Тридцать седьмое полнолуние

fb2
Живетьева Инна

Проклятые существуют.

В этом мире они во власти Управления регистрации и контроля. Там решают, может ли человек сдерживать проклятие. Если нет – он виновен? В какой мере? Ответ определен законом, но не всех он устраивает.

Общество разделилось: одни считают, без прямого умысла нет вины, другие – проклятых нужно уничтожать. Шанс снять проклятие настолько мал, что не стоит принимать его в расчет.

Ситуацию необходимо изменить и большая игра началась. В ней каждому отведена роль. В том числе и Нику – мальчишке из интерната, блестяще образованному беспамятному Немому. Во время Арефского мятежа Ник потерял родителей, научился убивать и увидел, что оборотень может сделать с человеком. Так каково его место в этой игре?

За роман «Вейн» в 2003 году Инна Живетьева взяла 3-е место в премии «Бронзовый РОСКОН».

Роман «Тридцать седьмое полнолуние» о людях со сверхспособностями, которых загнали в угол.

«Тридцать седьмое полнолуние» Инны Живетьевой – увлекательный текст с оригинальной идеей, при этом мастерски реализованный. Он найдет свою аудиторию и привлечет внимание критиков, но самое главное – это высказывание, которое должно прозвучать». – Марина и Сергей Дяченко

«Динамика действия и закрученная интрига, сложные взаимоотношения, мысли и чувства героев, нравственные дилеммы, проблемы «детей войны» и ксенофобии – всё это вы найдёте в книге Инны Живетьевой. В романе есть и интеллектуальная, и эстетическая, и эмоциональная составляющая». – Генри Лайон Олди

© Живетьева И.А., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Вступление

За лесом прогудела электричка, последняя, на двадцать три сорок.

По углям промелькнули красные язычки, и Фаддейка, озабоченно хмуря брови, откатил подальше крупную головню. Потыкал в костер палкой.

– Рано еще, – остановил его отец.

Фаддейка все-таки покрутил носом, прежде чем убрать палку.

Откашлялся дед, недовольный, что перебили.

– Ну вот, стали замечать, что одна сестра желтеет и тощает, а другая будто кровью с молоком наливается. Главное, как полнолуние пройдет, еще краше становится.

– Оборотень, – припечатал Фаддейка.

– Не, ведьма, – протянул Семен с другой стороны костра.

Вейка, поежившись, оглянулся через плечо. Черная степь упиралась в густой частокол леса, и над деревьями висела луна, надутая и крутобокая. Стреноженные лошади бродили в высокой траве, то исчезая в тени, то появляясь. Махнула беззвучно птица в густо-синем небе, и кто-то позвал ее из рощицы: «Уху, уху». Противным таким голосом.

Фаддейка толкнул в бок:

– Дрейфишь?

– Вот еще! – фыркнул Вейка, не желая признавать, что захолодело под ложечкой. Ведь это про здешние места дед Назар рассказывал, как все на самом деле было.

– Младшая, даром что тощая, зато характером золотая. Ну и запал на нее Арсений, на старшую-раскрасавицу даже не глянул. Повел невесту по знахаркам. Те воск лили, в темечко дули, да все без толку. Родители Арсения, ясно, отговаривали: детей не родит и работница плохая – по жаре задыхается, по морозу простужается. Неизвестно, сладилось бы у них или нет, но кто-то надоумил: старшую извести надо. Она, ведьма, из сестры жизнь тянет.

– Правильно, – солидно подтвердил Семка. – Вон в позапрошлом годе, помните…

Дед кхекнул, пошевелил седыми бровями, и парень заткнулся.

– Арсений грех на душу взять побоялся: ведьма или нет, клейма на ней не стоит, да и невеста как бы потом на него смотрела? На убийцу родной сестры-то? Вот и задумал он отыскать Псов.

– Зачем? – удивился Семка. – Если в силу вошла, все уже, поздно.

– Так Псов же, бестолочь, не л-рея. Чтобы они подтвердили. Тогда ведьму деревенский сход порешит, как положено.

Вейка снова оглянулся. Каурый жеребец вышел из тени и тряхнул головой. Почудилось на миг – сидит у него на спине кто-то в черном. Даже морозом продрало.

– Во дурак! – шепнул Фаддейка. – С Псами говорить, а?

– Уехал Арсений. А в поселке все хуже: то скотина падет, то птица со дворов пропадать начнет, то собаки взбесятся. По весне же здесь, у реки, – дед Назар ткнул корявым пальцем на другой берег, – как оттаяло, нашли мертвяков. Двое парней, из пришлых. У одного горло порвато, а другой вовсе без головы. Отгрызена.

– Ну уж, сразу отгрызена! – усомнился Семка. – Разбойники постарались. Лихие тут места были.

Дед Назар усмехнулся.

– А ты сплавай на ту сторону, как раз ночка подходящая, лунная. Постой на бережку возле ивняка. Только штаны не замарай. Подойдет к тебе навь, холодом повеет, тленом запахнет. Подойдет и начнет твою голову щупать, проверять, его аль чужая.

Вейка поглубже втянулся в штормовку – прикосновение ветра к затылку показалось ледяным, точно потрогал кто мертвыми пальцами.

– Вон у бабки Егорьи сводная сестра была. С женатым закрутила, а по сеновалам прятаться боялась, выследят. Ну, и придумала на том бережку встретиться, мол, никто не помешает. – Дед запыхал в усы, так он смеялся. – К следующему вечеру нашли ее. В лесу под кустом сидела. На всю жизнь дурочкой осталась. Ну как, поплывешь?

Семен шмыгнул носом.

– Делать мне нечего.

– Тогда замолкни. Ну вот, а в ту же весну, как начала старостиха огород копать, нашла в нем череп. Чистенький, вываренный, и внутри змея дохлая. Увидела, да как замычит! Через неделю ребеночка скинула. Староста и примолк. А ведь хотел уже сход собирать.

– Точно ведьма, – припечатал Семка.

– На следующее лето вернулся Арсений. Немножко опоздал: невесту его как раз схоронили. Пока гроб в церкви стоял, мертвой лицо платочком прикрывали. Родители говорили, мол, сомлела девка на покосе, упала неудачно и распласталась об лезвие. Конечно, нашлись любопытные, сунулись, а у той глаз нету.

У костра помолчали. Вейка хотел снова посмотреть за спину, но не решился.

– Псов-то парень нашел?

– Про то рассказать не успел, сгинул. А ведьма, как Арсений пропал, только пуще силу взяла, никто ей перечить не смел.

Фаддейкин отец выкатил из углей картофелину, стукнул пальцем по черной шкурке.

– Дошла? – спросил дед Назар.

– Чуток еще.

– Ну, доскажу. Полгода минуло, вряд ли больше, и приехали в поселок Псы. Жеребцы высокие, откормленные. А всадники бледные с глазами ледяными. Вроде и на людей похожи, а все одно – нежить. И не навь они, и не призраки, и не души неупокоенные, и не умертвия, а то, чему названия нету. Первым ехал статный, весь в черном, только пояс серебром проклепан, а на поясе меч, какими наши прапрапрадеды воевали. Перед таким захочешь не захочешь, а шапку снимешь. По правую его руку держался парень неприметный, одетый простенько. По лицу вроде молод, но седина в волосах. Захлопали ставни, попрятался народ, и только одна женщина стала у Псов на дороге. Мать Арсения. А как подъехали Псы, глянула она и упала в беспамятстве.

Дед замолчал, и Фаддейка недовольно завозился.

– Говорили потом: мало ли что с горя почудится. Да только никогда она больше в церкви за сына своего свечку не ставила. Ни за здравие, ни за упокой.

– Ну а ведьма?

– А что ведьма? Видели люди, как шла она меж Псов к полю, да не своей волей шла, а точно на канате ее тащили – за горло хваталась и хрипела. Что уж там было, никто не знает. Остался круг в траве вытоптан, а в кругу том тело. Видно, сильно корежило ведьму перед смертью: зубы оскалены, пальцы в кровь ободраны. Там на опушке ее и прикопали. – Дед повел рукой в сторону далекого леса.

– Нет там никакой могилы, – решился возразить Семка.

– Конечно, нет, ее сразу с землей сровняли. На следующий год травой заросла, не найдешь. Вроде и кончилось все, а зарок с тех пор в поселке: мальчиков Арсениями не называть.

Фаддейкин отец потянулся к костру и начал выкатывать клубни.

– Дед, – спросил Семка, – а ты сам-то Псов видел?

– Много будешь знать… Пацаны, кто за водой?

Фаддейка противно засмеялся, показывая пальцем:

– Он не пойдет, он сдрейфил.

– Я? – рассердился Вейка, вставая.

– На косу ступай, – махнул дед Назар. – Там почище.

Стоило отойти от костра, и накрыло темнотой, только метелки ковыля серебром отливали. Вейка посмотрел на тот берег: ивняк качался под ветром, полоскал ветки. Двигались тени, а может, и правда стоял кто безголовый.

– Ерунда. Бабкины сказки, – прошептал Вейка.

Пошел к воде, нарочно громко звякая ведром.

Густая трава поредела и сменилась песком, остывшим к ночи. Мурашки побежали по ногам.

На косе было светлее – в воде отражались лунные блики. Вейка задрал голову: нависало над головой небо, тяжелое от звезд. Вот одна сорвалась и покатилась, быстро-быстро. Обмирая от страха и собственной дерзости, Вейка шевельнул губами:

– Хочу увидеть Псов!

Канула за горизонт звезда, ударилась о землю, и рябь пошла по реке, сминая лунное отражение.

Его провели в кабинет на первом этаже. Окна выходили на внутренний двор, но все равно были зашторены и для надежности скреплены булавками. Горели лампы – очень ярко, не оставляя места теням. Пахло валерианой.

Вдоль стены стояли семеро. Матвей глянул мельком, не желая всматриваться в лица.

За спиной шуршали голоса. Резко щелкнул затвор фотоаппарата.

– Я не понял, – повернулся Матвей к сопровождающим, – что за толпа? Господин офицер, достаточно вас и пары охранников. Остальных вон. Журналистов – в первую очередь.

– Я представляю муниципалитет, – веско сказал мужчина в дорогом костюме. – В мои обязанности…

– Не входит контролировать работу л-рея.

– Вы находитесь в городе…

– Который и так далее, и так далее, – скучно закончил Матвей. – Будьте любезны, закройте дверь с той стороны. Или уйду я.

У представителя муниципалитета дернулось лицо.

– Вы не можете уйти. Ваш долг и ваша обязанность – приступить к работе.

– Что ж вы такие одинаковые. – Матвей отвернулся от чиновника. – Юджин, у тебя никакого журнальчика нет? Я почитаю, пока господин офицер выполняет инструкцию. И заодно объясняет, что является обеспечением исполнения предписаний.

Юджин посмотрел укоризненно.

Народу в комнате поубавилось.

Матвей еще подождал, засунув большие пальцы в карманы джинсов и покачиваясь с носков на пятки. Жарко. Хорошо бы вечером искупаться. Речку они проезжали – на песчаном берегу возились с лодкой пацаны, выше по течению виднелась заводь с мостками.

Офицер спросил подчеркнуто вежливо:

– Господин л-рей, что-нибудь еще?

– Бочку мороженого, – пробормотал Матвей. – Нет, спасибо, ничего.

Он взял ближайшего меченого за руку. Кожа холодная и влажная, как у лягушки. Всего-то погодник, слабенький, а трясется, точно завтра же ликвидация. Матвей брезгливо вытер пальцы о джинсы.

Следующий. Только считал печать, и покатился колючий шарик вдоль позвоночника. «Как же они меня достали!» – с тоской подумал Матвей. Ну, конечно, скоро завершится инициация. Слюна во рту стала кисловатой, с металлическим привкусом крови.

– Матвей, – вдруг прошептал парень. – Ты меня помнишь?

Старая уловка: спаси меня, я твой брат – сын племянницы троюродного дяди. Матвей скользнул небрежным взглядом по лицу и шагнул дальше.

– Вейка!

Удивленный, Матвей остановился. Снова повернулся к про́клятому. Его сверстник, крепкий, широкоплечий. Жесткие волосы торчат ежиком. Приплюснутый нос. На переносице белый шрам со следами скобок – знакомый.

Бывший одноклассник. Приятель. Лучший вратарь в округе Фаддей Раймиров.

– Откуда ты здесь?

– Мы переехали недавно, – зачастил Фаддей. – Отца на завод позвали, он же мастер. А так все в поселке. Тетка твоя нормально, как тебя забрали, ей дом помогли отремонтировать, и вообще.

Было странно видеть его таким. Обычно Фаддей не суетился.

– Потом поговорим, – сказал Матвей и шагнул к следующему меченому.

Итак, погодник, оборотень, пара вампиров, слухач, ведьмак и зеркало. Хреново, но могло быть и хуже.

«Хочу на речку», – снова подумал Матвей. Душно. Раскалился воздух от ярких ламп.

Когда уходил, запнулся на пороге: взгляд Фаддея сверлил спину.

Сдержать обещание получилось только к ночи.

Солнце наполовину провалилось за горизонт, но в управлении по-прежнему невозможно было дышать. Лопасти вентиляторов без толку гоняли горячие потоки. Здесь же, в тупике, воздух и вовсе казался густым, хоть жуй его. Охранник то и дело вытирал платком лысину.

– Отоприте, – приказал Матвей, останавливаясь перед дверью под шестым номером.

Подумал: лучше бы он поехал на реку, в самом деле. Зря в это ввязывается.

Щелкнул в замке ключ.

– Можете идти, – сказал Матвей раньше, чем охранник потянулся к ручке.

– Но…

– Идите, я сказал! – повысил голос.

Охранник уто́пал. Наверное, будет звонить с поста и жаловаться.

Матвей открыл дверь и остановился на пороге.

– Привет.

Бывший одноклассник быстрым, гибким движением сел на кровати и моргнул – свет из коридора бил ему в лицо.

– Раньше не получилось, – объяснил Матвей. – Меня задержали… интересными разговорами.

Он прикрыл за собой дверь. Стало темно, но возникло ощущение, что его видят. Хлопнул ладонью по выключателю.

Фаддей уже стоял у окна и действительно смотрел пристально.

В комнате был только один стул, на него Матвей и уселся, развернув спинкой вперед и поставив кулаки на деревянную планку. Сказал утвердительно:

– Ты знаешь, кто ты.

Фаддей кивнул.

– А знаешь, чего хочет ваш муниципалитет?

– Мести.

Матвей качнул головой.

– Романтично, но неверно. Месть – это личное. А тут политика и деньги. Им нужна показательная расправа, демонстрация, что город зачистили от оборотней. Но поймали же не всех, так? Ты знаешь стаю, в одиночку инициация идет медленнее. Сдай их, и я помогу тебе.

– Поможешь?

– Сниму проклятие. Если боишься репрессий, то зря. Я не обязан ни перед кем отчитываться. Никто не узнает, что с тобой было.

Фаддей вспрыгнул на узкий подоконник и подобрал ногу. Матвей бы в такой позе навернулся, а этот ничего, сидит.

– Мой учитель ни в чем не виноват, почему я должен сдавать его?

– У вас семнадцать убитых.

– Это сделали другие, те, кого уже поймали! А он никого не трогал! В лесах и без того хорошая охота. Лучше, чем в городе.

– Оборотень себя не контролирует.

– Неправда! Нужно просто уйти подальше, и все.

– Ну да, если там не будет грибников или туристов.

– Есть леса, в которые не заходят люди. Ты не понимаешь… Там пахнет по-другому, там все другое. Другой мир, честный: твои зубы против его зубов. Если ты сильнее, победишь. Только так, а не у кого денег больше или дружки в полиции. Там свобода! Там нечего делать людям! Пусть не приходят!

– Фаддей…

– Человек – венец творения? Слабое тело, плохая реакция, отвратительный нюх. Сидит какой-нибудь жирный в кабинете и смотрит на тебя, как на вошь. А чем он лучше? Моя стая сильнее, честнее. Вы нас убиваете, а нам нельзя защищаться?

– Фаддей!

Тот осекся. Скорчился на подоконнике, подтянув и вторую ногу.

– Интересные рассуждения. – Матвей потер запястье сквозь кожаный напульсник. От привкуса крови во рту подташнивало. – Я не понял, ты хочешь или нет, чтобы я снял проклятие?

Раймиров глянул из-под ресниц.

– Я боюсь в резервацию. В клетку. Мне тут уже… трудно, а там совсем сдохну.

– И что ты предлагаешь? Конкретно.

– Ты можешь только сделать вид? Ну, что снял, и меня отпустят!

Матвей усмехнулся. Его полтора часа прессовали члены муниципалитета, добиваясь, чтобы он выдал оборотней. Его уговаривала мать одного из погибших мальчишек – иссохшая женщина в черном платке. Ему чуть не набил морду сержант, у которого задрали дочь.

Он готов был рискнуть – взять всех, хотя при мысли об этом уже сейчас тянуло блевать. Рискнуть ради Фаддея.

Какой же он дурак!

Матвей кулаками оттолкнулся от стула.

– Вейка!

Дверь распахнулась, ударившись об стену.

– Да пошел ты! – обернулся из коридора Матвей. – Знаешь что? Ты не поедешь в резервацию. Хрен тебе, а не плановая охота на зайчишек. Я сниму проклятие. Даже если потом на неделю раньше сдохну, все равно сниму. Поживи человеком, ты, блин, венец творения! Посмотрим, как у тебя это получится.

У Фаддея подергивалась верхняя губа.

– Мстишь? За что?! Ты же сам не человек!

Матвей яростно вдавил кнопку, вызывая охранника.

I

Глава 1

Берег, поросший выгоревшей травой. Круто обрывается – бежишь, и камешки скользят из-под ног. Ветер набухает от влаги, хлещет по лицу, точно мокрая простыня. Раскалившаяся на солнце галька обжигает подошвы. Озеро – до самого горизонта. Волны, гривастые от пены…

Ник тряхнул головой. Это мучило, чесалось, как подживающая рана.

За окном таял снег. Под тополями лежали ноздреватые остатки сугробов, и на них наступала черная, исходящая паром земля. Прыгала ворона, выковыривая еще не пробудившихся божьих коровок. За ажурной решеткой ограды виднелась сияющая витрина аптеки. Солнце резало глаза, и Ник отвернулся.

– Согласно лемме о внешнем угле треугольника, внешний угол треугольника больше любого его угла, с ним не смежного, – скрипел Циркуль, царапая доску мелом. Острые локти, обтянутые мундиром, резко протыкали воздух. – Из чего делаем вывод…

Ник бездумно водил ручкой по последней странице тетради. Штрихи превратились в буквы, буквы сложились в слово: «Белхе». Ерунда какая-то.

Солнце добралось до гипсового герба и высветило муху, заблудившуюся между колосьями. Полусонная, она еле перебирала лапами.

– Немой, слышь, Немой, – прошипел за спиной Грошик. – Дай физику скатать.

– Отвали.

– Ну, Немой, проверят же.

– Отвали, я сказал! Нефиг было крысятничать.

Оглянулся Циркуль, посмотрел на класс из-за блестящих стекол очков.

– Зареченский, у вас какие-то вопросы?

– Нет.

– Отвечать по форме!

Пришлось подняться.

– У меня нет вопросов, господин преподаватель, – отчеканил Ник, глядя Циркулю в лицо.

– Садитесь.

Ник со стуком опустил крышку парты. Влажные ладони оставили след на лакированном дереве. Душно. Он раздраженно повел шеей – мундирное сукно натирало. «К черту!» – подумал, расстегивая верхнюю пуговицу. Почему они должны париться в этой робе? «Детки» давно сменили зимнюю форму на облегченную.

На задней парте тихонько шелестели карты, Гвоздь с Карасем резались в «дупль». На первых рядах внимали математику, старательно переписывая формулы.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул Циркуль. Ударил мелом в доску – и над его головой влепился в стену комочек жеваной бумаги.

Муха косо полетела к окну, заваливаясь на повороте. «Снаряд», задержавшись на мгновение в изгибе колоса, сполз с герба и шлепнулся на преподавательскую плешь.

– Кто?!

У Циркуля на щеках проступили красные пятна.

– Всем встать!

Загремело, застукало. Класс поднялся недружно – «детки» возмущенно роптали, приютские посмеивались.

Циркуль пробежался вдоль ряда, махнул «деткам»:

– Вы! Можете садиться! Остальным стоять!

– А че сразу мы? – заблажил Карась.

– Молчать!

Теперь солнце било Нику в лицо, заставляя жмуриться. Боль нарастала медленно. Казалось, в середину лба давит железный палец.

– Вы должны благословлять возможность учиться в одном из лучших заведений страны! Быть благодарными и стараться! Стараться изо всех сил хотя бы пытаться соответствовать высоким стандартам нашей гимназии. Вам дали шанс…

Когда-то Ника начинало трясти при этих словах, сейчас он слушал равнодушно.

– Зареченский! – Циркуль остановился перед ним. – Что за расхлябанность? Немедленно застегнитесь! Проявите хоть каплю уважения к учебному заведению.

«Что же он так орет? – подумал Ник. – Точно кулаком по мозгам».

Втиснул пуговицу в петлю. Воротник мундира сдавил горло.

– Ваше поведение в последнее время возмутительно. Вы распустились, Зареченский! Вы стали непозволительно дерзки! Не удивлюсь, если эта выходка…

– Моя! – перебил Ник.

Циркуль осекся. В глазах за стеклами очков – недоумение.

– Я это сделал! И что дальше? Балл по поведению снимете?

Плевать. Ну в самом деле!

– Зареченский! Немедленно извинитесь! Я жду.

Ник молча смотрел на преподавателя.

Циркуль круто развернулся. С треском открыл шкаф – закачался стоящий на нем гипсовый цилиндр. Появилась тетрадь в темно-синем переплете.

За спиной Грошик шумно втянул воздух сквозь зубы.

Математик писал долго, заполняя страницу убористым почерком. Поднял голову, сверкнул на Ника очками.

– После уроков – к завучу!

Вот черт…

Ударил звонок и сразу же потонул в выплеснувшемся в коридор шуме.

– Можете идти, – разрешил Циркуль.

В рекреации гулко звучали голоса, покачивались от сквозняка шторы и флаги – гимназический и Федерации. Портреты членов сената отбрасывали на стены солнечные блики.

Ник свернул под лестницу, в старый туалет.

Окна тут были открыты, но все равно пахло дымом – вперемешку с оттаявшей землей и набухающими почками. Солнечный луч косо перереза́л пол и ломался о кафельную стену. На подоконнике устроились Гвоздь с Карасем. Гвоздь курил нахально, не скрываясь. Карась прятал бычок в кулаке.

Ник расстегнул мундир и наклонился к раковине. Поймал губами струю воды, холодную, с железистым привкусом.

Боль потихоньку отпускала.

– Эй, Немой! – махнул Гвоздь.

Ник подошел и пихнул в бок Карася, чтобы подвинулся. Тоже уселся на подоконник.

За решеткой, руку протяни – достанешь, высилась кирпичная стена. По краю ее торчали медные пики в разводах патины. Из-за стены глухо доносился уличный шум.

– Че, на волю охота? – подмигнул Гвоздь.

Ник потрогал кирпич. Нагрелся на солнце.

…Теплый камень с оглаженными прибоем боками, липкие от арбузного сока пальцы…

Вот что это? Когда?

Гвоздь выкинул окурок в щель за окном.

– А ты, Немой, к весне борзеть стал. – Голос его звучал равнодушно, но выдали глаза – блеснули злым любопытством.

– Ну и? Тебе не пофиг ли, Гвоздик?

– Пока не лезешь на мою территорию – однописсуарственно. Так что хамей, но не зарывайся. Понял?

– Вполне.

– Вот и умница. А теперь колись, на хрена концерт? Это ж не ты сделал.

– Почему? Сам говоришь, оборзел.

– Не в твоем стиле.

Ник приподнял брови, демонстрируя удивление.

– Охота за другого к Упырю идти? – не отставал Гвоздь.

– Почему за другого? У меня был выбор. Мог промолчать.

– Выбор. – Гвоздь сплюнул за окно. – Был бы у меня выбор, я бы Упыря…

Он выругался.

– Боюсь, с физиологической точки зрения это невозможно, – заметил Ник. – Хотя… Ut desint vires, tamen est laudanda valuntas.

– Чего? – удивился Карась.

– Пусть не хватает сил, но желание все же похвально.

Гвоздь хмыкнул.

– А не хочешь узнать, кто стрельнул? – предложил он. – Морду начистишь, все утешение.

– Не думаю, что это мне поможет.

Карась спрыгнул с подоконника, повел острым носиком.

– А слыхали, чего говорят? – спросил он. – Когда Упырь был маленьким вонючим Упыренком, к нему Псы приходили. Печать поставили. А л-рей снял.

– Больше слушай! Кто б его потом в гимназию пустил!

– По закону все освобожденные от проклятия… – начал Ник.

Гвоздь закашлял-заперхал.

– Ну ты даешь, Немой! У кого тот закон!

– Вот именно.

Помолчали.

Ник снова потрогал стену, но больше ничего не вспоминалось.

– Ладно, я пошел.

– Удачи, – пожелал в спину Гвоздь.

Коридоры опустели, и только из малышовой рекреации доносились голоса – там начиналась продленка. В окно было видно, как отчаливают со стоянок автомобили, унося в прохладных, кондиционированных салонах «деток».

Перед дверью Ник задержался. В отполированной табличке отразилось его лицо с сердито закушенной губой. Это же смешно – бояться завуча! Но он боится.

Одернул мундир, провел ладонью по медным пуговицам.

– Разрешите, господин Церевский?

В кабинете полумрак – шторы задернуты. Но Упырю хватило одного взгляда, чтобы засечь мундир дешевого сукна и приютскую нашивку на плече.

– Фамилия! – прозвучало резко, как хлыстом щелкнул.

– Зареченский. Восьмая параллель. Класс «бэ».

Завуч выдернул из стопки тетрадей ту, в которой писал Циркуль. Зашелестели страницы.

Громко тикали часы на стене, поблескивали стрелки. У Ника зачесалась шея, натертая жестким воротником, но он не шелохнулся.

Упырь может сделать запись в личном деле, а его обязательно просматривают на комиссии. Накапать директору приюта. Заставить отсиживать в пустом классе после уроков каждый день, неделю или больше. Вытащить на общее собрание и отчитывать, пока стоишь навытяжку под насмешливыми взглядами «деток».

– Ну что же, Зареченский. Рассказывать, какой ты идиот, я не буду, ты сам это понимаешь. Напоминать, как легко потерять «королевскую квоту», тоже нет необходимости, не так ли? – Упырь улыбнулся, и Нику показалось вдруг, что ерунда, которую нес Карась, совсем не ерунда. Была печать! – Можешь идти. Два часа карцера.

Откуда-то же Упырь знает, какое наказание страшнее всего.

Когда Ник спустился на первый этаж, в гимназии уже стало тихо – все разошлись, а малышей загнали в классы. Охранник скучал за столом, глядя сквозь стеклянную дверь на залитый солнцем двор.

На миг Ник остро позавидовал ему.

В подвале было прохладно и светло, под потолком, через три шага на четвертый, горели лампы. Служитель по прозвищу Карп отпер дверь и кивнул:

– Заходи.

Ник перешагнул порог.

В маленькой каморке стоял обычный стул из класса. Это просто – пробыть здесь два часа. Многие предпочтут такое наказание любому другому.

Карп дождался, когда Ник сел, и закрыл дверь.

Стало темно.

Ник вцепился в край стула. Спокойно! Вдох, выдох. Боль в закушенной губе.

Медленно запрокинул голову. Там, за невидимым потолком, класс – с огромными окнами, очень светлый. А тут, совсем рядом, за дверью, горят лампы. В конце коридора бытовка, в которой у Карпа припрятан чайник. Служитель прихлебывает из стакана и клацает вставной челюстью. Посматривает на часы. Он выпустит Ника минута в минуту.

Но как же хочется затаиться и перестать дышать! Чтобы не услышали, не почуяли…

– Это прошло, – произнес Ник. – Этого сейчас нет.

Запах мокрой шерсти и гнилой картошки только чудится. Тем более здесь не может пахнуть кровью.

Текут секунды. Раз, два, три… Складываются в минуты. Их должно быть сто двадцать. А секунд – семь тысяч двести. Можно вытерпеть. Их можно просто сосчитать.

…двести тридцать четыре, двести тридцать пять…

Ник вздрогнул: показалось, шаги над головой. Но толстые перекрытия не должны пропускать звуки. Носятся в пустотах крысы?

Да, и скребут когтями по балкам. Вот сейчас звякнет железное кольцо под лапой.

– Прекрати! – крикнул сам себе.

Карп не услышит, дверь закрывается плотно, чтобы и лучика не проскользнуло.

Нужно просто считать: тысяча семьсот пятьдесят шесть, тысяча семьсот пятьдесят семь… Считать, не обращая внимание на то, как сводит судорогой мышцы, как сбивается дыхание.

…три тысячи ровно. Три тысячи один…

За стеной шумный Сент-Невей. В нескольких кварталах от гимназии участок УРКа, он работает круглосуточно. Ник частенько встречает тонированный автомобиль с серебристой эмблемой на бортах.

Невозможно представить, чтобы здесь, в элитном учебном заведении, нашелся…

…прикрыл глаза рукой от брызнувшего света. Пальцы дрожали.

– Выходи.

В городе начинались сумерки. Пахло талым снегом и женскими духами. В витрине аптеки отражался закат, растекаясь по стеклу алой пленкой. На бульваре, как обычно к вечеру, стало оживленнее. Сидели рядком художники – хоть шарж нарисуют, хоть в ангела с крыльями превратят. Кричали в мегафоны зазывалы, приглашая на прогулки по Ладе. Толпились у спуска к реке торговцы с лотками сувениров.

Иногда все это – купол Морского собора на фоне облачного неба, булыжники под ногами, мокрый ветер с Лады – казалось Нику очень знакомым. Как-то он долго простоял на углу рядом с кофейней «Марле и Шарль». Смотрел на ажурный мостик, перекинутый через канал. На зеленый дом с белой лепниной – маски на фасаде корчили рожи, негодуя и радуясь, возмущаясь и гневаясь. Сеяла морось пополам с крупинками снега, продувало насквозь пальто. Ник замерз, как собака, но так ничего и не вспомнил.

Сейчас купола собора остались справа. Ник прошел мимо Торговой галереи и за серо-розовым зданием художественного училища нырнул в проходной двор. Сразу стало зябко – под защитой высоких стен еще сохранились сугробы. Ник зачерпнул на ходу снега. Смял в кулаке, дожидаясь, когда побежит талая вода, а потом холодной мокрой ладонью обхватил лоб. Чтоб Упырю…

– Привет освобожденным узникам!

Гвоздь выскочил из-за сарая и ударил в плечо. Был он уже без сумки, в мундире нараспашку.

– Как отдохнулось в карцере?

– Какой ты информированный, Гвоздь, – с досадой сказал Ник. – Газет не надо.

– Не-а, я просто умный и догадливый. Помнишь, мы тебя в кладовой заперли? У тебя такая же рожа была.

– Кретины.

Гвоздь хмыкнул и потрогал нос, разбитый в той драке.

Тропинка вывела на улицу, зажатую между плотно стоящими домами. По разбитому тротуару вдвоем идти было неудобно, но Гвоздь не отставал.

– Не, ну ты колись, Немой: какая блоха тебя укусила?

– По Упырю соскучился.

– Извращенец!

Гвоздь сплюнул в переливающуюся бензиновыми разводами лужу.

– Смотри, допрыгаешься. Знаешь уже?

Он явно ждал вопроса «О чем?», и потому Ник промолчал.

Показалась кованая решетка. За ней росли тополя, и между серыми, уставшими от зимы стволами виднелось здание приюта. В нескольких окнах горел свет.

Ник замедлил шаг.

– На неделе комиссия приезжает, – не выдержал Гвоздь.

Тьфу ты!

– Вне графика?

– А хрена им еще делать?

Блеснули часы на фасаде. Минутная стрелка подбиралась к двенадцати, напоминая, что нужно успеть отметиться.

– Не вовремя, да? – ухмыльнулся Гвоздь.

«Не вовремя», – согласился про себя Ник, а вслух преувеличенно удивленно сказал:

– Гвоздик! Да ты никак боишься? Сочувствую.

Гвоздь перестал улыбаться и дернул губой, заставив натянуться шрам над подбородком.

– Слушай, я ведь предупредил: не борзей. Вежливо, по-хорошему. А мог бы сразу зарыть, без превентивных разговоров. Не ценишь ты, гляжу, доброе отношение.

До крыльца они шли молча.

– Подожди, – окликнул Ник, когда Гвоздь уже взялся за ручку.

– Ну?

– Тоже хочу кое о чем предупредить.

– Отойдем?

– Зачем? Можно и здесь. Так вот, драться с тобой за власть я не собираюсь. Во-первых, она мне не нужна, и ты это знаешь. А во-вторых, я помню: если бы не ты, нас бы тут всех сожрали.

Гвоздь настороженно вглядывался пару мгновений, потом его лицо расслабилось, и шрам спрятался, укрывшись под губой.

– Ну, твоя память – дело известное.

– Я в блокнот запишу, – пообещал Ник.

– Договорились!

Дежурил сегодня дядя Лещ, он равнодушно отметил время напротив фамилий Зареченский и Глеймиров.

На лестнице Ник заторопился.

– Ты куда? – крикнул Гвоздь.

– В библиотеку.

– На фиг? Тебя че, Упырь бил книжкой по голове?

Ник перегнулся через перила:

– Угу, и приплясывал от радости. Ты не знаешь, что такое Белхе?

– Чего-чего?

– Вот и я не знаю.

Гвоздь покрутил пальцем у виска.

Ник успел до закрытия и выпросил толстый атлас, пообещав не выносить из зала.

Белхе – бессточное пресное озеро в восточной части Арефских земель. Длина триста четыре километра, ширина от одиннадцати до восемнадцати. Максимальная глубина двадцать шесть метров, средняя – пять и два. Климат в районе озера пустынный. Средняя температура летом около тридцати, зимой – минус четырнадцать.

«Похоже на гусеницу», – подумал Ник, глядя на карту.

Но почему оно на востоке? До границы оттуда почти две сотни километров.

Помнил автобус.

Пахло бензином и горячей резиной. Гудела земля, обожженная полуденным солнцем. Из перевернутой корзины выкатились абрикосы, валялся раскрытый чемодан. Ника пихнули в автобус силком: втиснули в толпу, и она внесла его в двери. Возле локтя мелькнула головенка в панамке. Истошно кричала женщина. Плакали ребятишки. Под раскаленным железом, в тесноте, казалось невозможным дышать.

Там, в глубине салона, были те, кого Ник отчаянно хотел увидеть, но он вцепился в поручень. Нет, он должен остаться! Должен выйти из автобуса.

– Наляг! – крикнули снаружи. – Тут еще дети!

Охнула толпа. Надавили, и оторвало от поручня. Затрещала футболка. Ник попытался протиснуться к окну. Там не было стекол – воздух! вдохнуть! – но люди старались держаться от них подальше, опасаясь вывалиться. Ник ухватился за пустую раму. Он успел увидеть площадь, перегороженную перевернутыми киосками и скамьями.

А потом громыхнуло.

От удара по спине и затылку потемнело в глазах. Тишина – такая, словно весь мир исчез, – оглушила.

Автобус горел. Ник лежал на земле, усыпанной раздавленными абрикосами и чем-то красно-черным. Видел языки пламени и как беззвучно полыхнул стенд с расписанием рейсов. А еще видел мужчину в летней пестрой рубашке и парусиновых брюках. Поверх рубашки был надет бронежилет, но мужчину он не спас – стесало затылок. Пальцы со сбитыми костяшками касались автоматного приклада.

Лица убитого Ник разглядеть не мог. Повезло, теперь не приходилось гадать: а если это был отец?

Комиссия приехала в четверг. Мальки, вернувшиеся из школы раньше, видели, как прибыл автомобиль с правительственной эмблемой. А чуть позже примчался спортивный «Янгер» серебристого цвета – хищный, обтекаемый, с тонированными стеклами. Под взглядами потрясенных мальков он круто вписался в поворот и замер у центрального входа. Открылась дверца, и появился старик. Самый обыкновенный, морщинистый, седой, в неброском костюме. Встречать его вышел лично директор. Он непривычно суетился и даже порывался поддержать старика под локоть. Тот, однако, не дался.

«Янгер» обсуждали за обедом и в спальнях, в учебках и в туалетах. Восхищение мешалось с обидой: ну почему такая шикарная тачка досталась этому старому хрену? Зачем ему «Янгер»?!

Хорошее получилось развлечение – для тех, у кого не было «королевской квоты».

Ника вызвали пятым.

Стул стоял в центре комнаты, в нескольких метрах от стола, накрытого бордовой скатертью. За столом сидели двое незнакомых мужчин, похожих друг на друга, директор и женщина. Еще один, пожилой, пристроился с торца. Ник глянул мельком: седые, коротко стриженные волосы, темное от въевшегося загара лицо. Тот, с «Янгера»? Интересные, однако, встречаются чиновники социальной службы.

– Садись, – велел директор.

Ник – как обычно перед комиссией – не знал, куда деть руки. Положил их на колени.

– Николас Зареченский, шестнадцать лет. Восьмая параллель, один год пропустил по болезни, – представил директор. – В последнее время поведение Зареченского вызывает у нас тревогу, но, принимая во внимание общую картину успеваемости и несомненные способности как в точных науках, так и в гуманитарных, я рекомендую продолжить для Зареченского обучение в Невейской гимназии. Конечно, записав соответствующее предупреждение в личное дело.

Директор говорил, как перекатывал круглые камешки.

– Простите, но я ознакомилась с документами и удивлена, – вмешалась женщина. Она открыла картонную папку с фотографией Ника на обложке. – Тут указано, что у мальчика ретроградная амнезия.

«Меня здесь нет», – сказал себе Ник, глядя поверх голов.

– Совершенно верно, – подтвердил директор. – Николас не знает, кто он и кто его родители, где он жил – в Арефских землях или, может быть, приехал туда на каникулы. Но в остальном его память не пострадала. Заметно, что, до того как мальчик оказался у нас, воспитанием его занимались и образование, которое ему давали, превосходит средний школьный уровень. Николас неплохо разбирается в живописи, классической литературе, владеет фралейским и в некоторой степени латейским языками.

У женщины приподнялась бровь – удивленно и недоверчиво.

– А фамилия?

– Придумали солдаты. Мальчик приплыл с той стороны Харра и вышел к нашему блокпосту. Документов при нем не оказалось, в поисковых запросах он не значился.

– Все-таки это довольно странно, – сказала женщина.

– Да, у нас были сомнения. Попав к нам, мальчик несколько недель молчал, и мы уже планировали запросить разрешение на его перевод в соответствующее учреждение. Но коллектив принял Николаса, знаете, у нас очень чуткие дети. Они помогли ему адаптироваться.

«Меня тут нет!» – пришлось напомнить себе Нику, чтобы не рассмеяться.

– Позвольте вопрос, – зычно произнес старик.

Мужчины переглянулись. Женщина поправила воротничок и натянуто улыбнулась.

– Да-да, пожалуйста, – торопливо сказал директор.

Старик повернулся к Нику.

– Ты уверен, что тебя зовут Николасом?

Темные глаза под серебристыми бровями рассматривали его в упор.

– Уверен. Я абсолютно уверен, что меня зовут иначе.

Директор вмешался так поспешно, что слова его перестали походить на округлые камешки:

– Мальчик называл себя Ником. Ему предложили варианты, отказался. Записали так. Может быть, личное дело?..

– Спасибо, я уже видел. У меня все.

– Э-э-э… благодарю. Господа, у вас есть вопросы?

– Какова вероятность, что память восстановится? – снова заговорила женщина.

– К сожалению, врачи ничего обещать не могут.

– Печально. Что же, если это не мешает ему находиться среди нормальных детей и мальчик справляется с программой гимназии, то я выступаю за продолжение «королевской квоты».

– Ну что вы, мадам, – не выдержал Ник. – Мне это совсем не мешает.

Сказал – и услышал, как хмыкнул старик.

– Можешь идти, Зареченский, – сердито велел директор.

Ник аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Ну? Че спрашивали? – засуетился Грошик, хватая за мундир и заглядывая в лицо. – По урокам чего? А?

Гвоздь, который сидел на подоконнике, презрительно скривил губы.

– Как обычно, – ответил Ник.

Грошик завистливо вздохнул.

– Конечно, тебе-то что, не выгонят, ты отличник. А я куда? Всю жизнь потом у станка корячиться?

– Отвали.

Ник выдернул рукав из его пальцев.

– Глеймиров! – позвал дядя Лещ, и Гвоздь нехотя сполз с подоконника. Отвесил Грошику по затылку, прежде чем скрыться за дверью.

К ужину комиссия опросила всех, и за стол Карась явился со свежими новостями. Втиснулся между Ником и Гвоздем, завертел башкой:

– Слыхали? В субботу нам подъем на час раньше. Пойдем сдавать кровь и на медосмотр.

– Опаньки! – удивился Гвоздь. – Че за херь?

– В солдаты забреют! – крикнул с другого конца стола Жучара. – «Королевская квота», ать-два!..

– Замолкни, – коротко приказал Гвоздь.

Ник поболтал ложкой в тарелке с супом и спросил:

– Карась, а не знаешь, что за старик там сидел?

– Который с «Янгером»? Не-а.

– У вас он что-нибудь спрашивал?

Карась мотнул головой.

– А у тебя? – заинтересовался Гвоздь.

– Так, ерунду какую-то.

Гвоздь покопался в тарелке с хлебом, выбирая горбушку.

– А дедуля-то еще тот. Хрен с ним, с «Янгером», вы наколку видели? На безымянном пальце. Двойной ромб и внутри четверка.

Ник прищурился, вспоминая. Наколку он не разглядел, но что-то такое читал.

– «Четвертый отдел», – покровительственно объяснил Гвоздь.

– А? Какой отдел? – заволновался Карась.

– Особый. В войну был. Типа УРКа.

– Да, – вспомнил Ник. – Только я сомневаюсь, что они занимались именно регистрацией и контролем.

– А то ж! – ухмыльнулся Гвоздь. – Про палачей-смертников слышал?

– Байки. Кто бы согласился?

– Мало ли идиотов. Говорят, из заключенных брали, которым уже все равно.

Ник передернул плечами.

– Ну, не знаю, я бы лучше под статью.

– Не скажи. – Гвоздь почесал шрам под губой. – Когда предлагают или сейчас тебя шлепнуть, или пару месяцев погодить…

– Вы о чем? – влез Карась.

– В войну не до резерваций было, – пояснил Ник.

– И чего?

– Того! – передразнил Гвоздь. – Собирали про́клятых, и из автомата. А уж кто в этой куче окажется и каким рикошетом потом звезданет – как масть ляжет.

– Все равно ерунда, – возразил Ник. – А если переходящее проклятие? Брать с палача подписку, что обязуется кончить жизнь самоубийством?

– Да, проблема, – задумался Гвоздь.

Карась рассердился:

– Тьфу! Нашли тему.

Еще помнил свет: белесый и густой, точно туман. Такой густой, что звуки тонули в нем.

Большие окна были забраны проволочными сетками, но в половине их не осталось стекол. Свет заползал беспрепятственно и растекался между полом и потолком. Колыхался, заставляя стены покачиваться вместе с ним. В этом белесом свете все двигались плавно и бесшумно, точно рыбы. Ник тоже чувствовал себя рыбой – невесомой, не ощущающей собственного тела. Он лежал на полу и знал, что ему повезло. Тех, кому повезло меньше, постепенно уносили, и после них оставались спортивные маты, заляпанные кровью. А тех, кому не повезло совсем, сразу утаскивали вниз – в распахнутые двери просматривалась лестница.

Возле Ника стояли двое парней лет по шестнадцати в одинаково грязных футболках и джинсах. У того, что слева, белобрысого, было перевязано плечо. Парень смотрел в окно и шевелил губами.

Высоко-высоко под потолком медленно кружились гимнастические кольца. Если чуть повернуть голову, то взгляд ловился в баскетбольную корзину и надолго запутывался в сетке.

Из дверей выплыла девушка, похожая на узкую серебристую рыбку. Кажется, она пыталась отогнать парней от окна. Ник видел, как дрожало ее смуглое лицо, обрамленное белой косынкой, и черные брови ломались уголками. Голоса он не слышал.

Мальчишка, лежащий в углу, приподнялся на локтях и беззвучно крикнул, щерясь то ли от боли, то ли от ненависти. Девушка вспыхнула, прикрыла лицо локтем и так, не глядя, попятилась. Выскользнула в коридор.

Оба парня разом обернулись. У Ника сдавило от ужаса горло: тот, что справа – ареф! Здесь! Рванулся вскочить, но не смог даже шевельнуться. Второй парень, белобрысый, придержал арефа за плечо.

А потом дрогнуло под лопатками и затылком. Ник увидел, как парни резко присели и у обоих в руках появились пистолеты. Посыпалось с потолка. Дрогнуло еще раз. В беззвучном крике разевал рот белобрысый, стреляя в окно. Ареф лежал на боку, и половины лица у него не было.

Ник зажмурился.

Тихо. Как тихо! Только мелко подрагивал пол и оседала на губы меловая пыль.

Открыл глаза. Над ним стоял чернобородый мужчина в камуфляже и с автоматом в руках.

В медицинском блоке со сна было зябко и резал глаза свет.

– Быстренько раздеваемся! По очереди проходим сдавать кровь! Потом в кабинет налево! – командовал молодой доктор с острой бородкой. Его голос гулко разносился по кафельному «предбаннику».

Ник лениво потянул через голову майку.

В открытую дверь виднелась лаборантская, где девушка в белом халате уже выставила штативы с пробирками. Девушка была хорошенькая, кудрявенькая, с розовыми губками, и Гвоздь восхищенно зацокал.

– Кто разделся – взвешиваться! Давайте не будем задерживать друг друга!

Вокруг суетились, толкались, бузили.

– Трусы снимать?

– Я стесняюсь! Там барышня!

– А откуда кровь берут?

– У тебя – из задницы!

– Ой, дяденька, я уколов боюсь!

– А я крови! Щас в обморок упаду!

– Кабан, на весы не лезь, раздавишь.

Доктор хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

– Трусы и носки можно оставить, кровь берут из пальца. Быстренько, быстренько! Так, молодой человек, не спим! Проходим на анализы!

Ник присел к столу.

– Фамилия? – спросила медсестричка, не поднимая головы.

– Зареченский, – буркнул Ник, подставляя безымянный палец.

На лотке неприятно блестели иглы. Остро пахло спиртом.

– Минутку!

Ник оглянулся – за его спиной стоял врач. Он попросил:

– Пересядь сюда, пожалуйста.

– Зачем это?

– Ну, сразу испугался! Просто у некоторых берем кровь из вены.

– Почему именно у меня?

– Ах, какие все мнительные! По статистической выборке. Давай, мальчик, не задерживай.

Врач сыпал словами, весело скалил зубы, но почему-то ни разу не посмотрел Нику в лицо.

– А если я откажусь?

– Боже мой! Что за детский сад? Давно бы уже закончили. Садись!

Резиновый жгут ловко обхватил руку.

– Поработай кулаком.

Игла вошла в вену. Сдвинулся поршень, втягивая кровь.

– Вот и все, дольше скандалил. Ватку прижми.

На пороге Ник оглянулся – доктор убирал пробирку в отдельный штатив.

В соседнем кабинете проверяли зрение и стучали по колену молоточком. Придуривался Карась: закрыв глаза, он должен был дотронуться пальцем до кончика носа, но все время попадал в ухо.

– Зареченский? – окликнула сухощавая докторица. – У меня к тебе несколько вопросов.

Ник медленно сосчитал про себя до трех и произнес:

– Все в медицинской карте. С тех пор ничего не изменилось.

Докторица смотрела точь-в-точь как те, что решали: оставить его в психушке или выпустить. Неужели баба из комиссии натрепала по инстанциям?

– Значит, тебе не трудно будет повторить.

Ник прошел за ширму, отгородившую угол. Здесь было по-утреннему серо, и докторица щелкнула выключателем настольной лампы.

Если снимут «квоту» по медицинским показателям… Ник провел ладонью по предплечью, ощутив бугорки гусиной шкуры. Как там говорил директор? «Перевод в соответствующее учреждение».

– У тебя под коленом шрам. Ты помнишь, как получил его? В каком возрасте?

– Нет.

Ник ответил раньше, чем успел подумать.

– Попробуй представить: тебе больно, ты прихрамываешь. Что произошло перед этим? Ты упал с качелей? С велосипеда? Играл в футбол? Споткнулся на лестнице? Только не спеши, сосредоточься.

Ник провел языком по губам – почудился вкус травяного сока вперемешку с потом и пылью.

– Я не помню.

– Хорошо, давай попробуем смоделировать такую ситуацию…

За ширму подтянулся бородатый врач. Присел в тени и с интересом слушал.

Стихли голоса – для остальных медосмотр закончился. Ника все расспрашивали, потом снимали мерки с черепа. Заглядывали в рот, подсвечивая фонариком. С лупой изучили некоторые участки кожи, уделив особое внимание россыпи родинок на икре.

– Свободен, – наконец разрешила докторица.

Выходя, Ник еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.

Возле медблока его караулили. На подоконнике, упершись пятками в батарею, сидел Карась. На лестнице ошивался Жучара. Он удивился:

– Выпустили? А мы думали, ты заразный.

– С тобой попрощаться разрешили, – огрызнулся Ник. – Иди сюда, я на тебя плюну.

Жучара оскалился в усмешке.

– Ходу, на завтрак опоздаем. – Карась соскочил с окна. – Потом еще в актовом, хрена им, какое-то собрание, объяву кинули. Чего с тобой делали-то?

Ник промолчал.

– Яйца пересчитывали, – сказал за спиной Жучара. – Недостачу искали.

– Сейчас у тебя оба лишними окажутся, – предупредил Ник.

Карась суетился на узкой лестнице, забегая то справа, то слева.

– А говорят, новые методики есть, эти… экспериментальные. Ну, типа, вместо Псов определяют.

– Кто говорит? Бабки на базаре?

– Че сразу! Я в журнале читал. Выявляют склонность, ну, и вообще, если уже инициация скоро.

– Журнал назывался «Юный фантаст».

Карась обиженно засопел.

– Не слушай его, Немой, – поддержал Жучара. – Брешет. Тебя просто на органы разберут, и все дела. – Он заржал, довольный собой.

В актовом зале шумели: придумали мероприятие с утра пораньше в субботу! Особенно возмущались те, у кого был пропуск в город. Жучара заметался между рядами, напоминая должникам, чтобы вернулись с деньгами. Дядя Лещ возле окна любезничал с Капой – воспитательницей малышей. С «камчатки» украдкой стреляли косточками из компота. Рядом с пустой сценой застыл Ноздря с дисциплинарным журналом под мышкой, его присутствие мешало разгуляться народным волнениям.

Нику – спасибо докладной из гимназии – пропуск все равно не полагался. Он забрался в дальний угол, жалея лишь, что не успел прихватить из спальни книгу. Рядом пристроился Карась, дожевывая булку. Гвоздь злым свистящим шепотом допытывался у окружающих насчет сигаретки. Повернулся и к Нику, но сразу же досадливо сморщился.

Двое старшеклассников выволокли из-за кулис стол.

– Доктора выступать будут, – сказал Карась. – А че, раз приперлись.

– Научат мыть руки перед едой, – согласился Гвоздь и пнул ножку стоящего впереди стула. Сидящий на нем Грошик испуганно втянул голову в плечи. – Карасина, в город пойдешь, сигарет купи.

Карась скис: на входе в детдом могли обыскать, и тогда прощай, прогулки по выходным, на целый месяц.

– Не ссы, прорвешься, – пихнул его Гвоздь. – Опа, гляньте!

Вынесли стулья, но не обычные, из столовой, а резные, с обитыми бархатом спинками.

– Богато живут доктора, задницы не мозолят.

На сцену вышел директор.

Удивленно притихли в зале – объявить лекцию хватило бы и дежурного воспитателя.

– Доброе утро, господа. Я рад сообщить, что вам выпала редкая возможность послушать, а также задать вопросы уважаемому человеку, многое сделавшему для нашей страны и, в частности, для нашего города. Его заслуги перед Федерацией были отмечены на самом высоком уровне, в том числе орденом «Золотой крест». Разрешите представить нашего гостя: полковник в отставке, член Городского совета, потомственный дворянин, чей род вписан в Королевскую книгу, – Георг Станислав Леборовски.

Первым захлопал Ноздря, остальные дисциплинированно подхватили.

– Это в честь какого праздника такой хрен с горы? – шепотом поинтересовался Гвоздь.

Из-за кулис показался седой военный в форме без знаков различия, но с орденами и медалями. Левую половину воротника пересекал голубой кант, на плече виднелась нашивка с родовым гербом. Гость остановился рядом с директором и коротко кивнул.

Ник перестал хлопать. Это был тот старик, что сидел в комиссии.

– Когда началась война, юному Георгу только-только исполнилось восемнадцать, и он сразу же ушел на фронт добровольцем – рядовым солдатом. День Победы же встретил в звании капитана. После не раз участвовал в пограничных конфликтах, отстаивая интересы Федерации. Четыре года назад господин Леборовски вышел в отставку и с тех пор принимает активное участие в жизни Сент-Невея. Мы должны быть благодарны, что такой человек согласился выступить у нас. Прошу вас, господин Леборовски.

Ноздря снова зааплодировал, но тут же замер под взглядом отставного полковника. Леборовски вышел на авансцену и внимательно осмотрел зал – ряд за рядом, пропустив только те, где сидели малыши. Ник выпрямился и поднял подбородок, когда ему показалось, что полковник смотрит ему в лицо.

– Я не привык говорить перед детьми. Тем более такими разными. Среди вас есть двадцать человек, которым пожалована «королевская квота». Это дети, чьи родители погибли в первые дни Арефского мятежа. Дети, которые сами попали в госпитали с тяжелыми ранениями.

Еле слышно прошептал Гвоздь:

– Спасибо, напомнил, а то мы забыли.

– Вы знаете, что такое война, – говорил полковник. – Прочие видели ее только по телевизору. Как бы ни старались ваши воспитатели, стереть эту разницу невозможно.

Леборовски прошелся по краю сцены.

– Поэтому предлагаю поступить следующим образом: вы спрашиваете, я отвечаю. Но должен предупредить: к сожалению, я не служил в Арефе, к тому времени уже находился в отставке. Итак, господа, что вас интересует?

В зале зашушукались.

– Господин Леборовски, – высунулся Ноздря. – Вы, как член Городского совета, столько сделавший для нашего города, не могли бы рассказать о перспективах развития Сент-Невея?

Полковник усмехнулся.

– Вы уверены, что именно это волнует ваших воспитанников?

– А дедок ничего, – снова зашептал Гвоздь.

Ник промолчал: гость ему не нравился.

– Среди обывателей принято считать, что наибольший вклад в бюджет вносит туристический бизнес. Однако это всего лишь одна из статей дохода. Сент-Невей давно уже занимает второе место в Федерации по числу высокотехнологических разработок, предназначенных…

След от укола чесался, Ник потер его сквозь рубашку. Все-таки странный был медосмотр.

– Прошлой осенью на Четырнадцатой выставке научных достижений наш Институт стали и сплавов представлял роботизированное оборудование…

Как ни крути, а выходит только два варианта.

Про первый не хотелось даже думать. Ника затошнило, так явственно вспомнилась больница. Если честно – а смысл врать самому себе? – он готов смотреть на психиатров глазами хорошо обученного пса и выполнять все команды. Но поможет ли, если захотят снять «квоту»?

Второй же – полная чушь! Выдумки Карася. Не существует таких методик.

Ник снова потер локоть. Помнится, к ним приходил лектор и рассказывал, что, по статистике, об этом думает восемьдесят процентов подростков. И почти семьдесят из них боятся. Но разве нормально бояться – так? Даже запах мокрой шерсти чудится.

Раздались редкие хлопки, которые тут же подхватили в зале. Ноздря, повернувшись к воспитанникам, командовал безмолвно поджатыми губами: «Активнее! Активнее!»

Еще старик этот, полковник, – что ему нужно в приюте? Люди такого уровня не сидят в комиссии.

– Большое спасибо, господин Леборовски! – Директор взмахом руки остановил аплодисменты. – Ваше выступление, несомненно, полезно нашим воспитанникам, оно поможет им лучше понимать город, приютивший их.

– Вы так думаете? – спросил гость, но директор предпочел не заметить прозвучавшей в голосе полковника иронии.

Леборовски снова оглядел зал – и Нику опять показалось, что полковник смотрит именно на него.

– Может, у господ воспитанников иное мнение? Они хотели бы услышать о чем-нибудь другом? Прошу, задавайте вопросы.

– Ха, я бы спросил! – прошептал Гвоздь.

– Ну что же вы? – уже откровенно насмехался полковник. – Нет желающих?

– Есть! У меня два вопроса.

Ник сам не понял, как оказался на ногах. Голос громко прозвучал в замершем зале:

– Первый: почему во время войны вы пошли служить в «Четвертый отдел»? И второй: чем на самом деле «Четвертый отдел» отличался от УРКа?

«Ой, прав Гвоздь, я допрыгаюсь!» – подумал Ник. Вон у Ноздри морду перекосило.

– Я дворянин и служу своему Отечеству. Я подал прошение о переводе в «Четвертый отдел», потому что служба в нем была необходима Родине, она соответствовала моим представлениям о целесообразности, а главное – там катастрофически не хватало людей, – четко ответил полковник. – Это понятно?

– Не совсем. Поясните, пожалуйста, – вежливо попросил Ник.

– Все желали сражаться с внешним врагом. Такая ненависть оправданна – и, более того, священна. Вот твоя винтовка, твой противник – атакуй, ты защищаешь свою землю, свой народ. Твое дело правое. А следить за своими? Подозревать товарищей? Выносить приговор человеку, который, с точки зрения гуманистов мирного времени, не виновен? Для этого нужно не сомневаться в своем решении. Помнить, что один про́клятый может нанести больший вред, чем трое нейцеских снайперов.

Ник заметил, как директор нервно дернул головой, услышав столь неполиткорректное слово – «про́клятый», но прервать господина Леборовски, члена Городского совета и так далее, не решился. Растерянно моргала Капа, уцепившись за рукав Леща.

– Это правда, которую люди предпочитают не замечать, ведь более комфортного для совести решения – увы! – не придумали. А раз так, думают они, пусть кто-нибудь другой станет убийцей, но не я. Пусть другого считают палачом. Стоит ли удивляться, что в «Четвертом отделе» был дефицит кадров? К сожалению, нет. Теперь понятно? Я ответил на первый вопрос?

– Вполне.

– Идем дальше. Как вы знаете, проклятия делятся на визуально идентифицируемые и неидентифицируемые. Если с первыми существует некая определенность, то по поводу вторых до сих пор ведутся споры. Что считать доказательством причастности про́клятого к преступлению? И считать ли деяние его преступным или просто несчастливым стечением обстоятельств, а его самого – безвинным? Что гуманнее по отношению к такому безвинному? Держать всю оставшуюся жизнь на медицинских препаратах? По сути, превратив в растение. Тратить на это растение деньги налогоплательщиков – ради чего? Не проще ли, если проклятие позволяет, убить носителя сразу? Откройте любой журнал, посвященный политике, юридическим вопросам, экономическим, религиозным, – вы обнаружите, что однозначных ответов, которые устроили бы всех, не найдено. Конечно, общество пришло к некому компромиссу, позволяющему, с одной стороны, защитить себя, с другой – не выглядеть монстром. Но на войне компромиссы неприемлемы.

Леборовски оглянулся на директора – тот сплетал и расплетал пальцы, положив руки на скатерть, – и продолжил:

– Моим первым делом был удачник. Проклятие визуально не идентифицируемое. Но, к счастью, – выделил полковник голосом, – его носителя можно уничтожить без вреда для окружающих.

– Ну дает дед, – хмыкнул Гвоздь.

– Молодой разведчик, хороший, сообразительный парень, смелый. Шестнадцать ходок за линию фронта, глубокие рейды – и ни одной царапины. Две медали. Мог быть представлен к «алому» ордену, а то и «серебряному». Но он всегда возвращался один. Его перестали посылать в группе – погибли все, кто жил с ним в блиндаже. Как обычно поступает Управление регистрации и контроля? Собирают доказательную базу. По каждому случаю проводится отдельная проверка. Если материала накапливается достаточно, подозреваемого тестируют. Как вы понимаете, тесты подбирают осторожно, чтобы не подвергать опасности сотрудников. Естественно, рикошет слабее и с большой погрешностью, его трудно зафиксировать. Палка о двух концах. Если же УРКу все-таки удается извернуться, начинается другая морока: необходимо установить, знал ли носитель о своих возможностях. Это практически безнадежно. Ну и дальше, в зависимости от степени доказанности вины, или ликвидация, или резервация. Проблема, однако, в том, что доказательств обычно мало, а в резервацию удачников лучше не посылать. Девять из десяти побегов – их заслуга. Предположим, он вырвался из-за колючей проволоки. И? Количество экстремальных ситуаций для носителя проклятия возрастает, и пропорционально возрастает количество трупов вокруг него. А ведь есть еще такая элементарная вещь, как транспортировка до места заключения. Вы представляете уровень риска для конвоя?

– Простите! – все-таки решился подать голос директор. – Эти вопросы подробно освещаются на уроках обществоведения…

– В соответствующем ключе, – перебил Леборовски. – Но мы не закончили. Итак, такова работа УРКа в мирное время. «Четвертый отдел» не мог позволить себе подобной роскоши. Квалификация про́клятого осуществлялась единолично офицером. Степень доказанности вины определялась исключительно статистическими данными. В случае если проклятие позволяло уничтожить носителя, проводилась ликвидация – в течение сорока восьми часов спецмедиком Четверки.

Тишина стояла – ни один стул не скрипнул. Капа с красными пятнами на лице растерянно оглядывала подопечных мальков. Дядя Лещ морщился, собирая на лбу складки.

– Я принял дело об удачливом разведчике в производство. На следующий день произвел арест. Семье выслали похоронку: «Ваш сын и муж геройски погиб в бою за…» Материалы дела были засекречены. Архивы закрыты до сих пор.

Директор подскочил из-за стола.

– Поблагодарим господина Леборовски за выступление!

Яростно забил в ладони Ноздря. Полковник, улыбаясь, смотрел в зал. Прямо на Ника.

Глава 2

То ли выступление Леборовски напомнило, то ли запоздало аукнулся карцер, но Нику снова приснился подпол.

…Дождь прошивал редкий осиновый лесок насквозь. Кроссовки скользили по мокрым листьям, джинсы набухли и не сгибались, точно жестяные. Разодранная футболка липла к телу. На спине, там, где прореха была от ворота до подола, вода стекала по обожженным лопаткам. От холода трясся подбородок и подбирался живот. Ник провел ладонью по лицу, смазывая капли, моргнул – и сквозь потоки увидел что-то темное. Лес стал гуще? Ник заторопился, оскальзываясь и придерживаясь за деревья. Вскоре понял: это небольшая избушка. Очень старая, она вросла в землю по наличник единственного окна, и крытая щепой крыша взялась мхом. Рядом – ни огородика, ни хозяйственных построек. Охотничья заимка? Да вроде пустые кругом леса.

Ник скатился по вырытым в земле ступенькам. Он боялся увидеть замок, но в дужках его не оказалось. Потянул за ручку. Разбухшая дверь с трудом приоткрылась, и Ник скользнул внутрь. Рывком прикрыл за собой.

Запах крови – первое, что он почувствовал.

На полу лежал человек в рваной штормовке и брезентовых штанах. Ноги у него были раздроблены и перетянуты жгутами выше колен, плечо иссечено – мясо вперемешку с побуревшими лоскутами ткани. Но умер мужчина не из-за этого: кто-то выстрелил ему в висок. Кровь тянулась полосами от порога и лужей стояла вокруг головы. Светлые, выгоревшие на солнце волосы слиплись прядями.

Ник отшатнулся к стене и, не отрывая взгляда от трупа, пробрался в дальний угол. Съежился на лавке, подобрав ноги. Его била крупная дрожь, да еще привязалась икота. Задерживал дыхание, прикусывал язык, но никак не получалось с нею справиться. Как же холодно! Даже внутри все болит. Затопить бы печку, вон дрова в углу. Но нет спичек. Можно проверить карманы штормовки… Ну что ему сделает мертвец? Тем более это даже не ареф.

Снова тряхнуло от икоты. Ник медленно сполз с лавки, шагнул к телу – и тут до него дошло: мужчина умер недавно, кровь пахнет как свежая. А ноги он перетягивал не сам, одной рукой такой узел не завяжешь. Оружия рядом с телом нет.

Ник метнулся к окошку и протер мутное стекло. Показался лес, залитый дождем. Дрожали под тяжелыми струями осинки. Прислушался: стучало по крыше, капало на пол возле двери.

Бежать? Но куда?

Трепещущие осинки сбивали с толку, чудилось, там кто-то ходит. От дыхания стекло запотело, пришлось снова мазнуть ладонью.

Темная масса между деревьями двигалась.

Ник подавился криком – воздух закупорил горло, не вздохнуть.

Он сразу понял, что это не собаки и даже не волки. Звери были раза в полтора крупнее, двигались плавно, точно кошки. У того, кто бежал первым, бурая с проседью шерсть свисала клоками. Двое других, угольно-черных, казались гладкими.

За те секунды, что Ник не мог шевельнуться, оборотни пробежали треть пути до домика.

Схватился за лавку – подпереть дверь! – но опомнился: открывается наружу. На печь? Нет места!

Тихий царапающий звук заставил Ника попятиться. Оборотень поддевал когтями створку.

Звякнуло под ногой. Кольцо на крышке погреба. Рванул его, точно чеку из гранаты. Дохнуло запахом мокрой земли.

Лестница прогнила, Ник прыгнул – и сразу же ударился коленями. Осев, домик ушел в подпол, оставив пространства не больше метра. Фундамент пытались укрепить, подведя бревна и подсыпав булыжниками. Повезло, что не упал на камни. Ник опустил за собой крышку.

Темно. Дыхание – сиплое, прерывистое, точно после бега. Его могут услышать! Его могут почуять… Повел рукой и нащупал балку. Пополз за нее, стараясь двигаться медленно. Шуршала земля, и Ник обмирал от каждого звука. Над головой уже ходили: поскрипывали доски и слышался – или казался? – цокот когтей. Стать бы маленьким-маленьким! Проскользнуть подальше от лаза. В ту сторону, где лежит труп – кровь под ним пропитала доски, заглушив другие запахи.

Ник сидел, вжавшись в угол, и смотрел на невидимый в темноте потолок. Каменная кладка холодила спину. Он подтянул колени к груди и обхватил руками, сдерживая дрожь. В густом застоявшемся воздухе было трудно дышать.

Для начала оборотни занялись мертвецом: слышалось рычание, возня. Сверху сыпалась земля – Ник вздрагивал, когда попадало на него. Острее запахло кровью, но теперь примешивалась вонь от мокрой шерсти.

Потом один зверь, кажется, улегся спать: долго крутился, проминая лапами скрипевшие доски, прежде чем тяжело упасть.

Двое других бродили по комнате. У Ника свело спину, когда он услышал бряканье железного кольца под лапой. Оборотень поскреб лаз и заскулил. Чует?! Ник пошарил рядом с собой. Под руку попалась лишь заостренная щепка. Сжал ее, но гнилое дерево рассыпалось в кулаке.

Говорят, они сначала рвут горло.

Оборотень попробовал когтем щель по периметру крышки, еще раз звякнул кольцом и наконец убрался. Ник даже не поверил сначала и долго сидел, напряженно прислушиваясь. Потом закаменевшие мышцы обмякли. Осталась тянущая боль, и от спертого воздуха теснило в груди. Вдох получился медленным, прерывистым, Ник едва не закашлялся.

Дождь шел всю ночь, и про́клятые пережидали его в избушке.

Ник иногда проваливался в оцепенение: оглохший и ослепший, он не ощущал себя и не понимал, бред это или на самом деле. Но затем сотрясало ознобом, и мир снова становился осязаемым до боли: холодно, печет спину, ходят над головой оборотни.

Очень хотелось пить. Чтобы заглушить жажду, Ник выскребал между булыжниками влажную землю и слизывал ее с ладони.

Раз чуть не закричал в голос: «Я тут! Вы! Тут я!» – лишь бы все побыстрее закончилось. Прикусил изнутри щеку. Солоноватую слюну проглотил, боясь сплюнуть: ну как хватит такой малости, капли свежей крови, чтобы его почуяли?

Потом стало все равно. Ни страха, ни жажды, ни холода. Даже не понял, когда оборотни ушли…

…Проснулся за пару минут до звонка. Вставал тяжело, с гудящей головой. Бесило все: спутанные шнурки на кроссовках, вывернутая наизнанку майка, радостный Карасиный голос и тупая морда Кабана. В туалете раздраженно отпихнул Грошика от раковины. Сунул в рот зубную щетку и сморщился – опять мятная паста, гадость!

В столовой шумели от предвкушения выходного. Капризничали малыши, не доросшие до самостоятельных прогулок, между ними металась взъерошенная Капа. Ник сжевал творожную запеканку и вернулся в спальню. Там перекрикивались, искали вещи, ругались из-за похожих носков, в углу Жучара выжимал долг у Бобочки.

– Немой, займи пять грошей! – кинулся Карась.

– Ex nihilo nihil fit.

– Блин, Немой! – взвыл Карась.

– Нету, говорю.

Постепенно шум стихал. Наконец даже медлительный Кабан выкатил из спальни.

Моросило – серо и нудно, совсем не по-весеннему. В парке за окном сквозь хмарь проступали темные силуэты тополей, качали голыми ветками. Бежало по стеклам, и на подоконнике уже набухла лужица.

Ник в нарушение всех правил валялся с книгой на кровати. На соседней лежал Гвоздь, закинув ноги на спинку, и горестно вздыхал. Гвоздю хотелось курить, а сигареты вчера Карась не принес, побоявшись идти через вахту в дежурство Ноздри. Клялся притащить сегодня, но пропуск у него был до семнадцати ноль-ноль. Долго еще ждать.

– Че читаешь? – прицепился Гвоздь.

Ник молча показал обложку.

– А похавать ничего нет?

– Откуда?

Нарочито громко Ник перевернул страницу.

– Слышь, Немой, а ты ночью орал и брыкался. Как припадочный. Чего вспомнил-то?

– Контрольную у Циркуля.

Ник скользил взглядом по строчкам, бездумно складывая буквы в слова.

– Да ладно! Колись!

– Ну почему сразу вспомнил? – рассердился Ник.

– А чего тогда?

– Просто мысли дурацкие. Карась еще вечером пристал с этим медосмотром и своими новыми методиками. Спрашивал, не тянет ли меня кровь пить. Вот и приснилась всякая ерунда.

– Опа! – обрадовался Гвоздь. – Немой, а ты че, боишься?

Ник посмотрел на него поверх книги.

– Представь себе, да.

Гвоздь хмыкнул. Перевернулся на бок – скрипнула панцирная сетка – и начал постукивать по тумбочке. В неровном ритме с трудом угадывался «Черный парад». Ник поморщился – он не любил эту песню. «К черту день, наше время пришло. Мы – хозяева ночи! Наши когти остры, наши зубы тверды…» Этих бы сочинителей да в тот лесок.

– Я зиму, ну, до Арефа, в Мактаютском интернате кантовался. А у них летом Псы побывали. Никого не нашли, конечно. Но пацан один потом ссаться по ночам стал. Говорят, когда к тебе подходит Пес, то всю душу выворачивает. Страшно до жути и блевать тянет. У них как раз столовку оцепили, так двое завтрак вернули.

– Очень интересно.

Ник вернулся к началу страницы, прочел заново – и снова ничего не понял.

Тумбочка отзывалась на удары пальцев, все явственнее выговаривая: «Мы – хозяева ваших душ! Ночь – время пророчеств!»

– Гвоздяра, ты достал! Посмотри у Кабана под ножкой кровати, там доска поднимается. Слева.

– Опа!

Заскрежетало, стукнуло.

– Ты глянь, есть! Вот скажи, Немой, как это – ты про захоронку знаешь, а я нет?

– Потому что мне она не нужна, – ответил Ник, не поднимая головы от книги.

Гвоздь выглянул в коридор.

– Эй! Ты, мелкий! Тебе говорю! На стреме постоишь, понял? Че? Подождет твой сортир.

Снова заскрипела кровать – Гвоздь устраивался поудобнее. Щелкнул зажигалкой.

– А Кабан-то шикует. Ты смотри, «Герцогские», с фильтром, две насечки. Ну, это хрен ему, «Северными» верну, чтоб не жирел. Откуда только гроши, вот вопрос. Может, трясет? Засыплется, дурак. Слышь, Немой?

Ник не ответил.

Мелко стучало по подоконнику. Горели лампы, сбивая с толку – то ли еще утро, то ли время к обеду. Дым медленно утекал в открытую форточку, и в спальне пахло мокрой землей, мокрым железом и табаком.

– Немой, а помнишь? – спросил Гвоздь. – Тоже дождь, как тогда. И вообще. Только ты не в книжку смотрел, а в стенку. Я еще подумал: во, блин, везуха, с психом заперли. И как тебе в морду не дал? Кулаки же чесались! Чего ни спросишь – молчит. Цаца нашлась!

Ник улыбнулся уголком губ.

– Только это ж осенью было.

– А все равно похоже.

…Да, тоже пахло мокрым железом и мокрой землей – что по ту сторону забора, что по эту. Серое сент-невейское небо за оградой больничного парка было точно таким же, как над прогулочными дорожками, и так же моросил дождь. Но стоило шагнуть за калитку, и закружилась голова.

– Садись, – поторопили его, открывая дверцу автомобиля.

– До свидания, – протянул руку доктор Валиев. – Удачи!

Ник равнодушно пожал. Он хотел только одного: уехать отсюда как можно скорее.

Машина тронулась. Мелькнула серо-розовая стена больницы – Ник отвернулся.

Стекла быстро запотели. Дома, и так зыбкие за пеленой дождя, исчезли из виду. Сквозь мутную серость проступали и гасли разноцветные пятна светофоров. Вздыбилась темная громада моста. В салоне приторно пахло кокосовой отдушкой, и Ника начало подташнивать.

Мужчина, сидящий рядом с шофером, повернулся.

– Повезло тебе, парень. А чего не спросишь, куда едем?

Ник пожал плечами. Его на самом деле это не интересовало. Главное – больница осталась за спиной. И тот кабинет, в котором каждый день мучили вопросами, так что чувствовал себя он препарированной лягушкой, – тоже позади. «Я смог», – подумал Ник, и у него тихонько булькнуло в горле. Как же хотелось сорваться! Швырнуть докторам их бумажки, крикнуть: «Какое вы имеете право?!» Спрашивать – так. Спрашивать – об этом. Но он выдержал. Ногти впились в ладонь – Ник вспомнил, как стоял над кроватью белобрысого Янека. Пацан лежал, раскинув руки, и под полуприкрытыми веками виднелись полоски белков. А по лицу плыла, сминаясь, точно восковая, дебильная улыбка. Подошел санитар, оттеснил от кровати и начал перекладывать мальчишку, не заботясь, что одеяло упало на пол. Голое тело казалось жалким, и смотреть на это было стыдно. «Никогда!» – поклялся себе Ник. Он никогда не даст им повода вколоть ему эту «успокаивающую» дрянь.

Мелькнул поднятый шлагбаум. Машина въехала под него и остановилась.

Дождь совсем разошелся. Ник не смог разглядеть вывеску, так быстро его пихнули в двери. Испуг – снова больница! – кольнул и пропал. Да, это было казенное учреждение, но точно не лечебница. Скорее походило на казарму или общежитие. За деревянной решеткой, увитой искусственным плющом, виднелась столовая. На стенде висели объявления и стенгазета – старая, еще весенняя, с подснежниками. «Бельевая», «Кладовщик» – значилось на табличках. Ник следом за мужчиной поднялся на второй этаж. Прошли длинным коридором с рядом белых дверей, отличающихся номерами.

– Заходи.

Узкая комната. По обе стороны кровати, разделенные тумбочками. Шерстяные пледы, подушки стоят кокетливыми уголками. В конце прохода письменный стол, рядом кресло. Телевизор на кронштейне, бормочет тихонько. В углу у двери приткнулся шкаф. Ник сначала изучил обстановку, чтобы убедиться: да, это не больница.

– Ты знакомься, а я побегу, нужно тебя зарегистрировать, – помахал папкой мужчина.

В комнате находился еще и мальчишка, тощий, в футболке с широким воротом. Он примостился на подоконнике и, стоило закрыться двери, достал из-за спины сигарету. Хлопнула форточка. Пахнуло мокрой землей и железом – окно было забрано решеткой.

– Салют! Меня час назад перевели сюда из Двенадцатого госпиталя. Не знаешь, что за хрень? – мальчишка обвел рукой комнату.

Ник качнул головой.

Пацан выбросил окурок в форточку и помахал ладошкой, разгоняя дым.

– Денис Глеймиров, – подал он руку.

– Ник.

Новый знакомый приподнял брови.

– И все? Просто Ник?

– Да.

Ник снял ветровку и повесил на спинку кровати. Присел, расшнуровывая кроссовки.

– Ты что, засекреченный агент? – не унимался Денис. – Эй! Слышь?

Мокрый узел поддавался с трудом. Ник наконец справился, скинул обувку и лег поверх пледа. Закинул руки за голову.

Дождь стучал по подоконнику. Сквозь мутное из-за потоков воды стекло виднелась кирпичная стена.

– Чего молчишь?

Денис перебрался на соседнюю кровать, взбил кулаком подушку и запихал себе под спину.

– Алё, прием! Ты откуда?

Ник нехотя ответил:

– Из психушки.

– Опа! Че, правда? Круто! А ты буйный или так, чудишь помаленьку?

Он еще долго доставал вопросами, Ник отмалчивался. В конце концов Денис разозлился так, что был готов лезть в драку. Но начали приводить других мальчишек – к ним и в соседние комнаты, – и Денис отвлекся.

Комната наполнилась голосами. Ник не вслушивался, лежал и смотрел в потолок. Только раз повернулся к телевизору: в лечебнице к экрану пускали в определенные часы, когда шли детские фильмы или концерты, сейчас же передавали новости. Заседал сенат, в Арефских землях обстановка оставалась нестабильной, на севере дожди губили урожай. Показали мальчишку лет четырнадцати, у него были сердитые глаза. За спиной у мальчишки стоял пожилой мужчина в темном костюме. В одном из кадров мелькнули Псы – силуэты всадников на фоне полуденного неба. Благообразный господин рассказал, как счастлива столица Федерации приветствовать л-рея.

Ник равнодушно встал с кровати, когда их вызвали, чтобы «сделать радостное объявление». В кабинет с длинным столом набилось человек двадцать, младшим лет по десять, старшие – его ровесники. Сообщение выслушали в молчании.

Денис тогда сообразил первым. Поднял руку:

– Разрешите спросить? А в этом самом лучшем детском доме все воспитанники ходят в ту гимназию?

– Нет. Невейская гимназия – первое учебное заведение после столичных. Очень большой конкурс и соответствующая оплата. Вас примут без экзаменов, а платить будет король, статья расходов уже одобрена сенатом.

– Шикарно, – прокомментировал Денис и дернул губой – натянулся на подбородке шрам.

Потом долго дискутировали в спальне у старших. Кто-то радовался, кто-то злился. Один малыш забился в угол и тихонько ревел. Ник снова валялся на кровати, бездумно скользя взглядом по лицам, но теперь молчал и Денис. Смотрел на всех с непонятной усмешкой.

Когда мальчишки прокричались, Денис сказал презрительно:

– Лопухи.

– Да! – вскинулся темноволосый пацан. – Я же говорю! Еще благодарить побегут, идиоты. Да за родителей наших они теперь обязаны…

– Засохни, – оборвал Денис. – Нашел, что чем мерить. Торгаш.

Темноволосый побагровел.

– Ты!..

– Я, в отличие от тебя, не дурак. Вы что, не поняли, какая тут подстава? Готовьтесь, парни. Нас там будут серьезно прессовать.

В комнате удивленно затихли. Денис постучал пальцем по лбу.

– Думать-то надо. Во-первых, мы новички, а там своя стая. Во-вторых… Я че, зря спросил про гимназию? Им, значит, средненькая школа и ПТУ, а нам? Им гроши, а у нас приличное денежное содержание. Они, значит, с детства в казенных стенах, а у нас родители были. Да, были! – крикнул Денис, и малыш в углу заплакал сильнее.

– Там же хороший детдом, – неуверенно сказал кто-то.

– Значит, темную устроят без кастетов, вот и вся разница.

– С чего ты взял?!

– Из опыта. Я этих заведений перевидал – во! – Денис чиркнул себя ребром ладони по горлу. – У меня отец инженер-мостостроитель. Мать часто с ним моталась. Они на Харре работали, я к ним на каникулы приехал.

Все молчали. Слышно было, как стучит дождь и сухо кашляет Денис.

– Так что готовьтесь, парни, – повторил он, продышавшись. – Берегите ваши задницы.

Ник повернулся к нему.

– А что будешь делать ты?

– Опа, Немой заговорил! В каком смысле я?

– Ну, пока мы будем беречь свои задницы, чем ты займешься?

Денис усмехнулся, под нижней губой опять проступил неровно заживший шрам.

– Я? Найду вожака и перегрызу ему горло. Есть возражения?

– Никаких.

… – Шикарно мы тогда с Жучарой схлестнулись, – бормотал Гвоздь. – А когда Череп явился порядок наводить, думал: всё – хана. Зато со скуки не дохли, скажи?

– Я предпочитаю другие развлечения.

– Хорош нудеть! – Гвоздь потянулся, чтобы отобрать книгу, но Ник выставил локоть.

– Э, у вас тут чего, драчка? – заглянул дежурный. – Немой, тебя к директору!

Ник удивленно придержал страницу.

– Обалдели? Воскресенье на дворе. Какой, на фиг, директор?

– Двигай! Срочно!

– Чудны дела, – протянул Гвоздь, с любопытством разглядывая Ника. – А может, ты взаправду, как Карась говорит, того? По новой методике.

Ник покрутил пальцем у виска и сунул книгу под подушку.

На третьем этаже было тихо, только в кураторской бормотал телевизор. Ник прошел до конца коридора. Здесь, в тупике, царил полумрак: бархатные портьеры загораживали и без того тусклый день.

А если все-таки сняли «квоту» по медицинским показателям?! Ладони вспотели. Вытер о джинсы, прежде чем взяться за ручку.

В приемной тихонько гудела кофеварка. Секретарша вынимала из шкафа тонкие фарфоровые чашечки. Она сердито посмотрела на Ника из-под золотистой челки и мотнула головой:

– Проходи! Чего натворил-то? Выдернули из-за тебя в выходной!

Ладони, как назло, опять стали влажными. Нет, обратно в психушку он не поедет! Лучше под мостом ночевать.

– Разрешите, господин директ… – Ник сбился и закончил невнятно.

Сбоку, в гостевом кресле, сидел Георг Станислав Леборовски – на этот раз снова в штатском, но на лацкане у него поблескивал значок: герб Городского совета с голубой полоской в уголке.

– Конечно, мы тебя ждем. – Директор лучился от счастья, словно ждал Ника последние лет десять, и тот наконец явился. – Присаживайся! Нинель, кофе готов? И принеси мальчику конфет. Ну, что ты встал? Входи же!

Леборовски молча кивнул.

Ник опустился в кожаное кресло. Он был в этом кабинете второй раз в жизни; первый – когда только попал в детдом, и сесть тогда ему не предложили.

Секретарша вплыла в кабинет с подносом. Бровь у нее была удивленно изогнута.

– Конфет? Но я не держу тут конфет!

Перед Ником оказалась крошечная чашечка на блюдце. Пахнуло странно: непривычно, но знакомо.

– Извините, я не хотел бы задерживаться, – сказал Леборовски.

– Да-да, конечно! Нинель, ты свободна.

Директор дождался, когда за секретаршей закроется дверь.

– Вы сами скажете мальчику?

– С вашего разрешения.

Леборовски пододвинул к себе папки, лежавшие на директорском столе. Снял первую – толстую, растрепанную.

– Это – копия поискового дела, заведенного три года назад. – Он положил ее перед Ником.

Следующая оказалась тоненькой, в новой хрустящей обложке.

– Материалы по экспертизе, тоже можешь ознакомиться.

– Сейчас? – не понял Ник. К папкам он не притронулся.

– Я бы предпочел, чтобы ты сделал это на досуге, там много бумаг. Надеюсь, пока будет достаточно официального заключения.

Леборовски передал Нику листок с веером печатей и длинной колонкой подписей.

Плотно набранные строчки сливались перед глазами: «…проведено исследование… согласно документально подтвержденным… см. таблицу № 2… анализ показал…»

– Ты ошибся в одной букве, – сказал Леборовски. – Тебя зовут не Ник, а Мик, Микаэль.

«… считать установленным, что Николас Зареченский и Микаэль Родислав Яров одно и то же лицо».

Ник сглотнул – в кабинете резко, до желчи, пахло кофе.

«…Микаэль Родислав Яров одно и то же…»

Он положил лист и открыл поисковое дело. К первой странице скрепкой был прихвачен фотоснимок, крупнозернистый в центре и размытый по краям. Высокий темноволосый мужчина обнимал коротко стриженную женщину – оба в джинсах и свитерах, улыбаются. Женщина одну руку положила на плечо пятилетнему малышу, другой держала за локоть мальчишку постарше.

В этом, втором, Ник узнал себя – или, скорее, угадал. Слишком давняя фотография, года за три до Арефского мятежа.

– Что с ними? – ровно произнес Ник.

Нет, это другой мужчина, не тот, что лежал убитым на площади перед автовокзалом.

– Марина Ярова и ее сын Денек погибли при попытке выехать из Фергуслана, – голос Леборовски звучал сухо, отставной полковник констатировал факт. – Их тела удалось опознать. Родислав Яров считается пропавшим без вести, но, по словам очевидцев, он присоединился к отряду Павловича. Отряд был полностью уничтожен на перевале Карыч, через который шла прямая дорога на Фергуслан.

Марина, Родислав, Денек, Микаэль – чужие имена. «Микаэль Яров», – произнес про себя Ник, каждую букву на языке опробовал, но ничего не почувствовал.

– Мы жили в Арефских землях?

– Нет. Ваша семья отдыхала на Белхе, у друзей. А вообще твой отец носил погоны, и вы часто переезжали. Насколько мне известно, он хотел подать рапорт и перевестись в Сент-Невей, но не успел.

Ник понимал, что должен спрашивать – много, жадно, – но в голове было пусто. Закрыл папку, пряча фотографию под картонную обложку.

– Я могу взять документы?

– Безусловно.

Директор, о котором Ник успел забыть, шевельнулся в кресле.

– А вы что же, не сообщите мальчику?

– Я сам, – жестом остановил его Леборовски. – Микаэль…

Полковник замолчал. Наверное, давал время осознать: да, обратился именно так.

«Микаэль Яров», – мысленно повторил Ник. И снова – ничего.

Пауза затягивалась.

Нику хотелось потрогать папку, но он не шевельнулся.

– Микаэль, – снова заговорил полковник. – Девичья фамилия твоей матери – Леборовски. Марина Георг Леборовски. Ты мой внук.

Ник отодвинул чашку с кофе – воняло нестерпимо, пережженными зернами. Как можно пить такую гадость?

– Ты понимаешь, что тебе говорят? – мягко, словно у дурачка, поинтересовался директор.

Ник посмотрел с недоумением: странный вопрос. Или он сделал что-то не так? Но не бросаться же на шею этому полковнику!

– Да, конечно, понимаю.

От кофейного запаха першило в горле и говорить было трудно.

– Это все? Я могу идти?

– Ты разве?.. – растерялся директор.

Полковник перебил:

– Микаэль, я приехал за тобой. Собирайся. Я подожду столько, сколько нужно.

Ник встал, ухватившись за край стола. Дерево мягко подалось под рукой, пришлось стиснуть пальцы, удерживая равновесие.

– Да. Я сейчас.

В приемной изнывала от любопытства секретарша. Увидев Ника, она всполошенно вскочила.

– Что случилось-то? На тебе лица нет!

Ник обошел женщину и рванул дверь.

В коридоре тоже пахло кофе.

Ковер на лестнице заглушил шаги. Вниз, быстрее. Второй этаж, проскочить мимо дежурного. По стертым гранитным ступеням в гулкий холл и сразу в сторону, за колонны.

В дальнем туалете никого – малыши сюда не допускались, а старшие почти все были в городе.

Ник дернул оконный шпингалет и зашипел, прищемив кожу. Створка открылась с треском. Оторвались и повисли тряпичные ленты с клочками потемневшей ваты. Ник перегнулся через подоконник в мокрый парк. Надсадный кашель скреб горло, рвался сухими хрипами, точно хотел взрезать изнутри. Казалось, еще немного, и Ник выхаркнет легкие с кровью.

Кашель прошел. Ник повис на подоконнике, обессиленный. На лицо оседала морось. Облизнул губы, и вкус дождя приглушил кофейный запах.

Значит, Микаэль Родислав Яров.

За влажной пеленой двигались темные силуэты деревьев. Прогудел теплоход – ветер принес звуки с Лады. Ник протянул руку, точно проверяя мир на прочность. Серая морось подалась, пропуская. Пальцы коснулись тополиной коры. Она крошилась, деревья в парке были старыми. Ник с силой провел ладонью вниз, но не почувствовал боли, только дышать стало почему-то легче.

Отряхнул руки. Нужно идти.

Возле спальни его перехватил дядя Лещ. Посмотрел с тревогой.

– Ты как?

– Нормально.

Воспитатель протянул новенький рюкзак с блестящими пряжками.

– Собери личные вещи, а из учебки мы потом перешлем, что у нас по учету не проходит.

Ник кивнул.

В спальне попахивало куревом. Умиротворенный Гвоздь стащил из-под подушки книгу и читал с середины.

– Хренотень какая-то, – сказал он, увидев Ника. Прищурился на рюкзак. – Началась раздача новогодних подарков? Рановато!

Ник открыл тумбочку. Что ему собирать? Казенные трусы? Вот стопка книжек – его, личные. Кружка с рисунком: кораблик на фоне Морского собора. Ремень поприличнее тех, что выдавали в приюте. Коробка кускового сахара. И все.

«Рафинад» Ник перекинул на соседнюю кровать.

– Денис, я уезжаю.

– Опа. И куда же?

– Родственники нашлись.

Гвоздь окинул его взглядом и сказал уверенно:

– Гонишь! Колись, эти суки «квоту» сняли?

Ник мотнул головой, потом спохватился:

– Не знаю. Я ж теперь вроде… ну…

– Коня е… – зло оборвал Гвоздь. Кажется, он поверил. Сел на кровати, пнул рюкзак. – А ниче, видать, обеспеченные родственнички. Ну и как же тебя зовут, Немой?

Лицо у Гвоздя перекосилось, ясно виднелся под нижней губой шрам.

– Микаэль Яров.

Ник поднял рюкзак и пошел к двери.

Гвоздь обматерил его в спину.

На подъездной дорожке стоял «Янгер». Рядом застыл директор под зонтиком.

– Рюкзак можешь положить на заднее сиденье, – сказал новоявленный дед, он уже сидел на водительском месте.

Ник открыл дверцу, чувствуя, как следят за ним любопытные малыши – они облепили окна на первом этаже, и дядя Лещ с Капой даже не пытались их отогнать.

– Я надеюсь, что пребывание у нас ты будешь вспоминать с теплотой и благодарностью. – Директор схватил Ника за руку и потряс, а сам при этом смотрел на полковника.

– Непременно.

– Тебя и твоего деда мы рады видеть у нас в гостях…

– Не забудь пристегнуться, – скомандовал Леборовски, поворачивая ключ в замке зажигания.

– До свидания, господин директор.

Ник опустился на сиденье. Ремень сразу же попал под руку, щелкнул замком.

Машина резко стартовала, сторож в брезентовом плаще едва успел развести створки ворот. В плотном потоке, казалось, не было места даже велосипедисту, но «Янгер» легко втерся на крайнюю правую полосу и тут же перестроился влево, наращивая скорость.

– Ты извини, но у меня мало опыта в общении с детьми, – сказал Леборовски. – Воспитанием занималась Кристи. Я все больше мотался по гарнизонам.

«Янгер» перемахнул через Ладу и двинулся в исторический центр.

– Кристина, твоя бабушка, умерла семь лет назад, – уточнил Леборовски.

Туристический автобус перекрыл улицу, пытаясь припарковаться у Старого музея. «Янгер» свернул, уходя на Большую Корабельную.

– Как мне вас называть?

Леборовски покосился на него.

– Как тебе удобно. Можешь дедом, можешь Георгом.

Ник думал, они остановятся возле одного из Корабельных особняков, но «Янгер» снова повернул.

Машина вырвалась из города на Дачное шоссе. Тонкие высокие сосны по обе стороны дороги слились в сплошную полосу. Мелькнул полицейский пост, и сразу за ним показался съезд, перекрытый шлагбаумом. «Янгер» нырнул под него прежде, чем тот успел до конца подняться.

Узкая улочка была пустынна. За глухими заборами виднелись деревья, кое-где просвечивали мокрые от дождя крыши. Ник заметил пару камер наблюдения.

