Часы пробили четверть третьего… Али-ака поморщился. Вот уж воистину: ждать да догонять… Не приведи Аллах! А уж в его-то деле…

Он налил в пиалу «Столичной» и быстро выпил. Закусывать не стал. Еда вызывала отвращение.

По телу пробежала приятная теплая волна, но расслабление не приходило. Слишком велико было напряжение, и слишком мала доза спиртного.

Не мудрствуя лукаво Али-ака налил еще водки, и в этот самый момент Фарах, огромная среднеазиатская овчарка, лежавшая у его ног, настороженно посмотрел в окно. Потом перевел взгляд умных глаз на хозяина, как бы вопрошая, что ему надлежит делать.

— Спокойно, Фарах! Спокойно!

Сделав собаке знак следовать за ним, Али-ака с неожиданной для его тучной фигуры легкостью поднялся со стула и вышел во двор.

Стояла мертвая тишина, изредка нарушаемая воем шакалов. Но Али-ака не верил этой тишине. В любой момент она могла разорваться автоматными очередями. И не только там, на границе, но и в его залитом лунным светом саду.

Подойдя к потайной двери забора в глубине сада, он негромко спросил:

— Кто здесь?

— Тебе привет из Герата, Али.

Чайханщик открыл дверь, и в сад бесшумно проскользнули двое.

— Слава Аллаху! — с облегчением вздохнул Али-ака, задвигая засов. — Что-нибудь случилось, Джафар?

— Ничего, Али, — ухмыльнулся один из гостей, плотный высокий афганец с лицом, почти полностью заросшим щетиной, — все в порядке.

Больше он не произнес ни слова, и Али-ака не посмел его ни о чем расспрашивать. Да и какое ему было теперь дело, почему они задержались? Главное, пришли! А на остальное ему было наплевать…

Али-ака давно усвоил простую и в то же время великую истину. Чем меньше человек знает, тем крепче он спит. Эта истина имела к нему самое непосредственное отношение.

— Прошу в дом! — только и сказал он.

На кухне Али-ака быстро достал аптечные весы и вопросительно взглянул на Джафара.

— Сейчас! — усмехнулся тот, обнажив крепкие белые зубы, хищно блеснувшие в заросшем черными волосами рту.

Расстегнув куртку, он достал из-под нее четыре целлофановых пакета, наполненных белым порошком, и положил на стол.

— Валяй! — все с той же улыбкой уверенного в себе хищника приказал он чайханщику.

Героина оказалось ровно два килограмма.

Закончив обряд взвешивания, Али-ака спрятал героин и весы и выдал Джафару две белые костяные бусины четок, служившие своеобразной распиской в приеме товара. Затем откуда-то из глубины халата достал плотную пачку долларов. Деньги за предыдущую партию.

Джафар два раза пересчитал их.

— Порядок! — ухмыльнулся он.

— Может быть, — взглянул на Джафара чайханщик, — попьете чаю?

— Нет, — покачал головой тот, — в следу-ющий раз!

Ничего не ответив, Али-ака пожал плечами. Как, мол, угодно. Но про себя подумал: по са-мому краю пропасти ходит этот Джафар, и любой неверный шаг грозит ему смертью. Желающих заполучить ценящийся на вес золота героин предостаточно по обе стороны границы. Да и обратное путешествие с толстой пачкой долларов особого удовольствия не обещает.

Проводив гостей, Али-ака вернулся в дом и выпил еще водки. Правда, теперь уже на радостях. Как-никак операция закончилась успешно, и очень скоро он получит причитающиеся ему башли. И до следующей ходки из Афганистана сможет спать спокойно.

Чайханщик взглянул на часы. Половина чет-вертого… Нет, сегодня уже не уснуть. Слишком велико было нервное напряжение, и слишком велика была теперь радость, чтобы завалиться спать. Сделав еще один большой глоток водки, он, основательно подогретый спиртным и появившимся желанием, отправился на женскую поло-вину.

Разбудив жену, Али-ака очень скоро позабыл и о недавних тревогах, и о хранившемся у него сокровище, и даже о предстоящем вознаграждении. Фатима творила в кровати чудеса…

Не многое дано нам предугадать в жизни. Ни то, как слово наше отзовется, ни к чему может в конце концов привести всего только один неверно сделанный шаг. Даже если он и делается к соседнему столику.

И все же Ветров знал, что он этот шаг сделает. Слишком уж хороша была Наташа.

Сидевшая за одним столиком с Наташей подруга также была очень заметна. Но — Наташа… Крепко постарался Всевышний! Не пожалел ни красок, ни души.

В наше-то время да о Гогене! Да еще по-французски! Что там говорить — приехали!

Слушавший Наташу француз тоже был удивлен. Правда, другим. Он никак не мог взять в толк, при чем здесь Таити?.. Дальше имени художника его познания в постимпрессионизме явно не простирались.

А когда Наташа изящно перешла от Гогена к Ван Гогу, в глазах француза светился уже самый настоящий испуг.

Оживился он только тогда, когда Наташа заговорила о стоимости картин. Тут все было понятно. Доллары… Единственная непреходящая ценность для всех времен и народов… И что по сравнению с ними какой-то там «Иисус в пустыне» и Сальвадор Дали.

— Первой картиной, перевалившей рубеж в сто миллионов старых франков, — с нескрываемой иронией глядя на почувствовавшего под ногами твердую почву француза, улыбалась Наташа, — стал у Гогена «Натюрморт с яблоками», купленный греческим судовладельцем Гунландрисом за сто четыре миллиона…

— Представляю, — воскликнул пораженный торговец «сникерсами», — в какой роскоши жил этот Гоген!

— Нет, — покачала головой Наташа, — вы даже не можете себе этого представить…

— Да что вы говорите! — искренне изумился француз.

— Я говорю правду, мсье Николя.

— Особенно если добавить, — улыбнулся, вступая в разговор, Ветров, — что после «Натюрморта с яблоками» в Лондоне была продана в пятьдесят девятом году его «Ты ждешь письма?» за сто три-дцать тысяч фунтов стерлингов, что составляло тогда около ста восьмидесяти миллионов старых франков.

— Да что вы говорите! — снова воскликнул непробиваемый мсье.

— Я говорю правду, мсье, — сказал Ветров, — а заодно прошу прощения, что позволил себе вмешаться в вашу беседу…

— Ничего страшного! — запротестовал француз, увидевший в Ветрове не только спасителя, но и напарника, ибо его интерес к девушкам шел намного дальше таинственного Ван Гога. — И если дамы не против, я прошу вас присоединиться к нам!

Дамы были не против.

Ветров не заставил себя просить дважды. Впереди как-никак две недели, их надо чем-то занять. И эта Наташа стала бы достойной наградой за нерво-трепку последних лет. А если она еще и из Москвы…

— Меня зовут Валентин, — по-русски представился он.

— Наташа.

— Лена, — улыбнулась ее подруга.

— Николя! — протянул оказавшуюся довольно крепкой руку француз. — Вы тоже из России?

— Да, — снова перешел на французский Ветров, — имею такое счастье.

— Раз уж нас свела судьба на этом острове, название которого я до сих пор не могу выговорить, — продолжал француз, — предлагаю отметить наше знакомство шампанским! Как?

— Я согласен, — улыбнулся Ветров.

— Мы тоже! — ответила Лена.

Отмечали знакомство двумя «Вдовами Клико».

— Встречи с женщинами, — ораторствовал мсье Николя, — не только приятны, но и непредсказуемы, ибо никто не знает, чем они могут закончиться! Ну а знакомство с такими очаровательными девушками, как Натали и Элен, приятно вдвойне. Красота — всегда праздник! И я думаю, — он обратился к Ветрову, — мсье Валентин поддержит мой тост. За красоту!..

— Которая, возможно, спасет мир! — поднял свой бокал Ветров, совсем не будучи уверен в том, что Николя знает, кому принадлежат эти слова.

И тот не замедлил подтвердить его предположение:

— Это вы здорово заметили, мсье Валентин! Просто здорово!

— С помощью классика, — негромко проговорила Наташа, одарив Ветрова ироничным взглядом своих потрясающих голубых глаз.

«Какими же должны быть эти глаза на море?» — подумал Ветров. Вслух же заметил:

— Что делать? На то они и классики, чтобы к ним обращаться. И Достоевский среди них далеко не последний…

Поскольку этот небольшой диалог велся уже по-русски, Николя обеспокоенно спросил, переводя взгляд с Ветрова на Наташу:

— Я что-нибудь не так сказал?

— Нет-нет, дорогой мсье Николя! — поспешил успокоить француза Ветров. — Все так! И мы с удовольствием выпьем за красоту, которой в мире, к сожалению, становится все меньше.

— И которая от этого, — грустно добавила Наташа, — становится только дороже. И… желаннее…

Когда с «вдовами» было покончено и отдана дань приличию, Наташа сказала:

— Мы благодарим вас за великолепное утро, господа, но вынуждены откланяться. Нам надо отдохнуть и привести себя в порядок. До свидания!

Ветров молча поклонился.

— А мы можем на него рассчитывать? — несколько неуверенно спросил Николя, глядя почему-то на Лену, которая, как ему показалось, более благосклонно отнеслась к его ухаживаниям.

— Ну а почему же нет? — рассмеялась Лена. — Давайте встретимся около этого кафе часов в шесть. Да, Наташа?

— В шесть так в шесть, — равнодушно кивнула та.

В кафе было всего несколько мужчин. Но все они дружно проводили восхищенными взглядами подруг.

— Если мне удастся победить в этом заезде, — наконец нарушил затянувшееся молчание фран-цуз, — я выставлю вам, дорогой мсье Валентин, ящик лучшего французского шампанского.

— Остается только надеяться на это, — улыбнулся тот, протягивая Николя руку. — До вечера.

— Вы уже уходите? — удивился француз.

— Да.

— А я хочу выпить кофе… Может, присоединитесь? Выработаем общую тактику. Ведь вы, наверное, тоже не прочь поставить какой-нибудь залог? Или я ошибаюсь?

— Не знаю, Николя… — пожал плечами Ветров.

Ошарашенный таким ответом Ветрова, весь вид которого говорил о том, что он не блефует, француз только махнул рукой.

— До вечера.

Ветров не лукавил. Просто хорошо знал по соб-ственному опыту, что в таких романах хороши только их начала.

Но когда Наташа не пришла на свидание, ему стало почему-то неприятно. В глубине души он ждал встречи с Наташей.

Как сказала Лена, ее подруга неважно себя чувствовала. И теперь им предстояло гулять втроем. Это Ветрову было уже совершенно ни к чему. И он, выдержав приличествующую моменту паузу, к радости рвавшегося проиграть шампанское француза, откланялся и медленно пошел к морю. Да, жалко, конечно… Он бы с удовольствием поговорил с Наташей обо всем том, о чем давно не доводилось говорить в Москве.

Ветров долго шел по пустынному пляжу, потом плавал во все еще теплой, несмотря на октябрь, воде и, наконец, блаженно развалился на песке.

Он смотрел в небо, по которому только в одном ему известном направлении плыли белые облака, причудливо меняя на ходу свою форму.

Только сейчас, лежа на этом пустынном пляже, он по-настоящему почувствовал, как устал за по-следние четыре года.

Ведь это был первый отпуск Ветрова за все это время. Начиная с «холодного», как он стал его про себя называть с недавнего времени, августа девяносто первого об отдыхе не могло быть и речи. Одна за одной шли реорганизации, а потом навалилась работа.

Впрочем, ну ее к черту, эту работу! Не хватало думать о ней еще и здесь, на Эгейском море…

Отдохнув, Ветров исполнил несколько тао. Прыгая и садясь в шпагат, он с удовольствием чувствовал, что его тренированное тело сохранило и силу и гибкость. Да и координация была на уровне.

Неожиданно он опять поймал себя на мысли о Наташе. Интересно, любит ли она спорт? Могли бы поиграть на пляже в волейбол или сходить на корты.

«Ничего, — вдруг как о чем-то решенном подумал он, — мы с ней обязательно во что-нибудь поиграем!»

Оказавшись после трехсуточного путешествия в спальном вагоне скорого поезда «Саранск — Москва» на Комсомольской площади, Анатолий Кесарев вдруг отчетливо почувствовал: его пасут.

Ошибиться он не мог. Слишком хорошо ему был известен тот холодок в спине, когда на нее постоянно устремлен чей-то напряженный и враждебный взгляд.

Но пока он мог только догадываться, кому этот взгляд принадлежит. Конечно, его могли пасти и менты, которым было бы весьма интересно узнать, куда направит после освобождения свои грешные стопы знаменитый Толя Бес. Именно под этой кличкой прославился в уголовном мире Анатолий Николаевич Кесарев. Только какая в этом была необходимость? На Петровке работали далеко не дураки, да и не до него им сейчас.

Но если его пасли не менты, то, значит, это были свои. Для ЦРУ или Моссад Бес пока никакого интереса не представлял…

Правда, сразу же возникал другой вопрос. Зачем? Ведь он только «откинулся» и никому еще не успел перебежать дорогу.

Впрочем, что гадать? Кто да зачем? Раз пасут, значит, им это надо! Хотя — зачем, понятно. Выяснить, куда он пойдет, либо… разделаться с ним.

И поскольку первое представлялось совершенно неправдоподобным, то оставалось предположить второе.

Впрочем, Бес всегда предпочитал исходить из самого худшего. Это концентрировало и волю и силы и не раз помогало ему в те моменты, когда жизнь висела на волоске.

Если его хотят все-таки убрать, то вряд ли будут стрелять на Комсомольской площади. Хотя кто знает… Ведь сейчас, насколько ему было известно по рассказам с воли, в Москве вовсю палили средь бела дня чуть ли не у самого Кремля, ничуть не смущая этим его хозяев.

Но понапрасну рисковать никто не будет. И это тоже однозначно. А раз так, то скорее всего доведут его до какого-нибудь тихого места и там сведут с ним счеты.

И не заметь он пасущих, сам бы облегчил их задачу, поскольку с вокзала собирался ехать к себе домой, на Преображенку, где в течение всех этих восьми лет простояла пустой его двухкомнатная квартира.

Сдавать квартиру он так и не захотел. Даже сама мысль о том, что его вещами будут пользоваться чужие люди, была ему неприятна. А те жалкие крохи, которые он получил бы, мало волновали его. Даже сейчас у него «на кармане» лежали пять тысяч долларов с «общака»…

Конечно, он может не только не доехать до дома, а даже и не дойти до метро. Но не стоять же на перроне до вечера. Тогда его точно грохнут здесь. И он медленно направился к входу в метро с Казанского вокзала.

Почти восемь лет он не видел Москву и много слышал в колонии о том, во что превратили торгаши столицу. Но увиденное превзошло его ожидания.

Вся площадь была забита торгующими людьми. И эта спекулирующая колбасой, колготками, конфетами, кроссовками и водкой братия являла собой настоящий Клондайк не только для воров. Стоило какому-нибудь блюстителю порядка нахмурить брови и протянуть руку к рации, как перепуганный торгаш безропотно протягивал мзду.

А какая была здесь грязь! Правда, Комсомольская площадь и раньше особой чистотой не отличалась, но такого на ней все-таки не было.

С трудом пробившись сквозь торгующие орды ко входу в метро, Кесарев подошел к кассам и купил два жетона.

Пройдя турникет, он спустился на платформу и направился туда, где останавливался первый вагон в сторону станции «Преображенская площадь». Именно тут он и собирался вычислить тех, кто следил за ним.

На платформе ему повезло. Здесь стояло несколько милиционеров, и это исключало возможность немедленной расправы.

Через полминуты он вычислил пасших его.

Двое в черных кожаных куртках и джинсах мало чем отличались от других молодых людей. Если бы не всего только единственный взгляд, брошенный одним из парней на Кесарева.

Но проверить их все же не мешало. И когда подошел забитый, словно в фильме о гражданской войне, поезд, Бес в последний момент «раздумал» бороться с неимоверным количеством мешочников.

Парням в кожаных куртках попасть в вагон тоже почему-то не удалось.

Следующий поезд оказался на удивление пустым, и Кесарев даже уселся рядом с какой-то дородной дамой, которая сразу же принялась стрелять в него накрашенными до безобразия глазами.

Парни стояли метрах в шести и о чем-то переговаривались. На него они больше не смотрели, справедливо полагая, что из движущегося вагона метро их жертве даже при всем желании некуда деться.

И Кесарев впервые пожалел о том, что не взял с собою никакого оружия. Ведь на зоне ему предлагали отличный «браунинг». Но тащиться с зоны с пистолетом в кармане не очень-то хотелось. Ведь чуть что — и назад!

А этого ему ох как не хотелось! И хотя жизнь на зоне «вора в законе» значительно отличается от жизни какого-нибудь там «мужика», нахлебался он этой жизни предостаточно.

Но человек только предполагает… Теперь придется вести этих парней в Сокольники и там что-то предпринимать. Не подставлять же свой лоб под пулю через три дня после освобождения?

Так он и сделал. Выйдя из метро, медленно направился по аллее ко входу в парк.

Бес родился и вырос на Преображенке и по-своему любил Сокольники, с которыми было связано почти все его детство.

Здесь он впервые вышел на футбольное поле на знаменитой Ширяевке. Сюда он приезжал в три-дцатиградусный мороз смотреть хоккей. Здесь устраивал разборки с приезжими. И даже в милицию впервые попал именно в Сокольниках. Одним словом, это была его родина.

И теперь эта родина, как и Комсомольская площадь, неприятно поразила его. Огромное количество торгующих людей и такая же грязь… И бесконечные ларьки, забитые самой что ни на есть низкосортной продукцией… Русь все стерпит, только давай!

Пошел мелкий осенний дождь, и Кесарев поднял воротник дорогого кашемирового пальто, купленного в таком же ларьке на вокзале в Саранске, в котором раньше никто и слыхом не слыхивал об Италии.

Неожиданно Кесарев вспомнил, как он возвращался в Москву после своей первой «ходки» в теперь уже далеком семьдесят втором году. Ватник, да сапоги, да сто пятьдесят рублей в кармане. Вот и все его тогдашнее богатство.

Правда, тогда он еще не был тем Бесом, одно только имя которого с начала восьмидесятых годов заставляло хмуриться оперов с Петровки и было в авторитете на многих зонах.

Что ж, все течет, все меняется…

Тем временем развязка приближалась. Парни находились от него на расстоянии каких-то два-дцати метров, выбирая, видимо, удобный момент для стрельбы. Они и на самом деле решили покончить с клиентом «без шума и пыли». Да и зачем шуметь в центре столицы, когда клиент сам привел их в парк?

Еще каких-то тридцать метров и… с Бесом поравнялся явно поддатый мужчина. Неожиданно вытащив из внутреннего кармана пальто початую бутылку коньяка, он протянул ее Бесу.

— Выпей! — широко улыбнулся он. — За мое здоровье!

— Нет, спасибо! — покачал головой Кесарев, краем глаза наблюдая за замедлившими шаг парнями.

Стрелять заодно и в пьяницу, который автоматически превращался в свидетеля, у них не было особого желания. Да и кому нужна лишняя работа?

— Ну и черт с тобой! — с неожиданной злостью выругался незнакомец с бутылкой и сделал из нее большой глоток. — Сам выпью!

— Дай мне лучше прикурить! — нарочито громко проговорил Кесарев.

— Не дам! — все с той же злостью ответил мужчина, пряча бутылку в карман.

Судя по его тону, он был крайне обижен отказом.

— Вон у них спроси! — неожиданно указал он рукой на находившихся уже метрах в пяти от Кесарева парней. — Тоже, наверное, непьющие!

— Правда, парни, — улыбнулся, поворачиваясь к ребятам, Кесарев, — может, у вас найдется прикурить?

— Найдется, — кивнул один из них, более высокий и плотный, нежели его спутник, и опустил руку в карман куртки.

И тут случилось непредвиденное и для мужика с бутылкой, и для парней. Кесарев практически без замаха ударил полезшего в карман ногой в пах и одновременно нанес страшный боковой удар правой рукой его приятелю в челюсть.

Трудно сосчитать, сколько раз он отрабатывал на зоне эту простую, но в высшей степени эффективную комбинацию, но провел он ее блестяще. Оба парня рухнули как подкошенные. Причем тот, которого Кесарев ударил ногой, корчился от боли, а его приятель распластался на мокром асфальте в глубоком нокауте.

Противник же курения, опасаясь, как бы не досталось заодно и ему, ретировался с места происшествия с неожиданной для пьяного человека скоростью.

Пользуясь полной беспомощностью своих противников, Бес быстро обыскал их. У обоих он нашел никогда не виданные им «иномарки» с длинными глушителями.

— Вставай! — спрятав один ствол во внутренний карман пиджака, а другой опустив в карман пальто, коротко приказал Бес все еще воющему от боли парню, которого ударил ногой, глядя на него сверху вниз.

— Я… я не могу… — прижав обе руки к паху, проскулил тот.

— Вставай! — повторил Бес таким тоном, что тот, продолжая охать и стонать, кое-как поднялся на ноги.

— Садись на лавку, — приказал ему Касарев, — и не двигайся! Попытаешься убежать, пристрелю!

С трудом сделав несколько шагов, парень скорее рухнул, нежели сел, на усыпанную желтыми листьями мокрую лавку.

— Ну что, пришел в себя? — обратился Бес к нокаутированному киллеру, который уже сидел на земле и тупо смотрел по сторонам.

Не проронив ни слова, тот медленно и трудно поднялся на ноги. А когда он наконец принял вертикальное положение, его шатнуло и повело в сторону.

Схватив парня за рукав, Кесарев подвел его к лавке и усадил рядом с полулежащим на ней подельником.

Пока те окончательно приходили в себя, он выкурил сигарету. Да, он не ошибся. Его пасли «свои». Никаких красных книжечек у парней он не нашел. Отбросив окурок в поблекшую мокрую траву, он взглянул на парней.

— Вы знаете, кто я? — спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Нет… — в один голос поспешили ответить те, и у Кесарева не было оснований им не верить.

— А кто вас послал?

— Куда? — попытался изобразить недоумение парень, которого Бес ударил ногой.

— Если ты, крыса, — не повышая голоса, произнес Кесарев таким тоном, что парень вздрогнул, — будешь лепить горбатого, я пристрелю тебя на этой скамейке! Как и тебя! — добавил он, переводя взгляд на его напарника. — Кто послал вас?

Понимая, что этот, по всей видимости, очень крутой мужик шутить с ними не будет, парни переглянулись. Потом нокаутированный сказал:

— Самих заказчиков мы не знаем… На нас выходил посредник.

— И сколько же вам дали за меня? — насмешливо спросил Кесарев.

— Три штуки…

— Немного! — усмехнулся Бес. — Я стою куда дороже!

Парни молчали, не зная, что отвечать. На их лицах застыло выражение ужаса. Одно дело убивать других, и совсем другое — самим сидеть под направленными на них дулами двух стволов. До них наконец-то дошло, что перед ними стоял один их тех, чьи имена в определенных кругах произносятся чаще всего с почтением и страхом.

Молчал и Кесарев. Он не испытывал к этим щенкам ни злости, ни жалости. Это была их работа: убивать за деньги неугодных кому-то людей.

— Вы уже получили деньги? — продолжил он допрос.

— Аванс… — пролепетал нокаутированный.

— Штуку! — поспешил уточнить его подельник, как будто Бесу могло стать легче, узнай он сумму аванса.

— А когда должны получить остальные? — в упор посмотрел на него тот.

— После того как мы… — начал было парень, но вспомнив, с кем он говорит, тут же осекся.

— Продолжай! — властно произнес Бес.

— Мы должны сразу же ехать домой… — потупился тот. — В четыре часа нам будут звонить.

— Кто вам меня показал?

— Посредник.

Бес взглянул на часы. Половина второго… До контрольного звонка оставалось еще много вре-мени.

— Где ты живешь? — взглянул он на того, кому должны были звонить.

И когда тот назвал адрес, Бес сказал:

— Сейчас мы поедем к тебе. И без фокусов! Пристрелю на месте! — Помолчав, он для еще большего устрашения добавил: — Мне терять нечего…

Всю дорогу до «Речного вокзала» Хрип раздумывал над тем, что же ему все-таки делать. Ведь далеко не случайно Мореный вместе с двумя штуками выдал ему и карт-бланш: «Решай сам…»

Вот он и решал. Его мало волновала жизнь парней, которым он вез деньги. А вот о собственной безопасности подумать было надо.

Впрочем, ничего страшного. Выходил и не из таких переделок. А тут… Пришить двух ничего не подозревающих лохов? В общем-то раз плюнуть!

И дело даже не в двух тысячах, которые Мореный, по сути дела, позволил ему взять себе. Виталий хорошо понимал, что главное для него — устранение этих ребят. Они работали с Мореным уже не в первый раз, и Мореный, видимо, решил на всякий случай перестраховаться. А значит, подстраховать и его…

Что ж, все правильно. Береженого Бог бережет.

Впрочем, что ему разгадывать причины, побудившие Мореного убрать ребят, которые отправили на тот свет Беса. Ему надо было как можно быстрее определиться самому.

С Бесом у него были старые счеты. И в тот самый день, когда на одной из разборок Кесарев отхлестал его по щекам, он поклялся отомстить ему. И когда Мореный предложил ему убрать Беса, он только обрадовался.

Ладно, черт с ними, и с Бесом, и с этими щенками: две тысячи баксов не помешают.

Один из подрядившихся на убийство Кесарева парней жил рядом с динамовским Дворцом спорта на улице Лавочкина. Понятно, к самому дому Виталий подъезжать не стал. Оставив машину рядом со станцией метро, он сел в автобус.

Выйдя через две остановки, Хрип направился к нужному ему дому. На его счастье, у подъезда никого не было, поскольку дождливая погода не располагала сидящих обычно у подъездов старух отважиться выползти на улицу.

Поднявшись на десятый этаж, Виталий позвонил в нужную ему квартиру. Дверь открыли почти сразу. Правда, Виталию показалось, что на лице открывшего застыло какое-то странное выражение.

Не придав этому особого значения, он прошел в комнату, где его ждал второй киллер. И этот пребывал, судя по всему, в мрачнейшем настроении.

— Как дела, мужики? — спросил Виталий, обращаясь сразу к обоим.

— Хорошо дела, Хрип, — неожиданно ответил ему чей-то удивительно знакомый голос.

Повернувшись, Хрип, к величайшему своему изумлению, увидел стоящего с пистолетом Беса.

Правда, в следующее мгновение к этому изумлению прибавился страх. Если эти козлы раскололись, то ему крышка. Уж кто-кто, а Бес не простит подобной выходки. Да и кто на его месте простил бы?

А козлы, конечно, раскололись…

— Подними руки! — приказал Бес, и Виталий беспрекословно исполнил приказ. — А теперь, — продолжал тот, — подойди к стене и положи руки на нее!

Когда Хрип застыл с поднятыми руками у стены, Бес быстро подошел к нему и обыскал. Вытащив из кармана Хрипа небольшой «браунинг», он засунул его себе за пояс.

— Садись! — кивнул Бес на стоявшее у стены кресло. — Поговорим.

Вот чего-чего, а говорить с Бесом у Хрипа желания не было. Никакого.

— Так как, Виталик? — насмешливо спросил Бес, играя зажатым в руке пистолетом.

Одним из тех двух, которые неделю назад Хрип сам положил в камеру хранения Белорусского вокзала.

Виталий смотрел в холодные глаза Беса и думал о том, сколько ему осталось жить. Минуту, две… час?.. А если попытаться поиграть с ним? Хотя какие, к черту, могут быть с Бесом игры? А если все-таки попробовать? Поломаться для виду, а потом сдать Мореного? И если он возьмет его с собой в качестве, так сказать, вещественного доказательства, то…

Впрочем, ему ничего другого и не остается. Не подставлять же так бездарно свой лоб под пулю! Бес выстрелит и не поморщится. А умирать Хрипу ох как не хотелось!

— Я не понимаю, Толя… — начал было он, но Бес, по лицу которого пробежала тонкая улыбка, спустил курок, и одному из его несостоявшихся убийц уже не суждено было самому подняться с кушетки.

Второй киллер еще сильнее побледнел и для чего-то закрыл руками грудь, словно это могло спасти его от пули. Нижняя челюсть у него отвисла и мелко подрагивала. Как завороженный он смотрел на дуло пистолета.

«Предупреждение» подействовало. И дальше искушать судьбу Хрип был не намерен.

— Послушай, Толя, — произнес он голосом, за который и получил свою кличку, поскольку в минуты волнения всегда хрипел, — я все скажу, но я здесь ни при чем. Мне приказали, и я исполнил!

— А кто приказал-то, Виталик? — улыбнулся Бес.

Хрип перевел дыхание и, сглотнув комок, выдавил:

— Мореный…

— Мореный? — удивленно поднял брови Бес.

— Да, Толя, он! — уже тверже проговорил Хрип, начиная надеяться на удачу.

Но Бесу было уже не до него. Его мысли крутились вокруг бывшего помощника, решившего отпраздновать его освобождение таким весьма своеобразным способом.

Почему он решил разделаться с ним именно сейчас? Боялся? Но чего? Ведь принадлежащие Бесу деньги он давно переслал в колонию… Значит…

Ничего это, впрочем, еще не значило. Надо колоть самого Мореного…

— Ты на чем приехал? — взглянул Бес на Хрипа.

— На тачке, — с готовностью ответил тот. — Правда, я оставил ее у метро!

— Черт с ней! — продолжал Бес. — Позвони Мореному и скажи, что сейчас приедешь. Он ждет твоего звонка?

— Да, — с затаенной радостью подтвердил получивший отсрочку Хрип.

— Тогда звони!

Неверной рукой Хрип набрал номер Мореного и, стараясь придать голосу естественность, проговорил:

— Это я. Я все сделал. Но надо срочно поговорить! Кое-какие осложнения. Да, сейчас приеду!

Положив трубку, Хрип с трудом перевел ды-хание.

— Он ждет…

— Идем! — кивнул Бес и, почти не целясь, выстрелил во второго парня.

Убедившись, что тот мертв, он взглянул на Хрипа:

— Деньги!

Тот покорно вытащил из кармана кожаной куртки конверт с долларами.

Разделив их на две равные части, Бес брезгливо бросил деньги на трупы.

Он недаром слыл за в высшей степени справедливого авторитета. И «по справедливости» отдал эти деньги тем, кому они предназначались…

Это было красиво. И хмуро наблюдавший за ним Хрип не мог не отметить широту этого жеста. Он бы так не поступил.

Леонид Афанасьевич Каракозов положил телефонную трубку и поморщился. Какие еще, к чертям собачьим, могут быть осложнения? Дело выеденного яйца не стоит!

Он не сомневался, что Хрип уберет этих ребят. Теперь хорошо бы освободиться и… от него самого. Мавр свое дело сделал…

Кто знает, какой расклад ждет Мореного завтра? И оставлять на руках Хрипа козырного туза он не имел ни малейшего желания. Чуть что, и тот заложит его со всеми потрохами.

А как здорово все начиналось!

Созданная Бесом бригада по угону и продаже машин в Среднюю Азию работала как часы. Плыла себе по Волге-матушке баржа и плыла. И никому даже в голову не приходило, что внутри нее, в специально оборудованном цехе, полным ходом шла работа по перекраске машин и перебивке номеров на деталях. Но, как говорится, хорошенького понемножку.

Нет, вышедший на него чьими-то стараниями мент не пугал его, а просто предложил выбирать. И Мореный выбрал… В результате этого выбора баржа, подобно славному крейсеру «Авроре», встала на вечную стоянку, а Бес отправился в Мор-довию.

Все эти восемь лет Мореный прожил как на иголках. Его благодетель наглел на глазах. А потом и вовсе начал зарываться. Но стоило Мореному только раз возмутиться, как на смену прянику сразу же пришел кнут.

Чем он, Каракозов, собственно, недоволен? Вот Анатолию Николаевичу Кесареву действительно не повезло… Мордовия, конечно, далеко, но полнится слухами земля-то, и еще как полнится! А ну как дойдет один из них до Беса? Что тогда? Не лучше ли уж потерпеть? Не он первый. И не такие терпели…

И Мореный терпел. А что еще делать? Против лома нет приема. А желающего быть поставленным на ножи Мореный еще не встречал. На разборке не будут выяснять, почему ты стал «ссученным», а просто разрежут на куски. Как и не было.

Ладно, с этим все! Было и быльем поросло… А с Хрипом он успеет разобраться.

Каракозов достал запотевшую бутылку пива. Открыв, надолго приложился к горлышку. Даже сейчас он не изменял любимым «жигулям». Потом достал «беломорину». Все эти «кенты» и «мальборо» ему тоже были не по вкусу.

Хрип явился в семь. Мореный долго лязгал запорами тяжеленной бронированной двери, которую вряд ли бы взял даже автоген.

А вот Бес взял… Усадив «корешей» на диван, он насмешливо взглянул на сразу же осунувшегося Мореного.

— Продал, сука! — с ненавистью взглянул тот на примостившегося рядом с ним Хрипа.

— Он не продавал тебя, Леня, — покачал головой Бес, — а уступил силе.

Этого Мореному объяснять было не надо.

— А продал-то, Леня, ты, — продолжал Бес уже без усмешки.

Каракозов метнул на Беса быстрый взгляд. «Неужели знает? Неужели уже стукнул благодетель? Впрочем, какая разница, знает, не знает… Так или иначе — каюк!»

— Так как, Леня? — доставая левой рукой сигарету из кармана пиджака, спросил Бес. — Расскажешь?

Мореный не отвечал. Он лихорадочно размышлял.

«А может, как-нибудь… того… усыпить бдительность, да и самого его? Вместе с этим щенком. Связался на свою голову! Не захотел рук марать! Позабыл, с кем дело имеет!»

— Будешь молчать? — слегка наклонил голову Бес. — Ну, смотри, дело твое… А то, может, пойму!

Понять-то поймешь. Чего тут не понять? Самому на зоне пыхтеть неохота, вот и послал кореша. Да толку-то от такого понимания…

Нет, Беса ему не обмануть! Все, зараза, насквозь видит! И если говорить, так говорить правду! Хуже все равно не будет! Да и лучше тоже…

— Зажали меня… — стараясь не смотреть Бесу в глаза, едва слышно произнес Мореный.

— Менты? — презрительно прищурился Бес.

Каракозов вздохнул.

— Это я, значит, по твоей милости восемь годков из жизни вычеркнул? — В голосе Беса зазвенел металл.

Покрывшийся смертельной бледностью Мореный молчал. Но Бес уже и не нуждался в его ответе. И раздавшиеся в следующее мгновение два сухих хлопка унесли с собою две жизни, для чего-то все-таки дарованные этим людям Богом…

Григорий Александрович Битман припарковал свой «мерседес» и, кивнув охранникам, важно прошествовал к дому. И эта важность, с которой он в последнее время делал почти все, шла ему самым удивительным образом. Являя собою на пороге шестого десятилетия яркий пример ухоженного мужчины, Битман и выглядел соответственно.

С холеным и достаточно тренированным телом, над которым три раза в неделю трудились массажисты и два — банщики, Григорий Александрович, с его крупной головой и пышной пепельной шевелюрой, выглядел весьма импозантно. А если ко всему этому добавить еще и великолепно сидевшие на нем костюмы, то его вполне можно было снимать для журнала «Деловые люди». Только вот сниматься Григорий Александрович при всей своей импозантности не любил. С той самой минуты, когда молчаливый работник органов внутренних дел увековечил его портрет анфас и в профиль для картотеки Московского уголовного розыска…

Впрочем, к шумной славе он не стремился никогда. Да и тот род деятельности, который избрал себе Григорий Александрович, никак не располагал к саморекламе, поскольку всю сознательную жизнь Битман посвятил самообогащению. Причем способами, которые почему-то всегда находились в крайнем противоречии с действующим законодательством.

Ловкий и смышленый от природы, Григорий Александрович, будучи еще просто Гришей, раз и навсегда решил, что строительство коммунистического общества и он — вещи диаметрально противоположные. И в полном соответствии со своим мировоззрением выбрал себе профессию зубного техника, которая не только удивительно шла к фамилии, но и приносила хороший гешефт… Врачом он быть не захотел. Да и зачем? Пусть другие ковыряются в чужих ртах. А он будет иметь дело с тем самым металлом, из-за которого вот уже столько тысяч лет гибли люди.

И работать с этим металлом Битман научился виртуозно. Он никогда не опускался до примитивного обвешивания. К чему? Ведь существовали сотни других способов. Скупка краденого золота в том числе…

Эта скупка и привела его в конце концов в те самые места, которые почему-то принято именовать «не столь отдаленными». И Битман провел в этих «не столь отдаленных» целых пять лет из своей золотой в полном смысле этого слова молодости.

Отмотав срок, он вернулся в первопрестольную, и его сразу же взял к себе в дело некто Фишман, тоже золотых дел мастер, с которым он не один год хлебал бок о бок лагерную баланду.

Правда, теперь Гриша уже не отливал из ворованного и купленного в полцены золота коронки и мосты. Для этого были люди попроще. Он занимался антиквариатом. Да так, что по прошествии всего трех лет ему удалось сколотить приличный капитал. А капитал, насколько Битман знал из марксизма, ну просто обязан был приносить еще больший капитал, или, иными словами, прибыль…

Григорий Александрович занялся шейлокством. Понравилось ему почему-то это дело. И весьма процветал. Пока на него не «наехал» известный в Сокольниках беспредельщик. И кто знает, чем бы для него закончился этот «наезд», если бы не…

— Здравствуй, Гриша! — вдруг услышал уже подошедший к своему подъезду Битман хорошо знакомый голос.

Он быстро повернулся и, к своему великому удивлению, увидел… улыбающегося Беса.

— Ты?! — не скрывая изумления, воскликнул он.

— На этот глупый вопрос, — со своей обычной иронией ответил Кесарев, — мне остается дать только еще более глупый ответ… Да, Гриша, это я!

— Боже ты мой, — слегка обнял Кесарева Битман, — как быстро летит время!

— Это оно для тебя тут быстро летит, — насмешливо заметил Бес. — Ты один дома?

— Да, — кивнул Битман. — Жена на даче.

— Что же ты тянешь с приглашением?

— О чем ты говоришь, Толя? — воскликнул Григорий Александрович, умело пряча то отчуждение, которое естественно даже для хорошо знакомых людей, не видевшихся восемь лет. — Идем!

Подойдя к квартире, он долго не мог открыть какой-то сверхсложный замок. Кесарев помор-щился:

— Да успокойся ты!

Справившись с запорами, Битман сделал широкий жест рукой:

— Заходи, Толя!

Оказавшись в просторной прихожей, Кесарев снял пальто и разулся.

— Тапочки там! — указал Григорий Александрович на низкую полку из красного дерева с тонкой и замысловатой резьбой.

— Ничего, — махнул рукой Кесарев, — я так похожу.

Они прошли в просторный зал. В свое время Битман поломал голову над его обстановкой. И не зря…

Большой стол из карельской березы, на котором стояла огромная хрустальная ваза с розами, восемь красивых кресел вокруг него, великолепная люстра, дорогие картины на стенах и несколько деревянных подставок, на которых красовались причудливые бонсаи… Все это производило впечатление.

— Надо бы отпраздновать встречу, — взглянул Битман на Кесарева. — Ты как?

— Конечно!

— Где сядем? Здесь? На кухне?

— Давай на кухне, — зябко повел плечами Кесарев, — здесь как-то прохладно для задушевной беседы.

Пока Битман быстро и со знанием дела накрывал стол, Бес молча курил, наблюдая за его уверенными движениями.

Стол был накрыт на славу. Мясные деликатесы, маринованные и свежие овощи, оливки, севрюга горячего и холодного копчения, различные соусы и целая батарея напитков.

— Что будешь пить, Толя? — вопросительно взглянул Битман на Кесарева.

— Водку!

— А какую? — улыбнулся Григорий Александрович.

— На твой вкус…

— Тогда «Лимонную», — протянул Битман руку к только что извлеченной из морозилки запотевшей бутылке.

Он налил водку в весьма вместительные рюмки.

— За встречу, Толя! И за тех, кто на зоне!

— За встречу, Гриша! И за тех, кто на зоне! — чокнулся с ним Бес и опрокинул холодную, пахнущую лимоном жидкость в рот. По пищеводу пробежала ледяная волна, которая тут же перешла в приятное тепло.

Поставив рюмку на стол, Кесарев с удовольствием закусил малюсеньким маринованным огурчиком, который так приятно хрустел на зубах.

— Ты когда вернулся, Толя? — налил Битман по второй.

— Сегодня. — Кесарев положил себе севрюгу и полил ее каким-то никогда им не виданным соусом. — Удивлен?

— Если честно, — не стал кривить душой Битман, — то да! Не такая уж я крупная птица, чтобы ко мне прилетали такие орлы… Да еще к первому!

— Ну, ты не первый, — загадочно усмехнулся Бес, доставая из пачки сигарету.

Неожиданно Григорий Александрович вспомнил тот вечер, когда впервые встретился с веселым и респектабельным Кесаревым, напоминавшим скорее представителя какой-нибудь богемной профессии, нежели авторитета, живущего по законам преступного мира.

Внимательно выслушав Григория Александровича, Бес попросил его тогда быть завтра дома до трех часов. А потом выпил с ним в честь знакомства рюмку коньяка.

Правда, в тот вечер Битман не очень-то поверил Кесареву. Слишком уж легковесным он ему показался. И спал в ту ночь плохо. Да и откуда ему было взяться, сну-то? Ведь на него «наехал» сам Лом, обложивший данью многих деловых людей в Сокольниках и постоянно поднимавший проценты. И платили… А что делать? Нашелся один смелый, так по странному стечению обстоятельств уже на следующий день угодил под машину.

И каково же было его удивление, когда на следующий день этот самый Лом заверил Григория Александровича, что рассматривает имевший между ними место инцидент как досадное недоразумение.

С того дня никто не тревожил Григория Александровича подобными недоразумениями. А самого Беса он увидел только через полгода.

Тот встретил Григория Александровича как старого и доброго знакомого. И после официальной рюмки коньяка предложил работать на него.

Битман сразу же согласился. Конечно, он предпочел бы работать один. Если бы не несколько «но»…

Времена менялись, и кустарям-одиночкам, каким являлся до сих пор Григорий Александрович, постепенно приходил конец. В Москве и области начиналась серьезная борьба за разделы и переделы сфер влияния. Все они подпадали так или иначе под чьи-то интересы.

За три года он часто встречался «по роду службы» с Кесаревым и проникся к нему самым настоящим уважением. Совершенно лишенный позы, что было весьма нехарактерно для многих авторитетов, привыкших к власти, Бес был умен, разборчив в людях и на крайность шел только тогда, когда иначе было уже нельзя.

И вот теперь он вдруг явился к нему чуть ли не с поезда.

— Что ж, Гриша, — наконец проговорил Бес, — ты не ошибаешься. Это действительно я. И пришел я к тебе, чтобы ты меня просветил.

— Как это? — искренне удивился Битман.

— А так, — продолжал Кесарев, — рассказал бы, что тут у вас творится.

Он выпил еще одну рюмку и, зацепив вилкой маленький, упругий огурчик, покрытый микро-скопическими пупырышками, аппетитно похрус-тел им.

— Слишком многое, я смотрю, изменилось за это время.

Да, за прошедшие восемь лет много воды утекло. И крови. Сейчас в столице правили иные короли, и занять свое место под солнцем было нелегко. Даже Бесу…

Выслушав обстоятельный рассказ Битмана, Кесарев перевел разговор в другое русло.

— Ну а ты чем занимаешься? — налил он очередную порцию «Лимонной».

— Я, Толя, — усмехнулся оживившийся Битман, — стал в некотором роде банкиром! Владею небольшим частным банком… под контролем Креста, конечно! — поспешил помянуть он лидера своей группировки, которому уже уделил достаточно внимания в ходе беседы с Бесом. — И премного этим владением доволен!

Григорий Александрович еще долго рассказывал с интересом слушавшему его Бесу о своей жизни и даже похвастался сыном, который заканчивает аспирантуру экономического факультета Московского университета.

Спать они легли под утро, благо что Григорию Александровичу, превратившемуся благодаря демократии из шейлока в банкира, спешить на службу уже не было никакой необходимости. Начальство, как известно, не опаздывает…

Кесарев жил на тихой Суворовской улице в по-строенной в начале восьмидесятых годов двенадцатиэтажной башне.

Строго говоря, это была уже новая квартира, полученная матерью после слома ее дома на соседней улице, носившей нелепое название — улица Девятая рота.

Именно здесь, где Толя Кесарев много лет назад играл в футбол и в хоккей, когда-то маршировали бравые усачи девятой роты Преображенского полка. Возможно, и сам первый перестройщик не раз громыхал здесь своими ботфортами.

Из Сокольников Кесарев доехал до Преображенки на метро. Ему очень хотелось подойти к дому именно со стороны площади.

Купив у выхода из метро газеты и несколько роскошных букетов роз, он перешел на другую сторону.

Повернув к кинотеатру имени Моссовета (знаменитый «Орион», где в свое время собиралась вся преображенская и окрестная шпана, был давно сломан), он вдруг услышал, как его окликнули:

— Толя!

Это была Галька Назарова, с которой он учился в школе. Конечно, теперь уже не Галька, а Галина Михайловна, но… для Беса она навсегда осталась Галькой.

И эта неожиданная встреча несказанно обрадовала его. Он даже увидел в ней некое доброе предзнаменование.

Обняв когда-то любившую его пятидесятилетнюю женщину, он поцеловал ее и протянул ей розы.

— Да ты что, Толя? — На глазах Гальки блеснули слезы. — Не надо! Тебе ведь они, наверное, для дела нужны!

— Надо, Галька, еще как надо! — улыбнулся Кесарев, стараясь скрыть охватившее и его волнение. — А цветы для того и предназначены, чтобы дарить их женщинам!

— Сколько же мы не виделись, Толя? — спросила вдруг Назарова. — Десять? Двенадцать?

— Около того, — улыбнулся Кесарев.

— А ты… — нерешительно начала было она.

— Да, Галя, — не стал обманывать ее Кесарев. — Я только что вернулся из колонии.

Они помолчали, думая об одном и том же. Неисповедимы не только пути Господни…

— А как у тебя дела? — снова улыбнулся Кесарев.

— Все нормально, Толя, — как-то уж слишком быстро произнесла Назарова, и Кесарев понял, что до нормальности у Гальки, по всей видимости, далеко.

Жизнь у Гальки не сложилась. По-своему, конечно. Она очень долго не выходила замуж. И вы-шла только потому, что не выходить уже было нельзя. И до сих пор… любила его, Толю Кесарева, с которым когда-то целовалась в сквере. И пригласи он ее сейчас к себе…

Может быть, при других обстоятельствах он бы и пригласил. Но сегодня ему очень хотелось побыть одному. И он сказал:

— Заходи как-нибудь, Галя! Буду рад!

И по этому «как-нибудь» Галька поняла, что заходить ей к Кесареву не стоит.

— Зайду! — тем не менее жалко улыбнулась она.

Кесарев долго смотрел на ее все еще стройную удаляющуюся фигуру. Ему было грустно.

Войдя в квартиру, он сразу же открыл все окна и принялся за уборку. Именно об этом он почему-то мечтал последние месяцы перед освобождением. И теперь с удовольствием мыл, драил, протирал…

Часа через три Кесарев отправился в магазины, благо их только в его доме было целых пять. Вернулся он с полными сумками продуктов и в сопровождении трех молодцов из «Шарпа», где приобрел всевозможную технику. Потом расставил вазы с цветами. Все! Теперь можно было и отобедать.

Он пожарил в микроволновке цыплят и заставил весь стол всяческой вкуснятиной. Затем налил большую хрустальную рюмку «Лимонной».

— С новосельем, Толя! — поздравил он сам себя и с удовольствием выпил.

Пообедав, Кесарев сварил кофе и развалился на тахте. Давно он не испытывал такого наслаждения.

Потом принялся за газеты. Почти все они сообщали об убийствах на Лавочкина и Гастелло. И чего только не нагородили журналисты! И борьбу кланов и месть! А один дописался аж до ревности!

«Дурачки, — отбросил последнюю газету Кесарев, — все куда проще… Один продал, других наняли, третий… наказал… Вот и все…»

Ладно, черт с ними, пусть разбираются! Все равно не разберутся… Ему о другом надо думать. О будущем. Ведь, по сути, предстояло начать все сначала.

Что ж, и начнет… А ждут его впереди далеко не розы, благоухавшие сейчас в квартире, а пистолеты и автоматы (ножи теперь казались невинной детской игрушкой).

Добровольно никто ничего не даст… «Никогда ни у кого не просите… сами все дадут…» — вспомнил он Булгакова. И усмехнулся. Эх, Михал Афанасьич, Михал Афанасьич! Ни хрена никто не даст! Хоть проси, хоть не проси!

Да что там далеко ходить? Его отношения с тем же Крестом никогда не были особенно теплыми. Так чего же ожидать от него сейчас? Ведь как-никак он конкурент, а конкурентов никто не жа-лует…

Вторые же роли не для него! Не ему ходить под кем бы то ни было. Это однозначно.

Как бы ни сложилась его жизнь, но наследственность сказывалась. Талантливый отец, прекрасно воспитанная и образованная мать, привившая ему любовь к чтению… И даже тот… другой, с которым позже связала свою судьбу мать, был далеко не заурядным человеком…

Но жизнь сложилась именно так, как сложилась. И в сорок шесть лет он уже не поступит на факультет журналистики, о котором когда-то мечтал. Он вообще уже больше никуда не поступит.

«Дорога в жизни одна…» — вдруг вспомнил он песню своей молодости об оборванце, подравшемся с матросом «из-за пары распущенных кос».

Да, дорога у каждого своя, и у него тоже, и никуда ему уже не свернуть, при всем желании. Даже если на ней и стреляют…

А с Галькой он, конечно, зря так… «Как-нибудь…» А может, и не зря. Правда в любом случае лучше.

Когда Кесарев проснулся, было уже около шести часов.

Он сварил кофе и взял телефонную трубку.

— Слушаю! — почти сразу же ответил хорошо знакомый баритон.

— Здравствуй, Олег!

— А, Толя! — в общем-то равнодушно прозвучало на том конце провода. — С возвращеньицем!

— Спасибо!

Кесарев вовсе не ожидал, что Крест зайдется от радости. Но отчетливый холодок, который собеседник даже не посчитал нужным скрыть, был ему неприятен. И поскольку Крест, как чувствовалось, не собирался продолжать разговор, Кесарев сухо сказал:

— Когда мы сможем увидеться?

И снова — холодный душ, да еще после долгой паузы.

— Ну, приезжай часам к девяти в «Фиалку»…

И, не прощаясь, Крест положил трубку, как это обычно делают большие начальники. Видно, он и на самом деле возомнил о себе, что ж, тем хуже для него…

«Заходи как-нибудь, Галя…» — вспомнил Кесарев. Вот именно! «Ну, приезжай…»

До Сокольников Кесарев ехал на троллейбусе. Ему хотелось посмотреть на родные места, которые он не видел вот уже столько лет.

Как ни странно, но вокруг мало что изменилось. Те же обшарпанные дома непонятного цвета, те же грязные и ставшие какими-то неуютными дворы, та же маслянистая и еще более загаженная Яуза.

Проезжая Матросский мост, Кесарев сначала по-смотрел все-таки направо и увидел все ту же толстую трубу, перекинутую через Яузу напротив женского сумасшедшего дома.

И вдруг с какой-то поразившей его отчетливостью увидел жаркий июльский день и себя, идущего по этой трубе на другую сторону, к пляжу, где проводил летом почти все свободное время. А за ним гуськом шли его приятели, многих из которых уж нет, а иные — далече…

Боже, как давно это было… А как будто вчера! Только где этот жаркий июльский день и тот идущий через Яузу мальчик?.. И был ли он вообще… этот мальчик…

В самом конце моста Кесарев все же не выдержал и посмотрел налево: «Матросска»…

И он снова увидел себя. На этот раз входящего в камеру и небрежно бросающего ее обитателям: «Привет!»

Никто тогда не ответил на его приветствие. И только часа через полтора к нему нарочито развязной походкой подошел угловатый парень и спросил, по какой статье он «чалится». И услышав, что по сто сорок четвертой, протянул новичку свою жилистую руку: Крест!

Стромынка, Короленко, Русаковская… Родные, тысячи раз виденные места. И привыкшему к их патриархальности Кесареву было странно видеть то там, то здесь нерусские названия магазинов: «Sharp», «Shop», «Panasonic»… Ну почему не «Катюша» или «Калинка»?

«Перестроили»…

Пройдя от метро до входа в парк, он не встретил ни одного знакомого. А бывало, только и слышал: «Привет, Толя! Здравствуй, Толик! Салют, Бес!»

И странное дело! Он, считавший Сокольники своим вторым домом, вдруг почувствовал себя в них совершенно чужим и никому не нужным! Даже в проклятой Мордве он никогда не испытывал того щемящего чувства одиночества, какое вдруг охватило его сейчас. Откуда оно шло? Трудно сказать…

От метро до дома Дронова надо было идти минут пять. Бестужев взглянул на часы. Без четверти два… У него оставалось еще пятнадцать минут. Ровно в два решится их судьба. И его и Дронова. Если, конечно, решится…

Впрочем, решится она обязательно. Другое дело, в какую сторону… Хотелось бы, чтобы все завершилось удачно.

Но, к сожалению, это зависит уже не от него. Он и так сделал все, что мог.

Ведь именно он нашел этого Омара. Пусть и случайно, но все-таки нашел. Хотя почему случайно? Как раз не случайно, а закономерно. Ведь, по большому счету, он искал его почти два года. Одним словом, ищущий да обрящет. Вот и обрел…

Омара Бестужев встретил в одном из кафе на Сретенке, куда зашел выпить кофе.

Они разговорились. Как выяснилось, Омар прибыл в Россию с весьма ответственной миссией. Купить лес — и как можно дешевле.

Понятно, что на ловца побежали и звери. Но все они имели почему-то один и тот же существенный недостаток. Ни у кого из них леса не было и в помине. И как только дело доходило до бумаг, все они с завидным постоянством исчезали раз и навсегда.

Бестужев же исчезать не собирался. И даже показал те самые бумаги, которые Омар уже отчаялся увидеть. Правда, лес этот был не его, но Омара это уже не волновало. Главное, лес был, а кому он там принадлежит — дело десятое!

Принадлежал же этот лес фирме знакомого Бестужева, умудрившейся какими-то немыслимыми путями получить квоту. Более того, лес находился уже в Новороссийске, и оставалось только подписать контракт.

Договорились же они так. Сто тридцать пять за куб и сто пятнадцать в договор. «Боковик» — наличными. И уже на следующий день Омар вместе с хозяином леса отбыл в Новороссийск, чтобы воочию убедиться как в наличии леса, так и в его высоком качестве.

Вернувшись в Москву, они подписали договор. Еще через день прилетели партнеры Омара по спекуляциям. Именно они должны были сопровождать лес и следить за его погрузкой. Омар же оставался в Москве «под залог». И расплатиться с компаньонами был обязан в тот самый час, когда последняя доска будет погружена на лесовоз. Во избежание подставок: за кругленькую сумму «боковика» — целых шестьдесят тысяч зеленых — могли подставить кого угодно. И не только подставить…

Не мудрствуя лукаво хозяин леса содержал «залог» у себя на квартире и денно и нощно не сводил с него глаз.

Конечно, известный риск оставался и сейчас. Но кто и когда делал большие деньги, ничем не рискуя? Что поделаешь, люди гибли и еще долго будут гибнуть за металл…

В таких раздумьях Бестужев пребывал, шагая к дому напарника.

Стоял погожий октябрьский день, было тепло и сухо. Бестужев с удовольствием вдыхал полной грудью неповторимый запах осени, от которого яснело в голове и приятно холодело в груди.

Когда Бестужев появился наконец в квартире Дронова, то застал хозяина и Омара за кофепитием.

— Хочешь кофе? — кивнул Дронов на накрытый стол, на котором стояла нераспечатанная бутылка коньяка.

Впрочем, Бестужев сразу же догадался о предназначении этой бутылки. Ее должны были открыть в тот торжественный момент, когда они получат от арабов деньги.

— Да, — пожимая руку Омару и садясь к столу, кивнул Бестужев.

— Тогда наливай!

— Ты смотрел вчерашний футбол, Володя? — спросил Омар Бестужева, стосковавшись за три проведенных у Дронова дня по разговору (с хозяином квартиры он объяснялся с помощью жестов).

— Ты имеешь в виду «Барселону» с «Аяксом»? — наливая молоко в кофе, взглянул на араба Бестужев.

— Конечно! — улыбнулся тот.

— Смотрел.

— И как тебе «Аякс»?

— Понравился, — сделал небольшой глоток Бестужев. — Он сейчас играет, как во времена Круифа… Помнишь, знаменитый тотальный футбол на чемпионате мира в Германии?

— А как же! — улыбнулся Омар. — Я был там…

Они говорили о футболе, о фантастическом Круифе и его блестящих партнерах, о так до сих пор и не разгаданной загадке проигрыша голландцев мощной, но все же уступавшей по блеску и мастерству созвездию кудесника Йохана немецкой команде. Но это был самообман, поскольку их мысли были весьма далеки и от Круифа, и от его великолепных партнеров, и от немецкой команды, возглавляемой неповторимым «кайзером Францем»…

И когда наконец с опозданием на двадцать минут зазвонила междугородняя, все, как это часто бывает в подобных ситуациях, вздрогнули от не-ожиданности.

Дронов снял трубку и сразу же передал ее Омару.

— Тебя!

Прижав трубку к уху, тот что-то коротко сказал, а затем в течение чуть ли не двух минут слушал своего далекого соотечественника.

— Все хорошо! — проговорил он вдруг порусски.

Не произнеся ни слова, Дронов открыл бутылку и налил три полные чашки.

Подняв свою, он, все так же молча, чокнулся и жадно выпил коньяк. К удивлению Бестужева, Омар тоже хлопнул полную чашку. Хотя чему удивляться? Нервы-то не железные…

Отдышавшись, Омар взялся за телефон. Чтобы его понял Бестужев, он произнес только одно слово:

— Come![2]

В ожидании кассира Омар попытался доказать Бестужеву, что будущее принадлежит африканскому футболу и что относительные неудачи африканских команд на чемпионате мира в Америке совсем не показатель слабости. Бестужев не возражал. В эту минуту ему было совершенно все равно, за каким футболом будущее: за африканским или австралийским…

Ровно в шестнадцать тридцать наступил момент, которого с таким нетерпением ожидали обе стороны этой сделки.

Прибывший кассир, двухметровый детина с могучей шеей борца и, по всей видимости, с пистолетом в кармане, передал Омару черный «дипломат».

Улыбнувшись, тот открыл его, и взорам Бестужева и Дронова предстали зеленые пачки самой ходовой в мире, а уж в России и подавно, валюты.

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому…» — почему-то вспомнил Бестужев знаменитую в свое время песню из фильма «Остров сокровищ».

У них были кейс и коньяк. Но кейс стоил дорого…

Дважды пересчитав пачки сотенных бумажек, Дронов произнес наконец единственное знакомое ему в английском языке слово:

— О’кей!

Они пожали арабам руки.

— Я жду тебя на следующем Кубке Африки, Володя! — улыбнулся, пожимая руку Бестужеву, Омар. — Он будет у нас… Приезжай!

— Хорошо, Омар! — хлопнул араба по плечу Бестужев.

Проводив арабов, Дронов сразу же отсчитал Владимиру двадцать пять тысяч долларов и налил еще коньяка.

— За удачу, Володя!

— За удачу! — чокнулся с приятелем Бестужев.

Они посидели еще с полчаса, причем каждый ощущал потребность остаться одному. И поэтому, когда Бестужев начал собираться, Дронов не пытался удерживать его.

Как это ни казалось странным ему самому, но на улицу Бестужев вышел совсем другим человеком, нежели вошел в этот же самый дом всего каких-то два часа назад.

Наличие тугой пачки зеленых, приятно оттягивавшей внутренний карман куртки, заставило взглянуть на окружавший мир несколько иными глазами. В этом, собственно, ничего удивительного не было. Ведь если он раньше только хотел, то сейчас он уже мог. А подобный расклад преображает любого человека.

Обменяв у метро сотню долларов, Бестужев зашел на рынок и накупил всякой всячины. Потом поймал «левака» и, даже не спрашивая, сколько тот возьмет, поехал домой.

Все! Ты победил, назаретянин! Конец жалкому существованию!

Жены, как он и надеялся, дома не было.

Он приготовил роскошный ужин, представляя себе сначала ее удивление, а потом радость. Для него не являлось секретом, что Анна давно уже поставила крест на его «коммерческой» деятельности.

И действительно, та была изумлена до пределов, дозволенных ей природой. Еще бы не удивиться! Целых два с половиной года пытался Владимир хоть что-то заработать на посредничестве. Да куда там!

За ужином они предавались теперь уже далеко не пустым мечтам. А потом занимались любовью. Так, словно встретились после долгой разлуки…

А ровно в половине двенадцатого, когда Бестужев, блаженно развалясь на тахте, с интересом наблюдал за игрой московских динамовцев с мадридским «Реалом» на Кубок УЕФА, зазвонил телефон.

— Расслабляешься? — услышал Бестужев злой голос Дронова.

— Футбол смотрю… — сухо ответил Бестужев, которому давно уже надоели непредсказуемые перепады настроения его компаньона.

— Ты доллары сегодня менял? — последовал новый вопрос.

— Да, — чувствуя недоброе, ответил Бестужев. — Сотню… А что?

— А то, что тебе крупно повезло! — продолжал надрываться Дронов.

— Ты можешь перестать говорить загадками? — в свою очередь разозлился и Бестужев. — Почему это мне крупно повезло?

— А потому, — вложил весь свой сарказм в следующую фразу Дронов, — что эти падлы всучили нам фальшивые бабки! И твое счастье, что они дали несколько настоящих банкнотов! А то бы ты не футбол сейчас смотрел, а сидел бы в лучшем случае на Петровке!

Дронов еще долго матерился, но Бестужев уже не слушал его. А когда через несколько минут в комнате появилась вышедшая из ванной Анна, то увидела на лице мужа такое отчаянное выражение бессилия и муки, что в испуге воскликнула:

— Что случилось, Володя?

…Потом они долго молчали. И им обоим было стыдно и неприятно смотреть на роскошный стол с остатками пиршества.

Валентин Ветров сидел в мчавшейся в Шере-метьево-1 машине и смотрел в окно, за которым моросил нудный мелкий дождик. Скорее это был даже не дождик, а мельчайшая водяная пыль, сыпавшаяся с неба с самого утра.

Он закрыл глаза и сразу же увидел огромный пустынный пляж, на котором еще совсем недавно безмятежно лежал целыми часами, голубое ласковое море и… Наташу.

А разве можно забыть ночь перед ее отъездом в Стамбул? Это было что-то фантастическое…

После ресторана они долго гуляли по пустынному пляжу. А когда Ветров предложил искупаться, Наташа, не глядя на него, быстро сняла с себя платье и все то, что было под ним.

Обнаженная и прекрасная, она направилась в переливающееся лунным светом серебро…

Они долго резвились в воде. Потом он обнял Наташу и прижал к себе, и их губы слились в продолжительном поцелуе. Не отнимая губ, Наташа мягко обвила его ногами… Когда же он почувствовал, что она близка к самому желанному для них моменту, то сделал все от него зависящее, чтобы она запомнила этот момент надолго.

Потом на руках, словно древний греческий герой, Ветров вынес ее из моря. Через час его снова с непреодолимой силой потянуло к Наташе, и она, все с той же нежностью и любовью, приняла его…

Сидя у него на коленях, она то откидывалась назад, то прижималась к нему, и он чувствовал, как ее груди щекочут ему кожу. У него темнело в глазах, и хотелось, чтобы эта волшебная ночь никогда не кончилась…

Расстались они на рассвете, и Наташа попросила не провожать ее. Не дала она и номера своего телефона, и он не стал настаивать…

— В Греции-то, — вернул Ветрова с далекого пляжа на Ленинградское шоссе голос сидевшего на заднем сиденье Игоря Раскатова, — если чего, наверное, и нет, так дождя? Как, Валя?

— Наверное. Ты можешь мне не поверить, — повернулся Ветров к Раскатову, — но я соскучился по дождю. Постоянное солнце утомляет… Помнишь чеховскую «Дуэль»?

— Да, — кивнул Раскатов.

— Так вот там Лаевский говорит доктору Самойленко, что Кавказ ему представляется глубоким мрачным колодцем, в котором томятся приговоренные к смерти. А потом мечтает, как приедет в Петербург и увидит наконец серое небо и мокрых извозчиков… А я, — после небольшой паузы продолжал Ветров, — очень люблю гулять по лесу в дождь. Кстати, оккультисты утверждают, что дождь понижает отрицательные энергии…

Тем временем дождь, на радость оккультистам, усилился, и теперь с неба летела уже не пыль, а упругие косые струи…

Мысли Ветрова снова вернулись к Наташе. Почему она не дала ему номер своего телефона? Не хочет быть всегда под рукою? Замужем? Ревнивый любовник?

Все может быть… Не может такая женщина быть одна…

Возможно, им и хорошо вместе. Во всяком случае, было. Но устроят ли ее короткие встречи здесь, в Москве? Свободного времени у него почти нет, да и семья как-никак…

Держать ее в любовницах? Он-то согласен… А она? Последняя ночь ничего по большому счету не значит. Купание в море при луне кого угодно расслабит…

Тем временем дождь кончился, и из-за туч впервые за день пока еще робко выглянуло солнце. Так смущающаяся невеста выглядывала на Руси в комнату, где находился жених, и сразу же пряталась обратно.

