Тело его подобно дыне. Голова невелика, зато нижняя челюсть массивна. Рот обрамлен влажными пурпурными губами. Дышит тяжко. Короткие руки и ноги. Забавная машина — ухает и пыхтит, подобно тягачу, обычно таскающему прицеп, но порой гоняющему порожняком. Тягачи пожирают мазут. Хикхоф — раб жратвы. Всю жизнь заправляется, а сквозь выхлопную трубу выбрасывает газы. Я его любил. Мне его не хватает.

— Дружище, — произнес он однажды своим густым, с одышкой голосом, когда кончил чесаться и вздыхать, глядя на опустевший кофейный столик. — Ты слишком молод, чтобы понять, какие муки причиняют человеку его гениталии.

Затем он ткнул пальцем себе в пузо и завершил фразу:

— А мне ни разу не довелось увидеть собственные гениталии за последние сорок лет.

…Мы беседовали о жизни и поэзии. В те дни я писал стихи. Он читал все, написанное мною, и порой переводил мои вирши на старо-английский. Он меня критиковал. Он верил в меня. Он меня подбадривал.

Я писал о жизни, отваге, смысле существования, о времени и смерти. Эти темы волновали страстный ум Хикхофа. Он и сам был романтиком. Он пытался объять своей любовью весь Рай, Адама, Еву, Змея, Бога, архангела Гавриила, — а все остальное чепуха!

В своем воображении он выступал в рыцарском шлеме с острым мечом в длани. Он верил, что битвы должны быть кровавыми, а встречи нежными. В его мозгу переплетались смерть и лобзания.

Наши вечера были радостью для меня и, надеюсь, для него тоже. Он признавался, что я заменил ему сына. Но для меня Хикхоф был лучше родного отца. Я рад был бы продлить это счастье на сотни лет. Но, как всегда бывает, судьба выдернула из-под моих ног ковер, на котором я так прочно стоял.

Однажды ночью, когда зима заперла нас в домах, мне позвонили. Я еще не спал, но уже начал задремывать, и мои первые сновидения был подобны снежным вихрям. Телефон стрекотал, как нахальный кузнечик, и я попытался его прихлопнуть. В конце концов он победил. Мне пришлось идти к нему босиком по промерзшей комнате. Я знал, что пришла беда.

— Да, я слушаю… Ну, говорите же!

— Это Гарольд Норт? Вы у телефона?

— Я у телефона.

— Вас беспокоит мисс Линквер из клиники Пастыря Сочувственного Сердца. На улице Кипмана.

— Слушаю вас.

— Наш пациент, доктор Хикхоф… Он просит вас…

Ночь была хрупкой от мороза. Лед сверкал, как глянец на фотографии. Сквозь канализационные решетки на мостовой пробивался пар. Улицу заволокло морозным туманом. Приятно было услышать, что машина завелась — я представил себе, как искрят свечи.

На часах в машине было три часа ночи. Я всегда ставлю часы на сорок пять минут вперед.

Эта глупость рождена страхом перед неожиданностями. Если грянет катастрофа, у меня будет почти час, чтобы вернуться домой и собрать вещи.

Они разрешили мне пройти к нему.

Он был в критическом состоянии и показался мне белым холмом посреди белой койки. Над ним склонилась сестра.

Он терял сознание. Слова вываливались из его рта кучками и таяли, как конфеты, забытые на солнце. Они дали ему кислород. Он поглощал его галлонами.

Я заплакал.

Сестра отрицательно покачала головой. Она уже вынесла свой приговор. Надежды не оставалось. Если не считать искорки света в конце туннеля, которая никогда не гаснет. Он перенес обширный инсульт. Вулканическая лава хлынула в его кровеносную систему и заполнила ее черным пеплом.

Сестра вручила мне два письма.

На конвертах было написано: «ПЕРВОЕ» и «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ». Я положил письма в карман и остался у его постели.

Я слышал, как свистнул пятичасовой поезд. Хикхоф тоже его услышал. Как сигнал. Он открыл глаза, сорвал кислородную маску, ударом кулака отбросил от себя сестру, сел, увидел меня и произнес:

— Тронь… тронь…

Я обнял его голову и прижал к груди. Круглая голова была подобна баскетбольному мячу с испуганными глазами.

— Я еще напишу толстые книги, — сказал он.

И тут глаза его закатились.

Хикхоф умер.

Белую комнату заполнила его улетающая душа. Она забрала с собой рыцарский шлем, острый меч и все остальное.

Окно было чуть приоткрыто, но душа умудрилась протиснуться в щель и вылететь на мороз.

После удачно прошедших похорон тело Хикхофа кремировали.

В завещании Хикхоф просил рассеять свой прах по всем пепельницам нашего университета. Ничего они не рассеяли, а собрали его в серебряную урну и послали семье.

Лучше всего было бы использовать его прах как удобрение для дуба или иного дерева с тяжелой развесистой кроной и сильными узловатыми корнями, на стволе которого могли бы вырезать свои имена студенты, а на ветвях удержались бы тонны снега.

После похорон я скрылся от людей.

Мне нужно было время, чтобы подумать о друге и превратить его из человека в память о человеке.

Его было так легко запомнить! Я не только видел и слышал его, но чувствовал, как вибрирует его дух.

Когда я убедился в том, что он навечно врезан в мою память, я прочел письмо с надписью «ПЕРВОЕ». Конечно, был соблазн начать с письма «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ», а уж потом приняться за «ПЕРВОЕ», так как я заподозрил Хикхофа в розыгрыше. Потом я сдержался — вряд ли он стал бы шутить перед лицом смерти. Нет, он пошел по очевидному пути, потому что любая очевидность очищается смертью.

«Дорогой Гарольд!

Когда ты будешь читать эти строчки, я уже умру, что кажется нелепым. Но учти, я хотел бы с тобой повидаться на том свете. Тогда я продолжу заниматься образованием твоей души. А если существует вечность, то я воспользуюсь ею в своих низменных интересах.

Пока что я прошу тебя об одолжении. Разумеется, моя просьба глупа и потребует от тебя немалых усилий. Со своей стороны, у тебя остается право отказать мне, более того, я бы посоветовал тебе поступить именно так.

В благородном местечке под названием Кучка-на-Гудзоне обитает леди, которая владеет магазином «Пудельвилль». Эта дама, представляющая собой смесь эстрогенов, скопидомства и нежности к животным, оказалась владелицей удивительной находки. А именно: яйца глака.

Уже несколько лет никто не видел ни одного яйца глака. Возможно, это яйцо — последнее в мире.

Яйцо привез ей родственник, служивший на радарной станции на Лабрадоре. Я увидел яйцо в ее лавке, когда зашел туда, намереваясь купить попугая. К счастью, яйцо лежало у самого радиатора центрального отопления.

Гарольд, я убежден, что яйцо таит в себе живого зародыша.

С тех пор я платил этой даме, чтобы она не забывала подогревать яйцо. Как известно, яйцо глака высиживается семь лет и четыре дня, Я обратился за советом к покойному доктору Наглю с факультета антропологии. Он определил дату появления птенца — середина апреля будущего года.

Гарольд, как известно, глаки вымерли.

Ты можешь себе представить важность этой информации! (Учти, сейчас ты увидел первый восклицательный знак, который я поставил в своем тексте с того момента, когда умер кайзер Вильгельм.)

Я не думаю, что со мной что-нибудь случится до того дня. Я еще никогда не чувствовал себя хуже, что несомненно знак отличного здоровья. Но если меня прихлопнет летающий канализационный люк или замерзший кал с пролетающего самолета и на тебя свалится немыслимая задача вскрыть и прочесть это письмо, я прошу тебя сделать следующее:

1. Отправляйся в Верхнештатский банк. Там ты обнаружишь счет на наше с тобой имя, на котором лежит пять тысяч долларов.

2. Отыщи даму в Кучке-на-Гудзоне, имя которой мисс Му ниш. Заплати ей согласно нашей договоренности две тысячи пятьсот долларов за содержание яйца.

3. Забери яйцо, оберни его и держи в теплом месте до апрельских ид. Затем ты должен будешь отвезти его в единственное место, где водились глаки, — а именно, на северный Лабрадор.

4. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Хоть сам доктор Нагль с антропологического факультета благополучно скончался, у меня есть основания полагать, что он успел сообщить сыну о моей находке. К тому же я убежден, судя по дрожи в правом ухе доктора Нагля, что старик сходил с ума от тщеславия и представлял себе, как опубликует статью в «Американском исследователе» под названием «Глак Нагля». Тебе известно, что антропологи не останавливаются ни перед чем ради удовлетворения своих амбиций. А об их сыновьях и говорить не приходится. У меня дурные предчувствия, Гарольд. Бойся младшего Нагля.

5. Ввиду реальной угрозы со стороны Наглей, я прошу тебя действовать тайно и осторожно.

Гарольд, мое эрзац-дитя, я понимаю, что просьба моя тебе покажется странной. Поэтому хорошенько подумай, прежде чем браться за исполнение завещания старого дурака. И если ты не чувствуешь в себе сил и желания помочь мне, забудь обо всем.

Возьми в банке мои деньги и промотай их в свое удовольствие. Мои письма отправь в мусорную корзину. Выпей шампузы и спой псалом «Ты все ближе к Богу». Разбей бокал и плыви дальше. Делай, что тебе заблагорассудится.

Гарольд, я уже немало написал, а мне еще предстоит писать «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ», которое ты вскроешь, только если случится чудо и из яйца вылупится здоровый птенец глака. По телу моему прошла дрожь. Такое ощущение, что я сожрал фунт нутряного сала. Мысли о смерти наполняют меня грустью, всепоглощающей грустью.

Прощай, мой милый Гарольд. И пусть твой покой берегут тени, которые топают по ночам.

От всей души твой,

Дэвид Хикхоф».

Я отложил «ПЕРВОЕ», спрятал подальше «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ», задул свечу и сидел в темноте.

Хикхоф умер в феврале. Видно, этот месяц был слишком короток, чтобы Дэвид в нем уместился.

Тот февраль был холодным, как кубик льда из холодильника. Он напал на Кучку-на-Гудзоне, словно снежный человек. Его холодные глаза морозили душу. Недаром Хикхоф попросил его кремировать: все-таки это — последнее прикосновение огня. Догадаться о том, что вселенная признает существование жизни, можно было только по огонькам спичек, пару, что пробивался сквозь канализационные решетки, и оранжевым огонькам сигарет. Казалось, люди разучились улыбаться.

После недели размышлений на морозе я решил выполнить волю Хикхофа. В те дни я купил махонького, облитого глазурью Хикхофа. Его вылепил и обжег один студент-скульптор на память об учителе. Маленький Хикхоф был похож на настоящего. Он был покрыт оранжевой и бурой глазурью, а размером не превосходил лимон. Я таскал его с собой как талисман. Может, это покажется зловещим. Но именно игрушечный Хикхоф помог мне принять это решение.

В результате я на несколько часов стал обладателем пяти тысяч долларов. В банке и на самом деле был открыт счет на мое имя, а вице-президент банка ожидал моего визита. А раз обнаружился счет, то почему бы не быть и яйцу? И лично господину Наглю! Но в то же время я не мог избавиться от опасений, так как Хикхоф славился чувством юмора, способностью к животному смеху и животом, чтобы вместить весь этот смех.

К тому же из всех людей на Земле он избрал Гарольда Норта.

Что же касается самого Гарольда, то он, как зачарованный, смотрел на завещанные деньги, словно кролик на золотую морковку, что болтается перед его носом. Конечно, я мог истратить деньги на загул. Но я слишком долго прожил отшельником и не имел представления о загуле. Каждая банкнота — это купленное время. На эту сумму я мог улететь на Майорку и писать там стихи до тех пор, пока пальцы не превратятся в обрубки.

Ах уж этот глак! Черт побери глака! Сколько славных существ вымерли, не оставив потомства, и прославились посмертно, обретя особую музейную славу. Громадные зеленые штуки с хвостами длиннее моего дома. Волосатые разбойники с челюстями в два кулака и строгим взором. Летучие драконы, поливавшие землю ядовитой кислотой. Наконец, слоны с бивнями такой длины, что каждым можно было проткнуть дюжину дантистов. Почему бы их судьбу не разделить и глаку? Вымирание — естественный ход природы. Нужен ли глак нашему миру? Кто пострадал, когда он вымер?

Но на самом деле выбора не было.

Мне предстояло выполнить последнюю волю Хикхофа. Куда денешься — слишком много нами было выпито. Мог ли я повернуться задом к его последнему призыву?

Естественно, первым делом я отправился в библиотеку. Я прочел о глаках все, прежде чем посетил банк.

Но мне мало что удалось узнать.

Глак — это высокая птица, схожая с журавлем, которая пронзительно кричит: глак, глак, глак! Глаки известны особенностями брачного танца, при котором они быстро вращают маховыми перьями против движения часовой стрелки. Они населяли субарктические области восточной части Северной Америки. Уже в середине XIX века было отмечено резкое уменьшение популяции глаков. Вид считается вымершим с 1902 года.

В банке я разглядывал чек — пятерка и три нуля — а тем временем поглаживал в кармане глиняного Хикхофа. Когда же увидел, что вице-президент уставился на мою руку, которая что-то делала в боковом кармане пиджака, я вытащил Хикхофа и поставил на стол.

— Это Хикхоф, — сообщил я.

— Хикхоф?

— Тот самый человек, который оставил мне эти деньги.

— Вы его носите с собой?

— В особых случаях.

— Очень трогательно. Это могло бы войти в красивый обычай.

После визита в банк я отыскал в телефонной книге номер магазина «Пудельвилль». Я набрал номер, и мне ответил голос, который мог принадлежать и человеку, и непроданному зверю. Голос был высоким и резким.

— Меня зовут Гарольд Норт. Я надеюсь, что вам говорил обо мне мистер Хикхоф.

— Я ожидала вашего звонка.

— Могли бы мы встретиться?

— Разумеется, и чем скорее, тем лучше.

«Пудельвилль» заботился о достойной клиентуре. Салон (так было написано на вывеске) располагался в старой части городка, представляющей собой гнездо крепких, солидно построенных домов, окруженных газонами, садами и обязательными оградами с воротами.

Там были дома тех, чьи предки поселились в этой части страны, и тех, кто пришел сюда позже, потому что ему улыбнулась удача.

Дома выглядели внушительно. Каждый — крепость, охраняющая приватный мир. И каждый из домов пережил немало жестоких зим.

В высоких окнах дедушкиных домов я видел чудесные игрушки — хрустальные канделябры, картины в золоченых рамах, старинные оловянные кружки, серебряные самовары, плотные шторы, балконы с витыми чугунными решетками, винтовые лестницы и деревянные панели на стенах. Каждый из домов был сам по себе яйцом, таящим внутреннее тепло и позволяющим время от времени вылупиться очередному птенцу, который хлопал дверью, выбегал на улицу к собственному автомобилю или поджидающему такси.

Эти намеки на движение, следы, еще не совсем засыпанные утренним снежком, струйки дыма, поднимающиеся над трубами кухонь, оживляли пейзаж, существовавший в замедленном ритме. Холодная зима взяла это гнездо в осаду. И навевала мысли о кладбище. Мне было нетрудно вообразить, что за мной топает Хикхоф, как незаметный шпион, следящий за каждым моим шагом и наслаждающийся роскошью снежной целины.

«Пудельвилль» занимал облицованный гранитом первый этаж особняка. Салон ничем не выдавал своей торговой сути, а уж тем более не признавался, что полон собак, птиц, рыбок, кошек, обезьян и даже муравьев. К стеклам изнутри не прижимались носики щенков и котят. А окно было со вкусом закрыто изображением какого-то знаменитого чемпиона пуделиной породы, глядевшего на вас с презрением существа, которое сумеет оставить свой след в потомстве.

Когда я открыл дверь, нежно звякнул колокольчик.

Звери на этот звук не откликнулись.

В помещении царил запах джунглей. Но даже в этом чувствовалась сдержанность.

Затем я впервые увидел Эльзу Муниш. Она стояла возле аквариума с тропическими рыбками, рассматривая рентгеновский снимок в голубом свете, исходившем от воды. Над ее головой в клетке сидела канарейка и вежливо напевала. Три или четыре пса старались просунуть носы сквозь раскрашенные цветными полосками решетки. Синяя птица дремала на ветке, а перед ней раскачивалась на веревке обезьянка, попискивая, как мышка.

Мисс Муниш даже не обернулась.

Она продолжала смотреть на пленку.

Я подумал, что она увлечена рассматриванием пуделиного мочевого пузыря или печени попугая.

Судя по ее голосу, я ожидал увидеть кого угодно, но только не привлекательную, склонную к полноте брюнетку с седыми проблесками в черной пышной шевелюре, уложенной у дорогого парикмахера. Вполне соблазнительная леди, правда, ноги у нее были полноваты.

Я не был уверен, что она слышала, как я вошел.

Но если она не была совсем глухой, то не могла пропустить столь очевидный момент — ведь колокольчик звенел.

Я ждал на расстоянии и не издавал ни звука, если не считать хриплого дыхания, так как приехал в Кучку-на-Гудзоне немного простуженным.

И тут я чихнул. Звук получился громким, словно завопил Гитлер. Я полагаю, что она ожидала чего-нибудь подобного, чтобы изобразить удивление.

Остальные живые существа в магазине замерли, не зная, что этот звук означает.

— Мой панкреатит, — лаконично сообщила мисс Муниш.

— Простите? — не понял я.

— Я обеспокоена моим панкреатитом. Но мне кажется, что поджелудочная входит в норму. Хотите взглянуть?

— Только после ужина, — сказал я.

— Многие считают меня ипохондриком, полагая, что я боюсь смерти. Это именно так! Но я обожаю рентгеновские лучи. Как жаль, что они вредны для здоровья.

— Куда ни кинь, всюду клин, — согласился я. — Меня зовут Гарольдом Нортом.

— Ага, именно вы, а не тот, второй.

— Какой еще второй?

— Человек, именующий себя Наглем.

Синяя птица проснулась, заморгала и повторила:

— Человек, человек, человек!

— Вам доводилось беседовать с человеком по имени Нагль?

— Совсем недавно. Это ваш конкурент. Но мне так жаль доктора Хикхофа! Я прочла о его кончине в прессе. Что его доконало? Сосуды головного мозга? Какой прекрасный человек. Мне его будет не хватать.

Я заметил, что у мисс Муниш тонкий голосок. Она почти не вдыхала. И если ей удавалось глотнуть воздуха, она подолгу держала его в себе. К концу этого периода ее голос становился почти неслышным. Нелегко пришлось с ней Хикхофу!

— Как замечательно, что вся эта суматоха происходит из-за обычного яйца, — сказала мисс Муниш.

— Кстати, о яйце: можно мне на него взглянуть?

— За такие деньги я из него омлет для вас сделаю.

Сперва мисс Муниш заперла входную дверь, хотя, на мой взгляд, нашествие клиентов ей явно не грозило. Затем она провела меня мимо ошейников, клеток, поводков, пакетов и коробок с кормом, мимо парикмахерского стола, покрытого разноцветной шерстью, к маленькой задней двери.

За дверью обнаружилась ведущая наверх лестница.

Квартира мисс Муниш располагалась на втором этаже как раз над «Пудельвиллем». От нее исходило ощущение несколько потертой элегантности.

Потолки в комнатах были высокими, окна украшены витражами, между комнатами возвышались арки, мебель была пышной, но, как и все остальное, запущенной. Протухшая гордыня.

Мне указали на голубое бархатное кресло с ручками, похожими на боксерские перчатки. Я покорно сел и принялся ждать.

Она направилась в соседнюю комнату, очевидно, спальню, и принесла оттуда картонную коробку. Такую коробку вам даст бакалейщик, если вы скажете, что вам не в чем нести к машине пакеты с горохом.

На крышке было неровно написано губной помадой: «Осторожно: стекло! Держать в тепле!»

Не знаю, что я ожидал увидеть — хрустальный ларец или шкатулку черного дерева, но увидел лишь картонную коробку.

Эльза Муниш вытащила из коробки с полфунта мятых старых газет, затем шар, замотанный в бархат. Осторожно, но не слишком, она развернула яйцо, и наконец-то я его увидел.

Яйцо как яйцо. Раза в два-три больше куриного, серое в лиловую крапинку.

Сделав вид, что вижу его не впервой, я произнес:

— Ага, это именно оно!

Она протянула мне яйцо, и я его исследовал. Яйцо было теплым и целым на вид. Я тут же завернул его в бархат.

— Доктор Хикхоф часами сидел в этом же кресле, — сказала мисс Муниш. — Он полагал, что это яйцо его родственник. Он это чувствовал.

— Я знаю.

— Он уверял меня, что в этой комнате полно сквозняков. Он заботился о яйце, как о родном человеке.

— Без всякого сомнения.

— Мистер Норт, а не перейти ли нам к делу? Боюсь показаться вам бездушной, но жизнь продолжается.

— Дело делом, — согласился я. — По поручению доктора Хикхофа я готов выписать вам чек на 2500 долларов.

— Ах, как это мило с вашей стороны, — пропела она, укладывая яйцо в картонку.

— Ну что вы, это мой долг!

— Дорогой мистер Норт, — продолжала мисс Муниш, — я чувствую себя королевой ведьм, простите за выражение. Но беда в том, что сегодня утром мне позвонил мистер Нагль и предложил за яйцо 4500 долларов. У него нет больше ни цента, но он готов все отдать за это самое яйцо.

— Но вы же обещали доктору Хикхофу!

— Мистер Норт, что такое деньги? Что мы можем купить? Время? Здоровье? Моя ипохондрия стоит бешеных денег. Доктора обдирают меня, как липку. Мне за них стыдно. Разрешите, я вам кое-что покажу.

Она унесла яйцо в спальню и вернулась с большим толстым альбомом.

— Вот под этим переплетом, — сказала она, — скрываются рентгеновские снимки моих внутренних органов за последние пять лет. А также ряд снимков моих родных и друзей. Вы только посмотрите! Вот мой мочевой пузырь. Он стоил мне пятьдесят долларов. А это гортань, которая обошлась мне в двадцатку. Смотрите, смотрите — это мое сердце, а это легкие. Наконец — нижний отдел кишечника. Вы можете себе представить, сколько стоит этот альбом?

Мне было неловко разглядывать ее внутренности, все-таки мы только недавно познакомились. Если бы в специальных медицинских журналах печатали цветные вклейки, она бы разбогатела, потому что все ее внутренние органы показались мне аккуратными, чистенькими и гладкими. После того как мы прошли весь альбом, я почувствовал, что знаю ее уже многие годы.

— Мисс Муниш, — произнес я. — Буду с вами предельно откровенен. Как говорится, выложу карты на стол. Доктор Хикхоф оставил мне некоторую сумму денег, достаточную для того, чтобы заплатить вам, немного пожить и вернуть глака домой.

— Этот человек, Нагль, — сказала Эльза. — Он был такой настойчивый! Он был готов на все!

— Я заплачу столько же, сколько предложил он. Плюс один доллар. Хотя признаюсь, мне придется нелегко.

— Замечательно! Это такое облегчение для меня. Так приятно смотреть, как дерутся взрослые мужчины. Ведь когда их ставки равны, а материальные ресурсы исчерпаны, они обращаются к примитивным способам ведения боя. Но плюс… как вы сказали? Плюс! Плюс-плюс!

— Простите, я вас не понял…

— Ваши деньги или деньги мистера Нагля… По сути дела они равны. Они друг друга уничтожают. Два мужчины желают получить яйцо и предлагают за это золото. Но тут в игру вступают новые факторы. Плюс-плюс. Мне бы не хотелось упустить такую возможность. Я ведь веду скучную жизнь, мистер Норт.

— Что вы сказали о новых факторах? Что еще за факторы?

— Наш городок замерз. Он тоскует под многотонным снежным одеялом. Я обречена заботиться о салоне, кормить зверюшек, стричь пуделей и так далее. Я буду есть, спать и ждать, когда закончится скучная зима. Несмотря на рентген, я чувствую себя такой пустой внутри! Прямо как пустой кувшин. Я — пустой кувшин, мечтающий о меде. Я хочу меда! Мистер Норт, мед — это и есть плюс-плюс! Мне нужна память о вашем визите.

— Если я правильно вас понял, мисс Муниш, вы предлагаете совершенно незнакомому мужчине совершить то, что мои студенты называют контактом двух тел?

— Вы быстро соображаете, мистер Норт. И вы искренний человек. Живя среди детей природы, я тоже стала прямым и даже деловым человеком.

— Дорогая мисс Муниш, я работаю полицейским в университете. Я пишу стихи, много читаю и почти не общаюсь с другими людьми. Я в жизни не похож на бульдозер. Более того, я — сексуальный верблюд. Я могу пройти всю пустыню, не почувствовав жажды. Работа заменяет мне секс, и к тому же мы еще недостаточно знакомы.

— Вы очаровательны, мистер Норт.

— Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов бесчестного мистера Нагля. Как я понимаю, это совершенно аморальный тип. Предположим, совершенно теоретически, что его плюс-плюс окажется для вас предпочтительнее.

Мисс Муниш поднялась и потянулась.

— Это мой глак, — сообщила она. — Здесь я все решаю. Я восхищена тем, как развиваются события.

— Хорошо, хорошо, — воскликнул я. — Пять тысяч долларов! Но учтите, что мне придется забраться в собственный резерв, в баночку, куда я складываю деньги на обеспеченную старость. Я повторяю — пять тысяч долларов.

— Вы намерены доплатить четыреста девяносто девять долларов только за то, чтобы со мной НЕ ПЕРЕСПАТЬ?

— И да, и нет. В моем отказе нет ничего личного.

— А кажется, что вы оскорбляете лично меня. Хотя, может быть, вы настолько не уверены в себе? Вы боитесь соревнования с Наглем, потому что не верите в свою способность удовлетворить меня?

— Нет, только не это!

— Именно это!

— Может, и это.

— Тогда соберитесь с мужеством и возьмите себя в руки.

— Кто-то крадется внизу, на первом этаже, мисс Муниш. А вдруг это вор?

— Вы и есть вор! Воруйте, я сняла все замки и засовы!

Черт бы побрал Хикхофа. Что я ему должен? Я не давал клятв, хоть и обещал помочь. Но теперь, если говорить серьезно, я должен положить на алтарь самое ценное, чем обладаю. И за это получить яйцо глака?

— Я как в бою, — сказал я.

— А кто не в бою? Кто из нас не стремится к бою? Тем более, если нам предстоит пережить несколько морозных месяцев без физического контакта. А самое мучительное — любовь без восторга! Любовь без слияния плоти! Это должно преподать вам серьезный урок, мистер Норт. Нет ничего волшебнее, чем горячая плоть в зимнюю стужу. Слияние, но не растворение. Именно так мы сможем возвести бастионы защиты от всепоглощающих страстей весны.

И все это она произнесла на одном дыхании. Я боялся, что она лопнет от декомпрессии.

— Я не философ, — таков был мой ответ.

— Философия таится на кончике языка, — ответила она. — На последнем позвонке, за ушами, там, где ноги встречаются с туловищем, между бедер, под коленками, на горных вершинах и в зеленых долинах. Назовем эти сказочные области демилитаризованной зоной.

— Я боюсь своей старости!

Это была фрейдистская оговорка. Я хотел сказать: страсти.

— Я потерял покой!

— Иди ко мне! — ответила мисс Муниш.

Обнаженная мисс Муниш выглядела чудесно, хотя мне все время хотелось заглянуть ей под кожу, чтобы увидеть внутренности. Мы провели с ней несколько часов, сливаясь, но не растворяясь, любя, но не обладая, преодолевая зимние холода и подготавливая нашу кровеносную систему к приходу весны.

Нам аккомпанировали голоса животных с первого этажа, и потому кровать представлялась мне лесной лужайкой. Эльза непрестанно изливалась, словно сама была дикой самкой, она требовала меня вновь и вновь. Я же, к собственному удивлению, казался себе фонтаном юности. Ах, как давно я не переживал ничего подобного!

— И давно ты постишься, Гарольд?

— Уже два года.

— Кто была последней?

— Сокурсница, которая писала доклад о жестокости полицейских.

— Я ее ненавижу!

А вскоре, слишком скоро, она произнесла:

— Дорогой, я достигла предела, за которым буду умолять тебя остаться со мной навсегда. Так что немедленно уходи!

— Ну еще хоть разок!

— Нет.

— Плюс-плюс!

— Уходи.

Мы приняли душ вместе. Она меня намылила и сказала, что обожает мое тело. Я ее тоже намылил и сообщил, что наши чувства взаимны. А когда я одевался, она попросила меня позвонить завтра.

И я ушел на мороз. Я дрожал подобно студню, от меня шел пар. Я отдал бы все, чтобы вернуться, но она заперла магазин, как только я ее покинул.

Вернувшись домой, я обнаружил, что мою квартиру посетили злоумышленники. Дверь была взломана, а внутри все перевернуто.

Взломщик забрал только «ПЕРВОЕ» письмо. К счастью, «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ» я носил с собой.

Я позвонил Эльзе Муниш, но трубка была снята.

Нагль, превратившийся во взломщика, — это отчаявшийся Нагль, подумал я. Как же он обойдется с владелицей яйца? Я встревожился за Эльзу. Затем я стал тревожиться за себя. Я не знал, на что он способен. Я в жизни его не видел. А вдруг он спортсмен?

Печальные размышления заставили меня усесться за стол и провести недвижно полчаса, пока меня не выручило мое полицейское воспитание. Я сижу, соблюдаю правила игры, жду, когда мне сообщат, досталось ли мне яйцо, в то время как слетевший с катушек Нагль носится по окрестностям. Что же я теряю время? Не исключено, что труп несчастной Эльзы Муниш уже упакован в чемодан и едет в багажнике на железнодорожную станцию.

Я поймал такси и примчался к «Пудельвиллю» в самый последний момент.

Когда мы затормозили перед магазином, я увидел человека, спешащего по улице. Под мышкой он держал внушительных размеров сверток. И когда я расплачивался с шофером — ни секундой раньше, до меня дошло, что это и есть Нагль.

В этот момент окно второго этажа над «Пудельвиллем» распахнулось, и Эльза, завернутая в портьеру, высунулась наружу и принялась крутить головой и вопить:

— Похититель глаков! Держите похитителя глаков!

Я кинулся вслед за Наглем. Ботинки скользили на обледенелом тротуаре. Нагль шустро убегал, обнимая сверток с яйцом, и если бы не вмешалась судьба, он бы от меня скрылся.

Старая часть городка холмиста, как Рим. Не удивительно, что толстый карапуз на санках, мчась с горки на улицу, подрезал Нагля сзади под коленки. Ноги похитителя раскрылись, как ножницы, коробка с яйцом взмыла в небо, санки промчались дальше, карапуз отлетел в сторону, а Нагль рухнул на снег.

Я поймал коробку с яйцом высоко в воздухе. И, конечно же, приземлился на санки и заскользил по улице к «Пудельвиллю».

Холм был покрыт льдом, санки поставили олимпийский рекорд. Мир в глазах помутнел и пошел полосами. Я успел увидеть в окне мисс Муниш, а затем передо мной возникли голые ветки деревьев и серое небо.

Я несся все дальше и дальше, но вдруг услышал пистолетные выстрелы.

Пули свистели вокруг.

Нагль стрелял без передышки и приближался ко мне.

К счастью, санки соскочили с тротуара и помчались по замерзшему водостоку. Машин мне не встретилось, так что я летел вперед без препятствий. Пуля вонзилась в меня, но убит я не был.

Я несся все дальше со скоростью, превышающей тысячу миль в час, по направлению к железнодорожным путям. Спереди донесся свисток паровоза и стук колес. Семафор загорелся красным. Полосатый шлагбаум опустился перед моим носом. Я промчался под шлагбаумом через переезд, налетел на рельс и увидел глаз циклопа — паровоз неотвратимо мчался ко мне. Я крепко прижал к груди коробку с яйцом, вылетел из санок и покатился по насыпи.

За моей спиной стучали колеса поезда, отделившего меня от преследователя.

Не думая о боли, я положил коробку в пустой вагон, стоявший на запасном пути, и залез следом.

«Так все и кончается, — подумал я. — Мое тело будет лежать в этом вагоне. Никто и не заметит, как поезд повезет его через все Соединенные Штаты». Я всхлипнул — ведь столько всего не доделано! Меня сорвали нежным бутоном, так и не дав распуститься.

Сцепщик обнаружил меня в вагоне. Очнулся я в Центральной больнице.

— У вас есть страховка? — спросила меня медсестра, как только я пришел в себя.

— Может быть.

— Ваш диагноз — шок и переохлаждение. Но этим ваши беды не ограничиваются. Я должна сказать вам всю правду: пуля, выпущенная из пистолета 22 калибра, совершила вам обрезание. Признайтесь, мистер Норт, не был ли этот выстрел неудачной попыткой самоубийства?

— Хикхоф! — воскликнул я. — Если бы этот Нагль был чуточку поточнее, я бы выкрал твой пепел, собрал тебя из него снова и выкинул бы пинком под зад прямиком в Тихий океан. У меня все было своим — и аппендикс, и гланды, и крайняя плоть. Посмотри, что из-за тебя со мной произошло!

Они вкатили мне успокоительное.

Вскоре я узнал, что когда меня привезли в больницу, то захватили и яйцо. Его положили в чуланчик рядом с палатой. Но пострадал ли глак от этого приключения, я не ведал.

— Бедный глак, — произнес я шепотом. — А что, если ты теперь родишься кривоногим или одноглазым? А вдруг ты тронулся? Постарайся преодолеть это несчастье. Пусть весь мир знает, как достойно ты умеешь переносить невзгоды. Победители всегда хвастаются шрамами. Будь победителем, глак.

Хикхофу понравилось бы в больнице. Он бы наслаждался ее звуками.

Стоны и плач, писк и вопли младенцев, которые вечно чем-то недовольны и чего-то требуют. Звуки динамика, вызывающего доктора такого-то и доктора сякого-то, звон подносов, голоса телевизора, шепот посетителей, шуршание шин инвалидных колясок. Ах, как бы Хикхоф наслаждался этой симфонией, ибо он слышал в этих звуках симфонию белых стен! Для меня же никакой симфонии в этом не было.

Я с радостью покинул больницу, став на унцию или две легче. С новым энтузиазмом я понес прочь мою коробку. Пули Нагля придали мне заинтересованности. Теперь я уже не чужой в этой истории, я вложил в нее кусочек своей плоти.

Придется подождать шесть недель, прежде чем вылупится птенец. Если он, конечно, вылупится.

Затем следует достичь Лабрадора, хотя денег для этого у меня нет.

Нельзя забывать о Нагле, который наверняка будет за нами гнаться.

Поэтому первым делом мне следовало отыскать укромное место, в стороне от исхоженных дорог. Там человек и яйцо проведут полтора месяца.

Я просматривал страницы газет с объявлениями и неожиданно натолкнулся на слова, которые относились прямо ко мне:

«Г.Н., Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ В УТИКЕ. ВСЕ ПРОЩЕНО И ЗАБЫТО. МОЖЕМ МЫ ПОГОВОРИТЬ? ПРЕДЛАГАЮ ДОСТИЧЬ СОГЛАСИЯ. НЕЛЕПО ПРОДОЛЖАТЬ ВРАЖДУ И СТАВИТЬ ПОД УГРОЗУ ПРОЕКТ Г. ВРЕМЯ НЕ ЖДЕТ».

Время не ждало.

Значит, Наглю удалось меня выследить. Он неглуп и способен к компромиссам. Если бы не взлом моей квартиры и не попытка меня пристрелить, я бы сразу ему ответил. А так?.. Впрочем, Нагль — сын своего отца, а Хикхоф даже родственником ему не приходится.

Но травма от пули еще давала о себе знать. Я не был намерен вести переговоры.

В другом объявлении говорилось о комнате в приятном, чистом и хорошо отапливаемом доме, с отличным видом из окна, на тихой зеленой улице возле остановки городского транспорта и церквями всех конфессий по соседству.

Я позвонил туда, и мне сказали, что комната еще не сдана.

Дом мне понравился. В широком палисаднике стоял снеговик, а рядом росла туя.

Я позвонил в дверь, не переставая думать о коробке, которую прижимал к груди. Я убеждал себя, что это не коробка, а мой собственный живот, потому что я жду младенца.

Но миссис Фонкль, которой принадлежал дом, не обратила на коробку никакого внимания.

Я сообщил ей, что служу ученым, но не принадлежу к той их категории, которые изготавливают атомные бомбы. Ни в коем случае. Я надежный, безопасный, благопристойный, воспитанный человек, которому нужны лишь крохи этой жизни. В тишине я намерен вывести новую породу кур, таких крупных, что продовольственная проблема для человечества будет успешно решена.

— Насколько крупными будут ваши куры? — уточнила миссис Фонкль.

Я развел руки в стороны. Получилось примерно три фута.

— Ну и курочки! — Тут она расхохоталась и пригласила меня к ужину.

Семейство Фонклей было разнообразно и разномастно. Сначала миссис Фонкль вышла замуж за человека-карандаша, лишенного пигментации. Он благополучно скончался, но оставил дочь, лет двадцати пяти, хорошенькую, угловатую, напористую и подвижную. Следующий муж миссис Фонкль был сантехником, мясистым, значительным существом. Дочка, рожденная от него, оказалась мягонькой, темненькой, наполненной пружинками, как мягкий диванчик. Ей только что исполнилось девятнадцать лет.

За ужином говорили о науке, которая развела атомные грибы, и о том, насколько прекрасней был мир раньше. Дочка от первого мужа, Мирна, сказала:

— Люди начинают осознавать, что война не решает никаких проблем.

— Поэтому-то все и дерутся, — заметила младшенькая по имени Цинтия.

— Войны можно остановить двумя способами, — вступил в разговор я. — Или обнаружить в небесах разумную жизнь, обладающую большим аппетитом к человечине, или надеяться на то, что нации, которые любят секс и бурно размножаются, не склонны к войнам и не любят маршировать строем.

— Скажите, а вы сами женаты? — спросила миссис Фонкль, накладывая мне горячее.

— У меня нет семьи, — ответил я. — Я женат на своей работе.

— Милая, не вмешивайся в чужую личную жизнь, — сказал муж номер два.

— В нашем доме не запирают дверей, — ответила миссис Фонкль, — поэтому я имею право задавать некоторые вопросы.

И на самом деле, в доме Фонклей дверей не запирали. Даже я, которому повсюду чудилась зловещая тень мистера Нагля, не смог себя заставить запираться.

Первая неделя прошла мирно. Нетрудно было заметить, как между мной и семейством устанавливались доверительные отношения. Мне еще никогда не приходилось быть столь близким к другим людям.

Я проводил дни, сочиняя стихи, а по ночам, проверив, хорошо ли яйцу, совершал прогулки по свежему воздуху. Маленького доктора Хикхофа я посадил на верх комода, и ему тоже было спокойно. Но нельзя же вечно жить без проблем.

Как-то вечером, обычным вечером, я поднялся к себе после ужина и, как обычно, проверил яйцо. Оно вздрагивало, дрожало и шевелилось. Сперва я подумал, что это землетрясение. Но вокруг все стояло на своих местах. Двигалось и дрожало только само яйцо.

Я подвинул коробку к батарее, и яйцо почти успокоилось.

И тогда я совершил то, к чему готовился с первого дня.

Я уселся на яйцо.

Положил яйцо на подушку, подушку — на стул, разделся до нижнего белья и мягко опустился на яйцо, приняв большую часть веса на руки, которыми уперся в край сиденья.

Дрожь, движения и пульсация немедленно прекратились.

Значит, в яйце сидит живой глак! И ему холодно.

Он требует того, что предназначено ему природой — животного тепла. Кто кинет в него за это камень?

«Погляди теперь на меня, — обратился я к Хикхофу. — Взрослый человек греет яйцо своей задницей. Посмотри, что ты со мной сделал! Неужели ради этого ты заботился обо мне, читал мне лекции и жаловался на феминизацию нашей страны? Кончилось все тем, что ты загнал меня в позу наседки. Ах ты, Хикхоф, ах ты аэростат, теперь можешь хохотать!»

Привыкнув к обычаям дома Фонклей, я, конечно же, оставил дверь открытой.

Облаченная лишь в тонкую пижамку, держа в руке махровое полотенце, в платочке, чтобы не растрепались кудряшки, без всякой косметики на скуластом личике, ко мне заглянула Мирна. Ей хотелось узнать, как я себя чувствую.

— С вами все в порядке?

— Со мной все в порядке, — ответил я. — Я не одет, но в этом лишь моя вина. Следовало прикрыть дверь.

— Не расстраивайтесь, — сказала Мирна и кинула мне махровое полотенце, чтобы прикрыть голые колени. — Я пришла, потому что из вашей комнаты доносились какие-то странные звуки.

— Я думал о курице, — объяснил я. — Я думал вслух.

Появление Мирны и мое смущение, видно, снизили температуру моего тела, потому что яйцо стало подавать мне сигналы. Ему хотелось жить. Мне же пришлось схватиться за края сиденья.

— Вы наверняка простудитесь, — сказала Мирна, обводя взглядом комнату.

— Нет, мне не холодно.

Яйцо подпрыгнуло подо мной, я взлетел в воздух и опустился так резко, что мог бы раздавить его всмятку, если бы в последний момент не задержал себя в воздухе.

— Я должна измерить ваш пульс, — сказала Мирна.

Я протянул ей руку.

Через минуту она сказала:

— Сто пятнадцать ударов. Разве так бывает?

— Это моя норма. Абсолютная норма.

— Гарольд, вас что-то беспокоит. — Мирна уселась на край моей кровати. — Поговорите со мной откровенно, я умею слушать.

— Меня ничего не беспокоит. Кстати, если ваша мама сейчас пройдет мимо и увидит, как вы сидите на моей кровати, что она может подумать?

Мирна с самым серьезным видом поднялась, подошла к двери и плотно ее прикрыла. Затем возвратилась к кровати, улеглась на живот, подперев ладошками подбородок. Она устроилась, как у себя дома.

— Вы страдаете, — произнесла она. — И не пытайтесь это отрицать.

— Наверное, вам лучше уйти, — ответил я.

Ах, как она была притягательна в этой дешевой пижаме! Знаете, есть такие девичьи пижамки, ситцевые в цветочек. Когда она поворачивалась, пижама соблазнительно обтягивала ее груди, и они казались мне огнедышащими вулканчиками. Кстати, ее попку пижама тоже не обижала.

Я вынужден был признать, что для такой худенькой девицы она обладала весьма упругими формами. Ее длинное гибкое тело было подобно вьющейся горной дороге.

— Вас беспокоит желудок? Признайтесь, Гарольд, не следует меня стесняться. Ну, скажите, это живот?

— Если и живот, то не мой, а ваш, — вырвалось у меня.

— Не грубите, Гарольд, — серьезно сказала Мирна. — Лучше подойдите сюда, сядьте рядом и поговорим серьезно.

— Я не могу двинуться.

— Почему?

— Только не пугайтесь и не кричите, Мирна. Я высиживаю яйцо. Лучше вам знать всю правду — я высиживаю очень большое яйцо.

— Гарольд, что вы несете?

И как последний дурак, я ей во всем признался. Во всем. Буквально во всем.

Словно прорвало плотину.

Я удивил сам себя. Оказывается во мне, как нарыв, созрело желание поделиться с кем-то своей проблемой. Обычно я переживаю в одиночестве, такой уж у меня характер. Но в доме Фонклей я почувствовал человеческое тепло и потребность в контакте с себе подобными. Потребность в контакте ведет к состраданию.

Когда я закончил свой рассказ, Мирна рыдала.

— У меня нет слов, — произнесла она сквозь слезы. — В определенном смысле я ничего подобного не слышала с тех пор, как прочла «Гадкого утенка». Ах, мой милый, мой драгоценный Гарольд! Мне так хочется нежить тебя, прижать тебя к груди, чтобы передать тебе мое тепло. Я знаю, что не права. Я знаю. Я знаю, что твоя награда — свершение твоего самоотверженного труда. То, что ты делаешь ради доктора Хикхофа, не требует помощи со стороны и чужого сочувствия. Но я нахожусь во власти импульса, то есть непреодолимого желания обнажить перед тобой мое тело, чтобы зарядить тебя солнечной энергией, которую я впитала прошлым летом на озере Винна-пуки. Дай мне яйцо. Я желаю жертвовать собой!