«Янгер» вкатился в распахнутые ворота – железные створки тут же начали смыкаться – и медленно поехал к двухэтажному особняку. Слышно было, как шуршит под колесами гравий. Сквозь тонированные стекла Ник видел черные массивы кустов, за ними проступали силуэты деревьев. Проплыла белоснежная крыша беседки – колонны, что поддерживали ее, растворились в дожде.

– Это загородный, малый дворец Леборовски. Построен сто восемьдесят лет назад. Правое крыло заброшено, наш род вырождается. Кроме твоей матери у нас с Кристиной было еще двое сыновей. Но один родился слабым, вы́ходить не смогли – послевоенные годы! Другой уже студентом погиб в экспедиции, которую организовал УРК. Искали тайные поселения про́клятых.

Георг говорил достаточно равнодушно, чтобы Ник спросил:

– Оборотни задрали?

– Почему непременно оборотни? Во-первых, есть и другие проклятия. А во-вторых, просто грузовик сорвался на горной дороге. Бывает и так.

«Янгер» остановился.

– Выходи. Я загоню машину в гараж.

Ник вытащил рюкзак и, запрокинув голову, стал рассматривать дом. По фронтону шла лепнина: шпаги и старинные пистолеты, перевитые лентами. В центре выделялся герб, детали отсюда было не разобрать. Поблескивал на крыше флюгер в виде косматого льва, сбоку от него торчала антенна. Крыло, что уходило вправо, казалось слепым из-за деревянных щитов на окнах. Мраморное крыльцо в четыре ступени огораживали кованые перила, по углам приткнулись вазоны с влажной черной землей.

– Ну, заходи, – появился из-за спины Георг. – Это и твой дом.

Сразу за порогом оказался полукруглый холл с белоснежными лестницами. В простенке между ними висел портрет мужчины в камзоле, с двумя настороженными борзыми у ног.

– Улс Боровски, основатель рода. Его заслуги были признаны короной, и Улс получил право на приставку «Ле». С него Леборовски и вписаны в Королевскую книгу. Это копия, оригинал кисти Петрольчи висит в Старом музее.

Георг толкнул дверь, ведущую налево. Открылась анфилада – сумрачная, с паркетным полом и панелями из темного дерева на стенах.

– Малая гостиная, потом музыкальная, библиотека, столовая. Дальше крыло перестроено под хозяйственные нужды.

Ник на мгновение опустил веки. В затылке накапливалась тяжелая боль, казалось, там переливается свинец.

Послышались шаги – гулкий стук каблуков, – и появилась молодая женщина в строгом темно-синем платье.

– Добрый день, господа! Микаэль, рада приветствовать вас.

– Познакомься, это Александрина, она занимается домом.

Ник наклонил голову.

– Со всеми бытовыми вопросами можешь обращаться к ней.

Женщина улыбнулась с точно вымеренной долей искренности.

– Господин Георг, когда подавать обед?

– К трем, пожалуйста. Пойдем, Микаэль, я покажу второй этаж. Он реконструирован и более приспособлен для жизни.

Пока они поднимались, Георг рассказывал:

– Из прислуги еще Леон, он автомеханик, электрик, плотник, садовник. Живет здесь же, во флигеле. Потом познакомишься, у него сегодня выходной. Ну, и по случаю генеральной уборки, конечно, приходят люди.

На втором этаже было светлее – арочные окна от пола до потолка выходили в сад. Между ними тоже висел портрет, но уже женский. Дама в бордовом платье стояла у камина, борзые у ее ног спали.

– Жена Улса, Эльга. Тоже копия, – прокомментировал Георг. – Второй этаж обычно занимали хозяйские покои, я не стал отступать от традиции. По эту сторону мой кабинет и личная библиотека, дальше небольшая гостиная, гардеробная, спальня, ванная. Тебе сюда. – Хозяин прошел до конца коридора и толкнул дверь. – Здесь когда-то жил Максим.

– Который погиб в экспедиции?

– Да. Тебя это смущает?

Ник покачал головой.

– Кабинет с выделенной зоной отдыха, из нее выход в спальню. Там отдельная туалетная комната, правда, маленькая, с душевой кабиной. Но тебе, я думаю, будет достаточно.

– Вполне.

– Тогда устраивайся. Помойся, переоденься и спускайся к обеду. Не буду мешать.

Георг вышел, притворив за собой дверь.

Ник опустился в кресло и уронил рюкзак под ноги. «Помойся»! Можно подумать, его из тюрьмы забрали.

Боль в затылке все нарастала, пришлось обхватить голову и сжать виски ладонями. У него не могло быть дедули попроще? Без фамильных особняков.

Переждав приступ, Ник поднялся и медленно оглядел комнату. Мебель добротная, темного дерева, старая, но не старинная. На застекленных полках книги, микроскоп и картонные папки. Громко тикают напольные часы, мотается блестящий маятник. На стенах гравюры, все одной серии: подвиги Гарлея. Вот он голыми руками убивает оборотня, вот зеркальным щитом отражает черный взгляд, а вот пленит ведьму.

Часы захрипели – Ник вздрогнул от неожиданности – и гулко отбили дважды. Дедуля просил спуститься к трем. Явиться минута в минуту? Нарочно опоздать? Не хотелось ни того ни другого.

Ник подошел к окну и отвел тяжелую портьеру. Отсюда виднелся сад, полускрытый моросью. Здоровенный дуб касался ветками стекол, почки на нем набухли и были готовы лопнуть.

Отвернувшись от окна, Ник прошелся по комнате. Щелкнул выключателем – вспыхнула трехрожковая люстра. Открыл створку книжного шкафа. Сверху стояли иноязычные и энциклопедические словари, дальше – справочники по алгебре, геометрии, истории, географии. Потом шел ряд новеньких учебников. Ник вытащил «Литературу». Восьмая параллель, все правильно.

Учебник Ник положил на стол и перешел в спальню. В небольшой комнате поместились узкая кровать и шкаф, занявший всю ширину стены. Дверца легко поехала в сторону, стоило коснуться ручки. Ого! Богатый гардероб, чего только нет, начиная от футболок и заканчивая костюмами. Ник прикинул на глаз: размер его. Так, а это что? Он вытащил мундир, серо-зеленый, с гимназической нашивкой. Отличного сукна, облегченный, как у «деток». Примерил. Мундир сел точно по плечам, и длина рукавов подходящая, а ведь приютская одежда, скроенная по усредненному стандарту, всегда оказывалась куцей.

Бегом, не снимая мундира, вернулся к книжному шкафу. Ну конечно! Задачник Магниценского и второй том «Геометрии» Лакаля, сборник олимпиадных вопросов по физике, пухлая хрестоматия с текстами на фралейском – все по углубленной программе гимназии.

Ник вернул книги на полки, аккуратно выровнял корешки. Интересно. Медкомиссия была в пятницу. Получается, Леборовски за три неполных дня, причем полтора из них пришлись на выходные, успел получить заключение комиссии, выступить в детдоме, договориться с директором, да еще между делом полностью экипировать внука.

«Ладно, разберемся», – подумал Ник.

Туалетная комната действительно оказалась маленькой. Ник выдавил на ладонь шампунь и понюхал. Пахло вкусно, но незнакомо.

Долго стоял под тугими струями. Вода обжигала кожу и заворачивалась воронкой у ног.

«Я – Микаэль Яров, – повторял Ник, беззвучно шевеля губами. – Меня зовут Мик».

Он поднял руку к глазам. Повернул, согнул пальцы. На указательном – шрам. Сжал кулак, напряг и расслабил мышцы. Тело слушалось, как обычно. «Микаэль Родислав Яров».

Вдруг пробрало ознобом. Ник выскочил из душевой кабины, едва не упав на скользком кафеле. Торопливо протер запотевшее зеркало. Лицо отразилось напряженное и испуганное, но ничуть не изменившееся.

«Микаэль Яров?»

Приподняв со лба волосы, Ник посмотрел на рубец. Это его, у Мика такого не было. И вот этой отметины возле уха тоже. Мик не знал, как пахнет оборотень после дождя, насколько сильна отдача у армейского «ТР-26» и как долго болит обожженная спина.

«А ты – все знаешь? Все помнишь?»

Ник закрутил кран и вышел.

Приютская одежда лежала на стуле. Надевать ее снова было глупо, по какой бы причине он это ни сделал – из упрямства или потому, что чувствовал себя чужим в этом доме.

Ник задумался, стоя перед шкафом. Прикосновение к серому пуловеру показалось знакомым: значит, он носил такое? Мягкая тонкая шерсть, явно дорогая.

Он выбрал джинсы и простую черную футболку.

Часы пробили трижды, когда Ник вышел из комнаты.

На первом этаже посветлело – за окнами прояснилось, и сад проступил из мороси. Задержался на минуту, вглядываясь в тропинки. Он бывал там? Лазил по деревьям? Играл в прятки с братом? Катался на велосипеде?

«Микаэль Яров».

Снова начала копиться в затылке боль.

Ник представлял столовую огромной, как в исторических фильмах. Стол на двадцать персон, хрустальные люстры, салфетки с фамильными вензелями, фарфор и коллекция вилок. Однако через гостиные и библиотеку он попал в небольшую комнату с буфетом. Люстры не было, только небольшие светильники в простенках. Потолок расписан: облака, ангелочки на цветущих деревьях. В камине за кованым экраном горел огонь, отражаясь в медном ведерке для угля.

Георг сидел во главе стола. Для Ника накрыли слева от него.

– Извините, я немного опоздал.

– Ничего, ты же не в казарме. Хотя, конечно, мне было бы проще, если бы ты придерживался устоявшихся традиций.

Александрина открыла супницу – пахнуло мясным бульоном.

Ник присел к столу, окинул взглядом приборы. Ну, могло быть и хуже. Он вытянул салфетку из кольца. Накрахмаленная ткань хрустнула в пальцах – знакомо, привычно.

– Я часто бывал в этом доме?

– Не очень.

Георг дождался, когда Александрина выйдет.

– Я уже говорил, вы много переезжали. Родислав был майором УРКа, генеральным инспектором. Кстати, какое-то время мы работали вместе. Потом Родислав подал рапорт и перевелся. Вы не приезжали сюда четыре года, если считать до Арефского мятежа.

Дед помолчал, потом добавил:

– Я понимаю, Микаэль, тебе сейчас трудно осознать все. Много бессистемной информации.

– Ничего, я постараюсь, – вежливо ответил Ник.

На самом деле у него кружилась голова. В комнате было душно, от камина тянуло жаром и почему-то пахло пережженными кофейными зернами.

– Ешь, Александрина вкусно готовит.

Ник послушно опустил ложку в тарелку. В прозрачном бульоне плавали морковные звездочки и цветные ромбики из перца.

– Когда вы узнали, что ваш внук – это я? Там, наверху, все приготовлено.

Георг улыбнулся.

– Дней десять назад. Но окончательно уверился в этом, увидев тебя на комиссии. Медицинское заключение оставалось просто формальностью.

Железный дедуля.

– Я забыл на столе у директора документы. Поисковое дело.

– Они у меня. Заберешь потом.

Ник отодвинул тарелку, доесть он не смог. Хотелось поставить локти на стол и подпереть голову, но он сидел прямо, дожидаясь, пока Александрина переменит блюда.

Золотистая жареная картошка лежала горкой, отбивная была посыпана незнакомыми травками.

Ник рассеянно взял вилку и заметил, как следит за его руками Георг.

– Что-то не так?

– Напротив. У тебя сохранились привычки. Марина всегда заботилась о вашем воспитании.

Его и Денека. Ник попытался представить, каким он был, его брат, но не смог.

– Я потратил три года на твои поиски, – голос деда звучал напряженно и сухо. – Мы с Мариной созванивались, и я знал, что вы собираетесь провести отпуск на Белхе. Потому в запросах указывал Фергуслан. Мне и в голову не приходило, что ты сможешь уйти в горы. А когда спустя полтора года добился полномасштабного розыска, было уже поздно: тебя записали Зареченским, и нигде не значилось, что фамилия придумана. Ты знаешь, есть интернат, где содержатся безнадежно искалеченные мальчики и девочки. Те, кто уже не сможет назвать своего имени. Я ходил между койками и боялся, что ты среди них, но я не узнаю тебя. Прошло столько лет с тех пор, как мы виделись.

– Почему вы были уверены, что я жив?

– Ты не мог не выжить. Потом ты это поймешь.

Ник ковырнул вилкой отбивную.

– Если не хочешь есть, я скажу, чтобы подавали кофе.

Замутило, и снова, как в директорском кабинете, подкатила к горлу желчь.

– Не надо. Вы извините, но я почему-то засыпаю, – сказал Ник и добавил, опережая деда: – Нервы, наверное. Можно, я лягу?

– Да, конечно, иди.

В спальне Ник сбросил кроссовки и бухнулся на кровать, не раздеваясь и не снимая покрывала. Закрыл глаза – качнулась под головой подушка.

«Микаэль Родислав Яров».

Глава 3

…Очень хотелось есть, хоть кору грызи. Потом в желудке поселилась тупая боль, заглушившая голод.

Стоило задеть деревце, и с листьев щедро сыпались капли. Красивые, светящиеся на солнце, но Ник вздрагивал от холода. Часто оборачивался: казалось, крадутся за ним. Пугало все: неожиданный треск ветки, порыв ветра, птичий крик.

Осиновый лесок постепенно становился гуще. Показались холмы, темные от елей. Вскоре Ник вышел на проселочную дорогу. В колеях еще подсыхала вода, а трава по обочинам уже успела выпрямиться под солнцем. Пушистые метелки щекотали колено сквозь дыру на джинсах. Слева дорогу закрывала тень от холмов, и Ник держался правой стороны. Он шел на северо-восток, в сторону границы, надеясь лишь, что не обманулся с направлением.

За поворотом увидел разбитую машину, двухместный «ТАН» с незастекленными дверцами и брезентовой крышей. С водительского места свешивался убитый ареф. Кровь по опущенной руке натекла на землю, и над бурым пятном жужжали мухи. Ник подошел ближе – в машине могли оказаться еда и аптечка. Дверца с пассажирской стороны не открывалась, так ее покорежило. Пришлось забираться через оконце. Дерматин на сиденье порвало пулями, и сыпалась труха, набиваясь в дыру на джинсах. Ник пошарил в бардачке, вытащил зажигалку и пачку сигарет. Потом решился обыскать труп. Было не страшно, а просто неудобно и грязно, загустевшая кровь пачкала руки. Под ногами у арефа нашел армейский «ТР-26».

Ник выбрался из машины, едва не сорвавшись с высокой подножки. Сел на обочину, вытер руки о траву и принялся изучать добычу. Пистолет, наверное, давно таскали без кобуры – виднелись мелкие царапины на темном металле. Ник нажал на защелку и вынул магазин. Осталось четыре патрона. Он снова зарядил «тэрэшку» и взял, примериваясь, как быстро можно снять с предохранителя. Получилось плохо: руку повело, «ТР-26» оказался непривычно тяжелым и длинным по сравнению с… чем? Ник судорожно хватанул губами воздух, ставший вдруг вязким и горячим. А откуда он знает, как обращаться с оружием?! Понятно, что стрелял раньше, но когда? Где это было?!

Уронил руку с пистолетом на колени. Он не помнил ничего. Мелькали обрывки, похожие на сны: полыхает автобус на городской площади; в белесом свете плавают люди-рыбы; мертвая кошка лежит на глиняном дувале; рычащий грузовик таранит красно-белый шлагбаум; женщина в темном платке подает кувшин с молоком.

Сказал вслух:

– Я в Арефе. – Это он знал точно. – Меня зовут…

От оглушительной тишины в голове заложило уши. Пришлось сглотнуть, как в самолете… Самолете?! Каком? Куда он летел?

Лихорадочно зашарил по карманам. Мешал пистолет, но Ник не сообразил отложить его. Хоть что-нибудь найти! Что угодно: записку с номером телефона, ключ от дома, билет на автобус, монетки, фантик от жвачки. Опомнился, лишь больно стукнув «тэрэшкой» по бедру.

Ничего нет. Только драные джинсы, кроссовки и футболка, превратившаяся в лохмотья.

С той стороны, откуда он пришел, послышался шум. Ник повернул голову.

Почему он не убежал? Мог откатиться в лес и спрятаться. Но подумал об этом позже, а тогда лишь смотрел, как остановился мокик и с него слез бородатый парень в камуфляже. Ареф цыкнул сквозь зубы, оглядывая машину, и потянул из кармана рацию. Включить на передачу не успел – заметил Ника. Рванул автомат, висевший на груди, но тут же расслабился, хотя пальцы с гашетки не убрал.

– Тьфу, пацан! Чего тут сидишь? Под пулю хочешь?

Он говорил чисто, лишь слегка выделяя согласные. Ник молча смотрел на него.

– Брось пистолет. Ты его в машине нашел? Брось! Сейчас за меньшее стреляют. Слышишь? Давай! – и повел автоматом.

Ник медленно – так ему показалось! – поднял руку и нажал на спусковой крючок. Ударило отдачей, очень сильно.

Из-под бороды плеснуло красным, сразу залив грудь. Ареф булькнул и повалился на спину. Звякнул задетый им мокик.

Ник выронил пистолет и сунул кисть под мышку. Согнулся, упершись лбом в колени. Кружилась голова.

Открыл глаза в сумерках.

На потолке покачивались тени – шевелились ветки дуба. Через дверной проем в соседней комнате виднелись часы, циферблат поблескивал в лунном свете. Затихал в корпусе отзвук удара. Ник приподнялся на локтях и разглядел: стрелки сошлись на полуночи.

Снова лег, закинув руки за голову. Странно, что приснился тот, первый убитый им. Раньше о нем не вспоминал. Сейчас же, разглядывая скребущие потолок тени, думал: а стал бы ареф стрелять? В испуганного, загнанного, голодного тринадцатилетнего пацана. Или отпустил бы?

Лежал так долго, часы успели пробить еще дважды. Потом снова сморило.

Когда проснулся второй раз, ночь уже поблекла. Сыпался мелкий дождь, такой холодный, что запотели стекла. Дуб постукивал ветками о стекло, противно каркала ворона.

Дверь в соседнюю комнату была закрыта, и, чтобы взглянуть на часы, пришлось вылезать из-под одеяла. Оказалось, уже без четверти девять. Это он на неделю вперед выспался.

Ник зябко переступил на холодном полу, повернулся и заметил на столе папки. Сверху лежала записка. «Микаэль! – писал Георг с нажимом, силуэты букв отпечатались на картоне. – Я уехал по делам. Вернусь к ужину. Гимназию сегодня пропусти. Александрина тебя накормит». Все, подписи нет.

Документы Ник читал до полудня. Запросы, отчеты, протоколы. Копии свидетельств о смерти матери и брата. Показания очевидцев.

Пару раз в комнату заглядывала Александрина: сначала пригласила на завтрак, потом сообщила, что обед будет в час, а господин Георг приедет к шести.

– Подождите, – остановил ее тогда Ник. – Вы не знаете, здесь, в доме, есть альбомы с фотографиями?

– К сожалению, мне об этом ничего не известно. Может быть, господин Георг хранит их в кабинете или в личной библиотеке, но эти комнаты заперты.

Интересно, у деда всегда была такая привычка? Или появилась вместе с внуком?

– Ладно. А я могу выйти в город?

В глазах у женщины мелькнуло недоумение.

– Конечно, но… господин Георг не оставил распоряжений.

– И что? Мне теперь сидеть под замком?

– Я имела в виду, что без машины в город добраться сложно, а Леон без разрешения хозяина из гаража не выедет.

– Здесь не ходят автобусы?

– Ближайшая остановка километрах в десяти. Если пройти через лес, будет платформа, но электричка только утром и вечером.

– Понятно, спасибо.

После обеда Ник на второй этаж не вернулся. Читать документы больше не было сил – тошнило, буквы прыгали, строчки сливались.

Он побродил по комнатам, рассматривая картины. В музыкальном салоне, стоя перед шпалерной развеской, задумался: а все ли тут копии? Долго разглядывал витрину со старинными орденами. Под каждым лежала планка с указанием, кто из предков заслужил награду. Над клавесином в углу заметил небольшой портрет девушки. Несмотря на длинные локоны, убранные в сложную прическу, Ник узнал Марину Леборовски. Произнес про себя: «Мама» – и с досадой дернул плечом.

В библиотеке обнаружил телевизор, который принимал много каналов. Пощелкал, выискивая фильм попроще, чтобы не думать. Но вместо этого наткнулся на «24-новости», повторение утреннего эфира.

Показывали ограбление ювелирного магазинчика в каком-то южном городе – там уже начали цвести каштаны под неестественно голубым небом. В магазине нажали «тревожную» кнопку, полиция приехала быстро, и бандиты не успели скрыться, однако успели захватить заложников. Сквозь окно-витрину просматривались люди, стоящие со сцепленными на затылках руками лицами к стене. Один из грабителей держал их под прицелом автомата, другой орал в телефонную трубку. Журналистка, захлебываясь от ужаса и восторга, говорила, что бандиты требуют бронированный фургон.

Камера повернулась, показывая оцепленный полицией перекресток и бойцов в камуфляже, прикрытых щитами. Чуть в стороне приткнулась «Скорая». Узкие улочки были забиты машинами, взмокший регулировщик разгонял их, заставляя выезжать по тротуару.

Ник продолжал смотреть, не обращая внимания на проснувшуюся в затылке боль. Ему снилось – или он тоже стоял вот так, сцепив пальцы и ожидая выстрела?

Переговоры затягивались. Журналистка, чтобы заткнуть дыру в репортаже, зачитывала с листа список заложников: продавщицы, директриса, молодая пара покупателей. Охранник, по неподтвержденным данным, был убит. Показали встрепанного дядьку с бледным лицом – мужа одной из продавщиц.

Ник старался вспомнить ощущения точнее: вот ствол касается затылка, и холодные мурашки бегут вниз по шее. Где это могло произойти? В Фергуслане? На пути к границе? В горах? Нет, где-то в здании: чувствовался привкус штукатурки на губах. Может быть, в спортзале? Согласно документам из папки, госпиталь, устроенный в школе, захватили боевики. Половину медперсонала перебили, остальных заставили работать на себя. Взрослых раненых расстреляли всех, а детей оставили – прикрыться.

Картинка на экране сменилась: спорили двое в штатском, один в камуфляже и один в мундире. Оператор взял их издалека, голосов не было слышно, но журналистка уверяла, что обсуждается план по освобождению заложников. Соглашаться на требования бандитов руководство не желало.

Пригнувшись, скрылись в переулке бойцы. Собираются брать магазинчик с тыла? Но дать очередь по заложникам – дело пары мгновений.

А потом изображение запрыгало и послышались голоса. Ник увидел, как через перекресток идет парень, его ровесник, и одет похоже, в такие же джинсы и черную футболку. Крикнули из-за оцепления, и парень обернулся. Оператор успел схватить крупный план: русые волосы, загорелое лицо со светлыми глазами, на губах подживающие ссадины. Испуганный голос за кадром частил: «Как? Он же не подчиняется!.. Да? А вы попробуйте сами. Силой? Ну, знаете ли, господа!»

Тот бандит, который говорил по телефону, махнул: убирайся!

«Что? – нервно спросила в сторону журналистка. – Но стекло же бронированное».

Парень развел руки, показывая, что безоружен. На левом запястье у него были часы на широком ремешке, на правом – напульсник из ткани и кожаных ремешков.

Грабитель крикнул из-за стекла, но до микрофона звуки не долетели.

Журналистка влезла в кадр, Ник даже к экрану подался, так хотелось ее отодвинуть. «Только что стало известно: подросток, направляющийся к магазину, – девушка нервно облизнула губы, – это Матвей Дёмин. Иначе говоря – л-рей. Он не подчинился требованию властей вернуться за оцепление, остановить его полицейские не решились».

«Странно, – удивился Ник. – Если это л-рей, кто ж ему физиономию разбил?»

В тишине, опустившейся на перекресток, было слышно, как переговариваются двое мужчин: «…как стрелять? С той стороны тоже».

Грабитель бросил телефонную трубку и крикнул своему напарнику. Тот вытащил из ряда заложников девушку в форменной блузке.

Л-рей не остановился и что-то сказал – голос его донесся невнятно.

Автоматная очередь ударила в потолок. Дёмин в два прыжка преодолел оставшиеся метры и толкнул дверь. Ник увидел, как бандит выстрелил в л-рея, и тот упал.

Среди криков щелчок снайперской винтовки был не слышен, но грабитель рухнул на колени, уронив автомат. Магазинчик неожиданно заполнили люди в камуфляже: они перепрыгивали через прилавок и выбегали из подсобки.

Ник, вцепившись в ручки кресла, пытался рассмотреть в этой толчее л-рея. Его же не могли убить! Его нельзя убить! Но выстрел в упор… Камера металась, силясь заглянуть поглубже в магазин, потом успокоилась и отъехала, показав панораму. Л-рей шел через перекресток обратно. Руки он запихал в карманы джинсов, точно на прогулке.

Ему наперерез метнулись журналистка и накачанный парень в штатском, под распахнутым пиджаком у него виднелась кобура. Л-рей прошел молча, не обращая внимания на вопросы и микрофон, который совали ему в лицо. Глаза его были отрешенно-спокойными. Парень в штатском сердито посмотрел на журналистку и попытался оттеснить Дёмина в сторону начальственной кучки. Л-рей обошел его, точно столб.

Толпа напирала на оцепление, но стоило Дёмину шагнуть между полицейскими, и зеваки отступили. Только журналисты выбились в первые ряды, они спрашивали одновременно, перекрикивая друг друга. Дёмин, казалось, не замечал их. Он добрался до серой машины, припаркованной сразу за «Скорой», и сел на переднее сиденье. Камера, заглянув сбоку, показала седого мужчину за рулем. Машина не могла тронуться с места: набычившись, ей преграждал дорогу парень в штатском.

Мелькнула широкая спина в дорогом пиджаке. Изображение опять запрыгало, оператора отпихнули. Он успел снять, как в машину к л-рею садится один из чинов, а потом рывками – толпа, небо, полицейские из оцепления – и снова магазин. Оттуда выводили грабителя в наручниках. Встрепанный дядька обнимал зареванную продавщицу.

Ник откинулся на спинку кресла – все это время он напряженно просидел на краешке.

Значит, вот каков л-рей. Он редко мелькал в телевизоре, а уж имени его Ник вовсе не слышал. Точнее, не интересовался. Трудно понять человека, который спасает… оборотней. И платит за это собственной жизнью.

Ник пощелкал по каналам. В одном из выпусков новостей передали репортаж из Пауле, уже смонтированный: в трехминутном ролике снова показали Матвея Дёмина. Голос за кадром сообщил, что л-рей был в городе проездом и случайно оказался на том перекрестке. Отзывались о поступке Дёмина сдержанно, видно, не могли решить, считать это дуростью или геройством.

Экран заполнили черные поля, по которым двигался трактор. Мужчина в кепке начал вещать о ценах на горюче-смазочные материалы. Ник надавил на кнопку, и телевизор захлебнулся на полуслове. Боль в затылке сразу стала тише.

Ник вылез из кресла и прошелся вдоль полок, рассеянно читая надписи на корешках. Классическая литература, современники. Все расставлено по тематике: исторические хроники, мемуары, поэзия. Перешел на другую сторону: детективы, приключенческие романы. Как нарочно, под руку попались «Записки следователя УРКа» Льва Шеймирова. В библиотеке было сумрачно, и, чтобы разобрать текст, пришлось подойти к окну. Ник отвел портьеру, мельком глянув на открывшийся парк. Посыпанные разноцветной крошкой тропинки, аккуратно подстриженные деревья, бело-розовая стена беседки. Как на открытке. И вот тут его накрыло.

Что он здесь делает?

Он, Ник. Приютский щенок. Немой. Сумасшедший. Убийца.

Какой, к черту, из него Микаэль? Чистенький мальчик. Сын обеспеченных родителей. Внук влиятельного деда.

Смялась в кулаке портьера. В библиотеке горько, до изжоги, запахло кофе.

«Спокойно». Ник разжал пальцы – медленно, отлепляя один от другого. «Я – Микаэль Яров».

Отвернувшись от парка, машинально посмотрел в открытую книгу. «Каждый писатель приходит в литературу своим путем. И сегодня, когда мне стукнуло, увы, пятьдесят, я вспомнил о том, как все это началось». Знакомые слова. Может быть, уже держал в руках этот том? Именно этот?

– Ты здесь?

Ник поднял голову. На пороге стоял Георг и наблюдал за ним. Интересно, как долго?

– Что читаешь?

– Шеймирова.

Ник пересек библиотеку и вернул книгу на полку.

– Интересуешься работой УРКа?

– Скорее нет, чем да. Не больше, чем любой другой подросток в моем возрасте.

– Жаль, – сказал Георг. – А у нас к ужину гость. Пойдем, я вас познакомлю.

В малой гостиной стоял мужчина в сером пуловере – черноволосый, смуглый, с узкими карими глазами. Он с любопытством посмотрел на Ника.

– Майор Алейстернов, – представил дед. – Альберт… прости, как тебя по батюшке?

– Владислав.

– Ну, значит, Альберт Владислав. А это мой внук Микаэль Яров.

Гость протянул руку.

– Можно просто Альберт.

– Мик.

Ник сказал это без запинки, и дед одобрительно улыбнулся.

– Майор Алейстернов возглавляет оперативное подразделение УРКа в Северо-Западном округе.

На пороге возникла Александрина.

– Господа, прошу к столу.

– Наша очаровательная хозяюшка! – Майор прижал ладонь к груди и поклонился. – Чем же будете потчевать на этот раз?

– Вашими любимыми голубцами, господин Альберт.

Алейстернов собрал пальцы в щепоть и восхищенно чмокнул.

За столом Ник поинтересовался:

– Вы видели сегодняшние новости? Я про ограбление в Пауле.

– Слышал, – отозвался гость.

– Ну и как вам… л-рей? – спросил Ник и поймал странный, напряженный взгляд деда. Что-то не так? Нельзя задавать подобные вопросы? Майор УРКа под подпиской о неразглашении?

Но Алейстернов ответил не задумываясь:

– Мальчишество! Абсолютно глупое, безответственное мальчишество! – Его темные глаза сверкнули от гнева. – За такие вещи нужно серьезно наказывать. Он чуть не сорвал операцию!

– Но ведь все получилось, – возразил Ник.

– Удача. Мастерство снайпера. Бандиты, кстати, были под дурью. А если бы они соображали чуть-чуть быстрее? Если бы блокировали обе двери?

В разговор вмешался Леборовски:

– Нет, Альберт, увы, это не мальчишество. Внешне, конечно, выглядит как геройство, хоть и безрассудное. Однако герои рискуют собой, л-рей же подставил заложников. Если бы мы говорили о человеке, я бы назвал это подлостью. В случае л-рея скорее подойдет термин «профессиональная деформация».

– Что вы имеете в виду? – заинтересовался майор.

– Л-рей всегда решает сам, кого из отмеченных Псами освободить, а кого ждет резервация, спецклиника или ликвидация. Он привык распоряжаться чужими судьбами. Эдакий властитель, который утратил понятие о ценности человеческой жизни.

Ник вспомнил, как л-рей шел через перекресток – очень спокойно, ни малейшего волнения.

– А сколько лет Дёмину?

Снова тот же странный взгляд из-под бровей.

– Скоро исполнится шестнадцать, – сказал дед. – Он твой ровесник.

– На несколько месяцев младше, – уточнил Ник. – Я теперь знаю свой день рождения. Прочитал.

Он посмотрел на Алейстернова. Майор с аппетитом ел голубец, словно не услышал ничего странного.

– А если бы заложников убили? Что тогда? – спросил Ник.

– Кое с кого сняли бы погоны за неудачно проведенную операцию, – ответил Алейстернов.

– А л-рей? Что было бы с ним?

– Ничего, – с непонятным удовольствием сказал дед. – Ты разве не знал? Л-рей – вне закона.

– Получается, он может взять пистолет и стрелять по прохожим?

– Ну, его, конечно, попытаются остановить. Но судить за это не станут. Вероятно, предпримут меры, например, усилят сопровождение. Прецедентов не было, так что наверняка сказать трудно.

– А после? Когда найдут нового л-рея? Тогда не судят?

Дед и Алейстернов переглянулись.

– Видишь ли, – ответил майор, подбирая вилкой последний кусочек. – То, что остается потом… если остается… судить по меньшей мере бессмысленно.

Ник снова вспомнил, какое лицо было у Дёмина.

– Тема, конечно, интересная, но, господа, может быть, не за столом? – сказал дед. – Александрина! – повысил он голос. – Мы готовы к десерту.

За ночь хмарь развеялась, и мокрое шоссе блестело под солнцем. Выступили из дымки купола Сент-Невея; парил над городом золотой ангел, едва касаясь тонкого шпиля.

Громоздкий «Лендер» легко обходил автомобильную мелюзгу. С водителем Нику повезло: тот молчал и даже не пытался включить радио. Только остановившись у ограды гимназии, Леон произнес:

– Я приеду к двум часам.

– Спасибо.

Стоило выбраться из салона, и «Лендер» сразу отъехал.

До звонка оставалось пятнадцать минут.

Ник побрел по тропинке, подставляя лицо солнцу. Его обгоняли: пронеслась стайка малышей, вопя от полноты жизни; прошли серьезные пацаны. Вклинился в поток преподаватель средней параллели. Ник посторонился, пропуская, и тот кивнул ему на ходу, не заметив исчезновения приютской нашивки. Впрочем, какое ему было до этого дело?

За поворотом открылся фасад гимназии. Стрелка на старинных часах качнулась, отсчитывая еще одну минуту. Главная аллея быстро пустела – за опоздания наказывали строго.

Когда Ник поднялся на второй этаж, все уже разбежались по классам. За дверьми сдержанно гудело, и эхо еще висело под сводчатым потолком.

Перед кабинетом математики никого не было. Коротко брякнул первый звонок, предупреждая, что вот-вот начнутся занятия.

Ник одернул мундир, непривычно легкий, и толкнул дверь.

С «детками» никто не поделился новостью, и недоумение проступало на их лицах медленно. А вот приютские знали все. Грошик давился от зависти, она лезла из него, точно каша из-под крышки. Кабан растерянно улыбался. Карась ерзал и шипел что-то Гвоздю, ложась грудью на парту. А Гвоздь… Он смотрел так, словно Ник оказался в чужом окопе, по другую линию фронта, и теперь нужно примериться: стрелять сразу или подождать, когда начнется бой?

Вошел Циркуль.

– Доброе утро, господа. – Он окинул класс взглядом и мигнул за очками, увидев Ника. – У вас изменения в расписании. По случаю приближающихся экзаменов сегодня назначена сдвоенная контрольная, и географии не будет. Попрошу убрать учебники и тетради. Лейтовцев, раздайте листы. Как вы можете заметить, на каждом стоит печать. Не советую оставлять на столе хотя бы одну непроштампованную бумажку.

Поравнявшись с партой Ника, Лейтовцев задержался на мгновение. Даже шею вытянул, пытаясь разглядеть, есть ли на другом плече приютская нашивка.

Циркуль уже крошил мел о доску.

– На титульном листе напишите параллель, класс и фамилию-имя полностью, на остальных ставьте инициалы. Внимание! На левой половине задачи, обязательные к решению. На правой – дополнительные.

Ник придвинул к себе листок. Ну что же… Он аккуратно проставил номер параллели, литеру в графе «класс» и, не останавливаясь, строчкой ниже вписал: «Яров Микаэль». Посмотрел с отстраненным любопытством. Во всяком случае, не приходится мельчить, чтобы поместились все буквы.

Сопел за спиной Грошик. То ли надеялся подглядеть решение, то ли до сих пор переживал появление Ника в новом мундире.

– Глеймиров! – прицепился к Гвоздю Циркуль. – Вы собираетесь работать? Я понимаю, что высокое искусство тригонометрических вычислений дается не всем, но вы хотя бы попытайтесь вникнуть в условия задачи.

Ник отложил черновик и начал переписывать набело первое решение. Хорошо, когда можно думать только о синусах, косинусах и тангенсах.

На перемену Циркуль не отпустил. Выйти разрешалось поодиночке и не более чем на пять минут.

Задачи с правой половины доски оказались неожиданно интересными. Ник даже пожалел, услышав:

– Господа, приготовьтесь сдавать работы!

Со звонком Циркуль отобрал последний листок, у Грошика, и покинул класс.

Следом за ним потянулись детдомовские. Проходя мимо, Гвоздь даже не взглянул в сторону Ника. Обернулся, но не решился вякнуть Грошик.

Дорогу Нику заступил Дальшевский. «Золотой мальчик» смотрел надменно.

– Зареченский, что все это значит?

Интересно, подумал Ник, его больше возмущает попытка примазаться к «деткам» или то, что приютский Немой теперь относится к ним… по праву?

– Моя фамилия Яров. Разрешите пройти, господа.

Под лестницей стоял на стреме Чуха, из младших. Он вытаращился на Ника, приоткрыв рот.

В туалете, несмотря на открытое окно, пахло куревом – пару недель после комиссии «королевская квота» всегда наглела.

– Опа! Ты уверен, что тебе сюда? – удивился Гвоздь. Выпустил дым в сторону Ника. – Ты же у нас, оказывается, голубая кровь. Смотри, провоняет дорогой мундирчик.

Карась смотрел с любопытством. Вышел из кабинки Кабан, застегивая штаны, и тоже уставился на Ника.

– Подвинься. – Ник сел на подоконник, пихнув Карася.

У тополиной ветки, просунувшейся между прутьями решетки, позеленели почки. Ник оторвал одну, разломил, и запахло молодыми клейкими листочками.

– Значит, так, Зареченский, – жестко сказал Гвоздь. – Или как тебя там? Не важно. Вали отсюда. Гусь свинье не товарищ.

– Голубая кровь, говоришь? – щурясь на солнце, переспросил Ник. – Карась, дай писку.

– Чего?

– У тебя в кармане. С которой ты по автобусам тыришь.

Карась заморгал.

– Дай, – велел ему Гвоздь. Провел вдоль борта мундира – и у него в пальцах блеснула сталь. – Мальчик хочет драться по-конкретному.

Попятился к двери Кабан, забормотал тихонько:

– Вы бы это… того… во двор… Это, всех заметут.

– Сгинь, – коротко велел ему Гвоздь, и Кабан вывалился в коридор.

Карась вытащил заточенную монету. Сказал нерешительно:

– Может, правда, выйдем?

– Ничего, я быстро, – успокоил его Ник.

Поднял левую руку.

– Голубая, значит.

Он медленно повел острым краем монеты поперек ладони. Дернулся от боли живот, но под мундиром это было незаметно.

Кровь закапала на подоконник.

– Ты смотри, красная, – с наигранным удивлением произнес Ник. Вернул писку Карасю: – Спасибо.

Гвоздь сплюнул за окно.

– Ну ты, Немой, и придурок.

Ник улыбнулся:

– Это всего лишь argumentum ad oculos, сиречь – наглядное доказательство.

Несколько мгновений Гвоздь смотрел на него, потом кивнул.

Карась, оглядываясь, пошел мыть писку.

Порез щипало и жгло. Ник повернул руку, чтобы не заляпать мундир. Кровь продолжала капать.

– Денис, мне бы не хотелось, чтобы между нами все стало… вот так, – сказал Ник.

Гвоздь усмехнулся, показав шрам под губой.

– А кто нас спрашивает, чего мы хочем? Жри, что дают.

Зазвонило – первый предупреждающий. Гвоздь слез с подоконника.

– Знаешь, в чем тебе повезло, Немой? Ты и раньше был ненормальным.

Звонок брякнул еще раз. Пробежал кто-то по коридору, и стало тихо.

Ник сунул руку под кран. Вода окрасилась в розовый, очень яркий на белом фаянсе. Щипать перестало. Сжал в кулаке свернутую в несколько слоев туалетную бумагу. Она быстро пропиталась кровью. Пришлось сменить, прежде чем выйти из туалета.

В пустой рекреации шаги отзывались гулко. Слышно было, как в кабинете истории гремит бас Воителя, единственного преподавателя, который не делал различия между приютскими и «детками».

Ник постоял возле двери, слушая. Подниматься на этаж выше, к физику, не хотелось.

– Ты почему не на занятиях?

Упырь! Подкрался незаметно и спросил змеиным шепотом:

– Как фамилия?

– Зар… Яров, господин Церевский.

Упырь сглотнул, дернув кадыком. Ему-то наверняка доложили.

В гимназии учились дети очень обеспеченных родителей, и сейчас Ник с любопытством смотрел на завуча: котируется или нет в этих кругах родственная связь с господином Леборовски, потомственным дворянином из Королевской книги, членом Городского совета.

– Что у вас с ладонью?

– Порезался во дворе, стекло подобрал сдуру. Задержался, потому что промывал в туалете рану.

Упырь точно не поверил.

– Вам следует обратиться к медсестре.

– Я как раз собирался это сделать.

Завуч отпустил его кивком, но когда Ник проходил мимо, сказал:

– Если у вас еще возникнут проблемы с вашими бывшими… совоспитанниками, обращайтесь ко мне. Чем быстрее вы научитесь вести себя в соответствии со своим положением, тем проще будет и вам, и вашему деду.

– Непременно, господин Церевский.

На физику Ник так и не пошел. Он просидел до звонка в читальном зале, перелистывая подшивку «Вестей Сент-Невея». Фамилия Леборовски встречалась в основном мельком, но пару раз попались небольшие заметки. Дед, оказывается, активно занимался про́клятыми. В одной из заметок упоминалось, что Леборовски состоял в партии «За права человека», но успел покинуть ее до того, как партию запретили.

За дверьми послышался шум, началась большая перемена.

Ник вышел и в толпе, затопившей коридор, заметил сутулую спину в коричневом пиджаке.

– Господин Вальшевский, извините, – догнал он историка. – Здравствуйте. Я хотел у вас спросить.

– А, Зареченский! – обрадовался Воитель. Из уголков глаз у него разбежались морщинки. – Простите, забыл, как теперь ваша фамилия?

– Яров, – улыбнулся Ник.

– Да, вас можно поздравить.

Ухватив Ника за пуговицу, Воитель потянул его к окну.

– Вот у меня, молодой человек, из родни никого не осталось. Так что понимаю и безмерно рад за вас. Это замечательно!

– Спасибо.

– А что у вас с рукой?

– Порезался нечаянно. Господин Вальшевский, я хотел спросить: вы что-нибудь знаете о партии «За права человека»?

Историк наморщил лоб, припоминая.

– Ее запретили, – подсказал Ник. – Только не знаю почему.

– Да-да, была такая! А запретили ее, молодой человек, ни больше ни меньше как за экстремизм. Вам знакомо это понятие?

– Конечно. Разжигание розни, пропаганда неполноценности некоторых граждан, нарушение прав, свобод и так далее.

– Совершенно верно. Основной тезис, которым руководствовались члены партии: носители синдрома стихийной мутации не могут считаться людьми. Ни с биологической, ни с правовой точки зрения. М-да, со всеми вытекающими. Очень активно выступали года три-четыре назад. Помните, даже плакаты висели: симпатичный парень или девушка, а за спиной страшная тень. Подпись: «Будь осторожен! Это – не человек». А почему вы интересуетесь?

– Видел название в газете.

– Ах да, конечно! – перебил историк. – Ваш дед, как выяснилось, полковник Леборовски? Он состоял в этой партии. Очень… м-м-м… неоднозначная фигура в политическом мире. Из тех, кого называют «серыми кардиналами». Насколько мне известно, он всегда придерживался крайних взглядов.

– А вы?

Вальшевский помолчал, собирая складки на лбу.

– Я считаю, что синдром стихийной мутации – болезнь, и мы должны научиться лечить ее. Так же, как пытаемся лечить, например, онкологию. И научиться относиться к этому как к болезни. Вы серьезный человек, Николас… простите?

– Микаэль.

– Так вот, Микаэль, последний школьный год я тоже провел в детском доме. Родители погибли в автокатастрофе. Была тетка… Вам известно, что существует такое проклятие, как черная вдова?

Ник качнул головой.

– Все мужчины, которые… м-м-м… вступают с носительницей в интимные отношения, да… погибают от несчастного случая. Так называемое проклятие с контролируемым ущербом. Необходимо встать на учет в УРКе, там выдадут запрет на проживание в городах с населением более пятидесяти тысяч и обязуют предупреждать знакомых о возможных последствиях. Во всем остальном – те же права, что и у прочих граждан. Так вот, когда моя тетка подала прошение об опекунстве, ей отказали. Мол, у ребенка может быть психологическая травма. Тяжелая эмоциональная атмосфера и прочая, прочая. А тетушка была милейшим человеком. Умерла от инсульта, «Скорая» побоялась госпитализировать. Да… Что-то мы заговорились. Я… м-м-м… надеюсь на ваше понимание.

– Конечно, господин Вальшевский.

– В любом случае жизнь неизменно оказывается больше любых теоретических выкладок. Так что…

– Если можно, последний вопрос. А как вы относитесь к л-реям?

Историк оглянулся на шумный коридор.

– Боюсь, мы выбрали неудачное место. Если кратко, то л-рей – спасение и испытание для нашего общества. С одной стороны, он помогает тем, кому может помочь. С другой же, позволяет нам умыть руки. Вот таким образом, – Воитель глянул на часы. – Ну, Микаэль Яров, поздравляю еще раз. Ваш дед – личность довольно неординарная. И даже если я… м-м-м… придерживаюсь в некоторых вопросах других взглядов, это ни в коем случае не мешает мне признать, что господин Леборовски… его заслуги перед Федерацией…

– Я понял, господин Вальшевский.

– Ну, тогда давайте поторопимся, скоро звонок.

Историк еще раз подержал Ника за пуговицу, кивнул и пошел к лестнице.

Ник остался стоять, глядя, как на заднем дворе носятся пацаны. Солнце к полудню разгорелось, и казалось, что на улице лето.

Глава 4

Дед вел активную жизнь. Утром Ник видел его мельком: серебристый «Янгер» исчезал сразу же после завтрака. Возвращался Георг затемно, обычно ближе к полуночи. В субботу, извинившись, отбыл на какую-то встречу. Обратно его привез майор Алейстернов. Кажется, между ними пробежала черная кошка: майор не остался на ужин и сухо раскланялся с хозяином.

Ник посмотрел, как дед поднимается к себе – цепко хватаясь за перила и ровно держа спину, – и вернулся в библиотеку. Он проводил в ней больше времени, чем наверху, и даже успел обжить: передвинул кресло ближе к окну, убрал со стола подшивки газет и освободил место на полке под альбомы с фотографиями – Георг выдал их по первому слову.

В библиотеке ждали шахматы и сборник этюдов. Ник повертел резную ладью, но, вместо того чтобы сделать ход, поставил ее на место. Потянулся к альбому.

Вот они семьей на пляже. Денека еще нет, а сам Ник увлеченно копает песочек пластмассовой лопаткой. Отец режет арбуз, мама обернулась через плечо и улыбается. Жаль, фотография черно-белая. Какой был у него совочек? А купальник у мамы? Рукоять отцовского ножа?

А вот уже с Денеком, на пороге роддома. У мамы на руках кулек, перевязанный ленточкой. Ник, привстав на цыпочки, пытается заглянуть под кружевной уголок. Отец в форме, растерянно держит охапку букетов. По документам Денек появился на свет в Аргуславске, осенью. И действительно: на ступеньках лежат листья, а у попавшей в кадр рябины тяжелые, налитые гроздья.

Перевернул страницу.

Та самая фотография, с которой сделана копия для поискового дела. Странно, тут Ник похож на себя меньше, чем малыш с лопаткой. Наверное, из-за выражения лица, уж больно глупое и беззаботное. А у Денека ссадина под носом. Упал? Подрался? На заднем плане решетка, увитая засохшим плющом. Гостят у кого-то на даче? У них загородного дома не было, он узнавал. Почему так тепло одеты? Вроде солнечный день.

Только вопросы. Ответов нет.

Послышались шаги. Ник закрыл альбом и поставил на полку.

– Не знал, что ты играешь.

В библиотеку зашел дед, глянул на шахматную доску.

– Я тоже. Случайно обнаружил.

– Партию?

Ник сдвинул фигуры, нарушая почти законченный этюд.

– Какими будете?

– Кинем жребий.

Георг выбрал черную и белую пешки, перекатил в сомкнутых ладонях и сжал кулаки.

– Правый. – Ник хотел коснуться дедовой руки, но остановился.

Сам-то Георг не притронулся к нему ни разу. Хотя глупо, конечно, обнимать шестнадцатилетнего парня.

– Не повезло. У тебя черные.

– Ничего. Так даже интереснее.

Дед начал банально: «е-два» – «е-четыре». Ник ответил, не задумываясь, пешкой с «е-семь» на «е-шесть».

– Микаэль, ты обижаешься на меня?

Ник посмотрел удивленно.

– С чего бы?

– Я редко бываю дома. Совсем не уделяю тебе внимания.

– Да, но… Видите ли, я плохо представляю, как живется по-другому.

Дед замер с занесенной над доской рукой, и Ник улыбнулся.

– Не пугайтесь, я не настолько уж дикий. Знаю, что такое семья, родители, бабушки-дедушки. Просто это абстрактные знания, не переложенные на практику.

Георг передвинул фигуру с белой клетки на черную.

– Значит, учиться придется нам обоим. Я тоже отвык быть семейным человеком.

Ник задумался, глядя на доску. Играть с противником оказалось интереснее, чем решать этюды.

– Меня беспокоит, что ты никуда не ходишь, – сказал дед.

– В смысле?

– Ну, не знаю, как сейчас развлекается молодежь. Кино, кафе, клубы? Я оставил распоряжение Леону, ты можешь ездить в город. Только возвращайся, пожалуйста, до двенадцати. А если вздумаешь задержаться, то предупреди.

Ник повел плечом. В клубах он ни разу не был, да его и не тянуло.

– Деньги на первое время у тебя в столе. Ты видел?

– Да. Спасибо.

– Кстати, у нас в поселке, в новой его части, живут Дальшевские. Младший, Роберт, кажется, твой одноклассник? Вы могли бы сходить куда-нибудь вместе.

– Не думаю, что это хорошая идея, – рассеянно отозвался Ник. Играл дед отлично.

– Тогда с кем-нибудь из твоих друзей по детскому дому.

Ник почесал бровь пешкой.

– Так, через два хода мне мат. Будем доигрывать? Или и так все понятно?

– Может, еще одну?

– Давайте.

За окном, в ранних сумерках, зажглись фонари. Молочно-белые шары висели между черными деревьями, отбрасывая причудливые тени.

Просохли тропинки и обросли по обочинам травой. Деревья стояли в зеленой дымке. Ник договорился с дедом, чтобы Леон подъезжал попозже и ждал на Большой Корабельной.

После уроков шел пешком через Гостиный мост. Слева вдалеке виднелись купола Морского собора. Справа врезались в Ладу крепостные стены. Проплывали туристические теплоходики и катера.

С набережной Ник сворачивал на Театральную. Афиши на тумбах кричали о закрытии сезона. Плакали и улыбались маски на фасаде. Грустный мим с нарисованной слезинкой зазывал к кассам. Рядом прыгал на ходулях и тряс бубенчиками шут.

Художественное училище оставалось в стороне. Иногда Ник делал крюк и проходил мимо. Замедлял шаг у кованой ограды, вглядываясь в лица девушек.

…В тот день выпал первый снег. Безветренная погода – редкость для Сент-Невея, а тогда пушистые хлопья невесомо парили в воздухе. Они казались очень яркими на фоне каменных стен. Пахло приближающейся зимой и почему-то хвоей, может, как напоминание о Новом годе.

Ник возвращался из гимназии, и дорога проходила мимо художественного училища. Он поравнялся с крыльцом, когда вышла девушка в узких брючках и голубой куртке, капюшон с белой опушкой был накинут на голову. Ник сбился с шага, засмотревшись. Как картина: деревянная рама дверного проема, на темном фоне – очень светлое лицо в меховом обрамлении. На лице выделялись огромные серо-голубые глаза. Не здешние. Не сегодняшние. Казалось, их придумал художник еще в те времена, когда не было шумных автомобилей, суетливой толпы, телефонов и электричества. Девушка вышла под снежное небо, улыбнулась и запрокинула голову, ловя хлопья губами. Капюшон упал, освободив пушистое облако русых волос.

Девушка прошла мимо, а Ник так и стоял у ограды – дурак дураком.

Потом снег растаял и выпал снова, но уже колючими, смерзшимися крупинками. Обледенели тротуары, водосточные трубы постукивали сосульками. Ветер полировал покрытые изморозью деревья. Нахохлились прохожие, втянули головы в плечи. Свинцовая Лада дышала холодом, заставляя ускорять шаг. Ник забыл девушку в голубой куртке и вспомнил случайно, просто потому, что в Сент-Невее опять поменялась погода. Утащило косматые облака, успокоилась Лада. Было морозно, но солнце казалось ярким, и снег падал медленно, разлапистый, слипшийся в хлопья. Ник шел мимо училища. Остановился у забора наудачу: подождет минут пять и пойдет дальше.

Ему повезло.

Девушка вышла все в той же голубой куртке. Капюшон был опущен, его сменила пушистая белая шапочка. Через плечо на широком ремне висел плоский деревянный ящик, кажется, тяжелый. Девушка прошла мимо, посмотрев Нику в лицо огромными глазищами, доброжелательно и с любопытством.

Потом Ник встречал ее чаще и даже вывел закономерность: по вторникам у нее занятия длятся на один урок дольше, чем у него, и нужно подождать. По четвергам можно успеть перехватить, но это как повезет. Иногда девушка не появлялась, может, уходила раньше или надолго задерживалась, кто их знает, этих художников!

Сегодня ее не было. Время неурочное – среда, но Ник постоял на всякий случай пару минут.

В Королевском саду уже включили фонтаны. Туристов было еще мало, и по дорожкам гуляли мамаши с колясками, интеллигентные старушки в шляпах, старички с тросточками. И девушки! Каких только не было: брюнеток и блондинок, русых и рыженьких, высоких и маленьких, веселых и серьезных. Гравий хрустел под каблучками, солнечные блики скользили по ногам, коротенькие юбки взметались при каждом шаге, узкие жакеты обтягивали восхитительные талии, волосы летели по ветру. Ник всматривался в лица, но ни разу не встретил здесь ту, из училища.

Он вышел на широкую аллею, по обе стороны которой стояли скамейки на гнутых ножках. На одной из них сидел Гвоздь. Руки он раскинул по спинке, и было заметно, какими куцыми стали рукава рубашки. Тяжелый суконный мундир валялся рядом, придавленный сумкой с учебниками. Денис, довольный, жмурился на солнце.

В гимназии Ник чувствовал себя на нейтральной полосе между «королевской квотой» и «детками»: если начнут стрелять, ему достанется и с той и с другой стороны. В преддверии экзаменов, правда, военные действия поутихли, и Грошик иногда нарушал границу – клянчил у Ника списать и «взаймы».

– Привет, – сказал Ник, присаживаясь рядом с Денисом.

– Виделись.

Гвоздь неторопливо достал «Северные», вытряс последнюю сигарету. Пачка метким броском отправилась в урну.

Ник проследил ее взглядом.

– Все хотел спросить: как ты начал курить? Нам, считай, по четырнадцать было, когда познакомились, а ты уже дымил.

Гвоздь лениво покосился на него. Вместо того чтобы послать, неожиданно ответил:

– В госпитале. Санитар приносил.

– Пацану?

– А хрена ли? Все ж думали, мне кранты, ходить больше не буду. Так и останусь ниже пояса деревом.

Мимо скамейки проплыли девушки. Покосились на Ника и громко, нарочито засмеялись.

– Понравился, – ощерился Гвоздь.

Ник постучал по вышитому на мундире гимназическому гербу.

– Конечно.

Сигарету Гвоздь скурил до фильтра, но продолжал держать ее в пальцах. Указательный у него был кривой, сросся неправильно.

– Денис, если бы ты застрелил арефа, ты считал бы себя убийцей?

Гвоздь сплюнул за спинку скамьи.

– Вопросики у тебя, Немой, отпад. Вон, смотри, какие девочки ходят. Ножки, попки, сиськи. А ты про кровищу. Комиссии на тебя нет.

Он щелчком отправил окурок вслед за пустой пачкой.

– Угу, – подтвердил Ник. – Совсем распоясался. А все-таки?

– Ну, отвечая на твой гипотетический вопрос, скажу без протокола: нет, я бы себя убийцей не считал. Дали бы мне тогда автомат… – Гвоздь цыкнул сквозь зубы. – А чего, дедуля недоволен бурным прошлым внука?

– Не в курсе. Мы с ним об этом не разговаривали.

– А-а. Ну ты уточни. Только аккуратненько, а то вдруг лишит наследства.

– Всенепременно.

Гвоздь похлопал по карманам, наверное, в поисках сигарет, потому что с досадой покосился на урну.

– Знаешь, Немой, я тебе иногда завидовал.

Ник кивнул. Он знал.

– Ты, сука, даже не представлял, как все должно быть. Когда дом, родители. Не болело у тебя.

Помолчали. Девица у фонтана наклонилась, поправляя ремешок туфельки. Ее подруга бросила сумку на бортик и села, положив ногу на ногу. Запрокинула лицо к солнцу и, помедлив, расстегнула верхнюю пуговицу жакета.

Гвоздь неожиданно рассмеялся.

– А хочешь, скажу, с чего Карася больше всего плющит? Ты, говорит, теперь на «Янгере» будешь кататься.

– Вот оно, счастье, – согласился Ник.

Девицам надоело позировать, и они снова неторопливо прошли мимо скамейки. Та, что справа, выразительно покачивала бедрами.

– Ладно, я поехал, – поднялся Ник.

– Угу, а то дедуля потеряет, плакать будет.

Ник подумал, что вряд ли Георг уже вернулся.

Дед, однако, оказался дома. Проходя по второму этажу, Ник заметил, что дверь в кабинет приоткрыта. Стоит ли расценивать это как приглашение?

Он стукнул по косяку.

– Можно?

– Конечно, Микаэль, входи!

Георг повернулся вместе с креслом, снял очки и потер переносицу. Глаза у него покраснели.

– Вот, готовлю статью для «Правового вестника». В том виде, в котором хочу, не напечатают, собаки. Приходится редактировать.

Стол у него был огромный, но всегда так завален, что едва хватало места для письменного прибора и двух телефонов. Слева вдоль стены высился застекленный стеллаж – просматривались корешки книг и папки. Справа шкаф наглухо закрывали железные дверцы. Из открытого окна пахло клейкими тополиными листочками. Солнце лежало пятнами на паркете.

– Почему не напечатают? – спросил Ник, облокачиваясь о косяк.

В кабинете деда ему нравилось. Он был как разношенные домашние тапочки – уютный и удобный.

– Видишь ли, моя точка зрения слишком расходится с официальной. Да ты не стой, садись.

Ник снял со стула тяжелую папку и переложил ее на подоконник.

– Я помню. По вашему выступлению в детдоме.

– Да, я рассказывал про удачника. – Дед снова помассировал переносицу. – В военное время было проще.

Зазвонил телефон. Ник прислушался, но отзвука в других комнатах не услышал. Все-таки отдельная линия.

– Извини. – Дед поднял трубку. – Да, Альберт, здравствуй. Конечно.

Ник отвернулся, разглядывая корешки книг. Юридические справочники, «Конституционное право», «Уголовно-процессуальный кодекс» и «Уголовно-исполнительный», иностранные словари, «Комментарии к Закону о регистрации и контроле», сборник каких-то нормативов – не прочитать отсюда мелкий шрифт.

– Нет. Я сказал, не сейчас. Ты же помнишь, первый этап рассчитан на две недели.

Ник перевел взгляд на стены, увешанные фотографиями. Вот дед совсем молодой, с лейтенантскими погонами. Вот постарше, майором, на трофейном мотоцикле. Карточки пожелтели от времени. А эта, отпечатанная на большом плотном листе, сохранилась хорошо: девушка в светлом платье и с крохотной фатой, ее обнимает за плечи военный – Кристина и Георг. Рядом дагерротипы: дамы в изысканных туалетах, господа в сюртуках и мундирах, дети в смешных платьицах, не разобрать, где мальчики, а где девочки.

– Держи меня в курсе. Я хочу знать о малейшем изменении маршрута.

Георг в штатском, с какими-то чиновниками. Георг в мундире, почтительно поддерживает под локоть короля. Георг с кем-то из сенатских, у того через грудь голубая лента с вензелями. Георг в группе молодых военных. Георг ведет занятие, его слушают парни в камуфляжной форме. Георг на фоне автомобиля с эмблемой УРКа, рядом двое мужчин.

– Хорошо, – недовольно произнес дед. – Мы еще поговорим об этом. Нет, приезжай на Бастионную. После одиннадцати.

Ник задумался, припоминая. Ах да, на Бастионной набережной дворец Ледашевских, резиденция Городского совета.

Положив трубку, дед некоторое время смотрел в окно, потом повернулся к Нику.

– Так вот, об удачниках. Жил-был молодой человек. Учиться не хотел, работать – тоже.

Ник улыбнулся.

– Да, начало банальное. Продолжение интереснее. Зарабатывал наш герой тем, что катался в поездах и играл с попутчиками в «дупль». Конечно, на деньги, и, конечно, выигрывал. Отследить всех его партнеров не удалось, но из установленных двадцать процентов погибли, остальные – тяжело переболели, попали в аварию или поскользнулись на банановой кожуре. Некоторые остались инвалидами. УРК доказал наличие не идентифицируемого визуально проклятия. Но вот доказать, что носитель знал о нем, не смогли. Потому деяние было квалифицировано как непредумышленное и в рамках Уголовного кодекса не наказуемое. Пошел наш удачник в гражданскую резервацию, где его будут кормить, поить, одевать и развлекать. И все это на деньги налогоплательщиков. То есть родных и близких пострадавших по его вине.

– А потом он сбежит, – вспомнил Ник выступление деда.

– Вероятнее всего. Погибнут люди, и тогда – только тогда! – вступит в действие Уголовный кодекс. А согласно ему, по косвенно опасному проклятию вменяется мягкая статья. Считается, что у жертвы был шанс, во-первых. А во-вторых, практически недоказуемо: погиб человек исключительно и только из-за проклятия или ему на роду было написано, что кирпич на голову упадет. Удачника просто переведут в тюремную резервацию.

– И что вы предлагаете? – Ник кивнул на черновик статьи.

– Для начала пересмотреть Уголовный кодекс. Ужесточить наказание по косвенно опасным. И – ограничить презумпцию невиновности.

Дед произнес это так просто, точно предлагал сыграть партию в шахматы.

– Если тебя интересует моя работа, могу подобрать кое-какие материалы.

Ник кивнул.

– Да, спасибо, я бы посмотрел.

– Хорошо. А сейчас переодевайся и спускайся в столовую, в кои веки пообедаем вместе.

– Только один вопрос. Почему вы ушли из партии?

Дед хмыкнул, разглядывая Ника из-под кустистых бровей.

– Ты имеешь в виду «За права человека»? Откуда узнал?

– В газете прочитал. Случайно листал подшивки.

– Так скажем, я понимал, что те методы, которые предлагало руководство, рано или поздно дискредитируют идею и все закончится тем, чем закончилось. Эта партия была способна раскачать систему, но не разрушить ее.

– Значит, вас не устраивали только методы, – уточнил Ник. – С практической точки зрения.

– Совершенно верно. Видишь ли, чтобы разрушить систему, необходимо выдернуть краеугольный камень.

Георг умел тянуть паузу. Ник понимал, что дед будет разочарован, если он не спросит. Но спрашивать не хотелось.

– И что же является краеугольным камнем? – все-таки произнес он.

– Мне кажется, у тебя достаточно информации, чтобы понять это самому. А нет, так почерпнешь ее в тех материалах, которые я дам. Ну, пошли обедать. А потом я покажу кое-что интересное.

Выходя, Ник задержался возле фотографий. Мужчина, что стоял рядом со служебной машиной, смотрел прямо в объектив.

– Это же отец?

– Да. Уже после свадьбы с Мариной. Я тогда тесно сотрудничал с УРКом. Помнишь, говорил, мы работали вместе?

Дед подтолкнул в спину.

– Так я тебя жду в столовой. Поторопись.

Дверь пряталась среди тех, что вели в кладовые. Когда дед открыл деревянную створку, за ней оказалась еще одна, железная, с цифровым замком.

– Эта часть подвала обособлена, когда-то здесь располагались винные склады.

Каменные ступени круто вели вниз. Георг щелкнул выключателем, и резкий свет залил небольшое помещение с белеными стенами и цементным полом. По стенам вились провода, помаргивали красными глазками датчики. В углу висела камера, нацелившись объективом на порог. Дверь в противоположной стене уже не маскировалась – отсвечивала сизой сталью.

– Погоди. – Дед не дал шагнуть дальше первой ступеньки. Откинул щиток рядом с косяком и набрал код.

Красные огоньки сменились зелеными.

– Теперь можно.

Стальная дверь запиралась на два ригельных замка. Она открылась бесшумно, и пахнуло чем-то знакомым. Железо? Техническое масло?

Вход преграждала решетка, и за ней Ник разглядел длинную комнату, конец которой терялся в темноте. По обе стороны плотно стояли шкафы и стеллажи.

На верхней планке решетки горел алый огонек. Дед приложил руку к пластине рядом с замком. Подумав с секунду, огонек погас.

– Заходи, – сказал дед. – Выключатель слева.

Ник нащупал кнопку. Загорелись лампы. Ярко высветились белые щиты мишеней у дальней стены.

Это была оружейная. На стеллажах лежали пистолеты, автоматы – снайперские и малогабаритные, винтовки и карабины. Ник заметил даже пару гранатометов: шестизарядный и одноразового применения. А вот и «ТР-26», предназначенный исключительно для армии.

– Не удивлюсь, – сказал Ник, – если здесь найдется с десяток ручных гранат. Наступательных.

Георг улыбнулся.

– Не хочешь что-нибудь опробовать?

Ник остановился перед стеллажом с пистолетами.

– А патроны?

Дед открыл железный ящик.

– Тебе какие?

– Девять на восемнадцать. К «АПСК».

Пистолет лег в руку. Он был полегче, чем «тэрэшка», и удобнее.

Ник извлек магазин, снарядил и снова вставил в рукоять. Так, патрон досылается без задержки. Георг внимательно следил за руками, но это не отвлекало. Ник глянул на мушку, проверяя контрольные риски. Предохранитель-переводчик он поставил на режим одиночных выстрелов.

– С двадцати пяти метров? – спросил дед.

– Давайте.

Черное яблоко мишени казалось туннелем, ведущим за стену.

– Стандарт, центр пятьдесят миллиметров. Сколько будешь делать пробных?

– Не знаю. А сколько обычно?

– Три. И десять в зачет.

– Хорошо.

Наверное, это как с ездой на велосипеде, трудно разучиться. Палец лег на спусковой крючок, рука мягко пошла вниз. Толкнуло отдачей. Второй, третий раз.

– Одна шестерка и две семерки, – сказал Георг.

Ник поморщился. Да, с велосипедом он поторопился. Хорошо, что взял «АПСК». «ТР-26», отвыкнув, долго бы не удержал.

Десять выстрелов.

Закончив подсчитывать, дед с интересом посмотрел на Ника.

– Семьдесят шесть.

Определенно не велосипед.

– Все-таки больше двух лет прошло, – оправдываясь, произнес Ник.

Дед насмешливо задрал брови.

– А ты должен был выбить сотню? Не знал, что внук у меня – снайпер.

– Я рассчитывал хотя бы на восемьдесят пять.

– Тебя учил стрелять Родислав. Но я не думал, что ты добился таких успехов.

Ник посмотрел на стеллаж с «ТР-26». Интересно, где инспектор УРКа взял армейское оружие? И как ему пришло в голову доверить его малолетнему сыну?

– Учил – наверное. А натаскивал меня сержант по прозвищу Задница. У него были… своеобразные методы.

Ник тронул языком зуб, но тот, конечно, давно не шатался. За что сержант ударил впервые? Кажется, когда Ник забыл вынуть патрон из ствола. Задница ткнул в переносицу дулом и предложил проверить, действительно ли оружие разряжено. От страха Ник даже не мог сообразить, успел ли поставить пистолет на предохранитель.

– Это на блокпосту?

– Нет, пока мы шли к границе. А на блокпосту уже Костян. Вот он как раз был снайпером.

Ник помолчал.

– Когда меня забирали, командир предупредил, чтобы я поменьше трепался. Собственно, у меня такого желания и не возникало.

– Старший лейтенант Корабельников?

– Да. А вы хорошо осведомлены.

– Я долго искал тебя. Ну что, продолжим? – Дед положил руку ему на плечо, разворачивая к мишеням. – Если, конечно, у тебя есть желание восстановить навыки.

Желания у Ника не было, но он кивнул.

Глава 5

Более-менее отчетливые воспоминания начинались с того момента, как его вытащил Пашка. Ник спал в развилке между корнями, забившись под нависающие ветки, когда его выдернули, перевернули носом в траву и разоружили. Он молча забился, точно карась на суше, но держали крепко.

– Спокойно, пацан, свои.

Их было пятеро. Старший по возрасту – сержант. Трое рядовых, оказавшихся в Арефских землях за полгода до дембеля. И лейтенант, которому в первом же бою раздробили ноги ниже колен; он часто впадал в забытье, а если приходил в сознание, то смотрел неподвижными глазами в небо и крупно сглатывал.

«Тэрэшку» Нику потом вернули. Наверное, сержант хотел поиздеваться, предложив удивить их меткостью. Магазин оказался пустым, Ник проверил это первым делом. Зарядил, аккуратно прицелился – и разнес в щепу тонкую верхушку осинки.

– Ладно. – Сержант сплюнул. – Выбирай, пацан: возвращаешь «пушку» и идешь с нами «чемоданом» или спрошу с тебя, как с этих, – он показал на солдат.

После, вспоминая, Ник все более убеждался: сержант был не в себе, плакала по нему психушка.

Имени лейтенанта он так и не узнал. Сержанта в глаза называли только по званию, за глаза исключительно Задницей. Из рядовых запомнил Пашку и Рыжего, а третьего забыл, тот подорвался на «растяжке» еще в предгорье.

А вот почему себя назвал Ником? Выскочило случайно и сначала показалось просто звуком. Повторил про себя: «Ник» – и согласился: пусть будет его именем.

Шли медленно, в обход дорог. Лейтенанта тащили на самодельных носилках. Ника навьючили полупустым рюкзаком с консервами и концентратами. Сержант предупредил, что спустит шкуру, если не досчитается хоть крошки. Ник удивился: воровать у своих? Задница долго ржал, глядя на его растерянное лицо. А есть хотелось все время. Голова кружилась при мысли о том, что в мешке за плечами мясо. Снилось, что вскрывает банку и… В действительности же мог хлебать только суп, даже от жидкой каши начинались рези в желудке.

Ему, конечно, очень повезло. Шансов погибнуть в дороге было намного больше, чем шансов дойти.

…Ник тряхнул головой. Он стоял возле тумбы с афишами, бездумно разглядывая красные буквы: «Последний спектакль в сезоне!» Нарисованный человек в черном плаще и маске выглядывал из-за кулисы.

Странно, подумал Ник, отворачиваясь. В детдоме Ареф почти не вспоминался, а сейчас, как узнал свое настоящее имя, – постоянно. Может, оно было ключом?

Картинки всплывали яркие, с запахами, звуками. Хуже всего приходилось, когда накатывало посреди урока. Проще, когда в машине, с молчаливым Леоном. В крайнем случае, как сейчас – посреди шумной улицы, где никому нет до тебя дела.

Ник обогнул афишную тумбу и пошел обратно, к перекрестку. Сегодня вторник.

Он остановился у ограды художественного училища. Резная тень лежала на зеленом газоне, вдоль бордюра уже вылезли одуванчики. На крыльце, спрятавшись за вазоном, обнималась парочка. Выскочили девицы – шумные, рассерженные. За ними вышел полный парень в очках, он зацепился этюдником за дверь. Две женщины, не прерывая разговор, спустились с крыльца.

Потом показалась она. В светлом распахнутом плаще, легких туфельках. Процокала каблуками по каменным ступеням. На ветру волосы распушились, и девушка пригладила их ладонью.

Ник ждал, когда она пройдет мимо, к остановке, но девушка повернула в другую сторону. Шла неторопливо, покачивая сумкой на длинном ремне. Ник зачем-то пошел следом.

Перекресток разводил дороги – или дальше вдоль оживленного проспекта, или к Морскому собору, или к набережной, по узкой тихой улочке. Девушка выбрала набережную.

Ник сам не знал, как так вышло, но он ускорил шаг.

– Извините…

– Да? – Девушка смотрела с любопытством, ни тени настороженности в глазах.

– Здравствуйте, – глупо сказал Ник и остановился.

Девушка остановилась тоже.

– Здравствуйте.

– Я… – В горле пересохло. Больше всего он боялся пустить «петуха». – Меня зовут Ник. Яров.

– Татьяна Мальевская. – Девушка протянула руку.

Так просто, что Ник совсем растерялся. Пожал в ответ, но отпустить не догадался – девушка вытащила ее сама. Рука у Тани была теплая, с длинными тонкими пальцами.

– А я вас знаю. Вы иногда стоите у нашего училища.

– Да. По вторникам и четвергам.

– Интересное расписание!

– Я жду вас.

Таня глянула недоверчиво.

– Только сегодня вы почему-то не пошли на автобус.

– Погода хорошая. Решила пешком до следующей остановки.

– Можно, я провожу?

– Можно, – улыбнулась Таня.

По узкому тротуару получалось идти только плечом к плечу. Танина сумка ударила Ника по бедру, и он сообразил забрать ее у девушки.

– Ого! Тяжелая.

– Альбомы. Краски. А, еще глина!

– Так вы скульптор или художник?

– Пока ни то ни другое. Личинка! И неизвестно, что получится. Я на первом курсе. А вы?

– Мне еще два года в гимназии. Но нравятся точные науки.

– А я в школе любила историю и литературу.

«Алгебра – спокойнее», – хотел сказать Ник, но промолчал. У него свое отношение к истории, и разве можно объяснить его девушке с такими светлыми глазами?

Помолчали. Ветер с реки трепал Танины волосы.

– Знаете, – признался Ник, – я совсем не умею разговаривать с девушками. Как-то… опыта не набрался. Учусь в мужской гимназии.

– И сестры у вас нет, – догадалась Таня.

– Нет.

– А вы попробуйте разговаривать со мной просто как с человеком, – серьезно посоветовала она.

Нику неожиданно стало весело.

– Попробую. Вы мне нравитесь, Таня! – произнес он и испугался. А если начнет притворно смущаться и кокетничать? Или, того хуже, закатит глаза и скажет: «Какой шустрый мальчик!»

Таня повернулась к нему, отвела волосы с лица.

– Вы мне тоже, Ник.

Глаза у нее все-таки были странные: голубые, обведенные по краю серой каймой. Казалось, они меняют цвет, как воды Ладского залива под солнцем.

– А так разве бывает? – спросил Ник.

– Не знаю.

Таня доверчиво положила руку ему на локоть.

– Пошли?

– Я буду возле училища послезавтра. В четверг.

– У меня дополнительные занятия в мастерской.

– Тогда во вторник.

– Да.

К вечеру погода опять испортилась, и Ник бездельничал в библиотеке в обнимку с «Шахматными этюдами». По окну змеились толстые струи воды, скрывая из виду сад. Иногда силуэты деревьев подсвечивали молнии – и спустя несколько секунд накатывал гром.

– Вас хочет видеть господин Георг, – оповестила Александрина, появляясь на пороге.

– Угу, иду, – отозвался Ник, наконец-то загоняя черного короля в безвыходное положение.

На втором этаже гроза слышалась громче. Шумели деревья. Стучали капли, срываясь с узорчатого карниза.

Ник вошел в кабинет, и дед поднял голову от журнала, который читал с карандашом в руке.

– Вот, возьми. – Георг пододвинул две папки, лежащие на краю стола. – Здесь мои статьи. А вот тут интересные материалы из УРКа. Классификационные таблицы, методы идентификации и прочее.

– Спасибо.

Ник сгреб – тяжелые!

– Надеюсь, не нужно объяснять, почему нельзя выносить документы из дома.

– Разумеется.

Дед задумчиво постукивал карандашом по открытой странице. Ник глянул на колонтитул: «Г. С. Леборовски. Оплата по закону».

– Напечатали?

– Да. Вот, сверяю, завтра собираюсь ругаться с главным редактором. Порезали больше, чем мы договаривались.

В голосе деда не было ни огорчения, ни досады – рутина.

Папки оттягивали руки. Из той, что сверху, торчал уголок фотографии. Нижний клапан грозился развернуться, и Ник перехватил удобнее.

– Я пошел? – вопросительно сказал он.

– Конечно. Хотя постой. – Дед выдвинул ящик стола. – Возьми еще эту. Пожалуй, да, можно.

Ник посмотрел с любопытством: тонкая папка, подписанная непонятно: «МБД236.78».

– Я поработаю с часок, а потом сходим в тир? – предложил дед.

– Ладно, я вас тогда внизу жду.

Спускаясь по лестнице, Ник придерживал стопку подбородком. Третья папка оказалась самой вредной, она была в гладкой обложке и норовила выскользнуть.

В библиотеке сгрузил ношу на столик, отодвинув шахматную доску. Потянулся к «МБД236.78», но передумал и оставил ее напоследок.

Так, статьи деда. Черновики, перепечатки и фотокопии с журнальных и газетных страниц. Самая ранняя публикация сделана пятнадцать лет назад, последней лежит та, по поводу которой дед планировал ругаться с редактором. Почти на всех черновиках пометки: «До цензуры».

Вторая папка: разрозненные листы протоколов и брошюрки, отпечатанные на папиросной бумаге. Большие, свернутые в несколько раз схемы. Фотографии. «Иллюстративный материал № 4. Таблица 32, строка 12. Мумифицированные останки женщины». Ник машинально выудил нужную таблицу и нашел двенадцатую строку. «Энерговампир». По множеству колонок были разнесены последствия встречи с про́клятым. Не самое приятное чтиво.

В третьей папке оказалось досье на Матвея Борислава Дёмина. Л-рея.

Мимо своей квартиры Таня пробежала. Этажом выше толкнула дверь – опять не заперта! Ох, тетушка!

– Асечка! К тебе можно?

Из кухни доносилось шипение и пахло жареными пирожками.

– Конечно, деточка! Кушать будешь?

Тетушка выглянула в коридор. Как всегда – в фартуке, седые волосы собраны в высокий пучок, щеки порозовели от жара, очки в круглой железной оправе сползли на нос. Поверх домашнего платья был выпущен кокетливый белый воротничок. Когда бы Таня ни приходила, у Аси всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Она пекла, жарила, варила с утра до вечера, и казалось удивительным, как это Анастасия Роберт Мальевская ухитрилась защитить диссертацию.

Асю Таня любила больше всех. Конечно, после мамы. А вот Тасю почти не помнила.

– Асечка, потом, ладно? Можно, я посмотрю альбомы?

– Деточка, они в твоем распоряжении! Когда умру, непременно отпишу все тебе. Непременно!

Таня чмокнула тетушку в горячую щеку.

– Ты еще всех переживешь и замуж выскочишь!

– Ах, оставь, душа моя, оставь! – почему-то басом сказала тетушка и скрылась на кухне.

И Асину комнату Таня тоже любила. Ну и пусть узкая, а единственное окно выходит на кирпичную стену. Зато уютная. А в кресле под окном так хорошо читается! Между стеллажами с книгами и журналами втиснута старинная конторка, заваленная рукописями и студенческими работами. У конторки такой вид, точно за ней до сих пор пишут перьями. Над кроватью фотографии: трех сестер Мальевских – Аси, Таси и Каси, – их родителей и Тани во младенчестве. Кровать старая, железная, с шишечками на спинке. У изголовья столик с лампой, тоже всегда завален книгами. Еще один стол – большой, овальный – стоял посредине комнаты, между ним и стеллажами приходилось пробираться боком. Таня проскользнула и достала тяжелый альбом «Герои Первой мировой войны».

Толстые страницы переворачивались с шорохом. Вот и он, «Портрет юного офицера Растьевского полка». Таня перебралась к окну и села в кресло, пристроив альбом на коленях.

Офицеру на портрете было лет двадцать, но он все равно казался очень похожим на Ника Ярова. Такие же высокие, четко очерченные скулы и прямые брови. Длинные ресницы – впору девушке! Но взгляд строгий. Серьезное, трагическое лицо. Словно офицер знал, что Растьевский полк погибнет – именно тогда впервые на войне применят газы.

– Что смотришь? – Ася заглянула через плечо. – Ну конечно! Знаешь, в твоем возрасте я была влюблена в этого офицера. Ах, какие глаза! Пыталась найти по бумагам, кто он такой, но увы, увы…

«А я нашла настоящего», – подумала Таня, вглядываясь в портрет. Морщинка между бровями. У Ника тоже такая есть, даже странно.

– Достань скатерть, – попросила Ася. – Чай у меня сегодня со смородиновым листом и мятой.

Они ели пироги с брусничным вареньем. За окном темнело, и все чаще звонили трамваи. Погода портилась, собирался дождь. Скреб лапами по железному подоконнику голубь. Ася рассказывала о своей первой любви: «Ах, деточка, какая у моряков парадная форма! И кортик! Не по уставу, конечно, он цеплял его за воротами училища».

Таня слушала, положив голову на скрещенные руки. Потом перебила:

– Ася, а тебе не страшно, что я… такая?

Тетушка близоруко моргнула за стеклами очков.

– Танечка…

– Нет, правда! Вы делаете вид, что все нормально. Но ведь это не так.

Ася заглянула в чайник.

– Давай горячего налью. Так вот, детка, страшно – это совсем другая категория. Страшно было, когда я, соплюхой, с матерью, твоей бабкой, царство ей небесное, попала на рытье окопов. Тут, в Дачном поселке. И на нас пошли танки. Вот тогда было страшно. А сейчас мне не страшно, деточка. Мне очень горько, что судьба обошлась с тобой так.

Прозвенел трамвай, и звякнула ложечка.

– Асечка, я, кажется, влюбилась.

– Я поняла, милая.

Тетушка обняла за плечи, притянула к себе. От ее платья сладковато пахло старыми духами.

– Ты поживи, сколько отведется, а там видно будет. Мама твоя, конечно, не одобрит, что я скажу, но ты живи, деточка. Твой срок другой, сколько успеешь – бери. Целовались уже?

– Асечка! – возмущенно вскинулась Таня. Ей хотелось и плакать, и смеяться.

– Нет еще, – заключила тетушка. – Мальчик-то из каких? Уличных или с воспитанием?

– С воспитанием.

– Ну, тогда сама действуй, деточка. Только осторожненько, на бархатных лапках.

Таня снова уткнулась тетушке в плечо.

– Асечка! – сказала невнятно. – Я так тебя люблю!

– Знаю, милая, знаю. Этот твой, с воспитанием, на офицера похож, да?

Таня не сдержалась и фыркнула.

– Лучше!

– Ну, рассказывай, душа моя. – Тетушка отодвинулась, поправила очки и сложила руки на коленях – приготовилась слушать. – Только по порядку.

Таня глубоко вздохнула.

– Первый раз я увидела его зимой. Шел снег. Знаешь, был светлый такой воздух, акварельный. Ник стоял за оградой, и я подумала, что он кого-то ждет.

Майор Алейстернов появился в ранних сумерках, пыльно-лиловых и теплых совсем по-летнему – Сент-Невей никак не мог определиться с погодой и то мок под дождями, то нагревался на солнце.

Ник читал, пристроившись у открытого окна. Некоторые бумаги были напечатаны через копирку вторым или третьим экземпляром, буквы различались с трудом.

– Господин Георг обещал скоро приехать, – услышал он голос Александрины.

– Я подожду. А Микаэль дома?

Ник торопливо сунул бумаги в папку и воткнул ее на полку между толстыми справочниками.

– Да, проходите, пожалуйста, в библиотеку. Вам подать кофе?

– Спасибо, не надо. Я надеюсь, меня пригласят на ужин.

Последние слова вышли неразборчиво. Ник усмехнулся: наверное, приложился к ручке.

– Я тоже буду на это надеяться, – промурлыкала Александрина.

Ник открыл тетрадь с экзаменационными билетами по алгебре и закусил кончик карандаша.

– Добрый вечер, Микаэль.

Майор был в штатском: голубой рубашке с закатанными рукавами и джинсах.

– Здравствуйте.

– Наверное, я должен сделать умное лицо и сказать: «О, ты занимаешься! Как дела в гимназии?»

– Не обязательно, – улыбнулся Ник.

– Вот и хорошо.

Алейстернов сел в кресло, укрывшись в тени за шторой.

– Георг беспокоится, что ты никуда не выходишь. Не скучно?

– Экзамены скоро, готовлюсь.

У майора комично приподнялись брови.

– Боже мой, какие ответственные нынче пошли мальчики! Помнится, в мое время уроки никогда не служили серьезным препятствием. Правда, – он подмигнул, – я заканчивал обычную школу, и с нами учились девочки. Свою первую подружку я пригласил в кино в восьмом классе.

– Значит, я отстаю в развитии, – вежливо ответил Ник.

– Ну, я же не в этом смысле! А в кинотеатр, кстати, пускают и без девочек. Ехал, афишу видел: «Месть про́клятых-3». Вот такие монстры. – Алейстернов приставил раскрытые ладони к щекам. – Мордатые, зубастые. Красота!

– Не думал, что майору УРКа это интересно.

– Да что ты! Мы на первый фильм всем отделом собрались. Какая там была девица! Вены перегрызала. На спор пытались ее идентифицировать и не смогли.

Хорошо развлекаются в УРКе.

– Сходил бы, чего дома сидеть. Или не любишь ужастики?

Ник подумал, формулируя.

– Я не хочу смотреть на про́клятых даже в кино.

Майор мгновенно стал серьезен.

– Встречался? Где?

– В Арефе.

– А-а-а… да, там была пиковая ситуация. Инициация пошла спонтанно, волной. Смерть, кровь, страх – отличные катализаторы. Слышал про Гуревский поселок?

Ник мотнул головой.

– Оборотни вырезали, пока местные мужички с винтовками по горам бегали. Вернулись… В общем, устроили облаву. Головы на пики, шкуры на растяжках вдоль дороги.

– Головы? – помолчав, переспросил Ник.

– Угу. Некоторые обратно перекидывались, их в людском обличье отстреливали.

– А как узнавали, что это именно оборотни?

– Кто ж еще чужой вокруг мертвого поселка крутиться будет? Или ты тоже считаешь… как там… – щелкнул Алейстернов пальцами, вспоминая. – Пусть лучше будут оправданы десять преступников, чем пострадает один невиновный. Да?

Ник пожал плечами. Он не задумывался над этим вопросом.

– Но ведь еще как посмотреть: почему они будут оправданы? – настойчиво продолжал майор. – По незнанию? Или осознанно, по необходимости? Когда ответственность больше?

Ник не ответил, машинально разрисовывая тригонометрическое равенство рожками и хвостами. Почему-то вспомнилось, как стрелял возле разбитого «ТАНа» и кровь плеснула из-под бороды. Все-таки убил бы его тогда ареф или нет?

Алейстернов кивнул на тетрадь с экзаменационными билетами.

– Хорошая вещь – алгебра. Формулы. Доказательства. Удобно принимать решения, да. И ответ проверить можно, сойдется или нет. А как решать, когда данных недостаточно, вот вопрос.

Майор встал и прошелся вдоль книжных полок, щелкнул по корешку справочника – того самого, что подпирал разбухшую от документов папку.

– Как думаешь, у тебя достаточно данных?

– Что вы имеете в виду?

– Видишь ли, я давно работаю с твоим дедом. Я помогал искать тебя. Георг тесно сотрудничает с УРКом.

Ник аккуратно перечеркнул разрисованные формулы.

– А при чем тут УРК?

– Не понимаешь?

– Нет.

– У Георга в кабинете есть интересная фотография. Не обращал внимания? Он и двое мужчин рядом с казенной машиной.

– Это на которой мой отец?

Майор посмотрел на него в упор.

– Да. Твой отец. Но ты спроси у деда про второго. Незаурядный был человек. Георг его хорошо знал. Запомнил? Очень хорошо знал. Карточка, кстати, подписана с обратной стороны. Тебе будет интересно.

Алейстернов потрогал уголок папки и пододвинул справочник. Ник молча следил за ним. Ну глупо же думать, что дед отдал настолько секретные документы. Майор глянул на обложку и резко задвинул папку обратно. «МБД236.78», – вспомнил Ник.

– А знаешь, что еще интересно? – спросил, не поворачиваясь, Алейстернов. – Когда данных недостаточно, то принимаешь решение, основываясь на чужом авторитете. Но отвечать-то придется самому, вот в чем парадокс.

Он мельком глянул через плечо.

– Поэтому вот так придешь в кино, полюбуешься, как девица неидентифицируемая вены перегрызает, а главный герой ее из автомата – шарах! И никаких проблем. Веришь, очень успокаивает.

– Альберт? – Дед стоял на пороге. – Я ждал тебя на Бастионной.

– Извините, уехал на другой конец города, пока бы обернулся, не успел. Сюда было ближе.

– Давно ты у нас? – смотрел Георг тяжело, точно спрашивал с провинившегося подчиненного.

– Минут десять, – майор, напротив, улыбался. – Наверное, милейшая Александрина помнит, когда меня впустила.

– Продуктивно провели время?

– Беседовали про киноиндустрию. Вы знаете, что ваш внук не интересуется ужастиками?

– Догадываюсь.

– Очень серьезный мальчик, да.

Ник переводил взгляд с одного на другого. Точно смотрел спектакль.

– Ну, мне пора. Вот, я привез. – Алейстернов вытащил из заднего кармана конверт и отдал деду.

– Не останешься на ужин?

– С радостью бы, но время поджимает.

– Я провожу.

До порога они шли в молчании – Ник прислушивался. Хлопнула дверь. Обратных шагов не слышно. Очевидно, Георг решил проводить гостя до машины.

Ник закрыл тетрадь и выровнял учебники в аккуратную стопку.

Дед вернулся спустя четверть часа, сел на освобожденное майором кресло.

– Микаэль, о чем вы говорили с Алейстерновым?

– Он же вам сказал, об ужастиках. Альберт уговаривал меня сходить на новый фильм.

– И все?

– Нет. Еще о том, что в Арефе произошла спонтанная инициация.

– Это далеко от кино.

– Я просто объяснил майору, почему не хочу смотреть на про́клятых.

– Хорошо. Занимаешься?

Дед взял из стопки учебник, полистал.

– Что это? «Сумма углов всякого треугольника меньше ста восьмидесяти градусов и может быть сколь угодно близкой к нулю». Не знал, что у вас в гимназии изучают геометрию Лойбачевски.

– Я факультативно.

– Тебе так нравится математика?

– В ней есть гармония. Четкая система. А Лойбачевски к тому же позволяет представить иную реальность, отличную от нашей.

– Ну вот, я-то надеялся, внук продолжит семейное дело, а он собирается в науку. Документы хоть читал? – Георг кивнул на папки.

– Да. И хотел спросить…

Дед встал.

– Извини, но, надеюсь, твой вопрос можно обсудить за ужином. Я не успел сегодня пообедать.

Они перешли в столовую.

Пока Александрина наливала суп, дед восхищался погодой, предлагал, если тепло постоит еще несколько дней, съездить на залив и пострелять.

– Давно не охотился. Все дела, дела, так замотаешься, что и с внуком побеседовать некогда.

Александрина вышла.

– Так что ты хотел узнать?

– В досье на л-рея после каждого города есть строчка: «Отказ». Его возможности ограничены?

– В определенной степени. Видишь ли, чтобы снять проклятие, л-рею дается ночь. Одна ночь, независимо от того, скольких отметили своей печатью Псы. Это чисто технический момент: без печати л-рей не может, а печать активируется и держится не долее полнолуния. Не снял – опоздал. Свое время л-рей рассчитывает сам: сколько работать, сколько отдыхать. В принципе ему достаточно брать одно проклятие в месяц. Ты ведь понимаешь, что для л-рея необходимость выполнять свой долг обеспечена физиологией?

Помедлив, Ник кивнул.

– Так вот, все, что он сделает больше, – его добрая воля.

– В некоторых случаях, особенно если это касается государственной системы, формулировка «добрая воля» мне кажется… – Ник задумался, подбирая слово, – наивной.

Дед хмыкнул.

– Циничное рассуждение. Особенно для столь юного возраста. Проблема, однако, в том, что л-рея нельзя заставить. То есть заставить, конечно, можно – если позволят Псы. Шантажом, например. Но результата – увы! – скорее всего, не получишь. Это входит в его комплекс защиты.

Очень удобно, подумал Ник. На мгновение ему представился управляемый л-рей. Власть и деньги для тех, кто стоял бы за его спиной.

– А как он выбирает? Ну, с кем из меченых работать.

– Неизвестно. Хотелось бы думать, что по степени опасности, но статистические данные это не подтверждают. Да и нет у нас ее, статистики: л-рей не обязан отчитываться, какие проклятия снял. Так что… Может, вообще считалкой. Как там? «Говорят в лесу все звери, великан сидит в пещере. Великан голодный ищет, кто ему сгодится в пищу».

Ник осторожно положил вилку – показалось, столешница мягко прогнулась, принимая ее вес. В ушах шумело.

– Как вы сказали?

– Не слышал раньше? Она старая. Меня еще бабушка научила. «Звери спрятались в кусты – значит, во́дой будешь ты!» Микаэль, что?..

Ник пригнулся к столу, зажимая ладонями уши. Мальчишеский голос, отчаянно картавя, выкрикивал: «…звели сплятались в кусты… Опять я!»

– Мик!

…Пахнет тополиными почками…

Дед оказался рядом.