«Волга» остановилась у здания аэропорта, и к ним сразу подошел рослый парень лет тридцати в кожаном пальто и черной шляпе, которая удивительно шла к его волевому лицу.

— Здравствуйте, Валентин Алексеевич, — улыбнулся он, крепко пожимая руку Ветрову. — С приездом вас! Как Греция? Там по-прежнему все есть?

— Привет, Саня! — улыбнулся и Ветров, давно уже симпатизировавший этому смелому и отчаянному сотруднику. — Спасибо! В Греции пока действительно все есть, кроме курьеров из Душанбе…

— Счастливая! — насмешливо проговорил Саня.

— А тут как дела?

— Самолет сел вовремя, — посмотрел на часы Саня. — Минут через двадцать появится…

Тот, кого они ждали, появился через пятнадцать. И Ветров увидел ничем не примечательного человека лет тридцати пяти в черном плаще. В руке он держал небольшой «дипломат».

Осмотревшись, молодой человек уверенно направился к стоянке «леваков». Навстречу ему сразу же поспешил диспетчер.

Перекинувшись несколькими словами с потенциальным клиентом, он указал на стоявшую метрах в десяти «восьмерку» и покровительственно хлопнул его по плечу. Знай, мол, московский сервис, провинция!

За «восьмеркой» сразу же пристроилась «семерка» Сани, а вслед за ними — «Волга» Ветрова.

Все шло так, как и должно было идти, и ничто не предвещало неожиданностей. Тем более что погода окончательно разгулялась.

Но когда «восьмерка» остановилась на очередном светофоре, из шедших навстречу двух «Жигулей» по ней был открыт ураганный автоматный огонь, в считанные секунды превративший ее дверцу в решето.

Закончив стрельбу, обе машины понеслись в сторону Шереметьево.

— Саня, — сорвав радиотелефон, прокричал Ветров, — за ними! Вызови еще кого-нибудь на помощь! Я остаюсь здесь!

— Сделано! — услышал он злой голос Сани и увидел, как его машина, резко развернувшись, понеслась за уходившими «Жигулями».

— Может, и я? — вопросительно взглянул на Ветрова Раскатов. — Зачем я тебе здесь?

— Я не могу отдать тебе машину, Игорь! — покачал головой тот. — Кто знает, что тут может случиться? Вызывай экспертов, милицию и «Скорую помощь»!

И пока тот возился с радиотелефоном, Ветров осмотрел расстрелянную практически в упор «восьмерку».

Помощь никому из сидевших в ней была уже не нужна: и водитель и пассажир были изрешечены пулями.

— Да, — рассматривая многочисленные пробоины в смятом корпусе «восьмерки», поморщился один из подоспевших оперативников, — постарались! По рожку на каждого… Не меньше…

Через тридцать пять минут прибыли эксперты и принялись за работу. Один из них протянул Ветрову залитый кровью «дипломат».

Ветров выложил из него на расстеленную на капоте своей машины плотную бумагу два журнала «Пентхаус», несколько шоколадок «Марс», три пачки сигарет «Кент» и четыре упаковки арахиса.

Когда же он ловко вскрыл второе дно, взорам оперативников представились небольшие плотные пакетики, наполненные белым порошком.

— Героин! — попробовал на палец порошок один из экспертов.

— Взвесьте! — приказал Ветров.

Героина оказалось ровно полтора килограмма.

Ветров озабоченно взглянул на часы. С момента начала погони за людьми, расстрелявшими «восьмерку», прошло уже более часа, но Саня так и не вышел до сих пор на связь. Более того, он не отвечал и на вызовы оставшегося сидеть в «Волге» водителя. И все это очень не нравилось Ветрову.

А Саня, или Александр Константинович Брагин, не мог связаться с Ветровым по той причине, что его к этому времени уже не было в живых. В тот самый момент, когда Ветров озабоченно посматривал на часы, он лежал на мокрой траве с простреленной автоматной очередью грудью и смотрел в небо уже ничего не видящими глазами…

Все случилось до обидного просто. Пройдя несколько километров по шоссе, одна из преследуемых машин свернула на проселочную дорогу, а вторые «Жигули» понеслись в сторону Шереметьево. Брагин последовал за свернувшими.

Километров через пять, не перевернувшись до этого лишь каким-то чудом, поскольку это была истинно русская дорога, Брагин наткнулся на засаду. Первой же очередью был убит водитель, и машина Брагина, вильнув, со всего хода врезалась в кусты. Правда, и самому Брагину, и его двум помощникам удалось выбраться из машины, но на большее им рассчитывать не приходилось. Мало того, что они были практически окружены, один из них был тяжело ранен в плечо и очень скоро потерял сознание. Затем был убит второй помощник Сани. А потом настал и его черед. И через три минуты жестокой перестрелки он, выпустив последнюю в своей жизни очередь и достав-таки одного из нападавших, получил в грудь сразу четыре пули и мгновенно умер…

Об этом Ветров узнал только через час, когда на место ожесточенной стрельбы прибыла наконец милицейская подвижная группа и обнаружила там три трупа.

Да что там говорить, совсем не с тем настроением, с каким он выехал на задержание, возвращался в Москву Ветров. Мало того, что операция по за-хвату курьера провалилась, они потеряли трех прекрасных сотрудников. И если даже забыть на время о неизбежности тягостного объяснения с начальством, то это означало теперь только одно: предстоящую изнурительную работу по выяснению причин прокола.

Как утверждали писатели-классики, статистика знает все. И ошибались. Ну откуда ей, например, знать, сколько прибывает ежедневно в Москву людей опасных и даже очень опасных…

Тем не менее прилетевший в столицу из Душанбе Игорь Аркадьевич Смоленский смог бы без труда ответить на этот недоступный для статистики вопрос. Он просто бы заметил, что с его приездом в столицу число людей, весьма опасных во всех отношениях, увеличилось в ней еще на одного человека.

Не больше, но и не меньше…

Нет, Игорь Аркадьевич не грабил, не убивал и даже не выбивал из коммерсантов деньги. Он занимался наркобизнесом.

Идея заняться наркотиками созрела у Смоленского давно, когда он впервые услышал о знаменитом Золотом треугольнике.

И дело свое он поставил основательно. Во всяком случае, в пределах бывшего Советского Союза. О лаврах же Эскобара ему приходилось пока только мечтать. Что-что, а границы «честь и совесть нашей эпохи» держать на замке умела!

Да и не далекий колумбиец начал со временем волновать его, а один из самых крутых местных авторитетов. Выбирать Смоленскому не приходилось, и уже очень скоро этот самый Хан оттеснил Смоленского в созданном им картеле на вторые роли.

А потом произошло то, о чем все эти годы мечтал Смоленский. С распадом СССР наконец-то открылись границы. И теперь они с Ханом могли наконец бросить перчатку «кокаиновому королю».

И бросили бы, если бы не тот же… Хан. Его вполне устраивало «статус-кво», и задуманный Смоленским размах ему был просто не нужен.

Выход за границу Хан, конечно, наладил. Но это был только выход, а Игорь Аркадьевич мечтал о покорении европейского рынка, благо, все возможности у него для этого были.

Не было только власти, чтобы претворить их в жизнь. И будет ли она у него, эта власть, во многом зависело от его нынешнего пребывания в Москве.

Правда, прибыл в Москву Смоленский не один. На рейс раньше в столицу России прилетел его ближайший помощник Алексей Селиванов, являвшийся инициатором предстоящих Смоленскому переговоров.

Как и было условлено, они встретились в роскошном баре аэропорта.

— Все чисто, Леша? — спросил Смоленский.

— Да! — коротко ответил тот, вынимая из кармана плаща пачку «Кента», который он предпочитал всем другим маркам.

— Где мы будем жить?

— В «Украине».

— Тогда едем!

Через пять минут оба уже сидели в машине, уносившей их на Кутузовский проспект.

Перебрасываясь с Селивановым ничего не значащими фразами, Смоленский смотрел на многочисленные рекламы Ленинского проспекта, отражавшиеся в мокром асфальте.

Да, Москва быстро меняла свой облик, превращаясь в самую дорогую столицу мира. Сверкающие вывесками и большей частью пустые магазины всяких «Ле Монти», «Макдональдсы», казино, роскошные рестораны… Они росли буквально на глазах, словно это была не Москва, а по крайней мере Лас-Вегас. Но Смоленский не сомневался в том, что еще быстрее все это великолепие рухнет, как только плеснет через край волна, казалось бы, неистощимого русского терпения. Впрочем, плеснет ли? Ведь, по сути дела, это уже не было терпением. Скорее, образом жизни…

Прибыв в гостиницу, они отужинали.

Побаловавшись, несмотря на поздний час, кофейком, Игорь Аркадьевич кивнул Селиванову на телефон:

— Давай, Леша!

Подмигнув смешливой Аллочке, которая тут же рассмеялась так, словно он, Каретин, явился на прием к начальству не одетым по форме, а в ночной пижаме, подполковник толкнул обитую кожей дверь.

— Здравствуй, Женя! — поднялся из-за стола заместитель начальника МУРа Константин Федорович Апухтин. — Садись…

Пожав протянутую ему руку, Каретин уселся в кресло и вопросительно взглянул на приятеля.

— Несколько дней назад, — сразу же приступил тот к делу, — в разных районах Москвы с разницей в два часа произошло четыре убийства. На улице Лавочкина из одного и того же пистолета были убиты двое парней. На каждый из трупов убийца положил по тысяче долларов. Через два часа на улице Гастелло в своей собственной квартире из того же самого оружия были убиты Леонид Афанасьевич Каракозов и Виталий Олегович Мокрицын…

— С Мореным мы старые приятели, — воспользовался паузой Каретин, — а вот второго я не знаю…

— Некто Хрип, — продолжал Апухтин, — имевший судимость за мошенничество… Машина Мокрицына была обнаружена у метро «Речной вокзал». А на квартире одного из убитых на улице Лавочкина найдена фотография Горлова… Так что, как видишь, целый букет!

— Вижу, — без особой радости кивнул Каретин.

Правда, в отличие от друга-начальника он видел здесь не столько букет, сколько бездну кропотливой и нудной работы…

Да, убийство президента концерна «Сибирская нефть» Виталия Павловича Горлова наделало шума. На розыски убийц, помимо МУРа, были подключены спецслужбы, прокуратура и МВД. Но следствие так и не сдвинулось с места.

И то, что совершенно случайно был найден человек, у которого хранилась фотография этого Горлова, ни о чем еще не говорило. Но это было уже кое-что. И естественно, прокуратура не могла пройти мимо…

— Интересно?

— Еще как! — вяло кивнул Каретин.

— А если интересно, — улыбнулся Апухтин, — то иди и трудись! В случае успеха третья звезда тебе обес-печена! Да и деньги приличные можете получить…

Каретин и без Апухтина хорошо помнил заявление совета директоров «Сибирской нефти» — об огромном денежном вознаграждении за поимку убийц Горлова…

— А тебе?

— Если поделишься! — рассмеялся Апухтин. — Звезд мне уже не положено!

Да, три свои звезды Апухтин, с которым Каретин начинал работать еще лейтенантом, уже получил. И больше ему не светило. Для лампасов трудолюбия и высочайшего профессионализма было явно маловато даже здесь, в МУРе…

— А кто занимается этим делом, — похлопал по тощей папке рукой Каретин, — в прокуратуре?

— Жильцов, — поморщился Апухтин, и в его голосе прозвучала неприязнь.

— А-а, — понимающе протянул Каретин, не выражая особого восторга по поводу такого сотрудничества. — Другого, значит, не нашлось!

Апухтин только развел руками.

Им всем, конечно, было далеко до комиссара Катани, но Жильцову все же дальше, чем кому бы то ни было…

Именно поэтому такое скользкое и опасное дело, как убийство Горлова, и доверили ему. Ведь никто даже не мог догадываться, куда могут привести поиски убийц.

— Ладно, Костя, — беря лежавшую на столе папку в левую руку и протягивая приятелю правую, вздохнул Каретин, — посмотрим…

Выходя из кабинета Апухтина, Каретин слегка подмигнул Аллочке, чем опять вызвал у нее приступ бурного веселья.

Вернувшись к себе в кабинет и получив от Кокурина исчерпывающий доклад обо всех звонках, Каретин спросил:

— А где Малинин?

— Курит в соседней комнате.

— Зови его сюда, — усаживаясь за стол и кладя перед собою полученную от Апухтина папку, вздохнул Каретин, — пусть здесь курит.

Через мгновение оба помощника с угрюмым выражением на лицах сидели напротив своего начальника. Они не первый год работали в МУРе и ничего хорошего от вызовов к большому начальству не ждали.

— Если кому-нибудь из вас, — насмешливо произнес Каретин, обводя долгим взглядом их недовольные физиономии, — не нужны хорошие деньги, — он любовно похлопал по папке, — пусть лучше сразу же откажется от этого дела!

Отказываться, понятно, никто не стал. И отнюдь не из-за нелюбви к денежным знакам…

Кокурин с убитым видом спросил:

— А что там, шеф?

— Здесь все! — подражая Остапу Бендеру, проговорил Каретин. — Канарские острова, массажистка-японка и прочие прелести заграничного рая!

И он с торжествующим видом открыл папку.

Настороженным взорам подчиненных предстало несколько протоколов и фотографий.

— Не тянет на японку-массажистку, — уныло взглянул на начальника Малинин. — А, Евгений Борисович?

— А это уже зависит от вас! — пожал тот плечами. — Поскольку один из этих парней, — кивнул он на снимки, — подозревается в убийстве Горлова…

Но и это заявление особого энтузиазма у подчиненных не вызвало.

— Белого костюма у меня все равно нет… — после продолжительной паузы выразил общее подавленное настроение Кокурин.

Вместо ответа Каретин пододвинул к нему злополучную папку…

Хотя Кесарев видел Штыка только в лагерной робе, он сразу же узнал его в элегантно одетом молодом человеке, одиноко курившем неподалеку от входа в гостиницу.

Тем не менее подошел он к нему со спины.

— Леша, я здесь!

Селиванов быстро повернулся и, расплывшись в широкой улыбке, крепко обнял приятеля.

— Рад видеть тебя на воле!

— Здравствуй, Леша! Здравствуй, старина! — улыбнулся и Кесарев, отвечая таким же сильным объятием.

Шесть лет за «запреткой» и… Кутузовский проспект. Без караульных собак и часовых на вышках. Оба были действительно рады.

А ведь впервые Кесарев увидел Штыка при весьма драматических для того обстоятельствах.

Кто-то из знакомых пригласил его, только что переведенного на их зону, в гости. После обильной выпивки и хорошей закуски Селиванову предложили сыграть в карты.

Понимая, что ничем хорошим для него эта игра не кончится, тот, не имея путей к отходу, согласился. Не желая сразу же портить отношения и зная, что его хотят «катануть», Селиванов решил проиграть имевшиеся у него «на кармане» бабки и затем откланяться. Но когда на довольно большой «сваре», а играли они в четыре листа, или сику, у одного из игравших против него случайно выпала пятая карта, Селиванов уже не мог уйти. Промолчи он сейчас, и уже завтра общение с ним «воров» будет «западло». А позволить держать себя за сявку он не мог, поскольку от этого зависела вся его дальнейшая жизнь на зоне.

По законам зоны разборку должен был проводить кто-нибудь из авторитетов. Но когда Штык потребовал соблюдения правил, Кот, так звали игравшего пятью картами зека, пожелал разобраться с новичком сам. Явно провоцируя того на драку, он схватил его за ворот робы и изо всех сил ударил кулаком.

А дальше… Никто даже и не заметил короткого движения правой руки Штыка, после которого Кот как подкошенный рухнул на пол. И сразу же на Штыка бросились трое игравших на стороне Кота зеков.

И напрасно… Один из лучших кикбоксеров бывшего Советского Союза не зря проливал пот и кровь на рингах страны. Через каких-то пятнадцать секунд, по сути дела, односторонней схватки все его противники валялись рядом со все еще не пришедшим в себя заводилой.

Тогда в бой ринулись сохранявшие до поры до времени нейтралитет зрители. У двоих блеснули в руках ножи, а третий вытащил из сапога длинную заточку, которая во многих отношениях была страшнее ножа…

Но полупьяные зеки только мешали друг другу, и это спасало Штыка, дравшегося теперь с яростью обреченного на заклание зверя.

Улучив момент, Селиванов поднял валявшуюся под ногами бутылку и, разбив ее о стенку, выставил перед собой так называемую «вилку». Это несколько охладило пыл нападавших.

Нападением руководил пришедший в себя Кот. Приказав своим отступить, он с небольшим ломиком в руках примеривался для новой атаки.

И наверное, ему бы в конце концов удалось задуманное, если бы в эту роковую для Штыка минуту в бараке не появился Бес.

Увидев чуть ли не десяток окровавленных зеков и только что переведенного на их зону Штыка с «вилкой» в руках, Бес одним словом прекратил «толковище».

Потом попросил дать ему карты, в горячке забытые на столе. В колоде действительно оказался лишний туз.

Взглянув на Кота, присмиревшего под тяжелым и не предвещавшим ничего хорошего взглядом авторитета, Бес спросил, почему тот нарушил закон.

Так и не получив вразумительного ответа, Бес назначил разборку на завтра и вышел из барака.

Через десять минут к нему явился один из присутствовавших на игре зеков. Понимая, что темнить с Бесом, у которого по всей зоне были свои глаза и уши, себе дороже, он сразу же раскололся…

Через неделю Кота «опустили», а Бес еще больше упрочил свой и без того высокий авторитет настоящего вора в законе, свято блюдущего воровские законы.

А со Штыком Кесарев сдружился и даже начал, дабы не тратить время впустую, заниматься с ним кикбоксингом. И уже очень скоро добился заметных успехов…

Селиванов освободился раньше Кесарева на четыре месяца. На прощанье Бес дал номер своего телефона и просил без стеснения обращаться к нему, если возникнет такая необходимость.

А когда она возникла, сразу же пришел на «стрелку».

О собственных проблемах он рассказывать Селиванову не стал. Зачем? У людей и своих хватает…

Вряд ли большим грехом против истины будет предположить, что везение, как, впрочем, и его отсутствие, есть не что иное, как проявление самой Судьбы…

Судьба же сама по себе, наверное, не просто какой-то рок или предопределение, а результат взаимодействия многих величин, которое в конце концов и дает либо определенную сумму в виде жизненных успехов, либо разность, если таковых нет…

До недавних пор у Бестужева в активе была все-таки сумма. И с родителями ему повезло, и специальность он выбрал себе «по любви», да и на Анну было грех обижаться. Но все это было, как оказалось, только до поры, до времени. До того самого, когда рухнул стоявший на глиняных ногах советский колосс.

И, будучи человеком свободной профессии, Бестужев даже представить себе не мог, насколько «свободным» он будет в наступившем безвременье.

Да, он мог теперь написать такое, о чем несколько лет назад и помыслить было бы страшно. Но… не хотел… Поскольку никакого смысла в этом не было. Правда так и не стала тем оружием, каким должна была стать. В условиях первоначального накопления капитала она не грозила никому из тех, кто этот капитал накапливал.

К свободной профессии его тоже особенно не тянуло. Начинало доходить: в России страшно не отсутствие свободы, а наличие…

Все это означало для Бестужева только одно: унизительные поиски случайных заработков.

Пропустив уже третью рюмку коньяка, Бестужев с отвращением выключил телевизор, по которому какое-то раскормленное существо, испытывая неимоверные муки в поисках нужных слов, в тысячный раз вещало о том, как надо выходить из кризиса.

Раздался телефонный звонок, уже третий за день. И снова никто не ответил Бестужеву, когда он снял трубку.

Дав отбой, Бестужев набрал номер одного из издательств, в котором ему обещали перевод английского детектива. Но ему предложили такие смехотворные деньги, что он, не видя смысла в продолжении разговора, положил трубку.

Все правильно, беда одна не приходит… Пользуясь благовидным предлогом, он налил очередную рюмку, но выпить не успел, так как на этот раз позвонили в дверь.

К своему изумлению, он увидел перед собой… собственного брата, одетого в синее кашемировое пальто и такую же кепочку.

— Толя, ты?! — радостно воскликнул Бестужев. — Откуда? Проходи, пропащая душа! Раздевайся!

Анатолий не спеша разделся и, сняв ботинки, вопросительно взглянул на Бестужева.

— Идем на кухню! — позвал тот, действительно удивленный и обрадованный приходом столько лет невиданного им брата. Да еще в такой печальный для него момент.

На кухне он включил люстру.

— Дай я хоть тебя рассмотрю!

Осмотром Бестужев остался доволен. Перед ним стоял рослый и, судя по всему, хорошо тренированный мужчина с волевым и довольно приятным лицом. Несколько поредевшие волосы ничуть не портили картины. А небольшой шрам на лбу придавал брату еще более мужественное выражение. Да и одет он был, что называется, с иголочки. Модно и красиво…

— Ну, как? — улыбнулся Анатолий, когда осмотр был закончен.

— Хорош! — без малейшей зависти ответил Бестужев. — Ты в отличной форме!

— Стараюсь, — улыбнулся Кесарев. — А ты, я смотрю, — кивнул он на уже полупустую бутылку, — по-черному пить начал?

— А-а-а, — помрачнев, махнул рукой Бестужев, — это так…

— Ну, раз так, — согласно кивнул Кесарев, от которого не укрылась перемена в настроении брата, — то, наверное, так и надо!

— Давай, Толя, за встречу! — поставил на стол вторую рюмку Бестужев.

— Давай! — чокнулся Кесарев с братом.

Они выпили, и Анатолий закусил кусочком апельсина. Бестужев же предпочел закурить. Вообще-то он не курил. Но выпив, уже не мог отказать себе в сигарете.

— И где же ты пропадал все это время? — спросил он, наливая еще коньяка. — Ведь в по-следний раз мы с тобой виделись в восемьдесят… даже и не помню каком! Ты ведь, кажется, ездил куда-то с геологами?

— Ездил и с геологами, Володя, — улыбнулся Кесарев, вспоминая свое первое знакомство с братом.

Весьма, надо заметить, своеобразное. Да и братьями они были тоже довольно своеобразными…

В сорок восьмом году родила Анастасия Викторовна Бестужева сына Толю, а еще через два года ее поздравляли с новым пополнением в их семье — сыном Володей.

Трудным было для жизни послевоенное время, но Бестужевы держались. Помогали неиссякаемый энтузиазм Анастасии Викторовны и, главным образом, хорошая по тем временам зарплата мужа — Александра Васильевича.

Вот только дома он бывал редко, целыми неделями пропадая в своем наглухо закрытом от посторонних глаз институте. И чем он там занимался за плотно закрытыми дверями, Анастасия Викторовна так никогда и не узнала. Да и не старалась узнать. Женщин вообще мало волнует, откуда их мужья берут хорошие деньги. Главное, что берут.

Анастасию Викторовну волновало, и еще как волновало, другое. Почему после рождения Володьки муж остыл к ней? Неужели завел зазнобу на сто-роне? Ничего другого в женскую голову прийти не могло…

Так она думала, а вот прямо спросить побоялась. Это был, видно, тот случай, когда неопределенность все же лучше. Да и кому захочется терять такого мужика?

Еще на заре их молодости он поражал Анастасию тем, что мог с одинаковым успехом вести беседы в диапазоне от Рафаэля до Эйнштейна. А когда на каком-то вечере исполнил «Лунную сонату», один из лучших советских пианистов с чувством пожал ему руку.

Да и с детьми ему повезло. Вопреки расхожему утверждению, что природа отдыхает на детях талантливых людей, та и здесь пошла ему навстречу.

И вот на тебе! Нашлась змея подколодная, за-крутила мужика, увела!

Особенно уверилась Анастасия Викторовна в своих подозрениях после последнего приезда мужа, когда он, сославшись на усталость, ушел спать в свой кабинет, прихватив какую-то толстую тетрадь. Задыхаясь от обиды и глотая слезы, она всю ночь проворочалась на кровати, твердо решив поговорить с мужем утром. Но… не поговорила…

А женское требовало своего… И как ни уставала за день с двумя детьми Анастасия Викторовна, ночами долго не могла она заснуть, ворочаясь с боку на бок и слушая стосковавшееся по мужской ласке налитое страстью тело.

И когда появился Николай Борисович Кесарев, Анастасия Викторовна бросилась в омут, что называется, не глядя, да так, что вынырнуть из него уже не достало сил. Она все чаще подумывала о разводе: жить во лжи Анастасия Викторовна не могла. Да и Николай Борисович, ничуть не смущаясь наличием двух молодцов, подталкивал ее к решительному шагу.

И в конце концов она этот шаг сделала. Но совсем не так, как это мыслилось ей бессонными ночами.

Однажды поздним вечером неожиданно вернулся Александр Васильевич.

Плотно прикрыв за собой дверь спальни, где уже почивал Николай Борисович, Анастасия Викторовна поспешила навстречу мужу, дабы сразу же объясниться с ним.

Но когда она, задыхаясь от волнения и с трудом сдерживая слезу, начала было свою исповедь, муж вежливо попросил ее выслушать сначала его. И она выслушала… Со стыдом и душевной болью.

Боже, какая же она все-таки дура! Больше, чем на «зазнобу» у нее фантазии не хватило…

Не вдаваясь в подробности, Александр Васильевич поведал ей о том, что сильно облучился. Правда, пока полученные им рентгены жизни не угрожали, но вот с плотской любовью… Одним словом, не до любви ему больше.

Выпив рюмку коньяка и закурив, Александр Васильевич далее сказал, что в Сибирь (а их институт переводят с Сибирь) он поедет со своей «сестрой по несчастью», с которой он стоял у приборов в тот роковой день. Выпив еще коньяка и глубоко затянувшись «Казбеком», он, заметно нервничая, вдруг попросил… отдать ему Володьку.

«Ты знаешь, — произнес он, глядя ей прямо в глаза, дрогнувшим от волнения голосом, — та женщина еще молода, но детей у нее… у нас уже никогда не будет… А так нам будет легче! Я ничего от тебя не требую, Настя, а только прошу… Очень прошу…»

Когда обеспокоенный долгим отсутствием Анастасии Викторовны и готовый к любым перипетиям Николай Борисович появился наконец в кухне, он застал ее рыдающей на шее мужа.

Опешив от неожиданного зрелища, Николай Борисович весьма растерялся, не зная, как ему вести себя дальше.

Но когда Анастасия Викторовна поведала ему обо всем, он, несмотря на щекотливость ситуации, проникся к несчастному мужику жалостью.

Так братья Бестужевы были разлучены чуть ли не с колыбели. Володя очень скоро уехал с отцом и новой матерью в Сибирь, а Анатолий Александрович Бестужев превратился в Анатолия Николаевича Кесарева, поскольку отчим сразу же усыновил мальчика.

И надо сказать, что очень долго Толя Кесарев даже не подозревал о наличии у него не только брата, но и родного отца. Узнал он об этом только после смерти Александра Васильевича.

Однажды, когда он кончал уже среднюю школу, у них в квартире раздался звонок. Открыв дверь, он, знавший всю округу, к своему удивлению, увидел совершенно незнакомого ему мальчика. Выяснив, что тот не ошибся адресом, он пригласил его в дом. И уже тогда его поразило выражение на лице матери, с каким она уставилась на этого парнишку, свалившегося на них из самой, как оказалось, Сибири и мявшего в руках кепку посреди комнаты.

Удостоверившись, что сидящая перед ним женщина действительно Анастасия Викторовна Кесарева, он молча протянул ей плотный пакет. Дрожащими руками Анастасия Викторовна достала из конверта сложенный пополам лист бумаги и развернула его.

«Анастасия, — ударил ей в глаза знакомый четкий почерк, — я, к сожалению, умираю… Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет… Лучевая болезнь оказалась не шуткой. Меня похоронят в Сибири… Валя тоже очень плоха и остается здесь, рядом со мною. Прощай, Настя, и знай, что я всегда любил тебя! Да хранит тебя и наших детей Господь…»

Долго, очень долго плакала Анастасия Викторовна, оставшаяся к тому времени уже одна, прочитав это послание с того света.

Целый вечер расспрашивала она Володю о жизни в Сибири, об отце и о новой матери, заменившей ему родную…

Когда мальчик ушел, Анатолий сразу же поинтересовался, кто он и почему его визит и письмо так взволновали мать. Не желая травмировать сына, та сочинила душещипательную историю о некоем благодетеле из Сибири, который очень помог им в послевоенные годы. И вот теперь этот благодетель умер…

Интуитивно чувствуя неправду, Анатолий ни о чем больше не расспрашивал, но поверить не поверил.

Правду он узнал уже после первого срока, когда мать сразил второй инфаркт. Роясь в документах, он неожиданно наткнулся на то самое письмо, которое несколько лет назад принес в их дом Володя из Сибири. И сразу же все понял. Но мать волновать расспросами не стал. Та сама рассказала сыну все. Как на духу. Да, собственно, так оно и было, поскольку через неделю она умерла.

И впервые как братья они встретились на похоронах матери. Владимир к этому времени уже был студентом филологического факультета МГУ, а Анатолий соврал что-то про геологов. Говорить правду он не захотел.

Между ними установились теплые, дружеские отношения, на которые трагическая история их родителей накладывала особый отпечаток. И хотя виделись они в общем-то считанные разы, тем не менее знали, что у каждого есть, по крайней мере, еще одна родственная душа.

И сейчас оба были по-настоящему рады встрече. Особенно Бестужев, которому было действительно плохо…

Со свойственной ему проницательностью Кесарев видел, что брат, несмотря на всю свою веселость, чем-то сильно озабочен, и в конце концов спросил:

— У тебя что-то не так, Володя?

— Да как тебе сказать, — неопределенно пожал тот плечами.

— А так и скажи, — улыбнулся Кесарев, — может, чем и помогу!

— Да как ты мне поможешь? — махнул рукой Бестужев и тут же рассказал брату историю с долларами.

Его грустный рассказ подействовал на Кесарева самым неожиданным образом. Вместо ожидаемого сочувствия Бестужев услышал… громкий смех.

— Ну, молодцы мужики! Ничего не скажешь, молодцы! — наконец, отсмеявшись, произнес он.

— Попались бы мне сейчас эти молодцы, я бы их, сволочей, искалечил! — зло сказал Бестужев.

— А за что, Володя? — совершенно серьезно вдруг спросил Кесарев. — За то, что они обманули вас? Так ведь это их работа! Ведь и вы тоже подставили каких-то инвалидов! Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — махнул рукой Бестужев. — Все правильно! Вор у вора дубинку украл… Да что теперь говорить! — потянулся он снова к бутылке. — Но двадцать четыре тысячи долларов есть двадцать четыре тысячи, Толя… Все равно жалко…

Он выпил и, поморщившись, продолжал:

— Мне жалко по большому счету даже не денег, а того, что я не смогу теперь работать. Ведь я хотел написать книгу. Да что там говорить!

Бестужев снова махнул рукой и, не ожидая брата, выпил.

— Но ведь сейчас можно зарабатывать хорошие деньги! Или я опять ошибаюсь? — несколько удивленно взглянул на него Кесарев.

— Можно! — горько усмехнулся Бестужев. — Только опять все тем же! Ворам да членам правительства!

— Ну, это ты загнул, брат! — возразил Кесарев.

— Да ничего я не загнул! — поморщился тот. — Ты посмотри, кто требуется, — потряс он лежавшей на подоконнике газетой «Из рук в руки». — Слесари, строители, девочки для досуга, фотомодели! Но никому в этой стране не нужны ни филологи, ни философы, ни историки! Никому!

— Но где-то ты работаешь?!

— Работал, Толя! — горько усмехнулся Бестужев. — До вчерашнего дня! Именно вчера «Русская культура» приказала долго жить!

— Тебя уволили? — с непонятным брату интересом взглянул на него Кесарев.

— Вот именно! — хлопнув залпом очередную рюмку, кивнул Бестужев.

Некоторое время они молчали, думая каждый о своем. Потом Кесарев спросил:

— А если бы я предложил тебе поработать на фирме, которую создают в Москве мои друзья?

— Ты это говоришь серьезно? — уставился на него Бестужев.

— Более чем серьезно, Володя, — продолжал тот. — В наше время очень трудно находить верных людей, а мне нужен человек, которому бы я полностью доверял… Вопрос о создании фирмы почти решен, и на днях будут поставлены послед-ние точки над «и»…

При слове «почти» в глазах Бестужева мелькнуло разочарование. Он хорошо знал цену этому бесцветному и в то же время многозначительному слову.

И пробежавшее по его лицу облачко не осталось незамеченным. Кесарев улыбнулся и, достав из кармана плотный конверт, положил его на стол.

— Здесь, — проговорил он, — полторы тысячи самых что ни на есть настоящих баксов. Твои, так сказать, подъемные… Со временем я их вычту из твоих доходов. Что же касается твоей зарплаты, то ниже этой суммы, — он кивнул на конверт, — она не будет. Ну а потолок будет зависеть от тебя самого. Скажу тебе больше, Володя. Я не собираюсь держать тебя на этой фирме вечно. Ты заработаешь очень приличные деньги и сможешь приступить к написанию задуманных тобой шедевров.

По тому взгляду, который Бестужев бросил на конверт, Кесарев понял, что попал в цель. Живые деньги всегда действовали на людей куда сильнее любых слов.

— А какую фирму они собираются открывать? — спросил он, слегка трезвея.

— Об этом нам надо подумать самим, Володя… — пожал плечами Кесарев. — Поначалу что-нибудь не очень броское, а там посмотрим. Только имей в виду, что мы собираемся открывать филиалы в Европе! Надеюсь, у тебя есть знакомые из Внешторга, бывшего ГКЭС и МИДа?

— Да, конечно… — все еще недоверчиво покачал головой Бестужев.

— Когда все сложится, — продолжал Кесарев, — наберешь себе из них сотрудников…

— А что буду делать на этой фирме я? — задал, наконец, давно вертящийся у него на языке вопрос Бестужев.

— Ты будешь ее президентом! — улыбнулся Кесарев, словно удивляясь подобному вопросу. — Мужик ты, я надеюсь, способный, и быстро поймешь, что к чему… И кто знает, Володя, — уже без улыбки добавил он, — может быть, со временем ты пересмотришь свои планы на будущее. Договорились?

Бестужев только усмехнулся. Слишком невероятным казался ему этот фантастический переход от нищеты к светлому будущему президента пока еще неведомой фирмы.

Конечно, ничего сверхъестественного в предложении брата не было. Но он хорошо знал, кто стоит в большинстве случаев за всеми этими фирмами и банками. И поэтому спросил:

— Скажи, Толя, только честно! Не поведут нас в конце концов под белые ручки с этой фирмы?

— Пусть тебя это не пугает! — улыбнулся Кесарев. — Не вдаваясь в подробности, скажу тебе, что эти люди корректны по отношению к законам и по возможности чтут Уголовный кодекс… И от тебя никто не потребует ни двойной бухгалтерии, ни сокрытия налогов, ничего криминального!

— Но ведь стоит мне только открыть фирму, как ко мне сразу же придут! — воскликнул Бестужев.

— Ну и что? — пожал плечами Кесарев. — Ко всем приходят… Договоришься и будешь платить! Ничего страшного… Так как?

— Я согласен, Толя, — произнес наконец Бестужев.

Уже очень скоро под действием этой договоренности, а главное, под влиянием полученного аванса и обильного возлияния, с Бестужевым произошла скорее закономерная, нежели удивительная метаморфоза.

Теперь перед Кесаревым сидел не убитый горем и обреченный на нищету безработный с филологическим дипломом, а человек, напоминавший героя, в одночасье проигравшего все свое состояние и уже подумывавшего о холодном пистолетном дуле, который вдруг смог не только отыграться на послед-ний рубль, но еще и выиграть…

Кесареву же было нисколько не жаль этих полутора тысяч долларов, поскольку он, так или иначе, собирался подарить их попавшему в тяжелое положение брату.

Зато если все сложится, как они и задумали со Смоленским, он приобретал в лице Володи воистину бесценного помощника. Ведь в фирме с ее несколькими зарубежными филиалами должны работать люди, не вызывающие особого интереса у организации, заменившей достославный КГБ.

— Ну а если так, — впервые разлил коньяк сам Кесарев, — то давай обмоем нашу договоренность! За удачу!

— За удачу, Толя!

Бестужев поднял налитую рюмку и выпил.

Надо заметить, что совесть Беса не мучила. Ведь он не только вернул брату душевное равновесие, без которого не может быть нормального существования, но и обеспечил его хорошей работой. Кроме того, он оставлял за ним и право выхода из дела, если оно в конечном счете не будет вытанцовываться. Ведь верность верностью, но те волки, с которыми теперь придется общаться Бестужеву, даже отдаленно не напоминали щенка-араба с его фальшивыми долларами…

А потом он может и вообще не втягивать Владимира в свои дела. Ими в «филиалах» будет кому заниматься.

И Кесарев вдруг подумал о том, что, действительно, худа без добра не бывает. Ведь если бы он прибыл в Москву безо всяких приключений, то наверняка уже ходил бы «под кем-нибудь». А все крупные авторитеты, так или иначе, были под колпаком у Петровки.

Теперь же, создавая свое собственное «дело», он как бы находился в тени. И это было очень важно.

Ведь работай он на того же Креста, он был бы обязан сразу отдать предложенное Смоленским «дело» на «общак». Да и не было бы тогда никакого «дела». Поскольку Игорь Аркадьевич поставил непременным условием их будущей работы полную независимость от кого бы то ни было.

Все помыслы Кесарева были теперь направлены на Смоленского и его синдикат. И он уже всерьез подумывал о том, почему бы ему и самому не стать российским Эскобаром…

— Теперь ты мне не просто брат, — отвлек Кесарева от его мыслей голос Бестужева, который снова разливал коньяк, — а еще и мой крестный брат! Давай выпьем за это!

— Крестный брат? — задумчиво переспросил Кесарев, поднимая очередную рюмку коньяка и думая о том, насколько Владимир, сам не подозревая того, близок к истине. — Что ж, это ты здорово сказал, Володя! Крестные братья! Звучит, а?

— Еще как! — довольно улыбнулся Бестужев, с удовлетворением чувствовавший, как все его недавние тревоги и страхи уходят далеко, чтобы, как он надеялся, никогда не возвращаться…

Да и выпитый уже в приличном количестве коньяк в значительной степени подогревал его уверенность.

— Ну, тогда за крестных братьев! — поднял рюмку Кесарев.

Когда Хан узнал о проколе в Москве, ни один мускул не дрогнул на его бронзовом от загара лице.

Но спокойствие его было обманчивым. Случившееся на Ленинградском шоссе задело его. И дело было даже не в полутора килограммах героина, хотя потеря нескольких десятков тысяч долларов не могла его радовать.

Утечка информации, вот что было страшнее всего. Как и огромная и дорогостоящая работа по выявлению каналов этой утечки. Ведь если кому-то и удалось зацепить его человека, то того будут хранить как зеницу ока.

И это перед самым его уходом из «дела»!

Хан решил завязать по многим причинам. Но главными из них все же были увеличивающиеся с каждым днем разногласия между ним и властями предержащими, чьи неумеренные аппетиты росли, как замешанное на хороших дрожжах тесто.

Чиновники и менты требовали от него денег, пограничники — и денег и информации о моджахедах и оппозиции, с которой Хан поддерживал деловые отношения.

Нет, воистину мира под оливами не было. И даже приближенные к нему авторитеты были крайне недовольны его тесным сотрудничеством с властями.

Хан был опытным человеком и прекрасно понимал, что рано или поздно количество этих разногласий и взаимных неудовольствий перейдет в качество, и тогда… Тогда несдобровать в первую голову ему. Люди с широкими лампасами на брюках и их штатские коллеги в правительственных машинах всегда отмоются. А ему… в лучшем случае уготована пуля снайпера из какой-нибудь «Альфы».

И с недавнего времени он, как обложенный флажками волк, начал чувствовать, как сгущалась во-круг него атмосфера и становилась все напряженнее.

Хасан Балиев, единственный человек, которому Хан хоть как-то доверял, давно уже подготовил для него хорошенький двухэтажный домик с бассейном на берегу теплого моря, в стране, где никогда не бывает зимы. Что ж, такой отдых он за-служил… И отправляя два дня назад нового курьера в Москву, правда, на этот раз уже на поезде, Хан серьезно подумывал над тем, что это будет один из его последних курьеров.

Конечно, закроется и его личный канал, о котором знало всего несколько человек. Но… Ничего не поделаешь. Жизнь в конечном счете дороже.

Да и что он, по сути дела, видел в своей жизни, проведя из прожитых им пяти десятков лет двадцать с лишним на зонах и в тюрьмах?

Особенно если учесть, что начал он свои походы на зоны чуть ли не с пеленок. Впервые он увидел «запретку», когда ему не было еще и года. Тогда срок получила его мать. Потом она отбывала наказания уже одна, поскольку детей, а их у нее было двое — старший Андрей и его сестренка Настя, — на время ее заключения отдавали в детские дома.

Когда же досточтимая мамаша, «чалившаяся» в основном по сто сорок четвертой статье, освободилась в очередной раз, то немедленно принялась за обучение «ремеслу» своих подросших детей. Как и всякий опытный преподаватель, заботливая мамаша начала с азов и прежде всего постаралась привить своим чадам первую воровскую заповедь — воровать как можно дальше от дома. Чем те успешно и занимались в течение нескольких лет.

Потом… Потом все пошло по накатанной колее: колонии для несовершеннолетних, тюрьмы, этапы и зоны…

Закружила Андрея Блинова, успевшего уже стать Ханом, лихая воровская жизнь. Хитрый от природы, с годами он выработал свой собственный почерк, отличавшийся какой-то вызывающей смелостью, граничившей с наглостью, на которой лежал отпечаток этакой воровской элегантности.

Расследуя кражи, грабежи и даже убийства в самых различных районах бывшего Советского Союза, следователи приходили к выводу, что их совершил один и тот же человек. Но он был дьявольски изворотлив и хитер, и поймать его долгое время представлялось делом практически безнадежным. А когда его все-таки взяли, то смогли доказать только какую-то пустяковую кражу, за которой по-следовало явно не по его шапке наказание.

Но теперь все, хватит… Пришла пора и ему пожить в свое удовольствие, не шарахаясь от каждой тени и не вздрагивая при малейшем стуке. Швейцарский банк предоставит ему такую возможность. Пусть другие теперь ломают голову над тем, как одновременно накормить волков и сохранить овец.

Конечно, просто так ему уйти не дадут. Выйти из той игры, в которую все они так или иначе играли, всегда стоило намного дороже, чем войти в нее. А таким, как он, выйти и вообще было практически невозможно…

Но он уйдет тихо, как когда-то уходил из обворованной им квартиры. И уйдет навсегда.

Именно таким мыслям предавался Хан, следуя в горы, где после трудов неправедных собирался отдохнуть на своей роскошной вилле и поохотиться на горных козлов. А потом как следует попариться в баньке с этой сумасшедшей Галиной.

Что там говорить, хороша баба! Взяла шалава за душу! А может, и ее с собой… к теплому морю? Что ему бобылем-то? Не арабку же брать…

Попетляв по узкой горной дороге километров пятнадцать, две машины, в одной из которых находилась вооруженная до зубов охрана, остановились у тяжелых стальных ворот.

Хан слегка высунулся из джипа, и в следующую же секунду ворота бесшумно открылись. А вот дальше случилось непредвиденное.

Как только машины въехали во двор, по той, в которой находилась охрана, был открыт ураганный автоматный огонь.

Правда, в его джип не стреляли. Но Хан не обольщался, понимая, что это только отсрочка.

Он даже не удивился, когда услышал так хорошо ему знакомый голос Смоленского.

— Выйти всем из машины! — приказывал тот, стоя у окна с пуленепробиваемым стеклом. — Сложить оружие! И без фокусов!

Хан криво усмехнулся. «Какие там, к черту, фокусы! Все! Отфокусничался… И похоже, навсегда…»

Его привели на второй этаж, в просторную комнату, отделанную в восточном стиле.

— Садись, Андрей, — делая знак рукой удалиться приведшим Хана людям, сказал Смоленский. — Извини, но наручники я снимать не буду…

— И правильно сделаешь! — усмехнулся Блинов. — А то сядешь вот так же, как я сейчас!

— Выпить хочешь?

— Налей!

— Чего тебе? — подойдя к встроенному в стену бару, повернулся к Хану Смоленский.

— Водки, чего же еще! — хмыкнул тот. — Полный стакан!

— Закусить? — достал он вместе с водкой тарелку с холодным мясом и маринованным чесноком, до которого Хан, чуть было не получивший за полярным кругом цингу, был большой охотник.

— Не надо! — покрутил тот головой.

Поставив бутылку с «Распутиным» и тарелку с мясом на стол, Смоленский налил, что называется, под самую завязку и, приблизившись к Хану на расстояние вытянутой руки, протянул ему водку.

Взяв стакан двумя руками, тот медленно (он вообще пил водку всегда медленно), смакуя, выцедил ее до последней капли и бросил стакан на толстый ковер.

— Дай закурить!

Взяв опять же двумя руками протянутую ему сигарету и прикурив, Хан с наслаждением затянулся и взглянул на Смоленского.

— Ну что, Игорек, — растянул он в улыбке тонкие губы, — сел на трон?

— Да, вернул, — спокойно согласился тот.

— Вернул? — насмешливо переспросил Блинов. — Неужели ты так и не понял, что без меня тебя бы давно уже не было на свете? Да, ты начал это дело, но держать его так, как держал я, ты бы не сумел! Не дали бы! Не согласен?

— Почему не согласен? — пожал плечами Смоленский. — Как раз согласен! Только это ведь ничего не меняет, Андрей…

— Зачем же ты привел меня сюда, а не кончил там? — кивнул Хан на выходившее во двор окно.

— Мне нужна кое-какая информация…

— А какой же мне смысл информировать тебя? — усмехнулся Хан.

— Есть смысл, Андрей, и еще какой, — спокойно ответил Смоленский. — Если не хочешь, чтобы тебя живьем резали на части, то скажешь все, что мне надо!

— Пугаешь? — презрительно сузил глаза Хан.

— Предупреждаю! — пожал плечами Смоленский. — А там дело твое…

— Насколько я понимаю, тебе нужны люди? — вопросительно посмотрел на него Блинов.

— Естественно.

— Послушай, Игорь, — после небольшой паузы снова заговорил Хан. — Зачем тебе вся эта шваль? Все равно будешь набирать новых. Если отпустишь, я отдам тебе свой собственный канал, о котором не знаешь даже ты!

— А ты поверишь мне? — вкрадчиво спросил Смоленский.

— Слушай, Игорь, — заговорил вдруг с какой-то торжественностью Блинов, — я мало говорил в жизни правду, но с тобой крутить не буду! Я давно решил завязать… И если бы ты не поторопился, — он опять кивнул на окно, — то через три недели весь этот фейерверк был бы ни к чему!

Он замолчал и, глядя на Смоленского, делал одну глубокую затяжку за другой.

— Ты думаешь, — так и не дождавшись ответа, продолжал он, — что, сев на мое место, ты сразу же станешь королем? Ошибаешься, Игорек! Ты будешь еще более зависимым человеком, чем сейчас! Ты полагаешь, что самое трудное — это собрать и переправить опиум? Так это чепуха, скажу я тебе! Самое трудное в нашем деле — это накормить волков и спасти овец! И уже очень скоро ты поймешь это! И я тебе от души советую не лезть наверх! Поставь на мое место кого угодно, но сам оставайся в тени… Иначе, рано или поздно, будешь вот так же сидеть в наручниках или лежать со снайперской пулей в голове где-нибудь в горах!

Хан докурил сигарету и бросил ее на ковер.

— А меня отпусти, Игорь! — взглянул он на Смоленского. — Я не буду тебе мешать! Да и зачем мне? Устал я от всей этой чехарды. У меня уже и домик куплен…

— И какой у тебя, говоришь, канал? — каким-то равнодушно-будничным тоном, как будто речь шла не о сотнях тысяч долларов, а о покупке яблок, спросил Смоленский.

Что делать, так уж устроен человек. Даже понимая, что обречен, он все же продолжает надеяться. Не был исключением из общего правила и Хан. Да и что ему оставалось в такой ситуации? Он хорошо знал, что, несмотря на внешнюю интеллигентность, Смоленский, который даже матом ругался крайне редко, за нужные сведения сдерет кожу с кого угодно.

И Хан рассказал…

— Хорошо, — что-то пометив в своей записной книжке, удовлетворенно заметил Смоленский. — Запишем сюда и этого… Али-аку. А теперь скажи мне вот что, Андрей, — убирая книжку, взглянул на Хана Игорь Аркадьевич, — ты меня засветил своим друзьям из спецслужб?

— Нет! — сразу же ответил Блинов.

И сказал он, надо заметить, правду, как и обещал. Хорошо ориентировавшийся в той своеобразной политике, которую он вынужден был проводить в своих отношениях с властями предержащими, Хан твердо придерживался правила — светить только тех, кто и без него был на виду. А сдавать Смоленского не было никакого смысла. И вовсе не из-за особой любви к нему. Просто не хотел иметь около себя еще одни глаза и уши.

— Не темнишь? — наклонил голову Смоленский.

— Нет, — мрачно подтвердил Хан, окончательно понявший в эту минуту, что его не спасет ни-что. — Дай мне еще водки…

И когда на мгновение позабывший об осторожности Смоленский поднес ему снова налитый под завязку стакан, Хан вскочил с кресла и с силой ударил его в пах.

Завизжав от дикой боли, тот покатился по ковру, и Хан принялся в слепой ярости наносить ему беспорядочные удары.

Вбежавший в комнату охранник Смоленского раздумывал недолго. На то и охранник. Молниеносным движением выхватив из кобуры многозарядный пистолет, он с наслаждением разрядил в Хана всю обойму. Когда еще постреляешь по живым мишеням?

Убедившись, что Хан мертв, он бросился ко все еще лежавшему на ковре хозяину…

Окончательно Смоленский пришел в себя только через сорок минут, хотя каждый шаг все еще доставлял ему резкую боль. Проклиная себя за легкомыслие, он приказал расстрелять людей Хана. И автоматная очередь не заставила себя долго ждать.

Все было кончено… И все только начиналось…

Вот уж воистину: король умер, да здравствует король!

Через день после описываемых событий на улице Декабристов остановились «Жигули».

По-царски расплатившись с шофером, пассажир вышел из машины и не спеша направился к дому за известным на все Отрадное «Универсамом». В руках он держал кожаные чемодан и сумку, ремень от которой сразу же перебросил через плечо.

Ни разу ни к кому не обратившись за помощью, он через несколько минут добрался до нужного ему подъезда.

А когда за ним закрылась дверь, сидевший в находившейся рядом с домом «Волге» плотный парень лет двадцати пяти проговорил в зажатую у него в руке портативную рацию:

— Он вошел!

— Хорошо! — ответил ему низкий баритон. — Будьте наготове!

На этом сеанс связи закончился, и парень, положив рацию на колени, вытащил из кармана пачку «Мальборо». Щелкнув зажигалкой, он прикурил и глубоко затянулся.

Сидевший за рулем мужчина в сером плаще и надвинутой на глаза широкополой шляпе бросил на парня внимательный взгляд.

— Успокойся, Валет! Все будет в цвет!

Тем временем приехавший на «Жигулях» мужчина поднялся на лифте на восьмой этаж и подошел к тридцать первой квартире. Позвонил он в нее довольно своеобразно. Сначала дал два долгих, потом — один короткий и, наконец, три долгих звонка.

Послышался лязг открываемых замков, и тяжелая стальная дверь открылась ровно настолько, насколько можно было в нее войти.

Но когда гость уже намеревался проскользнуть в оставленную для него щель, с расположенной выше лестничной площадки выпрыгнули четыре человека в омоновских масках и с автоматами в руках.

Втолкнув в полуоткрытую дверь застывшего с поднятой ногой визитера, нападавшие ворвались вслед за ним в прихожую. Их взорам предстали двое мускулистых парней, которых они тут же уложили на пол и обыскали. В результате их оружейный арсенал увеличился на две «иномарки».

Еще через двадцать секунд в прихожую втолкнули невысокого мужчину лет сорока пяти, с большими залысинами, на которых блестели крупные капли пота.

— Химик? — окинул его один из нападавших не предвещавшим ничего хорошего взглядом.

— Д-да! — заикаясь от волнения, поспешил ответить тот.

— Что в доме?

— Ш-шестьсот гр-граммов п-порошка! — все так же заикаясь, выдавил из себя химик.

— Принеси!

Химик послушно повернулся и в сопровождении одного из автоматчиков направился в лабораторию, оборудованную в самой маленькой комнате, окна которой выходили на огромный пустырь и даже в солнечную погоду были занавешены тяжелыми шторами.

Через полминуты химик протянул посылавшему его в лабораторию человеку полиэтиленовый пакет, наполовину наполненный белым порошком.

— Если я найду хотя бы еще грамм после тебя, — сверля химика глазами, проговорил тот, — ты полетишь в окно!

— Я в-все п-принес! — добавил химик к заиканию еще и стук зубов.

Он и в самом деле говорил правду. Да и кто на его месте попытался бы лгать?

— Ну, смотри! — Мужчина повернулся к сидевшему под прицелом автомата гостю и пнул ногою в принесенный им чемодан. — Сколько тут?

— Тридцать килограммов опиума и полкило порошка, — быстро ответил тот.

— Ты должен оставить все это здесь?

— Да.

Больше вопросов не последовало.

А еще через минуту, когда была разгромлена лаборатория, командовавший в квартире человек коротко приказал:

— Кончайте с ними!

Что бы там ни говорили, но воля к жизни всегда остается волей к жизни. В каких бы безнадежных обстоятельствах ни оказался человек. Даже когда он понимает, что никаких шансов у него на спасение нет, он все равно, так или иначе, борется за свою жизнь.

Что это? Надежда на чудо? Желание продлить жизнь хоть на какие-то мгновения? Или просто заложенный природой великий инстинкт самосохранения?

И наверное, именно поэтому смиренно лежавшие до сих пор на полу охранники, услышав роковые для них слова, почти одновременно вскочили с пола и бросились на стоявших перед ними людей…

Но чуда не произошло… И две сухо прозвучавшие автоматные очереди раз и навсегда избавили их, а вместе с ними и химика с курьером от подобных иллюзий.

Нанесенный по Хану удар в Таджикистане не замедлил отразиться гулким эхом в Москве…

Когда Ветров вернулся домой, жены еще не было. Но это не очень-то огорчило его. С некоторых пор он больше любил находиться дома один.

Надев кимоно, он минут сорок «потянулся» на толстом пушистом ковре, привезенном ему в подарок из Ирана. Потом еще минут пятнадцать поработал со своим отражением в огромном, чуть ли не на всю стену зеркале, доставшемся им с женой от тестя.

Почувствовав приятную усталость, Ветров отправился в ванную и улегся в теплую, пахнущую хвоей от растворенного в ней концентрата воду.

Еще минут через двадцать он в красивом шелковом кимоно вишневого цвета с расшитыми по нему черными драконами готовил себе легкий ужин. Курага, яблоки, несколько бананов и ряженка. Именно так Ветров ужинал уже несколько лет. Правда, иногда, особенно при сильной усталости, он съедал еще пару ложек меда с орехами.

Включив небольшой телевизор, он слушал «Вести» и с наслаждением уплетал курагу.

Ему почему-то казалось, что благодаря прозвеневшему сегодня на улице Декабристов звонку они должны сдвинуться с мертвой точки, на которой оказались из-за убийства курьера и начала войны за власть в Душанбе.

Слишком уж серьезную улику оставил им этот явно неосторожный гражданин, звонивший со станции техобслуживания. И если говорить откровенно, то Ветров был несколько удивлен этим звонком. Так наследить мог какой-нибудь мелкий уголовник, но никак не человек, имеющий отношение к наркобизнесу.

Звонить на такие квартиры можно было только из автоматов. Это было аксиомой. И те, кто не считался с нею, дорого платили за свою, как это ни парадоксально в данном случае звучало, преступную халатность.

Хотя, с другой стороны, звонивший со станции техобслуживания мог и сам находиться в каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Что, впрочем, в любом случае не оправдывало его.

И такие обстоятельства, как рассказал Ветрову позвонивший ему сразу же после «Вестей» Раскатов, действительно существовали.

Телефон, по которому звонили в лабораторию, принадлежал директору. Правда, самого директора не было. Он уехал на переговоры с какой-то немецкой фирмой по поводу поставок запасных частей для «мерседесов».

За это время из приемной директора звонили пять или шесть человек, точно секретарша не помнила. Был среди них и тот, кто набрал номер, но говорить не стал. Хотя ему ответили. Секретарша сама слышала. Она еще подумала, что незадачливый любовник нарвался на мужа.

Этим «незадачливым любовником» оказался некто Альберт Венедиктович Волохов, занимавшийся продажей, или, вернее, перепродажей импортных масел.

Позвонив, он сразу же уехал на «Жигулях» темно-вишневого цвета. Секретарша поливала в это время цветы и видела, как тот садился в машину.

А затем Ветров получил и разгадку допущенной этим Волоховым неосторожности: все ближайшие автоматы оказались сломанными.

Что ж, все правильно. Береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет… Всего лишь на секунду позабыл Волохов эту старую воровскую заповедь, но эта секунда будет ему дорого стоить.

До конвоя еще, конечно, далеко, но поиграть с этим Волоховым они поиграют. Ветров прекрасно понимал, что полуразгромленный московский филиал на сем свою деятельность не закончит. И уж конечно, его заправилы не собираются переквалифицироваться в управдомы. Они сразу же начнут искать выходы на нового короля наркомафии или будут прорабатывать создание нового канала.

— Затем, господин подполковник, — в голосе Раскатова, заканчивавшего свой рассказ, явно прозвучала ирония, — я совершил противоправный поступок, подпадающий под первую часть двести шестой статьи! И если меня будут судить, то на суде я, дабы смягчить наказание, расскажу все!

— До суда, думаю, дело не дойдет, — сразу же все понял Ветров. — Но обещаю выплатить тебе половину стоимости тех трубок, которые ты об-резал…

— Браво, господин подполковник! — продолжал веселиться Раскатов. — Вы удивительно догадливы!

— Обижаешь, Игорек! — усмехнулся Ветров.

— Ладно, Валя, больше не буду! — перешел на нормальный язык Раскатов. — И желаю тебе спокойной ночи.

— До завтра.

Ветров положил трубку. Да, что там говорить, с помощником ему повезло. Раскатов обладал самым ценным качеством в их работе: способностью мыслить абстрактно и импровизацией. Без этого не было настоящего профессионала.

И в случае с Волоховым многие начали бы мерить по линейке, тяжело рассуждая о невозможности такого поведения подозреваемого в связях с наркомафией человека. А вот Раскатов рассуждать не стал. Откинув к чертям всякую логику, что само по себе было уже похвально, он срезал эти трубки. Ведь фамилий на свете много, а отпечатки пальцев только одни…

И Ветров опять вспомнил столь любимую им чеховскую «Дуэль». Да, все правильно. Иметь смелость утопить в реке конницу и сделать из трупов мосты на войне куда важнее знания всяких там фортификаций и тактик…

Так было и в их деле. Умение поставить себя на место изощренного дельца и попытаться мыслить, как он, намного в конечном счете дороже каких бы то ни было знаний.

Вот только спокойной ночи у Ветрова не получилось.

Спустя пять минут после разговора с Раскатовым ему позвонила Наташа…

— Судя по вашим физиономиям, — покачал головой Каретин, — мне вряд ли придется провести отпуск на Канарских островах… Я не ошибаюсь?

— Пока нет, Евгений Борисович! — покачал головой Максим Малинин. — Придется вам на даче…

— Ты тоже против моей поездки? — быстро взглянул Каретин на Кокурина.

— Увы! — с сожалением развел тот руками.

— А ведь зарплату вам выплачивают весьма регулярно! — продолжал насмехаться над сотрудниками Каретин. — Ведь выплачивают?

— Выплачивают, Евгений Борисович! — не стал отрицать этого очевидного факта Кокурин.

— Тогда в чем же дело, моя золотая рота? — изобразил удивление тот. — Просветите старика!

«Просвещать» старика начал Кокурин.

Пока им удалось установить личность только одного из убитых на улице Лавочкина. Им оказался Виктор Витальевич Соловьев, родившийся 22 сентября 1960 года в Москве. Здесь же, в Москве, он получил среднее образование, а потом был призван в армию. Служил он в одной из подмосковных спортрот, поскольку являлся мастером спорта международного класса по стрельбе из винтовки по летающим тарелочкам. И все два года своей службы под Москвой он без устали бил эти самые тарелочки. И делал это виртуозно.

После армии Соловьев долгое время тренировал различные сборные в «Спартаке». Потом два года работал консультантом молодежной команды Марокко. В настоящее время числился в военизированном центре «Боец», занимающемся подготовкой телохранителей и охранников. Соловьев был специалистом не только по винтовке, но и прекрасно стрелял из пистолета.

Был дважды женат. От первой жены имел двенадцатилетнюю дочь. После длительных скандалов с бывшими женами Соловьев наконец разменялся и проживал в однокомнатной квартире на улице Лавочкина.

— У нас этот Соловьев не проходил, — подвел итог своего доклада Кокурин. — А все, кто знал его, говорят о нем в общем-то хорошее… И все, как один, отмечают его хладнокровие и уравновешенность. Чемпион мира в стрельбе по «бегущему кабану» Юрий Алексеев, с которым Соловьев часто жил на сборах, завидовал ему белой завистью. Мы, говорит, места себе перед соревнованиями не находим, а Витька дрыхнет без задних ног!

— А из-за чего он разводился с женами? — спросил Каретин.

— Из-за крайне частого осквернения брачных лож! — усмехнулся Кокурин.

— Понятно, — кивнул Каретин, — дальше!

— Второго парня мы не установили… — продолжал Кокурин. — Во всяком случае, из окружения Соловьева его никто не знает. Придется давать в средства массовой информации.

— Давайте! — согласно кивнул Каретин и обвел подчиненных насмешливым взглядом. — У меня опять брезжит надежда на встречу с мулатками!

И все-таки Смоленский если и не обманул Кесарева, то и всей правды тоже ему не сказал.

Помимо самого Хана, ему предстояло отделаться еще и от двух его ближайших сподвижников — Пробора и Фиксатого… И не только потому, что это были люди Блинова. Смоленский всегда предпочитал иметь в своих рядах людей, не привлекавших к себе такого пристального внимания разных внутренних органов и спецслужб, как эта далеко не сладкая парочка.

Но когда они не явились на виллу вместе с Ханом, ситуация сразу же осложнилась. Оба авторитета были предупреждены, а значит, и вооружены. И уж конечно, не сидели сложа руки. Слишком крупный куш стоял сейчас на душанбинском кону…

На всякий случай Смоленский перевез жену к ее жившим под Душанбе родственникам. А сам перешел на нелегальное положение. В буквальном смысле этого слова.

Понятно, что и он трудился в поте лица. И в конце концов деньги сделали свое дело. Двадцать пять тысяч долларов за информацию о Проборе и Фиксатом нашли своего обладателя.

До заветного трона Игорю Аркадьевичу оставалось сделать всего только один шаг.

Владимир Александрович Бестужев задумчиво стоял у окна своего просторного кабинета и смотрел на косые струи дождя. Декабрь выдался опять гнилым…

Вот уже полтора месяца он работал президентом фирмы «Князь Игорь», занимавшейся недвижимостью. И успел провести несколько выгодных сделок в Москве и Санкт-Петербурге.

Неизвестно, как в остальном, но в одном бородач Маркс был прав. Именно бытие определяет сознание. И еще как! И теперь Бестужеву, ездившему в иномарке, было даже трудно представить, как это можно по такой погоде шлепать по лужам до метро пешком.

А небольшой, но очень уютный особнячок, который он приобрел в одном из Сокольнических проездов? Сколько в него вложено и денег, и фантазии, и вкуса!

Особенно Владимир Александрович гордился просторной приемной, сделанной под зимний сад с огромными плоскими аквариумами, населенными купленными по бешеной цене экзотическими рыбками…

А фирменные обеды с их непринужденной и легкой атмосферой?

И конечно, он не ошибся, создав фирму, занимавшуюся недвижимостью. Недаром брат сразу же одобрил его затею. Недвижимость есть недвижимость…

Бестужев грустно усмехнулся, вспомнив, как совсем еще недавно сидел на кухне и пил в одиночку коньяк. Да, тогда он еще мог рассуждать о «путях России» и «жидомасонских заговорах». Теперь с романтикой, похоже, покончено навсегда. Деньги, которые он получал, и роскошь, среди которой жил, сделали свое дело. И теперь ему было уже не до судеб России…

Раздавшийся телефонный звонок вывел Бестужева из задумчивости. Он снял трубку и услышал голос секретарши:

— К вам из префектуры, Владимир Александрович!

— Просите!

Представителем префектуры оказался совсем еще молодой человек лет двадцати восьми, элегантно и со вкусом одетый. Он представился Юрием Никифоровичем Грошевым.

— Видите ли, Владимир Александрович, — приступил Грошев к делу после традиционного чаепития, — ваша фирма находится на территории, которую контролируют определенные люди. И это не может не вызывать некоторых вопросов, для решения которых я и решился нанести вам визит…

«Представитель префектуры» умолк и внимательно посмотрел на Бестужева, стараясь определить, какое впечатление на того произвели его слова.

— Судя по вашей форме изложения, — насмешливо проговорил тот, — вы даже учились!

— О да! — охотно согласился Юрий Никифорович. — И даже имею диплом о высшем образовании! Только не спрашивайте меня, Владимир Александрович, как я дошел до жизни такой. Ведь не всем же везет так, как некоторым бедным филологам, которые в одночасье становятся президентами фирм.

