О таких политиках, к числу которых, несомненно, относился Микоян, принято говорить как о «самородках», сумевших путем самообразования стать достаточно компетентными в сложных и специфических сферах.

Как и некоторые другие высшие советские руководители сталинского периода, он не имел высшего образования. Его базовые знания ограничились духовной семинарией армянской апостольской церкви, которую он закончил в Тифлисе и несколькими месяцами обучения в Эчмиадзинской духовной академии. Потом была гражданская война, партийная работа в Нижнем Новгороде и Ростове, никак не связанная международной деятельностью.

Именно в эти годы произошло сближение взглядов и позиций Микояна по важнейшим вопросам с И. В. Сталиным и его ближайшим окружением, что вскоре и привело его в столицу. В возрасте 30 лет в 1926 г. Микоян оказался на советском политическом Олимпе, став вначале кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), а затем, вместо оппозиционера сталинскому курсу Л. Б. Каменева, наркомом внешней и внутренней торговли[21].

Микояну, несмотря на молодость и небольшой практический опыт, предстояло успешно освоить такую сложную область деятельности, как внешнеторговые дела. От успехов в этой сфере во многом зависели положительные результаты индустриализации, объявленной советским руководством в качестве первоочередной задачи в 1925 г.

В составе советского правительства за внешние дела отвечал наркомат иностранных дел (НКИД СССР), с 1918 по 1930 г. возглавлявшийся опытным политиком, прожившим много времени в эмиграции – Г. В. Чичериным, но не пользовавшимся, в силу своего «небольшевистского» прошлого, большим доверием высшего советского руководства.

Затем на этом посту оказался М. М. Литвинов, хотя и «проверенный» большевик, но, также как и его предшественник, не игравший сколько-нибудь значительной роли на советской политической арене. Скорее всего, это было связано с его скрытым противостоянием и расхождениями по важным международным вопросам с И. В. Сталиным и новым главой правительства В. М. Молотовым[22]. Именно на Молотова Сталин летом 1939 г. заменил Литвинова перед началом переговоров о формальном урегулировании отношений с гитлеровской Германией.

В силу вышесказанного становится очевидным, что часть вопросов принципиального характера, прямо или косвенно связанным с внешней политикой, Сталин иногда поручал решать преданным лично ему соратникам, в число которых входил и Микоян. Отличительной чертой микояновского стиля общения с внешним миром стало категорическое неприятие изоляции и самоизоляции СССР на международной арене, стремление привнести в советскую действительность лучшие достижения западной индустрии и сельского хозяйства. Он прекрасно осознавал, что в одиночку Советскому Союзу никогда не достичь таких же результатов, прежде всего, в экономике и в уровне жизни населения.

В этом отношении его позиция часто расходилась с взглядами некоторых других высших руководителей СССР, считавших, что при построении социализма в одной отдельно взятой стране надо, в первую очередь, опираться на собственные силы и возможности и стараться не допускать «развращения» советских людей буржуазными «излишествами».

В международной деятельности Микояна к началу XX съезда КПСС условно можно выделить два основных периода: до и после смерти Сталина.

Особняком стоит сам съезд, в ходе которого Микоян произнес одну из наиболее запоминающихся и новаторских речей, в том числе затрагивавшую важнейшие проблемы международных отношений и советской внешней политики.

Попробуем их кратко охарактеризовать и хотя бы в общих чертах оценить накопленный к тому времени опыт Микояна в международных делах. Таким образом, можно получить хотя бы общее представление о степени его практической готовности к реализации важнейших внешнеполитических задач, поставленных после XX съезда новым лидером СССР, лично доверявшим Микояну как никому другому из своих коллег по Президиуму ЦК КПСС – Н. С. Хрущевым.

Политический опыт накапливается годами, но задатки дипломата и переговорщика обычно являются врожденными и здесь никакими «специальными» знаниями, ни международной практикой их никак не компенсировать.

Ставшему наркомом внутренней и внешней торговли, Микояну, самому молодому среди коллег по советскому правительству, пришлось практически сразу начать международные переговоры по экономическим вопросам с рядом полномочных представителей зарубежных государств. Ему удалось найти общие точки соприкосновения с НКИД, в частности по вопросам получения кредитов от Германии, экспорта за рубеж зерна, леса и нефтепродуктов с дальнейшим использованием полученных валютных средств для проведения советской индустриализации.

Микоян, вне зависимости от политической конъюнктуры, всегда с большим уважением относился к представителям североамериканского бизнеса, явно видел в них не «бездушных империалистов, пьющих кровь у американского народа», но, прежде всего, успешных менеджеров, сумевших своим трудом и талантом создать те богатства, которыми они распоряжались. Конечно, по известным причинам, подобного рода взгляды им не высказывалась публично, но даже такая «осторожность» вызывала неоднозначную реакцию у некоторых его коллег, ориентированных в основном на административно– командные методы работы.

С приходом нового наркома сотрудники ведомства стали придавать большое значение укреплению советских торговых позиций на территории США как наиболее динамично и успешно развивавшегося в тот период государства. В 1924 г. там была создана внешнеторговая организация Амторг (Американская торговля). По мнению наркома, в Амторг, несмотря на отсутствие дипломатических отношений между двумя странами, следовало направлять более квалифицированные кадры в связи с повышением роли данной организации в развитии двусторонних торговых связей[23].

В те годы Микоян неоднократно принимал в Москве торговые делегации из США и призывал сотрудников Амторга не поддаваться на провокации, периодически чинимые американской стороной.

Микоян на уровне Политбюро ЦК ВКП(б) старался по мере возможности «лоббировать» вопросы, связанные с облегчением для североамериканских промышленников и финансистов организации поездок в Советский Союз. По его мнению, это могло бы стать одним из эффективных способов сближения с этой страной[24]. Они там у себя, наверняка считал Микоян, могут не любить коммунистов, но перспективы получения коммерческой выгоды у представителей американского бизнеса должны в большинстве случаев преобладать над политическими предпочтениями.

Микоян в конце 1920-х гг. сумел добиться, чтобы советское торгпредство в США начало вести переговоры с ведущими американскими фирмами для покупки необходимого СССР оборудования. Для этого были нужны большие финансовые средства, и способы их получения могли быть самими разными.

В 1920-е гг. Микоян, по согласованию с НКИД, принимал в Москве дипломатических и экономических представителей из Германии, Великобритании, Франции, Швеции, Чехословакии, Латвии и ряда других европейских стран. Во время проходивших переговоров или неофициальных двусторонних контактов он стремился, в пределах своей компетенции, искать главное: как добиться от этих стран видения в Советском Союзе, в первую очередь, не потенциального врага, а взаимовыгодного партнера.

Деятельность Микояна на этом и на других направлениях советской международной и внутренней политики не всегда одобрительно оценивалась его соратниками по Политбюро, в частности, Сталиным, считавшим Микояна еще малоопытным, хотя и весьма перспективным политиком[25].

В 1929 г. Микояну по поручению Политбюро ЦК ВКП(б) пришлось вплотную заниматься выстраиванием экономических отношений с Японией на Дальнем Востоке, поскольку там наблюдалось явное доминирование японской стороны. И на этом направлении ему удалось добиться хороших результатов в преддверии японской оккупации осенью 1931 г. граничившей с Советским Союзом территории Северо-Восточного Китая (Маньчжурии).

С 1930 г. Микоян возглавил союзный наркомат снабжения, и на этом посту ему также пришлось участвовать в международных контактах, в том числе и с представителями США. После установления в 1933 г. между двумя странами дипломатических отношений, у него появилась возможность оценить потенциальные возможности американской индустрии для Советского Союза. В том году большие экономические и проблемы испытывали как в США, только что начавших выходить из мирового экономического кризиса, так и в Советском Союзе, где ряд регионов охватил голод. Поэтому стремление к налаживанию экономического сотрудничества, в том числе и в сфере снабжения, во многом было взаимным.

В 1934 г. Микоян получил очередное назначение – стал наркомом пищевой промышленности СССР и начал работу на этом относительно новом для себя направлении. По поручению Сталина, в те годы высоко ценившего личные и деловые качества Микояна, ему в 1936 г. в течение двух месяцев пришлось находиться в США для изучения опыта, накопленного в различных сферах пищевой индустрии и в других областях. По возвращении советского наркома в Москву началось внедрение некоторых передовых американских достижений в практику советской пищевой промышленности и торговли[26].

В 1938–1949 гг. Микоян занимал должность наркома (с 1946 г. – министра) внешней торговли СССР и ему на этом посту пришлось решать много вопросов, так или иначе связанных с международными делами. Например, после нападения Японии на Китай при активном участии Микояна было разработано двустороннее советско-китайское соглашение о предоставлении режиму Чан Кайши экономической и военной помощи.

Летом 1939 г. Микояном от имени советского правительства были подписаны договор с Китайской Республикой о реализации выделенного Москвой кредита на 150 миллионов американских долларов, а также отдельное соглашение о поставках из СССР в Китай специального имущества[27]. В 1940 г. контакты Микояна с китайскими представителями разного уровня были продолжены[28].

В тот период Япония для Советского Союза вполне обоснованно представлялась как наиболее сильный потенциальный противник в дальневосточном регионе, и в Москве вполне логично рассчитывали, что, оказывая сопротивление японским войскам, китайская армия будет способна сковать силы своего исторического соперника и тот откажется от планов нападения на СССР. Кроме того, у китайского правительства не будет возможности предпринять попытки силового возвращения под свою юрисдикцию Внешней Монголии (с 1924 г. официально именовавшейся «Монгольская Народная Республика», МНР). Микоян в качестве члена советской делегации участвовал в переговорах с прибывшим в 1940 г. с визитом в СССР главой монгольского правительства и реально ее высшим руководителем – Х. Чойболсаном[29].

В 1939–1940 гг. Микояну, уже снискавшему авторитет в качестве опытного переговорщика, по поручению Сталина пришлось вести консультации с германскими экономическими делегациями и дипломатами посольства Германии в СССР по экономическим вопросам[30].

Советское руководство в тот период делало все возможное, чтобы оттянуть неизбежное – начало вооруженного противостояния с Германией. К большому сожалению, в сегодняшних реалиях исторической политики этот непростой вопрос стал предметом многочисленных спекуляций, имеющих мало общего с поиском исторической истины.

Перед началом Великой Отечественной войны Микоян также проводил очень непростые встречи по экономическим вопросам с полномочными представителями Японии, Финляндии, Бельгии, Дании, Югославии и ряда других государств[31].

Уже в период войны он активно участвовал в переговорах по торговым и военным поставкам с полномочными представителями Великобритании и США, в частности, с американским политиком Г. Гопкинсом и представителями британской экономической миссии и др. В это непростое время Микоян накопил немалый внешнеполитический опыт во время ведения непростых переговоров с союзниками по антигитлеровской коалиции, особенно по поставкам по линии ленд-лиза[32].

Вскоре после окончания войны у Сталина случился первый инсульт, и основная тяжесть руководства страной легла на плечи т. н. «четверки» в лице Молотова, Микояна, Булганина и Маленкова. Им приходилось много заниматься и международными вопросами. Не всегда принимаемые решения автоматически одобрялись Сталиным, в том числе и по причине опасений в сохранении собственного до того времени непоколебимого авторитета.

В качестве примера можно привести реакцию Сталина на данные «четверкой» указания опубликовать в советской печати хвалебные оценки Советского Союза и лично Сталина отставным британским премьером У. Черчиллем, а также отменить цензуру на подготавливаемые зарубежными корреспондентами материалы, отправляемые ими на родину. Сталин выступил резко против, его соратники вынуждены были с ним согласиться и признать «вину»[33].

Начавшаяся «холодная война» не сулила ничего хорошего в плане улучшения состояния отношений СССР со странами Запада. Значительная часть территории Советского Союза лежала в руинах, из-за неурожая во многих регионах начался голод. При этом требовались значительные средства для реализации советской ядерной программы, прежде всего для ликвидации монополии США на атомное оружие и показа собственной силы для тех стран, которые попадали в сферу советского влияния в Восточной Европе и в Азии.

Из недавних союзников по обе стороны биполярного мира пропагандистские службы начали создавать образы «коллективного врага». Такие политики как Микоян с его стремлением снизить накал напряженности и продолжать взаимовыгодное сотрудничество с Западом в глазах Сталина казались «подозрительными».

Тем не менее, и в этот непростой период Микоян по указанию Сталина, который лично активно занимался внешнеполитическими проблемами, успешно контактировал по самым разным направлениям с зарубежными политическими деятелями. Так, ему пришлось специально заниматься решением вопросов, связанных с получением Советским Союзом американских кредитов[34].

В апреле 1947 г. тогда еще молодому английскому политическому деятелю лейбористу Г. Вильсону пришлось на себе испытать талант Микояна в качестве переговорщика по торгово-экономическим вопросам[35], о чем он позднее вспоминал, отдавая должное советскому политику[36].

С большой долей вероятности можно предположить, что в этот очень сложный для советской внешней политики период Микоян в вопросах дальнейшего развития связей с внешним миром начал довольно заметно расходиться со Сталиным и группировавшейся вокруг него части консервативно настроенной партийно-государственной верхушки[37].

Стоит также отметить, что при жизни Сталина за малым исключением выезды за рубеж высших руководителей СССР были эпизодическими. Как правило, если дело не касалось выполнения служебных обязанностей работниками МИД[38], это могли быть специальные «миссии» для выполнения каких-либо конфиденциальных поручений Сталина. Часто о них не появлялось вообще никакой информации в советской и зарубежной прессе[39].

Такого рода «задания» не требовали от сталинских эмиссаров какой-либо «самостоятельности», а лишь по большей части воспроизведения директив, лично разработанных или одобренных вождем. В случае Микояна мы имеем дело с некоторым исключением из правил.

Так, в январе – феврале 1949 г. Микоян по поручению Сталина выполнял важную миссию на территории северной части Китая, где вел переговоры с Мао Цзэдуном и другими лидерами местной компартии о будущем этой страны под их властью. На режиме Чан Кайши, с которым СССР в августе 1945 г. подписал договор о дружбе, в Кремле уже поставили крест, и основная ставка была сделана на коммунистов, которые провели ряд успешных операций и вышли на подступы к Пекину[40].

После той успешной поездки в среде советского руководства и лично Сталина Микоян стал пользоваться авторитетом «лучшего знатока» проблем Востока.

Дальневосточная дипломатия Микояна не ограничилась коммунистическим Китаем. В марте 1949 г. он принимал участие в переговорах с северокорейским лидером Ким Ир Сеном и министром иностранных дел КНДР Пак Хон Еном, уже начинавшими вынашивать авантюристические планы силового захвата юга Корейского полуострова и нуждавшихся в советской поддержке[41].

В рамках созданного в начале того же года Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), Микояну было поручено курирование вопросов о распределении советских кредитов и финансовой помощи для стран «народной демократии»[42].

При этом он, зачастую, руководствовался не политическими соображениями, а конкретной экономической выгодой, которую мог бы потенциально получать СССР от такого рода связей.

Некоторым политикам в этих странах (т. н. «национал-коммунистам»[43]) микояновский подход не явно нравился, и они осуществляли «обходные маневры» в стремлении получения от Советского Союза в одностороннем порядке больших объемов помощи. Так, например, албанский лидер Э. Ходжа за глаза неодобрительно называл Микояна «купцом», для которого прагматические интересы своей страны были выше «политической солидарности»[44].

В марте 1949 г., как писал в своих мемуарах сам Микоян, его совершенно неожиданно, по единоличному решению Сталина, освободили от должности Министра внешней торговли. Но с начала 1950 г. он продолжил курировать это направление уже в статусе руководителя постоянной внешнеэкономической комиссии Политбюро ЦК ВКП(б)[45].

В декабре 1949–феврале 1950 г., во время нахождения в Москве высших руководителей Китайской Народной Республики (КНР) – главы компартии и правительства Мао Цзэдуна и министра иностранных дел Чжоу Эньлая, Микоян принимал участие в подготовке советско-китайских договоров о дружбе, а также двусторонних экономических соглашений[46].

В марте 1950 г. Микояну поручили исполнять обязанности уполномоченного с советской стороны по обеспечению поставок в КНР в счет предоставленного Москвой кредита[47]. Во время визита Чжоу Эньлая в Москву осенью 1952 г. Микоян вновь принимал активное участие в состоявшихся советско-китайских переговорах[48].

Наряду с «восточными» делами, ему приходилось заниматься и другими, более неоднозначными проблемами международного характера. В ноябре 1951 г. г. Микоян ездил в Прагу с еще одним специальным заданием Сталина: проверить на месте как под руководством Президента Чехословакии К. Готвальда идет подготовка к суду над объявленным «врагом» и «титовским агентом» генеральным секретарем ЦК Компартии Чехословакии Р. Сланским и другими лицами, привлеченными по этому делу[49].

В доступных для изучения документах, хранящихся в федеральных архивах, этот эпизод никак не отражен. В фондах АП РФ (особая папка) и РГАСПИ есть достаточно большой блок документов, из содержания которых следует, что решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 16 августа 1951 г. Микояна «обязали» поехать в Чехословакию с группой специалистов для оказания экспертной помощи в налаживании промышленного производства дружественному чехословацкому государству[50]. Ничего подобного в практике внешнеполитической деятельности Микояна ранее никогда не было. Отсюда может возникнуть предположение, что направляли его туда один раз и только по этому вопросу.

Вряд ли Микоян, если такая поездка по «делу Сланского» имела место на самом деле, испытывал удовлетворение от выполнения такого рода поручения, но партийная дисциплина и чувство самосохранения не позволяли ему, к тому моменту уже находившемуся в негласной опале, возразить всесильному диктатору, которого своим другом давно не считал[51].

Необходимо также отметить, что Микоян, с 1935 г. являвшийся членом Политбюро ЦК ВКП(б) (с 1952 г. – Президиума ЦК КПСС), участвовал в многочисленных заседаниях этого фактически высшего органа власти в СССР, в ходе которых постоянно обсуждались и выносились решения по важнейшим вопросам советской внешней политики.

К каждому такому заседанию члены Политбюро получали конфиденциальные служебные материалы, информация в которых была недоступна даже специалистам-международникам, разве что некоторым из них, имевших специальный допуск работы с секретными и совершенно секретными документами[52].

Естественно, что «международный кругозор» Микояна по этой причине (даже не беря в расчет его хорошо известные способности анализировать общедоступную информацию) был намного шире, чем у менее высокопоставленных представителей советской номенклатуры[53].

В последний год жизни Сталина Микоян окончательно вышел из его доверия и если бы не скоропостижная кончина «вождя народов», сложно сказать, как бы дальше сложилась не только его политическая карьера, но и судьбы членов семьи[54].

Приведенный ниже отрывок из пока неопубликованных полностью в печатном виде диктовок Микояна дает определенное представление о нем как полномочном представителе советского руководства, выполнявшем важное конфиденциальное поручение Сталина на начальном этапе холодной войны». Оно напрямую относилось к предыстории создания «социалистического лагеря», где коммунистическому Китаю предстояло сыграть одну из ключевых ролей. Не случайно советские пропагандисты позднее представляли победу коммунистов на территории материкового Китая в качестве второго по значимости события в истории XX века вслед за Великой Октябрьской социалистической революцией.

Из содержания диктовки хорошо видно, как Микоян выстраивал свое общение с Мао Цзэдуном и другими руководителями КПК, как происходил процесс согласования им различных вопросов со Сталиным, какими он к тому моменту обладал дипломатическими навыками.

Кроме того, становится понятным, что в 1956 г. был далеко не случайным выбор советским руководством кандидатуры Микояна для ведения переговоров с Мао Цзэдуном по весьма непростым вопросам двусторонних отношений, а также важным международным проблемам[55].

В этой связи выглядит не случайным, что именно после возвращения Микояна в Москву Сталин распорядился послать в освобожденные районы Северного Китая группу советских кинодокументалистов. Они получили от него специальное задание – снять фильм о жизни местного населения со вставлением в него отдельных сюжетов о Мао Цзэдуне как выдающемся руководителе КПК и других его соратниках[56].

Из воспоминаний Микояна о поездке в Китай в январе – феврале 1949 г.[57]

В конце 1948 года происходил обмен мнениями с Мао Цзэдуном о его приезде в Москву. Была целесообразность такого приезда и готовность принять его для обсуждения вопросов китайской революции и советско-китайских вопросов.

В это время боевые действия китайских коммунистов развивались быстрыми темпами в благоприятном направлении… было ясно, что на освобожденной территории будет образовано революционное правительство. Поэтому на заседании Политбюро ЦК при обсуждении ответа Мао Цзэдуну о времени его приезда Сталин высказал такое соображение, что вряд ли целесообразен приезд Мао Цзэдуна теперь, когда он находится в роли партизанского руководителя, он наверное, должен приехать инкогнито. Это оторвет его от руководства делами на месте в решающий момент. Было бы более целесообразным отложить приезд на несколько месяцев, т. е. до момента, когда будет образовано революционное китайское правительство, тогда он мог бы приехать как глава Китайского революционного правительства. Нo чтобы не откладывать рассмотрение актуальных вопросов, интересующих китайских товарищей, было признано целесообразным послать в Китай одного из членов Политбюро для обсуждения с Мао Цзэдуном и руководителями Китайской компартии необходимых вопросов.

На этом заседании 14 января 1949 года Сталин продиктовал проект телеграммы Мао Цзэдуну… где говорилось, что Политбюро ЦК ВКП(б) готово послать ответственного члена Политбюро для обсуждения вопросов.

Через некоторое время мы получили согласие Мао Цзэдуна на это предложение. Сталин предложил поехать в Китай мне, на что я, конечно, дал согласие.

Чтобы иметь минимум трудностей в переговорах в Китае и быть лучше подготовленным, я набросал список возможных вопросов, которые могут китайцы перед нами поставить, обдумал для себя возможные ответы с моей стороны и попросил Сталина не на заседании, а один на один выслушать меня о том, какие вопросы могут быть по ставлены китайцами и как я собираюсь ответить на них и правильно ли это будет и как лучше сделать. Я мотивировал это тем, что очень трудно будет по каждому вопросу, который китайцы поставят перед нами во время бесед, все время спрашивать указания Москвы. Хорошо бы по тем вопросам, которое можно предвидеть, заранее иметь нашу позицию, а вопросы непредвиденные и иные можно согласовать через шифрованную связь и разрешить их в ходе переговоров.

Сталин согласился, и мы обсуждали с ним в течение более часа эти 17 вопросов, которые были мной намечены. (…) Китайцы, конечно, дали согласие на мою поездку. (…)

Было условлено, что о моей поездке в Китай никто не должен знать.

Сталин лично интересовался, кто будет моим переводчиком. Он боялся, чтобы не попался политически ненадежный человек. Поэтому он поручил Маленкову через аппарат ЦК [ВКП(б)] подобрать надежного переводчика китайского языка. ЦК предложил кандидатуру Ковалева[58] – работника аппарата ЦК по Китаю. (…)

Потом Сталин предложил взять с собой бывшего Министра путей сообщения Ковалева[59]… Сталин сказал, чтобы взять его и чтобы он поучаствовал, а потом послать его в Китай в качестве нашего представителя при ЦК в Китае. (…)

По вопросу об отношениях к американцам и англичанам в беседах (проводимых в Сибайпо – в 343 км от Пекина – И. С.) получалось расхождение между советами, которые дал Сталин перед отъездом и мнением Мао Цзэдуна. И тогда уже было ясно, что здесь более прав Мао Цзэдун, чем Сталин. А теперь тем более это ясно. Сталин говорил, что не надо сразу обострять отношения с американцами, что китайским коммунистам необходимо направлять острие оружия против англичан, поскольку они являются колониальной державой, занимают китайскую территорию – Гонконг, и, конечно, преследуют империалистические интересы, находящиеся в разрезе с китайскими национальными интересами.

Американский же империализм почти не имеет колоний, тем более в Китае. Он действует другими методами, экономическим и политическим закабалением, а не путем прямого колониального грабежа.

С общей точки зрения, этот аргумент правильный… я считал, что он правильно говорит. Но когда беседовал об этом с Мао Цзэдуном, тот привел другие, более убедительные аргументы…

По ряду других вопросов… тогда я думал и теперь думаю, что Мао Цзэдун занимал не совсем правильную позицию…

Должен отметить, что Сталин перед моим отъездом сказал, что надо с собой взять специалиста по аппаратам тайного подслушивания. потому что он предполагал, что американцы, прежде, чем покинуть Пекин, оставят шпионскую агентуру, будут иметь в тех помещениях, где разместится правительство, аппараты подслушивания и все, что будет говориться на заседаниях, будет известно им. Чтобы этого не имело места, он командировал со мной двух специалистов по выявлению наличия аппаратов подслушивания, а также замаскированных бомб замедленного действия. (…)

У Сталина всегда била шпиономания, думал, что кругом шпионы, могут всюду пробраться, все делать, опасался, что около китайского руководства есть американские и английские шпионы…

Как мы уже отмечали выше, после смерти Сталина политический вес Микояна в советском партийно-государственном руководстве значительно возрос, прежде всего, из-за близости позиций по главным проблемам внутренней и внешней политики с Хрущевым.

Хрущев значительно укрепил свои позиции в партии и государстве после отстранения от власти и физического устранения Берия. Затем он очень быстро превратил в декоративную фигуру на советской политической арене номинального преемника Сталина – Г. М. Маленкова[60], также претендовавшего на роль реформатора, но явно не имевшего для этой роли необходимой харизмы и деловых качеств[61].

Потом Хрущев начал искать возможности ограничения влияния неформального лидера советских «консерваторов» и по совместительству руководителя советской внешней политики – Молотова[62]. Последний, в 1954 г., не имея перед собой практически никаких директив от Президиума ЦК КПСС[63], смог успешно поучаствовать от имени СССР в проведении Женевских совещаний по проблемам Кореи и Индокитая. Кроме того, Молотов смог внести свой вклад и в ослабление международной напряженности перед встречей в верхах в 1955 г. бывших союзников по антигитлеровской коалиции.

На Микояна Хрущев мог рассчитывать как на одного из немногих членов старой условно «сталинской» команды, готового стать вместе с ним реформатором не только в вопросах экономики и внутренней политики, но и в проведении «нового курса» в отношениях с внешним миром.

Хрущев, при жизни Сталина практически не получавший от него задания, связанные с внешними делами, решил лично взять в свои руки решение главных международных вопросов. Отсутствие необходимого опыта в этой сфере и большое количество первоочередных внутренних проблем не позволяли ему активно включиться в эту деятельность. Однако желания у него было много и после отстранения от руководства одного из главных противников – Берия, также питавшего слабость к проведению реформ и новым веяниям во внешней политике, он постепенно начал вникать в суть международных проблем. Ему хотелось своими глазами посмотреть на мир, стать инициатором популярных в общественном мнении идей.

Именно такие политики, как Хрущев и Микоян, как никакие другие сталинские соратники к тому моменту были готовы к кардинальным изменениям в советской политической системе в сторону ее «демократизации» и перестройки административно-командной системы в экономике в сторону большего применения рыночных механизмов. И в этом плане необходимо было хорошо изучить зарубежный опыт, своими глазами посмотреть на уже имеющиеся практические результаты.

Вскоре выяснился еще один нюанс. Хрущев занимал с сентября 1953 г. реально высший в СССР пост – Первого секретаря ЦК КПСС, но для несоциалистических государств такая специфическая должность в международно-правовом отношении практически мало что значила. Там «главой» СССР в своем большинстве считали мало что представлявшую в советских реалиях фигуру Председателя Президиума Верховного Совета СССР или, в крайнем случае, Председателя Совета министров СССР. Эти должности в советский период имели определяющее значение лишь в одном случае – если их совмещал высший партийный руководитель. С марта 1953 г. их занимали, соответственно, Ворошилов и Маленков[64], не пользовавшиеся большим доверием Хрущева. Отсюда, вероятнее всего, у советского партийного лидера и возникла потребность чаще привлекать вызывавшего у него все большие симпатии Микояна (ставшего в 1955 г. первым заместителем главы правительства[65]), к решению тех или иных международных вопросов. Микоян в марте 1953 г. возглавил Министерство внутренней и внешней торговли, вскоре преобразованное в министерство торговли СССР. Эта должность давала ему дополнительные полномочия в решении, без прямого согласования с Молотовым, большинства вопросов, связанных с развитием советских внешнеэкономических связей.

Так, в сентябре 1953 г. состоялся второй официальный визит Ким Ир Сена в Советский Союз и вновь Микоян принимал активное участие в состоявшихся переговорах, в ходе которых было принято решение об увеличении масштабов экономической помощи Северной Корее, находившейся в руинах после завершения летом 1953 г. на ее территории военных действий[66].

Микояну было понятно, что Советскому Союзу придется много вкладываться в Северную Корею и оправдывать происходившие там неоднозначные процессы прежде всего по причине сложившихся реалий холодной войны и не питал никаких симпатий к ее высшим руководителям, ввергших корейский народ в братоубийственную войну.

Поскольку германское направление советской внешней политики представлялось в Кремле весьма важным, к нему не могли не подключить и Микояна, имевшего, как мы уже отмечали выше, опыт общения с немецкой стороной по экономическим вопросам накануне Великой Отечественной войны.

В январе 1954 г. состоялось Берлинское совещание министров иностранных дел, в ходе которого поступило несколько предложений относительно будущего Германии. Советская сторона предлагала сделать Германию единой, но нейтральной, создать новую систему европейской коллективной безопасности, а западные страны в лице США склонялись к сохранению ее разделенной и включении западной части в состав НАТО. Английский министр иностранных дел А. Иден предложил провести в возможно короткие сроки общегерманские выборы и объединить страну «демократическим» путем. Ни одно из этих предложений принято не было.

Необходимо было искать другие пути решения проблемы и в марте-апреле 1954 г. Микоян во главе делегации КПСС посетил ГДР, формально для участия в работе IV съезда Социалистической Единой партии Германии (СЕПГ)[67], но там он обсуждал и ситуацию, сложившуюся вокруг этой некогда единой страны[68].

В марте следующего года Микоян приехал во главе правительственной делегации на первую международную Лейпцигскую выставку-ярмарку, и вскоре было объявлено о ратификации со стороны ФРГ Парижских соглашений, в которых содержался пункт о ее незамедлительном присоединении к НАТО. В ответ союзники СССР в Европе собрались в столице Польши и образовали Организацию Варшавского договора (ОВД), в состав которой включили ГДР. Об объединении Германии теперь уже не могло быть и речи.

Микоян, если брать на веру содержание недавно рассекреченного документа ЦРУ, привез с собой из Москвы директивы для восточногерманского правительства. От имени советского руководства он «предписал» лидерам ГДР воздержаться от принятия незамедлительных мер против ратификации ФРГ Парижских соглашений. Но тогдашний партийный лидер В. Ульбрихт, якобы по собственной инициативе, дал распоряжение своим подчиненным изменить письменный текст привезенного Микояном «указания» в сторону акцента на большую конфронтацию ГДР с НАТО.

Как опять же следует из содержания справки ЦРУ, Микояна вовремя об этом предупредили сотрудники советского посольства в Восточном Берлине, и он выразил свое неудовольствие таким «самоуправством» восточногерманских союзников[69]. В итоге в Кремле приняли принципиальное решение о некотором снижении конфронтации с ФРГ и об установлении с ней дипломатических отношений.

В сентябре-октябре 1954 г. Микоян вместе с представительной делегацией во главе с Хрущевым побывал в Пекине для участия в торжествах, посвященных 5-летию образования КНР. В ходе этой поездки он от имени советской стороны двусторонний договор об экономическом сотрудничестве[70].

В ноябре того же года Микоян приехал в Финляндию, с президентом которой Ю. Паасикиви и премьер-министром У. Кекконеном Кремлю удалось наладить хорошие отношения[71]. Формальная цель поездки – участие в качестве официального представителя в церемонии спуска на воду специально построенного для Советского Союза ледокола «Капитан Воронин»[72].

Микоян своим обаянием и открытостью, ставшими в эти годы его «фирменным» стилем в отношениях со странами Запада, даже из этого вроде бы рядового события смог извлечь максимальный эффект в плане еще большего улучшения отношений СССР со своим северным соседом.

Большую роль Микоян сыграл и в восстановлении советско-югославских отношений после их фактического разрыва по единоличной прихоти Сталина в 1948–1953 гг.[73]

Конечно, формальная инициатива любых внешнеполитических инициатив исходила персонально от Хрущева (вернее сказать, от той группы консультантов, которые за ним стояли). Позднее Микоян так оценивал его роль в международных делах: «Внешней политикой Хрущев очень увлекся после смерти Сталина. Многое делал правильно. Например, налаживал отношения с развивающимися странами, нормализовал отношения с Югославией. И было очень разумно именно нашей делегации во главе с самим Хрущевым поехать туда, чтобы хоть как-то загладить оскорбления в адрес этой страны со стороны Сталина»[74].

Микоян в этот период по поручению советского руководства продолжил лично курировать развитие советско-китайских экономических отношений. Так, например, 19 мая 1955 г. на заседании Президиума ЦК КПСС ему вместе с Сабуровым и Кагановичем было поручено рассмотреть представленный текст заключения Госплана СССР по первой пятилетке в КНР[75].

На июльском 1955 г. Пленуме ЦК КПСС, полностью посвященному международным вопросам, Микоян принимал участие в проходивших в его рамках дискуссиях. Так, он активно полемизировал с Молотовым относительно закрепления позитивных результатов переговоров с Югославией, признал, что Северная Корея первой напала в 1950 г. на Южную и язвительно заметил, что об этом знают все в мире, кроме советских граждан[76].

В сентябре 1955 г. в Москве подчеркнуто торжественно приняли канцлера К. Аденауэра, Микоян активно участвовал во всех проведенных по этому случаю мероприятиях. Немецкий политик позднее дал высокую оценку Микояну, охарактеризовав его как «великого дипломата» и одновременно «наилучшего экономиста». Однако, по его мнению, «в беседах с ним человек должен быть очень внимательным, так как он одновременно великий переговорщик»[77].

На заседаниях Президиума ЦК 6 и 7 ноября 1955 г. Микоян принимал участие в обсуждении предложений советской делегации по проблемам европейской безопасности и роли в ней Германии. И вновь ему пришлось оппонировать Молотову по этому вопросу[78].

Конечно, в каждой «бочке меда» всегда найдется своя «ложка дегтя». Нельзя не упомянуть еще одно «побочное» обстоятельство, связанное с хрущевскими нововведениями в сферу практической реализации новых идей в советской дипломатии, с которым не мог не считаться Микоян. При Сталине такое было трудно представить, но настали новые времена.

Постепенно стал набирать обороты ранее не практиковавшийся ни в СССР, ни в остальном мире специфический вид внешнеполитических контактов – личное участие руководителей высшего ранга в торжественных приемах, устраиваемых по разным поводам в посольствах, аккредитованных в Москве.

Такой вид общения, что называется, «не по чину», вызывал много вопросов[79], и, самое главное, отнимал у советского политического истеблишмента много времени. Хрущев, видимо, так не считал, а возразить ему никто не решался. И все они, включая Микояна, вынуждены были постоянно участвовать в таких мероприятиях ради иллюзии выработки нового «имиджа» Страны Советов в глазах иностранных дипломатов.

А. И. Микоян и Г. М. Маленков на приеме в посольстве США. Москва, 1955 г.

Логика простая: при Сталине такого не было, а теперь имеет место «открытость» советских лидеров внешнему миру, которая подразумевала взаимность со стороны не только традиционных союзников из «лагеря социализма», но и противников, которым предлагалось стать, как минимум, «партнерами».

Дело оставалось за малым – добиться от них согласия в этом вопросе. И решения XX съезда КПСС были призваны, по мнению Хрущева и его единомышленников, в числе которых оказался и Микоян, стать своеобразным катализатором процессов сближения с остальным миром.

Как все это выглядело «со стороны», наглядное представление дает приведенный ниже материал.

Приложение

Из воспоминаний В. М. Суходрева[80]

После смерти Сталина новая «команда», наверняка под влиянием Хрущева, решила проявлять гораздо большую открытость: руководители страны стали чаще появляться на людях, общаться с иностранцами. И как нередко это у нас бывает, начали перебарщивать. Даже на рядовых приемах в посольствах стали появляться члены Президиума ЦК и другие высокопоставленные лица. (…)

Никогда не забуду этот момент. В зал входили «ожившие портреты» – люди, которых я с детства привык видеть на полосах газет, на плакатах, висящих на фасадах зданий, во время демонстраций.

Хрущев, Маленков, Каганович, Молотов, Микоян.

Вот они – в трех метрах от меня…

Первое впечатление – все они одинаково невысокого роста. Все сверх нормы упитанны, за исключением, пожалуй, довольно худощавого Микояна. В одинаковых костюмах – темно-серого цвета, белых рубашках и с какими-то незапоминающимися галстуками.

Они прошли в зал, где были накрыты столы.

И началась моя работа. Иностранные дипломаты стремились хоть на короткое время завладеть вниманием кого-нибудь из наших руководителей, завести беседу. Каждый дипломат не просто вел разговор, а «набирал материал», чтобы в тот же вечер отослать шифровку своему руководству, что сегодня, мол, имел беседу с таким-то и он мне сказал то-то и то-то. В те годы открывалось широкое поле деятельности для иностранных дипломатов. В Москве, в прошлом одной из самых закрытых столиц мира, они теперь могли несколько раз в неделю (посольств было много, праздников – еще больше) встретиться и даже побеседовать с высшими руководителями страны.

В других государствах приемы в посольствах по случаю национальных праздников из высшего руководства в лучшем случае посещает министр иностранных дел. Обычно приглашают представителей общественности, ученых, деятелей культуры, да и тех приходит гораздо меньше, чем разослано приглашений. Есть даже неписаный закон протокола: если хочешь, чтобы был полный сбор, приглашений надо разослать раза вдвое больше, чем планируется гостей.

Большую роль в изменении внешнеполитических подходов СССР сыграл XX съезд КПСС, во время работы которого прозвучало несколько новых инициатив по выстраиванию отношений с внешним миром. Одним из их активных разработчиков стал Микоян[81].

О том, что он предлагал, наглядно свидетельствует содержание черновых записей заседаний Президиума ЦК КПСС, на которых обсуждались и внешнеполитические проблемы. В частности, Микоян настаивал на прекращении советского вмешательства в дела «братских» партий стран социализма, в получении ими возможностей самостоятельного движения по выбранному пути без давления и мелочной опеки со стороны Кремля.

На заседании Президиума ЦК 10 января 1956 г. при обсуждении вопроса о созыве совещания стран-участниц ОВД, Микоян внес предложение о созыве Комитета для обсуждения вопросов европейской безопасности и о Германии[82].

Во время обсуждения 30 января 1956 г. на заседании Президиума ЦК текста отчетного доклада XX съезду КПСС Микоян несколько раз высказывался по поводу международных проблем. Так, он напомнил ранее проведенную дискуссию по поводу утверждений главного югославского коммунистического идеолога Карделя о возможностях «мирного пути революции», по поводу целесообразности применения термина «диктатура пролетариата» в Болгарии, а также навязывания Сталиным вьетнамскому коммунистическому лидеру Хо Ши Мину нового названия партии («трудящихся») вместо «коммунистическая»[83]. Микоян считал постановку таких вопросов весьма важными для дальнейшего выстраивания равноправных и уважительных отношений с союзниками.

На заседании Президиума ЦК 9 февраля обсуждался вопрос об экономических отношениях СССР с Монголией. Микояну коллегами было дано поручение провести консультации с главой ее правительства Ю. Цеденбалом и на их основе разработать «предложения о взаимоотношениях»[84].

На заседании, проходившим 22 февраля, был поставлен вопрос о проведении специального совещания представителей коммунистических партий, прибывших на XX съезд. Микоян, видимо, в тот момент еще не совсем представлял, насколько идеи интеграции в рамках единой организации непопулярны в среде иностранных все более «национально ориентированных» леворадикальных сил. Поэтому предложил создать отдельные объединения коммунистических и рабочих партий:

1. Стран социализма;

2. «Коминформ западноевропейских стран»;

3. «Коминформ северных стран»;

4. Под руководством бразильской компартии образовать аналогичную структуру в Латинской Америке;

5. Инициировать вопрос об объединении в аналогичную структуру компартий стран Юго-Восточной Азии.

Для претворения этого предложения в жизнь, считал Микоян, необходимо «усилить» международный отдел ЦК КПСС. Хрущев одобрил его предложения «в основном» и было принято решение, чтобы вместе с Микояном и Сусловым провели встречу с представителями зарубежных компартий и затем доложили о ее результатах[85].

Самый большой и далеко неоднозначный резонанс получило выступление Микояна в прениях по Отчетному докладу XX съезду. В своей речи Хрущев озвучил несколько новых теоретических позиций, главной из которых представляется официальная констатация руководством СССР отказа от идеи о «фатальной неизбежности» новой мировой войны[86]. На обратном настаивали левые радикалы во многих странах мира, мечтая, что «мировой империализм» в ходе такой войны будет стерт в «пыль», но теперь их ждало очень большое разочарование.

Выступление Микояна состоялось 16 февраля, т. е. на третий день работы съезда[87]. До него выступавшие ораторы придерживались достаточно привычной манеры изложения общих истин и дежурной поддержки сказанного первым лицом в партии. Конечно, значительная часть его выступления не могла не содержать формулировок, характерных для тогдашней официальной советской пропаганды: от констатации больших успехов в социалистическом строительстве в СССР и до критики внутренней ситуации в США и других странах западного мира.

Но те «вкрапления», которые он внес, вызвали неоднозначную реакцию собравшихся в зале, и по большей части негативную в отношении лично Микояна, который до того момента считался многолетним соратником Сталина[88].

Как только он закончил, тут же возникла настороженная реакция консервативно настроенной части делегатов. Немало негативных откликов на речь Микояна поступило в адрес съезда из других стран социализма. Причем как от руководящих работников, так и от простых людей, искренне не понимавших новых веяний в советской политической элите.

В силу тематики настоящего исследования, мы не будем затрагивать выступление Микояна в части внутриполитических проблем, отметим лишь их достаточно смелую критику, что было не характерно для него ранее как политика, пользовавшегося репутацией острожного в публичных высказываниях. Этого обстоятельства не могли не заметить на Западе. Британская радиовещательная кампания Би-Би-Си сразу же стала воспроизводить в своем эфире для сравнения советскими слушателями тесты речей Микояна на XIX и на XX съездах КПСС, что вызывало у части из них или искреннее изумление, либо откровенное неприятие. Это касалось как представителей некоторой части интеллигенции, так и простых людей, видевших в Сталине непогрешимого вождя и не желавшие даже слышать о совершенных им ошибках, а тем более преступлениях[89]. Но такие политики как Хрущев и Микоян надеялись, что подобного рода настроения постепенно изменятся.

Одно из писем в президиум XX съезда КПСС, пришедшее в дни его работы из Чехословакии с осуждением на нем выступления А. И. Микояна (РГАНИ)[90]

О негативной реакции в странах социализма сообщали в Москву некоторые советские дипломатические и консульские работники.

Международные вопросы поднимались Микояном в нескольких разделах его выступления. Например, когда он похвалил начатое в 1956 г. в СССР освоение целинных земель, одновременно раскритиковал положение в сельском хозяйстве США, где, по его мнению, происходят весьма негативные процессы. И это при том, подчеркнул он, что США претендуют на «мировое руководство». Конечно, с его стороны это был своеобразный ораторский прием, имевший мало общего с той реальной информацией, которую Микоян имел о подлинном состоянии этой отрасли американской экономики.

Кроме того, подчеркнул оратор, американские и британские нефтяные монополии добывают дешевую нефть на Ближнем Востоке, а прибыли от ее переработки и продажи у них баснословные. По его мнению, если бы эти доходы шли арабам и другим населяющим регион народам, они быстро бы преодолели свою нищету и успешно развивались в экономическом и культурном отношении.

Запад, констатировал докладчик, изобретает все новые формы эксплуатации зависимых народов Азии и Африки, им навязывается несправедливое ценообразование, что порождает для них множество проблем. «Вот она, так называемая «забота» и «помощь» слаборазвитым странам!» – патетически воскликнул Микоян[91]. И здесь, конечно, он был недалек от истины.

Помимо специального внешнеполитического раздела, международные вопросы им достаточно подробно рассматривались в тех местах, где речь шла о возможности мирного развития социалистической революции в отдельных государствах, а также при оценках неизбежности новой мировой войны и новых форм идеологической работы КПСС.

Микоян высоко оценил внешнеполитические шаги СССР, предпринятые накануне съезда. В качестве значительного достижения выделил то обстоятельство, что новое советской руководство не боится публично говорить и исправлять допущенные ранее ошибки при выработке отношений с внешним миром.

Для примера им были приведены шаги по нормализации советско-югославских контактов. Причем, и это также позитивный момент, связи развиваются теперь не только по официальным дипломатическим каналам, но и на уровне общественных организаций, устанавливающих неформальные связи с аналогичными зарубежными структурами. Конечно, не со всеми странами это получается. Например, налаживанию такого рода связей всячески препятствуют правящие круги США, игнорирующие, таким способом, волю и желание собственного народа. Советское же руководство «не боится» общения своих граждан с внешним миром, более того, всячески поощряет такие шаги. Тем более, что в СССР, по оценке Микояна, «социализм уже построен» и по «советскому пути» уже идут еще 13 европейских и азиатских государств.

Отдельным пунктом выступающий поставил близкий ему по должностным обязанностям вопрос о расширении международной торговли, которому препятствуют, опять же, американские политические круги. Международная торговля выгодна как странам капитализма, так и социализма, подытожил Микоян.

Одним из самых интересных был микояновский пассаж о том, что с момента ухода из жизни В. И. Ленина прошло уже много лет и окружающий мир сильно изменился. По этой причине марксистско-ленинская теория нуждается в творческом развитии, в том числе и в вопросе о возможности мирного перехода отдельных государств к социализму, а не только насильственным «революционным» путем.

В качестве примера «насильственного» установления социализма Микоян привел Китай и Югославию, а «мирного» – Чехословакию и другие страны Восточной Европы. Такой же мирный путь, заявил он, в перспективе открывается и перед странами, освободившимися от колониальной зависимости и ищущими способы построения у себя «нового общества».

Микоян в своем выступлении также поддержал и развил тезис, озвученный в Отчетном докладе, об отсутствии в современных условиях фатальной неизбежности начала новой мировой войны. Хотя он и не исключил, что «по вине империалистов» и при «складывании определенных для этого условий», она «теоретически» все же может произойти.

Говоря о новых подходах в идеологической работе партии, Микоян особо подчеркнул важность для СССР таких научных учреждений, как академические институты по изучению мировой экономики, стран Востока, он подверг критике их нынешнее состояние, не позволяющее эффективно изучать актуальные проблемы мировой экономики и международных отношений.

Микоян впервые публично позволил себе раскритиковать «Краткий курс истории ВКП(б)», а также отдельные положения последней работы Сталина – «Экономические проблемы социализма в СССР», заявив, что она не объясняет многих явлений современного капитализма, проявившихся после окончания Второй мировой войны[92].

Естественно, что у «неподготовленных» к такого рода оценкам делегатов съезда и его гостей (все же в Микояне абсолютное большинство из них видели одного из ближайших соратников Сталина) возникла весьма неоднозначная реакция. Сегодня становится очевидным, что это не был «экспромт» Микояна, а согласованная с Хрущевым акция по проверке настроений делегатов съезда перед вторым, судьбоносным докладом о культе личности Сталина и его негативных последствиях. И выглядит весьма символичным, что роль первого разоблачителя на XX съезде негативных явлений прежних времен была возложена Хрущевым именно на Микояна[93].

Можно предположить, что если бы реакция собравшихся оказалась более негативной, Хрущев мог в значительной степени смягчить содержание своего доклада о культе личности или вообще от него отказаться, опасаясь неблагоприятных для себя лично последствий.

Но все прошло относительно гладко. Исторический не только для СССР, но и всего международного коммунистического движения доклад Хрущева состоялся. А чем все это обернулось уже в первые месяцы после его неофициального обнародования, нами будет рассмотрено ниже применительно к советской внешней политике на ее самых различных направлениях.

Автор посчитал необходимым не ограничиваться собственным изложением и анализом этого, несомненно, исторического выступления, но и привести его характерные фрагменты применительно к международной составляющей.

Кроме того, чтобы более объективно оценить резонанс, который возник в советском обществе после окончания работы XX съезда и выступлений на нем Хрущева и Микояна, ниже (Приложение 2) мы привели выдержки из личного дневника одного из молодых советских интеллектуалов, наглядно демонстрирующие царившие в нем в тот период весьма неоднозначные настроения.

Приложение 1

Из речи А. И. Микояна на XX съезде КПСС, 16 февраля 1956 г.[94]

Некоторые вопросы внешней политики

Разительны успехи советской внешней политики, в особенности за последний год. И здесь руководящий коллектив партии внес новую свежую струю, проводя высокопринципиальную активную и гибкую, выдержанную в спокойных тонах и без ругани внешнюю политику, исходя из незыблемых ленинских заветов о мирном сосуществовании стран с различным общественным строем, имея главной своей целью устранить военную угрозу и обеспечить мир для всего мира.

К удивлению многих буржуазных деятелей, наше Правительство не побоялось открыто заявить по ряду международных вопросов о таких фактах, когда в нашей внешней политике в прошлом допускались те или иные ошибки и когда в некоторых случаях обострялись отношения и по нашей вине. Советское правительство решительно пошло по пути устранения недостатков нашей работы в области внешней политики. Это нагляднее всего видно на примере решения вопросов об отношениях Советского Союза с Югославией. Конечно, на такие шаги, на какие пошел Центральный Комитет в период между XIX и XX съездами в югославском вопросе, способны только истинные ленинцы. Теперь хорошо видно, насколько правильными были эти смелые шаги, насколько они оказались плодотворными для судеб дела мира и социализма. (Аплодисменты).

Да и ряд других мер – ликвидация наших военных баз в Китае и Финляндии, ликвидация смешанных обществ в странах народной демократии, мирный договор с Австрией и другие – также говорят о смелости нашей политики, о ее принципиальности, уважении суверенных прав других стран, о ее активности и тем самым плодотворности.

Наша внешняя политика строится, как этому учит марксизм-ленинизм, с учетом конкретных особенностей обстановки, реального соотношения сил, при правильной оценке разницы и оттенков политики отдельных стран в определенный период и прежде всего в главном для нас вопросе – в вопросе борьбы за мир. При этом были отброшены некоторые закостенелые формы работы нашей дипломатии, наших внешнеторговых и экономических органов в их отношениях с иностранными государствами и гражданами этих стран, ликвидирована изоляция советских общественных и государственных организаций от внешнего мира, расширены контакты между советскими и зарубежными государственными, партийными деятелями и общественными организациями.

В смысле разрыва связей между странами отрицательную роль сыграли известные американские агрессивные круги. Однако они пытались свалить вину за это с больной головы на здоровую, с себя на советских людей, выдумав крылатую фразу о «железном занавесе», якобы воздвигнутом Советским Союзом. Преподносилось это как признак некоей «слабости советского режима», якобы нашей боязни всего, что может проистечь от соприкосновения советских людей с иностранцами. Договаривались даже до того, что такие контакты якобы могут расшатать наш государственный строй.

Нам удалось быстро развеять этот миф и развернуть широкие связи с зарубежными странами как по линии государственной, общественной, так и по линии искусства, туризма, спорта и т. д.

С одними странами, демократическими, эти контакты развиваются очень хорошо и имеют большие перспективы дальнейшего роста. С некоторыми государствами, например с США, дело двигается со скрипом, ввиду прямого сопротивления госдепартамента, вопреки горячему желанию американского народа и многих общественных организаций США.

Можно привести хотя бы такой курьезный пример. В прошлом году в Москве гостили представители американских ресторанов – знакомились с достопримечательностями, посетили все интересовавшие их предприятия – рестораны, столовые. Мы не ставили даже вопроса о том, чтобы на условиях взаимности наши люди посетили США. Просто, будучи довольны нашим гостеприимством, американские гости пригласили московских специалистов ресторанного дела побывать у них, ознакомиться с работой американских предприятий массового питания. Так начал налаживаться контакт в этом деле. И вот недавно пять работников московских предприятий общественного питания собрались было в поездку в Америку, как вдруг госдепартамент известил о том, что их приезд в США он считает нежелательным. (В зале оживление, смех). Видно, для иных деятелей госдепартамента опасны даже каши повара и кулинары. (Смех, аплодисменты). Кто за контакты и кто против, видно всем и на этом маленьком факте.

Мы своими словами и делами разоблачили фальшь, распространяемую враждебными кругами за границей об агрессивности советской политики, доказав всю глубину ее миролюбивого характера. Мы развеяли в прах глупые выдумки о том, что мы якобы боимся общения с иностранцами.

Да и смешно даже думать, что коммунисты могут бояться общения с капиталистическими странами. У кого лучше общественный строй – в Советском Союзе или в капиталистических странах? У кого выше идеи – наши ли, марксистско-ленинские, или идеи капиталистического мира, который, правда, имел свои великие идеалы в эпоху Французской революции, но на закате своей жизни остался без прогрессивных идей? Старые идеалы устарели, а новых, которые были бы направлены на прогресс человечества, у капиталистического строя теперь нет и быть не может, ибо это – строй отживающий, он находится уже в обозе истории. (Оживление в зале. Аплодисменты). (…)

Прошло время, когда Советская страна социализма была в изоляции, когда мы были оазисом в капиталистическом окружении. Теперь не может быть никакой речи об этом. В настоящее время, наряду с системой капиталистических государств, существует уже и система социалистических государств, связанных узами вечной дружбы, общностью исторических судеб, единым стремлением к обеспечению мира во всем мире. Теперь уже нельзя решить ни одного крупного международного вопроса волею одних великих западных держав, не считаясь с мнением Советского Союза, Китая и всех стран социализма. Величие сил мира социализма заключается не только в том, что 13 стран Европы и Азии с населением почти в 1 миллиард человек уже строят социализм, – силы социализма еще и в том, что во многих странах, где господствует капитализм, идеи социализма охватили огромные массы трудящегося населения, а вместе с ними большинство человечества. Большая часть населения мира находится под знаменем социализма – или строит социализм (а в Советском Союзе он уже построен), или борется за право построения социализма.

Если 100 лет тому назад Маркс и Энгельс говорили: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма», то теперь уже не призрак, а коммунизм во плоти, ощутимый и близкий миллионам и миллионам трудящегося люда, твердой поступью неотвратимо шагает и не только по Европе, а по всему свету и говорит о себе во всеуслышание полным голосом. (Аплодисменты). Неизмеримо возросло влияние идей коммунизма на всю современную жизнь человеческого общества.

Под углом зрения борьбы с империализмом и колониализмом, против войны, против военной угрозы, за мир между народами, за их свободу и независимость, смело можно утверждать, что уже подавляющее большинство человечества борется вместе с нами на этом фронте. Это и определяет коренное изменение соотношения сил мира и сил войны, соотношение сил социализма и капитализма во всем мире. Теперь уже никак нельзя сказать, что капитализм сильнее социализма только потому, что многие богатые страны, хорошо вооруженные, остаются капиталистическими. В сознании человечества социализм уже теперь несравненно сильнее, чем капитализм.

Вот почему не нам бояться борьбы идей социализма и капитализма, вот почему наша партия и ее представители товарищи Хрущев и Булганин от ее имени во время пребывания в Индии, Бирме и Афганистане так смело пригвоздили к позорному столбу колониализм и заявили открыто, что мы против войны, но за соревнование двух социальных систем, за борьбу двух идеологий в условиях мирного сосуществования. (Аплодисменты).

В связи с вопросом о сосуществовании надо сказать несколько слов и о международной торговле. Американцы находятся в плену своей собственной выдумки о том, что ограничениями торговли со странами социализма им якобы может удаться хоть в какой-то мере затормозить развитие Советского Союза, Китая и других стран народной демократии.

А ведь в это теперь уже мало кто верит даже на Западе, все видят, что в настоящее время социалистическое мировое хозяйство производит почти все, что ему нужно, а в отношении основных видов товаров – в объеме теперешних потребностей входящих в него стран. И на поверку выходит, например, что западные страны, связав себя по рукам и по ногам запретами торговать с Китаем, сами поставили себя не у дел в таком важном вопросе, как индустриализация Китая, что могло бы кое-кого из них спасти от свертывания производства в период неизбежного кризиса.

У нас твердое мнение, что прочное мирное сосуществование немыслимо без торговли, являющейся хорошей для этого базой и после образования двух мировых рынков. Наличие двух мировых рынков – социалистического и капиталистического – не только не исключает, а, наоборот, предполагает развитую взаимовыгодную торговлю между всеми странами. Правильное понимание этого вопроса имеет как принципиальное значение с точки зрения сосуществования двух миров, так и практическое, хозяйственное значение.

Мы исходим из того, что наша торговля с капиталистическими странами выгодна для обеих сторон и имеет объективные предпосылки для дальнейшего развития. Это обусловливается самой необходимостью общественного разделения труда, тем общеизвестным положением, что не все виды продукции одинаково выгодно производить во всех странах. В одной стране легче производить одни изделия, в другой – другие, различна степень развития отдельных отраслей, влияют навыки рабочего класса, производственные традиции и т. д. В этом смысле международная торговля и была и является даже во все возрастающей степени выражением рационального разделения труда между народами.

О возможности мирного пути развития социалистической революции в отдельных странах

Со времен Ленина обстановка в мире существенно изменилась. Это и дает возможность нашему ЦК с тех же принципиальных марксистских, ленинских позиций в новой обстановке по-новому поставить вопрос о формах перехода различных стран к социализму.

Главным фактором коренных изменений международной обстановки является зарождение, рост и укрепление могучего лагеря социализма. В Советском Союзе построено социалистическое общество, по пути строительства социализма быстрыми шагами идут великий Китай, страны народной демократии. Мировая социалистическая система установилась, укрепилась, развивается, а мировая система капитализма находится в кризисном состоянии, ослабла, теряет одну позицию за другой.

Все большему распаду подвергается колониальная система, являвшаяся прежде важным резервом капитализма. На путь свободного развития встали народы Индии, Бирмы, Индонезии, Египта; к свободе и полной независимости рвутся все народы колониальных и зависимых стран Азии, Африки, Латинской Америки. Возросла организованность и классовая сознательность рабочего класса капиталистических стран.

И мы теперь, рассматривая вопрос о путях революции на современном периоде, обязаны, как это делали для своего времени Маркс и Ленин, исходить из точного учета соотношений классовых сил и в каждой отдельной стране и в масштабе всемирном. Каждому понятно, что в наше время ни одна страна не может развиваться изолированно, не подвергаясь известному воздействию со стороны других стран.

Уже Ленин предвидел, что в малой буржуазной стране, при наличии рядом социалистических стран, переход к социализму может совершиться мирным путем. Ленин давал понять, что следует учитывать не только соотношение классовых сил в одной, отдельной стране, но и наличие победившего социализма в соседних странах.

В связи со всем этим в отчетном докладе ЦК и делается вывод о том, что в современных условиях для отдельных стран появляется реальная возможность мирного пути перехода к социализму. Иными словами, рабочий класс в силу соотношения классовых сил в стране и благоприятной общей ситуации, охарактеризованной выше, получает в отдельных странах возможность, в союзе с крестьянством, объединить под своим руководством большинство народа и прийти к власти мирным путем, без вооруженного восстания, без гражданской войны, используя существующие парламентские учреждения. Мирный путь развития революции возможен, конечно, только в результате силы, организованности и классовой сознательности рабочего класса.