…Ладони клейкие от смолы. Солнце пробивается сквозь листву и слепит глаза. Пух кружится мягким теплым снегом. Выше! Еще! Зацепиться за сук, упереться кроссовками в широкий ствол.

«Я иду искать!»

Качается под ногами зеленое море, и ветер пахнет летом – самым его началом, когда все еще впереди.

«Слышите?! Иду!..»

– Я вспомнил.

Георг резко выпрямился, и Ник посмотрел на него снизу вверх. У деда подрагивала рука, точно хотел дотронуться до плеча, но боялся.

– Голос Денека. Мы играли в прятки, наверное.

– И только?

На мгновение Нику стало обидно – он-то рад и этому. А у деда исказилось от разочарования лицо.

– Он картавил, правда? Мой брат.

– Да. Посиди тут, пожалуйста. – Георг стремительно вышел.

Ник откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Вот сейчас… Лето… Тополиный снег… Он все вспомнит. Слышит же картавую скороговорку про «звелей». И еще: «Фу, с пенками! Мик, съешь!» А его тошнит от пенок на молоке. Соглашался ради братишки? Получается, он его любил?

Того малыша, который сгорел в автобусе на привокзальной площади Фергуслана.

Ногти впились в ладонь. Ник и раньше знал это, из поискового дела. Но до конца понял только сейчас.

– Микаэль, я договорился. – Дед вернулся в столовую. – Завтра с утра едем в медцентр.

– А гимназия?

– Я уже позвонил директору. Александрина! Подай кофе мне в кабинет. Извини, Микаэль, нужно заново спланировать завтрашний день.

Дед ушел.

Ник поковырял вилкой в цветной капусте и отодвинул тарелку.

Значит, он может вспомнить и мамин голос? И голос отца?

Серая «Тейка» долго кружила, ныряя в проходные дворы и узкие переулки. Несколько раз пугливо прижималась вправо, пропуская основной поток. Наконец пристроилась за туристическим автобусом и медленно поехала вдоль реки, а потом вдруг резко свернула на Гостиную улицу.

Здесь было многолюдно. Прогуливались барышни, с вожделением поглядывая на витрины. Целеустремленно пробегали клерки с портфелями. Усталые командировочные пытались купить подарки. Ухоженные дамы скрывались за стеклянными дверьми, чтобы там, в кондиционированной прохладе, прицениться к мехам.

«Тейка» с трудом нашла парковочное место. Замолчал мотор. Водитель посидел с минуту, разглядывая улицу через лобовое стекло и зеркало заднего вида. Прежде чем выйти из машины, вытер ладонью мокрые от пота виски.

Телефон-автомат прятался в будке между афишной тумбой и колонной. Диск поскрипывал, застревая. «Тройка» и «пятерка» стерлись начисто, да и остальные цифры едва читались.

Монетка провалилась в щель – на том конце провода подняли трубку.

– Да, я. Разговаривал. Как смог! – в голосе прорвалось раздражение.

Дверца будки норовила открыться, придержал ее.

– Продолжаю модель-два. Для модели-один слишком недоверчив. Нет, третью не стоит. Он достаточно умен, начнем подкидывать готовые ответы – получится, что давим. Этого не примет. Нет, форсировать пока не стоит. Я уверен. Старик? Идет по программе прим-четыре. Мне кажется, он торопится. Нет, не знаю. Может, ему просто надоело ждать. Или боится, что не успеет. Если… Да. Пусть ваши психологи посчитают. Что? Протоколы допроса лейтенанта Корабельникова старик получил. Копию сделаю. И вот еще…

Помолчал, старательно раскручивая телефонный провод; тот упорно снова свивался в кольцо.

– Все экстрим-проверки ведущий куратор проекта подписывал сам, я узнал об этом случайно. Материалы в архиве, просто так достать невозможно – там же фамилии и адреса… Представьте себе, и на него тоже. Отец? Понятия не имею. Может, есть в бумагах. Да, хорошо бы фотокопии. Думаю, это окажет сильное влияние.

Дернул уголком губ – то ли улыбнулся, то ли попытался сдержать волнение.

– Теперь вы понимаете, почему я боюсь? Если уж… Да, понял. Есть прекратить. Хорошо.

Пока он разговаривал, на улице совсем стемнело. Зажглись фонари. Переливалась разноцветными лампами реклама на фасаде магазина. Усиленный мегафоном голос приглашал на ночную экскурсию, полюбоваться с воды разводом мостов.

Серая «Тейка» еще какое-то время постояла на парковке – с включенным мотором, зажженными фарами. Сквозь лобовое стекло было видно, что водитель на месте. Ему даже погудели, мол, не спи, освобождай место.

«Тейка» выползла на проезжую часть и канула в узких улицах на задворках исторического центра.

Глава 6

Фасады, выходящие на Крепостную, отражали бледно-розовое небо. Мелькнул знаменитый дом-кронверк, встречающий грудью ветер с залива. «Янгер» обогнул высотные здания и втиснулся под арку. Вспорхнули испуганные голуби. Автомобиль с трудом развернулся в тесном дворе и нырнул в туннель, такой узкий и темный, что в нем до сих пор лежал снег. Слышно было, как наверху прогрохотал поезд. Из тоннеля выехали к бетонному забору, поверх которого топорщилась колючая проволока. Вдоль забора тянулась полоска разбитого асфальта, поросшая по краю одуванчиками. Убегали тропинки к двухэтажным развалюхам, баракам послевоенных лет. Там, судя по всему, жили: на окнах виднелись занавески, во дворах на веревках сушилось белье.

– Так намного короче, – пояснил дед.

Подпрыгивая на выбоинах, «Янгер» добрался до поворота и выкатился на нормальную дорогу.

Дома отступили – между ними и бетонным забором нейтральной полосой раскинулся пустырь. Дорога разрезала его по центру, упираясь в отдельно стоящий корпус с глухой, без окон, стеной. На парковке перед ним царил хромированный «Кайслер-три», под бок к нему приткнулся потрепанный фургончик с закрытым кузовом. Возле фургончика стоял парень в бронежилете поверх камуфляжа. На плече у него висел автомат.

Дед пристроился по другую сторону «Кайслера» и заглушил мотор.

– Пошли.

Поднялись на крыльцо. На стене рядом с дверью черно-белая табличка: «Научно-исследовательский центр медицины и биологии Управления регистрации и контроля».

– Не удивляйся, просто здесь работают отличные специалисты.

Ник молча кивнул.

Холл перегораживала стенка: снизу кирпичи, сверху стекло, проложенное армированной сеткой. Никаких легкомысленных «вертушек», только железная дверь. Окошко рядом с ней приоткрылось, дед подал документы, и створка снова опустилась, мягко стукнув резиновой окантовкой. Видно было, как охранник снял трубку телефона и зашевелил губами. Закончив говорить, он одернул форму и наклонился к микрофону.

– Пожалуйста, проходите, – прозвучал из динамика голос.

Клацнул замок на двери.

– Налево, второй этаж, лаборатория двадцать девять.

– Спасибо, я знаю, – сказал дед.

Пустой коридор показался Нику таким безжизненным, словно тут давно не появлялись люди. Узкие длинные лампы заливали проход белым светом. Одна из ламп мигала – на серых стенах в такт ей то растворялись, то вновь проявлялись тени. Ник несколько раз оглянулся, и дед спросил:

– Ты что?

– Так просто.

Дед тоже посмотрел за спину. Игра света и теней – серый туннель пульсировал, как живой.

Большая часть дверей оставалась безымянными, прочие же нумеровались странно: за двадцать первой шла девятая, потом четырнадцатая, а после двадцать вторая с пометкой «бета». Двадцать девятая оказалась последней, в тупике. Дед нажал белевшую на косяке кнопку.

– Да, говорите, – отозвался раздраженный голос, искаженный помехами.

– Борис, это я.

Щелкнув, динамик отключился.

– Некоторые вещи могут показаться тебе странными, – сказал Георг. – Не забывай, у них тут экспериментальное оборудование.

Ник спросил с любопытством:

– А что, все-таки существуют методики, позволяющие диагностировать без Псов?

– Интересный вопрос. Насколько я знаю, такие работы проводились, но стабильный результат пока не получен.

Дверь открылась. На пороге стоял пожилой мужчина в мятой футболке и синих докторских штанах. Он сердито щурился на бьющий из коридора свет.

– Проходите, чего застряли. Привет. – Он быстро пожал руку Георгу и так же, мимоходом, поздоровался с Ником. – Сначала ко мне.

Повел их между стеллажами, забитыми одинаковыми картонными коробками. На верхних полках грудой лежали папки и свернутые в рулоны листы. Стеллажи стояли так, словно были последним рубежом: когда вскроют бронированную дверь, еще останется время съесть секретную документацию – враги непременно заплутают в лабиринте. В одном из боковых проходов Ник успел разглядеть комнату. Там сидел бородатый парень, держал кружку и раскачивался на задних ножках стула. Вдалеке слышались голоса, потом кто-то громко потребовал вернуть ему «анализ по РПГ-шесть со второго посева».

Вслед за Борисом оказались в небольшом закутке. Здесь теснилась пара столов – один заваленный бумагами и коробками, другой абсолютно чистый – и стояло несколько разнокалиберных стульев.

– Садитесь, поговорим, – пригласил хозяин, опускаясь в продавленное кресло на колесиках. Ловко зацепившись кроссовкой за ножку стола, он подъехал к бумажной куче и выудил из нее папку. – Я смотрел результаты прошлых обследований. По большому счету с выводами согласен: на то, что память восстановится, шансы есть, но чем дальше, тем меньше их остается. Мы попробуем подобрать медикаментозные средства. Если повезет, они помогут, нет – в любом случае замедлят процесс, выиграют время. Ну что, будем работать?

Ник не понял, что обращаются к нему: смотрел Борис на деда.

– Так как, Микаэль?

– Да, конечно.

– Угу. Я просил, чтобы мальчик не завтракал.

– Мальчик не завтракал, – подтвердил Ник.

– Тогда пошли. Общий анализ крови.

Дед глянул на часы.

– Извините, но я поехал. Микаэль, мне позвонят, как дело к концу, и я вернусь. Надеюсь, ты не боишься остаться в лапах у этого монстра?

– Вали отсюда, – отмахнулся Борис.

Сначала все шло как обычно: анализы, удар молоточком по колену, манжета тонометра. А потом в маленькой комнате без окон Ника усадили в кресло и облепили датчиками – виски, грудь, запястья.

– Смотри на экран, – велел невидимый в темноте Борис.

Мелькали разноцветные пятна, похожие на разводы бензина в луже, складывались в картинки: набережная Лады, автобус на проселочной дороге, обрывистый берег, заснеженные улицы незнакомого города, оскаленная морда оборотня, фасад школы, рыжий кот со вздыбленной шерстью, грузди под слоем прелых листьев, человек с пистолетом, несущийся в упор автомобиль, детские санки, мертвый ареф, купе поезда и многое другое, что не успевал разглядеть. Под конец закружилась голова, и Ник не смог самостоятельно выбраться из кресла. Отпоили холодной водой с привкусом лекарств.

После запутанными коридорами Борис привел в узкий зал, похожий на подводную лодку: скругленный потолок, стены и пол обшиты стальными листами. На невысоком постаменте были закреплены носилки.

– Разувайся. Ремень с железной пряжкой? Угу, сними. Ложись сюда.

Борис зафиксировал руки и ноги, даже голову пристегнул, затянув поперек лба тугую ленту. Надел наушники. Веки придавили холодные резиновые бляшки.

– Постарайся не чихать, – попросил Борис.

Конечно, тут же засвербело в носу.

– Если испугаешься, под пальцами кнопка. Чувствуешь?

– Да. – Ник нащупал правой рукой.

– Но на самом деле ничего страшного там нет. Больно не будет.

Носилки плавно сдвинулись с места. Показалось, по лицу скользнул теплый луч. Вибрация отдалась в затылке и пошла вниз по позвоночнику. В наушниках то пощелкивало, то гудело, то раздавался противный писк, от которого ломило зубы. А потом стало очень тихо. Ник резко выдохнул. Задрожали веки под резиновыми бляшками.

…Белый свет, в котором плавают люди-рыбы, оседает на губы меловая пыль…

Спокойно. Ник старался дышать размеренно. Все нормально. Его скоро вытащат из этой штуки. Убрать пальцы от кнопки!

Загудело, и носилки двинулись в обратный путь. Ник почувствовал, как расстегнули крепежи. Можно открыть глаза.

– Все-таки испугался? – спросил Борис.

– Просто неприятно стало.

– Угу. Обувайся, перерыв на обед.

Ник повел плечами – там, в тишине, пробило холодным потом, и футболка прилипла к спине.

Борис отвел его в другую часть здания. Гулкие коридоры, освещенные белыми лампами, сменились на обычные, с вытертыми дорожками и пыльными шторами. На крашеных дверях мелькали номерки и таблички с названиями-аббревиатурами.

В столовой оказалось неожиданно многолюдно и шумно. Среди чиновников в костюмах и галстуках мелькали сотрудники в джинсах и футболках. Возле кассы мужчина в лабораторном халате разыскивал по карманам мелочь. В углу, сдвинув столы, молча ели накачанные парни. У того, что сидел с краю, пиджак распахнулся, и виднелись ремни от плечевой кобуры. Между парнями Ник не сразу заметил худую девушку в сером платье. Когда она потянулась за хлебом, звякнули наручники – одно кольцо охватывало запястье, второе болталось свободно.

– Не бойся, – сказал Борис, проследив его взгляд. – Неконтролируемые проклятия сюда не приводят.

– Тогда зачем охрана?

– Смешной человек! В некоторых случая управляемая сила намного опаснее. За ней стоит разум и воля.

После обеда Ника сначала погоняли на обычной медтехнике – кардиограмма, ультразвук, – затем снова привели в полутемную комнату с экраном. Теперь пришлось выбирать: какая картинка нравится, какая вызывает чувство опасности, что раздражает или успокаивает. После каждой серии Ник отдыхал, а Борис разглядывал таблицы, прищелкивая языком.

– Очень интересная корреляция!

– И что это значит? – поинтересовался Ник, не выдержав роли молчаливого подопытного кролика.

– Что все хорошо. Продолжим.

Лаборатории сменяли одна другую. Иногда к Борису присоединялись другие сотрудники.

– Пробы «Бэ-четырнадцать», «Бэ-десять», «Бэ-десять-доп» и перекрестно всю серию «Зэт».

– Тест по Дачевскому – Кромышу.

– Сделаем сравнение по материалу. Да, полное, кроме четвертого раздела.

Ника уже подташнивало и противно сохло во рту, язык казался шершавым и горьким. Хотелось уйти отсюда, хоть к черту лысому, хоть к Упырю в гости. Да и просто заорать, хлопнув дверью – тоже хотелось. Он с трудом сдерживался.

Наконец его оставили в покое. Ник сидел у Бориса в закутке и пил теплый, плохо заваренный чай. К чаю прилагались сушки, о которые чуть не сломал зуб. Хозяин то присаживался к столу, то убегал за стеллажи и чем-то гремел там. Возвращаясь, хватал телефонную трубку и бубнил отрывисто, понять было ничего невозможно.

Появившись в очередной раз, Борис привел деда. Судя по всему, они успели переговорить.

– А мне что-нибудь скажут? – с раздражением спросил Ник.

– Конечно. Поехали домой, по дороге обсудим.

Ник со стуком поставил кружку.

Уже зажглись фонари. Дед не торопился или просто не рискнул ехать в темноте по разбитой дороге – «Янгер» повернул в противоположную от пустыря сторону.

– Не сердись, – попросил Георг. – Видишь ли, разговаривать с Борисом очень сложно, он все время забывает, что неспециалист понимает его с пятого на десятое. Если кратко, то шансы у тебя есть. Скоро начнешь принимать препараты. Хорошо бы делать это под наблюдением врача, но ты, полагаю, не ляжешь в больницу.

Ник откинулся на спинку, упершись затылком в подголовник. Плавное движение «Янгера» укачивало. Свет от фар плыл по асфальту, делая темноту за обочиной еще гуще. Справа виднелись огоньки пятиэтажек. Слева тянулся забор, но уже дощатый, без камер наблюдения. Потом начался то ли лес, то ли запущенный парк.

– Они изучают про́клятых? Ну, там, в лабораториях.

– Естественно. А Борис, между прочим, величина. Только под грифом «секретно». У него есть интересная работа, посвященная л-рею. Борис рассматривает его дар как комплекс проклятий.

– В смысле?

– Прямом. Известно, что л-рею не следует причинять зла, оно может вернуться к тебе. По сути, это банальное зеркало.

– А то, что его нельзя убить…

– Поправка: его очень сложно убить. Если сбросить бомбу, л-рей, конечно, погибнет. Другой вопрос, что бомба может не разорваться, у пилота случится инсульт, заклинит бомболюки и прочее, прочее. Это не считая Псов.

– Удачник?

– Скорее бессмертник. Удачнику везет во всем, а у этого конкретная специализация.

Мигнул сигнал светофора. «Янгер» повернул в кварталы, застроенные новыми многоэтажками. Ник смотрел, как проплывают мимо освещенные окна.

– У некоторых людей – особенно тех, кто настроен негативно, – в присутствии л-рея падает давление, слабеют руки, ноги. Это один из признаков энерговампира.

Дед крутанул руль, подрезая зазевавшуюся «Олжанку».

– В общем, работа получилась у Бориса интересная, но… Во-первых, неполиткорректная. А во-вторых, это уже с моей точки зрения, в ней не рассматривается важный вопрос.

«Янгер» перестроился еще раз и набрал скорость.

Ник молчал.

– Тебе неинтересно?

– Почему? Я слушаю.

– Хорошо. У каждого проклятия есть цена. Например, вампир вряд ли желает своим близким несчастья, но выпьет их в первую очередь. Просто потому, что каналы с большей пропускной способностью.

– Я видел таблицы.

– Тогда имеешь представление, о чем я говорю. Так вот, у л-рея очень четко срабатывает защита. И практически ни одного, так скажем, другого сопутствующего фактора. Что это значит?

– Что в комплексе проклятия работают иначе, более… ограниченно. Без этих самых факторов. Может, мешают друг другу.

– Еще версия?

– Борис ошибся, и это не проклятия.

– Все? Абстрагируйся от ситуации. Ну, вообрази, что ты на уроке химии. Берешь разные реактивы и смешиваешь.

Ник подумал.

– Сопутствующие факторы есть, но они другие. Не сумма исходных, а нечто новое.

– Да. Вот это очень может быть. Но что это новое? Какую цену мы платим за существование л-рея?

Машина вырвалась из города на шоссе. Замелькали в свете фар деревья, мигнули и пропали встречные огни. Ник покосился на стрелку спидометра и сел ровнее.

– У меня еще дела. А тебе хорошо бы лечь пораньше, устал, наверное, – сказал дед.

Значит, разговор об л-рее исчерпан. На сегодня. Ник не сомневался, что рано или поздно имя Матвея Дёмина еще прозвучит.

– Пойдем в парк?

Таня помотала головой.

– Хочу, но не могу. Честно. Я сплю-то по шесть часов в сутки. Мне нужно закончить эту работу! Если все получится… Меня тогда возьмет в мастерскую Феликс Эдгар. Такой человек! Он мир видит весь и сразу, целиком, но до мельчайших деталей. Картины его… Слов не хватает, не придумали, как рассказать, а он это нарисовал. Я очень хочу к нему. Феликс Эдгар вообще преподает в Артемьевском, а у нас только раз в три года мастерскую набирает.

– А что у тебя за работа? – спросил Ник.

Они шли по набережной, приближаясь к мостику, такому низкому, что в канал не заходили даже катера.

– Это один день в городе. Тут, в Сент-Невее. Одна и та же улица, те же дома, перекресток, мостовая. Но по этой улице идут разные люди, в разное время. Утром – школьник. Вечером – уставший мужчина. Днем – женщина, многодетная мама. Ночью гуляют влюбленные. И каждый из них видит свою улицу. Понимаешь?

– Наверное.

– Я хочу показать, каким разным может быть город. Показать так, чтобы глянул – и прожил этот миг не собой, а другим человеком. Ощутил себя им. Прочувствовал. Не думать, а… сердцем. Душой.

– Интересно.

– Да. Но у меня не получается! Ну, разное освещение, другой угол, пропорции, оттенки – это все банально. Чего-то не хватает. Не могу поймать. А может, это не в работах не хватает, а во мне. Таланта, например.

– У тебя получится, – сказал Ник. Он действительно верил.

– Спасибо. Знаешь… Иди сюда! – Таня за руку втащила его на мост. – Встань вот так. Обопрись на перила. Чувствуешь?

Ладонь холодило железо. Медленно бежала под мостом вода – она казалась серо-сизой в этом ущелье без солнца. Каменные берега покрывали зеленые наросты.

– Сейчас день, а был вечер. Здесь стоял мужчина, так же положив на перила руку. Он каждый день ходит этой дорогой с работы домой. Вот уже девятнадцать лет. А вчера остановился и задумался. Через неделю у них с женой годовщина свадьбы. Придут дети, и дочь принесет маленького внука. Младенец похож на крикливую гусеничку, но мужчина его очень любит. Придут друзья. Коллеги. Родственники. Этот мужчина мало где был за свою жизнь, всегда находились дела поважнее: семья, работа. И вот он стоит здесь, смотрит на канал и думает, что многое уже не успеет сделать. Но он все равно счастлив. Посмотри его глазами! На стены, окна, воду.

Ник отдернул руку. Ему и впрямь почудилось, что он каждый вечер спешил по этому мосту домой. Туда, где его любят и ждут.

– А еще была женщина, – говорила Таня, сама положив руку на перила. – Давно. Во время блокады. Осень, начало подмерзать. А перед этим прошел дождь. Все – мостовая, доски, железо – покрыто наледью. Идти очень трудно. Она устала. На женщине грубое стеганое пальто, слишком большое и тяжелое для ее тела. Но все равно холодно. Потому что сама женщина не дает тепла, вымерзла изнутри. За пазухой хлеб и немного крупы – все, что удалось выменять. Дойти необходимо. Дома дети, своих двое и соседский, у которого погибли родители. Крохотный мостик – серьезная преграда. Женщина цепляется за перила. Она не видит ничего. Ни домов, ни канала. Весь мир сжался: только покрытые наледью камни и железо под рукой. Вцепиться, удержаться, подтянуть себя. Дойти.

Стало зябко, Ник повел плечами.

– А еще раньше тут был молодой офицер. Немного старше тебя. У него перчатки, но правую он снял и голой рукой взялся за перила. Новая шинель, новая портупея. Завтра он уезжает на фронт. Первая мировая. Ему страшно. И стыдно за свой страх, недостойный офицера. Он думает, что никогда не вернется в Сент-Невей. Смотрит на канал, но видит не его, а весь город разом, с его множеством мостов и каналов, с тесно стоящими домами, переулками, двориками. Вбирает в себя каждой частичкой. Не парадный Сент-Невей, а свой, родной.

Ник сжал перила. Он поверил на мгновение: город – действительно его. Здесь он жил, ходил по этим улицам. Еще чуть-чуть, и вспомнит.

– У меня кружится голова, когда я представляю это, – сказала Таня. – Одна точка, а какое множество миров. Таких разных, непостижимых! Вот здесь, где мы стоим.

Да, по этому мосту могли проходить его отец и мама. Дед в молодости, сразу после демобилизации.

– Это глупо? – смутилась Таня, Ник слишком долго молчал.

– Ну что ты! А он вернулся?

– Кто?

– Офицер.

– Нет. Он служил в Растьевском полку и погиб на позициях во время газовой атаки. Ну что, пойдем? – Таня запихала озябшую руку в карман Нику, и он сжал ее пальцы, согревая.

Перешли мост. Один поворот, и снова откроется людная улица. Не сговариваясь, Ник и Таня замедлили шаг. Остановились у глухой стены, почти не освещенной солнцем.

– Странно, – сказала Таня. – Я знаю про них. Но ничего не знаю о тебе. Откуда ты? Кто твои родители? Кого ты любишь? Чего ждешь?

Ник погладил в кармане ее пальцы.

– Я живу в Сент-Невее и люблю Сент-Невей. Мои родители погибли, я их не помню. Сейчас я с дедом. Больше родных у меня нет.

– А какой он, твой дед?

– Сильный. Цельный. Умный. Эрудированный. Знает, чего хочет, и все для этого делает. Не для себя хочет, для других, для будущих поколений. Дворянин, долг превыше всего. Им очень легко восхищаться, легко его уважать. Но с ним сложно жить. Сложно быть его внуком.

Ник впервые говорил о Георге Леборовски и не мог остановиться.

– У него высокая планка, а он этого даже не замечает. Ему кажется, так и должно быть. Он решает сложнейшую задачу и не дает себе ни малейшей поблажки.

– Ты хочешь, чтобы дед тобой гордился? Быть достойным?

– Конечно.

– Тебе кажется, иначе дед не будет тебя любить?.. Ой, извини! Я не должна так.

– Все нормально. Наверное, ты права. Но не только: уважение такого человека дорого стоит. Для меня это важно.

Свободной рукой Ник потрогал Танины волосы.

– Мне все время хочется к тебе прикасаться. Ну, не в том смысле. То есть и в том тоже. – Ник улыбнулся и с удовольствием заметил, что Таня покраснела. – Просто… Ты действительно существуешь? Я иногда не верю в это. Ты рядом, здесь. Разве так бывает?

Ник действительно не верил. За что ему – такой подарок? Он помнил себя, раздавленного болью. Как валялся в казарме и скрипел зубами, а бойцы разжимали ему челюсти и вливали с ложки разбавленный спирт, не жалея дефицитный продукт. Только после спирта получалось уснуть, и то чудилось в бреду: он не в казарме, а на своей лежке высоко над откосом, куда взрослому не пробраться. Нужно стрелять, уже поймал в прицел арефа – но тот превращается в зверя, огромного, бурого с проседью. Зверь поднимает голову и смотрит на Ника. Что ему крутой склон? Вспрыгнет. Ник хочет выстрелить, он должен, но не получается…

За что ему, не помнящему, не знающему о себе ничего, кроме войны, лечебницы и приюта, – такая девушка?

Таня вытащила его руку из кармана и прижала к своей щеке. Спросила:

– А ты?

– То есть?

– Ты – здесь?

Ник промолчал. Как, ну как можно рассказать ей?

Он наклонился и притронулся губами к ее губам. Таня странно замерла, словно и не дышала. Ник даже испугался. Но она потянулась, привстав на цыпочки, и закинула руки ему на шею.

Наверное, Таня тоже не умела целоваться. Сначала было странно и неловко, а потом вдруг сошлось как надо. Ник прижался спиной к стене, придерживая девушку за талию. Если бы мог, притиснул ближе, но боялся причинить боль. И боялся: вдруг Таня почувствует, что происходит с его телом.

– Ты есть, – пробормотала она, повернув голову. Ник поцеловал щеку, висок.

Он снова хотел поймать ее губы, но Таня отстранилась. Глянула сияющими глазами.

– Значит, так бывает.

– Я не хочу тебя отпускать.

– А ты и не отпускай.

Потом Ник шел по улице и все трогал пальцем губы. Ему казалось, они распухли и это заметно. Мельком глянул на себя в зеркало-витрину. Какая дебильная улыбка! Прикусил изнутри щеку. Вон уже машина, в которой ждет Леон.

Утром, когда дед уже уехал, а Леон только пошел в гараж, зазвонил телефон. Резкие трели прокатились по пустым комнатам. Ник вздрогнул от неожиданности. Он никак не мог проснуться и сидел за столом, покачивая в ладонях кружку с остатками чая. За окном моросило, казалось, еще не рассвело.

– Я возьму, – сказал Ник Александрине, которая убирала посуду.

В библиотеке шторы не успели поднять и было темно – света, проникающегося из столовой через гостиную, едва хватало, что рассмотреть стоящий на бюро телефон. Ник снял трубку.

– Дом Леборовски.

– Микаэль? Здравствуй, это Алейстернов. Деда позовешь?

– Он минут пять как уехал.

– Разминулись, да. Ладно, позвоню ему попозже на Бастионную.

Ник хотел попрощаться, но майор сказал:

– Слышал, вы недавно ездили в одно интересное учреждение. Ты там провел весь день. Понравилось?

– Не очень.

– Понимаю. Тебя ознакомили с результатами обследования?

Ник присел на облучок кресла.

– В общем, да.

– Это хорошо, когда достаточно данных. Или ты считаешь, что некоторые вещи лучше не знать?

На пороге появилась Александрина.

– Микаэль, Леон уже готов. Поторопитесь, вы можете опоздать.

– Сейчас.

Женщина поправила волосы, уложенные в тугой пучок, и пошла к окну.

– Мне пора, – сказал Ник в трубку, глядя, как Александрина поднимает шторы.

– Школа-школа, я понимаю. Хотя в такую погоду, согласись, намного лучше остаться дома. Сидеть в кресле и рассматривать старые фотографии. Ты интересуешься старыми фотографиями? Мне вот в детстве нравилось листать бабушкин альбом. Правда, меня ругали: я все время доставал карточки, чтобы прочитать надписи на обороте, и прорези для уголков рвались. Но с подписями-то интереснее. Без них – люди и люди. А с ними – история. Иногда очень важная. История моей семьи, а значит, моя. Согласен, Микаэль?

– Наверное. Я не думал об этом.

– Ну, подумай на досуге. До свидания, Мик.

Послышались короткие гудки. Ник раздраженно потер висок, в котором начала накапливаться боль.

К обеду солнце прокалило небо до белесо-голубого цвета. На асфальте высыхали последние лужи, одуряюще пахло зеленью. Тополя, еще утром покрытые еле заметной дымкой, расправили листья. Во дворе носились первоклашки, покидав в угол сумки и развесив на ограде мундиры. Отдельными группками стояли парни постарше. В одну из компаний затесался Воитель и что-то рассказывал, взмахивая рукой.

Выйдя из калитки, Ник хотел свернуть на привычный маршрут, но услышал гудок. Серебристый «Янгер» приткнулся у поребрика, высунув на тротуар хищный обтекаемый нос. Гимназисты, проходя мимо, замедляли шаг и окидывали машину взглядом. Один из парней завистливо вздохнул, когда Ник открыл дверцу.

– Привет! Я пораньше освободился и решил за тобой заехать, – сказал дед. – Надеюсь, ты не против?

– Конечно нет.

– Отлично. Сразу домой или где-нибудь покатаемся?

– Где? – удивился Ник.

– По центру, например.

– Давайте.

«Янгер» плавно отчалил от тротуара, рыкнув на подвернувшуюся под колеса ярко-розовую «Марицу».

Они прогулялись по набережной, глядя, как проплывают под мостами катера с туристами. Прошли насквозь туристический базарчик и оказались возле Королевского театра, закрытого на реставрацию. По лесам, выстроенным до куполов, ползали рабочие.

Дед рассказывал, как вернулся в этот город после войны и какими тогда были улицы. Показал ресторанчик, где сделал предложение Кристине, и любимую скульптуру Марины: королеву Анну с дочерями и юным принцем. Скульптура пряталась в Коронном парке, незаметная на первый взгляд среди прочих. В парке пахло сахарной ватой и бегали дети. Ник даже поверил на минуту, что помнит тут себя и Денека…

Дома встретила Александрина.

– Господин Георг, был посыльный и оставил вам пакет.

– Спасибо, давайте. – Дед глянул на корявую подпись. – Это от Бориса. Микаэль, поднимемся ко мне.

У двери кабинета достал связку ключей. Перебрал, выискивая нужный.

– Проходи, посмотрим, что нам прислали.

В пакете оказался флакон с косо наклеенной этикеткой. Ни названия, ни состава препарата, только написанная от руки дата изготовления и рекомендации принимать по одной капсуле два раза в день.

– И все? – удивился Ник.

– А что ты еще хотел?

– Ну, результаты анализов, заключение врача.

– Остались у Бориса. Перестраховался по привычке: никогда не отправляет документы с обычным курьером. Будет время, съезжу, заберу.

Ник открутил крышку – она легко подалась, флакон не был запечатан. Выкатилась на ладонь капсула из двух половинок: красной и белой.

– Утром, когда ехал в гимназию, я вспомнил про шрам. Ну, у меня под коленом.

Уронил капсулу обратно во флакон.

– Это во дворе было. Знаете, такие старые двухэтажные дома, и между ними проход, не заасфальтированный. Выбоины засыпаны шлаком, по краям одуванчики. На меня оттуда вылетела машина. В упор. Я отскочить хотел, но споткнулся и упал. Колено расшиб, а машина стороной прошла. Если б не упал, точно бы зацепила. Потом прибежала мама… Платье темно-синее, в белую крапинку. Только у нее были длинные волосы, а не как на фото. Они на лицо упали, когда мама наклонилась. Еще помню, у нее из сумки редиска высыпалась. Глупо, правда? Редиску помню, а мамино лицо – нет.

Дед рассеянно складывал пакет из-под флакона. Жесткая бумага плохо гнулась, а он все пытался свернуть ее. Сказал:

– Косы Марина и вправду носила, но потом обрезала. Она любила менять прически.

Ник опустил флакон в карман и шагнул к стене с фотографиями.

– Я все спросить хотел, с вами и отцом – это кто?

Дед подошел, встал за спиной.

– Наверное, кто-то из сотрудников УРКа, я уже не помню, столько времени прошло.

– Сколько?

– Лет пятнадцать.

– А с обратной стороны не подписано?

– Вряд ли. Это важно? Не хочу снимать, крепление неудобное. Намучился, пока вешал. А почему тебя вдруг заинтересовало?

Ник пожал плечами.

– Так просто. Ну, вы там и отец.

Дед положил руку ему на спину, выпроваживая из кабинета.

– Извини, мне нужно еще поработать.

Дверь закрылась. Ник задумчиво посмотрел на замок и пошел к себе.

В приюте вечера были тускло-желтыми. В спальнях висели матовые абажуры, под которыми прятались шестидесятиваттки, слишком слабые на такое большое помещение.

Здесь же вечера поменяли окраску и стали черно-серыми. Нет, пока Ник сидел в библиотеке или ужинал с дедом – все было нормально. Даже регулярные тренировки в тире перестали удивлять и вошли в привычку. Но потом, когда дом затихал, Ник долго лежал на спине и смотрел, как качаются на потолке тени. Шуршало в саду. Постукивала о стекло ветка. Тикали напольные часы. Изредка поскрипывало или щелкало – дерево высыхало после долгих дождей. Ник ощущал каждой клеточкой тела, какой огромный дом окружает его. Дом, полный старых вещей, принадлежащих одной семье из поколения в поколение.

«Я – Микаэль Яров».

Было сложно убедить себя, что он находится здесь по праву. Иногда казалось: все происходящее вот-вот закончится. Останутся только воспоминания, такие же зыбкие и ненадежные, как об Арефе. Уже сейчас реальность путалась, Ник понял это в медцентре УРКа, когда смотрел на пульсирующий белым светом коридор. Тот самый. Знакомый.

В больнице этот сон повторялся часто, в приюте же почти забылся. Начинался по-разному: Ник бежал по лесу или перепрыгивал через ступеньки эскалатора, поднимался на лифте или спускался по заснеженному откосу. В итоге все равно оказывался в одном и том же месте – узком коридоре, зажатом бетонными стенами. Окон нет, двери заперты. Шаги звучат глухо. Кто-то идет рядом, но почему-то нельзя повернуть голову и посмотреть. Видно только тени, одна длиннее, другая короче. Тени то появляются, то исчезают вместе со вспышками света. Из-за этого очень страшно.

Ник резко сел на кровати.

А если он просто видел этот коридор раньше? Еще до Арефа. Мало ли по какой причине! Отец служил в УРКе. И дед…

Но дед ни словом не обмолвился, что внука уже водили туда. Не счел нужным? Или умолчал специально? А про фотографию на стене?

Ник перевернул подушку, взбил кулаком. Как всегда – только вопросы и нет ответов.

Заснуть нормально так и не получилось. Утром поднялся до того, как сработал будильник, и успел ударить по кнопке – резкие звуки раздражали. В машине сидел напряженный, переплетая и стискивая пальцы каждый раз, когда «Лендер» застревал на перекрестке.

Нужно решиться.

Гвоздя Ник перехватил возле двери гимназии.

– Отойдем.

– Немой, отвали! Мне бы еще физику скатать.

– Дам я тебе физику. Поговорить надо.

Сошли со ступенек в кусты. Карась потащился было следом, но Ник его шуганул.

– Ну? – поторопил Гвоздь.

– Мне нужны консультация и инструменты. Есть дверь, обычная, межкомнатная. На ней врезной замок, тоже обычный. Ключ вот таких габаритов. – Ник протянул мыло, на котором отпечаталась замочная скважина, и листок с наброском. – Зубчики нарисованы для примера. Устроишь? Вскрыть нужно аккуратно, чтобы было незаметно.

Гвоздь присвистнул.

– Да, Немой, умеешь ты удивить. Решил нагреть дедулю? Что же он не хранит деньги в банке?

– Устроишь или нет? Я заплачу.

– Сколько?

– Шестьсот, – наугад сказал Ник. Это было их содержание за месяц.

– Однако! – Гвоздь дернул губой, показывая шрам. – Ладно, поглядим. Физику-то давай.

Ник протянул тетрадь.

– Мне срочно.

– Потерпишь до завтра.

«Завтра среда», – подумал Ник. А послезавтра получится встретиться с Таней.

Глава 7

Завтра. Уже завтра.

Таня натянула на голову одеяло и сжалась в комок. Вспомнилось: психологи называют это «позой эмбриона». Интересно, а до рождения, когда была еще просто головастиком, оно уже сидело внутри? Вот, например, рак. Его можно найти, увидеть. Вырезать опухоль. А это? Что нужно отрезать, чтобы избавиться от него?

На пол легла полоска света.

– Не спишь?

Вошла мама, присела на кровать.

– Выпей.

Таблетка. Вода, пахнущая больницей. Таня послушно проглотила и то и другое. Ей нужно заснуть, потому что завтра…

– Послушай, – нерешительно начала мама. – Я разговаривала с Тасей. У нее сосед – помнишь, дядя Захар? – он расширяться хочет. Тася показала твои рисунки, и Захар готов тебя взять. Что ему «корочки», лишь бы человек работать умел.

– Опять, да?

– Танюша, но все равно придется уехать. Не сейчас, так через три года. Что это меняет?

Она не понимала. Как объяснить?

– Всё! Мама, ну почему я должна уезжать? Почему?! Это нечестно!

Если бы не завтра, Таня бы промолчала. Но сейчас рвалось:

– Этому, из второго подъезда! Он и сына бьет, и жену, а ему можно тут жить. А мне нельзя? Убийца освободится, придет домой из тюрьмы. А я? Меня суд оправдал! Чем я хуже?

– Тебя они боятся.

– Меня?! А убийцу с пистолетом, значит, нет?

– Это другое. Это понятно человеческой природе. Можно тоже взять пистолет и выстрелить в ответ. Можно спрятаться за стеной. Надеть бронежилет. А что делать с тобой? Как защититься?

– Мама! – Таня моргнула мокрыми ресницами. – Ты говоришь: «человеческой природе». А я что же, не человек?

– Ты не так поняла!

У маминого виска собралась колючая боль. Шарик с острыми шипами катался под кожей, бередил незажившие ранки. Очень хотелось его поймать и сжать, чтобы рассыпался в труху. Но нельзя. Нельзя!

Таня положила голову маме на колени, потерлась щекой.

– Я никуда не поеду. Я не сделала ничего такого, чтобы убегать. Я себя контролирую.

…Позавчера она задержалась в библиотеке, а потом долго ждала автобус. Домой добралась уже в сумерках. В подъезде лампы не горели. Таня ступала осторожно, касаясь рукой перил. Оставалось подняться на два этажа, когда вдруг натолкнулась на что-то мягкое. Оно зарычало, вздыбилось. От страха перехватило горло, Таня не могла закричать, но зато явственно почувствовала, как ударила…

Нет, почти ударила.

– Да чего!.. тут… человеку!.. – невнятно матерился дядя Васик, отец Руськи. Он вряд ли узнал Таню и понял, что уснул на лестнице.

Раскачиваясь, пьянчуга вполз на этаж выше и забарабанил по двери.

– Открывай! Ты!..

Послышались визгливые крики Руськиной матери.

Таня сидела на ступеньках, вцепившись зубами в пальцы. Ее колотило. Еще бы немного, полсекунды – и дядя Васик валялся бы на лестнице со спекшимися мозгами. Таня уже предчувствовала, как вскипают и лопаются сосуды в его голове…

– Ну вот честно, я себя контролирую! – повторила Таня. В конце концов, она же удержалась!

Мамина рука гладила и перебирала волосы. Маму Тане было очень жалко. Младшая из трех сестер Мальевских, ей не досталось пожить с родителями: отец умер сразу после войны, от ран, полученных на фронте, а мама, Танина бабушка, ушла вскоре после него. Говорили, зачахла. Зато младшей досталась материнская красота (старшие, Ася и Тася, – в отцовскую породу). Рядом с сестрами Кася казалась феей – тоненькая, нежная, хрупкая. И сумасшедшая, незаконная – про́клятая! – любовь тоже досталась Касе. Любовь, от которой осталась она, Таня.

Мама ушла. В ее комнате было тихо. Но спит ли?

Таня лежала, обхватив себя за локти. Болел живот, и дышать приходилось размеренно.

Стараясь не делать резких движений, дотянулась до нижнего ящика тумбочки. Там, под стопкой прошлогодних тетрадей, лежал журнал. Открылся привычно все на той же странице. Настольную лампу Таня зажигать не стала: чтобы рассмотреть фотографию, хватало света от фонаря за окном.

Обычный парень, мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Не красавец, не урод. Вполне мог быть ее одноклассником.

«Ну почему?» – в который раз спросила Таня.

Если бы он приехал в Сент-Невей, все было бы иначе. Что ему стоило полгода назад выбрать другую дорогу?

Поднесла журнал ближе к глазам. Парень на фотографии казался очень спокойным. Ему не было дела до нее, Тани. И от этого ненависть становилась еще сильнее.

…Под утро приснилась лампа под ржавым колпаком. Она висела над железной калиткой, слишком тусклая для осенних сумерек. Тени мертвой грудой лежали на мощеной дорожке.

Таня проснулась от собственного крика. Подумала: «Сегодня. Через несколько часов».

«С.: Как вы считаете, беспорядков можно было избежать?

К.: Я уверен, что да – если бы процедура проводилась в центральном отделении, в Бористоке. Там охрана, усиленные наряды полиции. У нас же городок маленький, что ни двор, то родственники или знакомые. В том числе и среди сотрудников правоохранительных органов. У старшего сержанта Минского погибла дочь. Оборотень порвал ей горло. Отец погибшей девочки, как мог он смириться с тем, что подобная тварь живет на соседней улице?

С.: Но у Фаддея Раймирова не завершилась инициация. Он был невиновен. Разве мальчик заслужил такую страшную смерть?

К.: Еще несколько месяцев, и он бы принял участие в охоте. Кто знает, как готовили его уже сейчас? Если у меня возник такой вопрос, то родственники погибших тем более задавались им.

С.: Но остальные мальчики…

К.: Толпа не рассуждает. Каким бы добрым и справедливым ни был каждый человек в отдельности, в толпе он может превратиться в палача. Что, собственно, и произошло. И я, и Городской совет принесли свои соболезнования родственникам погибших мальчиков. Тем, кто захотел переехать, была оказана материальная помощь. Их дома выкупил муниципалитет в сжатые сроки.

С.: Как мне кажется, соболезнования должен был принести еще один человек.

К.: Вы имеете в виду Дёмина? Л-рей покинул город сразу после того, как удалось разогнать толпу.

С.: От комментариев он отказался?

К.: Да.

С.: Я знаю, вы предпринимали попытки отправить меченых подростков в Бористок еще до приезда л-рея.

К.: Безуспешные. Конечно, я не имел информации, что среди них оборотень в последней стадии инициации. Однако это было первое, о чем я подумал. И о чем подумали жители нашего города.

С.: Неудивительно, семнадцать смертей за полгода.

К.: Да. Но сначала меченых не дали вывезти Псы. Я пытался поговорить с л-реем, просил, чтобы процедуру перенесли в другой город.

С.: Дёмин отказался.

К.: Увы. К сожалению, ему не могло приказать даже руководство УРКа.

С.: Дёмин как-то обосновал свое решение?

К.: Отделался общими фразами. Мол, так целесообразнее. И посоветовал не лезть туда, где я ничего не понимаю.

С.: Итак, л-рей снял проклятия, и Раймиров был отпущен на свободу вместе с остальными подростками. А каким образом произошла утечка информации? Насколько мне известно, все сведения, которые л-рей передает УРКу, засекречены. Тем более он не заполняет карточки на тех, кто был освобожден.

К.: Меня ознакомили с результатами внутреннего расследования. Из числа сотрудников УРКа никто не попал под подозрение. По их словам, и это доказано, Дёмин не информировал УРК, с какими проклятиями он работал.

С.: Вы хотите сказать…

К.: Выводы каждый может сделать самостоятельно. Кстати, в свою бытность человеком Матвей Дёмин учился в одном классе с Фаддеем Раймировым. Интересное совпадение, не так ли? Кто знает, какие у них были отношения. Фаддей верховодил среди мальчишек, считался лучшим вратарем поселка…»

– Микаэль!

Ник поднял голову от распечатки стенограммы. Александрина стояла на пороге, поправляя шарфик.

– Я поехала. Тебе ничего не нужно?

– Нет, спасибо.

Простучали каблуки. Ник, прислушиваясь, подождал, когда закроется дверь, и сунул листки обратно в папку. Растер лицо ладонями: копия, доставшаяся ему, была сделана под копирку, и приходилось напрягаться, разбирая буквы. Неужели вся эта история – правда? Как мерзко.

Папка отправилась на свое место между книгами.

Из библиотеки подъездная дорога просматривалась плохо, и Ник перешел в музыкальную гостиную. Встал у косяка, отодвинув портьеру.

Маленький «Жук» Александрины катился к воротам. Блеснуло солнце на хромированном бампере. Вот железные створки разошлись, и машина выехала. Все, теперь в доме никого не будет около двух часов: Леон в гараже, а дед вернется не раньше вечера, он уже звонил.

Ник отпустил штору и медленно пошел наверх.

В ярко освещенном холле лежали цветные тени – окна, выходящие в сад, обрамляли витражи. Пахло мастикой, духами Александрины и свежей выпечкой. Тихонько поскрипывали ступеньки.

В кармане джинсов лежали две изогнутые проволочки и связка ключей.

Сегодня после уроков Гвоздь толкнул в плечо:

– Встречаемся в Королевском, там же.

Уже вовсю зеленела акация, и над фонтаном трепыхались лоскуты радуги, но в густой тени за кустами было прохладно. Десятилетний пацан, которого привел Гвоздь, все время шмыгал носом.

– Кажись, замок плевый. Сначала подбором. – «Консультант» показал связку ключей. – Если не проканает, тогда работаешь отмычкой.

Ник удивленно посмотрел на две жесткие проволочки – он представлял воровской инструмент иначе.

«Консультант», сопя, пристроил на колене замок.

– Эту хрень вставляешь ровно, без усилий. Запихиваешь вторую, поворачиваешь, чтобы зафиксировать, и вытаскиваешь. Штифты ровняешь, понял? А потом каждый аккуратно подбираешь. Сильно дергать не надо. Вот так, ловишь. Готово! Ясно? На, пробуй.

Первый раз намучился, пока открыл. Во второй получилось быстрее, а на третий пацан достал другой замок, и Нику снова пришлось повозиться. Взмок, пока расправился со всеми припасенными образцами.

Гвоздь, подстелив мундир, валялся на газоне. Лениво курил, стряхивая пепел в траву.

– А закрыть обратно?

«Консультант» удивился, но продемонстрировал. Закрыть оказалось сложнее.

Получив гонорар, пацан довольно шмыгнул носом и испарился. Гвоздь остался лежать.

– Сколько? – спросил Ник.

– Двадцать процентов, как посреднику.

Ник положил купюры, и Гвоздь небрежно сунул их в карман форменных брюк.

За кустами орала малышня, лаял щенок. Глухо доносились рекламные призывы совершить прогулку по рекам и каналам. Пахло жженым сахаром.

Гвоздь вытянул из пачки еще одну сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикрываясь ладонью от ветра.

– Ты стал много курить, – заметил Ник. – Унюхают.

– Да пошли они!..

– Что-то случилось?

– В общем, нет.

Гвоздь сел и смял недокуренную сигарету.

– Слухи ходят… разнообразные. Знаешь же, со следующего года остальные в ПТУ и по общагам. А нас вроде должны оставить в детдоме из-за гимназии, но у них не сходится с финансированием. – Гвоздь дернул губой, показав шрам. – Суки! Я у них эти два года зубами выгрызу. Что смотришь? Думаешь, мне, как Грошику, жрачка и постель нужны?

– Нет.

– Правильно, умный мальчик.

Гвоздь рывком поднялся, подхватил с травы мундир.

– Удачного взлома!

…И вот теперь Ник стоял перед дверью кабинета и рассматривал замок. Потрогал пальцем скважину. Может, ему показалось и в словах Алейстернова не было никакого намека? Мотнул головой: глупо обманывать самого себя. Другое дело, если майор врал – но зачем ему это?

Или врал дед? Досье на л-рея, значит, доверить не побоялся, а фамилию давнего знакомого скрыл. Тоже ерунда выходит.

Ник достал связку, перебрал ключи наугад. Скрежетнули зубчики о замочную скважину – противно, как железом по стеклу.

А может, правду говорят оба? Алейстернов считает, что дед должен помнить того человека, а дед забыл. Просто забыл. У полковника в отставке, члена Городского совета, политического деятеля и потомственного дворянина жизнь активная, и людей он встречал немало.

Ник спрятал ключи в карман. «Не хочу», – подумал с отвращением. Круто развернулся и пошел вниз, в библиотеку. К шахматам и нерешенному этюду.

Уже на лестнице всплыло вдруг: «Как решать, когда данных недостаточно, вот вопрос». Ник остановился и, не сдержавшись, ударил ладонью по перилам. Какого черта нужно было Алейстернову?! И что даст какая-то фамилия, если в памяти – пусто?!

Ник постоял, закусив губу, и зашагал обратно на второй этаж.

Нужно спрятать отмычки, не оставлять же их в библиотеке.

Наверное, и десять лет назад, и пятнадцать, и сразу после войны здесь все было таким же. Те же стены, до середины выкрашенные тусклой зеленой краской, а выше побеленные, и деревянный скрипучий пол. Мутные плафоны под потолком, в них мертвые мушиные тела. Окна – когда-то их заклеили на зиму, а после закрасили поверх. Воздух законсервировался, сохраняя запахи и звуки. Тане всегда казалось: стоит оглянуться, и она увидит тех, кто приходил сюда до нее. Девушку в ситцевом платье, на ней неудобные туфли на деревянной подошве и белые, выходные носочки, волосы туго заплетены в косы, подвязаны коричневыми лентами. Женщину со следами стертой ярко-красной помады; женщине неуютно в грубой шерстяной кофте, но она не решается появляться здесь в шелковой блузке. Статную старуху в черной шали, с серебряными перстнями на подагрических пальцах, что сжимают рукоять трости.

Возле кабинета уже сидели. Таня молча кивнула, и так же молча поднял руку коротко стриженный парень. Он – крайний.

Стукнуло откидное сиденье. Острый край врезался под колени, но Таня старалась не ерзать. Открыла учебник на заложенной странице. Она всегда читала тут, и только «Геометрию». Почему-то выказывать интерес к другому – истории, литературе или иностранному языку – ей казалось опасным. Строгие формулировки аксиом и теорем успокаивали, даже если Таня не понимала их, а не понимала часто, точные науки давались с трудом. Она не перестала приносить учебник, даже когда к ней подсели и прошипели на ухо: «Зря стараешься, они все равно не поверят. Примерная девочка! Как же!» Таня не повернула головы, и та, что шипела, ушла, мазнув по колену подолом старческого платья.

Зашел в кабинет парень. Сегодня очередь продвигалась до странного быстро.

Таня убрала учебник, чтобы потом не суетиться. Сгорбилась, зажав между колен сомкнутые руки. Часы на запястье отщелкивали минуты.

Теперь, когда Таня не закрывалась книгой, была видна над притолокой лампочка в узком жестяном колпаке. Эту лампочку Таня не любила. Она слишком напоминала фонарь, тот, над парковой калиткой.

Заболело внизу живота.

…Тогда тоже болело. Хотелось лечь, свернувшись калачиком, взять хорошую книгу и забыться. Но не лежалось и не читалось. Тревога, неприятная, как колючий свитер, заставляла ходить от окна к шкафу и обратно. У мамы на кухне шумела вода, трещала маслом сковородка; там было слишком много света, запахов и звуков. Таня погасила у себя в комнате люстру, оставив лишь настольную лампу. Присела на подоконник, боком к окну. Отсюда была видна темная улица с мутными пятнами фонарей. По влажному асфальту проскальзывали машины. Шли люди, редко кто под зонтом – дождь кончился, истончившись до мороси. «Может, к Асе?» – подумала Таня, и тут в дверь позвонили. Кто-то чужой: требовательно, с силой вдавливая кнопку. Таня вздрогнула, сползла с подоконника и прижалась спиной к стене. Позвонили снова.

– Таня! – раздраженно позвала мама из кухни. – Спроси, кто там! Знаешь же, что я занята!

Открывать не хотелось. Кончики пальцев похолодели, и руки стали ватными.

Таня не спросила и не стала смотреть в «глазок». Щелкнула замком.

На площадке стоял мужчина средних лет, в мокром плаще, с кожаной папкой под мышкой. У него было неприятное, стертое лицо, будто нарисовали карандашом, а потом мазнули ластиком.

– Татьяна Роберт Мальевская?

– Да.

– Кто-нибудь из взрослых дома? Мне нужно допросить тебя…

…Парень вышел из кабинета. Пора!

Таня с силой ущипнула себя под коленом, прежде чем встать.

В правую руку паспорт и свидетельство о постановке на учет. Может быть, сегодня повезет.

– Здравствуйте!

Удивленная, Таня остановилась на пороге. За столом сидел пожилой мужчина в штатском и быстро просматривал документы. Шторы, которые Сайгар обычно задергивал, сейчас были распахнуты. Виднелся залитый солнцем двор и воробьи, купающиеся в луже.

– Проходи-проходи. Мальевская? Садись.

Таня опустилась на стул, неловко придержав на коленях сумку.

– Мальевская Татьяна Роберт. Учетная карточка двести сорок шесть, сектор восемь.

– Капитан Савельевский. Временно исполняю обязанности твоего куратора, пока старший лейтенант Сайгар в отпуске.

Мужчина закрыл тоненькую папку.

– Так, жалоб и нареканий нет, режим остается прежним. Давай свидетельство.

Оттиск печати. Все.

Но временный куратор не спешил возвращать документы. Рассматривал Таню.

– Я слышал о тебе. Ты сильная девочка. Умеешь себя контролировать.

Таня вцепилась в сумку. Что это? Снова проверка?

– А еще ты умная девочка. Я знаю, читал протоколы. Поэтому скажу одну вещь, которую не должен говорить.

– Тогда не говорите, – перебила Таня.

– Молодец! – временный куратор улыбнулся. – Но мне бы хотелось помочь тебе.

Наверное, это как в книжках: добрый и злой следователь. Но чего еще они добиваются?!

– В УРКе работают разные люди. Собственно, как в любой другой организации. И, как в любой организации, у нас есть нормативы и показатели, отчетность и учет. То, согласно чему оценивают работу. Если сотрудник на хорошем счету, то начальству нет дела, что о нем болтают в «курилке» и как к нему относятся коллеги. Система должна работать.

Хорошее слово – «система», подумала Таня. Винтики, болтики, зубцы и шестеренки. Перемолотит и не заметит.

– Повторюсь, ты умная девочка с хорошим самообладанием. Но тебе, к сожалению, не повезло. В некоторых вопросах твой куратор излишне… пристрастен.

Так вот как это называется, усмехнулась про себя Таня.

– Ты можешь потребовать сменить куратора.

– Я? Потребовать? – В голосе против воли прорвался сарказм.

– Но только в крайнем случае. В самом крайнем, – поправился Савельевский. – По очень веской причине. Иначе будет только хуже.

– А что это изменит?

Савельевский протянул ей свидетельство.

– Ты думаешь, тут все злобные монстры, которые едят на завтрак молоденьких ведьмочек. Но это не так, Таня. На службу приходят с разными целями. Бывает, действительно пытаются помочь таким, как ты. Другие стараются оградить «мирных граждан». Кто-то ищет власть. А кто-то адреналин. Это же так щекочет нервы – раздразнить про́клятого. Так вот, Таня, если ты сдержишься и не поддашься на провокации, тебе не только подтвердят отсрочку до конца учебы, но и разрешат пребывание в крупном городе на один месяц в году. Сможешь приезжать в гости, поступить на заочный. В «тройку» входит не только Сайгар, решение принимается коллегиально. Конечно, если тебе это нужно. Всегда проще уехать.

Таня сунула в сумку паспорт и свидетельство.

– Я не уеду. Вы это хотели узнать? До свидания.

Дверь закрылась. Ну, вот и все. Если повезет, то целый месяц Таня не увидит старшего лейтенанта Сайгара.

На улице было тепло, солнце плавало за тонкой дымкой облаков. Таня побрела в сторону набережной, касаясь рукой витых прутьев ограды.

Да, лица того, первого, оперативника она не запомнила. Странно, художница – и забыла. Не помнила, в каком он звании и как его фамилия. А вот голос…

… – Фильм закончился поздно. Школьницам лучше посещать более ранние сеансы.

Но билеты оставались только на двадцать пятнадцать.

– Кто предложил пойти через парк?

Она стерла ногу новыми туфлями, а так было намного ближе.

– Ваша подруга возражала?

Еленке хотелось поглазеть на витрины, и ее родители не ругали за поздние возвращения.

– Уже было темно?

Зажглись фонари, но они не справлялись с густыми осенними сумерками.

– Ваша подруга говорила, что боится идти там?

Еленка вообще всего боится! Темноты, мышей, пауков, учителей.

– Вы настаивали?

Она просто хотела побыстрее попасть домой!

– То есть вы знали, что девочке вашего возраста опасно находиться там поздно вечером, но все равно не послушали подругу?

Было холодно, сыро, болела нога.

– Когда ваша подруга отказалась идти с вами, вы пошли одна. Это было ваше решение? Подруга не провоцировала вас? Ну, как бывает у подростков.

Нет, она, Таня, просто рассердилась, и все.

– Вы совсем не боялись?

Боялась. Но там идти-то минут десять, не больше.

– Или вы знали, что вам нечего бояться?

Почему?

– Вы пошли через парк специально. Можно сказать, сами подготовили ситуацию.

Подготовила?

– Это так?

Над калиткой в парке висела желтая лампа под ржавым колпаком. Перед тем как свернуть, Таня посмотрела на нее – была секунда передумать! – и вошла в густую тень от деревьев.

Иногда казалось: та лампа – последний сигнал, последнее, что видела в обычной, нормальной жизни.

Двое поднялись со скамейки и заступили дорогу. Высокие, в громоздких куртках. Дышали перегаром и дешевым куревом. Хихикали, облизывали губы, причмокивали. Трогали за волосы. Это было так мерзко, что Таню едва не вывернуло. И… Она не поняла, что произошло. Толкнули на скамейку, схватили за плечи, а потом сразу – парни воют и корчатся на земле. Один стоял на коленях, прижимая руки к паху, и видно было, как по штанам расплывается мокрое пятно. Другой лежал, согнувшись, и все повторял: «Сука, сука!»

– Я – подготовила?

Таня начала подниматься из-за стола. Оперативник проворно вскочил и выставил вперед раскрытую ладонь.

– Успокойтесь, Татьяна! Я не хочу вас обидеть! Я вам не враг!

Что-то испуганно сказала мама.

– Дышите размеренно: раз, два, три, – говорил мужчина, и Таня послушалась.

– Сядьте, выпейте воды.

Да, он заранее побеспокоился, чтобы приготовили полный стакан. Край со звоном прыгал у Тани между зубами, и она испугалась, что откусит кусок стекла.

– Все? Вот и хорошо. Я просто задаю положенные вопросы. Подпишите. – Мужчина ловко подсунул протокол сначала маме, потом Тане. – Спасибо, и еще вот тут, что вручена повестка.

– Какая повестка? – заторможенно спросила Таня. Пальцы слушались плохо, и подпись вышла корявая.

– Я оставил на столе. Всего доброго.

Мужчина сам закрыл за собой дверь.

Таня взяла листок.

«Предписание».

Огромные буквы бросились в глаза. Дальше текст был набран убористо, а на месте пропущенных строчек от руки внесено Танино имя и дата. «Явиться… на освидетельствование… числа… В присутствии родителей или опекунов… Северо-Западный округ Управления регистрации и контроля».

– Мама? Мама! Это неправда!

А потом был белый свет. Слепой. Резкий. Белая комната с непрозрачными стеклянными стенами, белым полом и потолком, куда вмонтированы яркие лампы. Белая кушетка. Стоило лечь – и сразу же в тело, в мозг, в душу вцеплялось множество проводков. Защелкивались челюсти креплений. Не шевельнуться. Только слушать голос и отвечать. Из-за стен на нее, Таню, смотрели, она знала это точно – комната на самом деле была не комнатой, а аквариумом. Но тех людей она не видела, и потому голос существовал сам по себе. Он говорил такое, что невозможно было слушать: про саму Таню, про маму и Асю, про неизвестного ей отца. Задавал вопросы, на которые невозможно было ответить и не вытащить из себя все самое гадкое и мерзкое. После Таня чувствовала себя грязной. Она смотрела на людей и не понимала: как они могут говорить с ней? Называть ее по имени? Она же чудовище!

Шторы в зале суда тоже были белыми. И белым был потолок с гипсовой лепниной. Когда судья зачитывал приговор, Тане казалось – это снова тот голос. Она удивилась, узнав, что ее оправдали.

Вместе с постановлением суда ей выдали папку. В ней лежали свидетельство о постановке на учет, решение об отсрочке до получения среднего или среднего специального образования, брошюрка с рекомендациями, а еще длинная таблица на нескольких листах. Последними в этой таблице шли строки с вероятностью в сотые доли: «Негативный отзыв о членах королевской фамилии», «Несогласие с политической позицией собеседника», «Критический отзыв о домашнем любимце». Смотреть первую страницу не хотелось, но Таня все-таки взглянула на позицию, помеченную как «100 %»: «Сексуальная агрессия (физич.)». Эту таблицу Таня должна была выучить наизусть, чтобы уметь контролировать себя.

Странно, что там не нашлось строчки «Старший лейтенант Сайгар».

II

Глава 8

Ручка заедала, но опустить стекло получилось. В лицо ударил ветер. Запахло далекой водой и лесом.

– Кстати, – заговорил Юджин, впервые, как они выехали из города, – ты все-таки объяснишь, что это было?

– Что было? Когда и где? – раздраженно отозвался Матвей. Он терпеть не мог, когда старик вот так замолкал!

– Возле магазина, – терпеливо ответил Юджин. – Два с половиной часа назад.

– А у тебя склероз?

– Ты подверг ненужному риску людей.

От возмущения Матвей не сразу нашелся что ответить.

– Я?! Вообще-то я их спас! И хоть бы кто спасибо сказал!

Юджин посмотрел на него мельком.

– Вот как? А тебе не приходило в голову, что бандиты могли начать стрелять не в тебя, а в заложников?

– Но они же не стали!

– Не успели, – поправил Юджин. – Полицейские оказались профессионалами. Только благодаря им обошлось без жертв.

– Ага, они, значит, молодцы, а я, по-твоему, безответственный дурак?

– В данном случае – да. Если бы не сработал четко снайпер, если бы не начали вовремя захват – перестреляли бы всех. Кроме тебя, ты же неуязвим.

Матвей отвернулся к окну. Было очень обидно, даже в горле скребло. Сделал, называется, доброе дело. Да пошли они все!

Машину тряхнуло на колдобине, и Юджин тихонько ругнулся.

– Какого черта мы тащимся на этой рухляди? – процедил Матвей. – Нельзя было поменять?

– На таких дорогах… А, леший!.. И потом, я к ней привык, ты же знаешь.

– Ну и глупо. Я, может, завтра на поезд пересяду. И что, следом на этой тарантайке потащишься?

Машину снова подбросило, что-то брякнуло в багажнике.

– Поезда отсюда не идут, – сказал Юджин. – Только электрички раз в сутки… осторожно!

Он крутанул руль так, что занесло на обочину. Матвея швырнуло вперед, едва успел выставить руку. Из леска им наперерез вылетел мотоцикл. Оглушительно чихнул выхлопной трубой, хлестнул щебнем из-под колес и умчался, подскакивая на буераках. Водитель даже не оглянулся.

– Фу ты, черт! – Юджин осторожно вывел машину обратно на дорогу. Посмотрел на Матвея и сказал с укором: – Ты бы хоть иногда пристегивался.

Матвей потер локоть и язвительно поинтересовался:

– Зачем? Я же неуязвим!

– Угу. Сильно ушибся?

– Твоими молитвами!

Уже завечерело, когда выехали к реке. Медленно текла вода между широко раздавшимися берегами. Слева тянулась полоска топи, заросшая камышом. Справа виднелась утоптанная площадка, на которой отпечатались рубчатые следы шин. Дорога упиралась в дощатый причал. Моста не было.

Юджин остановил машину.

– Здорово, – с сарказмом заметил Матвей. – Не знал, что у нас амфибия.

Он вылез, громко хлопнув дверцей.

Замолчал мотор, и стало слышно, как орет лягушачий хор. Плеснула рыба, пошли круги по воде.

На той стороне реки тоже был причал, и к нему притулилось странное четырехугольное сооружение, похожее на плот-переросток. Выше по склону стояла будочка, в ней горел свет. Мимо будочки ползла дорога, петляя, точно ее прокладывал пьяный.

– Ну, и дальше?

– Это паром. – Юджин тоже выбрался наружу и прихлопнул на щеке комара. – К нему должен прилагаться паромщик.

Матвей, сощурившись, попытался разглядеть деревню, но ее загораживал лесок – сосны, осинки, а у самой воды тальник.

За спиной взревел гудок. Юджин подождал несколько секунд и нажал на клаксон еще раз. Замолчали испуганные лягушки. С той стороны донеслись голоса, обрывки музыки – и только.

– Здорово, – снова сказал Матвей.

Он стянул футболку и расстегнул джинсы.

Юджин забеспокоился:

– Куда? Застудишься.

– Ага, простыну, заболею и умру.

Нырнул Матвей прямо с дощатого настила. Царапнули живот водоросли. Противно! Словно утопленники пальцами поскребли. Сверху вода прогрелась, но снизу осталась ледяной, и Матвей старался не уходить на глубину. Мешало солнце – низкие лучи били в лицо, заставляя жмуриться. Чем ближе к берегу, тем грязнее становилась вода; дно здесь было илистое, топкое.

Матвей уцепился за край парома, подтянулся на руках и перебросил тело через бортик. Больно ударился коленом, даже солнце в глазах раздробилось на мелкие осколки.

– Зараза!

На коже бисеринками выступили алые капли. Смахнул их ладонью.

Паром поскрипывал под ногами. От непонятного механизма с длинной рукоятью воняло солидолом. Рядом валялся тулуп, весь в пятнах.

Дикие люди! Зачем им тулуп весной?

Матвей перепрыгнул на пристань и задрал голову, вглядываясь в будку. Похоже, хозяина не было. Пойти поискать в деревне? Или подождать здесь? Он оглянулся: Юджин стоял у воды, приложив от солнца ладонь козырьком. Другой рукой старик упирался в поясницу, видно, опять разболелась. Матвей дернул плечом и сошел на берег. На песке лежала глубокая тень, холодила подошвы. Оскальзываясь, взобрался выше и уселся на траву. Голую спину щекотала ветка тальника.

В деревне, кажется, праздновали. Слышались голоса, смех, музыка. Интересно, какой сегодня день недели?

Матвей сорвал листок, облизнул и прилепил на ободранное колено.

Примолкшие было лягушки заорали снова, звуки хорошо разносились по реке. Юджин отвернулся и, спрятав зажигалку в ладони, раскуривал папиросу. Машина рядом с ним казалась уставшим бегемотом с грязным, запыленным брюхом.

Матвей зябко поежился. Солнце совсем увалилось за деревню, в тени было холодно, и кожа пошла пупырышками. Саднило колено. «Ничего, подождет», – ожесточенно подумал Матвей, глядя, как курит Юджин. Старик привалился к капоту и стряхивал пепел себе под ноги.

Зашуршал тальник. В кустах за паромом кто-то сдавленно хихикнул и снова затаился.

Блеснула слюдяными крыльями ранняя стрекоза. Сделав вираж, она примерилась и вцепилась лапками в листик. Закачалась у Матвея перед лицом, так близко, что можно было различить ворсинки на ее тельце. Огромные фасеточные глаза смотрели высокомерно и непроницаемо. Стрекоза была похожа на доктора Каплейкехера.

– Дура, – беззвучным шепотом сказал ей Матвей.

На стрекозу это не произвело впечатления.

Громче послышались голоса: выше по течению, за излучиной, к реке спускались девушки. Кто-то взвизгнул.

– Держись!

– Ай, юбка!

– Вон корень торчит.

– Тише, девочки, тише!

Смешки в ладонь. Плеснула вода. Еще раз.

Медленное течение вынесло из-за поворота венки из одуванчиков. Тянулись за ними намокшие ленты: красные, голубые, зеленые. Венки приблизились было к парому, но их закрутило течением и оттолкнуло.

Затрещали ветки. Выметнулось полуголое тело и шумно упало в воду. Засвистели, загорланили. Из кустов вылетели еще парни. Вскипела река. Кто-то уже лез обратно с венком в руках. Возмущенно пищали в отдалении девушки.

Парни, пошуровав в кустах, умчались в сторону деревни. Там набирал силу праздник, и музыка из проигрывателей соперничала с хоровым пением.

Юджин на той стороне реки сидел в машине, приоткрыв дверцу. Света от лампочки в салоне хватало, чтобы читать газету. «Угробит аккумулятор», – сердито подумал Матвей. Подождал еще, но Юджин продолжал неторопливо переворачивать листы. Вот он достал термос, налил чаю и поставил кружку на приборную панель.

Матвей поднялся и снова спустился к парому. Посмотрел внимательнее на механизм, от которого воняло солидолом. Кажется, все просто. Навалился на рукоять. Заскрежетало, загремела в воде цепь, но барабан не провернулся и наполовину, застрял. Зараза! Матвей подергал рукоять, вызывая противные звуки: казалось, кто-то клацает железными зубами.

– Эй, чего творишь?

По склону спускался мужик в майке и брезентовых штанах. Сивая борода его агрессивно топорщилась.

– А ну стой! Хулиганье, еть вашу…

Матвей бежать и не собирался.

Мужик запрыгнул на паром – качнуло, хлюпнуло под настилом – и потянул руку, намереваясь схватить за ухо.

– Будут тут еще!..

Матвей посмотрел паромщику в глаза.

Толстые пальцы в синих наколках растерянно шевельнулись в воздухе.

– А? Ты это, чей такой взялся? – сбавил тон паромщик.

– Нам нужно переехать. – Матвей качнул головой, показывая на машину.

Мужик обернулся. Юджин, заметив это, нажал на клаксон.

– Так это, того… поздно уже.

– Ну и что?

Паромщик кашлянул. От него явственно несло водкой и луком.

– Так… Нету больше никого. Чего мне, одних везти?

– Мы все оплатим.

Мужик сунул руку под майку и поскреб живот.

– Ну, заплатите, так чего это… не переехать.

Он выудил из кармана ключ, такой огромный, что было непонятно, как под его весом не сваливались штаны.

– Сейчас, того, отопру и поедем. Ты тута подождешь или опять туда?

– Туда, – сказал Матвей.

Кажется, мужику это не понравилось, но возражать он не стал, только сплюнул в воду.

Двигался паром неторопливо, поскрипывая механизмом.

Пришвартовавшись, мужик махнул рукой:

– Загоняй!

Паром слегка просел, когда на него въехала машина.

Юджин заглушил мотор и вышел.

– Вечер добрый.

– Вам тоже не хворать.

Матвей на голоса не обернулся. Сидел, положив подбородок на колени, и смотрел на комара. Тот потоптался на локте, примеряясь, куда воткнуть хоботок, потом перебежал к запястью, но и там не решился. Взлетел, прозвенев над ухом.

На плечи опустилась ветровка, сразу стало теплее. Матвей сбросил ее резким движением.

– Толку? У меня трусы мокрые.

– Возьми в чемодане сухие.

– А че, трудно было их сразу достать?

– Нет. Вот сам это и сделай.

Пришлось встать и открыть багажник. Замок на чемодане заело, Матвей рванул его, едва не выворотив. Да что за день такой!

Мокрые трусы он скомкал и швырнул на середину реки. Переоделся, сердито дергая локтями.

– У вас праздник? – спросил паромщика Юджин. Фонарь на корме подсвечивал его лицо снизу, резче выделяя морщины.

– Так это, Девкин день, весна на переломе. В городе-то подзабыли, а у нас ничего, гуляют.

Причалили. Мужик загремел цепью, продергивая через звенья дужку замка.

– Остановиться у кого на ночь можно?

– На том краю спросите Ванду. Забор синий. Бобылкой живет, глядишь, пустит.

– Спасибо.

Юджин дождался, когда Матвей сядет в машину, и завел мотор.

Выехали на дорогу. Щебенка с шорохом осыпалась из-под колес. Заваливало вправо, колея там почему-то была глубже. Юджин сосредоточенно выкручивал руль. Смотрел он только вперед и, даже когда автомобиль выровнялся, продолжил молчать.

– Ну хорошо! – не выдержал Матвей. – Я вел себя как безответственный дурак! Устраивает?

– Меня? – удивился Юджин.

Матвей сжал губы, чтобы не выругаться.

– Ты сегодня другая, – сказал Ник.

– Конечно! – согласилась Таня. – Смотри, какое солнце!

Каменный Сент-Невей нагревался, и даже в лиловой тени не было зябко. В прозрачном небе виднелся золотой шпиль с ангелом. Пахло тополиными листьями и ветром с Лады. Таня легко ступала в открытых туфельках, чувствуя сквозь подошву теплые булыжники мостовой. Замирало сердце: Ник то и дело касался ее плеча своим, и сейчас их разделяли не плащ и мундир, а лишь тонкая ткань блузки и рубашки.

– У тебя глаза светятся, – сказал Ник.

– Просто я очень люблю весну. Когда еще не лето, а вот-вот на самом его краешке.

Таня была свободна – на целый месяц! Целый месяц ей не нужно думать про старшего лейтенанта Сайгара! А еще ее эскизы похвалил сам Феликс Эдгар, оставил после урока и долго рассматривал альбом. Таня волновалась, что Ник не дождется, но он стоял у ограды, придерживая накинутый на плечо мундир. Улыбался, глядя, как Таня бежит ему навстречу. В последний момент она вспомнила, что девушка должна быть скромной, и замедлила шаг.

Пошли, взявшись за руки. Ник сжимал ее пальцы: «Ты здесь? Со мной?» – «Да!»

Потом долго целовались у глухой стены, рядом с мостиком, на котором Таня рассказывала про офицера Растьевского полка. Обдавало жаром от затылка до пяток. Тане казалось, что она тает, становится невесомой – и растекается по рекам и каналам Сент-Невея, сама становится водой, ощущает каждый камень набережной, видит все отражающиеся дома, набирает Ладу-силу и распахивается огромным заливом, где ветер, чайки и слепящее солнце.

– Съездим как-нибудь на залив? – спросила Таня уже на автобусной остановке.

– Конечно.

Она вскочила на ступеньки – одна из последних, за ней еще успела втиснуться молодая пара. Таня прижала ладонь к стеклу, глядя, как уплывает лицо Ника. А те двое тоже не ушли с площадки, обнялись, и парень что-то зашептал девушке. Их счастье было похоже на хрустящие вафли со взбитыми сливками, оно пахло корицей и немножко, совсем чуть-чуть, острым перцем. Так интересно, сладкое с перцем…

«Что я делаю!» – У Тани пресеклось дыхание. Она сама не поняла как, но откусила кусочек чужого счастья.

– С вами все в порядке? – с тревогой спросила женщина, привстала с сиденья и тронула Таню за плечо. – Девушка!

– Э, да она побелела вся.

– Девушка!

Звуки доносились с трудом, Таня непонимающе смотрела на пассажиров.

– У меня валидол есть! Кому?

– Посадите ее, освободите место.

– Не надо! – рванулась Таня.

Кругом были люди. Лица, голоса, запахи, чувства.

– Выпустите меня! – Она ударилась всем телом о дверь.

Слишком много людей.

Паника – Таня чувствовала это – расходилась от нее волной. Заплакал ребенок. Выкрикнула что-то скандально кондукторша. Выругался мужчина. Женщина, что трогала за плечо, схватилась за сердце и беззвучно шевельнула губами.

Нет! Пожалуйста, нет!

Но как успокоиться, когда ужас взрезает, точно скальпелем, от живота до горла?

– Остановите автобус!

Получается, Сайгар прав?

– Пустите!

Толчок, люди попадали друг на друга. Крики, плач. Двери раскрылись – и Таня выскочила. Метнулась, не глядя, через дорогу. Взвизгнули тормоза. Бросилась в сквер, не разбирая тропинок, туда, где никого нет. Но зашлась в хриплом лае собака, душит себя ошейником. Бежать!..

Таня стояла на углу. Слева сплошным потоком неслись машины, заворачивая через перекресток на Гостиный мост. От них рябило в глазах. Справа, у подножия крепости, загорали на травке студенты, обложившись конспектами.

«Что я делаю, мама?..»

Таня ссутулилась, обхватила себя за локти и побрела на мост.

«Зачем?..»

Вспомнилось, как полгода назад шла здесь с мамой. Тогда казалось: все решила правильно.

… – Нужно такое, чтобы и в маленьком городе нашлась работа, – говорила Таня. – Мам, давай пешком через мост, не хочу толкаться.

По случаю ветреной погоды на остановке скопилась напряженная толпа, готовая любой ценой протиснуться в теплое автобусное нутро. Таня пригладила волосы: казалось, там, в толпе, потрескивает электричество.

– Продует, – сказала мама. – Ты опять без шапки.

Таня помотала головой и взяла у мамы авоську.

– Пошли.

На мосту оказалось не так уж холодно, только ветер уносил слова, и приходилось идти плечом к плечу. Авоська мешала, Таня переложила ее в другую руку.

– Не решай сгоряча. Может, окончишь школу? – неуверенно спросила мама. – В институт с восемью классами не возьмут.

– Ну какой институт, мам? Где? Заочно? Если меня еще будут пускать на сессии. Да и толку с этого заочного.

– Училище разве лучше?

– Да. После него я уже смогу работать. По специальности. Значит, зарабатывать. И еще, мама… Если я останусь в школе, то отсрочка два года. В училище – четыре.

– Потом все равно придется уезжать.

– Да. Но потом.

Они были на самой середине Гостиного моста. Ветер трепал Танины волосы, рвал с головы у мамы платок. Небо стремительно голубело – тучи сбивало, точно отару, и угоняло к заливу. Вспыхнули на солнце купола Морского собора.

– Я хочу остаться, сколько смогу, – твердо сказала Таня, глядя на город. – Нужно только правильно выбрать. Понимаешь? Чтобы меня точно взяли на работу, даже если поселок на три улицы.

– Почему сразу поселок? Поедем к Тасе.

Иногда хотелось просто завизжать. Таня перехватила ручки авоськи, они врезались в ладонь.

– Нет, мама. Ты никуда не поедешь. Ты останешься с Асей и со своим книгохранилищем. Даже не будем это обсуждать.

– Танечка…

– Мам! Вот потом выйдешь на пенсию, тогда и посмотрим.

Об остальном Таня промолчала: тетка Тася может ее и не принять, да и разрешат ли поселиться в Гусь-Савельевском?

– Медицинский? – предложила мама. – Уж сиделкой-то…

– Нет. Не смогу. Точно не мое.

– Торговый и предлагать не хочу, с твоим-то характером.

Таня подавила вздох.

Она всегда была уверена, что успеет выбрать профессию. Когда еще окончит школу!

Хотелось быть как Ася. Чтобы на кафедре, и коллеги обсуждали не соседку Маню, а малоизвестного художника пятнадцатого века. Студенты бы заглядывали. Робкие и почтительные. Или нахальные – юные гении! Чтобы спуститься в запасники, посмотреть на портрет и увидеть не просто лицо, а человека. Знать, как он жил, чем жил.

Еще хотелось быть как мама. Подходить к специальному боксу со строго выдержанной температурой и влажностью. Открывать его серебристым ключиком. И доставать книгу… Вот кто из миллиона жителей Сент-Невея может подержать в руках вещь, пережившую несколько веков? Прикоснуться к переплету и представить монаха, склонившегося с пером над бумагой. Представить его келью. Тишину монастыря. Двор за окном. Мир за монастырской стеной.

А еще хотелось путешествовать. И всегда возвращаться в Сент-Невей.

– Таня, а педагогический?

Ветер спутал волосы, с трудом причесала их пятерней.

– Ну, пусть педагогический.

Подумала: почему бы и нет. В детстве ей нравилось играть в учительницу.

Спустя неделю она снова стояла на мосту. Было не так ветрено, но моросил дождь. Лада казалась сизой. Таня поднесла руки к щекам – горячие. Будто надавали пощечин. Сайгар же просто швырнул ей в лицо бумагу и сказал чуть ли не с жалостью:

– Вот дура-то.

Окаменев, Таня сидела перед его столом.

– Подними, – велел куратор. – Ну?

Наклонилась – волосы упали на лицо, скрыв мокрые ресницы и вспыхнувшие щеки. Листок залетел под стол, пришлось опуститься на корточки. Было видно, как старший лейтенант в нетерпении перебирает начищенными ботинками.

– Чего там ползаешь?

Села, неловко одернув юбку. Сайгар ухмыльнулся: мол, нужны мне твои коленки.

Листок оказался знакомым. Таня поморгала, глядя на расплывающиеся буквы. Только бы не заплакать!

– Ты всерьез думала, тебя пустят детишек учить?

Это было ее заявление. То самое, которое она подала позавчера в училище.

– Девочка, мы контролируем всю абитуру! Чтобы такие твари, как ты, не пролезли. Уяснила?

Таня кивнула. Заговорить она боялась, тогда точно не выдержит – или заплачет, или все-таки ударит Сайгара.

– Скажи спасибо, что я тебя сегодня вызвал. Успеешь еще куда-нибудь сунуться. Возьмешь в секретариате список разрешенных учреждений. Ну?

В руке у нее было заявление, и Таня не понимала, чего хочет Сайгар: чтобы она забрала его или вернула? Для отчетности. Вот, мол, пресек деятельность злобной ведьмы, которая покушалась на будущее нации.

– Что? – спросила она, с трудом пропихивая слова через распухшее горло.

– Говори спасибо и проваливай. Бумагу оставь.

Таня встала, положила заявление на край стола.

– Спасибо.

Повезло, в коридоре было пусто. Вцепилась зубами в костяшки пальцев и беззвучно завыла. Сила, неиспользованная, раскаленная, перегорала в ней. Алая пелена висела перед глазами, и мир через нее казался жутким.

Очнулась Таня здесь, на мосту.

Легла грудью на перила, глянула вниз. Темная вода, мутная из-за мороси. Вот туда бы – с головой.

Но что будет с мамой? С Асей? Они этого не переживут.

А старший лейтенант Сайгар обрадуется.

Нет уж!

Таня выпрямилась и достала из сумки брошюрку – совсем не помнила, как брала ее в секретариате! Листы тут же намокли и склеились. Разлеплять их было сложно, пальцы оставляли черные следы. Потекла фиолетовым печать УРКа. Таня бездумно водила взглядом по строчкам, выхватывая отдельные слова. Потом неожиданно прочитала целиком: «Художественно-прикладное училище».

Вечером, отогреваясь на кухне, Таня говорила маме:

– Разве плохо? Тетка Тася поможет устроиться к ним на фарфоровый завод.

– Тарелки расписывать?

– Пусть и тарелки! Ты вспомни, какие там! На все выставки вывозят! Или к частнику пойду, вон их сколько в Савельевской области. Мам, это всегда заработок. Могу вообще сидеть дома и рисовать, а продукцию сдавать раз в неделю. Все будет хорошо!

… «Вот дура-то», – с ожесточением вспомнила Таня.

Она стояла, упираясь кулаками в перила. За спиной шли люди. Восторженно охали смуглолицые туристы, щелкая фотоаппаратами. Отсюда, с моста, просматривались оба берега. Правый – до Дворцовой набережной, левый – до Архитектурного института. Сверкала, переливалась Лада. Ее расчерчивали катера.

Сейчас Таня ненавидела Сент-Невей. Лучше бы уехала еще тогда, прошлым летом. Не было бы Сайгара. Мама бы не мучилась ожиданием.

И Ника тоже бы не было.

Ася говорит: «Поживи, сколько отведется». А потом? Что будет с нею? Что будет с Ником? Как сказать ему: «Я про́клятая»? И как можно – не сказать? Если Сайгар прав и она, Таня, чудовище? Ведь не хотела чужого счастья, свое было, но откусила же.

Таню толкнули в плечо, и она послушно шагнула в людской поток. Ее обгоняли, шли навстречу. Одни торопились, другие с любопытством разглядывали город. Мужчины и женщины. Молодые, старые. Дети и подростки. Так много людей. Такие разные. «Почему – именно я? За что?» – в который раз подумала Таня. Она всматривалась в лица. Почему досталось не этой женщине? Почему не тому мужчине? «Почему – мне?!»

Возле фонарного столба стоял парень и ловил в объектив купола Морского собора. Опустив фотоаппарат, довольно улыбнулся. Таня вздрогнула. Парень был похож на л-рея. Он, наверное, почувствовал взгляд, потому что оглянулся – и шарахнулся к перилам, прижимая к груди фотоаппарат.

Таня знала, что он увидел в ее глазах. Ненависть.

Почему, ну почему л-рей не приехал? Он ведь мог спасти! Мог все изменить. Исправить.

В деревне действительно праздновали, и ехать приходилось осторожно – пьяненький дедок уже попытался влететь под колеса, хорошо, его успели поймать. На машину, слишком дорогую для этих мест, оборачивались. Матвей в ответ разглядывал девушек, нарядных, в венках с яркими лентами. Из распахнутых окон доносилась музыка. Ворчали брюзгливо бабки на лавочке. В палисаднике целовались, за листьями виднелась широкая спина в футболке. Шумно было, весело. А потом накатила тишина. Она поднималась от реки, продавливая, точно асфальтовый каток. Захлопнулась калитка, еще одна. Оборвалась музыка. Испуганные девушки прижались к забору. Взвизгнула и тут же заткнулась кудлатая шавка.

Матвей посмотрел в зеркало заднего вида. Промолчал.

Юджин сбросил скорость. Шуршала трава по полированному боку машины. Опять стукнуло в багажнике, когда подбросило на колдобине.

– Останови, – наконец приказал Матвей.

Посидел пару мгновений, прежде чем открыть дверцу.

В конце опустевшей улицы виднелись всадники. Они придержали лошадей, и только один ехал следом за машиной. Длинная тень волочилась за ним по пыльной дороге. Матвей сделал несколько шагов и остановился, сунув руки в карманы.

Встретились. Всадник молча посмотрел сверху, а конь всхрапнул и потянулся мордой. Матвей погладил его по широкой переносице – призрачные лошади скучали по живому прикосновению. Звякнуло колечко в сбруе.

Зачесалось под напульсником, и Матвей обхватил ладонью запястье.

– Я понял, – сказал холодно.

Всадник продолжал смотреть на него.

– Да, я сержусь. И вы знаете почему.

Пес приложил руку к груди и наклонил голову.

– Извинения приняты. Но лучше бы вы перехватили меня на той стороне реки.

Матвей пошел обратно. Взгляды из-за занавесок подталкивали в спину.

Юджин поправил зеркало и повернул ключ в замке зажигания.

Застежка напульсника не поддавалась, Матвей зашипел сквозь зубы. Наконец расстегнул и с наслаждением поскреб ногтями запястье.

– Покажи карту.

Юджин достал из бардачка атлас.

– Где твое озеро?

Голубое пятнышко обнаружилось на краю Невейской области.

– Нет. Слишком далеко. Как-нибудь потом.

– Хорошо, – согласился Юджин, убирая атлас.

Казалось, он совсем не расстроился, но Матвей знал, что это не так.

Молчала деревня, пока они выруливали на трассу.

Смеркалось быстро. Выплыла и повисла в правом окне луна. Ее белесое тельце перекашивалось на один бок.

Дорога прорезала лесок и выскочила в степь. Взметнулась темнота, испуганная светом фар. Матвей подтянул ногу и уперся пяткой в край сиденья. Юджин покосился неодобрительно, но ничего не сказал.

Под напульсником все чесалось.

Матвей опустил веки: в темноте плавали белесые пятна, похожие на луну.

«Не хочу».

Рванувшись, он дернул руль, выкручивая на обочину. Юджин не успел оттолкнуть. Машина пошла юзом, тяжело перевалилась через бровку и въехала в заросли.

– В чем дело?! – рявкнул Юджин.

Матвей распахнул дверцу и упал в траву. Высокая, густая, она закрыла его с головой. Сцепил пальцы на затылке, вжимаясь в землю. Горечь во рту – кровь из прокушенной губы – смешалась с полынным соком.

– Вот, возьми.

Матвей вскинул голову. Юджин присел рядом на корточки. На ладони у него белела таблетка, под мышкой был зажат термос.

– Уйди! – крикнул Матвей и ударил снизу по руке. Подлетев, канула в темноту таблетка. – Я не хочу никуда ехать, понятно?

Юджин кивнул.

– Ночуем здесь? Достать палатку?

…Брезентовые стены над головой. У березовой палки сладковатый вкус…

– Ты нарочно, да? – хрипло спросил Матвей. – Нравится смотреть, как меня корчит? Извращенец!

Юджин молча поднялся и ушел в машину. Матвей гонял желваки, глядя, как старик устраивается на переднем сиденье, достает очки и открывает книгу.

«Ненавижу!»

Матвей сплюнул в траву и сел, обхватив колени руками. Зудела метка. В широкий ворот футболки забрался ветер, ледяной до мурашек.

Юджин перевернул страницу.

– Ладно, – громко сказал Матвей, поднимаясь. – Поехали. Холодно еще тут ночевать.

Но все-таки не удержался, пнул по колесу.

Старик неторопливо убрал книгу и включил в машине обогрев.

Вскоре на горизонте снова показался лесок, дорога огибала его по краю. Луна поднялась уже высоко и не цеплялась за деревья.

– Это всегда так начинается? – нарушил молчание Матвей.

– Нет. Зависит от характера. И потом, тебе еще рано, это другое.

– То есть?

Юджин сосредоточенно смотрел на дорогу. Матвей не торопил: если уж начал говорить, то расскажет.

– Сначала вы чувствуете себя героями. Часто – вполне оправданно. Окружающие вами восхищаются, вы каждый месяц совершаете подвиги и получаете заслуженные аплодисменты.

Матвей усмехнулся.

– Проходит время. Из испуганных мальчиков, которые привыкли слушаться взрослых, вы превращаетесь в задиристых подростков. Восхищаться вами становится труднее, чаще хочется дать по шее. Вы начинаете ругаться с УРКом. Вы наелись подвигов по самое горло, вы ненавидите меченых. По большому счету, вы ненавидите всех.

– Допустим! – с вызовом сказал Матвей. – Ну и что?! Я все равно продолжаю работать.

– Вот именно. А значит, вскоре приходит усталость. Очень трудно ненавидеть всех. Начинает казаться, что и все ненавидят в ответ. Что весь мир против вас. А вы вынуждены гробиться во спасение. И кого? Чем они лучше вас? Почему они должны жить долго и счастливо, а вы – умирать? Ради чего? Сколько их, исцеленных, в пересчете на всю Федерацию?

Матвей молчал. Горячий комок забил горло.

– То, что вы делаете, не меняет мир – в нем все равно остаются про́клятые. Ваши дела никому не нужны. И вы никому не нужны.

Слова Юджина били наотмашь.

– Ты ведь именно так думаешь? Но это ложь, Матвей. Усталость. Морок. Ты нужен тем, кого спасаешь. Десятки матерей благодарят тебя.

– Нет! – взвился Матвей. – Я что, не вижу, как на меня смотрят? Хуже, чем на про́клятых! Десятки матерей… На хрен они мне сдались? Меня собственная мать бросила! А как узнала… даже встретиться не захотела. Испугалась! Что, забыл? А рассуждаешь… умник!

Матвей отвернулся к окну. Клокотало внутри, трясло – даже зубы ныли. Вот глупость какая: столько времени прошло, столько всего случилось, а все равно обида жжет.

…Вокруг лампочки под жестяным абажуром металась бабочка. Она то присаживалась на витой шнур, то срывалась в полет, отчаянно молотя крылышками. Вейка, подперев голову, смотрел на нее. Очень хотелось спать.

Сначала они ехали в плацкартном вагоне. На верхней полке храпел мужчина, напротив сидела бабка в платочке и не отрываясь смотрела в окно; губы у нее беспрестанно шевелились. Когда Вейка захотел есть, мать принесла желтоватый чай в стакане с подстаканником. В стакане дребезжала ложечка. К вечеру поезд остановился на крохотной станции. Проводница торопила: «Две минуты!» Вывалились с чемоданом и баулами. Мать сердилась, пересчитывая места.