И Бестужев не стал спрашивать. Да и какой в этом был смысл? Он и без того знал нехитрую историю этого мальчика. Закончил он какой-нибудь МИСИ, помучился-помучился на унизительную инженерскую зарплату да и решил в конце концов то… что решил. И не ему судить Гро-шева…

И все же он не удержался, чтобы не заметить:

— Вы смелый молодой человек!

— Нет, — неожиданно покачал головой гость. — Не смелый. Но есть несколько причин, по которым я прихожу к вам и к вам подобным. Во-первых, это моя работа, за которую мне хорошо платят. Во-вторых, если вы даже сейчас и вызовете представителей тех органов, которые почему-то принято называть компетентными, то все равно ничего доказать не сможете, поскольку мы говорим с вами тет-а-тет! И наконец, меня всегда страхуют.

— И сейчас? — не выдержал Бестужев.

— И сейчас! — спокойно подтвердил Юрий Никифорович.

Как именно его страхуют, Бестужев выяснять не стал. Да и зачем увеличивать печали?

— Что вы хотите?

— Двадцать процентов от прибыли и трудоустройство нескольких человек в вашу фирму! — последовал незамедлительный ответ.

«Придут — будешь платить… — вспомнил Бестужев слова брата. — Все платят…»

Ну что же, вот и пришли… И все же…

— Как вы сами понимаете, — проговорил он, — сию минуту я не могу дать вам ответа. Приходите ко мне ровно через неделю, и мы поговорим с вами на эту тему! Устраивает?

— Более чем, — кивнул Юрий, которому не надо было объяснять, что, несмотря на свое громкое звание президента, Бестужев является в «Князе Игоре» далеко не первым лицом.

Уже в дверях он обернулся.

— Прошу вас отметить, Владимир Александрович, что до угроз я не опускаюсь…

Оставшись один, Бестужев закурил. Он уже смирился с потерей этих двадцати процентов. Да и не в деньгах было дело!

После ухода Грошева у него осталось такое ощущение, будто его отхлестали по щекам…

Альберт Венедиктович Волохов медленно бежал к озеру.

Так он бегал уже почти целый месяц. Поскольку все это время прожил на даче у приятеля под Сергиевым Посадом.

Зачем? Он и сам не мог толком ответить на этот вопрос. Страховался? Наверное. Хотя толку от такой страховки не было. Да и никакая это была не страховка. А так… оттягивание времени…

Всю оставшуюся жизнь ему здесь не высидеть, и рано или поздно надо будет ехать в Москву. Рассчитывать на то, что оперативники позабудут о чело-веке, звонившем на улицу Декабристов, было бы наивно. А в том, что трубку подняли не их люди, а оперативники, он не сомневался. Их люди всегда начинали с кода — цифры, получаемой из суммы числа месяца и часа звонка… Конечно, он мог бы заявить, что ошибся номером, и растерялся, когда ему ответил незнакомый голос. Но и это очень легко проверить, поскольку ошибиться можно было в одной цифре, но уж никак не в семи. А у него, как назло, не было ни одного знакомого в этом чертовом Отрадном!

Да и что толку в этом вранье! Ну, сделают они вид, что поверили, но ведь все равно возьмут под колпак. И тогда…

Ему даже не хотелось думать о том, что будет тогда. Он и так скрыл свой звонок на улицу Декабристов. И уже одно это может стоить ему дорогого. Ведь практически именно он подставил всех.

Что там говорить, беспокойно прожил Волохов этот месяц. Не спасали ни свежий воздух, ни первозданная тишина, ни покой…

Добежав до озера, Волохов сделал зарядку и искупался. Возвращался он шагом. Хотел нагулять аппетит, с которым последние дни тоже было неважно.

Он совсем не удивился, когда услышал, открывая дверь, за своей спиной чей-то спокойный голос:

— Пригласите нас тоже в дом, Альберт Венедиктович!

Обернувшись, он увидел двух рослых и, по всей видимости, хорошо тренированных мужчин в красивых спортивных костюмах.

— Да, конечно, — покачал он головой. И широко раскрыл дверь. — Прошу вас!

Через несколько минут они сидели за накрытым хозяином столом.

— Скажите, Альберт Венедиктович, — спросил, ставя на стол чашку с кофе, Ветров, — как же вы это так прокололись? Звонить из приемной директора…

— Я что-то не совсем понимаю, о чем идет речь? — улыбнулся Волохов, попытавшийся все же не «ломаться» сразу.

— Ну, зачем вы так? — поморщился Ветров. — К чему впустую тратить время? Если хотите, мы вообще можем сейчас встать и уйти. Но уже сегодня будет известно о вашем сотрудничестве… не буду говорить с кем… Устраивает?

Да, это был капкан. И выхода из него не было. За исключением того, который предлагал ему сидевший напротив него корректный и уверенный в себе мужчина, сразу же понравившийся Волохову.

И выбирать ему не приходилось. Соглашаясь на работу с этими людьми, он еще сохранял какие-то шансы, поскольку они будут теперь хранить его как зеницу ока. В противном случае…

Впрочем, не будет никакого противного случая. На его месте практически каждый из тех, с кем он работал, повел бы себя так же. Охотников самим себе подписывать смертные приговоры он еще не видел.

И поэтому он отрицательно покачал головой:

— Не устраивает…

— Ну вот и прекрасно! — наливая себе еще кофе, проговорил Ветров. — Это уже разговор.

Бестужев внимательно взглянул на сидевшего в его кабинете брата.

— Что будем делать, Толя?

— Как что? — пожал плечами тот. — Платить.

— И…

— Трудоустраивать! — договорил за Бестужева Кесарев.

Создавая «Князя Игоря», и Кесарев и Смоленский недолго ломали голову над этой проблемой. Ставить Креста в известность было нельзя. Они могли только догадываться, в какие игры он теперь играл.

И черт с ними, с этими процентами! Для их размаха это не деньги! А дальше… будет видно.

Да и Бестужева подставлять под разборки не хотелось. Не мог Игорь Аркадьевич разбрасываться такими бесценными для его дела кадрами, которые, как известно, решают все. Именно о таких он и мечтал все эти годы.

Что-что, а работать этот Бестужев умел. Всего за полтора месяца он не только создал прекрасно отлаженный механизм, но и сразу же запустил его на полные обороты. А привлеченные им к работе в «Князе Игоре» бывшие сотрудники Внешторга, МИДа и ГКЭС сделали бы честь любой фирме мира.

Да и кто его знает, как еще повернутся дела в России. От октябрьских переворотов ее не мог застраховать даже Международный валютный фонд. А недвижимость есть недвижимость, да еще в Европе. Со всякими парижскими коммунами там, судя по всему, покончили раз и навсегда…

Ну а самого Беса, помимо деловых, с Бестужевым связывали еще и родственные узы. К тому же Кесареву было весьма интересно посмотреть, как поведет себя его крестный брат в подобной ситуации. В своем роде это была проверка на прочность…

И ему понравилось, что тот не дрогнул, не засуетился, а повел себя по-деловому: «Что будем делать, Толя?»

Нет, не ошибся он таки в брате, и, похоже, не бросит тот и не продаст его при первой же опасности!

Но то, что он услышал дальше, еще больше удивило его, ибо брат, внимательно глядя ему в глаза, вдруг сказал:

— Как ты смотришь на двойную бухгалтерию, Толя? Если у нас отнимают одно, то почему мы должны безропотно отдавать другое?

— Что я могу тебе ответить, Володя? — пожал плечами Кесарев. — Ведь юридическую ответственность за фирму несешь ты… Так что смотри сам! Откровенно говоря, нам бы не хотелось никаких осложнений со всеми этими людоедами из налоговых и прочих служб!

— Их не будет! — твердо ответил Бестужев. — Я уже говорил с главным бухгалтером. А он у меня виртуоз!

— Смотри, Володя…

— Уже посмотрел, — зло сказал тот. — Кормить всю эту свору сразу из двух кормушек я не собираюсь! Хватит им и одной!

Решив вопрос с «налогами», Кесарев сказал:

— Нам пора открывать филиал в Италии, Володя! После Нового года поезжай в Неаполь. А если есть желание, то можешь и к Рождеству. Возьми с собою Анну и отдохни недельку! Потом к тебе подъедут остальные. Как?

— Трудно отказаться! — улыбнулся Бестужев, никогда не предполагавший, что будет иметь возможность справлять Рождество Христово не где-нибудь, а в самой Италии.

— Ну вот и давай!

Крестные братья поговорили еще о многом. И только одного не сказал Кесарев брату. Того, что с этим славным «представителем префектуры» обязательно поработают его люди. С той узенькой тропиночки, по которой он неизбежно шел навстречу Кресту, рано или поздно все равно придется кому-нибудь сворачивать. И о противнике надо было знать по возможности все. И особенно его людей…

Последние годы Юрий Мартов почти не работал в контакте. Не потому, что не любил. Просто начинал сказываться возраст. Конечно, тридцать четыре года не Бог весть какие лета, и все же полученные в многочисленных спаррингах и боях травмы уже начинали сказываться. Особенно осенью и весною.

Но бросить тренироваться он уже не мог. Привычные к нагрузкам мышцы требовали хорошей прокачки. И он прокачивал их четыре раза в неделю. Правда, в основном он работал теперь на снарядах и по полчаса молотил по лапам, изумляя работавших с ним ребят мощью своих прекрасно поставленных ударов.

Мартову не пришлось выступать на рингах, по-скольку в годы его молодости каратэ было под за-претом, а о кикбоксинге никто даже и не помышлял, кроме тех нескольких энтузиастов, в узкий круг которых входил и сам Мартов.

А все началось с его соседа, закончившего Институт стран Азии и Африки и проработавшего четыре года в Таиланде. Именно там Николай Светов приобщился к муай таю — таиландскому боксу, по всей видимости, самому жестокому единоборству в мире.

Вернувшись в Москву и узнав от Мартова, что тот занимается каратэ, Светов сразу же пошел вместе с ним на тренировку и… не мог удержаться от смеха, увидев доморощенного «сэнсэя», повязавшего черный пояс.

И тот, понимая, что на карту поставлена не только его репутация, но и те немалые деньги, которые он получал с учеников, вызвал Светова на поединок.

Нимало не смутившись таким поворотом событий, тот быстро размялся. И по тому, как он это делал, лицо у следившего за своим обидчиком «сэнсэя» мрачнело все больше и больше.

Но надо отдать Светову должное. Он пощадил противника, хотя всем стало сразу же ясно, что при желании этот прыгучий веселый блондин может просто-напросто убить своего визави.

Почти пять лет прозанимался Мартов со Световым и научился многому. И наступил наконец день, когда тот, имевший, как выяснилось, весьма высокий дан, сказал приятелю, что тот может тренировать других.

За эти годы они неоднократно устраивали подпольные соревнования, на которые приезжали бойцы из многих районов бывшего Советского Союза. Бои шли в так называемый фул-контакт и для многих кончались трагически. Обошлось, правда, без убийств, но оставшихся на всю жизнь калеками хватало.

Поскольку муай тай не получил такого широкого развития в Москве, как тот же кикбоксинг, никаких сборных команд по нему не было, а значит, не было и работы для Мартова. И он устроился охранником в одну из многочисленных коммерческих фирм. Но тренировок не бросил.

Вот и сегодня, «отстучав» около трех часов, он посидел в сауне и, напившись душистого чаю с мятой и еще какими-то травами, решил прогуляться до дома пешком, благо он жил совсем рядом с залом бокса на Бауманской.

У метро его ждал сюрприз. Он буквально наткнулся на своего старого приятеля, с которым неодно-кратно работал на ринге. Правда, потом этот самый Селиванов вдруг исчез из поля его зрения.

— Леша, ты? — радостно воскликнул Мартов, узнав в покупающем в ларьке сигареты плотном и роскошно одетом молодом человеке своего бывшего спарринг-партнера.

— Здравствуй, Юра! — широко улыбнулся тот, обнимая Мартова.

— Какими судьбами, Леша? — спросил Мартов, выбравшись наконец из крепких объятий Селиванова.

— Слушай, — проговорил тот, — пойдем куда-нибудь посидим! Там и поговорим! Как?

— Какие вопросы? — улыбнулся Мартов. — Здесь, за Елоховской, есть ночной кабак… Туда и двинем!

Заказав бутылку коньяка и легкой закуски, они, вспоминая прошлое, проговорили часа полтора. И когда Штык уже намеревался перейти к тому, ради чего он и затеял эту встречу, случилось непредвиденное.

Впрочем, говоря о наших ресторанах, многие из которых превратились в обыкновенные «малины», ни о чем непредвиденном не может быть и речи. Скорее, все, что случается в них, относится уже к разряду закономерного…

И когда сидевшая за соседним столом в компании явно криминального толка полупьяная девица начала вдруг проявлять к Селиванову чересчур уж повышенное внимание и то и дело порывалась пересесть к нему, один из парней, которому это явно надоело, в упор посмотрел на Штыка.

— Мотайте отсюда! — с той небрежностью, с какой обычно говорят уверенные в своей безнаказанности люди, произнес он. И, подзывая официанта, щелкнул пальцами: — Сева, рассчитай этих фраеров!

Сева, видимо, зная, с кем имеет дело, услужливо подкатил к столику.

— Пойдем, — поймав на себе вопрошающий взгляд Мартова, махнул рукой Селиванов. — Себе дороже…

Он и на самом деле не хотел ни с кем связываться. И совсем не потому, что боялся. При желании они вдвоем перебили бы всю эту шваль за считанные секунды. Но при наличии наверняка купленной этими парнями милиции дело могло повернуться по-разному. А рисковать он не имел права.

И Мартов, которому никогда не нравились эти гадюшники, понял его как надо.

Они рассчитались и двинулись к выходу. И вот тогда-то эта полупьяная девка, решив, видимо, досадить своему ухажеру, вскочила со стула и обняла Селиванова.

И когда тот легонько отстранил ее от себя, она неожиданно упала, зацепившись за чью-то ногу.

— Ах ты, падла! — вскочил ее ухажер и сунул руку в карман. — Считай, что ты…

Договорить, как, впрочем, и вытащить руку из кармана он не успел, так как Мартов, понимая, что промедление может оказаться смертельным, страшным круговым ударом правой ноги в голову уложил парня на пол. И так он и лежал, с засунутой в карман брюк правой рукой, а из его носа, рта и левого уха хлестала кровь.

Вооружен, по-видимому, был только этот парень, поскольку остальные кинулись на Мартова и Селиванова с обыкновенными вилками и столовыми ножами.

Да куда там! Заработавшие четыре ноги и две пары несущих с собой по нокауту рук в каких-то два десятка секунд завершили начатое Мартовым.

Когда они подбегали к выходу, к ним бросились еще какие-то люди, но задержать не посмели. Да и преследовать побоялись.

Выскочив на улицу, Селиванов остановил первую же попавшуюся машину и приказал шоферу везти их в Измайлово. Тот развернулся и поехал по Бакунинской к Электрозаводскому мосту.

Всю дорогу друзья молча курили. Расплатившись с шофером, они вышли у метро «Измайловский парк», и Селиванов сказал:

— Пойдем в какой-нибудь бар! Хочу выпить!

И они двинулись к одному из зданий гостиницы. Пройдя метров тридцать, Мартов сказал убитым голосом:

— Леша, а ведь я, кажется, парня-то того…

— Черт с ним! — ответил тот. — Он из приблатненных, и менты вряд ли будут копаться с ним! Но тебе, — взглянул он на приятеля, — все-таки надо уехать из Москвы или залечь на дно. Не волнуйся, что-нибудь придумаем. Пошли быстрее!

Конечно, неприятный осадок от случившегося остался у обоих. Хотя и по совершенно разным причинам.

Минут через сорок, когда они выпили уже по несколько рюмок коньяка и Мартов слегка отошел, Селиванов исподволь приступил к тому самому делу, ради которого он и заварил всю эту кашу…

Как и было условлено, Юрий из «префектуры» снова появился в «Князе Игоре» ровно через неделю и получил, что называется, полную сатисфакцию. Бестужев пошел на все «предложенные» ему условия.

Через парк (почему и не прогуляться после успешного начала трудового дня) Юрий направился к метро. Там, на Маленковской улице, сидели еще одни их «клиенты», вот уже три дня задерживавшие выплату установленной мзды. Если он и сегодня получит вместо бабок заверения, то включит «счетчик».

Но включать его не пришлось. Хозяин фирмы, извиняясь и обещая, что «впредь ничего подобного не повторится», выдал получателю плотный конверт, набитый самой ходовой в мире валютой.

Выйдя из здания фирмы, Грошев намеревался перейти на другую сторону и поймать тачку. Доллары надлежало доставить кассиру, жившему на Открытом шоссе.

— Послушай, старина, — услышал он голос сидевшего в машине человека с картой Москвы в руках, — не поможешь мне разобраться, а то я никак не могу найти эту чертову Новолесную улицу!

— Да, конечно! — улыбнулся Грошев и наклонился к открытой дверце водителя.

И в следующее же мгновение он почувствовал, как его схватили сзади чьи-то сильные руки.

— Только пикни, сучонок! — прошептал ему кто-то на ухо, обдав прогорклым табачным запахом. — Садись в машину!

Грошев, с которого мгновенно слетели вся та спесь и важность, которые он совсем недавно демонстрировал Бестужеву, покорно влез на заднее сиденье.

И сразу же в машину уселись еще трое. Один — рядом с водителем, а двое — слева и справа от Грошева.

Грошева быстро обыскали, и плотный конверт с долларами оказался в руках у сидевшего на перед-нем сиденье мужчины с тяжелым взглядом небольших, глубоко посаженных глаз.

— Сколько здесь? — даже не повернувшись к Грошеву, спросил уже известный по бойне на улице Декабристов Белых — Палевый.

— Пятьдесят… — хрипло выдохнул из себя Грошев.

— Оброк с «Макао»?

— Да, — вздохнул Грошев.

— Сейчас, — засовывая пакет с бабками во внутренний карман куртки, продолжал Палевый, — ты отвезешь нас к тому самому человеку, который послал тебя в «Макао»…

— Я не знаю, кого вы имеете в виду, — пролепетал Грошев. — Я имею дело только с кассиром…

— Вот к нему и вези! — ухмыльнулся Палевый.

— Куда ехать? — спросил вовсе не страдавший незнанием Москвы водитель.

Грошев молчал. И совсем не потому, что не хотел назвать так хорошо знакомый ему адрес. Он просто не мог. У него было ощущение, будто его язык приклеили к нёбу.

— Ты что, — удивленно обернулся к Грошеву Белых, когда молчание того несколько затянулось, — не понял, о чем тебя спрашивают?

— Открытое шоссе, дом сорок восемь… — выдавил наконец из себя Грошев.

Он был уверен, что его повязали не менты. Те взяли бы его еще там, в «Макао», во время передачи денег. Ведь им нужны доказательства. И только потом он повел бы их туда, куда они ехали сейчас…

И если с ментами еще хоть как-то можно было бы покрутить, то с сидевшим рядом с водителем дядей подобное вряд ли пройдет. Что-что, а это он понял сразу.

Бывают люди, один только вид которых уже отбивает всяческую охоту перечить им. Несомненно, к ним относился и сидевший сейчас рядом с водителем Виктор Семенович Белых по кличке Палевый. Да и что можно требовать от человека, для которого самым ласковым словом, слышанным в детстве, было слово «гаденыш»…

И Бес далеко не случайно выбрал для решения вопросов силовыми методами именно его. Палевый был смел, решителен, жесток и немногословен.

Была и еще одна причина. Палевого практически невозможно было «расколоть». И Бес знал об этом отнюдь не понаслышке. К тому же он ненавидел Креста самой лютой ненавистью.

Когда они подъехали к повороту с Бойцовой на Открытое шоссе, Палевый сказал:

— Выходи из машины и иди не оглядываясь! Или получишь пулю! Кассиру передай большой привет! Вали!

Подобное приказание дважды повторять было не надо. Грошев вышел из машины и быстро зашагал по трамвайной линии. И только через двести метров остановился как вкопанный. Одной беды он избежал, но поверят ли ему свои? Как-никак пятьдесят штук… Не шутка…

И все-таки его потянуло к Тамаре…

До возвращения в Москву ему казалось, что за долгих восемь лет он свыкся с этой потерей.

Но одно дело думать о Тамаре, когда тебя разделяли с нею «запретка» плюс три тысячи километров, и совсем другое — находясь от нее в получасе езды.

В своем последнем письме, присланном на зону, Тамара просила понять и простить ее. И Кесарев понял и простил. И перестал, естественно, писать.

Но забыть не забыл.

И он пошел в гостиницу «Ленинградская», где Тамара пела несколько раз в неделю в цыганском ансамбле.

Он и познакомился с ней там. Тогда они остались в ресторане после закрытия. Понятно, с цыганами, дабы потешить усталые души. И с первого же брошенного друг на друга взгляда им стало все ясно. Он — для нее, а она — для него…

И в том, что это действительно было так, он убедился той же ночью, когда, закончив к трем часам утра ужин, отвез шальную цыганку к ней домой. Тамара со страстью не только пела цыганские песни и романсы…

Два года продолжалась их сумасшедшая связь, и в первые недели в Бутырке Бес подолгу не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и вспоминая великолепное Тамарино тело и ее жгучие ласки.

С годами острота пропала, но чувство осталось.

И направляясь в «Ленинградскую», Кесарев вовсе не собирался выяснять с Тамарою отношения. Он просто хотел посмотреть на нее и, если удастся, поговорить.

Тамара сразу же заметила его, сидевшего недалеко от эстрады. Нет, она не вздрогнула и не бросилась к его столику. Но как-то сразу вся расцвела, и ее красивое лицо приняло вдруг озорное выражение.

И с этого самого момента они думали только об одном. О той сладкой минуте, когда их губы сольются в поцелуе. А когда это наконец случилось, Кесарев почувствовал, как столько лет томящаяся в нем страсть по этой женщине вспыхнула с новой силой.

Но когда он, не в силах больше сдерживать себя, нежно провел руками по упругим бедрам Тамары, та хоть и с трудом, но все же оторвалась от него.

— Не надо, Толя, — тяжело дыша, прошептала она.

И едва успела поправить волосы и подкрасить губы, как в комнату постучали.

Это была Аза, подруга Тамары, певшая с ней в одном ансамбле и хорошо знавшая Беса. Обняв и поцеловав на правах старого друга Кесарева, она озабоченно взглянула на подругу:

— Миша приехал!

— Извини, Толя, — виновато взглянула на Беса Тамара, — но…

— До свидания, — несколько резче, чем следовало бы, произнес Кесарев и направился к выходу.

Проходя по коридору, он встретился с высоким худощавым мужчиной с иссиня-черными кудрями и открытым, добрым лицом.

Приветливо поздоровавшись с Кесаревым, тот направился к уборной Тамары.

Представив себе, как этот человек, пусть и на законных основаниях, будет целовать те же самые губы, что и он всего минуту назад, Кесарев поморщился, словно от зубной боли, и быстро направился к выходу.

— Подожди, Толя! — услышал он женский голос.

Он обернулся и увидел Азу.

— Зайдем ко мне! — попросила цыганка.

И Бес покорно направился в ее уборную.

Ему всегда была симпатична эта женщина. Он вообще любил сильных людей, способных на поступок. А Аза была на него способна. Когда Тамара в свое время, еще до него, отчаянно нуждалась в деньгах, Аза продала свою машину и принесла ей недостающие десять тысяч…

Да и сама Аза хорошо относилась к Бесу. Ей, как и Тамаре, нравились рисковые люди.

Оказавшись в уборной, Аза достала початую бутылку коньяка и налила две малюсенькие рюмочки.

— Ну что, Толя, — взглянула она на хмурого Беса, — за встречу?

— Давай! — садясь к столику, взял тот рюмку.

Выпив, он достал сигарету.

— А ты хорошо выглядишь! — сказала внимательно рассматривавшая Кесарева Аза. — Давно вернулся?

— В октябре… — прикуривая, ответил тот.

— Да, — покачала головой Аза, — сильный ты мужик, ничего не скажешь!

— Что ты имеешь в виду? — удивленно взглянул на нее Кесарев.

— То, что зашел только сейчас! — усмехнулась Аза.

— Да лучше бы, наверное, не заходил! — махнул рукой Бес. — Только душу растравил… — Он глубоко затянулся. — А как она?

— Первое время я думала, она сойдет с ума от тоски, — наливая еще коньяка, проговорила Аза. — А потом… Время лечит, Толя…

— Ты думаешь? — быстро взглянул на нее Кесарев.

— Так говорят! — пожала плечами Аза.

— Ну если только говорят! — грустно усмехнулся Бес. — Меня вот, похоже, не вылечило…

Цыганка ничего не ответила и взяла рюмку. Слегка пригубив коньяк, она поставила рюмку на стол и потянулась за сигаретой.

— Ты опять начала курить? — удивился Кесарев.

— Очень редко, Толя… — выпуская клуб дыма, ответила та. — А насчет времени, золотой мой, я вот что хочу тебе сказать. Тамара любит тебя… Более того, Толя, у нее есть сын, и не просто сын, а твой сын!

— Что?! — изумленно воскликнул Кесарев. — У меня есть сын?!

— Есть, Толя, — кивнула Аза, делая еще один глоток коньяка. — Когда тебя взяли, Тамара была беременна. А потом, когда мальчику было уже около года, появился этот Миша. Мальчик, конечно, ничего не знает и зовет его папой…

Аза замолчала и внимательно посмотрела на Кесарева, с лица которого не сходило выражение крайнего изумления.

— Теперь ты знаешь все, Толя… — договори-ла она.

— Она любит его? — спросил Кесарев, закуривая новую сигарету.

— Он любит ее, Толя! — усмехнулась цыганка. — А это, ты знаешь, больше… Мужик он хороший, и Тамаре хорошо с ним. И ты, Толя, очень хорошо подумай. Ведь ты, — посмотрела она ему в глаза, — все понимаешь!

Да, он очень хорошо понимал, что имела в виду Аза. «Ну, влезешь ты к ним сейчас, — говорил ее взгляд, — взбаламутишь, а потом опять засядешь лет на десять! И что тогда?»

— Понимаю… — кивнул Кесарев.

Они помолчали. Кесарев налил еще коньяка.

Когда они вышли на улицу и Аза стала прощаться, Бес остановил тачку.

— Я подвезу тебя!

Аза жила у площади 1905 года, в доме, на первом этаже которого находилась известная на всю Москву «Гвоздика».

Почти всю дорогу они проболтали о разной чепухе. Вернее, болтала одна Аза, а Кесарев думал о сыне.

Когда же машина наконец остановилась прямо у «Гвоздики», Аза нерешительно взглянула на Беса.

— Зайдешь?

Кесарев молча расплатился с шофером…

Аслан Бектемиров находился в весьма затруднительном положении. Лаборатория на улице Декабристов была разгромлена, из Душанбе не поступало никаких известий, а его доверенный человек в окружении Хана хранил таинственное и не совсем понятное молчание…

Разные мысли приходили в голову Аслану. Но одна засела-таки занозой. А что, если Хан нашел других подельников в Москве? Что тогда? А тогда не будет у них больше ни наркотиков, ни денег. Да еще и самих могут порешить, как тех, кто остался лежать на улице Декабристов…

Бросать же столь прибыльный бизнес Бектемиров не собирался. Ему не очень-то хотелось драться за место под московским солнцем.

Он вовсе не боялся разборок и поучаствовал в них достаточно. Просто хорошо знал, что лучше иметь свою нишу. А раз так, то надо было если и не восстанавливать старый, то налаживать новый канал торговли наркотиками. И в том, что ему это удастся, он не сомневался. Недаром он носил кличку Фарт.

Обо всем этом он и поведал собравшимся у него на даче ближайшим сподвижникам, сидевшим за огромным круглым столом, ломившимся от всевозможных яств.

Соратники Бектемирова уже достаточно вкусили от щедрот хозяина дачи, славившегося восточным гостеприимством. Оно простиралось настолько, что однажды, еще в Таджикистане, он даже дал уйти одному из сотрудников милиции, которого «раскололи» у него за столом. Что, правда, не помешало Аслану приговорить того к смерти, и уже через неделю его выловили в арыке с распоротым животом…

После выступления Фарта в комнате установилась тишина, и было только слышно, как потрескивают березовые дрова в камине да тикают приобретенные недавно Бектемировым в антикварном магазине великолепные настенные часы с изумительной чистоты боем.

— Так что же мы будем делать, господа? — насмешливо спросил Аслан, обводя сидевших за столом долгим внимательным взглядом. — Торговать «сникерсами»? Или, может быть, — в его голосе послышалась откровенная издевка, — перейдем на бананы? Как, Альберт Венедиктович? — обратился он к сидевшему напротив Волохову. — Найдем тебе местечко на рынке и с Богом!

Волохов ответил не сразу. Он уже оправился от встречи с Ветровым, и к нему вернулось обычное ровное расположение духа.

Волохов был в высшей степени грамотным человеком, и грамотность его определялась вовсе не имевшимся у него дипломом об окончании Плехановского института, а тем, насколько он понимал жизнь и ориентировался в ней.

И ему было хорошо известно, что организации, подобные той, которую возглавлял Хан, спецслужбам куда выгоднее держать, что называется, под контролем, нежели попытаться уничтожить. Собственно, так и работали во всем мире. Какой смысл был уничтожать уже известную организацию, а потом, тратя силы и деньги, выходить на новую, которая рано или поздно обязательно появится. Ведь свято место не пустует. И опыт того же Золотого треугольника лучшим образом подтверждал это. Сколько там ни уни-чтожали кормящиеся наркобизнесом группировки, на их место тут же приходили новые.

С другой стороны, Волохов совсем не собирался делиться с приезжавшим к нему на дачу симпатягой всей известной ему информацией. Более того, при необходимости он даже сможет использовать его в собственных целях. Чего-чего, а хитрости и осторожности у него хватит…

И потом ему ничего другого не оставалось.

— Я премного благодарен тебе, Аслан, — наконец ответил он Бектемирову, — за оказанное доверие и место на рынке. Но все же у меня есть другое предложение. Надо срочно ехать в Душанбе и искать концы там!

— В таком случае, — развел руками тот, — поезжай и ищи там эти концы! А мы за них потянем! Хоп?

— Хоп! — кивнул Волохов.

— Тогда завтра же и лети! Сегодня у нас два-дцать третье декабря… К Новому году, может, и управишься!

Убедившись, что ни у кого больше нет предложений, Аслан улыбнулся.

— Ну а теперь, — поднялся он со своего кресла, — обещанный плов!

Плов был фирменным блюдом хозяина дачи, и делал он его, надо заметить, мастерски…

По иронии судьбы все они улетели из Москвы в один и тот же день.

Волохов с двумя членами бектемировской группировки — в Душанбе, а Бестужев с Анной и еще двумя сотрудниками своей фирмы — в Италию. Решил-таки Владимир Александрович справить Рождество Христово в наихристианнейшей стране…

В тот же день улетел из Москвы и Игорь Аркадьевич Смоленский, которому после длительных переговоров удалось завербовать двух высококлассных химиков: уже очень скоро в Душанбе должны были доставить самое современное оборудование для передвижных лабораторий.

Одним рейсом с Волоховым в столицу Таджикистана летели и два сотрудника Ветрова.

Всем им, как и остальным героям этой истории, предстояло участвовать в одном и том же деле. И никто из них не мог сейчас даже догадываться о том, чем для него все это закончится…

А если говорить откровенно, то многим бы подобное знание не помешало.

Но… не дано предугадать…

Рождество Бестужев провел в Неаполе, и это было нечто… Но — не более того.

И особого восхищения Бестужев не испытал.

Ему было несказанно грустно, ибо, глядя на это светлое празднество, он думал о России…

Ну откуда этот вечный крест? И эта бесконечная Голгофа? Оно, конечно: не мир, но меч… Но почему только для России-то? За что?

Правда, недолго мучила Бестужева почти уже позабытая им интеллигентская тоска. Накатилась горячей волной, обожгла и за делом откатилась…

А дело получилось славное. Почти в самом центре Неаполя приобрел Бестужев весьма симпатичный особнячок, построенный еще при Фердинанде Первом, одном из самых жестоких неаполитанских правителей, главным оружием которого были предательство и коварство.

И как гласила легенда, именно в этом особняке жил один из ближайших приближенных Фердинанда, который должен был по приказу своего господина заколоть в Риме Папу. А когда заговор провалился, то Фердинанд заколол его самого: в свидетелях он никогда не нуждался…

И, подписывая купчую, Бестужев невольно подумал о странной судьбе этого здания. Там, где почти пять веков назад вынашивались заговоры против Папы и лилась кровь, сейчас размещался филиал российской фирмы. Вот уж воистину неисповедимы пути Господни…

Вывеску Бестужев заказывать не стал. «Князь Игорь» выглядело бы по меньшей мере странно на фоне этого средневекового сооружения. Ведь, помимо здания, он покупал и просторный двор с небольшим садом и фонтаном.

Впрочем, кому надо, и так найдут, без вывески.

Да и не болела у Бестужева голова за филиал. Уютный и прекрасно сохранившийся особнячок оставался в надежных руках Михаила Васильевича Полунина, рекомендованного ему на это место братом.

О том, что этот самый Полунин был человеком Смоленского, Бестужев даже и не догадывался, как не подозревал и о существовании самого Игоря Аркадьевича. А надо бы… Как-никак именно ему в первую очередь он был обязан и «Князем Игорем», и Рождеством в Италии, и этим прекрасным особняком…

Правда, в Италии Полунин оставался пока один. Но ненадолго. Через неделю к нему должны были прилететь из Москвы подобранные уже самим Бестужевым сотрудники.

Полунин, с которым Бестужев познакомился буквально накануне отлета в Италию, оказался не только знающим, но и в высшей степени любезным человеком. И похоже, провожал теперь в аэропорт не своего непосредственного начальника, а хорошего знакомого.

Тепло распрощавшись с Полуниным, Бестужевы направились к таможне. И первое, что услышали, подходя к ней, — отборный русский мат.

Родина напоминала о себе повсюду…

Майор Мухомидиев не любил горных дорог. И вовсе не потому, что боялся. Просто они от-нимали очень много времени. То ли дело вертолет! И быстро и удобно!

Но… нельзя. Вертолет спугнул бы Шарафовых, а гоняться за ними по горам у майора не было ни малейшего желания. Его стихией был город, а здесь он чувствовал себя чужаком. Можно, конечно, было надеяться на крепость рук, как собственных, так и сидевших в машине оперативников. Но это была уже лирика, а Мухомидиев имел дело с жестокой реальностью. И в горах, как справедливо считал он, должны были воевать те, кто знал их и умел это делать.

Тот же брат Максуда Шарафова прожил в этих местах всю жизнь и знал здесь каждый камень. Какие уж тут погони…

Вот и приходилось теперь наматывать на кардан километр за километром по сумасшедшей горной дороге, по которой могли ездить только люди с железными нервами или же вообще без оных…

Кроме шофера и самого майора, в машине сидели трое подчиненных Мухомидиева из отдела по борьбе с организованной преступностью МВД. На всех, как, впрочем, и на самом Мухомидиеве, были бронежилеты.

Несмотря на хороший прогноз погоды, низкое небо было сплошь затянуто тучами. И эти тучи наводили оперативников на самые неприятные размышления.

Если все-таки пойдет снег, то выбираться из этой чертовой дыры будет еще сложнее, нежели карабкаться в нее. Ведь спуск всегда труднее, а покрытые мокрым снегом горные дороги становятся опасными втройне. Даже если за рулем их «уазика» сидит такой виртуоз, как сержант Сафаров, которому уже давно пора было выступать в каком-нибудь сумасшедшем суперралли типа «Париж — Дакар»…

Машина, конечно, не вертолет, но все же в целях конспирации оперативники вышли из нее километра за два до дома Шарафова. В ней остался только Сафаров.

Соблюдая все меры предосторожности, маленький отряд двинулся к цели. Мухомидиев запретил не то что курить, а даже разговаривать.

Но это не спасло их. И когда до дома Джавада Шарафова оставалось около трехсот метров, по ним ударили автоматные очереди. Первым же залпом капитан Енакиев и старший лейтенант Каримов были убиты на месте…

Выругавшись, Мухомидиев спрятался за огромным валуном. За соседним притаился лейтенант Рифатов. И под шквалом обрушившегося на них свинца оба чувствовали себя весьма неуютно.

Но воевать тем не менее было надо. Хотя бы для того, чтобы остаться в живых. Да и с братом Максуда Шарафова не мешало все-таки повидаться. Ведь именно из-за него и была затеяна вся эта поездка, которая уже стоила двух жизней…

И они воевали. И даже умудрились победить. Правда, каким образом им удалось подобное, ни Мухомидиев, ни Рифатов и сами толком не знали. Они только помнили, как в течение чуть ли не целого часа, в кровь разодрав себе локти и ко-лени, ползли по камням, прячась за валунами и стреляя на каждый шорох. Два раза Мухомидиев находился на волосок от смерти, прежде чем ему наконец удалось достать одного из засевших на-верху.

Потом, правда, стало проще, поскольку численное превосходство было уже на их стороне. Но и на второго убийцу им пришлось потратить еще минут сорок. И когда пущенная майором автоматная очередь перерезала того чуть ли не пополам, они еще несколько минут просидели в своих укрытиях, не решаясь выйти.

А потом долго и молча курили. Говорить ни о чем не хотелось…

Завалив трупы товарищей камнями, они двинулись к дому, шарахаясь от каждого шороха. Но на этот раз стрелять в них было, похоже, некому…

Максуда Шарафова они нашли в доме. С перебинтованными ногами он лежал на кровати и за-травленно смотрел на приближавшихся к нему с автоматами в руках оперативников.

— Есть здесь еще кто-нибудь? — спросил Мухомидиев, не опуская автомата.

— Нет! — замотал головой Шарафов. — Я один…

— А где Джавад?

— Уехал.

— Куда?

— В Душанбе.

— А кто те двое? — Мухомидиев указал большим пальцем правой руки себе за спину.

— Они… с той стороны…

Мухомидиев опустил наконец автомат и взглянул на лейтенанта.

— Посмотри, Сатар…

Рифатов кивнул и вышел из дома.

Мухомидиев уселся за стол и закурил. Так, ничего не говоря и пристально глядя на Шарафова, он просидел минут пять. И тот начал чувствовать себя под этим колючим и не предвещающим ничего хорошего взглядом все более и более неуютно. Хотя ему по большому счету в общем-то бояться было нечего. Всего-то навсего директор «Агата». Да еще к тому же и сам жертва…

— Там, — загасив окурок и опять указывая большим пальцем правой руки себе за спину, произнес наконец Мухомидиев, — лежат два моих товарища… И я предупреждаю тебя, Максуд: не испытывай мое терпение, говори правду! Понял?

Шарафов кивнул.

— А если понял, то расскажи мне о том, что произошло в ресторане в тот день… — достал новую сигарету майор.

— Это случилось в среду… — начал Шарафов, вспоминая кошмар, который преследовал его вот уже какую ночь. — Встреча была назначена на одиннадцать часов. Я приехал в ресторан ровно в девять и принялся готовить стол. Официантов я в тот день отпустил. В половине одиннадцатого почти все были в сборе…

— Сколько их было? — спросил Мухомидиев.

— Человек пятнадцать… — неуверенно пожал плечами Шарафов. — Я не считал. Да и зачем мне это было надо? Ведь каждого на входе встречали люди Фиксатого…

Шарафов прервал свой рассказ и тоже закурил. Сделав несколько жадных затяжек, он стряхнул пепел прямо на одеяло.

Директор не лгал. На месте побоища было обнаружено ровно пятнадцать трупов.

— Продолжай!

— Минут пятнадцать двенадцатого все уселись за стол и ожидали Фиксатого, но тот почему-то задерживался. А еще через пять минут в зал ворвались те люди с автоматами наперевес и открыли ураганную стрельбу по сидевшим за столом. Я в этот момент нес к столу зелень, и мне очередью перебили ноги. От страшной боли я сразу потерял сознание. А когда пришел в себя, в зале никого уже не было. Кроме, конечно, трупов, и два из них лежали на мне. Возможно, они и спасли мне жизнь…

Шарафов даже весь передернулся при этом воспоминании. Конечно, это неприятно, когда на тебе лежат два трупа…

Он снова глубоко затянулся и вздохнул.

— В этот момент в ресторане появился мой брат. Через черный вход он вытащил меня, посадил в машину и отвез к врачу. Два дня спустя я был уже здесь…

Шарафов замолчал.

— А зачем они собирались?

— Клянусь Аллахом, не знаю! — воскликнул Шарафов.

— А о чем говорили за столом?

— За столом? — наморщил Шарафов лоб. — Да ни о чем таком особенном не говорили. Фразами, конечно, перебрасывались, но для вас эти разговоры не представляют никакого интереса. Ведь они ждали Фиксатого с Пробором…

— Ну, хорошо… — покачал головой Мухомидиев. — А какие у тебя были отношения с Ханом?

— С Ханом? — удивился Шарафов. — Да никаких! Кто был он и кто я? Он и за руку-то со мной всего два раза здоровался! Так, кивнет небрежно и все! Да и кто я для него? Так, ресторанный холуй!

— Ну а Фиксатый?

— А что Фиксатый? — пожал плечами Шарафов. — То же самое… Подай, принеси, достань! Вот и все, что я от него слышал…

— Скажи, Максуд, — вытащил новую сигарету Мухомидиев, — а из нападавших ты кого-нибудь знал?

— Знал! — сразу же ответил тот, и лицо его потемнело от ненависти. — Его все звали Ходжа! Я не знаю, это его имя или кличка, но обращались к нему именно так! Он часто бывал в «Агате», иногда с русскими…

— Он тоже работал на Хана?

— Этого я не знаю. Но думаю, был сам по себе. Один раз он мне предлагал купить у него за полцены золотое колье с драгоценными камнями…

— И ты?

— Отказался, конечно! Зачем мне лишние неприятности! Не в наследство же он это колье получил?

Больше ничего полезного майор из Шарафова выжать не смог.

Через полчаса Мухомидиев с Рифатовым уже мчались вниз. На заднем сиденье лежали накрытые двумя позаимствованными у Шарафова одеялами Енакиев и Сабиров. Ну, кто в самом деле мог подумать, что в доме Шарафова скрывались два человека из оппозиции?

Правда, подобное оправдание было скорее самооправданием. И уж кто-кто, а Мухомидиев прекрасно знал, что оперативник должен всегда рассчитывать на непредвиденное. И на душе у него было погано…

Однако Ходжа не собирался никого кончать в Италии. Во всяком случае пока. Но прилетел он туда вместе с Селивановым и Мартовым для весьма ответственного задания, которое вполне могло кончиться чьей-нибудь безвременной кончиной. Все зависело от поведения того человека, на свидание с которым прибыла эта великолепная троица.

А прибыли они на родину каморры по настоянию Смоленского в лучших традициях больше-вистской конспирации. Прилетев в Неаполь с разницей в сутки, они даже поселились в разных отелях. Игорь Аркадьевич решил страховаться самым надлежащим образом даже в мелочах. И с самого начала. Он-то хорошо знал, что сыпятся чаще всего на мелочах. А в их деле таковых не должно быть…

Италия не произвела на Ходжу никакого впечатления. Если что и вызвало у него восторг, так это только море. С просторной лоджии его гостиничного номера открывался великолепный вид на Неаполитанский залив. И в первый же вечер Ходжа, усевшись в огромное плетеное кресло, долго смотрел на него.

В отличие от Ходжи Юрий Мартов, окончивший специальную школу с изучением итальянского языка, чем во многом и был предопределен его выбор, всегда мечтал побывать в Италии.

Он хорошо знал историю и культуру этой страны и считал ее одной из самых развитых в мире. Один только Рим чего стоил…

Другое дело, что он мечтал приехать в Италию несколько иным способом. Но… приехал как приехал…

И тем не менее Мартов с удовольствием смотрел на многочисленные замки, церкви и статуи, хорошо известные ему еще по школьным учебникам и рассказам преподавателей, по нескольку лет проработавших в Италии. И конечно, он намеревался обязательно съездить в Помпею, чей последний день стал «для русской кисти первым днем…».

Селиванов же, казалось, вообще не замечал окружающих его красот. Ему было просто не до них. Все его мысли постоянно крутились вокруг того самого человека, ради которого они прилетели по указанию Смоленского в Италию.

Хасан Балиев… Доверенное лицо Хана… Именно через него Блинов продавал героин итальянцам. И именно через него на итальянцев и рассчитывал выйти Смоленский. Во всяком случае, другого пути пока не было. Не будешь же в самом деле бродить по улицам Неаполя с табличкой на груди: «Продаю героин!»

Домой к Балиеву Селиванов идти не хотел. Зачем? Жена и двое детей Балиева, как показало наблюдение, практически безотлучно находились в доме. И светиться там со своей явно российской физиономией Селиванову не хотелось. Ему вообще не хотелось светиться, а ведь вполне могло оказаться и так, что этот Балиев был под колпаком. Особенно после убийства Хана. Разве не ясно было, что новые хозяева картеля будут искать выходы на итальянцев через доверенное лицо Хана.

Подобно жене и детям, Балиев, который владел небольшой фирмой, занимавшейся закупкой гнилых итальянских макарон, идущих опять же на Памир, в последние дни, как показало наблюдение, предпочитал сидеть дома. Почему? Селиванов мог только догадываться…

Но догадывался он тем не менее правильно. Балиев был очень встревожен молчанием Хана и отсутствием давно обещанного товара. Итальянские «друзья» справлялись о нем уже несколько раз. В конце концов они могли снизить и без того невысокую цену на порошок. Чего-чего, а конкурентов здесь хватало!

И какова же была его радость, когда он все-таки высидел! Появился-таки гонец от Хана! Позвонил! Только вот в дом к нему идти почему-то отказался. Впрочем, это его дело! Поговорят и в кафе.

Тем же вечером они все втроем отправились на футбол. «Наполи» играл с «Миланом».

Да, это было зрелище! Алексей любил футбол и смотрел по «ленинградке» почти все игры скудетто. Но то, что он увидел здесь, в Неаполе, не шло ни в какое сравнение с телетрансляциями.

Великолепно поставленный спектакль… Настоящая футбольная фиеста, не идущая ни в какое сравнение с мучительно-нудным подобием футбола на стадионе «Динамо». Да и какой может быть футбол на стадионе с облупленными скамейками? Только такой же… облупленный… Театр начинается с вешалки — этим сказано все…

Нет, никогда России не выбиться в гранды мирового футбола. Никогда. Потому что не футбольная она страна. Да и какой может быть футбол в стране, где восемь месяцев нельзя играть под открытым небом?

Конечно, были и в России игроки от Бога, но… все же российского калибра. И для посвященных вся эта бобровско-федотовская мифология так и оставалась мифологией…

После футбола «великолепная троица» отправилась в ресторан. Они устроились в самом углу просторной террасы, откуда открывался великолепный вид на Неаполитанский залив, по которому в разных направлениях скользили разноцветные огоньки прогулочных катеров и яхт…

Вообще-то Смоленский строжайше запретил им появляться всем вместе где бы то ни было. Но… русский человек всегда остается русским человеком, и надежда на «авось пронесет» истребляется зачастую в нем только вместе с ним самим.

Пока Мартов делал заказ, Селиванов прислушался к неожиданно зазвучавшей где-то сбоку русской речи. Он обернулся и увидел трех русских красавиц, сидевших столика за четыре от них.

Их вид не вызывал сомнения в целях их визита в ресторан.

Впрочем, Алексей никогда не осуждал подобных женщин, о которых принято говорить как о падших. И вовсе не потому, что сам был не без греха. Когда при нем осуждали путан, он почему-то сразу же вспоминал разбитые работой руки матери. Им бы, всегда думалось ему, цветы перебирать… Но куда там! «Серп и молот»…

Русскую речь услышал и Мартов. Он тоже повернулся и взглянул на девушек. Потом перевел свой успевший стать весьма многозначительным взгляд на Штыка.

Тот усмехнулся.

— Я не против, Юра. Бабки есть. Только без гусарства. Особенно нам светиться ни к чему.

— А ты как? — взглянул Мартов на Бабаева.

— Ну и вопросы у тебя! — даже слегка подпрыгнул тот на стуле.

— Тогда я пошел, — поднялся Мартов с кресла. — Там разберемся!

Потом они действительно разобрались. Но сначала им пришлось выслушать уже успевшую после открытия границ стать банальной историю своих соотечественниц.

Все три девушки были из Москвы. И все они, на свое несчастье, в один и тот же день прочитали в «Московском комсомольце» о блестящей карьере фотомоделей за границей.

Не долго думая бывшие комсомолки, красавицы и, возможно, даже отличницы направились по указанному в газете адресу. И попали на… конкурс, который успешно прошли. А еще через месяц после усиленных занятий по аэробике и хореографии они отбыли со старшим по команде в Италию.

На этом иллюзии кончились. И вместо обещанного им модного рекламного агентства девушки попали в самую обыкновенную квартиру на окраине Неаполя, где у них тут же отобрали паспорта и посоветовали поменьше возмущаться и побольше делать то, что им приказывали.

И они делали… С переменным, надо заметить, успехом, выпадавшим чаще всего на долю младшей из путан. И вовсе не потому что она была красивее или стройнее своих подруг. Те тоже были в полном порядке. Просто Марина была блондинкой.

Но несколько дней назад их «благодетелей» на какой-то афере повязала итальянская полиция, и им, дабы хоть как-то сводить концы с концами, пришлось пуститься в свободное плавание. Правда, как поведала та же самая Марина, они не теряли надежды заработать заодно и на обратную дорогу домой.

Впрочем, на парней эта мелодрама не произвела ни малейшего впечатления: не вписывались девушки с их извечной русской обреченностью в эту феерическую южную ночь.

Да и у самих девушек, если говорить откровенно, та острота, с которой они переживали свое падение, уже прошла. Люди, как известно, привыкают ко всему…

Когда они все уже прилично выпили и вдоволь натанцевались, Селиванов, разгоряченный вином и близостью красивой Марины, уже созревшей, по его наблюдениям, для любви, предложил той пойти искупаться, благо море было рядом.

Через минуту они вышли из ресторана.

— Идем сюда! — махнула рукой куда-то влево Марина. — Там хороший спуск!

Селиванов сделал несколько шагов и, споткнувшись, чуть было не упал. Марина рассмеялась и взяла его под руку.

— Не спеши! — жарко шепнула она ему на ухо. — Тут рядом!

Обняв девушку за талию, Селиванов прижал ее к себе.

Метров через двести они повернули к морю и сразу же оказались в каких-то густых кустах.

Не в силах больше сдерживаться, Селиванов обнял Марину и впился в ее губы. Вся дрожа от возбуждения, та еще теснее прижалась к нему, и он почувствовал и ее упругую вздымающуюся грудь, и чуть выступающий живот, и стройные ноги…

Ослепленный страстно накатившим на него желанием, он принялся ласкать ее бедра и сквозь частое Маринино дыхание услышал слабый стон.

— Здесь рядом… — услышал он ее прерывистый шепот, — скамейка…

И действительно, метрах в десяти стояла широкая скамейка, видимо, специально принесенная сюда кем-то для любовных утех.

Селиванов быстро раздел Марину и, посадив ее на колени, слегка потянул на себя.

Ответом ему послужил страстный стон.

И хотя сам Селиванов никогда не кричал, он тем не менее испытывал такое же блаженство, как и его партнерша.

Потом они долго плавали и снова занимались любовью уже в море.

Вернулся Селиванов в свой номер далеко за полночь. Но утром, увидев недовольные лица приятелей, «вспомнивших» о наказе Смоленского, он, не вставая в позу, просто сказал:

— Ладно, мужики, в первый и в последний раз…

Вечером он улетел в Москву.

Ветров отхлебнул кофе и аппетитно захрустел запеченным в микроволновке хлебом с сыром и маслом. Из всех сандвичей он предпочитал именно эти.

— У тебя какие планы на сегодня, Валя? — робко спросила сидевшая напротив жена.

— Ты хочешь что-то предложить? — улыбнулся он.

— Нас приглашали Валицкие… Сегодня ведь Рождество…

Да, сегодня было Рождество, и об этом ему не надо было напоминать, поскольку именно сегодня вечером он собирался с Наташей в Елоховскую церковь на вечернюю службу. А потом к ней домой…

Он хотел было сразу ответить отказом, сославшись, естественно, на работу. Но когда взглянул на Ольгу, у него не повернулся язык обмануть ее. Столько на ее лице было написано ожидания, тревоги и грусти.

И он спросил:

— Во сколько они нас ждут?

— Как придем… — все с той же робостью ответила жена. — Надо только позвонить и предупредить…

Несмотря на почти полное равнодушие к жене, обижать ее Ветрову не хотелось. Особенно сегодня, в Рождество…

— Мне должны позвонить, Оля, — на всякий случай все-таки подстраховался он, — и если все сложится, то часика три мы посидим с ними…

— Спасибо, — слабо улыбнулась Ольга и вышла из-за стола.

Ветров вздохнул. Никогда он не думал, что ему придется переживать еще и такое…

По-разному происходит охлаждение мужчины к женщине. Разлюбил, встретил другую, приелась, просто надоела. Все это пусть и неприятно, но объяснимо.

Охлаждение Ветрова к жене не подпадало ни под один из этих случаев. И даже Наташа была здесь ни при чем. Трещина в его отношениях с женой появилась гораздо раньше. Нет, Ольга не действовала Ветрову на нервы, не утомляла его, а была просто безразлична. И это было самое ужасное. Он прекрасно видел, как она мучилась, но помочь уже ничем не мог. И напрасно он копался в своей душе, стараясь отыскать хоть какой-нибудь отголосок былого чувства…

И тем не менее он не мог оставить жену. Он прекрасно понимал, что просто-напросто убил бы ее. Да и кого ей искать на пятом десятке?

Особенно после него: она и сама не раз признавалась ему, что интересных мужиков становилось все меньше и меньше, а сауной и «мерседесом» ее не соблазнишь.

На чужом несчастье счастья не построишь, вспомнил он старую пословицу. Если бы так… Вся беда как раз и заключается в том, что счастье чаще всего строится именно на чужих несчастьях.

В его представлении счастье и несчастье являли собою подобие сообщающихся сосудов. И если в одном — больше, то в другом — обязательно меньше…

На этот раз было меньше у Ольги.

Но две жены и жизнь на два дома, которую он уже начал вести, утомляли. Оно и понятно! Любовница и жена рано или поздно укатают кого угодно.

Но самое печальное заключалось в том, что он никогда не думал о Наташе как о жене. Это было ему ясно с самого начала. И играть с Ольгой в открытую сейчас не имело никакого смысла.

Любовница любовницей, а семья всегда остается семьей… Это была старая истина.

Раздавшийся телефонный звонок, которого Ветров, кстати, совсем не ждал, помог ему выйти из щекотливого положения.

Ольга сняла трубку и тут же протянула ему.

— Тебя!

— Валентин Алексеевич, — услышал Ветров незнакомый голос, — мне надо бы с вами срочно встретиться…

— Где вы находитесь? — не стал вдаваться в по-дробности Ветров, зная, что его телефон прослушивается.

— Я звоню с «Авиамоторной»… Если удобно, можно прогуляться по Лефортовскому парку…

— Удобно! Я буду там через пятнадцать минут…

Ольга уже не сомневалась, что к Валицким ей придется идти одной. И каковы же были ее удивление и радость, когда она услышала:

— Через сорок минут подходи на остановку два-дцать четвертого. Часика три у меня есть…

Это было все, что он мог для нее сделать.

Волохов уже начал отчаиваться. Человек, к которому его послал Бектемиров, на своей квартире так и не появился. Не было его и на даче, километрах в тридцати пяти от Душанбе. На ней вообще никого не было.

Что ж, все правильно. Когда в ход пущены автоматы, лучше не мозолить глаза тем, у кого они в руках…

Время шло, Волохов бездействовал, но и возвращаться в Москву с пустыми руками не мог. Аслан предупредил его очень строго…

В Душанбе Волохов отправился в общем-то на свой страх и риск, не ставя в известность Ветрова. Впрочем, особого страха не было. Да и какая там, к черту, может быть известность, если от него ни на шаг не отходили люди Фарта? Тот ведь тоже особой доверчивостью не отличался. Не верите? Докажите обратное… Почему не позвонил? Да все по той же самой причине! Каждый шаг под контролем! А рисковать побоялся… мог бы все дело завалить…

После недели ожидания Волохов начал задавать себе вполне справедливый вопрос: жив ли он вообще, этот таинственный Сабиров? Ведь так можно было просидеть в Душанбе до второго пришествия…

Но до этого, к счастью, дело все же не дошло. Дней через восемь после приезда группы Волохова на квартире Сабирова появился визитер.

Ни мгновения не сомневаясь в том, что это гонец Сабирова, Волохов приказал своим боевикам взять его. И буквально изнывавшие от безделья и давно уже рвавшиеся в бой Храпов с Рыжим с радостью кинулись исполнять его приказание.

Быстро поднявшись на четвертый этаж, они прислушались.

В квартире было тихо. Переглянувшись с подельником, Рыжий бесшумно открыл отмычкой дверь. Держа пистолеты наготове, боевики осторожно, едва касаясь пола, вошли в прихожую.

Проникший в квартиру мужчина находился в самой большой комнате. Стеклянная дверь в нее была приоткрыта. В слабом свете луны боевики сумели рассмотреть, как гость Сабирова что-то вытаскивал из-за батареи.

— Будем брать на выходе, — едва слышно прошептал Храпов, могучий тридцатилетний парень, бывший в свое время прекрасным борцом.

Рыжий кивнул.

И в этот момент случилось непредвиденное. Храпов, отступая от двери, зацепился за какой-то столик, и стоявшая на нем ваза с грохотом полетела на пол.

Выстрела Храпов не услышал, но увидел, как Рыжий, схватившись вдруг обеими руками за грудь, медленно, словно при замедленной съемке, опустился сначала на колени, а потом с глухим звуком ткнулся лицом в пол.

Не долго думая Храпов открыл беспорядочную стрельбу и в ответ услышал громкий крик и последовавшие за ним стоны.

Попал…

Но в комнату Храпов не спешил войти. Нарываться на пулю сейчас, когда его противник был ранен, он не собирался.

Прошло еще минут десять. Наконец снова послышались стоны. И Храпов решился на эксперимент. Он взял висевшее на вешалке пальто и, приоткрыв дверь, швырнул его в комнату, ожидая выстрела. Но ответом служили все те же стоны.

И Храпов решился. Он медленно вполз в комнату, держа пистолет перед собой.

Его противник лежал на спине. Рядом валялся пистолет.

Храпов поднялся на ноги и одним мощным прыжком покрыл разделявшее их расстояние. Первым делом подобрав оружие, он наклонился к парню. Тот был без сознания.

Связав визитера ремнями по рукам и ногам и вставив ему в рот кляп, Храпов вышел из квартиры и прислушался.

На площадке царила мертвая тишина. Правда, тишина эта могла быть обманчивой. И вполне возможно, что именно в эту самую минуту кто-нибудь из услышавших подозрительный шум в пустовавшей квартире Сабирова звонил в милицию. И Храпов поспешил к Волохову.

Выслушав Храпова, тот выжидал еще почти полчаса. Если кто-то и позвонил в милицию, то она за это время в любом случае уже приехала бы.

Когда они вошли в комнату, парень уже пришел в себя и слабо стонал. Пуля попала ему в бедро и, задев кость, причиняла мучительную боль.

Не зажигая света, Волохов наклонился к парню и быстро обыскал его. Во внутреннем кармане пиджака он обнаружил тугую пачку долларов и небольшой мешочек с порошком. Сунув и то и другое себе в куртку, Волохов выдернул кляп и спросил:

— Где Сабиров?

Парень зажмурился от боли и застонал. Потом снова открыл глаза.

Волохов повторил вопрос.

— Отправьте меня в больницу! — прохрипел тот.

— Я тебе обещаю, — быстро ответил Волохов, — сразу же вызвать сюда врача…

— Сначала вызовите… — снова застонал па-рень.

Не говоря больше ни слова, Волохов вытащил сигарету и прикурил ее. Сделав несколько затяжек, он поднес сигарету к бедру парня и ткнул ею в рану. Тот заревел было от боли, но его крик сразу же захлебнулся, ибо второй рукой Волохов плотно зажал ему рот.

— Где Сабиров? — снова спросил он, когда парень немного пришел в себя.

Понимая, что музыку здесь заказывают другие, парень быстро и толково объяснил, как найти принадлежащую Сабирову дачу.

— Сейчас, — повернувшись к Храпову и явно блефуя, произнес Волохов, — ты поедешь по этому адресу и убедишься, что Сабиров там. Потом позвонишь мне… Если ты обманул меня, — он снова посмотрел на раненого, — я накалю шампур и протащу его через твою рану! Ты понял?

Еще бы не понять! И парень, приняв слова Волохова за чистую монету, сам упростил задачу до минимума.

— Зачем куда-то ехать? — держась из последних сил, проговорил он. — Вы можете позвонить ему. Он ждет…

— Будешь говорить с ним сам! — протянул Волохов раненому трубку. — Скажешь, что приедешь завтра!

Волохов набрал названный ему парнем номер, и тот почти сразу же сказал:

— Это я, Алим… Все нормально! Буду завтра… Пока!

Он выронил трубку и взглянул на Волохова.

О враче он больше не заикался. Он прекрасно понимал, что единственное, что могут для него сделать эти люди, так это убить его без пыток.

Так оно и случилось.

Волохов ничего не сказал Храпову, а только бросил на него быстрый и многозначительный взгляд.

И в это же мгновение раздался негромкий хлопок. Парень вздрогнул и затих. На этот раз навсегда.

— Что будем делать с Рыжим? — взглянул на Волохова Храпов.

— Вытащи все документы, — глядя ему в глаза, жестко ответил тот, — и сделай так, чтобы его нельзя было узнать.

Храпов молча кивнул.

Волохов вышел в прихожую и сразу же услышал глухие удары. Это Храпов изменял лицо бывшего подельника. Потом до него донесся отвратительный запах жженого мяса. Так Храпов лишил оперативников возможности снять отпечатки пальцев дважды судимого Рыжего.

Конечно, можно было бы устроить пожар. Но надо было спешить. Да и гарантий, что труп успеет сгореть до того, как приедет пожарная команда, у них не было.

«Хорошо еще, что у него нет татуировок на теле!» — подумал Волохов про себя и увидел выходившего из комнаты Храпова.

— Порядок, Альберт…

Смоленский был доволен. Одна из трех передвижных лабораторий по переработке сырца «вступила в строй». И завербованные им в Москве химики уже приступили к производству высококачественного, а значит, и более дорогого порошка. На подходе были и две остальные «производственные мощности». И если все также хорошо пойдет и дальше, то уже очень скоро…

Раздавшийся телефонный звонок вернул Смоленского из заоблачных высот, в которые он воспарил, на грешную землю. И как уже очень скоро выяснилось, на очень даже грешную…

— Игорь Аркадьевич? — услышал он незнакомый и явно измененный мужской голос.

— Да, это я, — почему-то предчувствуя недоброе, ответил Смоленский.

— Выслушайте меня внимательно, Игорь Аркадьевич, а потом дадите мне ответ. Согласны?

— А что же мне еще остается делать? — поморщился Смоленский. — Говорите!

— Я прилетел в Душанбе от той команды, которая обслуживала известное вам заведение на улице Декабристов в Москве, — начал незнакомец, и Смоленский сразу же понял, чем закончится этот разговор. — На днях вы узнаете, что на квартире Сабирова застрелен Алим Коджаев и еще один человек. Но это еще не все. Вы также узнаете и о гибели самого Сабирова вместе с женой и еще одного русского. Как вы сами понимаете, на вас меня вывел Сабиров, который, к вашему да и к моему счастью, уже больше ничего никому не скажет. О вас знаю теперь только я, поскольку прилетевшие со мною люди мертвы… У меня два варианта, Игорь Аркадьевич, — после небольшой паузы снова заговорил Волохов. — Либо продолжать работать с теми людьми, которые горят желанием выйти на вас, либо за определенное вознаграждение хранить вечное молчание. Не скрою, что лично для меня предпочтительнее второе. А теперь я хотел бы узнать о том, что вы сами думаете по этому поводу?

Волохов замолчал.

Смоленскому по этому поводу думать было нечего. Выбора у него не было. Ему оставалось только согласиться на второй вариант, а потом сделать все возможное, чтобы выйти на этого «благодетеля»…

— Каковы ваши условия? — нарушил он наконец паузу.

— Я отдаю вам людей, работавших на Хана в Москве, и вы кончаете с ними в ближайшее время. Ну а я получаю от вас за лояльность… ежемесячное пособие…

— Хорошо, — сразу же ответил Смоленский, — я согласен!

— А как мне получать деньги? — спросил Волохов.

— Это вы уж решите сами! — быстро сказал Смоленский. — Как скажете, так и сделаем!

Легко сказать: решите! Ведь в таких делах передача денег становится самым трудным делом. И Волохов прекрасно понимал, что Смоленский обязательно постарается выйти на него. Такие «благодетели» не нужны никому. Но в любом случае сначала надо было отделаться от Аслана и скинуть ошейник, надетый на него Ветровым…

— Сделаем так, — произнес он. — Сначала разберемся с кадрами, а потом вернемся к вопросу о деньгах. Идет?

— Да!

— Тогда слушайте…

И Волохов предложил Смоленскому свой план нейтрализации группы Бектемирова. Он не боялся риска. Не в интересах Смоленского было «кидать» его. И когда тот дал согласие, Волохов сказал:

— Я перезвоню вам позже…

— Я жду!

