Детектор смысла

fb2
Цветков Петрович Алексей

Новая книга Алексея Цветкова — продолжение длительной работы автора с «проклятыми вопросами». Собственно, о цветковских книгах последних лет трудно сказать отдельные слова: книга здесь лишена собственной концепции, она только собирает вместе написанные за определенный период тексты. Важно то, чем эти тексты замечательны.

«в темном ливне людей из которых не ты ни один…»

 в темном ливне людей из которых не ты ни один но свербило в промежности паспорта тусклое фото чуть погаснет сеанс испарять в небеса никотин сказки костного мозга и финский форсирует кто-то телевизор кремлевскую в грабли объятий гурьбу вешать блесны на грудь чтоб от бодрости в обморок оба черви чистого разума часто их видел в гробу и родных чьи ночные черты неразлучны до гроба отсыпаться по разные стороны метро-моста в долгоруких зимовьях подкидышами куковали изо всех подземелий трезвела мозгами москва златозубая челюсть но с выбитыми куполами помнишь ленина в ступе он сам из простых поселян но без воли его не падет ни единого пейса с головы рыбарей на киннерете всем просиял и вернется назад на осиновый кол не надейся а по совести вспомнить из нас не вернется никто слишком трудно мертвы и кому из простых по карману это место где пеплом светило на землю легло чтоб в лепешки его сорок лет запекали как манну все что было не жизнь а евангелие от луки от лукавого то есть нас в морг только с визой пускали где безглазые с визгом в припадке последней любви отдирали парное от остова мясо кусками ты не ужаса ждешь даже если орбиты темны в горле голос простыл но снаряд на последние куплен чтоб на стенку с отвесом когда времена истекли вылетать на шарнире шальном и куку блин куку блин

считалочка

 свет гасите раз два три кто не спрятался умри кто не умер будет хуже у жука скелет снаружи у тебя скелет внутри сложим детские стихи про уклейку из ухи где в четверг червей копали корни ссохлись и пропали запаршивели верхи поступать привыкли так на глаза кладут пятак типа музыку играют от любви не умирают умирают просто так прежде женятся вдвоем обзаводятся тряпьем в бочках мучают селедку жалко девочку-сиротку мячик в речку и убьем результат всего вреда зев беззуб мозоль тверда на звонки не отвечают свет погас и не включают это где же мы тогда новый круг считаем раз открываем на ночь газ а у них в квартире коля околел от алкоголя света догу отдалась видишь правду мигом спрячь будешь нем а я незряч тишина на белом свете тише мыши тише дети тише танечка не плачь

фигура умолчания

 вначале нас лучом несло к тельцу как журавлей на зимний юг лечебный ажурную протонную пыльцу с искрой на срезах квантовых сечений все сходится здесь пусто и черно но не толкуй метафору превратно есть многое на свете для чего не сыщешь слов на вашем эсперанто ты говоришь внизу мы были сном но что такое сон что значит были колонны душ пошедшие на слом мертвы вернее чем автомобили как жаль что раньше речь текла терпя и тишину изнемогала людям теперь земля где я любил тебя оставлена но тосковать не будем нет лучше луч в ничто до чьих глубин тьмы ходиков не достучится дятел я угадал я так тебя любил что весь язык на умолчанье тратил в толпе автомобилей и планет где плакали в плену и жили в коже лиха беда что воскресенья нет важнее что исчезновенья тоже пора искрить в бесшумной пустоте раз прежний мир притворной жизнью занят и спят в разлуке временные те кем были мы и кто о нас не знает

гауссиана

 за последней пустыней стена а за ней где пустыни пустей на престоле сидит сатана среди сора и битых костей вот знакомый осколок бедра вот червивые чьи-то грешки только это не наша беда мы сюда не за этим пришли просто прожили жизнь как смогли пили воду и ели еду а в конце договоры свои на проверку приносим ему нам не видно лица но оно как в чернильную полночь окно мы не ровня ораве ворья возвратимся домой без потерь среди подписей есть и моя хоть ей резус хоть группу проверь пусть заверит обратный паром через сернистый стикс и везде он единственно вечным пером и уплочено в нужном гнезде хлеб не тело и кровь не вино повелителю льда и камней мы о главном не спросим его мы не верим тому кто главней обернешься лишь кости крестом да пятно на престоле пустом лучше наглухо в сейфе мозги шутовской приноравливать смех мы вернулись откуда могли мы одни из обманутых всех станем снова сновать в суете лицемерную пестовать месть в преисподней империи где пуст престол но восстание есть будет битое с хрустом стекло в переулках где солнце зашло мы не выдадим сколько всего уплатили ему и за что мы и сами не вспомним кому погружаясь в хрустящую тьму он должно быть сидит на холме наизнанку воронкой в земле и того кто пройдет по кайме за веревочку тащит к себе

весть

 из башни в центре всей москвы столицы наших родин нам проебали все мозги втемяшивая как могли что человек свободен мы долго думали и вот подкреплены обедом пошли туда где он живет в краю умеренных широт сказать ему об этом он нам не шурин и не зять но ведь имеет право знать мы шли три дня мы шли толпой тревожа песней груди не зная сна гоня покой и видим дом стоит такой в каких бывают люди вот баба что в расцвете лет поди ласкал он пылко а больше утвари здесь нет лишь у кровати на просвет пуста его бутылка а сам вкушает потный сон не зная что свободен он мы говорим что мы отряд из добровольных сотен мол делегаты от ребят кому по ящику твердят что человек свободен и если ты мол тот и есть предмет такой награды то мы тогда имеем честь и эту радостную весть тебе поведать рады забудь про бабу и уют иди бери пока дают мы долго шли кругом леса забросив сев и дойку пусты с харчами туеса а он на нас спускает пса и снова лезет в койку пора домой колоть дрова и сыпать гречку в пашню пока душа в мослах жива пока стоит себе москва и ей не сносит башню с которой можно передать что век свободы не видать

жара

 жара на пасеке и пруд в пруду кувшинки кругом пунктир кротовых груд и жаб ужимки взмывает певчая пчела в зенит ретива от сотен тысяч пчел черна вся перспектива отхлынут крыльями вертя отливом в улей я там с отцом гостил дитя теперь он умер трава в овалах жабьих ртов вся жизнь и сложность фортификация кротов ужей возможность я тоже может быть умру раз жить так жарко лицом в пчелиную пургу уже не жалко так лучше может быть шагну чем в дырку дула в тоннель где в прежнюю жару черно от гула

нью-хемпшир

памяти л. л.

 вливался сад в окрестные леса глаза купая в зелени по локоть внутри которой птичьи голоса имело смысл увидеть и потрогать был сад высок до вековых светил вино и сыр оправдывали скатерть где я его с разбега посетил и соглядатай влип в видоискатель теперь никак не подойти к столу и даже дрожью кадра не нарушу все с камерой как врытый столб стою ни внутрь к нему ни от него наружу стою себе а он решил уйти растаять в негативе звездной пыли кто жив еще считаю до пяти о тех кто есть однажды скажут были сад двух миров на доли не деля уже на спуске пальцам не разжаться выходит вот куда они ложатся так вот где принимает их земля

вконтакте

 а помнишь пинкисевича илью который теннис обожал настольный и в сумерки последнюю игру под соснами в забытый год застойный у вас на даче был слепой чулан с лопатами а может и не ваш но я там с одной наташей ночевал или с другой теперь уже неважно или постой я путаю тебя и конькобежку рыжую с ногами движок сдает но будем жить терпя тряхнем еще а доктора солгали устроили на речке смотр невест стрельцова кошку шпротами кормила я ничего не сдвинул с прежних мест пусть в голове останется как было вздремнешь в такси но память как ожог твой пинкисевич в пароксизме жажды не плачь ведь мы не умерли дружок ты разве рыжая была однажды была и плечи девичьи белы в саду с настольным теннисом на даче а если кто-то думает иначе ты убеди что не было беды что встал и навестил тебя в сети беседовал как с лестничной соседкой щелчок и мячик в паузе над сеткой пластмассовый игрушечный свети

экспромт прерванный от испуга

 кто там улицей крадется мышцей жилист мордой груб притаится у колодца хвать прохожего за круп с места вскачь как на пружинах в дрожь бросает города кровь сворачивая в жилах как желток сковорода редкозуб и низок ростом шерстью войлочной нечист вечно кычет над погостом точно мент или чекист кто коварный и противный счастью ближнего не рад у кого репродуктивный весь наружу аппарат кто несет погибель людям на работе и в метро лучше мы о нем не будем страшно жить и без него

«связь восстановлена сверху внахлест провода…»

 связь восстановлена сверху внахлест провода чудо молчания было бы с кем и когда кабель струит сквозь удушливый космос к тебе столько всего электричества точки тире телу брести до соседнего в соснах села если пространство потрогать оно навсегда сладко с орбиты рентгеновский высветит луч место где может быть еж меж корнями колюч или мечтать чтобы жизнь получилась своя из человеческих атомов вся состоя столько под звездами необъяснимой возни если ясней из села небесам объясни провод провис по которому детство текло жил бы как миленький жаль что я не был никто разве не мыслью над соснами космос изрыт ток постоянный и в месте контакта искрит спи станционный ларек роковые рубли счастье мое электричество крови внутри

черемыш

 и еще вот такое в пыльном свете св сквозь прощальное сало людское ты как азбуку смысла безмозглое слово твердишь келебыш телемышь черемыш я тебе не отвечу повстречаю ночного таксиста прощанья предтечу с колокольчиком черных ключей и спрошу его лишь что за адрес чудной черемыш эти суки таксисты словно топями выпи и к случке ослы голосисты нам стеклянная радуга в горле вагона тверда вот как мы расставались тогда я и сам если надо сочленяю фонемы без вящего смысла и лада небывалого бога взашей заклинаньем гоня чтоб отлип к ебеням от меня это вещь или место человечина член чевенгур чебурашка челеста перочинным ван гоголем смазана кровь и сурьма в час когда ты сходила с ума я юлю на платформе точно кольчатый чукча в пургу в человеческом шторме в чемоданчике юкола впрок мертвечины куски пост не сдан отпускайте такси пусть бы ты перестала отовсюду гранитно прощаться со мной с пьедестала всей немилостью глаз и во рту как клыки у моржа это жуткое слово держа обольщаться не надо черемыш это чушь в лучшем случае пригород ада где над водкой граненой как штык и при всей колбасе никогда мы не свидимся все

