Она сидела на растрескавшихся ступеньках шаткой деревянной лестницы, что вела в комнату кухонной прислуги. Доски согрело солнце, а у нее сегодня был свободный день, так что Тимбал жевала свежее хрустящее яблоко, болтая ногами и наблюдая за полетом ласточек. Лето заканчивалось, скоро птицы улетят прочь. На мгновение ей захотелось улететь вместе с ними, но затем девушка передумала. Ей и так хорошо жилось в замке Тимберрок, она просто должна быть благодарна богине Эде за столь чудесный день, и не мечтать о большем.

Из дверей, ведущих на кухню, вышел менестрель Азен. Проходя мимо, он небрежно стукнул по подошвам ее сапог. "Доброе утро, синее сапожки", — сказал он и пошел дальше. А девушка так и осталась сидеть, держа в руках яблоко и глядя вслед менестрелю, пока тот удалялся прочь длинными шагами, ступая по извилистой песчаной дорожке. На нем были синие брюки и камзол темно-золотистого цвета. Его прическа представляла собой свободно вьющиеся и спутанные черные пряди, которые подпрыгивали при ходьбе.

В это же мгновенье Тимбал влюбилась в менестреля.

Когда тебе семнадцать и ты одна-одинешенька в целом мире, то тебе не требуется много времени, чтобы влюбиться. После смерти отца Тимбал оказалась никому не нужна, и знала, что ей еще повезло найти место на кухне в одном из незначительных замков герцогства Бакк. Это было гораздо лучше той гостиницы, в которой она сперва нашла работу. Здесь у нее была дневная работа, горячая еда и собственная комната с кроватью. Еще здесь у нее было хоть какое-то будущее: усердно работая в замке год за годом, она, возможно, однажды сможет стать кухаркой. Так же девушка могла выйти замуж за одного из слуг в Тимберроке, но это был куда менее вероятный вариант.

И ни в одном из этих вариантов не было места для симпатичного менестреля. Такие, как он, испокон веков не связывали себя узами брака и нигде не оседали. Менестрели были странствующими хранителями истории Шести Герцогств, мужчинами и женщинами, которые знали не только многое об истории мира, но и о таких вещах, как нюансы наследования, родословные благородных семей, детали соглашений между мелкими феодалами и о том, как обстоят дела во многих городах и селениях. Они странствовали где хотели, спали с кем хотели, а затем уходили прочь, так как им благоволили различные титулованные семьи, владельцы постоялых дворов и покровители. В больших городах у менестрелей были собственные гильдии, а в маленьких — неформальные союзы, которые могли приобщить сирот и бастардов этих странников к делу их родителей. Призвание менестреля было почетным и творческим, но не слишком уважаемым или безопасным.

Словом, красивый и сладкоголосый Азен наименее подходил как предмет воздыхания для такой девушки, как Тимбал. Но, разумеется, это ее не остановило.

Девушка видела менестреля и до того утра, когда он постучал по подошвам ее сапог и запал ей в сердце. Вечерами, когда большая часть дневной работы была сделана, люди из замка Тимберрок собирались в холле своего лорда, где они могли слушать музыку и истории, параллельно занимаясь вечерними делами, которые можно было завершить внутри замка. Конюшие чинили упряжь, служанки меняли порванные простыни и грязное белье, а кухонная прислуга вроде Тимбал могла принести сюда большую корзину яблок и нарезать их для завтрашнего пирога. Здесь девушка и увидела Азена, который в вечернем свете, что исходил из открытых окон и дверей, пел для леди Ласент и ее мужа, лорда Джаста.

Для лорда, который давным-давно стал калекой из-за несчастного случая на охоте, Азен рассказывал истории о древних битвах или пел песни о славных подвигах. Тимбал слышала, что до несчастного случая лорд Джаст был весьма силен. Однако будучи прикованным к постели, его тело начало увядать, а черные волосы стали седеть. Когда он шлепал кулаком по столу и пел куплеты из каких-то старых песен, то больше напоминал Тимбал малое дитя, которое стучит ложкой, а не взрослого человека, распевающего кабацкую песню. Сила и мощь голоса лорда увяли вместе с его телом. Чаще всего он напевал в одиночестве, и тогда леди Ласент, которая сидела рядом, клала руку на его костлявое плечо и улыбалась, будто бы вспоминая того мужчину, которым Джаст был когда-то.

Для леди Ласент Азен пел романтические баллады или драматичным тоном декламировал истории о том, как любовь побеждала все или же приводила к душераздирающим последствиям. Когда менестрель выступал для нее, леди Ласент никогда не сводила глаз с его лица. Часто она держала в руке носовой платок, так как подобные песни не раз пробивали ее на слезу. И в этом леди была не одинока. В свой первый вечер в зале услышав историю о воине, который, наконец, вернулся домой, но слишком поздно, так его возлюбленная недавно умерла, Тимбал сама не заметила, как ее глаза наполнились слезами. Девушка была немного смущена тем, что заплакала из-за этой грустной и сентиментальное песни. Многие слуги в замке очевидно уже слышали ее, и поэтому просто продолжали работать и перешептываться друг с другом, слова менестреля никак их не тронули. А девушке, у которой даже не было носового платка, пришлось вытирать манжетами свои заплаканные глаза.

Когда же она убрала запястье от лица, то поняла, что Азен смотрел прямо на нее. Когда их глаза встретились, то девушке даже показалось, что он улыбнулся ей уголком своего рта. И это была не издевательская ухмылка, а улыбка радости от того, насколько девушка прониклась его песней. Его глаза говорили о том же, поэтому девушка опустила взгляд на картошку, смущенная тем, что менестрель ее заметил. Когда долгие минуты спустя Тимбал снова посмотрела на Азена, то увидела, что тот пел для леди Ласент так, как будто лишь она одна в целом мире была его слушательницей. Девушка все же сумела досидеть до конца выступления, не проявляя свои эмоции по поводу песен слишком очевидно. Разумеется, ей не следовало плакать как ребенку над простенькой песенкой. Это пошло бы ранимой леди, но никак не кухонной служанке.

Когда настал поздний вечер и менестрель с сожалением заявил о том, что его голосу требуется отдых, леди Ласент мягко заговорила с лордом Джастом, и тот подозвал Азена к себе. На стол перед собой лорд положил маленький кошель из красной ткани и с золотистой перевязью. Наверное, леди заранее подготовила кошель и передала его мужу, но Тимбал этого не видела. Менестрель поблагодарил обоих супругов, отвесил низкий поклон лорду, затем встал на одно колено и поцеловал руку леди. Тимбал, для которой подобное было в новинку, наблюдала за всем этим с интересом. Так вот значит как делаются дела в замке! Тем первым своим вечером в холле замка девушка гадала, было ли это представление чем-то особенным, или же подобное происходило здесь постоянно. Тем временем менестрель грациозно поднялся с колен и пошел прочь. Сидя на полу, девушка посмотрела на него, когда тот проходил рядом. Азен также посмотрел на нее и даже подмигнул ей.

А может, он просто моргнул. Когда менестрель ушел, девушке оставалось лишь гадать, что же она увидела на самом деле. Окончание выступление менестреля стало как бы сигналом для прекращения суеты в холле. Вокруг девушки все слуги начали сворачиваться со своей работой. Леди осталась на помосте, чтобы провести вечер с парой аристократов, недавно прибывших в замок, а четыре рослых мужчины подняли кресло лорда, ожидая, куда тот прикажет его перенести. Тимбал взяла пустую корзину, нож, тазик с начищенной картошкой и пошла обратно на кухню. Ее пожитки так и лежали в том углу, где она их оставила. Она собрала их, дождалась момента, когда у повара выдалась свободная минутка, и спросила его: "Простите, сэр, где я могу сегодня переночевать?"

Повар нахмурился, и на одно страшное мгновение девушка подумала, что тот верно уже и забыл, как ранее этим же днем предложил ей комнату и пропитание, если она будет работать на кухне. Однако он сказал: "Иди от этой двери направо, затем подымись по деревянной лестнице на два пролета. Думаю, там должна быть парочка незанятых комнат. Можешь поселиться в той, что слева. Там, правда, пусто, располагайся, как сумеешь, завтра уже посмотрим, что можно сделать. Спокойной ночи, девчушка".

Как и сказал повар, девушка обнаружила наверху пустую комнату. Было настоящей удачей, что там оказались матрас, набитый сопревшей соломой, простой, но ладно сделанный столик и даже таз с кувшином. В эту ночь она лишь умылась перед сном, и повалилась спать на матрас в чем была. В последующие дни, когда повар уже выучил ее имя, девушка смогла набить матрас свежей соломой, получить тряпичное одеяло и какую-то мешковину, из которой она сделала занавески для маленького окна в своей комнате. Большинство других окон на кухне были закрыты и зимой, и летом, но Тимбал решила, что свежий воздух стоил того, чтобы страдать от мух днем и от комаров ночью. На ночь она вешала свои фартук и одежду служанки на крючок, и ставила под ними свою обувь. Ее личная одежда висела на другом крючке, а под ней аккуратно стояли синие сапожки, которые подарил ей отец. Девушка знала, что со временем те износятся, и поэтому надевала их лишь в выходные дни, когда не работала на кухне.

Они оставались тем немногим, что сохранилось от ее прежней жизни, поэтому девушка старалась сохранить эту обувь и воспоминания о том, как отец подарил ей эти сапожки, как можно дольше. Пока отец был жив, они вместе работали лудильщиками, и были довольно неплохи в этом деле. Мать оставила их годы назад, но девушке и ее отцу удавалось сводить концы с концами, странствуя из города в город и находя там работу. Иногда у них бывали хорошие месяцы, когда в их котелке всегда было мясо, и они могли позволить себе перекусить на постоялом дворе. А иногда бывали тяжелые, когда они могли позволить себе лишь грибы, придорожную зелень да случайно пойманную в ручье форель. Но они были счастливы и радовались этой своей простой жизни. Каждую ночь, когда они ложились спать, отец напоминал дочери поблагодарить великодушную Эду, богиню полей и угодий, что она так добра к ним.

