наказ:ты какай, но ещё при этом думай.* * *Я сам себя судил довольно строго,придирчив и внимателен я был,сам от себя утаивал немного,зато настолько прочно, что забыл.* * *Весьма зажились мы на свете,мы так ушли по этой лесенке,что хоронить нас будут дети,а не замшелые ровесники.* * *Все, кто глядит на мир усмешливои не витийствует публично, —живут и вольно, и успешливо,хотя и нищие обычно.* * *Если случай выпадет, я спрошу у Бога —и пускай не вовремя, и пускай некстати:крови на планете льётся сильно много —это тоже капли Божьей благодати?* * *Такое время за окном,что чуток даже к шорохам.Со всех сторон несёт гавном,но счастье, что не порохом.* * *Сегодня я думал печальнои острую чувствовал жалость,что некая гнусь изначальнов российскую почву впиталась.* * *За много лет в мои каракулия не впустил ни капли лжи,а на меня то злобно квакали,то грубо хрюкали ханжи.* * *Сопли, слёзы и слюна,тихоструйный звук гитары…Всюду пьют, полно гавна —и готовы мемуары.* * *На многих я сидел пирахи наболтал немало чуши,хотя и мне был ведом страх,который всем калечил души.* * *Меня вдруг осенило озарение —возможно, это к истине путёвка, —что наше неуклонное старение —души к её полёту подготовка.* * *Хочу понять я хоть отчасти —ведь явно тут не принуждение,и те, кто лижут жопу власти,испытывают наслаждение.* * *Скептик, циник и охальник,я живой ещё вполне,никому я не начальник —даже собственной жене.* * *А если есть на свете Бог,то в нём и гнев легко возможен:Он безнадёжно одиноки густо просьбами обложен.* * *По-моему, чем хилое мычание,возникшее из страха и покорства,уж лучше благородное молчание,исполненное скрытого упорства.* * *Давно взошло моё томление:мне в тихой собственной квартирелень и её преодолениеважней любых событий в мире.* * *Бреду по жизни, спотыкаясь,поёт и плачется душа…Я то грешу, ничуть не каясь,то каюсь, вовсе не греша.* * *Приснилось мне в уютной тьме,что я итог итожу честно:ноль написал и ноль в уме,а что считаю – неизвестно.* * *Я умное усталое лицоношу, и мне морщины верно служат,но, думается мне, в конце концовмоё притворство люди обнаружат.* * *Смотреть не хочется презрительнона то, как Русь сошла с ума,но всё же крайне поразительноразнообразие дерьма.* * *Любезна мне жизни отрава,я нежу себя и пасу.Нужна мне посмертная слава,как заячий хер на носу.* * *В наплыве острой страсти сам не свой,о чём-то я болтаю убедительно,а женщина качает головой,однако же совсем не утвердительно.* * *Ещё идёт игра,нет почвы для рыдания —цветущая пораземного увядания.* * *Чтобы друг о друга тесно греться,властному предавшись обаянию,нужно, чтобы ум, душа и сердцерадовались этому слиянию.* * *Подобно всем, я по случайностив любовном был зачат азарте,моей фортуны чрезвычайностиоснованы на этом факте.* * *Память охраняет нашу честьи былое прячет не напрасно:в памяти у нас пещеры есть —нам туда заглядывать опасно.* * *Успехами гордимся мы немалыми,во многом подавали мы пример —евреи были даже генералами,но плохо выговаривали «р».* * *В некотором смысле Сталин – гений,просто не похожий на да Винчи:столько отравил он поколений,что его мы чувствуем и нынче.* * *Ровесников угрюмо хороня,топчу ещё пока свою дорогу;Творец забыл, наверно, про меня,Он памятью ослаб – и слава Богу.* * *Нет больше у меня забот и дел,и я вокруг себя смотрю устало;черпак моей судьбы не оскудел,но в нём теперь похлёбка жиже стала.* * *В людях копится что-то гнилое,и умом это нам не понять:реки крови залили былое,а война созревает опять.* * *Среди премудрых пескарей,ловящих шорохи и звуки,особо бдителен еврей,который видел зубы щуки.* * *Мы странно живём на земном карнавале:забыв о пронёсшемся бедствии,мы всюду, где некогда нас убивали,охотно селились впоследствии.* * *Какое счастье – жив ещё пока,и мысли, как и прежде, не серьёзны,а на закате рдеют облака,и ночи тьму пронизывают звёзды.* * *Что часто себя чувствую неважно —уже в мои года вполне естественно,зато когда под вечер мучит жажда,я сразу поступаю соответственно.* * *Ещё настолько много недопето,а жизнь уже осталась позади.Для старости я знаю три завета:наплюй, не кипятись и не суди.* * *На это обратишь если внимание,то спину овевает холодок:свобода – это просто пониманиетого, насколько длинен поводок.* * *Ужели с неба эта хрень —и смех, и грех! —мозги сползают набекреньпочти у всех.* * *Не только Бог, но дьявол даже,и худосочные двуногиесвихнули ум на демонтажероссийской рабской психологии.* * *Признаться, я ничуть не озабочен,что похороны так недалеки.Ткань жизни хоть и вылиняла очень,но нити у неё пока крепки.* * *Мы размышляли, сомневались,но были помыслы чисты,а нынче к Богу присосалисьпиявки, блохи и глисты.* * *Приемлю я свою любую участь,и старческого нету утомления,но больно спотыкаться о дремучестьзаметно большей части населения.* * *Далеко за пределами разумаи любой остроты интеллектанечто прячется своеобразное,ни на что непохожее Некто.* * *Не знаю, кто решил, но это мудро:поддерживая тонус нашей нервности,неслышное дыхание абсурдасочится через щели повседневности.* * *Нет, нет, уже я не вернусьв те очумевшие края:царит неслыханная гнусьв местах, где жил когда-то я.* * *Ем и пью, только что в этом толку?Нет иллюзий, азарта, химер,и не зубы поклал я на полку,а любимый и дряхлый мой хер.* * *Тьму былого грязными рукамитронуть разным сукам довелось;музу Клио трахали векамивсе, кому хотелось и моглось.* * *Нет, я не стал лауреатомнаграды той или другой,поскольку я ругался матоми был отъявленный изгой.* * *Дьявол – это злоба воплощённаяи над Божьим светом надругательство.Вот откуда наше истощённое,свихнутое недоброжелательство.* * *Втайне славословия желая,в полном небрежении к хуйлу,звуки ненавидящего лаяя воспринимал как похвалу.* * *Благословенно ремесло —оно снижает боль,оно и парус, и весло,но жаль – не алкоголь.* * *Терзает ужас очевидца.Хвалу поёт лихой подлец.Но как верёвочке ни виться,а есть конец.* * *Во мне совсем не стих азартнаперекор уму,и возвратись теперь назад,я б тут же сел в тюрьму.* * *Теперь хожу, слегка смущённый,что в голове – туман и муть…Устал мой разум истощённыйи тихо вышел отдохнуть.* * *Несхоже мы все проживаем на свете,то заняты делом, то разными танцами.Мы все – пассажиры на этой планете,но разны конечные станции.* * *Весь мир евреи заселили,уйдя в распахнутую дверь;они такие же, как были,но только русские теперь.