эскиз сна

 ведь вот какие в жизни вещи одна другой бывают хлеще пример хотите приведу зима пригнет холодным игом но лето все поправит мигом наперекор ее вреду а впрочем бог с ним с этим летом я собирался не об этом но жизнь примерами пестра каких у смерти очень мало у человека ночевала на даче девушка сестра тут правда и родство не в строку и человек нерезкий сбоку случайно выбрала дружка она была сестра другому нечаянно прибилась к дому поночевала и ушла произошел обычный случай как память в голове ни мучай неверно приведен пример жизнь наяву короче дюйма у сна своих примеров уйма в юдоли бреда и химер не с теми тьма и свет не с теми чужая девушка в постели как до шестнадцати кино в капусте копошатся дети все люди ложь и сестры эти у нас их нет ни у кого ушла одна пришла другая соседей в сумерки пугая от ночи в памяти черно зима не смерть она растает и лето может быть настанет жаль не поможет и оно

этюд в черном

 пока в составе параллельных тел произрастал слабея как хотел все ладилось но наступило раньше когда в лагуне времени отлив а путь лежал в небытие не в рай же от берегов реальности отплыв не лжесвидетельствуй что был живой в упряжке сухожилий гужевой из качеств тем сложение прекрасно что с минусом его легко любить тем кто не мучил вещество напрасно и мысль словами убедил не быть отпущенный еще вернется год плюс совместится с минусом и вот останутся фантомные никтобы небабочки в прицелах нецветов и соглядатай слеп но только чтобы не человек не автор не цветков кладбищенской ограды берега жизнь убежит но правда велика здесь из нее комплект пространства вынут распорками парсеки не торчат пусть путники котомки наземь кинут и в черный воздух смотрят и молчат

птица

 Нам эти варвары казались выходом. К. Кавафис сенаторы эквиты и квириты я вижу в этот черный час тоски что многие пришли сюда небриты и на ногах непарные носки поскольку обстоятельства прижали согнав с постелей к форуму гуртом прошу хотя бы застегнуть пижамы доспехи будем доставать потом я объясню вам вкратце в чем беда доходчиво и внятно как всегда я тут впотьмах спускался подкрепиться холодной бужениной и угрем как вдруг стальная прилетела птица в дверях уполномоченные лица и говорят что нынче мы умрем тут слово лица не вполне на месте взопрел как мышь и ходу к алтарю вы с транспарантом в центр пока не лезьте товарищи кому я говорю мы рождены для песни и борьбы мы не рабы одни рабы рабы о чем бишь да садится птица наземь прошу без лишних реплик и соплей давление сравняли и вылазим из амфоры аргоновой своей у них везде какой-то тальник ельник патруль угомонили на суку какой я консул я ребята мельник пространство растирающий в муку младенца в майонез фoршмак из старца взять угол восхождения и в путь не рыбы мы а рождены для танца чтоб вентилировал головогрудь начальник навигационной группы координаты выхода из тьмы всем прочим марш и штабелями трупы хотя смешно что эти трупы мы кто не согласен чемодан вокзал рудник на денебе я все сказал

«осталось несколько событий…»

 осталось несколько событий неисправимый скоро срок и жизни медленный строитель уже отложит мастерок тогда наступит настоящий один обещанный тебе печальный космос состоящий из четких точек и тире над этим типографским полем повиснет может быть одно наперекор глазницам полым магическое полотно и луч в котором мчится мимо с какой отметки ни начни все что с тобой при жизни было и все же не было почти

скажи еще

 а скажи мне еще что там за звезды стадом дребезги радуги в глаз если слаб от слез ты и такой от них запах над лугом над садом разве это возможно разве пахнут звезды кто их сбросил наземь чтобы от песен света разрывалось сердце кто им позволил это я скажу тебе что за звезды сны дневные в саду и в поле и светом сочатся часто их зовут цветами одни весной иные летом и даже зимой горят из-под наста или просто ради напрасной славы или чтобы мы любили землю чтобы здесь жили а скажи мне теперь что за лепестки праха что за цветы в синеве трепещут двукрыло и поют так сладко что не устрашит плаха и топор лишь бы пели и всегда так было кто их поднял в небо чтобы от их полета разрывалось сердце словно влюблен в кого-то я скажу тебе что там за лепестки плоти это горние наши сестры птицы ветра рожденные из персти но живут в полете как рыба призрак низа птица призрак верха поют и в синеве раствориться стремятся чтобы нам с земли радоваться чтоб смеяться а скажи мне еще скажи мне правду что за птицы что за ангелы там чередой к речке голос горлицы и ярче лицо чем роза жизнь отдать за каждую как мотылек в свечке жить вечно чтобы глядя как идут мостками разрывалось сердце синими лепестками я скажу тебе что за ангелы земные сходят к реке на закате с печальным пеньем вот дочери человеческие иные нам невесты и даже жены долог день им коротка ночь но с ними мерещится раем те кого мы любим а потом умираем тогда скажи мне вот что скажи без обмана почему случается лишь то что случилось цветут цветы птицы поют поутру рано просили солнце сиять оно научилось сходят девушки к реке рождаются дети а меня нет почему я не жив на свете бог с тобой уж если не жив то и не надо кто не видел дня тому и ночь не настанет нерожденного мать не оплачет и рада цвет если не расцвел вовеки не увянет не упадет птица раз в зените не вьется у кого нет сердца оно не разорвется

дизъюнкция

 за деревом за кочкой в пейзаже нечужом то беглый зэк с заточкой то зоркий вохр с ружьем а до потопа было гораздо лучше тут то поп возьмет кадило то экзекутор кнут пока народ не вымер пока не спился в дым он вправе делать выбор меж первым и вторым зовет завод турбиной во рву россия спит ей снится бунт с дубиной и соловецкий скит никто не скажет детям когда идут играть что между тем и этим не надо выбирать

призраки

 к концу творенья к истеченью дней нам призраки становятся видней вчера гуляли с галей у запруды в ту сторону у хаты нет окна то-се затем довольные заснули а разбудила в этот раз она попридержите ваши аргументы я видел сам касался их руки в ком кости как туманность андромеды неоново светились изнутри рябит рукав реки кругом коровы неужто это сами мы когда в геенне отбываем приговоры но отойдя от адского котла и вечность одухотворив на треть свищ вещества решили осмотреть здесь есть ученый фельдшер из района его догадка вкратце такова в коллайдере у космоса родного сорвало квантовые якоря и мчится он навстречу неизвестной стране существ роящихся в щели а мы кому судьба была невестой их постепенным сном поглощены и разжигая в животах огни мы им являемся не нам они мир долго тлел историей болея прощайте барселона и тамбов на каменной опушке мавзолея закончен сбор велюровых грибов а мы как призраки не покладая ума впотьмах не обретем покой покуда кровь струится молодая в наш вакуум неоновой рекой в траве горят две пары глупых глаз кто в очереди обесточьте нас но часики стучать не перестали еще ржавеют ножницы у норн и третий пионер на пьедестале еще латунный не подъемлет горн настанет день из-под семи вуалей последний смысл проступит между строк но время есть и мы на речке с галей отпущенный доматываем срок еще до дна не вычерпали ночь эй там с фонариком ступайте прочь

«печальный человек не пьет вино…»

 печальный человек не пьет вино но бережет и впрок не режет сыра он столько лет в глаза не видел сына ушедшего с ребятами в кино с блуждающим сюжетом как давно уже бежал такой же и как сила сеанса центробежная носила вдали но возвратился все равно как собственно и этот время врозь в спираль свернуло собственную ось полжизни проблуждав сын стал философ постигший все и каменеет смех во рту отец не задает вопросов то сыр нарежет то откроет мех

ночь

 тогда мы вышли на периметр тьмы вернее вышли видимо не мы а отраженья в световые лужи с желанием пощупать ночь снаружи она дрожала как чернильный куб и поцелуй явившегося в гости грозил ему исчезновеньем губ развинчивая челюстные кости мы ерзали пока она росла брешь совершенства в мире некрасивом уже без дня недели и числа проставленных в календаре курсивом вздымался мрак где пропадали прочь дерзнувшие губами тронуть ночь которая и так всегда согласна стать средоточьем каждого соблазна там в проруби подросшие щенки глазами тяжелея вполщеки но к поцелую никакого средства а в жизни ни замужества ни детства сигналь отбой единственный солист локомотив в ажурный мозг вокзала медь голоса раскатывая в лист в гнилые зубы мундштуком вонзая когда бы медь не становясь трубой простой рудой в утробных недрах пела и брезжил рейс последним нам с тобой пробить поверхность и спастись из плена обители гиперборейской тьмы теперь нас нет зачем стремимся мы теряя четверги в канун китая чернильную черту перелетая

мнемоническое

 принимайся перечислять что забыли пионерское в лагерном туалете проводы в парадной заря на заливе только ты навек пока свет на свете молоко тетраэдрами в картоне отрубиться в тамбуре электрички на перроне в рыло печать в конторе до получки пост не завозят спички сутками прикуривал от пропана формулы протокола статьи ареста что на ч исчезло что на с пропало всем иксы стальные вставили вместо в парках после рижского силомеры как мы жили странно до нашей эры станем старые неприглядные видом запивать забвение формальдегидом если столько выстлано простора глазу расставляй утраченное где свободно зачисляй не сбывшееся ни разу скопом в существующее сегодня елочные черепки в колтунной вате клятву обернувшуюся ошибкой честь на чистой водке из-под кровати совесть с лагерной номерной нашивкой доставай старье с антресолей в носку чучелу на проволочные плечи от формальдегида забава мозгу от мечты метиловой члены крепче если звон в тетраэдре не оса ли скулы в кровь компостером искромсали в усиках заря синевой по коже только ты навек вот ведь скажешь тоже