Как-то раз в одном из городов они особенно хорошо заработали, отчистив все котлы в доме какого-то богача. В следующем городке отец купил ей мягкую шаль из серой шерсти и пару синих сапожек. Эти сапоги были ладно скроены, хорошо сидели на ногах и доходили ей почти до колен. Отец решил побаловать девушку, и она знала об этом. Особенно ей нравился темно-синий цвет, в который сапожник окрасил кожу специально для нее. Когда отец подарил Тимбал эти сапожки, она крепко обняла его, а тот в ответ сказал, что она замечательная дочь, о которой можно лишь мечтать.

Месяц спустя она стала сиротой. Даже сейчас воспоминания девушки о тех событиях все еще были каким-то сумбуром. Как-то ночью к их костру пришли бандиты, сжимая в руках дубинки и уродливые ножи. Тимбал была трусихой, и поэтому когда отец крикнул "Беги!", она повиновалась. Девушка убежала во тьму, забралась на дерево и седела там, дрожа и беззвучно рыдая, пока рассвет не окрасил серое небо. После этого девушка слезла с дерева и попыталась вернуться обратно к костру. Был уже полдень, когда она, наконец, смогла выйти на дорогу и по ней вернуться к кострищу. Повозка, упряжь, инструменты отца, их одежда и припасы — все исчезло. Ее отец лежал на том самом месте, где его и бросили разбойники, с разбитым лицом и сломанной рукой, из которой торчала кость. Девушка испытала ужас от этого зрелища, но, подавив тошноту, она все же поборола свой страх, ведь теперь жизнь отца зависела от нее, и она знала об этом.

Тимбал дала ему воды и попыталась облегчить его боль, собрала то немногие пожитки, что не тронули бандиты, завернула их в узел, а затем остановила проезжавшего мимо возницу. Тот отвез их назад в город, из которого они только что отбыли. Хозяин постоялого двора дал им комнату и позвал городскую стражу, которая решила, что произошедшее — дело Королевского Патруля. Патруль прибыл лишь через два дня после смерти отца. Люди из него выразили девушке свои соболезнования, дали ей деньги на могильщика, пообещали поискать ее упряжь и повозку, записали ее имя, а потом оставили Тимбал саму по себе. Хозяин постоялого двора разрешил ей работать у него, чтобы отработать долг. Его дочь, Гиссель, проявила к девушке немалое сочувствие и просила ее остаться, но Тимбал не хотело оставаться в крохотной комнатке, где умер ее отец. В тот же день, когда ее долг был оплачен сполна, она собрала в узелок свои немногочисленные вещи и покинула постоялый двор. Девушка отправилась путешествовать вдоль реки, пойдя вверх по ее течению.

Прежде чем встретить доброго повара из замка Тимберрок, она не раз пожалела о своем решении. Поняв, насколько опасны путешествия, если ты одинокая девушка, Тимбал решила, что согласится на первую попавшуюся работу, лишь бы у нее был кров над головой, и ей больше не пришлось бы бродяжничать. Так она стала кухонной прислугой.

Она и представить себе не могла, что однажды будет жить в замке. Лорд Джаст был хорошим правителем для своих людей и земель, и о нем хорошо отзывались. Леди Ласент была красива и грациозна, как и полагается леди. Она любила развлекать заезжих аристократов, а менестрели выступали в ее замке каждую ночь. Она была на десять лет младше мужа, который к тому же был калекой. Однако несмотря на постигшее его несчастье, лорд Джаст был добрым человеком, и за трапезой спокойно наблюдал за тем, как его супруга пирует и танцует с другими. Все слуги говорили о лорде лишь хорошее и сожалели о том несчастье, что искалечило его. О леди говорили меньше, но тоже ничего дурного. Тимбал считала, что виной тому был тот факт, что Джаст был их лордом с самой своей юности, и люди привыкли к нему больше, чем к той женщине, на которой он женился.

Прошли дни, затем недели, и девушка обнаружила, что также разделяет всеобщее мнение о лорде. Он был добрым человеком, и хотя он никогда не отмечал ее лично, его легкий нрав и щедрость позволяли людям жить гораздо легче, чем большинству слуг в других замках. Например, ей даже давали два выходных в месяц! А также разрешали приходить в зал каждый вечер и слушать выступления менестрелей. Это была хорошая жизнь для девушки, которая лишь несколько недель назад была одинокой и бездомной. Теперь же она ни в чем не нуждалась, и не забывала благодарить богиню за это.

Обычно в свой выходной девушка шла в ближайший город, чтобы побаловать себя в местной таверне чем-то, что она не готовила сама. Но сегодня Азен пришел в замок пораньше, возможно, чтобы подготовиться к вечернему выступлению, и, стукнув ее по сапожкам, он запал Тимбал в душу.

Азен был не единственным менестрелем в замке, но, очевидно, был любимцем леди. Тимбал слышала россказни о его жизни от Гретчи, одной из горничных, которая любила распускать сплетни о заметных людях. Разумеется, Гретча не снисходила до того, чтобы лично разговаривать с такой жалкой кухонной прислугой как Тимбал, но каждый раз, когда девушка проходила мимо нее, горничная начинала говорить как можно громче, будто бы пытаясь показать Тимбал, как много ей известно. Гретча прибыла с леди Ласент из ее родных владений, и служила той, еще будучи ребенком. От горничной девушка узнала, что Азен вырос рядом с домом семьи леди Ласент, и в детстве был товарищем леди по играм. Сам он был третьим сыном мелкого дворянина. Азену не было уготовано никакого наследства, но его это и не беспокоило. Он решил стать менестрелем, и проводил большинство зим в замке Тимберрок, выступая здесь для своей старой подруги и ее мужа.

Два других менестреля впечатляли Тимбал куда меньше. Сария была еще лишь ученицей, и только могла, что наигрывать простенькие мелодии и распевать незамысловатые куплеты, но зато флиртовала со всеми направо и налево. Криссок, менестрель при лорде Джасте, был человеком в возрасте с низким басистым голосом. Он играл на различных барабанах и в основном рассказывал преданья старины, буква в букву. В некоторые вечера Тимбал едва не засыпала от долгого пересказа событий древних битв и того, кто и как в них погиб. Во время таких рассказов Криссок менял свое произношение и использовал слова, которые девушка не понимала. Порой она гадала, кому вообще нужны такие истории. Но иногда менестрель рассказывал о храбрых воинах, и это было столь же волнительно, как и самая романтичная из песен Азена. В такие моменты девушка подбиралась к помосту как можно ближе, обхватывала свои колени и с восхищением смотрела на менестреля. Так было до тех пор, пока в один из вечеров ей не посчастливилось получше рассмотреть Азена. Тогда он держался за Криссоком и сопровождал его рассказ игрой на арфе, но одна из ее струн порвалась, и менестрелю пришлось прерваться, чтобы заменить ее. Закончив, он просто стал непринужденно ожидать своей очереди выступить. И все это время он смотрел на Тимбал.

Сперва ей показалось, что их глаза встретились случайно. Она снова стала смотреть на Криссока, постукивая носками своих синих сапожек в такт его рассказа. Мельком взглянув на Азена, она заметила, что тот все еще с полуулыбкой смотрит на нее. Она перестала постукивать и смущенно уставилась на свои ноги. Полкуплета спустя она снова осмелилась взглянуть на Азена. На этот раз он кивнул ей и улыбнулся. Помимо ее воли краска прихлынула к лицу девушки. Азен просто улыбнулся ей, только и всего. Девушка вновь перевела глаза на Криссока и стала смотреть на него, отчаянно пытаясь унять свое сердцебиение, и надеясь, что ее раскрасневшиеся щеки приобретут свой нормальный цвет.

Когда песня наконец закончилась, а девушка снова осмелилась посмотреть в сторону Азена, того уже не было. Она испытала горькое разочарование, но, с другой стороны, чего она еще ждала? Бросив взгляд через плечо, она все же увидела менестреля. Тот стоял перед креслом леди Ласент и, склонив голову, слушал что-то, о чем ему шептала женщина. Мгновенье спустя она отпустила его с таинственной улыбкой, и Азен вновь занял свое место на помосте. Криссок стал петь другую песню, на этот раз очевидно для детей, что жили в замке. Это было история о старике, который жил в комнате наверху крутой лестницы и одного за другим принимал ночных посетителей. От детей требовалось топать и хлопать в такт песни, а Криссок постепенно наращивал ее темп, повествуя о том, как старик бегал и прыгал по ступенькам, пока детские крики и топот не превратили все в невыносимую какофонию. Затем менестрель поклонился и сошел со сцены, уступив место Азену. Пока он пел, Тимбал снова опустила глаза и смотрела только на свои сапожки. Сперва менестрель исполнил грустную песню о несчастной любви, в которой рассказывалось о девушке, которая променяла чувства на богатство, а затем горько пожалела об этом. Затем он исполнил старую песню о дочери мельники, которая пускала по реке письма своему истинному возлюбленному. Третьей Азен исполнил песню, которую уже пел для этого. В ней пелось о его возлюбленной, у которой были волосы цвета вороньего крыла, маленькие руки и темно-синие глаза. Девушка закрыла глаза и слушала песню, но затем одна вещь вырвала Тимбал из ее грез. В последней строфе менестрель спел не о синих глазах, а о синих сапожках. Шокированная, девушка посмотрела на Азена, но его лицо было спокойно, а сам он смотрел на свою покровительницу. Если кто-то еще и заметил изменение в тексте песни, то не подавал вида. Девушка стала гадать, не ослышалась ли она на самом деле.