* * *Страна моя для взгляда свежего —безумна и невероятна,и охуение приезжегомне снисходительно понятно.* * *Я живу, как и жил, – на авось,жизнь земную без устали празднуя;наше время я вижу насквозь —очень подлое время и грязное.* * *Вокруг тепло и тишина.Давно ушли трамваи с рейса.Мне свыше фраза внушена:«Живи, но слишком не надейся».* * *Валит дым из моих ноздрей,пахнет водкой моё брюзжание;а кругом говорят: еврей —это разум и воздержание.* * *Давно умчались годы разудалые,для памяти оставив на бегувоззрения, настолько захудалые,что я и передать их не могу.* * *Весною возрождаются мечтыи радуются лёгкие озону,весною оживляются коты,и кошки соответствуют сезону.* * *Проблемы и дела мне стали чужды,мной чистая достигнута нирвана.Когда бы не естественные нужды,то вовсе не вставал бы я с дивана.* * *Сегодня наглые хлыщииз отморозков-недоносковрастут обильней, чем прыщиу созревающих подростков.* * *Здесь наше месиво густоене портит к жизни аппетит;толпа живущих в мезузоеменя ничуть не тяготит.* * *Я жил довольно хорошо,и женщин я ласкал,а смысла жизни не нашёл,поскольку не искал.* * *Увы, но всякая надеждапока что зряшна и пуста:страх и потёмки в рабстве держатпохлеще плётки и хлыста.* * *По совокупности кровей,однажды влившихся в разиню,я чистой выделки еврей.И потому люблю Россию.* * *В реальности живя, простой и плоской,знакомой до подробнейших деталей,мы редко замечаем, как неброскопромелькивает тень иных реалий.* * *Полны житейские задачникинеразрешимыми задачами.Про это знают неудачники,потрёпанные неудачами.* * *У жизни вроде нет секрета —уйдём, дав место молодым…И тлеет жизнь, как сигарета.Но кто вдыхает этот дым?* * *Мы так убедительно гаснем —в забвении или в рыданиях,что кажутся вздорными баснио наших загробных скитаниях.* * *Хороший стих чужой прочтя,куда-то мне раскрывший двери,я торжествую, как дитя,и угрызаюсь, как Сальери.* * *На всю страну до основаниявлияет некий мерзкий прах;российский код существования —ложь, раболепие и страх.* * *В России я настолько обрусел,что выломился вон из рамок узких;когда в разгар судьбы в тюрьму я сел,то был куда русее многих русских.* * *Мне снился сон: зайдя к раввину,креветки ел я и свинину;с высокой долей вероятноститакое снится к неприятности.* * *Хорошо уходить по весне,когда пахнет листва незабвенно,а ещё хорошо бы – во сне,а совсем хорошо бы – мгновенно.* * *В России очень много граждан,чья жизнь молчанием одета.Здесь тень тюрьмы лежит на каждом,и ощущает каждый это.* * *Хотя я в жизни много знал утех,былое поросло уже быльём,и я благословляю нынче тех,кто делит одиночество моё.* * *Фортуна, мне явивши гузно,благое вытворила дело:душа немного заскорузла,и кожа крепко задубела.* * *Всегда я относился хорошок достигнувшей высот цивилизации,но явно в ней сейчас произошёлнеслыханный прорыв канализации.* * *Амулеты, обереги, талисманыи другие причиндалы ветхой древности —это явные душевные обманы,облегчающие страхи повседневности.* * *Творцу – нижайший мой поклон,но вскормлен я двадцатым веком,и Бог, конечно, есть, но Онне расположен к человекам.* * *Последние года – на созерцаниея трачу. Никаких не жду открытий.Но всюду мне мерещится мерцаниекаких-то непредвидимых событий.* * *Мы уйдём, конечно, в час назначенный,но уйдём достойно и спокойно;плакаться о свежести утраченнойтолько пню замшелому пристойно.* * *Такие случаются мысли —исчезли, едва появились…Не то они сразу закисли,не то у других поселились.* * *Подумал я с усмешкой кроткой,что угасает Божья искра —не то чтоб жизнь была короткой,но пролетает очень быстро.* * *Когда смотрю я на политиковс их воспалённостью кипучей,то понимаю вздохи нытиков,что нам никак не станет лучше.* * *Рассада ненависти зреети скоро даст плоды она;уверен я, что для евреевнайдётся новая вина.* * *Трудиться я не чувствовал стремления,полезности я не производил;порой производил я впечатление,и то – лишь на девиц и на мудил.* * *В кошмарном вырос я невежестве,но ничего тут нет печального —зато я знаю чувство свежестилюбого знания случайного.* * *В России происходит шевеление,в котором ощущается свобода,а это означает повзрослениевеликого заблудшего народа.* * *Нынче день провёл я не напрасно —словно мне фортуна улыбнулась:вдруг я ощутил, что жизнь прекрасна,и охота жить ко мне вернулась.* * *Нисколько мне не тягостно старение,обрыдли все соблазны современности,и мне теперь доступно воспарениек пугающей душевной откровенности.* * *А власть – на то она и власть,чтоб жить под ней, и дажепослушно голову покласть,когда она прикажет.* * *Меня всерьёз тревожит это —что победят опять не те,и все радетели рассветав тюремной сгинут темноте.* * *Моё по жизни путешествиешло то болотом, то оврагом;любое жизненное бедствиемне оборачивалось благом.* * *Я уважаю созиданиепри соблюдении регламента,чтобы воздвигнутое зданиене оказалось без фундамента.* * *Мы тьме в головах ужасаемся слепо,и свет против тьмы безоружен,а тьма ведь не просто отсутствие света,но он ей и на хер не нужен.* * *Я возрастом весьма уже потрёпан,к тому же напиваюсь часто в доску,а то, что я поездил по европам,ни шарму не прибавило, ни лоску.* * *Добро и зло настолько совместимы,настолько сочетаются порой,что кажется – лихие побратимывзаимной занимаются игрой.* * *С утра я вымыт и побрит,расчёсан, пахну косметично,чем создаю обманный вид,что и веду себя прилично.* * *Высоким пламенем пылая,не замедляя ровный бег,почти не слышишь звуки лаясвоих плетущихся коллег.* * *Наши взоры маня,скачет всадница,у неё и коняпляшет задница.* * *Сложнейшие научные концепции,мудрейшие учёные тенденциибессильны в отношении эрекции,пасуя перед фактом импотенции.* * *Я верю в личное приятиеи склонен к собственному мнению,за что в конечном результате яподвергнусь тихому забвению.* * *Теперь живу, покой храня,и дни заметно пустоваты,как будто на зиму меняпереложили слоем ваты.* * *Мне христианская любовьзагадкой кажется лукавой,поскольку всюду вновь и вновьтечёт река войны кровавой.* * *Вдруг в памяти всплывают непохожиете люди, с кем пришлось соприкоснуться:встречаются такие хари с рожами,что хочется в испуге отвернуться.* * *Был я мещанин и обыватель,а бороться – дело не моё;но эпохи чуткий наблюдатель,видел я всю пакостность её.* * *Чтобы оказывать влияниене на овец, а на людей,необходимо обаяниепровозглашаемых идей.* * *Сегодня мой день был украшеннаездом друзей и родных,и сделался вовсе не страшеншептальник предчувствий дурных.