В других случаях, когда буржуазия обладает сильной военно-полицейской машиной, она наверняка навяжет пролетариату вооруженную борьбу, чтобы отстоять свое господство, к чему пролетариат заранее должен быть подготовлен.

В правильности постановки вопроса Центральным Комитетом убеждают подтвержденные жизнью теоретические положения революционного марксизма-ленинизма. После Ленина более чем в десяти странах победила социалистическая революция. Как же это происходило?

Возьмем Китай. В этой великой стране десятилетиями шла гражданская война. Здесь длительное время продолжались тяжелые кровопролитные бои революционных армий против иноземных империалистов и контрреволюционных сил помещиков и компрадорской буржуазии. Пролетариат и его коммунистическая партия, заняв руководящее положение и победив вооруженной борьбой в антифеодальной и антиимпериалистической революции, обеспечили возможность перехода к социалистическим преобразованиям мирным путем.

Ленинизм овладел умами и сердцами миллионов лучших людей Китая. Указывая китайскому народу верный путь к социализму, ленинизм расцвел и на китайской почве и обогатился опытом великой китайской революции. (Аплодисменты).

Так пожелаем китайским коммунистам полного успеха в строительстве социализма в этой великой стране Востока. (Аплодисменты).

Своеобразная картина хода революции была в Югославии. С началом войны фашистской Германии против Советского Союза Компартия Югославии возглавила восстание против фашистского ига; одна часть югославской буржуазии эмигрировала, устранившись от борьбы с фашизмом, другая часть примкнула к фашистам, став пособником оккупационного режима. Вот почему югославская партизанская война против фашизма слилась с войной гражданской против предавших Югославию буржуазии и помещиков.

Победа югославской революции есть источник нашей крепнущей дружбы и братского союза с югославской партией коммунистов и югославским народом, успешно строящим социализм. (Аплодисменты).

По-иному проходила революция в Чехословакии. В силу сложившейся благоприятной послевоенной ситуации в Чехословакии социалистическая революция совершилась мирным путем; к власти пришли коммунисты, заключив союз не только с близкими им партиями трудящихся, но и с буржуазными партиями, поддержавшими общий национальный фронт. Народ Чехословакии победил на путях мирного развития революции.

По-своему, но тоже без гражданской войны пришел к победе в социалистической революции рабочий класс Болгарии, Румынии, Венгрии, Польши и других стран народной демократии.

Таким образом, ход истории со всей неопровержимостью доказал правоту учителей коммунизма, предвидевших, кроме пути вооруженного восстания, также и мирный путь развития революции.

Братские коммунистические партии капиталистических стран имеют неисчерпаемую сокровищницу знаний – теорию марксизма-ленинизма, свою богатую школу практического опыта и уроки исторических побед нашей страны, Китая и других стран народной демократии.

Неизбежна ли война?

Заслуживает внимания постановка в отчете ЦК вопроса о неизбежности войн и о прочном и мирном сосуществовании двух систем.

Известно, что ленинизм исходит из той установки, что в самой сути империализма кроется источник конфликтов и войн между государствами, конкурирующими и борющимися за рынки, за передел колоний. Пока жив империализм, эта тенденция будет жить, опасность войны будет существовать.

Возможна ли в современных условиях война между империалистическими державами или группировками империалистических держав? Да, возможна.

Второй вопрос. Существует ли опасность нападения империалистических государств на страны социализма? Несомненно, существует. Пока социализм во всем мире не получил подавляющего превосходства над капитализмом, такая опасность будет существовать.

Тогда возникает вопрос: является ли теперь новая война фатальной неизбежностью, иными словами, можно ли предотвратить войну или нет? Отчет ЦК отвечает на этот вопрос ясно:

– И в новых условиях остается в силе ленинское положение о том, что, поскольку существует империализм, сохраняется и экономическая основа для возникновения войн. Но фатальной неизбежности войн пет. Это определяется известными историческими условиями, которые характеризуют соотношение сил в мире на современном этапе развития. Такие условия возникли и закрепились после второй мировой войны.

Против войны, на стороне мира стоят теперь и Советский Союз, и народный Китай, и другие страны народной демократии. Горой стоят. Это – великая сила, с которой нельзя не считаться. Освободившиеся от колониального гнета народы Азии и Африки, такая страна, как Индия, – против войны, за мир. Они только что освободились от иностранного господства, законно опасаются, что новая война может вернуть им ярмо колониализма. Они хотят собственными силами, свободно развиваться, им не нужна война, им нужен мир для обеспечения пути к процветанию. Они наши союзники в этом деле, в деле мира.

Во многих европейских странах, таких, как Франция, Италия, есть пользующийся огромным влиянием у народа развитой рабочий класс, который стоит за мир, против войны.

Рабочие всех других стран, крестьяне, трудящиеся, значительная часть интеллигенции, часть буржуазии не желают новой войны – они знают всю разрушительную силу войны, научены горьким опытом прошлой войны. Это – серьезный и очень важный фактор.

Но есть, скажем, крупные империалистические монополии – такие, как в США, которым война не принесла с собой жертв, а, наоборот, была источником сверхприбылей, и которые не прочь затеять войну, хотя народ американский против войны. Их удерживает, кроме общественного мнения, кроме большой военной силы стран социализма, еще одно новое важное обстоятельство – это появление атомной и водородной бомб не только у американцев, но и в Советском Союзе, а также и средств доставки этих бомб в любой пункт земного шара на самолетах или ракетами.

Ни в одну войну ни одна бомба, ни один снаряд чужой страны не падал на американскую землю, на их города и фабрики, и не могли падать, ибо не было такой техники и возможности. Теперь есть такая реальная возможность. В случае американской агрессии в качестве ответной меры водородные бомбы могут падать и на американские города, и не удастся американским империалистам укрыться от этих бомб, не удастся укрыть свои фабрики. Для них война на этот раз наверняка окажется не источником обогащения, в результате ее они могут получить лишь разрушение и уничтожение.

Мы считаем, что если кто-нибудь попытается сбросить водородную или атомную бомбу, то лучшие люди человечества не дадут погибнуть цивилизации, они немедленно объединятся, наденут смирительные рубашки на агрессоров и положат конец всяким войнам, а вместе с тем и капитализму (Продолжительные аплодисменты).

Водородная и атомная война может привести к большим разрушениям, но она не может привести к уничтожению человечества или его цивилизации, она уничтожит устаревший и зловредный строй – капитализм на его империалистической стадии.

Решающее средство обеспечить прочный мир – это разоружение, уничтожение водородных и атомных бомб, мирное сосуществование, за что мы боремся и будем бороться.

До тех пор, пока Соединенные Штаты противятся запрещению атомного и водородного оружия, пока не удается провести разоружение, мы вынуждены держать на должном уровне свои вооружения, включая наиболее мощные, современные виды оружия, основанные на последних достижениях науки и техники.

Чем сильнее будет лагерь социализма, тем больше шансов, что всемирное движение за мир добьется победы и что агрессоры не осмелятся развернуть войну.

Вот почему в отчете Центрального Комитета говорится, что нет фатальной неизбежности войны. Теперь история вступила в стадию, когда хотя военная опасность и продолжает оставаться и война может разразиться, но создались условия и возможность не допустить развязывания войны и обеспечить не просто длительный мир, а прочный мир при обязательном условии непрестанной борьбы народов за мир, против военной опасности, при бдительности в отношении возможной агрессии.

Когда говорят о длительном мире и длительном сосуществовании, некоторые законно ставят вопрос: до каких же пор будет продолжаться этот длительный мир, это длительное сосуществование?

Наши враги толкуют это так, что мы в конечном счете якобы за войну, будто мы за распространение коммунизма во всем мире через войну, но только мы пока, дескать, не подготовлены для этого и хотим мирного сосуществования до поры до времени, с тем, чтобы, когда хорошо подготовимся, напасть и утвердить коммунизм с оружием в руках. Вот «теоретические концепции» наших врагов, направленные против нас. Это – клевета на нашу политику. Коммунизм не нуждается в войне, он против войны, идеи коммунизма победят и без войны! (Аплодисменты).

И суть такого нашего отношения к войне не только в гуманизме советских людей, в их чувствах дружбы ко всем народам. Интересы успешного коммунистического строительства, борьбы за улучшение положения народа прямо противоречат политике гонки вооружения, растрате духовных людских и материальных сил на военные цели. (…)

Ленинские слова и заветы о мире священны для нас. Мы готовы повторять их вновь и вновь (аплодисменты), их хорошо знают наши друзья. Пусть они будут услышаны, оценены и правильно поняты и нашими недругами, теми, кто мешает желанию народов установить прочную дружбу с советским народом.

Мир обеспечит нам построение коммунизма в нашей стране и в странах победившего социализма в кратчайший срок. Война может только затормозить наше хозяйственное развитие, как это и случилось в Отечественную войну.

Идеи коммунизма раньше или позже проложат себе дорогу к сердцам всех народов и утвердятся во всем мире.

Правильная марксистско-ленинская постановка вопроса о войне и мире в отчете ЦК сыграет историческую роль в дальнейшей организации общемировой борьбы сил общественности против войны, за мир и будет содействовать все больше и больше этому благородному человеческому делу (Аплодисменты).

Работу в области идеологии – на новый уровень

К сожалению, за последние пятнадцать – двадцать лет у нас мало, очень мало обращались к сокровищнице ленинских идей для понимания и объяснения как явлений внутренней жизни нашей страны, так и международного положения. Это происходило, конечно, не потому, что ленинские идеи устарели или недостаточны для понимания современной обстановки. (…)

Гениальные высказывания Ленина о закономерностях общественного развития являются неоценимым источником правильного понимания многих современных явлений. Нет, без Ленина их не понять, без Ленина не понять современного положения мира, закономерностей развития загнивающего капитализма в эпоху империализма, судеб пролетарской революции и ее победы, путей строительства социализма и коммунизма.

Опираясь на вечно живое учение ленинизма, наша партия, ее Центральный Комитет, зарубежные коммунистические и рабочие партии творчески применяют это учение при анализе конкретных событий и явлений современного периода в развитии общества и тем самым обогащают марксизм-ленинизм.

В отчетном докладе Центрального Комитета КПСС дается ясный анализ современного положения капитализма. За последний период в капиталистических странах имел место известный рост промышленной продукции. Но этот рост происходил в условиях дальнейшего обострения противоречий капиталистического производства, усиления неустойчивости его экономики. Капиталистическая экономика находится в состоянии перенапряжения, она чревата взрывом экономического кризиса. Происходит дальнейшее ослабление капиталистической системы. Идет всемирно-исторический процесс сокращения удельного веса капитализма и увеличения удельного веса социализма в мировой экономике.

Всех нас не может не интересовать вопрос о современном положении капитализма, вопрос о том, способен ли капитализм в период загнивания и общего кризиса вообще развиваться? Возможен ли сегодня и завтра технический прогресс и рост производства в капиталистических странах?

Марксизму-ленинизму чужда теория абсолютного застоя капитализма. Нельзя считать, что общий кризис капитализма ведет к прекращению роста производства и технического прогресса в капиталистических странах.

При анализе состояния экономики современного капитализма вряд ли может нам помочь и вряд ли является правильным известное высказывание Сталина в «Экономических проблемах социализма в СССР», касающееся США, Англии и Франции, о том, что после того, как мировой рынок раскололся, «объем производства в этих странах будет сокращаться». Это утверждение не объясняет сложных и противоречивых явлений современного капитализма и факта роста капиталистического производства во многих странах после войны. (…)

Ход истории говорит за то, что все принципиальные положения марксизма-ленинизма находят неизменное подтверждение и нa данном этапе развития империализма. Но этого общего утверждения мало. Мы обязаны конкретно изучать – когда, где, в какой степени и как это происходит.

Мы серьезно отстаем в деле изучения современного этапа капитализма, не занимаемся глубоким изучением фактов и цифр, часто ограничиваемся тем, что в целях агитации выхватываем отдельные факты о признаках приближающегося кризиса, об обнищании трудящихся, но не делаем всесторонней и глубокой оценки явлений, происходящих в жизни зарубежных стран. Наши экономисты, изучая экономику Советского Союза и стран народной демократии, часто скользят по поверхности, не доходят до глубин, не делают серьезного анализа и обобщений, избегают освещения особенностей развития отдельных стран.

Да, по существу, и кому у нас заниматься серьезной разработкой этих вопросов? Был у нас до войны Институт мирового хозяйства и мировой политики, да и тот ликвидирован, а единственный в системе Академии наук экономический институт не справляется, да и не может справиться с делом глубокого изучения экономики и стран социализма, и стран капитализма. Есть в системе Академии наук еще институт, занимающийся вопросами Востока, но про него можно сказать, что если весь Восток в наше время пробудился, то этот институт дремлет и по сей день. (Оживление в зале, смех).

Не пора ли ему подняться до уровня требований нашего времени?

Трудно понять и ликвидацию просуществовавшего 139 лет Московского института востоковедения, да и еще как раз в период, когда наши связи с Востоком растут и крепнут, когда с расширением экономических, политических, культурных связей со странами Востока неизмеримо повысился интерес к ним у советской общественности, возросла потребность в людях, знающих языки, экономику, культуру восточных стран.

Нельзя не обратить внимания на тот факт, что, как говорят, в США насчитывают свыше полутора десятков научных учреждений, занимающихся изучением советской экономики. Я не касаюсь того, как и что именно они изучают, но факт, что там огромное количество экономистов занято подбором материалов и изучением экономического развития Советского Союза.

Приложение 2

Телеграмма из консульства СССР в Ростоке о реакции в ГДР на выступление А. И. Микояна на XX съезде КПСС, 25 февраля 1956 г. [95]

Секретно, срочно

Экз[емпляр] № 1

О непонимании руководящими работниками СЕПГ позиции XX съезда КПСС в отношении И. В. Сталина

Выступления делегатов XX съезда и, в особенности, речь тов. Микояна А. И. в части, касающейся восстановления ленинского принципа коллективного руководства и ленинских норм партийной жизни, а также высказываний Сталина И. В. в «Экономических проблемах», вызвали среди многих членов СЕПГ и, главным образом, руководящих работников СЕПГ недоумение и растерянность. Это недоумение касается роли и значения деятельности И. В. Сталина в истории КПСС.

Нам известно от райкомов СЕПГ округов Росток и Шверин, что многими членами СЕПГ выдвигается целый ряд следующих вопросов: «Почему во всех выступлениях на съезде фигурирует только имя Ленина, а имя Сталина не играет никакой роли?», «Почему в СССР 20 лет не было коллективного руководства, а процветал только культ личности?», «Почему ошибки и недостатки в вопросах коллективного руководства ЦК КПСС не критиковали на XIX съезде, почему теперь все сваливают на человека, который мертв?», «Весь Центральный Комитет КПСС должен отвечать за ошибки и за политическую линию». Один из членов СЕПГ – секретарь района Рюген заявил, что «рушатся все его прежние взгляды».

Выступление тов. Микояна А. И. и весь ход съезда некоторыми немцами рассматривается как «пересмотр политики Сталина», «пересмотр всего учения Сталина». Есть заявления, что якобы вообще «история КПСС вообще неправильна», что «нужно переучиваться», что в СССР «многое не в порядке». Нам известно, что до сих пор многие рядовые члены СЕПГ вообще не читали полных текстов и знают о съезде по газетным заголовкам и по «информациям» западного радио. Такие заявления во многом объясняются влиянием на рядовых членов пропагандой Запада. Именно в таком духе подают свои «сообщения» о съезде западногерманские радиостанции, которые пытаются «доказать», что якобы КПСС вообще вела неправильную политику, в чем якобы признаются на съезде сами лидеры Коммунистической партии, критикуя И. В. Сталина.

Приложение 3

Из дневниковых записей Р. Г. Назирова[96], датированных 1956 годом[97]

Нашу позицию в вопросе о культе личности не разделяют самые крупные и самые активные коммунистические партии: Китайская и Итальянская. В Союзе коммунистов Югославии то же самое положение, и Тито, по-моему, тоже Сталин в миниатюре. Всё это сходится с моей мыслью, что сталинизм, или культ личности, или вождизм, или как угодно это назвать – не случайное явление, а порождение объективной закономерности, неизбежное явление, необходимый период в истории каждой коммунистической партии: более или менее ярко. Вообще вождизм есть характерный признак переломных эпох, великих кризисов и больших социальных потрясений». (…)

Слово СССР теперь расшифровывается так: Смерть Сталина Спасла Россию. (…)

В последние дни я открыл через форточку Америку: оказывается, сталинистов у нас гораздо больше, чем я предполагал. С антипатией относятся к функционирующему правительству и молодые люди, и люди зрелого возраста. Примеров множество. Обычно это проявляется в нетрезвом виде: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». В нормальном состоянии говорить боятся, так как не верят в демократизм и смягчение режима, ожидают новой вспышки террористических мер, рассматривают внутренние реформы в МВД, в юстиции и т. д. как временные меры. Однажды ночью я встретил на улице пьяного рабочего, который рассуждал сам с собой и ожесточённо заявлял в пространство: «Мы за Сталина, за Родину ползком доползли до Берлина!». (…)

Авторитет правительства невелик. Во-первых, не стало могущественного средства – страха смерти. Во-вторых, исчез гипноз, обаяние большой личности, какой он всё же несомненно был. В-третьих, нет уже той оглупляющей и лживой пропаганды. В-четвёртых, откровенное выявление и обсуждение недостатков всей нашей системы дало повод для агитации недовольных. В-пятых, авторитет правительства умаляет фатальный вопрос: «А ГДЕ ВЫ БЫЛИ?» В самом деле, пять лет назад члены сегодняшнего правительства молча служили покойному Цезарю и открывали рот только для дифирамбов. После XX съезда партии ВВС[98] целый день передавала без всяких комментариев два текста: речь Микояна на XIX съезде и речь Микояна на XX съезде. Контраст был поразительный. Хрущёв на XIX съезде тоже кое-что сказал такое, что не вяжется с его прогремевшим специальным докладом. (…) Необдуманные шутки Хрущёва не способствуют росту его популярности. Право же, когда он только что сменил Маленкова, он был гораздо популярнее…

Всем видно, что Хрущёв решает все дела, кто бы их не подписывал. Ворошилов[99] стар, и народ в выпусках кинохроники, где показан Кремль и приёмы послов, смотрит с сожалением, как трясётся седая голова председателя президиума Верховного Совета и как он, надев очки, читает по бумажке речь. Молотов отстранён от руководства внешней политикой, Маленков ведает электростанциями, Каганович ушёл из Комитета по вопросам труда и заработной платы. Шепилов, бывший редактор «Правды», карьера которого не даёт спать иным честолюбивым журналистам, является не более как талантливым исполнителем. Бессменный Зверев[100] – заслуженный бухгалтер нашего большого колхоза.

На втором плане теснятся прочие фигуры-министры внутреннего значения. Во всём кабинете более или менее независимым считают Анастаса Ивановича Микояна. Сам глава правительства – Николай Александрович Булганин, с его почтенной наружностью, благородной сединой, грустными глазами и приятной улыбкой усталого, но вежливо терпеливого человека, – не является большим авторитетом в политической, хозяйственной или иной области. Его считают всего лишь ширмой Хрущёва, его спутником, его оруженосцем»…

Сталин был не один. Его ошибки, сама их возможность порождены системой. А система меняется пока что очень слабо. Люди, которые возвеличивали Сталина, соучаствовали в терроре 1937-го года, остались по-прежнему у власти. Преобладающее настроение массы – недоверие и сомнение. Преобладающее настроение властей – лихорадочная жажда деятельности, перестройки и обновления[101].

Общие выводы

К моменту окончания XX съезда КПСС Микоян имел тридцатилетний опыт контактов и сотрудничества с представителями международных политических и деловых кругов, как западных государств, так и стран Востока. При жизни Сталина, в основном, это был круг проблем в той ли иной степени связанных с внешнеэкономическими связями СССР и его персональными поручениями, исполнявшимися Микояном в формате «специальных миссий».

На этом этапе своей политической деятельности Микоян снискал большой авторитет как среди коллег в советском руководстве, так и зарубежных деятелей различного ранга. Прежде всего, ими ценилось его несомненные таланты в качестве сильного переговорщика-прагматика, умело отстаивающего интересы страны, в том числе и на международной арене.

Большую активность в международных делах Микоян стал проявлять после смерти Сталина, и связано это было, в первую очередь, со стремлением нового советского руководства использовать его в качестве своего полномочного представителя в налаживании нового типа отношений, как со странами Востока, так и Запада.

Микоян вновь подтвердил свою заслуженную репутацию опытного и авторитетного специалиста по ведению различного рода переговоров, круг проблем в которых значительно расширился по сравнению со сталинским периодом[102].

Несомненным плюсом являлось и то, что у Микояна, в отличие от формального руководителя советской внешней политики Молотова, к середине 1950-х гг. сложились во многом сходные с реальным руководителем СССР Хрущевым представления о путях реформирования советской внешней политики. Прежде всего, в сторону ее меньшей идеологизации и укрепления связей с несоциалистическими государствами при одновременном сохранении общего контроля над странами, объявившими о своем «социалистическом выборе».

Речь Микояна на XX съезде КПСС четко обозначила его принципиальную приверженность такому курсу, что с большим основанием позволяло включить его в число наиболее ярких и последовательных реформаторов не только внутренней, но и внешней политики СССР, где его главным антиподом объективно выступал имевший в мире репутацию ортодокса-консерватора министр иностранных дел Молотов.

Именно последнее обстоятельство объективно поставило перед Хрущевым вопрос о замене Молотова на этом посту политиком, имевшим более современные представления о возможностях изменения характера связей Советского Союза с внешним миром. Или, как вариант, перехода значительной части внешнеполитических дел из МИДа в другие партийно-государственные структуры, в том числе курировавшиеся Микояном или в которых он играл заметную роль.

В этом контексте можно вполне говорить о появлении такого условного понятия, как «кремлевская дипломатия», олицетворением которой в первую очередь являлся тандем Хрущев-Булганин и постепенно к ним стал присоединяться Микоян. Фигуры Молотова, Ворошилова и других «консерваторов», таким образом, отходили на вторые роли в формировании новых векторов советской внешней политики, в практическом проведении которой все в большей степени стали проявляться элементы неопределенности и непредсказуемости.

* * *

Вопрос о пересмотре сложившихся в сталинский период главных подходов на азиатском направлении советской внешней политики встал перед советским руководством уже в середине 1950-х гг.

До того времени кремлевская дипломатия опиралась на сформулированное еще в 1928 г. на VI Конгрессе Коминтерна положение, что национальная буржуазия в странах зарубежного Востока не может играть прогрессивной роли, поскольку роль «локомотива» в деле национального освобождения должны играть местные коммунистические партии, входившие в Третий Интернационал[103]. Именно им и оказывалась на протяжении многих лет помощь и поддержка со стороны Москвы. Но уже после роспуска в 1943 г. Коминтерна стало понятно, что никакой сколько-нибудь существенной роли эти вышедшие в «самостоятельное плавание» партии (за исключением Компартии Китая) сыграть не смогут. Поэтому, не отказываясь от формальной поддержки «восточным» коммунистам, в Кремле стали искать сближения все с той же многократно раскритикованной азиатской некоммунистической политической элитой, в своем большинстве выражавшей интересы национальной буржуазии и крупных землевладельцев.

Эта линия стала активно реализовываться на практике со второй половины 1955 г. во время поездок Хрущева и Булганина в Индию, Афганистан и Бирму. В принятом Верховным Советом СССР постановлении особо подчеркивалось: «В основу взаимоотношений между Советским Союзом и Индией, Бирмой и Афганистаном положены принципы взаимного уважения территориальной целостности и суверенитета, ненападения, невмешательства во внутренние дела друг друга, равенства и взаимной выгоды, мирного сосуществования государств независимо от их общественного строя… Важный итог поездки товарищей Булганина Н. А. и Хрущева Н. С. в страны Азии составляют также достигнутые с этими странами соглашения о расширении торговли, экономических, культурных и других связей, основанных на принципе равенства и взаимной выгоды, без навязывания каких-либо обязательств политического или военного характера»[104].

Во время обсуждения 22 декабря отчета делегации СССР о визите в Индию, Бирму и Афганистан Микоян оценил ее следующим образом – «большой результат поездки» и предложил подготовить положительную резолюцию[105].

Затем намеченная линия была продолжена после XX съезда КПСС. В Отчетный доклад ЦК съезду составители включили пассажи о том, что международные отношения теперь приобретают всемирный характер благодаря выходу на политическую арену молодых азиатских государств, освободившихся от колониальной зависимости. Получалось, что на мировой арене появилась «зона мира», которая в союзе со странами мировой социалистической системы составила более половины населения земного шара[106].

Но за влияние на эту «зону» необходимо было еще побороться с «империалистическим лагерем». Для этого советской дипломатии необходимы были проверенные и квалифицированные кадры, способные отстаивать советские интересы в разных точках земного шара, включая и неспокойный азиатский континент.

Как справедливо отмечал в одной из своих работ российский историк А. М. Васильев, «более гибкая и успешная, чем раньше, политическая практика требовала видоизменения мессианских установок, без которых она пока что не могла существовать, отказа от заскорузлых формулировок»[107].

Микоян, уже в сталинские времена слывший среди соратников «знатоком Востока», запомнился своим выступлением на XX съезде КПСС. Еще до секретного доклада Хрущева, выступая в прениях по Отчетному докладу ЦК, он, в частности, подверг критике плачевное, по его мнению, состояние советского востоковедения, не отвечавшего уровню все более расширявшихся отношений СССР со странами Востока[108].

Теперь Микояну советский лидер, который, в реалиях той эпохи, персонально отвечал за любые изменения во внешней политике СССР, мог дать поручение «закрепить» полученные ранее результаты, расширив географию контактов за счет Пакистана – главного регионального соперника Индии, с которым сложились более чем прохладные отношения и у соседнего Афганистана.

Таким образом, была сделана недвусмысленная заявка на то, что именно он, Микоян, сможет каким-то образом «поправить» своей практической деятельностью прежние подходы советской дипломатии к этому региону, в том числе в его «некоммунистическом» сегменте.

Вскоре появился хороший повод. Пакистан, спустя 9 лет после получения, по плану Маунбеттена, фактической независимости[109], принял конституцию и обрел главу государства в лице президента. Из Карачи в Москву официальное приглашение на торжества поступило 8 марта 1956 г. от имени премьер-министра Мухамеда Али. Председатель Совета Министров СССР Булганин 15 марта сообщил своему пакистанскому коллеге, что специальным представителем СССР назначен Микоян. В той же телеграмме сообщалось, что в состав делегации войдут Председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР Ш. Р. Рашидов, Посол СССР в Пакистане И. Ф. Шепетько и Посланник Ф. П. Доля[110].

Судя по материалам рабочего архива Микояна[111], в ЦК КПСС дважды обсуждался вопрос об этой поездке. Еще за неделю до получения официального приглашения были приняты решения по поводу ведения переговоров в Пакистане. Там утвердили, в качестве основы, проекты заявлений Микояна по прибытию в Карачи и при отъезде из Пакистана, а также поручили ему, совместно с Молотовым, определить перечень подарков, от имени советского правительства, государственным и общественным деятелям Пакистана.

По сложившейся к тому времени дипломатической практике[112], любая правительственная делегация, выезжавшая за пределы суверенного государства, в своей деятельности, согласно действующего международного права, исполняла функции временного внешнеполитического органа государства. При этом она руководствовалась, как правило, специально подготовленными памятками или инструкциями. В Советском Союзе они составлялись квалифицированными сотрудниками МИД или в аппарате ЦК КПСС. Не стал исключением и Микоян, поскольку он ранее практически не имел возможности получить достаточно полное представление о том, какие внутриполитические процессы происходят в Пакистане. Поэтому памятка оказалась как нельзя кстати, и 19 марта ее окончательный текст был утвержден в ЦК КПСС[113].

Обратимся к содержанию названной выше памятки поскольку, на наш взгляд, она дает достаточно полное представление о механизме практического воплощения новых внешнеполитических идей советского государства. Анастас Иванович, по мнению компетентных в делах региона анонимных экспертов, привлеченных к ее составлению, во время своей поездки должен был озвучить, от имени СССР, следующие основные позиции.

Первая относилась к перспективам развития отношений с Пакистаном. Анастасу Ивановичу рекомендовалось сделать в Карачи заявление о том, что пять принципов мирного сосуществования могут быть положены в основу улучшения отношений между двумя странами.

Следующая позиция – сделать официальное заявление, что «народы Советского Союза питают дружеские чувства к народам Пакистана и заявить, что эти дружеские чувства должны рассматриваться как один из основных факторов в развитии советско-пакистанских отношений».

И последний тезис должен был звучать приблизительно так: подчеркнуть, что, поскольку народ Пакистана так же, как а другие миролюбивые народы Азии и других стран, жизненно заинтересован в упрочении мира, в укреплении независимости и подъема благосостояния своей страны, улучшение и развитие советско-пакистанских отношений отвечает интересам и чаяниям народов наших стран[114].

Самым непростым должно было стать обсуждение т. н. «кашмирского вопроса»[115]. В Москве не знали, будет ли он поднят в беседах с Микояном пакистанской стороной, но, на всякий случай, глава советской правительственной организации был сориентирован на такого рода ответ: советская позиция была изложена в выступлениях Хрущева и Булганина и она хорошо известна. Каждый народ имеет право самостоятельно определять свою судьбу и государственность на основе собственных национальных интересов, что записано и в Уставе ООН.

Главный тезис «проиндийской» позиции СССР в отношении «кашмирской проблемы» должен был прозвучать следующей формулировке: «Кашмирский народ сам уже решил вопрос о своей дальнейшей судьбе, рассматривая свою территорию как неотъемлемую часть Республики Индия». Далее Микояну рекомендовалось «выразить уверенность, что кашмирский вопрос будет до конца улажен без вмешательства извне, что, несомненно, будет способствовать уменьшению напряженности в этом районе и укреплению всеобщего мира».

Еще один непростой для Микояна вопрос мог возникнуть, при возможном обсуждении, по пакистанской инициативе, вопроса о Пуштунистане[116]. В этом случае Микояну рекомендовали повторить тот вариант, который изложил в конце 1955 г. Булганин во время пребывания с визитом в Кабуле, а также в докладе на сессии Верховного Совета СССР[117].

При этом следовало выразить «сожаление» по поводу того, что вопрос о Пуштунистане, который касается только Пакистана и Афганистана, стал объектом вмешательства иностранных держав, о чем наглядно свидетельствует коммюнике мартовской сессии Совета СЕАТО. Также следует высказаться в том плане, что этот вопрос можно успешно решить путем прямых переговоров между Пакистаном в Афганистаном с «должным учетом интересов народа этого района»[118].

Поскольку Пакистан, в отличие от Афганистана, в 1954 г. вошел в СЕАТО, а в 1955 г. – в Багдадский пакт (впоследствии – СЕНТО), Микояну предстояло обсудить и эту тему.

Мидовскими консультантами было предложено высказать о них отрицательное мнение, поскольку это «военные агрессивные блоки» и являются «орудием усиления напряженности в районах Ближнего и Среднего Востока и Юго-Восточной Азии», а также представляют угрозу Советскому Союзу, поскольку располагаются в непосредственной близости от советской границы.

Микояну также рекомендовалось «выразить надежду», что «нынешнее напряженное положение» в данном регионе, возникшее после образования СЕАТО и Багдадского пакта, сменится установлением «дружественных отношений» между всеми расположенными здесь странами.

И сделать главное заявление: «Несмотря на наше отрицательное отношение к существованию и деятельности военно-политических группировок типа СЕАТО и багдадского пакта, между Советским Союзом и Пакистаном могут развиваться дружественные отношения и взаимовыгодное сотрудничество»[119].

Необходимо было также обсудить вопросы советско-пакистанского экономического и научно-технического сотрудничества и заявить, что в случае «обоюдного стремления» оно вполне возможно, в том числе и в такой области, как «использование атомной энергии в мирных целях»[120].

Еще одно заявление советского представителя должно было подтвердить готовность к взаимному обмену культурными и научными делегациями, артистическими группами, к проведению кинофестивалей, выставок, обмену преподавателями, студентами, журналистами и др.

Микояну рекомендовалось также отметить, что Советский Союз готов сотрудничать с Пакистаном не только через ООН, но и на основе двустороннего сотрудничества, которое, при желании, может включать проектирование, поставку оборудования, а также монтаж и пуск промышленных предприятий.

Следовало по возможности намекнуть, что, хотя Пакистан и входит в СЕАТО и Багдадский пакт, СССР готов оказывать стране техническую помощь и развивать взаимное экономическое сотрудничество на таких же условиях, что и с другими государствами. Отметить, что для развития взаимовыгодных торговых отношений между СССР и Пакистаном имеются достаточные возможности, поскольку Советский Союз может поставлять в Пакистан современное оборудование, машины, металлы, строительные материалы и другие товары, в которых заинтересована эта страна, в обмен на традиционные товары пакистанского экспорта, в частности джут, хлопок, кожсырье, шерсть и др.

В подтверждение этого тезиса Микояну следовало напомнить, что в первые послевоенные годы между Советским Союзом и Пакистаном был осуществлен ряд взаимовыгодных торговых сделок. Далее высказать удовлетворение, что между сторонами достигнута принципиальная договоренность о начале торговых переговоров в Карачи в середине апреля 1956 г. Предлагалось подчеркнуть, что развитию дружественных отношений между СССР и Пакистаном способствовало бы расширение культурных связей.

Страница памятки для Микояна по Пакистану (ГАРФ)

Микоян также должен был пригласить в СССР с визитами премьер-министра Мохамеда Али и главу Учредительного собрания Абдул Вахаб Хана «если представится подходящий случай», а также сестру покойного основателя Пакистана М. А. Джинны – Фатиму вместе с другими представителями местных женских общественных организаций.

Заключительный абзац памятки касался пакистанского посла в СССР. Поскольку он по неизвестной для Кремля причине длительное время отсутствовал в Москве, Микояну «при случае» следовало намекнуть, что такого рода обстоятельство «накладывает отпечаток на развитие советско-пакистанских отношений»[121].

12 марта в ЦК КПСС были внесены уточнения по маршруту следования советской делегации. Если ее членам первоначально планировалось сразу приехать в Карачи, то теперь на Старой площади решили, что по пути Микоян и сопровождавшие его лица на сутки остановятся в Кабуле для ведения переговоров с местными руководителями.

Еще одно изменение ранее утвержденного маршрута предполагалось по окончании программы пребывания в Пакистане. По всей видимости, уже после 1 марта была достигнута договоренность о том, что Микоян даст разъяснения руководству ДРВ (по их просьбе) по поводу решений XX съезда КПСС[122].

Поскольку путь в Ханой лежал через территории Индии и Бирмы, в ЦК КПСС посчитали, что Микоян должен побывать и там для «установления контактов с государственными деятелями этих стран». После Ханоя советская делегация должна была посетить Пекин и Улан-Батор и там также установить «контакты и обменяться мнениями с руководящими деятелями ЦК КПК и ЦК МНРП». К 11–12 апреля они должны были возвратиться в Москву[123].

На политической карте мира Монголия как независимое государство, признанное международным сообществом, появилось лишь после окончания Второй мировой войны.

Произошло это после того, как советский руководитель Сталин настоял на проведении в самопровозглашенной в 1924 г. Монгольской Народной Республике (МНР)[211] плебисцита, по итогам которого практически все ее небольшое население высказалось за независимость. Монголия к середине 1950-х гг. стала предметом оживленных консультаций между руководителями СССР и КНР. Ссориться из-за Монголии со своим главным союзником в Москве явно не желали, но и отдавать Мао Цзэдуну страну, куда уже было вложено много советских инвестиций, тоже не хотелось.

Как мы уже отмечали выше, в очередной раз вопрос о будущем Монголии был поставлен на заседании Президиума ЦК еще в период подготовки XX съезда КПСС. В ходе обсуждения его участники договорились: «пусть бы МНР существовала и дальше самостоятельно». Было дано поручение Микояну проинформировать о советской позиции в монгольском вопросе прибывшего на съезд главу правительства Цеденбала, ранее занимавшего пост Генерального секретаря правящей Монгольской народно-революционной партии (МНРП)[212].

При этом в Москве не хотели обидеть и его главного политического конкурента. По всей видимости, именно поэтому в «Правде» 1 марта 1956 г. в постоянной рубрике «В братских коммунистических и рабочих партиях» появилась статья Первого секретаря ЦК МНРП Д. Дамбы «Руководящая сила монгольского народа».

Встреча Микояна и Цеденбала состоялась через четыре дня, 5 марта 1956 г. в день третьей годовщины со дня смерти столь почитавшегося монгольским народом Сталина[213]. Микоян наверняка понимал, что дружественный сосед обязательно попросит о дополнительной материальной поддержке и не ошибся. Цеденбал сразу же обратился к куратору советской помощи странам социалистического лагеря с «внеочередной» просьбой, основанной на соглашении от 12 августа 1955 г. Речь шла о дополнительном кредите размером 6–7 млн руб. для приобретения строительных материалов и транспортных средств. Кроме того, со стороны монгольского премьера была выражена еще одна инициатива – освободить МНР от очередного взноса в размере 40 млн. руб. в совместном долевом строительстве железной дороги[214].

Микоян сообщил Цеденбалу, что Президиум ЦК КПСС ранее уже принял решение об оказании МНР помощи в строительстве жилья в столице площадью 40–50 тыс. кв. м., для чего потребуется выделить еще один кредит в размере 30–35 млн. руб. в дополнение к тем 6–7 млн., которые они только что запросили. Кроме того, Советский Союз поможет в строительстве жилых домов для своих специалистов, которые планируется возводить силами монгольских строительных организаций.

Что касается освобождения от выплаты взноса по железной дороге, отметил советский представитель, этот вопрос будет рассмотрен советской стороной дополнительно.

Микоян напомнил, что советско-монгольская Восточная геологоразведочная экспедиция в настоящее время содержится только за счет средств, поступающих из СССР. Лишь частично советские затраты компенсируются вывозом из страны руды. И это необходимо объяснить монголам, среди которых циркулируют слухи, что монгольские природные богатства вывозятся «бесплатно» в соседнюю страну.

Кроме того, по его мнению, необходимо сократить число советских рабочих и специалистов в этой экспедиции и одновременно готовить в течение ближайших пяти лет на освободившиеся места монгольские кадры. Необходимо также изучить вопрос о передаче ранее построенной Советским Союзом Улан-Баторской железной дороги, имевшей статус акционерного общества.

Цеденбал, по свидетельству Микояна, с ним «полностью согласился», выразил СССР благодарность, а также предложил советским геологам поискать на территории МНР железную руду[215].

Микоян затем попросил рассказать о положении в монгольской экономике. Цеденбал такую информацию предоставил и тут же попросил рассмотреть вопрос о приеме в 1956 г. в советские вузы 245 граждан МНР, в том числе 40 – в железнодорожные. Микоян пообещал помочь.

Далее Микоян поинтересовался, как обстоят дела с приемом МНР в ООН и о процессе установления дипломатических отношений с другими странами. Он также напомнил Цеденбалу о просьбе МНР о приеме в состав СССР и о причинах, почему это предложение не было удовлетворено. Главная из них – необходимость сохранения Монголии как самостоятельного государства[216].

Микоян рассказал собеседнику, как в 1954 г. он вел разговор с руководителями КНР, которые ставили вопрос об объединении МНР с Внутренней Монголией и включении нового образования в состав КНР на правах субъекта федерации[217].

Цеденбал заявил, что решение советского руководства было «правильным» и монгольский народ «очень доволен независимостью, и обязан этим только Советскому Союзу».

Микоян поинтересовался нынешним состоянием связей МНР и Внутренней Монголии, а также спросил, с какими странами мира МНР уже установила официальные отношения. Цеденбал ответил, что со всеми «демократическими странами» Запада и Востока, а также с Индией. Вопрос об установлении дипломатических отношений с капиталистическими странами еще не рассматривался.

Микоян получил ответ и на свой вопрос о положении ламства в Монголии, узнав от собеседника, что на территории МНР действуют 4 буддийских монастыря, в которых несут послушание 200 монахов.

В заключительной части беседы обсуждались вопросы внутримонгольской торговли и работа местных госхозов[218].

Вскоре после этой встречи Микояну вновь пришлось обсуждать вопрос о Монголии с китайскими руководителями. В Пекине в последний день пребывания там Микояна он вновь был поднят по инициативе китайской стороны[219].

Глава китайского правительства Чжоу Эньлай напомнил, что во время пребывания в Москве в 1949–начале 1950 гг. они поставили вместе с Мао Цзэдуном перед Сталиным вопрос о возможности возвращения Монголии в состав КНР, и что тогда им был дан «неправильный» ответ. Микояна спросили, не считает ли руководство СССР тот ответ «одной из ошибок Сталина?».

В свою очередь глава Всекитайского собрания народных представителей КНР Лю Шаоци, развивая тему, сделал акцент на психологической травме, которую «глубоко переживает» китайский народ из-за факта выхода Внешней Монголии из состава Китая. Микоян ответил, что об этом вопросе лучше всего спросить мнение самих жителей МНР[220]. Конечно, такая реакция одного из высших советских руководителей явно не могла удовлетворить китайских коммунистических лидеров, мечтавших о расширении границ Поднебесной, доставшейся им в ходе кровопролитной войны[221].

Микоян вскоре из Пекина сразу же вылетел в Улан-Батор. У него на руках была справка, подготовленная специально для этого визита, которая была призвана выполнять приблизительно такую же роль, как приводившаяся нами выше памятка по Пакистану, но без конкретных рекомендаций, что и как говорить. Приведем из нее один характерный фрагмент: «В течение последнего года стало известно из бесед Цеденбала и Дамба, а также информации советского посла в Улан-Баторе, что в Политбюро ЦК МНРП, особенно между Цеденбалом и Дамбой, Цеденбалом и Ширендыбом (первый заместитель премьер-министра), между Цеденбалом и Лхамосуруном (секретарь ЦК по пропаганде) имеют место несработанность и трения по вопросам практической работы.

Из названных бесед и информации советского посла видно, что одной из причин трений могли быть случаи единоличных решений Цеденбалом крупных вопросов, которые должны были решаться на Политбюро, претензии Цеденбала вести себя также, как вел себя Чойболсан, а также частые выезды на длительный срок на отдых, за что его упрекают в отрыве от Монголии и в отходе от практической работы»[222].

Естественно, Микоян на месте должен был определить, сколь далеко зашло это противостояние в рядах дружественной партии и государства.

Встреча на аэродроме Улан-Батора была подчеркнуто торжественной, в ней участвовало все высшее руководство МНР. На центральной площади состоялся митинг, в котором участвовало порядка 50 тыс. человек[223].

Цеденбал в своем выступлении сказал то, что от него хотели услышать в Кремле Хрущев и его единомышленники: «Трудящиеся Монголии… горячо приветствуют исторические решения XX съезда КПСС, которые служат могучим оружием в борьбе нашей партии и нашего народа за строительство социализма».

Встреча в аэропорту Улан-Батора. Слева от Микояна – Рашидов, справа – Цеденбал (ГАРФ)

В ответном слове Микоян отметил, что монгольский народ преодолел вековую отсталость, успешно идет по пути к социализму и занимает достойное место в могучем социалистическом лагере. На долю монгольского народа выпала честь осуществления ленинского положения о том, что с помощью пролетариата передовых стран отсталые страны могут перейти к социализму минуя капиталистическую стадию развития, которая несет народным массам страдания и жестокую эксплуатацию… Нам, советским людям, отрадно осознавать, что успехам, достигнутым самоотверженным трудом монгольского народа, способствовала и помощь, оказанная Советским Союзом[224].

Микоян проинформировал руководство МНР о состоявшейся у него в Пекине беседе с лидерами КНР и претензиях, которые они предъявили в отношении статуса их государства.

В результате монгольские руководители, явно недовольные решениями XX съезда КПСС, вынуждены были их одобрить, исходя не только из экономической выгоды, но и видя в СССР главного гаранта их независимости[225].

В тот же день с участием Микояна состоялось совещание членов Политбюро ЦK МНРП и заместителей председателя Совета министров МНР. По его итогам он послал в Москву информацию.

Приложение

Из сообщения Микояна в ЦК КПСС о совещании членов Политбюро и заместителей главы правительства МНР, 8 апреля 1956 г.[226]

«Тов[арищ] Цеденбал поставил несколько хозяйственных вопросов, относящихся к нам. Я сказал, что не в состояния в Улан-Баторе дать ответы на эти вопросы и предложил ему написать о них Советскому правительству, которое их рассмотрит и даст ответ.

Секретарь ЦК МНРП Дамба сообщил о ходе обсуждения в МНР итогов XX съезда КПСС, указав при этом, что относительно вредных последствий культа личности в ходе обсуждения возникли вопросы, касающиеся руководства их партии при Чойбалсане. В 1937–1938 гг. было уничтожено много руководящих кадров в МНР[227]. Монгольские товарищи сейчас решили проверять всё это, чтобы установить, насколько они были виновны. При этом они столкнулись с таким фактом, что в то время группа арестованных монгольских работников была передана Особому отделу Советских войск в Монголии и бесследно исчезла; до сих пор они не знают, что с ними сталось. Я предложил им написать нашему Совмину, указав, кого конкретно это касается. Это будет расследовано, после чего будет дан ответ.

В ходе беседы я информировал о том, как китайцы ставили вопрос о присоединении Монголии к Китаю в 1949 году и как отвечал им тогда Сталин, затем в 1954 году и как ответили тт. Хрущев и Булганин[228], и, наконец, о моей последней беседе с Чжоу Эньлаем и Лю Шаоци по этому вопросу.

Как видно, они не знали о таких разговорах, высказав удовлетворение нашей позицией, они спросили, действительно ли китайцы сейчас ставят вопрос о соединении. Я ответил, что в последней беседе со мной Чжоу Эньлай и Лю Шаоци сказали, что в данное время они не ставят этот вопрос, но что имеют в виду это сделать в будущем.

Присутствующие одобрительно отнеслись к нашей позиции, Цеденбал от имени всех присутствующих заявил от имени всех присутствующих о согласии с нашей позицией в этом вопросе, подчеркнув, что они стоят за независимость Монголии.

Дамба[229], а затем Ширендыб[230] просили дать меня разъяснения по ряду вопросов, которые задают им члены МНРП в связи с докладом о культе личности. Я сделал необходимые разъяснения. Они были довольны и благодарили».

* * *

По итогам визита было подписано совместное коммюнике, из содержания которого следовало, что в течение 1956–1960 гг. СССР окажет МНР помощь в строительстве жилых домов в Улан-Баторе путем выполнения советскими проектными организациями соответствующих работ. Стороны договорились о передаче МНР на безвозмездной основе долей нескольких акционеров Улан-Баторской железной дороги. Договорились о строительстве в Монголии молочного завода и четырех вальцовых мельниц, о поставках оборудования для кондитерской фабрики, строительства объектов ЖКХ в Улан-Баторе, проведении геолого-разведочных работ и др. МНР предоставлялся кредит на льготных условиях для реализации этих проектов на практике.

9 апреля состоялся прием в советском посольстве, в ходе которого Микоян заявил монгольским представителям, что у наших стран общие цели, «мы понимаем друг друга»[231].

В 10.30 утра по местному времени Микоян и другие члены советской делегации вылетели в Москву, куда прибыли 10 апреля.

* * *

Кроме поездки в несоциалистические страны Азии и Монголию, Микоян в течение лета-осени 1956 г. принимал активное участие в состоявшихся в Москве непростых переговорах с лидерами стран, являвшихся южным и восточным соседями СССР: шахиншахом Ирана и премьер-министром Японии, а также с индонезийской парламентской делегацией[232].

Приезд в Советский Союз с государственным визитом шахиншаха Ирана Мохамеда Реза Пехлеви с официальной мотивировкой «в целях укрепления добрых отношений» был анонсирован в центральной советской прессе еще осенью 1955 г.[233]

Визит иранского лидера должен был стать первым в истории двусторонних отношений. Особую пикантность этому событию придавал тот факт, что в 1953 г. шах установил в стране, при активной поддержке США, жесткую антикоммунистическую диктатуру[234].

В последний день 1955 г. Президиум ЦК обсуждал весьма больной для советской дипломатии вопрос: о проекте ноты правительства СССР правительству Ирана по поводу присоединения Ирана к Багдадскому пакту[235]. Микоян предложил такую ноту не посылать, а выждать. Остальные члены Президиума (за исключением Сабурова, поддержавшего Микояна) с этим не согласились, предложив ноту все же отправить, но использовать при ее составлении «более мягкие» формулировки[236].

Новое советское руководство политическая ориентация шаха волновала не слишком сильно, а визит, как представлялось в Кремле, должен был продемонстрировать миру «открытость» советской дипломатии в обсуждении самых непростых вопросов, в том числе с ближайшими соседями, находившимися по другую сторону противостояния в «холодной войне».

С Ираном (до 1935 г. страна официально именовалась Персией), у большевиков отношения складывались очень непросто. В 1920–1921 гг. они, в ожидании мировой революции на Востоке, даже отправляли свои войска для помощи местным левым силам[237].

После прихода к власти в феврале 1921 г., в результате военного переворота, Реза-хана, был подписан договор о дружбе, ставший, наряду с аналогичными договорами с Афганистаном и Турцией, важным этапом в прорыве политической и дипломатической блокады РСФСР, а затем и СССР[238].

В первой половине 1930-х гг. Реза, в 1925 г., возведенный на престол в статусе шаха Ирана и основателя династии Пехлеви, стал ориентироваться на гитлеровскую Германию. В конечном итоге, после оккупации страны в августе 1941 г. советскими и британскими войсками, он вынужден был отречься от престола, передав трон сыну – Мохамеду, «добровольно» отказавшемуся от ряда важных полномочий, ранее имевшихся у монарха.

Во время Тегеранской конференции 1943 г. молодой шах от имени своей страны вел переговоры со Сталиным. У советского лидера о нем сложилось явно неправильное мнение как о слабом политике. Видимо, поэтому вскоре после окончания Второй мировой войны Сталин захотел видеть Иран в сфере советских геополитических и экономических интересов. Вскоре эта недальновидная линия привела к международному конфликту и фактическому переходу Ирана в проамериканский лагерь[239].

После смерти Сталина новые руководители СССР решили исправить неблагоприятную ситуацию и помириться с соседом. Как раз для этого и были приглашены шах с супругой. Как вскоре выяснилось, круг вопросов, обсуждавшихся на состоявшихся в Москве встречах, оказался значительно шире и сложнее.

Микоян, как главный знаток в руководстве СССР ситуации в регионе Среднего Востока, стал одним из ключевых участников переговоров. Во время беседы, в которой в качестве формально основных действующих лиц принимали участие Хрущев, Ворошилов и Булганин[240], Микоян играл одну из главных ролей. Он, в частности, проинформировал гостя о своей недавней поездке в соседние с Ираном государства[241] и констатировал, что с Советский Союз хочет улучшить свои отношения с Пакистаном, а руководители этой страны напрямую увязывают это с улучшением советско-турецких и советско-иранских отношений. В свою очередь, турецкие лидеры связывают улучшение советско-турецких отношений с улучшением общей международной обстановки. Но улучшение общей обстановки не наступит, подытожил Микоян, если не будут улучшены отношения между отдельными соседними странами[242].

Понимая, что страна, которую он представляет на переговорах, находится в несколько иной «весовой категории», Микоян в ходе беседы сделал ряд оговорок. Во-первых, Советский Союз не в таком положении, чтобы просить у Ирана «дружбы», и, во-вторых, Иран нуждается в «хороших отношениях» не меньше, чем Советский Союз. В нашей искренности, заявил Анастас Иванович, обращаясь к шаху, можете не сомневаться. Необходимо также, чтобы «страх был отброшен в отношениях Турции и Ирана с Советским Союзом».

Во время переговоров с шахом Ирана (газетный снимок)

Будучи политиком, тонко чувствовавшим ситуации такого рода, Микоян не отрицал, что во время Второй мировой войны и вскоре после ее окончания, «имели место события, которые усилили недоверие Ирана к Советскому Союзу». Но, подчеркнул Микоян, Хрущев «от имени всех нас высказал уже сожаление по поводу того, что в тот период имело место в отношении Ирана и Турции[243].

Хрущев не мог не вмешаться в ход этого весьма показательного разговора и бросил реплику: вина, прежде всего, лежит на Сталине, а также к этому был причастен Берия.

Микоян продолжил «наступательный» характер общения и задал прямой вопрос: почему бы Ирану не иметь с Советским Союзом таких же отношений, какие Афганистан имеет с Советским Союзом? Естественно, что в качестве главного препятствия выступал факт вступления Ирана в Багдадский пакт.

Шах, видимо, ожидал нечто подобное, поэтому поблагодарил Микояна за сделанное заявление и отметил, что поскольку беседа «приняла откровенный и сердечный характер», теперь можно свободно поговорить в духе «дружбы и откровенности». Вы спрашиваете, продолжил шах, почему Иран вошел в Багдадский пакт, который он считает «оборонительным союзом»[244]. Это имеет свои корни в 150-летней истории отношений между нашими странами, истории, которую надо исправить. Можно ли привести хотя бы один факт, чтобы Иран в течение 150 лет напал на Россию или держал в голове идею нападения и захвата советской территории?[245]

Советским лидерам было нечего сказать по этому поводу, и диктатор Ирана продолжил свой «обвинительный» монолог.

Шах: Но с 1811 г. и до мировой войны на Иран 2–3 раза нападала Россия. В 1907 г. Россия разделила Иран с Англией, в Первую мировую войну русские войска вошли в Иран вместе с английскими войсками, во Второй мировой войне, в 1941 г. советские войска также вошли на территорию Ирана. Иран заключил договор с СССР, однако, несмотря на этот договор, дело дошло до того, что часть территории Ирана едва не была отторгнута. Поэтому фактор боязни существовал и это нас заставило, даже если это было бесполезно с точки зрения военной, принять некоторые меры…[246]

Далее в беседу вступил еще один член иранской делегации – Саед, внесший некоторые уточнения. По его информации, в 1941 г., как и в 1907 г., инициаторами ввода войск в Иран все же были англичане. И следует только пожалеть, что в 1941 г. Советский Союз поддался на эту инициативу Великобритании.

Хрущев тут же парировал этот довод, спросив: почему такое несправедливое отношение к Советскому Союзу? С инициаторами ввода войск в Иран, англичанами, вы, иранцы, в наилучших отношениях, а с нами – нет… Они были инициаторами всех плохих дел, а вы с ними состоите в Багдадском пакте.

Шах дал на это замечание два варианта ответа:

Мероприятия советской стороны, которые последовали во время Второй мировой войны и послужили причиной таких событий, которые едва не привели к отделению от Ирана Иранского Азербайджана.

По окончании войны советские войска не ушли из Ирана в 1945 г., в то время как английские войска ушли.

Хрущев опять не нашел ничего лучшего, как свалить ответственность за происходившее на Сталина и Берию[247].

Шах же продолжил свои обвинения: Вы должны знать, обратился он к членам советской делегации, что Иран против Ленина не сказал ни одного плохого слова. Не забудьте, что наша страна была среди первых, признавших режим Ленина. Не забудьте, что в этом отношении мы не проявили близорукости.

Хрущев тут же нашелся: Афганистан признал Советский Союз первым.

Булганин, видя недовольство гостей столь «некорректным» высказыванием главы советской делегации, попытался свести дело к «компромиссу»: Афганистан и Иран «в общем» признали нас почти одновременно[248].

Шах продолжил в том же ключе: повсюду в Иране о Ленине всегда говорили и до сих пор говорят с большим уважением[249].

Видя всю сложность возникшей ситуации, опытный в таких делах Микоян тут же попытался перевести разговор в другую сторону и вновь начал рассказывать о своей недавней поездке в соседний с Ираном Пакистан, зная, что эти две страны поддерживали между собой весьма дружественные отношения.

Микоян: Когда я спросил пакистанцев, зачем им нужен Багдадский пакт, они заявили, что у них к Советскому Союзу нет никаких претензий, и что никогда Пакистан не станет территорией для нападения на Советский Союз. В ответ на мой вопрос, зачем же тогда багдадский пакт, пакистанцы ответили, что он нужен им для защиты от Индии. Вот почему они участвуют в военных пактах. К этому они добавили, что Багдадский пакт не помешает им улучшить свои отношения с Советским Союзом. Вскоре после этого разговора пакистанцы впервые назначили своего посла в нашу страну. У нас с ними развиваются торговые отношения, недавно благополучно закончились переговоры по заключению торгового соглашения» Они делают конкретные шаги по улучшению отношений с нами.

Пакистанцы говорили мне, сказал Микоян, что им было бы значительно легче улучшать свои отношения с Советским Союзом, если бы улучшились отношения у мусульманских стран – соседей Советского Союза – Турции и Ирана – с Советским Союзом. Я им сказал, что со своей стороны Советский Союз уже предпринял многие шаги, направленные на улучшение отношений с Ираном. Недавно были разрешены финансовые претензии и пограничные споры, причем даже такие споры, которые еще от царя остались. И вдруг в это самое время Иран неожиданно для всех вступает в багдадский блок. Мы не можем понять политику Ирана. Возможно, что приезд Его Величества шаха в СССР прояснит обстановку»[250].

Далее Микоян продолжил в том же духе и рассказал о своей встрече с премьером еще одной соседней с Ираном страны – Турции.

Микоян: Я имел короткую встречу с Мендересом… Почему бы не улучшить советско-турецкие отношения спросил я Мендереса. Весь мир объединяется с Советским Союзом, а Турция разобщена с ним. Мендерес ответил, что пока не будет общего улучшения международного положения, не будет и улучшения отношений между Турцией и Советским Союзом. На это ему было сказано, что соседи могут улучшать отношения между собой и независимо от общего направления международных отношений. Однако Мендерес не хотел углублять эту тему.

Таким образом, пришлось сказать президенту, что получается заколдованный круг. Советский Союз хочет улучшения отношений с Пакистаном, пакистанцы связывают улучшение своих отношений с Советским Союзом, с улучшением советско-турецких и советско-иранских отношений, а турки связывают улучшение советско-турецких отношений с улучшением общей международной обстановки. Но улучшение общей обстановки не наступит, если не будут улучшаться отношения между отдельными странами, тем более соседними[251].

Далее Микоян вновь продолжил тему ближайших соседей Ирана и стал рассказывать о своей встрече с индийским премьером.

Микоян: Заслуживает внимания беседа, которою я имел с Неру, Неру сказал, что у него от бесед с шахиншахом сложилось впечатление, что Иран побаивается своего северного соседа. Что касается оснований и поводов для этого, то вчера и сегодня мы с вами об этом уже говорили. Для этого нет никаких оснований.

Советский Союз не в таком положении, чтобы просить у Ирана дружбы, Иран нуждается в хороших отношениях во всяком случае не меньше, чем Советский Союз. В нашей искренности Вы можете не сомневаться. Нужно, чтобы страх был отброшен в отношениях Турции и Ирана с Советским Союзом. Во время второй мировой войны и после нее имели место события, которые усилили недоверие Ирана к Советскому Союзу. Н. С. Хрущев от имени всех нас сказал, что мы сожалеем о тех ошибочных шагах, которые тогда имели место; но если говорить правду, то присутствующие здесь лично не должны были бы нести ответственности за эти ошибки. Мы говорим о нашей ответственности потому, что мы за политику отвечаем, хотя никто из нас в свое время не был сторонником тех ошибочных шагов, которые были сделаны с нашей стороны». И затем, как и Хрущев, Микоян обвинил о «ошибочных шагах» после 1945 г. в отношении Турции и Ирана, Сталина и Берию.