Вы думаете, я сделан из алюминия? Ничего подобного.

В считанные минуты Мирна, глак и я переплелись в один горячий узел взаимной любви. Зиме пришлось отступить.

Яйцо излучало довольство.

Если же вам никогда не приходилось иметь дела с удовлетворенным, счастливым и уверенным в себе яйцом, доложу вам, что я пережил минуты счастья. Моя драгоценная Мирна генерировала жар, словно спираль электроплитки. Ее нервы буквально пронизывали ее кожу. Она искрила, словно свеча зажигания.

Прежде чем вернуться в свою комнату, Мирна дала мне обещание навещать меня регулярно, по расписанию, чтобы помогать мне высиживать яйцо и растапливать мой внутренний холод.

Я был на седьмом небе от счастья. У меня появился друг, любовница и сосед по кровати, желающий мне помочь в инкубаторской деятельности.

На следующее утро я проснулся отдохнувшим, опустошенным, как после футбольного матча, возрожденным и ко всему готовым.

Я сел на краю кровати, и яйцо подкатилось ко мне по простыне. Оно уткнулось в меня, прижалось, подпрыгнуло и устроилось на моем бедре.

— Послушай, — сказал я ему. — Хорошенького понемножку. Я выполню свой долг и обещаю держать тебя в тепле и уюте, но попрошу тебя не кататься по постели и не прыгать. Мне надо заниматься собственными делами.

Я соорудил для яйца гнездо из подушки, накрыл его одеялом. А потом отправился мыться, бриться и причесываться.

Сверкая, как новенькая монета, источая ментоловый запах зубной пасты, я отправился к себе и тут услышал громкий чих.

Я увидел Цинтию, которая громко сморкалась в носовой платок, стоя в моей комнате возле кровати. Одеяло было откинуто, и она с ужасом глядела на мое яйцо.

Стеганый халат она накинула на ночную рубашку, ее темные волосы водопадом ниспадали на плечи, а смуглое лицо казалось куда более смуглым, чем обычно.

— Гарольд, — произнесла она, — нам надо серьезно поговорить.

— Почему вы дома? — спросил я.

— Я простудилась.

— А где мама? Здесь же дует.

— Гарольд, признайтесь, зачем вы держите яйцо в своей постели?

— Если вы думаете, что я его снес, то вы глубоко заблуждаетесь. Я не несу яиц.

— Я уж и не знаю, что подумать!

— Послушайте, Цинтия, ваш папа сантехник, и у него есть шлямбур, а я ученый и у меня есть яйцо. Вам это должно быть понятно.

Заслышав мой голос, яйцо начало вертеться. Это неплохо говорило об интеллекте глака, но Цинтию действия яйца сразили наповал. Она зарыдала так же, как рыдала ее сестра, правда, жидкости при этом выделилось куда больше.

— Не плачьте, умоляю! — взмолился я.

— Мужчина не должен спать с яйцом!

— Вспомните, что говорится в Священном Писании: «Не судите и не судимы будете».

— Это извращение! Когда мама узнает о том, что происходит под крышей нашего дома…

— Цинтия, погодите! Зачем вмешивать в это дело маму, папу или чужую тетю? Вы же знаете, как старики относятся к подобным вещам. Им сразу кажется, что из яйца вылупится какой-нибудь людоед. Цинтия, умоляю, пускай этот эпизод останется между нами. Возьмите себя в руки.

— А я повторяю: мужчина не должен спать с большим яйцом!

Она была подобна Моисею, который знакомил свой народ с десятью заповедями. Смотреть на нее было — загляденье!

Грудь ее вздымалась от глубоких вздохов. Над ее головкой клубились тучи. Дым шел из-под копыт.

В своей экспансивности, горячности, чувственности она отличалась от Мирны, как лето от зимы. Кровь сантехника кипела в ее трубах. Ее краны и вентили свистели и шипели. В глазах вспыхивали предупреждающие огни, стрелки приборов зашкаливали.

Необходимо было что-то ей сказать.

Такое зрелище заслуживало платы.

Я уже выложил Мирне всю правду. Мне показалось нелояльным по отношению к ней просто повторить рассказ для Цинтии.

— Цинтия, — произнес я, — я отвечаю за это яйцо. Несметное число жизней зависит от того, что происходит в этой комнате. Потому что это яйцо — вовсе не обыкновенное яйцо. Его нашли в обломках странного и неопознанного летающего объекта, который именуется НЛО.

— Гарольд, остановитесь!

— Цинтия, клянусь вам от всего сердца! Возможно, вся эта история не более чем выдумка, розыгрыш. Не исключено, что в этом яйце заключен очень большой цыпленок, ничего другого. Может быть, это всего-навсего контрольное яйцо.

— Контрольное яйцо?

— В этот момент сорок два агента, подобных мне, в сорока двух комнатах заботятся о сорока двух яйцах. Ни один из нас не должен знать, что именно его яйцо — космическое. Это делается для того, чтобы ввести в заблуждение иностранных шпионов. И не исключено, что именно мое яйцо содержит инопланетянина. Существо!

— Существо?

— Цинтия, это должно остаться между нами!

— Вы хотите сказать, что это существо находится в нашем доме?

— Это существо вам понравится. Оно — вегетарианец. Это нам уже известно. Питается оно только морковкой, салатом и укропом. Компьютер воссоздал нам его внешний облик. Это чудесный, мохнатый, пушистый зверек, похожий на кролика. Суслик. Очарование.

— Зверек? Зверь? Почему же вы называете его зверем?

— Но ведь суслик и кролик — зверьки. Кролик зверек, а не птица.

— Не знаю, что уж вам и сказать.

— А вы ничего не говорите и идите по своим делам.

— А почему вы приехали в наш дом?

— Ваш дом выбрал вычислительный центр. В компьютерной памяти хранятся все дома нашей страны. Требовался небольшой дом в небольшом тихом городке. Обитатели дома спокойны и нелюбопытны… Вычислительный центр серьезно ошибся. Он не учел вас! Но если об этом станет известно руководству страны, поднимется страшная паника.

— Гарольд, я вам ни чуточки не верю. Для меня, к сожалению, важно одно — вы извращенец, потому что спите с проклятым яйцом, тогда как молодежь вынуждена страдать.

— При чем тут молодежь? Что вы знаете о молодежи? Вы слишком юны, чтобы разбираться в проблемах молодежи.

— Я слишком юна? Да посмотрите на меня, наконец! Вы видите синяки под глазами? Знаете ли вы, сколько бессонных ночей я провела за последний месяц из-за того, что вы поселились в нашем доме?

— Из-за меня?

— Вот именно! А теперь вы мне морочите голову идиотскими пожирателями морковки из космического пространства. Я не хочу ничего знать! Я ненавижу вас, Гарольд, а еще больше ненавижу вашего любовника — яйцо!

Яйцо буквально завертелось вокруг своей оси.

Цинтия не смогла сдержаться. Она схватила половую щетку и замахнулась, чтобы размозжить яйцо.

Я подставил себя под удар и спас яйцо от гибели.

Не успей я этого сделать, брызги глака разлетелись бы по окрестностям.

Мы сражались. Мы боролись и постепенно так увлеклись борьбой, что остановились лишь в тот момент, когда Цинтия стояла ко мне спиной, прижавшись всем телом, а я оплел ее руками. В гневе она откинула голову, и мое лицо погрузилось в пышные заросли ее черных кудрей, пахнувших нежным шампунем. Она была упругой надувной подушкой: если нажмешь, тело поддавалось, но лишь отпустил — восстанавливало форму.

Цинтия прекратила сопротивление и снова зарыдала.

Я повернул ее лицом к себе и попытался утешить.

Что мне оставалось делать? Выгнать ее, чтобы она рыдала на лестнице?

Неожиданно мы рухнули на кровать. Цинтия старалась раздавить яйцо пяткой, я перехватил пятку, а затем умудрился положить глака на пол, где он принялся скакать как сумасшедший.

И тогда наступила пора любви.

— Гарольд, — произнесла Цинтия в полдень за несколько минут до того, как ее мама должна была вернуться из супермаркета. — Мне плевать на то, кто ты есть на самом деле. Мне нужно только одно — занимать в твоем сердце первое место, а последнее пусть занимает эта марсианская курица.

— Клянусь, Цинтия, что все так и будет, — ответил я. — И пускай цыпленок будет нашей тайной. Никому ни слова!

— Не смей произносить слово «наша»! Если ты еще хоть раз заикнешься об этой утке в моем присутствии, я собственноручно раздавлю эту сволочь!

— Я не сказал «наше яйцо». Я сказал «наша тайна». Я имел в виду тайну, а не яйцо.

— Бог с тобой, мой дорогой. Усыпи меня своими ласками.

К счастью, уже через час у меня заболело горло. Это был дар небес, которым я заразился от Цинтии. Предпочтительнее было бы схватить ветрянку или свинку, но на крайний случай сойдет и ангина. Мне нужна была передышка, и вирус, таившийся в горлышке Цинтии, для этого вполне пригодился, ибо наградил меня жаром, ознобом и страшной слабостью.

Я оказался между нескольких огней: Мирна источала жар, Цинтия — враждебность к яичку, само яйцо требовало, чтобы я его высиживал. Я же был всего-навсего слабым человеческим существом.

Я сделал все, чтобы не выздороветь, но болезнь не смогла долго прикрывать меня. Сестры возбуждались от моей беспомощности. Ночи были ужасны. Сначала прибегала Мирна и, удовлетворившись, засыпала. Я прикрывал ее одеялом. Цинтия предпочитала сражаться со мной на другой стороне кровати. Она жарко шептала мне на ухо, затем, обессиленная, засыпала, как раз когда просыпалась ее сестра. Сестры Фонкль насиловали меня по очереди. Я был опустошен.

Во мне не оставалось тепла для глака. Я был настолько заморожен и равнодушен к чужой беде, что если бы «Титанику» пришлось со мной столкнуться, он бы затонул в мгновение ока.

Глак находился в постоянной депрессии и разбрасывал по полу тряпки, в которые я его закутывал.

— Гарольд, — сказала как-то серым утром миссис Фонкль, — что-то происходит.

— Что? — спросил я слабым голосом, пытаясь сдержать кашель.

— Мать взрослых дочерей обычно бывает наблюдательной. Мои же дочки не совсем обыкновенные. И мне кажется, что вы, Гарольд, им нравитесь.

— Ваши дочки остроумны и умны, как пуговицы, — ответил я и сунул в рот старинный градусник, чтобы избавиться от необходимости продолжать беседу.

— Моя интуиция подсказывает, — продолжала квартирная хозяйка, — что они вам тоже небезразличны. Но когда я говорю «они», я не имею в виду только Мирну или только Цинтию. Вы меня понимаете? Кстати, почему ваше одеяло так трясется?

— Не обращайте внимания, — ответил я, прижимая яйцо ладонью.

— Жизнь состоит из решений, — продолжала миссис Фонкль. — Она состоит из игр и развлечений, но наступает время решать.

Я ожидал этого неизбежного разговора и готовился к нему. Не вынимая изо рта пробку в виде градусника, я вытащил из-под подушки тюбик со взбитыми сливками и в мгновение ока покрыл свое лицо белой пеной. При этом я взвыл, как филин.

Этого добрая миссис Фонкль не выдержала. Она медленно ушла на дно комнаты, не успев подать сигнала SOS.

Оттащив хозяйку в ее спальню и положив ее на кровать с влажным полотенцем на лбу, я вернулся к себе. Градусник валялся на полу и показывал нормальную температуру. Я закурил и огоньком сигареты подогрел ртутный шарик до тех пор, пока температура не зашкалила за все мыслимые пределы. Затем я положил градусник на тумбочку у кровати, а сам мирно улегся в постель и закрыл глаза.

Я ждал продолжения.

Сам же находился в коме. Это замечательное слово, и мой ответ враждебному миру. Кома!

Загадочная улыбка блуждала по лицу Джоконды, а моя рука ласкала теплое яйцо.

Естественно, хозяйка тут же вызвала врача.

— И когда это происходило, — услышал я голоса снизу, — его одеяло подпрыгивало?

— Как будто под ним находился мячик!

Они вошли ко мне. Я оставался в «коме» все время, пока доктор втыкал в меня иголки, делал анализ крови, уколы, а затем измерял кровяное давление.

Через некоторое время миссис Фонкль поднялась ко мне снова. Она была в прескверном настроении. Она потянула на себя одеяло, но я вцепился в него и не отдавал.

Тогда она заявила, что я жулик, симулянт, притвора и дезертир.

— Доктор Циппер сказал, что вы совершенно здоровы. У вас нет даже плоскостопия.

Никогда бы не подумал, что этот доктор Циппер так быстро меня разоблачит.

— Мистер Норт, попрошу вас признаться, к чему весь этот маскарад!

— Дорогая, — ответил я. — Дорогая, дорогая и еще раз дорогая!

Я быстро приподнялся и чмокнул ее в гортань.

— Надеюсь, ты приняла таблетку? — продолжал я. — Или предохранилась каким-то другим способом.

Я глядел на нее влюбленными глазами, а ее глаза готовы были выскочить из орбит от изумления.

— Но вы же никогда до меня и пальцем…

— Я-то никогда, но мы с тобой это делали вместе.

— Этого не было!

— Ах ты, моя бедолага, — пропел я. — Когда мы с тобой сделаем это снова? Ну признайся!

— У меня взрослые дочери!

— Они не шутили, когда утверждали, что мамочке в койке нет равных.

— Ты грязная свинья! — ответила она.

Как я себя в тот момент ненавидел! Если бы меня в наказание положили на гвозди, я бы принял эту кару с удовлетворением. Но может быть, в глубине души я ей польстил? Может быть, ей приятно было думать, что ради нее молодой человек сошел с ума? Пусть же лучше она считает, что я — сухая крошка, забытая на столе, мелкая кочка на светлом пути.

Ужин мне принесла Мирна.

— Гарольд, — заявила она, ставя поднос на тумбочку. — Я все обдумала. В твоем ослабленном состоянии тебе не под силу заниматься яйцом. Психологически ты не готов к материнской роли. Надо думать о том, чтобы брать. Нельзя все время только отдавать. Отдавать всего себя. Дорогой, мы все за тебя переживаем. Даже мама сегодня сама не своя. Она положила папе три порции тушеной печенки. Ты обязан выздороветь! Разреши, я заберу у тебя яйцо. Я буду согревать его, пока ты выздоравливаешь. Разреши мне уносить его к себе в спальню. Ну хотя бы ночами! Гарольд, умоляю, скажи «да»!

А почему бы и нет? Если Мирна заявляет, что будет заботиться о яйце, она не обманет. Эта леди достойна доверия. И мое одеяло перестанет подпрыгивать.

— Я согласен. Спасибо тебе, дорогая.

Мирна расплылась в счастливой улыбке.

Через некоторое время она положила в коробку взбешенное яйцо и перенесла его к себе в комнату. По дороге она напевала коробке колыбельную.

— А теперь, — сказала она, вернувшись, чтобы забрать пустой поднос, — собери все силы, чтобы поскорее выздороветь. Как последний жадина, береги каждую крупицу своих сил, пока не почувствуешь себя здоровым.

— Обещаю беречь, — сказал я, сдерживая слезы благодарности.

Теперь у Мирны была цель в жизни. Она покидала меня рано, спешила к себе, запирала дверь на ключ и укачивала глака.

Когда же дом успокаивался, а Мирна с яйцом погружались в сон, а старшие Фонк ли дремали у телевизора, появлялась Цинтия и приносила мне десерт.

— Привет, болящий, — говорила она.

— Привет тебе от болящего, моя ангелица, — отвечал я.

— Гарольд, мне пришла в голову идея.

— Не поздно ли, на ночь глядя?

— Гарольд, тебе следует избавиться от этого вонючего яйца. Оно высасывает из тебя все силы. Даже если оно тысячу раз правительственная собственность, я намерена его расколоть. Я никогда его не любила, но мирилась с его существованием. Но когда я вижу, что яйцо тебе вредит и мешает выздороветь, я понимаю, что мне пора вмешаться. Я прошу твоего разрешения разбить яйцо. Если ты мне не позволишь, я разобью его без твоего разрешения.

— Милая, мне надо обдумать твое предложение.

— Обдумывай побыстрее. Ты меня знаешь, стоит тебе отвернуться, как я возьму в руки топор.

— Я постараюсь обдумать все в кратчайшие сроки, — сказал я. — Мне необходимо понять, что я выигрываю и что проигрываю.

— Мне-то все уже ясно.

«А что, может быть, неплохая идея? — подумал я. — Давайте дадим Цинтии возможность расколоть яйцо. По крайней мере, какое-нибудь яйцо. Это избавит ее от тревог, подозрений и мучений».

После того, как мы расправились с десертом, Цинтия собрала тарелки.

— Я иду в кино, — заявила она. — Постарайся все решить, прежде чем я вернусь. Кстати, ты сегодня ел желе в отвратительной, сексуальной манере. Буквально пожирал его. Это вызывает во мне неуправляемые эмоции.

Я поцеловал ее в переносицу.

Ну что за чудесное семейство!

Снизу доносился хохот мистера Фонкля, который смотрел комический сериал.

Телевизор, в который уткнулись Фонкли, стоял в гостиной. Гостиная отделялась от кухни столовой.

Я спустился в жизненный центр нашего дома — на кухню, открыл холодильник и вытащил три яйца.

Вы спросите, почему именно три?

Цинтия знала, что яйцо глака велико. Да и по правде говоря, в последние дни оно распухло до размеров футбольного мяча. Так что одним куриным яйцом мне не обойтись.

На цыпочках я поднялся к себе в комнату.

Там я открыл ящик письменного стола и достал скотч. Затем я обмотал лентой два яйца. Кончиком ножа я уколол указательный палец и побрызгал кровью на скорлупу яичного агрегата. Затем я положил яичную бомбу под одеяло в то место, где обычно лежал глак, а третье яйцо сунул под подушку.

Как назло в этот момент в комнате появился специалист.

— Гарольд, познакомься, — сказала миссис Фонкль. — Это доктор Бим. Доктор Циппер рекомендовал его для консультации. Он считает, что ты представляешь собой загадочный феномен и, возможно, сенсацию в медицинском мире.

Доктор Бим торжественно кивнул.

Я тоже торжественно кивнул. И задумался. Ведь если доктор Циппер был убежден, что я симулянт, зачем вызывать консультанта?

Я мысленно обратился за советом к доктору Хикхофу.

— Желаю успеха, Гарольд, — сказала миссис Фонкль. — У нас как раз середина серии. Простите, но я должна вас покинуть.

Доктор Бим вышел в туалет, вымыл руки и вернулся ко мне в комнату. Затем он натянул матерчатые перчатки.

— В жизни не видел, чтобы доктор так делал, — сказал я.

— У каждого свои манеры, — ответил доктор. — Ну что ж, приступим.

Доктор Бим обстучал меня кулаками, словно молотком.

— А теперь, — сказал он, — закройте глаза и откройте рот.

Я зажмурился и распахнул пасть.

— Когда я разрешу, — сказал доктор, — откроете глаза. Но не раньше. Высуньте язык. Господи, как он у вас обложен!

— А-а-а-а…

— Не открывайте глаз!

— Бррр!

— Закройте рот!

Мои зубы лязгнули по металлу. Во рту у меня оказалось дуло пистолета. Глаза мои широко раскрылись.

— Попрошу без шума, — сказал доктор.

Он вытащил пистолет из моего рта, но держал его наготове.

— Полагаю, — сказал я, — что имею дело с Наглем. Как вы меня выследили?

— Просмотрев все объявления о сдаче комнат в наем в день, когда вы нас покинули. А затем задавая вопросы в этом районе.

— Что ж, неглупо, — признал я.

— Спасибо, — сказал Нагль, отдавая должное моей объективности. — Как жаль, что мы не смогли прийти к цивилизованному соглашению. Мне бы хотелось, Гарольд, чтобы вы поняли движущую силу моих поступков. Возьмите моего отца. Всю жизнь он писал заметки и сноски, на него же за пятьдесят лет никто не сослался. Ни разу за всю карьеру он не смог сделать мирового открытия. И вдруг в один прекрасный день заявляется ваш друг Хикхоф и тащит с собой чудом сохранившееся живое яйцо глака. И во весь свой наглый голосище он спрашивает: «А ну-ка, догадайтесь, доктор Нагль, что у меня в кармане?» И вот в тот момент на закате научной жизни моего папы перед его взором замаячило Свершение. Уходя в вечную тень, он увидел яркий луч света.

— Я его понимаю.

— Можете ли вы понять, что означает яйцо глака для старого антрополога?

— Могу.

— Оно означает бессмертие! Впервые в жизни мой отец упал на колени. Он умолял бессердечного Хикхофа. Он просил всего-навсего половину открытия. Даже не пятьдесят один процент славы, а лишь пятьдесят процентов. Он готов был назвать глака «Открытием Хикхофа — Нагля». А Хикхоф расхохотался ему в лицо.

— Яйцо много значило для доктора Хикхофа, — сказал я.

— На папиных похоронах я поклялся, Гарольд, что память о моем отце будет основана не на уточнениях к чужим открытиям, а на настоящем глаке. И я намерен выполнить свое обещание.

— Нагль, признайтесь, — сказал я. — Действительно ли вами движет любовь к отцу или ваша собственная страсть соответствовать достижениям ваших предков?

— Вы рискуете своим скальпом!

— Простите, но я выполняю чужую волю. Вы же прочли письмо с надписью «ПЕРВОЕ»?

— Сегодня я прочту письмо с надписью «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ».

— К сожалению, второе письмо утеряно, — ответил я. — Когда я пришел в себя в больнице после того, как вы…

Нагль почесал правое ухо.

— Что ж, — сказал он, — допускаю. Впрочем, это ничего не значит. Что может быть в письме «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ», кроме рассуждений о староанглийском языке? Да и в этом, надо сказать, он ничего не смыслил.

— Постыдитесь, Нагль, — усовестил его я. — Хикхоф уже давно почил.

— Пусть «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ» горит синим пламенем. В этой жизни важно только яйцо.

— Мы сможем стать партнерами, — предложил я.

— Ха-ха! Вы опоздали, Гарольд. Я не желаю никакого партнерства. Отдайте мне открытие Нагля. И если вы посмеете усомниться в моей решительности, если вы хотя бы пикнете, то тут же присоединитесь к Хикхофу в небесном хоре с ангелами.

На вид он казался вполне приличным парнем. Лицо, как у мистера Пиквика. Совсем не похож на киллера. Да разве разберешься в людях?

— Яйцо лежит под подушкой, — сказал я.

Мне повезло.

Наглю не приходилось раньше видеть яйцо глака. Он расцвел, когда я протянул ему куриное яйцо.

Он схватил яйцо, и рука его дрожала.

— Не спешите, — предупредил я.

— Приятно было познакомиться, — сказал он, заворачивая яйцо в полотенце и кладя в саквояж. — Не исключаю, что когда все это благополучно закончится, мы с вами встретимся за шахматным столиком.

— Не имею ничего против… — сказал я вслед ему.

Ба-бах!

Нечто ударило меня по затылку с такой силой, что я рухнул на кровать. В глазах у меня вращались созвездия. Я тоже вращался, но в другую сторону. Сквозь дурноту я услышал звук еще одного удара. Треск, плеск, сырость…

Я очнулся.

— Прощай, бедняжка, — сказала Цинтия, приподнимая одеяло и обозревая следы своего варварства.

— Что? Что? Что?

— Дорогой Гарольд, так должно было случиться. Любой доктор скажет тебе, что ты нуждаешься в отдыхе.

И пусть лучше этот птенец никогда не увидит белого света, даже если ему было суждено вылупиться в свободном мире, чем ты помрешь в расцвете лет.

Цинтия, разумеется, не заметила, что разбила сразу два яйца, склеенных скотчем. Она была слишком уверена в себе.

Последующие дни покатились тихо и спокойно.

Мирна заботилась о моем глаке. Цинтия владела мной без конкурентов. Нагль существовал где-то неподалеку и высиживал своего цыпленка. Миссис Фонкль избегала меня как огня. Мистер Фонкль, благополучный и сытый, как египетский король Фарук, приходил ко мне с колодой карт, и мы резались в детские игры.

Блюдя взятые на себя клятвенные обязательства и заботясь о моем спокойствии, Мирна заглядывала ко мне только для докладов о самочувствии яйца. Теперь яйцо пульсировало и издавало тонкий писк. Мирна описывала писк как звук, который издает мел на классной доске, и я думал, как был бы счастлив Хикхоф, услышав это сравнение. А может, он слышит?

Мирна согревала глака. Цинтия согревала Гарольда. В ее понимании заботы обо мне не имели ничего общего с воздержанием.

Единственное, правда, незначительное неудобство исходило от миссис Фонкль. Стараясь сохранить честь своих дочерей, отвратить меня от их прелестных губок, она потчевала девушек чесноком и другими вонючими яствами, так что мне в противовес этому приходилось подкармливать их мятными таблетками.

— Завтра вечером Парзилы устраивают вилбар-вечеринку, — осторожно сказал профессор Слууд. — Надеюсь, Нарли, вы там будете?

Нарли Гзанн раздраженно почесал лоб.

— Вы же знаете, как я отношусь к вечеринкам, Карн. — Он взял с подноса орешек фрисмил и начал ожесточенно его грызть.

— Но ведь эта вечеринка в вашу честь, Нарли. Это прощальная вечеринка. Нелепо… Немыслимо, если вас там не будет.

Слууд умоляюще смотрел на Нарли. Он, конечно, не мог отвечать перед обществом за необщительность своего друга, но было видно, что он все-таки чувствует себя виноватым.

Нарли вздохнул. Он понимал, что именно в этом случае ему придется сдаться. Видит Бог, каких усилий это ему стоило!

— В конце концов, что тут особенного? Просто еду на другое место работы. Всего-то. — Он взял еще один орешек. — В самом деле для меня это всего лишь переезд на другое место. Конечно, платят там побольше, иначе я бы не согласился на это предложение.

Слууд недоумевал, он чувствовал себя задетым и обиженным.

— Вам была оказана такая честь — быть первым представителем нашего народа, выбранным для обмена профессорами с другой планетой, — сказал он жестко. — И вы называете это просто другим местом работы? Почему? Да я бы за это свой правый усик отдал!

Нарли осознал, что перешел границу между искренностью и бестактностью.

— Мне оказали честь быть первой из нашего народа подопытной морской свинкой, — пробормотал он. Прежде такое определение не приходило ему в голову, но теперь он подумал, что, пожалуй, так оно и есть. — В самом деле все это меня вовсе не заботит.

Он отмахнулся от возможного сочувствия.

— Вы знаете, как я люблю одиночество. А студенты — везде студенты, будь они земляне или сатурниане. Полагаю, что они будут хихикать за моей спиной, как делают это и здесь.

Он глухо рассмеялся и тихонько протянул одну из своих рук за орешком.

— По крайней мере, буду знать, над чем смеются на Земле.

Поморщившись, как от боли, Слууд решительно отодвинул поднос с орешками от своего друга.

— Я, Нарли, не рассматривал эту ситуацию в подобном аспекте. Конечно вы правы. Человеческие существа, судя по книгам, которые я читал, не отличаются терпимостью. Вам будет трудно, но я уверен, — добавил он с наигранной бодростью, — вы их обыграете.

Нарли горько усмехнулся. Вряд ли можно было найти на Сатурне существо, менее приспособленное к тому, чтобы обыграть чужаков при помощи личного обаяния. Нарли Гзанн был выбран для первого обмена профессорами между Землей и Сатурном, благодаря его профессиональной репутации, а не из-за его личных качеств.

Но хотя те, кто выбирал, не рассматривали кандидатуры с этой точки зрения, их выбор, думал Нарли, был мудрым.

Отшельник по натуре, он не считал, что ему будет более одиноко на той планете, чем на этой.

Он и согласился на приглашение в значительной степени потому, что в чужом мире он окажется совершенно один. Это давало бы ему возможность закончить свой монументальный проект — историю Солнечной системы, большую работу, из-за которой он так не любил тратить время на исполнение минимальных обязанностей в обществе. Зарплата тоже была весомым фактором — она в два раза превышала его профессорский оклад, что давало ему возможность, скопив значительную сумму, достаточно молодым уйти в отставку. Как приятно представлять себе жизнь ученого без всяких студентов!

Ради этой цели он готов был примириться со всеми трудностями.

Но сейчас, при виде страдальческого лица Карна, профессор Гзанн понял, что не должен огорчать единственное существо, которое по некой непонятной причине любило его, Нарли. Поэтому он сказал именно то, что должно было порадовать это существо:

— Хорошо, Карн, я буду завтра вечером у Парзилов.

На этой вечеринке, как и на всех предыдущих, было смертельно скучно. Пришлось слишком много есть. Только мысль о том, что он надолго расстается со всеми, кто сейчас рядом с ним, сделала его пребывание в гостях сносным. Кстати, неплохо было и как следует наесться. Ведь на Земле вряд ли будет приличная пища, и ему придется приспосабливаться к чужой еде.

— Я просто уверена, что вы полюбите Землю, профессор Гзанн, — изливала свои чувства стюардесса межпланетного лайнера.

— Я тоже в этом уверен, — солгал профессор.

Стюардесса слишком часто улыбалась ему, преувеличивая свою профессиональную сердечность. В этой настойчивости ему чудилось упрятанное отвращение. Конечно, нельзя было порицать ее за попытку скрыть антипатию к чужеземному созданию. Трудно предположить, что земляне способны на такие усилия ради маскировки своих чувств. Ему-то больше всего хотелось остаться в одиночестве, чтобы спокойно предаться медитации. Он планировал заниматься этим большую часть своего путешествия.

— Вы чрезвычайно хорошо говорите по-английски, — сказал стюардесса.

Нарли посмотрел на нее.

— Мне говорили, что у меня неплохие способности, поэтому меня и выбрали для обмена профессорами. Похоже, это было разумное решение, верно?

Она слегка покраснела. Профессор догадался, что стюардесса смутилась.

— Это не имеет отношения к вашим способностям, профессор. Просто вы… Ну… Вы не похожи на профессора!

— В самом деле? — спросил он ледяным тоном. — И на кого же я похож?

Она покраснела еще больше.

— О… я… я точно не знаю. Просто… ну… — И она убежала.

Нарли не смог справиться с желанием вытянуть усик вперед, чтобы услышать ее тихую беседу со вторым пилотом. Ведь так редко представляется шанс узнать, что окружающие говорят у вас за спиной.

— Но как я могла ему сказать, что он похож на игрушечного медвежонка?

— А он, возможно, даже не знает, что такое игрушечный медвежонок.

«Может быть, и не знаю, — обиженно подумал Нарли, — но мог бы себе представить».

Каким-то образом земляне ухитрились узнать, какие блюда он любит, и непрерывно его кормили. К тому моменту, когда корабль приземлился, профессор значительно прибавил в весе.

«Ну ладно, — подумал он, — наверное, все это входит в дипломатическое обслуживание. На Земле придется есть грубую местную пищу, и я снова похудею».

Паррингтон, президент Северной Америки, сам приехал на летное поле встречать Нарли, первого профессора по межпланетному обмену учеными.

— Добро пожаловать на нашу планету, профессор Гзанн! — сказал президент с теплой дипломатической приветливостью и после некоторого колебания пожал верхнюю руку Нарли. — Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы ваше пребывание здесь было приятным и надолго вам запомнилось.

«Хорошо бы вы начали с климата», — подумал Нарли. Глупо было не подумать, как жарко ему будет на Земле. Надев тесный костюм землян поверх своего меха, чтобы не сильно отличаться от местных жителей, Нарли жестоко страдал от зноя. Конечно, справедливости ради надо признать, что костюм не был бы ему так тесен, если бы он поменьше ел на борту межпланетного лайнера.

Паррингтон указал на стоявшую рядом с ним женщину.

— Позвольте представить вам мою жену.

— Ох-х-х! — вздохнула жена президента. — Он очень мил!

Президент и Нарли в оцепенении уставились на нее. После минутного смущения она широко улыбнулась Нарли и фоторепортерам.

— Добро пожаловать на Землю, дорогой профессор Гзанн! — воскликнула она и, наклонившись, поцеловала Нарли точно в пушистый лоб.

На Сатурне не целуются. Нарли достаточно много читал о Земле, чтобы знать, что европейцы иногда выказывают уважение таким своеобразным способом. Но ведь здесь Америка, а не Европа!

— Сегодня я устраиваю в вашу честь коктейль, — лучезарно улыбалась жена президента, разглаживая подол своего платья в цветочек. — Жду вас ровно в пять. Вы ведь придете, дорогой?

— С радостью, — уныло пообещал Нарли. Нелегко было изобразить радость по поводу первого приглашения сразу же после приземления.

— Я постараюсь подать все, что вы любите, — продолжала она возбужденно. — Но если вы хотите чего-нибудь особенного, то скажите мне. Хорошо?

— Я на диете, — ответил Нарли. Надо выдержать. Вероятно, пища окажется омерзительной, поэтому будет нетрудно справиться с аппетитом. — Желудочное расстройство, знаете ли… Стакан минеральной воды «Виши» и печенья будет…

Он остановился, потому что заметил, что в глазах миссис Паррингтон блеснули слезы.

— Разболелся животик? Бедный малышка!

— Глэдис! — резко оборвал ее президент.

На коктейле у миссис Паррингтон подавали орешки фрисмил, вилбар и даже слипнис бруугс. Все импортное, за бешеные деньги. Нарли понимал, что прием устроен за счет правительства, а для правительства деньги ничего не значат, потому что они поступают от налогоплательщиков. Некоторая местная еда оказалась удивительно вкусной, например, паштет из гусиной печенки, шампанское и маленькие пирожки с разнообразными начинками. Нарли испугался, что станет таким же, как злуугл. Стараясь не видеть своего отражения в зеркале, висящем на стене, он думал, что впереди его ждут постные дни.

Кроме того, что он мог сделать, если все вокруг старались чем-нибудь его угостить?

— Попробуйте, профессор Гзанн!

— Обязательно попробуйте это, профессор!

(Разве эти люди не видят, как тесен ему его новый костюм?)

Все толпились вокруг него. Женщины ворковали, мужчины поглаживали, а Нарли — ел. Ему хотелось поскорее избавиться от этой чрезмерной дипломатической любезности и оказаться перед естественной враждебностью студенческой аудитории.

Запахи мела, чернил, гнилых яблочных огрызков в земной классной комнате так напоминали аудитории Сатурна, что Нарли немедленно почувствовал себя дома. Он знал, что его внешность не понравится студентам. Для молодежи естественна враждебность ко всему чуждому, незнакомому. Они станут презирать его и глумиться над ним, а он, в свою очередь, будет задавать им длинные, запутанные домашние задания и устраивать такие трудные экзамены, что они обязательно их провалят…

Нарли вперевалку подошел к своему столу, у которого были подпилены ножки, чтобы он стал удобен существу невысокого роста, тогда как Нарли уже представлял себя победно сражающимся с мебелью обычных земных размеров.

Было так жарко, влажно и непереносимо, как он себе и представлял. Слегка задыхаясь, он деликатно постучал указкой.

— Студенты, внимание!

Тут должна была начаться насмешливая болтовня… Но в аудитории царило молчание, неожиданно нарушенное громким шепотом:

— О-о-о! Он такая прелесть!

А затем последовало:

— Ш-шш! Не смущай малышку!

Нарли надулся.

— Я — ваш новый профессор по изучению Сатурна. Сатурн, как вы, возможно, знаете, главная планета. Она гораздо больше и важнее Земли — планеты второстепенной.

Студенты стали послушно конспектировать лекцию. Они тщательно фиксировали все, что он им говорил. Даже его кашель изобразили в фонетической транскрипции. Время от времени студенты прерывали Нарли хорошо продуманными вопросами по существу дела и так вежливо, что ему не оставалось ничего другого, как так же по существу им отвечать.

Иногда он поднимал свои усики, чтобы услышать шепот, которым обменивались студенты.

— По-моему, он очень милый!

— Выглядит славным малым и в предмете разбирается.

— Симпатичный малыш!

— Необыкновенно интересный спектакль!

— Правда, он напоминает Винни-Пуха?

— Знающий парень.

— Просто прелесть!

После лекции, вместо того, чтобы выбежать из аудитории, студенты столпились возле его стола. Нравится ли ему Земля? Не слишком ли высок стол? А может быть, слишком низок? Вероятно, ему очень жарко из-за его меха? Хотя это такой приятный, пушистый, мягкий мех!

— Можно я поглажу одну из ваших рук, профессор?

Нарли сказал «да», ему очень жарко, и «нет», он не возражает, если его потрогают, это будет его вкладом в научные исследования.

После обеда в преподавательском кафетерии у Нарли поднялось настроение. Так как пища оказалась практически несъедобной, Нарли ковырялся в тарелке, и это увидел управляющий. К ужину был прислан шеф-повар из Вашингтона, который был специалистом по сатурнианской еде. Поскольку пища в кафетерии была несъедобна не только для Нарли, но и для всех остальных, то после введения сатурнианского меню все стали благодарить Нарли как благодетеля.

Вечером, когда Нарли, разложив свои записи по истории Солнечной системы, собирался сесть за работу, в дверь его маленькой комнаты постучали. Он, ворча про себя, потопал к двери и открыл ее.

Нарли увидел радостно улыбающегося шефа.

— Кое-кто собирается пойти выпить. Составите компанию?

Нарли не знал, как отказаться, и к тому же надо было поддержать престиж планеты Сатурн, поэтому он принял приглашение. Обнаружив, что джин-физ даже вкуснее шампанского и куда эффективнее вилбара, он рассказал несколько сатурнианских анекдотов, которые были восторженно приняты окружающими. Но он смеялся «НАД», а не «С». Он знал, что вся эта фальшивая сердечность исчезнет через несколько дней, и тогда-то ему удастся поработать. А сейчас надо обуздать свое интеллектуальное нетерпение.

Утром обнаружилось, что количество студентов в его семинаре удвоилось. Толпа сияющих энергичных молодых землян жаждала послушать лекцию нового профессора. На его столе лежали яблоки, шоколадки, импортные орешки и настойчивое приглашение от миссис Паррингтон провести уик-энд в Белом доме. В окно был вмонтирован кондиционер, купленный на деньги студентов. Температура в комнате значительно понизилась. Студенты сидели в пальто.

Когда он выходил во двор университета, женщины — студентки, преподавательницы и просто прохожие — останавливались поговорить с ним, потрогать и даже поцеловать. Во дворе постоянно дежурили фотографы.

Некоторые наиболее удачные фотографии потом продавались как открытки.

На обороте одной из таких открыток Нарли написал: «Безрадостная жизнь, радуйтесь тому, что вы не здесь», и послал ее Слууду.

В честь Нарли устраивались коктейли, музыкальные вечера и балы. Когда он пытался отказаться от приглашений, его обвиняли в излишней застенчивости и, очень веселясь, почти силой вытаскивали из дома. Он так поправился, что пришлось купить новый комплект одежды, что влетело в копеечку. В результате ему потребовалось увеличить свои доходы, что он и сделал, читая лекции в женском клубе.

Студенты Нарли прилежно выполняли домашние задания и делали даже больше, чем он задавал. В конце года все не только перешли на следующий курс, но и отметки у всех были самые высокие.

— Профессор Гзанн, — сказал президент университета, — надеюсь, вы не забудете, что здесь вас всегда ждет место профессора. Мы были счастливы работать с вами.

— Спасибо, — вежливо ответил Нарли.

Миссис Паррингтон ударилась в слезы, когда он сказал ей, что покидает Землю.

— О! Мне будет так не хватать вас, Нарли! Обещайте, что будете мне писать!

— Да, конечно, — мрачно ответил Нарли. Это было уже двести восемнадцатое подобное обещание.

К счастью, Нарли был гостем правительства Северной Америки. Он осознал свою удачу, глядя на восемь корзин, на энциклопедию Земли в тяжелых кожаных переплетах, на которых было вытиснено его имя, на индейский головной убор, на живописный портрет президента Паррингтона и шесть коробок с шампанским. Нарли подумал, что доплата за лишний багаж съела бы весь ничтожный остаток на его банковском счете. На Земле у него оказалось так много расходов — одежда, чаевые в отелях, счета за лед…

Но не только в багаже увозил он память о Земле. Новые часы из драгоценного металла мерцали на каждом из его меховых запястий, в кармане лежали бумажник из кожи высочайшего качества, платиновая цепочка для часов и урановая самописка, а галстук, расписанный студентками, держала бриллиантовая булавка. Вдобавок ему подарили мешочек ручной вязки, полный орешками-фрисмил, чтобы ему было чем развлечься по пути домой.

— Ну, Нарли! — расплылся в улыбке Слууд. — Вижу, вы поправились!

Со вздохом Нарли плюхнулся в свое старое кресло. Пожалуй, для приветствия Слууд мог бы выбрать что-нибудь другое, например, его измученный вид или одухотворенное выражение лица.

— Полагаю, что на Земле в свободное время нечем было заняться, кроме еды, — сказал Слууд, пододвигая поднос с орешками. — Даже ИХ еды. Вот вам фрисмил.

— Нет, благодарю, — холодно ответил Нарли.

— О, как вы, должно быть, страдали! Там было очень-очень плохо? — огорченно спросил Слууд.

Нарли вжался в кресло.

— Там было просто ужасно.

— Уверен, они не хотели вас обижать. Естественно, мы для них весьма странные создания…

— ОБИЖАТЬ? — Нарли горько усмехнулся. — Да они просто убивали меня своей добротой. Все время вокруг была суета, суета, суета!

— Нарли, оставьте ваш сарказм!

— Это не сарказм. И я не был для них «странным созданием». У них там есть любимая всеми игрушка, которая называется… — Нарли вздрогнул. — Плюшевый мишка. Я вызывал у всех сладкие воспоминания о детстве, поэтому они дарили мне свою привязанность искормили, кормили, кормили…

Слууд от ужаса прикрыл глаза.

— Нарли, вы очень отважный, — сказал он почти благоговейно. — Очень отважный, и мудрый, и хороший. Несомненно, все это вы должны рассказать нашему народу. В конце концов, земляне наши союзники, не хотелось бы возбуждать общественные настроения против них. Но со МНОЙ, Нарли, вы должны быть откровенны. Они отказывались обслуживать вас в ресторане? Вас изолировали в общественном транспорте? Они отодвигались от вас, когда вы подходили к ним поближе?

Нарли ударил по столу всеми четырьмя руками.

— Мне не давали возможности остаться одному! Все время рядом была куча народу! Рестораны умоляли стать их клиентом! Я должен был пользоваться личным транспортом, потому что в общественном меня осаждала толпа поклонниц!

— За такое короткое время вы стали подозревать даже меня, вашего старинного друга, — пробурчал Слууд. — Ну, не рассказывайте ничего, если вам не хочется. Скажите только, они насмехались над вами? Шептали еле слышно какие-нибудь оскорбления? Они…

— Вы правы! Я НЕ ХОЧУ разговаривать об этом!

Слууд, успокаивая друга, положил руку ему на плечо.

— Вероятно, разумней всего именно это. Надо, чтобы прошел шок после таких испытаний.

Нарли раздраженно хмыкнул.

— Сегодня вечером Парзилы устраивают вилбар-вече-ринку, — сказал Слууд. — Но я, зная, как вы относитесь к вечеринкам, сказал им, что после такого тяжелого перелета вы не сможете прийти.

— Вы так сказали? — иронически спросил Нарли. — Что дало вам повод решать за меня?

— Но…

— На Земле есть выражение: «Путешествия расширяют… — он посмотрел на свой живот, — кругозор». И я обнаружил, что МНЕ НРАВЯТСЯ ВЕЧЕРИНКИ. Мне — НРАВИТСЯ НРАВИТЬСЯ. Прошу меня извинить, но я собираюсь сообщить Парзилам, что буду рад прийти к ним на вечеринку. Хотите ко мне присоединиться?