В маленьком зале ожидания нашлись свободные сиденья. Вейка неловко притулился матери под бок – мешал железный поручень. Едва успел задремать, как его растолкали. Непонимающе моргал, зевал, и мама опять сердилась, натягивая на него рюкзак.

В полупустой электричке было холодно. В углу между сиденьями со звоном перекатывалась пустая бутылка, заглушая бормотание динамика. Мама напряженно всматривалась в темноту за окном и вдруг рванула за руку: «Быстрее! Ну что за тюха!»

Потом шли пыльной дорогой, неосвещенной, в рытвинах и буераках. «Осторожнее! Крапива! – дергала мама. – Господи, вот наказание!»

Поселок спал. Мама долго стучала в ворота – ей хриплым басом вторила собака, – пока в доме не зажегся свет. «Лилька!» – закричала незнакомая женщина. Она быстро разобралась с чемоданом и котомками, упихала Вейку за стол и поставила перед ним тарелку с окрошкой.

Окрошку он съел, и теперь еще сильнее хотелось спать.

За стеной бубнили голоса.

– Лилька, ну хоть мне не ври! За ним же едешь.

Что-то отвечала мама, кажется, оправдывалась.

Бабочка заскребла по абажуру. Вейка приподнялся и махнул рукой. Качнулась лампа – вместе с ней закачалась комната, выпячивая попеременно то пузатый буфет с разложенными на нем зелеными помидорами, то окно с частым переплетом.

– С ума сошла! Последним ребенком, с которым я общалась, была ты, моя младшая сестричка.

– Но Матвей очень спокойный мальчик.

Бабочка, пометавшись по углам, вернулась и снова полезла под абажур. Вейка не шелохнулся. Он вслушивался в голоса за стеной и думал с отчаянием: «Ругаются».

– Да, еду! Он хоть мужик настоящий! А от того что я видела хорошего? Все сама, сама! В садик устроить, по больницам – сама. А как в школу ребенка собирала? В Сент-Невей и то сама!

– Кстати, о Сент-Невее.

– Да брось ты, Розка! А то наших врачей не знаешь. Здоровый парень, хоть бы раз чихнул. Ничего не нашли, только зря каждый год на обследование таскала.

Вейка закрыл уши ладонями. Сейчас мама начнет плакать. Она всегда сначала ругает отца, а потом плачет.

Стол под локтями качнулся. Вейка поднял голову. Напротив сидела женщина и внимательно его рассматривала. У женщины были черные, навыкате, глаза и кустистые брови. Волосы, небрежно прижатые гребенкой, торчали в разные стороны. Она совсем не походила на маму, и Вейка спросил нерешительно:

– Вы моя тетя, да?

Женщина поморщилась.

– Боже мой, «тетя»! Какое дурацкое слово.

Не вставая, она взяла с буфета сигаретную пачку, придвинула пепельницу. Курила по-мужски: сильно затягиваясь и резко стряхивая пепел. Бабочка, испуганная дымом, затаилась в углу.

– А как вас называть?

Женщина склонила голову к плечу, продолжая разглядывать Вейку. Он заерзал на табурете.

– Действительно, проблема. По имени-отчеству глупо, чай, родня. Знаешь, лучше я буду теткой. Тетка Роза. Но, умоляю, только не «тетя»! А то я чувствую себя старой клушей. Договорились?

Вейка кивнул.

– Вот и хорошо. – Женщина затушила сигарету. – Еще вопросы?

Он поколупал ногтем потрескавшуюся клеенку.

– Вы живете одна?

Тетка хмыкнула.

– Нет, у меня, как у настоящей старой девы, есть кот.

Она повернулась к окну и крикнула в открытую форточку:

– Серый-Серый, кыс! Иди домой, жрать дам!

Никто не появился.

– Мышкует, наверное, зараза.

Вейка сонно моргнул.

– Хорошо, что одна, – пробормотал он.

– Это почему же? – весело удивилась тетка.

– Ругаться не с кем.

В форточку скользнула серая тень и мягко спрыгнула на стол. Блеснули зеленые глаза.

– Мняэ? – удивленно сказал кот. Морда у него была бандитская: грязная, перекошенная, с одним ухом.

Вейка сквозь ресницы смотрел, как кот лезет к хозяйке и сердито пихает ее в подбородок башкой.

– Э, да ты совсем спишь! – послышался голос тетки.

Качнулась лампа. Промелькнула бабочка и снова исчезла в темноте.

А утром выяснилось, что мама уже уехала…

…Матвей вертел в руках расстегнутый напульсник.

– Юджин, – спросил устало, – а вот сколько л-реев с тобой ездило, они все иногда ненавидели… тебя?

Старик подумал секунду.

– Наверное, да. Достань, пожалуйста, термос.

Матвей повернулся на сиденье.

– Нет, другой, с кофе. Глотну, если уж ехать всю ночь.

– Лучше пусти меня за руль.

Юджин усмехнулся.

– На такой дороге? Это ты у нас заговоренный, а я простой смертный.

Висела за окном луна. Как ни крутилась машина, она не отставала и только пару часов спустя поднялась так высоко, что ее стало не видно.

– Мне страшно, – сказал Матвей. – Все время кажется, что оно приближается. Вот выберу еще одного, и…

Он не договорил, потер запястье.

Юджин повернулся. Его лицо, подсвеченное тусклыми лампочками приборной панели, казалось совсем старым.

– Еще рано, Вейка.

Это был запрещенный прием. Матвей сердито уставился в окно.

Прозвенев на повороте, мигнул огоньками и скрылся трамвай.

В доме напротив светились окна. Смутно доносились голоса, музыка и бормотание телевизоров. Справа сквозь решетчатую ограду, разделявшую парк, виднелась глухая стена приюта. На беленых кирпичах отпечатались тени деревьев.

Денис пристроился на спинке лавочки, поставив грязные кроссовки на сиденье. От сигареты с дешевым табаком царапало в горле.

Прошли люди с конечной остановки. Карася среди них не было. Денис проводил взглядом девицу в короткой юбке. Тонкие каблучки-шпильки неуверенно цокали по булыжникам, грозя вот-вот подломиться. Девица упрямо вскидывала голову, потряхивая челкой, и аккуратно переставляла ноги. Как лошадка.

Денис резко затянулся сигаретой и закашлялся. Сука Немой! Как иногда тоже хочется – не помнить. Ту конеферму в предгорье, где отец учил ездить верхом. Его насмешку: «Эй, я не понял, кто у вас главный: ты или кобыла?» Одобрительные возгласы, когда удалось справиться и послать упрямицу в галоп. Не помнить маму, облокотившуюся на ограду и наблюдающую с улыбкой за своими мужчинами. Косынка у нее сбилась, и ветер трепал светлые волосы.

Узкие тропинки вдоль обрывистых склонов тоже не помнить. Поднимаешься – все ближе и ближе к небу, все дальше от города, от грохочущей стройки, от автомобилей, телефонов, железных дорог. К людям, так не похожим на тех, что остались внизу. К тем, кого считал друзьями. Пока один из них не вскинул винтовку и не выстрелил отцу в живот.

Сплюнув, Денис выкинул докуренную до фильтра сигарету и обхватил себя за голые локти. Днем жара, как летом, а к вечеру холодает, зябко в футболке.

Ветер донес с набережной бой часов. Восемь. Чертов Карась! Ну ладно, дежурит сегодня дядя Лещ, простит опоздание по случаю воскресенья, но наглеть-то все равно не стоит. А Карасину сгубит когда-нибудь жадность, столько времени тырит по одному и тому же маршруту.

Денис шаркнул кроссовкой, сдирая облупившуюся краску с лавочки. Возвращаться в детдом не хотелось.

Интересно, что делает сейчас Немой? Сидит с дедулей перед телевизором? Или, по обыкновению, уткнулся в книжку? Денис попытался представить особняк Леборовски, но память упорно подсовывала другое: комнату с низким потолком, пересеченным балкой, цветастые ковры на полу и стенах, подслеповатые окошки, выходящие на пыльную улицу. В Арефе родители снимали в поселке половину дома, мать не любила казенные бараки.

Снова прозвенел трамвай. Денис, привстав, посмотрел на дорогу. Прошла молодая пара, следом пожилой дядька с портфелем, его обогнал сухощавый мужчина в темной ветровке. Показалось, мелькнул Карась, но нет.

Мужчина в ветровке перепрыгнул низенькую ограду, отделяющую городскую часть парка от тротуара, и пошел напрямик через газон. Фонарь светил ему в спину, мешая рассмотреть лицо. Кажется, смуглое, с узким разрезом глаз.

– Вечер добрый. – Мужчина остановился напротив скамейки. – Денис Глеймиров?

– Дядя, вы обознались, – с наигранной ленцой сказал Денис. – Я Гоша Попадупело!

Мужчина вынул руку из кармана – так резко, что Денис отшатнулся. Мелькнули красные корочки.

– Майор Алейстернов, УРК.

Открытое удостоверение оказалось у Дениса перед глазами. В начинающихся сумерках можно было разглядеть фотографию и печать.

– Передашь Ярову сообщение.

– Кому?

– Микаэлю Ярову. Немому. Нику Зареченскому.

– Дядя, алё! Я вам что, телеграф? Вам надо, вы и передавайте.

– В автоматической камере хранения на Северном вокзале для него пакет. Номер ячейки – месяц и число его дня рождения. Код указан на папке с досье, нужно взять вторую букву и четыре последние цифры. Запомнил? Месяц-число, два-четыре.

– Не-а.

Мужчина терпеливо повторил и добавил:

– Если что-то сорвется, скажешь: у него недостаточно данных. Пусть узнает все о человеке на фотографии и попробует еще раз. Говори с Яровым с глазу на глаз.

– Слушайте, дядя, хоть вы и УРК, я в такие игры не играю.

– Передай. Это очень важно для Ника.

Мужчина повернулся и быстро пошел по тропинке в глубь парка.

– Не было печали! – сплюнул ему вслед Денис.

Интересно, во что вляпался Немой? УРК… Провокация против дедули? Тот шишка, а речь в детдоме толкнул неполиткорректную.

Подбежал Карась, мотнул головой:

– Че за мужик?

– Прохожий.

– А чего надо было?

– Дорогу спросил.

– Да ладно! Я его сегодня уже два раза видел, пока в трамвае терся.

Денис слез со скамейки.

– А он тебя сколько? Достукаешься, дубина, снимут «квоту».

Карась ухмыльнулся и позвенел в кармане мелочью.

Глава 9

Вечер шел на убыль. Давно вернулся дед, они поужинали. Убрала посуду Александрина и уехала. Зашел Леон предупредить, что работу на сегодня закончил. Дед отлучился в кабинет «на пять минут, сделать пару звонков». Ник сидел в библиотеке, размышляя, за что взяться: полистать экзаменационные билеты по физике, решить шахматную задачку или снова открыть папку с досье на Матвея Дёмина. Экзаменационные билеты надоели до зубовного скрежета. В шахматный этюд погрузиться не успеет – вернется дед и потащит в тир, кажется, он пытается сделать из внука снайпера. Значит, остается досье.

Ник потянул с книжной полки папку. Он не трогал ее с тех пор, как прочитал материалы по убийству подростков в Ковале. Мерзкая история. В маленьком городке оборотни за полгода загрызли семнадцать человек. УРК отлавливал их поодиночке, накрыть всю стаю не получалось. Долго готовили операцию, прошерстили всех мало-мальски подозрительных. Но тут прибыли Псы. Оборотни затаились, а Псы отметили семерых мальчишек. Каким-то образом в городе узнали, что один из тех, кого освободил л-рей, должен был стать оборотнем. Фаддея Раймирова растерзала толпа. А вместе с ним остальных, тоже отпущенных на свободу. В стенограмме – то ли интервью, то ли допроса кого-то из чиновников – практически открытым текстом говорилось, что информацию слил л-рей. Но зачем? По глупости? В то, что Дёмин дурак, Ник не верил. Как выражается дед, «профессиональная деформация»? Но разве можно спасти человека – пусть даже будущего оборотня! – а потом выдать его толпе? Личные счеты? Проще было отправить Раймирова в резервацию.

– Микаэль, я освободился. – Дед заглянул в библиотеку. – Что с тобой?

Ник закрыл папку.

– Так… Противно.

Георг смотрел вопросительно.

– Я читал про Раймирова.

– Напомни.

– Ну, как его и еще других убили в Ковале из-за оборотней.

– А… Ты прав, ситуация получилась неприятная. Тогда перетрясли весь состав УРКа, и местный, и областной, но откуда потекла информация, не нашли. А допросить л-рея, сам понимаешь…

Его прервал звонок – прокатился эхом по комнатам. Дед снял трубку телефона, стоящего на бюро.

– Леборовски слушает.

Ник встал, чтобы убрать папку на место.

– Когда?!

Обернулся, услышав изменившийся голос деда.

– Да. Сейчас буду.

Георг положил трубку и провел ладонью по лицу.

– Что-то случилось?

– Майор Алейстернов погиб. Попал под машину неподалеку от собственного дома. Извини, Микаэль, мне нужно уехать.

Дед вышел.

Ник опустился в кресло и зажал ладони между коленями. Его почему-то начало знобить.

– Микаэль, ты не боишься оставаться сейчас один? – донесся голос деда.

– Нет! – удивившись, громко ответил Ник.

– Я постараюсь вернуться побыстрее.

Хлопнула дверь. Через какое-то время прошуршали по гравию колеса.

Погиб? Майор УРКа с большим опытом оперативной работы попал под машину?

Ник посидел еще, а потом резко поднялся.

Пошел анфиладой в холл. Из комнаты в комнату, через серый полумрак. Маячили за стеклами тени деревьев. Сквозь ветки тускло светились молочно-белые шары – Леон зажег фонари перед уходом.

В холле горела люстра, отражаясь в натертом паркете. Блестели медные пруты на лестнице.

На всякий случай Ник запер входную дверь.

Отмычки лежали там, где спрятал, – за учебниками на полке. Не лучшее место, но не вскрывать же пол, чтобы устроить тайник.

«Я только посмотрю фотографию», – мысленно сказал Ник, пробуя первый ключ. Скрежетнуло в замке, но повернуть не получилось. Второй вошел наполовину и дальше не продвинулся. Третий застрял. Ник почувствовал, как стекает между лопаток капля пота. Осторожно попробовал шевельнуть ключ. Тот не двигался.

Часы у него в спальне отбили половину десятого, звук глухо донесся из-за стен.

«Спокойно!» Ник вытер о джинсы взмокшие ладони и снова потянул ключ, тихонько покачивая его из стороны в сторону. Есть! От облегчения даже голова закружилась.

Прижался лбом к филенке и так постоял, успокаивая дыхание.

«Я не вор. Я не лезу в секретные бумаги. Только фотография», – повторил Ник.

Шестой ключ подошел.

В кабинете было темно. Мутные блики лежали на полу, скользили по застекленным книжным полкам. Резко пахло дедовым одеколоном.

Ник щелкнул выключателем. На столе пусто, ни единой бумажки. Кресло аккуратно задвинуто.

Ему нужна только фотография.

Крепление оказалось обычным: колечко накидывалось на гвоздь. На обоях осталось темное пятно по размеру рамки. Ник поднес фотографию к глазам. Судя по всему, это Сент-Невей: номера у машины здешнего региона. Улица в районе исторического центра: брусчатка, кирпичная стена, кованая решетка водостока, какие бывают именно там. Мужчина рядом с отцом, наверное, его ровесник. Стрижка похожая – короткая, как у многих военных. Такая же суховатая, жилистая фигура. Да и в лице много сходного. Может, родственник?

Ник, помедлив, перевернул фотографию.

На обороте твердым почерком было написано: «Учителю! Начало проекта “Идентификация”. Сент-Невей, УРК-29». Дата – за год до его рождения. Той же рукой сделана подпись слева: «Артур Гориславский». Справа отметился его отец: «Родислав Яров».

Ну и что? Прошло столько лет. Разве странно, что дед забыл этого Гориславского? И мало ли было учеников!

Мало, возразил себе Ник. Во всяком случае, тех, чьи фотографии до сих пор висят в кабинете.

Снова посмотрел на мужчину. Обычное лицо, разве что нос приметный, с горбинкой. Гориславский – фамилия не из редких.

Со второй попытки Ник зацепил колечко за гвоздь. Выровнял рамку.

На пороге оглянулся, проверяя, не оставил ли следов, и выключил свет.

Закрыть дверь оказалось сложнее, ключ двигался туго. У Ника опять затряслись руки, и он не мог вспомнить: два или один оборот? Щелкнуло. Кажется, все-таки один.

У себя в комнате глянул на часы: прошло меньше двадцати минут.

Отмычки снова отправились за учебники.

Ник постоял у окна, засунув кулаки в карманы джинсов. Может, Алейстернов не успел сказать что-то еще и бесполезно ломать голову?

Или хотел, чтобы Ник спросил у деда? Напрямую.

Но зачем – вот вопрос.

Ник спустился в библиотеку, скинув по дороге цепочку с входной двери и зажигая свет во всех комнатах. На бюро рядом с телефоном лежал справочник годичной давности. Полистал: Артур Гориславский в нем не значился. Сотрудники УРКа не регистрируются? Для проверки открыл на букве «А». Алейстернов Альберт нашелся: судя по названию улицы, он живет на полпути между детдомом и гимназией. «Жил», – поправил себя Ник. Потер висок; сейчас, когда напряжение схлынуло, голова раскалывалась от боли.

Очень хотелось позвонить Тане. Просто так. Услышать ее голос. Казалось, от этого может стать легче.

Ник потрогал телефонную трубку, но номер – он помнил его наизусть, хотя и пользовался редко – набирать не стал.

Ну, и что дальше?

Подумав, вытащил папку со статьями деда. Он читал их все и фамилию Гориславский не помнил, но, может, просто не обратил внимания?

Ник просматривал страницу за страницей, не вникая в содержание. Вскоре от мелькания строчек зарябило в глазах, приходилось то и дело возвращаться. Но нет, ни Артур Гориславский, ни проект «Идентификация» там не упоминались.

От боли сдавливало виски, и пришлось отдохнуть, прежде чем взяться за папку с материалами УРКа. Тоже безрезультатно.

Досье на Дёмина Ник снял с полки уже от отчаяния. Открыл и угрюмо уставился на первую страницу. Там не было ничего интересного, только дата и место рождения, информация о родителях, группа крови, регистрационный номер в УРКе и прочее, прочее. Листать дальше? Бестолковое занятие, как пальцем в небо тыкать. Ник раздраженно оттолкнул папку – и едва успел поймать, прежде чем она свалилась со стола. Первый лист замялся, разгладил его ладонью.

Стоп! Осторожно убрал руку, точно строчки могли исчезнуть. В середине таблицы среди прочих данных значилось: «Проект “Идентификация.1”: № 236. 83 %».

Прошумело за окном. Мигнул и погас свет – автомобиль заехал в гараж.

Ник убрал папку, открыл шахматную доску и расставил фигуры, выбрав этюд наугад.

– Не спишь? – спросил дед, останавливаясь на пороге библиотеки.

Поблескивали капли на его плаще – на улице, оказывается, начался дождь.

– Пойдем, чаю выпьем, что ли, – предложил Георг.

– Я согрею. – Ник поднялся. – А что с Алейстерновым?

– Пьяный водитель выехал на пешеходный переход со второго ряда, Альберт не успел его заметить. Погиб на месте.

– Когда похороны?

– Прощание будет в центральном отделении УРКа завтра. А потом тело отправят на родину.

Дед стряхнул капли с отворота.

– Схожу переоденусь.

Ник напряженно прислушивался, пока дед поднимался по лестнице. Потом стало тихо – перекрытия не пропускали звуки.

На кухне пахло корицей и моющим средством с лимонной отдушкой. Сейчас эти запахи раздражали, от них сильнее разболелась голова.

В хлебнице нашлись оставшиеся с ужина булочки, в холодильнике – сыр и варенье. Ник поставил на плиту чайник. В блестящем боку отразилось напряженное лицо с закушенной губой. Рассердившись, постарался расслабить мышцы.

Лучше бы дед зашел в кабинет сейчас, чем ждать до завтра. Что Георг подумает, если ключ повернется с заминкой? Что его внук – вор? Или шпион?

Зашумела вода, чайник медленно нагревался. Ник потрогал его пальцем и остался стоять спиной к двери.

Шаги. Дед идет неторопливо. Ник снова закусил губу и закрыл глаза. У него не хватит выдержки! Не сейчас, когда сдавливает виски.

– Микаэль!

Это же глупо – пытаться переиграть Георга Леборовски!

– Мик!

Он повернулся.

Дед смотрел на него пристально, с удивлением.

– Ты что? Вода уже кипит.

Крышечка подпрыгивала и звенела. Фыркало из-под нее паром.

– Задумался.

Ник прогрел чайничек, отсыпал в него заварки и залил кипятком. Накрыл льняной салфеткой.

– Чай заваривать тебя в детдоме научили или на блокпосту? – поинтересовался дед.

Ник скупо улыбнулся и достал кружки.

– Вы давно знали Алейстернова? – спросил, хлопая дверцами шкафчика – искал сахар.

– Больше десяти лет. Я преподавал одно время в Академии, и Альберт у меня учился.

– А мой отец?

– Ну, он-то окончил раньше.

Ник выставил на стол бело-голубую коробку с рафинадом и сел напротив деда. Кубик сахара медленно растворялся в кружке. Ткнул его ложечкой.

– Я все хотел спросить: а что стало после войны с «Четвертым отделом»? Его расформировали?

– Конечно.

Если дед и удивился резкой смене темы, то вида не подал.

– Но вы остались в армии. Почему не в УРК?

– У нас слишком разные методы. А я перевелся в разведуправление. Есть там интересный отдел, занимается про́клятыми.

– В каком смысле?

– Их использования. Тот же слухач иногда полезнее любой аппаратуры. А ведьма? Знаешь, как вовремя может оказаться прободение язвы? Про удачника и говорить нечего. Мы такие схемы разрабатывали! – Дед оживился. – Особенно для неконтролируемых, чтобы чужим досталось, а по своим не шарахнуло. Я, кстати, тогда с Борисом познакомился, он защиту рассчитывал – ну вот по самому краю допустимого риска. Мы же молодые были, борзые.

– И они соглашались? Про́клятые.

Дед усмехнулся.

– Естественно. Методику отбора отрабатывали еще в «Четверке», мы многим арестованным предлагали альтернативу.

– А оборотням?

– Конечно. Они были безопасны для нас, пока кормились на стороне, и чаще других возвращались из-за линии фронта. Живучие, собаки.

Дед подлил себе чаю.

– Про́клятых всегда стремились использовать. Тебя это удивляет?

Ник помолчал, прежде чем ответить.

– Нет. Я мог бы и сам догадаться. А как вы оказались в Академии?

– Очень просто. С УРКом мы часто пересекались, и когда меня позвали прочитать курс, я не стал отказываться – это было полезно. Мы работали над совместными проектами.

«Например, “Идентификация”», – подумал Ник, посмотрел на деда и быстро опустил глаза.

– Проекты сложные, трудозатраты, выгодные и нам, и другим службам. На одном из них я познакомился с твоим отцом. Привел его в дом. Марине он сразу понравился.

– Они быстро поженились?

– Повстречались несколько месяцев. Родислава ждал перевод, он должен был курировать проект на местах, и Марина заторопилась.

Дед сказал об этом сухо. Может, не хотел вспоминать?

– Пойдем спать. – Георг поднялся. – Завтра я рано уеду. Еще некролог писать. Да… и нужно сказать Александрине.

Ник убрал чашки в мойку.

– Мне в областную библиотеку надо, реферат по истории готовить. Я вернусь попозже?

– Конечно, договорись с Леоном.

На второй этаж поднимались вместе. Возле двери в кабинет дед задержался, потом качнул головой.

– Завтра. Все завтра, – и поморщился, точно от боли. – Нелепая смерть! Альберт был в Арефе во время зачистки. Казалось, кто там выжил, тем до ста лет отмерено. А вышло… – Дед махнул рукой. – Ладно, Мик, спокойной ночи.

Он вдруг притянул внука к себе и коснулся лба сухими горячими губами.

– Да… Спокойной… – сбивчиво ответил Ник.

Юджин покосился на Матвея. Мальчишка спал, упершись затылком в подголовник. Губы в сухих трещинках приоткрылись, под ресницами виднелись густые тени. Юджин сбросил скорость и опустил стекла. Влажный предрассветный воздух потек в салон. Машина ползла по дороге все медленнее и медленнее, пока не остановилась. Юджин заглушил мотор.

Тишина-то какая.

Он посидел, откинувшись на спинку – мучила изжога, поаккуратнее надо бы с кофе, – потом решительно полез из машины. Посыпалась роса с травы, намочила брюки. Со стороны деревни ветром донесло петушиный крик.

Первая папироса, на голодный желудок, не принесла облегчения. Во рту стало еще противнее. Но затяжка за затяжкой, и полегчало.

Матвей все спал.

Юджин обошел машину и полез в багажник, достать рацию. Антенну пришлось закрепить на крыше. В эфире свистело и трещало, повозился, пока сбросил координаты и предполагаемый маршрут.

Быстро светало. Уходил туман, и слева на горизонте проступил березовый лес. Птичий гомон заглушил деревенских петухов. Юджин побродил вокруг машины, разминая затекшую спину. Сквозь лобовое стекло, усыпанное раздавленными мошками, было видно, какое обиженное у Матвея лицо. Юджин машинально потянул из пачки папиросу, но, спохватившись, убрал.

Да, его ненавидели все мальчишки: кто спокойно и размеренно, изо дня в день, месяцами, кто – яростными вспышками. Отказывались от сопровождения, врали в УРКе, удирали, подставляли. Но рано или поздно возвращались.

Все, даже Валька…

…навалился спиной на обледеневшие кирпичи. Дом еще горел – из груды камней и бревен поднимались языки пламени. Черный столб дыма уходил в небо. Когда его сносило ветром, виднелась уцелевшая стена с пустыми оконными проемами.

Через дорогу перелетела головня и упала рядом с ботинком. Рассыпались оранжевые искры. Южка не пошевелился.

Тяжелый гудок прокатился вдоль улицы, разгоняя по убежищам редких прохожих. Монотонный голос все повторял: «…воздушная тревога. Граждане, воздушная…» Южка сполз по стене и зажал уши ладонями.

Вздрогнула земля. Кажется, упало на Бастионной. За шиворот посыпалось ледяное крошево.

Дом горел. От толчка груда просела, и языки пламени взметнулись выше.

– Ты живой? – Кто-то тряхнул за плечо. – Эй, пацан! Слышишь?

Южка не ответил, и его потянули за рукав.

– Ранен? Встать можешь?.. Черт! Мирский, Южка?!

Он поднял голову, вглядываясь в освещенное сполохами лицо. Узнал:

– Учитель Роман.

Парень сел рядом на корточки и поправил очки.

– Думскую площадь бомбят, – сообщил, пряча голые руки под мышки. – А ты чего тут примерз? Пойдем в укрытие. Слышь, Южка? – пихнул его локтем в бок.

Снова глухо ударило. Дом затрещал, его единственная стена осыпалась с краю, и Южка вздрогнул. Учитель проследил за его взглядом.

– Твой?

– Да.

– Там… был кто?

– Мать с сеструхой.

– А отец?

– Перед самой блокадой похоронка пришла.

Роман поежился, ему за шиворот тоже прилетело ледяное крошево.

– Кажется, стихает. Пойдем. Ну, вставай.

Южка с трудом поднялся на ноги. Его мотнуло, пришлось ухватиться за водосточную трубу.

– Понятно.

Роман, кряхтя, вытащил из внутреннего кармана сверток. Аккуратно расправил на ладони носовой платок. В нем лежал кусочек хлеба.

– Ешь.

Южка покачал головой.

– Это ваше.

– Вот еще клоп! – удивился Роман. Ловко прижал ладонь с платком Южке к губам.

Запах. Вкус. Сдавило желудок. Южка не успел опомниться, а уже сосал хлеб, перекатывая языком, точно конфету.

– Пошли-пошли.

Чем ближе к набережной, тем пронзительнее становился ветер. Южка втянул голову в плечи, зарываясь подбородком в шарф. Учитель Роман отпустил его локоть и подышал на руки. Пальцы у него были худые и светло-желтые, как лапы у дохлой курицы.

– А перчатки где? – спросил Южка.

– Увы! Меня тут неподалеку волной долбануло. Хорошо хоть, очки потом нашел.

Южка потянул с себя варежки.

– Э, нет, так не пойдет! – запротестовал Роман.

– Берите, – буркнул Южка. – Чего зря.

– Давай лучше поделим.

Роман взял у него левую. Правую руку он сунул в карман.

Свернули в знакомый проходной двор. Сначала ударило ветром, а потом, за стеной, стало потише.

– Куда мы?

– В школу.

– Так каникулы же.

– Ага, весенние, – хмыкнул Роман и поежился. – Вот погодка!

Школа работала. Окна верхнего этажа были заколочены фанерой, первого – затемнены. К занесенному крыльцу вела расчищенная тропинка, и пахло дымом.

В холле, как в пещере, было пустынно и холодно. На доске с расписанием висело объявление, что каникулы продлеваются до начала следующей недели. Роман потянул в малышовое крыло. Дверь в рекреацию, обычно стоявшую нараспашку, сейчас закрыли, да еще понизу обили тряпками. Стоило перешагнуть порог, и Южка попал в тепло.

– Эй! Мы пришли! – крикнул Роман.

Приоткрылась дверь, ведущая в класс. Оттуда выглянула Лидия, наставница малышей. Она была в длинной юбке и толстой шали, повязанной крест-накрест поверх свитера. Южка не сразу и разглядел, что у нее возле локтя копошится пацан.

– А это кто? – с претензией спросил тот, высовывая голову.

– Юджин, – представил учитель. – Ваш новый воспитатель. А ты брысь из коридора, застудишься.

Лидия сказала:

– Раздевайтесь, у меня чайник согрелся.

Дверь закрылась, и за ней сразу зашумели.

Южка удивленно посмотрел на Романа.

– А ты как думал? – отозвался учитель, разматывая шарф. – Старших пристроили кого куда, а маленьких? Первая-третья параллели. Детдома, которые не эвакуированы, переполнены. Вот и сделали временные группы. Мы с Лидой уже не справляемся. Ну что, берешься?

В тепле заболели щеки, Южка потер их ладонью.

– Сразу скажу, будет тяжело, – предупредил Роман.

– Ну, где вы там? – громко позвала Лидия.

В классе вместо парт стояли столы и лавки из столовой. Лавки, точно воробьи, тесно обсела малышня. Таращились с любопытством на Южку, и тот неловко отвел глаза. В углу приткнулась буржуйка, на которой пофыркивал чайник. Рядом на каменной приступке была расстелена газета, на ней сушилась тертая морковь. Горкой лежали дрова, кажется, порубили шкафы из учительской.

– Чай у нас, конечно, особо полезный для здоровья, – улыбнулась Лидия, наливая в стаканы кипяток, настоянный на морковной заварке.

Южку дернули за свитер.

– Ты чего, взаправду новый воспитатель? – с подозрением спросил пацан, тот самый, что выглядывал в коридор.

Обернулся Роман.

– Правда, – ответил Южка.

Пацан важно протянул руку.

– Меня зовут Валентин Андрей Шебурецкий.

– А попроще нельзя? – уточнил Южка.

Валентин Андрей шмыгнул носом.

– Валька.

…Юджин вернулся в машину и повернул ключ в замке зажигания. Матвей завозился, спросил сонным голосом:

– Чего?

– Деревня скоро.

– А чего стоим?

– Уже едем, – отозвался Юджин, трогаясь с места.

«Лендер» остановился возле калитки за двадцать минут до начала занятий.

– В шесть к областной библиотеке, – напомнил Ник, и Леон, не оборачиваясь, кивнул.

Мощенная плитами тропинка вела через задний двор. За кустами акации шушукались, слышался стук мяча о стену и вопли болельщиков.

– Немой! – Гвоздь вынырнул из-за гипсовой статуи. – Я знал, что ты тут пойдешь!

– Чего тебе? Опять физику?

– Да не мне, а тебе. Отойдем.

В тупике возле спортзала ссорились двое мальков. Кажется, собирались драться.

– Брысь! – скомандовал Гвоздь.

Сопя и пихаясь, мальчишки испарились.

Гвоздь привалился к кирпичной стене и с интересом оглядел Ника с головы до ног.

– А хорошо на тебе дорогой мундирчик сидит. Как с рождения носил. Аристократ, – цыкнул сквозь зубы.

Ник повернулся, продемонстрировав себя в профиль, и снова посмотрел на Гвоздя.

– Все? Я могу идти?

– Не торопись.

Гвоздь похлопал себя по карманам и достал пачку сигарет, но закуривать не стал.

– Вопрос меня один мучает, спать не дает. Всю ночь сегодня с боку на бок ворочался. Cкажи, Немой, будь любезен, за каким хреном ты понадобился УРКу?

– То есть? – опешил Ник.

– Алейстернов. Майор. С красными «корочками». Знаешь такого?

– Допустим, – медленно произнес Ник.

В животе стало холодно, и подобрались мышцы. Как перед боем, когда знаешь: стрелять нужно, но если выстрелишь – обнаружишь себя.

Гвоздь заглянул в пачку, пересчитал сигареты и снова сунул ее в карман.

– Слушай, а чего Упырь даже насморком не болеет? Никакая зараза его не берет! Уже две докладные настрочил, гадина. Унюхал.

Ник потрогал пальцем висок – левый, пульсирующий болью, – и промолчал.

– Так вот. Сижу я, значит, дышу свежим воздухом. И тут подваливает ко мне хрен, точно я ему почтовый голубь.

Ник не выдержал:

– Когда это было?!

– Немой, – Гвоздь дурашливо задрал брови, – к чему такие эмоции? Чай, не от барышни привет.

– Денис! Когда ты с ним разговаривал?! Где?

Гвоздь дернул нижней губой и перестал кривляться.

– В скверике возле детдома. Вчера. Около восьми.

– Точнее!

– Ну, в восемь десять где-то. Я отметил опоздание на пятнадцать минут.

А позвонили в девять. Пятьдесят минут хватило, чтобы уб… Ник осекся. Он подумал именно так: «убить», а не «погибнуть».

– Эй, Немой! – Гвоздь щелкнул пальцами у него перед глазами. – Ку-ку!

– Майора Алейстернова сбила машина. Насмерть. Вскоре после вашего разговора.

Гвоздь выругался.

– Что он тебе сказал? – спросил Ник.

– Втянул в дерьмо! Ну, сука!..

– Денис!

Показался и скрылся шрам у Гвоздя на подбородке.

– Короче, Северный вокзал. Автоматическая камера хранения. Номер ячейки – твой день рождения, сначала месяц, потом число. Шифр – вторая буква кода и четыре последние цифры с какого-то досье. Еще этот козел сказал: если не получится, у тебя недостаточно данных, и какая-то фотка, бла-бла, бла-бла.

Гвоздь все-таки закурил. Он сердито затягивался, глотая дым, и вскоре закашлялся.

Ник выдернул у него из пальцев сигарету.

– С твоими легкими!..

– Эй, Немой, совсем оборзел?

– Оборзеешь тут. Вокруг меня что-то происходит, а что именно… – Ник потер висок, подбирая слово, – я не могу это даже уловить, не то что понять.

Гвоздь подумал и спросил участливо, как у больного:

– Мания величия? Под дедулю копают, зуб даю. Хапнешь закладку, а там валюта и шпионские материалы.

– Может быть, – согласился Ник. – Кто-нибудь видел, как ты говорил с майором?

– Карась. Но я отбрехался.

– И дело было в скверике…

Наблюдать за ними мог кто угодно.

– Пошли, скоро звонок.

Уроки тянулись нескончаемо, каждую минуту хоть выгрызай.

На алгебре Циркуль раздал задания по экзаменационным билетам. Ник схватил, надеясь хоть немного отвлечься, но большинство задач оказались типовыми. Со злости решил свой вариант и вариант Грошика, который нудел и скулил за спиной.

Химия прошла – то ли была, то ли нет. Ник невидяще смотрел на доску, испещренную формулами. О чем толковали на литературе, не запомнил. Понял лишь, что Воробей пытался за урок пробежаться галопом по нескольким романам сразу – переживал, помнят ли ученики то, что проходили в первой четверти.

Лишь одного Воителя, казалось, не волновали предстоящие экзамены. Он неторопливо вошел в класс, устроился за столом и открыл журнал.

Ник посмотрел в окно. На толстой ветке тополя сидела кошка и умывалась. Так тщательно натирала голову, что ухо завернулось, показав розовую изнанку.

– Ну что, господа, желающих отвечать нет? Кое-кому следовало бы подтянуть отметки.

С чего он взял, что Алейстернова убили, снова подумал Ник. Или так: почему решил, что майора убили из-за разговора с Гвоздем? Тогда проще было бы Гвоздя хлопнуть.

– А пойдет отвечать у нас Яров. Давно что-то я вас не спрашивал, и спорный результат вырисовывается. Желаете заработать «отлично»?

Кошка дернула головой, пытаясь расправить ухо. Не получилось, и она потерлась о дерево.

– Яров! Вы меня слышите?

Ник очнулся.

– Да, извините.

– Прошу к доске. Тема: «Внешняя экономическая политика накануне Второй мировой войны». Я слушаю.

Параграф Ник читал.

– Вы готовы, Яров?

Но ничегошеньки не помнил.

– Николас… э-э-э… Микаэль, что с вами?

«Детки» смотрели со злорадством. Дальшевский кривил презрительно рот: наконец-то умник Зареченский стоит как баран и слова сказать не может. Суетился Грошик. Он открыл учебник на нужной странице и то так, то эдак поворачивал книгу – вроде как хотел помочь. А сам наслаждался, это было заметно по роже.

– Может, вы себя плохо чувствуете? – поинтересовался Воитель.

– Конечно, у него амнезия, – негромко сказал с места Дальшевский, и «детки» захихикали.

Грошик поднял учебник, спрятав за ним ухмылку.

– Несмотря на то что в последний год до начала Второй мировой войны, – заговорил Ник, – действовал договор о Таможенном союзе, ввоз ряда товаров был искусственно ограничен…

На перемене его попробовал задеть Дальшевский, что-то сказал в спину. Ник думал о своем и уловил лишь: «Зареченский». Кругом засмеялись. «Плевать!» – подумал он, засовывая в сумку учебник. Выпрямившись, прошел между партами, скользнув по Дальшевскому равнодушным взглядом.

С физики Ник чуть было не сбежал. Но могли наябедничать деду, и пришлось бы сочинять, где болтался столько времени. Остался. Открыл тетрадь на последней странице, написал: «Алейстернов. Гориславский. Яров». Соединил фамилии в треугольник. Не хватало еще Леборовски. Деда Ник вписал в середину и задумался: а где его собственное место?

Звонок заставил поднять голову от тетради. Все, теперь на вокзал.

На остановке караулил Гвоздь.

– Зря, – сказал Ник, подходя к нему. – Не путался бы в это дело.

– Ага. Вон трамвай.

В полупустом салоне громко дребезжало стекло. Невнятно прохрипел в микрофон водитель. Ник расплатился с кондукторшей и прошел на заднюю площадку. Гвоздь рядом ухватился за поручень.

– Не ходи со мной, – снова попросил Ник.

– Да ладно, не боись!

– Я серьезно, Денис.

– Немой, не будь занудой. Меня уже втравили, поздняк метаться.

Трамвай мотнуло на повороте. Ник крепче взялся за поручень, провожая взглядом дом-кронверк. Там, дальше, за лабиринтом улочек, прятался «Научно-исследовательский центр медицины и биологии». Накатила боль, разламывая затылок, Ник даже зубами скрипнул. Если бы он мог вспомнить хоть что-нибудь! Вдруг Артур Гориславский приходил к ним домой?

– Эй, слышь, – шепотом позвал Гвоздь. – Позырь назад, только осторожно.

Ник поправил на плече ремень сумки, бросив быстрый взгляд в салон.

Пассажиров прибавилось. Кондукторша гремела мелочью, требуя расплатиться за багаж.

– Ну и?

– Сразу за нами, у окна.

Ник глянул еще раз. На сиденье дремала бабка, прижимая к груди кошелку.

– Притворяется, зуб даю, – прошипел Гвоздь.

Трамвай тряхнуло, и бабка вскинулась, сонно моргая.

– Во, видал? Следит! – продолжал веселиться Гвоздь.

Ник отвернулся.

Северный вокзал выдавался бастионом на площадь. Ветер бился в его каменный лоб и трепал флаг Федерации, вывешенный на фронтоне. За стенами гудело, стучало, механический голос командовал поездами. Вокзал нависал над площадью крытыми переходами и галереями с узкими окнами-бойницами. У его подножия грузчики с грохотом катили тележки с багажом. Подъезжали такси, принимая пассажиров. Выстроились в ряд туристические автобусы, мешая движению.

Следуя указателям, Ник спустился на цокольный этаж. Здесь было прохладно, пахло железом и камнем.

Автоматические камеры хранения, кажется, популярностью не пользовались. Справа, где в окошке мелькал служащий, стояла очередь, здесь же было малолюдно: девушка складывала в ячейку пакеты, пожилой мужчина достал сумку и рылся в ней, двое парней в спортивной форме, переругиваясь, пытались запихнуть снаряжение. Кто-то еще ходил за стеллажами – слышались голоса и шаги.

Ник свернул к нужному ряду.

– Ну? – подтолкнул Гвоздь.

Он стоял рядом, загораживая проход. Больше в тупике никого не было.

Ручки повернулись, выставляя белые литеры: «Б3678». Как хорошо, что помнил наизусть! Раздался металлический щелчок.

Гвоздь нервно дернул головой, оглядываясь.

– Открывай! – прошипел он.

Нику очень хотелось огрызнуться, но он смолчал и потянул дверцу.

Ящик был пуст. Отсвечивало серебристой краской дно, на нем виднелись длинные продольные царапины.

– И чего? – спросил Гвоздь. Сунулся, пошарил ладонью по стенкам. – Может, не та?

– Нет, все правильно.

Ник осторожно прикрыл ячейку. Неприятно засосало под ложечкой, до тошноты.

– Кажется, я только что сделал очень большую глупость. И ты со мной за компанию. Пошли отсюда.

Девушки уже не было. Мужчина набирал код и недовольно покосился на мальчишек. «Спортсмены» терлись в очереди к служащему. Вышел из-за стеллажей парень, пряча бумажник в задний карман. Ник обернулся и скользнул взглядом по лицам – усталым, радостным, оживленным, равнодушным.

– Может, он просто не успел положить, – сказал Гвоздь. – Только ячейку занял.

Тогда пакет достался тем, кто обыскал тело.

– Может, – согласился Ник.

На площади они расстались: Гвоздь опаздывал отметиться, Ник поехал в областную библиотеку.

Старое здание стояло в глубине парка. Вдоль высокого цоколя тянулись щиты с афишами и детскими рисунками. По широкому крыльцу бродили голуби, их кормил интеллигентный старичок в костюме при галстуке. Ник на всякий случай глянул на стоянку за решетчатым забором: с Леона станется приехать пораньше. «Лендера» не было.

Время поджимало, но Ник все-таки прошел мимо крыльца и свернул на центральную аллею. Тут, на перекрестке, приткнулся киоск «Горсправки».

– Здравствуйте. Мне нужен адрес Артура Гориславского.

Тетка, смутно видневшаяся в глубине, подняла голову.

– Год и место рождения. Отчество.

– Не знаю. Ну, год примерно.

– Таких справок не даем.

Ник глянул на прейскурант, вывешенный сбоку от окошка, и протянул полусотенную.

– Может быть, вы все-таки посмотрите? Пожалуйста.

– Заполняйте, – смилостивилась тетка, выкидывая бланк. – Год ориентировочно поставьте, с какого по какой.

– Спасибо.

– Через час будет готово.

Леон приедет раньше.

– Мне бы минут через сорок.

– Хорошо.

Ник бегом вернулся к библиотеке. Вспорхнули голуби, и старичок покосился укоризненно.

Пришлось потратить время, оформляя разовый пропуск. Когда Ник поднимался на второй этаж, он случайно глянул вниз и снова увидел интеллигентного старичка. Тот стоял перед зеркалом, поправляя крохотной расческой пробор.

В читальном зале Ник пристроился за столом с подшивками последних «Вестей Сент-Невея». За деревянным барьером мелькали две библиотекарши. Одна постарше, с помятым лицом. Другая совсем молоденькая. Девушка заметила его интерес и улыбнулась, показав мелкие белые зубки. Симпатичная: пушистая коса, молочная кожа с веснушками.

Ник вырвал из тетради по физике листок и написал несколько строчек. Перебрал в кармане банкноты. Да, такими темпами скоро останется на мели.

Пожилая приняла заказ и скрылась в хранилище. Ник поднялся.

– Извините, пожалуйста, у меня проблема, – обратился он к молоденькой библиотекарше.

– Да? – Девушка оперлась о барьер локтями и слегка наклонилась.

Качнулась в вырезе блузки цепочка с камешком-подвеской.

– Мне нужно поискать по всем местным и центральным газетам за определенные годы статьи, любые заметки, в которых встречаются эти слова и фамилии. – Ник протянул листок. – Это сотрудники УРКа, может, в специализированных изданиях.

Девушка наморщила лоб.

– Проект «Идентификация»? Не слышала. Об л-рее есть несколько тематических подборок, но я не помню…

Ник положил на стойку тетрадь, а когда сдвинул ее, из-под обложки показался краешек купюры.

– К сожалению, у меня нет времени листать подшивки.

Девушка вспыхнула – краснота пошла ото лба вниз, залила жаром шею.

– У нас…

– Я знаю, не положено. Но кому от этого будет хуже? Пожалуйста.

Библиотекарша оглянулась, нервно пробежала пальцами по воротнику блузки.

– Завтра после обеда, хорошо? – попросил Ник.

– Послезавтра. Я не успею.

– Спасибо!

Ник подождал, когда девушка выдернет купюру, и убрал тетрадь.

Выходя, он снова натолкнулся на старичка. Далеко относя от глаз библиотечную карточку, тот всматривался в мелкие строчки. Уже с лестницы Ник оглянулся: старичок убрал карточку в карман и двинулся в глубину зала, к стеллажам. Да, так действительно недолго стать параноиком.

Машины еще не было – Ник задержался перед дверью и глянул сквозь стекло на стоянку.

– Извините! – сунулся он в окошко «Горсправки». – Я у вас заказывал…

– А, Гориславский. Такой сейчас в Сент-Невее не проживает.

Ник едва сдержался, чтобы не чертыхнуться.

– Вот его прошлые адреса. – Тетка честно отработала тройную стоимость заказа и выдала бланк.

Леона Ник дожидался, стоя у парковой калитки. Ветер трепал страницы учебника по истории, и приходилось прижимать их пальцем, чтобы не вылетела справка.

Гориславский бывал в Сент-Невее часто и задерживался на месяц-два, правда, в последнее время не появлялся. Адрес регистрации значился один и тот же: «Офицерское общежитие № 2 Северо-Западного округа УРКа». Шестнадцать лет назад, во времена проекта «Идентификация», Гориславский прожил четыре года на частной квартире: Остроженская линия, строение пять, квартира двадцать восемь. А после трижды ненадолго останавливался на Платановой, восемь.

Басовито прогудела машина. Приехал Леон.

Ник сел в машину. Щелкнул замок ремня безопасности, мягко притянуло к креслу. «Лендер» выплыл со стоянки, сразу перестроился в левый ряд. Ник смотрел, как переключается светофор – с красного на зеленый. Можно ехать домой. На Платановую, восемь.

Глава 10

Туман лип к окнам, и солнце сквозь него просвечивало бледно-желтое, как тусклая лампочка. Плыли тени – мимо аптеки проехала машина, кто-то прошел по тротуару вдоль кованой ограды. Ник сидел за партой, поставив локти на столешницу. Он почти не спал ночью и встал с тяжелой головой. Нужно было доставать учебник, тетради, но не хотелось даже думать об уроках. Гудели в классе голоса. Дальшевский хвастался, что за все «отлично» в табеле родители обещали подарить ему «Янгер».

Еще две недели, потом экзамены – и пошло все к черту! Надоели загадки. Что за шпионские игры, в самом деле?

Дед говорил, попытается выкроить недельку-другую отпуска. Поедут на озеро Сельгери, там он снимает домик в безлюдных местах, до ближайшей деревни – пара часов на машине. Рыбалка должна быть хорошая. Дед, правда, собирается везти с собой арсенал: «Постреляем».

Со звонком пришлось все-таки пошевелиться. Ник бросил на парту тетради и только тогда вспомнил, что домашнюю работу сделать не удосужился. Поморщился: еще и Циркуль прицепится! Сунул одну из тетрадей обратно. Лучше соврет, что забыл, в крайнем случае решит «с листа» у доски.

Промчался по проходу Грошик, бухнулся на стул и шумно выдохнул.

– Эй, Немой!

Ник глянул через плечо:

– Чего тебе?

Грошик ответить не успел: Карась – он сидел в одиночестве, с угрюмым лицом, – пихнул кулаком ему в спину.

Вошел Циркуль.

– Добрый день, господа. Сегодня мы повторяем квадратичные функции. Прошу убрать со столов учебники и тетради, оставить только листы для контрольной.

Циркуль повернулся к доске.

– Необходимо построить графики, найти промежутки возрастания и убывания, наибольшие и наименьшие значения. Кто первым закончит, работу мне на стол.

Писал математик неторопливо, выводя каждую литеру. Ник обернулся, показал взглядом на пустое место Гвоздя и спросил у Карася беззвучно, отчетливо шевеля губами: «Где?» Тот сердито раздул ноздри и постучал себя по голове кулаком. «Не понял», – изобразил Ник.

Грошика явно распирало. Он упал грудью на парту и зашипел:

– Сдурел Гвоздь! Вчера…

Карась снова ткнул его между лопаток.

– Пасть свою поганую закрой.

– Что за разговоры?! – взвился Циркуль. – От кого услышу хоть звук – оценка на балл ниже. Начинаем! На всю работу полчаса.

Ник взял карандаш, и тот хрустнул в пальцах. Кажется, доигрались. «Прекрати!» – одернул сам себя. Гвоздь просто не успел отметиться. «Королевской квоте» частенько спускают опоздания, но персонально на Глеймирова могли взъесться и посадить под домашний арест.

– Э-э-э… Яров! Вы так и будете мечтать? – проскрипел над ухом Циркуль.

– Я обдумывал решение, господин учитель.

– Ну-ну.

Ник наклонился к листку. Карандаш скользнул вдоль линейки, отмечая оси координат.

Работу он сдал одним из последних.

После звонка Циркуль задержал класс. Ник переплел и стиснул пальцы, слушая, как математик отчитывает за невнимательность всех и лично его в первую очередь. Прежде чем произнести «Яров», Циркуль делал крохотную паузу, точно сомневаясь, достоин ли Ник новой фамилии.

Наконец дверь за преподавателем закрылась.

– Что с Денисом? – метнулся Ник к Карасю.

– Дурак он!

Грошик пристроился рядом и развесил губы.

– Пошел вон! – отпихнул его Карась. – Вали, крыса!

– Да чего, все знают!

– Вали!

Грошик зло сощурился, но отошел.

– Напился он, – угрюмо сказал Карась. – Подрался. Вся рожа разбита, кулаки в кровь. Самого в хлам отметелили.

– Кто?

– Хрен его знает! В больничке лежит. Вечером не отметился, на ужине не был. Капа в ночную шла, а он возле крыльца валяется.

– Не понимаю. Не стал бы Денис пить – вот так!

Карась оглянулся. Грошик маячил в отдалении, вытягивая от любопытства шею.

– Утром дядя Лещ заходил, орал, какие мы козлы. Говорит, директор на комиссию подавать хочет.

– С «квоты» снимать?

– Ну.

– Черт. – Ник сел на парту, сгорбившись. – Его уже предупреждали.

– Угу. А Жучара теперь на говно исходит, радуется. – Карась со свистом втянул воздух сквозь дырку на месте выбитого зуба.

– Если что, я попробую поговорить с дедом. Все-таки член Городского совета.

Карась уныло кивнул.

Белый потолок. Денис закрывал глаза, но тот просвечивал сквозь веки. Хотелось закинуть руки за голову, вцепиться в спинку кровати и заорать на одной ноте: «Суки! Суки! Суки!» Как тогда, в госпитале, когда поверил, что не сможет больше ходить.

Повернул голову – стрельнуло от плеча до уха, даже оглох на мгновение. Полежал, глотая слюну и матерясь шепотом. Теперь перед глазами было окно. За стеклом висел туман, и в белесом мареве шевелились черные щупальца кустов. От их колыхания замутило.

…Вчера все произошло очень быстро. Перебегал улицу, торопясь отметиться, но его окликнули:

– Эй, парень!

Денис оглянулся: на углу стоял фургон с распахнутыми дверцами. Мужчина махнул изнутри рукой:

– На минутку!

– Че надо?

И в этот момент кто-то хлопнул по плечу. Кольнуло – Денис дернулся от неожиданности, сделал шаг, но асфальт прогнулся под ногами. Колыхнулась решетка забора. В наступившей темноте жесткие руки подхватили под мышки и пихнули в железное нутро. Пахло мазутом и бензином, взрыкивало густым механическим голосом. Денис попытался приподнять голову, но не удержал и ударился затылком о дребезжащий пол.

Очнулся от яркого света. Было больно – руки выкрутили за спину и перекинули через спинку стула. Запястья примотали к перекладине, щиколотки привязали к ножкам.

– Слышь, очухался?

Пихнули пальцем в висок, поворачивая голову. Денис зажмурился. Под веками плавали огненные круги, тошнило и очень хотелось пить.

– Оставь. Рано еще.

Сколько прошло времени, он не понял. Слышал шаги, смутно доносились голоса. Кто-то подходил со спины и трогал за шею, проверяя пульс. Потом к губам поднесли кружку, Денис напился. Снова раздались голоса, но уже громче. Лязгнула дверь.

– Начнем.

Денис открыл глаза, загораживаясь ресницами от света. Кажется, он был в подвале: окон нет, пол цементный.

Из тени вышел амбал с широкими плечами.

– Что тебе сказал Алейстернов?

Голос раздался со стороны, и Денис повернул голову.

– Кто?..

Амбал коротко, без замаха, ударил под дых. Точно железной чушкой долбануло. Денис скорчился на стуле, выворачивая себе руки. Его ухватили за волосы и вздернули лицом к свету.

– Что сказал?

Кулаком по зубам – во рту кровь. Суки!

Отпустили, чтобы смог прокашляться и сплюнуть.

– Рассказывай подробно.

У амбала в руках появилась резиновая дубинка.

Денис с тоской огляделся. Да, тут ори, не ори – не услышат.

– Про камеру хранения он говорил. Код назвал и номер. Чтобы Зареченский туда съездил.

– В понедельник вы были на вокзале вдвоем.

– Ну и че?

– Давай.

Дубинка сначала ударила в плечо, и Денис вскрикнул. Следующий удар пришелся по локтю.

Отходил долго. Звенело в ушах, в белом слепящем свете кружились черные мушки.

– Дословно, что сказал Алейстернов.

– Камера хранения на Северном вокзале. Номер… – Денис поморщился, сглатывая скопившуюся во рту кровь. – День рождения Зареченского, месяц и число. А код ему Алейстернов раньше на папке написал.

– Какой папке?

– Не знаю. Он сказал: код на папке, взять вторую букву и четыре последние цифры.

Тишина. Денис осторожно повернул голову.

– Алейстернов передавал что-нибудь еще?

Зуб слева качался, Денис тронул его языком.

– Нет.

– Ты уверен?

Дубинка обрушилась раньше, чем успел ответить. Удары – один за другим. От боли какое-то время не слышал, потом разобрал:

– Что еще говорил Алейстернов?

– Ничего! Это правда!

Из-под сомкнутых век текли слезы. Щипало разбитые губы.

– А что сказал Зареченский?

– Что свалял дурака. Не нужно было никуда ездить.

– Хорошо. Заканчивайте.

Подошел еще один. Дернули веревки, развязывая узлы. Денис привстал, но его тычком свалили на пол. Били ногами, умело, сосредоточенно. От боли не получалось даже кричать, из горла рвался полухрип-полумычание.

– Руки не забудьте, – приплыл издалека голос.

Стиснули правую в запястье и хлестнули об камень, разбивая костяшки.

– Хватит.

Дениса приподняли за плечи. Он моргал, перед глазами плыли алые пятна, сплетаясь раскаленными протуберанцами.

– Ярову ничего не рассказывать, – донеслось глухо. В голове гудело и бухало. – Вообще не стоит с ним общаться.

– А если он со мной захочет? – прокашлял Денис. Дышать получалось с трудом.

– Не беспокойся. У него не будет такой возможности.

В лицо ткнулось горлышко бутылки. Обожгло губы. Денис забился, пытаясь отвернуться. Придавили руки коленями, вздернули голову.

– Хавай, не переводи продукт.

Пальцы нажали на щеки, заставляя открыть рот.

– Пей, приютская крыса, когда еще на халяву нажрешься.

Денис захлебывался, но в него продолжали вливать водку.

– Готово.

Отпустили. Кулем повалился на пол и закашлялся, выхаркивая водку вперемешку с кровью.

– Эй, он так все вернет!

– Ничего, ему хватит.

Потом снова везли в машине. Дениса начало тошнить, и его пинком перевернули на бок, чтобы не захлебнулся. Кто-то ругался.

Прохладный воздух привел в чувство. Пахло мокрой землей, спиртом и блевотиной. Денис разлепил глаза. Было темно. Кожу на лице стягивало от засохшей крови. В нескольких сантиметрах от щеки поднимался гладко обтесанный камень.

А потом начала орать Капа.

…Денис провел языком по губам, шершавым от ссадин. Очень хотелось пить.

Дверь открылась. Хмурый дядя Лещ уселся на соседнюю, пустую, кровать и буркнул вопросительно:

– Ну?

Панцирная сетка под ним противно скрипела, и Денис поморщился. Звуки отдавались в голове многократно – точно горошины перекатывались в пустой кастрюле.

– Рассказывай.

Денис молчал.

– Ты понимаешь, дубина, что достукался? Запрос на тебя отправили. С «квоты» снимать. В гимназии даже экзамены сдать не дадут, получишь аттестат в «шестнадцатой».

– Прям! Пока комиссию соберут…

Дядя Лещ потер небритую после дежурства щеку.

– Я тоже так думал. Сам знаешь, сколько у нас документы по инстанциям ходят. Но уже звонили. Оттуда.

Денис попытался сесть, но закашлялся и повалился на подушку.

– Когда? Звонили.

– В том-то и дело, что еще утром. Я подробностей не знаю, директор за закрытой дверью говорил. Нинель сколько могла, столько подслушала. Настоятельно рекомендуют, чтобы Глеймиров не появлялся в Невейской гимназии с сегодняшнего числа. Вот так.

Денис кусал губы. Из ссадины проступила сукровица, потом начала сочиться кровь.

– Ты подрался с кем-то из одноклассников, – утвердительно сказал дядя Лещ.

– Что я, кретин, с «детками» связываться?

– Не знаю. Почему тогда в Совете по образованию всполошились?

– У них и спрашивайте. А на меня придурки в сквере напали. Деньги трясли.

– А перед этим ты с ними посидел за компанию.

– Не пил я!

– Денис, от тебя разило как…

– Они бутылку нечаянно расколошматили. И меня мордой в лужу. Типа я виноват.

Дядя Лещ снова поскреб щеку.

– Хорошая версия. Но ты был пьян.

У Дениса задергались губы, и он отвернулся. Вот суки!

Войдя, Ник услышал бормотание телевизора. Дед позвал из библиотеки:

– Микаэль, ты? Поди сюда.

Голос у него звучал напряженно, и сердце екнуло: вдруг Георг понял, что вскрывали кабинет?

В библиотеке было сумрачно, и отсветы телевизора плясали на лице деда, делая его суше и строже.

– Сядь, посмотрим, интересный сюжет. Правда, уже заканчивается.

Ник опустился на облучок кресла.

На экране женщина в черном платке комкала воротничок платья.

– …в ноги падала, все без толку. У меня ж никого больше, папку нашего четыре года назад схоронили. А он сквозь меня посмотрел и пошел.

– Вы знаете, какое проклятие было у вашего сына? – спросил за кадром журналист, и женщина недоуменно вскинула плечи.

– Да откуда ж? Знаю, что в эту… резерву…

– Резервацию.

– Ну да, туда должны были отправить. А уж за что, кто мне скажет?

– Вы пытались после этого встретиться с л-реем?

– Конечно. Пусть бы он матери в глаза посмотрел.

– Получилось?

– Куда там! Я в Нагибин приехала, говорили, он там. Возле крыльца дождалась. Вышел старик, следом этот. Я подошла, а он меня рукой отводит и в машину. Даже слова сказать не дал. Кричу: «Подождите!» Только пыль из-под колес. Я уж снова за ним хотела, да отсоветовали. Псы недалеко, не ровен час, что подумают.

Экран заняла фотография парня. Уголок ее перечеркивала траурная лента.

– Валевский Ян был найден повесившимся за несколько часов до отправки в резервацию. Рядом с телом лежала записка: «Так жить я не хочу». Нам удалось догнать л-рея и взять у него интервью.

Фотография сменилась картинкой, очень яркой после черно-белого фото. Голубое небо, проселочная дорога, по обе стороны зеленая трава, не успевшая выгореть на солнце. Березовый лесок, прозрачный и звонкий. У обочины запыленная машина. Рядом с ней Матвей Дёмин. Он положил руки на пояс джинсов и скучающе смотрел в объектив.

– Вы помните такую фамилию: Валевский?

Дёмин покачал головой.

– Он был у вас в прошлое полнолуние.

– Вполне вероятно, – равнодушно согласился л-рей.

– Вы отказались снять с него проклятие. Можете объяснить почему?

– Обратитесь в УРК. Они вам подробно расскажут о некоторых аспектах моей работы.

– Вы имеете в виду ограничения? Скажите, а каким образом они устанавливаются? Почему в одном случае вы помогаете троим, а в другом – семерым?

– Обратитесь в УРК. Если у вас все, я поехал.

– Но почему вы отказали именно Валевскому?

Л-рей усмехнулся.

– Я не помню. Может быть, он мне не понравился. До свидания, господа. – Дёмин открыл дверцу машину.

– Ян Валевский повесился перед отправкой в резервацию, – выкрикнул репортер. – Вам нечего сказать по этому поводу?

– Разве что посетовать на плохую работу УРКа. Следить надо за подопечными.

– А за собой вы не чувствуете вины?

– Я? С какой стати?

– Если бы вы сняли проклятие…

Л-рей поморщился.

– Давайте не будем заниматься казуистикой. Я принял свое решение, Валевский – свое. Всего доброго, господа.

Дёмин сел в машину.

Камера повернулась. Интеллигентного вида парень в очках сказал в микрофон:

– К сожалению, УРК отказался предоставить нам информацию. Но в рамках независимого журналистского расследования было установлено, что самоубийство Яна Валевского далеко не единственное. За прошедшие три года – все то время, что работает Матвей Дёмин, – восемь подростков покончили с собой перед отправкой в резервацию. Учитывает ли это л-рей, когда выбирает? Страшно думать, что нет. Но еще страшнее думать иначе. С вами был…

Дед щелкнул кнопкой, и экран погас.

– Включи, пожалуйста, свет.

Ник дотянулся до выключателя. Вспыхнула люстра.

Лицо у деда было расстроенным.

– Да уж, я надеялся на большее, – сказал он. – Хорошо, конечно, что про л-рея вообще начали говорить, раньше-то все в фанфары дули. Нет, сняли так-то неплохо, с точки зрения картинки. Эмоционально. Правда, малодоказательно. И однобоко. Он вскрывает частности, но не делает выводы. Да, прибытие л-рея иногда сопровождается беспорядками. Да, он обрекает на смерть, если специфика проклятия позволяет убивать носителя. Да, самоубийства возможны. Да, некоторые матери прячут про́клятых в надежде на л-рея и в конце концов погибают сами, а чаще – и не только они. Но все это покрывается тем, что л-рей снимает проклятия. Так ведь?

Ник кивнул.

– Не слишком ли большую цену мы платим за несколько спасенных им жизней? Как ты считаешь?

– Мне кажется, подобные рассуждения… – Ник пошевелил пальцами, подбирая слово, – абстрактны. Одно дело – когда это касается посторонних, другое – близкого.

– То есть окажись, например, про́клятым ты, единственный родной для меня человек, я бы рассуждал иначе?

Ник посмотрел деду в глаза.

– Не знаю.

– Правильно. Потому что я дворянин и служение Отечеству должен ставить превыше личного. И знаешь, в некоторых случаях любое решение оказывается за гранью общепринятой морали. Что ж тогда, ничего не делать? Ждать, когда другие полезут в дерьмо, а ты постоишь чистеньким в сторонке? Я задавал себе эти вопросы перед тем, как подать прошение о переводе в «Четвертый отдел».

Дед устало помассировал переносицу.

– В «Четверке» я попал под начало капитана Усолевского. Когда к нему приходил новичок и начинал мяться, Усолевский говорил: «Что, хочется и на елку влезть, и жопу не ободрать?» Так вот, в современном обществе с его претензией на гуманизм л-рей и есть символ неободранной жопы. Понимаешь?

– Не совсем.

– Ну смотри: с одной стороны, очень хочется выглядеть красиво, решить проблему гуманно. Но такого решения нет, и приходится принимать жесткие меры. А как же «красиво»? И тут можно ткнуть пальцем в л-рея: вот! Мы спасаем! Мы относимся к ним как к людям! У про́клятых есть шанс!

– Не у всех про́клятых.

– Совершенно верно. Примерно у двенадцати процентов. Но для символа этого достаточно. Можно спокойно делать вид, что сидим на елке с неободранной жопой. И ничего не предпринимать, чтобы изменить ситуацию. А тех, кто не хочет делать вид… Как майор Алейстернов…

Ник вскинулся.

– Вы хотите сказать?..

– Ведется служебное расследование. Но его результаты предсказуемы: выходные, пьяный за рулем и так далее.

Значит, разговор с Денисом тут ни при чем. «Вот дурак, – подумал про себя Ник. – Навоображал». Как будто у майора УРКа мало было других проблем.

– Ладно. – Дед поднялся, оттолкнувшись ладонями от подлокотников. – Ты наверняка голодный. Сыграем после ужина в шахматишки?

– Да, конечно.

За столом Ник так и не решился начать разговор. Только когда перешли в библиотеку и выстроили на доске черно-белое войско, он сказал:

– Мне бы завтра снова в областную. Реферат пишу.

– Хорошо. А что, здешних книг не хватает?

– Нужна журнальная подшивка. «Вопросы истории» за позапрошлый год.

– Так я попрошу, доставят. Позанимаешься дома.

– Мне нетрудно съездить.

– Как хочешь. Что, засиделся? Ничего, вот сдашь экзамены – и на Сельгери.

Ник постарался улыбнуться и снова замолчал, не зная, как подобраться к главному.

Первую партию он проиграл – очень глупо, по рассеянности. Вторую остановил на одиннадцатом ходу.

– Все и так понятно, мне скоро мат.

– Ты чем-то огорчен? – спросил дед, снова расставляя фигуры. – Кстати, таблетки-то пьешь?

– Конечно. Только пока безрезультатно.

Он даже альбомы рассматривать бросил, вызубрил все до мельчайших деталей – и ничего.

– Поэтому пребываешь в печали? Но Борис не обещал мгновенного чуда.

– Я понимаю.

– Тогда в чем дело?

Ник подержал и поставил ладью на место.

– Скажите, вы были в комиссии, ну, тогда в детдоме. Вы как-то связаны с Советом по образованию?

– Так же, как и любой другой член Городского совета. У тебя проблемы в гимназии?

– Не у меня. У Дениса Глеймирова. Вы не помните его?

– Если честно, нет. Меня интересовал только ты. А что случилось?

– Говорят, напился и подрался. Денис, конечно, с закидонами, но он нормальный парень.

– И ни разу до этого не пускал в ход кулаки, – с иронией заметил дед.

– Да нет, конечно. Но он если дерется, то по делу. А напиться сейчас… на него непохоже. Теперь пугают, что снимут «квоту». Вы не могли бы узнать, будет комиссия или нет?

– Это так важно? – Деду как победителю достались белые фигуры, и он сделал первый ход.

Ник машинально ответил пешкой.

– Очень. Вы же понимаете разницу между аттестатом Невейской гимназии и школы номер шестнадцать.

– А твой Глеймиров планирует поступить в университет? – Дед усмехнулся.

– Если сейчас снимут «квоту», Денис отправится в ПТУ. Получит по окончании распределение на гнилой заводик, мизерную зарплату и койку в общежитии. Думаете, приютских берут на нормальную работу?

– Это, конечно, не лучший вариант, но и не конец жизни. Захочет, выкарабкается.

Ник прикусил губу. В тишине шахматные фигуры переходили с клетки на клетку.

– Денис пойдет в то же ПТУ, что и остальные.

Дед удивленно приподнял брови:

– И в чем проблема?

– Вы не понимаете.

Ник встал и отошел к окну. Скомкал в кулаке штору. Ну вот как рассказать про те дни? Противно, стыдно.

Глядя на темный сад с редкими проблесками фонарей, он заговорил:

– Мы, когда пришли в приют… Мальчики, у которых раньше все было: дом, семья, мамы и папы. А там своя стая, свои законы. И тут на тебе: «Королевская квота». Всем в школу, где учителя их в глаза придурками и козлами зовут, а нам мундирчики и «господа гимназисты». Остальные гроши считают, а у нас денежное довольствие. Как думаете, сильно нас там любили? А мы же никто сдачи толком дать не могли, чего уж, если несколько месяцев по госпиталям валялись. Если бы не Денис… Его убить могли. Не специально, с ножами-кастетами ходить опасались. Все-таки хороший детдом, никому не хотелось загреметь в режимный. Но Дениса разок бы хорошенько избили – и готово. Не труп, так калека. Это сейчас по нему не скажешь, а тогда в чем душа держалась. Взял бы Жучара верх – нас бы за людей не считали. Нас бы…

Ник, морщась, сглотнул кислую слюну. А уж ему самому точно была бы одна дорога: в психушку. Не выдержал бы, сорвался.

– В ПТУ всех загонят в одну общагу. Жучару с его кодлой и Дениса. Нельзя ему туда, никак нельзя, понимаете? – Ник обернулся.

Дед стоял рядом.

– Микаэль, я посмотрю, что можно сделать. Обещаю. Слышишь? – тронул за плечо.

– Спасибо. – Ник шмыгнул носом. – Извините, нервы.

– Знаешь, а ведь у меня для тебя подарок! – бодро сказал дед. – Совсем забыл. На бюро коробка, глянь.

На потрепанной картонной крышке смешались аляповатые цветы и птицы с пышными хвостами. Ник посмотрел удивленно: конфеты?

– Открой.

Под крышкой прятались игрушечные солдатики.

– Твои с Денеком, забыли в последний приезд. Ну, я и прибрал, сунул в кладовую. А сегодня вдруг стукнуло в голову.

Ник доставал пластмассовые фигурки и выстраивал в шеренги. Рядовые и офицеры, конные и пешие, с винтовками наперевес и полулежа за пулеметами. Одна фигурка оказалась неожиданно тяжелой. Присмотрелся: литая, тщательно раскрашенная, даже ремни портупеи видны и крохотная застежка на кобуре.

– Знаете, я их совсем не помню. А эта кажется знакомой… на ощупь.

Переложил из ладони в ладонь. Сжал в кулаке.

– Кто угадает, тот выбирает, – пробормотал Ник.

– Что? – переспросил дед. Он следил за ним с тревогой.

– Мы играли так. Это жребий. Можно, я возьму его себе?

– Микаэль! Это же твои игрушки.

Ник обвел взглядом пластмассовую армию.

– И Денека.

– Да, – согласился дед. Отошел и тяжело опустился в кресло. – Конечно. И Денека.

Он прерывисто вздохнул, потер грудь с левой стороны.

– Тебя, наверное, обижает, что я мало рассказываю. Тем более ничего не говорю о твоем брате. Но мне нелегко. Прости.

Ник торопливо кивнул.

– Я понимаю.

– Поди сюда.

Дед взял его за локоть и повернул к свету. Несколько мгновений вглядывался в лицо.

– Похож. Да, ты очень похож.

Коснулся щеки. Ладонь у деда была сухая и холодная.

– Иди, Микаэль. Кажется, на сегодня шахматная партия закончена.

Ник обернулся на пороге.

– Вам… Может, аптечку принести?

Дед слабо улыбнулся.

– Не стоит. Спокойной ночи, Мик.

Поднимаясь по лестнице, Ник прислушивался, но из библиотеки не доносилось ни звука. На втором этаже разжал кулак. Оловянный офицер целеустремленно смотрел вперед, положив руку на кобуру. Наверное, приготовился к атаке. «Может, я чурбан? – подумал Ник. – Ничего не чувствую».

Глава 11

Озеро морщилось под ветром. Повторяя береговую линию, извивались улицы, они то ползли вверх по холмам, то скатывались под откос. Машина ухнула вниз, в багажнике загремело. Невнятно пробормотал под нос Матвей.

– Что? – не понял Юджин.

Мальчишка промолчал.

Юджин хотел повернуться к нему, но отвлекся, стараясь удержать машину на дороге – стягивало в канаву. Наконец автомобиль выровнялся, тряхнув напоследок. Тяжело урча, пополз в гору.

– Ты чего поскучнел? – спросил Юджин.

Матвей не ответил. Под глазами синева, не спит толком которую ночь. Плохой симптом, до полнолуния-то еще далеко.

– Ну, если хочешь, вернемся.

Матвей глянул на него с вызовом.

– Хочу!

Учитель Роман, конечно, огорчится.

Юджин круто заложил руль влево, вписываясь между канавами. Машина едва не клюнула носом.

– Ты что! Я пошутил! – крикнул Матвей и добавил насмешливо: – Что я, совсем нелюдь?

– Слово-то какое выкопал, – с досадой сказал Юджин, сдавая назад. Развернуться обратно оказалось сложнее.

В поселке долго петляли, разыскивая Задолинскую. Перед бампером носились всполошенные куры, пришлось сбавить скорость.

– Кажется, здесь.

Машина остановилась на обочине.

Дом загораживали цветущие яблони, и у Юджина сдавило в груди: «Лидочка». Это она их любила.

Ворота, видно, отворяли редко, лужайка перед ними густо поросла травой. К калитке вела тропинка, засыпанная кирпичной крошкой.

– «Осторожно, злая собака», – прочитал Матвей, кивнув на облупившуюся табличку.

– Если боишься, можешь вернуться в машину, – посоветовал Юджин и потянул за шнурок – по ту сторону брякнула щеколда. Калитка открылась.

Старый пес, лежащий в солнечном пятне, лениво приоткрыл глаза. На крыше его будки сидел кот и вылизывал лапу. Больше во дворе никого не было.

– Хозяин! – громко позвал Юджин. – Есть кто дома?

Роман появился из-за сарая. Аккуратно прислонил к стене лопату и пошел навстречу гостям. Юджин улыбался, разглядывая его сухопарую фигуру. Голову Роман держал точь-в-точь как в бытность молодым учителем: чуть вздернув и склонив к плечу.

– Ну, здравствуй!

Обнялись. Юджин почувствовал под ладонями острые лопатки.

– Эк тебя посеребрило, чисто патриарх. – Роман улыбнулся, брызнули от глаз к вискам глубокие морщины. – Солидный, при костюме. А все одно тощий.

– Уж кто бы говорил!

Роман еще подержал его за руку, сморгнул за толстыми стеклами очков. Юджин знал, о чем они оба подумали: «Не видит Лидочка».

– А ты, значит, Матвей. Здравствуй!

Матвей растерянно ответил на рукопожатие.

– Я ключи в машине оставил. Сейчас ворота откроем, и загоняй, – сказал ему Юджин.

Мальчишка убежал, оглянувшись через плечо на старого учителя.

– Что-то не так? – обеспокоенно спросил Роман.

– Все в порядке. Просто если знают, кто он, то обычно говорят: «А вы, значит, л-рей» или «Господин Дёмин».

На улице требовательно загудело.

– С той стороны берись, – велел Роман, подходя к воротам. – Полкан, дорогой, подвинься!

Пес зевнул и убрался с дороги.

Машину приткнули возле дровяника, достали из багажника сумки.

– Это на кухню, – Юджин протянул хозяину бумажный пакет.

Роман заглянул внутрь.

– Помнишь, значит, – сказал надтреснутым голосом. Сверху лежали карамельки. Красно-белый фантик, «Клубника со сливками». – Но тогда они попроще были. В жесткой такой обертке.

Юджин кивнул.

– Лидочка, когда мы уезжали, Вальке полный карман насыпала.

– Да… Ну, пойдемте, что на пороге стоять.

Дом был спроектирован странно: несколько комнат вокруг просторной кухни, в каждую свой вход.

– Семья тут до нас большая жила, вот и нагородили каждому, – говорил Роман, подтаскивая к себе корзину с картошкой. – Мы с Лидочкой почему взяли? Библиотеку держали в тех вон двух, а в третьей читальный зал. Ребятишки приходили и взрослые.

Юджину в дверные проемы было видно, как Матвей с любопытством бродит по дому. Разглядывает фотографии и рисунки на стенах, горку с поделками, этажерку со старым патефоном и стопкой пластинок. Потрогал фотоаппарат в громоздком корпусе и пошел дальше. Фотоаппарат висел над креслом, на спинку которого была наброшена шаль. На столе, рядом с книгой, лежали очки в тонкой оправе. На полочке у зеркала – расческа и флакон с духами.

Дом старательно делал вид, что Лида вышла ненадолго и обязательно вернется.

Юджин повернулся к Роману.

– Помочь?

У хозяина из-под ножа вилась лента картофельной кожуры.

– Воды в чайник налей. Матвей! – повысил он голос. – Ты на рыбалку пойдешь? На зорьке, завтра.

Мальчишка высунулся из комнаты.

– Пойду. Юджин, там ты на фотке.

Их сфотографировали перед тем, как вывезти на дачу, сразу после репетиции концерта ко Дню Победы. Посередине учителя и воспитатели, среди них Роман в белой рубашке с распахнутым воротом, рядом с ним Лидочка в строгом платье, с косынкой на плечах. Оба молодые, счастливые, полгода как поженились. Юджин стоял вторым справа в верхнем ряду. В другом углу, наискось, Валька обнимался с приятелем. У мальчишек на физиономиях виднелись не до конца оттертые усы – их рисовали жженой пробкой. У Вальки на бедре висела кобура.

– Совсем не помню, как звали его дружка, – сказал Юджин, обернувшись к подошедшему хозяину. – А ведь тоже из наших, блокадников.

– Яков Петр Уваров, – ответил Роман.

Юджин посмотрел на старого учителя с удивлением. Сколько через его руки ребятишек прошло, как не забыл?

– Коллега. Последние лет пятнадцать директорствовал в школе. Мы переписывались.

Роман приподнял очки и потер переносицу.

– Погиб Яков. Знаешь, история была со школой в Арефеских землях? Ее сначала федерационные войска под госпиталь заняли, потом мятежники, а затем уж снова наши.

– Не помню. Когда все это началось, у нас как раз… перемены происходили. – Юджин показал взглядом на Матвея.

– Ну, вот во время второго штурма Яков и погиб. Не хотел уходить, туда же и ребятишек свозили. Потом в новостях часто ролик крутили.

Матвей всмотрелся в лицо Якова. В отличие от Юджина он знал, о чем говорил Роман. Помнил очень ярко, ведь это было в тот самый, последний день.

…Вейка сердито хлопнул дверью. Они бы выиграли! Но ко второму тайму приперся Фаддей, черти бы его взяли. Конечно, лучший вратарь в поселке, его даже взрослые парни в команду зовут. А против него играть, что против стенки.

На лавке в сенях стояло ведро, прикрытое деревянной крышкой. Вейка жадно напился, стараясь не громыхать ковшом, а то тетка опять ворчать будет. Вытер мокрой ладонью шершавое от пыли лицо.

В доме до одури воняло укропом. Бормотал телевизор. Тетка сидела за столом, справа от нее лежала охапка зеленых веток, на коленях миска. Монотонно двигались пальцы, обрывая мягкие иголочки. На буфете, застеленном газетами, подсыхала готовая партия.

– Явился, – сказала, не оборачиваясь, тетка. На экране бежали бойцы в масках и камуфляже. – Там капуста тушеная, погрей. Хлеб будешь резать, доску подложи, а то опять клеенку попортишь. Сколько раз говорено?

– Ага, – отозвался Вейка. – А чего это?

В телевизоре громыхнуло. Белостенное здание щерилось разбитыми окнами, по грудам кирпичей и известки карабкались солдаты.

– Ареф. В школе госпиталь был. Боевики захватили, а наши снова отбили.

Показали огромный зал. Спортивный? На стене болталось скособоченное кольцо с сеткой. Лежал ничком убитый черноволосый мужик, двое солдат отвалили тело – и под ним оказался мальчишка. Камера приблизилась, взяла его крупным планом. Лицо бледное, припорошенное известью. Пустые, мертвые глаза.

– Вот сволочи, – без интонаций сказала тетка Роза.

Мальчишка медленно опустил ресницы, и Вейка удивился: живой.

На экран вылезли какие-то чины в штатском, со значками на лацканах.

Тетка достала из кучи новую ветку укропа.

– С утра не убегай. Сарай разобрать надо.

Вейка скривился.

– Я все вижу! – повысила голос тетка. – А будешь в сенях грязными лапами в чистую воду лазить, дам по шее.

– Куда этот сарай денется, – проворчал Вейка, отправляясь на кухню.

Есть не хотелось, а от запаха капусты и вовсе затошнило. Наверное, слишком долго носился по жаре. Вейка распихал вилкой капусту по краям и закрыл крышкой.

– Я спать! – крикнул он в открытую дверь.

Давно угомонилась тетка и перестал скулить соседский пес. Простыня наморщилась складками, подушка забилась в угол. Приподнявшись, Вейка взбодрил ее кулаками и снова лег.

Душно. Во рту противный вкус, точно вбили кляп из пыльной резины. Сердце бьется неровными толчками, и пульсация отдается по всему телу, до кончиков пальцев. Грохочет в висках. Вейка провел языком по сухим губам. Может, он все-таки болен? Передернуло: нет уж, хватит с него клиники в Сент-Невее! Но тогда… Он повернул голову и посмотрел в окно. Луна висела над огородом – надутая, слегка приплюснутая на один бок, в мутных пятнах. «Будто у нее мозги вытекли», – подумал Вейка и стиснул зубы, пережидая тошноту.

Первый раз это случилось зимой. В тот день задержали в школе, заставили писать объявление к новогоднему вечеру. Не согласился бы – сиди и выводи аккуратные буквы, тоска! – но афиши разрисовывала Ирка.

В пустой школе остались они да сторож-истопник, что возился у себя в каморке. В классе горела половина ламп, освещая передние парты. Сквозь морозные узоры на окне просвечивал фонарь. Страшновато смотрелся в полумраке забытый на стене плакат: лягушка в разрезе.

Ирка устроилась за учительским столом. Макала кисточку в гуашь и наклонялась, сосредоточенно закусывая губу. Вейка поглядывал на нее из-под ресниц. Ирка была не в школьной форме, а в старом свитере, из которого успела вырасти. Свитер облегал плотно, и Вейка понял, что Фаддей прав: у Ирки заметно выпирала грудь.

Когда вышли из школы, уже окончательно стемнело. Светились в домах щели между ставнями: желтые от ламп и голубоватые от телевизионных экранов; вспыхивали искры на сугробах. Где-то мычала корова.

– Пока! – крикнула Ирка, свернув в проулок.

Вейка взобрался на пригорок и топнул, сбивая с подошвы наледь. Оскользнешься, так кувыркаться до самого дома. Глянул оценивающе сверху – и вдруг закружилась голова. Точно не укатанная дорога бежала вниз, а крутой обрыв щерился пропастью. Вейка ухватился за телеграфный столб. Взмокли волосы под шапкой, капля соскользнула на висок.

– Не понял.

Зажмурился – под веками плавали алые пятна – и снова открыл глаза. Дорога как дорога. Обычная, знакомая. Но стоило оторваться от столба, и опять мотануло. Закружилось небо. Звезды метались точно светляки, мельтешили, прыгали. И только луна висела неподвижно. Она казалась такой огромной, что Вейка отступил. Уперся спиной в столб, заскреб каблуками: спрятаться, убежать, сейчас раздавит! Земля метнулась из-под ног, хлестнуло по лицу ледяным крошевом.

Очнулся он, лежа в сугробе.

Подышал на пальцы, согревая, и коснулся лба. Температура вроде нормальная. Посмотрел вниз с холма. Все в порядке. И луна… Поднять голову не смог. Шея точно закостенела, так страшно было глянуть вверх.

«Бред какой-то», – подумал Вейка. Рывком заставил себя встать. Рывком же сам себя вздернул за подбородок. Обычное небо. А что холодком по позвоночнику – так меньше надо в сугробах валяться.

Тетке он ничего не рассказал, да и как расскажешь? Постепенно забылось, начало казаться, что все почудилось, пока однажды ночью Вейку не подбросило в постели. Знобило так, что стучали зубы. Трусы и простыня были мокрыми. Он замычал от стыда и отвращения, соскочил с кровати – и наткнулся взглядом на луну, висевшую за окном. Очень круглую и огромную. Вейка присел на корточки, обхватил себя за ледяные колени. Так, наверное, чувствует себя лягушонок перед змеей.

Утром, когда тетка ушла на работу, Вейка вытащил из холодильника кусок мяса. Чертыхаясь и сопя, отпилил от застывшего комка тонкий пластик. Нож срывался, чуть не оттяпал пальцы. Из мяса сочилась розовая вода. Вейка слизнул ее, но вкуса не почувствовал. Отогрел в ладонях, пока не стало мягким, и положил в рот. Гадость! А если бы парное? Представив, он бросился к помойному ведру и сплюнул. На свежатину его не тянет, это факт. Брезгливо отер губы. Или нужно сначала перекинуться? Но разве можно стать оборотнем в тринадцать лет?

– Да ну на фиг! – сказал и удивился, какой тонкий у него голос. Откашлялся. – Не про́клятый я!

Тогда, значит, болен? Проглядели что-то доктора в той навороченной клинике в Сент-Невее?

…И вот теперь это случилось в третий раз.

Полнолуние наступит через несколько дней – проверял по отрывному календарю. Вейка облизнул губы. Вкус резины во рту стал отчетливее. Перегнувшись, сплюнул на вязаный коврик. Вот так, свесившись, стало легче.

Громко тикал будильник, отсчитывая первый час пополуночи.

Вейка слез с кровати и крадучись подошел к окну. Луна висела так близко, что казалось, могла свалиться в форточку. Задернул штору, чуть не сорвав ее с железных «крокодильчиков». Стало темнее, и только на потолке шевелились тени.

Спал Вейка плохо. Чувствовал, как там, за плотной тканью, ждет луна.

Утром на поселок навалилась жара, такая, что самые брехливые собаки молчали. Небо высветлило до пепельно-белого, не оставив ни облачка. Спали в тени куры, и нахальный воробей безнаказанно склевывал у них зерно. Раскаленная земля обжигала пятки. Тетка Роза скорбно вздыхала, глядя на поникшие растения в огороде.

Вейка, серый от пыли, чистил дровяной сарай и ругался сквозь зубы. Хотелось на реку, нырнуть – и чтобы только ноздри торчали.

– У, зараза! – прорычал он, пытаясь вытащить из угла останки стула.

Изогнутая спинка зацепилась, дернул ее посильнее. Качнулась хлипкая сараюшка, и с потолка опустилось еще одно пыльное облако. Вейка скрипнул песчинками на зубах.

– Поаккуратнее там! – закричала тетка.

Спинка поддалась. Вышвырнул ее наружу и выглянул сам.

– Обедать-то будем?

Спросил исключительно из вредности, по такой жаре кусок не лез в горло.

Ответить тетка не успела, в ворота забарабанили. Требовательно, того и гляди снесут с петель.

– Кто это там? – удивилась тетка Роза, вытирая руки о фартук. – Открой.

Хлипкий запор не выдержал раньше, чем Вейка тронулся с места. Створки распахнулись, впуская пятерых всадников. Они были в черных куртках, застегнутых наглухо, в черных штанах и сапогах – словно там, за оградой, осень. Всадники выстроились полукругом, поймав мальчишку в перекрестье взглядов.

– Матвей, – странным голосом произнесла тетка.

По улице прокатился мотоциклетный треск, и во двор влетело рычащее пестрое существо. Взвыв дурным голосом, оно остановилось.

Вейка помотал головой, вытрясая из ушей грохот, и парень на мотоцикле засмеялся. Он был без шлема; волосы, выкрашенные в рыжий, белый и черный, вздыбились гребнем. Лицо худущее, скулы, подбородок, нос – все несоразмерное, туго обтянуто грязной от дорожной пыли кожей. Бровь пробита железным кольцом и губа тоже. Мосластые руки от локтей вниз увиты кожаными шнурами и шипастыми браслетами. Дырявые джинсы забрызганы краской, в прорехах видны костлявые ноги. Жилет тоже драный, и из-под него ребра торчат, как у скелета, – жуть.

Парень все смеялся, а потом мучительно закашлялся. Лицо его побелело от напряжения, и Вейка испугался: вдруг помрет?

За воротами остановилась машина. Из-за руля выбрался седой мужчина в костюме, подбежал к парню и сунул ему в зубы фляжку. Парень вцепился в нее, запрокинул голову. У него дергался кадык, и вода вытекала из уголков губ, бежала по шее.

Вейка посмотрел на тетку. Та привалилась к косяку и молчала, не гнала странных людей со двора, ничего не спрашивала.

– Точно он? – осведомился мужчина.

Парень кивнул. Глянул на Вейку и вдруг подмигнул ему, страшно оскалив зубы.

– Меня зовут Рамиль. Псы нашли тебя. Это значит, я скоро сдохну, – сказал парень с веселой ненавистью.

Потом Вейка сидел на кухне и тупо рассматривал выцветшую клеенку. Все так же душно пахло укропом. О стекло билась с тяжелым гудением муха, она то замирала на пару секунд, то снова набирала скорость и ударялась в прозрачную преграду.

В комнате разговаривали тетка и седой, который представился Юджином Мирским. Старик устроился в кресле, тетка моталась из угла в угол.

– Нам не требуется разрешение родителей или опекунов. Если вы будете возражать, подключится местное отделение УРКа. Я сожалею, но судьба мальчика определена, и ничто не в силах ее изменить.

Тетка отвечала тихо, слов было не разобрать.

Вейка посмотрел в окно. Мужчина в черном подпер плечом угол сарая и закрыл глаза. Его конь стоял рядом, понуро опустив голову.

– …завтра, нужно торопиться. Вещи вы можете собрать, но мой вам совет: так, на первое время. Мальчику будет назначено хорошее денежное содержание, и проще купить новое, чем таскать за собой багаж.

Тетка прошла мимо двери, зябко обхватив себя за локти.

– А документы? Ну, из школы. Там же сейчас никого.

Седой промолчал.

– Табель за прошлый год…

– Роза Михал, – очень мягко сказал Юджин. – Вы же все понимаете.

«Я не понимаю», – подумал Вейка. Потому что этого не может быть!

Тетка снова ушла в глубину комнаты, спросила оттуда:

– Матери-то кто сообщит? Вы?

– К ней сходит сотрудник УРКа. Но если хотите, можете позвонить сами, мы отложим процедуру.

Муха ударилась в стекло, так громко, что Вейка вздрогнул.

– Не надо, – сказала тетка. – Лучше вы.

Вейка скрестил руки на столешнице и опустил на них голову. «Этого не может быть», – повторил упрямо.

Послышались шаги, и пришлось выпрямиться. Седой мужчина сел напротив. Он несколько секунд смотрел на Вейку в упор, потом сказал утвердительно:

– Ты думаешь, что это неправда. Что это ошибка.

Вейка повел лопатками под футболкой и не ответил.

– Но это правда. Тебе придется снимать хотя бы одно проклятие в месяц.

– А если я не захочу?

Старик вздохнул.

– Скажи, ты себя нормально чувствуешь перед полнолунием? Тошнота, головокружение, немотивированный страх?

Нет, это неправда!

Вейка вскочил и выбежал из кухни. Из полумрака сеней на залитый ярким солнцем двор – но там почему-то оказалось очень холодно, до дрожи.

«Здравствуй, л-рей», – раздался в голове голос.

Вейка испуганно попятился. Перед ним стоял Пес. Каменное лицо. Равнодушные глаза. Пес протянул руку и коснулся лица. Словно приложил к щеке холодную перчатку.

– Не надо, – попросил Вейка. – Отпустите меня, пожалуйста.

Каменное лицо на мгновение исказилось. Показалось, мелькнуло в глазах Пса что-то человеческое, но тут же пропало.

Пес развернулся и ушел. Дрожало над раскаленным двором марево.

Ветер, дующий с залива, пах мазутом и рыбьей требухой. Он подталкивал в спину, заставляя ежиться. Коротко прогудела баржа. Где-то громыхало железо, далеко над крышами виднелась тонкая шея подъемного крана. По разбитой мостовой проезжали грузовики с бочками или песком. Редкие прохожие удивленно поглядывали на Ника в его гимназическом мундире.