Микоян: Речь идет о создании обстановки доверяя, чего хочет Советский Союз и надеемся, что вы видите, что в военном отношении мы вам не угрожаем, хотим иметь с вами добрососедская отношения, не хотам вмешиваться в ваши внутренние дела[252].

Далее разговор перешел на рассмотрение вокруг страны, имевшей общую границу как с Ираном, так и с Советским Союзом. Микоян начал рассказывать о хороших отношениях, сложившихся между СССР и Афганистаном. Он затронул в этой связи состоявшиеся в конце 1955 г. переговоры Булганина и Хрущева с руководителями афганского государства. У Ирана я Афганистана, подчеркнул Микоян, много общего: исламская религия, сходная экономика, одинаковый государственный строй и даже похожие языки. У нас хорошие отношения с Афганистаном. И далее от него последовал точно рассчитанный вопрос: Почему бы Ирану не иметь с Советским Союзом таких же отношений, какие Афганистан имеет с Советским Союзом? Что нам нужно от Ирана? Прежде всего, чтобы Иран не был иностранной базой дня нападения против Советского Союза.

С нашей стороны, заявил Микоян, «вам никакое нападение не угрожает, мы хотим хороших отношений с Ираном, надо, чтобы вы в этом убедились и это будет на пользу Ирану и делу мира»[253].

О том, что именно в первую очередь хотел довести до шаха Микоян и кого он считал «творцом» советской политики в отношении стран Востока в целом и Ирана, в частности, наглядно свидетельствует следующая поправка к уже составленной стенограмме этой во всех отношениях исторической встречи.

Приложение

Из сопроводительной записки руководителя Секретариата Микояна Чистова руководителю Секретариата Президиума ЦК КПСС Малину, 9 июля 1956 г.[254]

[Правка к записи высказывания А. И. Микояна в ходе переговоров К. Е. Ворошилова, Н. А. Булганина, Н. С. Хрущева и А. И. Микояна с шахом в следующей редакции]: «Всем известно, что сделал для Ирана и всего[255] Востока Ленин, а мы восстанавливаем сейчас во всех правах ленинскую политику».

Посещению Советского Союза парламентской делегации Индонезии в октябре 1956 г. предшествовало более значимое событие: двумя месяцами ранее в СССР с официальным визитом прибыл президент Индонезии А. Сукарно, которому был устроен весьма дружественный прием. К этому визиту в Москве был специально издан сборник речей индонезийского лидера, имевших ярко выраженную антиколониальную и антизападную направленность[256].

Такой интерес советских лидеров к этой самой большой мусульманской стране был не случаен. Именно в Индонезии в 1955 г. состоялась Бандунгская конференция, фактически положившая начало практическому оформлению Движения неприсоединения.

Сукарно, стремясь стабилизировать внутриполитическую ситуацию, выступал с идеями, сформулированными им еще в период борьбы за независимость и получившими название «панча сила» («пять основ»)[257].

В первой половине 1950-х гг. в стране возникло несколько десятков политических партий, с большим трудом находивших общий язык, что дало Сукарно повод начать процесс замыкания на своей фигуре основные рычаги управления Индонезией. Постепенно начал складываться культ личности лидера нации, которому была необходима внешняя поддержка. Со стороны стран Запада она была вряд ли возможна по целому ряду причин, поэтому Сукарно стал проявлять все большой интерес к Советскому Союзу и коммунистическому Китаю. Естественно, что в Индонезии это нравилось далеко не всем политическим силам, но открыто возражать Сукарно пока никто не решался. Тем более, что армия в лице ее высшего генералитета, в тот период в целом проявляла лояльность своему Верховному главнокомандующему. Поддержку демонстрировала и мусульманская община, поскольку одной из главных «скреп» новой национальной идеологии декларировался ислам.

Но и левая, «социалистическая» идеология, столь популярная в азиатском мире после 1945 г., не была чужда Сукарно (по крайней мере, на словах).

Страна и ее лидер стали пользоваться большим авторитетом и у главного союзника СССР в Азии – коммунистического Китая. Компартия Индонезии, в целом ориентированная на Пекин, являлась одной из самых влиятельных в международном коммунистическом движении. Она и персонально ее лидер – Д. Айдит, пользовалась поддержкой со стороны Сукарно[258].

Во многом по этим причинам в Кремле на Индонезию стали делать немалую ставку как на важного дружественного партнера не только в регионе Юго-Восточной Азии, но и во всем «третьем мире».

Микоян и Хрущев во время приема в честь Сукарно, Москва, август 1956 г. (РГАСПИ)

Успех поездки Сукарно в Индонезии решили развить, и после получения соответствующего приглашения отправили в Советский Союз свою делегацию, состоявшую из членов парламента от разных политических партий. Ее формирование не обошлось без трудностей, поскольку единого мнения по отношению к СССР в тот момент там явно не сложилось.

6 октября 1956 г. Микоян и Первухин приняли в Москве эту делегацию. Индонезийские парламентарии к тому моменту уже посетили ряд районов Советского Союза и поэтому Микоян и Первухин не могли не поинтересоваться их впечатлении об увиденном в СССР. Услышав самые восторженные отзывы, Микоян поинтересовался, а есть ли среди них представители Социалистической партии? На что услышал в ответ: депутат от социалистов первоначально был включен для поездки в СССР, но потом по неизвестной причине партия не дала на это разрешения. Скорее всего, предположил глава делегации Харди, дело состоит во внутрипартийных разногласиях по данному вопросу. Микоян перевел разговор в шутку: Социалистическая партия Индонезии, скорее всего, не заинтересована увидеть, что происходит в СССР. Они, видимо, опасаются, что депутат-социалист после увиденного, захочет стать коммунистом. Мы, заявил Микоян под одобрительную реакцию собравшихся, «готовы дать гарантии, что они возвратятся социалистами»[259].

Микоян поинтересовался системой выборов в индонезийский парламент и когда узнал, что по их итогам там было создано целых 17 фракций, заявил, что он лично «одобряет такую ситуацию».

Увидев в составе делегации мусульманской страны женщину – депутата Сумари, Микоян поинтересовался у нее впечатлениями, на основе увиденного в Москве и других советских городах, о положении женщин в Советском Союзе. Сумари заявила, что она убедилась в том, что в СССР существует равенство полов, и советские женщины не хотят отставать от мужчин.

Микоян в свою очередь предпринял исторический экскурс в историю Кавказа, где, по его утверждению, в XVIII–XIX вв. женщины находились в бесправном положении, например, в Азербайджане. А теперь там женщины стали депутатами, артистками, занимают важные посты в системе государственного управления.

Далее слово взял Харди и перешел к проблемам, таящим в себе «опасность для мира» – марокканская, алжирская, кашмирская и израильская, и поинтересовался у Микояна его мнением по этому вопросу.

Микоян заявил, что проблему Марокко можно «считать решенной», в Алжире наши симпатии на стороне народа, борющегося за свою независимость. Он также сообщил собеседникам, что когда в Советский Союз приезжали Ги Молле, К. Пино и В. Ориоль, то советская сторона старалась их убедить в необходимости предоставления независимости Алжиру. В качестве примера им приводили борьбу Франции против Вьетнама, в ходе которой французы не добились победы и лишь были вытеснены оттуда американцами[260].

Что касается Кашмира, заявил Микоян, то там нужно решать вопрос мирным путем, хотя ни Индия, ни Пакистан не хотят менять границы своих стран[261].

По поводу Израиля Микоян заявил следующее: эта страна является членом ООН, но нам не нравятся многие стороны ее поведения, поскольку Израиль часто нападает на соседние арабские страны. Нам также не нравится, что империализм использует это государство в своих целях.

Микоян высоко оценил роль Индонезии в разрядке международной напряженности. По его мнению, большое значение имел факт проведения на ее территории Бандунгской конференции. Индонезию и Советский Союз объединяет тот факт, что они являются сторонниками мира и дружбы между двумя народами. В частности, они занимали идентичные позиции в ходе Лондонской конференции по Суэцкому каналу[262].

Далее глава индонезийской делегации задал Микояну важный для них вопрос: как советское руководство оценивает шансы его страны на предстоящей очередной сессии Генеральной ассамблеи ООН к разрешению в ее пользу вопроса о Западном Ириане[263]?

Микоян сказал, что, по его мнению, на стороне Индонезии будут выступать государства Азии и Африки, страны социализма также их поддержат. Если бы по совести, сказал Микоян, то и страны Южной Америки должны были быть на их стороне, но в ООН часть этих государств «зависит от доллара» и побоятся голосовать за индонезийскую позицию. Индонезии необходимо попытаться склонить на свою сторону «колеблющихся». Страна, являющаяся шестой на Земле по числу жителей, должна «занимать подобающее ей место» в мире.

Главой индонезийской делегации был задан еще один вопрос, явно навеянный решениями XX съезда КПСС. Какой путь достижения независимости является приоритетным: мирный или все же вооруженный?

Микоян ответил: мы стоим за мир и считаем в мирных условиях народы могут добиваться освобождения. Но мы не отрицаем и вооруженный, например, со стороны народа Алжира.

В заключение беседы Микоян подчеркнул, что Советский Союз и Индонезия «могут учиться друг у друга», т. к. «каждое государство развивается не только на основе собственного опыта, но и на основе учета опыта других стран»[264].

Таким образом, постепенно складывался советско-индонезийский тактический союз, которому предстояло просуществовать до начала 1960-х гг. И Микоян впоследствии сыграл в этом процесс весьма значительную роль.

Участие Микояна в переговорах с прибывшими в Москву в октябре 1956 г. японскими политическими деятелями – премьер-министром И. Хатояма и министром лесного хозяйства И. Коно, имело свою предысторию.

В советском руководстве Микоян к середине 1950-х гг. являлся чуть ли не главным экспертом по самой болезненной для отношений СССР и Японии проблеме т. н. «северных территорий»[265]. Японская сторона наотрез отказывалась (без положительного решения по этому вопросу) восстанавливать прерванные по советской инициативе в марте 1945 г. дипломатические отношения, а также подписывать мирный договор.

Микояну было что сказать японским представителям по данной теме. Еще в сентябре 1945 г. он, по поручению Сталина, прибыл со специальной миссией на Сахалин и Курильские острова сразу же после того, как они оказались под советским контролем. Микоян объяснял эту поездку тем обстоятельством, что в начале сентября 1945 г. ему позвонил Сталин и предложил поехать на Дальний Восток с целью выяснить на месте, как там «налаживается жизнь». 24 сентября Микоян побывал на на Кунашире, а на следующий день посетил Итуруп. По его словам, Сталин в тот период проявлял особый интерес к Курилам[266].

Второй раз в этот регион Микоян отправился уже после смерти Сталина, в 1954 г., на обратном пути из Кмиая, где он в составе советской правительственной делегации находился на праздновании 5-летия образования КНР. Главной его целью было выяснить, насколько важен этот регион для Советского Союза и на какие возможные уступки можно было бы пойти для того, чтобы в максимальной степени нормализовать отношения с Японией[267]. Тем более, что ее руководство к тому моменту занимало принципиальную позицию, требуя возвращения Курил под свою юрисдикцию[268].

Поскольку вопрос о поисках разумного компромисса затрагивал интересы еще одного дальневосточного геополитического игрока и одновременно ближайшего союзника СССР – коммунистического Китая, Микоян во время своего визита в Пекин в апреле 1956 г. проинформировал его руководство о возможных советских действиях относительно Курил[269]

После обсуждения в Пекине непростого для Москвы вопроса о возвращении Внешней Монголии в состав КНР, в ходе которого советская сторона подтвердила свою прежнюю позицию[270], а китайские лидеры проводили аналогию с ситуацией вокруг Тайваня, также оказавшегося вне КНР, беседа перешла несколько в иную плоскость. Чжоу Эньлай неожиданно спросил Микояна, как в СССР относятся сегодня к территориальным приобретениям, сделанным под руководством Сталина после Второй мировой войны? Анастас Иванович, видимо, почувствовал какой-то подвох, заявил, что, за исключением Калининградской области («отошла к нам в виде контрибуции»), все другие территории, включенные в состав СССР, явились следствием «восстановления исторической справедливости».

Тогда Чжоу Эньлай задал Микояну еще один «провокационный» вопрос: как идут переговоры с Японией и передаст ли СССР им Курильские острова? Ответ последовал незамедлительно: во-первых, японцы не свободны в своей политике и не могут самостоятельно решать вопросы[271]; во-вторых, мы согласились вернуть им два небольших острова, а у японцев «разгорелся аппетит и они хотят больше». Эти два острова мы им уступили потому, что они «не имеют решающего значения для нашей обороны» и расположены рядом с островом Хоккайдо. «нахождение этих островов в составе Советского Союза раздражает национальную гордость японцев»[272].

Чжоу Эньлай с явным подтекстом поинтересовался: не «раздражают» ли другие два Курильских острова, которые останутся в составе СССР, всю ту же «национальную гордость японцев»?

Микоян заявил, что, на его взгляд, нет, поскольку они расположены в отдалении от Японии и являются «воротами в Охотское море, омывающее советские берега». Кроме того, они обеспечивают путь на Камчатку и выход Северного флота в Тихий океан. Без этих островов, подчеркнул Микоян, «мы были бы заперты в Японском море, как в озере». Он рассказал своим собеседникам, что в 1945 г. специально объехал все эти острова и хорошо их знает, они имеют «жизненное значение» для Японии, но «здесь фактически имеет место восстановление исторической справедливости, а не ущемление интересов Японии»[273].

Хатояма первым прибыл в советскую столицу 12 октября 1956 г. На следующий день его принял Булганин. Переговоры с советскими руководителями начались через три дня в Кремле.

16 октября Хрущев встретился в Кремле с министром земледелия Японии И. Коно, специально прибывшим в СССР для дальнейшего участия в двусторонних переговорах. 17 октября состоялась весьма важная беседа Булганина и Микояна с Хатояма и Коно, вышедшая далеко за протокольные рамки. Приведем несколько характерных реплик, прозвучавших в ее ходе.

Хатояма: Перед выездом из Японии мы считали, что нормализацию отношений можно завершить без территориального вопроса. Но в нашей партии есть довольно значительная группировка, возглавляемая Иосида, которая резко выступает против нашей позиции в вопросе о переговорах, и ввиду этого обстоятельства мы вынуждены были по приезде в Москву вновь поставить вопрос о передаче нам Хабомаи и Сикотан. Повторяю, вопрос этот нами ставится вопреки нашей воле[274].

Булганин выразил надежду, что этими встречами будет положен конец ненормальным отношениям до сих пор существовавшими между СССР и Японией. Наша встреча носит исторический характер. Ваш приезд в Москву войдет в историю советско-японских отношений[275].

Хабомаи и Сикотан, подчеркнул он, можно вернуть Японии в случае заключения мирного договора. Мы готовы пойти на это, проявить «большую решимость» взяв на себя тем самым «серьезную ответственность перед нашим общественным мнением»[276], но ни на какие другие уступки в этом вопросе не можем пойти и не пойдем[277].

Булганин, явно выражая коллективное мнение советского руководства, отметил, что возвращение двух островов обусловлено следующими главными обстоятельствами:

а) заключение мирного договора

б) возвращение США Окинава[278] и других территорий, находящихся под контролем США.

Хатояма: упоминание в этих документах о Соединенных Штатах сильно осложнило бы наше положение, поэтому мы хотели бы избежать этого.

Микоян: мы облегчаем борьбу Японии за возврат своих территорий, находящихся под контролем США.

Коно: Задача Японии была бы действительно облегчена, если бы СССР вернул нам Кунашир и Итуруп.

Булганин: Об этих островах и речи быть не может.

Микоян: Я был на этих островах и нашел, что они являются чисто русскими территориями, и никто у нас не примирится с мыслью передачи.

Булганин: Это все, что касается территориального вопроса. Наша позиция окончательная и непоколебимая[279].

За столом переговоров с делегацией Японии (кадр кинохроники)

Хрущев 18 октября вновь встретился с Коно, согласовав окончательные позиции в двусторонних отношениях. На следующий день была подписана совместная советско-японская Декларация, из содержания которой следовало, что между странами прекращается состояние войны, восстанавливаются дипломатические отношения. Москва также поддержит просьбу Японии о вступлении в ООН, проведет освобождение всех японских военнопленных. Также советская сторона откажется от репарационных претензий к Японии и будут продолжены переговоры по заключению мирного договора.

При этом констатировалось, что Советский Союз, «идя навстречу пожеланиям Японии и учитывая интересы японского государства, согласится на передачу Японии архипелага Хабомаи и острова Сикотан. Однако, фактическая передача этих островов Японии будет произведена после заключения мирного договора»[280].

Насколько важна была роль Микояна в подписании данного текста советско-японской Декларации, наглядно свидетельствует тот факт, что, по прибытию домой, Хатояма отправил в Москву приветственную телеграмму не только на имя Хрущева и Булганина, но и Микояна, являвшегося «всего лишь» первым заместителем главы Советского правительства. В дипломатической практике подобное встречается не часто.

Естественно, что ответная телеграмма в Токио, датированная 14 декабря 1956 г., была отправлена не за двумя, а за тремя подписями.

Телеграмма Булганина, Хрущева и Микояна на имя премьер-министра Японии, 14 декабря 1956 г. (газетный снимок)

Всем участникам переговоров, скорее всего, показалось, что «курильский вопрос» разрешен справедливо, путем разумного компромисса. Дальнейшие события надежд на такой благополучный для двух стран исход не подтвердили.

После получения информации о секретном докладе Хрущева на XX съезде КПСС, в сложном положении оказались ближайшие союзники СССР в Азии, к тому моменту практически полностью ориентированные на реализацию «сталинской» модели построения социализма в ее «национальной» («национал-коммунистической») интерпретации. Самым главным из них оставался коммунистический Китай. Хотя Мао Цзэдун не приехал лично на XX съезд, он получил самое подробное разъяснение увиденного и услышанного в Москве от своего ближайшего соратника маршала Чжу Дэ, возглавившего делегацию КПК и накануне открытия съезда встречавшегося с Микояном. Чжу Дэ возвратился в Пекин из Советского Союза в первых числах апреля, как раз за несколько дней до приезда в Пекин Микояна[281].

На европейском континенте тем временем буквально ликовало руководство Югославии, получившее очередное подтверждение своей «правоты» в конфликте с СССР 1948–1953 гг. Хотя делегация Союза коммунистов Югославии не прислала свою делегацию на XX съезд КПСС, но в Белграде вскоре приняли принципиальное решение направить в Советский Союз правительственную делегацию на самом высоком уровне. Микояну предстояло принять самое активное участие в подготовке этого визита и в разъяснении для «югославских товарищей» решений XX съезда КПСС.

Микоян и сопровождавшие его лица[282] вылетели в Пекин из Ханоя 6 апреля. На пути их следования была совершена остановка в Ухане[283], где китайской стороной было заранее запланировано посещение строительства железнодорожной магистрали и автомобильного моста через реку Янцзы. Такой маршрут был не случайным, поскольку в возведении этих объектов участвовали специалисты из СССР и они должны были стать наглядным проявлением советско-китайской дружбы.

В тот же день в 17.20 по местному времени самолет с членами советской делегации приземлился в Пекинском аэропорту. Встречал делегацию премьер Государственного административного совета Чжоу Эньлай, который от своего имени уже через два часа устроил большой прием по случаю их приезда, на котором присутствовали и другие китайские лидеры[284].

В своем приветственном слове Чжоу Эньлай, стремясь поддержать дипломатическую миссию Микояна, особо отметил важность установления Советским Союзом дружественных отношений с несоциалистическими странами Азии, сказал, что «Советский Союз снискал все возрастающую поддержку со стороны народов всего мира»[285].

Чжоу Эньлай встречает Микояна в аэропорту Пекина, апрель 1956 г. (ГАРФ)

Чжоу Эньлай также высоко оценил внешнюю политику СССР, которая, по его словам, благодаря решениям XX съезда КПСС, «открывает широкую дорогу для благодатного дела борьбы за мир во всем мире». Чжоу Эньлай особо подчеркнул, что народы двух стран связаны «узами глубокой, нерушимой братской дружбы»[286].

В ответном слове Микоян отметил, что он впервые посещает регион, но все равно понимает, что «Азия теперь не та, что была прежде». Далее он заявил, что от имени всех советских людей может сказать: в СССР «все от души радуются каждому успеху китайского народа как собственному успеху»[287].

После приема состоялась встреча Микояна с Мао Цзэдуном, продолжавшаяся 3,5 часа. И это был уже иной формат общения. В ее ходе тот прямо указал Микояну на «ошибки» Сталина, связанные, по его мнению, как раз с культом личности. Свел он их в первую очередь к нежеланию в разные исторические периоды идти навстречу интересам китайской компартии. Председатель ЦК КПК вновь озвучил свои давние претензии по поводу роли Коминтерна в истории китайского коммунистического движения. Так, по его словам, из-за ошибок Коминтерна и лично Сталина, КПК сильно пострадала в первой половине 1930-х гг., во время Гражданской войны со сторонниками Чан Кайши. Красная армия в это время сократилась с 300 до 25 тысяч бойцов. «Дело шло ко дну», – патетически заявил Мао[288].

Кроме того, китайский лидер отметил, что в то время поступали неправильные директивы от его главного политического оппонента – Ван Мина, которому удалось, используя хорошее знание русского языка и свои качества «большого подхалима», втереться в доверие к Сталину и, таким образом, негативно влиять на положение в КПК[289].

Затем к разговору подключился Чжоу Эньлай. По его словам, находясь в Москве в 1939–1940 гг. он так и не смог добиться личной встречи со Сталиным[290]. Мао Цзэдун добавил, что, будучи в Москве в конце 1949 – начале 1950 гг., чувствовал, что Сталин ему не доверяет и вначале не хотел подписывать договор о дружбе, и во всем сквозило его недовольство по отношению к нему[291]. Он сравнивал китайцев с югославами[292]. В Синьцзяне, по его словам, советские представители сеяли недоверие к новому режиму[293].

Микоян, сообщая в тот же день в отправленной телеграмме в Москву о жалобах лидеров КПК отметил, что он постарался разрядить обстановку и в какой-то момент им подыграл: «Я сказал, что мнительность Сталина зашла так далеко за последние годы, что он не только Мао Цзэдуну иногда выражал недоверие, но и не доверял даже нам, его ближайшим товарищам»[294].

Мао Цзэдун в ответ заявил, то «теперь после XX съезда, им легче называть вещи своими именами». Когда речь зашла о перспективах Коминформа, китайский лидер констатировал, что эта организация «приносит не пользу, а скорее вред» и не следует вместо нее создавать Контактное бюро, как это предлагали представители КПСС.

Далее Чжоу Эньлай в ходе беседы затронул вопрос о статусе Внешней Монголии (МНР)[295].

Исходя из содержания отправленной Микояном 7 апреля в Москву телеграммы, во время беседы Мао Цзэдун «был в очень хорошем настроении и говорил с подъемом, по-дружески» и просил его передать в Москву «всем товарищам привет»[296].

Утром следующего дня по просьбе китайской стороны состоялась беседа Микояна с заместителем премьера Госсовета, председателем Госплана КНР Ли Фучунем и с председателем государственного комитета КНР по строительству Бо Ибо. Обсуждались перспективы возведения на территории КНР 188 новых промышленных предприятий[297].

Ли Фучунь также попросил министерство нефтяной промышленности СССР оказать помощь КНР в поставках бурового оборудования. Сторонами также были согласованы тексты соглашений о сотрудничестве в строительстве железной дороги от Урумчи до советско-китайской границы.

7 апреля в 13.00 состоялась вторая встреча Микояна с Лю Шаоци и Чжоу Эньлаем, продолжавшаяся 2,5 часа[298]. После ее окончания состоялась церемония подписания соглашения об оказании СССР помощи КНР в строительстве 55 новых объектов, причем без получения от СССР под них специального кредита[299]. Предусматривалось также строительство новых гражданских и военных объектов, включая заводы по производству вооружений[300].

Как отметил Микоян в телеграмме в Москву, все же более половины времени ушло на обсуждение решений XX съезда КПСС. Лю Шаоци, по его впечатлениям от услышанного, полностью одобрил линию ЦК КПСС с момента ареста летом 1953 г. Берия и вплоть до XX съезда включительно[301].

Далее речь зашла о возможности передачи части Курильской гряды Японии[302].

Лю Шаоци и Чжоу Эньлай сообщили Микояну, что «около тридцати высокопоставленных деятелей» выразили желание услышать от него информационное сообщение о культе личности». Соответствующий доклад Хрущева они читали, но хотели бы получить «дополнительные разъяснения». Микоян выразил согласие и буквально через час такое собрание состоялось, но Мао Цзэдуна на нем не было.

Микоян вложился приблизительно в два часа в формате диалога, поскольку вопросов ему никто из присутствующих не задавал. Круг вопросов был тот же, что и в более ранних беседах с Мао Цзэдуном, Лю Шаоци и Чжоу Эньлаем. После этого присутствующие поблагодарили советского гостя, а Лю Шаоци, выражая общее мнение собравшихся, заявил, что «ЦК КПК целиком одобряет работу XX съезда и доклад о культе личности»[303].

Посол СССР в КНР Юдин в 19–00 устроил прием в честь приезда Микояна, на котором присутствовал Чжу Дэ. Он и Микоян выступили с приветственными речами[304].

Совместное советско-китайское коммюнике по итогам «дружеского визита» Микояна в КНР было опубликовано в «Правде» 8 апреля и наглядно свидетельствовало, что стороны на данный момент не вышли за рамки традиционных оценок состояния двусторонних контактов[305].

В этом, как нам представляется, была большая личная заслуга Микояна, сумевшего на время погасить в зародыше большинство претензий к СССР со стороны Мао Цзэдуна и его ближайшего окружения.

На следующий день Микоян вылетел в Улан-Батор, откуда 10 апреля вылетел в Москву и проинформировал коллег об итогах своей поездки.

Приложение 1

Главный научный сотрудник Института Дальнего Востока РАН Ю. М. Галенович о поездке Микояна в КНР в апреле 1956 г.

I[306]

В 1956 году Анастас Микоян приехал в Китай объяснять, что у нас произошло после смерти Сталина, – почему великий вождь перестал таковым быть. Когда он ездил по Китаю, побывал на строительстве большого Уханьского моста на реке Янцзы. Я был в качестве переводчика прикомандирован к Микояну. В той поездке Микоян был вместе с Рашидовым – первым человеком в Узбекистане и может быть даже во всей Средней Азии[307]. Уезжая из Китая, перед тем как подняться по лестнице на самолет, Микоян спросил меня, где я изучал китайский. Я ответил. Тогда он повернулся к Рашидову и сказал: «Вот видишь, разогнали мы московский Институт востоковедения[308], а он нам помогает».

Как Микоян объяснял, что великий вождь перестал таковым быть? Когда человек жив и когда он вождь, то кажется, что это навсегда, что он самый умный, а его решения самые правильные. В 1953 году Сталин умер, а Мао Цзэдун был жив. И это играло, наверное, главную роль в восприятии китайскими коллегами того, что рассказывали наши руководители о XX съезде и что там произошло с культом личности Сталина. В Китае подразумевалось, что нет Сталина, но есть Мао. И это значит, что советские люди должны на это ориентироваться.

Думаю, товарищ Сталин полагал, что в Политбюро ЦК КПСС есть только один человек, который понимает, что такое Восток и Китай, – это Микоян. Потому что он был с «востока», как считал товарищ Сталин, – из Армении.

II[309]

В 1956 году мне довелось в течение целого дня работать с А. И. Микояном во время его пребывания в Ухане. Действительно, даже некоторые его жесты были картинными, да и вообще он давал понять свою значительность окружающим. В то же время А. И. Микоян был одним из наиболее дипломатичных и обходительных людей в советском руководстве, во всяком случае с иностранцами, с китайцами. Что же касается руководителей КПК-КНР, и прежде всего Мао Цзэдуна, то и они вели себя не менее претециозно, чем советские руководители, в том числе А. И. Микоян. Одним словом, эти политики друг друга стоили. К этому необходимо присовокупить следующее замечание. Вполне очевидно, что для Мао Цзэдуна не существовало и априори не могло существовать симпатичного советского человека, в том числе и прежде всего советского руководителя; его антипатия к советским (к русским, кто был из России) была изначально заданной ему, казалось, генетически, она была просто патологической.

Приложение 2

Письмо члена Уездного комитета Коммунистической партии Китая[310] Цзян Пэй-у Микояну по поводу XX съезда КПСС, 9 апреля 1956 г.

Приведенный ниже текст небольшого письма члена ЦК КПК адресовано персонально Микояну, что косвенно свидетельствует о представлениях значительной части китайских коммунистических активистов низового уровня по поводу того, кто в руководстве КПСС в наибольшей степени инициировал решения с осуждением культа личности Сталина.

Ниже следует полный текст послания в переводе с китайского, сделанный в аппарате ЦК КПСС. Остается неизвестной реакция Микояна на это письмо, но, судя по его оформлению, оно до него было доведено (в левом верхнем углу рукой Микояна написано: «ЦК КПСС. А. Микоян. 14.V.(1956)», регистрационный номер Техсекретариата ЦК КПСС – 18641, в конце страницы фамилия и личная подпись переводчика (Ушаков), помета об отправке письма в архив – 15 апреля 1956 г.

В Совет Министров.

Первому секретарю[311] тов. Микояну

От Цзян Пэй-у, Железнодорожный поселок,

Новый район, город Цзайчен,

провинции Гирин, Китай

Уважаемый товарищ Микоян!

Нас очень интересуют вопросы нарушения Ленинских принципов коллективного руководства со стороны Сталина и мы проводим работу по их изучению. Однако у нас мало материалов на эту тему и поэтому неизбежно возникает ряд вопросов, как например: Советскому правительству и Вам более, чем 10 лет тому назад было известно о культе личности Сталина, и мы не понимаем, почему вопрос был поднят только сейчас? Мы считаем, что вопрос, касающийся лично Сталина, несколько запоздал. Возможно имеются другие причины. Просим извинить нас за такие рассуждения, но у нас нет соответствующих материалов.

Мы знаем, что Вы очень заняты, однако этот вопрос нас очень интересует и нас удовлетворит хотя бы короткий ответ.

Фотокопия письма Цзян Пэй-у на имя А. И. Микояна

Немного предыстории. И до XX съезда КПСС Микояну приходилось заниматься югославскими делами. С этим многонациональным государством, появившемся на политической карте мира после окончания Первой мировой войны вначале (до 1929 г.) как Королевство сербов, хорватов и словенцев, Советский Союз установил дипломатические отношения лишь в 1940 г.[312] Микоян в тот период в качестве заместителя главы советского правительства и наркома внешней торговли неоднократно имел контакты с ее официальными представителями.

В годы Второй мировой войны у Советского Союза сложились дружественные отношения с югославскими коммунистическими партизанскими формированиями, возглавлявшимися лидером местной компартии И. Б. Тито. После образования в ноябре 1945 г. под его руководством Федеративной Народной Республики Югославии (ФНРЮ) и вплоть до начала советско-югославского конфликта в 1948 г. Микоян, в качестве куратора внешнеэкономических отношений Москвы с государствами «народной демократии», участвовал во встречах с представителями югославского руководства и, видимо, уже тогда между ними сложились деловые, дружественные отношения.

Сталин видел в Тито своего ближайшего союзника в Юго-Восточной Европе, поэтому советская помощь «народной Югославии» была достаточно существенной. В полной мере развивалось двустороннее сотрудничество в военной и иных сферах[313].

Созданный в 1947 г. Коминформ первоначально имел свою штаб-квартиру в Белграде, там же вынашивались амбициозные планы создания под патронажем Тито «Балканской Федерации».

Советская пропаганда рисовала Тито фигурой поистине международного масштаба, верным соратником Сталина. Он был награжден высшими советскими военными орденами: Победа и Суворова первой степени, его парадные портреты в маршальской форме, вместе с изображениями других лидеров стран «народной демократии», советские люди носили во время праздничных демонстраций. В Югославии старались не отставать в данном вопросе, и восхваления Сталина там были частью государственной идеологической практики.

В мае 1946 г., во время визита Тито в Москву, между СССР и ФНРЮ по инициативе Сталина обсуждался, например, вопрос о вхождении Албании и Болгарии в будущую «титовскую» Балканскую Федерацию[314]. Внешне ничего не предвещало всего через два года столь радикальной негативной развязки.

Учитывая, что Тито и другие ключевые фигуры югославского государственного руководства и КПЮ, как и Микоян, были склонны «творчески» подходить к тем или иным положениям марксистского учения исходя не из идеологических, а прагматических соображений, их, с определенными оговорками, можно было считать единомышленниками.

Микояну явно не импонировало ухудшение с весны 1948 г. отношений с Белградом, но пойти в данном вопросе вопреки воле Сталина он не мог. Тем более, что советский вождь, в те годы в определенной степени потерявший связь с реальностью, имел неосторожность похвастаться перед соратниками своим всесилием не только внутри СССР, но и за его пределами: «Вот пошевелю пальцем, и не будет Тито» – впоследствии цитировал Хрущев одно из высказываний Сталина, относившееся к 1948 г.[315]

Известно, со слов все того же Хрущева, как «вождь народов» заставлял членов Политбюро участвовать в написании писем руководителям Югославии[316] с обвинениями в отступлении от идеалов марксизма, переходе в «лагерь реакции» и в иных «преступлениях»[317].

Естественно, что Микоян вплоть до смерти Сталина вынужден был участвовать и в других недружественных акциях в отношении Тито и его соратников. Наверняка, в Белграде все понимали правильно и зла на него не держали. В СССР, как и в Югославии, все важнейшие вопросы решались единолично, только с той разницей, что Тито в тот период в большей степени прислушивался к мнению своего окружения.

Именно Микояну, совместно с Хрущевым, принадлежала большая заслуга в налаживании отношений с Югославией после смерти Сталина, когда Молотов, в стремлении «сохранить лицо», возражал против восстановления советско-югославских контактов по партийной линии[318].

Два события ускорили процесс налаживания двусторонних контактов: устранение из руководства СССР Берия и уход из ближайшего окружения Тито М. Джиласа[319]. Именно на них в Москве хотели возложить вину за начало советско-югославского конфликта[320].

В Югославии не были столь категоричны, но, при определенных условиях, готовы были пойти на диалог, естественно, при признании в Кремле Сталина главным виновником произошедшего. Такой шаг, несомненно, поднял бы на достаточно высокий уровень авторитет Югославии не только среди стран социализма, но и во всем мире. Новое советское руководство на такое было явно не готово, но и не планировало останавливаться в своих стремлениях к улучшению двусторонних связей.

ЦК КПСС 22 июня 1954 г. направил в адрес ЦК КПЮ специальное письмо с предложением о нормализации межпартийных отношений. 11 августа последовал ответ из Белграда, в котором указывалось, что у лидеров СКЮ нет принципиальных возражений относительно продолжения контактов по вопросу восстановления отношений. И дело здесь не в отстранении от руководства Джиласа, а в том, что необходимо осудить Сталина как главного виновника конфликта. В тот момент Хрущев не был готов к такому повороту и всячески оправдывал своего предшественника.

В следующем году контакты продолжились, в конце мая – начале июня Югославию посетила советская делегация во главе с Хрущевым, в которую входил и Микоян. В результате непростых переговоров, в ходе которых Хрущев рьяно отстаивал перед югославской стороной заслуги Сталина, 2 июня была подписана совместная Декларация о восстановлении нормальных межгосударственных связей.

Югославский вопрос в это время попал также и в контекст проблемы ограничения влияния Молотова в руководстве СССР на принятие важнейших внешнеполитических решений. Хрущев и Микоян считали, что внешние дела должны рассматриваться и в ЦК КПСС, а не только чиновниками МИДа, который с марта 1953 г. вновь возглавил Молотов. Туда ему «на помощь» было отправлено значительное число бывших партийных работников, в том числе и из высоких эшелонов власти.

Именно Микоян, а не Молотов был включен в мае 1955 г. в состав советской делегации во главе с Хрущевым для поездки в Белград[321]. Там он, видимо, нашел общий язык с Тито и его окружением и осенью того же года Микоян провел двухнедельный отпуск в этой стране, в ходе которого согласовывал детали дальнейшего развития двусторонних контактов, включая ответный визит в СССР югославской делегации[322].

Хрущева и Микояна тогда и позднее очень интересовали особенности «югославской модели» социализма, в том числе ее рыночные механизмы, «рабочие советы» и сложившаяся там система «самоуправления»[323].

Стоит отметить, что эти идеи «реального социализма по-югославски» нашли своего критика в лице опального Джиласа, который в опубликованной в 1956 г. работе «Новый класс» отзывался о них достаточно скептически[324].

Мысли по этому поводу югославского диссидента советских реформаторов, очевидно, мало интересовали в процессе поиска хотя бы какой-то альтернативы сталинской модели «реального социализма». В этой связи стоит привести еще один характерный пример. На заседании Президиума ЦК КПСС 19 мая 1955 г. рассматривался вопрос об отношении КПСС к ситуации в Югославии. После того, как Молотов охарактеризовал позицию югославского руководства как «антиленинскую», другие члены Президиума с ним не согласились. Так, в частности, Микоян завил, что «нельзя бросаться» подобного рода обвинениями[325]. Более того, он предложил отменить «неправильные выражения в решениях Коминформа» по Югославии и рекомендовал обратиться к другим партиям, входившим в Коминформ, сделать то же самое.

С этим предложением опять не согласился Молотов, заявивший, что югославские лидеры отошли от «позиций народной демократии» и пытаются «ослабить наш лагерь». Микоян тут же ему ответил, что они «капиталистический класс не восстановили», а их «отход» носит больше «идеологический» характер, тем более что и американского контроля в Югославии не наблюдается. Эта дискуссия была продолжена 23 мая, и Микоян в ней вновь отставал свою принципиальную позицию[326].

Очередное заседание Президиума ЦК КПСС состоялось 6 июня, на нем обсуждался доклад Хрущева об итогах визита советской делегации в Югославию. Микоян полностью его поддержал[327].

Через два дня обсуждение данного вопроса продолжилось и было решено развивать контакты с этим государством. При этом Микоян вновь подверг критике Молотова за его позицию в югославском вопросе, прежде всего из-за отрицания им «марксистско-ленинского характера» СКЮ[328].

В повестку дня намеченного на начало июля 1955 г. Пленума ЦК КПСС был включен пункт и о Югославии[329]. В ходе его работы, 9 июля, Хрущев, предварительно согласовав текст своего доклада[330], озвучил его перед членами и кандидатами в члены ЦК. Главной причиной сближения с Югославией он определил геополитические соображения, и вновь подверг критике позицию Молотова в югославском вопросе.

Почувствовав, что над Молотовым сгущаются тучи, Ворошилов попросил Микояна, чтобы тот объяснил министру иностранных дел нецелесообразность озвучивания отличной от Хрущева позиции по Югославии. Микоян согласился и переговорил с Молотовым, но тот наотрез отказался это делать[331].

Молотов в своем выступлении обвинял Тито в скатывании на антисоветские позиции правых социалистов и в национализме. При этом не он не отрицал и вины СССР, например, в части призывов, в 1949–1953 гг., к насильственной смене власти в Югославии, объявлении Тито шпионом, фашистом и т. п. По его мнению, ответственность в равной мере ложится и на Москву, и на Белград.

Когда, в доказательство своей позиции, Молотов стал цитировать материалы состоявшегося в 1952 г. VI съезда КПЮ с критическими оценками внешней политики СССР[332], Хрущев и Микоян его перебили заявлениями, что надо и наши выступления того периода процитировать, чтобы уравнять смысл воспроизведенного Молотовым[333].

Микоян в своем выступлении на пленуме полностью поддержал позицию Хрущева. Он заявил, что когда вместе с ним ехал в Белград, прежде всего, надеялся на улучшение межгосударственных отношений. Что касается межпартийных контактов, то такой уверенности не было, но, все же, в том направлении «были сделаны первые шаги».

Микоян обвинил Молотова в создании собственной «платформы» – якобы тот все партийное руководство СССР изобличал в оппортунизме из-за позиции в югославском вопросе. Молотов, заявил Микоян, живет реалиями прошлого и добавил, явно имея ввиду белградских лидеров: «Разве мы должны всегда разоблачать на весь мир ошибки наших друзей, а не помогать им в удобной форме изжить то, что неправильно»[334].

Микоян одобрил создание «рабочих советов» на югославских предприятиях, сравнив их с «производственными совещаниями» на советских предприятиях. Но, по его мнению, у югославов они «не такие, как у нас некоторыми бюрократами загроблены», а такие, которыми они в СССР задумывались при их создании. Он также позитивно отозвался о «групповой собственности» в Югославии[335].

Остановившись на обвинениях югославов в оппортунизме, Микоян заявил: «Югославские руководители мобилизовали волю народа и создают тяжелую индустрию – базу социализма. Они не могли создать колхозы. Но ограничивают кулачество. Они не дают возможности для основания буржуазных партий. Что это? Разве это политические расхождения с ленинизмом? Мы были бы на их месте, так же бы поступили»[336].

В 1955 г. Москву посетила югославская экономическая делегация во главе с С. Вукмановичем-Темпо, просившая СССР о предоставлении крупного кредита на промышленное строительство и обещавшая не принимать участие в американских санкциях в отношении торговли с СССР стратегическими товарами. Переговоры с югославами вел Микоян, и он пообещал оказать им помощь без каких-либо предварительных условий[337].

После посещения Югославии, в ходе которого Микоян оставил у лидеров этой страны оставил о себе самое благоприятное впечатление, поскольку, в отличие от Хрущева и Булганина, не восхвалял заслуги Сталина, ему пришло приглашение вместе с семьей провести ежегодный отпуск в Югославии. Микоян там пробыл две недели – с 18 сентября по 3 октября 1955 г. и продолжил диалог по ряду дискуссионных вопросов в неформальной обстановке[338].

Усилия Микояна, постепенно ставшего настоящим «лоббистом» в сфере улучшения советско-югославских отношений высоко оценивались членами высшего югославского руководства и лично Тито. Например, когда Хрущев осенью 1956 г. приезжал в Югославию, то, по его словам, «Тито и Ранкович[339] несколько раз вспоминали о посещении т. Микояном Югославии, тепло говорили о нем»[340].

Микоян приложил большие усилия к подготовке первого после 1946 г. официального государственного визита югославской делегации в Советский Союз, планировавшейся на начало лета 1956 г. Он должен был пройти уже после разоблачения Хрущевым на XX съезде КПСС культа личности Сталина, включая его действия в отношении режима Тито.

С одной стороны, это обстоятельство в значительной степени облегчало предстоящий диалог, но, с другой, объективно подчеркивало историческую «правоту» Тито, в труднейший для Югославии период, не испугавшего вступить в острое противостояние с «хозяином» социалистического лагеря.

Микоян, подвергавшийся в последние годы жизни Сталина с его стороны острой критике, снискал репутацию «гонимого» и мог от лица руководства СССР, позволить себя представить в более выгодном свете, по принципу «и мы тоже от него страдали». Этот прием он с успехом использовал во время встречи в Пекине в апреле с Мао Цзэдуном[341].

Несколькими днями ранее, во время нахождения в Пакистане, Микоян имел содержательную беседу с югославскими представителем на церемонии президентской инаугурации – В. Зековичем. Тот проинформировал Микояна о недавно состоявшемся пленуме ЦК СКЮ, где присутствовавшим был зачитан «секретный» доклад Хрущева. По его информации, прений проведено не было, поскольку все находившиеся в зале были «довольны» его содержанием. Но далее в беседе возникла некоторая заминка, которую своим неожиданным заявлением спровоцировал Зекович.

Зекович: Недоумение у некоторых членов ЦК СКЮ вызвало то обстоятельство, что в отчетном докладе XX съезду было «мало сказано о роли Югославии в борьбе за мир».

Микоян: все нужное о Югославии в докладе Хрущева было изложено. Главное для нас – не роль Югославии в борьбе за мир – это вопрос бесспорный и ясный, а также вопрос о характере югославского государства, об исправлении ошибок, имевших место в наших отношениях, о все крепнущем сближении между нашими странами и партиями[342].

О Югославии Микоян говорил чуть позднее и с Хо Ши Мином во время своего пребывания в Ханое, стремясь добиться того, чтобы ДРВ и ФНРЮ установили между собой нормальные межгосударственные отношения[343].

Беседа с Велько Мичуновичем. С целью определиться с дальнейшими действиями на «югославском направлении», 20 апреля Микоян провел в Москве встречу с новым послом ФНРЮ в Советском Союзе Мичуновичем[344], который в конце марта 1956 г. заменил на этом посту Д. Видича. С последним у советского руководства, в том числе и у Молотова, сложились достаточно доверительные отношения, о чем Микоян сообщил его преемнику[345]. Чтобы лучше разобраться в хитросплетениях кремлевской политики, югославскому послу было необходимо поближе познакомится с ее ведущими носителями. Одним из первых Мичуновичу пришлось контактировать именно с Микояном, который был хорошо знаком с обстановкой в Югославии и особенностями ее внешней политики[346].

Вначале аудиенции Мичунович сообщил, что Тито одобрил присланную из Москвы программу пребывания югославской делегации в Советском Союзе[347] и попросил уточить дату ее приезда. Микоян подтвердил то, что уже ранее согласовывалось через посла в Белграде Н. П. Фирюбина – 1 июня.

Мичунович, выражая позицию своего руководства, отметил, что «значительная часть положений советско-югославской Декларации от 2 июня 1955 г.[348], уже выполнена». Лишь заключение конвенций о гражданстве[349] и об информационной службе, нуждаются в разрешении, желательно, до визита Тито.

Сложность, по мнению югославского посла, представлял второй документ, поскольку подобного прецедента в дипломатической практике еще не было. Микоян заявил, что это обстоятельство не должно служить препятствием и можно создать такой прецедент, но при этом учесть, что это будет соглашение «двух социалистических стран».

Мичунович вновь указал на желательность, к приезду Тито, завершения выполнения всех пунктов Декларации 1955 г. и чтобы больше не давать никому повода говорить, что в двусторонних отношениях «якобы не все идет гладко».

По мнению югославского посла, с момента пребывания Микояна в его стране[350], среди руководства Югославии и в народе отношение к СССР «значительно улучшилась», особенно это видно после окончания XX съезда КПСС. Он лично полностью согласен с оценкой значения съезда, данной его собеседником на этом партийном форуме[351]. Югославское руководство очень высоко оценило решения XX съезда. Например, можно в качестве примера привести выступление Э. Карделя[352] и многочисленные статьи, появившиеся в югославской печати. Материалы XX съезда КПСС рассматривались по всей стране на партийных собраниях, Пропагандой их материалов в ходе различных внешнеполитических мероприятий занимаются лидеры партии и государства.

Микоян согласился с Мичуновичем и отметил, что руководству СССР об этом уже известно от Фирюбина, а также из других источников.

Далее разговор зашел о европейской социал-демократии, налаживанием отношений с лидерами которой Микояну, учитывая его авторитет на Западе, также поручили заниматься. И он не мог прозондировать соответствующую почву у недавнего заместителя руководителя югославского внешнеполитического ведомства. По его словам, в Москве особенно ценят контакты югославов с бельгийскими и французскими социалистами[353].

Мичунович понял, что придется, видимо, выступить в роли своеобразного посредника, отметил, что европейские социалисты дали понять: в случае, если бы они были приглашены КПСС приехать в СССР, они приняли бы это приглашение. Он также подчеркнул, что югославские руководители решают вопрос о контактах с европейскими социалистическими партиями «в духе решений XX съезда» и при этом выразил удивление, что советская печать не сообщала о контактах с ними, которые имели место в последнее время на территории Югославии. В связи с этим, отмечал югославский посол, лидеры его страны рассчитывали, что этой деятельности в Москве «будет уделено большее внимание».

Микоян «принял к сведению» критическое замечание собеседника и отметил, что в этом конкретном случае налицо «упущение[354] советской печати».

Югославский посол, отмечая большие успехи в нормализации двусторонних отношениях, подчеркнул, что в настоящее время югославские лидеры «не видят никаких препятствий» для их позитивного развития. То обстоятельство, что некоторым мероприятиям и событиям в Белграде дают иную, чем в Москве, оценку, ни в какой мере не противоречит тому, что «югославские товарищи полностью согласны о советскими товарищами по всем принципиальным вопросам и намерены оказывать поддержку советской политике и тем новым направлениям, которые были выработаны на XX съезде». Он, явно выдавая желаемое за действительное, также заявил, что форум советских коммунистов оказал «громадное положительное влияние на… международную обстановку». По его мнению, «произошло укрепление положения прогрессивных сил во всем мире, создалась благоприятная обстановка для проявления новой инициативы в деле улучшения отношений между государствами и расширения международного сотрудничества». Также появились дополнительные возможности для разрешения вопросов, представляющих угрозу миру, в том числе «для улучшения положения на Ближнем Востоке». По его мнению, решения съезда советских коммунистов «содействовали укреплению общего социалистического фронта и росту миролюбивых сил во всем мире».

Мичунович в ходе беседы коснулся оценок личности Сталина и заявил, что в Белграде к нему имеют «особые претензии», однако «не подходят к оценке деятельности Сталина с узких позиций», что его там критикуют «не за то плохое, что было им сделано в отношении Югославии, а за то, что им был создан кризис в международном рабочем движении»[355]. С учетом данного обстоятельства, отметил он, югославские лидеры «полностью поддерживают установки XX съезда по вопросу о культе личности и конкретно о Сталине, считая, что эти решения съезда в интересах международного рабочего движения»[356].

Микоян согласился с оценками XX съезда и развитием советско-югославских отношений, данными Мичуновичем. Он также отметил, что изначально в Советском Союзе «даже самые большие оптимисты» не рассчитывали на «благоприятное» развитие связей двух государств по партийной линии. Кроме того, его коллег «обрадовали» выступления Карделя, в которых он выражал «более последовательные марксистские позиции». Это, по его мнению, должно свидетельствовать – «точки зрения югославских и советских товарищей еще более сблизились».

Микоян напомнил, что во время своего пребывания в Югославии ему было «очень легко» договариваться с Тито «по всем главным принципиальным вопросам». Различия в позициях касались лишь «второстепенных деталей». На XX съезде сделаны выводы, которые имеют значение не только для Советского Союза, но и для международного рабочего движения, для оценки соотношения всех мировых сил.

Касаясь вопроса о контактах с европейскими социалистическими партиями, Микоян отметил, что согласен с Мичуновичем относительно пользы контактов с ними и проинформировал его о том, что в ЦК КПСС готовится решение о приглашении делегации бельгийских социалистов в СССР.

Микоян коснулся и контактов КПСС с английскими лейбористами, отметил, что Хрущев и Булганин будут во время визита в Великобританию[357] иметь с ними контакты. Это даст возможность «оказать влияние на Социалистический интернационал в том направлении, чтобы он изменил свое отрицательное отношение к вопросу об установлении контактов с коммунистическими партиями».

Далее Микоян в общих чертах рассказал о своих впечатлениях от поездки по странам Азии, в ходе которой он информировал о решениях XX съезда КПСС[358]. Микоян особо подчеркнул, что решения XX съезда встречены «с полным пониманием и были единодушно поддержаны китайскими и вьетнамскими товарищами». Он сделал вывод, что в настоящее время на Востоке сложилась, как никогда ранее, очень благоприятная обстановка, и задачей социалистических стран является закрепить и улучшить это положение.

Мичунович согласился с высказанным мнением и заявил, что решения XX съезда «ориентирует все социалистические силы на наступательную мирную политику».

Микоян сообщил собеседнику, что Советский Союз прилагает большие усилия к развитию международных торгово-экономических отношений и о том, что советская делегация намерена сделать во время пребывания в Великобритании предложение по развитию англо-советской торговли. Он также выразил уверенность, что с приездом Тито будет завершено восстановление «братских отношений» между СССР и Югославией[359].

Мичунович, оговорившись, что выражает свою личную точку зрения, заявил, что ему хотелось бы высказаться по поводу оценок в СССР деятельности Карделя. Чаще всего в советских СМИ и в странах народной демократии встречаются высказывания, что этот югославский политик занимает более правую позицию, что только теперь он якобы перестраивается, становится на более последовательные марксистские позиции и т. д. На его взгляд, эти высказывания и оценки выступлений и статей Карделя не соответствуют действительности, и он предлагает, чтобы этот вопрос был обсужден советскими и югославскими представителями. При этом выяснить, действительно ли Кардель стоял на немарксистских позициях и только теперь якобы становится более последовательным марксистом или же это представление является ошибочным. Лично он, Мичунович, считает, что не имеется никаких оснований для подобного рода оценок высказываний Карделя.

Микоян в примирительном тоне отметил, что, по его мнению, «нет оснований возвращаться к прошлому, ибо главное заключается в том, что в настоящее время советские товарищи одобряют выступления Карделя». Советские руководители, по его информации, после поездки в Югославию внимательно следят за тем, чтобы там «не допускалось ненужное копание в прошлом». При его, Микояна, встречах с Тито во время пребывания в Югославии в 1955 г., они подробно обсудили этот вопрос и, в частности, статью Влаховича[360], которая тогда была подвергнута обстоятельной критике, с которой Тито в основном согласился. Расхождения между ним и Тито были «только в нюансах, что совершенно естественно и не должно вызывать недоумения»[361].

К числу таких нюансов и деталей, в отношении которых точки зрения югославских и советских товарищей отличаются, сказал Мичунович, можно отнести некоторые положения в коммюнике о роспуске Коминформа[362]. В целом это было оценено в Югославии «самым положительным образом», но с некоторыми положениями этого документа в Белграде не согласны. Например, не следовало отмечать «заслуги Коминформа», поскольку «это не соответствует фактам и может только обрадовать буржуазию, которая может воспользоваться этим как предлогом для того, чтобы обвинить коммунистические партии в неискренности».

Микоян возразил, посчитав, что его собеседник склонен преувеличивать отрицательные моменты в деятельности Коминформа и недооценивать его положительную роль в связи с тем, что эта организация в свое время «несправедливо» поступила по отношению к Югославии[363].

Мичунович в свою очередь отметил, что Коминформ не только в отношении Югославии, но и в целом сыграл отрицательную роль и поэтому югославские товарищи, приветствуя его роспуск, в то же время считают, что в интересах международного рабочего движения было бы желательно не отмечать его положительных сторон.

Микоян отреагировал в том духе, что «хорошо понимает» отрицательное отношение югославских товарищей к этой организации, однако, не может согласиться о тем, что в его работе не имелось и положительных сторон. Взять хотя бы к примеру, не говоря о других положительных сторонах работы, вопрос об ошибках компартии Франции, по которому югославские коммунисты совместно с советскими коммунистами выступали единодушно и с пользой как для французской компартии, так и дли общего дела[364].

Наконец, привел еще один аргумент советский руководитель, нам нужно было подчеркнуть положительную сторону, чтобы буржуазия звала и рабочие также на забывали, что мы не отказываемся от своего права на международное объединение коммунистических партий, а лишь на каждом историческом этапе сами выбираем формы международных связей между братскими партиями, исходя из практических интересов международного движения[365].

После этой несомненно знаковой встречи[366] продолжилась интенсивная подготовка советской стороны к «государственному посещению» Тито. 15 мая на имя Микояна была отправлена большая аналитическая записка с приложением справки об экономическом положении Югославии в 1955 г.[367], а на следующий день поступила записка из Отдела ЦК КПСС с проектом основных положений к переговорам с Тито и другими руководителями СКЮ по партийным вопросам[368].

Тито, Булганин, Ворошилов, Микоян и Хрущев в Кремле, июнь 1956 г. На заднем плане Брежнев, Кардель и Жуков (фото из американского журнала «Life»)

Микоян и Шепилов 25 мая 1956 г. представили в Президиум ЦК КПСС проект директив к предстоящим переговорам между советской и югославской делегациями и проект программы пребывания лидеров ФНРЮ в Советском Союзе[369].

По всей видимости, накануне визита Тито вновь всплыл вопрос, активно обсуждавшийся в рамках советско-югославской полемики 1948–1953 гг.: когда началось в Югославии организованное антифашистское освободительное движение: после речи Сталина 3 июля 1941 г. или чуть ранее, с призыва ЦК КПЮ?

Микояну 31 мая из МИД СССР прислали перевод соответствующего отрывка из воззвания ЦК КПЮ. В сопроводительной записке к этому документу подчеркивалось: «В нем наиболее четко формулируется задача, стоящая перед народно-освободительным движением в Югославии и как одна из основных задач – оказание помощи Советскому Союзу в его борьбе против фашистской Германии»[370].

Югославская делегация находилась в СССР с 1 по 23 июня 1956 г. Микоян принимал самое активное участие в ее встрече, официальных приемах и неформальных встречах, а также в переговорах, происходивших в Кремле 5 и 9 июня, а затем 18 и 20 июня.

Как следует из содержания стенограмм проведенных сторонами консультаций, главными действующими лицами на них были Хрущев и Тито. Другие участники, включая Микояна, ограничивались отдельными репликами и комментариями[371].

Во время неофициальных контактов Микояну предстояло сыграть более существенную роль. Об этом наглядно свидетельствует еще один ранее секретный документ: запись беседы Микояна со вторым человеком в югославском руководстве – Карделем, состоявшейся после возвращения югославской делегации из Ленинграда и окончания второго раунда официальных переговоров.

Словенец по национальности, он отвечал в СКЮ за идеологические вопросы и, как мы отмечали выше, считался одним из главных партийных теоретиков. Накануне визита югославской делегации в Москву, в «Правде» была опубликована его большая статья о политике кооперирования сельского хозяйства Югославии[372].

В первые два дня пребывания югославской делегации в СССР во все той же «Правде» увидела свет еще более объемная статья Карделя о руководящей роли СКЮ в социалистическом строительстве[373].

В этой связи уместно вспомнить об оценках личности Карделя в беседах Микояна с Мичуновичем. Наверняка, Микоян получил от Хрущева установку: прощупать, что тот представляет из себя на самом деле.

Беседа с Эдвардм Карделем. Неформальная встреча двух ярких политиков состоялась 10 июня[374]. В ее ходе Кардель неожиданно разоткровенничался. Вначале он поинтересовался, когда его собеседник снова приедет в Югославию, поскольку такие поездки «полезны для общения, для сближения».

Микоян: Общение нужно широкое, теперь очередь других товарищей поехать в Югославию, нужно чтобы ездили и в дальнейшем и из Югославии партийные, общественные деятели, туристы и чтобы, в качестве надежды и желания – в ходе этого общения через год ли, два ли (срок здесь не решает) настолько бы сблизились в области идеологии югославские коммунисты и советские, насколько мы близки между собой в Советском Союзе и с братскими партиями; чтобы не было у нас разногласий.

Согласившись, Кардель оговорился, однако, что он против того, чтобы было «одинаковое мышление» по всем вопросам – и главным и второстепенным. При этом он допускает возможные разногласия, например, по вопросу каким методами проводить коллективизацию в сельском хозяйстве.

Микоян ответил, что никто из советских руководителей не добивается «стандартного мышления» по всем дискуссионным вопросам. Разногласия, естественно, возможны и допустимы по отдельным конкретным темам, но мы против таких разногласий в нашей среде, которые могут быть использованы «классовым врагом во вред делу коммунизма».

Кардель согласился, что должны быть установлены «пределы возможных разногласий», и что это, по его мнению, «правильно».

Микоян заявил, что в связи с обсуждением доклада о культе личности среди коммунистов, беспартийного и комсомольского актива развернулась «большая дискуссия» не только по существу услышанного, но и о том, что происходит у них самих; развернулась острая критика и самокритика, которая, по его мнению, показала «величайшее единство партии и доверие масс руководству»[375].