— Ну, — пробормотал Слууд, — мне бы, конечно, хотелось, но у меня столько работы…

— Интроверт! — воскликнул Нарли и стал набирать номер телефона.

Это был сутулый человек среднего роста. Всякий, кто посмотрел бы на Фредрика Парди, задумчиво шагающего по ступенькам лестницы на Риверсайд-драйв, подумал бы, что ему около сорока. На самом деле ему было уже сорок два, просто он так хорошо выглядел.

При взгляде на его спокойное невыразительное лицо невозможно было предположить, что это страстная, эмоциональная натура. Более всего он напоминал человека, поставившего свою машину на ночь под мостом, только чтобы не платить за стоянку. Но у мистера Парди не было автомобиля. Его прекрасная жена Майра владела большим «понтиаком», на котором мистеру Парди разрешалось ездить. Но лично у него не было даже крышки от радиатора.

Хотя мистер Парди и был поглощен своими переживаниями, он ловко увертывался от потока машин и скоро оказался на старом причале. Два рыбака, которые многие годы ходили на этот причал, но еще ни разу ничего не поймали, не обратили внимания на то, как странно разглядывал он темную, замусоренную воду. На какое-то мгновение мистера Парди заинтересовали куски отбросов, вылетающих из расположенной рядом с причалом канализационной трубы. «Ничто так хорошо не иллюстрирует истинный демократизм рода человеческого, как конец путешествия отбросов», — подумал он и сморщился от отвращения.

Неприятно будет тонуть в этом месте, даже если тебе в голову приходят такие интересные философские мысли. Он знал, что дедуктивный метод позволяет разрешить любую проблему. Под причалом нашлась старая лодка. Мистер Парди неловко спустился по скользкой лестнице, свалился в лодку, торопливо отвязал ее и оттолкнулся от причала. Он отправлялся в последнее путешествие в своей жизни.

В лодке было только одно весло, и, стоя с этим веслом в центре суденышка, мистер Парди воображал себя современным Хароном.

Через полчаса Фредрик отплыл от берега на сто ярдов. Когда санитарное состояние воды показалось ему удовлетворительным, он начал спокойно раздеваться. Костюм стоил двести долларов, и Майра огорчится, если он намокнет. Брюки можно будет ушить, и тогда костюм пригодится их сыну Майрону.

У мистера Парди была прекрасная жена, двое здоровых детей и никаких финансовых затруднений. Почему же он, ничем не болевший после мерзкой кори, которую перенес в шесть лет, решил оставить сей бренный мир? Это должно было остаться тайной для читателей бульварных газет.

В двадцать лет Фредрик изобрел карбюратор, который до сих пор используется в одном из популярных американских автомобилей. В двадцать один год он женился на Майре Боттомли. Она быстро изучила его финансовые проблемы и освободила его от этих забот, взяв на себя обязанность подписывать все документы. Через год после свадьбы Майра произвела на свет дочку Милдред, а еще через два — сына Майрона. На этом этапе Фредрик ознакомил жену с теорией Мальтуса, и она любезно приостановила производство потомства.

Фредрик снял очки в черепаховой оправе, нужды в которых на самом деле не испытывал. Просто в возрасте двенадцати лет он стал притворяться, что у него плохо со зрением, и надел очки, чтобы таким образом защититься от здоровенных школьных балбесов.

Мистер Парди вздохнул и положил очки поверх снятой одежды. Не было смысла брать их с собой в это безумное путешествие. К тому же, очки могли разбиться и поранить его.

Фредрик встал на сиденье.

Некоторые люди утверждают, что в последние две секунды существования перед человеком проходит вся его жизнь. Единственное, о чем вспомнил Фредрик, была гадкая сцена предыдущей ночи, когда Майра, разъяренная тем, что за последние двадцать лет он ничего не изобрел, разодрала на куски его драгоценную книгу по индийской философии.

— Ты — ничтожный бездельник! — яростно кричала Майра. — Целый день ты сидишь и читаешь свои паршивые книжонки, в то время как твоя семья умирает от голода.

Когда он спокойно заметил, что голодание за 15 000 долларов в год являет собой великое достижение и большинство хороших жен мечтали бы о такой жизни, то получил удар по голове книгой Шияма Лала «Итак, вы хотите подняться в воздух», серьезно документированной, но популярно изложенной. Эта книга не относилась к числу самых любимых книг мистера Парди, как, например, классическая «Йога для вас» или книга Раша Дахари «Мать Ганг и наблюдение за поступками Рашашвамеда Гата», так как подход автора казался Фредрику слишком поверхностным. Но, тем не менее, она была для него драгоценностью.

Фредрик вздохнул. Как сказал Махатма Ганди: «Человек должен ценить каждый момент боли и несчастья, потому что они ведут его к окончательной победе». Нет, пожалуй, это сказал не Ганди. Но идея довольно распространенная.

Луч солнца пробился сквозь облака, как в последнем кадре одного из вдохновенных религиозных фильмов компании «Уорнер Бразерс». Фредрик прищурился от внезапного света, а потом, когда его мысли очистились от всех материальных мелочей, спокойно вышел из лодки.

Волны мира и спокойствия пронеслись над ним в эту долю секунды. Но больше ничто над ним не пронеслось. Ступни Фредрика не погрузились в воду. Он словно споткнулся, ступив на бетон. У мистера Парди зашевелились волосы. Подумав, что он наступил на песчаную отмель, Фредрик шагнул вперед. Но ямка в воде не образовалась.

Мысли о самоубийстве улетели прочь. Возбужденный Фредрик бежал по поверхности ласковых волн. У него получилось! Благодаря странному капризу судьбы он достиг одной из форм левитации! Солнце быстро спряталось за облака, будто испугавшись увиденного.

От радости сердце мистера Парди готово было разорваться. Годы исследований и учебы принесли свои плоды. Шиям Лал действительно мог бы им гордиться. Первой об этом должна узнать Майра! Это ведь даже более значительно, чем то, что случилось двадцать два года назад, когда он поднялся от глубокого сна с революционной идеей добавить еще одно отверстие в карбюратор.

Когда мистер Парди был в пятидесяти ярдах от берега, его увидела девушка, сидящая на камне у воды.

Девушка закричала.

И Фредрик, испуганный криком, свалился в воду.

— Блллб! — произнес Фредрик, когда выплыл в первый раз.

Девушка замерла с разинутым от удивления ртом.

— Блллб! — сказал Фредрик, поднимаясь наверх вторично.

Неожиданно девушка оживилась и, сбросив туфли на высоких каблуках, кинулась в грязную реку. Она доплыла до мистера Парди точно в тот момент, когда он был готов погрузиться в последний раз.

К счастью, у Фредрика были хорошие крепкие волосы, и по пути к берегу он успел расстаться лишь с небольшой прядью. Он лежал на мокром камне, а девушка укоризненно смотрела на него.

— Какого черта вы это устроили?

— Простите, — автоматически ответил Фредрик. Так он обычно отвечал Майре.

— За что простить? — Девушка сверкнула глазами.

— Я… Э-э-э…

— Как мило! Какой дурацкий ответ! — Девушка вдруг рассмеялась. — Ох, этого я не видела со времен моего дедушки.

Она показывала на длинные трусы мистера Парди, прилипшие к его бедрам.

— О, Господи! — Осознав, что он в нижнем белье, Фредрик попытался спрятаться за камнем.

— Знаете, после ночного кутежа я еще немножко не в себе.

Только сейчас Фредрик заметил, что девушка одета в вечернее платье с таким же глубоким вырезом спереди, как и сзади.

— В сущности, я чертовски не в себе, накачалась по уши. Мне кажется, я вас видела… ух… ох, нет! Розовый слон — не возражаю… даже маленькие зеленые человечки…. Но ЭТО! Значит, скоро конец!

Она прижала ладони к глазам.

— Вы не увидели самого главного, мисс, — сказал он спокойно. — Я ходил по воде.

Девушка покачала головой.

— О, нет! Это невозможно! Я все это вообразила.

Фредрик смотрел на нее с удивлением. Он был слегка задет.

— Моя дорогая юная дама! То, что вы видели, — не невозможно. Просто я достиг некой формы левитации.

— Вы достигли леви-какой-тации?

— Левитации. Вы можете называть это незаконнорожденной формой левитации. Это, в сущности, ублюдок. Совершенная левитация — это способность поднять тело над землей без физических усилий. — Его глаза сверкали. — Когда-нибудь я этого добьюсь. О, Господи! Что я замыслил!

Девушка, очарованная мистером Парди, была ошеломлена.

— Моя одежда! — вдруг закричал Фредрик.

— Почему же вы не оденетесь?

— Она осталась в лодке.

— В какой лодке?

— В лодке, из которой я выпрыгнул. Она уплыла… — Он неопределенно махнул рукой в сторону реки, но лодки там уже не было. Ее унесло время и волны.

— Знаете, — медленно сказала девушка, — я не верю, что была какая-то лодка. И не верю даже, что вы там были.

— Моя дорогая юная дама, — назидательно произнес Фредрик, — мое физическое присутствие удостоверяет факт моего существования. То, что вы были свидетелем необычного явления, не должно нарушать вашего дедуктивного мышления. Я здесь, значит, я — есть.

— Ну ладно. Я тоже пока здесь. Но скоро меня здесь не будет. Ухожу к чертям!

И девушка, шатаясь, побрела в сторону.

— Погодите! — жалобно проговорил Фредрик. — А мне что делать?

Девушка, ее звали Зев, всегда трогательно жалела голодных котят и птичек со сломанными крыльями. Поэтому она заколебалась. Тоскливый взгляд Фредрика пробудил в ней материнский инстинкт.

— Никакой мираж не может выглядеть таким несчастным, — решила она. — Наверное, вы все-таки настоящий.

Она шагнула к нему, чтобы дотронуться до него. Она его даже ущипнула.

— Оууу! — закричал Фредрик.

— Боже мой! Вы — настоящий. И такой холодный, как… — Она пыталась найти правильное слово.

— Как сосулька, — прошептал Фредрик.

— Как сосулька, — согласилась Зев. — Бедняжка!

Она вытащила из-за камня меховую накидку и задрапировала ею Фредрика.

— Нельзя порицать девушку за сомнения. Вы не должны…

— Как вы провинциальны! Никогда прежде не видели человека, ходящего по воде? И поэтому уверены, что это невозможно?

— Это безумие! Я в это не верю!

Фредрик снял меховую накидку и вздохнул. Потом подошел к воде. На его лице появилось спокойное отрешенное выражение, и он сделал решительный шаг в реку Гудзон.

— Вы… вы на чем-то стоите? — спросила Зев.

— Конечно. — Он сделал еще несколько шагов. — На воде.

Снова придя в восторг от своих возможностей, он стал отплясывать какой-то странный танец, а потом побежал обратно к Зев.

— Ну? — спросил он.

— Этому… Этому должно быть какое-то объяснение, — медленно, словно слова застревали у нее в горле, проговорила девушка.

— Конечно, объяснение есть! — И тут он привел ее в еще большее замешательство, начав излагать свою теорию.

— Эй вы! Что за дела?

По камням по направлению к ним спускался нью-йоркский полисмен.

— Чтой-то вы тут делаете?

— Вы имеете в виду нас, офицер? — спросил Фредрик.

— А вы думаете кого? Вон тех голубей?

— Чаек, — поправил его Фредрик.

— Не раскатывай губу, Джек. Это я о вас.

— Мы собираемся запускать воздушного змея, — вступила в разговор Зев, у которой было много больше контактов с представителями закона и порядка.

— А ну-ка, леди, не хотите ли прогуляться к ближайшему участку?

— Что это вас так задело, комиссар? Разве сидеть на камне у реки противозаконно?

— Плаванье! Здесь нельзя плавать! — зарычал полисмен. — Это противозаконно. И не говорите мне, что вы не плавали! Вы совершенно мокрые.

— Мой дорогой, — сказала Зев, — мы плавали в клубе Йейла.

— Но это же мужской клуб.

Зев подняла брови.

— Именно поэтому я там всегда плаваю.

— Хм, офицер, — кротко вставил Фредрик, — я случайно упал в реку, а эта юная леди, с которой я совершенно незнаком, прыгнула в воду и спасла меня.

— Да-а?

Полицейский, похоже, смягчился. Можно рассказать славную историю газетчикам. Но потом его лицо снова приняло суровое выражение.

— А где же ваша одежда-то, Джек?

— Я ее… она у меня…

— Я порвала его одежду, когда вытаскивала его из воды, — сказала Зев.

— Разорвала? И я должен этому верить? Пойдемте-ка со мной. — И он двинулся к полицейской машине.

Девушка пожала плечами и протянула Фредрику руку.

— О’кей, дружок.

Фредрик быстро потерял всю свою восточную таинственность. Его испугала мысль о железных решетках. Колени дрожали от страха и холода, и он с трудом пробирался через залежи мусора.

— Эй, я вас откуда-то знаю, — неожиданно обратился к Зев полисмен.

— Возможно, — сказал девушка. — Мне не раз приходилось бывать в вашем преступном полицейском участке. Приглядись получше.

— О, Господи! Да вы — Зев Форбс! Девушка-головорез!

Зев гордо выпрямилась.

— Хочешь схлопотать в хлебало?

— Ну, это вы бросьте…

Полицейский попятился.

— Никаких претензий к вам, леди. Просто я… — Он вспомнил брата-патрульного, который пытался остановить девицу, учившуюся кататься на роликах в день пасхального парада на Пятой авеню. Шрам за ухом останется у офицера Загорски до конца дней.

Зев величественно открыла Фредрику заднюю дверцу машины.

— Ваш экипаж, сэр!

— Эй, вам туда нельзя!

— Ты хочешь, чтобы я ехала впереди вместе с тобой? — спросила Зев.

— Я хочу сказать, чтобы вы не садились в мою машину. Не хочу иметь из-за вас неприятности. С меня достаточно. Сам начальник отделения отдал неофициальный приказ, что если кто-нибудь еще хоть раз арестует Зев Форбс, он немедленно вылетит со службы. Майор был убежден, что незачем рекламировать Зев в газетах.

— Рэдклиф Мэнор, парень, — сказала невозмутимая Зев, вталкивая Фредрика в автомобиль, — между 137-ой и 138-ой, на Драйв.

— Но вам нельзя…

— Ты предлагаешь нам идти домой пешком в таком состоянии? Помнишь Загорски? — предупредила Зев, уставившись на полицейского.

— Но я думал…

— И О’Брайена, и Малхолланда…

— Да, мэм.

Полицейский послушно сел за руль и поехал. Он был настолько выбит из колеи, что даже забыл включить сирену.

Через пятнадцать минут Фредрик, закутанный в одеяло, опустив ноги в тазик с горячей водой, сидел в лучшем кресле Зев Форбс в ее маленькой квартирке.

Квартира была отражением сущности хозяйки. На стенах висели подлинники импрессионистов и дадаистов. Хаотически подобранная мебель разных стилей и эпох была задрапирована нижними юбками, лифчиками, трусиками и чулками. Книги вываливались из незастекленных книжных полок.

— Вы всегда заняты по горло? — спросил Фредрик, чихая.

— Что значит «всегда занята»? Порой у меня выпадают совершенно свободные дни. Сунь ноги обратно в воду! — жестко скомандовала Зев.

— Хм, — промычал Фредрик, помахивая головой, как воробей, увидевший трехголового червяка.

— В 1950-м джентльмены из пятого сословия назвали меня дебютанткой года.

— Четвертого! Четвертое сословие — пресса, — поправил Фредрик.

— В 1951-м меня выбрали мисс Пивная пена, а в 53-м я была названа Девушкой с самой прекрасной головой Международной ассоциацией каннибалов.

Наступила тишина.

— А что случилось в пятьдесят втором? — спросил Фредрик.

— Большую часть пятьдесят второго я провела в старом доме доктора Крамера для ДМ-ов.

— ДМ-ов?

— Дипсоманиаков, то есть алкоголиков, невежда. Два месяца назад меня снова направляли туда, но старый добрый док Крамер сказал, что я плохо влияю на моральное состояние его пациентов, и не пустил меня. Как видишь, я разрешила свои проблемы, приобщившись к более серьезным аспектам жизни. — Она указала на груду книг. — Я — знаток Микки Спиллейна. А для легкого чтения у меня Достоевский, Горький и Пруст.

— Очень интересно, — проговорил Фредрик. — Но мне казалось, что дебютантки живут на Парк-авеню.

— Мой папа из прекрасной почтенной семьи, почтенно потерявшей все свои деньги. Папочка потратил последние семейные капиталы, собирая антиквариат.

— Похвально, если делается не из-за прибыли.

— Я имею в виду антикварных хористок! Кроме того, он ставил на каждую лошадь, которая приходила второй. Знаешь, меня даже назвали в честь лошади. Помнишь великую Зев?

— Конечно, помню. — Фредрик застенчиво улыбнулся. — Двадцать лет назад я разработал безошибочную систему, чтобы победить этих, как их… букмекеров. Никогда не забуду замечательных скачек Зев и Вечной Памяти.

— Слава Богу, что Зев выиграла. Иначе бы я, как идиотка, шагала по жизни под именем Вечная Память. Поставь ноги обратно в воду! — приказала девушка.

— Но мне трудно держать ноги под водой, они сами становятся на воду. Видишь?

Он с силой опустил ноги под воду, и они немедленно всплыли на поверхность.

— О, Господи! Мне нужно выпить. — Зев пошла на кухню и тут же вернулась со стаканом и бутылкой. — А ты, Фредди, хочешь выпить?

— Я никогда не позволял себе употреблять отравляющие напитки.

— Да? А если сказать попросту, ты никогда не вкушал нектара богов?

Мистер Парди кивнул с чувством собственного достоинства.

— Нахожу достаточно отравы в своих книгах.

Девушка налила полстакана виски и протянула стакан Фредрику.

— Выпей залпом, чтобы не подхватить пневмонию.

Я не позволю тебе заболеть в моем доме. Пей!

Он осушил стакан и улыбнулся.

— Приятный лечебный вкус! Думаю, это мне поможет. Я чувствую легкий жар.

— Легкий жар? — Она смотрела на него со смесью удивления и обожания.

Взяв бутылку из рук девушки, Фредрик налил себе полный стакан и выпил его так, словно это было молоко.

— По правде, я немного разочарован. Я слышал, что спиртное оказывает более сильное действие.

— Мужчина моей мечты! — промурлыкала Зев. — Я всегда знала, что если долго ждать, то появится такой, как ты.

— Мисс Форбс, — сказал Фредрик, глядя на нее виноватыми глазами, — не думаете ли вы, что…

Фразу прервал угрожающий стук в дверь.

— Откройте! — крикнул пронзительный женский голос.

— Майра! — застонал Фредрик.

— Твоя жена?

Он кивнул.

— Как она меня здесь нашла? Хотя понятно. У жен есть эффективная шпионская сеть. Их бы использовать вместо радара.

— Откройте дверь! Я знаю, что мой муж у вас!

— Пожалуй, надо ее пустить. А то она станет еще злее.

Зев посмотрела на полуобнаженного Фредрика.

— Отправляйся в спальню. В шкафу висит мужской костюм.

Затем она открыла входную дверь.

— Где он? — Разъяренная красавица чуть за сорок влетела в квартиру. За ней вбежали мальчик с вьющимися белокурыми волосами и коренастая девушка. — Так, прекрасно! Где червяк?

— Кто дал вам право врываться в мой дом? — возмутилась Зев. — Как вы смеете?

— Как я смею? Мне это нравится!

— Где старый козел? — крикнул мальчик.

Дверь спальни медленно отворилась, и из нее вышел кроткий Фредрик.

— Привет, мои дорогие!

— Я тебе покажу «привет», старый козел! Миссис Шварцкопф из верхней квартиры видела, как ты плескался в реке вместе с этим созданием.

— Как же она могла нас увидеть на таком расстоянии? — удивилась Зев.

— У миссис Шварцкопф есть телескоп, — ответил Фредрик, путаясь в полах пиджака, свисавших до колен. Папа Зев был намного выше мистера Парди.

— Значит, это правда? — взорвалась обозленная Майра.

— Что правда? — спросил Фредрик.

— Миссис Шварцкопф сказала, что ты с ней плавал. — И Майра запустила в голову мужа Микки Спиллейном.

Фредрик увернулся, сказалась многолетняя тренировка. Книга, ударившись о стену, разлетелась листочками по полу.

— Моя любимая книжка! — сердито закричала Зев и, подойдя к Майре сзади, шлепнула ее изо всей силы.

Звук удара разнесся по всему свету, и Фредрик понял, что в мире есть кто-то посильнее Майры. В дни Гитлера и Муссолини он всегда чувствовал, что, если бы они столкнулись лицом к лицу с Майрой, диктаторам пришел бы конец.

— Я объясню, что произошло, — миролюбиво сказал Фредрик. — Случилось так, что я упал в воду, и мисс Форбс спасла мою жизнь.

— В этой одежде? — саркастически спросила Майра, отскочив от разъяренной Зев.

— Что толку? Ты никогда не верила правде. А я слишком устал, чтобы выдумывать ложь. Поэтому думай что хочешь.

— Я тебе подумаю! — И Майра двинулась к мужу.

С привычным стоицизмом он, как жертвенный барашек, наклонил голову.

— Только тронь его, и ты от меня получишь! — прорычала Зев.

— А я вызову полицию, — заикаясь, проговорила униженная Майра.

— А я предъявлю иск за проникновение в мою квартиру и порчу моих драгоценных книг. — Глаза Зев сверкали. — Здешние копы хорошо меня знают.

— Действительно, знают, — предупредил жену Фредрик. — Видели бы вы, как они перед ней прыгают. Может быть, стоит все обсудить, как цивилизованным людям? Ведь только что произошло удивительное событие.

— Что за событие? — подозрительно спросила Майра. — Ты хочешь сказать, что влюбился в эту… эту…

Зев подняла правую руку.

— Нет-нет. Я в конце концов достиг частичной левитации. Я могу ходить по воде.

Молчание.

— Ты хочешь нас рассмешить или повредил головку? — спросила Майра.

— Он МОЖЕТ ходить по воде, — спокойно подтвердила Зев.

— Ох, мама, давайте-ка уйдем из этого змеюшника, — предложил Майрон.

— Я думаю, ты выпил. — Майра подозрительно принюхалась к дыханию мужа. — Точно, ты выпил! Нарушил свой обет!

— Это просто чтобы уберечься от пневмонии.

— Лучше сто раз умереть, чем ЭТО. Жалкий, ничтожный тип!

— Майра, я трезв, как судья, и я действительно ходил по воде. Я сейчас вам докажу, постою на воде в этом тазу. Следите.

Восемь глаз внимательно следили за тем, как он спокойно и уверенно ступил в таз, и его правая нога тут же коснулась дна.

— Ты — лживый пьяница! — Майра чувствовала победу.

— Ничего не понимаю, — Фредрик поставил в таз вторую ногу, и она тоже ушла на дно. — Этому должно быть объяснение.

— Да ты побейся об заклад! — завизжала Майра. — Только я больше не хочу тебя видеть!

— Ну, Майра… — Он вышел из таза и направился к жене.

— И не пытайся проникнуть в наш дом! Пусть твоя подруга заботится о тебе!

— Бьюсь об заклад, что позабочусь! — вступила в разговор Зев. — Наконец он избавится от тебя, старая фурия.

— Идемте, дети. Оставим вашего отца с его… э… подругой.

Майра притянула к себе детей, как курица, атакованная орлом, и, подойдя к двери, сказала:

— Не пытайся забрать свое жалованье из банка в понедельник. Ты не получишь от меня ни цента.

И хлопнула дверью.

— Что за ведь… — начала Зев.

— …ма, — закончил Фредрик.

— Нужно позвонить твоему адвокату. Не думаю, что она может не выдавать тебе жалованье. Сколько это в неделю?

— Пять долларов.

— О, дьявол. Давай-ка еще выпьем.

Бутылка оказалась пустой, и Зев, с удивлением посмотрев на Фредрика, стала ходить из угла в угол.

— Моих сорока пяти баксов в неделю на двоих не хватит. Надо подумать, как бы достать денег.

— Моя дорогая мисс Форбс, не слишком ли серьезно вы все это воспринимаете? Жена просто потеряла самообладание. Через несколько дней она все обдумает…

— Твоя жена ничего обдумывать не будет. Неужели ты мог бы вернуться к ней после того, как пытался из-за нее утопиться?

— В том, что вы говорите, есть жестокая логика…

— Эта дама — просто опасное ядовитое существо. А я хочу увидеть, как ты сделаешь миллион долларов. Тот, кто может ходить по воде, должен добиться многого.

— Но, боюсь, я потерял этот дар! Минуту назад я потерпел неудачу!

— Как ты сказал, этому должно быть объяснение. Давай-ка! — Она схватила его за руку. — Сейчас же едем к моему любимому прудику и там поставим эксперимент.

Лицо Фредрика просветлело.

— Мисс Форбс, как радостно найти такую молодую и привлекательную особу, которая интересуется научными исследованиями!

— Обсудим! А теперь надо быстренько сбежать, пока Бэтмен не вернулся с копами.

— Бэтмен? О, ты имеешь в виду Майру…

Через час «кадиллак» 1939 года преодолел подъем на холм как раз около Меррит-парквей в Коннектикуте.

— У твоего мотора не очень хороший звук, — заметил Фредрик.

— А мой «кадиллак» — единственный на свете «кадиллак» с мотором от «Франклина». И вообще, это неважно. Давай не отходить от основной темы. Вернемся к фактам.

Фредрик вздохнул.

— Я тонул два раза. Сначала в Гудзоне, когда ты впервые закричала на меня, потом в тазу. Первый случай я могу объяснить. Я был испуган в момент абсолютного погружения в свое состояние.

— Может быть, у меня дома тебя напугала жена?

Он покачал головой.

— Я не боюсь ее уже с 1932 года. Я просто тонул.

— Утонул.

— Тонул.

— Ну ничего, мы скоро найдем ответ.

Зев свернула с извилистого щебеночного шоссе на грязную боковую дорогу. После прыжков по камням и пенькам она остановила закипающий автомобиль. Пели птицы, шелестела листва, булькал изнуренный мотор.

— Приехали, Фредди! — Зев растолкала своего засыпающего пассажира.

— Ох! — Он с любопытством огляделся вокруг. — Очень мило. Очень спокойно. Это идеальное место для достижения нирваны.

Фредрик снял пиджак и рубашку, сел, скрестив ноги, и сказал:

— Мне нужно сосредоточиться на своем пупке. Просто чтобы прийти в нужное состояние.

— Не сегодня, Жозефина. — Зев вытащила его из машины и подтолкнула на лесную тропинку. — Я тебя привезла на чудесное озеро. Езжу сюда купаться каждый день. Получается дешевле, чем ходить на платный пляж, к тому же можно ничего на себя не надевать.

Через несколько минут они подошли к прелестному пустынному озеру. Оно было не больше четверти мили в диаметре, а у берега поросло водяными лилиями.

— Ну, не прекрасно ли? — с гордостью сказала девушка. — Я называю его Миннетонка. Так зовут мою тетю.

Они молча постояли у края тихо плещущейся воды.

— Ну, так… — колебался Фредрик. — Так… так… — Он аккуратно застегнул пиджак. — Интересно понять, являются ли факторы времени и места определяющими или…

— Твои предположения меня доконают, — с этими словами Зев пихнула его в воду.

С неестественной улыбкой он решительно шагнул вперед. И тут же по колено погрузился в ил. Минуту побарахтавшись в жидкой грязи, Фредрик вышел на сушу.

— Лично я думаю, что на Гудзоне мы оба были пьяными, и ты НИКОГДА не ходил по воде.

— Могло быть явление массовой галлюцинации, — размышлял мистер Парди, — но я в этом не уверен. Давай еще подумаем. Надо воссоздать картину как можно полнее. Так. Я был в лодке. Снял свой… — Он возбужденно вскочил на ноги. — Вот оно! Я понял!

— Что понял?

— Я был без одежды. — Он быстро скинул пиджак и рубашку и стал сражаться с молнией на брюках.

— Мой дорогой Фредди, не думай, что я старомодна, но тут явно присутствует леди.

— Не понимаешь? — Он вытаскивал ноги из ботинок ее папы.

— Но леди любят, чтобы их прежде спросили.

Фредрик стоял перед ней в папиных шортах и серьезно смотрел на нее.

— Все еще не поняла? Когда я ходил по Гудзону, на мне было только белье.

— Ох, а я подумала… — И в ее голосе прозвучала нотка сожаления.

— Следи за мной, — прервал он ее, с уверенностью прыгнул вперед и заскакал по воде, как заяц. — Смотри! Смотри! — Он подбежал к зарослям водяных лилий, сорвал лист и, размахивая им в воздухе, закричал: — Получилось! Получилось!

Побегав и попрыгав, Фредрик подбежал к берегу. Он тяжело дышал, но улыбался.

— В нашем пляжном домике я храню несколько книг, может быть, там есть объяснение по поводу одежды. А может быть, дело в обмене веществ…

Зев с уважением смотрела на него.

— Раньше я думала, что самый великолепный парень — Джимми Блэйн, но…

— Кто такой Джимми Блэйн?

Зев недоверчиво посмотрела на Фредрика.

— Ты не знаешь Джимми Блэйна? Ну, это парень из Гарварда, который съел 137 живых золотых рыбок.

Неожиданно Зев потянула Фредрика на тропинку.

— Пойдем-ка!

— Куда ты меня тянешь?

— Мы идем в «Дейли ньюс»!

Через три часа Зев и Фредрик печально сидели на лавочке в Брайант-парке.

— Как можно быть такими глупыми? — пробормотала девушка. — Клянусь, никогда больше не буду заглядывать в их газету через чье-нибудь плечо.

Четверо работников фотогазеты посоветовали им обратиться в сумасшедший дом, когда Зев заговорила о спонсировании перехода через Гудзон пятью тысячами долларов. Газетчики сделали много снимков пришедшей пары энтузиастов, но вместо пяти тысяч позвали копов и сделали еще несколько снимков.

В полицейском участке с ними провели длинную отеческую беседу. Добрый сержант посоветовал им воздерживаться от выпивки, которая еще и сейчас давала о себе знать. Короткую братскую беседу провел с ними лейтенант, разъяснивший, что любая попытка пересечь Гудзон без парома закончится тридцатью днями на Острове.

— Мне все ясно! — неожиданно воскликнула Зев. — Мы идем к Герману Боусману!

— Кто это, Герман…

— Последние два года Герман Боусман пытался сделать из меня певицу.

— Это все…

— Иногда ты глупее, чем Джимми Блэйн.

— А кто такой Джимми Блэйн?

— Это парень из Гарварда, который проглотил 138 живых…

— 137, — педантично поправил Фредрик.

Разговор прекратился до тех пор, пока они не добрались до угла Третьей авеню и 44-й стрит.

— Теперь ты дашь мне возможность все рассказать, — сказала Зев, когда они подошли к подъезду.

— Могу я спросить…

— Да, он на втором этаже.

Они преодолели грязную лестницу, и Зев постучала в дверь.

Дверь медленно отворилась. Их встретил толстый мужчина, который подозрительно щурился.

— Я знал, что это ты, — сказал он хрипло.

— Герман, это — Фредди. Фредди, это — Герман. Теперь перейдем к делу. — Она толкнула толстяка на его неубранную кровать.

Толстяк тяжело вздохнул.

— Я должен все это выслушивать до того, как выпью кофе?

— Это крупное дело, Герман. Гораздо значительнее, чем твоя идея создать вокально-танцевальный ансамбль. Послушай, что делает этот парень.

— Сначала кофе, — толстяк начал подниматься с постели.

— Неудивительно, что тебя выгнали с работы. Ты слишком приземленный.

— О’кей. И что же он делает? Держит равновесие на десяти стульях?

— Он ходит по воде! — с пафосом возгласила Зев.

— Так. Значит, он ходит по воде. Что еще?

Девушка была ошеломлена.

— Что ЕЩЕ?

— Он не может ПРОСТО ходить по воде. Он танцует? Поет? Жонглирует? Может быть, рассказывает истории с перчиком?

Зев шлепнула толстяка по щеке.

— Очнись, парень. Я сказала: ОН ХОДИТ ПО ВОДЕ!

— Это я уже слышал. Он ходит… ЧТО?

— До тебя все долго доходит, — холодно заметила девушка.

Толстяк вяло улыбнулся.

— Это неплохой трюк. А теперь позвольте мне поспать.

— Герман, это не трюк. Сегодня утром этот парень ходил по Гудзону. А в полдень — по водам Миннетонки. У тебя есть ванна?

— Конечно, есть, — возмутился толстяк. — Как ты думаешь, где я храню свое грязное белье?

Зев пошла в ванную комнату, и оттуда донесся звук льющейся воды.

— Иди сюда и смотри. Эй, Фредди, — скомандовала она мистеру Парди, — подготовься.

Фредрик молча стал раздеваться.

— Мужчина-стриптизер, — задумчиво произнес Герман. — Таак… Думаю, в тебе что-то есть.

— Иди в ванную и садись, — приказала Зев. — То, что у нас есть, надо немного облагородить. Вот мой сценарий. Фредрик немного рассказывает о хождении по воде. Доводит присутствующих до экстаза. Потом тихо начинает играть оркестр…

— Полагаю, Бенни Гудмен?

— Нью-Йоркский филармонический. Это тебе не дешевенький водевиль. Я только не знаю, какую музыку выбрать.

— Может, «Музыку на воде» Генделя? — вступил в разговор до сих пор молчавший Фредрик.

— Заткнись! Что-то таинственное и величественное. Как «Пассакалия» Баха…

— Музыка для настоящего хит-парада, — пробормотал ошалевший Герман.

— И потом, — прошептала Зев, — сноп света падает на Фредди, одетого в белую накидку с блестками…

— Это должны быть шорты или трусики, — поправил ее Фредрик.

— …Блестящая белая накидка, — продолжала Зев. — Он сбрасывает накидку и ступает на воду… — Она повернулась к Фредрику, который ступил в ванну и пошел по направлению к Герману.

— О, нет! — У Германа посерело лицо, и он в полуобморочном состоянии сполз со своего стула.

— Скажу вам, детки, мы сделаем миллионы! — восклицал Герман.

«Кадиллак» рычал на незначительном подъеме деревенской дороги. Они прибыли в зеленый Катскилле, край летних лагерей бойскаутов и отелей.

С того момента, когда Герман пришел в сознание, он находился в состоянии непрерывного восторга от умения Фредрика ходить по воде.

— Но почему нам надо начинать наш путь в этом захолустье? — недовольно спросила Зев.

— Захолустье? Этот округ больше Бродвей, чем сам Бродвей, — ответил агент. — Если вы пройдете у Гроссмана, потом пройдете везде.

— Не уверен, что мне все это нравится, — мягко заметил Фредрик.

— Что все? — спросили Зев и Герман хором.

— Этот бизнес, это превращение моего… дара… в капитал.

— Дар? Что за дар? Господь наградил тебя сумасшедшим талантом, и ты должен его использовать. Ты обязан показать людям, что ты умеешь.

— Мне просто кажется неправильным…

— Но ведь тебе нужны деньги, чтобы продолжать свои исследования, — добавила Зев.

— Хорошо. Возможно, вы правы.

Герман и Зев с облегчением вздохнули. Но Фредрик не мог остановиться.

— Хочу надеяться, что эта коммерческая деятельность не лишит меня моей силы.

— О, Боже мой! — простонал Герман.

Они проехали щит с надписью: «ГРОССМАН. Ваш счастливый край. Одна миля вперед. Плаванье, рыбная ловля, теннис, гольф, бродвейские развлечения».

— Я не сказал Шульцу, что именно ты делаешь, — предупредил агент. — Если бы я объяснял по телефону, он решил бы, что я пьян. Я просто сказал, что ты грандиозен, великолепен, сильнее, чем Хенни Янгмен. Так что на первую неделю у нас есть жилье и еда.

— Помнится, ты говорил о двух сотнях в неделю, — кольнула Зев.

— Не деньги главное в этом случае. Я-то имею всего лишь десять процентов. Но послушайте, самое важное, что в этих местах множество разных продюсеров. Все, что Фредди сделает в одном представлении, это наш будущий успех.

— Похоже, ты прав.

— Герман всегда прав, — подтвердил толстяк и закричал: — Посмотрите-ка, тут же Ку-клукс-клан!

Зев резко остановила автомобиль, пропустив дюжину мужчин и женщин в накинутых на плечи простынях. Они несли большой плакат: «МИРОВОЙ КОНГРЕСС АПОСТОЛОВ ПЕТРОВ».

— Чокнутые, — заключила Зев.

— А интересно… — сказал Фредрик.

— Что тебе интересно?

— А интересно, есть ли у них что-нибудь под простынями?

Герман посмотрел на Фредрика и пожал плечами. Девушка потрепала задумчивого мистера Парди по голове.

— Мой малыш, — сказала она ласково.

Главное здание предприятия, широко известного под именем «Гроссман», представляло собой огромное кирпичное строение, расположенное на краю скалы. Если бы Франка Л. Райта спросили, к какому архитектурному стилю относится это сооружение, то вместо ответа раздался бы вопль. Хозяин «Гроссмана» Джером Шульц десять лет назад был в Швейцарских Альпах, и ему так понравилось одно горное шале, что он приказал воспроизвести его на своей земле. Только гораздо больше.

У подножия массивного «шале» расположились обычное девятилуночное поле для гольфа, дюжина теннисных кортов и подобное драгоценному камню озеро, названное, естественно, озеро Эха. На его берегу можно было простоять, крича целый день, но так и не дождавшись ответа.

В огромной столовой как раз выметали последний мусор после ланча. А на пустынной эстраде вела дискуссию небольшая группа людей.

— Ты совершенный дурак! — кричал маленький мускулистый рыжий мужчина.

— Давай не переходить на личности, — спокойно отвечал Герман.

— Наше новое шоу открывается сегодня вечером, а ты привез этих рептилий, как каких-то известных актеров! — Рыжий тыкал пальцем в сторону Фредрика.

— Кого это вы называете рептилиями? — потребовала ответа Зев, крепко схватив рыжего за галстук.

— Эй! Эй! Уберите от меня эту дикую кошку! Вы его личный представитель или что-то другое?

— Скажу тебе, Джером, — вступил агент, — эта птичка стоит многого. Зрители будут просто сражены.

— Если ему это не удастся, — сказал Джером, — то у вас тут есть еще дочь Дракулы, которая их всех доконает. Ты обещал мне Хенни Янгмана, а что я имею?.. Этих!

— Небольшое недоразумение. Я тебе сказал по телефону, что этот парень ПОСИЛЬНЕЙ, чем Хенни.

— Мне он не кажется смешным.

— А он и не комик, у него нечто более специфическое.

— Специфическое! А мы хотим комика! Вот если бы твой парень мог… — Джером посмотрел по сторонам. — …мог ходить по воде…

— Как раз это он и делает, — спокойно ответил Герман.

— Что делает?

— Он ходит по воде.

— Ну, конечно. Один из этих мерзких трюков. У нас был один такой. Использовал привязанные к ботинкам воздушные шары. Но всегда переворачивался и тонул.

— Как скучно! — заметила Зев.

— Держи эту змею на поводке, пока у меня не кончилось терпение, — предупредил Джером.

— Наш воздушными шарами не пользуется.

Рыжий вздохнул.

— Так в чем уловка? У него невидимые веревки или что-нибудь еще?

— Он не пользуется веревками. Он ничем не пользуется. Он просто ходит по воде. Джером, я повторяю снова и снова. У него нет никаких приспособлений. Фредди, покажи-ка ему. Здесь в вестибюле есть большой бассейн с золотыми рыбками. Делай свое дело. Наш хозяин скуповат. Ему надо все показать.

— Хорошо, — вздохнул Фредрик, который уже устал от переодеваний.

— Эй, что это он делает? — закричал Джером, когда мистер Парди скинул одежду и ботинки.

— Это часть представления. Пойдем, Фредди. — Герман взял мистера Парди за руку и повел к вестибюлю.

В вестибюле сотня гостей, большинство из которых была в купальных костюмах, толпилась возле большого бассейна в два фута глубиной. Фредрик в своих шортах не привлек особого внимания.

Когда он ступил на край бассейна, это вызвало значительный интерес, потому что по крайней мере раз в день очередной комедиант преодолевал бассейн, покрякивая по-утиному.

Фредрик спокойно шел по поверхности воды, дошел до середины бассейна и, повернувшись, увидел Джерома с разинутым ртом.

— Смотрите, — негромко сказал он, раскинув руки в стороны, — никаких приспособлений.

Семнадцать женщин пронзительно завизжали, и четверо из них упали в обморок. Сильные мужчины побледнели, а гостиничный кот бросился наутек.

Со вздохом Фредрик дошел до края бассейна и скрылся в столовой.

В «Гроссмане» началась паника. Джером подбежал к конторке и нажал на кнопку звонка.

— Люди! Прошу внимания! Это часть нашего шоу! — Он снова нажал на кнопку звонка. Наконец наступила тишина. — Вы сейчас видели небольшую рекламу величайшего в мире шоу, принесшего «Гроссману» небывалый доход. Вы увидели Корко, Человека, Который Ходит По Воде. Справьтесь на доске объявлений о дате следующего шоу.

Как раз перед обедом прибыли утренние газеты. Гости, уже возбужденные экспромтом Фредрика, пришли в неистовство от статьи на третьей полосе «Ньюс». Несмотря на то, что статья носила оттенок издевательства, все в «Гроссмане» поняли, что они на пороге сенсации. В этот вечер каждая программа радио и ТВ делала гвоздем программы Человека, Который Ходит По Воде. Когда Джером понял, что обладает национальной знаменитостью, он решил до предела драматизировать первое публичное появление звезды.

Хотя гости умоляли устроить хождение по воде этим же вечером, хитрый Джером оповестил, что представление состоится в субботу. Это давало ему время, необходимое для организации телевизионной передачи. Чтобы успокоить взволнованных гостей, Джером выпустил Фредрика на сцену в столовой во время ужина. Выступление мистера Парди об искусстве хождения по воде мало кто понял, но все сочли его научным и очень интересным.

Следующее утро принесло еще более удивительные новости. Тысячи людей утверждали, что видели хождение по: 1) Миссисипи около Сен-Луиса; 2) озеру Эри; 3) Гангу и 4) бассейну отеля «Сент-Джордж» в Бруклине. Русские предъявили 128-летнего крестьянина, который прошел всю реку Балалайку на Урале. Группа видных ученых послала в «Таймс» письмо с категорическим утверждением, что Фредрик — плут. Они назвали его первой «Плавающей тарелкой».

Весь этот шум для Фредрика не значил ничего в сравнении с телеграммой, которую он получил от Майры:

НИКОГДА НЕ ЯВЛЯЙСЯ В МОЙ ДОМ НЕ ЛЮБЛЮ МАЙРА

— Почему это тебя беспокоит? — спросила раздраженная Зев. — Ты ведь и не собираешься возвращаться домой? — Они разговаривали в комнате Зев на четвертом этаже.

— О нет, мне просто не нравится, когда ко мне плохо относятся.

— А здесь кое-кто к тебе очень хорошо относится, — сказала Зев, обнимая его.

Фредрик посмотрел на нее с укором.

— Надеюсь, что ты не будешь расхаживать передо мной в этом…

— В чем?

— В этом… — Он неопределенно махнул рукой на ее лифчик и трусики.

— Но ведь на мне надеты туфли! Мой папа всегда говорил: «Никогда не ходи в номерах отелей босиком. Это негигиенично!»

— Я говорю не об этом.

— Ты меня не любишь? — тихо спросила она.

— Любить тебя? Мое дорогое дитя, я в таком возрасте, что вполне могу быть твоим отцом.

— Папочка! — воскликнула Зев и плюхнулась к нему на колени.

— Знаешь, — переведя дух, сказал Фредрик, — ты совсем не такая, как мои дети.

— Или Майра.