Через пять минут Волохов уже говорил с Асланом….

На этот раз Аслан Бектемиров готовил плов с особым настроением. Такой удачи он не ожидал. Волохову не только удалось найти Сабирова, но и уговорить того прилететь в Москву. Впрочем, по словам Волохова, Сабиров был даже рад такому предложению, поскольку на него, как он заявил, шла самая настоящая охота.

Все правильно! Пусть отсидится у него на даче, а потом… он сплетет свою собственную паутину, в которой повязнут все те, кто попытался было лишить его денег.

Нет, что там говорить, молодец этот Волохов! И он правильно сделал, что послал в Душанбе именно его. Впрочем, больше для такой миссии никто и не годился. Да, его люди отважны и рисковы, и прикажи он, они, не задумываясь, пустят под откос пассажирский поезд. Но в таком деле требовались совсем иные качества.

Не исполнителей, но творцов.

Аслан взглянул на часы. Восьмой час… Волохов обещал быть к восьми. Вместе с Сабировым. Насколько Бектемиров понял из туманных намеков, операция прошла не так гладко, как хотелось бы, и он уже больше никогда не увидит ни Храпова, ни Рыжего. Но это мало волновало его. За Сабирова он был готов заплатить куда более высокую цену…

К половине восьмого подъехали и остальные члены его группы. Не было пока лишь Волохова с Сабировым. Теперь, после гибели Храпова и Рыжего, у него оставалось всего пять человек…

Без пятнадцати восемь они пропустили по первой, а ровно в двадцать часов по московскому времени на даче появился Палевый…

Всего минута потребовалась ему и его боевикам, чтобы превратить пятерых здоровых и полных сил мужчин в груду кровоточащего мяса.

Раздавшиеся на даче Бектемирова автоматные очереди в значительной степени ослабили тот поводок, на котором Ветров держал Волохова.

На военный совет собрались все трое: Смоленский, Селиванов и Кесарев.

Им предстояло обсудить тактику и стратегию работы в Европе, а также ситуацию, складывавшуюся после звонка неизвестного Смоленскому и уничтожения группы Бектемирова.

Но сначала Смоленский рассказал о первой выдаче «на гора» порошка очень высокой пробы и в достаточном количестве. Люди Смоленского уже начали вовсю скупать сырец у крестьян и менять его на продовольствие, доставку которого на Памир Смоленский тоже наладил. Правда, товарообмен затруднялся боевыми действиями на границе, но это были уже причины объективные.

Короче говоря, звено «Таджикистан — Москва» в предполагаемой цепочке «Таджикистан — Москва — Европа — Америка» было практически готово к действию.

Теперь предстояло обсудить доставку порошка в Европу.

Игорь Аркадьевич предлагал по возможности отказаться от традиционных курьеров и использовать их только в единичных случаях…

Опасность работы с курьерами заключалась даже не в том, что у них отберут порошок. Это было бы еще полбеды. Куда страшнее было то, что по одному звену могли «прозвонить» всю линию. От начала до конца. И тогда вся огромная и дорогостоящая работа пошла бы насмарку.

Отказ от курьеров диктовался и еще одним достаточно веским соображением. Возрастающим количеством порошка.

Смоленский предлагал транспортировать его через третьи страны. Как? Об этом следовало поговорить особо. Способов здесь хватало. Могла же фирма Балиева закупать дешевые продукты в той же Франции? Могла…

Ну и, конечно, отношения с итальянцами… Ведь так или иначе, но они «наезжали» на итальянцев, да еще на их же собственной территории! Шутка ли сказать, отсечь их как посредников в сношениях с американцами! Да и с конкурентами из Пакистана, Ирана и Турции разобраться тоже не мешало.

Конечно, можно было бы установить отношения с русскими эмигрантами и через них работать с американскими партнерами. Но это грозило в любом случае только лишней головной болью. Да и попробуй еще найди верных людей среди этих эмигрантов!

Смоленский же поклялся не иметь дела с третьими лицами. Пусть на это уйдет больше времени и денег, но он должен иметь только прямые выходы. А в том, что американцы тоже заинтересованы в таком партнерстве, он не сомневался. По той простой причине, что он продавал бы им порошок по несколько меньшей цене. Вот и все!

— Но пока, — подвел Игорь Аркадьевич итог своему выступлению, — я предлагаю послать курьера и через него выйти на итальянцев. Пусть те думают, что продолжают работать с Ханом. А там… посмотрим… Согласны?

Конечно, они были согласны. Да и что можно было возразить по поводу этой прекрасно аргументированной и четкой программы становления картеля?

— А когда можно отправить курьера? — только и спросил Кесарев.

— Да хоть завтра! — пожал плечами Смоленский.

— Прекрасно. А не мало вас там? — повернулся Кесарев к Селиванову. — Всего трое!

— Пока хватит! — возразил тот. — Ведь на нашей стороне внезапность! К тому же нас никто не знает в лицо. А если уж очень понадобятся люди, то я позвоню! Кстати, — взглянул он на часы, — уже очень скоро я должен встретиться с нашим потенциальным сотрудником!

— Знакомый Мартова? — поинтересовался Кесарев.

— Да, — кивнул Штык, — тоже с итальянским…

Кесарев взглянул на Смоленского, и оба усмехнулись. Вот уж воистину время собирать камни! Им приходится набирать боевиков со знанием итальянского языка! Одним словом, приехали! Но… с другой стороны, все течет, все меняется. В том числе и требования к этим самым боевикам.

— Иди, Леша! — протянул приятелю руку Кесарев.

Когда они остались одни, Смоленский сразу же сказал:

— Этот человек из группы Бектемирова отделался от своего бывшего хозяина по двум причинам. Либо он не захотел делиться с ним информацией, справедливо полагая, что до поры до времени может совершенно безнаказанно доить нас, либо у него были весьма веские основания опасаться этого Аслана.

— Крапленый? — взглянул на него Кесарев.

— Да.

— В таком случае он играет пока беспроигрышную партию, — покачал головой Кесарев. — Бояться ему теперь некого, а спецслужбы он может водить за нос столько, сколько ему заблагорассудится… Да и любого неугодного ему человека он тут же уберет нашими руками. Он так и не придумал, как получить эти десять тысяч?

— Нет…

— Это наш единственный шанс выйти на него, Игорь! Хотя он, конечно, в любом случае подстрахуется…

— Да черт с ним! — махнул рукой Смоленский. — Пусть страхуется! Лишь бы поскорее определился со своими бабками! Ведь как-то их ему надо получать? Иначе вся его игра теряет смысл.

— Будешь еще кофе? — взглянул на компаньона Кесарев.

— Да, — улыбнулся тот, — и обязательно с коньяком, поскольку нам с тобой предстоит еще очень серьезный разговор.

— Вот как? — усмехнулся Кесарев. — А я-то думал, что мы с тобою до сих пор шутили!

— Кто знает! — с самым серьезным видом покачал головой Смоленский.

Кесарев бросил на него внимательный взгляд, но, так ничего и не сказав, принялся варить кофе.

Через десять минут все было готово. Кесарев разлил по рюмкам коньяк и вопросительно взглянул на Смоленского.

— Речь пойдет о Бестужеве… — не стал тот томить Кесарева ожиданием.

И разговор у них получился действительно серьезным. Хотя совсем уж неожиданным для Кесарева не был. Он уже не раз и не два задумывался над тем, что сейчас высказал ему Смоленский. И был полностью с ним согласен…

Взятые у Грошева Палевым пятьдесят тысяч больно ударили не только по карману Креста, но и по его самолюбию.

Почти в течение трех лет он огнем и железом наводил порядок на подвластной ему территории, убирая неугодных и подчиняя слабых. И казалось бы, весьма в этом преуспел. Во всяком случае, за последние полтора года на контролируемые им заведения и фирмы никто не наезжал. И вот на тебе, «Макао»!

Он понимал, что получатель не обманывал. Слишком дорого ему обошелся бы такой обман!

И если говорить откровенно, то ему очень хотелось бы, чтобы эти пятьдесят тысяч взяли гастролеры. Головной боли с ними меньше. Были и ушли…

Но — не складывалось. Ведь им надо было каким-то образом выйти на получателя, а сделать это можно было только благодаря утечке информации. О получателе знали лишь двое. Он сам и кассир. И конечно, плюс все те, к кому тот ходил. Но им не было никакого смысла подставлять получателя, поскольку платили они Кресту далеко не свои трудовые. И прекрасно понимали, что этим оброком покупают возможность делать то, что они делали. Люди там работали серьезные, и лишние тревоги им были совершенно ни к чему. Ведь подобная эскапада грозила им весьма нежелательными разборками на самых разных уровнях…

Нет, не в них было дело! Крест чувствовал это нутром. И все чаще и чаще ему на ум приходил «старый друг»…

Бес… Именно с его приездом на голову Креста как из рога изобилия посыпались напасти. То Мореный с Хрипом и этими двумя киллерами… То скрытая угроза старой гвардией… Теперь эти пятьдесят тысяч…

С того памятного разговора в «Фиалке» Бес ни разу больше даже не заикнулся о своем «деле». Но это совсем не удивляло Горелова. Он знал, с какой скрупулезностью Бес будет отрабатывать все возможные варианты, пока наконец не оста-новится на одном. Как правило, действительно лучшем…

Дело было в другом. Все чаще и чаще Крест подумывал о том, как бы Бес не открыл своего «дела», не поставив в известность его. Если уже не открыл…

Значит, надо было проверить. Как? Да очень просто! Попасти все открытые на его территории фирмы и предприятия. Может, что и всплывет. Возможности у него, слава Богу, пока для этого были.

Теперь Крест уже жалел, что затеял всю эту несерьезную возню с похищением Беса. Впрочем, задним умом все сильны. А что ему было делать тогда, когда ему сообщил присутствующий на поминках сосед Мореного, что видел за десять минут до убийств входящих в подъезд Беса и Хрипа?

Надо было, наверное, все же сдать его. Но тоже не так просто. Сдать мало, надо доказать. А кто поверит имевшему две судимости Кольке Волкодаву, что его поведением движут самые благородные порывы? Да и как он будет выступать на суде? Потом его не отмазать даже Кресту. Всем будет ясно: подставка!

Ладно, черт с ним пока, с этим Мореным, останется про запас. А пока пусть займутся фирмами…

И Крест набрал номер телефона, по которому звонил только в экстренных случаях.

Климент Ефремович Туголуков давно уже потерял способность удивляться чему-либо. В том числе и непонятным приказам.

Впрочем, кто знает, может быть, они только для него непонятны, а тем, кто их отдает, куда как все ясно…

Но понимание пониманием, а приказ оставался приказом. И выполнять его было надо. Тем более, он касался его старинного знакомого, которого он восемь лет назад препроводил в «не столь отдаленные»…

Как успел выяснить Туголуков, Анатолий Николаевич Кесарев прибыл в первопрестольную в день убийства Мореного и Хрипа и еще двух парней на улице Лавочкина. А еще через день его видели на Ваганьковском вместе с Крестом…

На этом их отношения обрывались. Во всяком случае, никто их больше вместе не видел. Правда, кто-то слышал, что Бес якобы намерен открыть какое-то свое «дело». Дальше этого слухи не шли.

Но Туголукову было и этого вполне достаточно. Уж кто-кто, а он-то прекрасно знал великолепные способности Кесарева и ни минуты не сомневался, что он не замедлит реализовать их. И уж конечно, без Креста… Не тот Толя человек, чтобы ходить под кем-нибудь. И рано или поздно они обязательно столкнутся лбами. Если уже не столкнулись…

Попытался Климент Ефремович и связать убийство Мореного с появлением в Москве Беса. Но… так и не связал. Не получалось. Если бы был убит один Мореный, то куда бы еще ни шло. И то еще вопрос! Ведь правду знал только он, Климент Ефремович Туголуков. А он — никому, ни сном, ни духом…

Возможно, Мореный сам решил убрать Кесарева, не ожидая, когда его «благодетель» приведет в исполнение висевшую над ним столько лет дамокловым мечом угрозу. Тогда при чем здесь Хрип и эти двое с улицы Лавочкина?

Но больше всего его сбивала с толку найденная на улице Лавочкина фотография Горлова. Бес, конечно, Бесом, но этот снимок путал все карты. И Климент Ефремович почти не сомневался, что Мореного и исполнителей контракта просто-напросто убрали. Запахло где-то жареным, вот и замели следы… Да и что значили эти пешки по сравнению с теми ферзями, которые оплатили контракт на Горлова? Так, букашки…

И Беса к этим букашкам уже не пристегнешь даже при всем желании. Слишком далеко находился он в день убийства Горлова от столицы. Да и не будет он исполнять чьи-то контракты…

Но почему же ему в таком случае приказали проверить Беса и держать по возможности под контролем? Для профилактики? Не похоже… Так доблестная милиция не работала. В ней ведь тоже все по-русски: гром не грянет, мужик не перекрестится!

Впрочем, гадать Туголуков не любил. Раз приказали, значит, надо выполнять! Не забывая, естественно, и о своих интересах. А жизнь рано или поздно сама ответит на все вопросы.

И он еще раз взглянул на лежавший перед ним список фирм и малых предприятий, открывшихся в бывшем Куйбышевском районе после возвращения Беса. Их было пока немного, всего шесть. Но серьезный интерес вызывали только три: АО «Василиса», фирма по торговле недвижимостью «Князь Игорь» и СП «Сокольники».

Именно ими Туголуков и решил заняться в первую очередь.

Примерившись к списку, Туголуков аккуратно, как и все, что он делал, расставил порядковые номера.

Владимир Александрович Бестужев в его прейс-куранте числился под номером два…

Приблизительно в это же самое время номер два туголуковского списка находился в Доме журналиста на презентации вновь испеченного совместного предприятия.

В последнее время Бестужева все чаще и чаще приглашали на всевозможные презентации и официальные мероприятия — по мере того как росло благосостояние его фирмы. А оно росло быстро. Изначальные капиталы Смоленского и великолепно организованная Бестужевым работа фирмы делали свое дело. И сальдо было пока в их пользу…

Отсюда, понятно, и приглашения. Интересы были у всех, деньги — у немногих…

Да и как не пригласить, с другой стороны, одного из самых популярных в стране бизнесменов? А Бестужев уже успел превратиться в такового стараниями бывших своих собратьев по перу, на совесть отрабатывавших вложенные в них все тем же Смоленским деньги.

Они взахлеб пели дифирамбы «Князю Игорю», учредившему фонд помощи инвалидам и детским домам. Еще бы не петь! Ведь их гонорарам позавидовал бы сам Киплинг, получавший, как известно, за слово по доллару…

А устраиваемые фирмой бесплатные обеды в нескольких столовых, где каждый день столовались пятьдесят наиболее нуждающихся пенсионеров? Как же тут не петь? И, понятно, пели…

Правда, для самого Бестужева предложение брата об учреждении этого фонда и кормлении пенсионеров явилось совершенно неожиданным. Но тем не менее он сразу же согласился.

Он ведь не был наивным человеком и не мог не понимать, что за всеми этими фондами стоят какие-то определенные цели тех людей, которые на самом деле и являлись хозяевами «Князя Игоря». И все чаще он стал задумываться об этом после того, как за ним начали настоящую охоту партийные функционеры самых различных толков. Еще бы! Кому не хотелось заполучить в свои ряды богатого и начинавшего пользоваться большой популярностью бизнесмена! К тому же Бестужев был образованным человеком и свободно говорил практически на любые темы на прекрасном русском языке, который с развитием демократии слышался все реже и реже…

Правда, с вступлением в партии Бестужев не спешил. Он просто не хотел никуда вступать. Но и этому было найдено объяснение. Торгуется, старается не прогадать, хочет создать свою партию…

В конце концов Бестужев был вынужден поговорить с братом. И тот не стал скрывать, что эта акция была тщательно продумана. Впрочем, он и на этот раз остался верен себе. Объяснив Бестужеву положение вещей, Кесарев тут же заметил, что тот по-прежнему свободен в своих решениях. И если желает, может закрыть все эти фонды и столовые.

Бестужев не закрыл. Но стал еще более осторожен в своих интервью и знакомствах с сильными мира сего.

Когда закончилась официальная часть, Бестужев сразу же направился в ресторан, поскольку ему очень захотелось пить.

На лестнице он вдруг увидел приглашенного на презентацию одного из заместителей председателя правительства Москвы Геннадия Юрьевича Соколова. Тот о чем-то оживленно беседовал с Сергеем Владиславлевым, близким к московским правительственным кругам журналистом.

— Володя, — на правах старого товарища окликнул Владиславлев Бестужева, — подойди к нам, пожалуйста! Геннадий Юрьевич хочет познакомиться с тобой!

— Рад, очень рад! — широко улыбаясь, крепко пожал Соколов руку Бестужева. — Давно уже хотел познакомиться с вами, Владимир Александрович!

— Спасибо! — искренне ответил Бестужев, которому был симпатичен этот всегда энергичный и никогда не поддающийся панике человек.

Соколов не стал рассыпаться в дежурных комплиментах, а сразу же заговорил о… Сокольниках. Вернее, о Путяевских прудах. У него давно уже зрела идея создать там что-нибудь вроде детского городка.

Они проговорили недолго.

И только возвращаясь домой, уже в машине, Бестужев вспомнил, о чем забыл поговорить с Соколовым — о гербе Москвы.

Бестужев никогда не понимал, почему символом столицы России избран тот самый Святой Георгий, который со своим знаменитым копьем охранял с неба отнюдь не Россию, а Англию и Грузию. Хранительницей России была Богородица с младенцем Христом. Именно она в сочетании со звездным небом испокон веков олицетворяла нравственный закон на Святой Руси…

Или взять того же орла… Ведь символом России всегда считался вовсе не орел, а лебедь…

Да и флаг тоже оставлял желать много лучшего. Та же история неопровержимо доказывала, что «везло» тем странам, на флагах которых так или иначе изображен крест. Великобритания, Швейцария, Австралия… Да и наш, овеянный славой андреевский…

Конечно, в подобных рассуждениях много мистики. Хотя какая тут, к черту, мистика? Называй как хочешь, жизнь не обманешь…

И все же куда приятнее для русского глаза видеть на гербе Москвы что-нибудь русское. Да того же Юрия Долгорукого! Чем не символ? Куда уж лучше! Сам основатель! Так нет, взирай на английско-грузинского Жору…

Ладно, решил про себя Бестужев, подъезжая к дому, не успел сегодня, скажет о гербе в следующий раз. Соколов мужик вроде ничего и поймет все как надо. Да и не так уж плохо иметь на гербе Богородицу с Христом. Хватит с нас уж копий-то…

Задумавшись, Волохов проскочил поворот и теперь, чтобы попасть к Белорусскому вокзалу, ему пришлось доехать почти до «Динамо».

Впрочем, на это свидание он не спешил, ибо Ветров уже был ему не так страшен, как всего несколько дней назад.

Теперь его волновала другая проблема: как получать со Смоленского причитавшиеся ему за лояльность дивиденды? А именно на них он и строил свое дальнейшее благополучие.

И в самом деле? Зачем надрываться и организовывать какие-то там каналы, засылать курьеров и жить словно на вулкане, когда можно просто получать приличные суммы? Вот только как? Да, это был вопрос вопросов! И даже он, Волохов, с его изощренным умом так до сих пор и не смог ни до чего додуматься.

Он не сомневался, что Смоленский бросит все силы на поиски своего таинственного абонента и если найдет его, то отправит вслед за Ханом. Такой свидетель никому не был нужен…

А если переводить деньги в иностранный банк? Не поставит же Смоленский своих людей денно и нощно дежурить у этого банка? А если поставит? Это хорошо на диване рассуждать: поставит — не поставит! А когда надо будет ехать за бабками, все это будет видеться совсем в другом свете…

Занятый этими мыслями, Волохов чуть было снова не проехал нужный ему поворот. На этот раз во двор большого восьмиэтажного дома рядом с Белорусским вокзалом, где находилась одна из конспиративных квартир Ветрова.

Припарковав машину, Волохов не спеша (теперь он себе мог позволить подобную роскошь) направился в нужное ему парадное и, поднявшись на шестой этаж, нажал кнопку звонка.

— Здравствуйте, Альберт Венедиктович, — открыл дверь Ветров.

— Добрый день! — улыбнулся Волохов, входя в ярко освещенную прихожую.

Они прошли в большую светлую комнату, окна которой выходили на Белорусский вокзал. В углу комнаты стоял накрытый стол.

— Прошу! — указал Ветров на одно из кресел.

Волохов поблагодарил и уселся. Ему нравилось поведение Валентина Алексеевича. Он держал дистанцию, но делал это весьма умело, не подчеркивая своего превосходства. Впрочем, по большому счету, превосходство это как бы самоликвидировалось…

— Что-то вас давненько не было видно, Альберт Венедиктович, — наливая чай, проговорил Ветров. — Дела замучили?

— Да какие там дела! — поморщился Волохов. — Так, суета…

— И томление духа? — внимательно взглянул на него Ветров.

Он был хорошим психологом и тонко чувствовал партнера. И сейчас он видел перед собою совсем другого человека. Уверенного и спокойного.

— Если угодно, — равнодушно пожал плечами Волохов.

— Вы виделись за это время с Бектемировым? — спросил Ветров, отметив про себя безразличие, которого раньше Волохов себе не позволял.

— Да, — небрежно кивнул Волохов, — он заезжал ко мне пару раз…

— И как он?

— Да никак! — пожал плечами тот. — Тоже суетится…

— Ну а планы-то у него какие-нибудь есть?

— Да какие там планы! — махнул рукой Волохов. — Так, химеры! Надо, видите ли, лететь в Душанбе и там, на месте, искать концы. Как будто это так просто!

— Да, это непросто, — согласился Ветров. — Но это только проекты или уже принятое решение?

— Скорее всего второе… Ведь мы… Бектемиров привык к деньгам, а работы нет уже почти полтора месяца. Он вообще на распутье: то ли лететь в Душанбе, то ли искать новые связи.

— А с кем-нибудь, помимо Бектемирова, вы еще виделись?

— Нет, — твердо ответил Волохов. — Да и зачем? Все решения принимает Аслан, а с остальными общаться мне ни к чему.

Волохов отпил уже начинавший остывать чай и закурил.

Ветров молчал. Он не сомневался, что Волохов лжет.

И пока ему не станет известна причина в перемене настроения Волохова, говорить с ним на любые темы бессмысленно. И поэтому он спокойно сказал:

— Не смею вас больше задерживать, Альберт Венедиктович!

— Благодарю вас за чай, Валентин Алексеевич, — поднялся с кресла Волохов, и в его голосе помимо воли прозвучала ирония.

Он чувствовал себя сейчас так, как чувствует забитый старшиной солдат, когда вдруг узнает, что тот больше не его начальник и он наконец-то может безбоязненно послать его куда подальше. Именно тогда появляются и ирония, и безразличие, и даже презрение.

Оставшись один, Ветров закурил и подошел к окну.

На перроне копошились в ожидании поезда люди. И как только подошла электричка, они кинулись на штурм вагонов, стремясь занять сидячие места.

Действительно, суета и томление духа… Впрочем, все, как в жизни. Так же в ней каждый ждет своего поезда и, едва завидев его, сразу же бросается занимать по возможности более удобное место. А когда увидит, что поезд движется совсем не в ту сторону, то пытается пересесть в другой и опять суетится. Именно после этой-то суеты и появляется томление духа…

Взять хотя бы его, Ветрова. Неужели он пришел в этот мир только для того, чтобы мешать одним производить анашу, а другим курить ее? Если только для этого, то грустно…

Раздавшийся звонок оторвал Ветрова от философских мыслей.

Пришел Раскатов. Раздевшись, он уселся в то же самое кресло, где всего четверть часа назад восседал Волохов, и сказал:

— Вчера на даче расстрелян Аслан Бектемиров со своими людьми…

Что ж, все правильно! Вот и отгадка! Конечно, Волохов знал об этом!

Ведь против него, кроме того злополучного звонка, ничего не было. А звонок хорошо было использовать только в оперативных разработках. Ни один суд не принял бы этот довод. Да и какой прокурор даст санкцию на арест человека, который ошибся телефонным номером? Да хоть на все семь цифр! Статьи за это пока не предусмотрено…

Правда, у Ветрова был союзник посильнее любого прокурора — страх Волохова перед Бектемировым. Но теперь этот союзник вместе с самим Асланом ушел в небытие…

А там кто знает? Не по наводке ли самого Волохова расстреляна группа Бектемирова? Но… пока это только догадки. А для продолжения серьезной работы с Волоховым нужны факты. Теперь к нему просто так не подступишься. Бояться-то ему некого…

Но никакого зла против этого человека или тем более разочарования в нем Ветров не испытывал. Наоборот! К человеку, который сумел переиграть тебя, надо испытывать прежде всего уважение. Специфическое, конечно, но тем не менее…

Оба они играли одну и ту же партию, и каждый хотел выиграть. Пока выигрывал Волохов, и честь и хвала Волохову за это. А ему, Ветрову, надо… лучше работать! Ведь партия далеко еще не окончена. И кто знает, не слишком ли рано торжествует победу Альберт Венедиктович?

— Нечто подобное я предвидел… — ответил Ветров и, заметив недоуменный взгляд Раскатова, пояснил: — Только что у меня был Волохов и слишком уж уверенно вел себя. Словно и не было никакого звонка на улицу Декабристов…

— Ты полагаешь… — начал было Раскатов, но Ветров перебил его:

— Полагать, Игорь, я могу все что угодно… Нам надо знать! И в ближайшее время мы займемся Волоховым… Есть что-нибудь по Италии? — перевел он разговор на другую тему.

— Пока тишина… Можно, конечно, ускорить, но мне не хотелось бы чересчур заинтересовывать Интерпол и итальянскую полицию. Они сразу возьмут Бабаева под колпак!

— Сколько его уже ищут?

— Почти неделю… За Волоховым будем устанавливать наблюдение?

— Зачем? — пожал плечами Ветров. — Тех, с кем он был связан непосредственно, убрали… А если он играет какую-то более тонкую игру, то на своих партнеров он нас все равно не выведет. Более того, я думаю, что он сейчас вообще на несколько месяцев затихнет… Бабаев — вот наша программа на ближайшее время! А Волохов от нас никуда не уйдет.

Ветров заварил свежего чая, и они еще долго проговорили о возможных вариантах этого дела…

Несмотря на свое «среднеазиатское» происхождение, гость любил русскую баню. И даже не сравнивал ее ни с какими саунами…

Да и какое может быть сравнение? От саун только першение в горле. А русская баня — в первую очередь для души…

А потом, понятно, чай, настоянный на чабреце, мяте и зверобое. И безо всяких лимонов. Хотя, грешным делом, гость после бани любил и водочки выпить.

Но и без водки благодать. Да и не до нее пока. Еще успеет, выпьет…

А потом можно и полежать в том же самом предбаннике, не уступающем по роскоши восточному дворцу. И кто это только выдумал: мир хижинам, война дворцам? Глупые люди… Всегда были хижины и всегда будут дворцы, и мир между ними куда лучше войны. Впрочем, так оно пока и есть. А в России нет ничего более постоянного, нежели это неопределенное «пока»…

Под эти философские мысли распаренный баней и разомлевший от чая гость незаметно уснул.

А потом был ужин. При камине и свечах, отражавшихся в висевших на отделанных красным дубом стенах венецианских зеркалах, в резных, опять же барокко, бронзовых окладах.

И конечно, разговор… Но пока не о делах. Так… ни о чем…

После ужина хозяин дачи пригласил гостя сыграть на бильярде, и тот с удовольствием принял вызов. После бани и сна он чувствовал себя в прекрасной форме.

Восточного человека трудно удивить роскошью, ибо Восток и роскошь есть не что иное, как близнецы-братья. Но когда хозяин зажег многочисленные свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках, он не мог не заметить изумленного выражения на лице гостя.

И было чему изумляться. Наверное, именно в таких залах играли в Монте-Карло. Кстати, стол был привезен из столицы игорной империи…

Правда, некоторые надписи на стоявших на специальных подставках вдоль стены телефонах все же разрушали иллюзию. И даже возвращали в жестокую реальность. Ибо написанные на телефонах золотыми буквами имена говорили сами за себя.

Играли в американку. С переменным успехом. Но первую партию выиграл все-таки гость.

— Сейчас мы покурим, — выкладывая на зеленое сукно пять тысяч долларов, проговорил старавшийся ничем не выказать своего огорчения хозяин, — а потом я возьму реванш!

— Пожалуйста! — широко улыбнулся гость, и по этой улыбке можно было понять, что проиграть хозяину ему гораздо приятнее, нежели одержать над ним в его доме победу.

По-восточному тонко велась и та беседа, ради которой, собственно, и было затеяно все это путешествие.

— Мы почти полностью утратили контроль, — затягиваясь сигаретой, произнес гость. — Осталась только тонкая ниточка, кончик которой сейчас находится…

— Я знаю, где он находится, — перебил на всякий случай гостя хозяин. — И работа в этом направлении ведется…

— Очень бы хотелось надеяться, — снова заговорил гость, — на ее успешное окончание!

— Постараемся! — пожал плечами хозяин. — Но… — насмешливо взглянул он на гостя, — все в руках Аллаха!

От гостя не укрылась насмешка, но он ничем не выразил своего недовольства. Все было правильно. Слишком уверовали они в этого Хана, и когда вдруг среди ясного неба раздался гром, то никто не оказался готов к такому повороту. Да и не таким уж ясным оно и оказалось, это небо…

Но и хозяин и гость никогда не лили слез по былому. Случилось, значит, случилось! Главное, впредь не повторить той же самой ошибки! И зная их, можно было с уверенностью дать руку на отсечение: не повторят!

Да и не прошлым были заняты их мысли, а будущим. Кто-то ведь сменил Хана. А раз так… Одним словом, интересы обоюдоострые…

И поэтому гость, нисколько не обижаясь на иронию, мягко сказал:

— Конечно, ничто в этом лучшем из миров не совершается без воли Всевышнего, но мне кажется, что и от ваших рук зависит многое.

— Многое, но не все, — пожал плечами хозяин.

Конечно, рано или поздно этого Бабаева раскрутят, но всех карт этому азиату открывать ни к чему. Ведь сейчас, выражаясь образно, шла своеобразная борьба за обладание большим количеством акций картеля убитого Хана.

Понимал это и гость. Но язык и дан для того, чтобы скрывать мысли…

— Вы будете в курсе всех наших дел, — заверил хозяин, гася сигарету и вставая. — Можете быть спокойны! А теперь я хотел бы отыграться!

— С удовольствием! — поднялся и гость, которого не ввели в заблуждение обильные обещания хозяина.

Вторую партию он проиграл…

Стамбул встретил Смоленского дождем. Но было тепло. Открыв зонтик, Игорь Аркадьевич направился к стоянке такси, и его почти сразу же остановил рослый турок в кожаной куртке.

— Nereye gitmek istiyorsunuz?[3] — широко улыбнулся он и, видя, что его не понимают, переспросил по-английски: — Where do you want to go?[4]

— To the seaport![5] — ответил Смоленский, довольно прилично владевший английским языком.

Надежда на беседы с людьми из Золотого тре-угольника не оставляла его никогда. Понятно, без переводчиков…

— O’key! — снова улыбнулся турок и указал на стоявший метрах в пяти «фиат»: — I ask you![6]

На этом познания водителя в английском языке кончались, но Смоленский и не нуждался в его комментариях. Он предпочитал смотреть сам.

Стамбул… Древний и вечно юный город, овеянный славой и окутанный легендами…

Византийские императоры, османские султаны, крестоносцы… Можно было только догадываться, сколько тайн хранили дворцы, церкви и мечети, мимо которых проносились века и проезжал сейчас Смоленский…

«Стамбул гяуры нынче славят…» — вспомнил вдруг Смоленский Пушкина. Все правильно, он тоже был бы гяуром и тоже славил бы этот великий город, сподобь его Господь писать стихи…

Хотя особых оснований для славословья лично у него не было. Ведь где-то здесь, в Стамбуле, работали сейчас его конкуренты по европейскому рынку.

Но особенно поразил Смоленского мост через Босфор, построенный чуть ли не всей Европой по проекту английского инженера Брауна. С высоты шестидесяти четырех метров над уровнем моря открывалась изумительная панорама города и пролива…

На катере, увозившем туристов на Принцевы острова (а именно туда и направлялся Игорь Аркадьевич), работал уже профессиональный переводчик.

От него Смоленский узнал, что Принцевы острова представляют собой целый архипелаг, состоящий из девяти островов, расположенных в Мраморном море на расстоянии 15–25 километров от Стамбула. Во времена Византии некоторые из этих островов были местом ссылки сановников, впавших в немилость, и даже лишившихся трона императоров. Именно здесь, в монастырях Кынали и Бююкада, были ослеплены и лишены жизни несколько византийских императоров. А в 1960 году неожиданно стал знаменит маленький остров Яссыада. Здесь после военного переворота в мае того же года содержались лидеры свергнутой демократической партии. Здесь же состоялся и суд над ними, закончившийся для нескольких главарей режима смертным приговором.

Переводчик еще долго рассказывал о смертных приговорах и новой тюрьме на Яссыада, но Смоленский уже не слушал его. Приговоры и особенно тюрьмы, даже новые, его почему-то не вдохновляли. И он предпочел любоваться живописными берегами Стамбула. А посмотреть там было на что! Роскошные дворцы, виллы, отели, пансионаты, кафе, рестораны, летние дачи иностранных посольств…

Путешествие не заняло много времени. И когда катер пришвартовался к пристани, переводчик объявил, что туристы имеют в своем распоряжении три часа. Желающие могут совершить экскурсию с гидом, остальные — гулять как кому заблагорассудится…

Смоленскому заблагорассудилось направить свои стопы в роскошный «Хилтон», возвышающийся недалеко от пристани.

Там ему был забронирован номер. Еще через полчаса он, приняв ванну и отобедав, уселся в удобном кресле на застекленной террасе, которую очень оживляли со вкусом подобранные экзотические растения.

Смоленский сидел у открытого окна. Дождь почти закончился, и с неба летела едва различимая глазом мельчайшая водяная пыль. Над морем нависли низкие серые тучи, сквозь которые с самого утра так и не могло пробиться солнце.

Игорь Аркадьевич чувствовал себя не очень уверенно. В Турцию он прилетел на свой страх и риск. Ведь именно здесь, на Принцевых островах, он должен был встретиться с человеком, который обеспечивал личный канал Хана.

С того самого дня, когда Хан, надеясь на снисхождение, поведал ему о человеке из Пешавара, Смоленский так и не надумал, как же ему все-таки быть.

Отдать канал картелю? Конечно, так в принципе и надо бы поступить. Но, с другой стороны, он никогда и ничего не говорил при обсуждении общих дел об этом канале Кесареву. А значит, не обманывал его…

Все это, конечно, так. Но ведь они были компаньонами. И были обязаны делить и все радости и печали. Кто знает, как сложится дальше жизнь и что скажет тот же Бес, узнай он об этом канале. Обрадуется такому повороту вряд ли. А может и наказать. И тогда ему не поможет уже никто. Тот же Штык первым отвернется от него.

Правда, говорить Кесареву, по сути дела, пока было еще нечего. Поскольку еще неизвестно, как поведет себя этот делец из Пакистана.

— Ладно, — негромко проговорил Игорь Аркадьевич, — посмотрим, как пойдут дела, а потом и решим…

Без четверти восемь в его номер позвонили. Смоленский машинально перекрестился и открыл дверь. За нею стоял рослый загорелый мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, одетый в голубые джинсы и светло-серый свитер. На его крупном лице поблескивали умные серо-голубые глаза.

— Игорь Аркадьевич? — вопросительно взглянул он на застывшего, как на часах, Смоленского.

— Да, — сделал Смоленский широкий жест рукой. — Прошу вас, Михаил Сергеевич!

Они сразу же прошли на лоджию, окна которой были по-прежнему открыты. Дождь только что кончился, и на просветлевшем небе догорало наконец-то вырвавшееся из-за туч солнце.

— Что-нибудь выпьете? — кивнул Смоленский на заставленный самыми различными напитками стол.

— Рюмку коньяка! — усаживаясь в соломенное кресло, улыбнулся гость.

Смоленский быстро наполнил бокалы.

Слегка поклонившись, гость едва пригубил коньяк. Поставив рюмку на стол, он достал пачку «Кента» и, предложив Смоленскому, щелкнул золотой зажигалкой.

С минуту они молча курили, потом гость наконец нарушил тишину.

— Ну вот и познакомились! — улыбнулся Михаил Сергеевич. — Теперь можно и о деле…

Игорь Аркадьевич давно готовился к этому разговору. И теперь, когда он увидел этого уверенного в себе и, по-видимому, очень умного человека, он понял, что рассчитал все правильно. Надо было не играть с ним в прятки, а сразу же произвести на него впечатление, говоря правду…

И он, ничтоже сумняшеся, рассказал своему потенциальному компаньону все как на духу. И о том, как Хан в свое время отстранил его от руководства картелем, и о тех разногласиях, которые имели место между ними, и, наконец, о последнем дне Блинова на его же собственной даче, и даже о его желании выйти из игры.

Гость слушал его внимательно и ни разу не перебил. И надо признать, Игорь Аркадьевич достиг своей цели. Такой откровенности тот явно не ожидал. Он приготовился выслушать какой-нибудь душещипательный рассказ о предсмертном завещании друга, а ему, можно сказать, долбанули подобным признанием, как обухом по голове. А это всегда действует…

Нельзя сказать, чтобы Михаила Сергеевича уж очень огорчила подобная кончина Хана, хотя их и связывали давние отношения.

Лет двадцать пять тому назад они вместе отбывали заключение под Норильском. Нет, он никогда не стоял на одной доске с Ханом и даже не ходил в авторитетах. Он даже не числился на зоне в «ворах», а тащил свою восьмилетнюю упряжку с такими же «быками», как он сам.

И тем не менее Хан относился к нему с уважением, поскольку Миша был классным массажистом и пользовал больную поясницу Блинова. Да так, что тот вскоре не мог уже обходиться без его воистину золотых рук.

В свою очередь, покровительство Хана спасало Михаила от многих напастей на зоне.

Отсидев положенные сроки, они надолго расстались. И снова их свел в общем-то случай. Воевавший в Афганистане брат Михаила Сергеевича попал в плен и в конце концов после долгих мытарств оказался сначала в Исламабаде, а потом и в Пешаваре. Судя по всему, он, будучи искусным чеканщиком, устроился там неплохо. И когда поехавший выручать брата из плена в составе какой-то благотворительной делегации Михаил Сергеевич увиделся с ним, Николай уговорил его остаться.

Это случилось в конце восьмидесятых. Братья не бедствовали. Они вовсю чеканили серебро и медь, поражая местных умельцев и вызывая у них зависть.

Но уже очень скоро настал день, когда Николай, мечтавший переехать в конце концов из знойного и, надо заметить, осточертевшего ему Пакистана в прохладную Канаду, напомнил Михаилу о его специальности химика.

И напомнил далеко не случайно. Со своим верным другом, с которым прошел все прелести войны и плена, они решили скупать по дешевке опиум-сырец. Ну а Михаил, понятно, должен был делать из него порошок.

Михаил Сергеевич, который тоже возжаждал Канады, согласился. И машина заработала…

Но это была только половина дела. Причем далеко не самая трудная. Купить сырец и переработать его здесь, в Пешаваре, было несложно. Продать! Вот что было главным…

Конечно, братья могли бы пойти по проторенной дорожке и предложить готовый порошок кому-нибудь из местных наркоторговцев. Но побоялись. Не были уверены, что никто не потревожит их в Канаде, когда они, сколотив приличный капитал, отойдут от дел. Единственное, на что они могли рассчитывать здесь, — так это на нескольких верных афганцев, которые могли бы носить порошок в Таджикистан. Оставалось найти надежных контрагентов там. И для наведения именно таких мостов Михаил отбыл в Душанбе в девяносто четвертом году, когда уже перестал бояться возмездия за побег из СССР. И в свою первую же «ходку» умудрился встретить все в том же «Агате» Хана. Он без опаски поведал ему о своих проблемах. И тот сразу же предложил сотрудничество…

И сотрудничество это было основано на… дешевизне товара, в чем, собственно, ничего удивительного и не было. Ведь продавать дороже значило бы вывозить за рубеж. А это было связано не только с куда большим риском, но и со значительными потерями во времени.

В свою очередь Хан, уже подумывавший о выходе из дела, не был, понятно, расположен делиться своими левыми доходами с картелем и собирался сдавать товар людям, готовым покупать его здесь. Но по демпинговым ценам…

Таким образом и был создан канал братья Кулешовы — чайханщик Али-ака — Россия. Понятно, под контролем Хана…

Конечно, в последнее время из-за постоянно ведущихся боевых действий на афгано-таджикской границе работать стало труднее, но это были скорее уже проблемы переходящих границу курьеров.

— Как видите, Михаил Сергеевич, — тем временем закончил свой рассказ Смоленский, — я ничего не скрываю. А теперь, — пытливо взглянул он на гостя, — мне бы хотелось услышать ваше мнение.

— Будем работать! — сразу же протянул тот Смоленскому руку. — Какое еще тут может быть мнение?

И Смоленский крепко пожал ее.

— Но хочу сразу же предупредить, — продолжал Кулешов, — в Пакистане мы пробудем не очень долго. От силы еще года полтора…

— Значит, наше сотрудничество, — улыбнулся Смоленский, — продлится полтора года!

— Дай-то Бог! — вдруг ни с того ни с сего перекрестился Кулешов.

Они проговорили еще часа полтора, и каждые четверть часа были отмечены новой рюмкой конька. И Смоленский и Кулешов, несмотря на весь свой лоск и внешнее благополучие, жили у себя дома постоянно на нервах и не прочь были расслабиться. И расслаблялись…

Когда же наконец гость откланялся, Смоленский снова вернулся на лоджию и долго смотрел на море, по которому бегали разноцветные огоньки прогулочных яхт и катеров.

В одиннадцать часов к нему в номер явились две прелестные девушки.

Все правильно, чего там! Гулять так гулять! Трудившийся как пчелка Смоленский такое гуляние заслужил.

Селиванов поверил в чудо только тогда, когда увидел курьера собственными глазами. Да, одно дело отправлять курьеров и совсем другое — ожидать их в Италии.

Курьер прибыл в Неаполь на красавце лайнере «Максим Горький». Это был мужчина лет сорока пяти, весьма неприметной наружности, одетый в белые брюки и бордовую шелковую рубашку.

Как и было условлено, курьер медленно прогуливался по набережной. Никакого пароля было не нужно, поскольку Штык знал его в лицо по показанной ему Смоленским фотографии.

Убедившись, что за курьером никто не следит, Селиванов подошел к нему.

— Здравствуйте, Николай Иванович! С прибытием в Неаполь!

— Добрый день! — улыбнулся тот, протягивая Селиванову загорелую крепкую руку. — Спасибо!

— Как доплыли?

— Чудесно! Это вам не самолет! Море и воздух!

«Плюс еще Интерпол и полиции четырех стран!» — подумал про себя Селиванов, а вслух произнес:

— Надеюсь, все хорошо?

— Да, — кивнул курьер, — все нормально…

— У вас с собой?

— Да…

— Пройдемся!

Они двинулись в сторону моря, и, когда оказались в безлюдном тихом месте, Селиванов вопросительно взглянул на курьера.

Двадцать пакетиков с порошком были спрятаны в ручку кожаной сумки. В каждом из них было ровно двадцать пять граммов.

Быстро спрятав пакетики в куртку, Селиванов протянул руку курьеру.

— Счастливого возвращения, Николай Иванович!

И тот с чувством пожал ее. По сути дела, он только сейчас вздохнул свободно.

Не оглядываясь, Селиванов поднялся к шоссе и почти сразу же поймал такси. Еще через полчаса он был уже в гостинице, где принял душ и с жадностью выпил две банки холодного пива. Потом набрал номер Балиева.

— Надо увидеться, Хасан! — сказал он, когда тот взял трубку. — Сегодня вечером… Где? Хорошо, — бросил он быстрый взгляд на часы, — в семь я буду там!

Бабаев вышел из отеля ровно в десять тридцать. И к нему сразу же приклеился тот самый человек, которого Селиванов засек на площади.

Одетый в неприметный серый костюм, он уверенно шел за безмятежно вышагивающим в направлении старого причала Бабаевым.

Селиванов далеко не случайно назначил встречу именно там. Это было пустынное место, поросшее густым кустарником, покрытым крупными белыми цветами с терпким сильным запахом.

Теперь оперативника вычислил уже и Мартов, и это открытие настроения ему не прибавило.

— Тот? В сером? — взглянул он на Селиванова.

Штык молча кивнул.

— Что будем делать, Леша? — задал Мартов давно уже вертящийся у него на языке вопрос, в общем-то зная, какой он получит ответ.

Селиванов промолчал, но его взгляд был красноречивее любых слов…

Да и что еще им оставалось делать? Из подельника Бабаев превратился в опасного свидетеля, через которого неизбежно рано или поздно выйдут на них. И тогда все. Конец… Во всяком случае, для них. Их или уберут, или заставят работать под колпаком, что тоже было равносильно хождению над пропастью с завязанными глазами.

Селиванов знал Ходжу давно и уважал его. До сих пор тот ни разу не дал повода сомневаться в нем. Да и в первом их общем деле в «Агате» вел себя прекрасно. И вот на тебе! Попался на крючок!

И прояви Селиванов сейчас малодушие, ни Смоленский, ни Кесарев не простили бы ему этой жалости. Безопасность картеля и интересы дела были превыше всего.

Заговори Бабаев (а языки там развязывать умеют!) — и всем хана. А за ними с Мартовым еще и труп на Бауманской…

— Обоих? — проглотив стоявший в горле комок, спросил Мартов.

— Да… — глядя куда-то в сторону, кивнул Штык.

Тем временем Бабаев свернул к морю. Было темно, и на черном бархате неба уже вовсю горели огромные южные звезды. Легкий ветерок с моря доносил на берег запах водорослей и рыбы.

Бабаев взглянул на часы и закурил. До встречи с Селивановым оставалось пятнадцать минут.

Ходжа подошел к самой воде и смотрел в ночь, в которой двигались огни яхт и лайнеров. Выросший в горах, Бабаев почему-то всегда боялся моря. Даже не столько боялся, сколько опасался. Хотя горы тоже были далеко не подарок и опасностей там хватало ничуть не меньше, чем в море, он, исходивший по горам сотни километров, при одной мысли о том, что может оказаться где-то там, посередине залива, зябко вздрагивал.

Следивший за Бабаевым человек спрятался в кустах. Селиванов был прав, предполагая, что спецслужбы вышли пока только на одного Бабаева. Так оно и было. И Виктор Бережко действительно только сегодня после недельных поисков Бабаева нашел того в Неаполе. Нашел с помощью Интерпола, которому было заявлено, что они ищут человека, совершившего ряд тяжких преступлений в России.

Бережко не сомневался, что этот Бабаев не один и ему уже в ближайшее время удастся выйти и на его подельников.

Но… не дано предугадать…

Селиванов выстрелил ему в затылок. Даже не вздрогнув, мгновенно умерший Бережко ткнулся лицом в песок.

Оставался Бабаев…

Мартов все понял как надо. И когда потерявший терпение Ходжа начал подниматься к шоссе, он не промахнулся…

Только теперь они в полной мере оценили проницательность Смоленского, принявшего такие меры предосторожности. Посади он их в один самолет, и они все теперь болтались бы на крючке у спецслужб. Да что там говорить, береженого действительно Бог бережет, даже если он и зовется Игорем Аркадьевичем…

Бестужев не очень-то удивился, когда ему после бессчетных интервью в газетах и журналах предложили сделать передачу для телевидения.

Он не сомневался, что рано или поздно это должно было случиться. Все правильно, с иронией думал он, народ должен знать своих героев в лицо…

Беседу он решил провести в зимнем саду. Экзотические растения и аквариумы создадут должное впечатление. Особенно на фоне весенней распутицы.

Интервью у Бестужева брала одна из самых симпатичных ему телевизионных комментаторов, пользовавшаяся в стране огромной и заслуженной популярностью. И когда все было готово, Татьяна, так звали ведущую, очаровательно улыбнулась.

— Прошу вас, Владимир Александрович!

Они уселись за небольшой столик, на котором стояли чайные приборы и фарфоровая ваза с цветами.

— Ну что, — продолжая улыбаться, взглянула она на Бестужева, — начнем?

— Начнем! — кивнул тот.

Повернувшись к оператору передачи, Татьяна сделала ему знак.

— Поехали! — сказал тот.

— Владимир Александрович, — начала Татьяна, — вы человек уже достаточно известный в Москве. Но ваши интервью, я говорю вам это совершенно откровенно, скорее напоминают мне очень искусную защиту высококлассного боксера… Вы все время держите дистанцию! Я не ошибаюсь?

— Если вы помните «Героя нашего времени», — улыбнулся Бестужев, — то там есть очень любопытная фраза… Печорин говорит Грушницкому, что женщины любят только тех, кого не знают…

— То есть вы хотите сказать, что некоторая перманентная таинственность играет на вас?

— Мне остается еще раз повторить, что женщины любят только тех, кого не знают… — пожал плечами Бестужев.

— А это означает, что мне надеяться на откровенные ответы не приходится?

— Если это будут вопросы типа «Нравится ли вам наш президент?», то вряд ли…

— Почему?

— Потому что это детский и наивный вопрос.

— Ну а если я спрошу вас о ситуации в целом?

— То я напомню вам старое китайское проклятие: «Чтобы вам жить в эпоху великих перемен!»

— Но глядя на все это, — обвела рукой зимний сад Татьяна, — вам лично не так уж и плохо в эту самую эпоху перемен!

— Благосостояние страны должно определяться не по уровню жизни министра иностранных дел и преуспевающего банкира. Это аксиома!

— В таком случае, может быть, лучше было не начинать перестройку?

— Перестройки начинают не люди, а время… Что касается нашей страны, то вся ее история, за исключением короткого правления Брежнева, — сплошная перестройка.

— Владимир Александрович, — улыбнулась Татьяна, — у меня к вам очень много вопросов и, как всегда, мало времени! Вы не против, если мы проведем специфический блиц?

— Я только «за»…

— Как вы относитесь к третьему сословию?

— Как к третьему!

— Почему вы не любите говорить о вашем фонде и бесплатных столовых?

— Потому что если правая рука творит доброе дело, левая не должна знать об этом!

— Некоторые утверждают, что это поза!

— Тогда пусть тоже встанут в эту позу и помогают людям!

— Вы сейчас процитировали Евангелие, а сами вы верите в Бога?

— В традиционном смысле нет…

— То есть Бога нет?

— Если процветает Швейцария и страдает Россия, то, наверное, нет!

— А как вы относитесь к восстановлению храмов?

— Храмы надо возводить в душах…

— А вы, кстати, верите в бессмертие души?

— Нет, только в бессмертие дел!

— Есть будущее у религии?

— Думаю, что нет. Для этого она должна выходить на современный уровень развития наук.

— Если бы вы не стали президентом «Князя Игоря», чем бы вы сейчас занимались?

— Не беседовал бы с вами…

— Вы верите в будущее России?

— Будущее есть у любой страны. Все дело только в том, какое оно.

— И какое же оно у России?

— Этого не знает никто.

— Верите ли в то, что красота спасет мир?

— Какой мир и от чего? Кому придет в голову спасать Америку и Японию?

— А Россию?

— Только ум! И любовь к ней…

— Ваш любимый писатель?

— Чехов.

— Композитор?

— Бах.

— Вы любите спорт?

— Да!

— Как вы относитесь к предвыборной борьбе?

— Как к любой борьбе.

— Политика и нравственность совместимы?

— Не думаю.

— Что вы думаете о преступности?

— Только то, что она изнанка лицевой стороны любого общества.

— Ее можно победить?

— Мы победили фашизм…

— Кто вам нравится больше всех из исторических деятелей?

— Наполеон.

— Из российских?

— Столыпин.

— Ваше отношение в Ленину, Сталину и Гитлеру?

— Каждый из них сыграл свою и весьма огромную роль в современной истории. Значит, так или иначе все трое были нужны ей.

— Кого вы считаете лучшим тактиком среди политиков всех времен?

— Ленина.

— Почему?

— Он на редкость быстро освобождался от иллюзий и соответственно этому освобождению вел себя… Вспомните тот же нэп.

— У вас есть хобби?

— Теперь у меня все есть… А если серьезно, то очень люблю смотреть фильмы о животных.

— Вы устаете от людей?

— Все зависит от того, какие это люди.

— Ваше любимое блюдо?

— Русские пельмени.

— Что ж, — улыбнулась Татьяна, — мне остается только поблагодарить Владимира Александровича за весьма оригинальные ответы!

— Спасибо и вам, Таня! — поднялся из-за стола Бестужев и протянул ведущей розы.

Оставшись один, Бестужев достал бутылку коньяка и налил себе полную рюмку. С удовольствием выпил и закурил. Никакого удовлетворения от только что данного им интервью он не испытывал.

Неожиданно он вспомнил слова Гёте, которые столько раз приходили ему на память: «Что бы люди ни делали, они все равно играют…»

Вот именно, играют… Это изречение в полной мере относилось и к нему…

В тот вечер Кесарев тоже смотрел интервью брата. И ему понравились его скупые и точные ответы. В них не было ни позы, ни желания расположить к себе. Этим интервью Владимир как бы напоминал, что судить человека надо не по словам, а по делам его…

С памятной встречи в «Ленинградской» Кесарев почти все время жил у Азы. И ему было по-настоящему хорошо с нею. Она, как и всякая истосковавшаяся по семье женщина, окружила Кесарева никогда им не виданными заботой и лаской.

И он отвечал ей полной взаимностью. Ему нравилось делать ей приятное. И это вовсе не означало какие-то сверхдорогие подарки. Наоборот! Иногда небольшой букетик подснежников, в другой раз какая-нибудь безделушка…

Сегодня Аза не пела, и Кесарев, посмотрев брата, принялся в ожидании уехавшей по делам цыганки готовить ужин.

Несколько раз прозвонил телефон, но стоило Кесареву снять трубку, как слышались короткие гудки. По всей видимости, звонили из автомата или были какие-то неисправности на линии.

В конце концов раздался звонок в дверь. Полагая, что это Аза, Кесарев открыл дверь и обомлел. Перед ним стояла не менее его изумленная Тамара.

— Ты?! — воскликнула она, глядя на него во все глаза.

— Проходи, Тамара! — спокойно сказал Кесарев, не желавший обманывать цыганку и решивший объясниться с нею немедленно.

И по тому, как он это сказал, Тамара поняла, что Анатолий оказался в этой квартире далеко не случайно. Она даже хотела было разыграть благородное негодование и уйти, но, опомнившись и понимая, что все это выглядело бы по-детски, вошла в квартиру.

Кесарев помог ей снять дубленку и подал тапочки.

Нельзя сказать, чтобы он не вспоминал о ней все это время. Вспоминал, конечно, но уже без той отчаянной тоски, которая и толкнула его в «Ленин-градскую».

— Пойдем на кухню, — улыбнулся он, — я готовлю…

И это «я готовлю» больно хлестнуло Тамару.

В отличие от Анатолия, она все время только и думала о нем. Да что там думала! Она продолжала любить его…

Впрочем, она и не забывала его никогда. А замуж вышла… Да какая в принципе разница, почему она вышла замуж! Свои суровые законы жизнь диктовала не ей одной…

— Я приехала в «Детский мир», — проходя в кухню, пояснила она свое появление в доме Азы, — а потом несколько раз звонила из автомата, но до-звониться не смогла. И зашла… — против своей воли вздохнула она, глядя Кесареву в глаза.

— Аза скоро придет, — просто ответил тот.

Он помолчал и, чувствуя некоторую неловкость, спросил:

— Может, пока по рюмочке?

— Давай! — через силу улыбнулась Тамара.

Кесарев достал коньяк и две рюмки. Потом поставил на стол шоколадный набор.

Они выпили. Кесарев закурил. Тамара молча взяла шоколадную конфету и слегка надкусила ее.

— Мы давно хотели тебе сказать, Тамара, — проговорил вдруг Кесарев, — но как-то все не решались…

— Жалели, значит? — с некоторым вызовом спросила Тамара.

— Да, Тамара, — спокойно ответил Кесарев, — жалели… И тебя и сына…

— Ты знаешь? — быстро воскликнула Тамара.

— Да… Аза сказала мне… И это во многом и остановило меня…

— От чего?

— Сама знаешь от чего, — внимательно взглянул на нее Кесарев. — Да, я мог бы вернуться к тебе, если бы ты была одна! Но теперь не могу!

— Почему? — уже с надрывом воскликнула цыганка.

— Хотя бы потому, чтобы не мучить тебя, Том… — впервые назвал Кесарев Тамару тем сокращенным именем, которым звал когда-то. — Ведь я не уверен в своем будущем так, как в нем уверен твой муж. А мальчику нужна определенность. И постоянное присутствие мужчины в доме…

И по тому выражению лица, с каким он сказал это, Тамара поняла, что он сказал правду. И что именно это и есть та единственная причина, по которой он не может вернуться к ней. И ей, сильной и гордой, стало вдруг несказанно жалко и себя и его.

Неожиданно для себя она подошла к нему и нежно, уже скорее по-матерински, обняла его голову.

— Я никогда не спрашивала тебя об этом, Толя… — негромко проговорила она. — Но неужели ты… у тебя нет другой дороги?

— Нет… — уткнулся Кесарев лицом в ее упругую грудь.

Они долго молчали. Да и что было говорить? Все было сказано.

— И все-таки мне неприятно, что ты… с Азой… — наконец нарушила молчание Тамара. — Я ревную…

— Не обижайся на нее, — мягко попросил Кесарев. — Она хорошая.

— Постараюсь.

Послышался скрип открываемой двери, и через полминуты в кухне появилась зарумянившаяся с мороза Аза.

— Я почему-то так и думала, — улыбнулась она, — что ты готовишь!

И в следующее мгновение Аза заметила сидевшую в углу Тамару.

— Ты?! — воскликнула она, и в ее голосе прозвучало даже не столько удивление, сколько тревога.

Она слишком хорошо знала, к чему приводят встречи наедине бывших любовников, да еще разлученных не по собственной воле.

Тамара быстро подошла и обняла ее.

— Все нормально, Аза, — негромко произнесла она, — сцен не будет, мы все выяснили… И я… не обижаюсь на тебя. А теперь, — голос ее дрогнул, — мне пора…

Удерживать ее не стали. Дабы не усугублять пикантность ситуации.

— Она приезжала в «Детский мир», — пояснил Кесарев, когда Тамара ушла, — и зашла.

— Что же, — наливая коньяк, пожала плечами Аза, — пусть лучше так…

— Да, конечно, — согласился Кесарев, который был даже рад такому исходу, поскольку все это время у него было безотчетное чувство вины перед Тамарой. Будто он обманывал ее. — Ясность лучше.

Аза быстро взглянула на него, но ничего не сказала.

Зазвонил телефон, и взявшая трубку Аза сразу же протянула ее Кесареву.

— Тебя!

Звонил Смоленский.

— Я завтра прилечу, Толя! — только и сказал он. — Где тебя искать?

— Приезжай сюда…

— Хорошо! До завтра!

Смоленский говорил своим обычным тоном, и тем не менее Кесарев понял, что случилось нечто неожиданное.

Генерал Порфирий Петрович Афанасьев отличался от многих других генералов тем, что никогда не повышал голоса, говоря с нижестоящими по званию и должности. Что бы ни случилось…

Генералы не любят брать ответственность за поражения на себя. С победами все понятно. Кто же побеждает, если не генералы?

Афанасьев и здесь был исключением из правил. Если ошибались его подчиненные, то он корил в случившемся прежде всего себя. Если это, конечно, были ошибки тактического и уж тем более стратегического плана. Другое дело — проколы по собственной вине. Здесь он мог, не стесняясь, высказать все, что думал.

К сожалению, Виктору Бережко он ничего уже не мог высказать. Но винил в его гибели только его самого! Бережко был отнюдь не новичком и тем не менее засветился! И где? В Италии! Конечно, ему противостояли серьезные противники, но все же далеко не профессионалы такого уровня, каковым был он сам. И он просто не имел права подставляться!

Ни единого слова не произнес Афанасьев и по адресу Ветрова, который был непосредственным начальником погибшего.

— Прежде чем нам строить дальнейшие планы, Валентин, — произнес Афанасьев, обведя внимательным взглядом сидевших напротив него Ветрова и Раскатова, — обрисуй-ка всю ситуацию в целом. — Нет, генерал совсем не жаловался на память. Просто по опыту хорошо знал, что такие слушания часто наводят на совершенно новые мысли как его самого, так и подчиненных.

— В октябре девяносто четвертого года, — начал Ветров, — нам стало известно о существовании наркокартеля в Душанбе, который возглавлял некто Хан. Покупая дешевое сырье в Афганистане, он гнал его в Москву, где сырец перерабатывался в героин и шел за границу. Кроме того, Блинов получал из Афганистана и готовый героин, который также московским транзитом уходил за рубеж. В ноябре прошлого года наша агентура в Таджикистане сообщила, что в Москву прибудет курьер, которого мы и держали под контролем по пути его следования из Шереметьево в Москву. Но в результате утечки информации курьер был убит, а вместе с ним оборвалась и та тоненькая ниточка, которая нас связывала с картелем. Во всяком случае, те люди, от которых наша агентура получила сведения о курьере, больше о себе не заявляли. По всей видимости, они или убиты в результате, так сказать, дворцового переворота в Душанбе, или до сих пор скрываются, опасаясь за свою жизнь…

Ветров прервал повествование и налил себе стакан нарзана. С удовольствием выпив шипящую и бьющую в нос воду, он продолжал:

— Через несколько дней после убийства Хана в Москве, на улице Декабристов, была разгромлена подпольная лаборатория по производству порошка. В результате звонка на эту квартиру нам удалось выйти на некоего Волохова из «бектемировской» группировки. Он согласился работать на нас и назвал, по его словам, практически всех членов группировки. Еще через несколько дней в Душанбе были расстреляны люди Фиксатого и Пробора, ближайших помощников Хана. Как, впрочем, и оба эти авторитета. Затем на десять дней Волохов исчез, и за эти десять дней в Таджикистане были убиты еще пять человек. Некто Сабиров с женой. Алим Коджаев и двое русских. Один из русских, некто Михаил Ильич Храпов, был застрелен во время полового акта с женой Сабирова. Личность второго, убитого на квартире Сабирова, до сих пор еще не установлена. Но судя по изуродованному лицу и сожженным пальцам, этот человек тоже имел судимость…

— Волохов знал Храпова? — спросил Афанасьев.

— Нам он его не сдавал, — пожал плечами Ветров, — теперь думаю, что знал. Об этом я скажу позже!

— Хорошо, Валя, — кивнул Афанасьев, — продолжай!

— И снова выстрелы в Таджикистане, — продолжил Ветров, — мгновенно отозвались эхом в Москве. На даче Бектемирова практически была в полном составе расстреляна группа Аслана. Там не было только самого Волохова. При обыске дачи на ней найдено оружие, из которого были расстреляны курьер на Ленинградском шоссе и… наши сотрудники…

— Дальше! — достал из пачки сигарету генерал.

— В нашу последнюю встречу, — продолжал Ветров, — Волохов вел себя уже совершенно по-другому… Ни тени растерянности, полнейшая уверенность в себе и даже некоторая ирония. Я не сомневаюсь, что он был в Душанбе и прекрасно знает обо всех убийствах там. Не удивлюсь, если узнаю, что он сам их и организовал… Для нас, конечно, не составит труда выяснить, был ли Волохов в Таджикистане, если он даже и ездил или летал туда по чужому паспорту… Но пока нам это ничего не даст, поскольку доказательств его участия в этих убийствах у нас никогда не будет. По своим каналам я узнал, что в убийстве помощников Хана и его людей участвовал некто Бабаев, который в настоящее время находится в Италии. За неделю мы с помощью Интерпола сумели выйти на этого самого Бабаева, но и он, и работавший с ним Бережко были убиты на берегу моря…

Ветров замолчал и снова налил себе нарзана.

— Ты не с похмелья, Валя? — насмешливо покосился на него генерал.

— Нет, — отнимая ото рта стакан, покачал тот головой. — Просто вчера перепарился… Мне думается, — продолжал он, — что Бабаев встретился в Италии с эмиссарами нового хозяина картеля, нащупывающего выходы на европейский рынок. Думаю, они и убрали Бабаева и Бережко…

Ветров замолчал. Как ни жаль ему было товарища, но он все же был недоволен своим подчиненным. Работник его отдела не имел права подставляться под пулю подобным образом. Ни при каких обстоятельствах…

— Ты сам полетишь в Италию? — нарушил наконец несколько затянувшееся молчание генерал.

— Если пустите, — улыбнулся Ветров.

— И конечно, с Раскатовым?

Ничего не ответив, Ветров только развел руками: «О чем, мол, спрашиваете?»

— Черт с вами, — махнул рукой Афанасьев, — летите! Но без эмиссаров лучше не возвращайтесь!

— Не вернемся! — снова улыбнулся Ветров, обрадованный разрешением начальника.

Конечно, он и в Москве особенно не скучал, но все же конкретная оперативная работа была куда интереснее.

Да и опять же в Италии…

Владимир Александрович Бестужев сидел в кухне и пил кофе. Сегодня он не поехал на фирму. Ему предстоял важный разговор с братом.

Сделав несколько глотков, он закурил. Что ж, все правильно. И рано или поздно подобное должно было случиться. Собственно, его к этому и вели…

Политики обращались к нему и раньше. Но не такого уровня, как этот Никольский, с которым не далее как вчера он имел весьма продолжительную беседу.