Микоян оговорился, что среди представителей интеллигенции в Москве было несколько «явно антипартийных» выступлений. Мы, заявил он, в целом поддерживая начавшуюся критику и самокритику и дискуссию, решили «одернуть и ударить по рукам» антипартийным элементам. В этой связи в «Правде» появилась статья, в которой названы фамилии Ярошенко и других, против выступлений которых партия призывала бороться[376].

Мы не стали публиковать, оговорился Микоян, что конкретно они говорили в «антипартийном духе», ибо это было бы на пользу буржуазии, нашим врагам. Некоторые коммунисты высказывали мнение – не направлена ли эта статья против самокритики, но они были неправы, потому что критика не исключает борьбу партии против антипартийных выступлений, а, наоборот, такую борьбу предполагает. Как мы могли не ударить по таким, например, ораторам, один из которых предлагал вооружить народ, не доверяя армии и милиции? Ясно, что все это пахло белогвардейщиной. Аналогично можно трактовать и прозвучавшее высказывание о том, чтобы иметь в СССР не одну, а несколько партий (то, что в Югославии предлагал Джилас)[377].

Кардель высказался за то, что партия должна бороться с такими высказываниями, в связи с этим рассказал, что когда в Политбюро ЦК СКЮ в первый раз читали текст доклада о культе личности, то создалось «трудное положение» и возникло опасение, как на это будут реагировать в Югославии. Причем «с точки зрения своей, югославской действительности».

При широком обсуждении этого доклада, подчеркнул Кардель, в котором участвовало полмиллиона жителей Югославии, нашлись элементы в деревне и в городе, которые хотели его использовать против партийного руководства, в связи с чем они были вынуждены принять некоторые «специальные меры» для того, чтобы не дать проявиться различным силам, оппозиционным правящему режиму.

Булганин, Кардель и Микоян в Москве, во время визита югославской делегации (снимок из газеты «Борба»)

Далее Кардель поделился своим видением ситуации в Чехословакии. Его, например, удивило, что на съезде писателей в Праге «были анархистские, антипартийные выступления типа выступлений Джиласа». На нем даже выступали рабочие делегации с сочувствием этой линии, а руководство чехословацкой компартии было в стороне, хотя оно, по его мнению, «должно было активно с этим бороться».

Кардель также отметил, что также Польше, и, «частично» в Венгрии, были «анархические выступления», однако местное партийное руководство «слабо» на это реагировало.

Микоян согласился, что в Польше оппозиционные выступления приняли «несколько большие размеры» и правящая там партия «с опозданием» вмешалась в происходившее. По его мнению, одной из причин стало то обстоятельство, что «серьезную роль сыграли некоторые сионистские элементы, в том числе арестовывавшиеся еще в свое время в Советском Союзе», но позднее ПОРП все же вмешалась, поскольку ее руководство было уверено в своих силах, и эта «дискуссия» пошла им на пользу[378].

Микоян не преминул также отметить, что на советское руководство произвел негативное впечатление характер освещения в центральной югославской прессе, в частности, в главном партийном органе – «Борбе», доклада Хрущева о культе личности, составленного на основе материалов «буржуазных» газет и в «сенсационном духе».

Микоян: Передача югославам закрытого доклада, сделанного только для делегатов съезда, была признаком большого доверия с нашей стороны к Союзу коммунистов Югославии. Мы считали, что это будет должным образом оценено, а вышло, что этот доклад был использован для сенсационных выступлений прессы – то, что не допускала наша пресса. В Югославии же все это сообщалось с некоторым даже злорадством против нашей партии, что, конечно, не могло не вызвать у нас неудовольствия[379].

Кардель: в целом согласился с этим утверждением, но оговорился, что это имело место не более 1–2 дней. Когда европейская буржуазная пресса стала опубликовывать некоторые детали доклада, югославские журналисты пришли в Агитпроп СКЮ[380] за разрешением опубликовать то, что пишут европейские газеты. Агитпроп им разрешил помещать в югославских газетах лишь то, что опубликовано в европейском прессе и только в той части, в какой опубликованное там при сверке с текстом доклада окажется соответствующим действительности, а не выдумкой.

Микоян: в то, что пишет западная пресса, никто не верит, а югославским газетам в данном вопросе поверят. Нельзя было этого делать, раз советская пресса этого не сделала.

Кардель: в ЦК СКЮ сразу это поняли в прекратили в прессе публиковать больше, чем публикует советская печать.

От себя Кардель также добавил, что он считает, что партия не должна брать на себя и решать спорные вопросы науки, если это не переходит в сферу политики.

Микоян: это правильно, что мы придерживаемся такой же точки зрения, что научные вопросы, специальные вопросы должны решаться дискуссией в среде научных работников, пока это не нарушает интересов партийной политики. Не случайно, что последние годы у нас нет подобных решений партии, хотя при Сталине были, например, о музыкальном творчестве или в области биологии.

Для доказательства своего утверждения Микоян привел пример с О. Б. Лепешинской[381], которую восхваляли за новые, творческие идеи и дали Сталинскую премию, а оказалось, как доказывают ученые, это преувеличение и теперь стали критиковать ее за то, что она нового по существу ничего не дала[382].

Кардель в ходе беседы рассказал, что на 2–3-й день после смерти Сталина в ближайшем окружении Тито говорили – теперь не может не измениться в лучшую сторону отношение Советского Союза к Югославии.

Микоян подтвердил, что в тот период в Кремле действительно стали думать о том, как добиться сближения с югославскими коммунистами. В связи с этим советское руководство обрадовал факт, что в беседе с Молотовым посол Видич коснулся сути развернувшегося в Белграде «дела Джиласа»[383].

Когда Молотов сообщил нам об услышанном, заявил Микоян, в советском руководстве восприняли это как попытку югославских коммунистов возобновить контакты по партийной линии. Обрадовавшись этому обстоятельству, сказал он собеседнику, советской руководство поручило Молотову еще раз встретиться с Видичем и сообщить, что в «деле Джиласа» они «целиком» на стороне Тито и что это дело «поможет нашему партийному сближению».

Однако во время новой встречи Видич разочаровал советское руководство, поскольку заявил, что в прошлый раз поднял тему Джиласа не по поручению югославского руководства, а «по собственной инициативе» и более этого он делать не намерен. Мы не могли понять оборота дела и некоторые из нас думали, не оттолкнул ли Видича Молотов своим «сухим обращением» и нам казалось – не мог Видич вести первую беседу, не имея на это поручения из Белграда[384].

Кардель заявил, что в первой беседе с Молотовым Видич его информировал о деле Джиласа «по поручению ЦК Союза коммунистов Югославии» и что тот имел поручение только информировать, без права вступать в обсуждение вопроса. О том, какая последует реакция, Видич должен был немедленно сообщить в Белград. Когда же Молотов заявил, что причины разрыва лежат с советской стороны в действиях Берия, а с югославской стороны – в действиях Джиласа и что оба эти лица якобы постарались нас «поссорить», в ЦК СКЮ не мог согласиться с этим.

Далее югославский политик в доказательство своих утверждений привел следующую аргументацию.

Во-первых, в отношении Джиласа это не соответствовало действительности, ибо он до самого разрыва был одним из самых ярых сторонников Сталина.

Во-вторых, получилось так, что ответственность за разрыв между нами и вами делилась поровну. Мы, сказал Кардель, считали это несправедливым. Югославские коммунисты не хотели разрыва и приняли все меры, чтобы его не произошло, разрыв был нам «навязан». Вот почему мы после беседы Видича с Молотовым дальнейших шагов не предприняли и начавшийся было контакт по партийным вопросам прервался[385].

* * *

Вечером того же дня Тито, Хрущев и Микоян отправились на специальном поезде из Москвы в Сталинград. Через день началась их поездка по Советскому Союзу, в ходе которой они посетили Сальск, а также проехали по Кубани и Ставрополью.

Поезд с высокопоставленными гостями 13 июня прибыл в станицу Крымская Ставропольского края, там состоялась встреча с работниками колхоза имени Сталина в станице Григоринопольская.

На следующий день Хрущев отправился встречать вицепрезидента Индии, а Микоян продолжал сопровождать югославскую делегацию в Сочи. Советские кинематографисты к тому времени уже сняли специальный короткометражный фильм об этой поездке. Вечером 17 июня Тито и Микоян возвратились на самолете в Москву.

В Лужниках 19 июня состоялся грандиозный митинг советско-югославской дружбы, в котором Микоян также принимал участие. Президиум ЦК КПСС в тот же день принял постановление в связи с пребыванием в СССР югославской правительственной делегации, в котором Микояну было поручено организовать передачу югославской стороне самолета Ил-14 для служебного пользования Тито, оборудование для МТС, а также югославские документы, находящиеся в архивах СССР[386].

Тито, Хрущев и Микоян в Крыму, июнь 1956 г. (фото из книги «Титов дневник». Белград, 2009)

Было также принято постановление о переговорах с делегацией ФНРЮ по экономическим вопросам, в котором Микояну было дано поручение от ЦК КПСС оформить проект соответствующего постановления[387].

Микоян принимал участие в редактировании и других ключевых документов, принятых сторонами по итогам визита: совместного заявления правительства ФНРЮ и СССР в связи с государственным посещением Советского Союза президентом ФНРЮ И. Б. Тито; заявления об отношениях между СКЮ и КПСС; декларации об отношениях между СКЮ и КПСС и др.[388]

После подписания итоговых документов, 20 июня югославская делегация на поезде отправилась в Киев и Микоян был в числе провожающих.

* * *

В конце июля Микоян побывал в Югославии с кратким визитом после того, как принял участие в отстранении от власти венгерского лидера М. Ракоши, к которому у Тито и его окружения была давняя неприязнь. Стоит отметить, что такого рода чувства были взаимными. Естественно, что авторитет Микояна в глазах югославов стал еще больше. Но к ноябрю 1956 г. советско-югославские политические и иные контакты были в значительной степени свернуты, а экономическое сотрудничество и вовсе заторможено[389]. Во многом это было обусловлено неоднозначной позицией югославского руководства в ходе венгерских событий[390].

За Югославией в Москве закрепилось неофициальное прозвище «троянского коня лагеря социализма», а в Москве вскоре заговорили о «югославском ревизионизме»[391].

Микоян в таких условиях, будучи реалистом, вряд имел возможность что-то предпринять для изменения ситуации в лучшую сторону.

Решение о направлении Микояна во главе делегации КПСС на VIII съезд КПК было принято на заседании Президиума ЦК КПСС[392]. Хрущев при выборе его кандидатуры наверняка учитывал к тому времени накопленный опыт общения с Мао Цзэдуном, Лю Шаоци, Чжоу Эньлам и другими руководителями КНР. Он также надеялся на способность Микояна вникнуть в суть политического кризиса в Северной Корее и принять правильное решение, выгодное не только КНР, но и СССР.

Кроме того, советскому представителю предстояло обсудить и другие важные вопросы, в частности, определиться в совместной позиции в ближневосточной проблеме, грозившей перерасти в крупный международный конфликт[393].

Мао Цзэдуна волновали и отношения внутри социалистического лагеря, особенно в связи с начавшимися событиями в Польше и Венгрии, а также улучшением отношений СССР с «ревизионистской» Югославией.

В КНР горячие головы уже стали проводить мысль, что именно в их страну перемещается центр мирового революционного движения, а Мао Цзэдун персонально, в силу своего авторитета, вполне мог бы претендовать на роль лидера мирового коммунизма – место, оказавшимся «вакантным» после смерти Сталина.

Делегация КПСС, в состав которой включили первого секретаря Компартии Узбекистана Н. А. Мухитдинова, заведующего Международным отделом ЦК КПСС Б. Н. Пономарева, главного редактора «Правды» П. А. Сатюкова и первого секретаря Московского обкома КПСС И. В. Капитонова, прибыла на самолете в Пекин в 17 часов по местному времени[394].

Встреча делегации КПСС на аэродроме в Пекине. На переднем плане – заместитель Председателя ЦК КПК, Председатель Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей КНР Лю Шаоци. (ГАРФ)

В аэропорту ее встречал «человек номер два» в руководстве государства – Лю Шаоци.

Мао Цзэдун буквально через полтора часа после прибытия делегации КПСС устроил торжественный прием не только в честь посланцев Москвы, но и других прибывших на съезд иностранных делегаций.

Состоялась беседа, в ходе которой Микоян напомнил китайскому лидеру, что тот еще в апреле обещал приехать в Советский Союз. Председатель ЦК КПК тут же ответил: нет, не забыл, он обязательно приедет. Но при этом не сказал, когда конкретно[395].

Как только Мао Цзэдун упомянул о Северной Корее, представитель КПСС заявил, что имеет поручение своего ЦК побеседовать с ним и другими членами Политбюро ЦК КПК о положении дел в правящей там партии. Мао Цзэдун, как затем сообщил Микоян в своей телеграмме в Москву, оживился и заявил, что в КНДР «очень плохое положение в партии», а «убежавшие оттуда товарищи»[396] негативно описывают положение внутри ТПК. По словам Мао Цзэдуна, руководители КПК предпринимали попытки убедить их возвратиться домой, но «они категорически отказались». Затем китайский лидер весьма нелицеприятно отозвался о Ким Ир Сене, который «за высказывание несогласия с ним прибегает к преследованиям, арестам и даже расстрелам». Когда Ким Ир Сен был с визитом в Китае, отметил Мао Цзэдун, ему сказали, что нет никаких оснований для ареста и тем более для смертной казни Пак Хон Ена. Он согласился, а вернувшись в Пхеньян, дал распоряжение о его расстреле, «вопреки совету»[397].

В свою очередь Микоян проинформировал собеседника, что когда Ким Ир Сен в июле 1956 г. был в Москве, «наш ЦК давал ему серьезные советы, направленные на улучшение режима в партии и руководстве, советовал применять обычные ленинские нормы партийной жизни, отказаться от того, что происходит сейчас в Корее». В итоге Микоян и Мао Цзэдун условились, что они еще побеседуют по этой теме «подробнее»[398].

Микоян заранее передал текст своего выступления для ознакомления Лю Шаоци, предложив тому, высказать возможные замечания и советы. При этом он был готов «принять любую его правку, включая сокращение объема и удаление разделов, если те составлены без учета «китайских условий». Удивленный такой открытостью Микояна, Лю Шаоци заявил, что «все хорошо и ничего изменять не надо», «съезд интересует мнение советских товарищей по всем вопросам нашей работы». Микоян также сообщил, что в газете «Правда» будет полностью опубликован текст его Отчетного доклада съезду. По словам Микояна, «он был удивлен и благодарил»[399].

Съезд официально начал свою работу утром 15 сентября 1956 г. [400], но все его делегаты собрались в Пекине еще в конце августа и в неформальном режиме вплоть до этого дня обсуждали вынесенные вопросы. Удивление у многих зарубежных гостей вызывало то обстоятельство, что перед каждым заседанием каждому делегату выдавались заранее подготовленные текстовые варианты докладов и выступлений. Обусловливалось такое положение в первую очередь тем, что участники мероприятия из разных регионов страны плохо понимали устную речь друг друга.

Не стала исключением вступительная речь Мао Цзэдуна, отказавшегося, как и четырьмя годами ранее Сталин на XIX съезде ВКП(б), от выступления с Отчетным докладом[401]. Мао Цзэдун говорил на хунаньском диалекте, малопонятным жителям северного и южного Китая.

Естественно, что и Микояну организаторы предложили заранее предоставить текст своего выступления для перевода на китайский язык. Накануне поездки в Пекин в Москве в аппарате ЦК КПСС активно занимались его составлением и подготовили специальные справочные материалы о стране пребывания[402].

После составления черновой основы, подготовленный вариант был передан для внесения редакционных правок в аппарат самого Микояна[403]. На заключительной стадии с текстом ознакомился сам Анастас Иванович, также вносивший свои поправки[404].

Причем не было никакой уверенности, что его выступление, учитывая пока что скрытое от посторонних глаз недовольство руководителями КПК решениями XX съезда, будет полностью опубликовано в центральных китайских газетах.

Микоян выступил 17 сентября от имени делегации КПСС первым из иностранных гостей, что являлось неформальным признаком высокого благорасположения со стороны Мао Цзэдуна и его соратников к КПСС и лично к одному из ее многолетних руководителей. Таким образом, косвенно было продемонстрировано показное единство между КПК и КПСС по всем важнейшим принципиальным вопросам. Микояну стало понятно, что неожиданностей ждать не придется. Вполне вероятно, что такое решение Мао Цзэдуна было вынесено после того, как он предварительно ознакомился с содержанием выступления главы делегации КПСС.

Выступление Микояна продолжалось 1 час 13 минут и состояло из небольшого вступления, четырех специально выделенных разделов и заключительной части, в которой он огласил текст официального приветствия ЦК КПСС съезду китайских коммунистов[405].

Во вступлении, состоявшем, как положено в подобного рода случаях, в основном, из дежурных фраз, особым пафосом выделялся тезис, что на съезде подводится не только итог работы КПК за отчетный (с лета 1945 г.) период, но и не много ни мало, «итог истории развития Китая за протяжении тысячелетий»[406].

Первый раздел – «Великие победы марксизма-ленинизма на китайской земле», был наполнен цитатами из произведений В. И. Ленина, Мао Цзэдуна и даже К. Каутского (Микоян особо подчеркнул – периода, «когда тот был еще марксистом»). Докладчик специально отметил, что совместная борьба за победу социализма продолжалась в течение нескольких десятилетий и сложились совместные «славные революционные традиции, формировались и закалялись революционные марксистские партии»[407]. Провозглашенная в октябре 1949 г. в КНР «демократическая диктатура народа» была названа Микояном «одной из форм диктатуры пролетариата» в «борющейся за победу социализма» стране[408].

В этом разделе уже в ходе съезда в первоначальный вариант была вставлена фраза: «Как сказано в политическом докладе Центрального Комитета, к нашей общей радости, вопрос «кто кого» решен в Китае в пользу социализма»[409].

Второй раздел уже в самом своем названии нес некую двусмысленность: «Творческий подход к решению задач, стоящих перед китайским народом» и в нем Микоян сразу же назвал Мао Цзэдуна, к явному удовольствию последнего, «выдающимся марксистом-ленинцем», внесшим «свой крупный вклад в марксистско-ленинскую теорию»[410]. Важным посылом из Москвы стало утверждение Микояна, что «каждая страна имеет свои особенности и вносит своеобразие в осуществление перехода к социализму», но и тут же, со ссылкой на высказывание Ленина, последовала оговорка: только не «в самом главном»[411].

Из наработанного китайскими коммунистами опыта перехода к социализму Микоян особо выделил «своеобразные методы преобразования частнокапиталистических предприятий в госкапиталистические при наличии крепнущего и растущего социалистического сектора промышленности»[412].

Далее Микоян остановился на аграрных проблемах, весьма значимых для страны, в которой, в отличие от СССР[413], подавляющее большинство населения проживало в сельской местности. Учитывая тот факт, что к 1956 г. в КНР вовсю развернулась коллективизация сельского хозяйства, Микоян в тактичной форме[414] предостерег китайских коллег от повторения советских ошибок в этом вопросе и констатировал, что накопленный в Китае опыт показал универсальность ленинского кооперативного плана[415]. Практику социалистического строительства в КНР Микоян оценил как «мастерское» применение на китайской почве положений марксизма-ленинизма.

Врагов существовавшего в КНР политического режима, якобы поменявших тактику своих враждебных действий, он сравнил с «редисками» (белые внутри и красные снаружи)[416]. Китайским коммунистам, по мысли Микояна, проще строить новую жизнь, поскольку они имеют возможность опереться на «братское сотрудничество с Советским Союзом и другими странами социализма»[417].

Третий раздел доклада был озаглавлен «Переломный период в жизни Востока» и формально не был посвящен проблемам Китая. Упор был сделан на характеристике процесса распада колониальной системы капитализма и утверждению, что освободившимся народам не обязательно строить капитализм, а можно сразу переходить к строительству основ социализма. В качестве примера были приведены четыре страна Азии и Африки: Индия, Бирма, Индонезия и Египет. Даже если в Индии создано госкапиталистическое предприятие, по его утверждению, оно «существенно отличается» от аналогичного предприятия в США. И взоры народов таких государств обращены к СССР, КНР и другим социалистическим странам[418]. Будущее человечества будет зависеть не только от успехов стран социализма, но и «в серьезной мере» от свободных ныне стран Азии и Африки. И здесь будет многое зависеть от коммунистического Китая, который «должен занять достойное место в международных делах», но ему мешают в этом США и другие силы мировой реакции[419].

Заключительный раздел выступления был наиболее важным и показательным в силу знаковых событий, произошедшим в жизни не только КПСС, но и всех ее союзников: «XX съезд КПСС и международное коммунистическое движение». Если несколькими месяцами ранее Брежнев на съезде ТПК практически не коснулся столь щекотливой темы, ограничившись несколькими дежурными фразами, то Микоян в своем выступлении был более откровенен. Правда, вначале в докладе более чем на двух страницах описывались успехи социалистического строительства в Советском Союзе, но затем настал черед к более серьезным выводам. «Враги, – заявил Микоян, – очень хотели использовать самокритику, развернутую на XX съезде партии, и, прежде всего, в вопросе о культе личности, для расстройства международной рабочей солидарности, дружбы и братских связей компартий, но они остались, как и раньше, у разбитого корыта»[420].

Приятной неожиданностью для Микояна и других членов советской делегации стала публикация на следующий день полного текста выступления главы делегации КПСС в главном партийном органе – газете «Жэньминь Жибао», обычно ограничивавшейся в подобных случаях лишь изложением основных тезисов выступлений глав зарубежных делегаций.

Одновременно с «Жэньминь Жибао» полный текст выступления Микояна был опубликован в «Правде» и «Известиях»[421]. Там же появился и полный текст доклада Лю Шаоци, что вызвало положительную реакцию с его стороны (по словам Микояна, он «был удивлен и благодарил»)[422].

Кроме того, Микоян понял, что сам лидер КНДР ни под каким видом в Пекин не приедет, поэтому единственной возможностью узнать правду о происходящем в ТПК является, «после обмена мнениями с китайскими товарищами», отправиться вместе с представителями КПК, на один-два дня в Пхеньян и там обсудить интересующий их вопрос[423].

У делегации КПСС 18 сентября (с 18.00 до 22.00) состоялась вторая встреча с руководством КПК, в которой, помимо Мао Цзэдуна, приняли участие другие лидеры КПК. В ее ходе обсуждалась, в основном, ситуация в ТПК[424].

По возвращении делегации КПСС из Пхеньяна в Пекин 23 сентября в 17–00 по местному времени, советские представители уже через полчаса оказались в зале заседаний съезда КПК. После его окончания состоялась еще одна встреча Микояна с Мао Цзэдуном и другими лидерами КПК. Председатель КПК, видимо, был уже заранее проинформирован Пэн Дэхуаем об итогах поездки в Пхеньян и по какой причине Ким Ир Сен сохранил свои позиции в партии и государстве. Поэтому утверждения Микояна о том, что их миссия в целом увенчалась успехом, не вызвали у него энтузиазма.

Впоследствии именно Микояна Мао Цзэдун и Хрущев обвиняли в том, что КНДР оказалась вне контроля Москвы и Пекина[425].

Делегация КПСС в президиуме VIII съезда КПК. Слева направо: Микоян, Мухитдинов, Пономарев, Капитонов, Сатюков (кадр кинохроники)

Микоян и Мухитдинов на самолете 24 сентября отправились на родину. На следующий день в «Правде» появилось сообщение, что делегация КПСС возвратилась в Москву.

Микоян 25 сентября в 17.30 выступил на заседании Президиума ЦК КПСС с информацией о поездке в Пекин и Пхеньян[426].

Приложение 1

Поездка делегации КПСС на VIII съезд КПК в воспоминаниях Н. А. Мухитдинова

Единственным членом делегации КПСС на VIII съезде КПК, оставившим об этом событии свои письменные воспоминания, является Нуритдин Акрамович Мухитдинов (1917–2008), с декабря 1955 г. занимавший должность Первого секретаря ЦК КП Узбекистана, а с февраля 1956 г. – одновременно и кандидата в члены Президиума ЦК КПСС (с 1957 г. – член Президиума и Секретарь ЦК КПСС). Ни до, ни после, ни один выходец из советской Средней Азии не поднимался столь высоко на партийный олимп КПСС.

По некоторым данным, в 1952 г. на XIX съезде партии Мухитдинов был включен в список членов нового состава ЦК КПСС по личному настоянию Сталина, а на XXII съезде КПСС был выведен из Президиума и Секретариата ЦК КПСС якобы из-за несогласия с выносом его тела из Мавзолея, а также из-за возникших разногласий с Микояном и другими членами советского партийно-государственного руководства по ряду принципиальных вопросов партийной жизни и социально-экономического развития СССР[427]. Впоследствии он длительное время находился на хозяйственной и дипломатической работе.

В ноябре 1989 г. Мухитдинов, который к тому времени вышел на пенсию и переехал из Москвы на постоянное место жительства в Ташкент, дал интервью корреспонденту одного из самых многотиражных и популярных «перестроечных» изданий – еженедельнику «Аргументы и факты», в котором, в числе прочих, охарактеризовал свое отношение к Сталину, Хрущеву и Микояну[428]. Данные им оценки Микояну как политику и дипломату можно охарактеризовать как, в целом, негативные.

Вскоре после распада СССР почти одновременно в Ташкенте и Москве вышли два варианта воспоминаний Мухитдинова: «Годы, проведенные в Кремле» (Ташкент, 1994, русско– и узбекоязычные издания) и «Река времени: От Сталина до Горбачева: Воспоминания» (М., 1995).

В 2017 г. в Узбекистане отмечалось 110-летие со дня рождения Мухитдинова, в память о нем был создан русскоязычный сайт, на котором в числе документальных материалов размещены электронные копии книг его воспоминаний[429].

Поскольку наиболее полным является издание 1995 г., которое в части рассмотренных нами вопросов не входит в противоречие с ташкентскими русскоязычным и узбекоязычным вариантами, мы именно его возьмем за основу.

Автор утверждал, что восстановил происходившее в Пекине не только по памяти, но и по сделанным в ходе поездки записям[430]. Например, На наш взгляд, весьма интересна информация, позволяющая читателю получить вполне объективное представление о подготовительной работе к съезду еще в Москве, а также первых часах пребывания делегации КПСС на китайской земле[431].

Но вот далее память и «записи» его начинают подводить. На следующий день, пишет Мухитдинов, делегацию КПСС принял Мао Цзэдун и другие руководители КНР, которые выслушали «устное послание Хрущева, переданное Микояном». Далее Мао Цзэдун якобы отметил, что «накопилось немало общих и двусторонних проблем, о которых надо обстоятельно поговорить» и разговоры на эти темы будут проходить в перерывах работы съезда, возможно и вечерами, после окончания заседаний. Вечером того же дня Мао Цзэдун устроил большой прием для иностранных гостей, а «на следующее утро съезд КПК начал свою работу»[432].

Получается, что делегация КПСС, приехав в Пекин 14 сентября, 15 числа встретилась с Мао Цзэдуном, а на следующий день, 16 сентября, съезд КПК начал свою работу. Здесь явная нестыковка, поскольку съезд открылся, и это задокументированный факт, именно 15 сентября 1956 г.[433]

Далее мемуарист описал свои впечатления о первом дне его работы и встрече с руководством КПК, продолжавшуюся, по его утверждению, шесть часов. Всего встреч с делегацией КПСС, до отъезда 18 сентября в КНДР, пишет Мухитдинов, было три, а потом еще одна, уже после возвращения из Северной Кореи. Они происходили в перерывах между заседаниями съезда и для членов советской делегации, за исключением Микояна, «совершенно неожиданным, новым и весьма тяжелым» стало то, что пришлось услышать в ходе этих встреч: «Содержание бесед было острым, обстановка – напряженной»[434].

Вторая встреча, по версии Мухитдинова, также продолжалась шесть часов. Говорили, в основном, Мао Цзэдун и Микоян, изредка Мао Цзэдун задавал вопросы другим участникам. Самому Михитдинову он, якобы, задал два вопроса лично, но каких, мемуарист не уточнил[435].

Во время этой аудиенции, Мао Цзэдун (в изложении Мухитдинова) спросил Микояна: «Вы провели XX съезд вашей партии, каждая страна вправе проводить любые свои мероприятия так, как это представляется ей целесообразным. Мы не собираемся вмешиваться в сугубо внутренние вопросы. Но помимо отчета ЦК, принятия пятилетнего плана развития народного хозяйства, Утверждения Устава [КПСС], что оцениваем положительно, вы провели без участия зарубежных делегаций, в том числе и нашей, которых сами же пригласили, закрытое заседание, где резко осудили деятельность Сталина, вредные последствия культа его личности»[436].

Далее, по его версии, Мао Цзэдун дал положительную характеристику Сталину как Верховному Главнокомандующему в годы Великой Отечественной войны и как одному из основоположников марксизма-ленинизма, политику, оказавшему большую помощь Китаю. Потому руководство КНР не может согласиться с таким отношением к Сталину. Кроме того, для него осталось непонятным, почему приглашенные на XX съезд иностранные делегации «сидели в гостинице» во время секретного доклада Хрущева, что выглядело явно «неэтично».

Мемуарист цитирует (по своим «записям») весьма негативную оценку советского руководства, якобы данную Мао Цзэдуном во время той встречи: «Вы не дали развернутого официального сообщения об этих чрезвычайных событиях. В результате мы не от вас, а от западной прессы узнали подробности того, что произошло. Даже когда за рубежом был опубликован текст доклада Хрущева, от вас не было никакой реакции, правда это или нет»[437].

После этих слов Мао Цзэдун якобы замолчал и всем своим видом дал понять, что ждет от Микояна ответа на свое выступление.

Мухитдинов описывает ответное выступление главы делегации КПСС: «Анастас Иванович, естественно, защищал решения XX съезда, необходимость проведения закрытого заседания, исходя из того, что это наши внутренние дела и выбор формы обсуждения – также наша компетенция. Сделал акцент на том, что содержание доклада Хрущева – мнение всего руководства партии, оно одобрено делегатами съезда»[438].

Затем мемуарист стал описывать продолжение выступления Микояна с резкими выпадами в адрес Сталина, причем ранее некоторых фактов и оценок Мухитдинов не видел ни в докладе Хрущева, ни в других документах, с которыми ему удалось познакомиться в силу служебного положения.

По версии Мухитдинова, затем вновь слово взял Мао Цзэдун, который принялся защищать Сталина, доказывая, что в его деятельности положительного было значительно больше, чем отрицательного. Микоян, якобы, вновь стал возражать, «опять ругать Сталина…». После этого встреча была завершена, и стороны достигли договоренности ее продолжить на следующий день.

Мухитдинов описывает свои впечатления от увиденного и услышанного в тот день. По его версии, возвратившись в гостиницу, он «долго не мог прийти в себя», ему вспомнились дни работы Пленума в последний день работы XIX съезда КПСС, когда Сталин обвинил Микояна в «серьезных ошибках во внутренней и внешней политике, даже в ущербе, нанесенным тем самым стране» и Пленум, по предложению Сталина, не избрал Микояна «в состав Президиума ЦК»[439].

Далее последовал главный пассаж: «Я не мог отделаться от мысли, что этот старейший деятель партии, чьи портреты мы носили на демонстрациях, работавший более тридцати лет рядом со Сталиным, которого так эмоционально славословил десятилетиями, теперь поддался чувству мести и унижал, оскорблял покойного вождя, да еще в чужой стране… роли распределялись парадоксальным образом: китайцы защищали Сталина, говорили о его достоинствах и заслугах, а глава нашей делегации обвинял его в ошибках и преступлениях».

Продолжение второй встречи, по версии Мухитдинова, проходило вечером следующего дня, после завершения очередного дня работы съезда КПК. Мао Цзэдун, якобы, предложил Микояну «обменяться мнениями о наших двусторонних отношениях» и сразу задал Микояну вопрос: как КПСС собирается исправлять ошибки Сталина?

Мухитдинов с неким злорадством пишет: «Тут Микоян, обычно такой изворотливый, затруднился с ответом. Затем сказал, что мы сосредоточились в основном на исправлении ошибок Сталина внутри страны, на это же направлено постановление Пленума ЦК КПСС по данному вопросу». Мао возразил: – Вы один из самых близких соратников Сталина, опытный политик. Скажите, разве бывает так, чтобы во внутренней политике имелись ошибки, а во внешней все обстояло хорошо, благополучно?

– Помимо успехов, – заметил Микоян, – конечно, были некоторые такие моменты, которые мы теперь исправляем.

– Мы не знаем, что вы собираетесь делать дальше, – сказал Мао Цзэдун, – Естественно, в тех вопросах, где наши мнения совпадают, будем сотрудничать. Как думаете, есть между нами вопросы еще не решенные? Позиции, требующие пересмотра? Кстати, в прошлый раз ваш приезд сюда мы обсуждали некоторые из них, и вы обещали доложить лично товарищу Сталину»[440].

Видимо, Мухитдинов сочиняя эту фразу (а у нас в этом нет никакого сомнения) и вкладывая ее в уста Мао Цзэдуна, запамятовал или не знал, что Микоян после смерти Сталина дважды посещал КНР, в том числе и в апреле того же 1956 года.

Не успел Микоян ответить, – пишет Мухитдинов, – даже собраться с мыслями, как Мао Цзэдун назвал среди нерешенных проблем вопрос о советско-китайской границе, сказав, что некоторые территории, испокон веков принадлежавшие Китаю, входят сейчас в состав Советского Союза и добавил: – Не зря говорят, что Советский Союз после второй мировой войны «отхватил» часть территорий у некоторых соседей».

Весьма интересный пассаж в устах Мао Цзэдуна, учитывая то обстоятельство, что китайские лидеры в апреле 1956 г. в беседе с Микояном отнюдь не одобряли планы СССР передать Японии захваченные у нее в сентябре 1956 г. два Курильских острова. Опять явно какая-то нестыковка. Тем более, известен факт, что после войны Сталин предлагал китайским лидерам присоединить к себе северную часть Кореи, оккупированную советскими войсками[441].

Мухитдинов пишет далее: [Мао Цзэдун] продолжил перечисление нерешенных проблем: о работе советских специалистов в Китае, о военном сотрудничестве, экономических связях и т. д. Разногласия по идеологическим и теоретическим вопросам не затрагивал».

И, наконец, общая констатация его общих впечатлений: «В том, что я услышал, было для меня немало неясного и много неизвестного доселе. Несравненно более информированный Микоян, и тот не всегда мог сразу отреагировать»[442].

Характеризуя третью встречу делегации КПСС с руководством КПК, Мухитдинов написал буквально следующее:

«Рассказав, как планируется завершить [VIII] съезд, Мао Цзэдун сказал: – Давайте продолжим разговор. Как представляете себе развитие международного коммунистического и рабочего движения? Национально-освободительную борьбу народов? – И внимательно посмотрел на Микояна. Анастас Иванович отвечал, повторяя в основном то, что говорилось на XX съезде КПСС.

В ответ Мао Цзэдун развернул широкую панораму, изложил свою оценку положения, повторив опять, какое отрицательное влияние может оказать в этой важной сфере осуждение деятельности Сталина»[443].

Далее Мухитдинов описывает обсуждение сторонами северокорейских проблем[444].

И вновь продолжим цитирование мемуаров Мухитдинова:

«А теперь вернемся в Пекин, где наша делегация сразу же после возвращения из Пхеньяна в полном составе встретилась с Мао Цзэдуном и другими членами Политбюро. Он сообщил, что о всех принятых в КНДР мерах его подробно информировал Пын Дэхуэй. Затем рассказал об итогах VIII съезда КПК, о дальнейших планах партии, по благодарил за приезд делегации и выразил надежду, что, не теряя времени, наши страны, наши партии будут совместно решать накопившиеся проблемы так, чтобы это отвечало интересам обеих стран, партий, нашему общему делу.

Одно из заседаний съезда Китайской Компартии было закрытым. Рассматривали, кажется, организационные вопросы, а мы знакомились с достопримечательностями Пекина. Пригласили нас на заключительное заседание, после чего был дан обед в честь делегации КПСС, а утром мы вылетели на Родину[445].

Следует сразу отметить, что вылетели в тот день в Москву не все члены делегации КПСС. Например, Пономарев остался в Пекине дожидаться исполнения Ким Ир Сеном обещания полностью опубликовать в печати КНДР постановление сентябрьского пленума ЦК ТПК, на котором присутствовали делегации КПСС и КПК. В тот момент еще не было известно, что северокорейский лидер этого так и не сделает[446].

А теперь не менее интересный фрагмент воспоминаний Мухитдинова о том, что происходило уже после возвращения делегации КПСС на родину.

«Прибыли в Москву. В первые два дня нас не вызывали на Президиум ЦК, информация делегации не обсуждалась».

Ну что тут сказать? В настоящей работе приведены точные сведения о том, что заседание состоялось 25 сентября (т. е. на следующий день после прибытия Микояна и Мухитдинова в Москву) и прошло оно без Хрущева, который в тот день еще находился в зарубежной поездке[447].

Но мемуарист продолжает свою линию.

«На третий день я получил разрешение зайти к Никите Сергеевичу по делам республики… Он сразу же спросил: «Ну, как съездили?» Тут же добавил, что Микоян информировал его, и условились послушать отчет делегации на очередном заседании Президиума. (…)

Коснувшись доверительных бесед с китайским руководством, высказал опасение, что если всесторонне и серьезно не проанализировать разногласия и нерешенные вопросы, не принять необходимых мер, то трещина может расшириться, углубиться.

Добавил, что в существующей напряженной обстановке в мире особенно опасным может стать ухудшение отношений между двумя великими социалистическими державами.

Выслушав, Никита Сергеевич спросил, насколько точно была изложена в переговорах наша позиция. Я ответил, что о содержании закрытых бесед Анастас Иванович каждый раз шифром докладывал в Москву. Я ни одной телеграммы, конечно, не читал[448], но во время бесед возникало впечатление, что целого ряда вопросов он, видимо, не ожидал, и поэтому они фактически так и остались открытыми.

– Каким вам представляется выход? – спросил Хрущев. Я ответил: – Думается, надо, сохраняя, безусловно, престиж страны и партии, отстаивая наши интересы, сделать все, чтобы сберечь и развивать сотрудничество на принципиальной, взаимовыгодной основе. Нельзя упустить время. Наоборот, надо проявить инициативу, расширять контакты на высшем уровне. И чем скорее вы, Никита Сергеевич, встретитесь лично с Мао Цзэдуном, тем лучше. Когда и как, вам виднее…

Затем, сославшись на беседы с посетившими Узбекистан государственными и общественно-политическими деятелями различных стран, присутствие на беседах в Пекине с руководством КПК, доверительные беседы с корейскими деятелями, а также ход освещения событий в СССР в мировой печати, сказал, что всюду большой интерес, разные предположения и суждения о том, какова будет теперь, после XX съезда, внешняя политика Советского Союза, остается ли в силе дипломатическая, внешнеполитическая деятельность, существовавшая при Сталине, в том числе подписанные договоры, соглашения и т. п. – С учетом всего этого, – продолжал я, – нельзя ли будет, Никита Сергеевич, принять и опубликовать официальный документ с изложением того, как теперь будет проводиться наша внешняя политика? При этом важно, как мне представляется, подчеркнуть незыблемость ее принципов, разработанных еще В. И. Лениным. Важно, чтобы мир понял, что СССР будет обеспечивать выполнение своих обязательств о сотрудничестве с зарубежными странами и государствами, что наши основные цели в этой сфере – борьба за мир, мирное сосуществование и, естественно, в первую очередь готовность укреплять и развивать взаимоотношения с социалистическими странами, – о чем вы сами недавно говорили.

В ответ я услышал:

– Да, тут надо крепко подумать. Конечно, нельзя допустить ухудшения советско-китайских отношений. И полезно обнародовать принципы нашей внешней политики. Затем разговор переключился на поставленные мной республиканские проблемы. Хрущев отнесся к нашим предложениям положительно, дал задания работникам аппарата ЦК. Я попросил разрешения вылететь в Ташкент, не дожидаясь обсуждения итогов поездки в Китай на Президиуме ЦК. Никита Сергеевич согласился, но предложил продолжать думать над советско-китайскими отношениями и международными проблемами и, если появятся идеи, предложения – звонить.

На следующий день я вылетел в Ташкент. Как проходило на Президиуме обсуждение доклада Микояна о пребывании нашей делегации в Пекине, не знаю, но потом слышал, что Никита Сергеевич упомянул там о высказанном мною мнении и объяснил мое отсутствие тем, что я торопился в Узбекистан по неотложным делам.

– …А через несколько дней меня вызвали в Москву. Оказалось, что, обсудив информацию Микояна о поездке в Китай, решили подготовить широкую программу активизации работы в этом направлении. При этом предполагалось глубокое изучение спорных вопросов для выработки нашей позиции, намечалось составить план практических мер. Министерствам и ведомствам было поручено разобраться каждому по своей линии и выйти с предложениями, которые были изучены и обобщены в отделах ЦК, а затем одобрены на Секретариате»[449].

Документального подтверждения того, что могло состояться через несколько дней новое заседание Президиума ЦК КПСС по итогам поездки в Китай и Корею, о котором пишет Мухитдинов, пока нет. Скорее всего, никакого другого заседания, кроме того, что прошло 25 сентября, просто не было. В те дни советское руководство было занято явно более важными для себя вопросами.

* * *

Рассказанное Мухитдиновым в ряде принципиальных моментов, явно расходится с содержанием архивных документов, на основании которых мы воссоздавали происходившее на съезде и в его кулуарах.

Сам Мухитдинов, прекрасно понимая, что многое из написанного является плодом его фантазии и вольной интерпретации, решил подстраховаться и включил в текст своих мемуаров следующий пассаж: «Во время работы над материалами (после возвращения в Москву из Пекина. – И. С.) у меня возникла необходимость изучить поступавшие из Пекина информации Микояна и нашего посла Юдина. Читая их, я был несколько обескуражен тем, что хотя содержание каждой конфиденциальной беседы передавалось весьма подробно, картина, возникающая в итоге, не во всем соответствовала действительности: оказывалось, что наша сторона якобы давала исчерпывающие ответы на вопросы, все разъяснения будто бы были достаточно аргументированными… Особо подчеркивались личные заслуги Хрущева, мобилизовавшего все силы, чтобы скорее преодолеть вредные последствия культа личности, поднять благосостояние народа, восстановить справедливость, законность и т. д. Особо акцентировалось, что все это получило всенародную поддержку в стране, а подавляющее большинство зарубежных компартий также разделяют эту линию»[450].

(…) VIII съезд КПК прошел успешно. Великий китайский народ за короткий срок добился больших успехов, а Коммунистическая партия во главе с Мао Цзэдуном, бесспорно, пользовалась высоким авторитетом в лагере коммунистических партий. (…)

А Анастаса Ивановича было по-человечески жаль. Ведь разговоры и переговоры между руководителями двух делегаций были похожи на игру в кошки-мышки. И кошкой был отнюдь не Анастас Иванович…[451]

Мемуаристу, видимо, было невдомек, какие «большие успехи» Китай демонстрировал в годы начавшегося в 1958 г. «большого скачка», а затем и «культурной революции», когда десятки миллионов людей погибли от голода и репрессий, и как сейчас в самом Китае после смерти Мао Цзэдуна негативно оценивают эти события, поставившие коммунистический Китай на грань экономической и гуманитарной катастрофы.

А вот, например, еще одна оценка происходившего в Пекине в сентябре 1956 г. Спустя почти два года по его завершении, когда уже состоялась вторая сессия VIII съезда КПК, Мао Цзэдун во время беседы с Хрущевым в Пекине 31 июля 1958 г. заявил, что Микоян вел себя тогда предвзято, а пропорции «хорошего» и «нежелательного» в его речи определил в пропорции 9 к 1. Тон речи Микояна якобы был «несколько поучительным», в ней «было нечто похожее на отношение отца к сыну», а поведение «несколько высокомерным, вроде ревизора»[452].

Так кто же был на самом деле Микоян в сентябре 1956 г. – «мышка» перед «мудрым котом-стратегом» Мао Цзэдуном или же «высокомерный ревизор»? Как нам представляется, ни того, ни другого не наблюдалось. Микоян, несомненно, знал себе цену и обладал чувством самоуважения. Потому вряд ли он мог себе позволить унижаться перед Мао Цзэдуном, как следует из содержания мемуаров Мухитдинова. Но, с другой стороны, понимая важности момента, вряд ли он стал себя так вести с Мао Цзэдуном, как тот описывал Хрущеву. И вообще, как Мао Цзэдун, не зная русского языка, мог уловить такие нюансы речи у политика, к тому же говорившего с заметным кавказским акцентом?

На наш взгляд, Мухитдинов, задним числом, пользуясь тем, что к моменту написания им мемуаров он остался единственным, кто мог оставить свои воспоминания о поездке в КНР и КНДР, методом полуправды, с многочисленными неточностями и даже умышленными искажениями увиденного и услышанного, попытался принизить роль Микояна, который, видимо, в тот период относился к нему не столь уважительно, как ему хотелось. Особенно если сравнивать отношение Микояна к Рашидову. Микоян, например, в марте-апреле 1956 г. находился с ним в длительной зарубежной поездке по азиатским странам[453].

Статус Рашидова в тот момент в советской табели о рангах был ниже статуса Мухитдинова, что, вполне вероятно, могло его лично задеть и, спустя многие годы, он решил таким своеобразным образом Микояну «отомстить», представив его (спустя много лет после кончины) в не совсем выгодном свете.

Приложение 2

Переводчик Мао Цзэдуна Ши Чжэ[454] о своем восприятии Микояна в дни работы VIII съезда КПК[455]

17 сентября Микоян выступил с приветствием. Оно не было похоже на выступления представителей других братских партий, которые воспевали дружбу и главным образом славили успехи революции Китая, потому что Микоян отвел довольно много места прославлению успехов КПСС, Октябрьской революции, роли победы в антифашистской войне, считая, что движущая сила революций в Западной Европе берет начало в России, что центром революции является Россия и т. п. В своей речи он даже считал, что каждый шаг и каждый успех КПК приходит «на основе опыта СССР». Я верю, что если бы Сталин был жив, он ни в коем случае не допустил бы такой речи, когда себя ставят над всеми.

Этот метод КПСС, то есть такого рода великодержавность, проявился не только в выступлении Микояна, но и в отношении к братским партиям. (…)

Далее Ши Чжэ написал еще об одном эпизоде, связанном с беседами Микояна с Мао Цзэдуном, исходя из содержания которого возникает подозрение, что речь идет не о сентябре, а об апреле 1956 г., когда они как раз и обсуждали вопросы истории КПК, а также историческую роль Коминтерна. Скорее всего, память подвела переводчика Мао Цзэдуна и две встречи у него превратились в одну.

Когда я пришел, председатель Мао рассказывал о той борьбе, которую наша партия вела на протяжении нескольких периодов своей истории, рассказывал о проявлениях внутри партии «левого» и правого уклонов оппортунизма и о том вреде, который партии нанесли нездоровые поветрия, в особенности о вмешательстве и об ударах, которые были нанесены по правильной линии внутри партии, о тех ударах, которым подверглись правильные товарищи в партии и т. д. И вот я, следуя всему этому, продолжил переводить. Следующие высказывания время от времени затрагивали международную сторону дела, включая Советский Союз. В ходе беседы председатель Мао с интонацией недовольства произнес: «Что касается методов Коммунистического Интернационала и КПСС в то время, то у нас тут имеются некоторые критического характера соображения (мнения, замечания); в прошлом нам было неудобно говорить об этом; в настоящее время надо начинать говорить о них и даже ругать людей. Вы нам тут рот не заткнете. (…)

Председатель Мао пространно изложил главные доводы. Микоян не высказал никакого мнения и не заявил о своей позиции, о своих взглядах, а лишь внимательно выслушал. Невозможно узнать и понять, насколько он тогда, в конце-то концов, понял, насколько это стало ему ясно. Тем не менее я думаю, что Микоян в целом мог что-то осознать, понять из некоторых слов и выражений, использованных Мао Цзэдуном, таких как: «партия-отец», «партия-сын», «одна сторона приказывает и распоряжается, а другая сторона должна беспрепятственно подчиняться, повиноваться приказам», «рисуют тревожную ситуацию лишь для запугивания людей», а также «в свое время в прошлом мы оказались переполнены злостью», злость была, а места, где ее можно было излить, не было; «в настоящее время мы будем изливать ее» и т. д. Можно с уверенностью утверждать, что основной дух высказываний Мао Цзэдуна Микоян все-таки смог уразуметь. Однако, по моей оценке, он не обладал глубокими знаниями истории прошлых отношений между нашими двумя партиями и не прочитал со всей серьезностью статью «Об опыте истории диктатуры пролетариата»[456].

В настоящем разделе представлены три сюжета, связанные с деятельностью Микояна по налаживанию контактов с капиталистическими государствами. Стоит сразу оговориться, что это направление его международной деятельности в 1956 г. не являлось главным, поскольку Хрущев и Булганин сами активно им занимались. В апреле они, например, совместно посетили с визитом Великобританию, а еще ранее там побывал Маленков.

После того, как в Отчетном докладе ЦК КПСС XX съезду прозвучала мысль об отсутствии в современном мире фатальной неизбежности нового глобального вооруженного конфликта, в Москву зачастили европейские политики, в том числе занимавшие руководящие посты в своих государствах.

Еще до начала работы XX съезда Микоян принял находившегося в Москве английского политического деятеля Г. Вильсона.

Не остались в стороне и представители североамериканского капитала, большая делегация которых посетила Москву с целью прозондировать возможности установления взаимовыгодных экономических контактов с новыми советскими лидерами, олицетворявшими собой политику «оттепели». Микоян в их глазах как раз и являл яркий пример такого руководителя «нового типа».

Важной задачей в этот период являлось также восстановление нормальных советско-французских связей, особенно после денонсации в 1955 г., по инициативе СССР, советско-французского договора о дружбе, подписанного в декабре 1944 г. Микояну и здесь отводилась заметная роль в деле налаживания контактов с Парижем.

Отдельные темы – участие Микояна в переговорах советского руководства с премьер-министром Дании Хансеном, официальными представителями Греции и откровенная беседа с финским предпринимателем и профсоюзной делегацией из Австрии.

Английский политический деятель, член Лейбористской партии Гарольд Вильсон в начале 1956 г. приехал в Москву уже не в первый раз. Он, один из немногих представителей британской политической элиты, весьма искренне стремился к налаживанию взаимовыгодных контактов с Москвой. С Микояном он от имени Великобритании вел довольно продолжительные переговоры по экономическим вопросам вскоре после окончания Второй мировой войны[457].

Вильсон 10 января отправил из гостиницы «Националь», где он проживал, письма на имя Хрущева и Микояна. В письме Хрущеву он попросил принять его для беседы[458]. В послании Микояну поздравил его с Новым годом и 60-летием со дня рождения. По его словам, он случайно увидел фотографию Микояна в журнале «Советский Союз» и сделал в своем письме комплимент адресату: «По Вашей фотографии Вам скорее 40, чем 60».

Он сообщил, что приехал в Москву «на очень короткое время» в связи с вопросами, касающимися торговли между Востоком и Западом, и «был бы счастлив, если бы мог увидеть Вас на несколько минут. Я очень хотел бы посетить Вас и пожать руку и немного побеседовать, если это возможно». Микоян в тот же день дал распоряжение своему Секретариату разослать переведенное на русский язык письмо членам Президиума ЦК КПСС[459].

В Кремле посчитали ее проведение, с учетом перспектив «новых веяний» в советской внешней политике, желательным и дали поручение Микояну с ним встретиться и обсудить проблемы двусторонних отношений[460].

Аудиенция состоялась 12 января 1956 г. В начале беседы Вильсон сообщил, что он продолжает бороться против ограничений в торговле между странами Запада и восточного блока. Успехи в этом деле у него небольшие. Он два года назад в парламенте выступил против утверждения списка стратегических товаров, которые англичанам не разрешено экспортировать в СССР и страны Восточной Европы. Положение до сих пор не изменилось. Не лучше обстоит дело и со снятием эмбарго на торговлю с коммунистическим Китаем. Это в первую очередь связано с давлением со стороны США. Вильсон считает это «глупым» поскольку война в Корее уже завершилась и стратегическая ценность этого эмбарго равна нулю, поскольку необходимые товары СССР получает через союзные ему страны Восточной Европы. По этому вопросу Вильсон, по его словам, выступал в Палате общин не менее 20–30 раз, но всегда наталкивался на «каменную стену». Список товаров, запрещенных к экспорту в восточноевропейские страны, по его мнению, стоит пересмотреть в сторону его смягчения.

Далее гость из Великобритании поинтересовался мнением Микояна относительно данной им оценке состояния торговли Запада и Востока.

Микоян: эта оценка «реальна и правильна». Создается впечатление, что, если бы не давление со стороны американцев, английское правительство давно бы отказалось от ограничений в торговле. В настоящее время народное хозяйство стран социализма производит практически все для себя необходимое. Англичане, даже их консервативное правительство, это понимают, а вот американцы – нет!

Вильсон: Вы попали в точку! Такие ограничения в торговле – лишь способствуют тому, что Советский Союз и другие страны начали у себя выпуск товаров, за производство которых они могли бы и не браться, если бы имелись возможности импорта[461].

Микоян также поинтересовался у собеседника ближайшими перспективами торговли между Востоком и Западом. Трудно предвидеть большие изменения в ближайшее время. Несомненна тенденция к преодолению искусственно созданных преград и к развитию торговли. Эта тенденция будет неизбежно усиливаться, чего бы не хотели стремящиеся затормозить этот процесс. Весь вопрос в сроках. Мы развиваем экспорт леса, проводим работу по увеличению поставок на мировой рынок зерна. Кроме целины еще в исконно сельскохозяйственных районах путем применения удобрений, внедрения достижений агротехники, расширения посевов кукурузы, развития животноводства. Правда, есть отставание по молоку и мясу. Мы планируем увеличение экспорта зерна в страны Запада, можем экспортировать и другие товары. Американцы допускают ошибку, думая, что как только будут сняты ограничения на торговлю с Советским Союзом, мы сразу же бросимся закупать на Западе вооружения и стратегические материалы. Никаких вооружений мы закупать не собираемся, поскольку его у нас «вдоволь и хорошего качества». Наоборот, мы могли бы его продавать. Мы можем также экспортировать алюминий, вольфрам, молибден, а также продавать золото[462].

На этом беседа была завершена и Вильсон, впоследствии ставший одним из самых известных и влиятельных английских политиков, на долгие годы сохранял большое уважение к личности и профессиональной компетенции советского политика.

Укреплению отношений с Францией советским руководством придавалось большое значение. Сразу после окончания XX съезда КПСС в советской официальной печати появился ряд материалов, прямо выражавших эту новую для советской дипломатии позицию[463]. Микояну предстояло заняться и этим направлением. В качестве одного из представителей принимающей стороны он участвовал во встречах и переговорах с прибывшими в Москву в марте и мае 1956 г. он принял участие в мероприятиях по случаю пребывания в СССР бывшего президента Франции В. Ориоля[464], а затем делегации Французской социалистической партии во главе которой находился премьер-министр Ги де Молле[465].

5 сентября состоялась беседа Микояна и Первухина с представителем Франции в Комиссии ООН по разоружению Ж. Моком[466].

Мок сразу озвучил главную свою позицию – вопрос о разоружении это, прежде всего, вопрос отношений между «двумя стенами» – русской и американской.

Микоян охотно принял «нестандартную» фразеологию собеседника и в ответ заметил – «русская стена» хочет разоружения, а американская такого желания не высказывает. Американцы заявляют о своем стремлении к разоружению, но, по его мнению, на деле этого не хотят.

Далее диалог был продолжен в том же ключе.

Мок: американцы опасаются, что в СССР нет капиталистов.

Микоян: капиталистов в СССР больше не будет.

Мок: другая причина – США считают, что СССР неискренен, когда говорит о разоружении, поскольку вы заявляете об «одностороннем» сокращении вооруженных сил, однако у них в этом нет уверенности[467].

Микоян: в Советском Союзе даже на улицах можно увидеть, что происходит сокращение вооруженных сил. На них можно увидеть много демобилизованных солдат и офицеров, но для этого необходимо время, их переквалификация. Эйзенхауэр предлагает контроль над нами с воздуха, но мы – против.

Мок: Эйзенхауэра нельзя считать политиком, но он «фанатично стоит за мир»[468].

Микоян: не все решения Эйзенхауэра основаны на таком подходе, иначе в его окружении не было бы Даллеса и Никсона. И далее он заявил, что простым туристам легче выехать в СССР, чем в США.

Мок с ним согласился, но заметил – если он об этом скажет в США, там его, вероятнее всего, обвинят в «криптокоммунизме»[469].

Микоян: все труднее писать на Западе о Советском Союзе. Правда все равно находит свои пути. Было бы неправильным оценивать успехи СССР только в сравнении с США или Францией. Нужно брать все аспекты жизни в СССР. Советский Союз идет вперед. У нас сельское хозяйство отстало от промышленности. Мы говорим о недостатках в сельском хозяйстве Сталину, но он не считался с этим и невозможно было изменить практику. Сейчас отставание сельского хозяйства ликвидировано. Условия жизни в деревне у нас хуже, чем в США и Франции, хуже дома, дороги. У нас не хватает строительных материалов для строительства в деревне, были ошибки в сельском хозяйстве, сейчас наладилось. Советский Союз не навязывает свои методы ведения сельского хозяйства. Придет время, когда французские крестьяне приедут в Советский Союз, посмотрят колхозную деревню и скажут свое слово[470].

Микоян также выразил свое большое удовлетворение по поводу личного знакомства с Моком, отметил, что недавно СССР посетили делегация французских социалистов, В. Ориоль, Ги де Молле и К. Пино. У нас с ними состоялись очень интересные беседы, полезный обмен мнениями.

Микоян критически оценил выступление Пино 2 сентября по вопросу ситуации вокруг Суэцкого канала. По его оценке, не названные «реакционные круги Франции» используют французских социалистов для того, чтобы их руками делать такое грязное дело, но он лично все же высоко ценит деятельность Пино. СССР поддерживает Насера и его политику, он хочет освобождения Египта от колониального ига и защиту его суверенитета, он надеется, что будет найдено решение по Суэцкому каналу[471].

Мок: необходимо обеспечить право на жизнь Израиля.

Микоян: право Израиля на существование, безусловно, должно быть обеспечено, но сейчас вопрос об этом не стоит.

В этот момент в разговор вмешался Громыко, который заявил, что это «совсем другая проблема»[472].

13 сентября 1956 г. состоялась беседа Микояна и Первухина с делегацией комиссий промышленного производства Национального собрания и Совета Республики Франции, представленной депутатом нижней палаты Р. Бише, членом верхней палаты Ж. Э. Буше и еще 7 членами делегации. В беседе принял участие председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков.

Бише следующим образом обозначил цель приезда в СССР – ознакомиться с советской экономикой и промышленным потенциалом. По его мнению, поездка имела положительный характер, СССР обладает процветающей, непрерывно развивающейся промышленностью. Побывав на Урале, в Баку, в Киеве, везде они видели проявления дружественных чувств к французскому народу.

Микоян был явно удовлетворен услышанным, но все же отметил, что в СССР распространена критика и самокритика и ему было бы интересно услышать и критические замечания[473].

Бише заметил, что во время вчерашней встречи в Госплане члены их делегации уже делали критические замечания, но похвалы в адрес принимающей стороны все же превзошли критику.