скала

 генерал-губернатор пускает рысью войска легендарный рейд на испанскую батарею третий год как свернулась кровью густая тоска ночью чистка стволов утром очередь к брадобрею из досугов в пасти цинга в голове обман солонину в зубы с утра сухари в карман командирская лошадь в котле и к ужину пара жеребцов лягушатник шлет им повестку с кормы даже яйцам поклон в гарнизонном супе но мы не сдадим гибралтара в пятьдесят восьмом батальоне один за бугром приспустил паруса облегчить на природе тело сверху свист над бруствером бошку к чертям ядром остальной организм орлом продолжает дело или дамочка тоже чулки надевала в шатре разнесло в неизвестные брызги по здешней жаре в гроб на похороны не утрамбуешь пара из чулок лишь один говорят нашелся потом на позициях мат но мерещится шепотом не сдадим гибралтара эх бы к молли домой да в йоркширские края тут с соседом как раз об этом текла беседа вдруг шарахнуло кто-то убит это он или я но кого спросить если нет ни меня ни соседа к нам плавучие крепости мчатся член положив на военную честь неважно кто мертв кто жив от дурного ядра или солнечного угара чуть не четверть к вечеру корчевать врачу все конечности в кучу кал сдадим и мочу не сдадим гибралтара генерал-губернатор элиот тот над кем нынче нет в творенье ни авторитета ни власти искривляет вселенную в нужных местах систем в поврежденных атомах переставляет части мы и мертвые тверже чем небо и эта скала в штиль словно под стеклом ширина стола и когда нависнет последний уран удара испарится время и вечность покажет дно мы сдадим где положено ветхие души но не сдадим гибралтара

curriculum vitae

 потом они устали пить и петь над всеми как и встарь свистела плеть крепили упряжи пенькой и жестью вождя изображали над страной везли в сучан определенных в жертву не тронули беременную мной не заводя друзей я был один чужого организма господин что твой гельминт ютясь внутриутробно не возгордясь и не впадая в грусть фактически я мог родиться в ровно но стал станислав родиной и пусть те в чей меня зачислили состав от европейской роскоши отстав имели тело в орденских полосках с гармошками на шее ростом с пса на шарикоподшипниковых досках осипшие возили голоса я пел как все и шанса не терял употребить короткий интервал не азимут избрал до магадана а чуть благополучнее края но на беду цыганка нагадала что я умру и вот она права куда влечет овчарку и пчелу там гармонисту члены ни к чему в отличие от ссыльных под сучаном здесь отдохнет от песен и ходьбы чьей матерью в станиславе случайном мы рождены чтоб сказку сделать бы

aus der tiefe

 страх уподобиться сланцу застыть вещами а не жуками жужжать и цвести как вишня так утешители пели так обещали сами надеялись тоже только не вышло ужас очнуться в утлой коробочке пеплом сердце где кровоточило вдогонку ноет вместо того чтобы добрый навстречу в белом кто-нибудь даже ладно пусть не гуманоид после паралича вечным пером в пенале тлеющим фитилем утонуть в черном воске тщетно старались зачем тогда распинали зря изводили гвозди зря тратили доски и с кем спорим если поздно кому перечим все это можно подумать но думать нечем и тогда начинаешь вспоминать как будто существуешь снова или еще неважно у забытой тетки на хуторе под утро завалинка музыкант бандонеон банджо матерок подпаска горит радость на мордах коров созови детишек сыграй с ними в дочки-матери в доктора в живых и мертвых жужжат журавли в жбане серебрятся сливы молочно-восковой спелости везут манго подводы с полей с минаретов рев корана сколько ни живи на свете все равно мало когда ни умри отсюда все равно рано зубцы не лезут в пазы неизбежен вывод угодили в каменноугольный период примешься играть микрочип не держит хода можно петь но не проси аккомпанемента расколоть кайлом внутри плавники и хорда система замкнута на себя словно лента мебиуса одна сторона свет другая фантом или бутылка клейна у причала с запиской внутри купил мужик попугая это считалочка для глупых но сначала провернуть шестерни назад начертать символ с хвостом в челюстях вернуть завету гаранта сойтись толпой и завопить распни распни мол снова чтобы алгоритм сработал обратно в пользу старого ада где напомнят черти мертвым что тайна любви глубже тайны смерти

взятие христа под стражу

 как же все-таки отважно на пределе смертных сил живописец караваджо нам христа изобразил почему его иуда опаляет болью глаз автор взял его оттуда где живет любой из нас сами с близкими любезны к власти с рапортом спеша автор знал в какие бездны опускается душа мы в глаза пылаем людям точно черный водоем тем любимых крепче любим чем скорее предаем страшно слышать стук наутро горло в петлю и умри автор вычислил как будто кто такие мы внутри все художники убийцы хоть висят они везде в прадо лувре и в уффици а не в поле на кресте римляне или испанцы кровь ручьями со стены алой липкой болью пальцы перед казнью сплетены

«там винный магазин там вечный дух…»

 там винный магазин там вечный дух свободный русский рубль взыскует двух кладя на лацкан пару пальцев грубых и можно жить нарзаном но нельзя кремниста двоеперстия стезя мы за него века горели в срубах в одиннадцать откроется сезам партнеров опознаешь по глазам с кем коротать минутную отраду сосчитана посуда и сдана но как стакан надтреснута страна где жили мы по старому обряду ты помнишь пору этих скромных трат сосед по зоне евразийский брат с отрубами в полоске лесопарка стеклянный скит где сталкивало нас изведать быстрой святости экстаз без метрдотеля и без патриарха и разве вся страна обречена чьим знаменьем была не ветчина но не страшась ментовского навета два пальца вознесенных над толпой прилавок тесный где моя с тобой легла орлом счастливая монета

«старик напротив у кого внутри…»

 старик напротив у кого внутри сто пятьдесят за желтозубой щелью свой алкоголь движением руки приносит в жертву кровообращенью сам близорук в глазах узор ковра и личности урон нагляден жалкой хотя желает света и добра орудуя китайской зажигалкой он стар как мир который был всегда но вряд ли мудр нам ум увечит печень добро в корчме истратил без следа прикуривать больному больше нечем и если в лоб ему не прямиком сугубо собутыльники косятся в надежде не стеклянным стариком на склоне лет за стойкой оказаться как быстро боль в стакане истекла а в зеркале она себе чужая и плавится лицо внутри стекла наружных ужасов не отражая

пьета

 на заре земля красива птицы светятся летя баба господа спросила где теперь мое дитя в муках я его рожала только видела давно выносила из пожара тельце мертвое одно если в малого ребенка пулю меткую вогнать покричит дитя легонько а потом молчит опять и стоит на зорьке баба в сельском штопаном пальто голосит но слышно слабо не ответит ей никто уж такая здесь эпоха не сыскать концам начал мы всю жизнь кричали плохо нам никто не отвечал лишь молчала в звездах башня снежной ворохи крупы отчего нам жить не страшно неужели мы глупы

ошейник

 я встречался с тобой в приозерном тумане хмуром возле старого kresge's на перекрестке huron и state street а затем к риверсайду вместе на спуске где из встречных в ту пору никто не умел по-русски мимо вяза в свищах где додж ободрал лишайник мы гуляли с собакой которую звали шарик часто билл попадался навстречу от спида взвинчен на коротком пробеге от borders до olga's kitchen только шарик давно в неизвестную даль отшельник у меня если что сохранился его ошейник и еще на марию из ипси наткнулись у рынка ты не помнишь наверно она была филиппинка с полуфунтом стейка в кульке с полуфунтом сердца это наша страна насовсем никуда не деться и ливанец валид у рояля руссель соната сонатина верней ну и как ты жива сама-то

«вы антиподы выпили и спите…»

 вы антиподы выпили и спите сгорели фонари пока скорбит кенжеев в джерси-сити по эмме бовари слепые пальцы тянутся к мобиле как птицы в путь к зиме вдруг оторопь ведь абонент в могиле лежит в сырой земле не с ним ли что ни год с тверской на невский за дачной каланчой уснул восток не спит один гандлевский средь умбрии ночной запомнить мир где вниз глазами город в надир ветвями лес куда летят когда отсохнет провод пустые смс в чьем человечестве в чьем ритме редком из личности простой в чьем воздухе нам подниматься ветром кому гореть звездой вся полночь в черных пузырьках как сода но в стекла мотылек тень может быть того кто там с испода земли в могилу лег чем смыть судьбу какие выбрать темы пролить ли не тая с кенжеевым слезу над гробом эммы но эмма это я

призрак уходящий в стену

 тому кто лишь в воздухе дрожь или соль в золе неважно уже как живут на его земле ни снежное над головой шевеленье пихт ни белое по голубому ристанье яхт не явь для того кто с концами умолк и стих материя тень для него даже дух не факт оставленным тешить либидо и портить плоть подземное сердце камланьем не уколоть и чей улетучился импульс из тленных схем ни жребия в жаворонке ни судьбы в морже земля одинаково принадлежала всем рожденным но жатве не принадлежит уже кто правит пространством когда города пусты сквозняк на безлюдном столе шевелит листы ночной монитор молчок и в неводе вен чей образ притворен давно и обман любим но пихты обриты а яхт прихотливый крен сливает в сознании белое с голубым

«если божья коровка в дороге не тронет ни тли…»

 если божья коровка в дороге не тронет ни тли стиснет зубы и не прикоснется к любимому блюду у нее загорается свет трансцендентный внутри и она превращается в будду если вдруг стрекоза на росу перейдет и овес расцелует цветок перевяжет кузнечику рану семеричную правду откроет собранию ос стрекоза обретает нирвану как же выпало нам суетиться уныло внизу от кровавой еды поднимая лишь нехотя лица не затем чтобы лить над сурком сиротливым слезу или с дятлом над истиной биться мы не божьи уже наши крылья присохли к спине истребитель добра ненасытного брюха носитель даже лучший из нас далеко не товарищ свинье и скоту своему не спаситель чем утешится тело когда избавленье хваля устремятся из мира в канун окончательной жатвы вертолетные ангелы в венчиках из хрусталя семиточечные бодисатвы

«какая творческая свора…»

 какая творческая свора на толковище у реки добыча радия из сора ахматовские рудники добыча мелочи игра на гроши душой не покривлю но не урана для ирана и не полония кремлю чье божество щедрей на жесты а жребий сад и соловей для нужд треножника и жертвы приставлен если послабей кому оружие пергамент и если муза не ушла она патроны выбирает для принтера а не ружья для паники а не покоя строка устроена своя когда б вы знали из какого предсмертия растут слова лишь выговорившись не горько умолкшему семь нот не крюк пасть выполоскав кровью горло раз жил не обагряя рук