Никольский без обиняков предложил ему крупный пост в своей партии и… участие в борьбе за власть. И застал Владимира Александровича врас-плох. Никогда в своей жизни тот даже и не помышлял ни о каких хождениях во власть и уж тем более о борьбе за нее. По той простой причине, что никогда, как и большинство интеллигентов, эту власть не любил.

Но после его фантастического превращения из безработного и, понятно, озлобленного журналиста в президента преуспевающей фирмы многое изменилось. И в первую очередь он сам.

Это раньше он мог сетовать на то, что у него не было ни Ясной Поляны, ни мужиков, которые бы кормили и одевали его, и тем самым оправдывать невозможность создания какого-нибудь шедевра. В какой-то степени это было даже удобно. Ну что, мол, поделаешь, никто на тебя не работает, как же тут про Карениных да Болконских писать?

И как приятно было мечтать о том, как заработает он несколько тысяч долларов и вот тогда-то уж точно осчастливит человечество ну если и не «Войной и миром», то уж чем-нибудь… этаким…

Но сейчас, когда он успел заработать куда больше, он уже и не помышлял о литературной деятельности. Дело, видимо, было совсем не в Ясной Поляне, а в отсутствии у него того самого, без чего не бывает ни Константинова, ни Шахматова, ни той же самой Ясной Поляны…

Но, к своему удивлению, теперь он думал об отсутствии у него таланта без той горечи, которая всегда охватывала его при этой мысли еще совсем недавно. И по большому счету его беда заключалась, как он теперь понимал, в том, что, высоко поднявшись над средним уровнем, он так и не смог дотянуться до тех, кто, не имея ни гроша за душой, тем не менее стоял над миром, обладая самой в этом мире высшей формой власти — духовной…

Что ж, ничего с этим не поделаешь. И смиряться с подобными нелицеприятными выводами все же лучше, имея за спиной «Князя Игоря» и… Никольского.

Но извечная опять же интеллигентская тоска по чему-то невыполненному у Бестужева все же осталась.

Ведь ему почти сорок пять, и желание оставить после себя не только потомство, но и память вспыхивало все с новою и новою силой. И дело тут было даже не в тщеславии — этой болезнью он давно уже переболел. Но прийти в этот мир только для того, чтобы произвести себе подобного?.. Конечно, этого было мало. Во всяком случае, для него. И кто знает… Может быть, политика и есть его настоящая дорога?

Бестужев отнюдь не был фаталистом, но раз его жизнь складывается именно так, то вполне возможно, что это и есть его судьба. Ведь никому по большому счету не дано предугадать, зачем он явился в этот мир: написать «Лунную сонату» или помочь истерзанной России, которую Бестужев, пусть и «странною любовью», но все же любил…

Но имея, как и всякий интеллигент, раздвоенное сознание и не пройдя школу жестокой политической борьбы за выживание, Бестужев, естественно, колебался.

«Пока еще не поздно нам сделать остановку…» — вспомнил вдруг он слова некогда популярной стараниями великолепной комедийной троицы песни и усмехнулся. Все правильно. Это только для красного словца говорится, что дороги назад не бывает. А она всегда есть. Надо лишь развернуться на сто восемьдесят градусов и сделать первый шаг. Вот только развернуться порою бывает куда труднее, нежели продолжать шагать в неведомое…

За такими философскими размышлениями и за-стал брата Кесарев, который приехал к нему не один.

— Игорь Аркадьевич Смоленский! — представил он своего спутника, рослого полного мужчину с умным лицом и внимательными серо-стальными глазами.

— Можно проще, — улыбнулся Смоленский, протягивая Бестужеву руку, поросшую рыжеватыми волосами. — Игорь!

— Можно! — ответно улыбнулся и Бестужев. — Володя! Проходите в кухню!

Когда они уселись за тем же самым столом, с беседы за которым двух братьев и началось несколько месяцев назад становление нового Бестужева, Кесарев разлил коньяк.

— Игорь, — сказал он, — один из тех самых людей, чьими стараниями создан «Князь Игорь»…

— Я догадался, — кивнул Бестужев.

И это на самом деле было так. Сейчас, когда на кон ставились небывало крупные ставки, обязательно должен был появиться кто-нибудь из истинных хозяев «Князя Игоря».

Они выпили, и Смоленский, достав из лежащей на столе пачки «Кента» сигарету, взглянул на Бестужева.

— Как тебе Никольский, Володя?

— Скорее да, — улыбнулся тот, — чем нет…

И он подробно рассказал о вчерашней беседе и сделанном ему предложении.

— И что ты решил? — пытливо взглянул на Бестужева Игорь Аркадьевич, когда тот закончил свое повествование.

— Да как тебе сказать… — неуверенно произнес Бестужев.

Давала о себе знать интеллигентская раздвоенность! Даже сейчас, когда он практически все решил для себя.

— Так и скажи! — с неожиданной жесткостью произнес Смоленский.

И Бестужев на эту жесткость не обиделся. Пора интеллигентских слюней прошла, и настало время собирать камни…

Все правильно, Москва слезам не верит, и сидевший напротив него Смоленский, по всей видимости, тоже.

— Конечно, — голос Смоленского несколько помягчел, — никто не принуждает тебя, Володя, но ты именно тот человек, которого нам бы хотелось видеть среди власть имущих. И найти тебе замену сейчас, когда ты достаточно известен, будет нелегко! Но куда хуже будет для нас, если ты надумаешь менять коней на переправе… А переправа, — он внимательно посмотрел Бестужеву в глаза, — будет тяжелая. Впрочем, ты и сам это прекрасно понимаешь.

Смоленский умолк и, взяв чашку, отхлебнул начинавший остывать кофе. Молчал и Кесарев. Он не хотел даже советовать. Слишком высока была теперь цена каждого произнесенного слова.

И когда Бестужев все же произнес это слово, Анатолий облегченно вздохнул. В брате он все-таки не ошибся…

Легко, конечно, сказать: «Все нормально, Аза, мы все выяснили…» Но совсем нелегко жить с постоянной мыслью, что человек, которого ты до сих пор любишь, живет с твоей же лучшей по-другой.

Ночи превратились для Тамары в настоящую пытку. Ласки мужа и близость с ним становились все более нестерпимы. И тот, чувствуя ее отчуждение и не понимая своей вины, старался быть еще более внимательным.

Тамара похудела так, что остались только ее потрясающие глаза, горевшие теперь мрачным и неукротимым пламенем. С Азой она почти не разговаривала, и та старалась не навязывать ей своего общества.

«Я не обижаюсь на тебя…» Это были слова. Пусть и красивые, но лишь слова, мало отвечавшие тому, что было глубоко спрятано в подсознании…

И в конце концов Тамара не выдержала этой пытки на медленном огне и поехала к жившей в Свиблово своей бабке Зите, помнившей еще свет цыганских костров и звон сводивших с ума таборных гитар.

От бабки, а потом и матери усвоила та науку гадания на картах. Впрочем, и без карт было в Зите что-то от колдуньи и в орлином носе, и в пронзительных, несмотря на возраст, темных глазах, и в густых, так и не поседевших бровях.

— Знаю, касатка, за чем пожаловала, — улыбнулась Зита, рассматривая похудевшую от тоски внучку, после того как та обняла и поцеловала ее.

— Что делать, бабушка? — вздохнула Тамара. — Извелась вся…

— А не страшно? — нахмурилась старая цыганка, испытующе глядя на нее.

— Нет, — решительно тряхнула головой Тамара.

— А вот и врешь! — махнула рукой старуха. — Страшно! Но мучиться еще страшнее! Так?

— Так, бабушка! — зная, что никто в этом мире не сможет обмануть старую цыганку, тряхнула волосами Тамара.

— И все равно погадать? — усмехнулась та, показывая крупные и хорошо сохранившиеся для ее возраста зубы.

— Да.

— Ну, смотри, — доставая из кармана роскошного шелкового халата колоду карт, сказала старуха, — не пожалей потом!

— Не пожалею… — едва слышно прошептала Тамара, на самом деле уже жалевшая, что пришла сюда.

Старуха не спешила. Она тщательно набила старую, доставшуюся ей еще от деда, известного гитариста и конокрада, трубку и, чиркнув спичкой, прикурила.

По комнате поплыли синие облака сладкого душистого дыма. В табак старая цыганка добавляла какие-то только ей известные смеси из трав.

Сделав несколько затяжек, она еще раз взглянула на застывшую в напряжении Тамару и, усмехнувшись, принялась раскладывать карты.

Искусством гадания она владела в совершенстве. Это был как раз тот случай, когда уже нельзя было понять, что это — дар свыше или все же удачливое шарлатанство.

Впрочем, для Тамары сомнений не было. Она не помнила случая, когда бы предсказания бабки не свершились.

Затаив дыхание смотрела она, как ловкие пальцы тасовали и сдавали, потом вновь тасовали и опять сдавали королей и валетов, которые и должны были сейчас определить ее судьбу. Она смотрела и молилась своему цыганскому Богу смилостивиться над нею и послать удачный расклад…

Когда гадание было закончено и старуха сурово и одновременно жалостливо взглянула на Тамару, та беззвучно плакала. Теперь она проклинала минуту, когда решила поехать к Зите.

А пожившая и повидавшая жизнь старая цыганка в этот миг видела совсем не Тамару, а ночную степь и лежавшего у костра с ножом в спине красавца Васо, единственного на свете мужчину, которому она по-настоящему отдала и свою душу, и свое тело…

Уютно устроившись в кресле, Кесарев смотрел в иллюминатор. Временами облака исчезали, и тогда в глаза било ослепительное солнце.

Да что там говорить, диковинные штуки диктует нам, как очень здорово заметил Митенька Карамазов, реализм.

И ведь действительно диктует…

Ну мог ли в самом деле несколько лет назад Кесарев даже подумать о том, что он, вор в законе, полетит в Италию на разборку, по всей видимости, с такими же, как и он сам? Его не то что за границу, в Москву могли бы не впустить, а тут…

В известном смысле демократия — вещь, конечно, хорошая…

А ведь и по происхождению и по дарованию он вполне мог бы слетать в эту самую Италию и раньше, если бы… Если бы не все та же сумма величин, называемая Судьбой. Впрочем, ему выпала разность.

Кесарев как сейчас помнил в малейших деталях тот самый день, когда он поднялся на подножку поезда, везшего, по сути дела, в никуда.

Поздно вечером он шел домой из «Ориона» и на углу Палочного переулка неожиданно встретил известного на всю округу Кольку Румянцева, носившего странную кличку Жиде. Он был ровесником Толи, но тем не менее уже два года отбыл в колонии для малолеток. На Хапиловском скверу, названном так по имени протекавшей здесь некогда речке Хапиловке, загнанной в конце концов в трубу, этот самый Жиде с ребятами из Черкизова снял с пьяного «котлы». А когда тот попытался было протестовать, его довольно жестоко избили. Мальчишек судили сразу по двум статьям: за ограбление и нанесение тяжких телесных побоев.

С самим Жиде у Толи были хорошие отношения, но в глубине души он чувствовал, что тот не так прост, как кажется. Увидев Анатолия, Колька обрадовался. И в следующее мгновение попросил помочь ему перенести вещи с улицы Бужениновка, которая шла параллельно Суворовской и той самой Девятой роте, на которой тогда жил Кесарев. И Толя помог.

Но дальше… Чемоданы они принесли в один из домов на Потешной улице, где, к своему удивлению, Кесарев увидел вдруг известных на всю округу блатных авторитетов братьев Геннадия и Василия Жуковых по кличке Паны. И только тут до него дошло, какую «помощь» он оказал Жиде…

Как только они появились на квартире, младший из Панов, Василий, взял чемоданы и тут же вышел. Вернулся он минут через двадцать пять. Подмигнув старшему, вышел с ним на кухню, а через несколько минут вручил Жиде и Кесареву по пятьсот рублей.

И напрасно Толя отнекивался, деньги его взять заставили. И посоветовали держать язык за зубами, пообещав в случае чего прирезать мать.

— Мы давно на тебя глаз положили, — сказал ему на прощанье старший Пан. — Нам нужны смелые парни! И ничего не бойся, все сработано чисто…

Затем началось застолье, кончившееся грандиозной игрой в карты. Здорово поддавший Толя умудрился проиграть и полученные им пять «катек» и еще тысячу рублей в долг каким-то блатным из Богородского. Слово за него дал старший Пан…

Деньги с Толи потребовали через месяц. Понимая, что таких бабок у парня нет и быть не может, Пан смилостивился.

— Возьмете с Жиде еще одну хату — и расплатишься! — сказал он. — Иначе плохо будет!

И они взяли… Да так, что уже через неделю Толю, к ужасу матери, арестовали и предъявили обвинение по сто сорок четвертой статье.

И поехал Толя Кесарев в «Матросску».

Там он и познакомился с Крестом, имевшим такую кличку из-за большого креста, выколотого у него на груди. Получил Толя на первый раз немного, всего три с половиной года. И через полгода, уже успев стать Бесом, был переведен на взрослую зону, поскольку ему исполнилось восемнадцать лет.

На взрослую зону он пришел уже «вором». И к тому же весьма зарекомендовавшим себя среди малолеток. Рассказы об отчаянном парне по кличке Бес дошли и сюда. Покровительство над молодым и многообещающим Кесаревым взял один из самых известных по тому времени авторитетов по кличке Балда, который корешковал на воле с Панами.

Это был опытный и смелый вор, повидавший в своей жизни виды. Да и мужиком он оказался стоящим. Его нельзя было ни запугать, ни, что самое главное, купить. И он железной рукой правил на зоне, свято соблюдая воровские неписаные законы. Хотя почему неписаные? Как раз писаные! Только в отличие от общечеловеческих, писанных ручкой и чернилами, эти писались кровью…

Уже к концу своей первой «ходки» Кесарев завоевал большой авторитет. Особенно после того, как вместе с Балдой подавил конкурентов на первенство в зоне.

Кто знает, как бы сложилась его дальнейшая жизнь после освобождения, если бы через месяц он совершенно случайно не встретил того самого Николая Борисовича Кесарева, чье имя носил. И не спросил с него по счету. За мать. В пятьдесят седьмом году тот просто-напросто сбежал из дома, бросив беременную жену. С абортами тогда было тяжело, да и срок был уже большой, но нашли врача и уговорили сделать аборт. Правда, мать после него чуть не умерла. А когда оправилась, от веселой женщины в ней не осталось ничего. И Анатолий поклялся наказать отчима.

Это наказание обошлось ему еще в три года, благо суд все-таки принял во внимание обсто-ятельства.

И если после первой «ходки» у Кесарева еще была какая-то надежда на новую жизнь, то после второй он потерял ее навсегда. Его ожидало дальнейшее путешествие на том самом поезде, на подножку которого его втащили. Особенно после того, как он ударил попытавшегося было издеваться над ним одного из «пастухов» и ему прямо в колонии довесили еще год.

Он вернулся признанным авторитетом, и одно только его имя вызывало заслуженное уважение во многих тюрьмах и на зонах.

Чем он только не занимался, и занимался успешно, в последующие годы, пока наконец не остановился на торговле угнанными машинами. Это был для того времени по-настоящему крупный бизнес. Неиспользованные способности так или иначе требовали выхода, а к мелочевке у Кесарева душа никогда не лежала.

После освобождения начался новый этап в его бурной биографии. И начался он, как известно, тоже весьма бурно…

Сотрудник Бюро Интерпола в Неаполе Джанлука Равелли прекрасно говорил по-английски, и у Ветрова с Раскатовым с ним не было никаких проблем.

Единственное, что пока скрывали они от итальянца, так это истинную причину розыска убийц Бабаева. Они ограничились объяснением, которое сводилось к тому, что Бабаев имел важную информацию стратегического значения, которую собирался продать одной из западных спецслужб. И этого оказалось достаточно. Равелли не задал больше ни единого вопроса.

Все правильно… Если не хочешь, чтобы тебе лгали, ни о чем не спрашивай.

У Ветрова и Раскатова было несколько версий относительно убийства Бабаева и Бережко.

За основу была взята версия о том, что Бабаев прилетел в Италию наводить мосты с итальянцами. Правда, было очень серьезное «но», не позволявшее принимать эту версию всерьез. Как известно, этот самый Валерий Алиевич принимал участие в расстреле людей Хана, а значит, являлся простым боевиком. Но подобному человеку вряд ли бы доверили такую ответственную миссию. Здесь нужны были несколько иные качества, нежели умение нажимать на спусковой крючок.

Скорее всего Ходжа и здесь выполнял свои непосредственные обязанности боевика. То есть сопровождал того, кто был уполномочен вести переговоры. Видимо, этот самый эмиссар и заметил слежку за Бабаевым, а потом убрал и его и Бережко…

Могло быть и так, что Бабаева убрали итальянцы, которые могли проверять его.

И наконец, его могли убить пока еще неизвестные третьи лица, которым он каким-то образом перебежал дорогу.

Правда, все могло оказаться и куда проще. После бойни в «Агате» ее участники просто-напросто разбежались по всей Европе, желая пересидеть опасное время за границей. И тот же Бабаев по роковому стечению обстоятельств оказался в Италии…

К приезду Ветрова Равелли уже успел кое-что сделать и сразу же выложил список пассажиров, вместе с которыми Бабаев прилетел в Неаполь. В другом списке значились лица, остановившиеся в отеле, где он проживал. И наконец, третья бумага содержала данные относительно всех русских, которые сейчас находились в Неаполе. Всего в этих списках оказалось около тысячи человек. Причем около двухсот были работниками всевозможных фирм и представительств, а остальные находились в Неаполе частным образом.

— Насколько нам известно, — просмотрев бумаги, взглянул на Равелли Ветров, — в тот же вечер в заливе были утоплены три русские путаны.

— Вы прекрасно информированы, синьор Ветров, — улыбнулся итальянец, показав великолепные зубы. — Это действительно так!

— Мне хотелось бы выяснить, — продолжал Ветров, — не пересекались ли пути этих путан с Бабаевым. Вы можете нам в этом помочь?

Равелли открыл ящик стола, за которым сидел, и вытащил из него три фотографии.

— Вот они! — пододвинул он снимки Ветрову. — Я знал, что вы заинтересуетесь этими женщинами.

Ветров быстро, но тем не менее внимательно просмотрел фотографии и передал их Раскатову. Вполне возможно, что и этих красоток утопил тот же самый человек, который стрелял в Бабаева и Бережко. Или опять же итальянцы… Но могло быть и так, что все эти три дурочки не имели ни малейшего отношения к Бабаеву. Но тем не менее поработать с ними придется…

— Мы уже выяснили, — продолжал Равелли, — в каких ресторанах эти путаны бывали чаще всего. Ведь у них на чужую территорию особенно не сунешься. И можем начать с сегодняшнего вечера…

— Тогда начнем! — улыбнулся Ветров, которому понравился ненавязчивый корректный итальянец.

На условленном километре шоссе Неаполь — Рим их поджидала черная «джульетта». В машине сидело всего два человека: шофер и молодой человек лет тридцати, одетый в голубые джинсы и пеструю ковбойку, под которой угадывалось хорошо тренированное тело.

Впрочем, Кесарев и не ожидал, что за ним пришлют целую бригаду вооруженных с ног до головы боевиков. Это было бы типичным пижонством.

Мышцами надо было играть в нужный момент, а пока в ход были пущены головы…

Приветливо поздоровавшись, молодой человек, представившийся Евгением, услужливо распахнул заднюю дверцу «джульетты»:

— Прошу вас!

И как только Кесарев с Селивановым уселись, машина плавно тронулась с места и понеслась по шоссе.

— Как в Москве? — поинтересовался Евгений, когда они проехали километров пять. — Холодно?

— Какое там! — махнул рукой Кесарев. — Через день идут дожди…

— Да, — насмешливо произнес Евгений, — подгнило что-то в российском королевстве… Зима и та от нас отвернулась!

— Зато у вас здесь, — усмехнулся Селиванов, — вечное лето!

— Да нет, — покачал головой Евгений, — не вечное… Тоже дожди заряжают…

— Но все же без снега!

— Если только…

Перебрасываясь такими ничего не значащими фразами, они проехали еще километров двадцать пять. Потом машина свернула с шоссе и, несколько сбавив скорость, поехала по лесной дороге. Еще километра через три она остановилась на изумрудно-зеленой лужайке, покрытой яркими цветами.

Здесь стояла еще одна машина, около которой курили несколько человек. При виде подъехавшей «джульетты» один из них, тот самый лысый, которого Селиванов уже однажды видел, сразу же пошел навстречу вышедшим из машины Кесареву и Селиванову.

— Здравствуйте! — слегка наклонил он свою массивную голову. — Как мне называть вас? — взглянул лысый на Кесарева.

— Анатолий Николаевич…

— В таком случае, Анатолий Николаевич, прошу вас пройти со мной… Алексей останется пока здесь. Предупреждаю сразу, мы не будем унижать вас обыском, но знайте, что за каждым вашим движением будут следить… А теперь идемте!

Кесарев, которому понравилось такое начало, послушно пошел за лысым.

Через минуту они вышли на залитую солнечным светом лужайку, на которой стоял раскладной стол. При виде лысого и Кесарева сидевший за ним мужчина поднялся и сделал несколько шагов навстречу.

— Анатолий Николаевич! — представил лысый гостя.

— Виктор Леонидович! — кивнул мужчина.

Ему было около пятидесяти. И Кесарев сразу же понял, что перед ним находится отмеченный природой человек. Более того, этот Виктор Леонидович был из так называемых новых, то есть, говоря проще, разбогатевших и не сидевших.

— Спасибо, Юра, — взглянул на лысого Виктор Леонидович, и тот сразу же пошел назад к машинам. — Прошу вас, Анатолий Николаевич! — Он указал на небольшой раскладной стул.

Кесарев сел.

— Что-нибудь? — указал хозяин на стоявшие на столе напитки.

— С удовольствием.

— Водку, коньяк?

— На ваше усмотрение.

— Тогда давайте, — беря в руку бутылку «Лимонной», предложил Виктор Николаевич, — выпьем водки! Как-никак русские люди…

— Я люблю «Лимонную», — улыбнулся Кесарев.

Виктор Леонидович наполнил рюмки и поднял свою. Кесарев последовал его примеру.

— Ну что, Анатолий Николаевич, — внимательно взглянул на Кесарева Виктор Леонидович, — пока за знакомство?

— Пока так, — охотно согласился, чокаясь с ним, Кесарев.

Они выпили. Виктор Леонидович закусил маринованным помидором и налил по второй.

Кесарев прекрасно понимал, что идет прелюдия к серьезному разговору, и тоже не гнал лошадей.

Надо заметить, что в Викторе Леонидовиче он не ошибся.

Тот и на самом деле был отмечен природой и намного поднимался над так называемым средним уровнем. Еще будучи студентом финансового института, он то и дело поражал видавших виды преподавателей глубиной своих замечаний и необычайной легкостью усвоения практически любой сложности материала. Казалось, он уже родился со вложенными в него великолепными знаниями валютной, кредитной и прочих систем обширной науки о финансах.

Правда, в условиях только одной, рублевой, системы Виктору Леонидовичу очень долго не удавалось занять то положение, которое принадлежало ему по праву одаренности. Да, его ценили, но не более того. И он скромно коротал отпущенные ему годы в Госплане, где начальству, занятому распределением льгот, было глубоко наплевать на талантливого сотрудника. Да и кто и когда в России дорожил талантами? Наоборот! Талантлив? В глушь! И не обязательно в Саратов. В глушь можно было сослать и в том же Госплане…

И все-таки пробил час, о котором Виктор Леонидович не смел даже и мечтать в условиях диктатуры пролетариата, к которой сам пролетариат никогда не имел ни малейшего отношения и которая творилась на протяжении почти восьми десятков лет от его имени людьми, ничего с ним общего не имевшими.

Свободное предпринимательство… Какие милые сердцу любого авантюриста слова. Правда, и тут Россия имела свою специфику, предсказанную еще в двадцать седьмом году врагом трудового народа и Иосифа Сталина Львом Бронштейном, известным в этом самом народе как Троцкий. А предсказал этот враг народа следующее: «Пройдет несколько десятков лет, — писала несостоявшаяся жертва Сикейроса, — и вся общенародная собственность перейдет в частную собственность той самой партийной номенклатуры, которая сейчас от имени народа управляет страной…»

Как в воду глядел Лев Давыдович.

И Виктор Леонидович понял всю идею этой метаморфозы очень быстро. А поскольку в партноменклатуру он не входил, то крепко, очень крепко задумался, как жить ему, грешному, дальше.

И надумал! Пирамиды, и отнюдь не Хеопса, обогатят его! Сейчас трудно сказать, кто явился пионером в этом далеко не благородном деле строительства денежных пирамид. Но зато уверенно можно предположить, что Виктор Леонидович был одним из первых. Он сразу же понял, что ему надо делать. Делать деньги и… бежать, когда они будут сделаны!

И машина заработала…

Уже очень скоро Виктору Леонидовичу пришлось открыть несколько филиалов, ибо число страждущих получить халявные деньги росло день ото дня в геометрической прогрессии.

А когда, наконец, запахло жареным и государство решило, что пора вступать в бой, Виктор Леонидович благополучно скрылся со своим ближайшим окружением в Италии.

Первым делом Виктор Леонидович как следует отдохнул, поправив пошатнувшееся в стране так и не победившего социализма здоровье. Яхты, купание, сауны, теннис и массажи быстро сделали свое дело. Через месяц Виктор Леонидович был здоров как бык и готов к новым подвигам. Но как очень скоро выяснилось, в Италии дураков было явно меньше, чем в России, и воздвигнуть в Неаполе какие-то новые пирамиды было делом практически безнадежным. И король пирамиды был вынужден заниматься всякой мелочевкой, не оставляя надежд выйти, наконец, на настоящее «дело».

Впрочем, эта самая мелочевка тоже приносила ему немалый доход. Он обложил данью те российские фирмы, которые обосновались с недавних пор в Неаполе. Он не только собирал дань с этих фирм, но и осуществлял тщательный сбор информации об их деятельности. И сразу же обратил внимание на фирму Хасана Балиева. Почему-то не верилось ему, что на каких-то там спагетти можно делать бизнес. Да еще таджику… Таджики, как правило, делали бизнес на другом. И Виктор Леонидович установил за Балиевым наблюдение, надеясь рано или поздно разгадать тайну отправляемых в Таджикистан макарон. И в конце концов разгадал.

Ну а остальное было делом уже только техники…

Кесарев понравился Виктору Леонидовичу с первого взгляда. Он уважал сильных и умных противников. Такие если уж враги, то враги настоящие, да и друзья тоже.

Правда, кем окажется ему в конце концов этот Анатолий Николаевич, он сейчас даже не мог и предположить. Да и не любил Виктор Леонидович гадать на кофейной гуще. Жизнь сама покажет, кто есть кто…

— Ну что, Анатолий Николаевич, — сказал он, когда они пропустили, как этого требовал православный обычай (ведь Бог, как известно, любит троицу), по третьей, — поговорим?

— Я, собственно, — усмехнулся Бес, — для того и проделал это путешествие… «Лимонной» я мог и в Москве выпить.

— Ну что ж, — понимающе покачал головой Виктор Леонидович, — тогда с Богом…

По-разному делают великие открытия люди. Одному достаточно увидеть падающее с дерева яблоко, другому — заснуть, ну а третьему — и всего-то лечь в ванну.

Клименту Ефремовичу оказалось достаточно по-смотреть интервью с Владимиром Александровичем Бестужевым.

Возможно, он и без этого интервью открыл бы тайну братьев Бестужевых. Но именно интервью натолкнуло его на такую мысль…

Собрав документы и убедившись, что открытие сделано, Туголуков в отличие от другого великого человека не стал бегать по кабинету и кричать во все горло: «Ай да Климент Ефремович, ай да сукин сын!»

Он вообще не сказал ни слова, поскольку пребывал в глубокой задумчивости.

Он и раньше-то прежде, чем отрезать, мерил даже не семь, а семьдесят семь раз. Сейчас же надо было мерить и того больше…

Закурив, Туголуков задумчиво смотрел на лежавшие перед ним справки, повествующие о том, что в одна тысяча девятьсот пятьдесят первом году Николай Борисович Кесарев усыновил Анатолия Александровича Бестужева, который с того самого времени стал прозываться Анатолием Николаевичем Кесаревым.

Что там говорить, интересная получалась комбинация…

Безработный журналист Владимир Александрович Бестужев становится президентом преуспевающей ныне фирмы «Князь Игорь» с филиалом в Италии. И становится он этим президентом после того, как в Москве появляется отбывший очередной срок его брат Анатолий…

Что это? Совпадение? Если да, то весьма странное! А если нет…

А если нет, то ему, Туголукову, спешить не следует. Никак не следует! К Бестужеву пока придраться нельзя, к тому же он становится заметной фигурой в деловом мире Москвы. Созданный им фонд и бесплатные кормежки делают свое дело, и его рейтинг постоянно растет. За Бестужевым, насколько успел выяснить для себя Туголуков, ведется настоящая охота различными партийными функционерами, желающими видеть в своих рядах такого популярного человека. И поговаривают, что одна из самых влиятельных в России партий весьма преуспела в этой охоте.

Ну, заявит он сейчас о том, что Бестужев является братом известного преступного авторитета Беса, ну и что? Это раньше такими заявлениями можно было огорошить так называемое общественное мнение. Теперь нет. Всем известно, кто чаще всего стоит за банкирами и президентами фирм…

Значит, надо плести свою паутину. И главной мишенью надо сделать все того же Беса, то бишь Бестужева-Кесарева. И бить уже наверняка, подстраховав себя со всех сторон! Так, чтобы попасть в десятку! Это Туголуков умел.

А что сказать начальству относительно Беса? Правду! И только правду! А правда заключалась в том, что Бес пока ни в чем криминальном замечен не был! И вообще сейчас его в Москве не было. Он отдыхал в Италии. Поправлял, так сказать, пошатнувшееся здоровье…

И это означало, что Туголукову оставалось пока только ждать. Всем своим ментовским нутром чувствовал Климент Ефремович, что будет чем ему поживиться на засеянной братьями Бестужевыми ниве… Опять же инфляция…

— Итак? — Крупный мужчина в прекрасно сидевшем на нем костюме и в удивительно шедших ему очках в золотой тонкой оправе вопросительно взглянул на сидевшего напротив человека с кожаной папкой в руках.

— Они договорились, Федор Григорьевич, — сразу же ответил тот.

Ничего не ответив, Федор Григорьевич достал из лежавшей перед ним пачки «Мальборо» сигарету.

Василий услужливо щелкнул зажигалкой.

Федор Григорьевич прикурил и выпустил густое облако дыма.

Альянс Никольский — Бестужев грозил ему определенными неприятностями. Далеко не сладкая парочка была способна на многое. И не случайно вчера один из самых влиятельных людей в правительстве интересовался Бестужевым. Это не могло не наводить на серьезные размышления. Случайно тот никогда и никем не интересовался.

Федор Григорьевич был опытным и повидавшим виды человеком. Годы работы в ЦК КПСС многому научили его. Он прекрасно знал, как много значит вовремя блокировать способного человека. К тому же он был одним из немногих, кто практически всегда трезво оценивал ситуацию. Он прекрасно видел, что практически по всем статьям проигрывает Бестужеву. У него не было ни блестящей эрудиции, ни умения красиво и убедительно говорить, ни даже той располагающей внешности, какой обладал Бестужев.

Да и Никольский был тоже его врагом номер один…

— Но за этим Бестужевым должен кто-то стоять! — задумчиво, скорее отвечая самому себе, проговорил он. — И все эти фонды и бесплатная жратва — только ширма, занавес! Все правильно! Никого не критикует, ни с кем не ссорится и делает свое дело молча… А народишко-то за него! Колбаса кому угодно рот заткнет! Ты так и не выяснил, кто его субсидировал? — Федор Григорьевич взглянул на Василия.

— Нет, — покачал тот головой.

Федор Григорьевич ничем не выразил своего неудовольствия, поскольку знал, что было сделано действительно все и что этот Бестужев был изучен вдоль и поперек. Разумеется, насколько это возможно без соответствующей законодательной базы.

— В общем, — хмуро взглянул Федор Григорьевич на собеседника, — мне все это не очень нравится… И без этого Бестужева будет драка за каждый голос… Иди!

Василий быстро покинул кабинет. Он не задал ни одного вопроса. Да и зачем? Имеющий уши да услышит…

Второй день Крест курил одну сигарету за другой…

Он был в полнейшем замешательстве. Давно, очень давно не попадал он в такие тупиковые ситуации. Черт бы побрал этого Беса! Сразу не понравился ему его приезд. И вот на тебе, подарок за подарком!

А он-то ощущал себя полновластным хозяином на своей территории! Как бы не так!

Впрочем, напрямую ни в чем Беса он обвинить не мог, хотя и чувствовал, что все сходится на нем: ни у кого другого на подобное просто бы не хватило смелости.

Когда три дня назад ему дали почувствовать, что фондом и бесплатными столовыми этого чертова Бестужева недовольны, Крест тут же, понимая все как следует, дал указание поговорить с директором «Князя Игоря». И с ним сразу же поговорили. Правда, разговор кончился весьма не-ожиданно. Во всяком случае, для Креста. В тот же вечер ему позвонили домой, и хорошо известный ему голос посоветовал не лезть ни в какие фонды и бесплатные столовые. Убедившись, что Крест понял все как надо, тот же голос добавил, что за один волос с головы Бестужева Крест ответит всем тем, что ему отвела природа. И у него не было основания не верить. Этот человек знал, что говорил. У кого, у кого, а у Палевого не дрогнула бы рука прикончить не только самого Креста, но и всю его семью, о чем ему тоже весьма прозрачно намекнули. И Кресту ничего не оставалось делать, как только разыграть благородное негодование: что ты, какой еще, к черту, Бестужев?

Не обращая никакого внимания на удивление Креста (он хорошо знал всему этому цену), Палевый повторил угрозу. И то, что она была далеко не пустой, Кресту объяснять было не надо.

Так он при всем своем влиянии и власти оказался зажатым между двух скал.

Утром ему снова позвонили и холодно поинтересовались, почему фонд и бесплатные столовые продолжают действовать. И он не смог ответить ничего вразумительного, кроме того, что у него у самого могут быть из-за этого фонда неприятности.

Вот только кого они там интересовали?

— Если на твоей территории есть люди посильнее тебя, то мы будем в конце концов иметь дело с ними, а не с тобой! Так что подумай над этим хорошенько!

Что ж, все правильно. Собака хороша до тех пор, пока кусается.

Одним словом, «подумай над этим хорошенько!».

Вот он и думал…

Паоло Альбертини приезжал в этот небольшой, но очень чистый и уютный домик в пригороде Неаполя раз в неделю. Чаще не получалось. Паоло был слишком занят. Но каждое такое посещение было для него настоящим праздником. Как, впрочем, и для Лизы, которая всю неделю жила предвкушением этого свидания. Они, как это ни покажется странным в наше время, любили друг друга той безумной любовью, о которой теперь рассказывают только писатели-романтики и в которую мало кто из нынешнего поколения верит.

Но Паоло и Лизе не было никакого дела ни до нынешнего поколения, ни до фантазеров-писателей. Им вообще не было дела ни до кого на свете. Встречаясь, они забывали обо всем.

Была и еще одна причина, по которой Паоло так рвался в этот чистенький домик на берегу моря. Лиза два года назад подарила ему сына, и он за это боготворил ее. Ведь у его жены была какая-то непонятная ему болезнь, и рожать она не могла. Вернее, родила однажды, убив при этом ребенка и сама чуть было не отдав Богу душу. С тех пор она была бесплодна, как та самая смоковница, которую Спаситель советовал срубить, если она не давала плодов. Но Паоло, будучи ревностным католиком, никогда даже и не помышлял о разводе, свято веря в то, что его брак освящен на небесах…

Впрочем, его в конце концов устраивала и такая жизнь. На два дома и на две жены. Денег на их содержание у него, слава Богу, хватало.

Приезжая сюда, к Лизе, Паоло отдыхал не только телом, но и душой. Слишком много и нервной и физической энергии отнимала та жизнь, которую он вел в городе.

Но сегодня он ехал к своей второй семье с особым нетерпением. Ведь по независящим от него обстоятельствам он не видел Лизу и маленького Дино целых две недели и безумно соскучился по ним.

Накупив целую машину всяческой вкуснятины и подарков, он мчался на скорости под сто пятьдесят километров по шоссе, пока наконец не свернул на проселочную дорогу. Скорость пришлось, понятно, сбавить, а вскоре он и вовсе был вынужден остановиться. На дороге валялся огромный сук спиленного дерева.

Чертыхнувшись, Паоло остановил машину и поискал в «бардачке» перчатки. Потом вышел из машины. Но убрать сук ему так и не удалось. Как только он приблизился к нему, из кустов выскочили четверо мужчин, и один из них негромко сказал:

— Подними руки, Паоло, и не суетись, если хочешь жить!

Паоло хмуро взглянул на говорившего и поднял руки.

Его быстро обыскали и вытащили из висевшей под курткой кобуры пистолет.

Паоло молчал. Если это были люди Працци, то ему конец. Ему не простят убийства брата советника семьи дона Фабрицио. А раз так, то надо молиться. И по всей видимости, это будет его последняя молитва…

— Опусти руки и садись в машину! — снова приказал мужчина, настоящей фамилии которого (а это был, конечно же, Мартов) Паоло так никогда и не узнает.

Паоло послушно повернулся и направился к своему «фиату». Когда он уселся на место водителя, на заднем сиденье устроились Кесарев и Мартов, и последний сказал:

— Все в твоих руках, Паоло! Если ты честно ответишь нам на некоторые вопросы, то поедешь к Лизе и сыну один… Если нет, то мы поедем к ним все вместе! И там ты точно заговоришь!

Паоло вздрогнул. Эти люди знали, по какому месту бить…

— Но я думаю, что у тебя достаточно благоразумия, — продолжал Мартов, — и любви к Лизе и мальчику… Я не ошибся?

— Нет… — облизав сразу ставшие сухими губы, хмуро кивнул Паоло.

— Так как? — вкрадчиво взглянул на него Мар-тов. — Едем все вместе или ты поедешь все-таки один?

— Я поеду один! — твердо ответил Паоло, глядя Мартову в глаза.

— Ну вот и прекрасно, — удовлетворенно кивнул тот. — Я не сомневался, что мы с тобой договоримся!

Допрос длился полчаса, и все это время работал диктофон. Паоло выложил далеко не все, что знал.

— Надеюсь, — наконец выключил диктофон Мартов, — что сказанное тобою чистая правда… Со своей стороны обещаю тебе, что об этом разговоре не узнает ни одна живая душа!

— Да, правда! — воскликнул Паоло.

— В таком случае, — открывая дверцу машины, улыбнулся Мартов, — желаю тебе хорошего время-препровождения в семейном кругу! До свидания!

Они вышли из машины, и Мартов, разрядив пи-столет Паоло, бросил его на переднее сиденье.

Даже не взглянув на пистолет, Паоло включил зажигание и тронул с места. Из всего этого он понял только одно: это не были люди Працци. Но легче ему от этого не стало. Он нарушил клятву и поставил этим людям слишком много ценной информации о своей семье.

Теперь у него было три выхода из создавшегося положения. Первый — застрелиться. Но этот выход отпадал сразу, и Паоло даже не стал задумываться над ним. Второй выход заключался в том, чтобы пустить дело на самотек: будь что будет! Ведь этим людям невыгодно сдавать его, куда больше пользы он принесет им, оставаясь преданным членом семьи Данателло. И наконец, он мог пойти к дону Витто с повинной… и подписать себе смертный приговор. Даже если его не убьют сразу, то все равно прикончат потом, когда используют в своих целях. И рисковать таким образом Паоло не мог. Он решил делать вид, что ничего не произошло, и надеяться на чудо…

Бестужев вышел из здания префектуры в далеко не лучшем расположении духа. Такого раздражения он не испытывал давно.

Получив от Смоленского «добро» на проект детского спортивного городка на Путяевских прудах, он провел большую подготовительную работу и привлек к этому делу несколько солидных фирм. Но…

Помощник префекта, занимавшийся подобными вопросами, выслушал Бестужева с таким выражением лица, с каким заслуженный профессор и известный на весь мир специалист вынужден выслушивать ответ недоумка-студента. А выслушав, тут же отказал. У них, видите ли, есть свои виды на эти пруды, и господину Бестужеву, если уж в нем так горит жажда деятельности, лучше открыть еще одну бесплатную столовую…

И хотя сказал он это вроде бы серьезно, в его голосе явно прозвучала вырвавшаяся помимо его воли ирония: «Знаем, мол, твои бесплатные обеды!»

И вот тут-то Владимира Александровича взяло зло. Пожалуй, за все время его возвышения Бестужеву впервые так откровенно отказывали.

И только сейчас он по-настоящему понял ту огромную разницу, которая заключалась в отказе обыкновенному человеку и тому, кто так или иначе уже мог влиять на ситуацию.

Да, богатые не любят отказов. Одним словом, нашла коса на камень… И просто так Бестужев не сдастся!

И когда он, пообещав привлечь на свою сторону все силы во главе с Соколовым, покидал кабинет чиновника, тот был пунцовым от душившей его злости.

Немного отойдя, Владимир Александрович вспомнил слова Никольского.

«Я понимаю, Владимир Александрович, — говорил тот, — что отнюдь не открою Америки, но кадры решают действительно все. И когда у нас на каждом месте будут стоять люди, думающие не столько или даже, вернее, не только о себе, но и о порученном деле, только тогда мы сдвинемся с места… И мы такие кадры уже подбираем. Во всех практически областях. Хватит этой дилетантщины и самодеятельности! Оркестрами должны руководить дирижеры!»

Все правильно, кадры решают все. Как в ту, так и в другую сторону.

Бестужев вдруг поймал себя на интересной мысли. Только сегодня он впервые в жизни по-настоящему почувствовал какую-то ответственность за ту же Москву. Если раньше во всех своих интеллигентских спорах он пытался как можно красивее побить своих теоретических противников, то сегодня вдруг ощутил, что и от него в какой-то степени зависит будущее той же Москвы. Пусть даже не всей Москвы, а этих злосчастных Путяевских прудов… И он решил сделать все возможное, чтобы именно там был создан задуманный Соколовым спортивный городок.

Джанлука Равелли сделал знак санитару, и тот послушно поднял белую простынку, покрывавшую труп. Взорам Ветрова и Раскатова предстал полноватый мужчина лет сорока восьми, с круглым синюшным, явно восточным лицом. Рубашка на его груди была мокрой. Видимо, от слез и слюней. На лбу красовалась ссадина…

Ветров внимательно взглянул на Равелли.

— Да, Валентино, — качнул тот головой, — его повесили! Взгляни на эту линию на шее… У самоубийц она совсем другая! Да и ссадина…

— Где его документы? — спросил Ветров.

— Не нашли… Но нам известно, кто это! — по-спешил сказать Равелли. — Подданный Таджики-стана Хасан Балиев…

— Зачем ты позвал нас, Джанлука? — на всякий случай поинтересовался Ветров. — Ведь это гражданин другого государства!

— Так, Валентино, — усмехнулся тот, — на всякий случай… Вдруг пригодится…

Ветров прекрасно понял, на что намекает Равелли и в какой уже раз пожалел, что вынужден играть с ним втемную.

— И чем он занимался?

— Закупкой продовольствия… Держал фирму… У нас не проходил!

— Кто еще работал у него на фирме?

— Он и его жена, числившаяся бухгалтером.

— Обыск что-нибудь дал?

— Мы нашли только деньги.

— Много?

— Около пятидесяти тысяч долларов.

— А где его жена?

— Вместе с двумя детьми она исчезла.

— Спасибо, Джанлука, но нам здесь действительно делать нечего. Обратитесь в посольство Таджикистана!

— Уже сделали, Валентино! Скоро сюда прибудут сотрудники таджикского консульства.

— Созвонимся! — протянул комиссару руку Ветров.

— Обязательно! — все с той же улыбкой ответил итальянец.

— А он не случайно позвал нас с тобой, — сказал Раскатов, как только они вышли на улицу. — Деликатный мужик и сообразительный…

— А чего же тут соображать-то, Игорь? — пожал плечами Ветров. — Ему прекрасно известно, чем знаменита Средняя Азия… И я не очень-то удивлюсь, узнав о том, что Балиев и был доверенным лицом Хана! И если так, то, наверное, и этот орел, чей фоторобот нам удалось заполучить, наверняка общался с ним!

— Мы узнаем об этом только тогда, когда найдем этого орла! — усмехнулся Раскатов. — Если, конечно, найдем…

— Посмотрим, — неопределенно пожал плечами Ветров.

Наконец-то в Москве установилась по-настоящему зимняя погода. Ртутный столбик упал аж на целых пятнадцать делений ниже нуля, и зима, словно извиняясь за опоздание и стараясь наверстать упущенное, закружила синими метелями.

И столица сразу же преобразилась. Исчезли лужи, появились сугробы, дышалось легко и свободно…

Бестужев вышел из офиса ровно в полдень, перешел дорогу и побежал по направлению к так хорошо ему знакомым Путяевским прудам, где он когда-то целыми днями сражался «под интерес» в волейбол и футбол.

Начатая им битва за пруды была в самом разгаре. И сражались с ним за обладание оными серьезные соперники. Теперь в его огород летели и камни, поскольку не один Смоленский мог заказывать материал определенного направления.

Но Бестужева они не пугали. Он неожиданно для себя почувствовал вкус к борьбе и так просто сдаваться не собирался. Впрочем, он не собирался сдаваться ни при каких обстоятельствах…

Нравилось ему и работать с Никольским. Вдвоем они составили мощный тандем, с которым придется считаться многим. И вчерашний круглый стол, в котором принимали участие ряд партийных функционеров, наглядно подтвердил это. Элегантные, остроумные, прекрасно владеющие русским языком и эрудированные, они являли поразительный контраст с другими участниками встречи. Бестужев и Никольский забивали практически каждого, кто осмеливался бросить им перчатку, и к концу вечера таковых практически не осталось. И делали они это легко, корректно и даже весело…

Прибежав к прудам, Бестужев минут тридцать разминался, а потом искупался в пробитой посередине пруда проруби. Вылезя из воды, он еще с минуту побегал не одеваясь по морозу, а потом докрасна растерся грубым холщовым полотенцем. Назад он уже не бежал, а шел, выполняя на ходу йоговские упражнения. На восемь шагов вдох, затем — на столько же шагов задержка и все тот же восьмишаговый выдох…

Минут пятнадцать такой ходьбы по морозному, а значит, и обогащенному большим количеством отрицательных ионов воздуху наливали его новой силой, и он ощущал себя и бодрее и моложе…

При входе в парк, в том самом месте, где с незапамятных времен стояла небольшая забегаловка, которая теперь, естественно, приобрела более цивилизованный вид, Бестужев увидел прыгавшую с ноги на ноги в дубленке с черной кожаной сумкой через плечо девушку.

— Здравствуйте, Владимир Александрович!

— Добрый день! — приветливо ответил Бестужев, с удовольствием рассматривая красивое лицо незнакомки.

— А я жду вас! — продолжая прыгать, сказала та.

— Мне остается только поблагодарить вас за это! — игриво ответил Бестужев. — И узнать, чему я обязан такой милостью?

— Я бы хотела взять у вас интервью! — Незнакомка взглянула Бестужеву в глаза.

И было в ее взгляде нечто такое, что заставило Бестужева внимательно присмотреться к ней.

А она была хороша, очень хороша… Причем в ней не было даже намека на ту кукольность, которой отличались современные, так называемые эффектные женщины.

— Я бы хотел вам сам дать его! — игриво улыбнулся Бестужев. — И если вам угодно, мы можем пройти ко мне в офис…

— А может быть, — просительно посмотрела на Бестужева девушка, — мы поговорим с вами здесь? — Она указала на кафе. — Я жду вас уже минут сорок, и у меня окоченели ноги! Я просто не дойду!

Девушка и на самом деле выглядела замерзшей. Но куда убедительнее ее слов на Бестужева подействовал взгляд зеленых, как морская волна, глаз.

— Идемте! — направился он к двери в кафе и открыл ее. — Прошу вас!

Девушка благодарно взглянула на Бестужева и вошла внутрь. Бестужев помог ей раздеться, и они направились к столику в углу зала.

Пропустив девушку вперед, Бестужев невольно окинул ее взглядом. Неизвестно, какой она была журналисткой, но женщиной она была классной. Черные джинсы эффектно обтягивали ее упругие бедра, и даже через слегка спадавший на пояс тонкий шерстяной свитер можно было заметить ее балетную талию.

И хотя одета она была на первый взгляд просто, за этой простотой и скрывалось то самое, что называется вкусом и элегантностью…

— Может, заодно и пообедаем? — предложил довольный этим подарком судьбы Бестужев.

— Может! — кокетливо опустила журналистка длинные ресницы.

— Как вас зовут?

— Загладина Алла…

— И какую газету вы представляете? — протягивая Алле меню, спросил Бестужев.

— Женскую!

— Женскую? — удивился Бестужев. — А что же я могу сказать женщинам?

— Нас больше волнует, — улыбнулась Алла, — что вы можете сказать о женщинах!

— А вас это не смутит? — в упор взглянул на нее Бестужев.

— Нет, — отрицательно покачала та головой, — только заинтригует.

— Ладно, — усмехнулся Бестужев, — посмотрим.

И он сделал заказ стоявшему рядом и терпеливо ожидавшему своего часа официанту.

Поклонившись, тот исчез.

Тем временем Алла положила на стол небольшой японский диктофон.

Бестужев улыбнулся, вспомнив, как когда-то получал в АПН громоздкий и постоянно отказы-вающий диктофон. Но тогда и это считалось за праздник.

Через минуту Бестужев разлил в рюмки коньяк и взглянул на Аллу.

— За знакомство? — мягко улыбнулся он.

— Да! — ответила Алла, и в ее глазах Бестужев прочитал именно то, что и надеялся в них увидеть, — что этим интервью их знакомство скорее всего не ограничится.

В последнее время Бестужев все чаще и чаще ловил себя на крамольной мысли, что ему пора бы завести молодую и красивую любовницу. Именно молодую. Он по-своему любил Анну и привык к ней, но когда женщине вот-вот пробьет сорок пять, тут поневоле задумаешься. А вариантов у него было хоть отбавляй. На богатого и известного в Москве бизнесмена клевали многие. Но все это было «не то». Бестужеву нужны были не только формы, но и содержание. И он не спешил с выбором, зная, что рано или поздно найдет то, что нужно. И похоже, нашел…

Они выпили. Ласково и ободряюще взглянув на Аллу, Бестужев улыбнулся:

— Я готов!

И настолько двусмысленно прозвучала у него эта фраза, что Алла, не выдержав, рассмеялась. Он и действительно был уже готов, этот недоступный Бестужев!

Бестужев, осознав причину ее веселья, ответил понимающим взглядом.

— Вы знаете, Владимир Александрович, — проговорила вдруг Алла, — я очень долго думала, как построить наше с вами интервью, но так ничего не надумала… Ведь все настолько заезжено, а задавать дежурные вопросы у меня нет никакого желания. Может быть, мы вместе что-нибудь придумаем? Ведь вы как-никак журналист в прошлом!

— Вот именно что в прошлом! — усмехнулся Бестужев. — Да и журнал у вас весьма специфический. Ну был бы я, скажем, косметологом или сексологом, еще куда ни шло, а так…

И он пожал плечами.

— Кажется, я нашла! — воскликнула Алла. — Да, нашла! И думаю, наших читательниц весьма заинтересует подобный поворот! Ведь вы же филолог?

— Вы хорошо изучили мою биографию! — улыбнулся Бестужев.

— Пришлось! — кивнула Алла. — А теперь ответьте мне на такой вопрос. Кто из литературных героинь является самой сексуальной женщиной? По-моему, — улыбнулась Алла, — и неожиданно, и в духе времени… Как?

— Ничего! — кивнул Бестужев. — Во всяком случае, лучше всех этих «кто виноват?» и «что делать?». Правда, — улыбнулся он, — здесь нас подстерегает другая трудность.

— Какая?

— Практически все лучшие произведения литературы поставлены в кино, и, когда я буду говорить о той или иной героине, у меня невольно в глазах будет стоять артистка, которая ее играла…

— А так, конечно, — улыбнулась Алла, — Софи Лорен вас не привлекла бы…

— Тоже правильно! — поднял руки вверх Бестужев.

— Итак? — взглянула она на Бестужева. — Кто же?

— Да вы знаете, — несколько потупился Бестужев, — так сразу даже и не могу сообразить. Ведь, по сути дела, мне придется отвечать, кого бы… вы-брал я. И без коньяка, — он снова взялся за бутылку, — мне в этом сложном вопросе не разобраться.

Они выпили. Бестужев взглянул на часы. Он отсутствовал уже около двух часов.

— Вы меня извините, Алла, — поднялся он из-за стола, — но мне необходимо позвонить на фирму!

— Да, конечно! — кивнула та.

Бестужев вернулся ровно через две минуты.

— Ну, так я жду! — улыбнулась Алла, когда он снова сел на свое место.

— Что ж, — покачал Бестужев головой, — начнем… с Тургенева… Хотя, наверное, здесь ловить нечего… Слишком сухие и закованные, нет огня. Все какие-то фригидные. Нет, не пойдут! Хотя есть и у Ивана Сергеевича одна красавица! Как это я о ней забыл!

— Джемма? — улыбнулась Алла.

— Конечно! — воскликнул Бестужев. — Хотя образ по большому счету все-таки ходульный! Нет, тоже не пойдет!

— Да и лавочница к тому же! — с улыбкой заметила Алла.

— Увы! — покачал головой Бестужев.

— А что с Толстым? — спросила Алла.

— И речи быть не может! — замахал руками Бестужев. — Все неживые!

— И даже Наташа?

— В первую очередь! Слишком они все у него одноплановые… Конечно, Анна есть Анна, но… тоже тяжела. Нет, — махнул он рукой, — в русской классической литературе мы таковых не найдем, их там попросту нет!

Он налил еще коньяка и, подняв свою рюмку, внимательно взглянул на Аллу.

— И вообще я не понимаю, Аллочка, — выразительно произнес он, — почему я должен сдувать пыль с древних фолиантов, когда рядом со мною сидит прекрасная женщина? Зачем нам все эти Каренины, Джеммы и прочие литературные призраки? Лучше скажите мне, вы верите в любовь с первого взгляда?

— Верю… — качнула головой Алла.

— В таком случае за любовь! — чокнулся он с Аллой и выпил.

Алла, слегка пригубив коньяк, поставила рюмку на стол.

— А что же с интервью? — слабо улыбнулась она. — Ведь я на работе…

— Вам все еще нужно интервью? — усмехнулся Бестужев, чувствуя необыкновенный прилив энергии. — В таком случае слушайте! Из всех литературных женщин я бы выбрал Аксинью Астахову из «Тихого Дона»! В ней нет лжи! И живет она так, как складывается у нее жизнь! Она несчастлива? Да! Но она и счастлива тоже! А на второе место я поставил бы…

— Лушку? — улыбнулась Алла.

— Конечно! — кивнул Бестужев. — «Зараз не об этом гутарить надо… Ты посмотри, как трава-то дурнопьяном пахнет!» — процитировал он. — Как здорово! А какая натура! Скажу даже больше, Аллочка, Лушка в какой-то степени есть та же самая Аксинья, только в несколько иной обстановке! А ее прощание с Тимошкой? «Летел ты ко мне, сокол ясный!» А? И это на виду у всей деревни? Так и напишите в своей газете! Аксинья и Лушка! Вы согласны со мною?

— Да… — снова слегка пригубила коньяк Алла и взглянула на Бестужева тем взглядом, который многое объясняет лучше самых убедительных слов.

— А может, — чувствуя, как у него потихоньку начинают отказывать тормоза, проговорил вдруг Бестужев, — нам зараз тоже не об этом надо гутарить?

Не говоря ни слова, Алла поднялась из-за стола и пошла к вешалке. Расплачиваясь, Бестужев смотрел не на деньги, а на ее удивительные бедра. Страстное, давно уже не испытываемое желание обожгло его горячей волной, и он поспешил за Аллой.

— Куда поедем? — не глядя на Бестужева, спросила Алла, когда они вышли на улицу.

— Не знаю, — пожал тот плечами.

— Можно ко мне, — сказала Алла.

— А там… — начал было Бестужев.

— Никого нет! — быстро договорила за него Алла.

— Далеко?

— На Фортунатовскую…

Через минуту они уже сидели в черной «Волге», и Бестужев с удивлением чувствовал, как все больше и больше теряет голову. И от одной только мысли, что спустя всего четверть часа он будет обладать прекрасным молодым телом этой неизвестно откуда на его голову свалившейся красавицы, его бросило в дрожь…

— Второго парня, застреленного на улице Лавочкина, мы установили, Евгений Борисович, — начал доклад Малинин, — но пока никаких результатов у нас нет… Судя по проведенной разработке, он чист как стеклышко. Нет ни одной подозрительной связи… И во всем этом деле у нас осталась только одна надежда. На некую Антонину Викторовну Гладышеву, с которой последнее время жил этот самый Рихтюк…

— А где она? — воспользовался паузой Каретин.

— В отпуске… Уехала куда-то в Карпаты… Как мне объяснили у нее на работе, она всегда делит свой отпуск на зимний и летний. И зимою ездит куда-нибудь кататься на лыжах. Чаще всего в Приэльбрусье и Карпаты… На работу должна выйти двадцать пятого марта…

— Ты что думаешь? — взглянул Каретин на Кокурина.

— Надо закрывать дело и не тратить впустую время! — сразу же ответил тот.

— Что ж, — вздохнул Каретин, — прощайте мечты и вместе с ними Канарские острова! Одним словом, не нужен мне берег турецкий! Ладно! — как бы подвел он черту. — Определитесь с этой лыжницей и будем кончать…

Раздался телефонный звонок. Кокурин взял трубку и сразу же протянул ее Каретину:

— Апухтин!

— Слушаю! — взял трубку Каретин.

Слушал он начальника минут десять. Закончив разговор, медленно положил трубку и поморщился, словно от зубной боли.

— Этого еще нам не хватало! — произнес он, глядя на притихших подчиненных, которые никогда ничего хорошего от звонков высокого начальства не ожидали.

— Юра, — обратился Каретин к Кокурину, — нас просят заняться делом Бестужева… Не верится, видишь ли, кому-то там, — он указал пальцем на потолок, — что такой почтенный человек способен убить! Так что придется вам поработать! И не за так! — улыбнулся он. — Вознаграждение и там обещают приличное! Так что наши шансы опять повышаются…

— Я вот о чем подумал, шеф, — задумчиво взглянул на Каретина Малинин. — Не лучше ли нам сразу найти убийц Кеннеди или того же Максвелла? Уж там заплатят так заплатят! Особенно за Кеннеди…

— А что, — покачал головой Каретин, — это идея!

Кокурин молча слушал пикировку начальника с Максом, но думал о своем.

Он ничуть не удивился, услышав об этом нашумевшем убийстве. За годы работы в МУРе он насмотрелся всякого, и громко звучащее имя давно не действовало на него магически.

Он видел и известных на всю страну артистов, избивавших до потери сознания собственных жен, и прославленных певцов, катающихся по полу в истерике из-за унесенной женой простынки, и многое другое, что давно уже отучило его связывать громкое имя с непорочным поведением. Ближе к церкви — дальше от Бога. Эту истину он усвоил уже давно.

Да и что такое, по сути дела, этот Бестужев? Какой-то неудавшийся журналист, которого кто-то вытащил через этот «Князь Игорь»… Только и всего… И он не видел особых оснований не верить в то, что этот гражданин в пьяном виде мог убить женщину. Другое дело, ему не нравилось, что за таких людей обычно начинали просить сильные мира сего. Ведь это означало лично для него только лишнюю работу. А ее сыщики любят только в кино и в книгах.

Но он прекрасно знал и другое. Когда начальство просило, оно, по сути дела, приказывало. И потому Кокурин, понимая, что спорить бесполезно, спокойно спросил:

— Когда ехать, шеф?

— Завтра с утра… Сейчас, — Каретин взглянул на часы, — уже поздно…

Кесарев и не подумал вставать в очередь на такси. Он прекрасно знал, что к нему сейчас подойдут. И к нему действительно подошли.

— Прошу вас! — почтительно указал ему рукой на стоявшую метрах в десяти от выхода из здания аэропорта черную «Волгу» диспетчер негосударственной службы.

Кесарев не спеша двинулся в указанном направлении. Подойдя к машине, он молча протянул диспетчеру пятидесятидолларовую бумажку.

— Благодарю! — слегка поклонился тот, хорошо понимая, с кем имеет дело. Восемь лет зоны развили в нем хорошую наблюдательность.

— Площадь Девятьсот пятого года, — небрежно кинул Кесарев водителю, усаживаясь на заднее сиденье и кладя рядом с собою небольшой чемодан.

— Сделаем! — кивнул тот и включил зажигание.

Машина плавно тронулась с места и понеслась в сторону Москвы.

— Откуда, если не секрет? — спросил водитель, когда они проехали километров пять. — Больно уж здорово загорели!

— Катался по Средиземному морю! — улыбнулся Кесарев.

— Я бы тоже покатался с удовольствием! — хмуро покачал головой водитель. — Но катаюсь здесь!

Он замолчал, а Кесарев и не подумал возобновлять разговор. Его мало волновали проблемы этого водилы.

Задумчиво покуривая, он смотрел в окно. Серый, унылый пейзаж… Унылые, серые лица… Серое, унылое небо…

Да, что там говорить, контраст велик! После светлой и веселой Италии Россия выглядела еще мрачнее. Там сияло ласковое солнце, здесь шел снег, там смеялись и пели, здесь ругались и ненавидели. Всех подряд! Народ ненавидел правительство, правительство — народ, демократы — коммунистов, коммунисты — демократов… И вся эта атмосфера была насквозь пронизана ложью, которую можно было ощущать уже физически. О чем бы ни шла речь, все начиналось и кончалось ложью…

«Черт меня догадал родиться в России с душой и талантом…» Что ж, лучше не скажешь… Всего-то десять слов, но в них целая философия…

Кесарев вздохнул и перевел мысли на Азу. К своему удивлению, он очень соскучился по ней. Так, что почти не вспоминал Тамару. Да и что о ней было вспоминать? Все было сказано, а входить дважды в одну и ту же реку он не собирался. Это никому еще не приносило пользы. Конечно, было бы лучше жить вместе с собственным сыном, но… выбирать ему не приходилось.

А может, это даже и к лучшему, что он не живет с сыном. Чему бы он учил его? Разумному, доброму, вечному? И что бы он рассказал ему, вернувшись из Италии? О Национальном музее в Неаполе и развалинах Помпеи или о том, как застрелили Лешку Селиванова и он сам чудом вышел живым из этой переделки? Или о Викторе Леонидовиче, с которым еще далеко ничего не ясно? А может, о Ходже, которого пристрелили его приятели-подчиненные?

Нет, пусть уж лучше ему рассказывает сказки тот человек, которого он сейчас называет папой…

Конечно, Кесареву не нравилось, что его сын будет жить под чужой фамилией и носить чужое отчество. Как бы ни складывалась у человека жизнь, у него должны иметься свои собственные фамилия и отчество. Взять хотя бы его самого! Ну какой он, к черту, Кесарев, когда он Бестужев! Хотя, с другой стороны, тоже нет худа без добра! Узнай кто-нибудь из друзей отца, что сын Александра Васильевича стал авторитетом преступного мира, как начались бы сожаления. И все же должен продолжаться род Бестужевых, а не какого-то там Кислицына, как теперь прозывалась Тамара…

В таких размышлениях он незаметно доехал до площади Девятьсот пятого года, где, выйдя из машины, купил огромный букет роз и направился домой.

Он специально не стал открывать дверь своим ключом и позвонил.

Дверь открыла нарядная Аза и сразу же бросилась ему на шею.

И, обнимая цыганку, Кесарев впервые за эти месяцы почувствовал, как она стала дорога ему.

Когда объятия наконец закончились, Кесарев быстро разделся и поспешил в ванную. Но не успел он открыть воду, как к нему тут же вошла Аза.

Сбросив халат, она встала рядом с ним под струи душа и…

Что там говорить, цыганская кровь всегда оставалась цыганской кровью! Соскучившиеся друг по другу, они пили любовь и никак не могли утолить жажду…

А когда утолили, Аза заботливо, словно маленького ребенка, вымыла Анатолия. Да он и был для нее маленьким ребенком, несмотря на всю свою страшную репутацию по ту сторону закона.

Когда Кесарев оказался наконец в кухне, он сразу же налил себе огромный фужер своего любимого бананового сока и, не отрываясь, выпил его.

— Да, Толя, — сказала стоявшая рядом Аза, — позвони Смоленскому! Он ждет…

Кесарев быстро набрал номер телефона в квартире, в которой, приезжая в Москву, останавливался Игорь Аркадьевич, и сразу же услышал его голос.

— Привет, Игорек! — улыбнулся Кесарев.

— С приездом, Толя! — несколько озабоченно ответил Смоленский и сразу же огорошил его: — Дела у нас плохие, Толя! Арестован Володя…

— Что?! — изумленно воскликнул Кесарев, ожидавший услышать все что угодно, но только не это. — За что?

— Убийство, Толя…

— За убийство?! — не веря своим ушам, воскликнул еще более изумленный Кесарев. — Но кого?

— Я сейчас к тебе приеду, — услышал он, — и мы обо всем поговорим…

— Я жду… — только и проговорил совершенно ошарашенный свалившимся на него известием Кесарев. Подумать только! Володька — убийца!