Один из членов делегации вставил реплику, что они отмечали там плохое содержание действующего фонда предприятий, на что Микоян выразил свое полное согласие. Строят у нас, отметил он, еще «медленно и плохо», а главным в работе должно быть качество. В СССР и Франции критикуют одни и те же недостатки, критика везде одинакова. В СССР существует очень острая критика, но мы не хотим, чтобы ее использовали за рубежом во враждебных целях, как это делает, например, радиостанция «Голос Америки». Делегация советских строителей недавно возвратилась из Франции с очень хорошими впечатлениями. Советские строители могут с большой пользой поучиться у своих коллег, например в области отделочных работ и качества строительных материалов.

Бише отметил, что они посетили несколько квартир и увидели советские семьи в домашней обстановке. Жилье приблизительно соответствует квартирам с умеренной квартплатой во Франции, но внутренняя их отделка во Франции все же лучше и в СССР на единицу площади приходится больше людей.

Микоян и Первухин с ним согласились. Микоян также отметил, что в СССР самая острая проблема – нехватка жилья. Французские собеседники тут же отреагировали – это имеет место и в их стране.

Микоян добавил, что одно время в Советском Союзе не хватало масла, молока, мяса, но эти трудности были почти полностью преодолены, остаются они пока в организации сезонного хранения произведенных сельскохозяйственных продуктов. Госплану предстоит много работы, у него «во врагах» практически все министры и руководители[474].

Далее Микоян остановился на критике ситуации в СССР со стороны одного из лидеров французских социалистов – А. Филипа. Он отметил, что французские социалисты более трех десятилетий жили в атмосфере предрассудков в отношении идеи коммунизма и Советского Союза и им сегодня трудно отучиться от выпадов в наш адрес, для этого нужно больше встречаться и взаимно контактировать. Мы сами в СССР остро критикуем наши недостатки и устраняем их, принимаем меры по децентрализации планирования и руководства промышленным производством. Во Франции, очевидно, гораздо труднее заниматься планированием, чем советскому Госплану?

Член делегации Готье, явно стремясь сделать комплимент принимающей стороне, заявил, что, по его мнению, во Франции необходимо принять советский опыт в области планирования.

Микоян в ходе беседы одобрил высказанную французской стороной идею об обмене опытом и заявил, что в СССР стараются применять все лучшее, что видели за рубежом.

Буше: нас беспокоит отношения Франции с Советским Союзом. Мы желаем продолжения дружбы. Путь к миру лежит через французско-советскую дружбу. Французы полностью поверят в эту дружбу, если увидят, что СССР всегда будет на стороне Франции, когда та переживает большие трудности. Для того, чтобы убедить – необходимо, чтобы это подтверждалось ощутимыми фактами в международных отношениях.

Микоян: Советский Союз исходит из своих национальных интересов и он заинтересован в «сильной и здоровой Франции». У нас есть некоторые разногласия. Франция допустила вступление Германии в НАТО. В тоже время просьба СССР о вступлении в НАТО была отклонена[475]. Нет оснований обвинять нас в нежелании поддерживать дружбу с Францией. Мне кажется, вас запугали коммунизмом, пресловутой угрозой вторжения Советской Армии.

Бише: Франция вовсе не опасается вторжения Советской Армии. Мы знаем, что Советское правительство проводило общий принцип невмешательства во внутренние дела других стран. Но чего мы боялись, – это политики наших коммунистов. Французы видели советский народ не через политику Советского Союза, а через позицию французских коммунистов. Против этого мы и выступали. Сейчас, во время нашей поездки, мы установили, что мнение советского правительства во многом совпадает с мнением французов. Но во Франции до сих пор существует опасность относительно вмешательства Советского правительства через французскую компартию. Мы выступаем за то, чтобы отношения между нашими двумя странами развивались по линии правительств»[476].

Микоян: подобные мнения являются «старой песней», к которой прислушивается все меньше и меньше людей. Рассуждая так, можно прийти к выводу, что НАТО было создано против воли французских коммунистов.

Бише: во Франции антисоветские настроения направлены против французских коммунистов, а не против Советского Союза.

Микоян: французские коммунисты – это внутреннее дело Франции, члены делегации намекают на Суэцкий канал[477].

Буше: имелась ввиду также Северная Африка, Алжир.

Микоян: это не имеет отношения к отношениям Франция-СССР. Мы занимаем настолько острожную позицию, что в советской печати даже сообщения об Алжире появляются редко. Советский Союз не располагает никакими позициями в Алжире, не посылает туда оружие. Мы выступаем за мирное разрешение алжирского вопроса. Понятно, что мы не можем сочувствовать тому, что полумиллионная французская армия убивает алжирцев.

Бише: французская армия защищает мусульманское население от террористов и несет жертвы. В ООН Советский Союз хотя бы должен был воздержаться по алжирскому вопросу и французский народ оценил бы такой шаг.

Микоян: но Советский Союз не стал бы добиваться обсуждения в ООН. Если Франция откажется от мирного решения, повторится печальный опыт войны в Индокитае. Ненависть народов Азии и Северной Африки вырастет до таких размеров, что французы должны будут уйти. Вновь появятся американцы со своими деньгами и скажут, что мы не воевали против вас, а вот французы воевали… Наш дружеский совет – решать вопрос мирно, это сохранит престиж и силу Франции. Возьмите советскую Среднюю Азию – там все народы живут мирно. В настоящее время Алжир приносит Франции больше расходов, чем доходов. По нашему мнению, Англия в свое время более удачно решила аналогичные проблемы, например, в отношении Индии и Пакистана[478].

Буше: я сенатор от Лотарингии. Хотел узнать о судьбе французов, вовлеченных в гитлеровскую армию и пропавших без вести на Восточном фронте. Можно ли получить хотя бы свидетельства об их смерти?

Микоян: у нас нет больше лагерей военнопленных. Что касается погибших, то часто трудно установить факт их смерти. Но наш гуманный долг – помочь с розысками[479].

Микоян наверняка сделал на основе этой информации далеко идущие выводы как в дальнейшем строить отношения с Францией. Тем более что под впечатлением от информации относительно культа личности Сталина значительное число членов Французской компартии покинуло ее ряды, сильно ослабив роль в политической системе государства.

Помимо выстраивания отношений с крупными западными капиталистическими государствами, «новая» советская дипломатия стала обращать внимание и на т. н. «малые» страны европейского континента.

К «малым» государствам Европы условно можно отнести страны, не игравшие в тот период сколько-нибудь заметной роли в международных делах, но являвшимися частью западного мира. Некоторые из них входили в такие объединения, как НАТО, а другие придерживались формального нейтралитета. Стремясь взять в свои руки инициативу по сближению с ними в различных областях, советское руководство начало приглашать их руководителей в Москву с официальными визитами и на неофициальные встречи тех, кто на тот момент уже не занимал высших постов, но имел влияние на общественное мнение.

И здесь роль Микояна как политика, одного из немногих из высшего советского руководства умевшего расставлять нужные акценты в контактах с такой категорией зарубежных политических и общественных деятелей, также оказалась достаточно заметной. В течение 1956 г. ему пришлось контактировать с представителями четырех государств этой группы: Финляндии, Греции, Дании, Норвегии[480] и Австрии.

20 февраля 1956 г. состоялась беседа Микояна с членом правления финского акционерного общества «Аэро» А. Вихури, с которым он познакомился во время посещения Финляндии. В ходе той успешной для советской дипломатии поездки Микоян снискал в этой стране немалый авторитет и уважение, о чем Вихури не преминул сообщить собеседнику.

Микоян в ответ заявил, что для советского руководства не существует деления на «большие» и «малые» нации, для нас они все равны. Советский народ, подчеркнул Микоян, уважает финский народ за его упорство и трудолюбие. У советского и финского народов имеются общие интересы, в частности стремление к сохранению мира, ибо мир нужен как советским, так и финским народам. Чтобы лучше понимать друг друга, нашим гражданам нужно чаще ездить в гости друг к другу. Например, развивать туризм не только для Москвы и Ленинграда, но и в направлении Крыма, на Кавказ и в Поволжье.

Вихури специально подчеркнул, что «венцом пребывания в Советском Союзе» для него является личный прием у Микояна и этот день станет для него самым знаменательным в его жизни, он его никогда не забудет.

Финский представитель передал Микояну и через него другим советским руководителям привет от вновь избранного президента У. К. Кекконена. В ответ Микоян попросил передать наилучшие пожелания Кекконену, а также доброго здоровья и заслуженного отдыха бывшему президенту – Ю. Паасикиви[481].

Микоян 3 и 5 марта 1956 г. в составе советской делегации принял участие в беседах в Кремле с премьер-министром и министром иностранных дел Дании Хансеном[482]. Обсуждался достаточно широкий круг вопросов, связанных с развитием двусторонних экономических, политических и культурных связей.

В ходе первой беседы, в которой участвовали Хрущев, Булганин и Молотов, Хансен изложил свое видение развития датско-советских отношений. Он предложил рассмотреть вопросы о заключении специального соглашения о спасении человеческих жизней на Балтийском море, а также о датчанах, которые, возможно, находятся в качестве военнопленных на территории Советского Союза. Объяснил он такую повестку «гуманными соображениями» и выразил надежду на проявление «дружественного отношения» советской стороны.

Формально выразив согласие, Хрущев высказал пожелание «быстро» решить вопросы датской стороны и рассмотреть уже три года тормозящийся вопрос о строительстве Данией танкеров для Советского Союза. Хансен же предложил обсудить этот вопрос позднее и обозначил еще одну тему для обсуждения – о компенсации датчанам за национализированное у них имущество в трех прибалтийских республиках[483].

Он напомнил, что это уже ставилось на обсуждение в 1941, 1946 и 1948 гг., однако положительного решения нет и по сей день.

Хансен также предложил обсудить двусторонние культурные связи, но советская сторона предложила, чтобы вначале по данному вопросу встретились министры культуры.

Последней темой для обсуждения датской стороной был предложен вопрос о торговле. Хансен выразил свое негативное отношение отсутствием специального протокола о торговле. Кроме того, Дания несколько лет назад передала СССР построенные по советскому заказу два танкера, но торгового протокола до сих пор нет, хотя в мире уже «наступила разрядка».

Хрущев высказал пожелание, что было бы хорошо, если бы между нашими странами было заключено рамочное соглашение о взаимных поставках товаров.

Далее в беседу вступил Микоян. Он отметил, что в 1946 г. ему выпала честь подписать датско-советский торговый договор, подготовленный им совместно с датским принцем Акселем. В тот период они обо всем «легко договорились» и смогли заключить «неплохой договор», который, как ему представляется, должен действовать лет пятьдесят. Однако в 1954 г. датская сторона отказалась поставлять в СССР танкеры несмотря на то, что ранее датские фирмы были готовы выполнить такие заказы, поскольку считали их для себя «выгодными». Как он считает, датчанам запретили дальнейшие поставки американцы. Но когда он вел переговоры с Акселем, американцы в них не участвовали и он был подписан двумя странами. В 1954 г. Дания нарушила «дух» советско-датского торгового договора 1946 г. Поэтому ему сейчас непонятно, почему сейчас Хансен говорит, что Советский Союз поставил Данию в трудное положение. Конечно, великая держава должна считаться с интересами малой страны, однако, было бы непонятно, если бы малые страны не считались бы с великими державами[484].

В этот момент в беседу вновь вступил Хрущев, заявивший – выходит, «малая страна» хочет «душить» такую «большую страну», как Советский Союз, а «мы не даемся».

Микоян: правительство Дании выполняло обязательство перед Советским Союзом в 1952–1953 гг. и поставив ему два танкера «проявило определенное мужество, не поддавшись нажиму США, но потом вдруг это мужество покинуло датчан». Датское правительство не должно было подписывать обязательства перед НАТО, нарушая обязательства. Принятое еще в 1946 г. перед Советским Союзом.

Хансен: не вижу какого-либо юридического нарушения этого договора со стороны Дании.

Микоян: в договоре 1946 г. отчетливо написано в статье 1, что обе стороны будут соблюдать по отношению друг к другу в торговле принцип наибольшего благоприятствования. Отказав Советскому Союзу в танкерах, которые Дания поставляет западным странам, она тем самым этот принцип наибольшего благоприятствования. Почему Дания не может изменить свою торговую политику и освободить себя от зависимости от НАТО?

Хансен: этот вопрос затрагивает большую политику и Дания с ее 4 млн населения не может взять на себя роль инициатора и начать вносить существенные изменения в больших вопросах международной политики.

Хрущев: мы не хотим называть сейчас страны, торгующие с нами «запрещенными товарами», но это сделаем после того, как НАТО развалится а эта организация идет уже к своему развалу.

Микоян: к этому идет дело[485].

Непростая беседа с Хансеном была продолжена в том же составе 5 марта. Начал ее глава советского правительства Булганин, который заявил, что предложение Хансена заключить торговое соглашение, в котором все останется «по старому» для нас «неприемлемо».

Микоян поддержал своего непосредственного начальника следующей фразой: удивлен, что Хансен предлагает сегодня. Датская сторона вообще хочет ничего не предпринимать по вопросу о дискриминации СССР в торговле с ней. Если бы мы приняли предложение Хансена, то перед общественным мнением выставили бы себя в невыгодном положении. Получается, обратился Микоян к Хансену, что советская сторона будет выглядеть обиженной стороной, а датская сторона – победительницей. На таких условиях мы разговаривать о торговле не будем, вопрос необходимо отложить. Проект Хансена даже не «дискутабельный»[486]. Советский Союз и другие страны приходят к соглашениям взаимно, идя друг другу на уступки, они не стоят на месте, поэтому ему непонятно то упорство, с которым выступает датская сторона. Они, видимо, хотят, чтобы в вопросах торговли навстречу шла только советская сторона.

После этого началась перепалка между Хрущевым и Хансеном, суть которой сводилась к тому, что если бы на месте Дании была бы Норвегия, вопрос о танкерах решался бы совсем по другому. На что Хансен ответил, что если бы СССР потребовал от Норвегии танкеры, то советско-норвежское торговое соглашение вряд ли было бы подписано.

Микоян: мы никогда не строили в Норвегии танкеры. Мы от нее получаем алюминий, который также включен в список запрещенных товаров.

Хансен: если бы у Дании был алюминий, мы его поставляли бы в СССР.

Микоян: дело не в алюминии, мы его теперь сами продаем.

Хансен: мне теперь стало понятно, что в датско-советской торговых отношениях все дело упирается в «политический момент», а Советский Союз сам может построить для Дании танкер.

Хрущев: мы можем для Дании построить даже баллистическую ракету.

Микоян: почему Дания не может объявить миру, что она против дискриминации в международной торговле[487]?

На следующий день состоялась третья беседа, в которой Микоян, судя по стенограмме, уже не участвовал, но вопрос о танкерах был разрешен в пользу их поставок в Советский Союз. Дания несколько лет назад передала СССР два танкера, но торгового протокола до сих пор нет, хотя в мире наступила разрядка.

Хрущев высказал пожелание, что было бы хорошо, если бы между нашими странами было заключено рамочное соглашение о взаимных поставках товаров[488].

20 апреля 1956 г. состоялась беседа Микояна с советником посольства Дании в СССР Свартом, который передал премьер-министра Хансена, с благодарностью за прием в адрес Булганина, Микояна, Молотова и Хрущева. В письме Микояну Хансен выразил ему личную благодарность за содействие и помощь в благоприятном исходе переговоров, что, без сомнения, должно создать благоприятную основу для будущих двусторонних торговых переговоров[489].

Микоян 7 сентября принял участие в приеме в Президиуме Верховного Совета СССР парламентской делегации Греции[490], которая к тому моменту уже две недели находилась в Советском Союзе.

К тому времени в советско-греческих отношениях стал намечаться определенный прогресс, прежде всего, из-за изменения позиции Кремля в отношении поддержки греческих коммунистов, которые в 1945–1949 гг. вели гражданскую войну против сторонников правящего режима. В конечном итоге это привело к вступлению Греции в НАТО в 1952 г. и фактическому превращению страны в форпост западного блока в Юго-Восточной Европе[491].

В результате столь недальновидной политики СССР практически потерял какие-либо рычаги влияния в данном регионе. Но уже вскоре после смерти Сталина новым руководством СССР стали предприниматься некоторые шаги по ослаблению конфликта с Грецией, ее руководители перестали именоваться в советской прессе «монархо-фашистами»[492]. И вот теперь, после окончания XX съезда КПСС, появилась реальная возможность для улучшения двусторонних отношений. В марте 1956 г. наверняка не без подсказки из Кремля, на пленуме ЦК Компартии Греции был обвинен в сектантстве ее многолетний лидер Н. Захариадис, в тот момент проживавший в Ташкенте[493]. Наверняка это стало сигналом для Афин, что можно и далее продвигаться по пути улучшения отношений с Москвой. Приезд греческой парламентской делегации стал одним из первых шагов в данном направлении.

Ворошилов на правах главного лица принимающей стороны начал встречу, назвав Микояна своим «другом», и выразил пожелание, чтобы последние годы XX столетия человечеству можно было бы «пожить без войны»[494].

Зная сектор ответственности Микояна в советском руководстве, гости предложили ему рассказать о возможностях расширения торговых связей Советского Союза с внешним миром, включая и Грецию. Микоян в свою очередь попросил вначале дать ему возможность высказаться по некоторым важным политическим темам, а уже затем перейти к внешнеторговым делам.

Мы за мир не потому, подчеркнул Микоян, что являемся пацифистами или боимся воевать из-за своей слабости. Мы не хотим войны, поскольку ничего в результате не получим, кроме разрушений. Ни от кого нам ничего не нужно. Вот поэтому мы и решили бороться за международную разрядку и за смягчение международных отношений.

Когда то у нас были плохие отношения с Финляндией, продолжил Микоян, мы хотели забыть об этом периоде и теперь мы с финнами «очень подружились». Происходило это постепенно, но теперь в отношениях с ними мы имеем «образец дружбы, дружбы без прикрас»[495]. Пока у нас плохие отношения с двумя соседями: Турцией и Ираном. Но в последнее время нам удалось разрешить с Ираном спор, тянувшийся еще в времен царизма, но США смогли «заманить» их в Багдадский пакт. Таким образом, Иран превратился в базу в борьбе против нас, но несмотря на это мы пригласили иранского шаха в Советский Союз. Правда, это приглашение было направлено туда еще до вступления Ирана в Багдадский пакт. Шах в ответ заявил, что у него мало доверия к нам, они нас боятся и дело здесь в том, что против СССР из настраивают США. Но когда он побывал в Москве, провел откровенные переговоры, он уехал от нас «без всякого недоверия», или, предположил Микоян, «с небольшим осадком недоверия».

С Турцией у нас когда-то были очень хорошие отношения, продолжил Микоян, и теперь они неплохие, «но не те, какие были[496]». Далее Микоян рассказал, что во время его поездки в Пакистан он там встретился с турецким премьером Мендересом и задал ему несколько вопросов. Он ответил, что наши отношения будут улучшаться лишь тогда, когда будет улучшаться международная обстановка в целом, т. е. все будет зависеть от «общей разрядки» в мире. Нам это особо не вредит, а вот им вредит. Они знают, что у нас такое оружие, что «стоит две штуки бросить на Турцию и ее не будет». Мы никому не угрожаем, но такое оружие у нас есть, подчеркнул Микоян. Мы готовы не производить такое оружие, если американца также не будут этого делать. Мы это оружие производим не потому, что кого-то боимся, нет, мы просто хотим, чтобы не было войны.

С Грецией мы почти соседи, «вода объединяет нас»[497]. У наших народов есть исторические и культурные связи. Мы еще о земле и границах с Грецией никогда не спорили и не будем спорить. Но несмотря на это Греция вошла во воле своего правительства в НАТО, которое направлено против нас, хотя мы и убеждены, что греческий народ не хочет этого.

Против кого Греция вошла в НАТО? В НАТО входит и Турция, значит Турцию вы не боитесь? Югославию вы также не боитесь. Так кто же остается? Албанию? Но и Албанию вы не боитесь. Не думаю, продолжил Микоян, что вы и болгар боялись. Тогда против кого же вы вошли в НАТО? Не против же Египта, Сирии, не против Ливана? Значит, вас используют против нас. Логика есть логика.

Мы Грецию не боимся, но Греция может стать оружием в руках американцев, Греция может стать плацдармом. Вот почему мы против НАТО и будем бороться за его развал не войной, а дипломатией.

Почему греки до сих пор с албанцами не ладят? И кому от этого польза? Если есть нерешенные вопросы, с Албанией, Болгарией, их надо решать. Берите с нас пример в налаживании отношений с соседями.

Ну а теперь об экономике. Если бы вы не были в НАТО, мы бы сделали больше, чем есть. Мы за установление экономических отношений. У нас имеются хорошие перспективы, но Грецию мы плохо знаем. Наш народ лучше знает Древнюю Грецию, чем современную… Нам необходимо общение.

Война задержала развитие нашего сельского хозяйства, но за последние три года многое сделано. Плохо у нас еще с жильем, в войну было много разрушено.

Далее Микоян побеседовал с гостями об отношениях Греции с Албанией, Югославией и Болгарией и стороны перешли к более конкретной теме – о перспективах увеличения продажи на советский рынок греческого табачного сырья. Греческая делегация до встречи побывала в на Ленинградской табачной фабрике и ее члены заметили, что там в основном идет переработка табака, привезенного из Болгарии. Микоян опять же увязал это обстоятельство со вступлением Греции в НАТО и отметил, что Советский Союз должен покупать табак из Болгарии при этом согласившись, что поставляемые из Греции ежегодно в СССР 2–3 тонны табака – «очень мало»[498].

Стороны договорились, что переговоры по данному вопросу должны быть продолжены по приезде в СССР специальной греческой торговой делегации.

Микоян 6 октября принял чрезвычайного уполномоченного правительства Греции П. Гаруфалиса[499], который выразил желание своего руководства в значительном увеличении торгового обмена. Греция предложила направить в Советский Союз специальную делегацию для ведения переговоров, в которую должны войти представители разных отраслей экономики, для которых торговля с СССР представляет «особый» интерес[500].

Микоян и Первухин 21 апреля приняли австрийскую профсоюзную делегацию, представлявшую Объединение австрийских профсоюзов и возглавлявшуюся секретарем правления профсоюза работников химической промышленности Г. Гроссауэром[501].

Вначале беседы австрийские гости отметили, что поездка в СССР произвела на них очень хорошее впечатление, гости высоко оценили государственный договор для Австрии, подписанный в 1955 г. и заявили, что австрийский народ хочет мира.

Гроссауэр также отметил, что контакты с советской стороной помогут рассеять накопившееся недоверие.

В свою очередь Микоян отметил, что большое значение для дальнейшего развития советско-австрийских отношений имел приезд в СССР австрийских политиков Рааба, Шерфа и Фигля.

Член австрийской делегации, член ЦК компартии Австрии Хорн поделился своими впечатлениями по поводу того, что в Советском Союзе, наряду с высокими, существуют и низкие зарплаты.

Микоян объяснил имеющуюся разницу тем, что в СССР возникли сложности еще в период индустриализации из-за желания властей стимулировать работников к повышению своей квалификации. Из деревень в города хлынуло большое количество низкоквалифицированной рабочей силы и им таким образом был создан дополнительный важный стимул к повышению своего квалификационного уровня.

Далее Хорн попросил Микояна осветить озвученный Хрущевым на XX съезде тезис об отсутствии в современных условиях фатальной неизбежности новой мировой войны.

Микоян заявил, что еще два десятилетия назад была совсем иная ситуация, а ныне третья часть человечества составляет «лагерь социализма», не заинтересованного в новых войнах. Кроме того, бывшие колонии, а ныне крупные независимые государства Индия и Индонезия, а также и Бирма не хотят новой мировой войны.

Никогда рабочий класс не был так сплочен, как сегодня. Мощное движение сторонников мира. «Это не измена марксизму-ленинизму, а его творческое развитие», – заявил Микоян. Марксизм-ленинизм учит, – конечная цель развития – социализм, а пути достижения этой цели могут быть разными[502].

Член делегации Драскович попросил Микояна пояснить тезис о единстве действий рабочего класса в мире, прозвучавший в ходе его выступления на XX съезде КПСС, Микоян заявил, что каждая страна имеет свой путь развития и нет для всех единого рецепта. Основой для устранения недоверия между рабочими партиями состоит в следующем:

1. Борьба против военной опасности, за мир во всем мире.

2. Уважение образа жизни каждой страны.

3. Защита отвоеванных у буржуазии свобод и их расширение.

4. Защита социальных свобод трудящихся.

Такое единство возможно, подчеркнул Микоян, между социалистами, коммунистами, радикалами и даже некоторыми представителями религиозных кругов.

Секретарь по работе среди женщин Объединения австрийских профсоюзов выразила свое восхищение полным равноправием женщин в Советском Союзе. Но иногда женщины заняты на тяжелых работах.

Микоян с этой оценкой согласился и сказал, что нехорошо, когда тяжелый труд выполняют женщины. При этом он дал свое собственное объяснение: советские женщины делают это добровольно, поскольку во время войны они «привыкли выполнять любую работу в тылу, в том числе и тяжелую»[503].

Секретарь по вопросам пропаганды и радио в центральном аппарате ОАП Конир поинтересовался судьбой латвийских и румынских профсоюзных деятелей, по его информации, находящихся в заключении в СССР. Ранее их список был представлен в ВЦСПС. Это бы способствовало устранению разногласий между международными профсоюзными организациями ВФП и МКСП.

Микоян: все румынские граждане были переданы властям Румынии, а о латвийский профсоюзных активистах ему ничего не известно, но он попросит главу ВЦСПС В. В. Гришина выяснить этот вопрос[504].

В насыщенной различными событиями международной деятельности высших руководителей СССР в 1956 г., особенное место занимают контакты не с официальными представителями зарубежных государств, а с так называемыми «деловыми людьми», представлявших бизнес-интересы крупных стран Запада. Наиболее опытным в такого рода вопросах в высшем эшелоне советской элиты являлся как раз Микоян.

Как мы уже отмечали выше, Микоян в 1936 г. по инициативе Сталина совершил двухмесячную поездку в Соединенные Штаты Америки с целью изучения постановки производства и эффективного хранения продуктов питания для последующего внедрения американского опыта во вверенную ему в СССР пищевую промышленность[505].

У американских предпринимателей по инициативе Микояна и сопровождавших его в поездке советских специалистов-пищевиков покупались заводы по производству товаров пищевой индустрии, а также холодильные и иные установки для хранения сырья и произведенной продукции.

Именно благодаря Микояну простые советские люди, а не только элита, узнали, что такое мороженое, шампанское, качественное быстрое питание (знаменитые «микояновские» котлеты), майонез и др.[506]

Еще один итог этой поездки – выход по инициативе Микояна в 1939 (а затем вторым изданием в 1952 г.) «Книги о вкусной и здоровой пище», ставшей для целого поколения советских людей настольной энциклопедией в области приготовления самых разнообразных пищевых продуктов. Явно стремясь подстраховаться от возможных обвинений в «бытовом разложении советских людей», он сопроводил каждый раздел этой публикации высказываниями Сталина, в той или иной степени подходившими к ее тематике. Таким образом, Микоян искусно смог собственную инициативу представить как исполнение «воли» вождя.

Если в годы «большого террора» для Микояна такого рода контакты с представителями «враждебного лагеря» не просто сходили с рук, но и всячески приветствовались, то после Второй мировой войны для него возникла очень большая опасность из-за начавшейся холодной войны с ее неприятием всего «американского». Как мы уже отмечали выше, Сталин стал припоминать Микояну стремление иметь хорошие отношения с Западом, в том числе в экономической и торговой сферах и на него неоднократно сыпались обвинения, за которые можно было жестоко поплатиться. Анастас Иванович упорно держался на своих прежних принципах и сложно сказать, как бы сложилась его судьба, если бы советский лидер прожил еще какое-то время.

Смерть Сталина в марте 1953 г. все расставила на свои места, и Анастас Иванович мог уже без опасений за свою жизнь и жизнь своих близких продолжить прежний курс на расширение столь нужных для советской экономики контактов с «враждебным лагерем» в лице его предпринимательского класса.

По тактическим соображениям, советской пропагандой тех лет они оперативно были «переименованы» из в целом негативно звучавших в «советского формата» русском языке «капиталистов» в более благозвучных «представителей деловых кругов».

Микоян, равно как и Хрущев, прекрасно понимал, в отличие от большинства своих коллег по Президиуму ЦК КПСС и Совету министров СССР, что никакого «коммунизма» и даже «социализма» не удастся построить в государстве, в котором уровень промышленного и сельскохозяйственного производства, а также производительность труда намного ниже, чем при «загнивающем» капитализме, особенно в его «главном рассаднике» – США.

Надо было предпринимать какие-то решительные шаги в данном направлении, тем более, что во многих странах «реального социализма» тупиковость прежнего сталинского варианта развития стала уже очевидна многим их лидерам, а не только «антисоциалистическим» и «антисоветским» элементам. Микоян по своим личным и деловым качествам как нельзя лучше подходил для роли реформатора этой порочной по многим параметрам системы.

Заметное отставание к середине 1950-х гг. от наиболее развитых стран по уровню и качеству жизни в советском руководстве чаще всего списывали на последствия Великой Отечественной войны. Наиболее дальновидные его представители, к числу которых, несомненно, стоит отнести и Микояна в качестве многолетнего куратора советской внешней торговли, в те годы пытались искать варианты экономического реформирования, которые могли изменить к лучшему жизнь простых советских граждан. Одним из таких перспективных направлений в Москве представлялось расширение сотрудничества с деловыми кругами США и Канады.

В июле-августе 1955 г. состоялась поездка советской сельскохозяйственной делегации в США и Канаду, в ходе которого ее участникам были продемонстрированы передовые методы работы в аграрной сфере, в лучшую сторону отличавшиеся от советской колхозно-совхозной практики. Эта поездка получила некоторое отражение и в советской печати[507].

Хрущев и Микоян 7 октября приняли в Ялте руководителя американской фирмы «Гарст и Томас» Р. Гарста, занимавшегося производством гибридных сортов кукурузы. На встречу были приглашены главные «ответственные» за советское сельское хозяйство: министр совхозов И. А. Бенедиктов и сельского хозяйства В. В. Мацкевич. Сообщение о встрече на следующий день было помещено на первой странице «Правды»[508].

Еще один мотив, по которому советские лидеры вступали в такие контакты уже после XX съезда КПСС, состоял в том, что его решения были неоднозначно восприняты в среде зарубежных союзников СССР. Поэтому необходимо было показать миру свою «открытость» и пропагандировать достижения советской власти за четыре десятилетия ее существования. Об этом недвусмысленно, в ходе беседы 10 июля 1956 г. в ЦК КПСС, попросили Хрущева члены руководства Итальянской коммунистической партии. Так, Дж. Пайетта, в частности заявил: «для роста симпатий к Советскому Союзу имеют значение даже «мелкие» доказательства свободной жизни в СССР. Например, сообщение, что два капиталиста прилетели на собственном самолете в СССР, что Хрущев и Тито прогуливались по улицам Москвы, опубликованные буржуазной печатью, стоят пропаганды коммунистической партии за целый год[509].

Сложно представить в таком качестве «гостеприимных хозяев», например, «застегнутых на все пуговицы» Молотова или Суслова, имевших в те годы непосредственное отношение к выработке внешнеполитического курса советского государства. Микоян как нельзя лучше подходил для такой роли, поскольку был практически единственным представителем высшего руководства СССР, кто имел многолетний опыт общения с представителями североамериканского бизнеса, досконально изучив все их сильные и слабые стороны.

Кроме Микояна, большим сторонником улучшения советско-североамериканских отношений выступал сам Хрущев.

Поездка североамериканской делегации была организована в начале октября 1956 г. через «Интурист». В состав группы вошло 49 человек (41 – из США и 8 – из Канады). Ни один член делегации на тот момент не занимался активной политической деятельностью, до приезда в Москву мало кто из них имел сколько-нибудь полное представление о том, что происходило в советской внутренней политике, некоторые даже опасались за свою личную безопасность во время нахождения в СССР.

Стоит остановиться на краткой предыстории этого, несомненно, весьма знаменательного события не только в международной деятельности Микояна, но и в выработке новых подходов советского руководства к связям с внешним миром.

Началось все с встречи Хрущева с американским гражданином М. Макдаффи, которая состоялась в начале февраля 1956 г. в Москве. На следующий день советский лидер дал интервью американскому медиамагнату В. Р. Херсту-младшему, никогда ранее не питавшего сколько-нибудь добрых чувств (если не сказать более) к первой в мире Стране Советов. Со стороны первого лица Советского Союза налицо была тенденция говорить с Западом совсем другим языком, стать к нему более открытым.

С Макдаффи Хрущев познакомился на Украине еще во время Великой Отечественной войны, когда тот представлял там ЮНРРА[510] и стремился помочь в восстановлении этой крупнейшей после РСФСР советской республики, в которой Хрущев возглавлял местную партийную организацию. Как свидетельствует сын Хрущева Сергей, его отец считал этого деятеля «искренним» и позитивно настроенным к СССР. И когда вскоре после смерти Сталина тот написал письмо Хрущеву с просьбой посмотреть на послевоенный Советский Союз, вернее, как происходит его восстановление. При этом оговорился: он совсем не рассчитывает на ответ, тем более, положительный.

Но Никита Сергеевич откликнулся, наверняка ожидая от своего американского старого знакомого положительных впечатлений от такой поездки с последующим ее соответствующим освещением в СМИ США. Советское консульство в Нью-Йорке оперативно оформило для него визу и другие въездные документы. Для гражданина враждебных Советскому Союзу США, где еще не закончилась эпоха маккартизма, это стало редким исключением.

Макдаффи при покровительстве Хрущева в начале 1954 г. объехал почти весь СССР, сделал много фотографий и записей, которые стали основой вышедшей в 1955 г. в США книги. Перед возвращением на родину ему удалось встретиться с Хрущевым[511], у которого, видимо, на него появились надежды как на человека, способного стать в определенной степени проводником между общественностью двух стран. Макдафи, видимо, оправдал эти планы и вернулся, спустя восемь месяцев не один, а с целой группой заинтересованных в сотрудничестве с СССР предпринимателей.

Президиум ЦК КПСС 11 октября 1956 г. на своем заседании в числе прочих рассмотрел вопрос «Об американской выставке в Москве», главным докладчиком по которому выступил Микоян. Было признано целесообразным пойти на заключение договора с американской частной фирмой для организации в Москве выставки, на которой, «несмотря на возражения посольства», показать американскую технику, а не «бытовые вещи»[512].

Встреча с Микояном состоялась 12 октября 1956 г. Инициативу в ее организации проявил сам Макдаффи, обратившийся 10 октября по данному вопросу нему с личной просьбой[513].

Письмо из микояновского секретариата было разослано членам Президиума ЦК КПСС и возражений не последовало[514]. Микоян затребовал различного рода статистические данные по СССР и США явно с целью не ударить в грязь лицом перед заокеанскими гостями[515].

К моменту аудиенции делегация уже успела совершить экскурсию по Москве, побывать в магазинах и ее члены имели возможность сравнить цены с теми, которые сложились на аналогичные товары в их странах. Некоторые зондировали возможность экспорта производимой продукции в СССР, а также и то, что мог бы им продавать Советский Союз по выгодным ценам.

Членов делегации также интересовали вопросы социальной политики: продолжительность рабочего дня, процент занятости конкретного работника на производстве, система пенсионного обеспечения, снижение розничных цен на товары повседневного спроса и др.

Еще одной сферой интересов североамериканских гостей стали жилищные условия простых советских людей. Одного из них интересовала проблема принудительного труда в СССР, на что Микоян заметил, что ее уже не существует.

На вопрос об обязательных займах финансовых средств у населения последовал ответ, что они постоянно погашаются. Товары советским людям не продаются в рассрочку, поскольку у них на руках и так большие суммы наличных денег, которых хватает даже оплатить отдых не только внутри страны, но и за ее пределами.

Конечно, Анастас Иванович, стремясь не ударить в грязь лицом перед заокеанскими гостями, в чем-то лукавил, и, порой, значительно, но тому и сегодня можно найти аргументированные оправдания. Некоторые собеседники специально задавали «неудобные» вопросы, заранее зная, как все обстояло в реальности, но явно присутствовало желание в непростое для Страны Советов время показать слабость СССР перед лицом «передового» Запада. Микоян своими ответами не дал им повода впоследствии сослаться на свои высказывания.

В конце беседы Микоян вспомнил о своем пребывании в США, в частности о посещении в 1936 г. одного из заводов Форда, который произвел на него самое благоприятное впечатление и по возвращении домой он рассказывал своим коллегам много хорошего об Америке и американцах. При этом он выразил сомнение, что при нынешнем американском политическом режиме такого рода поездка могла завершиться с таким же успехом[516].

Первая страница замечаний Микояна по представленной американской делегацией статистической справке (ГАРФ)

Встреча Микояна с североамериканскими предпринимателями вызвала живой отклик в США. «Нью-Йорк таймс» откликнулась статьей, в которой утверждалось, что «Микоян настаивает на нормальной торговле», «русский говорит о свободном обмене между Востоком и Западом», «торговый эксперт более 1,5 часа отвечал на вопросы на необычайно массовом интервью в Кремле», «быстрые ответы и ум заместителя премьера произвели впечатление на его собеседников» и т. д.[517]

Чтобы удовлетворить любопытство американцев, Совинформбюро запросило согласие Микояна предоставить для перевода стенограмму этой встречи с последующим размещением в издававшийся на английском языке в США журнал «СССР»[518].

Проведенное мероприятие, несомненно, можно было записать в актив не только лично Микояну, но и всей советской внешней политике в таком сложном для СССР 1956 г.

Кто же персонально задавал Микояну «неудобные» вопросы? Всего, согласно подготовленной советской стороной стенограмме, их было 23 человека, и Микоян дал каждому достаточно четкие ответы.

Микоян старался построить встречу в максимально неформальном ключе, много шутил и, судя по всему, произвел на своих собеседников самое позитивное впечатление.

Приложение

Из протокольной записи беседы А. И. Микояна с группой американских и канадских деловых людей, 12 октября 1956 г. [519]

МИКОЯН просит гостей располагаться и чувствовать себя как дома.

Мы не дипломаты. – говорит он, – и можем беседовать откровенно.

Микоян спрашивает, как они чувствуют себя в Советском Союзе, как их здесь приняли, – и, шутя, добавляет, – все ли члены группы возвращаются домой «живыми» (дружный смех в зале).

МАККАЙ[520] отмечает, что все члены группы чувствуют себя хорошо и высоко ценят то, что было сделано для них; они многое узнали и хотят за всё поблагодарить, в частности «Интурист». (…)

МАКДАФФИ спрашивает, какие товары Советский Союз мог бы продавать Соединённым Штатам» МИКОЯН отвечает, что СССР – большая страна, которая может экспортировать многие товары. В настоящее время мы экспортируем товаров примерно на 15 млрд. рублей в год, причем наш экспорт из года в год растёт. Разумеется, многие товары могли бы быть проданы и в Соединённые Штаты, в частности те товары, которые американские фирмы у нас обычно покупали, как-то марганцевая и хромовая руды и другие.

МАККАЙ просит указать, какие новые товары Советский Союз мог бы продавать Соединённым Штатам.

МИКОЯН говорит, что найдутся, конечно, и такие товары, которые хотя и не являлись раньше предметом нашего обычного экспорта в США, но в настоящее время могли бы быть проданы в Соединённые Штаты. В составлении списка таких товаров просто не было необходимости, так как такой вопрос не возникал. Однако, если это действительно интересует американских деловых людей, то они могут получить обстоятельную информацию по этому вопросу в Министерстве внешней торговли.

АТЕН[521] замечает, что цены на советские товары, которые они видели в московских магазинах, высокие.

МИКОЯН говорит, что Советский Союз ведёт внешнюю торговлю на основе мировых цен. Что же касается наших внутренних розничных цен, то впечатление, которое складывается о них у иностранных туристов, не отражает действительного положения вещей. В некоторой степени это связано с курсом. Но главное, – если учесть такие, имеющие важное значение при оценке уровня внутренних цен, факторы, как заработная плата трудящихся, то розничные цены в СССР никак нельзя назвать высокими. К тому же, цены у нас постоянно снижаются. Это очень важное обстоятельство, так как оно способствует росту жизненного уровня советских людей. Они видят это наглядно, сравнивая, как им приходилось жить при царе, как они жили накануне второй мировой воины, в годы войны, в первые послевоенные годы и как живут теперь.

Вы сейчас богаче нас, но, – замечает Микоян. – мы убеждены, что станем богаче вас, и в этом, на наш взгляд, для вас нет никаких угроз.

МАККАЙ замечает, что в различных странах мира существует тенденция роста заработной платы на 5–10 % в год и спрашивает, имеет ли место такая тенденция в Советском Союзе.

МИКОЯН говорит, что в СССР реальная заработная плата постоянно возрастает как в результате ее прямого повышения, так и вследствие снижения цен на товары широкого потребления. Так, в этом году была повышена заработная плата низкооплачиваемой группы рабочих и служащих на общую сумму около 8 млрд рублей из расчёта на год. Кроме того, повышена заработная плата для угольщиков, занятых на подземных работах в шахтах.

МОРХЕД[522] спрашивает, насколько в процентном отношении выросла заработная плата шахтёров, занятых на подземных работах?

МИКОЯН говорит, что в Донбассе, например, заработная плата шахтёров увеличилась более чем на 20 %. Следует учесть и то обстоятельство, – добавляет Микоян» – что существующая у нас прогрессивная система оплаты труда также приводит к росту заработной платы.

ХАББЕЛ[523] просит привести примеры снижения цен на товары широкого потребления и предметы питания для иллюстрации повышения жизненного уровня за счет прямого снижения цен.

МИКОЯН говорит. что в Советском Союзе после войны в течение ряда лет ежегодно проводилось снижение цен на 10–15 %. В течение последних двух лет снижение цен было несколько меньшим, зато в эти годы осуществлено значительное прямое повышение заработной платы рабочим и служащим, а также повышены закупочные цены на сельскохозяйственные продукты, что привело к росту доходов крестьяне качестве примера Микоян приводит снижение в 1956 году цен на детскую одежду на 10–15 % что составляет сумму около 500 млн. рублей; были снижены цены также на алюминиевую посуду, телевизоры и другие товары ФАУС[524] просит дать сравнительные цифры, показывающие снижение стоимости жизни за ряд лет. МИКОЯН говорит, что может указать, что в сравнении с 1948 годом цены в настоящее время снижены больше чем вдвое.

СНИД[525] спрашивает, какую часть национального дохода составляет заработная плата?

МИКОЯН говорит, что, к сожалению, точной цифры он не помнит, а давать дезориентирующий ответ он не хотел бы.

МОРХЕД спрашивает, правда ли, что в будущем году рабочий день в СССР будет сокращен с 8 до 7 часов?

МИКОЯН отвечает, что действительно рабочий день будет сокращен до 7 часов, но не за один будущий год, а в течение трех-четырёх лет. Рабочие ведущих профессий и горнорудной промышленности, занятые на подземных работах, будут переведены на 6-часовой рабочий день. Причем, – подчёркивает Микоян, – сокращение рабочего времени не вызовет понижения заработной платы. На наших предприятиях заработная плата почасовая, а не дневная. Именно потому, что при сокращении рабочего дня заработная плата не только не останется на прежнем уровне, а даже возрастёт, мы не можем осуществить сокращение рабочего дня в один год. В текущем году в Советском Союзе проведено сокращение рабочего дня в субботу на два часа. Для подростков, не достигших 18 лет, рабочий день сокращен до 6 часов. Наряду с этими мероприятиями увеличена продолжительность оплачиваемых отпусков женщинам по беременности.

ПЕТТЕРСОН[526] просит указать число рабочих, занятых полную рабочую неделю и занятых неполную рабочую неделю.

МИКОЯН отвечает, что в Советском Союзе все рабочие заняты полную рабочую неделю, у нас нет категорий рабочих, занятых неполную неделю.

Большое значение для поднятия жизненного уровня советских людей, – продолжает Микоян, – имеют мероприятия, связанные с выплатой пенсий. Сумма средств, отпускаемых на пенсии, была недавно увеличена на 13 млрд. рублей из расчёта на год. Следует также иметь в виду, что в СССР бесплатное среднее и высшее образование, а также бесплатная медицинская помощь. Трудящиеся могут за небольшую плату или вовсе бесплатно помещать своих детей в ясли и детские сады. Одинокие и многодетные матери получают от государства пособие. В этом отношении, – замечает Микоян, – положение у нас иное, чем у вас.

СТЭФФЛЕР[527] просит рассказать о системе обеспечения рабочих, потерявших трудоспособность в результате увечья на производстве.

МИКОЯН говорит, что такие рабочие получают пособие через систему государственного социального страхования. Каждое предприятие отчисляет на эти цели часть прибылей предприятия в кассу профсоюза. Из этого же фонда выплачиваются пособия по бюллетеням в случае потери трудоспособности по болезни.

СТЭФФЛЕР спрашивает, получают ли рабочие в таких случаях полную заработную плату или же часть её.

МИКОЯН отвечает, что пособие в таких случаях предоставляется в размере от 50 до 90 % заработка, в зависимости от стажа работы.

СТЭФФЛЕР спрашивает, можно ли сказать, что пособие в случае потери трудоспособности выплачивается по потребностям того, кто их получает?

МИКОЯН отвечает, что такое положение, когда каждый будет получать по потребностям, будет иметь место при коммунизме».

АТЕН интересуется, существует ли в СССР личное страхование.

МИКОЯН отвечает, что у нас есть и такой вид страхования, хотя он, к сожалению, не имеет большого распространения. Может быть это обгоняется тем, что недостаточно хорошо поставлена реклама. Большую роль у нас играет государственное социальное страхование, которое охватывает всех рабочих и служащих.

МОРХЕД говорит, что присутствующие не имеют представления о налогах, существующих в СССР, и хотели бы послушать об этом.

МИКОЯН замечает, что не является специалистом в этой области и не может дать исчерпывающие разъяснения. Говорит, что налог у нас теперь не будет взиматься с рабочих и служащих, у которых заработная плата ниже 370 рублей в месяц, раньше этим необлагаемым минимумом было 260 рублей в месяц. Тот, кто получает заработную плату свыше 370 рублей, будет теперь платить подоходный налог в зависимости от заработной платы в размере от 1,5 % до 13 %. Имеется также налог на холостяков, доходы от которого предназначаются для оказания помощи одиноким матерям».

МОРХЕД спрашивает, правильно ли, что часть заработной платы руководящих работников СССР, например, директоров заводов не облагается подоходным налогом.

МИКОЯН отвечает, что в Советском Союзе вся личная заработная плата, если она выше 370 рублей, облагается подоходным налогом. Не облагаются налогом пенсии, выигрыши по займам и ряд других доходов.

БАРКЕР[528] говорит, что, насколько ему известно, в СССР все ежегодно подписываются на заём в размере месячной зарплаты, и спрашивает, какой имеется план выплаты сумм держателям облигаций.

МИКОЯН отвечает, что государство ежегодно выплачивает огромные средства в виде выигрышей и погашения старых займов. Например, в текущем году будет выплачено держателям облигаций свыше 12 млрд рублей, а получено от реализации нового займа около 35 млрд рублей. При этом сумма выплаты по старым займам с каждым годом возрастает и может сравняться или превысить сумму поступлений от размещения новых займов. Некоторые наши министры высказывают мнение о невыгодности дальнейших займов. По всей вероятности, мы займы будем сокращать.

ГОРДОН[529] говорит, что, как ему рассказали, в СССР сократилось применение принудительного труда, и просит сказать, правда ли это.

МИКОЯН отвечает, что в США уже рассказано столько разных легенд и сказок о принудительном труде в СССР, что едва ли можно что-нибудь еще придумать. В Советском Союзе, – говорит далее Микоян, – нет принудительного труда. Когда суд выносит какому-либо преступнику, совершившему грабеж, растрату или какое-либо другое преступление, приговор о тюремном заключении на определённый срок, то в таком случае это лицо ставится в такое положение, чтобы оно, находясь в заключении, не ело хлеб даром, а трудилось. При этом за свой труд ему платят деньги, хотя и не в таком размере, как обычным рабочим на предприятиях, но достаточном, чтобы стимулировать его интерес к честному труду. Кроме того, применяются и другие меры, направленные на исправление заключённого. Так, например, за хорошее поведение и хорошую работу сокращается срок заключения. Этим самим решается важная задача перевоспитания преступников с тем, чтобы они вышли из заключения честными гражданами. Преступность в Советском Союзе, – говорит далее Микоян, – всё время сокращается.

НЕЛЛ[530] спрашивает, каковы результаты сельскохозяйственного года в СССР.

МИКОЯН говорит, что результаты хорошие. Увеличилось производство хлеба, молока, мяса. Собран хороший урожай хлопка, льна, картофеля и овощей, например капусты и свеклы. Несколько меньше собрано огурцов. Урожаи фруктов немного пострадал от заморозков.

МОСЛЕР[531] говорит, что в США публикуется большое количество технической и экономической информации. Он выражает пожелание, чтобы в СССР публиковалось побольше данных такого характера.

МИКОЯН говорит, что в США много «храбрых», на словах, генералов, которые угрожают СССР военными базами и атомными бомбами. Они хотели бы получать побольше данных. Таких данных в наших публикациях они, конечно, не получат. Желанную для себя информацию этим генералам придётся, видимо, добывать через разведку.

Что касается общих сведений, нужных для экономистов, в последнее время мы публикуем их больше. Это дело будет расширяться.

СНИД спрашивает, если в каком-либо районе или отрасли промышленности в Советском Союзе есть недостаток или излишек рабочей силы, то как решается эта проблема.

МИКОЯН отвечает, что распределение рабочей силы регулируется государственными организациями. В городах, особенно крупных, эта проблема решается легко. Однако, на Востоке страны, где осуществляется большое промышленное строительство и осваиваются целинные земли, имеются определённые трудности в обеспечении рабочей силой. Специальные государственные организации набирают рабочих для этих строек, заключая с ними контракты на 1–3 года. Кроме того, большую помощь в этом оказывают молодёжные организации, призывающие молодых людей ехать на работу в восточные районы. Таким образом, работа в этом направлении идёт по двум линиям: по линии государственной и по линии общественной. Как известно, около 500 тысяч молодых людей добровольно поехали на освоение целинных земель. Рабочим в отделённых районах предоставляется ряд льгот, они получают более высокую заработную плату и пользуются более продолжительными отпусками.

ФАУС спрашивает, чем определяется в СССР цена товара – потребностью в них или себестоимостью товаров.

МИКОЯН говорит, что в основе цен на товары лежит их себестоимость, ЭМЕРИ[532] говорит, что, насколько ему известно, источником средств на капитальные вложения являются подоходный налог, займы, средства о продажи сырья за границу и от розничной продажи товаров. Он просит назвать цифру, которая бы характеризовала доходность розничной продажи товаров, спрашивая, правильно ли будет, что эта доходность достигает 50 %.

МИКОЯН говорит, что источники, из которых привлекаются средства на капитальные вложения, перечислены в общем правильно, но, что основным источником капитальных вложений являются прибыли промышленных предприятий. Что касается размеров доходности розничной продажи товаров, то эти цифры он не помнит.

МАКЭКЭРН спрашивает, что является самым важным для достижения большего взаимопонимания между народами Соединённых Штатов и Советского Союза.

МИКОЯН отвечает, что для этого необходимо элементарное человеческое доверие, необходимы нормальный порядок при поездках туристов без унижения достоинства человека, нормальная торговля, которая даст каждой стране возможность продавать то, что она может продать, и покупать то, что она считает нужным купить. А если будет нормальная торговля и туризм, – заключает Микоян, – то будет и мир.

РИЧАРДСОН[533] спрашивает, что больше интересует Советский Союз– обмен опытом, или обмен товарами?

МИКОЯН отвечает, что Советский Союз интересует и то, и другое. Вы можете обойтись без нас, а мы – без вас. Но почему бы нам не торговать друг с другом, – замечает он. Это будет взаимно выгодно.

МАККАЙ спрашивает, почему бы не пойти на учреждение совместных советско-американских компаний.

МИКОЯН, шутя, говорит, что он опасается, что советскому директору совместной компании не удастся получить визы на въезд в Соединённые Штаты (смех в зале).

ХЕРСТ[534] интересуется, имеется ли в Советском Союзе система патентов и могут ли иностранцы купить или продать патент в СССР?

МИКОЯН отвечает, что СССР не участвует в международных патентных конвенциях, однако, патенты нами покупаются и продаются иностранным фирмам на основе коммерческих контрактов с ними.

РИ[535] отмечает, что в связи с улучшением международной обстановки развивается туризм. В последнее время Советский Союз более широко открыл двери перед иностранными туристами. Он спрашивает, какие имеются планы поездок советских туристов за границу.

МИКОЯН отвечает, что многие советские туристы побывали в Англии, Франции, Швеции, Польше и других странах, но в Соединённых Штатах пока не побывали. Что касается приезда иностранных туристов в СССР, то единственным ограничением у нас является недостаток гостиниц.

Вообще в СССР, – говорит Микоян, – еще мало жилищ. Советские люди сыты и могут хорошо одеваться, хотя возможно, – в шутку замечает он, и не по последней парижской моде. Но жилищная проблема остаётся острой. Её нельзя разрешить в один год. Когда мы решим жилищную проблему, будем строить больше гостиниц.

ПИТТЕРСОН спрашивает, оплачиваются туристические поездки советских граждан за границу государством или же они путешествуют за свой счёт.

МИКОЯН отвечает, что советские туристы путешествуют за свой счет. Государство помогает трудящимся при поездках в санатории и дома отдыха, предоставляя им путёвки, полностью или частично оплачиваемые государством через профсоюзы.

ЭППЕРТ[536] отмечает, что он из г. Детройта, и спрашивает, какой процент автомобилей в СССР находится в личной собственности.

МИКОЯН замечает, что 20 лет назад он побывал в Детройте. Большая часть легковых автомобилей в СССР, – говорит далее Микоян, – находится в личной собственности наших трудящихся. Что касается вновь выпускаемых легковых автомобилей, то весьма значительная их часть продаётся населению. Однако спрос всё еще превышает предложение. Говорят, добавляет Микоян, что москвичи записываются в очередь на автомобили на два года вперёд. Частный хозяин, в этих условиях, повысил бы, конечно, цены и ликвидировал тем самым очередь. Наше государство, разумеется, этого не делает.

МОРХЕД спрашивает, существует ли в СССР продажа товаров в рассрочку.

МИКОЯН говорит, что у советских людей хватает наличных. И даже, наоборот, при покупке автомобилей есть немало желающих уплатить деньги за год вперёд.

МАККАЙ от имени группы выражает Микояну благодарность за приём и терпение, с которым он ответил на все вопросы. Он спрашивает, не желает ли Микоян задать какие-либо вопросы членам группы.

МИКОЯН говорит, что был бы рад услышать впечатления членов группы от поездки по Советскому Союзу, а может быть и полезный совет в каком-нибудь вопросе. Микоян спрашивает, хорошо ли группа была принята в Советском Союзе.

Вместо ответа все члены группы бурно аплодируют.

МАККАЙ говорит, что лучше всех настроение группы сможет выразить г. Свайнхарт.

СВАЙНХАРТ[537] говорит о том, что Микоян, как и все советские люди, проявил дружественное отношение к гостям. Он добавляет, что это вызвало и у них дружеские чувства к советским людям.

МАККАЙ говорит, что, по его мнению, должно быть больше неофициальных визитов между гражданами СССР и США. Вероятно, замечает он, – это станет возможным для советских граждан после того, как будут изменены некоторые американские законы.

МИКОЯН отмечает, что данные контакты имеют огромное значение. Он говорит, что много ездил по различные странам и хорошо знает это. Здесь находится наш друг МАКДАФФИ, который так много бывает в СССР, что скоро будет знать нашу страну лучше, чем мы сами (оживление в зале).

МАККАЙ сообщает, что гостя представляют различные отрасли промышленности и районы США а Канады и, вернувшись домой, повсюду расскажут обо всём виденном в Советском Союзе.

МИКОЯН говорит, что 20 лет назад он побывал в США и примерно в течение двух месяцев ездил по стране. Там он, в частности, познакомился с производством на одном из заводов Форда. Он встретил хорошее отношение со стороны как простых людей, так и государственных деятелей. Вернувшись в СССР, он рассказывал много хорошего об Америке и американцах. Он рад тому, что посетил США до теперешнего режима.

ФОРД[538] замечает, что МИКОЯН был в США 20 лет назад. За это время там многое изменялось, и он мог бы теперь увидеть много нового.

МИКОЯН отвечает, что его, во-первых, никто не приглашает, а, во-вторых, он боится оставить в США свои пальцы (смех в зале).

МАККАЙ от имени группы благодарят Микояна за внимание и интересную беседу. Мы во многом в долгу перед Вами, – говорит он.

Микоян несомненно сыграл особую роль в урегулировании разной степени кризисных ситуаций, возникших после окончания XX съезда КПСС в государствах, находившихся в сфере советского геополитического влияния в Восточной Европе и на Дальнем Востоке.

Наиболее легкая (если так уместно сказать применительно к разделенной в годы холодной войны стране оказавшейся на севере заложницей безумных планов коммунистических фанатиков) для него оказалось задача по ликвидации «перегибов» при проведении «социалистических преобразований» в Демократической Республике Вьетнам (ДРВ).

Более неоднозначно стоит оценивать оказалось участие Микояна в решении совместно с руководством коммунистического Китая проблем, связанных с сохранением внешнего влияния на процессы, происходившие в Северной Корее.

Еще сложнее складывалась для СССР ситуация в Восточной Европе, где Микояну летом и осенью 1956 г. пришлось участвовать в урегулировании польского кризиса и в решении еще более сложных проблем, сложившихся в Венгрии из-за действий сталинского ставленника Ракоши.

Эти четыре сюжета являются наиболее противоречивыми в оценках современной историографии и в политической публицистике международной деятельности Микояна.

Не претендуя на исчерпывающий объективный анализ происходившего, автор попытался представить собственное видение роли Микояна в качестве своеобразного кремлевского «кризисного менеджера», посылавшегося советским руководством для урегулирования ситуаций, своими корнями уходившими в период т. н. «позднего сталинизма».

После окончания XX съезда КПСС в сложном положении оказался Северный Вьетнам. Это самопровозглашенное государство под названием «Демократическая Республика Вьетнам» (ДРВ) появилось на карте мира в начале сентября 1945 г. До этого страна в течение нескольких десятилетий находилась под колониальным управлением Франции. В конце XIX в. метрополией в целях усиления эффективности управления своими азиатскими владениями был образован Индокитайский Союз, включавший еще соседние Камбоджу и лаосские земли.

После победы большевиков в России на территории Индокитая появились левые радикалы, образовавшие под контролем Коминтерна в 1930 г. Компартию Индокитая (КПИК), ставшей его секцией. Деятельность коммунистов активизировалась после поражения летом 1940 г. Франции в войне с Германией. Кроме режима Виши, ставшего правопреемником Франции в колониальных вопросах, на контроль в регионе стали претендовать японцы, которые в марте 1945 г. вытеснили оттуда французов.

У местных коммунистов к тому моменту появился авторитетный руководитель, ставший известным под псевдонимом Хо Ши Мин. Именно он, после капитуляции Японии в августе 1945 г., возглавил широкую политическую коалицию сторонников независимости и сумел прийти к власти до возвращения в Индокитай французов.