Азен спел еще две песни, после чего леди Ласент подала знак, что вечерним развлечениям подошел конец. Менестрель поднялся на ноги, отстранился от своей арфы, и, легко соскочив вниз к своей покровительнице, пожелал ей спокойной ночи. Тимбал тоже встала и вместе с остальными девушками и слугами из замка пошла навстречу теплому вечеру. Огни быстро затухали. Завтра ей снова нужно было вставать ранним утром и приниматься за работу. Девушка зашла в свою комнату за кувшином, а затем спустилась вниз, к колодцу, чтобы наполнить его. Слова последней песни Азена все еще звучали у нее в голове, и поэтому она шла, напевая ее.

Рядом с колодцем уже стояла Гретча и набирала свой кувшин. Тимбал стояла и ждала, пока та сполоснет лицо, сделает несколько глотков и, наконец, передаст ей ведро. Пока Тимбал опускала ведро в колодец, горничная молча смотрела на нее. Гретча была старше и девушка не слишком хорошо знала ее, поэтому вздрогнула, когда услышала ее негодующий голос:

— Не позволяй себя дурачить, простушка.

— Прости, что ты только что сказала? — спросила Тимбал и уронила ведро в воду.

— Ты все слышала, — сказала Гретча и отвернулась от нее. — Не притворяйся глупышкой. Менестрель Азен. Вчера он спросил у меня, как твое имя. А я ему ответила, что зовут "Проблема". И для тебя его имя будет звучать точно также. Он же просто играет с тобой, не воспринимай его всерьез. Ведь мама говорила тебе, что не стоит верить менестрелям? Азен флиртует со всеми, и, разумеется, переспит с любой девчонкой, готовой раздвинуть ноги после нескольких красивых слов, которые он произнесет своим хорошо подвешенным языком. Можешь этим наслаждаться, если ты сама из таких, но на большее не надейся. Он — менестрель леди Ласент, это знает каждый, кто проработал здесь больше одного сезона. Но ты здесь новенькая, поэтому я решила предостеречь тебя, просто по доброте душевной.

— Спасибо, — выдавила из себя Тимбал, хотя в голосе горничной не было ничего доброго. Гретча ничего не ответила, а просто развернулась и неспешно пошла прочь, неся в руках свой кувшин.

Поднимая ведро с водой, чтобы напиться, умыться и наполнить свой кувшин, Тимбал размышляла. Правда ли Гретча считала, что все, что она тут сейчас наговорила, было добросердечным предупреждение? Сомнительна как-то. В ее голосе было что-то, похожее на зависть, какие-то мерзкие и злобные нотки. Девушка гадала, не умудрилась ли она нажить себе в замке Тимберрок врага, но никак не могла вспомнить, чего же такого плохого она сделал Гретче.

Разве что посмела привлечь внимание Азена.

Он спросил у Гретчи, как ее зовут. Это означало, что он заметил ее, что для него она была не просто еще одним лицом в толпе. Девушка улыбнулась сама себе. Может, его и зовут Проблема, но с такой "проблемой" она уж как-нибудь справится. И вдруг девушка подумала, а был ли он неприятностью и для других девушек-служанок, а затем сама себе кивнула.

А что, если он и горничной когда-то оказывал знаки внимания? Или же, как и сказала Гретча, он проводил время с леди Ласент? Ведь ноги лорда Джаста были искалечены, а это могло означать, что вся его нижняя часть тела была бесполезна. Тимбал слышала о том, что высокородные лорды и леди не всегда соблюдали брачные клятвы и иногда позволяли себе вольности. Девушка вспомнила, как леди подзывала к себе менестреля, а потом задумалась над тем, ублажал ли он ее лишь одними только песнями. Может, они с обоюдного согласия были тайными любовниками? Она представила, как менестрель прижимает леди к своей груди и целует ее. Тимбал одолело странное чувство, похожее на зависть. Ох, она и правда была глупышкой! И как только она могла подумать, что способна завладеть не только мимолетным вниманием, но и сердцем такого молодого и красивого менестреля, как Азен! Разумеется, он был на побегушках у своей покровительницы и делал все, что та ему приказывала. Все знали, что менестрели никогда и ни в кого по-настоящему не влюбляются. И о чем она только думала? С этими мыслями девушка наполнила кувшин и пошла назад в свою комнату.

Однако, несмотря ни на что, когда этой ночью она ложилась спать, в ее голове все еще звучал припев песни, где "синие глаза" были заменены на "синие сапожки". А потом ей приснился Азен, и от этого она проснулась задолго до утра и никак не могла уснуть обратно.

Девушка подумала, что ее любовь к менестрелю подобна отраве. Она встала рано утром и пошла работать, стараясь не думать о нем. Но у нее не получалось. Каждая мысль о нем возжигала в ней слепую страсть. Слепую, повторяла она себе. Нелепые грезы маленькой девочки о красивом и популярном юноше, которой старше ее. И что с ней не так? Азен ведь был наименее подходящим для нее мужчиной в замке. Все, что он мог, так это разбить ее сердце или вовсе обрюхатить, если она будет настолько глупа, чтобы переспать с ним. "Выбрось его из головы, девочка, и давай работать!" — сказала она себе.

Но от этого не было никакого толка. Напрасно она говорила себе о том, что ничего о нем не знает. А того, что она все же знала, было достаточно, чтобы любая разумная девушка избегала этого парня. Ведь он был менестрелем и, возможно, любовником леди Ласент. У него не было своего дома, стабильного дохода, он целиком зависел от щедрости своих слушателей, у него не было почти ничего, кроме одежды, что он носил, и его арфы. Действительно, единственным, что он мог бы разделить с ней, были неприятности.

Девушка скребла большой железный котел, когда менестрель пришел на кухонный двор. Это был самый большой котел в замке, и он редко пустовал. После чистки его наполняли водой и забрасывали в него лук, репу, морковь и толстую ляжку старой коровы. Там все это готовилось целый день, а потом в течение недели в котел добавляли еще овощи и куски мяса взамен того, что уже съели слуги. Иногда этот суповой котел не чистили целый месяц. Когда же он, наконец, становился слишком грязным, его выкатывали на устланный плитами двор, где тот, кому не посчастливилось его оттирать, мог провести половину утра, пытаясь удалить с котла все пригоревшие кусочки пищи.

Тимбал собрала свои волосы в узел и повязала голову куском ткани. Она повернула котел на бок, встала на четвереньки так, чтобы голова и плечи оказалась внутри его и принялась за работу. Откуда-то прибежали две маленькие собаки. Виляя хвостами, они клацали зубами и рычали, пытаясь выхватить друг у друга счищенные с котла ошметки еды. Посреди этого кавардака девушка услышала, как ее имя произнесли с вопросительной интонацией. "Да?" — отозвалась она, быстро отстранившись от котла.

— Отлично, — весело ответил Азен. — Увидимся.

После этого менестрель отвесил ей театральный поклон, от которого его синий летний плащ взметнулся как на ветру, а затем начал уходить.

— Я ведь даже не слышала, что ты у меня спросил… — сказала она ему вслед.

Менестрель развернулся и пошел дальше задом наперед. Он улыбался.

— И все же ты согласилась. Я считаю это хорошим знаком.

— Согласилась на что? — спросила девушка. Она не могла сдержать улыбку, даже трогая грязную тряпицу у себя на голове и думая о том, как же глупо она выглядела, когда ее зад торчал из супового котла.

— Ты согласилась прогуляться со мной этим вечером, после того, как закончишь со своими делами. Встретимся внизу лестницы.

Он не переставал идти, пока говорил. Закончив, менестрель развернулся и быстро пошел прочь.

— Разве ты не будешь выступать этой ночью? — спросила она.

Азен снова повернулся и засмеялся.

— Только если ты меня об это попросишь! — ответил менестрель. — Это моя ночь, и во время нее я буду делать то, что захочу, — добавил и, свернув за угол, скрылся за коровником. Девушка смотрела ему вслед. Ее сердце отчаянно билось. Чтобы это могло означать? Какое-то время она сидела и продолжала смотреть, совершенно забыв о своей работе. Стоит ли ей идти? Она вроде бы согласилась, но ведь "да" было произнесено еще до того, как она поняла, кто и о чем ее спрашивал. Да на самом деле она вообще не говорила "да!" Согласилась бы она, если четко слышала, о чем спросил ее Азен? Конечно, нет! Она ведь уже решила, что они друг другу не подходят. Но мгновенье спустя она решила перестать врать себе. Разумеется, она бы согласилась в любом случае.

До конца дня ей казалось, что сегодня повар поручил ей всю самую грязную и отвратительную работу, что только была на кухне. Когда она, наконец, покончила с делами, то была вся перемазана жиром и сажей, да к тому же весьма устала. В любую другую ночь она бы просто пошла спать. Но сегодня она быстренько побежала в женскую купальню. Она ополоснулась и как могла помыла свои грязные спутанные волосы, отжала их и завязала сзади, а затем поспешила в свою комнату. К несчастью, Азен уже ждал ее внизу лестницы. Он с удивлением приподнял брови и посмотрел на ее волосы, с которых капала вода. "Минуточку!" — сказала ему невероятно взволнованная девушка, а затем побежала вверх по шатким ступенькам.

Она быстро сбросила одеяние служанки и переоделась в единственную "хорошую" одежду, которая у нее была, зеленую юбку с белой оборкой и бледно-желтую блузу. Быстро надевая простенькие серебряные серьги в виде колец, которые отец подарил ей на шестнадцатилетние, девушка размышляла. Что бы подумал о ней сейчас отец? Одобрил бы он прогулку с менестрелем? На мгновенье ей стала грустно, что она не может получить его совета или одобрения. Она подумала о том, что же сталось с их старой повозкой и упряжью, и много ли убийцы ее отца приобрели от его смерти. Потом она тряхнула головой и решила забыть о подобных мыслях. От этого никогда не было толка, ни тогда, когда отец только умер, ни тем более сейчас. Ей нужно жить в этом мире самой и принимать самостоятельные решения.