наведение на резкость

 волхвы норовили в проулок нырнуть сторонясь но заднего хвать не промешкав за охабень князь ответь мне геноссе кудесник чего я хочу зачем себе сердце от черной бациллы лечу по-шведски волхвы встрепенулись а ну как пизды отвесит но после смелеют в ночи лопоча в предложенных мальборо пачку вложили персты и чиркая спичками поняли без толмача друиды молчат но внутри приготовлен ответ их вождь ротовое отверстие вытянул в шнур над скулами кожа на нем помертвела от лет чьи челюсти жадны до смердьих и княжеских шкур дымок из ноздрей упирается в тучи верстой ладонь его сложена в жест непостижный уму где загнуты палец четвертый и палец шестой а с тыльной изнанки зрачок отражает луну и конунг на кобре стоит не имея стыда такой представлял он себе эту встречу всегда а в баре напротив народ занимает места похабные ветер развесил по стенам лубки там голая девка танцует всю ночь у шеста и зрителям это приятней чем грусть без любви небесная в огненных жалах сверкает слюда налогоплательщик ресурсы несет на пропой на пирсе дозор принимает морские суда груженные маковой камедью мудрой травой другой из друидов в дверях с номерком на груди он членские с членов уплаты взимает поди становится ясно что волхв цепенеющим ртом молчит не в ответ на вопрос и вопрос не о том что зря в неурочную ночь из гортани возник великий могучий но в сущности шведский язык князь гость в этом сдвинутом мире где жало сверла вгрызается в горло героя он пал на войне где слабый по полной пизды получает сперва а сильному против того достается вдвойне ладью снаряжают дружинные богатыри от волхова волоком с трупом варяга внутри я тихое сердце лечу на чужом берегу то щи с люминалом то в борщ пощипать белену с плеч свинченный череп снимает привычно рука в нем умыслу тесно но мозг потемневший терпи коль мальборо в пачке еще остается пока и пушкин ангорский хвостато идет по цепи

осенний крик бродского

 пока вальсирует над бездной питомец птичьего яйца запас энергии полезной не увеличивается так обстоит любое дело закон любого ремесла чуть в чайнике перекипело вмиг энтропия возросла пора внутри сознаться честно на птичью щурясь молодежь что есть внизу такое место куда однажды упадешь не загодя и без сигнала подскажет в сумерки тоска что не звезда в зрачке сияла а два крест накрест волоска туда и отчисляют квоты чьих привидений не боясь берут земные звездолеты безлюдный космос на баланс здесь водород везде и литий там только тяжесть и покой за горизонтом всех событий над сингулярностью такой

метод исключения

 харитоненко сыч фролов марьникитишна крокодила в стаде численность доходила часто до сорока голов ручеек чернил из карьера сплошь бараки да корпуса и какая-то сразу вера по фамилии ковбаса наводил небольшую ретушь эту сыч истребить дотла за злодейство ее но нет уж пусть останется как была потерпи все что на дом устно ты один заглянул в ответ если вырезать станет пусто а другой чтобы вставить нет гость из гомеля горло в йоде тюрин в дверь зарастет хуйня больше не было у меня никаких фотографий вроде

гипнотопология

 без выдоха или истратив его на суглинок в горсти с прожилками гнили в котором багульник бастует расти измерить поверхность пустой континент с колыбели по гроб где сослан за вредность скитаться с котомкой последний микроб раз вспыхнула птица не вне стекловины зрачка а внутри то это не снится а правда хоть смертью в постели умри так генисаретский фарватер андрей озирали с петром когда бы не резкий поступок ни в сказке сказать ни пером но если на сутках повисла печать бесконечного сна а слабых поступков подробная сумма всегда неясна то может быть проще свет зрения внутрь направлять поутру где лиственно в роще как прежде снаружи и хвойно в бору

«когда мороз вперит свой рыжий зрак…»

 когда мороз вперит свой рыжий зрак в твой карий и запрет теченье рек от водоплавающих и снующих существ что в оттепели придают жилое положение пейзажу сложи в шкатулку слабый скарб ума он там целей пока стоит зима у створа тьмы когда мороз приятель небытия и глаз не отвести от тех твоих теперь одетых льдом досада не погаснет автор мира кто предписал вороне воровство или сороке стрекот дал медведю лицензию на детство свойство спать в снег носом но не нам кому сестра грозила в наблюдательной палате аминазина дозу в задний мозг вкатить за невнимание к зиме за беспокойство праздное в уме нам жалко в стужу эти существа или существ пардон падеж мерцает пока они ни живы ни мертвы а мнимый автор мира спит в обнимку с топтыгиным но где-нибудь в сибири всю ночь стальные мамонты ревут и в искрах в электрическом надрыве из недр таскают вагонетки с грузом аминазиновой руды запас до марта государственный резерв вооруженные глаза на вышках слепят разрез примерно твой слегка дифракция в пургу но леший с нею с полудня сон и паника с шести когда я собственных закрыть не смею когда мороз когда не отвести

попытка разобраться

 раз точней не могу то скажу как умею что прошло то случилось жалей не жалей не подбей этот ирод на вальс саломею было б дольше одним человеком живей пострадали бы правда сильнее акриды их в страду на плантациях невпроворот но поля оказались бы гуще покрыты той пшеницей которую любит народ и похоже идея не так уж нелепа что народ к потребительству склонный в душе ел бы больше гораздо пшеничного хлеба а духовного меньше гораздо уже но какая же польза тогда от предтечи он кому проповедовал бы я спрошу если тесто без устали мечется в печи и мука в магазине за фунт по грошу и приходится честно признать что природа состоит из событий полезных для нас а идеи по поводу дикого меда я в другой изложить вам попробую раз если в прошлом копаться с отверткой то каждый сам себе оказался бы деверь и зять я скажу тебе вот что живи и не кашляй а точнее никак не умею сказать

комплекс кассандры

 им проще коснуться сути сквозь видимость напрямик они ведь не очень люди с кем врать наугад привык где надвое делишь трату грамматики смысл вдвойне но я говорил им правду никто не поверил мне я выполз из недр под купол в зеленом свище травы и глядя на на них подумал я тоже умру как вы диагноз взимает плату язык в золотом огне я вам открываю правду попробуйте верить мне свободны слова от плоти на срезе горчат мозги но если язык возьмете стигматы везде мои полезная в звуках сила но слишком для слов просты их ушки в зенит и с тыла извилистые хвосты их бусины в сером ворсе не очень для чтенья книг они же не люди вовсе что мне симпатично в них в траве как живые пятна их время учить пришло а как объяснить понятно когда говорить смешно как выразить что в ответе за случай и порчу в нем все плюшевые медведи и каждый садовый гном у робких проверка тока мозги превратит в дымок кто пробовал правду только на вкус а сказать не мог

«отступали к плетню и вишням…»

 отступали к плетню и вишням в травяную ныряли шерсть нас там было четыре с лишним а фашистов почти что шесть жутко в сумерки жить на свете кычет пугало пень в пальто мы известное дело дети а они непонятно кто никакого другого детства не замечено вновь за мной но и старость не сыщет средства от испуга в судьбе земной по оврагам набег и бойня ближе к пугалу мы одни и ныряешь в траву не помня кто здесь наши а кто они ни добра не принес ни зла им не желал но из-за бугра мрак а мы до сих пор не знаем что здесь правда а что игра

короткое замыкание

 внезапно сэра джеффри извлекло из памяти на полотне ван дейка когда на узкой просеке в стекло мне угодила дикая индейка как он серьезен в назиданье им нарядной королеве с обезьянкой и сразу лязг о мертвое живым пернатой металлической изнанкой с достоинством как древний дорифор но карликовая порода лорда как странно что живое до сих пор о мертвое здесь может бить так твердо он в этом утлом теле был не трус сплав мужества в смешную форму вылит в меня чей ужас в горле заскоруз но голова рифмует мир навылет он из словесной паники возник как внутренний эпиграф для баланса индейка галсом прянула в тростник на бреющем а я еще боялся кто лилипут на свете и за что галерных четверть века и забвенье домой покуда солнце не зашло и южная дакота не в затменье весь капитанский чин и гордый ум контрастом страху мнимая картина на просеке где рифма наобум явь с живописью сводит воедино выуживая жившему рабом наружу непосильные желанья зато ни трещины на ветровом стекле и ровный клекот зажиганья в грязи разодранная перевязь герба и меркнет преданное блогу все твердое живое становясь в кювете мягким мертвым понемногу

«биаррица и ниццы…»

 биаррица и ниццы упромыслить не чаял дары но порой проводницы на дистанции были добры можно быстрым наброском рассказать обнажая прием о себе и сопровском как мы в питер катались вдвоем угодишь в бологое по дороге на горе оно всюду недорогое угрожает изжогой вино но наутро на невском забивать в беломор анашу сверить сумерки не с кем лучше все-таки сам опишу а еще как на бис ты перед свиньями в рифму алкал разбитные гебисты подливали нам пива в бокал всюду литература мир велик да держава одна эта родина дура за кого нас держала она ни глотка не осталось кроме нежности или стыда эта станция старость доезжает не каждый сюда на разрезанном фото расставания схема проста словно лошади клодта с двух сторон у пустого моста

«уроженец ноябрьских широт…»

 уроженец ноябрьских широт не имеет запасов там червяк в натюрморте живет а в ландшафте саврасов плюнуть в грязь и раздуть паруса на смоленом баркасе пусть умеренная полоса экономит на квасе только памяти с голень длиной отпилить и не больно не бывает страны под луной чтоб любить подневольно неподвластна валдайской возне из-за моря незрима жизнь огромная словно во сне словно правда без грима за пределом где воздух не мглист где дождю не ужиться и ноябрьский обугленный лист на ветру не кружится