Советский Союз, стремясь поддерживать дружеские отношения с Францией, где к власти в 1944 г. пришло временное правительство во главе с Ш. де Голлем, не стал вступать в официальные контакты с правительством Хо Ши Мина[540].

Начавшаяся вскоре холодная война внесла свои коррективы и в конце января 1950 г., в разгар войны между сторонниками Хо Ши Мина и французами, поддержанных частью местной элиты во главе с бывшим императором Бао Даем, признали правительство ДРВ. Страна оказалась в состоянии раскола.

Хо Ши Мин, опираясь на широкую народную поддержку, вознамерился провести на подконтрольных территориях масштабные преобразования в сельском хозяйстве на основе согласованной в 1952 г. лично со Сталиным и Молотовым «аграрной программы Партии трудящихся Вьетнама» (ПТВ)[541].

Закон о проведении аграрной реформы был принят уже после смерти Сталина, в декабре 1953 г. Главный ее лозунг – «Землю тем, кто ее обрабатывает», предполагалось осуществить, в основном, путем безвозмездной конфискации сельскохозяйственных угодий, принадлежавших французам и лояльным им помещикам. Но, как часто происходило в таких случаях, местные власти, особенно после официального разделения по итогам работы Женевского совещания 1954 г. Вьетнама на две части по 17-й параллели, стали постепенно включать в категорию помещиков и «врагов» крестьян-середняков и даже бедняков, высказывавших недовольство новым режимом.

В стране с начала 1956 г. с помощью китайских советников осуществлялись широкомасштабные репрессии в отношении «врагов социализма», ставшие как раз следствием проводившихся преобразований в сельской местности. Теперь под маховик репрессий стали попадать жители городов, в том числе и члены правящей партии. Руководители ДРВ при этом также руководствовались самыми благими намерениями – «ускорить» продвижение северной части Вьетнама по пути социализма и, наверняка, показать пример «южанам».

Причем происходило это на глазах нового посла СССР – М. В. Зимянина[542], вручившего в марте того же года Хо Ши Мину верительные грамоты[543].

Прежний посол, А. А. Лаврищев, либо игнорировал соответствующую информацию, наверняка поступавшую в открывшееся летом 1954 г. в Ханое в посольство СССР, либо его донесения в Москву (если таковые, конечно, были), не вызывали там интереса[544].

У старшего поколения россиян, живших в годы «застоя» и в эпоху «перестройки» и в силу каких-либо обстоятельств соприкасавшихся по роду своей деятельности с Зимяниным, тот остался в памяти чиновником, постоянно опасавшимся, на вверенных ему участках работы, «как бы чего не вышло». Некоторые из них считали, «может быть, он не выдержал испытания властью»[545]. Или это была маска, с помощью которой легче было политически выживать в «хрущевско-брежневские» времена?

Но так было не всегда. Находясь на дипломатической работе в ДРВ, Михаил Васильевич проявил себя с самой позитивной стороны. Зимянин, по свидетельству его сына, неоднократно посылал в Москву тревожные телеграммы о положении в стране пребывания, но в Кремле, занятые подготовкой к реализации решений XX съезда КПСС, поначалу его сигналы старались не замечать и даже высказывали по их поводу негативную реакцию. Наверняка, сказывалось субъективное отношение к человеку, оступившемуся, пусть и не по своей воле, на пути к партийному Олимпу.

Тем не менее, посол был видимо настойчив, и Хрущев принял решение, по завершении визитов Микояна в несоциалистические страны Азии, чтобы тот поехал в Ханой и на месте разобрался в ситуации[546].

Скорее всего, по причине того, чтобы не вызывать лишних вопросов и домыслов, «инспекционно-контрольная» поездка Микояна была замаскирована под официальный визит одного из высших руководителей СССР в дружественное государство.

Как мы отмечали выше, еще во время пребывания Микояна в Пакистане, им совместно с заместителем главы правительства КНР Хэ Луном был согласован вопрос о том, что к моменту приезда советской делегации в Ханой туда приедет член Политбюро ЦК КПК Чэнь Юнь. Хэ Лун от имени ЦК КПК высказал мнение, что если в Ханой одновременно открыто приедут советский и китайский заместители глав правительств, такой шаг «мог бы вызвать нежелательные домыслы». Микоян ответил, что первоначально он также планировал посетить Северный Вьетнам в «секретном» порядке, но потом в Кремле решение поменяли, поскольку в условиях поездки по ряду стран Азии «это трудно было бы спрятать от общественного мнения»[547].

Во время нахождения Микояна в Индии, на Западе активно заговорили о причинах его поездки в ДРВ. Естественно, что Д. Неру не мог не попробовать получить информацию что называется «из первых рук». По версии, изложенной ему Микояном, Хо Ши Мин, еще будучи в Москве в 1955 г., просил советское руководство направить его, Микояна, лично, в ДРВ для «рассмотрения некоторых вопросов укрепления экономического положения» и уже якобы тогда была достигнута договоренность об этой поездке[548].

К слову сказать, Микоян был лично знаком с Хо Ши Мином. Он участвовал в его приеме в Москве в феврале 1950 г., когда вьетнамский лидер тайно туда приехал[549], и неодобрительно отзывался в кругу своих соратников о том, что Сталин «заставил» Хо Ши Мина пойти на переименование коммунистической партии в партию трудящихся, несмотря на возражения последнего. «Фактически нельзя формулировки навязывать», – заявил Микоян на одном из заседаний Президиума ЦК КПСС, при обмене мнениями по проекту отчетного доклада XX съезду партии[550].

Нам неизвестно, контактировали Микоян и Хо Ши Мин во время второй тайной поездки Хо Ши Мина в СССР, происходившей осенью 1952 г., в дни работы XIX съезда КПСС. Но в 1955 г., во время третьего, уже официального визита президента ДРВ в Москву, они встречались, оговаривали перспективы и возможности советской экономической помощи ДРВ. Причем выделяя ДРВ значительную сумму[551], советское руководство наивно надеялось, что в будущем подобные вливания не потребуются.

Как нам представляется, у Микояна с Хо Ши Мином сложились ровные, если не сказать дружеские, отношения, тем более, что оба считались в своих странах непревзойденными мастерами политических компромиссов. Поэтому выбор кандидатуры Микояна для поездки в Ханой для разрешения столь деликатных вопросов, выглядел не случайным.

Решения XX съезда КПСС вызвали у руководства ДРВ настоящий шок. Под вопрос ставилось будущее политическое развитие страны, которую Хо Ши Мин хотел видеть единой и неделимой. На 1956 г., согласно Женевским соглашениям 1954 г., были намечены всеобщие выборы. Как представлялось многим наблюдателям, на них ПТВ во главе со своим испытанным лидером должна была одержать безоговорочную победу над сторонниками американского ставленника, южновьетнамского президента Нго Динь Зьема[552]. И вот на этом фоне как нельзя некстати у сторонников последнего появился «железный» аргумент – объединенный Вьетнам превратится в тоталитарную диктатуру сталинского типа со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Авторитет Хо Ши Мина начал ослабевать в глазах населения Юга. Тем более что больших успехов в строительстве социализма на севере страны не наблюдалось в силу ряда причин как объективного, так и субъективного порядка. По некоторым данным, в ходе проведения аграрной реформы подвергся репрессиям каждый второй член правящей партии Трудящихся. Десятки тысяч людей в экстремальных условиях трудились в так называемых «лагерях по перевоспитанию».

Фанатизм местных «реформаторов» подогревали многочисленные китайские советники, направленные в ДРВ в 1953 г. с согласия Советского Союза и вызывавшие ненависть у простых вьетнамцев[553].

И тут как некстати, энергичный советский посол, со своими представлениями что нужно и чего не нужно делать при строительстве социализма во Вьетнаме. Собрав с помощью работников посольства и сотрудников разведки значительное количество фактов, не в лучшем виде характеризовавших северовьетнамское руководство, он отправил в Москву, на имя Хрущева, соответствующую шифротелеграмму. По свидетельству очевидцев, когда она попала в руки советского лидера, тот не поверил и в запале произнес: «Что за ерунду пишет этот мальчишка?»[554].

И вот на фоне безумия фанатиков, грозившего перерасти в гражданскую войну в северной части Вьетнама, состоялась поездка одного из высших руководителей СССР. По приезде 2 апреля в Ханой (явно имея информацию о мнении по данному вопросу Н. С. Хрущева) Микоян, по информации сына Зимянина, вначале негативно отнесся к отцу, встречавшему его на аэродроме. По его словам, «был спор, даже ругань»[555], но после уже первой откровенной беседы, Микоян понял, что оказался в привычной для него еще со сталинских времен роли «кризисного менеджера».

Чтобы не брать на себя всю полноту ответственности и не обидеть недоверием лидеров КНР, он попросил Хо Ши Мина пригласить в Ханой кого-то из членов руководства КПК и вместе с ним обсудить накопившиеся проблемы. По видимому, поскольку экономическими вопросами, в том числе и связанными с Вьетнамом, ведал член Политбюро Чэнь Юнь, на него и пал выбор. Тот оперативно прилетел в Ханой и вместе с китайским послом в ДРВ Ло Гуйбо присоединился к советским представителям[556].

Сопровождавшими Микояна лицами велся подробный дневник его пребывания в ДРВ, в который были включены полные тексты всех его телеграмм, отправленных по секретной связи из Ханоя в Москву. Если брать на веру все, что там написано (а сомнений в его точности, особенно по сравнению с немногочисленными свидетельствами очевидцев, у нас нет), Микоян принял участие, совместно с Чэнь Юнем, в пяти заседаниях Политбюро ЦК ПТВ, выступил на 150-тысячном митинге советско-вьетнамской дружбы, организованном в честь его приезда на центральной площади Ханоя – Бадинь, а также посетил во вьетнамской столице ряд других мест.

В день приезда советских представителей, в 17–00 по ханойскому времени, открылось первое заседание Политбюро ЦК ПТВ. Исходя из содержания посланного в тот же день в Москву сообщения, Микоян и Чэнь Юнь решили выступать на этом заседании с «единой линией по вопросам развития вьетнамской революции»[557].

Чэнь Юнь, выражая совместную с СССР точку зрения, заявил, что вьетнамским товарищам не следует перепрыгивать через необходимые этапы развития своей страны и при этом сослался на высказывание Мао Цзэдуна: «Надо поменьше говорить о социализме, а побольше делать».

Затем слово получили генеральный секретарь ЦК ПТВ Чыонг Тинь и министр обороны Во Нгуен Зиап. По наблюдениям Микояна, у них имелась «склонность форсировать строительство социализма». Чыонг Тинь, аргументируя свою позицию, ссылался на выступления руководителей ГДР и КНДР, соответствующие его представлениям по этому вопросу, а Во Нгуен Зиап высказался в том духе, что «с завершением аграрной революции в текущем году завершится и буржуазно-демократическая революция в ДРВ и начнется этап развития социалистической революции».

Микоян с явным чувством удовлетворения сообщил соратникам в Москву: «Этим товарищам, у которых чувствуется большой интерес к вопросам теории, были даны разъяснения в духе указаний ЦК КПСС». Можно лишь предполагать, как это было сказано и какую реакцию произвело, если Микоян, подводя итог своего участия в этом заседании, отметил, что все вьетнамские руководители его единодушно «благодарили»[558].

На следующий день прошло второе заседание Политбюро ЦК ПТВ, итоги которого Микояном также немедленно были сообщены в Москву. Судя по представленному отчету, на этот раз Микоян и Чэнь Юнь потребовали от своих северовьетнамских коллег «усиления экономических и культурных связей с Южным Вьетнамом и всяческого укрепления там влияния ДРВ», поскольку с уходом оттуда французов борьба за Женевские соглашения не кончается. Вывод экспедиционного корпуса Франции из южной части страны, по их мнению, следовало представлять «как результат победы ДРВ, разгромившей колонизаторов». Именно так следовало объяснять это обстоятельство простому народу, «чтобы Дьем не пожинал плоды этой победы»[559].

Советский и китайский «спецпредставители» поддержали намерения руководства ДРВ улучшить отношения с соседней Камбоджей, поскольку СССР предпринял шаги по установлению дипломатических отношений с этим государством[560].

Относительно Лаоса Микоян сказал, что «вьетнамские товарищи должны внимательно разобраться в обстановке» и действовать так, чтобы избежать обвинений мирового сообщества в нарушении Женевских соглашений 1954 г. в части, касавшейся этого государства[561].

Во второй половине дня на площади Бадинь состоялся официальный митинг по случаю пребывания в ДРВ Микояна, который открыл своим выступлением Хо Ши Мин. Президент ДРВ, в частности, сказал: «Коммунистическая партия Советского Союза, созданная Лениным, привела советский народ к социализму и ведет его к коммунизму. Она указывает народам всего мира путь борьбы за свое освобождение». Весьма показательна была оценка XX съезда КПСС, которая была дана в этом выступлении: «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза подвел итоги богатого опыта советского народа за многие годы. Утверждены Директивы по шестому пятилетнему плану развития народного хозяйства в целях дальнейшего развития и процветания страны. Съезд явился источником воодушевления для народов всего мира, еще ярче осветил путь к победе для советского народа и одновременно помог нашему народу и народам всего мира ясно определить путь борьбы за независимость, демократию и мир».

И далее северовьетнамский лидер умело обыграл состоявшийся накануне нелицеприятный разговор об аграрной реформе и «мирном» объединении страны: «В этом году мы успешно должны завершить аграрную реформу, передать землю в руки крестьян Северного Вьетнама. Мы должны выполнить государственный план, восстановить экономику и начать развивать культуру» и «мы должны бороться на основании Женевских соглашений за объединение нашей страны мирным путем»[562]. О культе личности не было сказано ни слова.

Не менее дипломатичен был Микоян. В своем ответном слове он специально отметил, что в ДРВ оказался не по инициативе Москвы (а, точнее, Зимянина), а «воспользовавшись приглашением Президента Хо Ши Мина». И далее последовала традиционная для такого рода мероприятия фраза: «Советский народ питает к вам горячее чувство дружбы и от всего сердца желает вам успехов в строительстве новой жизни, в восстановлении и дальнейшем развитии промышленности и сельского хозяйства, проведении демократических преобразований, повышении материального и культурного уровня народа»[563].

Вечером в честь советской делегации премьер-министром ДРВ Фам Ван Донгом был устроен прием, а утром следующего гости посетили электростанцию в Ханое и сельскохозяйственную выставку. Во время посещения выставки Микоян, наверняка неслучайно, поинтересовался о количестве созданных в ДРВ госхозов, главных направлениях их производственной деятельности и техническом оснащением[564].

Но все это было прелюдией к следующему, третьему по счету заседанию Политбюро, начавшегося в 20–30 по ханойскому времени. Накануне его проведения Микоян отправил свое очередное послание в Москву, из содержания которого следовало, что он условился с советскими экспертами – в беседах с китайскими ответственными лицами «будет взята линия не на раздувание капитального строительства в ДРВ, а на некоторые его сокращения». Китайцы, по его словам, с этим предложением согласились[565].

Хо Ши Мин во время заседания сообщил Микояну, что недавно югославский посол в КНР в ответ на обращение северовьетнамского коллеги об установлении дипломатических отношений между двумя странами, высказался за отложение этого вопроса «до лучших времен».

В свою очередь Микоян информировал Президента ДРВ, что у Советского Союза отношения с этой страной улучшились[566]. В результате договорились, что вьетнамский посол в КНР при очередной встрече с югославским коллегой спросит того о причинах откладывания процедуры установления дипломатических отношений. Кроме того, вьетнамский дипломат попросит передать Тито пожелание Хо Ши Мина, чтобы при встречах с зарубежными лидерами в Париже и Дели он «хорошо отозвался» о ДРВ[567].

Микоян и Хо Ши Мин, Ханой, апрель 1956 г. (РГАСПИ)

Затем участники встречи перешли к главному, и долго обсуждался вопрос о решениях XX съезда КПСС, в том числе и о культе личности. Микояну по настоянию северовьетнамской стороны пришлось подробно ответить на ряд заранее сформулированных нелицеприятных вопросов, которые задали ему Хо Ши Мин и Во Нгуен Зиап.

Первый звучал так: почему вопрос о культе личности Сталина в ходе работы XX съезда КПСС «был поставлен неожиданно, без предварительной подготовки, это застало врасплох многих руководителей коммунистов Вьетнама и вызвало недопонимание?».

Второй был не менее остр: Как отнеслись в Советском Союзе к докладу о культе личности и почему этот доклад не сбалансировали, а были приведены только отрицательные стороны деятельности Сталина и опущены положительные?

Третий вопрос был еще более неудобным: Известны ли были членам Политбюро ЦК КПСС[568] эти ошибки Сталина или стали известны только теперь?

Четвертый вопрос вообще мог поставить в тупик: Как могло случиться, что «многое из содержания этого доклада было опубликовано в буржуазной прессе, еще до того, как товарищи из ДРВ получили этот доклад?».

Они сомневаются, сообщал Микоян, и просят совета, можно ли переводить этот доклад на вьетнамский язык и ознакомить с ним членов ЦК? «Я ответил положительно… и дал соответствующие разъяснения по другим вопросам»[569].

5 апреля состоялись четвертое и пятое заседания Политбюро ЦК ПТВ. Вначале совместно с Микояном руководители ДРВ обсудили проект плана развития народного хозяйства ДРВ на 1957–1959 гг. Опять им было продемонстрировано единство мнений с китайскими представителями. Микоян сообщил в Москву, что сформулированные в ходе заседания совместно выработанные замечания будут им предоставлены в письменном виде по приезде домой.

Микоян, Хо Ши Мин, Чыонг Тинь и Во Нгуен Зиап (РГАСПИ)

В ходе работы пятого заседания Хо Ши Мин и другие руководители ДРВ вновь поставили на обсуждение болезненный для них вопрос о культе личности. Они попросили «дополнительных разъяснений» от своего московского гостя[570].

Хо Ши Мин заявил, что это им трудно будет разъяснить членам партии трудящихся ввиду большого авторитета в их среде Сталина[571].

Хо Ши Мин вручил главе советской делегации письмо, адресованное Президиуму ЦК КПСС, в котором отмечалось, что «тов. Микоян помог нам разрешить много важных вопросов» и выражалось сожаление, что «его пребывание у нас было слишком кратким»[572].

На следующий день Микоян на вылетел в Пекин.

Судя по всему, истинная причина его поездки в ДРВ в тот период так и осталась непонятной для западных наблюдателей. Косвенным подтверждением этого является тот факт, что в уже рассмотренной нами выше справке ЦРУ об азиатском турне Микояна всего лишь отмечалось, что он использовал посещение Вьетнама для очередного подтверждения долгосрочной позиции Москвы о том, что страна должна быть объединена посредством «свободных демократических выборов»[573].

Приложение

Из телеграмм Микояна в Москву из Ханоя об участии в заседаниях Политбюро ЦК ПТВ, 5 апреля[574]

(…) Затем долго обсуждали вопрос о XX съезде партии и культе личности. Мне пришлось подробно ответить на ряд заранее сформулированных вопросов, которые задали Хо Ши Мин, а также Зиап. Среди многих вопросов были, например, такие. Почему этот вопрос был поставлен неожиданно, без предварительной подготовки, это застало врасплох многих руководящих коммунистов Вьетнама и вызвало недопонимание. Как отнеслись в Советском Союзе к докладу о культе личности. Почему этот доклад «не сбалансирован», приведены только отрицательные стороны деятельности Сталина и опущены положительные. Известны ли были членам Политбюро раньше эти ошибки Сталина или стали известны только теперь. Как могло это случиться. Как это получилось, что многое из содержания этого доклада было опубликовано в буржуазной прессе, еще до того, как товарищи ДРВ получили этот доклад. Они сомневаются и просят совета, можно ли переводить этот доклад на вьетнамский язык и ознакомить с ним членов ЦК. Я ответил положительно на этот вопрос и дал соответствующие разъяснения по другим вопросам. (…)

Вечером состоялось еще одно заседание Политбюро, на котором Хо Ши Мин от имени членов Политбюро попросил вернуться к вопросу о культе личности и дать дополнительные разъяснения. Он сказал, что, во-первых, по их мнению, отчёт ЦК не содержит критики в адрес ЦК и, во-вторых, известны ли были раньше ошибки Сталина членам ЦК и неужели нельзя было найти возможности своевременно исправить их. Хо Ши Мин заявил, что все это им трудно разъяснить членам партии трудящихся ввиду большого авторитета Сталина среди них. После моих разъяснений Хо Ши Мин и другие члены Политбюро заявили, что им все ясно и что они удовлетворены этими разъяснениями.

К концу заседания Хо Ши Мин сказал, что получаемая от Советского Союза безвозмездная помощь полностью расписана по объектам и поэтому фактически уже исчерпана. Они будут нуждаться в помощи и в дальнейшем. Конечно, сказал Хо Ши Мин, они предпочли бы, чтобы и дальнейшая помощь была также безвозмездной, но если Советскому Союзу это будет затруднительно, то они просили бы оказать помощь в виде возвратного кредита. Он добавил, что они еще не подсчитали сумму помощи, в которой они нуждаются. После наших замечаний по проекту их трехлетнего плана, они эту сумму подсчитают и сообщат. Они не просят ответа сегодня же, но хотели бы, чтобы этот вопрос был представлен на рассмотрение ЦК КПСС, после чего им был сообщен ответ, могут ли они рассчитывать на получение помощи и в какой форме. Я сказал, что мы считали, что после получения от нас и других стран такой большой безвозмездной помощи, они должны были стать на ноги и в дальнейшем обойтись без помощи. На это они заявили, что, к сожалению, обойтись без дальнейшей помощи не могут. Тов. Зиап затронул вопрос о помощи поставкой из СССР вооружения, которое не производится в КНР. Я ответил, что в соответствии с ранее достигнутой договоренностью полученная от них заявка рассматривается в Москве, но к моему отъезду из Москвы рассмотрение ее не было закончено. Я обратил внимание вьетнамских товарищей на следующие два вопроса: 1) У них исключено 40 тысяч членов партии. Я сказал, что следует обратить внимание на то, нет ли перегибов при таком масштабе исключения из партии, ибо это может усилить лагерь противников демократической власти. 2) Они в своих выступлениях и газетах много шумят о подавлении саботажа и ликвидации подрывных элементов. Я им посоветовал саботаж подавлять и подрывные элементы ликвидировать, но об этом не кричать, ибо это может быть использовано на юге Вьетнама против демократических элементов и членов партии трудящихся. Кроме того, на севере это может создать неуверенность в крепости режима. Товарищи согласились с этими замечаниями.

Краткая предыстория. Одним из малоисследованных сюжетов истории участия Микояна в проведении внешнеполитического курса СССР до недавнего времени являлось его участие в делах Северной Кореи. Чаще всего его поездка в сентябре 1956 г. в Пхеньян объясняется случайным стечением обстоятельств[575].

Некоторые сюжеты, в том числе исторический фон, на котором складывалась политика СССР в отношении Северной Кореи, затронуты в немногочисленных работах зарубежных историков и политологов, специализирующихся на дальневосточной проблематике[576].

В настоящем разделе мы попытаемся воссоздать более полную картину деятельности Микояна на северокорейском направлении «кремлевской дипломатии»[577].

Режим социалистического («народно-демократического») типа в северной части Корейского полуострова стал создаваться практически сразу после её оккупации войсками Красной Армии в августе 1945 г. Советские должностные лица в поисках лидера нового образования остановили свой выбор на капитане Красной Армии Ким Ир Сене, командовавшем батальоном в 88-й интернациональной бригаде, расквартированной под Хабаровском. Этот малообразованный, но достаточно способный и исполнительный командир представлялся советским руководителям послушным проводником их воли в регионе. Всерьёз его в Москве не воспринимали, поэтому направили на поддержку советской оккупационной администрации несколько сотен этнических корейцев, постоянно проживавших на территории СССР. Некоторые из них вскоре заняли ведущие позиции в северокорейской партийно-государственной элите.

В сентябре 1948 г. в северной части страны была провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР), а через год правящая коммунистическая партия, как и в некоторых других странах «народной демократии», преобразована в Трудовую (ТПК). Партию и правительство возглавил Ким Ир Сен. В марте 1949 г. он впервые посетил Москву, где имел беседы с руководством СССР (в советской печати и официальных документах его именовали «господином»). Интересно, что встречал его не кто иной как Микоян, который также участвовал и в советско-северокорейских переговорах в Кремле, в частности определял размеры и характер экономической поддержки КНДР[578].

По-видимому, большого впечатления на «вождя народов» Ким Ир Сен не произвёл (хотя в северокорейской историографии высказывается иная точка зрения), поскольку в том же году, по информации Хрущёва, советский лидер предлагал присоединить эту территорию к северо-востоку Китая[579].

Как мы отмечали выше, чуть ранее, в январе – феврале 1949 г., Микоян в качестве полномочного представителя Сталина побывал с тайным визитом в горной резиденции Мао Цзэдуна в Сибайпо, где обсуждал с ним перспективы раздела влияния на Дальнем Востоке, в том числе и по партийной линии. Ими обсуждалась возможность создания так называемого «Азиатского Интернационала» с возможным участием в нём Трудовой партии Кореи[580].

Эта идея не получила воплощения, но Мао Цзэдун явно не отказался от стремления напрямую влиять на ситуацию в Корее, прежде всего через этнических корейцев, прошедших идеологическую подготовку на партизанских базах КПК и после 1945 г. возвратившихся на родину.

Ким Ир Сен, понимая, чем ему грозят подобные переговоры, лавировал между Москвой и Пекином, любыми способами демонстрируя лояльность обоим «вождям». Он часто посещал посольства СССР и провозглашённой 1 октября 1949 г. Китайской Народной Республики, согласовывал там все проблемы, возникавшие при проведении внутренней и внешней политики КНДР. Также он попытался убедить Сталина помочь ему объединить под своей властью всю территорию корейского полуострова, нанеся военное поражение проамериканскому режиму Ли Сын Мана, в августе 1948 г. провозгласившего на юге Республику Корея (РК). После длительных уговоров Ким Ир Сену всё же удалось втянуть советского лидера в военную авантюру. 25 июня 1950 г. началась корейская война, унесшая жизни более трёх миллионов жителей полуострова, а также нескольких сотен тысяч китайских «народных добровольцев», пришедших на помощь КНДР. Естественно, в Пекине посчитали, что такие жертвы во имя далёкой от китайских интересов идеи объединения Кореи требовали «особых» отношений между двумя странами. Их гарантом должны были выступить оставшиеся на неопределённое время в Северной Корее «добровольческие» подразделения.

Ким Ир Сен считал, что если он кому-то и обязан своим приходом к власти, то лишь лично Сталину, и после его смерти решил вести себя с новым советским руководством на равных. Такой же курс он принял и по отношению КНР, особенно после того, как в Пекине стали недвусмысленно намекать, что новым вождём международного коммунистического движения станет Мао Цзэдун. Однако внешне своё недовольство Ким долгое время старался не проявлять, понимая, что помощи на восстановление практически полностью разрушенной в ходе войны страны ему получить больше не от кого.

Руководство СССР, занятое внутренними проблемами, некоторое время не придавало большого значения выстраиванию новой линии в отношении стран социалистического лагеря. Единственное исключение составила Югославия, руководство которой было постепенно «реабилитировано», а о правящей там партии с 1955 г. вновь заговорили как о «братской». Со стороны лидеров соцстран (в том числе и КНДР) это вызывало весьма неоднозначную реакцию, в особенности подозрения о «непредсказуемости» советских руководителей, от которых они сильно зависели.

Вошедшему во вкус неограниченной власти северокорейскому «вождю» для установления режима неограниченной власти необходимы были враги, на которых можно было списать все издержки и негатив прошлых лет. Их назначали, в основном, из числа «советских» и «китайских» корейцев, в своем большинстве имевших хорошее образование и немалый опыт хозяйственной и военной деятельности, а также выходцев из южной части страны. Так Ким решал и вопрос о дальнейшем ослаблении советского и китайского влияния в Северной Корее.

Вскоре после окончания войны жертвами политических гонений стали министр иностранных дел и один из основателей компартии южанин Пак Хон Ён, фаворит Мао Цзэдуна министр внутренних дел генерал Пак Ир У, кроме того был нейтрализован неформальный лидер «советской» фракции, секретарь ЦК ТПК Хо Га И[581]. Репрессии продолжились и позднее, причем главным критерием при определении очередного «врага» уже становилась не формальная принадлежность к той или иной фракции, а степень личной преданности вождю. Именно тогда вокруг Ким Ир Сена сплотилась группа малограмотных, но весьма энергичных карьеристов, ненавидевших приехавших из СССР и Китая «умников». Несмотря на тёмное прошлое многих из них и откровенную некомпетентность, Ким Ир Сен ощущал себя с такими людьми более комфортно. Впрочем, и «пришельцы» не испытывали большого пиетета к новоявленному вождю, поскольку хорошо знали его истинную биографию. Многие из них даже сохранили советское гражданство и ощущали себя как в «длительной командировке».

Всё это очень напоминало начало восхождения к власти Сталина, победившего к концу 1920-х гг. своих более интеллектуально развитых и образованных политических противников за счёт поддержки на местах со стороны малограмотной «партийной массы» и постепенной замены реальных и потенциальных оппозиционеров своими сторонниками.

Ким Ир Сен наверняка хорошо усвоил этот политический урок и уже после смерти «учителя» творчески применил методы Сталина в своей деятельности. Но над советским лидером не довлел «внешний фактор» в виде мощных «покровителей». Поэтому для Кима последствия борьбы с ориентированными на иностранные державы политиками могли оказаться непредсказуемыми. Однако он пошёл на этот риск. В декабре 1955 г. в КНДР озвучили новую политическую концепцию – идею «чучхе», призванную стать альтернативой советской и китайской моделям социализма. Столь ранний – ещё до развенчания культа личности Сталина – выбор самобытного пути развития указывал на то, что Ким уже воспринимал себя как самостоятельного игрока, а не проводника курса СССР или КНР.

Вскоре последовал ещё один демонстративный шаг: северокорейский лидер не поехал в Москву на XX съезд КПСС. Политическая интуиция не подвела: критика Хрущёвым деятельности Сталина ничего хорошего ему не предвещала. И в самом деле: по возвращении делегации, возглавлявшейся одним из заместителей Ким Ир Сена Цой Ён Гёном[582], которая проинформировала пленум ЦК ТПК о его итогах, в конце апреля состоялся III съезд партии, на котором оппозиция, сформировавшаяся под советским и китайским влиянием, попыталась поднять вопрос и «культе личности» Ким Ир Сена. Эти действия успехом не увенчались, однако некоторые из оппозиционеров смогли встретиться с главой делегации КПСС Брежневым и сообщить много негативной информации о положении в стране и партии. По приезде в Москву тот отразил свои впечатления в форме отчёта для ЦК КПСС, констатировав, что прошедший съезд ТПК не был проникнут духом XX съезда, а критика культа личности Ким Ир Сена практически не прозвучала[583]. Приблизительно в том же духе информировал Москву советский посол в Пхеньяне В. И. Иванов[584].

О первом («неофициальном») приезде Ким Ир Сена в Москву по пути в европейские социалистические страны стало известно из краткой информации в центральных советских газетах, где сообщалось, что делегацию КНДР встречали и провожали первый заместитель председателя Совета министров СССР Микоян и посол КНДР в СССР Ли Сан Чо. Кима в ЦК КПСС приняли Хрущёв, Микоян и Брежнев, а в Совете министров – Булганин[585].

Скорее всего, Хрущёв и Микоян вели с Ким Ир Сеном переговоры, но достоверная информация об их содержании и принятых решениях пока недоступна. Во время второго, уже официального, пребывания в Москве (6–13 июля) Ким Ир Сену был оказан прохладный приём, высказаны критические замечания и «рекомендации». Примерно в таком же духе рассуждали и в Пекине, где были недовольны возросшей независимостью политика, которому удалось удержаться у власти в 1950–1953 гг. благодаря помощи Китая. После окончания войны Ким всё более настойчиво просил северного соседа вывести свои вооружённые формирования, но в Пекине под различными предлогами делать это не торопились.

Дополнительную важность «корейскому вопросу» придавало то обстоятельство, что в США после окончания XX съезда КПСС достаточно чётко проявилась тенденция объявить именно Сталина главным инициатором развязывания войны в Корее, и в Вашингтоне стали ожидать, что СССР признает данный факт. Параллельно недовольство назревало и в самой Северной Корее. Так, в ходе одной из бесед в МИД СССР посол КНДР Ли Сан Чо[586] проинформировал о своём негативном отношении к происходящему на родине.

Усилившаяся за время отсутствия Ким Ир Сена оппозиция, рассчитывая на поддержку извне, приступила к решительным действиям. Однако попытки открытого выступления нескольких высокопоставленных партийных функционеров на состоявшемся 30–31 августа Пленуме ЦК ТПК завершились их исключением из состава руководства, а некоторых даже из партии. В день закрытия пленума в Москву поступила первая тревожная телеграмма из посольства СССР, на следующий день – ещё одна. Кроме того, 3 сентября с личным письмом к Хрущёву с просьбой вмешаться обратился Ли Сан Чо. Его вновь приняли в МИД СССР, а затем в Международном отделе ЦК КПСС, обещали помочь в реабилитации исключённых оппозиционеров и предъявить Киму официальные претензии[587].

Из Пекина также поступила информация, что Мао Цзэдун не исключал возможности отстранения северокорейского лидера от управления партией и государством. Тем более что к тому моменту покинули свои посты некоторые руководители стран социализма – М. Ракоши в Венгрии, В. Червенков в Болгарии, назрел вопрос об освобождении Э. Охаба в Польше.

Разобраться в ситуации на месте поручили Микояну, 4 сентября вылетавшему в Пекин во главе партийной делегации для участия в VIII съезде КПК. Как мы отмечали выше, опыт по этой части у него имелся, когда в апреле он побывал с инспекционной поездкой в Северном Вьетнаме, результатом которой стало исправление «перегибов» при проведении там аграрной реформы и освобождение от должности генерального секретаря Партии трудящихся Чыонг Тиня[588].

Контакты Микояна по северокорейским вопросам в Пекине. Первая короткая встреча с корейской делегацией, которую возглавлял Цой Ён Гён, произошла во время перерыва на обед 16 сентября. Но северокорейцы явно не стремились к откровенности по поводу ситуации в своей партии, что вызвало негативную реакцию Микояна. Исходя из содержания отправленной им в ЦК КПСС телеграммы, северокорейские представители ограничились заранее выученными дежурными фразами, явно согласованными с Ким Ир Сеном. Кроме того, Микоян понял, что сам лидер КНДР в Пекин не приедет, поэтому единственной возможностью узнать правду о происходящем в ТПК был визит вместе с представителями КПК в Пхеньян[589].

Сразу после обеда Микоян встретился с Мао Цзэдуном. Как только китайский лидер упомянул о Корее, представитель КПСС заявил, что имеет поручение своего ЦК побеседовать с ним и другими членами Политбюро ЦК КПК о положении дел в ТПК. Мао оживился и заявил, что в КНДР «очень плохое положение в партии», «убежавшие оттуда товарищи»[590] негативно описывают положение внутри неё. Руководители КПК пытались убедить их возвратиться домой, но «они категорически отказались». Затем китайский лидер весьма нелицеприятно отозвался о Ким Ир Сене, который якобы «за высказывание несогласия с ним прибегает к преследованиям, арестам и даже расстрелам». Когда Ким был с визитом в Китае, отметил Мао, ему сказали, что нет никаких оснований для ареста и тем более смертной казни Пак Хон Ёна. Тот согласился, но, вернувшись в Пхеньян, поступил «вопреки совету».

В свою очередь Микоян отметил, что когда Ким Ир Сен в июле 1956 г. был в Москве, в ЦК КПСС ему давали советы, направленные на улучшение ситуации в партии, рекомендовали применять «ленинские нормы партийной жизни». В итоге условились, что они позднее побеседуют на эту тему более детально[591].

18 сентября состоялась вторая встреча с руководством КПК, в которой наряду с Мао приняли участие и другие китайские лидеры. В её ходе обсуждалась в основном ситуация в ТПК. Микоян подчеркнул, что выполняет поручение ЦК КПСС об обмене мнениями по сложившемуся в Северной Корее положению, поскольку в Москве «не имеют полной информации», но ставшие известными факты свидетельствуют о нездоровой обстановке и нарушении «ленинских норм партийной жизни». Ким Ир Сен, будучи летом в Москве, обещал учесть высказанные ему от имени Президиума ЦК КПСС замечания, однако не сделал этого, о чём свидетельствуют решения августовского пленума ЦК ТПК. Москва пока не имеет окончательного мнения по данному вопросу, оно может сложиться лишь после визита в Пхеньян. В свою очередь Мао Цзэдун сообщил, что в КНДР подвернуто аресту значительное число коммунистов, вся вина которых состоит лишь в том, что они критикуют недостатки в партии. Например, находится в заключении «хороший коммунист и честный человек» Пак Ир У.

Стороны решили оказать «помощь» лидерам ТПК на месте. Предполагалось специально подчеркнуть, что КПСС и КПК доверяют Ким Ир Сену («Мы не хотим его свергнуть, а хотим ему помочь», как выразился Мао), однако не могут игнорировать недопустимые методы работы ТПК и дают понять, что без исправления своих ошибок он не сможет удержаться у руководства партией и государством.

Мао в полушутливом тоне добавил, что Ким, наверное, думает, что Москва и Пекин в отношении Пхеньяна поступают приблизительно так же, как в своё время КПСС действовала в отношении Югославии. На что Микоян (наверняка помня, как Сталин в таком же полушутливом тоне в начале 1950 г. во время одной из аудиенций в Москве с Мао, спросил, не являлся ли тот «азиатским Тито») немедленно заявил, что тогда были в отношении Югославии допущены ошибки, сейчас же обе наши партии действуют правильно. КПСС и КПК не могут безразлично относиться к судьбам ТПК, и считают своим интернациональным долгом помочь исправить сложившееся в ней положение. Мао Цзэдун добавил, что делегациям КПСС и КПК нужно быть готовыми «к крайним шагам со стороны Ким Ир Сена», который может даже потребовать вывода китайских добровольцев из КНДР[592], что на сегодняшний день является нецелесообразным. Микоян успокоил Мао, заявив, что вряд ли дело дойдёт до таких «крайностей».

Опасаясь, что Ким Ир Сен может саботировать навязанные ему решения, Мао Цзэдун предложил, чтобы в предстоящих мероприятиях приняли участие послы СССР и КНР в КНДР. Они должны «быть в курсе дела» и следить за тем, как исполняются договорённости после отъезда делегаций. Кроме того, подчеркнул китайский лидер, необходимо, чтобы ЦК ТПК принял хотя бы краткую резолюцию с осуждением «перегибов», которую необходимо обязательно опубликовать в северокорейской печати.

Стороны также обсудили, кто должен принять такое постановление: президиум или пленум ЦК ТПК. Договорились, что вначале делегации обменяются мнениями с Ким Ир Сеном, предложат свои услуги в его «примирении» с оппозиционерами и таким образом попытаются сплотить ТПК. Но вначале северокорейский лидер должен исправить допущенные ошибки и пообещать соблюдать «ленинские нормы партийной жизни».

Мао Цзэдун высказал мнение, что необходимо вернуть в КНДР бежавших в Китай оппозиционеров, восстановив их в партии. Микоян заметил на это, что Ким, поставленный в сложное положение, может не согласиться «из-за престижа». Руководитель китайских коммунистов признал справедливым этот довод. В качестве компромисса договорились, что посланцы КПСС и КПК примут меры к тому, чтобы корейские оппозиционеры, отказавшиеся вернуться в КНДР, не вели работу против северокорейского руководства. Мао при этом высказался в том духе, что будет неправильным, если в Пхеньяне одна руководящая группа свергнет другую, так как свергнутая группа начнёт оппозиционную борьбу, что приведёт к тяжелому кризису. Он также высказал предположение, что Ким Ир Сен не согласится на созыв пленума, однако Микоян уверенно заявил, что у того нет политических мотивов для отказа.

В ходе беседы в их диалог неоднократно вклинивались с негативными оценками Ким Ир Сена другие китайские руководители. Микоян сделал вывод, что этот вопрос они неоднократно обсуждали и информированы обо всех деталях положения в северокорейском партийном руководстве.

Пэн Дэхуай поинтересовался, что во время пребывания в Пхеньяне они должны говорить членам ЦК ТПК, отвечая на их возможные вопросы о «деле Пак Хон Ёна»? Решили, что в сложившейся ситуации нет смысла «ворошить» это дело. Прежде всего, необходимо будет обсудить вопрос об исправлении имеющихся недостатков в партии и установлении нормального режима работы её руководящих органов. Поступили также предложения о том, чтобы Ким Ир Сена о предстоящем визите поставил в известность Цой Ён Гён и чтобы тот поехал вместе с ними в Пхеньян. Мао Цзэдун согласился и сказал, что пригласит его к себе на аудиенцию, а потом направит к членам делегаций КПСС и КПК[593].

Представители КПСС планировали уложиться за два – три дня, но Пэн Дэхуай засомневался в реалистичности этого и предположил, что на всё уйдёт не менее недели. В результате решили со сроком поездки не определяться. Подводя итог встречи, Мао Цзэдун заявил, что успех предстоящего «дела» зависит от советской делегации, поскольку корейцы не слушают советов компартии Китая. В ответ Микоян успокоил главу КПК, сказав, что, как известно, Ким Ир Сен ранее соглашался с советами КПСС, а теперь действует иначе. Мао заметил, что руководство ТПК не слушает советов лидеров КПК на сто процентов, а руководителей КПСС всё же слушает на 30 процентов.

Вылет Микояна и сопровождавших его лиц в Пхеньян был назначен на 19 августа в 7 часов утра. С ними должны были лететь китайские и корейские представители[594], но этот план был скорректирован и делегации КПСС и КПК прилетели на разных самолётах с интервалом в 2 часа[595]. Цой Ён Гён, видимо, по совету Ким Ир Сена отказался ехать вместе с гостями. Можно предположить, что он мог отправиться домой на поезде или за ним могли прислать другой самолёт.

Микоян и Пэн Дэхуай в Северной Корее. В Пхеньян обе делегации прибыли 19 сентября. Советская – в 11.34 по местному времени, китайская – спустя через 2 часа[596]. Ким Ир Сен делегации не встречал[597], но в 16 часов посетил резиденцию делегации КПСС, побеседовал с ее членами, а через 2 часа состоялась его беседа с Микояном и Пэн Дэхуаем, продолжавшаяся более 4-х часов. Столь узкий состав участников объяснялся желанием сторон поговорить откровенно[598].

По версии Микояна, он и Пэн Дэхуай решили убедить своего собеседника, что КПСС и КПК имеют твёрдое намерение не ослаблять, а укреплять нынешнее руководство ТПК и лично Ким Ир Сена, деятельность которого оценивается высоко. Тем не менее они не могут примириться с теми методами руководства, которые использует лидер ТПК, и хотят своими рекомендациями помочь добиться единства и доверия масс к руководству партии не репрессиями, а методами внутрипартийной демократии[599].

Посланцы Москвы и Пекина порекомендовали Ким Ир Сену созвать новый пленум ЦК и исправить на нём ошибки, допущенные августовским пленумом по отношению к исключённой из ЦК и партии группе северокорейских руководителей. По их мнению, этот шаг только укрепит доверие к руководству КНДР.

После долгих уговоров Ким Ир Сен и Нам Ир[600] заявили, что они в принципе согласны с высказанными рекомендациями, однако вопрос о том, в отношении всех ли исключённых членов ЦК ТПК следует отменить решение августовского пленума, требует дальнейшего изучения. Поскольку несколько высокопоставленных оппозиционеров к тому моменту уже успели бежать в КНР, Ким Ир Сен заявил, что готов восстановить их лишь в партии, но не в ЦК. Оставшихся в Пхеньяне, по его мнению, можно будет возвратить в состав ЦК. Микоян и Пэн Дэхуай согласились с этим предложением[601].

Видя, что незваные гости не готовы к радикальным действиям и склонны к компромиссам, Ким заявил, что двух исключённых, которые являлись его заместителями в правительстве[602], он готов восстановить в ЦК, но не в прежних государственных должностях. Последовали возражения, и тогда Ким Ир Сен заявил, что об этом надо ещё подумать. На вопрос, когда будет созван пленум, он ответил, что вначале нужно собрать Президиум ЦК и обсудить возможную дату. Микоян в свою очередь мягко намекнул, что если представители КПСС и КПК «не будут мешать», то они хотели бы присутствовать на пленуме. Ким с этим согласился[603].

На следующий день Микояну и Пэн Дэхуаю сообщили, что заседание Президиума ЦК ТПК назначено на 6 часов вечера по пхеньянскому времени. Нетрудно догадаться, чем был обусловлен столь поздний час: Ким решил вначале проинструктировать своих единомышленников, что и в каком ключе говорить перед посланцами «братских» партий.

Заседание, в котором участвовали делегации КПСС и КПК, началось вовремя и продолжалось до полуночи. Открыл его глава ТПК, в своём вступительном слове кратко изложивший существо предварительных договорённостей и согласованные предложения по кадровым вопросам, подлежавшим пересмотру. Так, явно подразумевая решения августовского пленума, лидер ТПК заявил, что руководители делегации «братских партий» дали много полезных советов, которые он принял «с удовлетворением» и считает, что ЦК ТПК, сделав соответствующие оргвыводы, исходил из того, что действия оппозиционеров были направлены против руководства партии. Создав собственную группировку, они вели «антипартийную работу». По его словам, столь жёсткие меры были приняты спонтанно, в качестве эмоциональной реакции на сделанные оппозиционерами на пленуме заявления. Президиум ЦК был намерен вести с ними терпеливую воспитательную работу, видя в них «ошибающихся товарищей», и не планировал никаких радикальных действий. Наконец, Ким Ир Сен внёс предложение пересмотреть решения августовского пленума с учётом советов «братских партий»[604].

Выступление Микояну понравилось, но высказываться члены Президиума ЦК ТПК не решались. Тогда руководитель делегации КПСС взял инициативу в свои руки и предложил начать прения Нам Иру, на что тот молниеносно отреагировал: у меня с товарищем Ким Ир Сеном единое мнение[605].

Ким Ир Сен, стремясь повернуть ситуацию в нужное ему русло, повторно взял слово и задал направление, в котором следовало строить дальнейшие выступления: исключённые ошибались, но следует проявить к ним великодушие.

После этого возможность выступить получил возвратившийся из Пекина Цой Ён Гён. Он проинформировал собравшихся о «советах» Мао Цзэдуна: сплотить ряды Трудовой партии Кореи и «дать возможность работать» исключённым оппозиционерам. Оратор внёс предложение пересмотреть на предстоящем пленуме их «дело», но таким образом, чтобы это не повредило дальнейшей работе ЦК ТПК. Что касается тех, кто «убежал в Китай», их можно восстановить в партии, но не в ЦК и не на прежних должностях[606].

Затем слово предоставили ещё одному заместителю главы правительства – Ким Иру, который раскритиковал бывшего министра торговли Юн Кон Хына и члена Президиума ЦК ТПК Цой Чан Ика[607], выступивших на августовском пленуме «с антипартийными фразами»[608].

Ким Ир Сен, почувствовав, что его положению лидера ничто не угрожает, перешёл в атаку. Он заявил, что члены президиума пересмотрят решение не из-за рекомендаций «братских партий», а потому что сами видят необходимость этого. Данную мысль подхватил и развил выступивший следующим его заместитель Ким Чан Ман[609]. По его мнению, одним из главных побудительных мотивов для оппозиционеров выступал тот факт, что поскольку в других «братских компартиях» после XX съезда сменились руководители, то это можно проделать и здесь, хотя в действительности в КНДР не было таких же тяжёлых последствий[610].

В этот момент в ход заседания вмешался Микоян, который не понаслышке знал, что происходило в Болгарии, Венгрии и Польше, и привёл следующий аргумент: правящие партии этих стран единогласно «освободили» своих прежних лидеров. «А вы разве согласны освободить товарища Ким Ир Сена?» – спросил участников совещания посланец Москвы и тут же их успокоил: «В такой плоскости вопрос никто не ставит, в вашем случае нет аналогии с Венгрией или Болгарией. Никто не выступал с требованиями об отстранении Ким Ир Сена, но, тем не менее, нельзя лишать права членов ЦК выступать с критикой». Ким Чан Ман сориентировался, в каком ключе продолжить своё выступление, и согласился с высказанными тезисами.

Глава делегации КПСС вновь вмешался и спросил: в чём суть расхождений с теми, кого вы исключили? Ким Чан Ман был демонстративно прямолинеен: исключённый из ЦК ТПК заместитель министра культуры Ким Гван давал иные указания, нежели аппарат ЦК, относительно театральных постановок. Когда его сотрудники проводили совещание в министерстве культуры о необходимости «сплочения», то Ким Гван говорил, что в его ведомстве и так все сплочены. Кабинет министров и ЦК утвердили план по производству десяти фильмов в год, а Ким Гван заявлял, что этого сделать невозможно. Вряд ли такого рода наивный ответ мог удовлетворить московского гостя.

Единственным, чьё выступление выбивалось из общего ритма, стал заместитель главы правительства Пак Ы Ван[611]. По его мнению, «постановление августовского пленума было крайним и необдуманным», поэтому советы КПСС и КПК вдвойне правильны. Пленум ЦК не выслушал оппозиционеров и исключил их из партии. Недопустима ситуация, когда никому нельзя соглашаться с мнением того или иного руководящего работника, поскольку оно сразу же объявляется антипартийным. Получается, что надо только слушать. Следует отличать «ошибающегося» члена партии от врага. На предстоящем пленуме не нужно выискивать вину исключённых товарищей и проводить следствие относительно их поведения. Рекомендации братских партий имеют огромное значение. Нам надо глубоко продумать их и использовать не только при решении настоящих задач, но и во всей будущей работе ЦК ТПК и его руководства[612].

Однако следующим выступил Пак Кым Чер, вернув обсуждение в прежнее русло и выразив несогласие с оппозиционерами, говорившими на августовском пленуме, что ТПК не проводит линию XX съезда КПСС. После этого выступления Микоян решил, что самое время изложить позицию КПСС, которая должна была выглядеть исключительно как проявление заботы «старших товарищей» по отношению к «младшим», в силу недостаточного опыта допустившим ряд «исправимых» ошибок.

Прежде всего, заявил он, мы приехали сюда потому, что это наш интернациональный долг, а советы от дружественных партий не менее значимы, чем материальная помощь. Возникает тревога за судьбу ТПК, поскольку КНДР располагается на стыке «двух миров»: по 38-й параллели проходит разделительная линия борьбы между капитализмом и социализмом, следовательно, ваши неудачи могут отрицательно сказаться на всём лагере социализма. Далее Микоян указал, что ЦК ТПК мало информировал своих советских и китайских коллег об обстоятельствах, связанных с прошедшим в августе пленумом. В Москве, заявил он, «не знают» тех руководителей ТПК, в отношении которых были сделаны «оргвыводы» и поэтому «мы не выступаем за них»[613]. Тревогу вызывает сам факт принятия пленумом подобного решения, поскольку часть членов ЦК оказалась исключена буквально спустя три месяца после избрания на съезде партии. Более того, четверо из них «убегают из страны», что указывает на явный кризис партийного и государственного руководства.

«Усиливает ли партию это, или ослабляет? – риторически вопросил Микоян. – Не будут ли такие решения августовского пленума поняты простым народом так, будто бы ТПК раздирается разногласиями, что идёт постоянная внутрипартийная борьба? Подумайте сами, если бы в СССР происходили такого рода события, вы бы наверняка сказали, что у нас дело плохо. Мы хотим, чтобы ваша партия росла и крепла».

Микоян использовал ещё один ораторский приём – доказательство от обратного: «Здесь говорилось о некоторых ошибках исключённых товарищей. Возможно, то, что они говорили и делали, было неправильно. Может быть, у некоторых из них плохой характер. Но что сделал ЦК для их исправления и рассмотрения высказанных альтернативных предложений? Они в партии состоят уже длительное время, всего три месяца назад съезд избрал их в состав ЦК, а теперь исключил оттуда без созыва съезда. Если говорить о необходимости поддержания авторитета ЦК, то решение об исключении группы членов из ЦК не будет способствовать повышению авторитета ТПК».

Микоян решил также дать назидательные наставления руководству ТПК относительно норм поведения в партийной жизни. По его мнению, если бы III съезд ТПК прошёл более самокритично, все спорные вопросы могли быть решены. Если бы внутрипартийная демократия действовала, коммунисты, в том числе и члены ЦК, имели бы возможность выступать открыто, не боясь преследований. Если член ЦК не будет говорить на заседании ЦК то, что он думает, то в ТПК не будет квалифицированного и компетентного руководства[614].

Затем под огонь критики главы советской делегации вновь попал Ким Чан Ман, обвинённый в неправильной трактовке действий исключённых на августовском пленуме как «антипартийных». Его оценку их высказываний Микоян назвал «сектантской», а также вступился за Юн Кон Хыма, которому на августовском пленуме даже не дали закончить выступление[615]. Участникам заседания было сказано буквально следующее: «Надо иметь в виду, что у вас огромные права. Вы можете исключить из партии, арестовать человека, расстрелять его. Таких прав не имеет ни один орган власти в капиталистической стране, ни президент Эйзенхауэр, например, и никто другой. Поэтому, имея такие огромные права, вы должны быть осторожны».

После этих слов уже в третий раз объектом критики стал Ким Чан Ман – на сей раз за высказывание о том, что члены ТПК не имеют права спорить с чиновниками из отдела агитации и пропаганды ЦК. По мнению Микояна, каждый член ЦК ТПК должен иметь как ответственность за свои слова и дела, так и права[616]. Возможно, продолжал он, что этих членов ЦК поддерживают члены партии. Как вы разъясните ваши решения? Репрессии на время могут заглушить критику, но надо учесть, что начнутся разговоры с другого конца, и их будут вести уже другие люди. Политику «отсечения» надо применять только в крайнем случае, когда установлено достоверно, что «люди полностью сгнили». Если член ЦК ошибается, надо постараться его убедить в неправоте его взглядов или поведения.

Микоян затронул и самую больную для собравшихся тему, заявив, что некоторые товарищи говорят, что исключённые из партии хотели сменить руководство ТПК. «Разве у вас меньшинство в составе ЦК?», – спросил Микоян, после чего вновь озвучил свой главный тезис: «Никто не ставит вопрос о замене тов. Ким Ир Сена, хотя юридически, по уставу партии, этот вопрос можно ставить»[617]. Лидера, по его словам, надо было поддержать на базе идейного сплочения северокорейского руководства, а не на основе страха, репрессий и исключения из рядов партии[618].

Стремясь расположить к себе собравшихся, глава советской делегации раскрыл им один «секрет»: перед приездом в Пхеньян он имел беседу с Мао Цзэдуном, который заверил, что ЦК КПК и он лично доверяют Ким Ир Сену. Затем он выразил удовлетворение тем, как прошло заседание и что большинство членов Президиума ЦК ТПК правильно высказались о своей готовности исправлять выявленные ошибки. Предвосхищая вопрос, не скажется ли это на авторитете партии и её руководства, он заявил, что, наоборот, авторитет только возрастёт. Партия должна проявлять великодушие даже к тем, кто грубо ошибается. Микоян предложил в кратчайшие сроки провести новый пленум ЦК ТПК и исправить ошибки предыдущего[619].

В заключение своего выступления Микоян заявил, что необходимо выяснить, какие процессы в партии привели к исключению из ЦК нескольких ответственных работников. Руководство КПСС не имеет позиции о положении в ТПК, но, будучи встревоженным положением дел, направило нашу делегацию с целью рассмотреть на месте сложившееся положение.

Следующим на трибуну вышел Пэн Дэхуай, начавший своё достаточно пространное выступление с экскурса в историю взаимоотношений КПК и ТПК. Необходимо обмениваться опытом работы, заявил докладчик, тем более что у КПК он весьма обширный и она извлекла горькие уроки из своих промахов, которые ТПК не должна повторять. Работа августовского пленума ЦК ТПК, по его мнению, была проведена с ошибками, и он полностью согласен с высказанными Микояном оценками[620].

Напомнив, что сам Ким Ир Сен долгое время жил в Китае, защищая дело революции, глава делегации КПК заявил, что «сейчас нет такого человека, который мог бы заменить Ким Ир Сена, и нет такого, кто этого желал бы». В этот момент Микоян бросил в зал ещё одну ключевую реплику: «Если бы даже такой и нашёлся, то ведь не он решает вопрос». Пэн Дэхуай эту мысль постарался развить, отметив, что КПСС и КПК поддерживают Ким Ир Сена в качестве лидера ТПК, но руководство партии «должно проводить правильные мероприятия, иначе наши дела будут противоречить нашим желаниям»[621].

Цой Ён Гён, очевидно, опять согласовав своё предложение с Ким Ир Сеном, повторно взял слово и заявил, что необходимо созвать пленум ЦК и на нём подтвердить, что поведение исключённых лиц является антипартийный поведением, но ради монолитности партии руководители ТПК готовы принять «более великодушное решение».

Ким Ир Сен на правах «победителя» подвёл итог заседанию, отметив в заключительном слове, что северокорейскому руководству нельзя быть связанными решениями августовского пленума. На предстоящем пленуме необходимо исправить ошибки и сказать о развитии внутрипартийной демократии. Делегации братских коммунистических партий приехали к нам и дали правильные советы в отношении исключённых из ЦК товарищей. Необходимо указать в решении пленума, что мы поступили неправильно, это нужно сказать специально при них[622].

Таким образом, ни одного прямого упрёка в адрес Кима озвучено не было. Микоян, опираясь на результаты обсуждения решений августовского пленума на президиуме ЦК КПСС, высказал критику «неправильных мероприятий» ЦК ТПК. В результате участники заседания единодушно поддержали предложение лидера КНДР созывать новый пленум и пересмотреть на нём решения предыдущего[623]. Затем так же единогласно было принято решение о сроках его проведения – 22 сентября, а если не успеют к тому времени прибыть все члены ЦК, то 23-го, в первой половине дня. За это время комиссия Президиума ЦК ТПК должна была подготовить проект соответствующего решения, а его текст в обязательном порядке (на чём настаивали Микоян и Пэн Дэхуай) и в полном объёме опубликовать в печати. Нам Ир, явно играя в «демократию», пригласил посланцев Москвы и Пекина принять участие в работе по составлению проекта такого решения. Согласие последовало незамедлительно[624].

Трудно определённо сказать, чем конкретно 21 сентября занимались в Пхеньяне члены делегаций. Судя по дневниковой записи о поездке Микояна, они посетили металлургический завод, общежития рабочих и магазины[625], скорее всего, они также готовили отчёты в Москву и Пекин[626]. 22 сентября состоялась встреча руководителей советской и китайской делегаций с руководством ТПК по проекту резолюции будущего пленума. Микоян и Пэн Дэхуай отметили, что он соответствует прежним договорённостям, в основном приемлем в части, касающейся отмены оргвыводов предыдущего пленума. Кроме того, Микоян заявил, что в проект следует внести положения о необходимости проведения в ТПК внутрипартийной демократии, критики и самокритики и терпеливого отношения к ошибающимся товарищам, на что было получено согласие корейской стороны[627]. Микоян так же настойчиво порекомендовал подготовить предложения о государственной или иной работе, которая будет поручена реабилитированным оппозиционерам. Либо вернуть их на прежние посты, либо предоставить новые, соответствующие их положению и компетенции[628].