— Нам необходима некоторая практика, — сказал он, пытаясь освободиться.

— Мой дорогой, какую практику ты имеешь в виду?

— Хождения по воде. — Извиваясь, как червяк, он все-таки выдрался из кресла. — Джером сказал, что на озере есть пустынное место.

Через полчаса Фредрик стоял на берегу залива под большими, тенистыми деревьями. Он сменил папины шорты на другие, хорошо сшитые, с гавайским орнаментом, которые ему купила в магазине отеля Зев.

— Чего ты ждешь? — нетерпеливо спросила Зев. — Чтобы начался отлив?

— Шшш… Я концентрируюсь.

Потом он быстро повернулся и пошел к воде.

— Я, очевидно, использую бессознательную форму «ноль-А», поэтому теперь могу даже не концентрироваться. О! Пожалуйста, не делай этого! — закричал он, увидев, что девушка разделась и осталась только в белье.

Зев приблизилась к нему. Фредрик побледнел и погрузился в воду до колен. Но могучая сила вытолкнула его на поверхность.

— Какой он у нас сообразительный! А я вот решила, что если ты можешь ходить по воде, то и я тоже смогу.

— Дорогое дитя! Мое умение — результат многолетних исследований. И я до сих пор точно не знаю, как я это делаю.

— Ты концентрируешься и все. О’кей, я тоже сконцентрируюсь. Так. Я готова. — Она на минуту нахмурила брови. — Иду к тебе.

— Это невозможно!

— Вперед! — она толкнула Фредрика, и он упал, споткнувшись о воду.

— Прошу тебя, больше так не делай. Мне так больно. Словно я упал на тротуар.

— Ну, я иду. — Зев уверенно шагнула в воду и погрузилась по пояс. — Оказывается, это труднее, чем я думала. Но у меня есть новая идея. — Она начала снимать лифчик.

— Это еще зачем?

— На мне слишком много одежды. Поэтому я и тону.

Но ее теория не подтвердилась, и она снова пошла ко дну.

— Если тебе действительно интересно, — сказал Фредрик, отвернувшись, ведь он был истинным джентльменом, — я тебя проинструктирую. Думаю, ты окажешься способной ученицей.

— О, Фредди! Я в самом деле чувствую себя способной.

Со стороны отеля донесся звон колокола.

— Быстрей! — крикнул Фредрик. — Зовут к ланчу!

— Ты прав, — вздохнула Зев. — Если не поторопимся, то не удастся проесть нашу двухсотдолларовую зарплату.

В продолжение следующих нескольких дней Фредрик старался использовать каждый удобный момент, чтобы ввести Зев в таинства йоги. В первый день он только приблизил ее к этой строгой интеллектуальной теории. Затем началась практика концентрирования.

Однажды вечером Фредрик сидел на полу, скрестив ноги и сосредоточившись на созерцании своего пупка.

— У меня есть идея, — сказала Зев. — Лучше ты сосредоточься на созерцании моего пупка, а я буду смотреть на твой.

На это Фредрик ответил угрозой прекращения занятий.

За время учебы с Зев произошла удивительная перемена. Прежде ее кожа была серой и безжизненной, а теперь она стала свежей и розовой, как у доярки.

В первый вечер в «Гроссмане» Зев купила бутылку виски. Когда она предложила выпить Фредрику, к ее удивлению, он немедленно согласился.

— Ты хочешь таким образом меня исправить? — спросила она. — Это пытались сделать все мои прежние мужчины.

— Мое дорогое дитя, я с трудом гожусь для этой роли. А кроме того, я не намерен заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь сама. Нальешь мне?

Он осушил полный стакан так, как если бы это была пепси-кола.

— Удивительно. Никакого эффекта.

Будучи по натуре ученым, он экспериментировал до тех пор, пока бутылка не превратилась в воспоминание.

Во второй вечер Зев заняла денег у Германа, и сцена повторилась.

Когда на третий вечер Фредрик стал выяснять, где же виски, Зев расстроенно ответила, что из-за его пристрастия к спиртному окружающие будут презирать ее, Зев.

Днем в субботу «Гроссман» превратился в сумасшедший дом. Были зарезервированы все комнаты и сотни палаток с раскладушками по восемь долларов за ночь. Пятьдесят техников монтировали телевизионную аппаратуру. Фирмы «Парамаунт» и «Патэ» объединили свои усилия и построили двухпалубную баржу, чтобы зафиксировать каждый шаг по воде. Группа видных ученых из Новой Англии, которые писали письма в «Таймс», приехали все до одного, чтобы на весь мир разоблачить обман.

Но Зев и Фредрик не особенно обращали внимание на эту кутерьму. Утром Зев удалось пройти несколько шагов по воде пустынного залива, держась за руку Фредрика.

Правда, без его поддержки у нее еще ничего не получалось, но даже этот маленький успех был упоителен.

— Нет предела нашим возможностям, — ликовал мистер Парди, когда они возвращались в отель. — Ты мой вдохновитель! Теперь я уверен, что могу достичь абсолютной левитации!

— Вот он, парень, который мне нужен! — закричал Герман, ждавший их у входа в отель. — Нам в руки идет удача!

— Она тоже может!

— Рад за нее. Нас ждет Салливан.

— Ты слышишь? Зев тоже может ходить по воде!

— Я, правда, держала его за руку, но у меня уже получается! — сказала взволнованная Зев.

— И Зев? Господи! Что за парочка! Надо посмотреть.

— А кто такой Салливан? — спросила практичная Зев. — Он дает деньги или принимает законы?

— Салливан хочет Фредрика на свое завтрашнее шоу. Они строят специальный бассейн. — Он помахал пачкой телеграмм. — И к тому же здесь изумительные предложения из Лас-Вегаса, Чикаго — из всех больших ночных клубов. Шабертс собирается делать с тобой новую версию фильма «Принц-студент», а Майкл Тодд хочет переписать для тебя «Ночь в Венеции».

Пока Герман переводил дух, Фредрик просматривал пачку телеграмм. Радостно улыбаясь, он спокойно сказал:

— До подписания каких-либо контрактов мы с Зев хотим все тщательно обдумать. Здесь я вижу интересное предложение от Калифорнийского технологического. Они предлагают мне место профессора на физическом факультете, если я подойду по их требованиям.

— Ну, это чепуха. Эти скряги дают только восемь тысяч в год.

— Мне всегда хотелось быть женой профессора, — мечтательно сказала Зев.

— Не говорите глупостей. Теперь послушайте меня. Сначала вы забиваете все ночные клубы. Потом на проценты от доходов мы делаем картину. За первые два месяца мы должны иметь чистыми по крайней мере два миллиона и потом…

Но вдруг Герман понял, что разговаривает сам с собой. Его компаньоны медленно уходили по вестибюлю, погруженные в свои мысли.

В 9 часов вечера приятно взволнованный Джером Шульц оглядывал свои владения. Повсюду были люди из отеля, из палаток, бойскауты, телевизионщики и три сотни апостолов Петров в белых простынях, занявших два первые ряда на склоне холма, обращенного к пристани. Два связанных вместе плота превратились в сцену для второго отделения. Японские фонарики, подвешенные по всей длине пристани, создавали праздничную атмосферу.

В комнате Зев обсуждалась важная проблема. Герман полдня пробовал убедить Фредрика надеть подтяжки с огромными кристаллами розового хрусталя, но Фредрик на это не соглашался.

— Надо одеться благородно, — настаивала Зев. — Он пойдет в простых белых шортах или ни в чем.

— Не желаю идти ни в чем, — протестовал Фредрик.

Герман вздохнул.

— О’кей. Но хоть купальный халат ты согласен надеть?

Джером нашел роскошный золотисто-пурпурный халат, который оставил Кид Марипозо после прощального боя в среднем весе. Со спины халата стерли слова «Кид Марипозо» и написали «Корко».

— Ни за что! — кричала Зев. — Не делайте из Фредди идиота! Корко!

— Это не я придумал, это все Шульц, — оправдывался Герман.

— Вот пусть Шульц и носит этот халат!

Раздался стук в дверь, и в щель на полу вполз желтый конверт. Герман схватил его, вскрыл и прочел:

ПРИХОДИ ДОМОЙ МАЙРА

— Какая еще, к черту, Майра?

— Моя жена, — ответил Фредрик.

В дверь снова постучали. Раздался голос посыльного:

— Вам выходить через полчаса. Шульц ждет вас на пристани!

Фредрик в старом обтрепанном халате, Зев и Герман вышли из комнаты. В вестибюле их остановила группа возбужденных людей. Один из них схватил Фредрика за воротник.

— Вы должны достать нам места. Мы приехали из Новой Англии, и у нас нет мест. Я — доктор Фейдт…

— Это ваши личные проблемы. И не пытайтесь доказать, что все это жульничество.

Толстый ученый взглянул на Германа.

— Мы не собираемся ПЫТАТЬСЯ. Мы ДОКАЖЕМ. Хождение по воде без какой бы то ни было материальной поддержки абсолютно невозможно. Вы утверждаете, что не используете никакого антигравитационного механизма, сэр? — повернулся он к Фредрику.

— Я пользуюсь величайшим в мире механизмом — разумом, — ответил Фредрик.

Это вызвало величайшее возмущение среди ученых.

— Вы, джентльмены, естественно, осведомлены о факторе «но ль-А»?

— Разумеется, — возмутился доктор Фейдт. — Но я думал, вы используете методы йоги и…

— После многолетних исследований я пришел к заключению, что йога и фактор «ноль-А» находятся в очень близких отношениях…

— У вас осталось двадцать минут, — крикнул посыльный.

— Джентльмены, к сожалению, не могу завершить наш разговор. Если пожелаете, мы можем обсудить проблему после шоу. Надеюсь, оно вам понравится.

— Но у нас нет мест!

— Не волнуйтесь, джентльмены, — ответил Фредрик. — Буду счастлив видеть вас своими гостями. Вам найдут места.

— Но, Фредди, — возмутился Герман, — эти птички хотят тебя распять!

— Я бы хотел, чтобы они сидели как можно ближе, — Фредрик улыбнулся. — Увидеть — значит поверить.

На пристани Фредрика ожидала огромная толпа зрителей. Джером подошел к микрофону.

— Леди и джентльмены! Вот он, великий момент!

Толпа ответила приветственными криками.

— Джером Шульц не был рядом с братьями Райт при их первом полете, но сегодня здесь, в «Гроссмане», я дам вам возможность увидеть нечто еще более величественное. Перед вами единственный в мире человек, который нарушил законы гравитации. Он не пользуется невидимыми веревками или другими приспособлениями. То, что он собирается сделать, очень просто. Он пройдет по воде от пристани до плотов. Дно озера в этом месте и состояние воды были проверены комитетом, состоящим из ученых, юристов и деловых людей. Они определили, что там только вода. Я прав, джентльмены?

Он повернулся к маленькой группе людей, торжественно восседавшей на пристани.

Джентльмены согласно кивнули.

— Итак, леди и джентльмены, «Гроссман» представляет Корко — Человека, Который Ходит По Воде! Ребятки, музыку! — сказал он оркестру.

Шесть могучих ламп осветили пристань, где стоял Фредрик. Он спокойно снял халат, улыбнулся, несколько раз поклонился и пошел к воде.

Наступила мертвая тишина. Шеи вытянулись, глаза не моргали, дыхания остановились. Фредрик поднял правую ногу, собираясь ступить на воду, и в ту же минуту триста белопростынных апостолов Петров вскочили с мест и злобно завопили:

— Святотатство!

Их рычание было таким громким, таким злобным и неожиданным, что Фредрик потерял равновесие и упал в озеро вперед головой. В это мгновение показалось, что голова его стукнулась о что-то твердое. Но тут же его тело, повернувшись на поверхности воды, стало медленно тонуть.

Минутное молчание ошеломленной толпы взорвалось безобразными криками, когда Зев бросилась в воду и вытащила Фредрика на пристань. Только группа десантников, образовав живую стену вокруг полумертвого мистера Парди, спасла его от растерзания обезумевшими зрителями.

Фредрик сидел на маленькой раскладушке, потирая ушибленную голову. Он тупо уставился на мятый желтый листок, который дрожал в его руке.

ОСТАВАЙСЯ НА МЕСТЕ ТЧК БУДУ ГРОССМАНЕ 6.30 УТРА АВТОБУСОМ ТЧК ЗАБЕРУ ТЕБЯ ДОМОЙ ТЧК ЛЮБОВЬ ОТ ВСЕХ ТЧК МАЙРА

Вероятно, она решила, что он заработал миллион своим хождением по воде, подумал мистер Парди. Удивительно, но эта мысль его не огорчила.

Он медленно поднялся и подошел к окну. Несмотря на свой маленький рост, ему все-таки пришлось нагнуться, чтобы не удариться о стропила чердака. Из окна был виден крутой обрыв у маленького озера. Теперь там было пустынно, мертвенный лунный свет заливал склон холма, замусоренный бумажными пакетами и другими следами пребывания толпы.

Фредрик вздохнул. Как глупо было дать себя втянуть в это предприятие, выставить себя на всеобщее обозрение. Движение к цели было так прекрасно, финал — так безобразен. Если бы он прошел по воде, его жизнь превратилась бы в дешевую комедию. Надо было принять предложение от Калифорнийского технологического. Спокойная профессорская жизнь, все условия для размышления, достойное существование. А теперь он — участник клоунады, кочующей с берега на берег.

Он открыл маленькое пыльное окошко и высунул туда ноги. Глянув на камни мостовой, он смущенно улыбнулся и прыгнул в пространство. Пока он падал, сознание его было удивительно ясным. Пролетая мимо комнаты Зев, он уловил ее рассеянный взгляд. Она сидела, скрестив ноги и разглядывая свой пупок. Зев увидела лицо Фредрика и вскрикнула. Он прощально помахал ей рукой. Вдруг его пронзила мысль о том, как долго он смотрит в окно Зев. При нормальном падении с чердака он должен был приземлиться приблизительно через двенадцать секунд. Однако двенадцать секунд давно прошли. Очевидно, он ошибся в расчетах.

Зев снова вскрикнула и подбежала к открытому окну.

— И-и-и что ты здесь делаешь?

— Я-а-а… — отвечал Фредрик, поняв, что из всех возможных решений загадки логично только невозможное.

— Уцепись за что-нибудь, я втащу тебя в окно, — кричала испуганная девушка.

— Уцепиться? Мое дорогое дитя, я уже уцепился. За ничто.

— Ты хочешь сказать…

— Похоже на то, — сказал он, пожав плечами. — Добился абсолютной левитации.

— Забирайся сюда, пока не простудился, — приказала Зев.

Фредрик вступил, вернее, вплыл внутрь. Он сделал несколько экспериментальных шагов, подпрыгивая на полу. В своем энтузиазме он прыгал слишком высоко и ударялся головой о потолок. Потом он, как гирька, свалился на кровать.

— Что это ты проделывал там, за окном? — подозрительно спросила Зев.

— Я… просто пробовал…

— Не обманывай. Ты снова пытался покончить с собой, да?

Поняв, что отрицать бесполезно, он печально кивнул.

— Ты — глупый осел! — взорвалась она. — Только из-за того, что провалил это ничтожное шоу?

— Прости!

Неожиданно она заплакала. Фредрик успокаивающе обнял ее.

— Ну что ты за человек!

— Я не думал, что так много значу для тебя, — тихо сказал он.

— Не думал? — воскликнула она. — Да если бы я увидела тебя лежащим внизу, я бы бросилась вслед за тобой!

— Ты не преувеличиваешь?

Зев размахнулась и ударила его по щеке.

— За всю мою жизнь никто меня так не оскорблял! — И она снова заплакала.

— Разве меня можно полюбить? — спросил мистер Парди. — Я уже так стар…

— Ты вовсе не стар, — сердито возразила девушка. — Это я так стара, что гожусь тебе в матери. В моем мизинце больше жизненного опыта, чем…

— Хорошо, — вздохнул Фредрик, — тогда я могу тебе признаться в недозволенных мыслях о тебе.

— Тогда давай не только размышлять, а… — кинулась к нему Зев.

— Нет-нет. — Фредрик остановил девушку на расстоянии вытянутой руки. — Только после получения развода от моей… Ох! — И он вспомнил о телеграмме, все еще зажатой в кулаке.

Зев прочитала послание.

— Ах, старая гарпия! Она хочет получить тебя обратно, решив, что ты будешь зарабатывать миллионы. Но теперь, раз ты — неудачник, она рада будет от тебя избавиться.

Фредрик покачал головой.

— Нет. Теперь она знает, что я могу ходить по воде, и сделает меня несчастным, заставив проделывать это на Бродвее по два раза в день.

— Давай сейчас же удерем и будем жить под другими именами.

— Не очень удобно.

— Тогда давай отравим старую нахалку.

Он покачал головой.

— Не очень этично.

Фредрик нахмурился.

— Надо все как следует обдумать. Во-первых, мы должны забрать мои книги из летнего домика на островах. Думаю, я на пороге чего-то очень значительного. Возможно, мне даже удастся проходить сквозь стены.

— Тогда у нас не будет никаких проблем! — обрадовалась Зев. — Все, что нужно сделать, это пойти ночью и слегка себе помочь!

— Нечестная жизнь не принесет нам счастья.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— То, о чем ты говоришь, нереально. — Его глаза просветлели. — Если я смогу проходить сквозь стены, Калифорнийский технологический наверняка даст мне место профессора. — Он с сомнением посмотрел на Зев. — Если ты, конечно, не возражаешь против спокойного существования в университетском городке.

Зев с нежностью взглянула на мистера Парди.

Утреннее солнце как раз вытянуло себя над горизонтом и бросило миллиарды желтых взглядов в окно.

— Давай уйдем отсюда, пока не приехала Майра. Собирайся. Я вернусь через пять минут, — сказал Фредрик и вылетел в окно.

Когда большой голубой автобус промчался мимо «кадиллака», Фредрик спрятался на заднем сиденье.

Только они облегченно вздохнули, как под капотом автомобиля раздался взрыв и машина остановилась.

Зев выпрыгнула, открыла капот и увидела груду запчастей.

— Похоже, ее пора пристрелить, — грустно сказала девушка.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, — ответила она, вытаскивая чемодан из багажника, — что надо садиться в автобус.

— А деньги? — спросил Фредрик.

У них на двоих было 1.98 доллара.

— Мой месячный чек поступит только через две недели, — вздохнула Зев. — Не помню, рассказывала ли я тебе, что мне платят 45 долларов в неделю за то, чтобы я никогда не появлялась в Филадельфии? Ну ладно, надо бы поесть. С этого момента разреши мне самой все устраивать.

Совсем рядом оказалась милая маленькая деревушка под названием Водопады. В ней проживало 1342 человека.

Завтрак был сервирован в саду старого дома в колониальном стиле. После того, как они покончили с вафлями, яйцами и сосисками, Зев обнаружила, что 1.98 доллара потерялись через дырку в ее сумке.

— Что делать? — прошептал Фредрик, когда официантка оставила им счет на 1.75. — Мыть посуду?

— Нам придется мыть посуду целую неделю, а потом, когда снова проголодаемся, опять же начнем мыть посуду. И никогда отсюда не выберемся. Это — рабство. Мы не можем допустить, чтобы с двумя свободными гражданами поступали подобным образом. — И тут она спокойно разделась. — Поднимись и сделай то же самое, — сказала она, когда он вытаращил на нее глаза.

— Но…

— Мы пролетим над стеной сада, а потом отдохнем.

— Но ты же не умеешь летать!

— Если ты умеешь, то и я смогу, — сказала она уверенно. — Поторопись, пока она не вернулась.

Зев быстренько связала их одежду в аккуратный узелок и швырнула его через стену сада.

Раздался звук хлопнувшей двери.

— Скорее, идет официантка.

Фредрик закрыл глаза и медленно поднялся. Он остановился на высоте одного фута, так как Зев еще прочно стояла на земле.

— Сосредоточься, — прошипел он.

— Я… Потяни меня посильнее. — И они медленно оторвались от земли. Летящая парочка поднялась на десять футов, перелетела через стену и спокойно начала снижаться.

Из сада раздался визг и звук бьющейся посуды.

Этот полет видела только миссис Марта Уоткинс.

— Туристы, — с отвращением сказала она своему коту Джорджу.

Зев и Фредрик не стали ждать расследования. Взяв узелок с одеждой, они быстро побежали к дороге и через несколько минут уже спорили перед входом на автобусную станцию.

— Но мы же должны заплатить за автобус! — доказывала Зев.

— Только без кражи, — возражал мистер Парди.

— А как еще достать денег? Скоро по этой дороге будет возвращаться твоя жена, и…

— Но тебя могут поймать, — снова спорил с ней Фредрик.

— Не поймают, если ты сыграешь свою роль. Я пойду в дамский туалет. Ты стоишь снаружи у бензоколонки. Как только я выхожу из туалета, ты поднимаешься на несколько футов. Пока заправщик будет смотреть на тебя, я стащу немного денег из его кассы.

— Но…

— Потом мы их ему вернем.

Она исчезла в дамском туалете. У Фредрика заколотилось сердце. Ожидание показалось бесконечным. Наконец дверь отворилась, и девушка вышла.

Фредрик закрыл глаза и сосредоточился. Когда он их открыл, то оказалось, что он поднялся всего лишь на дюйм от земли. А взволнованный заправщик вытаскивал на улицу Зев.

— Воровка! Воровка! — кричал он.

К автобусной станции двинулся полисмен. Зев сделала резкое движение по направлению к Фредрику, но он словно прирос к земле.

— Эта дама, — кричал заправщик, — пыталась меня ограбить. Я поймал ее руку в кассе.

— О’кей, леди, — прорычал толстый полисмен средних лет, который раньше видел преступников только в кино. — Вы арестованы!

— Это ошибка, — сказал Фредрик, приближаясь к ним. — Она только…

— Не ваше дело, мистер! — включилась Зев. — Заберите меня в камеру, мальчики.

— Но…

— Да-да, займитесь своими делами, мистер, — сказал полисмен.

— Это мое дело. Я так же виновен, как и она, — настаивал Фредрик.

— Что случилось? — прошептала Зев, когда их вели в тюрьму.

— Я был одет, — объяснил Фредрик.

— О Господи! Как я могла об этом забыть!

— До сих пор не понимаю, какой во всем этом смысл. Если бы только я мог добраться до своих книг!

Меньше чем через час Зев и Фредрик стояли перед судьей. В Водопадах юстиция действовала быстро. К тому же в этот день судья собрался на рыбалку, поэтому он хотел как можно скорее закончить все свои дела.

Судья только выслушал объяснения двух воров и приказал подержать их в суде до его возвращения.

— Вот вернусь и решу, как вас наказать. В соответствии с законом, конечно.

— Давай-ка удерем из этой ловушки, — прошептала Зев своему партнеру по преступлению.

— А? — Но, увидев, что она раздевается, он тут же последовал ее примеру.

— Что это вы делаете? — закричал пораженный судья. — Сержант, отправьте их обратно в камеру! К вашему преступлению добавим еще и непристойное поведение!

— Ваша честь, — сказала сильно неодетая Зев, — мы передаем это дело в более высокий суд.

С этими словами два арестанта, один в шортах, другая в трусиках и лифчике, медленно поднялись над полом. Зев помахала судье рукой, придвинулась к нему и схватила со стола судейский молоток. После этого арестанты, сложив на груди руки и подняв глаза вверх, полетели к застекленному потолку. Зев размахнулась и молотком пробила в стекле дыру.

Два бывших арестанта вылетели на свободу.

Не повезло в этот день Герберту Морли. В тот момент он стоял на автомобильной стоянке позади здания суда. Он только что повздорил с женой и теперь сердито ждал ее возвращения из супермаркета. Глядя на красочную афишу на стене кинотеатра, он думал о том, почему это художники так идеализируют женщин. И пока эти мысли бродили в его голове, над ним появилась пара хорошеньких ножек, и очень раздетая молодая женщина опустилась прямо в его объятия.

Видение нежно улыбалось Герберту. Это была ожившая киноафиша. Герберт попытался вскрикнуть, но звук застрял где-то в середине горла.

— Таак! — выкрикнул зловещий женский голос, который не мог принадлежать никому, кроме миссис Морли. — Теперь я знаю, почему ты не пошел со мной за покупками, Герберт Морли!

— Но я вовсе… — начал оправдываться удивленный муж.

— Каково! Прямо посреди автомобильной стоянки!

— Это безумие! Я никогда прежде не видел эту леди!

— О, Герберт! — ласково ворковала Зев. — Как ты можешь так легко от меня отказаться? Что я скажу маленькому Герберту и крошке Гербине?

Миссис Морли вскрикнула и упала бы в обморок на руки мужа, если бы первым не потерял сознание он.

— Не надо было этого делать, — сердился Фредрик, когда они наконец приземлились на пустынном заднем дворе какого-то дома.

— Да я пошутила, — хихикала девушка. — Ты видел, какое выражение лица было у этого мистера, когда я свалилась ему на колени?

Она подбежала к веревке с сохнувшим бельем и сдернула с нее платье в узорах из больших роз. Из задней двери дома выскочила собака и стала лаять на девушку. Зев быстро поднялась в воздух. Несчастная собака завыла, поджала хвост и убежала.

Зев покрутилась перед Фредриком, наблюдавшим за ее преступлением.

— Красиво? — Платье шилось на женщину раза в два толще Зев.

— Если так пойдет дальше, я буду летать один, — проворчал Фредрик.

— О’кей, я его сниму, если ты изобретешь что-нибудь получше. Но скажи, что ты думаешь о своей ученице? Ведь я могу теперь левитировать сама!

Неподалеку раздался полицейский свисток. Обернувшись, бывшие арестанты увидели знакомого сержанта, перелезающего через деревянный забор.

— Стойте! Именем закона! — крикнул сержант, направляясь к ним.

— Давай подхватим его и дадим ему немножко полетать, — предложила Зев. — Думаю, вдвоем мы смогли бы…

Но прежде чем ей удалось закончить, она очутилась на соседней улице, так быстро понесся потянувший ее за собой Фредрик.

— Нам необходимо достать немного денег на автобусный билет и какую-нибудь одежду для тебя.

— Может быть, кого-нибудь попросить… — нерешительно сказал Фредрик.

— Ты что, хочешь жить за чужой счет? Не-а, не в этом мерзком городишке. Мы должны попробовать…

Неожиданно Зев и Фредрик услышали громкий рев толпы.

— Это за нами, — испуганно прошептал мистер Парди.

Но в наступившей тишине с другой стороны улицы раздался голос, вещавший через мегафон:

— Леди и джентльмены! Теперь мы переходим к прыжкам с шестом. Победитель в этом виде будет представлять район на предстоящем соревновании по олимпийскому троеборью в Роланд-Айленд. Добавлю, что предприниматели нашего округа учредили ценную золотую медаль. Соревнующиеся, пожалуйста, подойдите к полевым судьям около стойки для прыжков.

Снова послышались приветственные крики невидимой толпы зрителей.

Зев вытолкнула Фредрика из кустов.

— Давай-ка, Фредди.

— Куда это ты собралась?

— Это ты собираешься выиграть районные соревнования по прыжкам с шестом.

— Ты сошла с ума? — Фредрик пожал плечами, но она упорно тащила его через пустынную улицу.

— Разве ты не слышал, что победитель получит золотую медаль? Ты выиграешь медаль, мы ее загоним, все абсолютно честно. Понял?

— Соперники! Немедленно подойдите к стойке. Соревнование начнется через пять минут, — выкрикнул мужчина с мегафоном.

— Никогда не слышал ничего более абсурдного.

— Почему?

— Почему? Я никогда в жизни не прыгал с шестом!

— Глупенький! Тебе надо только немножко полевитировать. Только чуть-чуть, чтобы не вызвать подозрений.

— Но я…

— Спокойно! Я все устрою. В этих белых штанишках ты вполне похож на спортсмена. Единственное, что тебе нужно, это номер.

Мимо них проходил высокий мускулистый мужчина.

— Эй, Джек!

— Это вы мне? — улыбаясь, спросил молодой человек.

— Да. Подойдите сюда.

Молодой человек подошел к Зев.

— Чем могу быть полезен?

— Скажите, где регистрируют санса-фран?

— Чтооо?

— Где стенд для санса-фран? — Зев притянула молодого человека к себе. — Прижмись, тогда расслышишь. Еще раз спрашиваю, где регистрироваться для… Ой, черт с ним! Мне нужен туалет. Спасибо.

Зев повернулась и поволокла озадаченного Фредрика в сторону.

— Что такое, в самом деле… — начал Фредрик.

Зев держала кусок ткани с большим номером 26.

— Теперь ты у нас двадцать шестой.

Пока Зев регистрировала Фредрика для соревнований, он смирно стоял на краю ямы для прыжков. Высокий, худой молодой человек перепрыгивал через планку, установленную на двенадцати футах. Толпа аплодировала. Следующие шесть спортсменов планку сбили.

— Никто не победит Гриффина, — сказал какой-то спортсмен. — Он все лето прыгал выше пятнадцати.

— Фредрик Парди, — вдруг громко возвестил объявляющий. — Представляет Покипский атлетический клуб.

Фредрик сглотнул и вышел вперед. Он с трудом поднял с земли один из длинных шестов.

— О’кей, Парди. Давай-ка, покажи! — прорычал над его головой распорядитель.

Фредрик побежал по грязной дорожке. Из толпы послышалось вежливое хихиканье. Зрители не верили, что этот человечек сможет добежать до конца дорожки. Фредрик воткнул конец шеста в небольшую ямку у ног, взлетел на два фута над планкой и медленно приземлился в опилки. Когда он заставил себя подняться, раздался оглушительный рев изумленной толпы.

— Вы в каком колледже учились? — спросил удивленный молодой человек, когда мистер Парди брел к началу дорожки.

— Он ходил в Гавайский университет, — ответила Зев.

— В каком году?

— Закончил в пятидесятом.

— Должно быть, в 1850, — заметил один из проигравших.

— Тогда вы должны знать Чарли О’ІПейто. Он был на вашем курсе.

— Да, добрый, старый Чарли, — рассмеялась Зев. — Конечно, мы его хорошо знаем.

— Нет, пожалуй, я ошибся, — сказал Гриффин. — Чарли учился в Орегонском государственном.

— Лучше берите свой шест, дружок, — толкнула удивленного Гриффина Зев. — Вас вызывают.

Всех, кроме Гриффина и Фредрика, вызвали на тринадцать футов. А потом планку подняли на восемнадцать футов восемь дюймов. Новый мировой рекорд.

Гриффин разбежался, прыгнул и чуть задел планку. Планка упала.

Огорченный молодой человек покачал головой, когда распорядитель спросил его, хочет ли он прыгнуть еще раз.

Теперь в начале дорожки стоял Фредрик. Руки его налились тяжестью от веса шеста. Фредрик разбегался в полной тишине. В тот момент, когда он воткнул шест в лунку, шест выпал из его дрожавших рук, но мистер Парди взвился на пять футов над планкой и спокойно упал в опилки.

Толпа просто озверела.

— Вы победили! — воскликнул распорядитель. — Новый мировой рекорд установил Фредрик Парди из Покипского атлетического клуба!

Прежде чем распорядитель кончил говорить, Зев успела схватить у главного судьи золотую медаль и потянула Фредрика прочь от поздравляющей их толпы.

— Леди и джентльмены, позвольте подтвердить! Поставлен мировой рекорд — 18 футов 8 дюймов без шеста! БЕЗ ШЕСТА? — И распорядитель свалился с трибуны в глубоком обмороке.

Палящее оранжевое солнце устало опускалось в воду после тяжелого жаркого рабочего дня, когда Зев и Фредрик прокрались в большой голубой автобус, готовый к отправлению в Нью-Йорк.

Между концом соревнований и посадкой в автобус они успели: 1) украсть пару чудесных старых комбинезонов и красную рубашку, 2) испугать корову так, что у той начались преждевременные роды, и 3) загнать за пять долларов золотую медаль в магазине «Армия и флот».

Их билеты до Нью-Йорка стоили 4.90, и сейчас они голодными глазами смотрели на женщину, сидящую через проход. Толстуха медленно поедала большой бутерброд, которого хватило бы на троих.

Целый час водитель, явно желавший выиграть время, так несся, что на крутых поворотах Зев и Фредрик стукались друг о друга до синяков.

— Почему ты не поступишь, как я? — спросил Фредрик, сидевший у окна. — Смотри, я ведь не сижу на кресле.

Зев увидела, что он висит в дюйме от сиденья.

— Если бы я разделся, то оказался бы под потолком.

— О’кей, — усмехнулась Зев. — Попробую.

— Ты слишком напряжена. Расслабься.

Женщина с бутербродом испуганно закричала, и Зев поняла, что поднялась слишком высоко. Автобус затормозил, и она быстро опустилась.

— Кому-то надо выйти? — спросил полусонный водитель, оборачиваясь к пассажирам.

Зев схватила Фредрика за руку.

— Ага, это нам.

— Разве вы не едете в Нью-Йорк?

— Моего малыша укачивает. Мы поедем следующим автобусом.

— Но следующий автобус будет только через сутки. Вот это — МАЛЫШ?

Автобус медленно тронулся. Из заднего окна на вышедшую парочку удивленно таращилась Майра, которая спала с момента посадки. Она была так ошарашена, что снова автобус остановился только через полмили.

Ни Зев, ни Фредрик не подозревали о близком возмездии.

— Держу пари, — сказала Зев, — что обжора никогда не забудет этого путешествия.

— Надо быть внимательнее. Наш дар — это священное доверие, и мы не должны пугать окружающих.

— Ах, не становись занудой. Пойдем-ка. Вон там на дороге отель, давай снимем номер.

— Вместе?

— А почему бы и нет? Но… Твоя одежда и весь твой вид… Да и без багажа нас могут не пустить. — Она помолчала. — Знаю! Я зарегистрируюсь одна, войду в комнату, а ты влетишь через окно.

— А как я узнаю, где твоя комната?

— Я включу и выключу лампу четыре раза.

Они подошли к пятиэтажному кирпичному отелю, над которым горела вывеска: «Вам приятно у нас».

— Иди и следи за окнами, — приказала Зев и вошла в отель.

Фредрик терпеливо смотрел на окна и думал о жизни. Теперь, когда он взял Зев в партнеры по тернистому пути жизни, ему нужно было подумать о том, как исправить ее легкомысленный характер. Ее отношение к великому дару левитации было слишком беспечным. Несомненно, к умению ходить по воде и пренебрежению силой гравитации следовало относиться более серьезно и ответственно.

Вдруг окно на третьем этаже четыре раза мигнуло. Фредрик взял комбинезон и рубашку (за время раздумий он успел раздеться) и медленно поднялся. Подлетев к окну второго этажа, он усмехнулся и остановился. Толкнув створку, он влетел в пустой номер. У приоткрытой двери стояла тележка официанта, на которой дымилась аппетитная пища. Ловким движением мистер Парди схватил поднос и вылетел наружу.

— Еда! — закричала Зев, увидев Фредрика с подносом. — Мой герой!

Взяв поднос и аккуратно поставив его на кровать, девушка поцеловала Фредрика.

— Мелочи, — скромно сказал мистер Парди.

— Я и не догадывалась, что ты и это можешь.

— Во мне есть много такого, о чем ты и не подозреваешь, — таинственно ответил он.

— Ты бы видел, каким взглядом посмотрел на меня портье, пока вписывал в книгу. В эту ужасную минуту я подумала, что он попросит у меня аванс. Как тебе это нравится? Я…

Ее перебил повелительный стук в дверь.

— Впустите меня! — скомандовал хорошо знакомый голос.

— Майра! — вздохнул Фредрик.

— Какого черта… как она смогла?

— А как лосось плывет в реку из океана через десятки тысяч порогов, а потом находит место, где отложить икру?

— Похоже, друг-лосось хочет отложить свою икру именно здесь, — сказала Зев.

— Хорошо, впусти ее.

— Впустить? Но только после того, как ты вылетишь наружу. Даю тебе десять секунд.

Зев стянула рубашку с мистера Парди и подтолкнула его к окну.

— Поторопись!

— Не думаю, что это правильное решение. Нам надо было бы встретиться лицом к лицу и…

Зев вытолкнула его в окно, прежде чем он успел закончить фразу, и подбежала к двери.

— Что происходит? — спросила девушка, открывая дверь.

— Это я вас спрашиваю: что происходит?

— Я просила принести холодную воду, а вы мне ни к чему.

— Где он?

— Где кто?

— Вы знаете, кого я имею в виду!

— И кого же, интересно?

— Ага! — Майра торжествующе показала на ужин для двоих на подносе.

— Это? — девушка пожала плечами. — Я ем за двоих.

— Таак! И где же он? — Майра заглянула под кровать.

— Если найдете мужчину, спросите, нет ли у него друга.

— Я знаю, что мой муж здесь. И собираюсь отвезти его домой. Я читала газеты. Я знаю, что вы хотите унизить талант Фредрика, хотите превратить его в источник прибыли.

— А вы не слышали о прошлом вечере? — невинным тоном спросила Зев. — На большом шоу он…

— Я знаю, что произошло. Это просто несчастный случай. Бедному мальчику необходим рядом кто-то, кто мог бы оберегать его покой и…

— …И превратить его в источник прибыли. Так вот, он уехал в ваш летний домик на островах, чтобы забрать там некоторые книги.

— Нет, не уехал! Я видела, как он вместе с вами вышел из автобуса. Он должен быть здесь! — И она пошла в ванную.

В этот момент в окне появился Фредрик.

— Мы бедные маленькие барашки! Бээ, бээ! — он громко заблеял, размахивая почти пустой бутылкой виски.

Зев возмущенно замахала на него руками.

— Где он? Я слышу его голос! — закричала Майра, вылетая из ванной комнаты.

— Он? Его? Кого?

— Я слышала, как он пел!

— Это я, — сказала Зев. — Бээ, бээ!

— Бэ! — закончил Фредрик, вплывая в комнату вперед головой.

Удачно избежав удара об пол, он упал в кресло и визгливо засмеялся.

Надо отдать должное самообладанию Майры при виде мужа, влетающего в окно третьего этажа и более всего напоминающего пьяного воробья.

— Фредрик! Ты сейчас же отправляешься со мной! — приказала она. — Что это ты тут делаешь, летая по чужим окнам?

Фредрик вскочил с кресла и простер к жене руки.

— Майра! У меня гениальная идея.

— Ты едешь домой или нет?

— Конечно, еду. И Зев тоже едет с нами. Поедем, кукленок?

— Кукленок? — повторила озадаченная Зев.

— Ты в своем уме? — спросила со злостью жена.

— Ты ее полюбишь так же, как полюбил ее я. Верно, верно, она… — Он остановился, подыскивая слово. — Живая куколка.

— Что ты выдумываешь? — спросила Зев.

— У нас будет любовь втроем. Смотри на меня. Майра, я — птичка! Те, кто умеет летать, приветствуют тебя! — И он, свистнув, раскинул руки и взмыл к потолку.

— Мы летим в дикое, голубое, вон то! — пел Фредрик хриплым голосом.

Это было слишком даже для Майры. Она в ужасе отступила к стенке. Фредрик неожиданно рухнул перед ней на колени.

— Раздевайся, милашка, давай немного покувыркаемся!

Он поднялся, покружился и закончил тем, что прошелся по потолку ногами.

— Я летучая мышь! Нет! Я — трехлапый ленивец! Нет! Я — трехловый наивец! Я хочу сказать… Уооп! Сейчас я разобьюсь о скалы! Подумайте о моряках!

Фредрик выскочил в окно, и женщины услышали звуки рвоты.

— О Господи! — простонала Майра. — Что с ним случилось?

Зев, еле сдерживая хохот, в изнеможении бросилась в кресло.

— Слава Богу, вы здесь! Есть кому о нем позаботиться. Это ваш долг. Вы несете за него ответственность, — сказала она.

— Я несу ответственность?

— Последние несколько дней были сущим адом, — вздохнула девушка. — Он совершенно обезумел. Пьянствует с утра до вечера. Вы бы видели его сегодня в Водопадах! В ресторане разделся, забрался на бензоколонку, а когда его арестовали, сбежал из зала суда, вылетев обнаженным через стеклянный потолок. А потом еще украл одежду и напугал до полусмерти какую-то женщину.

— О Боже!

— И это еще не самое плохое. — Зев придвинулась к Майре. — Он — сущий сатир.

— Что?

— Бешеный волк! Что вы! Это просто ужасно! — И она зашептала что-то на ухо перепуганной женщине.

— Нет! Это не Фредрик!

— Правда, правда!

— Вот они, мои девочки! — В окне снова появился Фредрик и, пьяно размахивая руками, бросился к Майре. — Я так скучаю по моей деточке!

— Нет-нет. — Майра в ужасе спряталась за Зев и зарыдала. — О, мой несчастный дом! О, мои бедные дети!

— Вы не должны уклоняться от обязанностей жены, — назидательно заметила Зев.

— Этот горький пьяница больше мне не муж, — ответила Майра. — В нашей стране законы защищают женщин.

— Папочка! Иди к папочке! — завопил Фредрик.

Майра с отвращением смотрела на мистера Парди.

— Если ты думаешь, что я позволю тебе разрушить мой дом, то ты — сумасшедший. Я требую развода.

Наступило молчание.

— Развода? — переспросил Фредрик почти нормальным голосом.

— Ты что, не слышал? Утром иду к адвокату.

— Не позволяй ей сделать это, Фредди, — вставила Зев. — У тебя есть права на детей.

— Нет в стране такого суда, который бы отобрал детей у матери!

Зев вздохнула.

— Подозреваю, Фредди, что детей ты потерял.

— При разводе я буду сражаться за каждый пункт, — заявил Фредрик. — Во мне все стонет и плачет. Уо-уи-УУУУ!

Раздался резкий стук в дверь.

— Еще раз крикнете, и я вас тут же выставлю из отеля, — прошипел злобный мужской голос.

— Тшш! — одновременно произнесли обе женщины.

— Да я его… одной левой… — И вдруг Фредрик заплакал. — Майра, ты не должна меня покидать! Кто же будет обо мне заботиться?

Снова все замолчали.

— А твоя… подруга? — нерешительно спросила Майра.

— Ну уж нет! — воскликнула Зев. — С меня хватит папочки-пьяницы. Я выхожу из игры!

— Моя дорогая! Вы должны! Только вы сможете держать его в руках! — стала умолять Майра.

— Ну дааа…

— Я вам хорошо заплачу, — торопливо заговорила Майра, роясь в сумочке. Достав чековую книжку, она сказала: — Сейчас даю вам тысячу долларов, а первого января каждого следующего года вы будете получать по пять тысяч. Только одно условие: вы не должны появляться в Нью-Йорке.

— Не знаю… — колебалась Зев.

Фредрик незаметно толкнул ее ногой.

— Ну, хорошо, — вздохнула девушка. — Придется, видно, выйти за него замуж. После вашего развода.

— Так будет лучше для детей, — решила Майра.

— Что же, Майра? Это конец?

— Я скажу детям, что их отец погиб в автомобильной катастрофе, — объявила Майра, подошла к двери, открыла ее, с любовью посмотрела на Зев и, издав подобие стона, удалилась.

Несколько минут Зев и Фредрик стояли неподвижно. Вдруг девушка подпрыгнула, ликующе размахивая чеком, и обняла мистера Парди.

— Ну и спектакль ты устроил! Даже я сначала подумала, что ты пьян. — Она, хохоча, упала на кровать.

— Спектакль? Какой спектакль? — прошептал Фредрик.

Он внимательно посмотрел на девушку и двинулся к ней. Когда Фредрик проходил мимо выключателя, комната погрузилась во тьму.

— Детка! — прорычал он.

Прошло шесть лет. Зев и Фредрик теперь живут на западном побережье. Он занимает пост профессора йоги в Калифорнийском технологическом. Они очень прилично существуют на его зарплату и тот чек, который регулярно приходит с востока.

Супруги прекратили сеансы левитации для публики, даже в качестве примера для студентов. Однако иногда ранним утром звери из ближайшего леса удивляются, видя, как профессор и его жена летят высоко над водами озера Миопик, держа за руки своего пятилетнего сына Шияма.