Девушка запустила гребень в свои темные волосы, расчесала их, а затем заколола этим же гребнем, надеясь, что так будет менее заметно, какие они влажные. Она надела свои синие сапожки, сделал глубокий вдох, вышла из своей маленькой комнаты и стала спускаться вниз по ступенькам. Мысли об отце поубавили у нее легкомысленности. Девушка напомнила себе, что если она ошибется в отношениях с мужчиной, то ей будет не на кого надеяться, кроме себя.

Тимбал пообещала себе быть осмотрительной, но когда она спустилась вниз по ступенькам, Азен смотрел на нее и улыбался. Его темные глаза казались ей озером, в котором можно было утонуть. "Вот ты где!" — воскликнул он так, как будто ее появление было для него полным сюрпризом. Он поднял с земли небольшую прикрытую корзинку, а свободную руку протянул девушке. Тимбал показалось вполне естественным принять это предложение, а после она уже и не знала, какой можно было бы найти предлог для того, чтобы менестрель отпустил ее. "Я знаю место, где поют ночные пташки", — сказал Азен и они пошли гулять.

Сперва ей не нужно было много говорить самой, и девушка была весьма рада этому факту. Азен развлекал ее рассказами о том, как прошел его день, даже о простых вещах он говорил нелепо и весело. Девушка не могла сдержать смех, а менестрелю, казалось, только и нужно было, чтобы она слушала и потешалась над его глупостями. Место, где пели ночные пташки, находилось вниз по течению речушки, между мостом и городком. Это был песчаный пляж, окруженный деревьями. Там, где берег встречался с лесом, менестрель нашел выцветшее бревно, на которое они уселись. Солнце лениво клонилось к горизонту, а тени деревьев становились длиннее и будто бы тянулись к ним. В маленькой корзинке Азена оказались большой медовый пирог и бутыль вина. Он взял свой узкий нож, чтобы сковырнуть пробку, но сделал это из рук вон плохо.

— Ее не удастся приладить обратно, — сказал он печально Тимбал. — Нам придется выпить все вино, или же оно пропадет".

— Я в любом случае выпью не больше стаканчика, — возразила девушка и тут же поняла, что менестрель не взял с собой никакой посуды. Он предложил сделать ей первый глоток, и она, стесняясь, согласилась, а затем залилась краской, когда Азен пригубил бутылку и, хитро улыбаясь, сказал, что теперь он впервые почувствовал вкус ее губ. Девушка понимала, что менестрель ведет себя слишком нагло, и после таких слов ей стоит быть настороже, а не подпадать под его чары.

Но ведь ей было всего семнадцать.

Когда они на двоих распили половину бутылки, Азен начал задавать ей вопросы. Девушка честно пыталась спокойно рассказать о том, как она осталась одна, но когда стала рассказывать об отце, ее горло сдавило, а глаза наполнились слезами. Она посмотрела вниз на свои синие сапожки и наклонилась, чтобы дотронуться до них, будто бы прикосновение к ним напомнило девушке прикосновение рук ее отца, когда он делал ей это подарок. В этот момент Азен обнял ее. Он ничего не говорил, а просто обнимал ее. И когда из глаз Тимбал ручьями потекли слезы, девушка просто позволила себе расслабиться в его руках и рыдать.

Она не могла вспомнить, как очутилась у него на коленях и положила голову ему на плечо. Как и то, когда он перестал вытирать ей слезы и начал целовать ее. Губы менестреля касались ее столь же нежно, как и его руки. Возможно, все же в этом мире она была не столь одинока, как ей казалось прежде. Вечер и тени деревьев скрывали их от чужих взоров. Она позволила Азену целовать себя, слушала его нежный шепот и дала его рукам ласкать себя.

Он так и не спросил, согласна ли она, а девушка не сказала ни да, ни нет. Она не сказала ему, что для нее это было впервые, но он и так знал об этом. Он говорил ей нежные слова и осторожно целовал ее, шепча о том, что открыть женщину в первый раз — это как открыть бутылку чудесного вина, чей первый глоток стоит смаковать медленно. Его прикосновения были под стать его словам, они изгоняли всякие мысли об отвращении или сопротивлении. Он обещал ей наслаждение и подарил его ей. Она не думала о том, как отточены его слова и движения. Она не гадала, сколько еще женщин он "открыл" подобным образом.

Была уже глубокая ночь, когда они пошли назад в замок. Луна серебрила дорожку у них под ногами. Он держал ее под локоть, а она позволила ему проводить себя до дома. Они уже прошли половину пути, когда девушка задумалась над тем, что же принесет ей завтрашний день. Она попыталась задать вопрос касательно этой внезапной неопределенности.

— Что для тебя это значило? — спросила она у Азена.

— Что ты имеешь в виду?

— Эту ночь и то, что мы сделали.

Хотела бы она уметь говорить так же, как и Азен. Но Тимбал могла высказывать свои мысли лишь прямо, и поэтому ей казалось, что ее вопросы подобны брошенным в его сторону подобно камням.

Некоторое время он молчал, а затем, наконец, сказал:

— Что-то, подобное этому, нельзя высказать простыми словами.

Девушку вполне мог удовлетвориться этот ответ, но внезапно ей захотелось, чтобы менестрель все-таки высказал это "что-то".

— Скажи, что я значу для тебя? Что мы значим друг для друга?

— Думаю, со временем мы выясним это, — легко ответил Азен. — Не думаю, что об этом стоит беспокоиться в такую ночь. Лучше насладимся моментом, Синие Сапожки, и не будет загадывать наперед обо всей жизни.

— Сказал тот, кто не может забеременеть, — ответила девушка и тут же всем сердцем захотела забрать эти слова обратно. Подобно молоту, они раскололи хрупкую красоту этого мгновения.

Азен немного помолчал, а затем натянуто сказал:

— Я слышал, что с женщинами редко такое случается после первого раза.

— Редко, но случается, — угрюмо ответила девушка. Только что она разрушила всю магию момента. Внезапно она почувствовала, как у нее чешется в определенных местах, и поняла, что будет мучиться от страха до тех пор, пока у нее снова не начнутся кровотечения. На нее разом навалилась мысли обо всем том, что может, а чего не может произойти после этой ночи. О чем она вообще думала, что себе воображала? Что менестрель любит ее, что он женится на ней и разделит с нею свою жизнь, будет заботиться о ней, если она заболеет, и растить их детей?

— Давай не будем думать об этом сегодня, — сказал Азен. Девушка задумалась, о чем именно им не стоит думать, но так и осталась держать его за руку. Внезапно ей показалось, что ближе, чем сегодня, они уже не будут. Дорожка была неровная, и девушка старалась не кренится в его сторону, пока они шли. Внезапно она вспомнила о предупреждении, когда-то высказанном ей Гретчей. Может, Азен и правда был лишь игрушкой леди? Внезапно она захотела спросить у менестреля, любит ли он кого-то еще, связан ли он как-то с леди?

Но она проглотила этот вопрос и вместо этого спросила:

— Если я спрошу тебя о чем-то важном, будет ли те сложно ответить мне правдиво?

К ее удивлению он засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросила она, пытаясь сдерживать боль в своем голосе.

— Потому что, сама того не зная, ты почти произнесла слова старого и очень страшного проклятья. Когда один менестрель хочет проклясть другого, он говорит ему: "Да говорит твой язык отныне лишь правду!"

— И чего такого страшного в это проклятье?

— Мы — хранители летописей, и поэтому должны быть честны, скрупулезны и точны касательно того, кому и какая земля была продана или передана, в какой год кто сочетался браком или какое соглашение было заключено между аристократами. Но также мы и хранители грез. Иногда, чтобы заработать свой хлеб, нам приходится врать и приукрашивать. В наших песнях герои становится сильнее, королевы красивее, а испытания труднее. Поэтому проклясть менестреля говорить только правду значит обречь его на нищенское существование, потому что такой менестрель сможет лишь цитировать летописи, но никак не петь о грезах для других людей.

Возможно, она услышала в его словах даже больше, чем Азен хотел сказать. Похоже, что в эту ночь он подарил ей мечту, сказку о том, что она не одинока в этом мире, и взамен девушка расплатилась с ним монетой, которую женщина может потратить лишь однажды. Она потеряла невинность, одно из немногих достоинств, что у нее были, и которое она прежде даже не ценила. Девушка знала, что для некоторых мужчин это будет причиной отказаться от женитьбы на ней. Она отдала свою девственность менестрелю, и хотя им обоим это понравилось, это все же никак не привязало его к ней. А Тимбал теперь не сможет взглянуть в лицо своего мужа и сказать ему: "До тебя я не знала ни одного мужчины". Ее невинность ушла, ее забрал сладкоголосый менестрель.

Не было толку упрекать за это Азена. Наверняка он думал, что девушка отдалась ему за медовый пирог, немного вина и капельку сочувствия. Он, небось, и не понял, что у нее забрал. Девушка вздохнула.

— Улыбнись, — сказал менестрель. — Мы уже недалеко от замка и твоей кровати.

У лестницы он остановился и сжал ее руку. Несколько факелов еще горели снаружи замка, но внутри все уже потухло. Она едва могла различить его лицо.

— Знаешь, Синие Сапожки, а я ведь так и не услышал твоего имени.

Девушке стало стыдно. Она лишилась с ним девственности, а он даже не знал ее имени.

— Тимбал, — сказала она тихо. — Меня зовут Тимбал.

— А, как маленький барабан, из которого можно извлечь чудесные звуки. Тебе подходит. Но мне все же больше нравиться Синие Сапожки.