С корейской стороны последовало предложение о переносе даты начала пленума на следующий день, чтобы успеть проинформировать членов ЦК ТПК о характере предстоящих решений. Ким Ир Сен отметил, что такие беседы уже проводятся, но единогласия в их поддержке пока нет. Микоян и Пэн Дэхуай вынуждены были согласиться. В тот же день вечером советская делегация предполагала вылететь в Пекин, а 24 сентября оттуда отправиться в Москву[629].

Встреча продолжалась около часа, а затем члены делегации осмотрели здание посольства и торгового представительства СССР. Вечером Микоян провёл полуторачасовое совещание с советскими гражданами, работавшими в КНДР. Затем по инициативе Ким Ир Сена состоялась ещё одна встреча с советской делегацией, продолжавшаяся с 9 часов вечера до 2 часов ночи. Сначала обсуждались хозяйственные дела, затем был предоставлен для ознакомления новый проект резолюции предстоящего пленума уже с учётом замечаний Микояна и с тезисами о необходимости обеспечения «ленинских норм партийной жизни» и неправильности применения к несогласным мер административного характера. В дополнение к более раннему варианту корейской стороной был внесён раздел, из содержания которого следовало, что все партийные организации должны обратить серьёзное внимание на исправление ошибок членов ТПК терпеливым проведением воспитательной работы и убеждением.

Во время беседы члены делегации КПСС отметили, что идейная сплоченность ТПК не может быть достигнута путём репрессивных мер и отсечения всё новых и новых руководящих кадров. Ким Ир Сен в свою очередь заявил, что полностью согласен с этими советами ЦК КПСС, понимает неправильность многих шагов руководства партии. Надо признать, что ЦК ТПК только сейчас стал понимать «существо линии XX съезда КПСС», чего не было в период подготовки и проведения III съезда. Если бы мы проводили его сейчас, сказал Ким Ир Сен, то он прошёл бы в атмосфере самокритики и дал партии правильную установку на полное проведение «ленинских партийных принципов» в жизнь.

Далее стороны похвалили организацию VIII съезда КПК и отметили, что корейские коммунисты могут почерпнуть из его решений много полезного. Ким специально подчеркнул, что у КПК имеется большой опыт самостоятельности, а у ТПК его нет, и поэтому она, будучи в прямой зависимости от Москвы, слепо копировала опыт КПСС, имея в виду культ личности Сталина. Таким образом, в его трактовке выходило, что в сложившейся ситуации виноваты не лояльные ему корейские левые радикалы, а непосредственно Советский Союз.

Члены советской делегации вновь подчеркнули, что руководители КПСС вместе с китайскими коллегами будут и впредь поддерживать Ким Ир Сена, но хотят, чтобы он лично возглавил критику и устранение выявленных недостатков в отношении значительного числа кадровых работников, являющихся «честными коммунистами». Ким согласился с высказанным пожеланием и заявил, что сделает всё от него зависящее для устранения негативных явлений. Микоян попросил, чтобы всё высказанное в ходе данной встречи Ким Ир Сен повторил на пленуме. Северокорейский руководитель согласился с этим и также заявил, что осознаёт ответственность за создавшееся положение и не допустит повторения таких ошибок.

В заключение члены советской делегации спросили, что им передать в Москву. Ким Ир Сен отметил, что полностью согласен со всеми советами ЦК КПСС и КПК. КПСС является для него непререкаемым авторитетом и все её советы он всегда будет принимать как руководство. Он также заверил, что ошибки, подобные тем, что были допущены в последнее время, больше не повторятся.

Лидеру КНДР пожелали поддерживать более тесную связь с ЦК КПСС, дабы Москва была объективно информирована о положении дел[630]. Во время беседы Микоян, наверняка стремясь заручиться после возвращения в Пекин благорасположением Мао Цзэдуна, рекомендовал принять положительное решение по вопросу освобождения из заключения Пак Ир У. Ким Ир Сен пообещал, что в ближайшее время это будет сделано[631].

Из всего вышеизложенного становится понятным, что Ким Ир Сен, стремясь не допустить на предстоящем пленуме «неожиданностей» со стороны московских и пекинских «друзей», готов был пообещать всё, что угодно.

23 сентября в 9 часов утра пленум ЦК ТПК начал работу. Судя по содержанию телеграмм, отправленных от имени Микояна в Москву, и воспоминаниям Мухитдинова, всё прошло по заранее оговоренному сценарию. На Пленуме присутствовали делегации КПСС и КПК в полном составе, но никто из «гостей» не выступил. Ким Ир Сен сделал «правильный» доклад, ораторы в прениях поддержали заранее согласованное с руководителями делегаций предложения, внесённые от имени президиума ЦК ТПК. Допустили даже одно выступление от оппозиции, которое озвучил заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК Пак Хун Ир, предложивший освободить от занимаемых должностей ближайших соратников Ким Ир Сена: Пак Ден Ай[632], Пак Кым Чера и Ким Чан Мана. Северокорейский лидер, играя перед советскими и китайскими гостями в демократию, пообещал «разобраться»[633]. Пленум принял по его докладу резолюцию, заранее согласованную с Микояном и Пэн Дэхуаем[634]

Заседание завершилось к 13 часам, после чего состоялся обед с участием советской и китайской делегаций. Через два часа делегация КПСС вылетела из Пхеньяна и в 17 часов по пекинскому времени прибыла в китайскую столицу[635].

Однако ситуация развивалась отнюдь не по предполагаемому в Москве и в Пекине сценарию. Руководство КПСС несколько дней ожидало, когда же из Пхеньяна придёт сообщение о том, что постановление пленума ЦК ТПК опубликовано в полном объёме в северокорейской печати. Член советской делегации Пономарёв, следивший из Пекина за ситуацией в КНДР, 26 сентября отправил в Москву телеграмму, с тревогой отмечая, что в северокорейской печати постановление не появилось.

Почувствовав неладное, Пэн Дэхуай (который, видимо, также сообщил Мао Цзэдуну об «успешном» завершении поездки), по словам Пономарёва, предложил подождать ещё день. Если постановление не будет опубликовано, то следует послать телеграмму руководству ТПК с «напоминанием». Если же и после этого реакции не последует, руководителям делегаций КПСС и КПК следует вновь посетить Пхеньян для «исправления положения» – причём, если потребуется, собрать уже не пленум, а съезд ТПК. Пономарёв ответил, что передаст это предложение в ЦК КПСС и будет ждать ответа[636].

Первая страница чернового наброска выступления Микояна на Президиуме ЦК КПСС о поездке в КНДР (ГАРФ)

Вскоре после этого переводчик китайской делегации Ши Чжэ сообщил ему, что ЦК КПК имеет информацию о том, что Ким Ир Сен во время пребывания советской и китайской делегаций в Пхеньяне сказал своим единомышленникам – их приезд означает «вмешательство двух старших братьев» во внутренние дела ТПК[637].

В Москве и Пекине в тот момент наверняка поняли, что Ким Ир Сен ничего больше в угоду им не сделает, сидит в Пхеньяне «крепко» и повторить «сентябрьский визит» вряд ли позволит.

Что касается оценок самого Микояна, этого эпизода его внешнеполитической деятельности, он никак не отражен в доступных для изучения диктовках его воспоминаний, не говоря уже об опубликованных мемуарах.

Приложение 1

Из стенограммы заседания Президиума ЦК ТПК от 20 сентября 1956 г. [638]

Тов. Микоян: Прежде всего необходимо сказать, почему приехали делегации наших партий сюда к вам. Мы считаем, что это является выполнением нашего интернационального долга.

Помощь советами братских партий имеет не меньшее значение, чем помощь материальная. Мы хотим дать вам совет, чтобы вы сами разобрались в положении партии и сами приняли решение. Говоря откровенно, у нас есть тревога за судьбу Трудовой партии Кореи. Корейская Народно-Демократическая Республика стоит на стыке двух миров. По обеим сторонам 38-й параллели идет борьба между капитализмом и социализмом, поэтому если здесь будет неудача, то это неудача всего лагеря социализма. ЦК нашей партии мало информирован о делах, связанных с августовским пленумом ЦК. Мы не получили информации от ЦК вашей партии. Тех людей, о которых сейчас идет речь, мы не знаем. И мы не выступаем за них. Нас тревожит общий факт постановления августовского пленума ЦК, где через три месяца после съезда партии из состава ЦК исключаются шесть членов ЦК, четверо из них убегают из страны. Это признаки кризиса государственного, партийного, руководства. В капиталистической стране так бы и сказали, что это глубокий кризис правительства. Усиливает ли партию это, или ослабляет. Несомненно это ослабляет партию. Не будут ли такие решения августовского пленума поняты населением так, будто бы партия раздирается разногласиями, что идет постоянная борьба внутри партии. Подумайте сами, если бы у нас проходили такие события, вы бы сами сказали, что у Ли Сын Мана произошли такие события, вы бы сами сказали, что у Ли Сын Мана дело плохо. Исключение из партии указанной группы товарищей – это удар по партии. А мы хотим, чтобы ваша партия росла и крепла.

Здесь говорилось о некоторых ошибках исключенных товарищей. Возможно, что они говорили и делали, было неправильным. Может быть у некоторых из них плохой характер: но что сделал ЦК для их исправления и рассмотрения их предложения. Ведь они в партии состоят по много лет. Три месяца назад съезд избрал их в состав ЦК, а вы взяли и исключил целую группу членов ЦК без созыва съезда. Если говорить о необходимости поддержания авторитета ЦК, то решением об исключении группы членов из ЦК и партии вы подорвали этот авторитет.

Если бы III-й съезд прошел более самокритично, то все вопросы были бы решены на съезде.

Если в партии развернута внутрипартийная демократия, коммунисты, в том числе и члены ЦК, имеют возможность выступать открыто, не боясь никаких преследований. Тогда все вопросы легко и просто разрешаются. Если член ЦК не будет говорить на заседании ЦК то, что он думает, то у вас не будет квалифицированного и компетентного руководства. Когда член ЦК выступает на заседаниях ЦК, он думает, что он прав, и нельзя считать его выступление неправильным до обсуждения этого вопроса и принятия решения. Только после всестороннего обсуждения можно решить, кто прав и кто неправ. Здесь выступал тов. Ким Чан Ман, характеризуя деятельность исключенных членов ЦК как антипартийную. Все, что он говорил для доказательства этого утверждения, совершенно неправильно. Согласно его выступления получается, что всякий, кто хочет сказать что-то свое, выступает против линии ЦК. Такой подход является сектантским подходом.

Совершенно ненормальным является то положение, что исключенному из ЦК т. Юн Кон Хыму даже не дали закончить его выступление. Надо иметь в виду, что у вас огромные права. Вы можете исключить из партии, арестовать человека, расстрелять его. Таких прав не имеет ни один орган власти в капиталистической стране, ни президент Эйзенхауэр, например, и никто другой. Поэтому имея такие огромные права вы должны быть осторожны. Почему, например, нельзя спорить с агитпропом ЦК, как это думает т. Ким Чан Ман. Это же бесспорное право каждого члена партии. Члены ЦК имеют право выступать на заседаниях ЦК. Если бы они после пленума ЦК стали вести кампанию против постановления ЦК и создавать свою группировку, вы могли бы привлечь их к партийной ответственности. Каждый член ЦК имеет свою ответственность. Если есть ответственность, то они должны иметь права. Как вы объясните своей партии, почему вы исключили членов партии. Вы, очевидно, скажите, что это плохие люди, но вас спросят, почему же они оказались плохими, когда вы только что их избрали в состав ЦК. К тому же они известны партии по многу лет. Этот пленум разоблачил 6 человек, а на следующем пленуме еще разоблачить кого-либо. Возникает вопрос, каково же положение в ЦК.

Возможно, что этих членов ЦК поддерживают члены партии. Как вы разъясните ваши решения. Репрессии на время могут заглушить критику, но надо иметь ввиду, что начнутся разговоры с другого конца, и их будут вести другие люди. Политику отсечения надо применять только в крайнем случае, когда установлено достоверно, что люди полностью сгнили. Если член ЦК ошибается, то надо постараться его убедить. Некоторые товарищи говорят, что исключение из партии хотели сменить руководство Трудовой партии Кореи. Но почему вы так напугались, откуда такая паника. Разве у вас меньшинство в составе ЦК? Ведь никто не ставит вопрос о замене тов. Ким Ир Сена, хотя юридически, по уставу партии, этот вопрос можно ставить. Мы считаем, что тов. Ким Ир Сена надо поддержать в руководстве партией, но поддержать на принципиальной базе, на базе идейного сплочения руководства ТПК, на основе дружественных отношений в руководящем коллективе, а не на основе страха, репрессий, исключения из партии. Необходимо строго соблюдать ленинские нормы партийной жизни в ТПК. Мы можем откровенно сказать, что перед приездом в Пхеньян мы имели беседу в ЦК КПК. И ЦК КПК, как нам об этом сказал тов. Мао Цзэдун. И Мао Цзэдун, и ЦК нашей партии доверяем тов. Ким Ир Сену, но мы должны прямо сказать, что руководство ЦК ТПК часто наспех решает вопросы, не считается с мнением тех, кто думает иначе, подвергает репрессиям тех, кто имеет другое мнение. И ЦК КПК, и мы считаем, что необходимо полностью проводить снизу доверху во всей деятельности ТПК ленинские нормы партийной жизни и развернуть партийную демократию.

Мы удовлетворены тем, что тов. Ким Ир Сен сказал сегодня на заседании президиума ЦК, а большинство членов президиума ЦК правильно высказались, что они готовы исправлять ошибки.

Некоторые товарищи могут спросить, не теряет ли ЦК авторитет, если он признает ошибки. Нет, не теряет, наоборот, его авторитет укрепится от этого. Необходимо еще раз попробовать меры воспитания, а не выбрасывать людей из партии. Большинство членов вашей партии будут довольны тем, что членов ЦК не исключают из партии, а в противном случае скажут, что расправились с неугодными руководству людьми. Вполне вероятно, что могут сказать – исключенные выступали за повышение жизненного уровня населения, а их сразу исключили из партии. А теперь вы можете сказать, что мы сделали все, что возможно для населения, что готовы выслушать предложения о дальнейшем улучшении жизни трудящихся и если предложение невыполнимо, тогда это всем будет понятно. Надо иметь ввиду, что партия, бережливо относящаяся к членам партии, является сильной партией. Партия должна проявлять великодушие, даже к тем, кто грубо ошибается. Надо усвоить ту истину, что с врагами один разговор, с ошибающимся другой.

Нам необходимо выяснить, что происходит в ТПК, т. к. была исключена целая группа членов ЦК. Это явление серьезное в жизни партии. Наш ЦК не имеет никакого решения по вопросу о положении в вашей партии, но будучи встревоженным положением дел в вашей партии, направил сюда делегацию. Наша делегация хотела иметь возможность доложить ЦК КПСС, что руководство ТПК само справится с положением, оно исправит ошибки, допущенные на августовском пленуме ЦК ТПК. И ЦК нашей партии принял бы с большим удовлетворением такой исход дела.

Очевидно в ближайшее время необходимо созвать пленум ЦК и на пленуме принять решение, хотя бы короткое, и опубликовать это решение в печати.

Что касается ЦК нашей партии, нашей делегации, то мы хотим только хорошего ТПК, хотим ее дальнейшего сплочения и укрепления.

Приложение 2

Воспоминания дипломата В. В. Ковыженко и военного историка Г. М. Плотникова о поездке А. И. Микояна в Пхеньян в сентябре 1956 г.[639]

В. В. Ковыженко вспоминал, что, когда делегация поездом прибыла в Пхеньян, Ким Ир Сен не появился, как это было принято, на вокзале для встречи «иностранных гостей». По-видимому, он решил таким образом продемонстрировать свое недовольство приездом незваных «гостей». Его отношение к визитерам прояснилось год спустя, когда после своей политической победы он делился воспоминаниями с влиятельными чиновниками. Тогда Ким Ир Сен сказал, явно пытаясь скрыть как свое былое замешательство, так и нынешнее ликование: «Когда прилетели товарищи Микоян и Пын Дэ-хуай […] Разве мы их могли отослать обратно, хотя они приехали и без приглашения? Надо считаться с авторитетом этих партий»[640]. Члены делегации разъехались по своим резиденциям (советская и китайская части размещались отдельно), и на следующий день Ким Ир Сен посетил их. Делегация настаивала на созыве нового Пленума ЦК ТПК в кратчайшие сроки. Поэтому подготовка к пленуму, которую контролировали Анастас Микоян и Пэн Дэ-хуай, началась немедленно. За день до пленума состоялась встреча руководителей делегации, на которой советскую сторону представляли Микоян и Пономарев. После этого они начали составлять (на русском языке) проект резолюции, которую должен был принять намеченный пленум. Предполагалось, что его раздадут участникам пленума. По словам В. В. Ковыженко, резолюция не только обвиняла Ким Ир Сена в развязывании необоснованных репрессий после августовского пленума, но и прямо предлагала его отставку. Микоян был уверен, что члены ЦК, особенно из советской и яньаньской фракций, послушно проголосуют за проект, предложенный представителем Москвы. В целом этот подход отражал стиль работы Микояна (да и самого Сталина).

Несмотря на то, что Микоян пользовался заслуженной репутацией здравомыслящего и острожного политика, все имевшие отношение к его визиту в Пхеньян отмечали его высокомерное отношение к корейцам. Г. К. Плотников, советский историк и военный кореевед, вспоминал: «То, как держал себя там Микоян, мне, честно говоря, не понравилось уже тогда и еще меньше нравится теперь. Микоян говорил о корейцах свысока, неуважительно, то и дело замечая «я им сделал втык», «я им объяснил все», «я распорядился». Неуважение к Корее слишком сквозило в каждом его слове. Мне это было очень неприятно»[641].

Комментарий А. Н. Ланькова: Похоже, что сентябре Микоян намеревался сыграть в Пхеньяне ту же роль, что в июле он сыграл в Будапеште. Там он проконтролировал замену действующего лидера (Матьяш Ракоши, которого считали слишком приверженным сталинизму и непопулярным в народе) на нового лидера (Эрне Гере), который тогда казался более подходящей для СССР фигурой. Однако положение в Пхеньяне было совершенно другим. Летом 1956 г. в Венгрии назревал политический взрыв, а сталинистская старая гвардия осознавала, что имеет слабую поддержку не только среди простого населения, но и даже среди партийных работников. В Корее не наблюдалось никаких признаков назревающего массового протеста. Как мы увидим далее, определенное недовольство в стране существовало, но его масштабы не шли ни в какое сравнение с той ситуацией, что тогда сложилась в Венгрии или в Польше. Что произошло дальше?

Мы располагаем только версией, которую предложил сам В. В. Ковыженко: «На беседе с китайцами я не был, но когда Пономарев с нее вернулся, он сказал: «Будем составлять проект решения». Я говорю: «Этого делать никак нельзя!» Пономарев: «Почему?» Я отвечаю: «На словах, может быть, и можно, но никаких бумажек, тем более на русском языке, оставлять нельзя». Пономарев пожаловался Микояну, и тот вызвал меня. С Микояном мы говорили долго, часа два, если не больше, и я в конце концов его убедил, что составлять какие-либо бумаги по свержению Ким Ир Сена ни в коем случае нельзя, что если Ким Ир Сен удержится (я в этом был уверен), то нам этого никогда не простят. Микоян подумал и сказал: «Ладно. Китайцы на этом настаивали, вот пусть они, если уж им так надо, и добиваются своего». На том и порешили. Вскоре Микояна отозвали, и оказалось, что я как в воду глядел: не успели мы уехать, как стали распускать слухи и говорить Ким Ир Сену, что все это была русская интрига против него»[642].

Приложение 3

Из воспоминаний Н. А. Мухитдинова о поездке делегаций КПСС и КПК в Северную Корею в сентябре 1956 г.[643]

В Разделе 3.3 в настоящей книге мы уже рассматривали отдельные эпизоды воспоминаний Н. А. Мухитдинова, связанных с его участием в составе делегации КПСС в работе VIII съезда КПК. Кроме того, в составе советской делегации из трех человек, он в те дни побывал и в Пхеньяне. Попробуем рассмотреть его версию там происходившего, которая, сразу отметим, по роду моментов очень сильно отличается от изложенного в официальных документах.

Мухитдинов связывал начало рассмотрения «северокорейского вопроса» с третьей встречей Мао Цзэдуна с делегацией КПСС, состоявшейся, судя по официальным документам, сентября. Приведем соответствующий фрагмент.

Затем он [Мао Цзэдун] вдруг сказал, что в Пхеньяне положение неблагополучное, там возникли серьезные разногласия в руководстве Трудовой партии Кореи. Далее заявил, что было бы полезно нашим партиям (КПК и КПСС) оказать помощь корейским товарищам.

– С этой целью, быть может, – продолжал он, – пошлем туда представителей обеих партий, чтобы содействовать руководителям Кореи в урегулировании разногласий, восстановлении единства и дружной работы?

И добавил: – Товарищ Микоян, вы сообщите в Москву. При положительном отношении делегацию нашей партии может возглавить Пын Дэхуэй (указал на него правой рукой), тем более что он возглавлял китайских добровольцев, которые помогли отстоять свободу и независимость Кореи во время войны».

Естественно, тут же было доложено в Москву. На следующий день утром поступила директива: согласиться с предложением Мао Цзэдуна; Микояну, Мухитдинову, Пономареву вылететь в Пхеньян, а Капитонову и Сатюкову продолжить участвовать в работе VIII съезда КПК.

Итак, трое из нашей делегации своим самолетом, а китайская во главе с Пэн Дэхуаем – своим, с разницей в два часа, вылетели в столицу КНДР[644].

Далее Мухитдинов описывает нахождение советской делегации в Пхеньяне и его изложение явно по некоторым важным моментам отличается от того, что мы воспроизвели выше.

Разместили нас на даче. А. И. Микоян сразу уединился со встречавшим его секретарем ЦК[645]. Затем сказал нам, что едет к Ким Ир Сену для беседы наедине, и добавил:

– Товарищ Пономарев, поезжайте со мной. Вы заведующий отделом ЦК, можете там понадобиться. – И обращаясь ко мне: – А ты отдохни или посмотри город.

Минут через двадцать за мной приехали Пак Дэн Ай (секретарь ЦК[646], возглавлявшая корейскую делегацию на похоронах Сталина) и еще один член Политбюро[647]. Они знакмили меня с достопримечательностями города, потом мы плавали на катере по озерам (…)

В салоне катера у нас состоялся разговор. Мне было сказано:

– Хорошо, что вы не участвуете в этих делах. Вот сейчас Микоян и Пын Дэхуэй занимаются этим, а вы – наш гость. Хотим доверительно сообщить, что несколько членов нашего ЦК систематически и согласованно начали вести атаку на руководство страны во главе с Ким Ир Сеном. Воспользовавшись критикой Сталина, другими трудностями в вашей стране, они хотят переориентировать Корею, оторвать ее от Советского Союза, с этой целью развернули подрывную деятельность для свержения нынешнего режима. Когда все это стало нам известно, мы решили созвать пленум, послушать их, сообща дать оценку, сделать выводы. Узнав об этом, они тайно сбежали[648].

Я заверил, что не в курсе дела, что товарищ Микоян наверняка изложит позицию советского руководства, и ограничился этим. Вечером вернулись на дачу, они уехали и оставили меня отдыхать. Микоян прибыл поздно. Я вышел встретить его в вестибюль, поприветствовал и начал рассказывать о том, что узнал. Перебив меня словами: «Не слушай их», – он пошел к себе.

Утром в здании ЦК открылся пленум Центрального Комитета Трудовой партии Кореи[649].

В президиуме – только члены Политбюро; справа, перпендикулярно, – стол, за ним четыре места. Мы сели туда. Напротив – стол для китайской делегации, там в центре Пын Дэхуэй. В зале – члены ЦК и руководящие работники партии. Здесь я впервые увидел Ким Ир Сена. Он тихим голосом открыл пленум, заявив, что необходимо обсудить положение в руководстве партии и страны:

– Вам известно, что этот вопрос стоял и раньше, но по известным причинам мы не могли обсудить его. А сегодня надо рассмотреть и решить.

Все согласились с такой повесткой дня.

Он рассказал суть дела.

– Историческим событием явилось завоевание в 1953 год у независимости Северной Кореи[650]. За короткий срок с помощью великих друзей – Советского Союза и Китая – страна достигла существенных успехов. Но она разделена, враг у дверей; внутри, как следствие оккупации, много разрушений, трудностей, отсталость. В ходе работы возникли некоторые осложнения в самом руководстве, хотя партия и государственная власть, безусловно, пользуются доверием народа.

Дело в том, – продолжал Ким Ир Сен, – что группа наших соратников задалась целью изменить курс политики партии, обвиняет руководство в неправильных действиях, противопоставляет одних другим. Давайте сегодня внесем ясность. Главное для всех нас – сплочение партии, сохранение доверия народа. Пожалуйста, кто имеет желание выступить?

И тогда один за другим оппозиционеры стали резко критиковать работу Политбюро.

Выступали члены Политбюро, отводили обвинения, давали объяснения. Ни китайская, ни советская сторона не произнесли ни слова, только внимательно слушали и записывали. Затем Ким Ир Сен, обращаясь к оппонентам, заметил:

– Вот вы критикуете всех нас, а у вас самих есть какие-либо недостатки, ошибки? Вы говорите о проблемах в стране, а разве не несете ответственности за происходящее вместе с другими членами руководства?

В ответ один из критикующих уклончиво заявил:

– Да, мы себя не отделяем от коллектива руководства. Но вы же не давали нам возможности работать, проявлять инициативу, смелее действовать.

Больше не оказалось желающих выступить. Тогда Ким Ир Сен, встав, подвел итоги, отметив, что обсуждение было полезным.

– Товарищи, чувствуется, занялись самоанализом, понимают меру своей ответственности. Все это дает основание думать, что они могут продолжать работать в составе руководства. Надеюсь, что мы, корейские революционеры-патриоты, добьемся слаженности в работе. Есть желающие дополнить?

Таких не оказалось.

Тогда примем решение? Из зала раздалось:

– Да.

Кто за это, прошу поднять руку. Рук было поднято немало.

Так был решен этот вопрос. Этот пленум вошел в историю КНДР как Сентябрьский (1956 г.) объединительный пленум ЦК ТПК[651].

После обеда А. И. Микоян и Б. Н. Пономарев отправились в посольство, очевидно, чтобы связаться с Москвой и доложить о происшедшем.

Следующим утром Ким Ир Сен устроил для нашей делегации завтрак с участием полного состава Политбюро. По протоколу, поскольку корейских товарищей было много, а нас всего трое, должны были посадить по одну сторону от Микояна корейского товарища, по другую – посла, а справа и слева от Ким Ир Сена, сидевшего напротив, – Пономарева и меня. Но разместили нас так, что я оказался чуть ли не в конце стола, вдали от Микояна, а рядом со мной – член Политбюро, показывавший вчера город вместе с Пак Дэн Ай. Лишь позднее мне стало ясно, что это было сделано специально. На протяжении всего завтрака мы с ним сидели плечом к плечу и полушепотом беседовали по-русски.

Он сообщил, что ему поручено поговорить со мной сугубо доверительно и чтобы беседа была передана лично Н. С. Хрущеву: корейские товарищи пошли на такое решение под сильным давлением Пын Дэхуэя и Микояна.

– Мы, – говорил он, – твердо стоим за сотрудничество с Советским Союзом и КПСС, трудности ваши временные, вы их преодолеете, издержки, связанные со Сталиным, утрясутся. Мы ни при каких условиях не отступим от своей политики и стратегии. Но сейчас положение у нас тяжелое. Мы одни, у нашей границы в Южной Корее американцы, они же – в Японии. В этих условиях наши стабильность и успехи в решающей степени зависят от моральной, политической, дипломатической и в других формах поддержки Советского Союза. Искренне надеемся на нее, ибо это – основа нашей уверенности в лучшем будущем.

Когда на конфиденциальных встречах в Пекине Мао Цзэдун поднял вопрос о положении в руководстве КНДР и ТПК и о возникших там серьезных разногласиях, даже расколе, меня это удивило. Дело в том, что всего несколько месяцев назад, точнее, в начале июля высокая корейская делегация во главе с Ким Ир Сеном побывала в Москве. Провела там переговоры, был подписан ряд соглашений по экономическому и торговому сотрудничеству. И вдруг теперь там дело дошло до раскола? Было непонятно, а расспрашивать – неудобно.

Картина окончательно прояснилась для меня несколько позднее. Остановлюсь на этом чуть подробнее. В Пхеньян от советского руководства было направлено теплое приглашение посетить Советский Союз. В ответ Ким Ир Сен прислал телеграмму о том, что приглашение принимается и он готов в начале июля прибыть в Москву во главе правительственной делегации.

6 июля 1956 г. в Москву, после посещения восточноевропейских стран, прибыла правительственная делегация КНДР во главе с Председателем Кабинета Министров маршалом Ким Ир Сеном.

Из высшего советского руководства делегацию встречали Н. А. Булганин, Л. И. Брежнев, Д. Т. Шепилов, Е. А. Фурцева, Б. Н. Пономарев и др.[652] На аэродроме Ким Ир Сен произнес речь, в которой, в частности, сказал:

– Корейский народ в нерушимой дружбе с народами Советского Союза, Китая и других социалистических стран видит важный источник своей силы и надежную гарантию свободы и независимости своей родины.

Мы только что посетили европейские страны народной демократии. Мы видели в этих странах, что их народы, как и наш народ, высоко ценят дружбу с великим советским народом и стремятся к еще большему укреплению ее.

Затем состоялись переговоры корейских товарищей с советской делегацией, которую возглавлял Н. А. Булганин. Были у них и конфиденциальные беседы вдвоем. На что стоило обратить особое внимание? На похороны И. В. Сталина Ким Ир Сен не прилетел, корейскую делегацию, как я уже упоминал, возглавляла Пак Дэн Ай. Вскоре в Кремле стало известно, что корейские лидеры настороженно, точнее – отрицательно высказывались о событиях, происходивших после смерти Сталина в нашей стране. На сей раз их делегация прибыла не специально в СССР, а посетила его проездом, возвращаясь к себе на родину из Европы. И называлась она не партийно-правительственной, как до сих пор было принято, а правительственной[653]. Возглавлял ее Первый секретарь ТПК, но здесь он именовался лишь Председателем Кабинета Министров. В переговорах Хрущев не участвовал[654], не было его ни на встрече, ни на проводах.

В свою очередь, в выступлениях Ким Ир Сена ни разу не упоминалось о событиях в нашей стране и новом Первом секретаре ЦК КПСС.

Вот все это и было использовано против него оппозицией в КНР, утверждавшей, что он недоволен новой позицией КПСС, взявшей курс на борьбу с последствиями культа личности Сталина и проводящей «ревизию его деятельности. Оппозиционеры также обратили внимание на то, что при посещении европейских стран Ким Ир Сен назвал свою делегацию партийно-правительственной, а в СССР – просто правительственной. Они же распространяли слухи о недовольстве руководства ЦК КПСС такой позицией Ким Ир Сена.

Именно поэтому, сознавая опасность положения, руководство ЦК КПСС сразу же согласилось с предложением Мао Цзэдуна, и в Пхеньян прямо во время работы VIII съезда КПК были направлены советская и китайская делегации.

На Сентябрьском пленуме ЦК Трудовой партии Кореи Ким Ир Сену удалось, на том этапе, погасить конфронтацию в руководстве и принять решение всем идти по линии сотрудничества.

Во время встречи с Никитой Сергеевичем после возвращения из Китая я рассказал ему и о событиях в Пхеньяне, и о доверительных беседах со мной корейских товарищей, положительно оценив достигнутые там договоренности. Рассказал об обвинениях в адрес Ким Ир Сена со стороны оппозиции, называвшей его «сталинистом», «верным учеником и продолжателем дела Сталина в Корее». Отповедь им якобы давал лично лидер партии[655]. Подчеркнул те моменты из бесед со мной Нам Ира и Пак Дэн Ай, которые говорили об искреннем отношении их партии к Советскому Союзу, о стремлении развивать сотрудничество. Обратил внимание на то, что, если раскол углубится, это может иметь весьма опасные последствия. В конце высказал мнение, что ликвидировать имеющиеся шероховатости в отношениях, недопонимание по тем или иным вопросам, на мой взгляд, – необходимо своевременно, не затягивая.

Никита Сергеевич придерживался такой же точки зрения. (…)

В 1958 году большая делегация КНДР вновь прибыла в СССР с официальным визитом[656]. На этот раз она называлась партийно-правительственной, а возглавлял ее, как сообщалось в печати, Первый секретарь ЦК ТПК, Председатель Кабинета Министров Ким Ир Сен. На аэродроме делегацию встречало почти все советское руководство во главе с Н. С. Хрущевым, переговоры возглавляли оба лидера, документы о всестороннем сотрудничестве подписали Н. С. Хрущев и Ким Ир Сен[657].

Выразив большое удовлетворение оказанным вниманием и достигнутым взаимопониманием, делегация впервые изъявила желание побывать в республиках Союза. Посетили Украину, совершили поездку на Урал и в Сибирь. Сопровождать туда делегацию поручили мне. Всюду корейским товарищам оказывалось подчеркнутое внимание, тепло встречали, высказывали добрые пожелания.

Мы побывали в Иркутске, на Братской ГЭС, катались на катере по озеру Байкал. Затем в прекрасной березовой роще ночевали в особняке (можно сказать, дворце), построенном специально в ожидании прибытия президента США Д. Эйзенхауэра[658]. Приезду американского президента помешали события, связанные с разведывательным самолетом <174>У-2<175>, управлявшимся летчиком Ф. Пауэрсом[659] (…)

В результате советско-американские отношения обострились, и приезд Д. Эйзенхауэра был отложен на неопределенное время. И вот теперь Ким Ир Сен оказался первым обитателем нового особняка.

Отдохнули прекрасно. Наслаждались чудесным воздухом, жарили шашлык из только что собственноручно пойманного хариуса и омуля. Тут-то Ким Ир Сен подробно рассказал мне о перипетиях того сложного периода, когда состоялся Сентябрьский пленум ЦК ТПК, и о том, кто какую роль сыграл в развязке этого конфликта – внутри партии и вне ее[660].

Как мы видим, нахождение делегации КПСС в КНДР описано Мухитдиновым далеко не так, как произведенная нами реконструкция на основании материалов рабочего архива Микояна. Достаточно сказать, что, по воспоминаниям мемуариста, они там находились всего два дня[661], а не пять, как следует из официальных документов и дневника пребывания[662].

Сразу стоит задуматься, насколько «память» и «записи» Мухитдинова, на которые он ссылается (если таковые действительно существовали, а не были плодом его воображения) дают объективное представление о происходившем в Пекине и Пхеньяне в реальности.

Приложение 4

Из воспоминаний президента общества дружбы СССР-КНДР контр-адмирала В. Толстикова «Капитан Красной армии Ким был хороший мужик»[663].

– В архиве ЦК КПСС есть документ, где работа Ким Ир Сена в первый послевоенный период подвергалась достаточно жесткой критике…

– Не думаю, что это была объективная критика. Конечно, были в КНДР и непорядки. К примеру, после войны расцвело взяточничество…

– А что, советских советников в КНДР не было?

– Советники были. И советские, и китайские. И я полагаю, что обвинения в приведенном вами документе связаны именно с тем, что Ким Ир Сен с 1954 года стал постепенно уходить из-под опеки СССР и КНР. Я много позже читал запись бесед в Москве с китайским премьером Чжоу Эньлаем того периода. Он жаловался, что корейские товарищи настаивают на немедленном выводе китайских народных добровольцев из КНДР. Чжоу говорил, что в Китае трудная ситуация и быстро устроить и обеспечить работой миллион солдат они в короткие сроки не могут.

Тогда же – в 1954 году – Ким Ир Сен стал избавляться от приезжих корейцев. Дело в том, что в первое время в Корее не хватало опытных руководителей. И в Корею были направлены советские и китайские корейцы с большим партийным стажем и опытом работы. Хотя случалось по-всякому. Наш бывший школьный учитель, например, стал начальником генерального штаба Корейской народной армии.

Сложилась система, когда всеми министерствами и ведомствами руководили тройки. К примеру, министр – корейский кореец, первый зам – советский, просто зам – китайский. Могли быть и другие сочетания, но всегда во главе любого дела стояли представители всех трех групп. И вот как-то утром прибегает ко мне представитель китайского информационного агентства «Синьхуа» с вытаращенными глазами. Министра связи, говорит, китайского корейца, посадили под домашний арест. Потом оказалось, что репрессированы еще несколько китайских корейцев.

– Мао не пытался их защитить?

– Он прислал сидящему под домашним арестом министру связи новенький американский «Кадиллак», чтобы продемонстрировать свое отношение к происходящему. Но корейцы этот жест проигнорировали.

– И потому Мао начал настаивать на смещении Ким Ир Сена?

– Инициатором смещения Ким Ир Сена был Хрущев. Он после XX съезда задался целью поснимать всех руководителей соцстран, которые поддерживали культ личности Сталина.

– А Ким Ир Сен был сталинистом?

– Конечно. Копировал Сталина даже в одежде: ходил в таком же маршальском мундире или похожем на сталинский френче. Он, как и Сталин, после войны выпустил книгу. У Сталина она называлась «Великая Отечественная война советского народа». А у Ким Ир Сена – корейского. Так вот, в 1956 году на пленум ЦК Трудовой партии в Пхеньян прилетели Микоян, заведующий международным отделом ЦК КПСС Борис Пономарев и китайский маршал Пэн Дэхуай, который во время войны командовал народными добровольцами. Корейцы потом долго не признавали, что такой пленум был. А потом начали называть его то сходкой, то сборищем. Расчет в Москве и Пекине был на то, что у советских корейцев в ЦК было большинство. Но для смещения Ким Ир Сена не хватило четырех голосов[664].

– Кто-то перебежал?

– Не берусь судить. Но это мероприятие в любом случае вряд ли имело бы успех. Я в то время уже уехал из Пхеньяна, но корреспондент «Правды» Слава Разуваев рассказывал мне, что рядом с городом стояла дивизия одного из преданных Ким Ир Сену генералов, О Де У, готовая в любой момент вмешаться в дело. Думаю, что так оно и было. О Де У потом стал министром обороны и членом политбюро.

– После этого началось изгнание советских корейцев?

– Не сразу. Я после Кореи работал в Венгрии, затем учился в Академии общественных наук, откуда меня выдернули на работу в международный отдел ЦК, к Пономареву. И на рубеже шестидесятых мне стали часто звонить знакомые по работе в Пхеньяне советские корейцы. Они сообщали, что приехали в Москву и просили помочь с устройством на работу, с жильем.

– Бежали даже те корейские корейцы, которые имели советских жен… Но ведь, наверное, из Кореи смогли уехать далеко не все? Некоторые, говорят, были казнены[665].

– Я не могу рассказывать о том, чему не был свидетелем. Говорили, что некоторые мои знакомые были отправлены на работу в отдаленные местности и там погибли. Но как, почему, я не знаю. Многим руководство КНДР разрешало уехать официально. А к примеру, посол КНДР в СССР, китайский кореец, решил не возвращаться в Пхеньян и остаться у нас[666]. Корейцы долго просили выдать его, но наше руководство отказалось.

Приложение 5

Из воспоминаний сотрудника Международного отдела ЦК КПСС К. Н. Брутенца[667]

Затем появились противоречивые слухи относительно пленума ЦК Трудовой партии Кореи, будто бы осудившего кровавые чистки Ким Ир Сена, который, тем не менее, сохранил свой пост. Они обрушились на Ким Ир Сена. О том, что действительно произошло, рассказал мне гораздо позже Б. Н. Пономарев, входивший в возглавлявшуюся А. Микояном делегацию КПСС, присутствовавшую на этом пленуме. Делегация предварительно побывала в Пекине, и Мао Цзэдун отправил с нею в Пхеньян Пэн Дэ Хуая. Тот командовал китайскими добровольцами в КНДР и, предполагалось, знал там ситуацию и людей.

Присутствие делегации КПСС, приехавшей после XX съезда, было воспринято рядом участников пленума как сигнал к выступлению против своего «Сталина». В первый же день дискуссии они обрушились на Ким Ир Сена. Но советская делегация держалась пассивно, а хитрый Ким Ир Сен, почувствовав, что пахнет жареным, выступил с покаянной речью и сумел переломить мнение участников пленума. Поздно вечером, накануне отъезда нашей делегации, в ее резиденцию пришел второй секретарь ЦК ТПК, один из критиковавших Ким Ир Сена, и просил взять с собой, заявив, что иначе ему не сносить головы (так и случилось). Но делегация на это пойти не смогла. По пути домой советские представители вновь побывали в Пекине и стали свидетелями разноса, который Мао Цзэдун учинил Пэн Дэ Хуаю (адресуясь, разумеется, прежде всего к советской делегации, к Микояну): «Что же ты наделал… – говорил Мао, – спровоцировал людей на выступление, а сам бросил. Ведь этот мясник теперь всех уничтожит… Я думал, что ты серьезный политик, а оказалось, мальчик в коротких штанишках».

Кризисные события в Польше, в разрешении которых пришлось непосредственно участвовать Микояну, занимают важное место не только в новейшей истории этих государств, но и в истории международных отношений периода холодной войны.

Краткая предыстория. Установление во второй половине 1940-х гг. в Польше режима «народной демократии» во главе с лояльным СССР президентом Болеславом Берутом[668] и направленным ему в 1949 г. из Москвы на «помощь» маршалом Константином Рокоссовским[669], на практике означало тесную привязку Польши к политике Кремля. Этому предшествовало устранение с политической арены генерального секретаря Польской рабочей партии (ППР) Владислава Гомулки[670], являвшегося потенциальным соперником Берута, но, по сути, таким же, как и он, рьяным сталинистом, хотя и умевшим придать своему имиджу несколько большую польскую национальную окраску.

В 1949 г. в истории социалистического лагеря произошло еще одно знаменательное событие – был образован Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), в котором, как мы уже отмечали выше, Микоян фактически стал главным действующим лицом. По его распоряжениям Польше стала оказываться широкомасштабная поддержка, позволившая этой стране решить многие проблемы послевоенного восстановления и развития.

С 1947 г., по инициативе Берута, Польша стала поставлять в СССР каменный уголь, который на тот момент являлся чуть ли не единственным экспортным товаром Польши. Вначале польскую сторону устраивали условия поставок, предложенные советской стороной, но потом начались претензии, связанные, якобы, с «несправедливой» ценой[671].

После смерти Сталина Микоян продолжал участвовать в укреплении внешнеэкономических связей Польши с Советским Союзом, тем более, что значение этого государства во внешней политике СССР возросло после образования в 1955 г. военного-политического блока стран социализма – Организации Варшавского договора (ОВД).

XX съезд КПСС стал сигналом для активизации в Польше оппозиционных сил, а также привел к усилению противоречий внутри польской правящей элиты. Этому во многом способствовала внезапная смерть Берута в Москве 12 марта (есть версия, которой придерживался и Микоян, что скоропостижная кончина польского коммунистического диктатора была связана с психологическими потрясениями, которые он испытал, когда ему сообщили о преступлениях Сталина и о начавшейся в Польше «безбашенной» критике лично его как руководителя страны)[672].

Состоявшийся вскоре пленум ЦК ПОРП, в котором принял участие Хрущев, утвердил новым главой партии одного из самых близких к Беруту людей – Э. Охаба[673].

Важным источником, позволяющим в достаточно полном объеме реконструировать происходившие события, является диктовка Микояна о его поездке в Польшу осенью 1956 г., сделанная им в ЦК КПСС 28 мая 1960 г. Долгое время на этом машинописном десятистраничном материале стоял гриф «секретно»[674].

«Микояновская» версия произошедшего в Польше корректирует информацию, которую позднее изложили Хрущев[675], а также некоторые очевидцы происходившего и профессиональные историки[676].

На наш взгляд, в силу специфики появления этого документа, не рассчитанного на его обнародование и составленного спустя менее чем через четыре года после описываемых событий, когда во главе государства продолжал находиться главный персонаж с советской стороны – Хрущев, он является наиболее достоверным при воссоздании подлинной картины советского вмешательства в польский кризис весны-осени 1956 г.

По версии Микояна, поводом для обеспокоенности советского руководства событиями, происходившими в Польше, стали «тревожные» сообщения советского посла П. К. Пономаренко о положении в стране. Этот в недавнем прошлом видный партийный и государственный деятель, возглавлявший парторганизации Белоруссии и Казахстана, в 1955 г. сменил в Варшаве бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлова, а тот в свою очередь еще одного партийного аппаратчика – бывшего первого секретаря Московского городского комитета партии Г. М. Попова, уволенного решением Президиума ЦК КПСС за вмешательство во внутренние дела Польши после жалобы, поступившей из Варшавы[677].

Ситуацию удалось несколько выправить Хрущеву, который после смерти Берута[678] приехал в Польшу, присутствовал и на пленуме ЦК ПОРП. Он настоял на избрании новым партийным лидером Э. Охаба, по словам Микояна, «старого члена партии, хорошего товарища, хотя особо ничем не блиставшего». Микоян, видимо, выражая солидарную с Хрущевым точку зрения, отмечал, что им вначале казалось, что Охаб будет последовательно проводить линию на дружбу с Советским Союзом, да и вообще, «лучшей кандидатуры тогда не было»[679].

Нового польского лидера начали популяризировать в СССР, предоставлять возможность публиковать программные статьи на страницах центральных советских газет. Так, в «Правде» 10 апреля за его подписью появилась статья «Итоги XX съезда КПСС и задачи Польской объединенной рабочей партии», а 29 апреля еще одна публикация под характерным названием «Неуклонно соблюдать ленинские нормы партийной жизни». В «Известиях» 1 июля появилась подборка откликов под характерным названием «Польский народ гневно клеймит вылазку империалистических агентов в Познани». Но ситуация развивалась совсем не по тому плану, на который рассчитывали в Кремле.

К сентябрю, считал Микоян, положение еще более осложнилось. В очередной телеграмме в Москву Пономаренко сообщал, что встречался с Гомулкой, которого к тому моменту уже полностью реабилитировали (в начале августа он был восстановлен и в рядах ПОРП) и он, по словам советского посла, в «хороших тонах» говорил о своем отношении к Советскому Союзу.

Охаба же Пономаренко характеризовал негативно. По имевшимся у него сведениям, тот хотел «повернуть против СССР». Причем посол не исключал, что подобную позицию мог занимать по отношению к СССР и премьер-министр Ю. Циранкевич. По словам Пономаренко, в изложении Микояна, Охаб в личной беседе сообщил ему, что планируется созвать пленум ЦК ПОРП, на котором «решить вопросы партийного руководства», но в каком плане решить, он ничего не сообщил[680].

Здесь стоит сделать отступление от диктовки Микояна и отметить, что 11 сентября Охаб находился несколько часов в Москве проездом в Пекин и по поручению политбюро ЦК ПОРП контактировал с Микояном и Хрущевым. Он вручил Микояну подготовленную заранее в Варшаве бумагу под названием «Поставки угля в СССР в 1946–1953 гг. по специальной цене». В ходе состоявшейся беседы им были высказаны претензии по поводу «несправедливых «цен со стороны Москву при покупке этого важнейшего на тот момент польского экспортного товара, а также высказано «пожелание» отозвать из Польши советских советниках в органах госбезопасности ПНР. Микоян, сославшись на то, что единолично он некомпетентен решать такого рода вопросы, пообещал сообщить о прозвучавших претензиях своим коллегам.

Спустя два дня Микоян направил в Президиум ЦК КПСС специальную записку, в которой выразил согласие в том, что советники по вопросам госбезопасности в Польше, как и в других странах «народной демократии» в таком количестве уже не нужны и их необходимо постепенно оттуда отзывать. Что касается упреков польской стороны о недоплатах за поставленный в СССР уголь, Микоян отметил, что это не соответствует действительности. Но, все же, соблюдая объективность, предложил Министерству внешней торговли проверить польские расчеты[681].

А теперь продолжим рассматривать материал диктовки. По свидетельству Микояна, в ЦК КПСС внимательно рассмотрели сообщения Пономаренко. В диктовке он характеризовал настроения в Кремле в те дни как «тревожные», особенно волновало, что внутри ПОРП произошел раскол, а руководство во главе с Охабом от дружбы с Москвой может перейти в западный лагерь, что станет большой угрозой[682].

Тогда в Москве через Пономаренко решили прозондировать настроения путем передачи «привета» Гомулке: «сообщили, что мы рады, что он вновь продвигается к руководству партией, что мы ему и при Сталине сочувствовали»[683].

Пономаренко попросили сообщить Охабу, что Хрущев выразил желание во главе делегации ЦК КПСС приехать в Варшаву «для беседы». Через некоторое время Микоян узнал, что руководство ПОРП «не считает целесообразным» посещение советской делегацией Варшавы. Они, якобы, хотят «самостоятельно» решать свои внутренние проблемы, а вот после завершения работы Пленума ЦК ПОРП готовы принять советскую партийную делегацию.

Ничего подобного до этого никто в «лагере социализма» себе не позволял. Полученная информация, по свидетельству Микояна, вызвала у советского руководства еще большую тревогу: они хотят поставить нас перед свершившимся фактом, принять на пленуме решения, негативные для судеб ПОРП, а потом, уже имея такое решение, беседовать с нами. Стали определяться с персональным составом делегации. Хрущев предложил полететь в Варшаву трем советским руководителям: ему самому, главе правительства Булганину и Микояну. Микоян, в свою очередь, предложил включить Молотова. Молотов предложил еще и Кагановича[684]. Потом Микоян вспомнил, насколько негативно к Молотову относились в Польше, особенно Гомулка[685]. К тому же тот в «польском вопросе» занимал непримиримую позицию, а Микоян и Хрущев искали некий компромисс[686].

Перед вылетом в Варшаву Хрущев принял решение о том, что на пленуме польской правящей партии должен выступить не он (советский лидер опасался «выйти из себя»), а Микоян, поскольку в Польше к нему «хорошо относились»[687].

Никаких письменных материалов, как сообщал в своей диктовке Микоян, члены делегации с собой не брали. Он и Хрущев летели на одном самолете, все остальные – на другом[688].

На аэродроме в Варшаве увидели – с одной стороны стоят Циранкевич, Охаб, Гомулка, а в метрах двадцати от них, с другой стороны, Рокоссовский. Этот факт вывел из себя импульсивного Хрущева, который еще находясь в самолете, громко возмутился: «Посмотрите, до чего дошли! Героя они даже близко не подпускают!».

По выходе из самолета, свидетельствовал Микоян, Хрущев сразу перешел в наступление, не выдержал, забыл о плане поведения: «что вы делаете, разве можно допустить, что Рокоссовский даже рядом с вами не может стоять? Вы забыли, что впереди вас в ГДР наши войска стоят? Даже не хотели, чтобы мы на пленум приехали. Как такое можно терпеть? Подняли антисоветскую кампанию», – заявил он[689].

Рукописная заготовка текста выступления Микояна перед польскими руководителями, октябрь 1956 г. (ГАРФ)

Этот демарш, как считал Микоян, усилил негативные настроения встречавших советскую делегацию поляков, особенно главу правительства ПНР Циранкевича и Охаба. Они были резки в своих ответных высказываниях и заявили, что самостоятельно хотят решать, кто должен руководить их вооруженными силами и не желают, чтобы члены делегации присутствовали на пленуме и оказывали давление на его участников, «они не антисоветчики» и т. д. Хрущев быстро сориентировался и сказал: решайте вопросы сами, но мы хотим посмотреть, в какую сторону вы будете решать. Мы не хотим оставаться в стороне. Наши войска стоят в Германии, они опираются на коммуникации в ПНР, а вы можете повернуть в сторону Запада. Гомулка тут же с негодованием отверг эти высказывания.

Потом делегация поехала в отведенную для нее резиденцию и неприятный для обеих сторон разговор продолжился. Хрущев, по свидетельству Микояна, спросил: почему делегация КПСС не может находиться на пленуме, а должна сидеть в отведенном для нее месте? Гомулка же вновь настаивал, что пленум должен пройти без участия советской делегации. Хрущев, поняв, что возражать бесполезно, заявил: раз не хотите, не пойдем.

Через некоторое время возвратились участники пленума ЦК ПОРП. К тому моменту в резиденцию уже прибыли командующий силами Варшавского договора маршал И. С. Конев и К. К. Рокоссовский. Состоялась беседа, которую Хрущев попытался вести лично, но Микоян, как он отмечал в диктовке, напомнил о прежней договоренности и тот возражать не стал[690].

Анастас Иванович, к тому моменту поднаторевший в такого рода выступлениях[691], в частности, сказал: наш ЦК поручил мне выступить с заявлением. Мы имеем право на такой приезд. Мы не знаем, что у вас происходит. Мы ваши ближайшие соседи. Мы не можем быть равнодушными, видя, что у вас происходит. Нельзя забывать, что в ГДР размещена наша большая армия, а у вас находятся ее главные коммуникации. Наличие наших войск – гарантия мира для всех нас. И это дает нам право прибыть сюда. Вижу, с удовлетворением отмечал в диктовке Микоян, поляки внимательно прислушиваются, но реплик не подают. Мои вопросы: почему Охаб так вел себя с Пономаренко? Почему скрывал, что на самом деле происходит? Раньше ЦК ПОРП с готовностью нас информировал, а сейчас этого нет. Почему об обстановке в Польше узнаем из изложения американского агентства? Говорят среди прочего о снятии Рокоссовского, поскольку он приехал из Советского Союза.

В таком духе, отмечается в диктовке Микояна, он говорил еще минут 15–20. По его версии, поляки после этих слов стали оправдываться. Гомулка, в частности, заявил, что при Сталине его преследовали. Хрущев в ответ парировал, что в СССР не все считают это правильным[692].

Гомулка с неудовольствием отметил тот факт, что в Польше очень много советских советников в армии и органах госбезопасности. Члены советской делегации были готовы к такому развитию событий[693] и устами Микояна заявили, что их отзовут, тем более, что о их направлении в Польшу в свое время просил Берут. Кроме того, советский выступающий специально отметил, что считает неправильным отстранение Рокоссовского. Гомулка и Циранкевич в ответ стали критиковать Рокоссовского, заявляли, что он не считается с решениями польского руководства.

Представляется важным следующее свидетельство Микояна: Гомулка заявил, что в природе польского народа сохранилась неприязнь к русскому народу. Хрущев заявил, что это неправильно, он несколько раз бывал в Польше и этого не замечал. По его мнению, лишь верхушка, главным образом интеллигенция пропагандирует подобную точку зрения[694].

Гомулка, по свидетельству Микояна, далее заострил внимание советской стороны на том, что польско-советские экономические отношения построены «неправильно». Много угля Москвой покупается у поляков, а мы хотели бы его продавать на более выгодных условиях в Западную Европу. Хрущев тут же прервал нового польского лидера: если хотите, уголь у вас покупать не будем, обойдемся без него! Продавайте его куда хотите. Берут договорился об этом со Сталиным, так же как и по цене.

После этого Гомулка сделал еще одно резкое заявление – нет никакого утвержденного порядка и права пребывания советских войск на территории Польши. Хрущев отреагировал моментально – если не хотите, то мы выведем свои войска, нам они здесь не нужны. Микоян так описал свои впечатления: когда советскими представителями была озвучена численность советских войск, находившихся на польской территории, Гомулка был поражен, как их мало. Но в этот момент произошло непредвиденное. Во время беседы с советской делегацией Гомулке передали записку и он объявил, что советские войска с запада Польши в настоящее время двигаются на Варшаву и попросил приостановить это движение, возвратить их на прежнее место дислокации. Мы, далее отмечал в диктовке Микоян, переглянулись с Хрущевым, ведь беседа шла нормально и дело шло к компромиссу, и мы дали друг другу знак принять это предложение. Хрущев тут же отдал соответствующее указание Коневу.

Примерно через час Гомулке передали записку, что движение войск приостановлено, но назад они не возвратились, а расположились лагерем в лесу под Варшавой. Хрущев после этого дал указание Коневу возвратиться советским войскам на место прежней дислокации[695].

В этот момент Гомулка произнес ключевую фразу, благодаря которой, возможно, во многом определилась дальнейшая судьба лично его самого и Польши как государства: «мы коммунисты, а вы боитесь, что мы в сторону Запада повернем». Эта откровенность, констатировал Микоян, произвела на членов делегации «хорошее впечатление».

Очень интересен еще один пассаж в диктовке Микояна. По его словам, когда члены советской делегации пошли обедать, Булганин провоцировал его и Хрущева на обострение отношений с польскими лидерами. Он ему, якобы, ответил: «не надо идти на ссору»[696]. Договорились, что через несколько дней в СССР приедет делегация ПНР для обсуждения всех вопросов[697]. Мы ее принимаем и подготовим совместно вопросы.

На следующий день, т. е. 20 октября, члены советской делегации вылетели обратно в Москву. В самолете, по свидетельству Микояна, все успокоились, но по приезду домой члены делегации, за исключением Микояна, стали возвращаться на прежние радикальные позиции. Микоян вскоре получил вызов к Хрущеву на совещание, в ходе которого было высказано мнение, что надо принимать меры военного характера, дела в Польше идут плохо, неизвестно, как все там повернется. Микоян стал возражать, почему данный важнейший вопрос обсуждают «втихую»[698]. На этом диктовка прерывается и сложно восстановить в полной мере дальнейший ход событий с точки зрения Микояна.

Исходя из содержания черновых записей протоколов заседаний Президиума ЦК КПСС от 20, 21, 23 и 24 октября 1956 г. следует, что одновременно решать силовым путем проблемы Польши и Венгрии в Кремле были не готовы[699].

В день приезда советской делегации в Москву в «Правде» появилась анонимная статья с критическим изложением материалов польской прессы, что тут же было негативно воспринято в среде польского руководства[700].

В бумагах Микояна находится обзор польской печати за 19 октября 1956 г. Он включал в себя статью З. Фларгана «Разговор с Западом», опубликованную в органе союза польских писателей «Нова культура». Микоян подчеркнул в ее русском переводе важные, на его взгляд, строки: Надо покончить с лозунгами «пролетарии всех стран, соединяйтесь» и «построение социализма», ибо эти лозунги были лозунгами битв, лозунгами вооруженного этапа революции[701].

Кроме того, там находилась статья из «Трибуны Люду», озаглавленная «Три решения – общее содержание», в которой Микояном сделано подчеркивание текста о том, что в Польше действуют контрреволюционные силы, сопротивляющиеся всему новому[702], и что необходимо, чтобы борьба за социалистическую демократию в стране охватила также партийную и политическую жизнь в Войске Польском[703]. Перевод статьи Е. Путрамента «Суть вопроса» в «Жиче Варшавы» остался без специальных пометок Микояна.

Возникает закономерный вопрос: один ли Микоян получил в свое распоряжение переводы статей из польской прессы того времени (не только оппозиционной, но и партийной), скорее всего, подготовленные посольством СССР в Варшаве, или эти материалы были розданы и другим членам советской делегации, ездившей в Варшаву? От ответа на данный вопрос во многом зависит выяснение того обстоятельства, насколько такого рода информация повлияла на радикализацию настроений по отношению к Польше внутри советского руководства после возвращения его представителей из Варшавы.

Стоит также отметить, что в своей диктовке Микоян ничего не сообщил, вероятнее всего, о «запасном» варианте, который он готовил на случай «несговорчивости» Гомулки в ходе переговоров с советской партийной делегацией.