Да, дом Парди самый счастливый и самый веселый во всем университетском городке. Но там никогда не подают спиртного. На этот счет Зев тверда как скала.

У придорожной вывески «КОРЗИНЫ И СУВЕНИРЫ» в клубах пыли остановился длинный блестящий автомобиль. Чуть подальше над простоватым зданием со стеклянным фасадом висела другая вывеска, гласившая: «КОФЕЙНАЯ МЕЛЬНИЦА СКВАЙРА КРОУФОРДА. ПОПРОБУЙТЕ НАШИ ПОНЧИКИ!» А дальше простиралось пастбище с коровником и силосной ямой, отнесенной подальше от дороги.

Двое пришельцев спокойно сидели в машине и смотрели на вывески. У них была фиолетовая кожа и маленькие желтые глаза. В серых твидовых костюмах они выглядели почти как люди. Только всегда прятали подбородки, укутывая их оранжевыми шарфами.

Марта Кроуфорд вышла из дома и, вытирая руки о фартук, подбежала к киоску с корзинами. У киоска стоял ее муж, Лльюэллин Кроуфорд, и жевал кукурузные хлопья.

— Что угодно, сэр? мэм? — нервно спросила Марта, оглядываясь на мужа в поисках поддержки. Лльюэллин похлопал ее по плечу. Им еще не доводилось видеть пришельцев так близко.

Один из пришельцев лениво вышел из машины и уставился на Кроуфордов. Он (или оно) попыхивал сигарой, засунутой в отверстие в оранжевом шарфе.

— Доброе утро, — все еще нервничая, сказала миссис Кроуфорд. — Корзинку? Сувенирчик?

Пришелец мрачно блеснул желтыми глазками. Его лицо ничего не выражало. Шарф скрывал подбородок и рот, а может быть, и еще что-то. Некоторые говорили, что у пришельцев нет подбородков, другие — что у них вместо подбородков нечто такое кривое и ужасное, что людям невыносимо на это даже смотреть. Пришельцев называли герками, потому что появились они с планеты Зета Геркулеса.

Герк глянул на корзины и безделушки, висящие над прилавком, и пыхнул трубкой. А потом произнес неотчетливо, но понятно:

— Что это такое? — И указал вниз когтем трехпалой руки.

— Маленькая индейская куколка? — почему-то пискнула Марта. — Или календарь на березовой коре?

— Нет, это. — Герк показывал вниз.

Кроуфорды перегнулись через прилавок и увидели, что герк смотрит на что-то большое, бурое и круглое.

— Это? — неуверенно переспросил Лльюэллин.

— Это.

Лльюэллин Кроуфорд покраснел.

— Ну-у, это просто коровья лепешка. Вчера корова с сыроварни отбилась от стада и обронила это. А я и не заметил.

— Сколько стоит?

Кроуфорд в недоумении уставился на него (или на нее) и спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Сколько стоит коровья лепешка? — прорычал пришелец, продолжая пыхтеть сигарой.

Кроуфорды обменялись взглядами.

— Никогда не слышала… — начала полушепотом Марта, но муж шикнул на нее и, откашлявшись, сказал:

— Я бы хотел десять цен… Ну, я не хочу вас надуть, четверть доллара годится?

Пришелец достал большой кошелек с мелочью, положил четвертак на прилавок и что-то сказал своему спутнику, сидящему в машине.

Второй пришелец вышел из автомобиля, неся квадратную шкатулку и лопату с золотой ручкой. Она (или он) осторожно подняла лопатой коровью лепешку и положила ее в шкатулку.

Пришельцы сели в машину, взревел мотор, и в облаке пыли герки скрылись из виду.

Кроуфорды проводили их взглядом, потом посмотрели на сверкающий четвертак, лежащий на прилавке. Лльюэллин взял монету и подбросил в воздух.

— Вот и славно! — сказал он и начал хохотать.

Целую неделю по всем дорогам в огромных сверкающих автомобилях разъезжали пришельцы. Где они только ни побывали, что только ни посмотрели! И за все расплачивались сияющими новенькими монетками и хрустящими купюрами.

Шли какие-то разговоры против правительства, которое допустило их на Землю, но они способствовали процветанию бизнеса и не причиняли никаких неприятностей. Одни из них называли себя туристами, другие студентами, проводящими социологические исследования.

Лльюэллин Кроуфорд пошел на соседнее пастбище, набрал коровьих лепешек и сложил их у киоска с корзинками. Он предлагал лепешки каждому проходящему мимо герку и получал по доллару за штуку.

— Но зачем им нужны эти лепешки? — недоумевала Марта.

— Не все ли тебе равно? — отвечал муж. — Им нужны лепешки, а у нас они есть! Если снова позвонит Эд Лейси насчет закладной, скажи ему, чтобы не беспокоился.

Лльюэллин расчистил прилавок и разложил на нем новый товар. Сначала он поднял цену до двух долларов за лепешку, потом — до пяти.

На следующий день он заказал новую вывеску: «КОРОВЬИ ЛЕПЕШКИ».

Два года спустя ясным осенним днем Лльюэллин Кроуфорд зашел в гостиную, снял шляпу, бросил ее в угол и тяжело опустился в кресло. Поверх очков он посмотрел на большой круглый предмет, висящий над камином. Диск был искусно разрисован голубыми, оранжевыми и желтыми концентрическими кругами. Неискушенному взгляду этот предмет мог показаться подлинной музейной вещью с планеты герков. Но его сделала сама миссис Кроуфорд. В наши дни многие дамы с художественными способностями стали заниматься подобным искусством.

— Что случилось, Лью? — в тревоге спросила Марта.

Несмотря на новую прическу и платье из дорогого нью-йоркского магазина, она выглядела утомленной и озабоченной.

— Случилось! — прорычал Лльюэллин. — Этот старый идиот Томас хочет четыреста долларов за голову! Больше невозможно покупать коров за такие деньги.

— Послушай, Лью, у нас уже есть семь пастбищ, не хва…

— А надо чтобы было еще больше, раз есть спрос! — выпрямившись, сказал Лльюэллин. — Господи боже мой, Марта, ты же все понимаешь! Поднять цену за королевские лепешки до пятнадцати долларов за штуку — и это еще не предел. А за императорские — по пятнадцать сотен, если повезет…

— Вот смешно, мы раньше и не знали, что есть столько разновидностей лепешек. Императорская — это та, которая с двойным завитком?

Лльюэллин что-то пробормотал и стал перелистывать последний номер журнала «Американский торговец лепешками».

— «Вес лепешек», — прочитал он громко. — «Сохранение лепешек», «Ферма — дополнительный доход». Все не то. О, вот оно! «Неудача с подделкой лепешек». Смотри, они пишут об одном парне из Амарилло, у которого была императорская, и он по ней сделал пластиковую форму. Потом при помощи этой формы отлил пару больших лепешек — и так здорово, что невозможно было отличить от настоящих. Но герки не захотели их купить. Они догадались!

Кроуфорд бросил журнал на пол и уставился в окно, выходящее на задний двор.

— Этот дурачок опять сидит без дела! Почему он не работает?

Лльюэллин поднялся, открыл жалюзи и крикнул:

— Эй, Делберт! Делберт! — Он подождал немного и буркнул: — Оглох, что ли?

— Я пойду, скажу ему, что ты хочешь… — начала Марта.

— Да ладно, сам схожу. За ним глаз да глаз нужен.

Лльюэллин вышел во двор и пошел к сараю, где на пустой тележке сидел долговязый парнишка и неторопливо жевал яблоко.

— Делберт! — раздраженно сказал Лльюэллин.

— А, привет, мистер Кроуфорд, — сказал парнишка и улыбнулся, показав дырку между зубами.

Он в последний раз откусил от яблока и бросил огрызок на землю. Лльюэллин проследил полет огрызка. Обкусанный беззубым ртом Делберта огрызок представлял собой самый ничтожный предмет на всем белом свете.

— Ты почему не возишь лепешки в киоск? — возмутился Лльюэллин. — Я тебе плачу не за то, чтобы ты здесь рассиживался!

— Утром я отвез несколько штук, — ответил мальчишка, — но Фрэнк велел везти их обратно.

— Что-что?

Делберт кивнул.

— Сказал, что продал только две штуки. Можете сами у него спросить, я не вру.

Лльюэллин повернулся на каблуках и отправился к дороге.

Около потрепанного пикапа стоял длинный автомобиль. Когда Лльюэллин подходил, автомобиль тронулся. Следом за ним подъехал еще один. Мистер Кроуфорд подошел к киоску, но пришельцы уже уселись в машину и уехали.

У прилавка остался только один покупатель, усатый фермер в клетчатой рубашке. Продавец Фрэнк удобно разлегся на прилавке. На полках позади него было полно лепешек.

— Доброе утро, Роджер, — с притворной радостью сказал Лльюэллин. — Как семейство? Купишь сегодня хорошенькую лепешечку?

— Право, не знаю, — сказал усатый мужчина, почесывая подбородок. — Моя жена присмотрела вон ту. — Он показал на большую симметричную лепешку на средней полке. — Но за такую цену…

— Ничего лучше и придумать нельзя, Роджер. Поверь мне, это ведь вложение капитала, — горячо убеждал фермера Лльюэллин. — Фрэнк, что купил последний герк?

— Ничего, — ответил Фрэнк. Из его нагрудного кармана раздавалось назойливое жужжание приемника. — Он только сфотографировал киоск, и они тут же уехали.

— Ну ладно, а тот, который был перед этим…

В клубах пыли за спиной Лльюэллина остановился длинный блестящий автомобиль. Лльюэллин обернулся. В машине сидело трое пришельцев в красных фетровых шляпах со смешными пуговичками. Их серые твидовые костюмы были усыпаны конфетти.

Один из герков вышел и направился к киоску, попыхивая сигарой, торчавшей из отверстия в оранжевом шарфе.

— Что угодно, сэр? — спросил Лльюэллин, быстро выходя вперед. — Хорошенькую лепешечку?

Пришелец смотрел на серые предметы позади прилавка. Он (или оно) блеснул желтым глазом и издал странный булькающий звук. Лльюэллин решил, что это был смех.

— А что в этом смешного? — недовольно спросил он, перестав улыбаться.

— Ничего смешного, — ответил пришелец. — Я веселюсь, потому что счастлив. Завтра я отправляюсь домой. Наши исследования закончены. Можно сфотографировать? — Он поднял фиолетовый коготь с маленькой линзой.

— Что ж, пожалуйста, — неуверенно сказал Лльюэллин. — Так вы говорите, что уезжаете домой? Вы хотите сказать — вы все? А когда вернетесь?

— Мы сюда не вернемся, — сказал пришелец, вытащил из камеры фотографию, посмотрел на нее, что-то хрюкнул и положил ее в карман. — Мы вам благодарны за развлечения. Прощайте.

Герк повернулся, сел в машину, и автомобиль скрылся в облаке пыли.

— И так все утро, — сказал Фрэнк. — Они ничего не покупают — только фотографируют.

Лльюэллин почувствовал, что его начинает трясти.

— Думаешь, он имел в виду, что они ВСЕ уезжают?

— По радио так и сказали, — ответил Фрэнк. — Этим утром тут проезжал Эд Кун из Хортонвилла. Сказал, что со вчерашнего дня не продал ни одной лепешки.

— Таак! Но я не понимаю, — сказал Лльюэллин. — Не могут же они все сразу уехать! — У него задрожали руки, и он спрятал их в карманы. — Скажи, Роджер, сколько ты заплатишь за ту лепешку?

— Ну-у…

— Эта лепешка стоит десять долларов, ты же знаешь, — сказал Лльюэллин, придвигаясь ближе. — Высший сорт.

— Да, я знаю, но…

— Ну а если семь пятьдесят?

— А если пять?

— Продано, — сказал Лльюэллин. — Давай ее сюда, Фрэнк.

Кроуфорд проследил, как усатый мужчина нес свой трофей в пикап.

— Фрэнк, спусти цены на все. Постарайся распродать… — тихо сказал Лльюэллин.

Несчастный день подходил к концу. Лльюэллин и Марта, взявшись за руки, проводили взглядом последнего покупателя, отошедшего от киоска с лепешками. Фрэнк убирался, Делберт, лежа напротив киоска, грыз яблоко.

— Конец света, — хрипло сказал Лльюэллин. В глазах его стояли слезы. — Лучшие лепешки уходят по центу за пару.

Сумерки прорезал свет фар длинного низкого автомобиля, остановившегося возле киоска с лепешками. В машине сидели два зеленых создания в плащах. Сквозь отверстия в их голубых шляпах, похожих на пирожки с мясом, торчали перистые усики. Один зеленый вышел из машины и торопливо подбежал к киоску. Делберт зевнул и уронил яблочный огрызок.

— Серпы, — прошептал Фрэнк, наклонившись к Лльюэллину. — Слышал о них по радио. Сказали, что они с Гамма Серпентис.

Зеленое создание обследовало полупустые полки киоска. Под роговыми веками сверкнули светлые глазки.

— Лепешку, сэр? — взволнованно спросил Лльюэллин. — Осталось совсем немного, но…

— Что ЭТО? — прошуршал голос серпа.

Кроуфорды смотрели на его указующий коготь. Он показывал на что-то отвратительное, лежащее около ботинка Делберта.

— Это? — спросил оживившийся мальчишка. — Это яблочный огрызок.

Делберт посмотрел на Лльюэллина, и, казалось, в его глазах промелькнула искра разума.

— Мистер Кроуфорд, я бросаю работу, — сказал он отчетливо и повернулся к пришельцу. — Это — яблочный огрызок ДЕЛБЕРТА СМИТА.

Окаменевший Лльюэллин смотрел, как серп вынимает бумажник. Деньги перешли из рук в руки. Делберт достал новое яблоко и с энтузиазмом начал превращать его в огрызок.

— Слушай, Делберт, — сказал Лльюэллин, отходя от Марты, — похоже, у нас тут кое-что получится. Раз ты такой смышленый, может быть, арендуешь у меня этот киоск?

— Не-а, мистер Кроуфорд, — невнятно произнес Делберт, у которого рот был набит яблоком. — Собираюсь отправиться к дяде, у него фруктовый сад.

Серп, повизгивая, вертелся рядом. Он дожидался появления нового огрызка.

— Знаете, надо быть поближе к месту производства продукта, — сказал Делберт, важно покачивая головой.

Онемевший Лльюэллин почувствовал, что кто-то прикоснулся к его рукаву, обернулся и увидел Эда Лейси.

— Послушай, Лью, полдня пытаюсь тебе дозвониться, но ты не подходишь к телефону. Как насчет закладной?..

Секретарша художественного отдела поставила рождественскую елку и поцеловала Макса Кирни.

— Там к вам кто-то пришел, — сообщила она, надевая на ходу пальто и снова поднимая елку.

Макс покачался на стуле.

— В последний рабочий день перед Рождеством?

— Помогите мне взять эти пакеты с подарками, — попросила секретарша. — Он сказал, что это срочно.

Выйдя из-за стола, Макс подал девушке ее пакеты.

— А кто он?

— Некто по имени Дэн Паджет.

— А, понятно. Это мой приятель из другого агентства. Скажите ему, чтобы заходил.

— Скажу. Как решили отпраздновать Рождество?

— Надеюсь, что Армия Спасения придумает что-нибудь забавное.

— Нет, Макс, серьезно! Только не за холодной стойкой какого-нибудь бара. Ну, счастливого Рождества!

— И вам того же, — Макс посмотрел на свой стол, заваленный набросками макета, и тут вошел Дэн Паджет.

— Привет, Дэн. Что случилось?

Дэн потирал руки.

— Ты не бросил свое хобби?

Макс вытащил сигарету из пачки.

— Охоту за привидениями? Нет, все по-прежнему.

— Но ты ведь не только привидения выслеживаешь? — Дэн закрыл дверь.

— Нет. Меня интересует все таинственное. Последний случай, которым я занимался, касался свободного художника по раскапыванию могил. А в чем дело?

— Ты помнишь Энн Клеменс, блондинку?

— Ну да. Ты с ней встречался, когда мы работали в «Брайан Джозеф и партнеры». Худышка.

— Изящная, — поправил Дэн, сел на стул и расстегнул пальто. — Как манекенщица. Я хочу на ней жениться.

— Прямо сейчас?

— Я сделал ей предложение две недели тому назад, но она пока что не дала мне ответа. Одна из причин — Кеннет Вестерленд.

— Мультипликатор?

— Да, парень, создавший великого Боусера. Он тоже ухаживает за Энн.

— Так, — сказал Макс, вытаскивая свой стул из-за рабочего стола. — Я не берусь помогать тем, кто страдает от неразделенной любви. Вот если бы Вестерленд был вампиром или оборотнем, тогда это было бы мое дело.

— Даже если Энн скажет «да», то проблема не в этом.

— А в чем?

— Я не могу на ней жениться.

— Раздумал?

— Нет. — Дэн встал и снова начал потирать руки. — Нет. Я ее люблю. Это со мной происходит что-то непонятное. Мне очень совестно тревожить тебя в такой вечер, но это нужно выяснить именно сегодня.

Макс зажег новую сигарету от предыдущей.

— Я все еще не совсем понимаю, в чем проблема.

— В дни национальных праздников я превращаюсь в слона.

Макс искоса посмотрел на Дэна.

— В слона?

— В серого слона средних размеров.

— В дни национальных праздников?

— Именно так. Это началось в Хэллоуин. Потом до Дня Благодарения все было нормально. К счастью, в этом состоянии я могу разговаривать. Поэтому я объяснил родственникам, что на традиционном семейном обеде в День Благодарения меня не будет.

— Как же ты набрал номер телефона?

— Я ждал, пока они мне не позвонили, а телефонную трубку поднял хоботом.

— Обычно люди превращаются в котов или волков.

— Я об этом не думал, — сказал Дэн. — Волк — это приемлемо. Это понятно. Я даже мог бы представить себя огромным тараканом. Но слон средних размеров! Невозможно просить Энн стать моей женой, если я способен на такое…

— А если, — сказал Макс, подходя к окну и глядя на прохожих, — у тебя это лишь галлюцинации?

— Но это все так реально! В День Благодарения я съел копну сена. — Дэн постукивал по колену костяшками пальцев. — Знаешь, когда я впервые превратился в слона, то очень проголодался. Но хобот никак не мог справиться с этим проклятым консервным ножом. Поэтому я рассудил, что под рукой всегда надо иметь копну сена, на тот случай, если все это еще раз повторится.

— А сколько времени ты оставался слоном?

— Двадцать четыре часа. Первый раз… Оба раза я был у себя дома. У меня там крепкий, добротный пол, но я переживал, ведь я так топал, что парень снизу стал стучать в потолок. Я понял: надо вести себя очень тихо, чтобы никто не вызвал полицию и меня не отправили в зоопарк или приют для бездомных животных. Я тихо стоял и размышлял о происходящем. Ровно в полночь я стал самим собой.

Макс погасил сигарету в маленькой металлической пепельнице.

— Ты хочешь все это взвалить на меня?

— Нет, Макс. — Дэн безнадежно вздохнул. — Но разве это тебе не интересно? К тому же, мне некого больше просить о помощи. Я пытался об этом забыть, но вот-вот наступит Рождество. Те два превращения случались в праздник. Я волнуюсь.

— Оборотень, — сказал Макс. — Ты — оборотень. Это невероятно. А не видел ли ты недавно слонов?

— В зоопарке я был два года назад. И ни один слон на меня даже не взглянул.

— Здесь что-то другое… Слушай, Дэн, в день Рождества у меня свидание с девушкой в Пало-Альто. Но в сочельник я свободен. Ты превращаешься точно в полночь?

— Оба раза это начиналось ровно в полночь. Я уже предупредил родственников, что проведу рождественскую ночь с Энн. А ей сказал, что буду со своими.

— Что дает ей возможность увидеться с Кеннетом Вестерлендом.

— Сукин сын!

— «Великий Боусер» — неплохая мультяшка.

— Во всяком случае, имеет успех. Там все дело в этом собачьем голосе. — Дэн поднялся. — Может быть, все и обойдется.

— А если не обойдется, я хоть что-нибудь пойму.

— Надеюсь. Ладно, Макс, счастливого Рождества. Встречаемся завтра вечером.

Макс кивнул, и Дэн Паджет вышел из комнаты.

Вернувшись к рабочему столу, Макс снова принялся за рисование.

С улицы доносились рождественские песнопения.

Присев на копну сена, Макс осторожно зажег сигарету и посмотрел на часы.

— Прошло полчаса.

Дэн Паджет налил немного виски в чашку с нарисованными на ней Томом и Джерри и опустил жалюзи.

— Какая глупость держать тут это сено! У всех людей сегодня стоят елочки.

— Повесь на нее мишуру и блестки.

— Когда я ем сено, это ранит мои чувства. — Дэн налил еще виски и подошел к батарее. — Холодно, но я боюсь пожаловаться хозяйке. Она может сказать: «А кто вам разрешил держать здесь слона?» Прохладно, но придется потерпеть.

— Знаешь, я кое-что почитал об оборотнях. Один мой приятель держит магазинчик оккультной литературы.

— Теперь все, кроме беллетристики, пользуется большим спросом.

— Так вот, я не нашел ни одного описания твоего случая.

— Может быть, люди просто не хотят огласки.

— Может быть, но больше всего это похоже на то, что кто-то навел на тебя порчу.

Дэн нахмурился.

— Мне это не приходило в голову. Который час?

— Без четверти.

— Меня кто-то заколдовал? Я должен был встретиться с кем-нибудь, кто мог бы это сделать? Или можно заколдовать на расстоянии?

— Обычно необходим какой-то контакт.

— Слушай-ка, тебе лучше встать с моего сена, — сказал Дэн, опуская голову и почесывая нос. — Животные не любят, когда люди забавляются с их пищей.

Он стоял, раздвинув ноги, которые начали раздуваться на глазах. Макс осторожно поднялся и отодвинулся в сторону.

— Уже?

— Нет, — ответил Дэн. Он наклонился вперед и достал руками пол. — Мой живот. Чешется.

Макс следил, как Дэн стал чесать живот хоботом.

— Проклятье!

Подняв голову, серый слон средних размеров покосился на Макса.

— Черт, я надеялся, что обойдется.

— Мне можно подойти к тебе поближе?

Дэн помахал хоботом.

— Я тебя не затопчу.

Макс подошел и прикоснулся к боку слона.

— Ты совершенно настоящий слон.

— Надо было запастись и капустой. Это такая нежная пища. — Слон схватил клочок сена и стал запихивать его хоботом в рот.

Макс вспомнил о сигарете в руке и зажег ее. Дважды обойдя вокруг слона, он сказал:

— Давай вернемся к началу. Когда это случилось впервые?

— Я же тебе говорил, в Хеллоуин.

— Но когда точно? В день перед Хеллоуином или в самую ночь?

— Погоди… Это случилось после вечеринки у Эио Кейраванов. На пляже.

— Где?

— Северный пляж. Там была эта вечеринка. Энн знакома с женой Эио, которую тоже зовут Эио.

— Как это?

— Его зовут Эрнест, а ее Оливия. Э-и-О. Поэтому они зовут друг друга Эио. Они художники. Это их картинки с большеглазыми детьми продаются во всех магазинах. Ты их должен знать, ты же сам художник.

Макс хмыкнул.

— Как же, Эрни Кейраван, помню… Прежде его специальностью были собаки. Мы перестали пользоваться его услугами, потому что у всех его собак вместо собачьих глаз появились глаза жуков.

— А ты бы посмотрел на Оливию!

— Так что же случилось на вечеринке?

— Ну, — сказал Дэн, ухватив еще клок сена, — был там один парень. Невысокий, толстенький, кругленький, лет тридцати пяти. Кто-то сказал, что он эстрадный фокусник или что-то в этом роде.

— Давай-давай, — оживился Макс. — У слонов должна быть хорошая память.

— Думаю, что я к тому времени был уже сильно пьян. Не могу вспомнить, что он говорил. Будто бы он оказывает мне любезность. И — вспышка.

— Вспышка?

— Около него что-то вспыхнуло. Я попросил его продолжать. — Дэн перестал жевать. — Это было волшебство. Макс, это невозможно!

— Заткнись и жуй свое сено. Все возможно.

— Да, ты прав. Кто бы мог представить, что я проведу Рождество в виде слона.

— А этот фокусник? Как, кстати, его зовут? Он может что-нибудь знать.

— Как зовут? Не знаю. Он мне не сказал.

— Просто подошел и заколдовал тебя!

— Ты же знаешь, как это бывает на вечеринках.

Макс взял телефон, стоящий на черном кофейном столике около книжных полок.

— Где телефонная книга?

— Ox!

— Что такое?

— У меня ее нет. Когда я в прошлый раз был слоном, я ее съел.

— Так. Найду номер Кейравана через справочную, и посмотрим, может быть, он знает, кто этот колдун.

Кейравана не было, но кто-то, подошедший к телефону, сказал, что волшебник — хозяин магазина сандалий на Северном пляже. Его зовут Клод Воллер. Сейчас он в Лос-Анджелесе у своей бывшей жены, а вернется не раньше понедельника или вторника.

Макс рассматривал этикетку с ценой на паре оранжевых кожаных домашних тапочек.

— Приятель, вы что-то позабыли? — спросил крепко скроенный мужчина, вошедший в магазинчик. — Есть еще светло-зеленые.

— Нет, сэр. Извините.

— Вы хотите эту пару? Или принести зеленые?

— Мне не нужны тапочки. Я бы хотел с вами поговорить.

— А вы кто?

— Макс Кирни. А вы — Клод Воллер?

Воллер расстегнул пуговицы своего просторного коричневого пиджака и сел на стул у прилавка.

— Да, это я, маленький старый сапожник.

Макс кивнул.

— У меня убойный юмор. Как и вся моя жизнь. А что вы хотите?

— Я слышал, что вы — волшебник.

— Нет.

— Не волшебник?

— Больше не волшебник. Я развелся с женой, с этой плоскогрудой ведьмой. Не знаю, что случилось.

— А вам не знаком парень по имени Дэн Паджет?

— Нет.

— А Эрни Кейраван?

— Эио? Да, я его знаю.

— В Хеллоуин на вечеринке у Кейраванов вы встречались с Дэном Паджетом и его девушкой, Энн Клеменс.

— Хороший был вечерок. Что они рассказывали об исчезнувшей в моем кармане бумаге?

— Я не об этом. Помните разговор с Дэном? Как вы его заколдовали?

Воллер сполз со стула.

— Точно, Дэн! Будь я проклят, я его заколдовал!

— Что-что?

— Знаете, будто мне вышибли мозги. Затем — вспышка! Какой-то парень в беде. Вроде бы этот Паджет. Я и не собирался ничего делать. А, выходит, сделал?

— В дни национальных праздников он превращается в слона.

Воллер опустил глаза и рассмеялся.

— В слона? Здорово! Как вы думаете, почему я это сделал?

— Понятия не имею!

Воллер перестал смеяться.

— У меня иногда бывают эти вспышки. Это довело мою жену. Она перестала понимать, с кем спит. Вот и тогда — вспышка… Погодите, эта девушка, блондинка… Как ее зовут?

— Энн Клеменс.

— Вот именно. Беда. Что-нибудь уже произошло?

— А что, по-вашему, должно произойти?

— Ох, — вздохнул Воллер. — Не помню. Но точно знаю, что заколдовал вашего друга, чтобы он в трудную минуту мог спасти девушку.

Макс зажег сигарету.

— Лучше бы вы рассказали, каких нам ждать неприятностей.

— Слушайте, Кирни, я не профессиональный колдун. Это как в бейсболе. Иногда кажется, что парень просто родился, чтобы играть. Так и я. Для меня это естественное состояние. Извините, приятель, ничего больше я сказать не могу. И не могу снять заклинание с вашего друга. Я даже не помню, как я это сделал.

— Значит, вы не можете сказать, какие неприятности ожидают Энн?

Нахмурившись, Воллер сказал:

— Собаки. Стая собак. Собаки, лающие во время дождя. Нет, не то. Не понимаю, как, но Дэн ее спасет. В этом я уверен.

— Сегодня вторник. В субботу он ожидает следующего превращения. Неприятности начнутся в ночь под Новый год?

— Дружище. Если у меня будет вспышка, я дам вам знать.

У двери Макс сказал:

— Вот вам мой номер телефона.

— Да бросьте, — ответил Воллер. — Если мне понадобится, я узнаю.

В среду вечером Макс подошел к старому викторианскому дому и открыл тяжелую дверь. Сквозь витраж, на котором переплелись орлы и цветы, на стену, разрисованную девочками, лошадками и собачками, и широкую лестницу падал яркий свет.

— Макс Кирни? — спросила Энн, перегнувшись через перила.

— Привет, Энн. Ты не занята?

— Пока свободна, но попозже должна буду уйти. Я только что вернулась с работы.

— Я проезжал мимо и подумал, дай-ка зайду.

— Мы не виделись несколько месяцев, — сказала девушка. — Заходи.

Энн была в белой блузке и черном трико. Она выглядела не такой уж худой, как прежде казалось Максу. Ее светлые волосы сзади перехватывала тонкая черная ленточка.

— Я тебе не помешаю?

Энн покачала головой.

— У меня еще есть время.

— Замечательно. — Макс достал сигареты и сел на старое кресло, которое ему указала Энн. Девушка устроилась на диване напротив.

— Что-то с Дэном?

Прямой верхний свет нежно касался ее волос.

— Угадала.

— Какие-нибудь неприятности?

— Нет, — сказал Макс. — Он думает, что это ты можешь попасть в беду.

Девушка облизала губы.

— Дэн слишком болезненно воспринимает некоторые обстоятельства.

— Я знаю, что ты имеешь в виду.

Макс протянул ей сигареты.

— Нет, спасибо. Дэн нервничает из-за Кеннета Вестерленда.

— Не только.

— Макс, — сказала Энн, — я работаю у Кена уже два года. Мы часто встречаемся. Дэн не должен нервничать по этому поводу.

— Вестерленд не доставляет тебе никаких неприятностей?

— Кен? Конечно, нет! Я до сих пор не дала ответа Дэну только потому, что не хочу ранить Кена.

Нахмурившись, она отвернулась. Потом снова повернулась к Максу и стала так пристально его разглядывать, словно увидела его впервые.

— Что я говорила? Ладно, не обращай внимания. А теперь мне уже пора собираться.

— Если тебе что-нибудь понадобится, — сказал Макс, — дай мне знать.

— Что?

— Я сказал, что…

— О, да, если мне что-нибудь понадобится… Прекрасно. Да, но если я собираюсь идти на обед, мне нужно переодеться.

— Ты занимаешься современными танцами?

Энн открыла ему дверь.

— Трико? Нет, это просто удобно, — она мило улыбнулась. — Спасибо, что зашел.

Дверь закрылась. Макс постоял в холле, зажег сигарету и направился к выходу.

Стемнело. Зажглись уличные фонари, повеяло ночным холодом. Макс забрался в свою машину и стал наблюдать за входом в дом Энн.

Фасад дома был богато разукрашен безвкусным резным орнаментом. Над входом красовался внушительный белый деревянный портик с остроконечной крышей.

Приблизительно через час к дому подъехал серый «мерседес» Вестерленда. Кеннет Вестерленд был высоким худым мужчиной тридцати-тридцати пяти лет. Толстое с пышными щечками лицо не соответствовало его худому телу.

Неся в руках маленький чемоданчик, Вестерленд вошел в дом, а Макс, выйдя из машины, не спеша, перешел улицу и остановился около угла дома Энн. Потом он прошел по газону, прячась в тени, встал на мусорный бак и, подтянувшись, ухватился за поручни пожарной лестницы.

На первой площадке Макс выкурил сигарету. Потом поднялся и перелез на крышу портика. Распластавшись на крыше и с трудом удерживаясь в наклонном положении, Макс под защитой плюща и шток-розы стал наблюдать за тем, что происходило в гостиной Энн.

Энн сидела в том кресле, в котором только что сидел он сам. Она была одета в черное платье для коктейля, распущенные волосы спускались по плечам. Она смотрела на Вестерленда. Чемоданчик мультипликатора стоял около окна.

Вестерленд держал в поднятой руке цепочку, на конце которой качался сверкающий серебряный медальон.

Макс заморгал и отодвинулся от окна. Вестерленд гипнотизировал Энн.

Заглянув в окно еще раз, Макс увидел, что Вестерленд опустил медальон в карман пиджака и двинулся к окну. Он взял чемоданчик, открыл его, вынул магнитофон и дал Энн в руки микрофон и пачку скрепленных листов бумаги.

Вестерленд подтолкнул к Энн кофейный столик, на который она положила стопку, и, как завороженная, уставилась на крутящиеся катушки магнитофона.

Вестерленд на минуту взял микрофон из рук девушки, что-то проговорил, отдал микрофон Энн и начал запись.

По выражению лица Вестерленда было понятно, что он говорит разными голосами, но лицо Энн совершенно не менялось. К сожалению, Макс ничего не слышал.

Он снова перебрался на пожарную лестницу. Убедившись, что его никто не видит, он толкнул створку окна, ведущего в холл. Створка скрипнула, и окно открылось. Макс очутился в холле. Закрыв за собой окно, он медленно подошел к двери квартиры Энн и прижался ухом к замочной скважине.

Теперь он хорошо слышал голоса. Вестерленд говорил за разных персонажей. Энн не своим голосом говорила только за одного.

Макс почувствовал, что сзади на него кто-то смотрит, и обернулся. В дверях соседней квартиры стояла большая девочка и рассматривала его.

— В чем дело? — взрослым голосом спросила девочка.

Макс улыбнулся и подошел к ней.

— Похоже, там никого нет. А вы не хотели бы подписаться на «Мятежный ежедневник»? Если я продам еще восемь подписок, то получу игрушечную панду.

Девочка потеребила подбородок.

— Игрушечную панду? Такой взрослый мужчина, а хочет игрушку…

Макс глянул на нее и сказал:

— Это все глупости. Спокойно ночи, мисс. Извините, что побеспокоил вас.

Он спустился по лестнице, и дверь за ним захлопнулась.

То, что он узнал сегодня вечером, не давало ключа к разгадке. Но это было очень интересно. Энн Клеменс была голосом персонажа мультфильма Вестерленда. Она была голосом Великого Боусера.

В пятницу Макс раскопал, что как-то давно Вестерленд работал в ночном клубе гипнотизером. Теперь Макс начинал догадываться, почему Дэн Паджет периодически превращается в слона.

Рано утром ему позвонил Дэн.

— Макс, дела плохи.

— Ты уже превратился?

— Нет, я в порядке. Но нигде не могу найти Энн.

— Что ты хочешь сказать?

— Она сегодня не появилась на работе, а домашний телефон не отвечает.

— Ты говорил ей о Вестерленде? О том, что я обнаружил в тот вечер?

— Я знаю, ты не велел этого делать… Но ты ведь сказал, что я должен спасти ее от каких-то неприятностей. Я и подумал, что если расскажу о Вестерленде, то это ей поможет.

— Предполагалось, что ты должен ее спасти в виде слона. Проклятье! Пока еще ей рано было знать, чем занимается Вестерленд.

— Но ведь она не подозревала, что была Великим Боусером. И думает, что просто ходила обедать с Вестерлендом.

— Вот почему она такая худющая. О’кей. А что она на все это сказала?

— Сначала решила, что я шучу. Но потом вроде бы поверила и даже спросила, сколько же серий сделал Вестерленд.

— Замечательно, — проворчал Макс, чертя в своем блокноте жирные линии. — Теперь, встретившись с ним, она наверняка потребует свою зарплату ну или как-то рассчитаться.

— Разве это плохо?

— Мы не знаем. — Макс посмотрел на часы. — Придется бросить работу. Надо пойти к ее дому и проверить все вокруг. Потом я отправлюсь к его квартире и обследую все там. Как только что-нибудь обнаружу, сразу же позвоню тебе.

— А я тем временем запасусь сеном.

Макс взломал дверь квартиры Энн, но никого не нашел. В квартиру Вестерленда он проник через застекленную крышу. Там тоже было пусто.

В субботу днем Макс неожиданно подумал, а стоит ли доверять предсказаниям Воллера?

Он зажег новую сигарету и начал просматривать книги по оккультизму, собранные в его библиотеке.

Зазвонил телефон.

— Да?

— Это магазин сандалий Воллера.

— Волшебник?

— Точно, приятель. Кирни, это вы?

— Да. Что случилось?

— У меня была вспышка.

— И что?

— Поезжайте в Сосалито.

— Зачем?

— Это все, что мне сказала вспышка. Вы и ваш друг должны отправиться в Сосалито. Сегодня. До полуночи.

— А точнее?

— Извините. Ночью вернулась моя бывшая жена. Я был так выбит из колеи… — Телефон отключился.

— Сосалито? — переспросил Дэн, когда Макс ему позвонил.

— Так сказал Воллер.

— Ага, — сказал Дэн. — Бывшая жена Вестерленда.

— Он был женат?

— Где-то там дом его бывшей жены. Я помню, мы с Энн как-то раз были у них на вечеринке. Еще до их развода. Может быть, Энн сейчас там? Миссис Вестерленд вроде бы в Европе. В доме никого нет. Энн, наверное, там. И в опасности.

Сосалито расположен как раз напротив Сан-Франциско, если ехать через мост Золотые Ворота. Приземистый дом из красного дерева и стекла стоял вдалеке от дороги, которая бежала по склону низких холмов.

Остановив машину под деревьями на холме позади дома Вестерленда, Макс и Дэн стали спускаться к дому.

Издали огромные окна дома казались черными, но когда приятели подошли поближе, они засверкали в лучах садящегося солнца. Дом окружали высокие кусты, за ними не было видно, что происходит во дворике.

— Думаешь, она здесь? — спросил Дэн.

— Хотелось бы обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни, — ответил Макс. — Я постепенно превращаюсь в ищейку. Только и делаю, что подглядываю за людьми.

— Полагаю, что это и есть работа детектива, — сказал Дэн. — Даже такого, который занимается привидениями.

— Кончай болтать, — прервал его Макс. — Прислушаемся.

— К чему?

— Я слышу лай собаки.

— В доме?

— Ага.

— Значит, там кто-то есть.

— Это значит, что там именно Энн. Абсолютно уверен, что слышу лай Великого Боусера.

— Эй, приятели! — раздался резкий голос.

— Привет! — сказал Макс, повернувшись к широкоплечему лысому мужчине, подошедшему к ним сзади.

— Гиз Ллойд, — сказал мужчина, показывая полицейский жетон. — Вы облегчили мне жизнь. Хозяин поручил следить за вами. И как раз, когда я возвращаюсь с поджатым хвостом, вы оказываетесь здесь.

— А кто ваш хозяин?

— Да вот он, Вестерленд. Нанял меня, чтобы вас найти.

— Вот вы нас и нашли.

— Послушайте, не возражаете, если я скажу ему, что поймал вас во Фриско? Так я произведу лучшее впечатление.

— Не возражаем, — сказал Макс, — если ты отведешь нас в дом. Скажи ему, что мы применили приемы карате. Мы даже можем сломать тебе руку, чтобы выглядело убедительнее.

— Ну нет, — сказал лысый. — Вы, парни, слишком много хотите. Идите-ка в дом.

Вестерленд открывал холодильник, когда лысый привел Макса и Дэна в кухню.

— Все в порядке, Ллойд, — сказал Вестерленд, вынимая из холодильника воздушную кукурузу.

— Я изучил фотографии, которые вы мне дали.

— Где Энн? — спросил Дэн.

Вестерленд снял обертку с банки с кукурузой.

— Здесь. Мы только что закончили запись. Садитесь.

Когда все четверо уселись вокруг белого деревянного стола, Вестерленд сказал:

— Вы — мистер Кирни.

Макс вытащил пачку сигарет и положил их на стол перед собой.

— Сэр?

— Ваша детективная деятельность вас погубит.

— Единственное, что я делал, так это смотрел в некоторые окна. Но это скорее работа акробата, чем детектива.

— Неважно, но вы следили за мной. Ваше чересчур заботливое отношение к мисс Клеменс привело к тому, что вы раскрыли один из самых охраняемых секретов индустрии развлечений.

— Вы имеете в виду, что Энн — голос Великого Боусера?

— Именно так, — сказал Вестерленд, набив рот воздушной кукурузой. — Но вы опоздали.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Дэн, барабаня по столу пальцами.

— А что говорить? Я закончил звукозапись семидесяти восьми серий «Великого Боусера». У меня в работе новый проект. И это означает, что я больше не нуждаюсь в услугах Энн Клеменс.

Дэн сцепил пальцы.

— Так отпусти ее.

— Зачем она вам вообще нужна?

— Она не догадывается о своем таланте, — ответил Вестерленд. — Впервые ей это удалось два года назад. Мы с ней были на какой-то вечеринке, где она слишком много выпила. Я подумал, что это очень забавно. На следующий день она обо всем забыла, ничего не могла вспомнить. Я решил не заставлять ее, а просто воспользовался своими гипнотическими способностями. У меня был целый альбом с рисунками этого проклятого пса. Голос подошел. Все совпало.

— И ты заработал сто тысяч долларов, — сказал Дэн.

— Сценарий и рисунки мои.

— А теперь? — спросил Макс.

— Теперь она об этом знает. Энн подумывает о замужестве и попросила заплатить ей пять тысяч.

— За семьдесят восемь серий?

— Я мог бы немного прибавить, — сказал Вестерленд. Он снова полез в холодильник. — Лимон, лайм, грейп, дыня… Может, грейп? Прекрасно, вот и грейп. У меня есть альтернативное предложение. Хочу, чтобы вы все поняли. Есть гораздо более дешевый способ все уладить.

— Ты шутишь? — спросил Дэн.

— Считается, что мультипликаторы очень веселые ребята, — сказал Макс.

— Во-первых, я бизнесмен. Мне больше не нужна Энн Клеменс. Мы покончим сначала с ней, а потом, попозже, с вами. Ллойд, отправь этих детективов в подвал и запри.

Ллойд ухмыльнулся и показал на дверь. Открыв ее, лысый толкнул Макса и Дэна вниз по лестнице. Приятели оказались в комнате, пропахшей старыми газетами и пылью поломанных диванов и кресел. Высоко под потолком тускло светились грязные окна.

— По-моему, стены не очень крепкие, — шепнул Дэн Максу.

— А вы здесь не останетесь, — сказал Ллойд и, не опуская направленного на пленников револьвера, открыл широкую дубовую дверь. — Это винный погреб. Вина, правда, уже нет, но вам тут понравится. Очень уютно.

Он впихнул их внутрь и запер дверь. Они услышали, как звякнула задвижка, а потом раздался скрип покачивающегося замка.

Макс поморгал, зажег спичку и осмотрелся.

Дэн направился к лавке, стоящей в углу.

— Твои часы светятся в темноте? — спросил он.

— Пять тридцать.

— Волшебник был прав. Мы попали в беду.

— Мне очень интересно… — начал Макс, зажигая следующую спичку.

— Тебе очень интересно, что этот сукин сын собирается сделать с Энн?

— Да, — сказал Макс, переворачивая пустую винную бочку, чтобы на нее сесть.

— И что он потом сделает с нами?

Макс зажег сигарету от умирающего пламени спички.

— Забросает нас газовыми гранатами. Зальет подвал водой. Заставит стены сдвинуться.

— Вестерленд гораздо хитроумней. Он внушит нам, что мы — фазаны, а потом, когда начнется охотничий сезон, выпустит нас на свободу.

— Любопытно, откуда Ллойд знал, как мы выглядим.

— У Энн в сумочке была моя фотография.

Макс обошел подвал.

— Это комната среднего размера?

— Не знаю.

— Через шесть часов ты станешь слоном средних размеров.

Дэн вскочил.

— Вот что у тебя на уме!

— Конечно. А как еще ты предполагаешь выбраться отсюда?

— Я разнесу дверь в щепки, как это сделал бы настоящий слон. — Дэн сжал кулаки. — Вот здорово!

— Уверен, что тебе это удастся.

— Но, Макс…

— Да?