пальто в юности

 когда я двинул к станции тайгой то по всей видимости был другой в своем пальто тогдашнем и дорога располагала к помыслам о том как одиноко а деревьев много а кем сейчас я начал быть потом отсюда сроком скоро к сорока где возраст с крупа сносит седока там предстояло километров десять ботинки всмятку в каждом по ножу теперь я привыкаю больше весить и даже хуже кажется хожу тоскливо оставаться одному в особенности если обману и не подам из тела тайной вести что это я у времени внутри но с прежним на дистанции не вместе пальто его не вспомню хоть умри вот бестолочь в каком таком пальто или ботинках думая про то что ящерице мертвый хвост не впору и не по шкуре снаряжен скелет пока бредешь по внутреннему бору а перепутья нужного все нет

«встреча ничего не значит…»

 встреча ничего не значит что за женщина такая почему она заплачет в миг когда меня увидит в слепнущем стекле трамвая времени присущ эпитет если будущее время вся история кривая в голове ревниво рея назову ее людмила или вроде бы варвара взгляд ее напрасно занят не меня она любила постороннего узнает пусть ему бы и давала бес пойми который век там снам на смену на смех курам все мерещится futurum где давно plusquamperfectum наше будущее было наше прошлое ловушка эта женщина любила не меня и мне не нужно не меня и я не помню где и чья с тех пор могила с остановки к стойке сходу припаду угрюмо к зелью дождь воды отмерит квоту и стекло трамвая в воду как иллюминатор в землю

происхождение камня

 в плотном инее проснуться веткой времени коснуться вид проверить на версту скоро смеркнется и вьюжно никуда идти не нужно выбрал место и расту сам двуногим был однажды жертвой похоти и жажды семенил туда-сюда а потом пропала память светлячками влипла в камедь вся стекло или слюда если дерево береза не страдает от цирроза или дерево рябина после родов не руина если сердце у осины из шершавой древесины и в помине нет у липы ни любимых ни родни все другие жить могли бы неподвижно как они до рассвета искры в кроне высекают полюса никого у корня кроме лис и лесополоса все бы у лосей гостили если бы костям не мстили мысли тусклые слоясь над трясинами лесными кто здесь в заговоре с ними лис наслал и предал нас если дерево тиресий бредит смертью редколесий если дерево медея кровью истекло твердея или дерево ниоба в небо с болью смотрит в оба или верит ариадна в лабиринте сгинет нить дело с деревом неладно время камнем заменить

муха

 он полюбил обилие травы в прогулах рам и никель вертикали с нее свисала ампула в крови откуда в вену мысли вытекали любил сестру с дежурного узла с боекомплектом острого металла и муху что по куполу ползла но к пациенту в гости не летала он ей диагноз умный изобрел и процедуры прописал в журнале но верил что она вверху орел а он земля и в ампуле журчали короткие как руки времена когда он думал кто ему она тому зрачку и мир в упор упруг кто коротая детство отставное все полюбил что наблюдал вокруг зеленое багровое стальное жизнь завораживала кровь была клепсидрой жара даром что чужая над ним палата плавала бела в известку зренье жадно погружая он знал что за стеной жила сестра уколов совершившая десятки в чьих автоклавах детские сердца скучали в ожиданье пересадки и одинокий но крылатый друг на потолке имел шесть ног и рук там ощущая в венах вещество и в устьях жил железные поленья он разве знал что мысли не его а ропот крови доноров с похмелья зато о мухе знал до боли все на тумбочке с таблетками лежали как с воли припасенное свое чуковского привычные скрижали все жаловалась нянечка белья сменив набор что мол жужжу и ною как будто мухой наверху был я или она в хорошем смысле мною звенящим в небесах зовущим ввысь земля земля я сокол отзовись

юта

 в грейхаунде на запад у одной что твой маяк малец гудел грудной с тех пор как мельком в линкольне стояли но в молодости нервы не сдавали а справа нервам тоже не во вред дремал продутый ветром прерий дед небраску напролет со старым хреном лимиты алкогольные деля я обсуждал злокозненность кремля а умирать он начал за шайеном покуда я стоял над ним в степи водитель помудохался с cb а гребень гор держал словно плотина за горло ночь и скорая пришла как из гиперпространства в два прыжка но деду смерти за глаза хватило мы тронулись и пламенем росло с востока с жизнью вычтенной число скажи всерьез серега буду гадом чтоб человек вот так сидевший рядом ты помнишь юту лунный полигон иллюзий азимут на орегон земные мускулы в пазах асбеста где вслед ступившему в слепую тьму умолк ребенок видимо ему освободилось в переписи место

маленькие

 ночью в непролазной золе за дверцей печки жили маленькие черные человечки руки ноги в норме только черные сами только маленькие а с виду как мы с вами а впрочем не поручусь никто их воочью не видел потому что черные и ночью но точно помню что были до сих пор грустно что в прессе не описал не рассказал устно как их матери рожали плача о чем их мечты томили в печи маленьких и черных а когда они умирали что бывало часто потому что таких смерть убивала легче чем больших живущих снаружи печки уж очень маленькие были человечки тогда садился один с крохотным баяном петь о жребии черном часе окаянном о маленьком мире а в нем маленьком горе пока не заскребется кошка в коридоре прогонишь кошку кышь навостришь уши или громыхнешь вьюшкой пусто слишком быстро жили сквозняк шевелит золу серый пепел реет были да вымерли и кто теперь поверит что маленькие черные а столько боли или их тут не было ну и ладно что ли

«время солнышку садиться…»

 время солнышку садиться в ручейке рябит водица тихо в дальние края плывет милая моя на лице печаль разлуки в воду свешенные руки далеко за острова а вчера была жива здесь не может быть ошибки здесь от правды не уйти только радужные рыбки с ней целуются в пути вся судьба сложилась криво как излучина реки кто столкнул ее с обрыва и не подал ей руки там средь волн в пучине водной далеко от мимолетной нашей радости мирской встретит царь ее морской он невесту ублажает ей навстречу выезжает на стремительном морже не моя она уже молчит мельница не мелет ветерок по ковылю подожду пока стемнеет вслед за милой поплыву

артериальное

 вдруг из-под груды электронных книг и пыльных dvd забил родник густого времени куда мы кружки совали под струю а в стороне от жажды умирали три старушки над прялкой и горилкой в стопаре в любом году однажды есть число когда глазной коросты вещество смещается когда раздор и ссора из устья в пропасть снесены стократ и наши сны из пустоты раствора беспримесному свету предстоят из новогодних с просинью глубин вдруг бредится что я не тех любил кто золотым пунктиром пусть и редко вкруг родника и трупы мойр в пургу а под землей устроенных как репа и огурцами грубыми вверху из двух времен здесь дорого одно артериальное когда оно однажды в жизнь пускается навстречу венозному сезонам вопреки за чье течение топчась отвечу начальнику баркаса у реки живи на вдохе а потом умри с минутой умолчания внутри на всем снегу в который мойра мордой и прялка с ней но из-под снега свет тому в ком если снова год аортой пройдет мы вспомнимся когда нас нет

«а она с налета в толпу винтом…»

 а она с налета в толпу винтом у нее там кровь под тугим бинтом там ожог кинжала сорок лет саднил незаросший след в инкубаторе тайном где ртутный свет сорок лет лежала как весной понесло в водосток струю человечьей ночи а сам стою у простой бабули все пытаю положенных прав и льгот застолбить места растолкать народ постеречь баулы а она вонзается как пила по спирали в толпе пополам тела опустело стадо ни живому жена и жмуру не дочь подвяжу баулы и рысью прочь слишком страшно стало я-то знаю как себя поведу я лет сорок закапывал в грунт еду не грусти утроба чемоданы вязать не концы сводить вот бы пару глаз чтоб за всем следить да закрылись оба

стансы

 если вдруг умереть и очнуться где пылает огонь и смола нехорошие чувства начнутся раздадутся плохие слова очень мудро что мы умираем наповал как любое бревно а у жизни за порванным краем неподвижное время одно разве лучше чтоб нас наказали за отсутствие в сердце стыда и набитыми пеплом глазами наказание видеть всегда это голову встарь моисею из куста конопли голова на синайскую всю одиссею заморочила бред говоря там куда не проносят и пыли даже плотно зажатой в кулак не жалей что мы заживо были не такие хорошие как не костры скипидара а ветер там вращает кристалл в пустоте а которые верят как дети как сапер ошибаются те про предсмертные личности чувства все в учебнике честном прочти и не жалуйся больше что грустно потому что не грустно почти

пока не проснулся

 тускло сон сбывается под ногами покрывало ветра муаром вниз почемучки в тучах мастерят оригами над лугами лагерем canada geese под травой на бронкс пролегает ветка все вокруг бегом передышки редко на стальных снарядах сбивают вес улыбаются тайным мыслям и смс он с утра на три буквы свой баухаус прямо в парк над которым белеет парус небоскреба и облачным гость скирдам на бетонные пустоши и отшибы в голову пришло бы искать нашли бы где-то между коламбус и амстердам что же эта жертва журчит кипятится безутешный пестует аппетит в сумерки взмывает возвратная птица пятится вдоль воздуха так и летит друга бы теперь позвонил бы другу знал бы стороны света забирал бы к югу сколько вброд до самого мавзолея гранта все равно потом повернешь обратно на копейку радости рубль труда долго брел один истрепался весь скоро снова его заберут туда где он был пока не проснулся здесь

пепел гаити

 опять не в духе в живые лица вонзает когти неукротимый директор мира верховный хрен сам слезая утром спеша к престолу с небесной койки и трупный запах ему приятен над порт-о-пренсом мы состоим из кровавых пятен мясных волокон в разверстый гравий рожаем в муках кривых потомков от слез и лимфы ему лишь ярче лазурный кокон когда мы смертным исходим криком из-под обломков слаба в разлитых мозгах на грунте тверда в граните земная память прибоем крови гробы отпеты пора припомнить когда на карте горит гаити кто автор смерти и нашей мнимой над ней победы

видение варвара

 чуть не шерсть до ушей но возник изнутри как живой всей изнанкой вникая пространству в надрез ножевой в протоплазменный паз роговицы под створками ока вертикальные ноги и полый мешок пищеблока саблезубому племени леса поверить смешно в человеческий мрамор и башен его большинство как пришелец с периметра в рим озверел озирая сам вестимо с охоты в зубах землеройка сырая говорил им один что любите друг друга всегда остальное на свете фактически секс и еда но гвоздями к кресту и в пещеру молчать поместили вот такое однажды случилось у них в палестине если жить как живут умножая зарплату на труд перемелется мрамор а стражи на башнях умрут вспыхнет воздух пустой где пузырился в зареве замок унаследуем без суеты всю скотину и самок оставайся без тормоза время пока пищеблок потребляет внутри углеводы свои и белок и вчерашнее кроет пожарище пологом вьюга и под камнем того кто учил что любите друг друга