* * *Читатель, ты взорлишь немедля,прочтя моё стихотворение:любовь – она не просто ебля,она и духа воспарение.* * *Причина пылающей рознии многих вождей дефективность —не просто еврейские козни,но зла мирового активность.* * *Писать пространно не было охоты,и краткости себе я выбрал нишу:трактаты чаще пишут идиоты,а умные – они коряво пишут.* * *Встречая разные словаи переваривая их,моя пустая головавдруг сочиняет новый стих.* * *Творец за что-то нас карает —не зря так люди озверели,а дьявол мастерски играетна нежной ангельской свирели.* * *Есть в наших жизнях миг прекрасный,когда ты в рай при жизни вхож,но секс, когда он безопасный,на постный суп весьма похож.* * *Всего обиднее не то,что брызжет мерзость по планете,а что нигде, никак, никтоне остановит игры эти.* * *С добром сегодня в мире очень туго,и зло заводит нас не без успеха;натравливать народы друг на друга —любимая у дьявола потеха.* * *Выхожу один я из Египта,я вас догоню ещё, отцы!Завершил я главы манускриптаоб изготовлении мацы.* * *Бушуют процессы глухиев оставленной нами стране,а выхлопы духа такие,что душно и пакостно мне.* * *Провидцы льют пускай свои прозрения,но я упрям – отменная черта! —и клетка моего мировоззренияуютна и надёжно заперта.* * *Я безусловно хорошею,года идут на пользу мне.Ещё сейчас помыть бы шею,и стану лордом я вполне.* * *Все нормы, правила, законы,которые не обойти, —всего лишь хилые препонына нашем праведном пути.* * *Позиции, мнения, взгляды —по зрелому их обсуждению —меняются, словно нарядыу дамы, готовой к падению.* * *Такую тьму природы дивноймы извели по белу свету,что вряд ли стоит прогрессивнойименовать культуру эту.* * *А в интеллигентской узкоплечестивижу я беду с недавних пор,ибо толпы нелюди и нечистивышли на общественный простор.* * *В любой одинокой пещере —приюте мыслителей веских —легко появляются щелидля сладостных образов женских.* * *Чувствуя небес благоприятство,слыша впечатляющие речи,подлый вирус равенства и братстванаши души с юности калечит.* * *Мечты, надежды, ожиданиявсегда сулят победный пир,а неизбежные страдания —приправа, соус и гарнир.* * *В перепадах поведениямы то плачем, то поём;у девиц после паденияна душе большой подъём.* * *На спичечном невзрачном коробке —портрет мой с сигаретой незаметной,а значит, он уже невдалеке —мой образ на бумаге туалетной.* * *А наше пьянство, если честно,и осудить никто не может,поскольку людям неизвестно,когда судьба их тихо сгложет.* * *Иллюзия, мираж, самообман?Но мне мила уверенность моя,что мерзкий окружающий туманхотя бы чуть развеиваю я.* * *От любой житейской передряги,от переживания напрасногоя спасаюсь рядышком – в оврагечтения запойного и страстного.* * *Стихов моих насыщенный бульонуже пролился в души и сердца.Я пеплом засоряю мой райони думаю о благости конца.* * *У жизни смысла нет и всё же есть:в отваге через годы пронестидостоинство и совесть, ум и честь —и душу от растления спасти.* * *Евреи для меня и посейчас —природы непонятная игра:как много идиотов среди нас!И многие из них – профессора.* * *Когда раскрылась дверь на Запад,нас поразило сразу, в частности,что втёк забытый нами запахблагополучной безопасности.* * *Мы портим жизнь любимой бабе,лелеем планы грандиозные,а в историческом масштабемы все – клопы амбициозные.* * *Приходит вялость утомленияот действий самой малой малости,и дело тут уже не в лени, ав давно копившейся усталости.* * *И волонтёры, и наймитыклеймят еврейские злодейства;активней всех – антисемиты,в которых есть хоть чуть еврейства.* * *Сегодня думал я ближе к ночио нашей общей земной природе:рождённый ползать летать не хочет,но склонен жалить того, кто ходит.* * *Конечно, и другие есть миры,и трудностям контакта есть решения,но инопланетяне так мудры,что с нами не вступают в отношения.* * *Люблю расхожие цитаты,они в любом уместны мнении,они – роскошные заплатына плохо сшитом разумении.* * *Занят мир осужденьем Израиля,ибо мы – коллективный еврей;сердце мира навеки израненозащищённостью жизни моей.* * *Я за всё благодарен судьбе —за жену, за детей, за тюрьму,за друзей, что нашёл я себе,и за старость в табачном дыму.* * *Все земные тяготы и мерзости,подлость и бесчисленные гадостивовсе не мешают нашей дерзостижить и получать от жизни радости.* * *Незримо, но безудержно, однако,в назначенные свыше временана разум наползают волны мрака,и вскоре затевается война.* * *Когда я погружаюсь в сон дневной,то я слегка бываю озабочен,что наш весьма короткий срок земнойещё и сном изрядно укорочен.* * *Недолго в мире длится равновесие,стихия зла тугие сети вяжет,повсюду в окна рвётся мракобесиеи древние инстинкты будоражит.* * *Я лежу и кстати ли, некстатидумаю о старости моей:лень – это дыханье благодати,нынче я сполна овеян ей.* * *Разумом размера небольшогомногое постичь я не могу;я учился просто до смешного —наспех, мимоходом, на бегу.* * *Идёт война цивилизаций,она готовилась давно,а в эпицентре оказатьсяопять евреям суждено.* * *Пропасти, вулканы, водопады —там туристы снова и опять;что ж это, мудилы, мы так радывозле края бездны постоять?* * *Не то мы с собой прихватили заразу,не то благодать излучаем:мы – русские люди, и это мы сразув повадке других замечаем.* * *Угрюма всё же наша участь:пройдя сквозь детство,весь век работать и, помучась,куда-то деться.* * *Мы все уйдём, оставя след,где фон и ткань – его эпоха;от одного струится свет,а чей-то рядом – пахнет плохо.* * *Сегодня о чём размышлять ни начни я,печалью томлюсь я привычно;есть мысли дневные и мысли ночные,дневные темнее обычно.* * *Я сперва соберу совещаниесамых близких по жизни людей,а потом напишу завещаниев пользу дряхлых и нищих блядей.* * *Вижу этот огромный отсевкак судьбы непреклонную нить:из России уехали все,кто способны её изменить.* * *За знание жизни сполна заплатив,годами весьма укрощён,твержу я один беспечальный мотив:спасибо, что жив я ещё.* * *Бывают в нашей жизни дни —сплошное самоистязание.Они проходят. Но ониуже впечатаны в сознание.* * *Путь художника – долгий и тяжкий,и невнятный ему самому;на обочине сохнут бедняжки,прилеплявшиеся к нему.* * *К достижениям разума рукитянут хищные звери двуногие;мир погубят успехи наукии подруги её – технологии.* * *Харизматические харинемало лет и много разнаш воздух жизни колыхали,но жизнь не вытравили в нас.* * *Смирение, апатия и страх,с которыми мы жили повседневно,и предков оскорбляли мёртвый прах,и Богу было горестно и гневно.