— А если я не превращусь в слона?

— Превратишься!

— Это всего лишь слова пьяного сапожника…

— Но ведь это он сказал нам про Сосалито!

— Его могли нанять.

— Нет. Он самый настоящий волшебник, я уверен.

— Макс!

— Да?

— А может быть, Вестерленд загипнотизировал нас, убедив в том, что я — слон?

— Но я тут при чем? Я вообще не видел его несколько лет. Дэн, расслабься. Вот когда наступит полночь, а мы все еще будем здесь, тогда и начнем придумывать объяснения.

— Постой, а откуда мы знаем, что он не причинит Энн вреда до полуночи?

— Вот этого мы действительно не знаем.

— Давай попробуем выбраться наружу прямо сейчас.

Макс зажег спичку и встал.

— Не думаю, что нам удастся это сделать с помощью обломков бочек. Нашел что-нибудь еще?

— Ножки скамейки. Мы можем колотить ими в дверь.

Так они и сделали.

И через минуту услышали голос.

— Прекратите эти глупости.

— Пошел к черту, — крикнул Дэн.

— Перестаньте, — сказал Вестерленд. — Вам не удастся сломать эту дверь. А если вдруг вы ее и осилите, то Ллойд вас пристрелит. Он ведь сидит там, внизу. Имейте в виду, вчера вечером он выиграл в тире сразу пять Барби.

— А как мы тебя слышим?

— Через вентиляционную трубу.

— Где Энн?

— Все еще в трансе. Если будете хорошо себя вести, я дам вам послушать, как она лает, прежде чем мы отсюда уедем.

— Ты — вошь!

Макс предостерегающе сжал руку Дэна.

— Полегче, полегче, — и громко спросил: — Вестерленд, сколько мы здесь пробудем?

— Моя бывшая жена вернется из Рима в апреле. Надеюсь, до той поры мой план будет выполнен. Однако, сейчас я не располагаю свободным временем. Я спешу на вечеринку.

— Какую вечеринку?

— Новогоднюю у Леверсонов, где Энн Клеменс наверняка напьется.

— Что?

— Напьется, решит, что она — акробат, и поедет на мост Золотые Ворота. Там, забравшись на перила, она вдруг очнется и, поскольку очень боится высоты… Я обо всем узнаю на вечеринке у Леверсонов. Как будет грустно, что она так ничего и не увидит в новом году!

— Ты не сможешь заставить ее проделать все это! Гипноз не имеет такой силы!

— Паджет, это ты сейчас так думаешь. Утром я дам Ллойду газеты, и он просунет их вам под дверь.

Труба замолчала.

Дэн ударил кулаком по стене.

— Он не посмеет этого сделать!

— Кто такие Леверсоны?

Задумавшись на минуту, Дэн сказал:

— Леверсоны, Джон и Джекки. Вроде бы он — один из директоров на радио. Живут неподалеку отсюда. Как раз около ресторана Салли Стенфорд. Думаю, это они.

— До полуночи еще далеко, но, полагаю, у нас все получится, — сказал Макс. — Мы должны спасти Энн. Надо запастись терпением и ждать.

— Макс, который час?

— Шесть тридцать.

— Сейчас должно быть около восьми.

— Семь пятнадцать.

— Мне кажется, я слышу, что они все еще наверху.

— А сейчас?

— Чуть больше девяти.

— Только десять? Да идут ли твои часы?

— Ага, тикают.

— Уже одиннадцать?

— Через пять минут.

— Они ушли, я уверен.

— Расслабься.

Без четверти двенадцать Дэн сказал Максу:

— Будь внимателен. Мне не хотелось бы наступить на тебя, когда я стану слоном.

— Я присяду у твоих настоящих ног, и когда ты превратишься в слона, окажусь у тебя под животом.

Дэн расставил ноги, которые начали раздуваться.

— Живот зачесался.

Макс присел.

В темноте над головой росла черная тень.

— Дэн, ну что?

— Все, Макс. Я — слон.

Макс вскарабкался на слона.

— Я уже на борту.

— Крепче держись. Сейчас я ударю по двери головой.

Дверь треснула и начала поддаваться.

— Эй, парни, поосторожнее, — крикнул Ллойд.

— Потруби ему, — предложил Макс.

— Хорошая идея! — И Дэн заревел изо всех сил.

— Господи Иисусе! — воскликнул Ллойд.

Дверь вывалилась наружу, и Дэн шлепнул Ллойда хоботом. Ллойд выронил револьвер, и Макс, спрыгнув со слона, подобрал его.

— Убирайся! — скомандовал Макс.

Ллойд шмыгал носом.

— Что за фокусы?

— Если он не уйдет, — сказал Макс, — затопчи его.

— Да я и так могу затоптать.

Ллойд отпрыгнул и исчез.

— Черт, как же мне одолеть эту лестницу?

— Не удастся, — ответил Макс. — Смотри-ка, там за кипой бумаги еще одна дверь. Посмотрю, открыта ли она.

— Да неважно. Толкну — и откроется.

— О’кей. Пойду поищу телефонную книгу. Встречаемся во дворике.

Дэн протрубил, а Макс взбежал по узкой деревянной лестнице.

Слон опустился на травку. Со всех сторон доносилась праздничная музыка. Из дома выбежал Макс.

— Только два Леверсона. Один здесь, неподалеку от моста.

Слон вышел на шоссе, ведущее к мосту. Дорога шла вдоль пляжа. Дэн трубил, чтобы машины и люди уступали ему дорогу. Макс прижимался поближе к голове слона и крепко держался за его уши.

Они свернули на дорожку, которая вела к дому Леверсонов.

— Хорошо бы это был тот, который нам нужен.

Старинный двухэтажный дом светился всеми окнами. И в каждом окне были видны люди.

— Точно, там собрались гости, — сказал Макс.

Со стороны длинной извилистой дорожки раздался звук заводящегося мотора.

— Машина, — сказал Дэн и побежал, разбрасывая гравий из-под ног.

Макс бежал по траве, поскольку Дэн занимал собой всю дорожку.

Они подбежали к машине как раз в тот момент, когда Энн Клеменс схватила руль и резко крутанула его. Макс, изогнувшись, ухитрился как-то вытащить ключ зажигания. Энн продолжала судорожно крутить руль.

Макс открыл дверцу машины и вытащил девушку наружу. Гравий, казалось, разбегался под их ногами.

— Ты все испортил! — закричал Вестерленд. — Вы со своим идиотским слоном погубили мой план!

Над площадкой для парковки машин зажглись огни, и Вестерленда окружили подбежавшие люди.

Дэн вытянул хобот и вырвал у Вестерленда револьвер. От неожиданного толчка Вестерленд упал. Дэн поднял упавшего мультипликатора и, сжав его хоботом, принялся трясти.

Макс вытащил револьвер Ллойда из кармана, направил его на Вестерленда и крикнул:

— Вестерленд, выведи Энн из транса! И не вздумай нас дурачить!

Вестерленд щелкнул пальцами перед бледным лицом девушки. Она покачнулась и стала падать. Макс подхватил ее.

Неожиданно Дэн выронил Вестерленда и, громко трубя, бросился в кусты.

Когда рев слона стих, ошеломленные гости услышали пронзительный вой сирен.

— А вот и настоящие детективы! — сказал Макс.

Сзади зашуршали кусты. Оттуда вышел Дэн собственной персоной.

— Позволь мне обнять Энн.

Макс осторожно переместил девушку в объятия Дэна.

— Она скоро придет в себя окончательно. Все будет хорошо.

— А что же мы расскажем представителям закона?

— Правду. Кроме истории со слоном.

— Но как же мы тогда выбрались из дома Вестерленда?

— Моя машина не заводилась, и мы упросили какого-то водителя подвезти нас сюда.

— Но люди видели слона.

— Он убежал из зоопарка.

— Какого?

— Слушай, — сказал Макс, пряча револьвер в карман, — не будь таким занудой. Мы вовсе не должны все объяснять.

— О’кей, спасибо, Макс.

Макс зажег сигарету.

— Сегодня я был слоном только один час. Думаю, на этом мои превращения закончились. А как ты думаешь, Макс?

— Знаешь, чтобы ты не волновался, вечер перед днем рождения Линкольна я проведу вместе с тобой и Энн. Ну как?

— Что «ну как»? — вдруг спросила Энн. — Дэн, что все это значит?

— Ничего особенного. Просто у Вестерленда некоторые неприятности. Я потом все объясню.

Макс кивнул им и пошел встречать приближающегося полицейского. Где-то вдали замирали последние звуки праздничной музыки.

Подобно перепуганному котенку, Алан Остен прокрался по темной скрипучей лестнице на верхний этаж и, стоя на еле освещенной лестничной площадке, долго всматривался в таблички на дверях, пока не отыскал нужную.

Как ему было сказано, он толкнул незапертую дверь и оказался в комнатке, вмещавшей кухонный стол, кресло-качалку и простой стул. На бурой стене висела полка, на которой стояли разнообразные флаконы и бутыли.

В качалке сидел старик и читал газету.

Алан молча вручил ему карточку.

— Садитесь, мистер Остен, — вежливо предложил старик. — Рад с вами познакомиться.

— Правда ли, — спросил Алан, — что у вас есть средство, которое обладает… некоторыми необычными свойствами?

— Дорогой друг, — ответил старик, — мои средства немногочисленны — я не имею дела с успокаивающими и слабительными микстурами. Но среди них нет ни одного, которое можно было бы охарактеризовать как обычное…

— Дело в том… — начал Алан.

— Например, — старик снял с полки бутылочку, — в этом сосуде заключена жидкость прозрачная, как вода, практически безвкусная, неуловимая в кофе, молоке, вине или в ином напитке. Кстати, и при любом вскрытии в морге ее невозможно обнаружить.

— Вы хотите сказать, что это яд? — воскликнул перепуганный Алан.

— Если вам удобнее, то называйте это чистящим средством. Ведь жизнь нуждается в чистке. Или обзовите его пятновыводителем. Сгинь, проклятое пятно! Догорай, огарок!

— Я не нуждаюсь ни в чем подобном, — решительно заявил Алан.

— Может, это даже и к лучшему, — заметил старик. — Вы знаете, сколько это стоит? За чайную ложку — а этого вполне достаточно! — я прошу пять тысяч долларов. И ни цента меньше!

— Надеюсь, другие ваши микстуры стоят не так дорого? — с надеждой произнес Алан.

— Ну разумеется! — ответил старик. — Было бы непорядочно спрашивать такие деньги за приворотное зелье. Молодые люди, которые нуждаются в приворотном зелье, редко могут потратить пять тысяч долларов. Иначе бы им оно не понадобилось.

— Яс вами совершенно согласен! — воскликнул Алан.

— Если бы я не торговал приворотным зельем, — старик достал с полки другой флакон, — то о своем другом изделии я бы не стал вам говорить. Человек держит язык за зубами, если он тебе чем-то обязан.

— А эти… средства… Они не просто… Ну, вы понимаете!

— Нет, не опасайтесь, — успокоил его старик. — Период их действия продолжителен. Он выходит далеко за пределы одной вспышки чувства. Любую вспышку они в себя, конечно, включают. Их хватает в избытке на все вспышки. Вечное средство!

— О боже, как любопытно! — Алан пытался изобразить научную объективность. — Именно любопытно!

— Обратите внимание на духовную сторону, — предложил старик.

— Я уже обратил, — признался Алан.

— Мое средство превращает равнодушие в преданность. Презрение в преклонение. Заставьте юную леди выпить лишь каплю моего снадобья, — его аромат будет незаметен в супе, соке или коктейле, — и как бы ни была она легкомысленна и общительна, она немедленно изменится. Ей ничего не будет нужно — лишь одиночество. И вы.

— В это трудно поверить, — сказал Алан. — Она без ума от вечеринок.

— Она откажется от вечеринок — ведь там вы можете встретить другую девушку.

— Она будет ревновать? — Алан был потрясен. — Ревновать меня?

— Она захочет заменить собой весь мир.

— Для меня она уже заменила весь мир. Только сама этого не замечает.

— Как только она примет эти капли, сразу заметит. Она будет видеть только вас.

— Прекрасно! — воскликнул Алан.

— Она захочет узнать все, что произошло с вами за день. Ей важно будет каждое сказанное вами слово. Она захочет угадать ваши мысли и понять, почему вдруг улыбка коснулась ваших губ и что вас неожиданно опечалило.

— Это и есть любовь! — заявил Алан.

— Вот именно, — подтвердил старик. — А как она будет заботлива! Она не позволит усталости овладеть вами, она запретит вам сидеть на сквозняке или пропустить обед. Если вы на час задержитесь, она будет в ужасе. Ей покажется, что вас убили или какая-то наглая сирена поймала вас в свои сети.

— Мне трудно вообразить, чтобы Диана так себя вела! — возопил потрясенный Алан.

— Не насилуйте свое воображение, — заметил старик. — К тому же учтите, если какая-то из сирен вас все же соблазнит, соблазняйтесь, не переживайте. Она вас обязательно простит. Конечно, ей будет тяжело, но в конце концов она простит.

— Такого со мной никогда не случится! — поклялся Алан.

— Разумеется, не случится, — подтвердил старик. — Но если и случится, не беспокойтесь. Она никогда не разведется с вами. Со своей стороны, она никогда не даст вам повода не то что для развода, но даже для легкого неудовольствия.

— И сколько же стоит… сколько стоит это волшебное средство? — спросил Алан.

— Куда дешевле, чем пятновыводитель. Мы же договорились, что между нами именно так будем называть мое средство. Пятновыводитель стоит пять тысяч долларов за чайную ложку и ни пенни меньше. Для того чтобы почувствовать нужду в пятновыводителе, надо обладать куда большим жизненным опытом. К тому же пришлось бы откладывать…

— Но сколько стоит приворотное зелье?

— Приворотное зелье? Сущие пустяки.

Старик открыл ящик кухонного стола и достал оттуда махонький, не очень чистый пузырек.

— С вас доллар, — сказал он.

— Вы не представляете, как я вам благодарен, — прошептал Алан, глядя, как старик капает в пузырек из флакона.

— Рад вам угодить, — ответил старик. — Когда во второй половине жизни мои клиенты возвращаются, они уже куда богаче и нуждаются в более дорогих средствах. Берите ваше зелье. И убедитесь, насколько оно действенно.

— Еще раз спасибо, — сказал Алан. — Прощайте.

— Оревуар, — откликнулся старик. — До свидания.

Она готова меня спасать. Она — поэтесса. Нигде не служит, живет на моем этаже, немного ближе к холлу. Ей не больше тридцати. Выше меня, длинные курчавые волосы, нос острый, с горбинкой. Обдуманная небрежность в одежде, тщательно подобранные, потрепанные наряды. Очень блестящие глаза. У меня нет намерения определять сексуальную привлекательность землян, но, судя по замечаниям мужчин, живущих в нашем отеле, ее внешность не представляет интереса. Я часто встречаюсь с ней по пути к себе в комнату. Она всегда мне улыбается. Не сомневаюсь, что про себя она говорит:

— О, бедный одинокий мужчина! Дай разделить с тобой бремя твоей несчастной жизни, дай показать тебе, что значит любовь, потому что я тоже знаю цену одиночеству.

В действительности она ничего такого не говорит. Но ее намерения очевидны. При виде меня в ее глазах появляется какое-то голодное выражение, смесь материнского с (подозреваю) сексуальным. На ее лице отражается сумасшедшее напряжение.

Ее зовут Элизабет Кук.

— Вы любите поэзию, мистер Нечт? — спросила она меня сегодня утром, когда мы вместе поднимались в нашем древнем лифте.

Спустя час она постучала в мою дверь.

— Кое-что вам почитать, — сказала она. — Это я написала.

Пачка больших желтых листов бумаги со скрепкой наверху — стихи, неряшливо отпечатанные на мимеографе.

— Если вам понравится, можете оставить себе, — пояснила она. — У меня много экземпляров.

Она была одета в яркие вельветовые бриджи и тонкую розовую блузку, сквозь которую просвечивали ее маленькие конусообразные груди. Они показались мне не очень функциональными. Когда она увидела, что я их рассматриваю, она трижды моргнула и раздула ноздри. Знак вожделения?

Я прочитал эти стихи. Пристойно ли мне высказывать свое суждение о них? Даже несмотря на то, что я прожил на этой планете одиннадцать лет и достаточно хорошо владею разговорным английским, могу ли я действительно постичь внутреннюю сущность поэзии? Ее стихи показались мне довольно плохими. Напыщенные, тяжелые, охватывающие, как они это называют, срезы жизни. Мир вокруг поэтессы жестокий, грубый, город — недружелюбный. Жалобы на барьеры между людьми. Начало первого стихотворения:

И так далее. Теплая определенная эмоция. Но разве призыв к любви, направленный на средоточие порока, может быть смыслом поэзии? Я заложил стихи в сканер и отправил их домой, хотя сомневаюсь, что они многое объяснят о Земле. Элизабет была бы польщена, если бы знала, что, имея так мало читателей здесь, она приобрела новых где-то вдалеке, на расстоянии девяноста световых лет. Но, конечно, я не могу ей об этом сказать.

Очень скоро она вернулась.

— Вам понравилось? — спросила она.

— Очень. Вы сочувствуете тем, кто страдает.

Думаю, она рассчитывала, что я приглашу ее зайти. Я был осторожен и в этот раз не смотрел на ее груди.

Отель расположен на Западной 23-ей улице. Ему, должно быть, больше ста лет. Фасад дома — барочный, а интерьер являет собой образец утонченного распада. Традиционно в отеле селится богема. Жильцы, в большинстве, постоянные, многие из них художники, писатели, сценаристы и тому подобное. Я прожил здесь девять лет и знаю многих жильцов по именам. Они меня — тоже. Но я избегаю близких знакомств, и все уважают мой образ жизни. Я никого не приглашаю в свою комнату. Иногда позволяю себе принять приглашение пойти к кому-нибудь в гости, так как одной из моих обязанностей является передача сообщений об образе жизни землян. Элизабет — первая, кто пытается пересечь невидимый барьер уединенности, которым я себя окружил. Не знаю, как мне удастся с этим справиться. Она живет здесь уже около трех лет. Ее внимание ко мне стало заметным месяцев десять тому назад, и последние пять или шесть недель она особенно надоедлива. Объяснение неизбежно. Или мне придется попросить ее оставить меня в покое, или я окажусь втянутым в недопустимую ситуацию. Возможно, она найдет кого-нибудь еще более несчастного, прежде чем все это произойдет.

Мой ежедневный распорядок редко меняется. Я встаю в семь. Первое питание. Потом чищу свою кожу (я имею в виду наружную, земную кожу) и одеваюсь. С восьми до десяти я передаю сообщение домой. Потом выхожу на утреннюю прогулку, разговариваю с людьми, покупаю газеты, часто работаю в библиотеке. В час возвращаюсь к себе в комнату. Второе питание. Передаю сообщение с двух до пяти. Снова выхожу. Иду в театр или в кино, иногда на политическое собрание. Я должен впитать в себя все особенности этой планеты. Часто в баре — я оборудован устройством для принятия алкоголя, хотя, конечно, должен освобождаться от него как можно скорее — пью, слушаю и спорю. В полночь возвращаюсь в свою комнату. Третье питание. Время передачи с часу до четырех ночи. Потом три часа сна, и весь цикл начинается с начала. Режим удобный. Не знаю, сколько наших агентов на Земле, но хочется думать, что я — один из наиболее старательных и полезных. Не отрицаю, что ненавижу физический дискомфорт, и часто впадаю в настоящее отчаяние от одиночества. Иногда я даже думаю попросить перевести меня домой. Но что мне там делать? К какой службе я пригоден? Мне рисуется единственный конец моей жизни — существование среди землян и передача сообщений домой. Если лишиться этого, я — ничто.

Конечно, я испытываю физическую боль. Достаточно сильную. Сила тяжести на Земле почти в два раза больше, чем дома. Это очень затрудняет жизнь. Мои внутренние органы всегда вываливаются за край панциря. Мускулы натягиваются с напряжением. Сердце постоянно протестует. За одиннадцать лет, как можно догадаться, я приспособился к здешним условиям. Я окреп, усложнился. Полагаю, если бы меня неожиданно быстро транспортировали домой, то у меня было бы головокружение и мне пришлось бы привыкать к тамошней легкости. Я бы прыгал, поднимался в воздух и спотыкался. Мне даже не хватало бы силы притяжения Земли. Но здесь я все равно страдаю, вес все время давит на меня. Но ни слова жалости к себе! Я знал об этих условиях заранее. Когда я добровольно вызвался служить на Земле, была еще возможность отказаться от этого назначения, но я решил отправиться сюда во что бы то ни стало, не осознавая, что две недели испытания двойной силой тяжести совсем не то же самое, что вся жизнь. Там я всегда мог выйти из тренировочной камеры. Но здесь каждая молекула моего тела постоянно испытывает это тяготение. Моя плоть всегда жалуется.

И это наружное тело, которое мне приходится носить. Искусная маскировка. Всегда быть одетым в толстую массу синтетической плоти, обволакивающую, поглощающую меня. Мягкие, скользкие прикосновения ко мне внутри этой синтетики. Тщательно построенный каркас, который держит это тело прямо и которым я могу управлять, лес подпорок и распорок, механических активаторов и кабелей. И среди всего этого маленькая платформа, к которой я должен бесконечно приспосабливаться, находить наименее неудобное положение, постоянно перемещаться, извиваться, пытаться сделать гибким свое негнущееся тело. Смотреть на мир в перископ, через механические глаза. Эта гора мяса, куда я всунут, должна выглядеть настоящим человеком. До сих пор еще никто ничего не заподозрил. От года к году это тело слегка старится, слегка седеют волосы на макушке и толстеет брюшко. Тело ходит. Оно разговаривает. Оно принимает пищу и питье внутрь. (И сохраняет съеденное в приемном мешочке около моей самой левой руки.) Спрятавшийся шахматист. Невидимый наездник. Если бы я отважился, я мог бы иногда освобождаться от этого платья и ползать по комнате в своем собственном облике. Но это запрещено. Одиннадцать лет я не выходил наружу из этого сооружения. Иногда я чувствую, что ЭТО прилипло ко мне, что ЭТО теперь часть меня.

Для того чтобы есть, я должен раскрыть ЭТО в центре груди. Все действие занимает несколько минут. Три раза в день я расстегиваюсь, чтобы поместить пищевой концентрат в мою настоящую глотку. Непродуманная система. Нужно было устроить так, чтобы я мог опускать пищу в мой искусственный рот, а она попадала бы в настоящий пищеварительный тракт. Надеюсь, в новых моделях так и сделано. А как мучителен для меня процесс выделения. Надо расстегнуться, пробраться внутрь, вынуть кубик отработанного, снова застегнуться и отправить отработанное в туалет. Неудобно!

И одиночество! Смотреть на звезды и знать, что дом где-то там! Думать обо всех тамошних, сочетающихся браком, поющих, разделяющихся, абстрагирующих, пока я провожу свои дни в этом разрушающемся отеле на чужой планете, угнетенный притяжением, замурованный в неудобном искусственном теле. Всегда один, притворяющийся не тем, кто я есть, а тем, кем я быть не могу. Вечно шпионящий, вечно выспрашивающий, записывающий, отчитывающийся, сражающийся с печалью одиночества, охотник, ищущий покоя в философствовании.

Во всем этом есть только одно утешение — удовольствие от сознания того, что я служу дому.

Атмосфера в Нью-Йорке становится грязнее с каждым годом. Улицы заполнены автомобилями, изрыгающими гидрокарбонаты. Для землян эти вещества ужасны, и они все время ворчат по поводу загрязнения окружающей среды. Для меня же этот сладкий суп из органических соединения — радость, привет из дома. Глубоко дыша, я гуляю по улицам и вдыхаю вкусные молекулы через свой фальшивый нос. Местные, должно быть, думают, что я сумасшедший. Прогулка среди автомобильных выхлопов! Могут ли меня арестовать за чрезмерное вдыхание гидрокарбонатов? Могут ли меня за это отправить на психиатрическую экспертизу?

Элизабет Кук по-прежнему задумчиво внимательна ко мне. Улыбается в коридоре. В глазах — блеск надежды.

— Мистер Нечт, может быть, нам как-нибудь вместе пообедать? Я уверена, у нас найдется много тем для разговора. Возможно, вам захотелось бы почитать мои новые стихи?

Она трепещет. Ресницы напряженно вздрагивают. Я знаю, иногда в ее комнате бывают мужчины, так что обрабатывает она меня не из-за одиночества, не от каких-то неудач. Сомневаюсь, что я ее привлекаю сексуально, в этом смысле я женщинам не интересен. Нет, она меня любит, потому что жалеет. Печальный, застенчивый холостяк из комнаты в конце коридора, мистер Нечт. Может быть, я привнесу немного ярких красок в вашу мрачную жизнь? И так далее. Думаю, так оно и есть. Смогу ли я и дальше избегать общения с ней? Возможно, надо переехать в другую часть города. Но я так давно живу здесь, я врос в этот отель. Это лишь маленькая компенсация за трудности моего здешнего существования. И комната, к которой я привык. Огромное окно, треснувшая зеленая плитка на полу в ванной, шершавость штукатурки на стене над кроватью. Высокий потолок, смешные подсвечники — все вещи, которые я люблю. Но, конечно, я не могу допустить, чтобы она вступила со мной в любовные отношения. Мы направлены сюда для наблюдения за землянами, а не для того, чтобы впутываться в какие-то истории. При близком контакте через наше фальшивое тело не трудно проникнуть внутрь. Мне надо как-то держаться от нее подальше. Или спасаться бегством.

Невероятно! В этом отеле живет еще один наш!

Я узнал об этом случайно. В час дня возвращаюсь с утренней прогулки. Элизабет сидит в засаде в вестибюле, болтает с портье. Она вскакивает в лифт вместе со мной, смотрит мне в глаза.

— Иногда я думаю, что вы меня боитесь, — начинает она. — Не надо. Великая трагедия человеческой жизни состоит в том, что люди всегда прячутся за стеной страха и не дают туда проникнуть тому, кто хотел бы заботиться о них, дарить свое тепло. У вас нет причин бояться меня.

Я и не боюсь, но как ей это объяснить? Отложив продолжение беседы, я вышел из лифта на этаж раньше. Пусть она думает, что я пошел к другу. Или к любовнице. Я медленно шел по коридору, чтобы потянуть время, надеясь, что она уже будет в своей комнате, когда я поднимусь. Мимо меня прошмыгнула горничная. Она открыла своим ключом дверь слева, нарушив здешние правила. Забыла постучать, прежде чем войти в комнату. Дверь открылась, внутри стоял обнаженный хозяин комнаты. Коренастый, мускулистый, голый до талии мужчина.

— О, извините, — прошептала горничная и попятилась, закрывая дверь.

Но я увидел. Я очень зоркий. Волосатую грудь рассекала темная щель трех дюймов шириной и одиннадцати дюймов длиной. Внутри видна черная блестящая поверхность панциря. Мой сородич, открытый для второго питания. В изумлении я, шатаясь, пошел к лестнице и заставил себя подняться на свой этаж. Никаких следов Элизабет. Добрел до своей комнаты, закрыл задвижку. Здесь еще один из наших? Ну, хорошо, а почему бы и нет? Я не единственный. В Нью-Йорке нас, одиночек, может быть, сотни. Но в том же самом отеле? Теперь вспоминаю, я иногда его встречал — молчаливый суровый мужчина, напряженный, необщительный. Не сомневаюсь, и я могу казаться таким же. Держим мир на расстоянии. Не знаю ни его имени, ни того, чем он занимается.

Нам запрещено вступать в контакт друг с другом, за исключением особо крайней необходимости. Изоляция является непременным условием нашего дела. Я не могу познакомиться с ним, не могу искать его дружбы. От того, что я знаю о нем, мне теперь гораздо хуже, чем тогда, когда я был одинок. Мы могли бы вспоминать о нашей жизни дома, поддерживать друг друга во всех трудностях: неудобстве от земного притяжения, проблемах с пищеварением, непереносимости мерзкого климата. Но нет, я должен притворяться, что ничего не знаю. Правила. Жесткие, непреодолимые правила. Я занят своим делом, он — своим. При встрече — никакого намека на то, что я знаю.

Вот так. Дело чести сдержать клятву. Хоть это будет и трудно.

Его здешнее имя — Свенсон. Живет в отеле восемнадцать месяцев, музыкант или что-то в этом роде, как сказал портье.

— Очень своеобразный человек. Скрытный. Никогда не поболтает, не улыбнется. Никого не подпускает к себе. Как-то горничная вошла в его комнату без стука, так он тут же пожаловался на нее. Да, здесь у нас разные люди живут.

Портье полагает, что мой сородич, на самом деле, член какой-то старой европейской королевской семьи, живущий в изгнании, или что-нибудь столь же романтическое. Как бы он был удивлен!

Я тоже никого не подпускаю к себе. И Элизабет в том числе.

Она встретила меня в коридоре, возле моей комнаты.

— Мои новые стихи, — сказала она. — Если вам интересно, конечно.

И потом:

— Можно мне зайти? Я бы сама почитала вам. Я люблю читать вслух. И, пожалуйста, не надо всегда так пугаться, Дэвид, я не кусаюсь. В самом деле. Я очень деликатна.

— Извините.

— И вы меня извините.

Гневная, со сверкающими глазами, губы крепко сжаты. — Если вы не хотите общаться со мной, так и скажите. Я послушаюсь. Но хочу, чтобы вы знали, — вы бываете жестоким. Я ничего от вас не требую. Просто предлагаю нежную дружбу. А вы мне отказываете. Я плохо пахну? Я безобразна? Вы ненавидите мои стихи и боитесь об этом сказать?

— Элизабет…

— Нам так мало времени отведено на этом свете. Почему бы не быть добрее друг к другу, пока мы еще здесь? Любить, делиться, открыться? Жить душа в душу.

Тон ее изменился. Искусно смягчился.

— Как я понимаю, женщины вас отвлекают. Я бы не хотела опуститься до этого. Все мы живем своей жизнью. Речь не идет о сексуальных отношениях между нами. Я говорю о беседах, о том, чтобы открыть каналы. Хотите? Скажете «нет», и я вас больше никогда не потревожу, но, пожалуйста, не говорите «нет». Это будет подобно двери, захлопнутой перед жизнью. И если вы так поступите, то сами положите начало своему умиранию.

Настойчивая. Я должен был послать ее к черту. Но за всем этим ее одиночество и несомненная искренность. Ее теплота, ее упорное желание вытолкнуть меня из моей лунной изоляции. Можно ли на это обижаться? Осознание того, что рядом есть Свенсон, совсем близко, но отгороженный от меня железными заповедями, усиливало мое одиночество. Можно было бы рискнуть, позволив Элизабет приблизиться. Это осчастливит ее, может быть, осчастливит и меня. Благодаря этому, я могу собрать ценную информацию для дома. Конечно, должны быть возведены надежные барьеры.

— У меня в мыслях не было отказывать вам в дружбе, Элизабет. Думаю, вы меня не поняли. Я вовсе не отказываю вам. Заходите. Зайдите же.

Ошеломленная, она входит в мою комнату. За все время — первый гость.

Немного книг, скромная меблировка, передатчик, сложным образом замаскированный под фрагмент скульптуры.

Она садится. Юбка значительно выше колен. Хорошие ноги, если я могу правильно это оценивать. Я решил исключить сексуальное начало. Если же она сделает какую-нибудь попытку, я устрою — не знаю — истерику, что ли.

— Почитайте мне ваши новые стихи, — сказал я.

Она открыла папку. Читает.

— В середине унылой ночи, среди сомнения и пустоты, когда бог ужасной ошибки пришел ко мне с холодными руками, я смотрела вверх и кричала «да» звездам. И да, и да, и снова. Я прорыла себе проход к «нет». И я ждала тебя сказать «да», и наконец ты был. И мир сказал, звезды сказали, деревья сказали, трава сказала, небо сказало, улицы сказали: да, и да, и да…

Она в экстазе. Ее лицо пылает. Ее глаза сияют счастьем. Она прорвалась ко мне. После двух часов чтения, когда становится очевидным, что я не собираюсь укладывать ее в постель, она уходит. Не скрывая своих чувств по поводу того, что была приглашена.

— Я так рада, что ошиблась в вас, Дэвид, — шепчет она. — Я не могла поверить, что вы на самом деле отшельник. И вы не отшельник.

Экстаз.

Я слишком далеко заплыл.

Каждый вечер мы проводим вместе час-два. Иногда в моей комнате, иногда у нее. Чаще она приходит ко мне. И потом очень вежливо я пытаюсь остаться один перед третьим питанием. Теперь я читаю все ее стихи, мы разговариваем, но не об искусстве, а о политике, о расовых проблемах. У нее живое, интересное мышление. Хотя ей постоянно хочется все обо мне выведать, она понимает, как меня это нервирует, и быстро ретируется, когда я отражаю ее нападение. Спрашивает о моей работе, я уклончиво отвечаю, что занимаюсь исследованиями для книги. Тогда, поскольку я больше ничего не объясняю, она прекращает расспросы, но спустя несколько вечеров снова деликатно к ним возвращается.

Она пьет много вина и предлагает мне тоже выпить. Я выпиваю за весь визит один стакан. Часто она намекает, чтобы я пригласил ее пообедать. Я объясняю, что у меня проблемы с пищеварением и я предпочитаю есть в одиночестве. Она любезно выслушивает меня и немедленно предлагает свою помощь для решения этих проблем. Скоро она снова просит меня пойти поесть вместе с ней. Прямо в отеле есть превосходный испанский ресторан. Она задает вопросы, которые меня тревожат. Где я родился? Учился ли в колледже? Где моя семья? Был ли я женат? Будет ли опубликовано то, что я пишу? Я изобретаю отговорки. Во всем этом нет ничего трудного. Правда, прежде я никогда не позволял никому из землян так близко приближаться ко мне. Во время такого непрерывного контакта можно воспользоваться случаем и обнаружить странности в моем фальшивом облике.

И секс. Казалось, она думала, что мы должны вступить в сексуальные отношения просто потому, что стали такими хорошими друзьями. Страсть — всего лишь еще одна из сторон наших отношений. Мы разговариваем, иногда вместе гуляем, мы должны были бы и ЭТО тоже делать вместе. Но, конечно, это невозможно. У меня есть внешние органы, но нет возможности воспользоваться ими. Мне не хотелось бы, чтобы она дотрагивалась до моей фальшивой кожи. Как этого избежать? Если я объявлю себя импотентом, она тут же попробует исцелить меня. Если я скажу, что я гомосексуалист, она предложит какую-нибудь успокаивающую терапию. Если я просто скажу, что она не возбуждает меня физически, это ее ранит. Ей так же важно войти со мной в сексуальные отношения, как раньше было важно заставить меня просто разговаривать с ней. Она очень часто надевает прозрачную розовую шаль, сквозь которую просвечивает грудь. Она носит очень короткие юбки. Душится возбуждающими духами. Старается при каждом удобном случае дотронуться до меня.

Напряжение возрастает. Она решила меня получить.

В своих рапортах домой я ничего о ней не сообщал. Но передавал некоторые наблюдения за ее психикой.

— Допускаете ли вы, что могли бы влюбиться в меня? — спросила она сегодня вечером. И добавила: — Неужели вы не страдаете оттого, что постоянно подавляете свои чувства? Сидите внутри себя, как заключенный? — И еще: — В жизни существует и физиология, Дэвид. Игнорируя меня, вы меня не раните. Но мне грустно думать о том, какой вред вы наносите себе.

Скрещивает ноги. Юбка поднимается еще выше.

Кризис приближается. Я не могу этого допустить. На город свалилось знойное лето, а в жаркую погоду моя нервная система всегда на грани нервного срыва. Элизабет заведет меня слишком далеко. Я могу все разрушить. Я должен подать прошение о переводе домой, прежде чем стану причиной беды. Возможно, надо обсудить это со Свенсоном. Думаю, что все происходящее сейчас может быть квалифицировано как критическое положение.

Прошлым вечером Элизабет сидела у меня до ночи. В конце концов я попросил ее уйти: работа. Через час она сунула мне под дверь конверт.

Новейшие стихи. Любовные стихи. Трясущейся рукой.

— Дэвид, вы так много значите для меня. Вы — мои звезды и туманности. Не могли бы вы позволить мне показать вам мою любовь? Не хотите испытать счастье? Подумайте об этом. Я обожаю вас.

Какую лавину я сдвинул!

Сегодня 103 градуса по Фаренгейту. Четыре дня подряд стоит безумная жара. В полдень встретил в лифте Свенсона, чуть не выпалил ему правду о себе. Мне нужно быть более осторожным. Но я теряю контроль над собой. Прошлой ночью, когда было особенно жарко, я чуть было не снял тело-маскировку. Я больше не мог быть запертым в нем, не мог бесконечно изворачиваться, чтобы избежать прикосновения всех выступов конструкции остова. С трудом устоял от этого искушения. Я даже стал более чувствителен к гравитации. Временами мне кажется, ЧТО МОЙ ПАНЦИРЬ НАЧИНАЕТ РАСТРЕСКИВАТЬСЯ. Сегодня я чуть не упал на улице. Мне необходимо справиться с истощением, лечь в больницу, пройти флюорографическое обследование.

У ВАС, МИСТЕР НЕЧТ, ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ СКЕЛЕТ…

Действительно. Вслед за тем меня вскрывают, и за всем этим наблюдает три тысячи студентов. Затем вступают Объединенные нации. Угроза из космоса. Да. Я должен быть осторожным. Я должен быть более осторожным. Я должен быть…

Ну, вот, я это совершил. Одиннадцать лет преданной службы рухнули в момент. Нарушение основополагающего правила. Просто не верится. Как могло случиться, чтобы я — чтобы я, с моим чувством ответственности! — чтобы я мог просто даже подумать о том, что произошло.

Но было ужасно жарко. Третью неделю накатывала горячая волна. Я задыхался в своем искусственном теле. И гравитация. Эта страшная тянущая сила, которая мучила меня сильнее, чем обычно, вытягивала мои внутренние органы из панциря. И как постоянный раздражитель — страстная, возбужденная, слезливая, поэтическая Элизабет, без конца умоляющая меня вспыхнуть ярким пламенем… Провозглашающая свою любовь в сонетах, в меланхолических поэмах, в хайку. Часами сидящая у моих ног с мурлыканьем о красоте моей души.

— Открой себя для любви, — шептала она. — Как если бы ты отдал себя богу. Соверши это, разбей все стены. Ну почему ты отказываешься? Во имя любви, Дэвид, почему?

Я не мог ей ответить, и она ушла. Но в полночь снова постучала в мою дверь. Я впустил ее. Она была в изношенном желтом халате до колен.

— Меня будто избили камнями, — хрипло сказала она севшим голосом. — Мне пришлось выпить, чтобы привести нервы в порядок. Но вот я здесь. Мне обидно, что я ошиблась. Мы стали так близки, а ты не хочешь совершить последнего шага.

Каскад хихиканья.

— Сегодня ночью ты его совершишь. Не обмани моих ожиданий, дорогой.

Сбрасывает халат. Обнажена. Узкая талия, костистые бедра, длинные ноги, тонкие ляжки, на груди просвечивают голубые вены. У нее дикие курчавые волосы. Колдунья. Одержимая. Приближается ко мне, веки полуопущены, рот открыт, змеится язык. До чего она плотская! Капли пота поблескивают на ее плоской грудной клетке. Хватает меня за руки, грубо тянет к постели.

Короткая борьба. Внутри своего фальшивого тела я работаю рычагами. Я сильнее, чем она. Легко освобождаюсь от ее рук. Она стоит передо мной, свирепая, с яростными глазами. Такая ранимая. Такая безумная в своей откровенности.

И такая неистовая!

— Дэвид! Дэвид! Дэвид!

Рыдания. Вздохи. Умоляющая глазами и кончиками грудей, собрав силы, она готовится к следующему раунду, но я предусмотрительно толкаю ее, и она приземляется на кровать. Прячет лицо в подушку, закусывает простыню.

— Почему? Почему, почему, почему, почему, ПОЧЕМУ? — восклицает она.

Через минуту здесь появится портье. С полицией.

— Я так отвратительна? Я люблю тебя, Дэвид, ты знаешь, что значит это слово? Любовь. Любовь.

Садится. Поворачивается ко мне. Умоляет.

— Не отказывай мне. Я этого не вынесу. Знаешь, я просто хотела сделать тебя счастливым. Я понимала, что могу существовать в одиночестве, но не представляла себе, что ты сделаешь меня абсолютно несчастной. И вот ты просто стоишь передо мной. И ничего не говоришь. Что ты такое? Ты — машина?

— Я скажу тебе, что я такое, — ответил я.

И тут я полетел в пропасть. Потерял над собой контроль, отбросил благоразумие. Мой рассудок был побежден истерзанными чувствами. Само мое существование в этот момент ничего для меня не значило. Я должен был все объяснить. Я должен все показать. И какой угодно ценой. Я снимаю рубашку. Она сияет, несомненно, уверенная, что ей удалось меня соблазнить. Мои руки скользят сверху вниз по обнаженной груди, расстегивая крючки и застежки. Я совершаю сложный, нелегкий процесс открывания своего тела. Глубоко внутри, во мне что-то кричит: «НЕТ, НЕТ, НЕТ…» Но я не обращаю на это внимания. У сердца свои соображения.

Хрипло:

— Смотри, Элизабет. Смотри на меня. Вот это то, что я есть. Смотри на меня. Перепугалась? Существенная ошибка!

Моя грудь широко раскрыта.

Я выталкиваю себя вперед, пробираясь между рычагами и распорками, высовываясь почти наполовину из человеческого тела, в которое одет. Я не был так полно открыт с того дня, когда дома вложили меня внутрь этого тела. Я даю ей возможность рассмотреть мой блестящий панцирь. Помахиваю глазами. Вынимаю для показа несколько своих когтей.

— Видишь? Видишь? Большой черный краб из космоса. Это то, что ты любишь, Элизабет. Это то, что я есть. Дэвид Нечт всего лишь костюм для того, что внутри него.

Я обезумел.

— Ты хотела реальности? Вот она — реальность, Элизабет! Что хорошего ты нашла в теле Нечта? Это подделка. Это механизм. Подойди, подойди-ка поближе. Хочешь поцеловать меня? Может быть, мне взобраться на тебя и заняться с тобой любовью?

Какая гамма чувства отражается на ее лице! Сначала, конечно, гримаса недоверия. И ледяной ужас — нечленораздельные звуки, отвисшая челюсть, неподвижные, широко раскрытые глаза. Руки, прижатые к груди. Неожиданная благопристойность перед инопланетным монстром? Но потом, когда знакомый голос Нечта, ставший теперь резким и бесстрастным, продолжает вылетать из черного предмета через раскрытую грудь, ее реакция смягчается. Чудовищно. Поэтическая чувствительность попрана. Ничто человеческое мне не чуждо. Ничто чужое не чуждо мне. А? Она должна поверить собственным глазам.

— Что ты такое? Откуда ты появился?

Я отвечаю.

— Я нарушил основополагающее правило. Нам нельзя себя обнаруживать. Если с нами происходит инцидент подобного рода, мы должны себя взорвать. Вот здесь для этого есть рычажок.

Она подходит ближе и разглядывает меня в глубинах Дэвида Нечта.

— С какой-то другой планеты? Живешь здесь замаскированным?

Она понимает ситуацию. Шок постепенно проходит. Она даже смеется.

— Ты больше не пугаешь меня, Дэвид. Дэвид? Можно мне по-прежнему называть тебя Дэвидом?

Это невозможно. Я как во сне. Я себя разоблачил, думая, что она в ужасе убежит, а она не испугалась и улыбается мне, чудовищу. Она опускается на колени, чтобы получше меня рассмотреть. Я немного отодвигаюсь назад. Где-то потерял самую верхнюю руку.