— Аза, — взглянул он на внимательно смотревшую на него испуганную цыганку, — ты сохранила газеты?

— Да, конечно! — кивнула та и вышла из кухни.

Через мгновение она вернулась и положила на стол целую кипу газет. Потом спросила:

— У тебя неприятности?

— Да, Аза, — взял цыганку за руку Кесарев, — и очень большие…

— Они касаются тебя? — В голосе Азы явно слышался испуг.

— И меня тоже! — ответил Кесарев и, поцеловав руку Азы, успокоил ее. — Но не в той степени… Накрой на стол, — добавил он, — сейчас приедет Игорь.

Облегченно вздохнув, цыганка направилась к холодильнику. Только теперь до нее по-настоящему дошло, что значит потерять этого сильного и доброго человека. Только теперь она по-настоящему начала понимать Тамару…

Тем временем Кесарев принялся листать газеты. И уже очень скоро увидел крупные заголовки: «ПРЕСТУПЛЕНИЕ НЕДЕЛИ» и «БОГАТЫЕ ТОЖЕ УБИВАЮТ»…

Из прочитанных им статей было ясно, что брат в пьяном виде убил какую-то журналистку. Но вот как он ее убил, специально или по неосторожности, Кесарев так и не понял.

Помог ему понять Смоленский, который не за-ставил себя долго ждать. Быстро раздевшись и выпив традиционную рюмку коньяка, он сразу же сказал:

— Его подставили, Толя!

— Кто?

— Точно сказать не могу, — пожал плечами Смоленский. — Но за несколько дней до этого от него в ультимативной форме потребовали закрыть фонд и столовые. Тогда Палевый позвонил Кресту и попросил его не лезть не в свои дела…

— И что Крест? — не выдержал Кесарев.

— Открестился, конечно, — пожал плечами Смоленский. — Но Палевый предупредил его, что за Бестужева он ответит головой. А через несколько дней пьяного вдребадан Володю взяли на квартире, где и была убитая…

Кесарев молчал.

— Ты что, — внимательно взглянул на него Смоленский, — сомневаешься? Думаешь, это не Крест? Ведь это его территория, и не каждый осмелится влезать на нее за здорово живешь!

— Ты знаешь, Игорь, — грустно ответил Кесарев, — сколько я видел таких вот случайных убийц? Ты даже представить себе не можешь. А думать… я могу, Игорь, все что угодно. Ты и сам прекрасно понимаешь, что дело здесь не в Кресте! Ведь не ему помешал этот фонд и набирающий силу Володька… И в любом случае нам нужны доказательства! И Креста нам с тобой сейчас надо скорее беречь! Если эта ниточка тянется через него, он нам живой нужен…

Кесарев закурил. Глубоко затянувшись несколько раз, он взглянул на Смоленского.

— А если Володька на самом деле, пусть и случайно, но по пьянке убил эту Аллу? Что тогда? Менты-то, наверное, тоже смазаны? И если Володьку убрали серьезные люди, то…

Он не договорил и махнул рукой.

— Они и мною смазаны, Толя! — сказал Смоленский.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивленно взглянул на него Кесарев.

— Я говорил с Никольским, — пояснил тот, — и тот уже задействовал МУР… Пусть покопаются как следует, вознаграждение я обещал приличное.

— Да, — вздохнул Кесарев, — как это ни парадоксально звучит, но теперь нам остается надеяться только на Петровку! Дожили! — невесело усмехнулся он.

— Посмотрим, — пожал плечами Смоленский.

— Ничего другого нам и не остается, Игорь. И я очень прошу тебя: побеспокойся насчет хорошей хаты для Володьки!

— Уже…

Под «хатой» Кесарев подразумевал хорошую камеру, поскольку тюрьмы были переполнены и в некоторых «хатах» арестованные были вынуждены спать в три смены. А если еще представить себе один туалет на пятьдесят человек, то… Впрочем, лучше не представлять…

— А теперь, — налил в рюмки коньяк Кесарев, — давай помянем раба Божьего Лешку Селиванова…

— Убит? — изумленно воскликнул Смоленский, наклоняясь вперед.

— Убит, Игорь.

— Кто? Наши?

— Нет, — покачал головой Кесарев, — итальянцы.

Они встали со своих мест и, не чокаясь, выпили. Потом долго молчали. Для обоих он был другом, и этим было сказано все. Да и для дела найти ему замену было невозможно. Практически любого надо еще проверять да проверять, а на это требовалось время. Да и слишком дорого стоила бы им теперь любая ошибка.

— А как Мартов? — нарушил наконец молчание Смоленский.

— Нормально… Будет работать…

Они еще долго проговорили в тот вечер. И обоим было ясно: развязка приближалась…

С аэродрома Ветров сразу же поехал к Наташе. Ольга пребывала в Санкт-Петербурге на какой-то научной конференции, и он мог себе позволить подобную роскошь… Причем в течение целой недели…

Перед отлетом из Неаполя он предупредил Наташу о своем приезде. Так, на всякий случай… Сюрпризы ни ей, ни тем более ему были не нужны. А Наташа как-никак оставалась совершенно свободной женщиной. И ставить ее и себя в неудобное положение ему не хотелось.

Всю дорогу до Москвы он задумчиво смотрел в окно автобуса. Начиналась весенняя распутица, хотя, впрочем, подобное определение уже никак не подходило для России. Весенняя распутица в по-следние годы стояла в России начиная с декабря. И после солнечной Италии было странно смотреть на грязь и лужи.

Впрочем, Ветров не обращал на все это никакого внимания. Он любил возвращаться домой, ибо Россия была его домом, и сюда его тянуло, как всегда тянет людей из любых гостей домой.

Заграница привлекала его только своим фасадом.

Да, все там было ухожено, покрашено, вставлено и… в то же время пусто…

Неожиданно Ветров вспомнил вчерашнюю встречу со своими знаменитыми соотечественниками, покинувшими Россию несколько лет назад. Или, вернее, жившими за границей и всем и всегда говорившими, что они продолжают оставаться русскими. Один — писателем, а другой, более маститый, — скульптором…

Ветров их не понимал. Он почему-то был уверен, что не может русский писатель писать о сегодняшней России в какой-нибудь Швеции. И примеры Тургенева и Бунина не смущали его.

Правда, по-своему и писатель и скульптор были довольно интересными людьми. Но… слишком уж часто они подчеркивали, что, «несмотря ни на что», они — русские…

Нет, он совсем не осуждал их! Боже упаси! Но, слушая их, почему-то все время вспоминал строчки из военного стихотворения Симонова о памяти, которая четко разделила тех, кто был под Ельней, и тех, кто оказался в Ташкенте.

Именно такими, оказавшимися, когда под Ельней горели земля и танки, в Ташкенте, были для него и оба эти «русские» с двойным гражданством. Что бы они ни говорили о России и как бы ни клялись ей в любви, но в тяжелую минуту они бросили ее.

Можно понять зубного техника, бегущего в Израиль за сытой и спокойной жизнью, но нельзя ни понять, ни простить писателя, бросающего свою родину на переломе событий.

Боже, о чем они только не говорили, эти диссиденты. И о великой миссии, и великих испытаниях, ниспосланных России Богом, и о Достоевском, предсказавшем и предвидевшем, и о…

Впрочем, он не дослушал. Выйдя из концертного зала, где выступали эмигранты, Ветров еще долго не мог отделаться от брезгливого чувства, словно прикоснулся к чему-то не очень чистому.

Будущее России… Кто может сейчас предсказать его? Да и не предсказывать надо, а бороться за него. Чего-чего, а предсказателей на Руси всегда хватало! Борцов бы побольше!

Но, как всегда, званых много, избранных мало…

Хотя кто его знает? Сам Ветров был уверен, что ни о России, ни тем более о ее будущем нельзя размышлять с линейкой в руках: будущее ее могло в любой момент решиться самым неожиданным образом. Как уже бывало не раз. Ну кто мог тогда, в семнадцатом, предсказать победу большевиков, которые практически по всем показателям были в меньшинстве? А недавнее падение КПСС, пришедшей к власти, как казалось, на века?

Ничего не поделаешь, с логикой в России всегда было не в порядке…

Когда Ветров оказался, наконец, на Чистых прудах, Наташи еще не было. Но в квартире царил образцовый порядок, и в огромной вазе стояли свежие розы.

Ветров принял ванну и сварил кофе. С удовольствием выпив пару чашек, он позвонил на работу. Трубку взял остававшийся за него в отделе Юрий Михайлович Каталонов.

— Здравствуй, Юра! — улыбнулся Ветров.

— Привет, Валя! — услышал он обрадованный голос помощника. — С приездом тебя! Как долетел?

— Спасибо, все нормально… Как там у вас дела?

— Идут, Валя! — произнес Каталонов таким тоном, что Ветров сразу же понял: есть новости!

— И куда? — поинтересовался он.

— Ты откуда звонишь, Валя? — на всякий случай поинтересовался помощник. — Из дома?

— Не совсем… Но говори свободно!

— Вместе с Селивановым в одно и то же время в Италии находился некто Анатолий Николаевич Кесарев, известный вор в законе по кличке Бес…

— И что же? — заинтересованно спросил, воспользовавшись паузой, Ветров.

— А то, Валя, — продолжал помощник, — что этот самый Кесарев отбывал свой последний срок вместе с Селивановым, больше известным в преступном мире под кличкой Штык. Правда, освободился он на три месяца раньше Беса…

— Да-а, — задумчиво протянул Ветров, — это интересно… Что еще?

— Нами установлено, что Волохов был в Таджикистане именно в тот самый отрезок времени, когда там и произошли эти события. Его опознали две стюардессы… Более того, Валя, за день до гибели Бектемирову кто-то звонил из Душанбе, но не домой, а на квартиру его любовницы Марии Розовой, где в тот вечер находился Аслан… Так что темнил Альберт Венедиктович!

— А как на нее вышли?

— По его записной книжке…

— Выяснили, откуда звонили?

— Звонили по космической связи, кто знает, может быть, этот Волохов и звонил прямо с дачи Сабирова! Так что такие вот у нас дела, Валя! — закончил свой доклад Каталонов.

— Дела хорошие!

Положив трубку, Ветров закурил. Дела и в самом деле складывались пока хорошо. И главное, конечно, это Бес. Интересно! Два бывших солагерника в одно и то же время оказываются в Италии при весьма трагических обстоятельствах! Конечно, Ветров прекрасно знал шуточки судьбы, и даже, скорее, не шуточки, а гримасы, и это могло оказаться простым совпадением, но наводящим на вполне определенные размышления…

Наташа ворвалась как вихрь, который тут же закружил Ветрова и заставил позабыть и о Бесе, и о убиенном в Италии Штыке, и о визите Волохова в Душанбе…

Он опомнился только минут через сорок, когда Наташа оставила его одного, убежав в ванную…

— Ну, как там Италия? — спросила Наташа, когда они, зажегшие свечи, принялись за ужин и выпили по первой рюмке коньяка.

— Цветет, — невесело усмехнулся Ветров.

— А ты бы остался в ней жить? — испытующе взглянула на него Наташа.

— Нет, — твердо ответил Ветров. — Никогда…

— Почему? — уже серьезно спросила Наташа. — Мужик ты умный! Пробился бы! Неужели тебе здесь нравится? Да и работа у тебя опять же… — Она поморщилась. — Такие мужики должны корпорациями ворочать, а ты занимаешься каким-то там сбором никому не нужной информации! Разве не так?

Ветров не ответил. Наташа попала в больное место. Она до сих пор не знала, где он на самом деле работает. Но тем не менее попала в десятку…

На душе в последнее время было далеко не так безоблачно, как ему того хотелось бы. Все чаще и чаще он думал о своей работе. Ну, перекроют они канал нового хозяина картеля, и что? На этом все будет кончено? Как бы не так! Все сразу же начнется сначала! И снова он будет искать нового хозяина и новые каналы… Сансара, одним словом… Бесконечное и однообразное вращение колесницы… А раз так, то вся его деятельность теряла смысл.

Нет, смысл, конечно, был, и какую-то пользу он все равно принес бы. Но его коэффициент полезного действия был гораздо выше. И правильно сказала Наташа: ему бы корпорациями ворочать! Впрочем, кто знает, ворочать ему ими или нет? Ведь душа-то у него лежала совсем к другому…

Неожиданно он вспомнил, как к нему, студенту третьего курса исторического факультета, подошел на улице мужчина лет тридцати пяти — тридцати восьми и предложил побеседовать.

Беседовали они в кафе «Дружба» за бутылкой сухого вина. Впрочем, говорил в основном Виктор Николаевич, так звали мужчину, а Ветров слушал. И удивлялся. Еще бы не удивляться! Легендарной Лубянке была нужна его помощь! Надо было по возможности сойтись с одним американцем, приехавшим в МГУ в составе научной делегации и занимавшимся в СССР далеко не научной деятельностью.

И Ветров сошелся. И уделал этого «ученого» так, что на Лубянке только рты пооткрывали. А когда закрыли, то пришли к выводу, что… Одним словом, стал Ветров работать во Втором управлении.

Но очень скоро с романтикой было покончено, и начались суровые будни. Многому эти будни научили бывшего историка, превратив его в выдержанного и лишенного каких-либо иллюзий сотрудника.

Что бы там ни говорили о КГБ, но Ветров любил свою работу. Может быть, все-таки потому, что не воевал с диссидентами, а делал нужное и по-своему интересное дело.

Август девяносто первого он встретил без особых восторгов, потому что, будучи историком, мало верил в демократию в России. А в октябре девяносто третьего лишний раз убедился в этом.

Дальнейшее перестало с точки зрения эволюции интересовать его. Но рапорта не подал, поскольку до полной выслуги ему оставалось еще четыре года.

В результате всех пертурбаций и превращений бывшего КГБ он оказался в конце концов в одной из вновь образованных российских спецслужб.

— Разве я не права? — спросила Наташа, нарушив затянувшееся молчание.

— Не права, — покачал головой Ветров. — Почему ты думаешь, что мне было бы интересно ворочать корпорациями?

— Потому что человек с твоими дарованиями должен быть на виду!

— Там, — усмехнулся Ветров, — надо иметь совсем другие дарования…

Наташа уже не в первый раз заводила подобные разговоры. И Ветров прекрасно понимал, чту она недоговаривала. А недоговаривала она, щадя его, следующее.

«Тебе, Валя, — говорил ее красноречивый взгляд, — уже под пятьдесят, а ты все еще занимаешь место какого-то там замзава отдела по сбору никому не нужной информации в каком-то допотопном институте!»

— Слишком поздно мне, Наташа, — невесело улыбнулся Ветров, разливая коньяк, — менять что-либо…

Наташа ничего не ответила. Но выражение ее глаз поразило Ветрова. На какое-то мгновение ему показалось, что на него смотрит не любящая его женщина, а холодный игрок, который оценивает сидящего напротив партнера…

Правда, в следующую секунду это выражение исчезло, и в глазах Наташи снова зажглись озорные огоньки.

— Ну, раз поздно, — подняла она рюмку, — то и не будем больше говорить об этом! A votre santи![9]

Направляясь утром на работу, Ветров снова вспомнил это странное выражение в глазах Наташи. И ему почему-то стало неприятно, будто он вдруг подсмотрел в замочную скважину…

— Меня зовут Юрий Алексеевич, — произнес Кокурин, внимательно рассматривая сидевшего напротив Бестужева. — Я работаю в МУРе и тоже буду заниматься вашим делом… Я читал ваши показания и заключения экспертов, но очень хотел бы услышать вашу версию случившегося, Владимир Александрович…

— Вот именно что версию… — хмуро проговорил Бестужев.

— А что это вы так скептически? — улыбнулся Кокурин, стараясь сразу же наладить столь в его деле необходимую обратную связь с подозрева-емым.

Кокурин не сомневался: Бестужев умен и образован, и с ним эту связь наладить такому же, как и он, грамотному человеку будет гораздо легче, нежели с уголовником.

— Да потому что, — впервые встретился глазами с Кокуриным Бестужев, — мне и предложить вам нечего. Ведь я и на самом деле не знаю, что там произошло…

Подобное признание служило в пользу Бестужева. Если бы он собирался выкручиваться, то давно уже выработал бы твердую линию поведения. Ведь после убийства Загладиной прошло уже около недели. А тут — на тебе, сам не знаю…

— Что ж, — чувствуя некоторую симпатию к этому человеку, произнес Кокурин, — в таком случае начнем сначала. Согласны?

— Согласен, — кивнул Бестужев.

— Где и как вы встретились с этой Загладиной?

Бестужев быстро и весьма подробно описал все, что случилось до того, как они сели с Аллой в машину.

И Кокурин отметил его прекрасное изложение. Нечасто ему приходилось сталкиваться с подозреваемыми в убийстве, которые говорили бы таким прекрасным русским языком.

— Извините, Юрий Алексеевич, — прервал вдруг свое повествование Бестужев, — у вас нет сигарет?

— Да, конечно! — достал из куртки пачку «Мальборо» тот. — Закуривайте!

С минуту Бестужев курил, глубоко и с наслаждением затягиваясь. Потом продолжил:

— Когда мы приехали на квартиру, Алла накрыла на стол. Мы выпили… Потом… мы сели на диван, и я обнял ее… И все! Больше ничего не помню! Как в яму провалился! Очнулся в камере…

Бестужев снова замолчал, вспомнив то самое страшное в его жизни пробуждение. Когда он увидел, что лежит на жестких деревянных нарах, даже ущипнул себя за руку, полагая, что еще спит. Потом он понял, что это не сон, и не сомкнул глаз до вызова к следователю. И когда тот сообщил, что его обвиняют в убийстве, он подумал сначала, что с ним как-то страшно и не по-человечески шутят. Но с ним не шутили…

Правда, и того следователя изумило его признание, что он ничего не помнит. Как-никак, но это говорило в его пользу. Хотя какая там, к черту, польза! Ведь ничего другого он и сказать не мог! И это в то время, как его застали в одной квартире с убитой девушкой…

Потом он долго что-то пытался объяснить следователю, но тот уже не слушал его: все было ясно. Напился, потерял контроль, неосторожно убил… Сколько он видел на своем следовательском веку таких бестужевых! И давно уже потерял к ним интерес. На прощанье следователь даже посоветовал ему признаться в неумышленном убийстве. Учитывая его безупречное прошлое, суд обязательно примет это во внимание, плюс, конечно, хороший адвокат…

«Так что не тяни, Владимир Александрович, — посоветовал он ему на прощанье, — возьми неумышленное…»

И Бестужева поразил его тон. Безразличный и невыразительный. Словно предлагал в баню сходить. Впрочем, другого было трудно и ожидать от этого человека, на котором висело около тридцати серьезных дел, а он должен был заниматься какой-то ерундой. Подумаешь, невидаль какая! Неумышленное убийство! Тут от тщательно продуманных скоро будет деваться некуда!

Закончив свой рассказ, Бестужев внимательно взглянул на Кокурина и спросил:

— Разрешите вопрос?

— Даже два! — улыбнулся тот.

— Следователь, с которым я общался, сказал, что мое дело выеденного яйца не стоит… Но вдруг приходите вы и говорите, что будете заниматься моим делом. Как это понимать? Ведь МУР, насколько мне известно, ерундой не занимается… Да и дел у вас сейчас, наверное, тоже хватает? Так откуда же интерес к моей персоне? Может, напали на какой-то след? — с надеждой закончил он, пытливо глядя на Кокурина.

— Нет, — сразу же ответил тот, — ни на какой след мы пока не напали… А делом вашим стали заниматься далеко не по собственной воле.

Кокурин решил не обманывать Бестужева, поскольку прекрасно понимал, что если тот и на самом деле убил эту журналистку, то сделал это, конечно, случайно…

— А по чьей же? — спросил Владимир Александрович, беря с молчаливого разрешения Кокурина еще одну сигарету.

— А вот этого я не знаю сам! — совершенно искренне ответил тот. — И могу только догадываться…

— О чем? — не вытерпел Бестужев.

— Человек вы известный, — ответил Кокурин, — и я думаю, что кто-то из ваших сильных знакомых попросил наше начальство заняться вами… Вот я и занимаюсь…

— Понятно, — покачал головой Бестужев, догадываясь, кто хлопочет за него. — И сразу же хочу вас спросить вот о чем…

Он стряхнул пепел прямо на пол и, еще раз затянувшись, продолжал:

— Эта самая Алла представилась мне как сотрудница женской газеты. Собственно, она и пришла брать у меня интервью! Но когда я сказал об этом следователю, тот просто, как мне показалось, не поверил мне. Ведь, насколько я понял, эта Алла никакого отношения к газете не имела… Как же так?

— Очень просто! — сразу же ответил Кокурин. — Следователя больше волнуют факты, а они, практически все, против вас. И ему все равно, откуда эта девушка! Даже если она не работает в газете. Дела это не меняет! Ведь вы, стараясь выгородить себя, могли заявить, что эта девушка из Моссад и предложила вам изменить родине! И никто и никогда не доказал бы обратного! Но вся беда в том, что этого никому и не надо было бы доказывать, поскольку все факты против вас… Да и того самого магнитофона, с которым она якобы брала у вас интервью, у нее на квартире не нашли. Не согласны?

— Согласен, — покачал головой Бестужев. — Но тогда как объяснить другое… За несколько дней до этого случая мне звонили и потребовали за-крыть и фонд, и бесплатные столовые. Но следователь не обратил и на это никакого внимания!

— А вам действительно звонили? — внимательно взглянул на Бестужева Кокурин.

— Да!

— Что ж, — пожал плечами Кокурин, — и это объяснимо. Вы обращались после этого звонка в милицию?

— Нет, — потупился Бестужев.

— А почему?

Бестужев не ответил. Лгать этому парню он не хотел, а сказать правду не мог. Поскольку здесь был замешан Смоленский, который после его рассказа об этом звонке уже на следующий день сказал, что инцидент исчерпан.

Впрочем, Кокурин и не нуждался в ответе Бестужева. Он все прекрасно знал и без него. И поэтому сам ответил за Бестужева:

— Не позвонили вы в милицию, Владимир Александрович, только потому, что сами по своим собственным каналам уладили это дело. В наше время о таких звонках не забывают! Так?

Бестужев не отвечал.

— А раз так, — продолжал Кокурин, — то чего же вы хотите от следователя? Наговорить-то вы опять же всего можете. А он вас не знает и верить вам не обязан. Да и некогда ему всем верить, скажу вам, Владимир Александрович, откровенно! Для него, да и для любого другого на его месте, все предельно ясно… И это, Владимир Александрович, на самом деле так, как это ни прискорбно для вас… Кстати, а раньше у вас бывали такие провалы в памяти после большой дозы алкоголя?

— Бывали… — тяжело выдохнул Бестужев.

— Например?

— Однажды я зашел утром к своему приятелю, — с какой-то мрачной решимостью заговорил вдруг Бестужев, — и застал его за починкой входной двери… Как выяснилось, эту дверь сломал ему я…

— Вы отличались в таком состоянии агрессивностью?

— Да, отличался, — махнул рукой Бестужев. — Но, правда, очень давно… В последнее время я, наоборот, становился спокойным… Да и память я уже давно не терял!

— Об этом вы говорили на первом же допросе и следователю, — пожал плечами Кокурин. — Так что обижаться вам не на кого…

— Да я и не обижаюсь! — с неожиданной болью вдруг проговорил Бестужев. — Я только хочу справедливости! Убил я эту Аллу, значит, отсижу сколько положено! А если нет? Что тогда?

— Вам на самом деле рекомендовали закрыть фонд и столовые? — спросил Кокурин.

— Да! — воскликнул Бестужев.

— И как же вы выпутались? — взглянул на него Кокурин.

— Я решил подождать… — не совсем уверенно произнес Бестужев, попавший в затруднительное положение.

С одной стороны, ему надо было спасать себя, но с другой, спасая себя, он мог подставить и брата и Смоленского. А его слишком серьезно предупредили не делать этого ни при каких обстоятельствах. Он уже догадывался, какие силы стоят за этим самым Смоленским… И рассказав о нем, мог сделать хуже в первую очередь себе…

— Ладно, — усмехнулся Кокурин, — ждите… Только как бы ваше ожидание не затянулось лет этак на пять! И советую вам усвоить, что, может быть, спасая в какой-то степени других, вы топите самого себя… Впрочем, это уже ваши проблемы…

— Так что же мне делать? — грустно спросил Бестужев.

— Скажу вам откровенно, — ответил тот, — что дела ваши плохи… И если мне в ближайшее время не удастся хоть что-то выяснить, то дело, думаю, передадут в суд.

С минуту они молча курили. Потом Бестужев сказал:

— Вот что я вам скажу, Юрий Алексеевич. Я на самом деле не знаю, я ли убил эту девушку или меня подставили. Если это действительно сделал я, то… что ж, — пожал он плечами, — видимо, пять лет — справедливый приговор… Но если вам удастся выяснить, что все это чья-то игра, я достойно отблагодарю вас и всех тех, кто примет участие в этом деле. Больше мне сказать нечего.

— Договорились, — нажимая на кнопку звонка, кивнул Кокурин.

Оставшись один, Кокурин еще минуты две покурил, размышляя над услышанным. Он усмехнулся, вспомнив об обещании «отблагодарить». Наверное, и на самом деле отблагодарит от души, лишь бы только вырваться из тюрьмы. Только… вряд ли ему представится такая возможность. Дело было дохлое.

Нет, не суждено шефу потешиться на старости лет с мулатками под сладкий шепот мягкого бриза с Атлантического океана…

Впрочем, Кубинка тоже не самый худший вариант. Многие не имели и этого…

Тем не менее уже на следующий день Кокурин вместе с Малининым с благословения Каретина отправился на Фортунатовскую, где произошла бестужевская драма…

Конечно, они ни на что не надеялись. В день убийства там потоптался не один десяток человек, но увидеть своими глазами место трагедии они все же пожелали.

Согласно акту медэкспертизы Загладина была убита в результате падения и удара виском об угол стоявшего рядом с широкой двуспальной кроватью туалетного столика.

Пока Малинин осматривал роскошно отделанную и великолепно обставленную квартиру, больше напоминавшую снимок из рекламного проспекта ведущей мебельной компании, Кокурин, сидя на небольшом кресле в спальне рядом с этим самым столиком, задумчиво курил.

Одна только обстановка этой квартиры наводила на размышления.

Как могла одинокая и нигде не работающая Загладина отгрохать такое великолепие? Да если бы даже и работала! Праведные труды отнюдь не позволяли ставить позолоченные унитазы. Что-что, а это было хорошо известно Кокурину…

Значит, наверняка у Аллы был какой-то «спонсор», на место которого она и была не прочь заполучить Бестужева, если, конечно, этим ее интерес к президенту «Князя Игоря» и ограничивался. А если нет?

Как бы там ни было, но только сейчас в Кокурине проснулся профессиональный интерес.

Вчера, соглашаясь на вознаграждение, он делал это только с одной мыслью: успокоить Бестужева, хотя, конечно, ничего зазорного в получении вознаграждения не было. Работа работой, но любую работу можно делать по-разному…

Но сейчас, когда Кокурин увидел место убийства, у него возникло множество вопросов. И первый больше всего смущал его. А зачем, собственно, защищалась эта самая Загладина, намеренно приведя мужчину к себе в квартиру? Она прекрасно знала, зачем тот едет к ней. И трудно представить, что, после того как они выпили достаточное количество коньяка и перешли в спальню, Алла вдруг начала отказывать Бестужеву. Наоборот! Имея возможность окрутить такого «спонсора», стать его любовницей и затем доить его, она должна была трижды постараться, лишь бы только оставить его довольным. А она начинает с ним бороться…

Ведь если все это интервью было задумано только для знакомства, а не организовано третьими лицами, которые и являлись истинными режиссерами драмы, то эта самая Алла своего вполне добилась, заманив Бестужева на «хату». Какой же смысл разыгрывать целомудрие в самый последний момент?

Кокурин, конечно, прекрасно понимал следователя из местного отделения милиции. Ему не до того, чтобы вникать во все эти детали. Почему погибшая не стала спать с подозреваемым, это в конце концов ее личное дело, а вот труп касался уже его, следователя. И лишний «висяк» никому не нужен.

И Кокурин снова прокрутил в голове всю картину, какой она казалась со стороны.

Вот они выходят из кафе и идут к шоссе. Вот ловят машину и едут на Фортунатовскую. Вот входят в квартиру и садятся за стол. Выпивают…

Потом Бестужев садится вместе с нею на диван и… с этого момента ничего уже не помнит. Что ж, придется докручивать «картину» без него, по собственному сценарию.

Он садится с Аллой на диван и начинает, конечно, обнимать ее. И та, видимо, отвечает на его ласки. Затем они идут в спальню и раздеваются. А что потом?

Ведь экспертиза не зарегистрировала полового акта перед смертью Загладиной. Значит, можно предположить, что, когда они разделись и Бестужев полез к Алле, та вдруг решила отказать ему…

Так? Выходит, что так! А Бестужев? А Бестужев в таком случае попытался повалить ее. И повалил. Только не на кровать, а мимо нее, прямо на этот самый угол. А она за это время успела оцарапать ему лицо…

Что потом? Потом Бестужев должен был подняться и, так и не понимая, что он натворил, уйти в другую комнату и завалиться там на диван. Что он, судя по тому, где его нашли, и сделал…

Все правильно. За исключением одного. Почему эта Алла стала вдруг сопротивляться? Может, Бестужев сразу же потребовал от нее несколько нетрадиционных способов соития? Тоже маловероятно. Ведь он, по его же собственным словам, был настолько возбужден, что даже сам удивлялся этому. А при таком раскладе мужчине, как правило, не до изощрений. Это придет потом, когда первая страсть будет удовлетворена, но сначала… как положено…

Конечно, все это было чистой воды измышлениями, но пока отойти от них Кокурин не мог. Не складывалось…

И потом, если эта Алла имела на Бестужева виды и хотела, пользуясь своей действительно незаурядной внешностью, «захомутать» Бестужева, то она вряд ли бы стала разыгрывать из себя недотрогу и удовлетворила бы Бестужева, пожелай он этого, любым доступным способом. Такие девицы стояли выше предрассудков и были лишены комплексов.

Ну а если ослепленный страстью Бестужев кинулся на нее, ничего не соображая, и действительно уронил ее мимо кровати на этот проклятый угол? Может такое быть? Нет, вдруг сверкнула мысль. Такого быть не может! Потому что в таком случае эта Алла просто-напросто не стала бы его царапать! Да и зачем ей царапать его?

А раз так, то следствие явно хотели навести на мысль о борьбе и ненароком переусердствовали с этой кожей под ногтями!

Впрочем, с другой стороны, они могли бороться и до падения…

— Ну что, — взглянул он на появившегося Малинина, — ничего?

— А чего ты ожидал? — усмехнулся тот. — Здесь прошло стадо!

Вот именно что стадо… Отпечатки, конечно, нашли, но никто из этих людей в муровской картотеке не значился… К тому же магнитофон, на который писала Алла свое интервью, исчез, если он, конечно, вообще существовал, а не был выдуман Бестужевым. Да, он производил впечатление порядочного человека, но в его положении люди идут на все, дабы только доказать свою невиновность.

С другой стороны, Бестужеву не было смысла врать. Ведь он не знал об отсутствии магнитофона на квартире Загладиной. И вполне возможно, что эта Алла на самом деле представилась журналисткой, поскольку это был самый простой способ выйти на Бестужева. Не получилось бы — нашли другой. Но… получилось…

На том самом туалетном столике, о который якобы разбилась насмерть Загладина, в красивой рамке стояла ее фотография. И Кокурин в который раз уже подумал о том, что ничего удивительного в возбуждении Бестужева не было. Алла и на самом деле была хороша.

Кокурин вытащил фотографию и вложил в плотный конверт. Пригодится…

— В люди? — насмешливо взглянул на него Малинин.

— А что еще остается делать? — пожал тот плечами. — Надо же шефа на Гавайи спровадить!

— Ты на самом деле рассчитываешь раскрутить это дело? — удивился Малинин.

— Не знаю, Макс, — развел руками Кокурин, — но чувствую, что здесь что-то не так…

— А я думал, что тебя больше вдохновило обещанное вознаграждение…

Кокурин внимательно посмотрел на Малинина. И, закурив, сказал:

— Цинизм, Макс, вещь хорошая…

— Ладно, Юра, — поднял тот руки вверх, — пошутил, но если говорить серьезно…

— Если говорить серьезно, — перебил его Кокурин, — я не верю в то, что эту Аллу убил Бестужев!

И он поделился с Малининым своими соображениями.

— Да, я и сам об этом уже думал, — согласился тот. — Не будет такая красотка ломаться… Цену ей набивать ни к чему, поскольку все ставки уже сделаны. Наоборот, поскорее сама потащит в кровать, чтобы добить! Но ведь ни одной зацепки…

— Ладно, — поднялся с кресла Кокурин, — пошли цепляться дальше…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Кокурин взял трубку.

— Слушаю…

— Кто это? — услышал он мелодичный женский голос.

— А с кем вы хотите поговорить? — спросил Кокурин.

— Мне нужна Алла! Может, я не туда попала?

— Туда, туда! — поспешил заверить девушку Кокурин. — Просто она вышла…

— Я перезвоню позже, — ответила девушка. — Хотя нет, если нетрудно, запишите номер моего телефона, пусть она мне позвонит!

— Одну секунду! — достал ручку Кокурин. — Слушаю!

— Девятьсот семьдесят восемь сорок три пятна-дцать! — продиктовала девушка. — Скажете, что звонила Лика! Я звоню от подруги и пробуду у нее еще минут двадцать… Если она придет позже, пусть позвонит мне домой! Хорошо?

— Хорошо, Лика! — заверил девушку Кокурин. — Обязательно передам!

— Надеюсь! — кокетливо ответила Лика и положила трубку.

— Ну вот, — посмотрел на Малинина Кокурин, — есть и первая ласточка! Ведь записной книжки Аллы мы так и не нашли! Да и при первом осмотре ее не было… А это в общем-то странно! У молодой и красивой бабы нет записной книжки? Невероятно!

Он быстро позвонил и выяснил адрес подруги Лики, которая жила на проспекте Мира.

— Туда? — взглянул на приятеля Малинин, когда они вышли из дома.

— Конечно! — кивнул Кокурин. — Но сначала…

И он направился к табачному киоску напротив трамвайной остановки. К его удивлению, в нем сидел уже довольно пожилой мужчина, какие обычно сидели в этих киосках до того, как в них стали продаваться «Мальборо» и «Кент».

— Здравствуйте, — приветливо поздоровался Кокурин, — у вас есть «Салем»?

Он не случайно спросил «Салем», поскольку именно эти сигареты курила Алла. Во всяком случае, в ее квартире было обнаружено несколько пачек этой марки.

— Нет, — улыбнулся продавец, — опоздали!

— А что так? — искренне удивился Кокурин. — В наше-то время?

— Они с ментолом, — охотно пояснил скучавший в ларьке продавец, — и их меньше берут! Соответственно, меньше и поставляют…

— Зато вы, наверное, — охотно поддержал разговор Кокурин, — всех курильщиков этого «Салема» знаете?

— Ну не всех, конечно, — покачал головой продавец, — но знаю!

— И эту красавицу? — показал Кокурин продавцу фотографию Загладиной.

— Да, и ее, — кивнул торговец. — Я даже часто оставлял эти сигареты специально для нее… А почему, — он вдруг подозрительно взглянул на Кокурина, — вас это интересует?

Понимая, с кем имеет дело, Кокурин показал удостоверение. И конечно, оно сработало. Это у сегодняшнего поколения нет никакого почтения к такого рода документам. Не то у «бывших» советских, к коим и относился, вне всякого сомнения, этот продавец. Красная сафьяновая книжка, на которой золотыми буквами было вытеснено: «Московский уголовный розыск», произвела на него то же самое магическое впечатление, какое она производила на всех еще несколько лет назад.

— Понятно, — сразу же посерьезнев, многозначительно произнес он.

— Ну а раз понятно, — мягко проговорил Кокурин, — то не смогли бы вспомнить, когда видели эту Аллу в последний раз?

— Число я не помню, — наморщил лоб киоскер, — но в тот день играли в Лиге чемпионов «Милан» и «Бавария».

Кокурин быстро взглянул на Малинина, любившего футбол и не пропускавшего ни одного матча такого уровня.

— Шестнадцатого марта! — сразу же сказал тот.

Это было уже что-то. Ведь Алла была убита именно шестнадцатого марта.

— Она покупала у вас сигареты? — продолжал допрос Кокурин.

— Нет, не покупала… Она приехала на черной «Волге» с тем самым мужчиной, который ее и убил, если, конечно, верить газетам! — поспешил добавить он. — Бестужев, кажется?

— Да, Бестужев, — согласился Кокурин. — А вы его хорошо рассмотрели?

— Да как вас! — воскликнул продавец. — Он вышел из машины и подал ей руку. И они направились к ней домой…

Произнесено это было таким нервным тоном, что Кокурин удивленно посмотрел на продавца. Уж не ревновал ли он?

— А что было дальше?

— А дальше… ничего не было. Они ушли, а еще через два часа и я закрылся. Правда, я удивился, почему они вдвоем двинулись к Алле…

— А кто же еще должен был с ними идти? — настала очередь удивляться Кокурину.

— Как это кто? — пожал плечами продавец. — Водитель, конечно!

— Вы что… — опешил Кокурин, — хотите сказать, что видели этого водителя и раньше?

— Конечно, видел! — качнул головой продавец.

— И часто он приезжал?

— На моей памяти раз пять, — после небольшой паузы ответил продавец.

— И Алла всегда приезжала с другими мужчинами?

— Да, — снова потупился продавец, словно воспоминания об этом были ему неприятны. — И чаще всего этот водитель провожал их до подъезда. Правда, шел всегда сзади. — Скорее, знаете ли… сопровождал, — нашел наконец продавец нужное слово.

— А на этот раз?

— Нет, не выходил! Посидел в машине и уехал…

— Номер машины вы, конечно, не запомнили?

— Нет, — сокрушенно покачал головой продавец.

Все правильно, не до номера ему было. Кокурин теперь не сомневался, что этот шестидесятилетний мужик воспылал запоздалой страстью к красивой девчонке и отчаянно ревновал ее. Какой уж тут, к черту, номер!

— Ну а как он хоть выглядел-то? — с надеждой спросил Кокурин.

— Кто?

— Да этот водитель!

— Обыкновенно… Рослый такой, похоже, спортс-мен… Лет тридцати…

— А в чем он был одет?

— Почти всегда в одном и том же! Темно-синие джинсы, короткая темно-коричневая дубленка, ходил без шапки… Волосы светлые…

— А если бы мы сделали с вами фоторобот?

— Нет! — твердо ответил продавец. — Лица его я не помню, так, осталось в памяти какое-то крупное пятно.

«Да и зачем тебе помнить его лицо, когда ты все время смотрел на Аллу!» — подумал Кокурин.

Когда «жигуленок» Малинина вырулил на Измайловский вал и пошел по направлению к Преображенке, Малинин сказал:

— Машину останавливал Бестужев? Так, Юра?

— Так… Но это ни о чем не говорит. За ними могли следить, и теперь я убежден, что так оно и было! Увидели, что рыбка клюнула и — пожалуйте в такси!

Всю дорогу до проспекта Мира друзья промолчали, каждый по-своему оценивая полученные сегодня данные. Проехав Безбожный переулок, Кокурин повернул направо, поскольку нужный им дом находился рядом с кинотеатром «Космос».

Подруга Лики жила на одиннадцатом этаже недавно построенной шестнадцатиэтажной башни. Услышав звонок и увидев в «глазок» двух незнакомых мужчин, она долго не открывала. Но все же открыла, после того как Кокурин приставил к «глазку» свое удостоверение. А открыв, подозрительно спросила:

— Что вам угодно?

— Нам угодно поговорить с Ликой!

— С Ликой? — изумилась хозяйка.

— Да, да, именно с ней! — подтвердил, пряча удостоверение в карман, Кокурин. — Она еще у вас?

— Да… На кухне…

— Вы разрешите? — вопросительно взглянул на хозяйку тот.

— Да, конечно! — встрепенулась хозяйка. — Раздевайтесь и проходите!

Лика оказалась красивой двадцатипятилетней девушкой, которая с неменьшим удивлением взирала на нежданных визитеров, нежели хозяйка квартиры, которую звали Леной.

— Может, чайку? — улыбнулась Лена, постепенно приходя в себя. — Погода сегодня какая-то промозглая!

— Не откажемся! — улыбнулся Малинин.

Когда стол был накрыт и гости выпили по чашке чая, Малинин повернулся к Лене.

— Может, мы с вами выйдем в другую комнату?

— И потанцуем? — насмешливо взглянула на него та.

— Ну а почему нет? — пожал плечами еще не женатый Малинин, слывший за отчаянного донжуана.

И действительно, из соседней комнаты, после того как они вышли, донеслись звуки какой-то удивительной мелодии, которая, казалось, звала в далекую страну грез, где не было ни убитых псевдожурналисток, ни терявших при виде сексапильной женщины сначала рассудок, а потом и память президентов фирм…

— В каких вы отношениях с Загладиной? — закурив, спросил Кокурин, внимательно глядя на сидевшую напротив девушку.

— Она моя довольно близкая подруга, — сразу же ответила Лика.

— Странно, — покачал головой Кокурин, — очень странно…

— А что в этом странного? — удивленно взглянула на него девушка.

— А странно то, — как можно мягче произнес Кокурин, — что близкая подруга Аллы звонит ей домой, даже не подозревая, что ее уже полторы недели нет в живых…

— Что?! — одновременно изумленно и испуганно воскликнула Лика. — Алла умерла?!

— Ее убили… — просто ответил Кокурин.

— Убили?! — уже с испугом уставилась на него Лика.

— Да, Лика, к сожалению, это так, — кивнул он, — и мы теперь рассчитываем на вашу помощь. Если вы, конечно, и в самом деле ее близкая подруга…

И поскольку в его последних словах прозвучало явное сомнение, Лика поспешила объяснить:

— Все дело в том, что я только сегодня прилетела из Швейцарии, где была по делам нашего совместного швейцарско-российского предприятия почти две недели… Сегодня мне шеф дал отдохнуть, и я решила нанести визиты, сначала Лене, и потом и Алле… Поэтому я ничего и не знала о… ее смерти.

— Сколько вы знаете Аллу?

— Со школы… Потом наши пути разошлись. Я поступила в Иняз, а она на филфак МГУ. Два года назад у нее один за другим умерли родители, и она осталась одна…

— Это у нее от родителей сохранилась такая шикарная обстановка? — поинтересовался Кокурин.

Лика бросила на него быстрый взгляд и покачала головой.

— Нет, конечно.

— А откуда?

— Когда Алла осталась одна, ей пришлось очень тяжело… Ведь на зарплату преподавателя, а она преподавала западную литературу в Народном университете, не проживешь. И вот тогда-то у нее появился этот самый Владислав Владиславович…

Ничего принципиально нового для себя Кокурин не услышал. Бедная девушка — и богатый спонсор со всеми вытекающими отсюда последствиями. Спонсор через год уехал навсегда в Америку, и Алла осталась одна. С привычками хорошо жить и не работать. И привычки оказались сильнее ее. И пошла она по рукам. Правда, по довольно денежным. Она презирала свою профессию и не могла бросить ее. В конце концов Алла, как считала Лика, попала в какую-то компанию, из которой ей уже невозможно было вырваться при всем желании. Об этом она поведала своей подруге совсем недавно, когда выпила несколько больше обычного и не смогла сдержать себя.

— По-моему, — закончила рассказ Лика, — ей просто стали привозить нужных людей…

— Кому нужных? — на всякий случай поинтересовался Кокурин, хотя прекрасно понял, о чем идет речь.

— Насколько я поняла, — пожала плечами Лика, — ее хозяевам…

— Она сама вам об этом сказала?

— Нет, что вы! — замахала руками Лика. — Я догадалась…

— Как?

— Однажды я была у нее дома, и вдруг раздался телефонный звонок. Алла поговорила, а потом сказала мне, что срочно должна уйти.

— Она не сказала куда?

— Сказала. Якобы у нее заболела подруга и просит посидеть с ребенком. Мы вышли на улицу, и я решила зайти в магазин. Мы простились, и она пошла в сторону Семеновской площади. А я встала в очередь. Давали хорошее мясо, и я простояла минут сорок. Потом в бакалее выкинули хороший чай, и я встала туда. В общем, проторчала я в магазине около полутора часов, а когда вышла, то увидела, как напротив остановки затормозила машина и из нее вышли Алла и какой-то ухоженный мужчина лет пятидесяти. Когда на следующий день я позвонила ей и спросила, как дела у подруги, она как ни в чем не бывало ответила, что ночевала у нее и ей уже лучше, да к тому же вернулся из командировки муж…

Явно до сих пор взволнованная ложью подруги Лика перевела дух и сделала несколько глотков душистого чая с чабрецом.

— С тех пор, — продолжала она, — я ни о чем ее не расспрашивала, но видела, как она мучилась. А недели две назад, выпив несколько больше обычного, она расплакалась, и я услышала, как она сказала: «Боже, как мне все это надоело!»

— Никаких имен она, конечно, не называла?

— Нет, что вы! — воскликнула Лика. — Она даже на следующее утро сказала мне, что все это чепуха и чтобы я не брала ничего в голову! Да только обмануть меня ей трудно! Я ведь знаю ее с детства, и мне не надо слушать ее. Достаточно того, что я видела ее глаза… Они были у нее грустные-грустные…

Больше ничего интересного Лика сообщить не смогла.

— И все-таки по большому счету ничего это не доказывает! — проговорил Малинин после того, как Кокурин пересказал ему свой разговор с Ликой. — Все это лирика! Прямых улик у нас пока нет! Когда мы с тобой еще найдем этого водилу? Если, конечно, найдем его вообще!

— Надо найти, Макс! — вздохнул Кокурин.

Малинин усмехнулся, но ничего не сказал. Он прекрасно знал, что означает кокуринское «надо»…

Его пасли уже полтора часа и если бы не мастерство ребят из группы наружного наблюдения, он бы давно заметил за собой хвостов. Чего он только не вытворял в надежде расколоть следивших за ним, если таковые, конечно, имелись. И менял троллейбусы, и вдруг уходил в глухие дворы, и даже два раза сменил «левака», но все было напрасно. Ребята из «наружки» шли за ним словно приклеенные, ни разу не подставившись.

И в конце концов их умение было вознаграждено. Покрутив по городу, Серый, как про себя оперативники окрестили купца, убедившись, что за кормой у него чисто, пошел наконец на связь.

История выхода на Серого была несколько необычна. В один прекрасный вечер в отдел по борьбе с организованной преступностью позвонил врач «Скорой» и сообщил, что его только что вызвали к больному, у которого явно выраженный синдром похмелья от наркотиков. Правда, перепуганные родители даже и не подозревали, чем «болен» их сынок. По простоте душевной они полагали, что у тридцатилетнего чада самый обыкновенный сердечный приступ. И врач, будучи мужиком сообразительным, постарался оставить их в этом пусть и не совсем приятном, но все же заблуждении. Под видом обыкновенной камфоры он «вкатил» парню полкубика морфия, и тот сразу же задышал ровнее, а еще через пять минут и вовсе прекратил задыхаться.

Понятно, с того самого вечера за Дмитрием Портовым, как звали парня, было установлено тщательное наблюдение, которое наконец и дало свои плоды, позволив выйти на Серого. Сегодня оперативники с помощью Серого вышли на уже более крупную рыбу…

Часам к семи пошел довольно сильный дождь, и Волохов сразу же включил «дворники» и несколько сбавил скорость. По обледеневшему и теперь уже скользкому шоссе он всегда ездил очень аккуратно, несмотря на любовь, как и у всех русских, к быстрой езде…

В последнее время Волохов почти не жил в Москве. Он пребывал на даче. Но теперь, когда ему некого было опасаться, он жил уже на своей.

Впрочем, она находилась не так уж далеко от той, на которой его некогда заполучил Ветров. Они с приятелем специально брали землю рядом, чтобы время от времени приезжать в гости.

Проезжая мимо Троице-Сергиевой лавры, Волохов не выдержал и троекратно перекрестился, благодаря Господа Бога за помощь. Что там говорить, поневоле станешь верующим! Еще вчера кукла в руках Ветрова и потенциальная жертва Бектемирова, человек, лишенный, по сути дела, даже собственного голоса, сегодня превратился в самостоятельного и, что тоже немаловажно, весьма состоятельного господина. А в том, что он станет таким, Волохов не сомневался. Он уже придумал, как ему получить деньги со Смоленского. Он откроет счет где-нибудь в Таиланде и потребует переводить деньги туда. Каждый месяц по десять тысяч… Пока… А там посмотрим…

Спешить ему некуда, деньги у него есть, ибо конфискованные на квартире Сабирова у Коджаева почти пятнадцать тысяч долларов сулили ему безбедную жизнь на ближайшее будущее. А потом, через полгодика, он поедет или, еще лучше, поплывет в какой-нибудь круиз по южным морям и обязательно посетит столицу Таиланда с определенной миссией…

Не будет же Смоленский держать все эти полгода в Таиланде своих людей?..

Да и потом, судя по всему, этот Смоленский далеко не дурак и в конце концов поймет, что куда выгоднее платить ему за лояльность, нежели гоняться за ним по всем южным морям, словно героический капитан Кук, которого в конце концов сожрали аборигены. Ведь просто так Волохов никого сдавать не собирался: зачем рубить сук, на котором сидишь? Ведь та ситуация, в которой он в конце концов оказался, могла в общем-то присниться только в каком-то чудесном или волшебном, что в принципе одно и то же, сне. Получай, словно английский пэр, ренту и ни о чем не думай…

Конечно, Ветров выяснит, что он побывал в Таджикистане, но это по большому счету ничего не значит. Да, побывал! Ну и что? Как только там началась заваруха, он сразу же рванул из Душанбе! А говорить об этом побоялся… Ведь он-то никого не убивал… А доказать Ветров ничего не докажет. Он нигде не оставил ни одного отпечатка…

Правда, в конце концов у этого Ветрова может лопнуть терпение и с ним могут поговорить по-другому, но об этом сейчас Волохову думать не хотелось. Да и что толку думать заранее? Случится, значит, случится, и тогда он будет думать о том, как найти выход из создавшегося положения. А пока-то все прекрасно!

Впрочем, наверное, не все… Неожиданно Волохов обнаружил, что за ним идут две машины, и уж как-то очень явно. Чтобы убедиться в своей правоте, он резко прибавил скорость, и обе машины понеслись за ним с той же самой скоростью. Встревоженный Волохов сбавил скорость, и сразу же обе машины сбросили, как по команде, газ.

Кто же это, интересно, мог быть? Ветров со своими людьми? Вряд ли! Зачем ему вся эта бутафория? Какие-то оставшиеся в живых неизвестные ему люди Аслана? Мало вероятно! Может, местные бандиты, специализировавшиеся на машинах? Это было уже ближе к истине: его новенькая «девятка» одного из самых ходовых цветов «вишня» была у автограбителей в ходу. Да и место здесь подходящее. Лес, на шоссе ни души… Да даже если таковая и появится, то только для того, чтобы при виде опасности сразу же исчезнуть. Люди напуганы донельзя.

Впрочем, ему бояться особенно нечего. Если это действительно грабители, то он совершенно спокойно отдаст им этого «жигуленка», а на мокрое им идти ни к чему.

К тому же Альберт Венедиктович хорошо знал, как надо разговаривать с этой гвардией. И все же пожалел, что оружия у него с собою нет, кроме газового пистолета. Настоящее он возить просто боялся. Как-никак он все время находился под колпаком у Ветрова.

Тем временем машины начали явно подрезать его, и, не желая злить своих потенциальных грабителей, Волохов остановился.

Совсем рядом остановились и машины, и из одной из них выскочили двое плотных парней в спортивных костюмах. Когда они подошли к его «жигуленку», Волохов открыл дверь и спросил:

— В чем дело, парни?

— Открой заднюю дверь! — приказал один из парней.

А когда Волохов исполнил приказание, они уселись на заднее сиденье.

— Трогай! — произнес один.

— Куда? — повернулся к нему вконец встревоженный Волохов.

— На дачу! — усмехнулся тот. — Куда же еще?

Волохов подчинился. И это ему уже не нравилось. Он предпочел бы, чтобы у него отобрали машину и бумажник, в котором лежало три с половиной тысячи долларов, и даже избили для профилактики. Но здесь было что-то другое…

Впрочем, Альберт Венедиктович недолго ломал над этим сложным вопросом голову. Когда его привели на собственную же дачу, он увидел за столом плотного мужчину с умным лицом и пронзительными глазами.

— А, — радостно улыбнулся тот при виде вошедшего Волохова, — Альберт Венедиктович! Рад, рад! Ну что же, — протянул он крупную руку, поросшую рыжими редкими волосами, — давайте знакомиться! Смоленский!

У Волохова потемнело в глазах. И в эту минуту он думал уже не о таиландских банках, а только о том, как бы ему уцелеть.

Он без сил опустился на стул. Непостижимо, но факт, на него, о котором не знала ни одна душа, вышли! И на этот раз ему уже не отмазаться. Ничем…

— Так вот, Альберт Венедиктович, — печально вздохнул Смоленский, — разговор-то у нас с вами будет невеселый… Впрочем, у нас даже и разговора не будет. Я просто предложу вам на выбор два варианта. Первый: вы сами сейчас нам напишите предсмертную записку, в которой вы, конечно, не будете никого винить в вашей смерти, а потом тихо и спокойно выпьете порошок, который мы вам дадим… Если вас это не устраивает, то мы просто-напросто заживо сожжем вас, а пепел развеем. Но сначала вы нам расскажете все, что произошло в Душанбе, и о ваших связях со спецслужбами… Устраивает?

О спецслужбах Смоленский добавил просто так, надеясь на случай. Но все равно сработало…

А Волохова постепенно начинала трясти мелкая дрожь. Он и сам был циничным человеком, но все же от спокойного голоса этого Смоленского его прошиб холодный пот. Он не сомневался, что этот человек, покончивший с Ханом и его приспешниками, сделает именно то, что обещал. И лепить горбатого было бессмысленно. Он только бы усугубил тяжесть своего положения. Не знай этот человек о Ветрове, Волохов мог бы еще на что-то надеяться, но сейчас все теряло смысл…

И он рассказал обо всем. Начиная со звонка на улицу Декабристов и кончая последней беседой с Ветровым.

Закончив рассказ, он взглянул в глаза внимательно слушавшего его Смоленского и не увидел в них ничего, кроме холодного равнодушия к человеку, который, по сути дела, был уже мертвецом.

Волохов не стал ни о чем просить. Трясущейся рукой он написал посмертную записку и выпил заботливо поданный ему стакан с растворенным в нем ядом.

Таиландские банки больше не интересовали Альберта Венедиктовича. Его теперь ничто не интересовало. Да и не было уже никакого Альберта Венедиктовича Волохова. Навалившись на стол, теперь здесь лежала просто груда костей и еще не начавшего разлагаться мяса.

Когда авиалайнер пошел на посадку и пассажиры, никогда не видевшие панорамы города с высоты птичьего полета, прильнули к иллюминаторам, Орхан Канчи даже не пошевельнулся. Да и что ему высматривать? Эту картинку он видел уже десятки раз…

Пройдя таможню, он взял такси.

— Бешикташ! — небрежно бросил он водителю и больше за все время поездки не произнес ни слова.

Судя по паспорту, Орхан Канчи был гражданином Ирана и прилетел в Турцию на переговоры с представителями одной из крупнейших турецких строительных корпораций.

И это было правдой. Вернее, ее частью. Канчи действительно был одним из руководителей «Тегеран билдинг корпорейшн» и на самом деле прилетел на переговоры с одной из крупнейших стамбульских компаний «Тюркие иншаат ширкети».

Но главным для него в этот его визит в Стамбул было все же другое. Дело в том, что Орхан Канчи был не только руководителем «Тегеран билдинг корпорейшн», но и одним из главарей крупного международного синдиката, в который входили торговцы наркотиками Афганистана, Пакистана и Ирана. И хотя сам он проживал постоянно в Тегеране, его синдикат обосновался в Захедане, небольшом городке на самой границе с Афганистаном.

Нелегким был путь этого человека к власти и вообще к созданию самого синдиката. Поначалу все желавшие торговать с Европой делали это на свой страх и риск. И надо заметить, и того и другого у них хватало. Ведь так или иначе, но все они превращались в конкурентов и вели между собой кровопролитные сражения, чем вовсю пользовались европейцы. Доходившим до них пакам они говорили, что берут товар по гораздо меньшей цене у афганцев, а тем заявляли, что предпочитают иметь дело с иранцами, поскольку те не так торгуются.

В конце концов дело дошло до того, до чего оно в данной обстановке и должно было дойти — до переговоров. И тогда было решено создать единый синдикат, который и будет работать на благо всех его представителей. Возглавили этот синдикат представители всех трех сторон. Со стороны Ирана таким представителем был Орхан Канчи.

Понятно, не все шло в отношениях глав так гладко, как им этого хотелось бы, но все же в любом случае худой мир был лучше доброй ссоры. Особенно если учитывать, что вместо людей в этой ссоре, как правило, говорили автоматы.

Как бы там ни было, но уже первые ходки курьеров в Европе показали, что синдикат был соз-дан не зря. Конечно, конкуренция — и конкуренция жестокая — оставалась. Особенно со стороны других группировок. Но даже здесь корпоративность помогала. Сообща противостоять чужакам куда легче.

Понятно, о поставках товара прямо в Европу можно было только мечтать. А поскольку среди главарей синдиката мечтателей не было, то они по понятным причинам взяли в дело и нужных им людей в Турции, через которых и осуществлялся «стамбульский транзит» в Европу.

К этим самым людям и летел теперь Канчи. Переговоры предстояли ответственные. Поскольку к его турецким друзьям обратились торговцы из Голландии и предложили работать с ними напрямую. А это означало возрастание прибыли на два-дцать — двадцать пять процентов. Да и расширение рынка. Ну а, пусть и весьма важные, беседы с руководством «Тюркие иншаат ширкети» все же оставались камуфляжем. В переговорах должны были участвовать и люди из Голландии…

Канчи вышел из такси у Долмабахче, некогда знаменитого дворца турецких султанов, а теперь музея истории турецкого флота.

Медленно, словно турист, которому нечего делать, он направился к музею и вошел в него. В музее почти никого не было. Канчи прошел в зал, в котором демонстрировались модели турецких военных кораблей, и остановился около какого-то корвета.

Через минуту к нему подошел один из его ближайших помощников Ахмет Руми.

— Добрый день, патрон, — негромко произнес он, осматривая корвет.

— Здравствуй, Ахмет… Как дела?

— Все нормально… Товар здесь. Ждем ваших указаний…

— Придешь завтра в бар отеля «Тюркие»… В пять часов. Там поговорим. Все, иди!

Руми направился не к выходу из музея, а в следующий зал, где можно было обозреть огромные полотна, повествующие о морских сражениях славных адмиралов великой Османской империи.

Выйдя из музея, Канчи направился вдоль Босфора к известной ему вилле, где его ждали.

Надо заметить, что он прибыл в Турцию не с пустыми руками. За день до него в Стамбул благополучно добрались с товаром и два его курьера. И теперь он мог сразу же показать, что называется, товар лицом…

Когда он наконец появился на вилле, все уже были в сборе. И главный ответственный за «стамбульский транзит» Фахри Кайя, и его помощник Давуд Кошар, и два упитанных господина неопределенной национальности (хотя все же больше они были похожи на немцев).

Познакомившись с «купцами» и выпив чашку кофе, Канчи вопросительно взглянул на Кайя.

— Что ж, — сразу же произнес тот, — начнем!

Переговоры длились недолго. Поскольку всем все было предельно ясно. Одним был нужен товар, другие этот товар имели. С ценой тоже порешили быстро. И хотя она не намного превосходила ту, которую платили итальянцы, но все же превосходила.

Когда же речь зашла о качестве порошка, то Канчи тут же предложил «немцам», так во всяком случае он их окрестил про себя, взять товар «на пробу».

После недолгого совещания «немцы» согласились. Правда, цена при этом значительно упала. Но Канчи и Кайя это не огорчило. Вместе с ценой упал и риск потерять товар на границе или каким-либо еще путем. Ведь контрабанда всегда оставалась контрабандой и риск потерять ее сохранялся всегда.

Когда все вопросы были обговорены и «немцы» откланялись, Кайя взглянул на перса.

— А что будем делать с итальянцами?

— Что делать? — пожал тот плечами. — А ничего… Сразу сворачивать с ними дела нет смысла. Кто знает, чем кончится вся эта эпопея с Голландией? Несколько сократим им поставки. А когда убедимся, что с этими господами, — он кивнул на два пустых кресла, где совсем недавно восседали «немцы», — все нормально, тогда как следует подумаем и над этим вопросом…

— Значит, — налил в стаканы виски Кайя, — одного курьера отправляем в Италию?

— Конечно! — поднял свой бокал Канчи.

Они выпили.

— Какие у тебя на вечер планы? — поинтересовался Кайя.

— Я в твоем распоряжении, — улыбнулся Канчи, зная, какое за этим последует предложение. И не ошибся.

— Тогда сначала в баню, — сразу же проговорил турок, — а потом… В общем, увидишь, что будет потом!

И Канчи увидел. Молодых и красивых девушек, падких на ласки и не знавших никаких пределов в великолепно освоенном ими искусстве любви. Да и какие могут быть пределы? Дозволено все, что приятно. А приятно ему было многое…

Бестужев открыл глаза, и к нему сразу же вернулось то самое чувство дикой тоски и безысходности, которое вот уже почти две недели неотступно преследовало его, что бы он ни делал…

Впрочем, в камере он делал практически одно. Ждал, когда наконец кончится этот кошмар. Ибо ту жизнь, которую вели почти пятьдесят пять человек в камере, рассчитанной на двадцать, другим словом назвать было нельзя. Не помогали и несколько часов сна, или, вернее, тяжкого забытья, во время которого мозг не получал ни отдыха, ни разрядки.

И все же возвращение в жестокую действительность было еще страшнее…

А в том, что она была действительно жестокой, он убедился с первой же минуты пребывания в камере. Да, нетрудно представить себе ощущения человека, который после «мерседеса» и роскошного зимнего сада с аквариумами попадает вдруг в переполненную камеру.

Тяжелые испарения, исходившие от нескольких десятков человек, запах прогорклого никотина (курили в камере все без исключения), пропитанная потом одежда и сырые простыни, на которых постоянно кто-то лежал, поскольку спали в камере в три смены, — все это могло сразить любого попавшего сюда с воли.

И хотя Бестужев вовсе не был ни размазней, ни тем более нытиком, но первые дни достались ему дорогой ценой.

Правда, сам вопрос, виноват он или нет, его уже не мучил. Доказать свою невиновность он не мог, а остальное зависело не от него.

— Проснулся? — вдруг услышал он хорошо известный ему хриплый голос.

Он принадлежал Крюку, сидевшему за драку с милиционером.

С этим Крюком у Бестужева отношения не сложились с самого начала. Тот, возненавидев президента «Князя Игоря» лютой ненавистью с первого же дня, постоянно нарывался на ссоры, и они уже два раза дрались. И поскольку Бестужев был сильнее и искуснее Крюка (как-никак за спиною почти десять лет занятий каратэ), он без труда выходил из этих поединков победителем. И это, как ни странно, было для него хуже. Если бы этот самый Крюк хоть однажды избил Бестужева, он, наверное, удовлетворил бы свое гипертрофированное тщеславие, которое особенно страдало здесь, в камере. Ведь «воры» и близко не подпускали к себе сидевшего по двести шестой. Он был для них сявкой. И на ком еще ему было отыгрываться, как не на таких вот бестужевых?

Правда, у этого самого Крюка была и куда более важная причина ненавидеть Бестужева. Он отчаянно завидовал тем, кто, как он считал, мог воровать безнаказанно и еще пользовался при этом популярностью в народе.

Но и здесь нашла коса на камень. Князь, как окрестили Бестужева в камере, и не думал отступать или сдаваться.

— Проснулся, — нехотя ответил Бестужев, даже не взглянув на своего врага, с которым по иронии судьбы имел одну шконку.

— Тогда вставай! — неожиданно приказал Крюк.

— С какой это стати? — взглянул на него Бестужев. — У меня еще есть сорок минут.

— Ни хера у тебя нет, фраер поганый! — явно продолжал нарываться на скандал Крюк. — Рви когти!

Никогда не ходивший в блатных Крюк явно получал удовольствие от фени.

Не имея ни малейшего желания связываться с этим парнем и зная, что дальнейшие разговоры с ним ни к чему хорошему не приведут, Бестужев отвернулся и закрыл глаза.

И в следующий момент получил сильный пинок в бок. После этого ничего другого, кроме как резким прыжком вскочить с койки, ему не оставалось. Двадцать ожидавших своей смены человек с интересом наблюдали за назревавшей дракой. Изнывавшим от безделья здоровым мужикам подобные зрелища были в радость.

Соскочив со шконки, Бестужев, не долго думая, сильно толкнул Крюка, и тот отлетел от него метра на три, ударившись при этом головой и спиной о стену.

Головой он ударился сильно, и у него из носа потекла кровь. Криво усмехнувшись, он вдруг быстрым движением вытащил из-под рубашки длинную заточку. Это было уже серьезно. И это понимал не только Бестужев, но и сам Крюк. Если он сейчас дрогнет, то навсегда потеряет возможность не только ходить в авторитетах, но даже хоть как-то приблизиться к ним. А это было смыслом всей его в общем-то никчемной жизни. Ведь впереди его ждал большой срок…

Побледнев от напряжения, Крюк выставил заточку перед собой и начал медленно приближаться к Бестужеву.