Исходя из содержания подготовительных материалов, Микоян получил в свое распоряжение строго конфиденциальное письмо Гомулки на имя Сталина, датированное 14 декабря 1948 г. Оно было настолько для него важным, что автор даже не решился дать его перевести в Варшаве на русский язык и послал в Москву на польском. В ЦК ВКП(б) был сделан перевод, который вначале прочитал Сталин[704], а теперь его текст получил в свое распоряжение Микоян. Он его частично включил в подготовленную рукописную заготовку возможного сценария беседы с польскими руководителями. Русский перевод этого во всех отношениях любопытного послания сохранился в бумагах микояновского архива в ГАРФе.

В бумагах Микояна имеется также перевод статьи Гомулки в газете «Глас люду» от 17 сентября 1948 г., спустя четыре дня перепечатанной «Правдой». Микоян сделал в ней следующее подчеркивание: «Польша стоит и будет стоять в одном ряду с Советским Союзом и странами народной демократии, ибо это отвечает ее наиболее жизненным интересам»[705]. Эту цитату он также предполагал использовать в своем выступлении перед польским руководством[706].

Конечно, можно предположить, что члены советской делегации, как утверждал в своей диктовке Микоян, не взяли с собой никаких рукописных материалов и Анастас Иванович составлял проект своего выступления в самолете, но не подлежит никакому сомнению, что копия письма Гомулки Сталину и текст его статьи в «Правде» были в портфеле Микояна.

По своей сути, рукописная часть документа представляет сценарий возможного разговора Микояна с польским руководителями по приезде в Варшаву.

Микоян предполагал, что сразу в ходе первой встречи советской делегации будет задан вполне логичный вопрос: по какому праву они здесь находятся? Скорее всего в самолете он набросал проект возможного ответа: интернациональный долг, интересы (социалистического) лагеря, интересы дружбы между нашими странами, традиции отношений между нами – «раньше вы, а теперь мы приехали». Нельзя также не считаться с тем, что речь идет о союзе между двумя государствами и их единстве против НАТО и т. д.

Далее Микоян сформулировал еще два возможных вопроса к советской делегации: какие могут быть разногласия между нашими партиями и странами, а также вопрос о том, что Советскому Союзу нужно от Польши? Ответ выглядел следующим образом: дружба и верность общему лагерю социализма – это нужно нам не больше и не меньше, чем Польше.

Можно предположить, что это была часть той версии выступления, которую он изложил в своей диктовке, основное содержание которой нами изложено выше.

Следующая часть рукописной записки отражает то, что по каким-то причинам было неуместно произнести. Имеется в виду прежде всего т. н. «еврейская тема». Надо было предвидеть, что во время встречи в Варшаве может проявиться недовольство польских коммунистов еврейского происхождения выступлением Хрущева. В ответ Микоян предполагал заявить: это не проявление антисемитизма, речь идет о правильном применении национальной политики, об отказе от нигилизма в национальном вопросе. В этом месте он предполагал привести соответствующую цитату из письма Гомулки Сталину от 14 декабря 1948 г., поскольку польский коммунистический лидер об этом сам когда-то сигнализировал советскому вождю[707].

Вывод Микояна должен был прозвучать в следующей формулировке: нападки на Хрущева и на наш ЦК были неправильными. И далее предстояло перейти в тактическое наступление прямой постановкой вопроса: продолжают ли польские товарищи эти установки? Да или нет?

Если да, то почему ведется антисоветская пропаганда в прессе? Мы привыкли к антисоветской пропаганде из буржуазного лагеря; мы не боимся за себя. Однако под маркой антисоветизма в Польше подрывают народную демократию и веру в социализм.

Как понимать разговоры об удалении из войска польского советских офицеров и поляков, пришедших из Советской армии? Наша установка – поменьше своих и постепенно их заменять на коренных поляков.

Мы не вмешиваемся в вопрос, кого именно выберете в Политбюро. Но когда речь идет об исключении из руководства большой группы заслуженных деятелей партии, сторонников дружбы с СССР, мы не можем пройти мимо. Вывод из Политбюро Рокоссовского – разве не удар по нашей дружбе? Здесь дело как раз в политической направленности этих решений руководства – против дружбы с СССР[708].

На наш взгляд, приведенные фрагменты из проекта возможного выступления Микояна перед руководителями ПОРП нуждаются в дополнительном осмыслении в контексте польских событий осени 1956 г.

Стоит также отметить, что согласие советского руководства на сохранение Гомулки в качестве реально первого лица польского государства сложилось не в последнюю очередь благодаря усилиям Микояна, увидевшего в нем «наименьшее» из возможных зол в осуществлении внутренней и внешней политики ПНР. Вскоре после силового подавления венгерского восстания, 15 ноября, Гомулка прибыл в Москву с визитом и был принят в Кремле как глава дружественной СССР страны. Микоян принял участие в состоявшихся переговорах, проходивших очень непросто.

Гомулка, все еще находившийся под большим впечатлением от советской силовой акции по подавлению венгерского восстания, тем не менее, вновь высказал претензии по поводу «угольной проблемы», которая была отвергнута. После этого Гомулка и Циранкевич поставили вопрос о выводе советских войск с территории Польши.

После этого выпада его собеседники были более сговорчивы и согласились обсудить положение в угольной промышленности ПНР в рамках специально создаваемой подкомиссии, которую со стороны СССР поручили возглавить Микояну, с польской – Циранкевичу. Когда эта комиссия начала работу, польская сторона предложила обсудить только вопрос о пребывании на территории ПНР советских войск[709]. И это было вполне логично, учитывая то, что происходило еще двумя неделями ранее в Венгрии.

Хрущев, Ворошилов, Булганин и Микоян на переговорах с Гомулкой, ноябрь 1956 г. (кадр кинохроники)

Гомулка 17 ноября выступил с предложением о сокращении количества советских военнослужащих на территории ПНР. Тогда Хрущев предложил, в качестве компромисса, погасить польскую задолженность СССР по кредитам в счет оплаты стоимости угля, поставленного в период 1946–1953 гг.[710]

Стоит отметить еще один характерный эпизод, произошедший в ходе переговоров и наглядно показывающий всю неоднозначность происходившего. Микояну не понравилась переговорная позиция Гомулки, связанная с новыми требованиями о помощи со стороны Советского Союза и прозвучавшего упрека в том, что Советский Союз оказывает больше помощи ГДР, чем ПНР. Обычно спокойный и опытный переговорщик Микоян не выдержал и высказался в том ключе, что высказывания польской стороны, даже учитывая ее экономические трудности, явно несправедливы по отношению к СССР и создают повод к возникновению там антисоветских настроений и иллюзий, что, якобы, Советский Союз ее угнетает, а это не соответствует действительности. Ведь за свободу Польши отдали свои жизни 500 тыс. советских солдат, 1,5 миллиона получили ранения. Мы снабжали и польскую армию, защищали западные земли Польши и наши издержки составили 34 млрд рублей и нам никогда в голову даже мысль не приходило требовать их компенсации[711].

Приложение

Из письма Гомулки на имя Сталина, 18 декабря 1948 г.[712]

Всем членам Политического бюро известно мое отношение к персональной политике (так в оригинале. – прим. перев.) партии по отношению к еврейским товарищам[713]. Это я неоднократно высказывал на заседаниях Бюро и индивидуальных беседах с членами Бюро. Личный состав руководящих звеньев государственного и партийного аппарата, рассматриваемый с национальной точки зрения, по моему мнению, создает преграду, затрудняющую расширение нашей базы, особенно в деревне, и в первую очередь в рабочем классе. Правда, можно и меня считать ответственным за такой высокий процент евреев в руководящем государственном и партийном аппарате, но главная вина за создавшееся положение вещей падает прежде всего на товарищей евреев. Как Генеральный секретарь партии[714] я не находил среди них не только понимания и поддержки моей точки зрения по вопросу о персональной политике, какую должна проводить партия, но, напротив, систематическая практика их персональной политики привела к тому, что они не соглашались с моей точкой зрения. Не соответствует истине тот факт, что только серьезный недостаток польских партийных кадров делает невозможным проведение иной, чем существующая теперь, персональной политики. Кадры никогда не вырастут, если партия не создаст соответствующих условий, т. е. если не будет выдвигать на ответственные посты самых способных товарищей из той среды, которой она располагает.

На основе ряда наблюдений можно с полной ответственностью заявить, что часть еврейских товарищей не чувствуют себя связанной с польским народом, а таким образом и с польским рабочим классом, никакими нитями, или же занимает позицию, которую можно назвать национальным нигилизмом. Все эти положения не принимаются полностью во внимание при подборе кандидатов на различные высокие посты.

Я располагаю многочисленными доказательствами того, что существующее положение дел в области состояния руководящих кадров как в партии, так и в государственном аппарате вызывает серьезную тревогу и недовольство. В то же время в партии, особенно после августовского пленума[715], сложилась такая обстановка, когда никто не имел мужества высказать критические замечания против нынешней персональной политики. Недовольство выражается в кулуарах.

Я глубоко убежден в том, что моя точка зрения по вопросу персональной политики партии в значительной мере, хотя и не открыто, оказала влияние на формы и методы разрешения последнего кризиса в руководстве партии[716]. Для меня не подлежит также сомнению, что если бы я был в составе членов Политического бюро[717], дело определенно дошло бы до новых разногласий и споров между мной и другими членами бюро, из-за моих взглядов по персонально-национальному составу руководящих органов в государственном и партийном аппарате. Я считаю необходимым не только прекратить дальнейший процентный рост евреев как в государственном, так и в партийном аппарате, но постепенно уменьшить этот процент, особенно в высших звеньях этого аппарата. Опираясь на опыт, вынесенный из периода, когда я выполнял функции Генерального секретаря партии, я убежден, что при настоящих условиях, в которых я находился, я не мог сделать даже самого маленького шага в этом направлении без того, чтобы не натолкнуться на всякого рода явные или замаскированные действия, рассчитанные на «конец» моей деятельности в партии.

Будучи же членом Политического бюро, я не мог бы равнодушно относиться к этому вопросу[718].

Буквально через несколько дней после возвращения советской делегации из Польши, своего высшего накала достигли события в Венгрии, куда советская делегация в том же составе поехать не решилась.

Невозможно точно определить роль Микояна, особенно мотивацию его действий в «венгерском вопросе», без исторической реконструкции событий, происходивших в советско-венгерских двусторонних отношениях после смерти Сталина и особенно начиная с XX съезда КПСС.

В отличие от изложенного выше материала по событиям в Польше, отсутствуют аналогичные документы, характеризующие личную позицию Микояна в отношении венгерских событий. Можно предположить, что они до сих пор засекречены или вообще были уничтожены, возможно, самим Микояном, эмоционально очень сильно переживавшим общую неудачу своей миссии в Венгрию[719].

Тем не менее, в открытом доступе имеется ряд материалов, которые позволяют с большей или меньшей точностью восстановить его отношение к развитию ситуации в Венгрии после XX съезда КПСС. Это, в первую очередь, записи его реплик на заседаниях Президиума ЦК КПСС, телеграммы, отправленные из Венгрии в ходе двух его чрезвычайных миссий, а также записи встреч с венгерским руководством в Москве и в Будапеште. Часть из них уже опубликована[720], другие еще ждут своего часа.

Благодаря исследованиям российского историка А. С. Стыкалина, а также биографа Микояна – М. Ю. Павлова, в отечественной историографии заложена хорошая основа для дальнейшего изучения роли Микояна в венгерских событиях 1956 г.

Краткая предыстория. Просоветский режим фактически установился на территории Венгрии в 1945 г., вскоре после вхождения на ее территорию Красной Армии и падения фашистского режима Салаши, на короткое время сменившего режим другого союзника Гитлера – адмирала Хорти. На роль ее руководителя в Кремле был определен известный венгерский коммунист – М. Ракоши[721].

Несколько лет под советским «присмотром» в Венгрии предпринимались попытки игры в «демократию» в том числе в формате «коалиционных правительств», но после неудачных для коммунистов парламентских выборов при поддержке Москвы в 1948 г. Ракоши и его единомышленникам удалось устранить от руководства своих главных некоммунистических конкурентов, а затем, воспользовавшись в качестве предлога советско-югославским конфликтом, ближайших коллег и соратников – Л. Райка[722] и И. Надя[723].

В стране установилась единоличная диктатура Ракоши, совместившего в одном лице посты лидера правящей Венгерской партии трудящихся (ВПТ)[724] и главы правительства. Объявивший себя проводником сталинской политики, причем самыми жесткими методами[725], Ракоши снискал себе не только большую непопулярность среди широких слоев венгерского населения, но и, вскоре после смерти Сталина, в Кремле.

В Москве 13–16 июля 1953 г. находилась делегация ВПТ во главе с Ракоши, явно не ожидавшего столь резкого изменения отношения к нему в негативную сторону. Последовала острая критика всей проводимой им линии со стороны членов Президиума ЦК КПСС. Так, в частности, по воспоминаниям самого Ракоши, сидевший в первый день совещания прямо напротив него Берия резко высказался в его адрес: «Хватит прославлять вождей, хватит прославлять Сталина!»[726].

В результате на пленуме Центрального Руководства (Центрального комитета) ВПТ 27–28 июня Ракоши был освобожден от руководства правительством, а на его место был назначен недавно вышедший из политической опалы И. Надь, начавший проводить долгожданные экономические реформы. Тем не менее, Ракоши все же удалось убедить советских лидеров в том, что Надь является представителем «правого уклона» и он нежелателен во главе правительства[727]. Весной 1955 г. он был снят со своего поста и несколько позже исключен из партии[728].

XX съезд КПСС еще больше изменил в негативную сторону отношение Москвы к проводимой Ракоши политике. Для венгерского диктатора, по-прежнему опиравшегося в своей практической деятельности на сталинские заветы, разоблачение культа личности стало настоящим шоком.

Совещание с участием Микояна и Ракоши после окончания XX съезда КПСС. В Государственном архиве Российской Федерации нами обнаружен документ из личного секретариата Микояна о его контактах в конце февраля 1956 г. с Ракоши, возглавлявшим делегацию ВПТ на советском партийном форуме[729].

Как следует из этой ранее секретной записи этой встречи, сделанной советским послом в Венгрии Андроповым, отношения между Венгрией и СССР в тот момент были (по крайней мере, внешне) отнюдь не «вассальными», как принято считать некоторыми историками, но в то же время достаточно напряженными. Это было напрямую связано с претензиями венгерской стороны в отношении характера поставок в страну советских вооружений и товаров невоенного назачения.

Микоян с присущим ему прагматизмом отстаивал советские интересы, в какой-то мере входившие в противоречие с венгерскими. Конечно, во времена Сталина о подобном «диалоге» даже помыслить было невозможно, но теперь наступили новые времена, и Ракоши захотелось вести себя совсем по-другому с «небожителями кремлевского Олимпа». Тем более, что повод к этому в Москве подавали неоднократно.

Ракоши, еще находясь в Будапеште, высказал Андропову свое недовольство тем, что Венгрия два раза выплачивала Советскому Союзу денежные средства за австрийское имущество, продававшееся по решению Потсдамской конференции. Советский посол, видимо озадаченный такой «смелостью», немедленно об этом доложил в Москву.

И вот наступил повод разобраться в этом и других «спорных» вопросах. Встреча, чтобы не вызывать лишних домыслов, была оформлена в формате рабочего совещания в ЦК КПСС[730]. Микоян был как всегда спокоен и предложил передать это дело на рассмотрение советских экспертов. Если те подтвердят правоту венгерской стороны, то деньги венграм вернут.

Следующим стал вопрос о покупке Венгрией советских танков Т-34. Венгры приобрели всего 100 штук, меньше, чем изначально предполагалось. Их решение мотивировалось как устарелостью военной техники, так и отсутствием средств в бюджете. Советская сторона отвергла подобную аргументацию.

Ракоши также критически отозвался и о работе комиссий по координации производства социалистических стран. Микоян, будучи человеком разумным, признал, что в этом нет необходимости.

Далее был поставлен вопрос об увеличении товарооборота между СССР и ВНР. При этом Венгрия отказывалась покупать в СССР станки и другое оборудование. Микоян и на этом не стал настаивать. Но, с другой стороны, когда Ракоши попросил кредит, ему было отказано и рекомендовано «экономить».

Таким образом, Микоян дал понять Ракоши, что советско-венгерские отношения не должны напоминать игру в одни ворота, и за «своеволие» теперь придется платить.

После этой встречи, мало напоминавшей аудиенции в Москве в прежние сталинские годы, Ракоши наверняка осознал, что Кремль вряд ли будет и далее поддерживать его кандидатуру в качестве своего «наместника» на территории Венгрии. В лице Микояна сталинист Ракоши получил очень сильного и влиятельного политического противника, только и ждавшего подходящего момента для его устранения с политической арены.

Тем не менее, в Москве другие советские руководители и после XX съезда упорно продолжали делать ставку на Ракоши, Микоян с этим обстоятельством не мог не считаться. Он ждал лишь благовидный повод, чтобы отстранить «непокорного» венгерского диктатора-сталиниста. А дожидаться таких «подходящих» моментов Микоян за долгий период своей политической карьеры научился[731].

Первая миссия в Будапешт. Вскоре после приезда делегации ВПТ из Москвы состоялся пленум ЦР ВПТ, в ходе которого Ракоши попытался убедить его участников, что он разделяет линию XX съезда. К этому времени произошла реабилитация Л. Райка, главной жертвы венгерского коммунистического режима, вышел на свободу и Я. Кадар[732].

Косвенным подтверждением того, что в Кремле продолжали поддерживать Ракоши, стало предоставление ему выступить с поддержкой линии XX съезда на страницах «Правды», где 2 мая за его подписью появилась соответствующая статья.

В результате позиции Ракоши в партийном руководстве заметно ослабли и в Москве решили прийти ему на помощь в целях укрепления власти. В первой половине июня Будапешт посетил Суслов, который от имени Президиума ЦК КПСС заверил его о полной поддержке. Вскоре о том же было заявлено и в ходе московского совещания коммунистических и рабочих партий со стороны его участников[733].

Чтобы закрепить этот результат, решением Президиума ЦК КПСС от 12 июля 1956 г. Микояна направили в Будапешт для бесед с руководством ВПТ и формальной поддержки Ракоши. Видимо, лучшей кандидатуры там не нашли. Поводом для поездки стал его «отдых на озере Балатон»[734].

Микоян находился в Венгрии с 13 по 21 июля, сообщение об этой поездке появилось 22 июля в главном партийном печатном органе «Сабаднеп», через два дня короткую информацию, без конкретизации обсуждавшихся вопросов, опубликовала «Правда».

В ГАРФе нами были обнаружены некоторые подготовительные материалы к поездкам Микояна в Будапешт, которые представляют краткие характеристики тогдашних венгерских партийных и государственных деятелей[735]. Видимо, «кадровый вопрос» в ходе этой поездки был поставлен перед Микояном в числе первоочередных.

Сравнивая их с аналогичными материалами по другим странам, например с приведенными нами выше материалами для поездки в Польшу, можно сделать два вывода: 1) большинство принятых на месте решений опиралось на его интуицию, а не на тщательную проработку проблемы; 2) другие подготовительные материалы к этим поездкам могли быть впоследствии уничтожены по распоряжению самого Микояна или кого-то из лиц, отвечавших за передачу его бумаг ЦК КПСС, а потом в архив.

Первая телеграмма из Будапешта была отправлена Микояном 14 июля. Из ее содержания следовало, что он по приезде вместе с Андроповым имел беседу с Ракоши и рядом других венгерских руководителей. Затем состоялась беседа в более широком составе с партийным руководством. Микоян предложил присутствовавшим высказываться «откровенно» и заявил, что в ЦК КПСС, как и во всем «лагере социализма», наблюдается «тревога за состояние дел в Венгрии» и если в том есть необходимость, мы ее готовы оказать.

В ответ последовала столь откровенная информация, что Микоян ее смог оценить не иначе, как «неприглядная картина», на фоне которой усиливают свое влияние враждебные элементы, выступающие за смещение руководства ВПТ.

Микоян выделил следующие основные, на его взгляд, венгерские проблемы: печать и радио вышли из под контроля партийного руководства, из-за западной враждебной пропаганды усиливаются враждебные настроения в обществе, а также свое деструктивное начало вносят «югославское радио» и западные агитаторы. Усугубляют и без того сложную ситуацию «правые элементы» внутри правящей партии, прежде всего сторонники Надя и репрессированные режимом Ракоши бывшие партийные функционеры, которые просто не могут терпеть дальнейшее нахождение у власти Ракоши и его сподвижников, виноватых в их несчастной судьбе[736].

В такой опасной обстановке, писал далее Микоян, руководство партии находится в «фактическом состоянии прострации». По его оценке, ряд его членов понимают опасность сложившейся ситуации, из их выступлений можно сделать вывод, что все «упирается в вопрос о Ракоши» и хотят, чтобы инициатива его отставки исходила не от них, а от ЦК КПСС. Суслов якобы во время своего пребывания в Будапеште, заявил, что снятие Ракоши стало бы настоящим подарком для американцев.

Микоян не стал скрывать и основной на тот момент проблемы: по его мнению, главным является вопрос о персональной ответственности за необоснованные репрессии, проводившиеся в Венгрии до 1953 г. Причем в общественном мнении сложилось представление, что главным виновником является не М. Фаркаш[737], а именно сам Ракоши.

Когда Микоян предложил вариант «добровольной» отставки Ракоши, у его собеседников это вызвало якобы «радость» и «облегчение»[738] Состоявшееся вскоре заседание Политбюро ЦР ВПТ обсудило это предложение и его члены единодушно высказались за освобождение Ракоши от руководящей работы.

Микоян участвовал в данном заседании и, в частности, заявил, что советское руководство считает «ошибкой» исключение Надя из рядов ВПТ, хотя «своим поведением он это заслужил»[739]. Члены руководства ВПТ в свою очередь предложили Микояну от имени ЦК КПСС поговорить с Надем на предмет его возвращения в ряды партии[740].

Как далее писал в Москву Микоян, Ракоши все это время «вел себя правильно» и сам сказал, что уже думал об отставке[741].

На следующий день Микоян сообщил в ЦК КПСС о своей беседе по поводу кризисного положения в партии с секретарем Пештского обкома ВПТ Кадаром, который ему заявил, что многие члены партии требуют развернуть в ней «широкую критику» и укрепление «внутрипартийной демократии»[742].

Кадар посчитал, что Ракоши мог бы себя «спасти», если бы сразу после XX съезда КПСС стал бы сам исправлять собственные ошибки. На вопрос Микояна, верно ли утверждение, что в Венгрии в последний период укрепились антисоветские настроения, Кадар ответил отрицательно, хотя и оговорился, что антисоветизм существует в разных слоях венгерского населения, равно как и антисемитизм.

Микоян также поинтересовался относительно настроений в среде бывших социал-демократов, которые подверглись репрессиям во время диктатуры Ракоши. Кадар отметил, что они занимают порой диаметрально противоположные позиции в отношении ВПТ[743].

Этот ранее репрессированный венгерский политик, судя по записи этой беседы, произвел на Микояна самое благоприятное впечатление.

В тот же день Микоян отправил в Москву еще одну информацию, теперь уже по поводу предварительного обсуждения кандидатур на пост руководителя ВПТ и его заместителей. Микоян заявил, что ему очень импонирует кандидатура А. Хегедюша[744].

Хегедюш, сославшись на трудности, отказался от поступившего предложения и высказался за кандидатуру Э. Гере[745]. Тот также взял самоотвод, сославшись на свое «невенгерское» происхождение и заявил, что видит на этом посту «этнического венгра». В свою очередь Гере предложил кандидатуру Кадара[746].

Очередное заседание ЦК ВПТ состоялось 16 июля, и на нем была одобрена кандидатура Э. Гере. Многоопытный в таких вопросах Микоян сразу заметил, и поспешил о своих догадках сообщить в Кремль, что Гере «в душе все время стоял за свою кандидатуру, но с условием, чтобы это не шло вразрез с желанием Москвы». Ракоши ушел со своего поста вынуждено, «в силу обстоятельств». При этом, предположил Микоян, он все же надеялся, что его оставят в составе ВР ВПТ, но категорически против выступили другие участники заседания[747].

Таким образом, многоопытный Микоян поставил своих соратников по Президиуму ЦК КПСС, отправлявших его в Будапешт «поддержать» Ракоши, уже перед свершившимся фактом. И в этой ситуации в Москве уже ничего не могли поделать.

Микоян 16 июля отправил в Москву следующую телеграмму, содержание которой было напрямую связано с позицией лидеров Союза коммунистов Югославии в венгерском вопросе. Во время обсуждения ситуации внутри ВПТ на заседании ВР, некоторые его участники обвинили югославское руководство в активной поддержке «оппозиционных враждебных элементов» посредством югославских СМИ, в том числе главного партийного печатного органа СКЮ – «Борбы».

Микояна венгерские коллеги, наверняка зная, какие теплые отношения у него сложились с Тито и его соратниками, попросили «помочь» в улучшении отношений с СКЮ. Микоян, по его словам, уклонился от однозначно положительного ответа, мотивируя свою позицию тем, что югославская сторона может это воспринять как показатель «слабости» ВПТ и ее стремление попросить у них «помощи».

Микоян предложил следующий вариант дальнейших действий: устно проинформировать Тито через посла Фирюбина об этой просьбе или же отправить ему письмо от имени ЦК КПСС. Тут же он составил проект такого послания и переслал текст в Москву. В нем, в частности, указывалось, к явному удовлетворению Тито, что в связи со сложившейся обстановкой, именно «ЦК КПСС поручил товарищу Микояну посоветовать т. Ракоши подать в отставку с поста секретаря и члена Политбюро ЦК»[748].

Микоян 18 июля сообщал в Москву, где его информацию ожидали с большим нетерпением, о первом дне работы пленума ЦР ВПТ, в котором он принимал участие. Перед его началом, утром 17 июля, Микоян имел беседу с Гере и Хегедюшем, которые и предложили ему принять участие а работе пленума.

Во второй половине дня состоялась пятичасовая беседа с отдельными участниками пленума, прежде всего с теми, кто мог бы выступить против решения ВР. По вопросу об отставке Ракоши ни от кого из них возражений не последовало, но по кандидатуре Гере на замену Ракоши все же было два возражения.

На следующий день пленум начал работу и Микояну предоставили на нем выступить с изложением своей позиции, подразумевая, что он это сделает от имени ЦК КПСС[749].

По мнению Микояна, его выступление стало «полезным», т. к. он заявил, что после событий в Познани не хотел бы повторения ничего подобного в Венгрии, где функционирует «клуб Петефи», представляющий, по его информации, «идеологическую Познань». Необходимо также единство в руководстве партии. Кроме того, разрядка международной напряженности и мирное сосуществование отнюдь не предполагают и даже, подчеркнул Микоян, исключает уступки в сфере идеологии и примирение по отношению к «враждебным взглядам».

Микоян, стремясь соблюсти необходимые в таком случае формальные приличия, высоко оценил сам факт «добровольной отставки» Ракоши, которая должна привести к укреплению единства партии, возвратить в ее ряды «несправедливо устраненных».

Микоян также в очередной раз повторил фразу о «заслуженном» исключении Надя из партии и неправильности самого факта исключения. И вынес свой вердикт: если он хочет возвратиться в партию, он должен пойти с ней на «примирение».

Выступление Микояна, как и рассчитывал Гере, сыграло свою роль и повлияло в нужную сторону на ход дальнейшей дискуссии. В результате Гере, несмотря на неоднократно звучавшую в его адрес критику, был избран единогласно, а остальные заранее согласованные кандидаты на вхождение в высшее руководство получили против всего по 1–2 голоса.

Микоян оценил как «хороший» доклад Гере, с которым тот выступил сразу после проведения процедуры голосования[750].

По информации Микояна, «настроение в партии круто меняется» и в последнее время в венгерской прессе уже нет критики в адрес ВПТ, появляются статьи против участников оппозиции. Судя по всему, заключал советский представитель, «товарищи довольны ходом пленума и теперь уверены в своих силах»[751].

Микоян 20 июля отправил в Москву еще одну телеграмму, теперь уже о ходе работы второго дня пленума. Он, в частности, воспроизвел оценку, данную Гере и Хегедюшем, о том, что «пленум проходит сверх ожидания хорошо»[752]. СМИ якобы заполнены хвалебными оценками происходящего на пленуме и это является показателем того, что «противник застигнут врасплох».

Далее он коснулся вопроса о персональной ответственности за необоснованные репрессии лиц из ближайшего окружения Ракоши. По его оценке, исключение Фаркаша из ВПТ – это «самый лучший для него выход» из сложившейся ситуации. Но, кроме него, к ответственности должны быть привлечены и другие руководители ВПТ. Если вдруг Фаркаш будет «плохо» себя вести на пленуме, его отдадут под суд. Микоян пообещал отправить Фаркаша в СССР и найти там ему подходящую работу[753].

Микоян выполнил главную для себя задачу – путем непростых комбинаций ему удалось отстранить от власти одну из наиболее одиозных фигур позднего сталинизма.

Достойной замены Ракоши найти не получилось, а Гере в глазах основной массы венгерского населения ассоциировался с «периодом Ракоши» и явно был не в силах сохранить власть в стране под контролем коммунистов, эффективно противостоять все более усиливавшейся антикоммунистической оппозиции. Естественно, что данное кадровое назначение никак не способствовало разрешению все более усугублявшегося венгерского кризиса.

Стоит в полной мере согласиться с оценкой А. С. Стыкалина: «Обстоятельства смещения Ракоши… хорошо показывают, сколь значительным было влияние высокопоставленного посланца КПСС на принятие руководством “братской партии” ключевых решений, выносимых в срочном, можно даже сказать, пожарном порядке»[754].

Микоян после отставки Ракоши не сразу возвратился в Москву, а посетил с короткими визитами Югославию, Румынию и Болгарию, где, очевидно, проинформировал руководство этих стран о произошедшем в Будапеште[755].

Как нам представляется, с наибольшим энтузиазмом эту информацию восприняли в Белграде[756], а в Бухаресте и Софии у местных лидеров появился еще один повод задуматься о своих перспективах в случае какого-либо неодобрения инициатив Москвы.

Вторая миссия в Будапешт. По возвращении в Москву Микоян почти на три месяца отошел от активного участия в «венгерских делах», сосредоточившись на других внешнеполитических и внутренних вопросах[757]. Но после возвращения из Польши ему вскоре пришлось вновь туда приехать, теперь уже вместе с секретарем ЦК КПСС Сусловым. Миссия эта носила четко выраженный чрезвычайный характер. Соответствующее решение о поездке было принято на заседании Президиума ЦК КПСС[758]. Суслов в тот период стоял ниже Микояна в партийно-государственной иерархии и его роль в последующих событиях нам представляется второстепенной. Главную ответственность за все дальнейшие действия ложилась именно на Микояна и он не мог этого не понимать. При этом мнения большинства членов Президиума ЦК КПСС по поводу того, что происходило в Венгрии, в значительной степени отличалось от микояновских представлений, в основе которых лежали реформаторские идеи, а не замшелые представления о путях развития социалистических стран, прочно засевшие в головах его коллег по высшему эшелону советской власти.

В Будапешт они отправились 23 октября уже по второму разу, и вместе с послом Андроповым сразу пришлось определять степень опасности всего происходившего для «лагеря социализма».

Суть позиции Микояна состояла в следующем: нельзя ни под каким видом допустить выхода Венгрии из СЭВ и ОВД, при этом можно согласиться пойти на «непринципиальные» уступки, разрешив проведение ограниченных реформ, даже в некоторой степени отклоняющихся от «советской модели».

Заметим, что Микоян на начальном этапе венгерской революции совершенно обоснованно сделал ставку на укрепление в государственном руководстве позиций Надя. Так, в ходе заседания Президиума ЦК КПСС, состоявшегося 23 октября, он высказался достаточно определенно. Приведем его мнение в изложении записавшего прения сотрудника Общего отдела ЦК КПСС Малина: «Без Надя не овладеть движением, дешевле и нам. Высказывает сомнение относительно ввода войск. Что мы теряем? Руками самих венгров наведем порядок. Введем войска – попортим себе дело. Политические меры попробовать, а потом войска вводить»[759].

Такие высказывания Микояна вызывали явно неоднозначную реакцию у других членов советского руководства. Особенно ярко это проявилось в ходе обсуждения венгерского вопроса на заседании Президиума ЦК КПСС 26 октября, когда Микоян уже находился в Будапеште и не мог ответить своим оппонентам[760].

Начиная с 24 октября он начал отправлять телеграммы в Москву, подписанные совместно с Сусловым. К слову сказать, в Будапешт они прибыли в сопровождении советских танков, поскольку в венгерской столице уже шли уличные бои, были жертвы, в том числе и среди советских военнослужащих[761].

Микоян и Суслов прямо писали, что, по их наблюдениям, «больше стреляли наши», которые на одиночные выстрелы в их сторону отвечали залповой стрельбой.

В здании министерства обороны, где разместился «полевой штаб» советских войск, они провели телефонный разговор с Гере, который сказал, что ввод советских войск в Будапешт «отрицательно сказался на настроениях жителей, в том числе и рабочих».

У них сложилось впечатление, что Гере и другие товарищи «преувеличивают силы противника и недооценивают свои силы». Венгерское руководство и особенно Надь, по их словам, «очень одобрительно» отнеслись к тому, чтобы в ходе подавления очагов сопротивления больше использовать венгерские воинские части, милицию, части госбезопасности. Этим будет «облегчено бремя советских войск» и будет подчеркнута роль самих венгров в «ликвидации беспорядков».

На вопрос, можно ли передать в ЦК КПСС, что венгерские товарищи владеют положением и уверены, что справятся, они ответили положительно.

Микоян и Суслов 25 октября отправили в Москву телеграмму с изложением информации о новых вооруженных столкновениях в Будапеште, изменениях в составе высшего партийного руководства и о выступлении Надя по радио. Они сообщили, что в середине дня 25 октября на парламентской площади собралась огромная толпа, которой советские военные предложили разойтись. Они отказались и, более того, с крыши по войскам было сделано несколько выстрелов и подбит танк. После этого по ним был открыт огонь на поражение, и около 60 человек было убито, не считая раненых. Началась перестрелка и у здания ВР ВПТ, в результате которой погибло 10 венгерских военнослужащих. Вскоре в городе началась паника. Надь предложил увеличить численность советских войск в Будапеште для «наведения порядка»[762].

Повсеместными стали требования ухода Гере с высшего партийного поста. По этому случаю состоялось заседание Политбюро ВР ВПТ с участием Микояна и Суслова, в ходе которого он подал в отставку и вместо него был назначен Кадар. В отличие от Ракоши, Гере все же оставили в составе Политбюро и пленум ЦР ВПТ утвердил данные решения.

Последовало предложение о том, что после «наведения порядка» советские войска должны покинуть территорию Венгрии, Микоян и Суслов заявили, что делать подобное ни в коем случае нельзя, поскольку «это будет означать приход войск американских»[763].

Для Микояна и Суслова стало полной неожиданностью, когда в своем выступлении по радио Надь, на которого ими возлагалось столько надежд, заявил: он будет вести переговоры с Москвой о выводе советских войск из Венгрии[764].

В ЦК КПСС 26 октября поступила телефонограмма, в которой Микоян и Суслов сообщали о подавлении вооруженного сопротивления и проинформировали о том, что они объехали центр Будапешта, беседовали с советскими солдатами и офицерами. Констатировалось военное подавление сил противника, но при этом отмечалось, что местные органы власти в «плохом состоянии», именно они должны подавлять оставшиеся очаги сопротивления без привлечения для этого советских войск[765].

Самые широкие слои населения, писали далее Микоян и Суслов, все активнее требуют изменений в составе правительства и перед нами вырисовывается два пути: отвергнуть их требования, продолжать силовую акцию с помощью Советской армии или все же вовлечь в состав нового кабинета министров 5–6 человек из числа представителей бывших мелкобуржуазных партий, интеллигенции и других слоев населения.

Если будет избран первый вариант, по их мнению правительство потеряет доверие широких слоев населения, будут новые жертвы, которые «усугубят пропасть между правительством и населением… пойдем по этому пути, мы пропадем»[766].

Второй вариант им представлялся более перспективным, но все упиралось в персональных состав тех людей, которые могли бы войти в состав нового правительства. Микоян и Суслов консультировались по этому вопросу с Надем. Никаких изменений в высшее партийное руководство тот вносить не собирался, поскольку у него нет пока «конкретных предложений»[767].

В Москву 26 октября была отправлена новая телефонограмма, в которой Микоян и Суслов проинформировали ЦК КПСС о создании Директории и о планах венгерского руководства по стабилизации ситуации в стране. Директория представлялась как временный орган ЦР ВПТ и правительства и должен был состоять из 6 человек.

В ходе беседы с Кадаром и Надем Микоян и Суслов поинтересовались, почему в радиовыступлении Надя было обещано начать переговоры о выводе советских войск из Венгрии, когда как на заседании Политбюро это предложение не получило поддержки? Они в категорической форме заявили, что считают этот демарш главы правительства «грубейшей ошибкой», и снова повторили прежний тезис: «вывод советских войск приведет неизбежно к приходу американских войск»[768].

Микоян и Суслов сформулировали следующие основные позиции:

Большинство венгерских руководителей выступают за полное подавление контрреволюционных выступлений. Надь при этом проявляет колебания прежде всего в силу своего «оппортунистического характера». Но мы со своей стороны предупредили о недопустимости дальнейших уступок, поскольку это приведет к падению их власти.

В новый состав правительства необходимо привлечь некоторое количество авторитетных общественных деятелей некоммунистической ориентации для расширения социальной базы поддержки правящего режима.

Считать правомерным создание на предприятиях рабочих советов, поскольку это находит большую поддержку у рабочих.

Большинство членов ЦР ВПТ не придерживается «капиталистических» взглядов.

В нынешней обстановке главным является не военные меры, а овладение массами рабочих[769].

А в это время в Москве шло заседание Президиума ЦК КПСС, в ходе которого в отношении Микояна и Суслова высказывались достаточно нелицеприяные оценки[770].

В тот же день советские эмиссары получили текст Декларации ЦР ВПТ, которая была впервые зачитана по венгерскому радио 26 октября в 16–30 по будапештскому времени[771] и текст донесения главы КГБ СССР Серова об обстановке в Будапеште[772].

Микоян 27 октября более трех часов провел на заседании политбюро ВР ВПТ, в ходе которого обсуждался новый состав правительства и текущее положение в стране. На следующий день составленная на русском языке стенограмма была отправлена в ЦК КПСС. Из ее содержания видно, что Кадар, который вел это заседание, внес предложение о необходимости дать возможность оппозиционерам сдать оружие и не считать их «контрреволюционерами», особенно в провинции. С теми же, кто после публикации Декларации продолжит вооруженную борьбу, необходимо сражаться вплоть до их полного уничтожения.

Советские войска, дипломатично отметил Кадар, мы можем попросить вывести из боев, а также и с территории Венгрии, но окончательное решение должно все же оставаться за Советским Союзом[773].

Микоян в ответ заявил, что вся полнота власти в стране должна перейти в руки Директории – «Долгие споры только ослабляют нас»[774]. Необходимо также признать ошибки прежнего руководства и сделать это еще более определенно, чем было ранее. Переговоры с оппозицией необходимо вести «не в ходе перестрелки и не через уличные громкоговорители, а на собраниях, на рабочих местах» и уже «пора проявить твердость». Если будут новые уступки, то негативные процессы уже не будет никакой возможности остановить.

Микоян предложил выступить Надю именно с такого рода инициативой и в его присутствии дал ему следующую характеристику: «Мы уважаем товарища Надя, он искренний человек, но он иногда очень легко поддается влиянию других. А для того, чтобы подтвердить твердость, нужна окончательная позиция, которую мы примем, и на которой будем стоять»[775].

В ходе заседания Микоян выступил с заявлением, что правительство не должно вести напрямую переговоры с «повстанцами», а с оппозиционно настроенной молодежью должны контактировать представители профсоюзов. Все спорные вопросы должны решаться не в ходе вооруженной борьбы, а уже после окончания столкновений[776].

Надь в свою очередь заявил о «крахе партийного руководства», выступил против методов работы Директории, отметив ее беспомощность.

Приведем весьма показательный фрагмент, зафиксировавший характер их общения:

Надь: Товарищ Микоян, обращаясь ко мне, сказал, что нужно стоять тверже. Но я не буду твердо стоять там, где интересы партии требуют идти дальше. Моя позиция была верная, я отстаивал тоже самое, что и сейчас… Если мы не будем осторожны, то подвергнем себя опасности империалистической интервенции… Прекращение огня надо объявить как можно скорее…

Микоян: Спорить можно.

Надь: Нужно вывести советские войска из боев и одновременно ввести венгерские части, нужно опираться на армию, на демократическую полицию, на рабочих, и я не исключаю, что и на студенчество[777].

В тот же день Суслов по решению Президиума ЦК КПСС оправился в Москву, где выступил на заседании Президиума ЦК КПСС с информацией о положении в Венгрии[778]. Он изложил советскому руководству собственные впечатления о заседании политбюро ЦР ВПТ.

В ходе этого заседания Ворошилов заявил, что Микоян и Суслов «плохо информированы», а Микоян вообще не способен взять под контроль сложившуюся в Венгрии ситуацию.

Тут же вмешался Жуков, заявивший, что «несправедливо осуждать Микояна», Ворошилов не унимался: американская агентура в Венгрии действует активнее, чем Микоян и Суслов. Но тут за них неожиданно вступился Каганович: несправедливо обвинять Микояна и Суслова, они действуют правильно. Сваливать на них – несправедливо. После этого в поддержку Микояна и Суслова также выступил Маленков[779].

Суслов 29 октября возвратился в Будапешт и отправил вместе с Микояном в Москву тексты очередного донесения Серова о ситуации в Венгрии, а также информацию о захвате повстанцами-студентами редакции и типографии газеты «Сабад неп»[780].

30 октября на заседании Президиума ЦК КПСС была зачитана новая информация Микояна и Суслова о положении в стране. В тот же день было принято специальное постановление «О положении в Венгрии»[781], а почти одновременно Микоян и Суслов отправили из Будапешта телеграмму, в которой сообщалось об ухудшении политической обстановки в Венгрии[782].

Из ее содержания следовало, что оружие повстанцы сдавать не хотят и заявляют, что сделают это только после ухода советских войск из Венгрии. Венгерская армия занимает выжидательную позицию и ее отдельные части могут в любое время присоединиться к повстанцам. В этом случае придется снова предпринимать военные операции с участием советских войск[783].

Обращение жителей Будапешта в адрес вошедших в город советских войск, осень 1956 г. (газетный снимок)

И далее последовала такая рекомендация Президиуму ЦК КПСС: «Предлагаем дать указания министру обороны прекратить засылку войск в Венгрию, продолжая сосредотачивать их на советской территории». Пока венгерские войска нам не враждебны, советских войск хватает. Если обстановка ухудшится, тогда придется «пересмотреть весь вопрос в целом». Мы считаем, что необходимо немедленное прибытие в Венгрию тов. Конева[784].

Но глава венгерского правительства уже принял, как потом оказалось, роковое для себя решение. 31 октября от его имени в Москву было направлено письмо на имя Ворошилова, в котором выражалось желание «немедленно» начать переговоры о выводе советских войск из Венгрии[785].

Микоян уже вылетел в Москву и 1 ноября на заседании Президиума ЦК КПСС выступил с информацией о ситуации в Венгрии. Судя по опубликованной черновой записи, он отметил поднявшиеся там антисоветские настроения, выдвигавшиеся всеобщие требования о выводе из страны советских войск и предложил в создавшейся обстановке, в качестве наиболее приемлемого варианта, поддержать существующее венгерское правительство. Силой, подчеркнул Микоян, ничего решить не получится, необходимо вести переговоры, а также подождать 10–15 дней, пока ситуация не стабилизируется. «Венгрию нельзя упускать из своего лагеря» – подытожил он[786].

В какой-то степени Микояна (с оговорками) поддержал лишь Суслов, вместе с ним возвратившийся из Будапешта. Он, в частности, заявил: «Я не считаю, что Надь организовал восстание, но его имя использовано»[787].

Что касается участвовавших в заседании Серова, а также Конева, то они решительно выступили за силовое решение венгерского вопроса. Против предложения Микояна о поддержке правительства Надя выступил Жуков[788].

В конечном итоге Микоян, будучи политическим реалистом, вынужден был согласиться с такими радикальными оценками, но с одной оговоркой: «если Венгрия становится базой империализма, тогда нет разговора. Но нельзя школярский подход допускать, есть еще время все обдумать»[789].

На следующий день в работе Президиума ЦК КПСС приняли участие прибывшие из Венгрии Я. Кадар, Ф. Мюнних и И. Бата, давшие весьма пессимистические оценки происходившему в их стране и негативно настроенные к Надю[790] – при том, что Кадар был ничуть не менее критичен и в отношении команды Ракоши – Герё.

Микоян, к 3 ноября почувствовавший, что со своей позицией по венгерским событиям он практически остался в одиночестве, предложил кандидатуру Кадара на должность главы нового венгерского «революционного» правительства[791].

К тому моменту Хрущев уже побывал с двухдневным визитом на Брионах, где пытался доказать Тито необходимость силового подавления оппозиции в Венгрии[792]. Как ему показалось, такое согласие им было получено.

* * *

Навязанное членами Президиума во главе с Хрущевым, явно напугавшимися, что за Венгрией могут последовать и другие союзные Москве страны, реально означало политическое поражение Микояна, и он, по информации, содержащейся в его мемуарах, даже рассматривал возможность своей отставки с высших постов в партии и государстве[793].

Имеется также и свидетельство самого Хрущева по этому весьма непростому эпизоду политической биографии Микояна: «Когда мы принимали решение о применении воинской силы против контрреволюции в Венгрии, то на этом заседании не было Анастаса Ивановича Микояна и не было Суслова. Они были в Венгрии и вернулись ночью…». Микоян по прилете в Москву в телефонном разговоре попросил Хрущева изменить это решение, что это «подорвет репутацию нашего государства и нашей партии». Но Хрущев своего решения менять не стал. По свидетельству Сергея Хрущева, Микоян вновь стал убеждать Хрущева: «Еще не все потеряно, надо выждать, посмотреть, как станут развиваться события, ни в коем случае не пускать в дело войска». Именно после повторного отказа изменить ранее принятое решение, Микоян пригрозил своей отставкой[794].

Больше Микояна в Венгрию не посылали[795], туда отправили «более решительно» настроенных членов Президиума ЦК КПСС: вначале в Жукова, а решением от 13 ноября – еще и Маленкова, Суслова и Аристова[796].

Во время заседания Президиума ЦК КПСС 6 ноября, на котором обсуждался вопрос о создании в Венгрии новой правящей партии, Молотов стал возражать, мотивируя свою позицию, что «она будет создаваться на позициях неизвестных» и непонятно, куда она приведет. Микоян отреагировал достаточно резко: «Т. Молотов полностью игнорирует конкретную обстановку, т. Молотов тащит назад. О Наде сказать»[797].

Но это был запоздалый всплеск эмоций, уже ничего уже не решавший в «венгерском вопросе».

Приложение 1

Запись беседы К. Е. Ворошилова и А. И. Микояна с М. Ракоши, 27 февраля 1956 г.[798]

(в сокращении)

Секретно

Товарищ Ворошилов открывает совещание и предоставляет слово товарищу Микояну.

Тов. Микоян говорит, что Президиум ЦК КПСС поручил ему и товарищу Ворошилову встретиться с товарищем Ракоши для того, чтобы выяснить некоторые вопросы, которые он, Ракоши, затронул в беседе с советским послом т. Андроповым. Тов. Микоян, ссылаясь на телеграмму посла[799], приводит выдержку из упомянутой беседы, где говорится, что Венгрия якобы дважды уплатила Советскому Союзу за австрийское имущество, проданное Советским Союзом в числе немецких активов, перешедших в советскую собственность на основании решений Потсдамской конференции. Тов. Микоян просит т. Кабанова дать справку по этому вопросу.

Тов. Кабанов сообщает, что советская сторона принимала от Венгрии только немецкие активы и в числе их австрийское имущество не числилось. Таким образом, советская сторона не получала от Венгрии австрийских активов. Что касается стоимости активов, то, согласно известному т. Ракоши решению, 3/4 стоимости активов советская сторона уступила Венгрии.

Тов. Ракоши замечает, что отделить австрийские активы от немецких представляется делом довольно затруднительным, поскольку после аншлюса[800] немецкие фирмы часто поглощали австрийские фирмы.

Тов. Микоян говорит, что на данном совещании невозможно до конца выяснить этот вопрос, и предлагает назначить советских экспертов в помощь венгерским экспертам, которые бы на основе документов установили истинное положение. Если окажется, что Венгрия действительно что-то переплатила Советскому Союзу за упомянутое австрийское имущество, то эти деньги будут возвращены венгерскому правительству. Что касается венгерской позиции по данному вопросу в переговорах с австрийцами, то это является полностью делом венгерского правительства.

Тов. Ракоши говорит, что он не имеет никаких претензий к советской стороне по вопросу об австрийских активах и хотел бы считать этот вопрос законченным.

Тов. Микоян говорит, что необходимо также выяснить вопрос о покупке Венгрией в Чехословакии танков Т-34. В 1955 г. между СССР, Чехословакией и Венгрией было подписано соглашение относительно поставки вооружения. По этому соглашению Венгрия должна была приобрести в Чехословакии 400 танков. 100 танков она закупила, а остальные приобретать отказывается, ссылаясь на то, что эти танки не являются современными и что, с другой стороны, Венгрия не имеет достаточно средств для покупки указанных танков. Такая позиция Венгрии в этом вопросе является нарушением с её стороны трёхстороннего соглашения, ставит в затруднительное положение чехословацких товарищей, которые уже приступили к выполнению указанного заказа на изготовление танков, и лишает Венгрию возможности своевременно вооружать свою армию средними танками, в которых имеется недостаток.

Считаясь с трудностями, которые испытывает Венгрия, можно было бы согласиться на то, чтобы соглашение о поставках танков было бы выполнено лишь частично. Было бы справедливым, если бы Венгрия приобрела в 1956 г. у Чехословакии 75 танков, после этого действие указанного соглашения можно было бы прекратить. (…)

Тов. Ракоши заявляет, что он согласен с предложением тов. Микояна и считает правильным, чтобы Венгрия в 1956 г. приобрела у Чехословакии 75 танков Т-34. (…)

Тов. Микоян говорит о том, что в беседе с нашим послом тов. Ракоши критически отозвался о работе комиссий по координации производства, созданных по решению январского совещания руководителей коммунистических и рабочих партий стран социалистического лагеря[801]. В упомянутой беседе тов. Ракоши утверждает, что одна из таких комиссий, работающая в Чердаке, создала 26 подкомиссий, на которые предполагается вызвать около 100 венгерских ответственных работников.

Тов. Ракоши замечает, что Венгрия направила в указанные подкомиссии уже 36 своих работников.

Тов. Микоян говорит, что посылка такого большого количества работников для участия в работе подкомиссий является нецелесообразной и что сами венгерские товарищи должны решать вопрос о том, сколько и каких работников следует направлять для участия в деятельности упомянутых подкомиссий.

Тов. Микоян говорит, что тов. Ракоши в своё время в беседе с ним поднимал вопрос о необходимости увеличения товарооборота между СССР и Венгрией. Тов. Микоян сообщает, что товарооборот между СССР и Венгрией в 1956 г. значительно возрос по сравнению с прошлым годом, особенно в части экспорта советских товаров в Венгрию, что особенно интересует венгерскую сторону. Почти все венгерские заявки на поставки советских товаров, а особенно сырьевых материалов, за исключением некоторых позиций (медь, каучук и некоторые другие), полностью удовлетворены.

Общая сумма товарооборота между СССР и Венгрией по сравнению с 1954 г. является несколько меньшей потому, что Венгрия отказывается покупать у Советского Союза станки и другое промышленное оборудование.

Тов. Ракоши замечает, что в результате индустриализации Венгрия в данное время меньше нуждается в указанных товарах.

Тов. Микоян говорит, что Советский Союз не навязывает Венгрии товары и что он упоминает об этом факте лишь для того, чтобы объяснить, в силу чего произошло некоторое уменьшение товарооборота между нашими странами.

Тов. Ракоши спрашивает, не может ли Советское правительство рассмотреть дополнительную заявку венгерского правительства на ряд товаров, крайне необходимых для венгерского народного хозяйства?

Тов. Микоян отвечает, что если такая заявка будет сделана, [она] будет рассмотрена Министерством внешней торговли, он, однако, не может сделать каких-либо заверений относительно того, что эта заявка [будет] удовлетворена.

Тов. Ракоши говорит, что венгерское правительство представит такую заявку, и спрашивает, не может ли Советское правительство выделить правительству Венгерской Народной Республики взаимообразно 20 млн. долларов, т. к. положение с внешней задолженностью Венгрии капиталистическим странам является очень тяжелым.

Тов. Микоян говорит, что, как известно, нами в конце прошлого года было принято решение об оказании помощи Венгрии в связи с создавшимися затруднениями с венгерской внешней задолженностью. Это должно существенно облегчить положение. Теперь венгерским товарищам надо принять у себя все необходимые меры для того, чтобы ещё больше поправить положение. Выделить взаимообразно 20 млн. долларов, к сожалению, не представляется возможным. (…)

Тов. Микоян, ссылаясь на просьбу венгерского правительства о предоставлении ему взаймы из Советского Союза 100 тыс. тонн пшеницы, говорит, что советская сторона, к сожалению, не может удовлетворить этой просьбы венгерского правительства.

Тов. Ракоши замечает, что он предвидел, что удовлетворение этой просьбы будет связано с серьезными трудностями для Советского правительства.

Тов. Микоян далее говорит, что в свое время венгерские товарищи поднимали вопрос об изменении курса форинта к рублю. Мы согласны внести изменения в этот курс. Однако последнее время венгерские товарищи высказывают просьбу о том, чтобы курс форинта к рублю не менять, так как это отрицательно отразится на международных расчетах Венгрии. У нас подготовлен другой вариант, который практически решает проблему, и, кажется, должен подойти для венгерской стороны. (…)

Приложение 2

Изложение выступления А. И. Микояна на пленуме ЦР ВПТ 18 июля 1956 г. [802]

После выступления нескольких членов ЦК т. Гере спросил меня, не хотел ли бы я выступить. Я ответил, что не собирался, но если нужно, я не против выступить, но не знаю, когда и по какому вопросу. Он сказал, что хорошо бы через несколько ораторов, в ходе обсуждения организационных вопросов. Я сказал, что мое выступление будет носить политический характер и не будет касаться отдельных лиц. Он отнесся к этому одобрительно. Я выступал в течение 30 минут, не считая времени на перевод. Сообщил о том, что у нашей партии и у братских партий есть тревога за судьбу Венгрии и что после уроков Познани не хотелось бы, чтобы в Венгрии случилось что-либо подобное. Сказал, что мое поручение состоит в том, чтобы информировать ЦК КПСС, каково положение и насколько обоснована наша тревога. Затем несколько подробнее, чем это было в постановлении ЦК КПСС о культе личности остановился на критических замечаниях Тольятти, затронутых в его выступлении. Судя по впечатлениям, это оказалось полезным. Затем я анализировал события в Познани и заявил, что их дискуссия в клубе Петефи – это идеологическая Познань без выстрелов. Но надо запомнить, что и в Познани не было прямых контрреволюционных выпадов. Поэтому отсутствие контрреволюционных лозунгов в клубе Петефи не должно успокаивать венгерских коммунистов. Я заметил, что поведение коммунистов на этой дискуссии говорит об элементах распада партийности среди них, ибо там коммунисты растворились в мелкобуржуазной среде. Тот факт, что многие члены ЦК выступают за пределами ЦК против него, говорит об элементах распада партийного руководства. Венгерскую партию лихорадит почти три года. Или на этом пленуме будет покончено с этой лихорадкой или она станет хронической. Это значит, что у них не будет партии ленинского типа, и ясно, что это значит. Разрядка международной напряженности и лозунг сосуществования не предполагает, а, по нашему мнению, исключает уступки в идеологии и примиренчество к враждебным взглядам. Вот почему надо ликвидировать всякий элемент распада партийности в Венгрии, восстановить дисциплину для членов ЦК и рядовых членов партии и начать наступательную борьбу на идеологическом фронте. Я сказал, что отставка тов. Ракоши есть коммунистический, партийный поступок, ибо он исходит из интересов укрепления единства партии. Предложение о пополнении состава руководства партии укрепит базу влияния ЦК, вернет к руководству многих товарищей, несправедливо устраненных от этого, в том числе бывших социал-демократов, поднимет к руководству новые молодые кадры, связанные с массами. Это дает все условия, чтобы нынешний пленум открыл новую страницу в истории Венгерской партии трудящихся.

Затем я заявил, что приятно было слушать, как, заботясь об интересах партии, большинство членов ЦК на вчерашнем совещании высказались за то, чтобы дело Фаркаша кончить внутри партии, не выносить его за пределы ее и не устраивать громкого суда. Фаркаш сам по себе заслуживает четвертования, но речь идет не о нем, а о партии. ЦК должен вынести высшую меру наказания, которая бывает в партии. На этом лучше кончить дело, если же устроить суд, продолжится лихорадка партии и авторитет ее еще больше упадет в глазах масс. Коснувшись вопроса о Надь Имре, заявил, что исключение его из партии было ошибкой, хотя он и заслуживает этого. К сожалению, Надь Имре после этого совершил новые ошибки, начав борьбу против партии и вдохновляя антипартийные элементы на атаки против партии. Но он ошибается, этим путем нет входа в партию. Наоборот, этот путь ведет в другое, противоположное место. Следует об этом прямо сказать Надь Имре, чтобы он знал, если хочет возвратиться в партию, он должен помириться с партией и исправить свои ошибки. Наконец, сказал, что хочу надеяться получить возможность после пленума доложить нашему ЦК, что мы можем не тревожиться за судьбу вашей партии, что здесь создано крепкое руководство и единство в партии[803].

Приложение 3

Из записи заседания Президиума ЦК КПСС о положении в Венгрии, 26 октября 1956 г.[804]

Т. Булганин. Т. Микоян занимает неправильную позицию, неопределенную, не помогает венгерским руководителям покончить с двойственностью. Твердой линии держаться.

Т. Молотов. Разделяет мнение т. Булганина.

Пределы поставить, указать т. Микояну, как он должен действовать.

Т. Каганович. Реальное соотношение сил таково, что оно не соответствует выводам т. Микояна.

Твердую позицию занять.

Создать Военно-Рев[олюционный] к[омите]т.

Т. Маленков. Ввели войска, а противник начал оправляться.

Т. Микояну сказать, чтобы он твердо требовал от Надя навести порядок.

т. Жуков. Т. Микоян неправильно действует, толкает на капитуляцию.

[Высказывается] за твердую позицию.

Шепилов. Шаг был крайний, но правильный.

Реальная власть – войска.

Идти им на уступки – рассматривать будут как слабость.

Твердую линию занять.

т. Фурцева. Т. Микоян видимо ошибается в Наде. Выпустили 1000 ч[еловек] арестованных. т. Хрущев. Микоян действует так, как он говорил. Т. Микоян занял позицию невмешательства, а там наши войска.

Новый этап – мы не согласны с правительством.

Послать подкрепление – Молотова, Жукова, Маленкова.

Войти в контакт к Хегедюшу и др.

Надо написать обращение к нашим войскам.

Подготовить полет.

Подкрепить войсками.

Лететь тт. Молотову, Маленкову, Жукову.

Окончательно сказать позже.

О поездке т. Микояна в Австрию.

Отложить.