Это были его последние слова перед тем, как он оставил ее у лестницы, ведущей к комнатам слуг. Он прислонил ее к себе и нежно поцеловал, будто бы желая ей спокойной ночи. Но это поцелуй взволновал ее не так, как первый. Она отстранилась от него, нащупала в темноте перила и начала подыматься по ступенькам, ступая как можно осторожней, чтобы те не скрипели. Она уже прошла половину пути, когда внезапно ее остановил разгневанный шепот, доносившийся снизу.

— Вот ты где! Меня послали найти тебя еще два часа назад! Где ты был? Разве ты не дал слова, что всегда будешь на месте, готовый исполнить любую просьбу леди Ласент? Хороший же из тебя друг!

Несомненно, этот шипящий голос принадлежал Гретче. Тимбал обдало холодом. О чем она говорила? Какую договоренность нарушил Азен? Она спустилась пониже, прислонившись к стене и надеясь, что в темноте ее не будет видно. Азен ответил одинаково возмущенным и извиняющимся голосом:

— Ну откуда мне было знать, что я понадоблюсь именно этой ночью? Мне же сказали, что наконец-то в этот вечер я свободен! Не могу и припомнить, когда мне давали свободу в последний раз.

— О, представляю, как ей воспользовался, менестрель! Поторопись, не трать время на оправдания. Ты можешь все испортить. Сейчас же иди к леди, и будь как можно незаметней. Все уже готово, не хватает только тебя.

— Как много ты знаешь, горничная? — спросил Азен упавшим голосом, в котором было полно горечи и разочарования.

— Достаточно, чтобы понять, что без тебя не будет никакого наследника! Думаю, тебе также стоит знать о том, что эта ночь "свободы" может дорого тебе обойтись! Всю свою молодость она любила тебя и рассчитывала на тебя! Она бы даже вышла за тебя замуж, если бы только попросил ее об этом! Но ты этого не сделал. А теперь, когда она нуждается в тебе, вот как ты отплатил леди Ласент за годы ее благосклонности.

Тут уже, видимо, в разговоре с Азеном Гретча хватила лишку. Тот ответил:

— Заткнись, сука! Ничего ты не знаешь.

Тимбал в темноте услышала гул удаляющихся шагов менестреля по мощеному двору. Пошла ли Гретча за ним? Девушка не знала, ведь легкая обувь горничной не издавала звуков. Тимбал застыла на месте, ее сердце колотилось так сильно, что ее стук отдавался у нее в ушах. Что все это значило? И что случиться, если Гретча сейчас подымится по лестнице и найдет ее? Девушка понимала, что услышала то, что не предназначалось для ее ушей. Стоила ли эта тайна ее жизни? Она потеряла счет времени, как долго она стояла, согнувшись и прислонившись к стене. Она посмела снова начать подыматься по лестнице лишь тогда, когда ее левая нога уже начала ныть и неметь.

Она на ощупь пробралась в свою комнату, сбросила с себя одежду и забралась в кровать. Но сон не шел, и поэтому она просто лежала и думала о том, как именно Азен служил леди Ласент. На ум приходило лишь одно объяснение того, о чем говорила Гретча. Азен сделает леди ребенка, которого лорд сможет назвать своим наследником. Если это так, и именно таков "долг" менестреля, удерживающий его подле леди, тогда что для него значит служанка с кухни? Ничего. Просто возможность скоротать досуг и воспользоваться своей "свободой". Она была дурой. Когда настало утро, не выспавшаяся девушка пошла снова работать. Она чувствовала, что события предыдущей ночи многое изменили в ней и в то же время не изменили ничего, и не могла сказать, что было ужасней.

Она стала заниматься своими делами, как будто ничего не произошло. Однако по мере того, как проходил день, ощущение, что ее одурачили, все нарастало. Она пыталась отвлечься, занимаясь повседневными делами, но у нее не получалось. Она была рассеяна, ее раздражали и чистка лука, и поиск в огороде репы, которая не была бы червивой. Обычно девушка не видела менестреля во время своего рабочего дня, и поэтому стала говорить себе, что нет ничего удивительного в том, что сегодня его здесь нет. Тимбал пыталась не обращать внимания на мрачные взгляды, которые на нее бросала Гретча каждый раз, когда она проходила мимо нее. Но не смогла. "Хотела бы я умереть", — прошептала она сама себе и тут же испугалась таких слов. Тимбал видела, как во время обеда Гретча на верху лестницы о чем-то шепталась с двумя служанками, а затем все трое посмотрели на нее. Полные маленькие губы Гретчи растянулись в ехидной ухмылке. Тимбал посмотрела в другую сторону, сделав вид, что не заметила этого. Как Гретча узнала? Похвастался ли Азен перед ней своей победой? Не станет ли сама Тимбал посмешищем для других слуг? Ее сердце упало, настроение окончательно испортилось. Она повела себя как последняя шлюха, дала соблазнить себя первому, кто поцеловал ее и выказал ей немного симпатии. Вечером девушка ни с кем не разговаривала, а просто со злостью резала овощи и скребла большую сковороду, будто пытаясь выскрести Азена из своей памяти.

К вечеру она смирилась с мыслью, что ей просто воспользовались. Ни леди Ласент, ни Азен так и не появились. Тимбал сидела отдельно от остальных, перебирая ягоды для пирогов, и слушала Криссока, не глядя на него. Ночь казалась ей долгой, а количество ягод, что нужно была перебрать — бесконечным. Не подымая головы, она украдкой посмотрела на лорда Джаста, и не была удивлена, когда увидела, каким одиноким и обеспокоенным тот выглядел. Он тоже знал, что происходит. Криссок зычно пел о давно прошедших битвах и погибших в них воинах, но это были печальные песни о старых поражениях и напрасно погибших героях. Лорд Джаст с застывшим лицом смотрел будто бы сквозь менестреля невидящим взором.

Сегодня вечерние развлечения окончились рано. Лорд Джаст подозвал Криссок к себе и передал ему кошель, а затем извинился за то, что представление окончилось рано, и сказал:

— Мое сердце не лежит к музыке, когда моя леди покинула замок. Будет праздновать тогда, когда она вернется, и, милостью Эды, привезет с собой то, чего мы все искреннее желаем.

Криссок низко поклонился и сказал:

— Я уверен, что богиня будет милостива, лорд. Вы сделали все возможное, чтобы облегчить ее путь к тому, что облагодетельствует всех нас.

Тимбал посмотрела на слуг вокруг и заметила, что все слуги обменивались друг с другом ничего не понимающими взглядами. Если в замке что-то намечалось, то об этом начинали ходить сплетни еще за несколько дней до самого события. А она ничего не слышала об отъезде леди Ласент. Когда работники замка Тимберрок начали покидать холл, всюду стали слышны перешептывания. Большей частью Тимбал слышала лишь вопросы, пока мимо нее не прошли Гретча и две ее товарки.

— Да, они еще вчера попросили меня собрать вещи для путешествия, — убеждала она своих подруг. — Мне пока еще ни о чем официально не объявили, но леди поручает мне все больше и больше заданий. Думаю, скоро я стану жить наверху, рядом с ее комнатой. Знаете ведь, леди Ласент предпочитает держать личных служанок поближе к себе. Думаю, что скоро стану одной из них, ведь она выказывает мне такое доверие. Я знала об их отъезде за несколько дней, но, разумеется, приближенная служанка уже не может распускать об этом слухи подобно обычным горничным.

Подруги Гретчи выглядели не только впечатленными, но и раздраженными из-за того, что Гретча понизила их до "обычных горничных". Тимбал отчаянно хотела выглядеть равнодушной. Подойдя поближе с тазом перебранных ягод, она сделала отстраненное лицо. Гретча бросила на нее взгляд. Будут ли теперь ее следующие слова предназначены для ушей Тимбал?

— И, разумеется, менестрель Азен также должен был отбыть с нашей госпожой, иначе, в чем был бы смысл путешествия? Что? Вы ничего об это не слышали? — сказала Гретча и наклонилась к своим подругам, но ее голос продолжал звучать все также четко, как и раньше. — Разумеется, я не должна вам говорить ни о чем таком… но, думаю, ничего страшного не случиться, если я вам напомню о том, что вы и так знаете. У лорда Джаста нет наследника, лучше ему не становиться и, учитывая его, эм, трудности, он навряд ли подарит своей жене ребенка. Но ребенок ему необходим, если он не хочет, чтобы после смерти замок Тимберрок перешел к его кузену. Слышали о лорде Спиндрифте? Даже собственные слуги называют его лордом Транжирой. Он уже промотал все свое имущество и, говорят, ему все еще дают в долг лишь потому, что он убедил своих кредиторов в том, что когда лорд Джаст умрет, замок Тимберрок перейдет к нему. К тому же все слышали, что лорд Спиндрифт жестоко обходится как с собаками и лошадьми, так и с женщинами и слугами. После того ужасного случая со щенком гончей, что произошел шесть лет назад, лорд Джаст даже запретил ему посещать свой замок! Поэтому наш лорд ни в коем случае не допустит, чтобы из-за отсутствия наследника замок Тимберрок перешел к Спиндрифту! Что ж, я сказала, все, что могла, а теперь сами думайте, что хотите! Леди Ласент отбыла к своей сестре и ее мужу. А компанию ей составляет весьма красивый менестрель. Думаю, когда она вернется, то будет объявлено о скором рождении наследника лорда Джаста… Нет, больше я не скажу вам ни слова! Ни единого! Ведь служанка леди должна быть крайне осмотрительна!

Сказав это, Гретча захихикала и поднесла руки к своему лицу, как бы давая понять подругам, что не будет отвечать ни на какие их вопросы. Те после ее слов выглядели весьма возмущенными, но не отважились произнести ни слова.