Бестужев никогда не видел, как бьют заточкой, но по рассказам уже знал, что во многих отношениях она была пострашнее ножа, поскольку нанесенная ею рана не давала выхода крови. Но сдаваться просто так он был не намерен.

Вытянув обе руки вперед, Бестужев слегка приподнял левую ногу и ожидал нападения. Но Крюк не спешил. Он прекрасно знал, что если промахнется с первого раза, то второй атаки может уже и не быть. В том, что Бестужев мог не только болтать по телевизору, он уже убедился на собственной шкуре.

Как бы проверяя противника, Крюк сделал несколько легких выпадов заточкой, и Бестужев слегка отступил. Затем уже Бестужев сделал несколько выпадов вперед левой ногой, соблюдая дистанцию, и Крюк вынужден был отскочить назад.

Затем Крюк снова повел методичное и медленное наступление. Зрители затаили дыхание. А многие из них разбудили ради такого зрелища даже спавших, и теперь почти вся «хата» с интересом наблюдала за поединком. И никому даже в голову не пришло разнять дерущихся, хотя драка вполне могла окончиться летальным исходом одного из противников. Но что такое человеческая жизнь по сравнению со зрелищем для пяти десятков очумевших от безделья мужиков? Так, мелочь…

Что там говорить, заточка давала известное преимущество Крюку. К тому же Бестужев дрался с ним на крайне ограниченном пространстве и практически был лишен свободы маневра. Поэтому он не мог применять даже круговые удары ногами, которыми хорошо владел и которые были в каратэ наиболее эффективными. И вся его надежда теперь была на так называемые лоукики — низкие удары ног, направленные в бедра и ребра нападавшего. И пока ему с помощью этих самых лоукиков удавалось держать Крюка на дистанции…

Несколько раз Крюк пытался приблизиться к Бестужеву, и каждая его атака нарывалась на сильный лоукик.

Так ничего и не добившись, Крюк в конце концов решился на хитрость, которая больше походила на подлость. Но сейчас, когда весь его сомнительный авторитет висел на волоске, ему было на все наплевать. Главным для него сейчас было победить, а как — это был уже второй вопрос.

И он неожиданно улыбнулся и, опустив заточку, едва слышно произнес:

— Ладно, поиграли…

А когда удивленный таким проявлением миролюбия Бестужев расслабился, Крюк неожиданно плюнул ему в лицо. Бестужев машинально зажмурился и в следующее мгновение почувствовал, как ему в плечо ударили острой и, как ему показалось, горячей иглой.

Воспользовавшись хитростью, Крюк сумел-таки нанести удар. И тогда Бестужев ответил хитростью на хитрость. Он не кинулся сломя голову на противника, а, громко застонав, схватился за грудь, куда и метил Крюк. И когда тот, полагая, что победа за ним, кинулся, забыв об осторожности, на Бестужева, тот, захватив своей правой рукой бьющую руку за запястье, резко развернулся вправо. Крюк шлепнулся на пол, и уже в следующую секунду на него упал и сам Бестужев, с такой силой заломивший правую руку противника за спину, что тот сам выронил заточку. Отбросив ногой заточку под шконки, Бестужев быстро поднялся.

— Вставай! — пнув Крюка в бок ногой, на редкость спокойно проговорил он.

Понимая, что проиграл, Крюк с испугом смотрел в отрешенное лицо Бестужева. Всем своим поганым нутром он вдруг почувствовал, что время шуток кончилось и ему сейчас придется заплатить по счету.

Но он прекрасно знал и то, что, пока он лежит, Бестужев ничего с ним не сделает. И продолжал лежать.

Камера была на стороне Бестужева, поскольку все видели, что он дрался честно. А хотели того или нет все эти люди, в них независимо от их воли жила заложенная изначально тяга к справедливости. К тому же Бестужев вел себя намного лучше, нежели Крюк…

— Вставай, крыса! — крикнул один из авторитетов камеры.

И как ни силен был в Крюке страх перед Бестужевым, страх перед «ворами» был в нем еще сильнее. И он решился: вскочил и кинулся на Бестужева. Но тот был начеку. И, сблизившись с Крюком, поймал его «на бедро» — прием, которым он когда-то владел в совершенстве.

Бросок был настолько силен, что вторично Крюк уже не поднялся.

А Бестужев внезапно потерял к нему всякий интерес. Ему даже было стыдно, что он может радоваться победе над таким ничтожеством. Он уселся на шконку и закурил. И вдруг отчетливо понял, что никогда уже не будет прежним Бестужевым. И что если ему будет суждено узнать, кто посадил его в эту мышеловку, то эти люди горько пожалеют об этом, кто бы они ни были.

После обеда его вдруг перевели в новую камеру, которая показалась ему санаторием. Помимо него, в ней находился всего только один человек. И было целых две шконки! По одной на каждого!

Что там говорить, это действительно была роскошь…

К ресторану «Молдавия» на Большой Черкизовской они подъехали к девяти часам вечера. Оставив шофера в машине, Кокурин с двумя парнями из группы захвата направился в ресторан. Там за накрытым столом их ожидал Малинин.

Кокурин сразу же узнал того, ради кого они и приехали в «Молдавию». Это был тот самый рослый парень, который подвозил Аллу и Бестужева к дому Аллы.

Вышли они на него, правда, не сразу. С фотороботом ничего не выгорело. Сколько ни бился Кокурин с ревнивым продавцом табачных изделий, так ничего у них и не получилось.

Затем Кокурин прослушал все взятые на квартире Загладиной аудиокассеты и, не обнаружив нужной ему, просмотрел заодно и захваченные там на всякий случай видеофильмы.

Он не сомневался, что Алла снимала сама, поскольку у нее была обнаружена кинокамера, которой довольно часто пользовались. И, к великой своей радости, на одной из пленок вдруг увидел небольшое бордельеро на уютной дачке в исполнении Аллы, еще какой-то накрашенной девицы и двух парней. Когда в этот же день он показал продавцу сигарет их фотографии, тот сразу узнал в одном из парней того самого водителя, который привез Аллу в роковой для нее день.

Почти две недели потребовалось для того, чтобы наконец обнаружить этого таинственного водилу в «Молдавии». И теперь Кокурин горел сильным желанием познакомиться с ним поближе. Как, впрочем, и Малинин…

А водила сидел через три столика от них с ухоженным мужчиной средних лет и внимательно слушал, что тот говорил ему. Оба муровца обратили внимание на то, что беседовали они без спиртного. На столе стоял огромный графин какого-то желтого густого сока, и собеседники довольно часто подливали его себе в фужеры.

Впрочем, к неудовольствию официантки, и сами оперативники ужинали без вина.

Брать парня было решено на улице, когда тот будет садиться в машину. Если он, конечно, приехал на машине. Если же нет, то задача еще более упрощалась.

— А что будем делать с седым? — спросил Малинин, наклоняясь к Кокурину.

Под седым он подразумевал собеседника водителя.

— Дадим уйти, — так же тихо ответил Кокурин, — и ты, Витя, — обратился он к одному из группы за-хвата, — доведешь его до места назначения…

— А если он на машине? — взглянул тот на Кокурина.

— Возьмешь нашу…

— А если они уйдут вдвоем? — последовал новый вопрос.

— Тогда посмотрим, — пожал плечами Кокурин, предпочитавший, чтобы собеседники расстались.

А те продолжали свой задушевный разговор. Он затянулся еще минут на сорок, и за это время муровцы успели вкусно поужинать. Готовили в «Молдавии» действительно хорошо.

К неописуемой радости Кокурина, седой ушел первым. И сразу же за ним по пятам направился Виктор.

Парень допил сок, потом о чем-то поговорил с официанткой и, наконец расплатившись, пошел к выходу. Накинув дубленку, он вышел из ресторана. Метрах в десяти от него шли муровцы — Кокурин, Малинин и Жихарев. Но парень даже и не подозревал, что его пасли.

Беспечно поигрывая ключами, он направился к стоявшему метрах в сорока от ресторана «жигуленку». Муровской машины не было. На ней Виктор уехал за седым.

Но затем случилось непредвиденное. Уже подходя к своей «девятке», парень неожиданно обернулся и увидел быстро идущих к нему трех рослых мужчин.

Реакция его была молниеносной. Даже не сделав попытки усесться в машину, парень резво бросился бежать в сторону Преображенки, а затем свернул в первый же попавшийся ему на пути двор.

Оперативники, достав оружие, бросились за ним. Через минуту парень выскочил из двора рядом с комиссионным магазином и почтой и бросился бежать по Преображенскому валу по направлению к рынку. Добежав до Палочного переулка, он юркнул в школьный двор и оглянулся. Преследовавшие его люди находились метрах в двадцати пяти. У всех троих в руках были пистолеты. У него тоже было оружие, и теперь он мучительно соображал, что ему делать. Если это были менты, то обнаруженный при нем пистолет гарантировал ему уголовное дело. Но выбросить пистолет он не мог. Ведь преследователи могли быть и теми, с кем его группировка вела постоянную войну.

Одним словом, он хорошо усвоил золотое правило, гласившее, что из тюрьмы возвращаются, а с того света никогда… И, прибавив ходу, он спустился вниз и через облупленную арку помчался к скверу.

Расстояние между ним и тоже прибавившими шагу оперативниками оставалось тем же.

Через сквер парень выбежал на Измайловский вал и со всего ходу влетел в стоявший на остановке трамвай. Его двери сразу же закрылись, и трамвай медленно начал набирать скорость.

И все же оперативникам повезло, поскольку за «одиннадцатым», на котором уехал парень, стоял «сорок шестой», рядом с которым остановилась обшарпанная «Волга».

— Помогите! — обратился Кокурин к водителю, и тот быстро открыл двери.

«Волга» рванула с места и догнала «одиннадцатый», не успевший дойти даже до следующей остановки.

Но на ней «одиннадцатый» не остановился. Кокурин увидел, как парень подбежал к водителю и, сунув руку в карман, приказал той ехать без остановок.

И водителю трамвая, молодой белокурой девушке, не оставалось ничего иного, как послушно следовать приказам парня. Она повернула налево, на Щербаковскую, и загромыхала к Измайловскому парку.

Ни о каких правилах дорожного движения не могло быть уже и речи. И когда «Волга» слегка обогнала трамвай, Кокурин увидел побледневшее и напряженное лицо водителя, симпатичной девушки с длинными светлыми волосами, падавшими на плечи.

И все-таки у трамвая было одно преимущество. Он шел по рельсам, в то время как «Волга» неслась по подернутому льдом асфальту, ибо эта апрельская ночь, как назло, выдалась морозной. И почти у самого Измайловского парка машину занесло так сильно, что она вылетела на тротуар и, каким-то чудом пролетев между двумя огромными липами, уткнулась в густые кусты.

Кокурин и Малинин выскочили из машины, приказав Жихареву остаться в ней и разворачиваться. Тем временем «одиннадцатый», уже получив метров тридцать форы, неожиданно остановился. Путь ему преграждал другой трамвай, у которого слетела дуга.

Понимая, что его возьмут сейчас тепленьким, парень выскочил из трамвая и помчался в черневший в свете луны лес.

Оперативники кинулись за ним. Теперь их кросс продолжался уже по пересеченной местности. Очень скоро к ним присоединился и оставивший машину Жихарев.

Понимая, что его песня в любом случае спета, убегавший вытащил пистолет и, обернувшись, вы-стрелил. Но, видно, кто-то крепко молился в тот вечер за Кокурина. Пуля только сорвала с него кепку.

— Не стрелять! — крикнул он, видя, как Жихарев поднимает правую руку. — Так возьмем!

И они взяли его. Спрятавшись за каким-то ларьком, в конец обессилевший парень очень быстро расстрелял всю обойму. Ну а остальное было делом техники. Хотя, конечно, один на один его вряд ли бы кто-нибудь из них взял. Как ни задыхался парень, но боролся он отчаянно. И даже втроем им пришлось изрядно повозиться, прежде чем на руках бывшего борца щелкнули наручники.

— И стоило столько мучиться? — насмешливо взглянул на сидевшего на земле парня Жихарев.

Парень ничего не ответил.

— Пистолета нет, — взглянул на Кокурина обыскавший парня Жихарев.

— Будем искать, — пожал тот плечами, доставая пачку сигарет.

Пистолет они нашли быстро. На их счастье, снега уже почти не было, и найти оружие было нетрудно.

Аккуратно положив пистолет в целлофановый мешок, Малинин заглянул в водительские права парня.

— Ну что, Михаил Владиславович, — спросил он, — поговорим?

— О чем? — хрипло спросил тот, все еще не придя в себя после сумасшедшего кросса.

— Найдем о чем, — успокоил его Малинин. — Но для начала скажи, чего это ты от нас так драпанул?

— Испугался… — поднимаясь на ноги, произнес Михаил.

— А чего? — вкрадчиво спросил Малинин.

— Как это чего? — довольно естественно удивился тот. — Вы бы не испугались, если на вас ни с того, ни с сего кинулись три таких жлоба? Может, вы машину хотели у меня отнять!

— Что ж, — усмехнулся Малинин, нисколько не обижаясь на «жлоба», — это понятно… Ну а пистолет-то откуда, Михаил Владиславович?

— Нашел… — не дрогнув и не отводя взгляда, ответил тот.

— Я почему-то так и думал, — покачал головой Малинин. — Счастливый ты человек, — усмехнулся он. — Я вот даже коробок спичек найти не могу, а для тебя пушку найти — раз плюнуть!

Михаил молчал. Да и что ему было говорить? Ведь он даже не знал, в чем его подозревают. А лишнее слово всегда может выйти боком…

— Ты где живешь-то, Михаил? — как-то по-домашнему спросил Кокурин.

— На Открытом…

— Может, в гости пригласишь? — пытливо взглянул на него тот.

— А что? — пожал плечами задержанный. — Поехали!

Обыска ему бояться было нечего. На «хате» у него было чисто.

Голосовали они недолго. На их счастье, уже через пять минут они наткнулись на патрульную машину, по которой вызвали еще одну. Так на двух машинах они и доехали до Открытого шоссе, где и на самом деле в трехкомнатной квартире проживал задержанный ими Михаил Владиславович Кротов…

Кокурин позвонил Каретину и попросил разрешения на обыск, которое сразу же и получил. В качестве понятых Малинин пригласил соседей. И те, немолодая пара, боязливо посматривая на Михаила, долго не могли взять в толк, чего от них хотят. А когда поняли, то испугались еще больше. И успокаивать их пришлось самому Кротову.

— Да не тряситесь вы! — с раздражением сказал он. — Делайте все, как вам говорят!

И эта уверенность не понравилась Кокурину. Он повидал виды и чувствовал, что Кротов абсолютно спокоен. Обычно требуют санкции прокурора и грозят всякими карами за самоуправство.

Но обыск тем не менее произвели. И когда Малинин красноречиво взглянул на Кокурина, его взгляд ясно говорил: «Пустышку тянем, Юра!»

«Ищущий да обрящет!» — также глазами ответил тот.

И они действительно кое-что нашли. Маленький такой диктофончик, почему-то валявшийся под ванной.

— Что же это вы так с дорогими вещами-то обращаетесь? — укоризненно взглянул на потерявшего наконец спокойствие Кротова Кокурин. — А, Михаил Владиславович?

— Да черт с ним! — в сердцах воскликнул тот, проклиная в душе одного из своих подельников, которому было строго-настрого приказано избавиться от диктофона.

— Ну что же, — улыбнулся Кокурин, — давайте вместе послушаем, что там!

И он, отмотав пленку назад, нажал на «воспроизведение».

«— Так и напишите в своей газете, — услышали они голос Бестужева, — Аксинья и Лушка! Вы согласны со мною?

— Да…

— А может, — совсем уже недвусмысленно заговорил Бестужев, — нам зараз тоже не об этом надо гутарить?»

Наступила длительная пауза, во время которой каждый из участников этой сцены думал о своем.

Кокурин с Малининым — о том, сколько теперь им предстоит работы. Кротов — о том, как ему выворачиваться из положения, в котором он так не-ожиданно очутился.

Супружеская же пара, ничего не понимая в происходящем, мечтала о той минуте, когда они снова окажутся у себя в квартире.

С супругов Кокурин и начал.

— Прошу извинить за беспокойство, — улыбнулся он, — вы свободны… Мы благодарим вас за помощь!

Соседи не замедлили воспользоваться разрешением и быстро ретировались.

— Ну что, Миша, — взглянул на парня Кокурин, — поговорим?

— Давайте! — с неожиданной готовностью вдруг согласился тот.

— Ты знал Аллу Загладину?

— Знал! — сразу же ответил Кротов.

— И какие отношения вас связывали? — поинтересовался Кокурин.

— Чисто деловые!

— То есть?

— Алла кадрила богатых мужиков, — охотно пояснил Кротов, — а я подвозил ее домой…

— Понятно, — покачал головой Кокурин, — хотя и не очень… Она что, не могла за счет этих мужиков на такси доехать до дома? Для чего такие сложности, Миша? А если этот мужик сам на машине? У богатых-то они есть!

— Это не мое дело, — совершенно не смущаясь приведенным доводом, пожал плечами Кротов. — Она просила, я делал! Вот и все!

— Ну, хорошо… — согласился Кокурин. — А как к тебе попал этот магнитофон?

— Я нашел его в машине, — ответил Кротов.

— И спрятал под ванну?

— Я ничего не прятал, — повертел головой Кротов. — Может, сунул его туда по пьянке… Не помню. В тот день я здорово поддал…

— В какой день?

— В тот самый, когда Бестужев замочил Аллу… Может, он выпал, и я случайно затолкнул его туда ногой…

— Странно… — усмехнулся Кокурин.

— Что именно? — удивленно посмотрел на него Кротов.

— Да все, Миша! Ты находишь магнитофон в машине, приходишь домой и несешь его в ванную…

— Если учесть, что я приехал уже поддатый, — развел руками Кротов, — то ничего странного в этом нет… Вы знаете, — вдруг улыбнулся он, — на заре моей туманной юности, когда меня как-то взяли по пьянке в милицию, сам начальник отделения, журя меня, вдруг признался в том, что когда пьет, то приковывает себя наручниками к батарее, дабы чего-нибудь непотребного не натворить! А тут какой-то магнитофон…

— Не какой-то, Миша! — возразил Кокурин. — А убитой женщины, и взят он был тобою из ее квартиры!

— А вот это еще надо доказать, — спокойно пожал плечами Кротов.

— Не волнуйся, — пристально взглянул на него Малинин, — докажем!

— А я и не волнуюсь, — уже нагловато ухмыльнулся Кротов. — Это вам надо волноваться!

— А куда ты, кстати, поехал после того, как подвез Аллу? — спросил Малинин.

— Я… не помню…

— Но ты же приехал домой пьяный? Так?

— Да, — не совсем уже уверенно ответил, чувствуя западню, Кротов, — так…

— Значит, ты с кем-то пил… А может, — насмешливо спросил Малинин, — ты гудел по-черному? В одиночку?

— Сейчас я вам скажу… — наморщил лоб Кротов, уже понимая, что выбраться из ловушки ему будет сложно. — Я отвез Аллу и зашел поужинать в какое-то кафе… Там и вмазал!

— Что значит в какое-то, Миша?

— Это значит, что точно я не помню! — зло покосился на Малинина тот.

— Миша, — серьезно проговорил Кокурин, — тебя подозревают в убийстве Загладиной, а ты не можешь вспомнить, в каком кафе пил водку? Чего тебе бояться, если это действительно так? Мы ведь не гаишники и не прав тебя пришли лишать за езду в пьяном виде! А не помнишь ты, Миша, вот почему! Ни в каком кафе ты не был! Водку ты, возможно, и пил, но только не в кафе и не один, а с теми, кто был с тобой на Фортунатовской!

— Нигде я не был… — устало повторил Кротов. — И все-таки хотел бы выяснить, на каком основании вы меня задержали?

— Незаконное хранение оружия и подозрение на участие в убийстве! — быстро ответил Малинин. — Хватит?

— Кому как! — со злостью ответил Кротов. — Ни хера у вас не выйдет! Подумаешь, пистолет нашли! Да, нашли! Но только после того, как я сам нашел его и хотел отнести в милицию! Если бы вы сразу объявили мне, что вы из МУРа, я бы сам к вам подбежал! И ни один суд меня за это не осудит! А Загладину кокнул этот самый Бестужев! Понятно, человек богатый, в какую-то там партию вступил, вот вы и стараетесь найти козла! Вы бы о слесаре так пеклись! Пообещали, наверное, бабок-то? — В его голосе послышалось уже презрение. — Чистенький ваш Бестужев их достаточно наворовал!

— Ладно, — взглянул на Малинина Кокурин, — едем…

Они вызвали машину и отправили Кротова на Петровку.

— А здорово он нас насчет слесаря-то! — усмехнулся Малинин, когда они остались вдвоем.

Кокурин ничего не сказал. Да и что говорить? Он прекрасно знал, что без давления сверху ни он, ни Каретин, ни тот же самый Малинин никогда бы не стали по собственной инициативе распутывать эту паутину, в центре которой находился Бестужев. Да и насчет слесаря Кротов тоже не ошибался.

Леня Крошка очнулся от жажды. Да, вчера они здорово перебрали. Он взглянул на лежавшую рядом Лариску. Тоже хороша была!

Вообще-то Леня не любил пьяных баб, но эту терпел, потому что любил, хотя упорно и не желал признаться себе в этом.

Но до чего же все-таки хочется пить! Леня встал с кровати и прошел на кухню к холодильнику. До-став несколько банок «Туборга», он вылил в огромную глиняную кружку сразу три банки и чуть ли не залпом выпил ледяную, так вкусно пахнувшую жидкость.

Выпив, отдышался. Хорошо! Правда, теперь он будет пить до обеда, пока не отпустит наконец постоянно мучившая его с похмелья жажда.

Вылив в кружку еще банку, он закурил. И сразу же закружилась голова, как она всегда кружилась после первой сигареты с похмелья…

В кухне после вчерашнего сабантуя сильно пахло перегаром, и Леня, раздвинув тяжелые зимние занавески, открыл форточку.

И вдруг он, к своему великому удивлению, увидел направлявшихся к его подъезду Рыбу и Костолома, в миру соответственно Олега Перевалова и Евгения Борисенко.

Но уже в следующее мгновение к удивлению примешалась тревога. Что им надо в такой ранний час? Да еще без звонка?

Не понравился Лене этот незапланированный визит. Он хорошо знал, что просто так, без нужды эти люди никуда не ходили…

Когда Рыбе и Костолому оставалось пройти до подъезда метров пятнадцать, Леня быстро натянул штаны и рубаху и разбудил Ларису.

— Сейчас, — сказал он, — в дверь позвонят и ты откроешь. Скажешь, что меня нет дома! Сама, мол, ждешь! Поняла?

Лариса молча кивнула. Она уже привыкла не задавать ненужных вопросов.

Тут же раздался звонок.

— Иди! — приказал Леня, а сам быстро исчез в другой комнате.

Лариса поднялась и, накинув халат, не спеша направилась к двери.

— Привет, красавица! — улыбнулся ей симпатичный молодой парень в длинной кожаной куртке. — Где сам-то?

— Нету, — зевнула женщина, прикрывая рот рукою.

— То есть как это нету? — сразу же посерьезнел парень. — А где же он? Время-то, — он кинул взгляд на часы, — еще восьми нету!

— Где-где? — зло ответила хорошо умевшая играть Лариса. — Откуда я знаю? Обещал быть вечером! Вот до сих пор и идет!

— Что будем делать? — взглянул Борисенко на Перевалова, мужчину лет сорока с худым щетинистым лицом и глубоко запавшими глазами, источавшими какой-то недобрый свет.

— Ждать! — зло ответил тот. — Что же еще?

У него были все основания для недовольства. Во-первых, самого Лени не оказалось на месте, да еще у него на хате оказалась эта баба. Мысль о том, что надо проверить квартиру, Перевалову даже и в голову не пришла, поскольку Леня не мог догадываться об их визите. Они и сами-то о нем узнали всего час назад…

Оба прошли в комнату.

— Послушай, красавица, — взглянул на Ларису Борисенко, — приготовь нам что-нибудь на зуб! Ну, яишенки там, кофейку… В общем, сама знаешь! Не говоря ни слова, Лариса, которой тоже не очень-то понравились ранние гости, направилась в кухню. Правда, особенно она не беспокоилась. Твердо знала: Леня в обиду ее не даст, как, впрочем, и себя…

Тем временем Крошка, весь превратившись во внимание и держа наготове пистолет с накрученным на него длинным глушителем, стоял у самой двери, готовый в любое мгновение вступить в бой.

— А если он вообще сегодня не придет? — негромко спросил Борисенко.

— Придет, — хмуро взглянул на него Перевалов, — никуда не денется! Впрочем, — потянулся он к телефону, — надо на всякий случай сказать!

Он быстро набрал номер и, сообщив об отсутствии Крошки, спросил, что им надлежит делать. Получив инструкции, он, прикрыв ладонью трубку, прошептал:

— Да, тут еще баба его… С ней-то что делать? Что? Ладно, хорошо…

Перевалов положил трубку и взглянул на Борисенко:

— И ее тоже… А здесь пребывать нам велено до девяти часов, позже могут нагрянуть менты…

Борисенко молча кивнул.

У Крошки, слышавшего этот разговор, уже не было сомнений, что «кореша» пришли по его душу. Почему? Это сейчас мало волновало его. Надо было думать, как выходить из положения.

Впрочем, тут особенно думать было нечего. Выход был только один…

Вскоре в комнате появилась Лариса с большим подносом, на котором стояли тарелки с яичницей, кофейник с чашками, корзиночка с хлебом и вазочка с овощами.

— Выпьете? — вопросительно взглянула на по-дельников Лариса.

— Ну что же, — после небольшой паузы кивнул Перевалов, — налей по рюмке!

Лариса вышла из комнаты и сразу же верну-лась с запотевшей бутылкой. Поставив бутылку на стол, она достала из стенки три хрустальных рюмки.

— Ты тоже? — взглянул на нее Борисенко.

— А я что, — усмехнулась та, — не человек?

Перевалов молча разлил водку.

— Ну, за что выпьем, гости вы мои ранние? — игриво спросила Лариса, поднимая рюмку.

— За тебя! — угрюмо усмехнулся Перевалов и чокнулся с Ларисой.

— Ну за меня, так за меня! — согласно покачала та головой и опрокинула в рот ледяную жидкость.

С минуту они молча закусывали. Лариса не ела. С похмелья она никогда ничего не ела. Рюмка водки или банка пива — другое дело…

— А чего так рано пришли-то? — испытующе взглянула вдруг Лариса на Перевалова, угадывая в нем старшего. — Не позвонили. Я бы вам такое угощение выставила — закачались бы!

— Ничего, — хмыкнул Борисенко, — мы и так закачаемся! От тебя!

— Что, хороша?

— Хороша! — совершенно искренне ответил тот.

А она и на самом деле была в полном порядке, несмотря на похмелье. Хорошо сложенная, с длинными светлыми волосами цвета льна и огромными голубыми глазами, Лариса везде приковывала к себе восхищенные взгляды мужчин.

— Ну, тогда еще по одной! — потянулась Лариса к бутылке.

Борисенко вопросительно взглянул на Перевалова. Тот кивнул:

— По последней…

Они выпили еще по рюмке и закурили. Лариса собрала грязные тарелки и направилась на кухню. Борисенко проводил ее долгим жадным взглядом.

— Хороша баба! — восхищенно почмокал он губами.

— Была! — строго взглянул на него Перевалов.

— Жалко такую кончать-то, — поморщился тот, потянувшись к бутылке. — В нее — другое дело!

— Оставь! — отвел его руку от водки Перевалов. — Сказал же, по последней!

Борисенко вздохнул и только махнул рукой. У него уже мелькнула мысль побаловаться с этой голубоглазой красавицей.

— Кого это вы собрались тут кончать? — услышали они вдруг знакомый голос и увидели стоявшего в дверном проеме Леню с пистолетом в руке.

— Ты чего, Леня? — выдавил из себя Перевалов. — С ума спятил?

— Не спятил, Олег, — спокойно ответил Леня. — А ты, Жека, — насмешливо спросил он, — никак на мою бабу глаз положил?

— Да нет! — не отводя завороженного взгляда от ствола «вальтера», замотал Борисенко головой. — С чего ты взял?

— С того, что слышал! — уже зло проговорил Леня. — Ну, ничего, гости дорогие, сейчас я вас угощу как следует!

Он сделал несколько шагов вперед и поднял «вальтер» на уровень лба Перевалова.

— В чем дело, Рыба?

— Ладно, — налил Перевалов себе полную рюмку водки, — темнить не будем!

Опрокинув рюмку, он похрустел соленым огурцом и взглянул на Леню, все еще не опускавшего пистолет.

— За что, не знаю, — проговорил он, — но убрать тебя нам приказали. Давай сделаем так! Ты сейчас уйдешь отсюда, а мы скажем, что тебя не дождались! Годится?

Леня не отвечал. Он думал. И было над чем. В принципе убирать Рыбу и Костолома ему не было никакого смысла. Не они, так другие пойдут по его следу. Хотя спрятаться он сумеет. Во всяком случае, от своих. А вот как быть с ментами, которые, по словам Рыбы, могут появиться здесь после девяти. И почему только после девяти, а не раньше?

Впрочем, что ему над этим голову ломать? Если его возьмут даже в пять минут десятого, от этого легче не будет!

Ладно, с ментами потом, сейчас надо определиться со «своими».

Но неожиданно ему на помощь пришел Костолом. Видя, что погруженный в раздумья Леня несколько расслабился, он резким движением выхватил из-под куртки пистолет. И все же Леня опередил его: пуля угодила Борисенко точно в лоб.

Перевалов весь сжался, ожидая следующего выстрела — в себя. Но Леня не стрелял. Ему вдруг пришла в голову гениальная идея.

Все еще продолжая держать бывшего «кореша» на мушке, он подобрал пистолет Борисенко. Затем вытащил из своего «вальтера» обойму и тщательно вытер его краем скатерти. Потом кинул Перевалову.

Ничего не понимая, тот машинально поймал «вальтер», летевший ему прямо в лицо.

— Как игрушка? — задал вдруг совершенно чудной, на взгляд Перевалова, вопрос Леня.

— Ничего, — недоуменно пожал тот плечами, — нормальная…

— А теперь брось его на пол! — приказал Леня. И когда его приказ был выполнен, добавил: — Сейчас мы уйдем вместе с тобой, а дальше — как у кого получится!

И только в этот момент до Перевалова дошла Ленина хитрость. Когда сюда придут менты, они увидят труп и пистолет, на котором обнаружат отпечатки пальцев дважды судимого Олега Игнатьевича Перевалова, которого сразу же и объявят в розыск. Доказывай потом, что ты не верблюд!

Да, теперь он оказывался в проигрышной ситуации. Мало того, что он, по сути дела, провалил акцию, не осмотрев квартиру; он еще попадет и в розыск по подозрению в убийстве. И какой следователь после этого примет всерьез его басни о Лениной хитрости и предусмотрительности? У них одно на уме: быстрее закрыть дело и скинуть его с плеч! А с таким, как он, и вообще церемониться нечего…

— Лариса! — позвал Леня сожительницу.

Та сразу же появилась в комнате. Бросив на валявшегося на полу, окровавленного Борисенко безразличный взгляд, она не произнесла ни слова.

— Собирайся! — коротко приказал Леня.

Пока женщина одевалась, бывшие соратники не произнесли ни слова. Да и о чем говорить? У них не было никаких обид друг на друга, поскольку оба хорошо знали правила той игры, в которую играли. Была только досада, что все получилось так несуразно.

— Насколько я понимаю, — весело сказал Смоленский, присаживаясь к столу, — процесс пошел и прокуратура больше не требует немедленной передачи Володиного дела в суд! Говорил я тебе, что его подставили!

Игорь Аркадьевич налил рюмку коньяка и с удовольствием выпил.

Кесарев не отвечал. Да и что отвечать? Что Володя не мог убить эту девку намеренно? Он и сам это прекрасно знал. Но в их деле знать мало. Надо доказать. И только тогда разбираться.

Да и не только брат волновал его сейчас. После поездки в Италию и гибели Селиванова он все чаще и чаще задумывался о Смоленском. Почему тот ни разу больше не заикнулся о Ветрове?

Ну не мог же этот опер не заинтересоваться таким совпадением, как нахождение в одно и то же время в Неаполе двух бывших приятелей по зоне? Конечно, не мог! Но Смоленский пока об этом молчал. Почему? Не знал? Возможно! Не хотел говорить? Может быть, и так. Ведь умнейший Игорь Аркадьевич не мог не понимать, что теперь Кесарев представляет для него угрозу. Работать с человеком, которого взяли под колпак спецслужбы? Это был бы крах…

Слишком дорогой ценой досталась Смоленскому власть над картелем, чтобы так рисковать! Даже временный уход Кесарева от дел не гарантирует Смоленскому спокойствия за свое будущее. А раз так, то Смоленский просто обязан позаботиться о собственной безопасности. То есть, другими словами, отделаться от него, Кесарева. И как можно скорее… Как? Это уже не важно. Для изощренного ума Смоленского, свалившего самого Хана, подобная мелочь не представит никакой трудности.

Все чаще и чаще в своих размышлениях Кесарев склонялся к мысли откровенно поговорить со Смоленским. И в конце концов решился.

Он выпил свой коньяк и закурил. Несколько раз глубоко затянувшись, сказал:

— То, что прокуратура не требует суда, еще не говорит о том, что Володьку подставил Крест…

— Да кто же еще, Толя? — удивленно взглянул на него Смоленский, умело скрывая свое раздражение этим миндальничанием. — Больше некому! Да и потом, — прищурился он, — какая в принципе разница, виноват он или нет? Рано или поздно нам все равно придется идти с ним на разборку! Ты же сам говорил, что Палевый ждет не дождется того часа, когда ты дашь ему «добро»! Так отдай ему Креста! Все равно он нам покоя не даст! Или я ошибаюсь?

— Нет, Игорь, не ошибаешься, — спокойно ответил Кесарев. — И обещаю тебе, что мы займемся Крестом, но сначала давай поговорим вот о чем…

Было в тоне Кесарева нечто, что заставило Смоленского внимательно посмотреть на компаньона. «Может, узнал о канале? — сразу же мелькнула страшная догадка. — Тогда все! Конец!»

— Скажи мне, Игорь, — продолжал тем временем Кесарев, от которого не укрылось некоторое смущение Смоленского, — а чем сейчас занимается Ветров?

Смоленский, у которого при этих словах отлегло от сердца, сразу же все понял. Что ж, это было не самое страшное…

— Работает, — пожал плечами, — что же ему делать?

— Это понятно, — покачал головой Кесарев. — Вот только над чем? Или, скорее, над кем? Ты же прекрасно понимаешь, что он не может не выйти на меня! Или я ошибаюсь? — насмешливо повторил он интонации Смоленского, минуту назад задававшего этот же самый вопрос.

Смоленский ничего не ответил. Молчал и Кесарев, продолжая внимательно и одновременно насмешливо смотреть на партнера. Но за этой насмешливостью Игорь Аркадьевич ясно рассмотрел прямую угрозу. Причем такую, что ему снова стало не по себе. Да, что там говорить, Бес всегда оставался Бесом, и пытаться переиграть его практически невозможно. Это был даже не Хан, не говоря уж о Проборе и Фиксатом…

— Что же, Толя, — нарушил Смоленский наконец грозившее затянуться молчание, — поговорим… Как ты сам прекрасно понимаешь, я не мог не думать об этом. Но поверь, по независящим от меня причинам я пока ничего не могу тебе сообщить о Ветрове…

Смоленский пригубил коньяк. Темнил он намеренно. Он все давно знал, но не гнал лошадей только по своим собственным соображениям.

— Но если он даже и будет заниматься тобой, то это…

— Брось, Игорь! — резко перебил его Кесарев, и Смоленский впервые увидел перед собой настоящего Беса, о котором ему когда-то с таким восхищением рассказывал Селиванов.

Это было действительно зрелище. Жестокий, холодный и решительный, он смотрел на Смоленского в упор. И тому стало ох как не по себе от этого магнетизирующего взгляда. Несомненно, Бес обладал талантом действовать на людей и подчинять их своей недюжинной воле. Давно не испытывавшему в общении с людьми робости Смоленскому на какое-то время даже показалось, что он сидит на разносе у высокого начальника.

— Со мной не надо играть, — все тем же жестким и одновременно ледяным тоном продолжал Кесарев, — и советую тебе это запомнить навсегда! Лучше знать меня все-таки по рассказам! Если ты о чем и думал, то только о том, как бы по возможности безопасно для себя и картеля нейтрализовать меня! Может, скажешь, что я ошибаюсь?

На этот раз в его голосе прозвенело презрение человека высшего порядка.

Смоленский не ответил. Но Кесарев и не нуждался в его ответе.

— Мне непонятно, почему ты сам первым не заговорил со мною об этом? Выжидал?

Он опять замолчал, и Смоленский, не выдержав его пронзительного взгляда, отвел глаза. Отвечать ему было нечего. А злить Беса какой-нибудь ложью он уже просто боялся, начиная по-настоящему понимать, чем могут кончиться игры с этим человеком.

— Ладно, — поморщился, закурив сигарету, Кесарев, — проехали! Было бы удивительно, если бы ты не беспокоился о себе и картеле… Но я тоже побеспокоился о себе, Игорь! И если со мною что-нибудь случится…

Он вдруг умолк и усмехнулся. От этой усмешки у Смоленского по спине побежали мурашки.

— Ты Палевого знаешь, — вдруг поморщился Кесарев, словно ему было неприятно говорить об этом, — но по сравнению с теми, с кем ты будешь иметь дело, он мальчик! Ты все понял, Игорь?

— Да… — сглотнув комок в горле, кивнул Смоленский.

Страх его постепенно начинал проходить, но то, что он услышал в следующую минуту, повергло его в изумление. Ибо он теперь уже не на словах, а на деле убедился в необычайной широте натуры Беса.

— А теперь, — несколько смягчив тон, сказал тот, — решай сам, будем мы работать вместе или ты продолжишь дело один? Я понимаю, что стал для тебя помехой… Решай! И помни, Игорь, обид не будет…

Да, этого Смоленский не ожидал. Только теперь до него, по существу в первый раз, дошло, с кем он имеет дело. И терять такого компаньона он, конечно, не хотел. А как им быть дальше, они теперь, когда нарыв прорвался, подумают вместе…

Впрочем, Бес уже подумал за него. И как только Смоленский протянул ему руку, тот, пожав ее, сказал:

— Особенно не волнуйся, я все предусмотрел! Ты продолжишь работу в картеле и будешь встречаться со мной только в экстраординарных случаях… А я сейчас переключусь на наши, так сказать, внутренние дела!

— На Креста?

— И на него тоже, — усмехнулся Кесарев. — Ко мне обратился кое-кто из его окружения, которых больше на его месте устраиваю я! У них очень серьезные разногласия с Крестом. После моего возвращения Крест перестал доверять очень серьезным людям, зная их хорошие отношения со мной, и зря! На его месте их, наоборот, надо было приласкать, но… — Кесарев махнул рукой. — Видеть перспективы Крест никогда не умел! Хотя, с другой стороны, их не купишь! Они из настоящих! Кроме того, он начал наезжать на ребят из Богородского, и эти наезды тоже кое-кому не понравились… Вот такой расклад, Игорь Аркадьевич! Устраивает?

— Да, — впервые за весь вечер улыбнулся Смоленский, — устраивает…

Он налил коньяк в рюмки и с торжественностью человека, только что ходившего по краю своей собственной могилы, проникновенно проговорил:

— Спасибо, Толя, сегодня ты научил меня многому! И знаешь, — вдруг добавил он, сам удивляясь тому, что говорит, — теперь мы с тобою в какой-то степени крестные братья… И давай, если ты, конечно, не возражаешь, выпьем за это!

Удивленный услышанным от Смоленского Кесарев, который уже во второй раз становился крестным братом, не смог сдержать улыбки.

— Представляю, как мы выпьем с тобою, когда станем крестными отцами!

— Нет, Толя, — совершенно серьезно ответил Игорь Аркадьевич, — лучше братьями! Особенно если учесть, что крестные отцы уже были…

— Ты имеешь в виду Пьюзо? — усмехнулся Кесарев, которому очень нравился знаменитый фильм Копполы.

— И его тоже… Так как?

— Что ж, — поднял свою рюмку Кесарев, — не возражаю!

Да и что бы он мог возразить? И он, и Бестужев, и тот же Смоленский занимались каждый своим делом, и в то же самое время они делали одно общее дело. И как им было делить власть и выяснять, кто из них главнее? Может, и действительно, в качестве крестных братьев им будет лучше…

Никколо Факетти сидел в темной комнате и через окно наблюдал за улицей и входом в отель. Впрочем, отелем этот небольшой трехэтажный домишко назвать было трудно. Скорее, кемпинг.

Но подобные мелочи не очень-то интересовали Факетти. Он ждал появления у этого отеля-кемпинга тех, кому надлежало здесь быть с минуты на минуту…

Время от времени Факетти брал в руки сильный бинокль и внимательно осматривал улицу и окна кемпинга. Ничего подозрительного. Впрочем, если здесь и были конкуренты, то так просто их не засветишь…

Но вычислить их, если они, конечно, были, он обязан. Ибо именно ему дон Фабрицио поручил обеспечить безопасность этой крупномасштабной операции. И он не имел права на прокол. Хотя бы потому, что любая его ошибка могла трактоваться как предательство. Слишком уж крупные деньги были поставлены на кон…

Закурив, Никколо снова взялся за бинокль. Но и этот осмотр ничего не дал.

Так он просидел до девяти часов вечера, куря сигарету за сигаретой и осматривая местность. Ровно в девять он громко крикнул:

— Роберто, вставай! Твое время!

— Иду! — сразу же услышал он из соседней комнаты голос приятеля Роберто Анастази, и через минуту тот появился в комнате.

Он подошел к Факетти и налил из стоявшего перед ним на столике термоса кофе.

— Ничего?

— Пока тишина, — ответил тот.

— Тогда иди отдохни, — сказал Роберто.

Никколо проснулся около часа ночи от резкого толчка в бок.

Громко говорить Роберто побоялся.

— Гости появились, — сказал он, как только Никколо открыл глаза.

Предварительно еще раз внимательно осмотрев округу с помощью приборов ночного видения, они вышли на улицу.

Но и здесь, на улице, Никколо и Роберто не спешили. Разойдясь в разные стороны, они еще раз убедились в том, что их не ожидают никакие нежелательные сюрпризы.

— Давай! — коротко приказал Факетти, и Роберто медленно, словно крадущаяся к своей жертве кошка, направился к стоявшему недалеко от отеля красному «ягуару».

Отключив сигнализацию, он уселся в машину и, открыв переднюю дверь, махнул Никколо рукой. И как только тот уселся рядом с ним, Факетти включил зажигание.

Выйдя на шоссе, они сразу же увидели за собой фары идущего за ними по пятам «шевроле», в котором, по их подсчетам, находилось шесть во-оруженных до зубов человек. Впрочем, и впереди них шла набитая боевиками машина. Только это были уже их боевики…

Они добирались час. Ехали по загородному шоссе, вдоль которого располагались фермы. Съехав в конце концов с шоссе, проследовали по проселочной дороге. Судя по спокойствию сидевших в идущей за ними машине с турками, все было пока в полном порядке.

Наконец Роберто свернул на грязную дорожку, на которой не было видно автомобильных следов. Еще через пару минут он остановился в запущенном дворе какой-то заброшенной фермы.

Машина с боевиками осталась за воротами фермы.

Роберто и Никколо быстро обошли на всякий случай ферму и, не обнаружив ничего подозрительного, вошли в полуразвалившийся дом.

Роберто зажег несколько керосиновых ламп, висевших на стенах, и они снова вышли на двор. Еще через минуту во дворе появились турки.

Они подошли к итальянцам, и Никколо после коротких приветствий кивнул на «ягуар».

— Начинайте!

Высокий турок что-то негромко сказал своим товарищам, и двое из них подошли к «ягуару» и принялись снимать с него колеса. Остальные напряженно наблюдали за их работой, в то же время поглядывая и за итальянцами…

Здесь, на грязном дворе полуразрушенной фермы, заканчивалась грандиозная операция по перевозу большой партии порошка. И перевезла его через две границы ничего не подозревавшая су-пружеская пара из Германии. Она несколько дней провела в Стамбуле у своего знакомого, владевшего небольшой, но тем не менее роскошной гостиницей на Босфоре, которому когда-то оказывали покровительство в Мюнхене, куда тот явился два с половиной десятка лет тому назад на заработки. И в баллоны именно их машины и был загружен порошок. Конечно, риск был огромный, но… теперь все это было позади.

Как только целлофановые мешки с порошком были извлечены из баллонов, высокий турок взглянул на Никколо. И тот сразу же приступил к работе. Он открывал каждый из мешочков и пробовал на палец порошок. Затем, убедившись, что это действительно героин, принялся его взвешивать. И только когда все было закончено, он посмотрел на турка.

— Все о’кей! — сказал он.

Тот только пожал плечами в ответ. Как, мол, можно было в этом сомневаться?

Впрочем, Никколо и не сомневался, что все чисто. Попытавшихся обмануть ждала бы страшная кара. Но проверить тем не менее он был обязан.

А проверив, достал из тайника черный «дипломат» и положил на стол. Затем открыл его и заглянул внутрь, дабы лишний раз убедиться в наличии в нем денег. И только убедившись в этом, подвинул «дипломат» турку:

— Считайте!

Теперь пришла очередь трудиться турку. Он два раза пересчитал деньги. Все было правильно. Турок закрыл «дипломат» и весело хлопнул по нему ладонью.

— В расчете! — в первый раз за весь вечер улыбнулся он.

Никколо молча протянул турку руку, и тот крепко пожал ее, хотя и прекрасно понимал, что далеко еще не все закончено и что ему предстоит полный нервного напряжения путь назад. Как-никак он вез с собою целое состояние…

— Виски? — предложил Роберто, доставая из своей сумки бутылку «Джонни-Пешехода».

— Да! — кивнул турок.

Роберто быстро разлил виски в три бокала.

Но выпить им так и не пришлось. Они едва успели взять бокалы, как в следующую же секунду услышали властный и громкий голос:

— Всем поднять руки вверх и не двигаться с места! Стреляю без предупреждения!

Никколо перевел глаза на говорившего и криво усмехнулся. С Джанлукой Равелли из Интерпола его связывали давние и далеко не самые теплые отношения…

— Ну что, Никколо, — почти дружески улыбнулся тот, встретившись с ним глазами, — доказал я тебе, что стою кое-чего?

— Доказал! — сплюнул Факетти.

Он прекрасно помнил их последнюю встречу. То-гда Равелли вынужден был отпустить его, и он на про-щание с издевкой сказал, что ни черта у того никогда не выйдет и что вся его суета не стоит и ломаного гроша. Оказывается, стоила… И теперь ему уже не отмотаться. Как ни старайся! Его взяли с поличным.

И все же Равелли был не совсем доволен, по-скольку до самого дона Фабрицио он так и не до-брался. Несмотря на то что операция, начатая им в Пакистане, продолженная в Турции и законченная в пригороде Неаполя, была проведена в любом случае блестяще. Практически одним ударом они прекратили существование «восточного» канала поставки порошка семье дона Фабрицио. Были арестованы главари в Пакистане и Турции. И теперь Интерпол какое-то время мог быть спокоен: на восстановление или, скорее, воссоздание подобных каналов требовались месяцы.

Джанлука Равелли праздновал победу. И не он один. В этой так здорово проведенной Интерполом и национальными полициями трех стран операции принимали участие около сотни человек.

Антонина Викторовна Гладышева, подруга убитого Бесом на улице Лавочкина Семена Рихтюка, жила в Коптеве.

Направляясь к ней в субботу, Малинин не стал ее предупреждать о визите. Зачем? Кто знает, что связывало ее с Рихтюком, вращавшимся в одной компании с Мореным и Хрипом?

Впрочем, по наведенным о ней справкам ни в чем подозрительном эта самая Антонина Викторовна замечена не была и по их ведомству, естественно, никогда не проходила. Она работала заместителем бухгалтера в одной из частных фирм, занимающихся земляными работами. И как показала негласная проверка, фирма эта работала более или менее чисто. Или, вернее, настолько чисто, насколько это ей позволяла налоговая политика государства. Кстати, возглавлявшему фирму бывшему прорабу и не надо было особенно химичить, поскольку он получал деньги за кубические метры земли, вынутые его экскаваторами…

Доехав от «Войковской» до Коптевского рынка, Малинин сошел с трамвая и направился на розыски затерявшегося в бесконечных малых улочках дома, в котором проживала Гладышева.

Это был шестиэтажный «сталинский» дом, плотно обсаженный тополями.

Поднявшись на четвертый этаж, Малинин дважды нажал кнопку звонка.

За стальной дверью он услышал шаги подошедшей к ней Гладышевой. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы взглянуть в «глазок». Затем Малинин услышал:

— Что вам угодно?

— Посмотрите, пожалуйста, — поднес он свое удостоверение к «глазку».

— Московский уголовный розыск? — услышал он через несколько минут изумленный голос женщины.

— Именно так, Антонина Викторовна!

Послышался лязг замков, и дверь наконец открылась.

Одетая в простенький халат Гладышева, внимательно и все еще удивленно глядя на Малинина, сказала:

— Проходите!

— Благодарю вас!

Малинин вошел в прихожую и снял плащ, затем принялся разуваться. Надев те же самые тапочки, в которых, возможно, всего несколько месяцев назад щеголял Рихтюк, он вопросительно взглянул на хозяйку.

Проводив Малинина в комнату, она сказала:

— Я вас оставлю на минуту…

Малинин только развел руками.

Оставшись один, он огляделся. Комната была обставлена легко и со вкусом. Особое внимание привлекала хорошая техника. А из музыкального центра все еще продолжала литься божественная музыка Бетховена.

Гладышева вернулась к Малинину не только переодетой, но и с большим подносом, на котором стоял кофейник и лежали бутерброды и печенье.

— Не знаю, как вы, — впервые улыбнулась она, — а я еще не завтракала!

— Кофе я всегда пью с удовольствием! — достал сигареты Малинин. — Вы позволите?

— Да, конечно! — кивнула Гладышева. — Я и сама покуриваю…

— Как Карпаты, Антонина Викторовна? — спросил, беря чашку, Малинин.

— Прекрасно! — сразу же оживилась женщина. — В этом году было столько снега, что…

Неожиданно она остановилась, словно наткнувшись на какой-то невидимый барьер.

— А откуда вы… вам известно, что я… была там? — уже с некоторой тревогой спросила она.

— Я с вами давно хотел познакомиться, — как можно мягче произнес Малинин. — Но все как-то не удавалось… Ведь вы должны были приехать в конце марта, а задержались почти на две недели…

— Да, — понимая уже все как надо, кивнула Гладышева, — задержалась… У меня были еще двадцать дней за счет тех выходных и праздников, которые я посвятила работе, и начальник разрешил мне погулять еще… И все-таки, Максим Максимович, — наконец задала она давно вертящийся у нее на языке вопрос, — не совсем понимаю, чем я могла заинтересовать такую организацию, как ваша?

— В первую очередь, — взглянул женщине в глаза Малинин, — нас заинтересовал Рихтюк…

— Семен? — изумилась Гладышева. — А он-то вам зачем? Тихий, скромный человек! Мухи не обидит!

«Все правильно, — подумал про себя Малинин, — мухи не обидит, а в Горлова выстрелил и не поморщился! Да и зачем ему муха? За нее не платят!» Но сейчас же он понял и другое. Гладышева ничего не знает о судьбе своего сожителя. И как это ни прискорбно, но именно ему предстояло сейчас огорчить эту симпатичную женщину.

— А когда вы видели его в последний раз? — издалека начал он.

— Перед отъездом… Он был у меня, мы поужинали и…

Гладышева смущенно замолчала.

— Понятно, — грустно покачал головой Малинин, — Антонина Викторовна, понятно… А после приезда он не приходил к вам?

— Нет! — уже с тревогой быстро ответила женщина, понявшая, что этот элегантный и корректный оперативник пришел к ней из-за Семена, с которым, видно, что-то произошло за время ее отсутствия. — Я звоню ему, но никто не подходит к телефону! И я уже начала волноваться! Вы знаете, что с ним? — вдруг спросила она.

— Знаю… — вздохнул Малинин. — Он погиб…

— Погиб? — в ужасе воскликнула Гладышева, махнув рукой так, будто хотела оттолкнуть от себя это страшное известие.

— Да, Антонина Викторовна, — еще раз вздохнул Малинин, которому всегда было тяжело присутствовать при подобных сценах, — его застрелили…

— Застрелили? — широко раскрыла глаза, в которых плескался уже самый настоящий ужас, Гладышева.

Нет, она не закричала и даже не зарыдала. Ее горе казалось с виду гораздо скромнее. Она просто обхватила голову руками и на какое-то время ушла в себя.

Однако Малинин по опыту знал, что именно такие переживания, без крика и истерик, и есть самые тяжелые.

И пока Гладышева приходила в себя, он подошел к бару и вынул бутылку коньяка. Налив две небольшие рюмки, Малинин молча протянул одну из них уже убравшей руки от лица и помертвевшими глазами наблюдавшей за ним Гладышевой. Та машинально выпила.

Через несколько минут, окончательно придя в себя, насколько это, конечно, было возможно в данной обстановке, Гладышева, глубоко затягиваясь сигаретой, заговорила сама.

— А ведь мне, Максим Максимович, и сказать-то вам особенно нечего… С Семой я прожила год и ничего плохого от него не видела. Наоборот! Он был всегда внимателен ко мне! Первый брак у меня сложился неудачно, и на его фоне я, можно сказать, была счастлива…

— Как часто он у вас бывал?

— По-разному… Правда, один раз он прожил у меня целый месяц.

— И когда это было?

— В августе прошлого года… Он прожил у меня с двадцатого августа по двадцать пятое сентября…

Она еще говорила о том, как им было хорошо, но Малинин, слушая ее, думал уже о своем. О том, что Горлов был убит двадцать второго августа. И вполне возможно, что этот самый Рихтюк просто-напросто здесь скрывался…

— Скажите, — спросил Малинин, когда женщина замолчала, — а он не оставлял у вас никаких своих вещей?

— Не оставлял. Просто его вещи постоянно находились у меня…

— А можно на них взглянуть?

— Да, конечно…

Гладышева встала со своего места и подошла к стенке.

— Смотрите! — открыла она створки.

Ничего для себя интересного Малинин не нашел. Гладышева же с трудом сдерживала рыдания, перебирая вещи дорогого ей человека.

— Скажите, Антонина Викторовна, — спросил Малинин, когда они опять уселись за стол, — а вы в последнее время ничего подозрительного не замечали в нем?

— Да нет… — задумчиво покачала та головой. — Правда, меня удивляло одно…

— Что именно? — внимательно взглянул на нее Малинин.

— В последнее время он почему-то все предлагал мне уехать куда-нибудь к морю. Продать его квартиру и уехать. А мою оставить на всякий случай… Я говорила, что для этого надо много денег, а он только улыбался. Это, говорил, уже не твоя забота!

Она снова всхлипнула.

— А он хорошо зарабатывал?

— Да как вам сказать? — пожала та плечами. — Когда мы с ним познакомились, особенно не шиковал… Но в том августе у него откуда-то появились деньги…

— Он говорил об этом?

— Нет. Я заметила сама! Он хорошо оделся и приодел меня, купил эту технику и какой-то суперсовременный компьютер.

— Так это его техника? — быстро спросил Малинин.

— Да… Все, что вы здесь видите, куплено им.

— А вы не знаете, — вдруг совершенно неожиданно переменил тему разговора Малинин, — он хорошо стрелял?

— Прекрасно! — сразу же ответила Гладышева. — Он говорил, что стреляет лучше мастеров спорта. Его отец учил, потом он долго занимался в какой-то секции….

— Вы умеете работать на компьютере? — снова сменил тему Малинин.

— Нет, — покачала головой Гладышева.

— Можно мне посмотреть его?

— Да, конечно…

Малинин все рассчитал правильно. Вернее, правильно все рассчитал не он, а сам Рихтюк. А Малинин только повторил ход его мыслей.

Телевизор, приемник и музыкальный центр он даже и не стал смотреть. Гладышева постоянно ими, по ее словам, пользовалась. И если бы что-нибудь сломалось, она могла вызвать мастера. Этого и опасался думавший точно так же, как и Малинин, Рихтюк. А вот в компьютер, правильно полагал он, никто не полезет, поскольку работал на нем только он…

Деньги Малинин нашел в процессоре. Пятьдесят две тысячи долларов. Взглянув на окаменевшую от изумления Гладышеву, он невесело улыбнулся.

— Вот такие дела, Антонина Викторовна…

— Откуда они у него? — наконец обрела та дар речи. — Это из-за них его?..

На первый вопрос Малинин при желании мог бы ответить, поскольку сразу же заметил одну странную деталь. Найденные в процессоре доллары имели ту же серию, что и деньги, найденные на квартире у Мореного, который был убит в тот же день…

И он не сомневался, что именно Мореный и расплатился с Рихтюком за контракт на Горлова. Не сам, конечно. Он вполне это мог сделать через того же Хрипа…

Что же касается второго вопроса, то он пока не знал ответа на него и сам.

— Следствие только началось, — уклончиво ответил он.

Впрочем, Гладышева и не нуждалась ни в каком более пространном объяснении. Ей и так все было ясно. Честным трудом таких денег никто и никогда не зарабатывал…

С такой суммой Малинин ехать в трамвае не рискнул и вызвал машину с Петровки. В ее ожидании они молча курили. На кофе Малинин уже просто не мог смотреть.

— Скажите мне честно, Максим Максимович, — спросила вдруг Гладышева, — Семен был преступником?

Малинин прекрасно понимал, что хочет услышать от него эта женщина. Ведь каким бы там ни был этот Рихтюк на самом деле, она, по-видимому, любила его. И конечно, ей, по его наблюдениям, доброй и порядочной женщине, хотелось бы сохранить о нем хорошую память. Но обманывать он не мог. По той простой причине, что рано или поздно она сама узнала бы правду. И поэтому он сказал:

— Думаю, что был…

Гладышева ничего не ответила. С этого момента она вообще замкнулась в себе. Но Малинин не обижался на нее. Он прекрасно понимал состояние снова оказавшейся одинокой сорокалетней женщины, сожитель и возможный муж который оказался преступником.

— Вы нам можете еще понадобиться, Антонина Викторовна, — сказал он на прощанье.

— Если понадоблюсь, вызовите, — сухо ответила та, словно это Малинин был виноват в ее нескладной судьбе.

— До свидания, — как можно мягче произнес Малинин.

Благодарить за помощь, как это принято в подобных случаях, он не стал. У него было такое впечатление, что знай Гладышева о тайнике, она никогда не впустила бы его в квартиру без санкции прокурора. И не потому, что надеялась сама завладеть этой огромной суммой, но чтобы не знать правду…

А Антонина Викторовна в это время рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Ей было жалко не только Семена, но и себя, в какой уже раз понадеявшуюся на тихое бабье счастье и вместо этого получившую очередную пощечину.

— Выходит! — негромко сказал Раскатов, повернувшись к Ветрову.

— Вижу, — кивнул тот и взял рацию. — Леша, — вызвал он старшего группы захвата, — Серый вышел с дачи и идет к машине… Как только он отъедет, мы сразу же берем находящихся на даче, а потом связываемся с тобой! Если будут неожиданности, действуй сам… Все!

— Понял, Валентин Алексеевич! — ответил Бодров, веселый и смелый парень, чем-то напоминавший убитого на Ленинградском шоссе Саню.

Вспомнив изрешеченный «жигуленок» и оперативника, лежавшего на спине и смотревшего в высокое небо невидящими глазами, Ветров против своей воли неожиданно мягко добавил:

— Поосторожнее, Леша…

— Постараемся! — услышал он. — Удачи вам, Валентин Алексеевич!

— Вам тоже!

Убрав рацию, Ветров посмотрел на скромную дачу, которую окружал забор из проволоки.

Что же, все правильно! Здесь работали серьезные люди, не желавшие привлекать к себе внимание. Хотя у каждого участника этого бизнеса наверняка был уже дом где-нибудь в Испании, и ничего удивительного в этом не было: под Москвою такие дома стоили уже на порядок выше…

Серый вышел не один. Вместе с ним на крыльце появился тот самый плотный мужчина в спортивном костюме, который и встречал его, и трое приехавших вместе с ним охранников.

Судя по выражению лица Серого, он был доволен. И даже улыбался. Что-то сказал на прощанье Спортсмену, как его успели окрестить оперативники, он пожал тому руку и направился к стоявшему во дворе «жигуленку», в котором все это время сидел наблюдавший за местностью водитель.

Да, в чем, в чем, а в осторожности Серому не откажешь…

И сегодня, прежде чем привести Ветрова и его людей на эту затерянную в звенигородских сосновых рощах дачу, он изрядно потаскал за собой группу наружного наблюдения.

Впрочем, он таскал ее за собой уже давно. С того самого дня, когда на него вышли через сданного милиции врачом «Скорой помощи» наркомана.

Но сегодня Серый постарался особенно. Куда только он не заходил. И в магазины, и в кафе, и на рынок! И даже в парикмахерскую, где просидел часа полтора в очереди. Правда, он то и дело выходил то позвонить, то попить воды, то купить газету…

Но все было тщетно. «Наружку» Глеб Захарович Толстиков, как на самом деле звали имевшего постоянную прописку в Твери Серого, так и не «расколол». Но и не успокоился.

Покинув парикмахерскую, Толстиков взял такси и покуролесил по городу еще минут сорок. Закончил он свое путешествие в Кунцеве. Именно здесь, видимо, уже твердо уверенный в своей безопасности, он уселся наконец в ожидавший его тот самый вишневый «жигуленок», который увозил его сейчас с этой дачки. И Ветров очень хотел надеяться на то, что это последняя поездка Глеба Захаровича на частном транспорте. Отныне ему надлежало бы передвигаться как по городу, так и за его пределами только за казенный счет…

Тем временем Серый махнул рукой стоявшему на крыльце Спортсмену, и «жигуленок» медленно потащился по набухшей от влаги земле к шоссе.

А мужчина в спортивном костюме, похоже, и не думал возвращаться в дом. Достав из кармана пачку сигарет, он щелкнул зажигалкой и принялся с наслаждением курить.

И это курение очень не понравилось Ветрову. Ведь оно перечеркивало все его планы. Ни о какой внезапности уже не могло быть речи. Во всяком случае до тех пор, пока этот Спортсмен продолжал прохлаждаться с сигаретой в зубах на крыльце.

Да и с Серым уже не складывалось. Если сейчас отдать приказ на его задержание и не дай Бог начнется перестрелка, то тогда и дачу наверняка придется брать штурмом, со всеми вытекающими отсюда последствиями, которые прежде всего выразятся в потере людей. Просто так находившиеся на ней люди с привезенными им сейчас Серым огромными деньгами не расстанутся. Это уж как пить дать…

Ветров очень боялся еще и того, что ушедший только что с дачи «жигуленок» могут страховать. Такое в его практике уже случалось. И после того как Алексей возьмет Серого с компанией, на него и его людей очень даже легко могут обрушиться автоматные очереди…

Но, с другой стороны, он начинал уже проигрывать и во времени. Ведь стоило только «жигуленку» выйти с тяжелого промокшего грунта на асфальт, и тогда уж точно не миновать погони со стрельбой…

Конечно, они приехали сюда не на пикник, и в само название «группа захвата» уже входило понятие постоянного риска, но тем не менее Ветров надеялся свести этот риск к минимуму. Даже сейчас, когда он оказался в тяжелейшей ситуации…

Тем временем стоявший на крыльце человек продолжал спокойно покуривать. Ветров бросил взгляд на часы. «Жигуленок» был в пути уже шесть минут. До шоссе ему по такой дороге ползти около двадцати…

И словно угадав его мысли, на связь с Ветровым вышел старший посланной на захват Серого группы.

— Чего ждем, Валентин Алексеевич? — услышал Ветров голос Алексея.

— На крыльце стоят люди, Леша, — быстро ответил Ветров. — Если мы пойдем на дачу, сразу же начнется пальба! Впрочем…

Договорить он не успел, поскольку послышались автоматные очереди. По всей видимости, на группу Алексея напали те, о ком с такой тревогой думал Ветров.

И в следующее же мгновение Бодров весело и зло сказал:

— Все, Валентин Алексеевич, дождались! Пока!

Автоматные очереди услышали, понятно, не только Ветров и его люди, но и стоявший на крыльце Спортсмен.

И они послужили для него своеобразным сигналом, поскольку он сразу же исчез за дверью.

— Ну, все, — махнул рукой Раскатов, — поехали!

Ветров повернулся к стоявшему метрах в трех от него командиру группы захвата майору Бекетову.

— Давай, Миша!

Бекетов достал громкоговоритель.

— Дача окружена, — нарушил лесную тишину его звучный бас, — сопротивление бессмысленно! Всем сдавшимся гарантируется жизнь! Выходить по одному, бросать оружие и с поднятыми руками идти на опушку! На размышление даю пять минут! И хочу предупредить, что в случае сопротивления миндальничать не будем! Все!

Предупреждение не подействовало. Никто не вышел с дачи, не бросил оружие и не направился к опушке с поднятыми руками.

Впрочем, Ветров такой покладистости от людей, только что получивших огромные бабки, и не ждал.

И когда данные на размышление пять минут истекли, он взглянул на Бекетова. Ситуация складывалась не из легких.

— Что будем делать?