попытка оптики

 приснилась староместская а сам как бы стою на траверсе орлоя меж ним и тем кто видит это все со стороны целетне тем кто спит туристская братва само собой увековечивает дигитально но из живых я все же там один приклеенный подошвами к брусчатке а не свидетель дремлющий вдали не тот который смотрит или спит трещат цифровики от их стараний но прорези воздушные черны в мозгу жгуты порожних расстояний звенят как выстрел как полет пчелы или наоборот приснилось мне что это он лежит в заморском квинсе а сам стою на площади и сплю но стало быть в затылке есть глаза раз так часы отлично различимы песочные в костлявых пальцах смерти дублоны у еврея в узелке трескучие цифровики туристов у смерти череп чей-нибудь знакомый он может быть мой собственный законный но я его не видел никогда когда тысячелетняя вода сошла в две тысячи втором жена однажды вышла в карлине ошибкой метро уже открыли но дома все в трещинах и в иле пустовали там было тускло как в конце времен на улицах истлевшие шкафы случайный слесарь или мародер фантомный растворялся в подпространстве есть выстрелы но пуль на трассе нет пчела обман но каждый дюйм жужжанье и черная чей череп на плечах спит на посту с песочными часами с песчинками рабочими внутри квантующими числа дней а сами мы даже и не жили посмотри приснилось мне что снюсь но не себе и видимо совсем не я поскольку свидетели всему отнюдь не мы а цифровые фотоаппараты в которых жизнь взаимно отражаясь иллюзию себя притворно длит на свете нет не только демиурга но и всего творения а есть взаимный сон на смежных площадях в котором направление зависит от символа и заданных условий от могендовида и пентаграммы от мастерка и молота в серпе есть инструмент но кисть руки истлела есть стереоскопическая миля вдоль влтавы невъебенная краса там тынской богородицы два шпиля как скальпели в слепые небеса

«кожа ли в пролежнях лет или ребра грубы…»

 кожа ли в пролежнях лет или ребра грубы сыпью стожар обложило к закату губы сердце как кролик в сытой грустит змее просекой света сны ковыляют криво первый с кремнем и кресалом сиречь огниво пламя его в зените зола на земле скоро четвертый день немоты и жара чья-то в потемках на коже ладонь лежала тумбочка ручка ключ в хрипоте дверной челюсти вспять уже отворить не смея встать навестить в жестяном фюзеляже змея сердце с ушами которое было мной ночь заточит но случайные звезды света под черепными балками носит где-то тень сколопендрой сползшая со стола рыбьим хребтом по спине пролегала вроде аэрозоль этих зим шипит в пищеводе снег под ступнями уголь гель и зола там где вязанка глаз со стропил свисала первый в шеренге искра с его кресала в кроличий трупик испепеляя в нем сектор загрузки файлы разлук и пряжу лжи и тщету обещаний вминая в сажу крикнешь огня и тотчас придут с огнем

неправильные собаки

 правда что раз уж мы сюда рождены значит проекты кем-то утверждены но изучите сами хоть свет в окошке сверьте со всем что нам твердили о мраке все наизнанку они обманули нас это же ходят ненастоящие кошки это совсем неправильные собаки а про людей я лучше не в этот раз сядь и подумай откуда мы здесь оказались разве мы им на свете жить обязались ухо во лбу а внизу ни ноздрей ни рта кошки такими решительно не бывают жесты их и ужимки нас убивают и у собак совершенно внешность не та вспомни навскидку наши оригиналы так ли уж мы земноводны и шестипалы гибче ли в черном хитине головогрудь станешь печалиться вывинчен из патрона вообрази себе вечных кошек платона тех же собак но ярких и быстрых как ртуть кто проверял лицевые счета творенья в наших словах неграмотные ударенья грубые морды аж в жабрах вскипает злость кошек ли верный дизайн проморгали где-то ненастоящие все и неаутентично это что ли собак поточнее у них не нашлось

«каждый февраль из кристаллов простых вырастаем…»

 каждый февраль из кристаллов простых вырастаем слово даем что теперь никогда не растаем изморозь в рамах просторы узорами ретро звезды из воздуха окаменевшего ветра избы из инея ставни конек и стропила прорубь где снежная бабка котят утопила вскачь ледяные собачки лошадки и санки сын человеческий в поисках водки и самки детские рожицы в оспинах солнечной пыли всем сочинить имена чтоб они у них были разве не март у ворот карандашной резинки росчерком скоро сотрет ледяные слезинки слово не сдержано даром лошадки гордятся выдуманные не им имена пригодятся

седьмая судьба

 о любимой седьмой уцелевшие шесть говорили как снесли кладенцом и в латунном тазу отварили мы-то шесть увернулись да с краю сестра оплошала и безглазо в сражениях вражий штандарт украшала раньше проще жилось большинством все вопросы решали если мнения врозь разногласия нам не мешали если надвое нас разводила упрямая гордость за премудрой седьмой сохранялся решающий голос нынче сиднем на месте сидим с голодухи опухли и не можем придумать куда нам на север на юг ли чтобы там огнедышащей жизни испробовать снова в этом мире где всем одиноко и так безголово так мы четные шесть ни за что пропадаем впустую что пожалуй возьми кладенец и снеси нам шестую тут я взял узелок и покинул окрестности змея безутешные шесть беспокоить в дальнейшем не смея чтобы им не мешать в неподвижной от горя вселенной тосковать о любимой седьмой о седьмой незабвенной

двенадцать

 рассекал пески помечал года городами истоптал чешую земную эльдад га-дани побывал в краях где в небо врастает суша где река-оберег горит по границам леви уверял что правда что сам пришел из-за куша на последней нередко воде и последнем хлебе раньше с ним путешествовал ашера тучный отпрыск но в котле каннибала выбыл на вечный отпуск торговал чем придется а новости не в цене ли все изгнанники живы твердил мы все уцелели и куда бы детей завета судьба ни бросала помни северных братьев пропавших списывать рано мы ушли от меча и стрел тиглатпаласара и манассия цел и ефрем и колено дана все кого извергло на свет патриарха лоно хвалят господа на золотых берегах гихона и дивились такому странному гостю евреи а эльдад умолял их дивитесь но поскорее если справка нужна от гаона лады пишите подтвердит гаон а не то от магога свора на последний погром почему же вы не спешите мы уже почти опоздали на место сбора возвратимся в сион предстанем совместной доле станем все двенадцать ждать машиаха что ли но пока в вавилоне ярлык оформляли эльдаду календарь проскочил какую-то важную дату грохот гойских кирас и лязг сарацинских сабель в палестине темно от пепла от крови жидко весь от дана до беершевы вечный израиль прозвенел и рассыпался в воздухе как снежинка и в хазарских степях где гаснет в сумерки оклик затерялся эльдад и его кругосветный ослик мы еще понемногу блуждаем по этой суше наши очи померкли наши сердца все глуше в погребах закатаны на зиму помидоры во дворе вколотили кол и коза по кругу на погосте кадиш над гробиком рваной торы и гефильте фиш в облаках косяками к югу у костра в руинах стеклянные пальцы греешь и скорее бы надо и знаешь что не успеешь

коридор

 здесь ходил по коридору очень старый человек а теперь его не видно потому что нет в живых я наверное как этот очень старый человек если кто-нибудь заметит что меня на свете нет опирался на каталку головы не поднимал все ходил по коридору а на улицу не мог я живу в кирпичном доме в трех минутах от метро но из жителей соседних я не знаю никого всюду мусоропроводы крысы быстрые смелы человеческой работы безуспешные следы этот старец обреченный не заглядывал в глаза иногда он ездил в лифте но не помнил этажа а еще по коридору в самой дальней из квартир весь декабрь кричала птица но теперь она молчит я ходил по коридору головы не поднимал мне о чем-то говорили ничего не понимал у меня вообще проблемы счеты вечные с собой постоянные пробелы между словом и судьбой я живу в долине жажды здесь не так уж и смешно как мы думали однажды как вам в голову пришло здесь ходил по коридору а теперь его не видно если кто-нибудь заметит опирался на каталку я живу в кирпичном доме всюду мусоропроводы иногда он ездил в лифте весь декабрь кричала птица мне о чем-то говорили у меня вообще проблемы я живу в долине жажды здесь подобен помидору неживой как чебурек все ходил по коридору очень старый человек мы живем в огромном доме и в упор не видим зла притерпелись к этой доле а на улицу нельзя

«я оставался а ты уезжала…»

 я оставался а ты уезжала черная полночь на липах лежала с фланга крикливому поезду вслед рос в рукаве у смотрителя свет я напросился а ты понимала чью накануне судьбу поломала петли сюжетные клоун в конце с вилкой в петлице и фейсом в яйце рижское с хлопьями хек порционный весь поминальный фуршет станционный в месте где навзничь упала страна ночь расставанья вступала в права там за плутоном где мчишься одна ты зрение тычется в координаты сыпь персеид леонидов орда пристален блеск роговица тверда щучье чудовище звезды глотает в точке на карте где нас не хватает долгий дозор в кумаче голова свет источающий из рукава

«ненужный шахматный урок…»

 ненужный шахматный урок апрель снаружи из детворы один игрок гораздо хуже он лихо жертвовал ферзя еще в начале не понимая что нельзя а все молчали мусоровоз въезжал во двор ведро на вынос другие выросли с тех пор один не вырос от рифмы пил и топора мужской и женской кренили кроны тополя над этой жертвой над тем кто хуже всех играл со всеми вместе и в миттельшпиле умирал в моем подъезде но жил наверное не зря однажды к лету отдав им все когда нельзя но больше нету

краткий курс

 я рос в аккадском городе шумеры пропали как болотные огни они однажды многое умели но мы пришли и где теперь они теперь в ходу аккадские идеи чтоб свет цивилизации не гас потом наверное придут халдеи и что они подумают о нас но в эти ограниченные сроки нам жребий заодно так нужно жить чтоб журавлиной клинописи строки на обожженной глине уложить и видеть постепенно холодея как время выгибается дугой но отличать шумера от халдея ты сам не должен кто-нибудь другой