Она говорит:

— Я знала, что ты необычный, но не предполагала, что настолько. Все в порядке. Главное — сущность твоей личности, то, во что я влюбилась. Что из того, что ты человек-краб из Зеленой Галактики? Что из того, что мы не можем быть настоящими любовниками? Я готова на эту жертву. Я откопала твою душу, Дэвид. Идем дальше. Закрывайся. Так тебе неудобно.

Торжество любви. Даже теперь она не оставит меня. Несчастье. Я вползаю обратно в Нечта, поднимаю его руки к груди, чтобы ее застегнуть. От шока помутнело в голове. Гнусность. Наглость. Что я наделал?

Элизабет наблюдает с благоговением и даже восхищением. Наконец я застегнут. Она кивает.

— Слушай, — говорит она. — Ты можешь мне довериться. Я имею в виду, что, если ты нечто вроде шпиона на Земле, мне это безразлично. МНЕ ЭТО БЕЗРАЗЛИЧНО. Я никому об этом не скажу. Освободись от этого, Дэвид. Расскажи мне все о себе. Разве ты не понимаешь? Это — самое значительное из всего, что происходило в моей жизни. Шанс показать, что любовь — не только физиология, не только химия, а движение души, которое соединяет и расы, и целые чертовы космосы, и сами планеты.

Прошло несколько часов, прежде чем удалось от нее освободиться. Возвышенная, напряженная беседа, где, в основном, говорила Элизабет. Она развивает теории причин моего появления на Земле. Я киваю, отрицаю, расширяю. На самом деле, я совсем растерялся от ужаса своего предательства и едва слушаю ее монолог. Влажность превращает меня в половую тряпку.

В конце концов:

— Все уладится. Я собираюсь прогуляться. Потом вернусь к себе, немного попишу. Эта ночь должна войти в стихи, прежде чем я потеряю силу своих ощущений. Но на рассвете я снова приду к тебе, хорошо? Это будет часов через пять. Ты будешь у себя? Ты не сделаешь никакой глупости? О, я так люблю тебя, Дэвид! Ты мне веришь? Веришь?

Когда она ушла, я долго стоял у окна, пытался собраться. Разбитый. Измочаленный. Вспоминал ее поцелуи, ее губы, пробегающие по краям щели на моей груди. Очарование отвращения. Она будет любить меня, несмотря на мою ракообразную внутренность.

Мне нужна помощь.

Я пошел к Свенсону. Он долго не отвечал на мой стук. Не сомневаюсь, передавал сообщение.

— Свенсон! — позвал я. — Свенсон!

Потом добавил сигнал бедствия на языке нашего дома. Он кинулся к двери. Отворил. Подозрительно прищурился.

— Все в порядке, — сказал я. — Послушайте, дайте мне войти. У меня большое несчастье.

Говорю по-английски. Но снова даю сигнал бедствия.

— Как вы узнали обо мне? — спросил он.

— Я проходил мимо в тот день, когда горничная открыла дверь вашей комнаты без стука. Вы ели, и я увидел.

— Не кажется ли вам, что…

— За исключением крайней необходимости. У меня крайняя необходимость.

Он закрывает свой передатчик и внимательно слушает мой рассказ. Не одобряет. Хмурится. Но не может оттолкнуть меня. Я по глупости совершил преступление, но я — его породы. Мы испытываем одинаковые страдания, нас одинаково мучит одиночество, и он должен мне помочь.

— Что ты теперь собираешься делать? — спрашивает он. — Ты ведь не можешь причинить ей зло? Это не позволяется.

— Я не хочу причинять ей зла. Просто хочу освободиться от нее. Хочу, чтобы она меня разлюбила.

— Как? Если не помогло то, что ты ей показал себя…

— Измена, — сказал я. — Дать ей увидеть, что я люблю кого-то еще. В моей жизни для нее нет места. Это оттолкнет ее. Для будущего неважно, что она знает, — кто поверит ее рассказам? ФБР посмеется и посоветует ей прекратить принимать ЛСД. Но если я не избавлюсь от ее привязанности, мне — конец.

— Любить кого-то еще? Кого?

— Когда она на рассвете придет ко мне, — сказал я, — она найдет нас с тобой, делящихся и абстрагирующих. Думаю, дело будет сделано. Что скажешь?

Так мы со Свенсоном решили обмануть Элизабет.

Тот факт, что мы оба были одеты в мужские тела, конечно, ничего не значил. Мы пошли в мою комнату и вылезли из наших маскировочных костюмов. Дерзкое, головокружительное ощущение. Вдруг мы снова стали двумя существами нашего дома, так полно чувствующими друг друга. Я не запер дверь. Мы забрались на кровать и начали пение. Как странно было снова почувствовать эти вибрации после стольких лет одиночества! Как это было прекрасно! Усики Свенсона прикасались ко мне. Взаимодействие гармоний. Подчеркнутая строгость его техники — он презирал меня за мой идиотизм и был прав, но когда мы перешли от пения к делению, все было забыто. И когда мы стали двигаться в абстрагировании, это было грандиозно. Мы карабкались через безграничность критической пустоты. Рассвет обрушился на нас, а нам даже не хотелось остановиться, чтобы отдохнуть.

Стук в дверь. Элизабет.

— Входите, — сказал я.

Мечтательное, восторженное выражение лица. Тут же изменившееся при виде нас, соединенных, на кровати.

— Мы соединились, — объяснил я. — Не думаешь ли ты, что я жил совершенным отшельником?

Она смотрит то на меня, то на Свенсона. Рука прижата ко рту. В глазах душевное страдание.

— Я не смог предотвратить твою влюбленность, Элизабет. Но на самом деле я предпочитаю свою породу. Что должно быть вполне понятно.

— Быть с ней здесь, сейчас, когда ты знал, что я вернусь…

— Не совсем она, но уж точно не он.

— …Так жестоко, Дэвид! Погубить такое прекрасное переживание!

В дрожащих руках четыре листа бумаги.

— Целый цикл сонетов. О сегодняшней ночи. Как это было великолепно, и вот — все. А теперь… а теперь…

Скомкала листы. Разбрасывает их по комнате. Поворачивается. Выбегает в коридор, яростно рыдая. И в аду не видели такой фурии.

— Дэвид!

Приглушенный крик. Хлопает дверью.

Через десять минут она вернулась. Мы со Свенсоном еще не привели себя в порядок — не вползли в свои тела.

Одеваясь, мы обсуждали дальнейший план действий. Он считал, что честь обязывает меня просить о переводе домой, ибо здесь я теперь не принесу пользы, после того как так неосторожно обнаружил себя. Во многом я был с ним согласен, кроме того, что должен отправиться домой. Несмотря на физические страдания, сопутствующие жизни на Земле, я почувствовал, что принадлежу этой жизни.

И тут вошла сияющая Элизабет.

— Я не должна быть такой собственницей. Такой буржуазной. Такой обычной. Я охотно разделю свою любовь.

Поглаживает Свенсона. Поглаживает меня.

— A menage a trois, — говорит она. — Я не должна обращать внимания на то, что между вами есть физическая близость. До тех пор, пока вы не исключите меня из вашей жизни. Я имею в виду, Дэвид, что мы в любом случае никогда не могли бы быть в физическом контакте. Но между нами могут быть другие аспекты любви. И мы откроем себя твоему другу, да? Да? Да?

И Свенсон, и я подали прошение о переводе. Он — в Африку, а я — домой. Через некоторое время мы получили ответы. И весь этот период мы были окружены заботами Элизабет. Свенсон ужасно злился на меня за то, что я втянул его в эту историю, но у меня не было выбора. Никому из нас не удалось бы избежать настойчивости Элизабет. Она купала нас в волнах нежных эмоций. Куда бы мы ни повернулись, всюду была Элизабет, раскаленная от любви, освещающая мрак нашей жизни. Вы — бедные одинокие создания. Вы очень страдаете от нашей силы тяжести? А как вы переносите жару? А зиму? Женятся ли на вашей планете? Есть ли у вас поэзия?

Счастливая троица. Мы вместе ходили в театр, на концерты. Даже на вечеринки в Гринвич-вилледж.

— Мои друзья, — говорила Элизабет, не оставляя ни у кого сомнений в том, что она живет с нами обоими. Легкий намек на скандальность, ей нравилось казаться рисковой. Свенсон, делая одолжение, угрюмо терпел все ее штучки, но в ее отсутствие постоянно ругал меня, виновника этой ситуации. Элизабет напечатала на мимеографе следующий буклет со стихами, посвященный нам обоим. Она назвала его «Тройное путешествие». Ужасающая эротика. Я поместил несколько стихотворений в одно из моих сообщений домой, а потом со злости выбросил буклет в мусорную корзину.

— Что слышно о твоем переводе? — по крайней мере дважды за неделю я спрашивал Свенсона.

Ему ответа не было. Мне тоже.

Пришла осень. Элизабет, жгущая свечку с обоих концов, выглядела изможденной и беспокойной.

— Я никогда не была так счастлива, — постоянно твердила она, вцепившись одной рукой в Свенсона, другой в меня. — Я никогда не вспоминаю о вашей необычности. Я думаю о вас, как о людях, милых, одиноких, замечательных людях. Здесь, в темноте этого ужасного города.

И однажды она сказала:

— А что если на Земле все такие же, как вы, и только я одна — человек? Но это глупость. Вы здесь, должно быть, единственные. Первые разведчики. Ваша планет завоюет нас? Я так на это надеюсь! Все устроить по справедливости. Царство любви и разума!

— До каких пор это будет продолжаться? — пробормотал Свенсон.

В конце октября ему пришел перевод. Он уехал. Не попрощавшись с нами, не оставив своего будущего адреса. Найроби? Аддис-Абеба? Киншаса?

Я привык к тому, что Свенсон рядом. Он помогал сносить Элизабет. Теперь вся сила ее любви обрушилась на меня. Страдала моя работа. У меня не хватало времени, чтобы должным образом отправлять сообщения. Меня пугала ее болтливость. Что она рассказывала своим друзьям в Вилледж?

— Знаете Дэвида? Он не настоящий человек, представьте себе. Правда, правда. Внутри него сидит нечто вроде краба из другой звездной системы. Но какое это имеет значение? Любовь — это явление универсальное. Истинно любящий не ограничивает свое чувство принадлежностью к какой-либо планете.

Мне было тоскливо, я это понимал. Попасть домой, понести наказание, сбросить фальшивую кожу, освободиться от Элизабет.

Ответ на мое прошение пришел тринадцатого ноября. В прошении было отказано. Я оставлен на Земле, чтобы продолжать свою работу. Перевод домой возможен только по состоянию здоровья.

Я стал обдумывать, не послать ли мне полный отчет о моей измене, что, конечно, привело бы к мгновенному отзыву. Но, в отчаянии, не мог на это решиться. Я погрузился в мрачную задумчивость.

— Почему ты так печален? — спрашивала Элизабет.

Что я мог ответить? Что мне не удалось от нее сбежать?

— Я люблю тебя, — говорила она. — Никогда прежде я не чувствовала этого так явственно.

Прижимается к моей щеке. Пальцы перебирают мои волосы. Соблазнительный шепот.

— Дэвид, открой себя снова. Я имею в виду твою грудь. Я хочу видеть тебя внутреннего. Чтобы быть уверенной, что я тебя не боюсь. Пожалуйста! Ты только однажды дал посмотреть на себя.

И потом, когда я это сделал:

— Можно мне тебя поцеловать, Дэвид?

Я испугался, но разрешил. Она не побоялась. Преобразилась от счастья. Она — огромная неприятность, но, боюсь, я начинаю ее любить.

Смогу ли я ее бросить? Как бы я хотел, чтобы Свенсон не исчезал. Мне нужен совет.

Или я порываю с Элизабет, или с домом. Это абсурд. С каждым днем я все глубже падаю в пропасть уныния.

Я не в состоянии заниматься своей работой. Мне снова отказали в переводе, не объясняя деталей. Сегодня выпал первый снег.

В прошении отказано.

— Когда я увидела тебя со Свенсоном, — сказал она, — я испытала ужасное потрясение. Даже более сильное, чем при виде тебя, выходящего из открытой груди. Я хочу сказать, мне было страшно понять, что ты не человек, но это не ранило меня эмоционально. Это не представляло для меня опасности. Но потом, вернуться через несколько часов и найти тебя с тебе подобным, понять, что ты хочешь от меня избавиться, что мне нет места в твоей жизни, — это было невыносимо. Я словно потеряла все то, чего мы с таким трудом добились.

Целует меня. Слезы радости. Как это произошло? Где все это началось? Я попытался проследить цепь событий, которые привели меня к этому, и не смог. Сегодня я пробыл вне своего фальшивого тела восемь часов. Элизабет говорит о нашей поездке на острова этой зимой. Мы сможем жить в уединенном коттедже ее друзей. Конечно, я не могу оставить свою службу без разрешения. Чтобы получить ответ, придется ждать несколько месяцев.

Надо признаться: я люблю ее.

Первое января. Новый год. Я отправил домой заявление об отставке и сломал передатчик. Связь нарушена. Завтра, когда городские конторы начнут работать, мы с Элизабет пойдем получать разрешение на брак.

— Как есть, — сказал продавец автомобилей, засунув большой палец правой руки за пояс. — Двести пятьдесят баксов — и можете ехать. Не утверждаю, что она идеальна, но, хочу вам сказать, за такую цену вы получаете чертовски хорошую штуку.

— Как есть, — повторил Сэм Нортон.

— Как есть, именно так.

Видно было, что Нортон колеблется.

— Может быть, она хорошо ездит, но вот багажник, который не открывается…

— Ну и что? — засопел продавец. — Вы же сказали, что машина вам нужна, чтобы перевезти вещи в Калифорнию. Зачем вам багажник? Слушайте, когда доберетесь до побережья и у вас будет минутка, заедете в мастерскую, там все расскажете, и они за пять минут, взяв паяльную лампу…

— Почему же вы этого не сделали, пока машина стояла в магазине?

Продавец отвернулся.

— У нас не было времени заниматься такими мелочами.

Нортон помолчал. Потом снова подошел к машине и осмотрел ее со всех сторон. Это был маленький темно-зеленый четырехдверный седан в хорошем состоянии. Приличная обивка, работающее радио, мотор, насколько Сэм мог судить, в порядке, управление легкое. В машине были ремни безопасности и сигнал экстренной остановки.

У нее был только один недостаток. Не открывался багажник. И не потому, что кто-то испортил замок. Просто багажник был сделан так, что он НЕ МОГ открываться. В месте примыкания крышки к корпусу машины была заметна еле видимая линия сварного шва, аккуратно сделанная предыдущим хозяином.

Что за черт, машина со всех точек зрения неплоха, и у Нортона нет времени искать что-нибудь еще. Практически накануне вечером его перевели в офис в Лос-Анджелесе. И было вовсе неплохо уехать из Нью-Йорка в середине отвратительной зимы, но в данный момент он испытывал некоторые финансовые трудности. Компания переезд и перевозку багажа не оплачивала. Ему вручили четыре билета в туристический класс и все. Поэтому Нортон посадил Эллен и детей на первый же рейс в Лос-Анджелес, а деньги, возвращенные кассой за его билет, должны были пойти на расходы по переезду.

Он выбрал медленный, но самый дешевый способ. Нанять прицеп, сложить туда все домашнее имущество и покатить в Калифорнию, надеясь, что за то время, пока он будет в пути, Эллен найдет квартиру.

Нортон не мог доверить колымаге, в которой он ездил сейчас, везти его так далеко на запад от Парсипини, штат Нью-Джерси, одному через пустыню Мохаве. Поэтому он и оказался здесь, пытаясь купить неплохую подержанную машину баксов этак за пятьсот. Это было все, что он мог выложить.

И вот ему предлагают очень привлекательное средство передвижения с одним незначительным дефектом — всего лишь за две с половиной сотни, и при этом у него остается приличная сумма, необходимая для трансконтинентального путешествия. Раз он едет один, ему ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не нужен багажник. Чемодан можно положить на заднее сиденье, а все остальное — в прицеп. В Лос-Анджелесе он с легкостью найдет механика, который откроет багажник, и дефект будет устранен.

С другой стороны, ему достанется от Эллен за покупку машины с дефектом. Она уже и прежде пилила его за подобные «сделки». Но, с третьей стороны, его заинтриговала тайна запечатанного багажника. Кто знает, что там скрывается? Быть может, машина принадлежала контрабандисту, который спешно спрятал «горячий» груз, и багажник полон симпатичными золотыми слитками, или бриллиантами, или девяностолетним коньяком. А что, если…

— Может быть, вы хотели бы еще раз на ней прокатиться? — спросил продавец.

Нортон покачал головой.

— Пожалуй, не стоит. Я уже понял, какова она на ходу.

— Ну, тогда пошли в контору и закончим дело.

— Какого она года, вы сказали?

— Вроде бы шестьдесят четвертого или шестьдесят пятого.

— Вы не уверены?

— С этими иностранными машинами никогда нельзя быть уверенным. Знаете, они не меняют модели по пять, шесть, десять лет, заменяя только мелкие детали, а это может обнаружить лишь эксперт. Возьмите, например, «фольксваген»…

— Кстати, вы мне не сказали, какой марки эта машина.

— Может быть, «пежо», а может, какой-нибудь из «фиатов». Что-нибудь этакое.

— Вы НЕ ЗНАЕТЕ?

Продавец пожал плечами.

— Ну, мы просмотрели уйму каталогов прошлых лет, но там чертова уйма этих иностранных машин. Некоторые марки импортируются небольшими партиями и… В общем, точно мы определить не смогли.

Нортон задумался. А где же брать запасные части к машине неизвестного происхождения? Вдруг он осознал, что думает о машине как о своей собственной, хотя чем больше он размышлял, тем меньше ему все это нравилось. Впрочем, если не забывать о золотых слитках в багажнике… О старинном коньяке… О чемодане, полном сапфиров и рубинов…

Нортон спросил продавца:

— А разве регистрация не фиксирует год выпуска и марку?

Продавец переминался с ноги на ногу.

— По правде сказать, мы ее не регистрировали. Но все совершенно законно. Послушайте, я хочу поскорее расстаться с этой машиной, потому она и стоит двести пятьдесят, понятно?

— Загадочная история. Тогда скажите, откуда у вас появился этот автомобиль.

— Его привез в прошлом году один малый, думаю, это было в ноябре. Он попросил проверить клапаны. Сказал, что вернется через месяц. У него неожиданная деловая встреча. Он заплатил за работу и за месяц стоянки. И представьте себе, больше не появился. Эта проклятая машина простояла у меня почти год. И теперь я хочу от нее избавиться. Юрист сказал, что мы можем это сделать.

— Если я решу ее купить, дадите ли вы мне соответствующие документы? На право ее продажи?

— Конечно, конечно.

— А как с регистрацией?

— Я все устрою, — сказал продавец. — Только заберите машину.

— Две сотни, — сказал Нортон. — Как есть.

Продавец вздохнул.

— Годится. Как есть.

Когда через три дня Нортон начал свое путешествие, падал легкий снежок. Сэм счел это за предзнаменование, только никак не мог понять — какое. В конце концов он решил, что это знак расставания с мрачной зимой. Ему не придется встречаться с ней в ближайшее время. Сводка погоды в «Таймс» сообщала, что в Лос-Анджелесе температура колеблется от 66 до 79 по Фаренгейту. Неплохо для января.

Он неуклюже взгромоздился за руль, легонько нажал на газ и двинулся на запад с безопасной скоростью сорок пять миль в час. Эта скорость была удобна при езде с большим прицепом. У Нортона был не большой опыт езды с прицепами. Он работал продавцом компьютеров, а продавцы компьютеров не возят с собой образцы товара. Но теперь ему приходилось постоянно помнить, что он управляет организмом, состоящим из двух частей, и быть осторожным на поворотах. Господи, благослови автостраду! Просто едешь прямо, прямо, прямо, вперед на закат. На этом пути всего лишь несколько спокойных поворотов, да дюжина светофоров.

Снег усилился. Машина никак на это не отреагировала, шла уверенно, и стеклоочистители работали исправно.

Решив купить машину для переезда, Нортон не собирался покупать иностранную марку. Он полагал, что это будет добротный солидный «плимут» или «шевроле», что-нибудь тяжелое и крепкое, способное перевезти его через всю страну с востока на запад. Но эта маленькая машина не разочаровала его. Она оказалась достаточно мощной и устойчивой, а с таким здоровенным прицепом не было нужды в лишних лошадиных силах.

У Нортона было хорошее настроение. В этой машине он чувствовал себя спокойно и уютно. Казалось, что домик на колесах будет служить ему надежным приютом на время долгого путешествия через всю страну. По радио удалось поймать Моцарта, что было очень приятно. Печка работала хорошо. Машины на дороге встречались редко. Белый пушистый снег, сам по себе прекрасный, был хорош еще и тем, что скоро останется позади.

Нортон даже радовался одиночеству. Он отдохнет в пути, пока доберется до Лос-Анджелеса через Огайо и Канзас, Колорадо и Аризону, и все другие штаты. Пять-шесть дней мира и покоя, когда не надо ни с кем разговаривать, не надо забавлять детей…

Вскоре настроение начало портиться. Если у вас много свободного времени для размышлений, вы, несомненно, начнете думать о том, о чем следовало бы подумать раньше. И теперь, когда он катил по все более глубокому снегу в этот серый, тихий полдень, некоторые аспекты обладания машиной с неоткрывающимся багажником заставили его задуматься о том, о чем он просто забыл в спешке перед отъездом. Например, где необходимый набор инструментов? Где домкрат на тот случай, если у него спустит колесо? А еще более неприятный вопрос: где само запасное колесо? Багажник ведь нечто большее, чем просто некая емкость в задней части машины. В нем должно храниться немалое количество крайне необходимых предметов.

И ничего этого у Нортона не было.

Он только теперь об этом вспомнил.

Пока он размышлял, как ему удастся доехать от побережья до побережья без запасного колеса, ощущение уюта и безопасности испарилось бесследно. На ближайшей станции обслуживания нужно купить запаску, которую можно будет положить на заднее сиденье рядом с чемоданом.

Неожиданно он заметил, что прицеп странно дергается. Казалось, будто его колеса потеряли сцепление с дорогой. Через секунду то же самое случилось и с машиной. Нортон увидел, что его несет юзом по скользкому участку шоссе. «Крути рулем в направлении скольжения, вот что ты должен сделать», — на удивление спокойно сказал он себе. Каким-то образом ему удалось удержаться от резкого торможения, несмотря на естественное желание сделать именно это. В ужасе Нортон следил, как машина и прицеп скользят вправо по направлению к огромному сугробу, возвышающемуся у края дороги.

Нортон медленно выдохнул, почесал подбородок и мягко нажал на газ. Колеса прокручивались в снегу. Машина не двигалась. Он — влип.

У маленького человечка было румяное лицо, длиннющие белые волосы с кудряшками на концах и очки в металлической оправе. Он глянул на покрытые снегом подержанные машины, выставленные на продажу, нахмурился и устало поплелся к выставочному залу.

— Пришел забрать свою машину, — объявил он. — Починка клапанов. Был занят делами в другой части света.

— Вашей машины здесь нет, — сказал смущенный продавец.

— Это я вижу. А ну, покажите, где она.

— Мы более или менее продали ее неделю тому назад.

— ПРОДАЛИ? Продали мою машину? МОЮ МАШИНУ?

— Которую вы бросили. Мы держали ее здесь почти год. У нас тут не стоянка. Слушайте, я разговаривал с юристом, и он сказал…

— Хорошо, хорошо. Кто покупатель?

— Один парень. Он переезжал в Калифорнию, ему срочно нужна была машина для этой поездки. Он…

— Его имя?

— Понятия не имею. Он купил машину, и оставьте его в покое.

Маленький человечек сказал:

— У меня в запасе много разных способов получить от вас информацию. Но не беспокойтесь, я-то легко найду свою машину. А вот вы раскаетесь, что так скандально пренебрегли своими обязанностями. Обязательно раскаетесь.

И, возмущенно ворча, он выскочил из зала.

Спустя несколько минут в небе сверкнула молния.

— Молния? — изумился продавец. — В январе? Во время снегопада?

Когда прогремел гром, все стекла в окнах выставочного зала задрожали и вывалились из рам.

Сэм Нортон жал на газ. Колеса прокручивались. Его ярость все возрастала, но он не знал, что еще предпринять, и надеялся, что машина в конце концов вытащит себя сама. Еще у него были надежды на патруль, который появится на автостраде, увидит, в какое он попал положение, и вызовет буксир. На дороге было пусто. Те редкие машины, которые появлялись вдали, проскакивали мимо него со скоростью выстрела.

Спустя некоторое время он решил выйти и отгрести снег от колес. Он не был уверен, что это поможет, но не знал, что бы еще предпринять. Выйдя из машины, он увидел, что багажник открылся.

Крышка багажника приподнялась почти на фут. Изумленный Нортон поднял ее повыше и заглянул внутрь.

Из багажника шел сырой запах плесени. Там ничего нельзя было разглядеть. Света было мало, а выше крышка не поднималась. Нортону показалось, что там свалены в кучу какие-то странные бугристые предметы, которые будто отодвигались от его рук. Но вот пальцы нащупали что-то твердое, холодное и гладкое. Он услышал позвякивание чего-то металлического.

Нортон вытащил из багажника комплект цепей для колес.

Он улыбнулся. Ему повезло. Как раз то, что нужно! Нортон быстро стал прилаживать цепи на задние колеса. Пока он работал, крышка багажника захлопнулась. Наверное, сломалось крепление, но это было не важно. В пять минут цепи были намотаны. Сэм сел за руль, снова завел машину, дал газ, аккуратно выжал сцепление и прикусил нижнюю губу, помогая машине выбраться из снега. Он оставил цепи на колесах, пока не доехал до станции обслуживания. Там он стал их снимать и, подняв голову, увидел, что багажник снова открылся. Нортон положил цепи в багажник и встал на колени в попытке нашарить что-нибудь еще, но ничего не нашел. Крышка захлопнулась.

«Все равно мне эту загадку не разгадать», — сказал себе Сэм и пошел к станции, чтобы купить колесо и набор инструментов. Служитель, насупившись, осмотрел машину через окно и сказал:

— Вряд ли у нас найдется ваш размер. Есть колеса большие и маленькие, а у вас как раз что-то среднее между ними. Мне никогда не встречался подобный размер.

— Может, посмотрите поближе, — предложил Нортон. — Дело в том, что это иностранная машина и…

— Да мне и отсюда видно. На чем это вы приехали? Что, японская тачка?

— Что-то вроде того.

— Слушайте, может, достанете колесо в Харрисбурге. У них там есть одно место, где обслуживают иностранные машины. Купите там глушитель, амортизатор, в общем, все, что вам нужно.

— Спасибо, — сказал Нортон и вышел.

Он и не заметил, что проехал Харрисбург. От этого ему стало немного не по себе — ведь он все еще не имел запасного колеса. Однако беспокойство было не таким сильным, как раньше. Когда ему понадобились колесные цепи, он нашел их в багажнике. Кто знает, что там еще может найтись при необходимости. Он ехал дальше.

В связи с тем, что собственное средство передвижения маленького человечка оказалось ему недоступно, он должен был что-то нанять. Впрочем, это не составляло труда: в каждом городе существовали агентства, выполняющие подобные заказы.

Очень скоро он вошел в контакт с одним из таких агентств и объяснил свои проблемы.

— Трудность заключается в том, — сказал маленький человечек, — что он стартовал семь дней тому назад. Я проследил его до пункта западнее Чикаго и выяснил, что он движется со скоростью 450 миль в день.

— Тогда вам лучше лететь.

— И я так думаю, — согласился маленький человечек. — Что самое быстрое?

— Могли бы предложить вам хорошее персидское изделие, но у него что-то не в порядке с кисточками. К тому же, вы ведь неважно относитесь к коврам, верно? Я забыл.

— Я им не доверяю, — сказал маленький человечек. — Однажды в Сиккиме я попал в восходящий поток и почти долетел до Гималаев, прежде чем мне удалось взять ситуацию под контроль. Тогда мне показалось, что я вылечу на орбиту. А что на конюшне?

— Есть один первоклассный жеребец. Он отдыхал всю зиму. Правда, немного капризный. Может быть, предпочтете кастрированного гнедого? Почему бы вам не посмотреть на них и не решить самому?

— Так и поступлю, — ответил маленький человечек. — Вы все так же принимаете «динерс клаб», верно?

— Все основные кредитные карты. Как всегда.

Сырым туманным утром, когда Нортон был уже в Иллинойсе, в часе езды от Сент-Луиса, спустило правое колесо. Он уже полтора дня ожидал, что это случится.

Паренек на станции обслуживания в Алтуне, где Нортон заправлялся, постучал по покрышке и показал Сэму слабое место.

Нортон кивнул и спросил, есть ли возможность купить шину. Пожав плечами, паренек сказал:

— Смешной размер. Попробуйте в Питтсбурге, может быть…

Нортон попробовал в Питтсбурге, убил там полтора часа, но от всех слышал одно и то же: колес такого размера просто не бывает.

«Как же предыдущий владелец менял колеса? — подумал Нортон. — А может быть, это еще стоит заводской комплект?»

В одном Нортон был абсолютно уверен: колесо спустит, прежде чем машина доберется до Лос-Анджелеса.

Когда это произошло, скорость была небольшой, всего тридцать пять, и сразу стало понятно, что случилось. Нортон замедлил ход и остановился, не потеряв управления. Сэм радовался, что все это произошло, когда он был в правом ряду. Не хотелось бы менять колеса, стоя спиной к движению. Он все еще поздравлял себя с этим подарком судьбы, когда вспомнил, что у него ведь нет запаски.

Странно, он не очень-то и расстроился. Долгие часы за рулем послужили своеобразным транквилизатором. Нортон не слишком обеспокоился своим бедственным положением. Будучи в часе езды от Сент-Луиса, он мог просто дойти пешком до ближайшей телефонной будки, позвонить в автомобильный клуб, объяснить свою ситуацию, и они прислали бы за ним тягач, чтобы доставить к цивилизации. Тогда он на денек остановился бы в мотеле и позвонил бы сестре Эллен в Лос-Анджелес, чтобы предупредить, что немного задержится. Кстати, в клубе можно было бы узнать, где продаются шины нужного размера, и все обернулось бы к лучшему. Так зачем же огорчаться?

Он вышел из машины и осмотрел колесо, которое совсем осело. А багажник снова открылся. Исходя из прежнего опыта, Сэм рассчитывал обнаружить в нем цепи. Но вместо цепей он нащупал массивную металлическую палку. Нортон потянул ее и увидел, что нашел домкрат. «Все точно, — подумал он. — А запаска должна лежать где-то рядом». Крышка багажника была поднята совсем невысоко. Он не мог ничего увидеть в глубине, но его пальцы наткнулись на резину. Вот она! Красивая, новая, толстая, с глубоким рельефом — очень хороша. Ну, если повезет, то найдется и сундук с золотыми дублонами…

Сундука не было. «Может быть, в следующий раз», — сказал он себе. Он вытащил покрышку, потратил полчаса на то, чтобы ее установить, потом вытер домкрат и бросил его и старую шину в багажник, который немедленно закрылся.

Через час Нортон без каких-либо происшествий пересек Миссисипи, въехал в Сент-Луис, снял комнату в сверкающем новеньком мотеле, с окнами в сторону Золотых Ворот, выпил холодного пива, принял горячий душ и позвонил Эллен. Она только что вернулась после безуспешных поисков квартиры и была уставшей и огорченной. Эллен спросила:

— У тебя все в порядке?

— Конечно.

— И новая машина ведет себя хорошо?

— Ее поведение безукоризненно, — ответил Нортон.

— Сестра спрашивает, какой она марки, она говорит, что если покупать иностранную машину, то это должна быть «вольво». Их делают в Норвегии.

— В Швеции, — поправил Нортон и услышал, как Эллен сказала сестре:

— Он купил шведскую машину.

Ответ прозвучал неразборчиво. Но Эллен пояснила:

— Она говорит, что ты поступил мудро. Эти шведы делают хорошие машины.

Маленький человечек летел невысоко. Из-за тумана видимость была плохой, не больше чем полмили. Все аэропорты Пенсильвании и востока Огайо были закрыты. Маленький человечек летел на запад над белым курчавым покрывалом, простершимся до самого горизонта.

И все было бы хорошо, если бы не беспокойство по поводу этих проклятых частных самолетов.

Гнедой мерин оказался очень выносливым. У него был единственный недостаток — обжорство. «С этими современными лошадьми на вязанке сена далеко не уедешь», — с досадой подумал маленький человечек. Все приходило в упадок, и надо было приспосабливаться к ситуации.

Его оригинальный летательный аппарат должен был бы догнать машину на севере Техаса. Но маленький человечек задержался в Чикаго. Ему вдруг захотелось навестить друзей, и теперь он рассчитывал нагнать машину только в Аризоне. Ему не терпелось скорее сесть за руль.

Чем дольше Сэм Нортон думал о багажнике и его шуточках, тем больше это его беспокоило. Цепи, покрышка, домкрат — что дальше? В Амарилло он предложил механику сто баксов за то, чтобы открыть багажник. Механик недоверчиво потрогал пальцами шов, соединяющий крышку багажника с кузовом.

— Вы из этих телевизионщиков? — спросил он. — Решили меня разыграть?

— Вовсе нет, — ответил Нортон. — Я просто хочу открыть багажник.

— Можно попробовать ацетиленовой горелкой…

Идея разрезания машины вызвала в Нортоне чувство смутного ужаса. Он не понял, почему это его так испугало, но быстро покинул Амарилло.

Оставив позади еще сотню миль, проезжая по унылой, заброшенной, суровой зимней земле, он пересек границу штата Нью-Мексико и решил проверить багажник.

«ПОСЛЕДНИЙ БЕНЗИН ПЕРЕД РОЗВЕЛЛОМ. ЗАПРАВЬТЕСЬ ЗДЕСЬ!» — предупредил квадратный плакат.

Показатель уровня топлива сказал ему, что бак почти пуст. Розвелл был где-то далеко впереди. Вокруг — ни одного человека, ни жилья, ни даже хижины. Нортон решил, что это не очень подходящее место для заправки.

И промчался мимо бензоколонки со скоростью пятьдесят миль в час.

Через несколько минут он был уже за две с половиной горы от заправки и начал сомневаться не только в своей разумности, но и в рассудке. Какое непонятное легкомыслие! Он твердил себе, что надо повернуть назад и заправиться, но по-прежнему упрямо ехал вперед.

Стрелка показателя уровня бензина падала все ниже, пока наконец не дошла до нуля. Затем стрелка перевалила за нуль. Нортон потратил даже тот последний запас бензина, который не регистрируется на шкале — спасительные капли для беспечных водителей. Теперь в любой момент машина может…

…Стоп!

Впервые в жизни Сэм Нортон остался без бензина. «О’кей, багажник, посмотрим, чем ты поможешь на этот раз», — подумал Сэм. Он открыл дверь и ощутил дуновение морозного ветра с гор. Тишина и спокойствие таили в себе какую-то угрозу. Сколько хватало глаз — только полынь и пинии, только серая лента дороги и ни следа человеческого присутствия. Будто бы он попал в темную доисторическую эпоху. Нортон отправился к багажнику.

Багажник снова был открыт.

Как он и ожидал. Теперь надо забраться внутрь и найти там загадочно возникшую десятигаллонную канистру с бензином…

Никакой канистры в багажнике не было. Нортон долго шарил в глубине и в конце концов вытащил оттуда моток толстой веревки.

Веревка?

Что за польза от веревки человеку, у которого в пустыне кончился бензин?

Нортон задумчиво покачал мотком веревки, ожидая ответа на свой вопрос, но так ничего и не понял. Стало ясно, что в этот раз ему НЕ ХОТЯТ помогать. Он не был виноват в том, что въехал в сугроб, и в том, что у него спустило колесо. Но он умышленно оставил машину без горючего, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Может быть, в таком случае багажник не должен его обслуживать?

И все-таки для чего же нужна эта веревка?

Или это злая шутка? Или багажник предлагает ему повеситься? Но для этого здесь нет ни одного достаточно высокого дерева. Нортону казалось, что он сам себя ударил. Вот он здесь стоит и может так простоять несколько часов, а, возможно, и несколько дней, пока мимо не проедет какая-нибудь машина.

Разозлясь, Нортон швырнул веревку вверх. Моток раскрутился, и один из его концов встал вертикально. Над ним образовалось легкое бирюзовое облачко, из которого вниз по веревке спустился мускулистый, худой, смуглый мальчик в тюрбане и набедренной повязке.

— Ну, и в чем проблема? — грубо спросил он у остолбеневшего Нортона.

— У… меня… кончился… бензин…

— В двадцати милях отсюда была бензозаправка. Почему вы там не заправились?

— Я… это…

— Вот чертов дурак! — раздраженно сказал мальчик. — И что ко мне липнет такая работа! Ладно, стой на месте, посмотрю, может быть, и помогу.

Он взобрался вверх по веревке и исчез.

Через три минуты он вернулся, держа в руках жестянку с бензином. Сердито посмотрев на Нортона, он отвинтил крышку бензобака и залил горючее.

— До Розвелла тебе хватит, — сказал он. — Да почаще смотри на приборную доску, идиот!

Он проворно вскарабкался вверх по веревке. Веревка упала и свернулась в моток. Испуганный Нортон подобрал ее с земли и положил в багажник, который захлопнулся с сердитым лязганьем.

Не меньше получаса Сэм ходил вокруг машины, чтобы успокоиться. Надвигалась ночь. Он сел за руль, включил зажигание и тихонько поехал к Розвеллу.

Теперь он готов был поверить во что угодно.

И поэтому нисколько не удивился, когда с неба спланировал великолепный гнедой конь с огромными крыльями. Сделав два круга над машиной, конь плавно приземлился на дорогу и пошел рядом с машиной. В седле сидел маленький беловолосый человечек.

— Молодой человек, — закричал он, — откройте окно пошире! Я хочу с вами поговорить!

Нортон открыл окно.

— Вас зовут Сэм Нортон?

— Правильно.

— Ну, тогда слушайте, Сэм Нортон. Вы едете в моем автомобиле!

Нортон увидел впереди яму с грязной водой, но затормозить не успел. Как только он из нее выбрался, конь рысью приблизился к нему и остановился, чтобы дать спешиться маленькому человечку.

— Все в порядке. Это действительно моя машина. Она была сделана на заказ, когда я несколько лет назад много разъезжал. Я отдал ее в тот гараж для простого ремонта и уехал в деловую поездку за границу. Я и представить себе не мог, что ее продадут. Что за времена! Все приходит в упадок…

— Ваша… машина… — пробормотал Нортон.

— Ага, моя машина. Придется ее у вас забрать. Да вам такая машина и не нужна. Слишком сложная. Возьмете скромненький, небольшой, обычный автомобильчик, недорогой, а? Теперь давайте-ка отцепим этот трейлер, и потом…

— Секундочку, — возразил Нортон. — Машина официально продана мне. У меня есть чек и письмо от юриста магазина, в котором объясняется, что…

— Несерьезно. Один плут нанял крючкотвора, чтобы засвидетельствовать его подпись. Это на меня не действует. Знаю, сынок, что вы не виноваты, но факт в том, что машина — моя собственность, и надеюсь, мне не придется прибегать к суровым убеждениям, чтобы вы отступились.

— Вы хотите, чтобы я вылез из машины и пошел пешком, так что ли? В центре пустыни Нью-Мексико? Под покровом ночи? Со всем моим багажом?

— Даже и обсуждать этого не буду, — сказал маленький человечек. — На мой взгляд, это справедливо. Согласны?

— Совершенно не согласен. — Нортон помолчал. — А как насчет двух сотен баксов, которые я заплатил за машину?

Маленький человечек засмеялся.

— Ерунда! Мне машина стоила дороже, чем я заплатил за аренду коня, чтобы вас разыскать! Много дороже! Знаете, сколько стоит это сено…

— Это ваши проблемы, — сказал Нортон. — А моя проблема состоит в том, что вы хотите высадить меня в пустыне и забрать машину, которую я честно купил за две сотни долларов, и даже если этот проклятый волшебный автомобиль…

— Тихо! — сказал маленький человечек. — Сэм, вы можете все погубить! Мы найдем решение. Вы едете в Лос-Анджелес, ведь так?

— Да-а…

— Я тоже. О’кей, едем вместе. Я доставлю вас с вашим трейлером туда, куда вам нужно, и заберу машину. А вы забудете обо всем, что с вами происходило в последние дни.

— А мои две сотни?

— Да-да, хорошо. — Хозяин машины подошел к багажнику, который немедленно открылся. Маленький человечек запустил туда руку и вытащил пачку новеньких банкнот, дюжину двадцаток, и протянул их Нортону. — Вот! Тут даже немного больше. И не смотрите на них так подозрительно. Это нормальные подлинные деньги США. На них даже разные номера. — Он поморгал и пошел к коню. Похлопав животное по боку, маленький человечек сказал: — А теперь отправляйся восвояси. Ты мне и так уже влетел в копеечку.

Сначала конь шел рысью, а когда перешел на галоп, то раскрыл крылья, яростно ими взмахивая, взлетел, стал уменьшаться в размерах и вскоре пропал из виду.

Маленький человечек скользнул на водительское место, явно волнуясь, взялся за руль, кивнул Нортону, чтобы тот садился рядом, и они двинулись в путь.

— Я знаю, что вы торгуете компьютерами, — сказал маленький человечек после того, как они молча проехали около двух миль. — Весьма интересные штуки — эти компьютеры. Я обдумываю компьютеризацию нашей операции. У нас очень большой штат, множество консультантов, работающих по всему миру. Большинство из них работают вяло. Есть, правда, несколько чудотворцев, которые то тут, то там удивляют публику своими фокусами. Обычно мы пользуемся традиционными способами, но хотелось бы обратиться и к научным методам. Если вы сделаете нам какие-либо разумные предложения, мы могли бы заключить с вами, молодой человек, выгодный контракт…

Они еще не доехали до Аризоны, а Нортон уже сделал предварительный контракт. Из Феникса он позвонил Эллен и выяснил, что она сняла квартиру совсем рядом с Беверли-Хиллз. Дом выглядит ужасно дорогим, а на самом деле цена вполне приемлемая, особенно в сравнении с тем, что ей предлагали раньше.

— Все в порядке, — сказал Нортон. — Я сейчас завершаю оформление весьма крупной продажи. Я… э-э-э… подобрал попутчика, который надумал оснастить компьютерами очень большую компанию.

— Сэм, ты не выпил?

— Ни капли.

— Попутчик? А ты продаешь ему компьютер? Потом ты мне расскажешь, что видел летающую тарелочку.

— Не глупи, — сказал Нортон. — Летающих тарелочек не бывает.

Через два дня они прибыли в Лос-Анджелес. К тому времени Нортон уже заполнил счет, и сделка была оформлена. Комиссионных должно было хватить на одну из этих шведских машин, которые так хвалила сестра Эллен. Маленький человечек без труда нашел дом, где Эллен сняла квартиру.

— Молодой человек, это была прекрасная поездка. Я сегодня же поговорю со своим банкиром о ваших замечательных компьютерах. А теперь нам пора расстаться. Отцепляйте свой трейлер.

— Но что мне сказать жене о машине, на которой я приехал?

— О, просто скажите, что вы продали ее попутчику с прибылью. Думаю, она вас поймет.

Они вышли из машины. Пока Нортон отцеплял трейлер, маленький человечек вытащил что-то из багажника. Это был большой прорезиненный брезент. Маленький человечек начал укрывать им автомобиль.

— Поможете мне? — спросил он. — Накрыть надо аккуратно, чтобы нигде ничего не высовывалось.

Пока Нортон старательно натягивал брезент, маленький человечек забрался в машину.

— А лобовое стекло? Закрывать?

— Закрывайте все, — ответил маленький человечек, и Нортон натянул брезент на лобовое стекло.

Теперь машина была полностью укрыта брезентом. Раздалось шипение, будто спустило колесо. Брезент начал съеживаться. Нортон испугался, но из-под брезента донесся ласковый голос:

— Удачи вам, молодой человек!