Тимбал опустила глаза на ягоды и ускорила шаг, чтобы быстрее пройти мимо этой троицы. Она подавила в себе желание, чтобы толкнуть Гретчу, когда проходила мимо нее. Девушка знала, что достаточно сильна, чтобы сбить горничную с ног, но тогда люди начнут задавать вопросы. А ей так больно признать правду. Она ненавидела Гретчу, потому что та знала, что менестрель провел Тимбал как дурочку. Еще больше она ненавидела Гретчу за то, что та ее предупреждала, но девушка не послушалась. Наверняка Гретча уже считает ее глупой шлюхой. Щеки девушки зарделись, и она поспешила смешаться с толпой кухонных слуг. Каждый спешил закончить свои дела и пойти спать. Тимбал поставила таз с хорошими ягодами, выбросила те из них, что подгнили, а также стебли, а затем заставила себя признать очевидное. Гретча знала о путешествии, а это означало, что Азен также знал о нем. Но он ничего не сказал об этом прошлой ночью, даже намека не сделал. Он просто воспользовался ею, зная, что после этого пропадет на несколько месяцев? Почему же он был таким бессердечным?

И тут ее как холодной водой из ведра обдало: если вдруг она забеременеет, никто не поверит, что менестрель спал с ней. А она отдала ему свое девственность, возможно, единственное, что привлекало его в ней. Пока девушка подымалась по ступеням в свою комнату, в ее душу закрался новый страх: если она и правда будет ждать ребенка, то даже не сможет попросить помощи у Азена, потому что тот уехал. "Милая Эда, не дай этому случиться, — взмолилась она богине. — Лучше быть мертвой, чем матерью без мужа!"

Тимбал провела еще одну бессонную ночь. Она обзывала себя дурой за то, что отдалась Азену, и еще большой дурой, что все равно хотела еще раз ощутить его прикосновение. Наконец она уснула, грезя о том, что менестрель вскоре вернется и как-то объяснит свою жестокость. Однако это не помогло, так как она не могла найти объяснений такого отношения Азена к себе.

Ей приснилось, как она опозорила себя, подбежав к менестрелю, когда тот, наконец, вернулся. Во сне она уже была на позднем сроке, но Азен отверг ее и издевался над ней, а Гретча и остальные слуги смеялись, а затем изгнали ее из замка, обвинив в том, что она лгала насчет менестреля. Она ушла лишь в одежде служанки, босиком, потому что потеряла свои синие сапожки, последнее напоминание о любви отца.

Тимбал проспала, и когда очнулась, то по ее щекам стекали слезы. Она быстро оделась и, пока сбегала вниз по лестнице, слышала, как повар с раздражением звал ее. Девушка поспешила на кухню, где ее отругали за то, что она опоздала, и оставили мыть всю посуду.

Этой ночью лорд Джаст выглядел задумчивым и уставшим. Криссок читал длинные строфы о древних битвах. Это было скучно и печально. Лорд Джаст выпил слишком много, и его рано унесли спать. Каждый в замке, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке, когда пришлось пораньше покинуть холл и разойтись по своим комнатам. На Гретче были новые чепчик и фартук, так что ее, наверное, повысили до личной служанки леди. Она шепталась со своими товарками во дворе кухни. Когда Тимбал проходила мимо, одна из них что-то шепнула Гретче, и все они рассмеялись. Девушка не удержалась и посмотрела на них. Они также смотрели на нее, потешались над ней, и их нисколько не беспокоило, что Тимбал знала об этом. Она попыталась идти не спеша, но знала, что кинется опрометью в свою комнату, как только дойдет до лестницы.

Ее глупые надежды рассыпались в прах. Азен получил от нее все, что хотел, и исчез. Правда ли он должен был сделать леди Ласент ребенка, которого можно было бы выдать за наследника лорда Джаста? Это казалось маловероятным, но девушка слышала песни о подобных случаях. Как у лорда Джаста, так и у менестреля были темные глаза и черные курчавые волосы, но то же можно было сказать и о трех четвертях населения Бакка. Если же Азен все же был выбран для подобной роли, зачем же тогда для этого понадобилось уезжать? Не было бы куда логичней, если бы леди вовсе не покидала замка? Но, возможно, для лорда Джаста было слишком унизительно, чтобы подобные дела творились под его крышей. Затем другая мысль, словно игла, пронзила ее. Может, леди Ласент решила провернуть все это втайне от мужа? Может, она сама осознала необходимость в наследника и поняла, что не сможет зачать его от старого калеки? Но как же леди надеялась обмануть мужа, если тот был немощен в постели? Разве что если тот считал, что ему все же кое-что удалось и его жена уже беременна?

Внезапно Тимбал стало стыдно за то, что она копается в интимных делах знати. Ведь эти люди подобрали ее с улицы, дали ей работу и кров, а значит, к ним нужно относиться уважительно. Она подумала об Азене и решила больше так не переживать по его поводу. В том, что между ними произошло, она виновата точно так же, как и он. Она сама пошла с ним и не сопротивлялась. В том, что он тут же утратил к ней интерес, ей некого винить, кроме себя. Девушка решила оставить это и жить дальше.

Так она и поступила. Около недели Гретча продолжала издевательски смеяться, когда Тимбал проходила мимо, но девушка не обращала внимания и надеялась, что никак не показывает свой стыд. Без леди в замке стало тише и скучнее. К тому же начали идти дожди, и они никак не прекращались. Во дворе кухни стало полно мокрой грязи, и Тимбал ходила по ней босиком, чтобы не испортить свои синие сапожки. Днем она работала, а ночью спала. Так и проходила ее жизнь. Она не была невыносимой до того, как в нее вошел Азен, и по идее не должна была быть таковой и сейчас. Девушка попыталась вспомнить о том счастливом времени, когда только заселилась в замок Тимберрок и даже работа была для нее новой и захватывающей. Теперь же все казалось утомительным и бессмысленным. Она проведет остаток своей жизни, готовя еду для других людей, вот и все. Такова ее жизнь. Работа, еда и сон. Со временем она вспомнит, как делать все это без ощущения, что каждый следующий вздох приближает тебя к смерти.

В свой следующий выходной Тимбал подавила в себе желание пойти на пляж и вспомнить о луне, что светила на нее там. Вместо этого под низкими облаками она прогулялась в деревню, зашла в таверну, взяла себе там кружку сидра и стала слушать старого седого менестреля, который распевал дурацкие кабацкие песни и рассказывал смешные истории. Пару раз она даже улыбнулась. В конце своего выступления менестрель сказал, что скоро поедет в другой городок, и стал спрашивать о новостях, которыми он мог бы поделиться с друзьями и родственниками тех, кто жил в этой деревне. С полдюжины семей просто передали приветствия своим семьям, один мужчина — весть о рождении сына, а другой — предупреждение о мосте вверх по течению, который, по его словам, был чересчур ненадежен, и поэтому повозкам следовало его избегать. Менестрель выслушал каждое сообщение, а затем повторил их слово в слово. Это был стандартный способ передать весточку тем, кто не умел читать или писать, или же новость, которую следовало огласить прилюдно.

Затем с непристойной ухмылкой он стал расспрашивать об интересных сплетнях и слухах. Он сказал, что для менестреля слухи ценнее, чем для обычных людей — горшочек с золотом. Поэтому он стал спрашивать, есть ли людям чего рассказать, и неважно, насколько эти слухи обоснованы. В основном ему рассказывали о лучших шлюхах, мужчин хвастались своими достоинствами да делали похабные намеки, а кто-то передал предупреждение "той сволочи, что украла шесть овце с выгона". Менестрель выслушал все это с широкой улыбкой, а затем пересказал в столь драматическом тоне, что даже Тимбал надорвала живот со смеху. А затем какой-то в конец напившийся крестьянин из замка Тимберрок сказал, что "скоро у лорда Джаста будет наследник, и тот будет столь же счастлив, как если бы ребенок был его".

— Во имя титек Эды, Лоул, завали свое пьяное хлебало! — прошипел кто-то за столом и легонько ударил говорившего по плечу, от чего тот повалился на пол.

Другой мужчина за столом крикнул:

— Да он же пьян! Не обращайте внимания!

Даже менестрель почувствовал, что Лоул хватил лишку, и повторил за мужчиной: "Крестьяне из замка Тимберрок — пьяные пустобрехи. Не обращайте внимания". Эта "поправка" вызвала рев одобрения в таверне. Но Тимбал внезапно замолкла, улыбка сползла с ее лица, а смех застрял в горле. Она расплатилась за сидр и в одиночестве пошла назад в замок.

Лил дождь, когда она выходила из таверны. Тимбал даже не взяла с собой плаща, и все, что ей оставалось — это мокнуть под холодным ливнем. Первую половину пути девушка думала о том Азене, которого помнила. Она думала о песнях, которые он пел, о том, как ей казалось, что он поет именно для нее, даже когда менестрель смотрел на леди Ласент.

Она думала о его мягких курчавых волосах, об их запахе, о том, как они касались ее лица, когда они занимались любовью. Она думала о его губах, и не только о поцелуях, но и о добрых словах, о том, как он нежно держал ее, когда она плакала, вспоминая об отце. Она была с ним всего одну ночь, знала ли она его, не говоря уж о том, чтобы любить?

Она подумала, что любят не за что-то, не потому, что знаешь кого-то. Любят просто так. Стыдно, что он так дурно обошелся с ней, а она все еще сохнет по нему, вспоминая каждое его слово, произнесенное шепотом, каждое прикосновение. Хватит уже того, что она сглупила, но почему же она так долго вспоминает о той своей глупости? Впервые девушка крепко задумалась об этом. Хотела бы Тимбал быть достаточно смелой, чтобы убить себя, умереть и больше не чувствовать боли, от которой не было исцеления. "Но я не такая храбрая, — подумала она. — Пусть Эл убьет меня за трусость, за то, что у меня не хватит духу сделать это самой".