Дом был старый, с лепниной под карнизами. Парадный вход оказался заколоченным, пришлось идти во дворы. Там на крохотном асфальтовом пятачке ржавел «Руфик» и сушились на веревках простыни. На крыше «Руфика» сидела чайка, она проводила Ника взглядом.

Квартира двадцать восемь нашлась на третьем этаже. Дверь была обита искусственной кожей, поблескивали медные шляпки гвоздиков. Коротко выдохнув, Ник нажал на кнопку звонка и услышал, как по ту сторону раздалась пронзительная трель. Смолкла. Тишина. Неудачное время для визитов, наверное, все на работе. Ник, помедлив, снова поднял руку, но дверь открылась. Женщина с заспанным лицом спросила недовольно:

– Чего трезвонишь? Только со смены пришла.

– Извините, пожалуйста. В этой квартире лет пятнадцать назад жил офицер УРКа…

– Эва чего вспомнил! – перебила женщина. – Мы сами тута десяток годов, и никаких офицеров не было.

Она зевнула, небрежно прикрывшись ладонью.

– А кто-нибудь из соседей может знать?

– Дак им и звони.

– Простите. – Ник отступил.

Женщина потянула на себя дверь, но вдруг спохватилась:

– Постой, парень! Ты у бабы Улы спроси, она как раз под нами. Эта карга за всеми следит. Только у нее с головой немного «ку-ку».

– Спасибо.

На втором этаже пришлось ждать долго. За хлипкой дверью из фанеры слышались звуки, помутнел и снова очистился глазок.

– Кто такой? – спросил старческий голос.

– Добрый день. Мне бабу Улу.

– А чего тебе?

– Откройте, пожалуйста, я просто хочу спросить.

За фанерой поскреблись, потом лязгнул замок. Дверь приоткрылась на длину цепочки. Ник на мгновение растерялся: у бабы Улы на голове высилась башенка из розово-фиолетовых волос, украшенная кокетливым бантиком.

– Ну, спрашивай.

– У вас этажом выше жил офицер УРКа. Давно, лет пятнадцать назад. Вы не помните?

– Офицер?

– Может, он в штатском ходил. С короткой стрижкой, волосы темные. Молодой.

Баба Ула закивала так, что затрепетал бантик.

– Точно, был. У Марты-покойницы, земля ей пухом, – старушка мелко перекрестилась, – квартиру снимал. Марта сама к дочке переехала, недалече, на Овражную. А квартиру сдавала. Как померла, дочка-то ее и продала энтим. Теперь все топают и топают. Как с дневной, так всю ночь.

– А офицер…

– С женой все под ручку. Жена молодая, не сказать чтоб красавица, но с чего красавицей-то быть, когда брюхатая? Отекала сильно, болезная. А потом ничего, выправилась. С коляской швырк-швырк, туда-сюда, мужа, значится, с работы встречала. Я ей: «Динка! Чего шлындаешь? Иди ужин сготовь. Мужику, оно со службы поесть приятнее, чем на твои губы крашеные любоваться». Она смеется: «У меня уже все сварено». И платье на ней фур-фур, нашим не чета. Как его звали-то?

– Артур Гориславский.

– Во-во. Она, значится, Динара. А тебе они зачем?

– У меня отец когда-то служил вместе с Гориславским. Хочет его найти.

– Так уехали давно! У Динки ребятенок ножками пошел, они и уехали. Динка шибко переживала, не хотела с городу, значится. Но мужу ни-ни. Бодрая такая с узлами бегала. И чемоданы были, дорогущие. Она, Динка-то, вообще не из простых.

– А вы не помните, к ним кто-нибудь приходил?

Баба Ула завела глаза к потолку и подергала себя за бантик – вспоминала.

– Ходили, как не ходить. Тоже парочка, гусь да гагарочка. Стрижена дамочка, а мужик у нее видный, из энтих. Ну, которые про́клятых, тьфу ты, прости, господи, изводят. Вроде с ребятенком. А больше ничего не скажу.

– Как их звали?

– Ну, спросил! Сколько уж тому!

– Может, Яровы? Марина и Родислав.

Баба Ула пожала плечами.

– Врать не буду. Чего знала, то сказала.

– А больше вы у них никого не видели?

– Ежели и был кто, мне не докладывался.

– Спасибо.

– И тебе не хворать.

Бабка захлопнула дверь, лязгнули замки.

Выйдя из арки, Ник поежился – Остроженская линия продувалась из конца в конец. Теперь ветер бил в лицо, заставляя пригибать голову. На троллейбусной остановке было пусто. Ник укрылся за щитом с объявлениями. Трепыхались белые листки с номерами телефонов. По небу со стороны Бастионной набережной быстро двигались сизые облака.

Троллейбус приехал неожиданно полный, Ник еле втиснулся на нижнюю ступеньку. Через пару остановок, возле базарчика, народ схлынул, и Ник прошел на заднюю площадку. Облокотился о поручень, глядя на убегающую улицу сквозь мутное стекло.

Что он узнал? Отец действительно знал Гориславского, более того, они дружили семьями. Если, конечно, «стрижена дамочка» – это Марина Ярова. Его мама.

Троллейбус рывком остановился на светофоре, и Ник качнулся, цепляясь за поручень. Серая машина, ехавшая следом, едва успела затормозить. Вот, наверное, ругается водитель. Ник всмотрелся, но грязное стекло мешало разглядеть, кто за рулем.

Поехали – тоже рывком. Заворчала тетка, мол, как дрова везет.

Ник потер стекло пальцем. Светлее оно не стало – грязь по большей части налипла снаружи. Серый автомобиль двигался следом, не желая обгонять. Левая полоса была чистая, но нет, машина держалась как приклеенная.

Снова перекресток. Налево Ладожский проспект, уходящий через Гостиный мост. Если серая не повернет, а иначе почему бы она не перестраивалась…

Красный свет сменился зеленым. Снова заворчала тетка, когда тряхнуло троллейбус. Ник сжал поручень.

Серая мигнула поворотником и укатила в сторону реки.

«Фу ты, параноик!» – поморщился Ник.

Троллейбус сделал пол-оборота по кольцу, показались кроны деревьев.

– «Областная библиотека», – сказал в микрофон водитель. – Следующая «Парк культуры».

Матвей сидел за углом сарая, в солнечном пятне. Пахло смолой, проступившей из досок, яблоневым цветом и сырой рыбой. Во дворе старики чистили улов. Шуршал малинник, там караулили коты.

Голоса доносились четко.

– Димка – помнишь его? – повесился. Четыре месяца до нового л-рея не дотянул. Он видел, как Валька умирал в клинике, и не захотел… Как похоронили, я там, на юге, остался. Привыкать начал жить на одном месте. Работал в детской комнате при УРКе, я же считался в системе, даже присягу давал. Ну, хоть диплом мой пригодился.

– Детской?

– На юге инициация ранняя, созревают, наверное, быстрее. Хреновая, честно говоря, работа. Их же половину потом в резервацию, а то и… сам понимаешь.

Старики помолчали. Из малинника высунулся кот, глянул с подозрением на Матвея и снова скрылся.

– Комнату в общежитии дали, – бодро заговорил Юджин. – Я даже чуть не женился. А что? Мне и сорока не было, мог еще своих нарожать.

– Ну и?

– Игорек к тому времени уже пять месяцев работал. К нему дежурного офицера прикрепили, как до войны: смена полгода, потом меняются. Ну, а Игорек очень домашним мальчиком оказался. Родители за ним рвались, но УРК запретил.

– Почему?

Матвей представил, как Юджин морщится.

– Эффективность. Л-рей работает лучше, если он самостоятелен. Родители в этом плане сковывают.

Его бывший учитель коротко ругнулся.

– А что до мальчиков, – жестко добавил Юджин, – то УРК их списывает заранее. Потому что других вариантов все равно нет.

«Ах, сейчас заплачу», – подумал Матвей и лениво шевельнул ногой, прогоняя муху.

– Бороться с системой мне показалось бессмысленным. Да, не герой. Поэтому делал, что мог. Сначала Игорь меня ненавидел, собственно, как и других офицеров. Потом привык. Куда денешься с одиночества… С родителями видеться, как разрешили, сам не захотел. Наверное, боялся сердце рвать. Девочек близко не подпускал. Хотя, знаешь, красивый парень вырос. И умница. У него интересные статьи выходили в географических журналах, писал под псевдонимом. Умер сразу после полнолуния. Понимал, что оно для него последнее, и надорвался. Иногда мне казалось, что он специально договорился с Псами. Хотя разве можно с ними договориться?

Какое-то время доносился только стук ножа. Плеснула вода в тазу.

– Один раз померещилось, что видел среди Псов Вальку, – незнакомым голосом произнес Юджин. – Я не знаю, чего хочу больше: чтобы это было правдой или нет.

Матвей прикрыл глаза, отгораживаясь ресницами от солнца. Припекало почти по-летнему, и двигаться не хотелось. Хотелось, правда, квасу, что стоял у старика на кухне в трехлитровой банке, – домашнего, с резким привкусом.

– …пенсия по выслуге, все поездки год за полтора считали. Да и куда я, старый хрыч, с таким? Пацан из уличных, мат-перемат, кастет, нож и авторитет на весь городишко, потому как живучий, из драк всегда победителем выходил. Через неделю он дежурного офицера пырнул и сбежал. По Псам засекли.

– Страшно было?

– Конечно. По первости спал вполглаза. Потом выбил ему курсы по экстремальному вождению. Слава богу, переключился с меня на мотоцикл. Официально в соревнованиях не участвовал, не допускали, а так выступал. Даже в кино пару раз снялся, каскадером.

Матвей вспомнил, как засмеялся тогда Рамиль: «Псы нашли тебя. Это значит, я скоро сдохну».

Он ошибся.

…Там воняло спиртом и хлоркой. Когда вернется в гостиницу, подумал Матвей, то первым делом полезет под душ и будет долго отскабливать с кожи больничный запах.

Он стоял перед стеклянной стеной. За ней, в узких сотах, теснились койки. Над каждой висели приборы, от них тянулись провода и трубки, опутывали неподвижные тела. На подушках замерли одинаковые бритые головы, облепленные датчиками. Одинаковые худые плечи торчали из-под простыней.

На дверях были вставлены в прорези таблички: «Арсений Валентин Шевейко. Код 2.6», «Дени Кир Ченский. Код 14.9».

Первые цифры шифровали проклятие. Последняя обозначала степень опасности, выше шестерки – неконтролируемые.

«Рамиль Оскар Фрея. Код 0.0»

Матвей сунул руки в карманы джинсов и сжал кулаки.

– Вы выбрали неудачное время для посещения, – сказал за спиной врач. – У него бывают периоды ремиссии.

– Часто? – Матвей не обернулся.

– Сейчас реже, но все-таки… Загляните через недельку.

Это навряд ли. Им не о чем разговаривать.

– А каковы прогнозы? В принципе.

– Я не уверен, что имею право предоставлять вам эту информацию.

Матвей шевельнул плечом.

– Я все равно узнаю.

– Ну… Лет десять протянет. С нашей поддержкой.

– Вот так? – Матвей показал подбородком на бронированное стекло. – А зачем?

За спиной помолчали, потом врач ответил:

– Всем хочется жить.

– Жить?! Куском мяса на койке? – в ярости повернулся Матвей. – А вы у них спрашивали?

Глаза у врача были светлые, в рыжем пушке ресниц. Он спокойно смотрел Матвею в лицо.

– Спрашивал. Если примут закон об эвтаназии, желающие, конечно, найдутся. Но, думаю, их будет не так уж много.

– Если… Сначала примите, а потом рассуждайте!

– Я врач, а не политик. Мое дело – быть с больными, а не заседать в сенате. У вас есть еще вопросы?

Матвей снова посмотрел на таблички. «Двойка» – энерговампир.

– Этому сколько еще осталось?

– В зависимости от способности поддерживать энергетический контур без подпитки со стороны вампиры умирают в возрасте двадцати пяти – сорока лет. Конкретно этот пациент может в некоторой степени контролировать себя, поэтому его выводят из состояния покоя на три дня из десяти. Разрешены свидания с родственниками, конечно, только через стекло и по телефону. Я ответил на ваш вопрос?

– Очень подробно.

– Тогда всего хорошего.

Врач ушел.

Матвей шагнул ближе к стеклу, вглядываясь в неподвижное тело. Рамиль сейчас выглядел лучше, чем в последние свои дни: исчезла жуткая подглазная чернота и язвы на губах, округлились щеки.

Появился Юджин и остановился рядом. Тоже посмотрел на Рамиля.

– Нам пора.

Стекло запотело от дыхания. Матвей стер ладонью туманное облачко.

– Как думаешь, здесь есть мои крестники?

– Не знаю. Это нужно запрашивать архивы УРКа.

Матвей пошел вдоль стены, скользя взглядом по табличкам.

«Анна Валерий Самвей. Код 3.7».

«Павел Назар Наймиров. Код 2.8».

Коридор заканчивался железной дверью с телескопическим глазком. Пришлось давить на звонок, прежде чем по ту сторону появился охранник. Юджин поднял карточку, демонстрируя, и снова повесил ее на лацкан.

Загремели засовы.

Выводили другим маршрутом – сначала в переход между корпусами, потом через неприметную дверь на задний двор.

– Вон тропинка. Напрямик к стоянке, – показал охранник. – Пожалуйста, не снимайте пропуска, пока не покинете зону.

– Да, я помню, – откликнулся Юджин.

Воздух в парке казался сухим и звонким, как сосновая дощечка, и так же пах смолой. По стволам метались белки, щелкали, поглядывали сверху: не угостят ли чем? На серых плитах, усыпанных хвойными иголками, лежали солнечные пятна. Матвей сутулился и загребал кроссовками, но против обыкновения Юджин не делал ему замечаний.

– Он меня ударил, – вспомнил Матвей. – Рамиль.

– Да? – удивился Юджин. – А я где был?

– Ушел насчет «Скорой» договариваться. Я думал, он спит, ну и сунулся. Тощий, а врезал так, что я отлетел.

– А, это когда ты сбежать хотел!

– Ну.

За кустами промелькнули парень с девушкой, оба в больничной одежде – футболках и мешковатых штанах. Девушка смеялась, держа в руке яблоко. Матвей запрокинул голову: охранник на вышке облокотился на ограждение и смотрел на парочку. Рука его небрежно лежала на автомате.

– Юджин, ты веришь, что тут можно жить?

– Смотря что ты понимаешь под этим словом.

Как будто он знает! Сколько у него было той жизни? Пятнадцать лет или все-таки тринадцать, до той минуты, как забарабанили в ворота Псы?

Парочка прошла мимо. У парня на футболке ярко выделялся оранжевый круг: стрелять на уничтожение запрещено, проклятие передается!

Матвей засмеялся, и Юджин посмотрел на него удивленно.

– Помнишь, мы зимой поездом ехали? Ну, тетка еще в соседнем купе была в этом… как его… пеньюаре. Титьками наружу.

– Помню, – сухо подтвердил Юджин.

– Она книжку забыла возле окна. Я полистал, аж заплакал. Трагическая история! Любовь и ненависть в клинике. Бывший л-рей и про́клятая, которую он не спас.

– Чем все закончилось?

– Она была зеркалом, и он романтично выпал из окна после дурацкой ссоры.

Потянулась бетонная полоса, отделяющая парк от ограждения, – несколько метров, на прострел залитых солнцем. Охранник на вышке снял телефонную трубку, отслеживая перемещения гостей.

«Первым делом в душ», – снова подумал Матвей…

…В малиннике зашипели, затрещали ветками. Коты, видно, начали дележку заранее.

Закряхтел Юджин.

– Совсем закостенел, в машине сидючи, – пожаловался он.

– Угу, в машине… Сколько тебе? Шестьдесят пять?

Юджин не ответил.

Матвею почему-то стало неприятно. Так бывает: вроде все хорошо, а потом мелькнет краешком мысль, поймать не успеешь, а настроение испортилось.

– Мальчишку-то доведешь?

– Поживем – увидим, – отмахнулся Юджин и повысил голос: – Матвей! Хватит подслушивать! Иди сюда!

Он не отозвался.

– Пусть лучше за хлебом сбегает, – предложил Роман.

– Я? – удивился Матвей. Выглянул из-за угла сарая.

Бывший учитель усмехнулся:

– Ну не нам же стариковские ноги бить. Авоська на гвоздике возле двери, мелочь на кухне под клеенкой.

Матвей хмыкнул и поднялся с земли.

– Деньги свои найдутся.

Старик глянул на него сердито.

– Вы, молодой человек, у меня в гостях. Поэтому будьте любезны!

Матвей крикнул уже с крыльца:

– Гостей за хлебом не гоняют!

Под утренним солнцем поселок казался сонным, пыльным и безлюдным. Матвей шел тропинкой вдоль укатанной дороги и щелкал себя по джинсам свернутой авоськой. Мелькнул в проулке велосипедист на трехколесном сооружении, громко продребезжал по щебенке – и снова тишина.

Далеко впереди открылась калитка. Кто-то вышел, постоял нерешительно и шагнул на тропинку. Матвей сощурился, пытаясь разглядеть против света. Девушка? Нет, скорее девчонка, высокая и нескладная. В клетчатой рубахе, завязанной над впалым животом. Короткие шорты открывают по-весеннему бледные ноги. Некрасивая, оценил Матвей. Слишком большой рот, высокий лоб, белесые брови и ресницы, блеклые прямые волосы.

Девчонка переступила и небрежно облокотилась на калитку, выставив бедро. Блеснули глаза из-под челки – медово-рыжие. Матвей остановился.

– Это вы к учителю Роману приехали? – нахально спросила девчонка.

– Быстро у вас распространяются новости. Доброе утро.

– Ага. В магазин? Давай провожу.

– Ну, давай. Как тебя зовут?

– Рита.

Глава 12

Ветер надувал рекламные растяжки и гнал по мостовой мусор. Быстро темнело – собиралась гроза. Машины сбивались в стаи на перекрестках и раздраженно гудели. «Лендер» двигался молча, лишь раз пуганув нерешительную малолитражку.

Ник придержал на коленях учебник по истории и провел языком по сухим губам.

Полыхнуло небо на востоке. Ударили первые тяжелые капли, и сразу мир за стеклом исказился, размытый потоками воды. Спустя пару мгновений докатился гром.

Ник не выдержал и снова открыл учебник. Сразу под обложкой была вложена фотокопия газетной страницы. Спасибо девушке из читального зала, сам бы не заметил крохотную заметку. В слабом освещении салона выхватил отдельные слова: «От лица Генерального штаба Управления Регистрации… соболезнования семьям и близким погибших… Арефского мятежа… майор Артур Павел Гориславский…»

Значит, Гориславский мог приехать на озеро Белхе, чтобы встретиться с сослуживцем Родиславом Яровым. И его сыном. Наверное, это удобно: проверяющий под видом друга семьи.

Ник переложил заметку, теперь сверху оказались копии журнальных страниц. Они получились контрастнее, можно разобрать текст: «…ни один из родителей, подчеркиваю, ни один не давал согласия на подобные исследования. Их просто не удосужились поставить в известность, что ребенок попал в “группу риска”. Так следует ли считать проект “Идентификация” направленным…»

За мутным от дождевых потоков стеклом мигнул светофор. Еще раз. Ник закусил губу, вспомнив: узкий коридор между бетонными стенами, пульсирует свет. Понятно теперь, зачем его ребенком водили в «Научно-исследовательский центр медицины и биологии Управления регистрации и контроля». А сейчас? Что на самом деле проверял Борис?

Машина тронулась, Ника мягко вдавило в сиденье.

Вспомнилось: «…методики, позволяющие обходиться без Псов?», «…стабильный результат пока не получен».

А нестабильный?

Если это правда, лучше сразу на ликвидацию. В психушку он больше не пойдет. Лежать, пускать слюни и дебильно улыбаться, как белобрысый Янек, – ну уж нет!

«Лендер» сбросил скорость. Наплывала из сумерек темная громада, высвеченная по верху пунктирной линией огней. Ворота разошлись, и машина въехала во двор. Колеса с хрустом давили гравий.

Окна светились на первом этаже и на втором, в кабинете Георга.

Но если это правда, зачем бы дед брал его в дом? Бывший член партии «За права человека»!

– Дать зонт? Или пойдешь через гараж?

Ник повернулся и увидел, что Леон наблюдает за ним в зеркало заднего вида.

– Не нужно. Добегу.

До крыльца три шага, но мундир мгновенно намок, стоило выскочить под ливень.

В холле пахло свежей выпечкой – во время дождя Александрина всегда заводила стряпню. Доносилась музыка: быстрый перебор струн и тихие фортепьянные аккорды. С того дня, как погиб Алейстернов, домоправительница редко ставила другие кассеты.

Если это правда, то нужно будет сказать Тане… Ник представил, как исказится ее лицо. Нет, лучше ничего не говорить. Просто исчезнуть, сейчас, пока все не зашло слишком далеко.

Он поднялся на второй этаж. Дверь в кабинет была распахнута.

– Мик? Наконец-то! Что так долго? Голодный?

– Нет.

– Тогда ужин подождет. Быстренько переодевайся – не хватало еще заболеть! – а потом я тебе такого красавца покажу. – Дед прищелкнул языком. – «Беркут-два». Калибр восемнадцать. Ствол сто двадцать миллиметров.

Ник кивнул, вглядываясь в оживленное лицо деда.

– Да, я сейчас.

Пристраивая мокрый мундир на вешалку, подумал снова: но если это правда – Георгу Леборовски было бы проще считать внука погибшим.

– Мик! Ты скоро?

– Иду!

Дед обхватил за плечи и повел вниз.

– Кстати, я разговаривал по поводу Глеймирова с Феоктистовым из Совета по образованию.

Черт, он совсем забыл про Гвоздя!

– Плохо дело. Твой приятель избил кого-то из «золотой молодежи». Высокопоставленный папаша все телефоны оборвал, требует покарать сурово.

– И ничего нельзя сделать? Ну не верю я, что Денис просто так врезал по роже. Наверняка сами прицепились.

Дед остановился перед железной дверью и загремел ключами.

– Это уже никого не волнует. Свет включи.

В подвале было прохладно, Ник провел ладонью по предплечью, стирая мурашки.

– Единственное, чем я могу помочь, – это дать Глеймирову возможность выбрать другое училище. Секунду. – Дед открыл щиток. Прощелкали кнопки. – Там, где и образование получше, и профессия престижнее.

– Спасибо.

Сигнализация моргнула зеленым. Ник потянул на себя стальную дверь. Пахнуло сухим, теплым воздухом – в тире поддерживался температурный режим. Дед отпер последнюю решетку.

– Ну, каков?

«Беркут-2» лежал на отдельном столике, рядом стояла коробка с патронами.

– Нравится? Отличная балансировка. Хорошая кучность при одиночной и при автоматической стрельбе. Прицельная дальность – двадцать пять метров. Магазин на двадцать патронов.

– Я знаю. Я из первого стрелял, у Костяна был. На блокпосту.

– Тогда заряжай. Оценишь разницу.

– Одиночная стрельба?

– Да.

Дед щелкнул переключателем, выкидывая мишень.

Второй «Беркут» показался чуть тяжелее. Толкнуло отдачей, еще раз. «Шестерка», «Семерка».

– Ничего, пристреляешься.

Ник осторожно расслабил руку, едва заметно повел плечом.

«Семерка». «Шестерка».

– Что с тобой, Мик? – с недовольством в голосе спросил дед.

Поехала на позицию новая мишень. Она перекрыла на мгновение боковую лампу, мигнул свет. Ник зажмурился: вспышка – высвечены бетонные стены, пульсирует коридор.

– Микаэль?

Ник осторожно положил «Беркут».

– Скажите, а вам не страшно?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, оставаться со мной в закрытой комнате, полной оружия.

– Не понимаю, о чем ты.

– Говорят, инициацию может спровоцировать даже столовый нож, неудачно попавший под руку.

– Какую инициацию, Мик? Что с тобой? Ты не заболел? – Дед тронул лоб тыльной стороной ладони. – Бледный какой-то.

– Я был сегодня в библиотеке. И попросил заодно материалы по проекту «Идентификация». Помните? В досье на Дёмина.

Дед нахмурился.

– Там одной строчкой. Проект, номер и… совпадение или вероятность, как я понял. Вы пытались вычислить про́клятых, а л-рей – это комплекс проклятий. Я тоже в этих списках.

– Интересно, – медленно произнес дед. – На основании чего ты сделал такой вывод?

Ник снова взял «Беркут».

– Во-первых, я родился в тот год, который попал под проект.

Медленный выдох. Прицелиться. «Девятка».

– Во-вторых, я кое-что вспомнил. Я бывал в медцентре УРКа раньше. В-третьих, то обследование, которое делал Борис… Я до сих пор в проекте.

«Восьмерка». Плохо.

– Вот как, – голос деда звучал сухо. – Мог бы и раньше порадовать старика, мол, подействовали таблеточки, память возвращается. Да и вообще… не бегать по библиотекам, а спросить прямо.

Выстрел. Еще один. Кисть занемела – расслабить!

– Тридцать четыре, – сосчитал дед. – Добей уж серию.

Ник стиснул зубы. «Семерка». Так, спокойно! Плавное движение, на выдохе… Заложило уши, пришлось сглотнуть.

– Восемьдесят семь.

Рука упала вдоль тела. Дед забрал у него «Беркут» и зарядил.

– Ну-ка…

Выстрелы – короткие тире.

– Тридцать четыре из пятидесяти. Старею.

Сменились мишени. От контраста черного и белого резало глаза.

– Давай так: выстрел в левую, два в правую, два в левую, один в правую и повторить. Сможешь? Не на серию, а примериться.

Ник кивнул.

– Начали!

Вдох-выдох, плавное движение. Пули рвут бумагу.

Ник положил «Беркут». Стукнуло железо по железу.

– Хватит.

– Ну, хватит так хватит, – согласился дед. – Передохни.

Морщась, Ник растер пальцы.

– Сядь.

Погасла большая часть ламп. Мишени спрятались в тени, высветился привинченный к стене столик. Дед откинулся на спинку стула и посмотрел на Ника.

– Не знаю, какие именно статьи ты читал, но, полагаю, вранья в них предостаточно. Знаешь, как пишут? Где-то услышал, но не дослушал, а что не сказали, сам придумал. Я действительно работал на проекте в первые его годы, и, уверяю, мы не пытались объять необъятное. Было развернуто четыре подпроекта: «Идентификация-один» – л-рей, «двойка» – энерговампиры, «тройка» – оборотни, четвертый – зеркало. Экспериментальные годы привязали к л-рею, вычислили по его предшественнику. Первичное просеивание осуществлялось в роддомах. Потом отбирались по другим параметрам. Работало несколько групп, каждая по своей методике. Кто из них прав – скоро узнаем.

– Когда пройдет инициация.

– Совершенно верно. По сути, «Идентификация» – просто красивое название. Набирается эмпирический материал, который будет использоваться на следующих итерациях. Пока же за подростками присматривает УРК. До окончания контрольного срока никто не может сказать, есть проклятие или нет.

– С Дёминым вы ошиблись? Восемьдесят три процента – это что, совпадение по критериям?

– Расчетная вероятность. Ты ожидал, что будет сто? Уверяю, за семьдесят – уже хороший показатель.

Ник переплел и стиснул пальцы. Дед рассматривал его из-под бровей – внимательно и отстраненно, точь-в-точь как на комиссии в детдоме.

– Ну и в какую категорию зачислили меня? – спросил Ник. Голос, к его удивлению, прозвучал спокойно. – Идентификация точка сколько?

Дед усмехнулся.

– Уже три года, как твоя папка похоронена в архивах. Догадываешься почему?

– Потому что я считался погибшим?

– Нет. Ты считался пропавшим без вести. Помнишь, я говорил, что ты должен был выжить? Тебя очень сложно убить, мальчик мой. Практически невозможно.

У Ника тоненько зазвенело в ушах. Он сглотнул.

– «Идентификация-один».

– Совершенно верно.

– Л-рей.

– Да. Если бы не Дёмин.

– Вероятность? – отрывисто спросил Ник.

– Восемьдесят три процента. Вот такое совпадение.

В ушах все еще звенело. Ник осторожно качнул головой.

– Cum feriunt unum, non unum fulmina terrent. Но зачем?

– Что ты имеешь в виду? Насколько я знаю, это переводится как: «Молния поражает одного, а пугает многих».

– Зачем еще другие? Л-рей может быть только один.

– Кто ж знает! Запас на непредвиденный случай. Жребий, и Псы взяли того, кто был ближе.

– Значит, не окажись я в Арефе…

– Микаэль, это только предположение. Нам неизвестно, каким образом Псы ищут л-рея.

– А по каким критериям нас выбрали вы?

Дед достал коробку с патронами и придвинул ее вместе с «Беркутом» Нику – заряжать.

– Ну, во-первых, ты мальчик. Ни одного л-рея-девочки история пока не знала. Во-вторых… Знаешь такое выражение: «родиться в рубашке»? На самом деле рубашка – это плодная оболочка. Обычно она разрывается самопроизвольно, но в редких случаях остается целой. Дышать в ней невозможно, и если ребенку не помогут, то он умрет. Понимаешь, это изначальный тест на живучесть. Какие-то параметры отслеживались по первым часам, какие-то – дням. Я уже не помню, да и не медик все-таки.

Ник положил заряженный «Беркут» на стол.

– А забавно бы получилось. Внук Георга Леборовски – л-рей. Вы же тогда состояли в партии? «За права человека».

– Состоял.

– А если с про́клятого можно снять проклятие и он будет как все, значит, он тоже человек. Интересно, вы бы меня сейчас ненавидели так же, как Дёмина?

У деда удивленно приподнялись брови.

– Ну что ты, Микаэль! Ненависть – это категория личных отношений. А л-рей… Просто функция. Кстати, после инициации он перестает быть тем, кем был когда-то. По сути его жизнь заканчивается.

– По факту тоже. Они ведь рано умирают? Если не сходят с ума.

– Ты так говоришь, будто ранняя смерть оправдывает все. В том числе подлость, глупость или безответственность. А сколько подростков погибает от паленой водки или в драке? От желания доказать, что они правы, а взрослые выдумали правила исключительно им назло? На фоне общей статистики смерть л-рея – один из тысяч и тысяч случаев.

– Но л-рей умирает не просто так!

– Ах да, ореол героизма… Помнишь про елку и неободранную жопу? Вот, собственно, все оттуда. Желание выглядеть красиво. Мол, мальчик осознанно спасает. В действительности же это физиология, сходная по симптомам с наркоманией. Л-рей вынужден снимать хотя бы одно проклятие в полнолуние, иначе – ломка.

Дед поднялся.

– Продолжим? По движущейся мишени.

Вспыхнул свет.

Ник зажмурился. Две секунды – столько он отвел себе, прежде чем открыть глаза.

– Продолжим.

Встал на позицию.

– Только еще вопрос: вам было страшно, что им окажусь я?

Дед включил механизм. Появилась первая мишень.

– Конечно. И не только мне, но и твоему отцу. А вот Марина ничего не знала.

– Странно…

– Почему? Мы решили ее не беспокоить.

Ник выстрелил – очень плохо.

– Я не о том. Мама и Денек сгорели в автобусе, а я выжил, но л-реем не стал. Понимаете? Я выжил авансом, но ничем за это не заплатил.

Он ловил на мушку вторую мишень, чувствуя внимательный взгляд деда.

– Потерянной памятью. Здоровьем. Расшатанными нервами. Тебе этого мало? – спросил Георг.

Снова толкнуло отдачей, но теперь пуля легла ближе к центру.

– Скажите, а другие проверки, кроме медицинских, были?

– Конечно. Все изучалось: характеристики из школы, контрольные работы, сочинения, библиотечная карточка, табели. Всё!

Ник выстрелил дважды, зацепив одну мишень в последний момент и выбив следующую сразу после ее появления.

– А на живучесть? Не было тестов? Я рассказывал, как меня чуть не сбила машина.

– Микаэль!

Мишень уехала, невредимая. Ник повернулся к деду.

– Я как вспомнил, все крутил это в голове. Было лето. Жарко. Сухо, трава желтая и шлак горячий. Машина на меня – вот так, – Ник показал раскрытой ладонью. – У нее значок на капоте, эмблема: чайка наискось. Ну, «Олжанка». Чистенькая, слегка запыленная. А номера замазаны грязью. Ни одной цифры не разобрать.

– Ты понимаешь, что говоришь?!

– Естественно.

– Он помнит, что шлак был горячий! Дождь мог пройти за несколько часов до того, а при хорошем солнце… Мик! Неужели ты считаешь, что я такое чудовище? Ты мой внук. Я курировал этот проект. Твой отец… – Дед сморщился и махнул рукой. – В конце концов, если б такую проверку действительно сочли необходимой, ее бы провели аккуратно. В медцентре, под наблюдением врачей, с соблюдением всех предосторожностей.

– Это повлияло бы на чистоту эксперимента, – перебил Ник. – Если наготове врач, то какой же это риск для жизни?

Дед смотрел на него с жалостью.

– Господи, мальчик, откуда у тебя в голове такие идеи?

Ник стоял, опустив руку с «Беркутом». Слышно было, как проехала еще одна мишень.

– Вы никогда не спрашивали, убивал я или нет.

– Потому что знаю, – спокойно ответил дед. – Ты убивал.

– Вас это не шокирует?

– А должно? Я всю войну прошел. Думаешь, не видел пацанов с винтовками?

– Тогда что вас удивляет сейчас?

Дед помолчал, разглядывая его.

– Знаешь, иди-ка ты ужинать и спать. Поздно, а тебе завтра в гимназию. Меня не жди, мне нужно еще поработать.

– Да, конечно. – Ник положил «Беркут» на стол, забыв поставить на предохранитель.

– Господи, – сказал Роман и выронил нож; тот глухо стукнул о жестяное дно. – Если ты есть, то почему допускаешь такое?

Юджин отряхнул с рук чешую и полез в ведро, доставать нож. Капли срывались с заточенного лезвия.

– Это спрашивает каждая мать, узнав, что ее ребенок про́клятый.

Некоторое время они чистили рыбу молча. В малиннике разгорался кошачий конфликт, трещали ветки. Караси еще шлепали хвостами. Сверкали брызги и серебристые чешуйки – день обещал быть теплым, и солнце уже сейчас растолкало реденькие облачка.

– Знаешь, когда Валька ушел, многие ребята ему завидовали, – сказал Роман. – Ну, оно понятно: война только закончилась, а повоевать у них не получилось. Тянуло на подвиги.

– А Валька плакал, – вспомнил Юджин отчаянный мальчишеский крик: «Не отдавай меня! Не отдавай!»

…Валька бился и цеплялся за руки мертвой хваткой. Роман пытался удержать ему голову, того и гляди, хлестнется мальчишка затылком о подлокотник дивана. У офицера УРКа подергивался на лице шрам.

Вбежала медсестра Лина со шприцем наготове. От страха у нее косили глаза.

– Юджин! Не отдавай!

Губы у Вальки посинели, и сквозь гримасу ужаса Юджин узнал то, блокадное лицо умирающего от голода мальчишки.

– Лина! – крикнул Роман. – Что вы копаетесь?!

Медсестра – чудом – с первого раза попала в вену.

– Не отдавай! Скажи, чтобы они уехали!

Минут через двадцать Валька уснул. Лицо у него расслабилось, но стоило Юджину попытаться отнять руку – пальцы стиснули его запястье. Пришлось сесть на пол. Так в окно было видно крышу соседней дачи и лозунг на фронтоне: «…третьей годовщиной Победы!» А вот двор видно не было.

Там, во дворе, стояли Псы.

У Юджина мурашки побежали по спине, стоило об этом подумать.

– Ошибка исключается? – уточнил Роман.

Офицер кивнул. Он сидел за столом и рассеянно листал учебник по литературе. Возле локтя лежала фуражка, старая, армейская. Роман дошел до стены, круто развернулся и пошел обратно. Ступал он тихо, опасаясь разбудить Вальку.

– Студент? – негромко спросил офицер, и Юджин не сразу понял, что обращаются к нему.

Разлепил пересохшие губы.

– Нет пока. Поступать буду. Из-за блокады год потерял.

– Куда? Когда экзамены?

– Через полтора месяца. В педагогический, тут, в Сент-Невее.

– Совершеннолетний? Восемнадцать есть?

– Да.

Всхлипнул во сне Валька, и Юджин свободной рукой погладил его по плечу.

– У меня предложение, – сказал офицер. – Покатайся с нами первый месяц. К экзаменам можно и в дороге готовиться.

Юджин посмотрел на него с удивлением, перевел взгляд на Романа.

– Решать тебе, – ответил учитель.

– Один месяц. Пока мальчик не адаптируется. А потом мы позвоним в институт. Я уверен, нам пойдут навстречу. Наверняка есть какие-то льготы.

– Не надо, – сказал Юджин. Кисть под Валькиными пальцами занемела, пошевелил ею осторожно. – В институт звонить не надо. Я сам. Я поеду, да.

И все-таки не выдержал, спросил с отчаянием:

– А Псы, они все время будут?!

Тогда именно это пугало больше всего…

Юджин сказал:

– Потом Валька смирился. Принял, что он – л-рей. И да, ты прав, начал гордиться этим. Послевоенный мальчишка… Нам повезло с куратором от УРКа. Отставной офицер из разведчиков, на фронте приходилось работать с пацанами, которые почище взрослых в пекло лезли. Он и к Вальке соответственно относился. А я…

Даже сейчас вспоминать было жутко. Юджин достал папиросу, размял в пальцах.

– Думаешь, почему тебе не писал? Врать не хотел, а рассказать не мог.

Посыпался на траву табак из разорвавшейся гильзы.

– Меня предупреждали, что нельзя помогать с выбором. Но… представь, когда мальчишка смотрит на тебя вот такими глазищами и чуть не плачет. Легко промолчать? Не намекнуть хотя бы жестом? Я просто прикоснулся к одной из карточек. А Валька принял мою помощь. Мое решение.

Юджин поморщился: пахнуло на миг кровью, рвотой и потом.

– Он… Валька… пытался работать. Но не мог. Понимаешь, не мог закончить и не мог остановиться. Я думал, он умрет. Ну, а Валька потом винил меня. Мальчишка, сам понимаешь, они могут быть жестокими. После этого я никогда больше не пытался подсказывать л-реям. Они меня за это ненавидели. – Юджин помолчал и уточнил: – В том числе за это.

В малиннике дико завыли. Закачались ветки, казалось, там возится медведь. С треском вылетел рыжий котяра и махнул через грядки.

Чертыхнулся Роман.

– Я им половину улова отдаю, вот и прикормились. Первое время без Лидочки не хотелось одному дома, уходил на реку.

Он произнес это спокойно, но у Юджина защемило в груди.

– Кстати, ты не замечал, как твой Матвей иногда смотрит? Стылые такие глаза.

– Замечал, конечно.

– Не страшно?

Юджин, подумав, спросил:

– За кого?

Роман вогнал нож в доску и сбросил в таз выпотрошенного карася.

– Он спас многих и еще многих спасет. Тогда почему у него взгляд не спасителя, а убийцы?!

– Потому что он убийца и есть. Во всяком случае, Матвей так себя ощущает. Да и не он один… Через несколько месяцев, как Валька начал работать, ему плюнула в лицо женщина. Валька отказался спасти ее сына. Единственного. Муж у нее погиб на фронте. Родители при бомбежке. Никого больше не осталось.

Юджин достал новую папиросу.

– А как же УРК? – спросил Роман. – Не может оградить мальчишек?

– УРК… Видишь ли, л-реем нельзя управлять, но можно все время долбить по затылку: этого ты не спас, значит, ты его убил. Разговаривал я с одним майором… – Юджин выругался. – Эффективность, помнишь? Вот благие вроде бы намерения: освободить как можно больше детей. Но какие скотские методы!

– Ты тоже в этом участвуешь, – заметил Роман.

– Да. Но я уже говорил: предпочел быть рядом с мальчишками, делать то, что могу, чем… Я не л-рей, меня можно и устранить.

– Так все серьезно?

– А ты думал.

Юджин потер мокрой рукой грудь под рубашкой.

– Прихватывает? – понимающе спросил Роман. – Штормовка вон, в кармане возьми.

– Обойдусь! – буркнул Юджин, и бывший учитель улыбнулся:

– Набрался ты от своих мальчишек.

– От них наберешься. Это у тебя что-то Матвей притих, а так ведь ежик ежиком.

Роман постучал по доске ножом, стряхивая чешую.

– Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Знаешь, в УРКе отличные мужики есть. Оперсостав, группы захвата. Для них-то бронежилеты не придуманы, и ничего, работают. Или следователь за столом сидит, бумажки перебирает. А через стол, в этом же кабинетике, – про́клятый. Может, вампир, а может – зеркало, и как хлестанет в ответ. Но предложи им пойти против системы… – Юджин покачал головой.

Роман вытащил последнюю рыбину – щуку со снулыми глазами.

– Есть старая легенда о мальчике по имени Иволга, – вспомнил Юджин. – Считается, что в ней сохранилось наиболее достоверное описание посвящения л-рея.

Бывший учитель глянул вопросительно:

– А что, требуется особая церемония?

– Конечно, куда же без нее. Просто сейчас нового л-рея представляют сенату, а тогда… Мальчика выводили на помост у королевского дворца. Раздевали, бросали в огонь старую одежду, и кто-нибудь из облеченных властью зачитывал формулу отречения. Примерно так: Псы пойдут впереди тебя, вынюхивая про́клятых и ставя печать. Псова отметина продержится только одно полнолуние, не успеешь снять – так никто и никогда не сможет, и Псы больше не почуют. Твоя судьба отныне – дорога, из города в город, полнолуние за полнолунием. Перед тобой откроются все ворота и границы. Ты больше не подданный короля, у тебя нет рода, и твое имя скоро забудут. Отныне ты – л-рей.

Помолчали. Потом Юджин с горечью сказал:

– По большому счету, ничего не изменилось. Что тех, что этих – просто лишают имени и вычеркивают. Заранее. Понимаешь, Роман? Вся наша история, достижения, премии за гуманизм… Но если нужно предать ребенка – его предадут так же, как сто, двести лет назад.

Учитель вытер руки старым полотенцем и сам потянулся к штормовке. Достал из кармана тубус с таблетками. Спросил:

– А что там с Иволгой? Он был л-реем?

– Да нет, как раз наоборот. Жил-был мальчик, пел хорошо, потому и прозвище такое дали. Знатного роду, но не из первых. Папа, мама, сестры, братья. Все как у всех, пока однажды в город не пришли Псы. Мальчик оказался про́клятым. Один из семерых, а семеро – много для л-рея. Страшно и больно. Всю ночь л-рей раскладывал карты, выбирая. Тасовал колоду, выкидывая на стол картинки. Кого убить? Тогда резерваций не существовало. Кого спасти? Вампира, оборотня? Или мальчика Иволгу? Мальчика, который никому не причинит вреда. Никому, кроме…

Юджин запнулся и привстал, заглядывая через забор.

– Ты погляди-ка.

Матвей небрежно помахивал авоськой с хлебом. Справа от него шагала девчонка – голые руки, голые коленки, голый живот под завязанной узлом рубашкой. Она была похожа на только-только оперившегося аистенка, уже самоуверенная, но еще неуклюжая.

Возле калитки парочка задержалась. Матвей несколько раз кивнул, и девчонка пошла дальше, покачивая попкой в коротко обрезанных шортах.

– М-да, – сказал Роман.

Глава 13

Над Королевским садом плыла связка шаров. Против солнца шары казались черными, и смотреть на них было неприятно.

– Привет, – сказал Ник, усаживаясь на землю.

Тут же нарисовался Карась, шепнул:

– Вроде чисто.

– Вроде или чисто? – скандальным голосом переспросил Гвоздь и скомандовал: – Брысь.

Обиженный Карась исчез за кустами. Там шумел фонтан, носились дети, гуляли девушки. Проскрипела колесами тележка мороженщицы.

– Сбежал? – спросил Ник, разглядывая опухшую физиономию Гвоздя. Поперек брови у того шла глубокая ссадина, левый глаз был подбит, на губах подживали струпья.

– А че, увольнительную надо было подождать?

– Не помешало бы. Какого черта, Денис?

– Это ты про драку?

Гвоздь перевернулся на бок и подпер голову кулаком.

– Смотрю я на тебя, Немой, и удивляюсь. Вроде умный парень. А иногда такой дурак дураком, что охренеть можно. Ты два и два сложить не пробовал?

– Драки не было, – утвердительно сказал Ник.

– Не, в каком-то смысле, конечно, была. Слушай, глубоко философский вопрос! Когда тебе десять раз по роже, а ты в ответ ни разу, считается это дракой?

Гвоздь плюнул, целясь в серединку ромашки. Промахнулся.

– Ладно, Зареченский, слушай сюда…

Ник слушал, и ему было противно до тошноты. Запульсировала боль в виске, придавил ее пальцем.

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросил он, когда Денис закончил. – Не боишься, что тебя как Алейстернова?

Гвоздь лег на спину. Шары все висели в небе, их никак не мог прибрать ветер.

– Боюсь. Ну и что? Думаешь, я ради тебя это делаю? Твоей благородной голубой крови? Облезешь. Они, твари, меня на полу растянули и бутылку в горло… – У Дениса перекатились желваки. – Я ж для них быдло, крыса приютская. Два трупа вокруг тебя одного, не многовато ли? А так куда дешевле: по морде – и готово, молчать буду в тряпочку. Суки! Я для себя это делаю, понял?

Ник кивнул. Протянул руку:

– Еще увидимся.

– Бывайте здоровы.

На скамейке за кустами сидел Карась и вертел башкой. Разговор он слышать не мог и сейчас уставился на Ника со жгучим любопытством.

– А чего?..

– До завтра.

Ник шел через сад, придерживая мундир на плече. Солнце падало сквозь листву и скользило по лицу теплыми бликами. От его прикосновения боль в виске становилась глуше. Прояснилось в голове, тяжелой после бессонной ночи.

На Малой Купеческой мигали светофоры и гудели машины, притормаживая на перекрестках. Солнце отражалось в витринах. Пялились из-за стекол манекены, в удивлении разведя руки. Звонили колокольчики, подвешенные над дверьми. Ветер трепал полосатые маркизы.

Ник свернул к стоянке возле торгового центра. Машин тут было – не протолкнуться, но «Лендер» успел занять удобное место сразу на въезде. Леон вышел, чтобы открыть дверцу. Ник швырнул в прохладную глубину салона сумку и выпрямился.

– Я не поеду. Потом доберусь сам.

– Но господин Георг приказал…

– Господин Георг мне никаких приказаний не отдавал.

– Я должен доставить вас домой.

– Сожалею.

Ник повернулся, чтобы уйти, но Леон схватил его за локоть.

– Я всегда выполняю распоряжения господина Леборовски. Пожалуйста, проследуйте в машину.

Держал он аккуратно, но крепко. Профессионально. Ник в упор глянул на шофера и негромко сказал:

– Не стоит так делать. Иначе я закричу, и нами заинтересуется вон тот полицейский.

Леон метнулся взглядом в сторону торгового центра.

– Да, именно тот, на ступеньках. Как вы ему объясните? Дед будет очень рад, когда ему позвонят из полиции.

Шофер повернулся, загораживая Ника от толпы.

– Хорошо, – сказал Леон с досадой. – Давайте свяжемся с господином Леборовски, он отменит свое распоряжение, и вы пойдете гулять.

Ник подумал пару секунд.

– Не вижу в этом смысла. Уберите руки!

Помедлив, Леон разжал пальцы.

– Я немедленно сообщу хозяину.

– Ваше право.

В нескольких шагах от стоянки Ник нырнул под арку. Через дворы-колодцы, закрытые от чужих машин воротами и шлагбаумами, он вышел на Подрядческую, а оттуда наугад в переулок. Здесь асфальт был расчерчен «классиками» и девчонка прыгала с клетки на клетку. Возле магазина разгружали машину, таскали деревянные лотки с хлебом. Из булочной вышла женщина с полной сумкой, пересекла дорогу, собираясь свернуть во двор. Пахнуло – сладковато, но с горчинкой, точно в охапку полевых цветов затесалась полынь.

Ник остановился.

…Мама обняла перед уходом. На ней шерстяное красное платье. Слышен голос отца, торопит, родители опаздывают в театр. Вечер в одиночестве. Но можно читать допоздна и выключить свет, только когда щелкнет замок…

– Извините.

Ник догнал женщину, та глянула настороженно, но смягчилась, увидев приличного мальчика в форме.

– Странный вопрос, я понимаю, но вы бы не могли сказать, как называются ваши духи?

– Нравятся? – Женщина улыбнулась. – Девушке хочешь подарить? Но это взрослый аромат.

– Нет, маме, – соврал Ник, и защемило под ребрами. Теперь, когда помнил прикосновение ее рук, все было иначе. Еще бы увидеть лицо!

– «Серебро полесья». Но его трудно найти.

– Почему?

– Наверное, стали немодными.

Женщина ушла.

– Спасибо, – запоздало сказал ей вслед Ник.

Проходные дворы сменялись проулками и гулкими арочными переходами. Вздыбились, помаячили в небе и исчезли высокие шеи кранов Малого порта. Долго тянулись вереницей старые доходные дома с облупившимися стенами. Они плотно стискивались боками, и в конце концов Ник догадался пройти насквозь через черный ход и парадную. Перед ним открылся канал, такой узкий, что солнце в него почти не попадало. У парапета стоял мужчина в брезентовой куртке. Сгорбившись, он держал удочку и отрешенно смотрел на поплавок.

Ник пошел вдоль канала. Тяжелая сизая вода ворочалась между каменными берегами. Колыхались клубки спутанных водорослей. Было зябко в тени, пришлось надеть мундир.

Думская площадь распахнулась неожиданно. Здесь было не так многолюдно, как на Дворцовой, но тоже подъезжали туристические автобусы. Группа мужчин с серьезными лицами фотографировались у подножия памятника королю Павлу с сенаторами.

Ник прошел через толпу и оказался на Бастионной набережной. Гулко хлопали флаги на фасаде дворца Ледашевских. Блеснула в лучах табличка: «Городской совет…»

Вестибюль перегораживала стойка, за которой маячило двое парней в серых костюмах.

– Добрый день, – подошел Ник. – Мне нужно видеть господина Георга Станислава Леборовски. Я его внук, Микаэль Яров.

Охранник снял трубку телефона.

Пока он разговаривал, Ник наглухо застегнул мундир. Медные пуговицы холодили пальцы.

– Ожидайте, за вами спустятся.

Через несколько минут по лестнице сбежал то ли адъютант, то ли секретарь.

– Пожалуйте за мной, господин Яров.

Он проводил до двери, а сам остался в приемной.

Ник шагнул в дедов кабинет – очень длинный, похожий на парадный зал. В конце его висел королевский портрет под флагом Федерации. Стол был как взлетная полоса, сверкал полированной поверхностью.

– Нам нужно поговорить. – Голос Ника отразился от высокого потолка с лепниной. – Вы мне не все рассказали.

Дед толкнул неприметную дверь в стене. За ней открылась комната с креслами вокруг низенького столика. Окна там были задернуты портьерами, и в зеленоватом сумраке приглушенно горела лампа под матовым абажуром.

– Проходи. Есть хочешь? Могу попросить чаю с бутербродами.

– Нет, спасибо.

Дед задержался у порога, он что-то делал, загородив спиной. Раздался щелчок, и комнату наполнил тихий, почти незаметный гул.

– Да ты садись, – обернулся Георг. – Теперь можно говорить свободно.

Ник опустился в кресло. Дед устроился напротив. Молчал, разглядывая внука. Ник молчал тоже. Он всю дорогу готовился к этому разговору, а сейчас не мог задать вопрос правильно. Тронул настольную лампу – шар оказался едва теплым.

– Скажите, зачем я вам нужен?

У деда приподнялась бровь.

– Поясни, будь добр.

Шероховатое стекло под пальцами медленно нагревалось.

– Вокруг меня что-то происходит, – произнес Ник. – Я хочу знать, что именно и какова конечная цель.

– Звучит расплывчато.

– Пожалуйста, давайте не будем играть словами. – Ник убрал руку от лампы, метнулась тень по столу. – Вы же меня поняли.

– Да, Микаэль, – дед усмехнулся, – я просчитался. Ты оказался умнее, чем я предполагал. Наверное, в этом заслуга Арефского мятежа. Но даже такого умного мальчика можно обмануть, и я бы с легкостью это сделал. Если бы не две вещи. Во-первых, Ареф изменил тебя в нужную сторону. Ты способен не только понять, но и выполнить. А во-вторых, ты мой внук.

Ник молчал, он не видел смысла повторять свой вопрос.

– Даже не знаю, с чего начать. – Георг помассировал переносицу, на которой остался след от очков. – Попробуем так: в рамках проекта «Идентификация-один» есть еще подпроект. Неофициальный. Засекреченный. В разное время в нем участвовало не больше десятка человек, в том числе твой отец.

«И Артур Гориславский», – подумал Ник.

– Родислав, конечно, не предполагал, что сын окажется в сфере его профессиональных интересов. Но даже тогда он согласился, что лучше следовать разработанному плану. Согласно этому плану, ты должен был узнать все намного позже. Это очень серьезно, Микаэль.

– Придется рискнуть и рассказать мне сейчас.

Ник сжал кулак, впиваясь ногтями в ладонь, – иначе бы выдержать взгляд Георга не получилось.

– Ты прав. Поэтому продолжим. Первый этап твоей подготовки состоял из теоретического курса.

– Л-рей – тормоз прогресса, символ неободранной задницы и так далее, и так далее. Я усвоил.

– Но не в полном объеме. Я только поверхностно затронул социальную сферу, юриспруденцию, политику, экономику. И мы совсем не говорили о том, как изменилась роль л-рея в современном обществе. Прирост населения обеспечил нам и прирост носителей синдрома стихийной мутации. Войны, пограничные конфликты, так называемые горячие точки – все это стимулирует инициацию. Сегодня необходимы другие методы регулирования численности про́клятых. И как минимум необходимо заставить л-рея быть в системе, а не вне ее. Решать общие задачи. Ты меня понимаешь?

Ник кивнул.

– Но как это сделать? Обычные силовые методы не действуют, Псы не позволяют. Шантаж не дает результатов: навязанный выбор л-рей не приемлет. Знаешь, еще до войны проводился интересный эксперимент: за л-реем была установлена гласная слежка. Кроме традиционного спутника, который обычно следует с ним, несколько офицеров УРКа постоянно и неусыпно, сменяя друг друга… Нет, л-рея не трогали, не пытались вмешиваться в его решения, просто отслеживали каждый шаг и каждое слово. Вскоре эффективность его работы существенно снизилась.

Ладонь саднило. Ник осторожно разжал кулак.

– Поэтому вы планировали найти л-рея заранее и заняться его воспитанием?

– Увы, это было бы затратное, но безуспешное мероприятие. В первый же год л-рей меняется до неузнаваемости. Ломается психика, рвутся старые связи – даже кровные, мать и сын. Искажается восприятие мира, других людей. По сути, л-рей перестает быть человеком. Его нельзя убедить и практически невозможно контролировать. Итого: относительная результативность работы л-рея на сегодняшний день очень низкая, а проблем, прямых и косвенных, связанных с его существованием, – очень много.

Дед снова потер переносицу.

– Как ты думаешь, какая из традиций, связанных с л-реем, самая незыблемая?

Ник ответил наугад:

– Его свобода?

– Не разочаровывай меня, – поморщился дед. – Свобода – это следствие, я только что говорил об этом. Сейчас же я спрашиваю о традиции, Микаэль. То, что было обусловлено необходимостью раньше, а теперь все принимают как должное. Ну же, вспомни историю. Попытайся представить л-рея, который выполнял свою миссию триста лет назад.

– Я не знаю.

– Мне очень жаль. А вот если бы этот разговор состоялся позже, ты бы смог догадаться. Кстати, помнишь, мы говорили о партии «За права человека»? Тогда ты спросил, что является краеугольным камнем системы. Теперь ты понял?

– Л-рей?

– Именно он.

– Но при чем тут я?! Псы выбрали Дёмина!

Дед поднялся. Прошелся по комнате и остановился рядом с Ником. Положил руку ему на плечо.

– Да, выбрали его. А ведь все могло оказаться намного сложнее. Для меня. Для твоего отца.

Ник хотел обернуться, но мышцы свело судорогой под дедовой рукой.

– При другом раскладе, Микаэль, ты стал бы л-реем. А Дёмин… Матвей Дёмин как твое отражение – тем единственным, кто смог бы тебя убить.

Ладонь поднялась с плеча и коснулась щеки.

– Посмотри на меня. Пожалуйста, Мик.

Ник запрокинул голову. Через боль – даже в глазах потемнело.

– Никто, даже Псы, не сможет помешать тебе. Бомба не понадобится. Достаточно будет обычного пистолета. Это ли не повод пересмотреть традиции?

Здесь все время пахло горячей полынью. И Олины губы тоже, казалось, имели горьковатый привкус травяного сока. Это сводило Юджина с ума. Хотелось пробовать их снова и снова.

В эти края они попали случайно – Вальке хотелось лета, воды и солнца. Мальчишка ныл, ругался и даже пытался договориться с Псами, чтобы те двинулись на юг. Неизвестно, послушались они или так легла дорога, но следующее полнолуние ждало в Кречи. Пока же оставалось три недели свободы.

– Тормози! – заорал Валька, когда справа от дороги увидел замок. Большая часть его была разрушена, но слева по фасаду поднимались леса.

Юджин свернул на обочину.

– Ты смотри, восстанавливают, – удивился он.

Здешние места прокалило войной до черной, выгоревшей земли, и было странно, что спустя всего четыре мирных года вспомнили про старый музей. Первыми на расчистку бросили студентов архитектурного института из Приастанья. Уставшие за длинную зиму, они попали в южные края – и ошалели. Непривычно жгучее солнце. Слишком яркое звездное небо. Огромное озеро с пенистым прибоем. Сытные по городским меркам деревенские закрома. Поздние костры, вокруг которых садились так тесно, что сталкивались локтями и прижимались бедрами. Обнаженные руки, голые ноги. Понятно, что романы вспыхивали быстрые и жаркие. Парни и девчонки почти не смыкали глаз, жадно добирая то, чего их лишила война и послевоенные годы.

Неожиданных гостей приняли радушно, хоть и несколько бестолково. Проработанная легенда, в которой Валька значился племянником, не пригодилась. Приехали хорошие люди? В работе помогают, компанию не портят? Ну и пусть живут!

Счастливый Валька купался в озере, объедался неспелой еще земляникой, лазал по лесам на верхотуру, презрительно пожимая плечами на девичьи остерегающие крики, и совал нос в каждую дырку, надеясь отыскать клад.

А Юджин… С одной стороны, все было здорово: настоящие каникулы, отличные ребята. С другой – он, тоже студент, пусть и заочник, чувствовал себя самозванцем.

Потом появилась Оля.

Ночей не стало. Пропали, сгинули, словно кто смял в кулаке часы от заката до рассвета. Едва загорелась первая звезда – и уже растаяла. Только память в ладонях – как прикасался к горячей коже. Боль в губах – и полынный привкус.

Отрезвили Валькины слова:

– Мы уезжаем.

Юджин сначала удивился повелительным ноткам в его голосе и только потом сообразил:

– Уезжаем? Зачем? Куда торопиться-то?

– Я так хочу, – отчеканил Валька. – Ты мой спутник. Ты должен выполнять мои распоряжения.

– Вот, значит, как. – Юджин задумчиво посмотрел на мальчишку.

Они были в одной из комнат разрушенного замка, пустой, куда еще не добрались ремонтные работы. Валька стоял на фоне кирпичной стены, исчерканной автоматными очередями. Вытянулся в струнку, глаза злые, лицо чужое.

Юджин присел на край оконного провала, рассеянно смахнул пыль со штанов.

– Валька, что случилось? Тебя кто-то обидел? Или узнали?

Л-рей приподнял руки и скрестил их у Юджина перед глазами: на левом запястье был старый ремешок от часов, на правом – грязный бинт.

– Я просто хочу уехать, – голос у него напряженно подрагивал. – Сегодня.

– Не понимаю, – пробормотал Юджин и вдруг догадался: – Из-за Ольки, да?

Валька сплюнул и желчно, с гадостной ухмылкой сказал:

– А че, сладко с ней травку мять? Если всем дает, может, и со мной покувыркается? Опыта наберусь!

Юджина смело с окна.

– Заткнись, сопляк!

Очень хотелось его ударить. Крикнуть: «Меня на месяц уговаривали, а прошел год! Я-то почему свою жизнь должен гробить?!» Валька изменился в лице, но не двинулся с места, так и стоял, касаясь лопатками стены с выбоинами от пуль.

… – Я не знаю, почему уехал с ним. По большому счету, мы не были друзьями: разница в возрасте, в интересах. В судьбе. Да и попробуй бок о бок вот так, день за днем, вроде и среди людей, а все равно как вдвоем на необитаемом острове. Осточертеет.

В доме было тихо. Матвей спал, впервые за эти дни спокойно. Уютно тикал пластмассовый будильник. Из приоткрытого окна доносился запах яблони, перебивая табачный дух, хотя Юджин курил больше обычного. Давно закипел и снова остыл чайник.

– С Олей-то у меня серьезно было.

Юджин потянул из пачки еще одну папиросу.

– Когда Вальки не стало, я вышел на больничное крыльцо и подумал: «Ну вот и все». Грех, конечно, но он тяжело умирал. Помню: раннее утро, парк под солнцем еще в дымке. Людей нет. Я стоял, и голова кружилась. Пустота и свобода.

Закурил, ловя огонек зажигалки – пальцы подрагивали.

– Димку я тогда один раз и видел, даже не думал про него. В общем-то… Не знаю, Роман. Красивые слова говорить, про честь, долг и прочее? Глупо как-то. Сказать, что не знал, куда приткнуться, тоже нельзя. В школу собирался, учительствовать.

– У тебя бы получилось, – кивнул Роман. – Заметно, что ты с мальчишкой занимаешься.

– Знал бы ты, как он брыкался поначалу! «Зачем, да не хочу, да не буду!» Но надо, это я как раз с Димкой понял. Чтобы им самим себя раньше времени не списывать. А Матвей – тот еще из гордости. Хочет, чтобы с ним считались. Его первое время за сопляка деревенского держали, он как это почуял, так закусил удила.

Юджин усмехнулся, ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. Слева в груди неприятно давило, стоило кашлянуть, и прихватывало сильнее.

– Аспирантуру мне предлагали. Даже глаза закрыли на мое «заочное». А я – сволочь неблагодарная! – своему руководителю чуть морду не набил. Сейчас уже не помню точную формулировку, но работа моя предполагаемая называлась бы что-то вроде: «Особенности обучения подростков с психическими проблемами на примере л-рея».

Роман усмехнулся.

– Так вот, про Димку… Забирали его без меня, я с Валькой в больнице сидел. А потом, уж не знаю, подстроено это было или случайно, но мы оказались в одном самолете. Меня в Центральный штаб вызвали, числился же в УРКе. А Димку собирались сенату представлять.

Юджин вспомнил мальчишку с круглыми от непонимания и восторга глазами. Страшненький тот был восторг, на отчаянии замешанный. В груди сдавило сильнее, пришлось приналечь на край стола.

– Что с тобой? – Роман начал вставать, Юджин поймал его за полу пиджака.

– Тихо!

– Подожди, я сейчас «Скорую»!..

– Стой, пацана мне разбудишь.

– Да какого!..

– Не кричи, – выдохнул Юджин. – У меня в сумке, в коридоре, в боковом кармане.

– На вот. – Роман трясущимися руками рвал упаковку таблеток.

– Мне твои конфетки…

Бывший учитель канул в темноту дверного проема. Юджин опустил веки, стараясь дышать медленно и осторожно.

К губам прижалась ладонь и втолкнула в рот таблетку. Перекатил ее под язык.

– А дом горел… – шепеляво прошептал Юджин и открыл глаза.

– Что? – напряженно спросил Роман.

– Мальчишка спит?

– Как камешек.

– Хорошо.

Во рту разливалась горечь, слегка приправленная сахаром.

– В больницу бы тебе, – сказал Роман.

– Схожу в городе, если все спокойно будет, – откликнулся Юджин. В груди еще болело, но терпимо. – Хотя сам знаю, что они мне скажут.

Роман снял очки. Глаза у него казались очень уставшими.

– Я чего боюсь, за рулем бы не прихватило, – признался Юджин. – Но у Матвея такой возраст, не бросишь.

– Замену тебе искать надо. Самому. А не кого начальники поставят.

«Надо», – мысленно согласился Юджин. Сказал:

– Давай еще чаю дернем, коль уж водки нельзя.

Вспыхнул синий огонь под днищем чайника.

– Мне нужно довести мальчишку. Происходит что-то странное, Роман, если не сказать хуже. – Юджин взял из пепельницы затухшую папиросу. Потянулся было к зажигалке, но отложил. – Ну, например, когда ты слышал или читал в последнее время что-нибудь хорошее про Матвея Дёмина, л-рея?

Роман задумался.

– Не вспоминай. Очень давно. А вот разоблачительные статьи и репортажи СМИ почему-то полюбили. Намекнуть, преувеличить, взглянуть на события под определенным углом. Если брать каждую заметку по отдельности, вроде бы ничего страшного. Но постепенно, накапливаясь, они складываются в определенную картину.

– Ты уверен?

– Абсолютно. И еще… Когда Псы только нашли Матвея, его дважды пытались убить. Может быть, рассчитывали, что в первое время л-рей менее защищен.

Роман смотрел растерянно.

– Все списали на фанатиков из партии «За права человека». Тогда ее только-только запретили, а среди них было достаточно недовольных «излишне либеральными» методами УРКа.

Юджин все-таки закурил.

Снова тени на потолке в спальне. Наслаиваются друг на друга. Бледнеют, когда луну загораживает облако.

Не уснуть – звучат в голове отрывки разговора.

… – Что мне собирался передать майор Алейстернов?

– Альберт хотел форсировать события, ему казалось, мы слишком затянули с подготовкой. Он собрал дополнительные материалы на Матвея Дёмина. Оставлять их в камере хранения было по меньшей мере безрассудно. Мы успели изъять, но предупредить Альберта – увы.

– Я хочу увидеть эти документы.

– Хорошо. Завтра тебя устроит? Я не храню их дома.

Ник посмотрел на деда и снова опустил глаза. Очень хотелось спросить, но он молчал…

Качаются тени. Смутные, бледно-серые. Нагрелась подушка под затылком.

… – Вы ждете, чтобы я решил сейчас?

– Конечно, нет, Микаэль. Я понимаю, тебе трудно просто осознать это.

Да. И спросить тоже трудно…

Уже два часа пополуночи. Отзвуки ударов затихают в деревянном корпусе. Сквозь дверной проем видно, как качается за стеклом маятник.

…Это похоже на игру в шахматы. Можно рискнуть, а можно построить комбинацию исподволь, двигая фигуру за фигурой.

– Денису Глеймирову должны вернуть «королевскую квоту».

На лице деда промелькнуло удивление, сменилось досадой.

– Микаэль! Мы говорим о серьезных вещах.

– Верните. Вы можете это сделать, я знаю.

Ногти снова впились в ладонь – выдержать взгляд, обязательно!

– Уверен? – интересуется дед.

– Да.

Короткое слово. Падает, точно свинцовая пулька. Уронить его легче, чем спросить…

Тихо в доме, но дед еще не ложился, Ник слышал шаги в коридоре.

Отчетливее стали тени – выкатилась из облаков луна. С тихими щелчками двигается минутная стрелка. Поскрипывает старый дом. Кто-то шуршит в саду.

Металлическое клацанье. Это повернулась ручка на двери, ведущей в коридор.

– Микаэль, ты спишь?

Георг пересек проходную комнату и встал на пороге.

– Нет.

Дед опустился на край постели. Шевельнул рукой, точно хотел коснуться одеяла, но передумал. Сцепил пальцы, обхватив колено.

– Я знаю, о чем ты хотел спросить. Если бы все случилось наоборот и на твоем месте оказался Дёмин, что было бы тогда. Правильно?

Ник кивнул.

Дед сидел, сгорбившись и приподняв плечи. В полумраке он походил на старую нахохленную птицу.

– Я очень люблю тебя, Мик. Ты единственный, кто у меня остался. Но если бы Псы выбрали иначе… – слышно было, как дед перевел дыхание, – вполне вероятно, что сейчас бы Матвей Дёмин читал твое досье. Вот так. Я мог бы соврать, Микаэль, но не хочу. В этом обманывать нельзя.

Шевелились на потолке тени.

– Прости, мальчик.

Дед все-таки протянул руку. От шерстяного обшлага пахнуло лекарствами: сердечными каплями и валерианой. Ник стиснул зубы.

Ладонь погладила волосы, коснулась щеки – и вздрогнула.

– Мик!

Отвернуться бы, спрятать мокрое лицо в подушку. Но Ник подался вперед и уткнулся лбом в дедово плечо.

– Иногда у нас нет выбора, Микаэль. Это наш долг. Наше служение Отечеству. Право и обязанность.

Она стояла напротив районного отделения УРКа и никак не могла заставить себя перейти улицу. Светофор уже несколько раз менял красный свет на зеленый, а Таня все ежилась на ветру у потрепанного стенда с газетами. Стекло помутнело, бумага пожелтела, и можно было разобрать только заголовки, набранные крупным шрифтом. Газеты висели прошлогодние. Тане очень хотелось вернуться в то время, когда еще ничего не случилось. Когда еще мог приехать л-рей и все исправить.

Вчера он позвонил.

Телефон надрывался на полочке возле двери. Таня сидела в своей комнате, закрыв уши ладонями, и твердила: «Меня нет дома. Меня вообще нет». Она сразу поняла, кто на другом конце провода.

Телефон умолк, но тут же зазвонил снова – слишком громко для пустой квартиры, и Таня поднялась.

В коридоре по углам лежали тени. Сумрачно поблескивало зеркало. В нем отразилось Танино лицо, бледное, с закушенной губой. Расширившиеся зрачки заняли почти всю радужку.

Надрывался звонок. Казалось, еще немного, и у старого телефона лопнет от натуги сердце.

Таня сняла трубку. Пластик сразу прилип к влажной ладони.

– Алло.

– Татьяна Мальевская? Старший лейтенант Сайгар, – небрежно бросил куратор. – Жду тебя завтра в одиннадцать.

Тени по углам зашевелились, заворчали, точно разбуженные медведи.

– Но я уже была на отметке.

– У доброго дедушки Савельевского? Значит, придешь еще раз.

Таня отвела трубку от уха, чтобы голос не царапал барабанную перепонку.

– Но он уже поставил штамп!

– Мальевская, в чем дело? У нас отменили пункт шесть-два? Ты обязана являться по вызову куратора или другого офицера, допущенного к твоему делу, в любое время дня и ночи.

– У меня завтра занятия в училище, – тоскливо сказала Таня.

Сайгар помолчал. Тишина сочилась из телефонной мембраны, густая и вязкая.

– Хорошо. В семнадцать, – смилостивился куратор.

Обессиленная, Таня привалилась к стене. Мокрые волосы прилипли к шее. Плакала гудками трубка…

…Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Если опоздает – Сайгар напишет докладную, а это отметка в личном деле.

Переключился светофор. Красный. Еще несколько секунд.

Пролетели по улице машины. Таня позавидовала каждому сидящему внутри: они вольны ехать куда угодно.

Сменился цвет. Зеленый.

Как всегда, на крыльце заболел живот. Влажная от мороси ручка выскальзывала из ладони. Дверь открывалась с трудом – тугая пружина. Едва пропустив, тут же захлопнулась с глухим стуком.

Сегодня в кабинете плотные зеленые портьеры были задернуты, горела лампа – но ее скрывал зеленый же абажур. Лейтенант Сайгар в своем кителе казался огромным ящером. Притаился в засаде, ждет. Вот сейчас выстрелит липким языком, и нет ее, Тани.

В углу кабинета сидел еще кто-то, но лицо его скрывала тень, а всматриваться было страшно.

– Ну, чего встала, как корова на выставке? Садись.

Перед Сайгаром лежала папка с ее делом. Дымился окурок в пепельнице.

Стул тихонько скрипнул, когда Таня села.

– Вот свидетельство. Здесь стоит отметка. – Она все еще надеялась, что Сайгар проверит печать и отпустит.

– На хрен ты мне эту бумажку тычешь? А то я сам не знаю.

Лейтенант придвинул пепельницу, смял окурок и закурил новую папиросу, рассматривая Таню сквозь дым.

– И что он в тебе нашел? Ни кожи, ни рожи. Разве что кудри, а толку с них? Скажи, Генчик?

Тот, что сидел в углу, улыбнулся. Отразили свет стальные коронки у него во рту. Глаза – свинцовые плошки.

Курил лейтенант со вкусом, хорошо затягиваясь. У Тани першило в горле, но откашляться она не решалась. Вместо этого представила, как захрипел, задыхаясь, Сайгар, ударил себя кулаком в грудь – и выхаркал кровавые сгустки. Это ведь очень просто – заставить его легкие почернеть.

Нельзя.

– Ну и как он назвался? Этот, Яров.

Тане показалось, что она ослышалась. Моргнула удивленно. При чем тут Ник?

– Ты рожу-то не криви, невинность она разыгрывает.

– Я не понимаю.

– А тебе и не надо понимать. На вопрос отвечай. Каким именем представился Яров?

Они следят за ней?

– Ник.

– Громче! Что ты шепчешь!

– Он сказал, что его зовут Ник Яров.

– Когда вы в следующий раз встречаетесь?

Если бы она могла промолчать! Но тогда Сайгар достанет Уложение и ткнет пальцем в нужный пункт. А потом напомнит, что будет за отказ сотрудничать с УРКом.

– Мы не договариваемся. Он сам приходит к училищу.

– По вторникам и четвергам.

Ведь знает же! Но все равно спрашивает.

Чмокнул губами в углу Генчик. От этого звука Таню затошнило. Или от ненависти к Сайгару?

– Четверг у нас завтра. Значит, так, когда явится – пойдешь с ним гулять.

Таня хлопнула ресницами.

– Генчик, ну ты глянь на нее! Корова коровой. Дура, тебя же под него не подкладывают! Походите, за ручки подержитесь.

– Зачем вам это?

Куратор ухмыльнулся и лениво разрешил:

– Можно, Генчик! А то девочка забыла, кто она и где находится.

Тот, в тени, кивнул.

Сайгар, не вставая, открыл сейф и достал свернутый по-аптечному пакетик. Бросил на стол.

– Пойдешь с Яровым в кафе. Пусть возьмет сок, два стакана. Высыплешь незаметно в свой вот это, – куратор подтолкнул пакет, – а потом попросишь поменяться стаканами. Все ясно?

Они хотят его отравить? За что – мальчишку?! И почему так сложно?

– Не слышу!

Зазвенело в ушах от громкого голоса Сайгара.

– Я… – Таня не слышала себя и повторила громче: – Я не буду этого делать.

Показалось, Генчик что-то произнес. Таня глянула – нет, сидит, упершись руками в колени, и молча разглядывает ее, только глаза неприятно поблескивают и кривятся губы. Дышит часто.

– Что ты сказала? А ну, смотри на меня! – крикнул Сайгар.

Таня хотела поднять голову, но не могла. Взгляд блуждал по столу, цепляясь то за папку с делом, то за шнур от настольной лампы.

– Я не буду этого делать.

Тот, в углу, вдруг застонал. А Тане сделалось душно и жарко. Кожа покрылась липким потом.

– Что еще за выкрутасы, Мальевская?

Зазвенело – разбилась об пол лампа, разлетелась вдребезги. Таня вздрогнула, обхватила себя за локти.

Нет, померещилось: лампа так и стоит на столе.

Прикосновение… боль… жесткие пальцы…

Таня в ужасе повернула голову. Генчик не вышел из угла. Он только подался вперед, представляя старательно, в деталях, как взмахом руки очистил столешницу – полетели бумаги, ударила в стену пепельница. Сдернул ее, Таню, со стула и толкнул на стол. Одной рукой стиснул запястья, другой вздернул блузку – и зубами вцепился в белье.

– Не надо!

…Как свинья рылом, зарылся между грудей. Тычется мокрыми губами.

– Чего не надо, Мальевская?

…Коленом раздвинул ноги. Рука скользит по колготкам.

– Пожалуйста, прекратите! – Таня скорчилась на стуле. Рвалось – оттолкнуть, ударить.

Убить.

– В чем дело? Что надо прекратить?

– Пусть… он перестанет… – Таня с трудом разжимала зубы. Темнело в глазах. Держаться!

…Колготки снять не получилось, треснул тонкий капрон, и сразу под трусики просунулась рука.

Генчик застонал громче и вцепился себе в пах.

– А он разве что-то делает? Подумаешь, зачесалось у мужика!

Таня сложилась пополам, удерживая силу – а выплеснуть бы ее разом, чтобы Генчик взвыл и упал на пол, задергался в судорогах, подавился собственным языком!

– Он… думает.

…Прижал к столу, навалился…

– Вот как? А ты читаешь его мысли? Ты, Татьяна Мальевская, пользуешься своим проклятием?

…Сильнее раздвинул ноги…

– Не надо!

Из носа закапала кровь. Тане казалось, что она выкручивает сама себя, как хозяйка выкручивает мокрую тряпку.

«Я же… убью его!»

– Отвечай, дрянь! Пользуешься? Нарушаешь договор?

– Нет!

– Тогда откуда знаешь, о чем он думает?

Таня едва не соскользнула на пол. Тело сводило от усилий, и мышцы мелко дрожали.

Сайгар ухмылялся, довольный.

– Будем составлять протокольчик? И поедешь ты, девочка, в резервацию. Повезет, если не со статьей. Мать бы хоть пожалела.

Таня заглянула ему в глаза. А ведь Сайгар обрадуется, убей она Генчика. Сайгар хочет этого!

…Горячее, скользкое ткнулось между ног…

– Не надо протокол.

Лейтенант приподнял одну бровь.

– Значит, все хорошо? Никакого дискомфорта?

…То придвинется ближе, то слегка подастся назад. Смакует, предвкушая, и поскуливает от наслаждения…

Нужно, чтобы голос прозвучал ровно – сквозь напряжение мышц и вздувшиеся связки.

– Никакого.

– Ну вот и отлично!

Сайгар засмеялся.

– Видишь, Генчик, девочке у нас нравится. Продолжай, дорогой.

Таня заплакала. Слезы катились по лицу, смешиваясь с кровью из носа. На юбке расплывались пятна.

– Ладно, Генчик, стоп машина.

Мужчина в углу зашипел сквозь зубы.

– Угомонись, говорю! – рявкнул Сайгар, и Генчик съежился, как побитый пес. – Она все сделает. Так ведь? Да не бойся, дура! Надо было бы пацана убрать, стали бы разводить такую мороку. Ничего с ним не станется, обещаю. А ты как сделаешь, так передам тебя Савельевскому. Нет – в лечебницу закатаю. Ясно?

Таня кивнула.

– И учти: завтра за вами будут следить. Попробуешь хоть слово лишнее вякнуть… Как тебя на учет ставили, помнишь? Ну так это детские шалости. Под протокол для суда пятерых психопатов вроде Генчика приведут. Разложат тебя и оттрахают. Мысленно, девочка, мысленно. Мы же гуманисты, – и Сайгар снова засмеялся.

Таня не помнила, как он подписал пропуск. Не помнила, как вышла из кабинета и как перешла дорогу.

Очнулась в каком-то дворе. Стояла коленями на краю лужи. В луже отражалось серое небо. Юбка, рукава блузки – все в грязи.

В кармане лежал свернутый по-аптечному пакетик.

– Сюда!

Затрещали ветки. Рита продралась сквозь мертвые кусты и вывела к забору. Пара оторванных досок валялась на земле, и уже давно – поросли по краям грибами. Девчонка нырнула в дыру, показав круглую попку, обтянутую джинсовыми шортами.

– Ну, чего застрял? – послышался ее голос по ту сторону забора.

Пришлось лезть следом.

Участок был весь в пожухлой листве, вдоль тропинки пробивалась травка. Остов парника почернел и местами провалился.

– Третий год тут не живут, как в город уехали, так с концами.

У Риты азартно поблескивали глаза. Она ухватила Матвея за руку и повела через огород. По узкой тропке идти вдвоем было неудобно, девчонка то и дело задевала бедром.

Дом слепо смотрел заколоченными окнами, на двери висел замок. Рита уверенно взбежала на крыльцо и, встав на цыпочки, зашарила по верхнему краю наличника.

– Говорят, тут водятся привидения, – сказала девчонка. В руке у нее появился ключ, щелкнул замок. – Ну что, не боишься?

Матвей отодвинул ее и шагнул в сени.

Застоявшийся воздух пах сыростью и пыльными тряпками. Висело по стенам барахло: брезентовый плащ, задубевший от старости, драные ватники. В углу громоздился ларь с открытой крышкой. Там кто-то прошуршал и затаился.

– Эй, домовой! – позвал Матвей. – Это ты?

Рита презрительно фыркнула:

– Это мышь! Лучше помоги мне!

Дверь, ведущая из сеней, разбухла и не желала открываться. Матвей потянул, хотел упереться ногой в косяк, но между ним и дверью вдруг оказалась Рита. Она тоже цеплялась за ручку, старательно прикусив губу. Дверь поддалась неожиданно – девчонка откачнулась, прижавшись на мгновение всем телом, но тут же выгнулась кошечкой и скакнула за порог.

В комнате было светлее, солнце проникало сквозь щели в ставнях. Белела у дальней стены печь.

– Проходи сюда! – позвала Рита из глубины дома.

Мебель вывезли не всю: сохранился буфет с трещиной на застекленной дверце, круглый стол, мутное зеркало в облупившейся раме и диван с изогнутой спинкой. Рита устроилась на диване, скрестив ноги. Обувь она успела сбросить.

– Садись, чего встал?

Матвей опустился рядом. От Риты пахло духами – тяжелыми, женскими – и приторной клубничной жвачкой.

– У вас все городские такие робкие? – спросила девчонка.

– Через одного.

Рита придвинулась ближе, тронула за локоть и скользнула пальцами ниже, к запястью. Нащупала кожаный напульсник.

– А это тебе зачем? Покажи!

– Так, ерунда, – убрал руку Матвей.

– А зачем тебе ерунда? – дурачилась Рита, подбираясь к застежке.

– Не тронь, я сказал!

Девчонка, прижав руки к груди, отшатнулась.

– Да ладно, – старательно улыбаясь, произнес Матвей. – Просто у нас мода такая, а дед все время цепляется. Достало уже.

– Знаешь, – удивленно сказала Рита, – я тебя даже испугалась.

Матвей промолчал.

– Думаешь, я трусишка? – сощурилась девчонка. Решительно обхватила его за шею и притянула к себе. Губы у нее оказались горячие и липкие, с привкусом жевательной резинки.

Поцелуй Матвея разочаровал: девчонка слишком суетливо пыталась пропихнуть язык ему в рот. Рита отстранилась, шумно выдохнула. Ей-то, кажется, понравилось: глаза помутнели, и на щеках проступили красные пятна.

– Вот досюда можно, – рубанула себя по животу ладонью. Она сказала это так, точно дарила Матвею полцарства и принцессу в придачу. – Ниже полезешь – уйду, ясно?

– В смысле?

Девчонка сердито дернула плечом и повторила жест:

– Сверху трогай, а в шорты не смей.

– Понятно.

Матвей коснулся пуговки на ее рубашке. Рита скосила глаза, следя за пальцами. Дышала она часто и неровно. Матвей повел ладонью вверх. Да, он угадал: под тонкой тканью на девчонке нет белья. Добрался до шеи, аккуратно поправил воротничок – и опустил руку.

– Извини, эти детские игры мне неинтересны. Трахаться так трахаться, а чего попусту обжиматься?

Рита вспыхнула – разом, даже кончики ушей стали малиновыми.

– Ах ты!..

Вскочила – диван жалобно взвизгнул пружинами, – топнула босой ногой.

– Ты!..

Матвей нарочито удивленно поднял брови.

– А что я? Ты же меня сюда привела.

Разъяренная девчонка подхватила кроссовки, толкнув Матвея в колено, и бросилась из дома. Слышно было, как она пробежала по крыльцу и выскочила в огород.

Матвей со смехом повалился на диван – очень уж пафосно Рита предлагала пощупать свои тощие грудки.

…Зоя жила в соседнем номере. Приехала, кажется, в командировку, Матвей этим особо не интересовался. Юджин в тот день куда-то ушел, толком не сказавшись. Была осень, нудная, монотонная, с серым дождем, и Псов, что появились под вечер на заднем дворе, мало кто заметил. Когда Матвей возвращался после разговора с ними, то поднял голову – и увидел женщину, стоящую у окна второго этажа. Она толкнула створку.

– Привет! Значит, это ты л-рей? – с веселым любопытством спросила женщина.

Матвей остановился, глядя вверх. Лицо сразу стало мокрым от дождя.

– А хорошенький!

Прозвучало это совсем не обидно. Непрошеная свидетельница тряхнула головой, рассыпав по плечам рыжеватые волосы.

– Чего мокнешь? Поднимайся!

В номере у нее пахло шоколадом и коньяком. Женщина подошла к Матвею вплотную – оказалось, она невысокая, ему до плеча.

– Ох и взгляд у тебя, парень. Аж коленки подгибаются.

Прикосновение ладони к холодной от дождя щеке обожгло.

– Люблю, когда мужики так смотрят.

Голос у нее был жаркий, как руки и губы.

– Раздевайся, что в мокром стоять.

Матвей послушно стянул футболку…

– Ох какой, – повторяла Зоя. – Ну, девок у тебя будет – не пересчитать.

Шелковистые волосы щекотали живот, до мурашек, до судорог в ногах.

– Они будут от меня шарахаться, – выдохнул Матвей, комкая простыню. – Я же… – воздуха не хватало, – я л-рей.

Говорить, говорить – что угодно. Отвлечься, иначе сейчас…

– Вот именно, глупый! Как мотылечки полетят, лишь бы крылышки обжечь-попробовать. А ты к тому же парень красивый.

Затылком вдавился в подушку, еще чуть-чуть и… но Зоя скользнула выше, обхватила за плечи и ловко заставила перевернуться. Теперь она оказалась под ним.

– Давай, ну!..

…Матвей зашипел сквозь зубы.

– Дурак! – подумал он вслух.

Зачем прогнал Риту? Может, девчонка просто форс держала, и до дела бы у них дошло.

Глава 14

Днем наконец-то встретились с Таней. Она, правда, выглядела уставшей: осунулась, под глазами залегли тени. Ник, когда целовал ее, бережно поддерживал затылок ладонью. Таня опускала ресницы и отвечала ему тихо-тихо, но так нежно, что заходилось сердце. Потом шли через парк, держась за руки. Больше молчали, но Нику и этого сегодня было достаточно.

Простились странно: Таня долго смотрела ему в лицо, а потом коснулась виска кончиками пальцев. Шевельнулись губы. Нику показалось: то ли «прощай», то ли «прости». Но Таня громко сказала:

– До свидания! Вон мой автобус, я побежала!

А потом наступил вечер…

Сад за окном казался черно-белым, с вкраплениями алого от заходящего солнца. Тени с острыми краями пересекали тропинки. Кусты шевелились, перебирая ветками. Смотреть на них было неприятно. Ник встал – от резкого движения повело, пришлось ухватиться за подлокотник, – и задернул портьеру. Проскрежетали по гардине кольца. Очень громко, даже заломило зубы.

Ник вернулся в кресло. Прикрыл глаза, но тут же испуганно поднял веки. Почему-то страшно было сидеть вот так, не зная, что происходит вокруг.

Приступы, которые мучали на блокпосту, начинались иначе. Что с ним?

Алая темнота за портьерами шуршала и постукивала. От этих звуков продирало морозом. Чтобы отвлечься, Ник прислушался к происходящему в доме. В столовой ходила Александрина, цокали каблуки. Значит, ужин готов. При мысли о еде затошнило. Ник медленно процедил воздух сквозь зубы. И еще раз: вдох, выдох…

Стукнула входная дверь. Дед приехал. Ник услышал голоса и подумал с досадой, что Георг привел гостей. Пригладил ладонью волосы, сел ровнее. На столе – открытый учебник по истории и шахматная доска. Все нормально.

– Вечер добрый. – Дед заглянул в библиотеку. – Ты, конечно же, тут.

Ник улыбнулся через силу.

В холле продолжали разговаривать. Ник понадеялся, что люди приехали по делу и дед не будет знакомить их с внуком.

– Глаза испортишь. – Георг зажег еще одну лампу. – Как дела в гимназии?

– Как обычно.

Гости, кажется, ссорились. Странно, что Георг не спешил к ним. Наоборот, сел в кресло и ослабил узел галстука.

– Не читал бы в сумерках, а то будешь к старости, как я, мучиться. – Он потер переносицу. – Сегодня прислали интересный материал из Комиссии по защите детей, но так мелко напечатанный! Знаешь, оказывается, в тех интернатах, где ребятишек специально готовили ко встрече с л-реевскими Псами, страх оказаться про́клятым был сильнее во много раз. И, что самое важное, среди выпускников этих заведений на двенадцать процентов больше людей с синдромом стихийной мутации.

– Почему? – спросил Ник, прислушиваясь к происходящему в холле. Там вроде упомянули Дёмина. – Разве это не предопределено заранее?

– Не все, что предопределено, – случается! Ты же не стал л-реем. Так и с другими: бывает, инициация не происходит. Но чем больше подросток, ну, или молодой человек, подвержен стрессам, тем выше вероятность, что его проклятие сработает.

– Точно, – вспомнил Ник. – Алейстернов говорил про Ареф. Волна инициации.

Портьера колыхнулась. От ветра? Или не показалось и действительно стукнула оконная ручка? Ник напряженно вслушался. Что ж эти, в холле, не заткнутся! Металлический щелчок. На звук от шпингалета не похоже. А похоже… взвели курок?

– Мик? – удивленно позвал дед.

– Вы слышите?

– Что?

Скрипнул гравий под ногами. Или нет, под лапами – слишком вкрадчиво, и вот сейчас звякнет железное кольцо… Ник прикусил изнутри щеку. Какое кольцо? Это было там, в доме посреди мокрого леса! И какой курок? Тут не блокпост!

– Ерунда, показалось. – Он поторопился перевести разговор: – А что ваши гости? Вы их пригласили к ужину?

– Какие гости, Мик?

Вот сейчас он отчетливо разобрал, как в холле произнесли: «Это – не убийство! Дёмин…»

Дед смотрел на него с тревогой.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Да.

Громко стукнуло окно. Портьера вздулась парусом – и прыгнула в комнату мосластая тень. Пахнуло мокрой шерстью. Ник вскочил, опрокинув кресло.

Неподвижно висла штора. Окно было закрыто.

– Микаэль! Ты что?

Или ткань все-таки шевелилась?

– Там кто-то есть.

– Где? – Дед шагнул к окну.

– Стойте! – рванулся Ник, но Георг уже отодвинул портьеру.

С той стороны, из темноты, к стеклу придвинулось белое лицо, испачканное красным. Кровь медленно вытекала из дыры над бровью.

Ник закричал.

В голове словно взорвалось. Гул, как в горах. Как будто шла колонна бронетехники. Как будто передняя машина уже наехала на присыпанную дорожной пылью мину.

Жесткие руки на плечах. Ник дернулся, вырываясь, и понял, что лежит на полу.

– Тихо, успокойся.

Над ним склонились дед и Александрина.

– Ты потерял сознание, – сказал Георг. – Я вызову врача.

– Нет!

– Микаэль…

– Я не поеду в больницу! Пустите меня.

Ник сел. Прикоснулся к лицу – сухо, а казалось, из носа побежала кровь.

– Выйди, Александрина! – приказал дед.

Стук каблуков болью отозвался в голове.

Ник посмотрел на окно. Шторы так и остались раздернутыми. За стеклом был сад, освещенный фонарями.

– Надеюсь, я не напугал ваших гостей. – Он постарался сказать это ровно.

– Мик, каких гостей?

– Ну, в холле, они еще про Дёмина… – Ник осекся. А если и это показалось?

Шаги. Ну вот, гости есть, и кто-то идет сюда. Ник повернулся. В дверном проеме стоял мертвый Алейстернов. Улыбался.

– Я не хочу в больницу! – Ник вскинул руку, защищаясь. – Пожалуйста!

Веселый голос прокричал за окном:

– Звели сплятались в кусты – значит, водой будешь ты!

– Я не сумасшедший!

– Великан голодный рыщет! Пиф-паф!

Звук выстрела разорвал воздух.

…лейтенант Корабельников ударил по спине, заставляя пригнуться ниже.

Но разве его не убили? Вот же дыра от пули над бровью.

Поднялся с брусчатки мужчина в бронежилете. Пошел, оскальзываясь на раздавленных абрикосах. У мужчины не было затылка. Пахло жженой резиной и горячим металлом.

Жарко. Горит автобус…

К губам прижалась ложка и наклонилась, процеживая горьковатую воду. Ник глотнул.

Он лежал на кровати в своей комнате. Горели все лампы, темнота за окном отливала глянцем.

– Не надо в больницу! – Ник вцепился в руку Георга.

– Никто тебя туда не отправляет. – Дед надавил, заставляя снова лечь.

Георга потеснили, блеснул в электрическом свете шприц.

– Я не хочу укол!

Холодная игла нащупала вену. Сейчас вопьется – и все закончится, как для белобрысого Янека. Ник будет лежать, пускать слюни и гадить под себя. В коробке без окон, где стены и потолок одного цвета. Где нет звуков. Нет времени. Ничего и никого нет – только серые санитары со стертыми лицами.

– Не надо! – Ник забился, пытаясь оттолкнуть склонившегося над ним человека.