— Прямого штурма не получится, Валя, — ответил тот. — Положим только людей…

Ветров это прекрасно понимал и сам. Причем положили бы они не только своих, но и тех, кто скрывался сейчас на даче. А они ему были нужны живыми. Не все, конечно, но тем не менее…

— Что ты предлагаешь? — спросил он.

— «Черемуху»…

— Давай!

Бекетов подозвал к себе двух своих ребят и приказал:

— По окнам «черемухой»!

Через мгновение до них донесся звук разбитых стекол, и тут же по оцеплению ударили автоматные очереди.

Еще через минуту из окна выскочили два боевика и залегли за небольшой поленницей дров, продолжая время от времени пускать короткие очереди в сторону леса.

Оперативники не отвечали. Они уже начали выдавливать противника из дома, и теперь им оставалось только ждать. К тому же все они прекрасно помнили приказ стрелять на поражение только в самом крайнем случае. Трупы Ветрову были не нужны…

Кольцо неумолимо начинало сжиматься. Еще через пару минут во дворе дачи отстреливалось уже около пяти человек…

Ветров и Раскатов участия в перестрелке не принимали, хотя последнему очень хотелось. Игорь не чурался никакой работы, никогда не делил ее на нужную и ненужную, поскольку справедливо считал, что в их деле нужно все. И можно представить себе состояние смелого и отчаянного мужика, когда рядом сражались его товарищи, а он был вынужден дожидаться конца боя, не принимая в нем никакого участия…

— Валентин Алексеевич, — вдруг вызвал по рации Ветрова Бодров, — мы закончили…

— Что там у вас произошло? — тревожно спросил тот.

— Их страховали…

— Все целы? — с надеждой воскликнул Ветров.

— Вася Михайлов убит, — тяжело вздохнул Алексей, — еще трое ребят ранены…

— А что с Серым? — несколько упавшим голосом спросил Ветров.

— Жив. Ни одной царапины…

И по тону, каким Алексей произнес эти слова, Ветров понял, что именно этим он очень недоволен. Но… то были уже эмоции. Дело было сделано…

Впрочем, полдела, поскольку они-то так никого еще и не взяли…

На опушке Ветров и Раскатов остались практически вдвоем, поскольку Бекетов со своими людьми был уже на подступах к дому.

И вдруг посреди автоматных очередей они ясно различили одинокий пистолетный выстрел, донесшийся до них откуда-то справа.

Переглянувшись, Ветров с Раскатовым быстро побежали в направлении выстрела. Уже метров через пятьдесят они наткнулись на лежавшего в луже крови с пистолетом в руке парня из группы Бекетова.

Ветров хорошо знал его. Это был Герман Золотицкий, знаменитый в недалеком прошлом дзю-доист.

— Куда, Гера? — склонился над раненым Ветров.

— В спину… ножом… — с трудом превозмогая боль, проговорил тот.

Заметив в глазах Ветрова недоумение, он быстро пояснил:

— У них подземный ход, Валя… Догоняйте их быстрее, уйдут…

Ветров огляделся и метрах в пяти от себя увидел квадратное отверстие, которое даже не успели закрыть.

— Идите вдвоем, Валя, — продолжал хрипеть Золотицкий, — их трое. Они пошли туда…

И он махнул рукой в сторону леса.

— Возьми, — протянул ему Ветров рацию, — и вызови помощь!

Через мгновение они, соблюдая дистанцию метров в двадцать пять, уже шли с Раскатовым в указанном бывшим чемпионом направлении.

С трудом пробираясь через лесную чащу по набухшей от таявшего снега земле и то и дело проваливаясь по щиколотку, Ветров в который раз уже с грустью подумал, как разнятся теория и практика. В кабинете они все рассчитали правильно. Но кто мог предположить, что Серый завезет их в такие дебри, что у него на подхвате окажется еще одна группа и что с дачи в лес ведет подземный ход?

И даже если первое и второе все-таки просчитывались, добавляя лишние трудности, то кто мог предвидеть последнее?

Уже очень скоро Ветров с Раскатовым увидели три медленно пробирающихся по топи силуэта. У одного из убегавших за спиной висел рюкзак.

Все правильно! Поставили умирать отвлекающих внимание боевиков, а сами спокойно выбрались через потайной ход. И если бы не Гера, ушли бы… Но… не ушли. Правда, пострелять — постреляли… И еще как!

Ветрову с Раскатовым пришлось потрудиться в поте лица своего. Не обошлось и без крови — крови убегавших и Игоря Раскатова…

Пуля попала тому в живот. Даже не охнув, он только слабо улыбнулся:

— Ты не знаешь, как больно… — и тут же потерял сознание.

К этому моменту один из убегавших людей был уже убит, а второй, по-видимому, тяжело ранен, поскольку участия в перестрелке больше не принимал, а сидел, привалившись спиной к огромному стволу сосны, и тяжело стонал.

Но оставался еще один, с рюкзаком.

Он уже откинул ставший ему ненужным автомат и теперь бил по Ветрову из двух пистолетов. И тогда Ветров пошел на него в полный рост, делая то, что на языке оперативников называется качанием маятника, так превосходно описанного Богомоловым в его знаменитом «В августе сорок четвертого…».

Ветров впервые качал маятник не на тренировке, а в деле, но с удивлением чувствовал, как его тело и дух в этот момент слились в единое целое и подчинялись какой-то высшей силе, поскольку его сознание было напрочь отключено. Кто-то невидимый и могучий толкал его в сторону в самый нужный момент, и пущенная в него пуля пролетала мимо.

В конце концов произошло то, на что и рассчитывал Ветров. У беглеца кончились патроны.

Но сдаваться он не думал. Отбросив в сторону оба пистолета, он достал длинный узкий нож, и его отточенное лезвие холодно блеснуло в неверном свете уже появившейся на небе луны. Именно по этому лезвию и проходила сейчас для Ветрова граница жизни и смерти…

На всякий случай он, правда, спросил:

— Сам не пойдешь?

Противник слегка покачал головой, и его тонкие губы (первый признак жестокости) тронула презрительная усмешка.

Все правильно: слабых там не было, они не выживали. И теперь Ветрову предстояло сразиться с сильным и готовым стоять насмерть противником. Причем без оружия. Ибо он не хотел стрелять даже по ногам. Этот человек был ему нужен живым и невредимым…

Ветров уже оценил своего визави… Плотный, рослый мужчина лет пятидесяти, с волевым и решительным лицом. В его глазах он не заметил ни тени испуга или растерянности. Они только измеряли дистанцию…

Конечно, на сухой земле Ветров не очень-то побоялся бы его ножа. Но здесь, в весеннем лесу, пустить в ход ноги было делом архисложным. Стоило поднять одну, как вторая сразу же уходила в ту жижу, которую здесь представляла собою земля.

Не спуская глаз с противника, Ветров нагнулся, взял толстый сук длиной в метр. И, выставив его перед собой, двинулся вперед.

Его противник, прекрасно понимая, что теперь преимущество уже на стороне преследователя, неуловимым движением руки метнул в него нож.

Нет, не зря один из среднеазиатских друзей часами учил его в свое время этому так полюбившемуся ему искусству. И пущенный его умелой рукой нож ударил Ветрова под мышку, пробив трапецевидную мышцу.

В первый момент Ветров совершенно не почувствовал боли. Только ощутил, как по левому боку льется что-то теплое.

Противник, видя, что нож вонзился не туда, куда он метил, поморщился и тоже поднял с земли какой-то сук.

Ветров часто видел на пленках и в Японии кэндо — японское фехтование на деревянных мечах. Но участвовал в подобном соревновании впервые.

И конечно, ему было трудно. Боль становилась все сильнее, да и кровь не собиралась останавливаться.

Он с трудом успевал парировать участившиеся удары противника, предвкушавшего близкую победу, и теперь рассчитывал только на его ошибку.

И дождался-таки своего часа! Когда тонкогубый в очередной раз нанес удар, то на какую-то долю секунды оказался в непростительной близости от Ветрова. И тот ему этого не простил. Из последних сил Ветров нанес сильный круговой удар левой ногой по уху. И хотя мавасигири, а именно так называется этот удар в каратэ, был выполнен всего процентов на пятьдесят его мощи, противник рухнул как подкошенный. Из уха у него сразу же полилась кровь. По всей видимости, лопнула барабанная перепонка.

Связав поверженному врагу руки и ноги, Ветров кинулся к Раскатову. Тот уже едва дышал и даже не открывал глаз. Напрасно Ветров звал его и тер ему уши. Игорь так и не пришел в себя…

И тогда Ветрова прорвало. Выхватив пистолет, он бросился к уже очухавшемуся связанному и, нагнувшись, всунул ему в рот пистолет.

— Там, — кивнул Ветров назад, — лежит мой товарищ, которого ты убил! И если ты, гадина, не скажешь сейчас то, о чем я спрошу, я спущу курок!

Но спустить курок Ветрову, к его великому огорчению, так и не пришлось: тот сказал все…

Еще бы не сказать! Из тюрьмы возвращаются, с того света — никогда…

Крест нервничал. У него было впечатление, что кто-то невидимый накинул на него веревку и постепенно стягивает концы. Вроде бы ничего еще и не произошло сверхординарного, и тем не менее…

Хотя что значит не произошло! Как раз произошло! Взять этого чертова Бестужева с его долбаным «Князем Игорем», свалившимся на его голову. Нет, далеко не случайно сам Палевый предупредил Креста, чтобы не лез не в свои дела. Но если не в свои, то — в чьи? Палевого? Да ни черта подобного! Палевый — классный исполнитель, но на собственное дело не способен. Тогда чьи же?

Впрочем, чего там гадать, ответ был ясен как Божий день! Это были дела Беса! И ничьи больше!

А если ко всему этому прибавить еще и арестованного Крота, и пропавшего Рыбу, и объявленного в розыск Крошку, и неожиданную холодность его покровителя, и раскол в группировке, большинство которой явно симпатизировало Бесу, то ничего удивительного в напряженном состоянии Креста не было.

Но сегодня наконец-то блеснул свет в конце туннеля. Сегодня он сможет делать то, что считает нужным. И никто из авторитетов не посмеет бросить в него камень, ибо он будет действовать по закону.

Несмотря ни на какие новые веяния, Крест прекрасно понимал, кто есть кто в его окружении, и не мог в душе не отдавать предпочтение старой гвардии, которую было трудно купить (не то что этих новых: дали чуть побольше и пошли вилять хвостом). Но только теперь до него по-настоящему дошли слова одного из самых знаменитых «воров в законе» шестидесятых годов, с которым ему пришлось в свое время отбывать срок под Нальчиком.

Это был не только хороший вор, но и очень начитанный и грамотный человек. И когда они наказали одного из продавшихся за пачку чая и шмоток сала «куму» вора, Клык (так звали авторитета), сказал ему: «Наверное, не очень хорошо, когда человек одержим какой-то одной идеей. Но куда хуже, когда его можно купить за кусок сала…»

Тогда Крест не то чтобы не поверил Клыку, он просто не понял его. Но теперь, когда и ему начали служить в основном за деньги, он невольно вспомнил эти произнесенные чуть ли не тридцать лет назад слова…

Правда, как он теперь понимал и сам, в том, что внутри группировки произошел раскол, была и его вина. Вместо того чтобы пригреть тех, кто симпатизировал Бесу, он вообще перестал доверять им.

Но что сделано, то… сделано. И — поздно пить боржоми, когда отвалились почки…

Впрочем, до полного их «отвала» еще было далеко. Так Крест, во всяком случае, считал. Как-никак у него еще были люди и связи, да и сам он просто так сдаваться не собирался, даже самому Бесу. И «перестройку» он решил начать с Графа…

К тому времени, когда пришел Граф, Крест уже все решил. Он перестал доверять этому человеку с того самого дня, как они увиделись с Бесом в «Фиалке». Слишком уж «корешковали» оба в свое время. А старая дружба у настоящих мужиков не забывается.

— Вот что, Юра, — довольно приветливо начал Крест, когда Граф уселся за накрытый стол и уже опрокинул небольшую рюмочку коньяка, — придется тебе потрудиться…

Он замолчал и испытующе взглянул на Графа. Но тот, услышав о предстоящей работе, даже и бровью не повел.

— Ты помнишь те пятьдесят тысяч «зеленых», — продолжал Крест, — которые отобрали у получателя, оброк «Макао»?

— Еще бы мне их не помнить! — пожал плечами Граф.

— Так вот вчера, — вкрадчиво продолжал Крест, — мы узнали, кто нагрел нас…

— Да что ты говоришь? — впервые проявил интерес Граф.

— То, что есть, Юра, — против своей воли иезуитски улыбнулся Крест. — И знаешь, кто это?

— Если бы знал, — усмехнулся Граф, — то давно бы получил с него счет!

— Ничего, — в свою очередь усмехнулся Крест, — еще не поздно! Можешь и сегодня еще получить!

— Прекрасно! — пожал плечами Граф, не понимая, к чему такая длинная прелюдия. Сказал бы сразу — и дело с концом! Но уже в следующую минуту понял.

— Деньги взял Палевый, Юра… — как можно спокойнее проговорил Крест, внимательно наблюдая за Графом.

— Палевый?! — изумился тот.

— Да, он…

Граф молчал. Его удивление сменилось сомнением. Он хорошо знал о преданности Палевого Бесу и о его ненависти к Кресту. Если он «наедет» на Палевого, то неизбежно «наедет» и на Беса. По всей видимости, Крест именно на это и рассчитывал: поссорить его с Кесаревым и держать на поводке так, как он и делал все это время.

— Что ты молчишь? — испытующе взглянул на Графа Горелов. — Ты что, не рад вернуть наши бабки? — добавил он, и в его голосе прозвучал вызов, лишний раз доказавший Графу, что Крест на этот раз решился идти до конца…

Что ж, рано или поздно нарыв в их отношениях должен был прорваться. Так пусть это случится сейчас.

— Но ты же прекрасно знаешь, Олег, — ответил наконец Граф, — что самостоятельно Палевый на дело не пойдет…

— Знаю, Юра, знаю! — охотно согласился Крест. — И я хочу через него выйти на того самого благодетеля, который так ловко обул нас на пятьдесят «косых»! А ты… — в его голосе снова прозвучал вызов, — разве этого не хочешь?

Граф молчал.

Он прекрасно знал, как Крест мечтает отыграться на этом Палевом. Ведь, насколько ему было известно, после неудачи с «Князем Игорем», когда тот же Палевый, правда не называя себя, посоветовал Горелову особенно не прыгать, у Креста начались осложнения и с его покровителями, которым был не нужен человек, не умеющий удержать власть на собственной территории. И ударом по Палевому, по сути дела, Крест начинал неизбежную войну с самим Бесом…

Граф не любил Креста, поскольку слишком хорошо знал, что тот не раз и не два подставлял работавших с ним людей. И конечно, Граф предпочел бы видеть на месте Креста умного и надежного Кесарева. Тем более что Крест после возвращения Беса явно стал относиться к Графу хуже и уже несколько раз лишал его большой прибыли, отдавая «дела» другим людям.

Но Граф прекрасно понимал и то, что стоит ему пойти сейчас наперекор Кресту, и он может уже не выйти из этой квартиры в самом конце Открытого шоссе. Это была проверка. И пока что ему надо во что бы то ни стало уйти отсюда…

— Не слышу, Юра! — все с тем же вызовом в голосе нарушил наконец затянувшееся молчание Горелов, по сути дела, уже выяснивший все, что ему было надо: молчание Графа было куда красноречивее любых слов.

А тот, тоже все прекрасно понимая, как можно спокойнее сказал:

— Ладно, Олег, чего тянуть время! Палевый так Палевый! Давай адрес! Там разберемся!

Внимательно глядя на Графа, Горелов назвал адрес.

— Эх куда залетел! — воскликнул тот, услышав, что Палевый, опасавшийся Креста и потому не живший на своей квартире, обитает ныне на Уральской улице.

А ведь когда-то все они жили вместе с тем же Крестом в Черкизове. Не в том, конечно, Черкизове, которое было теперь, а в старом. Ведь еще в начале шестидесятых годов Преображенка являлась окраиной Москвы, и сразу за рынком начинались бараки, всегда славившиеся на всю столицу своей криминогенной обстановкой. Кстати, с этого рынка они все и начали, ограбив находившийся на нем и поныне магазин «Рыболов-спортсмен». И руководил этой кражей не кто иной, как Олег Горелов, не ставший еще Крестом.

Знал Граф (впрочем, тогда еще не Граф, а Юра Васильев) и Толю Кесарева, с которым часто играл в футбол и хоккей. Уже тогда между ними сложились по-настоящему дружеские отношения. Но это было давно. А теперь ему тот же самый Олег Горелов предлагал, по сути дела, начать войну против Кесарева…

Получив адрес, Граф сказал:

— Ладно, Олег, все сделаю…

— Ни пуха! — улыбнулся Крест и протянул ему руку.

— К черту! — пожал ее Граф.

Он подошел к двери и вдруг обернулся. От улыбки на лице Горелова не осталось и следа. Теперь на него смотрел холодный и расчетливый игрок. Такое лицо бывало у Креста всегда, когда он, имея на руках «масть», играл в сику…

— А ты помнишь, — спросил вдруг Граф, — как мы шли брать «Рыболов-спортсмен»?

Крест поневоле улыбнулся и кивнул. При всем раскладе и он не был чужд сентиментальности. И конечно, помнил. Но это было в прошлом; сейчас они жили в другом мире, где не было места ни для ностальгии, ни тем более для сентиментальности.

По сути дела, это и было прощанием между людьми, которые, несмотря ни на что, все же были родом из детства…

Как только Граф покинул квартиру, Горелов быстро вышел на кухню, где лениво потягивали пиво его боевики.

— Чарли, — проговорил он, — дашь ему отойти подальше и кончай его к чертовой матери!

— Сделаем, босс! — ухмыльнулся тот. — В лучшем виде…

Мартов давно уже обратил внимание на одну очень интересную деталь. Стоило бывшим «сов-кам» хоть несколько месяцев прожить за грани-цей, как они, пусть и совсем немного, но меняли и свой внешний облик, и манеру поведения. Причем те, кто жил постоянно среди иностранцев, делал это немного быстрее, нежели те, кто хотя и находился за границей, но общался в основном все-таки со своими…

Теперь он замечал это по себе. Он загорел, по-правился и стал даже пластичнее…

Конечно, свежий воздух, чистая здоровая пища, в которой преобладали овощи и фрукты, и, понятно, море делали свое дело. И сейчас, сидя в одном из неапольских кафе в порту, он, неожиданно увидев себя в зеркале стойки, поразился своему внешнему виду. Ну ни дать ни взять итальянец! Да и его итальянский совсем не оставлял желать лучшего. Если его поначалу принимали за выходца с севера, то теперь он уже вполне сносно говорил на неаполитанском диалекте…

Мартов вздохнул. Его способностям к языку завидовали многие. Особенно лихо он схватывал интонационные тонкости. Возможно, потому, что обладал абсолютным музыкальным слухом и в свое время очень прилично играл на пианино.

«Если ты когда-нибудь попадешь в Италию, — вспомнил он восторженный отзыв своей классной руководительницы Эммы Иосифовны, — ты вполне сойдешь за итальянца!»

Что ж, Эмма Иосифовна, попал и сошел! Радуйтесь!

Только вряд ли бы она за него порадовалась. И узнай Эмма Иосифовна, для чего понадобился ее лучшему ученику язык Петрарки и Данте, она, наверное, пожалела бы, что когда-то обучала его.

Конечно, в этом портовом кафе Мартов оказался далеко не случайно.

Давление на семью Працци продолжалось, и сегодня должно было разыграться очередное действие драмы, которую они старались сделать перманентной.

После расстрела ехавшей на «переговоры» делегации, возглавляемой Анатолием Николаевичем, и смерти Селиванова Паоло вместе со своей гражданской женой и ребенком как в воду канул.

По всей видимости, это он натравил под каким-то предлогом своих боевиков на русских, надеясь таким образом покончить со свалившимися ему как снег на голову шантажистами. А когда увидел, что его затея не удалась, сразу же и «подорвал». И найти его до сих пор так и не удалось.

Впрочем, он вряд ли сейчас находился в Италии. На его месте сам Мартов убежал бы при таких обстоятельствах куда-нибудь за полярный круг…

Правда, Виктор Леонидович попытался было пойти на переговоры с семьей Працци, но им опять попытались подстроить ловушку. С тех пор им уже трижды удалось потрепать по-настоящему итальянцев, получивших одновременно страшный удар от Интерпола.

Сегодня продолжение следовало. И в том, что победа будет за ними, Мартов не сомневался…

И дело было вовсе не в том, что они были умнее итальянцев. Просто Паоло, опасаясь за свою подругу и ребенка, рассказал слишком многое. Да и тот, второй, которого пришили в собственном гараже, дополнил его рассказ весьма живописными подробностями.

Хотя, с другой стороны, Мартов был уверен, что они все равно сильнее итальянцев. Экскурсия в тюрьму лишний раз убедила его в этом. Тюрьма эта больше походила на дом отдыха, нежели на пенитениарное заведение…

Особенно его поразил десерт на третье к обеду. Он никогда не бывал в российских тюрьмах и на зонах, но по рассказам того же Селиванова мог составить себе о них вполне определенное представление. И глядя на чистые простыночки в уютных камерах с цветными телевизорами, спортивные залы и библиотеки, он невольно задавался вопросом, как можно ставить на одну доску этих сытых и ухоженных заключенных с озлобленными отвратительным бытом отечественными зеками? Да этих итальяшек можно на одной злости задавить, без автоматов!

За этими размышлениями Мартов не забывал следить за портом. И очень скоро увидел тех, из-за кого он и выпил уже две чашки отлично сваренного кофе и съел четыре пирожных… Их было четверо. Молодых и здоровых парней, одетых в синие джинсы и футболки разного цвета. Каждый из них держал в руках по большой картонной коробке, в которых находилась контрабанда — дорого-стоящие и высокоэффективные лекарства из рогов редких животных. Изготовлялись эти лекарства в Гонконге. И чтобы получить их, работали целые международные синдикаты. Со строгой и четкой организацией труда. Одни били животных в заповедниках, другие осуществляли транспортировку «сырья» в Гонконг, третьи на подпольных фабриках превращали его в лекарства, и, наконец, четвертые развозили их по различным странам…

А заказчиков хватало. Были они и в Италии, и одной из основных статей дохода семьи Працци как раз и являлась продажа этих чудодейственных и дорогих препаратов.

Тем временем парни с коробками подошли к небольшой, но очень изящной яхте, где их встретил мужчина средних лет, одетый в белый костюм, капитан «Святой Марии» (таково было название яхты).

Перекинувшись с ним несколькими словами, парни быстро поднялись на борт.

Минут через десять яхта отошла от причала и взяла курс в море. Мартов расплатился и вышел из кафе. Он направился к морю. Яхта уже была метрах в пятистах от берега. Юрий достал рацию и произнес по-итальянски условленную фразу.

— Спасибо! — также по-итальянски ответили ему.

По-русски они, дабы не пробуждать излишнего любопытства у полиции и Интерпола, в эфире предпочитали не говорить.

Посидев еще минут пять у моря и покурив, Мартов медленно пошел в город.

В эту минуту ему почему-то вспомнился Лешка и стало несказанно жалко его.

После длительных оперативных проработок было наконец установлено, что женщиной, с которой Леня Крошка выходил из дома, была некая Лариса Борисовна Куракина, шестьдесят восьмого года рождения, проживающая на Первомайской улице…

Понятно, на Первомайской улице Лариса Борисовна с той поры так ни разу и не появилась.

Правда, вместе с Ларисой и Леней из дома вышел и Перевалов, которого по фотографии опознала живущая на первом этаже пенсионерка, столкнувшаяся с ними лицом к лицу.

А это означало, что Леня с Переваловым вышли далеко не друзьями. Иначе вряд ли «позабыли» бы пистолет с полным набором переваловских отпечатков.

Впрочем, Перевалов сейчас представлял для муровцев отдельную статью. Главным было найти Леню…

Они нисколько не сомневались, что Леня жил где-то вместе с Ларисой. Но они были также уверены в том, что у них должно обязательно быть и еще третье лицо. Поскольку они нуждались не только в крыше, но и в пище. А выходить за продуктами, если они находились в Москве, и Ларисе Борисовне и самому Лене было крайне сложно. В любой момент их могли опознать патрули, каждому из которых были вручены их фотографии.

Да и не захочет Леня отпускать от себя Куракину, поскольку она в какой-то степени являлась гарантом его безопасности. До тех пор пока она была «при нем», он мог не опасаться никаких случайностей. Ведь как-никак, а Лене, выражаясь его же языком, «ломился вышак». Две судимости плюс Загладина и, возможно, этот парень на его квартире. А при таком раскладе «мастей» свидетельницу от себя не отпустишь, даже если она одновременно является и сожительницей…

У Лени не было ни одного родственника, у которого он мог бы сейчас скрываться. Да и не пошел бы он к родственникам. Как наверняка не пошел и к «корешам». Как работает Петровка, он знал далеко не понаслышке. Да и Крест мог его там достать…

И если он сейчас где-нибудь и скрывался, то вернее всего у кого-нибудь из подруг Ларисы. Именно в этом направлении и велись поиски, которые в конце концов увенчались успехом.

Сладкая парочка проживала у Людмилы Валерьяновны Горностаевой. В проезде Русанова в Свиблове…

На что рассчитывал Леня, трудно сказать. Но, с другой стороны, в его положении было невозможно придумать что-нибудь более приличное.

Было также установлено, что Леня почти каждый вечер ходил вместе с Ларисой гулять в находившийся у речки Лихоборки парк, где отродясь никто никогда не видел ни одного наряда милиции.

В этом парке его и было решено брать. Кокурин не сомневался, что Крошка вооружен, и совсем не был расположен брать штурмом квартиру или устраивать перестрелку на улице. А в парке вечерами было немноголюдно.

Там его и взяли. Тихо и буднично.

Понимая, что проиграл, Леня обратился к Кокурину только с одной просьбой.

— Разреши попрощаться с Ларисой, начальник… — негромко сказал он.

— Прощайся!

Странное это было прощание. Леня, похоже, не произнес ни слова. Он только нежно обнял плакавшую Ларису и прижал к себе. А потом поцеловал ее…

Да и что мог сказать ей он, уже приблизившийся к той самой «стенке», которую ему наверняка вынесет суд?

С трудом оторвавшись от рыдавшей подруги, Леня подошел к муровцам.

— Спасибо, мужики, — почти по-дружески произнес он.

Всю дорогу до Петровки он был как-то странно спокоен. Не изменился он и на допросе, очень обстоятельно отвечая на все вопросы муровцев. Да, он был на квартире Загладиной шестнадцатого марта… Да, это он вместе с Кротовым убил ее… Нет, он не знает, кто приказал разыграть всю эту мелодраму… Где был в это время Бестужев? Валялся в соседней комнате, пьяный в лоскуты… Почему он не уничтожил магнитофон? Да потому что, напившись после дела на «хате» у Крота, сам не знал, куда дел его… Кто убил у него на квартире парня? Рыба, конечно, кто же еще! Почему они оставили пистолет? Об этом лучше всего спросить самого Перевалова…

Все это Леня говорил со все тем же странным спокойствием, с которым вел себя с первой же минуты ареста.

И причина этого странного спокойствия стала понятна только на следующий день, когда Леня отравился в камере…

Все было исполнено в лучших традициях гангстерских фильмов. Как только ближайший помощник Креста Семен Корнеев вышел из лифта, Палевый схватил его своими мощными ручищами за горло.

Корнеев попытался было вырваться и несколько раз ударил Палевого в грудь кулаками. Но тот, не обращая на потуги Корнеева никакого внимания, только усилил захват и, слегка напружинив мышцы, легко поднял его и понес к стоявшей у подъезда машине.

Один из его ребят открыл заднюю дверь, и Палевый бросил, словно сумку с продуктами, Корнеева на заднее сиденье. Затем уселся рядом с ним сам. За ним мгновенно последовал открывавший ему дверь парень.

Когда все были в сборе, сидевший рядом с водителем Юра Граф негромко сказал:

— Трогай, Валет!

И Валет, тот самый парень, который когда-то так нервничал на своем первом деле на улице Декабристов, мягко тронул «Волгу» с места.

Проехав Безбожный переулок, она повернула на Каланчевку и через Комсомольскую площадь направилась к Сокольникам.

Свернув у Путяевских прудов налево, машина вышла на Ширяевку и доехала до поворота на Краснобогатырскую улицу.

К этому времени Корнеев уже пришел в себя и тихо сидел в своем углу. Особой радости от встречи с Графом, прекрасно осведомленным об интригах Корнеева против него, он не испытывал: Граф не любил подлецов…

— Так вот, Сухой, — обратился к нему Граф, заметивший в переднее зеркальце, как тот открыл глаза, — нам, как ты сам понимаешь, нужен Крест… Что ты думаешь по этому поводу?

— Я не знаю, где он, Юра! — быстро ответил Корнеев. — Клянусь хлебом, не знаю! И никто не знает… Он исчез сразу же после того, как ты замочил Чарли и его ребят…

— Я не верю тебе! — холодно ответил Васильев, которому всегда был неприятен этот вечно всех и вся продающий человек.

— Но ты же знаешь Креста, — слабо улыбнулся Корнеев, потирая побаливавшее горло. — Зачем он будет кому-то говорить о своем местопребы-вании?

— Ты не кто-то, — все так же холодно отрезал Граф, — а его преданный холуй! И ты не можешь не знать, где твой хозяин! Не скажешь?

— Мне нечего тебе сказать, Юра… — несколько виновато улыбнулся Сухой.

— Дело твое, — пожал плечами Граф и повернулся к водителю: — Останови!

«Волга» остановилась, и все, за исключением водителя, вышли из нее и направились в чернеющий слева лес.

На всякий случай Корнееву заклеили пластырем рот. Но тот не стал бы кричать, если бы ему даже вручили для этой цели громкоговоритель. На помощь к нему все равно никто бы не пришел, а пулю или нож он получил бы моментально. Он хорошо знал, с кем имел дело…

Они миновали два пруда по аллее и свернули в лес.

Подойдя к большому дереву, Граф взглянул на одного из сопровождающих его парней.

— Давай!

И тот вытащил тускло блеснувшую в свете на мгновение выбившейся из-за туч луны стальную проволоку. Сделав петлю, он набросил ее на шею Корнееву и потянул так, что проволока тут же врезалась в кожу. Другой конец проволоки он закинул за толстый сук и взглянул на Графа.

— Ты только себе делаешь хуже, Семен! — проговорил тот. — Ну кому нужна вся эта голливудщина? Мы же русские люди! Ведь ты же прекрасно понимаешь, что проиграл! Так к чему же темнить? Если, конечно, — пожал он плечами, — жизнь Креста тебе до-роже твоей, то это другое дело… В общем, смотри сам!

Конечно, Корнеев посмотрел бы… Если бы знал куда! И дело было не в Кресте. На Креста Корнееву было сейчас наплевать. Своя рубашка ближе к телу. И он бы выдал не только Креста! Если бы не маленькое но: Сухой не сомневался, что Граф в любом случае убьет его.

Тем временем Васильев, которому надоело молчание Корнеева, взглянул на державшего струну парня, и тот натянул ее.

Проволока еще глубже впилась в шею Корнеева, заставив его подняться на носки. И как только он вытянулся, насколько это было возможно, парень закрутил проволоку на сук.

Страшно напрягая мускулы, Корнеев боялся пошевелиться. Но он прекрасно понимал, что так ему долго не простоять. И стоит лишь немного устать, как он сразу же удавит себя сам.

Чувствуя, как немеют мышцы, а глаза начинает застилать красный туман, Корнеев, боясь потерять сознание, в конце концов прохрипел:

— Я все скажу…

Если ему и суждено умереть, то уж лучше без пыток: это было, как он мог догадываться, только начало.

Проволока сразу же была ослаблена, и Граф по-вторил вопрос:

— Где?

— А ты отпустишь меня, Юра? — на всякий случай выдавил из себя Корнеев.

— Здесь не место для торговли, Семен, — поморщился Граф и повернулся к парню.

Но вмешательства того на этот раз не понадобилось. Всхлипывая, Корнеев назвал два адреса, по которым можно было найти Креста.

Конечно же, признание не спасло Сухого. И он так и остался висеть на струне.

Только утром на него наткнулся какой-то бегун, который, завидев висельника, с неожиданной даже для себя скоростью помчался к шоссе за милицией…

Каждый вечер Олег Горелов ходил гулять…

Здесь, под Калугой, в старой русской деревне с романтическим названием Утренние Росы, у его жены был небольшой домик, который достался ей от умершей десять лет назад матери. О нем, как полагал Крест, никто не знал.

И ошибался. Знали! И не кто иной, как недавно повешенный в Сокольниках Семен Корнеев по кличке Сухой, который вообще всегда старался узнать о своих сподвижниках то, что было неведомо другим. Он делал это с определенной, далеко идущей целью — торговать полученными сведениями. И торговал. Хотя об этом домике Корнеев узнал совершенно случайно.

Однажды они здорово поддали с Гореловым, и тот в припадке откровенности вдруг поведал Корнееву о затерянной в калужских лесах небольшой деревушке. И даже показал фотографию своего домика…

Горелов медленно шел по засыпанной гравием дороге и думал о Кесареве.

Он всегда уважал этого сильного и отчаянного мужика, который с его легкой руки получил свою кликуху. Но никогда на любил его. С той самой минуты, когда тот тридцать лет назад переступил порог камеры в «Матросске»…

Да, внешне все вроде бы выглядело пристойно, и они долгое время считались «корешами». Но только считались. И Горелов, и, конечно, сам Бес всегда чувствовали в глубине души недоверие друг к другу. Слишком уж они были разные. Их роднило, пожалуй, только одно: любовь к риску и смелость…

Всем нутром Горелов чувствовал в Кесареве человека другой, совершенно чуждой ему породы и не мог тому этого простить.

Бес ни разу за все эти годы не заикнулся о своей семье, но и так было видно, что вряд ли он вырос в семье, где мат был столь же привычен, как и все остальные слова русского языка. И Горелов, не смея себе признаваться в этом, отчаянно завидовал Кесареву, его знаниям, умению хорошо говорить и вести себя так, что все остальные сразу же чувствовали если и не пропасть, то уж во всяком случае дистанцию…

Да и как было не завидовать Кесареву ему, выросшему при четырех постоянно сменявших друг друга сожителях всегда полупьяной матери, которая даже позабыла, что сыну пора в школу?

А чего стоили ему насмешки одноклассников над его нелепой одеждой? Ведь дети, несмотря на всю свою кажущуюся безобидность, беспощадны в оценках. И горе мальчишке или девчонке, попавшим им на язык…

К счастью для Горелова, у него было плохо только с одеждой. В остальном это был совершенно нормальный парень. И он очень быстро отбил охоту смеяться над ним. Да так, что одноклассники уже не позволяли себе этого делать даже за глаза.

А с какой гордостью он однажды заявился в школу, одетый по самому последнему крику полублатной моды, через которую прошли практически все мальчишки московских дворов в пятидесятые годы!

Пиджак, белая рубашка, воротник которой лежал на его лацканах, и, конечно, «прохоря» — настоящие хромовые сапоги, мечта каждого мальчишки, на которые спадали заправленные в них брюки. А если к этому великолепию добавить еще и отточенную как бритва финку с красивой наборной ручкой, то можно себе представить восхищение его однокашников, когда он в одно прекрасное утро явился во всем этом великолепии в школу…

К тому же ребята не догадывались, откуда у Олега появилось подобное богатство, и это придавало ему ореол некоей значительной таинственности. Хотя все было намного проще: его одел известный на всю округу блатной авторитет Юрка Китаец, усмирявший одним словом кодлы из два-дцати и более пацанов.

Но новый костюм не смог защитить мальчика от катившейся на него тяжелым катком жизни…

Когда ушел последний сожитель, прихватив с собой заодно и все то, что еще не было пропито, Олегу стало совсем плохо. Окончательно спившаяся мать начала сильно болеть и таяла на глазах.

Впрочем, надо отдать парнишке должное. У него ни разу не шевельнулось чувство злобы к матери. Он уже тогда инстинктивно понимал, что она сама несчастна и что причины ее несчастья лежат не только в ней самой…

И когда мать умерла, четырнадцатилетний Олег, к удивлению соседей, не проронил на похоронах ни слезинки. Но потом, после поминок, когда его уже никто не видел, он проплакал почти до утра, проклиная свою нескладную жизнь.

А та вдруг понесла его, как весенний поток несет хрупкую доску, швыряя ее во все стороны и с силой колотя о берега, но не разбивая и не вышвыривая на берег.

И как-то само собой получилось, что этот поток затащил его на Преображенский рынок и заставил ограбить неизвестно для чего магазин «Рыболов-спортсмен». Хотя брать там, с точки зрения здравого смысла, было практически нечего. Особенно если учесть, что почти рядом находился богатый комиссионный магазин…

Ну а дальше пошло-поехало…

И наверное, тот же самый поток занес его в конце концов в эти самые Утренние Росы.

Как ни странно, но именно здесь он впервые почувствовал себя за последние годы в своей тарелке. Не надо было бояться каждого телефонного звонка и громкого звука, заставлявшего вздрагивать и хвататься за рукоятку пистолета, несмотря на многочисленную охрану…

Но он не мог не понимать и того, что это «не надо» пришло к нему слишком поздно и… не окончательно…

Он играл в смертельную игру, и сейчас на кону стояла его жизнь…

Горелов остановился и закурил. Потом уселся на сделанную им самим небольшую скамеечку и задумчиво смотрел на заход солнца. Только сейчас, когда напряжение последних дней немного отступило, он по-настоящему почувствовал, как устал. Ведь практически всю свою жизнь Горелов провел в ожидании. Да, на зонах он не работал, но это вовсе не означало спокойной жизни. Наоборот! Попадая за колючую проволоку, он думал только об одном. О воле. И тогда она казалась ему какой-то доброй и чуткой женщиной, способной понять и простить, в то время как на деле почему-то чаще всего являлась в погонах какого-нибудь майора из паспортного стола, который не хотел его прописывать…

И даже сейчас, когда он имел и вес и власть и зоны ему больше не грозили, он был далек от того, что называется душевным равновесием.

Все правильно, человек, которого охраняют, обречен на вечное беспокойство. Само слово «охрана» подразумевает страх… Горелов так вдруг расчувствовался, что достал из кармана дубленки плоскую флягу с коньяком и, отвинтив крышку, выпил ее большими глотками.

Приятное тепло побежало по всему телу.

А что, пришла вдруг в голову шальная мысль, было бы с ним, если бы ему сейчас снова было пятнадцать лет? Пошел бы он в этот «Рыболов-спортсмен»?..

Ответить на этот вопрос Горелов не успел. Он так и не понял, что произошло, только почувствовал, как что-то острое и горячее вонзилось ему в сердце и, застряв там, разорвало его на мелкие частицы.

Жена обнаружила его только утром, вечером в лес она идти побоялась. Она не стала ни кричать, ни звать на помощь. Она даже не плакала. Опустившись рядом с Олегом, она положила его голову себе на колени и закрыла ему глаза. Потом, глядя на удивительно умиротворенное лицо, долго гладила его холодный лоб…

Здесь, у ее коленей, лежал не вор в законе и гроза того самого мира, который стоял по ту сторону закона, а тот, кто заботился о ней все эти годы и кого она любила всю свою жизнь. И эта любовь была сильнее всего того, что говорили о ее муже люди…

— Ну что же, — все тем же насмешливым тоном, каким он говорил со своими помощниками несколько месяцев назад, произнес Каретин, — я вынужден поздравить вас с успехом… Молодцы!

И он крепко пожал им руки.

— Вообще-то, — улыбнулся Малинин, — по-здравления на сухую… как-то странно выглядят, Евгений Борисович! Не по-русски…

— Ну, во-первых, — улыбнулся Каретин, — о русском в нашей стране пора забывать, а во-вторых, кто это сказал, что на сухую?

И он достал из ящика стола бутылку «Белого аиста».

— Еще из старых запасов! — улыбнулся он. — Так что прошу!

— Ну, это другое дело! — развел руками Малинин, на лице которого было написано искреннее восхищение своим шефом. — Только лимончика не хватает!

— Обижаешь, Макс! — укоризненно взглянул на него Каретин. — Лимончиков как раз хватает!

И он извлек из другого ящика блюдечко, на котором лежали порезанные лимоны и разломанная плитка шоколада.

— Ну, шеф, — влюбленно глядя на Каретина, протянул Кокурин, — вы даете!

— Главное, чтобы вы давали, ребята! — уже серьезно произнес тот. — Мне уже немного осталось…

Ни Кокурин, ни Малинин из деликатности не стали спорить и доказывать обратное, как это обычно делается в подобных случаях.

Все правильно… Каретин уже давно выслужил положенный ему срок службы и после недавней смены начальника МУРа в любой момент мог быть отправлен в отставку.

Новые начальники всегда имели склонность ставить на ключевые посты своих людей. И хотя Каретин и с новым начальником был на «ты», это в условиях определенной конъюнктуры ничего не значило…

Малинин разлил коньяк и поднялся со своего места.

— За вас, Евгений Борисович, — произнес он, глядя Каретину в глаза. — За то, что вы сделали из нас не только в общем-то неплохих сыщиков, но и нормальных мужиков… И дай вам Бог удачи во всем!

— Спасибо, Макс, — растроганно ответил Каретин, которому на самом деле было приятно слышать подобные речи от этих прекрасных ребят.

Ведь и Кокурин и Малинин на самом деле были обязаны ему многим. И в первую очередь своим становлением как сыщики. Терпеливо, день за днем, он учил их своему искусству и — научил.

Они выпили.

— А коньячок-то действительно хорош! — поцокал языком Кокурин, понимавший толк в напитках. — Не то что нынешние!

— А как насчет Таити, шеф? — спросил только что вернувшийся из Бутырки Кокурин, когда они пропустили под лимончик по второй и закурили. — Поплывете?

— Ты имеешь в виду Бестужева? — стряхивая пепел, спросил Каретин. — Как он там? Ожил?

— Еще бы! — воскликнул Юра. — Если бы вы только видели его физиономию при известии о том, что мы нашли настоящих убийц Загладиной!

— Чего-чего, — усмехнулся Каретин, — а такие лица я, к счастью, повидал! Но вот посидеть ему тем не менее еще придется… Жильцов и слышать не хочет об изменении меры пресечения…

— Видно, Бестужев сильно кому-то мешает, — отгоняя от себя дым рукой, произнес Малинин. — И вполне спокойно может освободиться только летом или в начале осени…

— Кое-кому, — печально сказал Каретин, — мешает не только Бестужев, но и вы, мои золотые…

— Что, — внимательно взглянул на шефа сразу же все понявший Кокурин, — у нас отбирают дело Креста?

— Похоже… — снова взялся за бутылку Каретин. — Во всяком случае, Жильцов еще утром сообщил мне, что в прокуратуре создается специальная группа для расследования убийства Горелова… А если учесть, что ее будет возглавлять сам Жильцов, то выводы можете сделать сами!

— Сделали! — зло проговорил Малинин. — Одним словом, извини, капитан, никогда ты не будешь майором!

— Евгений Борисович… — начал было Кокурин, но Каретин перебил его.

— Ладно, парни, хватит, — поднял он руку. — Не надо портить себе праздник!

Но праздника уже не было. Да и какой, к черту, мог быть праздник, когда профессионалам высшего класса в очередной раз доказали, что они служат не делу. Или, вернее, не только ему…

И Каретину лишний раз не хотелось говорить на эту болезненную тему.

Видя все еще недовольные лица своих сотрудников, Каретин мягко перевел разговор на другую тему.

— Так что ты там говорил о Таити-то? — спросил он Кокурина.

— Владимир Александрович, — снова перешел на насмешливый тон Кокурин, — выдаст нам премию сразу же после своего выхода из Бутырки! Так что берите отпуск осенью, шеф! На Таити самая роскошная погода в октябре…

— Нет, Юра, — покачал головой Каретин, — я уже взял отпуск с пятнадцатого августа и поеду в Кубинку! А на Таити давайте уж вы с Максимом! Заслужили… Ну а теперь, — взглянул он на часы, — давайте на посошок, мне надо еще к Апухтину…

Когда они вышли из кабинета Каретина, Малинин спросил:

— Ты тоже в Кубинку?

Кокурин ничего не ответил и только улыбнулся…

Впервые за несколько месяцев Кесарев находился в своей квартире. Сегодня он уже мог никого не опасаться. Все было кончено…

Не было ни Креста, ни тех, кто служил ему. Он снова стоял на группировке. Через девять лет он вернул себе то, что ему принадлежало по праву…

И теперь, сидя на кухне, он вдруг почувствовал, как сильно соскучился по Преображенке. Это была его родина, и нигде ему не было так хорошо, как здесь. Он уже говорил с Азой, и та была согласна переехать жить к нему.

Впрочем, она поехала бы с ним сейчас хоть за полярный круг. Потому что безумно любила его. И была бесконечно дорога и ему. Теперь он все чаще и чаще подумывал о том, что, действительно, нет худа без добра. Хотя и о Тамаре всегда вспоминал только хорошо…

— Когда Аза-то переедет? — словно прочитал его мысли только что пришедший к нему Смоленский.

С того дня, когда они поставили все точки над «и», это была их первая встреча.

Она была просто необходима, поскольку Кесарев хотел показать Игорю Аркадьевичу своих ближайших помощников. Да и что лукавить, хотелось им посидеть вот так, ничего и никого не опасаясь, и отпраздновать победу.

— На днях, — улыбнулся Кесарев и, помолчав, добавил: — У нас будет ребенок, Игорь…

— Да что ты говоришь? — изумленно взглянул на приятеля тот.

— Правда, — продолжал улыбаться Кесарев.

— Ну, поздравляю, Толя, — протянул Смоленский руку.

— Спасибо! — от души пожал ее Кесарев.

Смоленский разлил коньяк.

— Ну, что, — взглянул он на Кесарева, — за будущего наследника?

— Спасибо! — чокнулся с Игорем Аркадьевичем Кесарев.

Они выпили и закурили.

— Нет, — покачал головой Смоленский, — недаром говорят, что деньги к деньгам!

— Есть новости из Италии? — быстро взглянул на него Кесарев.

— Да, Толя, и хорошие! Итальянцы приняли наши условия, и уже со следующей недели мы можем начинать работу! Только надо решить, как быть с этим Виктором Леонидовичем…

— А чего тут решать? — пожал плечами Кесарев. — Пусть пока работает! У него есть люди, да и сам он мужик серьезный… А там видно будет, ведь в любом случае ему невыгодно качать какие-то права, поскольку без нас он никто… А жадность, как ты сам понимаешь…

Кесарев не договорил и махнул рукой.

Да уж, что-что, а это Смоленский понимал слишком даже хорошо. Ибо эта самая жадность чуть было не сгубила и его самого.

Конечно, он предпочел бы иметь в Неаполе все-таки своих людей. Но открещиваться сейчас от Виктора Леонидовича тоже не следовало. Это означало бы войну со всеми вытекающими отсюда последствиями. А нужен был в первую очередь мир…

Бес прав. Время покажет и всех расставит по своим местам…

— Что-то у нас уж все слишком хорошо! — как-то странно усмехнулся Кесарев.

И эта улыбка неприятно поразила Смоленского. Было в ней что-то неживое и обреченное.

— Не волнуйся, — покачал он головой, отгоняя от себя тяжелые мысли, — есть и неприятное…

— Наконец-то! — оживился Кесарев. — Теперь все как у людей! И что же?

— Ветров едет в Душанбе…

— И ты связываешь его поездку с новой партией? — внимательно посмотрел на Смоленского Кесарев, знавший, что позавчера тот звонил в Пакистан.

— Как тебе сказать? — пожал Игорь Аркадьевич плечами. — Точно сказать не могу, но…

Договорить он не успел, так как раздался звонок в дверь.

— Это ребята, — пояснил Кесарев.

— Хорошо, — направляясь в другую комнату, кивнул Смоленский, — потом договорим…

Кесарев открыл дверь и впустил в квартиру Юру Графа и Битмана.

— Раздевайтесь, — улыбнулся он, — и проходите!

Через минуту они все вместе уже сидели за накрытым столом. Кесарев разлил коньяк.

— Ну что, мужики, — проговорил он, — давайте за успех! И я очень рад, что мы снова вместе!

Они чокнулись и выпили. «Мужики» тоже были рады этому событию, поскольку, работая с непредсказуемым Крестом, тратили куда больше нервов на выяснение взаимоотношений с ним, нежели на работу. С Бесом все будет по-другому. Никто из них не сомневался в этом. Даже осторожный Григорий Александрович, который, зная, с кем имеет дело, долго раздумывал, принимать ли ему предложение Кесарева занять одну из ключевых позиций в группировке. Говоря откровенно, ему стало уже скучновато сидеть в своем банке. Да, деньги шли, и деньги хорошие, но ему хотелось чего-то большего.

Однако даже он не ожидал ничего подобного тому, о чем услышал после второй рюмки коньяка. Когда он узнал о синдикате и Бестужеве, глаза его загорелись. Это было уже что-то! Это был уже размах! И хотя он прекрасно знал Кесарева, но все же сейчас посмотрел на него совсем другими глазами.

Кто знает, может быть, он сейчас видел перед собою будущего воротилу европейского масштаба, чего Кесарев, кстати сказать, и заслуживал…

— Вы можете отказаться, — закончил тем временем свое повествование Кесарев, — поскольку это уже совсем другое дело…

Минуты две все молча курили. На Графа услышанное тоже произвело впечатление. Он первым и сказал:

— Я с тобой, Толя!

Кивнув, Кесарев взглянул на Битмана.

— Я тоже…

— Ну вот и прекрасно! — Кесарев разлил коньяк. — За успех!

Поговорив о некоторых проблемах, связанных с группировкой, Кесарев наконец сказал:

— И вот еще что, мужики! Как вы понимаете, сейчас мне рано знакомить вас с тем человеком, которому во многом и принадлежит эта идея и синдикат… Но вас он уже знает, и если вам кто-нибудь позвонит и представится моим крестным братом, то знайте, что это он… Парень он хороший и вы всегда найдете с ним общий язык! Годится?

— Нет вопросов! — развел руками Васильев.

— Как скажешь, Толя, — склонил голову в знак согласия Битман.

— И я хотел бы думать, — улыбнулся вдруг Кесарев, — что мы все уже стали своего рода крестными братьями… Я не ошибаюсь?

— Нет! — чуть ли не в один голос совершенно искренне воскликнули Битман и Васильев, весьма гордые таким «родством».

— Тогда за них и выпьем, — снова наполнил рюмки Кесарев, — за крестных братьев…

Еще через полчаса крестные братья ушли. И, странное дело, они чувствовали себя совсем иначе, нежели всего час назад, когда пришли к Кесареву. Породнившись, они смотрели друг на друга уже совсем другими глазами, прекрасно понимая, что у них есть и другая семья, которую им предстоит всячески укреплять…

— Ну что, Толя, — проговорил вышедший из другой комнаты Смоленский, когда тот вернулся из прихожей, — мне твои ребята понравились… Будем работать… А теперь, — сел он к столу, — давай решай с Ветровым!

Решали они долго, но решили…

Ветров сварил кофе и с удовольствием выпил две чашки. Потом закурил и подошел к окну.

За окном висела сплошная пелена мутного весеннего дождя. Невзирая на непогоду, на платформе вокзала было полно пассажиров, карауливших поезд.

Была пятница, конец рабочего дня, и мало кому улыбалась перспектива простоять два часа в переполненной донельзя электричке. Потому и не прятались от дождя в помещении вокзала, а стояли чуть ли не на краю платформы. Правда, большинство все же были с зонтиками.

Ветров вздохнул.

Все та же суета и томление духа… И ныне, и присно, и во веки веков…

Глядя на залитый дождем вокзал, Ветров вдруг с поразившей его яркостью увидел себя сидящим в кафе на греческом острове и любующимся Наташей…

Вот и полюбовался! Впрочем, не ему обижаться на нее…

A la guerre comme a la guerre[10]… И этим все сказано…

Да и не на нее ему надо обижаться, а на себя. Она делала свое дело, и делала его хорошо, а вот он распустил слюни.

Ветров не сомневался, что об его поездке в Италию было известно и тем, на кого работала его шпионка-любовница.

Да и Волохова убили по его вине. Ведь это он говорил с Каталоновым по телефону от Наташи, прилетев из Италии, о нем и о Бектемирове.

Не таким человеком был Альберт Венедиктович, чтобы преспокойно сидеть на своей даче, когда ему угрожала смертельная опасность. А уж добровольно уходить из жизни…

Как только Ветров увидел навалившийся на стол труп Волохова и прочитал его посмертную записку, сразу же все стало ясно.

Правда, Наташи тогда дома не было. Но это дела не меняло, поскольку, видимо, ставка и была сделана именно на это.

По просьбе Ветрова его приятель, специалист по электронике, проверил телефонный узел на площадке квартиры, где жила Наташа, и нашел место, куда подключали подслушивающее устройство. И ему оставалось только поздравить Наташу. Заполучить работника спецслужб и пользоваться им как собственным секретарем!

Но он не только поздравил ее, но и еще раз проверил.

Неделю назад, ночуя в очередной раз у нее, он еще вечером поговорил при ней по телефону с Каталоновым. И сказал тому, что билет он купил и пусть тот не беспокоится…

Впрочем, Каталонов и не беспокоился. Зато забеспокоилась Наташа. И еще как…

Особенно после того, как он сказал ей, что едет в Таджикистан. Правда, день отъезда не назвал.

А она и не спросила, поскольку у нее было другое на уме.

Придя утром на работу, Ветров уселся за свой стол и достал бумажник, в котором лежал билет, и… невесело усмехнулся…

Что ж, все правильно… Он не ошибся. Тонкого волоска, каким он соединил створки бумажника, не было. Ночью Наташа узнала-таки то, что он, пусть и в шутливой форме, но все же скрыл от нее: день отъезда, время, номер вагона… Больше сомнений не было. Наташа работала на синдикат и была специально заброшена на греческий остров, куда приехал отдыхать и он, занимавшийся этим синдикатом…

Что ж, план заправил синдиката удался, и Ветров последовательно проиграл два раунда. Теперь пришла пора отыгрываться.

И он начал с того, что… не поехал в Таджикистан. В тот самый час, когда его поезд отошел от Казанского вокзала, он вдруг заявился к Наташе…

Надо было видеть ее круглые от изумления глаза! Это был удар так удар! Но он все спустил на тормозах. Да так, что она, похоже, поверила. Да, в последний момент изменились обстоятельства, вот и не поехал. Да и не хотел он никуда уезжать!

Через полчаса, как он и предполагал, Наташе вдруг понадобилось «срочно выйти». И она вышла.

Он знал куда. Звонить! Звонить своим хозяевам и предупредить, что он остался в Москве, и тем самым успокоить их.

И надо заметить, что успокоила. Смоленский начал было уже не на шутку волноваться, узнав о командировке Ветрова. Поскольку всего день назад сообщил Калюжному (такова была фамилия повязанного Ветровым в лесу тонкогубого) о новой партии товара. А «потеряв» Ветрова на вокзале, забеспокоился вдвойне. Ведь и тот мог вести какую-то контригру. Но после звонка Наташи сразу же успокоился: Ветров, судя по всему, ничего даже и не подозревал о канале…

Правда, не знал Смоленский другого. Того, что в Таджикистан поехал Каталонов, которого Ветров сейчас и ожидал в той самой квартире рядом с Белорусским вокзалом, где он некогда принимал и Волохова.

Ветров встал с кресла и снова подошел к окну. Дождь стихал, и теперь с неба летела мельчайшая водяная пыль. Народу же на платформе, похоже, стало еще больше…

Конечно, он обо всем доложил Афанасьеву. Но… нет худа без добра! И теперь для них открывались новые перспективы для выхода на синдикат. Если его, Ветрова, конечно, не отстранят от дел…

Ветров не строил в отношении работы с Наташей никаких иллюзий и прекрасно понимал, что она никогда не выведет его на хозяина. Наверняка Наташа держала связь с человеком, который и сам его в глаза не видел. Но это было в любом случае уже что-то…

А случай у них был действительно тяжелым. Они уже потеряли несколько человек, и среди них Игоря Раскатова, о котором Ветров скорбил до сих пор.

И у него было только одно утешение: Раскатов, как, впрочем, и остальные, погиб не по его вине.

Да и не могло быть без жертв. Малой кровью побеждали только те, кто ничего не делал. Им противостоял мощный и хорошо законспирированный противник, с которым они вели самую настоящую войну. И рассчитывать на быстрый и легкий выигрыш да еще без потерь было бы наивно…

А Афанасьеву… он расскажет все. После сего-дняшнего свидания с Каталоновым, прибывшим с афганской границы. Если они все рассчитали правильно, то обязательно выйдут через курьеров Калюжного и этот почтовый ящик, именуемый Али-акой, на тех, кто так искусно вел с ним игру…

Нет, не зря за одного битого двух небитых дают, и ничего еще не кончено! Игра только начинается…

Кесарев ничего не сказал Азе. Дабы не расстраивать ее. Женская понятливость, он прекрасно знал это, имела строго определенные границы. А за этими границами начинался… беспредел.

Да, да, именно беспредел, и с этим ничего поделать уже было нельзя…

Но с другой стороны, он не мог и махнуть рукой на Тамару и собственного сына, которому сегодня исполнялось восемь лет. Да и посмотреть на Илью ему очень хотелось, поскольку до сих пор он так его и не видел.

Подарков Кесарев покупать не стал. Дешевых не хотел, а дорогих не мог, чтобы не ставить Тамару в неудобное положение перед мужем.

Он решил положить на счет сына в банке два-дцать пять миллионов рублей. Пусть растут. За девять лет набежит приличная сумма…

Ну и, конечно, цветы матери. Роскошный букет роз…

Встреча была назначена на три часа в Петровском парке, поскольку Тамара жила рядом со стадионом «Динамо». Во избежание всяких сплетен и домыслов Кесарев поехал туда один, поймав «левака». Тащить с собой охрану он не захотел.

Все должно было произойти как бы случайно. Они даже называть друг друга договорились на «вы» и по имени и отчеству.

Так все и произошло…

Как ни был подготовлен Кесарев к встрече с никогда им не виденным сыном, но все же почувствовал, как сильно забилось сердце.

— Илюша, — сказала Тамара после того, как они разыграли случайную встречу, — познакомься с дядей Толей!

Трудно передать чувство, с каким Кесарев пожал крошечную и такую нежную ручонку сына.

А тот, познакомившись с «дядей Толей», поспешил к песочнице, где играли другие дети.

— Вот, Тамара, — протянул Кесарев конверт, — здесь квитанция из банка… Снимешь, когда ему исполнится восемнадцать…

— Спасибо, Толя, — вздохнула та, убирая конверт в сумку. — Как у тебя дела? Как Аза? Она так похорошела в последнее время. Ей, наверное, легко с тобой?

— Наверное, — пожал плечами Кесарев, решивший не говорить в этот день о причине, по которой похорошела Аза.

— А тебе? — вдруг против своей воли спросила Тамара.

— И мне тоже, — твердо ответил Кесарев и, помолчав, добавил: — Тамара, не надо говорить на эту тему… Что случилось, то случилось, и чем скорее мы переболеем этим, тем лучше и для нас и для него! — кивнул он в сторону песочницы.

— Ладно, Толя, — взяла его за руку цыганка, — больше не буду… Ты должен понять… мне тяжело…

— А не пора ли ему, — снова кивнул Кесарев в сторону песочницы, — спортом заняться? Большой уже…

— Да, конечно, пора уже, — растерянно кивнула Тамара.

Она так ждала этой встречи, и вот… дождалась…

При виде похорошевшего и ухоженного Анатолия любовь к нему и ревность к Азе вспыхнули с новой силой.

И сейчас, несмотря на всю свою гордость, она была согласна на все. На случайные встречи, на унизительное положение любовницы, на брошенные время от времени ласковые взгляды. Кесарев жил в ней, и она ничего не могла с этим поделать…

Она не сомневалась в том, что Аза беременна. И очень боялась того, что, имея ребенка в своем доме, Анатолий охладеет к Илье, который оставался, по сути дела, единственной ниточкой, связывавшей Кесарева с нею.

В общем, странная у них получилась встреча. Не только ничего не давшая, но еще больше отнявшая. Во всяком случае, у нее…

В конце концов Анатолий начал тяготиться тем, что был вынужден вести какой-то совершенно искусственный разговор. И Тамара не могла не видеть этого.

Мучаясь и страдая, они проходили еще около часа. И наконец Тамара нашла в себе силы сказать:

— Нам пора, Толя, обедать и делать уроки… В семь часов придет преподавательница музыки…

— А почему ты не учишь его сама? — удивился Кесарев.

— Потому что я мать, — улыбнулась Тамара, — а ребенок должен чувствовать дистанцию. Тогда он будет стараться!

Они прошли еще метров тридцать. Оба молчали.

Потом Тамара подозвала прыгавшего впереди них сына:

— Илюша, попрощайся с дядей Толей!

И когда тот снова протянул свою ручонку отцу, у нее на глазах выступили слезы.

Попрощавшись, она медленно пошла по аллее, а Кесарев еще с минуту простоял, глядя вслед Тамаре и сыну.

Потом решительно повернулся и зашагал к метро. Навстречу ему попался только один мужчина. Это был Георгий Савельевич Баркин…

Опасность Кесарев почувствовал только тогда, когда до того оставалось всего несколько метров и он увидел глаза Баркина.

Но было уже поздно. Быстро выхватив из кармана пистолет, Баркин два раза выстрелил Кесареву в живот.

Георгий Савельевич не зря слыл за порядочного человека. Не изменил он себе и сейчас, честно отработав полученные от Креста двенадцать тысяч (три пошли Туголукову)…

Остальные десять ему получить было уже не суждено. Баркин не читал газет и ничего не знал о смерти Креста, но когда ему все стало известно, он и не подумал обижаться на своего заказчика, ибо посчитал причину невозвращения денег уважительной…

Тамара шла и глотала слезы. Все было кончено, и никогда ей не быть с Толей… И вдруг ее словно заставило что-то обернуться. И когда она увидела упавшего Анатолия, то сразу же все поняла.

Нет, видимо, не зря старая Зита видела костер и лежавшего рядом с ним своего Васо с ножом в спине…

Вскрикнув, Тамара побежала к Кесареву.

Толя был еще жив. Увидев залитое слезами лицо склонившейся над ним Тамары, он слабо улыбнулся.

— Ну вот, Том, и все… Будь счастлива…

Это были последние слова, произнесенные Анатолием Николаевичем Кесаревым на этой земле. Через минуту его не стало…

И напрасно потерявшая чувство реальности цыганка звала и целовала его — Толя не отвечал…

Кто знает, может быть, в этот момент его грешная и скорбная душа уже улетела к Богу, нисколько не боясь его праведного суда. Возможно, ей и было чем оправдаться перед Богом…

Кто знает…

Владимир Александрович Бестужев вышел из тюрьмы погожим сентябрьским днем и сразу же поехал на кладбище.

Купив цветы, он медленно направился к могилам матери и брата…

Стояла золотая осень, было еще тепло, и над кладбищем висела свойственная только городам мертвых тишина.

Еще издали он увидел заваленную цветами могилу. А подойдя ближе, вдруг встретился глазами с улыбающимся с фотографии Толей.

Тот смотрел ему прямо в глаза и… подбадривал…

Сглотнув вставший в горле комок, Бестужев открыл ограду и прошел к могилам.

Усевшись на маленькую скамеечку, не двигаясь и ни о чем не думая, он просидел около часа.

У него не было никаких обид на брата. Да и какие могут быть претензии к мертвому? Наоборот, он испытывал к нему только благодарность…

Он не знал, как случилось, что брат встал на тот путь, который в конце концов и привел его сюда, на Преображенское кладбище, но не судил его. Не хотел и не имел права…

Просто он окончательно понял, что одного желания жить так или не так на этой земле мало. И никому не дано предугадать, что ждет его в жизни.

Сейчас он оплакивал родного брата, и ему в этот скорбный момент не было никакого дела до законов и людей, их придумавших. Потом Бестужев достал водку и налил себе полный стакан. Слегка плеснув на землю, медленно, с удовольствием выпил и закусил хлебом с колбасой и соленым огурцом. И эта нехитрая закуска вдруг показалась ему самой вкусной пищей на земле. На той самой земле, по которой уже никогда не суждено было ходить Толе…

Минут через двадцать он выпил еще и наконец почувствовал, как постепенно отпускают натянутые до предела нервы…

И когда он протянул к бутылке руку в третий раз, вдруг услышал знакомый голос:

— Налей и мне, Володя!

Нет, он совсем не удивился, увидев Смоленского. Он тоже был Толиным другом. И Бестужев послушно выполнил его просьбу.

Смоленский, взяв протянутый ему стакан, взглянул на улыбающегося с фотографии Кесарева.

— Да будет тебе земля пухом, Толя!

Потом они долго говорили…

О чем? О чем говорят в подобных случаях люди…

Часа через полтора Бестужев сказал:

— Извини, Игорь, но я хочу еще посидеть… один…

Смоленский ласково потрепал его по плечу.

— Да, да, конечно…

Но отойдя метров на пять, не выдержал и обернулся.

— Володя, — мягко сказал он, — не так давно мы стали с Толей крестными братьями… Если ты не против, теперь мы будем ими с тобой…

Бестужев повернулся и кивнул. Но его взгляд был устремлен уже не на Смоленского, а в высокое и прозрачное осеннее небо, словно он там, наверху, надеялся получить ответы на те вопросы, на которые было невозможно ответить на земле…