Она пришла на мост, по которому уже пересекала реку ранее этим вечером. Вода поднялась, она подхватывала весь мусор, что накопился у берегов за лето, и несла его к мосту, где прижимала к деревянным опорам и текла сквозь него, уже выплескиваясь кое-где и на сам мост. Увидев это, девушка заколебалась, но все же поставила ногу на деревянные доски. Те дрожали от напора воды, но сам мост выглядел вполне крепким. Тимбал оглянулась на деревню, в надежде, что из нее кто-то также возвращался назад и у него можно будет спросить, безопасно ли идти через мост. Но из-за дождя она почти ничего не видела, да и навряд ли кто-либо решил возвращаться в замок до начала ночи. Девушка уверила себя в том, что все будет хорошо, и решила все же идти дальше.

Из-за проливного дождя она остановилась и сняла свои сапожки, решив, что босыми ногами будет удобнее ступать. К тому же вода могла попасть внутрь и испортить ее обувь. Тимбал прижала сапожки в груди и пошла по мосту. Деревянные доски скрипели и стонали, когда она ступала по ним. Холодная вода омывала ее голые ступни. Внезапно жидкость стала подыматься выше и при следующем шаге уже дошла девушке до лодыжки. Вода замедляла ее, и Тимбал одной рукой задрала свой подол, чтобы тот не так быстро намокал. Она оглянулась назад и поняла, что уже прошла половину моста, и назад было идти столько же, сколько и вперед.

Девушка сделала еще два шага, а затем мир вокруг нее будто перевернулся. На мгновенье она вообще перестала понимать, что происходит. Затем она осознала, что одной рукой цепляется за перила моста, а другой прижимает к груди свои драгоценные сапожки. Мост все еще был у нее под ногами, но она выпустила из руки подол, и тот обволакивал ее, насквозь пропитавшийся водой, которая уже доходила Тимбал до колен. Внезапно девушка поняла, почему вокруг нее плавал мусор, который сбивал с ног и заставлял прижиматься к мосту.

Мост для повозок, находившийся вверх по течению оказался ненадежен, как и говорил один из посетителей таверны. Его просто снесло течением, и он вместе с остальным мусором врезался в опоры и грозил их сломать. Девушка осознала, что если это произойдет, ее вместе с мостом, на котором она стоит, понесет вниз по течению. Доски затрещали, мост под ней накренился, и Тимбал поняла, что ей, скорее всего, не светит даже этого. Ее просто смоет. Мост вздрагивал в такт биения ее сердца, в ушах звенело от рева воды. "Я не должна бояться, — строго сказала себе девушка. — Если хочу выжить". Сейчас она поняла, что ей очень хочется жить, с Азеном или без него. И тут вдруг ей пришла в голову мысль, потрясшая ее до глубины души. Она сама попросила темного бога Эла о смерти, а тот внезапно решил исполнить ее желание.

— НЕТ! — выдохнула девушка, стараясь перекричать рев разъяренной стихии. — Я не хочу умирать здесь!

Она бросила свои бесценные сапожки так далеко, как только смогла. Из-за проливного дождя ничего не было видно, но они должны были долететь до суши. Затем, ухватившись обеими руками за шатающиеся перила, она принялась кое-как идти в сторону берега. Она уже была недалеко от одной из опор моста, когда деревянная часть той сломалась. Еще несколько мгновений девушка держалась на шатающихся досках, после чего те просто развалились под ней, и она упала в воду, где было полно лесного мусора и обломков двух мостов. Тимбал с размаху упала во все это и нырнула под воду, ее подол зацепился за какую-то корягу, из-за чего она начала то погружаться, то всплывать. Девушка отчаянно пыталась спросить юбку и хоть как-то дышать, крича и плача при этом. Но прежде чем ей удалось избавиться от этой одежды, коряга сама сорвала ее с Тимбал. В нее ударялись доски, но они уплывали прежде, чем она успевала ухватиться хоть за какую-то из них. Один из обломков больно ушиб ее, но когда Тимбал попыталась ухватиться за него, тот, будто издеваясь, уплыл прочь.

Густой поток мусора, что сокрушил мост, медленно рассеивался. Под непрекращающимися струями дождя девушке, наконец, удалось ухватиться за какой-то обломок моста. Однако когда Тимбал попыталась на него взобраться, тот рассыпался на отдельные доски, и она снова нырнула. Девушка схватилась еще за что-то, но ее голова едва виднелась над водой. Все существование Тимбал свелось к одной-единственной задаче. Когда наверху — дыши, когда внизу — задержи дыхание. Ее замерзшие руки устали, и она крепче их сжала, надеясь, что боль отвлечет ее от усталости.

Вскоре тьма окутала реку, но ливень и бурный поток и не думали ослабевать. Она попыталась сменить хват, снова нырнула, чуть не потеряла свой обломок, а затем смогла устроиться между двумя другими, положив на них локти. У нее уже не было сил, чтобы кричать или звать на помощь. Она могла лишь цепляться за доски и молиться Эде, матери Эде, о том, чтобы ее прибило к берегу, и она бы не досталась жестокому Элу.

В темноте ее импровизированный плот обо что-то ударился и остановился. Девушка вглядывалась во тьму, одновременно радуясь, что замерла на месте, и опасаясь, что сейчас в нее врежется какая-нибудь большая коряга. Она попыталась выбраться из воды, но дерево, за которое она хотела зацепиться, выскользнуло у нее из рук и перевернулось. Столкнувшаяся с ним вода ударила вверх. Тимбал резко отвернула от нее свое лицо и осталась на месте. Нужно дождаться утра, прежде чем пытаться найти безопасное место. Она покрепче сжала локтями доски и постаралась не терять сознание.

Наверное, Тимбал так и не уснула, но когда, наконец, пришел рассвет, она не сразу это осознала. Дождь стал слабее, но не перестал идти, а река все также бесновалась под ней. В сером свете наступившего дня девушка увидела, что ее вместе с множеством веток, досок и одной мертвой овцой одной массой прибило к большему дереву, которое упало в реку. Девушка не стала звать на помощь, так не видела вокруг ничего, кроме поросших лесом берегов.

Рука, на которую опиралась Тимбал, онемела, а вторая так замерзла, что едва двигалась. Ее ноги болтались и дергались в воде под ней. Прошло будто бы полжизни, прежде чем она, наконец, разработала свою онемевшую руку, а затем медленно заползла на кучу бурелома. Тут она и лежала некоторое время, пытаясь понять, где холоднее — здесь или в воде. Она разработала локти, попыталась почувствовать ноги или подвигать второй рукой. Когда же та, наконец, шевельнулась, девушка издала безмолвный крик, так больно ей было. Но все же она не забыла поблагодарить Эду за то, что вообще может ей двигать.

Но, возможно, ее молитва доброй богине полей разозлила мрачного Эла. Девушка подняла голову, чтобы понять, как ей лучше добраться до берега, и увидела то, чего так боялась. Большой обломок моста для повозок, кажется, решил воссоединиться с остальной своей частью. Он величественно плыл среди общего беспорядка, медленно вращаясь и разбрызгивая вокруг себя фонтанчики белой воды. Обломок двигался прямо на Тимбал, и от него было не увернуться.

Девушка попыталась забраться наверх мусорной кучи, поскользнулась, упала между двумя обломками и на какое-то страшное мгновенье застряла там. Затем она увидела луч солнца и отчаянно потянулась к нему. Девушка подняла голову над водой, ухватилась рукой за ствол дерева и могла лишь наблюдать за тем, как на нее надвигался обломок моста.

— Будь ты проклят, Эл! — крикнула она безжалостным небесам. Этот бог забрал у нее все: отца, любимого, даже ее драгоценные синие сапожки. Возможно, единственным актом его сострадания после всего этого было бы отнять у нее жизнь.

Гораздо позже она гадала, произнесла ли она свою последнюю мысль вслух, или же жестокий бог услышал ее и без слов. Эл ни к кому не испытывал сострадания и никому его не даровал.

Сверхчеловеческим усилием девушка вытащила себя на обломок как раз тогда, когда в него ударился кусок моста. Тимбал лишь увидела, как тот, вращаясь, налетел на нее, а затем ее мир взорвался вспышкой белого света.

Промокшая до нитки девушка очнулась на берегу реки. Ее мокрые волосы облепили лицо, юбка была разодрана, одежда покрыта тиной. Она была босой, ее руки были покрыты кровью. Ей потребовалось немного времени, чтобы понять, что из пореза на голове у нее все еще идет кровь. Она не могла вспомнить, кто она и как здесь очутилась.

Взошло солнце, и его слабый свет согрел воздух. Девушка поднялась и куда-то захромала. Она пошла вниз по течению реки, пока не увидела мост. По мелкому лесному кустарнику она забралась на берег, а потом нашла дорогу. Шаткой походкой она пошла вдоль нее, пока ее не подобрала женщина на повозке, запряженной ослом.

Позже девушка очнулась в комнате на постоялом дворе. Она сонно осмотрелась вокруг, подняла свои руки и заметила, что одно из ее предплечий туго перебинтовано. Ее голова также была перевязана, а волосы были острижены на одной стороне черепа. Девушка все еще не помнила, кто она и как сюда попала. В ее комнату вошла девушка и принесла ей на подносе простой завтрак.

— Ты — Тимбал, — сказала ей вошедшая девушка. — Когда-то ты работала здесь, но ушла несколько месяцев назад. Похоже, ты упала в реку. Или же во время бури тебя избили и оставили умирать. Но не волнуйся, здесь ты в безопасности, среди друзей. Какое-то время назад тебя пытался отыскать Королевский Патруль. Они нашли повозку и упряжь твоего отца, а также людей, которые его убили. Патрульные продали упряжь и повозку, когда не смогли тебя найти, но не беспокойся, вырученные за них деньги все еще нетронуты и ждут тебя. Мы о тебе позаботимся.