электрическая лирическая

 город вывернут нутром искры шустрые в системе на шкафу в коробке гром вместе с молниями всеми если спутник пассажир втайне руку положил на колено пассажирки бурно дрогнули поджилки этот грохот и весна бередят как спектром призма всех лягушек естества гонит сила гальванизма по бокам возникнут ушки если отпустить лягушке лет немалое число вспухнет мозга вещество уходя в свое метро навостри на резкость уши как устроено хитро электричество снаружи обесточат встрепенемся в рой родительский вернемся головастики мои луж бумажные бои робот родом из камней жизнь из воздуха берется со всех ног стремятся к ней сколопендра и березка город-оборотень длится луноходов лисьи лица жить на свете не смешно много времени прошло

сон с обнаженной натурой

 приснилась мне голая девушка n мираж из космической пыли плохих не заметил я в ней перемен хорошие кажется были она неохотно водилась со мной мы виделись редко и мало вот только одежды на ней ни одной а что под одеждой совпало зачем на излете удушливых дней с обратного берега леты внезапная грудь оказалась на ней и все остальные предметы вот спишь себе скажем внутри тишина уже насмотрелись всего мы как вдруг эта n на рассвете пришла и сбила мозги с аксиомы среди беспросветного снега в окне когда на будильнике девять зачем она голой является мне и что с ней прикажете делать исторгну сознанье из сна как блесну над кофе склонюсь и газетой и впредь хоть убей никогда не засну назло этой n неодетой душа безутешна хоть свет не туши раз телом тщеславно гордимся и если мы мертвые так хороши на что мы живые годимся а если мы точно лишь копоть и слизь оставь меня призрак в покое такое пожалуйста больше на снись а что-нибудь снись не такое оставь испаряться в последнем огне где в горле у времени кость я а мнимое тело покойник вполне и вся его голая гостья

чаепитие в конце тоннеля

 пришел управляющий с чайником чая и долго молчал на вопрос отвечая касался возможных чувствительных тем а чай на столе не кончался меж тем гадал я водя по столешнице пальцем зачем я в конце притворился китайцем хозяин смеялся держась за бока но чая обоим хватало пока миндальный побег за окошком качался свеча догорала но чай не кончался ручей измельчал но на четверть подрос в нем месяц с тех пор как я задал вопрос был горд управляющий горным именьем заваривать чай благородным уменьем а я из последних поддакивал сил пока не забыли о чем я спросил в краю куда тени отпущены наши мы все персонажи из нежной гуаши нам нет кроме плесени в мире угроз где смерть не ответ но и жизнь не вопрос он понял похоже что я из россии но стол убирали и чай уносили а мы тосковали в компании крыс и каждый китайские палочки грыз

ландшафт с чайками

 тишины прошу и тени я где трава топорщит усики линзы лопнули от чтения запеклись мозги от музыки знать дает себя старение годы прожитые попусту и такое настроение как от опозданья к поезду на бегу лоснится лысина грудь с волосиками чахлыми пот блестит на морде бисерно серебрятся брови чайками надо больше жить растительно без вот этой вашей мистики дубу голым быть простительно если облетели листики а не то стоишь тут в тапочках с огурцом в зубах надкушенным и вагон в прощальных лампочках уезжает вместе с ужином

вечером

 вносим светильники в дом собираем в саду котят бедные крошки скоро стервятники прилетят золото кость зола в сторожевых кострах запах острее ночные цветы источают страх меры не знали в вине прозевали за лютней страду скудные злаки овина робость котят в саду прошлый в желудках иссяк а ведь тучный был урожай но не отвадить треклятых чем им ни угрожай пал с погремушкой на горке ангел глухонемой всех сосчитали цветы бы тоже созвать домой первые сумерки смрада серые перья с небес был я любимец с песней теперь я без рухнул в сенях светильник всю опалил седину в воздухе свист постепенные крылья гасят луну лаковый глобус глаза подернут дырами тьмы бедные наши котята бедные мы

женщина из которой улетели все птицы

 ее нашли изубранной в шелка вся в стилизованных чижах пижама и пепельная в руслах слез щека прощальному молчанью не мешала еще над ней атласный полог вис точнее даже паланкин не полог созвездия обрушенные вниз и поручни чей узкий путь недолог нет лучше не об этом но тогда окрестный стыд словами нарисуем где жадно ждет опарышей толпа и всех червей чей вид неописуем ночное средоточие теней из-под ресниц землистый выплеск пены храм пустоты в котором нет теперь крылатых горл что нам однажды пели пока в руке притворный кубок тверд в котором тризны отзвуки сольются давайте пить за этот павший форт и устоявшие что не сдаются одна печаль в уме одна беда что может быть душа утраты мнимой не птицей человеческой была а полуящерицей полурыбой

«в стороне где в замученных песнях…»

 в стороне где в замученных песнях славен главный гонитель пурги пассажиры похожи на прежних повстречавшихся раньше в пути мимо тундра гробами горбата вот и виснешь а спину прогни на оконном ремне как когда-то помнишь были такие ремни и такая была суматоха что в дверях защемило пальто и авоську ты помнишь алеха неужели забуду а то что с мимозами ужаса гаже чье-то чмо в габардине пришло там сегодня не насрано даже это марта восьмое число там у женщин кровавые жилки на цветной роговице видны пассажирки пропущенной жизни это март это месяц войны повинуясь надсадному эху ледяная по роже крупа и куда же я господи еду даже если не боже куда

урок дедукции

 если извлечем из отрезка точку остальных не станет скуднее залежь а пространству выдать ее за дочку первого отрезка и выдать замуж за изъятую из второго рядом и посредством этих замужних точек можно населить постепенным стадом третий конгруэнтный другим кусочек так ваял господь ординату мира и с абсциссой разница небольшая вышло все как видите очень мило физики законов не нарушая нам такой пример говорит о многом здесь довольно просто работать богом если вынуть срез из чужого горя бесконечно тонко то мал убыток а потом пришить к нему срез другого с помощью невидимых божьих ниток а поскольку ниток у бога уйма можно каждому подарить по горю бобику из будки пчеле из улья журавлю из клина тому-другому тем кому несчастья не перепало всем гипотенузам на третий катет вот и мы с тобой горевали мало а теперь спасибо теперь нам хватит не ленился бог на своей работе так и поступил ведь в конечном счете

«в последний раз ты помнишь все слова…»

 в последний раз ты помнишь все слова там мысли не слышны работай ртом она ему подскажет их сама сначала да подскажет а потом запомни вера истина семья любовь страна родители цветы а как узнать что это вправду я все сходится не можешь быть не ты вот здесь на сто двенадцатой смотри на незаметной станции в глуши но если вдруг невмоготу сотри а если все получится впиши ступай где сухо степь дорога двор не по воде постой ведь это пруд она его научит договор нет не летай неправильно поймут мы остаемся здесь мы смотрим вслед но пеленга молитва не берет щипцы твой первый крик твой белый свет спасибо я запомнил все вперед

«ночь в кирпичном горле колом…»

 ночь в кирпичном горле колом проходные дворы ходы ртутно рдеют в глазной пролом автоматы мертвой воды ни души вокруг ни мента ставни заперты на винты в автоматах вода мертва в ней зрачки твои не видны где косили во рту траву там из десен острей стерня гуще алая соль во рву чем в желудке глоток стекла время мертвую воду пить оловянную рыбу грызть волочить свою немочь в нить костяную расправив кисть сколько страсти на сны ни трать как ни вейся струя тонка от ладони не отодрать ни копейки ни пятака

«датировано сном и бездной…»

 датировано сном и бездной письмо в сезон слепой луны начальника любви небесной старателю земной любви о том что к падшему свирепы смертельной грации войска а вот у праведника с репы не упадет ни волоска еще там и чернил не высох священный в черепе родник и в сонме праведников лысых звук ликованья не возник но спящий огорошен вестью осиливая текст письма и видя что к обросшим шерстью он благосклонен не весьма кто сластолюб и сын раскола сисястых обаятель тел тому из бездн козла морского ведут и весь уже вспотел зачем он ворвань мял и лапал смятенье в сердце и тоска и падали два волоска со стуком на пол

обезьяны прямого действия

 где в слезах до порозовения воспаляет заря зрачки там гурьбой огурцы забвения поперечные кабачки если сто или скажем двести я но не триста отнюдь уже обезьяны прямого действия возникают в ночной душе бог бы с этими обезьянами поизящней причуды есть но явленья сквозят изъянами в воздух разуму не пролезть изойти бы страстями бурными мозгу левый дать поворот но чечетки не бить котурнами дынной мякоти полон рот и вообще ниоткуда помощи наотрез уповать нельзя потому что по сути овощи пусть и розовые глаза

клубок и прялка

 это с брустверов блядь горсовета ракурс такой чей портфель с недожеванной алгеброй мой или витин это мать в гастроном на свиданье с потной толпой но в отъезде отец моему отъезду не виден опознал бы его если скоро внизу парад по симметрии звезд и фуражки серого верха если весело всем транспаранты вовсю парят там висело сто лет миру мир и с подлинным верно отслужившему миру сложившему в стог сердца вместе с алгеброй всмятку и сразу отъезд отца там где соки и воды висело что саду цвесть и цвело бы как миленькое хули не поливали там в портфеле карбид историчке страшная месть и расплющенный гвоздь и заначенный рубль в пенале мы и сами цвели словно грузди в саду таком радиатор в подъезде для секса и двор с грачами мы построили парусный как парфенон обком чтобы господу было на чем отдыхать очами то откусит от ночи господь то от дня отъест то отлучка в булочную то вообще отъезд я над городом висну не ведая отчего золотая коса наотвес а душа в темнице у меня в тылу на три четверти небо черно если три с половиной четверти в единице тут бывало с горынычем в парке один на один после чмок царевну и вмиг обернется жабой витязь в луже в дугу погляди лежит нелюдим там где соки и воды но ведь не от них пожалуй сколько раз во сне на косе вертикально вис столько раз на постель в тоске опускался вниз ты теперь как театр только сцена внутри тебя но темно и куда ни сунься в занавес мордой это кажется жизнью но прежняя жизнь текла а другая промерзла насквозь и осталась твердой возвращается с прялкой мать и отец с клубком вот умрем все вместе и примемся жить как жили здесь проспекты из яшмы из халцедона обком многослойный сон сколько дыр уместилось в шиле с минарета господь распыляет дуст в небеса до земли висит золотая его коса