На него навалились.

– Не привязывайте меня! Я не сумасшедший! Пустите!

Мягкие бинты резали запястья и щиколотки острее железных «браслетов». Голый Ник лежал под яркой лампой, а за изголовьем переговаривались врачи. Серый санитар притулился к стене, держа под мышкой свернутое одеяло. «Он агрессивен». «Мальчик не осознал еще, что находится в безопасности». «Повторяю, он агрессивен». «Давайте подождем». «Я за более радикальные методы». «Это мой пациент».

Кажется, Ник заплакал.

Мертвый Алейстернов посмотрел на него с сочувствием. А мужчина, что стоял рядом с ним – смутно знакомый, в черной куртке и черных штанах, – сказал огорченно:

– Что же ты, Ник?

– Я нормальный. Я не сумасшедший, я просто не помню.

– Да. Но ты вспомнишь. Ты должен.

– Я не могу в больнице!

Он лучше убьет себя. Возьмет у деда в тире пистолет… Зачем в тире? У него же в кармане камуфляжной куртки лежит «ТР-26». Там, на плоту.

…плот несло вдоль высокого берега, покачивало, и весь мир раскачивался перед глазами. Не отвернуться, не спрятаться, рукой не пошевелить. Кажется, что он, Ник, прибит к бревнам. До пистолета тоже не дотянуться. И больно! Даже небо в черных пятнах, так больно.

Зачем – так? За что?

Впрочем, можно закрыть глаза. Сказать: «Меня тут нет».

Больница? Все равно. Пусть. Он устал. Хватит.

Бревна разъехались под спиной, и Ник стал опускаться. Сквозь толщу воды он видел желтое пятно – солнце. Медленно и бесшумно проплывали над лицом рыбы.

– Мик! Не смей! – прорезал тишину голос. – Открой глаза! Не спи!

– Угу… Угу, – повторял кто-то по-совиному.

– Борис! Сделай что-нибудь!

– Угу.

– Микаэль, держись, ну же, мальчик!

Как спокойно. Можно уснуть.

– Угу, угу.

Она бродила по улицам, избегая людных мест. Мама наверняка волновалась, но Таня не могла заставить себя повернуть к дому. Уже стемнело, когда наконец вошла через арку во двор.

У подъезда стоял Руська. Светлый чуб у него свешивался на один глаз.

– Салют, прекрасная Татьяна!

Опять пьяный. Пьяных Таня обычно опасалась, но с Руськой она училась с первого класса, а напиваться он стал уже в шестом. Успела привыкнуть.

– Мадемуазель, прошу! – Руська с полупоклоном распахнул дверь.

Проходя мимо, почуяла странный сладковатый запах. Не удержавшись, Таня всмотрелась. Руськина кровь казалась густой, темно-синей, она с трудом протискивалась сквозь вены и артерии. Мышцы походили на куски протухшего мяса. Противно.

Таня торопливо шагнула за порог, потянула дверь, но Руська вошел следом.

– Татьяна! Разрешите вас проводить!

– Ты меня уже провожаешь, Русик.

Парень схватил сзади за плечи.

– А куда же ты тогда бежишь?

Он дышал в шею – очень противно, и Таня вывернулась.

– Извини, Русик, дела.

– Погодь! Чет ты, Танюх, совсем дикая стала. Нет чтобы поговорить.

Руська снова обхватил лапами, развернул и прижал к перилам.

– Пусти!

Пьяный навалился сильнее, зарылся лицом в ее волосы. Он давил всем телом, не давая не то что вырваться – вздохнуть.

– Руська!

Одна рука шарила по коленкам, взбираясь все выше, другая ухватилась за пуговицу жакета.

Только не сейчас. Только не после Генчика.

– Не смей!

Вырванная «с мясом» пуговица покатилась по ступенькам. Треснула блузка, и Таня почувствовала чужие пальцы у себя на коже. Царапнуло ногтем.

– Пусти, дурак! – отчаянно закричала она.

Рука извернулась, протискиваясь глубже.

– Ниче, тебе понравится!

– Руська! – Таню корежило, выгибало дугой – она с трудом справлялась со своим телом. Казалось, волосы потрескивают, точно наэлектризованные.

Пальцы ухватили и сжали сосок.

– Нет!

Она ударила так сильно, что ослепла и оглохла, перестала ощущать себя. А потом больно стукнулась коленями о ступеньку.

– Нет… мамочка… нет…

Руська лежал, навалившись на перила. Поблескивали белки глаз. Рот приоткрыт.

– Русик…

Из ушей и носа у парня тянулись темные полосы. Поскуливая, Таня коснулась одной из них и поднесла пальцы к глазам. Кровь.

– Ой, мамочка… Русик, я же не хотела!

Что она наделала…

– Нет!

Застучали двери. Из квартир на площадку хлынули люди, все незнакомые, огромные, в громоздких пятнистых куртках и с черными блестящими лицами. Подъезд залил ослепительный свет. Люди обступили, и в их черных лицах отразилась она, Таня – с задранной юбкой, в разорванной блузке, с испачканной в крови рукой.

– Гаси ее! – крикнул кто-то.

Руку дернуло вверх, сквозь ткань жакета впилась игла.

Раздвинув пятнистых людей, на ступеньки шагнул старший лейтенант Сайгар. Его лицо качалось высоко под потолком, плоское, как воздушный змей, вот только у воздушного змея не бывает таких глаз.

– Какие же вы, бабы, дуры и ничему не учитесь, – сказал Сайгар. Его лицо опустилось, стало огромным. – Даже придумывать ничего не надо.

«Я не хотела», – попробовала сказать Таня, но губы не слушались. Тело стало ватным.

– Грузите, – скомандовал лейтенант.

«Мама. Ася. Ник».

Серо, комната точно вылиняла. Ник осторожно повернул голову и посмотрел в окно. Утро. В саду моросило. Капли были такими мелкими, что звук дождя не различался.

Ник хотел снова опустить веки, но заметил у кровати деда. Тот сидел на стуле, свесив голову, и спал. На лице у Георга проступила щетина, некрасивая, седая. Правая рука с набрякшими венами лежала поверх одеяла.

В соседней комнате заскрежетал механизм, готовясь отмерить удары.

«Бом».

Георг едва заметно вздрогнул, но не проснулся. Ник прикоснулся к его запястью.

– Дед.

Лицо Георга на мгновение смялось в гримасе, дернулись губы. Он открыл глаза.

– Не отдавай меня в больницу, – прошептал Ник.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Только не надо в больницу.

Дед пощупал его лоб.

– Э, да ты мокрый! А температуры нет. Я сейчас. – Он встал.

– Подождите! – Ник успел ухватить за рукав. – Я хотел попросить.

– Вернусь и…

– Нет, сейчас.

Дед снова опустился на стул.

Ник медленно сосчитал про себя до трех.

– Я вот о чем: если возникнет необходимость, если вы захотите, чтобы меня тут не было, я уеду, сразу же. В любой город, в любое ПТУ. Нужно, так под другим именем. Что угодно. Но только не в психушку.

– О чем ты говоришь, Мик!

– Пожалуйста, пообещайте это. Я… все для вас сделаю. Но не надо в больницу.

Дед растер лицо руками.

– Микаэль, прости, но этого я обещать не могу. Дослушай меня! Мы не знаем, что с тобой может еще случиться. А если понадобится помощь специалистов? Если это нужно будет для твоего блага?

– Нет. Я там не смогу. – В горле у Ника позорно пискнуло, и он замолчал.

– Хорошо. Давай так. Я не буду настаивать на госпитализации без крайней необходимости. Я не отправлю тебя в больницу, пока не будут испробованы другие методы.

– Спасибо.

В спальню заглянул Борис, он жевал, и изо рта у него свисала веточка петрушки.

– Привет-привет. Угу, здоров и бодр?

Ник улыбнулся.

– Почти. Что со мной было?

– Вопрос, конечно, интересный. Я бы сказал, очень интересный. Понимаешь, вот если б ты помер, я бы гарантированно определил. А так, выходит, ошибочка в диагнозе.

– Борис, ты, кажется, хотел умыться? – перебил дед.

– Угу.

– Александрина даст тебе все необходимое.

Борис ушел.

Дед снова потрогал лоб. Прикосновение его руки – теплой, сухой – было приятно. Нику захотелось спать.

– Скажи, тебе не приходилось в последнее время контактировать с незнакомыми людьми? Может, предлагали что-то подержать? Разменять крупную купюру? Угоститься чем-нибудь? В первую очередь меня интересуют женщины.

– Нет.

– Вспомни, это мог быть совершенно случайный эпизод.

– Да нет же!

– Ну, не волнуйся! Видишь ли, по симптоматике это мало похоже на отравление. Известные нам препараты, влияющие на деятельность головного мозга, действуют иначе. Скорее я бы говорил об использовании проклятия.

Ник подумал, что должен испугаться. Но на самом деле стало спокойнее. Он – не сумасшедший.

– Вампир?

– Нет. Вампир делает это более… гуманно, зараза. Вот есть насекомые, которые при укусе вбрызгивают в кровь обезболивающее, чтобы жертва не начала раньше времени волноваться. Так и вампиры. У них очень хорошо приспособлен для этого аппарат: и кусать, и обезболивать, и сосать. Я имею в виду, конечно, энергетически. Другое же дело ведьмы. Чтобы получить чужую «кровь», им нужно разодрать до печенок. Обычно после этого умирают.

– Обычно?

– Девяносто восемь процентов летального исхода.

– Значит, мне опять повезло?

Как везло в Арефских землях.

– Так как? Не вспомнил? Не было странных контактов?

– Нет. А вы уверены, что это именно проклятие?

– Борис тоже склоняется к этой мысли, а он специалист.

От дедовой руки шло тепло. Шевелиться не хотелось.

– Ты спишь? Мик?

Под веками, в темноте, плавало желтое пятно – солнце, просвечивающее сквозь толщу воды. Покачивало.

– Погоди, Борис микстуру какую-то намешал.

…Плот несло вдоль высокого берега. Над обрывом стоял парень в черном камзоле. Держал в поводу коня.

Пахло почему-то осенью. Может, дело было в тяжелых облаках, что нависали над Сент-Невеем со вчерашнего дня.

На каменном крыльце растеклась лужа. Потемнела лепнина на фронтоне, не разобрать, что там, на фамильном гербе. Капли срывались с карниза. Ник поднялся по ступенькам и толкнул дверь.

Странно, в холле горели лампы. И дальше, в сторону библиотеки, комнаты были освещены.

В дверном проеме показался дед. Быстро кивнул Нику:

– Наконец-то. Проходи. У нас следственная группа. Им нужно поговорить с тобой.

Напряглись мышцы живота.

– Что-то случилось? – догадался спросить Ник.

Конечно, случилось. Георг понял, что его кабинет вскрывали. Но почему ждал так долго?

– Да. Пойдем.

– Я только отнесу наверх сумку.

– Потом.

Дед говорил коротко, сердито. Знает, что это сделал внук? Территория-то охраняемая, через забор не попасть. Но зачем тогда привлекать к делу посторонних?

– Ты несовершеннолетний. Допрашивать тебя можно только в моем присутствии.

Ник кивнул. Рот у него был словно забит горячей кашей, не проглотить. Сделалось жарко. Вот позорище-то…

В библиотеке ждали двое. Мужчина в возрасте, с залысинами, рассматривал полки. Он мельком оглянулся, поздоровался и снова занялся книгами. Второй, помоложе, сидел в кресле у стола. Перед ним лежал листок со слепо пропечатанными строчками по верхнему краю.

– Микаэль Яров? Присаживайтесь. Я следователь Грановский. – Он махнул удостоверением. – Ваш дед не возражает, чтобы я задал вам несколько вопросов.

– Не возражаю, – подтвердил Георг и положил перед следователем зеленые «корочки». – Вот его свидетельство о рождении.

– Минутку, я запишу данные.

Ручка неторопливо двигалась по бумаге. Ник разобрал слово, напечатанное прописными буквами: «Протокол…».

Ладони взмокли. Дурак, надо было самому признаться деду! Может, еще не поздно? Он представил, с каким презрением посмотрит на него Георг, и стало тошно.

– Вы, Микаэль, учитесь в Невейской гимназии?

– Совершенно верно. Восьмая параллель. Класс «бэ».

– У вас не возникало в последнее время проблем с одноклассниками?

– Нет.

– Немотивированные ссоры? Агрессия?

– Все нормально.

– Вы посещаете места, запрещенные гимназическим уставом?

– То есть?

– Бары, ночные клубы, тотализаторы… – Следователь оторвался от протокола и неопределенно покрутил рукой.

Они думают, что из кабинета украдены деньги?

– Нет.

– Ну, а разрешенные?

– Мне некогда, господин следователь, скоро экзамены.

– Микаэль, вы пробовали принимать какие-нибудь запрещенные препараты? Говорите, не бойтесь, пробовать – это же не распространять.

– Нет.

– Может, стимуляторы? Вы сказали, скоро экзамены.

– Я вполне способен справиться с программой гимназии.

Следователь неожиданно оставил официальный тон, заговорщицки улыбнулся Нику и спросил:

– Ну, а с девочками у тебя как?

– В каком смысле?

– Да в прямом. Гимназия у тебя исключительно мужская. Детдом, в котором ты жил, тоже.

– Уточните, пожалуйста, что именно вас интересует.

– То и интересует. Где ты знакомишься с девушками?

При чем тут это? Думают, на девиц деньги спустил?

– Я не понимаю, – холодно произнес Ник. – Потрудитесь объяснить, по какой причине вас волнует моя личная жизнь.

Оперативник оторвался от книжных стеллажей и подошел ближе. Сказал:

– Парень, ты в бутылку-то не лезь, раз спрашиваем, то, наверное, не развлекаемся.

– Так спрашивайте конкретно. Дед, я обязан отвечать?

– Действительно, господа! – вмешался Георг. – Можно ближе к делу?

Кажется, над губой выступили бисеринки пота. Ник переплел пальцы и поймал взгляд оперативника – тот следил за ним.

– Можно, – кивнул следователь. – Микаэль, вы знакомы с Татьяной Роберт Мальевской?

С Таней?!

– Да, – растерянно подтвердил Ник.

– Как вы познакомились? Когда? Кто был инициатором? Расскажите подробно.

– Я… Подождите, с ней что-то случилось?

– Отвечайте на вопросы.

– Сначала объясните.

– Я не могу этого сделать до того, как вы ответите на мои вопросы.

– Дед!

– Прости, Мик. Так надо.

– Так как давно вы знакомы?

– Месяц, больше. Я видел Таню несколько раз возле училища и решился подойди.

– Мальевская специально попадалась вам на глаза? Провоцировала на знакомство каким-либо образом?

– Нет. Это была моя инициатива.

– Мальевская прикладывала усилия, чтобы продолжить знакомство?

– Да какие усилия! Я сам хотел!

– У вас были близкие отношения?

Ник промолчал.

– Вы встречались наедине? Или планировали встретиться? Мальевская предлагала вам это?

– Господин следователь! – снова не выдержал Ник. – Вам не кажется, что подобные намеки оскорбительны?

– Спокойно, молодой человек! У меня есть основания это спрашивать. Скажите, Микаэль, Татьяна Роберт Мальевская предупреждала вас, что является носителем синдрома стихийной мутации?

– Таня?..

Бред! Такого не может быть!

Ник оглянулся на деда, снова посмотрел на следователя.

– Это установлено точно?

– Не сомневайтесь. Мальевская арестована за осознанное причинение тяжелого вреда здоровью своего бывшего одноклассника. А в поле зрения УРКа она попала из-за того, что двое молодых людей получили недержание мочи и импотенцию после контакта с нею.

– После – не обязательно вследствие, – машинально возразил Ник.

– Увы! Если говорить по-простому, Татьяна ваша – ведьма и состоит на учете в УРКе.

– Странно, что ее не выселили из Сент-Невея, – заметил дед.

– Мы проводим служебное расследование и выясняем, каким образом Мальевская попала под отсрочку по учебе.

Нику хотелось зажать уши, не слышать, что они говорят.

– Скажите, Микаэль, как вы себя чувствовали в последнее время? Не болели? Слабость, рвота?

Дед смотрел прямо на него. Ник ощущал это виском. Поднял голову от протокола следователь. Оперативник, привалившись к книжному стеллажу, тоже рассматривал Ника.

– Может, усталость, депрессия? Бессонница?

Ник молчал. Он видел, что следователь насторожился, – и молчал.

– Микаэль! – позвал дед. – Ты хочешь как лучше, я знаю. Но помни, ты сейчас защищаешь не милую девочку Таню. Такой вообще не существует в природе, от нее осталась оболочка – и только. Ты защищаешь злобное существо, нацеленное убивать. Тебе трудно, да, но без твоих показаний оно может остаться на свободе. И кто-то станет следующей жертвой.

Ник разжал губы.

– Я уже говорил, что готовлюсь к экзаменам. Было бы странно, если бы я не уставал.

– То есть сам факт того, что усталость имела место, вы признаете?

– Да, но… Разве это обязательно имеет отношение к Тан… Мальевской?

– Мы проверим факты. Господин Леборовски, вы можете дополнить слова внука?

– Могу. В четверг на той неделе Микаэль тяжело заболел. К сожалению, у мальчика есть некая… настороженность по отношению к врачам, и я пригласил своего друга, Бориса Саватеева. Он доктор медицинских наук и работает в Научно-исследовательском центре УРКа. Думаю, Борис сможет рассказать подробнее, я предоставлю вам его координаты.

– Спасибо. Ну, что ж вы, Микаэль? Недоговариваете, а разве я вам враг? Мы с вашим дедом делаем одно дело – защищаем от про́клятых. В том числе и вас. Надеюсь, вы все-таки будете со мной откровенны.

– Я постараюсь. Извините, мне трудно привыкнуть к мысли, что Таня…

– Да-да, понимаю. Последний вопрос. Микаэль, вот вы ухаживали за девушкой. В кафе, наверное, заходили. Может, она вас угощала? Не было такого? Не предлагала, например, обменяться стаканом или тарелкой?

…Они стояли под полосатым тентом в парке. Пробивалось солнце, лежало пятнами на столе, и персиковый сок в стакане светился мягким оранжевым светом. Ник отошел на минутку, Таня попросила взять салфетки, а потом…

– Нет. Не предлагала. Простите, это все?

– Вам нужно подписать, и вы можете идти.

Протокол Ник не прочитал.

Дед поднялся к нему спустя сорок минут. Ник сидел за столом и трогал ладонью губы. Он уже дважды прополоскал рот – вода была розовая, прикусил изнутри щеку.

– Глупый вопрос: как ты?

Ник усмехнулся.

– Глупый ответ: нормально.

– Мне жаль, Мик. Мне очень жаль, что все так вышло. Я ведь тоже когда-нибудь буду мечтать о правнуках.

– Это вы зря. Свадьбу я пока не планирую.

– Ох, Мик! Ты сердишься на меня? Я не поддержал тебя, более того – опроверг твои слова.

– Нет. Мне не за что на вас сердиться. – Ник посмотрел на деда. – Вы иначе не могли. Это было бы слишком… вразрез всему, что вы делаете.

– Микаэль…

– Черт возьми! – Ник вскочил, покатились со стола авторучки. – Я все понимаю, все! И что Таня… она… Но я все равно чувствую себя сволочью, дед! Я предал ее!

– Нет, Мик. Предательство идет рядом с верностью. А кому был бы верен ты? Существу, которое хотело убить тебя? Существу, которое обманывало тебя? Приманило чужой личиной? Пойми, Мик, девочка Таня исчезла после инициации! Она умерла.

Дед был, наверное, прав. Но от его правоты становилось только хуже.

– Ты защищал бы ее, перекидывайся Мальевская по ночам? Ответь честно, Мик, не для меня – себе.

Он вспомнил зверей, бежавших под дождем.

– А ведь оборотни честнее. Они рвут тело, когда ведьмы – убивают твою суть, насилуют твою память, пытают разум. Но тебе трудно это принять, ты же видел Таню. Красивую, нежную, умную и понимающую. Так ведь? Ты такой ее считал?

– Да.

– Вот поэтому, Мик, я занимаюсь про́клятыми. Поэтому хочу переломить ситуацию. Если бы ты знал, сколько мальчишек гибнет, не желая поверить… Да что мальчишек! Думаешь, взрослым легко примириться с этим? Мне как-то пришлось наблюдать тяжелую сцену в госпитале. У парня пострадал мозг, а тело еще продолжало функционировать. Так вот, его родители никак не соглашались подписать согласие на отключение от аппаратуры. Они видели своими глазами, что их сын – жив. И никакие доводы врачей не могли их убедить. Они не могли понять, что сына уже не существует.

Дед поднялся.

– Таня мертва, Мик. И если бы наша система работала лучше, мне бы не пришлось сейчас объяснять тебе очевидные вещи. Так что ты не прав, тебе есть за что на меня сердиться. Прости.

Георг ушел.

Ночью Нику снова приснился лес, залитый дождем.

Странные начались дни. Внешне такие же, как обычно: Ник встречался с дедом за завтраком, вечером ходили в тир или играли одну-две партии в шахматы. В гимназии здоровался с Гвоздем, тот равнодушно проходил мимо; синяки у него уже посветлели. Зверствовали преподаватели. Говорят, Грошик даже ревел в туалете, так его запугал Циркуль. Дальшевский осунулся и частенько рявкал на свиту. Он рвался к золотой медали и желал получить ее за собственные заслуги. Вредничал историк, отказываясь диктовать вопросы к билетам, уверял, что всё есть в учебнике. Ник завалил контрольную по химии, теперь приходилось заниматься дополнительно. Засиживался до полуночи, составляя уравнения реакций. Формулы, формулы, формулы… Но иногда он замирал над тетрадью, глядя с удивлением – неужели это сейчас для него самое важное? Взаимодействие цинка с соляной кислотой? Откладывал тетрадь и открывал альбом. Вглядывался в лица родителей и брата. Парадокс: они мертвые, а он живой, потому что может убить другого парня, который мог спасти, но не спас девушку, которая хотела убить его, Ника.

Рядом с флаконом от Бориса стоял еще один пузырек, с успокоительными. Ник принимал их вечерами и засыпал быстро, без мыслей о Тане.

Именно в те дни Ник снова и снова задавался вопросом: все-таки было то наяву или нет?

Среди прочих отрывочных воспоминаний затесалось одно, очень странное: река, широкая, неторопливая. Слева берег пологий, с узкой полоской песка вдоль воды и березовыми рощицами до горизонта. Справа высокий, обрывистый. Слоистый, как торт: темные полосы земли, желтоватые – глины. В глине виднелись отверстия ласточкиных гнезд. Птицы шныряли над рекой.

Ник, полуголый до пояса, лежал на плоту. Было тепло. Солнце светило яркое, но не жесткое. Лопатками ощущалось шершавое дерево. В ногах, спине чувствовалась усталость. Болели мышцы, особенно икры. Кажется, он очень долго шел и вот наконец-то смог отдохнуть.

Плот медленно сносило течением. Ник скользил взглядом по высокому берегу – и вдруг заметил всадников, парней лет пятнадцати-шестнадцати.

Сел. Под руку попалась куртка – жесткий камуфляж. Ладонью сквозь ткань нащупал пистолет.

Всадники смотрели на него сверху. Один был в спортивных штанах и футболке. Другой – в форме, очень старой, такую носили в войну. Пару секунд спустя Ник заметил третьего, одетого еще более странно: в черный камзол и узкие штаны. Третий спешился, шагнул к обрыву. Из-под его сапог посыпалась земля.

Парень в гимнастерке приложил ладонь ко рту и крикнул:

– За излучиной сразу к берегу! Слышишь?! К берегу!

Ник кивнул.

Река, огибая холм, утягивала плот дальше. Двое всадников ускакали, и только тот, в камзоле, не отрываясь смотрел на Ника. Потом исчез и он…

Это были не Арефские земли, точно. Какие, к лешему, в Арефе березовые рощи? Да и неспешной реки там нет. Но тогда откуда камуфляжная куртка и пистолет? А всадники в странной одежде?

Значит, все-таки сон?

Вечером позвонил дед.

– Микаэль, ужинай один. Я, наверное, только завтра дома буду. Да, и посмотри десятичасовой выпуск новостей по «Федерации».

– Что-нибудь случилось?

– Пока нет.

Дед отключился.

Ник подержал трубку – в ней беспокойно надрывались гудки – и опустил на рычаг.

На кухне Александрина в белоснежном фартуке поверх строгого платья стряпала булочки. Пахло корицей и топленым маслом. Тихонько журчала музыка из проигрывателя. Ник остановился на пороге и прислонился к косяку. За спиной осталась темная анфилада комнат, полная смутных теней и шорохов.

– Дед звонил, сказал, что не приедет.

Александрина отставила миску с тестом, вытерла руки.

– Ужинать будете? Накрывать?

– Если можно, я поем здесь.

– Но…

– Что поделать, дикий человек, к столовым не приученный, – усмехнулся Ник, присаживаясь.

На лице Александрины вспыхнула и пропала улыбка.

– Вашим воспитанием, Микаэль, занимались с рождения, это заметно.

Перед ним возникла салфетка, легли приборы.

– Приятного аппетита. – Александрина поставила тарелку.

– Спасибо.

Духовка разогрелась. Александрина начала смазывать булочки взбитым желтком. Кисточка осторожно трогала пухлые бока.

– Скажите, а майор Алейстернов тут часто бывал? – спросил Ник. – В доме, я имею в виду.

Кисточка на секунду замерла, потом снова начала двигаться, но уже медленнее.

– Да, конечно. Он занимался вашими поисками.

– Помогал заниматься? – уточнил Ник. – Алейстернов сотрудник УРКа, а не полиции.

Александрина пожала плечами и поставила противень в духовку.

– Я знаю только, что Альберт… простите, майор Алейстернов два раза ездил в командировку в Фергуслан и оттуда постоянно звонил господину Георгу. Они часто о вас говорили.

– Вы давно тут работаете?

– Скоро два года. До меня была женщина, которая еще вашу матушку нянчила, но она к детям уехала, своих внуков поднимать.

– Вы не помните куда? Как ее зовут?

Александрина посмотрела с удивлением и покачала головой.

– А такую фамилию – Гориславский – вы не слышали? Артур Гориславский.

– Нет, не припоминаю. – Александрина присела на корточки и заглянула в духовку. – Минут через двадцать подойдут. Я закончу и поеду домой, если у вас нет возражений.

Ник поднялся.

– Спасибо, было очень вкусно. Возражений нет, булочки я могу съесть самостоятельно.

Он включил телевизор за минуту до десяти. Сначала показали заседание сената: верхняя палата, нижняя, дебаты. Потом король встречался со столичными властями. Завершился сезон в Большом театре. На севере начали посевные работы, на юге с ними уже покончили. В вузах готовятся принимать документы, наибольший конкурс предполагается на технические специальности.

Выплыла заставка местного выпуска: разведенные мосты отражаются в темной воде.

«Таня», – вспомнил Ник. Они так и не сходили на Дворцовую набережную ночью. Собирались после экзаменов.

Он прослушал, что говорил диктор, и несколько секунд непонимающе смотрел на экран. Какие-то люди в солидных костюмах, и среди них старик в пыльном рабочем халате. А, ясно, Городской совет обещает закончить реставрацию Морского собора. Кадр сменился: в каком-то НИИ совершили открытие в области биотехнологий. На сорок втором шоссе все еще затор – показали легковушки и тяжелые грузовики, выстроившиеся вдоль обочины. Движение было затруднено в течение суток и до сих пор полностью не восстановлено. Журналист клеймил суеверных водителей, но те отворачивались, продолжая покуривать возле открытых кабин. Камера пошла по кругу, меняя ракурс. Дрожало над горячим асфальтом марево. А потом из-за холма показались всадники. Ник отшатнулся, но тут же снова подался к экрану.

Псов было четверо, их кони неторопливо шагали по разделительной полосе. Всадник, что ехал первым, повернул голову, и изображение на мгновение дрогнуло, наверное, не выдержал оператор. Пес равнодушно смотрел в камеру пару секунд, а затем вспыхнула яркая картинка: деревянный дом с резными наличниками, его наполовину загораживают отцветающие яблони. Голос за кадром произнес: «Л-рей сейчас находится в поселке Стожки, возле Лад-озера. По словам его спутника, господина Мирского, их маршрут пока не определен. Однако мы не исключаем возможность, что следующее полнолуние л-рей проведет в Сент-Невее. Если данная информация подтвердится, в школы и прочие детские учреждения будут высланы соответствующие инструкции. Руководство УРКа просит сохранять спокойствие».

Ник щелкнул кнопкой. Изображение сжалось в точку и растворилось в глубине экрана. В наступившей тишине стало слышно, как шумит за окном сад. Нарастал ветер, и ветки хлестали по стеклу. Ник повернул голову. Показалось, там, среди колышущихся деревьев, движутся черные фигуры в наглухо застегнутых куртках.

Осторожно прижал к виску пальцы. Боль, негромкая, предупреждающая, пульсировала в такт биению сердца. Малейшее резкое движение – и она взорвется. Ник начал считать шепотом, выдерживая паузы:

– Раз. Два. Три…

На втором десятке боль стала глуше, если и не ушла, так затаилась.

Скупым движением Ник потянул к себе папку с досье на л-рея. Прошуршал картон. Брякнула коробка с шахматами, царапнув по нервам. Ник вздрогнул. Секунду он еще пытался сдержаться, но не смог – швырнул папку через комнату. Взвились листы: рассказы очевидцев и журнальные статьи, выписки из протоколов, официальные заключения УРКа, заявления родителей, доносы и сплетни.

Затылок разламывало. Теперь считай, не считай – не поможет. Ник застонал сквозь зубы. От таких приступов на блокпосту его лечили спиртом, может, и сейчас напиться?

Закрыл глаза, пристроил голову на спинку кресла. Вспыхивали под веками ослепительно-белые искры…

Наконец боль отступила, оставив на лбу испарину.

Ник выпрямился. Пока он сидел, окончательно стемнело. В полумраке комнаты белели листы, устилавшие пол. Пришлось выбираться из кресла. Сгребал документы в кучу, не заботясь о хронологии и тематике. Наклоняться было трудно, кружилась голова. Папку Ник втиснул на полку между книгами. Взамен достал альбом с фотографиями.

Настольная лампа осветила живые лица родителей и брата. «Почему я ничего не чувствую?» Вот Денек улыбается, у него смешная щербинка между зубами. Мама щурится из-под приставленной ко лбу ладони, вокруг нее полыхает лето. Отец держит мороженое – один, два… шесть стаканчиков. Он, кажется, немножко сердит. Из-за чего? Ник перевернул страницу. Пляж, клетчатое одеяло, арбуз распадается на дольки под отцовским ножом. Может, это Белхе? Обрывистый берег с пожухлой травой, узкая полоса гальки. Ник замер, вглядываясь. На заднем плане в кадр попал мужчина, камера поймала его, когда тот выходил из воды. Изображение было не в фокусе, но Ник узнал. Гориславский.

Резко, душно запахло кофе – не вздохнуть.

«Не помню! Ничего не помню!»

Ник подскочил к окну. Рванул шпингалет, тот, который на уровне пола. Еще один был под потолком, Ник подтянул кресло. Хлестнула штора, и в лицо ударил ветер. Холодный, пахнущий водой с залива. Ник выпрыгнул в сад, неловко, подвернув ногу и упав на колени.

Деревья шумно раскачивались в темном небе, даже уши закладывало. В разрыве облаков виднелась луна, раздутая и кривобокая. Ник поднялся, шагнул с тропинки в траву и побежал напролом. Кусты цеплялись за джинсы, полоснуло колючкой по локтю. Дерево стукнуло в плечо, и Ник ударил в ответ, ссаживая костяшки в кровь.

– Хватит! Я хочу вспомнить!

Голос сорвался. Ник сполз на землю и запрокинул голову, упершись затылком в ствол.

– Говорят в лесу все звери, великан сидит в пещере, – шевельнул он губами. – Звери спрятались в кусты, значит, водой будешь ты.

Луну затянуло, она просвечивала сквозь облака мутным пятном. Ник поднял руку и провел перед глазами.

– Я сумасшедший.

Хрустнула ветка. Звук был таким отчетливым, что Ник вздрогнул. В глубине сада метались тени, сливаясь и распадаясь снова.

– Кто здесь?

Проскрипел гравий, и Ника продрало ознобом. Леона в комнате над гаражом нет, он отпросился до утра. Уходя, Александрина включила сигнализацию. Через забор никто не мог перебраться.

Разве что Псы, для которых нет преград.

– Точно, сумасшедший, – громко сказал Ник и рывком оттолкнулся от дерева.

Пошел к дому, раздвигая ветки. Они с шорохом смыкались за спиной. Очень хотелось обернуться.

В библиотеке Ник аккуратно прикрыл окно, с металлическими щелчками вогнал в пазы затворы шпингалетов. Вернул кресло на место и закрыл альбом с фотографиями. Поправил штору – и не удержался, глянул в сад. Темно. Луна. Деревья качаются.

Он поднялся на второй этаж. Уже на лестнице вспомнил, что забыл погасить настольную лампу, но возвращаться не стал.

В ванной открутил оба крана, сделав воду погорячее, и сунул пальцы под струю. По белому фаянсу потекли грязно-розовые ручейки. Ник морщился, но руку не убирал, пока вода не посветлела.

В аптечке над раковиной нашлись бинт и бактерицидка. Пощипывало, но терпимо.

Ник уже хотел закрыть дверцу, но спохватился и снял с полки флакончик от Бориса. Принимать два раза в день, утром и перед сном. Выкатилась на ладонь капсула, маленькая, красно-белая. Ник подержал ее – и уронил в унитаз.

– Вот так.

Резко захлопнул шкафчик. Качнулась зеркальная створка, показав кафельную стену и его лицо. Встретился взглядом со своим отражением: «Ты сам понимаешь, что сделал?» – «Да. Нет. Я хочу вспомнить».

Шевелились на потолке тени. Ник лежал, закинув руки за голову.

Он представлял лица матери, отца, Денека, но их заслоняла вспышка, и снова горел автобус, ползли черные клубы дыма, от которых было трудно дышать.

«Я – Микаэль Яров. Меня зовут Мик».

III

Глава 15

Толкотня в вестибюле, гвалт – младшие через неделю уходят на каникулы. Контрольные написаны, оценки проставлены, и такими бестолковыми кажутся им последние дни, что хочется орать, прыгать и мутузить товарищей. Ник с трудом проложил себе дорогу к лестнице.

На втором этаже было потише. Прошел вальяжный пятиклассник в обнимку с географической картой. Из библиотеки доносились приглушенные голоса.

– Яров!

Ник оглянулся. На лестничной площадке стоял Упырь.

– Это переходит всяческие границы. – Завуч брюзгливо оттопырил губу. – Мы, конечно, уважаем вашего деда, но это не означает, что вы можете вести себя столь по-хамски.

Сегодня Упырь казался непривычно взъерошенным.

– Простите? – удивился Ник.

Глаза у завуча были воспаленные, в красных прожилках.

– Вы забыли, что нужно приветствовать преподавателя при встрече? – с привзвизгиванием спросил Упырь. – Когда вашим воспитанием занимались в детдоме, это было понятно, но сейчас… Пора избавляться от диких привычек!

Странно, подумал Ник, почему он его раньше боялся?

– Я думал об экзаменах, господин Церевский, и вас не заметил. Извините. Доброе утро.

Завуч дернул головой, раздраженно засунув под воротник мундира палец. Да что с ним сегодня?

– Ступайте, Яров, – с отвращением сказал Упырь. – У вас первым уроком алгебра.

Ник пошел, сдерживаясь, чтобы не обернуться.

В классе – тишина. «Детки» столпились у первой парты, вокруг Дальшевского. «Камчатка» пустая. Ни Гвоздя, ни Карася, ни других приютских.

На Ника глянули, но мельком, без особого интереса. Он прошел за свой стол.

– Я считаю, это просто возмутительно! – негромко говорил Вахрушев. У него на лице горели красные пятна. – Отец сказал: пусть только попробуют к нам за ограду сунуться, он собак спустит.

– Что им собаки, – пробормотал кто-то.

– Хотел бы я на это посмотреть, – сказал Дальшевский. В голосе его были насмешка и презрение. – Что же вы так трусите, господа?

«Детки» зароптали, но смутно.

Ник встал и бесцеремонно раздвинул одноклассников.

– Что случилось? – спросил он у Дальшевского.

Тот сидел, ровно держа спину, и беззвучно постукивал карандашом по свернутой газете. Дернул уголком губ – может быть, хотел послать, но передумал. Протянул «Вести Сент-Невея».

– На четвертой странице.

Ник развернул. Небольшая заметка внизу полосы: «…информация подтвердилась… Управление Регистрации и Контроля… с официальным сообщением… не должно повлиять…» Задержал газету в руках чуть дольше необходимого, пытаясь справиться с дрожью в пальцах.

– Спасибо.

Перегнув «Вести» пополам, вернул Дальшевскому.

– Вам должно быть стыдно, Яров, – с интонациями Упыря сказал тот. – Нужно следить за новостями. Тем более проживая в таком доме.

– Я учту.

Ник вышел из класса, прикрыв за собой дверь. На лестнице его едва не сбил Карась. Схватил за мундир и зашипел:

– Слышь, Немой! Нам утром сказали…

Ник отодрал его пальцы и побежал вниз.

– Ты куда? Звонок сейчас!

На площадке попытался перехватить Гвоздь, он шел вместе с остальными приютскими.

– В курсе уже?

– Да. Потом!

В вестибюле, в простенке между колоннами, никого не было. Ник снял трубку телефона. Диск поворачивался раздражающе медленно. Пошли длинные гудки.

Ник мысленно скрестил пальцы. «Ну же, ответь!»

– Слушаю! – послышался голос деда.

– Почему вы мне не сказали? Вы же знали.

Пара секунд тишины.

– Микаэль? Откуда ты звонишь?

– Из гимназии. Вы планировали, что… ну, это… произойдет сейчас?

– Нет, конечно же, нет, Мик! Давай поговорим об этом дома.

– Хорошо.

Звонок заглушил его слова.

Ник прошел пустыми лестничными пролетами и коридором. Толкнул дверь в класс.

– Извините, разрешите войти?

Циркуль блеснул стеклами очков.

– Побыстрее, Яров.

Математик сверлил взглядом спину, пока Ник шел на место.

– Господа, руководство гимназии поручило мне сделать сообщение. Как некоторым уже известно, в город приезжает л-рей. Предварительно Псы обследуют Сент-Невей и прилегающие к нему населенные пункты. По результатам их работы Управлением регистрации и контроля могут быть проведены задержания.

Громко шмыгнул носом Грошик. Циркуль посмотрел на него и продолжил:

– Должен напомнить, что даже в таких густонаселенных районах, как наш, больше десятка задержаний не случается. Таким образом, вы можете оценить вероятность того, что Псы посетят гимназию. Если же это все-таки случится – я подчеркиваю, если, – вас просят сохранять спокойствие. По возможности рядом с Псами будет находиться офицер УРКа.

– А почему только по возможности? – перебил Дальшевский.

Циркуль повернулся к нему.

– К сожалению, Псы иногда появляются неожиданно. Господа, вас настоятельно просят воздержаться от различного рода протестов. Не стоит пугаться, Псы никому не могут причинить вред. Это не люди, не существа со злой волей, а просто измерительные приборы, не более того.

– Скажите, а правда, что Псы – это живые мертвецы?

Математик скривился.

– Я бы посоветовал, Юрченский, поменьше читать желтую прессу. Из курса физики вам должно быть известно, что Псы – энергетически-полевые антропоморфные упорядоченные структуры. Я могу продолжать? Спасибо. По окончании урока вы можете подойти и взять «Памятку», в которой перечислены основные правила поведения при встрече с Псом. А сейчас, господа, повторим производные степенной функции. Юрченский, к доске.

…Дымно в туалете. Гвоздь курил короткими затяжками и цедил:

– Хрень это все. Грошик, кончай истерику! Задолбал.

Памятка валялась на кафельном полу, на ней отпечаталась подошва.

– Ну а чего, – попытался рассуждать Кабан. – Вон говорят, под машину попасть, так это… шансов больше, чем Псу.

– Вахрушев трепался, отец его увезти хочет, а тут экзамены, – встрял Карась.

Засмеялся Гвоздь:

– Ну, этот точно про́клятый. Вампир. Вон как денежки сосет из своего папашки.

Карась захихикал, но неуверенно.

Ник сидел на подоконнике, и Гвоздь толкнул его:

– Че задумался, Немой? Поспрошал бы, у тебя связи в УРКе.

– Угу, вот прям сейчас и побегу, – сказал Ник, не трогаясь с места.

Еще до звонка с последнего урока он видел в окно, как «Янгер» сворачивал к стоянке. Дед ждет уже полчаса.

– Говорят, Псов в новостях показывали. – Гвоздь выкинул окурок в форточку.

– Было.

– И как? Похожи на упорядоченные структуры?

– Один в один. Вылитые, – подтвердил Ник.

Гвоздь посмотрел на него с любопытством.

– Слышь, Немой, а ты ж раньше боялся, – сказал он негромко. Навострился подслушать Карась, но за бухтением Кабана разобрать слов не мог и сморщился. – Почему сейчас перестал? Типа дедуля прикроет?

– Ты думаешь, я дурак, на такое рассчитывать?

– Не, – протянул Гвоздь, – ты, Немой, умный, потому и интересуюсь. Чего такого знаешь, что зудеть перестало?

– Денис, а к тебе больше никто не приходил?

Гвоздь мотнул головой.

– Ну и ладно. – Ник слез с подоконника. – Всем пока.

«Янгер» стоял в тени. Сквозь тонированные стекла водителя было не видно, зато дед наверняка смотрел, как Ник идет через стоянку. Тихонько взрыкнул мотор.

– Здравствуй. – Дед тронул машину с места, едва Ник закрыл дверцу. – Пристегнись, пожалуйста. Домой?

– А есть варианты?

– Может, ты хочешь развеяться.

– Нет. Мне нужно готовиться к экзаменам.

Дед кивнул.

«Янгер» вырвался из центра, объезжая пробки. Прибавил скорость, проскакивая светофоры на мигающий желтый. Вскоре по обочинам замелькали деревья. Ник опустил стекло, подставляя лицо ветру.

– Скажите, а вы предполагали, как это… можно реализовать?

В тех документах, что не получилось передать у Алейстернова и которые Нику вручил Георг, был расписан весь план – начиная от обучения Микаэля Ярова и заканчивая политической программой возрожденной партии «За права человека». Но ключевой момент обходился молчанием.

– Безусловно, – отозвался дед. – Видишь ли, у л-рея есть интересная привычка. Как он прибудет в город – предсказать нельзя. На машине, поездом, вертолетом. Одновременно с Псами или позже. Сразу поедет в гостиницу или попросит найти частную квартиру. Каким образом он проводит время между полнолуниями, тоже вопрос. Слишком непредсказуем в своих желаниях. И потом, он обязан следовать за Псами.

Действительно, подумал Ник, а как живет Матвей Дёмин? Учиться ему не надо – бессмысленно. Путешествовать наверняка надоело до оскомины. Так что он делает? Читает, смотрит телевизор, слушает музыку, склеивает модели корабликов, знакомится с девушками? Или девушки его избегают?

– Ты меня слушаешь?

– Да, конечно.

– Так вот, а утром после полнолуния л-рей сразу же уезжает. Всегда на машине и только со спутником. Едут проселочными дорогами, нигде не останавливаются до темноты. Для ночевки выбирают дом на окраине в небольшой деревушке. Летом и вовсе могут разбить палатку в лесу или чистом поле.

– Почему?

– Ну, видимо, ему не хочется встречаться с людьми.

– А с родителями?

– Не знаю, Мик. Но л-реи редко приезжают домой. Помнишь, я говорил? В первый год рвутся даже кровные связи.

Машина свернула к поселку.

– Допустим, – сказал Ник. – Вот он остановился на ночевку. И? Местность оцепят, а потом вы отправите туда меня с пистолетом?

– Нет, никакого оцепления. Чем меньше народу будет знать о твоей миссии, тем лучше.

– Но это же неправильно, – возразил Ник. – Если мой долг – убить л-рея, значит, нужно до конца. Я должен объяснить, почему это сделал. Меня должны судить открыто, разве не так?

Дед бросил на него взгляд.

– Я рад, что ты так думаешь. Но, к сожалению, общественное мнение пока не готово понять и принять такое решение.

– А вы не можете допустить, чтобы ваше имя было связано с этим убийством. Так?

Взвизгнули тормоза – Ника бросило вперед, но ремни удержали на сиденье. «Янгер» резко вильнул на обочину и остановился.

– Мик! – Дед повернулся. – Я забочусь о твоей безопасности. О том, как сложится твоя судьба. Я хочу, чтобы ты сделал карьеру, женился. Родил мне правнуков, в конце концов. И потом, твой выстрел – только начало. После нас ждет очень много работы. Я не могу допустить, чтобы все было зря. Понимаешь? Я должен быть на своем месте, а не таскаться по судам.

– Извините, – пробормотал Ник.

Повернулся ключ в замке зажигания. «Янгер» рывком тронулся с места.

– Вы планировали, когда это должно произойти?

– Через два с половиной года. Дёмин уже станет совершеннолетним. К тому моменту, как появится новый л-рей, общественное мнение должно успеть измениться. Конечно, хорошо бы все устроить пораньше, но убийство мальчика выглядит несколько иначе, чем восемнадцатилетнего парня. Даже если это л-рей.

Показался поселок. Шлагбаум пошел вверх.

– Когда Псы будут в городе?

– Со дня на день.

– А их вы уничтожить не пробовали? Нет Псов, л-рей не может работать. Или это невозможно?

– Был у физиков какой-то проект. Но из спецгруппы не уцелел никто – или труп, или калека. Инсульты, удушье, слепота.

«Янгер» остановился у крыльца.

– Какова реальная вероятность, что Псы придут сюда, в поселок? Или в гимназию?

– Ты думаешь, учителя врали ради вашего спокойствия? Нет. Вероятность действительно маленькая. Псы идут туда, где есть про́клятый. Или ты подозреваешь, что кто-нибудь из твоих одноклассников оборотень? – Дед улыбнулся.

Шутка смешной не показалась. Ник промолчал, глядя на фасад. Солнце отражалось от стекол, слепило.

– Я сегодня вечером работаю дома, – сказал Георг. – Потом можем сыграть партию. Или сходить в тир.

Ник повернулся к деду.

– Мне нужно готовиться к экзаменам, извините.

Сволочи! Дней пять украли минимум.

– Я говорил, надо было поменять машину! – Матвей стоял посреди комнаты, сердито глядя в зашторенное окно. – По номерам нашли, гады.

Работал телевизор, там показывали Псов – они пометили мальчишку в небольшом городке на краю Невейской области. Мужчина в мундире с нашивками УРКа вел пацана через вокзал, твердо придерживая за локоть. У пацана было перекошено лицо.

– Выключи! – сердито бросил Матвей через плечо.

Значит, первый уже есть. А сколько их будет еще?! На мгновение представилось: дать бы им оружие, и пусть решают сами, кому жить.

В комнате стало тихо, но теперь слышался шум снаружи: там облепили забор журналисты. Сначала примчались из Сент-Невея – на большом фургоне, заляпанном логотипами. Потом подтянулись местные каналы. Одни караулили на улице, другие побежали опрашивать соседей. Всех интересовало, куда отправится л-рей. Конечно, ведь в Северной столице его не было со времен Рамиля.

Телефон зазвонил неожиданно, Матвей даже не знал, что он есть в этом старом доме. Роман ушел в комнату, заставленную книжными стеллажами, и оттуда позвал:

– Просят господина Дёмина.

– Кто?

– Майор Коневицкий.

Матвей нехотя взял трубку.

– Господин Дёмин, – подчеркнуто доброжелательно заговорил Коневицкий, – я помню, вы не любите заранее согласовывать маршрут, но Псы уже нашли меченого. Мы не знаем, куда его везти.

От его голоса – как обычно – стало тошно. «Господин Дёмин, это ваш долг… Псы отметили девятерых… Нет, мальчик, тебе так только кажется, на самом деле у тебя нет выбора. Ты же не хочешь стать убийцей?»

– Уберите отсюда журналистов.

Коневицкий вздохнул-закряхтел.

– Хотите новых проблем с прессой? Господин Дёмин, сейчас это особенно невыгодно, на волне негативных публикаций…

– Это будут ваши проблемы с прессой, – перебил Матвей. – Уберете журналюг, звоните.

Он брякнул трубку на рычаги и какое-то время стоял, прислонившись виском к книжному стеллажу.

Старики сидели в большой комнате, выходящей окнами в палисадник. Юджин рассеянно строил карточный домик, Роман наблюдал.

Матвей вернулся к ним и тихонько отодвинул занавеску. Операторы сбились в кучку и курили. Журналисты маялись возле машин, поглядывая на конкурентов. В отдалении по лавочкам расселись любопытствующие. Двое пацанов влезли на крышу соседнего дома и оттуда пытались заглянуть во двор. Матвей уже хотел отойти, но на улице появилась Рита. Девчонка принарядилась: розовые босоножки на каблуках, коротенькая джинсовая юбка, зеленая блузка. Она шла, гордо вздернув голову. «Вот дрянь!» – выругался про себя Матвей.

Рита стрельнула глазами, прицениваясь к съемочным группам, и предпочла сент-невейскую. Журналист неохотно наклонился к ней с сиденья, выслушал – и оживился. Соскочил, подзывая оператора. Рита выставила вперед ногу и перекинула волосы на грудь. Оператор пошел вокруг нее, выбирая ракурс, чтобы девчонка оказалась на фоне дома.

«Надо было трахнуть, хоть какая-то польза, – подумал Матвей и сразу, без перехода: – Я не хочу в Сент-Невей. Не хочу!»

Северная столица у него ассоциировалась с дождями, больничной палатой и тоской. А еще ложью: матери наврали, что ребенок болен и нужно обследование в специальной клинике. Клиника действительно оказалась специальной, Матвей узнал это после инициации. Называлась она «Научно-исследовательский центр медицины и биологии Управления регистрации и контроля».

Матвей задернул штору и повернулся. Юджин опускал карту на вершину домика. Роман, подперев подбородок кулаком, следил за процессом. Но бывший учитель тоже врал: Матвей чувствовал, что старик смотрел ему в спину все то время, пока стоял у окна.

А врал ли Юджин? Ответа не было. Уличить не получилось ни разу, но разве это доказательство?

Матвей забрался с ногами в кресло, оно трещало и скрипело. «Не хочу в Сент-Невей!» – повторил снова. Уперся лбом в колени, закрыл глаза – и вдруг «провалился».

…Степь под полуночным небом. Густая трава, высокие метелки иван-чая, пушистые островки ковыля. Ветер пахнет далекой водой. Нужно туда, к реке! Матвей привстал на стременах, вглядываясь в темноту. Рядом другие всадники, такие же парни, но в одежде из разных времен: домотканая рубаха, гимнастерка военных лет, форменная курточка с железными пуговицами, узкий камзол. Один обернулся, и сейчас Матвей узнал его – по старой фотографии, висевшей на стене у Романа.

– Валька!

Мальчишка махнул рукой и послал коня в галоп.

За ним!

Небо, прошитое иглами звезд, понеслось в лицо. Рвались невидимые линии созвездий, тасовались и складывались в рисунки заново.

– Ивка! Иволга! – крикнул кто-то, и светловолосый паренек придержал коня. Отстал.

Матвей не оглянулся. Только вперед! Туда, где черная степь с серебристыми пятнами ковыля смыкается с черно-серебристым небом. Земля пошла вверх, сначала полого, потом круче и круче. На всем скаку Матвей взлетел на холм. Небо над головой – рукой дотянуться можно. Небо внизу – звезды отражаются в речной глади. А посредине висит огромный лунный шар. Светится, переливается, точно елочная игрушка. Совсем не страшный.

Слышались голоса:

– Пока!

– …в гости! Игорь, слышишь?

– Димка! До завтра!

Мальчишки, перекликаясь, разъезжались с холма в разные стороны. Матвей тоже крикнул им вслед:

– Встретимся!

Он остался один и какое-то время разглядывал луну, удивляясь: оказывается, она красивая. Потом медленно повернул голову. У излучины реки темнел небольшой лесок. Полускрытый деревьями, виднелся дом. У него светились окна.

Матвей подобрал повод, но тут его окликнули:

«Подожди!»

Обернулся. Снизу, из темной лощины, поднимался всадник. Весь в черном, и только лицо бледнело в лунном свете.

«Здравствуй. Не помнишь меня?»

Матвею, несмотря на теплую ночь, стало зябко. В этом человеке с уставшими глазами трудно было признать Пса, того самого, что первым поприветствовал его на жарком летнем дворе. Но Матвей узнал. Крикнул со злостью:

– Зачем ты – здесь?!

«Я должен».

Слова возникали в голове Матвея так быстро, словно Пес говорил вслух:

«Из любого правила есть исключения. Тебе еще рано ехать в Сент-Невей, но потом будет поздно. Думай. Не позволяй гневу взять над собой верх. Ищи другой выход. Верю в тебя. И… прости меня».

– За что?

Пес не ответил. Матвей снова был один на холме.

В доме все так же светились окна.

Матвей пустил коня неторопливым шагом вниз, но земля круто оборвалась…

…Открыл глаза. В комнате ничего не изменилось: Юджин выкладывал карты и следил за его руками старый учитель.

Интересно, а у других л-реев было такое?

Матвей потер затылок. Ему ни разу не удавалось добраться до дома, но лица мальчишек он видел все отчетливее и отчетливее.

А вот Пес пришел в этот сон – сон ли? – впервые.

За окном прошумели машины, послышались голоса – возмущались телевизионщики, – и почти сразу же зазвонил телефон. Пришлось выбираться из кресла.

– Еще раз здравствуйте, майор. Да, я вижу. – Матвей помолчал в трубку. И кой черт Псов понесло на север? – Везите в Сент-Невей.

…К утру камни намокли от росы и стали скользкими. Влажным было все: одежда, рюкзак, разодранные кроссовки. Ник жался к костерку, кутаясь в камуфляжную куртку. От куртки пахло кровью – ее сняли с убитого. Сработала «растяжка».

– Ешь, пацан.

Ему сунули консервную банку. В горячей воде плавали крупинки каши и волокна тушенки. Ник еле удержал: пальцы мелко дрожали. Он устал. Раньше у носилок менялись пара на пару, теперь взрослых осталось трое. Поклажу разделили заново, и рюкзак Ника стал тяжелее.

Застонал лейтенант. Рыжий приподнял ему голову и попытался влить между распухших губ бульон.

Ник понюхал содержимое банки. Спазмом сдавило горло. Выпустить банку из рук, чтобы взять ложку, он побоялся – не удержит снова – и стал, обжигаясь, хлебать через край, не думая, что может порезать губы. Мясные волокна ловил языком и прижимал к нёбу, глотать сразу было жалко.

Сержант расколол ножом засохший кусок хлеба, смел в рот ладонью крошки. Жевал медленно, глядя, как сквозь туман проступают горы. Восходящее солнце накаляло воздух.

– Значится, так. С грузом мы не пройдем. Все одно помрет со дня на день, а нам сидеть и ждать резону нету, в холку дышат.

Рыжий махнул ресницами и снова наклонился над лейтенантом.

– Брось, – коротко приказал Задница. – Ему уже по хрену.

Оглянулся Рыжий – на Пашку, на сержанта. Пашка размачивал сухарь, сосредоточенно заглядывая в консервную банку.

Сержант расстегнул кобуру.

– Отойди. Чего вылупился? Тут расклад простой: или ему сейчас, или нам всем попозже. Понял?

Ник смотрел, как Рыжий втянул голову в плечи и так, сидя, пополз от лейтенанта, отталкиваясь пятками и елозя по камням задницей.

Сержант подошел вплотную к носилкам. Коротко ударил выстрел.

Ник прикусил край консервной банки. Резануло по губам жестью, и рот наполнился кровью. Проглотил ее вместе с тушенкой.

– Беритесь. Вон там, в щели, завалим.

– Погоди, – встал Пашка. – Раздеть надо. А то пацан у нас в горах замерзнет.

Сержант обернулся. Ник снова глотнул, пропихивая в горло солоноватый комок. Глаза у Задницы были точно свинцовые плошки.

– Я же сказал, с грузом мы не пройдем.

Шумно задышал Рыжий, всхлипывая и шмыгая носом. Ник посмотрел на него и опять повернулся к сержанту. Пистолет поднимался медленно. Так же медленно шагнул вперед Пашка.

«Бежать!» Но он так устал.

Коротко звякнув о камни, выпала из рук консервная банка. На миг стало жалко, что не успел доесть.

Ник закрыл глаза. «Пусть. Все равно».

– А вот этого не надо, – услышал он вкрадчивый Пашкин голос. – Нам, сержант, вместе идти. Мало ли что в горах бывает.

Задница выматерился:

– Ты… из-за… сопляка… нам ложиться? Все равно подохнет в горах! Не дойдет!

Тоненько крикнул Рыжий:

– Не надо!

Ник посмотрел сквозь ресницы.

Маячила Пашкина спина, перекрывая линию выстрела.

– Пацан дойдет, ясно? А если ты, Задница, его тронешь, я тебя сам прикончу.

Ник дошел. Как – он сейчас не помнил. Рыжего подстрелили через два дня на блокпосту. Пашка сгинул в рейде. Задница с легким ранением эвакуировался в тыл, сразу же, как открыли дорогу.

О том, что произошло в предгорье, знал лейтенант Корабельников. Ник выболтал, когда в очередной раз ему снимали приступ разбавленным спиртом. Слова катились с языка легко и весело. Путано получилось, но лейтенант понял. Утром, сунув Нику в зубы кружку с водой, велел:

– Ты бы, парень, трепался поменьше. Мало ли что тебе, беспамятному, почудиться могло…

… – Доброе утро, господа!

Ник вздрогнул, услышав голос учителя. Он не заметил, как прозвенел звонок и стало тихо в классе. Все сегодняшнее утро почему-то вспоминался Ареф.

Воитель бросил на стол журнал.

– Отсутствующие есть? Нет? Замечательно. Глеймиров и Карасев, будьте любезны, почтите меня своим вниманием. Благодарю.

Ник рассеянно смотрел на историка.

– Сегодня у нас последний урок, с чем вас и поздравляю. Ну что, приступим? Я продиктую вопросы к билетам.

Класс загудел.

Отвернувшись, Ник уставился в окно. Полыхало солнце. Сквозь зеленое облако тополиных веток проблескивала витрина аптеки.

– До экзамена четыре дня осталось, – со злостью сказал Дальшевский.

– Как раз достаточно, чтобы себя проверить. А готовиться надо было в течение учебного года, не так ли?

Забурчал под нос Вахрушев. Тоскливо вздохнул Грошик.

– Итак, я диктую. Желающие могут записывать. Вопрос первый. Внешняя политика Федерации накануне Второй мировой войны.

Спохватившись, Ник открыл тетрадь.

– Вопрос второй. Социально-экономическое положение регионов…

В коридоре раздался шум – странный, внеурочный. Кажется, шли несколько человек. Слышались голоса: кто-то оправдывался или просил, слов не разобрать.

Одна за другой поднялись от тетрадей головы.

Распахнулась дверь, и на пороге появился завуч. Лицо у него было перекошено.

– Господа! Я прошу вас соблюдать спокойствие и оставаться на местах. Это займет не более минуты.

Донеслось из коридора:

– Срочно, освободите телефон!

Отодвинув завуча, в класс шагнул мужчина в наглухо застегнутой черной куртке.

– Спокойствие, пожалуйста, – бормотал Упырь, привалившись к косяку, и вдруг выкрикнул фальцетом: – Оставаться на местах!

Из-за стола поднялся историк.

– Господин Церевский, – мягко сказал он. – Мальчики вас поняли.

Упырь дико глянул на него и вывалился назад, в коридор, а его место заняли Псы. За их спинами маячили мундиры сотрудников УРКа.

Стало очень тихо. Ник качнул головой – показалось, заложило уши. Сердце билось редкими толчками.

Тот, кто вошел первым, остался у доски. Еще один блокировал дверь. Двое же двинулись между рядами.

Вытянулся в струнку Дальшевский, вскинул голову. Пальцы его, вцепившиеся в край парты, побелели. Пес прошел мимо. Лицо у него было равнодушным: ни азарта, ни предвкушения.

«Это… человек?» Ник всмотрелся: морщинки в уголках губ, тень на щеках – пробивается щетина. Под левым глазом коротенький шрам. «Был человеком?» Застывшие черты. Словно искусно сделанная маска.

Захлебнулся воздухом Грошик, Ник слышал, как булькнуло у него в горле.

Пес приближался. Он медленно поворачивал голову – влево, вправо. Кто-то вздрагивал под его взглядом, кто-то вжимался в парту.

– Спокойно, мальчики, – негромко сказал Воитель. – Они сейчас уйдут.

Скукожился в мундире Вахрушев. Холодно в классе. Очень холодно.

Пес остановился. Посмотрел Нику в лицо.

«Он знает? Что я могу убить его л-рея».

…Свет, белый и густой, точно туман. Звуки тонут в нем, давит тишина на затылок, и люди точно рыбы… Дуло автомата как черная глубина… Боль в обожженной спине… Пахнет мокрой шерстью и кровью… Стук железа по дереву, это кольцо на крышке под когтистой лапой…

«Прекрати!» – крикнул беззвучно Ник, и морок отступил.

Пес взял его за руку.

То ли крик, то ли вздох прокатился по классу.

Бесплотное прикосновение пальцев, но не вырваться. Стиснуло запястье. Полсекунды – и Пес отпустил. Повернувшись, пошел к двери, а за ним потянулись остальные.

Перед Ником остался стоять сотрудник УРКа. Поднял открытые «корочки»: «Северо-Западный округ… отделение… капитан…»

– Назовите полное имя, пожалуйста.

– Яров. – Ник кашлянул, в горле было сухо. – Микаэль Родислав.

– Покажите руку. Ладонью вверх.

На запястье поверх просвечивающих вен проступило белое пятно. Четкие контуры обрисовывали оскаленную собачью голову.

– Микаэль Родислав Яров, вы отмечены как носитель синдрома стихийной мутации. Прошу следовать за мной добровольно. В случае отказа я вынужден буду вас задержать.

Ник растерянно оглянулся. Разве это может случиться с ним?

Грошик отвалился на спинку стула и приоткрыл рот, глаза у него были как у дохлой рыбы. Со жгучим любопытством смотрел Гвоздь. Карась хлопал ресницами. Мучительно соображал Кабан, собрав морщины на лбу.

– Простите, господа, – вмешался историк, – но разве вы не обязаны сначала сообщить родственникам?

– Звонок будет сделан в течение получаса.

– Но… Микаэль несовершеннолетний. Я могу поехать с ним?

– Господин учитель, это же не уголовное преступление. Мальчика не собираются сажать в тюрьму, ему не требуется опекун или адвокат. Пройдемте, Яров.

– Постойте! А если домашний арест, господин офицер? Дед Микаэля – Георг Станислав Леборовски, член Городского совета, вряд ли он тайком вывезет внука.

– Сожалею, – капитан кивнул в сторону Псов, ожидающих у двери, – таковы правила.

Ник машинально взял тетрадь – с двумя вопросами к билетам по истории, экзамен через четыре дня, – и снова положил на парту. Сумку? Да, наверное.

«Этого не может быть!»

– Извините, господа, я только что узнал. – На пороге стоял директор. – Яров, вашего деда уже известили об… инциденте. Он приедет в отделение УРКа.

Ник прошел между рядами. Загремел стул, это отшатнулся Вахрушев. Дальшевский проводил внимательным взглядом. Сочувственно тронул за плечо учитель истории.

– Микаэль…

– Спасибо, господин Вальшевский. Все в порядке.

Псы раздвинулись, пропуская. У них были равнодушные лица. Постарше, помладше – а все одинаковые.

«Это действительно происходит со мной?» Ник пытался осознать, но у него не получалось.

В коридоре маячил Упырь, промокал вспотевший лоб платочком. А вот директор мог бы поспорить невозмутимостью с Псами.

Дверь в класс закрылась.

– Благодарю вас за сотрудничество, господа, – сказал капитан. – Дальше мы сами.

Длинная лестница, с этажа на этаж. Высокие ступеньки. Они кончились внезапно, и Ник оказался в вестибюле. Ни директора, ни завуча рядом не было, а из Псов остался один.

Капитан придержал за локоть.

– Ты как? Врача не нужно?

Ник отстранился.

– Нет, господин офицер.

Серый фургон с эмблемой УРКа припарковался у крыльца. Ник поискал взглядом коней – где-то же их должны были оставить Псы? – но не увидел.

Открылась темная утроба машины, разлинованная скамьями по бортам.

У парня в штатском, что первым запрыгнул в фургон, мелькнула под пиджаком кобура.

– Теперь вы, Яров.

Парень подал изнутри руку, и Ник удивился: ему не страшно, не противно?

Захлопнулись дверцы, лязгнул снаружи засов. Стало темно, свет с трудом проникал сквозь закрашенные белым стекла.

Ник мотнул головой, ударившись затылком о стену.

– Эй, поаккуратнее!

Парень оказался рядом.

– Чего сразу башкой-то? Побудешь у нас несколько дней, л-рей тебя почикает, и готово. Пойдешь к маме с папой.

Ник посмотрел на него. Спросил зачем-то:

– Скажите, а вы знали майора Алейстернова?

– Кого? А, слышал. Знаком не был.

– А Родислава Ярова или Артура Гориславского?

– Не, таких не помню.

Ник потрогал висок, вминая пальцами первые толчки боли.

– Все-таки странно.

– Почему? – удивился охранник. – Они что, знаменитости какие?

Фургон мягко качнуло на повороте.

– Извините. – Ник закрыл глаза. – Я так, о своем.

«Звери спрятались в кусты – значит, водой будешь…»

Машина остановилась.

Глава 16

Прямоугольная комната напоминала палату в психушке. Тоже была решетка на окне, и дверь запиралась только снаружи, из коридора. Такие же стены: до середины покрашены в жизнерадостный зеленый, выше побелены. На постельном белье стоял похожий фиолетовый штамп. Вот разве что разрешали заказывать по каталогу книги, и можно было целыми днями пялиться в маленький телевизор, подвешенный на кронштейне, – в психушке такие вольности не допускались.

Ник телевизор не включал.

Из окна была видна глухая стена соседнего корпуса. Серая, с трещиной наискось по бетонному блоку. Когда шли дожди, стена темнела. Не просыхала она долго, солнце едва проникало в щель между зданиями. Ник лежал на кровати и рассматривал трещину.

По утрам приходил медбрат. Мерил давление, иногда брал кровь на анализ. Щедро капал успокоительное. Ник подозревал, что чай или суп тоже приправляют лекарствами, недаром все время хотелось спать. Под мятым халатом медбрат носил футболки с надписями. Обычно виднелось одно-два слова: «кружек пива», «уклонист», «жениться». Ник пытался угадать остальное, но делал это без азарта.

Завтрак, обед и ужин приносили в комнату, строго по часам. Сначала Ник подходил к двери и прислушивался: сколько раз стукнут задвижки? Пытался выглянуть в коридор, чтобы сосчитать тарелки на раздаточной тележке. Потом перестал. Собственно, л-рею достаточно снять одно проклятие. А остальные…

Вилась трещина по стене. «Кто я?» – думал Ник, скользя взглядом по ее изгибам. Все тот же вопрос, но теперь он звучал иначе. «Я – это еще я? Или уже нет?»

Понимала Таня, кем она становится? Инициация идет не день и не два – месяцы. Вот оборотни, говорят, сначала просто хотят сырого мяса. А что значит быть удачником? Вампиром? Ведьмой? Таня боялась этого? Или хотела? Ощущала, как перестает быть – собой?

По ночам за окном висела луна, яркая и круглая. Чтобы заметить ее легкую несимметричность, нужно быть астрономом. Или л-реем.

Луна отбивала дни, словно ставила после каждого точку.

Позавчера приходил дед.

– Я принес тебе переодеться. Джинсы, футболку, белье.

Комнату для свиданий разделяло стекло. Оно перерезало стол и честно распределяло остальное: в каждую половину по одному креслу, одной двери и одному телефону.

– Поговорите, пожалуйста, с медиками, – попросил Ник в трубку. – Скажите им, что мне нельзя принимать успокоительные в таком количестве.

– Не волнуйся, конечно, скажу. И вот еще что, Микаэль. Ты… не предпринимай сейчас ничего. Понимаешь? В данной ситуации будет только хуже.

– Я же не самоубийца, – усмехнулся Ник. Подался вперед, вглядываясь в лицо деда сквозь стекло. – А потом? Если меня отпустят…

– Тебя обязательно отпустят, – перебил дед. – Даже не думай иначе.

Очень хотелось поверить.

На противоположной стене висели часы. Двигалась минутная стрелка, поторапливая.

– Под психотропные я не пойду, – глухо сказал Ник. – Лучше пусть сразу.

Дед коснулся стекла.

– Мик, ты выживешь, понимаешь? Вспомни, я искал тебя в Арефе, потому что ты должен был спастись.

В телефонной трубке слышался отдаленный гул и потрескивание. Нагревался пластик, прижатый к уху.

– Допустим, – сказал Ник. – Приедет л-рей, всем поможет и так далее. Сделает благое дело. Для меня лично в том числе.

– Тебя это… смущает? – спросил Георг, и Ник поморщился: нашел же слово!

– Нет. Мне кажется это неправильным. Нечестным. Контуры не совмещаются.

Дед улыбнулся.

– Ничего, у тебя будет время их совместить.

– А у вас?

– Я давно принял решение, Мик. И еще… Помни: пока инициация не завершилась, ты – прежний, ты не стал другим. Ты такой же, как твои одноклассники. У вас у всех есть вероятность синдрома, просто у тебя эта вероятность несколько выше.

– А если уже все?! А я просто не понял!

– Никаких «если». Иначе бы тебя нашли не Псы, а оперативники УРКа.

Ник хотел верить – и не мог.

На гостевой половине открылась дверь, заглянул охранник.

– Извините, господин Леборовски, свидание окончено.

Дед кивнул ему и снова повернулся к Нику.

– Все будет хорошо, слышишь? Держись, Мик. Ты и не такое смог. Осталось несколько дней. Я обязательно поговорю с медиками. И завтра с утра приду, принесу от Александрины привет.

– Не надо. Не приходите. Мне нужно подумать.

Ник положил трубку.

…Кто-то кричал за стеной. На одной ноте: «Нет, нет, нет!» Пробежали по коридору, стукнула дверь. Кажется, упал стул. Донеслись отголоски:

– … где … хрен его… доктор?!

Потом стало тихо.

Ник не отрываясь смотрел на трещину за окном. Черная на сером. Начало темнеть, и трещина постепенно сливалась со стеной.

«Кто я?»

Ник поднял руку к глазам. Линия жизни – длинная. Шрам, оставленный пиской Карася, почти не заметен. Заусенец на указательном пальце. Светлые пятнышки на костяшках на месте заживших ссадин.

«Я – человек?»

Снова раздался крик, но в этот раз он прервался быстро. Стукнула задвижка, еще одна, следующая.

Ужин? Слишком рано.

Послышались голоса.

Ник рывком сел, прислушиваясь. Под ребрами колотилось так, что было трудно дышать.

Открылась дверь.

– Выходите. Пожалуйста, соблюдайте спокойствие. Этим вы облегчите процедуру, – протарабанил охранник.

В коридоре ярко горели лампы. Парни – сверстники Ника или немного помладше-постарше – стояли вдоль стены. Один, с цветной наколкой на плече, скалил зубы в фальшивой ухмылке. Девчонка, прижавшись спиной к косяку, зыркала на всех из-под длинной челки. Ник поймал ее взгляд и отшатнулся, такая в нем была ненависть.

Вывели соседа, который кричал днем. Охранник придерживал парня за локоть, но того все равно мотало, и пришлось прислонить его к стене.

Последняя дверь – еще одна девчонка, но эта испуганная, с опухшим лицом и покрасневшими глазами. Светлые волосы сбились колтуном.

Значит, Псы нашли восьмерых. Это много? Кажется, да.

– Прошу вас следовать за мной.

Ник узнал капитана, который приезжал в гимназию. Сейчас он был в штатском, но поверх рубахи перекрещивались ремни от кобуры.

Их привели в пустую узкую комнату. На полу виднелись следы, кажется, отсюда вынесли стулья и пару столов. В углу продавленный кусок линолеума резко отличался по цвету. Блеклые от пыли шторы плотно задернули, скрепив для верности булавками. На стене остался приколотый кнопками лист: «Внутренние телефоны…»

– Пожалуйста, встаньте здесь.

Взвизгнула девчонка, та, что смотрела на всех с ненавистью:

– Руки убери!

Капитан – Ник видел – к ней даже не прикасался. Девчонка продолжала орать:

– Я что, преступница?!

Один из охранников спросил негромко:

– Врача?

– Пока не надо. Пусть ждет в коридоре, – велел капитан.

– Я ничего не сделала!

«Нас восемь», – думал Ник. Он оказался последним в шеренге. Обхватил себя за запястье, сжимая пальцы поверх белой метки. Парень рядом с ним сказал тоскливо:

– Да закройте вы ее, суку.

Девчонка повернулась, но ответить не успела. Гаркнул капитан:

– Тихо!

«Скольких он выбирал из восьми? Не помню. Половину. Или меньше?»

Охранники у двери подались в стороны, и в комнату шагнул мальчишка. Он был в черной футболке, такой же, как у Ника. Джинсы продраны на колене, кроссовки пыльные, с разлохмаченными шнурками. Следом за ним вошел пожилой мужчина, высокий и худой, в темном костюме. Третьим был майор в наглухо застегнутом мундире.

Мальчишка остановился перед строем и заложил большие пальцы за пояс джинсов. Правое запястье у него туго обхватывал напульсник с блестящими кнопками, левое – часы на широком ремешке.

– Добрый вечер, господа, – произнес равнодушно мальчишка. – Я – л-рей.

Дернулся парень рядом с Ником и снова замер. Дёмин скользнул взглядом поверх голов.

– Сейчас я прочитаю ваши метки, потом у меня будет три дня на раздумья. Нет, я не скажу, какое на вас проклятие. Вопросы, пожелания и прочее – Юджину Мирскому. – Дёмин мотнул головой, показывая на старика. – Предупреждаю: мне абсолютно все равно, чем занимаются ваши родители, сколько у них денег и какие связи. На ваши личные качества мне тоже плевать.

Первой закричала скандальная девчонка, потом зашумели парни. Кто-то даже попытался выскочить вперед, но его перехватил охранник.

Л-рей смотрел с досадой и легкой брезгливостью.

– Вы же получили инструкции! В чем дело? – повернулся он к майору. – Что за балаган? Мне надоело отвечать за чужие промахи. Хотите, чтобы я подал рапорт?

– Ваше право, – сухо ответил майор.

– А ваша обязанность – навести здесь порядок.

– Давайте не будем ссориться, – вмешался старик в темном костюме. Повысил голос: – Ребята, успокойтесь! Послушайте меня! К сожалению, такова процедура. Если нужно, я завтра зайду к каждому, и мы постараемся решить все вопросы.

– А проклятие с меня снимать тоже ты будешь? – выкрикнула девчонка.

– Проклятие снимать буду я, – перебил л-рей. – Поэтому заткнитесь все, пожалуйста. Задолбали.

Стало тихо, только всхлипывала зареванная блондинка.

– Значит, так, не дергаемся и мне не мешаем. Кто хочет поскандалить – валите отсюда, пусть с вами УРК разбирается. Есть желающие?

Дёмин подождал, но никто не шелохнулся.

– Так я и думал.

Л-рей начал от двери. Он брал каждого за руку и клал пальцы на запястье, точно считал пульс. Иногда морщился, иногда отпускал безразлично. Девчонка все-таки попыталась его удержать:

– Что на мне? Что?!

Подскочил охранник и оттеснил ее.

Парня рядом с Ником колотило, слышно было, как стучат его зубы. Он дернул головой, когда л-рей прикоснулся к метке.

Дёмин оказался ниже ростом, чем представлялось по телевизору. Тощий, будто недокармливали, скулы торчат. Л-рей досадливо двинул бровью, и Ник поднял руку, повернул меткой вверх. Рисунок на коже за эти дни побелел и уплотнился. Зудел по ночам, заставляя скрести ногтями.

Пальцы у л-рея были сухие и горячие, твердые, как деревяшки. Дёмин равнодушно смотрел Нику в лицо и, казалось, прислушивался к чему-то. Глаза его за ресницами были светлые, серо-зеленые. И вдруг они стали черными из-за расширившихся зрачков.

– Ты… – шевельнул губами л-рей, Ник скорее догадался, чем расслышал.

Стиснуло запястье, даже кисть онемела. У Дёмина высыпал на лбу бисеринками пот.

Он… понял? Ник испугался, что л-рей сейчас крикнет: «Убийца!»

Дёмин боролся с собой. Напрягал жилы на горле, прикусывал изнутри щеку. Но мышцы на лице не желали слушаться и дрожали, каждая по отдельности.

– Юджин! – сказал Дёмин, не поворачиваясь.

Он произнес это очень ровно. Если бы Ник не видел, как его корежит, то поверил бы, что л-рей абсолютно спокоен.

– Я хочу уехать сейчас.

Разжались пальцы. Л-рей опустил и поднял ресницы. Глаза его снова стали серо-зелеными. Ненависть? Страх? Отчаяние? Ник не понял, что было в них.

– Но вы должны… – вмешался майор.

– Сейчас, – повторил Дёмин.

– Простите, господа, мальчик устал. Мы с вами непременно созвонимся в ближайшее время. Разрешите пройти.

Майор посторонился.

На пороге л-рей дернул головой, точно хотел оглянуться, но передумал.

Дверь захлопнулась.

Истерично закричала девчонка.

– Простите, господа, мальчик устал. Мы с вами непременно созвонимся в ближайшее время. Разрешите пройти.

Юджин положил руку Матвею на плечо, чувствуя, как каменеют под ладонью мышцы.

Что с ним? Никогда такого не было.

На пороге Матвей запнулся, и Юджин с трудом удержался, чтобы не подхватить мальчишку.

Удивленно посмотрел офицер: вся разработанная программа летела к черту, о таких выходках л-рея его не предупреждали.

– Господин майор, повторяю, я вам позвоню. Будьте добры, машину с шофером к выходу.

В коридор, конечно, набились любопытствующие. Сверкнула вспышка фотоаппарата.

– Уберите журналистов! – крикнул Юджин.

Матвей пошел быстрее.

Да что же с тобой, мальчик? Глаза такие, будто полнолуние только что закончилось и солнце вот-вот упадет за горизонт.

Автомобиль ждал, припаркованный сразу у ступеней. Юджин втолкнул Матвея на заднее сиденье и упал рядом.

– В гостиницу! Побыстрее, пожалуйста.

В салоне было темновато из-за тонированных стекол, и лицо Матвея казалось землистым, как у больного.

– Вейка, что с тобой?

Юджин прикоснулся к его лбу. Холодный. Мокрый. И футболка на спине мокрая.

– Молчи, – процедил Матвей сквозь зубы. От усилий у него вздулись на висках вены.

Юджин стянул пиджак и накинул мальчишке на плечи. Тот не сопротивлялся, точно деревянная кукла.

– Карточки.

– Какие карточки, Матвей?

– Те самые! – крикнул л-рей, и водитель вздрогнул. – Они у тебя?

Юджин растерянно провел ладонью по рубашке, спохватился:

– В пиджаке, в левом кармане.

Матвей достал конверт, рванул бумагу. Посыпались картонные прямоугольники: фото, фамилия, год рождения – и пустые графы, что заполнял л-рей. Матвей быстро перебрал карточки, отбрасывая просмотренные.

У Юджина кольнуло под сердцем: на упавших фотографиях были обычные, живые ребятишки. Но их слишком много на одного л-рея. Наклонился, собрал карточки. Боль отдавала под левую лопатку. Ах ты, леший, таблетки тоже остались в пиджаке. Но не просить же их сейчас у мальчишки.

Матвей сидел, держа перед глазами оставшуюся карточку. Потом сунул ее Юджину.

– Я хочу полное досье.

«Микаэль Родислав Яров», – прочитал Юджин. Парнишка как парнишка, ну, может, посерьезнее других. Ровесник Матвею.

– Но ты же…

– А теперь – хочу! Ясно тебе? Будь добр выполнять мои распоряжения.

Каждый л-рей вначале пытался выбирать так: по личным качествам. Спасти красивую девочку и отправить в резервацию туповатого второгодника, помочь старшему сыну в многодетной семье и подписать смертный приговор подлецу. И каждый рано или поздно ломался. «Хватит! – кричал Игорек, швыряя веревки через комнату. – Я кто им? Судья? Исповедник?», «Юджин, ты замечал, как мало на самом деле сволочей? – спрашивал Рамиль, с непроницаемым лицом раскладывая на столе карточки. – Не хватает, чтобы убивать». Димка просыпался среди ночи: «Они… приходят. Я слишком много о них знаю. Не хочу!», «Я – таблетка, – говорил Валька, застегивая на запястье тугой манжет. – Просто таблетка. Одним она помогает, другим нет. Собственно, таблетке же без разницы, правда?»

– Матвей…

– Я сказал! – взвился мальчишка. – Это мое право!

Глаза у него сухо, нехорошо блестели. На нижней губе проступила темная капля. «Кровь. Прокусил, – догадался Юджин. – Да что же с ним?! Как по времени – еще очень рано».

– Хорошо. Что ты хочешь о нем узнать?

– Я непонятно выражаюсь? Полное досье! Быстро, пусть пошевелятся.

– Не волнуйся, я позвоню из гостиницы.

Матвей отобрал у него карточку и снова посмотрел на фото.

– Ты с ним встречался раньше? – решился спросить Юджин.

– Нет.

Машина остановилась. Резким движением плеч Матвей сбросил пиджак и полез наружу. Юджин нашарил в кармане тубус с таблетками и выбил на ладонь сразу две.

У стойки портье пришлось задержаться, чтобы взять ключ. Когда поднялся на этаж, Матвей со злым лицом сидел перед дверью, привалившись спиной к косяку.

– Чего ты возишься?!

Юджин отпер замок.

– Ужинать будешь?

– Я сказал, мне нужно досье!

– Хорошо.

Выход в город был через коммутатор, Юджин продиктовал номер майора. Занято. Наверное, шофер докладывает.

– Барышня, будьте любезны, у меня срочный разговор. Как только линия освободится, соедините.

Матвей ушел в смежную комнату и упал на кровать, упершись кроссовками в спинку.

Подумав, Юджин снова поднял трубку:

– Вечер добрый. Ужин на двоих в четыреста третий. На ваше усмотрение. Без спиртного.

– Не занимай телефон! – крикнул Матвей.

– Уже все.

Стоило положить трубку, и раздался звонок.

– Нет, я сам! – Мальчишка сорвался с кровати. – Приветствую, господин майор.

Юджин ушел за барную стойку, налил воды. Горлышко графина звякнуло о край стакана. Плохо. Раньше и после одной таблетки переставали трястись руки. Не хватало сейчас загреметь в больницу.

– Да, немедленно, – повелительно сказал Матвей. – С курьером.

Откуда только в мальчишках это берется, подумал Юджин. Судьба выбирает таких или после уже перекраивает под себя? Ведь даже Игорек, мамин-папин сын, тихоня-отличник – года не прошло, и он научился приказывать. Как сказал Роман? «Стылые глаза». Вот и сейчас у Матвея…

И вдруг Юджин вспомнил, из очень давних времен: именно такие глаза были у парня с пистолетом, которого он встретил во вторую блокадную зиму.

…возвращался из магазина по темноте – долго пришлось ждать машину с хлебом. Повезло: она все-таки приехала и Южка успел отоварить карточки. Бежал домой… ему казалось, что бежал, а на самом деле ковылял в больших отцовских валенках по обледеневшему тротуару. Чтобы срезать путь, свернул в арку. Тут на него и надвинулся громадный мужик с одутловатым лицом. Южка заверещал, как заяц. Мужик шел, растянув в руках мешок. «Порубит на мясо! – понял Южка, заметив блеснувший нож. – В мешок складет!» Мужик загородил собой тусклый свет, а потом странно дернулся, раз, другой, и упал на снег.

– Тихо ты, – сказали над ухом, и Южка замолчал.

Рядом стоял парень. Худущий, запястья болтались в рукавах. Он держал пистолет.

Из-под мужика вытекала черная кровь – да, так и запомнилось, черная. Раскрытый мешок валялся рядом, из него высыпались куски хлеба. Не целая булка, как можно выменять на базаре, а именно пайки, много, штук пять или шесть.

– Собери, – приказал парень. – Быстрее, патрули на Заводской.

Южка, судорожно сглатывая, стал подбирать хлеб.

– Мешок не тронь, – предупредил парень. – За пазуху спрячь.

– А? – не понял Южка.

Парень смотрел на него странными неподвижными глазами. Спросил:

– Живой кто у тебя есть?

– Мать. Сеструха.

– Вот и отнесешь.

Все еще не веря в чудо, Южка держал хлеб в руках.

– А ты?

– Я… не могу это есть. – У парня дернулся кадык. – Хочу, но не могу.

Развернулся и ушел. Свет скользнул по его лицу, Южка успел увидеть и понять: скоро умрет, с голоду умрет…

Да, у того парня были такие же стылые глаза.

Матвей повесил трубку. Прошелся по гостиничному номеру, заглядывая в дверные проемы. Зажег свет в спальне, погасил. Включил телевизор. Экран взорвался всполохами – показывали концерт, и девочки в пестрых юбках лихо отплясывали на сцене.

В дверь тихонько постучали. Матвей не повернулся, но Юджин видел: сжал кулаки так, что костяшки стали белыми.

– Это, наверное, ужин, – сказал Юджин и угадал: в коридоре стоял официант с тележкой. Он быстро накрыл на стол и испарился, не дожидаясь чаевых. – Поешь, Матвей.

– Не хочу.

Мальчишка отошел к окну, уцепился за штору и стал смотреть на оживленную площадь. Уже горели фонари, и возле собора включили подсветку.

– Как думаешь, если бы мы не умирали, мы были бы другими? – неожиданно спокойно спросил Матвей. – Ну, отслужил срок, и все. Просто приходит другой л-рей, а ты сам живешь дальше.

– Ты не обязательно умрешь.

– Какая разница? Меня, ну, как я есть, все равно не будет.

Матвей повернулся.

– Нет, правда, Юджин. Вот представь: несколько лет этой гадской работы – и все… Свобода. Живи как хочешь… – Голос у него сорвался.

Юджина скрутило от жалости. Но показать этого было нельзя, и он неторопливо сел к столу, взял кусочек хлеба и принялся намазывать маслом. Зубчатый край ножа оставлял волнистые следы.

– Выбирать было бы сложнее, – задумчиво произнес Матвей.

– Почему?

Мальчишка дернул досадливо щекой.

– Потому что сейчас я такой же, как они. Им ликвидация или спецклиника, мне то же самое. А ты скоро дырку протрешь.

Матвей подошел, забрал бутерброд.

– Не ешь всухомятку, – сказал Юджин. – Чай? Сок? Молоко есть.

– Давай чай.

Юджин налил полную кружку, придвинул сахарницу. Матвей следил за его руками – и вдруг ударил, сметая со стола посуду.

– Хватит! Прекрати! Сколько можно притворяться? Почему я должен сдохнуть, ну почему?! Скажи мне, Юджин! Я что, мало спас? Да я считать уже бросил, сколько их было! И все мало? Я их вытащил из этого дерьма, а сам? Почему мне нельзя?

Мальчишку колотило. Юджин обнял его, прижал к себе.

– Тихо, Вейка. Тихо.

– Я устал.

Матвей вцепился ему в рубашку.

– Знаю.

– Я их ненавижу.

– Да.

– Я хочу жить.

«Мальчик мой…»

– Пойдем, ты ляжешь.

В спальне Юджин задернул шторы, отгораживаясь от ярко освещенного Сент-Невея. Принес еще одно одеяло, накрыл Матвея. Мальчишка лежал с закрытыми глазами, и веки его мелко дрожали.

«Хоть бы уснул», – подумал Юджин. Намешать бы таблеток, но перед полнолунием нельзя.

Он не стал вызывать горничную. Тихонько, стараясь не греметь, собрал осколки.

В номер громко постучали.

«Ах ты, черт!»

– В чем дело? – прошипел Юджин, приоткрыв дверь.

Парень по ту сторону порога козырнул и протянул папку.

– Майор Ожогин приказал доставить.

– Благодарю.

Вот принесло ж не вовремя.

Юджин повесил на ручку табличку «Не беспокоить» и закрыл дверь.

– Кто там? – крикнул из спальни Матвей.

– Досье.

Закутанный в одеяло, Матвей вышел в комнату. Сам бледный, глаза ввалились. Да что происходит-то?!

– Будешь смотреть сейчас? – спросил Юджин.

Л-рей подумал. Мотнул головой.

– Нет. Какая, в сущности, разница? Я пошел спать.

«Ничего не понимаю», – устало подумал Юджин.

Он погасил верхний свет в гостиной, зажег тусклый торшер и сел в кресло.

В папке оказалось всего несколько страничек. Прочитать их хватило пяти минут. Что же, мальчишка как мальчишка. Правда, из обеспеченной семьи, но сколько таких уже было? Родители погибли, однако ему повезло с дедом. Гимназист, почти отличник, вот выписки из табелей. Наверное, его дальнейший путь был просчитан на десять лет вперед: университет, престижная работа. Что же не так с этим Яровым?

Юджин снял очки и устало потер переносицу. Хотелось курить. Он поднялся, чтобы взять папиросы, – и вдруг услышал, как плачет Матвей. Сдавленно, видно, уткнувшись в подушку.

Да что случилось?!

Матвей не плакал, когда его увозили из дома. Не плакал, когда увидел Рамиля в ночь после полнолуния и понял, что ему предстоит то же самое. Даже когда снял свое первое проклятие, у него всего лишь намокли ресницы. Да и после встречи с матерью, уже будучи л-реем…

Снова заболело сердце. Юджин уперся в подлокотник, его начало кренить влево. «Цыц, старая развалина!» Нельзя. Не ляжет он в Сент-Невее в больницу, как планировал.

Дышать больно. А Матвей все плачет.

Ох, если прихватит в дороге! Мальчишка один останется.

Медленно, вдох-выдох.

Матвей затих, но вот уснул ли – неизвестно.

Стараясь не делать резких движений, Юджин перебрался на диванчик здесь же, в гостиной. Долго напряженно вслушивался, а потом его все-таки сморило.

Разбудило яркое солнце. Тело, особенно шея, затекло от неудобной позы. Кряхтя, Юджин сел и увидел Матвея. Тот пристроился боком в кресле, упершись пятками в подлокотник. На полу валялись листки из досье. Матвей дочитывал последнюю страничку, и лицо у него было злым, насмешливым.

– А, проснулся! Где у тебя телефон майора? Мне кое-что нужно.

Глава 17

Время то тянулось нескончаемо, то куда-то пропадало. Только что был вечер, и вот уже утро, остыл на столе несъеденный завтрак. Красные пятна на запястье – от пальцев л-рея – превратились в синяки.

Ник лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Покачивало, точно кровать стояла на шаткой палубе. Вверх – все будет хорошо, л-рей снимет проклятие, вниз – а потом дадут пистолет и скажут: стреляй. В этого парня, который тебя спас. И снова вверх: но ведь можно отказаться. Из резервации – вниз – очень сложно убивать.

«Прекрати истерику», – приказал себе Ник.

Ему приходилось ждать, не зная, чем все закончится. В подполе, слушая, как стучат по доскам когтями оборотни. В чахлом леске – а по дороге то и дело проносились мотоциклы, грузовики, «ТАНы» с вооруженными чернобородыми мужчинами. В узкой расселине, куда невозможно было протиснуться взрослому, но где получалась отличная лежка для стрелка.

Он сможет и сейчас.

«В сущности, – попробовал рассуждать Ник, – не так уж много вариантов». Для про́клятых все определено законом: одним – ограничение на место жительства или резервация, другим – спецклиника. В крайнем случае – ликвидация по достижении совершеннолетия, а до него все та же клиника. Идиотом, пускающим слюни под капельницей, Ник не станет, лучше пополнит статистику самоубийств. А из резервации вытащит дед. Должен, иначе все планы псу под хвост. Вытащит, вооружит – и здравствуй, партия «За права человека». Интересно, как будет выкручиваться полковник в отставке, член Городского совета Георг Станислав Леборовски? Не повезло старику. Не л-рей в роду, так про́клятый.

Ник сел на койке. Его подбросила простая мысль: а ведь это он мог выбирать сегодня. Он мог идти вдоль строя, скользя взглядом по лицам.

Кем бы чувствовал себя? Спасителем? Богом? Или палачом?

Передернул зябко плечами.

Да, а родной дед планировал бы его убийство. Во имя будущего блага.

Ник сжал ладонями виски и со стоном скорчился, уронив голову в колени.

А если бы л-рей знал, что его место мог занять другой?..

«Я сойду с ума раньше, чем все закончится», – подумал Ник. И впервые ему показалось, что это тоже может быть выходом. Не думать, не чувствовать, не пытаться вспомнить.

Стукнула задвижка, и Ник выпрямился. Снова доктор со своими капельками? Послать бы его матом.

На пороге стоял л-рей.

Ник сглотнул, у него заложило уши. Звуки, пропав на мгновение, появились снова.

Дёмин окинул его бесцеремонным взглядом.

– Привет. Хреново выглядишь.