* * *Тёплый дым сигареты моейрастекается в воздухе мглистом;пожилой нездоровый еврей,я устал уже быть оптимистом.* * *Я люблю поездов непоспешный форсаж,ощущение ровного гона,и тоскливо прекрасный российский пейзаж,налетающий в окна вагона.* * *Над нами небосвод висит высокий,незрима стая ангелов лихих.Растения из почвы тянут соки,а жизнь из нас высасывает их.* * *Я верен тайному призванию,но хил по части продуктивности.Я – неуч по образованиюи паралитик по активности.* * *Я весьма терпимый человек,я спокойно слышу злопыхания,но зато на весь житейский векмне хватило вольного дыхания.* * *Еврейских достижений паутинадля зрения, заведомо паскудного,растянута по миру, как картинаеврейского засилия повсюдного.* * *Не то что пыл во мне погас —нет, нет, азарт ещё остался,но сил пожизненный запаспо ходу жизни расплескался.* * *Забыты карманные фигии снято глухое пальто —выходят отменные книги;но их не читает никто.* * *Любой, добравшийся до властии впавший в это наслаждение,уже не знает большей страсти,чем сохранить своё сидение.* * *По поводу утраченных берёзи всяческих волнующих полей —в коктейле из соплей, слюны и слёзединой капли не было моей.* * *Все статьи, заметки, публикациио народов дружбе процветающей —листья, облетевшие с акации,очень уже явно усыхающей.* * *Одну ошибку Сталин совершил —ещё про это вспомнит кто-нибудь:помочь создать Израиль он решил,чтоб Англию за жопу ущипнуть.* * *Вчера прочёл, какие рискитекут на печень в виде виски;прочёл, и голову склонил,и чуть ещё себе налил.* * *К чему сей сон, никак я не пойму,однако я попал не в эмпиреи,а снова угораздился в тюрьму,но только сторожат меня – евреи.* * *Какое-то количество стиховпочти наверняка меня спасут —зачтутся в отпущение грехов,и кару мне уменьшит Страшный суд.* * *Увы, наш денежный успехиграется в неверной гамме,и сны к деньгам – они у тех,кто раньше был уже с деньгами.* * *Есть люди – Бог лепил их из отходов —выходит омерзительная личность,однако же у множества народових ценят за крутую необычность.* * *Я вижу не в упадке и прорухеглавнейшую российскую беду,а что подонки множатся, как мухи,учуявшие жирную еду.* * *Я много видел харь и рыл,я думаю упрямо:Творец не ведал, что творил,когда лепил Адама.* * *На всё со смехом отвечалстарик, весёлый, как юнец,но втайне старца удручалего просроченный конец.* * *Всегда я одевался затрапезно,уже привычка это и обряд;мне кажется, душе весьма полезноносить непрезентабельный наряд.* * *Наука нас наёбывает тоже,подряд и всем суля невероятное…Но трудно стало жить, великий Боже,настолько нынче время неопрятное.* * *Картина мира дьявольски пестра,в ней сам Господь ведёт эксперимент:те, что вчера ютились у костра,сегодня захватили континент.* * *С утра я раздражён и даже злобен,душа полна каких-то чёрных пятен,а чуть поем – и снова бесподобен,и даже для общения приятен.* * *Оставлю я некрупный след.Но различимый.А через сотню быстрых лет —высокочтимый.* * *Я жил, почитая скрижали,я вёл себя им соответственно,и люди меня уважали —ну, кроме жены, что естественно.* * *Капризы, претензии, прихотикак виды влечения разногосмертельно опасны при выходеза рамки житейского разума.* * *Я взором на себя смотрю лучистым,плохое о себе я всё забыл;я сделался с годами эгоистом,но я таким и в молодости был.* * *Среди кокетливых старушекполным-полно красоток бывших,потенциальных потаскушек,досадно время упустивших.* * *А к миру интерес во мне таков,что правит ветер мечущимся взглядом —то ниже пояса, то выше облаков,а также иногда вокруг и рядом.* * *Мне причиняет огорчениенавязчивая склонность помнить,что в жизни есть предназначениеи должен я его исполнить.* * *Душой, от долголетия насыщенной,по-прежнему влекусь я к мысли свежей;мечтам о жизни трезвой и возвышеннойтеперь я предаюсь гораздо реже.* * *Порода наша любопытная,и каждый в чём-то инвалид;земная тварь парнокопытнаяТворца то злит, то веселит.* * *Я жил, активно разглагольствуя,но испарились эти дни,и вдруг не стало удовольствияот раньшей пылкой болтовни.* * *Неутолимое стремлениенепостижимое постичь —от Бога данное томление,в душе свистящее, как бич.* * *Никак нельзя, борясь со зломи в этой битве вырастая,быть ни бараном, ни козлом —у зла всегда есть волчья стая.* * *От вида женских тел точёныхспасают ханжеские строчкио бедных душах, заключённыхв такой греховной оболочке.* * *Поэту нужно чувство ритма,чтоб ровно тёк расплав горячий,важнее ритма только рифма,притом и суть – не хер собачий.* * *Своих истоков и корнеймне знать не довелось,но только чувством, что еврей,пронизан я насквозь.* * *Что мыслить – это пагуба и вред,порой даже читается на рожах;российская система – людоед,который поедает непохожих.* * *Насчёт философичного враньямой личный опыт горек и несложен:испытывал страдания и я,но ими не был я облагорожен.* * *С года на год появятся средства,что учёной наукой обещаны,и рожать без мужского посредствас восхищением примутся женщины.* * *Считая расходы и прибыли,не вносят в раздел вычитанийобидной и горестной гибелииллюзий, надежд и мечтаний.* * *Клубятся учёные прения,однако совсем не случайновеликий секрет Сотворения —по-прежнему жгучая тайна.* * *Уже к черте успокоенияна край бездонного колодцапридвинут я, но от кипениямне устоять не удаётся.* * *Изобилие здравых суждений,занимающих видное место,по итогу моих наблюденийпорождает занудливость текста.* * *Поглаживая грудь или бедро,насколько позволяет это дама,не стоит представлять себе ребро,которое изъяли у Адама.* * *Слабый дым над фабричной трубой.Тише к ночи живое движение.Я доволен минувшей судьбой,но тревожит её продолжение.* * *Когда б родился я девицей,имел бы те же я замашки:сначала был бы я блудницей,потом подался бы в монашки.* * *Имея жизненное кредои завтра жить, и послезавтра,я от обеда до обедалишь только ужин ем и завтрак.* * *Когда враждуют власти высшие,решая, кто из них правее,то сливки общества закисшие,молчат, заметно плесневея.* * *Я думаю о людях хорошои умственному радуюсь богатству,но к мысли очень горестной пришёло нашей общей склонности ко блядству.* * *Я никому не предлагаюжить, не греша, как можно тише,поскольку твёрдо полагаю,что грех душе предписан свыше.* * *Параше про братство и равенствоуже мы не верим давно,но смерти великое таинствовзаправду нам равно дано.* * *Я не верю в успехи прогрессаи не тешусь надеждою скудной,когда вижу, как подлая прессаобливает нас ложью паскудной.