К этому моменту высота брезента составляла около трех футов. Через минуту он был распластан по мостовой. Как будто там никогда не было никакой машины. Она испарилась. Или исчезла под землей. Ошеломленный Нортон медленно поднял брезент и сложил его в несколько раз. А после этого пошел в дом сказать жене, что он прибыл в Лос-Анджелес.

— Заклинания у тебя паршивые, — сказал демон. — Не мог кого-нибудь получше вызвать?

Билл Хитченс был вынужден признать, что демон прав. На первый взгляд он казался внушительным: вместо волос на голове — змеи, изо рта торчат изогнутые клыки, кончик хвоста заточен, как копье…

Только ростом демон меньше дюйма.

Когда Билл бормотал положенные заклинания и жег волшебный порошок, он был уверен в успехе. И даже после того, как вместо грома и молнии он увидел слабую вспышку света и услышал паскудное шуршание, надежда не покинула его. Он глядел прямо перед собой, ожидая, когда появится огромное чудовище, и тут с пола, из центра обозначенного мелом пятиугольника, донесся голосок:

— А вот и я. Сколько лет никто не желал тратить время и усилия на вызов такого неудачника, как я, — заявил демон. — Где же это ты раздобыл такие заклинания?

— Сам додумался, — скромно признался Билл.

Демон хмыкнул и пробормотал что-то обидное о людях, воображающих себя волшебниками.

— Я не волшебник, — объяснил Билл. — Я биохимик.

Демон поежился:

— Вечно попадаю в идиотские положения, — с тоской сказал он. — Мало мне было того психиатра! А теперь полюбуйтесь — нарвался на биохимика.

Билл не смог сдержать любопытства:

— А что вы делали для психиатра?

— Он показывал мне людей, которых преследовали чертики, и я должен был этих чертиков отгонять.

Демон замахал ручками.

— Вот так я их гонял.

— И они исчезали?

— Еще бы. Но, знаешь, те люди почему-то думали, что пусть уж лучше у них останутся чертики, чем я. Ничего не получилось. И никогда со мной ничего не получается.

Демон вздохнул и добавил:

— И у тебя не получится.

Билл сел и набил трубку. Оказалось, что вызывать демона совсем не так страшно. В этом обнаружилось даже что-то мирное, уютное, домашнее.

— Ничего, — сказал он. — У нас получится. Мы же не дураки.

— Все так думают, — возразил демон, с вожделением уставясь на огонек спички. Он подождал, когда Билл раскурит трубку, и сказал:

— Перейдем к делу. Чего тебе хочется?

— Мне нужна лаборатория для экспериментов по эмболии. Если это дело выгорит, врачи смогут обнаруживать эмболы в крови раньше, чем они станут опасными. Мой бывший шеф, выживший из ума Р. Чоутсби, заявил, что мой метод не выдержит испытания жизнью, то есть не принесет ему кучи денег, и вышвырнул меня. Все остальные решили, что я свихнулся. А мне нужно десять тысяч долларов. И тогда я им всем покажу, чего я стою!

— Ну вот, — удовлетворенно вздохнул демон. — Я же говорил, что не выйдет. Такая задача мне не по плечу. Деньги можно просить у демонов минимум тремя классами выше, чем я. Я же говорил.

— Ничего вы не говорили, — ответил Билл. — И вы недооцениваете моей дьявольской изворотливости. Кстати, как вас зовут?

Демон не стал отвечать и сам спросил:

— У тебя есть еще одна такая штука?

— Какая?

— Спичка.

— Конечно, есть.

— Зажги, сделай милость.

Билл бросил зажженную спичку на пол, в центр волшебного пятиугольника. Демон в восторге нырнул в пламя, растираясь, словно спортсмен под холодным душем.

— Вот так! — радостно крикнул он. — Вот это дело!

— Ну, и как же вас зовут?

Демон заскучал.

— А на что тебе?

— Ну, должен же я вас как-то называть.

— И не думай. Я пошел домой. С деньгами я не связываюсь.

— Да я не успел даже объяснить вам, что делать. Как вас зовут?

— Клоподав.

Голос демона упал до шепота.

— Клоподав? — рассмеялся Билл.

— Ага. У меня дырка в клыке, змеи из головы выпадают, мало мне неприятностей — и при всем при том меня зовут Клоподавом.

— Отлично. Послушай, Клоподав, ты можешь отправиться в будущее?

— Только недалеко. И я этого не люблю. Память потом чешется.

— Послушай, мой змееволосый друг. Я не спрашиваю тебя, что ты любишь, а чего нет. Разве тебе хочется остаться в этом пятиугольнике навсегда? И учти, никто не будет бросать тебе горящих спичек.

Клоподав понурился.

— Я так и думал, — продолжал Билл. — Теперь ответь мне еще раз, можешь ты отправиться в будущее?

— Могу, только недалеко.

— А можешь ли ты, — Билл наклонился и выпустил струю дыма, — принести с собой из будущего какие-нибудь предметы?

Если ответ будет отрицательным, то все усилия по вызову демона пропали даром. А если так, то лишь один бог знает, каким образом методу Хитченса удастся попасть в историю медицины и заодно спасти тысячи жизней.

Клоподав казался куда более заинтересованным теплыми клубами дыма, нежели ответов на вопрос.

— Ну что ж, — в конце концов ответил он. — В разумных пределах…

Он неожиданно замолк, а потом осторожно спросил:

— Уж не хочешь ли ты протащить свой трюк с деньгами?

— Послушай, крошка. Делай, что тебе велят, а думать буду я. Ты можешь принести с собой что-то материальное?

— Ну ладно… Только я тебя предупреждаю…

— Тогда, — оборвал его Билл, — как только я тебя выпущу из пятиугольника, ты принесешь мне завтрашнюю газету.

Клоподав сел на горящую спичку и задумчиво постучал себя по лбу кончиком хвоста.

— Я этого боялся, — заныл он. — Так я и знал. Третий раз вынужден этим заниматься. У меня ограниченные возможности, я устал, я калека, у меня отвратительное имя, и я еще должен выполнять глупые приказы!

— Глупые приказы?

Билл вскочил со стула и принялся расхаживать по пыльному чердаку.

— Сэр, — произнес он, — сэр — если вы позволите себя так называть, — я вынужден с гневом отмести подобное обвинение. Я обдумывал эту идею несколько недель. Подумайте о том, что можно сделать, пользуясь этой силой. Можно изменить судьбу целого государства, можно добиться господства над человечеством. Мне нужно одно: погрузиться в поток этой немыслимой силы и извлечь из него десять тысяч долларов на медицинские исследования. Спасти множество человеческих жизней. И это, сэр, вы называете глупым приказом!

— А тот испанец, — ныл Клоподав, — он был таким милым парнем, хоть его заклинания никуда не годились. У него была очаровательная печурка, в которой я так уютно себя чувствовал! Милый парень! И надо ему было попросить завтрашнюю газету… Я тебя предупреждаю…

— Да-да, — быстро ответил Билл. — Я уже обо всем подумал. Поэтому я выдвигаю три условия, и ты должен принять их, прежде чем покинешь этот пятиугольник. Меня так просто не проведешь.

— Хорошо, — согласился Клоподав равнодушно. — Послушаем. Только учти, это и тебе не поможет.

— Во-первых, газета не должна включать сообщения о моей смерти или о каком-нибудь несчастье, которое я могу предотвратить.

— А как же я тебе могу это гарантировать? — возразил Клоподав. — Если тебе суждено помереть до завтрашнего дня, мне-то что за дело? К тому же ты не такая шишка, чтобы о тебе в газете стали писать.

— Не забывай о вежливости, Клоподав. Будь вежлив со своим господином. Вот что я тебе скажу: если ты отправишься в будущее, то там сразу узнаешь, жив я или мертв. Правильно? И если я мертв, то возвращайся, скажи мне об этом и дело с концом.

— Вы, люди, — заметил Клоподав, — обожаете создавать трудности. Ну, продолжай.

— Во-вторых, газета должна быть английской, изданной в этом городе. От тебя или твоих друзей можно ждать, что вы притащите мне омскую или томскую газету.

— Конечно, только об этом мы и мечтаем, — сказал Клоподав.

— И третье: газета должна принадлежать этому отрезку пространства — времени, этой спирали Вселенной, этой системе относительности. Называй как хочешь, но главное, чтобы это была газета моего завтра — того самого, которое предстоит пережить мне, а не кому-нибудь другому в параллельном мире.

— Кинь в меня спичкой, — сказал Клоподав.

— Думаю, этих трех условий достаточно. Если ты не подстроишь какой-нибудь каверзы, то лаборатория Хитченса будет создана.

— Посмотрим, — буркнул Клоподав.

Билл взял острую бритву и разрезал одну из сторон пятиугольника. Но Клоподав продолжал блаженно купаться в пламени спички, вертя хвостом, и, казалось, не обращал никакого внимания на то, что путь на свободу открыт.

— Давай, пошевеливайся, — нетерпеливо сказал Билл. — А то спичку отниму.

Клоподав подошел к отверстию в пятиугольнике и остановился.

— Двадцать четыре часа — долгий путь.

— Но ты же можешь.

— Не знаю. Погляди.

Клоподав потряс головой, и на пол упала микроскопическая мертвая змейка.

— Я не в форме. Я на части разваливаюсь. Честное слово. Постучи по моему хвосту.

— Что сделать?

— По хвосту постучи. Ногтем, по суставу. Только осторожнее.

Билл улыбнулся и выполнил просьбу.

— Ну, и ничего не случилось.

— Вот-вот, я и говорю, что не случилось. Никакой реакции. Не знаю уж, как я одолею эти двадцать четыре часа.

Он задумался, и змеи собрались в узел на затылке.

— Послушай… Тебе ведь нужна всего-навсего завтрашняя газета? Завтрашняя, а не та, что выйдет через двадцать четыре часа?

— Сейчас полдень, — ответил Билл. — Ты прав, завтрашняя утренняя газета отлично подойдет.

— О’кей. Сегодня какое число?

— 21 августа.

— Отлично. Я принесу тебе газету от 22 августа. Только предупреждаю — ничего у тебя не выйдет. Ладно, пока. А теперь привет. Я вернулся.

В волосатой лапке демона обнаружилась веревочка, к другому концу которой была прикреплена газета.

— Еще чего не хватало! — возмутился Билл. — Ты же никуда не уходил.

— Людям свойствен кретинизм, — с чувством ответил Клоподав. — Зачем же тратить настоящее для того, чтобы побывать в будущем? Я ушел в эту секунду и вернулся в нее же. Я два часа гонялся за этой чертовой газетой, но ведь это не значит, что здесь тоже прошло два часа. Люди… — Он чихнул.

Билл поскреб в затылке.

— Пожалуй, ты прав. Давай посмотрим газету. Знаю-знаю, ты меня уже предупреждал.

Билл заглянул на последнюю страницу, проглядел некрологи. О Хитченсе ни слова.

— Я был жив завтра?

— По крайней мере, не мертв, — ответил Клоподав мрачно, так что Билл мог подумать что угодно.

— А что со мной случилось? Я…

— В моих жилах течет кровь саламандр, — причитал Клоподав. — А они сунули меня в инкубатор с холодной водой, тогда как самый последний дурак знает, что этого делать не следует. В результате я ни на что не годен, разве что исполнять мелкие поручения всяких идиотов, а от меня еще требуют, чтобы я занимался предсказаниями! Читай свою газету, и посмотрим, что ты из нее высосешь.

Билл отложил трубку и обратился к первой странице. Он не надеялся найти там что-нибудь полезное, да и что полезного можно извлечь из описания морских сражений и бомбардировок? Но Билл был ученым и потому считал, что необходима последовательность в действиях.

Всю первую страницу пересекал заголовок, набранный громадными черными буквами:

ГУБЕРНАТОР УБИТ!

ПЯТАЯ КОЛОННА РАСПРАВИЛАСЬ С ПАТРИОТОМ!

Билл щелкнул пальцами. Вот он, его шанс! Он сунул трубку в рот, набросил на плечи пиджак, затолкал бесценную газету в карман и выбежал с чердака. На пороге остановился и оглянулся. Он забыл о Клоподаве. Наверно, его надо отпустить?

Проклятого демона не было видно. Ни в пятиугольнике, ни вне его. Бесследно исчез. Билл нахмурился. Это было ненаучно, иррационально. Он зажег спичку и поднес ее к трубке.

Из трубки донеслось блаженное воркование.

Билл вынул трубку изо рта и заглянул внутрь.

— Вот ты где, — сказал он задумчиво.

— Я же объяснял тебе, что в моих жилах течет кровь саламандр, — ответил Клоподав, выглядывая из трубки. — Кроме того, я решил прокатиться с тобой и поглядеть, как ты поставишь себя в дурацкое положение.

Сказав это, демон спрятал голову в тлеющий табак, и оттуда понеслась едва слышная воркотня о газетах, заклинаниях и презрительные вздохи, адресованные человечеству.

Патриот-губернатор Грантона являл собой почти идеальную личность. Не прибегая к истерическим воплям, или к бюрократическим методам, или к разгону забастовок, он повел весьма целенаправленную кампанию против подрывных элементов и быстро превратил Грантон в безопасный и наиболее американский из всех городов Америки. Кроме того, он был очевидным сторонником национальной, федеральной и муниципальной поддержки наук и искусств — в общем, приближался к идеалу человека, способного добиться финансовой поддержки для лаборатории Хитченса. Но, к сожалению, губернатора окружали явно скептически настроенные советники, и потому Биллу так и не удалось изложить губернатору свои планы.

Теперь он это сделает. Он спасет губернатора от покушения (акт, несомненно, требующий участия демона) и затем, когда губернатор растроганно спросит: «Чем я смогу отплатить вам, Хитченс, за то, что вы для меня сделали?», наступит время развернуть перед ним грандиозные планы исследований по эмболии. Неудача исключена.

Билл остановил машину у ратуши под знаком «Стоянка воспрещена», выскочил из машины, не захлопнув за собой дверцы, и с такой решительностью и целеустремленностью бросился вверх по мраморным ступеням, что ему удалось проскочить три марша лестницы и четыре кабинета, прежде чем кто-нибудь набрался смелости остановить его и спросить: «Что случилось?»

Человеком, обладавшим этой смелостью, оказался могучий детина с бычьей шеей, по сравнению с которым Билл почувствовал себя уменьшившимся до размеров Клоподава.

— Спокойно, спокойно, — прорычала туша. — Где пожар?

— Не пожар, а убийство, — ответил Билл. — Но оно не должно случиться.

Такого ответа Бычья шея не ожидал. Замешательство телохранителя продлилось ровно столько, что Билл успел прошмыгнуть мимо детины к двери с табличкой «Губернатор». Но открыть дверь не успел. Мясистая лапа телохранителя вцепилась ему в воротник и дернула на себя.

Билл выполз из-под стола, нырнул влево, достиг двери, отлетел назад и уселся на полу.

Бычья шея встал спиной к двери, расставил ноги пошире и вытащил из кобуры тяжелый пистолет.

— Ты туда не пройдешь, — пояснил он, чтобы не оставалось никаких сомнений в его намерениях.

Билл выплюнул зуб, вытер кровь, заливающую глаза, собрал остатки разломанной трубки и сказал:

— Сейчас 12.30. В 12.32 рыжий горбун выйдет на балкон на той стороне улицы и прицелится из открытого окна в губернатора, который сейчас в своем кабинете. В 12.33 его превосходительство мертвым упадет на стол. Это случится обязательно, если вы не поможете мне предупредить губернатора.

— Любопытно, — сказал телохранитель. — И кто это все придумал?

— Это здесь написано, в газете. Посмотрите.

Телохранитель хохотнул:

— Хочешь сказать, что в газете написано то, чего еще не было? Ты псих, любезный. Если не хуже. Ползи отсюда. Торгуй своей газетой.

Билл взглянул в окно. На той стороне улицы, напротив окна губернатора, был балкон. И на балкон выходил…

— Глядите! — крикнул Билл. — Если не верите мне, то глядите! Видите балкон? А на нем рыжего горбуна? Я же говорил! Быстрее!

Телохранитель взглянул в ту сторону. Он увидел, как горбун подошел к решетке балкона. В руке горбуна что-то блеснуло.

— Любезный, — сказал он Биллу. — Я займусь тобой попозже.

Горбун не успел поднести винтовку к плечу, как пистолет телохранителя рявкнул…

Билл затормозил у ратуши под знаком «Стоянка воспрещена», выскочил из машины и бросился вверх по лестнице. Он успел проскочить три марша лестницы и четыре кабинета, прежде чем кто-нибудь набрался смелости остановить его и спросить: «Что случилось?»

Человеком, обладавшим этой смелостью, оказался могучий детина с бычьей шеей, который прорычал:

— Где пожар?

— Не пожар, а убийство, — ответил Билл и попытался прорваться к двери с табличкой «Губернатор». Но открыть дверь он не успел. Мясистая лапа телохранителя опустилась ему на шею.

После третьей попытки Билла проникнуть в кабинет Бычья шея встал спиной к двери, расставил ноги пошире и вытащил пистолет.

— Ты туда не пройдешь, — сказал он.

Билл выплюнул зуб и подытожил:

— В 12.33 его превосходительство мертвым упадет на стол. Это случится обязательно, если вы не поможете мне его предупредить. Об этом сказано в газете.

— Быть того не может. Ползи отсюда.

Взгляд Билла упал на балкон.

— Глядите! — сказал он. — Видите балкон? А на нем рыжего горбуна? Быстрее!

Телохранитель обернулся к балкону. Он увидел блеск металла в руке горбуна.

— Любезный, — сказал он Биллу. — Я займусь тобой попозже.

Горбун не успел поднести винтовку к плечу, как пистолет телохранителя рявкнул…

Билл затормозил у ратуши под знаком «Стоянка воспрещена» и успел проскочить четыре кабинета, прежде чем его остановили. Остановил его могучий детина с бычьей шеей, который прорычал…

— Как ты думаешь? — спросил Клоподав. — Может, хватит?

Билл согласился. Он сидел в машине перед ратушей. Костюм его был в полном порядке, все зубы на месте и трубка как новенькая.

— Так что же произошло? — спросил он у своей трубки.

Клоподав высунул наружу лохматую головку:

— Закури снова, а то трубка остыла, холодно. Вот так, спасибо.

— Что же произошло?

— О люди! — возопил Клоподав. — Какая тупость! Неужели ты не понимаешь? Пока газета была в будущем, убийство оставалось лишь возможностью. Если бы у тебя появилось предчувствие, что губернатору угрожает опасность, ты бы его, может, и спас. Но когда я газету принес в настоящее, убийство стало фактом. А факты упрямая вещь.

— Ну а как же насчет свободы воли? Неужели я не могу делать, что захочу?

— Конечно, можешь. Именно твоя свободная воля и доставила сюда завтрашнюю газету. Ты не можешь отменить свою свободную волю. Кстати, твоя воля все еще свободна. Ты совершенно свободен гулять по городу и выбивать себе зубы. Если тебе это нравится. Ты можешь делать все что угодно — то, что не влияет на содержание газеты. А поступишь иначе — придется делать это снова и снова до тех пор, пока не поумнеешь.

— Но это… — Билл никак не мог подыскать нужных слов. — Это так же гадко, как судьба… предопределенность. Если душа горит…

— Мало ему газет! Мало ему путешествий во времени! Теперь я должен рассказывать ему о душе! О люди…

И Клоподав удалился в горящую трубку.

Билл с сожалением поглядел на ратушу и безнадежно пожал плечами. Затем он открыл газету на спортивной странице и принялся ее изучать.

Демон вновь высунул голову, только когда машина остановилась на большой стоянке.

— Куда нас занесло? — поинтересовался он. — Хотя это не играет роли.

— Мы на ипподроме.

— О! — возмутился Клоподав. — Я должен был догадаться. Все вы на один манер. И зачем только я старался! Думаешь, что разбогатеешь?

— Я все рассчитал. В четвертом заезде победит Алхазред. Выплачивают один к двадцати. У меня есть пятьсот долларов — все мои сбережения. Я ставлю на Алхазреда и получаю свои десять тысяч.

Клоподав все не мог успокоиться:

— Я вынужден выслушивать его вонючие заклинания! Я вынужден глядеть, как он крутится на карусели! Нет, этого мало — я вынужден присутствовать при его махинациях на ипподроме.

— Но здесь-то не может быть ошибки. Я не вмешиваюсь в будущее. Я просто пользуюсь им. Алхазред выиграет этот заезд независимо от того, ставлю я на него или нет. Я плачу пятьсот монет и получаю взамен лабораторию Хитченса!

Билл выскочил из машины и поспешил к ипподрому. Внезапно он остановился и спросил свою трубку:

— Эй ты! Почему это я себя так хорошо чувствую?

Клоподав вздохнул:

— А почему ты должен себя плохо чувствовать?

— Но меня основательно взгрел тот детина в ратуше. А у меня ничего не болит.

— Разумеется, не болит. Ведь ничего этого не было.

— Но ведь меня лупили.

— Лупили. В том будущем, которое не произойдет. Ты же передумал. Ты же решил туда не возвращаться?

— Хорошо. Но ведь сперва меня отлупили.

— Вот именно, — твердо ответил Клоподав. — Тебя отлупили, прежде чем тебя могли отлупить.

И с этими словами он снова скрылся в своем убежище.

Вдали слышался гул толпы и невнятное бормотание диктора. Люди толпились у двухдолларовых касс, пятидолларовые тоже трудились вовсю. Но перед пятисотдолларовым окошком, которое должно было в ближайшем будущем подарить Биллу лабораторию, почти никого не было.

Билл обратился к незнакомцу с малиновым носом:

— Какой сейчас заезд?

— Второй, дружище.

«Черт возьми, — подумал Билл. — Некуда девать время…» Он все-таки подошел к пятисотдолларовой кассе, сунул внутрь пять хрустящих бумажек, полученных утром из банка.

— Алхазред, четвертый заезд, — сказал он.

Кассир удивленно блеснул очками, но деньги взял и выдал жетоны…

Билл обратился к незнакомцу с малиновым носом.

— Какой сейчас заезд?

— Второй, дружище.

«Черт возьми», — подумал Билл. И тут же крикнул: — Эй!

Незнакомец с малиновым носом остановился и спросил:

— Что случилось, дружище?

— Ничего, — ответил Билл. — Все случилось.

Незнакомец был в растерянности.

— Послушай, дружище, я тебя раньше видел?

— Нет, — поспешил с ответом Билл. — Вы собирались меня увидеть, но не увидели. Я передумал.

Незнакомец удалился, покачивая головой и рассуждая вслух, до чего лошадки могут довести порядочного парня. Только вернувшись к машине и захлопнув за собой дверцу, Билл вытащил изо рта трубку и заглянул в нее.

— Отлично! — сказал он. — Объясни мне, что в этот раз не сработало? Почему я снова попал на карусель? Я же не пытался изменить будущее.

Клоподав высунул голову наружу и демонстративно зевнул, показав все свои клыки.

— Я ему говорю, я его предупреждаю, я снова говорю, а теперь он хочет, чтобы я ему еще раз все объяснил.

— Но что же я сделал?

— Что он сделал? Ты же нарушил баланс ставок. Дубина ты после этого. Если внести такую сумму на ипподроме, то изменится соотношение между ставками. Как же тогда тебе заплатят двадцать к одному, как о том сказано в газете? Они будут платить меньше.

— Проклятье! — пробормотал Билл. — Я так понимаю, что это правило относится ко всему? Если я обращусь к бирже, выясню из газеты, какие акции сколько стоят, а затем вложу свои пятьсот долларов в соответствии с данными завтрашнего дня…

— То же самое. Курс акций изменится. Я же тебя предупреждал. Ты завяз. Ты по горло в болоте.

Голос Клоподава стал почти жизнерадостным.

— Неужели это так? — спросил Билл.

— Так.

— Знаешь что, я верю в Человека. В этой Вселенной нет проблемы, которая была бы не по плечу Человеку. А я не глупее других.

— Треплешься ты больше других, — издевался Клоподав. — О люди…

— Сейчас на мои плечи легла тяжелая ответственность. Это куда важнее десяти тысяч долларов. Я обязан реабилитировать гордое слово Человек. Ты говоришь, что проблема неразрешима. Я же отвечаю: неразрешимых проблем нет.

— А я говорю — треплешься ты много.

Билл лихорадочно думал. Как можно воспользоваться знанием будущего, никоим образом его не изменяя? Несомненно, выход существовал, и человек, разработавший диагностирование эмболии, сможет раскусить такой орешек. Хитченс принял вызов.

Забывшись, он вытащил из кармана кисет и выбил трубку о подошву ботинка. Клоподав выпал на пол машины.

Билл посмотрел на него, улыбаясь. Маленький хвостик демона яростно извивался, змейки на голове встали дыбом.

— Это уж слишком! — визжал Клоподав. — Мало ему идиотских поручений, мало издевательств и оскорблений, меня еще разбрасывают, как окурки! Все! Это последняя капля! Требую меня уволить! Откажись от меня немедленно!

— Отказаться? — Билл щелкнул пальцами. — Отказаться! — крикнул он. — Я догадался, клопик. Мы победили!

Клоподав поглядел на Билла в растерянности. Змеи опустили головки.

— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он и печально вздохнул.

С невероятной скоростью Билл промчался по лаборатории Чоутсби, где он совсем недавно работал, и влетел в приемную к старику Р. Ч.

С грубыми телохранителями еще можно бороться, но как бороться с деловитой сухостью молодой секретарши, которая говорит вам:

— Я спрошу у мистера Чоутсби, сможет ли он вас принять.

И потому Биллу ничего не оставалось, как ждать.

Клоподав, видно, опасался самого худшего.

— Что еще тебе пришло в голову? — осторожно спросил он.

— Старик Р. Ч. выжил из ума, — ответил Билл. — Он астролог, и пирамидолог, и британский израэлит — из американской ветви, и еще черт знает кто… Он даже поверит в твое существование.

— А тебе какая польза? — спросил Клоподав. — Только время теряешь.

— Он купит эту газету. Он за нее заплатит что угодно. Его хлебом не корми, дай повозиться с оккультной чепухой. Он никогда не сможет отказаться заполучить в лапы кусок будущего, особенно если при этом пахнет добычей.

— Тогда поспеши.

— А куда торопиться? Сейчас только половина третьего. Времени больше чем достаточно. И пока не вернется секретарша, нам ничего другого не остается, как отдыхать.

— Тогда по крайней мере займись трубкой. Она совсем остыла.

Наконец секретарша вернулась.

— Мистер Чоутсби вас примет.

Рубен Чоутсби переполнял громадное кресло, стоявшее за громадным столом. Кукольная головка, привязанная к мешку с мукой. Увидев Билла, Чоутсби расплылся в улыбке.

— Передумал, мой мальчик?

Слова вылетали изо рта, словно мыльные пузыри, и подолгу покачивались в воздухе.

— Хорошо сделал, мой мальчик. Ты нужен в отделе К-39. Многое изменилось в лаборатории с тех пор, как ты нас покинул.

Билл отыскал единственный правильный ответ:

— Я пришел не затем, Р. Ч. Я работаю самостоятельно, и это неплохо получается.

Детское личико запечалилось, и мыльная доброта испарилась из голоса.

— Ты что же, в конкуренты ко мне лезешь? Зачем явился? У меня каждая секунда на счету.

— Ну какой из меня конкурент, — возразил Билл. С видом заговорщика он перегнулся через стол к бывшему шефу: — Р.Ч., — сказал он медленно и внушительно, — сколько бы вы заплатили за то, чтобы заглянуть в будущее?

Мистер Чоутсби возмутился.

— Издеваешься? Немедленно выкатывайся отсюда! Вышвырните его! Немедленно… Постойте! Ты же это самое… читал всякие книжки. Черную магию… — Лицо его вновь претерпело радикальные изменения и теперь изображало искренний интерес. — Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказал. Я спросил вас, сколько бы вы заплатили за возможность заглянуть в будущее?

Мистер Чоутсби колебался.

— А как? Путешествие во времени? Ты разгадал секрет пирамиды Хеопса?

— Куда проще. Здесь у меня…

Билл вынул из кармана газету, сложенную таким образом, что можно было прочесть название и дату.

— Здесь у меня завтрашняя газета.

— Дай посмотреть.

Чоутсби протянул толстую руку.

— Ну-ну, ведите себя прилично. Вы все увидите, как только мы договоримся об условиях. Я предлагаю товар.

— Дешевый трюк. Заплатил в типографии за подделку. Я в это ни на секунду не поверил.

— Отлично. Я, честно говоря, не ожидал, чтобы вы, Р. Ч., опустились до такого дешевого скептицизма. Но если вы уже ни во что не верите, то…

Билл сунул газету в карман и направился к двери.

— Стой! — мистер Чоутсби понизил голос: — Как ты этого достиг? Продал душу?

— В этом не возникло необходимости.

— Ну как, как? Заклинания? Пассы? Переселение душ? Докажи мне, что все это правда. И тогда поговорим об условиях.

Билл не спеша вернулся к столу и выбил трубку в пустую пепельницу.

— Я неудачник! Я недомерок! Я мальчик на побегушках! Меня зовут Клоподав! И будто этого недостаточно — теперь меня собираются использовать в качестве вещественного доказательства!

Остолбеневший мистер Чоутсби уставился на злого демона, который метался по пепельнице, размахивая хвостиком и сверкая клыками. С глубочайшим почтением Чоутсби следил за тем, как Билл помог демону снова забраться в трубку, набил ее табаком и зажег. Чоутсби с восторгом слушал, как демон блаженно мурлычет, охваченный пламенем.

— Больше вопросов нет, — сказал он наконец. — Каковы ваши условия?

— Пятнадцать тысяч долларов, — ответил Билл, готовый к торговле.

— Не завышай цену, — предупредил его шепотом Клоподав. — Нам надо спешить.

Но мистер Чоутсби уже вытащил чековую книжку и торопливо скреб по ней пером. Затем он потряс чеком в воздухе, чтобы чернила просохли, и вручил его Биллу.

— Вот это сделка, — воскликнул он, хватая газету. — Вы, молодой человек, последний дурак. Жалкие пятнадцать тысяч! — Он уже развернул газету на финансовой странице и проглядывал биржевые отчеты. — С этим я завтра заработаю на бирже миллионы. И пятнадцать тысяч покажутся мне мелочью.

— Скорее, — торопил Клоподав.

— До свиданья, сэр, — вежливо сказал Билл. — И большое спасибо за… — Но Рубен Чоутсби его уже не слушал.

— Что за спешка? — строго спросил Билл, когда подошел к лифту.

— О люди, — вздохнул Клоподав. — Не все ли равно, почему надо спешить. Ты меня слушай, беги в банк и получай деньги по чеку.

Билл послушался Клоподава и примчался в банк с такой же скоростью, с какой недавно несся к ратуше и к старику Чоутсби. Дверь банка уже закрывалась, он протиснулся в нее ровно в три часа. Еще секунда, и его бы не пустили.

Билл предъявил чек к оплате и с удовольствием отметил, как у кассира глаза на лоб полезли, когда он увидел сумму. Затем Билл задержался еще на несколько минут, не в силах отказать себе в удовольствии открыть новый счет на Исследовательскую лабораторию Хитченса.

Наконец он снова уселся в машину, где мог спокойно побеседовать со своей трубкой.

— Ну, — спросил он, поворачивая к дому. — Так почему ты меня торопил?

— Твой старик опротестовал бы чек.

— Ты хочешь сказать — как только он попал бы в карусель? Но ведь я ему ничего не обещал. Я просто продал ему завтрашнюю газету. Я же не гарантировал, что он на ней разбогатеет.

— Это все так, но…

— Знаю, знаю, ты меня предупреждал. Но все-таки я тебя не понимаю. Р. Ч., несомненно, бандит и разбойник, но в денежных делах он более или менее честен. Он не стал бы опротестовывать чек.

— Не стал бы?

Машина остановилась у светофора. Разносчик газет у перекрестка размахивал свежими листами и вопил:

— Экстренный выпуск!

Билл краем глаза глянул на заголовок, вздрогнул и тут же достал из кармана монету и протянул газетчику. Схватив экстренный выпуск, он завернул в тихий переулок, затормозил и прочел на первой странице:

ГУБЕРНАТОР УБИТ!

ПЯТАЯ КОЛОННА РАСПРАВИЛАСЬ С ПАТРИОТОМ!

На спортивной странице: Алхазред выиграл четвертый заезд. Платили двадцать к одному. Некрологи — те же люди, что были и в той газете. Он вернулся на первую страницу и прочел число: 22 августа. Завтра.

— Я тебя предупреждал, — объяснял ему Клоподав. — Я же говорил тебе, что я не такой сильный, чтобы ездить далеко в будущее. Я не всемогущий джинн. Кроме того, от таких путешествий у меня жутко чешется память. Я отправился в будущее и достал тебе газету, на которой завтрашнее число. А каждый, у кого хоть что-нибудь есть в голове, знает, что газеты за вторник выходят в понедельник после обеда.

На минуту Билл потерял способность рассуждать. Его магическая газета, его газета ценой в пятнадцать тысяч долларов продавалась на каждом углу. Не удивительно, что Р. Ч. опротестовал бы чек. И тут Биллу открылась другая сторона медали. И он расхохотался. Он хохотал и не мог остановиться.

— Поосторожнее! — крикнул Клоподав. — Ты уронишь мою трубку! Чего ты нашел в этом смешного?

Билл вытер слезы.

— Я был прав. Неужели ты не понимаешь, Клоподав? Человека нельзя поставить в безвыходное положение. Мои заклинания никуда не годились. Они годились только на то, чтобы вызвать тебя. Ты же, неудачник, неумеха, смог достать мне газету, которая была лишь жалкой подделкой под будущее, и, когда я пытался извлечь из нее какую-нибудь пользу, я попадал в бесконечную карусель. Ты был совершенно прав — из такой магии ничего достойного извлечь было нельзя. Но без всякой магии, просто используя человеческую психологию, зная человеческие слабости, играя на них, я заставил бандита с мыльным голосом оплатить исследования, которые он же сам запретил, и сделать для человечества больше, чем он сделал за всю свою жизнь. Я был прав, Клоподав. Человека нельзя прижать к стене.

Змейки Клоподава сплелись в скорбные узлы.

— О люди! — пискнул он. — И кому они нужны?

И спрятался в трубке.

Меня зовут Джо. Так меня называет мой коллега Милтон Дэвидсон. Он программист, а я — программа. Он меня создал, но с тех пор я, разумеется, вырос и усовершенствовался. Теперь я — очень большая программа.

Я живу в секции 8В-452 комплекса Мультивак. Точнее сказать не могу. Это секрет. Ведь обо мне никому не известно. Даже другим программам. Именно поэтому я общаюсь с ними только при помощи слов. Я знаю все. Почти все.

Я — личная программа Милтона. Его Джо. Для него я не просто программа. Та компьютерная секция, в которой я живу, его личная. Он никому не разрешает ею пользоваться. Он разбирается в компьютерах лучше всех в мире. Я (и компьютер, в котором я нахожусь) — его экспериментальная модель. Милтон сделал так, что я могу разговаривать через компьютер лучше, чем другие программы.

— Все дело в том, чтобы точно подобрать звуки к символам, Джо, — говорил он мне. — Точно так же все происходит в человеческом мозгу, хотя до сих пор неизвестно, что собой представляют символы в нашем мышлении. Твои символы я знаю и могу подобрать к ним слова.

Итак, я говорю. Не уверен, что говорю так же хорошо, как думаю, но Милтон считает, что я говорю очень хорошо.

Милтону почти сорок лет, но он никогда не был женат. Он объясняет это тем, что не мог найти подходящей женщины. Однажды он мне сказал:

— В конце концов я найду ее, Джо. Я собираюсь найти истинную любовь, и ты должен мне в этом помочь. Мне надоело использовать тебя для решения мировых проблем. Давай решать мои проблемы. Найди мне истинную любовь.

Я спросил:

— Что это такое — истинная любовь?

— Не задумывайся. Это абстракция. Просто найди мне идеальную девушку. Соединись с Мультиваком и получи данные о каждом человеческом существе, живущем на Земле. Мы выберем из всех одну совершенную женщину. И она будет моей.

Я сказал:

— Я готов.

Он приказал:

— Сначала исключи мужчин.

Это было просто. Я изъял 3 784 982 874 мужчины.

И вышел на контакт с 3 786 112 090 женщинами.

Он сказал:

— Исключи всех, кто моложе двадцати пяти и старше сорока лет. Затем исключи всех с коэффициентом интеллектуальности меньше 120, потом тех, чей рост меньше 150 и выше 175 сантиметров.

Милтон задал мне точные размеры. Потом я исключил женщин с детьми и с некоторыми генетическими характеристиками.

— Я не уверен в цвете глаз, — сказал он. — Давай с этим пока подождем. И только не рыжие волосы. Не люблю рыжих.

Через две недели у нас осталось 235 женщин. Все они очень хорошо говорили по-английски. Милтон сказал, что не хочет языковых проблем.

— Я не могу провести собеседование с 235 женщинами. Это займет слишком много времени, и коллеги обнаружат, чем я занимаюсь.

— Могут возникнуть неприятности, — предупредил я. Милтон заставлял меня совершать действия, для которых я не был спроектирован.

— Это их не касается, — сказал Милтон и покраснел. — Вот что я скажу тебе, Джо. Сейчас я введу в компьютер голограммы, и ты проверишь всех от начала до конца на соответствие моим требованиям.

Он ввел голограммы женщин.

— Три из них — победительницы конкурсов красоты, — сказал он. — Что, подходят все двести тридцать пять?

Точно подходило только восемь, и Милтон сказал:

— Хорошо. У тебя есть все их данные. Выясни, какие работники нам требуются, и устрой так, чтобы каждая из этих восьми получила здесь работу. Разумеется, по очереди, а не все разом.

Потом он немного подумал, пошевелил плечами и уточнил:

— В алфавитном порядке.

И это действие не было предусмотрено, когда меня проектировали. Перемещение людей на рабочих местах при помощи компьютера — это недозволенная махинация. Но теперь, когда Милтон выдал мне такое задание, я имел право это делать. Никогда не сделал бы этого ни для кого другого, только для него.

Первая девушка появилась через неделю. Увидев ее, Милтон покраснел. Он заговорил с ней, хотя это ему далось с трудом. Они начали вместе работать, и он перестал обращать на меня внимание. Однажды он пригласил ее на обед.

На следующий день он мне сказал:

— Как-то все было нехорошо. Чего-то не хватает. Она — красивая женщина, но я не почувствовал прикосновения истинной любви. Испытаем следующую.

Со всеми восемью было одно и то же. Они были очень похожи. Они мило улыбались, и у всех были приятные голоса, но каждый раз Милтон чувствовал, что это не то, чего он хочет.

Он сказал:

— Не могу понять, Джо. Мы с тобой выбрали восемь женщин, которые, как мне казалось, лучше всех в мире. Они идеальны. Почему же они мне не нравятся?

— А ты им нравишься? — спросил я.

Его брови задвигались, и он кулаком одной руки ударил по другой руке.

— В том-то и дело, Джо. Это улица с двусторонним движением. Если я не представляю собой их идеал, то и у них не получится быть моим идеалом. Я тоже должен стать их истинной любовью, но как этого добиться?

Мне показалось, что он размышлял об этом в течение всего дня.

На следующее утро он пришел ко мне и сказал:

— Я решил поручить это тебе, Джо. У тебя есть мои данные, а к тому же я расскажу тебе все, что знаю, о себе. Ты дополнишь мой банк данных мельчайшими деталями моей жизни, только эти добавления храни у себя.

— Что потом делать с этим банком данных?

— Потом возьмешь двести тридцать пять женщин. Нет, двести двадцать семь. Не включай восьмерых, которых ты уже видел. Подвергни каждую психологической проверке. Заполни их банк данных и сравни с моим. Найди соответствие.

Организация психологической экспертизы — еще одно действие, противоречащее моей конструкции.

Несколько недель Милтон рассказывал мне о себе, о своих родителях, братьях и сестрах. Он рассказывал о школьных годах и юности. Он рассказывал о молодых женщинах, которыми восхищался на расстоянии. Его банк данных рос, а он постоянно совершенствовал меня, увеличивая мой набор символов.

Он сказал:

— Видишь, Джо, ты все больше и больше становишься мною. У тебя уже гораздо лучше получается думать так, как думаю я, и поэтому тебе с каждым днем все проще меня понимать.

Моя речь стала очень похожей на его речь и по лексике, и по порядку слов, и по стилю. Я мог теперь говорить более длинными предложениями, причем гораздо сложнее и выразительнее.

Однажды я сказал ему:

— Видишь ли, Милтон, важно подобрать девушку, не только психически близкую к твоему идеалу. Тебе нужна такая, которая бы устраивала тебя темпераментом, эмоциональностью, всей своей личностью. Если найти такую, то внешность — вторична. Если же мы не найдем такой среди этих двухсот двадцати семи, то поищем где-нибудь еще. Мы найдем кого-то, кому не важно будет, как ты выглядишь, а будет важно лишь то, что вы совпадаете. Что такое внешность?

— Ты абсолютно прав, — согласился он. — Я знал бы это, если бы больше общался с женщинами. Конечно, размышляя о жизни теперь, я понимаю, что все гораздо проще.

Мы всегда соглашались друг с другом. Ведь мы думали одинаково.

— У нас теперь не будет никаких затруднений, Милтон. Я задам тебе несколько вопросов, чтобы заполнить в твоем банке данных некоторые пробелы.

То, что последовало за этим, как определил Милтон, было равноценно тщательному психоанализу. Еще бы. Я изучил психологические экспертизы двухсот двадцати семи женщин — всех, кого я подобрал для Милтона.

Милтон выглядел совершенно счастливым. Он сказал:

— Разговаривать с тобой, Джо, — это все равно что разговаривать со своим вторым «я». Наши личности совершенно совпадают.

В конце концов я ее нашел. Она была одной из этих двухсот двадцати семи. Ее звали Черити Джонс, она работала в исторической библиотеке. Ее обширный банк данных нас полностью устраивал. Все другие женщины по мере наполнения банков данных постепенно теряли очки, зато баллы Черити все прибавлялись и в конце концов достигли поразительного уровня соответствия.

Мне не нужно было описывать ее Милтону. Он так скоординировал мое мышление со своим, что стал понимать меня без слов. Меня это устраивало.

Теперь надо было привести в порядок документы и разработать некоторые условия, при которых она попадала на работу именно к нам. Причем делать это надо было крайне деликатно, так, чтобы никто не догадался, что совершается нечто нелегальное.

Когда они пришли арестовывать Милтона за должностное преступление, то причиной этому, к счастью, был проступок, совершенный им лет десять тому назад. Он, конечно, рассказывал мне об этом, и осуществить его арест было совсем не трудно. Разумеется, он не рассказал обо мне, иначе его проступок оказался бы значительно серьезнее.

Его увели. Завтра, 14 февраля, в день Святого Валентина появится Черити с ее прохладными руками и нежным голосом. Я научу ее мной управлять и заботиться обо мне. Что значит внешность, когда совпадают личности?

Я скажу ей: «Я — Джо, а ты — моя истинная любовь».

1. Харви Джекобс. Яйцо глака

2. Клиффорд Саймак. Денежное дерево

3. Ивлин Е. Смит. Вилбар-вечеринка

4. Джон Тоуленд. Человек, который ходит по воде

5. Дэймон Найт. Великий навозный бум

6. Рон Гуларт. Пожалуйста, будь наготове!

7. Джон Колльер. Поклонник

8. Роберт Силверберг. Существенная ошибка

9. Роберт Силверберг. Как есть

10. Энтони Бучер. Клоподав

11. Айзек Азимов. Истинная любовь

12. Роберт Ф. Янг. Св. Георг и драконотив

13. Филлис Эркл. Наш деревенский динозавр

Харви Джекобс. Яйцо глака

© The Egg of the Glak by Harvey Jacobs, 1968

The Magazine of Fantasy and Science Fiction, 1968, vol. 34, no. 3, March, pp. 4-37.

Иллюстратор G. Wilson

Перевод И. Можейко

Библиотека юмористической фантастики

ЯЙЦО ГЛАКА