Да, мысленно согласился Ник, наверное, хреново. Он спал, не раздеваясь. Футболка помялась и была мокрой от пота, того липкого, противного пота, что пахнет страхом. Постель сбилась. Перекрутилась простыня, обнажив наматрасник. Почему-то именно из-за наматрасника – вылинявшего, с плохо застиранными пятнами и казенной печатью – было особенно стыдно.

Дёмин ухмыльнулся:

– Боишься?

Ник кашлянул, пробуя пересохшее горло, и ответил:

– Конечно. А тебе это кажется странным?

– Нисколечко, – заверил л-рей.

Он еще постоял на пороге, небрежно упираясь ладонью в косяк, потом мотнул головой:

– Ладно, собирайся.

Ник не понял:

– Зачем? Полнолуние еще не наступило.

– Ну и что?

– Но… – Ник растерянно пожал плечами, не зная, что ответить. Оглянулся на окно: глухую стену соседнего корпуса перечеркивала узкая полоса солнца. Время к полудню.

– Ты всегда такой тормоз или только сегодня? – спросил Дёмин. – Собирайся, я сказал.

Ник все-таки дернул одеяло, прикрывая наматрасник с лиловой печатью.

– Мне нужно умыться.

– Лады, я подожду.

Л-рей прошел через комнату и уселся на подоконник.

– Ну? Шевелись!

В крохотном закутке за ширмой пряталась раковина, над которой висело потемневшее зеркало. Ник глянул на себя: действительно, рожа еще та.

Он вывернул холодную воду на полную мощность, набрал в горсти и окунул лицо.

Так, ну и зачем сюда явился… этот? Власть проявить? Покуражиться? Или будет выбирать? Здесь и сейчас. При мысли об этом подобрались мышцы живота.

«Да что ж я трус такой?!» – разозлился Ник.

Растер мокрыми ладонями лицо. Спокойно. Полнолуние только завтра.

Когда он вернулся, Дёмин лениво перебирал книги, лежавшие грудой на столе.

– Посоветуй УРКу обновить библиотечные фонды, – сказал Ник. – Это все проходят по программе. Лично я уже читал.

– А оно мне надо?

– Действительно.

Ник достал из тумбочки чистую футболку, что недавно передал дед. Л-рей хмыкнул. На нем была такая же, с тем же фирменным лейблом, только Дёмин предпочел синюю, а Ник надел серую.

– Пошли, – л-рей слез с подоконника.

В коридоре их ждал конвоир. Сказал:

– Майор Ожогин приказал сначала пройти к нему.

– «Приказал»? – насмешливо повторил л-рей. – Ну ладно.

Им пришлось задержаться перед решеткой, перегородившей коридор. Охранник по ту сторону посмотрел на Ника с любопытством. Неторопливо звякнул ключами, пропустил и тут же снял трубку висевшего на стене телефона.

– Да, господин лейтенант, – слышно было за спиной. – Так точно.

Пройдя пост, оказались в обычном коридоре, таком же, как в любом другом учреждении. По левую руку тянулись вереницей двери; в простенке между ними висели бумажки на кнопках: «Срочно сдать…», «…в отпуске. Обращаться в кабинет…», «Сотрудникам, отправляющим детей…». В окна на правой стороне просматривался внутренний двор с припаркованными машинами.

Повернули, и интерьер снова сменился. Появились дорожка, шторы, чахлый фикус в кадке. На дверях были не безликие номера, а именные таблички.

– Обождите, – велел конвоир и скрылся в кабинете.

«А если там дед?» – вдруг подумал Ник. Ведь есть же какая-то власть в УРКе у Георга Леборовски! Но тогда при чем тут л-рей?..

Хотелось закрыть глаза и прижаться лбом к прохладной на вид стене. Взять передышку – хоть на несколько секунд! Но вернулся конвоир:

– Проходите.

Деда, конечно, там не оказалось. За столом сидел коренастый мужчина с майорскими звездочками на погонах. Кажется, тот самый, что сопровождал вчера л-рея.

– Здравствуйте, господа. Прошу, садитесь. Яров, пожалуйста, сюда, – майор показал Нику место около стола.

Дёмин садиться не стал. Привалился к косяку, скучающе разглядывая кабинет. Руки он держал в карманах, колюче оттопырив локти.

– Яров, вы должны подписать это.

Ник пробежал взглядом строчки: «Задержанный… Обязуется вернуться к установленному времени 18.00… Обязуется не выезжать за черту города… Обязан следовать…» Не понял и начал читать сначала.

– Фигню придумали, – брюзгливо сказал л-рей. – Псы его так и так не выпустят.

«Откуда не выпустят?» – хотел спросить Ник, но промолчал.

Майор выдержал паузу, прежде чем ответить:

– Господин Дёмин, к сожалению, нам неизвестно, обладаете вы способностью договориться с Псами в данном конкретном случае или нет.

«О чем договориться?!»

– Вот как, – медленно произнес л-рей и оттолкнулся от косяка. – Очень интересно. Вы меня в чем-то подозреваете, майор Ожогин? А мне-то казалось, я сотрудничаю с УРКом.

Ник инстинктивно откинулся на спинку стула, чтобы уйти с одной линии между Дёминым и майором.

– Мне тоже, господин л-рей. Казалось.

– Знаете, Ожогин, на меня какие только грехи не вешали. Но этот – впервые.

Дёмин вдруг оказался рядом и наклонился к майору, упершись руками в край столешницы.

– Вы хотите сказать, что я, л-рей, могу способствовать побегу меченого? До полнолуния? Ради чего? Работы себе поменьше оставить? Или, может, мне взятку дали? Ну, говорите, Ожогин!

Майор помолчал. Потом сказал уже нормальным, неофициальным голосом:

– Извините, Дёмин, но ситуация нештатная. Я не хочу, чтобы у кого-либо были неприятности. И… поверьте, я не хотел вас обидеть или оскорбить.

Л-рей выпрямился.

– Извинения приняты. Яров, ты читать умеешь? Если да, чего смотришь, как баран на ворота?

Ник взял со стола ручку и поставил подпись.

– Можете идти, господа.

Теперь конвоира не было. Л-рей принял это как должное, мотнул головой:

– Сюда.

Они вышли в большой холл. Охранник, ничего не спрашивая, разблокировал «вертушку».

Ник провел под замком всего несколько дней, но странным казалось переступить порог – и шагнуть в лето. Как тогда, из больницы. Словно пересекаешь черту между двумя мирами. Замер на крыльце, впитывая звуки, запахи, солнечное тепло. Где-то неподалеку прозвенел трамвай. Прыгали воробьи, оставляя в пыли отпечатки лап. Доносился шум с проспекта. «Я хочу, чтобы он меня выбрал! Я не смогу в резервации!» – с отчаянием подумал Ник и покосился на Дёмина. Тот раздраженно оглядывался.

– Что за бардак! Ага, вот она.

Дёмин уселся на заднее сиденье серой невзрачной «Тейки» с эмблемой УРКа на ветровом стекле. Поторопил сердито:

– Опять тормозишь?

Пришлось тоже сесть в машину. И куда теперь?

– На набережную, – приказал водителю л-рей. – Ну, или где у вас самое туристическое место.

Да что же происходит?!

Поехали. Ник окинул взглядом фасад управления, он был уверен, что майор стоит у окна и следит за ними. Может, дед похлопотал? Ерунда! Георг не согласится сотрудничать с л-реем. Да и зачем бы все это? Ясно же было сказано: сейчас ничего не предпринимать.

– Знакомиться смысла нет, – сказал Дёмин. – Кто ты такой, я знаю. Ты обо мне – тем более.

Если бы л-рей мог представить, насколько он прав, подумал Ник. Неожиданно стало смешно, пришлось закусить губу.

Машина свернула на Зеленый бульвар, промелькнул памятник героям Вельны.

«Куда мы едем? Неужели правда на набережную?» Ник наклонился, ловя в зеркале отражение шофера. Лицо напряженное, то ли на дорогу смотрит, то ли подслушивает.

Показался перекресток. Если действительно в сторону Лады, то им направо.

Свернули.

– Чего молчишь, как пень? – окликнул л-рей. – Рассказал бы чего. Провел экскурсию для гостя Северной столицы.

Ник ответил не сразу. Мысленно сосчитал до трех, прежде чем смог расцепить зубы.

– Лучше найми гида. Это, во всяком случае, входит в его профессиональные обязанности.

– Хамишь? – Дёмин улыбался, но взгляд у него был колючий, нехороший. – Зря. Если ты мне не понравишься, Яров, я тебя с дерьмом смешаю. Запросто. Мне даже делать ничего не придется.

«Как странно. Я могу убить его. Но не могу заставить меня освободить».

– Предлагаешь упасть ниц и извиниться?

– А ты упадешь? – с интересом спросил л-рей.

Его любопытство показалось Нику оскорбительнее любого приказа. А Дёмин смотрел насмешливо – развлекался.

– Ладно, хорош, не дуйся, как мышь на крупу. Это что, набережная? Остановите здесь.

Машина вильнула, притираясь боком к краю тротуара.

– Выходи, – скомандовал л-рей. – Надеюсь, ты действительно не думаешь сбежать? Псы тебя не отпустят.

– Я понял.

– Вот и отлично.

Они не доехали до Дворцовой, где всегда было много туристов. Машина остановилась возле Алексеевского канала, не самого шумного и не самого интересного. По берегам плотно стояли доходные дома, обычные для Сент-Невея – с облупившимися фасадами, окнами с частыми переплетами, печными трубами вперемежку с телевизионными антеннами. Рядом с мостом пришвартовался теплоходик, из тех, что брали на борт полтора десятка желающих. На корме загорал парень, закатав повыше рукава тельняшки. Женщина, положив мегафон на крышу каюты, писала в конторской тетради.

Ник звал на такой теплоход Таню…

– Прокатимся? – предложил Дёмин.

– Ждать придется, пока наберется полный.

– Вот еще!

Л-рей побежал вниз по ступенькам, похлопывая ладонью по каменной стене. Его запястье перечеркивал напульсник из ремешков.

Ник неспешно пошел следом. «Может, я сплю?» – подумалось ему, так нелепо было происходящее.

Дёмин отсчитал деньги, за все места разом, и кивнул на мегафон:

– А вот этого не надо. Если вы экскурсовод, то останьтесь на берегу.

Женщина переглянулась с рулевым, сунула тетрадь под мышку и пошла к сходням.

Ник подумал с досадой: «Почему они его слушаются?»

– Я выбрал самый извилистый маршрут, – весело сообщил Дёмин.

Заработал мотор. Теплоходик отвалил от пристани и двинулся под мост, в другую сторону от Лады.

– Прикольно! – крикнул л-рей. Возле рубки было шумно. – Я на таком еще не плавал.

«А почему его слушаюсь я?»

Мост показал каменную изнанку. Проплыл над головой свод, отразив и преумножив звуки.

Дёмин прошел назад и уселся боком на скамью, облокотившись на железные перила. Посмотрел, как вырывается из-под днища пенная струя. Раздробленное отражение солнца переливалось и сверкало.

– А врут, что тут все время дожди.

Ник не ответил. Сел через проход напротив Дёмина. Что за комедию ломает л-рей? Улыбается, а глаза такие, будто на мушке держит.

– Значит, про погоду ты говорить не хочешь. Ладно, давай тогда, начинай.

– Что именно?

– Ну, что вы обычно делаете? Плачете-канючите. Ай, я такой хороший, мир без меня опустеет.

Ник молчал. Это действительно шанс или л-рей просто издевается?

– Главное, убедительно и жалостливо. Чтоб на слезу пробило. Про папу-маму можно и маленьких братиков-сестричек. Есть у тебя братики?

– Нет.

«Спокойно. Первый раз, что ли? Вспомни комиссию по “королевской квоте”», – приказал себе Ник.

– Значит, единственный сын и наследник. Тоже неплохо. Трогательно. А родители кто?

– Уже никто. Погибли.

– Вот видишь, у тебя получается. С кем живешь?

– С дедом.

– Бедный одинокий пенсионер, внук – свет в окошке и будущий кормилец? Так?

– Не совсем. Мой дед – Леборовски. Полковник в отставке, потомственный дворянин, член Городского совета.

– Ух ты! Да ты голубых кровей! А родители утонули, плавая на собственной яхте? – В голосе л-рея явственно слышалась издевка.

– Нет.

«А если бы я помнил? – подумал Ник. – Маму, отца. Денека. “…звели сплятались в кусты”. Если бы не просто знал, разумом, что они сгорели в том автобусе, а чувствовал?»

– Ты неразговорчив. Зря. – Дёмин сплюнул за борт. – Я решаю твою судьбу. Забыл?

Ник отвернулся и стал смотреть на узкую улочку вдоль канала. Шли люди, ярко, пестро одетые. Громко болтали. Фотографировались возле чугунных ворот. Промчались двое мальчишек на роликах. Денек сейчас был бы их ровесником.

– Завидуешь? – спросил л-рей.

– Кому?

– Ну, этим. Идут, куда хотят. Делают, что хотят.

– Наверное, да.

Л-рей презрительно скривил губы.

– Быстро ты спекся. На несколько дней закрыли, и уже готов. А если вот так, пока не сдохнешь? Из года в год на цепи по кругу бегать, а?

У Ника сдавило горло. Запах мокрой шерсти, рычание и хруст…

– Я – оборотень?! Скажи!

«Нет, только не это, пожалуйста!»

Л-рей подался к нему, вглядываясь в лицо. Нику вспомнился спортзал, заполненный белым светом. Как возник ареф с автоматом и так же, в упор, наставил ствол.

– Значит, вот чего ты боишься. Забавно, – ухмыльнулся Дёмин.

«Сволочь», – подумал Ник, плотнее обхватывая поручень. Железо мелко дрожало под пальцами.

– А чего так? Симпатичные зверушки, – продолжал изгаляться л-рей. – Бегают себе по лесам, кто за зайчиками, кто за охотниками. Хвостик, ушки, все дела.

– Да? А зачем тогда ты его убил? – не выдержал Ник.

Дёмин удивился:

– Кого?

Бросил ему в лицо:

– Фаддея Раймирова. Помнишь?

Ухмылка пропала.

– Так… – протянул л-рей. – Очень интересно. Откуда ты про него знаешь?

– Из газет. Зачем ты это сделал? Не мог просто оставить его УРКу?

– А может, я хотел, чтобы он сдох человеком?

– И поэтому отправил Раймирова в разъяренную толпу. Где его и других парней затоптали насмерть. Отлично!

У Дёмина на щеках проступили красные пятна, он сказал ледяным тоном:

– Ты забываешься, Яров.

Да, наверное, подумал Ник, но его уже несло:

– А ты смотришь как палач. Будто расстреливать собрался.

Дёмин изогнул бровь.

– Какие сравнения! Языком бы трепал поменьше, ты… золотая молодежь. Начитался книжек, думаешь, умным стал? Тебя ж в гимназию на собственном авто возят, чтобы не дай бог с быдлом не пообщался. Няньки, слуги, гувернеры. Кто ты такой, чтобы судить меня за Фаддея Раймирова? Чтобы вообще судить меня?!

«Он знает», – у Ника холодком прошло вдоль позвоночника. Но сразу затем подумал с облегчением: пусть. Так честнее.

– Запомни, в любом случае решать буду я. Это дело л-рея – как обходиться с проклятиями. С любыми. Это мое право.

«Или не знает?» Мир распадался на части, это немыслимо было совместить: только Дёмин может спасти, а он, Ник, должен его убить.

– Ты трус, Яров. Я вижу.

Теплоходик развернулся, подставив солнцу правый борт, и Ник только сейчас заметил, какого землистого цвета лицо у Дёмина.

– Ликвидации боишься, да? Фигня. Один укольчик, и каюк. Гуманно. Это раньше: засмолили в бочку, дровишками обложили, а потом для гарантии пепел по ветру. Простые времена были! – Дёмин засмеялся, очень неприятно, как железом по стеклу. – А сейчас тебе и клиника со всеми удобствами, и медсестричка с сиськами третьего размера. Только тебе на эту медсестричку насрать будет. Тебе на все будет насрать! Знаешь, как их там содержат? В стеклянных боксах. Вот так коридор, а вот так боксы, на просвет. Лежат, слюни пускают.

У Ника дернулась щека, он не сумел справиться с собой, слишком ярко привиделось лицо белобрысого Янека с дебильной улыбкой.

– Страшно тебе, – сказал Дёмин утвердительно. – Дурак! Ты не знаешь, чего на самом деле нужно бояться. Хочешь, расскажу? Там, в клиниках, они тоже все гуманисты. Раз в месяц тебя будут будить. На прогулку отпускать. В вольер. Дворик, деревца, тропинки. Вышки с охранниками. И ты все будешь понимать. Знать будешь, что через несколько часов снова превратишься в тупое животное, которое умеет только жрать через трубочку и ссать через трубочку.

Ник стиснул зубы, чтобы не крикнуть: «Прекрати!»

– Ты будешь ходить по вольеру и думать: почему – именно тебя? За что? Ты же такой хороший мальчик! Ты же ни в чем не виноват! Какая сволочь л-рей, правда? Не захотел спасти. Ну! Давай, скажи это! – крикнул Дёмин.

«Я же могу его убить…»

– А мне кому это сказать? Мне самому это – за что?! Почему я вас вытаскивать должен, а сам в клинику? Ты хоть раз думал, куда деваются л-реи, если не повезло сдохнуть? В таких же стеклянных боксах лежат. Смешно, правда?

Теплоходик нырнул под широкий мост. Замелькали над головой железные балки.

– Молчишь, – сказал Дёмин, когда снова вспыхнуло солнце. Ярость его прошла, и сейчас л-рей сидел, сгорбившись. – В спецклинику, значит, не хочешь. А кому-то придется. Вас слишком много.

– Ты… сколько возьмешь?

Л-рей хмыкнул.

– Здравствуйте, заговорил. Какая тебе разница сколько? Главное, попадешь ли. Так ведь?

«Сволочь».

– Да, – сказал Ник против своей воли.

– Ну вот, а ломался, как мятный пряник. Все вы одинаковые, – скривился л-рей.

«Зачем я пришел к деду на Дворцовую!» – в отчаянии подумал Ник. Лучше бы ничего не знал.

Л-рей встал, привалился к железному ограждению и посмотрел сверху вниз.

– Давай тогда, проси меня.

Он скрестил на груди руки, на правом запястье – напульсник-плетенка, на левом – часы на потертом ремешке.

– Пожалуйста. – Ник расцепил зубы. – Сними с меня проклятие.

– Слизняк, – сказал Дёмин с ненавистью. – Какие же вы все… Плохо просишь! На колени.

– Что?..

– Вставай на колени и проси.

Ник почувствовал, как загорелись у него щеки, точно от пощечин.

– Это – твой шанс. – Дёмин смотрел в упор, и теперь стало понятно, почему его все слушаются. Нет, он не держал на мушке, как подумалось Нику сначала. Л-рей сам был оружием.

«Я не могу в клинику, ну не могу я!» Ник опустил глаза. Палуба – рифленое железо, наверное, горячее от солнца. Сварочные швы с налетом ржавчины. Возле ножки скамейки болтается фантик от конфеты.

– Я сказал – на колени!

Это так легко: не нужно подниматься во весь рост, достаточно просто соскользнуть вниз с сиденья. Ну, будто хочет поднять этот чертов фантик! Какая, собственно, разница?

– Ты еще думаешь? Очнись, дурак! По сравнению с тем, что с тобой сделают в клинике…

Действительно. Даже глупо выбирать. Одна минута, просто ощутить коленями сквозь джинсы горячее железо, сказать несколько слов, и можно жить дальше.

– Считаю до пяти.

Все равно же он потом найдет Дёмина – и убьет.

– Раз. Два.

Ник перебил:

– Не утруждайся. Ты л-рей, вот и делай свое дело. А я унижаться перед тобой не собираюсь.

Он опустил руку, ловя брызги. Холодные, Лада еще не успела прогреться. Тронул мокрыми пальцами висок, и стало полегче. «Я бы встал», – честно признался себе Ник. Если бы ничего не знал из того, что рассказал Георг. Если бы не думал, что однажды придется взять пистолет и выстрелить в Матвея Дёмина. «Я бы точно встал».

– Что, дворянская кровь взыграла?

Нику стало смешно.

– Нет. Мой отец, как дед выражается, «из простых».

– Тогда что за гонор?

– Никакого. Просто не хочу. Противно.

– А лежать дебил дебилом не противно будет?

Ник наклонился, поднял фантик. Ириска «Кис-кис».

– Ты уверен, что я лягу? – Он смял бумажку в пальцах. – И какое же на мне проклятие?

– То, что я напишу в карточке.

– Отлично, вот и напиши. Меня в УРКе ознакомят с результатами.

Нику показалось, что л-рей сейчас его ударит. Нет, сдержался.

– Оказали дураку милость. Что же, ты свой шанс прое… – выразился Дёмин. Посмотрел на часы и бросил небрежно: – Ничего, что я матерюсь? Вы, дворяне, в обморок от этого не падаете?

– Как видишь, нет, – ответил Ник.

Он уронил смятый фантик в воду и отряхнул ладонь.

Теплоходик повернул. Блеснули купола храма.

Дёмин молчал, щурясь на сияющую позолоту. Теперь Ник бесцеремонно разглядывал л-рея. Тот успел загореть, но все равно под глазами просвечивали темные круги. Тоже не спал ночь? Но ему-то с чего? Не первый раз.

– Чего уставился? – угрюмо спросил Дёмин.

Очень быстро менялось у него настроение – от насмешки к ярости или вот такому тяжелому молчанию.

– Думаю. Рассказывать тебе о достопримечательностях или не стоит.

– Не стоит, обойдусь. Я был в Сент-Невее. Давно, в прошлой жизни. Мать сюда в больницу привозила.

«Я даже знаю в какую, – подумал Ник. – “Научно-исследовательский центр медицины и биологии Управления регистрации и контроля”. Интересно, мы могли там встретиться?»

Снова повернули. Втиснулись в узкий темный канал. Ник шел вдоль такого на Дворцовую к деду.

– Не получилась у нас экскурсия, – подвел итог л-рей.

Теплоходик возвращался к причалу. Ник узнал его по припаркованной возле спуска машине.

Замолчал мотор. Брякнули о камень сходни. В наступившей тишине стало слышно, как плещется между бортом и пристанью вода. Матрос оглянулся на пассажиров, но торопить их не стал.

– Ладно, пойдем, – сказал Дёмин.

Когда они поднялись к машине, дверца открылась, и вышел старик в темном костюме. Его лицо показалось знакомым, и через мгновение Ник вспомнил: Юджин Мирский.

Дёмин ощетинился:

– Тебе чего тут надо?

– Добрый день, – сказал старик, глядя на Ника.

– Здравствуйте, господин Мирский.

Старик смотрел внимательно и чем-то походил на Георга, тогда, на заседании комиссии в детдоме.

– Я спросил, что ты тут делаешь! – громче повторил Дёмин.

Юджин ответил спокойно:

– Звонил майор Ожогин. Извини, но он сообщил о вашей договоренности. Майор хотел уточнить, было ли такое в твоей практике ранее.

– Надо же, какие нервные в УРКе работают, – желчно сказал л-рей. – И что дальше? Чего ты приперся-то?

Ника покоробило, так грубо это прозвучало.

– Я волнуюсь. – Старик похлопал по карману, достал пачку папирос и спрятал обратно. – Матвей, ты точно знаешь, что делаешь?

– Допустим, нет. Но это мои проблемы.

«Отлично», – подумал Ник. Эта сцена начала его раздражать: и подчеркнутое спокойствие Юджина, и беспардонное хамство л-рея.

– У тебя все? – спросил Дёмин. – Тогда я хочу ключи от этой машины.

Старик приподнял брови.

– Шофер мне не нужен. Возьми у него ключи и отдай мне.

– Матвей, тебя все равно остановят.

– Пусть попробуют. Ключи, Юджин! – приказал л-рей, и Ник неожиданно для себя произнес:

– А он всегда такое хамло или только в полнолуние?

На него посмотрели оба. Дёмин – возмущенно. А старик… доброжелательно. Улыбнулся, побежали морщинки из уголков глаз.

– Ну, скажем так, большую часть времени, – ответил Мирский.

– Сочувствую. Ferae naturae.

– Дикий нрав, говоришь? – процедил Дёмин. – Какой образованный мальчик. Ну-ну.

Он перевел, удивился Ник. Но еще больше удивился ненависти в глазах л-рея. За что?

– Юджин, ключи, – голос у Дёмина подрагивал от напряжения. – И сообщи всем постам, чтобы меня не трогали.

– Матвей, я не знаю, что происходит, но, пожалуйста, будь аккуратнее.

– Обойдусь без советов!

Ник не слышал, о чем старик говорил с шофером, но своего л-рей добился.

Дёмин устроился за рулем и требовательно посмотрел через лобовое стекло.

– Господин Мирский, – поинтересовался Ник, не торопясь усаживаться рядом с этим сумасшедшим, – так что вы ответили майору? Было такое ранее в практике?

Старик покачал головой.

– Нет. И мне это очень не нравится. Ты, я вижу, тоже не в восторге. Если хочешь, могу проводить тебя в УРК прямо сейчас.

Ник улыбнулся, представив, как взбесится Дёмин.

– Спасибо, не нужно. Я поеду.

– Будь осторожнее. Не зли его понапрасну.

Ник снова не выдержал.

– Как Раймиров? – спросил он.

У старика застыло лицо.

– В его смерти Матвей не виноват.

Требовательно рявкнул клаксон, л-рею надоело ждать.

– До свидания, господин Мирский.

Когда Ник открыл дверцу, Дёмин сказал:

– Развыступался. А сначала был – дерьма кусок. Всю ночь блевал от страха?

Интересно, чего он добивается?

– Да нет, знаешь, – ответил Ник. – Бояться – боялся, а блевать не пришлось.

Дёмин резко повернул ключ в замке зажигания. Ник не успел пристегнуться, и его швырнуло.

«Тейка» пролетела вплотную к припаркованным машинам, едва не снеся зеркала. Мелькнула перед глазами кирпичная стена. «Врежемся!» Мгновение – в ожидании лобового удара. Стена сменилась черным провалом подворотни. Машина пошла юзом, пытаясь развернуться во дворе-колодце. Ника снова мотнуло, неловко вывернутая рука пришлась на приборную панель. Выскочили наперерез потоку машин, оглушило возмущенным рявканьем клаксонов. Взвизгнули шины. Ник обернулся, пытаясь понять – столкнулись там, за ними, или нет? Кажется, обошлось. «Тейка» мчалась по крайней левой полосе, то и дело уходя вправо и снова перестраиваясь, очень рисково, почти чиркая носом о бамперы впереди идущих машин. Ник наконец-то смог защелкнуть ремень безопасности и ухватился за ручку над дверцей.

– А движок-то у нее – не родной! – крикнул л-рей.

Ник посмотрел на спидометр. Лучше бы он этого не делал.

Светофор перекинул цвета. Слева и справа выдвинулись машины, «Тейка» проскочила чудом.

– Ты очень хочешь кого-нибудь убить? – спросил Ник.

– Трус! – с удовольствием сказал Дёмин. – Не дрейфь, я умею!

Он круто заложил руль, входя в поворот – нагло, подрезая основной поток.

Вылетели на проспект. Впереди замаячила огромная туша троллейбуса. Ник закрыл глаза и услышал, как коротко лязгнуло железо о железо. Засмеялся л-рей.

– Как выбраться из города?

– Куда? – не понял Ник.

– Все равно! Чтоб никто под ногами не путался!

Позади сигналили.

– Ну, соображай быстрее!

– Вдоль канала, – сказал Ник, ориентируясь на купола Морского собора.

Хорошо бы убрать этого психа подальше от центра. Но в сторону порта нельзя, там движение оживленное.

– Теперь через мост.

Вынеслись на полной скорости. «Тейку» повело боком, точно машина потеряла асфальт под колесами. Ухнули вниз, Дёмин даже не попытался притормозить. Ремень сдавил грудь.

Отдышавшись, Ник оглянулся. Купола остались позади слева. Вырваться бы в новые кварталы, там посвободнее и есть выезд к заливу.

– Давай прямо.

Ник искал указатель и наконец увидел: «Приморское шоссе».

– Туда.

Замелькали одинаковые пятиэтажки. «Тейка» еще прибавила скорость.

– Отличный движок! Яров, а ты чего такой зеленый?

Ника подташнивало. Теперь, даже если л-рей захочет, не сможет сманеврировать. Просто не удержит машину.

Шоссе. Мелькнул патрульный автомобиль, рядом еще один. Кажется, перекрывали дорогу, не пуская никого следом за «Тейкой».

«Мы убьемся». Ник уже практически слышал, как с хрустом разлетается лобовое стекло, – и казалось странным, что они продолжают нестись. Посмотрел на л-рея. Для этого пришлось повернуть голову, преодолевая напряжение мышц.

У Дёмина резче проступили скулы. Лоб был мокрым от пота.

Удар.

Бросило вперед. Оглушительно завизжали покрышки, стираясь об асфальт. Темно в глазах. Не вздохнуть. Голову дернуло назад – хрустнули позвонки. Врезались? Нет, это л-рей тормозит, вжимая педаль. Завертелось: шоссе, деревья, шоссе, яркое солнце, сосны…

И вдруг тишина, только отдается биение пульса – резко, до боли в барабанных перепонках.

Ник осторожно просунул руку между ремнем и грудью, втянул воздух. Интересно, у него ребра целые? Дышать вроде бы получается.

– Ну ты и придурок, – сказал Ник. – Какой уж тут, на хрен, ferae naturae.

Л-рей молча посмотрел на него. Без злости, скорее растерянно.

– Что ты этим хотел доказать? – вызверился Ник. – Ждал, когда я визжать начну со страха? Профдеформация у него! А если бы кого-нибудь сбили?! Размазало бы по капоту!

Дёмин провел ладонью по лицу, стирая пот. Попросил:

– Слушай, помолчи две минуты, а?

– Да я бы вообще с тобой не разговаривал! Сам потащил!

Ник сердито отвернулся и потер локоть. Хорошо приложился. И в груди до сих пор болит.

Тихонько заурчал мотор. «Тейка» аккуратно развернулась и поехала в сторону города.

«А может, он все-таки знает?» – подумал Ник. Вот только что именно: что его место мог занять другой или что л-рея все-таки можно убить?

«Тейка» рыскнула в сторону – там показался съезд между соснами. Прошуршал песок, ударило в днище, и машина выкатилась на берег. Небольшой заливчик отделяла с одной стороны коса, заросшая кустами, с другой – отмель, на которой спутанными клубками лежали водоросли.

Л-рей заглушил мотор и вышел.

«Бедный Юджин Мирский», – подумал Ник. Вот попробуй угадай, что этот тип выкинет в следующую минуту.

Дёмин побродил возле старого костровища, нашел белую от солнца корягу и сел на нее спиной к машине.

«А, чтоб тебя!» Вылезая, Ник громко хлопнул дверцей. Резкий звук неприятно прозвучал в тишине.

– Что-то я не то делаю, – сказал Дёмин, когда Ник сел рядом.

Голос у л-рея был тускло-желтым. Как тоска в приюте.

– Слушай, а вот вчера, например, ты не думал: если бы выбирал я? Не представлял себя мною?

Нет, ни о чем он не знает, понял Ник. Знал бы – спросил по-другому.

– Представлял, конечно.

Л-рей потер запястье сквозь напульсник.

– Зря. Все равно у тебя это не получится. Представить так, чтобы… Ну, понять.

Солнце медленно склонялось к заливу. Лучи били в лицо, и Дёмин все время щурился, но не отворачивался.

– Лучше представь себя собою. Как есть. Жил ты. Думал чего-то. Планы, то, се. А потом, вот просто так, тупо, ни с чего, пришли Псы. Ты где был?

– В гимназии. На уроке истории.

– Ну вот. Пришли Псы, выдернули тебя из-за парты, и вся твоя жизнь, по факту, закончилась. Ты еще трепыхаешься, но… Ты уже не ты.

«А кто я? Черт возьми! Скорее бы полнолуние, я сойду с ума».

– Там, внутри, кусочек тебя – он есть. А все остальное – уже не твое. Ты не имеешь права ни на что. Ни на планы, ни на желания. Вообще! На свое тело, разум. – Дёмин повернулся и посмотрел через упавшие на лицо волосы. – Даже на свое имя.

Это Ник понимал хорошо.

– Только Юджин… Ладно, это не важно. В какой-то момент ты так привыкаешь, что сам про себя думаешь: л-рей.

«А я никогда не думал, что я – Микаэль. Яров – пусть, но Микаэль…»

– И вот так ты существуешь. Ну, сколько там осталось до морга или клиники. Вначале кажется: герой и охренительно крут. Спаситель. Человечество тебе благодарно. А потом раз – и по морде! Наотмашь, смачно: «Это просто физиология». Знаешь такую фишку?

Ник кивнул.

– Л-рей должен спасать, – продолжил Дёмин. – Должен, и хоть ты тресни. Больше! Лучше! Быстрее! Давай, шевелись, ленивая скотина! Убийца, ты оставил помирать бедного мальчика! Нет, лучше девочку… Вот так начинаешь ненавидеть.

Дёмин замолчал. Ник понимал, что не должен спрашивать, но и не спросить не мог.

– А Раймиров? Его ты тоже ненавидел?

– Сдался он тебе! – с досадой сказал л-рей. – Ну, злился я, это да. Психанул. Но я не подставлял. Просто свалял дурака! Не надо было в коридоре орать, мало ли кто уши греет. – Дёмин потеребил напульсник. – Мы же с Фаддеем в одном классе учились. В прошлой жизни.

Ник помолчал, тоже щурясь на солнце. А какая у него прошлая жизнь? Если он ее не помнит, то отсчет нужно начинать с Арефского мятежа? Короткая, получается.

– Псы пойдут впереди тебя, вынюхивая про́клятых. Псова отметина продержится одно полнолуние, не снимешь – никто никогда не сможет, и Псы больше не почуют. Судьба отныне – дорога, полнолуние за полнолунием. Ты не подданный короля, у тебя нет рода, твое имя забудут. Отныне ты – л-рей, – произнес Дёмин. – Это старинная формула отречения. Не посвящения, заметь, а отречения.

Снова потер напульсник, подергал застежку, но снимать не стал.

– Фаддей сказал, что я не человек. А я даже не смог ему ответить.

Залив морщился под ветром – холодным, с моря. Ник поежился, услышав противный вскрик чайки.

– Хочешь, расскажу страшную сказку про долг л-рея?

– Именно сказку? – уточнил Ник.

Дёмин отвел с лица волосы и посмотрел ему прямо в глаза. Так, будто положил автомат, расстегнул бронежилет и выкинул спрятанный нож.

– Как получится. Будешь слушать?

– Давай.

– Однажды, давным-давно, в сырой осенний вечер в замок приехали двое: л-рей и его спутник. Л-рей был совсем мальчишкой, спутник – стариком. Для них открыли ворота. Попробовали бы не открыть! В подвалах ждали меченые. Видишь ли, в чем штука: тогда не было спецклиник. Гуманизм, собственно, тоже еще не придумали. А просто так придушить Псову добычу опасались. Как бы и Псы возразить могут, и проклятие, не дай бог, передающимся окажется. Вымрут все на хрен. Кстати, еще в те времена говорили, что все снятые проклятия л-рей носит с собой. Обидишь его – отомстит.

– Это правда?

– Не знаю, не пробовал. – Дёмин ухмыльнулся. – В общем, приехали они под самое полнолуние. На все про все ночь: прочитать, выбрать и отработать. А меченых оказалось семеро.

– На одного меньше, чем нас.

– Молодец, считать умеешь. И вот шестеро – меченые как меченые, о них ничего в истории не сохранилось. А у седьмого запомнилось прозвище: Иволга. Говорят, пел хорошо.

Дёмин замолчал. Точно раздумывал, говорить дальше или нет. Все-таки продолжил:

– Иволга… Он был тем, кого быть не могло.

У Ника екнуло сердце. Тем, кто мог убить л-рея?

– Иволга был о-реем. Не слышал о таком?

– Нет.

– Конечно. Это же старая сказка. Проклятие о-рея в том, что он – самое большое искушение л-рея, самое страшное. Страшнее, чем вода для умирающего от жажды. Хуже, чем… Я не помню все красивые сравнения. В общем, с одной стороны, Иволга был абсолютно безобиден для окружающих. С другой – он запросто, одним махом, мог лишить меченых права на спасение.

– Я все равно не понимаю, – напряженно сказал Ник.

– О-рей мог освободить л-рея.

– В смысле?

«Убить?» – поправил Ник мысленно, не решаясь произнести вслух.

– Прямом. Снять его проклятие. Просто – снять! И все! Тот свободен! – крикнул Матвей.

Такого Ник не ожидал.

– У л-рея было всего несколько часов, чтобы решить. Нет, конечно, он мог просто оставить Иволгу и уехать, но что бы это изменило? Только кишки тянуть. Постоянно помнить… Нет. Лучше уж сломать печать. Ну, о-рей – это же тоже проклятие. Его тоже можно снять. Как думаешь, что он решил?

Ник пожал плечами:

– Ну, раз ты рассказываешь сказку о долге, то снял проклятие с Иволги и поехал дальше. Как там? «Судьба отныне – дорога».

Дёмин оскалился в усмешке.

– А вот фигу!

– Да? То есть Иволга снял проклятие с л-рея? И того насмерть замучила совесть.

– Угу, сожрала. Нет, все было не так.

– Тогда не знаю. Сдаюсь!

– Как ты быстро лапки кверху.

Дёмин поднялся.

– Поехали, тебя нужно вернуть к указанному времени.

Ник тоже встал, обернулся – и на узкой кромке песка у заросшей косы увидел мужчину. Странно: не услышал, как тот подошел. Что-то еще было неправильным, но что именно?

Чертыхнулся под нос л-рей, спросил сердито:

– Чего надо? Мы уже возвращаемся.

На песке не было следов.

Ник прикрыл запястье ладонью, снова зачесалась отметина.

Пес смотрел на него. «Он же человек! Был человеком!» – промелькнуло в голове. Да, лицо как маска, безжизненное. Но глаза невозможно подделать.

– Зачем ты пришел? – Дёмин шагнул вперед.

«Предупредить, что я могу убить тебя», – подумал Ник.

Пес отстранил л-рея. Встал перед Ником и ощупал взглядом лицо, так явственно, что захотелось загородиться ладонью.

– Что ты хочешь? – крикнул Дёмин. – Я не понимаю!

Плавное движение руки. Ник послушно глянул, куда показывает Пес. Река. Неспешное течение подмывает берег. Тень от облака лежит на воде, и на мгновение кажется, что это плот. Тот самый, на котором валяется камуфляжная куртка с «ТР-26» в кармане.

Когда Ник снова повернулся, Пса не было.

Выругался л-рей:

– Ну и какого черта?

– Тебе лучше знать.

– Да? А мне показалось… – Дёмин начал говорить с усмешкой, но осекся. Задумался.

«Что он приходил ко мне», – закончил Ник. Снова посмотрел на реку. Лада в этом месте была широкая, спокойная.

– Поехали, – сказал Дёмин.

Первым делом в машине Ник пристегнул ремень безопасности. Л-рей опустил щиток, загораживаясь от солнца. Заурчал мотор.

Ник не отрываясь смотрел сквозь лобовое стекло на реку. Ему казалось, он должен что-то вспомнить.

«Тейка» развернулась и поползла наверх, пробуксовывая.

Должен был вспомнить – и не мог. Хоть по башке себя стучи, трепанацию черепа делай – не поможет.

Взобрались по склону. Шоссе по-прежнему оставалось пустым.

Собственная память предала его. Но тогда почему – как бы дико это ни звучало! – Пес показался ему знакомым? Не по гимназии, а как-то иначе.

Л-рей протянул руку и включил радио.

– «К черту день, наше время пришло. Мы – хозяева ночи! Наши когти остры, наши зубы тверды…» – взвыли динамики.

Ник прикусил губу, давя дурацкий, истерический смех.

Глава 18

В сумерках моросил дождь, но к полуночи затих. Изредка коротко шумела вода в трубах. Кто-то ходил по коридору. Охранник? Врач? Предупредили, что он будет дежурить. Беспокоятся. Ник даже ужин выплеснул, опасаясь, что подлили успокоительного.

Сейчас он жалел об этом.

Нужно уснуть. Завтра предстоит тяжелая ночь. Либо он встретится с л-реем, либо попусту прождет до рассвета.

Представилось, как будет лежать вот так же, а темнота за окном начнет рассеиваться. Сначала медленно, почти незаметно глазу, позволяя думать, что это только кажется. А потом проступит стена соседнего корпуса, перечеркнет ее трещина – и утро уже нельзя будет отменить. Полнолуние закончится.

Ник соскочил с кровати, ушел в закуток к раковине и напился ледяной воды.

Не думать об этом. Все, что он мог сделать, – сделал. Ну, разве что осталось повеситься, на радость л-рею, то-то ему меньше заботы!

Снова лег. Скрипнули пружины кровати. Ник подумал, что у него сейчас такие же нервы: проржавевшие, заходящиеся стоном от малейшего напряжения.

Кран он закрутил неплотно. Слышно было, как срываются капли. Начал считать их, стараясь дышать размеренно.

Кап! И тишина до следующего удара воды о жестяную раковину. Кап! Едва заметное потрескивание, высыхает сырое дерево после дождя. Кап! В горле у крана всхлипнуло… Кап!..

Снилось, что идет через лес. Весна: по иссеченному пулями березовому стволу бежит сок. В камуфляжной куртке жарко. Солнце только встает, но воздух уже прогрелся. Исчезают последние капли росы на разлапистой паутине. За спиной – тяжелая, страшная ночь. От нее остались высохшая грязь на камуфляже и кровь на ноже. А вот обойма целехонькая, удалось уйти тихо. Ему удалось.

Теперь нужно торопиться, сведения ждут. Но Нику не хочется возвращаться. Туда, к своим, – не хочется.

Снова будет допрашивать особист: как все произошло, где ты находился в этот момент и почему – в который раз! – вернулся один?

Почему… будто сам не задавался этим вопросом. И когда полегла группа, напоровшись на мины, а он один выжил, чудом. И когда разнесло избу на окраине деревни – именно ту, где спали его товарищи, а он выскочил в огород за минуту до артобстрела. Когда начали шептаться за спиной. Отказывались ходить с ним на ту сторону. Тем более когда увидел лейтенанта с эмблемой Четвертого отдела на петлицах.

«Я – про́клятый».

Ник остановился, поднял голову. Ярко-голубое весеннее небо, под таким не воевать, жить нужно, влюбляться.

Влюбляться? Но как, если Таня – ведьма и хотела его убить?

Как жить, если его должны расстрелять по приказу Георга Леборовски?

В небе возник силуэт самолета, крохотного, будто игрушечного. От него отделилась темная капля и пошла вниз, стремительно вырастая в размерах.

Земля качнулась под ногами. Ник оглох и в полной тишине увидел, как разлетаются в щепу березы, вспыхивает пламя. От жара лопалась кора на деревьях. Огонь поднимался, окружал со всех сторон, а Ник – удачник! – продолжал жить. Шагнул навстречу тугому раскаленному воздуху. Стянуло кожу на лице, раскалились заклепки на камуфляже. Протяни руку – коснешься обугленного ствола, черного, с алыми венами.

Послышались крики. Отчаянные. Жуткие. Ник обернулся. Пламя охватило железную коробку автобуса, сдирало краску и лезло в разбитые окна.

В автобусе умирали люди. Сгорали заживо. И Ник точно знал, кто там. Он узнал голоса – мамы, Денека и других…

…Было трудно дышать. Ник свесился с кровати, пытаясь прокашляться. Бежали слезы, затекали в нос и жгли губы. Железная планка вдавилась в грудь. Вцепился в спинку и сполз пониже. Темная комната кружилась перед глазами. Хотелось выть, по-дурному, закатив глаза и оскалив зубы. Он бы и завыл, но тогда непременно прибегут санитары.

Пришлось заткнуть рот кулаком. Невырвавшийся крик ломал тело, заставляя корчиться. Оглушительно скрипели пружины.

Он вспомнил. Не все, но самое главное. Тех, кто сгорел в автобусе на привокзальной площади в Фергуслане.

Снова была звездная ночь, всадники и пахнущий рекой ветер. Но на этот раз у подножия холма горел костер. Матвей спешился и пошел туда, ведя коня в поводу. Густая трава доходила до колен, замедляя шаг. Тронул метелку ковыля – она щекотнула ладонь, отзываясь на ласку, точно кошка скользнула теплой спиной.

Земля становилась тверже и ровнее, показались желтоватые полосы глины. Метались тени – костер горел неровно, похрустывая ветками. По обе стороны пламени стояли двое. Один светловолосый, с хохолком на затылке; ворот рубашки у него распахнулся, и поблескивала серебряная цепочка с образком. Другой, несмотря на жар от костра, был в наглухо застегнутом камзоле. Мрачный, со строго сведенными бровями. Темные пряди падали на лицо, закрывая глаза.

– Здравствуй, Иволга, – сказал темноволосый. Голос его был как натянутая тетива.

Светловолосый рассеянно кивнул. Казалось, пламя заворожило его: смотрел не отрываясь. Только губы дрогнули, когда треснула ветка и метнулись в темноту искры.

– Я просил, чтобы тебе не было больно. – Слова давались темноволосому с трудом. – Клянусь, это правда. Слышишь?!

Иволга поднял голову и глянул сквозь колеблющийся от жара воздух.

– Я верю. Но они испугались. В бочке-то – вернее.

Лицо темноволосого исказилось. Несколько мгновений он стоял, стискивая кулаки, потом сбросил камзол и закатал рукав.

Матвей поморщился, глядя на его запястье. С сочувствием, но без жалости.

Л-рей вытянул руку – пламя ударило в ладонь.

– Зачем? – удивился Иволга и тоже потянулся через костер. Оттолкнул л-рея: – Не надо.

Темноволосый сел на землю и уронил голову в колени. Плечи его вздрагивали.

Иволга растерянно провел ладонью по затылку, приминая хохолок. Оглянулся на Матвея. Тот неловко отступил в темноту. Сейчас, здесь, он был лишним.

Ногу в стремя, опуститься в седло. Привычное движение, точно делал это каждый день, и конь привычно послушен хозяину. Закрутилась навстречу земля.

Поднявшись на холм, Матвей все-таки посмотрел вниз. У костра плечом к плечу сидели двое, но отсюда не разобрать – молчат или разговаривают.

Теплый ветер с реки принес запахи: ухи и дыма. На песчаной косе горел еще один костер, побольше. Выше по течению, на лугу, паслись стреноженные кони. Поехать туда? Матвей знал, что его примут в компанию. Донеслись звуки: смех, возмущенный крик. Кажется, кого-то уронили в воду – шумно плюхнуло.

Матвей повернул коня и направил его вниз, на другую сторону холма.

В доме светилось окно.

«У меня получится», – думал Матвей. Он смотрел, не отводя глаз, на желтое пятно, перечеркнутое переплетом. «Я смогу».

Очень хотелось сжать колени и послать коня в галоп.

Шаг, еще. Зашуршала, осыпаясь, земля…

…В открытом окне полоскало ветром штору. Сквозь нее смутно виднелся подсвеченный силуэт собора. Огромная круглая луна застыла над куполом. Как всегда при взгляде на нее, замутило.

Матвей встал и подошел к окну. Между ним и луной оставалась штора – отвел ее. Желтый мутный шар, изъеденный кратерами, висел прямо перед ним. Матвей смотрел, сколько мог, а потом сдался. Уперся руками в подоконник и опустил голову. Раскачивалась перед глазами мостовая.

А если просто отпустить руки, и туда, вниз? Сквозь теплый воздух на влажные от дождя камни. Несколько мгновений, и не нужно будет ничего решать. Чувствовать. Знать. Помнить. Ждать. Всего лишь шагнуть…

«Дурак!» – обругал себя Матвей, отшатываясь. Четвертый этаж, максимум он сломает позвоночник, и дальше будут возить в санитарной карете.

Он развернулся спиной к луне и сел на подоконник. Потер запястья. Лишенные напульсника и часов, они казались голыми.

А этот, Яров, хорошо держится, подумал Матвей с досадой. Жаль, что не встал на колени.

– Опять не спишь.

Подошел Юджин – взъерошенный, в трусах и майке на костлявом теле.

– Что с тобой, Вейка?

– А то не знаешь! – Он мотнул головой, показывая на луну.

– Ну, не хочешь, не говори.

Юджин машинально похлопал по боку, но кармана на майке не было.

– Будь добр, я папиросы в комнате оставил.

– Нашел мальчика на побегушках, – проворчал Матвей, слезая с подоконника. – Дымишь и дымишь, как паровоз. Вот загнешься в дороге, что я с тобой делать буду?

Он принес папиросы и пепельницу, потом, чертыхнувшись, сходил за зажигалкой. Юджин прикурил, задумчиво посматривая на собор.

– А в войну его обложили мешками и затянули маскировочной сетью. Купола покрасили. Цвет такой противный, серо-зеленый. Маме моей он уж больно не нравился. Говорила, на сердце от него тяжело. А как на отца похоронка пришла… – Юджин поморщился, потер грудь под майкой.

– Ты лучше скажи, как твое сердце, – мрачно попросил Матвей.

– Так же, как у всех стариков! – Юджин затушил папиросу. – Вейка, а все-таки что с этим Яровым?

Матвей закрыл глаза и прислонился виском к откосу. Под веками жгло. Не заплакать бы.

– Вот не хотел я сюда, – сказал он, и эхом откликнулось в памяти: «Тебе еще рано ехать в Сент-Невей, но потом будет поздно…» – Не спрашивай, Юджин. Я все равно не скажу.

Слышал шаги в коридоре, и кто-то орал, чтобы выбрали его. В какое-то мгновение Нику показалось – это кричит он сам. Закусил губу и очнулся, только увидев, как на футболку капнула кровь. Он заставил себя встать, переодеться и умыться.

Снова сел на кровать, сгорбившись и сжав руки между колен. Прошлая жизнь возвращалась редкими вспышками: кадрами, голосами, запахами, звуками, и не всегда удавалось связать их между собой. Точно складывал мозаику – один кусочек, другой. Но их было слишком мало, и цельная картинка не получалась.

Куда-то девалось несколько часов. Вроде только что смотрел на стрелки, и была половина четвертого, а вот уже циферблат не разглядеть в сумерках. Ник щелкнул выключателем – свет ударил по глазам.

Когда он в следующий раз посмотрел на часы, ночь перевалила за середину.

А потом за ним пришли.

Долго вели узкими коридорами, в которых не было окон. Ничего не было, только бетонные стены, бетонный потолок и такой же пол. Тень сжалась в комочек и забилась под ноги, приходилось на нее наступать.

Открылась дверь, и тень порскнула за спину. Ник оказался в маленькой комнатке. Там за столом сидел мужчина в докторском халате. В хромированном лотке под светом настольной лампы поблескивала ампула. Рядом лежал шприц.

– Садитесь.

Ник отшатнулся, но конвоир взял его за плечи и силой заставил опуститься на стул.

Мужчина взял ампулу, постучал по ней ногтем и отломил кончик.

– Левую руку, пожалуйста.

Лица Ник не видел, оно оставалось в тени, слышал только голос.

Тонкая игла нырнула внутрь ампулы. Всосала бесцветную жидкость.

– Не надо, – сказал Ник. – Пожалуйста.

Просить было глупо. Он понимал это.

Конвоир перехватил его руку и развернул так, чтобы доктору было удобнее. Влажная от спирта ватка коснулась кожи.

– Стойте! Этого мальчика без препарата.

Знакомый глуховатый голос. Ник оглянулся. На фоне дверного проема вырисовывалась угловатая фигура Юджина Мирского.

– Но инструкция… – удивился врач.

– Правила устанавливает л-рей. Он сказал, что не надо.

Почему? Передумал?!

Врач сердито кинул ампулу в металлический контейнер. Звякнуло, там уже лежали пустые.

– Черт знает что! Вы мне хоть бумагу напишите, я же препарат вскрыл.

– Хорошо. Провожу мальчика и вернусь.

Мирский потянул Ника за локоть.

В коридоре после душной комнатушки показалось холодно. Ник аккуратно высвободил руку, не хотелось, чтобы Мирский заметил гусиную шкуру.

Через несколько шагов они оказались перед железной дверью в резиновой окантовке. Дверь открылась, пропуская. Мягко чавкнуло за спиной, гася звуки.

Первое, что увидел Ник, – лавку. Настоящую, деревенскую, срубленную из дерева. Поперек лавки лежали пеньковые веревки. Рядом стоял стул на металлических ножках.

Пол был влажным. Пахло кислым, похожим на рвоту.

– Эй, я тут.

Ник повернулся. В дальнем конце узкой комнаты сидел в кресле л-рей. Поджал ноги, закутался в казенное одеяло с печатью, только голова торчала.

– Юджин, можешь идти, – приказал Дёмин. Говорил он очень тихо.

– Ты уверен? – спросил Мирский.

– Вполне. Уходи. Я тебя позову.

Снова чавкнула дверь.

Л-рей шевельнулся, и Ник разглядел, что Дёмин придерживает на коленях кружку, обернув ее уголком одеяла.

– Чего стоишь? Бери стул, топай сюда.

Железные ножки неприятно проскрежетали по бетонному полу. Ник подтащил стул, развернул его и сел, сложив руки на спинке.

Яркие лампы заливали светом комнату, и было хорошо видно, какое бледное, с прозеленью лицо у Дёмина. Губы распухли, на них темнели ссадины, свежие, с запекшейся кровью. Длинные пряди волос слиплись, на лбу поблескивали капельки пота.

Что это с ним?

Л-рей потянул к губам кружку. Лицо его исказилось, когда начал прихлебывать мелкими глотками.

– Тьфу, гадость. Поставь эту дрянь куда-нибудь.

Ник взял кружку и опустил на пол. Стук – металла о бетон – царапнул по напряженным нервам.

Дёмина знобило. Он натянул одеяло повыше и спросил:

– Когда пришли Псы, тебе было холодно?

– Да.

– Чепуха! Холодно – это как мне сейчас. Понял?

Ник послушно кивнул.

Дёмин откинул голову на спинку кресла. Кажется, ему трудно было сидеть прямо. Проступила на виске – очень ярко – голубая вена.

– Ты умеешь ездить верхом? – неожиданно спросил л-рей.

– Нет, – ответил Ник, хотя ему очень хотелось сказать правду: еще не вспомнил.

Дёмин снова замолчал. Смотрел пристально и часто трогал языком ссадину на губе. Тишина тяготила Ника.

– Странно, – наконец заговорил л-рей. – Сейчас ты совсем не боишься.

– А нужно? Снова будешь заставлять на коленях тебя просить?

Здесь, в бетонной комнате без окон, за глухой дверью, это прозвучало иначе, нежели на теплоходе. Дёмин поморщился, да и Ник почувствовал себя глупо.

А может, дело было не в комнате вовсе, а в том, что л-рей смотрел без ненависти. Словно слишком устал даже для этого.

Дёмин первым отвел взгляд. Кивнул на лавку:

– Забавно. Чего только не выдумывали, кресла всякие эргономичные. Ремни специальные. Крепежи. Фигню какую-то вроде саркофага. Я им туда наблевал. Деревянная лавка и пеньковая веревка – легче работать.

– Это – для… меченых? – не понял Ник. Он хотел сказать: «для меня», но удержался. Еще неизвестно.

Л-рей усмехнулся.

– Нет.

Выпрямился, выпутываясь из одеяла, и положил руки на колени.

– А еще обязательно нужно, чтобы веревка на голое тело.

Запястья – черно-синие с багровым. Кожа содрана, и запеклась кровь.

– Скажи Юджину, что можно, – приказал Дёмин. – Ну? Ты не понял?

Ник вскочил, задев кружку. Выплеснулся на пол коричневый отвар.

– Не суетись! И стул на место поставь.

Глаза Дёмина казались ненормально-пустыми на бледном лице. Как у Псов.

«Мне страшно повернуться к нему спиной», – понял Ник. Подхватил стул и пошел к лавке, старательно сдерживая шаг. Стукнули об пол ножки.

Мирский ждал сразу за дверью.

– Он сказал, что можно, – тихо произнес Ник.

– У вас все в порядке? – так же шепотом спросил Мирский.

Ник едва не рассмеялся.

– А «в порядке» – это как?

– Действительно… Хорошо, я сейчас.

Ник остался стоять на пороге, глядя вслед старику.

– Иди сюда! – позвал Дёмин.

Пришлось вернуться.

Л-рей сбросил одеяло и сидел, навалившись на подлокотник.

– Помоги встать.

Ник протянул руку. Дёмин вцепился – пальцы у него были жесткие и горячие. Неожиданно сильные. Вместо того чтобы опереться, он притянул Ника к себе.

– Тебя бы хоть раз в этот лес! – прошипел с ненавистью.

Ник дернулся, пытаясь вырваться. Дёмин не выпускал. Перехватил запястье правой рукой. Под его пальцами зачесалась метка.

– Что, больно?

Кожа зудела все сильнее, Ник втянул воздух сквозь зубы.

Л-рей вдруг оттолкнул его:

– Три шага назад! Быстро!

Ник ударился лопатками в стену. Запястье горело, и метка вместо белой стала алой. Хотелось скрести ее ногтями, до крови, еле сдержался.

Дёмин поднялся и пошел, шаркая, к лавке. Ник прижался к бетону, когда л-рей проходил мимо.

Открылась дверь, и на пороге появился Мирский. Старик придерживал за локоть парня с осоловелыми глазами. Ник узнал – тот, с цветной наколкой. Сейчас можно было рассмотреть рисунок: волк в кольце пламени.

Мирский усадил парня на стул, сказал:

– Не волнуйся, Витя, все хорошо.

Парень улыбнулся ему. Очень знакомо, точь-в-точь как белобрысый Янек. Ника передернуло: вот какой препарат ему хотели вколоть!

Дёмин, сидя на лавке, протянул руку и положил пальцы на запястье меченого. Парень вздрогнул, коротко простонав.

– Все хорошо, – повторил Мирский. – Теперь все будет хорошо.

– Считал, – сказал Дёмин и лег навзничь.

Ник непонимающе смотрел, как старик приматывает к лавке ноги л-рея.

Мирский затянул узел и поинтересовался заботливо:

– Нормально?

Дёмин шевельнулся, проверяя.

– Да.

Придерживаясь за спину, Мирский разогнулся.

– Не кряхти, – насмешливо сказал Дёмин и закинул руки за голову.

Веревка вкруговую обернула запястья поверх ссадин. Старик пропустил конец под лавкой, затем подсунул под петлю на руках л-рея и потянул.

– Туже! – командовал Дёмин.

– Не кричи, – отозвался Мирский. – Я тебе, чай, не мальчик. Все, готово.

Старик отступил, достал из кармана платок и вытер руки. «Кровь, – сообразил Ник. – Испачкался».

Л-рей дернулся, но смог лишь крутануть головой.

– Нормально. Иди.

Мирский посмотрел на Ника.

– А все-таки?..

– Иди! – оборвал л-рей. Закрыл глаза. – Не сбивай меня.

Старик вышел, на пороге еще раз оглянувшись на Ника. Кивнул ему ободряюще, а лицо у самого было встревоженное.

Дверь закрылась, и стало очень тихо.

Меченый сидел, перекосившись на бок. Улыбался. Волк на его плече скалил зубы, и вспомнилось: «К черту день, наше время пришло. Мы – хозяева ночи! Наши когти остры, наши зубы тверды…»

Дёмин не шевелился. Даже непонятно было, дышит или нет.

Ник осторожно растер запястье. Зудела метка. В голове навязчиво играло: «Мы – хозяева ваших душ! Ночь – время пророчеств!»

Л-рей дернулся. Ник от неожиданности качнулся назад и ударился локтем об стену.

Дёмин пытался прогнуться в спине, но веревки не пускали. Затылок уперся в лавку. Сбилась футболка, открыв напряженный живот. Хрип из горла…

Ник перевел дыхание. Вот об этом в досье он не читал! А ведь Георг должен знать, как снимаются проклятия.

Л-рей закричал, бросил голову со щеки на щеку. Он рвался из веревок, но они лишь туже впивались в запястья. Затылок колотился о доски.

Помочь!.. Ник оттолкнулся от стены – и замер. Если бы было можно, Мирский бы остался.

А еще просто-напросто страшно подойти к л-рею.

Веки у Дёмина мелко подрагивали, открывая полоску налившихся кровью белков. Л-рей бился на лавке, точно его пытали. Веревки вгрызались в свежие раны.

«Хватит!» – Ник зажал уши. Он сдавливал голову, но все равно слышал, как кричит Дёмин: отчаянно, срывая голос.

А потом вдруг замолчал.

Ник постоял, вглядываясь. Л-рей не шевелился, глаза его оставались закрытыми. На губах выступила кровь. Веревки на запястьях тоже были в крови.

На цыпочках, затаив дыхание, Ник подошел ближе.

Дёмин поднял веки. Пустые, мертвые глаза медленно наполнялись болью. Шевельнулись губы.

– Что? – не понял Ник.

– Юд… жин, – в два вздоха выговорил л-рей.

– Сейчас!

Ник бросился к двери, но она открылась раньше. Вошел старик, быстро глянул с порога и побежал к лавке. В одной руке у него была фляжка, в другой – платок.

– Матвей, отдохнешь?

– Нет. – Л-рей смотрел в потолок. Когда он говорил, горло странно дергалось. – Следующего. Быстрее.

Старик смочил платок и осторожно обтер Дёмину лицо. Поднес к его губам фляжку. Л-рей жадно глотнул и закашлялся. Вода потекла из уголка губ. Она была розовой.

– Веди, – отдышавшись, приказал Дёмин.

Старик сразу же поднялся.

Татуированный парень все это время просидел на стуле, дебильно улыбаясь. Вряд ли он понимал, что происходит. Мирский подхватил меченого под локоть и потащил к двери. Парень шел за ним послушно, как кутенок, неуверенно переставлял ноги. На пороге его занесло, едва не врубился в косяк.

Дверь за ними закрылась.

Дёмин лежал неподвижно, и только живот под сбившейся футболкой выдавал, что л-рею больно – мышцы то и дело подергивались.

Почему в досье этого не было? Георг посчитал такую информацию излишней?

– Физиология. Должен спасать. Помнишь? – все так же глядя в потолок, спросил л-рей.

– Да, – сказал Ник.

Конечно, он помнил.

– Если не делать – тоска. Повеситься хочется. По-настоящему. У меня один раз было.

– Почему? – спросил Ник. Поправился: – Зачем?

Получилось глупо, но л-рей понял.

– Юджин сказал: подростковый бунт. – Дёмин посмотрел на Ника. – У всех так.

Из прокушенной губы у него сочилась кровь.

Дверь открылась. На этот раз Мирский привел скандальную девицу. Сейчас она тихонько хихикала. По подбородку тянулась нитка слюны.

Ник отступил к стене, пропуская их. Нет, только не в клинику! Он в панике посмотрел на л-рея и встретил насмешливый взгляд Дёмина.

«Да, я боюсь, – подумал Ник. – Ты прав. Я – трус!»

Л-рей скривил губы, точно прочел его мысли. Сказал повелительно:

– Юджин!

Старик взял девицу за запястье – та кокетливо повела плечиками – и вложил ее руку в связанные руки Дёмина. Метка пришлась ему под пальцы. Взгляд у л-рея стал напряженным, точно перед боем, когда уже чувствуется дрожь в камнях и знаешь, что вот-вот появится первый грузовик.

– Считал, – сказал л-рей и опустил веки.

Юджин осторожно пересадил девицу удобнее. Стер платком с ее руки кровь.

– Матвей, я ушел.

У двери старик снова оглянулся на Ника.

…Дёмин кричал так, что казалось – сейчас у него лопнет горло. Рвался из веревок, туго притянутый к лавке. Ник сидел на корточках, запустив пальцы в волосы, и сжимал голову.

Теперь он понял, почему умирают л-реи. Почему они сходят с ума.

Крик заполнял комнату, бился о потолок и стены, отражался и падал на пол. Ему было тесно. Почему тут нет окон?

«Хватит!» – Ник зажмурился до огненных кругов и тут же распахнул глаза. Смотри! Ты мог быть на его месте.

На лавке – кровь. Веревки набухли и стали темно-красными.

«Когда это закончится?! Ну невозможно же! Хватит!» – повторял Ник. Его самого уже трясло.

Наконец Дёмин замолчал.

Раньше, чем Ник поднялся, распахнулась дверь. Мирский бросился к л-рею, провел ладонью по лицу:

– Тише, уже все. Т-ш-ш-ш. Мальчик мой, успокойся. Я сейчас сниму веревки, да?

Дёмин, не открывая глаз, судорожно кивнул.

Мокрые узлы не поддавались, Юджину пришлось теребить их зубами. Ника затошнило – веревка-то в крови.

– Ноги ему освободи! – раздраженно крикнул старик.

Ник брякнулся возле лавки на колени. Ему тоже пришлось грызть пеньку. Почему нет ножа? Или нельзя разрезать? Л-рей будет… еще?

Дёмин сполз с лавки, скорчился, и его вырвало желчью. Желудок, видно, был пустой, но спазмы не прекращались. Они заставляли л-рея сгибаться, почти касаясь лбом пола. Юджин гладил Дёмина по спине. «Да он сам сейчас грохнется», – подумал Ник, заметив, как дрожат у старика руки.

– Отстань! – прохрипел л-рей.

Мирский тотчас отстранился. Дёмин поднял голову и посмотрел на Ника. Растянул в усмешке искусанные губы:

– Ну как, нравится?

«Он сумасшедший!» – подумал Ник. Спросил:

– А такое – может?

– Не знаю. Вдруг.

– Нет. Мне не нравится.

Л-рей то ли засмеялся, то ли закашлялся. Махнул рукой:

– Эту уберите! И… Юджин, карточки. Ему отдашь, – кивнул на Ника, – а сам не возвращайся.

– Хорошо.

Мирский подошел к девице и попросил:

– Микаэль, помогите мне, пожалуйста.

Вдвоем отвели ее к двери. Меченую приняли охранники и деловито утащили.

– Как вы узнали, что можно зайти? – шепотом спросил Ник.

Мирский привалился к стене и вытащил из кармана флакончик с таблетками. Лицо у него было мокрым от пота, отчетливее проступили старческие пигментные пятна.

– Я слишком давно с этими мальчиками. Научился чувствовать.

Пальцы Мирского соскальзывали с плотно насаженной крышки. Ник забрал флакон и открыл сам. Вытряхнул на протянутую ладонь таблетку.

– Две, – попросил Мирский. – Вот такая я развалина, что поделать. Подожди, сейчас принесу карточки. И не говори про это Матвею. – Старик забрал флакон и спрятал в карман. – Не хочу его волновать.

– А если вы сейчас помрете, – грубо сказал Ник, – этим вы его не взволнуете?

Старик улыбнулся.

– Ты хорошо держишься. Но все равно странно. Матвей не пускает никого, даже меня. А тебе разрешил смотреть. Почему?

– Интересный вопрос. Узнаете ответ – скажите.

Мирский ушел. Ник сел возле стены на корточки, запрокинул голову и закрыл глаза. Под веками сухо жгло. Долгая ночь.

Стена под лопатками и затылком качнулась, как тот плот. Ник так и не смог связать его с реальностью. Где он мог плыть, по какой реке? И почему было с собой оружие? Это ведь точно не Арефские земли.

– Микаэль? – Старик прикоснулся к его плечу.

Ник разлепил веки.

– Потерпи, – попросил Юджин. – До рассвета осталось час сорок.

– Все нормально. – Ник встал.

Старик передал ему авторучку и стопку плотных листов. На верхнем была приклеена фотография скандальной девицы.

– И чай, скажешь: обычный, без добавок.

Юджин вытащил из-под мышки термос и тоже всучил Нику.

– Иди. Да, и вот что… Если придется Матвея связывать, ну, для себя, не бойся. Больнее ты ему уже не сделаешь.

Грохнуть бы этот термос об пол, подумалось Нику с неожиданной злостью.

– Дверь за мной закройте, руки заняты.

Л-рей так и сидел у лавки, брезгливо снимая с губ розовую слюну. На футболке – пятна крови, кажется, Дёмин промокнул об нее запястья.

– Вот, – сказал Ник и поставил рядом с ним термос. – Чай обыкновенный. И карточки.

Дёмин окрысился:

– Совсем дурак? Встать помоги! В кресло сяду.

Ник протянул руку.

– Левую! Куда со своей меткой лезешь.

Л-рей тяжело навалился, выматерился шепотом.

– Мышцу потянул. Вот дрянь крученая.

Всего несколько шагов, но, когда добрались, Дёмин уже задыхался.

– Одеяло, – велел он, забираясь с ногами в кресло.

Видно было, что его знобит. Ник укрыл л-рея.

– Чай давай.

Налил в крышку. Дёмин принял ее в обе руки, но все равно расплескал. Поставил на колени, наклонился и начал пить. Зубы стучали о край.

Чувствуя себя полным идиотом, Ник отступил к стене. Прижался к холодному бетону.

– Чего шарахаешься? – спросил Дёмин. Глянул исподлобья; лицо белое, а глаза красные, в сетке лопнувших сосудов.

– Я не шарахаюсь.

– А что тогда?

Ник помолчал, формулируя. Л-рей ждал, трогая языком ссадину на губе.

– Я не понимаю, как мне вести себя. Здесь, сейчас, с тобой.

Дёмин хмыкнул:

– Да уж, проблема.

«Если бы ты знал – какая!» – с тоской подумал Ник. Все намного сложнее, чем просто л-рей и меченый в одной комнате.

– Ты меня боишься? – уточнил Дёмин.

Краски возвращались на его лицо неровно: заалели пятна на скулах, а над верхней губой осталась белая полоса.

– Не совсем так, – честно ответил Ник. – Мне было страшно подойти, когда ты… там… – Он повел подбородком в сторону лавки.

– Че жмешься, как девица у гинеколога? Говори как есть: когда я орал и на дерьмо исходил. Красиво было? Я ж тоже видел со стороны. При мне Рамиль последний раз работал.

Дёмин поднял руку, рассматривая запястье – распухшее, красно-сине-черное.

– Как думаешь, это приемлемая цена? – спросил он.

– Не знаю. Смотря за что. За жизнь? За право остаться человеком? Наверное, да.

– Хорошо рассуждать, когда платишь не ты.

Л-рей, поморщившись, шевельнул пальцами.

– Кстати, твой любимый Раймиров не захотел – человеком. Сказал, что оборотни лучше. Сильнее и честнее.

– Я их видел, – признался Ник, и л-рей посмотрел на него с удивлением. – Здоровые. Один был бурый, клокастый. А двое других холеные такие, черные оба. Я случайно тогда спасся.

– Стаю? – не поверил Дёмин. – Где ты их мог видеть?!

– В Арефе. Я был там, когда начался мятеж.

…Полыхнуло перед глазами – автобус в пламени. Может, они не успели ничего понять? Почувствовать? Или тех секунд все-таки хватило…

«И это я хотел помнить? – подумал Ник. – Вот это – знать до конца?»

– Очень интересно, – протянул л-рей. – Ну, разберусь.

– В смысле?

– Да я же досье на тебя затребовал. Информации об Арефе там не было. Почему?

Ник пожал плечами, даже не пытаясь строить предположения. Так нужно Георгу, вот и вся причина!

– То есть все остальное ты знал? Из какой я семьи, и что мои родители погибли. Ну, когда говорил мне про них на теплоходе.

– Естественно.

Ник оттолкнулся от стены, сходил за стулом и уселся напротив л-рея. Стул снова развернул спинкой вперед, скрестил руки на перекладине.

– Кстати, а чем закончилась та сказочка? Про долг л-рея.

Дёмин хмыкнул.

– Не догадался, значит. Забыл, что про́клятых было семеро? А помнишь, что тогда делали с теми, кому не повезло?

– Убивали. Если могли.

– Вот именно! Если могли. А л-рей нашел оптимальный расклад: избавился от искушения и заодно вывел из игры максимальное количество про́клятых. Ну? Ты же в гимназиях обучался, думай.

Ник потер запястье. Ничего себе сказочка!

– Он сказал, что на Иволге проклятие, которое не перейдет на убийцу. То есть о-рея сожгли.

– Конечно! – улыбнулся Дёмин.

– Так, значит, в этом – долг л-рея?

Махом стерло улыбку, натянулась кожа на скулах.

– Я рассказал сказку, а каждый волен понимать ее по-своему.

– Действительно. А зачем тебя нужно связывать? Покалечишься? Или убежишь посреди процесса?

– Наглеешь, Яров.

– Никоим образом. Просто веду себя адекватно ситуации. Ты же задавал вопросы. Почему нельзя мне?

– Ну, например, потому, что мы не в равном положении. Тут решаю я.

– Тут – да, но кто знает, что случится завтра?

– Оптимист! У тебя может не быть завтра.

– У тебя тоже, – вернул Ник.

– Ну ты и… сволочь, Яров! – с удивлением сказал Дёмин.

Он наклонился к кружке и глотнул чаю. Руки у него все еще дрожали.

– Связывают, потому что так легче работать. Я пытаюсь освободиться – во всех смыслах. Ну и… В общем, получается намного быстрее. А что ты делал в Арефе?

– То же, что и все. Убегал, спасался. Стрелял.

– Даже так? Убил кого-нибудь?

– Естественно, – повторил Ник его словечко. – Я хорошо стреляю. У меня были отличные учителя.

Теперь он знал, кто первым дал ему боевое оружие.

– Ареф тогда часто по телику показывали, – задумчиво сказал Дёмин. – Накануне как раз тетка смотрела. Школа, спортзал – большой такой, окна огромные. На полу парень лежал, мой ровесник. Я подумал, что мертвый, а потом оказалось – живой. С него убитого боевика скинули.

Ник вспомнил: в густом белесом свете стоящий над ним ареф казался огромным. Главное было – не привлечь его внимание. Но глаза резало от известковой пыли, и Ник не мог опустить веки. Не мог отвести взгляд от автоматного дула. Его черная глубина завораживала, точно змея лягушонка. «Не смотри!» – визжал в голове голос. Верилось: своим взглядом может приманить пулю. Веки дрогнули, но Ник не успел. Дуло едва заметно качнулось и… дернулось вверх, выпустив очередь в недосягаемо высокий потолок. Ареф упал, мертвый, и мертвый же автомат ударил в пол рядом с виском.

– Это было так странно, – сказал л-рей. – Я тут, меня волнует исключительно футбол и пожрать, а там, ну, тот пацан, такой же, как я. А будто он меня на тысячу лет старше… Чего смотришь?

Ник мотнул головой. Не рассказывать же об этом! Да и в горле пересохло, как от известковой пыли.

– А назавтра после той передачи пришли Псы. Я потому так хорошо и запомнил. – Л-рей зябко повел плечами. – Где термос? Плесни.

Молчали. Дёмин пил чай. Ник почему-то представлял, как мечется за дверью Мирский. Если старика еще с сердечным приступом не увезли.

Он опустил голову на сплетенные руки. Когда-нибудь кончится эта ночь?

– Спать хочешь? – насмешливо спросил Дёмин. – Железные нервы! Карточки давай.

Л-рей перебрал листы, вытащил один и развернул к Нику. С фотографии смотрел татуированный парень.

– Кто это?

– Оборотень. Мог быть, – подчеркнул голосом Ник.

– А, ну да, ты же по ним специалист. Угадал. Еще полгода – и его потянуло бы на сырое мясо.

Дёмин расписался в карточке и скинул ее на пол.

– А вот эта?

Красотка-блондинка. Ник с трудом узнал в ней испуганную зареванную девицу.

– Откуда мне знать?

– Ведьма, – сказал Дёмин, и Ник вздрогнул.

Карточка полетела вниз.

– Глянь.

Вторая девица, скандалистка.

– Вампир. Уже на грани поймал. Думаю, у родителей голова от такой дочки болела.

Росчерк авторучки.

– Почему ты говоришь мне, но не пишешь в карточке?

– А зачем? – лениво спросил Дёмин. – Не, я могу, конечно, но… Пошли они в задницу!

Еще карточка упала на пол. Ник посмотрел на фотографию, но парня не вспомнил. Не до того ему было, меченых разглядывать. Какая разница, кто такие, важнее – сколько. При мысли об этом защемило под ребрами. Их – восемь. А ночь скоро закончится.

– Этому не повезло.

Карточка улетела направо, по другую сторону от остальных. Ник поднял.

– Куда хватаешь! – возмутился л-рей. – Служебная информация.

Парень на фото был восточных кровей: смуглый, разрез глаз как у Алейстернова.

– Я все равно ничего не понял, – сказал Ник, глядя на цифры в графе «Код синдрома стихийной мутации»: «11.7».

– Правильно, не для тебя писано. Лучше сюда смотри. – Дёмин развернул две карточки. – Вот этот – зеркало, вероятность, что он сможет контролировать свое проклятие, почти нулевая, а отдача будет мощная. А этот – с дурным глазом. В могилу не загонит, но дерьма от него нахлебаются. Одно проклятие я снял. Какое?

Ника больше волновала последняя карточка, что лежала на коленях у Дёмина.

– Ну, давай, напряги мозги.

Какие уж там мозги… Вареные макароны.

– Зеркало.

– Почему?

– Опаснее. Мощная отдача – может убить в ответ на дурацкую шутку.

– Фигня! С зеркалом в клинике обращаться умеют. Будешь вести себя аккуратно, ничего не прилетит. А вот этот, – Дёмин показал карточку с русым улыбчивым пацаном, – сглазит просто так, даже не успев до конца подумать. Но главное – его не рекомендуется убивать.

– Проклятие ляжет на палача.

– Точно! А зеркало запросто пристрелить можно.

Карточка полетела направо.

– Ну, этот свободен.

Роспись – и поле «Код» для русого пацана осталось незаполненным.

– Ты всегда так выбираешь? По такому принципу? – спросил Ник, старательно отводя взгляд от своей фотографии.

– Нет, конечно, – удивился Дёмин. – Это просто один из факторов.

Две карточки лежали по одну сторону, пять – по другую. В пять раз уже Дёмин перевыполнил свой физиологически обоснованный минимум.

– Ну и последний. Яров Микаэль Родислав. И его проклятие.

Наверное, Дёмин еще не успел отдохнуть. Ник заметил, как высыпали у него на лбу капельки пота.

А ночь-то – на исходе…

Заломило висок, и захотелось прижать боль пальцем.

– Ты теперь знаешь. – Дёмин скрестил руки на коленях, Нику были видны оба запястья. – Это очень больно. Не каждое полнолуние, так через раз я срываю голос. Я расплачиваюсь за вас. А теперь посмотри мне в глаза и попроси, чтобы я освободил тебя.

Это было хуже, чем на теплоходе. Ник опустил взгляд на свои пальцы, сжимающие перекладину стула.

– Ну? Меня жалко стало? Не верю. Своя шкура дороже. Совесть не позволяет мучить? Не вариант, сам сказал: цена приемлемая. Тогда чего молчишь? – крикнул Дёмин, и Ник посмотрел ему в лицо.

– Скажи, кто я?

Теперь молчал л-рей.

– Я могу управлять своим проклятием?

Нет ответа.

– У меня началась инициация?

У Дёмина напряглось горло.

– Да, – сказал л-рей, и Ник снова услышал ненависть в его голосе. – Ты уже можешь это сделать.

– Но… Псы же… Кто – я?!

– Если бы ты знал, как мне хочется сказать! – быстро, глотая звуки, проговорил Дёмин. – Какой же ты дурак, Яров! Какой дурак! – крикнул он тоненько. – Дай руку! Живо! Правую!

Пальцы Дёмина легли поверх рисунка на коже. Холодные, трясущиеся.

– Я не могу, – шептал л-рей. – Не могу!

Метка начала нагреваться. Это было неправильно, невозможно – ледяные руки, от которых расходится жар.

– Я же человек… Думаешь, только ты боишься клиники? А умирать? Ты знаешь, как это страшно – умирать? Я не хочу!

Л-рей оттолкнул его руку.

– Почему – я? Хоть кто-нибудь это знает?! – Дёмин обхватил голову и закричал сквозь стиснутые зубы. Ник сам так кричал на блокпосту во время приступов, когда боль казалась настолько огромной, что не помещалась в теле.

Позвать Мирского? А если, – Ник задохнулся от этой мысли, – л-рей сейчас снимает проклятие? Он говорил, что с веревками проще. Он не говорил: без них нельзя. Считал метку и…

Дёмин замолчал и согнулся, вжимаясь лицом в колени.

Ник прикусил изнутри щеку. Похоже, его проклятие осталось – слишком короткой была невидимая пытка.

– Уходи, – произнес Дёмин, не поднимая головы. – Уходи, сволочь!

Ник шагнул к порогу.

– Что сказать Мирскому?

Л-рей не ответил. Даже не шевельнулся.

Ник постоял еще и вышел за дверь.

Вот и все.

Ноги подломились. Ник бы упал, не подхвати его старик.

Глава 19

Ник, замерев, стоял у окна. Сначала стена напротив была темной. Шевелились тени – это отражались тучи. Они сбивались в единую беспросветную массу и уплывали на север. Покинутое ими небо постепенно светлело, и это тоже отражалось на стене.

От усталости и недосыпа мир казался хрупким. Только пошевелись, да что там – только подумай! – и разлетится на куски. Поэтому Ник старался не думать: ни о том, точно ли л-рей оставил проклятие, ни о том, что будет сегодня. Да, уже сегодня.

В этом хрупком мире только трещина на стене оставалась незыблемой, такой же, как вчера и позавчера. Даже если опустить веки – изломанная полоса отчетливо проступала в темноте. Долго стоять с закрытыми глазами Ник не мог, его начинало покачивать. Кружилась голова.

Стена напротив становилась все светлее.

Ник хотел посмотреть на часы, но не успел: дверь за спиной открылась.

– Собирайся, – сказали дружелюбно. – На выход с вещами.

Странно, но мир устоял.

«Куда меня?»

За спиной молчали, и Ник понял, что не спросил, а только подумал.

Что ему собирать? Трусы, носки да футболки. Сгреб кучей в сумку.

Конвоир ждал, разглядывая с откровенным любопытством.

Снова тот же коридор, что и несколько часов назад. Ник даже не понял, когда свернули на другую лестницу.

Контрольный пункт. Но не тот, что у парадной двери, а маленькая клетушка. Единственное окно в ней зарешечено, стекло закрашено. По стенам схемы и графики. Потрепанный плакат – инструкция в картинках, как действовать при захвате энерговампира. Охранников двое, оба с автоматами и в бронежилетах.

Нику велели расписаться в толстой тетради.

Он был уверен: когда дверь откроется, за ней окажется темное нутро автофургона. Даже удивился, что не надели наручники.

Дверь распахнулась. Солнце ударило по глазам.

Ник вскинул руку, загораживаясь. Фургона не было. По обе стороны крыльца стояли взрослые. С измученными, посеревшими лицами, с нестерпимо жгучей надеждой в глазах. Ветхая старушка, сгорбившись, сидела на складном стульчике. Она мелко перекрестила Ника.

Он замер на ступеньках. Снова показалось – мир сейчас расколется, до того напряженной была тишина. А потом навстречу Нику шагнул Георг.

– Микаэль!

Прижал к себе. Чувствовалось, как у него дрожат руки. Ник уткнулся в плечо, позволив себе на миг забыться.

– Вот и все, Мик. Как и должно было быть. Все правильно. Все хорошо, Мик. Пойдем.

Георг повел его к автомобилю. Кто-то из взрослых провожал их взглядами, другие неотрывно смотрели на дверь. Ждали.

Шофера не было, Георг сам сел за руль.

– Хочешь кофе? – спросил, поворачивая ключ. – Еще остался в термосе.

Ник качнул головой.

– Ну, ничего. Сейчас приедем домой, отдохнешь.

В машине было душно. Ник крутанул ручку, впуская промозглый утренний воздух.

– Я хочу на набережную.

– Зачем? – не понял Георг.

– Пожалуйста.

На первом же перекрестке они повернули туда, где проглядывал за крышами купол Морского собора.

«Янгер» двигался медленно. Ник посмотрел на Георга. Да, он тоже устал. Набрякли под глазами мешки, заметнее стали морщины на лбу. Он же очень старый, подумал Ник. Даже старше Мирского.

Снова свернули и поехали вдоль реки, по-утреннему свинцовой. Туристов еще не было, лишь изредка проезжали автомобили. По пустому сувенирному базарчику бродил дворник с метлой.

– Остановите, – попросил Ник.

«Янгер» замер. Выключился мотор, и стало очень тихо.

– У меня просьба, – сказал Ник и замолчал.

Может, пусть все идет, как идет? Не думать, не решать. Но как теперь – не помнить?

– Я хочу побыть один. Можно Леон приедет за мной… ну, часа через два на обычное место?

Георг внимательно смотрел на него. Как тогда, в детдоме.

– Пройдусь, проветрюсь, – неловко объяснил Ник. – Мне это нужно. Извините.

– Хорошо. Двух часов достаточно?

Ник кивнул. Было стыдно, но он попросил:

– Только дайте, пожалуйста, денег. На автобус и перекусить.

Георг достал бумажник, протянул сотню двумя купюрами.

– Это много.

– Ничего, вдруг понадобится на такси.

– Спасибо.

Ник стоял на тротуаре, пока «Янгер» не исчез из виду. Потом пересек узкую полоску газона и присел на парапет. Он ждал, не послышится ли знакомый шум мотора на параллельной улице. Машины проезжали, но все не те.

Было зябко, несмотря на солнце. Приносило по реке звуки: гул, металлические удары, низкое гудение. Наверное, где-то просыпались теплоходы. Ник обхватил себя за плечи, пытаясь согреться. Его вдруг мелко затрясло; даже живот заболел, так напряглись мышцы. А ведь этого утра могло и не быть. Если бы Дёмин заполнил графу «Код» в его карточке.

Да, нужно идти.

Остановка нашлась через три квартала. Пришлось долго ждать, пока не появился троллейбус. Прежде чем шагнуть в теплый салон, Ник оглянулся.

Сонная кондукторша долго ворчала, разменивая купюру. Отсчитала горсть монет. Ник сунул их в карман, и джинсы сразу потяжелели.

Садиться не стал, прошел на заднюю площадку и встал там, глядя через заднее стекло. «Янгера» не было. Неужели Георг просто поехал домой?

С каждой остановкой троллейбус все больше заполнялся. Ника ударили под колено чемоданом. Дедок в брезентовой куртке пытался поставить вертикально удочки, отругиваясь меж делом от кондукторши. Все чаще входили, выходили реже, и только на вокзальной площади пассажиры дружно посыпались из дверей. Ника вынесло вместе со всеми.

Здесь от размеренного, пустынного утра не осталось и следа. Сновали машины. Уже кричал в мегафон возле ярко раскрашенного автобуса зазывала. Громыхали багажные тележки. Сплошным потоком торопились на электричку дачники.

Спустившись на цокольный этаж, Ник шагнул в угол, выгреб мелочь и сделал вид, что пересчитывает. Пока он стоял, ушли одни люди, появились другие. Монеты снова легли в карман. Ник вытер о джинсы вспотевшие ладони; в горле же, наоборот, пересохло.

На площадь Ник вышел спустя час. До Малой Купеческой пришлось ловить такси, времени оставалось в обрез.

Он боялся, что на стоянке все-таки будет ждать «Янгер», и потому не сразу заметил «Лендер» с Леоном за рулем.

– Доброе утро, – сказал Ник, усаживаясь на заднее сиденье.

Шофер кивнул. Так обыденно, словно встречал Ника из гимназии.

Хорошо, что всю дорогу можно молчать. Есть время подумать. Время, чтобы снова и снова попытаться сложить мозаику из кусочков прошлого.

«Лендер» остановился возле особняка Леборовски. Ник вышел из машины. Странно было вернуться. Теперь, когда помнил этот парк. Помнил сам дом, крыльцо, вазоны. Даже помнил, откуда взялась щербинка у того вазона, что справа, – Денек попал из рогатки.

«…звели сплятались в кусты…»

В холле никого не было.

Ник поднялся на второй этаж и, не постучавшись, толкнул дверь кабинета.

Георг встал навстречу, тяжело опершись о стол.

– Ну, вот ты и дома.

Ник мельком глянул на него и шагнул мимо, к фотографиям. Всмотрелся в отцовское лицо.

– Микаэль, все нормально? – Георг подошел и положил руку на плечо. – Переоденься и спускайся. Александрина подаст на стол через сорок минут.

Ник хотел промолчать. Еще там, на вокзале, решил, что не стоит начинать разговор сразу. Если бы не это прикосновение, если бы не взгляд отца с фотографии, он бы, наверное, выдержал.

– Скажите, а вам не противно?

Георг поморщился:

– Ну, знаешь, я не старая бабка, чтобы…

– Я не про то. – Заложило уши, как уже бывало раньше. Ник сглотнул, но все равно собственный голос донесся глухо: – Или вы просто его не любили?

– Не понимаю, о чем ты.

Ник отстранился.

– Я? Про Мика. Вы так легко называете меня его именем. А ведь он мертв! Мик. Ваш старший внук. Он сгорел в том автобусе. Вместе с Денеком и тетей Мариной.

Он ждал – крика, возмущения. Но Георг лишь приподнял бровь и спросил:

– Вот как? И что ты еще вспомнил?

Ник показал на фотографию.

– Здесь действительно мой отец. А меня зовут Никита. Никита Артур Гориславский.

Он произнес свое имя вслух и сам удивился тому, как оно звучит.

Георг улыбнулся.

– Что ж, хорошо, Никита. Но ты все-таки переоденься и спускайся в столовую. Там поговорим. Не знаю, как ты, а я голоден. Почти сутки ничего, кроме кофе, в рот не брал. Сорок минут тебе хватит?

– Да, конечно, – пробормотал Ник.

Он смог выйти из кабинета и даже добраться до комнаты. Закрыл дверь – и сполз на пол, обхватив голову. Затылок ломило невыносимо, до оглушающей боли в барабанных перепонках, до черно-красной пелены перед глазами.

…Громко тикали часы. Ник услышал их и поднял голову. Поморгал, вглядываясь в стрелки. Минус пятнадцать минут из отведенных сорока.

Он встал и пошел в ванную, сдирая через голову футболку. Там все осталось как было, даже прежняя зубная щетка и тюбик с пастой, но теперь вещи казались чужими. Откручивая краны, Ник шепнул:

– Прости, Мик.

Гориславские обычно останавливались в правом крыле, тогда оно не было заколоченным. А Мик жил в этой комнате. Старший внук, наследник – поближе к деду. Хотя, кажется, самого Мика это не очень радовало. Его не интересовала политика или военная служба, что раздражало Георга Леборовски.

Ник зажмурился, подставляя лицо под тугие струи. Как-то Мик даже сказал, что он, Никита, лучше бы подошел на роль преемника.

Крутанул вентиль, добавляя температуру. Обжигающая вода сбегала по телу. Ник хватал ее губами, глотал, но внутри все равно оставался холод. Он вдруг понял, что «Никита Гориславский» звучит так же непривычно, как раньше «Микаэль Яров», а до того – «Николас Зареченский».

«Да кто же я?»

Наверное, прав был Дёмин, когда крикнул в ответ на этот вопрос: «Какой же ты дурак!»

Ник поднял руку. На покрасневшей от горячей воды коже еще выделялась метка. Но скоро она исчезнет, полнолуние закончилось.

– Он не снял проклятие. – Ник произнес это вслух. Специально, зная, что прозвучит дико, ведь л-рей не отпускает про́клятых. – Он не снял…

Ник бросился к зеркалу, совсем как в тот день, когда привезли из детдома. Мазнул ладонью, стирая конденсат, и встретился глазами со своим отражением.

– Кто я?!

Зеркало качнулось. Ослепил яркий блик от лампы.

…из-за спокойной речной глади выползало солнце. Расплавленным золотом оно растекалось по горизонту, высветляя небо. Было холодно. Ник поежился, переступил. Подошвы кроссовок отпечатались на мокром песке, и в оттиснутом рисунке тут же начала скапливаться влага.

Вода нахлынула на отмель, пытаясь приподнять и утащить плот с лежащей на нем камуфляжной курткой. Ник присел и потрогал дерево. Грубо оструганное, влажное. Вполне материальное.

Он подцепил камуфляж и дернул к себе. Куртка оказалась неожиданно тяжелой. Ник засунул руку в карман. Ну, конечно, «ТР-26». Заряженный. Проверил предохранитель и снова сунул «тэрэшку» в карман. Надел куртку – она пришлась впору. Выпрямился, оглядываясь.

Впереди река уходила за холм, плавно его огибая. Противоположный берег обрывался резко, подточенный течением. Ник посмотрел назад. Редкий лесок: березы, осинки. На опушке деревянный дом с резными наличниками и узорчатым коньком. В окнах белеют занавески. К балясине крыльца прислонен велосипед, а на перилах лежит седло и висит уздечка.

Ник постоял, вслушиваясь – птичий переклик, шелест листвы, шорох воды по песку, – и пошел к дому.

Хозяев, судя по всему, не было: дверь подперта палкой. Ник сел на перила, надеясь, что ждать придется недолго.

Отсюда хорошо просматривался холм, постепенно светлеющий от солнца. В траве виднелась едва заметная тропка. Разветвляясь, она уходила в лес. Ник разглядывал ее, а потому пропустил момент, когда на вершине холма появился всадник.

Соскочил с перил, придерживая карман с пистолетом.

На фоне серо-розового неба получалось различить только силуэт. Кажется, мальчишка.

Ник замер на нижней ступеньке, не убирая руки из кармана.