Для девушки это уже было слишком. Несколько долгих дней ей потребовалось на то, чтобы принять свое прошлое, о котором ей рассказывали хозяин постоялого двора и его дочь. Еще больше времени понадобилось на то, чтобы хотя бы начать ходить по комнате не шатаясь. Гиссель, милая девушка, что заботилась о ней, уверяла, что у Тимбал полно денег, чтобы расплатиться за уход, но девушка вскоре решила встать с постели и выполнять на постоялом дворе простую работу. Та казалась ей знакомой и приятной. Ее посещали проблески ее прошлой жизни, и она складывала их воедино как могла. Никто не мог сказать ей, куда она пошла после того, как оставила работу на постоялом дворе, или как попала оттуда обратно, поэтому в итоге она смирилась с тем, что потеряла год своей жизни. Деньги, вырученные от продажи имущества отца, позволили ей сделать небольшие сбережения, к которым она добавляла то, что зарабатывала на постоялом дворе.

Она обрезала свои длинные волосы с одной стороны головы, чтобы те не выделялись на фоне короткой вьющейся поросли, которой быстро зарастал шрам в том месте, где лекарь сшил ее скальп. Вскоре она смогла работать на кухне в качестве кухарки. Она легко заводила друзей среди посетителей и стала любимицей Королевского Патруля, когда тот вернулся в город. Девушка считала, что ее жизнь складывалась хорошо. Ей становилось грустно лишь тогда, когда на постоялый двор приходили петь менестрели. Да и тогда лишь старые песни вызвали у нее слезы.

Через три месяца после того, как ее нашли, девушка как-то прибирала столы, готовясь к вечеру. И тут из замка Тимберрок прибыли хорошие вести. Молодой погонщик крикнул прямо с порога:

— У Лорда Джаста появился наследник!

Тимбал была шокирована ревом одобрения, которым люди отреагировали на эту новость. Казалось, что в эту ночь все жители маленького городка и окрестных селений стеклись на постоялый двор, чтобы поднять там кружку за чудесную новость. Тимбал была занята, бегая туда-обратно между кухней и столиками и лишь из обрывков фраз Гиссель поняла, почему празднование было столь бурным. Люди во владениях Лорда Джаста отмечали отнюдь не рождение ребенка, они уже давно смирились с тем, что их любимый, но искалеченный хозяин не сможет им обзавестись. Они жили в страхе, что земли и имущество лорда Джаста может перейти к его кузену, лорду Спиндрифту. Все знали, что Спиндрифт разрушил все, чем владел, и потянул за собой на дно своих людей, наделав долгов, с которыми никогда бы не смог рассчитаться, и подняв поборы до таких высот, что никто не мог их оплатить.

Поэтому прежде, чем лорд Спиндрифт смог бы предъявить свои права, леди Ласент отправилась к себе домой, чтобы усыновить сына своей сестры. Вместе с ней туда отправился верный ей и ее мужу менестрель, который смог бы засвидетельствовать этот процесс и сделать его легальным. По словам возницы, этот план был придуман давным-давно, просто менестрель поклялся молчать о нем. Леди Ласент на коленях молила свою сестру отдать ей своего младшего сына. По слухам тот был славным и дружелюбным малым с открытым лицом, да к тому же отличным наездником. Поэтому все обитатели замка Тимберрок крайне обрадовались этому событию. Остальные люди из владений лорда Джаста, когда узнали об этом, также присоединились к празднованию.

Тимбал также была этому рада, так как дела на постоялом дворе сегодня шли бойко, и благодаря тому, что этой ночью у людей было хорошее настроение, она получила хорошие чаевые. Имена лордов и леди звучали для нее знакомо, но, наверное, так и должно было быть, ведь она уже работала на этом постоялом дворе еще до несчастного случая. В ее разуме и раньше всплывали какие-то имена и обрывки старых воспоминаний, но все это до сих пор представляло собой в ее памяти полную мешанину.

Поэтому не было никаких причин для того, чтобы в следующие дни ее грусть усилилась. Но это произошло. Посреди ночи она просыпалась в слезах, на нее накатывала необъяснимая тоска, девушка перестала улыбаться шуткам. Она знала, что у нее хорошая жизнь, и каждую ночь благодарила Эду за то, что та благословила ее. Но все же что-то было не так. Поэтому девушка решила обо всем рассказать Гиссель.

— У меня неспокойно на сердце. Я чувствую, что что-то потеряла, что-то очень важное, и не успокоюсь, пока не верну это.

— Ты недавно потеряла отца, — сказала Гиссель, но Тимбал покачала головой.

— Я грущу и урывками вспоминаю о нем. Я помню его лицо в отблесках костра, его руки, что ложились мне на плечи, и даже то, как он учил меня благодарить богиню за каждую хорошую вещь. Нет, Гиссель, я помню достаточно, чтобы скорбеть о нем и оплакивать его. Это что-то другое, что-то, что я потеряла.

— Завтра, — уверенно сказала Гиссель, — мы скажем моему отцу, что нам нужен выходной, и пойдем в Смитфилд. Это ближайшая к нам деревенька. Там мы навестим моих кузенов, так как я хочу, чтобы ты познакомилась с Секом. Думаю, вы понравитесь друг другу, и он поможет исцелить тебя от тоски по твоей потери.

Тимбал отказалась, но Гиссель уговаривала ее до тех пор, пока та не согласилась. Отец Гиссель согласилась дать им обеим выходной, так как зимой дела все равно шли неважно. Но он усомнился в плане своей дочери и сказал ей:

— Сек ухлестывал за дочерью кузнеца. Слышал, она ему нравиться.

Но Гиссель ответила ему:

— А мне нет. Как только Сек увидит Тимбал, то тут же забудет о тощей и сварливой Миссе.

Они отправились в Смитфилд следующим утром на повозке знакомого Гиссель. Тот вез в деревню позднюю капусту и был рад подобрать девушек. Тимбал устроилась в хвосте повозке, а Гиссель села рядом со своим знакомым, и вскоре стало ясно, что и сама она хотела кое-что выгадать от этой поездки, а не только облагодетельствовать Тимбал. Возница даже поцеловал Гиссель на прощание, когда ссаживал их рядом с домом кузенов. Отец Гиссель оказался прав. В этот день Сека даже не было дома, так как он пошел к дому своей возлюбленной, чтобы помочь ее отцу отремонтировать ограду. Но Тимбал это нисколько не беспокоило. Дом кузенов Гиссель был шумным местом, где обитало несколько маленьких детей и один новорожденный младенец. Женщины здесь были столь же дружелюбны, как и Гиссель, и, несмотря на то, что Сека не было, эта поездка все равно подняла Тимбал настроение. Она не хотела уезжать и тянула время, сколько могла. Был уже вечер, когда они отправились на постоялый двор Смитфилда, где знакомый возница Гиссель должен был подобрать их и отвезти обратно. Перед уходом одна из кузин Гиссель сказала ей:

— Ах, если бы я только знала, то отправила бы вас на постоялый двор пораньше, чтобы вы могли послушать немного музыки. Я слышала, что там выступает менестрель. Он высокий и темноволосый, его голос сводит девушек с ума, но он не обращает внимания ни на одну из них! Говорят, он оплакивает свою потерянную возлюбленную, и каждый раз заканчивает свое выступление песней в ее память.

Эта новость вызвала любопытство у обеих девушек, и под легким дождиком они поспешили на постоялый двор. Знакомый Гиссель припозднился, но они все равно сумели отыскать свободный столик в конце зала. Кузина Гиссель была права, на постоялом дворе было полно народу, и в основном это были женщины. Когда девушки вошли, менестрель чинил порванную струну на своей арфе и даже не поднял голову, поглощенный своим занятием.

— Я возьму немного сидра, пока мы ждем твоего возницу, — предложила Тимбал.

— Он не "мой возница", — ответила Гиссель. — Пока что.

— Но будет, — бросила Тимбал через плечо и стала через толпу пробираться в направлении трактирщика.

Как раз когда она пыталась привлечь внимание какого-то мужчины, менестрель ударил по струнам. Эти звуки показались Тимбал знакомыми. Девушка не помнила, где слышала песню, которую пел менестрель, но она знала ее. Она была о воине, который вернулся домой слишком поздно. Он потерял свою любимую, так как ту унесла смерть. По телу девушки, от ног до макушки, пробежала странная дрожь. Она медленно обернулась, пока менестрель пел о своей потерянной возлюбленной, о ее волосах цвета вороньего крыла и нежных руках. Затем он стал петь о ее синих сапожках.

Забыв о сидре, Тимбал стала медленно продираться через толпу обратно, не обращая внимания на окрики тех, кого она толкала. Девушка обнаружила менестреля рядом с очагом, сидящего на низком стуле. Он прислонил арфу к своему плечу и играл на ней. Его пальцы со знанием дела бегали по струнам, а сам он смотрел только на стул перед собой. На этом стуле стояла пара синих сапожек. Они были чистыми, но пошли пятнами от пребывания в воде. Она узнала эти сапожки. Внезапно она вспомнила, кто она, посмотрела на менестреля и стала пожирать его глазами. В ее разуме пронеслась буря из воспоминаний.

Азен не видел ее до тех пор, пока она не подошла к стулу и не взяла сапожки. Он был бледным и бессловесным, не произнес ни слова, пока она их надевала. Но когда она поднялась, он обнял ее. При этом Азена трясло.

— Я думал, что потерял тебя! — пытался сказать менестрель, перекрикивая радостный рев толпы. — Гретча сказала мне, что ты умерла. Они нашли твои сапожки на берегу, и подумали, что ты покончила с собой!

— Гретча много о чем врала.

— Да, о многом. Синие Сапожки, ты больше никогда не должна покидать меня, — сказал он, обняв ее еще крепче и прижав к себе.

— Клянусь Эдой, я никогда этого не сделаю, — пообещала она ему.

(C) Перевод — Angvat, вычитка и верстка — Tairilin Hlaalu, 2018 г.