«сроду не бывал я в улан-баторе…»

 сроду не бывал я в улан-баторе не карабкался в степи в седло составляя мнение об авторе лошадей и прочего всего но имел монгольского товарища пили с ним в общаге мгу впрочем это было все когда еще а точней сегодня не могу или я допустим не был в суроже в корсуне ничуть не ночевал а ведь жизнь пожалуй прожил всю уже словно жить еще не начинал прямиком стезя да выстрел пуст ее где узором тесным по ковру так составлено мое отсутствие что и быть не надо никому и уже не подлежу замене я силуэт зачеркнутый ничей в судорожном суроже забвения в черном улан-баторе ночей

кем быть

 к чему ли нам простора чистота весенняя уборка роговицы и под пернатой ивой у моста со стиркой в старину отроковицы семь судеб в ночь она связала нам аж пряжа в фарш изжалила фаланги пока стекало время по стволам столетий и луна спала на лавке стекло и есть но ты прости сестра что миновали место приземленья когда страна раскинулась пестра и островов разорванные звенья стекло и соль и сажа и смола твоя земля мы оборотни кроме одной внизу но если ты смогла мы семеро такой не стоим крови кому ни кинь крапивы на крыло для тяготения скелеты хрупки одной любви пожизненной клеймо и нежных рук сожженные обрубки кто жертвой уз теченье отмерял ночных небес травы не ладит к перьям к чужому ложу и другим дверям вернутся в срок отроковицы с пеньем на сердце власянице не налезть здесь в северном тысячеверстном чуде мы лебеди какие ни на есть и на заре уже давно не люди

«под накатами вглубь этажи…»

 под накатами вглубь этажи нелюдская сподобила сила отчего их так много скажи почему в них так стремно и сыро замурованы горе и грех в огнестрельных поместьях стрекала чтобы кровь убиенных не вверх а в геенну по стенам стекала там над пенным потоком с моста с голубком погребального бланка кто хотел тебе боли москва и когтил твое лыко лубянка кто живет под бетонной горой подземелье рычаньем печалит но потребует крови второй полный чан из метро получает не исчерпан лимит годовой сталактитами в челюсти скользкой по рождественке в грунт головой и от спасской ручьем по никольской

the loop theorem

to ag

 i sense hangs together sentenced and enphrased and prefixed soundly with its a's and the's but carries not what one would take as meaning sense is quite separate from what's said inside though one may try and flip out while transmitting sense is sent forth but meaning stays behind and yet one feels that in the meaning lost one senses scars of the past efforts to impart the obstinate truth whose relevance fades for the receiving party as it grows for the sad imparter launching aimless missiles towards the hollow aluminum sky of march in spring when all our senses act acute all meanings turn unutterable but still nature says its own rosary whose beads are elms squirrels brooks chipmunks birds did i say birds someone sure did the magic jackdaw says never then takes pause and asks for more ii мы спугнуты с ночлега так тому и быть но быстрый бриз стремглав бросает всем телом на полконтинента вглубь здесь камень вещество и в нем река проложена чтоб жидкость не вредила существованью камня с двух сторон ей озеро грозит разинув зев за парапетом полный гидр и глины там гибель и загробный мир реки когда паришь вверху над этим всем в телесном русле протекает сердце и тикает столица тех значений которым мозг приюта не дает куда теперь ни попади так странно что что-нибудь везде да есть и мест пустых почти не остается с писком скворцы в траве друг друга теребят склоняя к хевипеттингу и дальше все как у нас вот правда кот возник мерцает как у шредингера в боксе давай встречаться в озере когда умрет река и нас в живых не то что не станет просто вытеснит объем напрасный но у гидр свои права ось радиальна кроток нрав а эти полконтинента лишние вообще iii the wind comes down disheveling the lake the outward edge of the loop whose western shore i forced myself to suspect but was unsure of while dwelling closer to the opposite sky facing the east with its haunted horizon the loop which is the loom weaves up a storm of tortured steel within whose distant mind we coexist as hazard brings together loose strands of disparate time which sometimes are spliced by the el-train when it hits a stitch sparks showering down and the west i force myself to face is where they keep the wind when not in use the head is where the brain billows and flaps a platypus tree in bloom the lady of the lake is gone her mirror sporting a crack is now the sky itself wherefrom the miniature parachutes keep flowing with a tiny platypus attached to each like some toy mascot of an alien airline iv ночь расположена дыханьем внутрь как черная собака наизнанку в ней прокусили язвы этих звезд в ней спящему никто не волк а вектор в экраны век весь ветер из ума гугль со своим присяжным gps высвечивает души и дома дома теряют души множат вес но медленный ум вытекает в устье гудзона в точности где пасть у пса и огненный манхэттен языком сам спящий сателлит тому кто снится в автобусе нацеленном в апстейт здесь пополам но там живущий вдвое aptsvet почти но аффриката вспять кто видит сон внутри не может спать когда последний эпителий снят и состоишь наружу из ожога все кажется что там тебе не спят но это гость чьего-нибудь чужого движения и жест в календаре кто галочкой спешит пометить завтра но попадает снова в никогда спит и не чувствует остановиться в ступнях дорога в черепе гроза зеркальное прозрение сновидца отвергнутое озеро в глаза с его снопами искр замкнув петлю как велено ему как я велю v нашедший рукоять вертеть обратно в ком лучшие артерии тверды но прежде у пожарного гидранта пить норовит где сроду нет воды нам по секрету переносят вылет хватившись недр и неба но пускай affords its unintended help or will it the power that tells its water from the sky the dog-shaped night rules supreme but within it forms itself from its sootiest stuff yet is still visible an even darker spirit pierced through its heart by the radiant stellar fleas скелет обследован объявлен рейс i board the plane the apparition stays

katyń

 кости в лесу выстукивают ритмы гимна то ли исчезла то ли еще не погибла призрак молвит призраку czekamy za długo jedna moja martwa ręka tęskni za drugą второй молвит первому boli mnie podeszwa z prawej nogi a lewa gdzieś całkiem odeszła первый второму już głowy mi brak zupełnie a kiedyś była przystojna w brunatnej wełnie nie ma nas przyjacielu gdyż oni przylecą kto je tutaj spotka czy zostanie z nas nieco хрен блядь суки отроют только говна груда вдоль речки mówi ułudzie druga ułuda мы васек ебеныть отбились от отряда столько лет без бациллы pierwsza odpowiada затворы в ржавчине хуй напасешься масла аж зло берет rzekła druga i raptem zgasła a i pierwszej nie ma tylko oczom pokusa puste naboje pysk generalissimusa na zdjęciu albo wcale nie bylo to zdjęcie tyle jescze ułud znaidzie się na tym świecie вот снижаются моторы подобны грому первый призрак тычет пальцем в небо второму говорит dobrze że nas nawiedzają wiosną ptaki nam śpiewają przebiśniegi nam rosną tylko nikt z nich odtąd już nigdy nie odleci będą mieszkać z nami więc to są nasze dzieci конвойные в хвое на века великаны бестелесны души и мысли в лес как мыши tam ojciec do swej basi mówi zapłakany woła matka jasia ale on jej nie słyszy

«в горле сгустится голос…»

 в горле сгустится голос песня споется нам ничего от песни не остается нищая жатва слуха наша беда мельница крика ночь суеты и тряски в пыль перетерла голосовые связки в небе черно от света сажа бела голосу слово снова вступает соло так трансцендентно слуху так невесомо все поправимо если услышишь ты звездные в воду неисцелимы капли с тусклой изнанки как золотые карпы мы открываем и закрываем рты

«приборная доска в груди ночной…»

 приборная доска в груди ночной стрекает огоньками плевок луны в кювете щелочной шипит за облаками сощуриться и горизонт широк но ум всему обманщик вот девочка она еще щенок нос в молоке вот мальчик когда среди сгустившихся огней вдвоем в прокатном порше он обещал что женится на ней кто ошибался больше ведь если есть по слухам верхний дух кто шепчет в оба уха то надо выбирать одно из двух но не хватает духа пускай гнездо из лунной пены свив щенкам поищем корма там в сущности уже засчитан слив и огоньки из горла понять пока не кончена возня под звездными весами к чему в такую ночь щениться зря и чьи щенки мы сами

голоса

 голоса в голове это чья у тебя на плечах аварийный ремонт не проверена после примерки будто ветхие духи толпой на последний причал но впечатаны в череп навечно и в нем не померкли и окно на задвижку и дверь норовил на засов запивал вопреки истечению срока таблетки но живому не скрыться от мертвых своих голосов как в светелке от пятен стенных после спешной побелки здесь на свете пространство для слов и нужда велика для подробных доклады для пламенных реплик заборы но когда голова не прошла у врачей отк то сама изнутри затевает со мной разговоры так случится с любым если памятью ум повредит вхолостую молитва печаль твоя незачем отче там одни о любви убеди что любовь победит и любовь убеждает как может но ненависть громче даже в зеркале рябь на висках как мерцает стекло одеяло в клубок и во сне начинается снова голоса полбеды но молчащий страшнее всего с голосами управимся но о молчащем ни слова я теперь после смерти наверное стану таким не из тех в простыне примитивно жующих мякину а молчащим прозрачным насквозь если скажешь покинь промолчу как получится и никогда не покину

ночные нивхи

 внутри тумана где маяк орет весь мокр до нитки живет необнаруженный народ ночные нивхи оттуда к нам не вырвутся огни и люди тоже похоже нивхи все-таки они в моржовой коже туман сворачивает вспять сигнал сюда не слышно я сам бы ничего о них не знал случайно вышло я сплю во сне их судьбы мне ясны все правда или на что бы мы годились если б сны обманом были там из-под ног кончается земля а небо схоже с небытием но им уснуть нельзя ночные все же они живут где если видит глаз и если глаз нет пространство прерывается как раз и время гаснет хоть распинай пророка на кресте хоть камень ешь ты там люди есть но как у нас везде там нет надежды