* * *Среди мыслительных мудиля числюсь как поэт:я много строчек напрудил —и нравственных, и нет.* * *Сегодня думал я опять:сомненья, страхи, колебание…Блажен посмевший оборватьсвоё земное прозябание.* * *Наше время будут изучатьшколы, институты, академии —именно на нём лежит печатьдикой смертоносной эпидемии.* * *А завтра снова я проснусь,от жажды жить изнемогая;когда же ты проснёшься, Русь?Уже пора бы, дорогая.* * *Жизнь у бесов совсем не проста:по бесовской своей подловатостибесы любят святые местаи высокие споры о святости.* * *Нет, утро добрым не бывает,с утра мой разум – инвалид;а день заботы навевает,а вечер выпивку сулит.* * *Мне нравится в житейской круговерти —жестокого соблазна всюду сети;когда слетит ко мне мой ангел смерти,внушу ему азарт пожить на свете.* * *Умом Россию не понять,судьба ей – перевоплощаться,и даже уличная блядьне может ей не восхищаться.* * *Оттого, что без азартаничего не сотворишь,никогда не будет фартау того, кто тих, как мышь.* * *Ушла пора объятий тесных —года безжалостны и быстры;лишь изредка в увядших чреслахшуршат остаточные искры.* * *Шатания, ересь, раскол —повсюду бесчинствуют шало,а век присыпает пескомвсё то, что пожаром пылало.* * *Отчаянье ко мне приходит редко,пророча мне невнятную беду,накатывая пакостно и метков те дни, когда ничуть его не жду.* * *Давно уже усохли те старушки,с которыми встречал когда-то зрелость.Они лихие были потаскушки,но спали только с теми, с кем хотелось.* * *Во времена безумия повальногои мрази многошумного успеханикак нельзя сберечься без охальногои жизнеутверждающего смеха.* * *Я кратко очень зону потоптал,другие много дольше пропадали;за это время столько я впитал,что жаль, второго срока мне не дали.* * *Мне и до сих пор не всё равно,что в стране покинутой творится,где, вспухая, пенится гавнои темны талантливые лица.* * *Нет, я ни певца, ни ораторасебе не нажил ореол,но в роли чтеца-декламаторая хлеб мой насущный обрёл.* * *На очень разной глубине,но как ни тянется потеха,печаль и грусть лежат на днелюбого смеха.* * *Я притворяюсь бодрячком,и арфу я щиплю эолову,а как повалишься ничком —дурные мысли лезут в голову.* * *Есть обстоятельство простое,что очень тягостна безгрешность;моё достоинство мужское —теперь мужская только внешность.* * *Достойно я на свете погостил,и не был я живым подобен мумиям;Творец меня пожить сюда пустили не обременил благоразумием.* * *Я питаю жалость к дипломатам:их работа – тяжкое искусство,ибо им нельзя ругаться матом,чтоб избыть нахлынувшие чувства.* * *Обилие сегодняшнего вздора —излишний для сознания навоз,и в качестве охранного забораспасительно является склероз.* * *Мы достаточно биты и кручены,чтоб не вязнуть в житейских вопросах;мы советским режимом обученывсё подряд отрицать на допросах.* * *Учился всюду я на пять.Но, весь мой ум употребя,мне ни Россию не понять,ни самого себя.* * *Я думаю сейчас (опять и снова),что главная опасность – в алчной пасти,что всякой жизни лучшая основа —далёкость от любой какой-то власти.* * *Есть люди – они люто одержимыидеями добра в годах лихих,и все благополучные режимыохотно избавляются от них.* * *Наша память жестоко разборчива,и её не отучишь, заразу:всё, что душу травило и корчило,вспоминается ярко и сразу.* * *Моё врождённое еврействосидит во мне живым железом.Легко я врос бы в европейство,но у меня конец обрезан.* * *Слишком я скажу, возможно, грубо,но признать же надо, ёлки-палки:этот тип упал, конечно, с дуба,а на дубе том росли фиалки.* * *Увы, но про убогий разум мойя правду не искал – пришла сама:мой ум кипит, но мысли – ни одной,а каша в голове – не пища для ума.* * *В любой живой материи есть дух,участвуя во всём, что совершается,а если он отравлен и протух —материя гордыней утешается.* * *Кто ищет пути просветлениядля всехнего общего блага, —согласной любви населения,увы, не дождётся бедняга.* * *Всё, что в наших душах искалеченоза былые тягостные годы,слабо и поверхностно залеченовоздухом нахлынувшей свободы.* * *Всюду властители знают, как надолучше народ воспитать:яростной стаей становится стадо,чтоб одиночек топтать.* * *Повсюдных войн тяжёлый топоти повсеместный грохот маршейне заглушат любовный шёпотво всех углах планеты нашей.* * *Меня и в рай не слишком тянет,мне веселей, где шум и гнусь;в садах небесных скучно станет —и я в чистилище вернусь.* * *Ошеломлён и ошарашендовольно часто я бывал:я от любой пустой парашидоверчиво охуевал.* * *Ещё один ушёл средь бела дня.Нечасто, но бывал он в нашем доме.А в книжке телефонной у меняещё один теперь зачёркнут номер.* * *Я глупости творил, я был судим,я зол бывал, безжалостен, вульгарен,однако я любил и был любим,за что судьбе я очень благодарен.* * *Я где-то это вычитал у греков,и мне признать сейчас уже несложно,что многих на планете человековназвать людьми условно только можно.* * *Людского стада пастухии сотворители культурыв интимной жизни – петухи,и потому к ним липнут куры.* * *Живу теперь весьма я неказисто,туман в душе моей на склоне лет;устал изображать я оптимиста,однако пессимизма тоже нет.* * *В наших душах вьются песни,вследствие чегомного смысла в жизни, еслине искать его.* * *Да, я уже изрядно стар,уже почти на дне,но пить божественный нектарещё доступно мне.* * *«Сегодня секс – обыденное слово,не тратишь на него душевных сил», —заметил Дон-Жуану Казановаи дам по телефону пригласил.* * *А я смотрю на Русь бывалым глазом,и вот что удивительней всего:то, что давно накрылось медным тазом,теперь ползёт на всех из-под него.* * *Люблю я женщин, пусть и дуры,ловлю я стук их каблучков,а очертания фигурыя вижу даже без очков.* * *Сегодня я устроил перерывв убогой суете дурного качества,и, всё своё былое перерыв,простил себе ошибки и дурачества.* * *Я на тропу грехопадениявставал не раз по зову случая —там есть такие заведения,что брызжет радость, совесть мучая.* * *Есть польза явная однаот разной мерзости присутствия —существование гавнацелительно для самочувствия.* * *Весёлости во мне осталось мало,она ушла неведомо куда;естественная – как и не бывало,искусственная – требует труда.* * *Не вкалывал я, рукава засучив,берёг я себя по возможности,и делался взор мой печально скучливот дела повышенной сложности.* * *В лихих местах на бедном нашем шаре —не только на страдальческой Руси —вещают о добре такие твари,что, Господи, помилуй и спаси.