Всадник приблизился. Теперь солнце освещало его сбоку, и Ник узнал Матвея Дёмина.

Тот, кажется, совсем не удивился. Спешился, зацепил повод за резную «шишечку» крыльца. Глянул Нику в лицо – задиристо и насмешливо.

– Давно не виделись.

Л-рей был в обрезанных до колен джинсах и футболке, очень загорелый. Волосы мокрые, как после купания – словно он приехал из лета.

– Ну? Чего молчишь? Это же ты ко мне приперся, а не я!

Нику пришлось сглотнуть, прежде чем он смог заговорить:

– Кто я? Какое на мне проклятие? Ответь!

Дёмин присвистнул и удивленно сказал:

– Ну ты даешь! Тормоз!

Ник шагнул к нему, но странно хрустнуло под ногами – и все пропало.

…Он сидел на кафельном полу. Продолжала хлестать горячая вода, ванную заволокло паром. Было очень холодно. До гусиной шкуры.

Ник ясно представил за столом своих родителей и дядю Родислава с тетей Мариной. Мика, недовольного тем, что оторвали от книги. Маленького Денека, которому не хотелось сидеть, а хотелось бегать. Услышал голоса, смех, почувствовал запахи утреннего кофе, мокрого от росы сада и тополиных почек.

Теперь он понимал, за что его порой ненавидел Гвоздь. Счастье ли это – помнить?

«Да. Несмотря ни на что». Ник с силой провел ладонью по лицу, словно мог стереть усталость. Нужно продержаться еще несколько часов. Он сможет. Должен.

Георг уже ждал. Александрины в комнате не было, тарелки стояли под запотевшими крышками.

Ник сел на привычное место. Вытянул салфетку из кольца. Накрахмаленная ткань хрустнула в пальцах.

– Приятного аппетита, – сказал Георг.

– Спасибо.

Под крышкой оказалась тарелка с супом. Ник увидел морковные звездочки, цветные ромбики из перцев и едва не рассмеялся. Ну точно как в первый день после детдома!

Есть не хотелось, но он взял ложку.

– Скажите, почему мы с Миком настолько похожи?

Георг внимательно посмотрел на него. Нику удалось выдержать и не отвести глаза.

– Значит, ты вспомнил не все. А поверишь тому, что я расскажу?

– Да. Врать вы не станете. Смысла нет: не помню сейчас, могу вспомнить через полчаса.

– Действительно. А ты молодец, Никита. Мне всегда было жаль, что не ты мой внук. В тебе есть стержень.

«Наверное, я должен чувствовать себя польщенным», – подумал Ник. Уточнил:

– В отличие от Мика, вы хотите сказать?

– Да.

Ник поводил ложкой в бульоне, вылавливая оранжевые звездочки.

– Когда мы бежали к автовокзалу, там, в Фергуслане, Мика ранили в плечо. Но он бежал. Потому что иначе тетя Марина осталась бы с ним, а он не мог этого позволить. И потому что Денька боялся.

Ник помнил шальные от страха глаза Мика, его трясущиеся губы, и как быстро кровь пропитала футболку.

– Родислав все-таки ушел с Павловичем?

– Думаю, да. Он говорил: перевал Карыч.

– А почему остался Артур?

– Мой… отец должен был прикрывать автобусы с беженцами. Его же опознали? Я видел в газете некролог.

Ник сжал черенок ложки; вздулись и проступили вены. Он читал! И не знал, что это – про отца. «От лица Генерального штаба Управления регистрации и контроля… выражает соболезнование семьям и близким погибших… майор Артур Павел Гориславский…»

– Да, его нашли. А Динару и тебя – нет. Все были уверены, что вы сгорели в автобусе.

– Кроме вас.

– Я знал, что ты должен выжить.

Нику вдруг показалось: если бы не исступленная вера Георга – все случилось бы иначе.

– Вы сразу решили назвать меня Миком?

– Да. Это самое оптимальное в такой ситуации. А личные чувства, какими бы они ни были, не должны мешать делу.

– Вы хороший актер. Я верил, что вы мой дед. Верил, что есть… определенные личные чувства.

Он все-таки сказал это, с досадой подумал Ник. Не хотел, а сказал, пусть сумбурно, но Георг-то понял.

– А разве это так уж странно? Невероятно? Никита, посуди: ты действительно заменил мне внука. Даже не так: стал моим внуком, наследником рода Леборовски. Ты заставил себя уважать, мальчик. И я горжусь тобой. Это правда.

Ник отвел взгляд. Он верит? Или просто хочет поверить?

– Так почему нас с Миком можно перепутать на детских фото?

– Одна кровь. Марина и Динара – двоюродные сестры по материнской линии, вы оба пошли в общего прадеда. Да и отцы у вас сходного типажа, их часто принимали за братьев.

– А где другие мои родственники?

– Артур упоминал только, что семья его на Севере и они не виделись со времен его школьной юности. А Дина осиротела в семнадцать лет. Какое-то время она жила у нас, Кристи приняла ее как дочь. Собственно, здесь девочки и познакомились с Родиславом и Артуром.

– Мы ездили к вам, я помню. А потом перестали. Почему?

– Я считал, что Родислав поступил неправильно, когда ушел из проекта. Марина приняла сторону мужа, а Динара чувствовала себя неловко в этом доме без сестры и Кристи. Артур, кстати, заглядывал, когда случались командировки.

– Но мы же поехали на Белхе. Получается, наши отцы продолжали дружить.

– Насколько мне известно, Артур не оставлял надежды уговорить Родислава вернуться. С тем и отправился в Арефские земли. Псы должны были вот-вот найти нового л-рея, решающий этап, много интересной работы.

Да, действительно, мужчины часто уединялись. Как-то Ник проснулся среди ночи, вышел в коридор и увидел, что они все еще сидят на веранде. На столе вперемешку стояли стаканы с недопитым чаем и рюмки, лежали какие-то бумаги, карта. Ник услышал, как дядя Родислав сказал сердито: «А может, это – тест на милосердие?» Удивило, что офицеры спорят ночью о таких вещах. А потом отец заметил: «Никита? Ты чего не спишь?» Дядя Родислав тоже посмотрел на него. Так странно посмотрел, что Ник перемялся с ноги на ногу. Качнулась длинная тень, скрипнули половицы. «А что есть милосердие, Родька? – спросил отец. – Ответь мне! Может, хоть тогда пойму почему…» Он не договорил. «Иди спать, Никита, – сказал дядя Родислав. – Если душно, открой окно в коридоре, протянет». Ник шагнул назад, в темноту. На веранде молчали, потом кто-то выругался. Кто – непонятно, таким сдавленным был голос.

– Мой отец, – сказал Ник, – он с вами соглашался. Я имею в виду необходимость убить л-рея.

Георг кивнул.

– Да, действительно. Но этого ты помнить не можешь.

– Папа учил меня стрелять. А я, дурачок, радовался. Как же: настоящее боевое оружие, мечта любого пацана. Мне нравилось, что отец мною гордится. А получается, он меня просто готовил.

– Он любил тебя. И у него не было другого выхода, – сказал Георг. – Ты только представь: сын, наследник – и попадает в группу риска. С очень высокой долей вероятности. Артур даже мысли не допускал, что ты можешь оказаться л-реем. А если не л-рей, то кто?

– Тот, кто его убьет.

– Правильно. Вот Артур и доказывал сам себе, что возможен только такой вариант.

– Да? А папа знал про ту проверку, с машиной? Когда меня должны были сбить во дворе.

Георг молчал.

– Не надо говорить, что я выдумываю. Вы сами подписали приказ. Чтобы узнать, насколько я… выживаемый. Отец был в курсе?

– Нет, – качнул головой Леборовски.

Как же Нику хотелось ему поверить!

– Но он догадывался. Такие проверки производились для всех, кому по первичным признакам насчитали более семидесяти процентов.

– Кто-нибудь погиб?

– Один. И еще один калека.

Георг убрал тарелку с остатками супа и придвинул другую.

– Скажи, пожалуйста, откуда тебе известно о приказе? Я вижу, ты не блефовал.

Ник тоже поменял тарелки.

– Странно, что вы не догадались. Алейстернов оставил на вокзале две закладки. Вы нашли ту, что на день рождения Мика. А вторая была – на мой собственный. Честно говоря, не думал, что она долежит.

Он запнулся. Только сейчас дошло: после смерти майора кто-то должен был оплачивать ячейку. Так глупо подставил! Нет, ему никогда не обыграть Леборовски.

– Вы же видели: там была фотокопия приказа с вашей подписью.

Ник не стал добавлять: «Вы соврали мне». Зачем? И так оба это знают: Алейстернов не собирался форсировать события, наоборот, он был против убийства л-рея.

– Где сейчас эти документы?

– На том же месте, в камере хранения. Куда бы я их дел?

– Извини, я сейчас.

– Да, конечно, позвоните.

Георг вернулся минут через десять, с собой он принес тонкую папку. Все это время Ник просидел, машинально разрезая отбивную на маленькие кусочки. Тест на милосердие – не об л-рее ли говорил дядя Родислав?

– Что мне нравится в тебе, Никита, – сказал Георг, снова присаживаясь к столу, – ты редко позволяешь себе необдуманные поступки. Ты не идешь на поводу у эмоций. Мик на твоем месте закатил бы истерику, обвинил меня и ушел, хлопнув дверью.

Да, наверное, на Мика это похоже.

– Во-первых, я ничего не добьюсь, если хлопну дверью. А во-вторых, я вас понимаю. Это не означает, что я с вами согласен. Но я понимаю, почему вы это делаете и зачем.

– Спасибо. Ты не разочаровал меня.

– Пожалуйста. Маленький вопрос: лекарство Бориса мне бы, конечно, не помогло?

– Конечно.

– Я так и подумал. Я бросил принимать таблетки еще раньше.

– Ты умный мальчик, Никита. Да и отец воспитывал тебя правильно. Жаль, что в каком-то смысле это обернулось проблемами.

– Столько комплиментов. А вы не боялись, что я все-таки вспомню? Не сейчас, так потом. У вас же долгосрочные планы.

– Ну что ты! Это было предусмотрено: ты бы, естественно, вспомнил. Не все, но достаточно для того, чтобы успокоиться и принять ситуацию как есть. Еще несколько обследований, медикаментозный курс. Сеансы гипноза, после которых не осталось бы и тени сомнений, что ты – Микаэль Яров.

Ник убрал руки под стол, пальцы у него подрагивали.

– Но приезд Дёмина я в своих расчетах не учел, что правда, то правда. Кстати, он не сказал, какое снял проклятие?

Георг спросил это вскользь, небрежно. Слишком небрежно, чтобы Ник поверил.

– Нет, не сказал.

«Какая-то дурацкая игра: он сделал так, чтобы я понял, и он понимает, что я понял…»

– Я прикажу подать кофе.

Пока Александрина была в столовой, Георг молчал. Наконец женщина вышла.

– Итак, раз уж истерики и обвинений не будет, скажи, что ты собираешься делать дальше?

Ник посмотрел удивленно.

– Да, конечно, – кивнул Георг, – я не должен был спрашивать, нужно было дождаться, когда ты начнешь нервничать и заговоришь об этом сам. Получил бы тем самым преимущество и так далее, и так далее. Но давай не будем тратить время на глупые игры.

«Я не могу, – подумал Ник. – Я не справлюсь».

– А что собираетесь делать вы? Спектакль не удался. Я вам теперь не доверяю, вы мне тоже. Вы не сможете ждать два с половиной года, до совершеннолетия Дёмина. Вы будете опасаться, как бы я чего не выкинул. Все планы… – Ник замолчал, сосредоточенно глядя в чашку с кофе. Потом поднял глаза: – У вас и на этот случай есть план, верно? Если я вдруг сорвусь с поводка.

– Конечно же есть, – легко согласился Георг. – Другое дело, мне не хотелось бы к нему прибегать.

Он подтолкнул к Нику папку.

– Здесь полный набор документов, согласно которым тебя необходимо поместить на лечение в психиатрический стационар закрытого типа.

У Ника заложило уши. Несколько секунд он не слышал, что говорил Георг.

– …можешь рассказывать все: и что твоя фамилия Гориславский, и что тебя готовили убить л-рея. Навязчивая идея, случается. Именно от этого и будут лечить.

Ник поставил локти на стол и закрыл лицо руками. Вот и все.

Ему казалось: он падает в темноту, и не за что зацепиться. Нет, падает мир, трескается, превращается в угольную крошку, которая не дает дышать.

«Я не хочу! Пожалуйста!»

Прижал ладони плотнее. Чтобы хоть алые круги под веками, пусть такой – но свет! Темно. Пусто. Страшно. И когда Ник был готов закричать, вдруг блеснула вода. Мелкая рябь на речной глади.

– Ты прав, я не могу рисковать, и все решится раньше, – говорил Георг. – После же ты свободен. Хочешь жить под своей фамилией? Пожалуйста. Выбирай любой столичный университет, документы я подготовлю. Хотя, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты остался в этом доме. Был моим внуком. Наследником моего дела и дела твоего отца. Артур бы тобою гордился.

Медленно перекатывались волны, пахло мокрым деревом и оружейной смазкой. Ник боялся отнять ладони от лица.

– Следствие, конечно, будет. Но я даю слово, тебя оно не затронет. Все предусмотрено. Сделай то, что должно. А иначе у меня не останется выхода, Никита.

В голосе Георга слышалось искреннее сожаление.

Ник опустил руки.

– Сегодня, – сказал он.

– То есть?

– Вы же сами говорили, лучше всего, когда л-рей уезжает из города. Значит, сегодня вечером.

– Ты… в несколько взвинченном состоянии.

– Да. Но я не знаю, что будет со мной завтра. И вы не знаете. А я… – Ник с трудом проталкивал слова через горло, – не могу в больницу. Давайте решим все сегодня.

Он встал, уцепившись за край стола. Знобило, и Ник понимал, что Георг это видит. Пусть!

– Вы же успеете все подготовить? Я пока поднимусь к себе.

– Никита, ты уверен?

Ник мотнул головой.

– Но вы… тоже не уверены. Вы боитесь. Вдруг я на самом деле сойду с ума. Или что-нибудь придумаю. Сегодня, Георг. Так будет лучше для всех.

– Хорошо.

Ник шел через пустой дом, и ему чудились голоса: мамы, отца, Мика, Деньки. Очень хотелось быть с ними.

Глава 20

– Быстрее, – приказал Матвей.

Юджин покосился на стрелку спидометра.

– Быстрее, ну! – Мальчишка ударил по приборной панели.

Дорога была плохая, асфальт то и дело перерезали трещины и стертые пятна ямочного ремонта.

– Я не удержу машину, – сказал Юджин.

Он устал. Выехали на рассвете, а Матвей лишь трижды дал остановиться. Очень хотелось курить. Занемела поясница. Хуже того – начала неметь левая рука.

– Плевать.

– Ты покалечишься. Я погибну.

Матвей с ненавистью посмотрел на него.

– Пусти меня за руль.

– Нет.

– Я хочу уехать отсюда, ты что, не слышишь?!

– Мы уже уехали, Матвей.

Мальчишка откинулся на спинку сиденья. Юджин не видел его лица, но слышал, как он произнес:

– Недостаточно далеко.

Стрелка спидометра дрогнула и отклонилась правее.

Солнце низко висело над горизонтом. Полчаса назад они проехали деревню. Юджин даже не предложил остановиться. «Я – старая развалина», – подумал он, осторожно перебирая пальцами левой руки. Пальцы слушались плохо.

Последний раз они ехали так после смерти Фаддея Раймирова.

Хотя нет. Матвей тогда бился в истерике и матерился. Сейчас же напряжен так, что тронь – и разлетится на мелкие осколки.

Кем был этот мальчик, Микаэль Яров? Юджин видел в окно, как за ним приехали. Матвей в это время ругался хриплым шепотом под капельницей – ему хотелось вырваться из УРКа как можно скорее. Юджин, устав слушать, вышел в коридор. Стоял у окна, рассасывая таблетку. А когда вернулся, мальчишка лежал с закрытыми глазами и ресницы у него были мокрыми.

– Дай я поведу, – снова сказал Матвей.

Юджин промолчал. Впереди маячили большегрузы. «Только бы никого не вынесло на встречку», – подумал, круто закладывая руль влево. Колонна шла плотно, и вернуться, втиснуться между машинами не было возможности. Пыль, поднятая колесами, казалась алой в закатном солнце. «Только бы никого…» Матвей вытянул руку и уперся в приборную панель.

Колонна закончилась. Юджин подался вправо – вовремя, впереди замаячил крутой мост через овраг. Мелькнул знак, ограничивающий скорость.

– Не сбавляй! – велел Матвей.

У Юджина была мокрая спина.

– Извини, я слишком стар для подобного, – сказал он.

Думал, мальчишка закричит, но тот молча согнулся на сиденье и уперся лбом в сжатые кулаки. А ведь до заката еще есть время.

Шоссе, вильнув, уходило влево. На перекрестке виднелась крыша заправочной станции.

– Проселок. Сворачиваем?

– Да, – глухо ответил Матвей, не разгибаясь.

Дорога пошла еще хуже, затрясло сильнее. Теперь по обе стороны тянулся лес, а солнце висело прямо перед лобовым стеклом.

– Деревня.

– Мимо.

Там и было-то всего с десяток дворов.

Проскочив, оказались на неплохом асфальте. Может, рядом воинская часть? Юджин уже дважды замечал в небе вертолет с черной маркировкой на брюхе.

Дорога, к счастью, была пустынна.

Лес то становился гуще, то редел. Юджин поглядывал, выискивая удобное место. Кажется, там можно проехать.

Машина плавно скатилась с дороги, приминая колесами траву.

– Куда?! – вскинулся Матвей.

– Хватит. Пора, – повернулся к нему Юджин.

Мальчишка несколько секунд молчал, и у него подрагивало горло. А потом вдруг засмеялся.

Ник проснулся в начале пятого и лежал, глядя в открытую дверь на часы. За бликующим на солнце стеклом двигались золотистые стрелки.

В животе было пусто, будто не ел несколько дней. А еще холодно.

Минуты отсчитывались крохотными рывками, приближая вечер.

«Нужно вставать», – подумал Ник, но не пошевелился.

Теперь, когда он помнил Ареф, знал, что выстрелить – не страшно. Все убивают.

Дернулась стрелка.

Интересно, если бы отец был жив, что бы он сейчас сказал? Ник попытался представить: вот они втроем сидят… ну, пусть в кабинете. Георг, конечно, за столом. Отец на небольшом диванчике в углу. Сам он на подоконнике. Что бы чувствовал? Азарт? Нетерпение? Спокойную уверенность? Наверняка бы о больнице не упоминалось. Зачем, ведь они были бы единомышленниками.

Были бы?

«Да», – честно признался себе Ник. Всю его жизнь, ту, которую он помнил, отец был прав. Самый умный, самый эрудированный, самый волевой, самый решительный – да разве кто другой мог бы сравниться с отцом! А уж в тандеме с Георгом – прославленным полковником Леборовски, дворянином, и прочая, и прочая…

«Я завидовал Мику, – вспомнил Ник. – Что у него такой дед». И втайне гордился: Леборовски привечает его, а не своего внука.

В дверь аккуратно постучали.

– Я не сплю, – громко произнес Ник.

Вошел Георг.

– Пора.

Холодно в животе. И пусто.

– Да, я сейчас.

Он не торопился, но и не старался медлить специально. Выходя, оглянулся на комнату. Показалось: не вернется. А если и вернется, то другим.

Впрочем, какая разница? Комната все равно осталась чужой. Апартаменты гимназиста Микаэля Ярова.

Леборовски ждал внизу, с сумкой и пятнистой, под камуфляж, ветровкой в руках. Одет он был непривычно: в темные штаны и темную рубашку, открывающую жилистые руки. Ветровку отдал Нику:

– Накинь, к ночи в лесу прохладно.

Ник думал, они пойдут к гаражу, но Георг направился в парк. Там, в самом конце, была калитка в ограде. Через нее вышли на узкую тихую улочку. Ник помнил: они гоняли тут с Миком на велосипедах.

– Сейчас километра три пешком, дальше ждет машина.

Почти сразу свернули в переулок, оттуда в лес. Георг вел уверенно. Шел – под ногами не хрустнет, ветка не качнется.

На обочине проселочной дороги их действительно ждала потрепанная серая «Олжанка». Георг потянул ручку, и дверца открылась. Машина была не заперта.

– Садись.

Как в фильме про шпионов, подумал Ник.

Мотор у этой развалюхи оказался отличным, завелся сразу же.

Ехали неторопливо, аккуратно. Так мог бы вести машину пенсионер, возвращающийся с дачного участка.

Георг нажал на кнопку, и в салоне зазвучало радио. Поворот ручки, запрыгало с частоты на частоту: гудящая металлом музыка, романс, детская песенка, последние известия. Хорошо поставленный голос рассказал о заседании сената и передал слово местной студии.

– Сегодня утром, – бодро заговорил ведущий, – наш город покинул Матвей Дёмин, больше известный как л-рей. По достоверной информации, за прошедшую ночь в Сент-Невее стало на шесть про́клятых меньше. К сожалению, судьба еще двоих подростков пока неизвестна. Нам удалось взять интервью у одной из освобожденных, Алиции Покровской. Здравствуй, Алиция. Расскажи, как тебя нашли Псы.

Ник попросил, перебивая девичий голос:

– Выключите, пожалуйста.

Георг повернул ручку настройки. Зажурчала инструментальная музыка.

– Я понимаю, ты волнуешься. Но поверь мне, все будет хорошо. Приходим, стреляешь, уходим. Больше от тебя ничего не требуется.

Ник отвернулся. Мелькали за окном столбы, отмечая расстояние.

– Хочешь, полетишь завтра на Золотой полуостров? Один. Я останусь в Сент-Невее. Отдохнешь пару недель, потом начнешь готовиться к экзаменам. Договорюсь с директором гимназии, тебе разрешат сдать индивидуально.

– Спасибо. Я подумаю.

Они ехали еще с полчаса, прежде чем свернули на узкую, но хорошо асфальтированную дорогу. Ник опустил стекло и подставил лицо ветру. Находило волнами: то подташнивало от волнения и начинали гореть щеки, то охватывало тупое равнодушие.

Дорога уперлась в высокий забор с колючкой поверху и вышками по углам. Проехали мимо КПП, как ни странно – пустого. Никто не окликнул, не проверил документы.

«Олжанка» припарковалась в тени приземистого здания. Во дворе не было ни души, только под скамейкой лежала овчарка.

Ник следом за Георгом прошел между корпусами.

Они оказались на крохотном аэродроме. Стояла пара вертолетов, в открытом ангаре виднелся еще один. И снова – никого. Как во сне. Но Ник, к сожалению, знал, что это не сон. Его снова затошнило, сглотнул слюну.

– Все нормально? – спросил Георг. – Ты же не боишься высоты?

– Нет.

Ник услышал мягкие шаги и торопливо оглянулся. Овчарка. Подошла и смотрит, вывалив розовый язык.

Георг уверенно направился к вертолету. Ник не удивился бы, сядь Леборовски сам за штурвал. Но когда подошли и дверца открылась, увидел внутри пилота. Тот не поздоровался, даже головы не повернул.

Сели. Ник надел тугие наушники, которые ему подал Георг. Взлетели сразу же.

Скорее бы закончилась дорога. А сам выстрел – это очень быстро и просто. Главное, не думать. Просто нажать на спусковой крючок. Тем более так хотел отец.

Из-под кожаной дужки наушников на висок выкатилась капля пота. Жарко.

…Да, очень жарко. Над пыльной, раскаленной площадью перед автовокзалом висел неразборчивый гул. Динамик на фронтоне прокашлялся и хотел что-то сказать, но захлебнулся. Разочарованные, люди отвернулись. Громче зазвучали голоса, заплакала женщина. Народу было много, заняли все скамейки, прилавки базарчика, газоны.

Мик сидел, положив локоть на колени матери. Тетя Марина закончила перевязку, наклонилась и затянула узел зубами. Бинт дал кто-то из солдат, выругавшись, что дети подставляются под пули. Денек, опустившись на корточки, разглядывал раненого брата со страхом и любопытством.

– Дина, автобусы скоро будут, – веско сказал отец. – Уедут все.

Ему невозможно было не верить, но мама – Ник видел это – не верила.

– Посмотри, сколько здесь, – мотнула она головой. – Нужно отправлять в первую очередь ребятишек.

– Нет. Вы уедете все. Не волнуйся, я вас потом найду.

Ник ждал, когда можно будет вставить слово, и сейчас перебил:

– Папа, я с тобой.

– Нет.

– Но, папа…

– Никита, я так сказал.

После этого спорить было нельзя.

– Отойдем. – Отец потянул его за собой в тень от щита с расписанием рейсов. – Никита, послушай меня. Это очень важно, чтобы ты уехал. У тебя другая судьба. Ты должен сделать одну вещь. Ты, мой сын. И никто другой.

Ник посмотрел, как солдаты переворачивают киоски, строя заграждение.

– Другая – это убежать, что ли? Как трус?!

– Послушай меня. – Отец схватил его за плечи и тряхнул. – Если со мной что-нибудь случится, ты поедешь к деду Георгу. Обещай мне. Ты сделаешь то, что он скажет. Поверь, я на его месте говорил бы тебе то же самое.

Ник не испугался. Ему даже на миг не пришло в голову, что отца могут убить. Кого угодно, но только не его.

– Почему к деду Георгу?

– Просто пообещай мне. Это очень важно. Важнее этого сейчас ничего нет.

Ник растерянно посмотрел на маму, Яровых. На площадь, запруженную беженцами. Как это – нет?!

– Никита!

Отцовские пальцы больно стиснули плечи.

– Хорошо, я обещаю.

– Повтори, что именно.

– Я поеду к деду Георгу. Я сделаю то, что он скажет.

– Молодец.

Отец разжал хватку, ладонью обхватил затылок и притянул Ника к себе.

– Ты сделаешь это, я знаю.

Загудело. Колыхнулся гул, распался на множество голосов и снова сошелся в единый крик. Пришел автобус.

Она теперь все время принимала душ. Утром, как вставала, и сразу после завтрака, и незадолго до обеда, и потом, когда еда остывала на тарелках, и перед сигналом «отбой». Знала, что это плохой признак, но ничего с собой поделать не могла. Таня чувствовала себя грязной. Убийцей. Предательницей. А что из-за нее чувствовала мама? Ася? Она не видела их после ареста. Хотела спросить у следователя, разрешены ли свидания, но следователь не вызывал.

Густые волосы не успевали просохнуть. Сбились колтунами. Зубья расчески застревали в них, и Таня перестала причесываться. Кончики пальцев побелели и сморщились. Кожа на плечах и бедрах стала сухой. Мучил зуд.

До обеда оставался час. Таня поднялась, оттолкнувшись от стола, и пошла в душ.

Там открутила до упора оба крана. Вода резко пахла хлоркой. Мыло истончилось до прозрачного лепестка и гнулось в пальцах, а потом и вовсе выскользнуло из рук. Пропало под деревянной решеткой настила.

Полотенце было мокрым, но Таня все равно долго водила им по телу. С волос капало, на полу расплывались темные пятна. Натянула футболку и влажные еще трусики – белье тоже стирала часто. Джинсы надевать не стала, жесткая ткань натирала истончившуюся кожу.

На столе стоял поднос с обедом – Таня не услышала за шумом воды, как приходил охранник. Удивилась отстраненно: неужели пробыла в душе так долго.

Есть она не хотела. Хотела только чаю. Его приносили в толстостенном стакане с подстаканником. На подстаканнике выбито: «№ 423/5».

Иногда Тане казалось, что это она – номер четыреста двадцать три дробь пять.

У чая был странный привкус. Слишком терпкий. И цвет – густой, насыщенный, не чай, а чифир, как говорила Ася, вспоминая своего отца. Тот любил, чтобы заварка – до черноты, не жалея.

«Ася, – мысленно произнесла Таня. – Мама».

Слова были безликими, как загрунтованный холст.

А потом закружилась голова, и Тане на миг показалось, что она летит. Вот сейчас оттолкнется от стены и… Но воздух стал густым и вязким. Потяжелели руки, не поднять.

«Я черепаха, – подумалось Тане. – Морская черепаха на дне. Черепахи не летают».

Послышались голоса. Кто-то касался ее тела, и хотелось закричать, но ведь черепахи не кричат.

– Куда ты ее без штанов? – спросили раздраженно.

Заставили сесть и снова встать. Сминали, выкручивали, запихивали в черепаший панцирь. Таня не сопротивлялась. Проскрежетала молния на джинсах.

После вели куда-то, ругаясь, что идет медленно. Но ведь черепахи не могут ходить быстро. Таня хотела им это сказать, но ее вытолкнули на свет. Солнце висело мутное и огромное, такое видится из-под воды. На него приятно было смотреть, но Таню потянули за руку и спрятали в темное нутро.

Резко пахло, кажется, бензином. Трясло. Кто-то больно прижимал к сиденью.

«Зачем? – думала Таня. – Черепахи не убегают». Вот и она не побежала, даже когда выпустили из машины.

Большая собака смотрела на Таню издалека. Тяжело дышала, вывалив розовый язык. Снова висело солнце, но теперь небо разделял забор, ощетинившийся колючей проволокой. Кольцо наручников врезалось в запястье, мешая встать со скамейки. Пыльная тень распласталась у Тани под ногами. В тени валялись окурки.

Когда за наручники потянули, пришлось встать и наступить на свое серое отражение. Собака проводила взглядом.

Таню снова посадили в механическую коробку. Захлопнулись створки, отрезав остальной мир и собаку тоже. В коробке сильно гудело. Таня посмотрела вниз – через чье-то плечо – и увидела аккуратно расчерченную землю с крохотными домиками. От шума болели уши.

Очень хотелось в душ.

Она обхватила себя за локти и согнулась, прижимаясь к коленям.

– Молодец, – потрепали ее по спине. – Вот так и сиди.

Таня представляла, в мельчайших деталях, как откручивает вентили. Начинает шуметь вода в трубах, вырывается из железного раструба. Бьют струи в деревянную решетку на полу…

Из одной коробки – в другую. В этой громко играла музыка, и ее перекрикивали те, кто сидел по обе стороны от Тани. Шофер молчал, глядя на разматывающуюся с огромной скоростью дорогу. Солнце светило в упор сквозь лобовое стекло. Стремительно приближалось. «Мы сейчас столкнемся», – подумала Таня, но машина остановилась. Замолчала музыка.

Они больше никуда не ехали, не шли, не летели. Побаливали запястья, освобожденные от наручников.

Солнце уже нависло над горизонтом, когда пересели в автомобиль, такой же неприметный, как и оставленная «Олжанка». Ехали прямо в закат. Изредка алый свет перекрывали громоздкие фуры, но Георг легко их обходил. Потом фуры пропали.

Иногда в машине оживала рация. Что говорили на том конце, Ник не слышал, терялось за шумами. Георг был краток:

– Да. Без изменений.

А потом добавил:

– Принято. Вариант «Стоп-лес», готовность один.

Ник повернулся к нему.

– В чем дело?

– Не беспокойся, все нормально.

– Георг, вы уж решите, кто я: ваш инструмент или соучастник.

Леборовски повернул голову. Он надел темные очки, прикрываясь от алого солнца; в стеклах Ник увидел свое искаженное отражение.

– А ты решил сам для себя? Кто ты?

Какой навязчивый вопрос, подумал Ник. Обхватил запястье, закрывая пальцами метку. Сейчас, к вечеру, она стала почти незаметной. Подумалось: а вот Матвею Дёмину наверняка до сих пор больно. «Нужно говорить: л-рею», – поправил себя.

В конце концов, так хотел отец! Можно считать это завещанием.

Ник почувствовал, как загорелись щеки. Он врал себе.

«Я просто там не смогу. Что угодно, но только не в психушку».

Стоило мысленно произнести это слово, и в лицо ударил запах: лекарств, хлорки, застоявшейся мочи. Ник увидел над собой белый потолок и санитаров, которые прижимали его к кровати. Голого. Беспомощного.

– Остановите.

Встревоженный, повернулся Георг.

– Остановите!

Ник толкнул дверцу раньше, чем машина замерла. Вывалился, едва не ударившись коленями об асфальт. Рядом на обочине росли березы, он ухватился за ствол и согнулся. Его мутило. Спазмы сдавливали горло. Боялся, что вырвет, но лишь хрипло прокашлялся.

Георг завел мотор, когда Ник сел рядом, и буднично спросил:

– Есть термос с горячим чаем. Хочешь?

– Спасибо, нет.

Не объяснять же, что Матвей Дёмин – л-рей! – всего несколько часов назад сидел, скорчившись, в кресле и грел ладони о крышку термоса.

– Подождите! – спохватился Ник. – А Юджин Мирский? Он же с ним!

Георг, глядя на дорогу, ответил:

– Не будь ребенком и подумай сам.

Что ж, арифметика Леборовски понятна: где один убитый, там и двое. Незначительная разница с учетом масштаба цели. Впрочем, поправился Ник, отсчет начался раньше: первым был мальчишка, погибший при проверке на выживаемость. И Алейстернов – но вряд ли он был всего лишь вторым.

Георг все говорил по рации, кажется, уточнял место. На приборной панели под лобовым стеклом лежала подробная армейская карта. Она то и дело норовила соскользнуть – на заброшенном проселке машину сильно трясло.

Потом рация замолчала. Остановились.

– Как ты, Никита? – спросил Георг.

В его голосе была искренняя забота и волнение.

– Нормально.

Еще немного – и все закончится.

Георг, перегнувшись, достал с заднего сиденья сумку.

– Возьми. Меня с ним Псы могут не пропустить.

«АПСК». Тот самый, с которым тренировался в тире.

– Почему не «ТР-26»? – спросил Ник. Свой голос он услышал глухо, уши заложило.

– Армейский. Сложнее достать, лишний след.

Разумно.

Ник сунул пистолет в карман ветровки, даже не проверив, заряжен ли он, стоит или нет на предохранителе. Георгу, кажется, это не понравилось.

– А зачем? – ответил Ник на его взгляд. – У вас же все распланировано до мелочей.

Вышел из машины, аккуратно прикрыв за собой дверцу. Ручка скользила во вспотевшей ладони.

– Полтора километра через лес, и будем на опушке. Нас оттуда не увидят. Ты просто выстрелишь, мы развернемся и уйдем, – сказал Георг.

Ник посмотрел вдоль дороги – сначала в сторону заката, потом в противоположную. Пусто.

– Вам не сообщили по рации, где Псы?

– Нет. Их появление трудно вычислить.

Георг шел впереди. Ник следом, придерживая тяжелый карман. Продравшись через подлесок, оказались в березовой роще, которая постепенно темнела, разрастаясь старыми, серыми от времени деревьями. Алого солнца долго не было видно, а потом оно снова высветилось между стволами – лес начал редеть.

Георг взял Ника за локоть:

– Дальше тихо. Если увидишь Пса, не пугайся. Он тебе ничего не сделает. Если Пес меня задержит, иди один. Тебя не тронут. Выстрелишь, и сразу обратно.

Георг помолчал, не снимая руки с локтя, – то ли хотел обнять, как сделал бы раньше, то ли сам волновался.

– Ты сможешь, Никита. Только ты. Твой отец верил в тебя.

– Знаю, – сказал Ник. – Я помню.

Чем ниже опускалось солнце, тем причудливее ложились тени. Несколько раз казалось, что за деревьями всадник. Но это был обман.

«Я совсем не боюсь», – с удивлением подумал Ник. Единственное, что беспокоило: а если он только ранит л-рея? Придется добивать. «Нет. Я хорошо стреляю».

Уже проглядывала опушка. Георг пошел в обход, уводя так, чтобы солнце не слепило.

Сначала Ник увидел машину, она приткнулась возле деревьев. Дверцы были распахнуты, с заднего сиденья свисал куль. Потом заметил Мирского, старик копался в открытом багажнике. Георг шагнул ближе, осторожно раздвигая густую поросль. Ник следом.

Дёмин сидел спиной к закату, ссутулившись и положив на колени руки. На запястьях ярко выделялись бинты. В нескольких шагах от него лежали вещи: спальный мешок, спортивная сумка, из которой выглядывал термос, бумажный пакет. Сбоку от Дёмина стоял большой фонарь, его свет соперничал с затухающим солнцем.

– Тебе нож дать? – донесся голос Мирского.

Старик вытащил из багажника громоздкий сверток, уронил под ноги и сейчас стоял, придерживаясь за поясницу.

Разжав искусанные губы, л-рей коротко бросил:

– Ты сам.

– Я не успею поставить палатку.

– Пофиг. Первый раз, что ли?

Георг легким прикосновением заставил сдвинуться на полшага. Да, так позиция удобнее. Теперь Дёмина не перекрывали деревья и фонарь хорошо освещал л-рея. Сам же Ник оставался невидимым в сгущавшейся тени.

– Удачи, – шепнул в ухо Георг.

От его голоса Ник вздрогнул.

Мирский отошел к деревьям, срезал ветку и начал очищать ее от коры.

– Один выстрел, и ты свободен, – почти беззвучно продолжил Леборовски. – Пистолет сразу отдашь мне.

Да, Псы вряд ли станут защищать Мирского после смерти л-рея.

Алая полоса заката почти слилась с горизонтом. Нику снова почудились в движении теней всадники.

«АПСК», пристрелянный, удобный, лег в руку.

– Никита, это твой долг.

Почему же не приходят Псы?

Ник повернулся, выставил вперед правую ногу. Мелькнуло: «Как в тире». Медленно поднял руку. Нет, лучше с двух. Обхватил запястье. Да, так устойчивее.

– Предохранитель.

Забыл… Надо же, забыл!

«Я что, действительно выстрелю?!»

Л-рей сидел к нему вполоборота, левым боком. Удобно. Мушка в середине прорези прицела – и на одну линию с сердцем.

Так хотел отец. Он считал, что это правильно.

Палец на спусковом крючке. Едва заметное движение, нажать – и сдвинется спусковая тяга, заработает отлаженный механизм, деталь за деталью, освобождая стоящий на боевом взводе курок. Разожмется пружина. Курок по ударнику, ударник по капсюлю, и вырвется пуля. Точно в цель.

Дёмин коротко оглянулся на закат, подтянул колени к груди и уперся в них подбородком. Свел плечи.

Черт! А так уже неудобно.

«Что я делаю?!»

Мирский пересек линию выстрела и положил перед л-реем очищенную от коры палку. Короткую, не длиннее двух пальцев.

– Спальник раскатать? Или я попробую успеть с палаткой?

– Как хочешь.

«Мог бы и помочь старику», – с досадой подумал Ник. Пусть бы встал, двигался! А не сидел как мишень.

И почему все-таки нет Псов? Что за охранники такие!

Мушка пошла вверх, оставаясь в прорези прицела. Теперь дуло было направлено Дёмину в висок.

Ник услышал странный звук и не сразу понял, что это Георг перевел дыхание. Все правильно, для него вершится история.

Один выстрел. Секунда.

Отец готовил его к этому. Он был уверен, что сын не подведет.

Ник согнул руку в локте и так, не опуская пистолет, шагнул в густой подлесок.

– Никита! – сдавленно позвал Георг.

С треском лопались под ногами сухие ветки. Блеснула перед лицом и пропала паутина. Скользнули по джинсам колючки дикой малины.

Поднял голову Дёмин. Оглянулся на шум Юджин Мирский.

Ник вышел на опушку.

Раскаленный край солнца касался земли. В машине было душно, пахло дерматином и куревом. Хотелось в душ.

Таня потянулась опустить стекло, но ее обругали и толкнули обратно. Двумя руками прижали к сиденью, больно надавив на плечи.

– Сиди, девочка, не рыпайся, – произнесли очень близко, Таня почувствовала дыхание на своем лице. – А то снова «браслеты» надену.

– Сайгар, уймись! – велел другой голос.

– Боишься?

Чужое колено прижалось к бедру.

– Не дрейфь! – Дыхание скользило по щеке, Таня зажмурилась. – Она сейчас кукла безмозглая.

– Вот именно, – подтвердил второй голос и добавил ехидно: – Тебе же так без интереса.

Сайгар засмеялся. Убрал руки, неожиданно, Таня едва не упала.

– Ладно. Я подожду, – сказал куратор и погладил ее по колену.

– Лапы убери, заведешь раньше времени, все дело испортишь.

– Да хрена ли!

– Потом, я сказал! После.

Таня посмотрела направо. Кто-то большой, с широкими плечами. А лица не разглядеть, темно, и плывет все перед глазами.

– После… чего? – разомкнула она губы.

Прошелестело едва слышно, но Сайгар все равно удивился:

– Слышь-ка! Разговаривает! Ну, ведьма!

Таня поежилась от его голоса.

– Не суетись, девочка, – весело продолжил куратор. – Прогуляешься тут в лесок, пистолет подержишь, и все дела! Мне вон из-за тебя выговор влепят, я и то не дергаюсь.

«Пистолет» – слово тяжелое и опасное. Дрогнули ноздри, уловив запах – не настоящий, еще только возможный. Пахло кровью.

Сайгар придвинулся ближе и зашептал, почти касаясь губами мочки:

– За несоблюдение техники безопасности, представляешь? Повез ведьму, один, в необорудованной машине, ай-яй-яй. А все почему? Посадила на поводок, я и не заметил. Бывает. Что, тварь, веревку плести начала, когда еще на отметку ходила?

– Я не…

– Плела, девочка, плела. – Он прихватил зубами мочку и тут же выпустил. – Ведьма.

В машине вдруг зазвучал еще один голос. Тот, что сидел справа, протянул руку, и шофер передал ему черную коробочку на витом шнуре.

– Второй. Так точно, ожидаем. Есть готовность один.

Он вернул коробочку шоферу, и в машине стало тихо. Даже Сайгар замолчал.

Таня съежилась, обхватила колени руками. «Я хочу в душ», – думала она.

Солнце все падало, окрашивая небо в красный цвет.

– Отолью, – сказал шофер.

Хлопнула дверца, так резко, что Таня вздрогнула. Шофер мелькнул перед лобовым стеклом и вломился в кустарник, растущий вдоль бровки.

– А ты знаешь – кого? – напряженным голосом спросил Сайгар.

Снова запахло призрачной кровью. Таня, сощурившись, посмотрела на солнце. Оно сползало за горизонт, и это почему-то беспокоило, точно нужно было успеть куда-то до темноты.

– Нет, – ответил второй. – И тебе не советую.

– Не скажи. Тут ведь как получиться может…

Куратор не договорил, схватил себя за горло и дернул вверх, точно пытался пробить головой крышу. Тот, что справа, ударил Таню в плечо и сполз с сиденья. Затрещали кусты, выскочил шофер, но со спущенными штанами далеко не убежал. Упал под колеса, пропав из виду. Сайгар выпученными глазами смотрел в окно и все держал себя за горло. Лицо у него побагровело.

На дороге стоял всадник. Заходящее солнце очерчивало силуэт, и тень, вытянувшись, почти касалась машины.

Таню пробрало ознобом. Она подтянула на сиденье ноги, сжалась в комок.

Всадник спешился и пошел к машине. Несмотря на то что закат светил ему в спину, Таня отчетливо видела лицо: бледное, неподвижное, точно маска.

Сайгар обморочно закатил глаза. Изо рта у него тянулась розовая нитка слюны.

Клацнула ручка. Дверца открылась, и куратор мешком вывалился на дорогу, прямо под ноги Псу.

Таня осталась сидеть, обхватив колени руками.

Пес ждал. И конь его, там, на дороге, терпеливо стоял на месте. Было все так же холодно, но – Таня прислушалась к себе – почему-то не страшно.

Чтобы выйти, пришлось перелезать через Сайгара. Лейтенант не шевелился, но был жив, как и тот, в машине, и лежащий у колеса шофер.

Таня встала перед Псом. Надвигающиеся сумерки легли тенями на его белое лицо, углубили черты – словно скульптор перестарался, отсекая лишнее. Таня наклонила голову и сощурилась. Плыли тени. Казалось: еще немного, найти правильный ракурс, и увидит настоящее, живое лицо. Поймет… Впрочем, она уже поняла:

– Вы знаете Ника, да? У него все нормально?

Пес смотрел пристально.

– Я? А что я могу? – удивилась Таня. Сказала с горечью. – Я – никто.

Она запустила пальцы в волосы и наткнулась на колтуны. Снова захотелось в душ.

– Я – номер четыреста двадцать три дробь пять. Я не смею ни с кем разговаривать. Мне нельзя ничего передавать из рук в руки. Смотреть в глаза охраннику. Делать резкие движения. Меня как вещь запихали в машину…

Таня осеклась и оглянулась. Все трое так и лежали неподвижно. Лейтенант, падая, зацепился ботинком за порожек; штанина задралась, открыв бледную ногу с черными волосами. Смотреть на нее было неприятно.

Помедлив, Таня наклонилась над лейтенантом. Руки она держала за спиной, сцепив пальцы в «замок». На красном лице Сайгара выделялись белки, полускрытые веками. На подбородке слюна смешалась с пылью. Было невыносимо противно, но Таня все-таки потянулась – не размыкая сцепленных рук – и потрогала сердце. Живое. Теплое. Сердце испуганно трепыхнулось от ее прикосновения.

Как, оказывается, просто. Все равно что раздавить таракана – мерзко до тошноты, но зато он больше не будет шевелить усами и бегать.

Выпрямилась, брезгливо тряхнула руками.

– И что теперь?

Пес качнул головой в сторону заката. Туда уходила заиндевевшая тропа. Местами она поблескивала ледком, отражая алое небо.

– Ладно, – сказала Таня. – Извините, а у вас случайно расчески нет?

Пес улыбнулся уголками губ. По щеке пробежала дрожь, точно мышцы сопротивлялись непривычному движению.

– Жаль.

Она уже шагнула на тропу, когда в спину прилетел вопрос: «Почему ты его не убила?» Оглянулась. Пес задумчиво смотрел на лейтенанта, лежащего на дороге. Сайгар не шевелился, но сердце его, оправившись от испуга, билось ровно.

– Зачем? – Таня пожала плечами. – Если бы я его убила, он бы оказался прав. Не хочу.

Когда через несколько шагов Таня снова обернулась, Пса уже не было. Не было и автомобиля, и даже дорога стала другой – две накатанные колеи среди распаханного поля. Черную промерзшую землю заносило снегом.

Таня посмотрела вперед: тропа сворачивала и уходила в сторону леса, проваливаясь в сугробы.

Глава 21

Казалось, л-рей совсем не удивился. А вот старик застыл в нелепой позе над свернутой палаткой.

– Юджин, ты его тоже видишь? – спросил Дёмин.

– Вижу. – Старик выпрямился, обхватив ладонями поясницу. Метнулась тень, и Ник вздрогнул, обманувшись. – Пес?!

– А я думал, глюки. Тогда пошел, Яров, на… – выматерился л-рей. Все так же ровно, без интонаций, только губы его неприятно дернулись.

– Встань, – велел Ник. – Я не хочу убивать тебя так, из кустов.

Л-рей не пошевелился. Спросил:

– У тебя крыша поехала? Лечиться надо.

– Пистолет заряжен боевыми. Снят с предохранителя. Я могу выстрелить в любой момент. А где твои Псы? Почему не охраняют тебя?! – Ник не выдержал, сорвался на крик и тут же прикусил изнутри щеку.

– Успокойся, мальчик, – презрительно сказал Дёмин. – На хрена тут Псы? Ты меня все равно не убьешь.

Л-рей так и сидел, обхватив колени. В свете фонаря белели бинты на запястьях.

– Уверен? – Ник выпрямил руку. Теперь дуло смотрело прямо на Дёмина.

– Абсолютно. Пробовали уже одни такие.

Мушка, поплясав, успокоилась в прорези прицела. Странно, но рука совсем не дрожала.

– Именно такие? Как я?

– Заткнись, – процедил Дёмин. – И пошел вон!

Чувствуя тяжесть оружия в руке, Ник произнес – роняя такие же тяжелые слова:

– Я – самое большое искушение л-рея. Самое страшное. Хуже чем…

У Дёмина по лицу прошла судорога – как в тот миг, когда он считал Псову печать.

– Я – о-рей!

Охнул старик.

– Надо было убить меня первым, – сказал Ник. – Как Иволгу.

Л-рей молчал, сжав побелевшие губы.

– Ты дурак, Дёмин. Ты так ничего и не понял. Убить я тебя могу. Освободить могу. А все почему? Если бы Псы решили иначе, если бы тогда кто-то из нас оказался в другом месте – я бы стал тобой. Л-реем. Это был жребий! Случай! Ты или я. На выбор. Кому с Псами ехать, а кому…

Ник видел, как л-рей вскочил и размахнулся, но не попытался закрыться, только перехватил пистолет, чтобы не сорвался палец на спусковом крючке. От удара отбросило на спину. Левая половина лица налилась горячей болью.

– Врешь! – крикнул Дёмин.

Ник встал, провел языком по зубам. Вроде целые, но губы кровоточат.

– Зачем мне врать? Я все равно пришел убить тебя.

– Стой! – Мирский вклинился между ними.

– Отойди, Юджин! – велел Дёмин, но старик только качнул головой.

Сказал, глядя Нику в глаза:

– Я не понимаю, что здесь происходит: за что ты хочешь его убить, почему? Но у меня никого нет, кроме этого мальчика. Собираешься стрелять? Сначала придется в меня.

В кустах зашумело, метнулась тень. Георг справился профессионально: заломил Юджину руку, ударил, и старик упал, задыхаясь.

– Ты, ублюдок! – крикнул Дёмин.

– Тихо! – Леборовски пододвинул ногу к горлу Мирского. – Его-то Псы не защитят.

Старик поднял голову и просипел:

– Матвей. Солнце.

– Вижу! – Л-рей кинул взгляд через плечо.

Алый диск почти канул за горизонт.

– Действительно, пора заканчивать этот цирк, – сказал Георг и буднично добавил: – Холодает. Ник, стреляй, и пойдем.

Он произнес это так просто, что Ник машинально поднял руку с пистолетом. Снова заложило уши. Он видел, как что-то крикнул Юджин, но не слышал. Шевельнулись губы у Дёмина; лицо у него было не испуганным, а очень злым. Ник дернул головой, и звуки прорвались:

– …если я лягу?

– Что? – не понял Ник.

Дёмин пнул спальный мешок, тот развернулся.

– Лягу, говорю. Не помешает?

Он спятил?

– Стреляй, Ник! – крикнул Георг.

Л-рей действительно лег, навзничь. Нашарил очищенную стариком ветку и взял ее в зубы. Закрыл глаза.

– Стреляй, – повторил Георг. Даже руку протянул, чтобы коснуться пистолета, но тут же отдернул.

– Что это значит? – спросил Ник. – Юджин!

Старик сел, тяжело навалившись на дерево. Бледное лицо его блестело от испарины.

– А ты не знаешь? Ты пришел его убивать – и не знаешь?

– Молчать! – приказал Георг.

– Нет, пусть говорит. Я могу хоть раз услышать правду?!

Мирский потер грудь под пиджаком.

– Искусство л-рея – понять, скольких он может спасти. Разные комбинации проклятий, разные стадии инициации… Матвей всегда берет по верхнему пределу. И платит за это.

Дёмин лежал неподвижно, только пальцы сминали траву. Потянуло сырым холодным ветром – так пахнет замерзающая река и мокрые доски, уже схваченные ледком.

– Да стреляй же, черт тебя побери! – крикнул Георг. – Ну!

Ник вздрогнул и действительно едва не выстрелил. Даже ощутил, каждым нервом: сдвинулась на сотую часть миллиметра спусковая тяга.

Л-рей замычал, вгрызаясь в палку. Уперся затылком в спальный мешок. Еще немного – и выгнется дугой, как прошлой ночью.

– Он должен быть связан? – спросил Ник у Мирского.

Под тяжестью пистолета начала подрагивать вытянутая рука.

– Нет. Матвей свое уже отработал. Это просто… месть.

Дёмин заскреб пятками, сбивая жесткую ткань. Голову он бросал со щеки на щеку, и палка, зажатая в зубах, втыкалась в землю.

Георг положил руку Нику между лопаток. Ладонь была горячей в стылом воздухе.

– Смотри. Разве это – жизнь? Пытка, агония длиною в несколько лет. Постоянная, из месяца в месяц, пока не закончится в морге или в психушке. Думаешь, ему понравится в клинике? Мне кажется, не больше, чем тебе.

– Не слушай его! – крикнул Юджин.

– Милосерднее прекратить мучения разом.

Тело Дёмина перекрутилось: голова в одну сторону, ноги закинуты в другую. Потянулась изо рта красная нитка слюны.

– Стреляй!

Палец сводило на спусковом крючке.

– Ник, слушай меня. Ты должен. На счет три. Раз. Два.

Толкнуло отдачей.

В нескольких сантиметрах от спальника плюнуло черной землей – Ник все-таки успел дернуть стволом.

Сдавило горло. Так, что потемнело в глазах.

…лежал на мокрых досках, неловко откинув руку. Сеяла морось, от которой пахло снегом, и небо было стылым, с тусклым маленьким солнцем. Пальцы касались холодной воды. Вода двигалась, ударяясь в доски.

Ник сел, оглядываясь. Он был на плоту, застрявшем на отмели. Река знакомая: широкая, неторопливая, с обрывистым дальним берегом, похожим на слоеный пирог из земли и глины. Берег, на который выбросило плот, поднимался полого; выше по склону виднелся березовый лес, тронутый изморозью. Местами между деревьями лежал снег. Ник поежился. Хорошо, что поверх футболки на нем оказалась камуфляжная куртка. Сунул озябшие руки в карманы. В правом пальцы наткнулись на железо. Пистолет. Не «АПСК», что приготовил Георг, а привычный «ТР-26». Заряженный.

Проверив, Ник снова вогнал магазин в рукоять. Хотел было сунуть пистолет обратно, но замер, напряженно прислушиваясь. Шумела река. Слабый ветер шевелился в березовых ветках. Ни шагов, ни чужого дыхания. Но от чьего-то взгляда холодело между лопатками. Ник резко обернулся.

Мужчина в черной куртке стоял в трех метрах от плота. На влажном песке за его спиной не отпечаталось ни единого следа.

Ник спрятал бесполезный пистолет и спрыгнул на берег.

– Здравствуйте. Это же вы были позавчера? Вы приходили ко мне, а не к Дёмину.

Лицо у Пса дрогнуло, каждая мышца в отдельности, точно вспоминая, как это – двигаться. Шевельнулись губы. Сначала беззвучно, но со второй попытки получилось:

– Да.

Ник всмотрелся, не веря. После того как Пес заговорил, его лицо уже не казалось маской. И глаза – они были живые. Знакомые.

– Это… вы?

Знакомые по фотографиям, по обрывкам воспоминаний.

– Вы – Родислав Яров?!

Пес качнул головой. Речь давалась ему с трудом:

– Нет. Был им. Сейчас… долг. – Он проталкивал слова через напряженное горло. – Хранить л-рея. Возможность изменить.

– Что изменить?

– Систему. Привычку. Стабильность.

– Вы говорите как Георг, – с горечью заметил Ник.

– Да. Нет. – Пес заволновался. – Разные цели. Разные методы. Ты один. На две стороны.

– Я не понимаю!

Пес мучился, у него вздулись от напряжения вены на висках.

– Только ты. Можешь. Иди туда. – Он показал на лес, побитый изморозью.

– Подождите! А мой отец? Он тоже здесь?

– Нет. Своя судьба.

Пес – дядя Родислав? – протянул руку. Пальцы замерли в нескольких сантиметрах от камуфляжной куртки.

– Верю в тебя. Шанс на милосердие. Измени.

– Что я должен сделать?! Ну хоть вы можете сказать?

– Нет. Твой выбор. Торопись.

Воздух скомкался, точно смялся рисунок. А когда расправился, Пса не было.

– Дядя Родислав! – крикнул Ник.

Пусто на берегу. Под стылым ветром пригнулись березы, и река пошла рябью.

Ник прикоснулся к «ТР-26», нащупал предохранитель. «Спокойно!» – приказал сам себе.

Он знал, что можно возвратиться – достаточно столкнуть плот с отмели и запрыгнуть на него. Но вместо этого повернулся спиной к реке и пошел в сторону леса.

С каждым шагом становилось все холоднее, зато прекратилась морось. Вскоре с выстуженного неба посыпались белые хлопья. Когда Ник добрался до деревьев, кругом лежали сугробы. Ноги утопали в них по щиколотку, и джинсы промокли.

Берег поднимался, приходилось хвататься за ветки, чтобы не соскользнуть. Ник взобрался на холм и в просветах между стволами опять увидел реку. Наверное, она делала петлю: слоистый обрыв напротив был знакомым. Но река успела замерзнуть, и по эту сторону лед сливался с заснеженным берегом. По льду кто-то шел: вдалеке виднелись три черные точки.

Ник повернулся, выискивая удобный спуск, и заметил Дёмина.

Л-рей, в одной футболке и джинсах, сидел в сугробе, опершись спиной о березу. Ника, укрытого тенью, он не видел, его же самого освещало солнце. Щека у Дёмина была ободрана от виска до подбородка. Локоть разбит, и красные капли, срываясь, падали в снег.

«Холодно же», – передернуло Ника.

Дёмин пошевелился: запрокинул голову и уперся затылком в ствол. Закрыл глаза. Руки л-рей держал на коленях, и Ник с удивлением разглядел, что на запястья вместо бинтов намотаны веревки, толстые, совсем как те, что удерживали л-рея на лавке прошлой ночью.

Зачем он тут сидит? Кого-то ждет?

Ник посмотрел на реку. Черные точки, ярко выделявшиеся на снегу, стремительно приближались. Слишком быстро, люди так не могут. Да и силуэты не похожи. Не бегут, а точно стелются по льду.

Ноги стали ватными, Ник ухватился за ветку, чтобы не упасть. Он узнал. Страх – как удар под дых, перехватило дыхание. Невозможно было шевельнуться, не то что побежать. Да и куда бежать? Разве тут, в лесу, спрячешься? Почуют мгновенно. Возьмут след и…

Оборотни приближались. Впереди вожак, крупный, с седыми проплешинами на боках. Ник почувствовал запах мокрой шерсти – невозможный на таком расстоянии.

«Это сон! Я хочу проснуться!» Но леденел в морозном воздухе затылок, и запах – такой реальный! – не давал дышать. Свело судорогой пальцы, цеплявшиеся за березу.

Там, где река делала поворот, оборотни сменили курс. Взяли ближе к берегу. У Ника подломились ноги, и он осел в сугроб. Понял: у зверей другая цель. Дёмин.

Облегчение было так велико, что едва не вытошнило сдавленным в груди воздухом. Зажал себе рот. Нужно сидеть тихо-тихо. Не привлекать внимания.

…а потом можно будет не думать: стрелять в л-рея или нет.

Оборотни выскочили со льда на берег. А Дёмин все сидел с закрытыми глазами!

«Дурак! Посмотри же!»

Снег выметывался из-под лап, звери быстро покрывали расстояние. Быстро и беззвучно.

Они все сделают за него, Ника.

Дёмин повел головой, не открывая глаз. Подхватил под локоть расшибленную руку.

Вожак ощерился, все так же беззвучно. Если он порвет горло, Дёмин умрет мгновенно. Или успеет понять, что произошло?

Как пахнет мокрой шерстью…

Ник выпрямился и закричал:

– Матвей! Слева!

Л-рей повернулся. Но не налево, а к Нику. Глянул с изумлением.

– Беги!

Оборотни приближались: вожак заходил спереди, двое других брали в клещи. Ник рванул застежку у горла; несмотря на снег, его бросило в жар.

Матвей поднялся. Плотнее уперся спиной в ствол. Убегать он, видно, не собирался.

Вожак прыгнул сразу, без подготовки. Вот только лапы касались снега, и вдруг летит, распластавшись. Матвей успел подставить руку, и зверь вцепился в локоть. Брызнула кровь – на черную морду, футболку л-рея. Упали, покатились по снегу. Молодые звери, ощерясь, тоже кинулись в драку.

Кровь – очень яркая на снегу. Много крови.

У молодых тоже испачканы морды.

Они что же, рвут на куски? Заживо?

Матвей закричал.

У Ника хрипело и клокотало в горле, когда он бежал с холма. Кувыркнулся и никак не мог подняться – увязал в снегу, что-то тяжелое било по бедру. «Это же пистолет. Кретин».

Вытащил «тэрэшку» и чуть не уронил ее в сугроб. Выругался. Встать и не пытался, только поднялся на одно колено. Рука тряслась, пришлось подпереть ее левой. Самым трудным оказалось выровнять дыхание. В вожака Ник целиться побоялся – заденет л-рея. Выбрал молодого зверя, что азартно метался из стороны в сторону. Вот оборотень отскочил и припал на передние лапы. Ник нажал на спусковой крючок. Он не был уверен, что попадет, и удивился, услышав визг. Оборотень закрутился на месте, разбрызгивая кровь из раненого бока. Ник выстрелил еще раз, подбивая ему лапу. Визг сменился воем. Собратья, занятые л-реем, не обращали на него внимания. Сплелись в тесный клубок, как стрелять в это месиво?

Ник рывком поднялся и снова побежал.

Он успел заметить, как распрямился раненый зверь, но среагировать уже не мог. Накрыла тяжелая туша, повалила. Сил у зверя хватило только на прыжок, добраться до горла не получилось. Ник заорал, барахтаясь в снегу. Пистолет оказался зажат между животом и брюхом, не вывернуть. С треском разорвалась куртка на плече, клыки скользнули по коже. Ник дернул рукой и все-таки выстрелил – один, второй, третий. Стрелял, даже когда зверь перестал шевелиться.

«Патроны, дурак!»

От острого запаха мокрой шерсти и крови мутило. Подтянулся на руках, вытаскивая себя из-под зверя. Сначала поднялся на четвереньки. Его шатало. «Вставай!» Матвей был еще жив – кричал.

Из-за деревьев выскочила девушка. Тоненькая, высокая, с копной спутанных волос.

– Стой! – заорал Ник.

Клубок вдруг распался. Звери припали к земле и зарычали. Ник успел – метнулся и упал, прикрывая собой л-рея. Вскинул руку с пистолетом. За секунду до того, как прыгнул вожак. Выстрел пришелся в раскрытую пасть, брызнуло кровью.

Оставшийся зверь вздыбил шерсть на загривке. Ник целился ему в глаз, но промахнулся. Пуля разорвала ухо. За звериным криком не было слышно второго выстрела, Ник нажал на спусковой крючок еще раз.

Патроны кончились.

«Я сейчас умру? Как глупо!»

Зверь надвинулся, загородив собой свет. Ник увидел прямо перед собой морду – ощеренная пасть, шерсть слиплась от крови. Увидел желтые глаза с узкими прорезями зрачков. И ткнул пистолетом. Ствол вошел в левую глазницу. Оглушило визгом.

Ник бил и бил рукоятью, не понимая, когда успел перехватить «тэрэшку». Руки были мокрыми, пистолет выскальзывал. Морда превратилась в месиво, а Ник все бил и, кажется, рычал сам.

– Он мертв! Хватит!

Кто-то пытался остановить его.

Девушка, та самая, с растрепанными волосами. Лицо бледное, на щеке брызги крови.

Ник узнал ее и сам ощерился не хуже оборотня:

– Ты?!

Оттолкнул и поднялся на колени, загораживая Матвея.

– Уходи. Убирайся! Ведьма!

Таня растерянно отступила.

– Зачем ты явилась? Добить меня? Удивлена, что не сдох?

Ник орал, срывая голос, и сам себе был противен: окровавленный, в звериной вони, готовый убивать. Перед глазами – красная пелена.

– Нет! – отчаянно замотала головой девушка. – Они сказали, с тобой ничего не случится! Я предала тебя, да! Но они обещали, что ты будешь жив. Клянусь!

– Не ври! Кому это надо?! Кто – они?

– УРК, – сказала Таня. – Это правда! Я испугалась клиники, да! Но я не…

– Откуда ты здесь?

– Меня привезли. Сайгар, мой куратор, и еще двое. А потом пришел Пес. Он показал дорогу к тебе.

Ник мотнул головой, пытаясь избавиться от пелены. Снег сквозь нее казался алым, или он и был таким – от крови? Вскинул лицо к небу. Оно медленно светлело, превращаясь из багрового в серо-голубое.

Кому верить?

Ведьме?

Или Георгу?

Взвизгнула Таня. Прижав ладонь к губам, она отступала, пока не ударились спиной в березу.

Ник замер, стоя на коленях.

Черные тени скользили по замершей реке, появлялись из-за деревьев, спускались с холма. Подобравшись ближе, они обретали плоть, краски, запахи. Становилось слышно, как под ногами и лапами скрипит снег. Кольцо сжималось, не вырваться. С неба на белый наст упала гигантская тварь. Она походила на изуродованную летучую мышь – сплошные кожаные лоскуты и перепонки, башка низко опущена, почти спрятана за скрещенными крыльями.

Ник вскинул пистолет. Он помнил, что нет патронов, но не мог опустить руку, продолжая целиться.

Тварь заскрежетала, задвигала крыльями. От этих звуков продрало морозом.

Тем более жутким показался чей-то смех. Вздрогнув, Ник обернулся.

На поваленном дереве сидела старуха в черном платье с брошью-камеей у горла. Расшитая серебром шаль ниспадала с плеч, касаясь бахромой снега. Старуха сидела очень прямо, сложив тяжелые от перстней руки на набалдашнике трости. За ее спиной стояла женщина. В возрасте, но красивая, темноволосая, с белым напудренным лицом и пронзительными глазами. Женщина улыбалась, показывая ямочки на щеках.

– Смешной мальчик, – нараспев сказала она. Вынула из кармана шубы зеркальце, алую помаду и неторопливо подкрасила губы. – С пистолетиком. На вампира. Пиф-паф.

Растерянный, Ник опустил «тэрэшку». Ухватившись за дерево – ноги не держали, и тело казалось чужим, – он встал.

– Фиска, уймись! – одернула женщину старуха. Посмотрела мимо Ника. – Ну, здравствуй, Татьяна. Вот и свиделись, не все ж мне тенью ходить.

Таня спросила недоверчиво:

– Это вы?! Там, на регистрации в УРКе. Это действительно вы?

– А кто ж еще. Оксанка! Дай ей мою шаль. Заморозим девчонку.

Из-за деревьев шагнула девушка, которую Ник не заметил раньше. На девушке было пальто, перехваченное ремнем, как в фильмах про блокаду. Над плюшевым воротником торчали косички с коричневыми бантами. Девушка взяла у старухи шаль и пошла к Тане, легко ступая по снегу. Улыбнулась – и Таня улыбнулась в ответ, точно отражение.

– Ведьмы, – сказал Ник.

– Догадливый мальчик, – усмехнулась женщина. Она подошла к л-рею и опустилась на корточки, пачкая в крови юбку.

Ник только сейчас решился взглянуть на Матвея.

Оборотни постарались. Грудь у л-рея была располосована так, что виднелись кости. Живот порван. Левая рука непонятно на чем держится, кажется, на клочках мяса. Правая вся в следах от зубов, только запястье защитили веревки.

Матвей открыл глаза. Это было так неожиданно, что Ник вздрогнул. Разве можно прийти в сознание – и не закричать? Разве можно вообще оставаться в сознании с такими ранами?

– Больно? – спросила Фиска. Провела пальцем по щеке л-рея, и тот замычал сквозь стиснутые зубы. На коже остался красный след от ногтя. – Ничего, миленький. Потерпи. Еще больнее будет. Уж я обещаю!

Оскалившись, женщина ткнула в рану на плече.

У Матвея лицо стало – в цвет снега. Но и сейчас он не разжал зубы. Вскрикнула Таня:

– Вы что?! Не надо!

– Дура! – окрысилась на нее Фиска. – Пожалела! Ты хоть знаешь, кто это? Твой л-рей!

Сказала, точно выплюнула. Как самое бранное, грязное слово.

– Тот самый. Который мог приехать, но не приехал.

Женщина схватила Матвея за волосы и дернула голову вверх. Л-рей закашлялся. Потекла кровь по подбородку.

– Думаешь, ему тебя жалко? Как же! Еще одна ведьма? Она жить хочет? Любить? Так пусть трахается по кабинетам с куратором. Тебя уже раскладывали на столе, девочка?

Таня молчала, стискивая у горла старухину шаль.

Ник поднял «тэрэшку». Знает ли ведьма, что нет патронов?

– Отойди от него!

Фиска расхохоталась.

– Он прав, – неожиданно сказала старуха. – Не наша очередь.

Фыркнув, ведьма разжала пальцы, и голова Матвея упала в снег.

– Да пожалуйста! Еще успею!

Женщина поднялась. Намокшая в крови юбка липла к ногам. Фиска прислонилась к березе и демонстративно скрестила на груди руки.

– А ты, парень, зря вмешиваешься. Оглянись, – велела старуха. – Нас слишком много.

Кого только не было в этом лесу: люди в одежде разных времен, звери, жуткие твари. Они смотрели на л-рея. Мимо Ника, но все равно хотелось отступить, исчезнуть с поляны и никогда больше о ней не вспоминать.

Ник уперся спиной в дерево. Перехватил правую руку в запястье, чтоб не было заметно, как подрагивает ствол.

– Каждому из нас давался шанс, – сказала старуха. – Псовая отметина. Каждый ждал л-рея, этого или другого – не суть, все одинаковы. У каждого было свое полнолуние. Но л-рей не выбрал. Не захотел. Как думаешь, мы имеем право отомстить? Татьяна, ответь ему! Разве ты не мечтала об этом? Ведь он мог приехать! И все было бы по-другому. Вся твоя жизнь была бы у тебя.

Таня комкала шаль и молчала. Девушка в блокадном пальто погладила ее по плечу.

«Я же их понимаю», – с ужасом подумал Ник. Он помнил комнату, похожую на больничную палату. Помнил, каково это – ждать. Чувствовать, как медленно, с металлическим клацаньем, цепляясь зубцами и шестеренками, движется время. И как оно уходит.

– Что вы хотите с ним сделать?

Старуха удивилась.

– Убить, разумеется. По очереди, как жребий выпал. Следующим вампир.

Ник посмотрел на гигантскую тварь, укрытую кожаными лоскутами крыльев. Морда у нее была узкая, с коротким хоботком. Этот хоботок все время двигался.

– Затем мы, и после нас… Вчера л-рей выбрал пятерых, значит, цена тому – пять смертей.

– И так после каждого полнолуния?!

– Конечно. Таков его дар и его проклятие.

Вспомнилось, как падали по разную сторону от кресла карточки. «А я бы – смог?» – подумал Ник. Держать в руке листок и решать: будут рвать тебя оборотни или нет. Зная, что напротив сидит человек, который может освободить от этого выбора. Странно, что Матвей ненавидит его так мало!

– А если, – Ник облизнул пересохшие губы, – если я сниму его проклятие? Что тогда?

Старуха поморщилась.

– Лучше добей его с той стороны.

– Спасибо, это мне уже предлагали. Так вы оставите его в покое?

Трость глубже вонзилась в снег.

– Да.

Ник сунул пистолет в карман и опустился на колени рядом с Матвеем. Л-рей был в сознании. Но слышал ли разговор? Глаза мутные от боли. Ник осторожно взял его за руку. Пальцы ледяные. Веревка, мокрая от крови и снега, врезалась в запястье. Узел совсем простенький. Но самому л-рею никогда не развязать его. Он не может ни разрезать веревку, ни пережечь. Звериные зубы тоже не справятся.

Узел поддастся лишь о-рею.

– Не смей.

Ник даже не понял сначала, что это произнес Матвей.

– Пошел… к черту, – выговорил л-рей в два приема. Кровь снова потекла по подбородку.

За спиной послышался клекот. Волновался вампир в ожидании очереди. Ведьмы – даже Фиска – молчали.

– Матвей, ты уверен? – спросил Ник.

Л-рей повернул голову. Так кровь сочилась из уголка губ.

– Да. Мой выбор. Теперь – мой.

И этого парня его заставляют убить?! «Я не смогу как Георг, – подумал Ник. – Я не понимаю, как такое – ради высшей цели».

– Ты слышал, что он сказал, – заговорила старуха. – Уходи, о-рей. Вон туда, к реке, там она не замерзла.

Оцепление разорвалось. Двое – мужчина в черных глухих очках и грузный зверь, похожий на медведя, – подались в стороны.

Так просто – уйти. Спуститься на заснеженный берег. Не оглядываясь, столкнуть с отмели плот, а дальше вынесет течением.

Ник встал. Достал из кармана «ТР-26». Вынул магазин из рукояти и совсем не удивился, увидев, что тот полон.

– Ты не л-рей, у тебя здесь одна жизнь, – сказала старуха.

– Я знаю. В Арефе у меня тоже была одна.

– В Арефе у тебя была цель. А здесь – бессмысленно. Ты не спасешь его. Л-рей умрет и снова вернется на круг.

Она была права. Все были правы: Георг, Алейстернов, отец, дядя Родислав, Юджин Мирский.

Ник вставил магазин в рукоять и повторил:

– Я знаю. Но от остальных вариантов меня тошнит.

Старуха поднялась, тяжело опираясь на трость.

– О-рей! Я даю тебе последнюю возможность передумать. Ты не продержишься до рассвета. Смотри.

У Ника взмокла спина и тут же заледенела в морозном воздухе. Он увидел, как шевельнулся мертвый оборотень.

Зверь дрыгнул лапами, поворачиваясь на брюхо. Облизнул окровавленную морду.

– Ты уверен, что стоит умирать? Умирать – вот так?

Поднялся и второй оборотень, кувырнулся в снегу, очищая шкуру.

– Спросите л-рея, – посоветовал Ник. – У него большой опыт.

Потянулся третий, размял лапы.

– А убивать? Стоит?

Ник кивнул на оживших оборотней:

– Кого? Вас?

– Нас. Про́клятых. – Старуха усмехнулась. – Вот ее.

Фиска стремительно шагнула и толкнула Таню в спину, сама же юркнула за дерево.

– Она тоже мечтает отомстить л-рею, – припечатала старуха. – Она тоже ведьма. Стреляй.

Ник замер.

Как тихо на зимней поляне. Бело – беззвучно сыпется снег. Закрашивает пятна крови.

…Густой белый свет, и люди точно рыбы… Люди, погибшие там, где выжил о-рей. Ради чего?

– Убей ее, – сказала старуха. – И мы уйдем.

Снежинки оседают на Танины волосы, цепляются за ворсинки шали. Наверное, падают Матвею на лицо, но Ник не мог оглянуться. Он смотрел на Таню – и помнил, очень отчетливо, как незнакомая еще девушка глянула на него из дверного проема. Как шагнула под снежное небо, запрокинула голову. Упал капюшон, выпустив на волю русые волосы. А девушка, улыбаясь, ловила губами снежинки.

– Она права, – согласилась Таня. Провела по волосам, снимая налипший снег. Волосы были в крови – запачкались, когда оттаскивала Ника от оборотня. Талая вода на ладони стала розовой. – Я тварь. Нечистая. Я предала тебя. Я ненавижу его. Таким, как я, нет места. А в тюремную клинику я не хочу. Стреляй.

Сколько раз Ник слышал это слово? Сначала говорил отец. Потом – сержант по прозвищу Задница и снайпер Костян. После Георг Леборовски. Они все хотели, чтобы Ник умел убивать.

– Мне холодно, – сказала Таня. Кивнула на л-рея: – А ему очень больно. Не тяни, пожалуйста.

Выстрелить – легко. Всего лишь движение пальца.

Ник поднял пистолет и нажал на спусковой крючок. Хлестнуло звуком. Вздрогнула ель, уронив перебитую лапу.

– Вот так? Нет, Таня! Это слишком просто – когда решают за тебя, кто ты. Тебе самой придется выбирать. Ты действительно хочешь мстить л-рею? Так, как они?!

– Я – ведьма.

Фиска засмеялась.

– Молчите! – крикнул Ник. – Значит, про́клятые – не люди? Прав Георг Леборовски? Я не верю в это. Я не хочу верить в это! Ты – Таня Мальевская. Ты любишь рисовать. Ты любишь Сент-Невей, свою маму и тетку. Ты… любишь меня. В это я верю. А теперь решай. Быстрее, пока Матвей не умер.

Таня запрокинула голову, подставляя лицо снегу. Пальцы стискивали у горла шаль так, что наверняка было трудно дышать.

– Дурак, – отчетливо произнес Матвей.

Ник вздрогнул. А Таня… Она засмеялась и разжала пальцы. Шагнула вперед. Чужая шаль плеснула в воздухе и осталась лежать на снегу. Секунду Ник смотрел на эту шаль, а потом прыгнул и толкнул Таню за спину. Вскинул «ТР», целясь старухе в лицо.

– Не подходите! Таня, Матвея к дереву, волоком.

Щерились и рычали оборотни. Расправил крылья вампир. Глухо ворчал человек-медведь, и даже в руках мужчины в слепых, непрозрачных очках сверкнул клинок.

Ник держал на прицеле старуху.

– Прикажите им…

– Я? – насмешливо перебила ведьма. – Ты ошибся, мальчик.

Звериное тело распласталось в воздухе. Первым прыгнул оборотень.

Выключились звуки. Время стало густым и тягучим. Исказилось зрение – Ник не видел, что происходит слева и справа. В белом морозном воздухе на него летел зверь. Тот самый. Даже странно, что не узнал его сразу. Не вспомнил в горячке первого боя. Теперь понятно, почему так пахнет мокрой шерстью. Зверь пришел оттуда, из залитого дождем леса в Арефе. Что ему чей-то приказ? Он в своем праве.

Зверь летел, разрывая пространство, и в прорехе за ним Ник видел площадь в Фергуслане. Видел автобус – за миг до взрыва. Маму, растерянно ищущую его в толпе. Отца, стоящего в нескольких метрах от подножки. Видел труп на полу в заброшенном доме и арефа, первого, которого убил. Видел себя – голого, распятого на казенной койке. С дебильной улыбкой и слюной изо рта.

Еще можно было спастись. Просто отбросить пистолет и упасть на снег. Ничком, прикрыв голову руками. Замереть, не дышать. Закрыть глаза. И тогда зверь пролетит над спиной. Л-рей – вот главная цель.

Ник…

…вскинул руку, защищаясь от яркого света. Горел фонарь, ослепительно-белый в подступившей темноте.

– Ну наконец-то!

Встревоженный Георг помог сесть.

– Ты слышишь меня? Ответь!

Ник отстранился. Он снова был в ветровке; джинсы и футболка чистые, ни пятнышка крови. Провел рукой по земле и поднял пистолет. Конечно, «АПСК». Машинально поставил на предохранитель и сунул в карман.

Л-рей лежал, запрокинув голову. В зубах зажата палка, пальцы судорожно смяли край спальника.

– Матвей, – позвал Ник шепотом.

«Я же выстрелил! Я помню!»

Или только показалось, что нажал на спусковой крючок? А на самом деле упал в снег, и оборотень…

Нет, неправда! Ника пробрало ознобом, точно вокруг все еще была зима.

– Матвей! Черт возьми!

Л-рей разжал зубы, роняя палку. Расширились глаза: он увидел над собой звездное небо.

Вскрикнул Юджин:

– Невозможно! Ночь еще не кончилась!

У старика тряслась голова, и лицо в сумерках было очень бледным.

«Значит, все-таки выстрелил». Пришлось опереться на руки, чтобы не упасть. От облегчения закружилась голова.

Матвей перевернулся на живот, уткнулся в ладони и заплакал.

– Вейка, – старик погладил л-рея по спине.

Нику тоже хотелось лечь, но пришлось подняться.

Лес казался непроглядно темным по сравнению с залитой светом поляной.

– Таня! Я знаю, ты здесь. Выходи.

Несколько секунд было тихо, Ник даже успел испугаться, что ошибся. Но потом девушка шагнула из-за деревьев.

– Вот как, – сказал Георг, и Ник мельком отметил, что Леборовски не удивлен ее появлением. – А позволь поинтересоваться, что ты собираешься делать дальше?

Если бы он знал!

– Какой же ты еще ребенок, – покачал головой Георг.

Ник нащупал в кармане пистолет.

– Не пытайтесь остановить нас.

– И не собираюсь. Наоборот, пожалуйста, хотите – уезжайте. Так быстрее поймешь, что деваться тебе некуда. Ночь закончится. Утром мне будет достаточно снять телефонную трубку, и ты окажешься в лечебнице. Девочку отправят в тюремную резервацию. Вы не спрячетесь от УРКа. Ты мой инструмент, и я тобой воспользуюсь.

«Еще посмотрим!» – запальчиво подумал Ник. Сунуть в рот ствол – и разнести мозги к чертовой матери.

Георг поморщился.

– Давай все-таки без таких глупостей. Покончить с собой – это уж совсем за себя не решать. Сдаться.

Да, Леборовски всегда умел убеждать.

– Так что же дальше, мой мальчик? Убьешь меня? Не сможешь. Ты убивал в Арефе, это правда. Но выстрелишь сейчас? Нет. Здесь не Арефские земли. Здесь все другое. Люди. Законы. Последствия.

Матвей сел, провел ладонью по мокрому лицу. На перебинтованных запястьях виднелась кровь, других ран на л-рее не было.

– А давайте я попробую? – предложил он. – Вдруг получится!

– Сомневаюсь, – небрежно отмахнулся Георг. – Так что же дальше, Ник? Ты хотел решать сам? Ну так решай, пожалуйста.

Ник молчал. Дёмин повернул голову и тоже смотрел на него. Вспомнилось, с каким пафосом бросал в лицо л-рею: «Я – самое большое…» – и от стыда стали горячими щеки.

Таня вдруг пересекла поляну и села на корточки рядом с Юджином. Положила ладонь ему на грудь, другой рукой придержала за плечо.

– Что с вами? Сердце?

Старик перегнулся на левый бок, губы у него стали неприятного синюшного цвета.

– У него должно быть лекарство, – подскочил л-рей, зашарил по карманам. Вытащил флакон. – Сколько, Юджин? Одну, две?

Трясущимися руками выбил на ладонь таблетки. Поднес старику к губам. Тот не шевельнулся, лишь дрогнули веки.

– Юджин! Ты не можешь! – крикнул Матвей. – Не смей!

– Успокойся. – Ник взял л-рея за плечо. – Мы отвезем его в больницу.

– Да! Я подгоню машину.

Таня подняла голову. Ее глаза казались беспросветно-черными. На миг Ник поверил, что в них нет ничего человеческого.

– Не успеем, – сказала Таня. – Его сердце не может работать.

– Заткнись, ведьма! – крикнул Матвей. Круто обернулся к Георгу. – Если он умрет, – в горле у л-рея пискнуло. – Если умрет… Тогда я убью вас. Клянусь.

Ник ему поверил. А Георг сказал:

– Да, у всех л-реев нервы ни к черту.

– Прекратите! – крикнула Таня. – Я… могу попробовать. – Она перевела дыхание. – Это нельзя, запрещено, но я могу.

– Что? – не понял Ник, и Таня резко сказала:

– Подержать его сердце. Пока не доберемся до больницы.

Георг посоветовал:

– Лучше уберите эту тварь подальше. Ей нельзя приближаться к больному. Сожрет.

Таня посмотрела на него, быстро глянула в лицо Нику и повернулась к Матвею.

– Все так. Я ведьма. Убийца. Но я могу помочь. Да или нет?

Л-рей стиснул запястье, обхватив его пальцами. Расплылись на бинтах красные пятна.

– Я знаю, как убивают ведьмы, – сказал он. – Я тебе не верю. Отойди.

Таня не стала спорить.

– Ник, – позвала она. – Прими, я встану. Его нужно положить. Не стоит зря мучить, в больницу все равно не успеть.

Голова у Мирского мотнулась, Ник придержал ее – и испугался, что старик уже умер.

– Нет! – крикнул Матвей. – Ладно, мне плевать, кто ты! Помоги ему!

Он бросился к машине.

– Вы сумасшедшие, – сказал Леборовски. – Вы понимаете, что делаете? Это тварь, она умеет только убивать!

Надвинулись фары, ослепили. Машину Матвей подогнал впритык к дереву.

– Поднимайте, – командовала Таня. – На заднее сиденье. Голову мне на колени.

Тело Юджина оказалось тяжелым, неповоротливым. Ноги цеплялись за порожек. Таня с трудом извернулась в салоне – она не отнимала руку от груди старика.

– Все, гони! Не бойся, пока держу – не растрясет.

Матвей метнулся за руль, крикнул:

– Яров, карта в бардачке. Ищи больницу!

Ник боком упал на сиденье, когда машина уже тронулась. Трясло нещадно, едва защелкнул ремень безопасности. Скользнул по деревьям свет от фар, выхватив на мгновение фигуру Леборовски.

– Карту! – прорычал Матвей.

Бумажный лист прыгал перед глазами. Мельтешили черно-белые значки.

– Вперед до трассы, потом влево. Шоссе Е27. Там почти сорок километров до городка.

– Ближе!

На руках у Матвея вздулись вены, л-рей с трудом удерживал руль.

– Ничего. Можно свернуть в поселок, но… – Ник прикусил язык, так тряхнуло.

Ветки скребли по обшивке. Щелкнуло по стволу боковое зеркало.

– Нет! Ему не фельдшер нужен, а врач.

Машина взвывала, угодив в колдобину. Забуксовала. Выругался л-рей.

– Я держу, – спокойно сказала Таня. – Ты не волнуйся, Матвей. Сорок километров мы успеем.

Вылезли, выхлестнув из-под днища землю с травой, и снова надсадно взревел мотор. Машина вползала по склону. Показалось, сейчас опрокинутся, но нет, перевалили через бровку.

Теперь под колесами хрустел гравий, и Матвей прибавил скорость.

Мелькнула, осветившись, дорожная табличка.

– Скоро должна быть развилка, – предупредил Ник.

Справа темно – лес. Слева – крутой спуск, бугристое поле.

– Шоссе! – крикнул Ник.

В поворот Матвей вписался юзом, едва не закрутило. Ник уперся рукой в приборную панель. Только бы никого не вынесло на встречку. Подумал – и точно по затылку ударило: какой же он дурак!

– Нужно вернуться. Разворачивайся, тут недалеко.

– Охренел?!

– Там машина, а в ней рация! Георг пойдет к ней! Думаешь, это самодеятельность? Мы вдвоем по лесу бегали? Разворачивайся!

– Отвали! Не успеет!

Матвей вдавил педаль, наращивая скорость.

– Зря, – сказал Ник.

Ну что же – значит, судьба.

Он достал из кармана пистолет.

– Если перекроют дорогу, тормози. Я выскочу, ты сразу назад.

Матвей коротко глянул на него.

– Сдурел?

– Нет. Я же не собираюсь стрелять на поражение.

– Пусть только попробуют остановить!

– А если? Это ты вне закона, это твои Псы! А что будет с ними? – Ник мотнул головой, показав на заднее сиденье. – Как думаешь, быстро Юджина отвезут в больницу? Нужен он им? А Таню просто спровоцируют, и все.

– Твоя Таня… – мрачно проговорил л-рей, но не закончил.

– Да. Поэтому ты ее вытащишь. Понял?

Матвей промолчал.

Метнулся из темноты мост, точно выстрелил над шоссе. Вспыхнули в свете фар бетонные опоры. Разрезало ночь на лоскуты теней.

– Ты понял? – с нажимом повторил Ник.

– Да! Если получится. А давай лучше я выскочу? Меня не убьют.

– Меня тоже. И потом, я не умею водить машину.

Мелькали столбы, соединенные проводами. Слева – тени, вырванные из темноты там, под мостом. Чудились в их движении силуэты всадников, но стоило повернуться, и тени исчезали.

– Чтоб тебя! – Матвей выругался, сбрасывая скорость.

Переезд был закрыт, под металлический стук метался красный огонек семафора. Шлагбаум вряд ли бы задержал л-рея, но уже надвигался поезд, тяжелая громада с ярким фонарем локомотива.

Машина остановилась, задев красно-белую стрелу.

– Как он? – спросил Матвей, не поворачиваясь.

– Нормально. Держу, – негромко ответила Таня.

Л-рей сжал кулаки, положил на руль и опустил на них голову.

Ник смотрел на красные огни. Они загорались поочередно, то левый, то правый, попадая в рубленый такт звукового сигнала. Неприятно заломило в затылке.

Поезд приближался, в машине уже ощущалась вибрация. Громыхание колес соперничало с металлическим стуком семафора. Промчался локомотив, и замелькали вагоны, разделенные просветами. От них рябило в глазах. Вспыхивали красные огни. Ник опустил веки.

Тихо, только плеск и шуршание, с таким волны накатывают на песок.

Открыл глаза.

…Яркое солнце рябило на поверхности реки. Течением захлестывало выброшенный на отмель плот, норовило утащить. Таня в голубом купальнике сидела на дальнем краю плота, опустив ноги в воду. Капельки сверкали на загорелой коже. Запрокинув голову, она разглядывала противоположный берег, высокий, с чередующимися слоями земли и глины, с черными точками ласточкиных гнезд.

Ник провел ладонью по теплому песку. Разгар лета, время к полудню – тени короткие.

Камуфляжная куртка лежала рядом. Ник сунул руку в карман. «ТР-26» на месте. Хотел проверить, заряжен ли, но посмотрел на безмятежную Таню и доставать пистолет не стал.

Сейчас ничего плохого случиться не могло. Ни здесь, ни там, где громыхали на стыках рельсов колеса.

Подошел Матвей, сел и тоже потрогал песок. Запястья у л-рея были забинтованы.

Обернувшись, Таня махнула рукой:

– Поплыли на тот берег?

– Неохота, – ответил Матвей.

– Лентяи, – с удовлетворением поставила диагноз Таня. Снова запрокинула лицо к солнцу.

Ник все-таки подтянул куртку поближе, еще раз проверив в кармане пистолет. Спросил:

– Почему ты не сдал меня УРКу?

– А зачем? – откликнулся Матвей. – Ну, промыли бы тебе мозги. Стал бы ты овощем. Ничего бы не понимал. И что дальше?

– Для твоей ненависти этого мало, – согласился Ник.

– Конечно. Я хотел, чтобы ты все чувствовал.

Таня собирала волосы в узел на затылке. Пушистые пряди выскальзывали, не помещались в горсти. Смотреть на нее было приятно.

– Матвей, – позвал Ник, – а ты бы хотел остаться тут? Навсегда. Только летняя сторона, и никакой зимы.

Л-рей пожал плечами.

– Какая разница? Я все равно не могу.

– Почему? Со мной – можешь.

Матвей ругнулся.

– Ну ты и… сволочь, Яров.

– Моя фамилия Гориславский, – поправил Ник. – Никита Гориславский.

– Врешь. Я же читал досье, забыл?

– Долго объяснять. Так остался бы?

Матвей потер забинтованную руку. Поморщился – то ли болело запястье, то ли сложно было ответить.

– И что бы я тут делал? Что я могу?

«А я?» – подумал Ник. Что ему делать, если всю жизнь – ту, которую помнил, – его готовили к одному: убить л-рея.

– Нет, я выбрал. Сам, – сказал Матвей. – Теперь – сам. Не Псы. Никто другой. Я сам так решил. Знаешь, какой это кайф?

– Догадываюсь, – пробормотал Ник. И как это трудно, он тоже знал.

– Ну и Юджин. Куда я старика дену? Да и вообще… Очень хочется разобраться, что за хрень творится в УРКе.

Таня шагнула с плота в воду и побрела по солнечной полосе.

– А… ты? – спросил Матвей. Вроде бы спокойно, но голос его сбился.

Солнце слепило, и Ник поставил козырьком ладонь, наблюдая за Таней. Яркий свет все равно просачивался между пальцами. Прикрыл на мгновение глаза.

…Красный сигнал семафора метался слева направо. Мелькали последние вагоны.

Ник повернулся.

Матвей поднял голову и настороженно смотрел на него. Напряглись руки, лежащие на руле. На правой бинт сполз, и виднелись темные следы от веревки.

Л-рей шевельнул губами, Ник скорее угадал, чем услышал:

– Останешься?

Там, где вечное лето. Где ничего не может случиться и не нужно бояться: лечебницы, оборотней, темноты, предательства. Где никто не будет решать за тебя, точно ты пластмассовая фишка на игровом поле. И где не нужно решать самому, мучаясь, а прав ли?

– Посмотрим, – сказал Ник. – Как-нибудь потом. Сначала разберемся.

Матвей перевел дыхание. Свободнее положил руки на руль.

– Уверен? Тебя же УРК сожрет без соли и специй, – предсказал он насмешливо. – А твой дедуля…

– Он мне не дед.

– Да? Не важно. Он все равно будет во главе очереди. С ножом и вилкой.

– Посмотрим, – повторил Ник. – Кроме Георга Леборовски есть и другие люди.

Вряд ли Алейстернов смог все сделать в одиночку.

Затихал стук колес, последний вагон утаскивало в темноту.

Ник сказал:

– Может быть, все изменить – это помочь л-рею не сдохнуть после очередного полнолуния?

– Это ты меня спрашиваешь? – удивился Матвей.

– Только валенки нужны. И тулуп. Чего смотришь? Холодно в кроссовках по сугробам.

– Ты серьезно хочешь туда еще раз?!

– Нет, конечно. Я что, дурак – такое хотеть?

Замолчал металлический стук. Красный сигнал метнулся последний раз и погас.

– Матвей, – попросил Ник, – ты только постарайся не так сильно меня ненавидеть. Ну что теперь делать, если вдвоем придется.

Л-рей хмыкнул.

– Посмотрим!

Нажал на педаль, торопясь проскочить под поднимающимся шлагбаумом.

В боковом зеркале отразились огни. Их догоняла машина.

Август 2011 – октябрь 2018