* * *Теперь я просыпаюсь очень поздно,оклёмываюсь я в разгаре дня,и смотрят осудительно и грознопортреты трудолюбцев на меня.* * *А мыслить начинаю я с разминки —мне шум окрестный вовсе не помеха.Я думаю: к чему две половинкиу жопы и у грецкого ореха?* * *Нам не дано омолодиться,и с ноября сойти до мая,жизнь беспощадно мнёт нам лица,попутно силы отнимая.* * *Я сыт, я выпил, покурил,душа в ладу со мной,и снова шелест белых крыля слышу за спиной.* * *Я не сыщу тому названия,но ясно вижу с неких пор:инерция существованиястрану замкнула на запор.* * *Жизнь моя – обычная вполнеи не интересна никому,но она весьма по духу мне,по душе, по сердцу, по уму.* * *Сырая желтизна опавших листьеви почва, этим пламенем сожжённая,годятся для художественной кистине меньше, чем красотка обнажённая.* * *Поездка в дальние краяво мне заметно мысли вспенила,но жизнь публичная моянемедля мне остоебенела.* * *Я много ездил волей случаяпо разным странам, и вездетяжёлый дух благополучияшептал о будущей беде.* * *Не зря написаны томао неких тайнах нашей плоти:в мужчине проблески умазаводят бабу, как наркотик.* * *По городам витают тенилюдей, когда-то живших тут,и мне болтать занятней с теми,что в виде теней тут живут.* * *Люблю я алкогольное вливание —уже давно люблю, отнюдь не вдруг —за явное и быстрое влияниена чувство посветления вокруг.* * *Моё заливистое пениев его неистовом звучаниирождает в людях нетерпениес пустой мечтой об окончании.* * *Я пью, курю и выступаю,и много жирных ем котлет —могилу этим я копаюсебе уже десятки лет.* * *Сыплется с неба рождественский снег,словно его заказали;как ни хорош мне назначенный век,я – на последнем вокзале.* * *Никак не умолить судьбу коварную:по-прежнему люблю я женщин милых,но помощь оказать гуманитарнуюуже я им, к сожалению, не в силах.* * *Я не умру от старых ран —не ведал я сражений;я просто чахлый ветерансловесных извержений.* * *Нисколько не нуждаясь в подтверждениях,пускай опровержений до черта,жестокая упёртость в убеждениях —исконная еврейская черта.* * *Я стар, как высохшая хвоя,и о грядущем не гадаю,но величавого покояпока в себе не наблюдаю.* * *Я утешение нашёлс весьма простецкими словами:всё будет очень хорошо,но много позже и не с нами.* * *Мои ровесники – на пенсии,семья им очень дорога,а жёны их – уже не персики,хотя ещё не курага.* * *Ни льготы я, ни скидки не просил,судьба текла, как было ей назначено;когда с годами меньше стало сил,я понял, что за всё уже заплачено.* * *Снова проснёмся мы свежими, сильными,словим хозяйское хлёсткое слово,бодро хвостами помашем ослинымии под поклажей ссутулимся снова.* * *Судьба, фортуна, провидение,стеля дорогу, ставя сети,диктуют наше поведениена этом дивно грешном свете.* * *Человек растлевается страхом —а в России таких изобилие, —ощущая и сердцем, и пахомуязвимость свою и бессилие.* * *Поскольку был рождён в сорочке,живу я в полной безмятежностипо поводу большой отсрочкиот вековечной неизбежности.* * *Насчёт житейского спектаклямогу сказать, печаль не скроя:волос моих седая пакляуже не даст играть героя.* * *Я рифмую мысли мои куцые,мне следить и лень, и недосуг,как везде вершатся революциик радости пришедших позже сук.* * *В любом народе много черни —любых сословий, всякой масти.Они то ползают, как черви,то дорываются до власти.* * *Сполна живу я, когда сплю,и неустанно поражаюсь:во сне кого-то я люблю,а с кем-то яростно сражаюсь.* * *Коплю года свои послушно,и часто думаю сейчас:природа к нам не равнодушна —она с трудом лишь терпит нас.* * *Идёт к концу мой долгий ужин,прощаюсь я с людским кишением;а то, что дальше будет хуже,мне странно служит утешением.* * *Все резоны, факты, аргументы,звенья и узлы цепи логической —мелкие обрывки кинолентыо безумной жизни хаотической.* * *Я много книг хочу прочесть,пока читать дано.Ещё и время вроде есть,но тикает оно.* * *Теперь хожу я осторожно,как ночью в доме ушлый тать:в мои года уже не сложнотак наебнуться, что не встать.* * *Простился я с мечтами исполинскими,оставил выживания науку,и сволочи с устами херувимскимиразвеивают пусть людскую скуку.* * *С опаской роли выбирая,я не был сукой или трусом;а то, что был я лох и фраер,окажется однажды плюсом.* * *И я игрался в ту игру,и мне давно сказать пора,что обученье зла добрунас не доводит до добра.* * *По тихости равен я нынче траве,с друзьями встречаемся реже мы,но ветер гуляет в моей головеи мыслями радует свежими.* * *Необходимость прокормиться,не попадая в сучьи путы,кладёт на творческие лицапечать большой душевной смуты.* * *Чужой строки сокровищеукрал я преднамеренно —что всё ещё не всё ещёпока ещё потеряно!* * *Знавал немало я талантов,обильно творческих натур,но я любил комедиантов,а не трагических фигур.* * *Я болтал и трепался годами,злоязычные строки гоня;я держал бы язык за зубами,но вставные они у меня.* * *Душа – застенчивый росток,она сперва едва лепечет,а мир паскуден и жесток,и вскоре он её калечит.* * *Сейчас, когда уже я стар,мне грустно оттого,что не растрачивал свой дар,а продавал его.* * *Ужасно сильно мы зависимот повседневных мелочей.Зато дыханье старых писемродит в душе тепла ручей.* * *То, что видишь однажды во сне,никогда не случится в реальности:тонкий пенис, одетый в пенсне,мне гунявил какие-то сальности.* * *На счастье, а быть может, на беду,легко творя словесную херню,питал я отвращение к труду,и я его до смерти сохраню.* * *Вчера меня постигло озарение:я понял благодать того явления,что умственное наше разорениецелебно для уютного дряхления.* * *Я злоупотребляю возлиянием,здоровье подрывая наслаждением,под личным растлевающим влияниеми с некоторым самоосуждением.* * *Весь мир погряз в кошмарной скверневранья, обмана, лжи нечистой —они гораздо достовернейубогой правды неказистой.* * *Конечно, молодого жаль горения,но мы невдалеке от речки Летыпознали преимущество старения —никто уже не тычет нам советы.* * *Девице замуж невтерпёж,она воздушна и прозрачна,а вся мужская молодёжьловчит потрахаться внебрачно.* * *Уже печален вид мой внешний,уже внутри – пустыня духа,и ветер, лёгкий и нездешний,вокруг посвистывает сухо.* * *Человечество столько евреев убилоза года, от идей ошалевшие,что, конечно, немедля об этом забыло.Но тревожат его уцелевшие.* * *На мой посмотревши портрет,завидно оседлым евреям:я пепел моих сигаретпо трём континентам развеял.* * *Хамство, ханжество, холопство —всем до лампочки и похуйэто пакостное сходствос дикой канувшей эпохой.* * *Я жил на свете много лети не скопил добра:в моём шкафу скелетов нет,но нет и серебра.* * *Мне как бы эрудиты вслед ни каркали,но я живу, с действительностью споря:родился возле моря я, но в Харькове,где не было – и близко нету – моря.* * *История полна злорадства,наказывая наше скотство;да, в музе Клио много блядства,но до хера и благородства.* * *Всё в мире этом очень зыбко,но так уже заведено,что, например, еврей и скрипка —уже синонимы давно.* * *Знаниями я набит битком,но топчусь на поприще убогом;а родись упёртым мудаком,запросто я стал бы педагогом.* * *Пряной прелостью пахнет апрель,и – пугливы на вид, как синицы, —выползают гулять на панельизумительной стати девицы.* * *Я вспоминаю былые года —ярки отдельные дни;все мемуары чуть горьки всегда,ибо о прошлом они.* * *Я не случайно стал угрюм:хотя сложилась жизнь удачно,но стариковский трезвый умпредвидит будущее мрачно.* * *В патриотическом угаре,а то и попросту со скуки —что вытворяют эти твари!И вряд ли будут лучше внуки…* * *Дряхленье тела, сил упадок,а вместо мыслей – вязкий ил:такой отменный распорядокБог милосердно сочинил.* * *От некого паскудства, мной открытого,нисколько мне не лучше и не легче:из семени любого ядовитогоростки растут уверенней и крепче.* * *В голове моей – мелкое крошевоиз того, что читал или думал;ничего неподдельно хорошегоне слеплю я из этого шума.* * *Историю творят еретики,которые сражаются с основами,и старым заблужденьям вопрекисменяют их иллюзиями новыми.* * *Умствуя бесцельно, вхолостую,только всё же думая упорно,я набрёл на истину простую:сволочь много более проворна.* * *Грусть, отчаяние, скука —их я чувствую порой.Эта тягостная мука —как душевный геморрой.* * *Стихи бросать ещё мне рано —от них и деньги, и почёт.Из прохудившегося кранавода течёт…* * *Ближе к ночи я пью без закуски.Потребляется зелье волшебное,стонет печень от этой нагрузки,но крепчает здоровье душевное.* * *Даже после внезапного крахатой империи дикой, по-прежнемукорневища усохшего страхапрорастают побегами свежими.* * *Настырно, тупо, неустанноя охраняю свой покой;и самому мне это странно,но я теперь уже такой.* * *Я не стонал от низкой прозытекущих дней, и жил я кротко;цвела любовь пышнее розыи увядала, идиотка.* * *А предков наших – кто прикончил?И мальчики иных веков —конечно, будут плакать ночьюо времени большевиков.* * *Засасывает нас болото быта,и мы сопим, довольные вполне,что времени жестокие копытане тронут нас на этой глубине.* * *Конечно, мы найдём едва липо жизни лучшие пути,но если в жопу нас послали,то на хуй незачем идти.* * *Так путь российский скособочен,что даже в годы невоенныеповсюду у его обочинлежат невинно убиенные.* * *Люблю детективы: там тени в окне,злодейство, изысканно разное,а я наблюдаю, и дивно во мнеклокочет сочувствие праздное.* * *Сегодня я знаю, откудав нас горькое чувство объедков:мы дети духовного блудавосторженно спятивших предков.* * *Года меняют нас необратимо,и с этим не поделать ничего;теперь мой организм не терпит дыма,теперь курю я тайно от него.* * *Живу блаженно и бездумно,повадкой близок я к ежу:я не хожу туда, где шумно,а там, где тихо, я лежу.* * *Много желчи, много уксуса и перцая добавил, не жалея, в тесто строк,а глухую боль души, ума и сердцая пытался утаить, насколько мог.* * *Извёл я озеро чернил,я щедро тратил пыл.Зачем-то Бог меня хранил,хотя зачем – забыл.* * *Славно варит моя голова,безотказная в роли диспетчера:сила воли моя такова,что могу я не пить аж до вечера.* * *Не рвался я добиться некой цели,не дёргался и жил я со смирением.А те, что в этой жизни цель имели, —достигли и страдают ожирением.* * *Среди загадок мирозданияещё я числю, давний пьяница,загадку нашего сознанияс его любовью затуманиться.* * *Кончается земное пирование —приблизилась мелодия прощания;отпущенное свыше дарованиерастратил я уже до обнищания.* * *Пускай поймут меня неправильнои поп, и пастор, и раввин,но я уже – почти развалина,а дух витает меж руин.* * *Творец, конечно, знал заранее,что с этой будем жить бедой:земное сосуществованиечревато злобой и враждой.* * *Забавно, что державное гниение,где волки торжествуют и гиены,куда спокойней терпит население,чем резкие ко благу перемены.* * *Фантазия, бредятина, химера —но как мы это всё ни назовём,однако силу жить даёт нам вера,что мы и после смерти не умрём.* * *Хорошо, если юность активна:впереди непростая дорога.А для старости лень продуктивна:лёжа мыслишь удачней намного.* * *В военном лязге, треске, грохоте,в любых авралах и парадахизрядно слышен шёпот похоти,бурлящей в тушах вислозадых.* * *История пишется нашими судьбами,а судьбы – отнюдь не дорожки ковровые,поэтому веку не будем мы судьями,мы даже свидетели очень херовые.* * *Забавно мне, что ход истории,презрев идеи и учения,кладёт конец любой теорииеё дальнейшего течения.* * *Много лет я палюсь на душевном огне.Полыхает во мне моё гетто.Это пламя горит на глухой глубине.А наружу идёт оперетта.* * *Мне всё тут издавна знакомо,но весь я – в жутких новостях;в России раньше был я дома,теперь, похоже, я в гостях.* * *Я в жизни много горевал,на что-то вечно был в обиде,а нынче в памяти провал,и всё я вижу в лучшем виде.* * *У страха столько разных видов,что вряд ли нам их перечесть;у нас, душевных инвалидов,они в большом достатке есть.* * *Мне душу греют радости старения,плюю на все текущие события;и если человек – венец творения,то старость – это пик его развития.* * *Я вижу без лишних усилий,какая творится напасть,как заговор против Россииумело плетёт её власть.* * *Нет, я на этот чудный карнавалбыл послан совершенно не напрасно:высоким и святым я торговал —безудержно, старательно и страстно.* * *Я живу расслабленно и вяло,вовсе не слежу за ходом дней;если думать изредка и мало,мир намного мягче и теплей.* * *Печалиться, приятель, погоди,напрасно ты вздыхаешь то и дело:то худшее, что ждёт нас впереди,не выросло ещё и не созрело.* * *Вся жизнь полна невнятных обещаний,что светом озаряют наши дни,и мы, интеллигентные мещане,уверены, что сбудутся они.* * *Жалко, что воспримет лишь могиларечь мою для Страшного суда:пользы от меня немного было,только ведь и не было вреда.* * *Мы всюду плыли по водебольшой чужой реки,но выживали мы вездетеченью вопреки.* * *Увы, российские прогнозыизвестны всем уже давно:прольётся кровь, польются слёзы,и будет властвовать гавно.* * *У подонков – чудесные дети,но у них созревают замашки,и с оставшейся совестью – редки,как беременные монашки.* * *Хотя нисколько не пророк,но я твержу одно и то же:придёт пора, наступит срок,и взрывы Землю искорёжат.* * *Как нас ни пытались уничтожить —полностью, спеша, самозабвенно, —всё равно какая-нибудь прожидьв генах оставалась неизменно.* * *Все органы приходят в освежениеот лёгкого вливания спиртного,и нудные врачей остереженияв одно ложатся матерное слово.* * *Был я лодырь, ленился всегда,и меня осудили бы предки,но закатывал я для трударукава у моей жилетки.* * *Рождён я выпивать, читать и есть,а дальше сам Господь пускай рассудит,поскольку то, что есть, оно и есть,а будет непременно то, что будет.* * *Хотя живу я безмятежно,храним участливой судьбой,но до сих пор ещё прилежноучусь я быть самим собой.* * *Весной любовный дует ветер,и мы едины с мирозданием;что от любви бывают дети,мы вспоминаем с опозданием.* * *Да, я, конечно, выпивоха,курильщик я и прохиндей,но наша мерзкая эпохаи худших видела людей.* * *Кипеть в котле мне хочется не очень,и душу я мечтами не ласкаю;поскольку в Бога верю я не очень,то сам себе грехи я отпускаю.* * *Где-то прячется луна,небо сумрачно и мглисто,ночь загадочно темна,как мозги у сталиниста.* * *Я выпил и захорошел,потом добавил чуть ещё,и легче стало на душе,хотя Мессия не пришёл.* * *От сердца я умру или от рака,загнусь ли от иной какой-то немочи,но твёрдо наперёд скажу, однако,что жить уже тогда мне будет незачем.* * *Перебирать своё былоеизрядно трогательно мне —пускай не слишком удалое,но сумасбродное вполне.* * *Кипит мирская суета,животворя моря и сушу;и плохо пахнет изо ртау тех, кому насрали в душу.* * *Увы, греховные соблазнытак соблазняют нас неистово,и так они разнообразны,что уклоняться – глупость чистая.* * *На скамье, под солнцем греяостывающую плоть,два стареющих евреяспорят, в чём не прав Господь.* * *Время ставит рубцы и шрамына душе, а не грешном теле,но об этом не знают дамы,оказавшись у нас в постели.* * *В заботах иссушающего быта,от бури, что промчалась не одна,ещё моё корыто не разбито,но трещина по дну уже видна.* * *Я на жизненном закатев миг душевного угарапопросил любви у Кати,но девицу звали Клара.* * *Весной такие нежные листочкиколышутся, тревожа нашу память,что, даже если ты дошёл до точки,не хочется её на жизни ставить.* * *Гостя в Америке при случае,заметить, милый, не забудь,как чистый дух благополучияв умах пованивает чуть.* * *Ещё киплю в горячем споре,ещё не стыдно в неглиже,но керосин в моём моторевесьма уменьшился уже.* * *Я стал малоподвижен, тих и вял,хрипение добавилось в дыхание;букет моих пороков так увял,что начисто ушло благоухание.* * *Как ни безмерна высотанаук мирских,непобедима темнотаумов людских.* * *Вижу я с полнотой ужасающей,ибо с хилостью впал в отношения,как живой организм угасающийсочиняет себе утешения.* * *Нас по жизни вели не корысть и не страх,и вопросы клубятся во мне:мы возникли из капли, уходим во прах —но за что промежуток в гавне?* * *Вся злоба всюду вспыхнет разом,я ощущаю это кожей.И уплывает вера в разум —и человеческий, и Божий.* * *Я – еврей по крови и по жизни,с юных лет являл я непокорство,и теперь в замшелом организмеявно есть еврейское упорство.* * *А я давно, сказать по справедливости,притом, что я нисколько не монах,не верю и не жду от Бога милости —уж очень у него широк размах.* * *Не нужно истине прикрас,хотя весьма порой обидно:Дантес – почти любой из нас,но Пушкина меж нас не видно.* * *Наверно, я действительно поэт —из тех бедняг, насмешками воспетых:так сильно я люблю добро и свет,что вижу их и там, где вовсе нет их.* * *В той беде, что всюду в мире плачут бабы,виноваты лишь семитские злодеи —но не те, что благонравные арабы,а зловещие мерзавцы-иудеи.* * *Я кофе пью, но рад и чаю,а кроме всех иных скорбейтеперь печально замечаю,что дух бодрят они слабей.* * *Ощущают, наверно, народы,сокрушённо вертя головой,что история русской свободы —это прерванный акт половой.* * *Уже и многих нет,с кем тесно мы дружили,а в окнах всюду свет.Но окна все – чужие.* * *До ужаса тонок настилмеж нами и смутным грядущим;Бог этот проект запустил,но нынче он жутко запущен.* * *В нас есть и пакостные свойства,а лично мне тошней всегопотливый дух самодовольстваот обладателя его.* * *Слова, интонация, мимика, жесты —давно и успешно усвоены нами;мы внешне чисты, как фата у невесты,а что под фатой – познаётся годами.* * *Любых наук не кандидат —ох, не учёный я!Но академика мандаткупили мне друзья.* * *Нет, я над мыслями не властен,и ничего в том нет обидного;они текут по большей частивдоль угасанья очевидного.* * *Забавно в атмосфере современнойвдохнуть былого розовый туман:беседую с чиновницей надменнойи помню с её бабушкой роман.* * *Свободен я от роли пленникабесчисленных терзаний жизненных;благоуханен день бездельника,но полон мыслей укоризненных.* * *Ничуть не верю я в удачу,хотя уже немало летя о России горько плачув её глухой бронежилет.* * *Пишу я трезво все строчки эти,и справедливость я не нарушу:такие люди живут на свете —Творец забыл им доверить душу.* * *И отменных людей я знавал,и с дерьмом уживался я дружно;чем закончится наш карнавал,знать заранее вовсе не нужно.* * *Банально, тривиально и вульгарно —три страшных приговора у читающих.Однако вдохновение угарнои глухо к нареканьям упрекающих.* * *Цветной туман мечтаний чудных…Все молодые упованиястановятся потоком нудныхгустых забот существования.* * *Пахнут мандарины Новым годом,болью пахнет поднятая плеть;меж восходом солнца и заходомочень можно многое успеть.* * *Слава Богу, жребий мой не скуден,думал я, стакан себе налив:был я тёмен, дик и словоблуден,нынче тёмен я и молчалив.* * *С годами шарм ничуть не губится,сохранен дух мужской бравады,и пожилые сластолюбицына мне задерживают взгляды.* * *Без дьявольских похабных уст,без цепких мерзких лапнаш мир бы беден был и пуст,а Бог – нелеп и слаб.* * *В хороших мыслях – и соль, и сладость,такие мысли – моя отрада;поскольку мыться – большая радость,быть частой слишком ей не надо.* * *Не запирай входные двери —случится всё, что суждено.Иначе как войдёт Сальери?А он уже купил вино.* * *Я обладал уравновешенным,хоть не глубоким, но умом,и всё, что злом чревато бешеным,я находил в себе самом.* * *Между культурными кругамипройдёт однажды тихий слух,что отошёл вперёд ногамибольшой развесистый лопух.